КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Карай. Сын Карая [Яков Исаакович Волчек] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

КАРАЙ (Проводник С. Р. С.)



ЗНАКОМСТВО В ГОРАХ

Летом 1953 года мне довелось принять участие в туристском походе по Армении. Мы шли через Баргушатский хребет. На подступах к вершине горы Капуджих я сильно натер себе ногу и стал тяжелой обузой для моих спутников.

Наша маленькая группа — две женщины и трое мужчин, включая и меня, — посовещавшись, решила сделать привал на склоне горы. Тут нам повезло. Ева Жамкочян, ереванская студентка, разглядела среди каменных нагромождений нечто похожее на домик. Это было грубое строение из камней, с крышей, которая вот-вот могла обвалиться, без окон, с круглой дырой вместо входа. Такие будки обычно складывают чабаны, перегоняющие летом колхозный скот на альпийские пастбища. Мы осмотрели будку. Пол в ней, по счастью, был устлан прошлогодней соломой. Мы решили тут заночевать.

Капуджих — неприятная гора. Ее обдувают назойливые ветры. Сначала это даже нравится — утомленное лицо отдыхает, кожа легко дышит, — потом начинает надоедать, раздражать. Ловишь себя на том, что хочется пойти и закрыть какую-то ненужную форточку; закроешь ее — и наступит успокоение. Но ветер дует и дует. На той высоте, куда мы забрались, все кажется серым, даже снег, лежащий кое-где на камнях. И подумать только, что еще сегодня утром мы, изнывая от жары, дружно ругали пылающее в небе солнце и отдыхали в тени зеленых деревьев…

Неподалеку от кочевья на камнях лежала зола. Видимо, тут чабаны жгли свои костры. Нашлась полуобгоревшая коряга. Семен Мостовой, одесский моряк, неофициальный начальник нашего похода, расколол ее ледорубом, подложил соломки и с одной спички запалил костер. На такие вещи он был мастер.

Из Еревана мы тащили с собой в мешке железный треножник и солдатский котелок. Москвичка Галина Забережная установила треножник над костром, наполнила котелок снегом и принялась открывать банку какао.

— Ну, больному болеть и поправляться, — приказал Мостовой, — девушкам варить целебный напиток, под названием «какао», а мужчинам, которые не раскисли и не свалились, — настоящим мужчинам! — им заготовлять топливо для предстоящего ночлега.

Настоящих мужчин теперь у нас осталось только двое: сам Мостовой и Эль-Хан, маленький азербайджанец из Баку, инженер по профессии. Настоящие мужчины торжественно пожали друг другу руки, и пошли искать хворост.

И вот я лежу на соломе, покрывшись бушлатом Семена Мостового, смотрю, как язычок пламени огибает котелок, ползет все выше и выше по его закопченной стенке и наконец, изогнувшись, заглядывает в котелок сверху, почти окунается в кипящую жидкость, и думаю: «Что ж это наши девушки не следят? Какао будет пахнуть дымом…»

Вероятно, я задремал.

— Костя, проснитесь! — говорила Галя, легонько подталкивая меня своим дорожным посохом. — Разве вы не чуете, как замечательно пахнет какао?

Меня одолевал сон. Я хотел пробормотать: «Чую, чую!» — и не успел. За каменной стеной будки внезапно прозвучал незнакомый хриплый бас:

— Замечательно, замечательно пахнет какао!

Встречи в горах не всегда бывают приятными. Кажется тебе, что ты пришел на край света и камни тут лежат недвижно с той самой поры, как их нагромоздили доисторические землетрясения, и вдруг — человек… Много существует рассказов об опасных встречах в горах…

Я подкатился поближе к выходу. Перед костром, спиной ко мне, стоял незнакомец в обтрепанном лыжном костюме. Хорошо были видны его ноги — одна в старом ботинке с шипами, другая — без обуви, в грязной мешковине, перетянутой бечевкой от щиколотки до колена. Он повернулся — стала видна густая, всклокоченная борода такого же серого цвета, как снег, лежащий на камнях.

— Эге-гей! — крикнул он. — Сюда, ко мне! Здесь варят какао!

— Эге-гей! Иду, иду! — ответил другой голос.

Посыпались мелкие камешки. По крутому склону горы к нашему костру размеренными прыжками спускался еще какой-то человек. Он стал рядом с первым и потянул носом воздух:

— Да, соблазнительно…

Этот — совсем молодой — выглядел получше: брезентовая куртка с капюшоном, который сейчас был откинут на плечи, брезентовые штаны, впрочем, очень затасканные, зато на ногах у него я разглядел новенькие, туго зашнурованные желтые ботинки. Прямо из магазина ботиночки!

— Такой запах на высоте в три тысячи метров над уровнем моря! — сказал тот, кто пришел первым. — С ума сойти можно!

— Угощать будут? — осторожно спросил второй.

— Кажется, не расположены.

Я высунул голову из будки:

— Кто вы такие, товарищи? Откуда вы здесь появились?

Бородатый и его спутник в брезентовой куртке повернулись в мою сторону, с любопытством уставились на меня. И я глядел на них. Глядел и старался понять, почему лицо этого бородатого казалось мне таким знакомым…

Снова покатились мелкие камешки. Семен Мостовой с охапкой сучьев появился на выступе скалы и спросил:

— Что тут у вас происходит?

Галя начала говорить, что вот явились какие-то люди и что хотят — непонятно. Но Ева не дала ей закончить. До сих пор она сидела тихо — похоже было, что испугалась. Теперь, осмелев, подступила к бородатому.

— Эти люди хотят отнять у нас какао! — крикнула она.

Мы все засмеялись.

Человек в брезентовой куртке встряхнул светловолосой головой, улыбнулся всем своим добрым лицом — толстыми губами, чуть выпуклыми глазами, каждой морщинкой — и тронул спутника за плечо:

— Как бы нам, Сергей Вартанович, в конце концов, не пришлось убегать отсюда! — и сел на камень, протянув ноги к костру.

С горки спрыгнул маленький Эль-Хан — он опоздал к началу нашего разговора, — всмотрелся в лица незваных гостей и торжественно провозгласил:

— Товарищи, среди вас находится профессор Сергей Вартанович Малунц!

В ту же секунду я понял, откуда знаю бородатого. Ну да, профессор Малунц! Я же был на его лекциях. Мне рассказывали о нем: крупный ученый, превосходный спортсмен, остроумный тамада за праздничным столом. Этого человека на все хватало.

Через пять минут мы все мирно сидели вокруг костра и пили какао из невыносимо горячих кружек. Сверху падал мелкий снежок и таял в солдатском котелке. Ветер дул не переставая и сгонял огонь к одному боку костра.

— Да здравствует походная алюминиевая кружка! — говорил Сергей Вартанович. — Вот мы сейчас нальем в эти кружечки напиток погорячее вашего какао! — И он попросил своего спутника — того звали Андреем — принести рюкзаки, которые были ими оставлены где-то на горе.

Андрей мягко улыбнулся, сказал: «Сейчас!» — и полез на гору.

«Вероятно, они давнишние знакомые», — подумал я.

— Скажите, Сергей Вартанович, этот Андрей — он ваш сослуживец?

— С чего вы взяли? Впервые его вижу.

И профессор Малунц стал рассказывать нам, как он попал в эти края. Оказывается, совершил восхождение с группой альпинистов, дважды сваливался в пропасть, весь обтрепался. На склоне Капуджиха он встретил Андрея, познакомились и продолжали путь вместе.

— И вот мы шли, — говорил Сергей Вартанович, — и развлекались тем, что старались побольше угадать друг о друге. Представьте, этот человек положил меня на обе лопатки. «Вы, говорит, ученый, вернее всего — геолог или физик». И еще множество всяких подробностей. А я, седая борода, не смог ничего угадать. Бился, бился — даже профессию не узнал!

Тут мы все посмотрели на Андрея, который ловко спускался по склону, неся в одной руке два дорожных мешка. Лицо у него было крупное, угловатое — выдавались скулы, надбровные дуги. Эта угловатость и создавала, видимо, впечатление мужественности. В общем, обыкновенное лицо, если не считать глаз — чуть выпуклых, серых, очень спокойных. Все его движения на этот раз показались мне неторопливыми, и, пожалуй, вкрадчивыми.

— Вы, конечно, раньше знали или видели Сергея Вартановича? — спросил Андрея Эль-Хан, когда из рюкзака была вытащена бутылочка юбилейного коньяка и мы все получили полагающуюся порцию.

— Да нет, не видел.

— Как же вы угадали, кто он?

— А ничего особенного, — серьезно сказал Андрей. — Такая у меня профессия.

Я заметил, что он очень внимательно выслушивает собеседника, не перебивает и отвечает, только подумав.

Мы все налетели на него. Ну как же можно по внешнему облику человека догадаться о роде его занятий?

Андрей улыбнулся.

— Как не угадать? — мягко проговорил он. — Человек в летах, а по горам ходит легко; человек интеллигентный, знающий, притом все время камни рассматривает… Надо иметь наблюдательность — и все поймешь. А моя профессия — она требует наблюдательности.

— Вот-вот, все его профессия, о чем ни заговори! — насмешливо заметил профессор Малунц. — Я ему комплимент: «Вы хорошо по горам ходите!» А он опять свое, что это, мол, надо для успеха в его профессии.

— И надо!

— Разносторонняя у вас профессия.

— Да хотите — откроюсь?

— Нет уж, извините! Игра так игра. Я и сам угадаю. Похоже, дорогой товарищ, что вы пограничник.

— Хорошая работа, — уважительно сказал Андрей, — только, к сожалению, не моя.

Сергей Вартанович принялся сыпать вопросами:

— Педагог? Астроном? Музыкант? Инженер? Моряк?

Семен Мостовой кашлянул и нравоучительно сказал:

— Если вы встретите человека, который может в вашем присутствии сделать вот так… — он поставил на свою широченную ладонь двухпудовый рюкзак и, вытянув руку, покачал его в воздухе, — то вот тогда смело говорите: это одесский моряк! И вообще знайте: какая рука — такой человек. Дай-ка мне, дружок, твою лапку!

Андрей опять подумал немного, встряхнул светлыми волосами и протянул Мостовому ладонь.

— Ого-о! Солидная рука. Молодец! Ну, посмотрим, как умеешь терпеть.

И они стали жать друг другу руки. Через минуту наш начальник, изменившись в лице, проговорил:

— Дело, как видно, идет на ничью…

Андрей чуть заметно улыбнулся.

— Крепкая ручка! — признал Мостовой.

— Хоть я и не моряк, но опять-таки это принадлежность профессии.

— Цирковой борец, что ли?

— Промах! — усмехнулся Андрей.

Мы все приняли участие в этом угадывании.

— Преподаватель физкультуры? — спросила Галя.

— Нет, он доктор! — крикнул Эль-Хан. — Ему знакомы все секреты сохранения силы и здоровья!

— Колхозник? — попытал счастья и я. — Геолог? Географ-путешественник?

Андрей отрицательно покачал головой.

— Вы работник искусства! — выпалила Ева. — Человек искусства, артист. Вы так хорошо пугали нас, когда пришли сюда просить какао…

— К сожалению, нет, не артист, — подумав, проговорил Андрей. — Но иногда, впрочем, приходится и к этому применяться.

…В горах быстро темнеет. Гуще стал воздух, еще ниже спустилось небо, и сразу наступила ночь.

Холодные крупные звезды выползли на небо. Никогда до этого не видел я таких крупных звезд! Сперва их было мало, не с каждой минутой становилось все больше и больше. Искры, подгоняемые ветром, взлетали кверху. Я лежал на подстилке у костра, и мне хотелось думать, что искры, долетев до неба, не гаснут — превращаются в звезды…

У костра время течет незаметно. Все сгруппировались вокруг Сергея Вартановича. Только Ева и Андрей беседовали в стороне о чем-то.

Я подполз ближе к ним и услышал, что Андрей говорит по-армянски. Это было так странно: совершенно русское лицо — и трудно произносимые армянские слова, с необычным для русского человека обилием согласных звуков! Ева слушала и заливисто смеялась.

Я отполз на прежнее место. Мне рядом с ними делать было нечего.

Начальник похода скомандовал «отбой».

Ночь была трудная. В непривычной обстановке все спали плохо. То и дело кто-нибудь выползал из каменной будки, чтобы погреться у костра. Утром, едва рассвело, Семен Мостовой крикнул:

— Кончай ночевать!

Наши спутницы разложили еду на двух мохнатых полотенцах, разлили по кружкам какао — семь кружек, по числу людей, — но, когда начали завтракать, одна кружка оказалась лишней.

— Позвольте, — удивилась Галя, — кто это не пьет какао?

Стали считать. Выяснилось, что у костра нет Андрея.

— Эй, профессия, отзовись! — кричал Семен Мостовой, взобравшись на большой камень.

Мы тоже ходили по скалам и звали Андрея.

— Не иначе, как подмерз ночью и пошел вперед, а сейчас ждет нас где-нибудь на пути, — сказал наш начальник и распорядился готовиться к выступлению.

Но тут произошла непредвиденная заминка. Все уже были готовы, а я никак не мог найти своих башмаков. Поставил их на камень возле будки и хорошо помнил, куда именно поставил, а теперь их не было.

— Одну минуту, — укоризненно сказал Эль-Хан. — Как же можно быть таким забывчивым! Вы их вовсе не туда поставили. — И он снял с плоской крыши будки новенькие желтые ботинки.

— Это не моя обувь.

— Как так — не ваша?

— Конечно, не его! — закричал профессор Малунц. — Не заставляйте человека присваивать себе чужое имущество. Под присягой свидетельствую, что это ботинки Андрея!

Все столпились вокруг пары желтых башмаков. Большинством голосов было установлено, что они действительно принадлежат Андрею.

— Позвольте! — возмутилась Галя. — Это какая-то глупость. Ведь Андрей не мог уйти босиком!

— Да все ясно! — Сергей Вартанович усмехнулся. — Это еще, понимаете ли, продолжается игра в загадки-разгадки: «Угадай-ка», «угадай-ка» — интересная игра!» Он где-то здесь и радуется, что мы не можем его найти.

Такое объяснение на секунду показалось нам правдоподобным, и мы уже готовы были возобновить поиски. Разумнее нас всех оказалась Ева.

— Какие же вы недогадливые! — проговорила она с сожалением. — Разве трудно понять, что эти желтые и совсем новые ботинки оставлены взамен тех черных и старых, которые пропали?

Так оно и было. Вот где оказалась разгадка! Я вспомнил, что вечером Андрей, осмотрев мою опухшую ногу, сказал:

«Посвободнее обувь надеть, только и всего». Потом он спросил, какой номер ботинок я ношу. И вот оставил мне свои ботинки, которые были ему немного велики, а сам ушел, чтобы избежать моих благодарственных излияний. Вот это парень!

И я стал надевать желтые башмаки, а товарищи торопили меня:

— Не копайся! Надо догнать Андрея. Он ждет нас где-нибудь на дороге и мерзнет, бедняга!

Больше всех волновалась Ева…

Ботинки пришлись впору. Я сразу почувствовал себя хорошо. Все вещи уже были собраны. Вдруг Ева замахала дорожным посохом и закричала:

— Волк! Волк!

Мы увидели, что снизу по горной тропинке бежит огромный серый зверь — лобастый, с настороженными острыми ушами и опущенным хвостом.

Сергей Вартанович знал все обо всем. Он сказал:

— Только бешеный волк может мчаться так безбоязненно прямо на людей. Зверя нельзя подпускать близко.

И он схватил наш котелок и швырнул его на тропинку.

Ева, зажмурив глаза, бросила туда же свой посох. Маленький Эль-Хан взял камень и мужественно пошел навстречу волку.

— Э, кто там хулиганит? — закричал снизу незнакомый голос.

И мы все застыли в недоумении.

Тем временем зверь выскочил прямо к нашему костру — молчаливый, свирепый, с шерстью, поднятой дыбом на загривке. Я первый увидел широкий черный ошейник на желтой шерсти.

— Собака! — крикнул я.

— Конечно, собака, — спокойно сказал Сергей Вартанович. — Волк никогда не пойдет на костер.

Ева крикнула:

— Брысь!

Неудивительно, что мы приняли эту собаку за волка — она была действительно очень крупная, но не серая, как показалось нам вначале, а чепрачная: черная с блеском спина, ярко-рыжая грудь и оранжевого цвета лапы. Глаза, окруженные светлыми пятнами, похожими на очки, смотрели на нас без страха — со спокойной враждебностью. Уши, по струночке вытянутые кверху, все время шевелились, ловя каждый звук. Острая морда с высунутым языком и белыми клыками могла напугать кого угодно: пасть то и дело открывалась и закрывалась.

— Карай! — крикнул голос снизу. — Ко мне!

Пес осторожно потянул воздух и вдруг, пригнув голову к земле, стелющейся, неслышной рысью обежал всю нашу стоянку. Он явно чего-то искал здесь и не мог найти.

Семен Мостовой презрительно фыркнул:

— Мы его за серьезного зверя приняли, а он — Бобик из подворотни!

— Какой Бобик? — возмутился Эль-Хан. — Какой это Бобик? Ты, Семен, гляди хорошенько. Это служебная собака.

Пес обошел испуганную Еву, равнодушно пробежал мимо Мостового, который на всякий случай угрожающе выставил вперед посох. Возле меня пес остановился. Он уставился, на меня немигающими злыми глазами и тревожно трижды пролаял.

— Зверюга, — удивился я, — что это с тобой?

Поведение животных, если его не понимаешь, внушает тревогу. Вдруг этот пес ни с того ни с сего начнет кусаться? Мало ли что может прийти ему в голову! Я решил тихонько отойти в сторону, но пес грозно зарычал, обрекая меня на неподвижность. Его черный мокрый нос все время вздрагивал, шевелился. Он обнюхал мои башмаки и заскулил.

— Что это он? — спросил я жалобно.

— Он приказывает тебе стоять на месте, — глубокомысленно объяснил Эль-Хан.

— Это я и сам понимаю!

Семен Мостовой захохотал:

— Как видно, служебный Бобик нашел-таки преступника!

В это время к нашему костру подбежал запыхавшийся милиционер, худощавый и стройный парень, которому только форменная фуражка и темная гимнастерка придавали некоторую солидность. Он крикнул:

— Не бойтесь, граждане!

— Страха нет в моей душе, товарищ милиционер, — сказал Эль-Хан, — страха нет, поскольку этот пес атакует не меня, а всего лишь моего соседа.

— Ерунда! — Милиционер оглядывал нас всех поочередно и делал это так, словно фотографировал глазами: подержит одного человека несколько секунд под прицелом и отворачивается к следующему. — Никого он не атакует…

— Но вы все же уберите его куда-нибудь подальше, — попросил Сергей Вартанович.

— Карай, сидеть!

Пес послушно сел, не спуская с меня непримиримо враждебных глаз.

— На кого он лаял?

— На меня, — сконфуженно признался я.

— Он еще молодой пес, мы пользуемся каждым случаем, чтоб его подучить, — сказал милиционер, держа меня под прицелом своих внимательных черных глаз. — Может быть, вы замахнулись на него?

— Замахнулся! Мне еще жизнь не надоела.

Милиционер, наконец, отвел от меня глаза и зорко оглядел нашу стоянку.

— Вы не видели здесь человека в брезентовом костюме?

Сергей Вартанович нахмурился и сказал, что такой человек здесь недавно был, но ночью ушел, оставил одному из нас свою обувь, а чужую надел.

— Ага! — с торжеством воскликнул милиционер. — Тогда ошибки нет: Карай лаял на эти ботинки… А сам, вы говорите, надел чужую обувь? Хитро сделано! Другая обувь — другой запах. — Он прицепил к ошейнику собаки длинный поводок. — Не волнуйтесь, товарищи! Чьи ботинки унес тот человек?

— Мои, — сказал я, отстраняясь, потому что пес стал чересчур внимательно меня обнюхивать и рычать при этом. — Но вы объясните, пожалуйста, что случилось?

— Ищем одно лицо, — нехотя проговорил милиционер. И спросил, склонившись к собаке: — Найдем, Карай?

Пес отрывисто залаял. Это прозвучало как ответ: «Найдем».

— Вперед, Карай!

Собака рванулась на тропинку, милиционер побежал за ней. Минуту спустя они скрылись за выступом скалы.

Мы в недоумении смотрели друг на друга. Сергей Вартанович выпятил свои толстые губы. Это означало, что он напряженно думает. В его деятельном уме, очевидно, рождалась какая-то догадка, которая должна была нам все объяснить. Эль-Хан пыхтел и пожимал плечами, он ничего не мог понять.

— Ну, — заговорил Семен Мостовой голосом мудреца, презирающего тупость окружающих, — теперь я могу вам раскрыть профессию этого Андрея и могу объяснить, для чего ему нужны сильные руки и особенно быстрые ноги… В горах наш профессор Сергей Вартанович познакомился с жуликом, а может, этот человек еще и похуже, чем простой жулик. И профессор дал обвести себя вокруг пальца. Привел жулика сюда, к нам. Мы не обворованы только потому, что этого темного человека преследуют, и он торопился скрыться.

— Все ясно! — Профессор Малунц сконфуженно улыбнулся. — Готов нести наказание за ротозейство.

— Ничего не ясно! — враждебно сказала Ева. — И он не жулик! Пожалуйста, не говорите! Вы ничего не понимаете.

Все посмотрели на нее с удивлением. Кажется, один только я уяснил себе причину ее запальчивости.

— Вы можете разбить эту логическую схему? — холодно усмехнулся профессор Малунц.

— Могу!

— Разбейте, пожалуйста.

— Просто он не такой человек, как вы говорите.

— Очень убедительно! — Сергей Вартанович поклонился и приложил руку к груди.

— Однако, — вмешался Семен Мостовой, — последнее слово в этом споре скажет служебный Бобик. А какое это будет слово — мы никогда не узнаем…

Вот так разговаривая, мы тронулись в путь. Вспоминали, что говорил и как держался этот Андрей и как ловко он всех нас обманул.

Теперь мы шли вниз по крутой горной тропке. Проклятый рюкзак становился все тяжелее. Слева возвышалась скала, закрывающая половину неба, справа зияла пропасть — упадешь, и костей не собрать. Под нами были леса, и мы видели просеки — следы недавних лавин.

В середине дня мы вышли на более широкую дорогу. Потянулась линия телеграфных столбов. На одном из них сидел горный орел. Большая птица нахохлилась, наклонилась вперед, прикрыв круглый злой глаз голым веком.

Галина Забережная остановилась, помотала в восхищении головой и проговорила:

— Ах, Кавказ!

К вечеру на случайной машине мы добрались до маленького города — одного из центров Зангезура.

В горах нас окружала величественная тишина. Скалы такие огромные, пропасти такие глубокие, тысячелетиями там господствовало безмолвие, наши голоса словно растворялись в воздухе — они были чуть слышны. Теперь же мы попали в удивительно шумный, веселый городок. Тротуары выложены большими плитами. Вдоль тротуаров по узеньким канавкам с журчанием устремляется вода, весь город наполнен этим журчанием. Тепло, но не душно. Из глубины ночи доносятся голоса, под электрическим фонарем на перекрестке мелькнет то белое платье, то мужская соломенная шляпа. Возле своих домов на складных табуретах, а то и прямо на тротуарах сидят мужчины и играют в нарды. Игральные косточки со стуком падают на доску.

Но из всех звуков самым громким является звук песни. Репродукторы, установленные на железных столбах, разносят по всему городу песню о журавле, летящем на родину. А из всех запахов, которыми дышит город, самым могучим является запах яблок. Потому что за каждым домом есть сад и из каждого сада тянет на улицу свои ветви яблоня.

Первым делом мы все пошли в баню. И никогда прежде баня не казалась мне такой благотворной, а горячая вода такой живительной, как после этого похода. Надевая в предбаннике желтые ботинки, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Мало ли в Армении черных глаз, но эти черные глаза показались мне знакомыми. Милиционер, хозяин Карая, стоял у входа в парное отделение с мочалкой в руке.

— Как дела? — крикнул я. — Удачным был ваш поиск в горах?

— Кое-какие успехи имеются, — загадочно ответил он и ушел мыться, помахав на прощание мочалкой.

«Ну, поймал!» — решил я и все вспоминал этого Андрея и думал, что вот как бывает: столкнет нас жизнь на мгновение с каким-нибудь человеком, а дальше он исчезнет из виду навсегда, и уж больше о нем ничего не узнаешь. Кто он, этот Андрей? Как жил до встречи с нами? Почему его выслеживал милиционер с собакой?

После бани мы устроили совещание. Тут окончательно выяснилось, что наша группа распадается. Ева хотела с месяц поработать в больнице этого маленького городка, считала, что будущему врачу (она училась в медицинском институте) очень полезно увидеть как можно больше больниц и амбулаторий. Галина Забережная получила на почтамте письмо, которое пришло сюда «до востребования». Друзья по заводу сообщали ей, что в цехе устанавливаются новые станки отечественного производства. Ей хотелось поскорее попасть в Москву, чтобы начать работать на новом станке. Семен Мостовой торопился в Одессу: его теплоход уходил в большое заграничное плавание. Эль-Хан и Сергей Вартанович решили пешком идти дальше — до лагеря какой-то горной научной экспедиции, которую возглавлял профессор Малунц. Эти два человека, кажется, очень понравились друг другу. На мое имя пришла телеграмма из Еревана: вызывал редактор газеты, в которой я работал.

Мы переночевали в гостинице, все номера которой выходили на шаткую дощатую веранду. Утром, попрощавшись с товарищами, я пошел на аэродром. Самолет в Ереван уходил через час.

— Погуляйте пока, — приветливо сказал мне дежурный.

Я обогнул ограду и пошел в поле. Лягу на траву, погреюсь на солнышке, оно утром ласковое, раскрою книгу, а там уж и время подойдет.

Но одно обстоятельство изменило мои намерения. Я услышал грозный собачий лай и пошел на этот звук, приминая ногами густую траву.

Собака с ярко-рыжей грудью и острой мордой была привязана к столбику. Она сидела, выставив вперед могучую грудь, и чуть шевелила по земле хвостом. Перед ней на траве лежали бумажник и ручные часы — лежали, словно на прилавке магазина. Как я понял, пес охранял эти вещи. Я и раньше слышал, что обученная собака хоть целый день будет самоотверженно нести свою сторожевую вахту, но считал все это пустыми россказнями. Теперь я видел это собственными глазами. И в какой момент я попал! Бедному псу приходилось туго. Два парня подозрительного вида пытались завладеть вещами. Один из них — в клетчатой рубахе — подтаскивал к себе бумажник длинной, гонкой палкой. Другой отвлекал пса резкими движениями и выкриками.

«Да ведь это Карай! — подумал я. — Но где же его хозяин?!» И тут я увидел, что в стороне, на траве, лежит какой-то человек, укрывшись с головой ватной телогрейкой. Вот он где, черноглазый милиционер, хозяин Карая! Набегался, устал и спит теперь, а Карай за него отдувайся.

— Эй, что вы делаете! — крикнул я, подходя ближе.

Увидев меня и приняв еще за одного врага, пес непримиримо залаял, заскулил, вытянув морду в сторону своего беззаботного хозяина. Но тот даже не шевельнулся под ватной телогрейкой.

Парень в клетчатой рубахе встретил меня веселой улыбкой.

— Не шуми, — дружелюбно приказал он, — тут наш дружок спит, не мешай ему. Мы над ним подшутим.

— Какие ж это шутки — дразнить собаку?

— Да вот шутим, как умеем. — И он снова взял палку.

Пес рычал. Он зорко глядел на врагов. Подняв верхнюю губу, показывал страшные клыки. Один из парней быстро продвинул палку вперед, другой в это время затопал ногами. Карай, ощетинившись, рванулся на всю длину своей цепи. Казалось, он забыл про вещи, которые должен был охранять.

— Ох! — Парень взмахнул рукой.

Теперь Карай налетел на второго своего врага — и как раз вовремя: схватил палку и вмиг перегрыз ее пополам.

— Вот черт! — сказал парень в клетчатой рубахе и, подняв с земли пиджак, накинул его на плечо.

— Оставьте в покое эту собаку! — потребовал я.

— Да уж и так оставляем…

Карай внимательно смотрел на нас и время от времени трогал лапой бумажник — будто хотел убедиться, что выполнил свой долг.

— Мы уходим, — проговорил один из нападавших, неизвестно к кому обращаясь. — Пусть с этой собачкой кто-нибудь другой поиграет. К ней с пулеметом надо подступать.

И они пошли к аэродрому, посмеиваясь и переговариваясь.

Милиционер все еще спал под телогрейкой. Теперь я остался один с глазу на глаз с собакой. Наконец я смог как следует ее рассмотреть. Красавец зверь! Шерсть густая, чистая, блестящая; глаза овальные, черные, небольшие, но удивительно сторожкие, лапы — толщиной каждая в мужскую руку; посадка головы горделивая; спина широкая, как гладильная доска.

Карай проводил взглядом своих врагов, деланно зевнул и улегся на траву, положив острую морду на вытянутые лапы. Меня он, видимо, разгадал: я не представлял серьезной опасности.

— Ты собачка хорошая, — сказал я ему, — но хозяин у тебя неважный. В этом смысле тебе не повезло.

— Чем это не угодил вам его хозяин? — послышался вдруг насмешливый голос из-под телогрейки.

Ага, проснулся милиционер.

— Что ж вы бросаете свою собаку на произвол судьбы?

— И не думал бросать. Ложное обвинение.

— Как же ложное, когда я собственными глазами видел: тут двое каких-то пытались вас обокрасть!

— Да это знакомые ребята с аэродрома.

— Рассказывайте! Зачем же они хотели стянуть ваш бумажник?

— А я сам попросил, чтоб они это сделали. Ну где вы видели, чтобы человек, ложась спать, выставлял наружу ценные вещи?

Конечно, я не мог поверить ему. Заснул человек, попал в дурацкое положение, а теперь выдумывает всякие небылицы, чтобы оправдаться.

— Вы лучше скажите: нашли вы того, кого искали в горах?

Телогрейка отлетела в сторону. Человек поднялся, потянулся и хитровато посмотрел на меня серыми выпуклыми глазами. В ту же секунду я узнал его. Передо мной был Андрей.

— Кого я искал? — весело переспросил он. — Это как будто меня искали. И, как видите, нашли. Такой пес да чтоб не нашел!

Он приблизился к Караю. Тот завизжал, бросился к нему и положил на плечи передние лапы, пытаясь лизнуть в нос. Андрей отстранился.

Теперь он выглядел совсем иначе, чем при нашей встрече в горах. Вместо брезентовой куртки на нем была красная футболка с короткими рукавами. Чисто выбритое лицо словно еще больше помолодело. Он определенно наслаждался моим замешательством. Вероятно, весь мой вид свидетельствовал о крайней растерянности, потому что Андрей, взглянув на меня, засмеялся.

— Впору пришлись вам мои ботиночки? — лукаво спросил он.

Я все еще ничего не понимал. Собака его преследовала, теперь ласкается к нему. Если его поймали, то почему выпустили?

— Кто вы такой?

— До сих пор не угадываете? — с сожалением спросил Андрей. — Ну, вы сопоставьте факты. Вот один факт — собачку дрессирую. На ваших глазах знакомые ребята хотели у Карая отнять бумажник. Потом другой факт: я ушел в горы, а приятель, милиционер из здешнего отделения — вы его видели, — отправился с Караем спустя несколько часов, чтобы разыскать меня по следу. — Он чуть смущенно почесал затылок. — По правде говоря, не очень рекомендуется пускать молодую собаку по своему следу. Да мне хотелось узнать — найдет меня Карай в такой сложной обстановке или не найдет…

— Так кому же, в конце концов, принадлежит Карай?

— Карай — он мой пес, вернее сказать — доверен мне государством. Мы с ним находимся тут в командировке. А тот милиционер, который его вел в горах, — он одно время, еще когда жил в Ереване, в очередь со мной работал с этой собакой. Карай его хорошо знает. Ну, теперь делайте выводы.

— Вы собаковод?

Андрей гулко похлопал Карая по боку и отвязал цепь.

— Моя профессия называется иначе: проводник служебно-розыскной собаки, «проводник С. Р. С.», как пишут в ведомости на выдачу зарплаты. — Он взял Карая за короткий поводок, скомандовал: — Рядом!.. Пойдемте, — сказал он мне, — наш самолет вывели на беговую дорожку.

И мы, приглядываясь друг к другу, пошли к самолету.

ИСПЫТАНИЕ

В этот воскресный день я собирался с утра поехать на высокогорное озеро Севан. На побережье было много интересного для журналиста. Под землей, на большой глубине, работали агрегаты Озерной гидроэлектростанции — первой ступени севанского каскада. Рыбные заводы выращивали в искусственных условиях молодь форели и выпускали в водную глубь миллионы мальков. А посредине озера на куполообразном острове, похожем на погруженный в воду футбольный мяч, открылись этим летом новые дома отдыха, и сюда приехали на лето люди со всех концов страны, даже с Дальнего Востока.

Но я не успел выйти из дому вовремя. Ко мне пришел Андрей. Он был в белом выходном костюме, свежевыбритый и усталый. Походил по комнате, неловко переставляя ноги в новых коричневых туфлях, потрогал книги на этажерке.

— Надо сделать одно дело, — сказал он строго и сжал в воздухе кулак.

Мы с Андреем в последнее время очень подружились. Как-то встретились в публичной библиотеке; вечер у обоих был свободный — вместе пошли в кино. Затем, уже заранее сговорившись, ловили форель на реке Зангу. Участвовали в городском шахматном турнире, где, впрочем, ни одному из нас не удалось занять призовое место. А совместные неудачи, как известно, тоже сближают людей.

— Что случилось? — спросил я.

— Понимаешь, Костя, я чувствую, что в моих руках серьезная ценность: Карай! Такой собаки никогда прежде в нашем питомнике и не бывало. Может, ты мне не веришь?

— Нет, верю, верю! — горячо отозвался я. И правда, я верил, что Карай — необыкновенная собака, с большим будущим.

— Но сегодня ночью Карай провалился.

— Карай? Ты выдумываешь!

Андрей усмехнулся. Многое должна была сказать мне его усмешка.

— Я всю ночь не спал, — сообщил он.

— Ты расстроился?

Нет, он не расстроился. Он устал. В питомнике проводились испытания. Привезли собак из всех районов. А недели две назад доставили нового пса, по кличке «Маузер». Странная кличка, но она должна обозначать, что собака действует так же точно, безошибочно, как пистолет этой системы. Маузера отдали Геворку.

— Геворку? — переспросил я. — Почему не тебе? Разве это справедливо?

Андрей внимательно посмотрел на меня, как бы удивляясь, что я не понимаю таких простых вещей.

— Во-первых, — терпеливо сказал он; — я Карая менять не собираюсь, хотя бы мне давали взамен него другую собаку из чистого золота. Во-вторых, — тут он поднял кверху палец, — это сделано по личному распоряжению капитана Миансарова.

В питомнике я еще не бывал ни разу, но имя капитана Миансарова знал хорошо. Капитан был там начальником. Андрей считал его самым справедливым человеком на свете. Так что, если новая собака отдана Геворку капитаном Миансаровым, — значит, говорить больше не о чем!

— Что ж, — заметил Андрей, — у Геворка есть чему поучиться!

О Геворке я слышал очень много всякого. Сейчас он являлся непосредственным начальником Андрея и свою новую собаку также решил проверить в испытаниях, на которых провалился Карай.

Испытания были трудные и проводились по обширной программе. Карай и Маузер шли вровень до самого последнего этапа. В заключение определялась чистота работы собаки по следу. Пятнадцать человек — среди них был и Андрей, он шел впереди — отправились в лес; двигались гуськом: идущий сзади должен был точь-в-точь наступать на след шагающего впереди. Таким образом, след Андрея был затоптан четырнадцатью парами других ног. У самого леса Андрей и с ним еще семь человек свернули влево и точно так же, как ранее — след в след, — углубились в заросли деревьев. Остальные семеро продолжали путь в противоположном направлении. Обе группы тщательно спрятались. Затем выпустили Карая. Ну-ка, пес, найди хозяина!

Карай быстро разыскал начало следа и, уткнув нос в землю, пошел виражами к лесу. Но, когда след раздвоился, он заскулил и сел. Кто знает, что с ним произошло, но он не нашел хозяина. А новая собака хорошо почуяла след Геворка и обнаружила кустарник, где он спрятался. И она взяла на испытаниях первое место, а Карай — только второе…

— Ну, второе! Это же не значит, что Карай провалился.

— Может быть, Карай не виноват, — смущенно проговорил Андрей, — а все это моя вина. Я иду, например, с ним на поиск, и он находит. А может, у него не отработана точность и он чует лишь общее направление? Я ведь не всегда имею возможность его контролировать. Возможно, преступник два часа стоит в каком-нибудь парадном, а потом идет дальше, но Карай даже не забежит в это парадное, а прямо тянет по следу, как будто след не прерывался. И тем самым он не дает мне полной картины. Все может быть!

Андрей пошел в ванную, открыл кран, вылил себе на голову ведра два воды, вернулся и сказал, отфыркиваясь:

— Удивительная все же эта новая собака!

— Хорошая?

— Этого я не знаю. Могу только повторить, что удивительная. Правда, люди утверждают, что она в таких делах давно натренирована. А Карай — он что? — молодняк! Но этот Карай еще себя покажет!

Он вытерся мохнатым полотенцем и сказал, как будто мы обо всем уже условились:

— Ну, собирайся, Костя!

— Куда? Я на Севан хочу съездить.

— Пойдем, я познакомлю тебя с Геворком. И, может быть, ты даже увидишь эту новую собаку…

Устоять перед таким искушением я не смог. Питомник помещался далеко за городом. Сквозь ограду чугунного литья, увитую плющом, были видны различные сооружения, напоминающие спортивную площадку. Среди деревьев стояла лестница со спуском на обе стороны; в аллее я увидел бум — толстое бревно, установленное на распорах в полутора метрах от земли.

Собак в питомнике содержали в вольерах с дверцами из проволочных переплетений. Собаки лаяли, били лапами по сетке. Мы быстро прошли мимо них. Чисто выметенная дорожка привела нас на круглую площадку.

Андрей схватил меня за руку:

— Смотри!

Перед барьером с вкладными досками — высоту можно было увеличивать или уменьшать по желанию — спиной к нам стоял человек. Мне бросилось в глаза, что у него очень широкие плечи. Крепкая, дочерна загорелая шея подпирала плоский, аккуратно подстриженный затылок.

— Это Геворк, — шепнул мне Андрей.

В трех шагах от барьера в безразличной позе сидела черная собака. Человек молча вытянул руку, собака поднялась и без видимых усилий, без разбега, перемахнула через двухметровый барьер, только на секунду зацепившись когтями передних лап за край верхней доски.

— Видел? — шепотом спросил Андрей. — Вот это легкость!

Собака обогнула барьер и вернулась к дрессировщику. Да, она была побольше Карая. Каждый любитель-собаковод с первого взгляда почувствовал бы в ней породу. Пушистый черный хвост спускался чуть ниже скакательного сустава, грудь была могучая, широкая, движения лениво-вкрадчивые. Но морда меня несколько разочаровала: при очень маленьких глазках она казалась слишком уж заостренной, вытянутой и отличалась тем особенным лисье-шакальим выражением, которое иногда встречается у овчарок и бывает тем отчетливее, чем меньше люди с ними занимаются. Карай безусловно красивее!

— Говоришь! — пожал плечами Андрей, выслушав мою оценку. — Говорить все можно.

Но я видел, что он доволен и готов слушать похвалу своему Караю без конца. А мне хотелось хвалить Карая. И я повторил:

— Карай куда красивее!

— Ладно, будет тебе, ценитель! — проворчал Андрей.

Мы пошли к барьеру.

Собака не обратила внимания на наше появление. Она угрюмо смотрела своими маленькими глазками то на барьер, то на руку хозяина. Для нее во всем свете сейчас только и существовали эти две вещи: рука хозяина, которая должна была подать сигнал к прыжку, и барьер, который предстояло перепрыгнуть.

Геворк обернулся нам навстречу — невысокий, но очень плотный человек; такие часто бывают силачами. Вьющиеся черные волосы стояли надо лбом стеной. У него были удивительные глаза. Такие глаза иногда рисуют куклам: в полукружиях мохнатых густо-черных бровей и ресниц на широком лазурном поле сидели черные лакированные пуговки.

При первом знакомстве всегда хочется сказать человеку что-то приятное. И я, покривив душой, сказал:

— Замечательная у вас собака! И рослая какая!

— А по мне, пусть будет хоть на воробья похожа, абы нюхать умела, — презрительно проговорил Геворк. — Ну, эта, правда, нюхает подходяще.

Он толкнул собаку сапогом и небрежно бросил:

— Барьер!

И опять собака легко прыгнула через двухметровый барьер и медленно вернулась на место.

— Послушная! — восхитился я. — Вернулась и сразу села!

— У нее сзади есть местечко, называется «круп». Будете хорошо нажимать на круп — всегда увидите послушание, — снисходительно разъяснил Геворк. — У них же разума нет, а только одни рефлексы, как доказывается наукой.

Он снова движением руки послал собаку взять барьер. Затем кинул на пригорок палку, утолщенную с обоих концов, и громко скомандовал:

— Маузер, апорт!

Собака устремилась за палкой. Она бежала быстро, хорошей машистой рысью, но делала это, как, впрочем, и все другое, без огонька. Послушно, но без внутреннего желания, без интереса. Геворк выбросил правую руку вперед выше уровня плеча, и, повинуясь этому жесту, собака уселась на пригорке, шагах в тридцати от нас, все еще держа в зубах палку.

— Маузер, брось!

Собака разжала зубы, палка покатилась с пригорка вниз.

— Великолепно! — сказал я, и на этот раз совершенно искренне.

Геворк мимолетно взглянул на меня и снова повернулся к собаке.

— Маузер! — грозно позвал он и указал пальцем на меня. — Фас!

Команда «фас» означает «возьми». На эту команду служебная собака должна реагировать без промедления. Черное чудовище с устрашающим рычанием понеслось прямо на меня.

— Что вы делаете! — закричал я, отступая к барьеру.

Андрей нахмурился и со словами:

— Геворк, оставь это дело, — шагнул ко мне и стал рядом.

Геворк усмехнулся.

Черная собака приближалась огромными прыжками. Ударит с ходу передними лапами в грудь — любого собьет с ног.

— Только не беги, — прошептал Андрей, удерживая меня на месте своей крепкой рукой.

— Маузер, сидеть! — приказал Геворк.

И в ту же минуту собака остановилась, притормозив задними лапами. Она почти что ткнулась мордой мне в грудь и сразу отвернулась. Я не увидел в ее глазах ни злости, ни ненависти. Она выполняла приказ — и только! Приказ изменился, и весь ее интерес ко мне тотчас пропал. Медлительный зевок раздвинул огромные челюсти, а затем они со стуком сомкнулись, хлопнув, как крышка вместительного чемодана.

— А вы все же испугались, — насмешливо сказал Геворк. — Неужели я такой уж глупый, что стану на людей натравливать! Это было испытание дисциплины для Маузера.

Я все еще не мог прийти в себя и пробормотал что-то невразумительное: дисциплину, мол, испытывайте как-нибудь иначе… Геворк не дослушал меня:

— Маузер, место!

Черная собака неторопливо пошла в свой вольер, угрюмо улеглась на подстилку из соломы.

Теперь Андрей выпустил на выгул Карая. Пес давно уже учуял присутствие своего хозяина, возбужденно лаял и нетерпеливо бил рыжей лапой по проволоке. Когда Андрей стал отворять дверцу, пес протиснулся в узкое отверстие, обдирая бока.

— Подожди, открою, — ворчал Андрей.

Но Карай, заложив уши на затылок, уже носилсяоколо вольера взад и вперед, посматривая на хозяина озорным золотистым глазом. Вдруг он прыгнул — прямо-таки взвился в воздухе — и лизнул Андрея от подбородка к носу, оставив на лице мокрый след.

— Заиграл, заиграл, дурень, — счастливым голосом проговорил Андрей, утираясь рукавом белой рубахи.

Геворк сказал осуждающе:

— Вот тут бы и стегануть его как следует!

Между тем Карай подхватил молодое деревце с ветками и листьями, видимо недавно срубленное, и потащил его в зубах. Он то подкидывал деревце кверху, то волочил по земле.

— Молод еще! — Андрей явно любовался им.

— Молод-то он, конечно, молод, — возразил Геворк, — но, во всяком случае, глуп… Барьер! — крикнул он.

Служебная собака не имеет права выполнять распоряжения посторонних. Карай бросил деревце и насторожился.

— Реагирует, — пренебрежительно сказал Геворк. — Маузер, тот никакого бы внимания не обратил.

Андрей чуть слышно, почти шепотом, приказал:

— Карай, барьер!

И, хотя мы стояли тесной группой, пес тотчас различил голос хозяина и помчался со всех ног к барьерному щиту. Он легко оттолкнулся от земли задними лапами, взлетел на воздух, мигом очутился по другую сторону щита и весело подбежал к Андрею, всем своим видом как бы говоря: «Ну, что еще надо сделать? Я готов!»

Андрей повел его обратно к вольеру, повторяя:

— Место! Место!

Пес шел нехотя и скулил.

Геворк стоял, широко расставив ноги, и смотрел им вслед.

— Слаба, слабовата дисциплина!

— Может, вы и правы, — заметил я, — но все же, какой чудесный пес, согласитесь!

— А чем именно чудесный?

— Ну, красавец, умница, преданный!

— Красота в нашем деле роли не играет; преданность — это ерунда; нужно послушание, а не преданность; а насчет ума — так это даже смешно слышать от культурного человека.

Андрей вернулся к нам очень возбужденный и вместе с тем какой-то сияющий.

— На капитана Миансарова наскочил, — зашептал он. — Иду и, как на грех, разговариваю с Караем, а капитан навстречу. «Очеловечиваете собачку, лейтенант Витюгин!» И начал, как по книге: «Разговор с собакой затрудняет, чтоб вы знали, выработку условных рефлексов. Звуки команды у вас смешиваются с лишними словами. А лишние слова, к вашему сведению, вызывают ориентировочную реакцию, собака как бы спрашивает: «Что такое?» — и тормозит выполнение приказа. Ясно вам? Чтоб этого больше не было!» Я проглотил замечание и молчу. Он осмотрел Карая. «Добрый пес, — говорит. — Ты не переживай, Витюгин, что на испытаниях он взял второе место. Дай срок, этот пес самого Маузера обставит!»

— Интересно! — Геворк блеснул своими лакированными глазами. — А мне говорит: «Твой Маузер не только в нашем питомнике, он и в Москве всегда будет первым».

— Ну и что? — Андрей взял Геворка за руку. — Маузер замечательный в работе, что и говорить! Но и то, что капитан Миансаров высоко оценил Карая, — это тоже чего-нибудь стоит. У нашего капитана ласкового слова, как у зимы солнышка, не скоро допросишься.

— Ладно, — сказал Геворк, — пусть так и будет. Капитан хитрый, знает, кому что говорить… — Он повел на меня глазами-пуговками. — Ты объяснил уже товарищу про наши планы?

— Нет. — Андрей вдруг взял меня за плечо. — Слушай, Костя, помоги нам по дружбе, помоги проконтролировать Карая! Геворк побудет в твоей квартире, потопчет там, потом вы вместе выйдете, и ты посмотришь, как Геворк проложит след, затем вернешься к себе. Ты не будешь знать, где Геворк спрячется. Ближе к вечеру я приду к тебе с Караем. Из твоей квартиры мы пойдем на поиск Геворка — ну, будто он преступник, который обобрал твою квартиру. И ты будешь мне говорить, какие ошибки и в каком месте делает мой Карай. Согласись, друг! — попросил он горячо.

Я согласился.


Геворк пробыл у меня недолго, выпил пива и после этого стал называть меня на «ты».

— Вот видишь, — сказал он, — как это плохо, когда человек чересчур предан своему делу. Воскресенье, все люди отдыхают, а у бедного Геворка опять одна думка: дело поднять, свой богатый опыт другим передать…

И он стал мне рассказывать, какой у него большой опыт. Его приглашает иногда для консультации сам полковник. В министерстве очень видные люди уважительно называют его: «Товарищ офицер, Геворк Айрапетович!» Он дважды повторил, что является прямым начальником Андрея и мог бы более строго к нему относиться. Ну, да уж ладно!

— А что, разве Андрей плохой работник? — спросил я.

— Работник хороший, но только фантазии много.

Перед уходом Геворк деятельно потоптал мой ковер.

— Для Маузера, — объяснил он, — достаточно было бы просто войти и тут же выйти, а для Карая надо посильнее след оставить…

Он потрогал еще мое одеяло, какие-то вещи на этажерке, и мы вышли на улицу. Как заранее было условлено, он зашагал по одной стороне, а я — по другой, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей: по какому краю тротуара Геворк идет, где останавливается. Вот он прислонился к стене дома и зашаркал ногой по асфальту, оставляя метку. Какая-то женщина испуганно бросилась в сторону, приняв его за пьяного.

— Наблюдай, присматривайся! — крикнул он мне и завернул в парадный вход большого дома.

Там он пробыл недолго и, появившись на улице, опять приказал мне: «Запоминай!» На углу в киоске у старика продавца в барашковой папахе он купил пачку папирос. После этого вошел в сквер, побродил по его аллеям и направился за город — на пустырь. Я все время следовал за ним и делал отметки в блокноте.

— На свою память, значит, не надеешься! — осуждающе проговорил Геворк.

Он дошел до края пустыря и повернул обратно, под острым углом. Тут он сказал мне с некоторой долей злорадства:

— Посмотрим, как этот ваш превосходный Карай будет прорабатывать острые углы!

Мне уже было известно от Андрея, что работа по следу на острых углах для молодой собаки всегда затруднительна. Собака горячится, не доходит до конца угла и срезает его — она чувствует более сильный запах с ближайшей линии следа. Обычно от собаки не требуют полной и детальной проработки острых углов. Но проводники знают: высший шик состоит в том, чтобы ищейка все же дошла до конца следа — до вершины острого угла — и только после этого точно показала изменившуюся линию.

— Маузер классно показывает острый угол, — не преминул сообщить Геворк, — словно тушью на бумаге вычерчивает!

Мы вернулись в город по другой улице. Тут Геворк отпустил меня. Оказывается, я не должен был знать, куда он пойдет дальше, а то вдруг скажу Андрею и испорчу все дело.

Я вернулся домой, полез под холодный душ и лег спать. Пропала моя чудесная поездка на Севан!

Под вечер пришел Андрей. Карая он держал на коротком поводке. Пес вел себя совсем иначе, чем днем. Его привели работать, и он знал это. Не осталось и следа прежней оживленности — он был подтянут, напряжен и зол.

Меня он как будто даже и не заметил, хотя, по моим представлениям, он пришел ко мне в гости. Желая улучшить или хотя бы закрепить наши былые отношения, я льстиво назвал его «собаченькой» и положил перед его мокрым черным носом горбушку копченой колбасы. Я сам с удовольствием съел бы эту горбушку. Пес с презрением отвернулся.

— Трудно будет, — вздохнул Андрей, — ведь солнце, жара. На асфальте запахи долго не держатся… — Он озабоченно показал Караю на ковер под ногами, все еще, оказывается, хранивший следы Геворка, и сухо приказал: — Карай! След!

Карай потянул носом. Шерсть на загривке стала приподниматься — верный признак большого возбуждения. Он с шумом вбирал в себя запахи, будто хотел вместе с ними втянуть в себя и весь мой ковер. Андрей наклонился к нему:

— Найдем, Карай?

Пес гулко пролаял два раза.

— Это я его приучил, — сказал Андрей. — Мы с ним всегда так начинаем работу, хотя меня и поругивают за это, говорят — «лишнее». — Он махнул рукой, предлагая мне отойти в сторону, и распорядился: — Открой дверь!

Тут он отстегнул короткий поводок и заменил его длинным, пятнадцатиметровым тесьмяным шнуром, свободный конец которого намотал на левую руку. Служебная собака всегда должна идти с левой стороны от своего хозяина.

Карай рванулся в открытую дверь и помчался вниз по лестнице, увлекая за собой Андрея. Я захлопнул дверь и побежал их догонять. Когда я. выскочил из парадного, они уже перебегали улицу. Поводок был отпущен на половину своей длины. Карай сильно тянул, прижимая нос почти к самому тротуару. Несмотря на то что прошло уже немало времени, он хорошо чуял след и с таким рвением втягивал в себя запахи, что бока у него раздувались. У огороженного забором участка нашей улицы ему попалась желтая кошка — не успела вскочить на забор. «Конец тебе, кошка!» — подумал я. Она отчаянно зашипела, готовясь к обороне. Карай, кажется, ее даже не заметил. Повернув за угол, он толкнул женщину с кошелкой.

— Боже мой! — прошептала женщина, прижав кошелку к сердцу.

Карай и на нее не обратил внимания. Но Андрей, пробегая мимо, бросил:

— Прошу прощения!

Двое мужчин стояли на тротуаре лицом к лицу и разговаривали. Карай вклинился между ними — что делать, такова была линия следа! — растолкал их своими крутыми боками; и они в ужасе отпрянули друг от друга.

— Виноват! — четко проговорил Андрей, пробегая вслед за Караем.

Я тоже бежал, я спешил изо всех сил. Люди останавливали меня, спрашивали: «Что случилось?» Мне некогда было давать им объяснения. Обернувшись, я увидел, что за мной устремляется орава мальчишек. Они не могли упустить такое событие.

— Сыскная собака! — кричали они. — Овчарка! Ищейка!

Я услышал, как один из них разъяснял прохожим.

— Жуликов ловим — ограблена аптека!

Про аптеку он говорил, вероятно, потому, что никакого другого более внушительного учреждения на этой улице не было.

Мне стало стыдно: взрослый человек, уже волосы седеют — и бежит в толпе мальчишек. Я потихоньку начал отставать.

— Э-гей, контролер! — крикнул Андрей. — Правильно ли мы идем?

Этот призыв вернул меня к исполнению обязанностей. Действительно, взялся контролировать, ну и контролируй!

— Пока правильно, — сообщил я.

На счастье, постовой милиционер задержал мальчишек, полагая, что происходит серьезный поиск и они мешают важному делу.

Парадное большого дома, в которое заходил Геворк, Карай сгоряча проскочил — он сильно чуял продолжение свежего следа.

— Ну, вот видишь! — огорчился Андрей, когда я сказал ему об этом. — Практического значения, правда, это не имеет, особенно в данном случае, лишь бы тянул в нужном направлении, но ведь это значит, что у него, подлеца, нету точности.

Зато, когда Карай полез передними лапами прямо на прилавок табачного киоска и зарычал на перепуганного продавца — в этом киоске Геворк покупал папиросы, — Андрей обрадовался.

— Я ж тебе говорил, что это замечательный пес! Все чует! — Он приподнял фуражку и извинился перед продавцом.

Тот в ответ, ничуть не уступая Андрею в вежливости, приподнял свою барашковую папаху.

Мы быстро пробежали сквер. На пустыре Карай неважно проработал острый угол, но я не захотел огорчать Андрея и не сказал ему об этом. Дальше пошли места, для меня незнакомые. Моя контролерская деятельность кончилась. Но Карай уверенно тянул все вперед и вперед, и мы бежали за ним во всю прыть.

— Да придержи ты его немного, — сказал я Андрею, потому что уже начинал задыхаться.

— По инструкции не полагается придерживать, — тяжело дыша, заявил Андрей. Но все же подал команду: «Тише!»

Тут мы внезапно увидели, что опять, сделав круг, выходим к моему дому. Получалось что-то странное. Неужели Геворк спрятался где-то по соседству с моим жильем? Вы, мол, будете думать, что я за тридевять земель, а я у вас под боком! Но Карай промчался мимо моего дома и с прежней стремительностью рванулся, как нам показалось, по старому следу. Теперь он по временам глухо рычал, а шерсть то и дело приподнималась, топорщилась у него на загривке.

— Ничего не понимаю, — признался Андрей, подбирая поводок.

— Чего ж не понимать! У собаки плохое чутье, она сбилась со следа.

— Ну да, плохое чутье! А почему рычит?

— А почему трава растет? — возразил я. — Почему солнце светит? Собака для того и рождена, чтобы рычать.

— Но ведь в первый раз он шел здесь и не рычал!

— Так это он на себя злится, что оказался таким раззявой.

— Да нет же! — закричал Андрей и сияющими, совершенно счастливыми глазами посмотрел на меня. — Ты обрати внимание: он нюхает дерево. А раньше не нюхал — это что-нибудь да значит! И я тебе скажу, что это значит: Геворк прошел здесь второй раз с целью затруднить наш поиск. И он прошел не один. Если Карай рычит, то, следовательно, к Геворку здесь присоединился кто-то особенно неприятный для нашего Карая…

Такой ход рассуждений показался мне логичным. Мы с новой решимостью пошли за Караем и почти в точности повторили предыдущий маршрут. Но на этот раз наш пес забежал в парадное. Он обнюхал площадку за наружной дверью и злобно залаял.

— Чувствуешь? — сказал я. — Он исправляет свою ошибку. Он унюхал, что Геворк в первый раз заходил сюда, и сам тоже зашел.

Но Андрей озабоченно смотрел на собаку, обхватив широкой ладонью свой крутой подбородок.

— Твердо скажи, — потребовал он, — Геворк поднимался по лестнице?

— Нет, не поднимался.

— А Карай поднимается. И лает. Это означает, что Геворк был здесь и во второй раз и что второй след сильнее. Но вот что-то раздражает Карая, а что — я пока не пойму…

Мы вышли из парадного и двинулись дальше. Возле папиросного ларька Карай заскулил, бросился было вперед, потом вернулся и потащил нас вбок по темной, неприглядной уличке. Тут уж новый след окончательно разошелся со старым.

— Ну, не зевать! — скомандовал Андрей. — Когда мы были возле папиросного ларька в первый раз, Карай не сворачивал в эту уличку. И, значит, это свежий след, и проложен он Геворком совсем недавно. Мне вот что представляется: в тот момент, как мы вышли из твоего дома, Геворк был где-то позади нас. Может, он нас даже и видел. Затем он пошел за нами и не больше как минут десять назад свернул в эту уличку. Знаешь, как в сказке: охотник ходит за тигром, а тигр — за охотником…

Мы прошли еще несколько шагов. Внезапно Карай стал описывать круги, принюхиваясь теперь уже не к земле, а прямо-таки к воздуху — он все поднимал нос к небу. По объяснениям Андрея я понял, что это начало работать верхнее чутье.

— Геворк где-то здесь, близко! — возбужденно закричал Андрей.

Но, повертевшись на месте в течение нескольких секунд, Карай заскулил, подбежал к нам и ткнулся мокрым носом в ногу своего хозяина.

— Потерял след, — мрачно объявил Андрей.

Мы стояли неподалеку от киоска и с грустью смотрели на Карая. Становилось все темнее. Подул ветерок, который в Ереване обычно возникает с наступлением темноты. Сегодня ветерок немного запоздал и был пока еще легким и ласковым. Скоро он начнет дуть с ураганной силой, поднимая со всех тротуаров, пустырей и строительных площадок тучи пыли. Кажется, день был кончен…

— Можно идти домой? — спросил я.

— Перекурим это дело, — предложил Андрей и вытащил из кармана портсигар, до отказа набитый папиросами.

Мы закурили.

— Может быть, ты устал, — сказал Андрей, — так иди домой. А я намерен продолжать поиск.

Я чувствовал, что ноги меня не держат. Говорить о моей усталости, начиная этот разговор со слов «может быть», было нелепо. Никаких «может быть»! Я на ногах не стою. Ужасно, просто невозможно устал…

— Я устал? — переспросил я презрительно. — За кого ты меня принимаешь? Я готов ходить по следам хоть всю ночь. Только вот вопрос: где эти следы?

Андрей быстро взглянул на меня, уловив, по-видимому, некоторое противоречие между моими словами и той интонацией, с которой они были произнесены.

— У нас, видишь ли, — начал он не очень уверенно, — есть две возможности: можно, раз уж след прервался, пустить Карая на свободный обыск местности. След может прерваться, если люди, например, сели в автомашину. Но где-нибудь они сойдут с нее! Где-нибудь след начнется снова! Верно, друг?

— Это и есть наша первая возможность? — грустно спросил я.

Андрей энергично задвигал скулами.

— Ох, Геворк! — сказал он. — Ну не может без хитростей! Ведь что-то каверзное придумал — и теперь рад.

— Что ж, — уныло предложил я, — пойдем обыскивать местность.

— Подожди… — Андрей перекатил папиросу из одного угла рта в другой. — Проводнику служебной собаки предписано в момент поиска поддерживать контакт с местным населением. Это наша вторая возможность… — И Андрей решительно направился к папиросному киоску.

— Две пачки «Авроры»! — потребовал он.

Продавец, старый человек с горбатым, очень внушительным носом, сидел возле киоска на раскладном стуле и неторопливо перебирал янтарные четки. Островерхая барашковая папаха была шире, чем его плечи. С такими папахами горцы не любят расставаться ни зимой, ни летом, ни в поле, ни дома. Продавец с интересом смотрел на Карая и на этот раз не испугался.

— Опять пришли? — дружелюбно спросил он.

— Да, мы пришли, — с достоинством ответил Андрей, начиная тот неторопливый разговор, который считается у кавказцев-стариков признаком хорошего тона.

Можно было подумать, что нам и вправду некуда торопиться.

— Ты, как видно, овец держишь? — спросил старик.

— Нет, я не держу овец, — терпеливо ответил Андрей.

— Но вот я вижу у тебя волкодава. Для чего тебе волкодав?

Старик, хотя и носил барашковую папаху, был, конечно, городским жителем. Настоящие горцы очень хорошо разбираются в собаках и ценят их. За хорошую собаку не пожалеют десятка баранов. Этот старик ничего в собаках не понимал, хотя вел разговор о них с большой важностью. Он сразу принялся называть нашего Карая неопределенным словом «это».

— Чем «это» надо кормить? — спросил он.

— Мы кормим его по рациону.

— Очень хорошо кормить собаку по рациону, — мудро согласился старик. — А как «это» зовут?

Андрей ответил то, что всегда отвечал в таких случаях: Джульбарс. Капитан Миансаров считал, что настоящая кличка служебной собаки должна, по возможности, храниться в секрете.

— Это очень хорошее имя, красивое имя, — сказал старик.

Видно было, что перечень вопросов, которые он собирается нам задать, еще далеко не исчерпан.

Но ему помешали. Подошел молодой человек, чтобы купить пачку папирос.

— Удивляюсь я на таких покупателей, — говорил старик, получив деньги. — Приходит, берет, что нужно, и уходит. Нет того чтобы поговорить! А я много чего полезного помню — басни всякие, сказки, истории, случаи. От меня много чего можно узнать.

Я испугался.

— Скажите, пожалуйста, — торопливо начал я, — вы не видели тут одного человека…

Старик с неудовольствием посмотрел на меня и отмахнулся высохшей коричневой рукой.

— Я видел тут много людей! — отрезал он и снова обратился к Андрею: — Я мог бы не работать. У меня два сына — один инженер, другой учитель, они меня хорошо держат. Но мне скучно. И я рад, когда покупать папиросы приходят такие люди, как ты.

— Мне тоже приятно, — со вздохом сказал Андрей.

— Присядь… Сколько лет этой собаке?

— Два года.

Старик зацокал языком, как цокали когда-то извозчики, подгоняя лошадей. Этот звук в Армении выражает все: удивление, ужас, радость, злость. Дело только в том, как цокать. В глазах его впервые появилось живое любопытство, и после всех вопросов, заданных из вежливости, он спросил о том единственном, что его интересовало:

— А для чего тебе «это» надо?

Мне надоели расспросы. Вмешавшись в разговор, я сказал, что собаку мы откармливаем на мясо — к Новому году откормим и зарежем. Старик слушал, кивал головой и перебирал четки. Но Андрей сердито взглянул на меня.

— Это сыскная собака, собака-сыщик.

— Так, — сказал старик. — Из твоих ответов я вижу, что сюда пришли двое умных — это ты сам и твоя собака — и один глупый: это твой приятель. Его глупость заключается в том, что он думает, будто старый человек может поверить, что собаку откармливают на мясо.

Я молча проглотил этот комплимент.

— Теперь, — продолжал старик, — ты можешь задавать мне вопросы, так как я думаю, что ты хотел меня о чем-то спросить.

И Андрей спросил. Он задал вопрос, который своей определенностью удивил меня куда больше, чем старика:

— Недавно тут прошел человек с большой черной собакой. Куда они направились?

— Ты ищешь этого человека?

— Да.

— Ты кто?

— Ну, я, как видите, милиционер, — улыбнулся Андрей. — А этот человек, будем говорить, преступник.

— Для чего преступнику собака?

Андрей был удивительно терпелив. Он начал рассказывать старику всю историю, предшествующую нашему поиску.

— Я уважаю милицию! — Старик прижал руку к груди. — Человек, которого ты ищешь, пошел вон по той улице, но возле красного дома сел в машину и посадил туда свою черную собаку.

— Прервал след! — воскликнул Андрей.

— Что значит «прервал след»? — с любопытством спросил старик.

Боясь, что Андрей вступит по этому поводу в длительные разговоры, я сам взялся дать объяснение и ограничился буквально десятком слов. Как ни странно, старик выслушал меня благосклонно.

— Так, — протянул он, — но мне показалось, что в конце этой маленькой улицы тот человек вышел из машины вместе со своей собакой. И я подумал: «Разве стоило садиться в машину, чтобы проехать такое ничтожное расстояние?»

Через минуту мы уже бежали по улице к красному дому.

Карай делал свободные виражи на поводке, отпущенном во всю длину.

— Как ты узнал, что Геворк ведет с собой Маузера?

— Но ты же видел, как злился Карай! Такая реакция у него бывает только на собак, и то не на всех. А какая же собака может идти рядом с Геворком, если не Маузер?

Это было логично и убедительно. Но где он взял Маузера?

— А ему привели! Помощник привел из питомника. Я думаю, это было между ними заранее условлено. И знаешь, где они встретились? В том месте, где Карай в первый раз зарычал…

Мы пробежали всю улицу. В конце ее Карай начал принюхиваться и быстро нашел утерянный след. Теперь он вел нас по каким-то закоулкам. Вдруг он свернул в неприметную калиточку. Андрей еле сдерживал его. Мы оказались в темном саду. Пахло дозревающими персиками. Я шел почти на ощупь. Но вдали мелькнул свет. Карай ринулся вперед. Андрей что-то закричал, и я внезапно очутился на ступеньках веранды. За столом сидели мужчины — играли в нарды и пили пиво. Один из них, держа в руке игральные косточки, обернулся. Это и был Геворк.

Карай мгновенно перемахнул через перила веранды. Геворк едва успел намотать на правую руку телогрейку, чтобы пес не причинил ему повреждений. Карай схватил его за эту руку и сжал, глухо рыча. На веранде раздались крики. Андрей, подбирая поводок, тянул собаку назад.

Только теперь я увидел Маузера. Он лежал в углу на подстилке и тяжелым взглядом следил за всем происходящим на веранде. Он не получил приказа действовать — защищать хозяина — и потому оставался равнодушным свидетелем событий.

— Ну… — сказал Андрей счастливым голосом, когда все, наконец, уладилось — опрокинутые стулья были подняты, а Карай пристроен в углу напротив Маузера, — ну, прошу прощения у хозяев! Наделали мы вам здесь шуму.

Хозяин и хозяйка, близкие знакомые Геворка, стали радушно усаживать нас за стол. Появилось вино, принесли фрукты. Хозяин предложил нам шашлык, зажаренный на шампурах.

В саду шумел ветер. На веранде мирно светилась электрическая лампочка. Карай и Маузер, как и предписано добрыми правилами служебного собаководства, дремали каждый в своем углу и не обращали друг на друга никакого внимания. Можно было лаять, рычать и злиться, почуяв след чужой собаки, но, встретившись с ней нос к носу, нужно ее игнорировать. Это они хорошо знали!

Обратно мы шли садами. Геворк, знаток здешних мест, вел нас кратчайшим путем. Мы горячо обсуждали подробности минувшего поиска.

— Все же ты не должен был садиться в машину, — утверждал Андрей.

— Вон что! — подмигнул Геворк. — А преступник не спросит тебя — ехать ему в машине или идти пешком. Он сядет и поедет. И ты обязан его найти!

Нельзя было не признать правды в этих словах.

— Ох, запутал я вас! — хвастался Геворк. — В смысле времени вы, конечно, не уложились.

Андрей возражал. Я восхищался Караем и все рассказывал, как он быстро нашел прерванный след.

— Маузер — тот в данном случае даже и не запнулся бы, — сказал Геворк. — Конечно, Карай тоже со временем будет приличной собачкой, — добавил он великодушно.

Когда за оградой под электрическим фонарем послышалось страшное рычание, мы не сразу сообразили, что это значит. Огромный пушистый белый ком перекатился через ограду.

— Берегись, Геворк! — крикнул Андрей.

Но было уже поздно. Пушистый ком налетел на Геворка и сбил его с ног.

Кавказская овчарка — сторожевая собака, которую всю жизнь держат на цепи, — это страшная собака. Огромные запасы нерастраченной ярости, широкая грудь, рост с теленка, клыки, как тяжелые плотничные гвозди, — вот что это за зверь. Сорвавшаяся с цепи кавказская овчарка свалила Геворка на землю и теперь подбиралась к его горлу.

Я кричал и бегал вокруг них с камнем в руке. Андрей торопливо нашаривал на бедре пистолет, один только Маузер был угрюмо спокоен. Чужую собаку нужно игнорировать, а он не получал отмены этого приказа.

Зато Карай, наш горячий и бурный Карай, рванулся навстречу опасности и, позабыв все, чему его учили, злобно вцепился в пушистый ком своими клыками. А когда кавказская овчарка, испугавшись натиска, оставила на секунду свою жертву, Карай ударил снизу всем своим могучим, отлично тренированным телом, сбил белую собаку с ног, оседлал и стал грызть.

К нам уже бежали хозяева. Но помощи не требовалось.

Белая овчарка вырвалась из-под Карая, съежилась, сразу стала меньше и с жалобным визгом помчалась домой, за спасительную ограду. Карай метнулся было за ней, но строгий голос хозяина остановил его. Он сразу сник. Он сделал то, что было запрещено всем предыдущим воспитанием!

Владельцы сада извинялись перед Геворком. Он молча отстранил их, и мы пошли дальше. К счастью, никаких серьезных повреждений у Геворка не оказалось, только щека была в крови.

Выйдя на первую же асфальтированную улицу, мы остановились. Тут было светло. Геворк стал приводить себя в порядок. Он угрюмо сбивал ладонью пыль со своих серо-клетчатых широченных брюк.

— Лейтенант Витюгин! — позвал он хрипло.

Андрей вытянулся по форме:

— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.

— Получаете взыскание с отметкой в послужном списке.

— Есть взыскание!

Мы пошли дальше. Ничего не понимая, я тихонько спросил у Андрея:

— За что взыскание?

Оба мои спутника промолчали. Но я не мог молчать.

— Геворк, — сказал я, — возможно, я вашу службу плохо понимаю. Что было бы с вами, если б Карай не вмешался?

Никто не ответил мне на этот вопрос. И я почувствовал, что больше спрашивать не следует. «Что-то еще должно между ними произойти», — думал я.

И произошло.

На подходе к людной части города Андрей начал разговор:

— Геворк…

— Для вас — старший лейтенант.

— Геворк, — настойчиво повторил Андрей, — ты что дурака валяешь? За что мне приклеил взыскание?

— Все еще непонятно?

— Нет, товарищ старший лейтенант!

— За плохое воспитание собаки.

— Так, — спокойно сказал Андрей. — Слышишь, Карай, как за тебя страдает твой хозяин?

Мы прошли еще квартал, и Геворк, сухо попрощавшись, свернул налево.

— Все получили по заслугам, — сказал Андрей. — Геворк — покусанную щеку, я — взыскание, Маузер — звание лучшей собаки, ты, Костя, набрал интересных впечатлений. Один бедный Карай ничего не получил.

Андрей подошел к киоску, купил порцию сливочного мороженого. Мы завернули в сквер, поставили на скамейку вафельный стаканчик, и Карай принялся выбирать розовым языком мороженое, а покончив с этим, съел и стаканчик.

ПРЕРВАННЫЙ СЛЕД

Позвонили из районного центра и потребовали:

— Пришлите служебную собаку!

— Да разве у вас своих собак нет? — возмутился оперативный дежурный.

— Есть, но не справляются.

— Что у вас там случилось?

Голос в трубке помедлил, потом коротко сообщил:

— Убийство.

В питомнике решили, что надо послать Андрея с Караем. Во-первых, Андрей — человек толковый и не растеряется, если будут трудности; во-вторых, Карай — собака молодая, нужно приучать к делу.

— А в-третьих, — сказал Геворк, словно подводя черту, — не Маузера же им туда посылать, в самом деле! Слишком будет…

Андрей неторопливо вывел из гаража мотоцикл. Как всегда перед работой, он был озабочен и медлителен. Такая его медлительность неизменно раздражала капитана Миансарова. Капитан даже потихонечку устроил хронометраж, когда в питомнике была объявлена учебная тревога. Но оказалось, что при своей неторопливости Андрей успел одеться по форме, и мотоцикл вывести, и собаку обрядить — и все это раньше, чем многие другие. Капитан успокоился. «Перед фактами я замолкаю», — сказал он. И только уходил подальше, когда Андрей собирался на поиск. «Потому что факты фактами, — говорил капитан, — но нервы нервами!»

Карай без принуждения вспрыгнул в коляску и с достоинством устроился на пассажирском месте.

— Пристегни ему поводок, — посоветовал дежурный.

При езде на мотоцикле считалось обязательным брать собаку на поводок. Но Андрей знал, что Карай и так не выскочит раньше времени из коляски.

— Ничего, обойдется, — сказал Андрей, заводя машину.

Мотор сразу запыхтел, зачастил.

— Оружие при вас? — сухо спросил дежурный, переходя по традиции на «вы».

Андрей кивнул и погнал машину вперед. Но его тотчас же остановили:

— Подожди! Давай назад!

— Что еще?

— Капитан вызывает.

Андрей сошел на землю и, приказав Караю сидеть в коляске, отправился искать начальника.

Капитан Миансаров стоял возле строящегося щенятника и следил за тем, как плотники вырубают деревянную ограду. Кажется, он был недоволен их работой.

— Что ж, — ворчливо обратился он к Андрею, — уезжаешь на поиск, а к начальнику не зайдешь, совета не спросишь!

— Я думал, вы заняты, товарищ капитан.

Миансаров отобрал у одного из плотников топор и сам принялся обтесывать колышки для забора.

— В деревню едешь, в колхоз, — говорил он, ловко постукивая топориком. — Там у нас народ гостеприимный, щедрый. Угощать будут. А в нашем деле необходима воздержанность.

— Я не пью, товарищ капитан.

— Ну хорошо, если так. И еще: вы, молодые, чуть не в каждом подозреваете преступника, которого требуется отыскать. Наша работа такая, что мы видим жизнь с изнанки. Вот ты едешь в деревню — там сейчас уборка идет. У всех на уме — как бы укрепить колхоз. В этом районе, к примеру, нынешним летом впервые самоходные комбайны начали работать. Лучшие колхозники в Герои выйдут. А твоя задача — темное дело раскрыть, преступника выявить. По следам хороших людей наши собаки нас не водят, а водят по следам плохих. Я к тому говорю, что на жизнь надо широко смотреть, а не только из своей щелочки.

— Ясное дело, товарищ капитан!

— Вот то-то! Людей надо понимать, и с людьми надо по возможности советоваться… — Миансаров отбросил колышек и с улыбкой посмотрел на Андрея. — Ну, что ж ты стоишь? Тебе давно ехать пора.


На шоссе свистел ветер. Карай со вздохом лег, пристроив острую морду на краю коляски. Он смотрел на зеленые кустики, мелькавшие по обочинам дороги. Сколько бы он ни ездил, ему все это было интересно.

По накатанному, чистому, прямо-таки вымытому асфальту мотоцикл то выскакивал на пригорки, то опускался в лощинки. После городского — раскаленного и пыльного — воздух на шоссе был свежий, пахучий. Мальчишки бежали за мотоциклом, крича: «Сыскная собака!» Карай с отвращением зевал, когда слышал эти крики. Он не любил шума.

Село, куда ехал Андрей, вытянулось в стороне от шоссе. Маленькая горная речка, скатываясь с камня на камень, делила село на две части. На правом берегу, в долинке, виднелись ряды светлых каменных домов, среди них было немало двухэтажных. Левый берег казался издали почти отвесным. В скалах Андрей увидел отверстия причудливой формы — круглые, прямоугольные, треугольные. Одни были настолько велики, что в них свободно могла въехать грузовая автомашина; другие, наоборот, так малы, что пробраться в них можно было только ползком. Они напоминали птичьи гнезда. «Да ведь это человеческое жилье!» — понял Андрей. Он вспомнил все, что слышал прежде об этом селении. Люди столетиями жили в пещерах, выбитых среди скал, жили до тех пор, пока колхоз не начал строить дома на другом берегу реки.

В стороне от дороги Андрей увидел длинный навес, подпертый столбиками. Там копошились люди. Андрей остановил мотоцикл, приказал Караю лечь у колеса и, похлопав руками по коленям, пошел к навесу.

Колхозницы — все в платочках, чтобы пыль не попадала в волосы, — нанизывали длинными иглами на шнуры зеленые табачные листья. В таком виде листья вносятся в сушилки. На солнце они желтеют. Ни с чем не сравнить запах такого листа, растертого на ладони!

— Доброй удачи, работники! — Андрей снял фуражку.

— Здравствуйте! — приветливо отозвалось несколько голосов.

Колхозницы сидели на пенечках, на скамеечках, а то и прямо на земле, на соломе. Звеньевая, совсем еще молодая женщина, ходила с клубком шпагата в руках взад и вперед вдоль толстого бревна. В бревно на расстоянии двух метров друг от друга были вбиты огромные гвозди. Женщина наматывала на них шпагат. Затем она прорезала намотанный шпагат у обоих гвоздей острой косой и ловко разбросала колхозницам разрезанные куски.

— Расследовать приехали? — спросила звеньевая низким, почти мужским голосом.

— Точно, — сказал Андрей.

— Тут с утра много вашей профессии побывало. И даже во главе с начальником районного отдела.

— Так говорят же, что у вас произошло убийство!

Звеньевая нахмурилась:

— Мало ли что говорят…

Кто-то пододвинул Андрею чурбачок. Старушка, которая сидела на соломе и, казалось, работала ловчее всех других, бросила ему большое яблоко.

— Зачем это, бабушка? Я ведь не гость.

— Из наших колхозных садов, — строго сказала звеньевая. — Вы покушайте.

Андрей смущенно вертел яблоко в руках.

— Мне надо бы поскорее попасть к месту происшествия.

— И-и-и, — тоненьким голосом проговорила старушка, — давно уж в нашем селе не было таких происшествий! Вот беда нежданная нагрянула…

— Кого же убили? — насторожился Андрей.

— Убитого пока не нашли.

Больше Андрею не пришлось ни о чем спрашивать. Колхозницы разговорились и сами спешили рассказать ему о происшедших событиях.

Вот какое случилось дело. Группа колхозников собиралась выехать в Москву, на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Сельский магазин привез много товаров — пусть участники выставки приоденутся поизряднее. Мужчины хотели купить новые костюмы повиднее, женщины требовали шелковых платьев и модельных туфель. Поговаривали даже, что надо выписать из Еревана портных: как-никак люди в Москву собираются. Целый день магазин бойко торговал, но всего распродать не успел. И вот минувшей ночью магазин ограбили. Самое удивительное, что исчез сторож. Подозревают, что его убили.

— Сторожа как звали?

— Вахтангом, — сказала старушка. — Он мой ровесник был. Бедный Вахтанг!

— Семью имел этот сторож?

— Нет, он одинокий.

— Товарищ милиционер, — звучно проговорила звеньевая, — этот сторож — мой дядя. Так что вы про него плохого не думайте.

Старушка тут же начала объяснять Андрею, что звеньевая Марьямик — Героиня Труда и участница Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Лучший во всей Армении табак именно она выращивает. Уж к тому, что она говорит, надо прислушаться.

Марьямик спокойно прервала ее:

— Вы меня, тетя Парандзем, перед милицией не расхваливайте. Милиции даже вовсе и не к чему знать, кто я такая. А вот чтобы милиция не путалась на ложном следу, я сама скажу: сторож не при чем. Он чистый человек, вечный труженик. Мог бы по своим летам и не работать — в моем доме для него всегда нашелся бы и теплый угол и вкусный кусок. У меня всего хватает. — Марьямик вскинула голову. — Да он никому не хотел быть в тягость. Так что пусть милиция в другом закоулке поищет.

— В Москву когда собираетесь? — спросил Андрей.

— Задержалась я, — независимо ответила Марьямик. Видно было, что эта женщина знает себе цену. — Теперь моя поездка от вас зависит. Вы должны мне обелить дядю Вахтанга, живой он или мертвый. Может, кто-нибудь на него плохую мысль в уме держит: мол, не действовал ли он заодно с преступниками? Так чтобы эта глупая мысль ушла без остатка! — властно закончила она.

— Постараемся выяснить правду, — пообещал Андрей, — а уж потом посмотрим, приятная будет эта правда или нет…

Он попрощался, пошел к мотоциклу. Карай заскулил, увидев его.

Поехали дальше.

Дурманный абрикосовый дух висел над деревней. Почти все домики с пристроенными позади них деревянными верандами были окружены садами. На плоских земляных крышах сушились абрикосы.

У края села, возле дома с каменными приступочками, валялись бочки из-под керосина и пустые ящики. Тут стояла толпа. Наметанным глазом Андрей определил: «Вот оно, место происшествия. Сельский магазин!» Он остановил мотоцикл в сотне шагов от магазина, вылез и взял на поводок Карая.

— Милиция прибыла, — приветливо объявил он колхозникам, которые оказались поближе. — Какие у вас тут происшествия?

Люди заговорили разом:

— Убийство у нас… Ограбление было… Ночью в магазин залезли…

Морщинистый старик в шевиотовом пиджаке с круто подложенными плечами — видно, сыновний пиджак — спросил:

— Найдет ли преступников эта твоя ученая собака?

— Приложим силы, — сказал Андрей.

— Ну, я сомневаюсь. Она, конечно, хорошая собака, ничего не скажешь, но у нас земля легкая, духа не держит. Собака, которую привели из района, ничего не смогла найти.

Расталкивая толпу, к Андрею шли трое. По их властным жестам, по осанке он понял, что это представители власти. Один из них, в милицейской форме, вел на поводке небольшую серую овчарку. Видимо, это и была та собака, которую прислали из районного центра. Другой, с орлиным взглядом, весь седой до той тонкой белизны, которая напоминает снег, но с густыми черными бровями, шел посредине. Его-то Андрей и принял за главного начальника. Но главным оказался третий — председатель сельсовета, высокий и толстый человек, гололобый, давно уже не бритый и очень уставший.

— Здравствуйте, — сердито проговорил он.

Андрей приложил руку к козырьку фуражки:

— Добрый день!

— Почему остановились, не дойдя до места?

Ответить Андрею помешали колхозники. Чей-то голос в толпе с достоинством объяснил:

— Товарищ беседовал с нами.

— Для бесед мы вызываем агитаторов. Милиция же приезжает, чтобы работать. Каждый приезжий должен первым делом явиться к председателю Сельсовета.

Андрей выслушал эту нотацию с мягкой улыбкой и попытался оправдаться:

— Граждане дали мне информацию…

— Информироваться нужно не от граждан, а от властей. У нас произошло убийство.

— Это как будто еще не доказано, — сказал Андрей.

Председатель сельсовета потер кулаком небритую щеку.

— Произошло, значит, убийство. Притом — с ограблением магазина… Мкртчян! — позвал он негромко, и к нему сразу же подскочил парень в парусиновом кителе. — Мкртчян, надо обеспечить, чтоб была хорошо накормлена эта сыскная собака.

— Накормим, товарищ Зарзанд! — отчеканил парень.

Председатель назидательно поднял кверху палец:

— Пусть поработает, потом пусть покушает. Еды не пожалеем. Правильно я говорю?

— Вот уж это никак не выйдет, — сказал Андрей, подбирая поводок. — Посторонние не должны кормить собаку.

Председатель на секунду задумался. В его заплывших глазах промелькнуло выражение обиды и беззащитности.

— Ты ко мне, в мое село приехал и еще говоришь, что я посторонний! Ладно, пусть твоя собака голодная ходит. Ты, значит, нашего гостеприимства не оцениваешь.

— Не обижайтесь, товарищ председатель… — Андрей был немного смущен этим натиском. Не понимает человек, надо ему объяснить. — Вот среди вас я вижу милиционера. Пусть хоть он скажет: можно кормить служебную собаку в такой обстановке или не полагается? А за гостеприимство — большая благодарность…

— А что ему говорить! — Председатель пренебрежительно махнул рукой в сторону районного милиционера. — Его собака накормлена. Раз поработала, хоть и безрезультатно, — пускай ест. Мы хотели, чтоб и твоей собаке то же самое было, но ты, видно, очень высоко свою собаку ставишь.

Степенный, дородный милиционер, с такой прической, будто ему на голову наклеили кусок из каракулевой шубы, сконфуженно покашлял в кулак.

— Вообще, конечно, кормить не полагается, особенно в период работы. Но я думаю, что среди своих людей, как наш уважаемый товарищ Зарзанд или товарищ Микаэл, это ничего плохого не составляет.

Андрей почувствовал, что от него пахнет водкой, и сухо проговорил:

— Дело ваше. Я свою собаку кормить не позволю. Да и сам во время работы не пью и не ем.

Седой с черными бровями — это его и звали Микаэлом — внимательно слушал председателя сельсовета и кивал одобрительно головой; затем он выслушал милиционера и тоже кивнул; на последние слова Андрея он опять закивал, как бы одобряя в равной степени и претензии председателя, и оправдания милиционера, и отповедь Андрея.

— Вот так и надо работать — и будет толк! — воскликнул он, двигая черными бровями. — А то ведь некоторые приезжают в колхоз, как в ресторан, — поесть, попить. — Он светло улыбнулся, адресуя улыбку одному только Андрею, и Андрей не смог не улыбнуться ему в ответ. — Наш товарищ Зарзанд… — начал Микаэл интимно, понизив голос почти до шепота (но все равно председатель сельсовета мог его очень хорошо слышать), — наш Зарзанд. — это самый золотой человек в селе. Большой руководитель! Когда и поругает, не надо обижаться. Учит. Учение — не обида… — Тут он потянул председателя сельсовета за рукав. — Надо бы, товарищ Зарзанд, показать человеку место происшествия.

Председатель все еще был сердит.

— Чтопоказывать! Место происшествия — это наш магазин, — мрачно объявил он и пошел к дому с приступочками.

Андрей шел позади, сдерживая Карая. А за ними стеной двигались любопытные. Толпа становилась все больше и больше. Мальчишки громко обсуждали достоинства двух служебных собак и единодушно пришли к выводу, что Карай лучше. Такую оценку Андрей выслушал с серьезным видом и суровым лицом, но не без удовольствия.

Пока шли, Микаэл несколько раз оборачивался к Андрею — всякий раз с доброй улыбкой — и спрашивал, не помешает ли сыскной собаке абрикосовый дух.

— Я распорядился, — говорил он, — чтобы подозреваемое место, то есть, где побывал ночью преступный мир, было под охраной и чтобы там никто не топтался. Наш народ любопытный, прямо беда! Но следы сохранены в неприкосновенности.

— Вот и хорошо, — поощрил его Андрей. — Это вы проявили довольно-таки умную предусмотрительность.

Судя по тому, как властно распоряжался Микаэл, он был здесь одним из первых людей. Приятный человек — деловой, понимающий. Интересная у него улыбка — мягкая и открытая, словно у ребенка. И при седых волосах — такие черные брови… «Этого человека я где-то раньше видел», — думал Андрей.

Чуть поотстав от своих спутников, Андрей спросил у ближайшего из подростков:

— Этот Микаэл — он кто у вас?

— Микаэл — это его имя, — сказал мальчик, видимо не поняв вопроса. — Микаэл-дядя. А меня зовут Карлос, — добавил он общительно в надежде, что такой важный человек, как Андрей, будет отныне его знакомым.

— Должность у него какая?

Карлос обернулся назад и поговорил с другими мальчиками. Каждый из них что-то сказал. Потом что-то сказал старик в шевиотовом пиджаке. Наконец Андрей получил ответ.

— У него нет должности.

— А почему же он распоряжается?

На этот вопрос никто не смог ответить.

«А все же я его где-то видел», — пытался вспомнить Андрей. И улыбка, и голос, и седые волосы — все казалось знакомым. Но, видно, очень уж короткой была встреча, если она оставила такой туманный след.

Еле державшиеся на покореженных петлях двери магазина оказались на запоре. Зарзанд отомкнул висячий замок и первым вошел внутрь помещения. Любопытные остановились на улице у крылечка.

— Убийство, надо полагать, случилось на крылечке, — объяснил милиционер, виновато поглядывая на Андрея — Насколько можно понять, сторожа ударили сзади. Потому он и не успел зашуметь.

— А почему вы уверены, что это было убийство? Труп ведь не обнаружен. Нельзя ли предположить, что никакого убийства не было и этот Вахтанг действовал заодно с преступниками?

Андрей чувствовал себя неловко, задавая этот вопрос. Он вспомнил горячие, гневные глаза Марьямик и ее слова: «Пусть эта глупая мысль уйдет без остатка!» Но, в конце концов, он приехал сюда, чтобы раскрыть преступление, и его работе не должно мешать ничье мнение.

— Предположить все можно, — недовольно сказал милиционер из районного отдела. — Только прежде, чем предполагать, надо узнать, кто такой дед Вахтанг. Уж одного того хватит, что он родственник Марьямик. И кто его знал, тот плохого о нем не подумает.

— Где же он?

— Если бы знать, где он, — хрипло проговорил председатель сельсовета, — так, может, все бы вопросы сразу разъяснились…

Андрей пошел по магазину, переступая через груды сваленных на полу товаров. Милиционер стоял у дверей и курил папиросу.

— Вы пускали по следу свою собаку?

— Пускал, — неохотно отозвался милиционер. — Тут, понимаете, такие условия…

— Пускать-то он пускал, — проговорил председатель сельсовета, — но у него ничего не вышло. Эта собака искать преступников не может.

— Что значит — не может? Не было бы у вас так натоптано, и мой Аслан взял бы след.

— Позвольте, — сказал Андрей, — мне говорили, что следы сохранены в неприкосновенности.

— Где ж сохранены, если тут топталась не меньше половины деревни!

Андрей вопросительно взглянул на Микаэла; тот с сожалением причмокнул языком и тронул милиционера за пуговицу гимнастерки.

— Говорит, э-э! — с досадой воскликнул он. — Зачем так необоснованно говоришь, вводишь в заблуждение людей? Разве я не давал указание, чтоб очистили местность?

— Это верно, — согласился милиционер, — я не буду зря болтать. Когда товарищ Микаэл пришел, местность очистили.

— По моему указанию!

— Точно, товарищ Микаэл. Но к тому моменту сколько тут ног прошло — это даже сосчитать невозможно.

— Ну, это уже другой вопрос! — Микаэл высоко поднял и опустил черные брови. — Ты кляузу не разводи.

— Да я ничего, я только говорю, что в такой обстановке Аслан все же унюхал и повел…

Серая овчарка, словно чувствуя, что разговор идет о ней, шевелила настороженными ушами и все старалась пробраться поближе к Караю. Карай же сохранял позицию величавой неприступности и лишь по временам судорожно зевал.

Микаэл осмотрел его взглядом знатока.

— Этот найдет! Этот из-под земли преступника выкопает! Вы представляете, — сказал он, обращаясь к Андрею, — вот эта бедненькая собачка из районного отдела — она сотню шагов пробежала и потеряла след. Три раза дуру такую пускали — как до того большого камня дойдет, так и садится.

— Следы затоптаны, — бубнил милиционер, — потому и садится.

— Э-э, друг, не говори! — Микаэл вытащил из кармана грязноватый кусок сахара и на раскрытой ладони протянул Караю. Пес отшатнулся и заворчал. — Видишь, не берет! Умница, дивный пес, воспитанный! А теперь смотри! — Он бросил тот же кусок сахара серой овчарке. Собака подпрыгнула, ловко поймала сахар, в одну секунду раздробила его белыми зубами и с хрустом сожрала. — И ты хочешь, чтоб твоя несчастная собака с этим львом равнялась? Теперь понимаешь разницу? Такая собака, как эта твоя, не может служить народу!

— Вот уж и не может… — сконфуженно возразил милиционер. — Аслан себя еще проявит.

Андрей оборвал эти препирательства.

— Почему не видно здесь продавца вашего магазина? — спросил он строго. — Разве его не касается розыск преступников?

Микаэл потупился.

— Что можно ответить? Говори лучше ты, товарищ Зарзанд.

— Заболел продавец. Грикором звать, Грикор Самвелян. Вчера к вечеру захворал и лежит дома. Звали — не может прийти.

Микаэл тихонько подергал Андрея за рукав:

— Сильно болеет. Есть такая болезнь — температуру не показывает, опухоль не дает, ничего не дает, ничего не показывает. Только сам человек знает, что он больной. Люмбаго называется…

Андрей внимательно посмотрел на него. Микаэл выдержал этот взгляд и покачал головой:

— Люмбаго!

Надо было приступать к работе. Но, чем больше Андрей узнавал о предстоящем деле, тем меньше понимал его. В магазине он видел много ценных товаров — дорогих отрезов, готового платья. Почему грабители все это не взяли? Может, им кто-нибудь помешал?

— Удалось вам уже установить, что именно похищено?

— В магазине был ералаш: полки с дорогими материями перевернуты, костюмы, пальто валялись прямо на полу.

— Да уж видно, что тут хорошо поработали, — покрутил головой Микаэл.

— Надо сделать инвентаризацию и точно определить, чего не хватает.

Председатель уловил в голосе Андрея упрек.

— Ну, ждали указаний от вышестоящих! — сердито отозвался он. — Ждали инструкций, директив — что можно, что нельзя. Мы хоть и сами с головой, но во всем должен быть порядок.

— Все же я предупреждал, товарищ Зарзанд, что необходимо сделать инвентаризацию, — скромно заметил Микаэл.

— Ну и сделаем!

Вот еще — этот Микаэл! Сначала он понравился Андрею, но теперь возбуждал неприязнь. Очень уж старается выставить себя в лучшем виде и очернить всех других. Нет, верно, верно говорил капитан Миансаров: по неопытности начинаешь в каждом видеть преступника…

Андрей еще раз осмотрел магазин, дал Караю обнюхать пол возле прилавков и приказал взять след. Карай принюхался. Обычное в таких случаях возбуждение овладело им. Он рванулся к выходу.

— Почуял! — с уважением сказал Микаэл. — Сейчас найдет.

С крыльца Карай прыгнул в траву. Андрей прыгнул вслед за ним. Сзади бежали милиционер со своей собакой, председатель сельсовета, товарищ Микаэл, а чуть в отдалении — мальчишки. Микаэл крикнул им:

— Не топтаться на следу! Держитесь в стороне!

Карай уверенно взял направление. «Ведь вот молодец какой, — думал Андрей, следуя за ним по краю оврага, — никогда не подведет!» Он чуть сдерживал собаку.

Внезапно он почувствовал, что поводок ослаб в его руке. Карай стоял возле большого камня и с недоумением его обнюхивал.

— Вот на этом месте и та собачка остановилась, — сочувственно проговорил Микаэл, подбегая ближе. — Тут какая-то хитрость есть. Но этот твой пес — он преодолеет.

— Ищи, Карай, ищи!

Пес бессильно тыкался носом во все стороны, потом виновато вернулся к камню, полез на него передними лапами с недоумением посмотрел на хозяина. Озабоченный Андрей обошел камень вокруг, налег на него плечом и чуть откатил в сторону. Камень как камень. «Почему же Карай не идет дальше? Этого еще никогда не бывало…» Он отвел собаку шагов на двадцать назад и снова пустил по следу. И опять Карай добежал до камня — и остановился. Микаэл с сожалением зацокал языком. Мальчишки сзади захихикали. Карлос кричал на них и все старался как-нибудь выразить Андрею свое сочувствие. Председатель угрюмо сказал:

— Одну собаку кормили — говорят: «Сытая, потому и не нашла»; другую не кормили — тоже не нашла. Может быть, потому не нашла, что голодная?

— Что ты, товарищ Зарзанд, торопишься? — сказал милиционер из районного отдела. — Кобелек еще только начал работать. Он найдет! Лев и орел!

— Где у вас тут телефон? — спросил Андрей, делая вид, что не слышит всех этих разговоров.

Из помещения сельского совета Андрей позвонил в Ереван и, как было приказано, доложил обстановку. Оперативный дежурный выслушал его и сказал, что сейчас же свяжется с начальником — капитаном Миансаровым. «Трубку не бросай, жди!»

— Лейтенант Витюгин! — услышал Андрей хрипловатый голос начальника. — Что ж там у вас происходит?

Андрей снова повторил, что результатов пока нет, случай довольно затруднительный, след запутан.

— И ты уже растерялся?

— Собака не находит, товарищ начальник! Но еще не все шаги сделаны. Поиск продолжаю. Звоню, только чтобы вас проинформировать, помощи не прошу.

— А найдешь?

— Ручаться, конечно, не могу…

В трубке помолчали.

— Ладно, — проговорил, наконец, капитан Миансаров, — оставайтесь на месте. К тебе едет Геворк со своей собакой. Поступишь в его распоряжение.

— Есть! — воскликнул Андрей по возможности веселым голосом и положил трубку на рычаг.

Председатель сельсовета сидел, полузакрыв глаза, за письменным столом, к которому был приставлен другой стол, покрытый кумачом.

— Что теперь будем делать? — спросил он.

— Новую собаку пришлют.

— Будет ли эта новая собака лучше, чем эти две собаки, которые не смогли ничего найти?

— Ну, — огрызнулся Андрей, — не станут же к двум плохим собакам добавлять третью плохую!

Он страдал оттого, что Карай так оскандалился. Карая сравнивают с каким-то Асланом! Но что можно возразить? Он с жалостью смотрел на пса, клубком свернувшегося у его ног. «Эх, Карай, Карай! Надо же тебе было оказаться таким дурнем!»

В сельсовете не было никого из посторонних, только сам председатель, милиционер из районного отдела со своей собакой да еще Микаэл. Людям, которые заглядывали сюда по какому-нибудь делу, председатель с важным видом приказывал явиться позднее.

— Ясно одно, — сказал Андрей, — если даже здесь действовали приезжие преступники, они все равно были связаны с кем-нибудь из местных жителей.

Микаэл на каждое слово одобряюще кивал седой головой. Председатель открыл глаза и осторожно произнес:

— Допустим.

— Кого из местных людей можно заподозрить?

Оказалось, что подозревать особенно некого. В селе таких случаев прежде не бывало. Есть, правда, двое-трое с судимостями в прошлом, но сейчас все работают, все живут честно. Да и как сказать плохое о человеке, если нет фактов, чтобы подтвердить свои слова!

— Я хотел бы повидать продавца вашего магазина Грикора Самвеляна, — объявил Андрей.

Председатель сельсовета переглянулся с Микаэлом и опять стал тереть кулаком небритую щеку.

— Человек, как я уже указывал, болен, — нерешительно проговорил он. — Больного не вызовешь.

— Мы пойдем к нему на квартиру.

Идти решили все вместе. Только милиционер из районного отдела отказался.

— Я Грикора Самвеляна давно знаю и подозревать не могу, — твердил он угрюмо. — Грикор ни в чем не виноват. Мое мнение, что здесь наезжие элементы работали — награбили, погрузили в машину и увезли. Вот и весь разговор. И искать преступников надо уже не здесь, а в Ереване и, может, еще подальше…

Продавец магазина Грикор Самвелян жил на краю села, в чистеньком одноэтажном домике. Перед домом был разбит молодой сад.

— Вот богатство! — восхищался Микаэл, трогая еще зеленые плоды на персиковых деревьях. — За этот сад, знаете, наш Грикор кучу денег отвалил. Но стоит, стоит!

— Да будет тебе! — прикрикнул на него милиционер, который все-таки увязался за остальными. — Почему не купить, если он от сына деньги получил!

— Ну, я ничего и не говорю, — сконфузился Микаэл.

— А сын у него, ты же знаешь, военный человек!

— Пускай… пускай хоть сам генерал! — Микаэл улыбнулся. — Плохого в моих словах не было.

И опять его детская улыбка показалась до того знакомой Андрею, что он не выдержал и спросил:

— Мы с вами раньше не встречались где-нибудь?

— Вспомнили наконец, — сказал Микаэл, не проявляя, впрочем, особенного энтузиазма. — Коротка у нас встреча была…

— Но где? Когда?

— И помнить не стоит… — Микаэл говорил нехотя, как бы раздумывая, продолжать или остановиться. — На базаре это было, в Ереване… Да вы, наверно, помните. Просто вам хочется, чтоб я первый признался…

— Ага, — сухо сказал Андрей. — Теперь вспомнил.

Две недели назад, в воскресенье, Андрей встретился на базаре с Геворком. В Армении мужчины ходят на базар чаще, чем женщины. Дело мужчины купить, то есть «сделать базар», дело женщины — вкусно приготовить. Геворк «делал базар» по всем правилам: ходил по мясному, овощному, фруктовому рядам, присматривался и приценивался к продуктам и наполнял свою корзину неторопливо и обдуманно. Андрей пришел покупать абрикосы. На базаре он всегда чувствовал себя беспомощным — старался купить там, где толпилось меньше народа. Однажды пошел покупать мясо и с торжеством принес домой буйволиную шею…

Встретив его, Геворк вызвался ему помочь: «Самые лучшие абрикосы купим!» Они уже два раза обошли фруктовые ряды. Геворк придирчиво осматривал выставленные плоды. Одни абрикосы казались ему недозрелыми, другие, наоборот, перезрелыми, те были слишком маленькие, а эти хоть и крупные, да чересчур дорогие.

«Что уж там, — смущенно бормотал Андрей, держась позади, — всего два кило надо… какие есть, такие и взять…»

Базар шумел. Колхозники, привезшие в город фрукты, наперебой хвалили свой товар.

«Душистый, пушистый, приятный, ароматный — анютины глазки!» — кричал краснощекий мужчина, адресуя все эти комплименты маленькому абрикосу, который он подбрасывал кверху и снова ловил в картуз.

«Пойдешь мимо — пожалеешь, вернешься — поздно будет!» — ласково уговаривал другой.

«Стоп! — сказал Геворк. — Вот то, что тебе нужно. Лучший сорт и обойдется дешево. Это знакомый человек — он мне уступит».

Возле огромной плетеной корзины стоял с равнодушным видом хозяин — седой человек с черными бровями, одетый в белый парусиновый китель. Абрикосы у него были отборные, один к одному, — желтые, словно само солнце, крупные, как гусиные яйца. Штучный товар. Но покупателей не находилось. Отпугивала цена, жирно выписанная на листочке, прикрепленном к ручке плетеной корзины. Продавец не торговался, не уступал и только, если ему предлагали другую цену, указывал непреклонно пальцем на свой листочек.

«Здорово!» — приветствовал его Геворк.

«A-a, дорогой Геворк! — воскликнул продавец и протянул обе руки. — Почет тебе и уважение! Как дела?»

«Как ты поживаешь?»

«Что я, а? Зачем обо мне говорить! Маленький человек!»

«Из своего сада абрикосы?»

«Да, привез вот эту хурду-ерунду! — презрительно сказал продавец. — А ты что ищешь?»

«Хочу для друга абрикосы купить, которые получше».

Продавец подарил Андрея приятной улыбкой.

«Получше ищете? — Продавец притянул Геворка к себе и понизил голос: — Если хочешь хорошие купить, у меня не покупай».

«Почему?»

«Тш-ш-ш! Пусть никто не слышит… Эти абрикосы — один только вид. Дорогие и плохие. Как своему человеку говорю…»

Вот этот торговец абрикосами и был тот самый Микаэл, который теперь вел Андрея на квартиру к продавцу сельского магазина Грикору Самвеляну.

Низкая деревянная тахта была покрыта ковром. Грикор Самвелян лежал на тахте под толстым зимним одеялом и все-таки мерз. Глаза его беспокойно забегали, когда он увидел входящих в комнату людей. Он сделал попытку приподняться — и застонал.

Андрей поздоровался:

— Приходится вас беспокоить, несмотря на вашу болезнь. Вы что же, не хотите, значит, принять участие в инвентаризации?

— Жена пошла вместо меня, — сказал продавец, натягивая одеяло до самого подбородка. — Я болен.

— Когда началась болезнь?

— Вчера вечером. Сразу скрутило меня. Я запер магазин и ушел.

Он вдруг шмыгнул носом. Андрей заметил, что у него очень узкий нос. Будто вырезали ему треугольник из фанеры и прилепили острым углом вперед на широкое белое лицо с печальными глазами.

— К врачу обращались?

— А что врач! Велел гладить поясницу горячим утюгом. А оно не помогло.

— И часто у вас это бывает?

— Первый раз.

— Он здоровый мужчина, — одобрительно проговорил Микаэл, — никогда не хворает… Верно, Грикор? Привезут в магазин товары, так он пятипудовые мешки словно камешки бросает. На него болезней не было. Только вчера заболел в первый раз. Простудился ты, что ли, Грикор?

— Может, и простыл. Кто знает!

— Кашель или чихоту не имеешь?

Продавец беспокойно вздохнул:

— Ничего нет — ни жару, ни кашля, только вот повернуться невозможно.

— Ты смотри, какая болезнь!

Андрей заглянул в другую комнату. На тумбочке стоял новенький радиоприемник, на окнах висели тюлевые занавески. Комната была светлая, чистая, недавно побеленная.

— Хороший у него дом! — похвалил Микаэл таким тоном, словно он ставил это в вину Грикору Самвеляну.

— Дом ничего… Товарищи, — вдруг с натугой произнес Грикор и покраснел, — ведь я должен вам одну вещь заявить…

— Ну! — подогнал его Андрей.

— Вчерашний день мы с утра хорошо торговали, большая выручка была. Но я, когда заболел и ушел, все оставил в магазине. Все деньги. Я думал, что скоро вернусь…

— Ну! — еще строже, чем прежде, проговорил Андрей.

«Сейчас врать начнет», — с отвращением подумал он, но тут же остановил себя. Тысячу раз капитан Миансаров говорил: «Не проявляйте подозрительности раньше времени — это вред делу…»

Председатель сельсовета сопел и молчал.

— Как мы узнали утром, что убит сторож, — сказал Грикор, и его жилистая рука забегала по шелковому верху одеяла, — так моя жена сразу пошла в магазин. Но уже тех денег не оказалось… — Он скорбно взглянул на людей, обступивших его постель.

Милиционер из районного отделения вздохнул. Председатель сельсовета с шумом оттолкнул стул.

— Разве вы имели право… — начал он гневно.

Грикор попытался перебить его:

— Товарищ Зарзанд…

— Подождите! Сейчас я говорю. Какое вы себе взяли право оставлять денежные суммы в магазине? Вам известно, что деньги полагается сдавать?

— Так ведь болезнь…

— Сколько там денег было?

— Много… — Грикор всхлипнул. — Почти что двадцать тысяч…

Андрей поднялся со стула. Тотчас вскочил и Карай, который лежал на брюхе у дверей, вытянув передние лапы и подобрав под себя задние.

— Так, — сказал Андрей, — с вами еще разговоры впереди. Большие разговоры! А мы сейчас пойдем в магазин и точно установим, что еще похищено, кроме денег.

Первый человек, кого они встретили, выйдя на улицу, был колхозный бухгалтер. Его включили в комиссию по инвентаризации, и он торопился доложить о результатах проверки. Он был озадачен.

— Странные грабители — ничего не взяли! Почти все товары налицо, кроме мужского костюма — пятидесятый размер — и двух бутылок водки. Из-за чего убит дед Вахтанг, а? — спрашивал он, пристально глядя из-под очков.

— Всё точно подсчитали?

— Можете не сомневаться!

Теперь уже заходить в магазин было незачем.

— Товарищи, — сказал Андрей, — вы меня извините, я от вас отстану…

Микаэл взял его под локоть. «Старик, старик, а какая у него крепкая рука…»

— Да брось! Не огорчайся, — сказал Микаэл. — Не все же работать! Пойдем ко мне, полчаса посидим под деревом в моем садике.

— Не могу, спасибо.

— Что за дела отвлекают?

Андрей освободил свой локоть:

— Никаких особенных дел. Хочу походить, подумать…

— Ну, так и мы с тобой пойдем, в случае чего — поможем.

— Какая уж тут помощь… — Андрей коснулся козырька милицейской фуражки. — Я скоро вернусь.

Он быстро пошел по улице. Карай деловито шел у его левой ноги.

Мальчишки, которые неотступно следовали за полюбившейся им собакой, правда сохраняя на всякий случай приличную дистанцию, и теперь остались верны себе. Они отвернулись от серой овчарки и милиционера из районного отделения, от Микаэла, от самого товарища Зарзанда и дружно повернули за Андреем. Впереди бежал Карлос. Андрей позвал его. Мальчик отделился от сверстников и стал приближаться — сначала быстро, потом все медленнее. Он боялся собаки.

— Просьба будет к тебе… — начал Андрей.

— Скажите, дядя!

— Проводи меня, пожалуйста, в правление колхоза.

Карлос опасливо покосился на собаку:

— Рядом с вами идти или с мальчиками?

— Конечно, мне было бы приятней, чтоб ты шел со мной.

Карлос кивнул головой. Он воспринял эти слова как должное. Только спросил:

— А не укусит?

— Нет, он не кусается.

Сперва мальчик шел возле Андрея, потом осмелел и перебрался поближе к Караю.

— Можно, я его поведу?

Андрей чмокнул языком — он уже перенял от других эту привычку.

— Очень я хотел бы выполнить твою просьбу, но ты пойми меня: не полагается! Хорошая служебная собака должна признавать только своего хозяина.

Они приближались к центру села. На улице людей встречалось мало — колхозники были в поле, на уборке. Стоял дремотный полдень. Журчали арыки, по которым вода текла в сады. На площади возле клуба совсем маленькие мальчики гоняли футбольный мяч; ребята постарше бегали друг за другом на ходулях.

— Что это у вас, ходулями увлекаются?

— Еще как! Только ходят плохо! — Карлос презрительно сплюнул. — Было бы время, я показал бы этой мелюзге, как надо ходить! Лучше меня здесь никто не ходит.

Из-за угла вывернулась бабка, недовольно покосилась на собаку и принялась отчитывать Карлоса.

— Что это она? — спросил Андрей.

Карлос покраснел:

— Ругает меня…

— Это я понял. А почему?

— Кто-то ночью ходил на ходулях, а она придирается — думает, что я. «Днем, говорит, вам времени мало». Это такая бабушка — ей всегда кто-нибудь пять копеек должен!

Вход в колхозную контору был устроен с веранды. Карлос поднялся по ступенькам, Андрей остался ждать — неудобно входить в помещение с собакой. Около веранды стояла на привязи оседланная лошадь. Карай редко видел лошадей, ему казалось, что к этому большому зверю безопаснее всего подходить сзади, — и он натянул поводок, ворча и принюхиваясь к лошадиным запахам.

— Эх, не очень ты у меня образованный! — сказал Андрей, осаживая собаку. — Знай на будущее: к лошади надо подходить сбоку, к овце — спереди, а уж к корове — сзади.

Лошадь топнула ногой — Карай отпрыгнул назад на полметра.

На веранде показался Карлос.

— Председатель в поле, другие тоже все разъехались. Один Галуст здесь — прискакал вон на этой лошади.

— Кто такой Галуст?

— Партийный секретарь.

— Очень хорошо. Вот его мне больше всех и нужно.

— Его на молочную ферму вызвали, — сказал Карлос. — Хотите, провожу?

Ферма помещалась на краю села. Оттуда доносился быстрый перезвон молотков и лязг железа, тонкий, пронзительный скрежет пилы. В этом конце села были сосредоточены мастерские и животноводческие постройки. Над всем главенствовала силосная башня — пузатая, красная, выстроенная с такой фундаментальной прочностью, что стоять ей века и века. Неподалеку от нее тянулись опрятные, свежебеленные хлевы, хоть невысокие, но очень длинные — не хлев, целая улица! Повеяло душистыми запахами скошенных трав. Карай насторожил уши, непрестанно шевелил мокрым черным носом.

Андрей отвел собаку в холодок, поближе к копне сена, и приказал лежать. Теперь, что бы ни случилось, пес не поднимется с места, пока хозяин не отменит своего приказа.

Секретаря колхозной парторганизации удалось найти в одном из коровников. Тут было прохладно и пусто. Скот еще весной перегнали на эйлаг — высокогорное пастбище. Только в двух стойлах находились коровы, их и обступили люди.

В коровнике только что закончились какие-то строительные работы. Тут и там лежали обтесанные камни. У одной стены были сложены металлические трубы. У бревенчатого потолка висели толстые тросы, на них покачивалась вагонетка. Карлос чуть прикоснулся к ней рукой, и она легко покатилась по тросу.

Галуст, крепкий, дочерна обожженный солнцем, пошел навстречу Андрею, приветственно подняв кверху руку. Он начал с извинений: пусть не думает лейтенант милиции, что мы не интересуемся розысками. Просто время такое — идет уборка, все в поле. Вот всего на минутку удалось прискакать в село. Ведь такое событие сегодня! Галуст обвел рукой коровник, и глаза у него засияли. Но он тут же притушил их блеск.

— Я слушаю вас, товарищ лейтенант…

— А какое у вас сегодня событие? — вежливо спросил Андрей.

— Вообще-то, может, не ко времени говорить об этом… — неохотно начал Галуст, но глаза у него опять засияли. — Первая в нашем районе полная комплексная механизация животноводства. Только что закончили. Подвесная дорога — корм будет подаваться механизированно. Толкнешь пальчиком — и вагонетка в полтонны весом едет себе спокойненько. Кто потаскал пятипудовые мешки на своей спине, как, например, я в свое время, тот оценит! Да это что! — Галуст махнул рукой. — Это уже во многих колхозах есть. А вот механизированное кормоприготовление — это новинка. Или такая вещь — электричеством доить коров. Или автопоилки… Специально с гор пригнали двух коров, чтобы посмотреть, как они будут пить.

Галуст постеснялся сказать, что это он сам пригнал коров — выехал за ними в горы ни свет ни заря. Он повел Андрея к стойлу. Сколько было хлопот с этой механизацией! Нашлись люди, говорили, что все это преждевременная затея. Можно, мол, разумнее истратить деньги. Галуст никак не мог с ними согласиться. Теперь дело само скажет за себя.

В каждом стойле к столбику была прикреплена металлическая раковинка с педалью на донышке. Белая корова сунула в раковину нос и чуть прижала педаль. Сразу же снизу пошла вода, раковинка наполнилась. При торжественном молчании всех присутствующих корова напилась. Подняла голову. Вода исчезла.

— Условный рефлекс, — значительно сказал Галуст. — Захочет пить — нажмет педальку. Раньше не так было — терпи, корова, пока о тебе не вспомнят!

— Это дело знакомо, — улыбнулся Андрей. — У нас в питомнике все воспитание собак основано на условном рефлексе. — Он не хотел уступить Галусту в понимании всех этих важных вопросов и потому добавил: — Учение академика Павлова…

— Вот именно! — подхватил Галуст. — Теперь мы в районе по животноводству и табаку на первое место выйдем. — Он взглянул на Андрея и смутился: человек его на ферме разыскал, чтобы о деле поговорить, а он ему и слова не дал вымолвить. — Извините… — Галуст озабоченно покашлял в кулак. — Пройдемте сюда… — Он повел Андрея в дальний конец коровника. — Одно скажу, — Галуст серьезно посмотрел на Андрея, — колхозники наши очень возмущены, что у нас в селении такой случай. Будет большое разочарование, если не удастся открыть преступника.

— Запутанное дело, знаете ли… — Андрей попытался улыбкой прикрыть смущение. Человеку легко рассказывать о своих удачах, а для объяснения неудач всегда хочется найти какие-нибудь послабляющие обстоятельства. Нет, ты умей быть мужественным, когда у тебя ничего не получается!

— Трудно будет, — признался Андрей, глядя прямо в лицо своему собеседнику. — Пока что просто ничего не выходит.

Галуст нахмурился:

— Председатель сельсовета вам не помогает?

— Нет, почему… Да что он может сделать! Задержка во мне, а не в нем. Видите ли, я пока что молодой работник, и главная моя беда — что я еще не так хорошо разбираюсь в людях. То они все у меня очень уж милые, то всех подозреваю… — Андрей заметил беспокойство в глазах Галуста и поторопился добавить: — Но это ничего не значит. К вам едет старший лейтенант, толковый человек и с большим опытом, а я остаюсь в помощниках…

— Опыт — дело наживное, — сочувственно сказал Галуст. — Вы с Микаэлом говорили?

— Говорил и с Микаэлом и с председателем сельсовета. И хочу спросить: что они за люди?

— Микаэла вы должны знать. Он прежде работал в вашей системе — в милиции.

— Не знал.

— Только его за что-то отчислили. Теперь у нас живет. Считается, что колхозник…

— Считается?

— Ну да. Он в колхозе не заинтересован. Имеет замечательный сад. Старший сын от него отделился, получил приусадебный участок и тоже тишком передал отцу. Деньги у них всегда есть. Выращивают фрукты, продают в городе. Что им колхоз!

— И вы терпите?

— Пока Зарзанд при должности, Микаэл будет изворачиваться. Они друг друга понимают. Но это долго не протянется. Зарзанд досидит не больше, как до ближайших выборов. Ошиблись мы в нем. Народ его на дальнейшее правление избирать не захочет. — Галуст закурил, угостил Андрея. — Но хорошие ли они, плохие ли, а вам должны помочь. Если съездить куда надо, председатель выделит транспорт, все сделает, что понадобится. Это вы будьте спокойны. А Микаэл может советом помочь. Он все же опытный человек.

— А что вы скажете о продавце магазина Грикоре Самвеляне? Я главным образом его хочу раскусить…

Галуст на мгновение задумался.

— Мало знаю, — проговорил он твердо. — Ничего верного сказать не могу. — Он протянул Андрею руку. — Извините, поеду в поле. Вы не сдавайтесь!

— А насчет сторожа, который исчез, — нерешительно начал Андрей, — как вы думаете… он не может оказаться причастным?

— Нет, это золотой старик был, — отвечал Галуст, выходя на середину коровника. — Вы уж его оставьте!

Карай истомился, ожидая хозяина. Он дрогнул всем телом — так ему хотелось вскочить, — но снова замер. Приказа вставать не было. Андрей взял его на поводок и пошел обратной дорогой — мимо клуба, мимо спортивной площадки, к дому Грикора Самвеляна.

Войдя в сад, он услышал за спиной тяжелые шаги. Его догонял милиционер из районного отделения.

— Так я и знал, что вы сюда вернетесь, — сказал милиционер сердито. — Что вас здесь интересует?

— Просто хочу поговорить с человеком, — небрежно ответил Андрей.

— Он ни в чем не виноват!

— Вот и хорошо, если так.

Андрей перепрыгнул через канавку. Милиционер, не отставая, следовал за ним. Караю это не понравилось, он глухо зарычал. Серая овчарка в ответ тоже зарычала, но тут же трусливо поджала хвост.

— Идите и займитесь своим делом, — спокойно приказал Андрей.

— У меня дело такое же самое, как у вас. Мы вместе пойдем к Грикору.

— Извините! У меня пока что план — пойти одному.

Милиционер пожевал губами, тряхнул своей каракулевой головой и задумался.

— Так вы знайте, — сказал он, наконец, с оттенком угрозы, — Самвелян — честный человек! И еще знайте, что он мой родственник. Я за него ручаюсь, как за самого себя.

— Учтем, — проговорил Андрей и, легонько отстранив милиционера, вошел в дом.

Ему показалось, что за окном что-то мелькнуло. Открыв дверь в комнату, он увидел, что Самвелян торопливо натягивает на себя одеяло.

— Так, — сказал Андрей и помолчал немного. — Вы один в доме?

— Да, — тихо ответил Самвелян.

Андрей заметил, что он при этом несколько смутился.

— А кто здесь только что ходил по комнате?

— Никто не ходил. Но это я пытался встать. Я думал, если удастся, пойти в магазин и еще раз поискать деньги.

— Значит, вы при такой вашей сильной болезни можете все-таки вставать с постели?

Испуганные черные глаза на секунду задержались на лице Андрея, потом вильнули в сторону.

— Но я же не смог встать…

— А почему вы смущаетесь?

Самвелян ответил упавшим голосом:

— Я всегда смущаюсь, когда вижу, что мне не верят… — Он еще больше понизил голос. — Мне делается стыдно…

— Ах, вон что! — возмутился Андрей. — Вам, значит, стало стыдно за меня?

Он не дождался ответа, властно открыл дверь в другую комнату и вместе с Караем обошел весь дом. Ему хотелось убедиться, что в доме пусто. Потом он вернулся к постели больного. Разговор с Грикором Самвеляном все же заставил его задуматься. Вряд ли закоренелый преступник будет так себя вести…

— Милиционер из районного отделения — он ваш родственник? — строго спросил Андрей.

— Да, он родственник — двоюродный брат.

— Но вы же знаете, что никакое родство не спасает от ответственности!

Грикор бессильно усмехнулся.

— Ладно, — сказал Андрей. — Теперь я задам один вопрос. Очень многое будет зависеть от вашего ответа. Отвечайте подумав… Кто-нибудь, кроме вас, знал, что деньги оставлены в магазине?

Продавец задумался.

— Никто не должен был знать. Я никому не говорил. Даже и жена не знала.

— Вот видите! А грабители из товаров почти ничего не взяли. Значит, они пришли специально за деньгами. Как же это получается?

Грикор Самвелян молчал, только теребил бахрому ковра.

— Другой вопрос: вы просили своего родственника-милиционера, чтобы он вас спасал?

— Не спасал! — Грикор от волнения даже приподнялся на локте. — Но мне не верят… Я просил его, чтобы он поговорил…

— Напрасно просили! — Андрей поднялся со стула. — Вы еще подумайте над моими вопросами, а я подумаю над вашими ответами. Пока что до свиданья.

Держа Карая на поводке, Андрей вышел на окраину села. Он решил описать вокруг деревни большое кольцо. Если прерванный след где-нибудь поблизости возобновляется, то Карай его почует. Исчезновение следа возле большого камня надо было как-нибудь объяснить.

Примерно через час Андрей вошел в селение с другой стороны. Карай вывалил из пасти чуть не весь язык. Они прошли немалое расстояние. На сапогах Андрея лежала густая пыль, но сам он был с виду бодр и, как всегда, подтянут. Возле магазина его остановил рыжий парень с плотничным топором в руках:

— Товарищ лейтенант, важная новость! Сторож нашелся!

Андрей присвистнул. Вот это действительно новость!

— Живой?

— Покалечен, но жив. В больницу отправили. С ним уже начальник районного отделения беседовал.

Андрей собирался пойти к Микаэлу — умыться, отдохнуть, полежать в саду под деревом. Теперь уж было не до отдыха.

— Где у вас больница?

— На том конце. Я могу проводить… — Рыжий застенчиво улыбнулся: — Ведь я бригадмилец, товарищ лейтенант.

Андрей знал, что в селах существуют добровольные бригады содействия милиции. Участники их называли себя бригадмильцами.

— Вот повезло — на коллегу наткнулся… Ну, веди и рассказывай.

Оказывается, бригадмильца — он был по специальности плотником — прислали починить дверь в магазине, сорванную грабителями с петель. Он работал и вдруг услышал тихий стон, доносившийся как будто из-под крылечка. Там была довольно глубокая яма, в которую продавец обычно складывал пустые бочки и ящики. В яме под ящиками рыжий плотник и обнаружил деда Вахтанга.

— Теперь дед пришел в себя и все одно повторяет: «Ничего не знаю».

— Как тебя звать? — спросил Андрей.

— Оник.

— Вот, Оник, — строго сказал Андрей, — я у тебя как у бригадмильца спрашиваю: кто-нибудь особенно взволновался, когда нашли сторожа?

Оник задумался.

— Особенно я взволновался, товарищ лейтенант, — простодушно признался он. — Как я услышал стон из ямы, так даже топор бросил…

Больница помещалась в новеньком, словно только что вымытом каменном двухэтажном домике. За оградой росли молодые деревца, дорожки были посыпаны желтым песком.

— Всего месяц назад открыли больницу, — сообщил Оник, — такие строгости развели… — У ограды он попрощался с Андреем. — Все равно меня туда не пустят…

Андрей шел с Караем по песчаной дорожке, когда его окликнули. Остренькая старушка в чистом белом халате насмешливо смотрела на него:

— С собакой в больницу? Очень разумно.

— Да я собаку привяжу.

— Нет уж! Животные на территорию не допускаются. Неужели товарищ милиционер никогда не бывал в больнице, порядков не знает?

Андрей безропотно вернулся к воротам и уложил Карая в тени ограды.

— Доктор, — начал он, вернувшись, — мне надо…

Старушка перебила его, брезгливо поджав губы:

— Наперед всего вам надо после собаки вымыть руки.

В умывальной комнате, выложенной по стенам белыми кафельными плитками, Андрей сказал, покрутив головой:

— Строгости у вас…

Вытирая руки мягким вафельным полотенцем, он попробовал было изложить свою просьбу, но старушка перебила его:

— Я знаю, что вам надо. Вы хотите повидать больного Мнацаканяна.

— Сторожа, — подтвердил Андрей, — деда Вахтанга.

— Он и есть Мнацаканян. Видеть его нельзя.

— То есть как это нельзя? — Андрей недоверчиво улыбнулся. — Это же нужно для розыска. Почему нельзя?

— По состоянию его здоровья.

Насладившись своей властью, старушка смилостивилась:

— Впрочем, можно будет доложить доктору.

— А вы кто? — удивился Андрей.

— Я здесь при другой должности, — весело сказала старушка. — Я уборщица.

Она легко поднялась по лестнице, но довольно долго не возвращалась. Наконец появилась совсем с другой стороны, подала Андрею белый халат. Конфузясь, Андрей завязал тесемки. По коридору, в котором пол был устлан коричневым линолеумом, а двери мерцали матовой белизной, он прошел в кабинет к доктору.

Доктор, молоденькая румяная девушка, улыбнулась, увидев, как неловко Андрей чувствует себя в больничном халате. Халат ему дали очень большой, и он боялся наступить на белоснежную полу тяжелым и пыльным солдатским сапогом.

— Вы, пожалуй, утомите мне больного, — озабоченно проговорила она. — Постарайтесь, чтобы ваша беседа была покороче. Вообще, я не разрешила бы вам беспокоить больного, но он сам сказал, что хочет с вами поговорить.

В палате, куда вошел Андрей, стояло несколько коек, но занятой оказалась только одна. Дед Вахтанг лежал у окна с туго перебинтованной головой. Возле него на белом табурете сидела Марьямик. Она тоже была в халате. Тяжелые черные волосы сплетались на затылке в клубок. Андрей обратил внимание, что глаза у нее молодые, ясные.

— Вы простите, пожалуйста… — Андрей смотрел туда, где из-под белых бинтов выступали полуприкрытые глаза и обросшие седой щетиной щеки деда Вахтанга. — Нехорошо беспокоить человека в таком состоянии. Но у меня выхода нет — надо узнать от вас какие-нибудь подробности насчет ограбления. Сможете ли вы дать ответ на несколько вопросов?

— Молодой, — хрипло сказал дед Вахтанг, — посмотри в окно. Что ты там видишь?

Андрей обернулся. Из окна был виден дальний берег реки и пещеры, выбитые в скалах.

— Вон в этой пещере, третьей справа, — по-прежнему хрипло говорил дед Вахтанг, — там я родился, прожил половину жизни. Теперь там никто не живет. Бывало, я смотрел из той пещеры на этот берег и думал: что здесь будет через сто лет? Эх, думал, мне до хорошего не дожить! Но дожил, дожил. Увидел дом, в котором живет Марьямик. И сам живу в хорошем доме. И лечат меня теперь в хорошей больнице… Так вот, молодой офицер, — торжественно сказал дед Вахтанг, — если человека переселили из пещеры в дом, он не будет пакостить в своем доме. Это я говорю тебе, потому что ты меня не знаешь и чтобы ты поверил в мою честность.

— Что вы, дедушка! — Андрей смутился и быстро-быстро заморгал глазами, стараясь не встретиться взглядом с Марьямик.

Та неподвижно и строго сидела на табурете.

— Теперь, офицер, спрашивай, что тебе нужно. И быстрее: я устал.

— Да вы просто расскажите, дедушка, как все это произошло. Может, вы что-нибудь слышали, кого-нибудь видели?

Сторож махнул своей высохшей рукой. Никого он не видел, ничего не слышал. Сидел на крылечке. Внезапно почувствовал удар. Больше ничего не помнит.

— Видно, хотели убить! — сердито сказал он. — Но нас, Мнацаканянов, с одного удара в гроб не укладывают!

— Сколько приблизительно было времени, когда вас ударили?

Дед Вахтанг задумался.

— Пожалуй, часа три ночи. Петухи еще не пели.

— Попробуйте припомнить, дедушка, не было ли света в каком-нибудь доме? Может, везде было темно — и вдруг среди ночи зажегся свет в каком-нибудь окошке?

— Нет, молодой, — с сожалением проговорил старик, — ничем не могу тебе помочь. Не было этого.

— Ладно, дедушка. — Андрей, по привычке, поднес руку к козырьку, чтоб попрощаться, но фуражки на нем не было, и он опустил руку. — Поправляйтесь скорее!

Он вышел в коридор, заглянул в кабинет, поблагодарил врача и спустился вниз. Услышав за спиной шаги, он остановился и обернулся. Его догоняла Марьямик.

— Мне доктор сказала, что я могу спокойно ехать в Москву. Теперь я у вас хочу спросить: могу я спокойно ехать в Москву?

Она стояла двумя ступеньками выше, и Андрею неудобно было так разговаривать. Он жестом пригласил ее сойти. Но Марьямик осталась стоять на своем месте.

— Тяжелая у вас работа, — сказала она с холодной усмешкой, — подозревать хороших людей, чтоб только выискать плохих…

Белый халат распахнулся, Андрей увидел у нее на груди Золотую Звезду Героя.

— Да, есть работа и получше моей, — с достоинством признал он, — только мне вот моя нравится. В определенном смысле и я «ассенизатор и водовоз, революциеймобилизованный…» — Андрею вдруг стало неловко: не ко времени вырвались любимые строки. — Это так у Маяковского, — смущенно объяснил он.

— Ну и что? — пренебрежительно сказала Марьямик. — При чем тут эти стихи?

Андрей усмехнулся:

— Я полагал, что будет понятно… Я тоже, знаете ли, делаю всякую черную работу, чтобы моим согражданам жилось почище, получше…

Андрей снова поднял было руку к козырьку, но вспомнил, что он все еще без фуражки.

— А в Москву вы можете ехать с легким сердцем.

И пошел из больницы.

— Постойте! — негромко позвала Марьямик. Теперь она весело глядела на Андрея своими ясными глазами. — Хоть бы счастливого пути пожелали, товарищ лейтенант!

Андрей кивнул ей головой. Ну что ж, счастливого пути! С сурово сведенными бровями он вышел на улицу.

У ограды его поджидал посыльный из сельсовета, который сообщил, что лейтенанта милиции просят прийти в дом к Микаэлу.

Каменный опрятный домик, принадлежащий Микаэлу, стоял в сотне шагов от магазина и был словно стеной прикрыт фруктовыми деревьями. Андрей так устал, что с трудом прошел это пустяковое расстояние.

Среди деревьев на траве лежал толстый ковер с цветными узорами, на нем дымилось огромное фаянсовое блюдо с бараньей долмой, грудой были насыпаны абрикосы, а в ведре холодной воды плавал, охлаждаясь, кувшин с вином. По краям ковра, поджав ноги, сидели председатель сельсовета, Микаэл и представитель районного отделения милиции, то и дело бросавший кости своей серой овчарке. Женщины на ковер не допускались — они только обслуживали обедающих.

Микаэл поднялся и, оказывая все полагающиеся в таких случаях знаки внимания и гостеприимства, повел Андрея к ковру.

— Спасибо! — говорил он с чувством. — Спасибо тебе, что ты не прошел мимо моего дома. Почет тебе и уважение! Микаэл — скромный человек, но он любит гостей, и гости тоже его любят…

— Верно! — крикнул милиционер.

— Ты устал — отдохни. — Микаэл сделал едва заметное движение черными бровями, и толстая, рыхлая женщина — очевидно, его жена — торопливо подала Андрею граненый стаканчик.

Микаэл испытующе посмотрел на Андрея:

— Мы не спрашиваем тебя, удачным ли был твой поход. Если бы обнаружилось что-нибудь интересное, ты и сам сказал бы. Мы также не спрашиваем, что сказал тебе сторож дед Вахтанг. Мы знаем, что он ничего не смог рассказать…

Микаэл выждал паузу и налил в стаканчик вино.

— Собаке надо бы дать напиться, — попросил Андрей, чувствуя, что он не в силах двинуться с места.

— Не беспокойся! — Новое движение густых черных бровей, легкий кивок седой головы — и под деревом появился черепок с холодной водой. Очевидно, в этой семье хозяина умели понимать без слов.

Карай принялся напористо и жадно лакать воду, а потом тяжко вздохнул и уютно пристроился под абрикосовым деревом. Он тоже устал.

— Мы пьем за здоровье товарища Зарзанда, — сказал Микаэл. — Выпей с нами… Товарищ Зарзанд! За тебя можно выпить как за прекрасного руководителя, видного советского работника. Под твоим руководством и благодаря тебе, и именно тебе, наше село процветает. Ты строишь дома, товарищ Зарзанд, ты поднимаешь колхозное садоводство…

Председатель сельсовета молчал и, по-бычьи склонив голову, внимательно слушал, как его хвалят. Когда Микаэл заговорил про садоводство, он оживился и буркнул:

— Животноводство тоже! Потому что это теперь главный вопрос!

— Вот! — подхватил Микаэл. — Животноводство тоже поднимаешь, правильно. Ты, Зарзанд, клянусь богом, самый уважаемый из руководителей нашего села. Тебе в районном центре работать. И это будет! Но я не за это пью…

Он поднялся на ноги и заговорил еще более торжественно:

— Наш дорогой Зарзанд… — тут Микаэл подтолкнул Андрея, как бы приглашая повнимательнее слушать, — наш Зарзанд — замечательный семьянин. У него шестеро деток, один другого лучше. Клянусь богом, прекрасные дети! Будь здоров и счастлив со своими шестью детками, дорогой Зарзанд! Но я не за это пью…

Микаэл помолчал и обвел гостей глазами — у всех ли наполнены бокалы, все ли готовы по его знаку осушить единым духом вино, чтобы с честью поддержать провозглашенный им тост.

— А вот за что я пью, — сказал он чуть потише, но еще более значительно, чем прежде, — за человека, за друга, за отзывчивую душу! Ты живешь, дорогой Зарзанд, и мы при тебе живем. С большим чувством пью! Будь здоров и живи, наш дорогой Зарзанд, долго живи и процветай!

Все чокнулись с Зарзандом. Он мрачно кивнул головой и одним глотком опорожнил свой стаканчик.

В просвете между деревьями была видна площадка, посыпанная песком. Там стоял турник, а на перекладине висели кольца. Подросток в белой майке с трудом подошел на слишком высоких для него ходулях к турнику и уцепился за перекладину. Затем он исчез, но вскоре появился с другой стороны, теперь уже на ходулях красного цвета.

— Один сынок или несколько? — спросил Андрей, глядя на мальчишку, который все еще путешествовал вокруг турника.

— Один! — Микаэл зажмурил глаза и затряс седой головой. — Старший от меня отделился, а этот при мне. Ничего для него не жалею. Видишь, площадку ему сделал.

— Так у вас при клубе есть как будто спортивная площадка?

— То общая, а это своя!

Микаэл вдруг поднялся и пошел к каменному забору, с вытянутыми вперед руками. В сад входил Геворк, держа на поводке Маузера.

— Здравствуй, дорогой Геворк! — Микаэл сладко жмурился. — Почет тебе и уважение! Милости просим под мой кров!.. Жена, стакан!

— Здравствуй, Микаэл, — сухо проговорил Геворк.

— Дорогой гость, ах, вовремя приехал! Прошу на ковер… Товарищи! — кричал Микаэл. — Товарищ Зарзанд! Вы знаете, кто это приехал? Это наш дорогой Геворк приехал!

Председатель сельсовета угрюмо бросил:

— Ну, приехал — пусть выпьет.

Геворк, расставив ноги в желтых крагах, коротко со всеми поздоровался и отстранил хозяйку, которая несла ему стакан.

— Я на работе. На работе не пьют. Лейтенанта Витюгина прошу проследовать за мной и доложить обстановку.

Они отошли вглубь сада. Хозяин и гости, казалось, были недовольны.

— Работа! — фыркнул Зарзанд. — Как будто мы не на работе… Еще и не такие люди приезжали к нам — из центра даже приезжали и то не отказывались выпить стаканчик…

— Дорогой Зарзанд! — подхватил Микаэл. — Вот за это люблю, что ты своим проницательным глазом всегда правду видишь. Я этого Геворка давно знаю. Что могу сказать? А ты одну секунду посмотрел на него — и сразу все понял. Твое здоровье, дорогой Зарзанд!

Говоря так, Микаэл поставил два граненых стаканчика на свою широкую ладонь и наполнил их вином из кувшина. «Все же гости, — он пожал плечами, — надо отнести гостям вина…»

Зарзанд удержал его:

— Что это ты за ними бегаешь? Захотят выпить — сами к нам придут.

Между тем Геворк уводил Андрея все дальше от пирующих. Собаки шли возле своих хозяев и даже не переглядывались. Но видно было, что им очень хочется обнюхать друг дружку, порычать, а может, и подраться.

— Что ж ты, — осуждающе произнес Геворк, — к бутылочке потянуло?

— Да я не пил. У меня свои соображения.

— Вон оно что — соображения! Ну, у тебя было время действовать по своему соображению. Результатов что-то мы не увидели. Теперь я приехал — попробуем действовать по моему соображению. Доложи обстановку!

Андрей сказал: «Есть!» — и начал рассказывать о камне, у которого теряется след, об инвентаризации в магазине, о продавце Грикоре Самвеляне.

— Грабители могли на машине уехать, — перебил Геворк, — потому и следа нет.

— Машины не было, — твердо возразил Андрей. — Во-первых, почти ничего не взято в магазине, и не взяли потому, что на руках тяжело нести; а если б была машина, то в нее уж обязательно положили бы кое-какие ценные вещи. Там, например, есть драп. Знаешь, сколько стоит? Во-вторых, к тому месту, где прерывается след, машину не подведешь.

— Значит, по-твоему, грабители шли в магазин специально за деньгами?

— Вот уж не знаю… Тогда получается, что виноват продавец — только он один знал насчет денег.

Геворк решил сам осмотреть место происшествия. Чтобы не возвращаться назад и не беспокоить хозяев, они перелезли через каменную ограду. Собаки легко взяли такую высоту. По прямой через овраг от дома Микаэла до магазина было очень близко. Но еще раньше они дошли до камня, возле которого исчезал след.

— Вот здесь, — сказал Андрей.

Геворк внимательно осмотрел камень.

— Человек не может встать на камень и улететь, — заявил он. — Что Карай не учуял, — это еще не доказательство. Вот я сейчас пущу по следу Маузера, тогда посмотрим.

Он пошел к магазину уводя на поводке свою собаку. Карай нервно скулил — он тоже хотел работать; передней лапой просительно заскреб Андрея по животу. С собакой разговаривать не полагается. Но Андрей не стерпел:

— Молчи уж! Сам оскандалился и меня оскандалил. Теперь хочешь другому, более толковому псу перейти дорогу?

Карай поглядел на него, прижал уши, вильнул пушистым хвостом и лег в траву.

Андрею было видно, как от дверей магазина бежит по следу Маузер и как за ним, пригнувшись, бежит, прыгая через кочки, Геворк. Они быстро приближались. Маузер шел стелющейся рысью, зло поблескивая маленькими глазками. Геворк громко топал ботинками.

— Видишь! — с торжеством крикнул он Андрею, когда Маузер пробежал мимо камня.

Но Маузер тотчас же вернулся, обнюхал камень и сел.

— След! — приказал Геворк.

Пес угрюмо поднялся и, поминутно оглядываясь, сделал несколько шажков. Как только Геворк перестал его понукать, он вернулся на прежнее место. Геворк озабоченно походил вокруг камня, вынул папиросу и стал закуривать.

— Я, конечно, не имею готовых решений, — сказал Андрей, — есть только подозрение…

— Да подожди ты со своими подозрениями! — с досадой оборвал его Геворк. — Капитан Миансаров тысячу раз нам говорил: «Вы сперва объективно расследуйте, потом начинайте подозревать».

Было видно, что Андрей обиделся.

— Все же я кое-что расследовал, — проговорил он упрямо. — Может, вы все-таки разрешите, товарищ старший лейтенант, поделиться с вами моими соображениями?

Геворк смотрел назад через плечо. Из дома Микаэла к ним спешили люди.

— Ты свои соображения держи пока что при себе…

Андрей вытянулся перед начальником по всей форме. Серые глаза сузились, скулы на щеках заиграли и напряглись.

— Прошу разрешения, товарищ старший лейтенант, отлучиться на полчаса!

— Не разрешаю. — Геворк насупился. — Оставайтесь при мне. Все, какие надо, указания будут вам даны. Для этого меня сюда и прислали. Сейчас вы поведете меня к продавцу.

Первым к камню подошел Микаэл. Еще издали он кричал:

— Как дела, дорогой Геворк, как дела?

Председатель сельсовета спросил, глядя в землю:

— Имеются ли какие успехи в смысле розыска преступных элементов? Прошу доложить!

Геворк внимательно посмотрел на него, достал двумя пальцами новую папироску из кармана гимнастерки, закурил и сдвинул ее в уголок рта.

— Мы сейчас все вместе пойдем к продавцу Грикору Самвеляну.

Микаэл сообщил, что отсюда есть ближний путь, и вызвался проводить. Они пересекли овраг и очень быстро оказались перед домом Самвеляна. Но на этот раз они подошли к дому с другой стороны. Перед ними возникла застекленная веранда с полом, немного приподнятым над землей. Внезапно Маузер, который шел впереди, забеспокоился, прижал нос к земле и натянул поводок. Забеспокоился и Карай. Глухо заворчал и рванулся на поводке Аслан и чуть не сшиб с ног милиционера — своего хозяина.

— Стоп! — крикнул Геворк. — Пусть одна собака работает. Остальных — долой со следа! — Он обернулся к Андрею. — Вы были до моего приезда в этом доме или не были?

— Ну, были…

— И Карай ничего подозрительного не учуял?

— Так ведь мы с другой стороны подходили!

— Это не оправдание. Надо было сделать полное обследование, вокруг всего дома. Только то вас выручит, если это новый след и преступник лишь сейчас вошел в дом.

Он отпустил поводок. Маузер бросился к крыльцу, но в дом не пошел. Он принялся отрывисто и гулко лаять, просовывая морду в тот просвет, который образовался между землей и настланным на столбиках полом веранды. Все сгрудились вокруг крыльца. Геворк достал пистолет и, присев на корточки, крикнул, заглядывая под крыльцо:

— Выходи!

Никто не отозвался. Тогда Геворк, придерживая Маузера за ошейник, полез в щель.

— Геворк, дорогой, опасно! — волновался Микаэл. — Пусти вперед собаку…

Геворк отмахнулся. Маузер рвался у него из рук. Карай скулил, Аслан лаял. Из дома на веранду выглядывала испуганная худенькая женщина в платочке.

— Хозяйка, — объяснили Андрею, — жена продавца Грикора Самвеляна.

Первым из щели выскочил Маузер. Пес держал в зубах секиру с деревянной рукояткой. За ним выполз Геворк.

— Людей там, во всяком случае, нету…

Он отнял у собаки секиру и показал окружающим:

— Понятно? Вот это и есть предмет, которым сделано покушение на убийство. Видите — кровь! Остальное пусть нам расскажет Грикор Самвелян.

Председатель сельсовета, гневно отстранив людей, которые мешали ему подняться на веранду, шагнул сразу через несколько ступенек и с силой рванул дверь. Микаэл шел за ним и, чмокая языком, повторял:

— Ай, Грикор, ай, Грикор!..

Продавец стоял в нижнем белье, держась рукой за спинку кровати. Лицо его было еще белее, чем обычно. Худенькая женщина в платочке стояла рядом с ним и поддерживала его под локоть.

— В чем дело? — с вызовом спросил Самвелян.

Геворк показал ему секиру. Хотя в дом набралось много народу, все молчали.

— Ну, — сказал Геворк, — теперь вы станете меня убеждать, что резали вчера теленка или барана?

— Нет, мы не резали, — прошептала женщина помертвевшими губами. Но в глазах ее загорался гнев. — Это не наш топор! — крикнула она.

— Ай, соседка! — с жалостью воскликнул Микаэл. — Топор не твой, почему же он под твоим крыльцом?

Грикор Самвелян покачнулся, схватился рукой за поясницу и застонал.

— Сволочь! — Председатель сельсовета придвинулся к нему, раздувая небритые щеки. — Ты имел мое доверие. Тебе все было мало? Больной! Кончилась твоя болезнь?

— Ай, ай, Грикор! — качал головой Микаэл.

Продавец заговорил с той суровой смелостью, которой никто не ожидал от него в эту минуту.

— Деньги пропали — моя вина, не должен был оставлять их в магазине. За деньги отвечу. Еще чего хотите? За ограбление, за нападение на сторожа пусть отвечает тот, кто грабил…

— Ладно! — оборвал его Геворк. — Ясно, что у тебя были сообщники. Может, и не ты напал на сторожа. Собака твой след не обнаружила. Ну, ты сам, для своей же пользы, назовешь тех, кого мы пока не нашли.

Он стал пристегивать поводок к ошейнику Маузера, всем своим видом показывая, что дело закончено.

Жена Самвеляна, не боясь собаки, подошла к нему вплотную.

— У нас есть наши, советские законы! — Она гневно блеснула глазами. — Вы по закону действуйте! А так — нельзя. Ни в чем не разобрались, а уже произвели в преступники. — Она обернулась к мужу: — Ты почему в землю смотришь? Подними голову! На тебе нет вины.

— Ладно, ладно… — Геворк пошел к дверям. — С вами теперь поговорит следователь. Чистые люди — оправдаетесь!.. Вот сейчас, — проговорил он, обращаясь к Микаэлу, — я не отказался бы посидеть у тебя на ковре…

Андрей не мог так просто уйти из этого дома. Он чуть задержался.

— Если не виноваты, ничего не бойтесь, — шепнул он женщине, которая укладывала в постель своего мужа. — Правда выплывет… — Ничего более определенного он не мог им сказать и побежал догонять Геворка.

Геворк шел в окружении большой группы людей. Все наперебой его хвалили.

— Вот это работа! — говорил Микаэл. — Вот это собака!

Милиционер из районного отдела молчал, только крутил головой.

Андрея остановил старик в шевиотовом пиджаке.

— Бывает ли, — спросил он строго, — что сыскная собака ошибается?

— Случается иногда.

— Так вот, эта черная собака — обманщик! Я никогда не поверю, что такой человек, как наш Грикор, стал преступником.

— Все выяснится, — бросил на ходу Андрей и быстро догнал Геворка.

Идя рядом, он шепнул Геворку, что хочет с ним поговорить. Тот на секунду приостановился:

— Что надо?

— Можешь ли ты меня хоть теперь выслушать?

— A-a, «особые соображения»! — Геворк засмеялся. — Пойдем к Микаэлу, там отдохнем и поговорим.

— Геворк, — тихо сказал Андрей, — ты не хочешь меня выслушать. Ладно, не надо. Могу я отлучиться на часок?

— Чудак! — благодушно ответил Геворк. — Поиск закончен, делай что хочешь. Я позвоню в Ереван, сообщу о результате. Через час будь на месте — поедем домой. И не расстраивайся. Ты работник молодой. Успех не сразу приходит. Все же я люблю тебя, Андрюшка, хотя у тебя вечные фантазии… — Он снисходительно посмотрел на Карая. — Смотри, как вырос! Скоро Маузера догонит.

Андрей стал тихонько отставать, потом свернул за угол. Стоя за домом, он сделал знак Карлосу. Но вместе с мальчиком пришел Микаэл.

— Куда вы? — Микаэл потянул Андрея за рукав. — Теперь без разговоров ко мне! Выпьем за благополучное окончание дела. Не обижайте, прошу вас, не отказывайтесь!

— Скоро приду, — пообещал Андрей.

— И не думайте — не отпущу! Что у вас за дела такие?

— Да никаких особенных дел нету. Хочу собаку проверить. Вот мальчик мне поможет.

— Все у вас только о работе мысли, — ласково упрекнул Микаэл. — Нельзя так! Измотаетесь начисто.

— Ничего, вы не беспокойтесь. — Андрей вежливо коснулся рукой козырька фуражки и, оставив Микаэла на дороге, перешел вместе с Карлосом на теневую сторону. Уж очень жарко было стоять под солнцем.

— Значит, это Грикор-дядя обокрал магазин? — спросил Карлос. — А деда Вахтанга кто ударил?..

— Подожди, — нетерпеливо прервал его Андрей. — Ты покажи мне лучше, где живет та бабушка, которая тебя ругала за ходули.

Этот вопрос показался Карлосу неинтересным. Подумаешь, какая-то бабка! Стоит ли о ней думать в такой день? Да Карлос вовсе и не ходил ночью на ходулях, все она выдумывает…

Старушка, как выяснилось, жила неподалеку от дома Грикора Самвеляна. Андрей постучал; она тут же появилась в окне меж двух горшков с цветами.

— Простите, — сказал Андрей. — Вы, кажется, жаловались, что этот мальчик помешал вам спать сегодня ночью?

Увидев незнакомого городского милиционера, старушка смутилась. Одно дело — поругать мальчика, другое — вмешивать милицию. Что уж такого особенного — помешал спать!

— Нет, я не жалуюсь, — оправдывалась она. — Зачем жаловаться? Просто я говорю, что нет покоя с тех пор, как мальчишки этими ходулями занялись. — Она обернулась к Карлосу: — Ночью, чтоб ты знал, хороший молодой человек должен спать, вот что!

Карлос во все глаза смотрел то на нее, то на Андрея.

— Еще раз простите, — допытывался Андрей, — вы уверены, что это было именно сегодня ночью? Вот мальчик отрицает…

— Как же отрицает! Я всегда около трех часов просыпаюсь. Да он не один был, с ним еще товарищ пришел. — Она погрозила пальцем мальчику: — Кто это был с тобой?

Карлос фыркнул.

— Видите, еще смеется!

Андрей взял мальчика за руку и отвел от окна.

— Вы его не очень строго! — крикнула вслед старушка. — На первый случай можно простить.

— Жалеет еще! — обиженно проговорил Карлос. Он ничего не понимал и вопросительно глядел на Андрея.

— Видишь ли… — Андрей нерешительно помялся. — Уж не знаю, говорить тебе или нет…

— Не доверяете?

— Как можно не доверять! Просто мал ты еще… Вот, видишь ли, ночью тут ходили какие-то люди на ходулях, возле дома Грикора Самвеляна. Почему ночью на ходулях? Ответ может быть лишь один: хотели прервать свой след, боялись, что их по этому следу могут найти. Кто может этого бояться? Только преступники. Правильно я рассуждаю?

Карлос слушал его, округлив глаза, еле смог кивнуть головой и прошептать: «Правильно…»

— Теперь смотри: мы пускаем собак из магазина по следу — возле большого камня след прерывается. Как говорит мой начальник, человек не может встать на камень и улететь. Имею я право предположить, что тут опять сыграли свою роль ходули? Логично это будет?

Конечно, Андрей предпочел бы, чтобы не мальчик, а взрослый, умный, рассудительный человек выслушал его и признал неопровержимыми его доводы. Тем не менее, когда Карлос с восхищением прошептал незнакомое слово «логично», Андрей обрадовался.

— Пойдем дальше. Преступники возле большого камня встали на ходули — кто доставил им туда ходули, это другой разговор, — затем на ходулях же, прервав таким образом след, они подошли к дому Грикора Самвеляна. Тут их и увидела наша бабушка. Тебя она приняла за одного из них — простим ей эту ошибку. Но почему преступники пришли сюда? Им нужно бежать, скрываться, а они ходят по селу. Для чего такой риск? Затем возле дома Грикора Самвеляна один из них, а может, и оба временно бросают ходули. Иначе Маузер на подходе к дому не смог бы почуять их след! Для чего же они это делают? В чем разгадка? Опять ответить можно только одно: преступники явились со специальной целью запутать розыск — навести подозрение на другого человека, на невиновного, но на такого, которого легко заподозрить. Короче сказать, это именно они подложили секиру под крыльцо.

— Значит, дядя Грикор не виновен? — быстро спросил Карлос.

— Да, я думаю, что он не виновен. Мы с тобой, — торжественно проговорил Андрей, — можем восстановить честное имя человека!

— Пойти сказать ему?

От такого внезапного предложения Андрей даже вздрогнул.

— Да ну тебя! Ты все дело испортишь. До поры до времени никто ничего не должен знать. Вон ты какой нетерпеливый!

Карлос смутился.

Они стояли теперь на холме за селом. Слева от них бушевала на камнях речка. Если взглянуть направо, то можно было увидеть магазин, а за ним большой камень, возле которого прерывался след.

— Ну, дальше ты со мной не ходи! — приказал Андрей. — И смотри никому ни слова!

— Вы рассердились? — Карлос печально опустил голову.

— Нет, что ты! — Андрей пожал ему руку. — Просто тебе не нужно со мной идти. Это может оказаться опасным.

Видимо, этих слов не стоило говорить. У мальчика блеснули глаза.

— Вы идете искать преступников?

— Да, я попытаюсь. Старушка говорит, что видела их около трех часов ночи. Вряд ли в такое время — до рассвета уже было недалеко — они рискнули бы идти, скажем, в Ереван. Ведь они понимают, что, как только преступление обнаружится, первым делом сообщат на все дороги, связывающие ваше село с городом. Машины у них не было — пришлось бы топать по дорогам пешком, что для них особенно опасно… Потом, еще одна странная вещь: грабители берут двадцать тысяч и не брезгают захватить из магазина две бутылки водки. Не в город же им нести эту водку! С другой стороны, не захотят же они после такого дела пускаться в дорогу пьяными! Вот одно к одному — и выходит, мне думается, что они всё еще скрываются где-то здесь. Располагают пересидеть день в каком-нибудь укрытии, а к вечеру спокойно унести ноги. Ну, а где лучше можно спрятаться, чем в этих пещерах? — Андрей махнул рукой в сторону горного склона, изрытого отверстиями.

— Я пойду с вами! — загорелся Карлос.

— Ни в коем случае. Ты только покажи мне, где можно перейти вброд эту речку. Понимаешь, я думаю, что, подложив секиру под крыльцо, преступники снова встали на ходули, а когда перешли реку, ходули бросили. Значит, Карай сможет их почуять. Вот я и собираюсь поискать их следы.

Карлос повел его вдоль берега.

Река кипела и пенилась. Она была неглубока, но вода скатывалась по камням с такой быстротой и силой, что могла сбить человека с ног.

— Вот здесь мы всегда переходим.

Русло загораживал огромный плоский камень, оставляя для прохода воды лишь узкую, но очень глубокую канавку вдоль левого берега. По камню можно было пройти, почти не замочив ног, а перепрыгнуть канавку мог любой подросток. Карай без колебаний ступил на камень и первым оказался на другом берегу. Андрей последовал за ним и помахал Карлосу рукой.

Вдоль берега шла полоса выгоревшей от солнца травы. Андрей осмотрел место возле перехода — может быть, где-нибудь здесь спрятаны ходули? Он ничего не нашел и пустил Карая на свободный поиск.

Карай пошел виражами, как идет охотничья собака по перепелиному полю. Вдруг он остановился, осторожно принюхался к траве. Шерсть у него стала вздыматься от загривка до хвоста. Уткнув нос в траву, он потянул вперед с огромной силой. Теперь Андрей уже не шел за ним, а бежал. Они выбрались на горную тропинку. Тут Андрей обернулся и увидел приближающуюся черную фигуру. Их догонял Карлос. «Вот мальчишка!» — с досадой подумал Андрей и придержал собаку.

— Что тебе надо? — вполголоса спросил он, когда Карлос подбежал ближе.

Мальчик виновато отвел глаза в сторону.

— Я нашел… — проговорил он, с трудом переводя дыхание, — вот это… было в воде, возле камня, где переход. Я подумал, что вам нужно об этом знать…

Он протянул Андрею круглую палку — обломок ходули. Виднелись даже следы, где к палке была прикреплена перекладина. Вон оно что! Перешли речку, изломали ходули и побросали обломки в воду. Ищи, мол, теперь ветра в поле…

— Рассказывай! — сурово сказал Андрей. — Из-за этого ты меня догонял? Ты просто решил, что это дает тебе возможность пойти вместе со мной!

Карлос не стал отпираться. Он умоляющими глазами посмотрел на Андрея:

— А что будет, пойду, да?

Андрей только рукой махнул.

Карай, тихонько повизгивавший от нетерпения, снова потянул вперед по тропке. Он вел с такой уверенностью, будто уже не раз бывал здесь и все знал заранее. Показались первые пещеры. Карай без колебаний миновал их. Видимо, следы говорили ему все, что требовалось знать.

Андрей на ходу принялся доставать из кобуры пистолет, переложил его поближе — в правый карман. Во время предстоящей встречи могли случиться всякие неожиданности.

— Тихо, тихо! — уговаривал он собаку.

Карлос, казалось, был готов ко всему. В руке он все еще держал обломок ходули и воинственно им размахивал.

В пещерах, конечно, темно. Андрей достал карманный электрический фонарик. И, когда Карай прямо с ходу завернул в круглое отверстие одной из пещер — к счастью, достаточно высокое, — Андрей включил свет. Пес втянул его в пещеру, словно на вожжах. Заметались тени на каменном полу, послышался яростный лай, испуганные голоса. Андрей отпустил поводок.

В пещере было двое людей. Один лежал на земле, другой, прижавшись к стене, размахивал ножом. Они, очевидно, только что проснулись. Нападение застало их врасплох.

— Бросай нож! — крикнул Андрей. Он больше всего боялся, как бы Карай не напоролся на лезвие.

Но недаром он так тщательно учил Карая всему тому, что предписано знать служебной собаке. Карай прыгнул вперед и своими безжалостными клыками захватил правую руку преступника, прежде чем она успела нанести удар. Финский нож упал на камни.

— Выходите! — скомандовал Андрей. Он подобрал поводок и с трудом оттянул назад разъяренную собаку. При этом он одновременно увидел две вещи: человек, лежащий на земле, потянулся рукой за ножом; Карлос бросился к нему и выхватил нож из-под его руки. — Молодец! — сказал Андрей, нахмурившись. — Спасибо тебе, но больше никогда так не делай…

Карай все еще рвался у него из рук и лаял.

— Встать на ноги! — приказал Андрей. — Смотри, не то собака за тебя возьмется… — Он подождал, пока человек поднялся с каменного пола. — Теперь выходите на волю. Руки держать над головой.

Он пропустил вперед Карлоса, затем вышел сам и стал у отверстия, держа пистолет наготове.

Задержанные им люди опасливо поглядывали на собаку. Один из них — с черными усиками на широком лице и с каким-то нелепым подобием бакенбардов — был в приплюснутой кепке и в новеньком черном костюме. Андрей внимательно вглядывался — нет, он не знал этого человека. Зато другой — маленький ростом и тоже с усиками, с густыми жесткими волосами над низким лбом — показался ему знакомым.

— Ага, приятель! — сказал ему Андрей. — Не узнаешь? Сколько раз я тебя в милицию водил. Три года назад ты возле кино на площади вечные ручки у прохожих воровал. Теперь, значит, вот до чего дошел!

Карай зарычал, услышав негодующие нотки в голосе хозяина.

— Держи своего кобеля, — сказал человек в черном костюме.

— Оружие есть?

— Пошел ты… — отозвался маленький, заметно наглея.

Они уже переглядывались друг с другом и, видимо, что-то замышляли. Андрей взял за руку парня в черном костюме и повел в сторону, чтобы обыскать. Тот рванулся. Андрей придавил его к камню. В ту же секунду Карай ударил бандита передними лапами в грудь. Оттаскивая собаку, Андрей услышал предупреждающий возглас Карлоса и быстро обернулся. Второй бандит пытался подкрасться к нему.

— Не дури! — спокойно приказал Андрей. — Тут такой пес, что и один справится с вами двумя. Для его зубов ваших костей будет маловато…

Он быстро обыскал второго преступника.

— Что ж вы, — насмешливо сказал он, — вам двадцать тысяч мало показалось! Вы еще и на костюм позарились!

— Да будь он проклят, этот костюм! — мирно проговорил парень с бакенбардами. — Там в магазине я на гвоздь напоролся — пиджак порвал, ну, решил по дешевке переодеться… — Он подмигнул Андрею: — Тебя как зовут?

— Проводник служебной собаки.

— Нет, ты имя скажи! — вступил в разговор маленький. — Ты про Мишку-Зверя случайно не слышал?

Эта кличка была знакома Андрею, как и многим другим работникам милиции. Кличка скрывала крупного бандита, держащего под своим влиянием шайку более мелких преступников-рецидивистов. К нему тянулось много ниточек…

— Так вот, милиционер: ты учти, что мы от Мишки-Зверя работаем. Тебе лучше с нами разойтись по-хорошему. Как ты знаешь, люди один лишь раз живут на белом свете.

— Испугали! — холодно произнес Андрей. — Вот объясните-ка лучше: вы за товаром шли или за деньгами? Почему из вещей почти ничего не взято?

Бандиты переглянулись:

— Шли за барахлом. А деньги попались — и с барахлом не стали связываться. Ты ведь не следователь, зачем допытываешься?

— Много ли вы могли унести на руках! — с нарочитым презрением сказал Андрей. Он хотел заставить преступников разговориться.

— И носить бы не стали! — Парень с бакенбардами плюнул со скалы вниз. — Зачем носить? Мы не амбалы. С нами такой хозяин работал, что нашел бы тут же, в селе, куда спрятать.

— Ты помолчи! — строго оборвал его маленький.

— А что? Этот милиционер — человек свойский. Он нас отпустит. Верно я говорю?

Андрей не стал им отвечать.

— А что ж за человек с вами работал?

— Да ты его не знаешь.

— А где деньги? У него?

— Вон чего тебе надо! Денег нету.

— А кто из вас сторожа убил? — Андрей решил пока не говорить им, что дед Вахтанг жив.

Парень в черном костюме старательно разглаживал свои бакенбарды.

— Кто же будет убивать? Разве мы не знаем, что за мокрое теперь полагается высшая мера.

— Любопытный какой милиционер! — с усмешкой проговорил маленький.

Карлос стоял чуть в стороне и внимательно следил за бандитами. Он все-таки побаивался их. В руке он держал большой камень. Андрей подозвал его.

— Сходи в пещеру. Посмотри, нет ли там для нас чего-нибудь интересного.

Мальчик бросил камень и юркнул в темный проход.

— Да ничего там нету, — лениво сказал маленький. — Ну, милиционер, идти нам или как?

Андрей держал в руке пистолет.

— Охраняй! — приказал он собаке.

Карай обошел бандитов и лег в напряженной позе поперек горной тропки. Все было в порядке.

Карлос вышел из пещеры, брезгливо держа кончиками пальцев какую-то ветошь.

— Вот что я нашел, а интересного ничего нету.

Парень с бакенбардами забеспокоился:

— Гляди, что отыскал! Мой старый костюм, который порвался. А ну, давай сюда!

Карлос даже не взглянул на него.

— Разверни, пожалуйста, — попросил Андрей.

Мальчик развернул — и отшатнулся. На рукаве и правой поле пиджака были следы крови.

— На гвоздь напоролся! — с гневом сказал Андрей. — Этот пиджак — он против тебя покажет на суде… Стоять! — крикнул он, когда заметил резкое движение бандита. — Вы разве люди? В вас ничего человеческого нет! — Он снова обернулся к Карлосу. — Придется тебе обыскать карманы.

Мальчик стал выворачивать карманы пиджака. Из внутренних карманов посыпались какие-то свертки. Андрей надорвал газетную бумагу и на одном из свертков — под ней были деньги. Он снова уложил пачку с деньгами в карманы и передал Карлосу.

— Смотри, милиционер! — значительно произнес маленький.

— А ну, вперед! — Андрей поднял пистолет. — И не оглядываться! Бежать не думайте — положу на месте. Шагом марш!

Спускаться вниз по такой крутизне было труднее, чем подниматься. Шли быстро.

— Куда мы их теперь поведем? — шепнул Карлос. Глаза у него блестели, ноздри раздувались. — Это разве люди! — презрительно повторил он вслед за Андреем.

— Сдадим их на руки оперативникам из районного отделения милиции. Пусть их в город отправят…

Карай шел за преступниками, яростно рыча каждый раз, как только кто-нибудь из них пытался обернуться назад…

— Какая у вас собака! — Мальчик восхищенно качал головой.

— Ну, не завидуй! — Андрей потрепал Карлоса по плечу. — Я посмотрю, подумаю, может, смогу для тебя щенка раздобыть…

…Гости Микаэла все еще угощались шашлыком и долмой, когда Андрей подошел к ковру.

— Явился наконец! — Микаэл испытующе глядел на него. — Ну, выпить, закусить…

— Выпить и закусить можно, — согласился Андрей, но сам отклонил стаканчик, который поднес ему Микаэл. — Вот ведь как случилось, — говорил он и все время глядел на Микаэла, — пришли грабители в магазин, думали товаров набрать и укрыть в знакомом доме поблизости. Пришли, а в магазине наткнулись на деньги. Почему не взять деньги вместо товаров?

— Да ты выпей! — раздраженно настаивал Микаэл. — Эту всю историю мы знаем.

Андрей снова отвел его руку со стаканчиком.

— Сторожа хотели убить, потому что честный человек, мог бы оказать сопротивление. Для чего жалеть старика? А к большому камню были заранее принесены ходули… Вот хотелось бы узнать, кто это принес туда ходули? — Андрей обратился прямо к Микаэлу: — Как вы думаете?

— Что ж мне об этом думать, — угрюмо отмахнулся Микаэл. — Пусть об этом Грикор Самвелян думает.

— Нет! — Андрей поднялся с места и схватил Микаэла за руку. — Теперь уж тебе не выкрутиться, не свалить свою вину на другого…


Через полчаса Андрей заводил свой мотоцикл во дворе сельсовета. Геворк стоял рядом и курил папиросу.

— Видишь ли, — говорил Андрей, — все было так запутанно, что я решил: путает опытный человек, который знает, как оберегаться от сыскной собаки. А кто здесь это знает? Только Микаэл. Но это было лишь подозрение, а на правильную линию меня навели ходули, которые я увидел у сына Микаэла. Для чего подростку две пары ходуль, когда он и на одной как следует ходить не умеет? Ну, я улучил момент, спросил у мальчика, а он отвечает: «Папа много ходуль сделал, но мне только две пары дал». Дальше уж клубок сам стал разматываться. Бандиты эти, видишь ли, они давно поддерживают с Микаэлом связь. Кто знает, сколько у них совместных преступлений сделано… Такие, как Микаэл, любят загребать жар чужими руками.

— Почему ты раньше мне этого не рассказал? — сухо спросил Геворк.

— Ну, тогда я и сам не все знал. Были только некоторые соображения. И ты разве давал говорить?

Андрей наконец завел мотоцикл, но тут же выключил мотор. Было еще одно дело, которое он решил выполнить, прежде чем уедет из села. Он вышел за ворота. На улице, под тенистым деревом, сидели мальчики.

— Карлос! — крикнул он. — Вот не хотел уезжать, пока с тобой не попрощаюсь. — Он подошел ближе. — Спасибо за помощь!

Карлос даже побледнел — он не ожидал такого признания своих заслуг в присутствии чуть ли не всех мальчишек села.

— А будет то, что вы обещали?

— Обязательно! Пришлю тебе хорошего щенка. Вырастет — станет не хуже Карая. И книгу пришлю, как его надо выращивать и воспитывать. А ты мне пиши!

Он обнял мальчика. Потом откозырнул всей компании и пошел во двор сельсовета. Тут он сел за руль, приказал Караю прыгнуть в коляску.

— Так, — сумрачно проговорил Геворк, как только увидел его. — Ты у меня подучился, теперь, выходит, мне начинать у тебя учиться… — Он не выдержал этого тона и легонько ткнул Андрея в грудь кулаком. — Молодец! Честное слово, молодец!

Андрей смутился, стал шарить по карманам. Вот не вовремя куда-то пропали папиросы…

— Ну, поехали, — сказал Геворк.

И два мотоцикла с колясками, в каждой из которых сидела собака, выехали из села на шоссе.


— Из этого дела надо извлечь уроки, — говорил на следующий день капитан Миансаров на собрании проводников служебных собак своего питомника.

Собрания устраивались раз в неделю и, так же как на заводах и в учреждениях, именовались «производственными совещаниями».

Капитан Миансаров строго оглядел всех присутствующих, а их было здесь немало: двенадцать испытанных проводников служебных собак — начиная с самого юного, младшего лейтенанта Ашота Енгибаряна, и кончая самым пожилым, сорокашестилетним капитаном Хореном Топчибашевым. Он остановил взгляд на Андрее.

— Лейтенант Андрей Витюгин подошел к этому делу ответственно и умно! — Это была высшая похвала в устах капитана Миансарова. — Лейтенант Витюгин не удовлетворился выводами, которые лежали сверху, а, словно бурав сквозь дерево, начал пробиваться вглубь… — Миансаров перевел свой строгий взгляд на Геворка, — чего, к сожалению, нельзя сказать о старшем лейтенанте Геворке. Этот вел себя так, будто очень стремился получить от меня дисциплинарное взыскание! Как это не выслушать совета или мнения своего товарища, хотя бы он даже был младше тебя по званию! Неподобающее для офицера милиции самомнение и чванство! А результат? Офицер чуть было не подтвердил ложное обвинение!

Оба — и Андрей и Геворк — сидели, низко склонив голову: один от смущения, другой от стыда.

— Ну, перейдем к более серьезным выводам, — сказал начальник. — Хотелось бы спросить у Андрея Витюгина: понимает ли он, по каким следам шел вчера?

Андрей поднялся. Он не любил выступать на таких собраниях. Но уж тут ничего не поделаешь, надо было говорить.

— Я навел справки насчет этого Микаэла, — сказал он, — и вот я узнал, за что он был отчислен из милиции. Оказывается, он использовал свою милицейскую форму — и если видел, что где-нибудь стоит очередь за дефицитным товаром, так все брал без очереди: например, новейшие радиоприемники — на них всегда большой спрос. И тут же перепродавал с выгодой. Начал с малого, а потом приловчился спекулировать. Его выгнали с работы. В селе он тоже жил так, чтобы урвать лишнее, поживиться за счет чужого труда. Некоторые там были ему деньги должны. Он стремился советских людей опутать копейкой. И вот он из-за своего корыстолюбия докатился до злостных преступлений. Так что теперь одним преступником будет меньше…

Капитан Миансаров одобрительно кивнул.

— И это еще раз подтверждает, — сказал он, закрывая собрание, — что каждый проводник служебно-розыскной собаки — хотя люди о нем почти ничего не знают — тоже работает для нашего будущего.

СВОБОДНЫЙ ВЕЧЕР

Мне давно уже хотелось побывать на одном из производственных совещаний, которые раз в неделю проводились в питомнике. Надо было получить разрешение от капитана Миансарова. Андрей обещал это устроить. Но ждать мне пришлось довольно долго.

Обычно дня не проходило, чтоб Андрей не забежал ко мне. Вдруг он пропал — не появлялся почти неделю. Я звонил по телефону в питомник, все не мог его застать. Наконец, по моей просьбе, к телефону подозвали Геворка.

— Жив и здоров твой Андрей, — сказал Геворк. — Скоро увидитесь. Чем дольше разлука, тем радостней будет свидание…

Андрей пришел в пятницу после обеда. Было в нем что-то необычное. Он похудел, скулы выдавались еще больше, чем всегда. Мне бросился в глаза его галстук — красный с зелеными разводами. Он не терпел никакой стесняющей одежды, но нацепил в эту жару костюм из желтоватой китайской чесучи, туго зашнуровал белые туфли из лосевой кожи.

— По какому это поводу ты нарядился? — спросил я.

Он покраснел.

— Разве нехорошо? — проговорил он, выкатывая свои и без того выпуклые глаза. — Не всегда же ходить по казарменному…

— Да уж чего лучше! Поставить тебя на витрину, под стекло: образцово-показательный, милиционер Андрей Витюгин в час заслуженного отдыха… — Я был сердит и потому дразнил его. — Где ты пропадал?

Андрей внимательно рассматривал себя в большом зеркале.

— Имел пять суток домашнего ареста, — сообщил он как бы между прочим, протирая одеколоном порезанную во время бритья щеку.

— За что?

— За очеловечивание собачки, — объяснил он очень серьезно. — Правильно дали. Что правда, то правда — я Карая иной раз балую… — Он критически прищурился. — Слушай, нет ли такого способа завязать галстук, чтоб он не топорщился?

Я стал перевязывать ему галстук.

— Ты свободен сегодня вечером? — спросил он. — Не сможешь ли пойти со мной в одно местечко?

Я был свободен. Кроме того, я всегда любил ходить с ним, особенно если мы брали с собой Карая. Но меня интересовало, куда мы пойдем.

— Тут близко, — ответил он неопределенно. — Хорошо будет, если ты переоденешься. У тебя есть, кажется, белый костюм?

— У меня есть белый костюм, — сказал я. — У меня есть десяток галстуков, и среди них можно даже найти красный с зелеными разводами. Но в такую жару я ничего не надену, кроме рубашки с открытым воротом. И если в таком виде я тебе не подхожу, то ты можешь не брать меня с собой.

Он задумчиво посмотрел на меня, потрогал рукой подбородок.

— Ладно… — Удивительно покладистым он был сегодня. — Надень свою рубаху с открытым воротом. Только, если возможно, поскорее. Мы должны еще зайти на часок в питомник. Капитан Миансаров разрешил тебе присутствовать на производственном совещании. Услышишь, как меня будут ругать…


Вопреки ожиданию, на производственном совещанииАндрея не ругали. Капитан Миансаров сказал только, не называя фамилий, что в последнее время отмечены случаи неправильного отношения проводников к служебным собакам. Если это не пресечь, то собака в трудную минуту может подвести своего хозяина. Затем он начал разбор дела, которое в питомнике считалось крупной победой. Героем дня оказался младший лейтенант Ашот Енгибарян, получивший по приказу благодарность и денежную премию.

Коротко говоря, дело сводилось к следующему. На одной из окраин города был обворован ювелирный магазин. Кражу обнаружили только утром. На розыск прибыл из питомника младший лейтенант Енгибарян со служебной собакой Русланом.

Следы преступников привели на вокзал и затерялись на перроне. Енгибарян пришел к выводу, что грабители уехали из Еревана по железной дороге. На этом он мог бы приостановить поиск — раз следы прерывались, то собака становилась бесполезной. Преследование грабителей надо было передать в руки других оперативных работников милиции.

— Но младший лейтенант Енгибарян, — торжественно провозгласил капитан Миансаров, — наш Ашот Енгибарян не склонил голову перед трудностями! У него возник остроумный план. «Преступники далеко не уехали», — решил он, и у него были основания так думать: ограбление носило случайный характер, потери ограничивались сравнительно небольшой суммой. Вряд ли так действовали бы преступники, намеревающиеся уехать в дальние края. А раз так, раз преступники находятся поблизости, то собака должна их отыскать!

Ашот Енгибарян начал осматривать все пригородные поезда, которые возвращались из рейса на станцию. Он переходил с Русланом из одного вагона в другой, и всюду Руслан искал потерянные следы. В первый день не удалось добиться успеха. А чем больше проходит времени, тем собаке работать труднее — ведь следы выветриваются.

Но на второй день утром Руслан в одном из только что прибывших вагонов подал голос. Он почуял след преступников. Теперь часть дела была сделана. Однако оставалось самое трудное — выяснить, на какой станции сошли преступники. Ашот Енгибарян поехал на машине вдоль железнодорожной линии. На каждой станции, на каждом полустанке он выводил Руслана и, покружив в тех местах, где люди обычно сходили с поездов, ехал дальше. Следов пока что не обнаруживалось. А на беду начался дождичек. Для розыска это горе — дождь ослабляет запахи.

По счастью, на ближайшей станции Руслан, выведенный из машины, зарычал. Вот он, след! Руслан повел своего хозяина к пустующему строению. И накрыли преступников в тот момент, когда они чувствовали себя в полной безопасности.

— Вот что значит разумно подойти к делу, — заключил капитан Миансаров.

Ашот Енгибарян стал говорить, что именно капитан помог ему разработать весь план. Но Миансаров, махнув на него рукой, уже читал приказ о награждении проводника служебной собаки младшего лейтенанта Енгибаряна премией за проявленную смекалку.

…— Теперь пойдем за мной, — предложил Андрей, когда мы оставили за собой ворота питомника.

Мы шли по улице, и я задавал бесчисленное количество вопросов, а Андрей отвечал на них то утвердительным, то отрицательным покачиванием головы. В результате такой содержательной беседы мне удалось выяснить, что мы идем в дом, где живет девушка, которую я немного знаю.

— Кто такая?

Нет, заранее объяснять не стоит. Как только я увижу ее, так сразу вспомню, потому что, кто ее хоть раз видел, тот никогда не забудет.

Затем выяснилось, что и сам Андрей идет в этот дом впервые, хотя с девушкой он очень хорошо знаком. И вот для чего я ему нужен: если там присутствует кто-нибудь из родни, я должен поддерживать разговор с тетушками и дядюшками и постараться произвести на них хорошее впечатление. Андрей один среди чужих всегда чувствует себя неловко. Если же там никого нет, то я должен сейчас же уйти. Быть может, там произойдет объяснение, которое переменит всю жизнь Андрея.

— Ах вот как! — воскликнул я тоном глубокого изумления. — Как бы это узнать, что за перемены такие готовятся?

Он искоса взглянул на меня, хмыкнул, и мы пошли дальше по улице.

На людном перекрестке шла бойкая торговля цветами. Андрей остановился. Старичок продавец держал свой товар в оцинкованном ведре с водой. Андрей с глубоким презрением осмотрел все эти яркие букетики и, видимо, ни один из них не счел достойным внимания. Он снова хмыкнул. Мы решительно зашагали дальше по улице, застроенной новенькими особняками. Но через несколько секунд он остановился.

— Знаешь что, — попросил он, — купи какую-нибудь из этих штук, что плавают там, в ведре…

Над влюбленными всегда почему-то принято подшучивать. И я не видел причин изменять эту традицию.

— Может быть, все ведро возьмем?

Он испытующе взглянул на меня, так как принял мое предложение всерьез.

— Нет! Зачем нам целое ведро? Достаточно будет одного или двух букетов.

Когда я принес цветы, он не сделал никакой попытки взять их.

— Ну уж нет! — возмутился я. — Твои цветы, ты и неси…

Он вошел в парадное, завернул цветы в газетный кулек и понес его так, как носят семечки или конфеты.

Чем дальше мы продвигались по этой улице, застроенной одноэтажными и двухэтажными коттеджами из розового вулканического туфа, тем Андрей становился озабоченнее.

— Слушай, Костя, — сказал он хмуро, — ты, конечно, очень остроумный человек, и все такое. Но в том доме, куда мы идем, твое гениальное остроумие может не понравиться. Так ты уж будь, пожалуйста, как все люди, — закончил он язвительно.

Я вздохнул и пообещал.

— Мне будет трудно, — сказал я, — сдерживать свою гениальность, но я постараюсь. Твоя девушка, — сказал я смиренно, — видно, очень уж требовательна, если ей могут не понравиться мои шутки.

— Требовательна! — воскликнул он с негодованием. — Пожил бы ты так, как живет она! Ей со всех сторон достается. Прошлой осенью у нее родители умерли, так она оставила медицинский институт и пошла работать.

— Могла бы и учиться, если б захотела. Там дают стипендию.

— Ты же не знаешь, — у нее на иждивении брат. Она его воспитывает. Пусть брат кончит школу, поступит в вуз, тогда и она возобновит учение. Можешь представить себе такую самоотверженность?

— Нет, нет, не могу, — сказал я.

Андрей с подозрением взглянул на меня. Но, начав говорить на эту тему, он уже не был в состоянии остановиться. Он с восхищением покрутил головой.

— Ну и брат у нее!.. Этот парень, я тебе скажу, — он свое возьмет. Академиком будет.

— Ты знаешь его?

— Нет, она рассказывала. В уме какие хочешь числа множит, стихи сочиняет. Голова у него, дай бог!

— Да, — сказал я, — каждому бы такого родственничка…

Он бросил на меня быстрый взгляд — и умолк.

Мы подошли к розовому домику, — он стоял за железной оградой, заслоненной деревьями.

— Здесь?

— Да, это здесь! — торжественно проговорил Андрей.

— «Привет тебе, приют священный…» — запел я.

— Слушай! — Андрей с сомнением взглянул на меня. — Может быть, ты вообще не пойдешь? Возвращайся-ка лучше домой.

— Нет уж, извини! — возразил я с возмущением. — Человека вытаскивают из дома, заставляют одеваться, бриться. А теперь — «иди домой»! Где ж справедливость?

— Ладно, — угрюмо согласился Андрей. — Я так просто сказал. Пойдешь. Только веди себя сколько можешь прилично.

По чистенькой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Андрей долго рассматривал дверь и улыбался. Звонок был на виду, на своем обычном месте, а мой друг все не мог найти его. Тогда я протянул руку и нажал кнопку. Андрей нахмурился.

За дверью послышались громкие голоса, потом прозвучали легкие шаги. Нам открыли. На пороге стояла черненькая девушка — черные волосы, черные глаза, смуглое лицо, белым было только ее платье. Конечно, я сразу узнал ее. Это была моя спутница по прошлогоднему переходу через гору Капуджих — Ева Жамкочян. И она меня узнала. Я хотел было сказать что-нибудь веселое: мол, гора с горой не сходится, а турист с туристом обязательно сойдутся. Но в этот миг я заметил кое-что — и сбился. Во-первых, я заметил, что у Евы заплаканные глаза, а лицо смущенное и растерянное; во-вторых, что Андрей глупо улыбается и излучает сияние и потому не может увидеть и понять, что мы пришли не вовремя. Он неловко разрывал кулек, пытаясь достать свои цветы, но я остановил его.

— Кажется, — сказал я, — нам лучше явиться в другой раз…

Андрей с великим удивлением уставился на меня.

— Нет-нет, — проговорила Ева, — вы останетесь. Но у нас случилась беда. Бывает горе, бывает простая неприятность. У нас — неприятность… — Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрогнули. — Нас обокрали.

В то время я, обогащенный рассказами Андрея, считал себя специалистом по раскрытию всякого рода преступлений.

— Ну, если так, — снисходительно сказал я, — то мы обязательно войдем.

Ева привела нас в большую круглую комнату. На стенах висели ковры. Тут толпилось много людей — видимо, соседи. На все лады обсуждалось происшедшее событие.

Кража была довольно серьезная и, главное, непонятная. Днем в доме производилась уборка. Вещи вынесли в коридор. И вот отсюда, из коридора, воры похитили два чемодана с платьями, бельем и отрезами материи. Самое странное заключалось в том, что Ева все время держала дверь на запоре, замок оказался целым, а никто из посторонних в квартиру не заходил.

— Здесь, наверняка, отмычка поработала, — говорили соседи. — Надо было вам сделать цепочку, как у нас сделано.

— Никакая цепочка не поможет, если нет у людей осторожности, — говорили другие. — Как же это вы не услышали? Ведь, главное, все дома были!

— И откуда берется это жулье? — возмущался инженер, которого я сразу узнал: он часто печатал статьи в нашей газете. — Ведь это не от нужды. Работы сколько угодно. Мы вот строим гидроэлектростанцию, так можем принять хоть сейчас тысячу человек. И специальность даем, обучаем… — Он повторял это, переходя от одной группы к другой.

Соседи оценивали стоимость похищенного имущества. Пропало все лучшее из того, что оставили Еве и ее брату их покойные родители.

— Ничего, ничего, это не так важно, — говорила Ева и храбро улыбалась. — Это не горе, это только неприятность.

Я принялся разглядывать присутствующих. У окна стоял сутулый юноша лет семнадцати-восемнадцати. Двумя пальцами он неумело прижимал к черным тонким усикам папиросу, то и дело ладонью приглаживая длинные волосы, расчесанные на пробор. На мизинце левой руки он носил красный наперсток. Я показал Андрею на этот наперсток. Андрей недобро усмехнулся:

— Ноготь, значит, отращивает. Красоту находит в том, чтоб у него ноготь на мизинце был длиннее, чем у других людей. Это же стиляга! Посмотри на его ботинки… — Ботинки этого юноши возвышались на подошве толщиной в два пальца и были разукрашены немыслимыми узорами. — Посмотри на эти усики! — пробурчал Андрей.

Усики были как две ниточки с черной катушки.

Ева увидела, что мы разглядываем юношу, шепнула:

— Это мой брат.

Андрей с удивлением переспросил:

— Вот этот?

— Да, это Арсен. Я потом вас познакомлю.

Мы с Андреем переглянулись, помолчали.

— Так, — сказал Андрей. — Хотелось бы в точности узнать, что же все-таки украдено?

Выяснилось, что Арсен, перед тем как вытащить чемоданы в коридор, достал из них, по счастью, два отреза. Эти отрезы были предназначены ему на костюмы. Таким образом, в чемоданах остались главным образом вещи Евы.

— В театр не в чем будет зимой пойти, — сказала Ева с деланно беспечной улыбкой и пожала плечами.

Кто-то из присутствующих посоветовал вызвать сыскную собаку.

Арсен пренебрежительно усмехнулся:

— Стоит ли? Эти собаки ничего не находят. Но за вызов, говорят, надо очень дорого платить. — Он стряхнул пепел и развинченной походкой пошел к столу, чтобы бросить окурок в пепельницу. — Кража — не смерть, — сказал этот юнец с мудрой усмешкой. — Переживем и забудем.

Он явно старался казаться старше своих лет.

— Нет, мы все же попробуем поискать, — мягко проговорил Андрей. — Вот я сейчас приведу собаку…

— Позвольте! — высокомерно возразил юноша. — Я не знаю, кто вы и что вы… Но дайте уж хозяевам самим распоряжаться в своем доме! Я вовсе не хочу, чтобы Ева из своего заработка платила за эту бесполезную собаку. Можно подумать, что она очень много зарабатывает!

— Платить ничего не придется! — отрезал Андрей и потянул меня к выходу.

Мы быстро прошли к трамвайной остановке.

— Что-то по твоим рассказам я себе этого братца совсем иначе представлял, — говорил я, едва поспевая за Андреем. — Во-первых, выглядит старше, чем я думал…

— Ты по внешности не суди. Мальчишки всегда прибавляют себе солидности.

— Ноготь отращивает в наперсточке… Это уж, знаешь, не внешность, а характеристика!

— Мы в такси сядем! — оборвал меня Андрей и жестом подозвал свободную машину, которая проезжала мимо.

Через двадцать минут мы уже ехали обратно. На этот раз с нами был и Карай, удобно расположившийся на мягком сиденье. При всей суровости режима, существовавшего в питомнике, при всех спартанских принципах тамошнего собачьего воспитания этот пес умел ценить комфорт…

Возле розового домика нас поджидал Арсен. Он по-прежнему неумело прижимал к черным усикам папиросу.

— Одну минуту, — сказал он и с опаской поглядел на Карая. — Собака не кусается?

— Не надо трогать — не укусит.

Арсен отодвинулся подальше.

— Только что я узнал от Евы, что вы работаете в собачьем питомнике, — объяснил он. — Но Ева не может принимать от вас такие услуги. Сколько это будет стоить? Может быть, слишком дорого?

— Это ничего не будет стоить.

— Почему? Назовите цену! Я или заплачу, или откажусь.

Андрей засмеялся и направился в дом. Юноша шел сзади, пожимая щуплыми плечами.

— Ты лучше думай о том, как облегчить поиск, — говорил ему Андрей, поглядывая через плечо назад. — В коридоре, наверно, натоптали так, что и след не возьмешь…

— Да, там натоптано, — согласился Арсен. — А что, разве такая собака не умеет искать в людных местах?

— Ну, труднее, меньше шансов на успех, — сказал Андрей. — Ты давно куришь? — вдруг спросил он.

Юноша высокомерно усмехнулся:

— Курю…

— Нет, я потому спрашиваю, что не получается у тебя. Даже и держать папироску как следует не умеешь. И вредно это в твоем возрасте. Сколько тебе лет?

— «Моя милиция меня бережет»! — враждебно сказал Арсен.

— Ты не сердись. Ноготь этот длинный, он тебе для чего нужен? — Андрей насмешливо прищурился. — Может, скажешь — для занятий?

— Да, ноготь, представьте себе, мне нужен для занятий.

— Ботиночки тоже у тебя… — Андрей покрутил головой.

— Да, и ботиночки у меня есть, это вы правильно заметили, товарищ милиционер!

Андрей уловил в его голосе вызывающую интонацию, нахмурился.

Мы вошли в дом. Все притихли, когда появился Карай. Ему торопливо уступали дорогу, а он словно и не замечал людей.

Ева, округлив глаза, показала нам место в коридоре, где стояли украденные чемоданы. Карай уже понял, что предстоит работа. Всегда в таких случаях им овладевала целеустремленная сосредоточенность, он переставал суетиться и даже по сторонам не глядел. Что ему теперь до людей, до вкусных запахов, до незнакомой обстановки! Он только терся рыжеватым боком о ногу хозяина, чтобы обратить на себя внимание: не пора ли начинать работу? Андрей подвел его поближе и приказал взять след.

— Эти собаки не очень-то находят, — произнес вдруг Арсен. Он стоял у окна и усмехался. — И даже они часто ошибаются. Смешно было бы, чтобы она нашла. Она просто кинется на первого попавшегося — вот и вся ее работа.

— Ну, посмотрим, — добродушно отозвался Андрей. Он любил, когда перед началом работы ему предсказывали неудачу. Торжество было тем сильнее, чем больше выражалось перед поиском сомнений и недоверия.

Карай потянул носом и забеспокоился.

— Откройте дверь! — попросил Андрей.

Дверь открыли, но это оказалось излишним. Карай не пошел к выходу. Он повертелся на месте, внезапно с грозным рычанием набросился на Арсена и загнал его в угол. Только туго натянутый поводок спас юношу от этой яростной атаки. Карай повернул к хозяину свою острую морду, как бы говоря: «Вот я сделал свое дело — нашел преступника. Бери его, хозяин! А мне дай сахару…» Так уж повелось, что после каждого удачного поиска Андрей подкармливал его сахаром.

Я никогда еще не видел Андрея таким сконфуженным. Он тянул к себе поводок и ни на кого не смотрел. Но даже и теперь он не ударил собаку, как это делают некоторые проводники в минуту злости. Он только подтянул Карая к ноге и шепотом приказал ему:

— Молчать!

Арсен словно прилип к стене. Он был возмущен до предела. И, хотя его папироса упала на пол, он все еще прижимал два дрожащих пальца к своим черным усикам.

— Что же это такое! — заговорил он обиженным и совсем уже детским голосом. — В своем же доме… Уберите эту собаку! Я хочу выйти на улицу.

— Да-да! — с упреком сказала Ева. — Дайте же ему выйти. Эта собака такая страшная… Любой испугается!

— Кто испугался? — фыркнул юноша. — Я, что ли, испугался? — Он подождал, пока Андрей схватил Карая за ошейник, и после этого вышел из угла. — Подумаешь, обыкновенный глупый блохастый кобель!

Андрей молчал.

Мальчишка вышел в парадное, но я заметил, что он не спустился по лестнице, а остановился на площадке. Пришел мой черед вмешаться в это дело…

— В коридоре слишком уж натоптано, — сказал я. — Наверно, когда хозяева узнали о пропаже чемоданов, то бросались искать их и туда и сюда. Собака взяла следы последних ног, которые тут ступали. Давайте попробуем еще раз.

Андрей вопросительно взглянул на Еву. Она кивнула головой и мягко улыбнулась. Значит, не сердится! Андрей весело заговорил:

— След, Карай, след!

С величайшим рвением Карай уткнул свой мокрый нос в угол, долго принюхивался и наконец, полный решимости, обернулся к выходу. Теперь-то уж он не ошибется! Однако он не пробежал и трех шагов, вопросительно посмотрел на хозяина и вдруг принялся — не от души, а как бы нехотя, по обязанности — облаивать Еву.

— Собака безошибочно находит преступников! — насмешливо крикнул Арсен из парадного и помахал в воздухе своим красным наперстком.

Андрей только засопел, но ничего не ответил. Видимо, Ева поняла его состояние.

— Что ж такого, — ободряюще проговорила она, — мы с Арсеном все равно не надеялись вернуть то, что пропало. Пожалуйста, вы не расстраивайтесь!

— Нет, я надеялся! — с вызовом сказал Арсен. — Но теперь я перестал надеяться.

Андрей властно взял Карая левой рукой за ошейник и повел к выходу. Я шел позади и шептал:

— Неудобно! Что ж, мы так и уйдем, ничего не сделав?..

В эту минуту я чувствовал себя ответственным за все розыскное дело в нашем городе. Сам капитан Миансаров не мог бы страдать больше, чем я.

Но, оказывается, я плохо знал Андрея.

— Кто уйдет? — воскликнул Андрей, и я увидел, что в его серых глазах засветилось упрямство. — Поиск не кончился, а лишь только начинается, к вашему сведению.

Мы вышли в парадное. Я не знал, что задумал мой приятель, и собирался сойти по лестнице. Но он остановился. Тут я увидел, что он осторожно подмигнул мне. Это должно было означать, что мы с ним знаем нечто такое, чего не знает никто из окружающих. Он явно переоценивал мои силы, но я на всякий случай мигнул ему в ответ и закивал головой. Он шепнул:

— Дело, как видно, будет серьезнее, чем мерещилось вначале.

Я ничего не понимал, но все же сделал понимающее лицо и еще раз со значением мигнул: мол, я согласен, что дело будет серьезное.

Андрей приказал Караю обнюхать площадку.

— Ага! — заговорили соседи, которые все высыпали из своих квартир и, надо сказать, мешали нам, принимая слишком горячее участие в организации поиска. — Теперь-то уж пес почуял. Смотрите, как внюхивается! Ведите его, товарищ проводник, а то он новые запахи почувствует и опять собьется.

— Граждане, граждане! — укоризненно сказал Андрей. — Поверьте, что в этих делах я, хотя, может, и не на сто процентов, но все же разбираюсь. Дайте уж мне руководить служебной собакой.

Он заставил Карая обнюхать последовательно одну за другой почти все ступеньки, а сам при этом внимательно наблюдал за поведением собаки.

— Понимаешь? — спросил он у меня, когда Карай заворчал и натянул поводок.

Я все еще ничего не понимал…

Мы вышли на улицу. Карай потянул. Я думал, что нам, как всегда в таких случаях, придется бежать за ним. Но, вопреки обычаю, Андрей его сдерживал и все глядел по сторонам.

— Куда девался этот Арсен?

— Вот уж не знаю, — сказал я. — Ты лучше объясни, почему это ты так значительно глядел на меня в парадном?

— Почему глядел? — Андрей усмехнулся. — Потому что люди, которые взяли чемоданы, — они даже не заходили в квартиру. Я думал, что тебе это понятно.

— Откуда ты знаешь?

Андрей ответил серьезно:

— Это мне Карай доложил. Они стояли за дверью на лестничной площадке и ждали, пока им вынесут чемоданы.

— Кто вынесет?

— Вот это нам предстоит установить, — уклончиво проговорил Андрей и огляделся по сторонам.

Мы шли теперь мимо зеленого сквера. На нас пахнуло прохладой. За сквером начинались многоэтажные дома, магазины с зеркальными витринами. По асфальту сновали автомашины. Карай рвался вперед, но ему мешал укороченный поводок.

— Да пусти ты его, а то он след потеряет.

— Не потеряет, — возразил Андрей и опять оглянулся.

Мне показалось, что он кого-то ждет. Но кого? Может быть, он вызвал милиционера, который должен усилить нашу группу?

Тот, кого ждал Андрей, появился неожиданно. Из подъезда монументального пятиэтажного дома, стоящего за сквером, вышел Арсен и, слабо, вымученно улыбаясь, направился к нам. И следа не осталось от былой его наглости.

Я думал, что Карай опять кинется на него. Но Карай шел по другим следам и не обратил на этого мальчишку никакого внимания.

— Постойте… — Арсен несколько раз подергал тощей шеей, словно хотел проглотить непомерно большой кусок. — Дальше не ходите, пожалуйста…

— Почему же? — строго спросил Андрей, сдвинув выжженные солнцем брови.

— Я вам все объясню, но зайдемте сначала в этот подъезд. Если меня увидят с вами, это будет нехорошо…

— Пойдем, — угрюмо согласился Андрей. — Ну? — проговорил он, когда мы все оказались в недавно отремонтированном парадном, где пахло мелом и олифой.

— Вас никто не приглашал! — с ненавистью заговорил Арсен. — Вы сами навязались…

— Ты осторожнее выбирай выражения!

Карай уловил угрожающую интонацию в голосе хозяина и глухо заворчал.

— Да, да, да, вы сами навязались! — упрямо повторил Арсен, но отошел все же в сторону — так, чтобы я оказался между ним и собакой. — Вам что надо? Вы хотите сделать приятное моей сестре Еве? Так вы знайте, что если вы найдете эти чемоданы, то ей будет совсем не приятно… — Он облизнул пересохшие губы и с вызовом добавил: — И даже наоборот! Ей будет большое горе, если она узнает, как произошла кража. — Он поднял на нас глаза, в них стояли слезы. — Нету этих чемоданов, и всё! Не у вас украли. А мы с Евой это переживем. Вы в нашу жизнь не вмешивайтесь!

Я смотрел, слушал и удивлялся: вся напускная солидность слетела с Арсена. Перед нами был теперь худенький и жалкий подросток.

— Мальчишка! — гневно сказал Андрей. — Говори же все до конца. Что ты трусишь?

— Я не трус. Мне нечего говорить… И вы меня не оскорбляйте!

— Ну, слушай, я скажу! Ты открыл им дверь и передал из рук в руки чемоданы.

— Ничего подобного! — закричал Арсен.

— Ну, не ври. И знаешь, что самое противное? То, что свои личные вещи ты все-таки предварительно вытащил из чемодана. Пусть страдает сестра!.. Видишь, — Андрей толкнул меня локтем в бок, — он чувствует, что попался, так хочет свою слабость обратить в силу: не говорите, мол, Еве, ей будет горько… Вот его козырь! Папа был жив — его баловали. Как же, наследник! Мать баловала, сестра балует, жизнь за него кладет. Внушили ему, что он гений, — видишь ли, числа в уме множит! А того не видели, что он на всем свете, кроме самого себя, никого не любит. Да еще трус… Ну, говори, в чьи руки ты попался?

Арсен осторожно выглянул на улицу, потом вернулся в подъезд и сел на мраморную ступеньку широкой лестницы. Он упрямо сжал губы и отвернулся.

Меня все это возмутило.

— Вот сообщить бы об этих делах в твою школу!

— Сообщайте.

— И надо бы! Только твою сестру жалко.

— А вы не жалейте. В школе вам скажут, что это их не касается, только и всего…

Он явно наслаждался нашим замешательством.

— Почему это — не касается?

— Школа отвечает за своих учеников… — Он не торопясь закурил и выпустил дым колечком. — Я уже год не учусь. И Ева знает. Так что можете сообщать…

Андрей все теснее сдвигал свои светлые брови, скулы у него шевелились и подергивались.

— Ева бросила свою учебу ради того, чтобы ты учился, — произнес он медленно. — А ты, значит, не учишься?

— Нет. И она знает. После того как она бросила — и я бросил. Сначала ей не говорил — жалко было. А потом она узнала…

— Почему же ты не учишься?

Арсен пренебрежительно фыркнул.

— Если бы я захотел, то лучше всех учился! — сообщил он с таким видом, словно это была установленная и многократно проверенная истина. — Очень мне нужно! Может быть, я подготовлюсь и прямо в вуз поступлю.

— Да, — с горечью сказал Андрей, — ты же гений… Ну, теперь говори, с кем это ты связался.

Арсен снова поднялся, подошел к двери и выглянул на улицу. Вероятно, он увидел там что-то обнадеживающее. На последний вопрос Андрея он не стал отвечать, насмешливо посмотрел на нас и пошел по улице своей развинченной походкой.

— Стой! — приказал ему Андрей. — Вернись!

Мальчишка нагло помахал нам рукой:

— Все, что здесь говорилось, будем считать шуткой, товарищи милиционеры…

— Вернись!

Арсен продолжал идти своей дорогой.

Тогда Андрей снял поводок, и Карай в два прыжка догнал мальчишку. Пес, слегка приподнимая верхнюю губу и показывая клыки, теснил его назад к парадному.

— Возьмите свою собаку! — крикнул Арсен, отступая шаг за шагом. — Возьмите собаку! — Он вернулся в подъезд и злобно взглянул на нас.

— Тебе, видно, очень хочется попасть в милицию за соучастие в краже? — спросил Андрей.

— Нет, не думайте и не надейтесь — вы мне ничего не можете сделать! Я отдал свои вещи, а не чужие. Такой статьи нету, чтобы меня за это судить. Человек имеет право распоряжаться своим собственным имуществом.

— Видишь, — сказал Андрей, — он уже и уголовный кодекс знает, все статьи изучил! К воровской карьере готовится. Он только не понимает, что изображает из себя такого труса, какого еще свет не видел, и такого дурака, что мне даже противно на него смотреть…

— Не смотрите! — взвизгнул Арсен. — Что вы меня здесь держите? Меня только одна Ева может обвинять. А она не будет! А вас в милиции даже и слушать не захотят.

Он решительно шагнул к выходу, но Карай стал у него на пути и зарычал.

— Не торопись, — спокойно сказал Андрей.

Арсен скрипнул зубами.

— Вы думаете, я очень боюсь, что вы скажете Еве? Говорите, пожалуйста! — Он отвернулся к стене, плечи у него задергались, и он умолк.

— Попал в руки каких-то бандюг, — прежним спокойным голосом продолжал Андрей, как будто ничего не случилось. — Его повели в ресторан, разок-другой угостили. Всегда так делают. Вот, мол, какая у нас красивая и легкая жизнь. Много ли мальчишке надо? Он глуп, ему это понравилось. Стал играть с ними и, конечно, проигрался. Надо платить, а платить нечем. Вот он уже и завербован. А тут еще пригрозили, что призовут к расчету. Знают ведь, что имеют дело с трусом. Сказали: «Отдай, что есть из вещей!» Он и отдал. Так я говорю или нет? — Андрей чуть тронул парня за локоть. — Много ли проиграл?

Худенькие плечи мальчишки еще сильнее задергались.

— Ну, я и сам знаю, что правильно говорю. Сейчас плачет, а то каким наглым был! Не хотел, чтобы собаку приводили, — ведь это грозит разоблачением. «Эти собаки никогда ничего не находят»! А сам дрожит: вдруг найдет собака! Перед сестрой все-таки стыдно, перед людьми стыдно. Отец ему свое доброе имя передал, а он это имя испоганил.

— Я не испоганил! — прошипел Арсен.

— Нет? Ну, объясни, чем ты прославил это имя? Может, хорошей учебой? Или сестре помогаешь жить, работать, дом вести?

Я решил вмешаться в этот разговор:

— Оставь его. Лучше скажи, на что он мог надеяться после того, как мы привели Карая?

— А вот надеялся, что собака не найдет. Сам все время следил за нами — видит, что мы идем правильно, и дал знать своим дружкам: спасайтесь, мол, а то можете попасться!.. Эй, почему ты это сделал?

Арсен даже не шевельнулся.

— Из той же трусости! — подождав, объяснил Андрей. — Боялся — бандюги обвинят его, что он их выдал. Ему мужчиной предстоит быть, а он заяц! Ведь если он к нам вышел из этого парадного, так лишь потому, что мы очень уж приблизились к тому месту, где спрятаны чемоданы. А то бы он ни за что не вышел. И в парадное нас завел, чтобы его друзья успели перепрятать чемоданы в другое место. Ты обратил внимание, что он все время выглядывает на улицу? Это он высматривает — унесли чемоданы или еще нет? И при этом ему, молокососу, кажется, что нам ничего не понятно! Как ты видишь, теперь он опять начал наглеть. Это означает, что чемоданы уже перепрятаны.

— Это они мне так велели сделать — задержать вас… — шепотом проговорил Арсен.

Лицо у него было таким заплаканным, беспомощным, что мне на минутку стало жалко: ну ребенок, мальчишка! Но Андрей, казалось, не почувствовал никакой жалости.

— Вот мы уходим, — жестко сказал он, — вернемся с чемоданами! А ты жди нас здесь. И, если не хочешь, чтоб тебе было плохо, ни шагу из парадного!

И мы ушли. Андрей повел собаку к тому месту, где нас встретил Арсен. Тут Карай снова взял след. Я стал упрекать Андрея: уж если он знал, что жулики уносят чемоданы, чтобы перепрятать их, то надо было действовать, а не тратить время на разговоры с Арсеном.

— Ничего, — отбивался Андрей, — чемоданы от нас не уйдут!

Видимо, в нем говорило сейчас чувство мастера-виртуоза, который подчас усложняет слишком простую работу, чтобы затем сделать ее с поражающим эффектом. Капитан Миансаров называл такие поступки пижонством.

— Смотри, Андрей, — предостерег я, — как бы нам не пожалеть об этом потерянном времени.

Карай тянул нас наискосок через дорогу.

На другой стороне улицы стоял старый дом, огороженный каменным забором. Дом безусловно подлежал сносу, но пока еще жил в окружении многоэтажных зданий из розового туфа. Карай ударил передними лапами по деревянной калитке и ворвался на маленький дворик, распугав возившихся тут кур. Дворик был чисто подметен. Под тутовым деревом стояла широкая тахта, сбитая из досок. Карай кинулся к этой тахте.

Яростный собачий лай вызвал из домика хозяина — невзрачного старика с перевязанной щекой. Старик кротко осведомился, что нам здесь надо.

Андрей заглянул под тахту и выпрямился:

— Давно унесли чемоданы, которые лежали под этой тахтой?

— Какие чемоданы? — удивился старик.

— Не знаете?

— Не знаю, товарищ. Откуда мне знать?

— Не знаете — надо будет объяснить. Вот на суде вам и объяснят, что значит скрывать краденые вещи.

— Почему краденые? — заволновался старик. — Знакомые ребята принесли, положили под тахту. А я даже крышку не поднимал у этих проклятых чемоданов. Какое мне дело?

— Что за ребята? Имена давайте!

Старик смутился:

— Кто их запомнит? Может, Серен… может, Шихан… Мало ли сюда людей ходит!

— Ну, хватит! — Андрей рассердился. — Дожил до старости, а чем занимаешься — жульничеством! При этом врешь, ворюг покрываешь! Старый пакостник ты, а не человек!

— Ай, напрасно, товарищ… — Старик прикрыл глаза и замотал головой на длинной, тонкой шее. — Ай, напрасно, напрасно… Зачем обижать?

Андрей махнул рукой и вывел собаку за порожек.

— След, след, Карай! — говорил он.

И наш Карай, жадно принюхиваясь, потянул за угол, в маленький переулок. Мы побежали за ним.

— Ты не опасаешься, что этот старый жулик удерет? — спрашивал я.

— От своего дома не уйдет, — спокойно отвечал Андрей. — Ведь дом-то он с собой не унесет… Хитрый старик, да он давно у нас на примете!

Карай заскочил в проходной двор, за которым начинался огороженный пустырь. Тут должны были строить новое здание. То и дело мы натыкались ни груды камня, песчаные насыпи. Андрей кричал мне: «Не отставать!»

Но разве угонишься за Караем! Я остановился возле груды толченых камней, как вдруг увидел, что Андрей отстегивает поводок у Карая.

— Стой! — кричал Андрей.

В конце пустыря я увидел двоих людей. Каждый из них тащил по чемодану.

— Стой! — еще раз крикнул Андрей и спустил Карая.

Пес пошел крупными прыжками, пригнув к земле свою огромную голову с прижатыми к затылку ушами. Он бежал молча — так идет на задержание преступников только очень тренированная, уверенная в своих силах собака. У Карая был безошибочный прием: с разгона он бил врага в грудь или в спину могучими передними лапами, валил с ног и садился на него верхом. Тут уж он не скупился на лай, на яростное рычание…

Один из преследуемых обернулся, бросил чемодан и полез через высокий забор. Другой попытался перекинуть через забор чемодан, но не смог. Он выхватил финский нож и, держа его в зубах, тоже полез на забор. Я понял, что это значит: если Карай возьмет барьер, — а такую высоту он взял бы без труда, — его будет ждать по другую сторону забора лезвие острого ножа. Но и Андрей понял это.

— Назад, Карай! — крикнул он.

Запыхавшись, мы подбежали к тому месту, где валялись брошенные ворами чемоданы. Я заглянул сквозь щелку забора — никого уже не было видно.

— Так, — с облегчением вздохнул Андрей, — еще минутка — и упустили б чемоданы. Был бы я и вправду пижоном.

— Так и так пижон, — заявил я. — Воры-то ушли!

Он нахмурился, хотел рассердиться, но свойственная ему справедливость и на этот раз восторжествовала.

— Ну, верно, — сказал он виновато. — Вышли б мы пораньше — и захватили их. Будет мне теперь от капитана Миансарова!

— Да откуда он узнает? Ты же не на работе. И не думаешь ведь ты, что я ему расскажу!

— Нет, зачем… — Андрей мягко улыбнулся. — Я сам скажу ему!

Он взял собаку на поводок:

— Только еще не все кончено. Ты побудь здесь около чемоданов. Я скоро вернусь…


Он пришел через полтора часа — спокойный, как всегда, но растрепанный и усталый. За это время я, сидя на чемоданах возле кучи битого камня, выучил наизусть все слова и цифры, которые были написаны на моей папиросной коробке. Никакой другой литературы у меня под руками не оказалось. Я проклял все чемоданы, которые пропадают, и всех сыскных собак на свете, которые эти чемоданы разыскивают. Когда пришел Андрей, я был очень зол. Он понял это и, не дожидаясь упреков, сообщил:

— Рецидивисты. Вот в какую компанию попал этот мальчишка!

Моя злость сразу прошла.

— Ты поймал их?

— Одного задержал. Главное дело было, что мне пришлось его в отделение вести… — Он нагнулся и подхватил чемодан. — Пойдем побыстрее, а то мальчишка засохнет в том подъезде.

— Ты думаешь, что он еще не ушел?

— Не бойся. — Андрей подмигнул. — Ждет.


Арсен сидел на нижней ступеньке лестницы. Он уже не плакал, но в лице его была какая-то обреченность. Он даже не удивился, когда увидел чемоданы.

— Оставьте меня, — сказал он тихо. — Мне домой нельзя идти.

— Пойдешь, — возразил Андрей. — Ты пойдешь с нами. Поднимайся, ну-ка!

Арсен встал. Лицо его исказила усмешка.

— Вы меня еще не знаете… — начал он. — Если я что-нибудь задумал…

Но Андрей не стал его слушать. Мы пошли вперед, унося чемоданы, и мальчишка поплелся за нами.

— Я не могу идти домой! Слышите? — вдруг крикнул он. — Мне будет стыдно… соседи узнают… Вы слышите или нет?

Андрей остановился возле столба с объявлениями. Я думал, что он хочет переложить чемодан из одной руки в другую. Но он стал присматриваться к объявлениям.

— Вот! — проговорил он с удовлетворением и поманил Арсена к себе. — Вот что тебе надо!

Крупный строящийся завод извещал о наборе рабочей силы. Принимались и неквалифицированные рабочие — на заводских курсах они могли получить квалификацию.

Арсен прочитал и попытался улыбнуться.

— Это вы мне предлагаете?

— Именно!

— Что же я буду там делать?

— Как — что? Камни таскать, тачки возить, бетон замешивать. Там есть вечерняя школа. Поступишь на учебу без отрыва от производства.

— Вы что, смеетесь? — возмутился Арсен. Но, увидев недоброе лицо Андрея, умолк. — Для чего это вам надо?

— Это надо тебе, а не мне.

Арсен угрюмо пожал плечами:

— Очень уж вы распоряжаетесь…

Мы двинулись дальше. Но вскоре Андрей снова остановился. На этот раз — возле парикмахерской. Он достал пять рублей и протянул Арсену:

— Пойди постригись. Наголо. Лучше всего — побрей голову.

Арсен мрачно сказал:

— У меня есть деньги. Но я оставлю чубик спереди. Я всегда оставляю чубик…

— Нет! — непреклонно отрезал Андрей. — Все сбривай, наголо. Подожди, я вместе с тобой пойду.

И он ушел, снова оставив на мое попечение чемоданы да еще в придачу Карая. В парикмахерской он пробыл довольно долго, а когда вышел оттуда, то сообщил:

— Бреют наголо.

— Ты герой, — сказал я.

Мы не стали ждать Арсена, взяли такси и поехали. И снова Карай лег на мягкое сиденье.

Когда Ева открыла нам дверь, Андрей молча внес в переднюю оба чемодана. Мне он не доверил ни одного из них. А ведь с пустыря я нес этот тяжелый чемодан, и он даже не думал взять его у меня…

Ева что-то говорила, смеялась, звала нас пить чай. Но, оказывается, — так, во всяком случае, утверждал Андрей, — мы не могли остаться…

— Андрей, — девушка потупилась, — вы моего брата не видели?

По тому, как был задан этот вопрос, я почувствовал, что она хочет узнать больше, чем спрашивает.

— Арсена? — переспросил Андрей. — Нет, мы его не видели. Но я думаю, что скоро он будет дома. Вероятно, сейчас явится.

— Он хороший мальчик, — робко сказала Ева. — Может быть, немножко избалован…

— Да, пожалуй, что есть немного, — вежливо согласился Андрей.

Ева никак не могла успокоиться:

— Понимаете, я не хотела говорить, но я недавно узнала, что он бросил школу. — У Евы дрогнули губы. — В этом я виновата…

— Вы ни в чем не виноваты! — Андрей ласково взял ее за руку. — И все теперь будет хорошо. Ни о чем, прошу вас, не тревожьтесь…

Я оставил их. Мне пришлось довольно долго ждать Андрея в парадном. Мимо меня прошмыгнул Арсен. Я попытался заговорить с ним, он не ответил. Наконец появился Андрей, и мы — в который уже раз! — вышли из этого дома на улицу.

Андрей повертел перед моим носом красным наперстком.

— Я срезал ему ноготь! — объявил он с торжеством, как объявляют о большой победе, и бросил наперсток в урну.

— Для начала и это дело, — сказал я.

— А что! Мальчишка еще будет человеком!

ВСТРЕЧА С ЭЛЬ-ХАНОМ

Камень качнулся, осел и сорвался вниз. Он прыгал с уступа на уступ. Только и слышалось: цок! цок! Горное эхо подхватило и размножило этот звук. Уже камня и видно не было, а снизу все доносилось сухое щелканье, будто орехи падали с буфета на пол.

Карай заглянул в пропасть, попятился назад и отрывисто залаял. Этот собачий бас, который всегда вызывал довольную усмешку на лице Андрея, теперь едва слышался. Когда Карай лаял дома, в шкафу дребезжала посуда. Ева сердилась: «Оглохнуть можно из-за этой собаки!» Тут, в горах, среди скал, засыпанных снегом, басовитый лай снова напоминал беспомощное щенячье тявканье, хорошо знакомое Андрею: когда-то маленький Карайка вот так же удивленно лаял на мир, забравшись в голенище хозяйского сапога…

Андрей вытащил из кармана кусочек сахара и дал собаке. Он с удовольствием почувствовал деликатное прикосновение холодного носа к своей ладони. Карай взял сахар осторожно, не торопясь — сначала обнюхал, потом захватил зубами. Он никогда не вырывал лакомства из руки, как это делают некоторые собаки. Ева говорила, что Карай понимает приличия…

Было холодно и пустынно. Далеко внизу стояли домики научной экспедиции. Еще ниже виднелось горное озеро с необычным названием: «Черная вода», хотя оно было светлым и прозрачным. В домиках шла какая-то своя жизнь: вился дымок над крышами, пробежала повариха с ведром. Приближалось время обеда.

Андрей поежился, плотнее запахнул телогрейку. Подумать только: лето! Он потер озябшие пальцы. Какое, к черту, лето! Как бы Карай не замерз… Пес сильно вылинял перед наступлением жарких дней, выбросил весь свой подшерсток, и теперь его пробирал холод. Он прижал уши к затылку и, дурачась, принялся носиться по скалам. То и дело посматривал на хозяина: ну-ка, мол, поймай!

Сегодня утром Андрей еще и думать не мог, что окажется здесь. Человек не поспевает приспосабливаться к таким быстрым переменам. Ты уже среди льдов, а все тебе помнится жара…

Однажды Андрею пришлось лететь на самолете из Еревана в Москву. Вылетели в лютый мороз. Пассажиры прыгали с ноги на ногу, ожидая посадки. Облачка пара поднимались от дыхания над аэродромом. Спустя два часа в Сухуми, во время стоянки, пассажиры вынесли из ресторана столик прямо на поле аэродрома и завтракали под солнышком, сняв пальто, расстегнув воротники. Кругом шныряли загорелые мальчишки и разносили в корзинах лимоны и мандарины. Еще спустя несколько часов самолет сел в Харькове. В глаза бил колючий снег, ветер пригибал людей к земле, к наметанным сухим сугробам. В таких резких переменах всегда есть нечто чудодейственное. Трудно поверить, что только два часа отделяют лето от зимы.

Сейчас в голове у Андрея все копошились ленивые мысли. Что делает Ева? Судя по времени, недавно вернулась с базара, готовит обед. Господи, она же уходила на базар, когда Андрей собирался ехать на гору! Неужели это было только сегодня утром?..


Сегодня утром Андрея вызвал к себе капитан Миансаров.

— Ты здоров?

— Здоров, товарищ капитан. Что мне делается!

— Твоя собака здорова?

— Так точно.

— По моим расчетам, твой медовый месяц кончился. Сколько уже, как вы с Евой поженились?

— Двадцать три дня, товарищ капитан! —улыбаясь, отрапортовал Андрей.

— Ого, стаж! Ну, придется на время расстаться с молодой женой. Пойдешь сейчас со мной к майору.

Майор — молодой, но уже очень заслуженный человек, вся грудь в орденах — принял их сразу, хотя в приемной было много ожидающих.

— Вы здоровы? — первым делом спросил он у Андрея. — Хочу выяснить, можете ли вы выполнить трудное задание.

— Поручайте, товарищ майор!

— Вы, кажется, альпинист? Имеете навык в хождении по нашим горам?

— Приходилось, товарищ майор! И ходил по горам, и падал с гор. Все было.

— Пойдемте, товарищ Витюгин. Вас сейчас примет полковник…

В большом кабинете окна были задернуты шторами. Только маленький луч солнца проложил дорожку на желтом паркетном полу, на красном ворсистом ковре. Тут Андрей в третий раз услышал вопрос о своем здоровье — и забеспокоился. Никогда еще его не заставляли так много говорить о состоянии своего здоровья, как в это утро.

— Я вполне здоров, товарищ полковник.

— Как чувствует себя ваша собака — кажется, Карай? — чуть улыбнувшись спросил полковник.

О Карае Андрей мог говорить только с полной серьезностью. Эта тема не допускала улыбки. Андрей ответил сдержанно:

— Собака находится в удовлетворительной форме.

— Ну, прекрасно. Вам и вашей собаке, товарищ Витюгин, придется крепко поработать. Капитан Миансаров считает, что только вы сможете выполнить наше поручение. Вот видите, — полковник положил ладонь на карту, висящую на стене, — вот здесь, на склоне горы, работает в нашей республике научная экспедиция. Все это — пограничная зона. Вы представляете себе эту зону, товарищ Витюгин? Скалы, каменные осыпи, пропасти…

Отойдя от карты, полковник занял место за письменным столом и жестом приказал Андрею сесть напротив себя в мягкое кресло.

— В этой экспедиции, товарищ Витюгин, произошло несчастье: несколько дней назад пропал один из научных сотрудников. Вам на месте расскажут все подробности. Главное же в том, что найти этого человека пока не удалось. Он ушел в горы утром в субботу, а сегодня у нас, как вы знаете, среда. Вообще, человек этот, который пропал, он как будто надежный. И все же не скрою от вас, что возникли всякого рода опасения. Ну, вам не надо объяснять, что, когда человек бесследно исчезает в пограничной зоне, ничего в этом хорошего нету… — Полковник нахмурился. — В общем, вы должны подняться на эту гору, товарищ Витюгин. Вы должны осмотреть, обнюхать и, если понадобится, перевернуть там каждый камень. С пограничниками все согласовано. Побывайте и в окрестных селениях. Надо отыскать этого человека, если он где-нибудь там, — живой он или мертвый. На худой конец, вы должны нам доложить, но только со всей определенностью, что его там ни на камне, ни под камнем, ни в снегу, ни в земле, ни в воде, ни в воздухе — нигде нету. Тогда уж мы будем знать, что думать об этом деле. И на все это, товарищ Витюгин, вам дается не больше трех суток. Справитесь?

— Можно приступить к выполнению задачи? — спросил Андрей.

— Выполняйте.


Андрей еще раз взглянул на каменные нагромождения. Все было белым от снега. Тут и там, насколько проникал взгляд, высились пики, торчали скальные обломки, выставив к небу острые углы. Нет конца и края этой каменной пустыне…

— Найдем, Карай?

Пес завилял хвостом, залаял.

— У тебя всегда один ответ.

Во всяком случае, Андрей имел теперь представление о том, в какой обстановке будет происходить поиск. Он вздохнул, свистнул собаку и пошел к домикам экспедиции.

Возле первого финского домика, сбитого из узеньких белых досок, он остановился. Всего таких домиков, включая столовую и клуб, он насчитал восемь. В этом первом домике жили и работали зимовщики метеорологической станции. У входа висела табличка: «Шоссе Энтузиастов, дом № 1». Зимовщики развлекались как умели.

Андрей взошел на крыльцо и толкнул дверь. Карай последовал за ним. В маленькой комнатке, где на стенах висели наушники, а на столе были расставлены какие-то аппараты с измерительными шкалами, Андрей разыскал радиста. Карай бесцеремонно протиснулся и в эту маленькую комнату. Он привык к тому, что его везде встречают дружелюбно.

— Можно отправить радиограмму в Ереван? — спросил Андрей.

— В Ереван — пожалуйста! — Радист восхищенно покосился на собаку и сдвинул кепку на затылок. — Ему можно что-нибудь предложить? — осведомился он у Андрея.

— Попробуйте.

— А возьмет? У меня есть замечательная колбаса.

— Вот уж не могу поручиться…

Пока радист тщетно пытался соблазнить Карая любительской колбасой и сахаром, Андрей писал радиограмму. «Дорогая Ева! — начал он, но покраснел и слово «дорогая» вычеркнул. Все равно не скажешь всего, что хочется. — Получилось так, — писал он, — что я уехал, не простившись. Такая у нас служба. Ты не беспокойся, вернусь через три или четыре дня. Помни и не скучай…» Эти последние слова он опять вычеркнул. Написал: «Я буду сильно скучать» — и тоже вычеркнул. Эфир не был приспособлен для таких объяснений.

Он покусывал карандаш и страдал оттого, что не мог подобрать нужные слова. Написать, бы сто раз: «Милая, милая, милая!» Но надо писать по-деловому. «Последи за Арсеном — как бы не начал прогуливать. И пусть подаст заявление в вечернюю школу, а то как бы время не упустить…»

Теперь со всем тем, что оставалось незавершенным в городе, было покончено. Надо приступать к работе. Радист начал выстукивать на ключе свои точки и тире — радиограмма пошла в Ереван.

— У вас все время такие холода?

— Это что! — Радист распечатал папиросную коробку и предложил Андрею закурить. — У нас была настоящая буря и злой мороз был, когда пропал Эль-Хан.

— Кто пропал?

— Инженер один. — Радист чиркнул спичкой. — Этого человека, инженера, который пропал, — его имя Эль-Хан.

— Так… — медленно проговорил Андрей. — Я знал одного Эль-Хана. Маленький такой ростом?

— Точно. Маленький, но отчаянный. Я думал, что он и в воде не утонет и в огне не сгорит… А вы что, не беседовали еще с начальником экспедиции?

— Нет, я с ним еще не говорил. Когда я приехал, его не было на горе. Сейчас пойду к нему. — Андрей поднялся, и Карай, который лежал у дверей, прикрыв глаза, тотчас вскочил на ноги. — Вот ведь интересное дело… Начальника экспедиции профессора Малунца я тоже знаю. И познакомился я с ним в тот самый день, когда впервые увидел Эль-Хана. Они друг с другом, по-моему, тоже только тогда познакомились…


— Да, правильно, — сказал профессор Малунц, — мы с Эль-Ханом познакомились на горе Капуджих и, кажется, при вашем участии. Помните, как мы требовали, чтобы нам дали какао?

Сергей Вартанович Малунц ходил из угла в угол своей большой комнаты. Доски некрашеного пола поскрипывали под его ногами. Андрей, сидя в кресле, провожал его глазами то в одну, то в другую сторону.

Они встретились только пять минут назад, но уже вспомнили туристский поход, ночь у костра, исчезновение Андрея. Сергей Вартанович все удивлялся: как это он не смог сразу все разгадать? И ведь действительно принимал Андрея за жулика…

Сейчас профессор Малунц почти ничем не напоминал того человека, которого Андрей впервые увидел прошлым летом на склоне Капуджиха. Не было, конечно, ни старых ботинок, ни густой всклокоченной бороды. Темно-серый костюм, небрежно повязанный галстук, чисто выбритые щеки, бритая голова. Не альпинист, каким знали его немногие и в том числе Андрей, а большой ученый, крупный организатор, озабоченный множеством важных дел. Время такого человека надо было ценить.

— Должен сказать вам, что Эль-Хан оказался хорошим инженером. — Профессор Малунц на секунду остановился посреди комнаты. — Он был взят мной в штат экспедиции. До сих пор мне не приходилось жалеть об этом, хотя насчет Эль-Хана ходят теперь странные разговоры.

Профессор стоял перед креслом, заложив руки в карманы пиджака, и Андрей решил, что ему тоже нужно подняться с места; но в этот момент Сергей Вартанович снова начал ходить по комнате.

— Сергей Вартанович, нельзя ли мне посмотреть вещи, которые остались после Эль-Хана?

— Вам покажут. Вы слышали эту болтовню насчет Эль-Хана: будто бы он воспользовался непогодой, чтобы перейти границу? Искать, мол, его теперь уже бесполезно…

Андрей кивнул. Он уже слышал такие разговоры.

— Так вот, знайте: я не верю, что Эль-Хан перешел границу.

Прикрыв свои выпуклые глаза желтоватыми веками, Андрей проговорил:

— Вещи Эль-Хана надо дать обнюхать моей собаке. Еще полезно было бы узнать от вас, как был организован предварительный поиск.

— Позвольте! — Профессор Малунц опять остановился и нахмурился. — Я вам говорю, что отрицаю виновность Эль-Хана, а вы переводите разговор на другие рельсы…

— Эль-Хана я помню, — сказал Андрей, приглаживая ладонью светлые волосы. — Эль-Хан мне понравился. Но у нас такая работа, что мы отбрасываем свои симпатии и антипатии. Мы не можем подходить к делу с готовыми выводами.

— У нас тоже такая работа! — быстро подхватил профессор Малунц и широко, открыто улыбнулся. На секунду в нем проглянул альпинист с горы Капуджих. — К черту готовые выводы! — озорно воскликнул он, но тут же согнал с лица улыбку. — Готовых выводов не надо. Но есть же вера в человека!

— Вера в человека есть, — медленно повторил Андрей. — Но пока что нам полезней будет сомнение…

Сергей Вартанович пожевал своими толстыми губами. Улыбка ушла из его глаз, которые только что смеялись. В глазах проступило выражение неприязненности.

— Вы спрашиваете, как был организован поиск? — холодно начал он. — Сначала мы искали Эль-Хана силами участников экспедиции, затем привлекли на помощь жителей из ближних сел. Наконец искала милиция. Теперь вот — и вас прислали. Ищите, пожалуйста! — Он взглянул на часы. — К сожалению, я должен заняться другими делами.

Андрей поднялся с места:

— Вы не скажете мне несколько слов о том, при каких обстоятельствах Эль-Хан ушел из лагеря?

Сергей Вартанович помедлил.

— Вы что-нибудь об этом уже слышали?

— Хотелось бы узнать от вас…

— Ну, а мне не хотелось бы об этом рассказывать. Дело в том, что факты свидетельствуют против Эль-Хана. Начать с того, что он ушел в горы без моего разрешения…

Да, штрих за штрихом вырисовывалась неприятная картина. С неделю назад Сергей Вартанович приказал сфотографировать некоторые места на горе. Сделать это вызвался Эль-Хан — он еще школьником участвовал в кружке фотолюбителей и брал призы за хорошие снимки. Но дурная погода помешала. Отложили эту работу — кстати, не очень срочную — на более поздний срок. Но вот в пятницу вечером метеорологи предсказали благоприятную погоду. Сергей Вартанович уезжал в Ереван. Он оставил задания всем сотрудникам. Эль-Хану было поручено дело, не имеющее отношения к фотографированию. Тем не менее, в субботу, воспользовавшись погожим утром, Эль-Хан ушел в горы, прихватив фотоаппарат. И вместе с ним пошел, тоже без разрешения, Вадим Борисов…

— Одну минуту, — перебил Андрей. — Кто такой Борисов?

Сергей Вартанович сделал неопределенный жест:

— Молодой человек. Способный молодой человек, научный сотрудник нашей экспедиции. Я рекомендую вам поговорить с ним…

Итак, в субботу Эль-Хан и Борисов вышли в горы. Во второй половине дня разыгралась буря. Температура резко пошла вниз. В воскресенье Сергей Вартанович получил с горы радиограмму, что пропали два сотрудника экспедиции. Он сразу же приехал в лагерь. Вскоре Борисова нашли в пограничном селении Урулик. Он пришел туда обмерзший в ночь на воскресенье. Его напоили водкой, растерли ему тело спиртом. Он проспал до полудня, а когда проснулся, то спросил: «Где Эль-Хан?» Оказывается, Эль-Хан шел вслед за ним. Мороз и вьюга были Эль-Хану нипочем. Он отобрал у Борисова рюкзак, фотоаппарат и другие тяжелые вещи и послал его налегке вперед: «Я иду следом, обо мне не беспокойся!» С тех пор больше никто не видел Эль-Хана…

В комнате, похожей на пароходную каюту, Андрею показали вещи Эль-Хана.

В шкафу висел серый костюм, несколько отглаженных до хруста сорочек и два невозможно помятых галстука. Под кроватью стояли черные ботинки с шипами на подошве.

В чемодане, который завхоз лагеря, кряхтя, вытащил на середину комнаты, лежали навалом книги. Синей ленточкой была перевязана связка писем.

— Это все она ему писала, — пробурчал завхоз, показывая на портрет миловидной девушки, который стоял в рамке на письменном столе. — В Баку где-то живет…

Нашлась еще записная книжка в кожаном переплете, исписанная до последней страницы. На первом ее листочке значилось:

Бросай меня крепче, жизнь!
Пусть слабых удача нежит…
Андрей перевернул страничку. Тут шли какие-то рисунки карандашом. Насколько можно было судить, Эль-Хан пытался, в меру своих сил и способностей, воспроизвести образ черненькой девушки из Баку. То, что получилось, видимо, ужаснуло его самого, и он заштриховал свою девушку с головы до ног.

На третьей страничке Андрей прочитал:

Вода! Я пил ее однажды.
Она не утоляет жажды.
— Может быть, Эль-Хан в субботу, когда пошел в горы, был пьяный?

— Кто был пьяный? — не понял завхоз.

— Я говорю с вами об Эль-Хане. Много он пил?

— Что вы! Он вообще не пил. Только воду. Он был очень собранный человек.

— Почему «был»?

— Да ведь сейчас его нету… — Завхоз понизил голос. — Говорят, границу перешел.

— Кто говорит?

— Пущен такой слух. Но я лично не верю. Не тот человек. В нем подлости не было. Он ученый, комсомолец… И потом, если человек уходит с намерением не вернуться, то вот такие вещи, как личные письма, он берет с собой. На худой конец — уничтожает, но не оставляет для всеобщего сведения. Об этом говорит нам наука психология…

Письма Андрей не стал читать. Он только взвесил на ладони тяжелую связку. На листке, который лежал без конверта сверху под ленточкой, он увидел примерно те самые слова, что вычеркнул из радиограммы, адресованной Еве, и с чувством смущения бросил связку обратно в чемодан.

— Мне хотелось бы теперь повидать научного сотрудника экспедиции Борисова.

Завхоз непонимающе взглянул на него.

— Ах, Вадима! — воскликнул он наконец. — Этот человек у нас под фамилией не фигурирует. Он — Вадим.

— Что ж так? Ученый, а даже себе фамилии не выслужил.

— Ученый он, положим, еще не большой — до кандидата не дошел. И вообще несолидный, насмешник, себя выше всех ставит… — Завхоз неодобрительно покрутил головой. — Вадим сейчас обязательно будет в клубе.

Несмотря на послеобеденное время, на территории лагеря все еще чувствовалось рабочее оживление. Возле склада выгружалась машина, только что прибывшая из Еревана. Вероятно, грузы были важные, потому что сам Сергей Вартанович не отходил от них ни на шаг. Двое молодых людей — один черноволосый, другой белобрысый — на руках несли в горы какой-то прибор, отдаленно напоминающий швейную машину.

— Это наши кандидаты наук, оба — Рафики, — сказал завхоз. — Один — белый Рафик, другой — черный Рафик. Сейчас будут погружать свой прибор в озеро.

— Для чего?

— По требованию науки, — строго объяснил завхоз.

Такой же финский домик, как и другие, назывался клубом. На дверях висело множество объявлений: «Состоится радиоперекличка с Памирской экспедицией Академии наук СССР», «Будет проведено испытание новых приборов, сконструированных молодежной группой»…

Внутри домика были сняты все переборки и перегородки — образовалась одна большая комната. Тут стояли пианино, бильярд, два шахматных столика.

— Когда у нас пропал Эль-Хан, — говорил завхоз, пропуская Андрея в двери клуба, — в лагере словно траур объявился. Так мы все переживали! Уж Вадим на что легкомысленный, а больше всех горевал. Поверите, я даже слышал, как он плакал ночью! А потом, как этот нехороший слух прошел, настроение переменилось. Большинство, конечно, не верит. А некоторые говорят: «Подлец Эль-Хан!»

Группа молодых людей и девушек — все они были в лыжных костюмах — толпилась в углу. Андрей не понял, что они там делают, но завхоз ворчливо объяснил:

— Прыгают через стул. Это Вадим нынче придумал такое развлечение. То плакал, а сегодня словно ему вожжа под хвост попала…

Кто-то из молодых людей предложил составить вместе два стула. Однако желающих взять прыжком такую преграду не нашлось.

— Ну что ж, товарищи академики? — насмешливо спросил беленький и пухлый молодой человек с ямочками на щеках; голос у него был бархатный, мужественный, очень выразительный. — Никто не решается прыгнуть через два маленьких стула? Тогда попрошу прибавить сюда еще один — третий! — стул. Музыка, туш!

— Вадим, — закричала девушка с двумя черными косами, — я не позволю! Тут нельзя прыгать. Ты стукнешься носом об пол!

Казалось, веселье здесь бьет через край. Но Андрей уловил метнувшийся к двери напряженный и ищущий взгляд Вадима, — и им овладело странное ощущение. Он почувствовал, что этому человеку совсем не так уж весело, что затеянная здесь забава его не увлекает. Глаза, в которые Андрей заглянул на одно мгновение, заглянул почти случайно и врасплох, таили какое-то непонятное выражение — это было не то упрямство, не то злость. В ту же секунду Вадим отвел свои глаза.

— Женщина! — с суровой торжественностью возвестил Вадим, явно пародируя кого-то, потому что все захохотали. — Женщина, отойди в сторону и не мешай мужчине делать его мужское дело!

Завхоз потолкал Андрея в бок:

— Жена у меня здесь поварихой работает, так я называю ее «женщина». Что он в этом нашел смешного?

Вадим чуть присел и, хотя был грузноват, легко перепрыгнул через препятствие. Все стали аплодировать. Он отвел протянувшиеся к нему руки и пошел к дверям, возле которых все еще стояли Андрей и завхоз.

— Ну, — сказал Вадим добродушно, — я давно уже вас заметил и знаю, что вы пришли по мою душу. Чего ж вы таитесь? Спрашивайте, — он вздохнул, — десятый раз буду отвечать на одни и те же вопросы.

Андрей мягко улыбнулся:

— Ничего, время терпит. Вы очень ловко прыгаете.

— Стараюсь… — Вадим шутливо вытянулся, как солдат в строю. — Буду в дальнейшем еще больше стараться, раз вам понравилось.

— Да, очень понравилось, — вежливо подтвердил Андрей. — Теперь, если с прыжками покончено, может быть, мы уединимся на минутку и поговорим?

— Зачем уединяться? — Вадим притянул поближе к себе девушку с двумя косами. — У меня нет секретов от моих друзей.

— Тем лучше. У меня тоже нет секретов от ваших друзей. Будьте любезны рассказать, как это получилось, что вы пошли с Эль-Ханом в горы?

Вадим обвел всех присутствующих торжествующим взглядом.

— Разве я не говорил, — воскликнул он, — что первый вопрос будет именно этот? До чего же тонкая и, прямо сказать, ювелирная эта милицейская работа! — Он весело посмотрел на Андрея. — Впрочем, извините, может быть, вы не милиционер?

— Я милиционер.

— Надо вам сказать, что тут уже побывало несколько милиционеров, и все они начинали свою исследовательскую деятельность именно с этого вопроса.

— Значит, вам легко будет на него ответить.

— В десятый раз! — Вадим вздохнул. — Можно начинать! Вы разве не будете записывать?

— Нет, зачем же записывать! — Андрей был удивлен. — Это не допрос…

— Ну ладно. В то утро у меня было довольно неинтересное задание. Мне не хотелось его выполнять. А уж если мне чего не хочется — товарищи это знают! — то я обязательно сделаю по-своему. — Вадим усмехнулся. — Есть у меня такая дурная черта в характере.

Никто его не поддержал, хотя ему, кажется, этого хотелось. Только девушка с косами горячо воскликнула:

— Да, мы это знаем, Вадим! Но мы не считаем, что это дурная черта.

Вадим снисходительно потрепал ее по плечу.

— Так вот, понимаете ли, товарищ милиционер, наш Сергей Вартанович уезжал в Ереван, а в такие дни можно несколько ослабить дисциплинку. Я отложил свое неинтересное задание, переоделся и догнал Эль-Хана, который взбирался на скалу с фотоаппаратом.

— Дальше, пожалуйста.

— Дальше? — Вадим прищурился. — Дальше мы пошли вместе.

— Постой, Вадим… — с упреком сказала та же девушка. — Почему ты не рассказываешь, что Эль-Хан не хотел брать тебя с собой?

— Марлена, Марлена! — Вадим пожал и оттолкнул ее смуглую руку. — Неужели то, что я тебе говорю, должно быть известно всем? Мне не хотелось об этом рассказывать!.. Да! — проговорил он, открыто взглянув на Андрея. — Раз уж Марлена не утерпела, приходится вам сообщить, что так оно и было. Эль-Хан не имел намерения принимать меня в компанию. У меня даже сложилось впечатление, что он обязательно хочет идти один и я ему мешаю. Но тут снова вступила в действие плохая черта моего характера — все делать по-своему, и мы пошли вместе.

— Выходит, вы прямо-таки навязались ему в спутники? — с улыбкой спросил Андрей.

— Почти что так…

Людей, слушающих Вадима, теперь уже осталось немного. Ушел завхоз. Ушел толстый молодой человек, весь испещренный молниями-застежками.

— Вадим, не волнуйся, — сказал он, уходя. — Больше хладнокровия! Мы все знаем, что тебе пришлось пережить. Спрячь свои чувства и помоги расследовать дело до конца.

Рядом с Вадимом все еще оставалась девушка с черными косами. Облокотившись на пианино, стоял худой, длинный молодой человек в роговых очках.

Пришли два Рафика — черный и белый, — им не удалось погрузить в озеро свой прибор. Сергей Вартанович отложил эту процедуру на завтра. Они ввалились в клуб с криком:

— Засеките время! Исторический момент! В восемнадцать тридцать у нас на горе испытание нового электромагнита! Теперь можно будет показать работу! — Но, увидев, что происходит в клубе, они притихли, сели рядышком на бильярдный стол и стали слушать, не вмешиваясь в разговор.

— …Мы ушли довольно далеко, — продолжал Вадим, — когда началась буря. Тут самое отвратительное — ветер. Дорога неровная, бугры, оледеневшие камни. Мы падали. Снег залепляет рот и глаза. Вдруг потеряли направление. Стало темнеть. Я говорю: «Надо возвращаться». Эль-Хан требует, чтобы мы шли вперед. Предлагает: «Возвращайся один». Не знаю, что было у него на уме, но он все время утверждал, будто мы выйдем к какому-нибудь селению. Он вел себя немного странно…

— Одну минуту! — Андрей долго двигал скулами, прежде чем смог сформулировать свой вопрос. — Значит, вы утверждаете, что Эль-Хан действовал по заранее обдуманному плану, а вам об этом плане не говорил?

— Не знаю… — протянул Вадим. — С уверенностью не могу этого сказать. Позвольте уж, я буду говорить о том, что происходило в действительности, и оставлю пока в стороне всякие творческие вымыслы.

— Если вымыслы, то ваши, — мягко заметил Андрей.

— Нет, извините, ваши! Я ничего подобного не говорил! — Вадим замахал руками, как бы открещиваясь от напрасного обвинения.

Девушка негодующе обернулась к Андрею:

— Вадим таких вещей не говорил!

Черный Рафик махнул на нее рукой:

— Подожди, Марлена! Я уже третий раз слушаю эту историю. Получается, что Вадим как бы обвиняет Эль-Хана. Но это касается нас всех! И я, и белый Рафик, и тот же Вадим — все мы с Эль-Ханом, как говорится, и водку пили и песни пели… — Он обернулся к Вадиму. — Если обвиняешь, прямо говори!

— Кто обвиняет? — Вадим высоко поднял брови. — Разрешите мне оставаться на почве фактов!

— Ладно, — сказал Андрей, — излагайте дальнейшие факты.

— А, собственно, это уже почти все, что я могу рассказать. Мы плутали, падали. Я ушиб ногу и стал хромать. Надо честно признаться, что этот маленький Эль-Хан держался лучше меня… Ты, Марлена, пожалуйста, не презирай меня за это! Вы понимаете, — Вадим усмехнулся, — трудно сделать такое признание в присутствии женщины… Но, честное слово, это так! Я раскис, как вишня в компоте. Я думал, что мы уже не выберемся живыми. Когда мы увидели огоньки и поняли, что это селение, Эль-Хан пожалел меня — взял себе все тяжелые вещи и сказал: «Ты иди. Не можешь идти — ползи! А я пристрою поудобней весь этот груз и пойду следом за тобой. Теперь мы спасены!» И я пополз. Мне казалось, что у меня отморожены руки и ноги, и уши, и даже язык. Я не могу вам рассказать, что это за ощущение… Дважды такую вещь пережить невозможно… Я постучался в первое же окно на краю села. Оказалось, что я попал в Урулик. Колхозники мне потом рассказывали, что я плакал. Представляете, плакал! А я ничего не помню… Говорят, что я попросил водки — и сразу заснул непробудно. На другой день я узнал, что Эль-Хан так и не пришел.

— Значит, — спросил Андрей, — вы, как только попали в дом, в тепло, так и перестали интересоваться судьбой Эль-Хана?

— Господи! — нетерпеливо воскликнула девушка с черными косами. — Мог ли он думать, что этот здоровый Эль-Хан не придет в село, если уж добрался он сам — больной и слабый?

Вадим задумчиво посмотрел на нее.

— Нет, Марлена, ты меня не защищай. Я об этом не раз уже думал. Но вы понимаете, — он тронул Андрея за рукав, — у меня было ощущение, что Эль-Хан все время ползет за мной, мне даже казалось, что я слышу его дыхание. Потом я психологически как-то настроился, что помощь нужна не ему, а мне. Он держался так уверенно…

Черный Рафик засмеялся и проговорил, обращаясь к одному только белому Рафику:

— Большой, толстый Вадим ждал помощи от щупленького Эль-Хана, от того самого Эль-Ханчика, которого носил под мышкой в столовую…

Рафики переглянулись, спрыгнули с бильярдного стола и пошли к выходу. У них были какие-то неотложные дела. Андрей проводил их взглядом. Вадим даже не взглянул на них, он смотрел только на Марлену.

— Скажите мне точно, — спросил Андрей, — мы временно отбросим в сторону все злые умыслы, — мог ли Эль-Хан на виду этих огоньков потерять силы и не дойти до места спасения?

— Категорически отвечаю: не мог! Дорога там уже была куда легче, чем среди гор.

— Но если с ним что-нибудь случилось? Скажем, он сломал себе ногу?

— Категорически: нет! Мы нашли бы его в том месте, где я с ним расстался. Но был обследован весь этот район, и там никого не оказалось.

— Итак, — заключил Андрей, — надо сделать вывод, что если Эль-Хан не пришел, то, значит, он не хотел прийти?

— Не знаю! — Вадим снова, как бы защищаясь, поднял руку. — Делайте выводы, какие вам угодно. Только давайте будем осторожнее в этих выводах, когда речь идет о добром имени человека.

Он поднялся, взял за руку Марлену и вопросительно взглянул на Андрея. Разговор, по его мнению, был окончен.

— Ладно. — Андрей тоже поднялся со стула. — Придется вам еще немного потрудиться, товарищ Борисов. Вы должны будете показать мне то место, где вы в последний раз говорили с Эль-Ханом.

— Должен? — Вадим прищурился; голос у него изменился, стал скрипучим. — Дорогой друг, я никому ничего не должен! Если вы хотите, чтоб я показал вам это место, меня надо будет попросить…

— Да, конечно. Прошу! Я просто неудачно выразился.

— Что ж, покажу. Шесть раз уже показывал, покажу и в седьмой. Когда понадоблюсь, сообщите. А сейчас, прошу прощения, у меня есть свои дела.

Возле выхода Андрея догнал высокий молодой человек в роговых очках. Первым делом он сообщил, что его зовут Бабкен Ахвердян.

— Бабкен Ахвердян, — повторил он и поднял палец. — Запомните, я надеюсь? Вам, может, понадобится помощь, и вы тогда постарайтесь меня разыскать. У нас здесь много комсомольцев, много альпинистов. Я организую вам группочку таких спортсменов, что всю гору метр за метром исследуют!

— Но ведь это уже делалось, и ничего не вышло, — сказал Андрей. — Нет, видно, тут надо как-то иначе…

Молодой человек склонил голову на плечо.

— И вы уже знаете, как надо?

— Нет, — признался Андрей, — пока еще ничего не знаю.

— Ну, так я вам скажу: возьмите свою собаку и уезжайте домой. Вы зря теряете время. Я, правда, мало знал Эль-Хана — я приехал сюда недавно, — но Вадим знал его хорошо. Вадим не хочет никого порочить — это не такой парень! — но мне он дал понять, что Эль-Хана, по его мнению, никогда не найдут. А Вадим, знаете ли, слов на ветер не бросает…

Поиски решили начать не с территории лагеря, а из села Урулик. В это село проще всего было пробраться не по горе, а низом. Туда вела круговая автомобильная дорога, протянувшаяся вдоль подножия горного хребта. Сергей Вартанович предложил Андрею свой «виллис».

Поехали втроем: на заднем сиденье — Андрей с Караем, впереди — шофер и Вадим Борисов. Ехали молча. Только когда «виллис», преодолев значительную часть пути, стал подниматься по горному склону, на котором лежало селение Урулик, Андрей сказал:

— Как же вы все-таки не бережетесь, товарищ Борисов…

— А что?

— Ушибли ногу во время похода с Эль-Ханом, а сами прыгаете на этой ушибленной ноге через стулья…

Вадим обернул к Андрею свое пухлое лицо с ямочками на щеках и насмешливо прищурился.

— Клянусь честью, я ребятам говорил, что такой вопрос обязательно будет задан! — Он достал пачку папирос и предложил закурить Андрею. — Дело в том, дорогой товарищ, что меня возили в Ереван и два дня держали в больнице. В больницах, как вам известно, лечат. И иногда вылечивают.

— Да, это бывает, что вылечивают. Только зачем же вы сердитесь?

— Мне не нравятся ваши вопросы, — хмуро проговорил Вадим.

— Так это вы сами виноваты. Мне все кажется, что вы знаете о намерениях Эль-Хана значительно больше, чем говорите…

Андрей затянулся, выпустил дым и снова затянулся. Он все еще ждал ответа своего спутника. Ответа он так и не услышал.

Селение Урулик — это камни. Из камней дома; из камней все постройки для скота. Деревьев мало. Какое дерево захочет расти среди скал? Когда палит солнце, все тут выглядит однородно желтым; когда солнце заходит, все начинает казаться черным.

Большие цепные псы с обрезанными ушами свирепо лаяли на Карая из-за каменных оград. Карай их не замечал. Он отобрал у Андрея планшетку и горделиво нес ее в своих белых зубах, вызывая восхищение мальчишек, — те уже шли толпой за невиданной собакой.

На середину желтой улицы вышел высокий сухопарый человек в полотняном кителе и приветливо поднял кверху руку. Он оказался председателем колхоза. С достоинством протянул ладонь сначала Андрею, потом Вадиму и вежливо спросил:

— Будете искать?

— Да, — Андрей сдвинул на затылок милицейскую фуражку, — попытаемся. Попытка не пытка.

— Помощь не нужна ли?

— Пока что нет.

— Очень хорошо, — сказал председатель, потрогав толстыми пальцами свой горбатый нос. — Трудно будет найти.

— Почему?

— Горы — это не лес и не море. Море выносит пропажу к берегу, лес — к дереву. Горы того, что пропало, не отдают.

Вадим пренебрежительно усмехнулся:

— Было бы что отдавать…

— Ну, там видно будет, — сказал Андрей. — Если придется заночевать, где я смогу?

— Вон там же, где Вадим ночевал, — ответил председатель и скупо улыбнулся. — Это теперь будет наша уруликская гостиница.

В селении снега не было, но сразу за селом он лежал на скалах грязноватыми пятнами. Значит, давно уже не бушевали снегопады.

— Давно! Со времени той бури, — коротко подтвердил Вадим. Он теперь в разговоры вступал неохотно и на все вопросы отвечал односложно: «Да», «Нет».

Чем выше они поднимались в горы, тем снег казался чище и тем его было больше. Карай сбежал с тропы, прыгнул — и провалился в сугроб; виднелись только его острые уши и взметнувшийся к небу черный нос…

Примерно через полчаса после такого подъема Вадим ступил на маленькую площадку, с которой ветры сдули снег, и угрюмо проговорил:

— Вот здесь.

Андрей обернулся назад. Селение было хорошо видно. Когда зажгутся огни, оно станет видно еще лучше. И вот отсюда не дойти до спасительных огоньков, не дойти, когда дело идет о твоей жизни! Да пусть ноги будут перебиты, переломаны — на локтях поползешь!

— Пожалуйста, покажите, где стояли вы, где стоял Эль-Хан, когда вы расставались?

Вадим взглянул исподлобья, ответил недоброжелательно:

— Вам представляется что-то не то. Разве я был тогда в таком состоянии, чтоб запомнить все эти мелочи?

— Но то, что это происходило именно здесь, вы хорошо помните? Тут нет ошибки?

— Хорошо помню.

— И вот здесь Эль-Хан взял у вас фотоаппарат и рюкзак?

— Именно здесь.

Вадим вытащил папиросы, но на этот раз не предложил закурить Андрею.

Андрей тоже достал свою коробку. Каждый закурил от своей спички — Андрей сразу с первой спички, Вадим испортил штук пять-шесть, заслоняя огонек ладонями от ветра.

— Вы, кажется, решили остаться здесь ночевать? — спросил Вадим, попыхивая папироской. — Надо думать, я больше вам не нужен… Иными словами, могу ли я вернуться в лагерь?

— Да, конечно. Если вас не интересует поиск, уезжайте.

— Поиски меня интересуют, — огрызнулся Вадим, — но у меня есть свои задания, и не менее важные. Я должен их выполнять.

Он круто повернулся, спрыгнул с площадки и быстро пошел к селу.

— До свиданья! — крикнул ему вслед Андрей и помахал планшеткой его удаляющейся спине.

Не стоило заставлять Карая обнюхивать площадку. За пять дней выветрились все запахи, да и следы Эль-Хана были теперь похоронены где-то в глубине снегов. Мало ли снегов намела буря! Искать Эль-Хана по следам было бы бессмысленно. Нет, уж лучше всего пустить Карая на обыск местности, прочесать все вокруг в километровом радиусе, а там уж что найдет, то и найдет.

Андрей решил вести кольцевой поиск. Площадка должна была стать центром, а вокруг нее надо описывать круги — каждый последующий шире, чем предыдущий. Можно надеяться, что при таком поиске ничто стоящее не ускользнет от внимания. Если Эль-Хан все еще находится на горе, то где-нибудь поблизости: ведь он, вероятно, все время держал курс на уруликские огоньки. Андрея не смущало то, что поиски, которые производились силами населения, представителей милиции и самих участников экспедиции, не дали результатов. Что ж удивительного! Пропавший человек лежит где-нибудь поблизости под глубоким заносом снега. Его не увидишь. Но Карай учует…

— Ищи, Карай, ищи!

Пес тычется носом в снег. Вместе со своим хозяином он то спускается в ложбинки, то карабкается на выступы скал. Он не упустит ничего мало-мальски подозрительного. Нюхает снег, разгребает его лапами, лает и выжидательно смотрит на хозяина: так ли надо делать?

— Ищи, ищи, Карай!


Поздно вечером Андрей со своей собакой приходит в дом на краю села, где ему отведен ночлег. Тут хозяин колхозник, которого все зовут не Мукуч — это его имя, — а фермач, потому что он заведует одной из животноводческих ферм колхоза. Мукуч-фермач еще не спит, хотя его жена и дети спят уже давно. Под ярким светом электрической лампочки он составляет какую-то сводку. Теперь он сгребает со стола бумаги и ставит на клеенку миску с мацони.

— Жену будить? — спрашивает он неуверенно.

— Зачем?

— Чтобы обслуживала гостя. Так у нас полагается.

— Сами обойдемся, — говорит Андрей.

Кряхтя, он стаскивает с ног сапоги. Каждое движение доставляет мучительную боль. Он с вожделением смотрит на белую, словно сам снег, простыню, покрывающую тахту. Спать! Потом он смотрит на стол, где рядом с мацони появилась холодная баранина и бутылка водки. Нет, все-таки сначала поесть, затем уже спать. Только нужно еще подкормить Карая…

— Что ты думаешь ему дать? — спрашивает Мукуч.

— Не найдется ли молока?

— Как не найтись? И ты хочешь налить ему молока?

— Вообще-то это не очень хорошо, — озабоченно отвечает Андрей. — Лучше бы кашу на мясном бульоне…

Мукуч внимательно смотрит на него, стараясь понять, что говорится в шутку, а что всерьез. Нет, гостю не до шуток…

— Значит, ему нужно давать мясной бульон? А может быть, он любит черную икру? И где он будет спать? Найдется ли у нас для него подходящая мягкая постель? — недоброжелательно спрашивает Мукуч, который убежден, что хорошая собака должна сама добывать себе дневное пропитание, не утруждая этими заботами хозяина.

— Он будет спать в комнате возле тахты, — объясняет Андрей.

— Это мне уже ясно, что в комнате. Где ж еще! — говорит Мукуч с максимальной вежливостью. — Но, может быть, ему тоже нужна тахта? И ковер? И белая простыня?

Карай сам отвечает на эти вопросы. Стуча согнутыми лапами, мокрый, взъерошенный и измученный, с высунутым языком, он ползет под тахту и сворачивается там клубком. Теперь его не выманить оттуда ни лакомой пищей, ни ласковым словом.

— Если так устала собака, то как же должен был устать человек! — восклицает Мукуч-фермач и заботливо придвигает к Андрею миску с холодной бараниной.

Пока Андрей не начал есть, он не чувствовал голода. Теперь он не может оторваться.

— Мне еще не ясно, где Эль-Хан. Но, во всяком случае, — Андрей очерчивает рукой большой круг, — теперь уже я знаю, где нет Эль-Хана.

Мукуч придвигает к нему блюдце с зелеными травками и сыр — без этих вещей не обходится ни один армянский стол. В граненые стаканчики льется желтоватая тутовая водка: один стаканчик Андрею, другой, за компанию, — самому Мукучу.

— Знаешь, в каком виде ко мне в ту ночь Вадим заявился? — рассказывает Мукуч-фермач. — Его трясло, как арбу на плохой дороге. Я растер его водкой. Честное слово, он плакал! Тут мне вздумалось пошутить: «Вот бы, говорю, снова отправить тебя сейчас в горы…» Он взглянул, точно как сумасшедший, свалился на тахту — уснул. Сильно был испуган человек.

— Про Эль-Хана он в тот вечер не говорил?

— Какой Эль-Хан! Человек свое собственное имя и то выбросил из памяти. Про Эль-Хана он сказал на другой день. «Как же ты, дорогой Вадим, не сообщил нам, что в горах человек пропадает? Надо было помощь дать». — «Какой человек пропадает? Что ты, фермач, глупость говоришь!» Пошли искать — ничего не нашли. Пропал Эль-Хан!


Утром Карай все же получил свою порцию молока с размоченными сухарями и несколько бараньих косточек. После еды Андрей дал ему полежать с часок — собаке полагается, приняв пищу, отдыхать — и позвал с собой.

В питомнике Карая каждый день расчесывали щетками, протирали суконкой. Тут Андрей чуть разровнял руками свалявшуюся шерсть. Не время нежиться! По команде «рядом» пес пошел без поводка у ноги своего хозяина. Андрей ускорит шаг — и Карай торопится, Андрей приостановится — и Карай стоит. И всегда старается сделать так, чтобы его передние лапы находились примерно на одной линии с левой ногой хозяина.

Андрей привел собаку к вчерашней площадке и начал поиск по правую ее сторону. Обследованный вчера район — от площадки до села — он уже не затрагивал: там Эль-Хана не было.

С помощью Карая Андрей осматривал каждую впадину, каждый выступ. Время от времени он заставлял Карая подавать голос. На что он надеялся? Разве мог бы человек, которого он искал, уцелеть после пятидневного пребывания в горах?

Через несколько часов Карай стал захватывать зубами снег. Он хотел пить. Андрей лег на выступ скалы.

Сейчас же и Карай лег рядом, свесив набок свой розовый тонкий язык.

Отдохнув, они перешли на левую сторону площадки.

День стоял удивительно тихий и мирный. Снег под ногами был пушистым и ласковым. Дым от папиросы долго висел причудливым клубочком в неподвижном воздухе.

…Андрей не сразу понял, что произошло. Как будто короткий вихрь прошумел у него над самым ухом. Гулкий лай Карая донесся откуда-то сверху. Андрей сначала почувствовал ушиб в колене, потом ощутил неловкость во всем теле — и только после этого увидел, что он лежит в узкой и темной расселине, а сверху, откуда проникает свет, заглядывает в расселину испуганная морда Карая.

— Оступился, — виновато сказал ему Андрей; пес радостно завыл, услышав голос хозяина. — Вот так в другой раз зазеваемся — и будет нам с тобой конец…

Карай искал передними лапами спуск в расселину — не находил, отступал назад и лаял, припадая грудью к снегу.

— Замолчи, пожалуйста! — с досадой приказал Андрей.

Надо подумать, как выбраться отсюда. Расселина казалась неглубокой, но стены ее круто поднимались вверх. Андрей не находил выступов, чтобы стать на них ногами и добраться до края. Он вытянулся во весь рост. Не хватало примерно метра высоты, чтобы вылезти на свободу. Андрей поискал на дне расселины больших камней: встать на такой камень — и вылезешь. Камней не было. Он подпрыгнул, но не достал до края, только ударился плечом о стенку.

Вот в такую же расселину мог свалиться Эль-Хан. Присыпало человека сверху снежком. Может, он кричал, звал на помощь… Кто услышит? Разве найдешь его в этой снежной пустыне!

— Где тут собака моя? — ласково позвал Андрей.

Карай тотчас же сунул в щель узкую морду и жалобно завизжал. Скажи ему только слово — и он, не колеблясь, спрыгнет вниз, чтобы составить хозяину компанию.

— Назад! — крикнул Андрей. — Как бы заставить тебя сбегать в Урулик и привести помощь?..

Карай забегал вокруг расселины. На голову Андрея посыпались мелкие камешки, смешанные со снегом.

— Домой, домой, Карай!

Пес продолжал бегать и визжать.

— Домой! Иди домой! Не понимаешь? Домой!

Карай сел у расселины, протяжно, по-волчьи завыл.

— Нет, видно, ты у меня для таких дел не приспособлен, — с сожалением сказал Андрей. — Попробуем что-нибудь другое…

Он достал перочинный нож, раскрыл его и принялся лезвием выдалбливать в стене ступеньку. Сломал лезвие, а сделал всего-навсего маленький выступ — нога смогла бы удержаться на нем лишь ничтожную долю секунды. Андрей попробовал вылезти, но ему некуда было поставить другую ногу, и он сорвался вниз.

Нет, так дело не пойдет. Надо придумывать что-то другое…

Карай опять завыл.

В кармане своей походной куртки Андрей нащупал длинный тесьмяный шнур — поводок, на котором он водил Карая. Вот эта штука может пригодиться.

— Сейчас, Карай, сейчас! — Андрей подбадривал собаку голосом и жестами.

В ту же секунду Карай вскочил и забегал вокруг расселины, приближаясь к самому ее краю. Лишь бы не свалился, черт такой, в яму. Тогда все пропало…

Одним концом поводка Андрей обвязался вокруг пояса. Другой конец он кинет Караю. Со щенячьего возраста Карай привык к игре — «кто кого перетянет». Сколько раз Андрей бросал ему веревку, сам брался за свободный ее конец, и они таскали друг друга по всему питомнику. Капитан Миансаров считал, что у щенка вырабатывается таким образом могучая хватка, сила прикуса. Не поможет ли теперь эта игра? Ведь всего и дела — поддержать на секунду Андрея в тот момент, когда он поставит ногу на выступ, — поддержать и темсамым облегчить ему возможность схватиться руками за край расселины.

— Возьми, Карай, возьми!

Поводок летит кверху. Карай не дает ему упасть, ловит зубами в воздухе и тут же перехватывает поудобнее. Андрей чуть натягивает поводок. Пес, почувствовав сопротивление, пятится от расселины и тянет, тянет конец шнура. Ему это дело знакомо. Он знает, что главное — это не выпустить веревки из зубов. Он рычит от возбуждения. Нет, он не отпустит шнура! Но, если он не очень крепко уперся лапами в снег, тогда Андрей своей тяжестью стащит его в яму. И все же, делать нечего, надо рискнуть…

— Держи, Карай, отниму! — как можно беспечнее кричит Андрей и, натянув поводок, быстро ставит ногу на выдолбленную ступеньку.

На мгновение поводок подается. Вот-вот Андрей снова слетит на дно ямы… Но Карай рычит и тянет. Молодец! Андрей освобождает руки — конец, шнура привязан к его поясу — и, чувствуя, что сейчас свалится, нашаривает ладонью, за что бы можно уцепиться. Во что бы то ни стало нужно найти какую-нибудь опору. Рукой он ощущает круглый камень — видно, врос в землю, не шатается, держится крепко. Андрей хватает его, подтягивается повыше на руках. Вот наконец он уже может поставить колено на край расселины. И первое, что он видит, — это то, как Карай, отходя все дальше и дальше, тянет зубами тесьмяный шнур…

Андрей ложится у самого края расселины. Надо отдохнуть. Карай подбегает к нему, трогает его передней лапой, лижет ему лицо горячим языком, звонко лает.

— Расчувствовался! — говорит ему Андрей и прижимает его мохнатую шею к своей груди. — С чего это ты? Стыдись! Ничего особенного не было…


Ночью они оба приходят на квартиру к фермачу, еще более усталые, мокрые и грязные, чем вчера. Андрея ждет шашлык на шампуре, для Карая сварена овсянка на мясном бульоне. Несмотря на поздний час, за столом рядом с Мукучем сидит председатель колхоза.

— Нашел? — спрашивает он.

— Нет.

— Помощь нужна?

— Какую ты мне можешь оказать помощь?

— Ну, людей дам, — щедро обещает председатель, — сколько хочешь дам людей.

— Нет, людей не нужно. Зачем их отрывать от работы. Вы и так искали, ничего не смогли найти.

Председатель, соглашаясь, кивает головой и нежно теребит свой горбатый нос.

— Совет могу подать, если хочешь…

— Совет давай, спасибо скажу!

— Ты искал там, где указывал Вадим. Искал там, откуда видны огоньки нашего Урулика. Вадим хороший человек, я ничего не говорю. Но теперь ты поищи там, где он не указывал… Совсем в других местах ищи!

— Так, понимаю, — говорит Андрей, усмехнувшись. — Вам кажется, что Вадим меня обманывает…

В разговор вмешивается Мукуч:

— Зачем обманывает? Человек, который в ту ночь мог позабыть про товарища, что его товарищ находится в горах, все на свете может позабыть, перепутать!

— Нет, нет! — Андрей с сомнением качает головой. — Он не позабыл, вы напрасно о нем так думаете. Но, кажется, он больше знает об этом Эль-Хане, чем хочет говорить людям. Что-то он скрывает… Возможно, что Эль-Хан и вправду негодяй. Может быть, Эль-Хан подбивал Вадима вместе перейти границу, Вадим пытался удержать его — и не смог. Представляете? Вадим, когда постучался в это окно, уже знал, что Эль-Хана найти невозможно. Потому и сам не пошел в горы в ту ночь и вас не послал. А теперь чувствует свою ответственность и таится от людей…

Председатель слушает, чмокает губами, и нельзя понять: то ли он соглашается с Андреем, то ли посмеивается над ним.

Мукуч вздыхает:

— Чужая душа — потемки!


Утром Андрей проснулся с неприятной мыслью: третий день поисков, а результатов никаких. Придется пойти в лагерь экспедиции и оттуда радировать капитану Миансарову, чтобы дали дополнительные сроки. Кстати, можно будет поговорить с Вадимом.

Эта идея его увлекла: обязательно поговорить с Вадимом! Откровенно поговорить, по-дружески. Пусть скажет все, что ему известно.

Андрей вышел на каменный дворик. Двое хозяйских детей — мальчик лет восьми и девочка немного постарше — играли среди больших камней, обросших травой. На шее у мальчика была веревка, он стоял на четвереньках и лаял.

— Что вы делаете, ребята?

Девочка повела круглыми черными глазками.

— Мы играем в Карая, — застенчиво объяснила она. — Рубик — Карай… Карай, голос, голос!

Мальчик залаял.

— Теперь я буду учить тебя, чтоб ты искал, — важно сказала девочка.

Они побежали за ограду, скрылись за камнями. Оттуда донесся приказ:

— Карай, ищи!

Потом Андрей услышал приговор:

— Ты не можешь искать. Ты можешь только лаять!

«Мне бы ваши заботы!» — с завистью думал Андрей, возвращаясь в дом.

Карай еще спал в комнате под тахтой. Андрей окликнул его и стал готовить в поход.

Та же девочка, заглянув в комнату, позвала его:

— Иди, тебя там спрашивают.

— Кто?

— Твоя невеста, — серьезно ответила девочка и поскакала верхом на палочке во двор.

На застекленном балконе Андрея ждала девушка. Он увидел две черные косы и стал, вспоминать ее имя.

— Марлена! Вы одни? Вадим не приехал?

Девушка строго посмотрела на него:

— Вадим не должен знать, что я поехала к вам. — Она шагнула вперед, насупилась. — Он бы этого ни за что не разрешил… Что вы хотите от Вадима? Нельзя же так мучить человека!

Андрей искренне удивился.

— Да я его с тех пор не видел! — воскликнул он.

— У вас был какой-то неприятный разговор с ним… О чем вы говорили? Что вы ему сказали? Вы можете себе представить, что на свете есть люди с тонкой душой и с ними нужно обращаться бережно?

Андрей начинал сердиться. Зачем приехала эта непрошеная заступница? Видимо, почувствовала, что Вадим неспокоен. Вот бы Вадим показал ей, если б узнал, что она выдает его настроения!

— Незачем сжигать меня своими глазами, — пошутил Андрей. — Лучше скажите, что случилось?

— Нет, это вы должны сказать мне, что случилось! Может быть, Вадим убил этого Эль-Хана или съел его по частям? В каких преступлениях вы обвиняете Вадима?

— Ни в каких, — мягко возразил Андрей. — Но Вадим был последним человеком, который видел Эль-Хана. Как, по-вашему, должен я был расспрашивать Вадима или нет?

— Расспрашивать! Вы довели человека до того, что он не спит и не работает. Он стал истериком. Вчера он опять плакал. А в чем он виноват? Только в том, что не хочет очернить другого человека… И напрасно! — Марлена понизила голос. — Вы знаете, Вадим заявление подал Сергею Вартановичу, чтоб его перевели в другое место!

— При чем же тут я?

— Ах, ни при чем? — Марлена с негодованием потянула себя за черную косу. — В общем, мы решили добиться от вас ответа. Вы не увиливайте!

— Кто это «мы»? Вы и Вадим? Только что, кажется, было сказано, что Вадим не знает о вашей поездке.

Девушка начала краснеть.

— Ладно, я понимаю, что хотя это и ложь, но ложь не ваша, то есть не вами придумана. Вы всего-навсего исполнительница. Так это он подучил вас сказать, что страдает и плачет?

— Все это совсем не так… — беспомощно проговорила Марлена.

— Ладно. Поезжайте обратно. Я сегодня приду в лагерь.

Андрей повернулся, чтобы уйти в комнату. Тоскливый взгляд девушки задержал его. Он остановился, не зная, о чем еще с ней говорить.

— Ничего, все обойдется. Плохо только, что он вас послал. Лучше бы сам приехал. Теперь мне надо к нему идти…

— Ну, пусть меня послал Вадим, — проговорила девушка с горечью, — это правда. Я лгать не умею… Но вы знаете, — голос у нее дрогнул, — я хочу связать с ним свою жизнь… — Она заторопилась. — Вас, конечно, это совершенно не касается, я понимаю! Но если вы что-нибудь знаете, то должны мне сказать.

Андрею очень захотелось утешить ее.

— Поверьте, я ничего не знаю, — заговорил он как можно мягче. — Я только думаю, что Вадим мог бы нам помочь разъяснить все это дело. Он, конечно, знает больше, чем говорит. И если Эль-Хан негодяй и мерзавец, так не стоит щадить Эль-Хана!

Марлена внимательно слушала его.

— Что ж, — начала она, — если Вадиму есть о чем рассказать… — Она вдруг переменила тон. — Хотите поехать вместе со мной на машине?

— Нет, благодарю. Мне лучше пойти пешком…


Андрей вышел из села довольно поздно. Карай, хорошо отдохнувший за ночь, бежал бодро. Дорога по горам — самая кратчайшая дорога к лагерю экспедиции — была Андрею известна. Накануне он подробно расспросил Мукуча о маршруте и взял с собой карту. Найти лагерь нетрудно. Но главная задача заключалась в другом: надо попытаться поискать Эль-Хана подальше от села. Ведь дорога, предстоящая сейчас Андрею, примерно та самая, только в обратном направлении, по которой в субботу шли Эль-Хан и Вадим Борисов…

Чуть подувал ветерок, но такой слабый, что даже не трогал снежинок, лежащих на камнях. Чем выше забирался Андрей, тем снега становилось меньше — буря смела его во впадины и котловины. Дорога была скучная — скалы, похожие одна на другую, бесконечные нагромождения камней. Карай убегал вперед, потом возвращался или ждал хозяина за каким-нибудь выступом — в самый неожиданный момент выскакивал навстречу, виляя пушистым хвостом. Редко ему доставалось столько свободы. Пожалуй, не понравится после такой жизни хождение на поводке.

Андрей продвигался вперед не торопясь, обследуя скальные поля, прилегающие справа и слева к его тропинке. Карай заглядывал во все щели. Уж он даст знать, если встретится что-нибудь необычное…

Внезапно Андрей услышал яростный лай. Выскочив на валун, он увидел, что Карай гонит в снега большую рыжую лису. «Ох, как бежит! Провалится еще, дурень, в какую-нибудь расселину!»

— Назад, Карай!

Может быть, пес не услышал, а может, не обратил внимания на окрик хозяина. «Нет, надо его, подлеца, немного приструнить. Разболтался! Маузер сейчас же повернул бы обратно».

— Карай, Карай! Назад!

Андрей соскочил с валуна и побежал по тропинке. Теперь он уже не видел ни лисы, ни собаки. Он шел и звал:

— Карай, ко мне! Ко мне!

По его расчетам, пес должен был находиться чуть слева от тропинки. Но лай вдруг донесся откуда-то сзади. Андрей остановился, прислушался и пошел на этот звук. Карай лаял совсем иначе, чем прежде. Тот лай был азартный, в нем больше слышалось задора, чем тревоги; сейчас Карай лаял деловито, зло и тревожно. Андрей ускорил шаги, свернул вбок и побежал, прыгая через снежные наметы, через камни.

Карай стоял возле обломка скалы и лаял, всовывая нос в раскопанную им ямку. Увидев хозяина, он замолк.

«Ну, лисья нора, только и всего!» — с разочарованием подумал Андрей и, уже не торопясь, подошел ближе.

Никакой лисьей норы тут не было. На дне ямки, раскопанной лапами Карая, лежало что-то черное. Андрей наклонился и поднял фотоаппарат. Он с недоумением смотрел на свою находку. Неужели это тот самый аппарат, который Эль-Хан взял у Вадима Борисова, когда перед их глазами блеснули огоньки Урулика? Почему же аппарат оказался так далеко от селения? Андрей только задал этот вопрос и тут же все понял. Ясное дело! Эль-Хан не пошел в Урулик, да и не собирался туда идти. Как и намекал Вадим, у Эль-Хана был свой маршрут. Он шел к границе. По дороге он потерял фотоаппарат. А для чего он взял аппарат? Тоже ясно: на пленке были снимки, сделанные в пограничной полосе…

Все ясно! Остается лишь понять, почему Вадим не обвиняет Эль-Хана впрямую, а отделывается намеками. И это легко понять: Вадим не стал задерживать преступника — значит, сам является косвенным соучастником преступления…

Андрей сел на снег и вытащил карту. Он отыскал пик Димац, похожий на лезвие кинжала, и, ориентируясь на него, быстро понял, где сейчас находился он со своей собакой. После этого он перестал вообще что-либо понимать. Место, где был обнаружен фотоаппарат, оказалось самым удаленным от границы. Следовательно, Эль-Хан все время продвигался дальше и дальше от границы, вместо того чтоб идти к ней. Куда же он шел? И если он в ту страшную ночь действительно искал спасения, то почему же отвернулся от близких огней Урулика?

— Ну-ка, ищи, Карай!

Пес осторожно принюхивается к камням, на которых нет снега. Он ложится на брюхо и ползет вперед. Так он приучен делать, если ожидается опасность. Но откуда она может здесь грозить? Андрей озирается. Ну да, служебная собака предупреждает о возможной встрече с людьми. Люди — опасность! Шерсть у Карая на загривке поднимается дыбом, затем полоска шерсти поднимается по всей спине вплоть до хвоста. Ого, дело серьезное! Андрей на всякий случай вытаскивает из кобуры пистолет. Рычание собаки становится басовитым, угрожающим. Карай останавливается у выступа скалы, медленно поднимается с брюха на все свои четыре лапы и хрипло лает. В этом лае Андрей подслушивает недоумевающую интонацию.

Под скалой никого и ничего нет.

— Что ж ты, звереныш? Что с тобой случилось?

Пес заунывно воет. Нет, он не станет так выть без причины. Андрей планшеткой разгребает снег. Ему не приходится долго трудиться. Под тонким слоем снега скрыта расселина. Луч карманного фонарика разгоняет темноту. Расселина неглубока, набита снегом. На дне ее лежит человек. Так вот, значит, как погиб Эль-Хан!

Карай воет.

Андрей спускается вниз, переворачивает тело на спину. Нет никаких признаков жизни на этом белом лице, лежащем на белом снегу. Рука со скрюченными пальцами тверже дерева, холоднее льда…

В финском домике шло собрание. Доклад только что был сделан. За председательским столом рядом с профессором Малунцем сидел черный Рафик. Он вел собрание.

Тихонечко войдя в зал, Андрей увидел несколько знакомых ему лиц. Впереди возле завхоза сидел радист. Стульев не хватало. Белый Рафик устроился, как всегда, на бильярдном столе. В первом ряду, положив руку на спинку кресла Марлены, занимал место Вадим Борисов.

Хотя Андрей вошел тихо, на него оглянулись. Он задержался у дверей.

— Что тут происходит?

— Комсомольское собрание, — шепнули ему. — Сергей Вартанович сделал доклад о моральном облике советского ученого, о борьбе за дисциплину.

Видимо, прения еще не начинались. Черный Рафик тщетно взывал к собравшимся, отыскивая среди них желающего выступить.

— Я хочу выступить, — объявил Андрей и пошел вперед.

Сапоги его громко стучали по полу, он старался умерить их стук. Лицо его было в подтеках грязи.

— Хоть бы умылся, — прошептал кто-то.

Но сзади цыкнули — и сразу установилась тишина.

— У вас комсомольское собрание, — сказал Андрей. — Я тоже комсомолец… — Он вытащил из кармана куртки и положил на председательский столик свой комсомольский билет. — Я прошу слова!

— Что с вами? — шепнул ему профессор Малунц.

Андрей не ответил.

— Этого не нужно, — мягко сказал черный Рафик, возвращая комсомольский билет. — Выступить может каждый желающий.

— Да, — сурово проговорил Андрей. — Но я хочу выступить как комсомолец на комсомольском собрании. У вас стоит вопрос о моральном облике. Вот об этом я буду говорить…

Он гневно посмотрел в притихший зал. Скулы на его лице шевелились. Он с натугой произнес свои первые слова:

— Два человека вышли в горы. Есть у нас такой закон, чтобы помогать в горах друг другу?

Люди в зале зашептались.

— Есть! — крикнул кто-то.

— Да, товарищи, такой закон у нас есть. Но вот в горах поднялась буря. И один человек, спасая свою жизнь, бросил другого с поврежденной ногой. Как это назвать?

— Он говорит об Эль-Хане! — громко сказала Марлена. — Эль-Хан бросил Вадима с поврежденной ногой.

Никто не отозвался на ее слова.

— Этот человек спасся! — гневно продолжал Андрей. — Он пришел в село, он попал в теплый дом. Но он так любил и жалел себя, он был в таком ужасе от того, что пережил… Словом, он побоялся снова вернуться в горы и показать место, где бросил товарища.

Тишину в зале разорвал резкий звук быстро отодвинутого стула. Вадим вскочил на ноги.

— Это ложь! — крикнул он, наклонив по-бычьи голову и выставив перед грудью кулаки. Можно было подумать, что он готовится к драке.

— Нет, это правда! — отрезал Андрей.

— Откуда вы можете знать? Эль-Хан не хотел идти в село…

— Слушайте, — с угрозой проговорил Андрей, — вы бросьте это! Вы лучше всех знаете, что это клевета. Вы распустили слух, будто Эль-Хан перешел границу!

Марлена, которая пыталась усадить Вадима на стул, теперь поднялась и встала рядом с ним.

— Нельзя же так! — крикнула она звенящим голосом, который, казалось, вот-вот оборвется. — Такие обвинения надо доказывать!

Андрей с сожалением посмотрел на нее.

— Несколько часов назад, — сказал он, обращаясь ко всему залу, — я верил, что этот человек не виновен или, во всяком случае, не очень виновен, так же, как верит в него сейчас эта девушка. Теперь у меня есть доказательства… Да! — с ненавистью бросил он в лицо Вадиму. — Это вы распустили пакостный слух… Вам надо было спасти не только свою драгоценную жизнь, но и обелить свое имя. Раз вы, струсив, бросили товарища, значит, уж не стоит посылать людей ему на выручку. Пусть гибнет! Зато никто не узнает, что вы трус. Да еще оклеветать товарища!.. Вы надеялись, что мертвец не сможет оправдаться, сколько бы на него ни наговорить!

За спиной Андрея прозвучал суровый голос:

— Вы нашли Эль-Хана?

Вопрос задал профессор Малунц. Он сидел — суровый, прямой и странно спокойный — за своим столиком.

— Да, я нашел мертвеца с поврежденной ногой… нашел далеко от границы замерзшего в горах человека… Укрывшись в расселине, он ожидал помощи… — Андрей снова обернулся к Вадиму и увидел, что тот жадно ловит каждое его слово. — У Вадима Борисова могло бы быть лишь одно оправдание: он мог думать, что Эль-Хан идет вслед за ним…

— Я так и думал! — с вызовом крикнул Вадим и поднял голову. — Я был уверен, что он идет за мной.

— Но прошло десять минут, двадцать минут, час, два часа — он не пришел. Вы должны были поднять тревогу. Ведь вы знали, что у него повреждена нога.

— Я этого не знал! Я считал, что он может так же прийти в село, как пришел я.

— Довольно! — с презрением сказал Андрей. — Вы всё знали! Вы бросили Эль-Хана не вблизи селения Урулик, а возле пика Димац. Потом вы стали выкручиваться, клеветать, врать. — Андрей снова обратился к залу: — Зато, видите ли, он плакал по ночам! Вот какой он чувствительный!

Вадим, спотыкаясь, вышел вперед. Он отбросил руку Марлены, которая его удерживала. Губы у него дрожали.

— Вы же знаете, в каком состоянии я добрался до села… — Он подошел вплотную к председательскому столику и уперся в него руками. — А если бы Эль-Хан шел один? Ведь я случайно оказался с ним… Кто бы его спасал? Чего вы от меня хотите?

— Долой его! Довольно! — загремели голоса из зала.

Вадим съежился.

— Вы должны понять, — закричал он, — я пришел в село и свалился без сознания! Провалы памяти… Я забыл обо всем!

— Кроме себя, — холодно произнес профессор Малунц. — Как вы смели забыть о человеке, который погибал в горах?

Андрей увидел возбужденные лица в зале, услышал, как с грохотом отодвигаются стулья и как вразнобой кричат люди, заметил выражение ужаса на лице Марлены — и быстро пошел к выходу.


— Благодарю за службу, лейтенант Витюгин! — Капитан Миансаров перегнулся через стол и пожал Андрею руку. — На днях получишь звание старшего лейтенанта, — пообещал он.

Этот разговор происходил в маленьком служебном кабинетике капитана Миансарова. Капитан угощал Андрея своим табаком особой высадки.

— А ведь исключительный случай для нашего времени! Человек бросает своего товарища в горах… Помирай, черт с тобой! Лишь бы мне еще раз не подставить свои щечки под снежок, под ветерок… Откуда столько гнили в молодом человеке?

— Да, я тоже сначала не понял этого Вадима, товарищ капитан. С виду он не хуже других — ученый, спортсмен… А когда прислал ко мне свою девушку, чтоб о его страданиях рассказала, — нет, думаю, внутри-то ты червяк! Главное дело — непомерное себялюбие. Он — в центре мира, все хуже его. Из той породы, что для него, скажем, тайфун в Японии имеет только один интерес — касается он его лично или нет. Эгоизм, одним словом.

— Эгоизм уголовно не наказуем, — вздохнул капитан Миансаров. — Нет у нас такой статьи…

— Статьи нет. А какое наказание может быть хуже презрения товарищей!

Они помолчали.

— Значит, не послушал тебя Карай, когда погнался за лисой?

— Нет. — Андрей нахмурился. — Зову, зову, а он будто не слышит.

— Долго звал?

— Порядочно.

— Так… — Капитан принялся раскуривать трубку. — Все же много еще времени пройдет, пока из тебя получится хороший проводник служебной собаки…

Андрей кивнул. Он был с этим согласен.

— Разрешите считать себя свободным?

— Иди, пожалуйста.

Приложив руку к козырьку, Андрей вышел из кабинета. Он торопился к вольеру. В кармане у него была сахарная косточка из супа, которую Ева велела передать Караю…

ПОСЛЕДНИЙ ПОИСК

Чепрачная сука Дианка принесла шестерых щенят. Все они были пузатые, большелобые, коротконогие и очень пискливые. Хотя заведующий отделением молодняка Сисак Телалян уверял, что щенки похожи на Карая, Андрей не мог с этим согласиться.

— Только то сходство, что у каждого по четыре лапы, — посмеивался он.

Больше всего Андрея возмущало, что у щенков висят уши, словно лопушки. И при таких ушах они смеют претендовать на сходство с Караем!

Но Сисак уверял, что все образуется. Вырастут настоящие служебные собаки.

— Ты для них вроде как бы крестного отца, — шутил Сисак.

Он регулярно извещал Андрея обо всех событиях в жизни собачьего семейства. На третий день щенков стали выносить на свежий воздух; на десятый день их начали подкармливать; еще через двое суток они прозрели; к исходу третьей недели у них отросли острые коготки на передних лапах.

Андрей держал меня в курсе событий:

— Вот, Костя, наш Карай уже потомство заимел.

Одного щенка Андрей хотел отправить в деревню, в дар Карлосу. Подарок был обещан уже давно — с того времени, когда Карлос помогал Андрею в поимке преступников, пользовавшихся ходулями. Капитан Миансаров разрешил: «Дай мальчику щенка!»

Андрей велел мне купить толстую книгу «Служебная собака», в которой рассказывалось, как надо кормить, растить, воспитывать и обучать щенят. Он подобрал красивый ошейник и ременный коричневый поводок. Все это мы решили отвезти Карлосу. Я как раз собирался съездить в это село, в кратковременную командировку.

— Приходи и приводи с собой Карая, — сказал Сисак Андрею на сорок пятый день, когда все потомство было отнято у Дианки и переведено на жительство в щенятник. — Пусть посмотрит на своих деток.

Щенятник — чистенький, низенький, словно игрушечный домик, и при нем выгульная площадка, огороженная забором, — находился на краю питомника. Мы пришли сюда в полдень. Андрей вел Карая на поводке.

Мохнатые бурые комочки, неуклюже ковыляя на своих шатких лапках, крутились возле забора. Все щенки были похожи друг на друга. Однако Сисак без труда различал их, указывал, какой лучше, какой хуже.

— Вот этот для твоего Карлоса, — объявил он, извлекая из кучи мохнатых тел существо, похожее на игрушечного плюшевого медвежонка.

Щенок лежал тугим брюшком на ладони Сисака, задние лапки беспомощно барахтались в воздухе. Но он не пищал, не жаловался, а мужественно переносил неудобства своего положения.

— Хороший будет? — придирчиво спросил Андрей.

— Не беспокойся. Может, не самый лучший, но очень хороший.

Мы уложили щенка в специально приготовленную плетеную корзинку. В этой корзинке песику предстояло совершить первое в своей жизни путешествие.

Теперь Сисак взял на руки самого толстого из щенят.

— А вот это — будущий чемпион. Предсказываю тебе — медали и слава обеспечены. При рождении вытянул шестьсот двадцать граммов. Смотри, какие лапы! Он побольше Карая будет, когда вырастет.

Это заявление вызвало недоверчивую усмешку на лице Андрея. Как бы не так! Карай стоял рядом — огромный, могучий — и брезгливо посматривал на щенка.

— Вот, Карай, ты уже папашей стал. Веди себя солидно. Поздоровайся с сынком, ну-ка!

Щенок с растопыренными лапами, толстым хвостиком, висячими ушками и мутно-зелеными глазами, которые не могли уловить даже неторопливого движения пальца в воздухе, явно не понравился Караю. У щенка еще не было шерсти, один подшерсток, мягкий, как козий пух. Карай осторожно понюхал этот подшерсток и, сморщив нос, с отвращением чихнул.

— Не хочет видеть сыночка, — сказал Сисак. — Как бы не задрал. У них это бывает.

Но Андрей видел, что Карай, который никого и ничего на свете не боялся, просто-напросто боится этого беспомощного щенка. Пушистый комочек, попискивая, надвигался на него, подняв кверху толстый хвостик, а Карай, опасливо кося глазом сверху вниз, все отступал и пятился. Он попробовал зарычать, но это была всего только самооборона. Щенок подкатился к его передним лапам. Карай, взвизгнув, пустился наутек.

Сисак поднял щенка с земли. В этом маленьком существе все было еще неопределенно. Вот он вырастет, а какой будет масти — неизвестно. Подшерсток должен выпасть, и лишь после этого определится цвет его шкуры. Молочно-мутные глаза только через полтора — два месяца смогут приобрести ясное выражение. Все в будущем!

Андрей осторожно погладил щенка, потрепал двумя пальцами его тупую мордочку. Щенок зубками-булавочками захватил его палец и прикусил. Это было не больно, а приятно.

— Как назовешь? — спросил Андрей, легонько тыкая пальцем в тучное брюшко зверька.

— Видишь ли, — Сисак хитро прищурился, — надо, чтобы в имени были буквы и отца и матери. От Дианки возьмем «Ди», от Карая — «Кар» или «К». Кличка получится «Дик» или «Дикарь».

— Дикарь — это подойдет, — сказал Андрей, уже любуясь милым зверьком, который весело терзал его палец. — Правда, ты хороший песик, хороший песик…

С такими словами Андрей не раз обращался к Караю. Теперь, услышав знакомое обращение, Карай, сидевший под деревом, ревниво завыл.

Хотя Андрей воспитывал Карая со щенячьего возраста, он плохо помнил его детство. Ему казалось, что теперешний могучий Карай и тот кругленький и мягонький, как подушка на тахте, зверек, которого ему три с лишним года назад вручили во владение, — это две разные собаки. Помнилось только, что, передавая щенка, ему сказали: «Вот это будет твой Джульбарс. Расти и учи!» «Джульбарсами» капитан Миансаров называл всех щенков подвластного ему питомника до тех пор, пока они не совершали первых своих подвигов. Кличка была ироническая — так котят называют тиграми…

Карай перестал быть «Джульбарсом» в восьмимесячном возрасте. В питомнике производились тогда испытания молодых собак «на выстрел». Инструктор, одетый для безопасности в просмоленный брезентовый комбинезон, вызывал на площадку поочередно проводников с молодыми собаками. Он замахивался на проводника или толкал его — и после этого убегал в кустарниковые заросли. Собака рвалась на поводке, грозя отомстить за хозяина. Ух, какие все они были страшные в ту минуту! Но капитан Миансаров хорошо их знал: «На поводке да при хозяине они смелые. Посмотрим, что будет на деле». Когда инструктор отбегал шагов на тридцать, щенка пускали в погоню. В несколько прыжков щенок догонял врага. Инструктор приостанавливался и стрелял из пистолета в воздух или в землю. Это и было «испытание на выстрел» — одно из самых серьезных испытаний для будущей служебной собаки. Далеко не каждая из них его выдерживала. Были такие собаки, что всем хороши, а вот до зрелого возраста не могли отделаться от ужаса перед дулом пистолета, перед звуком выстрела. Таких беспощадно браковали.

Чего же требовать от щенков? Трое из них в тот день с визгом повернули обратно, растеряв весь свой боевой пыл. Проводники этих собак получили от капитана Миансарова крепкую нахлобучку — надо уметь вырабатывать мужество у щенка! Две другие молодые собаки, когда пришла их очередь, помедлили и все-таки вцепились в оскорбителя, но робко, с оглядкой, без того сокрушающего азарта, которым должен обладать серьезный боевой пес. Карай при выстреле только ушами прянул и с разлета, грозно рыча, прыгнул инструктору на плечи. Он свалил человека на землю, разодрал брезентовую куртку.

«Да уберите вы этого черта!» — кричал инструктор. А когда поднялся и стер кровь с лица, то сказал: «Это не собака, а золото!» — «Так зато мы и дали ее золотому парню!» — объявил капитан Миансаров и пожал Андрею руку.

Теперь, вспоминая об этом, Андрей с гордостью смотрел на Карая. Вон какой пес вырос! Лучший в питомнике. Даже Маузера обошел, а уж тот рекордсмен, медалист. Может, этот щенок Дикарь обойдет в будущем и Маузера и Карая. Лучшему конца нет…

На дорожке, ведущей к щенятнику, показался дежурный и с ходу закричал:

— Лейтенанта Витюгина к начальнику!

— Что там еще? — заворчал Андрей.

— Торопитесь! Капитан ждет!

Взяв Карая на поводок, Андрей пошел из щенятника. Я нес рядом плетеную корзинку, в которой спал сын Карая, предназначенный для Карлоса. Неподалеку от учебной площадки нас встретил другой посыльный:

— Скорее к начальнику!

— Да вот только собаку в вольер поставлю, — недовольно сказал Андрей.

— Приказано явиться вместе с собакой.

Это означало, что предстоит работа. Андрей ускорил шаги.

— Видишь, Костя, что получается, — сказал он. — А как хотелось поскорее доставить мальчишке щенка…

— Хочешь, я отвезу? Мне все равно надо туда ехать. К вечеру вернусь обратно и все тебе расскажу.

— Это уж будет не то. Мне самому охота… Да и мальчик будет разочарован… — Он сдвинул брови. — Но все-таки поезжай! И скажи Карлосу, что при первом случае я заеду и проинструктирую его, как надо со щенком обращаться. Пусть не перекармливает, не балует!

И он быстро пошел по дорожке.

Капитан Миансаров ждал Андрея в своем кабинете.

— Оружие при тебе? — коротко спросил он.

— Так точно! — Андрей сразу же подтянулся в ожидании предстоящего ему дела. — Разрешите, товарищ капитан, обратиться?

— Давай обращайся.

— Разрешите узнать: что случилось?

Капитан Миансаров посмотрел на Андрея, как бы еще раз оценивая стоявшего перед ним человека.

— Серьезная тебе предстоит работа, — сообщил он, прищурившись. — Надо взять опасного преступника… Мишка-Зверь убежал!


Человек с кличкой Мишка-Зверь, или Копченый, давно уже перестал быть человеком. Он утверждал, что не знает своего настоящего имени, не знает, где родился, кто его отец и кто мать. Он дожил до тридцати с лишним лет, называя себя, в зависимости от обстоятельств, то русским, то цыганом, то армянином. У него не было национальности, как не было имени.

Надо сделать много страшного, чтобы среди жуликов, бандитов, убийц — настоящих зверей, его окружавших, — заслужить кличку Зверя. Он заслужил такую кличку.

Копченым же его прозвали за устойчивый грязновато-красный цвет лица, который не менялся ни зимой, ни летом. Ему приписывали много самых гнусных преступлений — и он ни от одного из них не отказывался. Говорили, что он осужден разными судами в общей сложности лет на сто. Сердобольные судьи, к которым он попадал в руки, всё надеялись, что его еще можно исправить…

В воскресенье утром Мишка-Зверь с двумя приятелями вышел из своего логова в город, чтобы разыскать нужного им человека. Точный адрес был им неизвестен. Они вошли во двор нового дома, где на высоком шесте висел флажок. Дети с красными галстуками толпились вокруг шеста. Мишка-Зверь в последнее время никогда не бывал трезвым. Его раздражали люди, которые веселились или работали. «Слишком все стали чистенькие!» — говорил он.

Теперь он остановился посреди двора и долго смотрел, как веселятся ребята. Приятели пытались увести его, он оттолкнул их, потом вышел на площадку и ударом ноги свалил шест.

Дети притихли, девочки шарахнулись в сторону. Но вперед протиснулся мальчик в белой блузе, с горячими глазами, с тоненькими и еще слабыми руками, обнаженными по локоть. Он привык жить среди мужественных, добрых, справедливых людей и думал, что правдивое слово имеет безграничную власть. Он с укором, и удивлением произнес слова, которые могли бы устыдить всякого:

— Здесь пионерский лагерь, дядя!

Копченому это было все равно. Никакие слова давно уже не имели доступа к его сердцу.

— Вон что! — глумясь, проговорил он и притянул мальчика к себе за пионерский галстук. — А ты тут чья собака?

— Бросьте! Вы меня не пугайте! — Глаза у мальчика блестели, он и правда не боялся Копченого. — Вы нам мешаете проводить сбор.

Тогда Копченый, легко приподняв это худенькое тельце, с силой швырнул его на землю. Он думал, что теперь нагонит ужас на всех детальных. Но к нему уже с криком бежала вожатая — она была на другом конце двора. Из дома выскочил пожилой мужчина с разгневанным лицом. Собралась толпа. И Копченый с удивлением подумал, что тут его не испугались, — бояться должен он сам.

Его друзья, прижимаясь к стенам, потихоньку ускользнули. Копченого задержали. В отделении милиции в нем без труда опознали Мишку-Зверя, который не раз ускользал от наказания. Нашлось много дел, за которые его надо было судить. Грозил суровый приговор. Мишка-Зверь ждал суда спокойно. «Все равно убегу», — ласково извещал он следователя.

Но в тюрьме, после приговора, Мишка-Зверь держался скромно. Он безропотно подчинялся всем правилам внутреннего распорядка и даже написал трогательное письмо на имя начальника, в котором уверял, что завяжет узелок на своей прежней жизни — начнет жить честно.

— Такое время пришло, — говорил он, вздыхая, — надо менять профессию. У кого я беру? — спрашивал он. — У трудящего человека! Он месяц работает, а я в две минуты его заработок отбираю. Я для него выхожу настоящим паразитом!

Эти его высказывания начали даже ставить в пример другим уголовникам…

До отправки на место заключения Мишку-Зверя ввиду его хорошего поведения решили временно перевести из тюрьмы в пригородную исправительно-трудовую колонию. Он попал туда вечером. Неподалеку от ворот в землю была вкопана деревянная вышка, на ней посменно дежурили часовые.

— Да, — сказал Мишка-Зверь, покрутив носом, — крепко охраняют, отсюда не убежишь!.. — и засмеялся.

На другой день ему дали работу на территории колонии — за ограду его все-таки решили не выводить. Ему было поручено делать черепицу на маленьком кирпично-черепичном заводике, существовавшем при колонии.

— Это дело как раз по мне! — сказал он.

Считалось, что из колонии убежать невозможно. Местность вокруг на несколько десятков шагов была открытая. Выход только один — ворота, которые тщательно охранялись часовыми на сторожевой вышке. Куда денешься?

Копченый все не начинал работать, он ходил по дорожкам и, как бы случайно, вышел к воротам, возле которых стояла вышка.

— Стой! — крикнул ему часовой. — Приближаться нельзя. Давай назад!

— Да уж я знаю, что нельзя, — ласково говорил Копченый и, улыбаясь, подходил все ближе к воротам.

Часовой угрожающе вскинул винтовку:

— Давай назад!

Укоризненно покачав головой, Копченый остановился. Он повернулся к воротам спиной, что несколько успокоило часового.

— Чего ты боишься? У тебя винтовка. Ты видишь — со мной никто не разговаривает, так я хоть к тебе поговорить пришел… — Копченый выразительно играл глазами и посмеивался.

— Какие разговоры! — строго сказал часовой. — Идите на свое место! — И опустил винтовку.

Тогда Копченый, все еще стоя спиной к воротам, сделал быстрый прыжок назад. Никто не умел так прыгать. Это был его прием, разработанный с давних пор. Человек как будто собирается прыгнуть вперед, а прыгает назад… Часовой не успел вскинуть винтовку. Копченый прыгнул еще раз — и оказался за воротами. Гулкий выстрел, казалось, свалил его с ног. Он покатился под откос. Часовой решил, что он ранен, и не стал больше стрелять. Но Копченый поднялся на ноги. За ворота ловить его выбежало несколько бойцов вооруженной охраны. Уйти ему было некуда.

Внимательно осмотрели мятую траву в том месте, где упал Копченый, и не нашли ни одного пятнышка крови. Значит, и его падение было обманом. Пуля пролетела мимо…

В полусотне шагов от ворот лежала старая, неизвестно кем привезенная сюда огромная труба. Она лежала здесь давно и уже вросла в землю. Копченый заполз в эту трубу.

Теперь его песенка была спета. У обоих концов трубы встали люди. Копченый попадет в их руки, куда бы он ни сунулся. Но, прежде чем извлечь его оттуда, с ним попробовали завязать переговоры.

— Выходи! — крикнул, заглядывая в трубу, боец вооруженной охраны Епрем Коджоян. — Выходи, Зверь. Твой номер не прошел.

Копченый молчал.

Надо было что-то предпринимать. Полезешь в трубу, а там в темноте и тесноте борись с бандитом, которому убить человека — все равно что стакан воды выпить. Да и зачем это делать, когда и так Копченому некуда деваться? Все равно он рано или поздно окажется в руках ожидающих его людей. На этом-то, как выяснилось позднее, он и строил свои расчеты.

Прошло около получаса, Копченый все не выходил. Его звали — он не откликался.

Наконец людям надоело ждать. Первым потерял терпение Епрем Коджоян и решительно вошел в трубу. Он полз, держа наперевес штык. У Копченого могло оказаться какое-нибудь оружие, встреча с ним грозила опасностью. Но Епрем надеялся на свои силы. Кроме того, с другого конца трубы пополз навстречу Епрему еще один боец, так что Копченому пришлось бы туго, если б он решил оказать сопротивление.

С Епремом все время поддерживали связь, кричали ему: как, мол, идут дела? И он отвечал: «Ползу, пока ничего не обнаружил». Потом перестал отвечать. Снаружи люди ждали в тревоге, не донесется ли из трубы шум, свидетельствующий о борьбе. Но вот, наконец, двое бойцов выползли из трубы на вольный воздух. У них были сконфуженные лица. К ним кинулись люди. Отстранив их, Епрем Коджоян подошел к начальнику охраны и доложил:

— Никого там нету.

— Как же так? Да вы хорошо ли смотрели?

— Проползли из конца в конец, — сконфуженно сказал Епрем. — Там пусто, товарищ начальник…


Андрей прибыл на место происшествия, когда взбудораженные бойцы, один за другим побывавшие в трубе, уже поняли, куда исчез Копченый. Примерно посредине трубы они нашли пролом, уходящий в землю. Трубу откатили. Яма, которая под ней открылась, была глубокая, темная, и дна ее не было видно. Неужели Копченый и до сих пор сидит в этой яме?

Пока думали да гадали, один из отбывающих наказание рецидивистов попросил разрешения поговорить с начальником охраны колонии. Очевидно, он сообщил начальнику нечто такое, что меняло всю обстановку. Начальник вернулся к трубе с очень серьезным лицом.

— Вы думаете, — сказал он бойцам, — что Мишка-Зверь все сидит тут, в яме?

— А где же ему еще быть!

— Не знаю где, — сказал начальник, — только не здесь.

Оказалось, что яма под трубой была началом подземного хода, выкопанного примерно год назад. Шайка рецидивистов, оставшаяся на воле, пыталась устроить побег своему товарищу, заключенному в колонии. Побег не удался. Но секрет уголовники сохранили.

Они сообщили о нем в тюрьму Мишке-Зверю: «Старайся попасть в колонию!» На этом Копченый и построил план своего освобождения. Теперь он был, видимо, далеко.

— Крупный преступник убежал, — объяснил Андрею начальник вооруженной охраны колонии. — Наша вина, признаю. Но ты подумай, сколько он может бед натворить, сколько невинных жизней унесет! На ребенка руку поднял! Разве это человек?

— Вы меня не агитируйте! — зло сказал Андрей. — Надо было раньше смотреть, как следует!

Он внимательно исследовал пролом в трубе, приказал Караю сидеть под деревом и полез в яму. Необходимо выяснить, где кончается подземный ход.

— Собаку вперед пусти, — советовали ему, — опасно!

— Что тут сделает собака? — застенчиво улыбнулся Андрей. — Уж лучше я сам…

Спуск в яму был довольно трудным. Андрей полз, держа в левой руке карманный электрический фонарик. Сначала ему показалось, что ход невероятно узкий. «Ничего, протиснуться можно», — думал он. Недостаток свежего воздуха затруднял дыхание. Вдруг он явственно услышал, что впереди кто-то ползет, и пожалел, что не взял с собой Карая. Направил прямо перед собой луч карманного фонарика. Нет, никого нет, это просто осыпалась земля.

Свободно Андрей вздохнул только тогда, когда ход стал подниматься вверх. Он высунул голову, осмотрелся и выбрался наружу. Вход был скрыт большим камнем. Этот камень Копченый, вылезая, очевидно, отодвинул в сторону, и теперь на его месте зияла черная дыра.

Андрею казалось, что он полз очень долго. Но когда он осмотрелся, то увидел, что находится всего в нескольких десятках шагов от трубы. Он негромко окликнул Карая. Пес послушно сидел под деревом и глядел на трубу. Услышав зов, он со всех ног кинулся к хозяину. Вслед за ним подбежали и бойцы.

— Вот, — сказал Андрей, — отсюда Копченый пополз — видите, трава примята? А вы его и не заметили за деревьями!

— Действительно! — Бойцы приглядывались к траве. — Совсем недавно был здесь…

Андрей взял собаку на длинный поводок.

— Карай! След!

Пес потянул влажным носом и повел хозяина по прямой — к строениям, которые виднелись вдали. Не успели они отойти и сотню шагов, как их нагнал Епрем Коджоян.

— Парень надежный, — кричал начальник охраны, — возьми его с собой! Поможет в случае чего…

Дальше пошли вместе.

— Много ты их, верно, переловил в своей жизни? — говорил Епрем, едва поспевая за собакой.

— Приходилось…

— И в схватках бывал?

— Бывал.

— И убитые есть на твоей совести?

— Вот представь, — сказал Андрей, — что я, при моей довольно-таки жестокой профессии, до сих пор никого не убил.

— Просто случая не было, не налетал на настоящих.

— Во-первых, действительно случая не представлялось. А случая не представлялось потому, что пускать в ход оружие — дело самое легкое. Преступник должен быть взят живым.

— Ну, с этим, которого ловим, ты держись начеку. Он-то тебя не пожалеет. Недаром кличка — Зверь!

— Будем начеку, — сказал Андрей. — Но теперь, друг, ты не сердись — давай прекратим разговоры. Правило есть: по следу иди — молчи! И также, будь любезен, придерживайся инструкции — отойди подальше в сторону, шагов на тридцать, чтобы не мешать служебно-розыскной собаке.

Вскоре Епрем стал отставать. Карай сильно тянул по свежему следу, и Андрей еле мог бежать за ним. Дорогу преградил высокий дощатый забор. Карай хотел егоперепрыгнуть, но потом раздумал и прополз под доской. Надо было бросать поводок или ползти за ним. Андрей пополз. На свой новый китель он уж рукой махнул. Будет Еве работа!

След снова уклонился от строений. Копченый, видно, забегал сюда лишь на секунду, чтобы передохнуть. Карай привел Андрея к оврагу. Дорога теперь шла по склону, густо поросшему лесом. Под ногами шуршали желтые листья. Внизу были видны розовые и желтые городские здания.

Карай с вздыбленной шерстью подступил к могучему тополю и облаял его. Что ж это значит? Может, Копченый где-нибудь здесь? Андрей осторожно осмотрелся, но ни внизу, на желтеющей траве, ни наверху, на ветвях дерева, ничего подозрительного не заметил. Видимо, Копченый тут приостановился, отдыхал. До чего же точно стал Карай работать по следу! Андрей наклонился и поднял окурок, лежащий под деревом. Огонек уже погас, но окурок был теплый — только что брошен.

— След, Карай!

Однако Карай не пошел вперед. Он завертелся на месте, подняв кверху черный нос и втягивая в себя воздух. Затем медленно, пригнув шею, злобно рыча, он ступил в траву и пошел по ней, осторожно и как бы с натугой переставляя свои напружиненные лапы. В стороне за деревьями лежал большой черный камень. К нему и направился Карай. Андрей еле сдерживал его на поводке. Пес то и дело оглядывался на хозяина: «Ну, хозяин, разве ты не понимаешь?» Андрей тихонько потащил из кобуры пистолет…

Мишка-Зверь поднялся из-за камня, когда понял, что ему все равно не скрыться. Красное лицо с низко надвинутой на лоб кепкой было злым и сосредоточенным, маленькие, словно птичьи, глазки смотрели зорко и непримиримо. В ладони он держал тяжелый булыжник.

— У тебя камень, у меня пистолет, — сказал Андрей. — На что надеешься? Руки вверх!

Копченый быстро взметнул вверх руки. В его ладони что-то блеснуло. Андрей не уловил момента, когда камень вылетел из руки бандита, почувствовал только ожог на шее и отер пальцами кровь. Чуть бы точнее — и страшный удар пришелся в лицо.

Стоять было трудно — Андрей сел на пенек. В глазах у него потемнело. Конечно, можно выстрелить и положить бандита на месте. Так и полагается поступать в порядке самообороны. Но Андрей не выстрелил. Сжав зубы, он приказал:

— А ну, теперь полуоборот налево и вперед — шагом марш!

Он только услышал, как скулит Карай, и почувствовал прикосновение горячего собачьего языка к своей щеке. Открыл глаза. Мишка-Зверь торопливо спускался вниз по откосу.

— Не валяй дурака! — крикнул Андрей. — Положу!

— Клади!

Копченый уходил, скрываясь за деревьями. Андрей выстрелил в воздух — бандит даже не оглянулся. Надо подниматься и идти за ним. Все еще чувствуя слабость в коленях, Андрей сделал несколько шагов. Нет, он идет слишком медленно…

— Фас, Карай! Фас!

Карай, давно уже сдерживающий нетерпение, только и ожидал приказа хозяина. Он сорвался с места и помчался по откосу, делая широкие, могучие прыжки. Андрей шел за ним. Ну что ж, теперь беспокоиться нечего, Карай догонит преступника…

Копченый раза два с тревогой оглянулся. Наконец он понял, что ему не уйти. Он остановился под деревом и повернулся к преследователям лицом. В руке у него блеснул нож.

— Назад, Карай!

Но Карай уже присел, спружинил и не смог удержаться — прыгнул на врага.

Служебную собаку учат, чтобы, вступая в схватку, она следила за руками преступника. Карай умел с налета захватывать своими страшными зубами ту руку врага, которая держит оружие. Стиснет зубы — и бандит со стоном роняет нож или пистолет. Так бывало не раз.

Но Мишка-Зверь тоже знал повадки служебных собак. Почти неуловимым движением он переложил нож из правой руки в левую. И, когда Карай, ударив его лапами в грудь, свалил на траву и впился зубами в его правую руку, другая — левая рука бандита нанесла короткий и страшный удар. Лезвие ножа прошло сквозь густую шерсть, раздвинуло ребра…

Андрей увидел, что Карай странно дернулся, тоскливо взвыл, потом недвижно распластался на траве, бессильно щелкая зубами. Острые уши опали, и он уткнул морду в землю. Еще несколько раз шевельнулся пушистый хвост, но и тот затих.

Мишка-Зверь поднялся, опять отступил к дереву, раздувая губы и прежним зорким птичьим взглядом осматриваясь по сторонам. Он был сильно помят, покусан. У него уже не было ножа. Он поднял с земли большой камень.

Андрей бросился к собаке, тронул Карая рукой. Это гибкое, могучее тело, так благодарно отзывавшееся на каждую ласку хозяина, теперь молчало. Передние лапы беспомощно лежали на траве, задние уперлись в ствол дерева. Красный язык был прикушен мертвыми зубами. По кончику черного носа полз муравей. Андрей взял большую лапу собаки в обе ладони.

Но тут он увидел, что Копченый, все еще держа в руках камень, упрямо спускаемся по откосу вниз.

Надо было исполнять свой долг. Андрей поднялся на ноги, взвел курок.

— Стой!

Бандит отбежал немного в сторону и встал за деревом.

— Выходи на дорогу!

Ответа не последовало.

— Выходи! — яростно крикнул Андрей.

Копченый осторожно выглянул из-за дерева. Видно, и он понял, что больше с ним нянчиться не будут. Но он не вышел на зов своего преследователя. Андрей резко шагнул к нему, увернулся от камня, просвистевшего мимо уха. Одной рукой он вытащил бандита из-за кустов. Ничего не стоило бросить это вертлявое тело на землю и растоптать ногами, как змею…

— Выходи на дорогу!

Копченый сидел на земле, низко пригнув голову к коленям. Впервые за весь сегодняшний день в его глазах появилось выражение испуга. Он почувствовал силу, с которой не мог бороться.

— Я с тобой не пойду.

— Почему?

— Ты убьешь.

Андрей потрогал пальцами курок. Он даже забыл, что у него в руке пистолет. Только одно сознание непоправимости того, что случилось, все больше заполняло его.

— Да, лучше тебе пойти с кем-нибудь другим, — спокойно проговорил он. — Подожди, пусть кто-нибудь придет.

Епрем Коджоян появился совсем не оттуда, откуда его можно было ждать. Он сократил дорогу и теперь, тяжко дыша, спускался к Андрею сверху.

— Ай-яй-яй, — заговорил он, цокая языком. — Что ж это? Собака-то, а?

Андрей не мог ему отвечать. Он снова сел в траву и взял холодную лапу Карая в свои ладони.

— Отведи задержанного.

— А ты как же? — участливо спросил Епрем.

Андрей отвернулся и опустил голову, чтоб не встретиться с ним взглядом.

— Отведи! Потом мы с тобой составим акт насчет гибели собаки…

— За тобой выслать ребят? Хочешь, в питомник сообщу?

— Ничего мне не нужно…

Епрем снял с плеча винтовку.

— Эй ты, гад! — скомандовал он грозно. — Выходи на дорогу! Руки над головой!

Их шаги скоро смолкли. Теперь Андрею уже никто не мешал. Он положил острую морду собаки к себе на колени и подержал ее несколько секунд под руками. Так он ласкал прежде Карая, когда бывал им очень доволен. Потом он поднялся, нашел нож, валявшийся в траве, — нож, которым был убит Карай, — и принялся копать яму. Работал он сосредоточенно, землю выгребал ладонями. Ни разу не закурил. Яма становилась все глубже. Андрей снял китель, разорвал его по швам и полотнищами обернул Карая. Держа эту тяжелую ношу на руках, он подошел к яме и опустил туда Карая. Потом присыпал могилу землей и придавил камнями.

Теперь все было сделано. Он еще вернется сюда. Он будет часто приходить…

…Отдав Карлосу щенка, я приехал в питомник. Тут уже знали обо всем, что случилось с Андреем. И, когда Андрей появился, его окружили товарищи. Геворк пробился вперед и взял его под руку.

— Андрюшка! — сказал он, как называл товарища в детские годы. — Ну, ничего! — Он заглянул Андрею в глаза. — Все уже сделано. Капитан Миансаров согласен. Не грусти!

— Что сделано?

— Что? — переспросил Геворк и широким жестом подчеркнул свою щедрость. — Маузер теперь твой!

Он пожал товарищу руку. Но Андрей слабо улыбнулся и отстранился.

— Не нужно мне Маузера, — горько сказал он.

Еще кто-то из друзей говорил с ним, все его утешали. Он со всеми соглашался, кивал головой — и молчал.

Наконец Андрея оставили одного. Тут я тихонько подошел к нему. Что я мог ему сказать? По счастью, он заговорил первый.

— Вот, Костя, больше нет нашего Карая…

Я молча пожал ему локоть. Мне было трудно говорить.

— Баловал я его очень, очеловечивал, — горько признался Андрей. — Есть моя вина… расслабил дисциплину… Ведь я крикнул ему: «Назад!» — а он не послушался… Послушался бы — может, остался бы жить.

— Брось! — сказал я. — Зачем ты себя растравляешь?

Он все еще стоял у вольера и перебирал толстые прутья решетки. Вот отсюда, едва лишь откроешь дверцы, Карай выскакивал на волю, обдирая бока. Веселый и горячий, как язычок огня. Всегда норовил подпрыгнуть и лизнуть в нос…

Когда стемнело, мимо вольера прошел Сисак Телалян. Он нес в корзине щенят. Он тоже все знал, но не стал, как другие, разговаривать с Андреем о происшедших событиях.

— Вот окрестили, — сказал он, показывая на щенят, — в паспорта вписали. Это Кадя, это Дикарь, это Дик…

Было темно, и никто, кроме меня, не видел, как съежилось скуластое лицо Андрея, когда он взял из корзинки толстого и мягкого щенка.

— Карай, — позвал он чуть слышно.

Сисак поправил:

— Это Дикарь.

— Нет, это Карай, — сказал Андрей. — Карай, Карай! — еще раз позвал он, поглаживая мягкую шерстку. — Эх ты, мой Карай…

Щенок пополз к нему на грудь, прижался теплым бочком к лицу.

— Ты будешь со мной работать?

Маленький Карай полез еще выше и торопливо зачмокал, захватив острыми зубками ухо своего будущего хозяина.


Яков Волчек Сын Карая


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ХОЗЯИН И СОБАКА

ДЕЛОВОЙ КОНТАКТ

Даже «у ноги» он ходил не как все, а старался чуть заметно прижаться к сапогу и потереться боком.

— Рядом! — ожесточенно приказал Андрей и дернул поводок.

Команда была ненужной. Пес и так шел рядом. Теперь же он сбился, неловко переступил лапами и, подняв морду, покорно-пугливо взглянул на хозяина. Глаза маленькие, умные, чуть подслеповатые. Мучительно хочет угадать, чего от него требуют. И весь он воплощенная готовность: стоять — стоять, бежать — бежать, броситься куда угодно, хоть в горящую печь, вступить в бой и сражаться и даже умереть. Не понимает, стало быть, в чем его вина.

Пройти мимо похищенных вещей, буквально в трех метрах проскочить и не почуять! Вот тебе и служебно-розыскная собака!

А сейчас как ни в чем не бывало идет рядом и опять норовит потереться боком о сапог. Выражает этим свою преданность, высказывает любовь.

Если проводник будет любить каждую служебно-розыскную собаку, с которой ему приходится работать, так добра не жди. Между собакой и проводником должен быть деловой контакт. Только и всего.

А что такое контакт? Со стороны проводника подается без лишних слов команда: «сидеть», или там, к примеру, «лежать», или, скажем, «след» и тому подобное. Пес должен тут же все в точности выполнить. Пришли с работы, пес — в вольер, хозяин — на все четыре стороны. И нет между ними никакой такой незримой связи, о которой в последнее время стали что-то очень уж много разговаривать. Ни хозяин о собаке, ни собака о хозяине даже не вспомнят, не задумаются. Деловой контакт.

Незримая связь — она была, конечно, когда Андрей работал с Караем. Ну, то совсем другое дело. Так бывает один раз в жизни.

— Рядом!

В голосе Андрея нет никакой щелочки, сквозь которую настороженное остроугольное ухо собаки уловило бы хоть оттенок жалости или снисхождения. Жестокий, неумолимый голос. Поводок, подчиняясь властной руке, рвет кверху ошейник с шипами. Пес взвизгивает.

Карай переносил любую боль молча. А этот не может — пищит.

Пес осторожно переступает лапами, старается изо всех сил не отстать и не забежать вперед. Понимает, что хозяин раздражен и не простит ошибки. Пытливые маленькие глаза со страхом заглядывают вверх. Что видят сейчас эти глаза? Неумолимое бритое холодное лицо с резко очерченными скулами и козырек фуражки. Но сила, более властная, чем страх, велит псу снова коснуться мохнатым боком твердо шагающей человеческой ноги.

— Рядом, черт бы тебя побрал!

Ненавидящий голос — сверху. Снизу — покорный взгляд. Идут по улице, возвращаясь с работы, человек и собака. Деловой контакт.

…— Товарищ капитан, как хотите, я с этой собакой больше работать не буду. Сегодня что случилось? Приходим на поиск. Берет след и хорошо тянет. Приводит меня к дому складчика. А там доски лежат штабелем. Мимо этих досок, через коридор — прямо в столовую. И намертво хватает зубами хозяина, то есть вот этого самого складчика. Делаем проверку. Из десяти посторонних лиц служебно-розыскная собака опять же выбирает складчика. После чего, товарищ капитан, мы уходим. Нас догоняет оперативник и говорит: «Складчик признался. Но как же, говорит, вы вещи-то не нашли, они среди досок были спрятаны, под самым носом собаки!» Ну скандал!

Капитан Миансаров то ли слушает, то ли не слушает Андрея. Не поймешь. Он приводит в порядок свой письменный стол. Раскрыл все дверцы, вытащил ящики. Перед ним ворох застарелых бумаг. Каждую из них он разглаживает кулаком и внимательно прочитывает. Потом рвет и бросает в корзину. Бумаги древние, ненужные; которые были нужны, те давно в скоросшивателях, пронзенные железками, хранятся в шкафу. А эти накопились почти с того первого дня, когда Миансаров стал начальником питомника. Они могли бы лежать и еще много лет, но капитан уходит в отставку и сдает дела новому начальнику. Жалобы Андрея, стало быть, его уже не касаются.

Пол в огромной комнате недавно выкрашен и по свежей краске затоптан сапогами. Мебели никакой, только в углу стоит деревянный диван, узенький, как телеграфная ленточка. На всех четырех стенах — учебные плакаты, на каждой по одному: как служебно-розыскная собака должна брать преступника — например, за правую руку — и как она не должна его брать — за ногу или за горло. Милиционеры на плакатах бравые и розовощекие, собаки — могучие и бесстрашные, а преступники — все на подбор уродливые и тщедушные.

Плакаты, как считает Андрей, никому не нужны, потому что работающие в питомнике милиционеры и сами все эти правила знают, а посторонним ничего этого знать не положено.

Но капитану Миансарову кажется, что плакаты внушают милиционеру веру в себя и презрение к преступнику. Капитан самолично нумерует плакаты химическим карандашом, развешивает по стенам и время от времени рапортует начальству: по учебному плакату номер такой-то проведено тренировочное занятие с наличным составом проводников и достигнуто, таким образом, повышение их квалификации.

— Так как же, товарищ капитан, насчет моего вопроса? — настаивает Андрей.

— Какого вопроса?

— Переменить собаку, товарищ капитан.

— То есть ты хочешь мне намекнуть, что Карай тебе не подходит?

Насчет клички собаки — это давний спор Андрея с капитаном Миансаровым.

Действительно, было время, когда щенка звали Караем. В документах он и сейчас именуется: «Карай-второй». В память о лучшей собаке питомника, погибшей на работе. И на эту кличку щенок имеет право, потому что он сын знаменитого Карая и Дианки. Сколько надежд возлагалось на весь этот помет! Ах, если бы щенок взял от Карая могущество и красоту, безрассудную храбрость и то особое, почти сверхъестественное чутье, которое даже у собак бывает у одной на тысячу, а у Дианки он взял бы смышленость, покорность, склонность к дисциплине! Но темные силы, управляющие наследственностью, не сложили воедино все эти прекрасные качества, а перемешали их в котле по-своему. Пожалуй, только один Андрей не сразу заметил, что у него растет щенок, ничем не напоминающий родителей. Капитан Миансаров на четвертом месяце определил: «Ждали льва, не получить бы нам баранчика». В отличие от родителей, у щенка выявился стандартный серый окрас. Морда была бы хороша, но на ней остался поперечный шрам от неудачно захлопнувшейся дверцы вольера, и она казалась какой-то укороченной. Не было и той гордой посадки головы, которой славился Карай. Но мощные лапы и широкая грудь с белой отметиной подавали надежду, что щенок еще выровняется, наберет роста и силы. Не осуществилось и это. Его настигла чумка — самая страшная болезнь молодых собак. Щенок поправился, но отстал в росте, и еще долго потом у него тряслись задние лапы.

Время, в которое формируются все лучшие качества собаки и определяется ее экстерьер, было потеряно. А ведь после первых шести месяцев, как известно, овчарки почти уже не растут, а только мужают.

Приземистого, еще не вполне оправившегося молодого пса увидела Ева, жена Андрея, и удивилась:

— Ну, какой же это Карай! Просто замухора…

И тут Андрей впервые поглядел на щенка чужими глазами. Чуть натягивая поводок, стоял, тряся задом, приземистый, широкогрудый, простоватый кобелек и беспокойным взглядом молил ласки или хоть снисхождения.

В самом деле, ну какой это, к черту, Карай!

С того дня Андрей упрямо стал звать пса незаконным именем — Дикарь. И не один раз пытался отказаться от работы с ним.

— Я и не скрываю, товарищ капитан, — сказал он, — Дикарь меня совершенно не удовлетворяет. Вот, например, сегодня…

И он снова начал рассказывать про то, как пес не смог почуять спрятанные среди досок вещи. Правда, на этих досках люди стояли, зрители…

— Эх, если б мы могли работать только кто с кем хочет! — Капитан Миансаров мечтательно повел головой от плеча к плечу. — Первым делом, милый друг, я бы тебя отчислил.

Андрей не понял шутки, спросил обидчиво:

— Чем же это я вам напоследок не угодил, товарищ начальник?

— А на кой питомнику такой капризный милиционер? Кроме того, ты и как человек очень хитрый.

— Из чего видно, товарищ капитан, что я такой уж хитрый?

— И это тебе скажу. Зная, что я подал в отставку и сдаю дела Геворку, ты являешься ко мне. Я тебе не раз уже отказывал, но сейчас тебя это не смущает. Расчет у тебя такой: капитану в данную минуту безразлично, что будет в питомнике, и номер пройдет! Но капитан видит тебя насквозь, товарищ Витюгин, и поэтому для твоей же пользы тебе отказывает. Можешь теперь обратиться к Геворку, поскольку он назначен временно исполняющим мои обязанности. Но я а ему посоветую, чтобы тебе был отказ.

— Спасибо, товарищ капитан, что вы так о моей пользе думаете. Разрешите быть свободным?

…Геворк вызвал сотрудников и объявил: «Работать будем дружно, по-прежнему. Конечно, я не надеюсь по своим знаниям заменить полностью капитана Миансарова. Но с вашей помощью рассчитываю, что справлюсь».

Такое начало всем очень понравилось. Геворк велел отремонтировать пристройку, примыкающую к кабинету начальника. Получились две веселые комнатки, и он переехал туда вместе со своей семьей. Теперь среди камней и кустиков шныряли, поднимая пыль, малолетние курчавые дети Геворка. Собаки в вольерах, выстроенных в холодке у бетонированной стенки, бесновались с непривычки, видя посторонних. Роза, пухленькая жена Геворка, стала без всякого вознаграждения исполнять должность поварихи-сторожихи. Она рубила кости, готовила еду, распределяла порции. Собак она не боялась, хватала Маузера за холку и. вытаскивала силой из клетки, когда он из упрямства отказывался идти на выгул. Собаки к ней быстро привыкли. Звонко и властно она кричала: «Джек, ко мне! Рагда, ко мне! Рекс, ко мне!» Нерадивых подгоняла веником. Тренированные боевые псы, о которых пойманные ими преступники рассказывали легенды, сконфуженно подбирали хвост и стыдливо озирались на своих хозяев.

В свободное время Геворк собирал во дворе молодых проводников и в назидание рассказывал им истории из своей боевой жизни. Роза ужасно переживала, слушая его, восклицала и «вах» и «вай» и прижимала к румяным щекам полные смуглые руки.

Но когда Геворк как-то раз обратился к ней за подтверждением, отрезала решительно:

— Ничего этого не было.

— То есть как понимать «не было»? — опешил начальник.

— Понимай так, что ты врешь, — охотно разъяснила Роза. — Я бы тебя давно разоблачила, только самой хотелось узнать, чем у тебя кончится.

Позднее Андрей не без удовольствия услышал, как, отведя супругу к кладовке, Геворк внушал ей, что она не имеет права рушить его авторитет в присутствии подчиненных ему проводников служебных собак.

— А ты на меня в управление жалуйся! — весело отбивалась Роза. — Ты обязан наш молодой боевой кадр чистой правдой воспитывать!

Несмотря на старания Геворка, в питомнике становилось все тише и тише. Старые проводники ушли на пенсию, а новых взамен не взяли. Перевелся в ОРУД лейтенант Ашот Енгибарян: «Мне там интереснее». Да и работы вдруг стало как-то поменьше. В городе теперь служебно-розыскных собак использовали редко. На асфальте и на камнях следы держались недолго, прохожие затаптывали их. Но главным препятствием в работе с собаками были автомашины. Привели собаку на место происшествия, взяла она след, пробежала десять — двадцать метров, завертелась, и ни туда, ни сюда. Преступники сели в машину, собака бессильна.

И как-то само собою получилось, что при Геворке проводники стали отлынивать от учебно-тренировочной работы с собаками. Прежде по утрам всех свободных собак выгоняли на плац. И они возвращались в вольер, только выполнив обязательную программу упражнений. Капитан Миансаров никому не давал поблажки. Если уж пес не мог с первой попытки взять барьер, так его хозяин всю неделю отдувался за это. И на собрании о нем говорили, и в стенгазете появлялась карикатура.

Собаки были тренированные, мускулистые, готовые к любому самому трудному поиску. Раз в месяц в питомнике проводился смотр-конкурс. Проводники ворчали: слишком тяжелая загрузка и для людей и для собак. Но капитан был непреклонен. В то время Андрей по два-три часа в день работал с Караем на плацу. Барьер, бум, лестница, поиск в затрудненных условиях — все отрабатывалось до совершенства. После занятий пес со стоном валился на подстилку в вольере. Зато при выезде на поиск его могучее, тренированное тело не ведало усталости. Теперь Андрей по двое-трое суток не выводил Дикаря из вольера. Придет в питомник, скажет Розе: «Выведи его, пожалуйста, дай немного побегать». Только и заботы.

Геворк очень встревожился, когда ему позвонили из управления милиции и передали распоряжение: надо принять журналиста из комсомольской газеты и показать ему питомник. Будет написан очерк о борьбе с преступностью, о работе проводников служебно-розыскных собак.

Журналист приехал рано утром. Это был молодой парень в белой рубашке навыпуск с короткими рукавами, в темных защитных очках. Сразу обнаружилось, что ни в розыскном деле, ни в обращении с собаками он ничего не понимает. Прежде всего он захотел погладить Найду: «Какая милая собачка». И пугливо-сконфуженно отдернул руку, когда белые клыки щелкнули возле его запястья. Конечно, Найда легко могла укусить его. Но она, видно, не захотела — поняла, что парень тронул ее не с умыслом, а по глупости. Геворк грозно цыкнул на собаку.

В общем, все обошлось бы благополучно, если бы не полковник, который привез журналиста на своей машине и вчера сам требовал показать «товар лицом». Он угрюмо спросил у Геворка:

— Почему одергиваете собаку? Укусила бы и правильно сделала — этому ее и учили. А вот товарищ из газеты поступает неправильно, не так, как его учили. Я предупреждал, что восхищаться можно только на расстоянии.

Журналист извинялся и улыбался — ему все нравилось. Полковнику же наоборот — не понравилось ничего.

Геворк со вчерашнего вечера подготовил встречу. Детей услали к бабушке. Всю территорию питомника Роза подмела веником и побрызгала водой из шланга. Собаки были вычесаны железным гребнем и оглажены суконкой, чтобы шерсть у них блестела. Проводников вызвали на работу с самого утра, — даже тех, кому полагалось выйти во вторую смену. Все выстроились в шеренгу у ворот и, по команде Геворка, хором приветствовали гостей.

— Для чего устроили парад? — Полковник хмурился. — Прошу, чтобы люди занялись теми делами, которые у вас на сегодня запланированы.

Геворк отчеканил: «Есть!» — и приказал разойтись и заняться повседневными делами.

Никаких дел на сегодня намечено не было, и потому люди просто отошли в сторонку, ожидая дальнейших распоряжений.

Полковник мрачнел все больше и больше. Журналист записывал в блокнот интересные случаи.

— Что вы при этом думали? — допытывался он у проводников, которые подходили по одному и рапортовали об успехах. — Сколько вы проползли шагов? В чем состоял ваш психологический поединок с преступником? Конкретнее, прошу!

Если бы не было полковника, то Геворк рассказал несколько эпизодов из своей личной практики, и тут нашлось бы место и мыслям, и опасностям, и загадкам, и психологическому противоборствованию милиционера с преступным миром. Но в присутствии полковника Геворк выражался осторожно:

— Произвели осмотр места происшествия. Служебное розыскная собака, по кличке «Маузер», взяла след. Вещи, конечно, нашлись. Преступника взяли среди толпы честных людей.

— Вы подробностей добавьте, — просил журналист. — Как, например, вела себя ваша ищейка?

— Служебно-розыскная собака Маузер вела себя по инструкции.

— Опасности были?

— Для нас, товарищ журналист, опасность — родная стихия, — скромно сказал Геворк. Но, уловив взгляд полковника, быстро добавил: — В данном случае, товарищ журналист, опасностей не было.

Полковник сухо приказал:

— Выведите собак на занятие.

С вечера договорились так: первой на плац вызвать Найду. Она покажет, конечно, среднюю работу. Барьер можно установить высотой в полтора метра — затем под шумок, не увеличивая высоты, пригнать Маузера. Он даст высокий класс, особенно при такой высоте. После этого, как бы ни работали остальные собаки, все уже сойдет благополучно.

— Давайте Найду!

Даже строгое милицейское одеяние не могло скрыть крайней молодости проводника Вруйра Тамразяна. Мягко посвечивая смущенными черными глазами, он притащил на поводке желтую собаку. Вруйр и вообще-то не был уверен в Найде — он работал с ней недавно, — а тут надо показать высокий класс.

Как бы журналист не написал в газете что-нибудь неподходящее.

Подбадривая себя и устрашая Найду, Вруйр дергал поводок, кричал «рядом». Найда шла, натянув шнур, низко пригнув голову и обнажив злые клыки. Она переступала лапами чуть внутрь, по-медвежьи, и ее слегка вывернутые лопатки при каждом шаге напрягали кожу на предплечьях. Чуя волнение хозяина, собака нервничала. У барьера она села, хотя команда была «стоять». Но она знала, что перед прыжком полагается сидеть. Вруйр растерянно помигал пушистыми ресницами. Полковник поморщился.

Вруйр отстегнул поводок и дал команду.

Прежде Найда легко брала полутораметровую высоту. Сейчас она не могла сосредоточиться. Ее отвлекало присутствие посторонних, она косила на журналиста злым глазом. И к барьеру пошла без охоты, прыгнула вполсилы. Ее вывороченные передние лапы зацепились по-кошачьи за верхний край доски. Подтянуться она не смогла и сорвалась, жестко проведя когтями по вкладным доскам.

Вруйр отвел Найду назад, опять посадил на землю и, помедлив секунду, раздраженно повторил:

— Барьер!

Собака прыгнула на какую-то долю секунды раньше, чем было нужно. И прыгнула издалека. Из-за этого она утеряла высоту и повисла на досках, как выстиранная рубаха на заборе. У нее не нашлось силы, чтобы, оттолкнувшись задними лапами, перелезть через барьер и спрыгнуть по другую его сторону.

— А вот ты запиши, товарищ, — сказал журналисту полковник, — ты возьми на свое острое перо, что в нашем питомнике собаки совершенно разучились прыгать.

— Так ведь очень большая высота! — Журналист с сомнением покачал головой.

— Нет, корреспондент, высота небольшая, высоты по-настоящему-то еще много не хватает. Они нас с тобой за простачков считают — вытащили доску и сбавили полметра. Восточноевропейская овчарка может брать два и больше. А вот если ты в упор спросишь у начальника питомника, то он тебе честно признается, что дело не в высоте, а в том, что звону в питомнике много, а порядка мало. Он подтвердит, что тренировочной работы с собаками нет. Отвечайте, начальник питомника! Вам задает вопросы представитель комсомольской печати. Сколько часов в день отведено для тренировки?

Геворк облизнул пересохшие губы:

— Конечно, товарищ полковник, мы работаем с животными, как от нас требуют вышестоящие органы, но наша работа, конечно, еще недостаточная, товарищ полковник…

Найда как упала с барьера, так до сих пор и лежала на брюхе. Вруйр Тамразян, думая, что никто его не видит, ударил собаку поводком. Та оскалилась. Журналист сказал:

— А я слышал, что по методам дрессировки, разработанным дедушкой Дуровым… то есть вообще по научной методике… бить животных вроде не рекомендуется.

Полковник сделал жест в сторону Геворка:

— Отвечайте, начальник питомника. Положено у вас бить собак при дрессировке? — Он обернулся к журналисту: — У них, видно, так обстоит: когда виноват проводник, то лупят почем зря собаку. Им дедушка Дуров не закон.

— Позвольте доложить, товарищ полковник… — Геворк приложил руку к груди.

— Не мне докладывайте, а отвечайте на вопрос представителя прессы. Объясняли вы лично проводникам, как положено обращаться с розыскными собаками?

— Ну как же не объяснял, товарищ полковник! — Геворк обиженно выпучил черные глаза. — Им и в школе внушали сто раз, и я лично, как старший по должности. Дрессировка служебной собаки, товарищ полковник, у нас целиком основывается на условном рефлексе. Точно так, как было у дедушки Дурова…

— Позвольте обратиться, товарищ полковник! — Бледный от волнения Вруйр Тамразян выступил вперед. — Эта собака — тип «холерик». Большая возбудимость, трудно поддается дрессировке. Я, товарищ полковник, теорию хорошо знаю. Допускается в отдельных случаях силовое, точнее сказать, болевое одергивание. Если бы собака была тип «сангвиник», тогда только ласка. Тип «сангвиник» — наиболее способные к дрессировке.

— Ладно, покажите сангвиников.

Привели Джека.

Ох, какой он был неказистый, этот сангвиник! По-видимому, его неправильно кормили в первые месяцы жизни, и потому самые кончики ушей у него как бы надламывались. Хвост он подбрасывал кверху и даже немного закручивал, что уж никак не полагается восточноевропейской овчарке. Ростом он был мелковат, но нрав действительно обнаружил с первой секунды уравновешенный и спокойно-веселый. Пытливо взглянул на гостей, приветственно махнул хвостом, потом вспомнил, что не должен замечать посторонних, — отвернулся.

Полтора метра высоты он взял с некоторой натугой, а на бум только поставил лапы, так сразу же и свалился в ров. Но он ничуть не сконфузился и опять, по своей охоте, подбежал к бревну. Ничего не получилось. Давно уже в питомнике не заставляли собак переходить через ров по тонкому бревну.

После нескольких неудачных попыток пса увели в вольер:

— Холерики не могут, — сказал полковник, — сангвиники, правда, стараются, но результат тот же. А вы спросите у них, — обратился он к журналисту, — как они с этими собаками будут задерживать преступника, который, скажем, перебрался через водопад по сваленному дереву.

— Товарищ полковник, разрешите дать объяснение! — Геворк четко козырнул. — Мы Джека на задержание не посылаем. Он не может. И мы его даже в сельских условиях почти не используем. Но вот в городе, товарищ полковник, где многие собаки совершенно пасуют, Джек довольно-таки часто дает результат. А для задержания преступника и, в случае необходимости, для единоборства с ним у нас есть рекордная собака, которую вы сейчас увидите.

Он крикнул Розе:

— Маузера ко мне!

Понимая ответственность минуты, Роза ответила по-военному:

— Есть, даю Маузера, товарищ начальник!

Загремело железо — это она открыла дверцу. Но прошло две, три минуты. Собака не появлялась.

— Разрешите, товарищ полковник, отлучиться, чтобы привести служебно-розыскную собаку, по кличке «Маузер». Собака имеет контакт лишь только со мной, товарищ полковник, так как я бессменно с ней работаю. Боюсь, что женщина-сторожиха не управится.

— Давайте побыстрее.

Геворк побежал к вольеру.

За эти годы Маузер сильно постарел. Вся холка у него стала седая. У черных овчарок старость виднее, чем у собак другой масти. Маузер был теперь громадным костлявым псом с глазами, чаще всего мутными от сна, в которых только изредка просыпался боевой огонек. И нравом он стал еще угрюмее, чем прежде. Хозяина он только терпел — привык с ним работать. Ни разу в жизни Геворк не потрепал его по голове, ни разу в жизни Маузер не лизнул руку, водящую его на парфорсе. Пес угрюмо подчинялся Розе, позволял ей чистить клетку и ставить в угол миску с едой. Женщину нельзя было кусать — это он знал твердо, — и переносил ее прикосновения, хотя она была ему неприятна. Охотно выходил он из вольера только на работу.

Сейчас Роза никак не могла выгнать его из клетки. На его веку столько было всяких смотров! Сквозь дрему он слышал чужие голоса и давно понял, что предстоит не работа, а бесцельная игра и что за ним скоро придут. Но это было ему неинтересно. Роза толкала его сквозь прутья метлой. Он рычал и огрызался, не теряя, однако, достоинства.

Геворк встал перед открытой клеткой, позвал:

— Маузер, ко мне!

Не подчиниться зову дисциплины Маузер не мог. Он медленно выполз из вольера и стал у левой ноги хозяина, как полагается по инструкции.

Геворк повел его без поводка. Маузер показал чудесную выучку. Он шел у ноги так, как будто был простым придатком человека, частью его тела. И, когда Геворк внезапно остановился, пес не сделал ни одного лишнего движения — застыл в предписанной позе.

— Вот это да! — сказал восхищенный журналист и попросил разрешения сфотографировать собаку.

Потом он стал расспрашивать: сколько Маузер раскрыл преступлений? Какие были наиболее интересные случаи?

Геворк снисходительно улыбнулся:

— Собака сама по себе преступлений не раскрывает. Собака — лишь точный инструмент в руках опытного и умного проводника.

Маузер, как обычно, вызывал всеобщее восхищение. Андрей почувствовал прилив горечи. Почему нет Карая? Когда он выскакивал из клетки, всегда радостный, всегда чуть больше возбужденный, чем нужно, когда он прыгал и плясал вокруг хозяина — ловкий, могучий, — никто уже и смотреть не хотел на других собак. Сейчас, конечно, снова Маузер — король питомника.

— Стоять! Лежать! Сидеть! — приказывал тем временем Геворк. — Барьер! — крикнул он.

Большое, костлявое тело старой собаки собралось для прыжка. Мускулы на предплечьях, громадные черные лапы, подтянутое брюхо, даже чуть изогнутый в момент прыжка хвост — все части этой живой машины отлично знали свое дело. Передние лапы в точно выбранную секунду метнулись вперед и вверх, задние быстро подтянулись — и Маузер вмиг оказался по другую сторону барьера.

— Прибавить высоты!

Снова отличный прыжок. Лицо у полковника прояснилось.

Пожалуй, только Андрей и Геворк, знавшие Маузера в его лучшие годы, заметили, что прыжок вышел чуть тяжелее и топорнее, чем раньше. И они понимающе переглянулись друг с другом. Но, может, дело было вовсе не в возрасте собаки, а просто не хватало тренировки?

— Бум!

Маузер пошел по бревну, с брезгливой осторожностью переставляя лапы, совершенно не приспособленные для такой ходьбы. Природа предоставила деревья — стоящие и поваленные — зверью из семейства кошачьих. Но выучка позволяла и собаке преодолеть отвращение к ненадежному, тонкому стволу, перекинутому над рвом.

Спрыгнув на землю, Маузер остановился и вопросительно поглядел на хозяина. Теперь его надо было погнать на лестницу — упражнение, еще более ненавистное собакам, чем ходьба по бревну. Но Геворка обуяло тщеславие. «Вот что умный и опытный проводник может делать с дисциплинированной собакой!» И он властным жестом приказал псу вернуться по буму обратно.

Маузер пошел по бревну еще раз. Лапы у него разъезжались.

— А ну еще! — Геворк самодовольно усмехался. — Бум!

Маузер постоял, подумал, угрюмо зевнул и, неторопливо повернувшись, затрусил к вольеру, согнувшись, прополз под дверцей и лег на подстилку.

— Ко мне! Ко мне! — разъяренно кричал Геворк.

— Оставьте старика в покое, — весело посоветовал журналист, — пес просто решил, что вы над ним издеваетесь.

Полковник молчал.

Андрей понимал, в чем дело. Маузер, давно не работавший на плацу, усомнился в своих силах. Теперь его уже не заставишь выйти из вольера. Андрей вздохнул и пошел за Дикарем.


Он слышал, как за его спиной Геворк объяснял гостям:

— Кличка «Дикарь», или «Карай-второй». От хороших родителей: мать — Дианка, отец — известный Карай, который одно время в нашем питомнике шел вровень с Маузером. Проводник Витюгин, очень толковый. Дикарь — середняк. Ничем особенным пока не отличился.

Все это было верно. И обидно.

«Карай шел вровень с Маузером». Как бы не так! Такого пса, как Карай, в питомнике, может, никогда больше не будет.

Дикарь стоял в вольере, просунув нос меж прутьев, и, вздрагивая от волнения, ждал хозяина. Он молчал, когда мимо проходили чужие люди. Завидев Андрея, он тихонько заскулил и начал вертеться в вольере, становясь то у одной, то у другой стенки на задние лапы. Из клетки он выскочил стремительно, но сразу присмирел и стал у левой ноги хозяина — все сделал, как полагается. При этом он не обидел и себя — тихонько потерся серым боком об руку Андрея и застенчиво, с никогда не гаснущей надеждой заглянул в лицо человека: «Ну как, хозяин, добрый ты сегодня?» Андрей молча пристегнул поводок и пошел с собакой на плац.

После Маузера, наверно, Дикарь покажется гостям ничтожеством. Это естественно. И обижаться тут нечего.

Все же Андрей не ждал, что журналист предложит:

— Снимите одну доску. Высоко для него.

— Нет, — сухо проговорил Андрей, — должен взять.

Он жестом послал Дикаря вперед. Пес прыгнул. Он очень хотел выполнить приказ, очень старался, но задние лапы не нашли опоры, скользнули по доске, и пес упал на землю.

Полковник сказал:

— Вы не чваньтесь, можете уменьшить высоту.

Андрей упрямо мотнул головой:

— Служебно-розыскная собака обязана брать два метра, товарищ полковник.

Дикарь повернул морду к хозяину, чуть шевельнул настороженными ушами. В его глазах Андрей прочитал готовность. Ничто не отвлекало пса. Все дело только в том, что он разболтался без тренировки.

Надо было подать команду. Андрей медлил.

Он шагнул вперед и положил руку на теплую плоскую собачью голову. Дикарь вздрогнул, весь сжался на секунду от непривычной ласки. Андрей чувствовал, как напряглись у собаки мускулы. Он сильнее сдавил мохнатую теплую голову. И это было как просьба: «Сделай ради меня».

«Ради тебя — могу, — сказали преданные собачьи глаза. — Ради тебя — что угодно».

— Барьер!

Собравшееся в комок серое тело метнулось к щиту. На секунду оно показалось Андрею ракетой, выпущенной в небо.

— Ну и прыжок! — восхищенно сказал журналист.

Этого успеха Андрею было мало.

— Барьер!

Второй прыжок был еще лучше прежнего.

…Почему же все-таки Андрею сейчас так неловко перед самим собой? Почему не радуют успехи Дикаря?

Ведь он ни за что не приласкал бы собаку просто так, бескорыстно, хотя и знал, как ей этого хочется. Сердце не звало его переступить раз навсегда намеченные границы делового контакта. Зато, когда от собаки потребовалось чрезмерное усилие, тогда — пожалуйста! — он снизошел до ласки. И в этом было что-то унизительное, спекулятивное. А главное — что-то такое, чему в дальнейшем все равно не будет места в отношениях этого человека с этой собакой. Андрей как бы обманул собаку — вот что было самое неприятное.

Но Дикарь сейчас был готов на любые подвиги. И это надо было использовать.

— Бум!

Пожалуйста! Смотрите все! Пес храбро идет по бревну.

— Бум!

Идет в обратную сторону.

— Бум!

Вот на этом-то и сорвался Геворк. Может, в третий раз уже не стоит гнать Дикаря на бревно? Да нет, можно и в третий раз, и в четвертый. Отказа не будет.

— К лестнице!

Согнув лапы, Дикарь в противоестественной позе ползет по круто поднимающимся вверх перекладинкам. На верхней площадке он приостанавливается, чтобы перевести дыхание. Теперь самое трудное — крутой спуск: головой вниз, а неверные задние лапы еще где-то наверху и осторожно нащупывают круглые перекладинки.

— Ко мне, Дикарь!

Становится у левой ноги. И точно так, как когда-то Карай, спрашивает взглядом: «Что еще нужно? Приказывай, хозяин!»

Все-таки — сын Карая.

Потом Андрей посылает пса на задержание. Парень в просмоленном комбинезоне отбивается, стреляет в землю. Небольшая серая собака стремительно бросается нэ него, сбивает с ног.

Дикарь, сын Карая. А все же — не Карай.

Полковник доволен. Благодарит за службу.

Журналист фотографирует собаку. Просит, чтобы проводник рассказал о ней поподробнее.

— Оставляет, знаете, самое лучшее впечатление…

— Что рассказывать? — сухо говорит Андрей. — Вы же слышали характеристику, данную начальником питомника: посредственная служебная собака.

Андрей ведет пса к вольеру.

Дикарь прижимается боком к сапогу. Ждет, просит прощальной ласки. Чуть слышно повизгивает от волнения.

Хозяин сурово отстегивает поводок, жестом посылает пса в клетку и запирает дверь.

ДИКАРЬ НА РАБОТЕ

Свидетелей было много. Больше, чем нужно. Один опровергал другого.

Путевой обходчик Сантросян видел ночью группу людей, суетящихся возле машин. Кажется, их было трое, но может, и четверо. Сантросян знал, что под вечер на станцию прибыли платформы с грузовыми автомашинами «ГАЗ» для колхоза «Верный путь». Он посчитал этих людей за представителей колхоза. А почему, собственно, он должен был заподозрить их в чем-то нехорошем? Люди работали у машин не таясь, громко переговаривались. Ему даже показалось, что среди них был тот колхозник — он не знает его имени, — который сопровождал машину с завода до станции назначения. Но,возможно, он ошибается. Было темно, ручаться ни за что нельзя. Сантросян крикнул этим людям:

— С обновочкой вас! С приобретением!

Они вежливо отозвались:

— Спасибо на добром слове!

— Забираете, значит, грузовички?

— Да вот шоферов вызвали из колхоза. Как развиднеется, двинемся в путь.

И он ушел. Ни о чем плохом не подумал.

Еще военный их видел. Лейтенант. Шел домой со свидания. Чтобы укоротить дорогу, пересек железнодорожное полотно и хотел обогнуть приземистое здание вокзальчика. Они сами его окликнули. У них не было спичек, чтобы зажечь фонарь. «Темно, — сказали, — работать не видно». Какая у них работа, лейтенант не поинтересовался. Голос, который окликнул лейтенанта, звучал мужественно, солидно. А вообще их было двое. Это точно. Потом, придя домой, лейтенант подумал: «Зачем им фонарь, когда они могут включить фары на машинах?» Но он тут же чем-то отвлекся и перестал об этом думать. Люди на пустыре действовали уверенно и уж во всяком случае никак не были похожи на злоумышленников. Лейтенант даже посоветовал им не шуметь, а то ведь они могут обеспокоить железнодорожников, живущих в окрестных домиках. Его, лейтенанта, это, конечно, не касалось, но уж такой он человек — не может пройти мимо, если видит беспорядок.

Значит, расчет был у преступников — вести себя по-хозяйски и тогда никто не станет их, не таящихся и не боящихся, в чем-нибудь подозревать.

Женщина видела их. Стирала белье, вышла развесить его ночью, чтобы до утра высохло. И на другом конце пустыря, примыкающего к станции, заметила людей, делающих что-то при свете автомобильных фар. Никаких фонарей она не видела. Людей было много — семь-восемь. Это ее не удивило. На пустыре часто складывали грузы, прибывающие на станцию, и хозяева забирали их, когда им было удобно. Иной раз это происходило и ночью. Так что шум и возня у машин не могли ее насторожить.

Выяснить внешность преступников не удалось. Обыкновенные люди, такие с виду, как все, никаких особых примет в глаза никому из свидетелей не бросилось. Да и вообще ночью что разглядишь…


К тому времени, когда Андрей на мотоцикле — в коляске сидел Дикарь — прибыл на место происшествия, картина уже прояснилась. Майор из линейного отдела милиции взял на себя руководство розыском. Он считал, что дело обстоит примерно так. Когда на станцию (надо учесть — маленькую, пустынную, где скорые поезда даже не останавливались) прибыли грузовики для колхоза «Верный путь», их тут же скатили с платформы и оставили на пустыре. Сопровождали груз двое — колхозник Пилипосян, шофер по специальности, и его племянник Вазген. Они созвонились с председателем и получили заверение, что утром к ним прибудет помощь, и тогда машины своим ходом пойдут в колхоз — это за полсотни километров от станции. Закончив переговоры с председателем, усталый и продрогший Пилипосян повел племянника в чайную. Там они встретили какого-то проезжего человека и с ним выпили. Время от времени то Вазген, то сам Пилипосян выбегали на пустырь и смотрели, все ли в порядке. Но что могло случиться тут, на изъезженной вдоль и поперек станции, среди людей, которые почти все были знакомыми, даже приятелями? Правда, Вазген сначала предложил, что он будет ночью спать в машине. Но потом, успокаивая друг друга, дядя с племянником решили, что после нескольких суток трудного пути под дождем и ветром они имеют право на человеческий отдых. Примерно в двенадцать ночи, оба сильно пьяные, они последний раз взглянули на машины и пошли спать к дальнему своему родственнику, Бабкену Шадунцу. У него еще выпили — и не хотелось, да не смогли отказаться — и спали крепко до самого утра.

А пробуждение было нерадостное.

Бабкен Шадунц дал следователю такое показание: «Я проснулся первый и решил подшутить над родными. Сказал им: «Эй, вставайте, сони, у вас там машины покрали!» Пока они одевались, я вышел на улицу взглянуть на грузовики, а возвращался — уже криком кричал: машины, оказывается, стояли на пустыре раскулаченные, ну совершенно раздетые».

Преступники сняли с машин все, что только было можно.

Сняли фары и подфарники, наружные боковые зеркала и, конечно, самое главное — покрышки. Три грузовика с обнаженными черными колесами как бы лежали брюхом на штабелях кирпича. Очевидно, скаты преступники подымали домкратом, а потом под кузова наложили кирпичи, чтобы машины висели колесами в воздухе и их удобнее было обдирать.

Пока Андрей осматривал пустырь и разговаривал со следователем и работниками железнодорожной милиции, Дикарь дремал в коляске мотоцикла. Но каждому, кто глядел на него со стороны, сразу становилось ясно, как трудно ему притворяться спящим. Как трудно сидеть, упершись прикрытым и отлично все видящим мохнатым глазом в дверь станционного пакгауза, и делать вид, что происходящее вокруг ничуть его не касается, совершенно его не интересует. Время от времени он медленно зевал и почесывал задней лапой ухо, наставленное в ту сторону, куда ушел хозяин. Дикарь изо всех сил старался туда не смотреть. Был дан приказ «сидеть» — и, значит, надо застыть в той позе, которая предписана. Но он мучился, ерзал на месте и отлично сознавал, что нарушает правила. Тогда он весь подбирался и несколько минут сохранял классическую неподвижность. Мальчишка с длинной палкой бегал вокруг мотоцикла и восторженно кричал: «Куси, Джульбарс! Ко мне, Джульбарс!» Дикарь делал вид, что нет никакого мальчишки. Женщина кинула в коляску кусок колбасы. Не было этой колбасы и этого бьющего прямо в нос, зовущего, чарующего запаха. И не было на свете никаких других голосов, кроме одного, который каждую минуту мог чуть слышно позвать: «Ко мне, Дикарь!» И тогда надо было услышать его, различить среди сотни чужих и ненужных и мчаться на зов со всех ног.

Майор отвел Андрея в сторону. По возрасту они были, наверно, ровесниками. Держался майор с людьми хорошо — просто и деловито, а главное, без начальственного высокомерия, которое всегда раздражало Андрея.

— На вашу собаку я лично возлагаю больше надежды, чем на самого себя.

— Смотря по обстоятельствам, товарищ майор, — уклончиво сказал Андрей. — Если, преступники уехали на машине, то все наши надежды могут полететь кувырком.

Начальник задумчиво протянул:

— Без машины, конечно, тут не обошлось. Была машина…

Андрей не хотел ехать по этому вызову. Железнодорожная станция, — значит, множество людей. Это почти то же, что работать в городских условиях. Геворк заставил. Он теперь ввел такую дисциплину, какой не было и при капитане Миансарове. Проводники с собаками все время торчали на плацу: бум, лестница, барьер, конкурсы, смотры. К Андрею Геворк стал относиться придирчиво. Все не мог забыть, как отличился Дикарь в присутствии журналиста. То и дело выпадало теперь Андрею ходить с Дикарем на самые трудные задания. Если что случалось в городе, на людных улицах, или там, где определенно действовали преступники на машинах, все уже заранее знали: поедет старший лейтенант Витюгин с Дикарем. И отказываться нельзя. На бедном Дикаре сейчас висит шесть подряд нераскрытых дел. И вот оно, кажется, на очереди седьмое.

Майор сказал:

— К сожалению, пока от нас ускользнул этот гусь, который спаивал Пилипосяна в чайной. Похоже, что он участник преступления. По описанию внешности — со слов Пилипосяна — я начинаю подозревать рецидивиста, давнего знакомого. Особые приметы совпадают. Татуировка, походка, все прочее. На правой руке Пилипосян заметил наколку: «У любви, как у пташки, крылья». Вот эту пташку мы и ищем. Слышали такое имя — Антон?

— Вроде не приходилось.

— А про Геннадия Числова, по кличке «Дьякон», вы наверняка слышали. Его шайку недавно ликвидировали. Ну, Антон — из этой шайки. Пока его взять не удалось. Если бы собака помогла его обнаружить, это было бы доброе дело.

Впоследствии Андрей не раз вспоминал этот разговор. Мог ли он предположить, что несколько месяцев спустя судьба сведет его с человеком, чье имя было тут названо?

…Начальник окликнул Пилипосяна. Подошел круглолицый, упитанный человек, румяный, с усиками, в зеленом китайском дождевике. С виду нагловатый, а глаза испуганные. Сегодня его много раз допрашивали. Он терпеливо склонил голову перед Андреем. Это означало: «Я виноват и сам казню себя без малейшей пощады». Андрей хорошо знал таких смиренных. Ох, и не любил же он их — пострадавших от собственного легкомыслия и выставляющих напоказ свое покаяние!

— Бутылочка подвела?

Не поднимая головы, Пилипосян сказал:

— Я человек конченый. Хоть найдете, хоть не найдете — мне от председателя пощады не будет. И колхозники не простят. А Вазген невинный. Молодого парня, прошу, не погубите.

— Только вам сейчас и выступать адвокатом, — неприязненно заметил майор.

Пилипосян болезненно усмехнулся, но на его здоровом, красном лице усмешка выразила не страдание, а неуместную лихость. Смотреть на эту явную подделку не хотелось. Андрей отвел глаза. И тут он увидел руки Пилипосяна — большие рабочие руки. Они дрожали и явственно выражали то отчаяние, которое не могло выразиться на лице человека.

— А ведь я, товарищи, вообще-то непьющий…

— После вчерашней вашей попойки это безусловно очень ценное заявление, — усмехнулся майор.

— Теперь-то, конечно, что бы я ни сказал, все будет вранье.

Андрей не верил этому человеку, когда глядел на него. Лицо бесшабашного забулдыги, пьяницы, плута. Но если отвернешься и слышишь только его глухой голос и видишь мнущие друг друга беспокойные пальцы, то не верить нельзя.

— Внешний вид у меня обманчивый, товарищ начальник, — уныло проговорил Пилипосян. — Я это за собой давно знаю. А что могу сделать? Но только одно скажу: я вас не обманываю. Судите меня как хотите, я наказание заслужил, но то, что я всю правду вам выложил, — это точно.

Вокруг разговаривающих робко ходил худощавый паренек в стеганке.

— А это кто? Рыщет тут, как голодный волк…

— Вазген. Вы не обращайте, пожалуйста, на него внимания.

— Трусит, что ли?

— Нет. Но вообще он сильно переживает.

— Скажи пожалуйста! Значит, нервный? И тоже, конечно, непьющий?

Пилипосян укоризненно качнул головой:

— Да он же совсем молоденький! Постыдились бы вы, товарищ начальник! Вчера это я его подпоил, на радостях. Моя вина… Найдете или нет? — спросил он вдруг. — Собака ваша дельная или вроде игрушки?

— Собака не всемогущий колдун, — строго сказал Андрей. — У нее возможности ограниченные. Что окажется доступно ее природе, то она сделает.

Черноглазый, очень бледный Вазген шагнул вперед. Он действительно был молод, наверно еще школьник. Привлекательное, умное, гордое лицо…

— С нами что будет — со мной и с дядей, — пусть то и будет. Наша вина на виду. А резину найдите! — Он не просил — требовал. — Найдите! Вы обязаны. Через собаку или иначе. Как же можно — грузовики без покрышек! Их знаете как у нас ждут?

— Вот тебя, ротозея, и послали охранять колхозную собственность, — нахмурился майор. — И еще ты будешь нам теперь указывать на наши обязанности!

Черные глаза вспыхнули.

— По-моему, я с вами вежливо говорю. — Юноша, раздувая ноздри, смотрел на начальника. — Ничего лишнего я себе не разрешаю.

— А я, выходит, разрешаю? — Сердиться, как видно, начальнику не хотелось. Паренек ему явно нравился. — Найдем твою резину. Преступники от нас не уйдут. Вообще запомни: если милиция иной раз не находит, то это не значит, что невозможно, а просто выявляется наша плохая работа. Это я вполне ответственно говорю.

Пилипосян втянул румяные щеки, цокнул языком и ударил, себя в грудь:

— Через всю страну, через тыщи километров провез в сохранности. На пороге родного дома обанкрутился!

И это старинное, давно вышедшее из обихода да вдобавок еще и искаженное слово прозвучало так горестно, что Андрей сразу поверил: не виноват человек! То есть в ротозействе, в преступной небрежности виновен, а в злом умысле — нет.

— Ко мне, Дикарь!

Андрей произнес это негромко, как бы между прочим. Но Дикарь услышал. Он метнулся из коляски, вытянул и чуть изогнул серый пушистый хвост и пустился к хозяину.

— Найдем, Дикарь? — Андрей нагнулся к собаке.

Когда-то с такими словами Андрей обращался перед каждым поиском к Караю. А тот отрывисто лаял. И нетерпеливый его лай звучал как ответ: «Найдем, хозяин, постараемся». Дикарь был к этому не приучен. Он внимательно смотрел на Андрея, склонял голову то на один, то на другой бок. Пытался понять, чего от него хотят. На секунду Андрею показалось, что перед ним по-прежнему Карай и сейчас они начнут удачный поиск. Но тут, как клинок из ножен, стремительно вылетел из пасти узкий и длинный язык и лизнул его в нос.

— Ну, дурак! — сказал с досадой Андрей. — Что с тебя взять!

Он пристегнул к ошейнику собаки длинный поводок и пошел к машинам.


Следов было много. За ночь следы хорошо оттиснулись на земле и на траве. Майор позаботился, чтобы посторонние на пустыре не крутились. Собаке легко будет взять направление. А дальше что? Преступники не угнали грузовики — значит, у них была своя машина. Такую тяжесть, какой они завладели, на руках не унесешь. Вот след и прервется. Что сможет сделать собака?

— Нюхай, Дикарь!

Пес круто берет с места и тянет прямиком — стало быть, он отлично чувствует запах. Ну, давай, давай! Приведи меня к тем мерзавцам, к ночным добытчикам, которые копошились тут в темноте. Какое им дело, что весь колхоз ждет сейчас с нетерпением и надеждой новую технику! Люди составляют планы, мечтают, что жизнь их станет лучше, когда механизмы им помогут. А могучие машины беспомощно распластались на пустыре. Тяжко смотреть на них. Еще не начав жить, стали инвалидами. Зато спекулянт-перекупщик предложит жулику сколько-то рублей за краденые покрышки, фары. Жулик-крохобор, таясь, примет у него сверточек с деньгами и будет трусливо оглядываться — не заметил ли кто? Так пусть позеленеют от страха лица преступников, когда они увидят служебно-розыскную собаку и поймут, что пойманы. Вперед, Дикарь!

Нет, остановка.

Собака крутится на следу, визжит.

— Ага! — Запыхавшийся майор подбежал, стал рядом. — Вот тут безусловно ждала машина. Это очень важно — определить именно то место, с которого они уехали.

Следователь тщательно осматривает площадку, где остановилась собака. Похожий на все другие участок захламленной пристанционной земли. Ржавая консервная банка. Она здесь случайно и никакого отношения к происшествию не имеет. Столб с электрической лампочкой. Но лампочка разбита. Значит, ночью тут было темно. Отчетливый отпечаток протектора на сыроватой земле. Вот это уже интересно!

— Машина легковая, — задумчиво определяет следователь. — «Москвич» старого выпуска. В темноте проехали правым передним колесом по луже — вон той луже, что и отсюда видна. Оттого и след получился явственно.

Все смотрят на лужу.

Майор думает вслух:

— Лужа меня лично мало интересует. А вот что мне действительно интересно: как могли преступники — а их ведь было несколько душ — увезти в «Москвиче» старого выпуска полтора десятка огромных автопокрышек, да еще фары, подфарники и прочее? Да еще и сами — трое, четверо — там разместились.

— Не могли, — соглашается следователь.

— Тогда мы должны сделать вывод — не та машина. Случайно, значит, другая тут стояла, и на ней уехал кто-то другой. Дальнейший вывод: собака ошиблась.

Андрею очень хочется отрезать: моя собака не ошибается! Но он молчит. Ведь ему приходится работать не с Караем, не с Маузером. У него посредственная, много раз ошибавшаяся служебно-розыскная собака. Черт ее знает, ошибается она в этот раз или нет!

— Можно еще раз попробовать, — предлагает Андрей. — Проверить вторично, если хотите…

Все возвращаются на пустырь. Дикарь снова обнюхивает кирпичи, землю под колесами грузовиков. И уверенно — так же, как и в первый раз, — натягивает поводок. Но теперь он бежит в противоположную сторону.

— Ага, этот уже взял правильно! — слышится позади голос майора.

«Черт бы побрал такого пса! — злится Андрей. — Обязательно поначалу запутается. В одну сторону бросился, потом в другую. Перед людьми стыдно. Старания много, а успехов никаких. Но почему все-таки первый след был проложен к «Москвичу»? В каждой ошибке тоже есть свой смысл. А может, не было никакой ошибки? Ни с того ни с сего пес не побежит смотреть на лужу…»

Дикарь тянет напористо. Приходится его слегка сдерживать. Огромная куча угля, высотой с одноэтажный дом, навалена на пустыре. Угольный склад, что ли? Дикарь с ходу заворачивает и карабкается по склону угольной пирамиды.

— Опять заврался! — бросает кто-то позади.

Андрей натягивает поводок. Куда понесло проклятого пса? Бессмысленно бежать за ним на угольную гору. Вымажешься, как трубочист. Да и к чему? Можно встретить пса с другой стороны насыпи…

Андрей отстегивает поводок. Дикарь скачет вверх, вверх. Брюхо, лапы, хвост теперь у него чернее, чем у Маузера. Андрей огибает угольную насыпь и ждет, когда пес начнет спускаться.

А вот и он. Появляется на гребне горы и с лаем скачет вниз, проваливаясь и скользя. Конечно, он сильно чует след, иначе не рычал бы, не лаял. Выходит, если верить собаке, преступники перелезали через угольную гору. А для чего?

Дикарь выбрался на землю. Яростно мечется у насыпи, нюхает траву, нюхает воздух. Через минуту он начинает беспомощно скулить. След утерян.

Майор идет за ним и тоже почти что уткнулся носом в землю.

— Смотрите! — Опускает палец — и все видят на угольной пыли отпечаток автомобильной покрышки. — Похоже, опять тот самый «Москвич».

Андрей удерживает за ошейник безумствующего пса. Дикарь рвется обратно на гору.

— Можно, я скажу, товарищ майор? Я, кажется, разгадал эту загадку.

— Так поделитесь с нами, товарищ старший лейтенант.

— Машина стояла у столба под разбитой лампочкой. Это была никакая не другая машина, товарищ майор, а именно та самая. Преступников, как мы знаем, было несколько. Один — надо полагать, шофер, — когда дело у них закончилось, пошел к своему «Москвичу», и Дикарь, которого мы зря ругали, привел нас в точности по его следу. Другие тем временем полезли на эту угольную гору. И Дикарь во второй раз показал нам их путь. Спрашивается, для чего они полезли? А для того, товарищ майор, что они не могли увезти в «Москвиче» покрышки, как вы совершенно точно определили. И они решили их спрятать. Где? Да именно в этой самой угольной куче. Потом они спустились, тут шофер подал им «Москвича», и они укатили. Похищенные вещи — вот я головой ручаюсь — до сих пор лежат закопанные в угле. Собака нам в точности укажет место.

— Пускайте собаку!

Дикарь мгновенно взлетел наверх. Андрей кинулся за ним. Он уже не думал, что может выпачкаться. Майор с сожалением взглянул на свои начищенные сапоги и, вытягивая носки словно в танце, ловко, быстро побежал по осыпающемуся склону.

Пес ожесточенно разрывал уголь передними лапами. Усы у него были черные, глаз совсем не видно, только зубы сверкали, когда он с отвращением чихал и когтями пытался соскрести с носа налипшую угольную пыль.

— Лопату! — крикнул Андрей стоящим внизу.

Но ему не пришлось воспользоваться лопатой. Ею, по праву старшинства, завладел майор.

Рыл он сильно, умело, яма на глазах углублялась. Дикарь бросался прямо под лопату, рычал и время от времени злобно вонзал в черенок белые зубы.

— Дайте же мне лопату! — горячился Андрей. — Ну, что вы так, товарищ майор…

Ему казалось, что раскопать яму — это его право, раз уж именно он обо всем догадался. Начальник только отворачивался и молча вбивал лопату в уголь.

Трудиться ему пришлось, впрочем, недолго. В развороченной яме лежали шины, покрытые брезентом.

Все по очереди заглянули в яму.

Потом, стали смеяться, хвалить Андрея.

— Героическая у вас собака! Ну, умница! — сказал следователь. — Придется теперь колхозу «Верный путь» доставлять каждый день к завтраку этому псу хорошую баранью отбивную!

Больше всего Андрей боялся показать, как он радуется успеху. Пусть не думают, что удача мало знакома ему и его собаке. Нет! Проводник прибыл со своей замечательной служебно-розыскной собакой на место происшествия, быстро сориентировался, обнаружил пропажу. Выполнив долг, скромно едет домой. Похвалы не нужны. Дело самое обычное.

Радость буквально распирала его. Давно уж он так не гордился победой. Разве только в те далекие дни, когда он еще работал с Караем…

Но люди не должны ничего видеть.

Андрей был сух, подтянут, немногословен. Взял собаку на поводок, четко козырнул:

— Могу считать свою роль оконченной, товарищ майор?

— Вы-то можете, а нам еще предстоит найти преступников.

— Полагаю, тут уж вы справитесь без меня и без моей собаки?

— Верно. Благодарю вас за отличную работу.

Андрей еще раз кинул руку к козырьку.

Он пошел по склону, то и дело проваливаясь в проклятый уголь. Выбравшись, потопал сапогами, отряхнулся. Глядя на хозяина, отряхнулся и Дикарь. Чище от этого они оба не стали.

Андрей сел за руль мотоцикла. Дикарь прыгнул в коляску.

Когда выехали на шоссе, пес потянулся и осторожно положил заляпанную мокрую морду на согнутую, держащую руль руку хозяина.

Это было неудобно Андрею. Он стерпел.

ДИКАРЬ В ЗООПАРКЕ

Уже не раз, садясь обедать, Андрей находил на столе одну и ту же газету, как бы случайно раскрытую на четвертой полосе, и так, чтобы в глаза бросилось объявление. Зооветеринарный институт извещал о приеме студентов на заочный факультет. При поступлении льготы предоставлялись людям с опытом практической работы в животноводстве. Какое отношение это могло иметь к Андрею? Он отодвигал газету и опускал ложку в суп.

А через день газета опять лежала у его прибора.

Наконец ему надоело. В воскресенье утром он спросил у жены:

— Ну, что это значит?

Как всегда, когда она бывала смущена, Ева стала смеяться.

— А что? Разве плохо, если ты получишь высшее образование?

Андрей кончил школу уже давно. В войну его вместе со многими другими подростками перевезли из блокированного Ленинграда в Армению. Потом, когда выяснилось, что все его родные погибли, он уже не вернулся в Ленинград — жил в Ереване, в детском доме. Кончил школу. Потом была армия. А после демобилизации он снова вернулся в Ереван — это он уже ехал к себе домой.

О том, чтобы продолжить учение, он теперь не думал. Куда там! Ему за тридцать. Он глава семьи.

— Высшее образование! — с досадой сказал он. — Об этом уже скоро моя дочка начнет думать, а ты мне предлагаешь…

Дочке было два года.

Она сидела под столом и пыталась убедить плюшевого медвежонка взять в рот соску.

— Возьми соску, — доносилось из-под стола. — Я кому говорю? Спи сейчас же! Вот я тебе покажу, дрянь такая!

Она в точности повторяла слова и интонации матери. А Ева не очень выбирала выражения, когда сердилась.

— Аллочка, — позвал Андрей, — будем с тобой вместе учиться, да? Ты будешь объяснять папе, как решать задачки.

Девочка вылезла из-под стола, держа за лапу игрушечного медведя. Круглыми голубыми глазами пытливо посмотрела на отца.

— Такие вещи не говори! — приказала она строгим материнским голосом. — Ну, пойдем, пойдем прыг-скок.

Этим кончался каждый разговор Андрея с дочерью. Еще не научившись крепко стоять на собственных ногах, она уже любила прыгать. Отец держал ее за вытянутые маленькие теплые руки, и она без устали отталкивалась крепнущими ножками от пружинного дивана.

Когда дочка наконец отпустила его, Андрей вернулся в столовую и, позевывая, перечитал объявление. Ева не смотрела на него, делала что-то свое. Он ждал, ждал, зевал — хотелось, чтобы она первая начала разговор. Жена молчала.

— Заочный факультет… — не выдержал он. — У меня нет никакого практического опыта по животноводству…

— Нет, Андраник, — Ева часто переделывала его имя на армянский лад, — опыт у тебя есть. Ты же работаешь по собаководству. Я зашла сегодня — просто так — в зооветинститут, и мне там сказали, что служебно-розыскная собака тоже может считаться отчасти как животноводство.

Андрей внимательно все выслушал, а потом высоко поднял плечи — это должно было выражать удивление — и даже вздохнул:

— Ах, ты уже и в институте побывала!

Но на самом деле ему это нравилось. В институте была! Скажи пожалуйста! Все продумала!

Ева скромненько объясняла:

— Я давно чувствую, что твоя работа тебя не удовлетворяет. А что может быть лучше — учиться и потом с интересом работать? Все дороги открыты.

Снова пришла Алла и потребовала:

— Давай прыг-скок.

Ева хорошо знала своего мужа. Если она будет настаивать, то он замкнется, уйдет в себя. Но если заронить ему в душу сомнение и умолкнуть, то он выложит все, что у него на уме. Поэтому, когда он пришел в кухню, Ева перетирала посуду и пела.

— Почему ты решила, что я недоволен работой?

— А ты доволен? Ну и слава богу!

— Нет, почему ты все-таки вообразила?

— Но, господи, ты все время говоришь, что появились автомашины и значение сыскной собаки падает. Ты только поставь рядом такие слова: кибернетическая машина или атомная бомба — и собака-ищейка! Сразу сам поймешь, насколько, несовременна твоя профессия. Да и вообще, милиция скоро не будет нужна. — Она засмеялась, увидев, как вытягивается лицо мужа.

— Ладно, ты не торопись. Пока что давай-ка будем укреплять милицию.


Они давно уже сговорились, что в воскресенье поедут с дочкой в зоопарк. Интересно было послушать, что скажет Аллочка о живом слоне. Только посадив жену и дочку в коляску мотоцикла, Андрей понял, что у Евы есть еще и другая цель.

— Сейчас, Аллочка, мы увидим с тобой то место, где наш папа скоро будет работать.

Вот, оказывается, зачем они ехали в зоопарк!

Если уж Ева уцепилась за какую-нибудь идею, так ее и трактором не своротишь в сторону.

По дороге Андрей думал: хочется ему учиться или нет?

Он вдруг почувствовал волнение, когда вспомнил шелест страниц учебника. А холодок под сердцем в час экзамена… И потом, если действительно работать в зоопарке, — ведь это так заманчиво…

— А когда нужно подавать заявление?

Ева быстро отозвалась:

— До субботы.

— Я напишу, а ты передашь.

Ева работала врачом в поликлинике — два шага от зооветинститута. А Андрею нужно ехать через весь город. И, в конце концов, если уж она этого так хочет, так пусть хоть немного потрудится.

Мотоцикл плавно несся по шоссе. Слева на крутизне лепились домики. Над садами поднимался дымок. Пахло шашлыком. Андрей думал: учеба заочная, рассчитана на пять лет. И весь этот срок он будет работать в питомнике. А там ему уже и по возрасту подойдет время менять профессию.

Все получалось правильно.

Ева сказала:

— Как здесь хорошо! Это ущелье, эти огромные камни, деревья…

Андрей не замечал красоты. Очень уж привычной была дорога. Зоопарк расположился почти что напротив питомника служебного собаководства. По одну сторону шоссе — зоопарк, по другую — питомник. Конечно, подъезд к зоопарку куда роскошнее. Да и вообще, что сравнивать! В зоопарке — чугунная высокая решетка и колонны из розового туфа. В питомнике, на взгорье, — обветшалые деревянные ворота и даже нет асфальтовой дорожки. Но оба учреждения — добрые соседи. И Андрей ехал в зоопарк, как к себе домой.

Мотоцикл решено было оставить в питомнике. Андрей свернул с шоссе и по неудобному каменному пандусу влетел в открытые ворота.

Геворк стоял в одних трусах у водопроводной колонки и щедро поливал себя из шланга ледяной водой.

— Куда это вы всей семьей?

Андрей объяснил.

— Подождите. Я тоже с вами.

Даже не спросил, приятно ли будет людям в выходной день его общество…

Роза кормила собак.

Она долго восхищалась Аллочкой, а ее юркие курчавые, неожиданно выскакивающие из-за всех камней и кустов мальчишки совершенно затормошили ребенка.

— Ничего, — сказала Ева, — пусть она с детства привыкает отбиваться от мужчин.

Собаки вылизывали миски. Сильно пахло овсянкой, варенной на буйволиных костях.

— Всегда едят одно и то же, — вздохнула Роза. — Сытно, много, но никакого разнообразия. От рождения до смерти — только каша с костями.

Ева с сожалением разглядывала собак:

— Бедненькие! Служба у них тяжелая, еда скучная. Все счастье — когда нацепят ошейник и поведут на поиск…

Она мельком взглянула на Дикаря. Пес, наверно, чуял присутствие хозяина. Оставил недоеденную овсянку, просунул нос сквозь прутья. Влажный черный пупырчатый кончик подергивался, шевелился; он показался Еве на секунду маленьким зверьком, который живет отдельно от собаки.

— Поверите, — сказала она Розе, — после гибели Карая ни одну собаку больше любить не могу. Ничем этот Дикарь передо мной не провинился, а вот не хочу я его, не нужен он мне. А Карай был необходим. Почему? В чем разница? Андрей, по-моему, даже злится на меня…

— А я их всех люблю, — сказала Роза. — Мне что Найда, что вислоухий Джек, что Маузер — все одно. Они все труженики.

Андрей позвал жену. У ворот уже стоял Геворк и держал на коротком поводке Маузера.

— Вот, — сказал Андрей, — видишь, в зоопарк с собакой идем!

— Правда, Геворк? Вас же не пустят.

— Ничего, там знакомые. Я договорился.

— А для чего?

— Ну как «для чего»! — Геворк упрямо наклонил курчавую черную голову. — Мы должны приучать собаку к работе во всяких условиях.

— Видишь ли, Ева, какое дело… — Андрей долго двигал скулами, глаза у него были очень серьезные, — нас иной раз посылают на поиск в Нубийскую пустыню. Также и в Уссурийскую тайгу. Там мы, понимаешь, ищем со своими собаками похищенное жуликами барахло, а вся местность там буквально кишит львами и тиграми. Ну, гиены, слоны — этих я уже и не считаю. Так вот, понимаешь, чтобы заблаговременно приучить служебно-розыскную собаку…

— Ладно, ты не остри, — оборвала Ева. — У Геворка, наверно, есть свои соображения…

Геворк рассердился:

— Да просто-напросто я хочу приучить собаку, чтобы совсем ничего на свете не боялась! Пусть хоть одна такая будет во всем питомнике. — И тут же подвел итоги — Конечно, у меня сотрудники такие: как кончилась смена — их уже дело не интересует. А у меня, черт меня побери, ненормальный характер. Каждую секунду думаю, как и что улучшить…

— Вы, Геворк, — самый прелестный и самый заботливый начальник на свете! — засмеялась Ева. — Идемте улучшать Маузера.

Так и пошли: впереди Андрей с дочкой, позади Ева и Геворк с Маузером.

У ворот питомника сидел старик с двумя корзинами: в одной — жареные семечки, в другой — букетики полевых цветов.

Дед был дряхлый, проводники жалели его.

Он узнал Андрея, окликнул и преподнес Алле букетик.

— Как здоровье, дедушка?

— Да неважно, сынок. На том свете утеряли, наверно, списки, где обозначена моя фамилия. Все не зовут и не зовут меня. Забыли!

— Да и вы сами туда не торопитесь, дедушка. Выглядите прямо как огурчик.

— Верно, — подтвердил старик, — не тороплюсь я, не тороплюсь.

В кассе зоопарка Андрей взял билеты для всей компании.

Неподалеку от входа стеной — друг на друге — стояли клетки с попугаями. Метались вверх и вниз красные, синие, белые перья. И такой крик, щелканье, клёкот встречал посетителей, что Аллочка встрепенулась и счастливо засмеялась:

— Птички, мама…

Ева бросила в клетку горсть семечек.

На Маузера попугаи не произвели впечатления. Он видел в жизни слишком много и уже устал воспринимать новое. Бывал он в квартирах — роскошных и плохих, лазил в пещеры, разыскивал следы в птичниках и на скотных дворах, в поездах и в театрах. Он ездил на всех видах транспорта и летал в самолетах. Чем мог его удивить зоопарк?

Пес зевнул, неохотно раздвинув седые губы, прикрыл глубоко запавшие глаза и отвернулся.

В пруду купалось солнце. Вольно жили тут гуси и великое множество уток — нырки, кряквы, шилохвостки и какие-то особенные, ярко-неправдоподобные птицы из семейства утиных, разрисованные от рождения, словно самые волшебные игрушки. Вытягивали гордые шеи лебеди. Хлопотали у берега цапли, то и дело погружая в воду клювы-ножницы. На одной ноге стоял розовый фламинго. Выставив грудь, бродил в одиночестве недовольный важный пингвин.

Аллу невозможно было увести отсюда. Пришлось отцу посадить ее к себе на плечо.

Маузер равнодушно глядел на воду. Его раздражало бессмысленное мелькание освещенных солнцем крыльев. Он отвернулся.

— Видите? — с торжеством сказал Геворк. — Вот так и должна реагировать настоящая служебная собака. У нее есть хозяин, ошейник, миска с едой и след, который нужно довести до выявления преступника, когда это приказано. И больше ей ничего на свете не интересно.

— Мама, пойдем, где птичка на одной ножке! — требовала Алла.

Ева подготавливала ее к сюрпризу:

— Мы сейчас слона увидим…

Но слон Аллочке не понравился. Он был слишком велик, девочка не могла увидеть его сразу и целиком. То она видела только хобот и бивни, то ленивый тощий хвост или толстенную ногу. Ей стало скучно.

Разочарованные, все пошли дальше. Теперь Алла, какого бы зверя ей ни показали, спрашивала: «Он добрый?» Прежде всего она выясняла именно это. И пришлось даже про гиену сказать: добрая. А то ведь еще и не захочет смотреть!

Возле клеток с крупными хищниками толпилось много любопытных. Андрей протиснулся вперед. Тиграм только что бросили еду. Могучий медлительный зверь наступил лапой — толстой, как полено, — на кусок сырого мяса в несколько килограммов весом и, покачивая тяжелой головой, пристально глядел на людей. Потом он негромко рявкнул, улегся на пол клетки. Одним оттянутым когтем передней лапы приподнял весь кусок и зубами стал отрезать мясо, сокрушать и дробить кости, неторопливо пожирать добычу.

А из других клеток в это время неслись яростные, жалобные крики, вопли. В тревожный час кормления рычали гиены, делили добычу шакалы, кусали, рвали друг друга дикие собаки динго, заключенные все в одну клетку. Находясь в руках человека, звери продолжали жить по законам леса.

Андрей оглянулся. Аллочке все уже надоело, Ева сидела с ней на скамье. А где Маузер?

Геворк двумя руками удерживал пса за ошейник.

Даже издали было видно, что он едва справляется с собакой. Андрей бросился на помощь:

— Что случилось?

— Да вот, задурил.

Вся шерсть на спине Маузера, от загривка до хвоста, стояла торчком. Пес сгорбился и стал похож на гиену. Хвост поджал глубоко, под самый живот. Лязгал зубами и скулил. Никогда еще Андрей не видел его в таком жалком состоянии.

— Сидеть! — приказал Геворк.

Маузер неохотно подчинился.

Геворк стал резким голосом подавать одну за другой знакомые команды:

— Стоять!.. Лежать!

Отбежав, крикнул:

— Ко мне!.. К ноге!.. Голос!

Привычные распоряжения вернули Маузеру утраченное равновесие. Он угрюмо выполнил все, что от него требовалось. Правда, пролаял он чуть слышно, но и это было уже доблестью. Шерсть понемногу улеглась, хвост нормально опустился к скакательному суставу. Только глаза тревожно метались и выдавали смятение.

— Понимаешь, такой подлец… Как только запахло хищниками, он свихнулся. Уж и мимо шакалов прошел вздыбленный. Упирался, но подчинился. Ведь он знает, что со мной шутки плохи. Ну, а потом лев рявкнул — так его словно смыло. Он и меня утащил, как осенний листочек.

— Ну и смирись, — посоветовал Андрей. — Пойми и прости его. Лев, знаешь ли, дело нешуточное.

— Ни черта! Он у меня и на льва пойдет, подняв хвостик. Я эти душевные переливы поощрять не намерен.

Геворк намотал на руку поводок:

— Рядом!

Маузер сделал несколько неуверенных шажков, шумно втянул носом воздух — и остановился.

— Вот какую он взял новую моду — упрямится, подлец! Теперь его надо убить или сломить. Вперед!

Пес заворчал. Шерсть снова вздыбилась. Он уперся в землю передними лапами, оскалился. Было ясно, что он не может идти туда, куда его посылают.

Застонала гиена. Маузер рванулся назад, потащил на поводке хозяина. Ну и силища была у пса! Как ни упирался, как ни ругался Геворк, пришлось ему пробежать шагов двадцать.

В конце аллеи они наконец остановились. Пес дрожал. Геворк с багрово-красной от натуги и гнева шеей лупил его сложенным поводком.

Подошли Ева с Аллочкой. Девочка заснула на руках у матери.

— Зачем злиться? Зачем нервничать? Не возьмете с собой Маузера в Нубийскую пустыню, только и всего.

Вот что Геворк действительно умел — это считаться с неизбежностью, подчиняться обстоятельствам. Он распустил поводок, неожиданно улыбнулся Еве, блеснув лакированными глазами-пуговками.

— Верно! Ну к чему мне это все? Что мы с ним, каждодневно среди львов живем, а? Вот я иной раз начинаю умничать. А тут собака оказалась умнее человека. Говорит: по инструкции мне это не положено, хозяин!

Встряхнув Маузера за ошейник, он поставил его «у ноги».

— Пойдем-ка домой, старик.

— Слушай, — попросил Андрей, — ты, кажется, в город собирался? Отвези, пожалуйста, жену. Я тут еще остался бы, посмотрел кое-что…


Он вернулся к клетке со львами. Если взглянуть на зверя, когда тот лежит, то по меньшей мере половину его составляет голова. Лев ел мясо без жадности, но все же зарычал, когда из глубины смежной клетки выглянула, а потом и приползла львица. Они не отнимали друг у друга добычу. Он только предупредил ее: там — твое, здесь — мое.

Иное дело волки. Они втроем жили в одной клетке. Три брата, как было написано на пояснительной дощечке. Когда Андрей подошел, каждый из них грыз свою кость, а служительница стояла снаружи, просунув в клетку сквозь прутья толстую железную палку. Как шлагбаум на дороге, преграждающий путь машинам, палка то поднималась, то опускалась. Нужно было удержать самого жадного и самого сильного из троих, чтобы он не отнимал еду у своих родичей.

Самым жадным и самым свирепым оказался желтоглазый, широкогрудый, но небольшой, ростом с Дикаря, волк. Он пригнулся, как будто хотел проползти низом, и обманул служительницу, потому что, когда та торопливо опустила палку, он перемахнул поверху.

На несколько секунд серые тела смешались, начались грызня и визг. А затем желтоглазый вылез уже с огромной мясистой костью в зубах. Его обиженный брат, хромая, кинулся в дальний угол клетки — доедать то, что оставил победитель.

Шакалы все, сколько их было, набрасывались на один кусок мяса и с воплями раздирали его, отнимая друг у друга. Давились, торопились заглотать побольше и поскорее. А нетронутые куски тем временем валялись на полу.

Совсем уж безобразно вели себя дикие собаки динго. Их было в клетке пять или шесть. Одна, палевой масти, самая большая и злобная, отняла у других мясо и все куски стащила к одному месту — на середину клетки. И не столько жрала, сколько охраняла добычу. А остальные — худые и жалкие, воняющие псиной, — бродили вокруг, с тоской принюхиваясь к пятнам крови на полу. Время от времени палевая набрасывалась на кого-нибудь, кто позволил себе перейти незримую черту и приблизиться к мясу. Жрать ей, может, и не хотелось, но она не отдавала еду другим.

Андрей возмущался. Ну что бы им объединиться и проучить как следует гадину! Еды вдоволь, а они голодают. Надо сказать служителям. Вообще-то скоро он и сам будет здесь работать…

Андрею стало обидно оттого, что Маузер, проживший всю жизнь около людей, так постыдно струсил. Карай прошел бы тут гордо — так, во всяком случае, хотелось ему думать. А пустить бы Карая в клетку — он навел бы порядок среди динго и, конечно, проучил бы палевую.

Только теперь, вспомнив о Карае, он признался себе, почему отправил Еву домой с Геворком, а сам остался в зоопарке. Была одна затаенная мысль, томившая его с той самой минуты, когда он увидел Маузера с трусливо поджатым хвостом.

Геворк, конечно, уже уехал. Можно приступать.

Он пошел в питомник.

Дикарь дремал в вольере. Он вызвал его, надел ошейник, пристегнул поводок, почему-то при этом сильно волнуясь. Спросил у себя: «Что случилось? Ну-ка, успокойся!»

К зоопарку шел быстро, деловито, как будто это действительно было серьезное дело, а не забава.

Контролер у входа удивился:

— Что это у вас сегодня — испытания какие или еще что?

Андрей заранее все сформулировал.

— Отрабатываем новый комплекс. И проверка характера.

Ему было все же немного стыдно.

По центральной аллее он вел пса, как на работу.

Все теперь было иначе, чем в первый раз.

Интересны были не птицы, не звери сами по себе, а только то, как будет вести себя Дикарь.

Попугаи пса удивили. Он склонял голову набок, смотрел живым, заросшим шерстью карим глазом, поднимал морду вверх и принюхивался. Андрей понимал его так, будто разговаривал с ним. Сначала пес определил: «Нет, это не куры». Потом: «Не голуби». Вскинул вопросительно морду: «Кто это, хозяин? Что я должен с ними делать?»

— Пошли дальше, — сказал Андрей.

Возле пруда Дикарь затрепетал. Проснулись и заговорили все бродившие в крови прирученной собаки инстинкты охотника, добытчика пищи. Он подогнул лапу, пригнул шею и принял классическую позу охотничьей стойки. Мимо проковылял пингвин. «Возьму его, а, хозяин?»

— И не мечтай, — усмехнулся Андрей. — Давай вперед!

В просторном загоне бегали туры, козероги, а дальше винторогие козлы, муфлоны. Подошел к забору олень.

Дикарь глядел спокойно: «Коровы, хозяин!»

— А вот и нет, — сказал Андрей. — Тут, голубчик, твоя промашка. Ты рассмотри их как следует.

«Нет, хозяин, чего уж там — коровы. Понюхай — пахнет молоком».

— К ноге! — приказал Андрей и вывел пса на дорожку. Начиналась аллея хищников.

«Нет, я туда не пойду, хозяин!»

— Вперед, Дикарь!

«Не нужно, хозяин!»

Вся шерсть на спине у пса поднялась, словно вдоль хребта залег еж. Дикарь сгорбился, уперся, загнул хвост. «То же самое, что и с Маузером было», — отметил Андрей. Он положил руку на голову собаки, погладил. Это была не ласка, а призыв к мужеству. Андрей сильно провел ладонью от морды — по всей вздыбленной спине — до хвоста. Почему-то было очень важно, чтобы пес преодолел ужас и пошел навстречу неведомой опасности — туда, куда он сейчас не может, не смеет идти.

— Вперед, Дикарь! Ну, не трусь!

«Это тебе нужно, хозяин?»

— Давай! Рядом!

«Я иду».

Шаг, Еще один. Но как трудно ему это дается!

Рыкнул лев.

Минутная остановка. Рука хозяина ложится на голову собаки.

«Иду, яиду, хозяин».

Андрей придержал пса у клетки с тиграми.

Мясо уже было съедено. Огромная полосатая, вымазанная кровью морда лежала на лапах-поленьях. Глаза непримиримо и сыто смотрели сквозь прищур: «Не съем, но убью». Дикарь, подняв голову, с ужасом разглядывал огромную кошку.

«Кто это, хозяин?»

— Ну как? — спросил Андрей. — Нравится тебе?

Ногой, прижатой к мохнатому боку собаки, он чувствовал, как дрожит ее напряженное тело.

— Дикарь! Фас!

Дрожащее расслабленное тело мгновенно одевается мускулами. Прозвучал приказ, колебаниям нет места. «Иду умирать, хозяин!» Дикарь с рычанием бросается на перильца, ограждающие клетку.

Тигр открыл глаза, поднялся.

Маленькая собака и огромная кошка с ненавистью смотрят друг на друга. Ни с той, ни с другой стороны нет боязни.

А чего бояться тигру? Он создан природой, чтобы ломать и сокрушать. На свете нет ему равных. Ненависть — его сила.

Но вот маленькая собака с поперечным шрамом на морде. Тоже отлита в мастерской природы, только улучшена, подправлена человеком. Должна дрожать перед тигром. А нет, не дрожит.

— Ты ведь не боишься его, Дикарь?

«Боюсь, хозяин, но, если прикажешь, я вцеплюсь ему в горло!»

Андрей уводит собаку в боковую аллею. Там пусто. Дикарь радуется жизни, как щенок. Бегает, прыгает, лает. Становится на задние лапы, а передние кладет на грудь хозяину. И высовывает язык, хочет лизнуть в лицо.

Но вот беда — не достает он. Маловат. Карай, вытянув морду, добирался языком до уха Андрея. А этот — только до плеча.

Андрей склоняется и на секунду прижимает к груди мохнатую голову.

Потом он покупает в киоске мороженое. И долго смотрит, как Дикарь впервые в жизни осторожно пробует длинным языком холодное сладкое белое месиво в коричневом вафельном стаканчике.

Вот так же когда-то познавал мороженое Карай…

ПОГОНЯ СКВОЗЬ НОЧЬ

— Это квартира старшего лейтенанта милиции Витюгина?

Голос в трубке знакомый. Но почему тон такой начальственный, отчужденно-официальный?

— Геворк, это ты?

— Старший лейтенант Витюгин, вам приказание — немедленно явитесь в питомник.

— Что случилось?

— Прибыть по вызову, не теряя ни минуты! — Голос в трубке чуть смягчился. — Объяснение получишь на месте. Торопись, как только можно.

Трубка лязгнула. Отбой.

Быстро — голову под кран. Надо стряхнуть сон. Гимнастерка, пистолет. Теперь — плащ. По ночам уже холодно.

— Андрей, ты куда?

Ева подняла голову с подушки. Казалось бы, давно пора ей привыкнуть, что у мужа работа беспокойная. А она постоянно задает вопросы, на которые нечего ответить.

Ей хочется, чтобы он сказал: все в порядке, дорогая, спи, ничего опасного нет, усни поскорее и ни о чем плохом не думай!

Уже не раз Андрей ночью уходил из дому с такими словами.

Ева сидит на постели, смотрит на мужа испуганными глазами. Конечно, он мог бы ее успокоить. Но ему некогда.

— Вызывают меня.

По лестнице он спускается бегом. Выкатить из гаража мотоцикл — на это уходит еще две минуты.

Теперь он мчится по темным пустынным улицам. Мотоцикл оглушительно стрекочет. Освещенных окон в домах уже мало. Произошло, конечно, что-то совершенно необычайное. Иначе не стали бы его без всяких объяснений поднимать среди ночи.

Еще издали он услышал, что в питомнике яростно лают собаки. По двору мечутся огоньки карманных фонариков. Кажется, собралось много людей. У ворот стоят мотоциклы — один за другим, словно очередь выстроилась.

Полковник из Управления милиции выходит на крыльцо:

— Все в сборе?

Геворк подскакивает к нему и рапортует:

— Так точно!

— Пойдет весь питомник. Все проводники со всеми собаками. Выступать немедленно.

— Разобрать собак по коляскам! — негромко приказывает Геворк. — Не терять времени, ребята!

Андрей, как прибыл последним, так и теперь едет в колонне позади всех.

Мотоциклы проносятся цепочкой по улицам уснувшего города. Дикарь не спит, сидит рядом в коляске, глядит во тьму.

Что же все-таки случилось?

На шоссе за городом Геворк остановил колонну.

— Внимание! Разъясняю обстановку. Может, кто из вас что слышал, но большинство, по-моему, ничего не знает… Произошел групповой побег из колонии заключенных: ушли уголовники-рецидивисты. Группа вооружена. Угнали машину. Знают закон об усилении ответственности за нарушение порядка в местах заключения, понимают, следовательно, что им грозит, и дешево не дадутся. На поиск вышло несколько отрядов. Каждый из вас с собакой будет присоединен к такому отряду. Поскольку следы бежавших утеряны и даже направление в точности неизвестно, а побег произошел еще днем, на нас возлагают большую надежду. В том смысле только, чтобы отыскать. Брать бандитов уже будем не мы.

Он взмахнул рукой.

Колонна двинулась дальше.

…В это утро Геннадий Числов, как и обычно, первым вышел на развод. Он аккуратно проделывал это весь последний месяц. Едва дежурный простучал железным прутом по висящему у столба куску рельса, Числов шагнул вперед, картинно приставил ногу и вытянулся по стойке «смирно». За ним молчаливо выстроились остальные — все те, кто с вечера были назначены вместе с ним на дорожные работы.

— Опять ты у меня правофланговый, — сказал майор Гукасян, начальник вооруженной охраны колонии, выходя из караулки к воротам.

У него была особая память на рецидивистов. Он знал их всех по именам, помнил все их клички, кто, где, когда, сколько и за что отсидел. С Числовым он тоже встречался не впервые. Несколько лет назад Геннадий Числов, по кличке «Купец», или «Генка Дьякон», попал в колонию за соучастие в квартирной краже. Срок ему дали небольшой, и сам он тогда был еще очень молод. Но с его появлением в лагере среди уголовников началась подозрительная возня. Кто-то кого-то избил, поранил. Люди, до того спокойно отбывавшие наказание, вдруг попытались бежать. Открылась картежная игра, и высшей ставкой стала чья-то жизнь. Появилось много «отказчиков» — то есть лиц, не желающих работать. Администрация долго не могла понять, кто верховодит. Но майор Гукасян опытным глазом выбрал из всех молоденького Генку Числова: «Ручаюсь, все беды от него. Это крупная птица, хотя у нас — по самому маленькому делу».

Сейчас Геннадию Числову было лет двадцать шесть — двадцать семь. Его судили за участие в вооруженном ограблении, при котором были убиты двое: сторож, охраняющий магазин, и проходившая в ночной час по улице девушка — телефонистка междугородней станции, которая пыталась помешать грабителям. Всех бандитов приговорили к расстрелу. Один только Числов сумел доказать, что он находился далеко от места происшествия — на другой улице.

— А ведь это наверняка вся шайка под твоим началом была! — сказал майор Гукасян, когда Числова привезли в колонию. — И убил, вернее всего, именно ты. А отделался мягче всех.

— Ого, знакомый начальник! Разрешите поприветствовать? — Генка Дьякон поклонился. — Ваш черный глаз наш темный мир на три километра в глубь пронзает! Но судьи разбираются, конечно, не так глубоко, и я вышел с детским сроком, хотя, как вы сами понимаете, умолял прокурора, чтобы мне влепили вышку.

Он носил теперь густую каштановую бороду, почти до пояса. И странно было видеть молодое, красивое, жестокое лицо в обрамлении всклокоченных волос.

Обрить бороду Геннадий Числов не дал. Вежливо объяснил: «Я знаю, что у вас такой порядок и раз я попал в ваш монастырь, то должен подчиняться уставу. Но прошу со всей убедительностью сделать для меня исключение. Вам же, начальникам, удобнее, чтобы я остался в бороде. Особая примета: бородач! Начальство любит, чтоб у жулика были особые приметы. А я своим внешним видом исключительно дорожу и очень обижусь, если обреете».

С майором Гукасяном он всегда балагурил, очень точно, впрочем, удерживаясь в допустимых границах. Сейчас, стоя первым у ворот, он весело откликнулся:

— А ведь я заметно перековываюсь, гражданин начальничек, ключик-чайничек, только вы один не хотите признавать.

Майор Гукасян никогда не позволял излишних вольностей в обращении:

— Что это еще такое — «ключик-чайничек»?

— Песня; Художественное произведение. Откуда, как говорится, слов не выкидают:

Течет реченька по песочечку.
Золотишко моет.
Молодой жулик, молодой жулик
Начальничка молит:
«Ты, начальничек, ключик-чайничек,
Отпусти до дому…»
— Отставить песню! — приказал майор.

К воротам подали грузовик.

Всех, кто назначен был на дорожные работы, пропускали через ворота по двое. Каждого дежурный останавливал на секунду и ощупывал карманы и бушлат на груди. В руках преступника любой ржавый брусок железа мог превратиться в смертоносное оружие. Затем заключенные по одному влезали в кузов машины.

Первым влез Числов и уселся на дно, привалившись спиной к борту и обхватив руками колени. За ним, соблюдая установленный порядок, стали подниматься остальные.

Машина должна была отвезти заключенных на работу в степь — за двадцать пять километров от лагеря. Там прокладывалась новая шоссейная дорога. Майор Гукасян охотнее всего посылал работать по этому наряду самых подозрительных. Там пустынно, посторонние не появляются, машины почти не ездят. И всё там на виду. Часовые, расположившись поблизости от работающих — в конце и в начале участка, — могли без труда предотвратить любую попытку побега. К тому же с машиной обычно отправляли троих конвоиров. Один с автоматом стоял впереди, в кузове грузовика, а все заключенные сидели на полу, другой — у заднего борта и тоже с оружием наготове, а третий ехал в кабине с шофером.

В это утро при отправке грузовика случилась маленькая заминка. И если бы ей придали значение, то, может, все обошлось бы благополучно.

Одним из последних в машину должен был влезть Федор Пузанков, парень могучего сложения, отчаянный и ловкий. Он был осужден на пять лет за злостное хулиганство. Когда подошла его очередь, он вдруг негромко сказал, что не поедет. У него болит живот.

Впоследствии один из конвоиров говорил, что ему показалось, будто Федор Пузанков чуть заметно подмигивал начальнику. Но тогда этот конвоир промолчал, а другие ничего подозрительного не заметили. Такие отказы были делом привычным. Но вполне возможно — это было решено потом, — что Федор Пузанков действительно хотел остаться в колонии и разоблачить сговор бандитов, подготовивших побег. У него был сравнительно небольшой срок, и ему, наверно, не хотелось рисковать.

— Значит, не едешь? — спросил для порядка дежурный. — Отдохнуть захотелось? Иди к врачу, докажи, что не симулируешь.

Он собирался уже отправить машину без Пузанкова. Но Геннадий Числов поднялся на ноги.

— Кто это не едет? Это Федор, что ли, у нас прихворнул?

— Я не еду! — с вызовом подтвердил Пузанков.

Геннадий выпрыгнул из машины. Захватив в кулак бороду, он с полминуты пристально глядел на отказчика.

— Заболел, значит, Феденька? Плохо чувствуешь себя, бедняжка?

— Не твоя печаль.

— На вежливость был ответ — хамство! А может, я твою болезнь понимаю?

— Иди ты… — вяло отозвался Пузанков.

— Ты будь своим, Федя, да без убытка. И все же соображай — мой тебе добрый совет, — с кем говоришь! — Геннадий придвинулся вплотную к рослому Пузанкову и коротко, зло бросил несколько слов.

Никто из близстоящих ничего не расслышал. Пузанков изменился в лице, замотал головой на бычьей шее:

— Все одно не поеду!

— Тогда и я останусь, — с холодной улыбкой объявил Геннадий. — Буду дружка своего лечить.

Федор оглянулся по сторонам. С бессильной ненавистью обратил взгляд на Числова — и словно сломался. Полез в кузов. Голову он опустил и уже не произнес больше ни слова.

Никто в ту минуту не понял смысла этого поединка. Если бы Числов приказал кому-нибудь отказаться от работы, тут на него, конечно, быстро нашлась бы управа. А сейчас, по видимости, все было в порядке. Один преступник, явный симулянт, отлынивает от работы, а другой уговаривает его не делать глупостей. И результат — оба едут на работу. Разве это плохо? Только похвалить Числова нужно за это, вот и все.

Конвоиры заняли свои места.

— Разрешаю отправление! — крикнул дежурный.

И машина тронулась.

Весь путь до места работы занимал примерно полчаса. Но уже через пять минут пришлось сделать остановку.

Двое заключенных повздорили из-за какого-то пустяка. Не успели конвоиры вмешаться, как Корюн Едигарян ударил камнем по голове Аскяра Велиева. Их тут же разняли, высадили из машины. Велиев испуганно повторял:

— Я ничего ему не делал… Он говорит: «Отодвинься». Пожалуйста, могу отодвинуться… Я хотел отодвинуться — он ударил… За что?!

Рана была, вероятно, не очень опасная. Но пострадавшего надо было все же поскорее доставить на перевязку. Хорошо, что еще недалеко уехали от лагеря.

Пострадавшего и преступника — обоих решили отправить обратно в лагерь. С ними пошел один из конвоиров — тот, что сидел в кабине с шофером.

— Ответишь, мерзавец, по всей строгости, — сказал он Едигаряну. — Еще раз под суд пойдешь. Давай вперед!

Корюн Едигарян угрюмо вышел на дорогу. Он и сам знал, что получит дополнительный срок. Но, как потом выяснилось, не сделать того, что сделал, он не мог.

Теперь он молча повиновался всем распоряжениям. Вообще, после того как ударил Велиева, он уже не произнес ни слова и не отвечал на вопросы, а заговорил лишь через несколько дней в кабинете следователя. Велиев же только охал и просил, чтобы его привели в лагерь побыстрее. Он прижимал руку к голове — боялся потерять много крови.

Впоследствии выяснилось, что все это было заранее обдумано и подстроено Числовым. Аскяр Велиев, мелкий трамвайный воришка, ничего не знал, он был только жертвой. Но почти ничего не знал и Едигарян. Он играл с Числовым в карты, и ставкой была судьба Аскяра Велиева. Едигарян проиграл и должен был выполнить то, что приказано, иначе ему самому грозила расправа. Для чего этот удар был нужен Числову, Едигарян не понимал, но спрашивать не смел. В планы побега его не посвящали.

Так Числову удалось убрать конвоира, который, сидя в кабине, был наименее досягаемым и потому самым опасным для бандитов.

Дальше — почти до самого конца — ехали спокойно. Генка Дьякон, спросив разрешения у конвойных, завел песню — и все хором подхватили ее:

«Ты, начальничек, ключик-чайничек,
Отпусти до дому…»
Машина шла теперь по безлюдному участку строящегося шоссе. По обеим сторонам тянулись свежевыкопанные глубокие кюветы. Кучками лежал высыпанный на дорогу гравий, и шоферу приходилось круто вертеть баранку, объезжая насыпи то с одной, то с другой обочины. По сторонам тянулись солончаки или киры — бесплодные, пустующие, усеянные камнями земли. Генка Дьякон вел песню:

Но начальничек, ключик-чайничек,
Не дает поблажки…
Молодой жулик, молодой жулик
Сидит в каталажке…
Он судорожно передохнул, взмахнул рукой, выкрикнул срывающимся басом:

Нет им ниоткуда поблажки!
Эти слова, видимо, были сигналом.

Конвоиры не успели выстрелить. На них навалились сразу со всех сторон. Того, кто стоял у кабины, сдернули за ноги на дно кузова, и через секунду на нем уже сидели трое или четверо, заламывая ему руки за спину. Федор Пузанков снял с него оружие. Второго конвоира, который сидел на борту, выбросили на ходу из машины. Когда он падал, Генка Дьякон, придержав, его за грудки, успел сорвать автомат.

Шофер слишком поздно понял, что происходит. Он услышал шум, оглянулся, но сквозь стекло, загороженное людскими телами, ничего не смог разглядеть. Раздался сильный стук по крыше кабинки — он остановил машину. И тут же увидел, как с двух сторон в полураскрытые окна к нему лезут дула автоматов. Его выволокли на обочину дороги и отняли пистолет.

— Все, братва, шабаш! — кричал Числов, отдуваясь и размахивая руками.

Он возбужденно бегал вокруг машины, потрясая автоматом и восторженно, громко, бессмысленно ругался. Его каштановая борода развевалась на ветру. Все обошлось так легко! Прошло едва полминуты, а машина уже в его руках и он на свободе! Теперь надо было сделать что-то разумное. Он огляделся.

Первое, что он заметил, был автомат в руках у Пузанкова.

— Федя, — позвал он мягко, — ты молодец! Все бы такие были рисковые, как ты! Отдай оружие, Феденька, отдай Короткому. У тебя будет другое задание.

Бандит, по кличке «Васька Короткий», тут же подскочил и протянул руку к автомату. Он был невысок и коренаст, с очень узким лицом, со впавшими и как-то по-особенному втянутыми внутрь щеками. Его называли еще «Ободранный Баран».

Федор Пузанков стоял с налитыми кровью глазами. Тяжелым кулаком отбил протянутую к нему руку.

— Федя, ты чего? — ласково позвал Числов, словно хотел разбудить спящего. — Ты очухайся, дружок. Опять психануть захотелось?

— Мое оружие!

— Твое. Ты добывал — к тебе и вернется. Отдаешь лишь на время. Потерпи полчасика.

Он снял автомат с плеча Пузанкова и передал Короткому.

Машина стояла у обочины, почти съехав в кювет передними колесами.

Позади на дороге лежал конвоир, выброшенный из кузова. Погиб ли он, ударившись о землю, или просто оглушен, это надо было выяснить. Шофер и второй конвоир сидели в кювете на самом дне. Оба молчали. Шофер сосредоточенно посасывал и с досадой разглядывал окровавленную руку.

Из заключенных только семеро, включая Пузанкова, заранее знали о готовящемся побеге. Остальные стали невольными участниками и свидетелями происшедших событий. Все они, сбившись в кучу, стояли сейчас у машины. Многие были подавлены, обескуражены. Но все громче стали раздаваться их голоса:

— Для чего все это?

— Мы не хотим! Не согласны!

Геннадий Числов высмотрел среди них самых испуганных.

— Эй, наблюдатели, притащите-ка мне сюда вон того дядьку, что лег отдыхать на дороге.

Конвоира принесли на руках. Он был жив, только разбил себе при падении голову и, кажется, сломал ногу. Его положили в кювет.

— Братва, — сказал Числов, — соберитесь поближе, я кричать не любитель. Значит, так: все вы теперь на свободе — кто по собственному почину, а кто и против воли. Если среди вас есть такие, кто стремится обратно в клетку, тех я силком держать при себе не стану. Ну-ка, отзовитесь, есть?

— Есть! — закричали стоявшие позади. — Такая свобода не нужна!

— Конвоира-то зачем изуродовали?!

Числов приподнялся на цыпочки:

— Кто недоволен? Ну-ка, выйди вперед!

Все умолкли.

— Боятся меня люди. Видишь, Федя? — сказал Числов. — Один ты, рисковый паренек, меня не испугался. Детки! — Он поднял руку. — Я вам вот что скажу: у кого срок малый, тем я и сам советую вернуться. Наказания вам не будет. Все валите на меня. Что б вы там самое худшее обо мне ни придумали, майор всему поверит. А мне здесь вы обуза. В таком большом количестве совершенно не нужны. Делайте, детки, правильные выводы. Кто хочет вернуться, отойди влево.

Отошли многие.

— Умные молодцы! — похвалил Числов. — Смелые, решительные ребята. Поглядите на них. Из ихней клетки открылась дверца в широкий свободный мир, а они говорят: «Нет, нет, дядечка, разрешите нам хоть как-нибудь пропихнуться обратно в тесную клетку, за железную решетку». — Он любовно поглаживал бороду. — Но только, детки, я с вами сейчас не расстанусь. Ведь вы такие послушные — как только попадете к начальничку, сразу ему выложите: «Числова мы оставили там-то, и он повел людей туда-то». А я вас пока что с собой возьму и отпущу со своих глаз откуда подальше. — Правильно я делаю, Федя? — обратился он к Пузанкову.

Тот буркнул:

— Мне что…

— Значит, будем считать — Федя мои действия одобряет. — Он засмеялся. — Теперь другой вопрос. Что нам делать с этими нашими приятелями? — Согнутым локтем он повел назад, в сторону кювета, где находились конвоиры.

— Оставим их тут, Генка!

Это негромко сказал — но все услышали — самый старший по возрасту, пятидесятилетний Влас Уколов. По кличке он почему-то был «Минька». В грязной узловатой руке он держал пистолет, отнятый у шофера, и то сжимал, то разжимал широкую ладонь. В другой руке пистолет мог выглядеть сторожем, защитником, хранителем спокойствия. В этой руке он был убийцей. И все поняли смысл предложенного: «Оставим их тут!» За этими словами стояла смерть.

— Подожди, Минька! Про таких, как ты, верно сказано: «Сед да умен — два угодья в нем». Ты умный человек. А то, что седой, — это всем видно. Совет твой хороший, но давай-ка мы самих этих мужчин спросим, как нам с ними поступить. — Он задумчиво взглянул на шофера. — У тебя, друг, детишки есть?

— Есть, — неохотно подтвердил шофер.

Ему было стыдно оттого, что он вступает в разговоры с бандитами и, признавая, что у него есть семья, этим самым как бы просит о снисхождении. Но он был молод, и ему казалось, что погибнуть сейчас от руки взбесившегося бандита, погибнуть не в бою, а вот так, распластавшись в кювете, после того как тебя обезоружили, — это черт знает какая глупость. И он угрюмо повторил:

— Дети есть. Трое.

Конечно, он понимал, что если Генке Дьякону покажется выгодным его уничтожить, то дети, будь их хоть десять, не продлили бы ему жизни ни на одну минуту. Вероятно, Числов, самый умный из банды, рассчитал, что если шайку изловят, то за убийство придется отвечать по самому суровому счету.

— Вот видишь, Минька, — человек перед нами ответственный за свою семью, у человека дети. Можно, конечно, их осиротить, да какая от этого польза? Пускай молодой мужчина благодаря своих малых ребятишек останется жив. А как у тебя насчет детушек? — спросил он у конвоира.

Тот глядел исподлобья и молчал.

Он горько переживал свое унижение. Держал ведь в руках оружие — и оказался побежденным. Не было, значит, должной бдительности. А сколько раз майор Гукасян предупреждал: «Ни на одну секунду не утрачивай, конвоир, внимания!» И вот результат. Он сидит в кювете, напарник его весь изранен, и судьба их обоих, да и струхнувшего шофера, находится в руках вырвавшихся на свободу преступников.

У него была семья, были дети — девочка и мальчик. Но он не хотел пасовать перед бандитом.

— Нету детей, — сухо сообщил он.

Геннадий Числов не предвидел, что ответ будет таким. Мог бы и соврать этот дурак, никто у него метрику не просит. Нет детей! Но замешательство длилось недолго.

— Вот видишь, Минька, конвойный еще не успел даже детей наплодить, еще и жизни не видел. Дурак дураком. Что с него взять? Пусть продолжается его молодая; цветущая жизнь, хотя он и легавый.

— Геннадий, — тоном угрозы процедил Уколов, — ты не будь здесь умнее всех!

Числов проговорил раздельно и тихо:

— Меня нужно слушать, как господа бога.

Он шагнул вперед и звонко ударил Уколова по щеке. Седая голова качнулась вправо и стала покорно склоняться на грудь. Рука, держащая пистолет, не поднялась для выстрела. Сила была продемонстрирована и признана, все знаки покорности выражены. Геннадий подождал секунду и, хотя в этом уже не было необходимости, так же звонко, так же сильно ударил его по другой щеке.

— Ты понял меня, Минька?

— Понимаю, — сдержанно сказал убийца.

— Вяжите конвойных. Покалеченного не трогать. Он и так никуда не денется. Этих двух — спина к спине. И пусть лежат в кювете.

Веревка, видимо, была припасена заранее.

Витька Визгиленок, румяный блондин с пухлыми губами, поездной вор из Одессы, полез в кювет и удивительно ловко, прочно, быстро связал конвойных.

— Теперь — в машину! — приказал Числов. — За руль сядет Васька Голодаев, я с ним в кабине, а Федя станет у борта с дрючком, будто он конвойный с автоматом. Станешь, Феденька?

— Стану.

— Вот какой ты нынче послушный!

— А куда мы поедем, Дьякон? — спросил Короткий. — Меня послушаете, так надо поворачивать налево и дуть напрямик через киры, пока в лагере не спохватились.

— Через киры не пролезем на машине. — Уколов озабоченно почесал ухо дулом пистолета. — По солончаку надо — к ближайшему селу. А там — на выход к железной дороге.

— А я считаю — бросить здесь машину и двинуть пешим ходом кто куда! Поодиночке всех не переловят! — горячился Визгиленок.

Геннадий Числов терпеливо слушал, поглаживая бороду.

— Все высказались? — Он жестко оглядел толпившихся вокруг него людей. — Тогда давайте в кузов и располагайтесь в том виде, как ездим на работу. А потом я укажу вам, куда ехать и что делать. «В киры»! — передразнил он. — «Рассыпаться по одному»! А то забыли, что на участке ждет техник-дорожник? Не придет вовремя машина — он будет звонить в колонию, и сразу погоня, далеко не уйдешь. Техника надо успокоить. Чтоб до одиннадцати ночи никто о нас и не вспомнил.

Шофер застонал:

— Очень туго связали… Ослабьте же хоть сколько-нибудь! Невозможно переносить…

— Потерпишь! — сурово сказал туго привязанный к нему конвоир.


Проводников с собаками ждали в колонии нетерпеливо и раздраженно. И не дождались — решили выйти на поиск немедленно, чтобы не терять зря времени. Собаководам из питомника милиции было оставлено распоряжение — догонять на мотоциклах.

— Очень уж вы долго! — упрекнул дежурный по колонии.

— Да к вам разве быстро доберешься?

Под жестким светом низко висящего на воротах электрического фонаря постояли, подумали, посовещались. Вблизи, по настилу скрипучей вышки, ходил часовой и кричал куда-то во тьму:

— Стой! Кто идет? Давай назад!

Собак повели обнюхать вещи бежавших. Тем временем дежурный рассказал Геворку о том, как обнаружился побег.

— До одиннадцати часов вечера никто ни о чем не беспокоился. К этому времени машина с заключенными должна была вернуться в лагерь. Ждем. Нету. Ну, думаем, может, камера спустила. В двенадцать послали туда двоих на мотоциклах. Они нашли связанного техника-дорожника, который руководил работами на этом участке. Тот уже и рассказал, как все было. Он поджидал бригаду. Примерно в назначенное время появилась машина. С виду она была такая же, как всегда, Заключенные сидели, часовой стоял. Техник и опомниться не успел — его сбили с ног и прикрутили к тачке. Наши вернулись на мотоциклах с этим известием, тут сразу мы забили тревогу, подняли всю охрану, сообщили вам. Никаких новых сведений пока что нет.

Геворк объявил:

— Выступаем!

Мотоциклы, словно большие неповоротливые жуки, осторожно выползли на шоссе, а там уже помчались вовсю. Двадцать километров проглотили за несколько минут.

Еще издали Андрей увидел мягко подсвечивающие красные фонарики. Это шли грузовики отряда майора Гукасяна. Они продвигались медленно, потому что то и дело люди выскакивали из машин, осматривали дорогу.

Дикарь в коляске чуть слышно повизгивал. Андрей наклонился к нему:

— Что, дружище, нервы сдают?

Горячий длинный язык обжег ему ухо.

Майор Гукасян отвел Геворка в сторону — посовещаться.

На грузовиках ехало около сорока человек. Пока что все держались вместе. Но, как только потребуется, отряд разделится на четыре группы. Поиски будут вестись на всех направлениях. Можно предположить, что Числов повел бежавших к перевалу. Там сейчас все в снегу, тропки крутые и неверные. Ночью пройти трудно, а на машине невозможно. Значит, машину бандиты могут где-нибудь бросить. На линии этого маршрута есть горное село Караджур. Туда дано знать, чтобы проявляли бдительность. Но пока никаких сведений ниоткуда не поступает.

Самое главное сейчас — обнаружить хоть какой-нибудь след.

— Могли пойти и через солончаки, — возразил Геворк. — Так им даже будет поближе к железной дороге.

— И об этом думано! — Майор терпеливо раскуривал гаснувшую папиросу. — И на железную дорогу, и во все ближайшие села — всюду мы дали знать об опасности и чтоб все были настороже. Есть и еще путь — влево. Но на машине там совсем уж не пробиться. А где, спрашивается, машина? Раз мы ее не нашли, значит, они едут на ней. Или, может, упрятали куда?

Он досадливо скомкал и выбросил так и не загоревшуюся папиросу.

— Где мои конвоиры — вот другой вопрос. Обезоружили их? Убили? Тащат с собой?

Геворк молчал. Что он мог сказать? И, так как молчание затянулось, осторожно предложил:

— Вы едете на машинах — можете пропустить что-либо важное. Давайте-ка я с моими ребятами прочешу оставшийся участок шоссе.

Майор Гукасян вытащил новую папиросу:

— Надо понимать, что представляет собой их вожак Геннадий Числов. Он обязательно сделает противоположное тому, что мы ждем.

Майор потер лоб, как будто эта мысль только что пришла ему на ум, и распорядился:

— Тут осталось до конца еще четыре километра. Хорошо будет, если ваши следопыты со своими собаками сделают проверку.

Геворк взял на длинный поводок Маузера, подозвал к себе Андрея с Дикарем:

— Вот, Андрюшка, опять почти так, как прежде: мой Маузер против сына Карая…

Он пошел по правой стороне. Андрей перепрыгнул через кювет на левой обочине и углубился в солончаки шагов на двадцать. Тут он пустил Дикаря параллельно шоссе на свободный обыск местности. Пес, уставший от долгого сидения в кабине, бежал резво, но поводка пока что не натягивал. Резко остановился возле какого-то камня, тщательно обнюхал его и заворчал. Но что именно его встревожило, Андрей понять не смог.

Внезапно справа и чуть впереди прозвучал грозный лай Маузера. Затем наступила секунда затишья.

— Ко мне! Сюда! — тревожно закричал Геворк.

Андрей кинулся к нему со всех ног. Уже подбегая, он услышал чьи-то голоса, заглушаемые гулким лаем Маузера.

Фонарик вырвал из тьмы часть кювета. Андрей увидел лежащих на земле людей.

— Кто вы? Кто такие? — допытывался Геворк.

— Развяжите…

Подошла машина. Из кабины выпрыгнул Гукасян.

— Что обнаружили? — Он наклонился к кювету. — Да это наши! Павлов? — позвал он. — Вы живые?

— Двое мы еще дышим, товарищ начальник, — отозвался конвоир. — А вот Газарян — не знаю. Его с машины сбросили, он разбитый весь, уже часа два молчит.

Шофер опять крикнул:

— Развяжите скорее!

Кто-то из бойцов спрыгнул в кювет и ножом разрезал веревки. Шофер, всхлипывая, пытался влезть на обочину, но не смог. Его подхватили под руки и вытащили. Ноги у него подламывались. Газаряна уложили на чью-то шинель и понесли к машине. Он был без сознания. Сердце билось слабо.

— Павлов! Вы можете говорить? Что произошло?

— Могу, товарищ начальник! — Он попробовал подняться, но это у него не вышло. — Я весь целый, товарищ начальник, только отдышусь немного… Мне бы кусок хлебца и глотнуть чего-нибудь…

Ему дали хлеба, отрезали вареного мяса, захваченного в дорогу. Гукасян отвинтил крышку фляги со спиртом. Шофер тоже отпил глоток.

— Спасибо, товарищ майор!

— Ладно, Павлов. Докладывай самое главное. Сейчас вас всех троих доставят в колонию на машине…

— Товарищ майор! — Павлов наконец утвердился на ногах. — Очень большая к вам просьба: позвольте принять участие в розыске.

— Да разве ты в силах? Посмотри на себя!

— Выдюжу, товарищ начальник. На карачках согласен ползти, вас не обременю.

— Как же вас не нашли наши мотоциклисты, они же тут проезжали!

— Промчались мимо как сумасшедшие, товарищ майор! И туда и обратно гнали с грохотом. Крику нашего им слышно не было, а мы в яме лежим, им не видно… Возьмете, товарищ начальник?

— Ладно. Везите этих двоих. Павлов останется.

Машина ушла.

Майор Гукасян присел на обочину, опустив ноги в кювет.

— Спрос за ошибки с тебя потом будет, Павлов. Сейчас скажи, известно тебе что-нибудь, куда они пошли?

— Сильно спорили они, товарищ начальник. Дьякон у них за главного. Как он скажет, так и сделают. Он планов своих никому не открывал. В своей голове все держит… Но только знаете что, товарищ майор? — добавил Павлов, запнувшись на секунду. — Очень Числов нажимал, что им никак нельзя бросить машину.

— Ну и что?

— Подозрительно мне было. Похоже, для нашего сведения это говорилось.

— Какой вывод делаешь, Павлов?

— Бросят они машину, товарищ начальник!

— Может, бросят, а может, и нет. Ничего мы с тобой не знаем. Какая у них цель? Пробиться по возможности в город и там рассредоточиться. А в дальнейшем — выбраться поодиночке за пределы нашей республики. Такая большая группа не может долго оставаться незамеченной. С другой стороны, днем им в городе появляться опасно. Одежда на них наша, смену добыть неоткуда. Первый же постовой возьмет их на подозрение. Вот теперь и придумай, на что они решатся! — Майор отвернулся, сложил руки рупором, крикнул: — Ерофеев, прошу ко мне!

Подскочил и козырнул плотно сбитый скуластый лейтенант.

— Возьмите своих людей, пойдете налево, через солончаки. Обшарьте по возможности широко всю местность. Путь будете держать с таким расчетом, чтобы выйти к селу Тазагюх. Там ждите моих распоряжений. А я засяду в Караджуре. Товарищей из питомника прошу придать группе толкового проводника с собакой. Маршрут ответственный.

Геворк велел идти Вруйру Тамразяну с Найдой.

— Полуянова ко мне, Дрнояна ко мне! — потребовал майор.

Пока он объяснял начальникам групп их маршруты и задания, Геворк подошел к Андрею. Глаза у него при свете фонарей казались на лице черными провалами. Судя по всему, он в эту тревожную ночь чувствовал себя отлично.

— Андрей, ты пойдешь с майором. Я включаюсь в группу Дрнояна, там, видать, будет горячо. Пока что счет один — ноль в нашу с Маузером пользу.

Андрей засмеялся, пожал ему руку:

— Желаю удачи тебе и Маузеру.

Группы одна за другой уходили в ночь. Не было суеты, беспорядочных пререканий и обычной для такого дела неразберихи. Видимо, все удалось продумать заранее. Кто-то оставался с машинами, кто-то был назначен для связи. Голоса людей теперь звучали приглушенно и деловито.

— Петро, ты идешь замыкающим!

— Эй, группа Дрнояна, возьмите вашу рацию!

В полутьме на Андрея опять надвинулось что-то большое, громоздкое. Отсветы мечущихся огней увеличивали фигуру Геворка.

— Андрюша, дружок… — За всю жизнь Геворк еще ни разу его так не называл. Сейчас он крепко держал Андрея за плечи. — Дело, как я понимаю, будет опасное. Зря не рискуй. — Он не знал, что еще прибавить и потому спросил: — Понял меня?

— Чего ж не понять…

Но Геворку почему-то показалось, что как раз сейчас его и не поняли.

— Быть осторожным — это не означает, конечно, прятаться в кусты. Понял?

— И это понял, товарищ начальник.

— Ну вот. Все, что я могу тебе посоветовать, ты и сам знаешь. Верно? За тебя ведь мне не придется краснеть, правда?

Возможно, по своему начальственному долгу он говорил это сегодня каждому, кто уходил в ночь по его заданию. Но напутствие согрело сердце. Особенно это ласковое нежданное слово «дружок». И Андрей вдруг почувствовал, как давно и тесно связан с этим придирчивым, иной раз даже обижавшим его человеком.

— И ты зря не суйся, куда не следует, — проворчал он, пожимая Геворку руку. — Мы ведь тебя тоже знаем!

Отряд майора Гукасяна двинулся вперед на машине. Дикарь прыгнул на закрытый бортик, как на барьер, и взобрался в кузов. Его пропустили поближе к кабинке. Андрей взял его на короткий поводок.

Грузовик натужно жужжал и выбрасывал вперед два световых щупальца. По временам он приостанавливался у выбоины или большого камня и как бы задумывался: можно ли дальше? Можно! Снова гудел мотор, и среди пустынных каменных нагромождений метался свет фар, растворяясь в ночи.

Стало холодно. Андрей уселся на пол и прижался боком к горячему телу дремлющего пса.

А в кабине, где ехал майор Гукасян, было жарко. Клонило ко сну.

Молодой женский голос возник в кабине внезапно, словно выплыл из сна:

— Две девятки… Вызываю две девятки… Вызываю майора Гукасяна…

Это заговорила рация.

Майор передвинул рычажок, откашлялся. Все же голос его прозвучал хрипло:

— Майор Гукасян слушает.

— С вами сейчас будут говорить…

Тут же кабину заполнил густой мужской голос:

— Передаю новые данные. Большая часть бежавших возвратилась в колонию. Утверждают, что Числов отпустил их неподалеку от горки Дувал. Оттуда они сорок километров шли пешком. Единогласно сообщают, что бандиты бросили машину на том же месте, где расстались с ними, и намерены выйти к железной дороге возле пункта Спитак-гет. Что думаете предпринять?

Гукасян немного подумал. Сна уже не было ни в одном глазу. Голос звучал все-таки хрипло, наверно, простудился.

— Сообщению о намерении Числова выходить к железной дороге у Спитак-гет не верю. Однако примерно в том направлении у меня движется сейчас группа лейтенанта Дрнояна. Могу дать им по радио соответствующее распоряжение — искать машину у Дувала, бандитов — в районе Спитак-гет. Сам же со своими людьми хотел бы продолжать путь на Караджур и оттуда — к перевалу. Какие будут указания?

Мужской голос ответил:

— Поступайте по собственному усмотрению.


Когда грузовик, везущий бандитов, подошел к горке Дувал, было немногим больше четырех часов дня. Порывами налетал ветер. Солнце пряталось за облаками. Ничто тут не радовало глаз. Справа, слева, впереди и позади — только камни. Остро торчащие, будто они пронзили весь земной шар, от центра до поверхности, и гладкие, словно отшлифованные морской волной. А цветом какие угодно — от ржавого до густо-черного. Ветер сдувал верхний земной покров и пылью развеивал его по долине. Но что же тут прятала земля в своей сокровенной глубине? Опять камни. Были среди них огромные, величиной с обеденный стол и даже со скирду сена.

Вот на такой камень и влез Геннадий Числов. Огляделся. Вокруг стояли его приближенные. Кто разминал ноги после неудобного сидения в кузове автомашины, кто искал хоть какого-нибудь ручейка, чтобы напиться. Еды у них не было, и воды они здесь тоже не нашли.

— Граждане! — Числов повернулся, ветер ударил ему в лицо и замел бороду на плечи. — Кто из вас считает колонию родным домом, может отправляться к начальнику с повинной. Пообещал я отпустить вас — и вот на этом месте отпускаю. Как вы доберетесь — это ваша забота. Я лично советовал бы вам вызвать такси. А кто со мной на волю, тот слушай внимательно. Машину мы здесь бросаем. Дальше нам на ней не пробиться. Сюда ехали хоть и по бездорожью, но все же одолевали. А тут — вы сами видите, невозможно. И отсюда мы пойдем пешком. А куда — это я вам скажу. Наш путь будет к железной дороге. Витька Визгиленок тут ходил. Витька, как называется станция?

— Спитак-гет.

— Сколько до нее?

— Километров двадцать.

Помолчали. Подумали. Двадцать километров тоже не шутка!

— Дьякон, — Васька Короткий поднял руку, как школьник на уроке, — хотя ты и серчаешь, но я опять скажу. Вот ты этот народ отпускаешь в колонию. А они придут и стукнут начальнику: машину бросили там-то и сами подались туда-то. Хорошо это для нас будет?

— А они не скажут, Вася. Не такие они. Не скажете?

Возвращающиеся загалдели вразнобой:

— Мы к вашему побегу непричастны! Вы нас силком с собой утянули!

— Мы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем!

— Вот, Вася, какие это золотые люди. Они нас не продадут. Счастливо, ребята! Доброй жизни вам в клетке за решеткой!

— Не ломайся, Дьякон! — отвечали уже издали уходящие. — Не выставляй себя героем!

Они торопились. Как бы вожак не переменил решение…

Но, как только они скрылись из виду, Числов озабоченно приказал:

— Залазь, братва, обратно в машину.

Никто не шевельнулся. Очень уж неожиданным было это распоряжение.

Поглаживая автомат, Короткий лениво проговорил:

— Дьякон шутит!

Федор Пузанков выскочил вперед. Его трясло — от холода или от злости.

— Для чего ты людям голову крутишь? Большого начальника из себя строишь, да? Решили податься на этот Спитак или нет? Теперь твоей левой ноге другого захотелось — скачите все в машину и еще будем куда-то ехать!

— Феденька, милый человек, — ласково сказал Числов, — я тебя и раньше дурачком считал, а сейчас вижу, что у тебя котелок совсем не варит. Хотите, братва, чтобы я объяснил? Объясню!

Он подошел к самому краю камня и присел на корточки.

— В город мы ехать не можем. Почему? Автоинспекция на первом же контрольно-пропускном пункте всех бы нас зацапала: роба на нас лагерная, у шофера прав никаких. Пешком мы бы добирались в город двое суток. Тебе это понятно, Федя, или разъяснить?

— Отцепись от него, Дьякон, — сказал Визгиленок.

— Если среди вас есть, кроме Феди, еще дурачки, то, может, кто из них думает, что Геннадий Числов в одиночку не найдет себе путь на волю? Кабы я о вас не думал, а только о себе, то легкая была бы моя дорога. Но я пообещал, что всех выведу. Верите вы мне или нет? А может, разойдемся? Спасайся, кто сумеет!

— Да что ты! Верим тебе! — наперебой заговорили беглецы. — Как вел, так и веди!

— Тогда без разговоров давайте в машину!

Он подождал, пока все влезли в машину и разместились в кузове. Он мог не давать им больше никаких объяснений, и так все покорились теперь его воле. Но у него было хорошее настроение. Пусть они знают, какой он хитрый и как все в точности обдумал.

— Эх, чудодеи! Так никто из вас ничего и не понимает? Но надо же хоть немножечко шевелить мозгами! Нас будут здесь искать, будут в Спитак-гете ловить, а мы окажемся совсем в другом месте.

— С чего это они будут нас здесь искать? — спросил кто-то. — Откуда узнают?

— Да потому, что эти самые ребятишки, которые поклялись молчать перед начальством, — вот они и продадут нас, они и сообщат, где нас ловить нужно! И вот на это я и рассчитываю!

Он полез в кабину.

— Поехали! Полный вперед!


Майор Гукасян хоть и дремал, но все видел. Когда на дороге перед машиной появился человек на ишаке и призывно поднял вверх руку, майор сонным голосом сказал:

— Кому-то мы понадобились… Остановить машину!

Всадник торопливо спрыгнул на землю.

При свете фар он углядел милицейскую форму на Андрее, воинскую фуражку майора — и обрадовался.

— Ой, хорошо! Милиция? Очень хорошо. Ты начальник? Дело к тебе есть.

Вылезший, чтобы поразмяться, Дикарь осторожно ходил вокруг ишака и, по собачьему обычаю, пытался обнюхать его сзади. Ишак поворачивал голову на гибкой шее, и его огромныеуши почти соприкасались с остроугольными настороженными ушами собаки.

— Дело есть — излагай, — велел майор Гукасян.

Дело было вот какое. Владелец ишака — чабан, житель селения Караджур. Он с маленьким сыном пасет здесь колхозных овец. Часа три назад показалась машина. В ней было много людей. Что за люди? Откуда? В Караджур автомашины прибывают не часто. Дорога плохая. Чабан хотел выйти навстречу из-за пригорка, предложить свои услуги, спросить: «Кто вы? Куда едете? Не хотите ли отдохнуть у костра, съесть сыру с лавашом, выпить вина?» Хорошо, что он не сделал этого. Люди были хуже зверей. Они ругались, дрались, набросились на машину и разбили окна. Сильный шум подняли. Потом ушли. Спустя пять или десять минут он услышал издали выстрел. Почему стреляли, не знает. Он сказал сыну: «Эти плохие люди пошли в наш Караджур. Садись на своего ишака, бей его палкой, торопись по обходной тропинке как только сможешь. В Караджуре разбуди председателя и все, что мы видели, расскажи!» Сын уехал. Но до села — двенадцать километров. Он беспокоится за сына. Стоял на дороге, смотрел — и вдруг милиция. Очень хорошо!

— Покажи, пожалуйста, где стоит брошенная машина, — попросил майор.

— Пожалуйста, покажу. Это близко.

Гукасян крикнул:

— Проводника с собакой сюда. Еще шестеро идут со мной. Остальные на машине тихонько едут за нами следом. — И предложил чабану: — Ведите!

Дикарь понял, что предстоит работа. Из любопытной собаки, заигрывающей с ишаком, он сразу превратился в деловитого пса, не любящего тратить время даром.

— Нюхай!

Он возбужденно потянул носом. Ничего подозрительного не обнаружилось. Вопросительно оглянулся на Андрея: «Тут ничего нет, хозяин!»

Брошенный грузовик действительно стоял неподалеку. Передними колесами он въехал на пригорок, а задние висели над ямой. Дверцы кабины были распахнуты на обе стороны.

— Товарищ майор! — Андрей козырнул. — Прошу вашего указания, чтобы никто не подходил к машине, пока Дикарь не обнюхает место. Надо узнать, они были на этой машине или кто другой.

— Пусть собака нюхает, — согласился майор Гукасян, — но только вы ее поторопите.

Андрей снова с нажимом приказал:

— След.

И всегда готовый к работе Дикарь поднял уши, повел над землей чутким носом.

Теперь он выглядел совсем иначе, чем прежде. Встрепенулся, подобрался, чуть ощетинился, и обернулся на секунду к хозяину, как бы подтверждая: «Нашел, чую, сейчас настигну!» Он обежал вокруг грузовика, поставил передние лапы на подножку, заглянул в кабину и зарычал. Но Андрей сразу понял, что это только от возбуждения. Кабина была пуста. Потом Дикарь, не оглядываясь, не сомневаясь больше, потянул по тропинке, еле видной при свете карманного фонаря.

— Они, товарищ майор! — крикнул Андрей. — Со всей уверенностью говорю. Разрешите преследовать? Собака рвется вперед!

— Придержите собаку, — сказал майор.

Ему хотелось узнать, почему бандиты бросили машину, хотя до Караджура оставалось еще двенадцать километров и проще было бы это расстояние одолеть на колесах.

Ветровое стекло было разбито, фары тоже. На дверце майор увидел вмятину. Надо так понимать, что в тупом озлоблении колотили по машине чем-то тяжелым, возможно, большим камнем.

Майор заглянул в кабину и тут же все понял. Ехать дальше они не могли: кончился бензин. И — дурачье злобное! — рассердились, значит, на машину.

Отсюда они пошли пешком. И где-то там, на тропинке, прозвучал выстрел. Один выстрел, как утверждает чабан.

В кого они стреляли? Или, может, кто-то стрелял по ним?

— Выпускайте собаку! — разрешил майор.

Теперь Андрею пришлось во тьме бежать за Дикарем. Шестеро вооруженных бойцов держались позади. А за ними скорым шагом поспевал тучный майор Гукасян.

И опять идти пришлось недолго. Дикарь вдруг залаял — сначала недоуменно, а потом часто, с визгливыми нотками. Было ясно, что он испугался.

Пес стянул Андрея с тропки в сторону шагов на двадцать. Тут были какие-то кусты. В темноте Андрей не разглядел их и ободрал себе лицо. Дикарь бросался грудью на кустарник и тут же с лаем отскакивал обратно.

— Выходи, кто там есть! — грозно приказал конвоир.

Ответа не последовало.

— Уймите собаку, чтобы зря не лаяла, — сказал майор Гукасян.

Он приблизился, чуть отдуваясь, и сразу всем стало спокойно. В присутствии этого человека все казалось простым, легко разрешимым.

— Давайте сюда фонарь. Павлов, подсвечивай!

Майор раздвинул кустарник. На земле в странной позе лежал человек. Руки у него были холодные.

— Мертвый, — определил майор. — Вытащите из кустов.

Тело вытащили, положили на спину, направили на лицо луч фонаря.

Майор негромко сказал:

— Федор Пузанков…


После того как выяснилось, что бензина больше нет и Василий Короткий с досады ударил прикладом по ветровому стеклу, все они набросились на грузовик и стали камнями крушить железо и дерево — будто именно машина была виновата в их неудаче. К этому времени они были уже очень усталые, голодные и злые. Их особенно пугал холод наступающей ночи. А впереди был тяжкий путь. И никто из них не знал, чем все кончится.

Геннадий Числов не мешал им. Ждал, пока они успокоятся.

— Братва, до села Караджур не должно быть далеко. Там мы добудем жратву и отдохнем. Во всяком случае, одно вам скажу: нас на этой тропинке искать не будут. Из всех дорог эта самая трудная. Никто и в мысль не возьмет, что мы можем по своей воле сюда сунуться. Немножко помучаемся, поголодаем, похолодаем, но волю я вам обещаю.

Он ступил на тропинку. Не оглядывался. Знал, что все остальные пойдут за ним.

И они пошли.

Поначалу сильно растянулись.

Влас Уколов шел последним. Он обогнал одного, другого, пробился вперед и вдруг полез на камень. Было темно, только светил захваченный из машины фонарик в его руке.

— Братва, — озабоченно протянул он, — может, конечно, я обсчитался… По-моему, нас тринадцать!

— Ты еще скажи, Минька, что нынче черная пятница! — крикнул кто-то из тьмы.

— Но зато уж кошка тут нам дорогу не перейдет!

— Братва, — Уколов упрямо мотал головой, — тринадцать — это плохо.

Геннадий Числов встал на камень рядом с ним.

— Не то плохо, что нас тринадцать, а важно, кто из нас тринадцатый…

Он стал считать людей, указывая на каждого пальцем и называя по имени:

— Короткий… Я… Минька… Витька Визгиленок… Лалаян. Вот ведь что получается, ребята: тринадцатый-то у нас, оказывается, Федя!

Он произнес это так значительно, что все поняли — дело принимает какой-то неожиданный оборот.

— Выйди сюда, Федя, чтоб люди тебя видели. Стань в круг.

Пузанков заревел, срываясь до визга:

— Ты со мной в эту игру не играй, Дьякон! Всю дорогу ты меня заедаешь! Не подавиться бы тебе мною! Давай один на один, и поглядим, кто кого!

Все молчали.

— Нет, Федя, эту игру не я начал, а ты. Еще в ту минуту начал, когда мы в лагере в машину садились и у тебя, бедняжки, живот заболел. — Он махнул кулаком. — Ты начал, а я только до конца доведу. Вы все помните, ребята, что я обещал, когда сговаривал вас на побег? «Кто меня захочет продать, тот недолго будет жить на свете». Ты помнишь эти мои слова, Федя?

Пузанков не ответил. Затравленно оглядывался по сторонам. Люди отходили от него. Он стоял теперь один.

— А ну, скажи, Федор, при всех открыто признай — не продать ли ты нас задумал, когда отказался ехать с нами, а?

— Нет!

— Зря, Федя. Теперь-то тебе уж не стоило бы врать, — проговорил Геннадий Числов как бы с сожалением. Он теребил бороду.

Фонарь на ветке покачивался, и тени, обступившие Пузанкова, то удлинялись, то укорачивались.

Числов объявил негромко, непреклонно:

— За то, что ты на наших костях хотел себе лично досрочное освобождение добыть, лишаю тебя жизни. Федя!

Он легонько прикоснулся к плечу Уколова:

— Минька, тебе давно хочется выстрелить. Давай!

И, спрыгнув с камня, пошел вперед.

Выстрел раздался уже за его спиной.

Не оборачиваясь, он крикнул:

— Бросьте его куда-нибудь, чтобы видно не было.

И опять они пошли по тропинке — один за одним, цепочкой. Фонарь качался где-то впереди. Чтобы не оступиться, идущие сзади клали руки на плечи передних.

Теперь их было двенадцать. Все молчали.


Но мальчик на ишаке прибыл в Караджур раньше, чем пришли они.

Село, правда, еще не успело приготовиться к встрече подозрительных людей, но председатель тотчас же послал дежурного будить дружинников. Несколько часов назад в Караджур прибыл участковый уполномоченный милиции — на тот казавшийся почти невероятным случай, если банда в самом деле решится пойти через перевал. И в селе, несмотря на позднее время, сейчас горели огни. По улицам ходили люди. И по всему Караджуру — из конца в конец — стали подавать весточку тревоги прикованные цепями собаки.

Не доходя до села, Геннадий Числов остановился. Огни в домах насторожили его. Маленькому горному селу сейчас самое время спать. Он прислушался к неумолчному собачьему лаю. Почему такой шум в селе?

Тут опасно! Тут что-то есть!

— Остановка, братва, — сказал он. И потише: — Не нас ли тут ожидают?

Теперь у них было три задачи: немного согреться, поесть и разведать поточнее, что происходит в Караджуре. Потом уже, отдохнув часок, надо идти на перевал. Путь трудный, но если все сложится хорошо, то утром они уже будут в безопасности.

— Гаси фонарь! — распорядился Числов.

Ночное небо было совсем близко, и на нем выделялись холодные звезды. Ветер здесь был ледяной — так и чувствовалось, что несколько секунд назад он гладил снега на перевале.

Чуть в стороне от тропинки стояла большая скирда сена. Вот где можно согреться! Они полезли в сено, бодая его головой, раздвигая плечами, отбрасывая руками. Кто-то первым улегся в берлоге и блаженно вздохнул от охватившего со всех сторон тепла, а рядом валились остальные, кряхтя и прижимаясь друг к другу.

— Ребята, — позвал Числов, — все меня слышат? Вот нам сейчас плохо, но я приготовил для вас подарочек. И сразу с вас и усталость, и голод как рукой сымет. На перевале нас будет поджидать мой корешок Антон Касьянов. Знаете его? Еще третьего дня я дал ему знать. И он не подведет. Еще ни разу в жизни он меня не подводил. Велю ему: «Антон, руби себе палец!» — отрубит и не спросит зачем. Уже верняк, что он залег на перевале и ждет нас. Ему было указано — принесть барахла, чтоб мы все экипировались на городской фасон. И утром я вас выведу в такое место, где будет для всех безопасно.

Геннадий чувствовал, что его слушают внимательно. И верят ему. Он опять мог делать с ними что угодно.

— А теперь пусть Лалаян идет в село и разнюхает, как там и что. Только потише. Если кто встретится — поговори по-армянски: турист, мол, отстал от своих, заблудился. Выпроси хлеба. Может, курочку найдешь где во дворе — так ты с нею не стесняйся. А мы за камнем костер разведем, зажарим, никто и не увидит.

Зашуршала солома. Лалаян полез на волю.

— Но, если почуешь опасность, — точно мышь давай назад. Главное сейчас — не вляпаться.

— Понял.

Послышались удаляющиеся шаги. Лалаян ушел.

Тепло разморило их. Васька Короткий спал и похрапывал. Стонал Минька, скрипел зубами. Геннадий Числов не закрыл глаз. Не позволял себе.

Кажется, и он вздремнул в конце концов. Очнулся от горячего шепота Лалаяна:

— Братва, плохо!

Геннадий не слышал, когда он вернулся.

— Толком говори, что там?

— Дьякон, это ты? Я, понимаешь, наскочил на каких-то. Хотели меня взять. Еле ушел. — Он тяжело дышал.

— Заметили, куда ты побег?

— Не знаю…

— Братва, кончай ночевать!

Вот оно то, чего он все время опасался! Неужели его планы разгаданы? Нет, все равно еще можно уйти!

Явственно слышны голоса снаружи. Приближаются люди.

— Эй, кто там есть в скирде? Вылезай! Все равно мы тебя видели!

Числов не успел ничего сказать. Васька Короткий выставил из соломы автомат и дал очередь.


— Товарищ начальник! — позвали из машины. — Вас по радио город требует.

Грузно ступая, майор Гукасян направился прямиком через кусты. Он влез в кабину, удобно уселся, закрыл дверцу. Только потом сказал негромко и чуть ворчливо, будто своему соседу по кабине:

— Ну, что там у вас?

— Майора Гукасяна лично!

— Он и слушает.

Монотонно и совсем мирно, словно передавая по бумажке сводку погоды, заговорил усталый женский голос:

— В селении Караджур полчаса назад бандиты, прячась в скирде, обстреляли жителей. В настоящий момент они окружены. Вам приказ от полковника — быстро прибыть в Караджур всеми своими силами и…

— Понятно! — сказал майор.


Двенадцать километров ехали двенадцать минут.

У скирды, едва машина затормозила, майор первым спрыгнул на землю. К нему тотчас же подскочил участковый уполномоченный Маркарян:

— Разрешите доложить?

— Они там? — Майор направил толстый указательный палец на скирду.

Вокруг скирды, но на довольно большом расстоянии от нее горели поднятые на палках фонари. Было светло. Люди, прибежавшие сюда из Караджура, прикатили пустые железные бочки из-под керосина и использовали их для укрытия.

— Полагаю, прячутся в глубине, товарищ майор. После произведенных ими выстрелов я немедленно прибыл к месту происшествия. Дал приказ немедленно всем отойти за укрытия ввиду опасности телесного повреждения. Боевых средств у нас мало, товарищ майор, — пистолет да несколько охотничьих ружей. — Он на секунду умолк. — Еще по моему указанию были доставлены фонари, подняты на палках, чем достигнуто полное освещение местности, товарищ майор!

— Прячутся, говоришь, в скирде? — Гукасян с сомнением хмыкнул. — Ну-ка, крикните им, чтоб сдавались.

Маркарян готовно сложил руки рупором. Поручение ему нравилось.

— Эй, которые в соломе! Вылазьте наружу! Вам другого исхода нету!

Скирда молчала.

— Здесь против вас целый вооруженный отряд. Считаю до пяти, после чего приму крайние меры! — Он оглянулся на Гукасяна за подтверждением, что ведет себя правильно и говорит то, что нужно. Потом он начал считать и сгоряча после условленных «пяти» провозгласил: «Шесть! Семь!» — и остановился.

Ответа не было.

Вперед выдвинулся конвоир Павлов. Он еле сдерживал возбуждение. Зашептал горячо:

— Товарищ начальник, разрешите подползу и обследую! Только автомат мне дайте.

— Ни к чему! — Гукасян отмахнулся. — Проводника сюда с собакой!

Андрей поспешил на вызов. Дикарь, нервно шевеля ушами и принюхиваясь, прижимался к сапогу. Майор ткнул рукой в сторону скирды:

— Пускайте собаку.

— Товарищ майор, разрешите доложить? Собаку там убьют без пользы…

Гукасян часто, тяжело задышал.

— Не пререкаться! Не рассуждать! — Он не кричал, но разделял слова на отчетливые слоги. — Что вы дорожитесь, понимаете, своей собакой, когда люди в опасности! Отставить! — повысил он голос, когда увидел, что проводник хочет возражать. — Дан приказ — исполняйте!

Дикарь не привык, чтобы так разговаривали с его хозяином.

Прижав уши к затылку, он ударил лапами в грудь тучного майора и едва не опрокинул его на землю. Оскаленная морда возникла перед самым лицом обидчика. Острые зубы рванули шинель на плече. Хорошо еще, что Андрей успел ухватить пса за ошейник.

На Гукасяна почему-то все это произвело успокаивающее воздействие.

— Черт знает что такое! — произнес он почти миролюбиво. — Шинель, понимаете, порвала… Надо же все-таки приучить, чтобы она разбиралась, на кого можно кидаться, а на кого нет… — Он отвернулся. — Выполняйте распоряжение!

Андрей нагнулся, отстегнул поводок. Вот сейчас он, может статься, потеряет и сына Карая. Что же делать. Дикарь, сын Карая, такая у тебя должность. Такая у нас с тобой работа.

Он погладил пса по узкой голове, ощущая рукой впадинку, разделяющую череп под теплой шерстью.

Маркарян закричал:

— Товарищ майор, видите? Сбоку что-то шевелится… Они там!

— Ничего не вижу, — сухо отрезал Гукасян.

— Ну, сейчас служебная собака обнаружит!

Андрей жестко подал команду:

— Фас, Дикарь! Фас!

И пес, злобно рыча, прыжками понесся вперед. Вот он пробежал уже половину расстояния. Возбужденно лает. Чует ненавистные запахи. Еще прыжок. Сейчас, наверно, из скирды выстрелят…

Нет, молчат.

Дикарь исчез в соломе. Через минуту он вылез откуда-то сбоку и обежал скирду кругом. Еще раза два он пробивал солому своей узкой мордой…

— Можно подойти, товарищи, — сказал Андрей, — там никого нет.


— Дурак! — с сожалением проговорил Числов, когда понял, что Васька Короткий стреляет из автомата.

Он ударил кулаком по руке с автоматом, потом чуть раздвинул сено. При свете звезд была видна фигура убегающего человека, отчетливо доносился стук его башмаков. Двое других прятались в отдалении за большим камнем. Ничего не стоило выйти и смять их, даже если они вооружены. Ему приятно было сознавать, что сила пока что на его стороне.

— Братва, больше нам тут не греться. Сейчас сюда сбежится все село. Мы можем их размести, да что толку? Уходим, ребята! Ползком с перебежечкой, чтоб никто не видел, куда пойдем. И чтоб они долго думали, будто мы все еще в скирде сидим. Минька, — позвал он, — изо всех у меня лишь на одного тебя надежда. Останешься, Минька. Минут десять — двадцать еще, после того как мы уйдем. А потом пальнешь раза два в белый свет — пусть считают, что мы все тут! — и догонишь нас. Понятно?

Влас Уколов скупо пообещал:

— Исполню.

— На выход, други, по одному! Короткий, дай немножко из автомата по камню. Пусть скроются, чтоб не могли нас видеть!

Из соломы они выбирались ловко, почти бесшумно, как ящерицы. Ползли один за одним в холод, в ночь.


Андрей с собакой шел впереди отряда. На перевал вело несколько тропок. Надо было выбрать ту, по которой ушли бандиты. Наверху тропинки расходились и если ошибиться, то можно долго и бесцельно плутать среди снегов.

Ветра теперь почти уже не было, но сверху скатывались волны стужи. Это дышал огромный холодильник, созданный природой. Рассветало. Дикарь бежал, уткнув нос в землю. Первую тропку он уверенно проскочил. У второй остановился и зарычал: «Тут, это тут, хозяин».

— Обнаружено! — крикнул Андрей, оборачиваясь и придерживая на поводке Дикаря. — Начинаю преследование, товарищ майор, по найденному собакой следу.

— Давайте! — пыхтя, согласился Гукасян.

— След, Дикарь, след!

Пса не надо было подгонять. Хотя тропка начиналась круто, он поскакал на подъем, словно заяц, прижав уши и высоко выбрасывая лапы. Поводок натянулся. Андрей не поспевал за собакой.

— Заставьте его — пусть лает, — сказал майор Гукасян. — Они с испугу скорее обнаружат себя.

— Голос, Дикарь! Голос!

Пес залаял.


Тропинка, по которой Геннадий Числов повел своих людей, была не только крутой, но и обрывистой. Упадешь — костей не собрать. Они шли — очень голодные, напуганные, продрогшие и невыспавшиеся. Через каждые полтысячи шагов — а шаги он считал в уме — Числов останавливался и обессиленно махал рукой:

— Перекур!

И все валились кто куда — на камни, на снег, один на другого, чтобы хоть немного согреться. Жадно, прерывисто хватали ртом обжигавший легкие морозный воздух. И курили — на всех две-три цигарки из последнего табака.

И каждый раз на остановке Числов говорил:

— Я уже здесь бывал, ребята, дорогу знаю, я вас выведу… Антон Касьянов нас встретит. Антон не подведет. И какая-нибудь жратва у него для нас найдется…

Но, чем выше поднимались, тем меньше он говорил об Антоне. А вдруг с Антоном что случилось? Вдруг не встретит? Что тогда делать? Вольной одежды нет, продуктов нет, денег нет. Спустишься с перевала — и сразу попадешься.

Но если Антон там, то для радостной встречи он обязательно прихватил бутылочку-другую. Дернешь прямо из горлышка — огонь разольется по жилам.

— Я вас выведу, ребята! — повторял он.

«Все равно выведу, — думал он, отсчитывая шаги, — даже если Антона не будет. Заткну глотку тем, кто взбунтуется. Без отдыха — чтобы не застыли — поведу вниз, вниз. Силком погоню, если упрутся. Идти будет легче, чем сейчас. Хлеба достану, как только спустимся. Как достану — не знаю. Но достану. Главное, хорошо, что никто за нами не гонится. Сельчане в горы не полезут. Им нужно только, чтобы мы ушли. Увидят, что скирда пустая, и успокоятся. А пока дадут знать в город да пока милиция появится, ой-ой, где мы уже будем!»

Пройдено три тысячи шагов.

— Я вас выведу, ребята! Выведу!


На этой остановке их догнал Уколов. Он шел без передышки, надо было наверстать упущенное. Всклокоченная грязно-седая голова показалась сначала на нижнем серпантине. Жилистый, мускулистый, он шел легко, хотя был много старше их всех — жалких, уставших.

— Ну что, Минька? Как там было?

Уколов бросился плашмя на снег и стал торопливо лизать его.

— Все сделано, как уговорились.

— А народу много набежало?

— Все село проснулось. Кто может ходить, тот и примчался.

— Милиции нету?

— Один какой-то там крутится.

— Подъем, братва! Вот и Минька теперь с нами. Я вас выведу!

Три тысячи сто шагов. Три тысячи двести. Три тысячи триста…

— Генка! Дьякон!

— Корешок, это ты?

На тропинке, почти над самым обрывом, стоял Касьянов.

— Братва, это Антон! Вались, братва, кто, где стоит. Глубокий перекур. Ну, здорово, корешок, здорово, Антошка!

— Здорово, Дьякон!

Коренастый Антон Касьянов с восторгом, с обожанием смотрит на обветренного, почерневшего, бородатого Числова.

— Пришел все-таки, Антон!

— Ты велел, Генка!

— Я вам говорил, други, — Антон не подведет. Теперь все! Отдыхайте. Теперь выйдем. Антон, жратва есть?

— Хлеба две буханки, колбаса, консервов пять банок.

— Дели на всех поровну! Водка есть?

— Три бутылки «московской».

— Братцы, подходи по одному за хорошим глоточком. Всех согрею! Три бутылки! Антон, вольную одежду принес?

— Найдется в моем сидоре.

— Антон! Корешок! — Шепотом: — Хрусты есть?

Так они называли деньги.

— Есть, Дьякон.

— Много?

— Триста новыми. Сейчас дать?

— Держи пока при себе. Братва, сколько вас? Четверо? На вас — бутылка, круг колбасы, хлеб. Подходи, следующая четверка! Васька Короткий, Минька, Лалаян! Не забудьте — моя доля у вас. Не спешите, ребята, заправляйтесь как положено в дальнем походе. Никто нас не гонит. Теперь уже скоро вниз пойдем, ноги сами понесут. Как я обещал вам, так все и стало…

В эту минуту они услышали лай собаки.


— Лежать, Дикарь!

Андрей бросается на снег, рядом с собакой. Сверху стреляют. Пули ложатся близко, вздымая снежную пыль.

— Товарищ майор! Это они стреляют!

— Слышу. Я не глухой.

Майор Гукасян дышит тяжело. Он не ложится. Присев на камень, старается побыстрее унять прыгающее в груди сердце. Для него это слишком быстрая ходьба.

Наверху затихли.

— У бандитов положение, конечно, более выгодное. Они скрыты карнизом, нависшим над обрывом. Они нас видят. Мы их не видим. Им легко стрелять по цели. Мы даже не можем прицелиться. Но они уже пойманы. Деваться им некуда. Стрельба бесполезна… Эй, Числов! — во всю силу легких зовет майор. — Ты там, Дьякон?

Несколько секунд молчания.

— Это вы, гражданин начальничек? Здравствуйте!

Голос Геннадия Числова.

— Здорово! Давно не виделись. — Майор поднимается с камня во весь рост. — Спускайся, Числов. И всех своих путешественников веди с собой за ручку. Погуляли, сколько удалось, и хватит.

— Хочу вам добрый совет дать, начальничек. Своей бесценной кровью будете нас брать. Мы посчитали: вас десять, не то двенадцать, и нас столько. Мы вооруженные. Терять нам нечего, вы сами знаете. Что здесь лечь, что потом по суду получить вышку или вроде того. Отступитесь, начальник! Вы нас не видели, мы вас не видели.

— Шутишь, Числов! Это же пустой номер. Ты не дурак, а глупости мне предлагаешь. Спускайтесь!

— Хорошо подумайте, гражданин начальник!

Затишье с обеих сторон. И вдруг наверху, повыше того места, где залегли бандиты, раздается шум, громкие возгласы. И кто-то, ликуя, зовет:

— Товарищ майор! Товарищ начальник! Вы нас слышите?

Это пришла подмога. Участковый уполномоченный Маркарян в точности выполнил задание. Привел своих дружинников — легких на ногу горцев, — они пробрались в обход и теперь наседают на бандитов сверху. У них охотничьи ружья, набранные по всей деревне. И теперь они от радости палят дробью в воздух.

— Ну, Числов! — кричит майор. — Теперь тебе все понятно? Это называется «окружение». Сопротивляться бессмысленно. Выходи, Купец! Проторговался!

— Гражданин начальник, — отвечает Числов, — я тут не один. Дайте время обдумать.

— Пять минут даю!


Теперь они лежат рядом на снегу, но не глядят друг на друга. Дело проиграно, все это понимают.

И уже нет здесь группы людей, объединенных хоть какой-то целью. Теперь каждый — отдельно.

Они раздумывают о своей будущей судьбе. Каждый — отдельно.

Лалаян: «Мне ничего особенного не будет. Я не убивал, даже оружия не держал. О побеге я не знал, машину с боем не захватывал. Случайно я к ним попал, это учтут».

Васька Короткий: «Мне автомат дал Дьякон, пусть он это не забывает. У Федьки отнял и мне передал. Довесят два-три годика, все равно изловчусь, убегу».

Влас Уколов: «Хуже всех будет мне! Возрастом не оправдаешься или первой судимостью, как эти щенки. Федора Пузанкова я на тот свет спровадил. Кто-нибудь из этих же меня и продаст. Но ведь мне Дьякон велел! Всех подвел под монастырь Генка Дьякон!»

Влас Уколов, по кличке «Минька», бросается на Числова, пригнув голову.

— Вывел?! Паразит, трепло! «Волю предоставлю»! Предоставил?

Числов отворачивается. Теперь уже не стоит приводить Миньку в сознание. Теперь это уже не имеет значения.

Толстые пальцы низкорослого Антона хватают Миньку за горло.

— Дьякон, скажи слово: вниз его, с обрыва, чтоб расплющился в лепешку, или тут, на месте, придушить, как куренка?

— Не марай свои руки об него, Антон… Вот видишь, Антон, — с тоской говорит Генка Дьякон и указывает пальцем вниз. Он сейчас может обращаться только к Антону. — Сгубила нас собака. Не будь у них собаки, пока они по перевалу ползали, мы бы далеко ушли. А теперь все, Антон!

— Все, — тупо соглашается Антон. — Из-за собаки…

— Братва! — Числов поднимается на ноги. — Можем сопротивляться — всех побьют, можем спуститься, как они велят, кое-кому, возможно, подфартит — не мне, конечно, — все обойдется для иных-некоторых. Что будем делать?

Лалаян первый кричит:

— Сдаваться!

И все угрюмо повторяют, отводя глаза:

— Что делать — надо спускаться. Сдаемся.

Числов наклоняется над обрывом:

— Начальничек, ключик-чайничек! Можно ли на вас довериться, что не побьете, не убьете? Мы сейчас не суда опасаемся — вашего гнева боимся!

Майор Гукасян снизу отвечает:

— Ничего вам от нас не будет, Числов. Выходите с оружием по одному, руки над головой.

— Генка-корешок, — шепчет Антон, — мне как быть? Скажи слово — с тобой пойду хоть до самой вышки!

— Нет, Антон, ты не с нами сюда пришел и не с нами уйдешь. Ступай в укрытие, где нас ожидал, и схоронись, чтоб тебя не заметили. Полюбуешься, что от нас оставят!

Пять минут истекло.

— Братва! — Геннадий Числов берет автомат. — Я вас сюда завел — я первый и на расправу выхожу. Ежели меня не тронут — идите и вы следом. А случится что со мной — отбивайтесь, чтобы не даром пропала ваша молодая жизнь.

Он поднимает автомат и кричит пронзительно, так, что его слышно и вверху и внизу:

— Погиб Генка Числов за то, что волю любил!

С автоматом, который он держит над головой обеими вытянутыми руками, он идет по тропинке.

На него смотрят и сверху и снизу.

Вот он входит в круг людей, которые ловили его, настигли, и бросает автомат на снег. А сам остается стоять с поднятыми руками. Он знает, как надо себя вести.

И в эту первую минуту, когда никто толком не понимает, что нужно сказать и что сделать, из круга выходит конвоир Павлов.

— А у тебя, гада, дети есть? — спрашивает он сквозь зубы и наотмашь бьет Числова по лицу.

— Правильно! — лихо, весело кричит Генка Дьякон. — Бей меня, конвой, за то, что я тебя жить оставил, когда у меня в руках твое оружие было. Теперь ты меня бей.

— Отставить, Павлов! — грозно командует майор Гукасян. Только люди, которые его близко знают, могут понять, как он разозлен. — И уйди, Павлов, с глаз моих. Не хочу я тебя видеть!.. Как я сказал тебе, Геннадий Числов, — говорит он спустя минуту, — так все и будет. По суду примешь, что дадут, а без суда — ничего. Можешь опустить руки.

— Эх, начальничек! — Дьякон горестно трясет бородой, обрамляющей его враз похудевшее лицо. — Я в одном художественном театре запомнил умную песенку: «Пусть неудачник плачет!» Теперь пришел мой черед быть неудачником и плакать, дорогой начальничек, ключик-чайничек.

— И что ты все вихляешься, Числов, что уж ты так ломаешься? И как же тебе хочется героем выглядеть! А не вышло у тебя, нет. Не герой ты. Жалкий ты и глупый, вот это да! — Майор Гукасян качает головой. — Дурень ты, Геннадий. Какого ты в себе человека загубил!

Он дает знак — и с горы спускается с автоматом Васька Короткий. Он неразговорчив, как всегда. Да и о чем тут говорить? Бросает автомат, отходит на указанное место.

Идет пружинящей походкой, чуть приседая, чуть наклоняясь вперед, седой волк, по кличке «Минька». Он и хотел бы перекинуться веселым словцом с начальником, но майор Гукасян отворачивается. У Миньки берут пистолет. Он сейчас послушный и кроткий, Минька.

Сошли с поднятыми руками все двенадцать.

— А где же ваш тринадцатый? Где Федор Пузанков?

«Вот чего я не предусмотрел! — думает Числов. — Они подымутся на площадку искать Федю и найдут Антона. Пропал Антон!»

— Федор отстал от нас по дороге. Не захотел с нами…

— Он сильно отстал от вас. Вы пока еще здесь, а он уже на том свете. Кто его убил, хотелось бы узнать?

Вот она, первая страшная минута для Миньки!

— Федю убрали по закону. Вы в это дело не мешайтесь, гражданин начальник!

— По какому закону, Числов?

— По нашему, воровскому, начальник.

— Такого закона советские люди не признают, Геннадий Числов. Такой закон хуже любого беззакония.

С этими словами майор Гукасян отворачивается от Числова. Больше разговаривать он не хочет.

— Ведите их!

Конвоиры сзади, конвоиры спереди, конвоиры по бокам. Бандиты идут привычно — чуть наклонившись вперед, а руки за спиной, словно связаны веревкой…

Путешествие кончилось!

— Товарищ майор! — У Андрея круто ходят скулы. — Моя собака ранена.

Дикарь лежит на снегу, закинув голову, глаза закрыты. Дышит тяжело. Время от времени высовывает длинный, тонкий язык — подбирает снег. Хочет пить. Значит, жар у него.

На майора Гукасяна это не производит особого впечатления.

— Жаль, товарищ проводник! Но собака свое дело сделала. И хорошо сделала. Я так и в Управление милиции сообщу. А ты скажи спасибо, что никто из людей не пострадал.

Подходит участковый уполномоченный.

— Ай, жалко, погибла служебная собака. В Караджуре акт составим, чтобы в питомнике вы могли отчитаться…

Андрей знает, что его не поймут. И все-таки говорит:

— Я понесу его до машины. В Ереване вылечат.

— Зря! Только животному лишние мучения.

— Понесу на руках!

— Как хочешь.

Андрей поднимает пса на руки. Дикарь тяжко вздыхает и роняет узкую морду на плечо хозяина. Глаза у него мутные, виноватые.

«Вот до чего дошло! Ты меня несешь. Я тебе в тягость, хозяин!»

— Ничего, Дикарь! Я тебя вылечу!

Пес явно стыдится своей слабости и лижет розовым языком лицо Андрея.

Отряд ушел уже далеко вперед. Здесь в снегах — только Андрей с измученной собакой. Никто их не услышит. Можно говорить что хочешь.

— Дружище, ты держись! Ты сам не знаешь, как стал мне нужен в последнее время!

«Я держусь, хозяин. Я стараюсь».

Голова беспомощно поникла. По телу прошла судорога.

— Дикарь, ты что?!

«Плохо, хозяин».

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

Доктор, обслуживающий питомник, взглянул на Дикаря и определил: «Жить не будет».

Андрей помчался в ветеринарную лечебницу. Там сказали: «Привезите собаку, мы посмотрим, заочно лечить нельзя». Он долго добивался, чтобы ветеринарный врач поехал с ним в питомник. Врачом работала пожилая женщина, привыкшая лечить лошадей и коров. В запальчивом споре с Андреем она договорилась до того, что собакам вообще не следует уделять много внимания, так как они не занимают ведущего места в нашем животноводстве. Собаки должны выздоравливать сами. А если нет, пусть с ними происходит то, что обусловлено естественными законами природы. И так собак развелось больше чем достаточно. Только и видишь, как по городу ездят фургоны и подбирают бродячих псов.

Женщина была усталая, издерганная. Требование Андрея казалось ей бессмысленной прихотью.

Андрей мог бы пойти к директору или главному врачу и, конечно, добился бы своего, но он терпеливо объяснил ей, какую трудную ночь провел Дикарь, что он сделал и почему ранен.

Женщина отступила:

— Тогда это совсем другое дело. Едем!

Осмотрев Дикаря, она пришла к выводу:

— Все перенесет, будет жить!

Но и тот врач, который обрек Дикаря на смерть, и этот, обещавший ему жизнь, сошлись на одном: им с собакой делать нечего, нужен хирург.

А пока что Дикарь лежал на подстилке в кабинете Геворка, тяжко дышал и нехотя открывал глаза.

Снова Андрей помчался на мотоцикле в город. В последнюю минуту он настиг в зооветеринарном институте известного профессора, собиравшегося идти домой, поругался с ним, потом помирился и сумел убедить, что ученый должен немедленно ехать в питомник. Конечно, он ничего бы не достиг, если бы профессор не почувствовал его отчаяния.

— Вам так уж дорога эта собака?

— Это служебная собака, профессор. Очень ценная.

— Вы за нее отвечаете или это у вас душевная привязанность?

Андрей не любил таких разговоров. Ему было стыдно, объясняясь с мужчиной, употреблять неудобные, непривычные слова, какие можно только читать в книгах, но нельзя произносить в обычной жизни. Душевная привязанность! Два этих слова никак не выражали его отношения к Дикарю.

— Да, — угрюмо сказал он.

— «Да» — то есть отвечаете?

— Привязанность, — выдавил Андрей, краснея.

Профессор сказал:

— Теперь вижу, что приходится ехать.

Всю дорогу он надоедал Андрею, обращаясь то и дело со словами: «Послушайте, мой сентиментальный друг…» Наверно, считал, что это очень остроумно. Андрей молча терпел.

Но, увидев собаку, хирург преобразился. Сразу стало ясно, что он большой специалист. Как только он взял Дикаря за лапу и заговорил с ним грубовато и властно, Андрей почувствовал облегчение. Теперь пес попал в надежные руки!

Удивительно было, что Дикарь, который не терпел прикосновения посторонних людей, покорно отдался в руки профессора. И не потому только, что он был обессилен. Андрей видел, что этот человек псу нравится.

— Ну, дружок, попал в переделку? Не надо стонать — я слышал, что ты герой. Сейчас взглянем, можно ли тебя починить.

Был ощупан кончик носа, измерена температура, выстрижена ножницами шерсть на лопатке, вокруг пораженного места.

— Можешь терпеть? Я тебя еще вот здесь потрогаю. Но будет больно…

И Андрею казалось — страдающая собака все понимает. Может быть, властно-ласковые интонации полностью заменяли слова? Дикарь позволял делать с собой что угодно.

— Не знаю, — с сомнением протянул профессор, закончив осмотр. — Попробуем что-нибудь для него сделать.

Дикаря положили в машину и повезли в операционную. Иногда Андрею казалось, что он уже не дышит. Но пес каждый раз открывал глаза, когда хозяин произносил его имя.

В операционную Андрея не пустили. Туда пошел Геворк, чтобы помочь управиться с собакой, если понадобится. Андрею же профессор сказал:

— Мне тут чувствительные милиционеры не нужны. И закрыл дверь.

Через полчаса он позвал Андрея. Дикаря уже унесли. Профессор мыл руки над белой фаянсовой раковиной с толстыми краями.

— Определенно могу вам обещать, что ваш пес поправится, будет жить и работать.


Два дня Дикаря держали в палате, отведенной специально для животных, воскрешенных ножом хирурга. Потом его выписали. Место понадобилось другому четвероногому пациенту.

Не раз в эти дни Андрей вспоминал народную поговорку: «Заживет, как на собаке!» Казалось бы, Дикарь уже подыхал. А прошло несколько часов, и вот он виляет хвостом — правда, слабенько, — встречая хозяина.

Но что с ним теперь делать? Он еще слишком плох, чтобы жить в вольере — по существу, на открытом воздухе. Ночи стали довольно холодные. Кроме того, пес еще не может ходить, и даже сидеть он сейчас не в состоянии. Только лежит на одном боку. Его надо кормить, поить, перевязывать, давать лекарства.

Когда Андрей привез Дикаря к себе домой и устроил ему лежанку в коридоре, Ева вначале ничего не сказала.

Она всегда молчала, если была сердита.

Андрей ходил за ней и объяснял:

— Ну куда же его? Ведь погибнет…

Она уходила в кухню.

— Я мог бы, конечно, запереть его в вольере, — продолжал Андрей, стоя в дверях. — Совесть мне не позволила…

Надо было заставить Еву заговорить — он хорошо это знал. Спокойненько, понемножечку, слово за словом — и она не утерпит. А тогда уже все в порядке.

Вскоре Ева принялась очищать в передней угол.

— Это ты для чего?

— У моих знакомых в Норагавите есть корова. Никогда еще, бедная, не спала на паркете…

Глаза у нее смеялись. Значит, все прошло!

— Только имей в виду, — заявила она категорически, — я ухаживать за ним не буду. Вот если бы это был Карай…

Спустя полчаса она подсовывала к сухому, воспаленному носу Дикаря миску с молоком и уговаривала:

— Ты попробуй, как вкусно!

Он высовывал длинный тонкий, как нож, язык и вежливо прикасался к молоку. Но не ел.

Хоть он был и очень болен, но почти не причинял беспокойства.

Аллочка быстро поняла, что он не умеет играть и не представляет для нее интереса. Сначала она попробовала бросать ему на морду красный воздушный шарик. Он лежал спокойно, не отстранялся, не хватал шар зубами. И Алла ушла.

Дольше всех не могла примириться с его присутствием кошка, трехцветная — что, как известно, приносит счастье в дом, — по имени «Цапка». В ее окраске преобладали рыжие тона, но котят она почти всегда приносила черно-белых. И сейчас у нее были котята. Она нервничала, присутствие в квартире собаки возмущало ее. Андрей не подумал, какие распри он вносит в свой мирный дом. Цапка пробралась в коридор и, фыркая, отплевываясь, выражая крайнее презрение, ненависть, свирепость, набросилась на больную собаку. Дикарь только глаза закрыл и покорно отдался острым когтям — сопротивляться он не мог. Кошка бегала по его хребту от головы до хвоста и обратно, нестерпимо мяукала и драла ему шкуру. Андрей еле отбил пса.

— Надо что-то придумать, — озабоченно сказал он Еве.

Ева поймала кошку и остригла у нее когти на передних лапах. Цапка быстро поняла, что теперь ее удары не приносят врагу вреда. Она еще била Дикаря разок-другой по морде при каждом удобном случае, но удалялась разочарованная.

Через неделю, когда семья обедала, дверь из коридора тихонько приоткрылась. Покачиваясь на негнущихся, неверных лапах, стоял истощавший, с тусклой, свалявшейся шерстью Дикарь. Он хотел подойти к хозяину, но не смог — зашатался и упал.

С этого дня выздоровление пошло быстро.

Соседи со всех этажей каждый день приносили остатки обеда и сбрасывали в ведро, выставленное Евой у дверей. Чего тут только не было! В украинском борще плавали недоеденные куски мясной армянской долмы и рис азербайджанского плова, к этому еще добавлялся боз-баш, жареная картошка и почти всегда манная каша, отвергнутая детьми. Кости складывались отдельно. В Армении осень — время шашлыка. На каждом балконе дымились мангалы. И все вкуснейшие, сочные бараньи косточки доставались Дикарю.

Он перепробовал столько разнообразнейших блюд, сколько никогда не выпадало на долю ни одного боевого пса. Да и из домашних собак редко которая ела так вкусно. И уже бывало — Дикарь воротил нос от мясного бульона.

Ева раз в неделю купала его в большом оцинкованном тазу, стараясь только, чтобы вода и мыло не попали на его заживающее плечо. И он с великим терпением переносил эту неприятную процедуру. Но вытирать себя мешковиной он не позволял, а с наслаждением отряхивался, работая и лапами, и мордой, и хвостом, и каждым участком своей подвижной шкуры. И лестничная клетка, куда Ева заранее выносила таз для купания, становилась после этого такой, будто здесь прошел хороший дождь.

Андрей водил его гулять. Но Дикарь был еще очень слаб, и они далеко от дома не отходили. Хозяин сидел во дворе на скамеечке и поигрывал с пенсионерами в нарды, а пес лежал у его ног. Ева требовала, чтобы они брали с собой на прогулку ковровую подстилку.

Дикарь много спал и много ел. Теперь он общался с хозяином столько, сколько хотел. Иной раз ночью он носом открывал дверь из коридора и клал лапу на спящего хозяина. А то бывало еще хуже — стаскивал одеяло.

Андрей сердился. Ева говорила:

— Странно, что ты злишься. Ведь он еще больной!

Однажды она заметила:

— Почему мы с тобой считали его некрасивым? По-моему, он очень даже «ничего себе»!

В доме у Дикаря были свои развлечения. Как-то раз Андрей охнул, увидев, что пес несет в пасти котенка — только тоненький хвостик чуть высовывается наружу. «Загрыз!» Но котенок был жив и невредим. Дикарь бережно доставил его на свою подстилку, лег и, оградив часть территории передними лапами, стал подталкивать пушистого зверька носом. Котятам к этому времени было уже около месяца, и они отлично умели царапаться. Дикарь легонько подталкивал котенка мордой, а тот шипел и выпускал когти. В этом и состояла игра.

Андрей и Ева долго смеялись, глядя, с каким отвращением Цапка моет языком своего сыночка.

Но и на другой день, когда кошка-мать полезла на крышу, Дикарь украл котенка и долго играл с ним, после чего весь его нос покрылся свежими царапинками.

Он быстро понял, что Цапка принадлежит хозяину и трогать ее нельзя. Но на улице онпопытался выполнить священную обязанность каждой уважающей себя собаки — загнать на дерево первую же встреченную ею кошку. Андрей резко одернул его. Служебно-розыскная собака не должна обращать внимание на любых других четвероногих, разгуливающих по улицам. Иначе во время розыска она будет отвлекаться.

И Дикарь понял: эти радости не для него.


Собственно, его уже можно было отправить в питомник, но Ева колебалась:

— Лучше еще немного подождать. Пусть окрепнет.

Андрей и сам не спешил. Он сдавал вступительные экзамены в зооветинститут и потому получил десятидневный отпуск с работы. У него не было бы сейчас времени следить за собакой в питомнике.

На первом же экзамене он встретился с профессором, который делал Дикарю операцию.

Андрей пришел на экзамен в штатском костюме, тщательно выбритый. Наверно, в нем трудно было узнать того усталого, грязного и промерзшего милиционера в плаще и фуражке, который запальчиво уговаривал хирурга не идти после работы домой, а ехать к черту на кулички, чтобы оказать помощь пострадавшей собаке.

Профессор был членом приемной комиссии. Он с любопытством всматривался в лицо Андрея — что-то все-таки будоражило его память. Взглянул на фамилию экзаменующегося. Но и фамилия ничего ему не сказала.

— Где работаете?

— Питомник служебного собаководства.

Профессор облегченно заулыбался:

— Так это же мой чувствительный милиционер!

После экзамена, который Андрей, к своему огорчению, сдал всего лишь на тройку, профессор потащил его к себе в кабинет.

— Таких, как вы, голубчик, мы с тройками тоже принимаем. Нам такие нужны! — И потребовал: — Приведите в следующий раз моего пациента. Вот уж действительно сукин сын! Даже не зайдет поблагодарить.

Андрей привел «сукиного сына» к профессору. Это была первая большая прогулка Дикаря, и он выдержал ее отлично. Профессор осмотрел пса и остался доволен.

— Работать еще не может, но жаловаться на здоровье уже не должен!

Обратно шли медленно. На бульваре под деревом Дикарь лег без разрешения хозяина. Он устал. И Андрей подумал: как быстро жизнь в домашних условиях портит боевого пса! Прежде, как бы плохо ему ни было, он не позволил бы себе растянуться, пока не подана команда: «Лежать!» Надо, пожалуй, поскорее отправить его в питомник, совсем уж бессовестный пес разболтался, разнежился. Но как же трудно ему теперь там будет!..

На улице путь им преградила толпа.

У здания народного суда стояла закрытая машина.

Милиционеры по одному выводили из подъезда подсудимых и усаживали в машину.

— Кого это судят?

— Бандитов каких-то, грабителей, — сказала пожилая женщина. — Целая у них шайка. Теперь допрыгались. Троим присудили высшую меру.

В это время в толпе заговорили:

— Вожака ведут! Вот этот у них был главный!

Андрей увидел, как, заложив руки за спину и ни на кого не глядя, лезет в машину Геннадий Числов. Его не сразу и узнаешь — он был теперь без бороды.

Вот, значит, чем закончилось путешествие!

Взяв Дикаря покороче на поводок, Андрей свернул за угол.

Тут он на минутку остановился. Машина была и отсюда хорошо видна. Вот ведут поникшего Миньку. За ним — шаг в шаг — косолапо ступает Василий Короткий. Эти, наверно, и есть в шайке главные. Ну что ж, они получили по заслугам.

Андрей не сразу понял, почему Дикарь рычит и рвется с поводка. Шагах в пяти он увидел низкорослого широкоплечего парня, прислонившегося спиной к дереву.

С Дикарем никогда еще такого не было, чтобы он без причины бросался на посторонних. И Андрей опять на секунду подумал, что пса испортило пребывание в холе и неге под надзором Евы.

Но тут было что-то совсем другое.

Дикарь хрипел, полузадушенный натянутым поводком. А парень с тупым, хмурым лицом стоял неподвижно. Его маленькие бесцветно-водянистые глаза по-звериному ощупывали мечущуюся собаку. Андрей вспомнил непримиримо-настороженный взгляд тигра в зоопарке, когда воспитанный человеком пес и ненавидящий все живое беспощадный зверь стояли друг против друга, разделенные прутьями железной клетки.

— С чего это он на тебя бросился? — Андрей внимательно рассматривал парня. Может, где раньше встречались? Была какая-нибудь история, после которой Дикарь возненавидел этого человека?

— Спроси у него, а не у меня.

— Может, ты на него, случаем, замахнулся?

— Я зря не махаю. — Парень выпустил из рукава нож. — Я вот этим махну — и ваших нету!

— Вон ты, оказывается, какой!

Парень снова убрал нож куда-то под мышку.

— Как звать его?

— А тебе зачем?

— На случай новой приятной встречи.

— Не советовал бы я тебе с ним встречаться. Вон те, которых сейчас в машину сажают, — они с ним встретились. Результаты для них, как видишь, плачевные.

— Понятно. — Парень опять глядел на собаку тяжелым взглядом. — Совет твой хороший. Только и своему псу посоветуй, чтоб он мне не попадался, да и сам, где меня увидишь, с того места поворачивай и беги!

Он вразвалку пошел по улице.

— Постой! — крикнул Андрей.

Парень оглянулся.

— Документы какие-нибудь у тебя есть при себе? — Андрей приблизился к нему и взял за руку повыше локтя. — Попрошу пройти со мной в ближайшее отделение.

— Это еще зачем?

Парень дернулся, но Андрей держал его крепко.

— Выяснение личности…

— Пусти!

Некоторое время они шли рядом и молчали. Шерсть на спине Дикаря густо поднялась. Пес свирепо ворчал.

— Без рук! — потребовал парень. — Хватать за локти — таких прав не дано!

— Холодное оружие при себе носите, — сказал Андрей, — угрожаете людям…

— Пусти!

На шумном перекрестке парень рванулся и, не оглядываясь, побежал по рельсам, чуть не попав под трамвай. Спустя несколько секунд он замешался в толпе, мелькнул снова и исчез, наверно, заскочил в проходной двор.

Его можно было преследовать, но Андрею не хотелось шума.

И походка его и голос ничего не сказали Андрею.

Зато Дикарю они сказали все.

Этот человек был один из тех, по чьему следу пес уже ходил. В первый раз — возле угольной насыпи, где отыскались похищенные автомобильные покрышки. Потом — в ту холодную ночь на перевале, в ту ночь, когда он привел хозяина к нужному месту и был повержен на снег выстрелом, раздавшимся сверху.

Андрей считал, что он умеет разговаривать со своей собакой:

— Дикарь, кто это?

Пес вскинул наверх маленькие, заросшие шерстью глаза.

«Хозяин, это один из тех! Бери его, может, он самый из них страшный! Почему ты его упустил?»

Но на этот раз Андрей свою собаку не понял.


И вот пришло время везти Дикаря в питомник.

Едва Андрей подвел к дому мотоцикл, как пес заволновался. Обычно в коляске он лежал спокойно, а сейчас скулил, перевешивался через бортик и клал морду на руку хозяина.

Мотоцикл еще не остановился, а он уже выпрыгнул из коляски и побежал к вольеру. Издали он потянул носом. Знакомые, привычные запахи! Он приветственно замахал хвостом и даже тявкнул от избытка чувств. Собаки встретили его сварливым лаем. Поднялась суматоха. Он стоял перед своей клеткой и нетерпеливо бил лапой по железным прутьям. Откройте! Это мое! Роза приподняла дверцу, и он, пригнув спину, прополз к себе и блаженно растянулся на соломе.

Здесь был его дом!

Шел час вечернего кормления. Роза разносила по вольерам миски с неизменной овсянкой. Андрей был уверен, что пес, час назад наевшийся до отвала, откажется от надоевшей каши. Не тут-то было. Как и все другие собаки, чья очередь получить еду еще не наступила, Дикарь вертелся у дверцы, становился на задние лапы и тихонько скулил.

В учебниках и теоретических трудах, которые Андрей перелистывал перед экзаменами, указывалось, что «здоровое животное должно проявлять оживление и нетерпение при виде пищи». Дикарь проявлял оживление и нетерпение. Всего этого было хоть отбавляй. А следовательно, он уже здоров.

Можно было только удивляться, с какой деловитой бодростью он вылизал полную миску овсянки, а после того, чуть покрутившись, улегся на подстилку.

Дома Андрей сказал Еве:

— Тоскует. Ест плохо. Видит меня, но смотрит как бы мимо. Надо так полагать, что ему кого-то не хватает. Я платок вытащил, который ты мне утром дала, так он обрадовался, хвостом застучал — унюхал твой запах. Не езди к нему, пожалуйста, хоть несколько дней, не порть мне собаку. Пусть отвыкает.

Ева, очень довольная, что внушила псу такое глубокое чувство, пообещала:

— Хорошо, если это нужно. Мне без него тоже скучно.

На другой день Андрей приехал утром, чтобы погулять с Дикарем. Врач советовал заставлять пса больше двигаться, чтобы он не зажирел, не потерял формы.

Розе было дано указание:

— Ты оставляй дверцу открытой. Я в ближайшие два-три дня приезжать не смогу, так пусть он когда хочет, тогда и выбегает поразмяться…

Обычно собак уводили на выгул с территории питомника — в сторону рощицы или на горку, поросшую кустарником. Они привыкли выбегать за ворота. Через десять — пятнадцать минут псы возвращались в вольер, иной раз даже не дожидаясь приказа хозяина.

В рощице собака бегала вольно, проводник только издали присматривал за ней.

Андрей надел поводок и вывел пса за ворота. Можно было пройтись по шоссе, можно направиться к зоопарку.

Ему захотелось купить у старика семечек. Но на привычном месте у плетеной корзинки вместо знакомого деда стоял какой-то чужой мальчик.

— А тут старик был, — сказал Андрей. — Что это с ним? Заболел?

— Не знаю. — Мальчик судорожно повел плечом. — Я не знаю. Какой старик?

— Да это же его корзинка!

— Какая еще корзинка…

Мальчик наклонился и схватил плетеную ручку, будто испугался, что сейчас у него корзину отнимут.

— Ну что ты притворяешься? Это дед, что ли, тебя сюда поставил?

— Да. Это он. — Мальчик глотнул воздуха и несколько раз торопливо кивнул.

— А сам, значит, заболел?

— Заболел…

— Что же у него?

— Не знаю… Воспаление в легких…

— Скажи пожалуйста! Конечно, в его возрасте — чуть продрог, и всё. А что врачи говорят?

— Он больше продавать не будет. Я буду.

Мальчик сделал неопределенный жест. Глаза у него забегали. Он опустил длинные ресницы.

— Постой, как же это так? Ты что, не учишься?

— Вечером…

— Во второй смене?

— Нет, я утром… Я ошибся… В первой смене…

— Где твоя школа?

Мальчик опустил голову.

— Что же это получается? Ну, деду твоему, по его глубокой старости, делалось снисхождение, смотрели на его торговлю сквозь пальцы, а уж тебе-то, молодому пареньку, разве к лицу заниматься такими делами? Ты где живешь, с кем?

Ответа он ждал долго.

— Как тебя звать?

— Пока дед поправится… — услышал он наконец. — Два-три дня только… Пожалуйста, разрешите!

Андрей покачал головой.

— Надо будет с твоим дедом серьезно поговорить.

Мальчик быстро зачерпнул семечки граненым краем, дополнил стакан из кулака и пугливо посмотрел на собаку. Дикарь, вскинув кверху морду, тоже внимательно рассматривал подростка и шевелил своим черным пупырчатым носом — принюхивался.

— Рядом, Дикарь!

Мальчик бросил деньги в карман и, нервно передернув плечами, стал смотреть в ту сторону, куда ушли хозяин и собака.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАЛЬЧИК И СОБАКА

БУМАЖНИК

Мальчика, с которым Андрей разговаривал у ворот питомника, звали Володей. А попросту — Вовкой.

Но это было пять дней назад. Сейчас никого не интересовало его имя. У него была только кличка — «Скелет».

Если бы ему сказали, что не пройдет и недели, и он попадет в Армению, в страну, где большинство жителей разговаривает на непонятном ему языке, и будет продавать семечки мужчинам, женщинам и детям, идущим в зоопарк, он в это не поверил бы. Ни в коем случае! Продавать семечки? Он сказал бы, что такие превращения бывают только в злых сказках. Разве может жизнь человека так страшно перемениться за каких-нибудь сто часов?

А пять дней назад он жил прекрасно. У него была даже своя маленькая комната в одноэтажном домике. И прямо перед окном стояла зубчатая заснеженная горная вершина. Вообще-то до горы надо было идти километров двадцать, но в ясный день, когда она четко вырисовывалась на небе — белое на голубом, — казалось, что ее можно тронуть рукой. А если выскочить из дома, то через восемь прыжков, считая от крыльца, — это уже было точно измерено — начинался обрыв и внизу бурно неслась, разбрызгивая пену, горная речка. Рано утром там ловилась форель, наживку для крючка — особых червячков — надо было доставать из-под мокрых камней.

Ну, а если, спрыгнув с крыльца, пойти в другую сторону, то попадешь на покрытый лесами крутой склон. Где-то близко тут жил бурый медведь. На вершинах, если долго смотреть в бинокль, можно было увидеть дикого тура, скачущего через пропасти.

Это был поселок большого заповедника. Здесь рычали, низвергаясь с высот, бешеные водопады, а сосны поднимались от земли на полсотню метров. Воздух был чистый, прозрачный. И летом всегда бывало прохладно, а зимой тепло.

Хорошо тут было жить!

Раньше, когда он был совсем маленький, то жил в Сибири. Там, наверно, тоже хорошо. Но Сибирь он почти не помнит. В Сибири умерла его мама — от воспаления легких. И отца у него не было. После смерти мамы Володя остался совсем один. Тогда приехала тетя Варя, мамина сестра, и увезла его с собой в заповедник.

Она всегда тут жила — в этом самом одноэтажном домике из трех комнат. Ее муж, дядя Саша, работал заместителем директора туристской базы.

Это было очень интересное учреждение — турбаза. За лето здесь отдыхало пять, а то и десять тысяч туристов. Но какой это был отдых? По утрам у них спрашивали: «Как настроение?» Они кричали: «Бодрое!» — «Как самочувствие?» — «Прекрасное!» После этого все — девушки в штанах и горных башмаках и ребята с огромными рюкзаками — уходили в поход: в леса, на горы и на дальние озера. И потом хвастались друг перед другом, кто больше устал, но меньше хныкал. И опять кричали, хотя ноги еле их несли: «Настроение бодрое, самочувствие отличное!» А потом они уходили через перевал в последний поход и уже по-настоящему отдыхали несколько дней на море.

Вовка им завидовал. Он никогда не видел моря.

А в походы он ходил сколько хотел. Дядя Саша мог пристроить его к любой группе, пожалуйста! Костер он разжигал с одной спички, палатку ставил лучше любого взрослого. Чего ему не хватало?

Нет, было все-таки одно, чего не хватало. Велосипед — вот о чем он мечтал. У многих ребят в школе были классные двухколесные машины, и они раскатывали по дорожкам. Куда хочешь, туда едешь.

Сейчас, продавая в Ереване семечки, он думал, что всему виной вот этот его нетерпеливый характер. Если ему чего захотелось — так вынь да положь!

Тетя Варя, может, и купила бы ему велосипед. Но откуда ей взять столько денег? Дядя Саша определенно не хотел. Говорил — баловство.

А был самый простой способ обзавестись велосипедом. В поселке стояло жилых домов не меньше двухсот. С каждого бы дома Вовке по тридцать копеек — и иди покупай машину. А тридцать копеек не такие уж великие деньги. Если убедительно поговорить, каждый даст.

Все это выглядело так разумно, что он и до сих пор не понимал, почему тетя Варя не позволила ему ходить по домам.

— Почему-то весь поселок о тебе должен думать и тебе все давать, а ты не должен думать ни о ком! Не хватало еще, чтоб ты начал побираться!

Он только вздохнул, потому что знал — спорить бесполезно. Но, во-первых, он просит только по тридцать копеек с дома. Во-вторых, он вовсе бы не побирался, а брал деньги взаймы. Когда смог бы, тогда отдал. Пожалуйста!

Но, конечно, причиной его несчастий было не то, что он захотел велосипед. Это теперь совершенно ясно, и незачем себя обманывать. Не втемяшился бы ему в голову велосипед, так нашлось бы что-нибудь другое. Например, радиоприемник, который можно носить в кармане и принимать шестьдесят пять станций. Или собака — овчарка, похожая на волка. Такая умная, что только не умеет разговаривать. Одно время ему очень хотелось, просто необходимо было иметь такую собаку.

Тетя Варя предостерегала его: «Не быть бы тебе, Вовка, несчастным от своего характера!» Он ей не верил. И вот — результат.

Чего же может ждать от жизни человек, если он не останавливается ни перед чем, лишь бы получить желаемое?

Вовка — такой человек.

Обдумывая то, что с ним произошло, он иногда признавался себе: бесчестность, трусость, глупость — вот как называются его поступки. Он ежился от этих страшных слов, но быстро находил для себя оправдание. Жалеть себя было легко и приятно, осуждать — труднее.

Все несчастья пошли с того дня, когда он нашел бумажник.

А как хорошо начиналось это прекрасное воскресенье! Какое было ясное, теплое, солнечное утро!

Юрка Задорожный, сын заведующего сберкассой, постучал к нему в окно — позвал купаться на озеро.

Главная прелесть озера состояла в том, что купаться было опасно — значит, интересно. Рассказывали, будто тут однажды кто-то утонул, запутавшись в водорослях. Ну, водорослей, правда, было больше чем достаточно. Но — ширина, глубина! Двести метров в поперечнике. Три человека могут стать друг на друга, и только руки последнего будут едва видны над поверхностью.

Поселковый Совет недавно устроил лодочную станцию. Открылись новые купальни — голубая для женщин и коричневая для мужчин. А главное — вышка, с которой можно было прыгать прямо в холодную глубину.

В этот день на озере было очень много незнакомых. В парке стояли чьи-то машины. На лодках шумно катались туристы.

Вовка и Юра дважды наперегонки переплыли озеро, туда и обратно, попрыгали с вышки — и вдруг пресытились водой. Они выбрали местечко поуютнее — загорать.

По привычке, Вовка сначала осмотрелся из-под ладони:

— Что это там чернеет на камне?

— Чур, мое! — Юра побежал к большому камню, торчащему из зеленой тины неподалеку от берега.

Это была игра. Предмет на камне в конце концов должен был оказаться обломком дерева, дохлой вороной или старым башмаком. Но на всякий случай полагалось кричать: «Чур, мое!» — и мчаться за добычей со всех ног.

Вовка поначалу чуть отстал, но к камню они прибежали одновременно.

На камне лежал бумажник.

Кожаный, толстый, изрядно потрепанный…

Ребята в замешательстве посмотрели друг на друга.

Вовка объявил:

— Нашли оба. Добыча пополам.

Это все еще была игра. Бумажник пустой или набит какой-нибудь ерундовиной и нарочно здесь кем-нибудь брошен.

Юра раскрыл бумажник. С первого взгляда они увидели деньги. И довольно много. Потом были какие-то бумаги — документы, наверно.

Теперь это уже перестало быть игрой.

— Пересчитаем?

— Нет! — Вовка затряс головой. — Мы не должны даже прикасаться.

— Почему?

— Потому что отнесем и сдадим в милицию. Они сами сделают что надо.

— А кто узнает, если мы пересчитаем? Мы ничего не возьмем, а только посмотрим, много ли здесь.

Это был неотразимый аргумент.

Документы их не интересовали. Паспорт, фотография какого-то толстяка. Много всяких справок.

Они стали считать деньги.

Там было четыре бумажки по двадцать пять рублей каждая. Вовка подержал их, зажав между указательным и большим пальцами. Он попытался представить себе: вот это — два велосипеда. Не получалось. То есть он точно знал, что за эти деньги можно купить две классные машины — себе и Юрке. Но было странно, что ты дашь шуршащие крохотные бумажные прямоугольнички и получишь за это в полное свое владение руль с фонарем и колеса со спицами, черную раму и цепь передачи, — и все это ловко соединено в действующую сияющую машину, на которую можно тут же сесть и мчаться сломя голову.

Конечно, эти деньги были не его и он не имел права их тратить, но так приятно было ему глядеть на них и думать: «Вот я держу в руке два велосипеда!»

А Юрка тем временем насчитал еще сто восемь рублей, но уже бумажками поменьше — рублями, трешками и пятерками.

— Богатый дядька! — сказал он.

Они сложили деньги обратно в бумажник.

— Наверно, он купался и выронил…

— Может, пьяный был… Растерёха!

— Потерять такую гору деньжищ! Это же надо!

— А представь, что он насовсем куда-то уехал, и его не найдут. Что сделают с деньгами?

— Их, говорят, в какой-то ящик кладут на пять лет и сургучом запечатывают…

Ребята задумались. Вовка сказал:

— Если бы твердо знать, что его не найдут, а деньги спрячут на пять лет в ящик, то я бы и в милицию не пошел…

— А куда бы ты пошел?

— Да нет, это я просто так говорю…

Ребята оделись и выбрались на дорогу, ведущую в центр поселка. Бумажник нес в кармане Вовка.

— Он должен нас день и ночь благодарить, этот дядька! — сказал Юра. — Другие бы нашли — так и не видеть ему ни документов, ни денег. А про нас с тобой, может, теперь даже в газете напечатают.

— Что напечатают?

— «Честный поступок».

На углу стоял самый большой в поселке продуктовый магазин.

Юра спросил:

— Зайдем?

— А что будем там делать?

— Люди не обязательно должны покупать, когда они приходят в магазин. Люди приглядываются и прицениваются.

Вовка не понимал:

— А к чему мы будем прицениваться?

— Ну, не знаю. Зайдем, там увидим.

Но, оказалось, Юра очень точно знал, что ему нужно, и ни к чему не хотел ни приглядываться, ни прицениваться. Его интересовали вполне определенные шоколадные конфеты — «столичные» и «кофейный аромат».

Он толкнул Вовку локтем в бок:

— Ну?

— Что «ну»?

— Покупаем или уходим?

— А деньги?

— У тебя в бумажнике не хватит на конфеты?

— Но это же не наши!

— Слушай, у дядьки в бумажнике двести восемь рублей, так? Допустим, ему отдадут двести семь. Так что он, не обрадуется? Ты бы не обрадовался, если бы потерял кучу денег, а потом все они нашлись, но было бы на один рубль меньше?

— Я-то обрадовался бы…

— А почему ты других людей считаешь хуже себя? Никогда этого не делай! — тоном учительницы сказал Юра. — И неужели, если мы с тобой совершили честный поступок, то не можем съесть по одной маленькой шоколадке?

Вовка согласился: по одной можно! Когда подошли к прилавку, Юра велел отвесить полкило тех конфет и полкило других.

— Ты ополоумел!

— Слушай, было у дядьки двести восемь рублей, теперь будет двести три. Дядька мог вообще никогда своих денег не увидеть, теперь они почти все ему возвращаются. Он будет от радости прыгать до потолка, вот увидишь!

Вовку одолевали сомнения:

— А возьмет и нажалуется в милиции…

— Не трусь, я отвечаю. — Юра снисходительно усмехнулся. — Да он, может, даже ничего и не заметит. Богатый же человек! Ну, двести восемь, двести три… какая ему разница? А пусть и нажалуется! Мы скажем: кто-то еще раньше нашел бумажник, вынул пятерку, а остальные вложил обратно. Могло так быть?

— Не знаю…

— Не знаешь, так слушайся меня!

Решительный Юра и терзаемый голосом совести Вовка пошли в парк, уселись на скамье и дружно разъели килограмм шоколадных конфет. Сначала было очень вкусно, под конец — уже немного противно.

— Теперь пошли в милицию, — сказал Вовка.

— Конечно, пойдем! — Юра не трогался с места. — Тебе после сладкого не хочется чего-нибудь выпить?

— Молочка бы холодненького!

— А ты пробовал когда-нибудь пиво?

Вовка пива никогда не пробовал.

— А ты пил?

Юра усмехнулся.

Они подошли к ларьку и попросили две кружки. Продавщица махнула взмокшим платочком.

— Молоды еще!

— Мы же не для алкоголя, тетя, — Юра округлил глаза, — мы только против жажды.

Две кружки они получили.

Напиток красиво пенился и много обещал. Но Вовка обманулся в своих ожиданиях. Горькое пиво показалось ему отвратительным. Он с тоской держал в руке толстую стеклянную кружку. Маленькие глоточки, которые он делал через силу, нисколько не уменьшали уровня пива в кружке.

Он взглянул на Юру.

Юра мужественно сдувал пену. При этом он так наклонял кружку, что часть жидкости каждый раз сливалась на землю.

— Вкуснота! — Юра восхищенно закатил глаза. — Пьяным не будешь, а усталость как рукой снимет. И жажды никакой.

Вовка согласился:

— Я уже, например, почти утолил жажду…

Он тоже стал сдувать пену.

Но на секунду Вовка отвернулся, а когда снова взглянул на друга, у того уже кружка была пустая, и с видом фокусника он опрокидывал ее дном кверху. Позади него с камня стекала желтая струйка. Но уличить его было уже невозможно. Момент упущен.

У Вовки кружка была почти еще совсем полная.

— Ну что, слабак, не вытягиваешь?

— Вообще очень вкусно. Только я на озере воды нахлебался. Хочешь — допей?

— Конечно, хочу! Но не сейчас. После сладкого пиво у меня плохо идет. Ну, если ты такой слабак, то вылей в сторонку. Не по коню корм.

Вовка слабо отбивался:

— Нет, мне понравилось… Смотри, сколько я отпил…

На углу они купили семечек и жареных кедровых орешков. Гулять, так гулять!

— Скажу одну вещь — ты упадешь. — Юра задумчиво тер лоб. — По закону — кто нашел, получает одну треть. Или, кажется, одну четверть. Вознаграждение.

— Не выдумывай!

— Точно. Нашел триста рубликов — получай сто. Закон. Но нам, конечно, могут не дать.

— Почему?

— У них один ответ: не доросли!

— Но ты верно знаешь, что такой закон есть?

— Не сомневайся. Не из своей же головы я придумал! Так что ты уже почти имеешь велосипед. Если только, конечно, дядька не зажилит сумму.

— А как он может? Это же дается не по его воле! Раз закон, то его заставят.

В том, что такой закон есть, Вовка уже не хотел сомневаться. Как же иначе! Нашел человек деньги, принес владельцу, совершил честный поступок — давайте вознаграждение! Но какие-то подвохи все же могли тут быть. Например, скажут: «У кого по возрасту нет паспорта, тому закон вознаграждение отменяет». И пропал велосипед.

— Юрка, если они все равно должны наградить за честный поступок, то почему бы нам самим не взять?

— Вот и я говорю…

Одержимые этой мыслью, они сошли с дороги и начали прутиком на земле писать цифры — высчитывать, сколько будет одна треть от двухсот восьми рублей.

Получилось шестьдесят девять рублей и тридцать три копейки.

— Ну и все! — Вовка нервно захохотал. — Отсчитываю и беру!

Он извлек из кармана бумажник. Но Юра удержал его за руку.

— Неправильно! Мы ведь шесть рублей истратили. Все должно быть по закону. Шесть рублей из нашей суммы мы дядьке возвращаем.

Они еще раз проверили расчеты. Потом Вовка побежал в магазин и разменял один рубль на мелочь. Они не хотели обманывать владельца бумажника ни на одну копейку. Что ему полагается, то ему и остается.

Теперь в бумажнике осталось сто тридцать восемь рублей и шестьдесят семь копеек. Мелочь они уложили в одно из отделений и прикрыли кожаной крышкой с язычком.

— Дядька должен нам руки и ноги целовать, — удовлетворенно подвел итог Юра. — Ничего лишнего с него не взято. Даже конфеты — и те пошли за наш счет.

Довольные, бодрые, любуясь своей безупречной честностью, они двинулись прямиком в милицию. Но вскоре Вовка начал испытывать смущение: не слишком ли все-таки они обделили дядьку? Закон законом, но хватило бы и полсотни рублей — ровно столько нужно было на один велосипед.

Юра тоже мрачнел. Вовка хотел уж было поделиться с ним сомнениями, но приятель начал первый.

— Постой, — сказал он сердито, — вот я иду и думаю: мы взяли твою треть. Но ведь я тоже нашел бумажник. Где моя одна треть?

Он поджимал губы и укоризненно поглядывал на Вовку. Конечно, справедливость была на его стороне.

— Мы поделимся.

— Слушай, я подсчитал, — Юра растопырил пальцы, — каждому из нас получается меньше чем по тридцать пять рублей. О машиночке и не мечтай.

Он горестно замотал головой. Расстаться с велосипедом Вовка не мог.

— Мы купим один на двоих…

— Есть вещи, — рассудительно проговорил Юра, — которыми нельзя пользоваться вдвоем. Например, зубная щетка…

— А тогда что же делать?

— Слушай! — Юра стащил его с асфальтированного шоссе на обочину, нашел прутик и снова стал вычерчивать на земле цифры. — Сначала ты нашел бумажник и взял себе по закону основную одну треть. Потом бумажник нахожу я и тоже беру, что мне полагается. Тоже одну треть. Это выходит сорок шесть рублей и двадцать две копейки. Правильно? Вот я их и беру. — Он раскрыл бумажник и принялся отсчитывать деньги. — А дядьке тоже хорошо остается — девяносто два рубля и сорок пять копеек. Правильно?

Цифры, конечно, были все верные. Считать Юра умел. Но Вовке эти расчеты не понравились:

— А если бы нас было трое или пятеро?

— Ну и что? Дядьке было бы плохо! А сейчас ему хорошо, ему выпала самая большая треть. Все точно по закону! Ты первый нашел — тебе больше. Я второй — мне меньше. Или, может, ты считаешь, что я ни при чем? Может быть, я не крикнул: «Чур, мое»?

— Крикнул, — неохотно признал Вовка.

— Ну и все! Идем в милицию! Ты еще увидишь, что дядька ошалеет от радости. Ему что главное? Ты думаешь, деньги? Ничего подобного! У него денег куры не клюют. Ему интересно вернуть документы. А документики лежат в бумажнике в целости и сохранности.

Слегка придавленный этими рассуждениями, Вовка торопился скорее попасть в милицию. А то вдруг Юра придумает еще что-нибудь новенькое!

Страшно было, что в милиции вдруг уже все известно. Дядька спохватился и заявил. Спросят: «Где остальные деньги?» И было до ужаса стыдно, что тут же дело раскроется, узнают в школе. Разговоры с тетей Варей, с дядей Сашей…

Но все пересиливало желание получить велосипед.

А Юра был весел. Он только допытывался, даст ли ему Вовка недостающие четыре рубля, чтобы купить машину?

— Дам.

— Ну и прекрасно! И не беспокойся — я тебе в скорости верну.

— А мне не надо.

— Как это — не надо? Ты же мне не насовсем даешь, а в долг. Представляешь, пройдет два-три дня, все утихнет, мы тихонько являемся в магазин: «Выведите-ка нам два велосипедика!»

Вовка тоже радовался, рисуя себе эту сладостную картину. Но его тревожило, как он объяснит тете Варе, откуда взял деньги…

— Ерунда! — Юра подпрыгивал то на одной ноге, то на другой — он слышал, что велосипедисты так укрепляют икры. — Откуда деньги? Выиграл по денежно-вещевой лотерее! Сдал в аптеку лекарственные растения!

В милиции ребят принял скучающий от безделья выходного дня молоденький дежурный лейтенант. Находка его живо заинтересовала.

— Где нашли? Под каким камнем? В каком виде лежал найденный предмет — раскрытый или закрытый? Сколько в нем денег?

— Мы не считали, — гордо сказал Юра.

Лейтенант похвалил:

— Ну, молодцы, ребята! Это у нас первый такой случай.

Он выложил на стол документы, деньги. Стал составлять опись.

— Жучков Степан Гаврилович, научный работник… Отдыхает на турбазе… Девяносто два рубля и копейки…

Потом он потребовал:

— Ваши имена, ребятки, ваши фамилии и адреса!

Вовка предусмотрительно спросил:

— А для чего вам?

Но Юра сразу все выложил:

— И вы запишите, пожалуйста, еще, что честный поступок совершили ученики школы имени Крылова. Я из восьмого класса, а мой товарищ из шестого. Я, например, Юра Задорожный, отличник учебы.

— Очень приятно слышать, — сказал лейтенант.

Юру понесло:

— Я лично обязуюсь всегда находить и возвращать владельцам все утерянные в нашем поселке вещи!

— Это твое стремление, Юрий Задорожный, мы будем приветствовать, — сказал лейтенант.

Он проводил ребят до дверей. Шагов сто друзья прошли молча.

— Теперь все! — Юра пожал Вовке руку. — Главное — держать язык за зубами. Два дня пропустим, чтобы все утихло и дядька успокоился, а в среду пойдем машиночки себе выбирать…


Насчет понедельника недаром говорят, что это день тяжелый.

Вовка еле дождался конца последнего урока. Он не слушал учительницу, хотя объяснялось совсем новое по математике — возведение в степень. Не давали покоя найденные вчера деньги.

Он спрятал их сначала под яблоней — завернул в газету и закопал. Потом его словно молотком по голове ударило: тетя Варя любит поливать сад из шланга, деньги промокнут! Он выбежал из дома ночью, в одних трусиках, и долго раздумывал, куда перепрятать находку. И вот странно: в доме с садом и огородом не было ни одного надежного места. В конце концов он взобрался на крышу курятника и засунул сверток между досок.

И вот теперь, на последнем уроке, ему казалось, что петух обязательно влезет на крышу и своими дурацкими ногами со шпорами зацепит сверток, разорвет и расшвыряет деньги по всему-двору. Колодец раскрыт, бумажки попадут туда. Остальные подберет тетя Варя. Об этом страшно было думать.

У выхода из школы ему встретился Юра. На переменах они только переглядывались и перемигивались. Им почему-то не хотелось разговаривать друг с другом. Сейчас Юра остановил его:

— Ну как?

— А что? Порядок.

— Язык держишь за зубами?

— Я-то помалкиваю. Вот ты — не знаю.

— Смотри, если кому сболтнешь, — убью. Мы бумажник не раскрывали, ничего оттуда не брали. Это железно. Понял?

Домой Вовка не шел, а бежал. И сразу полез на крышу сарайчика.

— Эй, что ты там делаешь?

Тетя Варя развешивала во дворе выстиранное белье.

— Да я просто так… Я мячик ищу…

Хорошо, что она больше ни о чем не стала спрашивать. Ее обмануть очень легко.

Деньги были на месте. Все-таки Вовка засунул их под другую доску на крыше.

Он наскоро съел кусок хлеба с маслом, выпил холодного молока.

Дома сидеть было невозможно. Он побежал в магазин.

Через два дня он сюда придет по-хозяйски. Будет выбирать и покупать. Сейчас — не в счет. Просто он потрогает руками свой будущий велосипед.

У стены стояло три велосипеда.

Два были обыкновенные. Третий — мечта!

И главное — руль. Именно такой, какой нужен. Полугоночный. Вовка ненавидел, когда на велосипеде надо было сидеть выпрямившись. Другое дело, если пригнуться и резать воздух.

Рама была выкрашена в зеленый цвет. Тормоза — ручной и педальный. Фонарь. Насос. Колесо передачи не маленькое и не большое, а как раз в норме. На такой машине можно дать сумасшедшую скорость. Стоимость была указана на ярлычке. Вполне подходящая стоимость.

Мой велосипед!

Держа за руль, Вовка катал велосипед по магазину взад и вперед. Мягко шуршали шины по дощатому полу.

— Мальчик, ты что — играть сюда пришел?

— Нет, я куплю…

— Пятьдесят один рубль, шестьдесят копеек.

— Только не сегодня…

— Ладно, поставь к стенке.

— Я через два дня приду. У вас много таких?

— Последний.

Вовка похолодел.

— А если его купят?

— Значит, мальчик, тебе не повезло.

Но разве можно было это допустить! Конечно, его возьмут, он всякому понравится. Да если никого и не найдется, так Юрка придет, узнает, что это последний, и сразу выложит деньги.

— Я беру! — быстро сказал Вовка. — Вы его отсюда укатите. А в среду я принесу деньги.

— Так не пойдет, мальчик.

— Почему? Я же вас не обманываю, У меня есть. Мне тетя подарила.

— А ты уплати и оставь его у нас до среды, если хочешь.

В самом деле, отчего бы ему это не сделать?

— А если я побегу домой и сейчас же вернусь… полчаса всего… Вы будете ждать?

— Ну, понимаешь, у нас такого спроса еще нет, чтобы мы каждые полчаса продавали по велосипеду. Так что можем подождать.

Вовка помчался домой что есть духу.

Мокрое белье висело на веревках. Тети Вари не было. Наверно, ушла за хлебом. Вовка полез на крышу. Он выхватил сверток с деньгами и сунул в левый брючный карман. Тут же что-то шумно упало в курятник. Он поднял глаза, ища куда бы поудобнее спрыгнуть…

У калитки, пристально глядя на него, стоял усатый милиционер.

— Малец, тебя Владимиром звать?

— Да…

— Агапитов фамилия?

— Да…

— Ну-ка, давай ко мне на полусогнутых!

Вовка медленно сполз с крыши и пошел к калитке. Он сразу понял, что все погибло. Хорошо кончиться это не могло. Велосипеда у него, во всяком случае, не будет.

— Бери деньги и собирайся со мной.

— Какие деньги?

— Объяснять еще тебе. Ну-ка, пошевеливайся! Начальник ждет.

— Какой начальник?

Голос у Вовки становился все тише и тише.

— Не прикидывайся идиотиком. Где спрятаны деньги?

— А я ничего не прятал…

— Ладно! — зловеще сказал милиционер. — Следуй вперед. Там разберутся.

Боже мой, а вдруг сейчас выйдет на дорогу учительница Нина Ивановна! Или ребята из пионерской Дружины! Где Юрка? Откуда они узнали про деньги? И что они хотят с ним сделать в этой милиции?

Он не шел, а почти бежал, низко склонив голову. Усатый милиционер останавливал его:

— Не спеши! Движение размеренное.

Того лейтенанта, которому они сдавали бумажник, сейчас не было. И Вовка почувствовал облегчение. Всю дорогу он с ужасом думал, что придется взглянуть в глаза человеку, которому они нагло врали про свою честность: школа такая-то, запишите — отличники учебы!

В большой комнате, перегороженной низеньким барьером, сидел за письменным столом капитан милиции. На деревянной скамье Вовка увидел толстого мужчину и догадался: это владелец бумажника! А рядом с ним сидел Юра и глазами делал Вовке какие-то предупредительные знаки.

Усатый милиционер щелкнул каблуками:

— Задержанный по подозрению в покраже денег несовершеннолетний Владимир Агапитов доставлен по вашему требованию, товарищ капитан!

— Хорошо. — Капитан поманил Вовку пальцем. — Ну, несовершеннолетний, подойди к барьеру. — Он внимательно и, в общем, дружелюбно оглядел мальчика. — Вот ты какой… Ну, рассказывай!

— Про чего?

— Не знаешь? Про то, как ты вытащил деньги из чужого бумажника.

Юра сигнализировал глазами, шевелил пальцами. Напрасно он боится. Вовка знает правила товарищества. О чем уговорились, на том и надо стоять.

— Я деньги не брал…

— Подумай как следует.

— Нет…

Капитан засмеялся. Кивнул толстяку:

— Вот, Степан Гаврилович, перед нами два типа начинающих нарушителей. Один еще исправимый. — Он указал пальцем на Юру. — Второй хоть и годами моложе, а уже более закоснелый. Юрий Задорожный! — позвал он. — Ну-ка, голубь, расскажи нам еще разок, как оно все было.

Юра вскочил и, немного запинаясь, но, в общем, толково объяснил, как был найден бумажник, сколько денег они истратили на конфеты и пиво и сколько взяли себе. Все цифры он помнил отлично.

Капитан поглядел на Вовку:

— Ну?

Вовка торопливо кивнул. Говорить он не мог. Лицо у него пылало.

— Ты мне мимикой не отвечай. Ты сделай полноценное признание. Брал?

— Брал…

— Ну, вот мы и начали двигаться вперед, — удовлетворенно прищурился капитан. — «Брал» — это уже показание, это не стыдно и в протокол занести… — Он развинтил автоматическую ручку.

— А по-моему, товарищ капитан, — неожиданно громко вмешался толстяк и поднялся со скамьи, — не нужно на них протокол заводить. Ну, какие они преступники или там, к примеру, нарушители? Ребята, и все. Ну, конечно, глупые. Скажем, недостаточно воспитанные. Только и всего. Ну, проели шесть рублей. Пусть их, на здоровье!

Капитан постучал согнутым пальцем по столу.

— Страдаем оттого, что некоторые граждане вместо помощи органам милиции по разоблачению нарушителей зачастую сочувствуют им. Это очень и очень печальный факт. — Он строго взглянул на ребят. — Ладно уж, благодарите потерпевшего Жучкова Степана Гавриловича, не то я записал бы вам первый привод. Где деньги?

Обрадованный тем, что все так благополучно кончилось, Вовка заторопился:

— Деньги здесь, у меня…

Денег не было.

Он лез в один карман, лез в другой…

— Конечно, ты их потерял? — усмехнулся капитан.

— Потерял…

— Ясно. Юрий Задорожный, ты можешь идти домой. Вот тебе повестка, пусть завтра к нам явится твой папаша. Есть намерение с ним крепко поговорить.

Юра схватил повестку и убежал. На Вовку он даже не взглянул.

— Степан Гаврилович, вам придется завтра еще разок сюда заглянуть. Но не сомневайтесь, деньги мы вам полностью вернем. У молодого человека память хорошая. Он быстро вспомнит, где потерял шестьдесят три рубля и тридцать три копейки.

Жучков ушел, с сожалением взглянув на Вовку. В дверях он задержался.

— А может, он правда потерял?

— Наше учреждение такое, товарищ Жучков, что именно мы и обнаруживаем всяческие пропажи.

Теперь Вовка остался в милиции с глазу на глаз с капитаном.

«Я заболел», — думал Вовка. Его мутило. Наверняка был жар. Но здесь его не пожалеют. Здесь ему не поверят. Деньги он выронил где-нибудь на дороге. Как их теперь найти?

— Ну? — спросил капитан. Голос у него был скрипучий.

Возка молчал.

— Кто твои родители?

— Нету. Я живу у тети.

— Кто она?

— Тетя Варя.

— Чем занимается?

— Она ничем не занимается. Ее муж — дядя Саша, — он занимается.

— Чем же?

— Он работает на турбазе.

— В какой должности?

— Он заместитель директора.

— Александр Петрович Киржа, что ли?

— Да.

Капитан внимательно посмотрел на Вовку.

— Интересно…

Потом крикнул:

— Васильев!

Усатый милиционер прибежал из коридора и козырнул.

— Отправляйтесь в дом замдиректора туристской базы Александра Петровича Киржа. Там спрятаны деньги, похищенные у гражданина Жучкова, отдыхающего на турбазе. Мальчик вам покажет, где они лежат. После чего вместе с мальчиком, не спуская с него глаз, возвращайтесь обратно.

Усатый опять козырнул.

— Давай! Вперед иди!

Вовка медленно спускался с крыльца. Он хотел поискать сверток. Но милиционер повел его берегом реки. Так было короче.

— Дядя, нам нужно идти прежней дорогой, я там обронил…

— Давай! Давай! Разговорился еще у меня!

Пришли к дому. Тети Вари все еще не было. Хоть в этом Вовке повезло.

— Где спрятал деньги?

— Они лежали на крыше… вот на сарайчике, в досках… Но я их оттуда взял!

Усатый милиционер полез на крышу. Он расшвырял доски, поцарапался, чуть не провалился в курятник. Слез злой и грязный.

— Где деньги?

— Честное слово, я потерял.

— Думай внимательно над моим вопросом: где деньги?

Вовка не стал отвечать. Хотят — верят, не хотят — не верят. Пусть будет, что будет. Он беззвучно плакал и вытирал слезы рукавом.

— Ладно, не разжалобишь! — Усатый размазал пальцемкровоточащую царапину на щеке. — Следуй обратно в милицию!

…Отправив Вовку искать деньги, капитан зашел к начальнику районного отдела милиции.

Начальник был занят — что-то читал и вычеркивал толстым красным карандашом. Он махнул рукой:

— Потом, потом, позже!

Но капитан не ушел.

— Насчет Киржа, товарищ майор…

Эта фамилия не могла не заинтересовать начальника.

Месяц назад на турбазе одна за другой стали обнаруживаться мелкие кражи. То пропадет у туриста фотоаппарат, то у девушки новые чулки или часы. Александр Петрович Киржа попросил милицию вмешаться и отыскать вора. Но сделать это было трудно: турбаза живет как большой вокзал, сотни новичков прибывают сюда каждую неделю, сотни людей уходят через перевал к морю. Следователь ничего не добился. А три дня назад, когда у молодого кинорежиссера пропал шерстяной свитер, состоялся неприятный для работников милиции разговор в кабинете одного руководящего товарища. При этом Александр Петрович Киржа вел себя не очень тактично и в присутствии начальства предъявил районному отделу милиции много упреков. Теперь же вот, оказывается, несовершеннолетний племянник товарища Киржа уличен в хищении довольно крупной суммы у научного работника, проводящего свой отпуск на той же турбазе. Получается интересно: Александр Петрович изо всех сил порицает милицию, а тем временем именно его племянничек обчищает туристов!

— Ты не очень, не очень, — предостерег начальник, — ты не натягивай, не подгоняй. Внимательно разберись, что там к чему. Со всей объективностью.

— Конечно, не нашли? — сказал капитан, когда усатый, открыв дверь, протолкнул Вовку в комнату, перегороженную барьером.

— Никак нет, товарищ капитан! Упорствует!

— Ясно. Садись, Владимир Агапитов. Будем с тобой разговаривать начистоту. А ты, Васильев, иди пока. Понадобишься — я позову.

Усатый пристукнул каблуками и удалился.

— Я не хочу тебя допрашивать. Просто давай с тобой побеседуем по-человечески. Хочешь? Мужской разговор, а?

Вовка чувствовал, что нужно быть осторожным. О чем разговаривать? Пусть его отпустят, он поищет потерянные деньги.

Он выдавил на лице мучительное подобие улыбки.

— Ну, рассказывай, как живешь? Как учишься?

— Обыкновенно…

— Двоек-троек хватает, а?

— Есть.

— Ну, а дома, в семье? Тетя Варя тебя не обижает?

— С чего это она будет обижать?

— Это, положим, верно. Ну, а дядя Саша?

— Нет.

— Я ведь только из-за сочувствия к тебе интересуюсь. По работе, как ты сам понимаешь, мне это совершенно не нужно.

Конечно, Вовка это понимал.

— Небось туда не ходи, это не делай, на турбазу, к примеру, не суйся… Притесняет, наверно, дядя Саша племянничка!

— Ничего он мне не говорит. На турбазу я хожу когда угодно.

— Ну, только лишь в кино, наверно…

— И в походы тоже. Меня дядя Саша очень часто к группе пристраивает.

— Вот здорово! Сам пристраивает? Но ведь у тебя ничего нет, что требуется для походов.

— А что требуется?

— Не знаю, я не ходил. Бинокль, надо полагать, фотоаппарат, теплые какие-нибудь вещи.

— Мне туристы дают. И, когда не в походе, а здесь, тоже дают. Они мне доверяют. Я в любую палатку могу войти и взять на время что понравится. Они мне ничего не скажут.

— И ты берешь?

— Нет, я не беру. Но могу.

— У туристов много хороших вещей?

— У них есть.

— А что тебе особенно по душе?

Вовка опять почувствовал опасность. Лучше промолчать.

— Часы, например, встречаются хорошие?

— Есть.

— Ты больше золотые любишь?

— Не знаю.

— Да ты со мной совершенно не стесняйся, голубчик. Что ты приуныл? У нас прямой, откровенный разговор. Ты не жмись.

— Ничуть я не жмусь.

— Ну, а свитера, знаешь, такие толстые, шерстяные, особой такой крупной вязки, еще иногда они бывают с оленями на груди… Такие вещи тебе нравятся?

— Нет, такие вещи мне не нравятся, — решительно сказал Вовка.

— Почему?

— Потому что они не мои.

— Но ты хотел бы, чтоб они были твоими?

Вовка усмехнулся. Кто не хотел бы! Но почему-то он чувствовал — нужно отвечать не то, что думаешь. И все-таки врать было стыдно. Он бессильно передернул плечами:

— Хотел бы…

Капитан поднялся.

— Теперь, молодой человек, ты посиди немного и подожди. Работа есть работа. Я скоро вернусь, и мы с тобой еще потолкуем.

На стене стучали ходики. Уже было около шести. Тетя Варя, наверное, давно пообедала, а Вовкину долю борща отлила в мисочку. Она не беспокоится, потому что Вовка не один раз возвращался поздно. Пельмени остыли, лежат на сковороде. Здесь, конечно, никому нет дела, что он голодный. Велосипед, может быть, уже продали. Если бы Вовка нашел и сдал деньги, все в конце концов обошлось бы. Ну, покричит дядя Саша, в школе узнают…

Вот бы сейчас заснуть мертвым сном — ведь бывает, наверно, такой мертвый сон на целую неделю! И все неприятности, что должны случиться, пусть за это время начнутся и кончатся. Ты проснулся — и все уже позади…

Или еще проще — вернуть бы ту минуту, когда он увидел бумажник. Он бы не стал его раскрывать, послал бы к черту Юрку, деньги на конфеты и пиво не тратил — на кой ему, в самом деле, пиво и конфеты! И даже о велосипеде не мечтал бы. Ведь это чужие деньги. Он взял их без спроса. Как он мог на это решиться?

Вошел веселый капитан, включил свет над письменным столом, Вовка потер кулаком глаза.

— Ты не заснул тут? Я немного задержался, ты уж не сердись. Придвинься поближе к свету, вот прочитай и подпиши.

На стол, в освещенный круг, лег листочек, только что снятый с пишущей машинки.

На листке была записана вся история с бумажником, как она произошла. В конце стояли слова:

«Таким образом, я, Владимир Агапитов, несовершеннолетний, ученик шестого класса школы имени Крылова, признаюсь, что совершил кражу денег из бумажника туриста Жучкова С. Г. в сумме шестьдесят три рубля и тридцать три копейки. Означенную сумму вернуть владельцу отказываюсь, так как утверждаю, что деньги мною потеряны».

И вот под этими ужасными строками Вовка должен подписаться.

— А я верну! — сказал он быстро и облизнул пересохшие губы. — Не надо это писать. И что украл… Я не крал — это была одна треть! Пожалуйста, не надо, дядя!

— Конечно, вернешь, — бодро сказал капитан. — Во всяком случае, мы эту сумму с твоего дяди Саши вычтем сполна. Уж мы не допустим, чтобы туристы страдали из-за воровства.

Вовка и сам не заметил, как заплакал. Теперь еще и это — будут с дяди Саши деньги высчитывать! Он размазывал пальцем слезинки по лицу.

— Ты это брось, — поморщился капитан. — Ты уж, знаешь ли, Агапитов, будь мужчиной. Умел шкодить, голубчик, умей ответ держать. Подписывай!

Вовка был мужчиной. Он подписал.

Но оказалось, что это еще не все. Капитан дал ему читать другой листок.

Этот был еще страшнее.

Оказывается, Вовка очень часто бегал на турбазу, а его поощрял к этому дядя — Александр Петрович Киржа. И там Вовка любил приглядываться к вещам, которые принадлежали туристам. Это было легко, так как Вовка сумел завоевать доверие некоторых отдыхающих. Даже заходил в комнаты, когда не было хозяев, и самовольно брал кое-какие вещи. Особенно ему нравились часы, фотоаппараты, а также шерстяные свитера крупной вязки с оленями на груди. Он всегда желал получить в собственность такие вещи…

Это были как будто Вовкины слова, но вместе с тем и не они. В каждой строчке таился ядовитый смысл. Самые невинные мысли и поступки — «могу взять что хочу», «понравился фотоаппарат» — выглядели на бумаге зловеще.

Но раз Вовка что-то такое говорил, то он теперь не смел уже отказываться. А как изменить запись, чтобы все было правильно, он не знал.

Угрюмо выдавил:

— Я не говорил про оленей… Это вы сами из своей головы взяли…

— Вычеркнем про оленей! — охотно согласился капитан. — Пусть будут просто шерстяные свитера крупной вязки.

— И про крупную вязку я не говорил…

— Вычеркнем и крупную вязку. Никакого принуждения не было.

— Подписывай!

Вовка держал ручку, шмыгал носом.

— Я не жулик!

— Давай и про это добавим. — Капитан тут же приписал от руки строчку: «Но вместе с тем я себя жуликом не признаю». — Ставь подпись.

Все делалось так, как требовал Вовка. Он подписал.

— А сейчас можешь идти домой, Владимир Агапитов. Честное признание облегчит твою судьбу.

В комнату заглянул лейтенант — тот самый, кому Вовка сдавал бумажник.

— А, старый знакомый! — Он кивнул Вовке.

Кивнул и капитану:

— Что это ты его допоздна держишь? Упрямится, что ли?

— А тут у нас любопытные подробности, — весело отозвался капитан. — Вот поинтересуйся! — Он пододвинул лейтенанту бумаги, подписанные Вовкой. — Племянничек того самого шумного Киржа, который повсюду на нас критику наводит.

Лейтенант прочитал и удивился:

— Твой дядя к тебе плохо относится?

Пристают все время с одним и тем же глупым вопросом! Вовка не стал отвечать.

— Вот вырастишь такого племянника, а он же тебя при случае и закопает! — Лейтенант покрутил головой. — Все же я не верю насчет Киржа. Малец его оговаривает.

Вовка оговаривает дядю! Только этого не хватало!

— А допрос вообще не имеет силы. — Лейтенант пожал плечами. — Малолетних полагается допрашивать в присутствии родителей или же хоть учительницы… А так получается грубое нарушение законности…

Капитан похлопал ладонью по столу:

— Это же у нас не допрос — дружеское собеседование. Записали кое-что по взаимному согласию — для памяти. — Он задумчиво посмотрел на Вовку. — И все же мы теперь товарища Киржа возьмем за бока!

Написал несколько строк на бумажке.

— Вот, Владимир Агапитов, передай своему дяде. Пусть завтра с утра в обязательном порядке явится ко мне на беседу.

Он подтолкнул Вовку к выходу.

Дверь открылась. Вовка прошел коридор и шагнул в темноту.


Это только сначала ему показалось, будто на улице невыносимо темно. Несколько далеких мерцающих звездочек вырвались из плена надвинувшейся на поселок ночной тучи — и дорога, заборы, деревья стали различимы.

Всего было много в поселке — деревьев, воды, земли, — а неба мало, потому что огромные куски от него справа и слева отгрызали горные цепи. Над поселком всегда, словно крыша — то очень далекая, то совсем близкая, — висела узкая и длинная полоска неба. В эту ночь крыша спустилась особенно низко, от нее на землю веяло прохладой и влагой.

Вовка пробирался в темноте почти ощупью. Нечего было и думать о том, чтобы поискать на дороге сверток с деньгами.

Так вот, значит, что он сделал! Оклеветал дядю Сашу! Подписал против него бумагу. И родственники влезут в долги, чтобы выплатить потерянные деньги. Как теперь смотреть людям в глаза?

А дядя Саша только с виду суровый, а вообще он добрый. Он жалел Вовку. Один раз ночью — Вовка это своими ушами слышал — он сказал тете Варе: «Надо парню приличное пальто купить». В другой раз: «Выдавай ему каждый месяц немного денег, мальчик уже повзрослел».

А если он иной раз говорил «нельзя», то это всегда был справедливый отказ.

Раньше Вовка мечтал: вырасту большой, они уже будут старенькие, подарю тете Варе стиральную машину, дяде Саше — автомобиль «Запорожец». Ничего ему не было для них жалко!

И вот он теперь отплатил дяде Саше и тете Варе. За все расплатился.

Вовка лежал в канаве и плакал.

Мелкий дождичек чуть слышно шевелил листья на дереве.

Домой идти нельзя. Это ясно.

Он вор — украл чужие деньги. Он лгун — потому что никто не поверит, будто деньги действительно потеряны. Он предатель, подлец и трус — оклеветал самого хорошего и справедливого человека, какого знал в своей жизни.

Разве после всего этого можно ему здесь оставаться?

Он уедет и никогда больше в поселок не вернется. Начнет новую жизнь. Будет работать. Пришлет дяде Саше потерянные деньги.

Но как уехать? Куда? У него ведь нет ни копейки, билет нельзя купить.

Где же все-таки он потерял деньги? Если обронил на дороге, когда его под конвоем вели в милицию, то их давно уж кто-нибудь подобрал.

А может, у себя во дворе — в ту минуту, когда разглядел у калитки усатого милиционера?

Вовка стоял тогда на крыше курятника. Он засовывал сверток в карман, поднял голову и увидел усатого. И в это время как будто что-то упало, что-то свалилось в курятник. Он помнит твердо: раздался шум, словно кирпич шлепнулся на землю. Так это же, конечно, сверток с деньгами проскочил мимо кармана!

Репродуктор на столбе у турбазы передал последнюю за сутки проверку времени. Двенадцать раз в Москве пробили часы. Поселок спал. Вовка вылез из канавы и отряхнулся. Надо идти домой, поискать деньги в курятнике.

Он так устал, так истомился, что вдруг почувствовал — ему все равно, найдутся деньги или нет. Будь что будет.

Возле автобазы стояла машина. Фары пробивали тьму, расплываясь по беленой стене склада. Рабочие грузили в кузов мешки.

— Дядя, куда пойдет машина?

— Далеко, милок. В Армавир.

— Меня не возьмете?

— А зачем тебе понадобилось среди ночи?

В самом деле, что ответить? Зачем ему ночью уезжать в далекий город?

— У меня там сестра заболела…

— В таком случае, малец, безусловно войдем в твое положение.

— Я сейчас!

Теперь он забежит домой. Если деньги найдутся, то он еще подумает, ехать или не ехать. Может быть, он отдаст сверток в милицию, и все уладится. Но если денег в курятнике нет, то надо уезжать.

Вовка тихонько отворил калитку. Окна в доме были темные.

Тетя Варя, как всегда, легла спать рано. Она привыкла, что Вовка, если уж загуляется вечером, то старается никого не побеспокоить — раздевается и ложится на свой диванчик так, что его и не услышишь.

Теперь она всполошится только утром, когда поймет, что племянник не ночевал дома…

Знакомой, тысячу раз хоженной дорожкой он пробрался к курятнику. На двери висела задвижка, проткнутая прутиком. Долой прутик, в сторону задвижку! Понесло тяжелым, едким духом курятника. Сонные птицы зашевелились.

Рукой Вовка нащупал на стене гвоздь и снял с него электрический фонарь. Вот — нажата кнопка. Снопик слабого света скользнул по усеянной белыми точками земле. И первое, что Вовка увидел, был приткнувшийся в углу знакомый сверток.

Ну, вот они, деньги. Теперь что с ними делать?

Вовка явственно услышал торжествующий голос капитана: «Мы крепенько прижали молодого жулика — и утерянные денежки быстро обнаружились!»

В протоколе записано: «Я украл…»

Тяжелый взгляд дяди Саши…

Вздохи и попреки тети Вари…

А в школе — презрительные гримасы девочек. И при случае каждый бросит в лицо: «Вор!»

Он медленно закрыл дверцу курятника и вставил на место прутик.

Машина, наверно, уже уехала в Армавир. Не станут же его ждать.

Он устало брел в темноте. Ну, нет машины, тем и лучше. Ничего не нужно решать, ничего не нужно предпринимать. Наступит утро. Взрослые возьмут его судьбу в свои жесткие руки. И пусть. Он ко всему готов.

Машина стояла на том же месте…


В Армавире на вокзале людей почти не было. Вовка долго изучал расписание. Под утро должен был пройти скорый на Москву.

Заспанный кассир спросил:

— Тебе куда, мальчик?

— До конца.

В Москве Вовка не пропадет. Огромный город. Там он устроится на работу. Такие школы бывают, где можно и жить, и учиться, и работать. Он будет стараться изо всех сил. Не пропадет же он среди людей!

А сейчас главное — поспать.

Он блаженно вытянулся на жесткой верхней полке вагона. Что бы теперь ни случилось, жизнь его завертелась по-новому.

И что ему так уж пугаться? Все наладится. Надо только постараться как можно скорее вернуть эти деньги…

Но думать о будущем не хотелось.

Колеса успокоительно стучали. За окном светлело.

Он быстро уснул.

Только утром Вовка узнал, что сел в поезд, идущий в Ереван.

АНТОН НАХОДИТ ПОДРУЧНОГО

До сих пор Вовка знал, что дома бывают красные, кирпичные. Ну, серые еще — из облицованного кирпича. А больше всего желтых, окрашенных по штукатурке. Но в этом городе почти все дома розовые. Словно цветы или кораллы. Сложены они из больших плит.

Площади широченные. Бьют фонтаны.

На закруглениях тротуаров, отделяя их от проезжей части, по которой снуют автомашины, высажены в человеческий рост какие-то листья. Ну и листья! Идешь по тротуару — и мостовой тебе уже не видно.

А вот он вышел на проспект. Это что такое? Почему в асфальт через каждый примерно метр вделаны фонарики? Ночью их, наверно, зажигают. Но для чего они? Подумал, подумал и понял: горящие в земле огоньки указывают машинам границы движения.

Парки и сады в этом городе не отделяются от улиц чугунными решетками. Просто идешь, идешь по улице, чуть шагнул вбок — и ты уже в парке. Вовка посидел под солнышком на красной скамье, съел бутылку кефира с булочкой.

Люди здесь черноволосые, черноглазые, очень шумные. Думаешь — сейчас эти двое подерутся, а они просто здороваются или прощаются.

Одеты хорошо. Тут еще лето в разгаре. Ходят в белом.

А над городом висят и словно тают в голубом небе два снежных купола. Ну, эту гору Вовка знает. Это Арарат.

Хороший город. Не может быть, чтоб ему здесь не повезло.

Вот только где устроиться жить хоть на самое первое время? Где сегодня переночевать?

На вокзале он подошел к пожилой женщине-железнодорожнице. Спросил, не знает ли она, где снять угол на неделю.

— Это нетрудно. — Она дружелюбно оглядела Вовку. — Можно у меня остановиться, устрою в комнате с моими ребятами. Но ты к кому приехал? Где твои вещи?

Он молчал.

— Мальчик, где твои родственники? Ты где постоянно живешь?

Вовка пробормотал что-то невнятное. В это время женщину позвали к начальнику.

Вот о чем он не подумал! Конечно же, все будут спрашивать, для чего он приехал в Ереван, требовать документы, интересоваться, почему у него нет никаких вещей.

Надо как-то выкручиваться.

Уже несколько часов он ходил по городу и ничего толкового не мог придумать. В конце концов решил вернуться на вокзал и сказать этой женщине, что у него умерла мать, близких родственников нет. А в Ереван попал вот как. Здесь жила тетка, приехал ее поискать, а она, оказывается, в прошлом году тоже умерла. Вдобавок другая беда — по дороге его обокрали, и теперь он не знает, что делать. Всё это надо выложить побыстрее, чтобы она не успела задуматься, и попросить: «Пустите, тетя, пожалуйста, переночевать, деньги у меня есть — я уплачу».

Деньги у него, правда, еще оставались. Довольно много. Деньги он этой женщине покажет, чтобы она не сомневалась.

Тщательно обдумав все это, он успокоился.

«Проживем, не растеряемся!» — убеждал он себя.

Теперь Вовка забрел совсем уж непонятно куда. Базар здесь был, что ли? Бородатые мужчины в папахах тащили на веревке жирных баранов. Старик подгонял сухонькой палочкой ишака, навьюченного мешками, огромными кувшинами, в которых что-то булькало. Пробежала черноглазая девушка с двумя ведрами, в одном — доверху виноград, в другом — персики, крупные и многоцветные, как детские мячи.

Возка огляделся. Он стоял перед приземистым зданием. Баня. А почему бы не зайти и не помыться? Он взял в кассе билет, а в зале ожидания купил мочалку и мыло. Вот и появилось у него первое личное имущество.

Купающихся было мало. Вовка пустил два душа — холодный и горячий, — перебегал из одной кабинки в другую.

— Эй, Скелет, подсоби…

Голос доносился из парного отделения. Вовка понял, что зовут его. Но почему же «скелет»?

В парном отделении были широкие деревянные ступени. На одной из них распростерся и хрипел какой-то мужчина. Пахло распаренным деревом и еще чем-то вроде спирта.

— Вы меня звали, дядя?

— Подойди, Скелет.

Вовка сделал два осторожных шажка.

— Подсоби на ноги встать.

— Вам плохо, дядя?

— Будет худо, ежели выдуешь ведро водки.

Мужчина сидел теперь на ступеньке, раскачиваясь и зажав ладонями широкое, неестественно красное лицо.

— А для чего вы так много выпили?

— Надо было. Мне не пить невозможно. — Он застонал, потом заскрипел зубами и всхлипнул.

Вовка испугался:

— Может, вам воды подать? А хотите, попрошу, чтобы принесли лекарство?

— Никого не касается. Набери водички холодной. Полное ведро.

Вовка не понимал этого человека. Водки ему нужно ведро. Воды холодной — тоже ведро. Разве это человеческая мерка?

Он притащил в парильню деревянную бадью с ледяной водой.

— Пейте, дядя!

— Не… Не пить… Ты обкати меня со спины…

Вовка опрокинул бадью. Дядька охнул.

— Еще разок, Скелет, с головы…

После второй бадьи он немного отошел и, опираясь на Вовкино плечо, выбрался из парилки.

Сел на каменную скамью. И только теперь стало видно, что это не дядька, а парень лет двадцати пяти.

Его короткое туловище было сплошь исчерчено татуировкой.

На руке красовалась надпись: «У любви, как у пташки, крылья».

— Обрезали мои крылья!

Парень выпятил крутую грудь. Наколка здесь была почти совсем свежая. Вовка прочитал: «Отомсти за друга Геннадия».

— Вот это выполню!

Он стал опять раскачиваться из стороны в сторону и всхлипывать. Вовка по своей инициативе притащил холодной воды и обкатил парня. Тот вскрикнул:

— Ты чего? Тебя просили?

Пошел под душ, а когда вернулся, то Вовке показалось, что лицо у него стало более осмысленным, подобрело.

Вовка осмелел:

— С вашим другом Геннадием, наверно, нехорошо поступили, да?

— Много хочешь знать, Скелет.

Таких забавных людей Вовка еще не видел.

— А почему вы называете меня скелетом?

— Потому что — кличка. Нравится мне.

Он опять ушел куда-то и вернулся с поллитровкой.

— Глотни, Скелет!

Вовка засмеялся. Все это было совершенно неправдоподобно. Никогда взрослые не предлагают детям пить водку.

— Ох, какой вы хитрый, дядя! Будто я не понимаю, что вы шутите!

Парень почему-то обиделся:

— С чего это я буду с тобой шутить? Сопляк ты еще для этого! — Насупился и приказал: — Пей, велю!

Вовка пожал плечами и, испытующе глядя на парня, потянулся к бутылке. Конечно, ему было интересно попробовать, что это за штука. Пить он не будет, а глотнуть глотнет. Наверно, этот чудак принимает Вовку за более взрослого, чем он есть на самом деле…

Водка обожгла горло, выдавила слезы из глаз. Еле отдышался. Ничего, раз уж он стал самостоятельным, то может разрешить себе что угодно.

— Спасибо, дядя.

— Ты не будь таким вежливым, понял? Я вежливым морду бью.

Все у него было не так, как у других. Вовка захохотал. Конечно, это тоже шутка. Всю жизнь тебе твердят: «Надо быть вежливым!» И вдруг находится человек, который говорит: ненавижу вежливых.

— А каких же вы любите, дядя?

— Я тебе не дядя. Еще раз так скажешь — будет удар в ухо.

Это он опять шутит. Очень симпатичный. И все время он кого-то показывает, как в театре, — то пьяницу изобразит, то хулигана. Может, Вовке повезло и он наткнулся на артиста?

— Вы артист?

— Я Антон, — мрачно сказал парень.

— А по отчеству?

— Нету.

— А я Вовка.

— Нет, ты Скелет.

Голова у Вовки чуть-чуть кружится, а на душе легко.

— Вы в каком театре работаете?

— Моя работа тебе и не снилась. Ты гляди на меня, Таких ребят, как я, уже мало остается. Для Антона на белом свете никаких трудностей не существует.

А у Вовки есть трудности.

— Какие у тебя трудности, Скелет?

Вот, например, Вовке сегодня даже ночевать негде.

— Почему?

Потому что Вовка вообще первый день сегодня в этом городе.

— А раньше где жил?

Сказать или не сказать? Вот такое у Вовки предчувствие, что Антон — друг. Этому парню, Антону, можно довериться. Он поможет.

Сбивчивый Вовкин рассказ Антон слушает молча.

— Значит, милиция и тебя подковала?

— Я же не лошадь! — Вовке весело. — Смотрите, где у меня копыта?

— Благодари своего бога, что Антону доверился. Будет тебе и стол и дом.

— Между прочим, у меня еще много денег осталось, я могу за квартиру платить.

— Тем лучше, раз ты богатый.

В раздевалке Вовка показал Антону сверток с деньгами. Вот, пожалуйста! На несколько дней во всяком случае хватит.

Антон пренебрежительно подкинул сверток на ладони.

— Этого добра у нас с тобой будет, сколько захотим.

— Денег?

— Хрустов этих. По-вашему — денег. Ты за меня держись. Я тебе широкий белый свет покажу. Желаешь?

Вовка неясно представлял себе, что это такое — широкий белый свет.

— Ну, города разные. Возьму тебя в младшие свои корешки, и мы с тобой всё объездим — от моря до тайги. Желаешь?

Это предложение Вовке понравилось. Он солидно откашлялся, наклонил голову:

— Желаю.

Вот как хорошо началась его самостоятельная жизнь! Он будет ездить, много увидит и узнает. Будет учиться. Будет работать. Антон ему поможет…

— Мы в командировку поедем?

— Вроде.

Что-то все-таки Вовку тревожило. Он спросил:

— Антон, а вы кто?

Они шли по улице. Антон ступал нетвердо. Вовку уже немного мутило. Ответа он не услышал.


Вовка проснулся в большой и пустой комнате с очень толстыми, грубо побеленными стенами. На окне была решетка.

Что же это такое? Неужели он попал в тюрьму?

Но он быстро вспомнил, что это Ереван, комната Антона и что во время прогулки по городу он на многих окнах видел предохранительные решетки.

Все тело у него ныло. Еще бы, он лежал на голом топчане, на неровно сколоченных досках. Только вместо подушки было чье-то сложенное вчетверо пальто. Антон позаботился.

Голова у Вовки гудела.

Что сейчас — вечер? А может, ночь? За окном темно и тихо. Вовка огляделся. На грязном шнуре висела тусклая, засиженная мухами электрическая лампочка. Нехотя он поднялся и внезапно ощутил: что-то не так! Что-то случилось!

Не было свертка с деньгами — вот в чем дело.

Вовка ощупал карманы, потом полез под топчан.

— Не ищи, — раздался знакомый голос.

В дверях стоял Антон.

— Деньги мои потерялись…

— Я взял.

Лицо у него было опухшее, небритое. Как только он появился, в комнате запахло спиртом. Вовку опять стало мутить.

Антон пришел с покупками. Бросил на стол буханку хлеба, банку консервов, круг колбасы. Осторожно вытащил бутылку — ее он извлек из внутреннего кармана.

— Выпьешь со мной?

Нет, пить Вовке определенно не хочется.

— Брюхо набить желаешь?

От еды Вовка не откажется.

— Ну давай, нажимай.

— А вы?

— Не заботься.

Вовку удивляло — почему Антон не возвращает деньги? Он понимал так: сверток во сне вывалился и Антон взял его на сохранение. Но теперь Вовка уже в силах сам сберечь свое имущество.

— У меня там, кажется, рублей сорок, — сказал он небрежно. Было стыдно, что он заводит с хозяином разговор о деньгах — будто не доверяет ему.

— А я не считал. — Антон тупо глядел в угол комнаты.

— Ну, пусть они так у вас и остаются, — осторожно выговорил Вовка. — А когда мне сколько-нибудь понадобится, я буду у вас брать. Хорошо?

Антон дико взглянул на мальчика, но промолчал.

— Вы, наверно, сейчас в отпуске?

— Ага. — Антон потянул из бутылки, в его маленьких глазах засветился внезапно живой интерес. — Ты что, совсем дурак?

— Почему? — Вовка пожал плечами, отрезал кусок колбасы и хлеба. Только сейчас он почувствовал, как сильно проголодался. — А ваш друг Геннадий, за которого вы хотите отомстить, — он где? С ним что случилось?

Антон покачивал в ладонях голову, будто перебрасывал горячий блин из руки в руку.

— Дьякон далеко… Дьякон сейчас там, куда никто не торопится…

— Какой дьякон?

— Пей!

Широкая струя из бутылки полилась в стакан.

— Я не хочу! — испуганно отказался Вовка.

— Выпьешь.

В руке Антона появился нож с узким лезвием. Быстрое движение — и полоска стали глубоко вошла в доску.

— Мне что в стол, что в человека… Понял?

Вовка с ужасом глядел на раскачивающийся черенок.

Это уже никак не похоже на шутку. Так вот кто он такой, этот парень с разъяренными бесцветными глазами! Глаза убийцы и руки убийцы. И Вовка целиком в этих страшных руках.

Пересиливая себя, он с отвращением сделал маленький глоток.

— Больше не могу…

— Теперь говори: как жить думаешь?

— Не знаю… Я буду работать…

— Ага! Еще?

— Поступлю учиться…

— Теперь послушай, я тебе скажу, как ты будешь жить. — Антон шумно опустил на стол тяжелый кулак. — Ты вор. На тебя объявлен розыск по всем городам. Ты утянул денежки. Как только тебя найдут, так и законопатят на три года. Понял? Мне достаточно стукнуть первому постовому, и тебя нету. Уяснил?

— Я не вор… Деньги верну… Я заработаю…

— А кто тебя примет работать? Документ у тебя есть? Учиться пойдешь? А кому ты нужен? Без бумаг ты не человек. Родственников нет, денег нет.

— У меня сорок рублей!

— Где они? — Антон развел руками. — Теперь я твой бог. Понял? Вздумаешь уйти — на краю света разыщу. Да и сам как куренок погибнешь, лишь нос на волю высунешь! Подойди ко мне!

Вовка нехотя приблизился.

Широкая грязная пятерня ухватила его лицо и сжала, скомкала. Мальчик попытался вырваться. Он задыхался. Непреодолимая сила подняла его в воздух и отшвырнула в сторону.

Теперь Вовка лежал на полу у топчана. И Антону уже не надо было спрашивать, понял ли он. Вовка все понял: это конец. Нельзя ни бежать, ни домой вернуться, ни здесь остаться. Вовка сам погубил себя…

Ночью его разбудил Антон. Позвал плачуще и тонко, не своим голосом:

— Вставай, Скелет… Тоска меня загрызла… Мне по ночам одному невозможно… Дьякона-то, друга моего единственного, знаешь, отправили на небо… И меня скоро туда же… А какой парень был Генка Дьякон! Цельное ведро мог за один раз выхлебать! Для него человеческая жизнь была — как спичку переломить! Я за ним шел с закрытыми очами. А теперь и глаза открытые, а я все одно слепой…

Вероятно, Вовка все же уснул. У топчана опять стоял Антон с кружкой в руке.

— Пей!

— Я не хочу…

— Через «не хочу» выпьешь! Я тебя всему обучу. Обижать не буду. Братом своим сделаю. Понял?

Вовка с отвращением прикоснулся губами к краю кружки.

— Расскажу тебе, Скелет, как они Дьякона поймали. Они его нечеловечно поймали. Собаками, понял?

«При чем тут собаки?» — сквозь сон думал Вовка.

В эту ночь он просыпался еще не раз. Антон сидел за столом, плакал, кому-то грозил расправой. Слова его были темными:

— Горло перегрызу! Всех напополам перерву вот этой своей рукой! Кровь повыпущу! Прощенья никому не будет!

Под утро он тоже уснул.


Было светло, сияло солнце, когда Антон разбудил Вовку:

— Собирайся, пойдем.

— Куда?

— Узнаешь погодя.

Он был трезвый и злой. Раздражать его не следовало. Вовка глядел на него со страхом, но ни о чем не спрашивал.

Сначала ехали на трамвае. Миновали центр — большие улицы и площади. Потом пересели на автобус и помчались по окраинам. Мелькали парки, памятники. Наконец пересекли город еще раз и поехали уже по явно загородным местам. На дверце автобуса Вовка успел прочитать крупные буквы: «Зоопарк».

Сошли на последней остановке.

Может быть, Антон жалеет о вчерашнем и на самом деле он совсем не такой плохой человек, за какого выдавал себя, когда напился? Может быть, он просто пугал Вовку, и вот, чтобы исправить впечатление, он решил повести его в зоопарк?

Господи, хоть бы это так и было! Вовка готов все простить Антону. Пусть только вчерашние ужасы развеются, как туман над озером!

Но с автобусной остановки они пошли по шоссе назад. Вовкина надежда угасла. Да и чего ждать от Антона? Разве теперь, после вчерашней ночи, можно надеяться на что-нибудь хорошее?

Антон мрачно спросил:

— Твой главный злодей — кто?

Вовка недоуменно моргал глазами. Он не знал, кто его главный злодей. Хорошо бы сказать: «Вы!» Но отвечать нужно было так, как хотелось Антону. Он уже проявлял нетерпение.

— Кто тебя к ногтю прижал? Соображай! Ну? Кто на тебя розыск по всем городам объявил?

Вовка сказал неуверенно:

— Милиция?

— Вот! Всегда это помни. Какой у меня враг, такой и у тебя. Понял?

Минут пять они постояли молча. Антон пережидал, пока по шоссе пройдут люди, вышедшие из ворот зоопарка.

— Вот тут одно милицейское заведение помещается… Собак откармливают. Питомник. Собаки все ученые…

Стоял час затишья. Шоссе было пустынным. На пригорке, сидя у корзинки с семечками, дремал старик. Он встрепенулся и засуетился, когда услышал шаги. Эти двое — краснолицый парень и мальчик — явно шли к нему. Это покупатели.

— Большой стаканчик насыпать? Один? Два?

Антон приблизился к старику вплотную.

— Дедушка, ну-ка, задумайся: что ты перед собой видишь?

У него на ладони лежал нож с длинным и узким лезвием.

Старик опасливо отступил:

— Не знаю, товарищ… Если вам семечек надо, то возьмите…

— Приглядись, дедушка, Называется — смерть.

— А за что это мне от вас, товарищ?

Вовка глядел на волосатую руку Антона и шептал: «Не надо, не надо…» Хоть бы кто-нибудь появился на шоссе! Вовка закричал бы и спас старика…

Антон спросил с неожиданным миролюбием:

— Какая, дедушка, будет цена всему товару?

Старик долго, испуганно жевал губами — не мог сообразить, о чем его спрашивают.

— Большой стакан десять копеек, маленький — пять…

— За все — сколько?

Дед не понимал.

— Соображай, дед. Я терпением не богатый. С корзиной и со всеми стаканчиками — сколько желаешь?

— Это я не знаю, товарищ… Можно высчитать…

— Арифметикой не занимаюсь. Получай! — Антон вытащил смятую десятку. — И уматывай отсюда с быстротой, сколько старые ноги позволяют. Понял? А если я тебя здесь еще хоть когда увижу, разрежу на сто кусков. Уясняешь себе?

Старик пятился и кланялся.

— А если вздумаешь жаловаться…

— Не буду, товарищ!

Антон махнул рукой — и старик исчез.

— Вот, Скелет, будешь здесь продавать семечки.

— Для чего?

— Нужно.

— А я не умею продавать!

Пустые глаза заглянули Вовке в душу.

— Так, может, научить? — тихо спросил Антон.

Вовка склонился к корзине. Он не мог совладать с собой. Заплакал. Слезы капали в корзинку. Ну, пусть убьет. Пусть, все равно.

— Два-три дня только. — Слова падали сверху, тяжелые, как кирпичи. — Обещал — не обижу, так и будет. Я тебе документы выправлю. Липовые, конечно, но крепче настоящих. С ними ты король. Денег тебе подкину. Отпущу тебя на все четыре стороны, раз уж ты к нашей жизни несоответствующий. Понял?

— Да, — тихо отозвался Вовка.

— И заживешь. А я уеду. Понятно?

— Да.

— Ну и все. Поможешь мне мое дело справить — и себе счастье добудешь. А требуется от тебя всего ничего. Торгуй и присматривайся. Примечай тут и людей и собак ихних. Тут одна есть, кличка «Дикарь». Запомнил?

— Да.

— Когда его выводят, кто с ним гуляет… До конца тебе откроюсь: этот ученый пес Генку Дьякона взял. Уясняешь?

— Да.

— Вечером мне доложишь, как и что. Я тебя вон в тех кустах буду ждать.

…Продавать семечки было нетрудно, только стыдно. Вовка опускал глаза в землю. Большой стакан десять копеек, маленький — пять. Вам сколько? Сдачи нету…

Для чего все-таки нужно Антону, чтобы Вовка торговал семечками и следил за ученой собакой, по кличке «Дикарь»? Пусть даже эта ищейка помогла милиции поймать Дьякона…

Но кто он вообще такой, этот Дьякон? Судя по всему, бандит. Значит, Вовка сейчас помогает преступникам? Но ведь он не хочет этого!

Какие планы составил ночью Антон? Для чего держит при себе Вовку? Что хочет узнать насчет собаки?

Конечно, ничего хорошего Антон задумать не мог…

Вот бы сейчас увидела Вовку учительница Нина Ивановна! Она любила пошутить с ребятами: «А Володя Агапитов будет у нас капитаном дальнего плавания или даже космонавтом, если только, конечно, понатужится и поймет правила деления рациональных чисел».

Она в него верила, она хотела ему добра.

Вовка сыпал горстью семечки. А что, если бросить тут корзинку и уйти? Можно опять сесть в поезд, уехать в другой город. Но где деньги для этого? Тогда иди к добрым людям, Владимир Агапитов, какое тебе дело до того, что Антон сделает с собакой! Тебя приютят, поступишь работать. Но ведь спросят: кто ты такой, где твои документы? А нет, так ступай в милицию, открой все, пусть схватят Антона. Но ведь это и тебе конец — тюрьма на долгий срок!

Получался замкнутый круг.

Когда из ворот вышел милиционер с собакой, Вовка похолодел. Кто их знает, этих собак, — о них всякое рассказывают. Глянет — и все ей насчет Вовкиной жизни станет ясно.

На всякий случай он отвернулся.

Милиционер о чем-то его спросил. Вовка отвечал невпопад.

А собака с острыми настороженными ушами глядела внимательно, строго. Под этим взглядом Вовка ежился.

— Какой дедушка? — услышал он вдруг свой голос. — Я не знаю.

— Да это же его корзинка!

— Не знаю… Какая еще корзинка…

Это были глупые слова. Сейчас его уличат. Как же он может не знать старика? Надо взять себя в руки.

— Дедушка заболел…

— Какая же болезнь у него?

Ну что он привязался? Что ему надо?

Вовка окончательно смешался. Названия болезней он не знал. Тиф, кажется, бывает, ревматизм… Но он вовремя вспомнил о болезни, которая лишила его матери…

— Воспаление в легких…

А если дед все еще где-нибудь здесь крутится и милиционер его увидит?

Сердце у Вовки прыгало. Он еле овладел собой. Хотелось бросить корзину и убежать.

— Рядом, Дикарь! — приказал милиционер.


Вовка долго смотрел в ту сторону, куда ушли хозяин и собака.

Вечером он передал Антону выручку — около двух рублей — и рассказал об этой встрече.

— Пса запомни. Будешь смотреть, пускают его одного или всегда только с хозяином.

— А для чего вам это нужно?

Они шли по окраинной улице. Антон остановился на углу и купил у старушки двадцать стаканов семечек. Место тут было тихое, и большой стакан шел по восемь копеек. Вовкина корзинка наполнилась. Будет теперь чем торговать завтра.

— Эта собака хорошая, — проникновенно заговорил Вовка, когда пошли дальше. — Она умная. Она совершенно не виновата, если ей дали приказ выследить вашего Геннадия…

Антон насупился…

На другой день, сколько ни приглядывался Вовка, милиционера не было. Пес выбегал два раза. Вовка сразу узнал его — поперечный шрам на морде, настороженные уши и белая отметина на груди. Никто за ним не приглядывал. Правда, пес далеко не отходил, крутился все время около ворот.

Вовка осмелел и шепнул:

— Дикарь…

Уши шевельнулись, но пес отвернулся в другую сторону. Он и виду не подал, что слышит.

Вот иметь бы такую собаку! Никого бы на всем свете она не признавала, не слушала — только тебя одного. Ходил бы с ней гулять — никто к тебе и близко не подступи! Посылал бы ее со своей запиской в магазин за покупками…

Никогда у Вовки не будет такой собаки, как не будет и велосипеда. Нечего об этом думать.

Самое главное сейчас — добыть какой-нибудь документ. Потом — убежать от Антона.

Все эти дни Антон пил. По комнате были раскиданы пустые бутылки. Ночью он опять разговаривал сам с собой, плакал, призывал друга Геннадия и клялся отомстить. Вовка решил было, что его покровитель совсем свихнулся, но Антон неожиданно протрезвел. Только неизвестно было, какой он лучше — пьяный или трезвый.

— Вот я для тебя вид на жительство добыл, — сказал он, когда Вовка вернулся домой.

На столе лежал студенческий билет. Владелец билета был изображен на фотографии — длинноносый, чернявый, взрослый парень. Совсем Вовка на него не похож.

— В трамвае сегодня взял…

Вовка уже достаточно понимал язык Антона. «Взял» — это значит «украл».

— Себе хрустов добыл немного, тебе — ценную бумагу.

— Тут написано: «Погос Довлатян».

— Теперь ты и будешь Погос. — Антон ткнул пальцем в фотографию. — Вывеску другую наклеим, остальное сойдет.

— А как теперь этот студент будет без документа? — грустно спросил Вовка.

Антон оскалился:

— Ты о себе думай! Понял?

С утра Вовка в третий раз отправился с корзиной к питомнику.

Семечки покупали больше всего ребята, идущие из зоопарка.

Эти двое, наоборот, шли в зоопарк. Они несли модель моторной лодки. Вовка понял: они хотят испытать модель на птичьем озере, но боятся, что им не разрешат.

Он с завистью глядел на большую модель, выкрашенную в красно-синий цвет.

— Вы сами ее сделали?

— Ну, это же совсем просто! — сказал старший, у которого были две красные полоски на рукаве. — Побывал бы ты у нас во Дворце пионеров, вот там работа, это да! Ты в какой школе учишься?

— В двадцать третьей, — сказал Вовка.

— Что это за двадцать третья, я не знаю. Где она помещается?

— Тут, за углом.

— Тут нет никакой школы.

— Плохо смотришь, — зло сказал Вовка. — Раскрой глаза пошире!

— У тебя какие отметки?

Вовка пожал плечами:

— Отличник, конечно.

— Тогда ты имеешь право посещать наш кружок. Возьми в школе справку и приходи.

Вовка злился все больше и больше.

— У меня для ваших забав времени нет!

— Слушай, а почему ты вообще семечками торгуешь?

— А чем мне торговать?

— Ничем, конечно. Пионер вообще не должен торговать или быть спекулянтом. Кто тебя посылает на улицу? Твои родители не могут тебя содержать?

— У меня нет родителей. Я сам себя содержу.

Ребята долго топтались у корзинки. Перешептывались, советовались друг с другом. Им хотелось сказать Вовке что-нибудь доброе, но они не знали, как это делается…

Подняли красно-синюю лодку на плечи и понесли.

— Модель свою не утопите! — дрожащим голосом крикнул Вовка им вслед.

Нет, такой прекрасной жизни, как у этих ребят, у него, конечно, никогда не будет. Об этом и не мечтай, Погос Довлатян! Ты будешь скрываться, жить под чужим именем. И не сделаешь в своей жизни ни одной модели, даже и такой, которая в первую же секунду уйдет на дно…

Он сидел, склонив голову над корзиной, а когда поднялся, то увидел, что перед ним стоит пес с белой отметиной на груди.

— Дикарь…

Пес глядел зорко, внимательно.

— Дикарь, Дикарь…

С вечера Вовка припас кусок колбасы. Вытащил его из кармана и бросил на землю, к передним лапам собаки.

Пес отступил, угрожающе, злобно зарычал. Вовка замер.

Если бы он побежал или просто отступил, ему пришлось бы плохо. Служебно-розыскная собакаприучена враждебно относиться к постороннему, соблазняющему ее кормом. Но, видимо, Дикарь почувствовал: перед ним не взрослый человек — подросток. А может, просто понял: злого умысла у мальчика нет. Пес отвернулся.

Вовка глядел на него с восхищением. Грозный, неподкупный, боевой пес! Вот иметь бы такого…

Одно ясно: нельзя допустить, чтобы Антон причинил зло этой замечательной собаке…

Вечером Вовка осторожно завел разговор о Дикаре. Зовешь его, зовешь — он не подходит, кинешь колбасу — рычит. Того и гляди, загрызет. Подчиняется только своему хозяину. Лучше его не трогать…

— Ладно! — Антон выругался. — Завтра все будет покончено.

— А что вы с ним сделаете?

Бандит с сомнением посмотрел на мальчика.

— Что сделаю? — Он не торопился с ответом. — Да просто возьмем его к себе, пусть в сарае живет. У милиции будет своя собака, а у нас своя. Переучим его немного. Ты и будешь с ним заниматься. Желаешь?

Как не желать! Это будет замечательно! У Вовки — своя собака!

Весь вечер он повторял: «Завтра, завтра!» И приставал к Антону:

— Возьмем его и уедем в другие города… Вы будете лечиться, а я стану работать… Потом вы поправитесь и тоже начнете работать, ладно?

Он почти поверил, что все теперь будет хорошо. А утром Антон сказал ему:

— Что бы там ни случилось, тебя не касается. Что бы ни увидел, продавай спокойно семечки. Я вскорости окажусь на месте — в кустах спрячусь. Мне на виду быть невозможно — меня там знают. Как пес покажется — ты мне рукой махни.

…Торговал Вовка в этот день плохо. То и дело он вскакивал, осматривался, бегал вокруг корзинки. Если бы тот милиционер, хозяин Дикаря, подошел покупать семечки, он сразу заподозрил бы неладное. Но Дикарь опять вышел из ворот один Вовка тут же стал махать руками. Сначала он махнул левой, потом правой, наконец — обеими. В кустах никто не шевельнулся.

Пес с удивлением взглянул на мечущегося мальчишку, но не стал с ним связываться, ушел.

«Скоро будешь мой!» — сказал Вовка ему вслед.

В конце дня мимо Вовки проехал автофургон с решеткой и дверцами — в таких перевозят выловленных на улице бродячих собак. Спустя минуту вдали показался Антон, посмотрел по сторонам, приложил палец к губам и полез в кусты.

И, словно он ждал именно этой минуты, из ворот выбежал Дикарь.

Как и было условлено, Вовка махнул рукой.

Тут же вылез Антон — тоже сделал знак кому-то — и стал приближаться, ничуть не таясь. Видно, он опасался, что пес убежит раньше времени, и тихонько подзывал его, чмокая губами.

Дикарь встрепенулся. Черный кончик его носа зашевелился, распознавая человека. Друг? Враг? Пес чуть присел на задние лапы и предупредительно зарычал. Запах настораживал его. Шерсть вздыбилась. Теперь он понял, кто перед ним. Этого человека он почуял тогда, на горной тропинке, потом встретил в городе, на улице. И вот сейчас — снова он. Это враг. Но пес и не думал бежать.

А Вовка с нетерпением бил каблуком по земле. Ни за что Антон не уведет эту собаку. Как ее возьмешь? Вот она сейчас кинется и собьет с ног Антона.

Но ничего такого не произошло.

Со стороны зоопарка вышел мужчина с огромным сачком в руках.

Антон бросил на землю кусок колбасы.

Но ведь Вовка предупреждал его, что пес не возьмет корма. Так и вышло. Дикарь злобно оскалился. Сейчас он нападет на врага.

Антон тоже понял это — повернулся, побежал к кустам. Даже оглянуться у него не было времени, так он испугался.

И когда Антон свернул в кусты, пес, не колеблясь, кинулся туда за ним.

Со своего пригорка Вовка увидел, что в кусты вошел и человек с сачком.

Дикарь умел бороться против ножа, даже против пистолета. Сетку он никогда не видел. Сетка накрыла его в ту минуту, когда он настиг Антона.

Веревки опутали его. И служебная собака, которая один на один не раз брала бандита или вора, беспомощно повисла в воздухе, на дне сетчатого мешка.

Спустя пять минут мимо Вовки проехал автофургон с решеткой. В кабине рядом с человеком, поймавшим сеткой Дикаря, улыбался Антон.

ИЗБАВЛЕНИЕ

Однокомнатный домик, небольшой двор при нем и сарай — все это, по словам Антона, принадлежало человеку, который сейчас куда-то уехал по своим делам, а через месяц должен вернуться в Ереван. Вовку очень интересовало, куда же они тогда денутся с собакой, кто их пустит к себе на жительство.

Когда Вовка приехал домой, Антон лежал на топчане. Правая рука у него была замотана белой тряпкой.

— Пришел? — Он ухмыльнулся. — Ну, Скелет, твоя служба кончается. Еще денек или два посидишь у питомника, чтобы на тебя подозрение не пало. А то и собака исчезла, и ты сразу же исчез… Пустят по твоему следу ищейку и накроют нас. Понял?

Вовку все это не интересовало.

— Где ищейка?

Антон подмигнул.

— Наша! Пойдем, покажу. Я уже с нею побеседовал. Вот видишь, чем у нас кончилось! — Помахал в воздухе забинтованной рукой.

Во дворе около ворот приютился ветхий сарайчик. Антон отодвинул задвижку. На земле в углу рычал привязанный на цепь Дикарь.

— Мы его сначала приручим, а потом уже будем водить на прогулку, правда? Он вас не знал и потому укусил…

Вовка был полон самых лучших намерений. Ох, как ему хотелось, чтобы у Антона с собакой сразу же установились хорошие отношения!

— А как же! — Антон тяжело сопел. — Хвостик ему будем подмывать, молочка ему купим.

Вовка не сразу разглядел, что пес лежит на боку и только слабо перебирает лапами. Антон включил свет. Стало видно, что у пса морда в крови.

— Что вы с ним сделали? Зачем?!

Антон не ответил. Он поднял с земли длинную палку и ткнул ею собаку в брюхо.

Дикарь с усилием поднялся. Его шатало. Но он был бойцом по натуре. Пришел враг — и, хотя ты избит, изранен, запуган, надо снова готовиться к бою!

Бандит поднял палку. Дикарь не умел молча переносить боль. Он взвыл — больше от ярости — и кинулся на обидчика. Цепь помешала ему, и он, полузадушенный, рухнул на землю.

— Хорошо тебе? Нравится? (Вовка услышал, что Антон, склонившись над собакой, скрипит зубами.) Дьякона помнишь? Моего дружка Дьякона, которого ты в снегах ловил…

Вовка сказал с отчаянием:

— Он не может это понять.

Антон на секунду опомнился:

— Врешь! Все понимает…

— Собака же…

— Уйди с глаз!

Вовка закрыл за собой дверь сарая. Вот он поверил Антону — и что получилось? Сам выследил, отдал в руки бандита такую замечательную собаку…

Антон вышел из сарая и заложил дверь на задвижку. Правая штанина у него была прорвана. Из глубокого пореза на ноге сочилась кровь.

Вовка с ужасом глядел на бандита.

— Вы его убили?

— Еще ворочается…

— Можно, я туда пойду?

— Нет.

На двери повис тяжелый замок. Антон сунул ключ в карман. Глаза у него были дикие, сумасшедшие. Он долго, мутно глядел на мальчика. Потом оттолкнул его, ушел в дом.

Ночью Вовка попробовал сорвать замок. Шуметь он боялся. Если отвязать Дикаря, то пес, конечно, сумеет найти дорогу в питомник…

Замок не поддавался.

Просунув голову в маленькое оконце, Вовка шептал:

— Дикарь… Дикарь…

Из сарая слышалось рычание. Пес был еще жив.

Вовка сел на камень. Что же теперь будет?

Жила в поселке заповедника одна девочка, Галя Воронина. Не то чтобы Вовка с ней близко дружил, но ее мнение почему-то всегда было ему интересно. Конечно, нельзя знать, что было в школе после Вовкиного побега. Но Галя наверняка, зажмурившись, мотала головой: «Нет, не верю! Нет, Володя Агапитов честный человек! Нет, ничего не хочу слушать!»

А что бы она сейчас сказала, если бы увидела, как Вовка дрожит перед бандитом?

Мальчик вскочил и черенком лопаты начал выворачивать замок. Хватит дрожать, хватит бояться!

Вдруг в комнате зажегся свет. Вовка притих. В окно выглянул Антон.

— Эй, кто во дворе? Это ты, Скелет? Поди сюда!

Вовка положил лопату. Руки и ноги сразу сделались точно из ваты.

Антон сидел за столом.

— Скелет, ты ведь пограмотнее меня. Письмецо одно надо написать.

Вовка с подозрением взглянул на него. Неужели Антон не понимает, что за шум был сейчас во дворе?

— Какое письмо?

— С милицией хочется побеседовать.

— С какой еще милицией? — хмуро, недоверчиво спросил Вовка.

— У меня мысли есть, я изложу, ты оформляй…

Совместными усилиями они составили такое письмо:

«Твоя собака Дикарь в наших руках. Она еще живая, но погибнет. Потом погибнет твоя малолетняя дочка, потом твоя жена. Вскорости за ними — и ты сам. Эти все подарки будут тебе от Антона за безвременно погибшего друга Дьякона».

Вовка с ужасом писал все эти слова.

— Вы и вправду хотите это сделать?

— А что! Только бы ребят подобрать, на все согласных… А то ведь один я…

Вовка допытывался:

— Малолетняя дочь что вам плохого сделала?

— Молчи! — Антон сжал кулаки, мотнул головой. — Я бы всех расшиб! Всех изничтожил! Во мне жалости нету.

Он закрыл глаза, сидел раскачиваясь. Потом неожиданно заговорил плачущим голосом:

— Боюсь я, Скелет… опасаюсь…

Вовка удивился:

— Вы боитесь? Кого?

— У меня ненависть, а у них сила. Один ведь я на свете… Чувствую, скоро меня вычеркнут… Пойдет Антон за Дьяконом!

Наклонившись к Вовке, он тяжко дышал водочным перегаром.

— Ты со мной, Скелет, а? Будешь мне верным другом?

Вовка молчал, отодвигался.

— Как ты меня понимаешь, говори!

Вовка тихо отозвался:

— Я вас совершенно не понимаю…

…Утром Антон опять погнал мальчика продавать семечки. Но Вовка все тянул. И когда Антон открыл дверь сарайчика, он шмыгнул туда вслед за бандитом.

Видимо, за ночь Дикарь немного окреп. Он стоял на трех лапах, поджимая отбитую четвертую. Ребра под серой шерстью высоко поднимались и опадали. Он злобно, непримиримо рычал.

— Ну что? — Антон покачивался, ухватив руками дверной косяк. — Я тебя доведу — будешь ползать, лишь только я покажусь… Скулить будешь передо мной от страха… Ты злобный, я еще более!

Вовка отыскал во дворе глиняный черепок, набрал воды и принес в сарай. Почуяв воду, пес высунул длинный язык и лизнул воздух. Но, когда Вовка палкой пододвинул черепок, пес отвернулся.

— Что, взял? — Антон ухмылялся. — Он гордый. Я ему вчера мяса кинул — голодный, а не берет. Моя над ним полная власть, а он не покоряется.

— Неужели вы его убьете?

Бандит задумался.

— Сначала я его изучить желаю. Вот еще голодом поморю.

Потом посмотрим.

Сегодня Антон был настроен добродушно…

Он заставил Вовку переписать начисто составленное ночью письмо. Долго размышлял вслух, как его доставить. Сначала он хотел отдать письмо Вовке, потом решил, что отнесет его сам. Несколько дней назад он узнал, где живет Андрей. Письмо можно просто кинуть в почтовый ящик, что висит на дверях.

— Попомнят Антона! — проговорил он с удовольствием, закладывая письмо в конверт.

Все в нем было отвратительно Вовке, и особенно эта мерзкая самодовольная улыбка на тупом, лице убийцы.


Только поздно вечером Роза позвонила Андрею и сообщила, что Дикарь исчез.

— Какие глупости! — Андрей с досады тряхнул телефонную трубку. — Куда он может деваться?

— Не знаю. Вольер был все время открыт, как ты просил. Понесла миску с кашей, а его нет.

— Надо было выйти за ворота и позвать.

— А то я не звала?

Андрей поехал в питомник.

Сначала он не очень беспокоился. Почему-то был уверен, что, только он приедет, Роза доложит: «Нашелся твой гуляка!»

Но вольер был пуст. Со времени исчезновения Дикаря прошло уже часа три-четыре.

Андрей долго бродил в темноте и звал:

— Дикарь… Дикарь…

Потом Геворк вывел на поиск Маузера.

Старый пес быстро понял, чего от него хотят. Запах другой собаки был ему неприятен, но работа есть работа. Он сразу же потянул в кусты и там долго принюхивался, но дальше никуда не повел. Выходило, что именно в этих кустах следы Дикаря оборвались. А дальше он что же, по воздуху полетел? Ничего нельзя было понять.

Ночь не принесла новостей. Рано утром Андрей снова приехал в питомник. Собаки все спали, не было только Дикаря. В его вольере лежала нетронутая подстилка, в углу стояла миска с водой.

Сердитый Геворк писал рапорт начальству о пропаже служебно-розыскной собаки. Они с Андреем, вяло поспорили, обвиняя друг друга:

— Если уж Роза взялась быть у нас сторожихой, то она должна и выгуливать собак…

— А если бы ты не распорядился держать дверцу открытой, то все было бы в порядке…

Андрей и сам знал, что это правильно. Что уж там говорить — его вина.

Но куда все же мог деваться Дикарь?

Андрей вышел за ворота. На пригорке сидел мальчик с корзиной семечек.

— Ты опять здесь? Мы же договорились, что ты это занятие бросишь!

Мальчик долго молчал.

— Ну, как твой дедушка? Поправляется?

— Поправляется…

— Слушай, ты мою собаку не видел?

— Нет. Я ничего не видел.

— Никогда этого у нас не бывало — пропала собака из питомника. Вчера выпустили погулять… Ты вчера вечером здесь сидел?

— Да. Я здесь был. Ничего не видел.

— Серая масть, на груди белое пятно…

— Я ничего не знаю… Собаки вашей не было…

Помолчали. Андрей огляделся вокруг, посвистал. Не надеясь на ответ, несколько раз покликал: «Дикарь, Дикарь!»

Мальчик спросил странным, сдавленным голосом:

— А что, хорошая у вас была собака?

— Замечательная! — Андрей вздохнул. — Видишь ли, мне лично пришлось работать не с одной служебной собакой. Но Дикарь мне особенно дорог.

И он стал рассказывать сначала о Карае, о его характере и успехах и страшной гибели; потом о сыне Карая — Дикаре; о том, как сперва не любил его и долго не хотел с ним работать; а теперь он просто не представляет себе, как обойдется без Дикаря. Неужели Дикарь погиб?

А Вовка думал: «Значит, вы еще не получили письма, потому и не знаете, что ваш Дикарь у Антона…»

Вовка еще ниже опустил голову. До крови закусил губу, но это его не успокоило. Вот сейчас самое время все кончить! «Я помог Антону украсть вашу собаку. Поезжайте по такому-то адресу и вы найдете Дикаря. Поезжайте скорее, пока он еще жив!»

А что будет дальше? Спасешь собаку и погубишь себя.

— Тебя как звать, паренек?

Опять долгое молчание.

— Погос Довлатян, — наконец прошептал мальчик.

Андрей высоко поднял брови.

— Побойся бога, малый! Какой же ты Довлатян? Посмотри на себя, на свои волосы, на свою курносую физиономию…

И тут Андрей наконец заметил, что мальчик плачет. Вцепился в корзинку обеими руками. Какие у него страдальческие, тоскливые глаза…

— Ты что, парень? Довлатян, что это ты слезы льешь?

Вовка читал в одной книжке про то, как кролик, преследуемый лисой, от страха бросился в объятия самого страшного своего врага — охотника. И сейчас, словно гибнущий кролик, Вовка уронил голову на грудь, обтянутую милицейской гимнастеркой.

Это привело Андрея в смятение.

— Довлатян, Довлатян, ты лучше мне все толком расскажи. С дедом, что ли, беда?

Ему показалось, что мальчик кивнул утвердительно.

— Так поедем со мной, чудак. У меня жена — хороший доктор. Осмотрит твоего деда, поможет… — Андрей осторожно отстранил мальчика и вывел мотоцикл на шоссе. — Зачем же плакать? Давай садись в коляску, Погос Довлатян!

Вовка словно в воду бросился:

— Я не Погос.

— Кто же ты?

Надоело таиться от людей. Надоело жить в страхе. Надоело жить под властью Антона.

— Володя… Володя Агапитов…

Ему казалось, что достаточно назвать свое имя, и все полетит кувырком. Это имя преступника, на которою объявлен розыск по всей стране. Любой милиционер готов схватить Владимира Агапитова. Отступления уже быть не может.

Но он не будет хныкать. Беду он встретит мужественно.

— А что ж ты мне голову морочишь — Погос какой-то…

Мальчик горько усмехнулся.

— Теперь куда вы меня повезете?

— Забирайся в коляску.

Мотоцикл помчался.

Последний раз Вовка видит эти дома, этот трамвай. И вольно дышит воздухом тоже в последний раз. Вору место в тюрьме.

— С чего же это ты вздумал называть себя Погосом?

— Не знаю, — печально сказал Вовка.

— Кто же знает?

Вовка бессильно вжал в плечи тонкую шею. Два квартала проехали молча.

— Это ваша собака Геннадия Дьякона поймала?

Андрей от удивления чуть не наскочил на столб:

— Откуда тебе известно?

— Он плохой был человек?

— Он вообще не человек, — строго проговорил Андрей. — Это был бандит, убийца. Откуда ты знаешь, что моя собака его выследила?

Вовка молча отвернулся в сторону, упрямо поджал губы.

— Удивительный ты парень. Что-то все у тебя не просто. — Андрей задумчиво глядел на мальчика. — Ну, вылезай. Мы приехали.

Во всяком случае, это была не тюрьма. Обыкновенный пятиэтажный дом из красного туфа. Поднялись по лестнице — Андрей со сложенным вчетверо поводком в правой руке, Вовка со своей корзиной из-под семечек. Дверь открыла молодая женщина. Пытливо и со страхом заглянула Андрею в глаза.

— Нет? — спросила упавшим голосом. — А я почему-то надеялась, что ты приведешь Дикаря… — На Вовку она не обращала внимания. — Я была просто уверена, что ты приедешь с ним…

— Вот мальчик, — сказал Андрей, — у него горе.

— Какое?

— Дедушка заболел. А как я понимаю, родителей нет. Воспаление легких. Ты можешь посмотреть старика? Я бы тебя отвез.

— Конечно!

Женщина обняла Вовку за плечи:

— А какие-нибудь другие родственники у тебя здесь есть?

Он не мог отвечать. Горло почему-то сдавила судорога. Он боялся шевельнуться, чтоб не разжались мягкие теплые руки. Эту женщину он не будет обманывать. Но ничего нельзя было с собой поделать — слова не шли с языка, и опять глаза наполнились слезами.

— Ну, зачем же плакать? — Ева достала платок. — Вот возьми и утрись. Мы тебя в беде не оставим.

— Владимиру Агапитову надо дать поесть, — сказал Андрей. — У меня такое впечатление, будто он хочет мне что-то рассказать. А после этого мы все поедем к его дедушке.

— Ты любишь яичницу с колбасой? — спросила Ева.

Вовка усмехнулся. А кто не любит яичницы с колбасой?

Хозяева ушли в кухню.

Господи, что это за люди! Если бы они знали, какое зло причинил им Вовка!

А они ничего не знают и готовят ему вкусную еду.

Как было бы хорошо здесь с ними жить… спать вот на этой мягкой тахте!

Вовка обошел вокруг стола и с удовольствием помял рукой тахту. Она и вправду была очень мягкая и очень удобная.

Но почему хозяин Дикаря ничуть не удивился, когда услышал Вовкину фамилию? Ведь Антон говорит, что на Вовку по всем городам объявлен розыск. Всей милиции известно Вовкино преступление…

Фамилию он, наверно, забыл. А с виду Вовка не похож на преступника…

Но все равно — нужно сказать этим людям правду о себе. И об Антоне. Нужно предостеречь их. А потом будь что будет.

Вовка заглянул в кухню и вежливо попросил Еву:

— Можно вас на минуточку?

Пальцы у него сразу похолодели, лоб стал мокрым, сердце запрыгало.

Она вышла, вытирая руки фартуком. Печально и чуть слышно Вовка спросил:

— Есть у вас малолетняя дочка?

Такого вопроса Ева никак не ожидала.

— Ты откуда знаешь про мою дочку?

— Вы ее куда-нибудь увезите… И сами уезжайте…

Слова падали тихо, тревожно. Ева хмурилась все больше и больше. Она не торопила мальчика. Но он умолк.

— Почему это ты хочешь, чтоб мы уехали?

— Я не хочу, — с тоской сказал Вовка, — иначе вам всем будет плохо…

— Что-то я тебя не понимаю. — Ева поморщилась. — Тебе про нас что-нибудь стало известно?

Вовка пугливо взглянул на нее.

— Ну, подожди минутку. Сейчас я позову мужа, и ты ему все расскажешь, ладно? Как видно, мужчине легче разговаривать с мужчиной.

Она быстро ушла. Лицо у нее было встревоженное. Из кухни послышались голоса. Хозяева говорили приглушенно. Вовка прислушался.

— Странный мальчик. Как будто что-то знает и не решается сказать. Угрозы какие-то… Пойди с ним поговори…

— Ладно, сейчас. Я тоже почувствовал — его что-то томит.

— Откуда ты знаешь его дедушку?

— Да и ты его знаешь. Помнишь старика, который продавал семечки около питомника? Вот это он и есть. В его возрасте — воспаление легких.

Несколько секунд молчания.

— Ты с ума сошел! — удивленный женский голос. — Утром я видела старика. Он теперь продает семечки на базаре. Его со старого, места прогнали какие-то хулиганы. Какое воспаление легких!

Вовка тихонько на цыпочках прошел в коридор и открыл дверь…

Он не знал, почему сделал это. Но чувствовал — так надо. Одно дело, если ты сам во всем признался, по своей воле, другое — если тебя уличили.

Забежал в ближайшее парадное и притаился. Нужно переждать некоторое время.

Вовка Агапитов, как ты запутался! Ты не вор, но на тебя объявлен розыск, как на вора. Ты не трус, но все будут считать тебя трусом. Ты не лгун, но нет вокруг тебя человека, которого бы ты не обманул.

Сделай же что-нибудь такое, чтобы вернуться к людям!

Иди же!


Калитка, как назло, скрипнула. Вовка застыл в испуге. Но дом молчит. Антона не видно. Может, он спит? Вовка заглянул в окно — пусто в комнате. Значит, удача. Антон куда-то ушел.

Теперь надо выяснить, жива ли еще собака.

— Дикарь… Дикарь…

Из сарая донеслось рычание, сорвавшееся на визг.

Замок не сломать. Но задвижку можно отвинтить — она на шурупах.

В сарае темно. Зажжем свет.

Ой, псу опять досталось! Бессильно и злобно щелкает зубами. Палка сломана. В углу стоит толстый черенок от лопаты, прокушенный острыми зубами.

Пес рвется с цепи: «Давай схватимся, я готов!»

Он избит, но не сломлен. В глазах нет страха, только ярость. И выжидание: «Бей сколько хочешь, но подойди ближе».

— Дикарь, я подойду, ладно? Ты меня не тронешь? Я без палки.

«Подойди. Подойди».

Эти служебные собаки такие умные! Они все понимают. Дикарь должен чувствовать разницу между Вовкой и Антоном… Наверно, он уже понял, что Вовка ему друг…

— Дикарь, я тебе помогу… Я твой друг… Замолчи, Дикарь! Зачем ты рычишь? Неужели ты на меня набросишься?..

Нет, ему нельзя ничего объяснить. Нельзя сказать: «Дикарь, я тебя спасу, отведу к хозяину». Он не поймет. Он озлоблен. Зубы у него крепкие по-прежнему. Он не искусает тебя, а загрызет. Но все равно, надо делать свое дело.

— Дикарь, я иду к тебе…

«Иди. Иди».

Мальчик медленно передвигает ноги. Пес нетерпеливо, торжествующе рычит.

Сейчас Вовка отвяжет его, приведет к Андрею домой: «Вот ваша собака, я спас ее от смерти. А теперь я вам все расскажу!»

Еще шаг. Цепь лязгает. Пасть с клыками рвется навстречу. Вовка закрыл глаза. Он чувствует острую боль в плече. Потом клыки рвут ногу повыше колена.

Он кричит — от боли и ужаса. И все-таки разматывает цепь!

Дикарь смущен. От мальчика исходят волнующие запахи. Чуть слышно пахнет хозяином и сильно — Евой. Кто же этот мальчик — друг или враг?

Пес разжимает челюсти, скулит. А Вовка торопится. Осталась только веревка. Конец ее он берет в прокушенную руку.

— Домой, Дикарь!

Пес выскакивает во двор. Мальчик еле удерживает конец веревки.

— Домой, домой! К хозяину!

Дикарь прыгает за ворота. Это стремительный прыжок. Вроде того, которым берут барьер. Веревка выскользнула из Вовкиных рук.

— Дикарь! — зовет мальчик с отчаянием.

Пес прыжками несется по улице. Пригнул голову, нюхает воздух, ищет путь домой. Что ему за дело до мальчика?

— Дикарь! Дикарь! — Вовка бежит за собакой.

Тяжелая рука хватает его за шиворот. Маленькие глазки Антона бешено смотрят ему в глаза.

— Отпустил?!

Какое счастье, что нет страха и можно наконец сказать все, что думаешь.

Но мыслей у Вовки много, а слов мало. Он бьется в сжимающих его руках и без конца повторяет:

— Не боюсь! Не боюсь! И тебя, как Дьякона, твоего друга, поймают… Чтобы вас совсем не было на свете!

Последние слова он произносит уже в сарае.


Андрей ехал в питомник с одной мыслью: подозрительно все, что связано с этим мальчиком! Что это за внезапное исчезновение? Что за угрозы? Откуда он знает о Дикаре, о поимке Геннадия Числова?

Надо взять Маузера, отыскать по следам убежавшего мальчишку и выяснить, для чего придумана история с болезнью деда. Одна из ниточек этого клубка может — Андрей чувствует это — объяснить таинственное исчезновение Дикаря…

Мотоцикл не успел въехать в ворота питомника, как по лицам выбежавших навстречу людей Андрей понял: случилось необычное.

Роза хлопала себя ладонями по бедрам и кричала:

— Вернулся твой гуляка!

Но какой же измученный, истерзанный вид у Дикаря! Ухо порвано, глаза опухли, шерсть вырвана клочьями. Дрался с собаками, что ли? Нет, тут что-то другое. На голове, на спине пятна запекшейся крови. И почему к ошейнику привязана эта толстая веревка?

— Где же ты шлялся, беспутный?

— Да он нигде не шлялся! — Геворк стоит рядом и, прищурившись, осматривает собаку. — Его увели. Разве тебе не ясно? Его держали на привязи и били.

Похоже, что так. Роза говорит: пес был ужасно голодный, наверняка все это время ничего не ел и не пил. Ему дали миску каши и напоили…

Что же все это значит?

Геворк предлагает:

— А не сходить ли нам с тобой, не поинтересоваться ли, кто это позволяет себе издеваться над служебно-розыскной собакой из нашего питомника?

Вот и Андрею кажется, что надо поинтересоваться.

Дикарю дают обнюхать веревку, которую сняли с его ошейника. Он отлично понял, что требуется, тянет вовсю. Рычит и повизгивает от нетерпения. Андрей и Геворк еле поспевают за ним. Шерсть у собаки стоит торчком, глаза налились кровью. Сдержаться Дикарь не может; то лает, то визжит. Оглядывается на хозяина, торопит.

А путь долгий. С одной окраины города — на другую. Люди устали. А собаке ничего. Озлобление придает ей силы.

Маленькая улочка. Дома с двориками. На калитках подвешены молотки — гостю предоставлены все удобства: стучи и вызывай хозяина.

Дикарь встает на задние лапы, а передними с силой бьет по калитке.

Встречай, хозяин, пришли гости!

Теперь пес замолчал. Но, глядя на него, Андрей понимает: враг очень близко. Опасный враг.

Таких дворов в старом Ереване было сколько угодно. Сейчас их почти уже нет. Дикарь тянет к сараю. Он лег без команды, ползет на брюхе, рычит.

Геворк везде чувствует себя хозяином:

— Эй, кто тут есть, покажитесь!

Рывком открылась дверь сарая. На пороге встал коренастый парень. Он не глядит на людей в милицейской форме, которые сейчас возьмут в свои руки его судьбу. Он видит только собаку.

Андрей трогает Геворка за рукав:

— Это мой старый знакомый. У него в рукавчике нож припасен. Я тебе рассказывал…

И Геворк соглашается:

— Ну как же! Помню. Приятная встреча.

А Дикарь забыл, что нужно ждать приказа хозяина. Он делает внезапный рывок и уже висит на плечах врага. Антон теряет равновесие. Нельзя падать — он это знает. Упадешь — умрешь. Он выпускает нож из рукава. Но Дикарь уже заметил это движение — удар сверкающих зубов, и нож падает на землю. Со стоном валится и Антон. И только сейчас Андрей, улучив удобную секунду, оттягивает разъяренную собаку.

— Сидеть, Дикарь!

И секунду спустя:

— Лежать, Дикарь! Фу!

Пес постепенно приходит в норму. Антон лежит на земле. Глаза его смотрят тупо и боязливо — то на ищейку, то на работников милиции.

— Это вы, значит, увели из питомника служебно-розыскную собаку? Для чего?

— Разговаривать с вами! — хрипит бандит.

Он подавлен, дрожит, но все еще хорохорится.

— Ладно, поднимайтесь. Потом разберемся. Пойдете с нами.

Антон запирает дом. Со злобной усмешкой запирает сарай. Его выводят за ворота. На ходу он выбрасывает из кармана скомканный конверт. Он думает, что этого никто не увидит.

Но Геворк тут же поднимает конверт, разглаживает на ладони, вытаскивает из него письмо и читает.

— Андрюша, — он протягивает листок, — я думаю, это тебе будет интересно…

Андрей пробегает глазами строчки.

— Это и суду будет интересно… — Он прячет письмо в карман. — Беру, поскольку это мне адресовано…

И вдруг, вспомнив о предупреждениях, которые Ева услышала от Вовки, строго спрашивает:

— Где мальчик?

Антон щурится, не понимает:

— Что еще за мальчик?

— Этот… как его… — Андрей не может вспомнить имя. — Погос Довлатян!

— Не знаю… — Антон отводит глаза. — Не знаю никакого Погоса…

Он идет впереди всех, голову склонил вниз, руки заложил за спину. Позади него двое в милицейской форме и служебно-розыскная собака, не спускающая с преступника глаз.

Но Дикарь вдруг начинает вести себя странно. Он останавливается, оглядывается назад, скулит.

— Что это с ним? — Геворк недоволен. — Распустился он у тебя.

Андрей тоже не может понять поведения своей собаки.

Дикарь тянет назад — во двор. Он бросается грудью на дверцу, ведущую в сарай. И Антону — хочет он или не хочет — приходится вытащить ключ…

Нет, все-таки недаром говорят про служебно-розыскных овчарок, что они умные и все понимают!

На полу в сарае, у самой стенки, лежит Вовка, обмотанный цепью, с кляпом во рту…

Дикарь осторожно обнюхивает мальчика и длинным горячим языком лижет его бледные щеки…


Вот и вышло так, как хотел Вовка. Его уложили спать на мягкой тахте. И приготовили ему на ужин яичницу с колбасой.

В соседней комнате закрылись Андрей, Ева и Геворк. Они советуются, как быть с Вовкой. Мальчика нужно отправить домой. Но сначала он должен отдохнуть и поправиться. Пусть поживет с недельку здесь, под надзором Евы. Придется только немедленно дать телеграмму его родным…

Геворк считает, что надо будет поговорить где следует об этом капитане, который чуть было не превратил мальчишку в преступника. Гнать нужно таких людей из милиции!

Вовка не стал прислушиваться. Ему было легко и впервые за весь этот месяц спокойно.

Он тихонько сполз с мягкой тахты, откинув белую накрахмаленную простыню. Неслышно ступая босыми ногами, прошел в переднюю. На подстилке у дверей лежал Дикарь. Ева упросила еще раз — только на одну эту ночь! — оставить пса дома.

Вовка грозно скомандовал:

— Дикарь, ко мне!

Дикарь в явном замешательстве поднял на мальчика удивленные глаза. Он сомневался в том, как должен поступить: подойти на зов или зарычать?

Впрочем, Вовка не оставил ему времени для выбора. Пересиливая страх, он стал на колени и прижал к своей груди мохнатую голову пса…



Оглавление

  • КАРАЙ (Проводник С. Р. С.)
  •   ЗНАКОМСТВО В ГОРАХ
  •   ИСПЫТАНИЕ
  •   ПРЕРВАННЫЙ СЛЕД
  •   СВОБОДНЫЙ ВЕЧЕР
  •   ВСТРЕЧА С ЭЛЬ-ХАНОМ
  •   ПОСЛЕДНИЙ ПОИСК
  • Яков Волчек Сын Карая
  •   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ХОЗЯИН И СОБАКА
  •     ДЕЛОВОЙ КОНТАКТ
  •     ДИКАРЬ НА РАБОТЕ
  •     ДИКАРЬ В ЗООПАРКЕ
  •     ПОГОНЯ СКВОЗЬ НОЧЬ
  •     ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ
  •   ЧАСТЬ ВТОРАЯ МАЛЬЧИК И СОБАКА
  •     БУМАЖНИК
  •     АНТОН НАХОДИТ ПОДРУЧНОГО
  •     ИЗБАВЛЕНИЕ