КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Евреи, которых не было. Книга 2 [Андрей Михайлович Буровский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

A. M. Буровский Евреи, которых не было Кн. 2

Книга посвящается последним людям почти исчезнувшего с лица Земли реликтового народа — ашкенази. Они ушли из этого мира на наших глазах, а мы, занятые своими делами, как-то и не заметили этого… Почтим память покойного этноса минутой чтения моей книги!

Нет, не тогда надо стыдиться мерзостей, когда о них пишут, а когда их делают.

А. И. Солженицын

Введение

Скажу еще, что к жизни «дна» я подходил с одной простой меркой: я готов был считать хорошим то, что приносит долголетие, гарантирует здоровье — физическое и моральное, и плохим то, что укорачивает человеческий век, порождает страдания, делает людей тщедушными карликами, извращает их психику.

Джек Лондон
Для того, чтобы написать эту книгу, у меня было несколько причин — и личных, и профессиональных.

МОТИВ ИЗУЧЕНИЯ

Евреи всегда присутствовали в той среде, в которой я вращался. И в Петербурге, где они были совершенно такими же, как остальные члены того же общества, не лучше, не хуже. И в Красноярске, где я оказался в еврейской среде, совершенно иной по своему интеллектуальному и культурному уровню. Когда-то в интеллигентной среде школьники просто не знали национальности соучеников. Этого времени я уже не застал, мы уже знали, что Равиль Гонцов — татарин, а Мира Гершман — еврейка. Но никаких далеко идущих выводов из этого никто не делал; их национальность была фактом их биографии — наряду с цветом волос или весом. О существовании какого-то особого еврейского вопроса я попросту ничего не знал, пока совсем не вырос. Узнал сам, а люди, которые меня воспитывали, не сочли нужным мне ничего об этом сообщить (как, впрочем, и обо многом другом).

Постепенно накапливался опыт, и я узнал вполне доподлинно: евреи и правда немного иначе относятся к жизни, чем русские. Касалось это в основном мелочей, но возник и все укреплялся интерес к людям, которые родились и выросли в России, говорят по-русски точно так же, как мы, но сплошь и рядом ведут себя, как иностранцы. А порой и как инопланетные существа. Разве не интересно?

Когда я начал собирать сведения о евреях, мною двигал в первую очередь искренний интерес.

МОТИВ ПРЕОДОЛЕНИЯ ТРУДНОСТЕЙ

Евреи оказались исключительно сложным объектом изучения. Мне было крайне трудно найти хоть какие-то общие для евреев черты или какие-то особенности, которые относились бы ко всем евреям, и относились бы бесспорно. Каждое утверждение, касавшееся евреев, сразу же оказывалось и правдой, и ложью одновременно: потому что оно было справедливо в отношении части евреев и оказывалось совершенным враньем в отношении другой их части.

В Петербурге я общался со стариками-евреями, которые пришли из другой эпохи и психологически навсегда остались в ней. Спокойная мудрость и глубокий интеллект были основным, что их отличало. Они не придавали своему еврейству никакого значения и называли себя русскими интеллигентами. Это были люди большой культуры, и мне оставалось только учиться у этих достойнейших людей.

В Красноярске же я вращался в кругу людей, которые тоже называли себя интеллигенцией, но своим еврейством гордились так, что делалось просто смешно. Эти люди очень хотели бы, чтобы их и петербургскую интеллигенцию считали людьми одного круга. Но я прекрасно видел, что эти люди явно не дотягивают до того, чем они хотели бы казаться. Видел и то, что их буквально бесит их собственное убожество, а еще больше бесит то, что все это убожество видят.

В годы своего детства в Киеве я встречал старых евреев, как будто только что вылезших из национального анекдота: евреи с Киевского базара и по-русски-то говорили плохо, а про их манеры мне даже не хочется вспоминать. Эти люди совершенно не претендовали на интеллигентность, но, как правило, были добры, разумны и как-то по-восточному мудры. Мудры совсем не той профессорской мудростью, которую я встречал у других стариков, кончавших петербургские гимназии до «эпохи исторического материализма». Киевские, петербургские и красноярские евреи были люди разных народов, что бы они сами о себе ни думали.

Многоликость евреев поражала и сама по себе была вызовом: «А тебе по зубам ли орешек?» Но с другой стороны — чем сложнее проблема, тем ведь она увлекательнее…

МОТИВ РАСКРЫТИЯ ТАЙНЫ

В годы моей молодости абсолютно все, связанное с историей евреев, составляло непроницаемую тайну. А все, что было доступно, преподносилось так, что понять все равно было невозможно. Например, в авторитетном справочнике на этнографической карте Азии показаны «евреи Израиля» и «евреи Биробиджана» [1, с. 289]. Это один и тот же народ, просто проживающий в разных местах? Или это разные народы? Что вообще общего у «евреев Израиля» и «евреев Биробиджана»? Наконец, каким образом попали евреи в Биробиджан, и что они там вообще делают?

На все эти вопросы ни в учебных пособиях, ни в научной литературе не существовало никаких ответов. Вообще. Никаких.

Еще более непроницаемой тайной были покрыты все стороны участия евреев в революции и Гражданской войне 1917–1922 годов, в их строительстве советского государства. Об этом уж тем более не было никаких сведений, но крайней мере, официальных. А интересоваться этим неофициально не рекомендовалось.

Вот хотя бы такая деталь: при подготовке плакатов к демонстрации на 1 Мая и 7 Ноября плакат, изображающий Юрия Андропова, всегда отражал, что называется, вполне определенные черты. Такова была политическая традиция, своего рода норма официальной иконописи. Но и тот, кто рисовал соответствующий портрет, и тот, кто организовывал колонну, очень часто не знали, что Андропов — еврей. Более того — не просто не знали, а, что называется, не в силах были допустить даже мысли! ЦК считался сборищем антисемитов, а официальная политика Брежнева — политикой скрытого и все более явного антисемитизма. Даже из рядов профессуры и специалистов евреев старательно «вычищали», упорно не брали ни на какие должности, связанные с разведкой или с ВПК… Сама мысль о том, что в верхних этажах советского общества могут находиться евреи, казалась вопиющим абсурдом.

Это сейчас: подошел к полке, открыл книгу и читаешь себе: «..Рано лишился отца, о котором почти нет данных кроме того, что он работал телеграфистом и умер от тифа. По непроверенным сведениям, Владимир Либерман после революции сменил фамилию на „Андропов“. После его смерти мать Юрия — учительница Евгения Карловна Файнштейн — вторично вышла замуж, но вскоре скончалась от туберкулеза» [2, с. 6]. Даже пусть данные об отце «непроверены», но уж по линии матери — он из тех самых людей. Как у Бабеля: «Русский, русский… Хучь в раббины его сдавай».

Но в семидесятые-восьмидесятые годы никаких доступных для рядового человека сведений на этот счет не существовало; могли ходить только шизофренические слухи о том, что «жиды Брежнева подменили» или что «в ЦК одни евреи». Множество таких слухов передаст политический заключенный Михаил Хейфиц, выехавший из СССР на Запад в начале 1980-х. Но и он, слушая истории про то, что «Брежнев воспитывался в еврейской семье», разъясняет другим, не столь грамотным политически заключенным: «Не отрицаю в принципе, что Андропов может быть евреем… …Но …если бы это оказалось правдой, то одновременно это было бы величайшей государственной тайной. Ведь ее раскрытие оборвало бы карьеру нашего вождя Юрия Владимировича. Поэтому каждый, кто ее узнал бы…» [3, с. 79].

Из чего делаю вывод: даже политические зэки, хорошо владевшие еврейской тематикой, понятия не имели о национальности Юрия Владимировича. Их духовному окормлению служили те же нелепые слухи, которыми пробавлялся и весь советский народ.

Выручали семейные знакомства. Еще в 1968 году (мне было тогда 13 лет) старый друг нашей семьи, Владимир Иванович Плетнев, сообщил мне настоящую (и тщательно скрываемую в те времена) национальность Ленина и девичью фамилию его матери.

В 1973 году я кое-что услышал от нашего родственника, дяди Пети, — например, о национальном составе Чрезвычайной Комиссии в Петрограде в 1918–1919 годах.

Любопытнейшие сведения о том, что говаривал мой дед о еврейском масонстве, сообщила мне моя мама.

Но, во-первых, все это — крохи, лишь жалкие крохи.

Во-вторых, все эти случайные сведения нельзя было ни проверить (а без проверки любым данным грош цена), ни систематизировать. Системы нет. Есть некая Великая Тайна, и из этой Великой Тайны вырваны отдельные кусочки, отдельные жалкие клочки. По клочкам нельзя судить о целом.

Книга написана и для того, чтобы разобраться в клубке скрываемых от меня русско-еврейских проблем.

О НАЗВАНИИ КНИГИ

Каждый народ живет не в безвоздушном пространстве, а на какой-то конкретной территории. С городами, долинами и горами этой земли связаны легенды и исторические события этого народа, по ее дорогам двигались его армии и громыхали телеги переселенцев, шли способные юноши поступать в университеты и не очень замечая, куда идут, спотыкались влюбленные пары. История народа проходила именно на этой земле, и сама земля, пропитанная потом и кровью человеческих существ, пронизанная их эмоциями и мыслями, становилась едва ли не частью этого народа.

Но что, если несколько народов живут на одной и той же территории? Русские, поляки, литовцы, евреи, немцы — все они старожилы Восточной Европы, а с XVII–XVIII веков к ним добавляются еще украинцы и белорусы.

Читая про иешивы, съезды раввината или еврейские экономические центры в Кракове, Вильно, Минске или Житомире, читатель волен считать эти города польскими, литовскими, белорусскими или украинскими. Но в том-то и дело, что одновременно эти города являются и еврейскими культурными, национальными и религиозными центрами. Века евреи жили среди нас; их жизнь протекала в том же географическом пространстве, в тех же городах и регионах. Только у них, естественно, с теми же городами могут быть связаны совсем другие воспоминания. «Еврейская Россия» — это реальность не географии, но истории и культуры, как «немецкая Россия» или, допустим, «русская Франция». Так же, как русское кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в Париже или русский город Дальний на берегу Желтого моря в Китае.

ЧЕСТНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Писать книгу о судьбе евреев и о русско-еврейских проблемах имеет смысл только в одном случае: если занять позицию «вне схватки». То есть полностью отрешиться от национальных стереотипов, привычек и оценок. От любых вариантов оценок с позиции «мы» и «они». В процессе писания книги я честно пытался не связывать себя ни с какими религиозными, этническими или политическими силами. И прилагал все усилия, чтобы мое собственное происхождение или мои убеждения не оказывали бы слишком большого воздействия на то, что я пишу.

Может быть, в этой книге я не смог до конца выдержать позиции стороннего наблюдателя, максимально объективного, одинаково относящегося ко всем участникам событий. Некоторые представления я и не пытался преодолеть — например, глубокое убеждение, что убивать людей нехорошо, или что быть расистом — это стыдно. В конце концов, человеку трудно и просто вредно «возвышаться» над представлениями о добре и зле.

Но я очень старался не занимать ничью сторону. Ничью. Автор этой книги писал ее не как русский, не как еврей, негр или индеец Южной Америки. Единственная национальная позиция, которая устраивала меня, — это позиция марсианина, смотрящего в телескоп.

И еще. Запомните получше, господа: я никому и ничего не должен. Запомните это все, кому не понравится моя книга. Все, кто считает, что такая книга должна быть иной. Если я не отразил чьих-то взглядов, не сказал того, что кто-то считает необходимым, — это не досадная случайность, не попытка нападения на кого-то или отпадения от чего-то. В своей книге я НЕ должен показывать гениальный от рождения «библейский народ», существующий со времен динозавров. Я НЕ должен разоблачать хитрых сионистов, погубивших Святую Русь. Я НЕ должен утверждать то-то и то-то, потому что я русский. Я НЕ должен говорить то-то и то-то, потому что я интеллектуал. Я НЕ должен быть чьим-то рупором и НЕ должен выражать чьи-то интересы. Я не… Словом, я ни у кого из вас не занимал, господа. Ни у одной политической группировки, ни у одной партии, ни у одного народа. И я вам ничего не должен, запомните это получше.

ЧАСТЬ I ЕВРЕИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Жили-были евреи. Служили для погромов, оклеветания и прочих государственных нужд.

М. Горький

Глава 1 «Трофейные» евреи, или Привет из Речи Посполитой

Сквозь королей и фараонов,

Вождей, султанов и царей,

Оплакав смерти миллионов,

Идет со скрипочкой еврей.

И. Губерман

НЕВЕДОМЫЕ ИУДЕИ

До первого и особенно до третьего раздела Польши евреи остаются в Российской империи таким же экзотическим продуктом, как в Московии.

То есть были все те же выкресты из разных стран Европы, служебные дела которых шли очень и очень по-разному. Наиболее многообразна, пожалуй, судьба некого Грюнштейна, который выкрестился еще в Саксонии в лютеранство и стал купцом. Но персы почему-то торговать с ним не стали, отняли у него товар и самого чуть не убили. В чем тут дело — в особенностях характера самого Грюнштейна, восточном коварстве или в интригах конкурентов, я не знаю. Потеряв все свое имущество, Грюнштейн не впал в смертный грех отчаяния, а принял православие и вступил рядовым в гвардейский Преображенский полк.

Участник переворота Елизаветы Петровны, он получил, в числе прочих пожалований, чин адъютанта, потомственное дворянство и 927 крепостных душ. Распорядиться случаем Грюнштейн не сумел — то гонялся со шпагой за генеральным прокурором, то стал разбойничать на большой дороге, причем ограбил и избил как-то родственника любовника царицы, Разумовского. Это не сошло ему с рук, и Грюнштейна сослали в Устюг.

Судя по его похождениям, тип это то ли уголовный, то ли не очень вменяемый. Но тут уж ничего не поделаешь, вот с таким выкрестом имела дела Елизавета.

Были евреи из стран, с которыми Российская империя оказалась тесно связана. Хотя бы финансист из Курляндии Леви Липман, придворный банкир Анны Ивановны. Возможно, он оказывал ей услуги, еще когда она жила в Курляндии, а уж после ее воцарения стал одним из влиятельнейших лиц.

В 1738 году, в правление Анны Ивановны, в Петербурге сожжены на кострах смоленский еврей Лейба Борухов и капитан-лейтенант Возницын, родной племянник вице-канцлера П. Возницына. Борухов смог обратить «посредством разговоров» капитан-лейтенанта в еврейство. Откуда взялся в Петербурге Лейба Борухов, мне не удалось установить — ведь малороссийским евреям категорически запрещено было въезжать в Великороссию! Разве что приехал по торговым делам, временно. И надо же было ему оказаться таким хорошим проповедником!

При Анне племянники личного друга Петра Веселовского сосланы, но при Елизавете возвращены, осыпаны милостями, и дипломат Исаак Веселовский занимает видное место при дворе, а его брат Федор (видимо, крещеный?) стал куратором Московского университета.

Но самое главное — были евреи во владениях Российской империи, в тех самых «левобережных Украинах», которые Московия приобрела в ходе Украинской войны и закрепила за собой по Андрусовскому миру 1667 года.

Теоретически евреев там быть не должно, потому что в Московию их не пускали, и всем было велено убираться. Но это теоретически, потому что в плане практики помещики нуждались в арендаторах, крестьяне — в кабаках, а те и другие — в продуктах ремесла и торговли. Ведь сами они ничем заниматься не хотели, кроме самого простого и привычного.

Как будто императоры Российской империи продолжали политику московитских царей. Высказывание Петра I из его письма Веселовскому: «…совершенно безразлично, крещен человек или обрезан, чтобы он лишь только знал свое дело и отличался порядочностью». Но и Петр, призывая в 1702 году специалистов в Россию, уточнял: «Я хочу… видеть у себя лучше народов Магометанской или языческой веры, нежели Жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю; не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают».

Казалось бы, коротко и ясно… Но вот что интересно: гетман Малороссии Скоропадский раз семь издавал указы об изгнании евреев из Малороссии. Да-да! Именно — об изгнании. И именно семь, один за другим.

Екатерина I в 1727 году тоже издает указ о выселении евреев из Украины. Как он исполнялся, нетрудно себе представить.

При Петре II, в 1728 году, официально разрешается «временное пребывание» евреев на Украине. При Анне Ивановне это разрешение распространяется на Слободскую Украину, к северу от Полтавы, на Смоленскую губернию. В 1734 году разрешили евреям брать в аренду помещичьи земли, торговать водкой — то есть жить постоянно. В 1736 году даже позволили «временное пребывание» в самой Великороссии для торговли водкой. Видимо, так и попал в Петербург несчастный Лейба Борухов.

Елизавета Петровна в 1742 году, обнаружив, что хотя жить евреям в империи запрещено, они «под разными видами жительство свое продолжают», повелела «из всей нашей империи всех мужеска и женска пола Жидов со всем их имением немедленно выслать за границу и впредь ни для чего не впускать, разве кто из них захочет быть в христианской вере греческого исповедания».

Как ни уговаривали царицу и Сенат, и Войсковая канцелярия, как ни пугали сокращением государственных доходов, Елизавета осталась непреклонна и на докладе Сената начертала ставшее знаменитым: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли».

Но и этот указ никогда не был исполнен, по крайней мере полностью.

Екатерина II приехала в Россию из страны, где эмансипация евреев уже готовилась. Она без особых проблем разрешила бы евреям жить во всей Российской империи, но Сенат протестовал, общественное мнение не было готово, и Екатерине даже для заселения евреями совершенно пустой, лишенной земледельческого населения Новороссии пришлось пойти на довольно забавный подлог.

Руководство всем делом было сосредоточено в Риге, а руководить Екатерина поручила нескольким еврейским купцам, во всех документах называя их «новороссийскими купцами», тщательно скрывая их национальность и вероисповедание. Населять же пустынную Новороссию, согласно инструкции, следовало, «не спрашивая веры и народа».

Отмечу: Екатерина II, судя по всему, первая императрица, у которой вообще было какое-то определенное мнение относительно евреев. Но, в конце концов, она — чистокровная немка, выросшая и воспитанная в Германии. А до нее евреи — это или выкресты, или некие непонятные призраки, движущиеся через границу с Речью Посполитой. Призраки, о которых даже невозможно сказать точно — есть они вообще или только померещились со страху.

Но тут подоспели новые политические события…

НАГРАДА ЗА ХРАБРОСТЬ РУССКИХ ВОЙСК

В 1772 году произошел первый раздел Польши; Австрия, Пруссия и Российская империя отторгли у поляков часть ее территории; часть Западной Руси вошла в состав Российской империи. В 1795 году, после третьего раздела Польши, Речь Посполитая полностью перестала существовать. Три державы-победительницы разделили между собой всю ее территорию; само понятие «гражданин Польши» исчезло, были только подданные трех империй с паспортами Австрии, Пруссии или Российской империи. В числе земель Речи Посполитой была и Страна ашкенази, среди ее подданных — порядка миллиона евреев ашкенази.

Во время войн с Наполеоном часть поляков пыталась воевать на его стороне: вдруг Наполеон восстановит… ну, пусть не Речь Посполитую, но хотя бы уже Царство Польское… Хотя бы даст независимость этнической Польше…

Нет оснований думать, что Наполеон собирался хоть как-то пойти навстречу полякам, но проверить это нет уже никакой возможности: разбитый наголову, Наполеон при всем желании не мог ничего и никому дать, ничьих государств восстановить, никаких договоров подписать.

После войн с Наполеоном Российской империи отошел еще один изрядный кусок бывшей Речи Посполитой — сердце этнического польского государства со столицей Речи Посполитой Варшавой.

В Российской империи это понимали как блестящее завершение векового спора Польши и Московии. И как завершение объединения русских земель вокруг Москвы. После третьего раздела Польши только одна часть Древней Руси была еще не под скипетром русских царей: Галиция, древняя Галицкая Русь. Отошла она к Австрии, и хотя Петербург не объявил Вене войну за Галицию, воспринималось это как временное состояние. Рано или поздно, но Галиция должна была воссоединиться с остальной Россией!

Впрочем, и сама коренная Польша вовсе не казалась русским таким уж чужим государством. И в поляках текло много русской крови, и в русских польской. Не так уж давно, всего сто лет назад, в начале-середине XVII века, ополячилось русское дворянство Западной Руси. Русские князья из рода Рюрика — Острожские, Сапеги, Понятовские, Чарторыйские, Вишневецкие — встали у трона польских королей. Поляки казались скорее заблудшими братьями, чем совершенно иным и чуждым народом. Их цепкое мужество во время восстаний вызывало уважение, культура дворянских имений и каменных европейских городов оставалась выше, чем дворянских гнезд Великороссии. Екатерина II ведь не потому так долго противилась прусскому плану разделить Польшу, что старалась сохранить польскую государственность, а потому, что надеялась присоединить к России не часть польской территории, а всю Речь Посполитую…

Победители — русские, пруссаки и австрийцы — вполне сознательно разделили Речь Посполитую, но они даже не думали, что вместе с ней разделили и Страну ашкенази, разорвали еще один народ.

В Австрии в 1774 году провели довольно тщательную перепись, которая установила 224 981 еврея на бывшей польской, а теперь австрийской территории.

Пруссии досталось порядка 240 тысяч польско-русских евреев.

После трех разделов Польши, к 1795 году, в пределах Российской империи появилось порядка 700 или даже 800 тысяч евреев обоего пола и всех возрастов. Определить точнее трудно, потому что Российская империя и для всех остальных подданных подробных летописей не вела, учитывалось только податное население — взрослые мужчины. А этих податных евреев кагалы скрывали изо всех сил, чтобы платить меньше податей.

«Трофейными» немцами называли порой прибалтийских немцев. Тогда и евреи Речи Посполитой, Польши и Западной Руси — тоже «трофейные» евреи. Эти евреи с полным основанием могут быть названы русскими евреями. Тем более, что ведь и страны, которые сейчас называют Украиной и Белоруссией, исторически являются частями Руси, а там они жили по меньшей мере с X, даже с IX века. Итак, это русские евреи.

Но с таким же, и даже с большим основанием эти евреи могут быть названы польскими. Ашкенази — это русско-польские, или, если так больше нравится — русско-польско-литовские евреи. Евреи Речи Посполитой.

ПОЧЕМУ ИМЕННО ОНИ — РУССКИЕ ЕВРЕИ?

В Российской империи и в СССР жило, а в Российской Федерации и по сей день живет много разных евреев.

В СССР существовала традиция считать началом всякого исторического явления то, что происходило с любыми народами, жившими на территории СССР. Скажем, были у греков каменные города в Северном Причерноморье, возникали и гибли целые эллинистические государства — ив курсе «Истории СССР» старательно описывалось их появление и история. Если применить этот метод, то русским евреям то ли две, а то ли даже две с половиной тысячи лет.

На территории эллинистического Боспорского царства, в городе Горгинии (там, где сейчас стоит Анапа), найдены надгробные мраморные плиты с надписями на иврите. В 1865 году А. Я. Гаркави опубликовал эти надписи; стало известно, что уже в 42 году до P. X. здесь существовала еврейская община.

Известно, что в VI веке до P. X. евреи проникли из Персии в Грузию и основали там несколько колоний. Грузия вошла в состав Российской империи? Вошла. Значит, и эти евреи — тоже русские. Логично?

Разумеется, и после этого в России появляются евреи из Западной Европы и Германии. Некоторые из них очень известны — хотя бы знаменитый канцлер Нессельроде, министр иностранных дел при Николае I, или Шафиров, сама фамилия которого явно происходит от «шафар» — ритуальная труба, которой сзывают на молитву в синагогах.

Но все это — отдельные люди, опять же часть еврейства, уже ассимилированного в Голландии или в Германии. Эти этнические евреи выступают вовсе не как евреи, не как сефарды, а как голландцы или немцы. И так же быстро растворяются в рядах русского общества.

В начале XIX века присоединяют Кавказ, и в составе Российской империи оказываются горские евреи, говорящие на еврейско-татском языке. Это — потомки персидских евреев Средневековья.

Тогда же под Российскую империю уходит Грузия со своими десятью или двадцатью тысячами грузинских евреев.

Середина — конец XIX века, завоевание Средней Азии — и русскими подданными становятся среднеазиатские евреи Коканда, Бухары и Самарканда.

Самый конец XIX, начало XX века, освоение Русской Маньчжурии, — и в Дальнем, Харбине, Владивостоке появляются китайские евреи. Во Владивосток они порой приезжают как китайские купцы. Если специально не сказать, русские люди и не догадались бы, что имеют дело вовсе не с китайцами (еще раз привет расовой теории!). Никакой общины во Владивостоке не появляется, а когда в Харбине строится синагога — для русских евреев, разумеется, пришедших сюда вместе с русским населением, — в числе ее прихожан оказываются и китайские евреи.

Но все эти группы евреев — западно-европейские, среднеазиатские, кавказские, грузинские, китайские… все они не сыграли в истории Российской империи никакой самостоятельной роли. Есть только одна группа евреев, которая сыграла в истории России какую-то самостоятельную роль. Это те евреи, которые попали в российские подданные невольно, не по своему желанию. Они стали русскими евреями в составе остального населения бывшей Речи Посполитой.

ПОЯВЛЯЕТСЯ ЕВРЕЙСКАЯ РОССИЯ

В 1772 году начала рождаться, а в 1815 году окончательно родилась еврейская Россия — одна из стран Российской империи. Это была та часть Страны ашкенази, которая вошла в Российскую империю после разделов Речи Посполитой.

Если обманывать самих себя словами, можно сказать: мол, еврейская Россия существовала еще в X веке, в квартале Козары, в Киеве. Но это будет только игра словами, потому что Древняя Русь была страной с другим языком, другой культурой, другим населением, нежели Российская империя. Эта страна стала страной-предком для трех других стран — Московии, Новгорода Великого и Великого княжества Литовского. В каждой из этих стран были свой язык, свои обычаи и свои писаные законы. В Московии и Новгороде Великом евреи не жили, но в Великом княжестве Литовском жили, и жили по другим правилам, нежели в Древней Руси.

Была еврейская Древняя Русь, а было еврейское Великое княжество Литовское, если угодно — еврейская Литва. С 1569 года существует и еврейская Речь Посполитая. Все это время Страна ашкенази входит в состав то одного, то другого государства, но в каждый отдельный момент она находится в составе одного государства.

Теперь возникает еврейская Россия — из части Страны ашкенази. А сама Страна ашкенази с 1772 года оказывается разорванной между Россией, Австрией и Пруссией.

ВНУТРЕННИЕ РАЗДЕЛЕНИЯ

Новые подданные Российской империи кажутся очень одинаковыми для чиновников. Как они слепы! Мало того, что различались хасиды и традиционалисты-митнагдим, богатые и бедные, просвещенные и совсем дикие, были еще и территориальные различия, вызванные тем, на каких территориях и в каком окружении жили евреи.

Белорусские евреи резко отличались от всех остальных ашкенази. Жили они в среде православных и в стране, где главенствовала ополяченная русская или литовская шляхта. Но они были последними евреями Великого княжества Литовского и Русского, последними евреями Западной Руси. Судя по всему, они в наибольшей степени были прямыми потомками евреев Древней Руси, испытавшими меньше всех непосредственного польского влияния.

О своеобразии самосознания этих евреев говорит хотя бы такой факт: именно из-за них в русском языке появилось слово «еврей». Во всем мире евреи называли себя аидами, в том числе и сефарды. Все известные названия в языках европейских народов восходят к этому самоназванию. Польское zyd — «жид», немецкое Jude — «юде», английское jew — «джу», французское juif — «джюиф».

Белорусские евреи были единственной группой, которой не нравилось такое название. Уже первый генерал-губернатор Белоруссии граф З. Г. Чернышов в 1772 году использовал слова «еврейские общества» для названия кагалов. До 1783 года и Чернышов, и Сенат в своих документах попеременно используют оба слова — и «жид», и «еврей», как взаимозаменяемые и одинаковые по смыслу. Во время посещения Шклова Екатериной в 1787 году десятеро руководителей общин обратились к императрице с прошением: пусть в официальных документах их называют не жидами, а используют «более возвышенное библейское слово» — евреи.

Никакого официального указа по этому поводу не последовало, но в документах слово «жид» и правда перестало применяться. Замечу, что нет ни малейшего следа никаких таких «евреев» в документах времен Петра, Анны, Елизаветы. Слово «жид» применяется вплоть до XX века и очень часто не несет никакого оскорбительного или уничижительного смысла. «Ваше жидовское благородие» — обращается к важному еврею извозчик у Чехова, явно не имея в виду решительно ничего дурного. Но в официальных документах «еврей» и правда утверждается, совершенно вытесняя «жида».

В 1790 году белорусские евреи, ведущие коммерцию в Москве, будут жаловаться, помимо всего прочего, и на то, что московские купцы их называют «жидами» и делают это «в поругание», тогда как власти вежливы и называют их евреями [4, с. 105].

А ведь евреи в Австрии, Царстве Польском и в Пруссии, даже и на отошедшей к Российской империи Украине ничего не имеют против «жидов». Видимо, все-таки у белорусских евреев какое-то особое самосознание, не вполне тождественное самосознанию других идишеговорящих ашкенази.

Евреи собственно Польши тоже отличаются от евреев и Белоруссии, и Украины. Они изначально живут все-таки в гораздо более культурном окружении, чем на Украине, а после разделов Польши попадают в подданство Пруссии. Там они с 1812 года получают права, которым евреи — подданные Российской империи — могут только позавидовать, а с 1871 — права гражданства.

Остальные евреи собственно Польши с 1815 года оказываются в подданстве Российской империи, но в Царстве Польском действуют все же особые законы, и евреи тут живут в другом окружении. К этой группе евреев эмансипация пришла позже, чем ко всем остальным, но жизнь среди поляков потом положительно сказалась на их судьбе…

В австрийской провинции Галиция, как это водится в империях, соединили две территории с очень разным населением, разной историей и культурой: коренные польские земли с древней столицей поляков — Краковом и Западную Украину, древнерусскую Галицию. Австрийские евреи, соответственно, представлены двумя большими группами — польскими и украинскими евреями.

Указ о веротерпимости 1782 года и предоставление полных гражданских прав 1846 года относятся к обеим группам, только вот воспользоваться своими правами они могут в разной степени: можно уверенно сказать, что польские евреи более культурны и развиты, больше готовы к эмансипации и модернизации, чем евреи Западной Руси.

Из этих последних евреи австрийской Галиции оказываются в более выигрышном положении, чем попавшие под власть Российской империи. А из евреев Российской империи сильно различаются евреи Белоруссии и Украины, причем украинские — самые неразвитые и забитые.

А из евреев Польши больше всех повезло австрийским и прусским.

СКОЛЬКО БЫЛО ЕВРЕЕВ В РОССИИ?

Собственно говоря, мы не знаем, сколько жило в России евреев. Данные об их числе, вернее, о числе налогоплательщиков-мужчин, подавали кагалы; а о том, как они это делали, говорит хотя бы такой факт: если принимать всерьез эти данные, то надо считать, что в 1818 году число евреев в сравнении с 1812 годом вдруг удвоилось. Фактически все цифры о еврейском населении до переписи 1897 года очень и очень условны.

Единственно, о чем можно говорить довольно уверенно: численность еврейского населения росла совершенно стремительно, гораздо быстрее, чем численность русского народа. И это при том, что в XIX веке все европейские народы переживают демографический взрыв.

Причины здесь две, и очень важные:

1. Евреи довольствуются очень скромными доходами и низким уровнем жизни.

Даже те зажиточные евреи, о которых писали французы в 1812 году, довольствовались гораздо более скромной едой, одеждой и жильем, чем русские того же общественного положения и уровня доходов. «Самый цимес!» — это восклицание многие на Руси заимствовали, как-то не очень думая, что же именно они произносят. А «цимес» — это еврейская еда, основную часть которой составляет тушеная морковка. Если кормить детей тушеной морковкой, выкормить можно много — морковка довольно дешевая.

2. Евреи ведут традиционный образ жизни, при котором ранний брак с кучей детей — одна из религиозных ценностей. То, без чего не может состояться полноценная жизнь человека.

Менаше Илиер, выдающийся талмудист и поборник просвещения, в 1807 году напечатал и разослал раввинату книгу, которую вскоре раввинат изъял из обращения, а следующая его книга изъята и сожжена (это к вопросу о том, знало ли еврейство инквизицию).

В своей же книге ребе Илиер «отмечал темные стороны еврейской жизни. Нищета необычайно велика, но может ли быть иначе, когда у евреев ртов больше, нежели рабочих рук? Надо внушить массе, что средства к жизни надо зарабатывать собственным трудом… Молодые люди вступают в брак, надеясь на милосердие Божие и на кошелек тестя, а когда эта поддержка рушится, они, обремененные уже семьями, бросаются на любое попавшееся занятие, хотя бы и нечестное. Толпами берутся за торговлю, но она не может всех прокормить, а потому прибегают к обману. Вот почему желательно, чтобы евреи обратились к земледелию. Армия бездельников под личиною „ученых“ живет на средства благотворительности и за счет общины. Некому заботиться о народе: богачи заняты мыслями о наживе, а раввины — распрей между хасидами и митнагдим, сторонниками классического иудаизма. Единственная забота еврейских деятелей — предотвращать несчастье в виде правительственных распоряжений, хотя бы они несли с собою благо для народа» [5, с. 170–171].

Прав или не прав талмудист Менаше Илиер, а вот факт: в 1820-е годы прошел слух, что правительство запретит браки несовершеннолетних. И тогда пошла волна женить детей лет девяти — чтобы успеть до указа.

КОНТАКТ… НЕТ КОНТАКТА!

За счет разделов Польши население Российской империи увеличилось, по одним данным, на 12, а по другим — на 14 миллионов человек. Большую часть этих четырнадцати миллионов и русское правительство, и образованный слой, на который оно опиралось, последовательно считали своего рода «белыми туземцами», которых необходимо исправить, перевоспитать, сделать цивилизованными людьми.

Действительно, кого считали равными себе в новых своих землях образованные русские дворяне? В своем представлении русские — если быть точным, то великорусские — дворяне были народом европейским. Даже собственное великорусское простонародье, и те были для них туземцами, которых еще предстояло перевоспитать и сделать цивилизованными людьми.

Из числа всех «трофейных» инородцев только с польским и немецким дворянством, в какой-то степени еще с немецкими горожанами завоеватели готовы были говорить на равных.

Так в свое время римляне, завоевывая новые земли, выделяли цивилизованных эллинов, считали их ровней себе и даже учились у них. Русское дворянство даже готово что-то перенимать у польского (действительно более культурного), а немцам так вполне определенно отведено в империи почти такое же место, как эллинам — в Римской империи.

Все же остальные народы Прибалтики и Речи Посполитой, не только евреи, но и украинцы, белорусы, караимы, — все это не кто иные, как разные породы туземцев.

В Речи Посполитой евреи ашкенази тоже были туземцами, духовно живущими в других измерениях. Их хорошо знали, но их жизнь оставалась совершенно загадочной. Никто из гоев — ни поляки, ни русские, ни формирующиеся украинцы и белорусы — не замечает превосходства евреев хотя бы в одном — в поголовной грамотности. Разница в том, что поляки и подданные Речи Посполитой к евреям привыкли, а русские — еще нет. Русские даже не замечают, что с завоеванием Речи Посполитой им досталась еще одна страна — Страна ашкенази.

Генерал-колонизатор сидит на коне, осматривает новые владения своего императора и видит страхолюдного туземца, еще более страшного и грязного, чем белорусский крестьянин. Одет он, как огородное пугало, воняет чесноком и прелыми тряпками, и пока туземец говорит что-то на ломаном русском языке, на нос ему выползает клоп, непотревоженный и упитанный.

Из антисемитских, а может быть, и просто из садистских соображений нашему колонизатору охотно покажут микву или предложат «чисто еврейскую еду» — да так прокомментируют способ ее приготовления, что великорусский генерал на всю жизнь заречется брать что-либо в рот даже в самом приличном еврейском ресторанчике.

Будем исходить из того, что колонизатор попался разумный и по природе не кровожадный. Идею просвещения он принимает истово, душой, и искренне хочет иудеям добра… Так, как он сам это добро понимает: высморкать, вымыть, переодеть в чистое этих туземцев… Желательно еще и поотрезать их ужасные пейсы, но с этим придется подождать, пока просвещение не пустит в них корни поглубже.

Ну ничего! Не этот именно туземец, так его дети и внуки будут если и не вполне подобны колонизатору, то уж по крайней мере не хуже солдатушек — бравых ребятушек, которые вон как весело поют, маршируя через новые владения русской короны.

Ему и невдомек, колонизатору, что туземец тоже может смотреть на него как-то без особого восторга: подумаешь, какой-то гоишко! Много их было таких, со времен Артаксеркса и Навуходоносора! Много их было, таких гоев, вздумавших переделывать древний великий народ, и все эти бесчисленные гои, прочно зачисленные в ряды врагов еврейского народа, проплывают перед мысленным взором этого кошмарного туземца, пока с ним беседует генерал.

Он так презирает этого гоя, туземец, — не обрезанного, не знающего Торы, что даже вежлив с ним. Он был бы вежлив даже с самим Богданом Хмельницким, потому что нельзя же возлагать ответственность за свои поступки на существ, не избранных Яхве, на двуногую фауну здешних краев. Если туземцу сказать, что его правнук сбежит из штетла, чтобы учиться у гоев, — он даже не заплачет, а скорее весело засмеется.

Еще веселее засмеется русский колонизатор, если ему сообщить: спустя сто лет твои потомки будут просить денег у потомков этого туземца из неведомого миру местечка. А через сто пятьдесят лет прапраправнук этого вот… в чудовищной шляпе и в грязном лапсердаке пустит пулю в твоего прапраправнука. И попадет — потому что стрелять будет в упор, в затылок, в расстрельном подвале Киевской ЧК.

Глава 2 Попытки исправления туземцев

На месте кривых уродливых рек построить прямые ровные каналы.

Мирабо

ПЕРВЫЕ МЕТАНИЯ

Первоначально, в 1772 году, никому и в голову не пришло ограничивать евреев в каких-то правах и свободах. Примерно 40–60 тысяч (а по другим данным — 100 тысяч) евреев в Белоруссии были очень своеобразной группой еврейства: потому что очень своеобразной была сама Белоруссия — последний осколок Великого княжества Литовского.

Судя по всему, Екатерина готова была отнестись к белорусским евреям так же, как относились к ним в Пруссии, а может быть, и во Франкфурте. Она подтвердила все права евреев, которые были у них в Речи Посполитой, и притом уравняла евреев в правах со всеми остальными жителями империи (чего в Речи Посполитой не было). В Городовом уложении 1785 года все мещане, независимо от национальности и вероисповедания, получали право участвовать в местном сословном самоуправлении и избираться на должности.

В 1786 году Екатерина даже писала белорусскому генерал-губернатору, чтобы равенство прав евреев в сословно-городском самоуправлении «непременно и без всякого отлагательства приведено было в действие», а с неисполнителей его «учинено было законное взыскание» [4, с. 76].

Стоит ли удивляться, что в 1780 году в Могилеве и в Шклове евреи встречали Екатерину II восторженными одами в ее честь?

Новые чиновники, начавшие управлять Белоруссией, выросли в Великороссии. Многие из них даже если видели когда-нибудь живого поляка, то уж точно никогда не видели ни одного еврея. Если белорусская администрация писала, что «присутствие евреев в деревне вредно отражается на экономическом и нравственном состоянии крестьянского населения, так как евреи… развивают пьянство среди местного населения» [4, с. 72], — то за этой чепухой очень ясно прослеживается болтовня той агентуры, тех помощников и личных знакомых, которыми обрастает любой чиновник центральной власти, присланный на новое место службы. «Тутэйшие» рассказывают чиновникам, что это евреи спаивают крестьян… Как рассказывали уже их деды и прадеды.

Такое удобнейшее представление всегда было в Западной Руси и в Польше, но, конечно же, никто не собирался принимать мер по этому поводу. Все ведь прекрасно понимают, что вовсе не в евреях дело, что просто удобно их ругать. Но чиновник-то из Петербурга этого не понимает! И честно начинает провозглашать гонимому племени херем.

Получив такойсигнал с места, центральная власть тоже приходит в состояние некоторого возбуждения. Это же в Речи Посполитой все уложилось за века, а в Петербурге еще толком не знают, что надо делать с иудеями (и надо ли с ними что-то делать). Петербург реагирует неадекватно, слишком сильно. Да к тому же реагирует в духе, не принятом в Речи Посполитой. Ведь Россия — огромная бюрократическая империя, а не гибрид шляхетской республики и сословной монархии.

Тут же рождается идея: раз евреи мещане и купцы, надо переселить их в города! В 1783 году издается указ Екатерины, что всякий помещик, если он сдаст в деревне курение водки «купцу мещанину или Жиду», будет сочтен нарушителем закона. Если курит водку, то пусть делает это сам! Одновременно у кагалов отнимают многие их функции, передают местным органам власти.

В 1784 году делегация евреев поехала в Петербург, хлопотать об отмене этой меры, и они получают великолепный ответ от имени императрицы, эти посланцы кагала: «Когда означенные еврейского закона люди вошли уже… в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае соблюдать правило, Ея величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа» [4, с. 72].

Звучит сильно, да вот беда: всего через два года, в 1786 году, отменено выселение евреев в города (а проведено в жизнь оно вообще никогда не было). Тогда же, в 1786 году, кагалам возвращены многие функции — расклад налогов, право отпускать и не отпускать из общины. То ли Екатерина II поняла, что евреи славянских стран совсем не похожи на немецких, то ли приходит к пониманию выгоды такого положения вещей, то ли окружение императрицы изрядно подмазано посланцами кагала. Позже мы увидим, что это последнее предположение вовсе не так уж беспочвенно, как могло бы показаться.

Пользуясь указом, в Могилевской губернии 10 % евреев записались в купечество, а из христиан купцов было только 5,5 %. Вот и первый источник недовольства.

И тут же появляется другой… В те времена купцы были прикреплены к своим городам ничуть не менее прочно, чем крестьяне к земле. Наивно представлять себе купца XVIII, даже начала XIX века как современного предпринимателя, который сам решает, где ему поселиться.

Только в Белоруссии купцы могли переходить из города в город, «смотря по удобности их коммерции». Что характерно, местные христианские купцы не пользуются этой возможностью, а вот еврейские пользуются. Многие евреи, вошедшие в эти 10 %, стали перебираться в города великороссийских, внутренних губерний, а то и в Москву.

В 1790 году московское купечество составило по этому поводу «Приговор» и подало его властям. В этом «Приговоре» купцы писали, что евреи пользуются запрещенными приемами торговли, чем наносят ей «чувствительный вред и помешательство», и что дешевизна их товаров доказывает одно — товары эти контрабандные. Кроме того, московские купцы писали, что «евреи обрезывают, как известно, монеты; возможно, что они будут делать то же и в Москве».

Некий же Нота Хаимов, «…введя себя у публики разными подлогами и ухищрениями в знатный кредит и выманя чрез то у многих здешних купцов в долг товаров ценою до пятисот тысяч рублев, все оные выпроводил в разные, ему только одному известные места, и потом и сам со всем тем явно похищенным столь важным капиталом из Москвы скрылся за границу, оставя по себе следы жалостного многих купеческих домов разорения; из которых некоторые с печали померли, оставя бедны жен и детей без всякого пропитания, а прочие, лишась всего собранного многолетними трудами имения и кредита, сделались банкротами и лишились невинно честного имени гражданина».

А потому патриотически настроенные московские купцы просили об удалении евреев из Москвы.

Почти одновременно с москвичами евреи подали жалобу, подписанную шестью именитыми купцами: их больше не записывают в купцы смоленские и московские. Они же имеют право! Им разрешено…

Московские же купцы обзывали их обидным словом «жиды» и ложно утверждали, будто у евреев развращенные нравы: «.. святой наш закон и предание суть явны и всему свету известны, яко они основаны на любови к Богу и к ближнему, по правилам десятери заповедей Господних; и поелику Старый Завет есть предзнаменование, свидетельство и основание святости Нового Завета…».

А дальше подкованные в богословии евреи опровергали утверждения московских купцов про то, что в порядочных государствах евреев не терпят. Не только терпят, утверждали евреи, но и получают от них немалую пользу! Как вот в Голландии, например, или в Англии. И вообще записали их в московские купцы открыто и честно, «…невзирая, что бороды, одеяние, даже и имена наши ощутительно доказывают каждому наш род и закон».

Проблему сочли столь важной, что этими жалобами занимался Совет государыни. Из всех еврейских кривд подтвердилось только одно: еврейские торговцы стали разносить товары по домам, что было почему-то запрещено. Знали ли вообще евреи про это запрещение — неизвестно, но ведь получается, что они попросту открыли новую и очень перспективную экономическую нишу. Вот московские купцы эту нишу благополучно просмотрели, и их злоба на конкурентов как-то не вызывает уважения. В торговом деле надо уметь крутиться, господа!

Если Совет государыни принял неблагоприятное для евреев решение, то не из страха, что они когда-нибудь научатся обрезывать монету. Совет нашел, что евреи имеют права мещан и купцов только в Белоруссии, но не во внутренних губерниях, и что от допущения евреев в Москву не усматривается никакой пользы.

Решение это было принято на основании доклада президента Коммерц-коллегии, графа А. Р. Воронцова. Рассматривая с разных сторон проблему, граф А. Р. Воронцов писал, что, конечно, Голландии от присутствия евреев только хорошо, но это от каких евреев? От португальских евреев, которые активные и честные. «Но такие евреи, которые известны под названием польских, прусских и немецких жидов, …совсем другого роду и производят торги свои, так сказать, как цыганы — со лжею и обманом, который есть единым их упражнением, чтоб простой народ проводить».

Воронцов очень решительно возложил ответственность за крестьянскую нищету в Белоруссии на евреев, и утверждал, что евреи стоят за спиной всех фальшивомонетчиков и контрабандистов Российской империи. Ни много ни мало.

В декабре 1791 года издан указ о недозволении евреям записываться в купцы внутренних губерний, а в Москву они могли теперь приезжать лишь на известные сроки по торговым делам.

Так что если русские не имеют понятия о системе хазоке, монополии местных на предпринимательство и на работу, то и кагальные старейшины, и русские императорские власти действуют по одной логике: логике феодального общества. Им конкуренции не надо! Пусть будет тишь, гладь и всеобщая благодать!

«И вот этот указ 1791 года, для купцов еврейских сравнительно с купцами христианскими даже льготный, с годами превратился в основание будущей черты оседлости, легшей мрачной тенью на еврейское существование в России почти до самой революции» [6, с. 42].

«Еврейская энциклопедия» даже как-то оправдывает издание этого указа: мол, «центр тяжести указа 1791 года не в том, что то были евреи, а в том, что то были торговые люди: вопрос рассматривался не с точки зрения национальной или религиозной, а лишь с точки зрения полезности» [7, с. 592].

Вот-вот — никого не интересует, что сами люди думают об этом, и уж, конечно, ни у кого нет никаких незыблемых прав: ни У московских купцов, ни у евреев. Власть взяла и развела их в лучших традициях хазоки. Так и родилась черта оседлости, даже не из антисемитизма. Сама же «черта оседлости, несомненно, представляла собой самую репрессивную и тягостную составную часть всего корпуса российских законов, направленных на ограничение прав евреев» [8, с. 136].

Отмечу еще два очень важных обстоятельства:

1. Граф А. Р. Воронцов очень хорошо знает, что евреи Португалии и Голландии какие-то совсем не такие, как в Польше, Австрии и Белоруссии. Не такие, как ашкенази.

2. Решение о «введении черты оседлости» принимал фактически один человек — граф А. Р. Воронцов. А что, если бы он принял другое решение, более благоприятное для евреев?

ДАЛЬНЕЙШЕЕ

После 1795 года, когда евреев в Российской империи стало по-настоящему много, возник прямо-таки «жгучий вопрос… Экономическая обстановка не мирилась с пребыванием чрезмерного числа торгово-промышленных людей среди крестьян» [9, с. 939].

«Для облегчения проблемы многие малые местечки были приравнены к городам — и так открывалась легальная возможность евреям оставаться жить здесь» [6, с. 43].

То есть назовем вещи своими именами: правительство само себя обманывает, чтобы уменьшить масштаб нестандартной ситуации и не так сильно напугаться. Не верь глазам своим! Евреи живут вовсе не в селах…

Почему этот вопрос такой уж «жгучий», понять труднее: в конце концов, с XVI века евреи занимали эту нишу, и экономика Речи Посполитой не развалилась, а в алкоголиков превратились только те, кому хотелось. Объяснить могу только двумя причинами: молодая Российская империя, закусив удила, хочет непременно и на своих новых землях сделать все единообразно, стандартно: чтобы и экономика, и общественный строй были такие же, как в Великороссии. При этом великороссы не желают никого слушать и ни с чем считаться.

И второе… Есть вещи, которые великороссы с почтительным придыханием называют так: «интересы империи». Если какая-то гадость или глупость входит в эти интересы — значит, надо ее делать непременно.

Вот есть у империи новые, и притом пустующие земли на юге — Новороссия? Интересы империи требуют их заселить, а евреи очень хорошо подходят для этих замыслов — их ведь чересчур много в местечках… Екатерина энергично ведет политику заселения Новороссии, но евреев едет мало, слишком мало…

Тогда в 1794 году их обкладывают двойной податью (как раньше старообрядцев). Слова А. И. Солженицына о том, что двойную подать вскоре отменили, никем больше не подтверждаются. Причем при Екатерине была цель заставить уезжать на черноземы Новороссии, где вообще не было податей первые 10 лет. Потом идея затерялась, а вот двойная-то подать оставалась до 1808 года.

То есть все правильно — никакой специальной неприязни к евреям у императоров и их окружения пока нет. Павел I отклонил просьбы купцов-христиан о выселении евреев из Ковно, Каменец-Подольска, Киева, Вильно. По мнению купцов, «евреям дана воля возрастать над христианами», но Павлу, видимо, плевать, кто над кем «возрастает», или же он просто верит в таланты купцов-христиан.

Павел признал право хасидизма на существование. Павел помогал бердичевским евреям, когда князь Радзивилл, на земле которого они жили, стал сдавать в аренду синагоги. «Чтобы иметь свое богослужение, долженствуем платить деньги тем, кому князь отдает в аренду нашу веру», — жаловались евреи. Возможно, со стороны Радзивилла это была воспитательная мера либо рафинированная месть. Но император-то поддержал евреев!

ИЗУЧЕНИЕ ВОПРОСА

Так что уже до Павла как-то сам собой завязался основной узел проблем: появилась черта оседлости, евреев стали выделять как особую религиозную группу, на которой не худо бы погреть руки. Но пока еврейского вопроса никто не изучает, и он даже не вполне осознан как какой-то особый вопрос. Первые попытки разобраться в свалившейся на Российскую империю проблеме начались во времена Павла, в связи с охватившим Белоруссию голодом.

В 1800 году в Белоруссию послан Гаврила Романович Державин, и в результате его поездки появилось на свет «Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта Евреев» — первая попытка системного анализа ситуации.

Приехав в Белоруссию, Гаврила Романович обнаружил «самый сильный голод, что питались почти все пареною травою с пересыпкою самым малым количеством муки или круп». От такой еды крестьяне «тощи и бледны, как мертвые». Первые его действия — спасти этих и правда очень бедствующих людей. «В отвращение чего (массовой смерти от голода. — А.Б.), разведав, у кого у богатых владельцев в запасных магазейнах есть хлеб», стал от имени правительства брать этот хлеб взаймы и раздал бедным. А имение одного польского графа, «усмотря такое немилосердное сдирство», приказал взять в опеку.

«Услыша таковую строгость, дворянство пробудилось от дремучки или, лучше сказать, от жестокого равнодушия к человечеству: употребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеба от соседственных губерний. А как…чрез два месяца поспевала жатва, то… пресек голод» [10, с. 690–691].

Местных дворян Гаврила Романович привел «в такой страх» что те «сделали комплот, или стачку» и написали на Державина «оклеветание к Императору», — это имеет смысл отметить.

Одолев голод — к осени он был уже не страшен, — Г. Р. Державин продолжал изучать проблему и пришел к выводам не очень утешительным: что тамошние крестьяне «ленивы в работах, не проворны, чужды от всех промыслов и нерадетельны в земледелии». Их обычная, из года в год, пища: «едят хлеб не веяный, весною колотуху или из оржаной муки болтушку» [10, с. 691–692].

Летом и того лучше: «довольствуются с небольшой пересыпкою какого-нибудь жита, изрубленными и сваренными травами… так бывают истощены, что с нуждою шатаются» [10, с. 263].

«По собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах: едят, пьют, веселятся и отдают Жидам за старые долги и за попойки все то, что они ни потребуют; оттого зимою уже обыкновенно показывается у них недостаток. Не токмо в каждом селении, но в иных и по нескольку построено владельцами корчем, где для них и арендаторских жидовских прибытков продается по дням и ночам вино… Так выманивают у них Жиды не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущество, время, здоровье и самую жизнь» [11, с. 263–264].

Говоря попросту — крестьяне все на свете пропивают. А «Жиды, ездя по деревням и особенно осенью при собрании жатвы, и напоив крестьян вместе с их семействами, собирают с них долги свои и похищают последнее нужное их пропитание» [15, с. 265], «пьяных обсчитывают, обирают с головы до ног, и тем погружают поселян в совершенную бедность и нищету» [11, с. 287].

«Сведав, что Жиды, из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают», Державин даже «приказал винокуренные заводы в Лёзне запретить».

Надо отметить, что, старательный разведчик, Державин «собрал сведения от благоразумнейших обывателей, от дворян, купцов и поселян все, что они знают относительно Жидов, их промыслов, обманов и всех ухищрений и уловок, коими… оголожают глупых и бедных поселян и какими средствами можно оборонить от них несмысленную чернь, а им доставить честное и незазорное пропитание… учинить полезными гражданами» [11, с. 263].

Так что досталось в его «Мнении…» и помещикам, которые «не домостроительны, управляют имениями не сами, но через арендаторов». Аренда короткая — на год, два, три, и арендатор торопится: «многие любостяжательные арендаторы…крестьян изнурительными работами и налогами приводя в беднейшее состояние и превращают в бобыли» [15, с. 264].

Некоторые «помещики, отдавая на откуп Жидам в своих деревнях винную продажу, делают с ними постановления, чтобы их крестьяне ничего для себя нужного нигде ни у кого не покупали и в долг не брали, только как у сих откупщиков, и никому их своих продуктов ничего не продавали, как токмо сим Жидам же откупщикам… дешевле истинных цен».

Так помещики и евреи совместными усилиями «доводят поселян до нищеты, а особливо при возвращении у них взаймы взятого хлеба… уже конечно должны отдать вдвое; кто же из них того не исполнит, бывают наказаны… отняты все способы у поселян быть зажиточными и сытыми» [11, с. 264].

При этом курят вино в Белоруссии все: владельцы земель — сами помещики, шляхта, попы, монахи и жиды. Очень важная деталь: практически все некрестьянское население занято этим — перегонкой зерна на водку, вовсе не одни евреи. Что меня особенно радует, так это зрелище сельского батюшки, гонящего вино и снабжающего доброй чаркой прихожан (после чего еще смеет поносить гадов-жидов).

В своем «Мнении…» Гаврила Романович очень подробно расписывает, как надо вырвать ядовитое жало у этих виноторговцев: запретить торговать вином с апреля по октябрь, то есть пока идут сельскохозяйственные работы; запретить торговать вином ночью; запретить торговать вином, пока будет идти церковная служба. Одним словом, всячески ограничивать продажу водки по времени. Кроме того, надо запретить торговать водкой евреям.

О евреях говорится ничуть не менее подробно. Гонимое племя предполагается удалить из сельской местности: часть поселить в городах, часть превратить в земледельцев. Гаврила Романович, истинный птенец гнезда Екатерины, тоже радеет о заселении Новороссии, а что у евреев может быть какое-то свое мнение об этом — ему и в голову не приходит.

Судя по всему, Державин вполне искренне верит, что «многочисленность их (евреев) …по единой только несоразмерности с хлебопашеством совершенно для страны сей тягостна» [10, с. 326].

Это при том, что Державин очень реально оценивает ситуацию: «трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб Жидам и оттого терпят недостаток в нем. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. А и Жидов в полной мере обвинять не можно, что они для пропитания своего извлекают последний из крестьян корм» [10, с. 133].

Видит он, и что редкий помещик признается: «ежели их выслать из его владений, то он понесет немалый убыток» [10, с. 326], и сам же писал, что евреи многих голодающих крестьян снабжали хлебом — пусть не бескорыстно, но ведь снабжали!

Тем более, кто-кто, а Гаврила Романович знает: помещики-то не давали крестьянам хлеба, пусть в долг, и открыли свои запасные «магазейны» только после решительных действий чиновника из Петербурга. Да и то — с перепугу поделились хлебушком (тоже ведь, кстати, не бескорыстно), а потом еще накатали на Державина жалобу в Петербург!

Как будто он все видит довольно жестко, Гаврила Романович, в том числе видит и то, что с торговли водкой вовсе не пухнут евреи от сказочных доходов. Но настроен решительно — выселить из деревень, от торговли водкой отстранить, переселить в Новороссию.

И ведь Державин — никак не пресловутый антисемит (понять бы еще, что это вообще такое), не принципиальный враг евреев. За что именуют его «фанатичным юдофобом» в еврейских кругах, и на каком основании сообщено, что «приписал в официальных документах бедность белорусских крестьян всецело евреям» [8, с. 112–113], — не ведаю. Читатель уже знает, что Державин вовсе не считал евреев единственными «спаивателями» крестьян и в нищете белорусского мужика винил еще и помещиков, да и самих мужиков.

С евреями Державин тоже общался, и совершенно незаметно, чтобы относился к ним плохо или как-то свысока. Беседовал он с Ильей Франком, еврейским просветителем, получившим образование в Берлине. Илья Франк посвятил Державина в идеи «берлинеров» о том, что кагальная верхушка исказила истинный смысл вероучения, «ввела строгие законы с целью обособить евреев от других народов», и что в последние века «нравственный характер евреев изменился к худшему». Что надо просвещать евреев, учить их тому же, чему и христиан, и одновременно писать и переводить хорошие книги на иврит.

Другим постоянным собеседником Державина был Нота Хаимович Ноткин, крупный купец из Шклова. Он не соглашался с Франком почти ни в чем, но был сторонником переселения евреев в Новороссию, разведения там овец и хлебопашества.

Чем же так не угодил Гаврила Романович авторам «Еврейской энциклопедии»?! За что ославили человека чуть ли не эсэсовцем из «Анэнэрбэ»?!

Конечно же, в первую очередь — самой активной позицией: «вмешаться!», «переселить!», «запретить!».

Второе — Державин верно оценил мрачную роль кагальной организации. Он «посмел» увидеть, что система поборов внутри еврейства «составляет кагалам ежегодно знатную сумму доходов, несравненно превосходнейшую, нежели с их ревизских душ государственные подати. Кагальные старейшины в ней никому никакого отчета не дают. Бедная их чернь оттого находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть. Напротив, кагальные богаты и живут в изобилии» [11, с. 283].

Оценка эта ничуть не более жесткая, чем мнения еврейских же историков спустя сто лет, в конце XIX века. Но тогда, в начале XIX века, тронуть кагал означало пойти против всего еврейства вообще. Геволт и кипеж времени того, как видно, непринужденно перенесли в другую эпоху — без критики.

Третья причина в том, что Гаврила Романович посмел не восторгаться абсолютно всеми сторонами жизни евреев. Отмечать хотя бы какие-то скверные стороны иудаизма и еврейского национального характера — верный путь к тому, чтобы сделать врагом хотя бы некоторых евреев. Ну, не в силах они не только прислушаться к любой критике — не в силах даже просто ее слышать. Так было во времена Державина, примерно так есть и сейчас.

А Державин («Антисеми-ии-итт!!») преступно осмелился писать о необходимости «ослабить их фанатизм… истребив в них ненависть к иноверным народам, уничтожить коварные вымыслы к похищению чужого добра» [11, с. 302].

Четвертая и главная причина в том, что Гаврила Романович хотел лишить евреев права заниматься винными откупами, винокурением, продажей водки. Опять же — многие еврейские историки конца XIX — начала XX века приводили гораздо более сильные аргументы в пользу того, чтобы отойти от «позорной» (Гершуни), «постыдной» (Гаркави), «нелепой» (Дубнов) торговли. Но это будет потом, когда общество в целом поумнеет (и еврейское в том числе). Пока же Гаврила Романович вступил с кагалом в непримиримый конфликт, и очень простым, даже изящным способом: он поделился своими проектами с кагалами…

Сразу же (мало ему «оклеветания» от дворян!) полетела в Петербург жалоба на государево имя одной еврейки из Лиозно, что якобы на винокуренном заводе он «смертельно бил ее палкою, от чего она, будучи чреватою, выкинула мертвого младенца».

Державин отвечал, то «быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой жидовки не бил, но ниже в глаза не видел». Позже еврея, который написал это письмо за еврейку, приговорили к тюремному заключению на год. Но Державин «исходатайствовал ему свободу» через 2 или 3 месяца [10, с. 766–767]. Стоило ли тратить время и силы, ходатайствуя за мелкого негодяя, — вопрос особый. Державин вон считал, что стоит (ответной услуги дождался бы? Вряд ли).

По свидетельству Державина, помещик Гурко передал ему письмо от белорусских евреев к их поверенному в Петербурге, где сказано, что на Державина наложен херем, что на подарки «кому надо» собрано ни много ни мало, а миллион рублей, чтобы приложить старания свалить по службе генерал-прокурора Державина, а если не удастся — покуситься на его жизнь.

Причина понятна: кагал панически боялся утраты своего влияния и власти; очень боялся, что судьбу евреев будет решать не он сам. А особенно боялся, что сами евреи будут думать так же, как проницательные и умные гои (Державин, в качестве примера).

Удивительным образом поддерживает кагал А. И. Солженицын, всерьез считая: Державин оставил «свидетельства уникальные и ярко изложенные» и «нашел, что пьянством крестьян пользовались еврейские винокуры» [6, с. 45].

Но в том-то и дело, что исследования Державина показали, на мой взгляд, совсем других виновников голода в Белоруссии. Кстати говоря: а зачем вообще в Белоруссии пшеницу перегоняют на водку? Какая такая острая необходимость? Из пшеницы и ржи вообще много чего можно делать, вовсе не только гнать водку. Способ сохранить урожай? Но это уж и вовсе полный бред: пшеница может храниться по крайней мере десятилетиями, а то и веками. Был случай, когда из пшеницы, найденной при раскопках в Египте, сделали муку и поели из нее хлеба» Эта пшеница хранилась ни много ни мало четыре тысячи лет…

Приходится признать, что традиция перегонять пшеницу на водку и спаивать местных крестьян — затея не такая уж случайная и вряд ли принадлежащая евреям. Если это и заговор с целью «опустить» местное население, держать его в скотской покорности, то заговор это не еврейский, а скорее уж местного польско-литовско-белорусского дворянства. Если вообще слово «заговор» здесь имеет хоть какой-нибудь смысл.

СУДЬБА ИДЕЙ ДЕРЖАВИНА

Павел I не успел принять никаких мер по «Мнению…» Г. Р. Державина. Уже при Александре I созвали Комитет по благоустроению евреев. Действительно, ну как же вершить государственные дела без комитетов, чиновников, совещаний и ведения бумаг? Страшно подумать…

А вошли в состав Комитета Адам Чарторыжский, друг царя и привлеченные им Северин Потоцкий и Валерьян Зубов, последний фаворит Екатерины II. Из этих лиц только В. Зубов был этническим великороссом, но и он имел большие имения в Западной Руси. Чарторыжский же и Потоцкий — совершенно полонизированные, считающие себя поляками потомки русских князей Западной Руси. Все их и деловые, и общественные интересы связаны с помещичьей средой Западной Руси.

Вошли в Комитет и евреи: уже известный нам Ноткин и петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским, просветитель Лейба Невахович, богатый купец Мендель Сатановер (Я не виноват! Я ничего не придумал! Это у него фамилия такая! — А.Б.).

Я не сомневаюсь ни в учености, ни в высоких личных качествах всех этих лиц. Невахович даже написал в 1803 году на русском языке «Вопль дщери иудейской», где он заклинал русских смотреть на евреев как на «соотчичей», принимать в свою среду евреев и помнить, что евреи стеснены в правах.

Все прекрасно, но введены они в Комитет усилиями Сперанского — рьяного врага Державина, склонного опираться на кагал. А чрезвычайное собрание кагалов в Минске постановило: «Просить Государя нашего, да возвысится слава его, чтобы сановники не делали никаких нововведений». Кагал даже велел три дня поститься, чтобы Господь взял под свое крылышко кагалы и погубил треклятого Державина (как постились иудеи перед тем как Эсфирь пошла к Артаксерксу — просить крови Амана и других персов).

Естественно, ни Ильи Франка, ни его единомышленников среди евреев-комитетчиков нет. А Нота Ноткин приходил к Державину, «под видом доброжелательства» говорил, что ему других членов Комитета не переубедить, и предлагал «сто, ежели мало, то и двести тысяч рублей, чтобы только был он с прочими членами согласен».

Державин денег кагальных не взял, но прав был Ноткин: все члены Комитета дружно высказались за то, чтобы оставить евреев на прежних местах и в прежнем качестве. Даже предоставление Александру I письма от кагала к его поверенным в Петербурге ничего не дало. Император был очарован Сперанским и находился под его сильным влиянием, Адама Чарторыжского считал своим личным другом, «представители еврейского народа» его устраивали.

Да, идеи Державина были гораздо разумнее и уж, конечно, куда благороднее, чем у его оппонентов. Они, если на то пошло, больше соответствовали духу Российской империи: универсализировать, перемешать подданных, управлять в каждом углу империи так же, как во всех остальных.

И уж, конечно, «…в плане его не было замысла угнетать евреев, напротив: открыть евреям путь к более свободной и производительной жизни» [6, с. 58].

Желания «открыть» что-либо хорошее для евреев не было у польско-русских помещиков, для которых евреи были самыми ловкими из агентов, умевшими извлекать больше денег из их поместий, — и только. Не было таких идей и у кагальной верхушки, которой ведь тоже было, по большому счету, глубоко наплевать на историческую судьбу евреев, на их богатство, на предоставленные им возможности. Лишь бы все оставалось, как есть, лишь бы основная масса евреев подчинялась верхушке кагала.

Но, как и в огромном большинстве подобных случаев, успех и неуспех каждого плана решали личные отношения и политический расклад. Державин вступил в конфликт со всемогущим Сперанским и очень влиятельным Чарторыжским. Это раз.

За тем решением, которое принял Комитет, стояли некие интересы: общие интересы помещиков и кагальной верхушки. Интересы нескольких десятков тысяч богатых, влиятельных людей, которые при необходимости могут собрать миллион рублей для подкупа кого надо, и даже для организации покушения на Державина. Сам по себе Гаврила Романович, один из ведущих чиновников империи, тоже сила, это несомненно. Но сила его оппонентов несравненно, несоизмеримо больше. А сила силу ломит, что известно со времен Эсфири, Мордохая и Амана. Это два.

ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

В 1804 году Комитет выработал «Положение о евреях», и это вовсе не был свод законов, по которым надлежало управлять евреями, или какие-то рамки, в которых надо было контролировать отношения евреев с крестьянами и помещиками Западной Руси. Ничего подобного! То есть это был и свод законов, но одновременно как и «Мнение…», тоже некий план «улучшения» евреев в духе эпохи Просвещения.

Кагалам царь оставил почти прежние права, только без права увеличивать поборы без разрешения правительства, без права херема и религиозных наказаний.

А с 1808 года должно было начаться переселение из деревень в местечки и в Новороссию — ив течение трех лет совершенно удалить евреев из привычных мест обитания. Ведь евреи спаивают народ и потому презираемы! «Доколе отверст буде Евреям сей промысел… который, наконец, столь общему подвергает их самих нареканию, презрению и даже ненависти обывателей, дотоле общее негодование к ним не прекратится» [12, с. 430].

Ю. Гессен считает, что Комитет придерживается «наивных взглядов» «на природу экономической жизни народа… что экономические явления можно менять чисто механическим способом, путем приказов» [13, с. 79].

Справедливо! Но это же можно сказать и о «Мнении…», и вообще о любом из документов той эпохи. Правительство искренне убеждено, что может росчерком пера изменить жизнь сотен тысяч людей. Оно самым серьезным образом не понимает, что «наделать» из евреев земледельцев — это примерно то же самое, что сделать из русских дворян ныряльщиков за жемчугом, а из крестьян — охотников на морского зверя, бьющих костяными гарпунами моржей и тюленей. В конце концов, народные промыслы и образ жизни народов возникают не по воле царей и министров, а формируются веками, и глубоко не случайно. Если русского крестьянина просто неудержимо тянет заниматься земледелием, а русские дворянин и горожанин весьма одобряют это занятие и охотно собирают грибы или солят капусту, — это в высшей степени закономерно. Этот род занятий и образ жизни формировался столетиями, и именно к нему приспосабливалось каждое новое поколение за эти века. Русских почти на физиологическом уровне тянет предаваться этим занятиям.

Но так же точно и евреев неудержимо тянет к традиционному для них роду занятий и образу жизни и совершенно не тянет возделывать землю. Грубо говоря — ну не хочет большинство евреев уходить из местечек! Ну изо всех сил цепляются они за противные, нелепые в представлении русских, но родные и милые для них штетлы! Правительство Александра I просто обречено на неудачу…

А тут еще созыв синедриона Наполеоном, начало их эмансипации… Евреи вдруг из внутренней проблемы России превращаются в проблему международную, и оказывается — ну никак нельзя быть притеснителем евреев в глазах Европы! Никак нельзя!

Еврейский вопрос становится каким-то зловещим, никак не решаемым родными для бюрократии средствами. Для решения этого вопроса созывается особый Комитет в 1806 году. Потом, в 1809 году, опять новый Комитет сенатора Попова. Этот Комитет признал необходимым прекратить начатое было выселение, сохранить за евреями право арендовать имения и торговать водкой.

В общем, за время правления Александра I к выселению евреев из сельской местности приступали несколько раз, очень вяло, и дело не только не довели до конца, а толком так и не начали. Может быть, это и к лучшему?

Очень характерно, что в 1816 году история эта повторилась в Царстве Польском: Государственный совет Царства Польского постановил начать выселять евреев из деревень, но варшавский кагал немедленно отправил ходоков к Александру I. Император велел оставить евреев на месте. Видимо, к этому времени идея перемещения и скоростного «переделывания» евреев тихо умерла сама собой.

Другим верным способом «перевести евреев в лучшее состояние» для Александра I и его окружения стало просвещение. Сначала возникла идея государственных школ… Но они так и не были созданы, еврейские общеобразовательные школы, — из-за бешеного сопротивления кагалов.

Тогда правительство решило, что «все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских училищах, гимназиях и университетах». Особо оговаривалось, что никто из детей в тех школах не может быть «ни под каким видом отвлекаем от своей религии, ни принуждаем учиться тому, что ей противно».

Евреи, «кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оные признаваемы и производимы в университетские степени» [14, с. 799–800].

Прошло почти полвека, пока евреи воспользовались этими правами. И единственным безусловным успехом политики Александра I стало «присвоение фамильных имен». Те евреи, которые жили в славянской среде, стали брать фамилии на славянской основе, типа Рабиновича или Кравца. Австрийские и прусские евреи брали фамилии с германскими корнями, становясь Айзенбергами и Файншмидтами. Само по себе дело хорошее, тем более, что крестьянство, составлявшее больше 70 % населения России, оставалось Ивашками и Петрушками, без всяких там аристократических выдумок в виде «фамильных имен».

В целом Положение 1804 года оценивается очень высоко и еврейскими исследователями, и теми, кого трудно заподозрить в избыточном уважении к этому несчастному и очень интересному народу. А. И. Солженицын полагает, что Положение «накладывает на евреев меньше ограничений, чем, например, прусский Регламент 1797 года. И особенно при том, что евреи сохраняли личную свободу, которой не имел многомиллионный массив крепостного крестьянства России» [6, с. 61].

«Еврейская энциклопедия» считает, вполне в унисон с Солженицыным, что «Положение 1804 года относится к числу актов, проникнутых терпимостью» [9, с. 615].

Может быть, это и так, но от всей души не понимаю: почему необходимо сравнивать Положение именно с прусским Регламентом? Давайте сравним положение евреев в России с положением евреев во Франции. Стоит это сделать, и мы легко убедимся, что это Положение накладывает гораздо больше ограничений, чем Кодекс Наполеона.

Если цель Положения, как красиво декларировало правительство, «дать государству полезных граждан, а евреям — отечество» [7, с. 159], то Наполеон справился со своей задачей значительно лучше.

ВОЙНА 1812 ГОДА

О поведении еврейского населения в ходе войны есть весьма разные данные. Согласно одним — евреи были единственными жителями Российской империи, которые не разбегались при одном виде солдат Наполеона. Они отказались вступать во французскую армию, но беспрекословно выполняли приказы о поставке провианта и фуража [14, с. 65–66].

По другим данным, еврейское население Российской империи сильно пострадало от нашествия, сожжено было много синагог. «Большую помощь русским войскам оказывала так называемая еврейская почта, созданная еврейскими торговцами и передававшая информацию с невиданной быстротой („почтовыми станциями“ служили корчмы)». «Евреев использовали в качестве курьеров для связи между отрядами русской армии», а когда русская армия возвращалась после отступления, «евреи восторженно встречали русские войска, выносили солдатам хлеб и вино». Великий князь Николай Павлович, будущий император, записал в дневнике про евреев: «Удивительно, что они в 1812 отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни» [9, с. 309–311].

Как мы видим, сведения очень разные. Внимательный читатель уже знает, что на один случай, когда о евреях говорится нечто однозначное, приходится десять, когда сообщаются противоречивые сведения. С чем связаны различия между Познером и авторами «Еврейской энциклопедии», трудно сказать. Возможно, сказывалась позиция эмигранта, пишущего не где-нибудь, а в Париже. Возможно, дело в источниках: Познер опирался в основном на свидетельства литовских евреев, а не белорусских. «Еврейская энциклопедия» располагала большим количеством данных, в которых тонули подсмотренные Познером частности.

В лояльность к французам верится мало — известно, что евреи указали наступающим русским войскам место переправы армии Наполеона через Березину. Позже выяснилось, что это был ловкий ход французской секретной службы: генерал Лорансэ был уверен, что евреи донесут русским, где будет происходить переправа, и допустил «утечку» информации. Переправились же французы, понятное дело, в совершенно другом месте. Как видно, французы хорошо знали, чью сторону держат евреи, и умело использовали это.

Очень интересно, что офицеры наполеоновской армии 1812 года считали жизнь русских евреев в целом благополучной и зажиточной. Они писали, что евреи богаты, что они ведут крупную торговлю с Польшей и посещают даже Лейпцигскую ярмарку.

В другой местности «евреи имели право гнать спирт и изготовлять водку и мед». В Могилеве евреи были «зажиточны и вели обширную торговлю», хотя «наряду с ними была ужасающая беднота».

В Киеве «бесчисленное количество евреев», и общая черта еврейской жизни — довольство, хотя и не всеобщее [14, с. 63–64]. С этим соглашается и еврейский исследователь: «Правда, еврейская масса жила в тесноте и бедности. Но еврейский коллектив в целом не был нищ» [15, с. 318].

Приходится констатировать, что имущественное расслоение внутри еврейских общин зашло уж очень далеко. И вряд ли это делало внутреннюю жизнь еврейства намного более гармоничной.

НИКОЛАЙ I И ЕВРЕИ

Последние годы Николай I опять очаровал некоторых «патриотов» и «почвенников». И государственник он, и разумный в своей строгости муж, и вообще очень порядочный, добрый человек.

Насчет порядочности, личной честности — не спорю; очень может статься, он и был субъективно человеком очень приличным. Только вот не уверен, что это имеет отношение к оценке политики Николая I Палкина… То есть я хотел сказать, конечно, Павловича. Ведь и Томас Торквемада был лично честен и ни копейки не брал себе из десятков миллионов золотых, отнятых у умиравших на кострах. И Наполеон не был ни стяжателем, ни бабником, ни дураком. Так, всего-навсего организатор убийства нескольких миллионов человек, а вообще вполне милый, приятный человек, честно плативший по счетам, и, судя по отзывам лично его знавших, очень интересный собеседник.

Вот и Николай Пал… Павлович тоже был и честным, и приличным. И семьянин хороший, и добрый, разумный хозяин. И лично мужественный — как хорошо он вел себя во время пожара в Зимнем дворце! А скольким россиянам, евреям в том числе, стоил жизни его маниакальный страх пред революцией, желание любой ценой удержать Россию в тисках феодализма, — это особый разговор.

Если для Александра I способом «исправить» евреев было просвещение, то для его младшего братца таким средством стала армия. Справедливости ради, просвещения евреев в это время и не происходило, — ни при Александре, ни при Николае I.

Александр I разрешил евреям получать светское образование, но евреям-то этого вовсе не хотелось. Еврейский учебник повествует, что «были открыты государственные („казенные“) школы для евреев, чтобы „улучшить их культурное положение“, но большая часть евреев отнеслась к ним, как к суровому наказанию» [16, с. 267].

Текст этот доказывает одно: нет худшего и опаснейшего вранья, чем полуправда. Здесь нет ни слова о том, что кагал напрягал усилия, чтобы погасить малейшие проблески просвещения. Чтобы «сохранить в неприкосновенности исстари сложившийся религиозно-общественный быт… Раввинизм и хасидизм в одинаковой мере силились в корне затоптать молодые побеги светского образования» [17, с. 1]. В очередной раз подчеркну: как хорошо, что это написал еврей.

«В 1817, затем в 1821 году отмечены случаи в разных губерниях, когда кагалы не допускали еврейских детей до обучения русскому языку и в каких-либо общих училищах» [6, с. 94].

То есть были и сторонники светского образования, но в основном это ашкенази, жившие в западной части Страны ашкенази, испытавшие воздействие еврейского Просвещения-Гаскалы: Иссак Бер-Левинсон, долгое время живший в Галиции, Гезеановский — учитель в Варшаве, Литман Фейгин, черниговский купец, активно торговавший с Польшей, много раз ездивший в Австрию. Но это ведь все единицы; они могли агитировать, могли помогать русскому правительству, но не они делали погоду в прочно замкнутом для чужаков еврейском мире.

Где были светские школы — так это в Вильно, где жили пополам ашкенази и немецкие евреи. Еще идеи светского образования были сильны в Одессе, в Кишиневе, — то есть на новых местах, среди переселенцев, где влияние кагала волей-неволей ослабевало. А в Одессу ведь еще и шел приток евреев из Галиции.

ЛЮБИМОЕ ДЕТИЩЕ СИСТЕМЫ

Так что, может быть, дело еще и в том, что просвещение пока не давало результатов и возникал естественный соблазн: «исправить» евреев каким-либо другим, более надежным способом.

Но даже если и так, то выбор «другого средства» очень в духе Николая Пал… Павловича, и приходится сделать вывод: независимо ни от чего другого там, где одному брату-императору хотелось просвещения, другому мерещилась армия; где один открывал университет, другой тут же строил казарму или военное поселение.

Судя по всему, Николай Павлович и правда очень хотел окончательно решить злополучный еврейский вопрос. Его очень волновала причина еврейского «упорного отчуждения от общего гражданскогобыта». Тем более, в 1822 году вспыхнул новый голод в Белоруссии, и новая сенаторская комиссия выясняла, в чем его причины. В 1825 году создали новый, уже пятый «Еврейский комитет» из министров, а вскоре он заменен новым из директоров департаментов, который заседал 8 лет.

Для начала Николай велел Сенату и «Еврейскому комитету» изучить вопрос о том, как лучше всего применить для исправления евреев этот замечательный универсальный инструмент — армию.

Сенат готовил, готовил доклад… Но с этим докладом все время происходили какие-то странности — почему-то этот важный документ никак не мог дойти до Николая I. Ну никак! Более того — этот доклад, который неоднократно требовал Николай, вообще куда-то пропал. Точно известно, что такой документ существовал… Но самого доклада никто никогда не видел.

У исследователей (принадлежащих к разным национальностям) давно есть сильное подозрение, что влиятельные еврейские круги через подкупленных чиновников попросту… выкрали доклад. Очень уж евреям не хотелось, чтобы их «исправляли» через армию. Если это так, приходится отметить: возможности у кагала влиять на принятие важнейших документов — очень даже были. Причем руки их могли тянуться даже и в Зимний дворец.

Но вот тут-то сказалось одно из преимуществ неограниченной монархии: если царю чего-нибудь очень уж хочется, он может действовать и без доклада! И даже вообще без какого-либо изучения ситуации. Отчаявшись получить пресловутый доклад, в 1827 году Николай I именным указом ввел особые условия рекрутчины для евреев. Не отвертелись, голубчики! А то ишь, сперли доклад и думают, будто им все можно!

Во-первых, евреи должны были сдавать столько же рекрутов, сколько и податные сословия Российской империи, — при том, что они вовсе не считали себя гражданами этого государства, и у большинства из них не было никаких причин проливать за него кровь.

Кроме того, общины могли сдавать не только взрослых парней в солдаты… Им позволено было сдавать в кантонисты 12-летних мальчиков. Не надо считать, что зверство было проявлено только с одной стороны — со стороны Николая I и всего русского правительства. Кагалы сами нашли эту практику удобной и стали активно сдавать «сирот, детей вдов (порой, в обход закона, — единственных сыновей), бедняков» — «в счет семьи богача» [18, с. 75–76]. Это ведь было удобнее, чем разбираться в геволте и кипеже, кого из взрослых сдавать в рекруты… Да и ртов меньше, не надо кормить сирот, из которых еще неизвестно что вырастет.

Правительство весьма логично считало, что еврейские общины занижают число своих членов — и чтобы поменьше платить податей, и чтобы меньше давать рекрутов. Поэтому была принята еще одна мера, уже совсем фантастическая: по еврейским местечкам стали ездить специальные военные команды. Единственной их целью была ловля, похищение еврейских детишек. Как так «ловля»?! А вот так: поймали мальчика лет 12–10–8… И в мешок. Завязали мешок и повезли, куда начальство велело. Обезумевшие родители могут метаться, искать; узнав, куда делся их ребенок, могут пытаться шуметь… Их дело, да и шума никто не услышит — это вам не Франция со свободной, неподцензурной прессой. А украденных детей свозили в военные части и отправляли подальше за пределы черты оседлости. В коренную Россию — там их уж точно никак нельзя было отыскать.

Рекрут служил 25 лет. В 1830 и даже в 1835 годах продолжали служить те, кто участвовал в войне 1812 года, в заграничных походах 1813–1815 годов, кто своими глазами видел Наполеона под Ватерлоо, шел со штыком наперевес к «дому с красной крышей» под Ляйпцигом. Пусть наши квасные «патриоты» устраивают истерику, их дело, — но получается, что и эти достойнейшие люди участвовали в жуткой системе похищения еврейских детей.

И эта страница истории русской армии и русского народа так же реальна, как отказ солдат пить водку накануне Бородина: «не тот день». Как и массовый героизм на батарее Раевского. Как и Багратион, поднявшийся в седле, за секунду до проклятого ядра: «В атаку! Чудо-богатыри, в атаку!» Как и все, о чем повествует «галерея 1812 года» в Эрмитаже и что вызывает у русского человека законное и справедливое чувство гордости, причастности к великим делам предков.

В истории всякого народа есть не только светлые страницы.

А еврейских детей, как сданных общинами, так и краденых, стали призывать в кантонисты. Кантонистами, вообще-то, называли малолетних сыновей солдат. С рождения числились они за военным ведомством и учились в особых школах кантонистов, где их учили грамоте и готовили к военной службе. Стандартный возраст рекрута был 20 лет. Еврейские дети призывались в 12 лет, фактически попадались и 8–9-летние дети. Дети направлялись в специальные батальоны кантонистов, где они находились до 18 лет, потом попадали в школы кантонистов, и с 20 лет начиналась служба.

Весь срок до действительной службы (в 20 лет) не засчитывался, а служил солдат, как вы помните, 25 лет. Из чего вытекает, что брали кантонистов навсегда. Правительство объясняло такой сверхранний призыв тем, что еврейские дети хилые и тщедушные, их нужно готовить к службе.

Фактически было еще две цели, которых правительство, собственно, и не скрывало, хотя и не оглашало вслух: уменьшить число евреев; христианизировать кантонистов и создать из них «пятую колонну», для того, чтобы они стали проводниками христианства среди евреев.

Как осуществлялась эта политика на практике, отлично описывал Герцен: «Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала велели их гнать в Пермь, да вышла перемена. Гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: „Беда, да и только, треть осталась на дороге, — и офицер показал пальцем в землю. — Половина не дойдет до назначения“, — добавил он.

— Повальные болезни, что ли? — спросил я, потрясенный до внутренностей.

— Нет, не то чтоб повальные, а так мрут, как мухи: жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари, — опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да в Могилев (то есть: „в могилу“)» [19, с. 217–218].

«Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.

Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого океана, шли в могилу» [19, с. 218].

К сожалению, в России до сих пор чересчур многих волнуют не какие-то «жидовские» факты и не обстоятельства реальной истории. А больше всего волнует их, на «чьей стороне» находится и автор книги, и автор приведенной им цитаты. И раз Герцен — плохой человек, шел против царя и стал предшественником народовольцев, — то, конечно же, его никак нельзя цитировать.

Специально для этих господ я сообщаю еще раз: я ни на чьей стороне. Ни на чьей. И меня не интересует ни личность, ни репутация господина Герцена. Меня интересует одно — верность сообщаемых им сведений. А подтверждений верности того, что говорит Александр Иванович, очень уж много, включая и военные архивы.

Впрочем, вот свидетельство и еще одного классика русской словесности: Владимира Алексеевича Гиляровского. Нам особенно интересно оно потому, что здесь показано, что происходило с кантонистами дальше, — с теми, кто все-таки доходил до «назначения».

В его повествовании о путешествиях по Руси «Мои скитания» есть такой эпизод: по приговору полкового суда секут солдата, не в первый раз убежавшего в самовольную отлучку. А после наказания солдатам рассказывает о своем собственном опыте «взводный офицер из кантонистов, дослужившийся годам к пятидесяти до поручика, Иван Иванович Ярилов». Так сказать, в назидание:

«Ярилов подошел и стал про старину рассказывать:

— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысяче палок высыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!

И действительно, Иван Иванович бы выкован. Стройный, подтянутый, с нафабренными черными усами и наголо остриженной седой головой, он держался прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неутомим, несмотря на свои полсотни лет.

— А что это — Орлов? Пятьдесят мазков!

— Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хлебай, — донеслось из толпы солдат.

— Эдак-то нас маленькими драли… Да вы, господа юнкера, думаете, что я Иван Иванович Ярилов? Да?

— Так точно.

— Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Не знаю ни роду, ни племени… Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк.

— Как в мешке?

— Да так, в мешке. Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских детишек, благо их много. Схватят — в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят, и вся недолга. Вот и кантонист.

— А родители-то узнавали деток?

— Родители? Хм… Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: „Наши сестры — сабли востры“… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с…» [20, с. 95–96].

Известно, что на уцелевших… на «дошедших до назначения» еврейских детишек оказывалось сильное давление, чтобы они переходили в православие. Действовали и более изощренно: порой целое отделение кантонистов загоняли в реку — как бы для купания. И пока мальчики плескались в «купели», священник производил непонятные для них обряды, исправно кадил на берегу. А потом детям вешали на шею крест и сообщали, что теперь они христиане.

Широко распространена история, согласно которой «в ряде случаев дети-кантонисты предпочитали покончить с собой во имя веры и топились в реке, куда их приводили для обряда крещения» [16, с. 265].

Солженицын полагает, что «рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься — рассказы, получившие хождение в публичности последующих десятилетий, — принадлежат к числу выдумок» [6, с. 102–103].

По словам Александра Исаевича, со ссылкой на Еврейскую энциклопедию, история о самостоятельном потоплении нескольких сотен кантонистов родилась из сообщения некой немецкой газеты, «что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились» [21, с. 243].

Допускает Солженицын и то, что «был расчет и самим крестившимся позже, в оправдание пред соплеменниками, преувеличить степень испытанного ими насилия при обращении в христианство» [6, с. 103].

Спорить не буду: преувеличения весьма возможны, и по разным причинам. Но про насилия, чинимые над кантонистами, рассказывается не только в немецких газетах; тут огромный пласт фольклора, и вовсе не только еврейского. Скажем, о своих впечатлениях рассказывали и священники, проводившие массовые крещения купавшихся кантонистов. В том числе и про то, что иные мальчики топились, стоило им понять, что же именно творят над ними взрослые. Что поделать! Дикий народ, упрямый-с народ.

Возможно, Николай I и его приближенные очень хотели «как лучше». Возможно, ими двигали только самые прекрасные намерения. Но почему-то неизменно, стоило царю приступить к еврейскому вопросу, как этот «вопрос» сам собой формулировался не «как помочь этому народу стать цивилизованным» и не «как научиться хорошо жить вместе», а примерно таким образом: «как сделать евреев похожими на всех остальных». Зачем это ему было нужно — вряд ли постижимо для моего куриного умишки. Тут нужно быть любителем разводов, барабанного боя, мундиров и прочих военных атрибутов.

Применялись, впрочем, и другие меры, тоже вполне сюрреалистические: например, запрещалось евреям, владельцам корчмы или кабака, самим в них проживать и заниматься лично продажей спиртного. Надо было нанимать торговца-христианина, и единственное, в чем убедилось правительство с помощью сих мер, что христиане ничуть не менее исправно спаивают народ, чем кошмарные жиды, верные слуги Сатаны.

Тем более, с 1827 года ввели откупную систему на торговлю спиртным по всей территории империи, и русские классики откликнулись на это замечательное изобретение:

«В западном крае кабацким делом занимается еврей, но разве оно лучше в других местах России? …Разве жиды-шинкари, спаивающие народ и разоряющие и губящие крестьян, — повсеместное в России явление? В наших местах, куда евреев не пускают и где кабаком орудует православный целовальник или кулак?» [22, с. 25].

«В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости.

То же самое представляют собой и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, это так исстари было» [23, с. 31].

Коротко, ясно, и не нужны комментарии.

ВАРИАНТ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО ОСЧАСТЛИВЛИВАНИЯ

А в 1840 году Николай I утвердил новый проект изменения сущности своих злокозненных подданных. Проект предполагал следующие меры:

1. Уничтожение кагала.

2. Устройство общеобразовательных школ.

3. Учреждение «губернских раввинов» — то есть раввината, получающего деньги от государства, а не от кагала.

4. Поселение евреев на казенных землях для приучения к земледелию.

5. Разбор евреев на «полезных» и «бесполезных».

6. Запрет носить еврейскую одежду.

Николай внес существенную поправку в эту последовательность действий: «разбор» поставил раньше, чем «поселение на казенных землях», и заменил в окончательном тексте указа слово «бесполезные» на «не имеющие производительного труда». И это — единственные поправки, которые сделал царь, принимая замечательный проект.

Итак, предстояло «разобрать» на два разряда все еврейское мещанство Российской империи, то есть всех небогатых евреев. В первом разряде следовало числить всех, кто имеет прочную оседлость и имущество, во втором — тех, кто их не имеет.

Предполагалось дать второму разряду 5 лет, чтобы поправить свои дела, а потом применить к ним особую военно-трудовую повинность: брать в рекруты втрое больше, но брать не на 25, а на 10 лет, и в этот срок, «употребляя их в армии и флоте преимущественно в разных мастерствах, обращать потом, согласно с желанием их, в цеховые ремесленники или в состояние земледельцев».

Намерение правительства получило обширное освещение в печати — явно для предупреждения возмущений в Европе. Но там, конечно же, все равно о мерах правительства Российской империи писали не так, как хотелось правительству. Беда с этими европейцами! Вечно не понимают они, что «Не нам понять высоких мер, // Творцом внушаемых вельможам» [24, с. 410]. И в кантонисты их не заберешь…

В 1844 году — новая попытка выселить евреев из деревень, а в 1846 году окончательно перешли от теории к практике: стали брать каждый год 10 рекрутов с 1 тысячи мужчин, тогда как для христиан была норма — 7 рекрутов с 1 тысячи через год на второй.

Разумеется, сразу же возникли рекрутские недоимки. По решению 1850 года стали брать за каждого недобранного рекрута еще трех сверх нормы. В 1852 — новый указ «о пресечении укрывательства» с перечнем суровых наказаний тем, кто бежал, и предписанием брать вместо них родственников или руководителей общин, из которых они происходят. А за каждого лишнего рекрута с общины списывалось 300 рублей недоимки.

В 1853 году изданы правила о дозволении еврейским общинам и частным лицам представлять вместо своего рекрута любых «пойманников» без паспорта… и «тут началась рекрутская вакханалия» [6, с. 133]. В общем-то, «рекрутской вакханалией» можно назвать и все, происходившее раньше, но раньше хотя бы кагалы не содержали специальных отрядов для ловли детей в рекруты! А тут появились целые отряды охотников за детьми: люди, профессионально занятые облавами в местечках-штетлах и хватавшие всех, кого только можно сдать в кантонисты.

«Ответственность за призыв еврейских рекрутов была возложна на кагалы. Поскольку евреи не соглашались добровольно отдавать детей, кагалы принимали насильственные меры: во всех общинах появились особые „охотники за детьми“ („ловчики“, „хаперс“ на идише)» [16, с. 266].

Поэт Иехуда Лейб Левин так описал свои впечатления:

«Я, тогда девятилетний мальчик, жил в родительском доме в Минске. Однажды летним днем я пришел в хедер и вижу: меламеда нет, хедер пуст… хозяйка дома объяснила мне, в чем дело! Меламед, оказывается, прячется от ловцов, а всех детей заперли по домам, ибо пришла беда… Детей хватали из колыбели, женихов уводили из-под хупы, чтобы отдать их в солдаты…

…И каково же мне было увидеть то, что увидели мои глаза? Ловцы — евреи, кагал-евреи, и они же, словно львы, рвущие жертву, выхватывают из материнских объятий младенцев, птенчиков малых. Думаю, что и разбойники не сотворили бы подобного даже с евреями, а тут евреи творят такое с евреями же! Что же это? Как это возможно? Мысль эта удручала меня до такой степени, что я пугался при виде евреев, при виде братьев моих!» [16, с. 266].

Как это часто с ним случается, учебник не то чтобы лжет… Нет, так тоже нельзя сказать… Учебник дает несколько не тот акцент. Например, в этом учебнике нет ни слова о «бесполезных», вообще о разделении евреев на разряды. Нет ни слова о том, что длилось это безобразие с «хаперс» вовсе не все царствование Николая I, а всего два года! Как это часто случается, описывается сущее безобразие, преступление, но описывается еще хуже, еще страшнее, чем оно было. А зачем? Неужели для того, чтобы сделать Россию еще более непривлекательной? Но ведь волей-неволей учебник ставит под сомнение еврейскую солидарность! И чем дольше кагалы нанимали подонков-хаперс, тем под большим сомнением оказывается идея солидарности…

Нет в учебнике и ни полслова про бешеное сопротивление самих евреев и их кагалов просвещению. А жаль.

Вот с чем приходится согласиться: «До середины XIX века российские власти не добились успеха в „исправлении" евреев. Они продолжали оставаться подданными „второго сорта", и большинство продолжало держаться общины, не сближаясь с окружающим населением и не пытаясь ему подражать. Конечно, были и просвещенные евреи, считавшие благом возможность войти в русское общество и усвоить его культуру, но их влияние было незначительно в сравнении с влиянием маскилим (просветителей. — А.Б.) в Западной Европе» [16, с. 267].

Трудно сказать, удалось бы или нет Николаю I до конца «исправить» евреев, продлись его правление еще лет на десять или двадцать. Говоря откровенно — сомнительно; ведь ни поголовно истребить, ни «переделать» насильственными мерами ни один народ не удавалось никогда и ни одному императору. Разве что Николай I оказался бы первым… Что все же маловероятно.

Скорее можно предположить массовый и очень жестокий бунт, затяжную колониальную войну в духе незабвенного Хмельницкого. Или появление своего рода «русских марранов», которые при первом удобном случае возвращаются к вере отцов и становятся уже не шпионами русского царя в тылу французов, а «пятой колонной» в государстве российском.

Но «…внезапная смерть Императора так же вызволила евреев в тяжелую пору, как через столетие — смерть Сталина» [6, с. 134]. Естественно, как и в случае Сталина, «патриоты» сделали свои выводы: Николая I отравили жиды!

По крайней мере, я бы на месте евреев непременно так бы и сделал (а еще лучше, пристрелил бы коронованного дурака или взорвал бы его бомбой). Даже как-то обидно: евреи и тут заимствовали у русского народа не самую лучшую его черту: патологическое долготерпение.

Глава З Миф о вымаривании без земли

В мире нет проворней и шустрей,

Прытче и проворней (словно птица),

Чем немолодой больной еврей

Ищущий возможность прокормиться.

И. Губерман

ОСВОЕНИЕ НОВОРОССИИ

Еще Екатерина II хотела переселять евреев на новые земли, в Новороссию, и не очень преуспела в этом занятии.

Ее внук Александр I хотел этого не меньше, чем бабушка. При Александре выделили 30 тысяч десятин на первый раз, и всем евреям, желающим переселяться, давали по 40 десятин на семью, денежные ссуды на устройство хозяйства и переезд. Возвращать затраченные ссуды предполагалось начать через 10 лет и в течение 10 лет. Даже предварительную постройку домов из бревен делали для евреев-переселенцев, хотя в степных районах даже многие помещики строили себе глинобитные дома — так дешевле.

Просвещенные еврейские деятели (тот же Ноткин) поддерживали идею переселения, так что была она не «чисто русской» — как и большинство затей русского правительства: у каждой из них находились идейные или небескорыстные, но приверженцы.

Цель была понятна: привлечь евреев к производительному труду, удалить от «вредных промыслов», при которых они «массами, волей-неволей отягощали и без того незавидный быт крепостных крестьян» [25, с. 58]. Очень может быть, правительство и правда «предлагало обратиться к земледелию», стремясь к «улучшению их быта» [25, с. 154], но евреи-то вовсе не рвались таким способом «улучшаться». А ведь как будто очевидно, что «против желания или при безучастности людей на землю не посадить успешно» [6, с. 78]. Да ведь и не только посадить на землю, а вообще ничего нельзя сделать «успешно» без желания самих людей, что тут поделать!

Желание появилось в 1806 году, когда совсем приблизился срок выселения из деревень, и евреи «рвались… как в обетованную землю… точно как их предки из земли халдейской в землю ханаанскую». Правда, рвались они вовсе не заселять пустующие земли, а скорее уйти от преследований.

Не обходилось без гешефтов, когда свой паспорт продавали другим, а себе требовали новый, «взамен утерянного». Иные же тайно уходили в Новороссию группами, без позволения и без документов. И все они «настойчиво просят землю, жилья и пищи» [17, с. 58].

Губернатор Ришелье в 1807 году даже просил снизить темп переселенческого движения: не успевали строить дома и рыть колодцы для новоприбывших. Но как раз в это время губернаторы западных губерний стали отпускать всех просившихся, вне партий, и на юг хлынул настоящий человеческий поток. Только в 1810 году, после множества признаков неуспеха, правительство стало ограничивать переселенчество. Сколько евреев успело уйти в Новороссию до этого, трудно сказать точно. Называют цифры от 100 тысяч человек до 150. Многие из них «пропали» уже по дороге, и куда девались — до сих пор история умалчивает. Другие «образовались» вдруг в Одессе, в Кишиневе, и если не могли записаться в мещане, то слонялись бродягами, прибивались в артели рыбаков или в иные промыслы… Но на землю упорно не садились.

Только две трети переселенцев начали вести земледельческое хозяйство. Лучше бы они сразу сбежали в Одессу! Большая часть из них не стала зажиточной даже через несколько лет, и причины этого очевидны: переселенцы засевали лишь малую часть земли и старались пахать и сеять поближе к дому. По неопытности ломали инструмент, а то и продавали сельскохозяйственные орудия. Скотина у них падает, а то и «режут скот на пищу, а потом жалуются на неимение скота». Продают скот и покупают хлеб для еды себе и бесчисленным родственникам, приходящим из западных губерний. Не сажают огородов. Соломой, заготовленной для кормежки скота, топят избы. Не заготавливают кизяков, а дров на юге мало, и жилища отсыревают, потому что не протоплены. От нечистого содержания домов — болезни.

Поселенцы за год, за два вовсе не поднимались до самостоятельной жизни (на что рассчитывало русское правительство), а оказались «доведены до самого жалкого положения», износились до лохмотьев. Но инспектора отмечали: произошло это потому, что поселенцы «всё надеются на вспоможение от казны», а сами «не имели одежды по лености, ибо не держали овец, не сеяли льна и конопли», и их женщины не пряли и не ткали [6, с. 61].

Некоторые сознательно держали свои хозяйства в убожестве — это давало им основания просить помощи или разрешения уйти, отлучиться на заработки. «Иные сеяли по 5 лет на выпаханных нивах», не меняя культур, и в конце концов «даже семян не собирали», то есть урожай оказывался меньше посеянного. Волов же, данных правительством, «отдавали в извоз», не кормили, изнуряли непосильной работой. Были случаи, когда евреи-переселенцы «роптали» на тех, кто трудился и получал хороший урожай: они могут «показать начальству способность к земледелию, и их принудят им заниматься».

В одной из колоний инспектора из 848 поселенных там семейств на местах нашли 538 — остальные ушли в Херсон, в Одессу, Николаев, даже в Польшу на промыслы, а то и вообще исчезли неведомо куда. И в других колониях тоже «весьма многие, получив ссуду и считаясь хозяевами, являлись потом в селения только ко времени денежных раздач… а потом уходили с деньгами в города и селения для промыслов».

В селении Израилевка под Херсоном из 32 поселенных семей жили 13, остальные «шинкарили в соседних уездах» [25, с. 145].

Для ведения же сельского хозяйства многие евреи привлекали к земледелию бродяг — в основном из беглых крепостных. Эти занимались земледелием весьма охотно, а некоторым так нравились их новые хозяева, что они переходили в иудаизм: почему в 1840 году и «пришлось» запретить евреям нанимать в работники христиан (ужасно непатриотическое замечание: получается, евреи были лучше русских помещиков? Так?).

Оценки инспекторов, проверявших, как евреи приступили к новой жизни, рисуют безрадостную картину: «по привычке к беззаботной жизни, малой старательности и неопытности к сельским работам». По их мнению, «к земледелию надо готовить с юных лет; евреи, до 45 и 50 лет дожившие в изнеженной жизни, не в силах скоро сделаться земледельцами» [25, с. 65].

Ришелье утверждал, что жалобы исходят от «празднолюбивых» хозяев, а от «добрых» жалоб не дождешься. Но много ли было среди евреев хозяев добрых?

Порой оценки происходящего звучат не только наивно, но и обиженно: «Правительство пожертвовало для них казенным пособием с надеждою, чтобы были они земледельцы не по одному названию, а на самом деле» [25, с. 29]. «Некоторые из поселенцев, без побуждения их к трудолюбию, могут надолго остаться в убыток казне» [25, с. 29]. И вообще еврейские колонии не процветают «по узнанному теперь их (евреев) отвращению к земледелию». А раньше узнать это было ну никак невозможно… Скажем, спросить самих евреев.

Может быть, стать земледельцами евреям помешали какие-то внешние обстоятельства? Тяжелый климат? Неурожаи? Трудность поднимать целину? По словам хнычущих переселенцев, «степная земля столь твердая, что ее приходится пахать четырьмя парами волов», воды у них мало, все они больны от плохого климата, а выращенное ими тут же поедает саранча.

Все это было, но, во-первых, Новороссия — это один из самых благодатных регионов во всем мире, край курортов международного значения. В Северном Причерноморье и на Северном Кавказе сосредоточивается порядка 20 % мирового чернозема. Этот край — почти самый благоприятный и для земледелия, и для жизни человека на всем земном шаре. Во всяком случае, и жить тут лучше, и уж, конечно, вести хозяйство выигрышнее, чем в Израиле.

Во-вторых, в том же самом месте и в то же время другие переселенцы — болгары, меннониты, немцы, понтийские греки — разводили огромные сады, виноградники, собирали великолепные урожаи и быстро становились «весьма зажиточны».

Несколько раз немцев-колонистов даже переселяли в еврейские колонии — чтобы те могли посмотреть, как хозяйничают. Усадьба немца издали была видна, выделяясь на фоне еврейского переселенческого убожества. Но евреи лучшими хозяевами не стали — ведь от демонстрации соседа, у которого десятеро детей, импотент не излечивается от заболевания, а только приобретает комплекс неполноценности.

В общем, мнение русских, от крестьян до царского дворца, было примерно одинаковым: евреи неспособны к земледелию, потому что «изнежены» и привыкли к более легкой жизни.

Скажу откровенно: эту позицию очень легко разделить. У русских, природных земледельцев, постоянно осваивавших новые пространства Земли, слишком велико неуважение к людям, неспособным преодолевать трудности и устраиваться на новом месте. Даже люди, чья семейная память уже не включает поколений крестьян, считают труд на земле благородным, жизнь поселянина здоровой, а деятельность по освоению, по распашке леса и степи — самой осмысленной.

Такого рода слова я много раз слышал от интеллигентов далеко не первого поколения, потомков дворян, богатых предпринимателей — тех, кто уже давно никак не связан с землей. Русские не одиноки: своих крестьян любят в Германии, в Польше… Во всех европейских странах. Эта любовь к фермерам, интерес к сельскому труду определила судьбу сельского ветеринара Джеймса Хэрриота, уроженца большого города, написавшего удивительно лиричные воспоминания о своей работе в английской глубинке [26].

Эти настроения очень хорошо заметны, — они прекрасно прослеживаются во всех оценках, данных инспекторами: евреи как бы цинично обманули правительство, но получается, что обманули и общество; ведь люди ждали от них чего-то другого. Все, кто участвовал в попытках переселять в Новороссию евреев, «точно знают»: земледельческий труд «лучше» и благороднее розничной торговли, и правительство действует в интересах евреев, чуть ли не оказывает им услугу.

И мы, ныне живущие, прекрасно понимаем логику предков: ведь все мы точно так же точно «знаем», что земледельческий труд благороден, а торговля — дело в жизни десятое.

Но, оказывается, возможна и совершенно иная точка зрения! Позицию земледельческих народов совершенно не обязаны разделять те, кто никогда не жил земледелием. И что толку вспоминать времена пророков и освоения Ханаана! Ашкенази отродясь не были земледельцами и не хотели ими становиться. Более того — земледельческий труд они не только не любили, но и последовательно презирали: «Опытом доказано, что сколько хлебопашество необходимо для человечества, столько же оно почитается самым простым занятием, требующим более телесных сил, нежели изощренности ума, и потому к этому занятию на всем земном шаре всегда отделялись только такие люди, кои, по простоте своей, не способны к важнейшим упражнениям, составляющим класс промышленников и купцов; сим же последним, как требующим способностей и образования, как служащим главным предметом обогащения держав — во все времена отдаваемо было предпочтение и особенное уважение перед хлебопашцами… Но клеветнические представления на евреев пред русским правительством преуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их, по торговым оборотам, занятиям и заставили их перейти в звание носящих на себе имя черного народа — хлебопашцев. Выгнанные в 1807–1809 годах из деревень 200 000 чел(овек) принуждаемы были идти на поселение и на местах необитаемых» [25, с. 99–102].

И далее бедные страдальцы, сосланные в роскошные черноземные степи, просили записать их снова мещанами, с правом по паспортам отлучаться, куда они ни пожелают. Если читатель хочет, он может посмеяться над этими евреями или проникнуться к ним любой степенью пренебрежения. Но до этого давайте все-таки усвоим — никто не обязан разделять представления и предрассудки русского (и любого другого) народа.

Итак, выяснилось: евреи не просто «не умеют» быть земледельцами. Они не хотят ими становиться и презирают земледельческий труд. Что толку вспоминать времена царя Шломо-Соломона, когда живший в Палестине еврейский народ, вероятно, относился к земледелию примерно так же, как и современные англичане, немцы, русские и японцы.

Это презрение к крестьянину очень заметно и у немецких евреев — взять хотя бы знаменитую формулировку К. Маркса про «идиотизм деревенской жизни». Что городская жизнь может быть не менее идиотской, что вообще идиотизм жизни зависит не от места проживания — это основателю «научного» коммунизма и в голову не приходило. Уже в 1960-е годы Г. С. Померанц бросил фразу про «неолитическое крестьянство» [27, с. 343] и отнюдь не отрекся от нее в 1990-е. Можно привести много аналогичных примеров и оценок, но что толку? Вроде бы и так все достаточно ясно.

Ашкенази, польско-русские евреи, говорящие на идиш, никогда не занимались земледелием, и если даже перегнали не один миллион тонн пшеничного зерна на водку, то своими руками не вырастили ни килограмма.

Нота Ноткин и другие богатеи, может быть, и не против, чтобы часть бедноты занялась этим убогим делом, земледелием (раз ни на что другое не способны). Но сам-то он ни за какие коврижки не займется этим низким делом и своих сыновей и зятьев к нему даже и близко не подпустит. Так кочевники позволяли заниматься земледелием бедняцким родам, у которых было слишком мало скота для кочевья.

Это отвращение к сельскому труду, к жизни в селе, неприязнь и пренебрежение к крестьянству евреи ашкенази пронесут сквозь всю свою историю.

И получается, что правительство Российской империи много лет кряду пытается заставить евреев заниматься не просто чем-то им глубоко чуждым, а к тому же очень неприятным и постыдным. Это что-то вроде попытки уговорить членов высшей брахманской касты заняться подметанием улиц, уборкой мусора и разделкой животных на бойне.

Для евреев земледелие — занятие для здоровенных дураков, в отличие от торговли леденцами на палочке или самогоноварения, — эти-то занятия они очень даже почитают!

Позиция глубоко несправедливая, потому что как раз земледелие очень часто требует не только приложения рук, но и немалых умственных способностей. Человек, ведущий собственное хозяйство, должен учитывать множество факторов — от здоровья любимого вола и настроения соседа до конъюнктуры на рынке зерна и стоимости самых разнообразных предметов. Он должен хорошо знать и окружающую природу, и методы ведения хозяйства, и отношения людей, и экономику… Словом, сельский хозяин — это самостоятельный государь в своем особом государстве, и он живет несравненно сложнее, чем приказчик или мелкий торговец, который «по простоте» и не выбьется никогда в крупные. И уж тем более земледелие требует умения планировать на гораздо более длительные сроки, чем торговля (тем более розничная).

Но и русские ведь тоже неправы в своих оценках, отказываясь услышать евреев. Очень типичная картина для отношений евреев и неевреев: люди, живя в одном государстве, на одной территории, просто патологически не понимают друг друга. Не понимают настолько, что каждая сторона совершенно дико интерпретирует решительно все, что делают «другие». Что самое худшее, участники событий и не пытаются друг друга понять, вот что самое печальное. И русские, и евреи демонстрируют редчайшее неумение слышать и понимать друг друга. А поскольку каждая сторона считает себя обладателями истины в последней инстанции, всем остается только обижаться друг на друга. Уж простите за грубость, только использовать друг друга.

Евреи вполне цинично пользуются политикой правительства для того, чтобы сбежать из своих деревень и местечек в Новороссию, да еще получить толику денег из казны. Они врут, прибедняются, всеми силами показывая себя неумелыми, неловкими, физически хилыми.

А русские всерьез (чересчур всерьез!) принимают все это за самую чистую монету. Ведь и то, чем евреи хотят заниматься, требует совсем не таких уж скверных личных качеств. Труд, скажем, странствующего торговца требует вовсе не хилости и лености, а как раз энергии, смекалки и трудоспособности, смелости и предприимчивости, да и физической крепости. Хилые и неумелые не смогут принять товар, организовать торговлишку в кабаке, да и просто выстоять целый день, 12–14 часов за стойкой. Тем более не смогут ни запрячь и распрячь, ни погрузить товар, ни шагать рядом с телегой весь световой день, ни тем более отбиться от лихих людей.

Торговец, везущий товар из Одессы в Польшу или из Минска в Херсон, двигается на тех же лошадях или волах — и уж он-то вряд ли отдаст их в наем или заморит непосильной работой. Одинокий торговец или небольшая группа людей, очень часто близких родственников, будут двигаться по почти ненаселенной земле, ночуя под этой же телегой, преодолевая:

Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье.
Разливы рек ее, подобные морям.
Если уж говорить о патриотизме, о любви к Отчизне, кто сказал, что так уж и ни один еврей не присоединится к словам М. Ю. Лермонтова:

Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
В конце-то концов, евреи живут на той же земле, и здесь жили, в ту же землю уходили их бесчисленные поколения. Все это — Страна ашкенази; у евреев ашкенази, прямых потомков жителей Древнего Киева, полегших под кривыми саблями татар в нашем общем последнем бою, нет и не было никогда другой Родины.

А если мы о мужских качествах… Еврейские торговцы будут подвергаться таким же точно, а порой и большим опасностям, чем христиане, — уже потому, что желающих обидеть их найдется заведомо больше. Умение засунуть нож за голенище, готовность его при необходимости вытащить и применить важно для таких торговцев не меньше, чем умение ухаживать за впряженными в фургон животными, искать подходящее место для лагеря. Что потребует и знания родных ландшафтов, и умения нарубить дрова для костра, и готовности погнать обоз быстрее, встретив на мягкой почве у реки свежий след волка.

Элементарное внимание к тому, что делают и хотят делать евреи, хотя бы те самые 300 семейств, пропавшие из колонии то в Одессу, то в Польшу, то невесть куда, заставляет тут же признать как очевидное: трудятся они так же напряженно, как крестьяне, а порой и более напряженно, и более целенаправленно; причем большинство из них вовсе не наживут с этих трудов какого-то невероятного богатства. Труд ремесленника или торговца, арендатора или шинкаря совсем не легче и не грубее труда земледельца, он просто совершенно другой.

Не заметить и не признать этого, казалось бы, довольно трудно — но русские как раз ухитряются этого не заметить и не признать. И чему не перестаешь удивляться во всей этой истории, так это поразительному отсутствию «слышимости» друг друга. Русскому правительству так хочется привести евреев к некому общему знаменателю, что оно себе же делает хуже, вкладывая деньги совершенно непроизводительно.

Что и подтвердилось в 1817 году, когда пришло время получать по ссудам. И переселенцы, и чиновники просят продлить льготы еще на 15 лет, ведь очевидно — денег они не отдадут. В 1823 году Александр запретил дальнейшее переселение евреев. К тому времени на 9 еврейских колоний потрачено было 300 000 рублей, а «о начале уплаты податей даже поселившимися 18 лет назад — и речи не шло» [6, с. 82].

ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКАЯ ОПУПЕЯ ПОСЛЕ 1830-Х

И в 1835 году в новом «Положении о евреях» «еврейское земледелие не только не отринуто, но еще расширено, поставлено на первое место в устроении еврейской жизни» [6, с. 106]. Возникает даже идея переселения евреев в Сибирь, и хорошо, что в 1837 от нее отказались без обнародования причин.

Правительство видит, что его усилия не дают никакого эффекта. Но с каким-то необъяснимым (для современного человека) упрямством пытается не проанализировать причины своего неуспеха, а любой ценой достигнуть своих надуманных целей.

Задача сделать евреев крестьянами занимает важное место в работе созванного в 1840 году шестого по счету Комитета для определения мер коренного преобразования евреев в России. Вот так — коренного преобразования.

В 1839, 1844, 1847 годах выходят все новые и новые законы, уточняющие способы евреям стать земледельцами, — вплоть до права еврейского рекрута осесть на землю и тем избавиться от действительной службы.

Создаются даже «образцовые» колонии, во главе которых встал близкий ко двору чиновник Киселев. И опять — тот же заколдованный круг. Скажем, когда 800 еврейских семей изъявили желание переселяться в Новороссию и дали подписки, что у них достаточно средств и они просить ссуды не будут. Начали переселяться, и уже в пути объявили, что у них нет ни копейки, средства их истощены. Сотни семей, прибывших в Новороссию, не обладали никакими вообще документами — кто они такие и откуда. А 250 из них самовольно зашли в Одессу и остались в ней.

«Евреи могли сделаться земледельцами, даже хорошими, но с первой благоприятной переменой обстоятельств они всегда бросали плуг, жертвовали хозяйством, чтобы вновь заняться барышничеством». А духовные лица «поддерживали своих единоверцев в мысли, что они народ избранный, не предназначены судьбой на тяжкий труд земледельца, ибо это горький удел гоя».

Еврейский историк Оршанский, дыша русским воздухом, заявляет, что в Новороссии неудачи еврейского земледелия происходят от «непривычки евреев к тяжелому физическому труду и выгодности городских промыслов на юге» [28, с. 176], но тут же пишет, что в одном городе евреи своими руками построили синагогу, в другом — кормились огородничеством [28, с. 182]. То есть когда хотели — могли заниматься и тесанием, кладкой камня, и огородничеством?!

Опять многострадальным еврейским переселенцам ставили в пример немцев, но «примеру немецких колонистов последовало самое незначительное число еврейских поселенцев, большая же часть их показывала явное отвращение к земледелию и старалась исполнить требования начальства для того, чтобы получить потом паспорт на отлучку».

Опять давали ссуды на покупку скота, но евреи лошадей «заганивали и мало кормили», породистых немецких коров доили вразное время, отчего у них пропадало молоко. Бесплатно давали саженцы садовых деревьев, но их забывали поливать, и они погибали.

У Киселева была даже идея давать «уроки» на два-три дня, а за неисполнение «уроков» лишать отлучек, сечь розгами, а самых нерадивых отдавать в солдаты.

Если верить Никитину, едва только прошел слух об этой мере, как евреи-земледельцы «напрягли все свои силы, обзавелись скотом, земледельческими орудиями… проявили… удивительное прилежание к земледелию и домоводству» [25, с. 425].

Отмечу одно: если даже страх перед розгами и заставил колонистов быть исправнее, то ведь все равно это не они хотели проявить удивительное прилежание, а их начальство. Стоило начальству ослабить внимание, как евреи проявляли «неутомимое усердие во всех промышленных занятиях», «среди самого разгара полевых работ уходили с поля, узнав, что по соседству можно выгодно купить или продать лошадь или вола или что-либо другое» [25, с. 519].

Казалось бы, ну что проще — ну дать им заниматься тем, чем они хотят и что у них хорошо получается! Так ведь все раскручивается в совершенно другом направлении… Оршанский даже удивляется, что русские не хотят оставаться на военной службе, а хотят «вернуться к излюбленному занятию русского народа — земледелию» [28, с. 68]. Ну, а евреи вот тоже хотят заниматься) своими «излюбленными занятиями», только это отнюдь не земледелие.

В 1856 году отменяется усиленное рекрутство для евреев, исчезает эта внешняя мера давления — и тут же прекращаете поток евреев, ходатайства о переселении их в земледельцы. В 1874 году вводится новый воинский устав, и теперь уже никто не желает даже для видимости, даже формально идти в земледельцы, чтобы спастись от рекрутчины.

Начинается бегство даже тех, кого загнали в крестьяне силой и страхом. На 1858 год числилось 64 тысячи душ еврейских колонистов, а на 1880 —только 14 тысяч душ. В 1881 году «в колониях преобладали усадьбы из одного только жилого дома, вокруг которого не было и признака оседлости, т. е. ни изгороди, ни помещений для скота, ни хозяйственных построек, ни гряд для овощей или хотя бы одного дерева ни куста; исключений же было весьма немного» [25, с. 666].

По словам статского советника Ивашинцева, посланного в 1880 году для исследования состояния колоний, во всей России «не было ни одного крестьянского общества, на которое столь щедро лились бы пособия» [25, с. 658]. И все впустую! Это обстоятельство вызывает у крупного чиновника негодование, которое вполне разделяется не только людьми городскими и образованными, но и крестьянством.

Крестьяне негодовали, что у них земли мало и они вынуждены арендовать у евреев землю, которую тем выделила казна. А они, евреи, той землей не пользуются! Во время погромов 1881–1882 годов крестьяне разоряют несколько еврейских поселений, так проявляя свое возмущение.

РОЖДЕНИЕ МИФА ПРО ВЫМАРИВАНИЕ БЕЗ ЗЕМЛИ

«При сопоставлении обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев с правами, данными исключительно евреям, и с теми, какими пользовались прочие податные сословия, — нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним (евреям)» [25, с. 171].

Благоволило не из какой-то особой юдофилии, конечно, а в стремлении сделать евреев более понятными и более похожими на остальных. Но благоволило ведь… И тем большим возмущением встречало русское общество заявления, что причина бедности евреев — «черта оседлости в сочетании с запретом на крестьянскую деятельность» [29, с. 133].

Это утверждение вообще распространено в еврейской исторической литературе, и оно совершенно несправедливо. Запрет приобретать землю (но вовсе не работать на земле!) будет введен только в 1903 году, когда правительство станет любой ценой мешать евреям обогащаться. Переносить эту позднюю меру на ВСЮ историю евреев в России попросту неверно и нечестно.

Так же дико и утверждение, что «земледелие запрещено еврею его народным духом, ибо, внедряясь в землю, человек всего легче прирастает к месту» [30, с. 111]. Автору этого перла, господину Гершензону, стоит посоветовать повнимательнее изучить культуру и историю своей цивилизации — всех народов, исповедовавших иудаизм. Запрет на земледелие отсутствует в иудаизме, и многие евреи во все времена занимались земледелием, порой довольно успешно. Да ведь и среди ашкенази были люди, к которым убегали русские крестьяне от помещиков… Так что объяснить высказывание господина Гершензона могу только двумя причинами:

1. Он не владеет материалом.

2. Он выражает позицию какой-то другой группы людей — религиозной, культурно-исторической, политической… неважно. Но не евреев. А чтобы выразить эту позицию — сознательно лжет.

«Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием» [31, с. 36]. Это утверждение совершенно неверно, и опять же — попросту бесчестно. Евреи не желали заниматься земледелием, и вот за что можно без всяких оговорок предъявить счет царскому правительству, так это за патологическое нежелание вовремя понять это и жестокое, грубое стремление силой загнать евреев в крестьяне (а точно такое же обвинение в нежелании ничего слышать вполне можно предъявить и евреям).

Я могу найти только одно объяснение причины, по которой эта байка так дорога сердцу многих еврейско-русских интеллигентов. Ведь эти люди живут среди русских, и они хорошо понимают — большинство русских совсем по-другому относится к земледельческому труду, в том числе и те из русских, кто готов «бороться с самодержавием», «экспроприировать экспроприаторов» и «превращать войну мировую в войну гражданскую». Они прекрасно понимают, что отказ от земледелия непопулярен у русских, в том числе у русских самых что ни на есть демократических убеждений. Тем более эта позиция совсем непопулярна для широких слоев русской интеллигенции начала XX века, которая вышла из крестьянства одно или два поколения назад и связана с ним сплошь и рядом личными, в том числе и семейными связями.

Заявить этой интеллигенции что-то в духе сказанного переселенцами, которые просят записать их в мещане, или в духе господина Померанца, про «неолитическое крестьянство», — верный способ прослыть людьми в лучшем случае странными, непонятными, а то даже и неприятными. Я далек от мысли, что такой выбор евреи делают осознанно и тем более организованно… Но ведь не случайно же еврейская по происхождению интеллигенция так настаивает на этом мифе — что евреи всей душой рвутся на землю, а это царское правительство им не дает, не пускает их, вымаривает без земли.

Такая байка — это как раз то, что хотела услышать демократически настроенная интеллигенция. Ведь добрых три поколения русской интеллигенции усиленно занималось борьбой с царским правительством, и каждое из этих поколений очень радовалось, получив любое доказательство того, какое это правительство плохое, тупое, злое и жестокое. Получалось — говорили то, что хотелось, и слышали то, что хотели не зря же Лев Толстой так сурово осуждал людей, «удерживающих целый народ в тисках городской жизни и не дающих ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную свойственную человеку земельную работу. Ведь это все равно, что не давать этому народу дышать воздухом… кому может быть оттого плохо, что евреи поселятся в деревнях и заживут чистой трудовой жизнью, о которой, вероятно, уже истосковался этот старый, умный и прекрасный народ…» [32, с. 15].

В свете рассказанного в этой главе слова Льва Николаевича выглядят просто каким-то злобным издевательством, типично интеллигентской попыткой жить не в реальности, а в мире собственных выдумок. То есть автор охотно выслушает любую другую точку зрения… Но только, конечно же, аргументированную, а не просто серию воплей и стандартных обвинений — их уже было достаточно.

Объяснить и метания Николая, и всю земледельческую опупею могу только одним способом: евреи резко отличались от остальных народов Российской империи. И Российская империя изо всех сил стремилась любой ценой и любым путем сделать их «как все». Императоры избирают для этого разные пути — то просвещение, то насильственную ассимиляцию через службу в армии.

Но главная идея — «исправление» евреев через отказ от их самобытности — остается неизменной. Для этого «исправления» принимается множество скороспелых, непродуманных решений, которые приводят совершенно не к тем последствиям, на которые рассчитывало правительство. Или вообще не проводятся в жизнь, только создавая напряженность.

Такие решения приходится вскоре отменять, и еврейская политика империи выглядит очень непоследовательной и неопределенной.

В ходе «исправления», особенно по николаевскому образцу, наносятся жестокие обиды, совершаются даже подлинные преступления, которые трудно забыть. Своей политикой правительство само создает слой евреев, которые начинают считать Российскую империю своим врагом. Поскольку логика «государственных людей» не очень понятна евреям, они искренне могут считать себя жертвами иррациональной неприязни.

То же самое происходит и при упорных попытках посадить евреев на землю и сделать их крестьянами. В стремлении сделать евреев «правильным» земледельческим народом правительство поддерживает почти весь русский народ. Русские отказываются понимать, что евреи не хотят на землю не из «развращенности» или «лености», а в силу совершенно иной культуры. Еврей, который не хочет относиться к земле так, как это считается нормой в России, рискует прослыть неприятным человеком. Отказ стать земледельцем серьезно пятнает его репутацию.

Евреи понимают или, по крайней мере, чувствуют, как русские относятся к этому. И создается удобный для всех миф — евреев не пускало на землю царское правительство! Это позволяет интеллигенции предъявлять правительству еще одно обвинение, а евреев делает привлекательнее в глазах русских: они ведь просто мечтали стать крестьянами, это злой царизм их не пускал.

Евреи в России так и не стали земледельцами вопреки воле правительства. Они не стали земледельцами из-за свойственного ашкенази отвращения к земледельческому труду и презрения к крестьянам.

И последнее… «…После опыта освоения Палестины, где еврейские поселенцы почувствовали себя на Родине, они отлично справились с землею и в условиях куда неблагоприятнее, чем в Новороссии» [6, с. 157], приходится сделать еще один, совсем уже тоскливый вывод: получается, для очень многих евреев Россия и впрямь так и не стала Родиной. Где-где, а в Палестине евреи, в том числе евреи из России, в очередной раз доказали, что они прекрасно могут быть земледельцами. Но так же, как ни один идиот не будет проливать кровь, сражаясь за чужую землю, ни один идиот не будет поливать ее и потом. Люди охотно устраивают и организуют, возделывают и защищают только одну землю — свою.

Боги мои, как же все это безмерно тоскливо и грустно!

ЧАСТЬ II РУССКО-ЕВРЕЙСКИЕ ВОПРОСЫ

— Такой уже ты дряхлый и больной,

Трясешься, как разбитая телега,

На что ты копишь деньги, старый Ной?

— На глупости. На доски для ковчега.

И. Губерман

Глава 1 Эмансипация по-российски

Когда черпается счастье полной миской,

Когда каждый жизнерадостен и весел,

Тетя Песя остается пессимисткой,

Потому что есть ума у тети Песи.

И. Губерман

НАЧАЛО

Очень трудно сказать, хотел ли Александр II «исправить» злосчастных иудеев. Если и хотел — он выбрал более успешный способ, чем его папа и дядя.

В царствование Александра II эмансипация евреев стала частью всей его работы по преобразованию России. Уже в 1856 году он отменил особые правила взятия рекрутов-евреев, и вообще отменил институт военных кантонистов. Мальчики моложе 20 лет, уже взятые по раньше действующим законам, возвращались домой. Это — единственные в истории евреи-кантонисты, часть которых вернулась в свою среду. Те, кто мог «преувеличить» давление, оказанное на них, чтобы сделать их христианами, кто мог рассказать, что с ними делали, в самой еврейской среде.

Отслужившие же полный срок евреи могли селиться в любом месте Российской империи, без ограничения. «По усмешке истории и в форме исторического наказания: из тех осевших потомков кантонистов Россия и романовская династия получили и Якова Свердлова» [6, с. 136].

Честно говоря, я не очень понял эскападу почтенного мэтра; за что именно наказание? За призыв кантонистов? То есть за взятие налога кровью с русских евреев? Тогда я согласен: породив и науськав на Россию Якова Свердлова, Провидение могло таким способом и наказывать. На фоне огнедышащих драконов и мохнатых чудовищ-людоедов как-то не смотрится злобный чахоточный еврей, но почему бы ему и не стать хотя бы частью «исторического наказания»? Истребить казаков так, как Свердлов, не смогла бы даже дюжина гигантских троллей, а сделать с Москвой то, что сделал с ней Лазарь Каганович, не сумели бы целые эскадрильи летучих огнедышащих драконов.

Но, по-видимому, Александр Исаевич имеет в виду нечто иное: «Если при Николае I правительство ставило задачу — сперва реформировать еврейский внутренний быт, постепенно разряжая его через производительный труд и образование и так ведя к снятию административных ограничений, то при Александре II, напротив, правительство начало с быстрого снятия внешних стеснений и ограничений, не доискиваясь до возможных внутренних причин еврейской замкнутости и болезненности, надеясь, что тогда сами собой решатся и остальные проблемы» [6, с. 136].

По-видимому, Александр Исаевич всерьез считает «внутренний еврейский быт» настолько страшно «отрицательно заряженным», что даже преступления эпохи Николая I не кажутся ему крайностями, недостойными цивилизованного государства и общества.

Тут возникает один только вопрос: интересно, а что запел бы наш гигант национального возрождения, возьми правительство США в кантонисты его собственных сыновей? В конце концов, пользуясь гостеприимством правительства США, Александр Исаевич занял позицию, которую он, судя по всему, упорно приписывает евреям: жил в стране, пользуясь всем, что она может дать — от высокого уровня жизни до полной правовой защищенности, а сам даже государственный язык выучить не удосужился (а вот и Ноткин и даже Свердлов по-русски говорили свободно…). Все время жизни в США Солженицын беспрестанно и назойливо подчеркивал, что он не американец, а русский, и постоянно ругал США за «неправильную» политику в отношении СССР. Чем не еврей, признающий себя одновременно гражданином страны проживания и Израиля? И нагло «критикующий» весь мир за «неправильное отношение» к Израилю? Разница в чем?

Коль скоро так, почему бы правительству США, реформируя и разряжая внутренний семейный быт Солженицыных, не взять его сыновей в кантонисты, не перекрестить их в методистской церкви и не запретить им говорить по-русски? И — никаких отлучек старшим Солженицыным из Вермонта! Пусть это будет у них черта оседлости, а то ведь какой-то из потомков Солженицына, если ему разрешить, еще и революцию устроит.

Представляете, как взвыл бы тогда Солженицын! Вот было бы зрелище: современный пророк, лично беседующий с Господом Богом, в приемной организаций по правам человека — в тех самых, по поводу которых он врал и клеветал не одно десятилетие!

Полезно бывает поставить себя на место другого; поставить бы, а уж потом о чем-то и судить.

…Александр же II в 1858 году собирает седьмой по счету Комитет по устройству быта евреев под председательством графа Блудова. Одновременно в губерниях собираются местные комитеты, и они переправляют в Петербург и свои мнения, и мнения частных лиц по еврейскому вопросу. И выявляется колоссальное разнообразие мнений — что вообще тут можно сделать.

Новороссийский генерал-губернатор Строганов стоял за безотлагательное, единовременное и полное уравнение евреев во всех правах, и его поддерживало до трети членов Комитета.

Но было и мнение, что нельзя открывать евреям равноправие до того, как поднимется уровень образования и культуры самого русского народа. А то ведь темная масса крестьян и мещан не сможет устоять перед экономическим напором евреев.

Были и голоса о том, что евреи стремятся вовсе не к слиянию с россиянами, а к получению гражданских прав при сохранении своей сплоченности, спайки и обособленности. Давать им равноправие вообще нельзя, этому подозрительному народу.

Комитет, как и следует ожидать, занял в 1859 году промежуточную, среднюю позицию, заметив, что «в то время как западноевропейские евреи по первому приглашению правительства стали посылать своих детей в общие школы и сами более или менее обратились к полезным занятиям, русскому правительству приходится бороться с предрассудками и фанатизмом евреев». И потому «уравнение евреев в правах с коренными жителями не может иначе последовать, как постепенно, по мере распространения между ними истинного просвещения, изменения их внутренней жизни и обращения их деятельности на полезные занятия».

Для сведения всех читателей, но особо для евреев, черпающих свои суждения из еврейских националистических журналов типа «Лехаима» и «22», — Комитет занял позицию более либеральную, чем очень многие евреи. Скажем, в 1856 году именитые петербургские купцы направили царю ходатайство о даровании льгот «не всему еврейскому населению, а лишь отдельным категориям» — то есть молодому поколению, «воспитанному в духе и под надзором начальства», а также «высшему купечеству» и «добросовестным ремесленникам» [17, с. 144–145].

В 1862 году было подано новое прошение, «о предоставлении равноправия» всем окончившим гимназию, потому что гимназисты «не могут же не считаться людьми, получившими европейское образование» [17, с. 158].

Как видите, правительство Александра II гораздо либеральнее и собирается уравнивать в правах несравненно более широкий круг лиц, чем уже прикормленные и живущие в тепле еврейские купцы. Ах, эта еврейская солидарность! Ах, эта пресловутая еврейская спайка и сплоченность, которой так боялись высшие чиновники Российской империи!

ИЗМЕНЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ

Как ни парадоксально, но отмена крепостного права была невыгодна огромному числу евреев. Во-первых, раньше над крестьянами висело требование помещика: продавать свою продукцию и покупать городскую через еврея-посредника. Теперь «освобожденный от зависимости крестьянин стал меньше нуждаться в услугах еврея», потому что смог сам продавать и покупать, мало нуждаясь в посредниках.

А дворяне, раньше отдававшие свои земли в аренду, теперь вынуждены сами вести хозяйство, без арендаторов. Интенсификация хозяйственной жизни ударила по той трети евреев, которые и паразитировали на бесхозяйственности, лености, неумении и нежелании работать.

Почти таким же по силе ударом стала отмена казенных откупов в 1861 году. Раньше ведь «откупщик» главным образом и означало «еврей-богач»: основные состояния делались как раз на откупах.

Печальные последствия имело и введение новых таможенных тарифов 1857 и затем 1868 годов: эти тарифы сделали очень мало выгодной контрабанду и тем тоже разорили массу народа.

Было и хорошее: например, в 1859 году сняли запрет 1835 года на аренду и управление помещичьими землями, а скоро разрешили и покупать землю евреям.

Эти меры гораздо серьезнее изменили экономический и общественный строй еврейского штетла, чем все полицейские меры Николая I. Из чего следует — хотите быть антисемитами? Хотите причинять евреям действительно серьезный вред? Поскорее становитесь либералами.

ОСЛАБЛЕНИЕ ЧЕРТЫ ОСЕДЛОСТИ

В 1859 году право жительства вне черты оседлости получили купцы 1-й гильдии. В 1861 году и купцы 2-й гильдии могли поселяться в Киеве, а в Николаеве, Севастополе и Ялте — все три гильдии.

Еще раньше профессура и магистры наук могли селиться, где угодно; хотя вроде бы никакого указа не было, но традиционное уважение к образованным людям открывало им дорогу в общество. С 1861 года имеют право селиться где угодно кандидаты университетов — то есть все окончившие их, а также «лица свободных профессий». За пределы черты могли выезжать все поступающие в высшие учебные заведения, где бы они ни находились. Едешь себе в Петербург и даже в Казань или в Томск, и если поступил, то остаешься на все время обучения, и потом тоже остаешься… Главное — хотеть учиться и проявлять нужные способности.

В 1863 году евреям разрешено винокурение в Сибири — и Западной, и Восточной, потому что они «замечательнейшие специалисты по части винокурения». Вскоре евреи-винокуры получили право селиться в любых местах империи.

С 1865 года указ о винокурах очень расширили — теперь право селиться повсюду получают все ремесленники, пока они занимаются своим ремеслом. На самом деле эти «ремесленники» занимались порой самыми невероятными вещами, вплоть до поисков философского камня, но это уже второй вопрос. Позже понимание того, кто же такой «ремесленник», расширилось, с одной стороны, до всех квалифицированных рабочих, особенно связанных с издательской работой, а с другой — до торговцев продуктами ремесла. Потому что как провести грань между производством сапог и их продажей? И кто виноват, что почтенному ремесленнику приходится в пять раз дольше торговать сапогами, чем их делать?!

С 1879 разрешено жить где угодно акушерам и ветеринарам, а также всем «желающим учиться фельдшерскому искусству». Истинным перлом тогдашнего правосознания стал приказ министра внутренних дел Макова в 1880 году — кто сумел даже незаконно, но нарушить черту оседлости, того надо оставить на жительстве, где он уже живет. А назад уже не высылать.

В Петербурге появляются такие купеческие фамилии, как Гинцбург, Розенталь, Варшавский. Государственным секретарем при Александре II стал Е. А. Перетц, сын откупщика Абрама Перетца.

В 1880–1881 годах в Петербурге числилось официально 8993 еврея, а по петербургской «местной» переписи 1881 года — 16 816. К 1910 году число петербургских евреев колебалось от 30 до 40 тысяч, а перед Первой мировой войной превысило 40 000 человек.

В Москве к 1881 году проживало порядка 16 тысяч евреев, но это официально, а местной переписи городские власти не проводили. Московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова упрекали в слишком большом покровительстве евреям. Ходил упорный слух, что его дружба с Лазарем Соломоновичем Поляковым не бескорыстна — что, мол, ведущий банкир Москвы открыл для генерал-губернатора счет на любую сумму.

Может быть, и так, но ведь это именно еврейские купцы связали рынок Москвы с рынками Запада. Особенно возмущались по этому поводу жившие в Москве немцы — на место посредников метили именно они.

В Киеве в 1862 году жило полторы тысячи евреев, а в 1913 — 83 тысячи, и это опять же — официально. Фактически же, «несмотря на частые полицейские облавы, которыми славился Киев, численность его еврейского населения намного превосходила официальные данные» [18, с. 255]. К началу XX века 44 % всех киевских купцов были еврейского происхождения.

Во внутренних губерниях России к 1880-м годам жило 34 тысячи евреев, из них 28 тысяч — ремесленники. К началу XX века не было ни одного сколько-нибудь значительного города в России, где не жили бы евреи, не было бы синагоги и еврейской общины.

Поскольку Самаро-Оренбургская железная дорога строилась евреями — Варшавским и Горвицем, множество даже самых незначительных должностей заняли на ней евреи. Так называемые «ремесленники» стали не только обслуживать Самарскую железную дорогу, но и торговать самарской пшеницей, в том числе первыми стали вывозить ее за границу. В итоге к 1889 году в Самаре «проживало более 300 еврейских семейств, не имеющих право-жительства» [33, с. 47].

В Вязьме на 35 тысяч населения евреев было около 2 тысяч. В том числе «все три аптекаря, все шесть дантистов».

Даже в области Войска Донского с 1880 года числят порядка 25 тысяч евреев: содержателей гостиниц и ресторанов, парикмахерских, мастерских, а также портных, часовщиков, торговцев.

В Красноярске, лежащем в 3500 километрах от Москвы (после проведения железной дороги до Красноярска ехали от Москвы 8 дней), в 1912 году проживало около 3000 евреев. В глухо провинциальном Ачинске, городишке в 300 верстах к западу от Красноярска по железной дороге, при населении в 12 000 человек жило 400 евреев. При этом евреям принадлежало ни много ни мало — треть общего жилого фонда города, находящегося в частных руках.

Способов нарушить черту оседлости и уйти подальше от вымороченных, бесперспективных местечек было много. Например, несколько богатых евреев делали складчину, и кто-то один становился «купцом 1-й гильдии». Остальные же устраивались к нему в «приказчики», «секретари» и так далее и тоже уезжали из черты.

Отставной солдат, который имел право жить где угодно, «усыновлял» кого-нибудь (бывали случаи, что до 5 человек). Солдату платили пенсию, а его новоиспеченные «сыновья» получали возможность жить, где угодно.

Ремесленник получал вид на жительство… И вот «ремесленник» Неймарк заводит фабрику, на которой работают 60 наемных рабочих, — все, разумеется, тоже ремесленники. «Ни денежная, ни образованная верхушка евреев стеснений „черты“ не испытывала, свободно расселялась по внутренним губерниям и по столицам» [6, с. 285]. В общем, люди как-то устраивались, и это вызывало новую порцию раздражения. Особенно в связи с ростом влияния богатых евреев в городском самоуправлении.

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

К 1872 году 89 % всех винокуренных заводов было в аренде у евреев, а к 1880-м годам в губерниях черты оседлости им принадлежало до 76 % всех винокуренных заводов, и по большей части они носили «характер крупно-промышленный» [28, с. 610–611].

В 1878 году 60 % вывоза хлеба было в руках у евреев, а в дальнейшем «вывоз хлеба осуществлялся исключительно евреями» [9, с. 656]. Колоссальный по объему экспорт хлеба из Одессы уже в 1880-е годы был практически полностью в еврейских руках.

Единственным местом в Российской империи, где стремительное экономическое продвижение евреев было ограничено запретом приобретать и арендовать недвижимость, были области Войска Донского. Объяснение этому запрету давалось простейшее: «слишком поспешная эксплуатация местных богатств и быстрое развитие промышленности… сопровождаются обыкновенно чрезвычайно неравномерным распределением капитала, быстрым обогащением одних и обеднением других» [28, с. 301–302]. А коль скоро казаки должны являться на службу на конях и со снаряжением, то нет, допустить евреев в область Войска Донского нельзя!

Уже из этого решения правительства видно, до какой степени экономическое развитие и имущественное расслоение ассоциируются с евреями. Куда еврея не пустили — там и сохраняется тихая дореформенная жизнь. «Пока у русского рубль обернется 2 раза, у еврея он обернется 5 раз» [29, с. 72]. Считать ли, что еврейский капитализм так уж вреден для всех остальных? Не уверен. Ведь после изгнания евреев из Киева жизнь там вздорожала, а отнюдь не подешевела. Выгодное это дело — оборачивать рубль пять раз, пока у других он обернется только два раза. Так что печалиться надо не о еврейской оборотистости — плакать надо скорее о том, что в руках у русских купцов рубль оборачивается недостаточно быстро.

Впрочем, есть группа русских купцов, у которых рубль крутится так же или, по крайней мере, в сравнимых масштабах быстро, как и у евреев, — это старообрядцы. Если еврейский капитал меньше представлен в Москве, чем в Петербурге, если «промышленное чудо» Сормова, Иванова, Нижнего Новгорода и других городов центра России почти никак не связано с евреями — это не из-за запретов правительства, устроившего эдакую «русскую резервацию» вокруг Первопрестольной. Дело тут в тороватости, в энергии местных купцов, в их способности делать «не хуже» — и только.

В эпоху Александра II ослабевает давление на старообрядцев, им разрешено наконец хотя бы не скрываться и не прятаться, как прятались в свое время марраны, продолжавшие тайно исповедовать иудаизм. И начинается расцвет русского капитализма в Москве… Это эпоха основателей семейных состояний: Гучковых, Милюковых, Рябушинских, Третьяковых и многих, многих других, менее богатых и известных.

А одновременно и по тем же причинам «в эпоху Александра II вся богатая еврейская буржуазия… была… лояльна к монархии. Именно в это время создались крупные состояния Гинцбургов, Поляковых, Бродских, Зайцевых, Балаховских, Ашкенази» [29, с. 45].

Но и потом, когда еврейская буржуазия стала куда менее лояльной к престолу, еврейский капитал — и уже сложившиеся группировки, и поднимающиеся новые буржуа — проникал в самые невероятные места. Евреи вели торговлю скотом в Забайкалье, занимались добычей угля в Анжеро-Судженском бассейне, золотодобычей на Лене. «Ленскому золотопромышленному товариществу», в котором основной частью акций владели сыновья барона Гинцбурга, принадлежали знаменитые Ленские прииски.

Условия жизни и труда на этих приисках — 15–16 часов рабочий день, система штрафов, скверное питание, очень низкая зарплата — вызвали 29 февраля 1912 года стихийную забастовку на Андреевском прииске. Поводом к забастовке стала выдача гнилого мяса в лавке.

Забастовщики требовали не так уж много — 8-часового рабочего дня, отмены штрафов, повышения зарплаты на 30 %… В общем, никакого покушения на основы основ. Никаких шагов навстречу администрация приисков не сделала, и забастовка распространилась на остальные прииски Лены, Витима и Олёкмы. Правление не нашло ничего умнее, как договориться о посылке войск. Власти арестовали почти всех членов стачечного комитета — так сказать, главных бунтарей. 4 апреля толпа рабочих, больше двух тысяч человек, двинулась к правлению Надеждинского прииска, чтобы вручит^ чиновникам прокуратуры свой протест и потребовать освобождения товарищей. По команде жандармского ротмистра Терещенкова солдаты открыли огонь; около 270 человек было убито или скончалось потом от ран; порядка 250 было ранено. Точной цифры мы уже никогда не узнаем, потому что многие хоронили своих покойников, не поднимая шума; многие раненые старались отлежаться, не сообщая о причинах своего состояния.

Ленский расстрел, что называется, вошел в историю. Он вызвал по всей империи стачки и митинги протеста, в которых поучаствовало не меньше 300 тысяч человек. И либеральная, и революционная интеллигенция использовала его в своих целях — для беспощадной критики политического строя Российской империи и правительства.

«Во всей разъяренной либеральной прессе никто на главных акционеров, включая сыновей Гинцбурга, не указал» [6, с. 302], — высказывает свое мнение почтенный мэтр, ветеран борьбы с коммунизмом, Александр Исаевич Солженицын. Действительно — вон они, главные виновники — Гинцбурги! Любя идею эксплуатации жидами русского народа, Александр Исаевич создает у читателя полное впечатление — вот оно! Мелкие арендаторы спаивали народ, Гинцбурги же с той же беспощадностью кормили рабочих гнилым мясом, а не ели — расстреливали.

Только вот не договаривает почтенный мэтр (как ему это, увы, свойственно). Не договаривает он, что в правлении акционерного товарищества «Лензолото» кроме Гинцбургов состоял еще знаменитый А. И. Путилов («Путиловский завод» в Петербурге), А. И. Вышнеградский, а в числе крупных акционеров состояли граф С. Ю. Витте и императрица Мария Федоровна — мама Николая II. Имея такую «крышу», правление и вело себя так решительно во время стачки… На фоне таких акционеров и Гинцбурги казались сущей мелочью. Так что, боюсь, какие бы неправильные выводы ни делали революционеры, но главных виновников они называли правильно, и были это не Гинцбурги.

Еврейский же капитал в 1880-е годы проникает и в судоходство. В 1883 году под руководством Давида Марголина создавалось крупное судоходное общество для перевозок по Днепру и его притокам. В 1911 году флот общества насчитывал уже 78 пароходов, осуществлявших 71 % всех перевозок в бассейне Днепра.

И в торговлю нефтью и нефтепродуктами. В начале XX века в Баку «крупнейшими среди них были фирма „Мазут“, принадлежавшая братьям С. и М. Поляковым и Ротшильдам», «имеющее за собой Ротшильда»… «Каспийско-Черноморское товарищество» [8, с. 369]. Добывать нефть «Мазут» не имел права, но занимался нефтеперегонкой и торговал керосином и бензином.

В 1912 году 92 % всей хлебной торговли Российской империи было в руках евреев.

Говоря о банковском деле, легче назвать банки, в которых не было евреев ни в числе видных акционеров, ни в дирекции, ни среди крупных служащих. Это Московско-Купеческий и Волжско-Камский банки.

Порой правительство пыталось сдерживать рост еврейского капитала. В 1903 году введен был запрет евреям приобретать «недвижимые имущества по всей империи, вне черты городов и местечек». То есть реально — запрет владеть сельскохозяйственными угодьями. Как и все остальные запреты того же рода, своей цели он не достиг.

«Еврейские помещики имели при царской власти более 2 миллионов гектаров земли (особенно при сахарных заводах на Украине, а также большие имения в Крыму и в Белоруссии)» [31, с. 27]. Барону Гинцбургу принадлежало в Джанкойском районе 87 тыс. гектаров, фабриканту Бродскому десятки тысяч гектаров. Вместе с сыновьями Бродский к началу XX века «прямо или косвенно контролировал 17 сахарных заводов» [34, с. 171]. Моисей Гальперин владел 8 свекольными заводами и примерно 50 тысячами гектаров земли [31, с. 264].

Всего же «около сахарной промышленности питались сотни тысяч еврейских семейств в качестве посредников при продаже сахара и т. д.» [34, с. 264]. Неудивительно, что среди евреев было так много врагов столыпинской реформы: «аграрные реформы, основанные на передаче земли исключительно в руки тех, кто обрабатывает ее личным трудом, нарушили бы интересы некоторой части еврейского населения, находящегося при больших хозяйствах еврейских землевладельцев» [30, с. 423].

Замечу еще, что земли, сосредоточенные в руках евреев-помещиков до 1903 года, оставались у них. Папа Льва Троцкого оставался богатым человеком вплоть до 1918 года. В этом достопамятном году он счел нужным приехать к сыну в Петроград и высказать ему все, что думал по поводу революций и участия в них «сыночков почтенных людей». К чести Льва Троцкого — его отец не сгинул в подвалах ЧК.

К Первой мировой войне евреи, вопреки всем попыткам их сдерживать, составляли 35 % торгового класса России — при том, что было их 6 миллионов из 150 миллионов населения империи, то есть 4 %.

ВЛАСТЬ ТЬМЫ… ТО ЕСТЬ ВЛАСТЬ КАГАЛА

Еще при Николае I отменен кагал. Эту меру некоторые еврейские историки (казалось бы, уже в силу своего интеллекта далекие от авторов «Лехаима») изволят трактовать, как одно из «законодательных ограничений», как «вмешательство во внутренние дела» еврейства [36, с. 40].

На само это обвинение отвечу коротко: вероятно, проживающий в Иерусалиме господин Зельцер запамятовал: Николай I был законным императором суверенной Российской империи. Евреи ашкенази были подданными царя и приносили ему присягу. С точки зрения и международного, и внутреннего российского, и какого угодно иного законодательства они были точно такими же подданными российской короны, как и этнические русские, — например, как столь неуважаемые большинством евреев русские крестьяне.

Можно по-разному относиться к стремлению правительства Российской империи разрушить общину и освободить своих подданных от остальных пережитков первобытнообщинного строя. Некоторые люди считают делом чести добиваться, чтобы их народ был свободен, и в этом видят свой национализм. Другие стараются изо всех сил, чтобы их народ ходил исключительно строем под руководством старейшин, и чтобы начальство и всяческие бурмистры могли бы вторгаться в частную жизнь любого русского или еврейского мужика. Эти люди тоже мнят себя сторонниками общественного и народного блага — иногда искренне, а как показывает опыт, чаще — за мзду. Господин Зельцер вправе думать по-другому, его дело. Но если евреи хотели развития, хотели реального уравнивания в правах с остальным населением Европы — им следовало освободиться от кагала как можно быстрее, и всякий, помогающий им в этом, — их друг.

А самое главное — действия Николая I и его правительства не становятся актом «вторжения во внутренние дела». Потому что у евреев в Российской империи не было никаких таких внутренних дел. Вам понятно, господин хороший? А нет, так оставляю вас с вашим непониманием, дело ваше.

Итак, причинив евреям (и русским тоже) невероятное количество зла, Николай I совершил хотя бы один хороший поступок — упразднил кагальную организацию. С отменой рекрутской повинности в 1856 году и особой подати в 1863 власть общины резко ослабевает. Настолько, что еврей реально может с ней больше совсем не считаться, возникни у него такое желание.

И это в то самое время, когда русских крестьян, освобождая от крепостной зависимости, оставляют в тисках этой самой замечательной общины!

НА СЛУЖБЕ ГОСУДАРЕВОЙ

При Александре II, если еврей поступал на службу, никаких ограничений на его продвижение не накладывалось. — «С получением чина действительного статского советника еврей на общих основаниях возводились в потомственное дворянство»[7, с. 331]. С 1865 года разрешен прием иудаистов в военные врачи, затем, с 1866 и 1867 годов, врачам-евреям разрешено служить по министерствам народного просвещения и внутренних дел.

И до этого многие крещеные евреи достигали в Российской империи высокого положения. Можно назвать министра графа Канкрина, сына раввина при Николае I; военного врача, статского советника Максимилиана Гейне (брата поэта); генерала-губернатора Безака; Гирса, дипломата, министра при Александре II; Гирса, директора Александровского лицея; Саломона, шталмейстера двора (придворный чин III класса, равный тайному советнику в штатской службе и генералу в военной); генералов Кауфмана-Туркестанского и Хрулёва, а в Департаменте полиции Виссарионова и Гуровича.

Но тут уже идет речь о несколько другом явлении — о дворянах, исповедующих иудаизм и говорящих дома на идиш. По переписи 1897 года, 196 дворян называли своим родным языком «разговорно-еврейский жаргон», то есть идиш. А среди личных дворян и чиновников таких уже 3371 человек. Фабрикант Бродский даже стал предводителем дворянства в Екатеринославской губернии.

2000, и даже 3000 человек — это не очень много в масштабах Российской империи. Даже если добавить сюда примерно 3 тысячи служивших чиновниками выкрестов — все равно получается немного. Но ведь лиха беда начало… Процесс пошел!

РОЖДЕНИЕ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Одно из самых фальшивых утверждений в книге А. И. Солженицына — про то, что «в отношении образования почти магическое изменение произошло с 1874 года — после издания нового воинского устава, предоставляющего льготы по службе лицам с образованием» [6, с. 163].

То есть получается примерно так: евреи кинулись получать образование, желая отсрочки в несении военной службы и ее облегчения. Почему-то почтенный мэтр цитирует и Марка Алданова, который свидетельствует: евреи могли получать теперь офицерские чины, «нередко получали и дворянское звание» [34, с. 45].

Отметим: у евреев (по крайней мере, у некоторых) в 1870-е годы изменилось и отношение к военной службе. Как интересно! И уж, конечно, никак это не сводится к желанию получить отсрочку. Но главное — так ли уж тесно связаны между собой закон 1874 года и массовый приток евреев в гимназии и университеты?

Момент такого массового притока обязательно наступает в каждой стране, где живут евреи и происходит их эмансипация. В XVIII веке национально озабоченные французские отцы-иезуиты истерически вопили — евреи вытесняют христиан! Евреи расхватывают все стипендии и премии!

В Германии середины XIX века теоретики национального возрождения грустно качали головами: «Евреи — это наше несчастье!», «Германия стоит на грани иностранного порабощения».

Во всех этих случаях евреи, стремясь к образованию, нимало не спасались от воинской службы. Просто наступал момент, когда изменение условий жизни и пропаганда достигали своего: начиналась эмансипация. Цель европейских правительств оказывалась достигнута! И уже не для единиц, для множества евреев становится ценным не традиционное религиозное образование, а светское, идущее от гоев. Еще деды и даже отцы отвергали его, боясь отступиться от религиозных и традиционных основ. Но пришли другие времена, и новое поколение хочет учиться так же сильно, как предки; так же, как они, считают образование неотторжимым от любого социального успеха… Но учиться хотят уже совершенно другому!

Вот и в России в 1870-е годы стало взрослым поколение евреев, жившее уже в новых условиях. Конечно, смена поколений — дело долгое и трудное, но ведь на рубеже 1850-х и 1860-х годов условия жизни евреев изменились очень круто. Даже круче, чем условия жизни крестьянства.

Жизнь еврейского парня, родившегося в 1830 или 1840 году, мало отличалась от жизни его отца, родившегося в 1810 или 1800, или даже прадеда, помнящего приезд Екатерины II в Шклов. А вот парень, родившийся в 1845 или тем более 1850 году, уже не мог угодить в кантонисты. Подростком он видел, как в России происходят (и обсуждаются старшими) разнообразные реформы, а юношей получил возможности, которых не было не только у его отца, но и у брата, если брат старше его лет на десять и даже на пять.

Это изменение — результат работы и правительства, и его добровольных агентов — образованных русских людей. Известно, что знаменитый хирург и врач Пирогов, став попечителем Новороссийского учебного округа, старался убедить евреев в пользе учения. То же самое делали многие русские врачи, преподаватели и просветители.

Еще в начале 1860-х годов евреи вовсе не рвались войти в русскую культуру. Широко известный в более позднее время судебный деятель Я. Л. Тейтель вспоминает, как в Мозыре «директор мозырьской гимназии… часто… обращался к евреям, указывая на пользу образования и на желание правительства видеть в гимназиях побольше евреев. К сожалению, евреи не шли навстречу этому желанию» [37, с. 15].

Скажем так: евреи долго нешли навстречу этому желанию. Но постепенно созревал плод усилий множества русских людей и правительства Российской империи. «До половины 19 в. даже образованные евреи, за редкими исключениями, не знали русского языка и литературы, прекрасно владея в то же время немецким языком» [13, с. 334].

Образованные евреи могли знать Шиллера и уж, конечно, Гейне, но вполне могли вообще не знать Лермонтова и Батюшкова и почти не слышать о существовании Пушкина.

До Крымской войны в еврейской среде считалось, что уж если изучать литературу и культуру христиан, то в первую очередь знать немецкие язык и культуру. После Крымской войны еврейское просветительство шло под мощнейшим влиянием русской культуры.

«Русские веяния ворвались в еврейскую среду в 60-х годах XIX века. До этого евреи не жили, а проживали в России» [38, с. 130]. Еще в 1863 году евреев в гимназиях было по своей процентной норме 3,2 % и учеников, и всех евреев-подданных Российской империи.

В конце 1860-х началось движение… и во всех гимназиях и прогимназиях страны с 1870 по 1880 год процент евреев возрос вдвое, достиг 12 % учащихся, в Одесском учебном округе — 32 %, а по отдельным учебным заведениям зашкалил за 75 %.

В 1881 году в университетах стало около 9 % студентов-евреев, к 1887 году — уже 13,5 %. На медицинском факультете в Харькове их стало 42 %, в Одесском университете — 31 %, а на юридическом факультете в Одессе — 41 %.

При этом евреи учились очень охотно и очень часто забирали себе большую часть наград и стипендий. Кроль отмечал, что у молодых евреев, в том числе и у девушек, «стремление к образованию… носило буквально религиозный характер». А что? Очень верно подмечено — именно что религиозный.

Интересно, что деятели первого поколения русско-еврейской интеллигенции родились «почти в соседние годы» [6, с. 169], между 1860 и 1866: С. Дубнов, М. Кроль, Г. Слиозберг, О. Грузенберг, Саул Гинзбург. И другие имена родившихся в те же самые годы: М. Гоц, Г. Гершуни, Ф. Дан, Азеф, Л. Аксельрод (Ортодокс), а П. Аксельрод и Л. Дейч — чуть раньше, в конце 1850-х.

Это — верхушка интеллигенции, те, кому суждено стать знаменитыми, богатыми, определять интеллектуальную жизнь русского еврейства и всей Российской империи. Но вот так пишет о своем отце известный русский1 поэт и писатель Самуил Маршак: «Детство и юность провел он над страницами древнееврейских духовных книг. Учителя предсказывали ему блестящую будущность. И вдруг он — к великому их разочарованию — прервал эти занятия и на девятнадцатом году жизни пошел работать на маленький заводишко… Решиться на такой шаг было нелегко: книжная премудрость считалась в его среде почетным делом, а в ремесленниках видели как бы людей низшей касты… Много тяжких испытаний и горьких неудач выпало на долю отца, прежде чем он овладел мастерством и добился доступа на более солидный завод. И однако даже в эти трудные годы он находил время для того, чтобы запоем читать Добролюбова и Писарева, усваивать по самоучителю немецкий язык и ощупью разбираться в текстах и чертежах иностранной технической литературы» [39, с. 353].

«В результате, по специальности химик-практик, он не получил ни среднего, ни высшего образования, но читал Гумбольдта и Гете в подлиннике и знал чуть ли не наизусть Гоголя и Салтыкова-Щедрина. В своем деле он считался настоящим мастером и владел какими-то особенными секретами в области мыловарения и очистки растительных масел» [39, с. 352].

Мама Самуила Маршака, «покинув строгую, патриархальную семью… в Витебске… впервые попала в столицу, в круг молодых людей — друзей брата, ходила с ним в театр… слушала страстные студенческие споры о политике, морали, о женском равноправии, зачитывалась Тургеневым, Гончаровым, Диккенсом» [39, с. 358].

Называя вещи своими именами, парень зубами выгрыз возможность бежать из местечка и построил себе не такую уж плохую жизнь в коренной России, среди гоев. А девушка, тоже при первой возможности, вырвалась из местечка, и пусть себе штетл живет себе во времена пророков, давит клопов, пасет коз и розгой вбивает Талмуд в зады не сумевших убежать. Но будущая мама Самуила Маршака не хотела иметь с этим маразмом ничего общего, вышла замуж не за талмудиста, а за техника на заводе. Ей не хотелось ни козы, ни розог, ни клопов, а вот читать в подлиннике Пушкина и быть женой специалиста — хотелось.

В описаниях Самуила Яковлевича звучит нотка обиды за отца, не получившего путнего образования; за рано постаревшую мать, всю себя отдавшую семье. На мой взгляд, в этих оценках сказываются мнения, от которых не отказались бы и самые что ни на есть средневековые талмудисты: Самуил Яковлевич последовательно считает образование и умственную работу самым достойным, самым благородным занятием для человека.

И сам он реализовал именно такую возможность, и для отца считал ее самой желанной. Яков Маршак, первое поколение, сделав меньше, чем мог бы при других стартовых условиях, — и сыну за него больно и грустно. Справедливо ли? Яков Маршак прожил независимую материально жизнь, в которой было чтение в подлиннике Гумбольдта и Гоголя. И вырастил пятерых сыновей, один из которых стал знаменитым русским писателем. Не уверен, что обида за отца в такой ситуации — чувство «чисто еврейское», но, скажем, англосаксы или французы вовсе и не считают, что мастер на заводе — худшая судьба, нежели ученый или писатель. А вот евреи так считают. Талмудисты, от которых сбежал Яков Маршак, и его семья считали, что «книжная премудрость» есть «почетное дело», а «в ремесленниках видели как бы людей низшей касты»… Но ведь точно так же думает и Самуил, удачливый средний сын Якова.

Остается добавить, что старший брат Самуила Яковлевича родился в 1885 году; значит, родители Маршака могли встретиться в начале 1880-х годов. Судя по упоминанию брата матери, других евреев этого поколения, не одни они были такие. Слиозберг, Кроль — люди, вошедшие в историю, во многом делавшие историю. Но за ними и вокруг них стояла толпа, толща. Десятки тысяч менее блестящих, но необходимых в обществе людей — еврейских интеллигентов первого поколения.

ПОВОРОТ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ОБЩЕСТВА

Смерть императора Александра II остановила поток эмансипации. О том, как постарался на этот счет благородный русский народ, несущий в себе Бога, мы поговорим в следующей главе.

Что касается образованного русского общества, то и оно вовсе не так расположено к евреям, как обычно пытаются себе это представить. Образ интеллигента, который играет роль спасителя евреев во время погромов, еврейского заступника перед официальными властями, так вошел в стереотипы массового сознания, что его трудно даже поставить под сомнение в глазах множества русских людей.

Но в этот стереотип очень трудно уложить позицию, скажем И. С. Аксакова, смутно-доброжелательного к евреям и великого сторонника эмансипации в конце 1850-х годов, и такого же яростного антисемита уже спустя 8–10 лет, в середине — конце 1860-х, особенно же непримиримого врага «просвещенных евреев» (казалось бы, радоваться надо — «нашего полку прибыло», но тут какая-то совсем иная логика).

И таковы же были очень, очень многие из российских интеллигентов того времени. Почему?! С точки зрения Дж. Клиера, в середине 1850-х годов русское общество практически не знает евреев. Еврей — это некий то ли забавный, то ли несимпатичный, то ли «природный» и потому по сути своей добрый, но неизвестный и непонятный никому туземец. Общество, жаждущее «реформ вообще», сначала проникается к нему неким общим расположением, просто потому, что еврей — угнетенный, а теперь подлежащий спасению. Дикий, а теперь подлежащий обучению и приобщению к цивилизации.

И таковы же были очень, очень многие из российских интеллигентов того времени. Почему?! С точки зрения Дж. Клиера, в середине 1850-х годов русское общество практически не знает евреев. Еврей — это некий то ли забавный, то ли несимпатичный, то ли «природный» и потому по сути своей добрый, но неизвестный и непонятный никому туземец. Общество, жаждущее «реформ вообще», сначала проникается к нему неким общим расположением, просто потому, что еврей — угнетенный, а теперь подлежащий спасению. Дикий, а теперь подлежащий обучению и приобщению к цивилизации.

В процессе же эмансипации общество сталкивается с уже совершенно реальными, а не книжными евреями, и уж кому они нравятся, а кому и нет.

Кроме того, общество сталкивается с множеством проблем, порожденных самой эмансипацией: например, с проблемой конкуренции за места в учебных заведениях. Теоретические евреи, которых хотело пригреть на своей груди русское образованное общество, никогда не совершали таких нехороших поступков: не мешали поступать в гимназии и университеты, не оттесняли от хлебных местечек…

В результате если еврейский вопрос в 1850-е годы никого особенно не волновал, то к концу 1870-х годов он выходит на одно из самых первых мест по числу упоминаний в периодической печати. А русское общество оказывается резко поляризованным по этому вопросу: от ярких юдофилов до таких же ярких юдофобов.

Консерваторы, а их было много, своими аргументами о разлагающем влиянии евреев на русскую школу «мостили дорогу для процентной нормы при Александре III».

Получается что «за четверть столетия, прошедшие со времени начала реформ, евреи оказались в сложном и противоречивом положении. С юридической точки зрения, их положение улучшилось. Но ценой тому стало неприятие еврейства значительной частью русского общественного мнения. Возникшее в самый канун реформ мнение, что положение евреев требует изменений, сменилось иными настроениями… В лучшем случае еврейский вопрос рассматривался как проблема, решение которой оказалось более сложным, чем считалось прежде… В худшем — евреи в духе нигилизма были демонизированы, как активные враги русской христианской культуры, как кровавые вампиры, готовые пить кровь русских детей. Они представлялись зловредной эксплуататорской силой, угрожающей как бедным, так и богатым. Общественное мнение, одно время проявляя слабую симпатию к евреям, стало враждебным и скептически настроенным к любому решению еврейского вопроса. Это был заколдованный круг» [40, с. 218].

К тому, что сказано в интереснейшей монографии Дж. Клиера, уже знакомой читателю по другой моей книге: «Россия собирает своих евреев», я бы добавил два соображения… одно общее, другое очень частное.

Общее состоит в том, что за волной эмансипации и ассимиляции евреев обязательно следует волна жидоедства. Причину этого трудно не увидеть в особенностях евреев… Нет, я имею в виду не их привычку заманивать в лес и там поедать то упитанного эллина, то христианского младенца! Я имею в виду, что иудеи оказываются очень уж сильными конкурентами. Их легко и приятно любить, им удобно сочувствовать на расстоянии. А вот вблизи они постоянно оказываются очень уж неудобными объектами для любви и сочувствия. Они недостаточно слабые… Да к тому же по любому поводу каждые двое евреев имеют три разных мнения — в том числе и по поводу русской истории и культуры. Иметь дело с «ними», допускать «их» в образованный русский класс — значит постоянно иметь в виду эти другие, быть может, раздражающие и задевающие чем-то мнения и оценки. В результате у части общества всегда появляется реакция отторжения евреев, нежелание иметь с ними дела, а то и страх перед евреями, как перед конкурентами.

Это общее замечание, согласно которому в Российской империи между 1855 и 1881 годами все шло, как обычно, как всегда. Так было в Александрии Птолемеев и Испании Альмохадов, в Италии XIV века и во Франции XIX столетия.

Замечание частное состоит в том, что в России получилось не как везде — во всех остальных случаях волна антисемитизма могла мешать, могла раздражать, но не была в силах остановить эмансипацию и ассимиляцию, оставаясь одной из общественных позиций, причем не ведущей.

В Российской же империи правительство внимательно следит за мнением образованного общества и ориентируется на него в своей политике, — ориентируется гораздо больше, чем принято полагать. Если правительство могло и не заметить каких-то суждений простонародья, то уж позиции образованного, тем более столичного общества оно не могло не заметить.

Но что же с обществом-то случилось?! Объяснений может быть три:

1. В Российской империи жили какие-то особенно зловредные и опасные для всех евреи.

2. Русский народ таков, что для него эмансипация евреев оказалась особенно опасной. И вообще это народ в чем-то порочный.

3. Сказались какие-то совершенно особые исторические обстоятельства.

На мой взгляд, все три объяснения справедливы, что я и попытаюсь показать.

ЗАКОН О ПРОЦЕНТНОЙ НОРМЕ 1887 ГОДА

В 1887 году правительство тоже приняло свои меры, чтобы еврейский вопрос, паче чаяния, не решился бы и ассимиляции евреев не произошло бы. А то вдруг, не дай Боже, и не стало бы на Руси никакого такого вопроса?! И что бы тогда со всеми нами было? Кто бы нам революцию тогда бы делал, а? Кто бы нас научил демократии?

Ну вот правительство и заботится, чтобы нам всем стало веселее — и евреям, и русским. Для начала оно не доводит до конца начавшуюся эмансипацию. К концу царствования Александра II все идет именно к этому. Трудно сказать, как все могло бы повернуться, но, по крайней мере, у всех участников событий, и у придворной знати в том числе, было полное ощущение — вот-вот отменят черту оседлости!

Вместо этого был знаменитый закон о процентной норме.

Строго говоря, не было никакого особого закона… То есть особого закона именно о процентной норме. Был совершенно иной закон в июне 1886 года — «О мерах к упорядочиванию состава учащихся в средних и высших учебных заведениях» — пресловутый «Закон о кухаркиных детях», и звучат его положения так: «Предоставить начальникам учебных заведений принимать только таких детей, которые находятся на попечении лиц, предоставляющих достаточное ручательство в правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства».

То есть закон был направлен на то, чтобы не допустить в учебные заведения детей простонародья — «кухаркиных детей», если угодно.

А одновременно правительство поручило министру просвещения Делянову издать НЕОПУБЛИКОВАННЫЙ циркуляр на имя попечителей учебных округов.

Теперь по средним и высшим учебным заведениям, «в видах более нормального отношения числа учеников-евреев к числу учеников христианских вероисповеданий» [13, с. 835], в черте оседлости поступать могло 10 % евреев; вне черты оседлости — 5 %, а в обеих столицах — не больше 3 %.

Во блеск! Циркуляр есть; попечители учебных округов и директора гимназий должны руководствоваться им. Но в то же время циркуляра как бы и нет! Никто не приказывал сокращать число принимаемых евреев!

«Вслед за Министерством народного просвещения» и другие ведомства стали вводить «процентные нормы для своих учебных заведений, а некоторые… совсем закрыли их для евреев» [9, с. 52–53]. Таковы были, скажем, Электротехнический институт, Институт путей сообщения в Петербурге, Военно-медицинская академия.

Отмечу: в этом сказывались не указы властей, а воля образованного класса России. Так сказать, глас народа.

В некоторых частных школах Франции глас народа приводил к тому, что в них не принимали евреев (а была в Марселе частная школа, которую содержали еврейские богачи, и в нее демонстративно не принимали французов). Иезуиты тоже не учили евреев — точно так же, как в ешиботах не учились христиане. Но ограничения для евреев никогда не были частью политики Франции как государства. Не случайно же в Российской империи правительство изначально постаралось сделать вид, что это не оно проводит политику дискриминации.

Впрочем, народ и правительство были в этом вопросе едины. Правительство даже и не очень скрывало, что это оно ввело норму. Не случайно же известный филантроп и общественный деятель, крупный банкир Мориц фон Гирш вел переговоры именно с К. П. Победоносцевым об отмене процентной нормы. И Победоносцев с простодушным, где-то даже наивным зверством объяснил позицию своего правительства: мол, дело вовсе не в «полезности» или «вредности» евреев, а в том, что «благодаря многотысячелетней культуре, они являются элементом более сильным умственно и духовно, чем все еще некультурный темный русский народ, — и потому нужны правовые меры, которые уравновесили бы „слабую способность окружающего населения бороться“» [6, с. 273].

Победоносцев даже предложил Гиршу внести какую-то сумму, помочь развитию русского образования… ведь чем быстрее «разовьется» русский народ, тем быстрее можно будет и дать равноправие евреям. Что поразительно — Гирш денег дал! Вручил Победоносцеву ни много ни мало миллион рублей. И что уже совершенно невероятно — Победоносцев эти деньги взял [43, с. 33]!

Процентная норма существовала почти 30 лет. Реально она перестала соблюдаться только во время 1916/17 учебного года, когда все государство Российское уже плыло и рассыпалось на глазах.

У русского правительства удивительная способность: даже слушая свой образованный слой, даже ориентируясь на него, принимать такие законы, которые тут же начинают отторгаться этим же самым образованным слоем. В тех же воспоминаниях С. Я. Маршака описывается, как он сдал экзамены в гимназию на круглые пятерки, но не поступил из-за непонятной процентной нормы. Причем сдавал он блестяще, читал наизусть чуть ли не всю «Полтаву» Пушкина, и сам директор гимназии взял мальчика на руки, расспрашивал: а какие еще стихи он знает? Вот и возникает вопрос: а как относился к закону о процентной норме этот директор? И учитель русского языка и словесности, который принимал экзамен? Выполнять-то закон они, может быть, и выполняли, но что они думали при этом?

Самуилу Яковлевичу не повезло, но, вообще-то, до конца процентная норма не соблюдалась никогда — уже потому, что русская интеллигенция относилась к этой мере очень плохо, и должностные лица нарушали процентную норму при первом же удобном случае — по крайней мере, таково было большинство.

Скажем, в Одессе, где евреи составляли треть всего населения, в самой престижной ришельевской гимназии в 1894 году училось; 14 % евреев, что уже нарушение закона; во 2-й гимназии их было уже 20 %; а в 3-й — 37 %. В коммерческом училище их было 72 % учащихся, а в университете — 19 %.

В Саратове в годы, когда там был губернатором Столыпин, принимали безо всякой нормы в фельдшерскую школу — фактически в медицинский институт. До 70 % учащихся фельдшерской школы были евреи.

Все пятеро братьев Самуила Яковлевича Маршака получили высшее образование ДО революции.

В августе 1909 года правительство Российской империи вынуждено было поднять процентную норму — до 5 % в столицах, 10 % вне черты оседлости, 15 % в черте оседлости. Теперь правительство вполне логично требует, чтобы эту более высокую процентную норму соблюдали! Но если учесть, что в этом году в Петербургском университете было 11 % евреев, а в Новороссийском — 24 %, то получалось — надо не принимать новых, а выгонять уже принятых.

Можно, конечно, порассуждать о том, что из процентной нормы было множество исключений, что ее можно было обходить.

Тем не менее, главное-то ведь не в этом. «Как-то устроиться» можно почти всегда, нет слов. Но главное — всякий еврейский юноша получал очень даже хорошее представление — он какой-то особенный! Может быть, он и готов был отказаться от этих представлений — мол, мало ли что там болтают всякие непросвещенные раввины и меламеды, а мы люди уже просвещенные, культурные и брезгливо морщимся при всяком упоминании расизма. Но в Европе (даже в Германии) просвещенный еврейский юноша действительно имел дело с государством, которому плевать было, ходит ли он с пейсами или с нательным крестом, а вот в Российской империи — вовсе нет. Европейский еврей жил в мире, где примитивным, архаичным представлениям еврейской среды противостояла просвещенность и общества христиан, и государства. А тут получается, что еще можно поспорить, кто более примитивен, кто более отсталый и непросвещенный — еврейский кагал или же колоссальная и могучая Российская империя.

В результате для этого еврейского юноши, клейменного российскими законами, получали подтверждение не современные, передовые, а самые примитивные и отсталые представления о себе и окружающем мире. Мера ОТДЕЛЯЛА его от «всех остальных» вернее, чем любые постановления кагалов.

А с началом 1890-х годов пошла новая волна ограничений: препятствовали преподаванию евреев в академиях, университетах и казенных гимназиях.

В 1889 году министр юстиции доложил Александру III, что «адвокатура наводняется евреями, вытесняющими русских, что эти евреи своими специфическими приемами нарушают моральную чистоту, требующуюся от присяжных поверенных». Насчет моральной чистоты ничего рассказать не могу, потому что министр юстиции Манасеин ничего определенного по этому поводу не написал. Но известно, что Александр III ввел «временное правило», согласно которому «лиц нехристианских вероисповеданий» можно было делать присяжными поверенными только с личного разрешения министра юстиции. И с тех пор в течение 15 лет ни один еврей в присяжные поверенные не попал. Ни один. Даже такие знаменитые юристы, как О. О. Грузенберг или М. М. Винавер, так и пробыли полтора десятилетия в «помощниках присяжных поверенных». Это не мешало им выступать в суде, в Сенате, быть известными и популярными людьми… Но факт ограничения — вот он.

Только с 1904 года снова открылся путь в присяжные поверенные еврею, но ограничения на научную карьеру, на занятие государственной службой сохранялись и позже, практически до самой революции.

Очень часто слышишь по этому поводу: мол, ведь все эти ограничения были не по этническому, а по религиозному принципу! Мол, крестись, и все будет в порядке! Не думаю, что надо тратить много слов, доказывая безнравственность самой постановки вопроса. Допустим, во времена Томаса Торквемады еще можно было действовать таким образом. «Но на рубеже XX века российская государственная власть могла бы задуматься о нравственной допустимости, да и о практическом смысле: ставить ли перед евреями смену веры условием получения жизненных благ?» [6, с. 282].

Действительно, 1890–1909 годы — это двадцатилетие… «Более тяжелого времени в истории русских евреев найти невозможно. Евреи вытеснились из всех завоеванных позиций» [41, с. 220].

И несмотря ни на что, «в довоенное (до Первой мировой войны. — А.Б.) время некоторые евреи сосредоточили в своих руках значительные богатства», что «вызвало опасение, что с уничтожением ограничений евреи быстро сделаются хозяевами в стране» [42, с. 183].

Тем более, что в Российской империи евреев много. Очень много. Во Франции в 1900 году жило 115 тысяч евреев, в Великобритании — 200 тысяч. В Российской империи по переписи 1897 года только вне черты оседлости жило 315 тысяч евреев — столько же, сколько в Британии и Франции, вместе взятых. Всего же евреев в Российской империи было 5 миллионов 150 тысяч — больше, чем на всей земле шотландцев или каталонцев. 20 % из них были торговцами; 14 % имели «свободные профессии».

Как мы видим, с 1860 по 1900 годы русские евреи решительно вышли за пределы Страны ашкенази. Еврейская Россия не только сблизилась с русской — она составила ей конкуренцию. И к концу XIX — началу XX века в Российской империи поселяется антисемитизм страха. Образ симпатичного, хотя и диковатого еврея сменяется другим — образом хитрого, опасного еврея. Угнетенный кагалом, запуганный полицией, еврей мог вызывать у общества или сочувствие, или инстинкт преследования. Еврей-богач, уверенно оттесняющий русского от должностей, мест в учебных заведениях и накоплении богатств, будит другие чувства — или страха, или завистливого восхищения. Это уже совсем не тот еврей, которому хочется покровительствовать.

Но пора, наверное, сформулировать более четко, что же особенного было в эмансипации евреев по-российски… На мой взгляд, тут срабатывало два фактора:

1. В Российской империи эмансипация проводилась непоследовательно и до 1917 года так и осталась незавершенной. Евреи как были, так и остались неполноправным меньшинством.

Полное, безоговорочное приравнивание евреев ко всему остальному населению произошло в Германии и в Бельгии в 1831 году, в Голландии в 1848 году, в Дании в 1849 году, в Англии в 1858 году, в Австрии в 1866 году, в Италии и Швеции в 1870, в Болгарии — в 1878.

Эмансипация евреев в Российской империи так и не завершилась, произойдя в непонятно какой стране, в смутное время, когда Николай И, а затем его брат Михаил уже отреклись от престола. Соответственно, Российской империи уже не было. А Учредительное собрание, которое могло бы ввести (учредить) новую форму правления, еще не собралось. В этом непонятном государстве и вышел Закон Временного правительства от 20 марта (2 апреля) 1917 года «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений». Позже, чем в любой другой европейской стране.

2. В Российской империи эмансипацию дали, а потом отняли обратно. И это создавало уже не ситуацию «прав не дают!», а куда более мрачную и неприятную: ситуацию прямого предательства.

В конце концов, правительство и весь образованный слой России несколько десятилетий уговаривали евреев «просвещаться», манили в состав образованного класса Российской империи. Но получается так, что как только евреи стали неравнодушны к этой пропаганде, как только они начали по-настоящему массовое движение в эту сторону, тут же возникает могучая волна правительственного антисемитизма, воздвигается настоящий барьер административных ограничений.

«Утвердилось говорить: преследование евреев в России. Однако — слово не то. Это было не преследование, это была череда стеснений, ограничений, — да, досадных, болезненных, даже и вопиющих» [6, с. 284].

Читатель вряд ли ожидает, что автор согласится с автором журнальчика «Лехаим»… А ведь придется! «Вряд ли кто и в микроскоп разглядит разницу между „вопиющими стеснениями“ и преследованиями» [43, с. 29]. Статья, из которой я цитирую, в целом нелепая и злобная. Но ведь и правда — кто и в какой микроскоп?..

Ну ладно: административные ограничения — «стеснения» — это дела государства. А как же относится к евреям общество? Интеллигенция, как видно, не так уж активно поддерживает свое правительство, но сплошь и рядом не так уж поддерживает и еврейство. И по причине склонности к спокойной жизни, и, скажем так, не всегда имея что-то против «стеснений». Что же касается народных масс, то мы скоро увидим их в действии.

Глава 2 Что думал народ?

Еще он проснется, народ-исполин!

И ток его мыслей свободных

Взовьется, как пух из еврейских перин

Во дни пробуждений народных.

И. Губерман

СОБЫТИЯ 1881 ГОДА

Рассказывают, что когда до общества дошла весть о смерти Александра II, волнение, порой переходящее прямо-таки в ужас, охватило образованное еврейство. Мол, вот сейчас и начнется! Откуда такой страх? Откуда уверенность, что убийство царя хоть как-то отразится на судьбе образованных евреев, на судьбе евреев вообще, на еврейском вопросе? Ведь в убийстве Александра II была замешана только одна еврейка, Геся Геман, и то далеко не на первых ролях.

Объяснений может быть два, при всем разнообразии вариантов внутри каждого из них:

1. Евреи имели такую устойчивую репутацию врагов существующего режима, что гнев лояльных подданных неизбежно должен был обрушиться на них — независимо от реальной виновности.

2. Положение образованных евреев зависело только и исключительно от воли царя. Причем вполне конкретного царя — Александра II. Стоит ему исчезнуть — и этим людям тоже конец.

Во всяком случае, волнение — возникло. Всего 6 недель после цареубийства — и погромы «внезапно с громадной эпидемической силой охватили обширную территорию» [44, с. 611].

Насчет «территории», впрочем, имеет смысл внести уточнение: в 1881 году не произошло ни одного погрома ни в Белоруссии, ни в Польше, ни в России. Все поганенькие события этого рода произошли на территории Украины и Новороссии, то есть первую очередь там, где еще в XVII и XVIII веках бесчинствовали Хмельницкий, а потом гайдамаки Железняка и Гонты.

Убили императора 1 марта. 15 апреля произошел первый погром — в Елизаветграде (ныне Кировоград). Началось. все с тог что некий мещанин распространял слух: мол, евреи убили царя и велено их всех перебить, но власти это скрывают. Очень может быть, и был какой-то конкретный провокатор… Но как легко послушались его многотысячные толпы! Как, оказывается, был готов народ к тому, чтобы «бить и спасать»! Мало того, что заварилась каша в Елизаветграде, так еще и из соседних сел и деревень на подводах ехали крестьяне — хотели поживиться имуществом ограбленных евреев.

Гарнизон, стоявший в Елизаветграде, не был готов ни к чему подобному и бездействовал. Прибывшие кавалерийские части прекратили погром уже 17 апреля. По одним данным, убитых, раненых и изнасилованных при этом погроме вообще не было, шла охота только за имуществом евреев. По другим данным, был убит один еврей. Это сообщение несколько странное… впрочем приведем его полностью: «…один еврей убит. Погром был подавлен 17 апреля войсками, стрелявшими в толпу громил» [1 с. 562]. Странность в том, что стреляли в толпу громил, а убит тем не менее, только один еврей… Солдаты по громилам то ли все до единого промазали, то ли специально били выше голов — так надо все это понимать? Или все проще — составителей «Краткой еврейской энциклопедии» больше никто не интересует? Русские для них — это такая двуногая фауна?

Уже из Елизаветграда погромы перекинулись на селения и деревни; пошло в Одесскую губернию, особенно в село с чудесным названием Ананьино и на весь Ананьевский уезд. В селах погромщики главным образом разбивали кабаки и похищали спиртное.

В Киеве 23 апреля войска предотвратили вспышку, грозившую погромом, — рассеяли возбужденную толпу. Но 26 апреля погром в Киеве возобновился, и был это чуть ли не сильнейший из погромов 1881 года. По поводу его последствий одна и та же «Краткая еврейская энциклопедия» сообщает, что то ли «несколько евреев было убито» [45, с. 562], то ли погром «обошелся без человеческих жертв» [18, с. 256].

Погромы широко раскатились по Киевщине, прошли в доброй полусотне селений, в Конотопе, Нежине, Ромнах, Переяславе, Борисове, Александровске, перехлестнули в села Полтавской, Черниговской, Екатеринославской губерний. В основном шло разграбление имущества евреев, как в их частных домах, так и в принадлежащих им кабаках и магазинах. В отдельных случаях это были какие-то микропогромы: например, об одном погроме на Черниговщине известно, что он состоял в разграблении магазина готового платья. Так что это было, спрашивается: все-таки погром или местные уголовнички решили «пойти на дело», прикрываясь «необходимостью» «бить и спасать» и «царским повелением»?

Потом погром в Одессе… Тут погромы уже были в 1821,1858, 1871 годах, но механизм их был совершенно другой. Устраивали эти погромы в основном греки. Они были и основными участниками погромов, и организаторами, привлекая… понятно, какой контингент. Свидетели безобразий повествуют, что самих евреев никто пальцем не трогал, погромщики только уничтожали их имущество. И возле часовых магазинов, например, высились груды осколков разбитых о мостовую часов.

Насчет «не трогали пальцем» мне трудно поверить, потому что должен был хотя бы один еврей хотя бы попытаться защитить свое имущество. А кто кого сильней в этом случае ударил — честное слово, это уже вторично.

Главное же — власти в Одессе к 1881 году уже имели необходимый опыт. Несколько раз погромщики скапливались толпами, готовились пойти на еврейскую часть города, и власти рассеивали толпу заранее. А потом переловили самых агрессивных и «поместили на судах, отведенных от берега» [44, с. 613]. Погром сам собой прекратился.

Современная же «Краткая еврейская энциклопедия» пишет, что погром в Одессе продолжался три дня [45, с. 562], видимо, путая его с более поздними событиями.

Все, кто занимался тогда этим вопросом, отмечали: «Правительство считало необходимым решительно подавлять попытки насилий над евреями» [8, с. 826], «Для защиты евреев от погромщиков было употреблено огнестрельное оружие» [17, с. 222].

Приводятся и конкретные факты: в Борисове «солдаты стреляли и убили нескольких крестьян» [44, с. 613]. Современная «Краткая еврейская энциклопедия» сообщает, что «в Нежине войска остановили погром, открыв огонь по толпе крестьян-погромщиков; несколько человек было убито и ранено» [45, с. 562–563].

Отметим два обстоятельства:

1. Тогдашние исследователи считали, что правительство сделало все необходимое для защиты евреев.

2. Убитые и серьезно раненые евреи исчисляются буквально единицами. Судя по всем данным, погромщиков убито и ранено гораздо больше — ведь армия палила по толпам, и всякий раз в кого-то ударяли пули. Жаль, точной статистики нет.

СОБЫТИЯ В БАЛТЕ

В своем докладе о погромах директор Департамента полиции В. К. Плеве писал о недостаточных мерах, принятых полицией в некоторых местах. Именно в этом месте Александр III сделал пометку: «Это непростительно». И действительно, весной 1882 года правительство заранее приняло меры. В Конотоп прислали два эскадрона драгун и две роты пехоты (квартирами солдат снабдила местная еврейская община). В Одессе по городу на Пасху разъезжал казачий патруль.

Даже там, где накануне Пасхи начинались волнения (в Меджибоже, Летичеве Подольской губернии, Дубоссарах Херсонской области, Карповичах Черниговской губернии), войска и полиция без особых трудностей остановили их. Грустным исключением стал город Балт Подольской губернии, — в этом городе попросту не приняли нужных мер.

В Балте и его окрестностях давненько ходили слухи о том, что «царь жидов тоже не любит», и там было много примеров того, что некоторые называли потом еврейским нахальством. По результатам событий, начальник подольского губернского жандармского управления писал в Департамент государственной полиции: «Евреи во многом сами виноваты в беспорядках: как только они видят, что сила на их стороне, они делаются вызывающе нахальными. В Летичеве беспорядки начались вследствие того, что четыре еврея побили одного русского. Евреи из боязни рассказывают вещи совершенно вымышленные, которые возбуждают народ. Так, неизвестный еврей рассказывал ямщику, что вследствие балтских беспорядков двести человек расстреляно в Киеве. На ответ же ямщика, что этого быть не может, чтобы царь приказал за это людей расстреливать, еврей пояснил: нет, верно, царь нас любит, мы деньги платим» [36, с. 63].

Что подобную чушь можно нести разве что от комплекса неполноценности (еврейское «нахальство» очень часто коренится именно в этом свойстве личности), — тут нет вопросов. Вот только ямщики, насколько мне известно, не читали дедушки Фрейда и не кончали психологических факультетов. При желании в этом тоже можно усмотреть природную тупость русского народа и его исконную вражду ко всему интеллектуальному, но все эти рассуждения уже на большого любителя. А сама ситуация, конечно, провокационная, и этому еврею следовало бы вручить большую медаль: «За организацию погромов». Увы, нет в этом мире справедливости.

Зная о слухах и взаимном недовольстве, главы еврейской общины предложили поселить в городе на время Пасхи «человек двадцать будочников» — то есть городовых. На что «мудрое» начальство Балта ответило в духе «это не поможет» (а что поможет, позволительно спросить? В других местах именно это и помогло).

Началось все просто: 29 марта мальчишки начали кидать камнями в окна еврейских домов. Несколько взрослых евреев погнались за хулиганами, а те спрятались в здании пожарной каланчи на соборной площади. Появились русские (вернее, украинцы; этнические великороссы отродясь не жили на Подолии), защищавшие подростков. Постепенно накапливались толпы с той и другой стороны. Полиция стала разгонять их и проявила необъективность: арестовала нескольких евреев, от остальных потребовала, чтобы они «прекратили бунтовать».

К сожалению, люди, даже далекие от антисемитизма и вообще враждебных к евреям чувств, передают события так, словно только христиане были участниками событий. Известно, что прошел слух: мол, евреи побили стекла в соборе. И еще: «Евреи наших детей бьют!» Но какие слухи шли по еврейской общине, мы не знаем.

Знаем только, что 29 начались драки между евреями и христианами, и начался погром. Можно ли было его сразу же остановить? Вероятно. По крайней мере, некоторым представителям местной интеллигенции не раз удавалось отговорить погромщиков врываться на какие-то улицы (особенно если там жили люди уважаемые и известные). Много раз останавливал возбужденную толпу протоиерей Радзионовский. Наверное, можно было если не совсем остановить погром, то уж, по крайней мере, убедить толпу «удовольствоваться» одним или двумя винными погребами.

Наутро 30 марта побоище вспыхнуло с новой силой. Городское начальство собрало в окрестных селах свыше 500 крестьян. Им объяснили, что надо пресечь беспорядки… Но крестьяне не поняли, о каких именно беспорядках идет речь; они решили, что надо подавлять еврейский бунт, и присоединились к погрому.

При этом полицмейстер куда-то исчез, во время погрома его никто ни разу не видел. Воинский начальник Карпухин патрулировал город, но что толку, если он не мешал творить насилие и даже велел арестовать нескольких евреев, которые сопротивлялись грабителям. Полиция и солдаты то были нейтральны, то присоединялись к погромщикам. Был эпизод, когда на крики молодой еврейки, которую насиловала толпа, и ее матери «явился пьяный городовой, который посягал, стоя, изнасиловать мать, но будучи пьян, не был в состоянии этого сделать» [36, с. 63]. Это сообщение — тоже из письма начальника подольского жандармского управления «наверх».

Когда местная интеллигенция кинулась к властям с требованием остановить погром, те ответили коротко и ясно: «Это не ваше дело».

Весь день продолжались бесчинства. За полтора суток были повреждены или разрушены 976 домов, 278 лавок, 31 винный погреб, причинен материальный убыток на полтора миллиона рублей. Что евреи осквернили собор — осталось слухом, но погромщики «в ответ» осквернили семь городских синагог и молелен, уничтожили свиток Торы, найденный в частном доме.

Было ранено 211 человек, из них 39 — тяжело. 12 человек убито или позже умерло от ран. Зафиксировано 20 случаев изнасилований. Христиан убито не было, ранено несколько, и легко. Изнасилованных христианок тоже не было.

В ночь на 31 марта появился губернатор Милорадович с войсками. Губернатор лично выступал, расклеил объявления на улицах и предупредил, что если беспорядки продолжатся, он прикажет войскам применить оружие. Он также велел сдать все похищенные у евреев вещи. И предупредил, что кто не сдаст — будет отвечать по всей строгости закона, как за разбой (многие сдали).

Было арестовано 50 человек; правая пресса обвиняла губернатора в том, что он не арестовал ни одного еврея, а арестованных отпустил. На что Милорадович ответил, что не арестовывает людей, защищавших свои семьи и свое имущество.

Угаснув в Балте, погром переместился в уезд, где народ-богоносец громил еврейские колонии, уничтожал даже птицу и скот, пока не был усмирен войсками.

Почти все арестованные были осуждены (в том числе и судами присяжных) на различные сроки, причем двое — к смертной казни через повешение и трое — к каторжным работам на 15 лет. Судя по всему, они этого вполне заслуживали.

Самое неприятное в этой истории — попытки местного начальства представить события в виде «еврейского бунта». К этому — и арест евреев, которых представили «зачинщиками», и вызов 500 крестьян, сыгравших роль подкрепления. Начальству из Балта тоже официально сообщили о «бунте жидов», и Милорадович с войсками приехал подавлять еврейский бунт, а вовсе не прекращать погром. Заступничество протоиерея Радзионовского, местной интеллигенции, те последствия погрома, который он видел своими глазами, заставили Милорадовича быстро переменить мнение о происходящем.

Уже 31 марта предводитель дворянства Бялогородецкий вызвал к себе раввина Шапиро и сказал ему: «Скажи вашим евреям, чтобы они не марали начальство перед губернатором и не жаловались бы на христиан, иначе им будет еще хуже: до сих пор грабили их имущество, а то может дойти еще и до резни».

С удовольствием сообщаю, что евреи не испугались, «марали начальство» в своих показаниях, и что губернатор Милорадович до конца выполнил свой служебный долг. Местное начальство рассталось с хлебными местечками, а уж слава о них пошла по всей Руси великой.

После этих событий Российское правительство в 1891 году вносит в Уголовное уложение новую статью: «Об ответственности за открытое нападение одной части населения на другую». Тоже итог, в своем роде.

КИШИНЕВСКИЙ ПОГРОМ 1903 ГОДА

Накануне погрома в Кишиневе жило 50 тысяч молдаван, 50 тысяч евреев, 8 тысяч «русских» — то есть не великороссов, конечно, а малороссов, украинцев. Здесь тоже давно искрило и громыхало, как в Балте. 6 апреля 1903 года тоже все начиналось, как «обычные столкновения между евреями и христианами, всегда происходивших последние годы (подчеркнуто мною. — А.Б.) на Пасху».

По полицейским протоколам, «за последние годы постоянно в это время повторялись драки между еврейским и христианским населением», но «полиция не приняла никаких исключительных мер предупреждения» [46].

6 апреля все началось почти как в Балте: мальчишки кидали камни в окна еврейских домов. Пристав с околоточным пытались их задержать, но их самих «осыпали каменьями». Появились и взрослые, и «неприятие полицией решительных мер» привело к разгрому двух еврейских лавок и «нескольких рундуков». Полиция арестовала до 60 человек.

21 год назад, в Балте, это могло бы дать результат, но, как известно, мир становится все прогрессивнее и прогрессивнее. Аресты не остановили погромщиков.

С утра 7 апреля и евреи, и христиане сталивести себя неспокойно. Группы их вступали в столкновения. Кроме холодного оружия и палок, у евреев были еще ружья, «из которых по временам стреляли», и бутылочки с серной кислотой, из которых они порой плескали в прохожих. Отмечу два обстоятельства:

1. Евреи были вооружены явно лучше, но нет никаких данных, что стрельба нанесла хоть какой-то ущерб христианам.

2. Кислота из бутылочек предназначалась не только погромщикам, а всем вообще прохожим-гоям. Что уже не «нахальство», а прямое преступление, никак не оправданное самозащитой.

Христиане же подогревались не только напитками, но и рассказами потерпевших о том, как евреи обижают прохожих: стреляют в них, обливают кислотой. Ходили и слухи: о ритуальном убийстве мальчика в Дубоссарах, о христианке-служанке, убитой евреем (хотя следствие показало, что она покончила с собой). Статья об обескровленном трупе мальчика, кстати, печаталась в газете «Бессарабец», но сообщенные в статье сведения, конечно же, не подтвердились.

Прошел новый слух: правительство разрешило бить евреев, потому что они враги престола и отечества. Ах, так?! К середине дня начался собственно погром: группы христиан стали вторгаться в разные части города, уничтожая имущество евреев. Полиция принимала меры, но было ее мало, руководство отсутствовало, и каждый полицейский действовал фактически по своему усмотрению. В войсках по случаю Пасхи многие офицеры были в отпусках, управлялась армия плохо, нечетко. Если войска и вызывались, они, как правило, не заставали погромщиков, не успевали за событиями.

И вот тут «часть евреев, вооружась револьверами, прибегла к самозащите и начала стрелять в громил… из-за угла, из-за заборов, с балкона… бесцельно и неумело, так что выстрелы эти, не принеся евреям ни малейшей помощи, вызвали у громил дикий разгул страстей». При этом «дома, в окна коих были выставлены иконы и кресты, бесчинствующими не трогались» [46, с. 340].

Озверевшая толпа перешла от разгрома имущества евреев к насилию над самими евреями. Евреи продолжали стрелять, и «особенно роковым для евреев» стал «выстрел, коим был убит русский мальчик Остапов». С 1–2 часов дня «насилия над евреями принимали все более тяжелый характер», а с 5 часов произошел «целый ряд убийств». Примерно в половине четвертого обезумевший губернатор с «говорящей» фамилией фон Раабен (Рабе — по-немецки «ворона») передал командование начальнику гарнизона генералу Бекману. Тот разделил город на участки и стал передвигать части из одного квадрата в другой, тогда как раньше они были «бессистемно разбросаны по городу». «С этого же времени войска стали производить массовые аресты бесчинствующих» [47, с. 340]. К вечеру погром стих.

Выглядел город как после хорошей бомбежки или долгих уличных боев: чуть меньше третьей части домов, 1350, оказалось повреждено, 500 еврейских лавок было разгромлено. Арестовали 816 человек, из которых привлекли к ответственности 664 человека, — это кроме дел об убийствах.

«Всех трупов… обнаружено 42, из которых 38 евреев». Протоколом врачебного отделения Бессарабского губернского правления зафиксировано «раненых всего 456, из коих 62 христианина… 8 с огнестрельными ранами» [46, с. 4]. Из раненых — 68 полицейских, 7 «воинских чинов» (цифры вступают в противоречие с приведенными выше… Или горожан считали отдельно, а военных отдельно?). Один из солдат «получил ожог лица серною кислотою».

Другие авторы дают сведения, очень мало расходящиеся с этими. Фрумкин называет цифру в 45 убитых евреев [48, с. 59], И. Бикерман — 53 убитых [49, с. 57], «Краткая еврейская энциклопедия» — 49 человек [18, с. 427].

Кишиневский погром оказался своего рода рубежом. Это первый погром совершенно нового типа, не похожий на события 1881–1882 годов.

Во-первых, во время этого погрома уже не только расточали или разграбляли чужое имущество. Противники старались друг друга ранить или убить. Этот погром действительно возвращает нас во времена погромов в Германии XIV века.

Во-вторых, этого погрома ждут. К нему вполне могли бы подготовиться и власти, если бы у них такое желание было. Другой вопрос, что власти ленивы, сонны, как и уходящая в небытие Российская империя. Они пропускают мимо ушей и глаз множество признаков того, что сейчас вполне может начаться…

А уж евреи к нему готовы — заранее вооружились!

В-третьих — а погром ли это вообще? Все-таки погром — это когда «одна часть населения открыто нападает на другую». А тут — кто на кого нападает? В Нежине и даже Балте евреи были скорее пассивными защитниками своих домов и своей части города. И оружия у них тоже не было.

Про кишиневский погром известно до обидного мало, и я не могу сказать, были ли ружья у евреев охотничьего или боевого образца. Как и откуда они взяли револьверы. Вряд ли ведь спокойные приличные закройщики и аптекари пошли да стали легально покупать оружие… Тем более, револьверы ни в утиной охоте, ни на крупного зверя как-то не применяются. Видимо, оружие все-таки было контрабандным, то есть поступило в нарушение законов Российской империи.

«Погром», как вы помните, начался с того, что евреи стали стрелять по христианам, плескать В ПРОХОЖИХ серной кислотой, — то есть, называя вещи своими именами, напали на русское население. И потом евреи вовсе не были невинными жертвами насилия. Их револьверная стрельба на удивление неэффективна: за весь день, за все время, когда рассталось с жизнью несколько десятков человек, всего 9 попаданий — несчастный «мальчик Остапов» и 8 раненых, которым оказали помощь. Если вспомнить про «частую револьверную стрельбу» одновременно из разных мест — неправдоподобно плохая стрельба.

Но качество этой стрельбы — вопрос второй. Главное — евреи «начали первыми» и потом тоже применяли оружие. Уж как умели — так и применяли, но ведь получается, что они ХОТЕЛИ убивать и ранить христиан. Они готовились к этому, и если у евреев хуже получалось, то все же они сделали, что могли: застрелили одного христианина, убили холодным оружием четверых, многих ранили, включая солдатика, на которого плеснули кислотой…

Христиан в городе не было намного больше, чем евреев: 58 тысяч на 50. Если они «победили», то есть смогли убить больше евреев, разрушили практически всю еврейскую часть города, то причина этого только в одном: они оказались лучшими боевиками, чем евреи.

Зловещий факт: имущество евреев почти не разграблялось, оно почти всегда уничтожалось. В Балте было 20 изнасилований. Прошло 20 лет, и теперь никто не стал «бесчестить» еврейских женщин в Кишиневе. Было подано три заявления об изнасилованиях, но одно из них отклонено сразу, а два других не подтвердилось после расследования, проведенного прокурором Одесской судебной палаты А. А. Лопухиным [46, с. 172–173]. Значит, шли не насиловать и не грабить. Тут шли друг на друга с иными целями: бить, убивать.

Но где здесь, простите, погром? То есть элементы погрома здесь тоже есть — потому что христиане стремятся уничтожать имущество евреев, разрушают их дома. Но все это — только фрагмент общей картины, некий способ покорения, уничтожения противника.

А главным образом здесь, во-первых, гражданская война: одни подданные Российской империи воюют с другими. Одна из сторон прибегает к погрому, как способу ведения военных действий — истреблению имущества врага. Именно одна из сторон — потому что когда евреи устраивали христианский погром, они не уничтожали ни лавок и магазинов, ни личного имущества христиан. Но погром — только фрагмент, часть событий.

Во-вторых, это чистейшей воды трайбализм. Само слово «трайбализм» родилось во время исследований в «новых» государствах Африки, только что освободившихся от колониализма. В таких государствах очень часто возникает борьба, а то и война с применением оружия двух племен-триб. В Кишиневе 1903 года сцепились две трибы — иудейская и христианская. Христианская оказалась сильнее, но повернись дело иначе — был бы погром христианский…

А знаете, что самое интересное? События в Кишиневе очень многими евреями так и понимались: «надо учиться». Скажем, Зеев Жаботинский произнес буквально следующее: «Кишиневская резня сыграла крупную роль в нашем общественном сознании, потому что мы тогда обратили внимание на еврейскую трусость» [50, с. 43]. Трусость или просто неумение, отсутствие опыта? Этот вопрос не задается.

Нужно ли оплакивать тот факт, что у твоего народа нет опыта убийств, и призывать его приобретать? Для Жаботинского, видимо, очевидно: конечно же, приобретать как можно быстрее.

Наконец, что нужно, чтобы назвать евреев храбрыми? Истребить не четверых, а четыреста человек? Перестрелять христиан из пулеметов? Взорвать их вместе с собором? Сбросить атомную бомбу на христианскую часть города? На этот вопрос Жаботинский тоже не отвечает и конкретных советов не дает.

Виднейшие писатели и общественные деятели еврейского происхождения — Дубнов, Ахад-Гаам, Ровнинский, Бен-Ами, Бялик — призывали к созданию своих вооруженных сил: «Братья… престаньте плакать и молить о пощаде. Не ждите помощи от своих врагов. Пусть вам поможет ваша собственная рука» [51, с. 377].

«Отряды еврейской самообороны» стали расти, как грибы. Называя вещи своими именами, это было то, что в наше время называется «незаконные вооруженные формирования». Появляются они довольно часто и в разных неблагополучных странах, но везде правительство, пока ему достает сил, такие формирования разоружает, а виновных в незаконном провозе оружия судит (и осуждает, приговаривая к длительным срокам).

Здесь следует отметить два обстоятельства:

1. За 14 лет своего дальнейшего бытия, с 1903 по 1917 год, правительство Российской империи ни разу не разоружило ни одного «отряда еврейской самообороны» и не предало суду его организаторов.

2. Ни разу не было создано ничего похожего на «отряд христианской самообороны» — то есть «незаконного вооруженного формирования» христиан для нападения на евреев.

Если вам так легче пережить эти сведения, то считайте, что я — злобный антисемит, раз я смею говорить такие вещи. Но факты — вещь очень упрямая, их обвинять в антисемитизме довольно трудно.

ГОМЕЛЬСКИЙ ПОГРОМ

Интересно, кого следовало бы судить по статье о «нападении одной части населения на другую» после событий в Гомеле, 29 августа? Потому что в тихом белорусском Гомеле отряд самообороны развивался под руководством местного Бунда, и еще 1 марта 1903 года эта организация отпраздновала годовщину «казни Александра II»: выехала за город и палила из револьверов по портретам государя. Потом пили водку, плясали… Одним словом, развлекались, как могли.

Впрочем, согласно полицейским донесениям, и в других случаях «некоторые гомельские обыватели имели возможность наблюдать целые учения еврейской молодежи… за городом человек до ста участников».

«Поголовное вооружение, с одной стороны, осознание своего численного превосходства — с другой подняло дух еврейского населения настолько, что среди молодежи стали говорить уже не о самозащите, а о необходимости отомстить за кишиневский погром». Действительно! Ведь христиан в Кишиневе убили всего пятерых, а евреев — почти сорок. Геволт! С точки зрения племенной морали, тут действительно необходимо отомстить.

«Евреи г. Гомеля… стали держать себя… прямо вызывающе; случаи оскорбления крестьян и рабочих как на словах, так и действиями стали повторяться все чаще и чаще».

Случая ждали, и он, разумеется, представился: 19 августа 1903 года на рынке подрались торговка селедками Малицкая и некий Шлыков. По одним данным, Малицкая плюнула в лицо покупателю, по другим — ударила его селедкой. Один кавказский человек даже предположил, что Малицкая исполняла национальный танец с селедками и случайно рубанула по Шлыкову… Но эту гипотезу мы отклоняем, как несерьезную.

Что сделал Шлыков Малицкой, история умалчивает, но несколько евреев напали на Шлыкова и стали его бить. Несколько крестьян пытались оттащить его, но тут раздались условные свистки, созывавшие евреев, и это «моментально подняло все еврейское население города». «Отовсюду раздавались крики: „Евреи! Евреи! На базар! Русский погром!“».

«Побросав покупки, крестьяне… спешно стали выезжать из города. Очевидцы свидетельствуют, что, настигая русских, евреи били их нещадно, били стариков, били женщин и даже детей. Одну девочку, например, стащили с подводы и, схватив за волосы, волочили по мостовой». Крестьянин Силков стоял в стороне, ел булку. К нему подбежал еврей, нанес смертельный удар ножом в шею и убежал, скрылся в толпе.

До самого вечера «евреи избивали русских, и главным образом крестьян, которые… не могли оказать никакого сопротивления как по своей малочисленности… так и по отсутствию средств к самозащите». Ну, тупые они, русские крестьяне, ведь земледельцами становятся самые убогие, это «известно». Нет бы им запастись револьверами, а еще лучше — пулеметами…

«Обвинительный акт» местной прокуратуры свидетельствует, что события в этот день «безусловно имели характер русского погрома». Интересно отметить: были и русские, спасенные евреями от бесчинства толпы, — например, за неким офицером гналась озверелая толпа, и этого офицера спрятал у себя раввин Маянц.

Даже 1 сентября не было револьверов у рабочих, когда после гудка на обед стали они выходить такими возбужденными, что полиция сразу же перегородила мост, ведущий в еврейскую часть города. Тогда рабочие растеклись по боковым улочкам, там «полетели камни в окна ближайших еврейских домов». Не только на погромщиков, но и на полицию нападали евреи в этот день. Пристава, который пытался навести порядок, сбили с ног двумя кирпичами, попавшими в спину, из еврейской толпы. Пристав упал и потерял сознание. «Жиды пристава убили!» — закричала русская толпа и «принялась ожесточенно громить еврейские дома и лавки».

Только солдатская рота смогла прекратить беспорядки, причем евреи бросали камни и стреляли из револьверов в военных. Рота дважды стреляла в погромщиков, было несколько убитых и раненых солдатами. В этот день еврейская молодежь нападала на русскую толпу, не хотела расходиться, и даже в полицию и военных бросала камни и стреляла. Ну, не хотели они прекращения погрома; они хотели драться с русскими, «мстить за кишиневский погром». Особенно часто еврейские боевики нападали на одиноко идущих русских, убили крестьянина и некого нищего — наверное, злейших врагов еврейского народа.

К вечеру, после второго залпа по толпе, погром прекратился. Число убитых называют очень разное: от 5 евреев и 4 христиан до 20 убитых с каждой стороны, плюс несколько раненых полицейских и солдат. Как мы видим, потери в любом случае примерно равные, причем солдат и полицейских стремились убить только евреи.

Описания этих событий у современных авторов-евреев отсутствует. С их точки зрения, не было этого ничего: ни вооруженной до зубов еврейской толпы, ни выстрелов по русским рабочим, по полиции. Не было нападения на почему-то ненавистных евреям крестьян на базаре. Все это, наверное, придумали антисемиты в редакции газеты «Бессарабец» и, не иначе, по заданию полиции.

Но вот современники событий были порой откровенны. «Гомельский погром не застал врасплох. К нему уже давно готовились, тотчас после кишиневских событий приступили к организации самообороны» [52, с. 69].

Теперь, наверное, Бялик и Жаботинский могли уже не так сильно презирать еврейскую покорность.

СОБЫТИЯ 1905 ГОДА

Писать подробно об этой второй волне погромов трудно: слишком сложную вязь событий приходится анализировать. Погромы 1905 года проходили на фоне революции, то есть фактически в стране, охваченной гражданской войной. Тут страсти по трайбализму тесно переплетаются со страстями по политике. А евреи… ну что тут поделать! Евреи в революции 1905 года были самыми страстными агитаторами за свержение существующего строя, самыми активными участниками демонстраций, манифестаций.

Рассказывать кратко об этих событиях не имеет смысла, рассказывать подробно значит написать целую библиотеку — и все об одном киевском погроме. Поэтому я дам только несколько тезисов, отправляя читателя к вполне доступным для него источникам.

Везде, в том числе в двух самых знаменитых погромах того времени — киевском погроме 13–20 октября 1905 года и одесском погроме 13–18 июня, — события идут по одному и тому же сценарию:

1. Начинается революционная агитация, и еврейская молодежь играет в ней самую выдающуюся роль.

В ходе этих манифестаций революционная молодежь (и русская, и еврейская, но еврейской численно больше) чинит насилия над студентами и гимназистами, которые не хотят принимать участия в событиях. Рабочие-евреи чинят насилие не только над хозяевами предприятий, но и над теми рабочими, которые не хотят бастовать и участвовать в революции.

Потом начинаются насилия и над остальными населением. Скажем, когда в Киеве схваченных на улице людей заставляют кричать «Долой царя!» или «Ура революции!». Активнее всех в этом именно еврейская молодежь.

2. В ходе манифестаций, митингов, демонстраций много раз оскорбляются чувства русского населения. Еврейская молодежь (никуда от нее не денешься!) стреляет в портреты царя, демонстративно рвет их на части, выкрикивает оскорбительные лозунги. Некий «рыжий жид» просунул свою голову сквозь портрет Николая II и заорал: «Теперь я ваш царь, поклоняйтесь!».

«Непосредственным же поводом к погрому (в Киеве) явилось оскорбление национального чувства революционными манифестациями, в которых видная роль принадлежала еврейской молодежи». Опять именно «молодежь»! Некоторые киевляне, охотно прятавшие у себя евреев, не пускали именно еврейскую молодежь. Любопытно…

В Одессе — то же самое: тут возили по улицам чучело без головы с надписью: «Вот самодержавие», носили дохлую кошку, собирая деньги «на смерть Николая» и «на похороны царя». В Одессе дошло до криков из толпы пресловутой «еврейской молодежи» в толпу русских: «Мы вам дали Бога, теперь дадим и царя!», «Теперь мы будем управлять вами!».

Любопытно, что этот крик, подтвержденный множеством свидетелей, современные еврейские историки тоже пытаются отнести на счет «антисемитской публицистики» [53, с. 220].

3. В ходе революционных событий именно еврейская молодежь проявляла отталкивающую жестокость. В той же Одессе толпа евреев с красными флагами долго гонялась за двумя городовыми. Один убежал через чердак и крышу; другой же, с грузинской фамилией Губия, сдуру спрятался на чердаке, и его так изувечили «колами, топорами, железными палками», что он по дороге в больницу умер, а отрубленные пальцы потом нашел во дворе дворник. Кстати, вот характерный пример русского погрома, во всей красе, демонстрация храбрости евреев, добивающихся освобожденья своею собственной рукой. Жаботинский и Бялик могут радоваться, а призраки Иисуса Навина и Мордохая радостно плясать «Хаву Нагилу» на фоне соплеменных пустынь.

Возможно, со стороны россиян было нехорошо, неправильно замечать национальность этих преступников. Спорить не буду. Но они вот, нехорошие такие, «почему-то» замечали, что евреи ведут себя в революции не так, как русские. Им это по странной причине не нравилось, и погром становился реакцией… скажем так: не самой образованной и разумной части российского населения.

4. Когда подводятся итоги событий, оказывается, что в одной Одессе погибло больше 500 человек, из них свыше 400 евреев. Но очень многие из них — вовсе не жертвы погрома, а активнейшие участники революционных событий, погибшие с оружием в руках.

Кстати, и во время всех этих событий происходит то, что я отметил для Кишинева, — частая, шумная и очень неэффективная еврейская стрельба из револьверов.

Да! Я обещал дать ссылки на литературу. О киевском погроме вы прочтете в книге В. В. Шульгина [54], о киевском и одесском — у Солженицына [6, с. 362–408].

Как!!! — завопит иной «демократически настроенный» человек. Разве вы не знаете, что они — гадкие антисемиты! Их нельзя читать! Нельзя цитировать! Если Буровский рекомендует их читать, он сам злобный антисемит! Если читатель будет читать эти книги, он будет подвергаться антисемитской пропаганде!!!

Ответ простой: я напоминаю в очередной раз, что никому ничего не должен. Ни одной политической силе. И мне безразлично, какую общественную или политическую позицию занимает тот или иной автор. Меня интересует только, как насчет фактов у автора? Так вот, сообщаю: Шульгин и Солженицын наиболее объективны, приводят больше всего ссылок на источники. Приводимые у Шульгина и Солженицына факты пока никто и нигде не смог оспорить. Вся полемика с ними до сих пор сводилась к воплям «а мы не согласны!» — но без аргументации. Или к «обзывалкам»: «Они антисемиты!!!». То есть к оценке личности авторов, а не написанного ими. Мне же глубоко наплевать, семиты они или антисемиты, «хорошие» или «плохие». Так что если кого-то не устраивает позиция Шульгина и Солженицына — это дело тех, кого она не устраивает, и только. А не мое. И не читателя.

ПОПЫТКА АНАЛИЗА

Самое главное, что можно сказать по поводу событий 1881 года: они грянули стихийно, этих событий не ожидал решительно никто, и, может быть, меньше всех ожидало правительство — оно постоянно отставало, плелось в хвосте у событий. Только весной 1882 года были приняты решительные меры, и они тут же дали результат.

Что, собственно, произошло? Погромы происходили в местах, где антисемитизм — явление традиционное, привычное. Основной контингент погромщиков составили «местные люди, которые по самым различным причинам желали расправы с евреями, — они расклеивали призывные прокламации, организовывали основные кадры погромщиков, к которым вскоре добровольно, без всякого увещевания, примыкали сотни людей, увлекаемые общей разгульной атмосферой, легкой наживой. В этом было нечто стихийное. Однако… даже разгоряченные спиртными напитками толпы, совершая грабежи и насилия, направляли свои удары только в одну сторону, в сторону евреев, — разнузданность сразу останавливалась у порога домов христиан» [6, с. 215–216].

Говоря о России, вообще очень трудно высказать мнение, справедливое для всей страны, всех ее исторических частей. В самой коренной России — Великороссии, как свидетельствуют очень многие, было бы неблагодарным делом отыскивать даже и в подонках нашего простонародья каких-либо антисемитических тенденций [59, с. 827]. Примеров этому можно отыскать очень много, хотя бы телеграмма, которую евреи белорусского местечка дали купчихе М. Ф. Морозовой, известной благотворительнице. «У нас сгорела синагога… дай денег!» Купчиха денег дала. Или когда в Усманском уезде крестьяне не любят доктора по фамилии Смирнов — очень уж он груб с пациентами. А сменившего его доктора по фамилии Шафран как раз полюбили, и он много лет пользовался любовью и благодарным уважением всей округи.

Все это так, но в другой части России, в Малороссии, антисемитизм традиционный, идущий со времен «жідів-арендарів» и Хмельницкого. Погромы начались именно здесь.

Разумеется, сыграло свою роль и то изменение в настроениях общества, о которых шла речь в прошлой главе. В конце концов, ведь антисемитская пресса тоже делала свое дело: формировала образ врага народа и врага государства. Даже неграмотные люди в России обычно чутко отслеживали позицию «тех, кто наверху», — от нее слишком многое зависело. И если так начали думать «баре» и «образованные», то получается, что евреи — это как раз тот враг, за которого никто взыскивать с погромщиков не будет.

Не готовы к событиям и широкие круги евреев. Позже они будут огрызаться из револьверов, начнут организовывать отряды «самообороны», нападать первыми на русских… Пока нет ничего подобного.

Не готовы и люди образованного слоя России — независимо от своего происхождения. Они просто не понимают, что происходит, и придумывают событиям самые фантастические объяснения.

Одним из этих объяснений было тогда и осталось до сих пор: бунт черни, выплеск злобы люмпенов, уголовного элемента. Эта идейка не выдерживает ни малейшей критики. Пусть без уголовников и бродяг местами не обошлось — не они составили костяк погромщиков.

Как раз одно из самых поразительных явлений: в погромах участвовали самые обычные люди, вовсе не какие-то отпетые негодяи или подонки, а трезвые, приличные мужики. Иногда складывается впечатление, что и они не очень готовы к происходящему, и собственные действия им то ли кем-то, то ли чем-то внушены. Они сами не могут объяснить, какая муха их укусила и что и зачем они наделали.

При этом очень часто грабили еврейские дома и магазины те, кто был хорошо знаком с их владельцами. Разбивали винные погреба их завсегдатаи, «наводили» толпу на лавки те, кто в них много раз покупал. Это совершенно загадочный для меня, но несомненный факт. Вообще-то известно, что все акции даже правительство нацистов старалось осуществить руками людей из других районов страны — чтобы исполнители не сталкивались со знакомыми.

И не случайно же возникло явление «народной дипломатии» — когда знакомятся и начинают общаться самые «простые» люди разных народов, сразу становятся очевидными все домыслы и стереотипы, рушатся стены самых злобных и хитроумных измышлений. Главное тут — перевести людей из состояния абстрактной вражды к «иноплеменникам вообще» к общению с конкретными людьми. Не зря же даже «Кристальная ночь» в Германии потребовала повторения. Нет-нет, каждый эсэсовец был убежденным антисемитом! Он «совершенно точно знал», что враждебная арийцам раса должна быть уничтожена, и он готов был собственноручно стараться для достижения этой благой цели. Чаще всего эсэсовец предупреждал только одного еврея… Только одного-единственного! Это был еврей, относительно которого эсэсовец точно знал, что этот-то еврей — хороший. Это мог быть сосед, старый приятель, могла быть дама, за которой эсэсовец ухаживал 20 лет назад, или киоскер, у которого он регулярно покупал «Фёлькишер беобахтер»… Неважно! Он предупреждал одного «своего», «хорошего» еврея, а в результате предупреждено оказалось все еврейское население Германии. Ведь свой «хороший» еврей был у каждого немца…

А тут, в маленьком городке, где все знают всех, избивают и грабят знакомых! Это наводит на размышления… В Кишиневе Мееру Вейсману, слепому на один глаз, выбили и второй. «На мой вопрос, знает ли он, кто это сделал, он ответил совершенно бесстрастно, что точно этого не знает, но „один мальчик“, сын соседа, хвастался, что это сделал именно он, посредством железной гири, привязанной на веревку» [56, с. 422]. «…И из официального Акта видно, что убийцы и жертвы очень часто хорошо знали друг друга» [46, с. 326].

В 1881–1882 годах как будто вернулись времена Крестовых походов, Германии XIII–XIV веков! Но с одним очень существенным отличием: несравненно более мирный, менее кровавый характер погромов. Евреев грабят, мало покушаясь на их личности. Не истребляют, а разоряют. Не требуют немедленно креститься, как это делали немцы в XII веке и казаки в XVII, а только проявляют к ним агрессию — и все.

Может быть, это сказывается правосознание XIX века? Погромщик готов уничтожать или грабить имущество евреев, но уже не хочет их крови?

Более поздние события уже совсем другие. Их просто трудно назвать погромами. Это какой-то вал гражданских беспорядков, где сливаются классовые восстания, потуги части интеллигенции поднять революцию, аграрные беспорядки, национальные столкновения.

Как видно, погромы 1880-х годов возникают стихийно, и сами участники событий плохо понимают происходящее. Уже эти первые погромы — только часть более значительных событий, гражданских и религиозных распрей. Первые сполохи гражданской войны дополняются войной национально-религиозных общин. Причин трайбализма много, основных можно выделить три:

1. Экономическая конкуренция.

2. Несовпадение «стереотипов поведения», то есть систем ценностей, представлений о должном и так далее. Способы, которыми евреи добывают пропитание, их экономическая успешность вызывают раздражение не только сами по себе. С точки зрения украинцев, евреи живут и действуют «неправильно».

3. Участие в революционном движении огромного числа евреев, чуть ли не всей еврейской молодежи, — то есть большинства целого поколения (в 1881 и 1905 году — это разные поколения).

Славяне в своем большинстве не хотят менять политический строй в империи. Евреи в своем большинстве — хотят. Евреев столько в составе революционных партий и группировок, что русское население начинает считать и саму революцию делом рук евреев.

Начиная с Гомеля, трудно видеть в евреях пассивных жертв нападений. Евреи — активные участники событий и ведут себя ничуть не лучше и не сдержанней русских, устраивая в числе всего прочего и русские погромы.

Глава 3 Как создавался миф

— Ну, мы-то с тобой понимаем, что Спартак был просто разбойник… Но пусть он будет героем для детей.

И. Фрумин
Уже после погромов 1881 года либеральная интеллигенция высказала полную уверенность: погромы организует само правительство!

В либеральном фольклоре передавались слова, приписанные Александру III: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев!». Вообще либеральный фольклор начинает играть неоправданно большую роль в революционном движении. Если нет доказательств того, что хочется видеть, — приходится придумывать. В ход идут сильные аргументы типа «говорят, что…» или «все знают, как…».

Тогда, в 1880–1900-е годы, никто не упоминал ни массовых убийств, ни изнасилований, ни каких-то чудовищных зверств. Но прошло всего полстолетия, и в 1920–1930-е годы об этих погромах стали писать в другом тоне: «изнасилование женщин, убийство и искалечивание тысяч мужчин, женщин и детей. Позже выяснилось, что эти беспорядки вдохновило и продумало само правительство, которое подстрекало погромщиков и препятствовало евреям в их самозащите» [57, с. 163].

Даже Г. Б. Слиозберг, дающий обычно очень взвешенные оценки, в 1933 году заявил, что «нет… сомнения, что уже тогда нити погромной работы могли бы быть найдены в Департаменте полиции» [42, с. 53]. И даже бросает обвинение: а почему правительство не пыталось «оправдаться от обвинения в допущении погромов?» [58, с. 106].

Правительство вовсе и не считало нужным оправдываться. Оно полагало, и не без оснований, что агитировали простонародье, мутили воду народники. Когда делегация еврейской петербургской общественности обратилась к Александру III, император говорил барону Гинцбургу, что погромы — дело рук «безответственных элементов», анархистов, а для правительства все подданные всех национальностей и всех вероисповеданий одинаковы.

Правительство полагало также, что дело в «экономическом порабощении» крестьян и городских низов евреями. Это мнение разделяло больше людей, чем может показаться на первый взгляд.

Агитация народовольцев и впрямь была, было и прямое участие членов «Народной воли» в погромах. В наше время это признается и еврейскими авторами: «активная пропаганда народников (как членов „Народной воли“, так и „Черного передела“), готовых поддержать народное движение на какой угодно почве, в том числе и антисемитской» [59, с. 173].

Ни в то, ни в другое в еврейской среде не верили. Почему? Я могу найти только одно объяснение: потому, что не хотели в это верить. В еврейских либерально-демократических и революционных кругах царила другая, более удобная для этих кругов версия: «Правительство желает погромов, оно должно иметь козла отпущения. И когда потом уже достоверные свидетели с юга точно подтверждали, что то подстрекали социалисты, — продолжали верить, что то вина правительства» [60, с. 387].

И дальше миф о погромах творится в двух направлениях: рассказы о том, как царское правительство организует погромы, и раздувание масштабов погромов.

Современные авторы уже не сомневаются не только в вине правительства, но и всего русского народа: «либеральная и, говоря условно, прогрессивная печать выгораживала громил» [61, с. 216] и в том, что «около 20 женщин изнасиловано» [45, с. 562–563].

Но это еще что! После кишиневского погрома, в революцию 1905 года, уже никто и не обсуждал — готовило правительство погромы или нет. Все и так «знали», что готовило, и доказательства не были нужны. Это, мол, у правительства такой способ бороться с революцией.

Не успел разразиться кишиневский погром, как в Петербурге влиятельное «Бюро защиты евреев» уже точно знает: все это работа правительства! А ведь в «Бюро» входили такие фигуры, как М. Винавер, Л. Брамсон, М. Кулишер, С. Познер, Г. Слиозберг, М. Кроль. «Но как мы глубоко ни были убеждены в том, что кишиневская бойня была организована сверху, с ведома, а может быть, даже по инициативе Плеве, мы могли сорвать маску с этих высокопоставленных убийц и выставить их в надлежащем свете перед всем миром, лишь имея самые неоспоримые улики против них, поэтому мы решили послать в Кишинев известного адвоката Зарудного» [51, с. 372].

Зарудный охотно взялся «вскрывать тайные пружины кишиневской бойни», после которой полиция «для отвода глаз арестовала несколько десятков воров и грабителей». Сей адвокат свое обещание выполнил и привез в Петербург «исключительно важный материал», открывавший «с полной очевидностью» виновников… По его данным, начальник кишиневской жандармерии, Левендаль, и был самым главным виновником, а некий купец Пронин да нотариус Писаржевский «собирались в неком трактире» и планировали погром — по заданию Левендаля…

Какая интересная история! Какой детектив! И конечно же: какой срам Левендалю! Сволочь он! Убийца и насильник! Прохиндей. И вообще антисемит! Позор, позор, позор гнусному царскому правительству! Управлять не умеют, так на евреев кидаются, сатрапы!

Вот только одна беда… сенсационные данные, привезенные адвокатом Зарудным по заданию «Бюро защиты евреев», никем и никогда не подтвердились.

Более того… Привезенные Зарудным сведения никогда не были опубликованы — ни в открытой печати, ни для служебного пользования. Наверное, это патриотически настроенные евреи не дали делу хода! И правда: ведь правительство было настроено очень решительно, и попади к нему в руки доказательства виновности Левендаля и иных лиц — мало бы им не показалось. А так, за отсутствием необходимых данных, власти провели расследование и полностью оправдали поведение Левендаля.

Впрочем, наверное, это все было полнейшее лицемерие, как и выступление Плеве: в «Правительственном вестнике» (тоже для отвода глаз, наверное) опубликован был циркуляр Министерства внутренних дел, в котором Плеве возмущался бездействием кишиневских властей и требовал решительно пресекать насилие всеми мерами…

Так же лицемерно вела себя православная церковь: Святейший синод издал циркуляр, тоже осуждающий погромщиков, как устроивших вместо христианского праздника «скверноубийственный праздник Сатане».

Архиепископ же Херсонский и Одесский Никанор в проповеди, произнесенной в Одессе в 1884 году, говорил о теснейшем родстве религий новозаветной и ветхозаветной. «Мы потому отделены от иудеев, что мы не вполне христиане, а они потому отделены от нас, что они не вполне иудеи. Ибо полнота христианства обнимает собою и иудейство, а полнота иудейства есть христианство».

Но интеллигенция знала точно — и тут сплошное лицемерие.

Так что нам надо, наверное, высоко оценить святые христианские чувства членов «Бюро защиты евреев» — имели они возможность раздавить и уничтожить гадкого Левендаля, а вот скрыли же от правительства, не захотели платить злом за добро!

Но, всхлипнув от умиления, заметим все-таки: кое-какие сведения, привезенные в Петербург Зарудным, все-таки в печать просочились. С мая в петербургских газетах сплошным потоком пошли сообщения об убийствах женщин с грудными младенцами на руках, о заваленных трупами улицах, о «множестве случаев» изнасилования несовершеннолетних девочек, о вырезанных языках, о насилии над женами в присутствии мужей и девушек в присутствии родителей. «Одному еврею распороли живот, вынули внутренности… одной еврейке вбили в голову гвозди насквозь» через ноздри [62, с. 5].

Все истории такого рода тут же подхватывала пресса в Европе и в США. «Балтимор Сан» и «Тайме» — газеты куда как респектабельные и серьезные, писали о событиях, повторяя опубликованное в России, — про тысячные жертвы, жуткие зверства, истязания, изнасилования.

«Мы обвиняем русское правительство в ответственности за кишиневскую резню. Мы заявляем, что оно по самые уши погрязло в вине за это истребление людей». «Пусть Бог Справедливости придет в этот мир и разделается с Россией, как он разделался с Содомом и Гоморрой». «Резня в Кишиневе… превосходит в откровенной жестокости все, что записано в анналах цивилизованных народов» — это все из «Балтимор Сан». В этой газете впервые употреблено и слово «holocaust» (холокост) — истребление людей.

«Бюро защиты евреев» слало телеграммы во все столицы мира: скорее спасайте евреев! «Мы также послали подробные сведения об ужасных зверствах… в Германию, Францию, Англию, Соединенные Штаты». «Впечатление наши сведения всюду производили потрясающее, и в Париже, Берлине, Лондоне и Нью-Йорке происходили митинги протеста, на которых ораторы рисовали ужасные картины преступлений, совершаемых царским правительством» [63, с. 302]. Еще бы! Ведь «солдаты всеми способами помогали убийцам и грабителям делать их бесчеловечное дело» [51, с. 371–372].

Сэр Мозес Монтефиоре и Дизраэли включили все живописания погрома в свой протест, а взяли все описания жестокостей из «Санкт-Петербургских ведомостей». В лондонских синагогах обвиняли… Святейший синод в подготовке погрома.

Были и попытки физического насилия. Например, журналист Крушеван, который действительно разжигал антисемитские страсти в своих статьях и нес толику ответственности за события, был ранен Пинхасом Данишевским в Петербурге. Рассматривать ли это как «открытое нападение одной части населения на другую» или как другую форму уголовщины? Пусть с этим разбирается полиция.

Но и это еще не все! Неизвестно, каким образом, но вскоре был обнаружен текст «совершенно секретного письма» министра внутренних дел Плеве к кишиневскому губернатору фон Раабену. В письме Плеве просил губернатора — в случае беспорядков в его губернии, ни в коем случае не подавлять их силой оружия, а только увещевать погромщиков.

Текст этого откровенно подстрекательского письма кто-то предал английскому корреспонденту в Петербурге Д. Д. Брэму, а тот опубликовал его в лондонской «Тайме» 18 мая 1903 года. В том же номере вышел и «Протест англо-еврейской ассоциации» во главе с Монтефиоре.

Царское правительство долго отмалчивается и только на девятый день после публикации выступает с опровержением. Но уже на третий день (21 мая) в «Нью-Йорк тайме» появилась статья со словами: «Уже три дня, как записка оглашена, а никакого опровержения не последовало!» и вывод: «Что можно сказать о цивилизации такой страны, где министр может поставить свою подпись под такими инструкциями?».

Царское же правительство даже не пытается выяснить, кто подсунул Брэму фальшивку и зачем? Оно попросту высылает его за границу.

Почему я так уверенно говорю про фальшивку? А потому, что уже после Февральской революции была создана специальная Чрезвычайная следственная комиссия, а потом Комиссия для исследования истории погромов. В эти комиссии вошли и С. Дубнов, и Г. Красный-Адмони. Так вот: комиссии не обнаружили никаких признаков того, что царское правительство готовило погромы. НИКАКИХ.

Пусть председатель Чрезвычайной следственной комиссии публично обещал, что скоро предоставит документы Департамента полиции об организации еврейских погромов, — но ни тогда, ни после, ни при большевиках таких документов не нашли. ИХ НЕТ.

Но это не мешало писать, что «власти действовали в тесном контакте с приехавшими» (то есть с погромщиками, приезжавшими на погромы из других мест. — А.Б.) [45, с. 612].

И что «кишиневская кровавая баня, контрреволюционные погромы 1905 года были организованы, как достоверно установлено, Департаментом полиции» («Речь», 19 марта 1917 года).

Поистине, «евреи никогда не приписывали погромов народу, они обвиняли в них исключительно власть, администрацию… Никакие факты не могли поколебать это совершенно поверхностное мнение» [64, с. 142]. И Бикерман рассуждал примерно так: если даже и нет прямых данных о подготовке погромов со стороны властей, то все равно «мораль, укрепившаяся в Петербурге, такова, что всякий ярый юдофоб находит самое благосклонное отношение к себе — от министра до городового».

Сильное мнение! Интеллектуальная мощь такого подхода столь необъятна, что я в силах дополнить его только одним: несомненно, Иосиф Бикерман выпил кровь нескольких десятков христианских младенцев! Нет также ни малейшего сомнения, что попки и ножки младенцев он закоптил, засолил и употреблял за завтраком. Конечно, никаких доказательств этому не существует, но мы же знаем, что именно такова мораль господина Бикермана! А раз это «и так известно», что его мораль такова — не будем отягощать себя дальнейшими доказательствами. Итак, «всем известно»: господин Бикерман — людоед!

Кишиневский процесс начался осенью 1903 года, в атмосфере уже подготовлявшихся политических баталий. Для правительства это была попытка подвести итог под произошедшим. Для либерального сообщества — еще одна баталия с ненавистным самодержавием. Виднейшие адвокаты — и христиане, и иудаисты — отправились на суд в качестве «гражданских истцов»: О. Грузенберг, С. Калманович, Н. Соколов, П. Персверзнев, А. Зарудный, привезший из Кишинева такие уникальные доказательства и не давший им хода по доброте душевной. Некоторые пошли в защитники обвиняемым, но с какой целью: «чтобы они не боялись рассказать суду… кто их подстрекал начать бойню» [65, с. 303].

Называя вещи своими именами, адвокаты вымогали нужные им признания — что подстрекало погромщиков правительство. «Гражданские истцы» уже заранее знали, кто виноват, — вот истинный пример для всех юристов на все времена! Они заявляли, что необходимо провести доследование дела и посадить на скамью подсудимых «истинных виновников».

Судебные отчеты в Российской империи не печатали, чтобы не разжигатьстрасти. Тогда активисты стали составлять собственные отчеты и через румынскую границу переправлять их на Запад.

Но вот беда! Как ни ярилась «прогрессивная общественность», как ни старалась получить необходимые ей свидетельства — их не было. А ведь прогрессивные адвокаты совершенно точно знали, что виноваты Плеве, другие министры и персонально Николай II. А никакой возможности привлечь их к ответу не открывается! И тогда группа «гражданских истцов» заявила, что «если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома» [51, с. 279], то им на процессе делать нечего. Ведь они при такой позиции суда не могут «защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды» [51, с. 280].

И ушли.

Погромщиков и без них судили и, что характерно, осудили — в том числе по доказанным эпизодам убийств и насилий приговоры были суровые, вплоть до лишения прав состояния и каторги на 5 и на 7 лет.

Характерна реакция как раз западных кругов: еще 10 ноября 1903 года «Тайме» писала, что «кишиневский процесс будет издевательством над правосудием». А в конце года выходящий в Филадельфии «Американский еврейский ежегодник» с удивлением констатировал: «Кишиневская драма заканчивается обычным русским противоречием: в самом Кишиневе бунтовщики, по-видимому, подвергаются решительному судебному преследованию».

Впрочем, и формулировка «Ежегодника» двусмысленна: можно понять и так, что в Кишиневе погромщиков карают, а их высоких петербургских покровителей скрывают от суда и следствия.

Что еще исключительно важно: совместный труд еврейских и русских интеллигентов по их общему поиску «истинных виновников» в лице высшей администрации и императора Российской империи. Не надо считать, что обвинение правительства и раздувание масштабов погромов суть занятия только еврейские. Лев Толстой был совершенно уверен, что все у властей в руках: «Захотят — накликают погром, не захотят — и погрома не будет!» [32, с. 7].

Приведу в пример еще широко известные рассказы человека, которого трудно обвинить и в русофобии, и в нехватке любви к исторической России. Александр Иванович Куприн гордился в первую очередь тем, что он русский офицер; на второе место он ставил то, что он внук татарского хана, и только на самое последнее — свою славу писателя.

Рассказ «Обида» написан в 1906 году и впервые напечатан в газете «Страна» в № 163 и 169 от 17 и 24 сентября 1906 года. В этом рассказе «оклеветанные газетами воры» просят их не смешивать с погромщиками. Ведь воры — они какие-никакие, а все-таки труженики и умельцы; и у них есть своя честь, свой трудовой кодекс… А погромщики — это «ленивые и неуклюжие дармоеды, неумело проворовавшиеся приказчики». «…Он способен обобрать и обидеть ребенка в темном переулке, чтобы отнять у него три копейки; он убьет спящего и будет пытать старуху. Эти люди — язва нашего общества» [66, с. 92]. «О да, они услужливо примут приглашение идти на погром» [66, с. 93].

Эти воры, вызванные из небытия фантазией Александра Ивановича, разделяют убеждения и ожидания прогрессивной общественности: «Неужели вы не поверите тому, что мы — воры — с трепетом восторга встречаем каждый шаг грядущего освобождения?» [66, с. 93].

И уж, конечно, воры прекрасно понимают, кто настоящий виновник!

«Каждый раз, после крупной подлости или постыдной неудачи, совершив ли казнь мученика в темном крепостном закоулке, передернув ли на народном доверии, кто-то скрытый, неуловимый пугается народного гнева и отводит его на головы неповинных евреев» [66, с. 94].

«…Можем присягнуть перед Богом, перед людьми, перед потомством, что мы видели, как грубо, не стыдясь, почти не прячась, организовывала полиция массовые избиения» [66, с. 94].

«Никто из нас не забудет ужасов этих кровавых дней. Этих ночей, озаренных пламенем пожаров, этих женских воплей, этих неубранных, истерзанных детских трупов. Но никто из нас зато и не думает, что полиция и чернь — начало зла. Эти маленькие, подлые, омерзительные зверюшки — они только бессмысленный кулак, управляемый подлым, расчетливым умом, возбуждаемый дьявольской волей» [66, с. 96].

В конце рассказа адвокаты словами своего председателя выражают ворам «глубокое уважение за ваши горячие гражданские чувства. Я же лично, со своей стороны, прошу у представителя делегации (воров) позволения пожать ему руку.

И два эти человека, оба высокие и серьезные, стиснули друг другу руки крепким, мужским пожатием» [66, с. 97].

Зрелище профессионального юриста, который ручкается с профессиональным преступником, само по себе способно вызвать разжижение мозгов у кого угодно. Отмечу еще, что офицер армии Российской империи, будущий белый офицер в армии

Юденича, А. И. Куприн в этом рассказе разделяет все предрассудки и ожидания либерально-демократической, самой что ни на есть прогрессивной интеллигенции. Включая и готовность считать уголовников «социально близким элементом».

Но главное для нашей темы — и Куприн ведь «совершенно точно знает», что организовывает погромы правительство, а исполняют — полицейские агенты.

Чуть менее откровенно проводится эта линия в еще более известном «Гамбринусе». И тут главные организаторы погрома, подонки, изуродовавшие Сашку, основные «патриотические личности» — это сыщики. Главный из них характеризуется так: «…некий Мотька Гундосый, рыжий, с перебитым носом, гнусавый человек, как говорили — большой физической силы, прежде вор, потом вышибала в публичном доме, затем сутенер и сыщик, крещеный еврей» [67, с. 180].

Интересная деталь: уже отдав рассказ для первой публикации в журнал и просматривая гранки, Куприн внес только одно изменение — добавил в число ужасных качеств этого «Мотьки Гундосого» еще и эти два слова: «крещеный еврей». То есть присоединился к еврейской, агрессивной оценке выкреста как очень плохого человека.

МЕЖДУНАРОДНАЯ СЛАВА ПОГРОМОВ

Погром — слово, вошедшее в политический словарь всего мира. Все знают, что такое погром. Этим словом описывают события, произошедшие за тысячи верст от России. Например, англо-саксонская пресса в 1960-е годы писала о погромах народа ибо в Нигерии. Тогда на городки и села небольшого народа ибо напали гораздо более многочисленные хауса. Хауса оставались первобытным племенем, а ибо занялись плантационным хозяйством и торговлей; они быстро богатели. Стоило уйти англичанам, и быстро выяснилось — хауса не прощают ибо их богатства и независимости. Число убитых называли разное — от десяти тысяч до миллиона, из чего следует одно: никто ничего точно не знает.

По поводу погромов в Нигерии порой проводились однозначные параллели с евреями в начале XX века в России. Такие же параллели проводились с погромами китайцев в Индонезии в 1960-м. Китайцы стали богаче и культурнее малайцев и яванцев, коренное население отплатило китайской диаспоре погромом.

Такие примеры можно продолжать и дальше, но думаю — все уже понятно. Для всего «цивилизованного мира» еврейские погромы в России стали моделью чудовищного события: когда дикие люди мстят более цивилизованной диаспоре. В трудах Григория Соломоновича Померанца есть даже более детальная схема: «Орудие торопящейся интеллигенции — террор; орудие взбаламученной массы — погром» [68, с. 168].

В общем, идейка нехитрая: плохо, конечно, что интеллигенция таки немножко постреляла в народ и для его собственного блага истребила почти все русское казачество и четверть всего крестьянства… Но чего не сделаешь для торжества великих идей! Ну, перестарались ребята, что поделаешь…

Но ведь и народ виноват! Сволочной такой народишко попался — собственного блага, необходимости прогресса не разумеет, и только попусти — тут же ответит погромом. Вероятно, для Григория Соломоновича в эту схемку укладываются и восстание Антонова на Тамбовщине в 1921 году, и рабочие восстания против большевиков (интеллигенции, я так понимаю?). Впрочем, почему надо включать в число погромов только простонародные, откровенно рабочие или крестьянские движения?! В логике Григория Соломоновича и заговор царских офицеров против советской власти, вошедший в историю под названием «Трест», и дело, по которому убили Николая Гумилева, — тоже типичные погромы, учиненные зловредным отсталым народом назло прогрессивной интеллигенции.

Правда, о Николае Гумилеве спел другой русский еврей, Александр Городницкий:

Революция способна убивать своих поэтов.
И поэтому едва ли от погрома отличима…
Позволю себе не согласиться с Александром Моисеевичем только в одном: Николай Степанович Гумилев никогда не был поэтом революции. Вот что безобразие 1917 суть чистейшей воды погром — тут сложно спорить.

Но для Померанца все наоборот. На примере его высказываний вообще очень хорошо видно, какой жутчайший туман царит в голове человека даже очень умного, но находящегося в плену отвлеченных идей, почти не имеющих отношения к реальности. Октябрьский переворот и деятельность ЧК для него — это «революционный прогрессивный террор интеллигенции», а вот все Белое движение — это, вероятно, тоже растянувшийся на годы и годы погром, так как белые отрицали право интеллигенции на «революционные эксперименты», да еще были врагами и в огромном числе — жертвами того самого «революционного террора».

Самая возможность зачислить Н. С. Гумилева, поэта класса A. C. Пушкина и А. К. Толстого, в ряды «отсталого народа» должна, вероятно, служить разве что симптомом, объектом профессионального интереса психиатров. Но, в конце концов, мало ли кто и что пишет. Странно, что кто-то в состоянии воспринимать эти тексты Г. С. Померанца хотя бы относительно серьезно.

А такие, как ни удивительно, встречаются! Есть даже родственные высказывания: «Главной трагедией русской революции было то, что в ней столкнулись разные революционные утопии, и бескровная война утопий обернулась войной реальных миров — города и деревни» [69, с. 54].

Вот оно, где зло-то затаилось! Будь в России к 1917 году одна только революционная утопия, причем городская, естественно, и была бы не революция, а прямо-таки идиллия, бескровная л замечательная. Впрочем, как там насчет террора, неизбежного с этими скотами?!

А я наивный: мне-то все казалось до сих пор, что «главной трагедией русской революции» (как и всех остальных революций) было столкновение «революционной утопии» с миром нормальных людей, совершенно не одержимых утопиями…

И сегодня, почти через век после трагедии, «Краткая еврейская энциклопедия» сообщает, что «текст опубликованной в лондонской газете „Тайме" телеграммы Плеве… большинство исследователей считают подложным» [45, с. 533]. Но «в апреле 1903 года новый министр внутренних дел В. Плеве организовал при помощи своих агентов погром в Кишиневе» [70, с. 347]. И даже похлеще: «Организуя погромы… власти хотели физически уничтожить как можно больше евреев» [36, с. 568].

В литературе, рассчитанной на массового еврея, доводится увидеть и такое: погром — это «нападение нееврейской толпы на еврейское поселение с целью грабежа и убийства евреев» [71, с. 139]. Круто!

Естественно, разделяют старую байку про погромы Геллер и Некрич [72].

Но и тут не имеет смысла сводить все к мнениям евреев. «Проявлением ненависти к евреям стали погромы…Между 1881 и 1914 годами примерно 2,5 миллиона восточно-европейских евреев эмигрировали в США, но также в Британию и Палестину» [73, с. 206].

Или вот: «Перед Первой мировой войной более миллиона евреев, исполненных отвращением к непрерывно усиливающейся сегрегации, приведенные в ужас погромами (самый знаменитый из них — кишиневский погром 1903 года — показывает, что вину за тогдашнее усиление антисемитизма в народе несет правительство), покинули империю» [74, с. 78].

Издавая книгу А. И. Солженицына «Октябрь шестнадцатого», немецкое издательство в 1986 году упоминание кишиневского погрома комментирует так: «Тщательно подготовленный двухдневный еврейский погром. Министр внутренних дел Плеве дал указание губернатору в случае погрома не пытаться сдержать его силой оружия» [75, с. 1149].

Приходится согласиться с А. И. Солженицыным: «Лжеистория кишиневского погрома стала громче его подлинной скорбной истории» [6, с. 335].

Революционное движение России было частью социалистического движения всей Европы. Позиция русских левых находила полное понимание у левых в Европе, и левые готовы были вставать на сторону «своих» в России, будь то евреи или русские.

В прессе Европы и Америки появлялись сообщения хотя бы такого содержания: «В тридцати городах одновременно вооруженные черносотенцы, под руководством полицейских чинов и агентов охранки, с портретами царя и царскими флагами двинулись на еврейские кварталы: день и ночь они убивали, насиловали, грабили и поджигали. Вот что творилось в Баку, Одессе, Киеве, Николаеве, Елисаветграде, Ростове-на-Дону, Саратове, Томске, Твери, Екатеринославе, Тифлисе! Затем все стихло. Несчастные евреи, — те, кто случайно уцелел, — сидя на развалинах сожженных домов, молча плакали над трупами зверски убитых родных и близких» [76, с. 141].

В этом отрывке из Анатоля Франса уже есть все составляющие современного мифа — и одновременность погрома, организованного правительством; и «вооруженные черносотенцы»; и прямое руководство «полицейских чинов и агентов охранки»; и портреты царя и царские флаги, реющие над «сворой псов и палачей»; и чудовищный масштаб организованного преступления. Даже оплакать родных и близких могли только «случайно уцелевшие», так ужасен был масштаб массового истребления!

В лжеистории погромов мы видим очень характерную черту поведения… нет, не евреев, конечно. Но, несомненно, какой-то их части. Эта черта — невероятное преувеличение своих страданий и проблем. И сокрытие собственной вины. Погромы были? Были. Невозможно сказать, что погромы — от начала до конца выдумка. Но масштабы погромов были в сотни и тысячи раз меньшими, чем стократ живописанные масштабы лжепогромов, существовавших сперва в воспаленном воображении русских, еврейских и русско-еврейских интеллигентов, а теперь существующих в мировой прессе и даже в мировой исторической науке.

Ну и, конечно же, куда-то бесследно исчезают все случаи, когда евреи, говоря мягко, были виновной стороной. Все случаи провокаций, проведенных еврейской молодежью, все случаи нападений евреев на русских, все случаи зверских убийств, в том числе убийств русских детей, словно бы растворяются в воздухе. Формируется образ несчастных и милых евреев, испытывающих на себе буйство одичалой толпы. Пассивных жертв, не способных даже ответить на насилие. Жители Европы, до сих пор потребляющие эту интеллектуальную жвачку, вряд ли способны вообразить себе евреев, плещущих серной кислотой на прохожих, волочащих лицом по булыжникам девочку или убивающих железными палками полицейского Габию.

Описания же в духе Анатоля Франса сформировали некий стереотип, при котором русское слово «погром» сделалось международным и стало применяться для оценки событий кровавых, страшных и чудовищно жестоких.

Эти живописания сформировали образ Российской империи — тупой, средневековой, зверски жестокой. Образ народа — дикого, замордованного, глупого. Формировался и образ защитника Российской империи: грубого солдафона, тупого и преступного типа, готового на все ради исполнения воли начальства.

Естественно, этот образ России, образ русского народа, русской власти, образ ее защитника — все это сказалось во время страшных событий 1917–1922 годов. Естественно, Запад видел в убиваемом царе организатора погромов; в верных ему людях и во всем Белом движении — того самого держиморду, «охранителя». В любой попытке оказать сопротивление — погром. В любом проявлении патриотизма — антисемитскую вылазку.

Дело, конечно, не только в образе «погромщика», на который опирался Запад. Но и сформированный в начале века образ тоже сделал свое дело. Кровавое, страшное дело.

ПОЧЕМУ В УЖАСЫ ПОГРОМОВ ТАК ЛЕГКО ПОВЕРИЛИ?

Помимо всех прочих причин, была еще одна причина у западных людей, чтобы безоговорочно поверить во всевозможные ужасы; причина эта состояла в том, что в Америке существовала традиция бессудной свирепой расправы: так называемого линчевания. В 1892 году, например, было убито 226 негров — в основном их сжигали живыми, и, по свидетельству Марка Твена, белые американцы очень беспокоились — а вдруг «негр подохнет слишком быстро»? [77, с. 470].

В Российской империи не было линчеваний; наш дикий отсталый народ даже сегодня не сделался таким же цивилизованным, каким был американский уже сто пятьдесят лет назад. Но в глазах Европы начала XX века Российская империя и США примерно одинаково находились где-то на периферии цивилизованного мира.

Чтобы отменить рабство негров, США, как и подобает истинному светочу демократии, потребовалась Гражданская война 1861–1865 годов, и во время этой войны страна с населением в 31 миллион человек потеряла только убитыми 623 тысячи.

В союзной армии воевали 290 тысяч негров, из них 38 тысяч погибли. После этой войны Конгресс издал ряд законов в защиту прав негров. Закон 1870 года объявил преступлением лишение негров избирательных и других гражданских прав. Закон 1877 года объявил незаконной дискриминацию негров в гостиницах, театрах, на железных дорогах и во всех общественных местах. Надзирать за этим должны были федеральные чиновники, на юге их называли «саквояжники», потому что приезжали они с пустыми саквояжами, а вот уезжали почему-то с набитыми…

В 1877 году южные демократы за спиной северных демократов сговорились с республиканскими вожаками. Они обещали поддержать кандидата в президенты — республиканца — при условии: войска северных штатов будут уведены с юга. Федеральные войска и все чиновники, контролировавшие исполнение законов, были выведены. И началось…

Под лозунгом «равно, но раздельно» началась неприкрытая травля негров. Для них вводились особые средства транспорта, особые школы и особые скамейки в парках. В 1896 году негр-сапожник Плесси в Нью-Орлеане решил выяснить на опыте, означает ли конституция США равенство людей… Купив билет, он сел в вагон, предназначенный для белых. Его арестовали и судили за нарушение закона. Дело дошло до Верховного суда в Вашингтоне. Верховный суд утвердил расовую дискриминацию. Этим актом Верховный суд узаконил расизм официально.

Итак, с 1896 года сегрегация в США существовала официально! В то самое время, когда американцы посылали комиссии проверить: правда ли, что русское правительство так плохо обращается с евреями?!

В 1901 году несколько негров из Массачусетса написали письмо президенту Мак-Кинли. Они обвинили правительство в потворстве белым расистам. Мол, власти отлично знают, что происходит, и не имеют ничего против. Негры упоминали погром, происходивший в городе Вильтмингтоне, штат Северная Каролина, где негров убивали, как собак (выражение авторов письма), охотились за ними, как за дичью, — а правительство не сделало ничего, только закрывало глаза. «Мы напрасно надеялись на защиту закона» — писали негры из Массачусетса.

«В те же годы американское правительство проповедовало России равенство и справедливость и требовало от русского правительства прекратить дискриминацию против этнических меньшинств. Это, между прочим, очень хорошее свойство для политиков. Чудесное свойство! Превосходное! Видеть сучок в чужом глазу, а в собственном бревна не замечать — это хорошая страховка от чувства вины» [78, с. 190].

То — про события 1901 года. А в городе Тулсе погром произошел в 1923 году. Американцу многое говорит, что город этот находится в Оклахоме. Только в 1907 году Оклахома стала полноправным штатом. До этого она была «индейской территорией» — этаким пережитком Дикого Запада.

«Это было то, что в Америке, и не только в Америке, известно под выражением Дикий Запад.

В 1920 году город Тулса насчитывал около 72 тысяч человек, из которых около десяти процентов были афро-американцы. Они жили обособленной жизнью в отдельной части города, как здесь говорят, за железной дорогой. Благодаря нефти работа находилась всем, кто хотел. Черное население жило сравнительно в достатке. Там были свои отели, пресса, больница и, конечно, свои школы.

Белых более-менее благоустроенная жизнь афро-американцев не вдохновляла, они посматривали на них с опаской и неприязнью. Бульварная пресса подстрекала Ку-клукс-кланы, что, мол, вся Тулса скоро может превратиться в маленькую Африку или в негритянский городок. Каждый афро-американец был если не настоящим преступником, то, во всяком случае, потенциальным. Нужно их унять, чтобы они слишком не зажирели, не засиживались. В 1921 году 59 афро-американцев было линчевано в окрестностях Тулсы. Обычным поводом для линчевания было состряпанное обвинение, как правило, без расследования, что некий афро-американец хотел изнасиловать белую девушку. После Первой мировой войны, в которой участвовало много афро-американцев, некоторые участники войны вздумали было протестовать. Но это еще больше ожесточило Ку-клукс-клан.

По такому же поводу был и погром в Тулсе в 1921 году. Некий афро-американец, молодой человек Ричард Роуланд, должен был спуститься на лифте. Девушка, обслуживающая лифт, увидев черного, нажала на спуск прежде, чем он вошел в лифт. Он заторопился и упал ей под ноги» [78, с. 191–192].

На вопли девицы сбежалась толпа. Тут же сделан был вывод, что негр пытался напасть на девушку. Толпа не разбиралась, что вообще произошло. Зеваки «точно знали», что хотел сделать молодой человек, и собиралась его линчевать. Полиция тоже не вникала в детали, но и полицейским было «вся ясно». Они арестовали Ричарда Роуланда и увели его в тюрьму. «Пресса подняла вой, что, дескать, время унять негров, что они якобы обнаглели, забыли свое место. Журналисты представили девушку 17-летней бедной сиротой, которая зарабатывала трудовые гроши на образование. Описали ее страдания, „разорванное платье“, царапины на лице. Позже было установлено, что ничего этого не было, что девушка была совсем не девушка, а женщина сомнительного поведения…

Под вечер у здания суда, которое служило и тюрьмой, собралась толпа человек в 500, требуя выдачи черного юноши на расправу. Афро-американское население всполошилось. 25 черных с оружием прибыли к зданию суда» [78, с. 192].

Вот, собственно, и весь пусковой механизм начавшегося погрома. Кто первый начал стрелять и кто первый пустил в дело нож, выясняют до сих пор, и есть очень разные версии.

Все эти версии выдвигаются в очень большой зависимости от цвета кожи и убеждений исследователя. Во всяком случае, началась драка с применением дубинок и холодного оружия, раздались револьверные выстрелы. Черных было меньше, порядка 75 человек против 2 тысяч белых, они отступали внутрь черного квартала.

«Когда погром начался, начальник полиции послал телеграмму губернатору штата с просьбой выслать национальную армию резервистов. Поезд с солдатами прибыл только утром, когда все уже было окончено. Солдаты не торопились. Да и вмешиваться уже не имело смысла» [78, с. 193].

Говоря коротко, негритянская часть города Тулсы перестала существовать. Число убитых называют разное — от 36, по официальной версии того времени (но власти, скорее всего, старались преуменьшить масштаб события), до 175 по версии бульварных газет (но они могли преувеличить). Наиболее вероятна цифра одного из современных исследователей — около 100. Известно, что Красный Крест оказал помощь примерно 1000 человек, в том числе женщинам и детям. Известно, что грузовики, нанятые властями, вывозили трупы из города, и потом эти трупы сваливали в реку или в наспех вырытые братские свальные могилы.

Черная молодежь и вообще все, кто мог, ушли из города. Те, кто уйти не мог или кому было некуда идти, зимовали в палатках и очень нуждались в самом необходимом. Городские же власти изо всех сил замалчивали происшествие, мешали оказывать помощь пострадавшим, а неграм мешали восстанавливать свои жилища.

75 лет спустя, летом 1996 года, городские власти официально извинились за погром и поставили мемориальную стену на одной из улиц города с надписью: «1921, Черная Уолл Стрит». Несколько уцелевших и доживших до нашего времени пострадавших заговорили о материальной компенсации, но не получили ни гроша.

Погром в Тулсе — вовсе не единичное явление. В Сент-Луисе погром произошел в 1917 году, причем убито было 125 черных, в Чикаго в 1919 году—36 человек, в городе Элайн (штат Арканзас) в 1919 году убили 38 негров.

Какая важная, какая практичная вещь — пропаганда! Весь мир прекрасно «знает», что такое кишиневский или киевский погромы, хватается за голову и ужасается. А в Тулсе… Что, разве что-то было в Тулсе? А что это такое вообще — Тулса? Это где вообще находится?

А как выла «демократическая» интеллигенция еще в начале 1990-х: «Да здравствует великая Америка!!!».

Но мало погромов, даже расовая сегрегация в США официально существовала до 1960-х годов. Части американской армии, воевавшие во время Первой и Второй мировых войн, были раздельными. Это кажется настолько диким для сколько-нибудь вменяемого европейца, что возникают забавные казусы.

Скажем, в 1960-е годы на экранах всех стран Варшавского договора шел польский фильм «Ставка больше, чем жизнь» — про героического польского офицера, внедренного в вермахт и ставшего чуть ли не личным приятелем Гитлера. Эдакий предшественник Штирлица.

Один из кадров в последней серии — негр, сияющий с танковой брони «генерала Шермана», среди таких же сияющих белых. Кадр, которого не могло быть потому, что не могло быть никогда, — части американской армии были раздельные. Негры отдельно, белые отдельно.

Забавные шутки шутит история! Фильм про героического полковника Клосса снимали в 1960-е годы. Мировая пресса завывала про антисемитизм, царящий в Польше, и разделялась только в одном: одни считали антисемитизм родовой метой советского строя, другие — типичной чертой поляков, независимо от политического строя. Вой шел в том числе и в США.

А поляки в это время снимали исторический фильм, даже не подозревая о расовой сегрегации, царившей в американской армии. Наверное, полякам просто не приходило в голову, что рьяные борцы с нацизмом, спасители Европы от ужасов национал-социализма и лучшие друзья всех евреев мира могут быть вульгарными расистами. И притом расистами не в душе, в частной жизни, а официальными расистами, согласно своим собственным законам.

Развращенные Европой, некоторые американские негры женились на европейских женщинах. Эти негры официально, по закону, не имели права появляться с женами на улицах родных городов. Только в 1948 году президент Трумэн, как главнокомандующий вооруженными силами Америки, специальным указом отменил сегрегацию, создал общие бело-черные части.

Что остается? Пожелать американцам, и в том числе американским евреям, дальнейшей героической борьбы за права человека во всем мире. В Никарагуа, Гренаде, Югославии, Сомали, Афганистане… Где еще?

Глава 4 Что нужно было загранице?

Стоят два еврея, беседуют. Подходит к ним третий.

— Товарищи… Я не знаю, о чем вы разговариваете… Нет, я правда не знаю, о чем вы разговариваете… Но по-моему, ехать надо!

Еврейский анекдот

В ЦИВИЛИЗОВАННОМ МИРЕ

Наивно думать, что страсти по евреям кипели в одной только Российской империи. XIX век, помимо всего прочего, стал классическим веком антисемитизма, и мало где гонимое племя вызывало такой уж восторг и такое уж единодушное принятие.

Только два западных государства изначально заявили о том, что считают евреев своими гражданами: Франция после революции 1789–1793 годов, и Соединенные Штаты Америки.

Но и тут были свои, и довольно существенные проблемы. Наполеон евреев, говоря мягко, недолюбливал, да и не все отцы-основатели США были согласны с включением евреев в число «людей любой веры», которым из-за их веры «никогда не будет отказано в праве занимать любые должности».

Бенджамин Франклин, например, высказывался таким образом: «Если мы, путем Конституции, не исключим их из Соединенных Штатов, то менее чем через двести лет они ринутся в большом количестве, возьмут верх, проглотят страну и изменят форму нашего правления. Если вы не исключите их, то менее чем через двести лет наши потомки будут работать на полях, содержа их, в то время, когда они будут потирать руки в своих конторах. Я предупреждаю вас, что если вы не исключите евреев навсегда, то ваши потомки будут проклинать вас в ваших могилах. Евреи, джентльмены, являются азиатами, они не могут быть никогда другими».

Поскольку сегодня, через 230 лет после этих страстей, белые протестанты англосаксонского происхождения пока еще не мотыжат хлопковых плантаций, я делаю вывод, что Франклин все же несколько преувеличивал масштабы бедствия. Но что он говорил — то говорил. И отметим: пожалуй, первым (или в числе первых) Франклин высказал важнейшую идею: что евреи — вовсе не европейцы. Спустя не очень долгое время к этой мысли придется вернуться многим интеллектуалам и государственным деятелям (в том числе еврейского происхождения).

В большинстве же стран Европы эмансипация евреев завершилась только в середине XIX века, и не всегда без проблем.

В Англии с XVII века не было ни одного погрома, вообще ни одного проявления неодобрения, тем более массового. И тем не менее даже в толерантнейшей Британии, когда в 1858 году решался вопрос о полной эмансипации, в палате общин раздавались голоса об «ограничении поползновений иноверцев и иноземцев».

В своей речи 22 марта 1858 года некий Ньюдигейт заявил вполне четко и ясно: «Евреи прямо и косвенно вызывают агитации и революции. Они способствуют разорению и нищете подобных им безнравственными и лукавыми уловками. Причина ненависти к ним лежит в характере иудаизма, который объединяет своих приверженцев на аморальных основах».

А лорд Харрингтон в палате лордов поддержал его в речи 12 июля 1958 года: «Я возражаю против допущения евреев, ибо они величайшие денежные заимодавцы в мире. Им безразлично, поддерживают ли они хорошие или плохие дела. Вследствие этого нации мира стонут от непосильно тяжелой системы налогов и национальных долгов. Они являются всегда величайшими врагами свободы».

Равноправие евреям предоставили — но, как видите, не единогласно.

В ГЕРМАНИИ

В Германии «антисемитизм страха» был гораздо сильнее, чем в Англии или в США, на что были глубочайшие причины: процент грамотных немцев был ниже, чем в англосаксонских странах. Да, Германия была страной университетов; да, вплоть до эпохи Гитлера в мире существовала наука немецкая — и вторая половина науки, вся остальная. Но великолепные ученые творили, замечательные открытия совершались, книги писались посреди не очень образованной страны. В Британии уже в 1800 году 50 % населения жило в городах, и даже сельское население, во-первых, очень часто вовсе не занималось сельским хозяйством, а во-вторых, и сельским хозяйством занималось не патриархальное крестьянство, а своего рода сельские предприниматели. При всей специфике труда на земле, британский фермер отлично умел вкладывать капитал, оценивать возможные доходы и получать прибыль. А если не умел — с ним происходило то же самое, что и со всяким мелким предпринимателем. Хорошо знакомый российскому читателю Джеймс Хэрриот описывает такие случаи [26].

В результате в Британии евреи составляли лишь часть населения, оставаясь по культурному и образовательному уровню одними из многих. А вот в Германии было очень много людей, для которых евреи могли составлять конкуренцию, — и в силу того, что они были образованнее и культурнее, и в силу своей большей приспособленности к городским формам производства и быта.

В историю вошли слова А. Штекера: «Евреи — это наше несчастье!» и Евгения Дюринга: «Германия стоит перед опасностью иностранного господства». Российский интеллигент знает Евгения Дюринга в основном по «Анти-Дюрингу» Ф. Энгельса. А он, представьте себе, был одним из лидеров немецкой социал-демократии и писал книги, в которых утверждал: «Еврейский вопрос есть просто вопрос расовый, и евреи не просто нам чуждая, но врожденно и бесповоротно испорченная раса». И эти книги читали — вот ведь что самое интересное!

Само слово «антисемитизм» появилось в Германии в 1879 году, и ввел его в обиход Вильгельм Марр, полуеврей, в книге «Победа иудаизма над германизмом». «Снова — в который раз? — еврейская история запятнана отступничеством», — вновь заламывает руки мистер Даймонт [79, с. 400]. Хуже… Хуже… В который раз еврейская история запятнана мелким маразмом. Причем и со стороны Марра, и со стороны мистера Даймонта.

В 1882 году в Дрездене состоялся Антисемитский конгресс, на который съехалось до тысячи социалистов-мракобесов. Конгресс принял «Манифест к правительствам и народам христианских государств, гибнущих от еврейства». В манифесте антисемиты требовали чего-то родного, средневекового: изгнания евреев из Германии.

Во Франции было ненамного лучше; там не было Марра, но зато был Эдуард Дрюмон с его вышедшей в 1886 году книгой «Еврейская Франция». Дрюмон пугал читателей тем, что евреи с их хитростью, умом и образованностью скоро покорят Францию и сделают ее еврейским государством.

Дрюмон был одним из первых, кто ввел в мировую мифологию новый образ еврея. До середины-конца XIX века Европа считала евреев особым племенем туземцев, выведенных из мрака пламенем Просвещения. Еврей был или такой же европеец, как мы, только ходящий в синагогу, или дикий туземец, вызывающий скорее жалость своей нищетой, болезненностью, отсталостью.

Дрюмон был в числе тех, кто вывел новый образ еврея — еврея-заговорщика! Действительно, почему это малочисленное еврейское племя все время оказывается на важных постах, да еще стяжает богатства? Не могут же плохие евреи честным путем оттеснять от кормушки хороших французов?! Тут заговор! Евреи всего мира объединились в мировой сверхкагал и последовательно превращают весь мир в своих рабов, вот что они делают!

Образ еврея-заговорщика — это вам не жалкий завшивленный еврей из гетто! Это дьявольски хитрый еврей, который вас только и мечтает обмануть, и к которому, чуть что, на подмогу поспешат толпы евреев из всех стран мира. Такой еврей будил уже не отвращение и не инстинкт преследования, а настоящий сильный страх. Люди любят пугаться в меру своего удовольствия и любят всяческие страшные тайны: особенно если в доме тепло, кладовая набита едой, а полиция не очень далеко. Кроме того, Дрюмон оправдывал французов как раз там, где они особенно хотели быть оправданы.

Люди не любят личной ответственности — и еврей Дрюмона освобождал от нее. Это не ты по своей вине провалился на экзаменах, потерял деньги в биржевой игре, влюбился в дрянную девку, вырастил сына идиотом. Ты не виноват! Это все сделали евреи…

Франция не занимает того места в мире, которое должна занимать, по твоему мнению? Но ведь и в этом виноваты не те, кто мало и плохо работает, кто проиграл войну Пруссии, развел бюрократию, обленился… Это все гады-жиды!

На самом деле Дрюмон оказывал медвежью услугу своим соотечественникам — уже потому, что помогал им вместо работы над собой и решения своих проблем переводить свою жизнь в плоскость внешней войны. Как бы они сами — чистое золото, а если что не так — ведь им мешают! Но чтобы понять опасность этой психологии, надо подумать; а думать хочется не всем и не всегда.

В общем, к концу XIX века антисемитская и вместе с тем социалистическая пропаганда окутала всю Францию. «К 1989 году он (антисемитизм) достигает уровня настоящего пароксизма во всей Западной Европе — Германии, Франции, Великобритании и США» [80, с. 128].

С гордостью патриота сообщаю, что Россия внесла достойный вклад в становление антисемитизма. Кое в чем она даже опередила европейцев, потому что «Книга кагала» Якова Брафмана вышла в 1875 году — раньше, чем творения Дюринга, Марра и Дрюмона.

Яков Брафман, крестившийся минский еврей, оценивается то как опасный параноик, то как крупный ученый; скорее всего, он сочетал в себе черты и того, и другого (кстати, русский поэт Серебряного века Владислав Ходасевич — его внучатый племянник).

Крестившись, Брафман оставался убежденным сторонником еврейского Просвещения-Гаскалы, хотел реформировать еврейский быт, подавал записки императору. И написал знаменитую «Книгу кагала». Опираясь на документы минского кагала конца XVIII — начала XIX века, Брафман показал, как бесправен рядовой член еврейской общины, до какой степени кагал распоряжается его судьбой.

И сделал еще два вывода: первый из них о том, что это «самоуправление» не ограничивается местными рамками, что существует всемирная кагальная организация, охватывающая весь еврейский народ во всем мире и управляемая из единого центра. Центр посылает импульсы на периферию, в местные кагалы, кагалы принимают к исполнению… И никакие «государственные законы не могут уничтожить ту вредоносную силу, которая таится в еврейском самоуправлении».

Второй вывод: Брафман утверждал, что евреи никогда не считали и не считают себя частью христианского мира, что их цель — захват власти (в первую очередь экономической) и «умозатмение» христиан, чтобы они оставались только фиктивными собственниками своего имущества, а на самом деле им распоряжались евреи.

Книга приобрела исключительный авторитет в правительственных кругах, среди высших чиновников и в обществе. Для многих Яков Брафман сделался своего рода экспертом по еврейскому вопросу — ведь он жил в обеих цивилизациях, знал и христианскую жизнь, и иудейскую.

Гессен отмечает как «исключительный успех» книги, так и ее вред: «„Книге кагала“ удалось внушить множеству отдельных лиц фанатическую ненависть к еврейскому народу как к „всемирному врагу христиан“, удалось распространить превратное мнение о внутреннем быте евреев» [17, с. 201].

В конце XIX века большинство евреев утверждали, что документы, использованные Брафманом (акты минского кагала конца XVIII — начала XIX века), «представлены частью в искаженном виде, частью в ложном освещении» или же вообще ставили под сомнение «подлинность некоторых документов» [81, с. 918]. Здорово сказано! Правда, современная «Еврейская энциклопедия» полагает, что «использованные… материалы являются подлинными и переводы его достаточно точны», но укоряет Брафмана за «ложную интерпретацию» [82, с. 532]. А другая полагает, что источники Брафмана — «ценный источник для изучения истории евреев в России конца 18 — начала 19 вв.» [35, с. 164].

Вот и разбери этих евреев…

Я же отмечу одно: может быть, намерения-то у Брафмана были наилучшие, но он оказывал русским такую же сомнительную услугу, какую оказывал Дрюмон. То-то его книга стала такой авторитетной у бюрократии!

Ведь и много позже, фактически до самого 1917 года, «петербургские верхи все же поддавались соблазнительно простому объяснению: что Россия ничем органически не больна, что вся революция, от начала и целиком, есть злобная еврейская затея и часть мирового иудо-масонского заговора. Давно была бы Россия в зените мировой славы и могущества, если бы не евреи! И этим близоруким, удобным объяснением вельможные круги еще бесповоротнее определяли свое близкое падение» [6, с. 415].

В Российской империи (в Ревеле-Таллинне) родился и Альфред Розенберг, автор «Мифа двадцатого века». Свою жуткую книгу он выпустил на немецком языке в 1930 году, но ведь образование-то он получал в России, в Московском университете!

Впрочем, справедливости ради: в России родился и яростный протест против антисемитизма. Известный религиозный философ Владимир Соловьев написал «Протест против антисемитического движения», и этот протест подписали более 100 ученых, писателей, публицистов, общественных деятелей. В «Протесте…», помимо прочего, Соловьев писал, что «единственная причина еврейского вопроса — забвение справедливости и человеколюбия», «безрассудное увлечение слепым национальным эгоизмом», «возбуждение племенной и религиозной вражды».

Написал, пытался пристроить в газеты. Но полиция предупредила газеты: печатать этого не велено.

Ах, так?! Соловьев прилагает усилия, чтобы обратиться лично к Александру III, вручить ему персонально «Протест…». И тогда философа через полицию предупредили, что если он будет настаивать — добьется официального административного преследования. И Владимир Соловьев отступился. А жаль…

РЕАКЦИЯ ЕВРОПЫ: ПРИЧИНА

Так почему же Европа так активно поддерживала евреев в их стремлении к эмансипации?! Тут две причины.

1. Во-первых, антиеврейские настроения не были частью государственной политики ни в одной из стран Европы.

Свобода есть свобода, и никто не мешал издавать брошюры или газеты, призывающие к распинанию евреев на крестах, к побиванию их камнями, к немедленной кастрации всякого еврея и так далее. Если не жалко денег и времени — издавай, дорогой, только исправно плати налоги и не нарушай законов государства. А в XIX веке еще нигде не существовало законов, запрещающих пропаганду насилия и национальной исключительности. Нарушать, соответственно, нечего…

Но все это — и выступления Франклина, лорда Харрингтона, и публикация «Книги кагала» на европейских языках, во-первых, не отменяет законов. Закон запрещает нанрсить любой ущерб этому человеку? Запрещает. Поэтому вы можете торговать антисемитскими брошюрками возле гамбургской синагоги, даже раздавать их выходящим из синагоги иудеям, — вы в своем праве. Кстати, у меня есть сведения, что в 1880-е годы литературу такого рода энтузиасты раздавали возле синагоги в Берлине, так что прецеденты и правда имели место быть. Если евреи не станут брать у вас литературу и как-нибудь вас обидно назовут — это тоже их право. Вот если евреи дадут вам по роже — это уже нехорошо! При виде таких безобразий полицейский уже рысит к возбужденным гражданам, уже сурово шевелит усами. Низ-зя!

Но это имеет и обратную силу: даже если вы искренне считаете еврея помесью обезьяны и свиньи, мерзким вампиром, макающим утреннюю мацу в кровь христианского младенца, бить его по морде тоже «низ-зя!». Так же свистит, так же рысит, так же грозно шевелит усами шуцман, так же хватает за шиворот: «А ну пр-ройдемте!». И вы пройдете, как миленький, и заплатите штраф, а станете упираться — еще и проведете ночь на нарах. В общем, вас быстро научат, что свободамахать руками кончается в пяти сантиметрах от физиономии ближнего — еврей он там, христианин или, допустим, шаманист.

Потому что говорить вы имеете право все, что только вам придет в голову, — но вот законы соблюдать обязаны. И нарушения законов в Европе понимают очень плохо. Не зря же нацистам, чтобы истребить евреев, пришлось сначала изменить законы.

А во-вторых, мнения частных лиц — это вовсе не мнение государства. Даже лорд или член палаты общин — это человек, бесспорно, уважаемый, и с его мнением считаются. Но он не представляет государства, он только влияет на принятие его законов, не больше. А европейские государства не поддерживают антисемитской политики — ни Британия, ни Франция, ни даже Германия кайзера.

С точки зрения всех этих государств, дискриминировать и тем более бить людей за то, что они евреи, просто дико.

2. Во-вторых, последний погром в Европе произошел когда? Все верно, в XVI веке. И где? В не очень цивилизованной Италии. А вот в Российской империи происходило что-то, очень уж напоминающее европейское Средневековье.

В отношении к евреям Российская империя в очередной раз оказывалась чем-то достаточно отсталым, неприятно примитивным. И не только в отношении к евреям… Скажем, в «Записках охотника» Тургенева П. Мериме увидел многие вопросы, которых «касаются в России всегда с осторожностью», и хотя Тургенев «избегает говорить о том ужасном и трагическом, что связано с крепостным правом, и все же в его книге немало сцен, от которых сжимается сердце» [83, с. 194].

От законодательства Николая I, от погромов 1881 года тянет таким диким духом, что Европа невольно оказывается на стороне тех, кого «обижают». К этому можно относиться, как угодно — но вот не нравится европейцам, когда в государстве торжествует примитивный, неприкрытый деспотизм.

Российская империя уже благодаря крепостному праву имеет весьма сомнительную репутацию. А уж из-за евреев…

Европейцы привыкли, что у Российской империи есть свои постыдные тайны, и что Российская империя их постоянно скрывает. Им очень легко поверить в существование еще одной зловонной тайны или целой их дюжины.

РЕАКЦИЯ ЕВРОПЫ: НАЧАЛО

Борясь с еврейской приграничной контрабандой, Николай I в 1843 году велел выселить всех евреев с 50-верстной полосы вдоль границ с Австрией и Пруссией. Два года дается евреям для продажи имущества, после переезда они могут пять лет не платить податей, им оказывается материальная помощь для переезда и обустройства на новом месте.

Но как бы ни пытались власти подсластить пилюлю — они сгоняли с насиженного места великое множество людей. И это вызвало яростное негодование всей Европы! Множество газет в Германии писало о преследовании евреев, прямо связывая это с деспотизмом и жестокостью правительства. В британском парламенте обсуждалось положение высылаемых. Во Франции благотворительные организации решили собрать денег для помощи евреям из приграничной зоны.

«Может быть, этим частным указом следует датировать первую грань эры воздействия европейского еврейства в защиту своих единоверцев в России — активного влияния, уже затем не прекращавшегося» [84, с. 128].

Осмелюсь поправить почтенного мэтра в одной только «незначительной» малости — «воздействовали» вовсе не только единоверцы евреев; даже не главным образом они. А так все правильно.

ЕВРЕЙСКИЕ ЗАСТУПНИКИ

Впрочем, были и единоверцы. Скажем, в 1846 году, явно в связи с попыткой выселения евреев из приграничной полосы, в Российскую империю приезжает сэр Мозес Монтефиоре — британский лорд, крупный политический деятель Великобритании, и притом этнический еврей.

Приехал он с рекомендательным письмом королевы Виктории, и ему позволили увидеть многое. Сэр Монтефиори поездил про разным губерниям, встречался с кучей евреев, а потом из Лондона прислал Николаю I обширное письмо с предложениями вообще освободить евреев от ограничений, дать им «равноправие со всеми прочими подданными», «а до того возможно скорее уничтожить ограничения в праве жительства и передвижения в пределе черты оседлости», разрешить поездки во внутренние губернии и так далее.

Что мог ответить Николай? В основном довольно слабыми словами, что, мол, права евреям будут даны постепенно.

США — ПРОБЛЕМЫ XIX ВЕКА

В 1880 году два американца — Генри Пинкос и Макс Вельжинский — приехали в Петербург по делам своих торговых фирм. Но выполнить задания начальства они не смогли, говоря современным языком, по форс-мажорным обстоятельствам: полиция предписала им обоим немедленно покинуть столицу. Почему?! А потому, что они оба — евреи. Тем более — оба они раньше были подданными Российской империи. Изгоняемые сослались на это обстоятельство: мол, мы раньше были русские евреи, но теперь-то мы американцы!

— Тем более… Сами должны законы знать! — ответили Вельжинскому и Пинкосу.

Как видно, для российской полиции американский паспорт и любые документы о натурализации ничего не значили в сравнении с «главным» — с тем, как трактуют этого человека законы Российской империи. В 1 статье торгового российско-американского договора 1832 года говорилось, что граждане обеих стран могут находиться на территории другой страны и находятся под покровительством законов. «С тем, однако же, что они подчинены будут существующим там законам и учреждениям».

Для американцев очевидно: в статье 1 говорится о том, что житель каждой страны должен соблюдать уголовное и гражданское законодательство другой, но его статус как гражданина определяет страна, подданным которой он является. Для русских очевидно другое: статус человеку дает религия, и неважно, американец он там или не американец — на территории Российской империи он будет рассматриваться так, как считают нужным русские власти. А тут еще выяснилось, что один из злокозненных евреев покинул пределы Российской империи незаконно. Раз так, он тем более никакой не гражданин США, а беглый подданный Российской империи и должен нести наказание по статье 335 Уложения о наказаниях. А если он покинул империю законно? Все равно, на территории империи он должен соблюдать ее законы… Но он иностранец! Для него действительны те же законы, что и для всех американских граждан! Нет, он еврей…

В этой истории очень видно то, о чем я уже говорил несколько раз: поразительное отсутствие диалога во всех русско-еврейских проблемах. Российская сторона гнет свою линию, совершенно не желая слушать аргументы другой стороны. Она владеет истиной в последней инстанции не меньше, чем раввины из Вильно. И второе… Тут сталкиваются две совершенно разных логики, два принципиально разных отношения к человеку.

Согласно американской логике, человек лично, самостоятельно, не спрашиваясь у начальства, может изменить свое гражданское состояние. Он въехал в США и стал гражданином этой страны. По ее законам он гражданин, и за ним стоит, его защищает вся мощь американского государства. Как в древности римский гражданин бросал в лицо воющей толпе германцев или даков: «Я — римский гражданин!». И толпа трижды подумала бы перед тем, как обидеть его или нанести такому человеку материальный ущерб: все знали, что огромная и могучая Римская империя защищает своих граждан. Велико ли дело — один человек? В варварском обществе — невелико. Но римский гражданин… Ценой его жизни станет неукротимое движение легионов через спелые посевы, дымное зарево над городами, кресты с распятыми на обочинах дорог. Лучше их, этих римлян, не трогать… Так и США готовы посылать канонерки к берегам «банановых республик», устраивать нудные споры с русским правительством. У чиновников Российской империи совершенно другая логика. Они убеждены, что человек, во-первых, кем родился — тем и будет до самого конца. Мало ли кто предоставит какие бумажки? Если даже человек и в силах что-то изменить, то исключительно крестившись.

Не надо представлять себе позицию американцев, как альтруистическую борьбу за права человека. Чего не было, того не было. Во время встречи с министром иностранных дел Российской империи Н. К. Гирсом американский поверенный У. Хоффман вполне откровенно заявил, что «как только будут признаны равные права американских евреев за границей, интерес к антисемитской деятельности царского правительства исчезнет. Пока же этот интерес объясняется не желанием вмешательства во внутреннюю политику империи, а стремлением защитить граждан США от дискриминации…» [84, с. 65]. То есть, говоря попросту: мордуйте своих евреев, как хотите, но признавайте права наших.

Интересно, что европейские державы, светочи демократии и прогресса, в этом вопросе дали слабину: Франция вообще не захотела вмешиваться (в ней самой поднимался вал антисемитизма), Англия пыталась что-то изменить, но, увидев бесполезность своих попыток, отступилась. Британский гражданин, если он еврей, подчинялся в Российской империи ее законодательству.

Только Америка пошла до конца в этом вопросе.

И если правительство интересовалось в основном собственными гражданами, широкая общественность в США полагала: нужно помочь евреям в. России! Задолго до погромов 1881 года печать США публиковала резкие, осуждающие статьи в адрес царского правительства. После же известий о погромах прошел ряд митингов в разных городах. В Нью-Йорке такой митинг проходил в одном из самых больших залов города, и участвовали в нем член палаты представителей С. Кокс, сенатор К. Шурц, бывший государственный секретарь У. Эвартс, верховный судья Дэвис и самые известные в стране протестантские проповедники Дж. Галь, Г. Кросби и Дж. Ньюмен. Обращаю внимание читателя: явно не одни евреи собрались на митинг!

Это важно потому, что слишком часто действия США объясняются «еврейским лобби». В действительности Государственный департамент прилагал максимальные усилия, чтобы не поддаваться давлению влиятельных еврейских общин и фактически ничего не сделал для давления на Российскую империю. Но зато американский посланник У. Х. Хант, назначенный в Петербург в 1882 году, съездил на юг России, изучил еврейский вопрос и написал обширный отчет о положении евреев в России. По мнению Ханта, если судьба российских евреев и изменится, то не из-за нажима иностранных государств, а в силу того, что императорское правительство откажется от религиозной и национальной дискриминации.

Спустя 9 лет американцы опять изучили еврейский вопрос в России. Обеспокоенные массовым въездом в США евреев из России и Европы, американские власти создали комиссию из 5 человек. В Лондоне комиссия разделилась, и в Россию и Германию поехали суперинтендант Нью-Йорка полковник Джон Вебер и доктор Кемпстер из штата Висконсин.

До поездки по югу России американцы направились в Москву, к чему был довольно мрачный повод: новый московский губернатор великий князь Сергей Александрович распорядился выслать из Москвы вообще всех евреев-ремесленников. Выселено было порядка 20 тыс. человек, причем тех, кто заявлял об отсутствии средств на переезд, отправляли по этапу полицией, попарно сковывая кандалами с настоящими преступниками.

Американцы осмотрели заброшенные дома в Зарядье и Марьиной роще, видели Брестский вокзал, где лежащие на полу истощенные люди ждали поездов на Минск, они встречались с множеством людей, даже посещали Бутырскую тюрьму и получили там фотографии этапируемых и образцы кандалов.

Потом американцы отправились в Минск, Вильно, Белосток, Гродно, Варшаву. Они признавались своим проводникам по России — П. Я. Левенсону и Г. Б. Слиозбергу, что не доверяли газетным публикациям, считая их пропагандистскими и сильно преувеличенными. «Но действительность оказалась куда страшнее всего описанного в газетах и журналах» [41, с. 75]. Американцы находили положение русских евреев безнадежно тяжелым, ни в какие действия власти не верили и единственным выходом для евреев считали массовую эмиграцию через океан. Довели…

Солженицын полагает, что самое пикантное в работе этой комиссии — что полиция в России… вообще не заметила той комиссии. Действительно не заметила или «не заметила» за приличную мзду — не берусь судить.

В 1892 году отчет этой комиссии был напечатан в материалах Конгресса США; скажу коротко — он не прибавил добрых чувств к Российской империи в Америке. Достаточно сказать, что в 1892 году требования в защиту российских евреев включили в свои предвыборные платформы и демократы, и республиканцы. Действия российского правительства казались американцам невероятно тупыми и грубыми, попирающими самые элементарные права человека.

США — ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ

Еврейская эмиграция в США была и в середине XIX века — вопрос только в масштабах явления. До 1870 года переселилось в США порядка 10–15 тысяч евреев. С 1871 по 1880-й год — 41 000. А в одном только 1882 году приехало 10 489 человек! А с 1884 года еврейская эмиграция из Российской империи в США стала заметным фактором в жизни обоих государств и еврейства. Максимум эмиграции пришелся на 1906 год, но уже в 1882 году «Нью-Йорк тайме» задавала вопрос: а что делать американцам, если все 3 миллиона русских евреев захотят переселиться в США? У американцев мнения разделялись от готовности принять все три миллиона до намерения отправить обратно в Россию уже приехавших. Последнее мнение высказывалось и евреями — как я понимаю, в русле пресловутой «еврейской солидарности».

В начале XX века каждый год из России уезжало 150–180 тысяч евреев, и до 1914 года уехало в общей сложности 2 миллиона человек. Далеко не все они устроились так уж замечательно, но ведь многие и пробились в средний класс американского общества — пусть не сами, пусть в своих детях. Как правило, крупнейшие еврейские банки США основаны вовсе не русскими евреями. «Кун, Леб» основан выходцами из Германии. Из Германии приехал и знаменитый Яков Шифф, один из самых активных врагов правительства Российской империи, поддерживавший практически все революционные группы, лишь бы они помогали свалить русское правительство.

Что деньги — это политика, в наше время известно всем, это даже банально до скучности. Российская империя получала различные займы на самых различных условиях — и от государств, и от частных банков. На посту главы банка «Кун, Леб» Яков Шифф последовательно отказывал в займах для России и направлял свое влияние на то, чтобы и другие банковские группы давали поменьше и пореже. Но в то же время он финансировал и «группы самообороны» евреев — то есть незаконные вооруженные формирования на территории Российской империи. А во время русско-японской войны предоставил Японии заем в 200 миллионов долларов.

В 1904 году правительство ищет возможности занять денег, и по поручению Плеве за границу едет Г. Б. Слиозберг — выяснить, дадут ли денег еврейские финансисты. Ситуация с точки зрения нравственности — анекдотическая и неприличная: давить евреев, видя в них источник всяческого вреда, и одновременно просить денег у их сородичей!

Яков Шифф высказался в том духе, что он может «вступать в финансовые отношения только с правительством, которое стоит на почве признания равенства всех граждан в политических и гражданских правах», и что «финансовые отношения можно поддерживать только с цивилизованными странами» [42, с. 97]. Парижский Ротшильд тоже «не расположен пойти на финансовую комбинацию даже при тех облегчениях, которые русским правительством могут быть даны евреям» [42, с. 100–101].

Но ведь «облегчения» означали только вариации внутри уже существующего положения вещей — что-то вроде разрешения заключенному покрасить камеру в веселенький цвет или предоставления большей по площади камеры с ажурными решетками.

Есть кое-какие сведения, что Витте во время своего визита в Америку посетила целая делегация еврейских финансовых магнатов во главе с Яковом Шиффом. Естественный вопрос: как видится Витте перспектива предоставления российским евреям всей полноты прав? «Как постепенная» — ответил якобы Витте, и это сразу же наткнулось на бешеное возражение. «Если так — то грянет революция, настанет республика, и она сразу даст все права!»

С этим эпизодом связана история из серии «Брусиловский анекдот», подлинность которой невозможно проверить. Но нечто такое вполне могло и быть…

Согласно этой истории, шофером графа Витте был некий морской офицер, лейтенант по имени Васенька, — а фамилию парня смыли бурные воды истории. Якобы сразу после встречи с Шиффом и остальной… (опускаю эпитет) Сергей Юльевич спустился и сел в авто. Отношения у него с шофером были доверительные, и Васенька спросил, что, мол, произошло. Граф Витте рассказал, не удержавшись от комментариев.

«Ваше благородие, вам достаточно приказать!» — отозвался Васенька и похлопал рукой по своему кортику.

Иногда я думаю даже: а почему граф отказался дать Васеньке применить кортик против Якова Шиффа?! Ну ладно, финансовых тузов было много, не все они были такие уж старые люди; от одного Васеньки, наверное, кто-нибудь бы и отбился, убежал, потом еще и орал бы про разбойное нападение (это после организации разбоя в международном масштабе!).

Но кто мешал тому же графу Витте подстеречь тех же магнатов — тем более, сами они к нему идут… Подстеречь или заманить в укромное место, да и пустить против них целый взвод Васенек! Дерзкий налет на врагов Российской империи в их собственном логове мог бы дать самый неожиданный результат… А то (чего размениваться по мелочам, на отдельно взятого Шиффа) завести целую спецслужбу по вылавливанию и отстреливанию революционеров — что еврея Гершуни, что русского Савинкова.

Наверное, останавливал и кодекс чести офицера — может быть, несовременный, не приспособленный к реалиям нового безумного столетия, но в те годы еще очень действенный. Но думаю, что останавливало иное… Главное — во имя чего это все? Чтобы сановные старцы дальше могли бы храпеть на Государственном совете? Чтобы и дальше можно было не делать ничего, тупо прожирать будущее страны, а ответственность за развал валить на евреев? Ну их к черту лысому, что евреев, что дурных жирных старцев…

КОЕ-ЧТО О РЕВОЛЮЦИЯХ

Весь XIX век бродил по Европе призрак коммунизма. Неподалеку от него ковылял его чуть-чуть более приличный братец — призрак социализма. К этому можно относиться, как угодно, можно сколько влезет укоризненно качать головой и грозить пальчиком предкам, но нельзя одного, сущей мелочи: нельзя сделать бывшее — небывшим.

Интеллигенция в Европе в основном была левой, то есть или либеральной, или революционной. В разных странах в разной степени — скажем, Франция очень отличалась своей левизной и от Британии, и от Германии, и от рьяно католической Италии. Но в целом — Европа была левой.

И получилось так, что Россия как государство в глазах Европы стала пережитком, грубым полицейским государством. Тот, кто хотел сокрушить это государство, оказывался для Европы «своим», «правильным» человеком, и ему следовало помогать.

Евреи оказались и в самой Европе на 99 % левыми, а 1 % правых евреев были в основном религиозные фанатики или иные дикие создания. Евреи были «свои в доску» как раз для левых — народ, выведенный из гетто Французской революцией, введенный в историческое бытие идеями Свободы, Равенства, Братства. Российская империя как государство не имела права на существование без кардинальной смены политического строя. Русский народ осуждался за то, что терпит царизм и не поднимается на революцию. «Своими» из русских были на Западе только крайние либералы и революционеры.

Эту позицию легко раскритиковать, причем сразу со многих позиций, но я ведь и не утверждаю, что позиция эта продуманная и разумная. Я утверждаю только, что так думало 90 % европейской интеллигенции, что это определило позицию Европы в отношении русских евреев.

Евреи стали для Европы или «жертвами царизма» — даже когда американские газеты писали о странных и забавных чертах евреев, приехавших из России, — их чрезмерной религиозности, нечистоплотности, неведении современного мира, то и тогда эти черты оправдывались «гонениями», «мучениями», «сознательной политикой царизма держать народ в невежестве».

Или стали «героическими борцами за свободу». Порой даже левая пресса в Российской империи высмеивала преувеличенные, раздутые сведения об участии евреев в «освободительном движении» и понесенных ими потерях. «Варшава. Расстреляно в крепости 11 анархистов. Из них 15 евреев» [85, с. 2].

Можно засмеяться — но что поделать?! Вот такие сообщения вместе с историями про зверства погромщиков — все эти вбитые в головы гвозди, изнасилование младенцев в утробе матери, Николай II, лично составляющий инструкции погромщикам и прочий бред и совершеннейший сюрреализм — и формировали у Европы представление о происходящем.

То есть были действия эмигрантов-евреев, была поддержка их диаспоры, но не это главное. Главное было в том, что само Российское государство и 99 % русского народа были правые, а евреи на 90 % были левые. И в результате вот история с Гершуни, в качестве яркого примера.

Когда Гершуни наконец арестовали и приговорили к смертной казни, император все-таки его помиловал, причем по собственной инициативе, без его просьбы. Гершуни бежал с каторги, из знаменитого Акатуя, в бочке из-под капусты. Через Владивосток бежал в Америку, а оттуда в Европу (вот тема для детективного романа!).

Беглый каторжник Гершуни жил во Франции и Италии вполне открыто, под своим именем, даже писал в местные газеты. Царское правительство требовало его выдачи, но демократическая общественность стала горой за него и не позволила отдать на расправу борца с отсталостью и мракобесием. Одним из самых больших сторонников позиции «не отдавать» был общественный и политический деятель Клемансо, будущий президент Франции, «большой друг Советского Союза».

Глава 5 Евреи и русская интеллигенция

Сидят на паперти двое: один юродивый, другой богоизбранный.

Слова народные, автора скоро выпустят

ЕВРЕЙСКИЕ ЕВРОПЕЙЦЫ И ТУЗЕМЦЫ

Собственно говоря, есть только две страны, в которых известно само слово «интеллигенция», — это Россия и Польша. Нигде, кроме России и Польши, интеллигенции не было, и образованные специалисты становились не младшими братиками дворян, а частью бюргерства. Выражаясь по-польски — мещанства.

Образованные евреи в Европе становились частью бюргерства, а в России и в Польше входили в эту особую общественную группу, лежащую между народом и дворянством. С появлением этой группы у русских евреев происходил точно такой же культурный раскол, как и у этнических русских, — раскол на «народ» и «интеллигенцию».

Слово «образованный» применительно к еврею следует разъяснить — ведь этот народ был грамотен поголовно. Но ведь можно быть «образованным по-еврейски», то есть знать сочинения еврейских философов и богословов, но совершенно не читать Пушкина, Толстого и Фета, не знать ни таблицы умножения, ни истории, ни анатомии, ни географии. Под «образованными», с позволения читателя, я буду иметь в виду только евреев, образованных по-европейски, в данном случае по-русски.

М. Алданов считает, что участие евреев в культурной и политической жизни России надо начинать с конца 1870-х годов. Тогда начала развиваться вполне современная литература на иврите, на идиш, на русском языке [86, с. 188–189], и «немало было еврейских писателей, которые убеждали своих единоверцев учиться русскому языку и смотреть на Россию, как на свою родину» [87, с. 41]. Появляется то поколение русско-еврейских интеллигентов, о котором уже шла речь. А ведь были в этом поколении не только политические деятели и литераторы, но и врачи, инженеры, чиновники, учителя, самые разнообразные специалисты.

Соблазн более высокой культуры не в первый раз вел иудеев в этом направлении. Уже две тысячи лет назад он делал их ассимилянтами эллинизма и Римской империи. Сейчас в Российской империи евреи двинулись «по тому направлению, которое при аналогичных условиях привело интеллигентных евреев Западной Европы к односторонней ассимиляции с господствующим народом» [6, с. 198]. «С той, однако, разницей, что в странах Европы общекультурный уровень коренного народа всегда бывал уже более высок, а в условиях России предстояло ассимилироваться не с русским народом, которого еще слабо коснулась культура, и не с российским же правящим классом (по оппозиции, по неприятию), а только с малочисленной же русской интеллигенцией, зато вполне уже и секуляризованной, отвергнувшей и своего Бога» [6, с. 178].

Эти евреи, даже не выкрещиваясь в православие, фактически рвали с еврейской религиозностью, «не находя другой связи со своим народом. Совершенно уходили от него, духовно считая себя единственно русскими гражданами» [10, с. 198].

Еврейская интеллигенция вовсе не ощущала себя чем-то особенным, чем-то отделенным от русской интеллигенции. Еврей, вошедший в интеллигенцию, и вполне объективно становился, и субъективно себя ощущал никаким не еврейским, а русским интеллигентом. Все это огромное сословие ощущало себя призванным вести народ, руководить народом, и в этом смысле — непримиримыми врагами и конкурентами дворянства, придворных кругов, царского правительства. Никаких принципиальных расхождений в этом между евреями и русскими внутри сословия не было.

Эта еврейская интеллигенция разделяла пристрастия и вкусы «старших братьев» в лице русской интеллигенции. Она точно так же любила «народ» и так же хотела быть его руководителем на пути к светлым вершинам прогресса. Она была так-же полна желания «улучшить» народную жизнь, при точно таком же, а порой при еще большем неведении, чем же на самом деле живут эти люди.

По словам Ф. А. Степуна, еврейская молодежь смело спорила, цитируя Маркса, в каких формах русскому мужику надо владеть землей… Добавлю: толком не прочитав Маркса и не видав ни одного живого мужика, не обменявшись с ним никогда ни единым словом и не зная, что он сам-то думает о владении землей.

Точно так же, как в русской среде, руководителями еврейской интеллигенции выступали литераторы и гуманитарная интеллигенция, которые были одновременно и политическими деятелями.

«Первые историки российского еврейства не были лишь тихими скромными учеными, скрывающимися в архивах и библиотеках. Они, как правило, являлись активными общественными деятелями, для которых наука служила оружием в борьбе за человеческие и политические права евреев… Кроме того, многие из них привносили в свои научные труды и личный опыт» [5, с. 6].

Эта интеллигенция была так же идеологизирована, как и русская. Не успев появиться, еврейская печать на русском языке тут же вступила в «борьбу с союзом капитала и синагоги» [6, с. 172]. Так же точно кумирами этой интеллигенции сделались типы, вызывающие содрогание у современного культурного человека. Скажем, Писарев «пользовался среди еврейских интеллигентов… огромной популярностью» [6, с. 174–175].

Эта интеллигенция (в точности как и русская) была способна на довольно странные поступки для достижения своих целей. «В 60-х годах система репрессивных мер против идейных противников не оскорбляла совести даже вполне интеллигентных людей», и, например, некий А. Ковнер, еврейский публицист, сделал новороссийскому генерал-губернатору донос на одну из еврейских газет [6, с. 174].

Еврейский интеллигент перенимал то почти религиозное отношение к книге, ко всем проявлениям культуры, которое было свойственно русской интеллигенции. Такой же высокий, требовательный вкус, такое же неприятие всякой пошлости и даже малейшего снисхождения к вкусам «массового» человека.

Характерно, что Шолом-Алейхем, честно постаравшись эмигрировать в Соединенные Штаты, не прижился в Америке и вынужден был вернуться в Российскую империю, до этого воспев эмиграцию в «Мальчике Мотле»!

Шолом Рабинович нашел американскую литературу бульварной, а театр примитивным, не хотел упрощенной трактовки своих драматических произведений — даже во имя полной кассы. Он называл себя евреем, писал на идиш, но по своим вкусам и взглядам был скорее русским интеллигентом. И уж никак не был ни диким евреем из местечка, чешущим бока после тесного общения с клопами, ни бойким американским литератором. «В Америке не живут, в Америке спасаются», — сказал Шолом-Алейхем, как отрезал.

Из-за того, что к русской культуре приобщались в основном небольшие группы евреев в крупных городах типа Одессы или Москвы, у русских создавалось весьма преувеличенное представление о том, насколько глубоко зашло превращение евреев в европейцев, принявшее форму ассимиляции. Возможно, такое преувеличенное впечатление о степени русификации могло возникать и у еврейских интеллигентов — особенно у второго и третьего поколений, уже полностью оторванных от народной жизни, — никогда вообще не видевших ни бар-мицвы в каком-нибудь штетле, ни застолья в малокультурной среде местечковых ремесленников, судивших о «всем народе» по своей среде.

Но в том-то и дело, что «широкая масса оставалась в стороне от новых веяний… она была изолирована не только от русского общества, но и от еврейской интеллигенции» [20, с 181]. Рядом с еврейско-русскими интеллигентами, русскими европейцами еврейского происхождения, оставалось огромное общество евреев-туземцев, то есть образованных не по-европейски, а только традиционно. И это общество «необразованных» было еврейским «народом» в специфически российском смысле — народом, ведущим традиционный образ жизни. И очень далеким от собственной интеллигенции.

Эти еврейские туземцы соотносились со своими европейцами в середине XIX века как 20 к 1 или в лучшем случае как 10 к 1, и только к началу XX века — как 3 к 1. В 1883 году в пределах черты оседлости было 25 тысяч хедеров, а в них — 363 тысячи человек еврейской молодежи.

Даже к началу XX века 64 % еврейских детей получали только такое образование. В том самом хедере, о нравах которого так красочно писал Шолом-Алейхем: «Маленькая покосившаяся крестьянская хатка на курьих ножках, а иногда и вовсе без крыши, как без шапки. Одно оконце, в лучшем случае два. Выбитое стекло заклеено бумагой или заткнуто подушкой. Земляной пол обмазан глиной, а под праздник и накануне субботы посыпан песком. Большую часть комнаты занимают печь с лежанкой…

…Длинный стол посреди хаты с двумя длинными скамьями — это и есть собственно хедер, школа, где учитель занимается со своими учениками. Все здесь — и учитель, и ученики — громко кричат. Дети учителя, играющие на печи, тоже кричат. Жена, которая возится у печи, кричит на своих детей, чтобы они не кричали. Куры в „підпічнике“ отчаянно кудахчут: это кошка — тихонькая, смирная, гладенькая — спрыгнула с лежанки, забралась под печь и всполошила кур, провалиться бы ей!» [88, с. 370].

И пока образованные евреи радовали русских друзей своими быстрыми успехами, «массовый еврей остался в прежней изолированности, в силу специфических условий своей внутренней и внешней жизни» [17, с. 618]. «Скученная в черте оседлости, еврейская масса в повседневной жизни не испытывала потребности в знании русского языка… Широкая масса оставалась в знакомых ей стенах первобытной начальной школы-хедера» [6, с. 178].

Эта «скученная масса» продолжала жить установками времен посещения Екатериной Шклова. Когда при поддержке петербургских богачей Е. Гинцбурга и A. M. Бродского в 1863 году вышло «Пятикнижие» на русском языке, еврейские ортодоксы забушевали, поскольку для них это было кощунственное посягательство на святость Торы.

Перед началом Первой мировой войны существовало как бы два культурно-исторических мира — оба еврейские, но разные. В мир еврейских европейцев входило примерно 200 тысяч хорошо знающих русский язык, имеющих профессии, лихо воевавших за Россию в русско-турецкой и русско-японской войнах. Этот мир требовал гражданских прав, выпускал журнал «Русский еврей», возмущался антисемитизмом, учил детей в гимназиях, писал книги и статьи. Местом обитания этой части еврейской России были города с каменными строениями, просторные комнаты, библиотечные залы, парки в Петербурге, бульвары в губернских городах, где играет военный оркестр и продается мороженое. Мир, не лишенный проблем, но материально обеспеченный и добрый. И современный.

А с ним сосуществовал мир еврейских туземцев: гнилых местечек в черте оседлости; покосившихся заборов, черных от дождей деревянных домишек; околиц, плавно переходящих в луга, привязанных к колышку коз и копеечек, считаемых на ладони тайком, чтобы не подсматривал сосед. В этом мире, где образование получали в хедере, а средства к существованию добывали мелочной торговлей и ремеслом, в мире бедности, а то и беспросветной нужды, жило порядка 5 миллионов евреев. Эти пять миллионов говорили и думали на идиш, а по-русски говорили плохо, как на иностранном языке: они жили в большой скученности, а в жизни руководствовались правилами, пришедшими из Средневековья, а то и с Древнего Востока. Это был жесткий, порой жестокий мир, на сотни и тысячи лет отстававший от мира городов, от мира образованных людей.

Эта часть еврейской России продолжала бегать от призывов в русскую армию (стало быть, не считала Российскую империю своим государством). По свидетельству А. И. Деникина, уже в начале XX века множество евреев-призывников калечили себя. И это было не единичным, а массовым, типичным явлением [89, с. 284].

Первой частью еврейской России была еврейская интеллигенция, еврейские европейцы России. Второй был еврейский народ. У этих двух частей ашкенази был разный образ жизни, разное поведение, разные взгляды на жизнь и разная историческая судьба (как и у русской интеллигенции и народа).

У них были даже разные языки, чего все-таки не было даже у русских.

Интересно, что в России и немцы раскололись на интеллигенцию и «народ» — между «городскими» и «сельскими» немцами различия не меньше, чем между русскими интеллигентами и крестьянством. А в Германии ведь нет ничего подобного. У евреев в Германии, Франции, других европейских странах тоже такого разрыва между «народом» и «интеллигенцией» не возникало. В России не у одних русских «отрыв от животворных сил народа» — какое-то устойчивое интеллигентское заболевание.

Впрочем, помимо колоссальной общности взглядов и вкусов, были и некоторые различия. Например, в отличие от русской интеллигенции, крайне разнообразной по своим политическим взглядам, еврейская интеллигенция практически вся была левой, устойчиво придерживалась «прогрессивных» убеждений. Министр Игнатьев полагал, что евреи, как и поляки, «благоговеют перед Европой», а «русскому народу это не личит». Немаловажная разница в том, что часть еврейской интеллигенции была либеральной, а часть — революционной. Но левыми, сторонниками реформ, прогрессенмахерами, сторонниками европейского пути развития(порой понимавшегося очень дико), были почти все.

Русскую интеллигенцию даже раздражала ее всегдашняя политическая и культурная расколотость. Каждая группировка еще со времен славянофилов и нигилистов стремилась представить себя единственной, имеющей право существовать и говорить от имени всего народа.

Но таких группировок всегда, в любом временном срезе, было несколько, и только их сумма давала представление о том, чем жило общество в целом. Добавим к обычному: «В столицах шум, гремят витии, идет словесная война…» еще и множество аполитичной интеллигенции, которая вообще не примыкает ни к какому лагерю и которой вообще плевать и на левое, и на правое, и на патриотизм, и на коммунизм. Они занимаются профессиональными и семейными делами, политика им безразлична или почти безразлична.

Повторюсь еще раз: каждую из группировок это многообразие скорее раздражало и огорчало… Но благодаря этой палитре поддерживалось и разнообразие в самой интеллигенции, что само по себе ценно, и многообразие возможных перспектив развития.

Еврейская интеллигенция не радовала таким разнообразием. Почему?

ОСОБЕННОСТИ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Действительно, почему это так? «Вы сами загнали нас в революцию своими преследованиями!» — возгласил Гершуни на царском суде, и множество интеллигентов — русских, евреев и татар — рукоплескали ему (судьбу этих. рукоплещущих в недалеком будущем поучительно было бы проследить, но книга не об этом).

Сказано хлестко, но — как обычно у революционеров — на полметра мимо, потому что в Европе, где евреев никто и не думал преследовать, они тоже поголовно были левыми. Евреи на 80–90 % настолько убежденные леваки, что много раз просмотрели выгоднейшие союзы с разными группировками правых. Например, в США, несмотря на престижное положение белых, еврейские общины Юга не раз голосовали за предоставление гражданских прав чернокожим. Если бы эти права были даны, евреи проиграли бы, а не выиграли, а своей позицией они вызывали раздражение и непонимание остальных белых. Вплоть до того, что в темную голову южного «белого бедняка» вполне могла залезть мыслишка: а может, евреи «ненастоящие белые»?! Мыслишка же этого рода могла иметь весьма различные последствия…

Надеюсь, Гершуни не хотел сказать, что правительство США своими преследованиями заставило евреев голосовать за равноправие негров?

И так же точно в Европе. Когда в середине уже XX века среди евреев начались странного рода процессы в связи с «проблемой Израиля», главный редактор французского журнала «Эспри» Поль Тибо сказал следующее: «Для нас еврей — это борец за современное государство, секуляризованное, отделенное от церкви. Еврей — это наш соотечественник, которого мы как раз и обрели в этой борьбе, в процессе строительства этого нового государства. Такое государство, по замыслу, должно воплощать универсальные, общечеловеческие ценности, обладать полнотою терпимости, и еврей в наших глазах — свидетель, без которого они утрачивают свое значение» [90, с. 7]. Тезиса о том, что ценности Нового времени утрачиваются без еврея, — не понял. А сама мысль очень даже любопытна: евреи в своем нынешнем качестве как-то и не существуют вне ценностей «прав человека».

Почему? Один ответ очень уж очевиден: потому что эмансипация евреев произошла именно в ходе модернизации. То, что эмансипация произошла именно таким образом после действий Наполеона, — это факт.

Пруссия и Австрийская империя мало похожи на демократическую Францию после 1815 года, на Голландию или страны Скандинавии, но и в этих государствах Восточной Европы эмансипация евреев происходила по мере проникновения в них определенного комплекса идей их стран «первичной модернизации».

Естественно, евреи всеми силами поддерживали такой тип государственного устройства — ведь только в нем они могли стать равноправными гражданами.

Но у евреев есть и более глубинные, если хотите — ментальные, духовные причины для поддержки идей демократии, секуляризма, прав человека.

1. Торжество общинной демократии, уравнивание всех в правах, создание единообразного социалистического общества есть религиозная ценность иудаизма. Даже уплата налога на содержание Иерусалимского храма здесь очень характерна: независимо от богатства еврея, он должен давать одну сумму — полшекеля. Больше давать и брать нельзя!

Так утверждается ценность экономического равенства, одинаковости перед лицом Бога.

Чтобы бороться за такое «общество равных», христианину предстоит отказаться от многих ценностей христианства, от установок общества, воспитанного на этих ценностях, то есть совершить своего рода «цивилизационное предательство». Для еврея в этом нет необходимости, он может быть социалистом и коммунистом, вовсе не порывая с национальными традициями евреев ашкенази и с иудаизмом. Более того: становясь либералом, демократом, революционером, он всего лишь исповедует одну из ценностей своей веры, и только.

Такова уж особенность всех народов иудейской цивилизации — легкость восприятия левой агитации, идей революции. Такова особенность народного характера всех евреев, по крайней мере, евреев Европы: они практически поголовно левые. В конце концов, что главное в иудаизме? Идея соблюдения Закона. Для иудея соблюдать некие правила, данные обществу извне, — вернейший путь к достижению благодати. В иудаизме закон дан непосредственно Богом… Новое время — новые песни! Если наука дает некий новый Закон2, почему бы не поставить его во главе угла и не прийти к блаженству именно через него?

О том, что социальная инженерия, социальный утопизм возникают как «искажения христианского сознания в направлении ветхозаветных представлений» [91, с. 424], писали и С. М. Франк, и С. Н. Булгаков, и H. A. Бердяев… Что социализм есть не что иное, как «утопическая мифологема… вдохновлявшаяся религиозно-утопическими мечтателями, осуществлявшаяся затравленно-фанатичным народом», пишут и современные богословы [92, с. 24].

2. Во всех странах Европы евреи — недавние граждане. В Российской империи даже такие интеллектуалы, как С. Дубнов или Л. Пастернак, имели всего лишь дедов, крайне далеких не только от образа жизни европейского интеллектуала, но и вообще от любых областей русской жизни.

Да, предки Дубнова, Маршака, Мандельштама, Пастернака, Гаркави жили в России века, быть может, и тысячелетия. Очень может быть, их предки жили в России еще до того, как она стала Россией, — например, если их отдаленные предки жили в колониях античных евреев в Крыму или на Черноморском побережье. Но, живя на территории России еще до русских, они не имеют никакого отношения к большей части истории России.

Ни прадед Дубнова, ни прапрадед Маршака не лезли, зажав саблю в зубах, по приставным лестницам на стены Измаила, Нарвы, Ниеншанца, Казани. И не они зимним вечером, когда уютно потрескивают в печке дрова да трещит на улице мороз, набивались в теплую комнату, чтобы, затаив дыхание, слушать рассказы тех, кто участвовал и все же остался в живых.

Ни прадед Маршака, ни прадед Пастернака не отходили от горящего Смоленска под огнем французских пушек; не под их сапогами пылила старая Смоленская дорога в этом роковом, жестоком августе.

Это знамена не их армий плыли в пороховом дыму под Бородиным — евреи про Бородино разве что читали в книжках ЛьваНиколаевича Толстого (когда соизволили выучить русский язык). В русской армии, остановившей 26 августа 1812 года самую сильную армию тогдашнего мира, не было ни одного иудея. Пьер Безухов на батарее не мог пообщаться ни с одним евреем. Капитана Тушина никак не могли звать Тушинзоном. Когда князь Андрей проходил, заложив руки за спину, мимо строя своих солдат, за ним не следили ни одни еврейские глаза. И ни в один еврейский живот или бок не мог, металлически воя, вонзиться осколок той бомбы.

Эта тема почему-то очень часто воспринимается евреями крайне болезненно, но я от души не понимаю, почему? Во-первых, это святая истина, и мы ничего не выиграем, если будем ее отрицать.

Во-вторых, я не понимаю, почему эта истина способна кинуть на евреев какой-то сомнительный отблеск или поставить под сомнение их право проживать в России. Может быть, кем-то и когда-то такие выводы и правда делались; но вот мною — нет. И я не несу никакой ответственности за тех, кто до таких выводов додумался.

Я делаю совсем другие выводы: евреи имеют это личное, интимное отношение далеко не ко всем пластам российской истории. Разумеется, еврей может иметь личное, интимное, персональное отношение к России. Он вполне может быть русским, российским патриотом, и примеры такие известны.

Очень многие русские евреи любят Россию ничуть не меньше русских, но любят другой любовью, за другое, и считают благом России совсем не то, что большинство русских.

Когда еврей вполне серьезно предлагает провести какой-нибудь жуткий социальный эксперимент или пытается организовать нам какое-нибудь прегнусное «революционное преобразование общества», он, как правило, действует вполне искренне. Он честно считает, что так будет намного лучше, и что сопротивляться этим идеям может только или негодяй, или дурак.

Более того — его предложения если и выглядят как антирусские, вовсе не являются антироссийскими. Очень может быть, еврейская Россия и правда выиграет от этого преобразования, еврейская Россия, чьи знамена не плыли в пороховом дыму под Аустерлицем и Иеной, залпы чьих кораблей не сметали в Черное море укрепления Синопа. Россия, народ которой не говорил по-русски всего лишь двести лет назад.

Вообще было бы крайне интересно написать историю еврейской России, в которой внутренняя история ашкенази плавно переходила бы в историю Российского государства и русского народа. Жаль, что написать такое мне просто не хватит ни ума, ни таланта.

Ну хорошо! Давайте считать, что все сказанное здесь — чистейшей воды оскорбительные бредни, проявление неполноценности, демонстрация идиотизма гоя, лишенного «правильной» матери-еврейки и чуткого руководства раввината. Но если даже это так, факты — упрямая вещь! А факт простой: еврейская интеллигенция цветет одним политическим цветом, хотя и разными оттенками — от бледно-розового до бордового.

ОБОЖЕСТВЛЯЕМОЕ СОСЛОВИЕ

И еще одно исключительно важное различие: русская интеллигенция никогда не относилась к самой себе так восторженно, как еврейская и к самой себе, и к русской.

Опыт свидетельствует, что большинство евреев, вообще-то, невысокого мнения о русском народе. Мы до них, что называется, «не дотягиваем»: слишком уж неумны, недостаточно активны и к тому же слишком уж любим всякие глупости: березки там разные, равнины, над которыми несется ветер от Черного моря до Балтики, красные стены Кремля, серо-черные скалы Босфора и прочую патриотическую дребедень. Слишком интересуемся своими предками и своими царями, придаем слишком уж большое значение всяким вооруженным дуракам, которые (нет же сидеть тихо и читать Талмуд!) то зачем-то брали то Измаил, то Берлин, то Париж, а евреям от этого одни неприятности. Для евреев мы недостаточно интеллигентны… Ну вот оно и прозвучало, это слово!

Потому что в нашем народе есть только одно сословие, к которому евреи относятся так же хорошо и с таким же искренним положительным чувством, как ко всему остальному народу большинство их — прохладно. Это — интеллигенция.

Поразительно, сколько хороших слов может сказать еврейский интеллигент об интеллигенции и сколько гадостей тут же наговорить о «народе», в первую очередь о крестьянстве.

«Народа больше нет, — утверждал господин Померанц. — Есть масса, сохраняющая смутную память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а сейчас совершенно пустая. Окунать в народ — значит окунать в пустоту. Это испытание, которое может выдержать разве святой, а не спасение для слабого» [93, с. 102].

«Не я придумал (это сделала история), что крестьянские нации суть голодные нации, а нации, в которых исчезло крестьянство, — это нации, в которых исчез голод. Я не виноват, что обществу выгоднее большую часть сил тратить на умственную работу, а совсем малую — на обработку земли» [93, с. 128].

Восьмидесятые годы — это время, когда уже была написана «Образованщина», в которой А. И. Солженицын достаточно убедительно показал, что нет больше никакой интеллигенции [94]. Семидесятыми годами датирует В. А. Сендеров время, когда «еще была интеллигенция» [95, с. 17].

Но это позиция двух русских образованных людей, которые хоть и отождествляют самих себя с интеллигенцией, но приходят к выводу: интеллигенции больше нет. Они к интеллигенции относятся по факту рождения и роду занятий, а вовсе не молятся на нее.

И в те же самые годы другой интеллигент, еврейский, никак не может с этим примириться! Даже понимая, что интеллигенция, мягко говоря, не соответствует требованиям, которые он к ней предъявляет, Григорий Соломонович пишет вполне определенно: «Я понимаю, что мой избранный народ (то есть интеллигенция) плох. Но ведь другие еще хуже».

Трудно сказать, что здесь характернее: само использованное слово «избранный народ» или полная убежденность в том, что «все остальные еще хуже». Воистину прав, тысячу раз прав Г. Честертон: одни люди пользуются умом, другие ему поклоняются.

Так же точно восторгаются интеллигенцией и братья Аркадий и Борис Стругацкие. Собственно, вне интеллигенции они и не видят вообще никаких людей, с которыми возможно нормальное человеческое общение. В любой книге А. и Б. Стругацких действуют отвратительные бюрократы, тупые простолюдины, нелепые вояки-фашисты, омерзительные сотрудники спецслужб и гадостные политиканы. А вот интеллигенция описана так, что диву даешься: как ее еще не взяли живой на небо?!

Что характерно — нельзя назвать ведь ни одного русского автора, который отозвался бы об интеллигенции так же восторженно, прямо-таки с обожанием.

Мало сказать, что образованные евреи ценили или любили русскую интеллигенцию. Нет, этого мало сказать! Евреи хотели принадлежать к интеллигенции, войти в интеллигенцию, считали самих себя природными интеллигентами. Были даже евреи, которые не в шутку обижались, когда весь еврейский народ отказывались поголовно признавать интеллигенцией!

Заметим: в этих претензиях много такого, что русский интеллигент или вообще не воспримет, или сочтет невероятным преувеличением. Претензии на изгойство, на демонстративное чайльд-гарольдовское отвержение «серой массы» и «убогих маленьких людей» совершенно не в духе русской интеллигенции. Скорее в ее духе поиски, чем бы она могла быть полезна «народу». Поиск этот можно считать очень наивным, само переживание «долга перед народом» и попытки его отдать — нелепыми, но в любом случае духовный поиск идет именно в этом направлении.

Вот для иудаизма претензия на исключительность, обособленность, «отделенность» очень даже естественна. В конце концов, представители еврейской России не виноваты, что обособленность от остальных сословий русского народа интеллигенции чужда, а слово «отдельный» сразу будит в памяти русского человека нехорошее воспоминание про опричнину.

В этом месте самые основы душ еврея и русского различны.

Существует по крайней мере три серьезных причины, по которым еврейская интеллигенция любит русскую интеллигенцию и сама хочет быть интеллигенцией. И по которым она не любит остальных сословий остального русского народа.

1. При всем своем новаторстве, своей революционности, своей готовности «все поделить» интеллигенция очень консервативна, даже реакционна. Она готова бесконечно и кардинально менять форму, но цепляется за главное, за суть: за феодальное отношение к жизни, за образ мира, типичный для традиционного общества.

Русская интеллигенция — это не класс, не слой специалистов. Это средневековое сословие, из которого'выходят специалисты, но которое не сводится к специалистам. То есть для того, чтобы войти в интеллигенцию, вовсе не нужно быть очень уж квалифицированным человеком и обладать высокими личностными качествами. Достаточно быть «своим» идейно.

А кроме того, отношение к книге, как священному предмету, к знанию, как к священной ценности, к учению, как процессу восхождения к святости очень типично для иудаизма. Это отношение легко может переноситься со священных книг иудаизма на любые другие книги, с обучения Талмуду на любое другое учение… Что и происходит у части евреев в середине-конце XIX века в России.

Так русская интеллигенция и еврейская обретают очень важную точку соприкосновения. И при этом и дворянство, и духовенство традиционно не любят евреев и не пускают их в свою среду, а вот интеллигенция — пускает и легко смешивается с евреями.

Это, кстати, тоже типичный средневековый и даже древневосточный принцип — «жениться только на своих». Интеллигенты готовы к брачным отношениям — и тем самым демонстрируют на языке времен Моисея: «мы свои».

2. Интеллигенция осознает себя не народом, а чем-то, находящимся вне народа. Классическая формула «интеллигенция и народ» очень понятна евреям и находит у них полное сочувствие.

3. Интеллигенция настроена оппозиционно к царскому правительству.

Комментарии тут не нужны.

Буду рад, если читатель сможет меня дополнить, но вот по крайней мере три причины, по которым евреи так пылко относятся к интеллигенции. При прохладном, в лучшем случае, отношении ко всему остальному русскому народу.

Глава 6 Приключения Швондера в России

Растет по чердакам и погребам

Российское духовное величие.

Вот выйдет и развесит по столбам

Друг друга за малейшее отличие.

И. Губерман

ОРДЕН БОРЦОВ

За десятки лет советской власти революционная часть интеллигенции приложила огромные усилия, чтобы создать иллюзию: мол, «экспроприировала экспроприаторов» и «превращала войну империалистическую в войну гражданскую» вся интеллигенция, все это огромное сословие. Разумеется, это не так.

Во-первых, множество разночинцев были попросту аполитичны — со времен Екатерины и до 1917 года. И позже.

Во-вторых, интеллигенция была идейно очень разной.

Из полутора миллионов человек, которых относили к интеллигенции в 1880 году, из 3,5 миллиона интеллигентов 1914 года хоть какое-то отношение к революционной пропаганде имело от силы несколько десятков тысяч человек.

И вели эту пропаганду, «шли в революцию» люди не особенно элитные, в том числе и психологически не особенно благополучные. Период Большого Террора, «охоты на царя» и высших чиновников Российской империи начался 4 апреля 1866 года: в этот день у ворот Летнего сада в Александра II стрелял некий Дмитрий Владимирович Каракозов. Потом уже стало известно, что этого самого Каракозова, родом из дворян, студента Казанского, а потом Московского университетов, вовлек в боевую организацию его двоюродный брат, H. A. Ишутин. До этого Каракозов уже распространял листовку «Друзьям-рабочим», в которой агитировал рабочих на восстание, но неудачно — устраивать революцию никому и ни за чем не было нужно. И тогда Каракозов купил револьвер, взял несколько уроков стрельбы и отправился в Петербург — убивать…

Об Ишутине и Каракозове подробно писала Е. И. Козлинская, которая хорошо знала обоих: «Любовь к молодой девушке необыкновенной красоты заставила Ишутина лезть в герои, он гонялся за славой, готовый купить ее хотя бы даже ценой жизни. Будь он человеком более культурным, он, вероятно, этой славы и сумел бы добиться. Как ни широко тогда шагала наука, но все же в ней не было ни единой области, которую нельзя было бы при упорной настойчивости еще и еще продвинуть вперед. Но в том-то и заключалась трагедия, что таким мелким людям, сереньким недоучкам, наука была не по плечу. Проще и легче людям этого типа прикрываться бутафорией и под флагом политической деятельности выжидать, не подвернется ли где кус послаще. А не ровён час — попасть в герои».

«Каракозов был еще серее и еще озлобленнее Ишутина: он, хотя и кое-как переполз из бурсы в университет, учиться положительно не мог и, не умея по своей неразвитости ни к чему приспособиться, перекочевывал из одного университета в другой, нигде подолгу не уживаясь… И всюду его угнетала все та же беспросветная нужда. Это и сделало его всегда готовым на всякое злое дело в отместку за свои неудачи» [97, с. 238].

Такими были первые двое террористов, открывшие сезон охоты на русских царей. О продолжателях их дела говорит современный исследователь: «Наверное, это не очень объективная оценка. Но в архиве Красноярска хранятся сотни дел, где описываются не очень высоконравственные поступки политических ссыльных» [98, с. 81].

Большинство русских «борцов с царизмом» были таковы, что становится вообще непонятно, что им было нужнее всего — хороший психиатр или попросту дешевый публичный дом.

Так вот: на фоне русских революционеров еврейские «борцы за народное дело» смотрелись очень даже неплохо. Почему?!

Очень распространено мнение, что на участие в революции толкало в основном неравноправие. Несомненно, было и это. О. О. Грузенберг вспоминает, что когда он был студентом в Москве, к нему приехала мать. Приехала нелегально, и приходилось постоянно «греть» полицию мелкими взятками, чтоб отцепились. Ничего ужасного, даже есть над чем посмеяться, но как-то уж очень неуютно… Удивляться ли тому, что Осип Грузенберг жил и помер врагом существующего строя?

С Гершуни получилось почти то же самое, но еще хуже: во время полицейской облавы, которыми славился Киев, его старуху-мать выявили, как подрывной элемент. Сына-студента не тронули, он имел право жительства, но пожилая еврейка провела ночь на заплеванном полу полицейского участка, а утром была отправлена назад, в местечко. По собственным своим словам, Гершуни именно в эту ночь поклялся, что не успокоится, пока не рухнет проклятая власть, посмевшая оскорбить его мать.

В семейной истории Самуила Маршака есть и такая: мол, как-то его отец спустил с лестницы пристава. Почтенный полицейский пришел к грязному жиду в ожидании — когда же ему сунут в карман установленные обычаем пятьдесят рублей. А Яков Маршак имел полное право жить вне черты оседлости по всем законам Российской империи и взятки давать не хотел. Кончилось тем, что в конце концов «пристав кубарем катился по всем ступеням, гремя шашкой и медными задниками калош» [39, с. 355].

Эта история, которую передавали в семье Маршаков из поколения в поколение, сожалея, «что отец жил в ту пору во втором этаже, а не в третьем и не в четвертом…», да плюс «непонятная процентная норма», из-за которой маленькому Якову не довелось учиться в гимназии… Вот и психологическая основа некоторой нелюбви целой еврейской семьи к Российскому государству. Осудить — повернется ли язык?

Но ведь вовсе не одни евреи шли в революционное движение! Они шли охотнее, больший процент молодежи оказывался там… Но и только. «Участие евреев в общероссийском революционном движении только в очень небольшой степени объясняется их неравноправием… Евреи только разделяли общее настроение» [70, с. 398]. Остается уточнить сущую «мелочь»: почему же евреев в революционном движении оказалось так много?

И почему, если из русских шли немногие и не лучшие, то из евреев — многие и не худшие?

Любимая идейка нынешних послесоветских людей, стремительно возвращающихся в иудейство, — мол, в большевики шли подонки еврейского общества! Выразить это можно и применительно к современности, и тоном вполне благородным.

«Знакомый нам тип обрусевшего еврея, встречающийся на политических собраниях различных организаций с приставкой „демократический…“, может быть чутким и порядочным человеком, идеалистом и бессребреником. Однако он никогда не сможет предложить правильный рецепт страждущей России, ибо даже себе самому не нашел лекарства от беспочвенных метаний. Подобная близорукость свойственна сегодня еврейским ассимилянтам в России, не способным понять, что одной из основных сегодняшних трагедий этой страны является превращение слова „патриот“ в ругательство.

…Не нам наставлять российских политиков, каким образом им следует бороться с недугами своего общества, но ассимилянты, ратующие за свободу разложения личности и общества, должны знать, что их позиция — антиеврейская по своей сущности. Глядя на этих благомыслящих, но заблудших людей, незамысловатые окружающие могут подумать, что эти духовные сироты представляют исконно еврейскую точку зрения. А это подрывает шансы на подлинное сближение между Россией и Сионом» [99, с. 42].

Евреи начала XX века не поняли бы истерики своих внучков и правнучков. Они вовсе не считали свою работу в демократических организациях предательством еврейских интересов или нарушением неких жизненных правил.

Член Государственной Думы Мейер Бомаш в 1916 году заявил: «Мы не раскаиваемся, что евреи участвовали в освободительной борьбе… Они боролись за вашу свободу».

В марте 1917 года О. О. Грузенберг перед руководителями Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов произнес: «Мы щедро отдали революции огромный процент нашего народа — почти весь его цвет, почти всю его молодежь…».

Вот так: почти всю его молодежь. Так что Авигдор Эскин может надрываться, сколько ему влезет, но известнейшему юристу О. О. Грузенбергу я доверяю как-то больше.

«Евреи связали судьбу еврейского вопроса в России с торжеством в ней прогрессивных идей» — не слабее О. Грузенберга определила «Еврейская энциклопедия» [76, с. 370].

В царское время прозвучал только один голос, осуждающий массовое участие евреев в революционном движении: в 1905 году С. Дубнов обвинил еврейских революционеров в национальной измене. Из-за кучки подонков погромы обрушиваются на весь народ. Из-за кучки идиотов всех евреев считают предателями из Родины-России. В своей статье «Рабство и революция» он написал с предельной определенностью: «Та многочисленная армия еврейской молодежи, которая занимает самое видное место в рядах Российской социал-демократической партии и выдвигает там даже своих „командиров“, формально порвала всякие связи с еврейством… Вы не творцы, а батраки революции или маклеры ее».

Но при всем благородстве тона С. Дубнов не остановил соотечественников.

ПОПЫТКА АНАЛИЗА

Среди множества причин массовой революционности евреев — от злостной сущности еврея как такового до «мрачного давления царизма в тюрьме народов» — до сих пор почему-то никто не обратил внимания на факт, который, в общем-то, бросается в глаза: на массовую, почти поголовную приверженность евреев во всем мире к либеральному и леворадикальному лагерю.

Евреи, принадлежащие к разным народам и живущие в разных условиях, проявляют это качество с большой силой и во всем мире. Я уже присоединялся к мнению, что это качество связано с самой природой иудаизма.

Религиозный еврей живет не «здесь и сейчас». Он решает не вопрос «повезло ли мне» и «хорошо ли я живу», а «как относится ко мне Господь Бог». Во всем бытовом, повседневном видит он Господню кару или признак Его милости. Материальный же мир не имеет особого значения и легко может переделываться, перекраиваться, если это надо для Идеи.

В эпоху эмансипации традиционная ученость легко заменяется светской, да еще полученной на гойском языке. Так же легко идея изменения мира получает вовсе не религиозное содержание.

Кроме того, почему-то никогда не называлось два очень важных обстоятельства, имеющих самое прямое отношение к России:

1. Русская интеллигенция всю историю своего существования не имела возможности добиваться индивидуального успеха. Это был слой, в котором не было ценностей индивидуализма, личного устройства или, паче чаяния, обогащения. Но в котором всегда существовала уверенность в том, что всегда возможно захватить власть и кардинально изменить «правила игры» в обществе.

То есть индивид не мог или почти не мог изменять своего положения в обществе, но «зато» мог планировать изменения самого общества — причем изменения, естественно, в свою пользу.

На протяжении всей своей истории русская интеллигенция создала множество различных идей переустройства общества, России, Европы… вплоть до идей кардинального переустройства всего мироздания. Но никогда ни один интеллигент не подал никаких идей индивидуальной карьеры, кроме творческой и чиновничьей.

То есть в самом положении этого сословия, в его жизни было нечто, некий «фактор X», провоцирующий революционность. И было бы по меньшей мере странно, если бы еврейская интеллигенция не проникалась такими же идеями и настроениями.

2. В России еврею было гораздо труднее ассимилироваться в культурном отношении. В Европе-то европейские евреи говорили на языке «титульной» нации! Это были люди, говорившие, писавшие и думавшие по-французски или по-немецки, как на родном языке (да, собственно, и почему «как»?).

Российский еврей, в отличие от них, ассимилировался в русской среде как иностранец, то есть по мере изучения иностранного для них русского языка. И не только ассимилировался, но и получал светское образование. Немецкий-то еврей отдавал сына в немецкую гимназию, как только считал нужным. Русский еврей сначала нанимал репетитора, парень учил русский язык… а потом уже можно и в гимназию.

Еврейская Германия говорила на одном языке с немецкой Германией. Еврейская Россия с русской Россией — на разных. Сама по себе эта языковая ситуация уже создавала сильное давление на евреев, а их делала иностранцами в России, даже без специального влияния правительства или полиции. Где давление и гнет — там и стремление освободиться от него. А тут еще законодательные ограничения, полицейские преследования, антисемитская пресса, погромы, не к ночи будь помянуты.

Михаил Агурский предполагает, что участие в революционном движении было своего рода «более приличной ассимиляцией», потому что позволяло войти в русскую общественную среду, и притом не требовало крещения. К тому же оно и выглядело более благородно, потому что шла ведь пропаганда и против еврейской буржуазии, а не только против русской [100, с. 130].

Не бесспорная, но очень, очень интересная мысль…

«…Еврейские историки конца XIX века совершенно не сомневались в том, что и власть, и народ России ненавидели евреев… Оглядываясь на XIX век, они нимало не сомневались в том, что политические, социальные, экономические условия жизни евреев постоянно ухудшались. Эти историки ставили перед собой задачу установить и выявить те принципы, которые опирались на казавшуюся неистребимой ненависть русских к евреям» [48, с. 7].

О «неистребимой ненависти» сказать несложно: точно так же и многим русским, полякам и немцам казалась неистребимой ненависть евреев к России, Польше, Германии и ко всему христианскому миру.

А в то же время каждый из нас знает проявления отнюдь не злобы между этими двумя народами — трудно ведь всерьез говорить о «неистребимой ненависти» друг к другу, когда треть русских евреев жената на русских, а треть евреек находит русских мужей. Тут, что называется, одно из двух: или «неистребимая ненависть», или смешанные браки (то же самое можно сказать и о польских и немецких ашкенази).

По-видимому, тут вопрос не в ненависти, а скорее в том, о чем я уже говорил, — в патологическом неумении понять друг друга. И в нежелании понять! Ведь каждая сторона излагает не свое видение ситуации, не свое мнение по ее поводу, а истину в последней инстанции. Если другой народ не принимает этой «истины» — причем во всей полноте, без оговорок, — реакция на это только обиженная, оскорбленная, возмущенная. И русские для евреев, и евреи для русских — это глупцы, не способные понять всей прелести, всей силы, всего сияния Высшей Истины.

У евреев к этому добавляется воспитанный иудаизмом двойной счет: они несут истину, которую другие народы просто не могут, не имеют права не принять. Их избрал Господь Бог, чтобы нести свет истины всем остальным народам! Это почти богоотступничество — не понимать и не принимать Истины, которую возвещает Израиль (а вся-то истина — мнение большинства евреев в конфликте, и только).

На мой взгляд, еврейские историки XIX века как раз проявляют это не самое похвальное из традиционных еврейских качеств: неумение и нежелание понимать позицию «другого». И даже хуже: полное непонимание того, что вообще возможна какая-то другая позиция, другое мнение о том, что они считают «единственно верным».

В «БОРЬБЕ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО»

Первые еврейские фамилии революционеров известны с 1861 года: это Михоэлс, Ген и Утин: они участвовали в волнениях студентов Петербурга в 1861 году. Утин участвовал и в кружке легендарного Нечаева.

Тем более в 1870-е годы буквально поток евреев хлынул в народничество. Многие из них происходили из кругов, связанных с контрабандистами, или имели близких родственников в Австро-Венгрии или Пруссии. Идеальная ситуация для получения нелегальной литературы (а если будет надо, и оружия)!

Уже в это время выделяются не только рядовые участники, но даже евреи — руководители народничества, в том числе такая яркая личность, как Марк Натансон. «Мудрый Марк» не упускал буквально ни одного способа хоть как-то нагадить официальным российским властям. Не выступая на митингах, не обладая никакими талантами литератора, он вошел в историю политического подполья как, во-первых, пропагандист, вовлекший в народовольчество множество посторонних до того людей. Во-вторых, как организатор дерзких и хорошо продуманных (а потому чаще всего и успешных) операций.

«Мудрый Марк» не вел теоретических споров, и даже когда приверженцы Бакунина и Лаврова готовы были поубивать друг друга, он предлагал прекратить споры о «музыке будущего». Что проку спорить об этом, когда самодержавие еще стоит?! И каждого привлеченного им — в том числе таких звезд первой величины, как Дейч или Плеханов, — он вставлял в организацию по его способности причинить властям как можно больше хлопот и вреда.

Но это именно «Мудрый Марк» организовал дерзкий побег князя Петра Кропоткина из военного госпиталя на рысаке Варваре (лето 1876 года). И публичный митинг у входа в Казанский собор в день Николая Угодника в декабре 1876 года. Это был первый митинг в России, над которым реяло красное знамя. Организовал митинг Марк Натансон, держала знамя Фелиция Шефтель, и я шлю воздушные лобызания современным «патриотам», совершающим великие открытия про «исконно русское» происхождение красной тряпки на палке, их излюбленного символа.

В эту эпоху только один кружок Л. Дейча в Киеве состоял исключительно из евреев, но уже не было в России нелегального кружка, в котором не было хотя бы одного еврея. По «процессу 50-ти» летом 1877 года проходят несколько евреек, которые занимались агитацией. По процессу 193-х проходит 13 евреев (очень много; гораздо выше их процентной нормы, учитывая немногочисленность образованных евреев в то время).

Еврейские революционеры в целом разделяют все установки народничества — «ходят в народ», и усовершенствование этой практики тоже связано с одним из народовольцев-евреев: все тот же Натансон придумал «поселения в народе» — чтобы революционеры жили в деревне, приобретали влияние, а там и возглавили бы народ. И многие шли. Дейч описывает, как маленький, тощий, с ярко выраженными национальными чертами лица Аптекман поселился в народе фельдшером и стал проповедовать социализм через Евангелие [101, с. 183–185].

Они, эти первые народовольцы-евреи, и не думают работать на просвещение или на революционизацию евреев. Даже чисто еврейский «Социально-революционный союз между евреями в России» не ставил задачи пропаганды внутри еврейского народа. Более того: «у многих сложилось страстно враждебное и презрительное отношение к старому еврейству, как к какой-то паразитической аномалии» [48, с. 49].

«Никому из еврейских революционеров в 70-е годы и в голову не могло прийти, что надо работать только для своей национальности» [101, с. 56], и практически вся еврейская радикальная молодежь «во имя идеалов народничества стала также все больше отдаляться от своего народа… стала усиленно ассимилироваться и усваивать русский национальный дух» [13, с. 336].

Перелом произошел после погромов 1881–1882 годов. Причем более чем вероятно, что одна из причин этого — не только общий поворот в настроениях русского общества (как выяснилось, не так уж готового включить в себя евреев), но и антисемитская пропаганда самих народовольцев.

Погромы приветствовал из эмиграции Ткачев, хотя и оговаривал: мол, это самое начало. И эдак промежуточно, уклончиво объяснял: погромы сами по себе — это плохо, но ведь надо же быть с народом… Надо поддерживать народ…

Многие представители «Народной воли» не только агитировали «за», но и сами лично участвовали в погромах: «предполагалось, что погромы приучают народ к революционным выступлениям» [44, с. 618].

Не все они были врагами евреев, но предполагали, что «движение, которое легче всего было направить против евреев, в дальнейшем развитии обрушится на дворян и чиновников. В соответствии с этим были написаны прокламации, призывавшие к нападению на евреев» [17, с. 218].

Известно немало листовок, которые распространялись разными организациями, от «Черного передела» до «Южнорусского рабочего союза». Исполнительный комитет «Народной воли»: «Хто забрав у своі рукі землі, ліса та корчми? Жиди. — У кого мужик, часом скрізь слёзы, просить доступить до своего лану? У жидів. Куда не гянешь, до чого ні приступишь, — жиди усюди».

И завершается призывом: «Підимайтесь же, честні робочі люде!».

В листке «Народной воли» (уже в 1883 году): «Погромы — начало всенародного движения…».

Листок «Зерно» «Черного передела»: «Невтерпеж стало рабочему люду еврейское обирательство. Куда ни пойдет он, почти всюду наталкивается на еврея-кулака».

Уже во время погромов в Балте правительство говорило, что раздувают погромы революционеры. Евреям очень не хотелось в это верить, но, судя по уклончивым полупризнаниям и «Еврейской энциклопедии», и Гессена, — поверить пришлось.

Это еще самое-самое начало, и скажу коротко: не было в Российской империи ни одной партии, ни одного фрагмента «освободительного движения», в котором не было бы евреев.

В 1883 году в Женеве нарождается российская социал-демократия. У ее истоков стоят Плеханов, Вера Засулич, Дейч, Аксельрод. В 1896 году Плеханов на конгрессе Социалистического Интернационала назвал еврейскую социал-демократию «авангардом рабочей армии в России».

Бунд возник в 1897 году, на полгода раньше РСДРП, и был типично революционной организацией. Уже к революции он намертво перессорился с РСДРП, а начинали-то они очень дружно. Бунд вел пропаганду на идиш и даже одно время отстаивал право любого еврея, где бы он ни жил, вести на идиш любые деловые документы. Зрелище профессора петербургского университета, читающего лекции и пишущего статьи строго на идиш, или вид еврейского ремесленника, пишущего на иврите прошение о допущении проживать вне черты оседлости (и станового, который это внимательно читает!), радует необыкновенно, но само по себе требование сугубо популистское; такие, как ни странно, порой сильно действуют. Вспомним хотя бы идею Жириновского снабдить каждую женщину мужиком, а каждого мужика бутылкой водки… Действовало ведь!

В остальном же Бунд действовал вполне как революционная партия: подучивал подмастерий лет 14–15 гадить мастерам, потому что те их эксплуатируют, или выбивать стекла в домах более-менее зажиточных евреев. В Вильно «в день Йом-Кипура бундистская молодежь толпою ворвалась в большую синагогу, стала мешать продолжению молитвы и устроила невероятный дебош, распивая пиво» [41, с. 156].

То есть действовали совершенно так же, как спустя короткое время члены «Союза воинствующих безбожников» в православных церквах.

Впрочем, уже в 1914 году Жаботинский с удовлетворением констатировал, что «Бунд… по мере своего роста, заменяет космополитическую идеологию национальной» [55, с. 36].

I съезд РСДРП: «Из восьми делегатов… пятеро были евреями… В образованный на съезде Центральный комитет партии в составе трех человек вошли А. Кремер и Б. Эйдельман» [70, с. 396].

Лидеры меньшевиков после III съезда РСДРП — Аксельрод, Дейч, Мартов, Либер, Троцкий, Дан, Абрамович, Плеханов. Да-да, я знаю: это не имеет никакого значения, вообще говорить об этом неприлично, но вот факты — 7 евреев из 8 человек в руководстве.

С лидерами большевиков мы еще встретимся в другое время и в другом месте.

Пока же отмечу: мы часто недооцениваем социалистический запал раннего сионизма… Сказывается опять же пропаганда: мол, сионисты — это такие буржуазные националисты. А они совсем и не обязательно буржуазные, они сплошь и рядом очень даже народные, вполне даже пролетарские националисты, не хуже немецких.

«Кибуц (само слово означает „коллектив“. — А.Б.) — израильское сельскохозяйственное поселение с коллективной собственностью не только на землю, но и на все имущество работников… Свобода личности в К. сильно ограничена. Например, член К. не свободен в праве выбора работы или учебы» [71, с. 93], — рассказывает «Карманная еврейская энциклопедия». И уточняет: «Среди первых сионистских лидеров были социалисты, воплотившие таким образом свои убеждения. Первые К. основаны нерелигиозными еврейскими поселенцами в 1910 г.» [71, с. 93].

Конечно же, русские крестьяне, называвшие колхозы «жидовскими», — это мерзкие твари и антисемиты, тут даже говорить и спорить не о чем. Отметим только, что прерванное в проклятой России, дикой и антисемитской, доведено до конца в Израиле.

«В начале 1967 года, когда открылась северная граница с Ливаном, среди ливанцев было несколько крестьян, помнивших еще период, предшествовавший созданию Государства Израиль, знакомых с еврейскими поселенцами тех лет. Они немного знали иврит и даже могли напеть несколько еврейских песен. Телевидение показало изюминку этого пирога: одна из арабок запела песню „Языки пламени", песню, которой в свое время научилась у своих еврейских друзей. В этой песне, очень популярной у молодых хелуцим (переселенцев. — А.Б.) до создания государства, припев заканчивался словами:

Пламя,
Языки пламени,
Будем молотом высекать весь день.
Пламя,
Языки пламени
Как ты, как мы, как наш красный-красный флаг.
Израильские телезрители были смущены. С тех пор, как в 1948 году была закрыта северная граница, пламя погасло, а вслед за ним был спущен и «красный-красный» флаг. Память женщины из Ливана ей не изменила, но израильская реальность изменилась радикально.

Этот эпизод может служить иллюстрацией к тому, что произошло с социалистическим сионизмом с тех пор, как молодые поселенцы закладывали в Галилее основы жизни в коммуне. Его песни, его поэзия прочно забыты, его идеи, его мечты, надежды на создание нового мира и на то, что этот мир поведут вперед трудящиеся Эрец-Исраэль (Страна Израиля — так называют Палестину иудеи на иврите. — А.Б.), — все это отступило, стерлось. Социалистический сионизм полагал, что именно ему предначертано привести будущий мир к свободе…» [102, с. 160–161].

В России 1917–1922 годов сионисты выступали вовсе не как «еврейская буржуазная партия», а как еврейское народное по форме, социалистическое по содержанию широкое национальное движение. Сионисты писали программы, предназначенные вовсе не только для евреев [103].

Это современный историк пишет, будто сионизм был «национально-освободительным движением» евреев и тем самым радикально отличался от других форм социализма. Что сионисты «решили строить общество социальной справедливости только для своего народа и на его древней родине» [104, с. 28].

Это просто неправда. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать приведенные выше книги. Приходится сделать два допущения:

1. Господин Синельников попросту не владеет материалом — он даже и этого не читал.

2. Он сознательно скрывает истину от своих читателей.

В начале XX века сионисты проводили съезды, на которых обсуждалось строительство социализма в России, и, судя по всему, вполне искренне верили в свою способность вести в будущее «эту страну». Или Россия хотя бы для некоторых сионистов была все-таки «нашей страной»?

Недооцениваем мы порой и масштаб влияния сионизма на народные массы, особенно сразу после революции, когда сионисты были одной из сил, захвативших власть в Российской империи.

«Еврейская энциклопедия» полагает, что «учесть действительное значение еврейского элемента в общерусском освободительном движении, дать ему определенное статистическое выражение не представляется возможным» [9, с. 645].

Ну зачем же так пессимистично, господа?! Если хотеть — вполне можно и посчитать. Гессен сообщает, что в 1880 в числе арестованных за антиправительственную деятельность «среди 1054 лиц… евреи составляли 6,5 %» [17, с. 212].

Покровский же сообщает, что «евреи составляли от четверти до трети организаторского слоя всех революционных партий» [70, с. 398].

По данным командующего Сибирским военным округом генерала H. H. Сухотина, на 1 января 1905 года всех поднадзорных по Сибири было: русских — 1898 (42 %), евреев—1678 (37 %), поляков — 624 (14 %), кавказцев — 147, прибалтов — 85, прочих — 94.

И пока Милюков утверждал, что «легенда о революционности евреев… им (правительству) нужна, как примитивному человеку нужна рифмованная проза», Федотов Г. П. говорил нечто совершенно противное:

«Еврейство… подобно русской интеллигенции Петровской эпохи, максимально беспочвенно, интернационально по сознанию и максимально активно… сразу же занимает в русской революции руководящее место… на моральный облик русского революционера оно наложило резкий и темный отпечаток» [105, с. 113–114].

«Но с 30-х советских годов на смену горделивым, подробным и поименным перечислениям всего и всех, причастных революции, в историко-политических публикациях возникло какое-то неестественное табу на упоминание численности и роли именно евреев в российском революционном движении, и ссылки на то с тех пор воспринимаются болезненно» [6, с. 236].

Почему? Об этом мы еще поговорим.

КАЧЕСТВО РЕВОЛЮЦИОННЫХ ЕВРЕЕВ

Очень важное обстоятельство: если в русской России в революцию шли в основном подонки общества, то про еврейскую Россию этого никак не скажешь. Сагитировать еврея на участие в нигилизме уже в 1860–1870-е годы оказалось очень легко. Дейч свидетельствует, что «даже фанатик-ешиботник, погруженный в изучение Талмуда», после «двух-трех бесед с ним нигилиста» расставался с патриархальными взглядами. «При незначительном даже прикосновении к „гойской“ грамотности, едва сделана брешь в его ортодоксальном мировоззрении, он готов идти до самых крайних пределов» [48, с. 18]. Множество молодых людей не заканчивали даже учения: ведь диплом — тоже средство эксплуатации трудового народа.

При этом огромная часть еврейских революционеров — Натансон, Дейч, Аптекман, Хотинский, Гуревич, Лурье — происходила из зажиточных купеческих семей. Как и державшая первый в истории России красный флаг Фелиция Шефтель, хозяйка подпольной динамитной мастерской Хася Гринберг. Из состоятельных мещан, способных отдать сына в гимназию, происходят Александр Бибергаль, Владимир Богораз, Штернберг.

Только Павел Аксельрод из первого поколения революционеров беден и послан в гимназию кагалом, чтобы не загребли в армию.

Остальные же происходят из того общественного круга, откуда в русской России — разве что князь Кропоткин да Савва Морозов (да и тот только деньги давал).

Множество свидетелей могут подтвердить, что проблемы отцов и детей в еврейских семьях, как правило, не возникало. Примеров — океан.

Герц Лурье или киевский врач Исаак Каминер поддерживали детей всем, чем угодно. Женихами всех трех дочерей стали революционеры. Потом Лурье стал сионистом, сблизился с Ахад-Гаамом.

Мордко Богров, убийца Столыпина, вовсе не из бедняков, этот выкрест имел отца — богача и либерала.

Террористы братья Гоцы вышли из родов чайных фабрикантов Гоцов и Высоцких, людей необычайно богатых. Причем деды, владельцы и распорядители семейных денежек, пожертвовали эсеровской партии сотни тысяч рублей, а внуками просто гордились.

«Ряды социалистов были переполнены евреями» [6, с. 109] ровно потому, что старшие и сами «смутно тяготели к идеологии, восставшей против притеснителей вообще, не разбирая, в чем заключается протест и в чем угнетение» [106, с. 107].

Из всех известных нам первых еврейских революционеров только Геся Гельфман, соучастница убийства Александра II, ушла из дому, из своей ветхозаветной традиционной семьи тайком. Ушла не в революцию — ушла учиться.

В более поздние времена еврейские революционеры попадались и из довольно бедных слоев (Свердлов, например, был сыном часовщика; Ярославский-Губельман родился в семье ссыльнопоселенца). Но и большинство еврейских членов РСДРП происходило из среды купцов (Урицкий), помещиков (Троцкий) или аристократии (Гинзбург), в то время как немногочисленные русские большевики происходили из гораздо менее богатых и влиятельных семей.

И это имело определяющие последствия: слой еврейских революционеров, независимо от партийной принадлежности, был несравненно сильнее, умнее, культурнее, интеллигентнее, чем слой русских. Русские все же состояли на 90 % из неудачников, клинически не способных хоть чему-нибудь путному научиться, или из типов криминальных. О евреях этого не скажешь.

То есть были и среди них психи,невротики, слабаки… Люди, которым нужно было заключение не столько в тюрьму, сколько в сумасшедший дом.

Дейч сообщает, что Лев Златопольский «был не вполне психически уравновешенным человеком», что Бети Каменская «уже на второй месяц заключения… лишилась рассудка». Помещенная в больницу, взята отцом — богатым купцом — на поруки. К суду ее решили не привлекать, она хотела заявить прокурору, что здорова и хочет под суд, но не успела — покончила с собой. Моисей Рабинович, сосланный в Иркутскую губернию, сошел с ума и умер в 20 с небольшим лет. Лейзер Цукерман уже в Нью-Йорке застрелился. Нахман Левенталь в Берлине «испытал крайнее нервное состояние», да тут еще неудачно влюбился и «выпил серной кислоты и бросился в реку». Ему навеки 19 лет. Убийца губернатора Харьковской губернии, Г. Гольденберг, просивший как чести собственноручно убить царя, в одиночной камере Трубецкого равелина стал каяться, плакать, предал всех, о ком только вспомнил, и в конце концов покончил с собой.

Но большинство-то были совсем другими! Ведь это были не неудачники, ринувшиеся в революцию из-за своей собственной неспособности хоть что-то сделать, хоть чему-то выучиться и занять хоть какое-то положение в обществе. Это совершенно нормальные юноши и девушки, совсем неплохо подготовленные и воспитанные своей семьей. Они производили неплохое впечатление на многих знавших их людей — совсем не как Каракозов и Ишутин. Корреспондент писателя Федора Крюкова, некая Орлова, взволнованно описывала: «…их умение и любовь к борьбе. А какие планы — широкие, неустрашимые! Есть у них нечто свое, выболенное и дорогое. Как обидно, завидно!» — видимо, что такой русской молодежи мало [6, с. 238].

В результате многие из еврейских революционеров не только бегали с наганами по крышам или крыли матом городовых, агитировали проституток в публичных домах против эксплуатации и совершали прочие революционные подвиги. Они оказывались способны и на более осмысленные поступки. В том числе и в ссылке они необязательно спивались и не только охотились на зайцев.

Лев Штернберг написал научную книгу о гиляках — раз уж он среди них живет, так не пропадать же материалу. Точно так же В. Иохельсон писал о юкагирах, Н. Геккер — о якутах, М. Кроль — о бурятах.

Тан-Богораз написал прекрасную книгу «Чукчи», которую издавали в виде двухтомника в 1934 году. Это вовсе не просто памятник литературы или науки того времени. Книга нисколько не утратила актуальности, мне доводилось пользоваться ею в профессиональной работе, а Богораза называют порой «классиком русской этнографии» [109, с. 64]. Есть у него и несколько художественных книг, которые и в наше время вполне можно читать [108]. Сам Тан-Богораз 20 лет жил в Нью-Йорке, и не на средства от «эксов», то есть от ограбления банков, а читая лекции (на английском языке, разумеется).

Ромм стал практикующим врачом в Нью-Йорке.

Левенталь сделал карьеру ученого и врача, получил в Лозанне кафедру гистологии и от социализма отошел. Лурье окончил медицинский факультет в Италии. Любовь Аксельрод получила степень доктора философии в Бернском университете.

Из народовольцев-эмигрантов самую фантастическую карьеру сделал Григорий Гуревич, вернувшийся в Киев… послом Дании.

Конечно же, все это верхушка, соотносившаяся по числу с основной массой как 1 к 20 или даже 1 к 50. «За вычетом двух-трех крупных деятелей… все остальные мои соплеменники являлись лишь людьми второго или даже третьего ранга» [48, с. 231].

Но покажите мне, ради Бога, хотя бы одного революционера — этнического русского, который заведовал бы кафедрой или стал бы послом в любой европейской стране?!

Аналогии у меня возникают только с другими революционерами — с польскими. Мало кому в России известно, что у диктатора Польши Юзефа Пилсудского был брат Борис и что этот брат прославился как интересный исследователь тех мест, куда был сослан, — северо-востока Азии в основном.

Но братья Пилсудские шли на каторгу за свободу своей родины — Польши… Соблазнительно сказать: это делало их совершенно другими людьми, чем русские социал-демократы, достойные наследники Каракозова. Но все гораздо прозаичнее: избавление из-под иноземного гнета — совсем другая задача, нежели сокрушение собственного государства. И такая задача сама по себе отбирает совсем другие человеческие типы, совершенно других людей. Но… но тогда придется прийти к выводу, не очень лестному для Российской империи: евреи — тоже борцы за свою свободу.

«Среди наших единомышленников, евреев, было много людей способных, искренне преданных либеральным идеям, но самые значительные люди в кадетской партии были русские. Это не значит, что я отрицаю влияние евреев, растворившихся в нашей толпе. Самая их неугомонность не могла не действовать. Своим присутствием, своей активностью они напоминали о себе, о том, что их надо выручать, помнить об их положении. И мы честно помнили, честно считали, что еврейское равноправие нужно не только евреям, но нужно самой России» [109, с. 303].

Может быть, именно борьба за интересы своего народа (причем понимаемые очень по-разному) и снимала проблему отцов и детей, делала состав революционных партий таким, каким он был?

КТО ИЗ ЭТИХ ДВОИХ ГОЛИАФ?!

Стало общим местом разъяснять, что, конечно же, не мог огромный русский народ поддаться пропаганде евреев! Вовсе она, ясное дело, не была еврейской! Это все русские придумали, чтобы снять с себя ответственность и лишний раз пнуть бедных еврейчиков. Вот и господин Д. Маркиш крайне разгневан: «За пятьюстами страниц „Двести лет вместе“ вырисовывается жуткая картина противоборства двух богатырей, двух Голиафов. Преимущества — стыдно сказать — на стороне еврейского Голиафа… В этом уверенном размещении на одной исторической доске великого русского народа и еврейского национального меньшинства — первая и главная ошибка Солженицына: слишком уж неравнозначны величины» [43, с. 29].

Давид Маркиш так разгневан, ему так важно отвести от соплеменников обвинение, что он даже употребил вообще-то ненавистное для многих евреев слово «национальное меньшинство».

Меньшинство-то меньшинство, но давайте немного посчитаем. В 1880 году из примерно 65 миллионов русских людей всего 1 миллион — дворяне, примерно 800 тысяч — священники и 1 300 000 — разночинцы и интеллигенция. Эти 3–3,5 миллиона людей и есть весь образованный слой всего русского народа — русские европейцы. Даже в этом слое, особенно в быстро растущей интеллигенции, множество людей образованы, даже элементарно грамотны в первом-втором поколении. К 1914 году число интеллигентов выросло вдвое, теперь русских европейцев уже примерно 5 миллионов человек.

60 миллионов из 65 миллионов человек русской России неграмотно.

Евреев в 1880 году проживает в империи порядка 4 миллионов человек, в 1914 году — больше пяти. И все эти 4 или 5 миллионов человек, составлявших еврейскую Россию, грамотны поголовно, грамотны всю историю своего народа, — и еврейские европейцы, и евреи-туземцы. Даже одесские биндюжники в порту между тасканием мешков могут беседовать на интеллектуальные темы и знают два-три языка (родной идиш, русский — это уж точно, да еще очень часто иврит, польский или французский).

Далее. Далеко не все из этих 3–5 миллионов образованных русских активны и считают, что «знание — сила». В среде и провинциального дворянства, и провинциальных духовных лиц встречаются жутчайшие типы, чеховские «печенеги». Далеко не все, кого обстоятельства возвысили в этой жизни, так уж ценят науку и знание. Многие священники всерьез говорят о «стяжании духовных богатств» через умерщвление плоти, изуверские «подвиги» в духе толстовского отца Сергия. Уж, конечно, не им противостоять интеллектуальной агрессии иной России, не русской.

Евреи очень стремятся к образованию, боготворят науку, ценят ум и всячески поддерживают умников. Этим отличаются все 4 или 5 миллионов евреев, живущих в Российской империи.

И третье. В революции из русских даже к 1914 году — по самому оптимистическому подсчету — тысяч сто человек. Из евреев — несравненно больше.

Стоит хоть немного посчитать, и тут же исчезает доверие к шумливым рассуждениям господина Д. Маркиша. В начале XX века сошлись в борьбе даже не «два Голиафа», тут все серьезнее: совсем не очевидно, что русская Россия вообще способна играть роль Голиафа. В этой роли оказывается уже еврейская Россия, а русская Россия скукоживается до совершенно карликового размера.

Ох, не случайно у Булгакова провокатор, науськивающий Шарикова на Филиппа Филипповича, носит еврейскую фамилию Швондер! Ох, до чего не случайно…

Глава 7 Энергия культурного расщепления

Любовь?

Но съеденные вшами косы,

Ключица, выпирающая косо,

Прыщи, обмазанный селедкой рот,

Да шеи лошадиной поворот.

Э. Багрицкий

ВРЕМЯ УЧЕНИКОВ

Стало общим местом говорить о том, что русские прошли три разных Просвещения: дворянское, разночинское, народное. На мой взгляд, русский народ прошел значительно больше «Просвещений», как минимум шесть, но об этом — в другом месте [112, с. 456]. По-настоящему массовым становится только народное просвещение, когда после 1905 года русское крестьянство, десятки миллионов человек, перестает быть патриархальным сословием.

У евреев все точно так же: в середине-конце XIX века евреи выделяют слой еврейских европейцев — как правило, русскоязычных. После 1905 года пришла в движение уже вся еврейская масса — как раз в то время, когда приходит в движение и многомиллионная масса русского крестьянства.

Те, кто родился между 1890 и 1900 годами, и особенно после 1900 года, оказывались в другом положении, чем жившие ранее. Долгое время еврей, получавший образование по-русски, принятый в интеллигентной среде, сразу же оказывался в окружении гоев. По существу, он быстро становился русским еврейского происхождения.

Сделав карьеру, россиянин любой национальности выходил из народа — но совершенно не обязательно рвал со своими односельчанами, земляками, сородичами. Ломоносов переписывался с отцом, неоднократно встречался с односельчанами и, судя по всему, искренне интересовался их жизнью, что не мешало ему быть разночинцем (а потом получить дворянство), в то время как односельчане оставались «народом».

Точно так же и Газиз написал по-русски не что-нибудь, а «Историю татар», а Гомбожаб Цыбиков, ученейший человек (и агент русской секретной службы), стал одним из основателей Бурятского филиала Академии наук СССР. Западные газеты рассказывали о нем, как о «первом европейском ученом», который сумел пройти в Лхасу, и полагаю, что «европейским ученым» он был. Но одновременно был еще и бурятом, и захотел умереть в степи, в нескольких километрах от того места, где родился.

Так же точно и Дубнов, Гаркави и Оршанский были одновременно и интеллигентными русскими людьми, и выходцами из еврейства, евреями, и вряд ли тут можно отыскать какие-то противоречия. Причем если эти названные интересовались своим происхождением и как-то пытались сотрудничать с одноплеменниками, то Маршак, Пастернак или Левитан не проявляли к остальным евреям совершенно никакого интереса.

Но повторяю: все это были евреи, выходящие в русскую среду поодиночке. И еще — все это люди из народной верхушки. Те, кого уже в дедах-прадедах выделили и поставили над остальными — за ум ли, богатство ли, какие-то иные заслуги.

Теперь осваивать русскую культуру двинулись совсем другие люди. Большинство из них принадлежало к низам еврейства и даже никогда не отличалось особой активностью. Ведь и для того, чтобы уйти из местечка в коренную Россию «ремесленником», нужна была активность, тороватость. Пассивные оставались в штетлах. Это были люди, которые в детстве никогда не говорили по-русски, порой даже не слышали звучания этого языка.

В 1897 году 3 % евреев назвали русский своим родным языком. 3 % — это порядка 120 тысяч человек. А ведь можно свободно владеть языком, вовсе не считая его родным, — таких наверняка было больше.

Тут же осваивают русский язык и культуру сразу сотни тысяч людей. Все они, разом и дружно, отрываются от еврейской культуры… Они уже образованные люди, они уже живут совсем иначе. Но теперь им совсем не обязательно непременно ЗАКОНЧИТЬ этот путь. Поскольку их много, эти люди могут надолго, на целые поколения, зависать между одной культурой, из которой вышли, и другой — к которой так и не пришли.

«Эти элементы еврейского народа, утратившие культурное содержание старого еврейства, в то же время оставались чуждыми не только русской культуре, но и вообще какой бы то ни было культуре. Эта духовная пустота, скрывавшаяся под лишь поверхностно усвоенной европейской культурой, делала евреев, уже в силу своего преимущественного занятия торговлей и промышленностью склонных к материализму, крайне восприимчивыми к материалистическим политическим учениям… Столь свойственное евреям рационалистическое мышление… располагает их к усвоению доктрин вроде революционного марксизма» [111, с. 132].

«Русский марксизм… никогда не был русско-национальным движением, а революционно настроенной части русского еврейства, для которой воспринять социалистическое учение по немецким книжкам не составило никакого труда, естественно было принять значительное участие для пересадки этого иностранного фрукта на русскую почву» [112, с. 199].

Добавлю еще: в конце XIX века нет в Европе народа, который не создал бы своего варианта социализма. Как правило, это национальный социализм, требующий сплочения народа во имя той или иной отвлеченной идеи социализма. В духе и немецких почвенников, и русских народовольцев, их народ — объект эксплуатации со стороны инородцев. Надо сплотиться против них.

Интернациональный социализм объединяет главным образом евреев и потому, что вырос из их среды, соответствует их ментальности, и потому, что только в этом типе социализма еврей может чувствовать себя «своим», а свою позицию — естественной. Ведь у евреев нет своего государства, своей территории, на которой они могли бы сплотиться против «чужих». Страна ашкенази разорвана между несколькими государствами, странами и народами. К тому же народ — это в России на 80 %, в Германии на 60 % — (страшно подумать!) крестьянство. У евреев крестьянства нет, а марксизм опирается на горожан, объявляет вселенским мессией интернациональный пролетариат. Что-то родное…

Но это мы — об усвоении идей. А ведь практика — это тоже не лишено интереса.

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ДАВЛЕНИЕ

Всякое просвещение, всякий переход из патриархального общества к индустриальному чреват явлением, которое Ф. М. Достоевский называл вполне конкретно: бесы, бесовщина. Явление бесовщины так полно раскрыто в его романе, что я могу рекомендовать читателю только одно: взять «Бесов» Федора Михайловича и самому погрузиться в чтение [113]. Там все написано.

«На Западе научное мировоззрение, развиваясь рядом с религиозными движениями и реформами, практически сживается с христианской по происхождению этикой. На Незападе неожиданно появившаяся наука сталкивается с религией, совершенно не готовой к диалогу (и добавлю — сама тоже не готова к диалогу. — А.Б.)… возникает выбор: либо окаменевшая традиция… либо свобода мысли (без всяких заповедей): „Если Бога нет, то все позволено“» [68, с. 160].

Действительно, ведь всякая необходимость «сменить кожу» неизбежно начинается с того, что надо снять ту кожу, которая приросла к нам раньше, с рождения. С первых слов, которые слышал ребенок еще в утробе матери, с первых «можно» и «нельзя», с первых шлепков и с первых маленьких радостей. Культура регулирует поведение человека даже помимо его воли. Каждый носитель культуры знает, что такое «стыдно», «достойно», «хорошо» и «плохо», «возвышенно» и «низко», регулируя свое поведение, как ему кажется, сам. Но что, если эти все представления заколеблются? Если сам человек усомнится в правильности того, чему его научили? В чем живут все или почти все вокруг?

«Эту глыбу древних верований, обычаев и уклада жизни… невозможно изменить иначе, как расколов ее на части. Но поступать так немудро. Разрушая, невозможно сразу заменить прежнее новым, ибо страна останется без закона и обычаев, обратясь в сборище одичалых негодяев» [114, с. 419].

Логично! Ведь когда одной кожи на тебе уже нет, а другой еще нет, ты сам начинаешь определять границы «можно» и «нельзя». Ты один стоишь на космических ветрах, определяя параметры своего существования.

«Монтень сказал: простые крестьяне — прекрасные люди, и прекрасные люди — философы. Но все зло — от полуобразованности.

Крестьянин связан системой табу, мало отличающейся от племенной. Эта система запретов, нравственный опыт коллектива сохраняет отдельного человека, не способного еще к полной свободе, как нравственное существо. Напротив, философ — человек, понявший дух (целостность) законов и поэтому свободный от обязательного выполнения отдельных правил…

А полуобразованность — это то, что в Библии названо словом Хам. Хам — человек, несколько хвативший просвещения. Настолько, чтобы не бояться нарушить табу. Но не настолько, чтобы своим умом и опытом дойти до нравственных истин» [27, с. 212].

Или в другом месте: «.. говоря языком монахов — на полпути сторожит дьявол» [93, с. 104].

Резкие изменения всегда открывают два пути — вверх и вниз. Любой переход на новый уровень развития культуры непременно сопровождается появлением бесов — тех, кто двигается вниз и стремится увлечь за собой как можно больше народу.

Бесы кружились над Римской империей. Бесы порхали над лабораториями алхимиков. Бесы маршировали в рядах и колоннах времен Тридцатилетней войны. Бесов порождала индустриализация и скопление людей в городах — во всех странах.

До сих пор речь шла о бесах, появляющихся только в одной национальной культуре, в ходе ее развития. А ведь между национальными культурами тоже зияет пропасть, в которую так удобно, так комфортно провалиться. «В силу скитаний, смены людей и стран, наблюдения противоречивых обычаев он изменился во взглядах своих и стал скептиком. У него не стало твердых представлений о справедливом и несправедливом при виде того, как в одной стране считается преступлением то, что является добродетелью в другой» [115, с. 176].

Действительно, вот евреи считают, что учиться — дело праведное, а немцы с ними согласны, но вместе с тем полагают, что необходимо быть аккуратными и много работать. А русские не согласны ни с евреями, ни с немцами и больше полагаются на случай и на природный талант.

Можно жить как еврей, можно как немец, а можно и как русский… Это открывает колоссальные возможности, которых не было у дедов-прадедов, и от одного только вида этих возможностей кружится голова. Но открывается бездна МЕЖДУ национальными культурами, и провалиться в нее даже приятно: можно вообще ничего не делать, ничего не уважать и надо всем смеяться. И при этом еще чувствовать себя очень умным, смеясь над ограниченными людьми.

Между различными культурами, как и между эпохами, всегда зияет пропасть, которую не всем дано перепрыгнуть. Бесы — это как раз те люди, которые не выдержали психологического «прыжка».

«…Прилив евреев в террористическое движение почти точно совпал с „эмансипацией“, началом распада еврейских общин, выходом из изоляции. Пинхус Аксельрод, Геся Гельфман происходили из таких слоев еврейства, где вообще нельзя было услышать русскую речь. С узелком за плечами отправлялись они изучать „гойскую науку“ и скоро оказались среди руководителей движения» [116, с. 471].

К сожалению, до сих пор мало кто в России хочет понять: для евреев освоение русской культуры и русского языка было совершенно тем же самым, что для русского — укорениться даже не в немецкой или французской, а в китайской или в индусской среде. Ведь русские для традиционного еврейства — это не только другой народ, но и другая цивилизация. Пропасть, соответственно, еще глубже и шире.

Модернизация русских в XVIII–XIX веках требовала от людей стать «другими русскими», но хотя бы не изменяя языка, страны проживания и множества сторон жизни и быта.

Модернизация евреев в Российской империи чревата для них сразу тремя проблемами:

1. Модернизации, то есть необходимости стать людьми другой эпохи.

2. Ассимиляции, то есть необходимости стать людьми другого народа.

3. Проблемы насилия — как со стороны сообщества «своих», так и со стороны официальных властей.

Модернизация оборачивается для еврея необходимостью ассимиляции… но ведь ассимилироваться можно не только в России, но и в других странах западной цивилизации:

— в Польше, Австро-Венгрии или Германии — в странах, где тоже живут евреи ашкенази;

— в странах менее развитых — в Румынии, Венгрии, любой другой стране постоянного проживания ашкенази;

— в любой европейской стране, которая готова принять;

— в США.

Действительно, почему еврей-туземец должен стать европейцем именно в России?! Вроде бы жизнь дает евреям дополнительные возможности? Скажем, у русских такого выбора не было. Но ведь широкий выбор — это еще и неопределенность… Положение еврея в мире очень уж неустойчиво — особенно стоит ему покинуть привычное лоно общины.

ЖЕРТВЫ БОЛЬШИХ ПЕРЕМЕН

Чего хочет человек, выброшенный из нормальной жизни? Как правило, он хочет в нее вернуться. Но… как? И куда возвращаться? В мир местечка-штетла? Но оттуда этот деклассированный, денационализированный еврей только что ушел, уже решив для себя — ничего хорошего там нет.

Ассимилироваться в другой национальной (и цивилизационной) культуре? Но в какой? И на каких условиях — оставаясь русским (венгром, поляком, немцем, румыном) Моисеева закона? Или принимая крещение?

Уже изобилие этих перспектив неизбежно раскалывает евреев. В модернизации можно выбирать разные стратегии… Что евреи и сделали! Неизбежно возникает несколько групп ашкенази с разной исторической судьбой.

А ведь есть еще и соблазн прыжка в утопию: попытка реализовать надуманный вариант истории, искусственно построить мир, в котором им будет хорошо. Интеллигенция, в том числе самая что ни на есть коренная русская, легко придумывала варианты такой утопии: не было ведь никакой возможности изменять свое положение лично, индивидуально. Но можно — коллективно. Причем меняя не свое положение в мире, а изменяя самый мир. Евреи частью усвоили урок, а частью и сами несли в своей культуре ростки социальной утопии.

В начале XX века в Российской империи сформировался огромный по численности слой (вовсе не только еврейский), который называют и маргинальным, — то есть пограничным, краевым, и подоночным, и подпольным… Как только его не называют!

Я бы назвал его «опричным», потому что его носители, оставаясь по внешности людьми, находятся вне всего человеческого. За пределами того, что у всех народов и во всех культурах называется родиной, жизнью, народом, семьей, искусством.

Певцами этого слоя, называвшего уголовный мир своими «социально близкими», стали поэты и писатели, сегодня уже мало знакомые даже образованным людям. Это были лютые враги и отрицатели всего, в чем живет, чем живет и для чего живет человек. Как бы их точнее охарактеризовать? Вненациональны? Да, но сказать это — мало. Внерелигиозны? Да, воинствующие атеисты. Но и этого мало, потому что и семью отрицали. И искусство. И… Да попросту говоря — все. Весь прежний опыт человечества. Прямо по Петру Верховенскому: «Кто скажет: черт побери наше прошлое, тот уже наш!».

— Но позвольте! — возразят мне, — но ведь они же стремились к революции! К воплощению вековечной мечты всего человечества!

— Да-да! — «соглашусь» я. — Эти люди почему-то воображали, что знают, какая такая мечта у всего человечества. И готовы воплотить ее, сколько хватит сил, да вот две серьезные препоны: одна в том, что у каждой группы и группочки свои представления о том, что же это за мечта и как ее надо воплощать. До решения этой проблемы, впрочем, большинство «вершителей истории» не доживут.

Вторая же проблема в том, что никто, кроме каждой отдельно взятой группы или группки, вовсе не хочет осуществления именно этой «вековечной мечты всего человечества». И созидание «великой мечты» приходится начинать с насилия над несогласными.

Поражает, как решительно уходят эти люди от человеческого мира в непонятное, бесформенное пространство без верха и низа, без чего-либо, кроме неопределенной утопии, выдаваемой за «вековечную мечту».

Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир,
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся… Но сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили острия [117, с. 279].
Лирический герой стихотворения отвергает вовсе не русский и не какой-то абстрактный, а вполне конкретный, осязаемый и узнаваемый еврейский быт. Отвергается в первую очередь система ценностей, ориентиров. Ее сторонники, «ржавые евреи», как раз и скрестили острия своих «косых бород», чтобы не дать ребенку коснуться звезды новой жизни.

И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне капала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие…
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша,
Груб табурет. Убит подошвой пол.
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
…Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое? [117, с. 279–280].
А хочется ему другого мира — не диалектического, текучего, не стабильного, патриархального, а сюрреалистического, безумного:

И все навыворот,
Не так, как надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево
И детство шло [117, с. 279].
Такой вот мир подарила Эдуарду Багрицкому звезда революционного счастья, а не пускали его в этот чудный новый мир паршивые «ржавые евреи», сдуру полагавшие, что пол находится снизу, и ловившие сазанов в реках, а не в облаках.

Что может удержать юношу в этом скучном, ржаво-положительном мире? Любовь? То, что сказано о любви в стихотворении «Происхождение», я вынес в эпиграф.

Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки [117, с. 280].
Не повезло, как я вижу, не только с девушкой, но и с родителями нашему пролетарскому поэту. Но есть выход! Есть!

Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не ведая родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо, —
Все это стало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный! Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!
Я покидаю старую кровать:
— Уйти? Уйду!
Тем лучше!
Наплевать [117, с. 280].
Вот и все. Этим кончаются стихи — паническим, нерассуждающим бегством в никуда. Лишь бы от ужасов мира старых и ржавых евреев. Евреев, евреев — так в тексте.

Потом, в поэме «Смерть пионерки», такое же отвращение хлынет по отношению к быту уже русскому, «кулацкому»:

Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,
Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла.
Чтоб было приданое
Крепкое, недраное,
Чтоб фата к лицу,
Как пойдешь к венцу! [118, с. 185].
Слова матери — ржавой русской «кулачки» — это все

……постылые,
Скудные слова…
Но зато, вопреки материнской ржавчине:

Не погибла молодость,
Молодость жива!
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадский лед.
Ну и, конечно же, то, без чего Багрицкий не был бы Багрицким:

Возникай, содружество
Ворона с бойцом, —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.
Чтобы земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла [118, с. 187].
Комментировать этот призыв к человеческим жертвоприношениям не хочется. Но и в других работах Э. Г. Багрицкого много примеров отвращения к человеку, сиюминутной готовности убивать. Отвращения к любому человеку, не бегущего опрометью от презренного «быта», не входящего в орден «своих».

Все в том же году Багрицкий осчастливил человечество поэмой «Человек предместья». В центре поэмы — эдакий полупролетарий-полукрестьянин-полуслужащий… в общем, стрелочник и проводник на железной дороге. Наверное, эта промежуточность положения должна вызвать у интеллигента первого поколения какой-то интерес, особенное понимание, потому что сам такой. Но куда там!

На голенастых ногах ухваты,
Колоды для пчел — замыкали круг,
А он переминался, узловатый,
С большими сизыми кистями рук [119, с. 170].
То ли дело — романтика Гражданской войны, душевные терзания порочного подростка от кулаков ржавых евреев, от невозможности любить перемазанную селедкой девицу! А этот паршивый недобиток из предместья вот что делает:

Недаром учили: клади на плечи,
За пазуху суй — к себе таща,
В закут овечий,
В дом человечий.
В капустную благодать борща [119, с. 170].
То он, понимаешь, столярничает, то, видишь ли, пчел тут разводит (нет бы, разводить чекистов или коммунаров), то корове сено косит… Страшный тип! А его жена еще и пытается молоко продавать:

Жена расставляет отряды крынок:
Туда — в больницу. Сюда — на рынок.
……………………………………
Весь ее мир — дрожжевой, густой,
Спит и сопит, молоком насытясь,
Жидкий навоз, под навозом ситец,
Пущенный в бабочку с запятой [119, с. 172].
В общем, совершеннейший ужас! Всякий раз, найдя у Багрицкого какое-нибудь по-человечески понятное удовольствие при виде «струганного крыльца» или «промытых содой и щелоком половиц», страшно удивляешься: ведь наряду с удовольствием видеть эти приметы нормальной жизни в нем живет устойчивая ненависть как раз к тем, кто эти вещи делает и поддерживает, что называется, в рабочем состоянии.

О, мать-революция!
Нелегка Трехгранная откровенность штыка,
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли.
Трави его трактором. Песней бей,
Лопатой взнуздай, киркой проколи!
Он вздыбился над головой твоей —
Прими на рогатину и повали [120, с. 147].
Тут проклятый «быт» превращается прямо-таки в чудовище, в монстра, которого необходимо уничтожить, пока он тебя самого не сожрал.

Тот же мотив бегства, отвращения к жизни — в целом ряде произведений Багрицкого. Юношеский максимализм? Но в 1930 году, когда писалось «Происхождение», Багрицкому исполнилось 35 лет. В год выхода «Смерти пионерки» — 37. Не дряхлость, конечно, но ведь и никак не юноша.

Если человек проклял свое прошлое, отрекся от «быта», — то есть от свой семьи, своего народа, — ясное дело, и не остается у него в жизни ничего, кроме служения своей безумной идее, и нужно идти до конца:

Оглянешься — а вокруг враги;
Руку протянешь — и нет друзей;
Но если он (век) скажет:
«Солги!» — солги.
Но если он скажет «Убей!» — убей [120, с. 146–147].
Поскольку все остальное человечество, кроме нескольких тысяч тебе подобных, не разделяет веры в коллективную утопию, появляется и невероятная любовь к палачам, атрибутам пыточного ремесла, восхваления чекистов и комиссаров. Багрицкий доходит до какого-то садистского упоения в своем достаточно известном:

Враги приходили — на тот же стул
Садились и рушились в пустоту.
Их нежные кости сосала грязь,
Над ними захлопывались рвы,
И подпись под приговором вилась,
Как кровь из простреленной головы [120, с. 147].
А над поэмой «Февраль» он работал до самого конца, до смерти в 1934 году, и представляет собой эта поэма своего рода поэтическое завещание.

Поэма длинная, приводить большие куски из нее я не буду, желающие могут сами насладиться этим наглядным пособием к Фрейду [121]. Герой этой поэмы, скорее всего, автобиографическая персона, — довольно жалкое создание. Дурной, неприкаянный мальчишка, совершенно лишенный любых культурных или интеллектуальных интересов, мечтает об одном:

О птицах с нерусскими именами,
О людях неизвестной планеты,
О мире, в котором играют в теннис,
Пьют оранжад и целуют женщин.
Мир в духе героев «Золотого теленка» или героев Джека Лондона! И этот бедолага, отягощенный непосильными трудностями жизни, военной службы, страдающий от неразделенной любви к прохожей гимназистке, доживает до Февральской революции 1917 года, своего звездного часа. Туг-то он, этот жалкий и довольно-таки противный дохляк, мгновенно становится помощником комиссара, появляется везде с собственной гвардией из матросов, и вообще с ним теперь не шути!

Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа…
Я много дал бы, чтобы мой пращур
В длиннополом халате и в лисьей шапке,
Из-под которой седой спиралью
Спадают пейсы, и перхоть тучей
Взлетает над бородой квадратной…
Чтоб этот пращур признал потомка
В детине, стоящем, подобно башне,
Над летящими фарами и штыками…
Поэма кончается тем, что хилый, порочный шибздик, превратившийся в карающий меч революции, обнаруживает в тайном публичном доме девушку, по которой вздыхал всю юность. Теперь она стала проституткой. «Что, узнали?! Сколько вам дать за сеанс?» И несмотря на тихое, безнадежное «Пощади…», насилует девицу, не снимая гимнастерки и сапог.

Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков.
Я беру тебя, как мщенье миру…
Может быть, мое ночное семя
Оплодотворит твою пустыню.
Я цитировал именно Багрицкого ровно по двум причинам: потому что он широко известен, и некоторые его перлы — хотя бы насчет века, приказывающего лгать и убивать, или восторженные вопли про кронштадский лед достаточно знакомы читающей публике. И второе: поэт он, несомненно, талантливый. Человек, родивший строки: «Фазан взорвался, как фейерверк», у которого «Крестьянские лошади мнут полынь, // Растущую из сердец», право же, никак не безнадежен. Но что поделать! Даже за такую ненормально короткую, 38-летнюю жизнь можно было написать совсем другое. А так остается разводить руками и вспоминать формулу из фильма про комсомольскую стройку: «К таким рукам — и такая голова…».

Но ведь в главном точно таковы же и остальные: Светлов, Антокольский, Луговской, Уткин, Жаров, Голодный, Алтаузен, Безымянский. Как сказал граф Алексей Толстой: «Их много, очень много, // Припомнить всех нельзя, // Но все одной дорогой // Летят они, скользя».

Павел Коган — человек уже другого поколения, но и в его столь знаменитой «Бригантине» таятся те же самые ценности:»

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
Капитан, обветренный, как скалы,
Выйдет в море, не дождавшись дня.
На прощанье поднимай бокалы
Золотого, терпкого вина.
Пьем за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Бьется по ветру «Веселый Роджер»,
Люди Флинта песенку поют.
Текст откровенно восходит к знаменитому «Острову сокровищ» Стивенсона — это ведь только у него есть герой с именем Флинт (история не знает такого пирата). Но только вот какая интересная деталь: ведь Стивенсон вывел множество ярких, интересных фигур — и сквайра Трелони, и доктора Ливси, и капитана Смолетта, да и маленький Джим не пальцем сделан. И этому миру добропорядочных, приличных людей, поплывших за сокровищами и приключениями, противостоит совершенно отвратительный мир вечно пьяных, грязных, диких пиратов, которые мгновенно превращают шхуну «Эспаньола» в помойку, разбивают лагерь в болоте и начинают болеть малярией.

Стивенсон нисколько не идеализирует уголовный мир; пираты выглядят в его описании исключительно непривлекательно. Будь то Флинт, убивший шестерых, чтобы только никто, кроме него, не знал, где зарыты сокровища, награбленные во всех морях; чудовищный одноногий Сильвер; трусливо-опасный Билли Бонс; ничтожные, малокультурные рядовые вроде подонка Израэля Хендса, готового убить подростка.

Все это и есть те самые «люди Флинта» (других нет ни в одном произведении), тот социально близкий элемент, с которым Павел Коган не прочь выпить. Поднять бокалы золотого, терпкого вина в компании доктора Ливси и за здоровье собеседника он не хочет. Да и люди они разного круга, что тут поделать. Даже и подними бокал Павел Коган, вряд ли доктор Ливси согласится поднять свой в ответ: этот персонаж Стивенсона как-то не особенно жаловал пиратов и их друзей. Людей Флинта он убивал из мушкета и заковывал в кандалы, а не воспевал.

ВЗГЛЯД ИЗ КОСМОСА (Вместо выводов)

Немецкое слово «менталитет» используют сегодня по делу и не по делу, совсем запамятовав, что есть в русском языке такие слова, как миропонимание, мировидение, мироощущение. То, что происходит с Багрицким (и сотнями тысяч таких же), я назвал бы изменением мироощущения.

Какой-то особый цинизм разъедает души этих людей, беспощадно выброшенных из одной культуры и никогда не приставших к другой. Они — нигде. Они — никто. И они охотно делают никем всех остальных. Действительно, почему это другие должны иметь то, чего лишены эти бедняги? И кто сказал, что нельзя пытать и убивать, чтобы сделать несчастными как можно больше людей?! То есть говорили, конечно, — и «ржавые евреи», и «ржавые русские»… И вообще много всяких ржавых людей по всему миру. Но они ведь уже ржавых-то не слушают.

Эти теоретики беспочвенности, враги всякого естественного порядка вещей, действительно не любят Россию. Ненавидят ли? Не уверен; думаю, что «ненавидят» — сильно сказано. Но все, что происходит в России, им действительно глубоко несимпатично. Какие-то дурацкие луга и поля, никчемные дороги, ведущие в паршивые деревушки, полные (как выражался Карл Маркс) «идиотизма деревенской жизни». Дураки-мужики с идиотскими бородами, кретины-офицеры с маразматическим кодексом дурацкой чести, их дебильные невесты с омерзительными фигурами (особенно омерзительными из-за их недоступности) и отсталыми взглядами на верность женихам. Ублюдочные дома, где пахнет не дерьмом и разложением, а корешками книг, кофе и вкусным обедом… Все это вызывает у них отвращение и раздражение, а порой и тяжелую злобу.

Но, во-первых, те же самые чувства они совсем недавно испытывали и к еврейской жизни — во всех ее аспектах. Почти физиологическое отвращение, которое сквозит во многих стихах Багрицкого, пережито по поводу старых евреев, пархатого предка с бородой квадратной, еврейской девушки…

Во-вторых, как-то совсем не очевидно, что есть на Земле место, где Багрицкому и компании ему подобных могло бы сделаться хорошо. Скорее можно предположить, что и в Новой Гвинее (допустим) мгновенно нашлись бы самые серьезные недостатки. А что?! Омерзительная, никому не нужная жара, идиотские пальмы на берегу дурацкого моря, в котором плавают только идиоты и акулы-людоеды, шизофренические обычаи дураков, придумавших себе всякую чушь, разных там идиотских божков, идиотизм сбора ямса и кретинство поедания бананов.

И еще одно, последнее соображение. У Багрицкого, Антокольского, Алтаузена и прочих всю жизнь не были решены самые элементарные, самые базовые проблемы, которые, вообще-то, должны быть решены годам к 25, самое позднее. Эта люди продолжают мучиться от неразделенной любви, разбивать носы «врагам» — таким же великовозрастным соплякам, так же не ведают мира, в котором живут, только готовятся жить, словно им от силы лет 16–17. Самое очевидное следствие этого — некоторый инфантилизм. Тот самый «юношеский максимализм», прущий из мужиков и в 30, и в 40 лет.

Менее очевидное, но не менее естественное следствие: они тратят невероятно много энергии на то, чтобы переделать мир по своему образу и подобию.

Действительно, откуда у нас она, эта самая энергия? Энергия приходит к нам из космоса, от Солнца и других звезд. На Земле она превращается в свои земные виды, накапливается в растениях, в телах животных. Мы с кашей и бутербродом поглощаем лучи, пришедшие к нам от Солнца, а то и из таких безмерных глубин, что их и представить себе трудно. Человек — не только земной, он и космический феномен.

Получив энергию, мы и расходуем ее… Вопрос, на чтоименно мы ее стремимся израсходовать.

Чем человек благополучнее, тем больше у него возможностей заниматься чем-то основательным, серьезным, в духе нормальной человеческой натуры. Если он вырос в добром мире родителей, не вызывавших ассоциации с ржавчиной, если на его любовь в надлежащие годы ответила хорошая девушка (вовремя вычесавшая вшей и помывшая рот после селедки), у него не так уж велика необходимость самоутверждаться. Маловероятно, чтобы он начал переделывать сей скорбный, но в общем неплохо организованный и добрый к человеку мир.

У такого юноши хватит времени и на то, чтобы поучиться чему-то, а потом с удовольствием поработать. В любом случае получится, скорее всего, неплохо, а если Бог одарил талантами, то из юноши может выйти и весьма выдающаяся личность. Остатки же энергии благополучный человек охотно израсходует на шахматы и преферанс, флирт или туристский поход. Но израсходовать энергию на мордобой или запойное пьянство ему, скорее всего, не захочется. И энергии лишней не так много, и цели в жизни у него другие.

Но что делать человеку, если мир для него — сточная канава и помойка, если жить в этом мире для него тяжело и плохо? Если воспоминания детства бесят, юность вызывает отвращение, а то, во что ты образовался, по меньшей мере раздражает? Остается переделывать мир, создать из мира что-то хотя бы относительно приемлемое. Потому что в реальном мире ему нет места, мир его не принимает. У любого, даже самого отверженного, есть свое место и свое дело в мироздании. У любого — но не у него.

Слабый человек в таком положении запьет или, того еще лучше, перережет себе вены. Сильный скорее попытается найти себе место в мире или переделать мир так, чтобы ему было в нем место. А ведь русская интеллигенция всегда именно переделывала мир! Добиваться индивидуального успеха называлось у нее «жить для себя» — что было низко и презренно. В самом лучшем случае интеллигент полагал свой частный успех частью группового успеха. Например, занять тепленькое местечко в системе управления тем миром, который построили «мы все» для будущего счастья всего человечества.

У человека, особенно в молодости, очень много энергии. Природа дала нам колоссальный запас прочности. И слой людей, о которых я говорю, — это невероятно активный слой, прямо-таки бурно стремящийся изменить окружающую жизнь. Ко времени Первой мировой войны в Российской империи скапливаются сотни тысяч, если не миллионы молодых людей, толком не знающих, кто они, чем бы они хотели заниматься и куда им жизни деть свои. Очень многие из них полагают к тому же, что мир устроен совершенно безобразно, и только партия «своих» выведет его из тупика.

Это слой вовсе не «чисто еврейский», но евреев в нем невероятно много. И объяснить это можно, вовсе не прибегая к рассуждениям о зловредном влиянии тайного мирового правительства или злокозненности иудаизма: в конце XIX и начале XX века на еврейскую Россию обрушился удар страшной силы, выбил почву из-под ног огромного количества людей, — в том числе у людей, совсем неплохих по своим личным качествам и способных сделать много при другом жизненном раскладе.

Багрицкий, Антокольский или Коган — это лишь знамена этого слоя людей, не более того. Это те, кто смог заговорить от имени своего поколения и своего общественного класса. Абсолютное большинство этих беспочвенных людей не пишет книг и стихов (некоторые и вообще плохо умеют писать). Но они думают, а самое главное — чувствуют так же. И эти люди готовы потратить невероятно много энергии на разрушение существующего мира. Многие из них готовы и строить… но ведь они толком сами не знают, чего бы им хотелось построить.

Этим людям (как и всем остальным) жизненно необходима гармония, стабильность, порядок. Сочетание требовательности и жесткости с доброй заботой и любовью. Все это есть и в иудейской, и в русской культурах, хотя и в разных формах. Но у них-то, у них нет ни той и ни другой. Они не иудеи и не христиане. И не русские, и не евреи.

ЧАСТЬ III РУССКО-ЕВРЕЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

В дворянской бане:

— Илья Львович! Я не могу этого видеть! Илья Львович! Одно из двух: или снимите крест, или наденьте трусы! Илья Львович! Одно из двух! Я не могу этого видеть!

Еврейский анекдот
Легко быть объективным там, где нет непосредственно тебя и близких тебе людей. В американской исторической науке даже считается, что история — это только то, что было до 1914 года. Все, что происходило позже, — это для них уже не история, это политика.

Не буду спорить, как надо называть историю и какого именно исторического периода. Главное — все, что Происходит в России в XX веке, — это история дедов, самое большее — прадедов. Писать о событиях более давних было проще, потому что на них я мог смотреть глазами Марсианина. Труднее отделить себя от истории совсем недавних предков. История страны начинает смешиваться с семейной историей, с историей друзей семьи. Тут появляются новые возможности — нет слов. Но и объективность исчезает. А если и не исчезает совсем — все равно появляется пристрастный взгляд «своего». Одного из участников событий.

Слишком часто я, автор, словно раздваивался при написании текста. И одна половинка моего естества, половинка ученого, требовала полной отделенности от материала, совершенно одинакового отношения ко всем участникам событий.

Но была и другая половинка — участника событий и недавнего потомка участников. Внесу полную-ясность в вопрос: все, что происходило с моими предками или друзьями семьи, происходило лично со мной. Все, что сделано по отношению к членам моей семьи, тем самым сделано по отношению ко мне. Это я стоял в нетопленой церкви, ожидая, откроет ли огонь носатое очкастое творение Божье. Это я весенним ветреным вечером наводил карабин на существ, догонявших меня по степи. Такая позиция не обязательна для читателя, да и вообще как будто вышла из моды. Но это — моя позиция, и отрекаться от нее я не собираюсь.

Не уверен, что мнение участника событий обязательно необъективно или глупо, но все же это не позиция ученого. Так что вот: позиции эти надлежало разделить, и теперь на страницах книги появится существо, никак в событиях не принимавшее участия, — марсианский ученый, наблюдающий за событиями на Земле в телескоп. Земные языки он знает в совершенстве, проблему изучил во всех подробностях. Существо это очень долговечное, и уже почти сто лет наш Марсианин сидит, упираясь хвостом в пол обсерватории, придерживая телескоп одной парой щупалец и делая записи второй парой.

Первый раз он появился в конце второй части, когда я пытался оценить поведение Багрицкого с позиций космоса… Да так и остался моим собеседником и «вторым я».

Этот Марсианин будет появляться в конце каждой главы и вносить собственные суждения в сумятицу наших земных дел. Сам я с ним так сроднился, что почти начал общаться с Марсианином, спорить с ним и сердиться на него. Хотите верьте, хотите нет, но Марсианин даже подсказал мне несколько интересных наблюдений.

Надеюсь, вставки Марсианина помогут мне сделать то, что я в самом начале уже обещал читателю: сохранить полную взвешенность позиции.

Глава 1 Отрывание русской головы

Сбылась бессмысленная мечта террористов.

А. и Б. Стругацкие

БЕГОМ К ПРОПАСТИ

Война никогда не становится временем торжествующего гуманизма. Первая мировая война не стала исключением из правил. Евреи в этой войне, как и всегда, вовсе не составляли единого целого. Часть из них хотела победы Российской империи, как своего Отечества, а немцев, что австрийских, что поданных Вильгельма, они не любили и боялись. Другие панически боялись как раз победы Российской империи: уже была обещана автономия Польше (после победы), и евреи очень боялись оказаться подданными поляков — поляки относятся к ним так плохо, что могут всех изгнать из страны. Большая часть евреев воевала на стороне Российской империи и делала это хорошо, но было всякое.

А одновременно в декабре 1915 года «усилилось до угрожающих размеров перебегание от нас к неприятелю евреев и поляков не только с передовых позиций, но и из тыловых учреждений» [122, с. 353].

В результате главнокомандующий Янушевич (кстати, поляк, принявший православие) принял решение о выселении евреев из района боевых действий. Потом он приостановил свое решение, но уже на местах, волею местных командиров, принимались решения о выселении евреев из прифронтовой полосы [70, с. 356], причем в Ковенской губернии выселение было поголовным, из Ковно вывозили больных, раненых солдат, семьи фронтовиков [70, с. 357].

Личным приказом императора выселение из прифронтовой полосы прекратилось. Но вдруг по всему фронту «и во всех правительственных кругах заговорили о еврейском шпионаже» [123, с. 144].

К этому необходимо добавить: в Первую мировую войну никто ведь мирное население не выгонял. Армии ходили, воевали между собой, а население-то оставалось. Изгонялись только евреи! И ведь одни теряли при этом и жилье и имущество, и получался, по справедливому замечанию, «еще один вид грандиозного погрома, и ведь уже от властей, а не от толпы» [6, с. 484].

Германское командование использовало ситуацию, как умело: издало воззвание к евреям — восставать против своего правительства. Допускаю, что кое-кто из евреев, в обстановке выселений и недоверия, мог и прислушиваться к пропаганде. В конце концов, в Германии и Австро-Венгрии тоже жили евреи, а в германской и особенно в австро-венгерской армии еврей, не выкрещиваясь, мог быть офицером. В русской армии — не мог, и известен случай, когда рядовой, кавалер 4 Георгиевских крестов, не пошел в школу прапорщиков — пойдя, он должен был бы выкреститься, и это могло убить его отца.

Дать бы искомое равноправие, прекратить бы застарелый, заскорузлый маразм! Но и позже, в 1916 году, порой очень уж соблазнителен был прежний «удобный ход: свалить все поражения на евреев» [6, с. 480]. В действующей армии множество раз менялись установки по отношению к солдатам-евреям. То их посылали исключительно рыть окопы, как ненадежных. То — чего это они прохлаждаются в тылу?! А ну, всех в маршевые роты! То опять всех отправляли с фронта в тыл, как потенциальных предателей.

При этом мало того, что страдали невинные за виновных (как при погромах). Никто не вникал в то, что среди 6 миллионов русских евреев есть множество людей с самыми разными установками. И для правительства, и для командования в армии все евреи сливались в какую-то однородную, нерасчлененную массу. В результате те, кто оставался друзьями Российской империи, получали основания сомневаться в своей правоте, а враги получали подтверждение правильности выбранного пути.

Есть много данных, что война не отменила, а наоборот, усилила прежние противоречия. Например, поляки часто обвиняли евреев в шпионаже, доносили русским властям. Часть этих доносов была справедлива, а часть — полнейший навет.

При русской оккупации Галиции евреи массами бежали в Венгрию, — бежали от русской армии, а «оставшиеся в Галиции евреи сильно пострадали в период русской оккупации края» [70, с. 24], потому что «издевательства над евреями, избиения и даже погромы, которые особенно часто устраивали казачьи части, стали в Галиции обычным явлением» [70; с. 356]. А местное украинское и русинское население мстило евреям-панам, присоединяясь к казакам-погромщикам.

Словом, ужас…

Впечатление такое, что на протяжении всей Первой мировой войны власти как будто специально пытаются как можно сильнее раздразнить, обидеть евреев, унизить их, наплевать им в душу. Словом, пытаются сделать врагов из этого и так уже не дружественного Российской империи народа.

КАТАСТРОФА

Самое удивительное — русское императорское правительство могло примириться с евреями еще в конце 1916 года. Мировая война вынудила сдвинуться с места великое множество людей, сломала черту оседлости: евреи бежали от немецкой армии вглубь России. В 1915 году черту оседлости наконец отменили. Характерно, что современная еврейская литература «не знает» об этом и упорно указывает на другое время отмены черты оседлости: «существовала по март 1917» [71, с. 195]. Ну очень хочется современным еврейским националистам, чтобы Российская империя не отменяла черты оседлости! Чтобы «пришлось» произвести для этого переворот…

Позиция тем более глупая, что многие ограничения сохранялись — евреям нельзя было жить в столицах, в области Войска

Донского, в окрестностях Ялты. И — процентная норма для поступающих так и не отменена!

До двухсот тысяч человек евреев оказались в одном только Петербурге, и у этих наивных людей возникла такая робкая надежда… Может быть, хотя бы на фоне огромной и страшной войны, в которой евреи лояльны Российской империи, а множество еврейских юношей воюет на ее стороне, правительство согласится уравнять их в правах?

Жившие в Петербурге евреи написали петицию, в которой так и излагали: учитывая их лояльность, полезность их для Российской империи, может быть, правительство даст евреям полные права граждан? Они нашли сородичей, вхожих в придворные круги, и исхитрились сделать так, что петиция, минуя прочих, легла на стол лично Николаю II. «Ни при каких обстоятельствах» — так соизволил написать самодержец всероссийский на полях этой очень скромной, очень приличной петиции, похоронив мечты и надежды целого народа. Иногда мне кажется, что Николай II и все его правительство сознательно делали все необходимое, чтобы их свергли. Они как будто сами искали своего уничтожения.

Я не могу сослаться на печатный источник, но знаю про эту историю совершенно достоверно, потому что одним из петербургских евреев, «забросивших» петицию на стол Николаю II, был дед старого друга нашей семьи, выкрестившийся еще в эпоху Александра III (называть этого человека я, конечно, не буду).

Было это в ноябре 1916 года, а в феврале 1917 рухнула империя. Евреи по-разному относились к империи и к царскому режиму, но ни у одного из них не было причины жалеть о падении царского правительства. Подпиши Николай II ту самую петицию — и его назвали бы Освободителем миллионы евреев! Но Российская империя ушла в небытие государством, мертвой хваткой вцепившимся в Средневековье, в том числе и в неравноправие евреев.

Но при всем при том у русских евреев не существовало никакой общей цели, никакой общей политической позиции. То есть и Бунд, и сионисты, и ортодоксальные раввины пытались выступать от имени всего народа… но большинство евреев не особенно их слушалось.

Еще позволю себе напомнить вот что: даже и полное равноправие евреев в Российской империи дано вовсе не советской властью. 2 марта 1917 года Временное правительство издает декрет: «Об уравнении в правах еврейского населения». Все. Дело сделано, и для этого не было никакой необходимости свергать существующую власть.

На выборах в Учредительное собрание в октябре-ноябре 1917 года до 90 % евреев голосовали за сионистов, остальные разошлись практически по всем остальным партиям, от социал-демократов до кадетов и октябристов.

Они еще голосовали, еще думали, что их бюллетени что-то решают, их мнение что-то изменяет в жизни колоссальной страны… А в это время Зимний дворец уже взят, и на Втором Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов в Смольном дворце 25 октября 1917 года Ленин уже сообщил о низложении Временного правительства и переходе всей власти в руки Советов. Этот съезд уже встретил овациями сообщение о захвате Зимнего дворца и зачитанное Луначарским обращение «К рабочим, солдатам и крестьянам!». Съезд уже объявил о том, что берет власть в России в свои руки, и о создании Рабоче-крестьянского советского правительства, Совета народных комиссаров, во главе с В. И. Лениным.

Вот и все. Пала историческая Россия. Исчезла страна, начавшаяся полтора тысячелетия назад на берегах степной речушки Рось. Исполнилось то, о чем мечтали, к чему готовились три поколения революционеров, от Андрея Желябова и Геси Гельфман до Лейбы Бронштейна-Троцкого, Урицкого и Свердлова.

А нам, потомкам когда-то великого народа, остается одно: спорить, гадать и прикидывать, когда именно сорвалось в пропасть наше государство — в феврале или в октябре 1917 года.

ЧЬЯ ЭТО БЫЛА РЕВОЛЮЦИЯ?!

Революция грянула в государстве, где русские играли роль государственного народа, были создателями этого государства. В глазах всего мира это государство было империей русских, революция — тоже русской.

О национальном составе революционных партий уже говорилось, и как в те времена, так и в наши звучало: революция это еврейская, потому что ее сделали евреи. Русская эмиграция никак не могла найти общего языка с европейцами, потому что мир смотрел извне: революция была в Российской империи. А они смотрели изнутри и видели, что революция эта еврейская.

Для обоих мнений есть своя логика и свои аргументы. Я же позволю себе предложить очень простое решение вопроса: революция эта не русская и не еврейская. Это революция, произошедшая в Российской империи. В империю входило много стран, в том числе и еврейская Россия. Жители этих стран играли разные роли в общей революции в империи. Складывались новые империи, возникали новые государства на обломках старых, место входивших в империю стран и народов изменялось.

Как ни цеплялись за Средневековье кагал и раввины, к 1917 году Страна ашкенази утратила свое былое единство. Еще жили на своих прежних местах, в традиционных штетлах еврейские туземцы-ашкенази. Еще галицийский ашкенази из Австрии понимал без переводчика другого ашкенази, из-под Киева, и третьего, из-под Кракова. Но почти все прусские ашкенази говорили к тому времени на немецком языке и расстались с традиционным образом жизни. И в четырех других странах — Австрии, Венгрии, России, Польше — возникли толстые, включающие десятки и сотни тысяч людей, слои евреев, ассимилирующихся в этих странах.

Кафка, которым махают как знаменем некоторые русские евреи, не говорил ни на идиш, ни на русском. Он — что тут поделать! — был австрийским немцем еврейского происхождения.

Лидер сионизма Менахем Бегин свободно говорил по-польски, но вот по-русски не знал, а на идиш говорил крайне плохо. Примерно как граф Безбородко по-украински под конец жизни.

Еврейская Россия сыграла исключительную роль в революции 1917 года и в Гражданской войне 1917–1922 годов. Еврейская молодежь? Племя младое, незнакомое? Но те, кого называли так в 1905 году, к 1917 году уже потеряли право быть молодежью. Видимо, каждое поколение еврейской России было достаточно революционно.

Но и евреи других частей Страны ашкенази принимали в российской революции 1917 года пусть более скромное, но участие. Один Бела Кун, родившийся в Трансильвании венгерский еврей, тому порукой. Что было ему, венгру, в российской или русской революции? Кроме веры в спасительность марксизма, ожидания конца «старого мира» и жажды лично участвовать в строительстве «светлого будущего» могу предложить только одно объяснение: Бела Кун вовсе не чувствовал, что он как-то связан с Венгрией, но считал революцию в Российской империи своим личным, кровным делом. Как и множество других евреев, считавших своим долгом кинуться в революционную кровавую круговерть из сравнительно благополучных Литвы, Польши, Германии, Латвии, Венгрии (известен, впрочем, и случай приезда 200 евреев из США). Тут, конечно, проявилось не отношение к Российской империи, к России русских людей. Судя по всему, это не стремление спасать русских от самих себя — по крайней мере, не у большинства. Это — стремление реализовывать, воплощать в жизнь столь необходимую для евреев социальную утопию, коренящуюся в идеалах иудаизма.

Ну и еще — желание быть со своим народом. Евреи ведь ехали в Советскую Россию и много после установления советской власти. В 1926 году перебрался из Литвы в нашу многострадальную страну отец шумного публициста Померанца — пылкого ленинца в 1960-е годы, патологического ненавистника русского крестьянства до сих пор — Соломон Померанц. Уж, наверное, он был не один.

ПРИЗВАНИЕ ЕВРЕЕВ

Что, собственно, означают слова: «Большевики взяли власть»? Ровно одно — что в конце 1917 года большевики захватили власть в Петербурге и в Москве. И только. А Российская империя лежала фактически безвластная, можно сказать, без правительства.

Тогда же на национальных окраинах и в области Войска Донского стали возникать местные органы самоуправления, хоть как-то брать в руки хоть какую-то власть. На юге и в Сибири начали формироваться будущие белые армии, а множество российских дворян и интеллигентов засобирались за рубеж.

А большевики столкнулись с проблемой, о которой вряд ли думали раньше: с ними попросту никто не хотел сотрудничать. Что стоит хунта, захватившая власть, если у нее нет ни управленческого аппарата, ни полиции, ни армии? Чиновники не хотели выполнять своих прямых обязанностей, чтобы не работать на узурпаторов, и никакие декреты, грозившие смертной казнью за саботаж, никакие Чрезвычайные комиссии не могли тут ничего изменить. В конце концов, чиновник может сидеть в своем кресле весь положенный рабочий день, усердно скрипеть пером и звонить по телефону… Но при этом он будет работать так, что лучше бы он этого не делал.

Большевики, хотят они этого или нет, вынуждены формировать новый аппарат управления государством. Чиновников им надо много, гораздо больше, чем было в старой Российской империи, — уже потому, что их государство берется управлять такими областями жизни, в которые царская Россия и не думала никогда лезть, — хотя бы тщательный контроль за производством и потреблением произведенной продукции. Механизм рыночной экономики крутится сам; если надо распределять все на свете, приходится заводить целые управления этих распределяющих. А образованный слой к большевикам на службу не шел! Русские европейцы были совершенно едины с еврейскими европейцами в этом упорном нежелании работать на творящееся безумие. Да и «эксперименты», приводящие в такой восторг престарелого господина Померанца, вызывали у них не так много положительных эмоций.

И «…когда после Октября русская интеллигенция в массе отказалась сотрудничать с большевиками… решительные и цепкие ленинцы обратились за помощью к евреям, энергичным, смекалистым, способным и дотоле униженным, подавленным, затоптанным чертой оседлости и иными „еврейскими законами“.

Миллионам жителей гнилых местечек, старьевщикам, контрабандистам, продавцам сельтерской воды, отточившим волю в борьбе за жизнь и мозг за вечерним чтением Торы и Талмуда, власть предложила переехать в Москву, Петроград, Киев, взять в свои нервные, быстрые руки все, выпавшее из холеных рук потомственной интеллигенции, — все, от финансов великой державы до атомной физики, от шахмат до тайной полиции. Они не удержались от Исаакова соблазна, тем более, что в придачу к чечевичной похлебке им предложили строить „землю обетованную“, „новое Царство Божие на Земле“, сиречь Коммунизм, которое являлось вековой мечтой народа. Кто имеет право осудить их за это историческое заблуждение и историческую расплату с Россией за черту оседлости и погромы, — кто, кроме нас, их горько раскаивающихся потомков?» [3, с. 44–45].

Ну, допустим, и судить, и осудить имеют право многие: например, потомки тех, кого эти обладатели «нервных, быстрых рук» пытали и убивали для достижения своих целей, — а таких людей в современной России десятки миллионов человек.

Но в главном автор прав: большинство евреев 1918 года пошли на службу к больщевикам. Кто — для карьеры, кто — истово веря в их цели, кто — увидев в большевиках «свою», еврейскую власть. Но пошли. И раскаиваются в преступлениях предков далеко не все потомки.

Большинство-то ведь и по сей день объясняет свои несчастья, никак не анализируя собственные грехи, сваливая все на то, что Россия — «страна с сильной традицией враждебности к евреям» [124, с. 264].

А тогда, в 1920 году, руководитель Евсекции Интернационала С. Диманштейн рассказывает, что он обратился к Ленину с просьбой запретить листовку Горького: листовка содержала такие похвалы евреям, что возникало впечатление — «революция держится на евреях, и в особенности на их середняцком элементе». На что Диманштейн получил разъяснение, что для «дела революции» и правда оказалось очень важным, что во время войны много евреев было эвакуировано вглубь России, и «значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в нужный момент» [125, с. 264–265].

Уинстон Черчилль, выступая в палате представителей 5 ноября 1919 г., сказал: «Нет надобности преувеличивать роль, сыгранную в создании большевизма и подлинного участия в русской революции интернациональных евреев-атеистов. Более того, главное вдохновение и движущая сила исходят от еврейских вождей. В советских учреждениях преобладание евреев более чем удивительно. И главная часть в проведении системы террора, учрежденного ЧК, была осуществлена евреями и в некоторых случаях еврейками. Такая же дьявольская известность была достигнута евреями в период террора, когда Венгрией правил еврей Бела Кун».

Так что все верно, только не все дело в том, что у большевиков возник дефицит кадров… Есть еще по крайней мере два существеннейших обстоятельства, и первое из них — это уничтожение основ еврейской экономики за время Гражданской войны. Действительно, пока армии и банды носились по несчастной стране, частная торговля практически сошла на нет, а городская жизнь оказалась совершенно дезорганизована.

«Наибольшая часть русского народа частью осталась на земле, на своих корнях, частью туда вернулась. Евреи на земле не сидели и туда вернуться не могли. Они жили в городах, и в городах была уничтожена главная хозяйственная опора их существования» [106, с. 110].

То есть, попросту говоря, евреям стало нечего есть, и чем дальше раскручивался маховик Гражданской войны, чем хуже и страшнее становилось, — тем хуже делалось именно им. Вот исторический парадокс! Колоссальные бедствия навлекли на сородичей как раз те евреи, которые стремились свергнуть царизм, — в числе прочего, и чтобы принести несказанные блага своему горячо любимому народу. «Все еврейство в целом… настолько себя с ней (с революцией) отождествляет, что еврея — противника революции всегда готово объявить врагом народа» [49, с. 74].

Но получается, что как раз эти «друзья народа» и причинили ему больше всего вреда! Я не раз показывал, как евреи оказываются неспособны учитывать мнения «другого», даже вообще интересоваться тем, что «другой» думает о них. А тут получается, что евреи неспособны понять и самих себя! Огромное множество тех, кого И. М. Бикерман метко называл «полуграмотной чернью», оказывается совершенно лишенным рефлексии. Они не видят связи между собственными желаниями и порожденными этими желаниями действиями массы евреев — и последствиями этих действий. Не способны увидеть, что хлеба насущного лишают еврейство как раз порожденные им самим идеологии и наполненные его представителями революционные партии.

Но это разрушение еврейской экономики — только одна из причин, толкнувшая евреев в объятия большевиков.

А ведь «в них (революционных партиях) огромное место занимали евреи; тем самым евреи приблизились к власти и заняли различные государственные „высоты“ — пропорционально не их значению в России, а их участию в социалистических организациях. Но далее, заняв эти места, естественно, что — как и всякий общественный слой — они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости. …Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и пользуются знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате» [106, с. 110].

Как мы видим, Г. А. Ландау видит здесь действие другого механизма, куда менее интересного, чем почти романтическое «призвание евреев» по Хейфецу. Причем видит он и еще кое-что, от внимания Хейфеца почему-то ускользнувшее: «…большевистский строй, опрокинувший социальную пирамиду, давший господство социально — низам, морально — отбросам, культурно — невежественным, неизбежно и в еврействе вытянул на поверхность соответствующие элементы, открыв свободный путь наглости, проворству, всякому отщепенству, всему не помнящему родства» [106, с. 110].

То есть, говоря попросту, — путь был открыт в основном люмпен-евреям, и они же в основном воспользовались предоставленными возможностями.

О ПОГРОМАХ

— Как?! — закричат мои «оппоненты», — этот ужасный Буровский забыл о такой важной вещи — о погромах! Сразу видно, что антисемит!!!

Итак, о погромах… Классическая байка — что погромы организовывало «белое стадо горилл», а красные — друзья евреев и законности, они вырывали евреев из рук смерти. Так повествует и Н. Островский в «Как закалялась сталь», а современный Мелихов в «Исповеди еврея» взволнованно рассказывает, как злые беляки рубили евреев на части и сжигали их живьем, а вот красные наводили порядок и изучали чужие бесчинства. Такова официальная советская точка зрения, и она предельно далека от истины.

Для полной ясности сообщаю: еврейские погромы устраивали ВСЕ силы, участвовавшие в Гражданской войне 1917–1922 годов. Абсолютно ВСЕ. После революции коммунисты пытались обвинить в этом сраме только одну сторону и приложили для этого немало сил.

Выше я привел книги, изданные и переиздававшиеся сравнительно недавно и легко доступные читателю. А в 1920-е годы существовала буквально целая библиотека произведений на эту тему; книги эти практически никогда не переиздавались, потому что написаны они совершенно бездарно, в основном с целью пропаганды, и уже много лет никому и ни для чего не нужны. Пропаганда началась еще в годы Гражданской войны и продолжалась потом [126]. Любые политические события становились причиной вернуться к рассказу о евреях — жертвах погромов. В 1926 году один политический эмигрант, еврей Шварцбард, убивает в Париже другого политического эмигранта, Симона Петлюру. Причиной убийства становится месть за родственников, истребленных при погромах. Тут же, вслед, издается соответствующая книга [127]. Ответственность за погромы возлагается, ясное дело, только на один политический лагерь — на белых [128], а часто и на конкретные яркие фигуры [129]. Издаются даже альбомы с фотографиями жертв погромов — часто по-настоящему страшные [130].

В действительности как раз белые армии из всех участников Гражданской войны 1917–1922 годов наиболее последовательно защищали законность. Добровольцы — люди из числа русских европейцев (среди них были и евреи) — единственные, кто вообще ни разу не устроил погромов. Учиняли их бравые союзники белых — то казаки, то махновцы, то еще какие-нибудь местные националисты. В чем белые не всегда были последовательны — не все командиры пресекали действия союзников достаточно быстро. Скажем, Дроздовский обычно не торопился наводить порядок, а были полевые командиры, готовые бросить добровольцев против казаков — чтобы немедленно остановить бессудную расправу. Свидетельств очень много, так много, что я не вижу возможности выделить какие-то отдельные работы. Информацию обо всем, что я отмечаю поневоле очень кратко, можно найти практически во всех воспоминаниях, во всех изданных документах белых армий.

Есть множество свидетельств погромов, организованных и самими красными, а уж тем более самыми разными «батьками», и уж, конечно, маниакальным антисемитом Петлюрой. Ну вот хотя бы такой факт: 9-я дивизия Красной армии разграбила и частично сожгла город Бахмут (ныне — Артемовск) под лозунгом «Бей жидов и коммунистов!».

О погромах 1918–1921 годов можно уверенно сказать: они стали по-настоящему страшными. Теперь русские и украинцы не грабят евреев, не уничтожают их имущество, а стремятся убить их как можно больше. По разным данным, убито было от 50 до 120 тысяч человек. Цифры расходятся, но не очень сильно, это вызывает доверие.

Евреев не просто убивают; совершаются чудовищные жестокости, кажущиеся порой совершенно неправдоподобными: людей сжигают живьем, забивают насмерть дубинками, рубят на части топорами, вливают в них ведрами воду. Остервенелые погромщики убивают младенцев на руках у матерей, целые семьи на глазах кормильцев, топят в сортирах стариков. Порой кажется, что они действительно обезумели, утратили все человеческое, превратились в шайку диких зверей. Что по России катится вал буйнопомешанных, и что единственный способ остановить эту публику — применять напалм и пулеметы.

Наверное, я бы и пришел к такому выводу, если бы… Если бы эта информация не дополнялась кое-какой другой. Гражданская война унесла, по разным данным, от 3 до 5 миллионов жизней. То есть погибло примерно 3–5 % всего населения, в основном русского, — то есть, говоря современным языком, русского, украинского и белорусского. После Гражданской войны 1917–1922 годов и появилось понятие «беспризорник», а было беспризорников несколько миллионов человек.

Столь нелюбезный Д. Маркишу А. И. Солженицын весьма справедливо указывает — и в 1905 году были ведь вовсе не только еврейские погромы, были еще и помещичьи. Назвать их дворянскими не совсем точно, потому что к тому времени покупали землю самые различные люди, включая и выходцев из рабочих и крестьян. Причем помещиков точно так же грабили и убивали, проявляя чудовищную жестокость. Точно так же рубили топорами на части, сжигали живьем, топили в уборных, истязали с изобретательностью профессиональных палачей. Описано это во многих книгах, малую толику которых я могу предложить вниманию читателя [131]. Но предупреждаю: эти книги даже сейчас, по прошествии почти столетия, страшно читать.

Еще много позже «знающие люди» искали в деревнях награбленное у помещиков — произведения искусства, скрипки работы Страдивари, одежду, мебель — и скупали у погромщиков за совершенно сказочный бесценок. С некоторыми из этих людей можно было пообщаться еще в 1970-е годы, причем они довольно охотно рассказывали, что и по какой цене приобрели. Один (по фамилии Ландау) показывал мне чудесные картины. Их он выменял на наган и патроны к нему в 1933 году. Другой (по фамилии Рабинович) в 1935 году выменял на хлеб и мешок картошки прекрасные бронзовые безделушки и серебряную посуду XVIII века. Причем продавцы не особенно скрывали, откуда у них это все. Мародер пользовался тем, что он — главный врач санатория или научный работник в большом городе, у него есть оружие, паек, возможность получать продовольствие. Он пользовался этим, чтобы купить что-то у другого мародера, более раннего. Есть ли между этими мародерами такая уж большая разница?

В 1917–1919 годах грабили и кулаков — то есть вышедших на отруба, порвавших с общиной крестьян. Жестокость, беспощадность — те же самые.

В Петербурге, потом и в других городах, истребляли дворян, а очень часто вместе с ними — интеллигенцию и чиновников. Степень жестокости — та же самая. В ноябре 1917 года на Перинной линии, в самом сердце Санкт-Петербурга, балтийские матросы насадили на штыки двух девочек — примерно трех и пяти лет. Насадили и довольно долго носили еще живых, страшно кричащих детей. А их маму, жену офицера («золотопогонника» — так они это называли), долго кололи штыками, резали ножами и в конце концов оставили на снегу, перерезав сухожилия на руках и ногах — чтобы не могла уползти, чтобы наверняка замерзла. Она и умерла — от потери крови, от холода, от ужаса и отчаяния3.

Или вот, пожалуйста: «А в ранний утренний час, в пустынном парке на Крестовском острове, возле дворца, я видел, как матросы охотились на человека. Как на дичь… Человек в разорванной морской тужурке, с непокрытой головой и залитым кровью лицом, задыхаясь, бежал рывками, из последних сил» [132, с. 27].

Чем эта сцена отличается от классической: «…человека в разорванном пальто, с лицом синим и красным в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ними рядом и бил его шомполом по голове»? [133, с. 287].

В ходе Гражданской войны шел погром священников. Шутовское «венчание» попа с кобылой — вовсе не выдумка «врагов народной власти». Истребление священников и их семей шло даже в большем масштабе, чем истребление дворян, — среди дворянства было много советских или разного рода «попутчиков», они имели шансы уцелеть. А попы практически поголовно были «реакционерами» или нейтральными, аполитичными людьми; резали их последовательно, крайне жестоко и до 1922 года истребили порядка полумиллиона священников и монахов — то есть 80 %, а может быть, и 90 %. Сегодня намного легче найти потомка дворянина, чем потомка священника.

Потомки убийц бешено сопротивляются, когда эти действия называют погромом и геноцидом. Мол, это все — народное сопротивление, проявление народного возмущения теми, кто эксплуатировал народ. С тем же успехом я могу отнести эти слова и к еврейскому погрому.

Геноцид, заявляют мне, — это истребление по генетическому принципу. Человек не выбирает, к какому народу принадлежать, и его убийство — это бить лежачего, бить того, кто не имеет возможностей выбора.

Но ведь и в каком сословии или классе общества родиться, человек тоже не выбирает. Поменять класс и сословие можно, но лишь в той же мере, что и народ. Можно сделаться крестьянином, можно накопить денег на землю и стать помещиком; можно служить в армии, как старший Трумпельдор, и сделаться офицером, получить потомственное дворянство. Можно постричься в монахи.

Но точно так же можно принять гиюр, можно выкреститься, выучить язык, сменить гражданство. Почему помещики не приняли гиюр?! Почему евреи поголовно не выкрестились и не стали все помещиками?!

И потому я не вижу никакой разницы в том, кого именно обрекают на разорение и смерть, и по какому именно принципу. Геноцид — он и есть геноцид.

Стоит проанализировать, что делалось в Российской империи во время Гражданской войны, — и мы обнаружим множество актов геноцида. А еврейские погромы станут одним из эпизодов этих событий, и даже нельзя сказать, что евреи пострадали больше других. Пострадали они даже меньше помещиков и уж, конечно, куда меньше священников.

Существует, конечно, и такая логика: «Мне крепко запомнилась фраза, сорвавшаяся у одного беженца, немецкого еврея. На мое указание о потрясающей разнице в количестве жертв разных народов в последние полстолетия он ответил: „Да, количество… Но качество!..“» [90, с. 110].

Если еврейская девочка имеет другое «качество», чем русская дочка дворянина; если убийство петлюровцами еврея — преступление, а убийство матросами офицера суть не более чем милая забава, — тогда, конечно, все написанное здесь не имеет ни малейшего смысла. Остается малость — доказать, что у кого-то и правда другое «качество», причем доказать фактами и логикой, а не выплескиванием на собеседника своих диких племенных поверий.

О ТЕРРОРЕ

Писалось, и уже задолго до меня, про легендарный пломбированный вагон, провезенный германской разведкой из Швейцарии в Российскую империю. Собственно говоря, тут был даже не один вагон, а целых два поезда. В первом из них было всего 29 революционеров — так сказать, тайное идеологическое оружие для сокрушения Российской империи. Сколько русских и сколько евреев ехало в этом вагоне? Даже если не знаете, угадать будет нетрудно. Ну, допустим, русских было там 9 человек. А если бы их было 2 человека? Или 11? Что, очень многое бы изменилось? Тем более, во втором поезде было 130 человек, из них 119 — евреи.

Эти люди и захватили власть в Российской империи. Они и стали ставить над ней и над живущими в ней народами свои диковинные эксперименты. «Пусть 90 % русского народа погибнет, лишь бы 10 % дожило до мировой революции», — говорил Ленин. «На Россию мне плевать… Слышите вы, плевать! Потому что я большевик!» — кричал Бухарин.

Чтобы стать единственной в империи головой и командовать русским телом, чтобы ставить свои эксперименты, им было нужно уничтожить правящую династию. Решение об убийстве императора и всей его семьи принимали Ленин и Свердлов, а главными исполнителями стали Яков Юровский, Шая Голощекин, Александр Белобородов. 2 февраля 1934 года Юровский выступил на совещании старых большевиков в Свердловске. «Так как этот факт был актом политической важности, все это дело было поручено пользующемуся особым доверием ЦК тов. Голощекину» [134, с. 365].

В комнате, где убивали царя и его семью, найдена надпись на идиш: «Месть!». Кто из этой троицы написал славное слово, не знаю. Или это кто-то менее «доверенный», но тоже причастный к преступлению? Для современной России характерно, что об этой находочке стараются не писать, и о ней известно из книг H. A. Соколова [135], первого следователя по делу об убийстве императора и его семьи, и П. Жильяра [136].

Наверное, бывшие советские, а ныне российско-федеративные люди не хотят будить национальных проблем… Но кто убил царя — уже известно, а за рубежом — всегда было известно. В зарубежной литературе, на английском языке, иногда тоже вот обижают евреев. В книге корреспондента «Тайме» Роберта Вилтона, который присутствовал при работе Соколова, есть слова: «кровавые деяния гнусных еврейских убийц». Ах он, гадкий антисемит! Не желает знать, этот Вилтон, что евреи не бывают убийцами! Это их убивают погромщики, а они только вершат великие исторические дела.

По свидетельству Гелия Рябова, эти слова очень обижают сына «того самого» Юровского, Александра Яковлевича. Так же обижают его предположения, что часть драгоценностей царской семьи его отец присвоил, а не отдал по назначению (например, золотые украшения с бриллиантами, которые прятали в лифчиках великие княжны, и которые так и сняли с них, расплющенные пулями убийц). И вообще «трудно быть… Юровским» [137, с. 54].

Наверное, он прав: трудно быть сыном изобличенного подонка и палача. Так же трудно приходилось и детям Отто Скорцени, Гесса, даже честного фронтовика фон Браухича. Но это можно и нужнопережить; да в конце концов — их проблемы. Отцу Александра Яковлевича было плевать, тяжело ли приходится нам, а ведь пережить все, что сделано его шайкой с Россией, куда труднее.

Чтобы стать единственной головой России, нужно было истребить целые общественные слои, отстранить от власти одно из двух сословий русских европейцев — дворянство. Уже зимой и весной 1918 года на Петроград обрушивается удар Петроградской ЧК, во главе которой стоит Моисей Соломонович Урицкий, сын богатого купца, окончивший юридический факультет Киевского университета. Не хочется раздувать объем книги, перечисляя его сотрудников… На одного русского, поверьте на слово, там приходится два латыша и пять евреев.

Такое же соотношение — ив Киевской ЧК! В. В. Шульгин приводит «личный состав командных должностей в киевской чрезвычайке». Из 20 человек — трое русских, остальные евреи [54, с. 257–258]. Там же — список расстрелянных Киевской ЧК из 132 имен [54, с. 259–263]. Список неточен: под одним номером идут «Соколов, братья Сабанеевы и др.». Список неполон, за три месяца красные убили в Киеве около четырех тысяч человек. Но даже из этого списка можно сделать кое-какие выводы: еврейских фамилий там всего 4. Это при том, что жило в Киеве до 200 тысяч евреев из 500 тысяч жителей.

То есть, конечно же, и евреев большевики порою обижали — как же обойтись без перегибов в такое безумное время? В киевской «чрезвычайке» были убиты (кроме нескольких тысяч русских людей) финансисты Пенес и Рубинштейн, директор городского банка Цитович, присяжный поверенный Лурье [138, с. 255].

Это, по их терминологии, «буржуи». А вот даже в списке В. В. Шульгина есть «Павлович Иосиф Яковлевич, директор 8-й гимназии», соседними номерами в списке Сабанеев Лазарь и Сабанеев Даниил, «ученики». Полагается указывать, что жертвы ЧК были невинны… Жаль, если так. Как ни мало зла могут причинить мальчики, а хоть бы что-то сделали сволочам, убивающим детей. Военный врач Турбин и то пристрелил, убегая, петлюровца. Дай-то Бог, мальчики хоть что-то, да успели, были убиты не просто «как гимназисты». Я верю, что их душеньки в раю, а что были мальчики евреи — так я ведь не Д. Маркиш и не И. Бабель, у которых только своя болячка болит.

Кстати, о гимназистах. В Ярославле чекисты (на 90 % евреи) убивали мальчиков в гимназических фуражках: «чтобы не вырос еще один русский интеллигент» [140, с. 18]. Дети перестали носить фуражки, и тогда чекисты стали определять подлежащих смерти по характерному рубчику под волосами: натирает фуражка, и натирает в определенном месте! Поймает коммунист русского ребенка, начинает щупать, и если нащупает — выстрел!

Как ни поносили зверей-погромщиков, а что-то я не слыхал, чтобы евреев убивали… ну, допустим, по принципу: есть на заду следы хедеровской розги — надо стрелять. Или что-нибудь в этом духе. Смеетесь? Но ведь детей-то убивали.

В крестьянском восстании в Меленковском уезде (Черноморье) были «замешаны» 8 реалистов, то есть учеников реального училища — подростков от 12 до 16 лет. Они были взяты в заложники и расстреляны. Крестьяне могли не очень разбираться в том, что такое реальное училище, но убийство детей — этого крестьянин, по своей скотской сущности, не понимает. Крестьяне растерзали двух комиссаров-убийц. Ответ — убийство еще 260 заложников [138, с. 260].

Одесская ЧК — то же соотношение русских и евреев как среди палачей, так и среди жертв. Для интересующихся подробностями рекомендую малоизвестную книжку В. Катаева «Уже написан Вертер».

Крым дольше всего оставался свободной русской землей — по крайней мере, в европейской части России. В Крыму, «заявляясь в хаты мужиков, комиссары первым делом требовали: „Убрать эту грязь вон!“ и тыкали пальцами в сторону икон. Большинство комиссаров и чекистов были евреи» [138, с. 257]. Справедливости ради: в Севастополе, помимо остальных, убиты еврей купец Окунев и его сын [138, с. 258].

Но все же вошел Крым в историю Великого Русского Погрома не смертью Окунева и сына, а гибелью нескольких десятков тысяч русских «монархистов, патриотов и офицеров». Именно на этом основании зимой 1920/21 годов были истреблены все, кто не эвакуировался вместе с войсками Врангеля. Организаторами массовых убийств были председатель Крымской ВЧК венгерский еврей Бела Кун и секретарь Крымского обкома РСДРП(б) Розалия Семеновна Залкинд, еврейка из Киева, вошедшая в историю под одной из своих партийных кличек — Землячка. Любопытно, что в числе этих кличек была и такая, как Демон.

Сначала объявили регистрацию офицеров, и те в массе своей явились — ведь остались в Крыму те, кто не хотел уезжать с Родины, кто поверил обещаниям большевиков (ах, эта смешная и нелепая приверженность к своей земле! Она так типична для русских свиней!). Все эти люди были уничтожены. Уцелели только те, кто почувствовал что-то и убежал в горы, к партизанам.

Потом погнали на расстрел членов семей офицеров, а также вообще всех, кто имел хоть какое-то образование и хоть где-нибудь служил. Для этого на улицах арестовывали всех, кто прилично одет, кто говорит, как образованный человек. Потом устраивали облавы, население целых кварталов сгоняли в концлаге-; ря и потом сортировали, истребляя всех «классово неполноценных». И тоже, разумеется, целыми семьями. Людей истребляли по спискам «за дворянское происхождение», за «работу в белом кооперативе», «за польское происхождение». Как видите, мотивы убийств — происхождение. Чистой воды геноцид, как его ни отмывай и не оправдывай.

«Окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которые даже не закапывали в землю. Ямы за воронцовским садом и оранжереи в имении Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанными землей, а курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать золотые зубы изо рта казненных, причем эта охота давала всегда большую добычу» [142, с. 530].

Одна из самых страшных в мировой литературе книг — «Солнце мертвых» — написана про Крым того времени Иваном Шмелевым [141]. Я рекомендую эту книгу читателю, но предупреждаю: это еще страшнее, чем истории про Киевскую ЧК. Кстати, один из десяти тысяч убитых «патриотов, монархистов и офицеров» — сын И. Шмелева. Это он валялся, еле присыпанный землей. Это за золотыми зубами из его рта охотились красные курсанты.

Крым вошел в историю, как изнасилованная земля. Как земля страшного преступления советских. А что из памяти двух поколений пытались всячески вытравить эту память… Так об этом — стихи Г. Иванова:

Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених…
…И Леонид под Фермопилами
Конечно, умер и за них [143, с. 157].
Не только Леонид под Фермопилами. Все белые, все русское воинство, включая полковника Кауфмана и штабс-капитана Фридмана, — все они умерли за этих «голубых комсомолочек» и их женихов.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД

Естественный вопрос: а что Думали те, кто организовывал и проводил в жизнь обрушившийся на страну кошмар? Отвечаю: им было очень весело. «Всем хорошим в своей жизни я обязана революции! — экспрессивно восклицает Евгения Гинзбург, уже не восторженной девицей, а почтенной матроной, мамой двух взрослых сыновей — Ох, как нам тогда было хорошо! Как нам было весело!»

КОГДА было до такой степени весело неуважаемой Евгении Семеновне? В 1918–1919 годах, вот когда. Как раз когда работала на полную катушку Киевская ЧК, — та самая, описанная Шульгиным. Работала так, что пришлось проделать специальный сток для крови. После бегства красной сволочи из Киева нескольких женщин обыватели убили — спутали с чекисткой Розой Розенблюм, прославленной чудовищной жестокостью.

Кое-какие сцены проскальзывают и у Надежды Мандельштам: и грузовики, полные трупов, и человек, которого волокут на расстрел, но особенно впечатляет момент, когда юный художник Эпштейн лепит бюст еще более юной Надежды и мимоходом показывает ей с балкона сцену — седого как лунь мужчину ведут на казнь. Каждый день водят, а не расстреливают, только имитируют расстрел, и это ему такое наказание — потому что он бывший полицмейстер и был жесток с революционерами4.

Он еще не стар, этот обреченный полицмейстер, он поседел от пыток.

Но саму Н. Мандельштам и ее «табунок» (из названных фамилий членов «табунка» — все до единой еврейские) все это волновало очень мало. В «карнавальном» (цитирую: в «карнавальном») Киеве 1918 года эти развращенные пацаны «врывались в чужие квартиры, распахивая окна и балконные двери… крепко привязывали свое декоративное произведение (наглядную агитацию к демонстрации — плакаты, портреты Ленина и Троцкого. — A.Б.) к балконной решетке» [144, с. 11].

«Мы орали, а не говорили, и очень гордились, что иногда нам выдают ночные пропуска и мы ходим по улицам в запретные часы» [144, с. 11].

Словом — и этим… (эпитет пусть вставит сам читатель) было очень, очень весело в заваленном трупами, изнасилованном городе. Весело за счет того, что можно было «орать, а не говорить», терроризировать нормальных людей и как бы участвовать в чем-то грандиозном — в «переустройстве мира».

Про портреты Ленина и Троцкого… По рассказам моей бабушки, Веры Васильевны Сидоровой, в Киеве 1918–1919 годов эти портреты производили на русскую интеллигенцию особенное впечатление. Монгольское лицо Ленина будило в памяти блоковских «Скифов», восторженные бредни Брюсова про «грядущих гуннов», модные разговоры о «конце цивилизации». Мефистофельский лик Троцкого будил другие, и тоже литературные ассоциации. Монгол и сатана смотрели с этих портретов, развешанных беснующимися прогрессенмахерами.

«Юность ни во что не вдумывается?» [144, с. 12] А вот это уже прямая ложь! Не в этом дело. Это смотря какая юность.

Террор их и их близких не касался — для красных они были «свои», белые и не подумали бы заниматься истеричными, плохо воспитанными сопляками. Как-то несправедливо — даже порка им не светила. Это не отца Надежды Мандельштам водили каждый день на расстрел, это не она искала близких в подвалах ЧК, это не у нее были причины отыскать чекистку Розу.

Более того! За работу по изготовлению и развешиванию «наглядной агитации» «табунку» платили, а «бежавшие с севера настоящие дамы пекли необычайные домашние пирожки и сами обслуживали посетителей» [144, с. 11]. Наверное, и у этих «настоящих дам», и у обитателей квартир, в которые врывался «табунок», были дочки-сверстницы этих «орущих, а не говорящих». И уж, наверное, у них были совсем, совсем другие проблемы, уверяю вас.

Юность юности рознь, но ведь и зрелость у отца Н. Мандельштам и медленно убиваемого полицмейстера была разная. Для всех людей этого круга, для бежавших с севера «настоящих дам» Киев был каким угодно, только не «карнавальным» и не веселым.

В буйном веселье образца 1919 года Н. Мандельштам в старости начала каяться, возлагая на двадцатые годы и «людей двадцатых годов» ответственность за произошедшее со страной. «Двадцатые годы оставили нам такое наследство, с которым справиться почти невозможно» [144, с. 130].

Правда, это вот навязчивое, стократ повторенное «мы»… «Проливая кровь, мы твердили, что это делается для счастья людей» [144, с. 119]. Все навязчивые варианты: «мы все потеряли себя…», «с нами всеми произошло…». Тут возникает все тот же вопрос: почему малопочтенная Надежда Яковлевна так упорно не видит вокруг себя людей с совершенно другим жизненным опытом? Людей, которым в 1918 и 1919 годах вовсе не было весело? Помните начало «Белой гвардии» М. Булгакова? «Велик был год и страшен год 1918 по Рождестве Христовом, от начала же революции второй» [133, с. 5]. И у него же сказано, что год 1919 был еще страшнее предшественника (не для Мандельштам и ей подобных).

Почему не возникает вопроса, даже в старости: а что думали жильцы квартир, в которые среди ночи врывался «табунок»? Им что, тоже было так невероятно весело? Они тоже проливали кровь для счастья человечества? Это их жизнь оставила такое наследство, с которым справиться почти невозможно?

Но в том-то и дело, что эти люди для Надежды Яковлевны не существуют. Нельзя даже сказать, что они для нее не важны или что она придает мало значения людям с другими биографиями и другой исторической судьбы. Она просто отрицает самый факт их существования. Почему?!

Согласен: опыт XX века — уникальный и злой опыт. Права Н. Мандельштам тысячу раз: бессмысленно подходить к опыту этого века с позиций Кодекса Наполеона. «Людей снимали слоями» — сегодня востоковедов, завтра мистиков, послезавтра философов, потом кого начальство прикажет. Но и в этой мясорубке ведь были те, кто «снимал людей слоями», были те, кого снимали, а были и люди нейтральные, стоявшие возле убийц; те, кто не нагружал трупами телеги, а «только» наблюдал, как их вывозят. Почему же в своей мрачной эсхатологии, в своих прямо библейских пророчествах о погублении страны и народа, чуть ли не всего человечества, никак не оценивается опыт тех, кто вообще не имел отношения к творящемуся? Или тех, кто был жертвой творящегося?

Некоторые объяснения, почему это так, появляются, особенно если сравнить две версии «Второй книги воспоминаний», — вышедшую в Париже и опубликованную в Москве, на волне «перестройки». «Откуда взялось столько евреев после погромов и газовых камер? В толпе, хоронившей Ахматову, их было непропорционально много. В моей молодости я такого не замечала. И русская интеллигенция была блистательна, а сейчас раз-два и обчелся… Мне говорят, что ее уничтожили. Насколько я знаю, уничтожали всех подряд, и довод не кажется мне убедительным. Евреи и полукровки сегодняшнего дня — это вновь зародившаяся интеллигенция» [144, с. 78].

В книге, вышедшей в Париже, конец абзаца несколько красочнее: «Евреи и полукровки сегодняшнего дня — это вновь зародившаяся интеллигенция. Все судьбы в наш век многогранны, и мне приходит в голову, что всякий настоящий интеллигент всегда немного еврей» [145, с. 567–568].

Итак, после «исчезновения» (!!!) русской интеллигенции евреи стали как бы этой интеллигенцией. Что ж, это та же самая оценка, что и у Шульгина, но совершенно с другой стороны. Шульгин все русское любил, в том числе и русскую церковь. Н. Мандельштам же полагает, что «нельзя напиваться до бесчувствия… Нельзя собирать иконы и мариновать капусту» [145, с. 119].

Как видите, по мнению Мандельштам, запойное пьянство и вообще «некультурность» отождествляются с любовью к иконописи. Но что для «культурного человека» вовсе нет ни запрета «готовить фаршированную рыбу», ни «надевать полосатый талес». Совершать эти действия и оставаться интеллигентным человеком — это можно. Главное — икон не собирать и капусты квашеной не есть.

Кстати, ненависти Н. Мандельштам к презренному «быту» может позавидовать даже Багрицкий. Разница между женой и временной подружкой ей и в старости оставалась непонятна. У Мстиславского «на балконе всегда сушились кучи детских носочков, и я удивлялась, зачем это люди заводят детей в такой заварухе» [144, с. 12].

Нет худа без добра — детей у этой наследницы двадцатых годов нет. Не было и у Екатерины Михайловны Плетневой, но по совершенно другой причине. Екатерина Михайловна детей хотела… Но… «Какое право я имею привести ребенка в этот ад?!» — так говаривала Екатерина Михайловна в годы, пока было не поздно. После того, как сдох усатый тиран, ужас разлился речами и пустой болтовней. Стало не страшно иметь детей — в том числе и дворянам, но было поздно.

Две ровесницы, обе бездетные. Но какие разные по смыслу судьбы! Какие разные жизни они прожили!

Так же точно и веселая дама5 Евгения Гинзбург ничего не забыла, но ничему и не научилась. В свое время Твардовский не захотел печатать ее книгу: «Она заметила, что не все в порядке, только тогда, когда стали сажать коммунистов. А когда истребляли русское крестьянство, она считала это вполне естественным». Слова Твардовского доносят до читателя друзья Е. Гинзбург (Орлова и Копелев) в своем послесловии (своего рода форма печатного доноса) [146, с. 690].

Но ведь в ее книге и правда нет ни одного слова покаяния. Даже ни одного слова разочарования в том, чему служила всю жизнь! Объясняется (причем неоднократно), что СССР — это все-таки лучше «фашистской» Германии [146, с. 322]. Если в книге Гинзбург появляется мотив раскаяния, то это мотив покаяния стукачей, и вполне конкретных, — тех, кто сажал ее близких. Или «фашистского» офицера Фихтенгольца, оказавшегося в советском лагере на Колыме [146, с. 446].

По поводу же собственной судьбы — только ахи и охи про то, как все было замечательно. И никакой переоценки! Вот только трудно поверить, что так уж обязана Евгения Семеновна революции прочитанными книгами. «Мой дед, фармацевт Гинсбург, холеный джентльмен с большими пушистыми усами, решил, что когда девочки (моя мама и сестра Наташа) вырастут, он отправит их учиться в Женеву», — свидетельствует Василий Аксенов в предисловии, написанном к книге матери [147, с. 3]. В русском издании книги Гинзбург этого предисловия нет.

Впрочем, и сама Евгения Семеновна проговаривается об отце: «учил в гимназии не только латынь, но и греческий» [146, с. 186]. Неужели еврей, окончивший русскую гимназию (явно не религиозный фанатик и не «отсталый» тип), помешал бы ей читать книги, самой получать образование? Об этом смешно и подумать.

Так что вот: отрывавшим русскую голову было весело. И каяться они и не подумали, даже десятилетия спустя. Опять же из Булгакова: «Это надо осмыслить…».

ОТРЫВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Причем все это, весь обрушившийся на Россию безысходный кошмар 1917–1920 годов, — это так себе, еще семечки. Почти в то же время пошла волна «расказачивания»: то есть лишения казаков всех вековых привилегий, уничтожение специфики их жизни и, наконец, физического истребления. К марту 1923 года от четырех миллионов казаков осталось всего полтора. Как именно окончили свои жизни два с половиной миллиона казаков, могла бы рассказать Землячка-Залкинд, «революционный товарищ», умевшая всегда возвращаться с конфискованным хлебом из своих командировок.

В 1921 году гасилось артиллерией и огнеметами Тамбовское восстание под руководством Антонова.

Но даже расказачивание и Тамбовское, Ижорское восстания пока что были всего лишь прелюдией. Так, легкой отмашкой, чтобы не мешал никто отрывать дальше русскую голову. Русское тело пока не трогали, и только через долгие семь лет началось раскрестьянивание, гибель уже не сотен тысяч, а десятков миллионов человек…

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТЮД

Наивный Михаил Хейфец писал о покаянии потомков за преступления предков. Ха-ха! Это он, наверное, судил по Германии, не иначе. Это на процессах, где на скамье подсудимых сидели эсэсовцы, случалось: человек под грузом показаний свидетелей и предъявленных документов хватался за голову, глухо стонал, осознавая, в какой же кошмар он влип.

Что касается потомков палачей еврейского происхождения, то знаю точно: они каяться и не подумают. Сомневаюсь, что были бы в состоянии раскаяться и непосредственные преступники, — те, кто убивал гимназистов в Ярославле, кормил тигров живыми людьми в Одесском зоопарке, хоронил живого в одном гробу с трупом в Киеве.

Завывания двух коммунистических ведьм мы уже слышали, а ведь и у Натальи Мандельштам, и у Евгении Гинзбург было немало времени подумать, вспомнить, оценить происходящее. То, что мы слышали, прокричали не восторженные гимназистки, «пошедшие в революцию», а высказали взрослые и даже не очень молодые дамы. Видимо, эти вопли про «хорошо!» и «весело!» отражают некую продуманную точку зрения.

Теперь имеет смысл послушать речь еще более активного и еще более заслуженного участника событий. Так сказать, услышать речь мужчины того же круга. Тем более, эти комведьмы не участвовали в воспитании новых советских поколений, их книг в СССР как бы и не существовало. А вот человек, которого мы сейчас послушаем, издавался и читался. А кое-кем и почитался.

«Дорога» [148, с. 218–224] — это очень простой автобиографический рассказ. Автор едет из родного местечка в Петербург — через всю Россию, зимой 1918. Сидит, прячась, пока в Киев не входят большевики, уезжает с их помощью, а ночью поезд останавливают; входит некий «телеграфист в дохе, стянутой ремешком, и мягких кавказских сапогах. Телеграфист протянул руку и пристукнул пальцем по раскрытой ладони.

— Документы об это место…

…Рядом со мной дремали, сидя, учитель Иегуда Вейнберг с женой. Учитель женился несколько дней назад и увозил молодую в Петербург. Всю дорогу они шептались о комплексном методе преподавания, потом заснули. Руки их и во сне были сцеплены, вдеты одна в другую.

Телеграфист прочитал их мандат, подписанный Луначарским, вытащил из-под дохи маузер с узким и грязным дулом и выстрелил учителю в лицо.

У женщины вздулась мягкая шея. Она молчала. Поезд стоял в степи. Волнистые снега роились полярным блеском. Из вагонов на полотно выбрасывали евреев. Выстрелы звучали неровно, как возгласы. Мужик с развязавшимся треухом отвел меня за обледеневшую поленницу дров и стал обыскивать…Чурбаки негнувшихся мороженых пальцев ползли по моему телу. Телеграфист крикнул с площадки вагона:

— Жид или русский?

— Русский, — роясь во мне, пробормотал мужик, — хучь в раббины отдавай…

Он приблизил ко мне мятое озабоченное лицо, — отодрал от кальсон четыре золотых десятирублевки, зашитых матерью на дорогу. Снял с меня сапоги и пальто, потом, повернув спиной, стукнул ребром ладони по затылку и сказал по-еврейски:

— Анклойф, Хаим…6» [148, с. 218–219].

Отморозив ноги, получив, как можно понять из текста, новое пальто и обувь от местного Совета, после множества других приключений герой приезжает в Петербург; последние два дня он совершенно ничего не ел. Здесь на перроне — последняя пальба: «Заградительный отряд палил в воздух, встречая подходивший поезд. Мешочников вывели на перрон, с них стали срывать одежду» [148, с. 220].

Почему евреев грабить и убивать плохо, а мешочников хорошо, я, наверное, никогда не пойму. Чтобы схватывать с ходу такие вещи, надо или родиться от еврейки, или потрудиться в «чрезвычайке», не иначе. А скорее всего, нужно и то, и другое, тогда скорее сообразишь.

Ну ладно. Автор же идет на Гороховую, ему сообщают, что его друг Калугин в Аничковом дворце. Хоть герой и подумал «не дойду», он все же до Аничкова дворца добирается. «Невский млечным путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко. Раскрытые животы их были чисты и блестели» [148, с. 221]. Но — добирается.

«В конце анфилады… сидел за столом в кружке соломенных мужицких волос Калугин. Перед ним на столе горою лежали детские игрушки, разноцветные тряпицы, изорванные книжки с картинками» [148, с. 221–222].

Автор теряет сознание, приходит в себя уже ночью. Калугин его купает, дает сменную одежду, и тогда автор узнает, что это были за странные предметы на столе и зачем они взрослому дядьке.

«…Халат с застежками, рубаха и носки из витого, двойного шелка. В кальсоны я ушел с головой, халат был скроен на гиганта, ногами я отдавливал себе рукава.

— Да ты шутишь с ним, что ли, с Александром Александровичем, — сказал Калугин, закатывая на мне рукава, — мальчик был пудов на девять…» [148, с. 222].

Кто этот «мальчик»? Сейчас узнаете:

«Кое-как мы подвязали халат императора Александра Третьего и вернулись в комнату, из которой вышли. Это была библиотека Марии Федоровны, надушенная коробка с прижатыми к стенам золочеными, в малиновых полосках, шкафами…

Мы пили чай, в хрустальных стенах стаканов расплывались звезды. Мы заедали их колбасой из конины, черной и сыроватой.

От мира отделял нас густой и легкий шелк гардин; солнце, вделанное в потолок, дробилось и сияло, душный жар налетал от труб парового отопления.

— Была не была, — сказал Калугин. Он вышел и вернулся с двумя ящиками — подарком султана Абдул-Гамида русскому государю. Один был цинковый, другой сигарный ящик, заклеенный лентами и бумажными орденами…

Библиотеку Марии Федоровны наполнил аромат, который был ей привычен четверть столетия назад. Папиросы 20 см в длину и толщиной в палец были обернуты в розовую бумагу; не знаю, курил ли кто в свете, кроме российского самодержца, такие папиросы, но я выбрал сигару. Калугин улыбался, глядя на меня.

— Была не была, — сказал он, — авось не считаны… Мне лакеи рассказывали — Александр Третий был завзятый курильщик: табак любил, квас да шампанское… А на столе у него, погляди, пятачковые глиняные пепельницы да на штанах — латки…

И вправду, халат, в который меня облачили, был засален, лоснился и много раз чинен.

Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Николая Второго, его барабаны и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазней. Снимки великих князей, умерших в младенчестве, пряди их волос, дневники датской принцессы Дагмары, письма сестры ее английской королевы, дыша духами и тленом, рассыпались под нашими пальцами…Рожая последних государей, маленькая женщина с лисьей злобой металась в частоколе Преображенских гренадеров, но родильная кровь ее пролилась в неумолимую мстительную гранитную землю.

До рассвета не могли мы оторваться от глухой, гибельной этой летописи. Сигара Абдул-Гамида была докурена. Наутро Калугин повел меня в Чека на Гороховую, 2. Он поговорил с Урицким» [148, с. 223].

Кончается все хорошо: «Не прошло и дня, как все у меня было — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране.

Так началась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья» [148, с. 224].

Как оценивать жизнь чекиста — дело, конечно, личное, дело вкуса. Пусть она будет превосходная, и пусть это только безнадежный клерикал может увидеть в конце Бабеля, умершего в лагерях в возрасте 47 лет, перст Божий. И верить, что сейчас эта парочка, Бабель с Калугиным, воет посреди сковороды, бьется в скворчащем чадном масле.

Но вот что сказать об этом описании открытого, наглого мародерства?

Император Николай II и его семья, кстати говоря, тогда были еще живы. Калугин и Бабель копались в имуществе пока еще не убитых людей, перетряхивали детские игрушки и частную переписку ведь не просто императора, но вполне конкретной, вполне определенной семьи.

СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ОДНА СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

Александр Владимирович Плетнев был сотрудником и помощником моего деда. В 1960-е годы он и его жена, Екатерина Михайловна Плетнева (Римская-Корсакова по отцу), доживали свой век в Киеве, на Бастионной улице. Однажды дядя Саша выпил коньяку больше обычного, а тетя Катя беседовала о чем-то с моей бабушкой и не остановила его вовремя. И дядя Саша рассказал о том, как втроем с такими же, как он, студентами, людьми булгаковского Киева, ушел в 1919 году навстречу Белой армии А. П. Деникина.

— К вечеру прихватили они нас… Степь еще мокрая, по бездорожью не уйдешь, а потом еще в лошадь попали. Пришлось пристрелить — очень она кричала, мучалась. Закат уже… малиновый такой, красивый. Телега перевернулась, мы за ней встали, хорошо, что у всех карабины. Три раза они к нам подходили… Знаешь, тогда я первый раз в людей стрелял; очень это было нехорошо… страшно было и гадко. Они накатятся — мы начнем стрелять, они назад…

— А они стреляли, дядя Саша?

— У них обрезы были, из них толком не прицелишься, да и пьяные были они… А жиды — те из наганов сажали. Стреляли — воздух звенел, а мы даже свиста пули не услышали (тут я сегодняшний невольно вспоминаю «снайперскую» пальбу евреев во время гражданских беспорядков, красочно названных «погромами»). Жиды мужиков натравливают — те вперед. Мы стрелять — они сразу откатятся…

— Так и надо было… в жидов!

— Без тебя, Андрей, сообразили. Как зацепили одного, — сразу все отступать! Темнеет уже, ветер поднялся, они уходят и своего утаскивают, нам издали наганами грозят. А мы подождали и ушли.

Дядя Саша замолкает. За окном грохочет вечерний город, тянет прелой листвой и дождем. Молчание, только в стороне шепчутся бабушка и тетя Катя.

— Вы потом долго шли?

— Всю ночь… Наутро вышли к нашим. Через два дня в эту деревню наведались…

— И что?!

Но дядя Саша только хмыкает, напускает на себя таинственный вид и отправляет в рот последний кусок пирога.

К сведению внимательного читателя: таких семейных историй у меня в запасе не одна, а несколько десятков. А рассказал я ее с одной простенькой целью: чтобы уверить читателя, что в любой интеллигентной семье, не до конца утратившей историческую память, обязательно хранятся истории подобного рода, соединяя историю страны с историей близких тебе людей.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Просто поразительно, как много сделали и евреи, и русские, чтобы не понимать друг друга, чтобы отношения между этими народами сложились совершенно катастрофически. Во всем происходящем красной нитью проходит удивительное неумение не только слушать, но и слышать другого.

Русские легко замечают это качество у евреев. Вот и мой юный земной друг Буровский прекрасно показал: огромное большинство евреев не слышит русских. Этот народ руководствуется памятью своей цивилизации, нормами своей религии и культуры. Огромное большинство евреев даже не задумывается р том, что другие люди вовсе не обязаны разделять их племенные представления. Они живут так, словно их культура обязательна для всех. А что вокруг, собственно, не древняя Палестина, а вполне современная Россия, евреи попросту не желают понимать. Да, именно — не желают! Потому что нет в этом факте ничего такого, чего не был бы в состоянии понять любой взрослый человек, даже не особенно умный.

Но можно подумать, что русские слышат евреев! Иногда кажется, что русские вообще не очень понимают, — ведь евреи совсем особый народ. Может быть, странным образом «виноваты» в этом сами евреи: русские, как правило, имеют дело с евреями, которые хорошо владеют русским языком и мало отличаются от «титульного» населения.

Русские так и не поняли, что рядом с ними, в составе Российской империи, живет не просто еще один туземный народец… Рядом с ними живут люди ДРУГОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ. Люди, которые действительно совсем по-другому понимают самые простые и основные вещи, у которых самые основы душевного устройства другие.

Русские не поняли и того, что эта цивилизация имеет множество преимуществ по сравнению с их собственной. Что число образованных евреев в Российской империи превосходит число образованных русских, что если русская Россия намерена сохранить себя, ей надо срочно, немедленно учиться у еврейской России. Русские не только не понимают этого, но, похоже, всякое преимущество евреев считают своего рода личным оскорблением.

Почему русские так убеждены в своем преимуществе? Почему даже тень преимущества кого-то другого видится им только как оскорбление, как нарушение незыблемых законов мироздания? Сами-то они могут думать все, что угодно, но нам с Марса виднее: русские попросту слишком уж увлечены своей ненаглядной империей. Так они гордятся ею, так убеждены в ее незыблемости, величии, грандиозности, что не готовы даже попытаться увидеть самих себя глазами другого. Любой, кто не способен разделять предрассудки русских, для них — или придурок, или опасный бунтовщик. И уж, во всяком случае, этого «другого» русские попросту не услышат. Они просто не поймут, что он такое говорит.

Наивно обвинять в этом русских вообще, русских как нацию, — но Российская империя за каких-нибудь сто лет сделала польско-русских евреев своими страшными врагами. Русские не упустили буквально ни одной возможности напугать, оскорбить, задеть, вызвать к себе неприязненные чувства. Одной истории «посадки на землю» или истории с малолетними кантонистами уже достаточно… А тут еще отвратительная эпопея с правами, которые то дают, то опять отнимают, с процентной нормой и с чертой оседлости, — вплоть до событий Первой мировой войны и петиции 1916 года.

Русское же общество честно строит империю, поддерживает свое правительство и совершенно не понимает, что множество евреев оскорблены, унижены, задеты дикой несправедливостью. Русские почему-то убеждены, что евреи обязаны простить все, что сделано по отношению к ним Российской империей. А они — вовсе и не обязаны.

И это при том, что все происходящее евреи воспринимали по законам СВОЕЙ, а вовсе НЕ РУССКОЙ духовной жизни. Они все видят по-своему. Русских же вообще не интересует, как и что видят и понимают евреи. Русские упоенно навязывали евреям свои представления о жизни, и даже в огне Гражданской войны 1918–1922 годов не поняли простой истины: что евреям все видится иначе.

Отказывает даже элементарный инстинкт самосохранения: вплоть до событий 1917–1918 годов русские не увидели в евреях страшного и опасного врага. Они так упивались громадностью собственной страны и своей многочисленностью, что не увидели преимуществ евреев. Того, что судьбами Российской империи еврейская Россия владеет по крайней мере в той же степени, что и русская.

Какое поразительное отсутствие умения и желания слышать!

Нельзя даже сказать, что у русских и евреев не получился диалог или что он был плохим диалогом. Обе стороны сделали все от них зависящее, чтобы никакого диалога вообще не возникло.

Получись диалог, услышь друг друга эти два народа — и сама революция 1917 года могла бы стать совершенно другой. Потому что главное отличие «русской» революции 1917 года от европейских революций — это ее многонациональный характер. Суть же революции определяли именно эти два народа.

Глава 2 Отрыватели русской головы

Грязны, неучи, бесстыдны,

Самомнительны и едки.

Эти люди, очевидно,

Норовят в свои же предки.

В них не знамя, а прямое

Подтвержденье дарвинизма,

И сквозят в их диком строе

Все симптомы атавизма.

Граф А. К. Толстой

КТО ОНИ БЫЛИ?

Действительно, не говорить же вслед за предками: «евреи убили Россию»? Даже не потому, что не прикипела бы к здоровому телу никакая, пусть самая отвратительная болезнь. Будь здорова Россия, никакая пропаганда не подкосила бы ее, никакие идеи не смогли бы пойти ей во вред.

Дело даже не в этом. Как мы уже видели, говорить о разрушении исторической России евреями будет не только несправедливо, но и просто исторически неверно. Правда, и вполне корректная формулировка вызовет почти такую же истерику аидов. Потому что формулировка эта будет: злейшими врагами Российской империи стали выходцы из еврейства. И эти выходцы составили то ли 80 %, то ли все 98 % «ордена носителей прогресса», которые в конце концов и уничтожили Российскую империю.

Насилие над исторической Россией есть не действие одних евреев, и не есть действие, задуманное и проведенное в жизнь евреями. Но это действие, в котором евреи сыграли очень важную, скорее всего, даже и основную роль. Красные их и сегодня почитают, осуждая «злодейское убийство вождей германского пролетариата Розы Люксембург и Карла Либкнехта» [149, с. 3].

Видимо, и признавать столь значимую роль «своих» не хочется, и компания красных сегодня далеко не столь почтенна, как сто лет назад. Вот и рождаются текстики про Розу Люксембург: «…одна из руководителей и теоретиков польской социал-демократии… и создателей компартии Германии, критиковавшей готовность большевиков добиваться своих идеалов ценой любых человеческих жертв, однопартийную диктатуру и недемократические организационные принципы ленинской „партии нового типа“» [150, с. 53].

Так-то! И юбилей известной в мире еврейки справили, и «демократизм» Розы Люксембург подчеркнули, ее отличия от всяких там русских свиней. Не стоит тратить время и умственную энергию для опровержения этой неуклюжей попытки выкрутиться. Интереснее потратить эту самую энергию для другого — чтобы выяснить, кто же все-таки занимался этим не очень чистоплотным ремеслом: отрывал голову Российской империи и русскому народу, ее строителю. Очевидно, что это фанатики идеи, убежденные сторонники прыжка в утопию. Причем ведь не только в коммунистическую утопию Маркса или Ленина можно было прыгать. В грандиозном безобразии, в России во мгле прослеживаются и несколько другие утописты — причем очень еврейского типа.

ПРЫГАЮЩИЕ В УТОПИЮ

Л. Фейхтвангер никогда не был ни коммунистом, ни даже «сочувствующим». От силы так, легкая теоретическая «розоватость». И тем не менее послушайте: «На протяжении тысячелетий как особую добродетель мы превозносили связь со своей землей. Ограниченность индивидуума определялась небольшим куском земли, собственником которой он был. Проблема снабжения своей страны продуктами питания… решалась сословием крестьян, кормильцев маленькой страны. Жизнь народа строилась на производимых крестьянами продуктах питания… С развитием техники и совершенствованием средств предвидения это положение коренным образом изменилось. Продукты питания, которые прежде приходилось производить с чудовищными усилиями на собственной земле, нынче можно в 10 раз дешевле и с меньшими усилиями доставить из других стран, из других частей света. Внешняя и еще более внутренняя значимость оседлого крестьянина оказалась поколебленной. Тяжелая, неуклюжая мораль… потеряла свой смысл для свободно и легко передвигающихся с места на место людей современных городов… Человеку нашего времени, человеку машины, промышленности, развитых средств сообщения подвижность, независимость от земли становится одной из важнейших добродетелей. Кочующий из страны в страну человек стал теперь более жизнеспособным, более важным, чем крестьянин, пустивший глубокие корни в земле своей родины» [151, с. 18].

Сам автор этих слов никогда не проводил карательных операций, не сортировал сосланных на преступных «кулаков» и добродетельных безлошадников и бесштанников, не загонял крестьянскую молодежь на разного рода стройки века для перевоспитания индустриальным трудом. Но вся необходимая идеология для совершения всех этих преступлений тут уже содержится, причем полностью.

Впрочем, была и кое-какая иная утопия, о которой тоже поведает нам господин Фейхтвангер: «До сих пор белым (обратите внимание на термин — им пользовались и Киплинг, и Джек Лондон, и Геббельс. — А.Б.) лишь однажды удалось без применения силы создать духовный национализм. Это удалось грекам. Политически побежденные, они завоевали мир своей культурой и на протяжении 5000 лет были господами мира. Задача Третьего Израиля мне представляется такой же. И решить ее можно без применения силы. В этом особенность истинного еврейского национализма: его смысл заключается в преодолении себя. В противоположность любому другому национализму, он стремится не утвердить себя, а раствориться в едином мире. Раствориться, словно соль в воде, которая, растворившись, становится невидимой и в то же время вездесущей и вечно существующей.

Усовершенствованный таким образом сионизм соответствует основной идее еврейства, мессианству… Целью истинного еврейского национализма является насыщение материи духом. Он космополитичен, этот истинно еврейский национализм, он мессианский» [151, с. 20].

Идея стать солью мира не имеет ничего общего с Марксом и Лениным, но эта идея близка… ну, по крайней мере, какой-то части еврейских юношей и девушек. Рывок за призраком утопии, может быть, и не вдохновит их, но зато может вдохновить идея равенства и справедливости (религиозная ценность в иудаизме), да и вот такая мысль — сделаться солью мира, незаметной, но вездесущей и необходимой приправой к чужому блюду. Может быть, еще и по этой причине меняли фамилии с еврейских на русские?

Делаться солью мира прямо велит Библия, весьма многие ее тексты.

«…Введет тебя Господь Бог твой в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими и хорошими городами, которые ты не строил.

И с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, и с виноградниками и маслинами, которых ты не садил» (Второзаконие, VII. 6–11) [152, с. 219].

А что? Вот они, большие и хорошие города: Петербург, Москва и Одесса, которых евреи не строили, а в домах этих городов навалом добра, которое пора прибрать к рукам. Когда Ларису Рейснер упрекали, что она слишком часто принимает ванны из шампанского (заметьте — за то, что «слишком часто» — и только), та лишь недоуменно щурилась: «Разве мы не для себя делали революцию?!».

«Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои и цари их — служить тебе… Ибо народ и царство, которые не захотят служить тебе, погибнут, и такие народы совершенно истребятся» (Исайя. 60, 10–12) [152, с. 773].

А что?! Казаки вот не захотели служить новой «соли земли», и что же? Тамбовские мужики вон восстали, так огнеметами их! А русская знать, Чичерин и Брусилов, служат вон, и все с ними в полном порядке, знают свое место.

«И придут иноземцы, и будут пасти стада ваши; и сыновья чужеземцев будут вашими земледельцами и вашими виноградарями» (Исайя, 61.5) [152, с. 774].

«И будут цари питателями твоими, и царицы кормилицами твоими; лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног твоих» (Исайя, 49, 23) [152, с. 765].

И вот у Бабеля в «Конармии» появляется умирающий «Илья, сын рабби, последний принц в династии». В его вещах «все было свалено вместе — мандаты агитатора и памятки еврейского поэта. Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шелк портретов Маймонида. Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений Шестого съезда партии, и на полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов. Печальным и скупым дождем они падали на меня — страницы „Песни песней“ и револьверные патроны» [153, с. 138]. Кстати, и познакомились они, когда автора привели в гости к местному раввину.

Не думаю, что кто-то в силах представитьсебе аналогичное сочетание: портреты Ленина и Владимира Соловьева, стихи на церковнославянском, написанные на полях «коммунистических листовок». Так, чтобы револьверные патроны смешивались со страницами Четьи-Минеи. У русских так не бывает. А вот у евреев — бывало.

Солженицын описывает некого крупного деятеля в ГУЛАГе. Не повезло человеку, родился он в семье священника. Чтобы искупить этот позор, умный юноша убил отца, а на суде объяснил это классовой ненавистью. Ну, и продвинулся, сделал карьеру [154, с. 37].

Как видите, еврею, сыну раввина, не было нужды убивать отца. Положил портрет Ленина рядом с портретом Маймонида, взял под мышку Библию и материалы очередного партийного съезда… Что еще? Ах, да!!! Не забыть револьверные патроны, а то чем он будет убивать «патриотов и офицеров», их беременных жен и пятилетних сестренок?! Патроны необходимы. И все, и пошел строить сын рабби счастливую новую жизнь, а папа-раввин умиленно-расстроганно всхлипнет ему вслед: совсем мальчик стал большой, пошел повторять славные подвиги соратников Иисуса Навина.

Налей-ка рюмку, Роза, я с мороза, а сыновья у нас вон какие большие, какие славные! Только вот антисемиты на них обзываются… Убийцы, кричат, да подонки… Ну да мы им еще покажем, этим Булгаковым да Шмелевым!

Ладно… Это, так сказать, люди не коммунистические, но идейные. А кроме них?

Судя по всему, тут можно выделить несколько характерных типажей. Это уже знакомые нам мироненавистники: эти будут отрывать головы у кого угодно, хоть у британцев, хоть у зулусов, — лишь бы представилась такая возможность.

О существах, органически ненавидящих мир, уже писалось, и я не буду повторяться. Но представьте себе, как должны действовать люди этого типа, как ужасно должны сказываться их представления на всем окружающем. Особенно в тот момент,

Когда, все низвергая
И сквозь картечь стремясь,
Та чернь великая
И сволочь та святая
К бессмертию неслась [155, с. 1].
Другими, и не менее любопытными типажами я бы назвал клинических русофобов и особую когорту мстителей.

РУСОФОБЫ

Удивительное дело: ведь Бабеля трудно назвать врагом человечества, мрачным и жестоким мироненавистником. Он по-своему любит жизнь и бывает даже поэтичен в некоторых описаниях, но это совершенно не мешает ему то брезгливо-высокомерно, то с отвращением и ненавистью относиться к России, русскому народу и ко всему, что хоть как-то связано с русскими. Невольно лезет в голову классическое: «Психика у меня добрая, я только котов ненавижу» [156, с. 226].

Действительно, что еще можно сказать? «Есть люди, которые евреев просто „не переносят“. Бесполезно их спрашивать, что им в евреях не нравится. Не нравится все. Начиная с физических качеств — наружности, черт лица, горбатого носа, оттопыренных ушей, горбатых спин» [54, с. 10].

Но ведь такие люди есть и среди евреев. Ну что тут можно поделать, если не любят они русских! Неприятны мы им, несимпатичны, и ничего с этим невозможно поделать… Бабелю не нравится в русских все, начиная с цвета волос, модуляций голосов, причесок и формы носа и ушей.

Солдаты у него — причем солдаты его собственной армии! — это «тифозное мужичье», которое «катило перед собой привычный гроб солдатской смерти. Оно прыгало на подножки нашего поезда и отваливалось, сбитое ударами прикладов. Оно сопело, скреблось, летело вперед и молчало» [153, с. 137–138]. Русские — это «белесое, босое волынское мужичье» [153, с. 89], а «Россия, невероятная, как стадо платяных вшей…» [153, с. 128].

Слово «аристократ» и даже «принц» повторяется у него в нескольких местах, но всегда только по отношению к евреям. Ни один русский и никогда, ни в одном из рассказов Бабеля, не назван аристократом. Ни один. Даже Александр III для Бабеля не кто иной, как «детинушка», а члены его семьи вызывают откровенное раздражение и отвращение.

О русских и евреях в «Конармии» говорится даже в разных выражениях, как о представителях разных видов.

То это «немой мальчик с оплывшей, раздувшейся белой головой и с гигантскими ступнями, как у взрослого мужика» [153, с. 136]. То женщина, выдающая за ребенка куль соли, чтобы проехать в эшелоне. Но ее разоблачают, сбрасывают с поезда на ходу и убивают из винтовки [153, с. 85].

Об одной русской семье рассказывается, что отец, воевавший на стороне Деникина, убивает одного их своих сыновей, воюющих у красных, а потом второй сын добирается до отца и «кончает папашу». «А у стены, у этого жалкого провинциального фотографического фона, с цветами и голубями, высились два парня — чудовищно огромные, тупые, широколицые, лупоглазые, застывшие, как на ученье, два брата Курдюковых — Федор и Семен» [153, с. 24].

Но можно подумать, что Бабель один такой! Вот творение человека то ли с американским именем, то ли с собачьей кличкой «Джек», а по фамилии Алтаузен:

Я предлагаю — Минина расплавить,
Пожарского —
На что им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками Октябрь застал.
Случайно мы им не сломали шеи.
Я знаю — это было бы под стать.
Подумаешь, они «спасли Расею»!
А может, лучше было б не спасать?
Зрелище князя Пожарского, стоящего за прилавком на Нижегородской ярмарке, радует меня необычайно и заставляет вспоминать все о том же: что мы для наших… скажем мягко — для наших нелюбителей настолько отвратительны, что уже нет сил разбираться, кто тут профессиональный воин, а кто торговец. Что еще интересно — это видение русских исключительно как торгашей. Видимо, представление «чужого» в виде торгаша вообще характерно для народов Российской империи: так представляют и евреев, а теперь еще и кавказцев.

А вообще анализировать текст даже не хочется — так все конкретно в нем, рельефно, завершенно, что просто никаких слов нет.

Стоит перечитать и творения Д. Хармса, в которых описывается Иван Сусанин. Какое высокомерное отвращение во всех этих «бояринах Кувшегубах», в поедании Иваном Сусаниным собственной бороды, в окрике «гляди, яко твоя брада клочна». Даниил Хармс буквально давится от смеха просто потому, что описывает русский XVII век. Но если для Загоскина и Карамзина это век интересный и романтичный, то для него — нелепый, дикий и неприятный.

По-видимому, люди такого склада особенно часто оказывались в рядах палачей русского народа — просто в силу душевной склонности резать таких отвратительных типов, подобных стаду платяных вшей.

Впрочем, русофобия вообще была частью официальной политики СССР до Сталина. Луначарский не где-нибудь, а в одном из своих циркуляров писал с предельной обнаженностью: «Нужно бороться с этой привычкой предпочитать русское слово, русское лицо, русскую мысль…». Как говорится, коротко и ясно.

Прямо как в стихах уроженца Житомира, Александра Ильича Безыменского:

Расеюшка-Русь, повторяю я снова,
Чтоб слова такого не вымолвить век.
Расеюшка-Русь, распроклятое слово
Трехполья, болот и мертвеющих рек…
Как же тут не порадоваться, что эта отвратительная страна

Сгнила? Умерла? Подохла?
Что же! Вечная память тебе!
Не жила ты, а только охала…
В первые двадцать лет советской власти полагалось считать, что Россия погибла, убита коммунистами, и радоваться по этому поводу. Радость выражали, конечно же, не одни евреи. Маяковский вон тоже ликовал, что красноармеец застрелил Россию, но очень уж заметно, кто лидирует в рядах этих ликующих.

Причем это противостояние не только не скрывалось, но всячески рекламировалось и политически обыгрывалось. В стихотворной пьесе А. Безыменского «Выстрел» есть такой диалог:

ДЕМИДОВ:

И еще я помню брата…
Черноусый офицер
Горло рвал ему, ребята,
И глаза его запрятал
В длинноствольный револьвер.
Братья! Будьте с ним знакомы,
Истязал он денщиков,
Бил рабочих в спину ломом
И устраивал погромы,
Воплощая мир врагов.
Забывать его не смейте!
В поле, дома7 и в бою
Если встретите — убейте
И по полю прах развейте,
Правду вырвавши свою.
И сегодня в буднях жгучих
Пусть сверкнет наш грозный меч!
Братья! Пусть наш век могучий
Вас поучит и научит
Нашу ненависть беречь.
СОРОКИН:

Руками задушу своими!
Скажи, кто был тот сукин сын?
ВСЕ:

Скажи нам имя! Имя! Имя!..
Демидов выходит на авансцену. Большой барабан начинает бить слабо, все громче, громче.

ДЕМИДОВ:

Полковник… Алексей… Турбин…
ВСЕ:

Полковник…
Алексей…
Турбин… [157, с. 50].
Напомню, что «Белая гвардия» печаталась в 1924–1925 годах, а «Выстрел» вышел в 1930 году. Перед нами — совершенно откровенная полемика с Булгаковым.

Насколько образ военного врача Алексея Турбина соответствует удару ломом в спину или организации погромов, пусть судит сам читатель. Хорошо, что А. Безыменский, в отличие от большинства тех, с кем он начинал, дожил до 1970-х. Его продолжали хвалить [158], награждали и продвигали, хотя большую часть поэтических произведений 1920–1930-х годов никогда не перепечатывали [159].

Но он жил. Физически жил. Это радует.

Нет-нет, не надо видеть в словах автора ни неуместной иронии, ни проявления христианского милосердия (тоже совершенно неуместного по отношению к Безыменскому и Багрицкому).

Так же, как автор призывает к либерализму — вернейшему средству окончательного решения еврейского вопроса, так же точно и по тем же причинам он радуется долголетию наших врагов. Я очень сожалею, что Мандельштам не прожила лет на десять больше. Что она не увидела, как изменяется состав интеллигенции в России, как новая русская интеллигенция оттесняет евреев. Как евреи все безнадежнее проигрывают конкуренцию.

Точно так же я очень рад, что Безыменский дожил до публикации «Мастера и Маргариты» (1966 год), до переизданий «Белой гвардии» и «Бега». Как плохо ему было в последние годы! Как страшно!

Ужас перед тем, что сделали с моим народом, сделал меня злым, жестоким человеком. Поэтому я и радуюсь, если наш (и тем самым мой личный) враг доживает до своей. полной, уже окончательной гибели. До крушения всего, во что он вложил свою подлую, никчемную душонку.

…Но в первые пятнадцать — двадцать лет русофобия таких, как И. Бабель, А. Безыменский и Д. Алтаузен была востребована государством.

МСТИТЕЛИ

Тут давайте оговорим, что среди русских евреев было много людей, у которых очень даже было за что и почему мстить. Множество людей еврейской России, Страны ашкенази имели основание считать, что их способности остались невостребованными, судьбы растоптаны чертой оседлости и процентной нормой. Что их лояльность к искренне любимой России не находит понимания и ответа. Многие евреи чувствовали, что их хорошее отношение к стране, их готовность считать себя частью российского народа разбились о волну погромов и правовые ограничения.

Такие, как О. Грузберг, не стали врагами русской России, но уж с политическим строем Российской империи готовы были воевать до последней капли крови. И все защитники ненавистного государства тоже превращались для них в тех, по чьей милости их матери ночевали в полицейском участке.

Представим себе психологию человека, который даже сам лично ничего плохого не испытал, но которому дедушка рассказывал, как русские солдаты ловили его, но не поймали, а поймали его старшего брата. Если дедушку ловили году в 1840, в возрасте 10 лет, он вполне мог рассказать эту историю внуку, родившемуся в 1890-м году. Что должен думать внук, слушая, как дедушка спрятался за поленницей и долго стоял, боясь даже дышать, с колотящимся о ребра сердечком, слушая неторопливые разговоры солдат, вдыхая запах табака и пота (день был жаркий). Что должен был думать еврейский мальчик из благополучной петербургской семьи, слушая рассказ любимого деда в 1900 году? Пройдет пять лет, и он, весь в поту от страха и волнения, наведет маузер на усатого страшного полицейского, на казака, стоящего в оцеплении. Тяжелое для подростка дуло уплывет, пот зальет глаза, оружие грозно, очень по-настоящему, бабахнет… на полметра мимо, разумеется.

Пройдет еще двенадцать лет, и молодой мужчина, уже похоронивший любимого дедушку, опять поднимет револьвер, наведет на синий мундир — тот самый мундир, какой был на тех людях, которые ловили его деда, которые увели брата деда, из-за которых нет у этого еврея ни дяди от старшего брата деда, ни троюродных братьев. Теперь поту будет поменьше, оружие хорошо пристреляно по портретам императора и по иконам; пуля войдет куда надо, пробив сто раз проклятый мундир.

Кто хочет — пусть осудит этого человека. Я его хорошо понимаю, потому что на его месте действовал бы точно так же, и уверен, что пошел бы до конца. Люди, которых нельзя безнаказанно истреблять, вызывают все же уважение. А сколько было таких? Сколько евреев, раненных когтями Российской империи, легендарного двуглавого орла, имели множество личных, частных, чуть ли не интимных причин хотеть сокрушения империи, гибели ее защитников и спасателей?

Наконец, во время Первой мировой и Гражданской войн произошло много такого, что естественно взывало о мести.

Все это бесспорно и не вызывает ни особого удивления, ни возмущения. Удивляет разве что чрезмерность этой мести да готовность обрушивать ее на головы заведомо невинных. В этой чрезмерности трудно не увидеть некое свойство иудаистской цивилизации, воспитанный ею феномен. Судите сами: в праздник Пурим свиток Эстер-Эсфири читается в синагоге два раза.

«В Торе написано, что народ Амалек является вечным врагом сыновей Израиля и заповедано воевать с ним всегда. Поэтому в наше время в синагоге во время чтения свитка Эстер принято продолжать эту войну, и каждый раз, когда чтец произносит имя Амана, все начинают громко шуметь — „бить Амана". Для этого надо не забыть принести в синагогу трещотки, пистолеты с пистонами и все, что может шуметь. А чтец должен терпеливо ждать прекращения избиения после каждого упоминания имени Амана и только после этого продолжать чтение» [160].

Это не какой-то сумасшедший еврей сам по себе придумал, что война с «народом Амалек» вечна и продолжается в данный момент. Этому учат раввины; это проживает каждый еврейский ребенок, каждый год лично участвуя в «избиении Амана», духовно присоединяясь к убийству 75 000 человеческих существ. Чтец Торы заботливо организует приобретение этого опыта, пока собравшиеся «бьют Амана» после каждого упоминания его имени. Что может воспитать такой религиозный опыт, кроме привычки ненавидеть и мстить? Охотно выслушаю возражения (желательно с аргументацией), но пока не вижу, что еще.

Представляю, какой поднялся бы вой, визг и хай, если бы в православной церкви раз в году происходило бы ритуальное убийство Троцкого или Свердлова; если бы это стало церковной традицией, а священники напоминали бы прихожанам: не забудьте принести с собой трещотки и пистолеты с пистонами. Если при чтении священных текстов священники делали бы аккуратные перерывы, пока все, треща и стреляя, не проорутся: «Бей Свердлова!!!». Вот крику было бы и в «22», и во «Время и мы», то-то обвиняли бы нас во всех смертных грехах…

А причин кричать «Бей Свердлова!» у нас, право же, куда побольше, чем у евреев «бить Амана». И события как-то посвежее, и, в отличие от Амана, только собиравшегося устроить погром, Свердлов обагрил руки кровью такого числа русских людей, что хватило бы на кровавые ванны евреям всего земного шара.

СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ЕЩЕ ОДНА СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

Рассказу Бабеля как-то очень соответствует одна наша семейная история. Она очень простая: в 1921 году мой дед, Вальтер Эдуардович Шмидт, венчался с бабушкой, Верой Васильевной Сидоровой. Венчались молодые два раза: по лютеранскому обряду и по православному. По лютеранскому обвенчаться оказалось несложно, а вот с православным возникли, что называется, вопросы…

К церкви пришлось ехать тремя разными пролетками; сначала везли священника, который лежал, спрятавшись, под сиденьем. Жених и невеста тоже ехали отдельно. Священник торопливо переоделся в облачение, дед с бабушкой и свидетели вошли в церковь, а двое остались на улице с лошадьми, чтобы те не заржали. Очень это было опасно — привлекать внимание новых хозяев жизни к тому, что кто-то находится в заброшенной церкви.

И не убереглись! Священник уже менял кольца, когда ворвался в церковь некий коммунист вполне классического облика — в кожанке, с очками на длинном носу и с наганом в руке. И заорал тоже вполне классическое:

— Эт-та что тут за балаган!!!

Трудно сказать, что могло бы произойти дальше, но было это существо изрядно пьяно и успело выстрелить только вверх, в купол церкви. Шуму было много, но существо — то ли от отдачи, то ли от водки — повалилось прямо на пол и уснуло. Тихо-тихо вышли все из церкви, очень боясь, что красножопый проснется. К счастью, он не проснулся, и порой я даже испытываю некую благодарность к нему: все же не сдал в ЧК, не пристрелил! Может быть, просто не успел? Может быть, но все равно я испытываю к нему вполне искреннюю благодарность.

Надо ли уточнять, дорогой читатель, какой национальности было это существо? А историю эту мне рассказала сестра моей бабушки, Антонина Васильевна Вербицкая, в 1974 году.

ЗАКОН ВОЗМЕЗДИЯ

В наше смутное, текучее время странное впечатление производит человек, всерьез отстаивающий идею Промысла Божьего в истории. Но стоит заняться еврейской историей, и становится видна цепь событий очевидных, порой зловещих и, боюсь, все-таки однозначных.

Д. Маркишу ну очень не нравится идея А. И. Солженицына о том, что убийством Столыпина евреи в виде дальнего последствия вызвали и Холокост. Цепь причин и следствий, нарисованная Александром Исаевичем, совершенно не убеждает и меня, но не могу отделаться от мысли: ведь почтенный реб Маркиш возражает не потому, что аргументация А. И. Солженицына слабовата, а потому, что не может даже допустить — неужели закон причин и следствий может иметь отношение не только к кому-то Там, но и к его… к его народу! Вы понимаете?! К евреям! Ну неужели и правда они могут быть судимы тем же судом, что и все остальное человечество?!

Мне же эта идея Солженицына, при всей слабости его доводов, представляется как раз одной из самых интересных. И более того: все данные указывают на то, что евреи действительно накликали Холокост. Только не тем, что не смогли удержать Мордку Богрова от убийства Столыпина…

Если бы весь народ Провидение покарало только за поступок одного сукиного сына да за моральную поддержку этого подонка несколькими сотнями евреев — тогда и впрямь позволительно было бы усомниться в торжестве горней справедливости. Получилась бы мораль Ветхого Завета: трое иудеев помочились у стены (что им, по неведомой причине, запрещено), и за это Бог карает весь народ.

Но ведь приводил к власти коммунистов вовсе не М. Богров, и вообще не один человек. В отличие от убийства одного, пусть и очень значительного, человека, свержение законной власти Российской империи и установление советской власти было делом огромного числа людей. В этом деянии, колоссальном и по его историческому масштабу, и по масштабу сопровождавшего его злодейства, играло самую активную роль огромное число евреев из разных классов общества. Назвать это «преступлением евреев» не повернется язык, но процент и непосредственных участников, и сочувствующих евреев огромен, а остальные на гибель Российского государства смотрели, как на пожар «не очень близкого дома».

О том, что коммунисты последовательно готовили А. Гитлера на роль «ледокола революции», писалось много и убедительно [161]. «Победа в России белых скорее всего сделала бы невозможным приход в Германии к власти Гитлера» [162, с. 83], — признает и еврейский автор.

Вот и цепочка причин и следствий: огромное большинство евреев приводит к власти правительство, которое приводит к власти Гитлера. Можно спорить, была ли Российская империя своим государством для евреев или чужим; нужна ли была им революция в этом государстве или «русская революция» для них — лишь на чужом пиру похмелье (на мой взгляд — для разных евреев по-разному и в зависимости от личного выбора). Во всяком случае, был поднят меч! На свое ли государство, на чужое ли. На другую часть ли своего собственного российского народа, на чужой ли народ. Но меч — поднят. И для христианина, не способного считать никакой народ ни лучше, ни хуже других, очевидно: поднявший меч и получил его в собственное подреберье. «Поднявший меч от него и погибнет». Аминь.

Всего 20 лет отделяют события 1941 года от Гражданской войны. И вот из строя советских военнопленных вытаскивают людей, лично участвовавших в преступлениях большевиков, изо всех сил поддерживавших эту маразматическую власть. Этим людям мало было России, всей Российской империи! Они скакали в составе Первой Конной: «На Варшаву! Даешь Берлин!».

Малоизвестный факт: Макс Левин, один из руководителей Баварской социалистической республики в 1919 году, после ее поражения жил в Москве, занимался историей, был учеником Абрама Моисеевича Деборина.

В 1941 году под дулами немецких пулеметов оказались люди, в 1919 году громившие не только Россию, но и Германию, и Венгрию, в 1920 году не дошедшие до Варшавы, не сумевшие сделать поляков и немцев такими же счастливыми, как русских.

Их сортируют в точности так же, как они сами сортировали русских и других европейцев в Крыму. «Потерявших» паспорта обрекают на смерть, услышав акцент, расстреливают — так же точно, как они сами, их папы и старшие братья убивали русских людей, правильно говорящих по-русски. Их трупы гниют на обочинах дорог Великой войны точно так же, как трупы расстрелянных русских под Симферополем.

Разница в том, что трупы в Бабьем Яру пришлось выкапывать и сжигать, заметая следы. А трупы в Крыму — не пришлось; так они и валяются, где их бросили соратники Белы Куна и Землячки.

Способны ли они даже перед самым концом уразуметь, что сами сделали для своей погибели решительно все необходимое? Понимали ли, что подобны незадачливому ученику чародея: тому самому, что вызвать духа вызвал, а ни отдать ему приказ, ни отправить его обратно не способен? Поняли ли они, что, устраивая целую цепь преступлений, накликали их и на себя? Что утащили с собой в противотанковые рвы и газовые камеры великое множество невинных? К сожалению, вряд ли они поняли хоть что-то, хотя бы даже в свой последний час. Вряд ли: ведь для этого нужно уметь думать, а не цитировать Троцкого и Ленина. И не считать свою драгоценную особу и свой народ пупом Вселенной.

Современным евреям ничто не мешает осознать эту гибельную связь причин и следствий, эту мрачную цепь ведущих к погибели событий. Но религиозным евреям мешает вера в свое избранничество, в свою исключительность.

Большинству советских и нынешних российских… О том, что мешает им, хорошо сказал один неглупый российский еврей: «Лишь люди без роду и племени отказываются от ответственности» [123, с. 210].

Но люмпен-евреи и есть люди без роду и без племени.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Логично в главном: евреи сыграли очень уж заметную роль в отрывании русской головы Российской империи.

Но как-то я невольно вспоминаю: 50 % офицерского корпуса империи, в основном русские, воевало на стороне красных. Многие — вовсе без особого принуждения. Не буду оправдывать Безыменского и Алтаузена — с ними-то все более-менее понятно. А как быть с Брусиловым? С Чичериным? С Тухачевским? Все эти «отрыватели русской головы» — коренные русские дворяне, вписанные в столбовые книги.

Наконец, как быть с грузинами Сталиным и Берией, с поляком Дзержинским, с татарами и лезгинами? В Российской империи жили не только евреи и русские, там жило много народов. Я что-то не в силах назвать ни одного, который не приложил бы руку к разрушению их общего государства. Разве что оленеводы в тундре и охотники на морского зверя на Чукотском полуострове?

А прихожане, которые громят церкви… Любимая картинка нынешних историков — как некие пришельцы громят, а бедные прихожане смотрят под дулами пулеметов. Бывало и так, но сколько известно других случаев, когда сами же прихожане сбивали с соборов кресты и жгли иконы…

А знаменитые «двадцатипятитысячники» — двадцать пять тысяч рабочих Петербурга и Москвы, которые участвовали в коллективизации? Так сказать, отрывали будущую крестьянскую голову, истребляли самых дельных, самых активных мужиков. Русские — русских.

Может быть, сами русские не очень хотели оставить себе эту русскую имперскую голову?

Я готов согласиться с Буровским, но хочется дополнить список «отрывателей русской головы» еще несколькими типами, которые не имеют к евреям совершенно никакого отношения.

В рядах «отрывателейрусской головы» неевреев меньше, чем евреев? Но ведь и число образованных людей в Российской империи таково: трое евреев на одного нееврея.

Закон возмездия? Да, очень легко можно показать действие такого закона в истории. Жаль, что действует он обычно не избирательно, а коллективно. Преступление совершает 1 % народа — а ответный удар обрушивается на всех.

Но давайте отнесем действие закона и к русским. В расстрельных рвах Крыма оказываются люди, имевшие самое прямое отношение к принятию и к проведению в жизнь закона о процентной норме, к выселениям из столиц «нелегально проживающих» и уже совсем недавно — к выселению «шпионов» из прифронтовой полосы. Их, непосредственных виновников еврейских обид, вряд ли больше 1 % тех, кого нагишом гонят к наскоро вырытым рвам.

…Но и под дулами немецких пулеметов был 1 % «отрывателей русской головы», которые получили по справедливости, — жаль, поздно. И 99 % людей, виновных в одном: они родились евреями.

Глава З Новое русское правительство

Мчатся бесы рой за роем

В беспредельной вышине,

Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне.

A. C. Пушкин

НОВАЯ ЛЕГИРУЮЩАЯ ПРОСЛОЙКА

Число легендарных ленинских декретов превышает 2 тысячи. По-настоящему важны первые несколько, заложившие основы новой политики: Декрет о мире, Декрет о земле и так далее. Но один из этих первых и важнейших декретов до сих пор усиленно скрывается от населения. Это Декрет о репрессированных народах от 29 октября 1917 года. Это один из первых ленинских декретов.

Согласно этому декрету, царизм угнетал многие народы Российской империи. Угнетал все, целиком, держал их, бедные, в «тюрьме народов», и потому эти репрессированные царизмом народы все, целиком, до последнего человека, должны рассматриваться как невинные и пострадавшие. Даже если представители этого народа были дворянами или богатейшими купцами — все равно, ведь народ-то репрессированный! И все ограничения, которые обрушиваются на представителей привилегированных сословий, на представителей этих народов не распространяются.

В число репрессированных народов вошли народы Севера — чукчи, юкагиры, ительмены, селькупы… долго перечислять. Народы Средней Азии, Кавказа — сарты, черкесы, лазы, осетины… опять же, долго перечислять, — те, кого завоевала империя, покорила, сделала неравноправной частью своего населения. О неравноправии всех этих народов в империи можно поспорить, но я ведь сейчас не об этом. Я показываю, что это был за декрет.

Поляки и украинцы не считались репрессированными народами, но, как легко понять, евреи-то, конечно же, считались.

В первые десятилетия советской власти потомку дворян, купцов, духовных лиц было очень трудно получить образование, хоть как-то продвинуться по службе. В 1922–1923 годах стали «чистить» высшие учебные заведения, выгоняя «по анкетным данным» студентов даже со старших курсов (что вызвало много самоубийств). Но евреев это не касалось! Сын священника должен был или отрекаться от отца через газеты, или бежать за границу, или влачить существование, никак не соответствующее его домашней подготовке и умственным способностям. Поэт Вадим Шефнер, дворянин, образования так и не получил, был рабочим на заводе большую часть своей жизни. А сын рабби мог поступать в любой вуз Советского Союза без малейших ограничений!

Теоретически это мог делать и сын таджикского муллы или сын эвенкийского шамана, но я предоставляю судить самому читателю, насколько актуально было поступление в Московский университет для охотника на морского зверя в водах Чукотского моря или для горного таджика, живущего в горах Памира. А вот дети раввинов, уязвленные процентной нормой, этого очень даже хотели.

Специфика тогдашних судеб проявляется очень отчетливо и при формировании научных школ. Скажем, будущий основатель ленинградской школы палеолитоведения Павел Иосифович Борисковский «при своем буржуазном происхождении, однако, сумел поступить в университет», «правда, среди его друзей-сокурсников были и представители буржуазии (Кричевский, Бернштам), они же — комсомольцы» [163, с. 33]. А остальные соученики Борисковского и Бернштама были выходцами из пролетариата, и это очень даже сказалось потом на поведении и на взаимоотношениях этих двух очень разных групп людей.

Именно этим декретом создавалось новое привилегированное сословие из национальных меньшинств, евреев в первую очередь. Закладывались основы русско-еврейской цивилизации, делались обычными биографии типа биографии писателя В. Аксенова, который по отцовской линии крестьянин в третьем поколении, а по матери — барон Гинцбург.

Эта роль евреев как столпов советской власти нашла отражение во множестве анекдотов.

«Если за столом сидят шесть комиссаров, то что под столом? — Двенадцать колен Израиля».

«Чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия Троцкого».

«Еврей присужден революционным трибуналом к смертной казни. В ужасе он вскрикивает по-еврейски традиционную формулу: „Слушай, Израиль, наш Господь — Единый Бог“. Весь трибунал инстинктивно встает и отвечает: „Да будет благословенно Его Царство во веки веков“».

«Что такое трест? Троцкий Разрешил Евреям Свободную Торговлю».

Но самое любопытное здесь: «Происходит заседание Совнаркома. Вдруг Каменев заявляет, что ему надо спешно уйти. Куда? В синагогу, чтобы совершить молитву поминок об умершем отце (для чего требуется наличие минимум десяти взрослых евреев). Тогда Ленин заявляет: „Для чего уходить? Я выйду, и ты можешь совершить свою молитву здесь на месте“».

Любопытно здесь именно то, насколько в представлении современников потомок выкрестов Ленин не был евреем!

Все эти анекдоты цитируются из еврейской газеты «Die Zeit» от 13 апреля 1923 года [123, с. 209]. Развлекались себе люди, веселились.

Ходила и такая частушка;

У украинцев свой гетман,
У поляков есть свой круль.
А у русского народа
Не то Янкель, не то Сруль.
А во время Гражданской войны пели такое:

Чай Высоцкого,
Шинель Бродского,
Красна армия жида Троцкого.
Жаль, что эту книгу будут читать дамы, и я не могу привести несколько еще более замечательных перлов народного творчества.

ЗАПРЕТ НА КРАШЕНЫЕ ЯИЧКИ

Одновременно запрещена была елка. Запрещены были все атрибуты Пасхи, включая крашеные яйца или возглас «Христос воскресе!». Запрещено и Рождество, и, празднуя Новый год, власти старательно следили, чтобы ни-ни! Никакого религиозного дурмана!

Запрещены были целые пласты русской литературы и культуры. Поколения русских людей в СССР не читали религиозной философии, просто не слыхали имен Соловьева и Мережковского.

В довоенное время не печаталась большая часть русских писателей даже начала — середины XIX века, а уж тем более конца XIX — начала XX столетия. Даже «попутчики» типа Боборыкина или Кропоткина не печатались, а уж тем более «клерикалы» и «антисемиты» типа Лескова или Достоевского. Поэты и писатели Серебряного века, все русское зарубежье «не существовало» вернее, чем если бы оно переместилось на Марс.

Также запрещены и Клюев, и Васильев, и Есенин. Их как бы и нет. За томик Клюева, найденный при обыске, не расстреливали, как за томик Бухарина или Троцкого, но уж с карьерой можно было распроститься наверняка, причем не только с партийной карьерой, но и с самой что ни на есть профессиональной.

Я уж молчу о том, что изгонялись и «вычищались» со службы, из системы образования и даже из столичных городов в основном русские. Какая судьба ожидала этих людей, хорошо видно хотя бы на примере Марии Александровны Гартнунг — дочери Пушкина, имевшей неосторожность дожить до 1921 года. Едва живая от старости и голода старуха несколько раз приходила на прием к Луначарскому, тот обещал «рассмотреть вопрос», и она снова и снова являлась к этому «вершителю великих дел». Луначарский даже созывал своих людей посмотреть на «настоящую живую дочку Пушкина», но никакой помощи не оказал. Мария Александровна умерла от голода в 1921 году.

Из известных людей Вадим Шефнер не мог поступить в военное училище и вообще в вуз — он был сыном морского офицера, потомственный дворянин. Работал на заводе, пока не смог кормиться литературным трудом. В 1936 году С. Н. Сергеев-Ценский пишет свою «Севастопольскую страду», и тут же некий Эльсберг пишет статью «На литературном посту»: «В лице С. Н. Сергеева-Ценского мы имеем писателя, являющегося выразителем обнаженно-контрреволюционных настроений». А в издательстве «Советский писатель» «Страду» отклонили, потому что это произведение «квасно-патриотическое».

Впрочем, запрещены, изъяты из библиотек были и «Былины», и русские летописи. Люди Луначарского шерстили библиотеки, извлекая из них… русские народные сказки. То есть с точки зрения классовой борьбы ничего вредного невозможно найти в «Коте-котке, сером лобке» или в «Крошечке-Хаврошечке». Но тут действовала иная логика — логика истребления исторической памяти, максимальной денационализации русских. Чтобы не было самого русского слова, русского лица — тогда и предпочитать будет нечего.

Да и зачем нужен сам русский язык? Для чего он? Для кого? «В наши дни России — денационализирующейся стране — потребен денационализированный язык», — писала Софья Парнок в 1924 году в журнале «Русский современник» [164, с. 161].

Даже само слово «Русь» считалось эдаким… контрреволюционным. И вообще слишком большое внимание к русской истории, русскому языку, русской культуре, вообще ко всему русскому стало чем-то очень, очень подозрительным. Русский народ ведь, «как известно», был народом-завоевателем и угнетал другие, завоеванные им народы. В книгах, выходивших в то время, обязательно подчеркивалось, скажем, что буряты были хорошие, а завоевавшие их казаки — преступники и убийцы. В книге А. П. Окладникова, посвященной присоединению Бурятии к России [165], живописуются чудовищные зверства «карателей и колонизаторов». То же самое — в книгах о присоединении Грузии, Средней Азии или Северного Кавказа.

Русский народ с 1918 года по самый конец 1930-х рассматривался как неполноценный, зараженный великодержавным шовинизмом и подлежащий перевоспитанию.

В эту же эпоху евреи были привилегированным сословием. Они стали самыми активными агентами советизации. Некоторые животные на «Скотском хуторе» Оруэлла тоже вот были «равнее других». Интересно, что у Оруэлла этими животными стали свиньи [167].

ЧЕГО ХОТЕЛА СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ?

О составе правительства Советской России 1918–1922 годов, правительства СССР в первые годы его существования написано много. Самая лучшая и самая полная книга написана в зарубежье, в США. Хорошо, что недавно она переиздана в России и в результате стала совершенно доступна [168]. Прочитать ее весьма рекомендую, но перечислять евреев в советском правительстве не вижу проку. Гораздо легче назвать русские имена — в этом-то случае, загибая пальцы, нам не придется разуваться. Красин, Калинин, Чичерин, Бухарин. Вот, кажется, и все. Ах да! Еще «бабушка Крупская». Вот теперь уже и правда все, все русские имена в высших эшелонах власти уже названы.

Тут надо не забыть, что помимо всех прочих, обычных для любого государства функций, советское государство преследовало еще свои, совершенно особые цели — воплощение в жизнь утопических представлений коммунистов.

Оставим даже в покое ожидание мировой революции (хотя без этого «ожидания» просто невозможно понять многих и многих явлений). Это новое государство хотело подготовиться к мировой революции, а для этого извлечь как можно больше материальных ценностей из России и всей Российской империи (для мировой революции, конечно).

С этой целью население России было поголовно ограблено. Сначала царская семья и дворянство (Бабель превосходно описал этот процесс в своей «Дороге»), потом все более широкие слои населения. Вплоть до того, что серебряные ложки или золотые монеты, хранившиеся порой и в крестьянских или в небогатых мещанских семьях, старательно изымались.

Многие интеллигенты старшего поколения могли бы рассказать, как их держали в тюрьме за золото, — то есть посадят в камеру на 10 человек все 50 и не выпустят, пока не отдашь все золото.

Это делала власть, а не евреи? Да, но «почему-то» все, кто мне рассказывал об этой позорной практике, назвали следователей и палачей исключительно с еврейскими фамилиями. Будем считать, что им попадались нетипичные или «неправильные» тюремщики, но что тут поделать?! Очень уж их много было, нетипичных. «Типичных» до 1930-х годов было очень уж немного, и не они эту систему создавали.

Шла торговля всем захваченным «на копье», то есть сокровищами музеев, картинных галерей, государственных хранилищ. Всем, что только можно сбагрить за границу. А что?! Ведь скоро будет мировая революция, все равно скоро проданное за рубеж опять попадет в руки советской власти.

Арнольд Хаммер, волынский еврей, уехавший в Америку, сегодня широко известен читающей публике. Это его усилиями картины из Эрмитажа, сокровища русских царей и высшего слоя дворянства, бесценные работы Фаберже попали в США, причем за сказочный бесценок.

Но ведь и помимо Хаммера было кому вывозить, и не только в Америку шел поток наворованных, награбленных ценностей.

В ряду этих преступлений и разрывание царских могил, могил известных дворянских родов, — со скелетов снимались золотые украшения, ордена из драгоценных металлов и так далее.

Закрытие церквей и монастырей дало свою долю награбленного — ведь даже в бедненькой сельской церкви обязательно были хотя бы небольшие ценности: серебряные оклады икон, золотые дароносицы, драгоценные или полудрагоценные камни. То, за что в старой России уголовника били бы смертным боем свои же, теперь делало государство.

ДОЛГОВРЕМЕННОЕ ОГРАБЛЕНИЕ

Извлекались ценности из недр России и ее возобновляемых ресурсов — в первую очередь лесов. Сначала создавалась «трудовая армия» под руководством Лейбы Троцкого, а потом и система ГУЛАГа. Эту систему создает государство, а не еврейский кагал, тут нет сомнений. Но вот 4 августа 1933 года ЦИК СССР награждает орденом Ленина «наиболее отличившихся работников, инженеров и руководителей Беломорстроя». Всего восемь человек награжденных: Г. Г. Ягода, Л. И. Каганович, М. Д. Коган, М. Д. Берман, С. Г. Фирин, Я. Д. Раппопорт, С. Я. Жук, H. A. Френкель, К. А. Вержбецкий. Шесть (6) из восьми (8) — евреи. Ах, эта ужасная статистика… Антисемитская наука! Наверное, это в «Союзе русского народа» ее придумали.

Наиболее любопытна, даже загадочна фигура — некто Нафталий Аронович Френкель. Родился он в Константинополе; турецкий еврей и довольно богатый коммерсант, он связан был с Россией только тем, что вел торговлю лесом через Мариуполь. Русский язык он учил как иностранный и никогда ни малейшего интереса не проявлял ни к российской культуре, ни к истории, ни к обычаям русского народа. Так, совершенно равнодушный иностранец. Вел он спекуляцию оружием через Турцию и снабжал, среди прочего, и еврейскую «самооборону», то есть незаконные вооруженные формирования.

В 1916 году, перед самой революцией, он быстренько бежит обратно в Турцию и переводит туда все свои деньги. Впрочем… По некоторым данным, он уже в 1917 году становится резидентом советской разведки. Так ли это, наверняка мы не знаем, но вот что в том же 1917 году он возвращается в Россию и начинает здесь выполнять задания ЧК и ГПУ — это факт.

Используя его как провокатора, Френкеля арестовывают, но вовсе не содержат, как обычного заключенного. Он вольно живет на Соловках в роли начальника экономической части, и у него даже есть собственная прислуга. Полное впечатление, что его арест — это не наказание, не расправа, даже не способ убрать свидетеля, а способ любой ценой оставить в стране полезного для властей человека. По крайней мере, на Соловках Френкель живет, как мог бы жить в древности, в Средневековье раб князя или короля, поставленный собирать дань или управлять рудниками: человек лично не свободный, но возвышенный над многими и многими.

В 1929 году его вызывают к Сталину, и он становится одним из ближайших к вождю вельмож, создателем и главой всей системы ГУЛАГа. Это Френкель вводит универсальную систему перераспределения скудных пайков — чтобы заставить работать, работать и работать. Люди все равно долго не выдержат? И не надо! Второй тезис Френкеля — что заключенный, собственно, нужен только первые три месяца, а потом ни он сам, ни его труп уже не представляют интереса.

В этом вопросе Френкель не смог быть таким же аккуратным, как его немецкие ученики, предполагавшие «рациональное использованиетрупа». Но и сами-то немцы додумались до этого только в 1943 году, а на Френкеля, надо полагать, очень уж действовала широкая, не умеющая экономить Россия. Действительно, жира не вытапливал, из кожи абажуров не делал. Ай-яй-яй, не вполне он все же оправдал доверие, наш милый Френкель!

Впрочем, эти мелкие проколы Френкелю не поставили в вину, а судьба его сложилась куда счастливее судьбы Эйхмана и Гесса. Создатель ГУЛАГа, организатор системы рабского труда, он пережил Сталина и умер в Москве в чине генерал-лейтенанта.

Вот и возникает вопрос: зачем, для чего, собственно, вернулся он в Россию?! Человек он был совершенно не идейный, так что хотя и «с самого февраля 1917 кидались на возврат в Россию многие совсем не революционные эмигранты и охотливо и зловеще помогали всем стадиям революции» [154, с. 54], но он-то зачем? Изучивший личность Френкеля Солженицын высказывает предположение: «Мне представляется, что он ненавидел эту страну» [154, с. 95].

Причем интересно, что Френкелю вовсе не все человеческое было чуждо; например, он «помнил старую дружбу»: «вызывает и назначает на крупный пост… Бухальцева, редактора своей желтой „Копейки“ (газеты) в дореволюционном Мариуполе» [154, с. 94].

Могу предположить только одно: Френкель хотел жить в России для того, чтобы причинить ей как можно больше вреда. И для того, чтобы быть все время окруженным тем, что ненавидел и презирал. Так рафинированный антисемит упоенно слушает еврейскую музыку, пляшет «семь сорок», чуть ли не лучше раввинов разбирается, когда надо трубить в шафар, и старается как можно чаще общаться с гонимым племенем. Сам вид евреев, звуки их голосов, характерные жесты вызывают у него возбуждение, инстинкт преследования, агрессию. Общение с евреями так же необходимо ему, как душевно здоровому человеку хочется читать хорошие стихи, целоваться с умной и красивой женщиной или гулять по сосновому лесу, вдыхая аромат смолы, — это для него стимул к активности, к действиям, к самому существованию.

А сколько было таких, только чуть менее преступных и заслуженных?

Еще одной целью советской власти была советизация населения, то есть попытка заставить людей утратить историческую память. Для этого велась «борьба с религией», и в первую очередь с православием.

БОРЬБА С ПРАВОСЛАВИЕМ

Возглавил эту борьбу видный большевик, уже родившийся в семье ссыльнопоселенцев, в Чите, Миней Израилевич Губельман, принявший русские имя и фамилию Емельян Михайлович Ярославский. Тип это настолько колоритный, что сам по себе заслуживает отдельного исследования (как и Френкель). Судьба этого матерого негодяя, партийный стаж которого в РСДРП начинается с 1898 года (Минею тогда было 20 лет), — прекрасная иллюстрация лживости тезиса: «Сталин истребил ленинскую гвардию!». Судя по всему, Сталин истребил тех, кто ему не подчинялся и кто вызывал у него личное раздражение. Миней же Израилевич, по-видимому, умел гнуться достаточно хорошо и занимал самые различные должности, включая председателя Союза старых большевиков. Считался «честью и совестью партии», имел огромный моральный капитал, и притом умел вовремя отойти в сторону, сделаться незаметным, переметнуться в более сильную группировку и так далее.

Вообще русские и евреи — старые большевики, пережившие эпоху Большого Террора, принадлежат к очень различным типам. Если Буденный или Ворошилов — это пережившие свою эпоху рубаки времен Гражданской войны, с низким интеллектом и культурным уровнем, тела без голов, то Лазарь Каганович, умерший в 1989 году на очень неплохой пенсии (со спецпайкой), или тот же Миней Губельман, — это теоретики, умники, не без оснований претендующие на роль интеллектуальных лидеров. Другой разговор, что выживание в эпоху Сталина требовало от партийца весьма специфических качеств, помимо и независимо от ума.

Помимо всего прочего, Миней Губельман «являлся одним из наиболее популярных публицистов и пропагандистов, виднейшим работником партии на идеологическом фронте» [169, с. 653]. Его «Библию для верующих и неверующих» должны помнить многие мои читатели постарше, ведь это творение выдержало 26 изданий, сделалось книгой, без которой считалось неполным любое гуманитарное образование в СССР. «Анархизм в России», «Очерки по истории ВКП(б)», «Биография Ленина» как-то не пережили сталинскую эпоху, а вот похабная «Библия…» и «О религии» переиздавались и потом, вплоть до 1970-х годов.

Именно этот человек, Миней Губельман, обеспечивал идейную сторону «борьбы с религией». События Гражданской войны носили характер погрома. В более позднее время религиозным людям не давали делать даже чисто профессиональной карьеры, а на Соловках «духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, их насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали» [132, с. 4]. Если во время становления советской власти в монастыри и церкви врывались для ограбления или бессистемного убийства, то теперь шло планомерное уничтожение Церкви как общественного института и веры в Бога как естественного состояния общества.

Церкви закрывались и взрывались, а все станции метрополитена в Петербурге построены на месте уничтоженных церквей. Во всей Европейской России церкви располагались так, чтобы невозможно было находиться вблизи города или села и не видеть, не ощущать присутствия одного или нескольких храмов. Уничтожить их все было накладно, но ландшафт изменился. Теперь в нем доминировали не действующие храмы, от которых на десятки верст плыли звуки благовеста, а мертвые обшарпанные сооружения, или пустующие, как храмы Рима после варварского нашествия, или превращенные в склады и подсобные помещения.

В самой Москве большая часть храмов была уничтожена, и очень часто — без прямой необходимости; главной целью была как раз «борьба с религией». Перечисляя взорванные храмы (далеко не все) [170, с. 16–19], В. А. Солоухин приходит к выводу: «На месте уникального, пусть немного архаичного, пусть глубоко русского, но тем-то и уникального города Москвы построен город среднеевропейского типа, не выделяющийся ничем особенным. Город как город. Даже хороший город. Но не более того» [170, с. 19].

Остается уточнить, что план реконструкции Москвы осуществлял не кто иной, как Лазарь Каганович. Будь его воля, и собор Василия Блаженного был бы снесен, да удалось отстоять. А Каганович очень проникновенно доказывал, что без Василия Блаженного на Красной площади как-то свободнее, лучше… И трудящимся проще быстрее пройти на демонстрациях…

«Когда ходишь по московским переулкам и закоулкам, то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель», — полагал Лазарь Каганович [171, с. 65].

И вот уже «стучат молотки. Рушатся уроды, созданные во времена царизма. Канет в вечность Страстной монастырь, уйдет в небытие узкая Тверская» — так писали в передовицах о Всесоюзном съезде архитекторов и строителей.

Всего в Москве погублено 476 памятников мирового значения. Это — мирового! В их числе — церковь Успения в Покровке, над входом в которую была надпись: «Входящий, удивись — дело рук человеческих». В их числе — обелиск, поставленный над могилой Багратиона и гренадеров, павших вместе с ним на Бородинском поле.

Когда взрывали Собор Христа Спасителя, Каганович повернул рычаг взрывателя со словами: «Задерем подол матушке России». По другой версии, он произнес: «Задерем подол навозной России». Независимо от формулировки все, по-моему, предельно ясно.

Кстати, американцы предлагали за Собор 15 миллионов рублей, чтобы разобрать и перевезти в США. Советское правительство отказалось; видимо, назидательное значение взрыва было важнее.

Впрочем, это непосредственно уничтоженное. А был вполне официально утвержденный план. «Мы не должны делать никаких новых капиталовложений в существующую Москву и терпеливо дожидаться… исполнения амортизационных сроков, после которого разрушение этих домов и кварталов будет безболезненным процессом дезинфекции Москвы». Писалось это в 1930 году в журнале «Советская архитектура», фамилия автора — Гинзбург.

Действительно, зачем тратить дорогую взрывчатку? Дома сами развалятся, и на месте «смеси церковно-азиатской экзотики с безвкусицей особняков» можно будет построить что-то более соответствующее вкусам новых владык России. Например, плавательный бассейн или общественный сортир.

Итак, Губельман в роли теоретика, а Каганович в роли практика. Впрочем, практиков было немало. Известно, что и Ягода, и многие его подручные вплоть до рядовых чекистов тренировались в стрельбе из пистолета по иконам. Для людей этого поколения трудно допустить что-либо, кроме сознательного богоборчества: они ведь еще знали, что делали. Это потом пришли поколения, вообще никогда не видевшие иконы и не знавшие, что это такое.

Это в 1940–1950-е годы новое поколение, воспитанное на атеистической пропаганде, забрасывало оставшиеся от стариков иконы, как ненужный мусор, и столичная интеллигенция, хлынувшая в деревни в поисках икон в конце 1950-х, находила их валяющимися на чердаке, в невероятном поругании. Подробности — в «Черных досках» В. Солоухина. Он же свидетельствует, что варварское отношение к иконе сохранялось и в 1960-е годы, спустившись от уровня видных чекистов до уровня многих начальников среднего звена и даже до рядовых членов общества.

«Когда церковь закрывали, учитель эту икону на дрова изрубил» [172, с. 177]. А некий председатель колхоза «нарядил бригаду плотников с топорами. Топоры у плотников, сами знаете — огонь. Они мне за полдня все, что было внутри, превратили в мелкую щепу» [172, с. 195].

С 1922 по 1947 год действовал и Союз воинствующих безбожников. Главой его был, ну конечно же, Миней Губельман, кто же еще! Для многих из своих 3,5 миллионов членов бесноваться в этом союзе стало способом политической реабилитации или подтверждения лояльности. Многие будущие ученые, в том числе потомственные интеллигенты, бегали с человеческими черепами на палках во время крестного хода, врывались в церкви во время службы и гнусно пародировали действия священников, учиняли шествия с пением чего-то вроде:

Долой, долой монахов,
Долой, долой попов,
Мы на небо полезем,
Разгоним всех богов.
В Союзе воинствующих безбожников состояли будущие видные советские археологи и антропологи: Окладников, Дебец, Герасимов, Жуков.

Но вот что интересно: в последние годы жизни А. П. Окладников частенько захаживал в церковь, ставил свечку. Уж не замаливал ли грехи молодости?!

Но нет никаких данных, что еврейские члены этого поганого союза в возрасте, когда пора и о душе подумать, захаживали в синагогу. Остается предположить, что они были в большей степени советскими и тверже в своих советских убеждениях. Русские же «воинствующие безбожники» были более конъюнктурными и менее порядочными людьми.

«ПЕРЕКОВКА»

Но это все, так сказать, негатив. Одновременно людям пытались дать и «позитив» — принадлежность к какой-то новой культуре. Здесь и новые имена, типа Урагана или Мая, Октябрины или Травиаты (Ураган Степанович и Травиата Матвеевна… Вот ведь прелесть-то!). А были ведь и такие имена, как Доздраперма («Да здравствует Первое мая») и Дуб («Даешь ударный бетон»). Дуб Октябревич и Доздраперма Урагановна — это вам даже не Травиата Матвеевна.

Здесь и новые праздники типа Дня авиации — ныне полузабытые, а до Второй мировой войны очень даже значительные и важные.

«Перековка» предполагает создание у людей какой-то новой системы ценностей, вместо ценностей русско-европейской христианской цивилизации.

Убеждаясь, что ценности это цивилизации не рыночной, сословной, не гражданской, что советская цивилизация практически не знает ограничения диапазона власти, что для нее ничего не значит ценность человеческой личности, порой делают вывод, что это какая-то средневековая цивилизация.

Не согласен! В Средневековье все было уже сложнее. Античность разрушила общинность, создала представление о правах гражданина, об ограниченном диапазоне власти. Советское общество и государство гораздо сильнее напоминают общество и государство Древнего Востока. Та же чудовищная жестокость, та же подчиненность человека общине — «коллективу» и государству, то же презрение к человеческой жизни, неведение человеческой личности. Те же колоссальные постройки, на которых копошатся целые муравейники рабов.

Кто же задавал населению эти ценности? Узнать это можно из книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства» [173]. Цель книги понятна — воспеть идею «перековки», подневольный труд, роль «органов» в «строительстве нового общества».

История книги такова: в 1933 году 120 писателей во главе с М. Горьким проехали на пароходе по Беломорско-Балтийскому каналу. Они общались с заключенными и с охранниками, набирали материал. Как именно это происходило — читайте у Солженицына, там написано очень подробно. 36 из этих писателей потом стали авторами книги. По какому принципу отбирались авторы, я не знаю, но 22 из них — евреи. Это факт.

К вопросу о покаянии: только сын В. В. Иванова высказался о поездке отца по каналу с горьким недоумением: «Зачем вообще отцу нужно было якшаться с этой сволочью? В описании канала его роль была в основном в описании природы, обстановки… Но он там был. Он это сделал» [174, с. 22]. Других голосов, сожалеющих об участии в злодеянии, — нет.

Наивно думать, что стоило прийти к власти Сталину, и тут же ряды «перековщиков» стремительно изменились по составу. Список из книги А. Дикого «Евреи в Российской империи и в СССР» так обширен, что привести его нет никакой возможности [168, с. 196–217]. Другой список в другой книге А. Дикого называется «Правители и вельможи СССР» и составлен по данным следующих газет СССР: «Известия» от 8 апреля 1936 года, «Известия» от 11 июня 1936 года и «Известия» от 7 августа 1936 года.

Список начинается заместителем Сталина — Лазарем Моисеевичем Кагановичем, министром иностранных дел Финкельштейном (Литвиновым), министром внутренних дел Ягодой и верховным прокурором Красной армии Розовским. Список включает 135 фамилий евреев, являющихся ведущими сановниками и вельможами СССР перед Второй мировой войной. (По его поводу автор считает нужным уточнить: «Список этот далеко не полный…»):

Главное управление государственной безопасности
Миронов Л. Г., начальник Отдела хозяйства

Гай М. И., начальник Особого отдела

Слуцкий A. A., начальник Заграничного отдела

Шанин A. M., начальник Транспортного отдела

Иоффе И. Л., начальник Антирелигиозного отдела

Вельский Л. Н., начальник Главного управления милиции

Могилевский Б. И., начальник Главного управления внутренней безопасности

Главное управление концентрационными лагерями и ссыльными пунктами НКВД
Берман Я. И., начальник Главного управления

Фитрин С. Я., зам. начальника Главного управления

Коган C. Л., начальник концлагерей в Карелии

Кацнельсон С. Б., начальник ГПУ Советской Украины

Финкельштейн, начальник концлагерей Северной области

Серпуховский, начальник лагерей Соловецких островов

Раппопорт, Абрамполъский, Файвилович, Зелегмавн, Шкляр, начальники областей в Московском районе

Комиссариат внутренней торговли
Вейцер Израиль, заместитель наркома внутренней торговли СССР

Левинсон H. H., заместитель наркома внутренней торговли

Аронштам Григорий Наумович, начальник государственной торговой инспекции

Беддеский Самуил Б., начальник государственной торговли учебными пособиями

Вешпер Лаз. Абр., начальник торговли галантереей

Гапелин Изр. Е., начальник Свинтреста и московских столовых

Гиттис Изр. Абр., начальник объединения московских столовых

Гольдман Давид М., начальник объединения столовых Донской области

Гордон Лазарь Г., директор торговли промтоварами Московской области

Гуревич Н. Г., нарком внутренней торговли Белоруссии

Гухман Солом. Исаак., директор Мосторга

Давидсон Вен. А., начальник Главного управления аукционами

Зеленский Исаак. Абр., председатель кооперативов СССР и РСФСР

Зюсман Г. А., начальник внутренней торговли Одесской области

Каганович Л. H., начальник Киевского отдела Союзпродмага

Каплан София, директор треста столовых в Москве

Кремин Л.И, директор Белорусского треста торговли съестными припасами

Нодель Вольф Абр., редактор газеты «Советская торговля»

Сморгонский Ефим. Моис., начальник внутренней торговли в Баку

Шалямэйзер Х. Л., директор городской торговли в Ростове-на-Дону

Шинкаревский Н И., директор государственной торговли колониальными товарами

Эпштейн Мейер Самуил., начальник Московского отдела внутренней торговли

Промышленность, индустрия
Каганович Mux. Моис., заместитель наркома тяжелой промышленности

Рухимович А. Д., начальник Главного управления металлургии

Гуревич А. Д., начальник Главного управления металлургической промышленности

Каган И. Б., начальник Главного управления угольной промышленности

Израилович А. И., начальник Главного управления газовой промышленности

Гинсбург С. С., начальник Главного управления строительной промышленности

Гальперин Э. И., главный инженер азотной промышленности

Биткер Г. С., начальник Главного управления резиновой промышленности

Бускин Д. Л., директор Челябинского тракторного завода

Шман A. M., начальник Главного управления вагоностроения

Альперович А. Н., начальник Главного управления станкостроения

Фигатнер И. Г., начальник рабочего сектора тяжелой промышленности

Файнберг В.Г, начальник Главного управления строительства горнорабочих машин

Каган Б. Д., начальник треста «Продмашина»

Фрумкин М. Л., начальник химического треста «Союзхимпластмасс»

Биренцвейг М. Д., начальник заграничного треста наркомата тяжелой промышленности

Израилович, главный инженер строительства сельскохозяйственных машин

Слуцкий С. Б., начальник Азербайджанского нефтяного комбината

Розеноер С. Л., начальник нефтяного треста и газопромышленности в Грозном

Фалькович С. И., начальник машиностроительного завода в Краматорске

Левенберг М. Г., главный инженер завода «Орджоникидзе»

Шейман И. Б., директор паровозостроительного завода в Ворошиловграде

Ицхакен И. И., директор турбогенераторного завода в Харькове

Френкель A. M., директор алюминиевого комбината в Днепропетровске

Злотчевский И. Е., директор Макеевского металлургического завода

Гранберг Л. И., начальник мастерских завода «Дзержинский»

Равикович Е. М., начальник мастерских Тульского оружейного завода

Брускин А., второй заместитель наркома тяжелой промышленности

Народный комиссариат продовольствия
Беленький М. Н., заместитель наркома продовольствия

Дукор Г. И., начальник финансового отдела

Шаган, начальник планово-финансового отдела

Стриковский Л. С., начальник Главного управления мясной промышленности

Гибер Б. В., начальник Главного управления масловой промышленности

Бронштейн ГА., начальник Главного управления молочной промышленности

Марголин Г. С., начальник Главного управления производства маргарина

Глинский А. Л., начальник винокуренной промышленности

Заводник И. С., начальник Главного управления макаронной промышленности

Кисин A. A., начальник Главного управления по выделке дрожжей

Зимин М. И., уполномоченный комиссариата продовольствия для Ленинграда

Николаевский Л. С., уполномоченный комиссариата продовольствия на Украине

Брейтман A. C., управляющий украинским консервным трестом

Народный комиссариат обороны
Гамарник Янгель, глава политического контроля Вооруженных сил

Шифрис А. Л., начальник Военно-интендантской академии

Штерн Г. И., особоуполномоченный военного комиссара

Геккер С. А., начальник отдела иностранных сношений в военном комиссариате

Казанский Е. С., начальник Главного управления мобилизации РККА Фишмар Я. М., начальник Химического управления РККА

Ашлей П. М., начальник Финансового управления РККА

Розовский Н. И., начальник Военно-хозяйственного управления РККА

Ланда М. М., главный редактор газеты «Красная звезда»

Туровский С. Я., начальник политуправления воздушных сил Германович М. Я., заместитель начальника политчасти Северо-Кавказского ВО

Урицкий С. Б., начальник политотдела Закавказского ВО Т

Аиров Г. А., начальник политчасти Сибирского ВО

Аронштам Л. Н., начальник политчасти Дальневосточной армии

Рабинович (Гришин) A. C., начальник политчасти Балтфлота

Внешняя торговля СССР
Розенгольц А. П., нарком внешней торговли СССР. При нем, согласно сообщению «Известий» от 8 мая 1936 г., образован «совещательный комитет», в который вошли как члены 34 еврея. Главнейшие из них:

Барит Я. М., главный бухгалтер комиссариата внешней торговли

Гендин Я. М., начальник управления импорта Внешторга

Тайц М. И., начальник планового сектора Внешторга

Рабинович Ф. Я., начальник экспортного управления Внешторга

Иевин М. И., начальник сектора торгпредства при Внешторге [175, с. 120–124].

«В наше время, когда со всех сторон слышатся обвинения нас, русских, в том, что мы во все времена и при всех режимах „угнетали и притесняли“ евреев, живших на русской земле, — одним только этим списком можно опровергнуть все эти обвинения, а обвиняющих назвать клеветниками, имея для этого полное основание. Опровергнуть же и оспорить точность этого списка никто не сможет» [175, с. 125].

Именно из этих советских сановников в конце 1930-х сформировался некий специфический «набор» узников ГУЛАГа. «Набор 1937 года», очень говорливый, имеющий доступ к печати и радио, создал «легенду 37-го года», легенду из двух пунктов:

1) если когда при советской власти сажали, то только в 37-м, и только о 37-м надо говорить и возмущаться;

2) сажали в 37-м — только их [154, с. 207–208].

С этим мнением «говорливого набора» охотно соглашается и Соломон Шварц, который хотя и послужил в свое время в Красной армии, но как будто «перековался» еще раз и даже вот уехал в США: «Достаточно рационального обоснования советская антиеврейская политика вообще не имеет, рационального, конечно, с точки зрения коммунистической диктатуры. В основном объяснять эту политику приходится инерцией скрытого антисемитизма, корни которого живут в советском обществе, и инерцией антисемитской административной практики, прочно вошедшей в быт в сталинский период советской истории» [176, с. 422–423].

«…Скрытый, ползучий антисемитизм советской бюрократии, как он начал отчетливо вырисовываться во второй половине тридцатых годов, тот, назовем его условно, новый антисемитизм, который находит свое выражение в оттеснении евреев на задний план во всех областях жизни Советского Союза» [176, с. 205].

Шварц, похоже, даже самому себе не задает элементарного вопроса: а почему, собственно, евреи обязательно должны находиться на переднем плане? А у него ведь так и получается: антисемитизм состоит в том, что евреи не на первом плане. Все проговорено очень отчетливо.

СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЕ СТОРОНЫ ВЛАСТИ

Сейчас придется сказать несколько слов на тему, говорить на которую, вообще-то, совершенно невозможно: тема эта еще больше захватана мистиками и психопатами, чем поиски Атлантиды и ловля снежного человека.

Действительно, существовало ли пресловутое «жидовское масонство»? То есть существовать-то оно существовало, но вопрос: решало ли оно хоть что-нибудь или нет? Советский Союз — это настолько классическая страна тайн, так мало людей знает, какие именно решения и как принимались в сверхузком кругу, что идея всевозможных страшных тайн буквально витает в воздухе.

Один довольно загадочный случай: когда балтийские матросы уже вломились в дом одного петербургского востоковеда, их взору предстал коридор, расписанный каббалистическими знаками, — причуда хозяина квартиры.

— А-аа! — глубокомысленно произнесли матросы и немедленно ретировались.

Случай подлинный. Вопрос — что знали матросы о том, кого можно, а кого нельзя трогать? А они ведь явно «что-то знали».

Как будто некоторые из моих родственников, в том числе дед, прадед, даже дядя (сравнительно молодой, родился в 1906 году), считали еврейское масонство совершенно реальной силой. В смысле — реально существующей силой, и, кстати говоря, дядюшка весьма не рекомендовал мне интересоваться этим явлением (в 1982).

При всех замечательных отношениях моего деда, Вальтера Эдуардовича Шмидта, со многими евреями (помогало еще и то, что он сам был нерусский) был случай, когда он страшно наорал на мою маму:

— Тебе что, жить надоело?! Думай, что и кому говоришь!

А моя мама в свои 16 лет всего-навсего спросила одного нашего знакомого (не буду называть его еврейскую фамилию), не знает ли он, что это за еврейское масонство. Моя наивная мамочка поступила, вообще-то, весьма логично: спросила у того, кто с большей вероятностью может дать сведения о предмете… Но полагаю, что мой дед тоже имел какие-то основания вести себя именно так. По всем воспоминаниям, был он человек весьма и весьма информированный.

А на вопрос, было или не было, отвечу честно: не знаю.

Но вот наглядное свидетельство, которое заставляет задуматься: сам факт построения Мавзолея Ленина и его мумия внутри. Вдумайтесь: посреди Первопрестольной, в окружении христианских храмов стоит не что-нибудь, а зиккурат. Точно такой же, какие стояли в Шумере и в Вавилонии, во времена Хаммурапи и Ашшурбанипала.

А в зиккурате лежит не что-нибудь, а мумия. Как в Древнем Египте, как в некоторых других странах Древнего Востока.

Я ничего не утверждаю, читатель. Я только глубоко задумываюсь и советую вам тоже подумать.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Может быть, с Земли это не так заметно, а вот с Марса видно очень хорошо: автор смешивает два явления: действия евреев, вернее, некоторой части евреев, и действия советского государства. Как и Российская империя, СССР был явлением интернациональным, в нем жили весьма разные народы. Воля этого государства лишь относительно была волей любого из них, даже если и считать евреев хозяевами СССР.

Можно, конечно, приписать евреям любое преступление, совершавшееся в СССР, — земляне учиняют еще и не то. Но если мы хотим истины — то стоит ли?

Кроме того, есть во всей истории СССР одна важная и любопытная сторона. Сейчас ее стараются не замечать, но сторона эта была. СССР вошел в историю как государство, которое вполне искренне старалось образовывать своих подданных.

Культ науки в СССР не смогут отрицать даже самые рьяные антикоммунисты. Карьера ученого окружалась в СССР ореолом почтения, чуть ли не избранничества; ученые были едва ли не самыми уважаемыми членами советского общества.

Каждый год конкурс в самые престижные институты составлял и 10, и 15 человек на место. Образование автоматически давало работу по специальности. Ученая степень делала человека обеспеченным, приносила высокое положение в обществе.

Каковы были результаты? Это вопрос неоднозначный, но СССР был государством, пытавшимся просвещать, — это факт. Если считать евреев основной «легирующей прослойкой» СССР, то получается — евреи выступили в роли просветителей.

Это они силой заставляли Россию стать более просвещенной и более культурной. Насилие есть насилие, нет слов. Но вектор этого насилия — именно в том, чтобы заставить людей стать образованнее и умнее.

Глава 4 Одесский период развития русской культуры

Огни притона заманчиво горели

И джаз Утесова там ласково скрипел.

А. Северный

НОВЫЕ ГОЛОВЫ ИМПЕРИИ

Итак, русская голова у русского народа оторвана. По крайней мере, его политическая голова… В духовном-то смысле голов у русского дракона было по меньшей мере столько же, сколько у Змея Горыныча.

Даже «голова» русских европейцев и то была не единая, а с очень заметным делением на дворянство и интеллигенцию (то есть уже, считай, две головы, и у каждой свое мнение о судьбах России). А к тому же еще подрастала третья, и тоже русская голова… Первые две головы были имперскими, пытались мыслить в масштабах всех трех ветвей русского народа (великорусской, малорусской и белорусской) всего государства. А третья голова вырастала даже не русская, а скорее великорусская; эта «голова» осмысливала национальные проблемы великорусского народа. Н. Клюев, Б. Корнилов и С. Есенин вовсе не отражали мнений и интересов украинского или белорусского крестьянства. Они были намечающейся, только-только выделяющейся из «туловища» «головой» русских… вернее, великорусских туземцев.

Точно так же украинских писателей и поэтов, духовных окормителей Петлюры, можно назвать намечающейся головой украинских туземцев.

Эти туземные головы отрывались чуть позже, чем первые две — европейские. Но отрывались неукоснительно и жестоко, тогда как все местные туземные «головы», которые начали было подниматься в начале XX века у многих народов империи, имели шансы сохраниться — после деформаций, искажений, советизирований, частичных отрываний. Сохраниться, конечно же, в республиках.

А вот русская «голова» уцелеть не могла решительно никак — и европейская, потому что она слишком мешала планам большевиков, да и очень уж сопротивлялась. И туземная полумужицкая голова, великорусская интеллигенция первого поколения, никак не могла уцелеть — как из-за своей национальной ориентации, так и из-за своей скотской мужицкой сущности. Ведь крестьяне, если читатель не забыл, — это пережившие свою эпоху люди новокаменного века, мерзкие и нелепые. Под корень их!

Николай Клюев, Павел Радимов, Петр Орешин, Сергей Есенин, Борис Корнилов… Из этих имен сколько-нибудь широко известно разве что имя Сергея Есенина, — но он-то известен с дореволюционных лет. И то не уцелел.

Эти люди были уничтожены в тридцатые годы, после продолжительной травли. В этой травле активнейшим образом участвовали и В. Инбер, и Д. Алтаузен, и М. Зощенко, и многие наши знакомые по тому «идейному пароходу», воспевшему Беломорканал. Журналист Я. Эйдельман, отец известного историка, тоже усердствовал в травле — похоже, что вполне идейно. Ну не любил он России, презирал ее певцов, что тут поделать.

Впрочем, и единой еврейской «головы» тоже как-то не заметно. Есть некая еврейская часть русской имперской интеллигентской «головы». Большая часть этих евреев была вынуждена бежать из страны. Даже в этом их участь была, чаще всего, все-таки легче и удобнее, чем у русских. Легко уехал за границу художник Леонид Осипович Пастернак — отец знаменитого писателя (в 1921 году). Жил с советским паспортом, но «почему-то» во Франции, потом в Британии, где и умер в 1945.

А вот ученик Репина, Исаак Израилевич Бродский, вовсе не уехал. Это И. Репин оказался за границей Советской России в 1918 году, когда границу Финляндии и Совдепии провели чуть ли не возле последних домов Петрограда и дачные поселки на Карельском перешейке оказались на территории Финляндии. Что характерно, до самой своей смерти в 1930 году Илья Репин и не подумал появиться в Ленинграде, и даже в свою квартиру за личными вещами послал кухарку. Так и жил себе доживал на собственной даче и одновременно — в эмиграции.

Так вот, И. И. Бродский в Советской России остался и создал целую серию очень назидательных полотен: «Расстрел 26 бакинских комиссаров», «Торжественное открытие II конгресса Коминтерна», «Ленин на фоне Кремля», «Нарком на прогулке», портреты прочих официальных лиц. До сих пор улица, ведущая от Невского проспекта к Русскому музею, носит имя Бродского.

Точно так же остался и Борис Леонидович Пастернак; не скоро напишет он «Доктора Живаго»! Долгое время он будет совершенно очарован происходящим в стране, личностью Сталина:

А в те же дни на расстоянье,
За древней каменной стеной,
Живет не человек — деянье,
Поступок ростом с шар земной.
В собранье сказок и реликвий,
Кремлем плывущих над Москвой,
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
Наступит день… вернее, ночь, и в квартире Б. Л. Пастернака раздастся звонок. Глуховатый голос «кремлевского горца» спросит — не хочет ли писатель с ним встретиться?

— Надо, надо, Иосиф Виссарионович, — поддакнет Борис Леонидович, — необходимо встретиться, поговорить о жизни и смерти.

Сталин подышал в трубку и прекратил разговор.

Верить ли в подлинность этой истории? По крайней мере, так вполне могло быть.

Остался в Совдепии и Илья Эренбург, и Мандельштам, и Анна Ахматова — даже после убийства ее великого мужа.

Значит ли сказанное, что образованных евреев пошло на службу к большевикам больше, чем образованных русских? Самое поразительное, что нет. Мы часто слишком наивно представляем себе Гражданскую войну 1917–1922 годов, в духе слов «советского графа» Алексея Толстого: «Бой армии с ее командным составом». А ведь большевикам служили Чичерин, Тухачевский, Радзивилл — люди старинных дворянских родов. Красную армию создавал глава Генерального штаба A. A. Брусилов, а в самой Красной армии служило 100 тысяч из 200 тысяч всего русского офицерства — и не все из них только под угрозой расстрела заложников. Если В. Брюсова называют порой «первым советским поэтом», то с тем же успехом и Брусилов — первый советский генерал.

Точно так же остался в СССР и К. Паустовский. Если об А. Толстом злословили, что он признал советскую власть, когда берлинский портной и булочник окончательно перестали отпускать товар в долг, то о Паустовском этого никак не скажешь. Не уехал Н. Клюев, который вполне мог: и языки знал, и на французском языке издавался. Остался в своем городе К. Чуковский.

Разница в том, что отношение даже к «буржуям» из евреев и из русских было ну никак не одинаковым. Еврей, кем бы ни были его предки, мог жить в СССР вполне независимо и мог покинуть территорию страны вполне свободно. Немало евреев въехали в СССР после установления в стране «своей власти»; в их числе был, например, Соломон Померанц, отец известного публициста. Можно привести и немало других случаев, когда евреи из стран Восточной Европы бежали в СССР — причем задолго до принятия в Германии расовых законов.

Новая «голова» Российской империи, конечно, не чисто еврейская. Это скорее советская «голова», но в ее составе евреев и численно больше, и чувствуют они себя куда уверенней.

В Российской империи русские были тем народом, который на 80 % формировал имперскую европейскую «голову». Вокруг русских базировались все остальные, в рядах русских растворялись татары, немцы, кавказцы, грузины, евреи.

В советской империи евреи формировали советскую идеологическую голову на те же самые 80 %. Теперь все другие народы группируются вокруг них: растворить в себе всех советских евреи не могут при самом пылком желании, но выступить в роли пресловутой «соли» — по Фейхтвангеру, соли, которой можно и должно «посолить» мир, чуть ли не всю Вселенную… в этой роли они, по крайней мере, пытаются выступать.

А есть и еще две еврейские головы, рядом с советской. Есть сионистская «голова», говорящая и пишущая по-русски, раз уж приходится что-то делать в России… Но, вообще-то, эта голова хочет говорить на иврите. Подчеркну еще раз: эта голова существует вполне легально и совершенно открыто участвует в «социалистическом строительстве» во вчерашней Российской империи, а ныне в СССР.

Только в конце 20-х, особенно после «года великого перелома», 1929, сионисты и троцкисты исходят из России… хотя, похоже, и не до конца.

Но сионисты хотя бы «изошли», а вот судьба говорящей на идиш «головы» еврейских туземцев, «головы» народа ашкенази более драматична. Эти-то люди жили на своей земле, в Стране ашкенази, и бежать им было некуда в точно той же мере, что и русским или украинцам. Эта голова просуществовала ненамного дольше «головы» великорусских туземцев и была напрочь оторвана Сталиным — частью перед Второй мировой войной, частью сразу после нее.

Но в 20-е-то годы и сионисты еще не отделились, и идишеязычная голова еще не оторвана. Над Русью парит, советизирует и поучает ее трехголовый еврейский Горыныч с тремя головами: советской, русскоязычной; туземной, идишеязычной; сионистской, ивритоязычной. Этот Горыныч, по идее, и должен бы создать те идеи, которые станут разделять «тело» народа, на что оно станет ориентироваться.

В конце концов, отрывание русской головы — это, так сказать, негативная часть программы. А как же насчет позитива? Что принес нам новый, одесский, период развития русской культуры?

ПОЧЕМУ ЭТОТ ПЕРИОД ОДЕССКИЙ?

Деление русской истории — и политической, и культурной — на Киево-Новгородский, Московский и Петербургский периоды давно стало классическим. В каждый из этих периодов центральным, самым главным культурным центром страны было совсем небольшое пространство — площадью буквально в несколько гектаров. Именно такова площадь Горы в Киеве, Московского Кремля, стрелки Васильевского острова… а Ярославово дворище даже меньше (где-то с полгектара). Именно там собирались самые активные, самые талантливые люди; они если и не общались, то, по крайней мере, знали друг о друге. Лев Толстой не любил, но лично знал Достоевского, а Блок женился на дочке Менделеева — в качестве яркого примера…

Из этого пятачка застроенной земли расходились культурные импульсы на всю огромную страну, а сплошь и рядом и за рубеж. Так что все верно, правильные названия. Московский период, Петербургский…

Но какой, скажите на милость, период, начался… ну, в общем, что же у нас началось после Петербургского периода? Так сказать, после его… досрочного окончания (вы обратили внимание, как я деликатен?)…

Говорить, так сказать, о «Втором Московском» периоде — явная несуразица, при всем уважении к H. A. Бердяеву. Если проанализировать, из какого центра распространялись по всей России хоть какие-то новые формы культуры, то получится — единственный город, который имеет право дать наименование периоду, — это Одесса.

Это — единственный город, на протяжении всех десятилетий пога… советской власти генерировавший какие-то культурные формы, причем совершенно самостоятельно. Например, джаз Леонида Утесова. Сейчас просто трудно представить себе, насколько популярен был джаз в 1920-е годы, в том числе описанный М. Булгаковым джаз. Помните?

«Ровно в полночь в первом из них (залов) что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: „Аллилуйя!“. Это был знаменитый грибоедовский джаз» [177, с. 66]. И далее: «Тонкий голос уже не пел, а завывал: „Аллилуйя!“. Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад» [177, с. 67].

Если вспомнить, что так же, ровно в полночь, начинается бал у Сатаны, ассоциации, выведенные в романе племянника известного богослова, Сергия Булгакова, становятся еще более прозрачными.

Такие феномены, как одесский анекдот. Одесская музыка. Та самая, еврейская, а скорее — балканская, без прямой привязки к какой-либо нации. Скрипочка, веселая танцевальная мелодия, так, что ноги сами начинают под нее ходить.

А особенно выделяется в ряду этих феноменов одесская песня. Ну, не обязательно блатная. Да, вся одесская музычка, вся одесская песня производила впечатление чего-то приблатненного. Даже «Шарабан мой, американка», даже «Мясоедовская улица», лихо исполняемые американками сестрами Бэри на идиш, — даже эти песни носят такой налет. Во многом — за счет самой музыкальной аранжировки. Слишком уж явно весь это то ли балканский, то ли еврейский стиль ассоциировался, как говаривал Аркаша Северный, с «маленьким кабачком, набитым деклассированным элемэнтом»… Даже если песни были рыбацкие или моряцкие (как, например, про Костю-моряка), все равно нечто блатное на них почило…

Я родился у границы,
И отец мой и мать любили повторять:
Наш сыночек словно птица,
Чтоб уметь песни петь и мечтать летать.
Одесса — символ свободных, сильных людей, сильных страстей… и асоциального поведения. Берковский на стихи Багрицкого: «два грека в Одессу везут контрабанду».

Но… давайте уточним, что, собственно, понимается под «Одессой»? Одесса построена в конце XVIII века как морские ворота Российской империи. Космополитичный, бурно растущий, теплый город. И, конечно же, город очень разный в разных своих частях, очень пестрый по составу населения.

Была Одесса русского образованного слоя — дворян, разночинцев, предпринимателей, инженеров, интеллигенции. Та экономически динамичная, не знавшая крепостного права, красиво певшая Новороссия, которую любил Куприн. Страна, в которой русские чаще пили сухое вино, чем водку, и стали употреблять острые балканские приправы, болгарский перец. Страна, давшая миру Лещенко. Страна героев Гарина-Михайловского. «Вы любите острое? Вы ведь, кажется, южанин?»

Была Одесса моряков и рыбаков. Тех самых, набегавших в «Гамбринус» слушать еврейскую скрипочку, пить то с английскими моряками, то с греческими ловцами скумбрии… Город героев Мамина-Сибиряка и Куприна.

Разумеется, к этой Одессе ни Бабель, ни герои Шуфутинского не имеют никакого, даже самого отдаленного отношения. Даже к «Гамбринусу». У еврейского населения Одессы был свой район с красочным названием Молдаванка, неподалеку от рынка Привоз. Размеры части Одессы, населенной и освоенной евреями, не превышают и квадратного километра… Но не это главное.Главное в том, что еврейская Одесса — это вовсе не Одесса купцов, ремесленников и даже не работников по найму. Это Одесса торгашей, спекулянтов и криминального элемента: контрабандистов, воров, налетчиков, перепродавцов краденого, прочих мелких преступников и жуликов. Лучше всего об этом страшном месте писал К. Паустовский, и писал в высшей степени корректно: и без сладострастных стонов про «прелестный» акцент малограмотных людей, и без малейшего отвращения к «жидам». Очень последовательно видя в обитателях Молдаванки в первую очередь людей, Константин Георгиевич провел своего рода этнографическое исследование, и я очень советую читателю его прочитать [178]. Но в очередной раз предупреждаю: будет страшно. Это — как «Яма» Куприна или как «Хижина дяди Тома», книга, от которой делается страшно и противно на душе.

Вот эта Одесса и определила двадцатилетие нашего культурного развития. Одессит рассматривался примерно как пастух и пастушка во французском придворном фольклоре XVIII века: эдакий эталонный «представитель народа».

А советская «голова» сделала своим «официальным мужиком» мелкого жулика или бандита! И тот, кого сделали, похоже, ничего против не имел.

Даже одесский жаргон, местный ломаный русский, стал считаться в кругах советской интеллигенции почему-то «очаровательным» и «прелестным». Чем «таки да», «ой» или «вы ж понимаете» лучше «кругом шашнадцать» и «туды твою в качель» — это постигнуть не очень просто. Если вы, дорогой читатель, тоже родились от самки гоя, а не от истинно аристократического сон здания (скажем, не от базарной торговки на Привозе), вам вряд ли под силу понять всю глубину и мощь именно такого искажен ния и уродования русского языка. Но бывшее — было, что тут еще можно прибавить.

Остатки Одесского периода истории нашей культуры сказывались еще и в послевоенное время — как усилиями потомков ed создателей и носителей, так и молитвами ценителей и почитателей. И Бабеля переиздавали (хотя и с большими купюрами из его «Конармии»), и Багрицкого, и Светлова. Но уже канул куда-то Джек Алтаузен, потерялись в сумраке времен Сфорим и Бялик… большинство. И странные, жутковатые чувства испытывал хозяин квартиры в многоэтажном современном доме, почитывая метельным вечером Пашу Когана или Антокольского.

Но, конечно же, маразм уже никогда не крепчал с такой силой, как в одесское двадцатилетие. Ведь в 1950–1970-е годы в России было хоть что-то, кроме продукта, извергнутого головами еврейского Горыныча, а в довоенное время — почти что и не было. Бог знает, сколько верст накрутил над Россией этот трехголовый Горыныч.

В собственном представлении этот Горыныч, поднимаясь над Русью с клекотом из Троцкого и Жаботинского, разворачивая паруса сочинений Бялика и Сфорима, был грозен и прекрасен и к тому же необыкновенно умен и несказанно учен. С видом высокомерного презрения к мужичью и черносотенному быдлу, копошащемуся на земле, приросшему ко всяким там Россиям, брезгуя любителями «русского слова и русского лица», трещал Горыныч жестяными крыльями прогресса, выпускал отработанные газы из лакированного афедрона8, тряс хвостом, разбрасывая по дикой стране плоды просвещения.

Если бы мнение Горыныча о самом себе хоть немного соответствовало бы действительности — трудно даже вообразить, какие сокровища мудрости, какие чудеса культуры возникли бы в это двадцатилетие между мировыми войнами.

ШАНС ДЛЯ ЕВРЕЕВ АШКЕНАЗИ

Вообще есть жесткая закономерность, которую можно сформулировать так: «как только народу дают такую возможность, он тут же начинает создавать шедевры культуры». Эти шедевры могут быть очень разными; получив свой шанс, греки сделались блестящими скульпторами и ваятелями, мусульмане сочиняли стихи, а норвежцы придумали китобойную пушку. Но закономерность железная: как только у народа появляется достаточно людей, избавленных от тяжелого ручного труда, имеющих образование и досуг, — и тут же они создают что-то такое, что входит в сокровищницу уже не только национальной, но и мировой культуры.

Весь феномен афинской культуры VI–V веков до P. X. создавался совсем крохотным коллективом: число афинских граждан никогда не превышало 30–40 тысяч человек. Но благодаря удачным войнам, работорговле и эксплуатации союзников этот коллектив стал богатым. Тысяча человек из этих 30 или 40 была скульпторами и архитекторами… Живи Афины только собственным трудом — и эта тысяча, и остальные пасли бы коз, выращивали маслины и ловили бы рыбу. А так — построен Акрополь, великолепные храмы, изваяны статуи, прожили свои жизни Эсхил и Аристофан, выступали на народном собрании Мильтиад и Перикл.

До сих пор неизвестна ни одна имперская нация, не создавшая светочей ума в тот краткий миг, когда империя была на взлете и в ней появился слой достаточно культурный, богатый и свободный, чтобы творить. В конце концов, весь «золотой век» русской литературы создан сословием, которое насчитывало порядка 400–500 тысяч человек. Этим людям дали возможность реализовать свои таланты и способности, вот и все.

И потому полет трехголового Горыныча над Русью — исключительный исторический шанс. Вдруг, в одночасье, уже не 400 тысяч, а почти 3 миллиона человек начинают жить в условиях свободы, образования, сравнительной обеспеченности и приобщения к культуре. И никаких ограничений! Наоборот.

Действительно — какой исторический шанс! Как невероятно много могли бы дать ашкенази миру… если бы им было что сказать. Потому что в действительности результаты их владычества не просто малозаметны… Они исчезающе ничтожны и во всех случаях проигрывают результатам культурного развития любой из русских голов (в том числе и поэтов ненавидимого и презираемого ими крестьянства).

Впрочем, это касается не только еврейских ученых, живших в эту эпоху в России. Тут вообще есть некий парадокс мирового масштаба: крупнейшие еврейские ученые, составившие, казалось бы, славу своему народу, никому не известны. Кто слыхал о великом языковеде Сегюре? Чьих ушей коснулась слава известнейшего археолога Ральфа Солецки? Многие ли слыхали о расчетах и теориях Фридмана, изменивших картину Вселенной? Этих людей не рекламируют в еврейских газетах и в журнале «Лехаим». О них не трубят сионистские организации. Их не включают в список «100 знаменитейших евреев мира». Их как бы и нет для пропаганды. Они — не знамя.

Одновременно же на щит поднимают людей, чьи заслуги пред наукой невероятно раздуты, а порой и попросту анекдотичны. Спроси 90 % людей: «Кто самые гениальные евреи за всю историю?». И большинство людей назовут имена Альберта Эйнштейна и Фрейда. Позволю себе повеселить читателя, рассказать подробнее, чем же прославились эти два великих ученых.

ДВА САМЫХ ЗНАМЕНИТЫХ

Стоит заняться вопросом всерьез, и выясняется прелюбопытная вещь: эти гиганты науки, которых нам с такой силой разрекламировали, или вообще никогда не делали того, что им приписывается, или их достижения, выражаясь мягко, преувеличиваются.

Эйнштейн, при ближайшем рассмотрении, вовсе не «открыл» законы относительности, а попросту повторил давно уже сделанное Пуанкаре. Этот «мировой гений» выучил английский язык только за семнадцать (17) лет, диссертация его позднее была признана ложной, а подробности его частной жизни просто пугают. Всю оставшуюся жизнь после «создания» теории относительности Эйнштейн занимался теорией сионизма да какими-то сомнительными прожектами мирового государства [179, с. 26–91]. Когда об этом говорят вслух, обязательно находятся люди (не только евреи), которые страшно обижаются за «гения». Вот только опровергнуть этих фактов пока никому не удавалось. А обижаться и сердиться — дело нехитрое.

То есть получается, что вся колоссальная слава Эйнштейна досталась ему за то, чего он не совершал.

Фрейд, по сути дела, просто повторял вещи достаточно общеизвестные, а многие его техники больше всего напоминают шаманизм самого худшего свойства.

Привлеченные громким именем, люди (в том числе и люди из новых поколений, моложе нас) доверчиво берут эти книжки, стремясь изучить себя, понять, подкорректировать… И что же они обнаруживают?

Итак, у человека есть подсознание… Само по себе открытие не столько уж и потрясающее, знали это еще в Древнем Шумере, знают и индусские брамины. Открытие это, говоря мягко, запоздало… Тысяч на пять лет, если не больше. Жрецы Древнего Шумера Фрейда ученым не считали бы.

Но Бог с ним, будем считать, что Фрейд поставил учение о подсознании на научную основу и тем велик. Подсознание — это еще так, семечки, прелюдия к главному… К тому, что все человеческое естество, все достижения культуры построены на «сублимации» — то есть на превращениях сексуальной энергии. Но и этого мало!

Выясняется, что у каждого человека с грудного возраста в подсознании образуются комплексы. Эти комплексы, как правило, тоже связаны с сексуальной сферой и настолько неприличны и преступны, что человек сам их пугается, старается о них не думать и не осознавать своих подспудных желаний. Но зловредные комплексы, конечно же, никуда не деваются, а только «вытесняются», то есть погружаются в глубины подсознания. И сидят там, подлые, нахально манипулируя сознанием человека! Сам-то человек, носитель комплексов, искренне думает, что принимает рациональные, глубоко осмысленные решения. А на самом деле — ничего подобного! То, что ему хочется, «на самом деле» диктуют как раз комплексы, а на сознательном уровне он просто ищет объяснений, почему это ему хочется именно этого, а не того.

Скажем, хочется ему воевать. Почему? А потому, что в возрасте пяти лет отец отшлепал его за разбитое блюдце. Мальчик стал бояться папы и стал сравнивать свой половой член с папиным. Он легко убедился, что папин половой член больше, и у него возник комплекс неполноценности. Он стал еще больше бояться папы и одновременно захотел с ним конкурировать. Поскольку мальчик не смеет и подумать о папе плохо, он начинает искать другого врага, на которого он сможет обрушить свою ненависть, не вступая в подсознательный конфликт с самим собой. Враг, с которым он хочет воевать, — это его папа, которому мальчик хочет доказать, что его пися теперь не хуже.

Между прочим, я вовсе не издеваюсь над Фрейдом и даже не преувеличиваю. Не верите — отсылаю вас к первоисточнику, Фрейд ныне на русском языке издан.

Или вот, захотелось мальчику жениться. Наивные люди скажут, что ему пришла пора и что он влюбился в эту девушку. Ничего подобного! Разумный понимает: просто в возрасте трех лет он увидел маму в прозрачной ночной рубашке. У него возник комплекс, и с тех пор он все время хотел свою маму.

Поскольку он понимал, что у папы пися длиннее, комплекс у бедного мальчика становился все более тяжелым, но, конечно же, он тоже вытеснялся в подсознание. И если девушка хоть немного похожа на маму мальчика, дело вовсе не в том, что «жену по матери выбирают». Ничего подобного! Просто здесь прорывается на поверхность, реализуется комплекс, а в лице этой девушки мальчик как бы овладевает своей матерью.

Самое удивительное в том, что весь этот бред некоторые люди принимают почти что всерьез.

Еще раз подчеркиваю: я и не думаю шутить! Фрейд вполне серьезно писал, что каждый человек не может не страдать «эдиповым комплексом» — то есть стремлением убить отца и жениться на матери, как это сделал несчастный царь Эдип из древнегреческого мифа. Из этого «эдипового комплекса», по Фрейду, рождаются и революция, и разбой, и война — борьба со всеми, кто «замещает» ненавистного отца.

Даже использованное здесь слово «пися» — это вовсе не издевка автора над Фрейдом, великим ученым. Ничуть не бывало! В текстах самого Зигмунда Фрейда используется слово «вивимахер». «Махер» — это производное от немецкого «machen» (махен) — делать. Так сказать, делатель. А «виви» в немецком языке — это то же самое, что и русское «пи-пи». Так что «делатель пи-пи», та же пися.

И попробуйте только утверждать, что лично с вашей писей ничего такого не связано! Вот, скажем, думаете вы, что лично у вас никакого такого «эдипова комплекса» нет. Но это просто вы глупости болтаете! Вы не можете ничего судить об этом комплексе, потому что он у вас глубоко в подсознании, вы его совершенно не осознаете. Только специалисту видно, в каких именно поступках проявляется ваш комплекс, как он рационализируется, то есть какие предлоги вы выдумываете, чтобы объяснить самому себе собственные действия. Но как бы вы ни объясняли то, что делаете, — а Фрейду и его сторонникам все ясно.

Как удобно! Вы сами не знаете, что с вами происходит, а Фрейд и его ученики уже тут как тут.

Конечно же, фрейдист легко истолкует любые ваши действия, как проявления комплекса, в том числе и прямо противоположные. Так в свое время инквизитор Инсисторис доказывал порочность женщин-ведьм. Не ходит в церковь? Вопрос ясен — ведьме становится плохо в святом месте! Попалась! Женщина регулярно ходит в церковь? Тоже все ясно! Маскируется!

Так же и здесь: вот вы вступаете в многочисленные контакты с женщинами… ясное дело, комплекс работает! Вы вообще не вступаете ни в какие половые контакты, сидите за работой, вам совершенно не до того. Ясное дело! Фрейдист все понял — это сублимация! Сублимация — это, чтобы вы знали, переключение сексуальной энергии на энергию творчества, энергию созидания в любой области. Откуда она берется? Фрейдисты и это знают: она берется из вашей нереализованной сексуальной энергии. «На самом деле» ведь нет вообще никакой энергии, кроме сексуальной, разве что еще мортидо, то есть «воля к смерти».

Попались?!

Так что это у вас иллюзии, будто вы хотите писать книги, рисовать картины или заниматься научными исследованиями (впрочем, и желание приготовить обед или выкупаться — тоже сублимация чистейшей воды). Врете вы все, будто геология — достойная сфера приложения ваших сил, и чушь это полнейшая, что вы с подросткового возраста хотели ею заниматься. Это вы утверждаете по своей слепоте и по незнанию истинных мотивов человеческого поведения. Фрейдисты лучше вас знают, что вам надо. «На самом деле» вы только и хотите, что бегать по бабам, но по какой-то причине — то ли из-за неправильного воспитания, то ли по вине опять же новых комплексов — вы сублимируетесь, то есть переключаетесь на другие цели.

Так что не пытайтесь улизнуть, нечего тут притворяться «блаародным» — и у вас есть «эдипов комплекс», и вы хотели убить отца и гм… гм… жениться на матери (видите, как последовательно я использую приличное слово «жениться»? Ну то-то! Никто не обвинит меня в том, что я говорю непристойности).

Впрочем, от всего этого можно и излечиться. Но не самостоятельно, конечно. Когда читатель всего этого окончательно перепугается, окончательно станет относиться к себе, как к своего рода бомбе с часовым механизмом (да еще ведь и неясно, на какое время заведен механизм, когда и в какой форме рванет…), — тогда он никуда не денется! Тогда он придет, явится, как миленький, к фрейдистам, и они ему устроят… Правда, непонятно — что. Сеанс психоанализа — это что такое? Способ излечения? Но Фрейд считал комплексы неизлечимыми по определению и к тому же вовсе не считал, что лечиться от комплексов полезно. Человек без комплексов — это явление, о существовании которого Фрейд ничего решительно не знает. Сеанс психоанализа — это способ самопознания, способ начать «правильно» понимать, что с тобой происходит.

Разумеется, акт психоанализа стоит очень недешево, заниматься им может вовсе не всякий психолог, а только жрец самого высшего круга посвящения. Подвергаемый психоанализу ложится на кушетку. В кабинете — полумрак, тишина, играет тихая «медитативная» музыка, способствующая ведению психологических разговоров. Врач задает пациенту вопросы — сотни, тысячи вопросов, которые сплошь и рядом касаются его раннего детства, младенчества и чуть ли не внутриутробного развития.

Считается, что, отвечая на эти вопросы, пациент сможет подсказать врачу, где у него таятся комплексы, в каком возрасте он их заполучил и при каких обстоятельствах. Если удастся понять, что именно произошло и врач разъяснит это пациенту, тот сможет относиться к своим комплексам рационалистично, понимая их природу и последствия. Теперь он будет знать, что занялся геологией для того, чтобы доказать — пися у него длиннее, чем отцовская, а диссертацию защитил, чтобы успешнее конкурировать со старшим братом. Что же до его участия в каком-нибудь «Фронте национального спасения» — то это все сублимация «эдипова комплекса», возникшая из-за пристрастия мамы к слишком коротким юбкам и прозрачным белым блузкам (опять же — да не вообразит читатель, что я хоть немного издеваюсь. У Фрейда местами еще и не то понаписано).

Так что официально провозглашенной целью фрейдистов становится вовсе не излечение (оно и невозможно, и не нужно), а эдакое «расколдовывание» своего комплекса.

Кстати, шаманы обычно действуют успешнее.

С точки зрения дикого, малограмотного культуролога, удивления достойна даже не сама по себе несусветная чушь всего этого. Поражает скорее готовность Фрейда и его последователей воспроизводить зады самых малограмотных, самых примитивных суждений тогдашнего немецкого общества. Мне могут возразить: мол, Фрейд ведь еврей и даже вынужден был бежать в Британию после присоединения Австрии к нацистской Германии в 1938 году!

Но, во-первых, я не уверен, что дикие предрассудки еврейского местечка хоть чем-нибудь лучше диких представлений немецкого городишки или деревни. Все дикари всех национальностей в главном гораздо больше похожи друг на друга, чем каждый из них — на цивилизованного человека.

Во-вторых, эти предрассудки если и различались столетия назад, в эпоху появления евреев в Германии, за века взаимной культурной (и не только культурной) ассимиляции они перестали существенно различаться. Во всяком случае, сравнение членов по длине практиковалось у немецких солдатиков (есть соответствующие страницы у Эриха Ремарка и Ганса Фаллады), и хочет того Фрейд или не хочет, а выступает он, как носитель дикости и грубости, которую вполне можно счесть и самой что ни на есть немецкой.

Впрочем, дикость космополитична, это культуры всегда одеты в национальные одежды. В России соревнование по длине членов, по воспоминаниям старшего поколения, тоже практиковалось в эпоху Ганса Фаллады, имело место быть у моего поколения и встречается даже сейчас, хотя современная молодежь несравненно разумнее, да и попросту образованнее. В наше время молодые люди гораздо реже соревнуются в определении длин своих членов: ведь они твердо знают, что от размеров их «вивимахеров» не зависит абсолютно ничего — ни их собственные сексуальные возможности, ни ощущения подруги, ни тем более профессиональные успехи.

Вот во времена Зигмунда Фрейда ходило множество легенд по поводу прямой зависимости размеров мужской письки и продолжительности полового акта, размеров и ощущений подруги, размеров и некого загадочного «вагинального оргазма»… в общем, много вредной чепухи. Вредной уже потому, что юноши фиксировались на всей этой галиматье, а то и начинали всерьез мучиться от осознания своего несовершенства: подумать только, у Васьки член в 25 сантиметров (если верить тому, что он рассказывал), у Петьки — 15 сантиметров (сам видел), а у меня, бедного, только 10 сантиметров! Вот ведь ужас-то… Сколько малолетних дурачков стали функциональными импотентами потому, что восприняли всерьез все эти идиотские слухи и сочли свои члены «слишком маленькими», — история умалчивает. Интереснее то, что Фрейд воспринимает этот «культ членов» со зверской серьезностью и делает из него страшно глубокомысленные выводы. Слишком глубокомысленные для сколько-нибудь серьезного ученого.

Примерно как жрец Ваала, Яхве или другого жуткого племенного божка.

Что еще более поразительно, но Зигмунд Фрейд до такой степени не сомневался в биологическом превосходстве мужчин, что его, похоже, как раз и нужно было бы напускать на современных феминисток. Во всяком случае, он с лихостью необычайной приписал женщинам множество комплексов, которые якобы мучат их из-за отличий от мужчин, — в том числе и чисто анатомических отличий.

Он, как выражаются студенты, «на полном серьезе» полагал, что женщины сильно страдают из-за отсутствия пениса (честное слово, я не шучу! Не верите — читайте Фрейда!). По Фрейду, наличие пениса является для мужчины источником невероятной гордости, а для женщины его отсутствие — источником такой же преувеличенной скорби. И эта скорбь, по сути дела, лишь проявление, лишь симптом их общей подавленности от того, что они не мужчины. Свою «второсортность» женщины (по мнению Фрейда, по крайней мере) не могут не осознавать, — так получается.

Любопытно, что комплекс мужского гигантизма гораздо больше характерен для Германии с ее жестким, даже преувеличенным патриархатом, чем для еврейской среды (там скорее подчеркивают совершенство женщины). И в этом Зигмунд Фрейд выступает в гораздо большей степени как немец, чем как еврей.

Что же до самих переживаний, так активно навязываемых женщинам Фрейдом… Как раз в пору своего первичного ознакомления с творчеством Фрейда, когда в стране судорожно издавалась его книжка за книжкой, я вел довольно свободный образ жизни, и это позволило мне за короткое время спросить нескольких очень разных девушек: а что, действительно есть такая проблема?! Реакция была различной — от заливистого смеха до возмущения или смущенного пожимания плечами… Но, во всяком случае, отсутствие пениса никого как-то особенно не волновало.

Ах да! Все эти женщины, конечно же, не могли осознать собственных комплексов! Как это я забыл такую важную деталь!

Но почему бы, раз уж мы о женщинах, не сделать других предположений? Например, что мальчики стыдятся пениса, а девочки гордятся его отсутствием? Чем это лучше замечательной теории мужской гордости пенисом?

С тем же успехом можно было бы предположить и еще более занятные вещи. Например, что мужчины жестоко страдают от отсутствия у них грудей или малых половых губ. Действительно — вот у гармоничных, замечательных женщин все это хозяйство есть, а у нас, трижды несчастных, нет ничего подобного, только какие-то дурацкие пенисы болтаются! Как тут не закомплексовать!

Но всех этих предположений Фрейд не делает. Он не рассматривает даже классическую, навязшую в зубах байку про то, что мужчины очень страдают из-за того, что не могут родить и вынуждены заниматься всякими науками, политиками, войнами и производствами — все для того, чтобы компенсировать свою сексуальную неполноценность.

Превосходство мужчин для него слишком очевидно, слишком неоспоримо. Как и страдания женщин по поводу своей неполноценности.

Говоря откровенно, для меня очень трудно понять, почему вообще фрейдизм оказал такое колоссальное влияние на всю западную цивилизацию. Примитивное учение, совершенно несостоятельное с научной точки зрения, построенное на эксплуатации самых примитивных и грубых предрассудков… и не более.

Может быть, прав И. Р. Шафаревич, предположивший, что объяснить славу таких ученых, как Фрейд, можно только «фабрикацией и поддержанием авторитетов, основанных исключительно на силе гипноза» (181, с. 474)? «Сейчас трудно представить себе, что морализирование Мабли, политические изыскания Кондорсе, история Рейналя, философия Гельвеция — эта пустота безвкусной прозы, могли выдержать издания, найти хотя бы дюжину читателей… Точно так же пониманию наших потомков будет недоступно влияние Фрейда как ученого, слава композитора Шенберга, художника Пикассо, писателя Кафки или поэта Бродского» (181, с. 475).

Туман рассеивается, и уже сегодня о Шенберге мало кто слыхал, и все меньше людей боятся сказать, что король голый, по поводу Бродского и Кафки. Фрейд же пока еще держится. Во всяком случае, фрейдизм состоялся как учение, книги по психоанализу лежат в каждом магазине, и как бы мы ни сожалели о таком повороте дела, как бы ни пожимали плечами — это факт. Может быть, и правда дело тут в «силе гипноза»? О том, что всемирная слава этих людей — плод не их талантов, не объективного признания содеянного, а шумного международного «лобби», которое раздуло до небес весьма скромные достижения, — писалось много раз и не самыми глупыми людьми.

ЧТО ЖЕ «ОНИ» «НАМ» ДАЛИ В НАУКАХ?

Ну ладно… Это мы поговорили о двух величайших гениях всех времен, чья необъятная мудрость простерлась над всем человечеством, но растеклась по миру не с территории России.

Каковы же следствия господства евреев над Россией? Где они, «родники серебряные, золотые их россыпи»? Классический ответ: евреи создали целые направления в науке… Это очень интересно, только вот одна небольшая сложность: никак не в силах припомнить, о каких направлениях речь?

Если говорить конкретно о еврейских великанах советской науки, то сразу же выясняется, что 90 % тех, «кем гордится коллектив», — это физики-прикладники. Не те, кто создавал новые направления в науке, теории мироустройства, а прикладники, квалифицированные техники, делавшие, во-первых, оружие, оружие и еще раз оружие, а во-вторых, обеспечивавшие СССР космический приоритет.

И даже у этих «великанов советского естествознания» — что у русского Курчатова, что у евреев Капицы и Ландау, оказалась кишка тонка сделать Сталину атомное оружие. «Пришлось» украсть атомный секрет в США, и, конечно же, с помощью евреев — супругов Розенберг.

Даже в традиционно еврейской области, в математике, как-то незаметно сильной струи людей этого происхождения. Колмогоров, Лузин, Соболев, Жуковский, Чаплыгин, Келдыш, Лаврентьев, Портнягин… Вот они, гиганты советской математики. Достаточно?

А если мало — Никита Николаевич Моисеев, спаситель человечества от перспективы атомной войны, автор термина «ядерная зима». Это после его работ изменились стратегические установки и в СССР, и в США. Обе сверхдержавы пришли к выводу, что победить в ядерной войне невозможно, потому что любой атомный удар приведет к гибели биосферы Земли.

В числе гигантов математики есть и Клейн, но как-то незаметно, чтобы советскую математику «сделали евреи» (о чем пишут порой почти открыто). Да, среди советских ученых высшего звена попадаются евреи. Некоторые из них довольно талантливы. Это есть… И ничего больше.

Вот в области родных мне гуманитарных наук и правда получилось очень интересно: во многих областях, где дореволюционные школы оказались вырезаны напрочь и в советское время сложились заново, евреям удалось сыграть исключительную роль. Те области, в которых действовали эти люди, считались непрестижными, маловажными, работали в них по большей части энтузиасты.

Здесь могу назвать научный феномен действительно мирового масштаба: Московско-Тартусскую семиотическую школу во главе с Юрием Михайловичем Лотманом.

В истории могу назвать Михаила Абрамовича Барга — личность и впрямь исключительную, Н. Эйдельмана, своеобразнейшего «диссидента» от науки.

В археологии тоже видны несколько гигантских фигур: Г. Б. Федоров, A. M. Монгайт, Л. С. Клейн — люди невероятно талантливые и во многом легендарные. Да ведь и Лев Гумилев, которому сейчас собираются поставить памятник в Москве, на четвертую часть еврей — по матери, Анне Ахматовой, еврейке наполовину.

Но! Даже в этих сферах возвышаются ничуть не меньшие по масштабам русские фигуры — Б. Ф. Поршнев, Б. И. Пиотровский, Б. А. Рыбаков, Вяч. Иванов, В. Е. Ларичев, В. Н. Топоров… впрочем, называть можно много и многих.

Что характерно — все сказанное справедливо для всей истории советской науки, и в первую очередь для 1960–1970-х годов. А в 1920–1940-е годы процветали только те отрасли науки, в которых по разным причинам не очень сильно истребили основной состав носителей науки и не очень мешали заниматься делом. Скажем, геология была нужна коммунистам не меньше, чем ядерная физика… И: Обручев, Наливкин, Борисяк, Громов, Виноградов, Белянкин, Билибин, Афанасьев, Ронов, Петелин… — среди этих имен, которые можно называть еще долго, теряется Ферсман и уж вовсе малозначащий Гинзбург.

И дело вовсе не в том, что русские ученые-геологи были обязательно потомственными интеллигентами. Иван Антонович Ефремов, знаменитый писатель-фантаст и не менее знаменитый ученый, автор множества открытий, — первое поколение. Его друг, Александр Леонидович Яншин (выведенный в рассказе «Юрта ворона» под именем Александрова), — второе.

Биология… На знаменитой Сессии ВАСХНИИЛ 1948 года, где «народный академию) Лысенко громил «менделистов, морганистов и других буржуазных ученых», не названо ни одного еврейского имени. По-видимому, «гениальный от рождения» народ так ни одного великого биолога и не создал за годы своего владычества.

Потом-то они появятся! Но пока их еще предстоит подготовить и воспитать, и будущий академик И. И. Гительзон хотя и присутствовал в МГУ, когда там ритуально шельмовали Н. И. Вавилова, но присутствовал-то в качестве студента первого курса… Даже тех евреев, которые составили фрагмент советской науки 1950–1980-х годов, предстояло еще вырастить…

Да не буду я понят так, что евреев в советской науке было мало. Их было невероятное количество! А до войны, когда далеко не все люди «из бывших» могли быть научными работниками, когда русские ученые сплошь и рядом скрывали огромные участки своих биографий, наука по разным оценкам на 70, а то и на 90 % была еврейской (наверное, в разных отраслях было по-разному).

И не надо выдумывать, будто российская наука потерпела какой-то страшный вред от этого еврейского засилья. Ничего подобного! Наоборот. Религиозное отношение евреев к науке и вообще ко всякому знанию, активность, умение работать с информацией, писаными текстами, выдвинуло многих евреев, не лишенных способностей, в науку. Любовь к наукам сделала их верными хранителями знания, истовыми жрецами Просвещения, а некоторые даже и внесли какой-то посильный вклад — чаще всего в какую-то очень частную область. Большинство евреев были полезны на разных научных постах, и я лично голосую за то, чтобы вынести им от нашего народа благодарность: за сохранность и посильное развитие русской науки в тот период, когда одна голова русского народа уже была оторвана, а новая пока еще не выросла. Мой народ ничем не лучше других, и очень часто черная неблагодарность свойственна для него. Как и кто убивал его лучших сынов, он помнит лучше, чем кто и как хранил его науку четверть века. Но помните: я лично отдаю свой голос за то, чтобы евреев поблагодарить.

Но заметим и здесь, применительно к советской науке, ту же закономерность: никакой рекламы действительно мировых результатов Лотмана и Барга, Клейна и Федорова. И весьма общие разговоры о «создании советской науки» и «вкладе в науку» — практически без имен. Почему?

ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ИСКУССТВАХ?

Ну ладно: будем считать, геология с биологией, да и математика — это какие-то нееврейские области знания. Да и чего мы тут заладили про науку да про науку?! Вот музыка — это область традиционно еврейская, и в ней меж мировых войн можно было сделать все, что угодно: потому что ведь «не было» всего, что создано в этой области за века. В тогдашней России официально не существовало русской музыки. Мусоргский, Бородин, Чайковский, Скрябин, Римский-Корсаков, Балакирев, Рахманинов, Танеев… даже неловко перечислять — этих имен просто не было. Вообще. Народу они были не нужны.

Точно так же не было ни путней эстрады, ни хорошей школы исполнителей: ни Вертинского, ни Лещенко, ни Нади Скрябиной. Не было.

Официальная же советская эстрада так поразительно, так вызывающе бездарна, что тут просто диву даешься. Скажем, песня, в которой сидят на дубу два сокола:

На дубу зеленом да на том просторе
Два сокола ясных вели разговоры.
А соколов этих люди все узнали:
Первый сокол — Лe-e-нин,
Второй сокол — Ста-а-алин…
Да еще жутким безголосым козлетоном.

На таком фоне велика опасность загреметь в лагеря за песни о каких-нибудь других соколах, но зато проявлять таланты и вносить свой вклад в искусство можно очень даже успешно.

Только вот ведь какое дело: за все десятилетия русско-еврейской цивилизации Дунаевский и Утесов — вот и весь «их» вклад в «наше» музыкальное искусство. Да и эти оба никак не тянут на мировые знаменитости и куда слабее поляка Шостаковича, безнадежно русских Лемешева с Козловским (не говоря об их современниках, Вертинском и Лещенко). Не густо…

Исаак Осипович Дунаевский, автор бравурных маршей и комсомольско-молодежных песен, активнейшим образом использовал еврейскую музыкальную традицию. Ставшая всемирно известной «Песня о Родине» — «Широка страна моя родная» впервые исполнена в кинофильме «Цирк». Она создана на мотив известного иудаистического гимна. Пусть столь же искренние, столь же и наивные люди считают его музыку новым словом в русском искусстве. Фактически же это — синтез, возникший после… гм… гм… после исчезновения русской музыки. Вместе с русской интеллигенцией.

Живопись… Два по-настоящему крупных художника старой России: Пастернак и Левитан. Но, уж простите, оба — русские еврейского происхождения. Бродский? Да, нарком на прогулке выписан очень неплохо, а уж Ленин на фоне Кремля… В общем, все это не особенно серьезно.

Вот что породили русские евреи на рубеже веков и продолжали «порождать» в СССР — так это так называемый «русский» авангард, так называемая абстрактная, она же беспредметная живопись. Здесь приоритет евреев, и притом русских евреев ашкенази — вне всякого сомнения.

Первую в мире абстрактную картину нарисовал некто Кандинский в 1913 году, потом туда же ударились Малевич, Альтман, Шагал, Штеренберг, бывший одно время наркомом искусств. В эту пору Малевич в своих статьях прямо требовал «создания мирового коллектива по делам искусства» и учреждения «посольств искусств во всех странах», «назначения комиссаров по делам искусства в губернских городах России», «проведения новых реформ в искусстве страны». Потому что «кубизм, футуризм, симультанизм, супрематизм, беспредметное творчество» — это искусство революционное, позарез необходимое народным массам. И необходимо «свержение всего академического хлама и плюнуть на алтарь его святыни».

Не могу сказать, что именно отражают несовпадение спряжений и падежей в этих выкриках Малевича — революционную форму или попросту плохое владение русским языком. Но, во всяком случае, так он видел роль «черных квадратов», писающих треугольников, порхающих над городом дедов-морозов и прочего безобразия.

Среди этих людей как-то странно смотрится «чисто русский» Павел Филонов, но он тоже выступает одним из теоретиков жанра. «Класс, вооруженный высшей школой ИЗО, даст для революции больше, чем деклассированная куча кремлевских придворных изо-карьеристов. Правое крыло ИЗО, как черная сотня, выслеживает и громит „изо-жидов“, идя в первых рядах советского искусства, как при царе оно ходило с трехцветным флагом. Заплывшая желтым жиром сменовеховская сволочь, разряженная в английское сукно, в кольцах и перстнях, при цепочках, при часах, администрирует изо-фронт, как ей будет угодно: морит голодом, кого захочет, объявляет меня и мою школу вне закона и раздает своим собутыльникам заказы» [182, с. 64].

Это Филонов писал уже после того, как великий вклад «изо-жидов» (уж простите, формулировка-то его собственная) перестал оплачиваться государством и стало ясно — наркомата искусств со своими комиссарами не будет.

Очень забавно, что под конец жизни, уже в Париже, Кандинский прикладывал титанические усилия, чтобы не считаться «русским художником», а его все равно считали русским. Как он ни орал устно и письменно: мол, еврей я! еврей! — в глазах-французов он оставался русским, и все тут. Впрочем, французский ученый написал и о другом человеке: «Мне удалось познакомиться с русским философом Львом Шестовым» [183, с. 7].

Несправедливо? Как сказать… Эти люди прожили жизнь, как деятели русской культуры, и говорили по-русски всю жизнь. Так их и оценили французы.

А вот о качестве вклада я предоставляю судить самому читателю. Время сейчас для этого самое подходящее. Когда Хрущов приказал сметать выставки абстракционистов бульдозерами — слишком многие люди стали защищать абстракционизм не потому, что тонко разбирались в искусстве, а чтобы заступаться за гонимых и «играть против ЦК». Но сейчас-то пыль над теми выставками опала — посмотрите на весь этот поток претенциозной бездарности взглядом не общественного деятеля, а потребителя художественных ценностей. Ну и сделайте собственные выводы.

ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ЛИТЕРАТУРЕ?

Сейчас забавно вспоминать, что в 1909 году Корней Чуковский разразился статьей в газете «Свободная мысль» и потом в еженедельнике «Нева»: «Евреи и русская литература». Корней Иванович полагал, что евреи дали русской литературе очень даже немного. В. Г. Тан (Богораз) тогда яростно протестовал, а вот В. Жаботинский занял другую позицию: «Если господину Тану или другим уютно в русской литературе, то вольному воля… При малом честолюбии и на запятках удобно» [184, с. И].

Действительно, чего это Тан не слушается Жаботинского и не собирается в Палестину?! Ах он, непослушный! Ужо ему…

Сейчас вспоминать это забавно, потому что в историю русской литературы вошло много писателей и поэтов еврейского происхождения. Не так их много, чтобы пора было впадать в антисемитизм страха, но вклад — серьезный и добротный. Никак не запятки, а вполне даже почетное сиденье. Пастернак, Мандельштам, Саша Черный, Эренбург, Маршак… Ко времени, когда Чуковский писал свою статью, едва ли не все из названных уже начали работать.

То есть потомственный интеллигент, Борис Леонидович Пастернак, сын известного русского художника Леонида Осиповича Пастернака, — он, строго говоря, никакой не еврей.

Но вот Самуил Яковлевич Маршак — несомненный еврей, самое что ни на есть второе поколение ассимилянтов. Причем какая интересная судьба: Маршак был советским до самого мозга костей!

Но позволю себе отметить два важнейших обстоятельства:

Во-первых, Маршак никогда не был коммунистическим фанатиком; он никогда и ни в какой форме не принимал участия в отрывании русской головы вообще или чьей-то конкретной головы в частности. Вот чего не делал — того не делал.

Во-вторых, Маршак «почему-то» всю жизнь очень любил как раз то, что так истерично ненавидел Луначарский: русское лицо, русское слово и вообще все, связанное с Россией, в том числе (О ужас! О поругание! Яхве! Яхве! Яхве!) и все, связанное с традиционной крестьянской жизнью и культурой.

Пушистая, уютная доброта стихотворных сказок Самуила Яковлевича — никак не еврейского, не инородного происхождения. Описывать «Петрушку-иностранца», «Теремок» или «Козла», так радоваться всему, что связано с русским лицом и русским словом, как это делал С. Маршак, можно только в одном-единственном случае — если все это сильно любить. Независимо от того, нравится ли это кому-то (в том числе и самому Самуилу Яковлевичу), в его лице невозможно не увидеть выходца из народа, который духовно кормится от уже оторванной русской головы и тем самым становится сам частью новой, но тоже русской головы.

Все названные писатели и поэты, как и множество других, менее известных людей, — это евреи, которые хотят быть русскими писателями и плевать хотели на свою «еврейскость».

Конечно же, я могу назвать много других имен — еврейских как бы писателей. Почему «как бы»?! А потому что писать-то они писали, а читать-то их никто не читал. Не верите? Считаете, что это я клевещу на гениальный от рождения народ? Тогда послушайте: Вассерман, Перский, Свирский, Гольдшмит, Робельский, Маркиш, Нейман, Паперная, Юшкевич, Айсман, Хайт, Инбер, Аш, Гиршбейн, Марвич, Орланд, Фефер, Квитко… Нет, это не заклинания, извлеченные мной из Каббалы. Это все фамилии евреев — писателей и поэтов, писавших на русском языке между 1917 и 1939 годами.

Многие имена вам знакомы, дорогой читатель? Некоторые могут вспомнить Свирского по повести «Рыжик»… Неплохая повесть — о бродягах, но как-то и она затерялась во мгле времен, и очень быстро.

Припомнить можно еще Веру Инбер (есть у нее, между славословиями Сталина, несколько неплохих стихотворений) да

Соломона Марвича с его «Дорогой мертвых» (тоже быстро и прочно забытой).

Да и они ведь, скажем честно между нами, злобными антисемитами, и они ведь писатели так себе… что называется, третьеразрядные. Таковые они и в сравнении с русскими писателями того же времени, и не только с Георгием Ивановым или Николаем Гумилевым, но и со столь презираемыми «деревенскими» поэтами Н. Клюевым или С. Есениным или с советскими русскими поэтами первого поколения: с Маршаком или Чуковским. В общем, писателей-то еврейских много, да что толку? Вспоминается невольно классика: выступление 1-го секретаря Тульского обкома КПСС: «До революции у нас в области был один писатель, Лев Толстой. Сейчас в областной писательской организации состоят 146 человек…».

Остальные же… Почему, например, вы давно не перечитывали творение Шиманского «Сруль из Любартова»? Как вы смеете не читать на сон грядущий творение Даниэля «Зяма Копач»?! Не иначе вы антисемит! Вот вы кто после этого, дорогой мой читатель!

После Второй мировой войны в числе 146 человек оказались и Симонов (еврей по отцу), В. Гроссман и Ю. Герман, написавший несколько сравнительно неплохих романов и чудовищную по своей проституточности книгу для детей (!) «Рассказы о Дзержинском». Когда в стране нет нормального литературного процесса, когда писателями не становятся, а назначаются или в лучшем случае писателей выбирают на сходках «творческих союзов», когда на книжных полках нет Булгакова, не издается Гумилев, поколения не видели в глаза томика Мережковского или Бунина — и эти люди могут показаться писателями, а их творения — литературой. Но и не больше того.

Что же касается литературы на иврите и на идиш…

И. Л. Перец, Х.-Н. Бялик, О. Варшавский, Р. Фейгенберг, М. Марголина, A. M. Даниэль… Этими-то вы, конечно, уж наверняка зачитываетесь, не так ли? Тем более что ведь весь мир просто жаждет узнать, как жило местечко на рубеже XIX и XX веков, как еврей из штетла ловил клопов в своей кровати. Что, не хотите?! Опять этот антисемитизм…

Напомню, что 1920–1930-е годы — этоэпоха, когда Лев Толстой умер совсем недавно, многие еще помнят его лично. В 1904 году умер Чехов, в 1921 — Блок. В эмиграции живут такие писатели, как Шмелев, Иванов, Куприн, Бунин, Черный. Если бы коммунисты не убили Гумилева, в 1940 году ему исполнилось бы всего 56 лет.

В России живет Михаил Булгаков. Никто не знает еще о «Мастере и Маргарите», но ведь опубликованы «Роковые яйца» и «Собачье сердце», «Белая гвардия» и «Бег», ставились в театре «Дни Турбиных». До 1925 года дожил то ли повесившийся, то ли убитый НКВД С. Есенин. До 1937 года — Н. Клюев, окончивший свои дни в Нарыме. Еще подметает улицы, что-то пишет вечерами А. Платонов. Еще работают на полную катушку К. Паустовский, С. Маршак и К. Чуковский.

Говорить на фоне этих имен о «гениальности» и «величии» Шиманского, Маркиша, Переца, даже Шолом-Алейхема… Простите, это просто несерьезно. Настолько несерьезно, что даже не звучит оскорбительно. Смешно, и только.

Нет, конечно же, оценка литературных произведений — штука очень субъективная. Но есть такой очень, ну очень объективный критерий — число проданных и прочитанных копий литературного произведения. Может быть, Пушкин — это дворянский поэт, не знавший настоящих нужд народа и потому писавший очень плохо. Может быть, Шиманский и Перец — как раз несусветные гении, которым Пушкин и в подметки не годится. Но «Сказку о рыбаке и рыбке» до сих пор издают, переиздают, читают и перечитывают. А вот творений Шиманского — не переиздают. А если даже издадут из идеологических соображений, все равно никто читать его не будет.

Прошу прощения у читателей, для которых я недостаточно интеллигентен. Что поделать! Мы, петербургское быдло, вообще плохо понимаем аристократов с Привоза и Молдаванки. Но в своих оценках писателей я подразумевал только вот такое, совершенно вне вкусовых или партийных ощущений, принятие их массой читателей. Повторюсь: на фоне постоянно и с удовольствием читаемых Чуковского и Паустовского имена гигантов еврейской России звучат убого.

Алексея Толстого и Илью Эренбурга Оруэлл называл коротко и ясно — «литературными содержанками». Но Алексей Николаевич Толстой, при всей своей проституточности, все же очень талантлив. Даже его «Хождение по мукам» — шедевр, хотя порой и очень дурного свойства. А вот Илья Григорьевич Эренбург, как ни тверди о его гениальности, содержанка на редкость скверная. Возьмите хоть его «Хулио Хуренито», хоть «Я жгу Париж», хоть «Бурю»… В этих вещах — всех до единой! — все признаки плохой литературы, сделанной на заказ, сляпанной торопливо и на злобу дня.

То есть любое произведение и всегда делается на злобу дня, это понятно. Но ведь это можно сказать и о произведениях Булгакова, а уж тем более Алексей Толстой откровенно выполнял социальный и политический заказ. Но это не у Булгакова и Толстого, а именно у Эренбурга книги, во-первых, неимоверно растянутые и скучные, а во-вторых, чудовищно перегружены полузабытыми и совершенно неважными деталями. Даже профессиональный историк вынужден напрягаться, чтобы вспомнить, что такое «горшочки с мясом» или кто такой «карлик луженая глотка»9.

Разъяснять это Эренбург не считает нужным, и книги попросту трудно читать. Потому и не переиздают этого «гениального» писателя — читателей у него нет. А вот А. Толстого — издают до сих пор, и издавать будут еще долго.

Только не надо доказывать мне, что русские писатели тоже бывают бездарными! И что их, случается, раздувают, как лягушку раздувают через задний проход, — для придания нужных размеров. Маяковский ничем не интереснее Бялика, Демьян Бедный еще омерзительнее Багрицкого, а про Федора Гладкова, выпустившего в 1925 году творение с романтическим названием «Цемент», или К. Федина я могу спросить так же ехидно, как спрашивал про Шиманского и Переца: что?! Вы не читали этих гениев?! Ах вы, ужаснейшие русофобы! Ведь не читать Маяковского, не переваривать Демьяна Бедного, испытывать рвотный рефлекс от «Цемента» могут, само собой разумеется, только мрачные типы, ненавидящие весь русский народ.

Ведь если такого рода выводы позволяют себе люди еврейского происхождения, то мы-то чем хуже?! Давайте гнуть такую же линию… Если в Израиле не перечитывают «Цемента», если президент Израиля не кладет под подушку «Города и годы» Федина — необходимо объявить «эту страну» (в данном случае Израиль) «страной с давней традицией ненависти к русским» и сборищем сиволапого мужичья.

Только с помощью все той же клаки, о которой писал Шафаревич, можно сделать так, что Эренбурга будут называть «гениальным писателем», а в том же «Лехаиме» можно будет прочитать о традиции русских романов-эпопей, созданных Толстым, Достоевским и Гроссманом.

Такая попытка любой ценой «присоседиться» к великанам русской словесности может вызывать разве соболезнующую улыбку — ах, эти комплексы неудачников… В книжных магазинах и Польши, и Германии не раз доводилось мне испытывать неясную гордость, встречая на прилавках книги Достоевского, Толстого и Булгакова. Один букинист в Варшаве даже назвал их «Великой русской тройкой» — тремя самыми читаемыми в мире русскими писателями. На вопрос же о Гроссмане этот букинист спросил коротко и ясно: «А это кто такой?».

Так что и тут — некий, может быть, и неприличный, и неправильный, но очень понятный подход к тому, что такое «лучшие писатели»: это самые читаемые писатели. Так вот, Достоевский, поносимый в первые двадцать лет советской власти, Булгаков, на которого тявкал Безыменский, — очень читаемы. В том числе на польском, немецком, английском и португальском языках (и еще на сорока или пятидесяти языках, которые называть недосуг). А вот Гроссман, как его ни объявляй гениальным, как ни ставь рядом с Толстым и Достоевским, — все равно не читается в сравнимых масштабах. И на другие языки не переводится.

Разумеется, далеко не все евреи будут называть «гениальным» и «великим» роман только потому, что он вышел из-под блудливой руки именно еврейского графомана. Но число их, как мы видим, достаточно велико, чтобы формировать репутации многих и многих литераторов.

В первое двадцатилетие советской власти сомневаться в гениальности еврейских писателей не рекомендовалось: не ровен час, пойдешь по этапу, а то и будешь расстрелян, как антисемит. Статья-то в Уголовном кодексе существовала и время от времени применялась.

Чуковский в 1909 году сомневался в значимой роли евреев в русской литературе. В 1917 году перековавшийся Корней Иванович уже участвовал в пропаганде вооруженных отрядов сионистов [185]. А куда бы он делся, интересно?!

Если же отринуть все, что наболтала эта клака за последние полвека, и подвести итог двадцатилетию господства над Русью трех еврейских голов, остается только подивиться убожеству, кое предъявлено «городу и миру». И не только убожеству — просто сказочному провинциализму.

Интересная вещь: один из национальных комплексов поляков состоит в том, что польская культура, мол, очень уж провинциальна. И интересуется она проблемами, которые никому не нужны, и символика ее непонятна никому за пределами Польши, и истории польской никто в Европе не знает… В этих вздохах поляков много преувеличенного но интересен сам факт этого страха быть неинтересными, непонятными, зафиксироваться только на своих национальных проблемах.

А вот у евреев ничего подобного! Многие из них искренне убеждены, что Шолом-Алейхем — это писатель, «сто лет со дня рождения которого отмечается всем миром в 1959 году» [186, с. 35]. Ой! Ну таки прямо и «всем миром»?! «Если некоторые склонны называть „крупнейшими" писателями Бабеля, Юшкевича или Шолом-Алейхема, то это еще не значит, что они таковыми и являются» [175, с. 61].

Все это не столько смешно, сколько тоскливо. И напоминает фразу из письма, посланного в свое время Франклином Джорджу Вашингтону: «Весь мир напряженно следит, будете ли вы продавать акции этой фирмы».

Тот же самый «весь мир» чествует Шолом-Алейхема и называет Гроссмана писателем масштаба Достоевского и Толстого. Не забыть позвонить в сумасшедший дом, узнать, делают ли они прививки от мании величия и патологического провинциализма. А то ведь, чего доброго, еще заразишься, разгребаясь со всем этим бредом.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Я согласен с русским коллегой в главной оценке: польско-русские евреи ашкенази дали миру поразительно мало. Поразительно — принимая во внимание, сколько возможностей предоставила им история. Логично.

С точки зрения Марса, верно и второе — что большинство творческих людей еврейского происхождения, во-первых, не считало свою национальность чем-то невероятно важным. А во-вторых, не принимало участия в революционных безобразиях. Правда, какой-то особой приверженности этих евреев ко всему русскому я, старый Марсианин, как-то не наблюдаю. Творческие люди вообще мало носятся с национальными идеями: у них есть более интересные занятия. А к революции образованный еврей вряд ли относился с меньшим отвращением, чем образованный русский.

А есть и другая сторона, о которой не пишет Буровский: активными творцами советской культуры, отрывателями русской головы были русские крестьянские писатели, благословлявшие террор, вякавшие про «белое стадо горилл», оправдывавшие погромы кулацких хуторов и помещичьих имений.

Сергей Есенин, типичный богоотступник, много раз творивший стихотворное осквернение святынь — и исторических, и религиозных, — стал в годы «перестройки» своего рода штандартом, символом «своего», погибшего от «ихних» рук. Но чем отличается Есенин от очень многих еврейских писателей? От Багрицкого, в качестве примера?

Парадокс — нов числе творцов Одесского периода русской культуры надо назвать и Есенина, и Демьяна Бедного. Да! Не забыть еще Джамбула, Улуг-Зода и Назыма Хикмета. Кто лидирует? Евреи. Но тенденция развития — одна, и принимают в ней участие все народы Российской империи. Напомню еще раз, что к 1917 году двое из трех образованных людей Российской империи — евреи.

А если уж про Есенина — чем отличается попытка водрузить Есенина на штандарт от попыток болтать про «всемирное значение» Шолом-Алейхема? Не обсуждаю здесь размер таланта — очень все это спорно, да и многое с Марса непонятно. Но само желание взять кого-то, чье-то имя, и сделать его знаменем для «своих», многократно раздувая значение этого «своего», — здесь-то в чем разница?

Глава 5 Последствия Одесского периода развития русской культуры

Аристократия помойки

Диктует моду на мораль.

Я ничего, но сердцу горько,

И в печени сидит печаль.

Уличная песня 1992 года
Одесский период оставил поразительно малый след в истории российской культуры. То есть в эту четверть века много чего происходило — ив СССР, и в рассеянии, но то, чего хотели, о чем клекотали на трех языках головы еврейского Горыныча, внедрить в российскую культуру не удалось. Или почти не удалось.

Все, что оставил в российской культуре Одесский период, — так это несколько порожденных ею культурных феноменов. О двух таких явлениях уже говорилось: это одесский джаз и абстрактная живопись.

Имеет смысл записать на счет этого периода и удивительную философию русской истории, в которой революция и даже убийство Николая II — месть за убийство Пушкина Николаем I. Не верите?! А вот:

…Наемника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай!
……………………
Я мстил за Пушкина под Перекопом,
Я Пушкина через Урал пронес,
Я с Пушкиным шатался по окопам,
Покрытый вшами, голоден и бос! [187, с. 94].
(Как говорит мой знакомый психиатр, «нетривиальная ассоциативная связь».)

Но тут нет уверенности, что явление это специфически еврейское. Но вообще философия истории прямо зависит от политических пристрастий, это не ново.

Народовольцы считали, что Некрасов гораздо более крупный поэт, нежели Пушкин, и охотно создали бы собственную иерархию событий, писателей и связей. Ну, а марксисты создали свою логику русской истории! «Чья власть — того и вера», — говорили в Германии во время Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.). Поистине, чья власть — того и история.

Поэтому, обратив внимание читателя на феномен, я не буду подробно останавливаться на нем.

Но вот что нам вполне определенно «подарил» Одесский период, так это особое направление в литературе, которое я рискнул бы назвать «неаппетитным» или попросту «помойным».

НЕАППЕТИТНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Ну ладно, И. Бабель не любил всего русского. Но вот как он рассказывает о людях, которые ему явно симпатичны и к которым он относится, как к дорогим сородичам: «Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки, обтекал эти груды разросшегося, сладко воняющего человеческого мяса» [188, с. 147]. «…Насосавшись, как трефные свиньи (контрабандного ямайского рома), еврейские нищие оглушительно начали стучать костылями. Эйхбаум, распустив жилет, сощуренным глазом оглядывал бушующее собрание и любовно икал» [188, с. 150]. «Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призыв боевой трубы» [188, с. 150]. «Новобрачные прожили три месяца в Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота» [188, с. 150]. «Налетчики, сидевшие сомкнутыми рядами, вначале смущались присутствием посторонних, но потом они разошлись. Лева Кацап разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух. Но пределов своих восторг достиг тогда, когда, по обычаю старины, гости начали одарять новобрачных. Синагогальные шамесы, вскочив на столы, выпевали под звуки бурлящего туша количество подаренных рублей и серебряных ложек. И тут друзья Короля показали, чего стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское рыцарство. Небрежным движением руки кидали они на серебряные подносы золотые монеты, перстни, коралловые нити» [188, с. 151].

И в других рассказах — практически во всех — то же самое. Даже в автобиографическом «Пробуждении» дети — это «заморыши с синими раздутыми головами» [189, с. 240].

В рассказе «Отец» подробно описывается, как папа засидевшейся в девках дочери идет искать жениха в публичный дом и там долго сидит в ожидании и слушает соответствующие звуки из-за двери. Наконец он не выдерживает, стучится: «— Человек, — сказал он, — неужели ты смеешься надо мной?» [190, с. 170]. И они с будущим женихом отлично договариваются обо всем.

В рассказе «Конец богадельни» живущие в ней «уродцы» (так в тексте) завели «дубовый гроб с покрывалом и серебряными кистями и давали его напрокат бедным людям» [191, с. 209]. Когда в гробе похоронили видного коммуниста, а новый заведующий кладбищем Бройдин не дал досок на новый гроб, «старики закляли мозг в костях Бройдина и членов союза, свежее семя в утробе их жен и пожелали каждому из них особый вид паралича и язвы» [191, с. 210].

Когда же власть позаботилась о бедолагах, «инвалиды и уродцы» «спали с оттопыренными животами. Они отрыгивали во сне и дрожали от сытости, как забегавшиеся собаки» [191, с. 215].

Даже женщину-врача изображает именно в тот момент, когда она обмывает трупик младенца, и «вода бриллиантовой струей стекала по вдавившейся, пятнистой спинке» [191, с. 215].

Ну, язык Бабеля — это особая тема. Все эти «он думает об выпить хорошую стопку водки», «не имей эту привычку быть нервным на работе», «погиб через глупость», «плачу за покойником, как за родным братом», «мине нарушают праздник», «или сделайте со мной что-нибудь, папаша, или я сделаю конец своей жизни», — по существу, просто демонстрация плохого русского. У Джека Лондона описывается «пиджин-инглиш», упрощенный до идиотизма английский, служивший общению с дикарями на островах Тихого океана. Бабель постоянно сворачивает на своего рода «пиджин-рашен», еврейско-одесский вариант «твоя моя нехолосо понимай».

Казалось бы, можно и избавиться от такого языка по мере приобщения к культуре… Один из друзей нашей семьи, А. Каз (широко известный своими работами по созданию еврейских земледельческих поселений), например, нанимал логопеда, чтобы избавиться от грассирования: считал, что культурный человек вполне может говорить и без акцента. Но И. Бабель, вероятно, не видит такой необходимости.

Получается необычный и вряд ли распространенный эффект: описание чего-то очень дорогого для автора вызывает у читателя в основном рвотный рефлекс. Ощущение такое, как будто от страниц его рассказов даже пахнет плохо: то ли какой-то прогорклой пищей, то ли прелыми тряпками… В общем, пахнет, как из обезьянника или из бичовского притона, где с год или два не мыли и не проветривали.

Сочетать чтение Бабеля с едой или читать его перед тем, как пойти в гости к приличной чистоплотной женщине, я искренне не советую читателю.

Но эта неаппетитная литература находит последователей и в 1970–1980-е годы. Хорошо помню, с каким ажиотажем брали книжки И. Бабеля на книжных толкучках в 1970-е. С какими сладострастными стонами, прижимая к груди томик творений, с каким восторгом! Несомненно, И. Бабель оказал на духовную жизнь советского общества никак не меньшее воздействие, чем К. Симонов, М. Горький, Ю. Герман или М. Булгаков. И несравненно большее, чем его современники, люди с такой же судьбой, — Пильняк, обэриуты, Маяковский…

А по крайней мере два писателя-современника, Мелихов и Войнович, изо всех сил стараются писать в том же духе, что и их учитель. У Мелихова это еще получается плохо, а вот Войнович, особенно в «Москве-2042», достигает великолепных эффектов!

«Он сидел в инвалидном кресле не за столом, а почти посреди кабинета. Из-под кресла выходили… два — желтый и красный — шланга. Старик, сидевший в кресле, представлял собой полную развалину: голова набок, язык вывалился, руки висели, как плети. Из левого уха у него торчал толстый провод с микрофоном в виде рожка. Старик, кажется, спал. Но как только мы вошли, стоявшая рядом с ним медицинская сестра воткнула ему прямо через брюки шприц. Он дернулся, проснулся, хотел выпрямить голову, но она упала на другую сторону» [192, с. 226].

Прошу верить на слово, это еще ничего, у Войновича есть описания и гораздо омерзительнее. На редкость отвратительные описания можно найти во всех литературах мира, но не везде же их упоенно смакуют. Любой человек проходит порой мимо помойки, мало кто никогда не бывал в морге. Но морг Булгакова и морг Бабеля и Войновича — совершенно разные заведения.

Помойная литература, по-видимому, имеет все же своего читателя… как это ни грустно.

ПОЭТИЗАЦИЯ ИЗГОЙСТВА

Вторым, несколько неожиданным следствием Одесского периода стало представление о том, что всякий незаурядный человек, всякий творец культуры — непременно урод или изгой (или и то, и другое вместе).

Существует ведь два очень разных представления о том, что такое вообще талант. Согласно одному из представлений, талант возникает от силы: человека много, в какой-то области особенно много, и вот он талантлив. Талант — дитя мощи человека. Так думали гиганты эпохи Возрождения, так полагали и гиганты естествознания в России XIX века.

Согласно другой теории, талант — это что-то вроде болезни или болезненного искривления человека. Если он в одном месте талантлив, то в другом едва ли не дебилен, и вообще непременно отягощен всевозможными комплексами и психологическими проблемами. Так думают о талантливых людях очень многие советские и послесоветские люди, и в этом поверье невозможно не проследить зловонных корней, уходящих в Одесский период.

В 1920–1960-е годы расходились большими тиражами книги о Некрасове, Добролюбове, Чернышевском… и с тем же успехом о классиках русской словесности и великанах мировой науки. Сегодня они вряд ли будут переиздаваться, потому что если даже написаны о весьма достойных людях, то написаны крайне плохо и поэтому никому не нужны.

Во всех этих книгах житие главного героя ваялось по примерно одному принципу: одинокий герой, непонятный ни толпе, ни грубому, как толпа, начальству, всю жизнь подвергается насмешкам и поношениям, с невероятной энергией «пробивается» и «борется», окруженный тупостью и косностью.

Книги активно формировали поверье об интеллекте — как отклонении от нормы, интеллектуале — как нарушителе законов природы, о творческой деятельности — как бунте против Мироздания, а о носителе разума — как об одиноком, отвергнутом, противостоящем всему миру человеке.

Это нелепое поверье, разумеется, не имеет ничего общего с действительностью и в старой России встречалось очень редко. Время от времени «теория ущербного умника» всплывает и в других странах, но нигде и никогда не достигает такого распространения, как в Советской России. У нас же это поверье разделяется очень большим числом интеллигентов, независимо от национальной принадлежности. Ведь если «одни интеллигенты разумом пользуются, то другие ему поклоняются».

Но невозможно не увидеть тут и корней типично еврейского представления о своей исключительной даровитости, о тесной взаимосвязи талантливости, образованности и изгойства (при том, что самые яркие и самые известные еврейские интеллектуалы — никак не изгои и даже не жители культурного пограничья. Они или традиционно образованные евреи, или полные ассимилянты).

ТУПЫЕ И ЗЛОБНЫЕ РИМЛЯНЕ

Еще более забавное следствие — евреи ухитрились заставить нас вечно доигрывать свою проигранную войну с Римской империей. Наверняка читатель слышал рассуждения (хотя бы в школе) о том, как грубый, жестокий Рим завоевал тогдашний мир, и ничего хорошего из этого не получилось. Мол, греки были талантливые и умные, гениальные ваятели и блестящие ученые, а вот римляне — тупые вояки, примитивные администраторы, которые только и умели, что строить дороги да организовывать производство, а вот по части наук и искусств… Эта нехитрая идея пропагандировалась даже на уровне детских книжек. В одной из них (написанной, кстати, родным братом С. Маршака) есть глава «Как большой Рим завоевал маленькую Иудею» [193]. Само название тут о многом говорит; не названа же ни глава, ни книга: «Как Иудея навязала Риму три никому не нужных войны и все их с треском проиграла».

В книжке речь идет о ступенях прогресса — ну и вколачивается, как тупой гвоздь, идея о тупых и злобных римлянах, о Римской империи как регрессе по сравнению с греческими городами-государствами. В том, что Рим завоевал Иудею, вдруг оказывается тоже страшно «реакционный» смысл. А на книжке воспитывались поколения…

В доказательство же главной идеи часто приводится «неопровержимый» аргумент:

— Да вы посмотрите на лица греческих и римских статуй! У греков — интеллект, культура, сразу видно… А лица римских императоров — это же сплошная тупость, самодовольство, грубая спесь… Вы разве сами не видите?!

Скажу откровенно: НЕ ВИЖУ! И даже готов крупно заплатить тому из читателей, кто сможет показать мне хотя бы один римский бюст, хотя бы одну римскую статую с жалкими, тупыми, дегенеративными чертами. Потому что единственные римские изображения этого рода — головы умирающих варваров на фронтонах одного римского здания. Римляне учились у греков и, к чести их будь сказано, сами этого отнюдь не отрицали. Но ученики очень быстро догнали, а кое в чем и превзошли учителей (то же строительство дорог, городов, акведуков, портов, а также и медицина, и сельское хозяйство, и инженерные науки). Представление о примитивности римского искусства и об эллинских недосягаемых образцах — попросту миф (не говоря о той «малости», что классическая «страна искусств» в современном мире — не Греция, а все-таки Италия).

Этот миф очень дорог сердцам людей иудаистической цивилизации. Став во главе российской науки, заняв место уничтоженных или бежавших специалистов русского происхождения, еврейские ученые оттуда, откуда пришли, принесли с собой в кабинеты и аудитории, в музеи и научные учреждения и кое-какие предрассудки. Например, острую нелюбовь к Риму. Люди, каждый год кричащие «Бей Амана!», не любят и римлян, что поделать.

— Так ведь во Франции тоже считают римское искусство ниже греческого! В книге Анри Боннара «Греческая цивилизация» об этом сказано очень определенно!

— А какого этнического происхождения Анри Боннар? И примерно треть французских специалистов по античной истории? Почему вы решили, господа, что только русским можно навязать собственные дикие представления и утробные комплексы?

Так что миф об убогих римлянах — он и есть миф, даром что миф это международный. И совершенно непонятно, почему мы должны разделять национальные предрассудки евреев или платить по их счетам двухтысячелетней давности.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Логично, логично… Но возникает один вопрос… Вопрос такой: уверен ли господин Буровский, что поэтизация изгойства — так уж и чисто еврейская черта? Доводилось мне читать некого господина Горького… У него почему-то всякий бродяга, бездельник и пьяница — обязательно положительный герой. А всякий собиратель, труженик, собственник — непременно отвратительный и аморальный тип.

Я уже поминал господина Есенина — а уж он-то, чисто русский, деревенский человек, стал единственным поэтом, которого признал русский уголовный мир. И прошу заметить — с этим блатным миром Есенин активно и с удовольствием сближался, упоенно описывал, как он «читает стихи проституткам и с бандитами жарит спирт». Чем он отличается от Бабеля? Чем его герои лучше «аристократов Молдаванки»? Чем стремление «из окошка луну обоссать» или клич «подайте мне ту, сисястую» приличнее и лучше живописаний Бабеля или Войновича? Бабель еще отвратительнее Есенина, но он вовсе не вносит чего-то такого, чего у Есенина совсем нет. Бабель просто лидирует в том же потоке неаппетитного отношения к жизни.

А главное — разве в стихах русского поэта нет поэтизации изгойства, разрушения нормальной человеческой жизни, нравственного уродства? Это ведь Есенину мерещится, что

Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
Это, кстати, и к вопросу о том, для кого уголовники были «социально близким» элементом.

Да ведь и в песнях большинства бардов, в том числе и Владимира Высоцкого, пышным цветом цветет та же тенденция.

В книгах множества писателей-деревенщиков «хороший» человек — это люмпен, причем люмпен по преимуществу деревенский. А «плохой» человек — это в основном кто-то городской и образованный.

Хотя бы у Астафьева, в рассказах которого «городские» то заведут девицу в тайгу и бросят на произвол судьбы, то стог подожгут, то обидят деревенскую старуху.

Приходится заметить: если даже еврейские писатели и ученые возглавили некий процесс, объявили всякого интеллектуала изгоем и исключением из правил — то так ли уж далеки были их бредни от мифов и от бредней самих русских? Иначе почему русские с таким упоением подхватили эту чушь, почему она стала таким заметным явлением во всей духовной жизни русско-еврейской цивилизации?

Ну допустим, можно навязать большинству народа специфически еврейское отношение к римлянам. В это еще можно поверить: русские тут ни при чем, их просто так учили. Но в главном получается, что русские услышали от своих соседей по единой цивилизации ровно то, что хотели услышать. Не все русские, конечно, но большинство. По крайней мере большинство русских туземцев, как именует их мой юный земной друг Андрей Буровский.

Глава 6 Конец Еврейского периода

И все еврейское казачество ликует, В Одессе впрямь произошел переворот. Сегодня Хаим дядя Васю арестует, А завтра будет все наоборот.

А. Северный
Чтобы правильно понимать происходящее, надо учитывать три обстоятельства:

1. Идея мировой революции «благополучно» накрылась… медным тазом. Разумеется, для Сталина и его окружения и речи быть не могло о введении в России и в СССР нормального политического строя. Но задачам построения социализма в одной отдельно взятой стране, задачам построения новой империи гораздо больше соответствовал какой-нибудь вариант национального социализма. Много раз отмечалось — то с раздражением, то с восторгом, — что Сталину был очень интересен германский национально-социалистический эксперимент. Осмелюсь предположить, дело тут не в очарованности лично Гитлером и не в какой-то извращенности сталинского ума.

Очень может быть, что прав Хейфец: «…Россия стояла тогда (в середине 1930-х) в двух шагах от того, чтобы стряхнуть с ног своих прах „жидо-марксизма“ и создать оригинальное русское национал-социалистическое учение (какой-нибудь „сталинизм“)» [3, с. 45].

2. За эти двадцать лет подрос новый управленческий слой; по своему происхождению он был или славянским (русским, белорусским, украинским), или тюркско-кавказско-среднеазиатским. Евреи потеряли монополию образованных, и притом преданных советской власти людей.

3. Шла борьба за хлебные местечки, и в этой борьбе «свои», представители разных народов, поддерживали друг друга. В 1950–1970 годы то же самое начнет происходить в Индии, в Африке, и ученые назовут этот процесс красивым словом «трайбализм» — от слова «триба», то есть племя.

К середине 1930-х годов еврейское племя выдохлось, начала сказываться и его малочисленность, и растущий уровень образования других «племен».

2 декабря 1926 года профессор Ключников на митинге по еврейскому вопросу в Московской консерватории говорил о «задетом национальном чувстве русской нации» в связи с еврейским равноправием и «еврейским засильем» [31, с. 124]. В Дагестане в 1926 году и в Узбекистане в 1928-м произошли погромы — основанием стало обвинение в ритуальных убийствах [31, с. 127]. Более реальной причиной стало насаждение новой администрации, в которой, по мнению мусульман, евреев было многовато.

Теперь оснований говорить о «еврейском засилье» стало все-таки поменьше.

«Еврейская „семья“, бессменно господствовавшая 20 лет в важнейших узлах партгосаппарата, потерпела в борьбе за власть поражение в схватке с иными „семьями“, давно ненавидевшими наглых чужаков. Но мы, дети, чувствовали еще до войны на своих детских душах и детских кожах удары этого спрятавшегося от правительственного террора, но тем не менее крепнущего год от года народного антисемитизма „прекрасных“ довоенных лет» [3, с. 46].

Наверное, под конец жизни рассуждал о вреде антисемитизма и колымский полковник МГБ, который узнал о близкой отставке и именно потому сделал много доброго Е. Гинзбург. Бедный полковник «был ошарашен, душевно метался… И, может быть, впервые задумался о судьбах других людей» [146, с. 589].

Именно с этого времени стал идти на убыль как раз общественный антисемитизм, враждебность русского общества к евреям. Не любить евреев стало не за что.

«Евреи, как мне кажется, страдают эгоцентризмом, они часто не умеют (и даже не желают уметь) смотреть на себя глазами других народов. Поэтому, случается, они искренне считают себя благодетелями этих народов или людей и весьма удивляются, встречая вдруг в ответ ненависть и привычно относя ее за счет „неизбежного“ антисемитизма. Между тем такая ненависть часто объясняется проще: евреи приглашались в ту или иную страну, чтобы быть „людьми короля“, они — лезвие того оружия, которым правители кроили свой народ» [3, с. 61].

Предоставляю читателю самому судить, что произошло в ходе Гражданской войны и первых 20 лет советской власти, — евреев ли использовали как «людей короля» или они все же сыграли собственную игру. В пользу каждого предположения есть свои аргументы, и я не знаю, какая оценка будет более справедливой.

А. Дикой предлагает разделять историю СССР на два периода — до 1948 года, время всевластия евреев, и после 1948 года, когда это всевластие кончилось.

На самом деле все произошло не в одночасье. Началось с того, что закон, карающий за антисемитизм, стал применяться куда менее активно. То есть применялся, конечно… Но вяло.

До середины 1930-х годов получить срок за антисемитизм было вполне реально. Скажем, в 1940 году некий рабочий Ботанического сада в Киеве забрался на ящик в людном месте и заорал: «Бей жидов, спасай Россию!» (пьян был вусмерть). Он получил 10 лет.

Но таких случаев было все меньше.

Незадолго до войны началось вытеснение евреев из органов советской власти. Постепенное и на первый взгляд незаметное, оно проходило в тиши негласных постановлений и принимаемых «на самом верху» решений.

В книге бывшего шифровальщика советского посольства в Оттаве Игоря Гудзенко написано: «В 1939 году нас частным образом и в индивидуальном порядке „предупреждали“ в Архитектурном институте в Москве, что на евреев сейчас смотрят косо. Нам сообщали о секретном постановлении ЦК ВКП, принятом около этого времени. Постановление это было разослано директорам учебных заведений по всему Советскому Союзу. В нем устанавливался точный процент для приема евреев, имевший целью ограничить их приток в советские учебные заведения» [194, с. 212].

В 1938 году разогнали еврейские организации, в том числе и самые невинные, чисто культурные.

Закрыли еврейский театр Мейерхольда.

Пересажали и перестреляли еврейских писателей, пишущих на идиш и на иврите.

Это — довоенная пора. Во время войны многое сделать было легче — и время военное, строгое, пусть кто-то попробует вякнуть, и стране, в общем-то, не до того, и русских и тюркских офицеров появилось по-настоящему много.

В 1943 году в действующую армию поступил очередной негласный указ — убрать евреев с руководящих постов. Что и было сделано. В 1941 год вступила Красная армия, созданная Троцким. В 1945 году в Берлин вошла Советская армия, полностью лишенная еврейского руководства. Для очень многих русских людей введение погон было огромным шагом по реабилитации всего русского, в том числе и традиций русской армии.

Тем более, в конце 1940-х — начале 1950-х годов традиции Советской армии стали выводиться прямо из времен Кутузова и Суворова и даже Дмитрия Донского. Восстанавливалась идея преемственности российской державы.

Тенденция избавления от наследия первых десятилетий СССР набирала обороты. В 1945 году «ЦК разослал „конфиденциальную“ инструкцию директорам фабрик и заводов с предписанием отстранить под каким-нибудь предлогом евреев от ответственных должностей и поручить им менее ответственную работу» [190, с. 212–213].

Уже перед войной власти пошли на частичную реабилитацию Русской православной церкви. Церковный собор 1945 года принял «Положение об управлении Русской православной церковью», и с тех пор гонений на Церковь практически не было — лишь бы сохраняла лояльность.

Перед войной, а особенно после войны, русский народ из презренного сборища контрреволюционеров и черносотенцев, подлежащих неукоснительному перевоспитанию, превратился в великий русский народ, несущий в себе, правда, уже не Бога, а мировую революцию… Но что-то, несомненно, несущий, и потому уже не подлежащий истреблению и перевоспитанию. Казаки из русских свиней и черносотенной сволочи тоже превратились в людей, а буряты из защитников Отечества от зверств русских империалистов — в «добровольных» присоединенцев.

До 1936 года народная поэзия, эпосы объявлялись реакционными, разделяющими людей и были запрещены. Воспевать розы, как это делал Саади — пусть даже в романе «соцреализма» — это «протаскивать национализм»!

До 1936 года даже имам Шамиль или племенной вождь в Казахстане Кеннесары Касымов объявлялись «прогрессивными» борцами с «тюрьмой народов». Потом уже стали объявлять «прогрессивными» собирателей русских земель, и особенно Александра Невского. Ранее колониализм — абсолютное зло, теперь он превращается в зло относительное, и стало необходимым отмечать «прогрессивность» присоединения к России [195, с. 35].

В конце 1930-х началась и «посмертная реабилитация» Петра Первого и Ивана Грозного, крупнейших царских военачальников — особенно тех, что воевали с Наполеоном.

Стало «необходимо» найти как можно больше доказательств того, сколь русский народ древен, могуч и велик и как все к нему добровольно присоединялись. Появились книги с такими, например, перлами: «Великий русский народ — первый среди равных в братской семье народов СССР. Он сыграл решающую роль в Октябрьской революции, в установлении власти Советов, в создании и укреплении Советского Союза, в построении социализма в нашей стране» [196, с. 3].

Празднуя победу 24-го мая 1945 года, Сталин приветствует не советский, а русский народ и говорит, что это «главный из народов СССР», и что он «завоевал в войне право признаваться направляющим для всего Союза», что его главными чертами являются «ясность ума, твердость характера и выносливость».

Русский народ объявляется совершителем революции. Он и смог ее совершить потому, что стал носителем ценнейших качеств (по-видимому, генетически. Тогда Сталин подает руку Йозефу Геббельсу! — А.Б.).

Если Карл Маркс и Фридрих Энгельс считали Россию варварской страной и русских дикарями, то Сталин объявляет Россию прогрессивной. Весь XIX век Европа становилась все более буржуазной, а русский народ на всех крыльях летел к революции!

Сталину пришлось заменить призывы к интернациональной солидарности трудящихся «призывами иного порядка, призывами к солидарности исторической, национальной, религиозной. Тем самым он ввел в советскую идеологию новые, глубоко видоизменившие ее элементы» [74, с. 38].

В 1947 году из Уголовного кодекса окончательно выкинули параграф, карающий за антисемитизм. В 1948 году убили нескольких деятелей еврейской культуры, включая Переца и Михоэлса, стали закрывать еврейское издательство «Дер Эмес» («Правда»), печатавшее книги на идиш, еврейский театр, еврейские школы.

До 1940-х годов были бы совершенно немыслимы гонения на «безродных космополитов», жертвой которых «почему-то» становились главным образом евреи. В конце 1940-х годов эти репрессии развернулись очень широко.

Сам термин «безродные космополиты» впервые появляется 28 января 1949 года в редакционной статье газеты «Правда». Статья называлась «Об одной антипатриотической группе критиков» и утверждала: «Эти критики утратили свою ответственность перед народом, являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма».

Напомню читателю: слова «Родина», «Русь», «патриотизм» считались ругательствами еще в начале 1930-х годов, лет за пятнадцать до этой статьи. В 1934 и 1936 годах, за 13 и за 11 лет до кампании по искоренению «космополитизма», публиковались книги со стихами Безыменского и Алтаузена — про проклятую «Расеюшку-Русь», названия которой век бы не вымолвить, про необходимость расплавить памятник Минину и Пожарскому, двум отвратительным лавочникам.

Воистину, стократ прав Дж. Оруэлл, полагавший, что особенность тоталитарных режимов в том, что они заставляют верить то в одно, то в другое, резко менять «убеждения». Так вот и здесь — то изволь быть интернационалистом, сиречь космополитом, а за антисемитизм — под суд. А через десять лет — геволт! геволт! геволт! Все повернулось на 180 градусов. Теперь не Хаим дядю Ваню арестует, а теперь будет все наоборот, теперь надо быть пламенным патриотом, ненавидеть как раз космополитов…

Если двое братьев-близнецов родились в 1903 году и одного брата убили в 1921 году как патриота, а второй затаился и дожил до 1949, то еще не старым человеком он будет похвален за то же самое, за что убили брата его. Маразм крепчал, и танки наши быстры.

А шла кампания против безродных космополитов вот так: «Альтман ненавидит все русское, все советское: буржуазный национализм и отвращение ко всему русскому неизбежно приводили его к рабскому угодничеству перед Западом» [198, с. 3], — писала газета «Советское искусство».

А. Гурвич прямо обвинен в «издевательстве над русским народом, над русским человеком, над русскими национальными традициями». Действительно, ну «какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека» [199, с. 2].

«Голованивский является автором открыто-враждебного советскому народу националистического стихотворения „Авраам“. В этом стихотворении Голованивский возводит страшную, неслыханную клевету на советский народ и нагло врет, будто бы советские люди — русские и украинцы — равнодушно отворачивались от старого еврея Авраама, которого немцы вели на расстрел по улицам Киева.

Это страшный поклеп на советский народ, который в тяжелой кровавой борьбе, ценой больших жертв и усилий отстоял свободу и независимость советских людей всех национальностей…» [200, с. 5].

Шло «вычищение» гонимого племени из всех областей культуры, науки и искусства. «Уже самый факт огромного преобладания евреев среди „вычищаемых“ наводит на мысль, что в процессе „чистки“ сознательно проводился отбор на основании не столько прошлой или настоящей деятельности „вычищаемых“, сколько в расчете на будущее. И правильно: если официальная идеология перестраивается в духе воинствующего русского национализма, евреи в массе своей — даже ассимилированные евреи — не могут считаться вполне надежными проводниками официальной политики» [194, с. 220].

Наивные люди полагали, что «…мы должны ожидать здесь (в РСФСР) значительного ослабления антисемитизма: созданное войной болезненное напряжение миновало, эвакуированные реэвакуировались, польские ссыльные и беженцы уехали в Польшу, Гитлер канул в Лету, и отголоски гитлеровской пропаганды не отравляют больше общественного сознания» [194, с. 204].

В этом «вычищении» не обошлось без анекдотов, которые были бы очень забавными, не лейся человеческая кровь. Скажем, вот история с «вычищением» Мендельсона из истории музыки: в 1950 году портрет Мендельсона вынесли из Большого зала Московской консерватории.

Интересно, что несколькими годами раньше, в 1942 году, бюст все того же злополучного Мендельсона извлекали из Венской оперы. Тогда ошиблись — вместо Мендельсона извлекли и выкинули бюст обожаемого нацистамиВагнера, и ответственней эсэсовец даже пострадал — угодил на Восточный фронт за обиды, чинимые Вагнеру… Но в этот раз — не ошиблись, вышвырнули «кого надо».

Легко понять, какое впечатление производили такого рода аналогии на современников.

О том, как способствовала эта обстановка откровенному сведению счетов, свидетельствует такой факт: такой крупный ученый, как Б. Ф. Поршнев, обвинил коллегу, работавшего над той же темой, историей 30-летней войны, Вайнштейна, в пренебрежительном отношении к действительному значению России во всемирной истории. «У Рубинштейна и Вайнштейна — одна космополитическая теория». Много лет Поршнев воевал с Вайнштейном, а как-то признался: «Как приятно наступить на горло врагу» [201, с. 57].

В эти же годы стали бороться с иностранными названиями. Ланцет — это что еще такое?! Нет никакого ланцета, а есть «удлиненный хирургический нож»! Что это еще за «эклер»?! Нет никакого эклера, а есть «продолговатое пирожное с кремом». Одной из жертв утверждения России в качестве родины слонов пала и вполне безыдейная, самая что ни на есть внеклассовая хала. Не может же русский народ есть какую-то еврейскую халу?! Переименовали ее сперва во французскую булку, но, во-первых, это совсем не одно и то же — хала и французская булка, а во-вторых, не может же русский народ питаться французскими булками?! В результате появилась «городская булка», или «плетенка».

Последнее время, кстати, слово «хала», одно из немногих еврейских слов, вошедших в русский язык, вернулось в обиход. Что, выздоравливаем, братцы?!

А впереди было еще «открытие заговора» «кремлевских врачей-отравителей», когда некая Лидия Тимашук раскрыла ужасный заговор: кремлевские врачи, все до единого евреи, пытались убить, отравить папочку Сталина! О ужас! Вот уж и правда геволт! 13 января 1953 года «Правда» вышла с передовицей «Убийцы в белых халатах», и начало готовиться «Дело врачей». Из кремлевских врачей пытками и угрозами выколачивали признания: на какую разведку они работают.

Лидии Тимашук быстро и назидательно дали орден и еще быстрее устроили ей еще более назидательную автокатастрофу — а то вдруг начнет болтать лишнее. Но маховик гонений раскачивался все сильнее и сильнее, евреев стали увольнять с работы и уж, во всяком случае, старались никуда на работу не брать.

Как будто существовали даже планы выселить еврейское население СССР на Дальний Восток — поголовно, по этническому принципу. Достоверной информации об этих планах очень мало, но косвенных сведений полно. Как будто вопрос о выселении евреев решался в феврале 1953 года на заседании Президиума ВКП(б). В Еврейской автономной области в бассейне Амура строились бараки для переселенцев, чему тоже есть живые свидетели.

Уже подготовлена была брошюра Дмитрия Ивановича Чеснокова «Почему необходимо было выселить евреев из промышленных районов страны». Найти эту брошюру мне не удалось, но двое свидетелей рассказывали, что они своими глазами ее видели.

Не поручусь, что Сталин действительно произнес слова: «Нужно, чтобы при их выселении в подворотнях происходили расправы» и «Доехать до места должны не больше половины» [202, с. 319]. Но дух прессы сделался таков, что Алексей Сурков, главный редактор «Огонька», в феврале 1953 года сказал Борису Полевому: «Когда я читаю наши газеты, мне кажется, я попал на территорию, оккупированную Геббельсом!». В общем, шла массированная подготовка.

И ничего не было бы уникального в массовой высылке евреев — после высылок чеченцев, крымских татар, карачаевцев, после массовых депортаций эстонцев, поляков, литовцев, латышей, после геноцида поволжских немцев. Ничего такого, что не происходило бы уже в годы еврейского правления Россией или в сталинские полтора десятилетия. Евреи всего-навсего разделили бы судьбу многих других… в том числе «патриотов, монархистов и офицеров».

Судя по всему, смерть Сталина прервала эти приготовления. Насколько вероятна версия отравления Сталина ближайшими поделыциками, насколько реально, что диктатора «убрала» группа влиятельных евреев — об этом очень трудно судить. Ведь достоверной информации нет.

Итак, мы видим, что исключительное положение евреев в СССР кончилось не в одночасье. Пятнадцать лет, с 1938 по 1953, в тумане постановлений, тайных указов и циркуляров, еврейская триба отстранялась от рычагов управления государством.

На первый взгляд, в эту схему не вписывается назначение польских и литовских евреев на крупные должности в «новых республиках», в странах Варшавского договора, — особенно в Польше и в Венгрии. Но эти люди исчезли сразу, как только сделали самую грязную работу. И получили они за нее крайне мало. «Еврейской „семье“, как потерпевшей поражение в борьбе за власть в отечественной мафии, выделялись самые худшие куски от пирога власти: Литва, Западная Украина, — там, где риск получить партизанскую пулю был особенно велик, а выгоды от портфелей особенно малы…» [3, с. 53]. В сущности, их руками загребли жар, и только.

Как бы ни оценивать личность и политику Сталина, все же с его приходом страну избавили от этого потока концентрированной злобы, от призывов расплавить Минина и Пожарского, от вколачивания в голову россиянина бредовых представлений о России, как омерзительной стране «мертвеющих рек». Это отметил и Георгий Иванов, которого уж никак не обвинишь в приверженности к коммунизму:

Теперь тебя не уничтожат,
Как тот безумный вождь мечтал.
В тексте имя вождя не названо; имел ли Иванов в виду Ленина или Троцкого — не знаю.

По этой причине, наверное, многие эмигранты и признали Сталина или, по крайней мере, стали лояльнее относиться к СССР. Политический строй после войны не сменился, советская цивилизация так и продолжала свой таинственный путь, но положение евреев в СССР перестало быть привилегированным. И русофобия уже не была частью официальной идеологии.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Да, все примерно так и было. Только чему же все-таки радуется и Буровский, и его друзья и единомышленники? Ведь и со сменой «легирующей прослойки» тип цивилизации сохранился… Как она была советской, так и осталась. Русские коммунисты, пришедшие на смену еврейским, ничуть не лучше их в нравственном отношении, а в умственном отношении и по части образования им даже проигрывают.

Русофобия омерзительна, как всякая национальная фобия. Особенно омерзительна она в роли государственной установки. Но антисемитизм-то чем лучше? Во всем, написанном Буровским, мне симпатичнее всего то, как он показывает — все участники событий и проводники политики любых «фобий» и «филий» одинаково непривлекательны, а политика одинаково погибельна.

Глава 7 Виртуальность продолжения России

Я на жизнь взираю из-под столика:

Век двадцатый, век необычайный!

Чем столетье интересней для историка,

Тем для современника печальней.

Н. Глазков

ВИРТУАЛЬНОСТЬ «БЕЗ ПЕРЕВОРОТА»

Действительно, а что, если бы история России пошла без переворота? Без распада государственности в 1917 году, без Гражданской войны, без трехголового еврейского Горыныча?

Вполне можно представить себе такой ход событий: бомба Гриневицкого не убила Александра II. Оставшись искалеченным, потеряв обе ноги, император делает примерно то, что через четверть века сделал Столыпин: одной рукой обрушит контртеррор на террористов, другой доведет до конца реформы. В их числе и упразднение черты оседлости, и уравнивание евреев в правах. Скажем… в 1883 году. И что тогда?

Во-первых, тогда продолжает существовать и эволюционировать слой русской интеллигенции. Эмансипация евреев неизбежна, и образованные евреи входят в состав интеллигенции; естественно, их все больше и больше. Российская интеллигенция продолжает набухать евреями; российская буржуазия эдак на 80 % становится еврейской.

И потому я убежден, что в Российской империи вполне могло бы обойтись и без революции, без смены политического режима. Но вряд ли могло бы обойтись без явления, которое читатель волен назвать и преобладанием евреев в верхушке общества, и «жидовским засильем» — это уж как ему нравится. Иначе никак не может быть при таком положении вещей, когда большинство русского народа просто не желает ничего, кроме как выпить и закусить, а пять миллионов евреев — это примерно миллион молодых, энергичных людей, которые уж по крайней мере грамотны, и притом в большинстве своем энергичны и активны.

Русское национальное сопротивление? Это как — выдвижение идей национального единения, попытка создать государство, во главе которого стоит дер руссише фюрер, да? Вероятно, такое будущее чревато появлением идей русского национал-социализма… Но при нормальном развитии страны это не очень опасно.

Более важный вопрос в другом: а пугаться ли этого неизбежного процесса? Означал ли бы он «порабощение» России? В том-то и дело, что нет. Любимая идея антисемитов в том и состоит, что если евреев много «наверху» — значит, страна ими порабощена. Позволю себе вопрос: а что, если большинство народа и не хочет никуда «наверх»? До тех пор, пока никто не мешает никому подниматься по социальной лестнице, я не вижу опасности в господстве любой национальной или религиозной группы. А мне ни разу не предъявляли серьезных доказательств того, что евреи кому-то мешали или кого-то оттесняли. Идея «оттеснения» характерна для интеллектуально и морально сниженных людей; интеллектуалам никого и ниоткуда оттеснять не надо, а к племенной жизни у них очень слабый интерес.

Напомню, что в истории России были периоды интеллектуального и экономического господства нерусских, и как будто национальной катастрофы не последовало. Русская Академия наук при Анне и Елизавете насчитывала от 300 до 360 академиков. Русских имен в ней ровно два: Ломоносов и Крашенинников. Как видите, дорогие соотечественники, рабами немцев мы отнюдь не стали. Появился у русского народа вкус к занятиям науками — и состав Академии наук при Александре выглядел уже совершенно иначе (при том, что немецких фамилий было по-прежнему много).

В случае же с господством евреев положение дел изменилось бы только с появлением по-настоящему многочисленной русской интеллигенции — с потоком русских крестьян на социальные «верхи». И опять приходится признать: не произойди переворота, русско-еврейские отношения развивались бы по очень похожей схеме: пока не отрастет голова у огромного большинства русских — быть везде еврейскому засилью. Хотя, конечно, в варианте «без революции» многое было бы куда приличнее и спокойнее.

И уж, конечно, неизбежно была бы и левая пропаганда евреев — от либеральной до ультра-революционной. Это очень хорошо видно на примере стран, в которых жили большие группы ашкенази, но которые и после 1917 года продолжали нормально развиваться. Ведь даже евреи, лютые враги советского строя, начинали в 99 % случаев как его пропагандисты и сторонники. Потом уже, полюбовавшись на реальное воплощение того, что они пропагандировали, эти люди ужасались и кидались бороться со вчерашними союзниками. До того, как угодить в советские лагеря, и Марголис, и Менахем Бегин были, как тогда говорилось, «большими друзьями Страны Советов».

То, как думало большинство польских евреев, хорошо видно на примере судьбы Лидии Цёлкош, официально вышедшей из еврейской общины. Она — социал-демократка, ее принадлежность — политическая, а не национальная! [204, с. 6].

А вот чешский еврей Кольман, который в 1916 году попал в России в плен и присоединился к революции, был на важных постах. В 1948 году три года просидел на Лубянке, потом снова занимал ряд важных постов в науке в Праге и в Москве. После 1968 года опять попал в немилость, и только в 1976 году ему разрешили выехать в Швецию. Там он попросил политического убежища и написал книгу с выразительным названием: «Мы не должны были так жить» [204].

Известный деятель польской культуры и диссидент Ян Котт происходит из «ассимилированной еврейской семьи». Он был в числе тех, кто подписал «письмо 34-х» — протест против советской цензуры, вступил в борьбу с тоталитарным государством, а в 1969 году стал политическим эмигрантом. И приехал в Польшу уже только после 1989 года.

Все замечательно, но в сентябре 1939 года, сразу после участия в защите Варшавы от гитлеровцев, Ян Котт всплывает во Львове, где стал сотрудничать в книгоиздательстве нацменьшинств и даже сделался членом Союза советских писателей Украинской ССР. Видимо, в Советской России его не так уж и обидели, и в особый конфликт с ее государственным и общественным строем он не вступил.

В 1942 году Ян Котт перебирается в Варшаву и становится бойцом коммунистической партизанской Армии Людовой, а вовсе не Армии Крайовой, подчиненной эмигрантскому национальному правительству в Лондоне. В 1957 году он вступил в Польскую объединенную рабочую партию (то есть в коммунистическую партию Польши, в правящую партию).

Скорее всего, «черная Польша» не устроила бы Яна Котта. По крайней мере, он довольно активно строил «новую Польшу», Польшу красную. Только потом, разочаровавшись в режиме, уехал. Ведь разочароваться в существующем режиме гораздо проще, чем в идее.

Не рухни в пропасть историческая Россия — и русские евреи наверняка проявили бы свойственную им патологическую «левизну».

Наверняка многие захотели бы прыгнуть в сионистскую утопию, независимо от политического строя России: опять же просто потому, что в России жило 50 % всего мирового еврейства. В 20-е годы в Польше было много учреждений системы «Тарбут» («Культура») — по изучению иврита. Должно быть, и некоторые русские евреи тоже изучали бы себе иврит и в 1925 году так же праздновали бы открытие Иерусалимского университета, как это делали польские.

Вероятно, многие и уехали бы из России — только уезжали бы они спокойнее и без политических пертурбаций. И надо помнить, что этот вариант в любом случае выбрали бы далеко не все русские евреи.

Наверняка росла бы и развивалась культура на языке идиш, и еврейские туземцы могли бы выращивать свою культуру в своего рода Аиденленде в черте оседлости. Могло бы вырасти некое еврейское полугосударство вроде наших «республик свободных» или «языковых штатов» в Индии. В перспективе могло бы возникнуть и полноценное еврейское государство с официальным языком идиш, своей валютой «еврокарбованец» и своей армией. А почему бы и нет?! В конце концов, все империи когда-нибудь распадаются.

Еще можно уверенно предвидеть, что при отделении Польши (пусть связанной с Россией множеством дружественных договоров) евреев в Польше начали бы третировать. И было бы массовое переселение в Россию, массовая эмиграция в США, или в страны Европы, или в русскую часть Идишленда.

Но не думаю, что генеральная линия еврейской жизни при царизме ли, при советской ли власти проходила бы через идиш и иврит. Похоже, что при нормальном развитии Российского государства гораздо большее число евреев вошло бы в состав русского народа, начало бы растворяться в нем (что и происходило с Поляковыми и с Пастернаками).

При снятии отвратительных религиозных ограничений вполне мог возникнуть слой «русских Моисеева закона», вполне лояльных и к России, и к общему с русскими государству.

ВИРТУАЛЬНОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ БЕЗ ЕВРЕЕВ

И рассмотрим другую виртуальность: если революция все же грянула, а евреи к 1917 году ведут тот же образ жизни, что ив 1817? И в революции никакой роли не играют? Была бы революция менее кровавой или нет? Могла ли она привести к другим, более благоприятным, последствиям?

С одной стороны, какая разница, кто стоит у кормила страшной и громадной революции? Это всегда кровь, всегда безобразие, всегда разброд, всегда террор. И кто сказал, что не мог бы появиться какой-нибудь другой, эсеровский Сталин? Что даже тот же самый Сталин не мог бы использовать положение вещей в свою пользу и прибрать к рукам Советскую Россию и всю партию социалистов-революционеров? А если так, то насколько хрен слаще редьки?

С другой стороны, национальная революция имеет некоторые приятные стороны в сравнении с интернациональной. Эсеры и часть социал-демократов и анархистов, которая поддерживала национальные идеи в революции, были горазды объявить дьяволом Александра III и ангелом небесным Александра II. Они могли бы снести памятники Николаю I и Александру III, а Александру II понаставить памятников во всех городах России и чуть ли не во всех деревнях. Они могли бы невероятно идеологизировать преподавание истории, объявили бы Некрасова «величайшим в мире» поэтом, а Пушкина ритуально шельмовали бы. Заставили бы почитать какого-нибудь нового Нечаева в качестве «великого диктатора».

Но они не стали бы изымать из библиотек русские народные сказки, не взорвали бы храм Христа Спасителя и не превратили бы церкви в отхожие места. Народовольцы не могли бы сделать русофобию частью своей официальной политики. Алтаузен и Бабель при них сидели бы в сумасшедшем доме, в концентрационном лагере или сбежали бы в «цивилизованные страны» и оттуда гавкали бы на Россию.

Они вполне могли бы ввести режим политического террора, но никогда эсеры и народовольцы не стали бы истреблять русских офицеров — как офицеров. Они могли бы нести демагогическую ахинею про «дворян, предавших народ», или про необходимость «онародниться» и стали бы посылать дворян и вообще образованных людей в деревню на «перевоспитание» в народной среде. Они могли бы свирепо расправиться с заговорщиками из среды дворян, интеллигенции, офицерства, но никогда не стали бы «снимать людей пластами». Никогда не была бы уничтожена русская армия, чтобы быть замененной Красной армией. При эсерах никогда не был бы убит Николай Гумилев, не был бы отравлен Блок, повешен Есенин, убит в Нарыме Клюев.

Весьма справедливо мнение В. А. Солоухина, что теперь, когда кончился красный бред, нам нужнее всего будут именно эти уничтоженные коммунистами лучшие русские люди и их потомки. Будь у власти национальные революционеры, а не интернациональные — генофонд народа не был бы подорван в такой степени.

Режим национального социализма — ничуть не менее глупая комедия, чем режим интернационального, но опыт показывает, что эта комедия все же несравненно менее кровавая, она далеко не так страшно подрывает основы народной жизни. Читатель вправе не согласиться со мной, но если уж выбирать именно из двух зол, то выбирать лучше меньшее, то есть национальный социализм.

Но вот для евреев русский национал-социализм сулит не очень много хорошего, даже если до «газмашинен» дело и не дошло бы.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Не буду комментировать виртуальность «без переворота», — наверное, примерно так и должно было бы быть. Хорошо, что хоть в некоторые, самые светлые земные головы хоть иногда приходит простейшая мысль: что история делается не «выдающимися личностями» и даже не путем угадывания «исторической неизбежности». История течет, как естественный процесс, и очень многое в ней невозможно переделать в той же степени, как количество осадков или температуру воды в реках. Не нравится долгая зима? Уезжайте подальше из России. Не нравятся евреи? Могу дать такой же совет.

То есть русско-еврейской цивилизации можно было избежать. Можно было избежать и огромного влияния евреев, сравнимого с влиянием немцев в XVIII веке. Но только одним способом: провести реформы 1905 года — в 1805, в эпоху Александра I. И довести эти реформы до конца. Вот если на миллион образованных евреев в Российской империи будет приходиться пять или десять таких же активных русских православных людей — о каком засилье может всерьез встать вопрос?

Что же до перспективы русского национал-социализма… Устрашающая картинка! Тем более устрашающая, что так вполне могло быть: цепь дружественных национал-социалистических государств от Японии до Германии, их война с демократиями англосаксов (с непредсказуемым результатом), и к 1950–1960-м годам — воплощение самых жутких утопий Оруэлла…

На фоне глобальной катастрофы цивилизации и «заката Европы» истребление или вывоз на Мадагаскар евреев прошло бы сравнительно незаметно. Примерно как депортация чеченцев и крымских татар. Так, небольшой эпизод глобальной и ужасной войны.

Но было бы русским так уж намного лучше? Гм… Это зависит от того, как быстро русские и немцы смогли бы отказаться от национал-социализма и начать строить что-нибудь более приличное. Потому что в пределе маячит уже не гибель нескольких миллионов человек, а гибель всей земной цивилизации. Катастрофа в масштабах всего планетного тела.

ЧАСТЬ IV ОТРАСТАНИЕ РУССКОЙ ГОЛОВЫ

Когда при равнодушии общества к высшим идеям является крайнее неравнодушие к низшим интересам и материальным благам, тогда ясно, что наступило социальное разложение.

B. C. Соловьев

Глава 1 Рубеж

События 1939–1945 годов унесли в могилу десятки миллионов человек, перекроили карту Европы, изменили, а порой искалечили невообразимое количество судеб. Среди всего прочего, множество евреев было уничтожено нацистами. Цифры убитых евреев называют разные — от 800 тысяч до 4 миллионов [205].

Главное, конечно же, не в цифрах. До 1939 года существовала Страна ашкенази — область традиционного расселения евреев ашкенази. Эта область была разделена между Польшей, Украиной, Белоруссией, Венгрией, Россией… Но ведь и Польша пережила период разделов между Австрией, Российской империей и Пруссией. Была на Земле обширная область, где жил еврейский народ. Народ, смеявшийся свадебным шуткам шутов-бадханов, ходивший в синагогу, поедавший невероятно много чеснока, любящий скрипку и танцующий фрейлекс. Свой особый культурно-исторический мир, из которого еврейские юноши уходили учиться в Варшаву, Киев и Москву с чемоданчиком в руках. Так же, как уходили их польские, украинские и русские сверстники из деревень и маленьких городков.

После 1945 года этот мир исчез. Дело не только в истреблении евреев нацистами. В Польше евреев уцелело очень много, но мало кто из сорванных войной вернулся в местечки. Кто двинулся в Палестину, кто в большие города… Мир еврейского местечка исчез, и это факт. Конец еврейского периода в истории СССР практически совпал с периодом Холокоста. После 1945 года еврейская Россия уже не имела опоры на Страну ашкенази, на мир местечек-штетлов.

Глава 2 Регенерация по-русски

Нет в России даже дорогих могил.

Может быть, и были — только я забыл.

Нету Петербурга, Киева, Москвы —

Может быть, и были, да забыл, увы!

Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,

Знаю — там остался русский человек.

Русский он по сердцу, русский по уму,

Если я с ним встречусь, я его пойму

Сразу, с полуслова… И тогда начну

Различать в тумане и его страну.

Г. Иванов

РУССКИЕ ПО УМУ

Уже в сталинскую эпоху русские туземцы, а уж тем более недорезанные русские европейцы выдвинули множество людей, вполне способных конкурировать с евреями.

Я хотел бы подчеркнуть именно это слово — конкурировать. Власть стремилась вовсе не создать поле честной конкуренции, а заменить на важных для нее должностях евреев русскими, — теми, на кого она больше могла полагаться.

Но и поле конкуренции было, и оно постепенно расширялось, русских становилось все больше в интеллектуальных сферах жизни. В 1935 году этнические русские составляли малую толику советских ученых, вряд ли больше третьей части докторов наук. В 1955 году их было примерно столько же, сколько этнических евреев. К 1975 году евреи составили меньшинство.

Классическая байка в том, что евреев просто не пускали в науку, и верна, и неверна одновременно… Процентная норма была порядка 2 % всех принятых, — попытка тайком, исподтишка сделать так, чтобы евреев в вузах было бы столько же, сколько и в целом по стране.

Но можно подумать, что для воспроизводства интеллектуальной элиты необходимо большое количество людей. На рубеже 1970-х и 1980-х годов по Советскому Союзу ходила байка: советская наука держится на 50 тысячах докторов наук. Во многом так примерно оно и было. Что, трудно было выделить 50… ну, пусть 30 тысяч докторов наук из двух или трех миллионов?!

Приходится признать печальное: что евреи попросту надорвались — в самом простом, популяционном смысле. Одесский период русской культуры блистательно показал, что поголовная грамотность народа еще далеко не означает его поголовной гениальности.

Грамотности вполне достаточно для того, чтобы занять должности писарей, учетчиков, бригадиров, мелких чиновников.

Уже для должностей так называемой «рядовой», или «массовой» интеллигенции — врачей, инженеров, учителей — необходимы и специальные знания, и хоть какие-то способности. Тут уже есть конкуренция по этим качествам.

Для работы научного сотрудника, тем более для работы ведущего специалиста в какой-то области, для того, чтобы прокладывать новые дороги науке и культуре, надо что-то из себя представлять. Тут маловато амбиций.

Уже в сталинских «шарашках», куда стаскивали умных образованных зэков, давали им задания, важные для развития науки и техники, нужна была не чистая анкета, а выдача результата. В этих «шарашках», не к чести советского государства, Туполев, Яковлев и Королев ковали его будущую мощь. Среди этих «ковавших» поразительно мало евреев.

Народ, в 1945 году составлявший не больше 2 миллионов человек, и при самых благоприятных обстоятельствах не смог бы выдвинуть из своей среды эти 50 тысяч докторов наук. А если бы формально и выдвинул… В предвоенное, вернее, в междувоенное время, между 1922 и 1941 годами, так и происходило — занимали должности не самые способные, а самые «достойные» с классовой точки зрения. Но науки они не прославили, эти выдвиженцы, — что выдвиженцы из русского пролетариата, что выдвиженцы из еврейской буржуазии. Не выдвиженцы делают науку.

То есть в процентном отношении, может быть, и больший процент евреев годился в интеллектуальную элиту, чем у русских: должен же как-то сказываться многовековой отбор умников. Но для решения всех встающих в стране задач, для лидирования во всех областях науки и культуры у еврейского народа сил уже не хватало.

Евреям не хватало сил… попросту не хватало людей для того, чтобы составить хотя бы значительную, по-настоящему заметную часть интеллигенции.

В 1940 году даже десятилетку оканчивало не так уж много людей, слой интеллигенции, окончившей вузы, оставался довольно тонок. В рядах 3–4 миллионов тогдашних советских интеллигентов были очень заметны евреи. Да к тому же они были образованнее, культурнее русских интеллигентов первого, от силы второго поколений.

К 1980 году только научных работников в Советском Союзе было больше полутора миллионов. Можно закричать, что они были сплошные бездельники (что совершеннейшая неправда). Что «числом поболее, ценою подешевле» — что уже ближе к истине. Но именно в среде этих людей происходила конкуренция за право и возможность выдать какой-то нетривиальный результат. Из этих людей и выходили новые доктора наук, авторы учебников и руководители новых научных направлений.

А инженеров сколько было в СССР? Десять или двадцать миллионов. Плохие инженеры? Были и плохие, но ведь не все же эти миллионы, верно? В космос-то ведь СССР вышел первым, да только где они — еврейские имена среди тех, кто посылал в космическое пространство Белку и Стрелку, а потом и Гагарина?

А учителей сколько? Миллионов пять. В эпоху «перестройки», не к ночи будь помянута, в чем только их, бедных советеких учителей, не обвиняли! А отнесло свежим ветром дурнотный угар, рыночные отношения разогнали сборища завывающих бездельниц на митингах, и как-то незаметно выяснилось — а учителя-то были первоклассные… Куда квалифицированнее, куда лучше даже европейских, а уж тем паче американских.

Врачей? Тоже около пяти миллионов. Причем в ряде областей советская медицина лидировала. И операции на сердце в СССР стали делать раньше, чем в США, и уникальные технологии глазной хирургии и ортопедии разработали.

То же самое могу сказать и про журналистов, художников, писателей… про любую группу интеллигенции. Евреев попросту не хватило на интеллектуальную элиту — силы народа быстро истощились, выдвигать сделалось некого (а для русских это время и по сей день не наступило). В многомиллионных массах интеллигенции, среди толп жителей большой страны евреи все больше терялись, играли все менее заметную роль.

Да, русская интеллигенция того времени оставалась на 80 % интеллигенцией первого-второго поколений, в чем не ее вина, а право же, ее беда. В провинциальных городах даже люди с большой квалификацией порой не знали истории, русской поэзии, не умели себя вести за столом. В чем тоже не вина, но беда. Ведь откуда узнать, кем приходились Романовы Рюриковичам, если об этом нигде ни строчки? Как полюбить Гумилева и Иванова, если они под запретом? Где научиться есть ножом и вилкой, если в доме папы-слесаря таких тонкостей не водилось, а в школе, институте, на любом рабочем месте в столовой ножей и вилок попросту нет, одни ложки?

Но все приходит в свое время, и русская интеллигенция прогрессировала. Медленнее, чем могла бы, но к 1980-м годам выросло третье поколение русской советской интеллигенции, и это было глубоко принципиально…

Есть старая байка про человека, который захотел стать интеллигентом.

— Для этого надо закончить три университета.

— Я закончу!

— Нет. Вы сами должны закончить только один университет. Второй должен закончить ваш отец, а третий — ваш дед.

Есть аналогичная английская поговорка: «Чтобы воспитать настоящую леди, надо начать с ее бабушки».

Не сомневаюсь, что социолог сможет мне возразить, но убежден: новая русская голова отросла к рубежу 1970-х и 1980-х. К этому времени перестала различаться старая интеллигенция, случайно неоторванная часть прежней русской головы, и новая интеллигенция, вышедшая из народа уже при советской власти. Произошло это в полном соответствии с «законом трех поколений» — когда пришло в мир третье поколение выдвиженцев советской эпохи.

И еще… В эти же годы произошел крутой поворот мировоззрения.

«РУССКИЙ ОН ПО СЕРДЦУ…»

Еще в 1960-е годы в СССР почти поголовно господствовало «советское мировоззрение». Старую Россию уже не поносили, по крайней мере официально; не предлагали расплавить памятник Минину и Пожарскому, не ругались словом «патриот». Но иконы еще рубили топорами, а занимались этим артели лихих плотников, не находящих в этом занятии ничего предосудительного.

Но вот интереснейшее наблюдение: в середине-конце 1970-х годов стали необычайно модны так называемые «белогвардейские» песни. Так называемые — потому что были они, конечно же, вовсе не подлинными солдатскими песнями 1919 года, а подделкой, и обычно — очень неудачной.

И уж, конечно, не считать же ни генетическими, ни духовными наследниками белых офицеров прилизанных напомаженных певцов, тянувших на полублатной манер: «Па-аручиииик Га-а-алицы-ииин!!»… нет, не могу изобразить. Да еще и эдаким противным эстрадным баритончиком.

Но ведь слушали? Слушали. Мода была? Еще как была! Нет, мода — конечно же, штука несерьезная, нестойкая. Но, во-первых, прав Владимир Солоухин: лучше мода на иконы, чем на порнографию, и лучше мода на книги, чем на пистолеты. А во-вторых, эта «мода» удивительным образом соединялась с другими, очень уж похожими, «модами».

Мода на песни Белой гвардии возникла в одно время с модой на фольклорные песни. В 1981 году в экспедиции девушки запели и «Не шей ты мне, матушка…», и «Из-за острова на стрежень», и «Матушка, матушка, что во поле пыльно…». Пошла мода на романс — и на петербургский, интеллигентный, и на «жестокий романс» городских провинциальных окраин. Сейчас эти девушки — почтенные дамы лет 35–40, а их дочки слушают мои лекции. И для моих студенток уже трудно себе представить время в истории России, когда фольклорных песен не пели.

И в компаниях начали петь «белогвардейщину». Да и не только ее. Помню, как в экспедиции спонтанно вдруг запели «Боже, царя храни». Пели уже не мальчики и девочки, пели сильные бородатые дядьки, прошедшие не одно поле. Сначала пели ухмыляясь, разводя руками, всем видом показывая: «Да что это на нас нашло?!» А второй раз пели уже серьезно, торжественно, глядя друг другу в глаза. Не пелись советские песни, не пелись… Ни советские, ни уж тем более — революционные. А в 1980-е годы молодежь их уже и не знала.

Мода на русские песни совпала с модой на прочные семьи, на трезвую жизнь, на знание истории, на родословные. В конце 1970-х стало престижно знать, кем был прадед — какого сословия, где жил, чем занимался. Как выглядела прапрабабка, какую еду готовила, как воспитывала детей.

Тогда же, в конце 1970-х, появились первые фильмы, в которых белые офицеры представали не мерзавцами и садистами, не дураками и не… этими самыми, как их… ах да! Эксплуататорами! Герои невероятно «совкового», официозного до идиотизма «Адъютанта его превосходительства» предстают все же не мерзавцами и не душителями народной свободы, а людьми совести, долга и чести. Они, конечно, «исторически неправы» и «принадлежат к эксплуататорским классам общества», в контрразведке белой армии работают садисты и моральные уроды… Да и не мог выйти в те годы фильм с другой трактовкой темы!

Но и сам его превосходительство, и его офицеры показаны людьми большой культуры, личностями достойными и крупными. В сравнении с белыми как раз красные выглядят совсем не презентабельно. А белые производят сильное впечатление, и неизбежность их «исторической» (да и физической) гибели заставляет больно сжиматься сердце.

Или вот еще творение советского кинематографа, в котором красные высаживают дверь, сквозь которую до последнего патрона отстреливается «классовый враг». Оставшийся в Крыму загнанный мальчик последнюю пулю пускает, разумеется, в себя, глядя на ладанку, подаренную любимой девушкой. И когда «победители» сквозь пласты порохового дыма врываются в заляпанный кровью коридор, в котором сидит труп побежденного (а на ладони — ладанка)… у меня ли одного возникали кое-какие вопросы?

Ну ладно, я происхожу из семьи, которая много что помнила. За все годы поганой власти в моей семье не было ни одного коммуниста — чем, по правде говоря, горжусь.

Но вот молодые люди, как говорят, «из рабочих» — в 1980 году они специально приехали на место, где когда-то были похоронены солдаты и офицеры армии А. П. Деникина. Памятный крест с надписью: «Здесь лежат свободные русские люди», конечно же, давным-давно убрали, как идейно неправильный и портящий картину истинно советского юга. Но земля просела над огромным рвом и превосходно отмечала место. А ребята «из рабочих» хотели зачать сына над прахом русских воинов.

— Откуда знаете, что будет сын? — только и нашелся я спросить.

— Знаем! — смеялись ребята. Между прочим, у них и правда сын.

А вот в 1985 году был я в городе Уссурийске… Там, наверное, и по сей день стоит памятник, долженствующий возвысить сердца советских патриотов и показать жестокость и низость белых. Это — паровоз, в топке которого в 1920 году казаки живьем сожгли некоего Лазо.

— Вот в этом паровозе НАШИ сожгли Лазо, — так и сказал мне парень, показывавший город. С явственным напором на это НАШИ. Присоединиться к белым, считать белых «нашими» он хотел любой ценой — даже ценой приобщения к откровенному зверству. Между прочим, с этим юношей я беседовал подробно, и его биография вскрылась во множестве деталей: папа у него — потомственный рабочий, мастер на заводе; мама — детдомовка, сейчас — инструктор в райкоме. В общем, не из семьи белого офицера происходил этот мальчик. Никак не в кровном родстве дело, не в генетике.

По-видимому, дело в том, что именно на середину, на вторую половину 1970-х пришелся очень мощный переворот в массовом общественном сознании. До людей начало доходить, что их предков в третьем-четвертом поколении очень крупно обманули. Поверив безумной пропаганде, всерьез приняв бредни секты красножопых сатанистов, недавние предки нынешних русских начали «превращать войну империалистическую в войну гражданскую», «экспроприировать экспроприаторов», «строить светлое будущее», и т. д., и т. п.

Стало очевидно: занимаясь всей этой вредной и опасной чепухой, предки совершили неисчислимое множество различных и, как правило, тяжелых преступлений. Признавать это стыдно, думать об этом не хочется, да вот поди ж ты…

Но внуки стали вспоминать. И чем в больший маразм впадала система, чем больше вынуждена была разрешать — тем больше вспоминалось «человеческим фактором построения социализма». Тем более — все иллюзии по части «построения» как раз к 1970-м прочно, навсегда развеялись. Никита-кукурузник еще обещал коммунизм к 1980-му году… Но — верил ли он в это сам? И — верил ли кто-то ему? Особенно году в 1976–1978? Ощущая себя в тупике, внуки вспоминали все активнее.

Да и не только вспоминали. Как ни старались большевики остановить в развитии страну, получалось у них плохо, частично. И чем дальше — тем хуже. В конце концов, и обычай есть с отдельной тарелки и сидеть на отдельном стуле последовательно прошел путь от царских дворцов через особняки дворянства столичного, богатого, провинциального, бедного… а уж только затем — в жилища простолюдинов. Демократия, чувство собственного достоинства, уважение к личности — очень элитные, очень аристократические ценности, господа!

В начале столетия аристократические ценности демократии были понятны не всем, и Белое дело оказалось погублено на радость врагу рода человеческого. В конце того же столетия внуки сотворителей безобразия востребовали эти ценности. Внуки захотели развития. Захотели динамичного «общества равных». Чтобы не хуже, чем в «европах». Чтобы можно было гордиться не только тем, какая Родина огромная и сколько у нее ракет класса «земля-воздух-земля». Чтобы не было холуев и халуп. Чтобы никто не смел командовать, какие передачи каким ухом слушать, какие книги читать, какой половинкой мозга думать… И внуки с ужасом увидели, что уже в начале века «счастье было так возможно, так близко». Что причиной несбывшегося стала «победа» воспетых в советской мифологии краснознаменных дедушек-прадедушек. И они запели песни армии, которую их дедушки три поколения назад «победили». Песни армии, которую они осознали своей.

Да, эти песни были на 90 % стилизациями, причем не из лучших. Да, предки 90 % певших были или в Красной армии, или попросту отсиживались, не принимая в смуте участия.

Но ведь получается, что люди хотели иметь не таких предков, верно? Мода была не только на песни. Высшим пижонством, самым-самым высшим шиком стало быть потомком белого офицера, белогвардейца, «белобандита». Даже если это было чистейшим враньем, то все равно: ведь человек, получается, хотел иметь именно такую историю.

В стране продолжался шабаш. Пионеров строем водили к Вечному огню и учили их «продолжать дело великого Ленина», пропагандистская литература издавалась миллионными тиражами, в помещениях болтались красные тряпки, отретушированные портреты-иконы Ленина и Брежнева и прочая пакость. Но все больше людей не хотело иметь со всем этим ничего общего.

И иметь красных предков все больше людей не хотели. Называться потомком красного командира, комиссара, бойца Красной армии, чекиста, энкавэдэшника… Даже если и был такой предок — уже в 1970-е годы скрывали его куда тщательнее, чем затесавшихся в родню вора или проститутку. Иметь прадедушку — красного? Нет, это позор семьи! Раз уж никак нельзя скрыть — пусть прадедушка будет насильно мобилизованным или наивным деревенским мужиком, по темноте своей сразу не убежавшим…

Только два деятеля культуры сознавались, что имеют красных предков. Один — это А. Невзоров, человек с явной психопатической клиникой. Второй — М. Веллер, которого уж никак не обвинишь в том, что он русский. В этом позорном факте внук «бойца 6-го эскадрона 72-го красного кавполка» не замечен [206, с. 6].

Мысль о том, что на самом деле выиграла Гражданскую войну вовсе не Красная, а Белая армия, приходила мне в голову уже давно. Победа красных — тупик, пиррова победа. А Белое движение подобно зерну из притчи Спасителя, — зерну, которое должно погибнуть, упав в землю. Которое, только погибнув, прорастет и даст плоды. Люди живут дольше, чем пшеница. Прошло три поколения — и жертва Белой армии дала плод.

Помнится, одна студенческая аудитория выразила мне сильное недоверие… И тогда я в первый раз предложил один эксперимент… Здесь собралось 30 человек, сказал я. По всему судя, здесь должно быть довольно много потомков солдат Красной армии, чекистов, энкавэдэшников, красных партизан и других категорий «победителей». Ну, так поднимите руки потомки тех, кто «выиграл» Гражданскую войну, покажитесь, покрасуйтесь. Поднялось три руки. Всего три. Три руки потомков солдат Красной армии.

— А теперь поднимите руки те, кто происходит от побежденных. Их среди нас должно быть очень мало — ведь все, не убитые сразу, пошли под нож в ходе «репрессий», и вместе с семьями. Ну, поднимайте руки! И подняло руки 11 человек. А я поднял двенадцатую руку.

— Ну, и кто выиграл Гражданскую войну?! Поздравляю, господа! Наши в городе! Белая армия в городе!

Студенты веселились:

— Убедил!

Но ведь и правда убедил, в том числе и самого себя. Очень наглядно получилось.

С тех пор я повторял эксперимент несколько раз, провел его в 15 аудиториях, где присутствовало до 400 человек. Соотношение потомков белых и красных было разным: когда белых было в пять раз больше, когда только в два раза. Общее число белых достигло 297 человек, а красных — 82. Правда, 52 человека оказались потомками и белых, и красных.

А ведь наверняка многие потомки красных не подняли рук. Это — позор семьи. Это скрывают. Не все потомки белых знают об этой странице семейной истории. Многие семьи так боялись огласки, что настал момент — и пришло поколение, уже не знавшее корней. Но с точки зрения истории и культуры — все верно. Зерно проросло, и белых в России больше, чем красных. И число растет неудержимо.

Разумеется, все они — в прошлом, в истории. И адмирал Колчак, и Фрунзе, и Каледин, и Духонин, и Ленин с Троцким. Нетленно, неприкосновенно. Ничего не переделать. Не вмешаться. И подвиг Ледяного похода тоже — в веках. Он совершается вечно. Там же и так же, как вечно поднимает над Киевом крест Святой Равноапостольный Владимир. Как вскидывается в стременах раненный ядром Багратион.

Но ведь история и продолжается. Совершенное и век, и два века назад имеет продолжения в «сегодня». Вопрос, что именно мы хотим и готовы взять в «сегодня» из «вчера» и «позавчера». И порой я просто зрительно вижу, как входит Белая армия в наши города. Беззвучно печатая шаг по брусчатке, белые проходят через современную Россию. Белые, а не красные. И так же незримо, беззвучно красные бегут из городов. Их порой даже жалко — убогих, не нужных никому, даже собственным потомкам.

А перелом произошел уже давно, к рубежу 1980-х. Не случайно именно в 1979 году первый секретарь Свердловского обкома Борис Ельцин получил приказ взорвать дом купца Ипатьева: место смерти царской семьи стало местом паломничества тысяч и тысяч людей.

Быть монархистом стало так же престижно, как иметь иконы в красном углу и происходить от нормальных людей, а не от «строителей светлого будущего».

Тогда началось духовное возвращение. Осознание себя если и советскими, то все же еще и русскими. Настала «перестройка» — и словно силы преисподней вдруг выплеснулись на поверхность земли! Но шизофренический визг про то, что «патриотизм — последнее прибежище подонка» и что Россия — страна дураков, вызывали в основном некое брезгливое недоумение.

Те, кого называли русскими, не тождественны тем, имперским русским старой России. Это, по сути, другой этнос. Тем не менее, этот русский народ все больше осознавал себя преемникком русского «дореволюционного» народа, наследником «дореволюционной» России.

«НОВАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ» И ЕВРЕИ

В 1960–1980-е годы десятки миллионов парней и девушек «выплеснулись» из деревень и маленьких городков. Часть вернулась туда специалистами, часть осталась в быстро растущих областных и краевых центрах, а то и перебралась в столицы. Двигалась толща, люди, похожие друг на друга и друг друга духовно поддерживавшие.

Из этого слоя вышли писатели-деревенщики — Белов, Астафьев, Распутин, Абрамов. На этот слой во многом рассчитаны их книги — на людей, которые уже читают художественную литературу, но еще сохранили интерес к деревенской жизни.

Среди этих людей многие, весьма многие довольно быстро приобрели… скажем осторожно — несколько негативное отношение к евреям. Причин тут, на мой взгляд, несколько.

1. Во всех вузах, академиях наук, редакциях и учреждениях выходцы из деревень нашли… Я думаю, если читатель даже не убедился на собственном опыте, он легко догадался, кого это они там застали.

Любимая байка «наших плюралистов» — мол, деревенские мужики не любят их из некультурности и из-за того, что конкурировать с евреями не в силах. Реальность не так ласкает предрассудки этих людей, потому что была по крайней мере еще одна, не столь почетная причина…

Людей, зубами выгрызавших себе место под другим, более ласковым солнцем, можно обвинить во многих грехах. И малокультурные они, и злые, и жадные, и карьеристы, и какие угодно. Но вот что есть хорошего в людях из народа и в недавних выходцах из народа, так это отсутствие психологической зашоренности. Они что видели — то и видели.

Эти люди хорошо понимали, что эти… сидящие везде, где только возможно, вовсе не умнее и не лучше деревенского деда Егора и бабки Дарьи. Они даже ученостью не так уж сильно превосходят этих деда и бабку, потому что Абрам Самуилович из Управления культуры знает что-то лишь в самом узком диапазоне. Он примитивный зубрила, этот Абрам Самуилович, тип совершенно пошлый и неумный. Языков он не знает, культурные проблемы ему непонятны и неинтересны, талантливых людей он ненавидит и сидит в своем кресле ровно потому, что лет двадцать назад не нашлось никого более достойного.

Но вот Абраму Самуиловичу повезло в жизни; он так и будет жить в большом городе, ходить на работу в белой рубашке и галстуке, благодушно надираться коньяком на презентациях, водить студенток в мастерские зависящих от него художников и выйдет на персональную пенсию.

Деду Егору меньше повезло в жизни, чем Абраму Самуиловичу из Управления культуры. Будь у него другие возможности лет пятьдесят назад, он, при его остром уме, давно оттеснил бы Абрама Самуиловича от его занятий. От деда Егора было бы наверняка и для культуры лучше, и для деда Егора, и даже для Абрама Самуиловича — работа на ферме очень помогла бы ему похудеть, о чем он мечтает уже лет десять, и узнать, как реально живут миллионы человеческих существ, о чем он уже начал забывать.

Но деду Егору не повезло, и он так до глубокой старости и будет кидать вилами навоз на ферме, пока совсем не одряхлеет и не умрет. Справедливо ли это?

«Новая интеллигенция» обнаружила, что существующее положение вещей глубоко несправедливо. Что евреи имеют какое-то непонятное, но и несомненное отношение к этой несправедливости.

2. И вторая причина… Сегодня трудно даже представить себе, какой непроницаемый туман лежал при советской власти над многими периодами русской истории, как дико фальсифицировалось историческое знание.

Ну, например, как получилось, что евреев так много в науке? В том числе и в Сибири, и на севере России? Человек поднимает литературу по специальности, выходившую в 1920–1930-е годы (для чего, кстати, нужно официальное разрешение работать в спецхране, и получить его не так-то просто)… И убеждается: раньше евреев в его специальности было еще больше! Почему так? Почему было так много в первые десятилетия после революции, а потом стало все меньше и меньше?

Человек начинает задавать вопросы — и быстро убеждается, что почти никто и ничего не знает. Самая убедительная версия состоит в грандиозной информации, что «евреи — умные люди», но стоит подумать — и оказывается, что деревенские-то вовсе не глупее, им «почему-то» меньше повезло.

Другая версия — они коренные городские, так сказать, «раньше начали». Но почему раньше, в 1920–1930-е, так много было евреев-начальников, евреев-интеллектуалов, а потом вдруг не стало? Если умные и городские, так и сидели бы…

Какая-то отвратительная тайна лежит в основе самого советского государства, и эта тайна притягивает сама по себе.

С одной стороны, к советской власти хорошо относилось большинство старших родственников и учителей этого послевоенного поколения. Даже люди, лично задетые советской властью — например, сосланные «кулаки» и их недавние потомки, — находили множество причин, по которым советскую власть необходимо любить.

Причем не у всех же есть родственники и семейные знакомые, как у автора… Возможности услышать голоса людей «белого стада горилл» у большинства подсоветских людей не было. Мало пропаганды, так еще и не узнаешь ничего, кроме веленного тебе начальством.

С другой же стороны — любой интересующийся легко находил совершенно чудовищные факты. В том числе и не только в архивах, а в рассказах старших — ведь даже в 1970 году еще живы были свидетели коллективизации, Гражданской войны, революции…

Пусть даже человек получит квалификацию инженера на крупном заводе в Красноярске или в Иркутске, а историей интересоваться будет в праздники и в отпуске, и в основном путем расспросов бабок и дедок. Он ведь и тогда узнает о стране много интересного…

По мнению В. А. Солоухина, «холодок в отношении к евреям» пошел, когда люди стали узнавать об их роли в революции и Гражданской войне. Мои наблюдения сделаны на другом материале — сибирском. Но принципиально они показывают то же самое.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Автор описывает естественный процесс, который он называет «отрастанием русской головы». Описывает его с таким откровенным удовольствием, что остается удивляться: а что, могло произойти что-то иное? Разумеется, не могло.

Если кто-то не ожидал этого или не понимал происходящего, причина тут может быть лишь одна: искренняя вера советского человека в чудеса, привычка олицетворять все естественные явления, видеть за ними столкновения людей. В Российской империи произошла революция? Это сделали Ленин и Троцкий, и вообще это жидомасонский заговор. Идет борьба между сторонниками немедленной мировой революции и превращения СССР в военный лагерь для завоевания мира? Это столкнулись Троцкий и Сталин. Коммунисты истребляют остатки интеллигенции? А это все дело в доносах. Вот не писали бы их друг на друга — и никого не спровадили бы в лагеря

И, как всегда, никто никого не хочет понимать. Никто даже не пытается встать на сторону «другого» и начать договариваться, как решать общие проблемы. Все происходит глухо, неосознанно, бездумно. Или называется самыми фантастическими именами.

И земляне еще хотят, чтобы проблемы решались и чтобы им стало хорошо!

Глава 3 Евреи в русском СССР

Не то беда, что ты поляк:

Костюшко лях, Мицкевич лях!

Пожалуй, будь себе татарин, —

И тут не вижу я стыда;

Будь жид — и это не беда;

Беда, что ты Видок Фиглярин.

A. C. Пушкин

ЖЕРТВЫ ПОЛИТИКИ

Еврейская политика в СССР в последние годы Сталина и после Сталина оставалась такой же неопределенной, как и в царское время… Даже еще более неопределенной.

В 1948 году приезжает в СССР, в свой родной город Киев, посол Израиля — Голда Меир. Находятся евреи, которые ветречают ее умиленно и восторженно и сами просятся в Израиль. Сначала власти выпустили около двухсот человек — должно быть, от растерянности, недоумения; но спохватились быстро и начали закручивать гайки.

После 1953 года евреев старались не пускать на руководящие должности. Кто там был — тот досиживал свое, но новых старались не пускать. В конце 1960-х начали было опять выпускать желающих ехать в Израиль… А в 1971 году окончательно перестали пускать.

И давили, жали в том смысле, что не пускали то на престижную работу, то учиться, «закрывали» для евреев столичные институты и министерства. В этом занятии власть предержащих бывали приливы и отливы, но в целом тенденция ясна: для евреев сокращались возможности, правительство отводило евреям все меньшее место уже не только в аппарате управления страной, но и в любых областях жизни, кроме самых непрестижных и мало что сулящих: таких, куда никто сам особенно и не шел.

Хочешь окончить педагогический институт и стать сельским учителем? Пожалуйста! Но если хочешь окончить провинциальный пединститут, остаться при кафедре и быть ученым… Гм… Это можно уже не во всяком пединституте и не при всяких обстоятельствах. А если хочешь сразу поступить в МГУ, даже в Ростовский или Воронежский университет… Ну, не с фамилией же Хаимович туда поступать?!

Каждый из «народов СССР» можно смело назвать «жертвой политики». Но евреев — даже больше, чем других.

То есть политика властей СССР по отношению к евреям с 1953 года была политикой сдерживания. И при том была эта политика очень, очень непоследовательной… Такой же непоследовательной, как и политика Российской империи.

Одно время, во время хрущевской «оттепели», их начали довольно свободно выпускать из страны, давали эмигрировать. Потом, начиная с 1971–1972 годов, окончательно перестали выпускать. Поскольку многие хотели уехать, а их не отпускали, появились такие понятия, как «отказник» и «сидеть в отказе».

Что это такое? А вот: подает человек документы на выезд, заявляет, что хочет уехать из СССР. А ему отказывают — вот и «отказник». Раз он такая сволочь, не захотел жить на нашей советской родине, человека лишают буквально всего, и в первую очередь работы. Чем прославился бывший директор Эрмитажа Б. Б. Пиотровский, так это своим отношением к «отказникам»: у него они работали и получали зарплату, даже когда «компетентные органы» очень прозрачно намекали — этого пора начать травить. Но в большинстве учреждений царили иные нравы, обычно «отказника» увольняли, жить ему становилось не на что, а выпускать его не выпускали.

Нищенствовать, сидя на чемоданах и год и два, жить за счет подачек друзей и знакомых по обе стороны границы — это и называется «сидеть в отказе».

Поскольку в конце концов «отказников» практически всегда выпускали, разве что если не были они связаны с государственной тайной, понимать этот «отказ» можно только одним способом — «отказ» был способом наказать того, кто хочет уехать, создать максимум трудностей, да еще и показать пример того, как плохо приходится отъезжантам.

Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его.
В результате множество людей преисполнялось сочувствия к евреям — к гонимому племени.

ОБРЕЧЕННЫЕ НА АССИМИЛЯЦИЮ

Сразу после войны стало очевидным: в СССР «религия не может больше цементировать национальное сознание евреев. Еврейское национальное сознание может формироваться лишь в живой атмосфере развивающейся советской национальной культуры и — не или — в обстановке свободных связей с еврейством в Израиле. Если это окажется неосуществимым и теперешнее положение сохранится на какой-то продолжительный исторический период, перед советским еврейством, как национальностью, встанет опасность гибели» [174, с. 423].

Впрочем, внимательными людьми уже в 1920-е годы писалось, что «все молодое поколение русского еврейства духовно вымирает, все основы национально-еврейской культуры втоптаны в грязь. И будем же правдивы: вся эта разрушительная работа произведена руками не Калинина, Ленина и Рыкова, а разных еврейских коммунистов, из пресловутой евсекции. …С уничтожением иудаизма, как религии и национальной традиции, еврейство исчезнет бесследно, как исчезло еврейство Александрии и оставшееся в Испании после декрета 1422 г. Большевистское марранство не менее трагично, чем католическое марранство» [123, с. 214].

Скажем откровенно — именно так все и произошло. Тем более, советские евреи по своему статусу больше всего напоминали американских: американские евреи «по среднему образовательному уровню и среднему доходу занимают, как этническая общность, самое высокое место в стране» [207, с. 92].

В 1960-е годы 98 % евреев Советского Союза были горожанами, в 1970 году 56 % евреев были специалистами в разных областях народного хозяйства. 0,9 % населения Советского Союза, евреи составляли 1,9 % студентов, 6,1 % научных работников, 8,8 % ученых и 14 % докторов наук. А в Москве на долю евреев приходилось 14,6 % всех ученых и 17,6 % всех докторов наук в городе.

«После катастрофы, уничтожившей основную часть восточно-европейского ашкеназского еврейства, новая русскоязычная еврейская этническая общность постепенно стала преобладающей, а потом и единственной» [208, с. 50]. По переписи 1989 года из 537 тысяч евреев Российской Федерации считали родным идиш 47 тысяч, но умели говорить на нем только 19,5 тысячи [162, с. 75].

Спастись от ассимиляции? Уехать в Израиль? Но и в Израиле евреи «в некотором роде тоже исчезают, преобразуясь в новый народ» [162, с. 88]. Да и не рвались в Израиль советские евреи. При эмиграции в 1987–1988 годах в Израиль выехало только 25 % советских евреев, а 71 % в США, 4 % — в другие страны (главным образом в Германию). Ведь «по мнению социологов США и Канады», эти эмигранты «руководствовались в основном не сионистскими мотивами… а тем более не их отношением к иудаизму» [208, с. 92–93].

Стал чем-то классическим анекдот, как чиновник иммиграционного ведомства США поздравил пожилого советского еврея:

— Поздравляю, вы теперь свободный человек и можете без ограничений ходить в синагогу.

А я смотрю на него, как на рвотное: да на кой мне твоя синагога?!

По мнению Фурмана, это свидетельствует, что «как специфическая культура, как особый народ евреи — это исчезающе малая величина, это тень когда-то существовавшей культуры» [162, с. 86].

Что ассимиляция зашла уже очень далеко, что дальнейшие шаги ассимиляции приведут к уже окончательному исчезновению евреев — это факт.

Новая интеллигенция растворяет в себе, порой вытесняет евреев, оказавшихся в роли особых людей после «исчезновения» русской интеллигенции — части оторванной русской головы. А одновременно идет и культурная ассимиляция. Первое поколение, вырвавшееся из черты оседлости, еще хранит память о хедере, необходимости сдергивать шапку при появлении городового и о пяти портных на один заказанный костюм. Это поколение еще ценит то, что имеет, и еще помнит о корнях. Второму поколению рассказывали обо всем еще живые свидетели, папы и мамы. Оно еще на перепутье, в движении. А для третьего поколения жизнь в местечке превращается то ли в некий призрак, то ли в сказку: частью страшную, частью веселую. И все: Даже без физической ассимиляции третье поколение станет частью русской интеллигенции, уже мало ощущая себя евреями.

А как может не быть физической ассимиляции? Ведь вокруг сыновей и дочерей первого поколения советских евреев ходят уже не мерзкие двуногие твари-гои, а самые обыкновенные советские люди. Исчезло самое большое препятствие для смешанных браков — религия. И почти все евреи, которых я знаю, — в той или в иной степени смешанного происхождения.

Можно ассимилироваться и не только в России. Скажем, на Украине сделать это непросто, потому что слишком многое отталкивает друг от друга еврея и украинца. А в Белоруссии? А в Казахстане? Мне доводилось своими глазами наблюдать еврейско-русско-казахско-немецкую семью: каждый из дедов имел другое этническое происхождение.

А в других республиках? Мне доводилось беседовать с невесткой и внуками М. Ю. Лотмана, живущими в Тарту, в Эстонии. По-русски они говорили с сильнейшим эстонским акцентом… Да и вообще сыновья Лотмана женаты на эстонках.

Да-да, это все «неправильные» евреи… Сказано же: «И не вступай с ними в родство: дочери своей не выдавай за сына его, и дочери его не бери за сына твоего» (Второзаконие. VII. 5) [152, с. 219].

В «Лехаиме» доводилось мне читать статьи, где прямо заявлялось: строить смешанные браки ни в коем случае не следует!! Потрясая читателя сногсшибательным открытием, что «чем ярче у мужчины выражены типичные еврейские черты (а какие из них, позволю себе спросить, типичные? — А.Б.), тем привлекательнее он для русской женщины. А евреям, как правило, были более всего симпатичны женщины с выраженной „деревенской“ внешностью: вздернутый нос, светлые волосы, широкие скулы, грубоватые, простонародные манеры и ухватки. Физиология!» [209, с. 25].

Но ведь нельзя же «строить такое великое и священное здание, как СЕМЬЯ, в первую очередь на плотской, сексуальной основе? Разве каждый, прожив несколько лет в браке, не убеждается, что место пылкой страсти занимают совсем другие чувства и отношения?.. Среди моих братьев, племянников, друзей вижу смешанные браки, и ни один — ни один! — к старости не выглядит райским союзом» [209, с. 25].

И даже поток писем, пришедших в редакцию «Лехаима» на его прежнюю статью «Абраша и Даша», автора не убеждает: он «тронул больное место. И спорить не о чем».

Спорить и правда не о чем — расизм есть расизм, какими бы красивыми словами его ни маскировали. Удивительно, но даже сознаваться, что еврейские парни брали в жены русских девушек, только «наплевав на яростное противодействие собственных родителей», автору не стыдно. Вот мне за него, грешным делом, было стыдно, что ходит по земле России подобный сукин сын, словно только что прибежавший с разборки 532 года до P. X., — той самой, на которой иудеи порешили отправить домой жен-иноплеменниц. Да еще и пишет свои гадости на русском языке (который считает чужим).

Скажу тебе, дяденька, коротко: если уж ты еврейский нацист, так п…й в свой Израиль и гавкай там, что хочешь, на иврите, ясно?! А язык Пушкина не погань, сволочь такая. Он не для таких, как ты, фашиствующий придурок. Дошло? Жаль, что сами евреи не гонят такую погань пинками до ближайшей границы, так было бы лучше всего.

И еще стыдно, что такое может печататься в XXI столетии.

К счастью (в первую очередь для них самих), большинство советских евреев не руководствовались моралью Второзакония, и число людей «смешанной крови» в Российской Федерации на сегодняшний день в несколько раз больше, чем число чистокровных евреев. Интеллигенции в России не так много, особенно потомственной; евреи составляют ее достаточно заметный процент. Встречаясь примерно в одних и тех же собраниях, вращаясь в кругу с ограниченным числом возможных мужей и жен, евреи и русские, а также их помеси образовали множество различных вариантов, которые и назвать-то трудно.

Действительно, как определить этническое происхождение человека, если трое из его дедов и бабок были евреи, а один дед — русский? Или наоборот? А если вступает в брак человек, у которого трое дедов и бабок были евреи, с тем, у кого трое из восьми прадедов были русские, а остальные евреи, — их дети будут кто? И в какой степени?

В свое время американцы, самые большие демократы и борцы с расизмом в других странах, разработали подробнейшую градацию, «кто есть ху» при межрасовых браках. К счастью, такого рода расовой озабоченности в России поменьше, и 6 русском языке нет ничего подобного всем этим «метисам» и «квартеронам».

Число этих «потомков ашкенази» определяется по-разному: от десяти до двадцати пяти миллионов человек. Все это — не результат серьезного изучения вопроса, а то, что называют порой «экспертная оценка». То есть тычок пальцем в небо. Если кто-то хочет принять участие в подсчетах — пожалуйста, участвуйте, мне же число «потомков евреев» как-то не очень интересно.

Какова степень ассимилированности российских евреев, а тем более их потомков, достаточно ясно говорят хотя бы такие случаи.

Александр Гинзбург, он же Галич, сделался диссидентом, столкнувшись с государственным антисемитизмом. До этого он был удачливым и не особенно разборчивым в средствах советским писателем. Но как вдруг оказалось — родное советское государство не ему отвело первые места, — вступил с ним в борьбу и рассердился до того, что эмигрировал. Но что характерно — уехал не в Израиль, а в Париж, стал не сионистом, а членом НТС и даже прямо заявлял, что с еврейским возрождением ничего общего не имеет [210, с. 48].

Василий Аксенов, еврей по матери (даже гиюр принимать не надо! Уже еврей!), написал совершенно потрясающий «Остров Крым», который, собственно, и принес ему международную известность [211].

Среди книг Аксенова есть и «Повесть об электричестве» — книга о Ленине, написанная в духе советской «ленинианы». В некоторых отношениях он — вполне советский человек. Но…

Как плоть от плоти, констатирую: наших предков, белогвардейцев, «временных эвакуантов», Аксенов описал великолепно, и описал «изнутри». Чтобы ТАК их описать, надо родиться от этого народа, нужно чувствовать пласты его истории, пропустить их через свое сознание.

Точно такой же путь, судя по многим признакам, прошли и многие польские и чешские евреи ашкенази. Современных исследователей интересует порой: «Кем они себя чувствуют? Евреями или поляками?» И они приходят к выводу: евреями однозначно чувствовало себя «старшее поколение, которое еще до войны знало традиционный образ жизни…» [212, с. 7].

Перед этими евреями было, как и перед русскими, «три дороги: ассимиляция, выезд в Палестину и „равенства и справедливости“» [212, с. 27–34].

Евреи, живущие сейчас, после Второй мировой войны, в Польше, — это евреи, выбравшие путь ассимиляции. Но большинство даже этих евреев испытало искус того, что госпожа Рута не без иронии называет путем «равенства и справедливости».

Ян Котт, вынужденный эмигрировать, в эмиграции себя называл вовсе не еврейским, а польским эмигрантом и в глазах американцев тоже был польским общественным деятелем [213, с. 7].

Точно так же в Европе потомков русских евреев определяют вполне однозначно — как русских (а польских — как поляков, соответственно). Марина Влади — потомок Самуила Полякова, для французов — потомок русских эмигрантов. Она и полуеврей В. Высоцкий встречаются именно как русские люди.

В книге М. Влади вы найдете много весьма интересных данных для сравнения французов и русских… Но не найдете ничего для сравнения русских и евреев, и папа В. Высоцкого (этнический еврей) для Марины Влади — тоже русский [214].

РЕЛИКТ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА

Но позволю не вполне согласиться с Дмитрием Ефимовичем: на мой взгляд, он все-таки поторопился хоронить бывшее ашкеназское, а ныне советское еврейство. Потому что, по словам самого же господина Фурмана, стоит начать изучение психологии и культуры городских, русскоязычных, совершенно ассимилированных евреев, и выявляется «несоответствие между очень небольшими отличиями реального содержания культуры евреев от культуры этнического большинства, и значительно большими различиями в психологии и ценностных ориентациях» [162, с. 73].

Евреи в Советском Союзе, даже входя в русский народ, как его субэтнос, став частью советской русско-еврейской интеллигенции, несли в себе особый психотип и самобытную культуру. Причем несут их зачастую и люди смешанной крови, которых желающие могут называть метисами и квартеронами. Что теперь это не народ, а скорее этнографическая группа русского народа — другой вопрос, психотип-то все равно другой.

Евреи — не единственный народ, в котором внезапно и не вполне предсказуемо прорывается что-то архаическое, древнее. Не буду спорить, если мне покажут, что это древнее порой выплескивает и из русских, но среди народов империи могу назвать несколько этносов, и евреи будут среди них.

Реликт иудейской цивилизации, реликт Древнего Востока, евреи время от времени демонстрировали что-то такое, что ясно показывало: мы не тождественны. Российская интеллигенция русского и еврейского происхождения по-разному смотрит на вещи.

Что же «мы» все время замечали в «них»?

ИМУЩЕСТВЕННЫЙ ВОПРОС

Многие евреи пытались помочь мне стать богатым: в разное время и по разным поводам. Относился я к этому с юмором, и собеседники рано или поздно начинали возмущаться легкомыслием такого поведения. Для них было совершенно очевидно: хороший человек, умный человек обязательно должен быть богатым! Личные качества человека как-то странно связывались у них с богатством, и евреи даже сердились, когда я отказывался понимать эту связь. Чем лучше они относились ко мне и чем выше оценивали, тем сильнее хотели помочь обогатиться: то путем устройства на кафедру истории КПСС, то путем спекуляций иконами.

Отнести эти мнения и поступки за счет традиционной еврейской жадности не было ни малейшей возможности: эти люди не были ни скупы, ни жадны. Но они придавали материальному какое-то особое значение, совсем не такое, какое придавали ему «мы». Оставалось предположить, что тут сказываются некие национальные черты, которые не выдумать и не описать.

Какие именно, было неясно, пока мне в руки не попала книга П. С. Вейнберга, «Человек на Древнем Переднем Востоке» [215]. Говорить об этой замечательной книге можно много, отмечу только одно, самое важное для темы. С точки зрения людей Древнего Востока, имущество — это зримый, материальный знак благоволения богов. Если ты любим и уважаем богами, ты обязательно должен быть богат. Благодать выступает здесь в очень простом, крайне приземленном выражении; эта благодать может быть даже сосчитана, и можно сравнить, у кого сколько благодати.

Такой благодатью можно делиться, и если ты даришь что-то или устраиваешь человеку возможность заработать, то даешь не просто материальные средства. Как и если принимаешь что-то, то принимаешь и толику благодати этого человека.

Понимание этого если даже изменило мое отношение к еврейским друзьям, то только в лучшую сторону: оказывается, они заботились не только о моем благосостоянии, для них за такой заботой крылось нечто гораздо большее.

ИРРАЦИОНАЛЬНАЯ ЖАЖДА РАЦИОНАЛЬНОГО

Невозможно сказать, что евреи меньше подвержены воздействию мифов, чем представители других народов. По крайней мере, они создают и распространяют разного рода мифы ничуть не менее охотно, чем русские. Состав этих типичных мифов другой, но это отдельный вопрос.

Евреи очень склонны давать логические объяснения всему на свете, в том числе и мифологии. То есть возникают-то мифы на основе чистейшей воды коллективных эмоций, но «…евреи особенно, по моему ощущению этого народа, нуждаются в том, чтобы неопровержимые логические доводы закрепили эмоции: иначе результат той же пропаганды будет шатким и временным» [3, с. 40–41].

Еврею важно не почувствовать, что церковь или дворец красивы, а доказать или объяснить, что они совершенны и прекрасны. Ему важно проверить алгеброй гармонию, убедиться в том, что за его ощущениями и эмоциями стоят логические доводы, что его душевные движения — вовсе не какие-то сантименты, а вполне даже положения, обоснованные логикой и подтвержденные всеми данными науки.

Всякие сильные стороны характера являются продолжением слабых, и наоборот. Евреи любят подводить теоретическую базу под вещи, которые вообще бессмысленно осмысливать логически. Например, под склонность слушать прибой или любовь к печеным булочкам. Мало ему экзистенции — так сказать, слушать и есть… Нет же, ему необходимо доказать всему миру, что печеные булочки полезнее жареных, что звук прибоя гармонизирует его внутренний мир.

А с другой стороны, евреи часто лезли и лезут с логикой в такие области жизни, куда нам лезть просто не приходит в голову… А жаль! Самые интересные рассуждения о том, как воздействует на человека музыка, я слышал от одного московского еврея, сотрудника Дмитрия Хворостовского, и от одного преподавателя Красноярского института искусств. Мои знакомые музыканты были людьми ничуть не менее высокой квалификации, но им было совершенно неважно проанализировать форму скрипки и связать ее с характером звуковой гаммы, неважно было произвести не менее интересные изыскания в разнообразных областях своей профессии. Результаты же оказывались порой совершенно потрясающие.

Даже если рациональный подход решительно ничего не дает, мало кто из евреев откажется от применения логики. Еврея иррационально влечет рациональное, и с этим ничего нельзя поделать.

СЕКС

Человек, который воспитывался в среде христиан или недавних потомков христиан, не стремится рекламировать свои добрачные и внебрачные знакомства. Если он их и не скрывает (иногда это совершенно бессмысленно), то уж, конечно, не будет считать похождения своим преимуществом или тем более знаком избранничества.

Даже хвастаясь перед собутыльниками в самой пошлейшей компании, человек христианского мира не считает себя значительнее, если у него было в жизни тридцать женщин, а не десять, если у него половой член длиннее на три сантиметра или он может дольше совершать фрикционные движения, не завершая их эякуляцией.

Если христианин даже попытается построить иерархию на длине полового члена, числе любовниц или продолжительности полового акта, он не найдет понимания людей своего мира. Для христиан секс — нечто лишенное всякой святости, всего высокого или по-настоящему значимого. Пацанва еще может строить свою обезьянью иерархию на «преимуществах» сексуального плана. Но взрослый человек, в жизни которого роль секса больше отведенной традицией для взрослого человека, скорее подвергается насмешкам. Он сделал главным то, что должно быть сугубо второстепенным.

Когда-то было иначе. Судя по матерной ругани — остаткам древнего священного языка, по многим деревенским обычаям старины глубокой, по реконструкциям археологов и лингвистов, предки вовсе не считали секс чем-то, что следует скрывать, и что выведено из числа престижных и значимых сторон жизни. Но так было давно и неправда, христианство изменило нравы до полного наоборот.

Для евреев это не совсем так… А для многих и совсем не так. Если еврей гордо сообщает, что в свои шестьдесят лет он еще молодец, у него три любовницы, а вчера половой акт продолжался полчаса, — у христианина отвисает челюсть. Для него подобный разговор ассоциируется разве что с трепотней серолицых подонков, «соображающих на троих», или, в лучшем случае, с речами пьяных автомехаников. В его строе представлений человек минимально интеллигентный просто не может так говорить. Для христианина это дико, и его друг или деловой партнер начинает выглядеть как-то странно. Он и человек своего круга, личность, вне сомнения, достойная, и в то же время…

Но в том-то и дело, что евреи… по крайней мере, некоторые евреи, относятся к жизни иначе. И мало того, что чересчур болтают языком, так часто в представлении еврея он лучше, важнее и значительнее собеседника именно потому, что «лучше может».

Такого рода мысли никогда не высказываются, — даже в еврейской среде они присутствуют не в виде религиозной догмы, а скорее в виде неясного народного ощущения.

Еврей даже не считает себя значительнее, а именно что неясно ощущает. Но если еврей достаточно интеллигентен, чтобы обсуждать свои состояния, и если с ним можно говорить достаточно откровенно, — все, что здесь написано, получает неожиданное подтверждение.

Взять хотя бы достаточно известную книгу Э. Севелы «Мужской разговор в русской бане» [216]. Вся эта книга, 280 страниц печатного текста, созданные в 1978–1980 годах, — это собрание сексуальных анекдотов. Лошадиный совковый секс. Есть истории забавные, есть отвратительные, есть просто скучные до зевоты… Разные.

Уверен, что ни один этнический русский никогда не мог бы написать такой книги. То есть, конечно, есть в России Эдичка Лимонов («это он, Эдичка!»), есть его на редкость отвратительные описания; есть и анонимные авторы «Животика Машеньки» (про секс в детском садике). Но ни один серьезный литератор этого поколения так про секс не написал бы. Те, кто значительно моложе, кто годится Севеле в сыновья или внуки… может быть.

Не потому, что мы размножаемся почкованием. А потому, что есть… ну, неловкость, если хотите. Некоторая привычка к сдержанности, к тому, что «об этом вслух не говорят». Этническому русскому просто не придет в голову целую книгу посвятить «мужчинским» рассказам в русской бане… в смысле, серьезную книгу, претендующую хоть на сколько-нибудь серьезное отношение.

А книга Севелы — претендует; в ней — целая энциклопедия диссидентства. И анализ советского строя, и морали… История про то, как дружинники хрущевского времени хватали женщин в гостинице «Украина», и ни один мужик не осмелился вступиться из страха испортить послужной список — у него будет привод в милицию! Как только один, и тот негр, отбил подругу и увел. Как резвились подвыпившие деятели, «проверявшие моральные нормы» командированных на партийном семинаре…

И получается, что «Мужской разговор в русской бане» соединяет в себе жанры, которые для этнических русских разведены очень жестко.

МАТРИАРХАТ

Русская девочка выходит замуж и начинает слушаться мужа. Это «послушание» может быть совершеннейшей туфтой, камуфляжем чистейшей воды: на самом деле она умнее и активнее мужа, она решает все важные жизненные вопросы. Но и в этом случае многие женщины будут делать вид, что уважают и чуть ли не боятся мужей.

Муж может, что называется, «не дотягивать», — в том числе и по молодости. Тогда еще более юная женщина будет стараться вырастить мужа таким, каким она хотела бы его видеть: сильным главой семьи, решающим проблемы самостоятельно и учащим ее, как надо делать.

У русских, вообще у всех европейских женщин очень сильно тяготение к такому, к патриархальному типу семьи. Вплоть до готовности воспитывать слабовольного или не успевшего войти в полную силу супруга.

Но у евреев нет такой установки. У них мужчина вовсе не подвергается насмешкам или осуждению, если его жена активнее и бойчее, если она фактически руководит семьей. Есть даже представление, что шлемазл — тот самый тип интеллектуального еврейского юродивого — естественным образом должен иметь жену, которая и денег заработает, и дом на себе потянет.

В самом иудаизме отношение к женщине своеобразное и двойственное, вполне под стать этой древней изломанной религии, в которой Бог знает, чего только намешано.

С одной стороны, женщины должны брить голову и носить парики — этим они показывают, что не выше мужчины. С другой, всегда подчеркивается, что жена — главное сокровище мужа. Христиане относятся к этому не то чтобы иначе, а скорее более сложно. Скажем, они вполне могут представить себе и другие сокровища в мужской жизни, в том числе и «более главные», и даже благополучную мужскую судьбу вообще без жены.

У евреев же получается так, что мужчина — основной труженик, но распоряжаться плодами его труда должна жена. Всякий, кто помнит советскую эпоху, согласится, что это и есть советский тип семьи. Тот, который американцы назвали «африканским».

В еврейских семьях гораздо чаще, чем в русских, реальным главой становится пожилая женщина, и именно она всеми руководит. Такое случается, наверное, во всех странах и народах, а в России в 1960-е годы англосаксы нашли смену типов семьи: с европейского на африканский. То есть с семьи, которой руководит муж, на ту, которой руководит мать.

Европейский тип семьи — это вполне научное название. Вот в названии «африканская» есть немалая доля условности, и этот древний матриархальный тип семьи часто воспроизводится во вполне благополучных, внешне вполне европейских общностях евреев.

Советская же семья — это тип семейной организации не чисто русский и не европейский. Это особый иудаистский тип семьи, навязанный европейскому народу. И потому сквозь всю советчину у нас все время прорывается еще совершенно живая, еще актуальная память о совсем другом типе отношений. Да и сама европейская семья продолжает сохраняться в качестве идеала. Какая-то часть каждого поколения все равно ее воспроизводит, даже вопреки социальным отношениям и экономике.

В результате русско-еврейские семьи и впрямь чреваты конфликтами. Только дело тут не в мистике и не в расовой теории, которую проповедует господин Казак в «Лехаиме», а в столкновении культурных норм.

Хорошо, если еврей женится на русской бой-бабе, энергичной и бойкой, склонной к лидерству в семье. Тот самый «подчеркнуто деревенский» тип, который чаще всего обнаруживает Казак у своих еврейских друзей и родственников. Только не в физиологии тут дело… Женщины из «глубинки», из семей, не сохранивших прочных традиций, — это более советские женщины. Бой-баба, воспитанная на образе Паши Ангелиной, чаще удержит возле себя еврея, воспитанного энергичной матерью. Еврей привык, что мама «самее» папы, что муж подчиняется жене, и сам легко принимает лидерство существа со вздернутым носом, плотной фигурой и отчаянными серыми глазами.

Для них обоих такой тип семьи привычен и нормален. Как бы его ни называть — советским, иудаистическим или африканским. Женщина может сделать карьеру, и тогда возникает еще более пикантная ситуация: возле жены — доктора наук или, в последние годы, бизнесвумэн, прыгает эдакий «домашний хозяин» (не путать с «хозяином в доме»!) — человек, никому не известный и ничего из себя не представляющий. Таких семей с еврейским мужем — нулем без палочки — я знаю несколько. Все они, тут Казак прав, «далеки от райского союза». Женщина начинает пренебрегать мужем, у нее появляется кто-то на стороне… Об измене муж может и не подозревать, но что им пренебрегают, что, оставаясь в постели жены, он отнюдь не занимает места в ее сердце, трудно не понять, не почувствовать. Какой уж тут «райский союз»!

Вот если женщина происходит из семьи более интеллигентной, сам союз менее вероятен. Интеллигенция ведь и менее совковая, и более патриархальная, чем широкие народные массы. То есть русская девочка вполне может увлечься евреем — почему бы и нет? Но что дальше? Девочка ждет, что муж поведет ее по жизни, что он возьмет в семье лидерство, а она будет подчиняться и учиться. Так поступали родители, таков идеал, внушенный литературой и искусством, всем строем жизни.

А супруг сам берет за руку и ждет, что его поведут. Ну и долго ли все это продлится?

ЧТОБЫ БЫТЬ ПРАВИЛЬНО ПОНЯТЫМ…

Чтобы быть правильно понятым, еще раз напомню: люди необычайно разнообразны. Среди евреев есть свои «люди длинной воли», к которым совершенно не относится сказанное выше.

Рассказывали мне про еврея-калеку, который служил на железной дороге и которому отрезало обе ноги. Пенсия полагалась ему, но грошовая, и стал мужик ездить на подводе, возить грузы из Новороссийска, со станции железной дороги, по окрестным деревням. Так и ездил до полной дряхлости, до семидесяти с лишним лет. И сохранился в памяти близких и как крупная личность, и как необсуждаемый хозяин в доме.

Каждый выбирает для себя —
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку,
Каждый выбирает для себя.
А еще короче сказали немцы: Jedem das seine. Каждому — свое. С краткостью римлян.

Кому — быть «домашним хозяином» при жене, крупном ученом. Кому — калекой-извозчиком, и притом хозяином своей судьбы.

ОТКРЫТОСТЬ ВЕКАМ

У интеллигенции всех племен есть привлекательное качество: способность ощущать интеллектуалов всех времен. «Собеседниками на пиру» Иоганна Гете и Фауста, персонажа народной легенды XVI века, легко становятся герои Древней Эллады, деятели прошлых эпох. Они присутствуют в настоящем, пока живы их книги, открытия, дела и мысли.

Еще совсем-недавно у русской интеллигенции существовало стойкое ощущение, что из глубины времен движется поток человеческой мысли, импульс освоения мира, познания окружающего. И это знание, по точнейшей формулировке Фрэнсиса Бэкона «знание — сила», приумножает могущество человека, избавляет его от несчастий, болезней и бед, создает неисчислимыеновые возможности, включая возможность выхода в космос, да к тому же дарит острое интеллектуальное наслаждение. «Поток» начинался неведомыми миру гениями — открывателями огня, домостроения и колеса, шел через строителей пирамид, вдумчивых писцов и храмовых ученых Древнего Востока, философов Эллады, ученых Рима и Средневековья, через ученых лондонских джентльменов, создавших в XVII веке Королевское научное общество. А мы, нынешние, были, в собственном представлении, этапом этого бесконечного пути от зверя… Бог знает к чему.

Сейчас это понимание истории если и не исчезло совсем, то как-то притупилось, интеллектуальный пир умных людей (а в советское время был такой пир, поверьте мне) сменился зарабатыванием денег с помощью своих знаний и умений. «Как во всех цивилизованных странах!!!» — орали и выли прогрессенмахеры времен «перестройки». Поздравляю вас, господа, мы живем теперь, «как во всех цивилизованных странах». Довольны? Счастливы?

Тогда же, в советское время, зарабатывать деньги было не особенно важно. Люди охотно тратили время и энергию на то, чтобы читать книги, думать, обсуждать и спорить.

Собеседниками на пиру историка и философа, археолога и лингвиста легко становились Аристотель и Катон, Бероэс и Роджер Бэкон, Левенгук, Фарадей и Чарльз Дарвин.

Так вот, евреи были сильнее нас в этом понимании истории, увереннее и значительнее в своем праве на пир Всеблагих. Они указывали пример и пролагали пути. В этом они действительно лидировали по сравнению с этническими русскими. Очень может статься, сказывалась старая религиозная норма иудаизма: видение всех иудаистов всех времен как евреев, людей одного народа.

…Я искал
Тебя средь фонарей.
Спустился вниз. Москва-река
Тиха, как старый Рейн.
Я испустил тяжелый вздох
И шлялся часа три,
Пока не наткнулся на твой порог,
Здесь, на Петровке, 3.
Это говорит Гейне Михаилу Светлову, который тогда жил в общежитии молодых писателей [216, с. 344]. Не уверен, что национальность Гейне здесь играет такую уж важную роль. Ведь для этого поколения евреев и образование стало чем-то совсем иным, чем талмудическое богословие, и понятие «своего» расширилось чрезвычайно.

Примерно так же, как Гейне, к порогу русско-еврейского интеллигента могли прийти и Сократ, и Лао Цзы, и Монтень… К русскому — тоже, но все-таки не в такой мере. Лучше всех это ощущение интеллектуального процесса, идущего из глубины веков, включенности в него ныне живущих выразили Стругацкие. Когда оказывается, что разрабатывали теорию магии с древнейших времен, а основы заложил неизвестный гений еще до ледникового периода [217, с. 112].

Вот перечитал собственный текст и усомнился: оставлять ли? И не исправил ни единого печатного знака. Да, мы так думали и ощущали себя, — людьми, чья духовная жизнь началась еще до ледникового периода. Причем и сегодня я думаю и чувствую так же. Если это нас совратили и подучили евреи — спасибо им.

ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ

И еще одно колоссальное преимущество советской интеллигенции еврейского происхождения: еврей был одновременно здесь и не здесь. Он был одним из нас — русским европейцем, привязанным к жизни местом и временем рождения, познававшим мир через призму русской истории и с помощью русского языка…

Но одновременно он был не здесь. И мало того, что был он не только вне России — он был и вне Европы! Еврей легко мог выйти за рамки нашего общего опыта, общей судьбы и посмотреть на них со стороны. С позиции «Европы вообще», взглядом восточного человека, не обязанного разделять предрассудки ференги, или с позиции мировой истории.

Такое двойное зрение вообще исключительно выгодно. Именно способность быть европейцами и неевропейцами одновременно сделала русскую интеллигенцию XIX века людьми, которые смогли поставить под сомнение саму европейскую цивилизацию: причем в формах, которые сама эта цивилизация приняла.

Русский интеллигент был европейцем и неевропейцем в Европе. Таким же европейцем и неевропейцем был и еврей в России. Это очень продуктивная, исключительно выигрышная позиция. Не случайно же лучшие культурологи (Лотман, Баткин, Гуревич) и лучшие востоковеды этого периода — евреи.

Взгляд еврея был многограннее, точнее, чем взгляд русского. Ну хорошо, хорошо, будем политически корректными: взгляд большинства евреев был многограннее и точнее, чем взгляд большинства русских. Довольны?

СОВЕТСКОСТЬ

— А стоит ли здесь оставаться? Социализма все меньше… — уронил один знакомый семьи моей первой жены, по фамилии Айзенберг. Было это в самом начале 1980-х, когда разговоры о том, оставаться ли в России, только поднимались в еврейской среде.

Настал 1986 год, и выяснилось, что огромное большинство евреев искренне считает социализм чем-то необычайно ценным и важным. Большинство русской интеллигенции вполне спокойно относилось к смене политического строя. Можно сказать, что мы могли представить себе разную Россию, по-разному организованную. Сама по себе Россия была для нас важнее, чем способ ее политической «упаковки». Для евреев же как раз «упаковка» часто оказывалась много важнее страны.

Среди русских я что-то не видал людей, для которых это выглядело бы так же. То есть, очень может статься, такие и есть, но все-таки для русских нормой следует признать, что Россия для них важнее идеологии.

Это находит полную аналогию в жизни поляков. Подлинная история: когда в начале 1950-х начинается репатриация поляков в Польшу, некому энтузиасту возвращения бросают:

— Так она теперь тоже красная, твоя Польша.

— Да хоть черная, но она — Польша!

Вот и для нас Россия могла быть хоть черной или серо-буро-малиновой в крапинку, но она оставалась Россией. Для большинства евреев это выглядело иначе.

ИСТИНА В ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ, ИЛИ ЛЕГКОСТЬ СОВЕРШЕНИЯ НЕПОРЯДОЧНОГО ПОСТУПКА

«Переписка Эйдельмана и Астафьева разразилась в те времена, когда главными политическими событиями страны были шахматные матчи… писатели-деревенщики служили в авангарде русской литературы, а евреев еще не брали на работу. В эти вегетарианские времена один любимый публикой писатель упрекнул другого, не менее любимого, в бестактности по отношению к инородцам и националистических предрассудках… А тот ответил еще более болезненно и сразу перестал быть уважаемым и любимым, потому что первый писатель пустил переписку по рукам» [218, с. 314].

Наивно видеть в этом борьбу европейского либерализма и русского почвенничества, как это обычно представляют. Еще наивнее представлять происшедшее как «борьбу русского с евреем» или наоборот.

Начнем с того, что у евреев очень разные убеждения. Общее не в убеждениях самих по себе. Общее в том, как они принимаются евреем и какое место занимают в его жизни. У русских все же при любой убежденности сохраняется и ирония, и умение дистанцироваться от любимой «идеи фикус». А у евреев — не всегда. Ранняя и очень мощная идеологизация народа сказывается, и порой довольно катастрофически.

На лице Юры Л. появляется мученическое выражение, стоит мне усомниться в «единственно верной» либеральной идеологии. В конце концов я перестал спорить с ним, потому что мне неприятно причинять чуть ли не физические страдания этому хорошему и умному человеку.

Но другой еврей, красноярский философ Александр Моисеевич Г., ничуть не меньше страдает, стоит мне усомниться в справедливости догм ортодоксального марксизма. Один мой юный друг при появлении Александра Моисеевича на трибуне пробормотал: «Появился призрак коммунизма»… И он прав. Я не спорю с A.M. Г. по той же причине, по которой не спорю с Юрой Л., — ведь Александр Моисеевич владеет истиной в последней инстанции и очень мучается, если ее поставить под сомнение.

А еще один красноярский еврей, социолог с прекрасным отчеством Ханаанович, долго объяснял мне пользу «истинно русских» коллективизма и соборности и что они-то в мире и победят силою русского духа. Я выразил некоторое сомнение (Ах! Эти вечные сомнения рефлектирующего христианина! Ну как примет эту соборность арийское неверие мое!), и Ханаанович тяжко вздохнул, страдальчески махнул рукой, испытывая почти физические муки… Очень еврейский вздох, очень еврейский жест!

Но вот что есть у всех евреев, верующих во что бы то ни было: они всецело охвачены своей идеей. Они так погружаются в идеологию, так обожают ее, так проникаются ею, что это просто страшно наблюдать. Весь реальный мир начинает рассматриваться только в одном ракурсе: в ракурсе идеологии.

Если еврей коммунист — то коммунизм превращается в истину в последней инстанции.

Если он либерал — а таких невероятно много, — то либерализм становится такой же сверхценностью, какой был коммунизм для большевиков и национал-социализм для некоторых немцев. И с теми же последствиями, конечно.

Если еврей — русский патриот, с него станется и этнических русских считать недостаточно русскими: они ведь не такие энтузиасты русской идеи, как надо. Кстати, таких евреев больше, чем кажется, потому что евреи слишком часто стесняются заявлять о себе, как о русских патриотах.

Идеология может меняться, но в каждый отдельно взятый момент времени еврей предан данному конкретному бреду всей душой, всем сердцем, всем дыханием жизни. Он просто не допускает, что возможны другие точки зрения, другие жизненные позиции. Весь мир, кроме шай… кроме кучки единомышленников, становится сборищем дураков, еще не постигших истину в последней инстанции, или врагов человечества, которые злокозненно не желают ее разделять.

Особенно забавно выглядит еврейское исповедание либерализма, а сейчас евреев-либералов в России не меньше, чем тридцать лет назад было коммунистов. Перековались ребята!

Помню устрашающий разговор в редакции журнала «Родина». Еврей П.С. долго убеждал меня и еще одного самца гоев в преимуществах либерализма. Говорил он убедительно, уверенно, — так, что чуть нас не завербовал. Но тут наш третий собеседник, известный московский журналист, задал простейший вопрос:

— Петя… А вот если народ на ближайших выборах выберет Жириновского… Тогда как?

Время это было неспокойное, в воздухе и правда витал некий тревожный аромат: то ли серы, то ли Жириновского.

— Действительно… — задумчиво добавил ваш покорный слуга, — Гитлера-то выбрали демократически…

И вот тут наш собеседник стал активно уходить от разговора.

— Постой, Петя. Куда же ты? Вот ты целый час распинался про либеральную идею, про демократию. А если народ, который всегда прав, изберет Жириновского?

И мы жестоко не выпускали П.С., пока он, наконец, не стиснул кулаки, не выплюнул что-то в духе:

— Что пристали?! Да я вот этому народу…

И из его превратившихся в щелочки глаз полыхнул желтый, поистине соловецкий свет, в духе Свердлова и Френкеля. Мы хохотали тогда, получив полное подтверждение цены либерализма П.С. и многих подобных ему. Но стало и жутко в то же время.

Не хочу никого идеализировать, но все-таки русские и правда другие — по крайней мере, в большинстве. У русского такая политическая страстность вызывает скорее иронию, потому что мы более прагматичны, более циничны… Но уж простите, мы и более человечны. Мы — потомки людей, разбивавшихся на морскую и земледельческую партии Афин, на популяров и оптиматов Рима по меркантильному признаку личной полезности. Нам не близка идея партий зелотов и садуккеев, режущих друг друга под одобрительное мычание Веспасиана. А евреи — если и не генетические, то духовные потомки зелотов и фарисеев. Эту традицию они и продолжают.

Если ты обладаешь истиной в последней инстанции, легко отменять действие элементарной порядочности и следования приличиям. В переписке Эйдельмана и Астафьева последний выглядел довольно бледно, и многие его высказывания звучали как выкрики пьяного. Но какие бы нелепости ни говорил порой старик, как бы ни метался между антикоммунизмом, шовинизмом, любовью к селу и так далее, но Астафьев все же не подлец. Опубликовать переписку ему бы и в голову не пришло.

Эйдельман, может быть, и почище, покультурнее Астафьева. В конце концов, как минимум второе поколение; уже его отец травил «русопятскую сволочь», как называли в 1920–1930-е годы тогдашних писателей-деревенщиков. Но подлый поступок совершил именно он. Факт остается фактом, из песни слова не выкинешь.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Вот! Вот! Наконец-то земляне начали обсуждать главное — чем они отличаются друг от друга! Причем выяснять, не разделяя эти черты на «хорошие» и «плохие». Ведь очевидно: эти два народа отличаются друг от друга очень сильно. В этой главе речь идет даже не о евреях; строго говоря, те, с кем имели дело русские в 1960–1980-е годы, — это остатки ассимилированного народа. Но и эти евреи — говорящие по-русски, как на родном языке, не знающие основ собственной культуры, не владеющие ни идиш, ни ивритом, даже эти последние из ашкенази, оказывается, сильно отличаются от своих русских сверстников. Реликтами Древнего Востока, людьми с крайне специфичными особенностями психики, оказываются еврейские ребята и девушки, родившиеся в больших русских городах, жившие той же жизнью русско-советских людей, что и все их многонациональные сверстники в Советском Союзе.

Что стоило без рванья на себе рубах, без тыканий в старые обиды просто вот взять и попытаться понять, в чем же они разные, главные участники событий? Кто мешал изучать и самих себя, и других — опять же без выяснения отношений, без оценок?

Если бы такая задача была поставлена, если бы люди хотели понимать и друг друга, и ход исторических событий — они без труда могли бы достигнуть своей цели. Стало бы понятно, почему МЫ такие, почему для НАС важно то или иное, почему мы требуем этого от других. Стало бы понятно, каковы ОНИ и почему ОНИ ведут себя так, а не иначе. Это был шанс решить «русско-еврейский вопрос» раз и навсегда, без рецидивов… или с минимумом рецидивов. Появилась бы возможность взаимного знания и взаимного понимания.

Жаль, что обе стороны даже не попытались изучать ни себя, ни друг друга. Так и остались на уровне своих стереотипов — старых, нелепых и вредных. Как сказал один русский поэт: «А счастье было так возможно, так близко…».

Глава 4 Те, которым было хорошо

Кому живется весело,

Вольготно на Руси?

Дедушка Некрасов

РАЗНЫЕ ПУТИ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЕВ

Любимая байка не лучшей части евреев — Россия, СССР всегда были юдолью слез, краем страданий для несчастных евреев. Не будем даже возвращаться во времена Декрета о репрессированных народах, но и в СССР 1960–1990-х годов множество евреев чувствовали себя превосходно.

В некоторых местах для евреев были особенно плохие условия, их не брали на работу во многих реапубликах решительно никуда: например, на Украине. Оттуда народ старался уехать, а куда именно — в Сибирь или в Израиль, во многом становилось делом вкуса.

В Красноярск в 1970-е годы приехало довольно много таких не совсем добровольных переселенцев с Украины, несколько десятков семей. Квалификация у них была, как правило, высокая, и некоторые из них заняли довольно заметное положение в обществе.

Один такой полувынужденный мигрант пел в компаниях забавную песенку собственного сочинения:

Ты уезжаешь, и я уезжаю.
Мы уезжаем, и путь наш далек.
Как многое для нас объединяет
Снега Сибири и Ближний Восток.
Из зон, где евреев на работу не принимали, уезжантов и «отказников» было особенно много. Например, уехали 70 % евреев-юристов, выпускников Харьковского университета, до 60 % математиков из Одесского, выпущенных между 1960 и 1980-м годами.

Правда, лишь очень немногие из них так уж рвались в Израиль. Гораздо больший процент пытался выехать в США или в Германию.

В отношении Германии мнения тоже расходились: для некоторых евреев сама мысль, что можно поселиться в Германии, вызывала мистический ужас. Ведь там живут чудовища, живьем сожравшие шесть миллионов евреев, пившие кровь еврейских младенцев, спавшие на волосах еврейских женщин, мывшиеся исключительно мылом, сделанным из жира евреев!

Недавно в «Вестнике» Еврейского агентства в России шла дискуссия, — насколько позволительно для еврея жить в Германии. Газета с явным удовольствием печатала слезливые вопли примерно такого стиля: «Я здесь хожу среди убийц моих родственников!». Естественно спросить: кто же это заставляет «бедняжку» жить в Германии, если он вполне может остаться в России, а коли приспичило драпать, к его услугам и США, и при всех обстоятельствах — Израиль?

К сожалению, позиция газеты была другой. Что-то в духе «Ну как может еврей поселяться в ужасной стране чудовищных убийц!». Чем Израиль в этом отношении лучше Германии, чем евреи чище немцев и чем именно немцы преступнее евреев, газета, конечно же, не разъясняет.

Что же касается до живущих в Германии евреев… Не могу похвастаться, что знаю многих из них, но с несколькими довелось перемолвиться словом. Позиции две:

— Нет в мире более демократичной страны, чем Германия. Страны, где существует больше гарантий от проявлений антисемитизма.

— Мы европейцы… Если приходится уезжать из России, то в сто раз лучше поближе, в Германию.

Про «необходимость» уезжать из России я оставляю на совести информаторов (с моей точки зрения, не было никакой необходимости). Но этим вторым я пожимал руку с особенным пониманием.

Несомненно, в СССР были пострадавшие евреи, причем пострадавшие от властей именно за намерение изучать иврит, возмущавшиеся закрытием еврейских школ и негласной процентной нормой… Но очень трудно бывает определить, кто именно реально пострадал, а кто сочинял себе «нужную» биографию. Шафаревич очень точно сказал, что репутация диссидента — это товар, который произвести можно только «здесь», но плату за него получить только «там». Вот ребята и обзаводились репутацией гонимых, столь необходимой для «продажи» себя госдепу США. Даже если человек сидел, порой трудно бывает выяснить, что же было причиной обрушившихся репрессий: преследование «за национальность» или все-таки вульгарная уголовщина?

В еврейских и диссидентских кругах полагается считать, что И. Губерман пострадал как борец за национальное возрождение, за право изучать иврит. Но даже он сам толсто и притом письменно намекает, что официальная статья насчет спекуляции иконами — не так уж беспочвенна… [219, с. 135].

Так же трудно судить, насколько достоверны случаи убийств евреев, выезжавших из СССР с большими богатствами. Хотя, вообще-то, Ф. Незнанскому есть все основания доверять [220, с. 129–131].

Напомню, что еврейская эмиграция в США и тем более в Германию идет под предлогом спасения евреев от ужасов антисемитизма. «Пострадать», просидев несколько месяцев в «отказе», а потом быть принятым с распростертыми объятиями на Западе, оказывалось порой довольно выгодным дельцем. Оказывается, и сейчас в США впускают именно тех, кто боится погромов, кого дискриминировали по национальному, расовому или религиозному признаку.

По разным данным, с 1986 по 2002 год в США въехало порядка 200 тысяч советских евреев из России. Что, все это жертвы дискриминации?! Вранье, разумеется.

Здесь все так же, как в мифах о погромах 1881–1882 и 1903–1905 годов, как в эпопее вокруг Холокоста, — дым куда больше пламени. То есть жертвы, разумеется, были, но эти жертвы так преувеличены, о них так шумно, на весь мир, кричали, как о чем-то совершенно исключительном, с таким наглым требованием воздать если не кровью за кровь, то уж, во всяком случае, долларом за кровь… Наконец, на этих покойниках так откровенно паразитируют, что даже естественное сочувствие отступает на второй план и становится просто противно.

Начиная с «перестройки», пресса писала о евреях СССР так, словно все они поголовно, до последнего человека, только и сидели в «отказах» и с горящими фанатичным огнем глазами ломились в Израиль. Но это всего-навсего пропаганда, а пути евреев, как всегда, были очень и очень различны.

Кто-то и правда бегал, «боролся за демократию», заламывал руки, страдал и плакал на реках восточно-европейских и сибирских… А кто-то крутил пальцем у виска, глядя на беснующихся сородичей. Этот «кто-то» очень часто жил совсем неплохо, и вовсе не только в материальном аспекте. Думаю, что любой из моих читателей сможет назвать десятки, если не сотни таких евреев. Кто же они?

БЛАГОПОЛУЧНЫЕ ДЕТИ ЕВРЕЙСКОЙ РОССИИ

Во-первых, конечно, благополучны были только те евреи, кого ландшафты России, ее язык и нравы народа хотя бы не раздражали.

Но самое главное даже не в этом. Главное оказалось в способности воспользоваться уникальным историческим шансом. Что сказать о судьбе евреев, оставшихся в Советском Союзе или переселившихся в него в годы советской власти? Скажу, пожалуй, словами Р.Л. Стивенсона: «Каждый получил свою долю сокровищ. Одни распорядились богатством умно, а другие, напротив, глупо, в соответствии со своим темпераментом» [221, с. 178].

Одни евреи смогли использовать свое исключительное положение, а другие — нет. Ну хорошо, из НКВД евреев почти полностью выперли в конце сталинской эпохи. «Почти» — потому что не один же Андропов там трудился. В армии после Второй мировой войны евреям не было ходу (разве что приходилось мимикрировать, скрывать свое происхождение, что унизительно и глупо). В ЦК не было ни одного еврея после отставки Кагановича.

Но существовало несколько очень престижных областей, в которых евреи и после войны занимали совсем неплохое положение: торговля, медицина, искусство, наука.

Декрет о репрессированных национальностях дал еврею возможность устраиваться в любом городе Советской России, а потом Советского Союза и на любой должности. Евреи жили во всем СССР и далеко не всегда претендовали на должности в крайкомах, обкомах, областных отделениях КГБ и так далее. Власти могут грызться в своем ЦК, сколько влезет, но заведовать кафедрой в Ярославле или универсальным магазином в Алма-Ате — это ведь совсем другое…

Власти могут выражать недовольство таким положением дел, но ведь люди болеют независимо от желаний ЦК и НКВД, и врач любой специальности нужен независимо ни от чего иного. Да и торговать промтоварами кто-то должен. Пока евреям никто не закрывает такой карьеры, они могут не очень волноваться по поводу недовольства властей.

Более того. Выращивая учеников (маловероятно, чтобы одних евреев), интеллектуальная элита 1920–1930-х годов сама готовит себе благодарного ученика. Растворение евреев в рядах новой интеллигенции может вызывать раздражение: «Таки наших почти там не осталось!». Рано или поздно проходят времена, когда в Ростовском медицинском институте 80 % профессуры было еврейского происхождения (в Красноярском медицинском еще в конце 1970-х евреев-профессоров было порядка 70 % от общего числа). Такие времена кончаются, но для каждого отдельного еврея это вовсе не обязательно должно обернуться катастрофой.

Обернется — но только в том случае, если человек при любых внешних событиях чувствует, что он живет в «стране дураков», постоянно раздражаясь на погоду, всякие дурацкие березы с отвратительно белой корой и русских сиволапых мужиков с низменными нравами и кретинскими обычаями. К счастью, клинических русофобов то ли вообще всегда было немного, то ли к 1970-м годам они сами себя сожрали, сошли на нет, и мир избавился от этих неприятных, психически нездоровых людей.

Но миллионы евреев в СССР не имели никакого отношения к бреду Багрицкого или Бабеля; они жили очень спокойно и счастливо, ассимилируясь медленно и верно, а главное — ко взаимному удовольствию. И примеры очень счастливых смешанных браков я знаю… и всякий, кто хочет знать, тоже знает (привет читателям «Лехаима»!).

ХОРОШО БЫЛО СИЛЬНЫМ!

Слабакам везде плохо, а уж в СССР им еще в тысячу раз хуже. Одна из классических баек эпохи Брежнева выглядит примерно так:

— Вот пошел Ваня Рабинович сдавать экзамены, все сдал лучше всех, а приняли Ваню Иванова… Понял Ваня Рабинович, что все дело тут в антисемитизме, пошел и повесился.

В другом варианте легенды Ваня Рабинович лег на диван лицом к стене, так полежал-полежал, а потом умер.

В третьем варианте он пролежал так два года (три года, пять лет, десять лет), после чего эмигрировал в Израиль, собирает теперь там апельсины (шьет брюки, подносит патроны, гонит самогон из фиников… неважно) и счастлив, что покинул «эту страну».

Такие истории, как ни удивительно, рассказывают, порой называя конкретных и хорошо известных собеседникам людей. По-видимому, как ни много дыма поднималось вокруг явления, а все же заметен за этим дымом яркий язычок живого пламени.

Что ж! Очень возможно, государственный антисемитизм убил несколько десятков или сотен слаба… я хотел сказать, несчастных жертв чудовищного режима. Вот только жалеть ли о них?

Рассказывали такие истории, естественно, для того, чтобы показать, сколь ужасен, сколь отвратителен режим! И для того, чтобы вы могли присоединиться к негодованию, а заодно пожалеть несчастненькую жертву, годами лежащую и переживающую несправедливость.

Долгое время я тоже жалел и негодовал… а потом человек по фамилии Шер в запасниках Эрмитажа познакомил меня со своим сотрудником. Парень моих лет (тогда нам было по 26), и с судьбой довольно выразительной.

Питерский еврей, Юра Л. не мог поступить на исторический факультет: существовало телефонное распоряжение не брать евреев на гуманитарные факультеты престижных вузов — типа Ленинградского университета. Юра Л. поступил в Технологический институт — там не было процентной нормы. Он работал в Эрмитаже, в секторе информатики, и учился в Технологическом.

Узнав эту историю, я говорил плохие слова и пинал витрины в боковых проходах Эрмитажа. Я очень сочувствовал Юре, и в который раз мне стало стыдно за идиотское совдеповское государство. Примерно так же вели себя и все остальные знакомые Юры Л., независимо от национальности.

Но… Но, как видите, Юра не заболел от несправедливости и не скончался от разочарования. Он не уехал ни стрелять бизонов в Америку, ни окончательно решать вопрос с арабами в Палестине. И это еще что! Еще при советской власти Юра Л. сдал дополнительный экзамен по всеобщей истории и защитил кандидатскую. Сейчас у него уже лет восемь как практически готова докторская, только оформить ее он никак не удосужится. Сам Юра Л. говорит, что это из-за болезни. Я склонен полагать, что дело в другом: сотрудник Эрмитажа с приличной зарплатой, постоянно ездящий то в Швецию, то в Англию, Юра не очень нуждается в получении докторской степени. Будет — так будет, а нет — так нет. Вот он и не очень старается.

Так что, как хотите — а пожалеть Юру Л. не так уж просто. Зауважать — очень легко, любить — одно удовольствие, а вот попробуйте источить к нему сопливо-слюнявую интеллигентскую жалость! Он сам время от времени принимается кого-нибудь жалеть.

Вот и получается, что сломались от процентной нормы по преимуществу слабаки. Государство шло на сущее преступление? Несомненно. Нормально ли вообще — ограничивать часть своих граждан по принципу этнического происхождения? Конечно же нет. Но ограничения, гонения выбросили из жизни «почему-то» только тех, кто был внутренне готов к такому повороту событий. И совершенно непонятно — даже будь государство безукоризненно, поступи они на исторический факультет, — не нашли ли бы они каких-то других причин лечь лицом к стенке лет на десять, а потом умереть или уехать в Израиль. Старая истина: искалечить жизнь можно только тому, кто ничего не имеет против этого.

А одновременно есть немало тех, кому ограничения послужили чуть ли не во благо. «По-моему, за все эти ограничения евреи должны быть благодарны советской власти. Я не знаю ни одного из них, кто бы в конечном счете — с пятого захода или с другого плацдарма — не пробился бы, если он чего-то в деле стоит. Разница в том, что русский может отдохнуть на государственной соломенной подстилке, еврей должен отточить мозги, закалить волю и мускулы. В сущности, советская власть — наша благодетельница. Своими ограничениями она лишь заставляет нас быть сильнее, умнее, волевитее, чем остальные граждане СССР» [3, с. 39].

Хейфец честно признается, что говорил все это с целью «посыпать солью душевные заусенцы» следователя КГБ… но ведь он очень во многом прав, независимо от злобного сопения следователя.

Те евреи, кого я знал в Петербурге и Москве, — это люди из верхушки советской интеллигенции. Научные сотрудники, преподаватели, писатели, журналисты. Еврейская молодежь была ничем не хуже стариков, только было ее меньше, молодежи, — потому что и старшие поколения выходили замуж за русских и женились на русских. Во втором поколении от Декрета о репрессированных национальностях чистокровных евреев было процентов 30 от числа старших. В третьем поколении — хорошо, если 5 %.

Шла быстрая, бурная и очень удачная ассимиляция. Так, во Франции уже к рубежу 1970-х и 1980-х годов почти исчезла страна Эмиграция, русская Франция. Старшее поколение вымерло, второе поколение оказалось и малочисленно, и уже с другими интересами. Третье поколение — отдельные люди, не больше.

Все русские евреи этого круга — люди не только состоявшиеся, осмысленные, но и люди, вне всякого сомнения, хорошие. Этих людей легко уважать и очень приятно любить. Нам, русской интеллигенции, было хорошо вместе с евреями, нас практически ничто не разделяло.

НА ГРАНИ

О том, какие формы в России принимала иногда ассимиляция, и кому было хорошо, а кому плохо, показывает совершенно нетипичный, редкий, но в чем-то очень показательный случай… В 1993 году я должен был делать доклад в Институте географии РАН. В последний момент директор не смог участвовать: приехали какие-то американцы.

— Но у вас будет ведущий не хуже…

И он назвал мне фамилию, которую я не стану воспроизводить: меня об этом никто не просил. Скажем… Давидович. Да, Давид Давидович — это будет в самый раз.

Во время всего выступления я глаз не мог отвести от ведущего. Знакомые с детства залысины, специфическая «кагтавость», тоже знакомая по записям на пластинках, по фильмам… В общем, полное впечатление, что мрачный персонаж нашей истории, Вовка Ульянов, фактический сын то ли собственного деда, то ли друга семьи и редкий мерзавец, внезапно воскрес и взялся вести мой доклад. Так я весь доклад нервно и озирался: было очень неприятно, когда милейший Давид Давидович заходил со спины.

Естественно, я стал наводить справки, и все подтвердилось! Давид Аронович оказался милейшим и приятнейшим человеком, который о своем происхождении знал, но говорить об этом очень не любил.

Сама же история, которую я разузнал, оказалась в своем роде даже романтической. Дело в том, что у вождя всех социально близких была любовница, и от нее в 1919 году у вождя родился живой детеныш. Спустя год любовница умерла от холеры, а малыша взяла к себе ее религиозная тетка. Религиозная — в смысле, ходившая в синагогу и пытавшаяся вести традиционный образ жизни. Эта женщина большевиков очень не одобряла, воспитывала маленького Арона разумно, добро и строго и всегда твердо знала: надо учиться.

Вырос маленький Арон (имя изменено) и стал известным географом. Давид Аронович пошел в науке по стопам отца и тоже сделался географом, доктором наук и профессором. Вполне приличный и более того — очень достойный, очень ученый человек. А в залысинах и «кагтавости», он, в конце концов, не виноват.

И получается: ребенка великого вождя придурков, подонков и других пролетариев всего мира спасла от полного вырождения религиозная тетка. Из чего в очередной раз приходится сделать вывод: до чего же прав Михаил Булгаков! Как мил дворняга Шарик, и какое чудовище получается из него, как только профессор Преображенский и Швондер проделывают свою отвратительную работу. И вообще: и патриархальные крестьяне, и философы — прекрасные люди! Тетка была патриархальной местечковой еврейкой — и вырастила философа. Столетием раньше вырастила бы, наверное, ученого в халате и с квадратной бородой, облик которого так раздражал Багрицкого. Все лучше, чем люмпен-национальность. Чем та «ничейная земля», на которой нас и караулит Сатана.

Итак, хорошо было жить евреям, состоявшимся в европейской стране, и как части слоя, европейского по своим вкусам и взглядам.

Это люди, которые перепрыгнули две пропасти. Одна из них — это пропасть, отделяющая людей патриархального общества от людей общества индустриального. За два-три поколения они сделали шаг от местечек к городам, от хозяйства с курами и козами к микроволновым печам, от мелкой торговли и средневекового ремесла к предпринимательству или работе по найму, от хедера к университету.

И вторая пропасть: от туземной культуры черного кафтана, пейсов и полосатого талеса — к одной из европейских культур.

Можно спорить: а не было бы лучше, возникни все-таки Идишленд, откройся в нем Бердичевский университет с преподаванием на идиш? Очень может быть, что и лучше. История жестоко поступила с народом ашкенази, не дав ему своего государства, не дав возможности создать современное индустриальное общество на своем языке и по нормам своей культуры. Говоря по правде, это довольно-таки печально.

Но отдельным людям возможность стать европейцами все-таки улыбнулась, и эти люди — еврейская часть русско-советской интеллигенции. Это те, кто не провалился ни в одну пропасть, ни в другую.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Приятно, что автор готов оказать уважение сильным и самостоятельным людям. Присоединяюсь к этому уважению. Но только вот и слабых как-то хочется пожалеть… Не признать равными, не присоединиться к ним, не выказать уважение, а просто по-человечески и по-марсиански пожалеть. В конце концов, ломались люди под ударами такого изменения быта, такой ломки самих основ народного существования, какого не испытали и русские, — а этим сказано немало. Ну, действительно, сломались люди. Но ведь и причины были очень веские.

Глава 5 Те, кому было плохо

Не всех война стороной обошла.

Исторический факт
Чаще всего примеры еврейской русофобии ищут в творениях Бабеля. Я не сделался исключением — тем более, тексты Бабеля широко известны, к ним отправить читателя легче. Автор, которого я хочу сейчас показать читателю, почти неизвестен. В 1960-е годы он сделался автором нескольких литературоведческих книг, не очень читаемых уже тогда. Этого человека арестовали в 1944 году за роман «Черновик чувств», а потом добавили еще один срок за вещи, которые писал в лагере. Рукописи его лагерных творений якобы обнаружил в архивах бывшего КГБ некий Г. Файман.

Это особенно интересно, потому что получается, что человек написал нечто для себя, скорее всего, не рассчитывая на публикацию. Больше шансов на искренность.

«Темная, с красными пятнами держава лежала в яме земного шара. Дымные облака с багровыми брюхами клубились над громадным ее телом. По дну ямы, заросшему древними папоротниками и хвойными породами, топали коваными сапогами, и медный гул брел по чугунному чреву Земли. По краям ямы густо стояли стражи, и зарево пожара кровавило железо, зажатое в их когтистых руках. Облака дымного пара над державой пылали жадным пожаром. Это жгли в усобицах друг друга подданные державы, а в перерывах между усобицами горячим огнем жгли охотников глазеть завидущими глазами за края ямы и соблазняться чужим поганым грехом» [222, с. 136].

Такой увидел свою родину Аркадий Викторович Белинков, ученик Ильи Сельвинского и Виктора Шкловского, автор книг про Юрия Олешу и Юрия Тынянова. Автор не оставил никаких сомнений в том, что же это за яма-держава: «С Восхода обваливались в яму татары, топтали копытами диких кобыл хлеб и мутили воды медленных рек10.

С Заката обрушивались… поляки, разбрызгивались по могучим просторам, жгли и рубили местных подданных, смеясь и ругаясь, учили изящным танцам и ошеломляющему вину Запада и мерзли в ночи, в снегу, на ветру и морозе… Ухали пушками с севера норманны11» [222, с. 137].

«Шел по кровавой дороге на Восход царь державы, давя и удушая крамолу, и взял город на великой реке. По кровавой дороге на Закат шел другой царь, топча и травя измену, и поставил город на топком берегу, на склизлой земле, в мутном тумане…12

А иногда со свистом и гиканьем выскакивали (из ямы) государевы верноподданные, хлестая соседские спины нагайками, умыкая соседских самок и выковыривая когтями ухмыляющиеся хитрые камни из зраков вражьих икон» [222, с. 137].

Всякому, кто считает избыточно жестким определение Р. Шафаревича «русофобия», не вредно прочитать такие строки: «Окрест ямы торговали, строили и воевали, изящными танцами испещряли стены дворцов, сочиняли краски для красоты храмов и корабельщики привозили из неслыханных царств невиданные дива.

В яме было лучше. Это было ясно каждому верноподданному, и он учил этому детенышей. А который из плохих и неверных подданных не знал, что в яме лучше, того по указу соседа учили, начиная с мягких мест спины, приговаривая под свист учения: „Люби нашу самую лучшую яму да знай: все прочее ересь и грех“. А после учения пихали в сырую и теплую землю и, плюнув, втыкали осиновый крест. А указавшему соседу, улыбаясь, выписывали пряники, злое вино и алтын денег. И тогда, веселый и сытый, он нестройно мотался по яме и славил хозяина и его учение.

Ну, а который случаем выскакивал из ямы с ободранной стражами кожей… Тот врал охальную книгу, кричал лютые речи и звал, звал, звал, звал с Заката, Восхода, юга и севера всяких народов Земли, топтать копытами, лупить плетью и рвать ядром окаянную зверь-державу» [222, с. 137].

А вот как сменился в «яме» политический строй: «Когда стало ясно со всех концов Земли всякому имевшему мозг и сердце, всем, всем, всем стало ясно, что пришел яме благословенный, веками жданный конец, капут, финиш, каюк, хана, крышка, что яма сыграла в ящик, врезала дубаря, пошла ко дну и приказала долго жить, и тогда пришла шайка беглых каторжников, и атаман шайки заграбастал всю яму с ее живностью, детенышами живности, рыбой, хлебом, зверем в лесах, изящными танцами в музеях, солдатами в окопах, проститутками и интеллигентами в борделях и университетах. Именно с этой точки как раз идет начало гибели мира и последних вздрагиваний околевающего человечества.

В яму, спотыкаясь, спускались солдаты 14 держав… и больше не возвращались на поверхность к уровню моря, убитые каторжниками. А кто возвращался, требовал, наученный каторжниками, у себя дома, чтобы тоже делали такую яму» [222, с. 138].

С тех пор «в яме беглые каторжники, проститутки из бардаков и интеллигенция из университетов дружно встали у кормила власти и под ветром, дующим из глубин народных хайл и душ, повели свой корабль в бесклассовое общество» [222, с. 139].

А вот и Отечественная война! «Тучи людей, верящих авторам мудрой идеи (завалить яму)… попрыгали в яму, крича и стреляя. Они пухли от голода, кровью своей поили вошь, костенели на блестевшем от крепости льду. Умирая, переставали верить в мудрую идею, приведшую их в яму, забывали о ненавистной идее врага и ничего не хотели, кроме хлеба, сна и тепла13.

И тогда по древней дороге, по их присыпанным снегом трупам, топали на Закат защитники ямы, и, добежав до края родимой ямы, поднатужившись, перемахнули через край и покатились, поползли, полились по теплой и влажной чужой земле, черные и кривые» [222, с. 139].

Так и описана вся русская и советская история, вплоть до момента написания текста, то есть до конца 1940-х годов. В это время, по мнению Аркадия Белинкова, «в яме сосредоточенно и сердито строили могучие черные заводы, целили жерла во все пространства Земли. В каменной, тяжелой ее столице завывали могучую славу поэты. Ученые учили ее истории — лучшей во всем Мироздании.

А вождь державы со своими историками, поэтами, физиками, разъявшими атом, бактериологами, собравшими в пузырьки чуму, со своими министрами, проститутками и идеологами, доказавшими всем! всем! всем! — что лучшего учения сроду не было во всем мире, ковал лопаты для рытья ям по всем континентам вселенной» [222, с. 140].

Еще раз напомню: все это писалось в лагере, на 90 % — для себя. В 1956 году Аркадий Викторович вышел из лагеря и прожил на свободе до 1970 года. Он эмигрировал в США и умер в Нью-Йорке 48 лет от роду. У читателя да будет свое мнение, но не было ли чудовищной жестокостью держать этого несчастного в России? Он же ненавидел ее лютой ненавистью… Впрочем, смотри выше. Мои комментарии не нужны, автор сам все сказал.

И еще одно соображение: дал бы Господь ему больше лет… Писал бы он, боролся бы с коммунизмом, за торжество либеральных идей свободного мира. Представляете, с чем и с кем боролся бы он на самом деле? Как бы у него, вольно или невольно, антикоммунизм перехлестывал в смертную войну с проклятой черной ямой, откуда удалось ему бежать с ободранной кожей мимо стражей с когтистыми лапами.

А вот другой «великий» поэт, принадлежащий к другому поколению. Помню дивный момент — созрел плод гласности и перестройки, и на экранах телевизоров появился… Вы понимаете?! Появился сам… Сам Великий поэт! Затравленный! Объявленный тунеядцем! Обиженный! Величайший гений! Всех времен! Первый в мире русскоязычный поэт! После Пушкина! Вот сейчас… Сейчас он нам что-то скажет…

И на экранах появился плотно сложенный, почти совсем лысый мужик со злыми неприятными глазами. Безгубым ртом недовольно проквакал что-то насчет того, что лучше быть никем в демократии, чем властителем дум в тирании… Проквакал, посмотрел еще раз злющими глазами и исчез. Это было все, что захотел сообщить жителям «этой страны» наш бывший соотечественник Иосиф Бродский. Все, что он счелнужным рассказать нам «о времени и о себе».

А через несколько лет он умер. Эмигранты третьей волны вообще умирают рано. Даже те, кого не убили на задворках ресторана «Одесса» на Брайтон-бич, редко-редко переваливают за пятьдесят (то есть за возраст, который англичане называют «ранним средним»). Не знаю, как кто, но я совершенно не ждал смерти ни Бродского, ни Довлатова, ни прочих. Мне вообще очень странно и очень неприятно, когда умирает мужик до пятидесяти. Если не убили, а именно если умер, сгорел от болезни.

— Затравили!!! — орала очередная демократическая ведьма на очередном демократическом митинге.

Травили, строго говоря, года три. И пока одни вяло, по обязанности, травили, другие от души помогали. Что считать более важным — это уже вопрос выбора. Может, «затравили» в том смысле, что стихи Иосифа Бродского не обеспечивали ему прожиточного минимума? Но и это, простите, никак не травля. Это отказ платить за товар, которого не хочет потребитель. В конце концов, возьмем даже его ранние, порой очень тонкие вещи, — хотя бы ставшее знаменитым:

Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Скажем откровенно — это ведь только заявка, только ученическая работа. А его поздние, конструктивистские стихи, да простят меня знатоки и ценители, — просто ужасны (если вообще это стихи). Такими творениями невозможно жить, тут нет никакого сомнения.

Только ведь никто не заставлял «великого поэта» писать именно такие стихи, правда? Он сам этого захотел — пройти путь от ученических, первых, но уже интересных стихов к конструктивистской дребедени. Как и следовало ожидать, никому не нужной.

И никто тем более не заставлял этого тонкого юношу, писавшего про питерский Васильевский остров стихи легкие, изящные, как весенний туман, превращаться в этого… в противную старую жабу: огромная лысина, злобный взгляд, брезгливо оттопыренная нижняя губа. Для такой эволюции потребовалось двадцать лет целенаправленной работы над собой. Французы говорят, что «в сорок лет мужчина отвечает за свое лицо».

И с тех пор Иосиф Бродский, каким он был в последние годы, стал для меня символом «третьей волны» эмиграции. И символом человека, которому не стоит ни оставаться в России, ни возвращаться в Россию.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Все верно. Но остается одна немаловажная деталь: как бы ни воспринимать позицию и Белинкова, и Бродского, ведь получается, что Россия разрушила весь их мир. Российская империя, СССР в его сталинской и послесталинской версии, русский народ — вот сущности, которые паровым катком проехались по миру местечек, по еврейской национальной особости, по привилегированному положению евреев в первые двадцать лет СССР. Эти сущности уничтожили все, что было дорого этим людям, разломали их судьбы, отбросили их на обочину жизни. Стоит ли удивляться, что Россия и все русское представало им в виде чего-то немного сатанинского?

В русской жизни было аналогичное явление. В белой эмиграции 1920-х годов очень часто большевиков, а вместе с ними и евреев представляли в виде некого сатанинского воинства. Не просто как отвратительных и неприятных людей, но именно как приспешников самого Сатаны и как вершителей его воли. В описаниях некоторых эмигрантских публицистов евреи выглядели примерно так же, как Россия — в творениях Белинкова. Удивляться этому не стоит, осуждать трудно. В конце концов, эти люди потеряли свой мир, за считанные годы утратили все, что им было важно и дорого.

Речь только о том, что ведь тогда и Белинков — не только вредный и опасный человек, но и жертва обстоятельств. Таким, каким он был, сделали его не только собственный выбор, но и факторы, которые от него совершенно не зависели.

Глава 6 Те, кому было хуже всех, или Сухой шумный остаток

А что делать, если нет таланта?

Д. Гранин

НЕОБРАТИМОСТЬ

История редко позволяет вернуться назад. Необратимость ее событий настраивает на торжественный лад, а то и попросту пугает. После исчезновения Страны ашкенази еврею стало попросту некуда возвращаться. Как в страшной легенде или сказке: обернешься — а обратный путь заваливается огромными камнями. То есть еврей может, конечно, приехать в Витебск, Минск, Винницу, Львов, пройтись по кварталам, где когда-то жили предки. Можно приехать и в местечки, где когда-то ашкенази составляли до 90 % населения.

…Ну и что? Евреев-то там все равно нет.

Такой поход по родным местам может устроить и русский. Давайте поедем в бывшие русские кварталы Парижа, обнажим головы у православной церкви Сен-Женевьев-де-Буа, на православном русском кладбище. Давайте поедем в когда-то русские, а ныне китайские города: Харбин и Дайрен, который, вообще-то, Дальний. Это китайцы называют его Дайрен.

Да что Франция или Китай! Давайте направимся в Киев, в воспетый Булгаковым Киев, чтобы еще раз наполнить свой взор обликом этого старинного русского города. Русского?! Нет, Киев уже давно не русский. В 1981 году мы с матерью поехали в этот город, предали земле сестру бабушки — последнюю, кто остался в Киеве из всей родни. Тогда еще были живы дряхлые старики, осколки того, булгаковского, Киева. Но и тогда они напоминали жалкие ошметки когда-то промчавшейся жизни. А нынешний Киев — это украинский город, и с этим ничего нельзя поделать. Можно засмеяться, можно заплакать, можно побиться головой об стенку, выстрелить в висок, напиться до помрачения ума или прыгнуть с пятого этажа… Но вот исправить ничего уже нельзя.

Так и еврей может поехать в Вильно, Краков или Киев… Ну и что? В Киеве есть витрина, где восковые муляжи изображают еврейского портного и его семью. В Кракове остался музейный квартал Казимеж, бывший еврейский город. В нем даже работают еврейские ресторанчики, где подают цимес и фаршированную щуку, а молодежь танцует еврейские танцы… Только вот беда: ресторанчики предназначены для туристов, а у танцоров одновременно черные шапочки-кипы на макушках и тяжелые серебряные кресты на шеях. Это поляки, католики; это они поют еврейские песни, танцуют еврейские танцы.

— Зачем вы это делаете, ребята?!

— Чтобы народная традиция продолжалась.

…Но точно так же и китайцы в Харбине открыли ресторан «Русь», и в нем танцуют в сарафанах и поют русские фольклорные песни. Есть разница?

Разумеется, кое-где в бывшей черте оседлости проживают еще старики, говорящие на идиш между собой, — между такими же одинокими, нищими, доживающими свой век. Великолепны грустные и умные заметки Кановича о стариках, доживающих свой век в Литве [223]. Но этот «парк забытых евреев» — заповедник, резервация последних. Воистину, это люди, живущие в нигде, в другой эпохе [224]. Да и немного им осталось.

Обсуждая классический миф про английских джентльменов, управляющих Британией, Карен Хьюит писала: «В Британии и сегодня живут джентльмены… но всем им по 70 и по 80 лет» [225, с. 37]. Одна небольшая поправка: столько лет британским джентльменам было в 1992 году, когда писалась книга Карен Хьюит. Теперь британским джентльменам побольше — им по 80 и по 90 лет. Как говорят в Австралии, эти люди «стоят одной ногой в могиле, а другой — на банановой корке».

Но ведь живущие сегодня евреи ашкенази ненамного моложе британских джентльменов. Самым юным из них если и меньше 70, то ненамного. Если не считать этих людей — несколько тысяч, может быть, даже несколько сотен стариков, то евреев ашкенази больше нет на Земле.

А потомки этих людей стали частью других народов… поляков, русских, литовцев, в меньшей степени украинцев и белорусов. Жизнь со всей возможной беспощадностью поставила перед ними простой выбор: или стать частью больших цивилизованных народов, их образованного слоя… или?

ПОСЛЕ КОНЦА ВСЕХ ВРЕМЕН

Действительно, а что делать тем, кто не сумел или не захотел войти в образованный слой России или Польши? Кто из местечка уже вышел, а в европейскую цивилизацию так никогда и не пришел? Почему-то до сих пор, обсуждая еврейские проблемы, никто не сомневается, что все евреи хотели эмансипации! Все они стремились из местечек в города! Все пытались стать специалистами, чиновниками, творческими работниками. Но ведь это явно не так. Подхваченные общим течением, почти все евреи неслись к новым историческим горизонтам… Но многим ли хотелось меняться внутренне?

Всякий рывок, всякий переход общества из одного состояния в другое обязательно приводит к резкому разделению общества. На тех, кто действительно стремится к переходу, и на тех, кто только имитирует это желание… А часто и не имитирует, просто отказывается изменяться.

Известны случаи, когда целые племена в Южной Америке кончали коллективным самоубийством. У них не стало возможностей жить так, как жили предки, — охотой, собиранием съедобных растений в тропическом лесу; да и самого леса не стало. Никто не мешал им, конечно, разводить огороды, пасти скот… Скорее, правительство готово было это всячески поддерживать.

А эти люди не хотели заниматься земледелием, не хотели изменять традиционный образ жизни. И десятки, сотни людей садились на площади своего поселка — все вместе. Пока были силы, пели песни, рассказывали легенды, вспоминали славное прошлое. И умирали. Иногда перед тем, как вместе отправиться в последний путь, убивали детей — для того, чтобы не убежали от уже мертвых или обессилевших, не продолжили бы жизнь племени, которое решило умереть.

Если и нет стремления всего народа к самоубийству, часть племени или народа обязательно кончает с собой — если не прямо, то ударяясь в наркотики, в мистическое безумие, устраивая заведомо самоубийственную войну (похоже, часть иудеев во время Иудейской войны вела себя именно так).

И даже среди искренне стремящихся изменяться всегда находятся те, кто оказывается не способен совершить этот переход. Вот в той же Южной Америке правительство Перу стало проводить широкую кампанию по обучению грамоте индейцев. Причем не первобытных племен, а земледельческих народов кечуа и аймара. И выяснилось: примерно третья часть индейцев не может научиться грамоте. Ни при какой методике — ну не может, и все.

Невольно вспоминается, что в XVII веке считалось: обучить грамоте можно только того, кого «умудрил Господь». А кого не «умудрил» — тем и заниматься бесполезно. Водители знают, что примерно 1 % людей физически неспособен научиться управлять автомобилем. Современные компьютерщики так же серьезно говорят о существовании людей, органически не способных овладеть ЭВМ, — даже на уровне включения-выключения и набора-запоминания текстов.

Народ ашкенази на протяжении двух поколений перешел от Средневековья (к тому же сильно пронизанного пережитками еще более ранней эпохи — Древнего Востока) к жизни в индустриальном обществе, ему пришлось руководствоваться совершенно другими ценностями и жить по совершенно новым правилам. Было бы крайне удивительно, если бы все его члены смогли соответствовать предъявленным к ним новым требованиям.

В СССР жило много евреев, которые так и не заняли какого-то престижного положения, не получили серьезного образования, не накопили богатств.

Некоторые из них внешне процветали, порой даже имели ученые степени. Но и этих степеней не ценили, не стремились развивать успех. Для них было что покупка «Жигулей», что защита диссертации. Самой же возможности жить наукой, преподаванием они не ценили, что поделать.

Среди евреев очень легко увидеть людей, которые и впрямь не вписались в европейское общество. Формально они занимают какую-то ячеечку современного общества: они предприниматели, специалисты, ученые. Но духовно они живут как будто в другой эпохе… Да и не «как будто», а живут.

Такие люди не могут руководствоваться существующими нормами жизни в гражданском обществе, когда не полиция, местком и администрация заставляют тебя жить прилично, а ты сам управляешь собой. Они не могут жить сами по себе, следуя моральным нормам и соблюдая законы, им необходим начальник, обожаемый и ненавидимый, необходим коллектив (он же община) себе подобных, и чтобы впереди шествовал главный во всей красе. Необходимо как-то пометить «своих» (хотя бы и желтыми звездами) и противопоставить самих себя всему остальному человечеству.

Да, таким не позавидуешь! И твоего народа больше нет — нет толщи, в которой можно раствориться. И к другому берегу не прибился. Этот тип люмпен-евреев находится в особенно мучительном и странно-унизительном состоянии.

ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЕВРЕИ

К этому я добавлю еще одно: уже к 1950-м годам, ко времени смерти Сталина, евреи были практически поголовно атеистами. Ходили в синагогу, говорили на идиш, знали какие-то обрывки иврита в основном старики. Те, кому было тогда сорок и меньше и кому сейчас 90, жили уже вне национальной культуры. Этому «помогали» и власти, закрывавшие еврейские школы, не печатавшие ни газет, ни книг на идиш.

Мне доводилось беседовать с людьми, которые в 1930-е годы учились в еврейской школе. Их дети в 1950–1960-е уже не могли учиться на идиш, потому что не знали даже основ этого языка. Русские евреи этого периода окончательно стали русскоязычными атеистами. Собственно говоря, этого и хотели их предки, когда чуть ли не толпами бежали из местечек. Давно известно, что своих желаний надо бояться, потому что они порой сбываются. Напомню: в начале века образованные евреи называли идиш нехорошо: «еврейским разговорным жаргоном», а литературу на нем презирали. Теперь и этого не стало.

В таком-то ассимилированном состоянии, в двух шагах от полного исчезновения, и застала евреев Советского Союза эпоха национального возрождения, что обрушилась на народы Советского Союза в 1970-е годы. «Недавние добропорядочные комсомольцы с фамилиями на „штейн“ и „берг“, насмотревшись на пятый пункт в собственном паспорте и намаявшись с поступлениями в институты, вдруг осознали себя представителями древнего, великого и вечно живого народа… Пикантность ситуации состояла в том, что борцы с ассимиляцией никак не могли поверить, что уже все, поздно, проехали. Что ассимиляция потомства местечковых ремесленников и торговцев с русско-советскими горожанами произошла вполне необратимо два-три поколения тому назад. И неясно, на что жаловаться. Потому что хедер и талмудическое богословие — в настоящее время не слишком мощный багаж для цивилизованного человека. А другого дано не было. Так что борьба с ассимиляцией сейчас — это шаманизм, попытка выскочить из собственной шкуры неизвестно куда. Занятие вполне бесперспективное. Этнически мы — русские, и дело с концом, обрезай его, не обрезай» [118, с. 315–316].

«Та публика еврейского происхождения, которую я наблюдал в Москве и Ленинграде… по своему языку, быту, мировосприятию великолепно укладывается в рамки русско-советского городского этноса, несмотря на локальные различия вроде акцента бабушек и их местечковых воспоминаний. Отличия эти могут быть гораздо менее выражены, чем, например, разница между россиянами сибирского и, скажем, южнорусского происхождения» [218, с. 317].

Вопрос: зачем люди пытаются «выскочить из собственной шкуры»? Какая сила и куда влечет? Видимо, та же самая, что влекла дедушек-прадедушек прочь из местечек, заставляла выкрещиваться, а при советской власти заставляла переходить на русский язык и получать образование не в иешиве, а в университете. Сила эта — недовольство своим положением.

Наивные западные правозащитники, великовозрастные дети цивилизованных стран и народов, искренне считают: если люди своим положением недовольны, значит, их дискриминируют. А сами эти люди хотят быть, «как все», хотят «честной игры» по отношению к ним.

Но такой вариант — только один из трех возможных. А возможны и еще два:

1. Люди недовольны утратой привилегированного положения, считают несправедливым быть как раз, «как все». И это — распространенный вариант.

Сколько раз слышал я в еврейских компаниях слезливые вопли про отмену статьи в УК, каравшей за антисемитизм! Сколько раз евреи вспоминали, как славный и сладкий сон, те двадцать лет своего абсолютного могущества! Какая страшная обида глодала их! Обида на то, что вот — сперва дали, а потом отняли, негодяи!

2. Люди разочаровались в идеологии… В какой-то данной, конкретной идеологии. Они вовсе не хотят прекратить жить в идеологическом поле. Они хотят сменить идеологию, и только. Идеологию вообще время от времени рекомендуется менять, потому что любая идеология не может ни дать обещанное тем, кто за ней пойдет, ни воплотить в жизнь свои лозунги. Идеология — это ложь по определению, и ничего тут поделать нельзя.

Сменить идеологию в 1970-е, а особенно в 1980-е захотели не одни евреи, но многие в СССР. Коммунизм к 1980 году, как не очень трудно заметить, построен не был, и это наводило на размышления даже его самых активных сторонников.

Рухнула идеология, рассыпалась, и «вдруг все заметили — когда-то при еврее остерегись, худого слова о советской власти не скажи, а сейчас если еврей — смело катай, не опасайся!» [227, с. 56].

Другой вопрос, что, убедившись в лживости идеологии, можно излечиться от привычки жить лозунгами вообще. Любыми лозунгами. А можно тут же переключиться на какую-нибудь другую идеологию.

«Но с 30-х советских годов на смену горделивым, подробным и поименным перечислениям всего и всех, причастных к революции, в историко-политических публикациях возникло какое-то неестественное табу на упоминание численности и роли именно евреев в российском революционном движении, и ссылки на то с тех пор воспринимаются болезненно» [6, с. 236].

С одной стороны, стали все громче заявлять о себе те, в ком не было «…ни крупицы боли за погибший русский народ. А к боли за еврейский, ко внутренней боли за еврейский меня призывают неустанно, неуклонно» [227, с. 62].

Вышел на поверхность и «советский общественный антисемитизм», этот «неосмысленный отзыв на то первое послереволюционное пятнадцатилетие» [227, с. 64].

В 1960–1980-е годы возникало множество самых невероятных сект и «учений», и дальше шло только от плохого к еще худшему, вплоть до уже совершенно фантастических бредней Петухова про русов-индоевропейцев и Кандыбы про Новгород — праматерь всего человечества.

Почему?! Да потому, что люди искали идеологию взамен той, в которой разочаровались. И еще потому, что чем сильнее замордован, унижен, оскорблен человек — тем выше ему хочется взлететь. Сделать это можно с помощью наркотика. Можно с помощью бутылки с сивухой — особенно если собираются единомышленники и укрепляют друг друга в убеждении: мы-то люди как раз самые правильные, хорошие, это наши мучители — гады. Жены там всякие, правители, предприниматели, святая сила с нами, евреи…

Но самый лучший способ воспарить — это, конечно, идеология. Волшебное чтение Гроссмана и Голды Меир, Жаботинского и всей «Библиотечки Алии» превращает его из замученного жизнью глубоко советского неудачника в представителя древнего, единого, неделимого и уникального сверхнарода, создавшего всю западную цивилизацию.

С одной стороны, «из советских генетических евреев — тем, что их преследовали, не принимали на работу, сначала разрешили, а потом запретили выезжать — образовали локальную группу, но не этническую, конечно, а идеологическую» [218, с. 317].

С другой стороны, перед носом евреев и тех, кто захотел бы стать евреями, повисла очень сочная идеологическая морковка: превращение из твари дрожащей, изгоя советского общества, в право имеющего, в гениального от рождения побочного владыку Вселенной, создателя всей современной цивилизации.

Механизм образования идеологической общности очень напоминает механизм образования новой секты. Действительно, вот выбираются некие постулаты, начинается сплочение вокруг них, образование общины. Члены общины укрепляют друг друга в приверженности идее, формируют общинный быт, дорабатывают идеологию, проверяя ее на пригодность в тех или иных условиях. Они же начинают широкую волну пропаганды…

«Как должен вести себя еврей с самосознанием, чтобы его не перепутали с неевреем, ведь очевидных этнографических различий нет, да к тому же он неверующий? Ответы всегда бывали туманными, но в общем сводились к стандартному набору: свинину не есть, праздники соблюдать, субботу, только на своих жениться. Но ведь это все религиозные ритуалы. Теряющие всякий смысл за пределами конфессии. Идеологизированное национальное самосознание вдыхает в них новую, я бы сказал, потустороннюю жизнь. Превращая их в идеологические символы. Соблюдение их всеми желающими в народ, конечно, превратить не может, но может превратить в партию. Религиозный ритуал, отрываясь от религии и не становясь народным, становится партийным» [218, с. 317].

Теоретически евреи должны были отбирать евреев же и вести пропаганду именно среди них. Практически целью борьбы часто становилось нечто весьма и весьма реальное: право выехать из СССР, а потом из Российской Федерации. Как известно, еврейка — это не женщина, а средство передвижения. Так же вот и борьба за права угнетенного, но невероятно древнего народа, обидеть который чести нет никакой, да, никакой, оборачивалась этим правом для гоев…

Насколько произвольно выбираются «свои» (не по генетическому принципу!), говорит хотя бы канонизация идеологическими евреями Мейерхольда, который по законам Российской империи уже во втором поколении вовсе не был евреем. Потому что родился Мейерхольд 8 февраля 1874 года в Пензе, в семье богатого выходца из Германии. Эмиль Мейергольд был лютеранин и через всю жизнь пронес лояльность к своей родине. Со своим восьмым сыном, Карлом Теодором Казимиром, Эмиль Мейергольд вел ожесточенные споры, но вовсе не о преимуществах иудаизма, а о том, какая замечательная страна Германия и как чудесно лютеранство.

«Я жил среди русских, усвоил обычаи русского народа, полюбил его, воспитывался на Пушкине, Гоголе, Толстом и других русских писателях, молился на русском языке и вдруг называть Германию „нашей страной“?!», — возмущался незадачливый Карл Теодор Казимир. 24 июня 1885 года Карл обратился в православие и изменил в своей фамилии букву «г» на «х» — Мейерхольд.

Это не помешало Мейерхольду вступить в КПСС с 1918 года и сделаться рьяным «новатором», создателем студии «Театральный Октябрь», — ни много ни мало. Ученик Немировича-Данченко и Станиславского, он стал яростным врагом системы Станиславского, а что касается его новаций…

В написанных в 1924 году «Роковых яйцах» М. Булгаков предположил, какой конец может ожидать Мейерхольда: «Театр покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского „Бориса Годунова“, когда обрушилась трапеция с голыми боярами…» [228, с. 86]. Жаль, что было не так: трапеция с голыми боярами — это куда поучительнее сталинской пули. А эксперименты были именно в таком вот роде: новаторское искусство, рвущее со всеми традициями.

У Мандельштама нет ни умной иронии, ни таланта Булгакова (в очередной раз подвела врожденная гениальность, что тут поделаешь), но оценка принципиально та же: «театр был внутренне пуст и страшен, несмотря на внешний блеск» [144, с. 89]. Что «новациями» Мейерхольда махали, как знаменем, противопоставляя Станиславскому, — особый вопрос.

Мейерхольд — это тем более показательно, что множество евреев не удостоились чести быть своими, — даже если они вообще не порывали с иудаизмом или по крайней мере никогда не выкрещивались. Ни Лотмана, ни Баткина, ни Вейнберга, ни Клейна, ни Гуревича в качестве «своих» не признавали — ни в роли вождей, ни в роли мучеников.

Даже современников Мейерхольда и Бабеля, ушедших с Белой армией, Пасманика и Ландау — не канонизировали. Никогда не раздавались вопли: «Что большевики сделали с нашим Ландау!!!». Если спросить — вам тут же ответят, что он-де сам попрал религиозные нормы, ел свинину, запивал ее молоком и быть евреем не хотел. А Мейерхольд?!

Не менее показательно и еще одно: 40 % выехавших в Израиль даже официально — не евреи. Это собрачники или родственники тех собрачников, кто уезжает. Едет один еврей, а с ним пятеро русских.

А сколько людей купили документы, что они евреи?

Сделать это не очень трудно. Даже не меняя фамилию, можно изменить только одно: запись в графе «национальность». И все! В 1987 году стоило это счастье от одной до трех тысяч рублей — на кого попадешь. В общем, сделаться евреем — недорого. Если, конечно, идеологическим евреем. Сделаться евреем по национальности — это всей жизни не хватит.

КУДА ОНИ ХОТЕЛИ ВЫСКОЧИТЬ?

Наблюдая за идеологическими изысканиями еврейских неудачников, я много раз вспоминал поговорку: «У двух евреев по любому поводу три мнения», и еще вспоминал исторический факт. Когда Веспасиана Флавия укорили, почему он не идет на штурм Иерусалима, тот пожал плечами: «А зачем? Они сами перебьют друг друга». Умный и опытный военачальник, Веспасиан Флавий был прав: очень быстро население Иерусалима уменьшилось с 70 тысяч осажденных до 20, и тогда Флавий за три дня взял город.

Здесь я попытаюсь привести самые общие представления этих людей: такие представления, с которыми все они согласились бы. Итак…

1. Евреи — это уникальный, исключительный, не находящий аналогий в истории, не превзойденный никем народ. Евреи создали основы современной цивилизации. Нет ни одной сферы деятельности людей, в которой евреи не лидировали бы, не внесли бы выдающегося вклада, не проявили бы своей гениальности.

Еврейская история начинается за 2 тысячелетия до Рождества Христова, и с тех пор существует этот древний, единый и неделимый еврейский народ. То, что евреи Эфиопии и Китая, Германии и Грузии говорят на разных языках и даже принадлежат к разным цивилизациям, не имеет никакого значения. Если они исповедуют иудаизм, они тем самым становятся представителями одного народа.

Принадлежность к числу евреев определяется просто: генетически. Родился евреем — и ты гений от рождения, наследник веков, человек древнего, единого и неделимого еврейского народа.

2. Израиль — родина этого народа. Всякий еврей чувствует связь с Израилем на генетическом уровне. Стоит ему увидеть соплеменные пустыни — и все, готово, он сразу поймет, что это и есть его родина.

Арабы — дикари, поголовные террористы. Они захватили еврейскую землю, данную праотцом Авраамом, и еще чего-то там хотят.

3. Евреи в России хотели только самого хорошего и делали все и всегда правильно. Это свинячий русский народ — грязный, неинтеллигентный, малокультурный, — это он виноват в том, что замечательные идеи евреев так плохо реализовались.

Мне Маркса жаль — его наследство
Свалилось в русскую купель.
Там цель оправдывала средства,
А средства обосрали цель.
Этот стишок Губермана довольно типичен, и за ним стоит более глубокий пласт довольно серьезных представлений и установок.

Евреи искренне хотели ассимилироваться, хотели стать частью русского народа, хотели помочь ему, чем они в силах. А русские отвергли евреев, стали устраивать погромы и ввели процентную норму. Все время с разделов Польши, как только евреи оказались в Российской империи, их гнали, угнетали, поносили, обзывали, травили, унижали, обижали, держали, не пускали, ограничивали, искореняли.

Если какой-то еврей и не достиг успеха в России, то по одной причине — антисемитизма.

Некоторые делают из этого вывод, что антисемитизм — явление генетическое, и он неискореним и неизбежен, гои евреев просто должны преследовать…

Но с этим согласны не все, некоторые полагают, что все дело в ужасном русском правительстве, а не в генетике народа. То есть, может быть, погромщик и сидит в тайниках и потемках русских душ, но было же отрадное двадцатилетие? То-то и оно: надо сменить глупое русское правительство на умное еврейское — и сразу все станет в порядке.

Нехитрый комплекс идеек, согласен. Но он выполнял и выполняет свою роль: замученный проблемами, заеденный комплексами человечек расправляет плечи. Он уже не задрипанный бухгалтер, об которого вытирает ноги всякий, кому не лень! Он не какой-нибудь глубоко рядовой терапевт, невропатолог или инженер на железной дороге! Он — представитель древнего и неделимого, гений от рождения, наследник Всея Израиля! С ним не шути…

Мотающийся, как цветочек в проруби, сам уже не очень понимающий, кто он такой, совок постигал — вот он кто! Какие у него корни! Какой он замечательный! Какая у него перспектива!

Евреи вообще намного больше склонны к идеологиям, чем русские. Они и в 1970-е, в начале 1980-х куда сильнее нас метались, задыхаясь в идеологическом вакууме. Теперь же они кинулись в идеологию с необычайной рьяностью. Не все, конечно, — только те, у кого была предрасположенность.

Когда резко меняется идеология, предшествующая идеология, которую заменила эта, новая, начинает считаться презренной, и поминать ее — глубоко неприлично. В среде идеологизированных людей полагается делать вид, что никто ничего подобного не говорил, а уж тем более не делал. Соответственно, не было более рьяных, более непримиримых антикоммунистов, чем идеологические евреи. Так же, как евреи несколько раз пытались учить меня быть русским, теперь некоторые идеологические евреи пытались научить меня еще и антикоммунизму; это меня-то — старого, заслуженного мракобеса, с многократными публикациями в журнале «Посев» и, смею полагать, с кое-какими заслугами.

Было интересно и немного жутко наблюдать, как эту новую идеологию несут люди, чьи очень недавние предки столь же рьяно боролись на ниве другой идеологии, еще более жуткой. Папа родственницы моей первой жены, некой Натальи Рабовской, был сотрудником НКВД. Но не было в Москве более законченного либерала, более непримиримого борца за демократию, чем Наташа Рабовская!

Мало ли, что папа Н. Эйдельмана был в рядах строителей ГУЛАГа, а Померанц еще в 1960-е годы прошедшего века объявлял себя невероятным ленинцем?! Вспоминать об этом считалось глубоко неприличным. Ведь они уже сменили идеологии!

Что еще поражало, так это утробная ненависть к тем, кто не участвовал в идеологических камланиях. А особенно к тем, чьи предки этим тоже не занимались. Читая и Севелу, и Померанца, можно сделать вывод: в России вообще не было никого, кроме толп «строителей светлого будущего». По крайней мере, ни такие люди, ни их потомки не появляются на их страницах.

Но, конечно же, судить по их книгам о России будет серьезной и опасной ошибкой.

ВЕЛИКИЙ ИЗРАИЛЬ И «БЕЛОЕ БРАТСТВО»

Шульгину больше всего не нравилось в евреях то, как они реагировали на сам факт: они кому-то не нравятся. От этого они становились буквально невменяемыми и утрачивали способность к человеческой речи. Видимо, Шульгин уже в те времена имел дело в основном с идеологическими евреями, пусть и с носителями совсем иной идеологии, чем современные. Я вынужден сделать такой вывод, потому что, вообще-то, с евреями (как и со всеми остальными людьми) можно говорить о чем угодно, включая любые национальные проблемы. Вот идеологические евреи действительно становятся невменяемыми, стоит коснуться их идеологии.

Смысл этой истерики понятен: ведь ни малейшей критики не выдерживает ни одно из положений идеологии. То есть полагается-то считать их сугубо «научными», но что тут поделать… «Приходится» прибегать к трем самым обычным махинациям:

1. Ссылка на выдуманные факты.

2. Ссылка на ложные авторитеты.

3. Отказ слышать аргументы собеседника.

То есть собеседник высказывает заведомую чушь:

— Евреи — древнейший народ мира! Они плавили металл и познавали Единого Бога, когда вы еще ходили в шкурах!!!

— Вовсе он не самый древний. Ашкенази как раз очень молодой народ, ему самое большее лет четыреста.

— Нет-нет! Мы имеем в виду древний библейский народ, который…

— А какое отношение вы имеете к библейскому народу? Говорите вы на другом языке, обычаи совершенно другие…

— А иудаизм?! Религия-то та же самая! Мы сохранили ее! Об этом пишет… (тут называются имена ученых настолько великих, что про них никто и никогда не слышал).

— Да вовсе и не та же самая. Если эти… названные, так пишут, то они просто неучи. Иудаизм очень сильно менялся уже в библейские времена. Иудаизм времен пришествия Христа и II века по Рождеству Христову — это почти что разные веры…

— А у нас другое мнение!

В этом месте собеседник начинал тяжело, напряженно дышать, хвататься за сердце, а физиономия у него приобретала помидорный и редисочный оттенок.

Этим все и кончалось: взволнованно-возмущенный собеседник просто не мог вести со мной разговор на соответствующем уровне и делал единственное, что вообще оставалось в его силах: прерывал коммуникацию и нырял в родное мифологическое поле. То есть, попросту говоря, начинал отрицать даже самые очевидные факты и вообще отказывался проверять логикой свои партийные мифы.

Или вот еще диалог:

— Царская Россия преследовала евреев! Погромы! Ненависть! Царь лично приказывал!

— Вы знаете, что в окружении каждого царя из династии Романовых были евреи? И не только крещеные?

— Неправда! Таких евреев никогда не существовало!

— Уже у Петра были такие приближенные: Шафиров и глава всего Петербурга — Девиер, они оба евреи. А Перетц был одним из ближайших людей при Александре II.

— Таких людей не было!

— Шафирова не было?! Перетца не было?! Заглянем в учебник истории?

— Они все равно не были евреями!

Оба диалога я не придумал. Первый из них состоялся у меня с человеком по фамилии Кац, второй — с человеком по фамилии Гендельман. Или вот:

— А если завтра начнутся погромы?!

— Какие? Русские или еврейские?

— Русские… О чем вы?! Как могут быть русские погромы?!

— В Одессе евреи стреляли из пулемета, убили несколько русских людей. Вы имеете в виду, что они опять будут в нас стрелять?

— Какая чушь! Евреи никогда… Это придумали антисемиты! Кто вам сказал?

— Бабель разве антисемит?

— ?????

— Так ведь про пулеметный огонь у него очень подробно написано… Так он антисемит? Я правильно понял?

— Это, наверное, были не евреи… Это стреляли уголовники!

— Так ведь евреи имеют право быть и уголовниками. У них нельзя отнимать это право… Или это тоже антисемитизм?

— Конечно, антисемитизм! Надо же до такого додуматься…

— Жаботинский тоже антисемит?

— Что-ооо?!

— Так ведь насчет права всякого народа, и евреев тоже, иметь своих уголовников и вообще всяческих подонков он очень даже распространялся… Вас прямо слушать страшно: сначала Бабель, теперь вот Жаботинский… Кого ни затронь, все-то у вас антисемиты…

В этом месте собеседник обычно издавал такой звук, как будто наступили на хвост коту, но коту чудовищных размеров — где-то с бенгальского тигра.

Наблюдать это само по себе было приятно и увлекательно, а тут еще и невольные аналогии… Точно так же вели себя члены «Белого братства», когда я рассказывал им биографию матери-основательницы секты Марины Цвигун (Мэри Дэви Христос) или просил «святого» «вычудить» хотя бы одно, самое завалящее чудо.

Жизнь сложилась так, что в 1992–1993 годах я по просьбе чиновников краевой администрации близко познакомился с так называемыми «тоталитарными сектами» — особенно «Белым братством». Изучение психов совпало по времени с чисто семейными проблемами отъездов евреев в Израиль.

У меня были очень большие возможности сравнивать «Белое братство» с политическими евреями: одними я любовался на службе, другими — в те же дни в частной жизни. И чем больше я присматривался к тем и другим, тем яснее просматривался один и тот же уровень зомбирования, — в том числе и самозомбирования. Такие же способы отказа от логики, выдумывания несуществующих «доказательств» своей правоты, та же подтасовка фактов…

Та же система переложения ответственности с себя на авторитеты: «Наши святые… Они знают, где находился континент Му…». И с тем же успехом: «Для моих предков это хорошо — значит, и для меня хорошо!».

И та же готовность, когда прижмут к стенке, уйти в тупо-глухую оборону:

— А у нас все равно другое мнение…

Чего стоит любое мнение без аргументации — судите, пожалуйста, сами.

В общем, жизнь показала: идеологические евреи — это такая тоталитарная секта. И не на уровне «мнения», а на уровне хорошо аргументированных сопоставлений.

Руководители-то секты все-таки хоть в какой-то степени владели кое-какими техниками и не просто выплескивали эмоции, а с разной степенью умелости пытались «зомбировать» собеседника: уже модуляциями голоса давить на психику, заставлять соглашаться с собой, ловко подтасовывая факты, ставили мир с ног на голову, пытались обескуражить собеседника, дезориентировать, смутить. Зачем им это? А чтобы показать: они знают больше вас; чтобы стать лидерами и вести вас, куда надо им, а вовсе и не вам самому.

Но точно так же поступали и господа из «Симхона»!

СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ЕЩЕ ОДНА СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ

Вообще мне очень повезло с идеологическими евреями — их было вокруг довольно много, и я сумел поставить над ними целый ряд полезных и увлекательных экспериментов. Изучая своих бывших родственников и их друзей — Рабовского со всей семьей, семью Айзенбергов, семью Клейманов и т. д., я сделал много интересных выводов на этом неоднозначном материале.

В числе подопытных кроликов, конечно же, были и русские. Сергей Гусев притворялся евреем, чтобы помочь своей карьере в медицинском институте. Анатолий Плескач, муж одной из дочек Файншмидтов, активнее самих Файншмидтов настаивал на отъезде семьи в Израиль. Как известно, жена-еврейка — не женщина, а транспортное средство. Разве не интересно?!

Эксперименты были интересные, результаты давали бесценные, но сами были порой довольно жестокие. В семье Айзенбергов я больше всего виноват перед мамой моего знакомого, Светой Айзенберг. Я посыпал пеплом «Беломора» ее любимый ковер, снимал грязные носки в ее вылизанной гостиной, рассказывал ее гостям анекдоты, от которых упал бы в обморок поручик Ржевский. Кроме того, я так чавкал за столом и лез пальцами в подливку, что самому становилось противно… Зато как стало весело, когда гости однажды специально сбежались посмотреть на русскую свинью, а я стал есть ножом и вилкой, рассказывая про свою трудовую деятельность в запасниках Эрмитажа!

Когда эта публика засобиралась в Израиль, у нее сначала даже и тени сомнения не было — конечно же, я поеду вместе с ними! Свой же — умник, интеллигент, да еще дети от мамы-еврейки. Но быстро выяснилось, что за жратвой я не поеду, а если придется бежать с Родины — побегу уж, конечно, не в диковатую азиатскую страну. Тогда были избраны более тонкие способы воздействия — например, через детей. Раз ты хороший отец и сыновей любишь — естественно, за это место тебя весьма удобно взять. И вот мне много раз объясняли, что мой священный долг — обеспечить своим детям «конвертируемое» образование и с этой целью выехать в Израиль. Мол, в России же образование дебильное!

Горе им! Горе бедным Божьим избранникам, потомкам изобретателей огня! Этот неприличный Буровский… Вы себе представляете, что он только сделал?! Он раздобыл списки рейтингов всех мировых университетов, составляемых в Массачусетсе и Гарварде. Обычно в таком рейтинговом списке перечисляются сто или двести ведущих вузов — по убыванию. Скажем, хочешь ты стать физиком — вот и смотри, какие учебные заведения в этот год считаются ведущими… Такие списки, кстати, очень нетрудно раздобыть, было бы желание; среди всего прочего, в Интернете.

Так вот, ни одного израильского вуза в этих списках не было. Ни по каким предметам, ни одного. А вот Красноярский университет, и тем более Московский физтех — были. Когда я с милой улыбкой объяснял, каким именно способом намерен обеспечить своим сыновьям это самое, конвертируемое, в ответ начиналась та самая кошачья истерика: раздавались нечленораздельные звуки, какая-то смесь кошачьего воя, рычания и стона.

(Кстати, один из сыновей Айзенбергов уже после драпежа в Израиль доучивался в Красноярском медицинском институте. А сколько крику было про плохое образование в СССР и замечательное в Израиле — это же мама родная!)

История эта очень поучительна именно как пример того, как создаются самые невероятные мифы. А от людей, что характерно, требуется их неукоснительно принимать.

Это все очень напоминало мне историю одной забавной организации, Общества плоской земли. Есть в Британии такое общество, члены которого (их, если не ошибаюсь, около сорока) вполне серьезно считают, что Земля, естественно, вовсе не круглая, а плоская. Что она круглая, придумали злые ученые назло простым людям, а правительства дурачат простых людей из своих каких-то соображений. Но, во всяком случае, учение о шарообразности Земли — великое зло! Земля «на самом деле» плоская… Общество регулярно собирается, зачитывает доклады, ведет протоколы заседаний… А что? Его члены законопослушны, общество не нарушает никаких правил, не приносят явного вреда… А верить во что-то или не верить имеет право каждый свободный гражданин Британии. Чем не Шафиров, который то ли был «истинным арийцем», то ли которого вообще не существовало…

Стоило мне рассказать об этом обществе идеологическому еврею — и, ясное дело, истерика только крепчала. Ведь я затрагивал еще один племенной миф: евреи-де необычайно умны, и все их утверждения основаны на логике, здравом смысле и науке. Я же ставил собеседника перед выбором — или наука, или мифы. Он выбирал мифы — и тем самым нарушал очень важную для большинства евреев норму, восходящую к нормам иудаизма. Выбрал бы логику, науку — и тотчас обнажилась бы несостоятельность партийного мифа… О вэй!

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЕВРЕИ

За свои права, как известно, необходимо бороться. Борьба требует организации, привлечения средств, своих вождей, мучеников и героев.

Превратить свою национальность в политическую партиюпытались многие евреи в самые разные времена. В странах Европы процветающие и богатые евреи боролись за предоставление гражданских прав своим сородичам, за право войти в гражданское общество и стать британцами, французами и немцами. Они добились своего, эти еврейские политические и общественные деятели, и до сих пор их деятельность вызывает уважение.

Вообще-то, борьба за право ходить в синагогу, праздновать имеющиеся в иудаистской религии еврейские праздники, изучать иврит и учить детей на идиш сама по себе может вызывать только уважение, — как и мученики и вожди этой борьбы.

Но вот беда! Политические евреи в СССР не могли возглавить разумных и достойных людей, борющихся за равные права. Права эти давным-давно получены, а люди разумные и достойные давным-давно полные ассимилянты. Академики, врачи и даже спекулянты с черного рынка вовсе не рвались к тому, чтобы их кто-то возглавлял и вел, потому что не слишком уверенно осознавали себя евреями и потому что их политические интересы лежали в совершенно иных областях, не в национальной и не в религиозной.

Политические евреи не могли встать во главе союзной республики… Разве что Еврейской автономной области в составе Хабаровского края (где евреев было 4 % населения). Они не могли бороться за то, чтобы их народу и их республике давали больше союзных ресурсов (как это делали армяне и казахи). Они даже не могли бороться за то, чтобы евреям стало лучше жить в Советском Союзе: и не допустил бы никто откровенного разговора, и ответить можно было очень даже мотивированно: что евреи и так имеют больше возможностей, чем все остальные народы Советского Союза.

В итоге политические евреи могли возглавлять только тех, кто сам шел «в евреи», — идеологических евреев в первую очередь. А опираться приходилось на люмпен-евреев — серьезные люди в сионисты, как правило, не шли. Идеологией политической борьбы стали идеи «великого и неделимого» библейского народа, а единственным внятным политическим лозунгом стало право на эмиграцию.

Борьба под такими лозунгами и за такие ценности как-то требует уже совсем других и вождей, и мучеников… не похожих на еврейских общественных деятелей XIX века и не вызывающих большой симпатии.

Столкновения народов в ходе распада СССР вызывали борьбу между ними: за территорию, границы, остатки богатств Советского Союза. У евреев же борьба за свои права неизменно приобретала все тот же сладкий привкус эмиграции. Поборюсь — и меня выпустят!

Политические евреи могли бороться против Советского Союза на стороне западных правозащитников, антикоммунистов, политических правых или сионистов. Боролись они, может быть, даже идейно, считая самих себя и свой народ жертвами режима, но в перспективе железно имели ту же самую эмиграцию.

Вроде бы после 1991 года «бороться» за эмиграцию уже не нужно. Хочешь? Да пожалуйста, вали куда угодно. Так и идеология не нужна?! Нет, идеология по-прежнему необходима! «От ужасов советского быта едут добропорядочные совслужи. Чтобы убедить себя в правильности сделанного шага, им нужна идеология — обидно же признаваться, что едешь за жратвой» [218, с. 322].

Отъезжантам «приходится» включать ту же набившую оскомину пластинку — про антисемитизм, надвигающиеся погромы и злобность русских по отношению к Божьим избранникам.

А в газете «За русское дело» развлекались такими стихами:

Во стране, большой и славной,
Не спросясь честного люда,
На основе равноправной
Поселилось чудо-юдо.
Юдо курочку любило,
Посещало синагогу.
Юдо денежку копило,
Злато было его богом.
Только юде было мало,
И однажды в ночь, о чудо!
Все чужие капиталы
Реквизировало юдо.
Захватило земли, недра,
А взамен народу дало,
Не скупясь, рукою щедрой,
Том Талмуда-Капитала.
Стало чудище владыкой
Над шестою частью суши.
Тем, кто раньше юде тыкал,
Юдо вытряхнуло душу.
Шли года, менялись люди,
Перестали с юдой знаться.
Отношение к Иуде
Стало резко изменяться.
И с тех пор обижен юдо
На душителей свободы,
Что преследуют повсюду
Иудейскую породу.
Конечно же, это совершенно отвратительное, гадкое, антисемитское стихотворение! Конечно же, я привел его только для того, чтобы еще раз показать «козу» гадким антисемитам, — вот они какие противные!

…Но, собственно говоря, что в этом стихотворении неправильно? Примерно так оно все и было, и есть (кроме «основы равноправной» — вот это явные враки). Другой разговор, что от карикатуры не надо ждать того, чего мы ожидаем от портрета. Получилось узнаваемо — и ладно. А эта карикатура узнаваема, и к тому же она еще и смешная.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Буровский не очень характерен в одном, но зато очень важном отношении: у него совершенно отсутствует особенная, сосущая тоска по идеологии. У большинства «совков» эта тоска выражена: у кого послабее, у кого очень сильно. Насколько может судить сторонний наблюдатель, эта тоска совершенно не зависит от национальной принадлежности. Вот возможности удовлетворить эту тоску у людей разные… Хорошо русским (а также татарам, казахам, украинцам и белорусам) — они могут рассказывать самим себе сказки про свою историю, то есть творить новые мифы, и одновременно жить в своих совершенно реальных странах и заниматься чем-то тоже очень осязаемым.

А евреям что делать?! Их мифы о самих себе не поддерживаются большинством окружающих. Окружающие (русские, украинцы, белорусы, казахи) или насмешливо-нейтральны, или враждебны этим мифам. Еврей, который живет в поле «новой мифологии», мало чем отличается от русского или белоруса, живущего в таком же точно поле мифов о самих себе. Вот последствия — разные.

Русские скорее объединяются с помощью этих мифов. Евреи объединяются с другими политическими евреями, но тут же отделяются и обособляются от всех остальных. Мифы играют с ними дурную шутку — при том, что они ничем не лучше и не хуже таких же украинских мифов про то, что Аттила был украинским богатырем Богуном Бочилой (по другой версии — Мочилой), или русского мифа про благо, принесенное русскими в Среднюю Азию и на Кавказ.

Что остается евреям? Сочинять новые мифы про Европу и США, объявлять себя своего рода агентурой «цивилизованного мцра» в дикой России. Но такой миф уже в конце 1980-х вызывал не столько сочувствие, сколько насмешку, а то и агрессию. Сейчас он тем более не вызывает ничего другого.

Миф об Израиле и о том, что все евреи — зарубежные израильтяне? Точно так же, как миф об «агентуре цивилизованного мира», сей миф годится для употребления только в России. Выехав в США или в Израиль, еврей сразу же сталкивается с тем, что его представления о новой стране проживания, мягко говоря, неточны.

В общем, любая еврейская мифология обрекает идеологического и политического еврея на духовное и культурное изгойство в России. В этом и правда отличие «их» мифологии о самих себе… Но не в том дело, что эти мифы хуже, зловреднее русских или украинских. Они дают другой результат потому, что обстоятельства другие.

Глава 7 Страна Великого Разочарования

Кричат им вослед:

«Дураки, дураки!»,

А это им очень обидно.

Б. Окуджава
До сих пор далеко не до всех живущих в нашей стране евреев дошла простая и в то же время очень страшная истина: Россия — это страна Великого Еврейского Разочарования. И ей этого не простят. Никогда. Можно справить Хануку в Кремле, но нельзя забыть, как Россия выставила на смех самые сокровенные мечтания чуда-юда, — и коллективные, и его отдельных представителей.

В России воплотилась в жизнь и показала свою несостоятельность самая большая, вековая мечта еврейства. Мечта, имеющая религиозные корни. Мечта настолько важная, настолько значительная, что ее всеми силами всех ушибленных социализмом во всем мире провозгласили Вековечной Мечтой Всего Человечества.

Про человечество — вранье, а вот мечта еврейства — это точно.

Менделеев предлагал транспортировать социалистов в Антарктиду — пусть там строят свое высосанное из пальца общество.

«Если хотите попробовать построить социализм — возьмите страну, которую не жалко», — говаривал Отто фон Бисмарк.

Фрейд в 1928 году писал про «эксперимент, который ставится сейчас в России».

Эксперимент поставили.

Россию оказалось не жалко.

Жертвами экспериментов оказались не пингвины, а мы с вами.

Россия ценой своей гибели доказала не только невыполнимость… если бы только невыполнимость!

Россия доказала, если хотите, нелепость и пошлость этой «вековечной мечты».

Оказалось: дешевка это, а не мечта.

Убить такое неправдоподобное количество людей, приложить такие невероятные силы, столько врать, воровать, лицемерить, гадить… и получить такой пшик… Ну разве это не обидно?!

Все евреи, для которых эта мечта по-прежнему важна, никогда не простят России того, что она оказалась такой нехорошей. Они изо всех сил постараются объяснить, что это не мечта дерьмовая, а страна попалась «неправильная», и народ в ней такой, как надо. То ли дело евреи или немцы — работящие и честные. С ними вот социализм бы и строить…

С ними эту ненависть разделят все коммунисты всего мира.

Все, кто и сегодня бормочет о «правильном социализме», о том, как его на самом деле «надо строить».

Все, кто виновен в неисчислимых преступлениях, совершенных в России, их недавние потомки никогда не простят России как раз того, что она была их жертвой.

Если бы они залили Россию кровью русских людей и сумели бы построить свой вожделенный коммунизм — все выглядело бы иначе.

Если бы они убили десятки миллионов людей, взорвали бы десятки тысяч храмов, расстреливали бы беременных женщин и иконы, неузнаваемо изуродовали Москву, истребляли бы саму историческую память народа, но «зато» построили бы рай на Земле, загнали бы человечество железной рукой в счастье и уцелевшие возблагодарили бы экспериментаторов, восславили бы эксперимент — тогда и преступления оказались бы оправданы.

А так…

И остается только туманно рассуждать насчет «правильного» социализма да разжигать в себе ненависть к тем, кто не участвовал в эксперименте, чьи предки не безумствовали, не выли на площадях, не были в рядах «строителей светлого будущего».

На эту тяжелую злобу, на мрачное желание любой ценой доказать, что все, весь народ поголовно завывал на площадях, жаждал «социальной справедливости», наталкиваться приходится довольно часто. А почему этим ребяткам, недавним потомкам убийц, так важно «доказать» любой ценой, что потомки убийц — это ВСЕ? Весь народ поголовно?

Ни в одной книге, когда-либо написанной евреем, я не нашел ни одного героя, который жил бы в эти годы и не был бы участником революционных безобразий. Если такой персонаж и появляется — это непременно подонок, мерзавец или просто последний идиот.

Так и у Померанца: если ему поверить, то получится, что вся Россия поголовно, до последнего человека, — это красные и только красные, без малейшего просвета… Да еще разве потомки красных. Огромное большинство русских людей, десятки миллионов человеческих существ, или вообще равнодушных к любой идеологии или контрреволюционеров, для него просто не существует. Они ему или непонятны, или чрезвычайно неприятны. Настолько, что лучше их и не упоминать.

РАЗОЧАРОВАНИЕ ЛЮДЕЙ

Россия — это великое разочарование и для отдельных людей. И очень, очень обидное, унизительное для них разочарование!

В 1992 году, в ходе полемики, какой быть эстонской школе, выяснилась прелюбопытная вещь: многие не хотят свободного доступа детей в элитные школы, гласного, открытого отбора. Анализ ситуации показал: многие попросту боятся, что как раз их дети в такие школы не попадут. А раз не они — интеллектуальная элита, то пусть никто ей не будет, вот вам!

Если одним можно, а другим запрещено быть умными, то тем, кому запрещено, как бы и не обидно не быть умным и образованным. Вот если никто не запрещал, никто не мешал, а я не смог себя реализовать… да и нечего было реализовывать, — вот это совсем нехорошо. Свободная возможность получать образование, накапливать богатства, изменять свое социальное положение, все это для убогих людей оборачивается каким-то злобным издевательством, — как предложение безногому побегать.

Два поколения евреев имели исключительные, невероятные возможности для реализации себя. Потом еще два поколения имели возможности… ну, скажем так, очень неплохие. Если кто-то еще не воспользовался этими возможностями — значит, реализовывать просто-напросто нечего.

«Патриотизм — последнее прибежище подонка», — любил повторять Булат Окуджава, и я только позволю себе невинно спросить:

— Что, и для Кутузова — тоже? И Суворов — подонок, спрятавшийся в патриотизм?

Но есть более точное наблюдение: национализм очень часто — последнее прибежище неудачника. Хоть так он может почувствовать себя полноценным, нормальным человеком, частью какого-то уважаемого всеми сообщества. Ведь в другие сообщества — творческие, профессиональные, культурные — его или не пускают, или он не занимает в них места, на которое претендует.

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ? НЕУДАЧНИКИ!

Но, конечно же, сильнее всех разочарованы советские люмпен-евреи. Те, что оказались неспособны стать ни современными людьми, ни людьми европейской культуры. Кто в своих пиджаках и блузках, со своими портфелями и книгами под мышкой, в своих «Жигулях» и вагонах метро остаются не людьми современной цивилизации, а костюмированными туземцами.

Сухой остаток когда-то бывшего еврейства, песок, просыпавшийся между пальцев истории, идеологические евреи обладают двумя очень приметными и довольно-таки неприятными свойствами: стремлением любой ценой доказать самим себе и всему миру, что «виноград зелен», что учиться чему-то и делать что-то и вообще не имело никакого смысла. Цивилизация не для них? Значит, это неправильная цивилизация! И вообще она никому не нужна! Учиться они не умеют и не хотят? Значит, учиться вообще вредно и бессмысленно! Они не могут нормально жить в России? Пора бежать из «этой страны»! (А в Израиле скоро опять станет плохо…).

Как часто я слышал от этих то напыщенных, то жалких бедолаг что-то в духе незабвенного Губермана:

Книги мне сказали, и соврали,
Что от чтенья стану я умней.
Предки, молившиеся на книги; предки, для которых книжное учение было религиозной нормой… Те самые предки, возвращение к которым вы, сударь, объявили своей главной жизненной целью… Эти предки не одобрили бы вас, Игорь Миронович! В чем преимущество традиционных культур (в том числе и еврейской) — тот, кто думал задницей, этим хотя бы не хвастался.

Что тут поделать! Кого книги делают умней, а кто, хоть перечитай целые библиотеки, — все равно поумнеть не в состоянии. Еще во времена Шломо-Соломона было понятие: обучаемость.

Другой вопрос, что когда обучаемость человека очень низка, способность других чему-то научиться кажется личным оскорблением. «Кричат им вослед…». Вот и вторая типичная особенность: люмпен-евреи, особенно идеологические евреи, полыхают злобной завистью ко всем состоявшимся, счастливым, материально обеспеченным людям.

Многие творения идеологических евреев просто пронизаны раздражением и ненавистью. Хотя бы стихи Д. Маркиша из журнала «Сион».

Я говорю о нас, сынах Синая,
О нас, чей взгляд иным теплом согрет.
Пусть русский люд ведет тропа иная,
До их славянских дел нам дела нет.
Мы ели хлеб их, но платили кровью.
Счета сохранены, но не подведены.
Мы отомстим — цветами в изголовьи
Их северной страны.
Когда сотрется лаковая проба,
Когда заглохнет красных криков гул,
Мы встанем у березового гроба
В почетный караул.
Что прямо-таки восхищает, так это злобность, пышущая в этом стихотворении, написанном по-русски и на том же языке опубликованном в журнале «Сион», в Израиле. Что еще удивительнее, так это то, что сам господин Маркиш совершенно этой злобности не замечает. И как ему хочется дожить до возможности «встать в почетный караул»! С каким восторгом он встанет, представься ему эта возможность!

Эта злобность в огромных дозах проявлялась в конце 1980-х — начале 1990-х, когда отъезжанты стали, уже не скрывая, уже чуть ли не бравируя своей злобностью, обрушивать ее на остающихся.

Конечно, это сплошь и рядом желание доказать самим себе и окружению верность своего выбора, проявление утробной ненависти к «стране бывшего проживания»… Представляете, что написал бы Белинков, проживи он подольше вне «зверь-державы», лежащей в «яме Земли», не под облаками душного, подсвеченного кровавым пара!

Этим людям очень неприятно уже то, что Россия и без них превосходно продолжает существовать. Они «посолили» ее своим чудным, бесценным присутствием — а она, сволочь такая, мало что не оценила, так еще и преспокойно продолжает жить, даже как-то не заметив этих драпающих за жратвой!

Но проявляется в их воплях и злобность иного рода: этим людям было крайне неприятно, что вообще существуют на свете, а тем более в России, благополучные люди. В средствах нагадить они не особенно стеснялись, — и чего стесняться, если владеешь истиной в последней инстанции, и чего тут чикаться/когда от этих людей уже ничего и никогда не будет нужно?

Это касалось, как ни дико, и близких людей. У тех, кто считает русского или русскую своими друзьями, все равно есть это удивительное желание: нагадить любой ценой. У моей жены была (впрочем, и есть) близкая подруга, Анна Ваксман. Как раз во время ее отъезда моя жена оформляла документы для поступления в аспирантуру, и это вызывало приступы тупой злобы со стороны Анны: ее папа ученой степени не имел, хотя и очень старался ее получить. Поведение Елены Викторовны выглядело чуть ли не предательством: как она смеет хотеть научной карьеры, да еще говорить об этом с таким энтузиазмом?! Тут «эта страна» разваливается на части, ничего хорошего в России быть в принципе не может, надо немедленно бежать, а она!.. И вообще — как она смеет мочь то, чего не могут неудачники!

В попытках Анны Ваксман вбить клин между мной и моей женой огромную роль играло, конечно, и желание оторвать любимую подругу от «этого ужасного Буровского», который крутит пальцем у виска и смеется над этими «беженцами», над их высосанными из пальца воплями про «преследования антисемитов». Но прослеживается и другой мотив: наверное, госпоже Ваксман очень уж невыносимо было думать, что в «этой стране» остаются благополучные, счастливые люди. А мы (сволочи какие!) были очень счастливы и плевать хотели на карканья и наговоры.

Такое поведение тем более удивительно, что, судя по всему, дружба и правда была, даже и есть: Анна Ваксман несколько раз присылала посылки, в том числе с вещами для наших дочек — исчадий чудовищного Буровского. А недавно (в августе 2001 года) приехала в гости к моей жене и провела в ее обществе несколько дней (не побоялась погромов и антисемитов).

Даже более обеспеченная жизнь на Западе не настраивает, как правило, неудачников на более спокойный лад. Советский Союз вообще классическая страна богатых неудачников. Это в странах более благополучных чем человек успешнее, тем и богаче. В СССР ученый или писатель мог иметь зарплату порядка 200 рублей в месяц и считаться человеком, сделавшим хорошую карьеру. Вынужденный уйти, человек зарабатывал до 500 на автомойке или до 800, торгуя жвачкой и презервативами… Но в глазах общества он был неудачником.

Если еврей претендовал на то, чтобы иметь ученую степень или быть популярным писателем, а теперь стал чиновником иммиграционного ведомства в США или торговцем компьютерами в ФРГ, он может иметь гораздо больше, чем имел в СССР. Но этот способ зарабатывать на жизнь — более «низкий», чем тот, на который он претендовал. И бедняга остро ощущает свою отверженность и неуспех. В ФРГ мне довелось встречать евреев, которые буквально не давали себе ни единого часа отдохнуть от ненависти к оставшимся. Особенно к тем, кто успешно занимается наукой или чьи книги расходятся большими тиражами.

СЕМЕЙНЫЙ АСПЕКТ РАЗОЧАРОВАНИЙ

Есть и еще один источник злобности — семейный. Удивительно писать про это, потому что любовь, семья, дети настраивают на мирный лад всякого вменяемого человека. Но дело в том, что сейчас в России найти человека с большей или меньшей примесью еврейской крови куда проще, чем чистокровного еврея. Люди смешанного происхождения составляют заметную часть населения Российской Федерации, по крайней мере процентов 10. Идеологические споры и действия политических евреев идут через семьи, разрывая родственников на партии. Практически все люди смешанного происхождения, за довольно редкими исключениями, евреями себя не осознают и в идеологические евреи не идут. Это вызывает у идеологических евреев просто бешеную злобу и желание любой ценой и как можно быстрее «разобраться».

Особенно сильно тщатся идеологические евреи втянуть в свой круг тех, у кого мамы или бабушки еврейки: эти ведь «свои» по законам Талмуда… Мало того, оказываются чушью все рассуждения про то, что «Россия евреев отвергла», что «по-другому нельзя», — в смысле, нельзя жить иначе, чем идеологические евреи. Оказываются чепухой выдуманные «правила» жизни, ставится под сомнение вся картина мира, извлеченная из кривого идеологического зеркала.

Ненависть идеологических евреев к автору этих строк имеет еще и эту причину: нарушение их ожиданий, казалось бы, в чисто семейных делах. Было очень странно обнаружить, сколько людей искренне ожидали, что я выступлю в скромной роли оплодотворителя… так сказать, генетического отца моих мальчиков. А мальчики вырастут и станут евреями, как им положено по штату, при маме-еврейке.

О вэй!

Так же, как хедер и талмудическое богословие несколько проигрывают в сравнении с университетами, наукой и современной медициной, так же и местечковое мужичье проигрывает в сравнении с культурной европейской семьей. То есть мужичье может мнить о себе все, что угодно, это уже его проблемы. Например, оно может иметь «свое мнение» о том, что такое русская интеллигенция (как и о форме земного ша… то есть земной лепешки, стоящей на трех китах). От меня много раз требовали совершить насилие над сыновьями: вывезти их в Израиль, и дело с концом!

— Вы их отец и обязаны!..

— Я вам ничем не обязан.

— Но у нас же полагается! У нас национальность по матери!

— А у моего народа две тысячи лет, как патриархат. Парни носят мою фамилию, и решать их судьбу буду я.

В этом месте собеседник начинал орать и плеваться, хватался за сердце и печенку.

Я же использовал власть главы семьи очень просто: я дал возможность сыновьям сделать выбор самим. Мои мальчики росли, имея возможность сравнивать… и выбрали. Самое обидное, наверное, как раз в том, что я давал парням полнейшую возможность выбирать. Вранье, подтасовки фактов, попытки «фильтровать информацию» делались не с моей стороны, а как раз со стороны родственников жены. Я-то не боялся выбора, потому что преимущество было на моей стороне, а не на стороне местечковых лавочников, вообразивших себя интеллигенцией.

Результат: мой старший сын вырос законченным безбожником и космополитом, как и полагается физику-теоретику. Даже в цивилизованный католический костел его калачом не заманишь, а вот как-то году в 1993 мимо нашего дома прошло несколько евреев, шествующих в синагогу… При виде их мой горячо любимый, но не всегда разумный сын стал выразительно колотить в крышку от кастрюли, заменившую бубен, приплясывать на месте — как ему казалось, имитируя шаманское камлание. Ах, какой он нехороший! Полюбуйтесь только на него!

Младший столь же кощунственно растет самым обычным русским мальчишкой, без малейших симптомов еврейскости. Даже грубиян он точно такой же, как папочка, и постоянно мне хамит, используя мои же собственные выражения. Хорошо еще, что мальчик не знает немецкого… Очень уж это богатый язык для выяснения отношений.

Рассказываю не для того, чтобы похвастаться своими мальчиками. Таких семей очень много, и чем более интеллигентна, культурна семья, чем более успешны ее члены, тем чаще дети делают такой же выбор. Действительно — с одной стороны русская интеллигенция, культурная среда профессионалов. С другой — неудачники по национальности, болтливые нули без палочки.

И это тоже — источник еврейского идеологического разочарования. В России — этой ужасной, недостаточно интеллигентной стране! — ассимилировались, в ее народ канули без следа самые умные, самые смелые, самые честные евреи. Они стали русскими, и мы считаем их своими братьями, уже сами не очень различая, с каким акцентом говорили чьи именно прадедушки.

Самые красивые и самые умные еврейские девушки, потряхивая чудными еврейскими косами, вышли замуж за этих лучших евреев или вообще (страшно подумать!) за русских. Если какие-то средневековые монстры мешали им делать свою женскую судьбу так, как они хотели, девушки рожали внебрачных детей. И рожали от своих избранников, а не от комплексующих «отказников» или от неверующих идиотов, празднующих субботу из идеологических соображений. Плевать они хотели на законы Талмуда, шариата, Русскую Правду и законы Хаммурапи.

И можно сколько угодно прыгать и орать в талесе (или в махровом полотенце), нацеплять на пальцы хоть филактерии, хоть кастет, но сделать тут совершенно ничего невозможно. Дело сделано.

ДВА МИРА — ДВА ОБРАЗА ЖИЗНИ

Идеологические евреи из своего «Белого братства» древнего и неделимого народа не раз и не два пытались использовать евреев состоявшихся, сделавших карьеру, разбогатевших. Цель понятна: такие люди могут и весьма существенно помочь — деньгами, связями, идеями… Многим!

В конце концов: ну, сошлись три младших научных сотрудника сорока лет да пять пожилых журналистов, чьи творения никто не хочет читать, а в председатели Союза возрождения евреев взяли члена Союза писателей, которого опять же никто в трезвом виде не читает. Ну, и кому эта триба неудачников нужна? То ли дело академик Ландау, всемирная знаменитость Лотман, Гуревич с его связями во Франции и в США, Городницкий, на песнях которого воспитывались поколения. Если ТАКИЕ люди что-то скажут, их будут слушать не как неудачников! Считаться с Гуревичем как носителем «национального сознания» соратников Иисуса Навина, с Ландау как придворным царя Соломона — придется.

И вторая причина: эти люди нужны в качестве знамени. А то ведь странно получается: люди орут, орут про «гениальных от рождения» евреев, а никто из известных, богатых, знаменитых к ним как-то никак не относится. Но вот факт: ни один из профессионально состоявшихся евреев, живущих удачной и счастливой личной жизнью, себя в роли знамени не предоставил и представителем «древнего и неделимого» не объявил. Состоявшиеся в жизни люди не идут ни в какие сионистские организации, не собираются никуда драпать, ни за что не борются и вообще вызывающе благополучны.

Во-первых, они любят Россию. Все тот же Городницкий, как только закрыт аэропорт, ему тут же:

…вспоминается иное:
Во сне летя во весь опор,
Негромко лошади вздыхают за стеною,
Поля окрестные мокры,
На сто губерний ни огня, ни человека…
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!
Ну просто клиника! Еврей, — а нет бы ему стонать о страданиях сородичей в черте оседлости… Нет бы завывать у Стены плача, ходить в синагогу, рассуждать о зверствах антисемитов! А у него в стихах то чокаются какие-то неприличные поручики, совсем не похожие на раввинов и цадиков, то «рванутся тройки, будто лайнеры на взлете», то происходит еще какая-то чисто русская гадость… Попробуйте использовать такого, как знамя возвращения в Сион!

А ведь таких, как Городницкий, знающих и любящих Россию, ее историю, ее цвета и запахи, — сотни тысяч и миллионы.

Да к тому же успешным людям просто некогда. Они заняты, им не до выяснения, какой национальности сосед, сотрудник или зять. У них есть опыт, неопровержимо доказывающий, что свое окружение надо выбирать не по национальному признаку. Тех, кто нужен для дела, кто интересен для общения, надо искать не в синагоге.

Они космополиты, это стало для них одним из составляющих успеха. Они успешные люди, и потому космополитизм для них просто полезнее.

Да к тому же, что такое русская диссидентщина? Общение с типами, у которых явная психиатрическая клиника. Запойное пьянство. Отвратительные квартиры, где лампочка без абажура, как в привокзальном сортире, освещает испитые морды, на газетках разложена закусь — классические рыбьи скелетики, а пахнет, как из гнезда канюка. От участия в этом маразме автора Бог, по великой милости своей, уберег, но диссидентов и их жилье я видывал. Чистоплотного человека в них калачом не заманишь, уверяю вас, а ведь успешные, благополучные… Они очень ценят быт, хорошее ведение дома, порядок — уже чтобы не отвлекаться на все это. Тут и захочешь сделаться знаменем идеологических евреев — да стошнит.

Все в том же Красноярске живет человек, который лет двадцать был заместителем декана… Быть деканом еврею в СССР времен Брежнева не полагалось. Он и был заместителем, что тут поделать. При моей попытке спровоцировать С.И. вопросом — как он думает, почему он не был деканом, С.И. ответил коротко и ясно:

— А я предпочитаю об этом не думать.

И это был единственный случай, когда моя пакостная провокация вообще имела хоть какой-то результат. Все остальные попытки провоцировать С.И. или заговаривать на еврейские темы имели один результат — С.И. с энтузиазмом рассказывал, как его выгоняли из Калининграда в начале 1960-х годов, или как он выволакивал из институтской раздевалки дежуривших там и перепившихся до свинства студентов. Если учесть, что одним из них в древние времена был и я сам, поневоле приходилось замолкать.

Что он рассказывал сионистам — не знаю, но знаю точно, что больше одного раза они к Кангуну не ходили.

Другого известного в Красноярске и всеми уважаемого социолога я спровоцировал всего один раз, и то он повадился при встрече со мной азартно вопить:

— А угадайте, когда Христа распинали, я в какую руку вколачивал гвоздь?!

Приходилось также вопить в ответ:

— В левую!

— А вот и врете, вовсе даже в правую! Угадать не можете, а еще лезете!

От этого человека идеологические евреи панически бежали, даже встречая его на улице.

Еще к одному достойному, богатому и умному человеку местные психи из «Белого братства потомков Авраама» пришли клянчить подачку на Великий Израиль от Нила до Евфрата, — есть у них такое поверье, что каждый еврей должен им подавать.

Мой знакомый делец сначала не понял, кто они и на что просят, — они рассказывали в основном о тех, кто получил ранения в ходе последних военных действий. Получалось даже трогательно, и мой знакомый почти согласился помочь больным и увечным в странах третьего мира… Но истина всплыла на поверхность, и разъяренный делец попросту спустил их с лестницы. В моем приятеле килограммов сто тридцать, и исход схватки решили первые же движения, как только он врезался в посетителей. А последних двух, не успевших вовремя сбежать, мой знакомый спустил в лестничный пролет со второго этажа дома старинной постройки.

Я возмутился его жестокостью:

— Они же расшибутся! Им же больно! Они же не виноваты, что такими родились!

Тут мой знакомый посмотрел на меня своими прекрасными семитскими глазами, и в них застыла древняя библейская тоска… Я узнал ее! Это было тоска иудея, половину баранов которого сожрали ассирийцы, а вторую затоптали дикие слоны, и ему нечем кормить чад и домочадцев. А тут являются какие-то отвратительные сборщики налогов и требуют отдать им уже не существующих баранов… Грустно вздохнув, И.П. произнес тоскливо, но с непреклонностью вождя рода, приказывающего препоясать чресла и вооружиться бронзовыми топорами:

— Я деньги зарабатываю! Ясно?! Работаю — и зарабатываю! А эти суки…

Нет! Я не буду продолжать цитировать этого достойного, мудрого и богатого человека. Свобода свободой, а такие слова у нас до сих пор не печатают. Нет в «этой стране» права нецензурно выражаться, что поделать…

Самый знаменитый из красноярских евреев, известный в разных странах ученый-биофизик, поступил с идеологической швалью еще хуже: запустил в сионистов помидором. «Эти суки» явились к нему, когда академик только что вернулся из Америки. Шел 1989 год, помидоры были дефицитные, и домовитый академик И.Г. привез из другого полушария сразу два кило помидоров для семьи. Человек страшно занятой, он сразу приехал в свой академический институт, не зайдя домой. Так и проработал, а кошелка с помидорами стояла возле стола…

Сначала академик воспринял пропаганду насчет необходимости «вернуться на историческую родину» с юмором, но его гости стали нажимать, нести про его «обязанность жить еврейской жизнью» и «соблюдать заветы». Эти «заветы» окончательно доконали академика И. Г. Рьяный антикоммунист, он тут же вспомнил, по его словам, «заветы Ленина» и «кодекс коммунистической морали». Ну и не выдержал — выпулил в морды «дорогим сородичам» несколько роскошных помидоров.

— Хоть попадания-то у вас были?

— Всего одно…

И академик длинно вздохнул, откровенно сожалея: и помидоры погубил, и по противным мордам дураков не получилось их размазать… Как жаль!

Кстати — об «антисемитизме» этого академика с еврейской фамилией одно время плыл слух по Красноярску. Бывает…

Впрочем, и в литературе попадаются упоминания о евреях-антисемитах. «С точки зрения преподавателя РПУ Сергея Лёзова, даже отец Александр Мень — антисемит и фундаменталист» [229, с. 50].

Это доказывает лишний раз, что само исходное понятие «еврей» у них не национальное, а чисто политическое, партийное, идеологическое. «С нами» — значит, еврей! Не с нами — значит, против нас, значит, антисемит.

Так вот и не получается у идеологических евреев использовать успешных евреев в качестве своего знамени. Наверное, поэтому и приходится выдувать мыльные пузыри типа Эйнштейна или Фрейда. Эти-то ребята свои в доску, готовы делать, что им скажут, от своей роли не откажутся… Вот Лотман может надеть на голову торт, Гуревич позовет молодых аспирантов, велит спустить «гостей» с 22 этажа Академии наук. А Эйнштейн… Это хотя бы безопасно!

СЛОВО МАРСИАНИНА

При взгляде с Земли, тем более при взгляде из рядов наступающей армии, — все примерно так и есть. Но давайте посмотрим все же с большего расстояния.

Во-первых, не совсем верно, что Александр Городницкий так уж полностью забыл о своем происхождении. Есть у него стихотворение «Треблинка», есть упоминания разного рода еврейских реалий. Буровский практически не замечает существования евреев, которые вовсе не забыли о своем еврействе, — при том, что любят Россию и считают себя в первую очередь россиянами. «Кожаные куртки, брошенные в угол», «Деревянные города» и «Перекаты» — песни про Петербург и российскую историю в творчестве Городницкого и правда как-то заметнее, но ведь и «Треблинка» все же была.

У Буровского получается, что еврейство разбилось на полных, но успешных ассимилянтов и деградирующих неудачников. Эти неудачники судорожно цепляются за остатки национального наследия, потому что большеим и уцепиться-то не за что. А реальность гораздо сложнее, в ней есть и евреи вполне успешные, совершенно состоявшиеся в жизни, но не желающие забыть, что они евреи. Может быть, люди с таким психотипом могли бы составить ряды «русских Моисеева закона» — если бы история Российской империи не была бы насильственно прервана.

И еще одно. Позиция Буровского простая и жесткая: тех, кто «дотягивает», он признает ровней, «своими». А тех, кто не дотягивает, он воспринимает попросту брезгливо.

Все очень логично, но какой-то фронтовой, предельно обнаженной логикой. Понять это несложно: в конце 1980-х — начале 1990-х годов шла война. Слава Богу, война чернильная и словесная, а не настоящая, с массовой мобилизацией и бомбежками.

Буровский — участник военных действий. Он милость к падшим, то есть к люмпен-евреям и политическим евреям, не призывает. Ну полное отсутствие сочувствия!

Справедливости ради — эти падшие ведь приложили все усилия, чтобы стащить всю Россию в яму, в которую рухнули сами. Так что понять автора несложно, и можно только добавить к его позиции нечто более взвешенное.

Буровский очень похож на русских, о которых шла речь в части о конце XIX — начале XX века: он охотно слушает евреев, вошедших в его общественный слой. Но тогдашний русский не слышал и в упор не желал видеть еврейских туземцев, а Буровский совершенно не слышит идеологических евреев, несчастный шлак истории.

Как обычно и случается, другая сторона тоже не слышит оппонентов. Идеологические евреи попросту не желают ни учитывать особенностей «этой страны», даже не хотят вообще понимать, как она устроена и почему.

Так же точно они «в упор не видят» и русских, с которыми имеют дело. Они с прямолинейной тупостью навязывают русским свои или племенные, или чисто «совковые» представления, а потом обижаются на то, что их считают людьми странными, а то и неприятными. Поразительное отсутствие адекватности, а то и попросту инстинкта самосохранения.

Как плохо надо знать и людей, и страну своего проживания, чтобы сделать своим врагом такого человека, как мой юный друг и коллега Буровский!

Какое вопиющее отсутствие слышимости!

Глава 8 Миф об антисемитизме

Я так и не понял —

что же такое антисемитизм?

Г. Форд

КОГДА В РОССИИ БЫЛ АНТИСЕМИТИЗМ?

Но, может быть, все дело в антисемитизме?! Людей давили, всячески преследовали, вот они и… Может быть, идеологические евреи порождены этим давлением русского общества?

Нет.

В послевоенной России антисемитизма, можно сказать, что и не было.

Тут, конечно, нужны две существенные оговорки:

Во-первых, советское государство после 1948, даже после 1942 года занимало по отношению к евреям позицию то агрессивную — вплоть до попыток выслать на Дальний Восток, то тихого, подспудного сдерживания: процентной нормы, непринятия на работу (в престижные места).

Во-вторых, Россией в представлении окружающего мира становятся страны вовсе не русские, включенные в СССР, но населенные другими, совершенно особыми народами, осознающими себя вовсе не русскими. Например, Украина.

Но русский народ — население Великороссии — антисемитским и раньше-то, в царское время, вовсе не был. А тут, при общем недоверии к советской власти, сделалось примерно так: чем более антисемитским становилось государство, тем больше народ утверждался в идее, что евреи — хорошие люди.

В ту эпоху, которую во всем мире ославили как время торжествующего антисемитизма, — I960–1990-е годы, антисемитизма в России практически совсем не было. В семье не без урода, но массовых проявлений враждебности вполне определенно не было.

Как же так?!

«В российской еврейской среде крепко бытует… миф о том, что якобы перед Второй мировой войной хотя национальное существование евреев было притушено, но с антисемитизмом советская власть покончила, антисемитов преследовали, евреи занимали выдающееся, завидное положение в обществе и государстве и пользовались не только равными со всеми гражданскими правами, но даже привилегиями. Только после переворота 1937–1938 годов, а особенно после приказа начглавПУРа А. Щербакова в 1942 году об удалении евреев с политических, юридических и т. д. постов в армии, началось якобы попятное движение, возвращение в Россию былого антисемитизма с ограничениями, травлей и прочим. Высшей точкой этой антисемитской волны, инспирированной сверху, было, мол, „дело врачей“ 1953 года, потом наступил некоторыйспад в 1950-х — первой половине 60-х годов и, наконец, новая волна антисемитизма надвинулась на нас после 1967 года…

Таковы основные исторические контуры этого мифа, почти что общепризнанные… Но мой личный опыт, опыт одного из советских евреев, лично пережившего все эти „эпохи“ и „волны“, шепчет мне на ухо, что эта версия неверна в своей основе.

Возможно, взрослым людям, защищенным полицейским законом сталинского государства, действительно до войны казалось, что они — свои в этой огромной стране, что антисемитизм гнездится только в душах нескольких пьяных хулиганов, что власть их любит, а они служат первой опорой своей власти. Нагловатые, самоуверенно-довольные, распевали взрослые евреи на „красных праздниках“ и на свадьбах: „Там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы, они сидят под нами…“. Не мешало бы им вовремя вспомнить конец царей и генералов и потом не жаловаться на злую еврейскую судьбу. Пока они самозабвенно токовали, в толщах униженной, измученной, репрессированной, оскверненной массы накапливался великий гнев, который в первую очередь готов был плеснуться на них, на чужаков, говоривших с неприятным тягучим акцентом, тормозивших спокойную крестьянскую жизнь, с раздражавшим аборигенов торопливым темпераментом „делашей“, не понимавших ни чуждых им национальных ценностей, ни чуждых устоев. Накопленный этот гнев использовал Сталин, чтобы сокрушатьсторонников троцких-бронштейнов и каменевых-розенфельдов, использовал его и Гитлер, чтобы сокрушать сталинских „жидов-политруков“, и снова использовал Сталин, который отмежевался от этих политруков, чтобы гнать своих солдат тенями Суворова и Кутузова» [3, с. 43–44].

Добавлю: этот же или почти такой миф крепко бытует и в головах европейских левых, независимо от их национальности. А. И. Солженицын и И. Р. Шафаревич крепко связали этот миф с так и не построенным в СССР идеальным «обществом будущего». Евреи воплощали в СССР свой племенной миф, реализовывали свой религиозно-племенной идеал. Но ведь и западная интеллигенция самого разного происхождения изо всех сил помогала той на 90 % еврейской кодле, что варила из русских костей свое ведьминское варево с 1922 по 1941 год, в это самое страшное двадцатилетие русской истории. Не только еврей Фейхтвангер, но француз Ромен Роллан и ирландец Бернард Шоу писали о забавном, милом чудаке Сталине, отрицали «глупые сплетни» о голоде на Украине и массовых расстрелах.

В свое время Солженицын был потрясен, попав на Запад: он поразился, как много литературы о преступлениях советской власти издавалось на Западе. И аналитических произведений, и мемуаров. Но западные правительства не хотели всего этого знать, аналитические центры вели «объективные» исследования, отказываясь слышать «эмигрантские эмоции». Напомню, Маргулис тоже брезгливо отворачивался от «мелочных эмигрантов» (при том, что, родившись в Киеве, жил почему-то на Западе), пока сам не попал в лапы НКВД.

Величие Солженицына, сыгранная им историческая роль в том, что он заставил Запад услышать правду об СССР. Но и услышали его потому, что СССР перестал быть людоедским государством. Уже при Сталине, как бы к нему ни относиться, направление людоедства резко изменилось, теперь под нож шел совершенно другой контингент.

А после Сталина перестали убивать миллионы, сажали тысячи.

В 1918–1922 годах людей убивали за то, что они ЕСТЬ.

В 1920-е годы убивали за то, что они не так ДУМАЮТ.

В 1930–1953-е годы убивали и сажали за то, что они плохие «винтики», то есть они не так ДЕЛАЮТ.

После 1956 года сажали за то, что человек что-то сделал против советской власти, то есть за то, что люди БОРЮТСЯ, ВОЮЮТ.

И именно тогда, в эту почти вегетарианскую эпоху, Запад начал бешено протестовать против «преступной власти» и «империи зла»!

Такова была позиция Запада, и она оказалась очень удобной для еврейской позиции. А рассуждения об антисемитизме очень пришлись в жилу для сокрушения «империи зла».

И непосредственные постановщики эксперимента над исторической Россией, и наблюдавшие из европейского партера — обе силы оказались кровно заинтересованы в том, чтобы свалить вину за. неудачу на сам русский народ и на Россию. Мол, такие вот неудачные подопытные кролики попались. Будь кролики качеством повыше — дисциплинированнее, умнее, — глядишь, и построили бы коммунизм!

А русский народ имел основания несколько недолюбливать постановщиков эксперимента… пока эксперимент шел, пока его ставили «почему-то» в основном люди «вполне определенной национальности».

«Вообще с настоящим, „чувственным“, что ли, антисемитизмом я лично сталкивался только в детстве, в те самые „золотые“ годы, когда, по рассказам взрослых, антисемитизма вроде бы и не было…» [3, с. 36].

Так пишет М. Хейфец и рассказывает, что его, ребенка 4–5 лет, постоянно избивали «как жида», а в эвакуации на Урале, в городе Ирбите, поймала компания мальчишек, скрутила руки, нацепила веревку на шею и водила с криками «Жида ведем вешать!» [3, с. 36].

«Антисемитизм был неодолим, когда капланы (следователь КГБ Каплан) стояли у власти и трубили на весь мир, что „антисемитизм в СССР искоренен навсегда“. Антисемитизм стал исчезать как раз тогда, когда евреев стали дискриминировать и вопли о советском антисемитизме разнеслись по всему миру» [3, с. 54].

«Еврейская „семья“, бессменно господствовавшая 20 лет в важнейших узлах партгосаппарата, потерпела в борьбе за власть поражение в схватке с иными „семьями“, давно ненавидевшими наглых чужаков. Но мы, дети, чувствовали еще до войны на своих детских душах и детских кожах удары этого спрятавшегося от правительственного террора, но тем не менее крепнущего год от года народного антисемитизма „прекрасных“ довоенных лет» [3, с. 46], — так пишет этот умный, очень этичный человек и описывает свою встречу в тюрьме со стариком Калининым, осужденным за создание братства «истинно православной церкви» последователей патриарха Тихона. Калинин хорошо отнесся к Хейфецу, но узнав, что тот еврей, отказался иметь с ним дело.

«— Вы меня простите. Я к вам как к человеку хорошо отношусь и знаю, что даже в самой дурной семье родятся хорошие дети… Но вашего народа я простить не могу. Вы мой приговор. читали, знаете, что с нами, с нашей верой сделали. И сами знаете — делали это евреи. Так что лучше нам с вами больше не говорить» [3, с. 49].

«Ты прав, — однажды заметил мне мой друг Дмитро Квецко, националист из Украинского Национального фронта, — но ты прав от ума, а у нас душа окровавлена…

Я ведь помнил, как мои дяди и старшие братья распевали: „Там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы…“. А Калинин сидел под ними» [3, с. 50].

«Конечно, в Советском Союзе за последние тридцать лет антисемитизм ослаб с тех пор, как евреев удалили с партийных, высших советских постов, из карательных органов. Спасибо, большое спасибо коммунистам за это — они сняли с нашего народа не только тяжкое моральное бремя, но и способствовали его национальному самосознанию, значительно облегчили реальное взаимопонимание с народами этой диаспоры» [3, с. 61].

Нет ничего проще, чем ненавидеть френкелей и губельманов, свердловых и урицких. Их всякий психически вменяемый человек ненавидит, независимо от национальности и от веры. Но попробуйте возненавидеть… ну, того же Хейфеца. И вообще всякого приличного человека, которого лично знаете. Тем более — человека гонимого. Тем более — того, кто демонстрирует какие-то мужские качества. Его оскорбляют, зажимают, а он проявляет стойкость и упорно делает что-то свое… И хорошо делает!

В конце 1970-х доходило отнюдь не до погромов, а до публичных излияний в любви к евреям, причем непосредственно на улицах. Вообще рубеж 1970-х и 1980-х — это очень большой, значительнейший перелом, и, в числе прочего, отношение к евреям изменилось окончательно.

В 1981 году арестовали крупного ленинградского ученого, известнейшего археолога Л. С. Клейна. Официально обвинили его в педерастии — это ведь считалось в СССР преступлением, как и в Третьем рейхе, и в Южной Африке. Реально Лев Самойлович мешал генералам советской науки, и в результате «компетентные органы» включили его в «ленинградскую волну арестов» 1981–1982 годов — последнюю волну повальных арестов в СССР.

Лев Самойлович так хорошо защищался, что лишь с большим усилием удалось припаять ему полтора года тюрьмы. Год и четыре месяца провел он в тюрьме, и получалось — на лагерь приходится не так уж много времени. Вроде бы должен выдержать… Но страх за него мы все испытывали, загибая на пальцах: что будет работать против Льва Самойловича? Первое — это возраст. Второе — статья (педерасты — это же у «них» низшая каста). Третье, конечно же, национальность.

Трудно сказать, в какой степени сами палачи так же загибали пальцы, прикидывая, много ли шансов выйти из лагеря у Клейна. Но и наши опасения, и надежды гэбульников оказались далеки от реальности: отношение к евреям совершенно изменилось, в том числе и в уголовном мире. В представлении уголовников еврей перестал быть физически хилым, одновременно подловатым и наглым типом, который «вызывал у уголовников инстинкт преследования» [230, с. 134]. Еврей теперь был в их представлении энергичный, богатый человек, образованный, владеющий языками, «потенциальный иностранец». Такой еврей вызывал уже не стремление самоутвердиться за чужой счет, а уважение и зависть.

В лагере Лев Самойлович занимал почетное положение «углового», а вернувшись, мгновенно восстановил положение в жизни и в науке и с упоением свел счеты с некорректными людьми (например, с сукиным сыном, который спер у Льва Самойловича кусок его книги и выдал за собственное сочинение).

Но главное для этой книги — уже на рубеже 1980-х годов антисемитизма в России не было. По крайней мере, массового антисемитизма. То есть где-то бесновались «памятники», где-то перепечатывались на машинке и ходили по рукам, а позже и выпускались творения из «Библиотечки русского антисемита». Но все это было и осталось глубоко на периферии русской жизни. В семье не без урода, и не более.

Но тогда — из-за чего, из-за какого антисемитизма драпали из страны сотни тысяч евреев, судорожно рассказывая в американском консульстве, что их преследуют страшные русские антисемиты? О ком рассказывали они, спасаясь от гонений в ФРГ? С чем сталкивались они, и сталкивались ли вообще?

ЧТО ТАКОЕ АНТИСЕМИТИЗМ?

Действительно, не пора ли дать определение этому явлению? А то вторую книгу твердим про антисемитизм… а что это вообще такое?

Один из кадетских лидеров, Ф. Родин, назвал антисемитизм «патриотизмом недоумевающих людей». Основатели антисемитского движения в Германии говорили о «народном инстинкте», заставляющем их держаться подальше от семитов.

Склонный к аналитике В. В. Шульгин называет три типа антисемитизма:

1. Расовый.

2. Религиозный.

3. Политический.

Автор сих строк позволил себе ввести еще два уточняющих определения: антисемитизм страха и антисемитизм конкуренции.

Оба эти вида антисемитизма есть не что иное, как конкретизация «политического антисемитизма» В. В. Шульгина.

Все мы, от Родина до Буровского, пытались понять причины и корни явления. Мы относились к антисемитизму, как к уродливому явлению, вызванному к жизни какими-то тоже уродливыми явлениями в общественной жизни. Мы исходили из того, что никто не впадает в ненависть ни к какому народу просто так или поддавшись пропаганде.

Но все эти определения, даже сами попытки искать рациональные объяснения явлению, вызывают раздражение у многих евреев (особенно у идеологических евреев, разумеется).

Во множестве книг и статей, написанных евреями, антисемитизм определяется как иррациональная ненависть, стремление уничтожать, обижать, унижать евреев во имя самого процесса или подчиняясь каким-то утробным комплексам. Даймонт жестко разводит «неприязнь к евреям» и иррациональный, совершенно безумный антисемитизм — своего рода манию. То есть антисемитизм — это род душевного заболевания, которое выражается в ненависти к евреям.

Порой так считают не только авторы «Библиотечки Алии», но, казалось бы, люди серьезные: «Достаточно рационального обоснования советская антиеврейская политика вообще не имеет, рационального, конечно, с точки зрения коммунистической диктатуры. В основном объяснять эту политику приходится инерцией скрытого антисемитизма, корни которого живут в советском обществе, и инерцией антисемитской административной практики, прочно вошедшей в быт в сталинский период советской истории» [174, с. 422–423].

Впрочем, в той же литературе объясняется порой, на какой основе рождается этот вид помешательства. Скажем, в своей статье о последней книге Солженицына Д. Маркиш сравнивает его с «…натуральными жидоморами, преследуемыми житейскими неудачами и горьким ощущением неполноценности в гуще родного народа, посреди красивых березовых рощ» [43, с. 28].

Что прямо-таки восхищает, так это рассуждения о «житейских неудачах» исторической личности и «горьком ощущении неполноценности» автора, тираж книг которого зашкалил за сто миллионов. И тем более со стороны человека, чьи претензии стать русским литератором так и остались претензиями. Ох, чья бы корова мычала, скромно пописывающий господин Маркиш! Сравнили бы вы тиражи собственных книг с тиражами Солженицына — да и утерлись тихонько, в гуще собственного народа, посреди красивых пустынь.

Что же до злобности «жидо» — или еще чьих-нибудь «моров»… Кто это у нас тут собирался стоять в почетном карауле у изголовья России? Не припомните? Господин Маркиш, ау!

В случае с господином Маркишем приходится отметить хорошо знакомый психологам феномен, когда собственные состояния приписываются кому-то другому — или врагу, или просто человеку неприятному. Врагу — чтобы оправдать свое отношение к нему. «Если я его не зарезал бы, он давно бы меня уже прикончил! Вон как он на меня смотрит!»

В случае с человеком неприятным психический больной понимает, что с его стороны дурно испытывать такие чувства или настроения. Вот он и приписывает их тому, кого не любит и с чьей стороны ему приятны были бы низкие, презренные эмоции. Правда, еврейская тематика тут совершенно не обязательна, вполне достаточно зависти несостоявшегося полулитератора, автора злобных, но скверных стихов да максимум «Полюшка-поля», к знаменитому на весь мир писателю, субъекту мировой политики.

Но вот еще одно определение: антисемитизм — это иррациональная ненависть к евреям, проистекающая от зависти к их талантам.

Версия распространяется, правда, в основном неудачниками еврейского происхождения, и в этом некоторая ее слабость.

ЖУПЕЛ АНТИСЕМИТИЗМА

Иногда то ли в запале, то ли прямо по Фрейду, в порядке пресловутых «оговорок» делаются такие высказывания, что просто диву даешься. «Печальная статистика свидетельствует о чрезвычайно высоком „удельном весе“ евреев среди репрессированных. Так, на 2 января 1939 года в лагерях ГУЛАГа находилось 1 317 195 узников, в том числе 19 758 коммунистов-евреев… Этот факт также свидетельствует о полном отходе сталинского руководства от принципов демократии и социализма» [231, с. 83].

Тут два простеньких соображения: во-первых, стоит подсчитать, какой процент узников ГУЛАГа составляли евреи, и убеждаешься — тут-то процентная норма не нарушена, а если и нарушена — то в пользу евреев. По данным господина Хонигсмана, евреев в 1939 году в ГУЛАГе было МЕНЬШЕ, чем русских.

Во-вторых, почему, собственно, посадки именно евреев — свидетельство «отхода сталинского руководства от принципов демократии и социализма»? Потому что евреи — единственные носители демократии и социализма, и пересажать их значит. погубить социализм? Интереснейшее признание!

Или автор считает, что именно евреев арестовывать и сажать никак нельзя? Бросить за колючую проволоку миллион триста тысяч человек — это не нарушение принципов демократии и социализма, тут все в порядке. А вот сунуть в те же бараки двадцать тысяч евреев — тут социализму и конец. Так получается?

Странная логика господина Хонигсмана — это пример очень яркий, но далеко не единственный. Вот, например, в середине 1960-х годов Арнольд Тойнби, знаменитый британский историк и философ, произнес фразу: «Евреи с их Библией худшие расисты, чем Гитлер».

Всякий, кто сравнивал расовые законы в Нюрнберге и в Израиле, знает, что господин Тойнби явно прав. Но если читатель внимательно читал эту книгу, он уже не сомневается: поднялась отвратительная истерика. Юрий Марголин ничего не смог возразить по смыслу, но печатно обозвал Арнольда Тойнби «ученым дураком» (одновременно с ним — и Жана Поля Сартра, который в 1968 году посмел обратить внимание на применение Израилем напалма во время Шестидневной войны). Впрочем, и генерал де Голль в представлении Марголина «маниакально-злостный и склеротически упрямый старик», — как он смел не поддерживать Израиль?! Что радует — это сила аргументации и глубина мысли. Прочитаешь — и сразу видно хорошо воспитанного, культурного человека.

А какой-то раввин в Нью-Йорке требовал, чтобы само имя Тойнби упоминалось исключительно вместе со словом «проклятый». Опять же — сразу видно человека современного, духовно живущего в середине XX века.

Получается, что антисемитизм — это еще и жупел для тех, кто говорит нечто неприятное… даже нельзя сказать, что «для евреев», — нечто неприятное для данного конкретного еврея.

Итак, примерно следующее определение: «антисемитом объявляется всякий, кто делает заявления, неприятные кому-то из евреев. При этом истинность утверждения не имеет никакого значения».

ЗАПРЕТ НА ПАМЯТЬ

В недавней истории России жупел антисемитизма играл особенно большую роль, по крайней мере, с начала 1960-х годов. Отходя от сталинщины, страна начала вспоминать свое прошлое… Естественно, среди всего прочего, стали вспоминать и о том, кто же это составил основные кадры в ЧК, в руководстве ГУЛАГа и так далее.

Сейчас трудно даже представить себе, какой истерический визг и вой стоял вокруг любого упоминания слова «еврей» в исторической литературе — подцензурной ли или в самиздате, в эмиграции. Стоило произнести — причем совершенно без каких-либо оргвыводов, без любых политических идей, — стоило произнести что-то в духе: «евреев было много в составе ЧК» или «евреи составили костяк РСДРП», — и тут же в воздухе повисали возмущенные окрики в диапазоне от укоризненного «нельзя же так» и «какое это имеет значение?» до агрессивного «как вы смеете?!».

Долгое время даже на простое упоминание слова «еврей» в любом негативном смысле существовал абсолютный запрет. Запрет на упоминание и каких-то конкретных евреев, выступавших в малопочтенной роли… неважно, в какой. И на упоминание «еврея вообще», на употребление самого слова «еврей», — если на евреев вообще или на любую их группу наводилась хоть какая-то критика.

«Монолитной глыбой перегораживает путь глубоко укорененный, внушенный запрет, делающий почти безнадежной попытку разобраться в вопросе. Он заключается в том, что всякая мысль, будто когда-нибудь или где-нибудь действия каких-то евреев принесли вред другим народам, да даже всякое объективное исследование, не исключающее с самого начала возможность такого вывода, — объявляется реакционным, неинтеллигентным, нечистоплотным» [116, с. 450].

И далее Игорь Ростиславович приводит красочный пример, когда Померанц находит в некой самиздатовской статье фразу: «аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами» и сразу реагирует: «Опасное слово засунуто посередине так, чтобы его и выдернуть нельзя было для цитирования». «Очень характерно, что Померанц отнюдь не оспаривает самого факта… он просто предупреждает, что автор подходит к границе, преступать которую — недопустимо» [116, с. 450–451].

«Опасную тему обходят самые принципиальные мыслители, здесь умолкают самые смелые люди» [116, с. 451], — пишет Игорь Ростиславович.

Вот А. И. Солженицын пишет статью про Куликовскую битву и тут же наталкивается на недоумение, порой и на агрессию части московских литературных и окололитературных евреев: где же в этой статье показан еврейский руководящий интеллект?! На Куликовом поле их не было? Так зачем вообще про эту битву писать?!

Стоило выйти роману Александра Исаевича «В круге первом», и тут же Померанц написал Солженицыну, что он в «В круге первом» «непоправимо уронил» евреев, что просто требует сделать Герасимовича евреем. Ведь нельзя же допустить, чтобы в романе были «отрицательные» евреи! Это же неприлично! А «то, что Герасимович сделан с русского прототипа, совершенно неважно!» — писал он. И делал вывод: пора, пора Солженицыну приниматься за роман о «благородном, стойком, смелом еврее».

Поражает не только убежденность, что преступления, совершенные евреем, непременно нужно скрывать. Поражает готовность навязывать свое мировоззрение другим, то, как агрессивно вторгается Померанц в авторскую кухню Солженицына, с какими властными окриками требует — мол, пиши, что тебе сказано!

Готовя публикацию о своих лагерных впечатлениях, А. И. Солженицын, естественно, использовал в пьесе свои впе* чатления от лагеря, причем из четырех омерзительных евреев, захвативших в лагере власть, оставил в пьесе только одного.

И вот многие деятели советской интеллигенции «поставили мне ультиматум, что разорена будет и дружба наша, и предсказывали, что само имя мое будет безвозвратно утеряно и опозорено, если я оставлю в пьесе Соломонова. Почему не сделать его русским? — поражались они. Разве уж так важно, что он — еврей?

Но если это неважно, зачем Бершадер вытеснял Севастьянова? Почему Соломонов не уступил места Шитареву?» [227, с. 50].

«Все это капля в каплю походит на те призывы, что слышали мы с высоких трибун — о неочернительстве, о социалистическом реализме, о том, что не надо вспоминать» [227, с. 50].

Сказанное касается не одного Солженицына. В его книге приводится и пример того, как Л. K. Чуковскую убедили не публиковать своего ответа М. Алигер — ведь если его опубликовать, получилось бы, что еврейка крупно солгала, обелила себя и кое-кого другого, крупно замешанного в преступлениях власти в русофобский период советской истории. А ведь этого же нельзя делать!!! То есть если бы совершали преступления, а потом врали и отмывались бы русские — это ничего, это можно. Но ведь не евреи же!

«И эта осторожная оглядка так внушена нам, что Лидия Корнеевна (Чуковская), имея в виду еврейский вопрос, убежденно сказала мне: „Бывают истины, которых до некоторой поры писатель не имеет морального права касаться“» [227, с. 60].

«Опасное слово!», «Не трогать!», «Нельзя!», «Антисемитизм!» — все эти окрики, запреты, поднятые пальцы, нахмуренные брови… Все это так вбито в сознание россиян двух поколений, что, наверное, уже никогда из них не выйдет. Читаешь хотя бы книгу «Евреи в России и в СССР» и удивляешься, сколько извинений расточено, и по каким несерьезным, ничтожным поводам. Ах, извините, но ведь это непорядочно! Ах, простите, но ведь это расизм… Тысяча извинений, но ведь так все-таки нельзя…

Если бы речь шла о людях любого другого народа, извинений не потребовалось бы: писатель просто не чувствовал бы себя виноватым, осмеливаясь называть вещи своими именами. Тут сказываются слишком долго слышимые окрики, запреты, слишком долго висевшие над сознанием нахмуренные брови, махание указующими перстами. Даже пытаясь вырваться из царства маразма, писатель чувствует себя глубоко неправым, нарушителем важного запрета. Так древний эллин чувствовал себя виноватым, перестав бояться гнева Зевса. То есть Зевса нет, он уже христианин, но есть ведь еще народная традиция, прочно вбитый в сознание принцип…

В этом отношении наше поколение счастливее — мы жили уже не в эпоху, когда интеллигенция была на 85 % еврейской [227, с. 62]. На нашу долю досталось меньше окриков, да и угодить в лагеря за «антисемитизм» у нас уже не было шансов. Другой опыт! И куда более счастливый опыт.

Тогда, в 1960-е, частично даже в 1970-е, эта истерика была серьезнее и глубже, чем может показаться современному читателю, далекому от подобных баталий. Порой скандал мог разразиться международный, не какой-нибудь!

Когда вышел «Архипелаг ГУЛАГ», в некоторых кругах поднялась натуральная истерика: почему у Солженицына везде во главе лагерей стоят люди с ТАКИМИ фамилиями?! Почему он не изобразил гибели евреев в этих лагерях?! Действительно — как он посмел?!

На Всемирном съезде славистов в Вашингтоне (уже в 1985 году) возникла дискуссия на животрепещущую тему: антисемит ли Солженицын. Отметим — не о том, правду ли он пишет; видимо, это как раз не очень волновало организаторов дискуссии. А о том, антисемит он или не антисемит.

Судя по всему, эту дискуссию кое-кто активно готовил, и уже перед началом съезда некий Норман Подгорелец в журнале «Комментарии» написал статью «Странный вопрос об Александре Солженицыне», отмечая не только антисемитизм великого писателя, но и его «сочетание мании величия с эгоизмом».

Но увы им! На Всемирном съезде как-то не нашлось достаточного числа желающих «заклеймить позором» Солженицына, «пригвоздить его к позорной скамье антисемитизма» и «покончить с солженицынщиной и попытками протащить ее в печать». Тявканье не лучшей части евреев так и осталось частным делом этих… (пусть читатель сам вставит эпитет).

3 ноября 1985 года газета «Нью-Йорк тайме» поместила пространную статью о том, как провалился замысел повесить на Солженицына ярлык антисемита.

За год до этого, правда, в западной печати было много других публикаций — в том числе и про то, как его «скупили на корню» евреи. Есть основания полагать, что старались в этом направлении те же самые «компетентные органы» и Идеологический отдел ЦК КПСС, для которых борьба с влиянием Солженицына во всем мире стала одной из самых серьезных проблем. Для «внутреннего употребления» в СССР какое-то время использовали сведения о том, что один из его предков был помещиком, то есть, значит, эксплуататором и врагом трудящегося народа. «Крокодил» даже поместил большую статью «Последний из белогвардейцев». Что последний — вранье, нас еще много, а что назвать человека белогвардейцем — это, скорее, комплимент, похоже, авторы статьи как-то и не сообразили.

Лектор ЦК Зверев даже вымолвил как-то раз с мукой, произнес вслух почти тайное: «Раньше надо было считать Солженицына помещиком, а теперь лучше считать его евреем».

Сам Солженицын отмечает, что его гонители «…не могли выбрать, какой путь обещает больше: то ли я замаскированный еврей Исаевич Солженицкер, слуга мирового сионизма (говорили так много на лекциях), то ли антисемит-погромщик, „монархо-фашист“» [232, с. 6].

Самое забавное: я несколько раз сталкивался с людьми, искренне верившими, что Солженицын — еврей. Сказывается, наверное, твердая установка на то, что умный человек, по крайней мере в России, просто не может не быть евреем. Но ни разу я не видел человека, которому это обстоятельство помешало уважать и принимать всерьез Александра Исаевича! Раза два я провоцировал своих знакомых:

— Он же еврей! Кажется, даже хасид… (хасидов почему-то боятся сильнее других).

И всякий раз слышал в ответ все то же укоризненное:

— Ну что вы… Какая разница?!

Нам же придется дать еще одно определение антисемитизму: антисемитизм — это способность помнить то, чего не хочется помнить хотя бы некоторым евреям. Знаешь о преступлениях Залкинд-Землячки? Ты антисемит!

ЗАПРЕТ ЗАКРЫВАТЬСЯ ОТ ПЛЕВКОВ

В середине 1960-х годов двое советских евреев бежали на Запад. Там они получили грант от одного антикоммунистического фонда и выпустили сборник «Русский антисемитизм и евреи».

Антисоветизм и антикоммунизм авторов, правда, отличается большим своеобразием, коль скоро позволяет публиковать стихи такого содержания:

Мы часто плачем, слишком часто стонем,
Но наш народ, огонь прошедший, чист.
Недаром слово «ЖИД» всегда синоним
С большим, великим словом «КОММУНИСТ».
Соглашаясь, что евреи слишком часто плачут и стонут, один мой друг с оч-чень еврейской фамилией высказался по содержанию стихов:

— Нашли, чем гордиться, идиоты… Помолчали бы…

Но интереснее даже другое. Призывая весь мир спасти евреев от ужасов русского антисемитизма, авторы писали вот что: «Иностранцы читают Достоевского и утверждают, что благодаря ему они в состоянии понять русскую душу. Но Достоевский не осветил одну весьма существенную сторону русской души… которая всегда заставляет евреев быть настороже, так как эта сторона неизменно направлена против них. В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик. Большое ли он занимает место или маленькое — дело индивидуальное, но факт его существования остается фактом…

Сидит, притаившись, а временами выходя наружу, во всем своем обличии. Сидит там также раб и хулиган. О рабской натуре русской души мало писали, ошеломленные всем треском русских военных побед и примерами храбрости… Однако я знаю, что такое русский характер на практике. А это проявляется в принципе „сильного бойся, а слабого бей“» [233, с. 51].

В очередной раз придется задать вопрос: а что сказали бы даже вполне приличные евреи, вздумай автор (хотя бы из чистой провокации) написать аналогичный текст. Скажем, о грязном, подлом и к тому же очень трусливом погромщике, который сидит в лабиринтах еврейской душонки, о скотской сущности грязного, вонючего жида и так далее. Вот было бы визгу до небес!

Но ведь если я хоть в какой-то форме попробую возразить этим «антикоммунистам» — и тут же хотя бы часть евреев завопит про антисемитизм.

Вероятно, нечто подобное имели в виду под «антинемецкой деятельностью» в Третьем рейхе в одной давней истории. «По ее словам, девушка отвечала дерзко, и она ударила ее по лицу. Девушка пыталась защититься — о нет, она не ударила Берту! На шум прибежали мы. Юлиана забилась в угол, прикрывая лицо подносом. А Берта избивала ее, что было силы. А силой Берта всегда отличалась.

Карл позвонил в полицию. Девушку судил нацистский суд и приговорил ее к повешению за то, что она „оскорбила честь немецкого народа, защищаясь от побоев немки“» [234, с. 198].

Так что имейте в виду: если еврей дает вам оплеуху или плюнет на вас, а вы закроетесь или утретесь, то этим вы оскорбите весь еврейский народ и заслуживаете повешения.

Поэтому приходится ввести еще одно определение: антисемитизм — это попытка вытирать со своей физиономии еврейские плевки.

АНТИСЕМИТИЗМ — ЖУПЕЛ «ИЗЛИШНЕЙ» ИНФОРМИРОВАННОСТИ

Достаточно широко известно, что множество евреев сменили фамилии в СССР, а порой и старой России. Среди советских литераторов в книге «Русский антисемитизм и евреи» приведен список из 59 русских фамилий — таких, как Озеров, Бытовой, Снегов, Алешин, — которые являются псевдонимами евреев.

В этом списке нет таких известных писателей, как Никулин, Некрасов или Светлов, но это частности. Главное — мы имеем дело с целым явлением. Вопрос, с каким именно явлением.

Кстати говоря, точно так же меняют фамилии евреи вовсе не только в России. Знаменитый Януш Корчак — на самом деле Генрих Гольдсмит. Евреи и в США часто меняют имена на «местные». Джесси Вайт — комедийный актер, игравший хотя бы в фильме «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» — Вайденфельдт. Самюэль Голдвин, американский киномагнат, основатель компании «Paramount Pictures» «Metro Goldwyn Mayer» — Шмуэл Гелбфиш, родился в 1882 году в Варшаве.

Примеры можно умножать, не говоря уже о смене имен евреев, уехавших в Израиль. Даже создатель современного иврита, Элиезер Бег-Иегуда, — это Лейзер Перельман, который родился в 1859 году в Лужках Виленской губернии.

Я не уверен, что за этим порой очень прозрачным камуфляжем скрывается что-то дурное. Очень часто еврей берет такую фамилию именно потому, что и не хочет быть, и не чувствует себя евреем. Ну, и называется в соответствии с тем, кем он себя ощущает. То русским, то американцем, то древним иудеем, — да, собственно, человеком любой национальности.

Но упаси вас Боже заинтересоваться проблемой всерьез и полезть изучать вопрос! Имейте в виду: это — антисемитизм!

Вот, например, Стеклов-Нахамкес. Ну что дурного в том, чтобы знать настоящую фамилию этого раздавленного Сталиным большевичка? Но вот вам оценка: «Разузнав его настоящую фамилию, одна газетенка напечатала на потребу черносотенной публике следующую частушку:

В пику тятьке-с, в пику мамке-с
Заору со всех силов:
Не зови меня Нахамкес,
А зови меня Стеклов» [235, с. 26].
Тут, конечно, есть серьезный вопрос: что же именно должно рассматриваться, как проявление черносотенных тенденций? То ли знание именно о фамилиях-псевдонимах, то ли вообще всякое сомнение в любых сведениях, которые сообщает еврей о себе, то ли вообще сомнение в любых сведениях, сообщаемых евреем о чем угодно? «Антисемиты на потребу черносотенной публике утверждают, что пациент Гольдштейн вовсе не хрустальный графин, а старый еврей…».

Ответов на этот вопрос я пока не получил, но приходится ввести очередное определение антисемитизма: антисемитом является всякий, кто знает настоящую фамилию, а не только псевдоним, сообщаемый евреем.

АНТИСЕМИТИЗМ КАК НАРОДНО-РЕЛИГИОЗНОЕ ОПРАВДАНИЕ

Оправдание участия в эксперименте. А мало у кого из евреев, жителей России, не было предков — активных участников эксперимента. «Когда кегебист сказал мне: „В наших органах не работают евреи потому, что они были слишком жестоки с русским народом…“ — мне было стыдно, и я молчал. Но мы действительно очень виноваты перед этой страной» [3, с. 58].

Обвинения в антисемитизме не только позволяют чувствовать себя всегда правыми и драпать из России с высоко поднятой головой, как жертвы преследований (и правда ведь обидно «признаваться, что едешь за жратвой…»).

Эти обвинения призваны поставить все с ног на голову: должны затушевать факт «реальной вины… евреев перед народами тех стран, в которых они живут, вины, которая не позволяет, не должна позволить им спокойно жить в диаспоре, рассчитывая на благополучное существование» [3, с. 43].

Удобнее разочароваться в политическом режиме, чем в идее, столь важной для религиозной традиции и для всей национальной истории. Так сказать, идея-то хорошая, а вот ее конкретное воплощение получилось очень уж неказистым… Флегон и Наумов так и делают, а вслед за ними целая толпа народу.

«Как жаль, что Марксово наследство…».

Сталкиваться с «иррациональной ненавистью» русских к евреям мне не доводилось. То есть я готов допустить, что и это встречается, но вот сталкиваться не довелось, Бог миловал.

А вот с иррациональной ненавистью евреев к России — сколько угодно! И всякий раз за этим протуберанцем злобы очень угадывалась жажда самооправдания. Пусть не идея, столь дорогая евреям, — дерьмо. Пусть не они исторгли из своей среды толпы преступников…

Нет! Есть другие виновники, которые и сделали воплощение идеи такой плохой! Народ «этой страны»… но можно ведь и конкретизировать! Антисемиты — вот кто отверг «вековечную мечту всего человечества», оказался недостоин ее, замечательной.

Действительно, неприятно ведь осознавать, что твои недавние предки совершили тяжелые преступления перед народом твоей же страны… страны, которая, нравится тебе или нет, — но и твоя родина тоже.

Ну зачем Наташе Рабовской вспоминать, что ее отец — палач и преступник? И что отцы и матери многих людей, мимо которых она проходит по улицам Москвы, убиты или искалечены ее отцом?

Есть ведь такой удобный способ не только не испытывать вины, но еще и «их» сделать виноватыми пред «нами»! Какой способ? Как можно громче заорать: «антисеми-ти-изм!!!».

АНТИСЕМИТИЗМ КАК ЧАСТНОЕ ОПРАВДАНИЕ

Падение советской власти стало очень огорчительным явлением для великого множества неудачников. Раньше можно было вообще не выдавать никакой продукции, ничего толком не делать и ни к чему не стремиться. Советская власть одной рукой кормила, другой сдерживала, и очень легко было объяснить, почему ты так и не образовался ни во что, сколько-нибудь высоко стоящее: это советская власть помешала.

Хотел я стать крупным ученым… Известным писателем… Большим поэтом… А вот ничего не получилось! Почему? Ясное дело, это все коммунисты, советская власть, ЦК и КГБ! Это они все меня не пустили, сам же я, конечно, никакой ответственности за свою жизнь не несу, и вообще я гениальный, а это они меня не признают.

Не только в творческой области работала удобнейшая схема.

У меня ушла жена? Но ведь советская власть уже развратила два поколения женщин!

Я совершенно спился? А что вы хотите от человека, который живет в такой ужасной стране?

У меня нет денег? А их все украли коммунисты.

Мой отец умер в доме престарелых? Так ведь это советская власть разрушила семью, а от меня вы что хотите?!

Так что потеря советской власти — это очень серьезная потеря для некоторого контингента. Зато осталось еще одно объяснение для собственного убожества, ничем не хуже первого: антисемитизм.

Большая часть евреев-диссидентов, злобно тявкающих на Россию из Израиля, Германии или США, — это несостоявшиеся русские литераторы или несбывшиеся русские ученые. Те самые богатые неудачники, о которых доводилось уже писать. Плохо им — потому что как их в СССР не печатали, так не печатают и в США, и в Германии. Это как у Джека Лондона про партию яиц: «Их на Клондайк привезли уже тухлыми… Они еще в Калифорнии были тухлые. Они испокон веку тухлые».

Плохо им, потому что ТАКОЕ убожество, ТАКОЙ уровень бездарности — это уже всерьез и надолго. Действительно: два поколения евреи имели уникальный исторический шанс… А члены моей семьи не воспользовались им… Потом еще два поколения могли… скажем так, могли достаточно много, но и жившие после войны, и я сам не смогли удовлетворить своих амбиций.

Почему?!

Да ясно же — антисемиты помешали! Если бы не этот свинячий русский народ, не эти скоты с рабскими душами, с погромами, притаившимися в лабиринтах русских душ, если бы не «зверь-держава», полыхающая багровым заревом… вот тогда бы я и развернулся!

КОМУ НУЖНЫ ЭТИ ВЕРСИИ АНТИСЕМИТИЗМА

Грандиозные исторические разломы всегда разделяют современников и участников на тех, кто идет вверх, — меньшинство. И на тех, кто падает вниз, утрачивая и то, что имел раньше.

По евреям ашкенази история ударила жестоко; за считанные десятки лет выбила у них почву из-под ног, включая даже Страну ашкенази. Вот и образовался, наряду с сотнями тысяч успешных, сумевших пойти вверх, контингент миллионов, упавших вниз. Люди, которые и не русские, и не евреи. И не интеллигенция, и не народ. И не патриоты, и не иностранцы. Не специалисты и не рабочие. Не предприниматели, не работники, не… Так, цветочек в потоке истории.

Хорошо тем в этом «контингенте», у кого есть хоть какой-то, но талант: эти обретают хоть в чем-то определенность, стабильность. А остальных так и несет, болтая вверх-вниз, слева-направо, мимо исторических эпох, государств, стран и лравительственных учреждений.

Вынесет на Запад? Но там лишь немногие смогут хоть как-то зацепиться за творческую работу. То есть в России живут евреи, которым устроиться на Западе на престижную работу — раз плюнуть. Л. С. Клейн, и сидя в тюрьме, получил несколько предложений — прочитать курс лекций, занять кафедру… Когда он после лагеря стал ездить за рубеж — в 1986, если не ошибаюсь, многие евреи, затаив дыхание, ждали — останется или нет?! Но Клейну и в Петербурге неплохо, а им ни в Дании, ни в Германии не светит ничего, кроме разве что вывозки мусора.

Если даже эмигранты и сделаются высокооплачиваемыми людьми, то маловероятно, что в творческой области. А став обеспеченными людьми во всех остальных, они будут типичными «богатыми неудачниками», о которых уже говорилось. О вэй…

Вынесет их в Израиль, так сказать, на историческую родину?

Но они и сами не хотят на эту историческую родину: бедная азиатская страна с кучей проблем, стоит ли… Если проследить, куда они хотят, если историки будущего будут судить о происхождении советских евреев по тому, куда их тянет, — им, историкам будущего, придется прийти к выводу, что советские евреи — потомки могауков, ассинибойнов и шеванезов.

Но даже достигнув желанного, эти бедолаги несут с собой… нет, не «чувство русское тоски»… Если бы! Они несут с собой то же беспокойство, ту же привычку к разрушению, безоглядной критике, привычку брать горлом, убежденность в том, что насилие, нахрап и наглость — самый лучший способ решения всех проблем.

Среди поселившихся в США — невероятное количество уголовников. И как ни объясняет Э. Тополь, что это злой КГБ специально забрасывает на Брайтон-бич гадких людей с криминальным прошлым, а что-то не очень верится. Почитаешь самого же Тополя, и сразу становится понятно, что не в происках КГБ тут дело. Герои Тополя, все эти «бичи на Брайтоне», до такой степени разрушены изнутри, так деморализованы, так жестоко больны психологически, что криминальный исход для большинства из них совершенно естествен.

Говоря откровенно, даже обилие мата в книгах Тополя как-то не особенно и раздражает читающих его произведения. Каковы герои, такова и их речь, тут все естественно. Ну как называть трусом грязного, дикого уголовника с задворок Нью-Йорка, который боится полиции? Слово «трус» уместно по отношению к офицеру, который так и не научился не кланяться летящим ядрам. А это мерзкое, воняющее лисицей существо — вовсе не трус, а дристун, тут Тополь совершенно прав [236, с. 26]. Определяет ли бытие сознание, — можно спорить, а вот что бытие определяет язык, на котором отражается это бытие, — это уж точно.

Один русский эмигрант («первой волны», спешу добавить) как-то задумчиво произнес:

— Они мне напоминают бедолаг, которые после войны попали в Америку, пытались там стать американцами… Ели индейку на День Благодарения, осваивали местные жаргончики… Так и эти пытаются стать евреями и в Америке.

— А они разве не евреи?

— Нет, конечно. Они играют в евреев — проводят бар-мицву для сыновей, ходят в синагогу, хоть и неверующие, но это все игра, не больше. В них много русского… Но тоже не настоящего русского, а советского. В общем, жалко их.

Стоит ли удивляться, что Америка чем дальше, тем в меньшем восторге от этого сомнительного «приобретения», и дело идет к пересмотру квот на въезд в США советских евреев, спасающихся от нас с вами, злобных русских антисемитов.

Если советские евреи попадают в Израиль — им и там не лучше, потому что уезжать-то они уезжают, но и там, как правило, не приживаются… Осмелюсь даже предположить, что и в эту страну несут они дух разрушения. В апреле 2002 года сообщили о гибели в Израиле красноярского еврея по фамилии Фиш. Вез он в роддом дочь, и пули террористов насмерть поразили его самого, серьезно ранили дочь и еще не родившуюся внучку. Дочку откачали в реанимации, ребенок, получивший ранение еще до появления на свет, остался жив. Вторая внучка сидела рядом с мамой в бронежилетике14, поэтому ее только отшвырнуло, но ребенок остался жив. Отмечу: в отличие от бойцов еврейской самообороны, арабы не только стреляют, они еще и попадают.

Невольно вспоминается, как несколько лет назад Абрам Фиш восхищался цивилизованностью Израиля:

— Смотрите, у них даже противогазики для детей разного цвета! И какие веселые цвета, как раз для детей!

Зрелище детей в специальных, по размеру, «противогазиках» или в бронежилетиках вызывало у меняголовокружение, но Фиш очень радовался. Кстати, в свою последнюю поездку они с дочкой тоже поехали в бронежилетах. Чего не сделаешь, чтобы жить на исторической родине!

Уехать в Израиль Абрам Михайлович очень хотел, чрезвычайно сильно переживал, что соплеменные пустыни там, а он здесь. Еще его очень волновало, что евреев в СССР скоро начнут убивать, не сегодня-завтра начнутся погромы. «Надоело спать с пистолетом под подушкой!» — заявил он, уезжая в Израиль.

Трудился он в Институте биофизики, но как-то не снискал особой славы большого ученого. Известен был Абрам Фиш в основном как веселый, приятный человек с легким характером и прекрасный общественник. Вечно он что-то организовывал, собирал, устраивал. То пикник с разжиганием костров, то поход, то турнир по шашкам, то танцы, то что-нибудь еще.

Тем же он занимался и в Израиле, но с некоторой местной спецификой. Есть прекрасные кадры кинохроники, на которых видна демонстрация советских русскоязычных евреев, идущих мимо белых домиков Израиля. Несут плакаты про дискриминацию русскоязычных, про нежелание «местных» признавать эту алию… Руководит демонстрацией, конечно же, Абрам Фиш. «Нас дискриминируют!» — и лес кулаков взлетает над колонной демонстрантов, доносится дружное «У-УУУ!», «Нас отвергают!» — и новые согласные звуки и жесты приличной по размеру толпы.

Вот митинг… И тут из-за угла вылетает машина, из нее высыпают — это сразу видно — журналисты. Тянут кабель, наводят камеру, а девушка с микрофоном подбегает к Фишу… Звучит вопрос на неизвестном языке… Неизвестном не только мне, но, что характерно, и Абраму Михайловичу. Вытаращив на девушку глаза, Фиш классически лезет «в потылицю», издает столь же классическое украинское «Га?!».

Еще один вопрос — и такая же реакция. Девушка что-то наговаривает в микрофон… Машина уезжает на большой скорости.

А спрашивала девушка на иврите: «Чего вы хотите? За что боретесь?». И комментировала: вот, мол, шуметь эти люди шумят, а за несколько лет жизни в Израиле выучить иврит не удосужились. Комментарии нужны?

Впрочем, Фиш — это еще мелочи!

Гораздо труднее представить себе свастики на стенах домов в Израиле. Услышав об этом в первый раз, я только и нашелся, что произнести, глядя прямо в глаза собеседнику:

— Не может быть!

И тогда мне показали фотографии, и на этих фотографиях были свастики, прорисованные на белых стенах домов. Видно было и название города, написанное на иврите и на английском: «Бар-Шева». Приходится верить. И еще приходится вспоминать, что советские евреи — самые советские в мире.

Взять хотя бы жутковатую деструктивную роль, которую сыграл в политике Израиля некий Щаранский. Политзек и «за что-то там борец» в СССР, он построил политическую деятельность и в Израиле на том же «протесте против угнетения», опираясь на «протестный электорат», — то есть людей, готовых бунтовать против всего на свете. На волне движения выходцев из России (о них можно судить по Фишу) он пришел в кнессет и своими частью неумелыми, частью просто преступными действиями нанес огромный ущерб политике Израиля в отношении палестинцев. Во многом он прямо сцровоцировал нынешний кризис (фактически войну). Совершив все это, господин Щаранский гордо удалился со своего поста, «не понятый» грубыми умами, — действие как в духе еврея, так и русского интеллигента.

Стоит ли удивляться, что за последние годы серьезно изменилась иммиграционная политика Израиля. Власти этой страны (не иначе в приступе антисемитизма) начали гораздо строже относиться к отбору кандидатов. Внимательнее изучают документы, стараются брать поменьше гоев, едущих с евреями. А то раньше, в начале 1990-х, с одной еврейкой въезжали ее муж и пятеро родственников мужа, украинцев, русских или казахов.

Обращают внимание на то, религиозный ли человек собирается в Израиль, каковы его мотивы, понимает ли он, куда едет… От советских евреев и в Израиле совсем не в восторге.

Энергия национального распада вызвала к жизни огромный, включающий сотни тысяч, даже миллионы человек конгломерат своего рода международных неудачников, которым плохо везде: и в России, и в США, и в ФРГ, и в Израиле. Примерно так мог бы бродить по любой стране Багрицкий и везде видеть одно: какое тут все отвратительное, серое, тусклое, гадкое…

Этому сборищу неудачников очень нужен миф о злых антисемитах. О тех, кто оправдает их убожество, на кого можно свалить ответственность за собственную несостоятельность, кто будет виноват в неудачах этих бездарных созданий и с кого можно будет потрясти денежки.

Им нужны сказки о немецких антисемитах, которые зубами перегрызли горло шести миллионам евреев, чтобы было с кого слупить денежки (неудачники ведь не умеют сами зарабатывать деньги).

О польских антисемитах, которые отдали на верную смерть три или четыре миллиона евреев Польши. Этот миф может пригодиться, чтобы содрать денег еще и с поляков, да и вообще полезен. Не писать же, что многие евреи ненавидели Польшу, что бегство из нее стало своего рода психологическим спасением.

Но особенно необходим миф о русских антисемитах! Это ведь русские антисемиты придумали, будто евреев было многовато в ЧК и среди первой волны коммунистов, придумали еще кучу всяких «клеветнических измышлений», а драпающую ныне бездарь не пустили в писатели и ученые и вообще довели бедняжек до эмиграции.

Я еще раз хочу напомнить читателю: чтобы получить въездную визу в США или в ФРГ, право поселиться в этой стране навсегда, еврей должен стать «беженцем» — то есть «доказать», что его преследуют, ему и его семье опасно жить в России. То есть все эти люди — не «отдельные представители», не часть уехавших, а… все. Все до единого они в консульстве США или ФРГ разводили турусы на колесах, вешали лапшу на уши, втирали очки й гнали пургу. То есть, попросту говоря, все они врали и клеветали на нас, остающихся, — какие мы злобные антисемиты с рабами в темных тайниках мрачной славянской души, мерзкие душители свободы, что преследуют повсюду иудейскую породу.

Причем эти вранье и клевета входят в правила игры. Отправляясь в консульство на интервью, эти люди уже знали, что им предстоит врать и о чем лжесвидетельствовать.

И уверяю вас, дорогой читатель, — психически нормальному человеку просто трудно представить себе, сколько вранья и клеветы, сколько злобного, завистливого бреда выливается в еврейской эмигрантской среде на Россию и на всех нас. Порой просто диву даешься!

Так что мой большой совет ко всем читателям: как только речь зайдет об антисемитизме, если вас попытаются в нем обвинить, попытайтесь сначала понять, о чем вообще идет речь, а уж потом реагируйте на уровне эмоций. Но будьте готовы: именно желание думать и рассуждать может вызвать встречный выплеск иррациональной ненависти и злобы.

ОБ ОБЪЕКТИВНОСТИ

Кто-то наверняка сочтет мою книгу «недостаточно объективной». Ответ очень простой: докажите! Не выкрикните, не провизжите, не тявкните, как Д. Маркиш на Солженицына, а докажите. Одна из сторон в конфликте выглядит у меня как-то не очень привлекательно, но в моей ли подаче тут дело? Булгаков честно пытался написать «Белую гвардию» объективно, не занимая позицию ни белых, ни красных. Не его вина, что пьяный дворник или петлюровский пан куренной как-то проигрывают Най-Турсу и Алексею Турбину. Он-то писал как раз объективно, Михаил Афанасьевич. Сделай он петлюровцев хоть в какой-то степени ровней русской интеллигенции — тут-то и получилось бы необъективно и лживо.

Так же вот и здесь: не я тому виной, что серьезные люди из евреев не пошли даже в певцы национального ренессанса, а уж тем более не пошли прыгать в утопию. Что Бабель и Безыменский вызывают дрожь отвращения, что рассуждения Н. Мандельштам — это рассуждения инопланетного существа, моя ли вина? Скорее я соврал бы, сделай Багрицкого ровней Гумилеву, поставь на одну доску Свердлова и Деникина. Объективность как раз в том, что люди эти очень, очень разные. Во всех отношениях.

Может быть, считать всех людей равными — это антисемитизм. В этом случае я антисемит.

Может быть, предъявлять ко всем равные требования — антисемитизм? Тогда я тоже антисемит.

Конечно же, я отрицаю за евреями расовую, религиозную или любую другую исключительность. Если из этого следует, что я антисемит, — пожалуйста, но тогда антисемит — это вообще всякий порядочный человек.

Если не любить дикое мужичье, претендующее на роль светоча мира; нечистоплотных и неумных люмпенов, — антисемитизм, то и это мое «иррациональное заболевание». Дураков не люблю. Умных — очень. Независимо от национальности.

Мне не нравятся деклассированные и денационализированные элементы — и для евреев я не делаю исключения. А что, обязательно надо делать?

Если антисемитизм — отсутствие какого-то особого интереса к евреям, то и тут я тяжко виновен. Потому что, написав последние две книги, я исчерпал свой интерес к гонимому племени, и явно надолго. Может быть, я еще переработаю одну из этих книг. Может быть, займусь тем, до чего не дошли руки сейчас: Государством Израиль, тайнами «кровавого навета», кое-чем иным. Но, скорее всего, вообще не вернусь к еврейской тематике никогда.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ЗЕМЛЯНИНА

Все, что называют богатством, гениальностью, славой, не имеет значения, если люди не станут добрее друг к другу.

Д. Кьюсак
Не вернуть времен, когда евреи ашкенази были даже не национальным меньшинством, а скорее одним из небольших туземных народов, проживавших в Российской империи. Народом со своим языком, своей территорией, своей линией поведения. Их было побольше, чем крымских татар, и почти столько же, сколько татар казанских. И больше, чем эстонцев, латышей и литовцев. Времена эти закончились совсем недавно, на наших глазах. Но они закончились бесповоротно.

То есть, конечно же, на память об этом этапе нашей общей истории осталась еще, в назидание и устрашение всему миру, русско-еврейская советская цивилизация.

Кому-то наверняка не понравится, как нехорошо я отзывался о каких-то ее сторонах или о ее строителях. Буду рад послушать возражения… Но как я просил уже не раз, хорошо бы не в жанре бабьего визга.

Но и это время не вернется. Не вернуть еще совсем недавних времен, когда два или три поколения народ ашкенази мучительно растворялся среди нас. Не вернуть эпохи, когда заметная часть русской интеллигенции была еврейского происхождения, а на южных базарчиках перекликались на идиш старики.

Скажу откровенно: мне бывает жалко этой такой еще недавней, но уже покойной старины. Всегда бывает жаль всего, что только что было, да вот исчезло. Ведь и динозавры вызывают порой щемящее чувство: какие они были интересные! Большие, яркие, с огромными зубами, переливающейся на солнце кожей, поведением огромных бескрылых птиц…

Представляете, как было бы интересно, доживи динозавры до наших времен?! Какое столпотворение будет царить в зоопарках всего мира, если подтвердится неясный слух о птеродактиле, доживающем свой век в излучине Конго, об огромном шипекве из озера Бангвеулу, и такое существо явится на обозрение почтеннейшей публики… А они вот таки взяли и вымерли… Жаль!

Мои воспоминания об СССР не только темны; были ведь и светлые минуты. Получилось так, что евреи в этих воспоминаниях занимают именно светлые участки. Жизнь сложилась так, что лично мне евреи ничего плохого не сделали, а вот друзей и коллег-евреев у меня было много. Временами хочется сказать в духе Маугли: «мы с тобой одной крови, вы и я…». Но если скажу — тут же обязательно отыщется идиот, который обидится, как я посмел примазываться к «древнему и неделимому». А какой-нибудь другой идиот завопит жизнерадостно: «Сознался!».

Поэтому я произнесу почти то же самое, но все же другое: «мы из одной эпохи — вы и я».

Жаль, что мои сыновья, а тем более дочери уже не смогут воспроизвести этот опыт жизни в огромной империи, в котле народов. Идеологии не жаль, советской власти уж тем более, а вот империи бывает все-таки жалко.

Нашим детям предстоит более осмысленная, более добрая, но в чем-то и худшая, чем у нас, жизнь. Из чего следует только то, что не бывает приобретений без потерь.

Что будет? На мой взгляд, только хорошее.


Волна, поднятая в России и во всем мире идеологическими люмпен-евреями, спадает. Она была удушливой и плохо пахла, но сейчас ее все меньше и меньше. Скоро ее вообще не будет, потому что сами люмпен-евреи окончательно сожрут сами себя.

Еврейского народа ашкенази больше нет. Но есть те группы евреев, которые, даже оставаясь лояльными жителями разных стран, не захотят исчезнуть окончательно. Быстро формируется еврейский народ Израиля, и он тоже вряд ли захочет исчезнуть.

Найдется ли им место на Земле?

И всей еврейской иудаистской цивилизации, и всем входящим в нее народам может очень даже понадобиться Россия.

Ведь этим евреям тоже предстоит жить в мире менее добром, более суровом и жестоком, чем довелось даже их отцам и дедам. Судите сами…

Века, тысячелетия евреи были передовым народом Земли: единственным поголовно грамотным народом. Среди любого другого народа в любой стране мира были они самой многочисленной группой грамотных людей. Всегда и везде число грамотных евреев превосходило по числу грамотные элиты всех народов.

А вот теперь это не так. Впервые за всю свою историю всем еврейским народам придется научиться жить в мире, который тоже поголовно грамотен. В мире, где у евреев нет прежних преимуществ, где евреи уже не могут играть такую исключительную роль.

На это накладывается еще два обстоятельства:

1. Прекращение выплат из Германии.

То есть пока они продолжаются, но как долго они будут идти? Неизбежно настанет день, когда последний раз ФРГ перечислит Израилю свои последние евро. Уже одно это будет означать, что Израиль не в силах принять новых «репатриантов», убежавших на «историческую родину» от свирепых сибирских антисемитов.

2. Прекращение безоговорочной помощи США.

Не буду спорить, объяснялась ли традиционно произраильская позиция США желанием наложить лапу на нефть Ближнего Востока, конфронтацией с арабами или колоссальным «еврейским лобби».

— Вы знаете, какой процент капитала США контролируют евреи?! До 50 %!

Эта цифра мне кажется сильно преувеличенной. Сами американцы называют другую — порядка 30 %, не больше. Но даже пусть будет 50 %! Все равно ведь все сказанное про ассимиляцию российских евреев касается и американских. Уже сегодня потомки немецких евреев, основателей банка «Кун, Леб» и других, не чувствуют себя евреями. Им незачем мотаться на митинги и прочие безобразные сборища голодранцев. Им это ни к чему, и вообще они очень заняты: судорожно наворачивают миллион на миллион и очень боятся помереть, не успев еще раз нажить 100 на 100.

Какое-то время еврейская активность будет поддерживаться за счет новых приезжих, но долго ли? Как сейчас от русской эмиграции, от сотен тысяч людей, осталось несколько тысяч стариков, так и от многотысячных сборищ евреев, протестовавших против политики царской России, скоро останутся тысячи, а потом и единицы. То есть евреи не исчезнут, в том числе и евреи-миллионеры, — просто им станет наплевать.

Что это означает? Ровно одно: разным еврейским народам во всем мире придется решать свои проблемы, как полагается взрослым людям: самостоятельно. Не полагаясь на американского дядюшку и комплексующего немца, откупающегося от реальных ли, выдуманных ли преступлений предка.

И Израиль, и евреи многих стран оказываются лицом к лицу с огромным, быстро меняющимся и растущим мусульманским миром. Самые антисемитские, самые злобные сайты в Интернете — это сайты мусульманского мира. «Напоим своих коней кровью жидовских собак» — даже с поправкой на восточную цветистость речи звучит достаточно жутко. На кого смогут опереться евреи в быстро меняющемся мире?

Не буду пытаться угадать, какие могут сложиться в мире союзы и блоки.

Не буду угадывать, какие войны могут взорвать этот мир.

Не буду угадывать даже, сохранится ли, расцветет ли союз еврейства диаспоры, России и Сиона. Это покрыто мраком неизвестности.

Не уверен, что все обойдется так уж совершенно спокойно и бескровно.

Скорее всего, я просто хочу верить в торжество разума и доброты.

И уж, конечно, я убежден, что назвать вещи своими именами — назвать все, что произошло за десятки и сотни лет, — необходимое условие нормализации. Мне совершенно не хотелось бы, чтобы внуки и правнуки убийц расплатились за преступления предков. Это будет так же глупо, как обвинять современных немцев в преступлениях нацистов (обвинять 100 % внуков в преступлениях 1 % дедов).

Мир не станет ни лучше, ни приятнее для жизни, если мы сами или мусульмане заставят евреев захлебнуться собственной кровью, как бедолагу Абрама Фиша. Мораль Ветхого Завета требует мстить до четвертого колена. Мне как-то не хочется — я живу по закону Иисуса Христа, а не по племенным заветам Иисуса Навина.

«Нас не разделяет ничего, кроме прошлого» — так поляки говорят об украинцах. А нас с евреями и прошлое не только разделяет, вот ведь как.

Что может помочь сближению? Только взаимное понимание.

На чем может быть основано понимание?

Исключительно на знании друг друга.

Возможно, у истеричных врагов любой правдивой информации, психопатически визжащих про «антисемитизм» при получении реальных сведений об евреях в русской советской истории, — возможно, у них самые лучшие намерения.

Поверить в это непросто: опыт говорит, что скрывающий что-либо обычно замыслил недоброе. Ну ладно, попробуем поверить в их самые лучшие намерения.

Но и в этом случае нет худшей основы для сближения и дружбы, чем недоговоренности и неясности. Недобрая, подлая традиция замалчивать и искажать страницы недавней истории страшно мешает, превращается в тормоз для движения.

Что это значит?

Если мы хотим доброго, разумного будущего, сегодня нам надо говорить друг с другом. Говорить в том числе и о тех вещах, которые замалчиваются упорнее всего. И которые порой стыдно, страшно, неприятно вспоминать (Киевская ЧК и расстрелы в Крыму — в качестве яркого примера).

Надеюсь, и моя книга станет одним из камушков, которыми засыпается пропасть между нашими народами.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО МАРСИАНИНА, ИЛИ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ИНОПЛАНЕТНИКА

У читателя может сложиться мрачное впечатление от книги: мол, не было никогда между русскими и евреями никакого взаимного понимания и нет! «Двести лет вместе» — назвал свою книгу А. И. Солженицын. Читаешь Буровского и убеждаешься — да какое там «вместе»?! Двести лет друг друга в упор не видели, при максимальной громкости не слышали. Каждый орал что-то свое, и все тут.

Жертвами этого дефицита слышимости стала Страна ашкенази. Не все понимают, что какой бы счет русские ни предъявили евреям и за какие бы грехи, но они-то совершили по отношению к евреям гораздо большее. Они не только практически уничтожили Страну ашкенази, но истребили сам народ — правда, истребили не физически, а путем культурной и физической ассимиляции.

У польско-русских ашкенази есть потомки. Часть из них стала русскими, часть — людьми европейских народов, часть ассимилировалась в США или в Израиле. Но вот в России есть такая организация: «Союз потомков русского дворянства». Потому что дворян уже давно нет, но потомки-то их никуда не девались. Так же и здесь — евреев ашкенази нет. Не повернуть назад возможностей превратить ее в Идишленд — государство со своим флагом, «еврейско-разговорным жаргоном» в роли государственного языка и визовой системой на границе.

Но потомки польско-русских евреев — есть, и будущее России в какой-то мере зависит от того, смогут ли они говорить с русскими, а русские — услышать их слова. И наоборот.

Буровский уверяет, что «надо говорить друг с другом», — но ведь и раньше это надо было делать. Отсутствие «слышимости», культурная глухота уже породили колоссальные беды и несчастья. Что же вселяет оптимизм?

Как ни странно, но это сами беды и несчастья. Земляне могут иметь другое мнение, но с Марса видно очень хорошо: человеческое сознание так тупо, так негибко, что изменить его удается, только пролив реки крови. Британия на полях Первой мировой войны потеряла половину юношей двух поколений — ив обществе возникла уверенность, что война не может быть способом решать политические проблемы. В Германии такой уверенности тогда не возникло; для нее потребовалась Вторая мировая война, гибель трех миллионов человек под бомбежками, расчленение страны.

Так и здесь: очень может статься, что гибель и страдания десятков миллионов человек заставят понять вред национального эгоизма. Потомки тех, кто промахнулся друг по другу, могут начать говорить, чтобы не пришлось больше стрелять.

К тому же нет ведь ни евреев ашкенази как народа, ни населенной ими территории, которая хотя бы теоретически может стать Идишлендом. Сегодня Россия имеет дело совсем с другими евреями.

Сегодня евреи в России больше похожи на евреев Голландии или Дании, чем Польши: их кучка, без своего языка, особых обычаев и без территории. Исчезающе малый процент населения, ничем не отличающийся от всего остального, кроме как памятью о судьбе прадедов и прабабок.

Среди сверстников Буровского еще есть чистокровные евреи… которые все глубже погружаются в русское море. Но через тридцать лет они будут всего-навсего старики, а «Парк забытых евреев» вымрет уже окончательно. Еще много поколений будет жить эта часть еврейской России, но будет она жить в крови все менее чистокровных, все более растворившихся в русской России людей. И все меньше отличных от этнических русских.

С этими людьми не так уж и трудно начать продуктивный диалог.

Религиозные евреи, те, кто хочет соблюсти свой религиозный закон, — сегодня они на 90 % находятся в Израиле, но как знать… История может повернуться так, что Израиль или вообще исчезнет с географической карты, или уж, во всяком случае, не сможет вместить живущих в нем сейчас людей.

С евреями, которые хотят остаться иудаистами и традиционалистами, русские тоже могут начать говорить, ведь им уже не мешает участие в общей утопии. То «надо было» тянуть одеяло на себя, выяснять, кто лучше, а кто хуже, кто более «правильный» согласно этой утопии. Сегодня ничто не мешает принимать и самого себя, и «другого» спокойно, на уровне описаний. Он просто такой, как есть — и все.

Может быть, даже станет возможен новый диалог «эллинов и иудеев». Сейчас он не очень реален, потому что иудеев-то в России нет. С идеологическими евреями разговор на серьезные философские или религиозные темы не имеет смысла. Спор философа с люмпеном — бесперспективное занятие, но вот спор двух философов — это уже нечто, за чем я с большим удовольствием буду наблюдать в самый большой телескоп.

ЛИТЕРАТУРА

1. Большая советская энциклопедия. 3-е изд. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1970. Статья «Азия».

2. Дроздов Ю., Фартышев В. Юрий Андропов и Владимир Путин. На пути к возрождению. М.: Олма-Пресс, 2001.

3. Хейфец М. Место и время (еврейские заметки). Париж: Третья волна, 1983.

4. Гессен Ю. И. История еврейского народа в России: В 2 т. Т. 1. Л.: Типография кооперативного об-ва, 1925.

5. Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. Происхождение еврейского вопроса в России: 1772–1825. Иерусалим: Гешарим — М.: Мосты культуры, 2000.

6. Солженицын А. И. Двести лет вместе (1795–1995). Ч. І. М.: Русский путь, 2001.

7. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 7. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

8. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 1. М.: Терра-Terra; 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

9. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 13. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

10. Державин Г. Р. Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта Евреев // Державин Г. Р. Соч.: В 9 т. / С объяснительными примеч. Я. Грота. Т. 6. СПб.: Изд-во Академическое, 1876.

11. Державин Г. Р. Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта Евреев // Державин Г. Р. Соч.: В 9 т. / С объяснительными примеч. Я. Грота. Т. 7. СПб.: Изд-во Академическое, 1878.

12. Голицын Н. Н. История русского законодательства о евреях. Т. 1. СПб.: Изд-во А. Маркса, 1886.

13. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 3. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

14. Познер С. Евреи Литвы и Белоруссии 125 лет тому назад // Еврейский мир: Ежегодник на 1939 год. Париж: Объединение русско-еврейской интеллигенции, 1939.

15. Динур Б. Ц. Религиозно-национальный облик русского еврейства // Книга о русском еврействе: от 1660-х годов до революции 1917 года. Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1960.

16. История еврейского народа. От талмудической эпохи до эпохи эмансипации. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1993.

17. Гессен Ю. И. История еврейского народа в России: В 2 т. Т. 2. Л.: Типография кооперативного об-ва, 1927.

18. Краткая еврейская энциклопедия. Т. 4. Иерусалим: Об-во по исследованию еврейских общин, 1988.

19. Герцен А. И. Былое и думы. М.: Дет. лит., 1976.

20. Гиляровский В. А. Мои скитания // Гиляровский В. А. Соч.: В 4 т. Т. 1. М.: Правда, 1967.

21. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 9. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

22. Соловьев B. C. Письмо к Ф. Гецу // Соловьев B. C. Еврейский вопрос — христианский вопрос. Собрание статей. Варшава: Правда, 1906.

23. Лесков Н. С. Евреи в России: несколько замечаний по еврейскому вопросу. Пг.: Госиздат, 1919.

24. Толстой А. К. Послание к Ф. М. Толстому // Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1963.

25. Никитин В. Н. Евреи земледельцы: историческое, законодательное, административное и бытовое положение колоний со времен их возникновения до наших дней. 1808–1887. СПб., 1887.

26. ХэрриотДж. Среди йоркширских холмов. М.: Мир, 1994.

27. Померанц С. Г. Нравственный облик исторической личности // Померанц Г. С. Неопубликованное. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1972.

28. Оршанский И. Евреи в России: очерки исследования. Вып. 1. СПб., 1872.

29. Глинер Э. Стихия с человеческим лицом? // Время и мы, 1993, №

122.

30. Гершензон М. Судьбы еврейского народа // «22», 1981, № 19.

31. Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. М.-Л.: ГИЗ, 1929.

32. Л. Н. Толстой о евреях / Предисл. О. Я. Пергамента. СПб.: Время, 1908.

33. Краткая еврейская энциклопедия. Т. 2. Иерусалим: Об-во по исследованию еврейских общин, 1988.

34. Алданов М. А. Русские евреи в 70–80-х годах. Исторический этюд // Книга о русском еврействе: от 1860-х годов до революции 1917 года. Нью-Йорк: Союз русских евреев, i960.

35. Российская еврейская энциклопедия. Т. 1. М., 1994.

36. Зельцер А. Погром в Балте // Вестник еврейского университета в Москве, 1996, № 3(13).

37. Тейтель Я. Л. Из моей жизни за 40 лет. Париж: Изд-во Я. Поволоцкий и Компания, 1925.

38. Орлов Б. Не те вы учили алфавиты // Время и мы, 1975, № 1.

39. Маршак С. Я. В начале жизни (страницы воспоминаний) // Соч.: В 4 т. Т. 4. М.: Худ. лит., 1960.

40. Локшин А. Klier J. D. Imperial Russia's Jewish Question, 1855–1881. Cambridge University press. 1995. Клиер Дж. Д. Еврейский вопрос в Российской империи, 1855–1881. Кембридж, 1995 // Вестник еврейского университета в Москве, 1996, № 3(13).

41. Слиозберг Б. Г. Дела минувших дней. Записки русского еврея: В 3 т. Т. 2. Париж, 1933.

42. Слиозберг Б. Г. Дела минувших дней. Записки русского еврея: В 3 т. Т. 3. Париж, 1934.

43. Маркиш Д. Два Голиафа // Лехаим, 2001, № 9.

44. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 12. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний й изд-ва Брокгауз-Ефрон).

45. Краткая еврейская энциклопедия. Т. 6. Иерусалим: Об-во по изучению еврейских общин, 1992.

46. Кишиневский погром: обвинительный акт // Освобождение. Штутгарт, 1903, № 9.

47. Материалы для истории антиеврейских погромов в России // Под ред. и со вступит, словом С. М. Дубнова, Г. Я. Краснова-Адмони. Т. 1. Пг., 1919.

48. Фрумкин Я. Г. Из истории русского еврейства. Воспоминания, материалы, документы // Книга о русском еврействе: от 1860-х годов до революции 1917 года. Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1960.

49. Бикерман И. М. Россия и русское еврейство // Россия и евреи. Париж: YMKA-Press, 1978.

50. Жаботинский В. Введение // Бялик Х. Н. Песни и поэмы. СПб.: Изд-во Зальцман, 1914.

51. Кроль М. Кишиневский погром 1903 годами Кишиневский погромный процесс // Еврейский мир. Сб. II. Нью-Йорк: Союз русских евреев в Нью-Йорке, 1944.

52. Бухбиндер Н. А. Еврейское рабочее движение в Гомеле (1890–1905) // Красная летопись, 1922, № 2–3…

53. Локшин А., Душенко К. Русские политические цитаты от Ленина до Ельцина. Что, кем и когда было сказано. М., 1996 // Вестник еврейского университета в Москве, 1996, № 3 (13).

54. Шульгин В. В. Что «нам» в «них» не нравится. СПб.: Вече, 1993.

55. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 10. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

56. Короленко В. Г. Дом № 13 // Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1995.

57. Raisin M.A. History of the Jews in Modern Times. New York. Herbert Publishing Company, 1923.

58. Слиозберг Б. Г. Дела минувших дней. Записки русского еврея: В 3 т. Т. 1. Париж, 1933.

59. Прайман Л. Погромы и самооборона // «22», 1986, № 51.

60. Лесин А. Эпизоды из моей жизни // Еврейский мир: Сб. II. Нью-Йорк: Союз русских евреев в Нью-Йорке, 1944.

61. Маркиш Д. О еврейской ненависти к России // «22», 1984, № 38.

62. Санкт-Петербургские ведомости, 1903, 24 апр.

63. Кроль М. А. Страницы моей жизни. Т. 1. Нью-Йорк: Союз русских евреев в Нью-Йорке, 1944.

64. Пасманик Д. С. Русская революция и еврейство (Большевизм и иудаизм). Париж, 1923.

65. Международная еврейская газета, 1992, № 6 (70).

66. Куприн А. И. Обида. Истинное происшествие // Куприн А. И. Собр. соч. Т. 4. М.: Худож. лит., 1958.

67. Куприн А. И. Гамбринус // Куприн А. И. Собр. соч. Т. 4. М.: Худож. лит., 1958.

68. Померанц Г. С. Парадоксы модернизации // Человек, 1991, № 1.

69. Геллер А. Вселенная за пределом догмы. Советская научная фантастика. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1985.

70. Краткая еврейская энциклопедия. Т. 7. Иерусалим: Об-во по исследованию еврейских общин, 1993.

71. Карманная еврейская энциклопедия. Ростов н/Д: Феникс, 1999.

72. Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1986.

73. Grundriss der Geschichte. Band 2. Neuzeit seit 1789. Stuttgart-Dusseldorf-Berlin-Leipzig: Ernst Klett Schulbuchverlag, 2001.

74. Д'Анкос Элен Kappep. Расколотая империя. Национальный бунт в СССР. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1982.

75. Solschenizin A. November sechzehn. Munchen-Zurich: Piper, 1986.

76. Франс А. Бойня в России // Франс А. Рассказы. М.: Госиздат худож. лит., 1954.

77. Марк Твен. Соединенные Линчующие Штаты // Марк Твен. Собр. соч.: В 12 т. Т. 11. М.: Госиздат худож. лит., 1961.

78. Клименко М. Я. Другая Америка. Мечты и действительность. М.: Посев, 2001.

79. Даймонт М. Евреи, Бог и история. М.: Имидж, 1994.

80. Нудельман Р. Призрак бродит по Европе // «22», 1992, № 84.

81. Еврейская энциклопедия: В 16 т. Т. 4. М.: Терра-Terra, 1991. (Репринтное издание Об-ва для научных еврейских знаний и изд-ва Брокгауз-Ефрон).

82. Краткая еврейская энциклопедия. Т. 1. Иерусалим: Гешарим, 1972.

83. Мериме П. Крепостное право и русская литература. «Записки русского охотника». Сочинение Ивана Тургенева // Мериме П. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. М.: Правда, 1963.

84. Журавлева В. Еврейский вопрос в России глазами американцев // Вестник еврейского университета в Москве, 1996, № 3(13).

85. Вампир. Еженедельный художественно-сатирический журнал. СПб., 1906, № 2.

86. Кроль М. Национализм и ассимиляция в еврейской истории // Еврейский мир: Ежегодник на 1939 год. Париж: Объединение русско-еврейской интеллигенции, 1939.

87. Парке Дж. Евреи среди народов. Обзор причин антисемитизма. Париж: YMCA-Press, 1932.

88. Шолом-Алейхем. С ярмарки // Шолом-Алейхем. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М.: Худож. лит., 1960.

89. Деникин А. И. Путь русского офицера. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1953.

90. Дикой А. Русско-еврейский диалог. М.: Витязь, 1995.

91. Булгаков С. Н. Апокалиптика и социализм (Религиозно-философские параллели) // Булгаков С. Н. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1993.

92. Митрофанов Г. Марксизм как ветхозаветный хилиазм // Посев, 2002, № 2.

93. Померанц Г. С. Квадрильон // Померанц Г. С. Неопубликованное. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1972.

94. Солженицын А. И. Образованщина // Из-под глыб. Сборник статей. Париж: YMCA-Press, 1974.

95. Сендеров В. А. Россия без интеллигенции // Посев, 1994, № 1.

96. Мелихов A. M. Исповедь еврея. СПб.: Новый Геликон, 1994.

97. Буровский A. M. Сибирская жуть-3. М.: Олма-Пресс, 2001.

98. Бердников Л. П. Вся красноярская власть. Красноярск: Красноярское книжн. изд-во, 1995.

99. Эскин Авигдор. Возвращение. 1991, №№ 3–4.

100. Агурский М. Совместим ли сионизм и социализм? // «22», 1984, № 36.

101. Дейч Л. Роль евреев в русском революционном движении. Т. 1. М.-Л.: ГИЗ, 1925.

102. Рубинштейн А. От Герцля до Рабина и дальше. Сто лет сионизма. Минск: Мет, 2000.

103. Аронов А. Принципы пролетарского сионизма. Пг.: А. Р. Грушкин, 1917.

Шварцман М. С. Община и сионисты. Пг.: Восток, 1917.

Базельская программа Всемирно-сионистской организации; Программа национально-политических требований Сионистской организации в России; Организационный статус, принятый на VII Сионистском всероссийском съезде; Инструкции Сионистской организации в Севастополе. Севастополь: Севастопольской городской сионистский комитет, 1918.

Гепштейн С. К. Пути еврейской революции. Пг.: Герцлия, 1918.

«Геховер…» — Всероссийская сионистская организация учащейся молодежи. Устав. Пг.: Кадима, 1917.

Мильштейн А. Сущность сионизма. Программа национально-политических требований сионизма в России (Петроградская программа). Ачинск, Ачинский сионистский комитет, 1917.

Сионистская организация в России. Центральный комитет. Палестинская комиссия. Воззвание. М., 1917.

Третий Всероссийский съезд сионистов в Гельсингфорсе. Подробный отчет. Вопросы реальной работы в Палестине, национально-политических требований в России. Пг.: Восток, 1917.

Украинский комиссариат сионистских организаций в Киеве. Областной сионистский съезд (3–8 октября 1917 г.). Резолюция и решения. Киев, 1917.

Трумпельдор И. «Гехалуц», его сущность и ближайшие задачи (с приложением Устава и анкеты). Всероссийская трудовая организация «Гехалуц». Пг.: Кадима, 1918.

«Югенд Поалей-Цион» — еврейский социалистический союз рабочей молодежи. Резолюция Всероссийской учредительной конференции (Москва, 1921). Программа и устав. М.: 20-я гос. типография, 1921.

Мотылев В. Е. Еврейские рабочие советы и еврейский рабочий съезд. М.: Перевал, 1918.

104. Синельников А. Как использовать еврейскую энергию в мирных целях? // Лехаим, 2002, № 3.

105. Федотов Г. П. Лицо России. Париж: YMKA-Press, 1967.

106. Ландау Г. А. Революционные идеи в еврейской общественности // Россия и Евреи. Париж: YMKA-Press, 1978.

107. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М.: Восточная лит., 2000.

108. Тан-Богораз В. Союз молодых. Роман из северной жизни. Хабаровск: Хабаровское книжн. изд-во, 1964.

109. Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. London: Overseas Publicatios Interchange Ltd, 1990.

110. Буровский A. M. Несостоявшаяся империя-2. M.: Олма-Пресс, 2001.

111. Левин И. О. Евреи в революции // Россия и Евреи. Париж: YMKA-Press, 1978.

112. Мандель B. C. Консервативные и разрушительные идеи в еврействе // Россия и Евреи. Париж: YMKA-Press, 1978.

113. Достоевский Ф. М. Бесы //Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 7. М.: Госиздат худож. лит., 1957.

114. Ефремов И. А. Таис Афинская. Алма-Ата: Жазушы, 1980.

115. Бальзак О. Де Евгения Гранде. Таллин: Эстонское гос. изд-во, 1950.

116. Шафаревич И. Р. Русофобия // Шафаревич И. Р. Есть ли у России будущее? М.: Советский писатель, 1991.

117. Багрицкий Э. Г. Происхождение // Страницы русской поэзии. 1920–1930-е годы. Томск: Изд-во Томского университета, 1988.

118. Багрицкий Э. Г. Смерть пионерки // Багрицкий Э. Г. Избранное. М.: Детгиз, 1969.

119. Багрицкий Э. Г. Человек предместья // Багрицкий Э. Г. Избранное. М.: Детгиз, 1969.

120. Багрицкий Э. Г. ТВЦ // Багрицкий Э. Г. Избранное. М.: Детгиз, 1969.

121. Багрицкий Э. Г. Избранные стихотворения. М.-Л.: Худож. лит., 1964.

122. Лемке М. 250 дней в царской ставке. Пг.: ГИЗ, 1920.

123. Пасманик Д. С. Чего же мы добиваемся? // Россия и Евреи. Париж: YMKA-Press, 1978.

124. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж: YMCA-Press, 1980.

125. Разрушение храма Христа Спасителя. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1985.

126. Долой погромы! Харьков: Украинское центральное агентство при Народном комиссариате советской пропаганды, 1919.

Мозин М. В кровавом чаду. К истории добровольческой погромщины. Киев: Киевский горком ЕСДРП (Поалей-Цион), 1920.

Ленинградский С. Кто и за что устраивал погромы над евреями? М.: Красная новь, 1924.

127. Красный П. Трагедия украинского еврейства (к процессу Шварцбарда). Харьков: Госиздат Украины, 1928.

128. Булацель А. На родину из стана белых. М.: Гослитиздат, 1924.

Кантор Е. Д. Белые: рассказ о страшных делах. М.: Красная новь, 1924.

129. Заславский Д. О. Рыцарь черной сотни В. В. Шульгин. Л.: Былое, 1925.

130. Островский З. С. Еврейские погромы: Альбом иллюстраций погромного периода, 1918–1921. М.: Худож. печать, 1924.

Островский З. С. Еврейские погромы 1918–1921. Альбом. М.: Школа и книга, 1926.

131. Бунин И. А. Под серпом и молотом. Лондон: Заря, 1982.

Зуров Л. Древний путь. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1985.

Ильин И. А. О большевизме и коммунизме // Ильин И. А. Собр. соч.:

В 10 т. Т. 7. М.: Русская книга, 1998.

Ильин И. А. Мученичество. Церковь в советском государстве // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. Т. 7. М.: Русская книга, 1998.

Кончаловский Д. П. Пути России. Размышления о русском народе, большевизме и современной цивилизации. Париж: YMCA-Press, 1969.

РегельсонЛ. Трагедия русской церкви. 1917–1945. Париж: YMCA-Press, 1977.

Pap Г. Плененная церковь. Очерк развития взаимоотношений между церковью и властью в СССР. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1954.

Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени. М.: Центр прикладных исследований, 1990.

Романов Е. Р. В борьбе за Россию. М.: Голос, 1999.

Скрябина Е. Это было в России. Los Angeles: Almanac, 1980.

Солженицын А. И. Образованщина // Из-под глыб. Париж: YMCA-Press, 1974.

Терне А. В царстве Ленина. М.: Скифы, 1991.

132. Волков О. В. Погружение во тьму. Из пережитого. М.: Советская Россия, 1992.

133. Булгаков М. А. Белая гвардия. М.: Правда, 1989.

134. Буранов Ю., Хрусталев В. Романовы: уничтожение династии. М.: Олма-Пресс, 2000.

135. Соколов Н. Убийство царской семьи. Буэнос-Айрес: Издание Российского имперского союза-ордена, 1969.

136. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. Владивосток, 1922.

137. Рябов Г. Как это было. Романовы: сокрытие тел, поиск, последствия. М.: Политбюро, 1998.

138. Красный террор в годы Гражданской войны. По материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992.

139. Бела M. Мир Жаботинского. М.: Вост. лит-ра, 1992.

140. Солоухин В. А. При свете дня. М., 1992.

141. Шмелев ИВ. Солнце мертвых. М.: Согласие, 2000.

142. Шамбаров В. Е. Белогвардейщина. М.: ТОО «Алгоритм», 1999.

143. Иванов Г. В. Белая лира: Избранные стихи. М.: Яуза, 1995.

144. Мандельштам Н. Я. Вторая книга: Воспоминания. М.: АСТ-Пресс, 1999.

145. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Книга вторая. Париж: YMCA-Press, 1983.

146. Гинзбург Е. С. Крутой маршрут. М.: Книга, 1991.

147. Аксенов В. Каждый миг, свободный от страданий // Гинзбург Е. С. Крутой маршрут. New-York: POSSEV-USA, 1985.

148. Бабель И. Дорога // Бабель И. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.

149. Сафрончук В. Веймар не Рапалло, а Путин не Чичерин // Советская Россия, 2002, 16 апреля. (№ 42 (12238)).

150. Лехаим, 1999, 1 (81).

151. Фейхтвангер Л. Национализм и еврейство // Лехаим, 1999, 1(81).

152. Библия. Книги Священного Писания и Ветхого Завета. Канонические. М.: Российское библейское об-во, 1997.

153. Бабель И. Конармия // Бабель И. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.

154. Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. III–IV. М.: Инком НВ, 1991.

155. Бухарин Н. И. Памяти Ильича // Семья и школа, 1989, № 4.

156. Булгаков М. А. Собачье сердце // Булгаков М. А. Дьяволиада и другие невероятные истории. Красноярск: Красноярское книжное изд-во, 1989.

157. Безыменский А. И. Выстрел. М.-Л.: Госиздат, 1930.

158. Большая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 4. М.: Советская энциклопедия, 1950. Статья «Безыменский».

159. Безыменский А. И. Городок. М.: Советский писатель, 1925.

Безыменский А. И. Груз. М.: Молодая гвардия, 1926.

Безыменский А. И. Феликс. Л.: Прибой, 1927. (С посвящением: «Посвящается площади ЧК».)

Безыменский А. И. Люди. М.: Молодая гвардия, 1928.

Безыменский А. И. Весенняя прелюдия. М.-Л.: Земля и фабрика, 1929.

Безыменский А. И. Стихи о комсомоле. М.: Молодая гвардия, 1935.

160. ЛевиновМ. Грибоедов и евнухи, www.machanaim.org

161. Суворов В. Ледокол. День «М». М.: ООО «АСТ-ЛТД», 1997.

162. Фурман Д. Е. Массовое сознание российских евреев и антисемитизм // Уроки Холокоста и современная Россия. М.: Научно-просветительский центр «Холокост», 1995.

163. Григорьев Г. П. П. И. Борисковский на фоне социальной психологии первой половины XX века // Каменный век старого света (к 90-летию П. И. Борисковского). СПб., 2001.

164. Выходцев П. О моде и вечных ценностях // Наш современник, 1988, № 5.

165. Окладников А. П. Очерки из истории западных бурят-монголов (XVII–XVIII вв.) Л.: Соцэкгиз, 1937.

166. Лопаткин Г. С. Летописание города Ачинска… — трудящиеся борются с религией. Ачинск: Свет, 2000.

167. Оруэлл Дж. Скотный двор // Оруэлл Дж. Проза отчаяния и надежды. Л.: Лениздат, 1990.

168. Дикой А. Евреи в России и в СССР. Новосибирск: Благовест, 1994.

169. Большая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 49. М.: Советская энциклопедия, 1957. Статья «Ярославский».

170. Солоухин В. А. Письма из Русского музея // Солоухин В. А. Время собирать камни. М.: Правда, 1990.

171. Каганович Л. М. За социалистическую реконструкцию Москвы и городов СССР. М.-Л.: ОГИЗ, 1931.

172. Солоухин В. А. Черные доски // Солоухин В. А. Время собирать камни. М.: Правда, 1990.

173. Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства. M.-Л.: ОГИЗ, 1934.

174. Иванов Вяч. Вс. Почему Сталин убил ГЬрького? // Вопросы литературы, 1993, № 1.

175. Дикой А. Русско-еврейский диалог. М.: Витязь, 1994.

176. Шварц С. М. Евреи в Советском Союзе с начала Второй мировой войны (1939–1965). Нью-Йорк: Издание американского еврейского рабочего комитета, 1966.

177. Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Красноярск: Изд-во Красноярского университета, 1988.

178. Паустовский К. Г. Повесть о жизни // Паустовский К. Г. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М.: Госиздат, 1958.

179. Бояринцев В. Еврейские и русские ученые: мифы и реальность. М.: ФЭРИ-В, 2001.

180. Фрейд З. Я и Оно. Минск: Прамеб, 1993.

181. Шафаревич И. Р. Есть ли у России будущее? М.: Советский писатель, 1991.

182. Алексеев В. Павел Филонов: «Крестьянская семья» // Семья и школа, 1989, № 4.

183. Батай Ж. Литература и зло. М.: Изд-во МГУ, 1994.

184. Сарнов Б. Евреи и русская литература // Наш голос / Unsere Stimme / 2001, № 1.

185. Паттерсон Д. Г. С еврейским отрядом в Галлиполии. С приложением статей Жаботинского В. Е. и Трумпельдора И. / Пер. с англ., под ред. и с предисловием К. И. Чуковского. М.: Изд-во Русского об-ва для изучения еврейской жизни, 1917.

186. Рубина Р. Шолом-Алейхем. Краткий биографический очерк // Шолом-Алейхем. Собр. соч. Т. 1. М.: Худож. лит., 1959.

187. Багрицкий Э. Г. О Пушкине // Багрицкий Э. Г. Избранное. М.: Детгиз, 1970.

188. Бабель И. Э. Как это делалось в Одессе // Бабель И. Э. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.

189. Бабель И. Э. Начало // Бабель И. Э. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.

190. Бабель И. Э. Отец // Бабель И. Э. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.

191. Бабель И. Э. Конец богадельни // Бабель И. Э. Избранное. М.: Гослитиздат, 1957.

192. Войнович В. В. Москва-2042. М.: Вся Москва, 1990.

193. Сегель А. Я. Как человек стал великаном. М.: Детгиз, 1967.

194. Шварц С. М. Антисемитизм в Советском Союзе. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952.

195. Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Новейший период. Вермонт: Khronika press, 1984.

196. Панкратова А. Великий русский народ. М.: Госполитиздат, 1952.

197. История еврейского национального движения. 1914–1949. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1994.

198. Гурко Г. Буржуазный националист Альтман // Советское искусство, 1949, 19 февр.

199. Симонов К Задачи советской драматургии и театральной критики // Литературная газета, 1949, 2 марта.

200. Дмитерко Л. Состояние и задачи театральной и литературной критики на Украине // Литературная газета, 1949, 9 марта.

201. Некрин А. Отрешись от страха. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1979.

202. Борее Ю. Сталиниада. Рига: Паритет, 1991.

203. Цёлкош Л. Я — последняя // Новая Польша, 2002, № 3.

204. Кольман А. Мы не должны были так жить. New York: Chalidze Publications, 1982.

205. Харвурд P. Шесть миллионов — потеряны и найдены. М.: Вече, 1998.

206. Веллер М. Сопутствующие условия // Веллер М. Хочу быть дворником. СПб.: Лань, 1996.

207. Нитобург Е. Л. К вопросу о статистике // Уроки Холокоста и современная Россия. М.: Научно-просветительский центр «Холокост», 1995.

208. Юхнееа Н. Русские евреи как субэтническая общность. Проблема этнического выживания // Исторические судьбы евреев в России и в СССР. Начало диалога. М., 1992.

209. Козак А. Еврейская красота // Лехаим, 2001, № 3 (107).

210. Галич А. Я выбираю свободу. Глагол, 1991, № 3.

211. Аксенов В. Остров Крым. М.: Изограф, 2000.

212. Pragier R. Zydzi czi polacy. Warszawa: Ritm, 1992.

213. Нычек Т. Невероятная жизнь Яна Котта // Новая Польша, 2002, № 2.

214. Влади М. Владимир, или Прерванный полет. М.: Прогресс, 1989.

215. Вейнберг П. С. Человек на Древнем Переднем Востоке. М.: Наука, 1986.

216. Муравьев В. Б. Московские литературные были и предания. М.: Наука, 1981.

217. Стругацкие А. и Б. Понедельник начинается в субботу. М.: Терра, 1991.

218. Хмелевский Д. Под звонкий голос крови, или С самосознанием наперевес // Континент, 1992, № 2.

219. Губерман И. Прогулки вокруг барака. М.: Глаголь, 1993.

220. Незнанский Ф. Записки следователя. Нью-Йорк: Посев-США, 1989.

221. Стивенсон Р. Л. Остров сокровищ. М.: Молодая гвардия, 1957.

222. Белинков А. Россия и черт. СПб.: Звезда, 2000.

223. Канович Г. Парк забытых евреев // Октябрь, 1997, №№ 4–5.

224. Эмиль Оффенгельден. Письма ниоткуда. Публицистика//Дружба народов, 1977, № 12.

225. Хьюит К. Понять Британию. Реальности западной культуры для озадаченного гостя из России. М.: Книжный мир, 1992.

226. Севела Э. Мужской разговор в русской бане. М.: Панорама, 1993.

227. Солженицын А. И. Евреи в СССР и в будущей России. Славянск, 2000.

228. Булгаков М. А. Роковые яйца // Булгаков М. А. Дьяволиада и другие невероятные истории. Красноярск: Красноярское книжн. изд-во, 1989.

229. Кураев А. Оккультизм в православии. М.: Благовест, 1998.

230. Самойлов А. Перевернутый мир. СПб.: Фарн, 1993.

231. Хонигсман Я. Катастрофа еврейства Западной Украины. Евреи Восточной Галиции, Западной Волыни, Буковины и Закарпатья в 1933–1945 годах. Львов, 1998.

232. Солженицын А. И. Сквозь чад. Париж: YMCA-Press, 1979.

233. Наумов И., Флегон С. Русский антисемитизм и евреи. Лондон: Флегон пресс, 1968.

234. Кьюсак Д. Жаркое лето в Берлине. М.: Мир, 1964.

235. Ефимов Б. Кто здесь редактор?! // Лехаим, 1999, 1 (81).

236. Тополь Э. Охота за русской мафией // Тополь Э. Охота за русской мафией. Убийца на экспорт. Кремлевский пленник. СПб.: ВИС, 1994.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение……………………………………………………………………… 3

ЧАСТЬ I. ЕВРЕИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Глава 1. «Трофейные» евреи, или Привет

из Речи Посполитой………………………………………… 8

Глава 2. Попытки исправления туземцев……………………… 19

Глава 3. Миф о вымаривании без земли………………………… 49

ЧАСТЬ II. РУССКО-ЕВРЕЙСКИЕ ВОПРОСЫ

Глава 1. Эмансипация по-российски……………………………… 63

Глава 2. Что думал народ?…………………………………………… 89

Глава 5. Как создавался миф……………………………………… 108

Глава 4. Что нужно было загранице?…………………………… 125

Глава 5. Евреи и русская интеллигенция… і…………………… 140

Глава 6. Приключения Швондера в России……………………. 153

Глава 7. Энергия культурного расщепления…………………… 170

ЧАСТЬ III. РУССКО-ЕВРЕЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Глава 1. Отрывание русской головы……………………………… 188

Глава 2. Отрыватели русской головы………………………… 217

Глава 3. Новое русское правительство………………………… 232

Глава 4. Одесский период развития русской культуры……. 250

Глава 5. Последствия Одесского периода

развития русской культуры……………………………. 277

Глава 6. Конец Еврейского периода………………………………. 284

Глава 7. Виртуальность продолоісения России……………… 292

429

ЧАСТЬ IV. ОТРАСТАНИЕ РУССКОЙ ГОЛОВЫ

Глава 1. Рубеж…………………………………………………………… 299

Глава 2. Регенерация по-русски……………………………………. 300

Глава 3. Евреи в русском СССР ……………………………………………… 312

Глава 4. Те, которым было хорошо……………………………… 334

Глава 5. Те, кому было плохо………………………………………. 344

Глава 6. Те, кому было хуже всех,

или Сухой шумный остаток…………………………… 350

Глава 7. Страна Великого Разочарования……………………… 373

Глава 8. Миф об антисемитизме………………………………… 387

Заключение………………………………………………………………

Литература………………………………………………………………


E-mail: astpub@aha.ru http://www.asf.ru


Свержение законной власти Российской империи и установление I советской власти было делом огромного числа людей. В этом деянии, колоссальном н по его

историческому масштабу, и по масштабу сопровождавшего его злодейства, играло самую активную роль огромное число

(

евреев из разных классов общества. Назвать это «преступлением евреев» не повернется язык, но процент и непосредственных участников, и сочувствующих евреев огромен, а остальные на гибель Российского государства ^^^^^ смотрели, как на пожар «не очень близкого Bi^H дома»…

9785170229420

Примечания

1 И согласно всем законам о натурализации, и с точки зрения истории культуры, Самуил Маршак был, во-первых, русским еврейского происхождения, а во-вторых, русским писателем и поэтом. Независимо от желаний других людей и даже от своего собственного желания. Впрочем, особого интереса к своим еврейским корням он и сам никогда не проявлял. (Здесь и далее примеч. автора.)

(обратно) 2 Точнее будет сказать, что такой закон выдумывают полуграмотные люди, дико понявшие данные науки… Но это уже второй вопрос.

(обратно) 3 Часто приходится слышать рассуждения о необходимости «национального примирения», и что «должны же были дворяне понимать правду народа». Перейдем же от общего к частному: пусть мне объяснят, какую такую «народную правду» должен был постигнуть муж этой женщины, папа убитых девочек, и каким конкретно способом он должен был бы примириться с этими матросами.

(обратно) 4 Полицмейстером был отец Екатерины Михайловны, жены старого друга нашей семьи, Александра Владимировича Плетнева. Из-за этого ужасного родства она вынуждена была отказаться от сцены. Одаренная певица (меццо-сопрано), она пела с Собиновым, но после переворота о сцене не могло быть и речи. Екатерина Михайловна вынуждена была отказаться от сцены, скрываться в глуши вместе с мужем-лесоводом. Читая это место у Н. Мандельштам, не могу отделаться от мысли: а не был ли это Михаил Владимирович Римский-Корсаков, папа этой достойной женщины?

(обратно) 5 Против слова «дама» сама Евгения Семеновна, скорее всего, возражала бы. Но посудите сами: не называть же ее «товарищем»?! Расстрелыцики в ЧК ей товарищи. Это как у Булгакова: «Помилуйте, ну не могу же я посадить его с гостями?».

(обратно) 6 Беги, Хаим (идиш).

(обратно) 7 Не очень понятное место. Где именно предполагается убивать Алексея Турбина? У него дома? Или пригласить его к себе и там убить? Или просто Безыменский такой великий поэт, что вставил слово «дома» для размера, без особого смысла?

(обратно) 8 Афедрон — задница (греч.).

(обратно) 9 «День горшочков с мясом» — день в нацистской Германии, когда все люди, независимо от положения в обществе и образа жизни, должны были публично есть за общими столами на улице. Своеобразный способ объединения народа. «Карликом луженая глотка» называли в Германии Геббельса.

(обратно) 10 Эх! До чего не повезло! Реки — и те неправильные, медленные.

(обратно) 11 Прекрасный пример небрежности к тому, что выходит за пределы еврейской тематики. Неужели автор не знал, что в эпоху набегов норманнов не было пушек? Знал, конечно, только ему наплевать — что норманны, а что современные шведы. Все они одинаково мерзкие.

(обратно) 12 Уникальный случай: петербуржец, ненавидящий Петербург! То есть ненависть к Петербургу встречается, но у кого? У малоросса Гоголя, москвича Величанского, у приезжих из Сибири или из Средней Азии. Но петербуржец Белинков — уникален. Как же он ненавидел Россию, несчастный! Какой ад носил в себе, ступая каждый день по люто ненавидимым камням…

(обратно) 13 Опять же уникальный случай: не знаю другого текста, написанного евреем, где походы вермахта и гибель группы его армий в зимнюю кампанию 1941 года трактовались бы до такой степени сочувственно.

(обратно) 14 Приходится говорить уменьшительно — ведь речь идет о бронежилете, специально сделанном для ребенка. Платьице, штанишки, бронежилетик… Таковы уж реалии жизни в Израиле.

(обратно) (обратно)

Оглавление

  • Введение
  •   МОТИВ ИЗУЧЕНИЯ
  •   МОТИВ ПРЕОДОЛЕНИЯ ТРУДНОСТЕЙ
  •   МОТИВ РАСКРЫТИЯ ТАЙНЫ
  •   О НАЗВАНИИ КНИГИ
  •   ЧЕСТНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
  • ЧАСТЬ I ЕВРЕИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
  •   Глава 1 «Трофейные» евреи, или Привет из Речи Посполитой
  •     НЕВЕДОМЫЕ ИУДЕИ
  •     НАГРАДА ЗА ХРАБРОСТЬ РУССКИХ ВОЙСК
  •     ПОЧЕМУ ИМЕННО ОНИ — РУССКИЕ ЕВРЕИ?
  •     ПОЯВЛЯЕТСЯ ЕВРЕЙСКАЯ РОССИЯ
  •     ВНУТРЕННИЕ РАЗДЕЛЕНИЯ
  •     СКОЛЬКО БЫЛО ЕВРЕЕВ В РОССИИ?
  •     КОНТАКТ… НЕТ КОНТАКТА!
  •   Глава 2 Попытки исправления туземцев
  •     ПЕРВЫЕ МЕТАНИЯ
  •     ДАЛЬНЕЙШЕЕ
  •     ИЗУЧЕНИЕ ВОПРОСА
  •     СУДЬБА ИДЕЙ ДЕРЖАВИНА
  •     ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
  •     ВОЙНА 1812 ГОДА
  •     НИКОЛАЙ I И ЕВРЕИ
  •     ЛЮБИМОЕ ДЕТИЩЕ СИСТЕМЫ
  •     ВАРИАНТ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО ОСЧАСТЛИВЛИВАНИЯ
  •   Глава З Миф о вымаривании без земли
  •     ОСВОЕНИЕ НОВОРОССИИ
  •     ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКАЯ ОПУПЕЯ ПОСЛЕ 1830-Х
  •     РОЖДЕНИЕ МИФА ПРО ВЫМАРИВАНИЕ БЕЗ ЗЕМЛИ
  • ЧАСТЬ II РУССКО-ЕВРЕЙСКИЕ ВОПРОСЫ
  •   Глава 1 Эмансипация по-российски
  •     НАЧАЛО
  •     ИЗМЕНЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ ЖИЗНИ
  •     ОСЛАБЛЕНИЕ ЧЕРТЫ ОСЕДЛОСТИ
  •     ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
  •     ВЛАСТЬ ТЬМЫ… ТО ЕСТЬ ВЛАСТЬ КАГАЛА
  •     НА СЛУЖБЕ ГОСУДАРЕВОЙ
  •     РОЖДЕНИЕ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
  •     ПОВОРОТ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ОБЩЕСТВА
  •     ЗАКОН О ПРОЦЕНТНОЙ НОРМЕ 1887 ГОДА
  •   Глава 2 Что думал народ?
  •     СОБЫТИЯ 1881 ГОДА
  •     СОБЫТИЯ В БАЛТЕ
  •     КИШИНЕВСКИЙ ПОГРОМ 1903 ГОДА
  •     ГОМЕЛЬСКИЙ ПОГРОМ
  •     СОБЫТИЯ 1905 ГОДА
  •     ПОПЫТКА АНАЛИЗА
  •   Глава 3 Как создавался миф
  •     МЕЖДУНАРОДНАЯ СЛАВА ПОГРОМОВ
  •     ПОЧЕМУ В УЖАСЫ ПОГРОМОВ ТАК ЛЕГКО ПОВЕРИЛИ?
  •   Глава 4 Что нужно было загранице?
  •     В ЦИВИЛИЗОВАННОМ МИРЕ
  •     В ГЕРМАНИИ
  •     РЕАКЦИЯ ЕВРОПЫ: ПРИЧИНА
  •     РЕАКЦИЯ ЕВРОПЫ: НАЧАЛО
  •     ЕВРЕЙСКИЕ ЗАСТУПНИКИ
  •     США — ПРОБЛЕМЫ XIX ВЕКА
  •     США — ПРОБЛЕМЫ ЭМИГРАЦИИ
  •     КОЕ-ЧТО О РЕВОЛЮЦИЯХ
  •   Глава 5 Евреи и русская интеллигенция
  •     ЕВРЕЙСКИЕ ЕВРОПЕЙЦЫ И ТУЗЕМЦЫ
  •     ОСОБЕННОСТИ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
  •     ОБОЖЕСТВЛЯЕМОЕ СОСЛОВИЕ
  •   Глава 6 Приключения Швондера в России
  •     ОРДЕН БОРЦОВ
  •     ПОПЫТКА АНАЛИЗА
  •     В «БОРЬБЕ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО»
  •     КАЧЕСТВО РЕВОЛЮЦИОННЫХ ЕВРЕЕВ
  •     КТО ИЗ ЭТИХ ДВОИХ ГОЛИАФ?!
  •   Глава 7 Энергия культурного расщепления
  •     ВРЕМЯ УЧЕНИКОВ
  •     ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ДАВЛЕНИЕ
  •     ЖЕРТВЫ БОЛЬШИХ ПЕРЕМЕН
  •     ВЗГЛЯД ИЗ КОСМОСА (Вместо выводов)
  • ЧАСТЬ III РУССКО-ЕВРЕЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
  •   Глава 1 Отрывание русской головы
  •     БЕГОМ К ПРОПАСТИ
  •     КАТАСТРОФА
  •     ЧЬЯ ЭТО БЫЛА РЕВОЛЮЦИЯ?!
  •     ПРИЗВАНИЕ ЕВРЕЕВ
  •     О ПОГРОМАХ
  •     О ТЕРРОРЕ
  •     ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД
  •     ОТРЫВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
  •     ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЭТЮД
  •     СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ОДНА СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 2 Отрыватели русской головы
  •     КТО ОНИ БЫЛИ?
  •     ПРЫГАЮЩИЕ В УТОПИЮ
  •     РУСОФОБЫ
  •     МСТИТЕЛИ
  •     СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ЕЩЕ ОДНА СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ
  •     ЗАКОН ВОЗМЕЗДИЯ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава З Новое русское правительство
  •     НОВАЯ ЛЕГИРУЮЩАЯ ПРОСЛОЙКА
  •     ЗАПРЕТ НА КРАШЕНЫЕ ЯИЧКИ
  •     ЧЕГО ХОТЕЛА СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ?
  •     ДОЛГОВРЕМЕННОЕ ОГРАБЛЕНИЕ
  •     БОРЬБА С ПРАВОСЛАВИЕМ
  •     «ПЕРЕКОВКА»
  •     СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЕ СТОРОНЫ ВЛАСТИ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 4 Одесский период развития русской культуры
  •     НОВЫЕ ГОЛОВЫ ИМПЕРИИ
  •     ПОЧЕМУ ЭТОТ ПЕРИОД ОДЕССКИЙ?
  •     ШАНС ДЛЯ ЕВРЕЕВ АШКЕНАЗИ
  •     ДВА САМЫХ ЗНАМЕНИТЫХ
  •     ЧТО ЖЕ «ОНИ» «НАМ» ДАЛИ В НАУКАХ?
  •     ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ИСКУССТВАХ?
  •     ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ЛИТЕРАТУРЕ?
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 5 Последствия Одесского периода развития русской культуры
  •     НЕАППЕТИТНАЯ ЛИТЕРАТУРА
  •     ПОЭТИЗАЦИЯ ИЗГОЙСТВА
  •     ТУПЫЕ И ЗЛОБНЫЕ РИМЛЯНЕ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 6 Конец Еврейского периода
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 7 Виртуальность продолжения России
  •     ВИРТУАЛЬНОСТЬ «БЕЗ ПЕРЕВОРОТА»
  •     ВИРТУАЛЬНОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ БЕЗ ЕВРЕЕВ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  • ЧАСТЬ IV ОТРАСТАНИЕ РУССКОЙ ГОЛОВЫ
  •   Глава 1 Рубеж
  •   Глава 2 Регенерация по-русски
  •     РУССКИЕ ПО УМУ
  •     «РУССКИЙ ОН ПО СЕРДЦУ…»
  •     «НОВАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ» И ЕВРЕИ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 3 Евреи в русском СССР
  •     ЖЕРТВЫ ПОЛИТИКИ
  •     ОБРЕЧЕННЫЕ НА АССИМИЛЯЦИЮ
  •     РЕЛИКТ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА
  •     ИМУЩЕСТВЕННЫЙ ВОПРОС
  •     ИРРАЦИОНАЛЬНАЯ ЖАЖДА РАЦИОНАЛЬНОГО
  •     СЕКС
  •     МАТРИАРХАТ
  •     ЧТОБЫ БЫТЬ ПРАВИЛЬНО ПОНЯТЫМ…
  •     ОТКРЫТОСТЬ ВЕКАМ
  •     ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ
  •     СОВЕТСКОСТЬ
  •     ИСТИНА В ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ, ИЛИ ЛЕГКОСТЬ СОВЕРШЕНИЯ НЕПОРЯДОЧНОГО ПОСТУПКА
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 4 Те, которым было хорошо
  •     РАЗНЫЕ ПУТИ СОВЕТСКИХ ЕВРЕЕВ
  •     БЛАГОПОЛУЧНЫЕ ДЕТИ ЕВРЕЙСКОЙ РОССИИ
  •     ХОРОШО БЫЛО СИЛЬНЫМ!
  •     НА ГРАНИ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 5 Те, кому было плохо
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 6 Те, кому было хуже всех, или Сухой шумный остаток
  •     НЕОБРАТИМОСТЬ
  •     ПОСЛЕ КОНЦА ВСЕХ ВРЕМЕН
  •     ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЕВРЕИ
  •     КУДА ОНИ ХОТЕЛИ ВЫСКОЧИТЬ?
  •     ВЕЛИКИЙ ИЗРАИЛЬ И «БЕЛОЕ БРАТСТВО»
  •     СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ЕЩЕ ОДНА СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ
  •     ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЕВРЕИ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 7 Страна Великого Разочарования
  •     РАЗОЧАРОВАНИЕ ЛЮДЕЙ
  •     НАЦИОНАЛЬНОСТЬ? НЕУДАЧНИКИ!
  •     СЕМЕЙНЫЙ АСПЕКТ РАЗОЧАРОВАНИЙ
  •     ДВА МИРА — ДВА ОБРАЗА ЖИЗНИ
  •     СЛОВО МАРСИАНИНА
  •   Глава 8 Миф об антисемитизме
  •     КОГДА В РОССИИ БЫЛ АНТИСЕМИТИЗМ?
  •     ЧТО ТАКОЕ АНТИСЕМИТИЗМ?
  •     ЖУПЕЛ АНТИСЕМИТИЗМА
  •     ЗАПРЕТ НА ПАМЯТЬ
  •     ЗАПРЕТ ЗАКРЫВАТЬСЯ ОТ ПЛЕВКОВ
  •     АНТИСЕМИТИЗМ — ЖУПЕЛ «ИЗЛИШНЕЙ» ИНФОРМИРОВАННОСТИ
  •     АНТИСЕМИТИЗМ КАК НАРОДНО-РЕЛИГИОЗНОЕ ОПРАВДАНИЕ
  •     АНТИСЕМИТИЗМ КАК ЧАСТНОЕ ОПРАВДАНИЕ
  •     КОМУ НУЖНЫ ЭТИ ВЕРСИИ АНТИСЕМИТИЗМА
  •     ОБ ОБЪЕКТИВНОСТИ
  • ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  •   ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО УЧАСТНИКА СОБЫТИЙ, ИЛИ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ЗЕМЛЯНИНА
  •   ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО МАРСИАНИНА, ИЛИ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ИНОПЛАНЕТНИКА
  • ЛИТЕРАТУРА
  • Примечания