Девять месяцев — в турне по Северной Америке, девять месяцев — сплошь отельные номера, крутые обеды, свежие, что ни день, простыни, а теперь — какой же кайф эти грязь и жара, мышцы, сведенные не от выламывания перед орущей публикой, а просто — в усилии допереть по пыльной дороге до ближайшей деревеньки, где ни единая живая душа из местных понятия не имеет, кто таков Дэнни Имбро, да и имени такого не слыхивала. Здесь он — просто очередной Белый Человек, экзотическая штучка, есть на кого поглазеть любопытной детворе, над кем постебаться датой солдатне на границе.
Трудно и вообразить себе хоть что-нибудь, меньше похожее на рок-концерт, чем велосипедное путешествие по Африке, потому, если честно, Дэнни этим и занимается, отдыхает после раскрутки последнего альбома «Блицкрига», команды своей, а каждая песня, прикинь, в мозги уже словно вбита. Сознание бы прочистить, к равновесию прийти, на горизонты новые взглянуть.
Прочий блицкриговый народ — те, раз уж вышло отдохнуть, оттягиваются каждый сам по себе. Фил (погоняло его — «Музыкальный ящик», никак не может без писания музыки жить) отрывается в Голливуде, для фильмов саундтреки творит, Регги — тот закупился целыми сумками детективчиков и триллеров политических, сидит читает. Шейн тупеет на острове Мауи. А Дэнни-то — прихватил свой дорогущий, но раздолбанный байк — и вперед, вдоль и поперек Западной Африки. Народ нашел, в этом что-то есть — кому ж, как не ударнику группы, и пускаться на охоту за первобытной ритмикой!
К вечеру шестого своего камерунского дня тормознул Дэнни близ большого базара и автобусной стоянки в городке Гаруа. Тоже, базар, — просто выстроились в ряд ларьки да палатки, а воздух — набрякший от запахов прокаленной пыли, камня, прогорклого масла и горячей — с пылу с жару — сдобы. У обочины — грудой — останки автомобилей, раскуроченных на запчасти, но не ржавеющих — уж больно сухо. И что ни уличный угол — то и компания убивающих время бездельем мужиков и парнишек, все — в длинных, на ночные смахивающих, рубахах.
А на дороге — жены и дочки. Бредут с горшками за водой, к колодцу на том краю рынка, все — в яркой, вокруг бедер обернутой ткани, в пестрых платках, а груди — не нагие, как положено, прикрытые футболками или блузками, а что ж, коли правительство там, в столице, запретило женщинам полуголыми ходить!
В одном из киосков, в тенечке — кастрюля, а в ней — бутылки колы, фанты и имбирного эля, в воде охлаждаются. На том лотке — тощие жареные рыбешки с полусырым рисом, на этих — фуфу, что-то типа теста ямсового, можно полить мясным соусом с пряностями. Торговцы хлебом длиннющие батоны складывают — прямо как бревна в поленницу…
Тыльной стороной ладони Дэнни стер со лба смесь пота и пыли, снял бандану, под шлемом носить приходилось, чтоб пот в глаза не попадал. Наверно, с этими белыми кругами вокруг глаз, на грязной физиономии красующимися, он здорово смахивает на странного лемура.
На ломаном французском он заспорил из-за бутылки воды с худосочным пареньком. Торчит за прилавком и запрашивает за воду восемьсот франков, двинуться можно. Дэнни торговался, сбивал цену — и глядел вполглаза на худого серокожего человека, что брел по базару, подобно полусломанной заводной игрушке.
Брел — и играл на барабане.
Паренек передернулся, отвел глаза, а Дэнни все глядел. Толпа словно расступалась перед человеком, а он шел, беспрерывно продолжая бить в барабан. Волосы — длинные, спутанные, дико это здесь, африканцы же длинных волос не носят. А уж разгуливать в экваториальную жару в бесформенном, грязью забрызганном пальто — это примерно как в духовке себя поджаривать… только человек, похоже, не замечал. Ничего он не замечал, смотрел куда-то вдаль, на что- то, видное ему одному.
«Huit-cent francs». — Парнишка стоял на своем прочно, бутылка — в руке, Дэнни не дотянуться.
Человек, спотыкаясь, подходил ближе, шел — и неспешно, монотонно бил в зажатый под мышкой маленький цилиндрический барабан. Не менял темпа. Просто — играл так, будто от этой игры жизнь его зависела. Дэнни видел: кисти рук и запястья человека перебинтованы лоскутьями, и все равно — пальцы в крови.
Дэнни стоял. Ошеломленный. Ведь слышал, как играют туземные музыканты на самых немыслимых ударных — хоть на долбленом стволе древесном, хоть на канистре ржавой, хоть ДЖЕМБЕ, барабанах резных, козьими шкурами сверху обитых. Но никогда не доводилось ему слушать звучания такого, как у странного этого африканского барабана — такого богатого, такого прекрасного, таким необычным эхом отдающегося.
В студии он немало поваландался с ударными синтезаторами, ревербаторами — да мало ли сколько их там еще, технологий новых, хакеров компьютерных в музыкантов превращать призванной! Только барабан этот, сильный, ясный, звучал НЕ ТАК — в самое сердце поражал, зачаровывал, так, что про неприглядную внешность барабанщика сразу позабудешь.
— Это… что? — вопросил он.
