КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

В горах и на ледниках Антарктиды [Владимир Игоревич Бардин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимир Игоревич Бардин
В горах и на ледниках Антарктиды


Автор: Владимир Игоревич БАРДИН - кандидат географических наук, ведущий научный сотрудник Института географии АН СССР, заместитель председателя Междуведомственной комиссии по изучению Антарктики АН СССР Редактор В. М. КЛИМАЧЕВА.


Но Южный Крест, мерцающий в тумане,
Залог, что я, не завершил скитаний,
Что впереди последняя любовь!

В. БРЮСОВ


ОТ АВТОРА


Эта книга о шестом континенте, удивительном, до сих пор во многом загадочном. Ее герои - мои товарищи, те, кто еще в 50-х годах начинал изучать Антарктику, и те, кто продолжает этот поиск в наши дни.

События, о которых пойдет речь, подлинные, но книгу не следует рассматривать как документальную. И дело не в том, что в ней переплетаются жанры очерка и рассказа. Каждый, кого судьба свела с Антарктидой, воспринял встречу с ней по-своему. Кто-то с энтузиазмом работал в поистине экстремальных условиях, кто-то был разочарован, не находил общего языка с коллегами, чувствовал себя одиноко и не раз проклинал все на свете, торопя время. Отношение к своей профессии, симпатии и антипатии внутри замкнутого, практически изолированного от внешнего мира коллектива, переживания за тех, кто остался дома, - эти факторы, пожалуй, в большей степени, чем суровость полярной природы и тяжелые физические нагрузки, определяют то, какой для тебя состоится Антарктида. Для меня, к примеру, в каждой из моих семи южнополярных экспедиций этот материк открывался по-своему.

По образованию я географ, выпускник Московского университета, работал в Антарктиде в качестве геоморфолога и гляциолога. Горы и ледники - вот те природные объекты, которые меня в особенности интересовали. В своих первых экспедициях я участвовал в создании географических карт побережья Антарктиды, дешифрировал аэрофотоснимки, составлял географические описания впервые изученных территорий. Позднее подготавливал специальные гляциогеоморфологические карты горных районов, таких, как Земля Королевы Мод, горы Принца Чарльза (Принц Чарльз), горы Шеклтона, занимался изучением ледниковых отложений - морен и на этой основе-историей развития оледенения. Фантастический мир гор, скал и озер, окруженных ледниками. Первозданные, не тронутые человеком пространства. Кто из географов не мечтал о таком поле деятельности. Мне посчастливилось увидеть все это своими глазами. Сотни образцов из труднодоступных районов отобрал я для геологических, гидрохимических, биологических лабораторий. Спасибо летчикам, без них изыскания в горах Антарктиды не были бы успешными. На далеко не новых машинах, все тех же Ли-2, Ил-14 и, конечно, безотказных Ан-2, на вертолетах Ми-8 удавалось проникать в самые гиблые места, «закрывать» последние «белые пятна» Антарктиды.

Не все шло гладко, случались аварии, но нам в те молодые годы многое удавалось, везло, сходило с рук.

Немало приключений связано было с походами на вездеходах, где всегда подстерегала опасность угодить в ледниковую трещину. Но, пожалуй, в наибольшей степени ощутил я Антарктиду, когда ходил по ней пешком с ледорубом в руках и рюкзаком за плечами. Один из таких маршрутов на Клыки Дракона, о котором я рассказываю в этой книге, запомнился в особенности.

Профессиональные интересы, жизненный опыт, взгляды, привычки, естественно, наложили отпечаток на мои «взаимоотношения» с Антарктидой. Мои симпатии, равно как и антипатии, конечно же, были сугубо личными, и потому некоторые имена героев книги изменены.

Я с большим уважением отношусь к своим товарищам по работе на шестом континенте. Для многих из них Антарктида- не частный эпизод, а важный факт биографии. Я знаю тех, кому работа на далеком материке далась тяжело, потребовала напряжения всех жизненных сил, за что пришлось расплачиваться травмами и болезнями. Кто-то не вернулся из Антарктиды. Был даже случай самоубийства на нашей станции. О сложностях и неурядицах в жизни полярников чаще всего стыдливо* умалчивали, старались сор из избы не выносить. Достоянием общественности обычно становилась лишь героическая сторона.

Так создавались мифы о славных героях-полярниках, которым не страшны суровые испытания, которые из любых передряг выходят победителями.

Героика работы в далекой Антарктиде мной, конечно, не ставится под сомнение. Но важно, чтобы эта сторона не подавалась однобоко, в ущерб подлинной жизненной сложности. Быть искренним и правдивым - этому я старался следовать, когда писал свои полярные очерки и рассказы.

Тема Арктики достаточно веско представлена в современной прозе и публицистике во многом благодаря собственной питательной среде, населяющим ее народностям. Антарктиде же посвящены совсем немногочисленные сочинения. А между тем этот материк начинает играть все возрастающую роль в современном мире и с каждым годом входит в плоть и кровь все большего числа наших соотечественников. Сейчас в Антарктиде работает 34-я советская экспедиция, а это значит, что уже многие тысячи людей открыли для себя далекую южную землю.

И если интерес к исследованиям в Антарктике, суровым, порой драматическим коллизиям жизни на краю света не слишком велик, то, возможно, как раз потому, что в литературе эта тема не нашла должного отражения.

Книга «В горах и на ледниках Антарктиды», конечно, не может восполнить этот пробел. В нее вошли записи разных лат, разных экспедиций. Тут собраны рассказы о природе этого континента, жизни и работе антарктических исследователей. Некоторые фрагменты, включенные в книгу, публиковались в периодике, но в данном контексте они служат поводом для продолжения разговора, как, например, очерк о базе «Дружная», где автор работал в 1976 г. и вокруг которой десять лет спустя разгорелись страсти в связи с тем, что база оказалась на айсберге.

Основу книги составили впечатления о новой экспедиции в горы Принца Чарльза. Это район крупнейшего ледника Антарктиды и мира, грандиознейших каменистых пустынь, так называемых оазисов, в одном из которых было открыто глубочайшее пресноводное озеро шестого континента…

Когда начинаешь рассказывать об Антарктиде, ловишь себя на том, что без меры употребляешь превосходные степени эпитетов, злоупотребляешь словами «уникальный», «единственный», «неповторимый». Но как этого избежать? Ведь Антарктида - на самом деле единственный в своем роде, уникальный, поистине неповторимый континент, самый труднодоступный, самый суровый, а для тех, кто его открыл для себя, еще и самый памятный!



Императорский пингвин - хозяин Анктартиды

Антарктический снег


ВВЕДЕНИЕ. АНТАРКТИДА: ФАКТЫ НЕОБЫЧНОЙ БИОГРАФИИИ

Материк парадоксов


Читатель, хорошо представляющий географические особенности шестого материка, возможно, не задержит на введении свое внимание. Однако тем, кто только собирается открывать для себя южную землю, оно поможет лучше ориентироваться в последующих событиях, послужит необходимым прологом к путешествию по горам и ледникам необыкновенного континента.

Антарктида уникальна во многих отношениях, прежде всего по удивительным, неповторимым особенностям своей природы. Нигде не наблюдаются столь своеобразные и суровые природные условия. Даже Арктика -высокоширотная область Северного полушария - весьма существенно отличается от своего южнополярного антипода.

Главная особенность шестого материка - его расположение: почти весь континент, площадь которого чуть ли не в 2 раза больше Австралии, находится внутри Южного полярного круга. Лишь Антарктический полуостров выдается на несколько градусов к северу. Геометрический центр материка, получивший название Полюса относительной недоступности, располагается на 82° ю. ш.,в сравнительной близости от Южного полюса.

Присутствие в районе полюса огромного массива суши, окруженной водами океана, привело к возникновению гигантского ледникового покрова - самого крупного на Земле. Его средняя толщина - около 2000 м, максимальная же -более 4000 м. Мощный ледниковый покров определил многие особенности Антарктического континента, даже такие, как его форма и размеры. Антарктида оказалась самым высоким континентом Земли. Средняя высота ее более 2000 м, что значительно превышает средние высоты других материков.

Около 80% всех пресных вод земного шара сосредоточено в ледяном покрове Антарктиды. Если бы случилось так, что все эти льды растаяли, уровень Мирового океана поднялся бы почти на 60 м. Таяние крупнейшего Современного оледенения Северного полушария - Гренландского повысит уровень Мирового океана только на 8 м. Антарктида - гигантский накопитель льда. Недаром ее называют ледяным континентом.


Швартовка у припая


Это и определяет исключительную суровость климата Антарктиды. На ее территории находится мировой полюс холода, здесь же самые сильные ветры. Кроме того, и это кажется на первый взгляд удивительным, Антарктида является полюсом солнечной радиации. В летнее время, когда устанавливается полярный день, в центральные районы континента поступает максимальное на земном шаре количество солнечной радиации, превышающее даже то, что получает земная поверхность на экваторе. Причина этого в целом ряде факторов, в том числе и в исключительной чистоте и прозрачности воздуха над Антарктидой. Правда, подавляющая часть солнечной энергии отражается от снежной поверхности и уходит обратно в атмосферу.

Парадоксально и то обстоятельство, что хотя Антарктида гораздо в большей мере, чем другие материки, богата пресной водой, тем не менее это пустыня. Почти вся влага Антарктиды представляет собой лед и снег. Жидкая вода в Антарктиде почти отсутствует. Содержание влаги в воздухе, годовые суммы осадков в ряде районов Антарктиды почти такие же, как в пустыне Сахара, стой лишь разницей, что Антарктида - ледяная пустыня.

Крайняя суровость климата полярного материка не могла не отразиться на флоре и фауне континента. Растительный и животный мир его беден по сравнению с другими материками, но весьма своеобразен. Многие виды обитающих здесь растений и животных эндемичных не встретишь в других районах Земли.

Уникальные особенности современной природы Антарктиды сложились в процессе длительного развития, не имеющего аналогов.

Своеобразие южнополярного континента определило характер деятельности человека - научные устремления преобладают здесь над всеми иными. Шестой материк в настоящее время представляет собой арену действенного международного сотрудничества стран остальных пяти континентов. Материк науки и мира - так справедливо называют Антарктиду.



Мощный пласт угля в горах Принца Чарльза


Вехи познания


Изучению сурового и труднодоступного южнополярного района посвящено много специальных работ. Мы отметим лишь основные вехи на пути человека в познании природы Антарктики.

Еще задолго до того как исследователям удалось проникнуть в высокие широты Южного полушария, возникла идея о существовании материка в этой части земного шара. О южной земле можно прочесть в трудах античных ученых, а на большинстве географических карт XVI-XVII вв. можно даже увидеть гипотетический южный континент, положение и конфигурация которого определялись чисто умозрительно.

Основанием этого служило предположение, что соотношение площадей суши и моря в Северном и Южном полушариях Земли должно быть примерно одинаковым. Иначе, как рассуждали ученые того времени, нарушится равновесие и Земля будет постоянно ориентирована к Солнцу стороной с большей массой. Континент на юге как раз и должен был уравновесить избыток водной площади в низких широтах Южного полушария.

В середине XVIII в. ряд исследователей предприняли попытки обнаружить южный континент. Корабли, посланные на поиск южной земли (Terra Australis - так чаще всего она обозначалась на картах), не заходили, однако, южнее 50-55° ю. ш. Открытые в этих широтах острова порой опрометчиво провозглашались мысами южного континента. Но последующие экспедиции рассеивали заблуждения.

Еще в 1763 г. М. В. Ломоносов в работе «О слоях земных» высказался по поводу существования южной земли достаточно определенно и со свойственной ему научной прозорливостью: «В близи Магелланского пролива и против мыса Добрая Надежда около 53° полуденной ширины великие льды ходят, почему сомневаться не должно, что в большом отдалении острова и матерая Земля многими и несходящими снегами покрыты и что большая обширность земной поверхности около Южного полюса занята оными, нежели в севере».

Другие ученые, также считавшие, что южный материк существует, часто вносили в свои построения слишком много домыслов. Так, например, в 1770 г. английский географ Александр Далримпль опубликовал труд, в котором, в частности, указывалось, что население южного континента должно насчитывать не менее 50 млн. человек.

Знаменитый английский мореплаватель Дж. Кук, совершивший в 1772-1775 гг. кругосветное путешествие и трижды пересекавший Южный полярный круг, развеял миф о плодородном и населенном континенте. Кук считал, что земля вблизи полюса имеется. Однако она не столь обширна, как полагали ранее, лежит за полярным кругом и отличается крайней суровостью: «Великие холода, огромное число ледяных островов и плавающих льдов - все это доказывает, что земля на юге должна быть».

Кук не пожалел мрачных красок, давая характеристику континенту, который мог находиться на юге: «Эта страна обречена природой на вечный холод: она лишена теплых солнечных лучей и погребена под мощным слоем никогда не тающего льда и снега. Гавани, которые могут быть на этих берегах, недоступны для кораблей из-за заполняющего их льда и смерзшегося снега; а если в одну из них и войдет корабль, он рискует остаться там навсегда или вмерзнуть в ледяной остров». Даже субантарктические острова, которые Кук открыл во время своего плавания, вызывали у него лишь разочарование, и он указал, что не находит слов для описания их «ужасного и дикого вида». В своем дневнике Кук объяснил, почему он не пошел еще дальше на юг. Он считал безрассудным рисковать результатами экспедиции ради достижения берега, «который, будучи открытым и обследованным, все равно не принес бы пользы ни мореплаванию, ни географии, ни другим отраслям науки». «Я могу взять на себя достаточную смелость, - писал Кук, - чтобы сказать, что ни один человек никогда не решится на большее, чем сделал я, и что земли, которые могут находиться на юге, никогда не будут исследованы».

Результаты экспедиции Кука охладили желание пускаться в рискованное плавание на поиски нового материка. Многие вообще разуверились в существовании южного континента. На картах в районе Южного полюса все чаще стали изображать сплошной океан. Однако интерес к неизученному району планеты, естественно, не мог полностью угаснуть.

В 1819 г. была организована Первая русская антарктическая экспедиция на шлюпах «Восток» и «Мирный». Возглавили ее Ф. Беллинсгаузен и М. Лазарев. Этой экспедиции суждено было сыграть выдающуюся роль в антарктических исследованиях.

28 января 1820 г. вблизи 70° ю. ш. с обоих судов была замечена неизвестная земля. «…Достигли мы широты 69°23'S, где встретили матерой лед чрезвычайной высоты, и в прекрасный тогда вечер, смотря с саленгу, простирался оный так далеко, как могло только досязать зрение; но удивительным сим зрелищем наслаждались мы недолго, ибо вскоре опять запасмурило и пошел по обыкновению снег. Это было в долготе 2°35'W от Гринвича. Отсюда продолжали мы путь свой к осту, покушаясь при всякой возможности к зюйду, но всегда встречали ледяной материк, не доходя 70°»,- писал об этом событии Лазарев.

Берег нового континента, как и предполагал Кук, был покрыт толстым слоем льда и снега. Земли как таковой исследователи не увидели. Однако сумели правильно оценить значение своего открытия и назвали берег материком.

Кук проявил самонадеянность, утверждая, что никому не удастся проникнуть дальше него к югу. Это сделали русские моряки. Другую часть предсказания английского мореплавателя о бесперспективности изучения новых земель на юге опровергло время.

Экспедиция Беллинсгаузена и Лазарева открыла новую страницу в исследованиях южнополярной области. С этого времени началось интенсивное изучение береговой зоны Южного континента. Правда, само название «континент» долгое время отсутствовало на картах, так как исследователей смущало то обстоятельство, что берега новой земли преимущественно ледяные.


Кит Минке,малый полосатик,резвится у самого борта.

В ледовом поясе


Хотя мореплаватели разных стран: Д. Уэдделл, Д. Биско, Ж. Дюмон-Дюрвиль, Ч. Уилкс, Д. Росс и многие другие - год от года продолжали открывать все новые и новые участки побережья Южного материка, на берег его до конца XIX в. никто не высаживался. Исследования охватывали лишь летний, наиболее благоприятный для плавания сезон. В 1897-1899 гг. вблизи материка во льдах моря Беллинсгаузена провело вынужденную зимовку затертое льдами судно бельгийской экспедиции «Бельжика». Штурманом на судне был молодой Руаль Амундсен - будущий покоритель Южного полюса.

Примерно в то же время (1899-1900 гг.) в другом районе, на самом побережье Антарктиды, на скалистом мысе Земли Виктории перезимовала английская экспедиция- 10 человек во главе с норвежцем Карстеном Борх-гревинком. Эта зимовка положила начало круглогодичным наземным исследованиям на Антарктическом континенте.

Среди первоисследователей Антарктиды, в полной мере испытавших все тяготы полярных зимовок, совершивших рискованные рейды по неизведанным маршрутам в глубину континента, прежде всего нужно назвать экспедиции, возглавляемые англичанами Робертом Скоттом (1901 - 1904 и 1910-1912 гг.) и Эрнстом Шеклтоном (1907-1909 гг.), норвежцем Руалем Амундсеном (1910.- 1912 гг.), австралийцем Дугласом Моусоном (1911 - 1914 гг.). Хотя в этот период Россия не проводила собственных исследований в Антарктиде, несколько наших соотечественников приняли участие в зарубежных экспедициях. Так, русский моряк Александр Кучин плавал на «Фраме» вместе с Амундсеном, выполняя обязанности штурмана и руководя океанографическими исследованиями, а Дмитрий Горев и Антон Омельченко работали с Робертом Скоттом: на их попечении находился основной транспорт экспедиции - собачьи упряжки и лошади.

Первопроходцам шестого континента пришлось особенно тяжело: они шли в неизведанное, преодолевали неожиданные препятствия. У них не было необходимого технического оснащения, и они полагались прежде всего на свою физическую выносливость, профессиональное умение и силу духа. Организация полярных экспедиций в то время опиралась в основном на личную инициативу и энтузиазм исследователей, во многом зависела она и от помощи частных лиц.

Каждый поход в глубь континента приносил новые открытия, мир узнавал о гигантских ледниках, высоких горных хребтах. В недрах материка, на подступах к Южному полюсу, был обнаружен каменный уголь.

14 декабря 1911 г. Р. Амундсеном, а месяц спустя, 18 января 1912 г., Р. Скоттом был достигнут Южный полюс. Дорогой ценой доставались антарктическим исследователям эти успехи. И по сей день с особым вниманием читаются их книги-дневники. Кто, к примеру, не читал «Последний дневник капитана Скотта»? «Бороться и искать, найти и не сдаваться» - слова, высеченные на кресте, воздвигнутом в память Скотта и его товарищей, можно по праву отнести ко всем первопроходцам Антарктиды.


Горы Земли Королевы Мод


Год от года интерес к новому материку растет. Ученые настойчиво подчеркивают, что неполнота сведений о южной полярной области тормозит общий прогресс науки. К тому же становится очевидным, что континент у Южного полюса скрывает немалые потенциальные ресурсы. Темп изысканий в Антарктиде возрастает. Применение авиации, совершенствование наземного санно-гусеничного транспорта в корне меняют характер полевых исследований, позволяют проникать в самые труднодоступные районы.

Первые полеты над Антарктидой были выполнены англичанами в 1928 г. В 1936 г. американцы совершили перелет через весь континент.

Правительства ряда стран начинают финансировать антарктические экспедиции. Из «прихоти» отважных одиночек, упрямых безумцев, как порой называли исследователей Антарктиды, изучение южнополярного материка становится государственным делом.

В 1928-1930, 1933-1935, 1939 - 1941, 1946- 1947 гг. состоялись американские экспедиции на ледяной континент под началом известного полярного исследователя Ричарда Бэрда. При поддержке авиации и кораблей военно-морского флота этим экспедициям удалось обследовать и положить на карты многие малоизученные территории.

Значительные, хотя и более ограниченные по масштабу, исследования проводят в Антарктиде Англия, Австралия, Норвегия, Германия и ряд других стран.

Однако к середине XX в. исследования на шестом континенте продолжают оставаться разобщенными: каждая страна преследует свои цели и интересы, действует в основном в одиночку.

Норвежско-британско-шведская экспедиция 1949-1952 гг., работавшая в западной части Земли Королевы Мод, убедительно показала пользу международной кооперации в трудном деле изучения Антарктиды. Экспедиция получила важные научные результаты, выполнила обширный комплекс исследований, включавший наблюдения по гляциологии и метеорологии, геологии и геофизике.

Многие страны мира все чаще объединяют свои усилия в исследованиях Антарктического материка, проводят консультации, совместно разрабатывают научные программы. Международный геофизический год (МГГ, 1957-1958 гг.) положил начало новому периоду международного сотрудничества в изучении Антарктиды.

Объединению усилий ученых способствовал Международный договор об Антарктике, заключенный в 1959 г. 12 странами: СССР, США, Англией, Францией, Австралией, Новой Зеландией, Аргентиной, Бельгией, Норвегией, Чили, Японией, ЮАР. Договор провозглашал свободу научных исследований в любых районах Антарктиды и использование этого материка только в мирных целях. Этим договором, вступившим в силу в 1961 г., определялся и международно-правовой режим Антарктиды и других территорий, расположенных южнее 60° ю. ш. К 1989 г. число стран, активных участников договора удвоилось и продолжает расти.

Первая комплексная антарктическая экспедиция СССР (1955-1956 гг.) основала на берегах Антарктиды научную обсерваторию «Мирный». С тех пор каждый год в разные районы шестого континента отправлялись все новые и новые экспедиции. В 1988-1989 гг. в Антарктиде вела работу 34-я по счету смена наших полярников и действовали 8 зимовочных станций: «Молодежная», «Мирный», «Восток», «Новолазаревская», «Беллинсгаузен», «Ленинградская», «Русская», «Прогресс».

Советские полярники выполняли исследования в крайне суровых и труднодоступных районах. Через Центральную Антарктиду прошли маршруты научных санно-гусеничных походов. На геомагнитном полюсе в условиях самых низких на нашей планете температур воздуха вот уже три десятилетия действует станция «Восток».

Одним из наиболее значительных научных трудов является советский Атлас Антарктики, 2-е издание которого подготовлено к печати. Знакомясь с картами и статьями атласа, можно получить сведения о рельефе, геологическом строении, материковом оледенении и морских льдах, климате, геофизических процессах, растительности и животном мире, собственно, о всех компонентах природы южнополярного района. В атласе широко использованы материалы иностранных экспедиций.

Без преувеличения можно сказать, что за годы объединенного международного наступления на шестой материк антарктическими исследователями сделано во много раз больше, чем за все предыдущие этапы изучения этого континента. И темпы научных изысканий не снижаются.


Лед и камень


Сколько льда в Антарктиде? Увеличивается или сокращается оледенение шестого материка? Что находится под мощным ледниковым покровом - горные хребты, равнины или глубокие впадины? Перед началом МГГ уверенно на эти вопросы нельзя было ответить. Сейчас карты Атласа Антарктики дают достоверную, хотя и далеко не исчерпывающую информацию по ним. Рельеф поверхности ледникового покрова, основные черты подледного ложа ученым известны. Получены представления о строении и свойствах антарктических льдов, об их современном режиме, а также эволюции во времени.

Изучению рельефа антарктического ледникового покрова в немалой степени способствовали научные походы советских и зарубежных ученых в центральные внутриконтинентальные районы Антарктиды и исследования с применением аэрофотосъемки на побережье. При этом, помимо топографо-геодезических и геолого-географических изысканий, выполнялся комплекс геофизических работ, выявивший и основные особенности рельефа подледного ложа. Эти работы, как правило, весьма сложные и трудоемкие, в последние годы стали успешно проводиться с применением космических методов,

С главными чертами морфологии антарктического оледенения знакомит современная карта. На ней выделяется прежде всего гигантское ледниковое плато Восточной Антарктиды, достигающее в центральной части более 4000 м. Оно представляет собой снежную равнину. В центре ее располагаются советские станции «Восток», «Полюс недоступности», «Советская»*, а на окраине - американская «Амундсен- Скотт». Уклоны снежно-ледяной поверхности начинают ощущаться лишь в краевой части континента, резко возрастая вблизи самого побережья. Поперечный профиль восточноантарктического ледникового покрова представляет почти идеальную эллиптическую кривую.


* Станции «Полюс недоступности» и «Советская» в настоящее время законсервированы .


Лед Антарктиды под влиянием собственной тяжести растекается из центральных возвышенных районов к периферии, и характер этого растекания подчиняется закону вязко-пластического течения. Только в тех местах, где мощности льда невелики, - чаще всего в прибрежных районах, - на характере ледникового рельефа нередко сказываются особенности подледного ложа. В результате наблюдается отклонение реальной ледниковой поверхности от расчетной эллиптической. Наиболее ярко такое отклонение заметно в районе гигантской меридиональной ложбины у 65° в. д. - Долины МГГ. Она прослеживается от берегов Земли Мак-Робертсона на сотни километров в глубь антарктического континента. Это колоссальное понижение в ледниковом покрове - следствие подледной депрессии коренного ложа. По Долине МГГ и ее продолжению - леднику Ламберта происходит усиленный отток льда из внутриконтинентальных районов к побережью.


Гора в ледяной пустыне


Некоторые отклонения от эллиптической формы возникают не только в связи с влиянием коренного рельефа, они также вызываются особенностями распределения осадков, температурным режимом ледниковой толщи и т. д.

Рельеф ледникового покрова Западной Антарктиды более сложный. Здесь выделяются три самостоятельных куполовидных поднятия, значительно уступающие Восточно-антарктическому ледниковому плато и по размерам и по высоте.

Геофизические (сейсмические, гравиметрические, радиолокационные) наблюдения в санно-гусеничных походах, исследования ледникового покрова с самолета и из космоса позволили получить точные представления как о рельефе ледяной поверхности, так и подледном ложе и, следовательно, составить карту толщины ледникового покрова.

Максимальная толщина льда, известная в настоящее время, - 4500 м в Восточной Антарктиде (равнина Шмидта) и 4335 м в Западной Антарктиде.

Исследователей величайшего материкового оледенения Земли, естественно, интересовал не только рельеф его поверхности, но и внутреннее строение. До недавнего времени имелись сравнительно скудные данные по этому вопросу. С помощью шурфов и неглубоких буровых скважин были исследованы лишь самые верхние, в десятки и первые сотни метров, горизонты ледникового покрова, 8 основном слои снежно-фирновой толщи, которая в центральных районах достигала мощности около 100 м. Проникновение дальше в глубь антарктического ледника оказалось технически сложной задачей из-за меняющейся с глубиной текучести льда. Для бурения ледников было сконструировано оригинальное оборудование, в частности, стали применяться специальные термобуры.

В 1968 г. в Западной Антарктиде в районе станции «Бэрд» американскими буровиками была пройдена толща льда в 2164 м до коренного ложа. На советской станции «Восток» в центре Восточной Антарктиды также ведется бурение. Толщина ледника здесь гораздо больше около 4000 м. И климатические условия значительно более суровые. Бурение с переменным успехом продолжается многие годы. Удалось преодолеть большую часть расстояния до коренного ложа.


1. Ми-8 - верный помощник.


2. Плато на уступе Моусона.


Извлеченный из буровой скважины керн дает информацию не только о внутреннем строении и режиме антарктического ледника, но и о прошлом нашей планеты. Мощная ледниковая толща формировалась из атмосферных осадков в течение многих десятков тысячелетий, и в древних слоях льда содержится богатый палеогеографический материал. Космическая пыль, продукты вулканических извержений и споры древних растений, занесенные сюда атмосферными потоками, - все это представляет огромный интерес для исследователя. Антарктический ледниковый покров - уникальный природный накопитель информации. Важно только суметь извлечь из ледникового керна все потенциально заключенные в нем сведения. И здесь на помощь приходят современные методы исследования.

Интересные данные о палеотемпературах и их эволюции в процессе накопления снежных осадков удалось получить, изучая соотношение стабильных изотопов кислорода (О1816) в образцах ледяного керна. Известно, что содержание О18 в выпадающем снеге зависит от температуры. Чем она выше, тем больше в снеге изотопа О18. Это позволяет не только выделять сезонные, зимние и летние слои, но и установить более продолжительные периодические вариации, вековые колебания климата. Исследования керна со станции «Восток», выполненные совместными усилиями ученых СССР и Франции, уже принесли важные научные результаты: получена кривая изменения температуры в Центральной Антарктиде за последние 150 тыс. лет.

Изучение кернов позволило представить также структурные особенности льда на различных глубинах. В верхних горизонтах непосредственно под снежно-фирновой толщей кристаллы льда располагались беспорядочно, лед насыщен пузырьками воздуха. С глубиной величина ледяных кристаллов возрастает, а размеры пузырьков воздуха под все усиливающимся давлением уменьшаются. С глубины около 1200 м появляются новые изменения. Кристаллы располагаются упорядоченно, главными осями вертикально, а размеры их вновь уменьшаются, пузырьки воздуха совсем исчезают. Очевидно, эти изменения вызваны прежде всего огромным давлением, достигающим на этой глубине порядка 100 атм.

В керне скважины со станции «Бэрд» в глубинных горизонтах отмечены тонкие слои льда с мелкими, раздробленными кристаллами - несомненные следы ледниковой тектоники, сдвигов ледяных блоков по внутренним плоскостям. Здесь же на глубинах от 1300 до 1700 м были обнаружены многочисленные слои вулканической пыли, очевидно, отражающие активизацию вулканической деятельности в Антарктиде несколько десятков тысячелетий назад. Еще глубже, непосредственно у коренного ложа, размеры кристаллов льда неожиданно сильно увеличились. А когда бур достиг дна, в скважину хлынула вода. Этот факт подтвердил теоретические выкладки ряда исследователей, утверждавших, что в Центральной Антарктиде под мощным ледниковым покровом у ложе температуры близки к 0' и лед там может таять.


1. Плоские вершины в горах Принца Чарльза

2. Среди бугров скованных мерзлотой


Однообразие ледниковых равнин Центральной Антарктиды нарушается в горных районах и особенно вблизи побережья. Шестой материк - не только величайший на планете аккумулятор природных льдов, здесь наблюдается и наибольшее разнообразие их типов.

Почти половина береговой линии Антарктиды - так называемые шельфовые ледники. Этот тип оледенения нигде не распространен столь широко, как в Антарктиде. В Арктике, в основном на северо-востоке Гренландии, и севере Земли Элсмира, известны лишь сравнительно небольшие шельфовые ледники. В Антарктиде же это наиболее характерный тип оледенения прибрежной зоны. Величайшие шельфовые ледники континента - ледник Росса и ледники Фильхнера - Ронне по площади сопоставимы с территориями крупных западноевропейских государств, таких, как Испания, Франция, Италия.

Толщина шельфовых ледников невелика, от нескольких десятков метров у берега до нескольких сотен во внутренней части. Своим внутренним краем плита шельфового ледника чаще всего соединена со склоном антарктического ледникового покрова, откуда в нее вливаются потоки материкового льда, внешним обрывается в открытое море. Высота таких обрывов может достигать нескольких десятков метров. Именно потому, что эти ледники распространены в зоне прибрежного мелководья (шельфа), они получили такое название.

Шельфовые ледники лишь местами опираются на грунт - подводные банки или острова. Основная их масса находится на плаву. Береговая линия таких ледников весьма изменчива. На нее активно воздействует море. Время от времени края ледников обламываются, порождая айсберги. Размеры их могут быть самыми различными, порой от крупных шельфовых ледников откалываются айсберги-гиганты, достигающие в поперечнике нескольких сотен километров.

Исследование внутреннего строения шельфовых ледников показало, что они сформированы прежде всего за счет льда, поступающего со склонов антарктического ледникового покрова, но значительную долю в их питании составляют также снежные осадки, накапливающиеся из года в год на поверхности ледников. Материковый лед Антарктиды, стекая с континента в море, попадаете совершенно иные условия. Он не испытывает трения о ложе, на него действуют гидростатическое давление, приливно-отливные колебания. Все это и приводит к формированию специфического типа шельфовых, плавучих ледников.

Выводные ледники - другой характерный тип оледенения Антарктиды. Само название показывает, что эти ледники являются каналами стока льдов из внутренних районов к побережью. Хотя на их долю приходится менее 10% береговой линии, по ним поступает в море более 20% ежегодно сбрасываемых Антарктидой льдов. А если сравнить, сколько льда выносится в среднем разными типами антарктических ледников через 1 км собственной береговой линии, то выводные ледники здесь явно будут на первом месте, потому что и средние скорости движения их самые высокие, и толщина льда, стекающего по долинам, может быть весьма значительной.

Выводные ледники обычно занимают продольные меридиональные понижения в коренном ложе, по которым лед движется к берегу, не встречая особых препятствий, и потому гораздо быстрее, чем на примыкающих участках недифференцированного и более инертного ледникового покрова. В горных районах Антарктиды выводные ледники иногда мало чем отличаются от обычных горно-долинных ледников других широт (поток льда обрамляют скальные берега), но чаще выводные ледники представляют собой ледяные реки в ледяных берегах.

Размеры выводных ледников определяются прежде всего размерами подледных долин. Некоторые из них поражают своей грандиозностью. Это уже упоминавшийся ледник Ламберта, протекающий в горах Принце Чарльза на Земле Мак-Робертсона. Его длина около 450 км. К югу он переходит в Долину МГГ, к северу сливается с шельфовым ледником Эймери. Ширина его более 50 км. Крупных выводных ледников такого рода, хотя и меньших размеров, в Антарктиде несколько десятков.

Пролетая над выводными ледниками, замечаешь их отличие от окружающих пространств. Поверхность их обычно испещрена разнообразными трещинами. Порой они как бы оконтуривают ледник по краям. Некоторые из таких трещин имеют характер гигантских разрывов шириной в сотни метров. Между трещинами могут встречаться ровные пространства. Но на отдельных участках вся поверхность ледника разломана, раздроблена на бесчисленное множество мелких ледяных блоков, в хаосе которых трудно разобраться. Лед здесь выглядит буквально перемолотым. Выводные ледники Антарктиды движутся со скоростью в среднем около 500-600 м/год. Максимальные же скорости их движения значительно выше. На леднике Денмана на берегу Правды отмечены скорости движения 1000-1200 м/год. Неспокойный характер поверхности выводных ледников - отражение активной внутренней динамики.

Пересечение этих ледяных артерий наземным транспортом всегда сложная проблема. Маршруты санно-гусеничных походов обычно прокладывают в обход подобных участков. Однако в горных районах путь по долинам бывает часто наиболее удобным и единственным. Например, по долине ледника Бирдмор на Земле Виктории проходили маршруты многих первопроходцев Антарктиды. Именно этим путем шел капитан Р. Скотт к Южному полюсу.

Характерная форма оледенения береговой зоны Антарктиды- ледяные купола. Их внешний вид хорошо соответствует названию. Округлые в плане ледяные купола в поперечнике имеют чаще всего 10-20 км, а высота их - 300-500 м. Они рельефно выделяются среди плоских равнин шельфовых ледников. Но ледяные купола встречаются и в краевой зоне материкового ледникового покрова, особенно там, где края ледяного континента выдаются к северу и образуют полуострова. Часть ледяных куполов вообще «оторвана» от ледникового покрова и образует ледяные острова в море недалеко от побережья.

Советскими исследователями еще в период МГГ детально изучался остров Дригальского - ледяной купол, расположенный в 78 км к северу от обсерватории «Мирный». Расчеты годового бюджета снежно-ледяной массы этого купола показали, что он прогрессивно уменьшается. Осадки, выпадающие на его поверхность, не компенсируют расхода льда в результате откола айсбергов от краевых частей. Если этот процесс будет продолжаться с той же интенсивностью, то купол Дригальского исчезнет совсем. На это понадобится по расчетам всего около 300 лет.

Ледяные купола представляют собой местные центры аккумуляции льда. Форма их поверхности, так же как и форма восточноантарктического ледникового покрова, эллиптическая. Каждый ледяной купол - как бы самостоятельный ледниковый щит в миниатюре. В краевой зоне антарктического оледенения благоприятные условия для их формирования. Ледяные купола характерны и для районов островного оледенения Арктики. Наиболее распространенный тип небольших ледников

в так называемых оазисах Антарктиды и в горах - навеянные ледники. Их образование связано с аккумуляцией метелевого снега в ветровой тени неровностей рельефа, чаще всего скал и горных массивов. Поскольку береговая зона Антарктиды отличается устойчивыми, сильными ветрами, как правило юго-восточных румбов, такие ледники чаще всего располагаются на северо-западных склонах коренных выходов. Навеянные ледники в горах могут достигать в длину нескольких километров. Среди невысоких сопок оазисов их протяженность, как правило, ограничивается десятками и первыми сотнями метров.

Своеобразие антарктического ледникового покрова ярко проявилось и в истории его развития. Как показали результаты изучения донных осадков у берегов Антарктиды, ее покровное оледенение возникло не менее 20 млн. лет назад. Это самое раннее оледенение Земли кайнозойской эры.

Поскольку подавляющая часть поверхности антарктической суши покрыта современным ледником, изучение следов древней деятельности антарктического оледенения на самом материке затруднено. Однако на отдельных участках, свободных от ледникового покрова, в горных и прибрежных оазисах обнаружены древние разновозрастные морены, свидетельствующие о колебаниях размеров антарктического оледенения и стадиальном характере его развития. Сопоставление результатов изучения древних морен в разных районах материка показало, что гигантский ледниковый покров Восточной Антарктиды, достигнув несколько миллионов лет назад своего максимума, в дальнейшем сокращался, испытав в своем развитии не менее трех циклических колебаний. История оледенения Западной Антарктиды отличалась значительным своеобразием прежде всего потому, что большие территории ее подледного ложа намного ниже уровня океана. Ледниковый покров здесь не столь стабилен и, очевидно, сформировался позже, чем в Восточной Антарктиде.

Хронологию событий ледниковой истории в Антарктиде установить особенно сложно. Разрезы ледниковых отложений встречаются здесь крайне редко, к тому же в них, как правило, отсутствуют органические остатки, с помощью которых обычно удается получать возрастные датировки. Лишь в тех местах, где параллельно с развитием оледенения шла вулканическая деятельность, по возрасту излившихся на ледниковые отложения лав можно судить и о времени событий ледниковой истории. Такие результаты получены в Восточной Антарктиде только для горных оазисов Земли Виктории, расположенных в районе американской станции «Мак-Мердо».

О том, насколько сложно восстанавливать далекое прошлое антарктического оледенения, косвенно свидетельствует то обстоятельство, что до сих пор ученые недостаточно определенно представляют себе его современную эволюцию. Оценки бюджета снежно-ледниковых масс современной Антарктиды весьма приблизительны. Большая их часть свидетельствует о том, что ледниковый покров находится сейчас в состоянии, близком к равновесному. Расход льда, который в Антарктиде осуществляется в основном за счет образования айсбергов, вполне компенсируется приходящими на континент осадками.

В береговых районах, чащевсего там, где ледники заканчиваются в море, не раз фиксировались случаи сокращения или, наоборот, увеличения размеров отдельных ледников. Но это отражает лишь местную ситуацию и не может служить показателем той или иной тенденции в эволюции антарктического оледенения.

Проблемы, связанные с изучением крупнейшего покровного оледенения Земли, сложны, многогранны и имеют первостепенное значение для науки о природных льдах - гляциологии.


Если представления о ледниках Антарктиды стали складываться сразу после начала исследований, то о том, что скрывается подо льдом, узнали значительно позже. Внутриматериковые походы и полеты над Антарктидой привели к открытию и исследованию в разных ее районах горных систем, возвышающихся над поверхностью льда. В Восточной Антарктиде - это горы Земли Королевы Мод, горы Принца Чарльза и т. д. В Западной-горы Элсуэрта, Земли Мэри Бэрд, Антарктического полуострова… Но самой значительной формой рельефа всей Антарктиды, безусловно, являются Трансантарктические горы, протянувшиеся поперек всего континента от моря Росса до моря Уэдделла на расстояние свыше 3000 км. Эти горы, составленные из цепи отдельных горных хребтов, являются как бы позвоночным хребтом южнополярного материка. Они его главная орографическая граница, отделяющая Восточную Антарктиду от Западной. Высота отдельных хребтов в Трансантарктических горах более 4000 м.

Однако все эти сведения касались лишь участков, свободных от сплошного ледникового покрова, площадь которых составляла не более нескольких процентов от всей территории Антарктиды. Представления о коренном рельефе основных пространств, скрытых подо льдом, до самого начала МГГ оставались весьма гипотетическими.

Еще в 50-е годы нашего века дискутировался вопрос: что скрывается подо льдом Антарктиды - архипелаг отдельных островов или единый массив суши? Окончательно разобраться в этом удалось благодаря работам, проведенным в период МГГ, когда геофизики установили важнейшие черты рельефа подледного ложа и материковый характер земной коры Антарктиды. В этих исследованиях велик вклад советских ученых, открывших в центральной части Восточной Антарктиды грандиозный подледный хребет - горы Гамбурцева и Вернадского.

На современной карте подледного рельефа Антарктиды можно увидеть скрытые от глаз системы подледных гор с вершинами, достигающими высоты 3390 м (горы Гамбурцева), обширные подледные равнины, впадины, лежащие на сотни и даже тысячи метров ниже уровня моря. Коренной рельеф Западной Антарктиды в отличие от Восточной оказался значительно более расчлененным. Здесь располагаются как самая высокая вершина всего континента - массив Винсон в горах Элсуэрта (5140 м), так и самая глубокая впадина - 2555 м ниже уровня моря.

Исследования геофизиков, прежде всего сейсмические и гравиметрические наблюдения, позволили получить данные и о мощностях земной коры под ледниковым покровом Антарктиды. Эти величины резко различаются у материков и океанов. Мощность земной коры в Восточной Антарктиде оказалась в среднем равной 40 км, т. е. типично материковая. В районе гор Гамбурцева она достигала даже 60 км. Для океанов характерны значительно меньшие величины. В области Южного океана мощность земной коры 5-10 км. В Западной Антарктиде мощности земной коры были крайне неравномерны - от 25 до 40 км, что отражает резкие колебания подледного ложа.

Геофизические данные укрепили представления об Антарктиде как о настоящем материке.

Изучение геологического строения шестого континента началось в самых первых экспедициях и активно продолжается в наше время. Работы первоисследователей - экспедиций Р. Скотта, Э. Шеклтона, Д. Моусона - заложили основы общих представлений о геологии южнополярного материка. О том, какое значение придавали исследователи геологическим изысканиям, можно судить хотя бы по тому факту, что во время возвращения с Южного полюса физически истощенный отряд Р. Скотта до самой гибели не бросал образцы горных пород, собранные в Трансантарктических горах.

К настоящему времени основная часть антарктических территорий, свободных от ледникового покрова, охвачена геологическими исследованиями. На ряде участков проведены детальные работы. По материалам наших и зарубежных экспедиций советскими учеными составлена геологическая карта всего континента в масштабе 1:5 000 000. Особенно велик вклад наших исследователей в геологическое изучение Восточной Антарктиды.

По современным представлениям, большая часть Антарктиды, исключая лишь Антарктический полуостров и прилегающую к нему часть Западной Антарктиды, - это древняя материковая платформа, имеющая сложное строение. Формирование платформы началось еще на заре истории Земли в архейскую эру, более 1600 млн. лет назад. Кристаллический фундамент, нижний ярус Антарктической платформы, в основном слагается из гнейсов, кристаллических сланцев, гранитов и их различных разновидностей. Мощность пород кристаллического фундамента не менее 20 км.

В Восточной Антарктиде, там, где сплошной ледниковый покров отсутствует, породы кристаллического фундамента чаще всего выходят на поверхность. Но в ряде мест на них залегают толщи более молодых осадков - верхние ярусы платформы. Это показывает, что геологическая история разных частей Антарктической платформы на поздних этапах протекала по-разному.

Средний ярус, сформировавшийся в рифейско-нижне-палеозойское время, распространен в основном в районе

Трансантарктических гор и прилегающей к ним части Западной Антарктиды. Породы, слагающие его, преимущественно осадочного происхождения - разнообразные метаморфические сланцы, песчаники, конгломераты, мраморированные известняки. Иногда в них встречаются прослои лав. Мощность этих осадочных пород в районе Трансантарктических гор достигает 10-12 км, и они интенсивно смяты в складки. В западной части Земли Королевы Мод, в области развития кристаллического щита, отложения этого типа характеризуются значительно меньшей мощностью (1-2 км) и слои их залегают почти горизонтально.

Следующий, третий, ярус Антарктической платформы сформирован в среднепалеозойское - мезозойское время (400-200 млн. лет назад). Особенно широко он развит в Трансантарктических горах, но наблюдается на локальных площадях и в других районах Восточной Антарктиды (например, на севере гор Принца Чарльза). Этот осадочный чехол платформы в основном составляют разнообразные песчаники и глинистые сланцы, пронизанные в верхней части пластовыми интрузиями долеритов и излияниями базальтов. Для третьего яруса характерны горизонтальное залегание горных пород, пластовые залежи каменных углей, а также наличие горизонта древних ледниковых- отложений - тиллитов, указывающих на то, что климат Антарктического материка в то далекое время претерпевал значительные изменения. Многочисленные находки разнообразной флоры и фауны позволяют с большой определенностью восстанавливать историю геологического развития на этом заключительном этапе формирования Антарктической платформы. Недаром породам верхнего яруса, имеющим особенно четкие и ясные черты геологического строения, еще первые антарктические геологи дали название «бикон», что означает светить, быть маяком.

Антарктическую платформу геологи называют гондванской. Гондвана, как известно,-древний гипотетический континент, объединявший, по представлениям ряда ученых, основные участки суши Южного полушария, но распавшийся в мезозойскую эру. Действительно, геологическое строение Антарктической платформы имеет поразительные черты сходства с платформами других гондванских территорий: Южной Америки, Африки, Австралии и полуострова Индостан. Сходство это обнаруживается в строении как кристаллических фундаментов, так и особенно чехлов платформ. В последних наблюдаются не только однотипные породы, но и одинаковый комплекс ископаемой флоры и фауны.

Эти данные свидетельствуют о единой истории геологического развития всех гондванских территорий, что невозможно себе представить при их нынешнем разобщенном положении.

Проблема Гондваны - ключевая для геологии Южного полушария. Не вдаваясь в объяснение этой сложной и многоплановой проблемы, над решением которой работает не одно поколение ученых, следует подчеркнуть, чго геологические исследования в Антарктиде приобретают в связи с этим особо важное общетеоретическое значение.

Примыкающая к Антарктической гондванской платформе с запада часть Западной Антарктиды и Антарктический полуостров относятся к более молодым (мезозойским) складчатым сооружениям. Это так называемый Антарктический андийский складчатый пояс, соединяющийся на севере с Андами Южной Америки. Основная толща пород этого района также осадочно-вулканического происхождения, но накапливалась она в существенно иной по сравнению с чехлом платформы геологической обстановке, в области значительного пригибания земной коры, в так называемых геосинклинальных условиях. История геологического развития антарктического складчатого пояса во многом сходна с историей Южноамериканских Анд.

Так выглядит в самых общих чертах геологическое строение Антарктиды.

Геологическое развитие южнополярного континента на всех этапах контролировалось тектоникой. На формирование современного рельефа большое влияние оказала неотектоника. Новейшими кайнозойскими тектоническими движениями преимущественно глыбового характера сформированы основные макроструктурные особенности рельефа всего материка, его высокие горы и глубокие впадины. Главная геоморфологическая и географическая граница континента, проходящая по западному обрыву Трансантарктических гор и разделяющая Восточную и Западную Антарктиду, прежде всего обусловлена неотектоникой. На облике современного рельефа сказался и целый ряд внешних воздействий. К ним в первую очередь нужно отнести антарктическое оледенение. Согласно представлениям геофизиков, земная кора Антарктиды изостатически опустилась, прогнулась под тяжестью льда в среднем на 0,5 км. Косвенным свидетельством такого погружения служит аномально низкое по сравнению с другими материками положение зоны антарктического шельфа.

Оледенение оказало непосредственное воздействие и на горные породы. От активности движения льда в ряде случаев, например в районах выводных ледников, зависит рельеф - происходит «выпахивание» коренного ложа и транспортировка вместе со льдом огромных количеств рыхлого обломочного материала.

На участках, не покрытых льдом, на скальные породы сильно воздействовали особенности приледникового климата, характерные и для других ледниковых областей Земли, но, пожалуй, самые суровые в Антарктиде. Эти внешние, экзогенные факторы и определили облик (скульптуру) современного рельефа.


Пришли в Антарктиду


Холодильник планеты


Общеизвестно, что климат Антарктиды самый суровый на земном шаре. В районе станции «Восток» отмечено падение температуры до -89,2° С. Такие крайние, почти космические условия вызваны существованием гигантского материкового ледникового покрова. С другой стороны, оледенение Антарктиды возникло и развивалось в связи с суровым климатом. Климат и оледенение оказывают влияние друг на друга, они взаимосвязаны и взаимообусловлены.

Крайняя суровость южнополярной области сказалась на климате всей нашей планеты. Южное полушарие в целом значительно холоднее Северного. Это было подмечено еще первыми мореплавателями, посещавшими южные широты. Участник экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева профессор Казанского университета И. М. Симонов в 1825 г. напечатал специальное исследование «О разности температуры в Южном и Северном полушариях». Он сравнивал природу своей родной Казани (55° с. ш.) с тем, что увидел на острове Южной Георгии, расположенном в тех же широтах, но в Южном полушарии. «Мы не нашли там ни одного дерева, и кроме моху, весьма мало растений». Эти различия поражали воображение первых путешественников.

Хотя Южное полушарие значительно холоднее Северного, в Антарктиду, на этот «холодильник планеты», как ее иногда называют, поступает огромное количество радиации от солнца-гораздо больше того, что приходит в Арктику. Отчасти это объясняется тем, что в период, когда в Южном полушарии лето, Земля находится ближе всего к Солнцу-в перигелии. В это время южная полярная область получает на 7% больше солнечной энергии, чем в соответствующий период северная. Кроме того, удивительная прозрачность и сухость воздуха над ледяным материком уменьшают поглощение радиации атмосферой. Особенно велики значения приходящей солнечной радиации в центральных возвышенных районах материка, для которых характерен преимущественно антициклональный, малооблачный режим погоды.

Антарктическим летом, в декабре-январе, в районе Полюса относительной недоступности месячные величины суммарной солнечной радиации достигают максимальных на земном шаре величин - 30 ккал/см2 в месяц. Это значительно выше того, что получает Земля в субтропиках или на экваторе (для сравнения: в июле месячная сумма солнечной радиации для Ташкента составляет 18,5 ккал/см2). Центральная Антарктида - полюс летней солнечной радиации (подчеркнем вновь эту парадоксальную особенность южнополярного континента).

На побережье летом количество приходящей солнечной энергии несколько уменьшается, хотя и остается достаточно высоким - 20-23 ккал/см2 в месяц. Зато над антарктическими водами, где господствуют циклоны и небо почти постоянно закрывает низкая свинцовая облачность, значения приходящей солнечной радиации в 2-3 раза меньше, чем над континентом. Пятидесятые - шестидесятые широты Южного океана в противоположность Антарктическому материку являются зоной минимальных на земном шаре сумм солнечной радиации. Каждый раз по прибытии в Антарктиду после первых же часов работы под антарктическим солнцем лица новичков обгорают и нередко, если не были приняты защитные меры, получают сильные солнечные ожоги.

Но такая высокая напряженность солнечной радиации наблюдается только в короткий период антарктического лета. Зимой она снижается до нуля. И тем не менее в целом за год Антарктида получает не меньше или даже больше солнечной радиации, чем наши черно морские курорты.

Но как бы ни было велико поступление солнечной энергии, свыше 80% ее отражается снежной поверхностью и уходит в космическое пространство. Радиационный баланс ледяной поверхности в Антарктиде, т. е. соотношение радиации приходящей и расходуемой, за исключением двух-трех месяцев в году, всегда отрицателен. И если бы не приток относительно теплых воздушных масс океана, Антарктида представляла бы собой прогрессивно охлаждающий сам себя холодильник.


Изотермы - линии одинаковых температур воздуха- располагаются по поверхности Антарктического континента, в общем, концентрическими кругами с центром в районе Полюса относительной недоступности. Здесь в летнее время среднемесячные температуры порядка -36°С, зимой - минус 72°С, а в среднем за год - минус 56С. Центральная Антарктида - самая холодная область не только всего материка, но и всей Земли. От этого выхоложенного высокого внутриматерикового плато во все стороны идет постепенное повышение температур.

Районы побережья, где и высоты не велики, и сказывается отепляющее влияние моря, в противовес центральным- самые теплые в Антарктиде. В «Мирном» среднемесячная температура в декабре -2° С, зимой (в июле) - минус 18° С, а в среднем за год - минус 11 С. По сравнению с Центральной Антарктидой разница огромная, но и здесь средняя температура даже самого теплого месяца остается ниже нуля. Исключение составляет северная часть Антарктического полуострова, океанический климат которой отличается от климата основной части материка.

Правда, в разгар лета на побережье практически повсеместно, а особенно там, где распространены горные породы, температуры воздуха нередко выше нуля. В том же «Мирном» отмечены максимумы до +8° С. Но такие явления редки и к тому же охватывают узкую береговую зону. Так что в целом Антарктический континент можно рассматривать как область постоянных отрицательных температур воздуха - истинный холодильник планеты.

Антарктида - единственный континент, где не бывает дождей! Исключение опять-таки составляет северная часть Антарктического полуострова.

Распределение атмосферных осадков по территории континента, так же как и большинства других метеоэлементов, зонально-концентрическое. Центральные внутриконтинентальные районы получают минимум от 40- 50 до 80-100 мм в год. Подобные значения характерны для Сахары. Центральную Антарктиду можно назвать мировым полюсом сухости. Пустыня в области наибольших концентраций (правда, в твердом виде) пресных- вод суши! Это еще один парадокс шестого континента.

На побережье осадков выпадает до 500-600 мм, а на отдельных участках склона антарктического покрова- даже больше. Ветры, господствующие в зоне склона, приводят к некоторому перераспределению количеств отложенного снега. Для склона антарктического ледника характерны так называемые стоковые ветры. Приходящие с океана на материк массы воздуха быстро охлаждаются и стекают вниз по уклону к подножию ледникового покрова под действием силы тяжести. Если для центральных районов Антарктического ледникового плато характерны штили или весьма слабые ветры, то зона склона - зона действия стоковых ветров со скоростью более 10 м/с, сопровождающихся поземкой или низовой метелью.

В целом, согласно расчетам, на всей площади Антарктического континента аккумулируется около 2340 км3 воды в год, что соответствует в среднем 175-миллиметровому слою осадков. Такова приходная часть бюджета снежно-ледниковых масс антарктического оледенения. Расход же его, как уже говорилось, осуществляется в основном за счет стока льда в море, приводящего к образованию айсбергов. Это также уникальная, во многом климатически обусловленная особенность антарктического оледенения, так как у всех других современных ледников основной расход происходит за счет летнего таяния.

Осадки, выпадающие на Антарктическом континенте, приносятся воздушными массами с океана. Местная влага здесь почти не образуется, так как испарение при низких температурах невелико.

Характер атмосферной циркуляции над Антарктидой обусловливает многие местные климатические особенности, ход изменений метеоусловий, другими словами, конкретную погоду в данном районе.

Многолетние исследования метеорологов и климатологов позволили установить типовой ход синоптических процессов в южнополярной области. Изучены траектории движения циклонов и антициклонов, выделены климатические центры действия атмосферы Южного полушария. На основании всего комплекса данных выполнено климатическое районирование материка. И вновь стала очевидной основная закономерность изменения природных условий в Антарктиде - ее зональный, поясной характер. Климатические зоны расположились в целом концентрически вокруг Центральной Антарктиды: зона высокого антарктического плато, зона антарктического склона, зона побережья.


В зоне Антарктического побережья наблюдается наибольшее разнообразие физико-географических условий. В результате и климатические особенности этой зоны, обладая рядом общих характерных черт, отличаются большим разнообразием. Здесь можно выделить несколько самостоятельных типов климатических областей, среди которых интерес представляют участки распространения коренных пород - оазисы Антарктиды. Хотя они, как правило, невелики по площади, обычно от нескольких десятков до нескольких сот квадратных километров, их отличают достаточно четко выраженные индивидуальные климатические черты.

Бесспорно, климат этих участков в основном определяется влиянием окружающей ледяной антарктической пустыни. Однако, несмотря на эту зависимость, в антарктических оазисах формируются свои климатические особенности, свой местный климат. Наиболее ярко климатическая индивидуальность оазисов проявляется летом.

Зимой во время полярной ночи разница климатических условий в оазисах и на ледниковой поверхности минимальна. Но как только появляется солнце, она становится все более заметной и ощутимой. Это объясняется совершенно различной реакцией различных подстилающих поверхностей на воздействие солнечной радиации. (Напомним, что снег и лед отражают около 85% поступающей радиации, а темные скальные породы, наоборот, поглощают до 85% энергии солнца, нагреваются сами и нагревают окружающий воздух). Лишь в оазисах основная часть солнечной энергии «усваивается», и это дает поразительный результат. Радиационный баланс каменистой поверхности оазисов, с равней весны до поздней осени, т. е. исключая полярную ночь, положителен. Он положителен и в целом за год. Поверхность горных пород в прибрежных оазисах нагревается солнцем до плюс 20-30°. Отмечались и более высокие температуры. Часть этого тепла передается в глубину, в результате происходит оттаивание мерзлых пород (за лето в отдельных местах до глубины 1,5 м). Но основная часть тепла тратится на нагревание воздуха. В то же время вне оазиса тепло, получаемое снежной поверхностью, расходуется преимущественно на таяние и испарение снега. В прибрежных оазисах температура летом в среднем на 3-4° выше, чем над окружающими ледниками. Воздух над оазисами нагревается и становится сухим. Влажность воздуха в Антарктиде в связи с низкими температурами, континентальным характером климата вообще невелика, в оазисах же она порой достигает исключительно низких значений. В оазисе Бангера, например, среднегодовая относительная влажность составляла 55%, а в отдельные дни падала до 15%.

Сильное прогревание воздуха над скалами оазисов приводит к возникновению восходящих токов воздуха и образованию небольших кучевых облаков. Обычно они появляются около полудня и к вечеру исчезают. Это одна из характерных черт местного климата оазисов.

Аэрологи установили, что тепловое влияние оазисов на верхние слои воздуха сказывается в среднем до высоты 1 км. Еще сильнее, на многие километры, тепло оазисов распространяется в горизонтальной плоскости, усиливая таяние окружающих ледников. В летнее время оазисы представляют собой настоящие очаги тепла.

Остается добавить, что для оазисов, так же как и для всей береговой полосы Антарктиды, характерны частые ветры, порой достигающие ураганной силы. Побережье Антарктиды заслужило славу полюса ветров земного шара. Особой силы ветры достигают в зимнее время. Они способны переносить не только частицы песка, но и сравнительно крупные обломки. Ветры сдувают снег со скал и полируют их поверхность. Климат антарктических оазисов и всей зоны Антарктического побережья изучен пока далеко не полно. В основном исследователи располагают данными о прибрежных оазисах Бангера, Дейвиса, Ширмахера, Молодежном и ряда других, где в разные периоды действовали полярные станции. Сведения об оазисах, расположенных в горах на Земле Королевы Мод, Земле Мак-Робертсона, Земле Виктории, более скудные и разрозненные, как и общие представления о климате горных районов Антарктиды.


Что растет и кто живет


Южнополярный материк с его самыми суровыми на планете климатическими условиями, казалось бы, совершенно не благоприятен для развития органической жизни. Пустынный, безжизненный облик бескрайних снежных пространств ледяного континента, особенно его центральных районов, красноречиво свидетельствует об этом. Однако на участках, свободных от ледникового покрова, даже вблизи Южного полюса произрастают растения. Летом в горах в сотнях километров от побережья можно увидеть гнездовья птиц, а в районе самого полюса холода в снегу обнаружены бактерии.

Но хотя Антарктиду и нельзя в строго научном смысле называть безжизненной, по сравнению с другими материками она, безусловно, выглядит пустыней. Ведь на льду развитие жизни, за отдельными исключениями (бактерии, некоторые виды водорослей), практически невозможно. И лишь там, где обнажаются горные породы, особенно на периферии континента, прежде всего в оазисах, картина несколько меняется.

Оазисы Антарктиды можно рассматривать как очаги жизни в ледяной пустыне. Однако если в сравнении с окружающей поверхностью ледников оазисы - очаги жизни, то по сравнению с аналогичными участками скальных пород в Арктике они сами выглядят как пустыни.

Бедность растительной жизни в антарктических оазисах объясняется прежде всего влиянием гигантского ледникового покрова. В Антарктиде даже в прибрежных оазисах, исключая оазисы Антарктического полуострова, где климат несравненно мягче, совсем не встречаются 4 высшие цветковые растения. В Арктике на тех же и даже значительно более высоких широтах цветковые растения широко распространены. Современная растительность Антарктиды представлена низшими растениями: мхами, лишайниками, водорослями, микроскопическими грибами. Наиболее широко распространены лишайники, число их видов достигает 300. Мхов же насчитывается всего около 80 видов.

Мхи - наиболее высокоорганизованные из низших растений - встречаются преимущественно в прибрежных оазисах в благоприятных, защищенных от ветра и достаточно увлажняемых летом местах. В горах они встречаются реже. Некоторые виды мхов, обитавших прежде на суше, предпочли переселиться в озерные водоемы, где условия более благоприятные.

Лишайники гораздо неприхотливее. Они проникают высоко в горы и произрастают на нунатаках всего в 300 км от Южного полюса. Очевидно, если бы только в районе самого полюса были скальные выходы, лишайники проникли бы и сюда. Препятствием к их распространению являются не столько низкие температуры, сколько засуха. Например, в ряде долин горных оазисов Земли Виктории они не растут именно из-за недостаточного количества влаги.

Лишайники очень разнообразны. Они могут быть ярко-оранжевыми, светло-зелеными, желтыми, серыми и черными. Черная окраска преобладает, так как она помогает поглощать максимальное количество солнечного тепла.

Чаще всего лишайники имеют вид плотных корок, которые можно отодрать или соскоблить лишь с помощью ножа (накипные лишайники). Встречаются лишайники листовидные, которые образуют подобие цветочков, и кустистые, растущие мелкими кустиками. Они также плотно прикреплены к поверхности скал и способны противостоять суровым антарктическим ветрам. Некоторые лишайники селятся на поверхности мха.

Лишайники в полярных районах растут очень медленно. В суровом антарктическом климате их развитие особенно угнетено. На молодых ледниковых отложениях, валунах современных морен лишайников обычно нет. На породах, давно освободившихся от льда, они встречаются часто. Исследователи, интересующиеся историей оледенения, могут судить о «поведении» края ледника по характеру распределения лишайников на прилегающих к льду скалах. Пожалуй, наиболее широко распространена в Антарктиде микроскопическая растительность - водоросли. В большинстве случаев ее нельзя заметить невооруженным глазом, но, как правило, в образцах грунтов повсеместно присутствуют разнообразные водоросли: зеленые, сине-зеленые, диатомовые. Наиболее богаты по. количеству водорослей и разнообразию их видового состава прибрежные районы. Однако водоросли были обнаружены и вдали от моря, в суровых горных районах, прямо на голых скалах. Некоторые из них, несомненно, занесены сюда птицами.

Наиболее разнообразным растительным миром отличаются озера оазисов - очаги тепла, а значит, и жизни. Температура воды в озерах на 10-20 С выше температуры воздуха, а высокая минерализация вод вместе с интенсивной солнечной радиацией создает условия, достаточно благоприятные для развития жизни.

Особенно богаты озера разнообразными водорослями, которые часто определяют окраску воды. Нередко нитчатые сине-зеленые водоросли вместе с мхами и бактериями образуют слизистую корку на дне водоемов.

Бактерии Антарктиды изучены слабо. Известно, что их здесь гораздо меньше, чем в других районах земного шара. Бактерии встречаются не только на горных породах и в озерах, они присутствуют в воздухе и в снегу.

Специальные микробиологические исследования советских ученых в Центральной Антарктиде позволили выделить бактерии, захороненные многие тысячелетия назад в глубине снежно-фирновой толщи. Для них суровые условия шестого континента оказались не столь уж страшными. Однако болезнетворных микробов местного происхождения в Антарктиде пока не обнаружено.

Наиболее богата жизнь в оазисах Антарктического полуострова. Здесь отмечены три вида цветковых растений: два - из семейства злаковых и одно - из гвоздичных. Впрочем, по виду они имеют мало общего с подобными растениями других материков: маленькие неказистые травки. Зато мхи и лишайники в оазисах Антарктического полуострова часто покрывают скалы сплошным цветным ковром. Ничего подобного не увидишь в других районах Антарктиды.


Животный мир Антарктиды также своеобразен. Почти целиком он связан с омывающим материк океаном, основным источником питания для обитающих на континенте животных. Летом на прибрежных островах и в оазисах гнездится и выводит птенцов около десятка видов птиц. Это прежде всего антарктический и снежный буревестник, южнополярный поморник, пингвин Адели, Вильсонова качурка и т. д. Императорские пингвины редко выходят на берег, предпочитая оставаться на морском льду.

Пингвины Адели появляются у берегов Антарктиды ранней весной, в середине сентября - начале октября. Облюбовав место на скалах, они строят из камушков подобие гнезд. Самки откладывают яйца, обычно два яйца каждая, а затем на время уходят кормиться в море. Высиживают яйца - немногим более месяца - самцы. Вылупившиеся птенцы на первых порах проходят курс индивидуального воспитания в родном гнезде, а затем в своего рода «яслях» - группах птенцов, опекаемых взрослыми птицами.

Не все пингвины Адели, однако, занимаются ответственным делом воспитания потомства. Иной раз отдельные, чаще всего молодые (2-3 года), особи, еще не достигшие брачной зрелости, пускаются в длительные путешествия по скалам и ледникам, удаляясь на десятки километров от берега моря. Позже, к 4-5 годам, когда пингвины обзаводятся семьями, им уже не до путешествий.

Летающих птиц в отличие от пингвинов можно встретить далеко от моря. Антарктические и снежные буревестники гнездятся порой высоко в горах на расстоянии нескольких сот километров от побережья. Так, в горах Земли Королевы Мод, в 200 км от берега, советскими учеными был обнаружен целый птичий базар, в котором, по ориентировочным подсчетам, находилось свыше миллиона птиц. По-видимому, птицы гнездятся так далеко от берега в тех случаях, когда ближе нет подходящих выходов горных пород. Для того чтобы пополнить запасы пищи и накормить птенцов, им постоянно приходится совершать перелеты к морю и обратно.

Только южнополярные поморники составляют исключение. Они могут обходиться без моря, так как успешно промышляют на суше. В горах эти птицы гнездятся вблизи колоний буревестников, истребляя наиболее слабых и неопытных из них. На прибрежных скалах они всегда находятся по соседству с пингвинами, добивая заболевших птиц, охотясь за отбившимися от родителей птенцами, а при случае лакомясь пингвиньими яйцами.

Поморников иногда называют антарктическими шакалами. Они непременные спутники исследователей Антарктиды. Их всегда можно увидеть вблизи станций, на мусорных кучах. Хотя образ их жизни, может быть, и не вызывает особой симпатии, не следует забывать, что они выполняют и полезную санитарную функцию.

Поморники легко приручаются и берут пищу из рук. Встречи с этими птицами показали, что они самоотверженно охраняют свои гнезда.

Кроме птиц, в прибрежных районах Антарктиды можно увидеть тюленей. Большую часть времени тюлени проводят в воде или на морских льдах, но нередко выползают и на скалы прибрежных оазисов. В антарктических водах обитают всего пять видов тюленей: Уэдделла, крабоед, морской леопард, Росса и морской слон. Тюлень Уэдделла наиболее распространен у берегов материка. Морской слон предпочитает умеренные условия и встречается в основном вблизи Антарктического полуострова. На островах в этом районе раньше было много морских котиков, но их истребили тюленебои. Тюлени очень инертны и миролюбивы на суше. Они могут часами лежать рядом с пингвинами, не обращая на них никакого внимания. Зато в воде пингвины часто становятся жертвами тюленей.

В некоторых оазисах нередко на значительных расстояниях от берега моря находят мумифицированные трупы животных, в основном тюленей. В этом нет ничего удивительного. В случае гибели на суше трупы животных в холодном и сухом климате оазисов при отсутствии гнилостных бактерий как бы консервируются и сохраняются в течение тысячелетий.

Однако некоторые мумии найдены в десятках километров от берега и на высотах 300 и даже 500 м над уровнем моря. Так, в оазисах Земли Виктории обнаружено свыше сотни мумий тюленей, несколько десятков мумий пингвинов и поморников. Поморники могут залетать куда угодно, их видели вблизи Южного полюса и на станции «Восток», поэтому находки мумий этих птиц не требуют объяснения. Сложнее обстоит дело с пингвинами и особенно с тюленями, которые, как известно, не слишком приспособлены для длительных путешествий по суше. Ряд исследователей объясняют проникновение тюленей в горы потерей ориентировки у животных, какими-то пока неясными сдвигами в их психике. Таких тюленей и пингвинов называют заблудившимися. Было также предположение, что животные специально выходят на берег, когда подходит время умирать. Однако изучение мумий показало, что они принадлежат в основном молодым особям. До сих пор причина такого странного поведения тюленей неизвестна.

Кроме крупных животных, на почти пустынных с виду скалах оазисов живут и незаметные микроскопические существа - клещи, паучки. В оазисах Антарктического полуострова живут даже бескрылые мухи. Жизнь насекомых проходит на камнях, в лишайниках и мхах. Многие из них паразитируют на теле тюленей и птиц, которые разносят их по территории Антарктиды.

Животные оживляют ландшафты Антарктиды только в летнее время. Зимой птицы улетают, тюлени уплывают на север. Жизнь микроскопических животных замирает до весны. Лишь на прибрежных льдах императорские пингвины в лютые зимние морозы и ураганы кладут и «выстаивают» яйца. Недаром эту птицу считают одной из самых удивительных на Земле.

Вот только некоторые факты поистине необычной биографии южнополярного континента.


ГЛАВА I ЧЕЛОВЕК В АНТАРКТИДЕ


1.Пуржит и очень холодно. Организация лагеря в горах Принца Чарльза

2.Участники Советской антарктической экспедиции


Население


История пребывания человека на шестом континенте не насчитывает и одного столетия. Ее почти целиком вмещает наш XX в. Ко всем многочисленным эпитетам, которыми наградило его человечество, можно с полным правом присовокупить еще один - век освоения Антарктиды.

После первой зимовки К. Борхгревинка (1899- 1900 гг.) до 1946 г. на материке одновременно действовали с перерывами одна-две, не более четырех научных станций с общей численностью от 6 до 65 зимовщиков. В последующие годы количество станций значительно возросло, достигнув 44 в период МГГ (вместе со станциями на субантарктических островах к югу от 60° ю. ш.). Сейчас зимовочный коллектив только одной советской антарктической экспедиции - около 350 человек. Почти третья часть наших полярников работает в аэрометеорологическом центре «Молодежная». Около 60 человек зимуют в «Мирном». На остальных станциях: «Восток», «Новолазаревская», «Ленинградская», «Русская», «Беллинсгаузен», «Прогресс» - размещаются в среднем по 20 человек на каждой.

Крупнейшая зарубежная станция - американская «Мак-Мердо». Число зимовщиков на ней в отдельные годы достигало 200.

Советский полярный исследователь Л. И. Дубровин подсчитал общее число полярников, перезимовавших на антарктических станциях. Оказалось, к 1978 г. в Антарктиде перезимовали около 17 тыс. человек. Резкое увеличение численности полярников началось со времени МГГ, и в дальнейшем население континента не сокращалось, а продолжало расти. В наши дни ежегодно в Антарктиде остаются зимовать почти тысяча человек. Продолжительность пребывания на зимовке обычно около года. Однако редко кто из полярных исследователей участвует лишь в одной экспедиции. Как правило, с тем или иным интервалом сюда возвращаются вновь и вновь. Часть наших полярников провела уже по пять-шесть, а то и семь зимовок на ледяном континенте. Как в любом деле, и тут есть свои рекордсмены, для которых Антарктида стала вторым домом.

Летом, когда приходят экспедиционные корабли, прилетают самолеты, проводят исследования сезонные полевые партии ученых, население Антарктиды возрастает до нескольких тысяч человек. На полярных станциях, словно на модных курортах, из-за наплыва сезонников нередко возникают жилищные проблемы.

Изучение полярных областей Земли стало для многих своего рода профессией. В различных странах созданы специализированные полярные институты. В Советском Союзе это Арктический и Антарктический институт Госкомгидромета СССР. Ряд других учреждений, институтов Академии наук СССР, различных министерств и ведомств также занимаются исследованиями полярных районов.

Метеорологи и гляциологи, геологи и геофизики, геодезисты и картографы, гидрологи и биологи составляют научный костяк антарктических экспедиций. В последние годы в связи с усложнением научного оборудования, ракетным зондированием атмосферы, приемом информации со спутников и т. д. круг специалистов здесь расширился, их квалификация возросла. Не следует забывать и о большой численности вспомогательного персонала, без участия которого не обходится работа ни одной антарктической экспедиции. Это механики-водители, летчики, моряки, строители, радиотехники, врачи, повара и т. д.

В советских экспедициях почти всегда принимают участие специалисты из социалистических и других стран. Ученые из Австралии, Англии, Аргентины, Индии, США, Франции, Японии в разные годы работали на наших станциях. В свою очередь, и советские полярники вели исследования в антарктических экспедициях ряда стран. Интернациональные коллективы зарекомендовали себя с наилучшей стороны.

Исследования в Антарктиде до недавнего времени вели, как правило, мужчины. Однако в наше время представление о профессии полярника как чисто мужском занятии утрачивается. И жизнь изолированных мужских коллективов в Антарктиде не следует считать постоянным явлением. Постепенно, по мере того как быт на антарктических зимовках благоустраивается, складываются условия для пребывания здесь женщин. Уже сейчас летом в Антарктиду приходят многочисленные экспедиционные и пассажирские суда, на борту которых находится немало женщин (научных работников, стюардесс, туристов), и монопольное положение мужчин на материке на некоторое время (правда, обычно не больше чем на 2-3 месяца) нарушается.

В иностранных экспедициях, не в пример нашим, в составе сезонных исследовательских партий нередко работают женщины - ученые и техники, а иной раз они остаются и на зимовку.

В 1978 г. на аргентинской станции «Эсперанса», расположенной на Антарктическом полуострове, родился первый в Антарктиде ребенок. Очевидно, вскоре участие женщин в антарктических экспедициях никого не будет удивлять. Подобное уже произошло ранее в Арктике и полностью оправдало себя.


Жилье и одежда


Большая часть антарктических поселений создана в самых благоприятных местах на прибрежных скалах и островах. Именно там расположены наши станции «Молодежная», «Мирный», «Новолазаревская», «Ленинградская», «Беллинсгаузен», «Русская», «Прогресс», американские «Мак-Мердо» и «Пальмер», австралийские «Моусон», «Кейси», «Дейвис», японская «Сева» и др. Но нередко станции возводились на шельфовых ледниках. На этих плавучих ледяных образованиях в разные годы действовали норвежско-шведско-британская зимовка «Модхейм», бельгийская - «Король Бодуэн», советская - «Лазарев», несколько американских станций «Литл-Америка». Все они со временем были оставлены, погребены под снегом или унесены течениями вместе с айсбергами. Такая участь постигла недавно нашу сезонную базу «Дружная», расположенную на шельфовом леднике Фильхнера в море Уэдделла.


1. Пейзаш с пингвинами Адели

2. Пришелец из австралийской экспедиции


Некоторые полярные обсерватории обосновались в центральной части Антарктиды. Это прежде всего станции на полюсах: наша «Восток» - на геомагнитном и американская «Амундсен-Скотт» - на географическом.

Конструктивные особенности антарктических построек, многие приметы жизни и быта полярников сильно зависят от того, в каком природном ландшафте построена та или иная станция. Вот как, к примеру, выглядит наш главный полярный поселок - аэрометеорологический центр «Молодежная», расположенный на побережье. Еще с борта корабля внимание приковывает полоска темно-коричневых сопок, со всех сторон окруженных ледниками. Там среди невысоких горбатых скал и находится станция. Уже издали присутствие человека выдают мачты радиоантенн. А с берега, с ближайшего пригорка, перед глазами открывается панорама станции. С высоты холма можно насчитать около двух десятков домов на сваях, по форме напоминающих спичечные коробки. Большая часть их выстроилась в центре поселка, образовав главную улицу, остальные разбросаны на скалах в отдалении.

«Молодежная» раскинулась километра на полтора в длину, а если в ее пределы включить аэродром и бензохранилище, то наберется добрых 3 км. Станция имеет веселый, праздничный вид. Дома раскрашены в яркие сочные цвета - красный, голубой, синий, желтый, зеленый. Конструкция зданий необычна. Домики подняты над скалами на двухметровую высоту. Под ними можно свободно прогуливаться.

Дома на сваях на других континентах строят обычно либо в болотистых местностях на затопляемых водой участках, либо на мерзлых грунтах, как у нас вСибири, чтобы мерзлота не оттаивала и грунт не проседал. А здесь, в Антарктиде, и пожалуй, только на этом материке, чтобы уберечься от снежных заносов. Здания, поставленные прямо на скальный грунт или лед, быстро заносятся метелями. Такая судьба постигла в прошлом многие антарктические станции. Первые домики «Мирного» давно погребены под многометровым слоем снега. А домам на сваях метели не страшны. Снег, гонимый ураганными ветрами, проносится под домами, не задерживается около построек.

Здание кают-компании - центральное на станции. Здесь размещаются столовая, библиотека, демонстрируются кинофильмы, проводятся собрания, вечера. Сюда приходят после работы сыграть партию в шахматы или в бильярд, просто посидеть, побеседовать. Это своего рода полярный клуб. На фасаде кают-компании укреплены на флагштоках стяг СССР и, как правило, еще один-два иностранных флага. На советской станции почти всегда живут и работают зарубежные ученые.

Часть домов на «Молодежной» построена из плит арболита спрессованных опилок и цемента, недорогого материала. Однако под давлением температурных изменений и постоянных вибраций, вызываемых ветрами, арболитовые плиты растрескиваются. Новые здания снаружи обшиты алюминием, изнутри - пластиковое покрытие, в промежутке - теплоизоляционная прокладка. Толщина таких стен около 20 см. В Антарктиду завозятся готовые блоки домов, строителям остается установить свайный фундамент и собрать дом. По типу «Молодежной» реконструируются и другие наши станции. В «Мирном», где площадь скальных выходов ограничена, сооружены двухэтажные дома на сваях.

Здания оригинальных конструкций возведены и на зарубежных станциях. На американской станции «Амундсен-Скотт» на Южном полюсе домики упрятаны под огромную металлическую сферу - своего рода крышу. На японской станции «Сева» часть домов соединена переходами. Австралийская станция «Кейси» похожа на изогнутую гусеницу - попытка архитектурно «вписаться» в неровности скального рельефа антарктического оазиса. Когда знакомишься со станциями Англии, ФРГ, ЮАР, Индии, расположенными на шельфовых ледниках и погребенных под многометровым слоем снега, невольно приходит сравнение с подводной лодкой. Каждая страна вносит свой вклад, свой опыт в строительство антарктических баз.

В той же степени, как и жилища, полярники стараются приспособить к суровым условиям Антарктиды свою одежду. Образцы полярной, так называемой климатической, одежды постоянно совершенствуются. Одежда наших полярников, как правило, заслуживает высокой оценки прежде всего благодаря натуральным материалам: коже, шерсти, меху, хотя пошив оставляет желать лучшего. В иностранных экспедициях широко используется одежда из синтетических материалов. Верхняя одежда полярников обычно броская, яркая. В случае необходимости это помогает быстрее отыскать человека в снежной пустыне. Но конечно, главное требование к одежде, чтобы она была легкой, теплой, удобной.

В зависимости от сезона, местоположения станции, рода выполняемых работ меняется одежда, в нее вносятся те или иные новшества. Например, на станции «Восток» на полюсе холода планеты зимой во время работы на открытом воздухе иногда применяются специальные защитные маски.


Транспорт


Жизнь исследователей Антарктиды в наши дни отличается большой мобильностью. В летний полевой сезон ученые совершают дальние походы, ведут исследования в самых различных точках материка. Это предъявляет высокие требования к антарктическому транспорту.

Долгое время самым надежным и испытанным средством передвижения здесь были собачьи упряжки. Тяготы первой зимовки К. Борхгревинка разделили несколько десятков отборных сибирских лаек. Они неутомимо работали в упряжке, слепли от яркого блеска бескрайних снегов, голодали и мерзли в суровую полярную ночь. Почти ни одна из первых антарктических экспедиций не обходилась без собачьего транспорта. Иной раз от собак зависел не только успех экспедиции, но и жизнь поляр никое. Знаменитый австралийский исследователь Антарктиды Дуглас Моусон испытал это на своем опыте. В книге о зимовке на Земле Адели он пишет: «…в условиях, когда жизнь человека постоянно ставится на карту, следует иметь в виду, что собаки представляют резерв пищи на случай крайней необходимости». Почти все исследователи вспоминают добрыми словами своих четвероногих помощников. Многие отмечали любопытный факт: собаки обычно радуются, когда на них надевают упряжку.

И тем не менее антарктические исследователи почти с самого начала пытались заменить традиционный собачий транспорт более мощным, удобным, наконец, более «послушным». Ведь собачья упряжка, завидев на льду пингвина или тюленя, обычно становится неуправляемой. Она перестает подчиняться каюру, устремляясь к добыче. К тому же собаки периодически болеют, они стареют, нередко получают тяжелые травмы и погибают. Однако «пересесть» на другой вид транспорта в Антарктиде оказалось не так просто.

Роберт Скотт понадеялся на пони и моторные сани того времени и жестоко поплатился за это. А Руаль Амундсен целиком положился на собак, и они доставили его первым на Южный полюс и благополучно вывезли обратно.

Но со временем техника стала вытеснять собачьи упряжки. Некоторые экспедиции все же пробовали совмещать собачий транспорт с механическим. Так, в известной норвежско-британско-шведской экспедиции 1949-1952 гг. использовались и собаки и вездеходы.

До недавнего времени наиболее последовательно собачьи упряжки применяли английские исследователи. Они совершали санные походы протяженностью нередко свыше 1000 км. Продолжительность рабочей жизни полярной собаки в Антарктиде, по наблюдениям в английской экспедиции, около восьми лет. К этому времени хорошая ездовая собака успевает пройти в упряжке около 13 тыс. кв. Интересно, что причиной «ухода на пенсию», установленной с помощью рентгенографии, является не возраст, а заболевание бедренных и плечевых суставов - остеоартрит, которое можно отнести к числу «профессиональных» заболеваний, связанных с работой в упряжке.

Жесткие рекомендации по защите уникальной антарктической флоры и фауны, выдвинутые международным научным сообществом стран, исследующих Антарктиду, наложили запрет на дальнейшее использование собак на шестом континенте. «Собачья эра» в Антарктике завершилась. Правда, отдельные экспедиции, например, австралийская, все же продолжают держать собак, но не столько в транспортных целях, сколько для развлечения.

То, что техника потеснила, а то и вовсе выжила своих четвероногих конкурентов, вполне закономерно. Собакам было бы просто не под силу справиться с возросшими масштабами перевозок. К примеру, чтобы снабдить всем необходимым нашу внутриконтинентальную станцию «Восток», потребовалась бы не одна тысяча собак, да и вряд ли они справились бы с задачей. А вот что в большей мере угрожает экологической обстановке - собаки или техника - вопрос спорный.

Современный транспорт Антарктиды - гусеничные машины и авиация. Из гусеничных вездеходов, безусловно, наибольшей популярностью пользуются мощные снегоходы «Харьковчанка», спроектированные специально для ледяного континента. На этих машинах советские ученые совершили целый ряд сложнейших переходов через труднодоступные районы Антарктиды, выполнили уникальные геофизические, гляциологические и геодезические исследования. На «Харьковчанки» ложится основная тяжесть ежегодного снабжения внутриконтинентальной станции «Восток». ' В Антарктиде, особенно в иностранных экспедициях, широко используются различные типы малогабаритных вездеходов, выпускаемых конкурирующими фирмами различных стран. Образцы новейшей полярной техники демонстрировались на выставке полярной технологии, приуроченной к 20-й сессии Международного комитета по антарктическим исследованиям (СКАР), в 1988 г. в Хобарте, где расквартирована австралийская антарктическая служба.

Если для переходов по ледникам Антарктиды созданы специальные типы снегоходов, то авиация на шестом континенте используется самая обычная. Нашими экспедициями до сих пор эксплуатируются самолеты ИЛ-14 и Ан-2 на лыжах. Американцы применяют тяжелый самолет «Геркулес» со сменным лыжно-колесным шасси. Он может совершать посадки как на грунтовых, так и на снежно-ледовых аэродромах. Кроме того, широко используются вертолеты (у нас Ми-8).

Размеры самого материка, а также расстояния, на которые он удален от других континентов, требуют создания тяжелой машины дальнего действия, которая вместе с тем могла бы работать в сложных полярных условиях, совершая посадки на антарктических ледниках. Сейчас на станции «Молодежной» и «Новолазаревской» оборудованы специальные ледовые аэродромы, способные принимать тяжелые самолеты на колесах.

В будущем в Антарктиде, безусловно, появятся и новые виды транспорта. Возможно, это будут вездеходы на воздушной подушке. Задумываются ученые и о более совершенных методах проникновения в глубину антарктических льдов, к коренному ложу. Не исключено, что это приведет к созданию принципиально новых аппаратов, способных двигаться вместе с исследователями не на поверхности, а внутри мощной снежно-ледяной толщи.

Удивительные природные условия шестого континента уже сейчас заставляют разрабатывать оригинальные технические идеи, выдвигать смелые научные проекты, искать пути рационального освоения этой гигантской территории. Скорость подобного процесса со временем будет неизбежно возрастать. Важно только заранее позаботиться об экологически чистых вариантах воплощения в жизнь достижений научно-технического прогресса.


Антарктида и мы


И в наши дни работы на ледяном континенте сопряжены с большими трудностями, риском, опасностями. Хотя полярные исследователи, вооруженные современной техникой, стали намного сильнее, чем во времена Амундсена и Скотта, неизмеримо возросла и сложность научных задач, которые они ставят перед собой.

Круглогодичные исследования в центральных районах материка на советской станции «Восток» - полюсе холода Земли были бы немыслимы в начале века, а сейчас это уже будни современной Антарктиды. Будни, но какие суровые! По свидетельству врачей, зимовавших на этой станции, особенно опасна работа на открытом воздухе при температуре ниже 82-85°С. Стоит выйти из домика, как почти тотчас ощущаются сильная сухость во рту, слабость, одышка, обильное слезотечение, иногда боль в глазах, саднение в груди. Предельный груз, который может нести один человек,- 20-25 кг. Очень тяжело приходится зимовщикам «Востока» сразу после прилета на станцию, ведь надо привыкать не только к низким температурам, но и к пониженному давлению - высота 3480 м. Период акклиматизации обычно сопровождается сердечной и головной болью, носовыми кровотечениями, тошнотой, рвотой, тягостными расстройствами сна.

Можно ли говорить о том, что сейчас в Антарктиде стало работать намного легче? Очевидно, нет. Просто на каждом этапе освоения этого материка его исследователей ждут новые трудности, риск и опасности.

За сравнительно короткую, но яркую историю освоения Антарктиды здесь произошло немало трагических случаев. Антарктида - единственный континент, где почти никто не умирал от болезней или тем более от старости, смерть поражала исследователей в расцвете сил при непредвиденных обстоятельствах и катастрофах.

В начале века человечество было потрясено героической гибелью капитана Р. Скотта и его спутников на обратном пути с Южного полюса. Широко известны и другие трагические исходы. Нужно сказать, что и в наши дни никто не застрахован от неудач. Наиболее характерные причины гибели людей в Антарктиде - авиационные катастрофы, провалы в ледяные трещины, несчастные случаи во время разгрузки судов и, как ни странно, пожары.

К сожалению, стала привычной фраза: «Погиб в борьбе с суровой природой Антарктики». Все это, конечно, так. Однако немалая часть катастроф, особенно в последнее время, когда технические возможности человека необычайно возросли, происходит из-за нелепых случайностей и по недосмотру. Собственно, по той же самой причине, что и большинство несчастных случаев на других материках.

Память о погибших исследователях увековечивается на географических картах южнополярного континента, их именами называют горы, ледники, острова…

Кроме физических трудностей и опасностей, выпадающих на долю исследователей Антарктиды, длительное пребывание на шестом континенте, как правило, связано с необычными психологическими нагрузками, возможное действие которых желательно учитывать при формировании зимовочного коллектива.

Жизнь людей в Антарктиде сравнивается порой с пребыванием в «испытательной колбе» и все чаще привлекает внимание психологов. Нередко у зимовщиков возникают различные нервные расстройства. Особенно у тех, кто не способен хорошо выполнять порученную им работу и тщетно пытается за агрессивностью и хвастливым поведением скрыть свою несостоятельность.

На работу полярного коллектива может повлиять и такой, казалось бы, посторонний фактор, как уровень интеллектуального развития ее участников. Опыт австралийских экспедиций, к примеру, показал, что можно избежать многих недоразумений на зимовке, если подобрать людей широко образованных.

Судя по многочисленным наблюдениям, особенно ценными качествами зимовщика являются трудолюбие и профессиональное умение, а также мужество, выносливость, терпимость. Циники и пессимисты явно противопоказаны.

Особый интерес для психологов представляет станция «Восток». Небольшой коллектив «Востока», обычно около 20 человек, надолго изолированный от внешнего мира (исключая радиосвязь), ведет напряженные исследования- геофизические, метеорологические, гляциологические и, кроме того, производит бурение ледникового покрова в условиях, которые справедливо считаются самыми суровыми на Земле. Где, как не здесь, лучше всего познаются черты характера каждого человека? Где, как не здесь, психолог может глубоко исследовать взаимоотношения и взаимодействия людей: психологический климат микроколлектива, психологическую совместимость и т. д., и получить ответ на вопрос: какие качества характера противопоказаны полярнику?

Коллектив, составленный из хорошо знающих свою работу людей с уживчивыми, уравновешенными характерами, - залог успеха. В немалой степени этот успех определяется авторитетом, личными и деловыми качествами руководителя зимовки. Именно он во многом задает тон и определяет нравственный климат в экспедиции. Примеры удачных и неудачных зимовок нередко связывают с именами их начальников.

Разнообразны причины, приводящие людей в Антарктиду. Чаще всего это научные интересы или естественное для молодых мужчин стремление к путешествиям и связанным с ними приключениям. По наблюдениям в австралийской экспедиции среди ее участников нередко попадаются своего рода «беглецы», ищущие спасения от сложностей жизни в современном цивилизованном обществе. Поводом к бегству служат личные неудачи, разочарования, конфликты и т. д. Некоторые из беглецов находят в Антарктиде «отдушину» и неплохо там приживаются.

Как бы то ни было, дружная жизнь в полярном коллективе невозможна без понимания каждым задач экспедиции, без серьезного интереса к порученному делу, без чувства личной ответственности за общий успех.

На ледяном континенте на каждого человека воздействует множество необычных факторов. Вырванный из привычного окружения дома, семьи, он оказывается перед лицом суровой полярной природы. Ураганные ветры, жестокие холода, длительная полярная ночь - все это, безусловно, оказывает тягостное воздействие на психическое состояние. В то же время величественные картины антарктической природы действуют благотворно, вызывают эмоциональный подъем. Антарктический материк, который нередко представляют однообразным и невыразительным в цветовом отношении, на самом деле на удивление ярок и красочен. Южнополярные пейзажи навсегда остаются в памяти.

Летом на побережье, когда взламывается припай, показывается лоснящаяся, как спина кита, поверхность моря. Море и лед чутко воспринимают малейшие изменения погоды, все то, что происходит в небе. А небо над Антарктидой особенное. Низкое полярное солнце окрашивает облака в те необыкновенные цвета, которые лишь изредка удается видеть в наших средних широтах на закате. Краски неба отражаются внизу, на ледниках, на воде; от этого все вокруг становится сказочным. По голубому морю плывут розовые айсберги, вдали- занимаются желтоватым, знойным, пустынным пожаром бескрайние ледяные равнины. От скал падают длинные синие тени. Невольно вспоминаются гренландские полотна Кента, хотя то, что видишь здесь, совсем иное и еще ждет своего художественного воплощения.

Но стоит исчезнуть солнцу - и белесая пелена затягивает материк. Контрасты сглаживаются, тени пропадают. Облачное небо сливается с ледяной землей. И вот уже не видно горизонта, все растворилось в молочной слепящей белизне. Такую погоду в Антарктиде называют белой тьмой. Полеты в это время особенно опасны. «Все равно, что лететь в бутылке молока»,- говорят летчики.

Только на антарктических скалах при любой погоде большое разнообразие красок. Коричневые и красноватые, местами покрытые белыми налетами солей и синеватыми потеками меди, исчирканные, ободранные ледником угрюмые скалы внезапно оживают в местах, где растут лишайники: ярко-оранжевые, лимонно-желтые, бархатисто-черные,- поразительно живучие цепкие куртинки.

На побережье антарктический пейзаж оживляют колонии пингвинов. Издалека видишь лишь черные точки на льду, а подойдешь ближе, удивишься «нарядам» этих животных. У императорского пингвина спина и бока как черное полированное дерево, на солнце отливают сталью. Грудь словно из белого шелка, а у шейки и вокруг глаз - оранжевые перышки.

Летом в Антарктиде яркость и своеобразие красок поистине поразительны. Однако далеко не везде увидишь «цветы» на скалах или пингвинов. В Центральной Антарктиде среди бескрайней ледниковой равнины вокруг только однообразная снежная пустыня.

Зимой же над материком сгущается мрак. Над головой вспыхивают бледным голубоватым пламенем, извиваются по небесному своду гигантские серебряные змеи полярного сияния. Мелкие бусинки звезд проступают на небе. И как ни ищи, не найдешь здесь знакомой, размахнувшейся на полнеба Большой Медведицы, вместо нее чужой безучастный Южный крест.

И во все времена года в палитре антарктических красок не хватает самого живого и очень нужного для человека зеленого цвета.

Нередко у полярников возникает своеобразный «цветовой голод», удовлетворяемый разве что в цветных снах, когда снятся зеленые травы, листва молодых берез.

В жизни антарктических полярников, отлученных на длительное время от семейных обязанностей, оказывается сравнительно много свободного времени, когда можно читать, размышлять «о времени и о себе», строить планы. Человек здесь, не растрачивая свои силы на мелочи и суету, становится, как правило, более собранным, цельным.

Антарктида теперь, так же как Арктика, имеет своих верных почитателей. Есть выражение «заболеть Арктикой», не менее серьезно можно «заболеть» далекой Антарктидой. Так чем же привлекает к себе эта холодная земля? Красотой полярной природы, «белыми пятнами», где еще не ступала нога человека, возможностью испытать свои силы? А может быть, тем, что каждый, кто работал на шестом континенте, оставил там частицу своего сердца?


ГЛАВА II НА ПЛАВУЧИХ ЛЕДНИКАХ



1. Полевая база геологов. У ледяного барьера на шельфовом леднике Эймери.

2. У ледяного барьера.


В подснежном царстве.


Впервые я ступил на шельфовый ледник Антарктиды еще в 1957 г. с борта дизель-электрохода «Лена» в пору своей первой экспедиции. Это был ледник Западный, его самая низкая восточная часть, где нашлось удобное место для выгрузки самолетов. Летчики назвали это место Нью-Васюки. Название попало на карту, подготовленную нашей экспедицией. Первая высадка, хотя и запомнилась в деталях, была кратковременна, к тому же мы работали вблизи самого судна. Более детальное знакомство с этим типом антарктических льдов произошло гораздо позднее в моей третьей, а затем и четвертой экспедициях, когда наш геолого-географический отряд вел исследования на Земле Королевы Мод. В самом конце декабря 1966 г. мы залетели на двух «Аннушках» на бельгийскую антарктическую базу «Король Бодуэн». Это был дружеский визит с целью обмена научной информацией, к тому же с бельгийской станции было удобнее всего летать на работу в горы. С бельгийцами мы и встретили Новый год. …В темноту уходит отвесная металлическая лестница. - Глубоко? - спрашиваю я Пьера. - Пять метров,- показывает он пальцами. Над люком установлено устройство, очень похожее на виселицу, с помощью которого на блоках опускают и поднимают тяжелый груз. - Я иду первый,- говорит Миша.- Сбросишь мне спальные мешки, а остальное спустишь по канату.- И он перебрасывает ногу вниз. Лестница жалобно скулит. - О ля-ля!-восхищенно прищелкивает языком Пьер. - Да, лестницу он вам сломает,- говорю я. Когда все спущено вниз, влезаю в люк и я. Вот уже высоко над головой яркое квадратное отверстие. На дне снежного колодца полумрак. В одну сторону идет оледенелый коридор, перекрытия сильно прогнулись и грозят вот-вот рухнуть. С другой стороны массивная, окантованная металлом дверь. Я открываю ее и попадаю в комнату, квадратную, освещенную лампой дневного света. Стены покрыты коркой льда. На полках вдоль стен сложены узкими стопками плитки шоколада, сахар и другие припасы. Квадратная комната-проходная, дальше вглубь ведет другая дверь. За ней коридор, по обе стороны которого расположены крошечные, похожие на вагонные купе отсеки. Внутри каждого две койки одна над другой и маленький столик. В центральном отсеке установлена специальная печка-воздуходувка, работающая на жидком топливе. Сейчас ее включили, и теплый воздух начинает отогревать холодные помещения. Постепенно подснежный дом заполняется, подходят геологи и летчики. С помощью «виселицы» спускаем запасы продуктов, которые боятся мороза. Наконец все наши внизу. Всего восемнадцать человек. - Остался один час, - предупреждает всех Миша. В квадратной комнате наскоро сооружаем стол. Выкладываем продукты: консервы, водку, коньяк, примороженные яблоки. Миша берется подготовить селедку с луком. Вот и обосновались, спасибо бельгийцам, любезно предложившим нам для жилья резервные помещения своей станции. На «Короле Бодуэне» отзимовали 17 человек, но сейчас здесь только 13. Остальные четверо во главе с начальником Тони Аутенбоером работают в горах. Бельгийцы живут по Гринвичу. Новый год наступит у них на три часа позднее московского. Мы пригласили их на наш Новый год, а они нас - на свой. - Осталось пятнадцать минут,- провозглашает Миша, обильно поливая селедку подсолнечным маслом. Шумно входят бельгийцы. Все плотно рассаживаются вокруг стола. Яблоку негде упасть. Летчики пытаются настроить «Спидолу», но под снегом она бездействует. - Повесьте антенну на «виселицу»,- советует всезнающий Миша. Едва успеваем вытянуть провод через люк наверх, как сквозь радиопомехи издалека доносится до нас перезвон курантов. С Новым годом! С новым счастьем! Бельгийцы с удовольствием пьют и закусывают. Красная икра, яблоки, лук - все наши деликатесы на столе; после зимовки это впечатляет и, несомненно, вызывает отменный аппетит. На бельгийской станции работают несколько специалистов из Голландии. Все зимовщики заросли красивыми бородами, но лица у большинства усталые, утомленные долгим пребыванием в подснежном царстве. Один из жителей «Короля Бодуэна», с длинными волосами и черными, искрящимися глазами, был принят нами за пастора. На самом деле он оказался геофизиком. Очевидно, за густые, спадающие волосы товарищи прозвали его Мадам. Наш знакомый механик Пьер с черной окладистой бородой был похож на рассудительного, степенного крестьянина. Он с толком пил водку, закусывал икрой с луком и не забывал аккуратно оглаживать тыльной стороной ладони лоснящиеся усы. Самый представительный из всех зимовщиков имел внешность стареющего заслуженного актера. Большой припудренный синяк под левым глазом никак не вязался с его интеллигентным видом и сединой на висках. Он любезно предлагал всем большие красивые сигары. Многие из нас принимали его за начальника. Как, однако, вскоре выяснилось, это был повар. Обязанности начальника во время отсутствия Тони Аутенбоера выполнял месье Донне - голубоглазый, рыжебородый, веснушчатый и единственный с ярким румянцем на щеках. В квадратной комнате дым коромыслом, песни, русско-французская речь, смех. Обледенелые стены отпотевают, и вниз скатываются темные капли. Жарища! В половине третьего ночи по московскому времени бельгийцы приглашают нас к себе. Один за другим лезем по лязгающей лестнице вверх, на свет божий. Выныриваем из люка на яркую снежную поверхность, освещенную незаходящим полярным солнцем, шагаем в распахнутых куртках по промерзшему скрипящему насту. Впереди колышутся на ветру три укрепленных на алюминиевых шестах флага: бельгийский и голландский по краям и советский в центре. Рядом торчат, словно шеи каких-то вымерших животных, несколько труб. Из их «ртов» вьется легкий парок. Три странных павильона на ножках дополняют этот антарктический, ни на что не похожий пейзаж. Снова через люк спускаемся на новую действующую бельгийскую станцию. Здесь даже в коридорах повсюду свет, тепло, чувствуется жилье. Проходим в кают-компанию. Это длинная комната с колоннами посредине (они служат подпорками сводов потолка, на который давит многотонная толща снега). В углу комнаты буфетная стойка, где выстроились в ряд рюмки с коктейлями. К стойке направляется, занимая, очевидно, привычную позу, импозантный бельгийский повар с подбитым глазом. В другой части комнаты - полки с книгами, радиола, наборы пластинок, настольная игра «Футбол». По соседству с кают-компанией еще ряд помещений: дизельная - энергетическое сердце станции, владение Пьера; радиоцентр, лаборатории, в том числе ионосферная, где главенствует геофизик Мадам. - Осталось пять минут,- провозглашает бдительный Миша, показывая, что сейчас совсем не до осмотра. Все возвращаются в кают-компанию, разбирают коктейль. Вот и еще один Новый год наступил, по Гринвичу. Играет радиола. Все курят большие бельгийские сигары, рассматривают картинки на стенах, в основном портреты киноактрис в эффектных позах. На самом видном месте висит в рамочке фотография молодого человека во фраке. - Король Бодуэн,- глядя на него, как на старого знакомого, говорит Миша. Я недоверчиво гляжу на Мишу, но стоящий рядом бельгиец утвердительно кивает. - Откуда ты это знаешь? - восхищенно шепчу я. - Поживи с мое, тоже будешь знать,- довольно ухмыляется Миша. Подснежное веселье продолжается. - Что-то покачивает, не унесло ли нас в море? - с беспокойством спрашивает главный геолог, упираясь в центральную колонну. Языковой барьер успешно преодолен. - Я тебя знаю, ты голландец, - говорит Миша Пьеру. - Но, но,- мотает головой Пьер. Идет «охота» за нашими шапками. Их пытаются обменять на вязаные шапочки бельгийского производства. Но нам без наших ушанок не обойтись. Пьер, примеряя Мишину шапку, тонет в ней почти по подбородок. - Голова у тебя не годится! - объясняет ему Миша. Пьер неохотно возвращает ушанку. Лишь утром мы вылезаем наверх. Здесь по-прежнему ярко, солнечно, всего минус 5 градусов. Еще бы, стоит самая середина антарктического лета. И никому не приходит в голову, что под ногами, всего в каких-то ста метрах,-океан. И совсем не исключено, что в один прекрасный момент шельфовый ледник расколется и, кто знает, в каком месте? Я вспоминаю нашу подснежную станцию «Лазарев». Сейчас она плывет где-то вместе с айсбергом, а может быть, и айсберг тот уже растаял? Хорошо, что зимовщики заблаговременно оставили шельфовый ледник, перебазировавшись на скалы оазиса Ширмахера. Я видел «Лазарев» в последний год ее существования. Тогда я не имел еще никакого представления, что такое станция на шельфовом леднике. Открыл крышку люка, шагнул в темноту, поскользнулся - и пошел «считать ступеньки». Внизу кто-то провел мне по лицу словно бы тряпкой, чуть шершавой, теплой и влажной. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что очутился в тамбуре перед обитой войлоком дверью. У моих ног сидели четыре собаки. Два пушистых здоровых пса и две облезлые рыжие дворняги. Псы сидели как истуканы, а собачонки приветливо крутили хвостами. Я открыл дверь и ступил через порог. Лицо обдало теплым воздухом. Облезлые рыжие собачонки хитро проскользнули за мной. Здоровые псы так и не пошевелились. Я очутился в коридоре. Неяркая замусоленная электрическая лампочка висела у потолка. В углу угадывались очертания токарного станка, стояло несколько бочек. Вдоль стены на длинных гвоздях были повешены ватные куртки. Откуда-то раздавалась музыка и (о чудо!) женский смех. Среди обступившей меня темноты чувствовалось присутствие многих людей. Тут же я наткнулся на стул и чью-то спину. Кто-то выругался. Из-за спины показался угол киноэкрана. На нем плясали буквы «Конец первой части», и изображение исчезло. Это был «Возраст любви» с Лолитой Торрес - любимый фильм той зимовки. …Неустойчива погода на Антарктическом побережье: только что сияло солнце, но вдруг запасмурило, небо затянуло кисеей облаков. Станцию «Король Бодуэн»_накрыл очередной циклон. Тени на снегу исчезли. Некоторые дальние предметы приблизились, ближние удалились. Или все это причуды новогодней ночи? Огромная лохматая собака сидит почти у моих ног. Я делаю к ней пять, десять, двадцать шагов, а она все так же близко, но все же дотянуться до нее я никак не могу. Иду дальше. Собака начинает бледнеть и внезапно растворяется в воздухе. «Мираж»,- решаю я и направляюсь к своему люку. А еще через несколько дней, закончив работу в ближайших горах, имеющих довольно-таки неудобоваримое название Сер-Роннане, мы расставались с гостеприимным «Королем Бодуэном». Все бельгийцы собрались около наших самолетов. Краснощекий месье Донне, благообразный Пьер, сверкающий глазами Мадам и, конечно, импозантный повар с сигарой во рту и подбитым глазом. На прощание каждому из нас вручили по бутылке какого-то особенного бельгийского вина, на этикетке которой было написано, что только истинные знатоки могут оценить его удивительные качества.


Пионеры подводной Антарктики.


(Интервью на шельфовом леднике)

Во второй половине февраля наш отряд возвратился из полевого лагеря в горах Принца Чарльза, где мы прожили больше месяца, на основную базу геологов Советской антарктической экспедиции. Сюда, к краю ледника Эймери, дней через десять за нами должен был прийти корабль.

Настроение было отличное. Я шел от самолета к палаткам, почти не ощущая тяжести рюкзака, заполненного образцами горных пород, и удивлялся происшедшим на базе переменам.

Палатки и домики заснежены. Заснежена и единственная, находящаяся вблизи базы скалистая сопка. День был солнечным. Мои последние очки были раздавлены в самолете, и я щурился от нестерпимо яркого света, льющегося, казалось, отовсюду.

Антарктическое лето закончилось. «Минус восемнадцать,- сказали летчики,- после вчерашней пурги захолодало». Мокрой снежной каши, в которой мы утопали месяц назад, и в помине не было.

Сторонясь от оголтело мчащегося навстречу вездехода, я оступился в скрытую от глаз заснеженную колею, рюкзак потянул меня назад, и я уселся прямо в снег. Мимо, не сбавляя скорости, профыркал вездеход. За ним на прицепе скользила плоская металлическая волокуша. На ней на брезенте полулежал большой человек в гидрокостюме в обнимку с двумя аквалангами. Лицо человека на волокуше - он был без маски, - стянутое со всех сторон темной резиной, было бледно и хранило, как мне показалось, грустное выражение. Во рту у него торчала сигарета. Волокуша проскользила всего в двух метрах от меня, и аквалангист, взглянув на меня, нелепо сидящего на снегу, пыхнул сигаретой.

Так состоялось мое знакомство с Евгением Грузовым, руководителем группы биологов-аквалангистов 16-й Советской антарктической экспедиции, научным сотрудником Ленинградского зоологического института, кандидатом биологических наук.

Вечером я уже сидел в его палатке, и мы разговаривали, с интересом разглядывая друг друга. В Антарктиде после долгого пребывания в однообразной обстановке испытываешь своего рода жадность к любым встречам, связанную прежде всего с желанием почерпнуть что-то новое. Со старыми товарищами уже настолько все переговорено, что наперед знаешь, кто что скажет.

Женя без гидрокостюма выглядел совсем по-иному: среднего роста, щуплый. Совсем не таким представлял я себе антарктического подводника.

Он расспрашивал меня об озерах в горах, ему хотелось успеть побывать и там, посмотреть, есть ли жизнь на дне пресных водоемов. Хотя позади был год зимовки в «Мирном», он был полон новых планов.

Я знал, что Грузов - один из пионеров подводного плавания в Антарктиде. В 1966 г. вместе с Михаилом Проппом и Александром Пушкиным он открыл этап подводных гидробиологических исследований у берегов ледяного континента. В тот год я тоже был в Антарктиде, но о другой ее части, в горах Земли Королевы Мод, и нам не довелось встретиться.

- Тогда мы начинали с нуля,- говорил Женя.- Никто из наших еще не спускался под воду в Антарктиде. Мы не знали, что нас ждет. А нас пугали всякими неожиданностями- косатками, которые только и ждут, чтобы нас слопать, низкими температурами. Мало кто верил тогда в успех. Одни считали наши планы слишком опасной затеей, другие - эксцентричной выходкой, чисто спортивным мероприятием.

Приходилось по многу раз доказывать бесспорную истину, что акваланг - это аппарат, имеющий неоценимое значение для науки, что именно благодаря ему возможно непосредственное изучение подводного мира, контакт человека с подводной средой, в том числе и подо льдом в Антарктике.

- Теперь-то все пошло как по маслу,- продолжал Женя.- В «Мирном» нас пятеро жило на острове, километрах в трех от станции. Своя, можно сказать, зимовка. Два сборных домика, соединенных крытым переходом. Ездили в «Мирный» в основном только в баню. Зимой на вездеходе по припаю, а летом - на моторной лодке. Причала в «Мирном» не было. Один сидел в лодке, другие мылись. Потом менялись. Перезимовали хорошо. Через день, редко два, делали погружения. Нам ведь нужно было проследить годовой цикл жизнедеятельности подводных организмов, все изменения от сезона к сезону. Всего сделали около двухсот погружений.

- А не холодно там, в воде? - не удерживаюсь я и задаю этот тривиальный вопрос.

- Сейчас я уже не мерзну,- улыбается Женя.- Под резиной у меня несколько свитеров, штанов шерстяных, А потом больше получаса мы в воде старались не задерживаться. Раньше в Баренцевом море приходилось работать при плюс 6. А это всего на восемь градусов теплее. Здесь почти постоянно минус 1,8°.

Я говорю Жене, что когда увидел его на волокуше, то пожалел: такой вид у него был несчастный. Женя хмыкает.

- Это точно, несчастный. Лежал и думал, почему здесь на дне не так, как в «Мирном», растительность не такая пышная. Что это, общая закономерность или просто в том месте, где мы ныряем, снега на льду много скапливается и световой режим для растений неблагоприятный? Вот лежу, мучаюсь и вдруг вижу - человек с рюкзаком на снегу посреди лагеря сидит, странный… Обессилел, думаю. Вот уж у кого вид был несчастный.

- Нет. У меня было отличное настроение,- не соглашаюсь я,- просто оступился.,

- Выходит, зря друг друга пожалели,- смеется Женя, поджигая от газовой плитки очередную сигарету.

- А растительность в «Мирном» действительно пышная? - спрашиваю. - Да,- кивает Женя,- насколько на поверхности пустынно, кое-где мох или лишайник найти только можно, настолько под водой богато и красочно. Контраст удивительный! Там внизу настоящий природный музей: красные кораллы, ярко-желтые губки, пурпурные морские ежи, фиолетовые морские звезды, черви в метр длиной и даже гигантские морские пауки - 15 сантиметров в диаметре. И все живое располагается под водой не хаотично, а по своим глубинным этажам. На первых 15-20 метрах жизнь сравнительно бедна. Около самой станции склон вообще замусорен - чего только на дне нет: вездеходы, волокуши, не говоря уже о мелочах. А глубже- настоящие джунгли. Теперь смело можно сказать, что подводная антарктическая флора и фауна - уникальное природное явление, а всего несколько лет назад мы и не подозревали о таком изобилии. Вот бы подводную лабораторию создать,- Женя мечтательно прищуривается,- так, наверное, через несколько лет и будет. Вот тогда поработаем по-настоящему. А то тридцать минут в воде - это же кот наплакал. Только спустился - уже подниматься надо. - Фотографировали?

- Да. Вон у нас в углу аппаратура; эта, с рогами,- лампа-вспышка,- показал Женя на агрегат в углу палатки. Снимки делал Сергей Рыбаков,- он кивнул на спящего «под рогами» товарища. Понизив голос, Женя продолжал:

- В последние дни Сергея предчувствие стало мучить, что должен произойти обвал барьера. Поругался я даже с ним. Если мы станем верить в предчувствия, то тогда работать нельзя. Эх, еще хотя бы пяток погружений, чтобы выяснить, почему же здесь, на Эймери, такая аномалия в подводной жизни, а потом можно было бы и в горы на озера, там бы всего одно погружение…

…Работа на шельфовом леднике была уже позади, когда наконец мне удалось поговорить с Сергеем Рыбаковым- тем самым товарищем Жени Грузова, подводным фотографом. В отличие от Жени он имел крепкое телосложение и не курил. Теперь он совсем не походил на того замкнутого человека, каким показался мне вначале. Я сказал ему об этом.

- Тогда меня предчувствие мучило, чувствовал, что обвал должен произойти. Даже с Грузовым поссорился из-за этого. А после того как это произошло, все как рукой сняло.

Этот обвал на леднике, как ни удивительно, действительно произошел и как раз вскоре после моего разговора в палатке с Женей Грузовым. Была очередь Сергея дежурить на барьере, ждать возвращения товарищей, уплывших на резиновой лодочке за скалу на очередное погружение. Он и гулял вдоль берега, смотрел, как волны разбиваются о ледяные уступы. Припай в заливе осенними штормами полностью разломало и вынесло в море, только отдельные льдинки с неподвижными тушками тюленей медленно дрейфовали по заливу. И вдруг…

- Все качнулось, затрещало. Прыгнул инстинктивно, ничего не соображая. Как успел перескочить, до сих пор не знаю.

Находящиеся поблизости ребята видели этот отчаянный прыжок. Они рассказывали, что, когда подбежали к Сергею, он странно улыбался.

- Ну, ты счастливчик,- сказали ему,- теперь до ста лет жить будешь.

Сергею действительно повезло. Новоявленный айсберг тут же перевернулся, и если бы Сергей остался на нем, мог просто раздавить его. А кроме того, падение в ледяную воду с шестиметрового обрыва само по себе очень опасно. Внизу у отвесной ледяной стены не за что зацепиться, и все решают считанные минуты. В Антарктиде так не однажды погибали.

По профессии Сергей инженер. Работает в Теплоэлектропроекте, изучает вибрационные перегрузки на турбинах. Но подводному спорту он отдает едва ли не большую часть своего времени. И в Антарктиде он тоже не новичок, уже нырял четыре года назад на станции «Беллинсгаузен».

- Тогда, впервые, Антарктида меня просто поразила, а теперь воспринял ее более спокойно.

Я был наслышан о прекрасных фотографиях и цветных диапозитивах Сергея и попросил показать их.

- Слайды у меня уже упакованы, а черно-белые отпечатки- не все, конечно, их всего несколько тысяч - покажу.

И я увидел воочию продолговатые морские огурцы, гигантские звезды. Дно на отдельных снимках напоминало клумбы, сплошь покрытые причудливыми цветами. Только иногда среди живописных растений высовывалась губастая рыбья морда. Я заинтересовался, как делались фотографии. - Почти все со вспышкой, хотя до глубины 20 метров снимать летом можно и так, но все самое интересно находится глубже. Вода подо льдом удивительно прозрачная. Летом дно до глубины 60 метров видно. На 30 метрах свободно читать можно. Ребята, кто из Мирного приезжал к нам, к майне подходят - пугаются. Вид, как с высокой башни. На колени на край становятся, заглядывают как в пропасть. А когда сам в акваланге спускаешься, словно на парашюте паришь. Наметил себе точку внизу и по спирали на нее идешь. Воды не видишь, только телом ощущаешь. А когда припай взломает, тогда хуже. Верхние метров 20 как в тумане. Работали обычно по одному. Я спускался первым, чтобы взбученности никакой не было, и плыл против течения, а то если хоть немного замутится вода, частички отражают свет и на пленке получаются точки. До 30 метров легко спускаться: идешь - резвишься, а глубже - сложнее. Может, не так физически трудно, как ощущаешь какое-то психическое давление. Глубже 40-50 метров возникает состояние глубинного наркоза. У меня, например, возникали слуховые галлюцинации. Будто хор поет и голос над ним широкого диапазона, как у Имы Сумак. А Женю на глубине страх охватывал. Такое состояние, что вот-вот его кто-нибудь за ноги схватит. А глубина затягивает. Все глубже спускаться хочется. Страховочная веревка кончается, дергаешь, чтобы опустили. Но ниже 60 метров обычно не опускались. Может, в отдельных случаях до 70, когда глубиномер отказывал. Внимание в антарктической воде особенно рассеивается. Там находишься как зачарованный. Кто впервые попал - общее впечатление огромное, а деталей не ухватываешь. У нас одного из зимовщиков спустили туда - очень уж упрашивал. Вылез он, прыгает, руками машет: «Ну, что я видел, что я видел!» Спрашиваем: «Что же ты видел?» А он рассказать ничего не может.

Я спрашиваю Сергея про пресловутых касаток, которые по старым прогнозам давно уже должны были проглотить всех аквалангистов. Сергей улыбается:

- Вообще-то особенно смешного тут ничего нет. У касатки 48 острых зубов, каждый по 20 сантиметров. Но нам с ними встречаться не приходилось, под лед они обычно далеко не заходят. Зато тюленей было навалом. Одного все время приходилось выгонять из лунки. Шлепнешь его по голове - он отплывет в глубину метров на пять. Только сам спустишься в воду, он обратно возвращается. Морду высовывает, дышит. А однажды к нам приплыл морской леопард. В воде, ну,сущий крокодил. Нос торчит и пасть огромная. Очень любил вокруг Жени плавать. Киты еще, малые полосатики, целыми стаями паслись на отмели, где криль скапливается. Они безобидные, беззубые, разве только хвостом нечаянно заденут.

Спрашиваю Сергея: согласен ли он с Кусто, что люди со временем переселятся в океан?

- Вот Женя согласен, а я… Что говорить, конечно, там, под водой, здорово. Но слишком уж на земле хорошо. Здесь солнышко греет. А к воде еще приспосабливаться надо. Вот тюлень, он в воде дома, скользит стремительно и движений почти не делает. Тело выгнутое, мускулистое - веса своего не чувствует. А вылезет на сушу - мешок жира, еле ползает. Нет, я не хочу менять среду обитания…


На леднике Фильхнера


В два часа пополудни 15 декабря 1976 г. суда 22-й Советской антарктической экспедиции - дизель-электроходы «Пенжина» и «Капитан Готский» - подошли к ледяному побережью моря Уэдделла - самого труднодоступного моря Антарктики. Здесь, на краю гигантского шельфового ледника, всего в 1300 км от Южного полюса, год назад была создана сезонная база «Дружная».

Все высыпали на палубу, с волнением ожидая встречи с «Дружной». Домиков базы даже с верхнего мостика разглядеть не удавалось. У края невысокого, 4-5 м, ледяного барьера чернело несколько бочек, обозначавших место, где в прошлом году швартовались корабли. Дальше от моря берег полого возвышался, и там на склоне виднелась полузанесенная снегом цистерна, а около нее - уже целое скопище бочек. За этими приметными ориентирами и должна находиться «Дружная».

Но швартоваться к барьеру на этот раз было невозможно. Морской лед - неровный, торосистый, с большими снежными сугробами - преграждал путь к берегу. Всего-то полоса припая шириной метров триста, но кораблю не пробиться: лед толстый, вязкий. Попробовали было дизель-электроходы скалывать лед корпусом, но дело шло медленно. Капитаны нервничали - большой расход топлива да и риск немалый: суда хотя и ледового класса, но ледяной барьер или слишком высок, или неровен, а то и вовсе смят, вздыблен вверх: не иначе плавучая ледяная гора наскочила здесь на берег. «Поцелуи айсбергов» - так окрестили полярники эти вмятины.

Решили разгружаться на припай. На лед высадилась бригада с ломами и лопатами, начала сбивать торосы, готовить дорогу к барьеру. Дизель-электроходы пришвартовались к припаю один вблизи другого.

Разгрузка кораблей в Антарктиде - пожалуй, одна из самых напряженных и ответственных операций. И в ней принимают участие все без исключения. Бригады трудятся по 12 ч, сменяя друг друга.

Без всякой портовой техники необходимо выгрузить на лед тысячи тонн самых разнообразных грузов: от бочек с горючим до самолетов Ил-14. И все - в самые сжатые сроки: того и гляди испортится погода, задует пурга. Но пока в небе ни облачка, тихо, температура в полдень + 1,5°. Да и в полночь, когда на лед спустилась наша смена, ненамного холоднее: солнце не уходит за горизонт. Картографы переживают: «Какую погоду упускаем, сейчас самое время проводить аэрофотосъемку!» Но до того момента, когда начнется работа, далеко. Самолеты еще на палубе судна. Их нужно выгрузить, собрать и лишь потом думать о полетах.

Сгружать Илы помогают все. С берега страхуют оттяжками зависший в воздухе фюзеляж машины. Главное - не дать ему вращаться, не зацепить краем за борт.

Все самолеты на лыжах. Отбуксировать фюзеляж на барьер трактором не сложно. Затем на сани сгружают громоздкие упаковки с плоскостями самолетов. И вскоре авиамеханики, облюбовав себе место на краю барьера, приступают к сборке.

А мы работаем у самого борта. Принимаем на лед с судовых стрел металлические контейнеры с продовольствием и снаряжением, деревянные ящики с приборами, панели сборных домиков, а чаще всего сетки с бочками.

Бочек этих в трюмах нескончаемое количество: больше 5,5 тыс. В них бензин разных марок для самолетов и вездеходов, керосин для вертолетов, дизельное топливо для электростанции. На «Дружной» много техники: два Ил-14, два Ан-2, два вертолета Ми-8 И еще тракторы, вездеходы. Без горючего шагу не ступишь.

Разгрузка набирает темп. Через 5-7 мин над нами зависает вертолет. Под брюхом у него болтается металлический крюк - гак, как называют его моряки.

Самый ответственный момент - застропить груз, зацепить края сетки за гак. Эта операция особенно ловко получается у белобрысого паренька, радиотехника «Дружной» - Гриши. Он бесстрашно лезет под брюхо трепыхающегося в метре-двух над льдом вертолета. Остальная часть погрузочной бригады укрывается кто где, - от ураганного ветра, поднятого вращающимися лопастями. Ветрило норовит сорвать шапку, продувает ватный костюм до костей. Снежная крупа сечет лицо, залепляет защитные очки. Грохот царит невообразимый: объясняться друг с другом можно только знаками.

Механик вертолета в шлемофоне с радионаушниками лежит на полу кабины, наполовину высунувшись в дверцу, заглядывает вниз, следит, как Гриша цепляет сетку, и сообщает по радио пилотам. Вертолетчики - пилоты экстракласса. Иначе тут нельзя. Гриша, хотя и первый раз в Антарктиде, все делает споро. А опыт тут же приобретается: известно, что на ошибках быстрее учатся. Один раз вертолет его чуть колесом не придавил. Другой- сгоряча схватился Гриша за гак голой рукой - током дернуло: сильнейший заряд статического электричества накопился на конце металлического троса. Сидел потом с полчаса Гриша в стороне на бочках, себя корил: «А еще радиотехник!», пришел немного в себя и снова за работу.

Не уступает Грише в умении стропить грузы и наш иностранный коллега, геолог из ГДР Ганс Пейх. Он тоже впервые в Антарктиде, но сразу освоился. В яркой не-продуваемой пуховой куртке, в шерстяной шапочке с помпоном, с пунцовыми щеками, он похож на сказочного тролля с рождественской открытки.

С Гансом мы плыли в Антарктиду в одной каюте и подружились. Он хорошо знает русский язык, не раз бывал в нашей стране. Характер у него легкий. Ганс общителен, на редкость сообразителен. Все схватывает буквально на лету.

И еще один иностранный коллега - американский геолог Эдвард Грю трудится в нашей бригаде. Ему тоже нельзя отказать в трудолюбии. Огромные трехсоткилограммовые бочки он катает по настилу из досок с редкостным упрямством, что называется, не разгибая спины. И при этом совсем не обращает внимания на то, что делается вокруг. Несколько раз его приходилось оттаскивать в сторону, оберегая от накатывавшихся сзади бочек. И все-таки его слегка придавливало. В таком случае Эдвард недоуменно оглядывался, словно не сразу понимая, что случилось, потирал ушибленное место и снова с прежним рвением принимался за работу.

По характеру Эдвард медлителен, флегматичен. Зато упорства, целеустремленности ему не занимать. И русский он освоил не хуже Ганса. У Эдварда в арсенале такие поговорки: «Первый блин комом», «Поспешишь - людей насмешишь». Только манера говорить у него другая, неторопливая. Эдварда многие знают в экспедиции. Он не новичок в Антарктиде. Однажды уже зимовал -у нас на «Молодежной».

Пока не все ладится на разгрузке, порой возникает неразбериха. Вот бригадир, он же глава нашего геологического отряда, посылает меня с одним из геологов на «Дружную» принять там бочки. Мы послушно заползаем в приземлившийся по этому случаю вертолет. Но на «Дружной» нас встречает начальник базы. Он считает, что здесь людей и так достаточно, и отправляет нас обратно. В течение двадцати минут нас трижды перебрасывают с одной точки на другую. Руководители впали в амбицию, не хотят уступать друг другу. У вертолетчиков глаза на лоб лезут: они не могут взять в толк, почему нас надо возить через рейс то туда, то обратно. В конце концов начальник базы одолел нашего бригадира, и мы вернулись на прежнее место.

Против ожидания «Дружная» оказалась не слишком занесена. Снег засыпал домики на треть или наполовину, лишь кают-компания погребена почти по крышу. Но бригада, проводящая расконсервацию базы, раскопала вход, и повар уже хлопотал у плиты.

Наш домик стандартный, собранный из панелей, пригнанных друг к другу и стянутых болтами. Такие дома давно используются в Арктике. Название их мудреное - ПДКО, что означает «полярный дом Канаки-Овчинникова». Дом простой, незатейливый. Коробка пять метров в длину, два с половиной в ширину. До потолка можно достать рукой. Вход через обычную дверь, без тамбура. Окна маленькие, квадратные. Толщина стен невелика, но сквозь них не продувает. У входа установлена венгерская печь, работающая на солярке или керосине. В отличие от газовых плит, которыми мы отапливались в полевых лагерях в прошлом, она удобнее и безопаснее.

Домов ПДКО на «Дружной» несколько десятков. Четырьмя рядами выстроились они на расстоянии 40-50 м друг от друга, образовав подобие улиц. И ни одного пустующего помещения. Идет сборка новых зданий: база должна принять 135 человек.

Летчики привезли с собой жилище собственной конструкции- огромный металлический цилиндр, своего рода цистерну на колесах. Очень гордятся этим сооружением. В нем весу тонн тридцать. Внутри три отсека: кухня, столовая и спальня. Пока чудо-дом сгружали с корабля и доставляли на «Дружную», немало крепких слов было сказано в адрес того человека, которому взбрело в голову везти в Антарктиду это громоздкое металлическое сооружение. Поселились в цистерне начальник авиаотряда и его заместитель.

В нашем домике мы устраиваемся вчетвером: начальник отряда, он же наш бригадир на разгрузке, Ганс, Эдвард и я. Словом, интернациональный домик. Бригадир еще не отошел после схватки с начальником базы и компенсирует сейчас свое поражение тем, что занимает своими вещами все ящики единственного письменного стола.

Затаскиваем в помещение все, что боится мороза. Остальное снаряжение складываем вблизи дома на фанеру и закрываем брезентом. Потом приколачиваем гвозди для вешалок, сооружаем полочки. Работы не так уж много: дом обжит прошлой экспедицией.

Напротив двери - нары. Как в железнодорожном купе- два верхних места, два нижних. Наш начальник, заняв нижнее место с правой стороны, предлагает устраиваться нам. Мы с Гансом размещаемся наверху: я над начальником, Ганс - над американцем.

Подошло время обеда. На улице пуржит. В столовой влажно, как в бане. Снег на крыше тает, струйки воды просачиваются внутрь, заливают пол, капает на столы и лавки. Кают-компания составлена из нескольких домиков ПДКО, но места на всех не хватает, в часы пик не протолкнуться.

Поварам на кухне работать и вовсе не легко: помещение тесное, к тому же электроприборы пока бездействуют- не хватает электроэнергии. Все готовится на газе, а конфорок очень мало.

На улице пуржит пуще прежнего. За обжитым нами узким пространством все погружено в молочную пелену. Ни моря, ни судовых мачт не видно. Если сейчас расколется ледник и мы окажемся на айсберге, то, пожалуй, и не заметим. Удивительное ощущение затерянности, изоляции от окружающего мира.

Ганс, Эдвард и я отправляемся на послеобеденную прогулку. Подходим к цепи бочек, которыми оконтурены границы станции. За бочки ходить строго-настрого заказано: под снегом могут быть трещины. Шельфовые ледники, на первый взгляд ровные и безопасные, полны коварных ловушек, укрытых с поверхности снежными мостами. К тому же при плохой видимости, потеряв ориентировку, можно оказаться на барьере и свалиться в море. Не так далеко от нас, на побережье Земли Королевы Мод, однажды разыгралась такая трагедия. Четверо участников международной норвежско-британско-шведской экспедиции упали в ледяную воду. Ценой неимоверных усилий спасти удалось лишь одного.

Я рассказываю эту историю Гансу с назидательной целью. Он новичок, чрезвычайно любознателен. Обожает дальние прогулки, особенно на берег океана.

- Какова толщина нашего ледника? - обращается Эдвард ко мне.

- Геофизики говорили, в районе базы около 400 метров, к берегу - меньше.

- А подо льдом океан? - Да, еще около 300 метров до дна. - А известно, с какой скоростью движется ледник?

- Геодезисты уже сделали прикидку. За год «Дружная» сместилась почти на два километра к северу. Эдвард задумывается.

- Шесть метров в сутки делаем по направлению к дому,- подводит итог нашему разговору быстрый Ганс.

Наконец погода, как выразился Эдвард, «разгулялась». Оба наших иностранных коллеги щеголяют русскими выражениями и пословицами. Эд без улыбки, серьезно. Ганс весело, непринужденно, с какой-то, можно сказать, французской легкостью. Излюбленное его выражение на данный момент - «вкривь и вкось». Увы, часто оно весьма метко бьет в цель. Наша бригада снова идет грузить бочки. Только на этот раз не к борту корабля, а на базовый склад. Вертолеты один за другим доставляют сетки с бочками, опускают их на снег. Машина уходит с пустой сетью за новой порцией, мы же разбираем кучу, ставим бочки на попа, тесно друг к другу. Оставишь их лежать - первая же пурга занесет, не отыщешь.

Несколько в стороне от нас, вблизи своего металлического чуда-дома, летчики разместили взлетно-посадочную полосу. Начальник авиаотряда ходил по полосе, остался доволен, даже отказался от ее укатки. Говорят, он решил сегодня сделать пробный взлет на Ил-14. С самого утра у самолета копошатся техники, уже который час гоняют моторы.

Короткая передышка между рейсами вертолетов. Можно взобраться на бочки, осмотреться. Ряды их выстроились широкой полосой. Большая часть бочек выкрашена в зеленый цвет. На ослепительно белом снегу россыпь зеленых предметов ласкает глаз. Слышим, моторы Ил-14 взревели на полную мощность. И вот самолет стронулся с места, заскользил по снегу, набирая скорость. - Пробует полосу,- авторитетно заметил бригадир.

Движется Ил неровно, рывками, покачивая носом. Но пилот, а за штурвалом сам начальник авиаотряда, набирает скорость. За хвостом вздымается облако снежной пыли. Неожиданно самолет словно спотыкается, клюет носом, хвост его вздергивается высоко вверх.

Почти одновременно каждый из нас издает какой-то нечленораздельный возглас. По полосе вслед за самолетом уже бегут летчики. Летевший к нам вертолет сбросил сетку с бочками где-то в стороне и тоже пошел к месту аварии. И мы, не раздумывая, побежали туда.

Зрелище тревожное - нос самолета помят, винты изогнулись колесом. Я впервые свидетель такого происшествия в Антарктиде. Раньше только в документальном фильме видел, как капотировал при посадке американский легкий аэроплан. Американским авиаторам в Антарктиде не везло: они разбили здесь не одну машину. Были при этом и трагические исходы. Наших же летчиков на этот раз бог миловал - все уцелели. И самолет не загорелся. Только вот сможет ли он когда-нибудь подняться в воздух? Для геофизиков это вопрос немаловажный. Ведь машина оборудована как летающая геофизическая лаборатория, на нее возлагались большие надежды. Вот уж поистине «первый блин комом», как любит выражаться Эд.

После первого замешательства все возвращаются на свои места. Мы продолжаем разгружать бочки, то и дело поглядывая на потерпевший аварию самолет, около которого хлопочут техники. Им теперь предстоит дать заключение о судьбе машины. Хотя не трудно предположить, что без мастерской и специального ремонтного оборудования на продуваемом ветрами леднике сложный ремонт невозможен. Правда, о начальнике наземной авиационной службы инженере Аркадии Колбе идет добрая слава. Хорошо знают его и в Арктике, и в Антарктике. Но все равно чудес не бывает, хотя пилоты еще на что-то надеются, ходят за Колбом как провинившиеся школьники.

А Колб хмурый, с бронзовым от работы на солнце и ветре лицом, в комбинезоне, пропитанном машинным маслом, молчит. Наскоро перекусит и идет обратно к своим ребятам.

И вскоре базу облетает известие: бригада Колба берется восстановить машину в этом сезоне. Правда, для этого нужен целый ряд запасных частей, которых на «Дружной» нет. Раздобыть необходимые запчасти можно только на «Молодежной». Там стоит на приколе отлетавший свое Ил, кое-что можно содрать с него. Но как все это доставить к нам? И дело не только в расстоянии более 3 тыс. км, разделяющих наши станции. В «Молодежной» сейчас нет авиации. Самолеты, способные выполнить эту задачу, находятся в «Мирном». Это еще почти на 2 тыс. км дальше от нас. Но и это не главное. Главное, что авиация «Мирного» занята снабжением внутри-континентальной станции «Восток» - самой труднодоступной и знаменитой зимовки на полюсе холода. Пока эта работа не завершится, вряд ли можно рассчитывать на помощь оттуда.

Правда, на «Дружной» есть еще один Ил-14, который скоро будет готов к полетам, но он оборудован специально под аэрофотосъемку. Если направить его за запчастями, значит, поставить под угрозу картографические работы. Кто может гарантировать, что рейс пройдет быстро и удачно? На южнополярном континенте погода изменчива, каждый дальний полет - уравнение с многими неизвестными. Есть и иные трудности. В Антарктиде теперь ведут работы несколько крупных авторитетных ведомств: за снабжение станции «Восток» отвечает одно; геофизические исследования курирует другое: картографирование проводит третье. У каждого ведомства свое плановое задание. Можно понять их руководителей. Порой и хотелось бы рискнуть, помочь незадачливому товарищу, а если из-за этого свои работы сорвешь?

В общем, ясно, что пока запчасти прибудут на «Дружную», многие начальники, и не только у нас в Антарктиде, немало переломают копьев. Но главное все же. что Аркадий Колб взялся восстановить машину. Если бы не это решение - и копья ломать было бы не из за чего.


У края шельфового ледника Фильхнера


Пока вопрос о восстановлении самолета рассматривается в высших сферах, разгрузочные работы завершаются. «Пенжина» первая покинула «Дружную» и взяла курс на остров Кергелен. «Капитан Готский» тоже торопится нас оставить. Северный ветер нагнал к берегу льды, прибарьерная полынья сузилась. Возникла опасность быть затертым во льдах. Звучит прощальный гудок. От нас с берега взмывают ракеты. И скоро силуэт дизель-электрохода, сделавшись до смешного маленьким, игрушечным, теряется на горизонте среди льдов и айсбергов. Мы остаемся одни на леднике.

Весь день наш отряд занимается сборами в полевой горный лагерь. Горы Шеклтона, где нам предстоит работать, в 300 км от «Дружной». Это еще дальше на юг, ближе к полюсу. Там должны быть созданы два самостоятельных лагеря. Но вся организация начинается здесь, на «Дружной».

У коменданта нужно получить палатки, собрать их, проверить, все ли детали в порядке. Если сейчас что-либо не учтешь, проглядишь, в горах спохватишься - локти кусать будешь. А хозяйство мы берем с собой большое: газовые плиты с баллонами, печи жидкого топлива, раскладушки, спальные мешки, геологическое снаряжение, уйму всяких мелочей и продукты на два месяца.

Мясные продукты хранятся в специальном холодном складе. Его организовала еще прошлая экспедиция. И разумно поступила. Хотя Антарктида - ледяной континент, под палящим круглые сутки солнцем брикеты с мороженым мясом, ящики с курами моментально оттаивают.

Продукты получаем согласно утвержденным нормам. Укладываем на брезент около домиков. Не забыть самое главное - хлеб! Но как сохранить его от зачерствения? В прошлых экспедициях приходилось заскорузлые, мерзлые буханки распиливать пилой-ножовкой, а потом куски размачивать. Теперь же хлебная проблема решена. Буханки ржаного хлеба, предназначенные специально для нас, подготовлены еще в Ленинграде. Облиты спиртом, упакованы в целлофан и заморожены. Раскроешь такую упаковку - хлеб мягкий, влажный и к тому же спиртиком попахивает. Есть - одно удовольствие.

Вечером осваиваем снегоходы. Два новеньких «Бурана»- двухместные машины, похожие на мотоциклы, только на гусеничном ходу - будут помогать в маршрутах. Это тоже новшество. В прошлых экспедициях в полевых геологических лагерях мы полагались только на собственные ноги. За «Бураном» удобно буксировать сани с образцами, а уцепившись за капроновый фал, сзади могут скользить два-три лыжника.

Сначала я самостоятельно отрабатываю вождение снегохода. Машина проста в управлении, тем не менее ухитряюсь чуть не свернуть деревянный короб, через который влезают в холодный склад. Затем по указанию нашего начальника (он, к счастью, отсутствовал в тот момент, когда я торпедировал склад) отрабатываем коллективную буксировку. Я снова усаживаюсь в седло. Начальник и Ганс, как всегда улыбающийся, приготовились к буксировке. Завожу машину, вопросительно оборачиваюсь. Начальник радушно кивает. Нажимаю на газ, и снегоход, подпрыгнув, как норовистый конь, срывается с места. Мы выкатываемся на снежную целину на окраине станции. Здесь я прибавляю скорости. «Буран» лихо несется по застругам, словно по стиральной доске. Теперь я уже освоил машину и чувствую себя как лихой наездник в седле. Слегка привстаю, словно в стременах, и еще сильнее жму газ. Сзади раздается истошный вопль. Оглядываюсь, Ганс, вцепившись в натянутый шнур, катится в одиночестве, начальник валяется на снегу. Делаю крутой вираж, возвращаюсь назад. Глушу мотор точно у ног начальника, жду, как он оценит мое мастерство. Но начальник негодующе сопит: снег забился ему за ворот, одна лыжа соскочила.

На следующий день устанавливаем мачты для флагов. Кроме флага СССР, на станции будут подняты флаги ГДР и США. И еще нужно предусмотреть свободные флагштоки на случай непредвиденных визитов. Антарктические станции открыты для всех, тут свято соблюдаются законы гостеприимства.

Заканчиваются приготовления к вылету в горы. Всем не терпится приступить к маршрутам. Особенно Гансу: почти две недели в Антарктиде, а антарктической земли не нюхал, образцы горной породы в руках не держал. Вслед за нами, глядишь, и геофизики развернутся. Летчики уверены: инженер Колб сдержит слово.

Вечером 24 декабря Ганс и Эдвард приглашают нас на рождество. Ганс из листа фанеры выпилил аккуратную елочку, позеленил ее фломастером, украсил звездочками из серебряной и золотой конфетной бумаги. Рядом повесил на нитках три апельсина, красный пластмассовый свисточек, гирлянду сушеных яблок. Под елкой укрепил несколько свечек. Получилось очень нарядно.

Повар подготовил по такому случаю две отлично подрумяненные, фаршированные рисом курицы. Рождественский стол удался на славу. И напитками он не обделен. Хотя Гансу и намекают, что не плохо бы добавить еще из его представительских запасов.

- Рождество - семейный праздник, - смущается Ганс, - на рождество немного пьют.

Наш начальник зачитывает поздравительные открытки нашим иностранным друзьям. Мы постарались написать их как можно теплее, не забыв о женах и детях.

Ганс и Эдвард сидят серьезные, растроганные. Им далеко не просто у нас в экспедиции. Если нам порой взгрустнется, затоскуешь по дому, среди своих как-то легче переносишь разлуку. Они же не только в Антарктиде, но еще и на иностранной станции. Конечно, мы стараемся быть гостеприимными хозяевами, но тем не менее… Недаром говорится: «В гостях хорошо, а дома лучше».

Ганс включает свой портативный магнитофон. Звучит торжественный колокольный перезвон, потом песенка о зеленой елочке в исполнении его жены и детишек. И каждый из нас уносится мыслями далеко-далеко от ледяного берега…

…Домики «Дружной» сверху кажутся совсем крошечными. Вот наш дом (теперь там пусто), вот кают-компания, несуразная «емкость» летного командования, Ил со смятым носом. Дальше сгрудились темные бочки - точь-в-точь колония пингвинов. И совсем рядом гигантская темная пасть моря, готовая в подходящий момент откусить белоснежный край шельфового ледника, на котором расположилась база… Так оно и случится в конце концов. И как ни печально, врасплох для экспедиции. И пойдут бесконечные споры: почему так произошло? И люди ответственные будут упрямо твердить, что это очередной сюрприз коварной Антарктиды: кому приятно признавать свои ошибки.

Но пока на базе «Дружная» все спокойно. Наш самолет делает крутой вираж и, покачав крыльями, берет курс к югу. Мы уходим в глубь Антарктиды.


ГЛАВА III ОЗЕРА В ГОРАХ


1. Озеро Радок.

2. Формы ячеистого выветривания в оазисе Эймери.


Давний спор


- Нет здесь никаких озер! - Начальник отряда на мгновение оторвался от иллюминатора и торжествующе посмотрел в мою сторону. - Все из области чистой фантазии: «Новый тип озер, единственный в мире», - передразнил он меня. - А здесь водой и не пахнет.

Оранжевый Ан-6 скользил вдоль края заснеженных гор. Горные склоны, освещенные низким солнцем, складками гигантского плаща спускались к ледниковому покрову. Под крылом самолета бежала искристая белая равнина, покрытая однообразными, пересекающимися под острым углом застругами.

Я развернул карту. Мы летели над склоном антарктического ледникового покрова у подножия черного великана- массива Центральный Вольтат, горы высотой 2,5 км. Мы видели только верхнюю часть массива. Все остальное погребено под льдом.

Лед, поступающий из центральных районов Антарктиды, обтекал гору, вздымался по ее краям, наползал на скалы, силясь преодолеть неожиданное препятствие. Но гора была слишком велика. Отроги ее расходились, словно щупальца гигантского осьминога. Ледниковый покров вторгался между ними, образуя заливы с голубоватой ледяной поверхностью. Такие свободные от снега ледяные участки гляциологи называют полями голубого льда. Обычно они встречаются у подветренных склонов гор, где сильные нисходящие ветры типа фенов препятствуют накоплению снега.

Один из ледниковых языков заходил особенно далеко в глубь массива. На его конце перед крутыми горными склонами виднелось темное пятно шириной 2-3 км. Другое пятно, поменьше, находилось поодаль. К ним и были прикованы наши взгляды. - Видите в котловине лед темного цвета? - Ну так то лед. - А под ним вода. - Опять фантазируешь! - Давайте сядем, пробурим, сами убедитесь.

- Ишь какой быстрый. Где тут сядешь? Хочешь, чтобы из-за твоих домыслов самолетом рисковали?

- Домыслы-то не мои. Об этих озерах немцы 25 лет назад писали.

- Знаю. Так же, как ты, с самолета углядели. А я вот гляжу - не вижу. А у меня зрение не хуже твоего. - Вы не географ.

- Нет здесь никаких озер, - возвысив голос и, очевидно, этим убеждая себя, снова повторил мой начальник. - Посадку не разрешаю. И, уже глядя мне в глаза, миролюбиво добавил:

- Вот будешь начальником, тогда, пожалуйста, командуй…

Почему же у меня была такая твердая уверенность, что здесь действительно существуют озера? Ведь многие видные географы не верили в существование озер в горах Антарктиды, где температура воздуха никогда не поднимается выше нуля. И на каком основании появились на карте эти озера, воды которых еще никто не видел?

В 1938 г. в Антарктиду, к берегам Земли Королевы Мод, прибыла немецкая антарктическая экспедиция. Летчики экспедиции на летающих лодках проникли в глубь материка и увидели огромную горную страну. Однако летающие лодки не могли сесть на лед, и сведения об этих горах ограничились многочисленными фотографиями: на их основе потом составили карту; открытие новых гор стало географической сенсацией, а в трудах немецкой антарктической экспедиции впервые было упомянуто около десятка замерзших озер в массиве Воль-тат. Два озера достаточно крупные. Озеро Нижнее (Унтер-Зе)-10 кв. км, озеро Верхнее (Обер-Зе) - 3,5 кв. км. Массив Вольтат расположен более чем в 100 км от берега моря, а высоты его озер изменялись от 650 до 1480 м. Озера высоко в горах, в области вечного холода? Здесь было над чем призадуматься. Известный шведский исследователь Альман считал, что озера, открытые немцами, образовались в прошлом более теплом периоде, а в современном климате они остаются замерзшими круглый год. Новозеландец Оделл поддержал Альмана, но кроме этого он утверждал, что поля голубого льда, часто встречающиеся в горах, - это тоже замерзшие озера. Однако вскоре изучение полей голубого льда показало, что у них нет ничего общего ни с древними, ни1 с современными озерами. Тогда поспешили «закрыть» открытые немцами озера, объявив их полями голубого льда.

Именно эта точка зрения господствовала, когда в 1961 г. я впервые попал в горы Земли Королевы Мод и увидел загадочные озера с самолета. Увы, только с самолета, так как наземные работы в районе озер не были запланированы. Пролетая над озером Верхним, я видел, что оно занимает понижение между двумя свободными от льда горными отрогами и ледниками. У озера четкая береговая линия -крутой уступ. Ледяная поверхность озера ровная и более темная по сравнению с окружающими ледниками…

Окончательно поверил я в антарктические озера во время исследований в районе горы Инзель, в 70 км к западу от массива Центральный Вольтат. Здесь на высоте 1500 м, выше озер, открытых немцами, летом в солнечные дни лед активно тает. У подножия горы среди валунов поблескивают лужи, покрытые льдом в центральной части, но с кольцом воды по краям. Температура воздуха в это время колебалась от -6 до -11° С. Попадались и небольшие озерки шириной 15-20 м. Подо льдом в них была вода. Близ одного из таких озер мы стояли лагерем и брали из него питьевую воду.

В образовании таких озер и луж, конечно, нет ничего загадочного. В солнечную погоду темная поверхность валунов и скал нагревается значительно выше 0°, и соприкасающиеся с ней лед и снег тают. Такая вода стекает в понижения. Однажды я даже слышал журчание ручейка. В бедной звуками горной антарктической пустыне это произвело потрясающее впечатление. Поскольку температура воздуха в горах всегда отрицательна, ледяные озера не вскрываются.

Два самых больших озера, Верхнее и Нижнее, расположены сравнительно невысоко (778 и 563 м над уровнем моря), у обращенных к солнцу скальных склонов. Таяние здесь должно идти более активно, чем у горы Инзель.

Все это убедило меня, что два больших антарктических озера существуют. А ледяной покров - непременное условие их жизни в зоне вечного мороза: лед, подобно оранжерейному стеклу, предохраняет воду от охлаждения. Такой тип озер не встречается в других районах земного шара и, судя по всему, является уникумом Антарктиды.

Возвратившись из экспедиции, я не раз говорил и писал об этих озерах: они попали на карты советского Атласа Антарктики, но все же, когда заходил разговор о больших озерах в массиве Вольтат, многие географы предлагали заключить слово «озера» в кавычки. Ведь их существование все еще было гипотетическим.

Можно себе представить, как стремился я посетить район озер, когда через 6 лет снова попал в горы Земли Королевы Мод.

Но начальник отряда не хотел рисковать: посадка в районе озер осложнена тем, что голый лед, весь в мелких зазубринах, обдирает лыжи. - Вот если бы у нас был вездеход. Иногда он, впрочем, обнадеживал: - Вот покончим с геологией, тогда рискнем!

Нет, решительно не везло мне с этими озерами. В конце сезона погода испортилась, и моим надеждам не суждено было сбыться…

На следующий год геологи снова работали в этом районе. Теперь в их распоряжении был мощный вездеход «Харьковчанка». Не знаю, возможно, моего начальника заинтриговали рассказы об озерах или он преследовал свои геологические цели, но он добрался до самого далекого и самого большого Нижнего озера. Я с нетерпением ждал его возвращения. Мы встретились в Москве на заседании Междуведомственной комиссии по изучению Антарктики. Старые распри, казалось, были забыты. - Ну, были там? - спросил я.

- Да, - без особого энтузиазма ответил он. - Въехали на «Харьковчанке» прямо на середину. Никаких признаков воды. Потом стали бурить на всякий случай. Через полтора метра пошла вода. Я испугался: как бы вездеход не утопить - отогнали его на край. Потом измерили глубину: 90 метров. - Что там еще сделали?

- Взорвали здоровый заряд для определения мощности земной коры. - В воде? - Конечно.

- Так вы же всю воду взбаламутили, озеро загрязнили, режим его нарушили!..

Нет, не получилось у нас разговора. Далекие антарктические озера опять «встали» между нами…

Почти каждый год антарктическим летом из оазиса Ширамахера, где расположились станции СССР и ГДР, в горы массива Вольтат направляются объединенные отряды исследователей. Уникальные озера стали объектом комплексных исследований, им посвящено множество статей и докладов. И конечно, никто уже не вспоминает, что еще совсем недавно о самом факте существования этих озер можно было спорить.


Глубины озера Радок


(Рассказ об одном географическом открытии)

В тот сезон работ в горах Принца Чарльза все складывалось для меня непросто с самого начала. Михалыч, так по отчеству часто величают друг друга полярники, наш начальник, назначил меня руководителем полевого лагеря. Его предстояло организовать на берегу озера Радок. От базы «Союз», где мы находились, это по прямой километров пятьдесят на юго-запад. Вездеходом в обход оазиса Джетти, унылого каменистого плато, часа четыре пути.

Организовывать полевой лагерь в Антарктиде - задача хлопотливая и ответственная и, конечно, отвлекающая от собственной научной программы. А надо сказать, что я уже давным-давно вынашивал планы попасть на озеро Радок. Двенадцать лет назад мы стояли лагерем километрах в трех от него. Я даже пытался измерить глубину этого водоема. У меня не было специального оборудования, только непреодолимое желание и 200 м страховочного капронового фала. В лагере все уверяли меня, что такой длины за глаза хватит. Глубины, по предположению моих товарищей-геологов, должны были быть 50, от силы 100 м. Более глубоких озер в Антарктиде тогда не было известно. Без особых затруднений я спустился с крутого, но невысокого восточного берега и перебрался на озерный лед. Прошел по нему метров пятьсот. Еще далеко было до середины. Ширина озера в центральной части около 3 км, длина же его достигает 10 км.

Идти по глади озерного льда было как-то необычно, даже тревожно. Я словно ощущал под ногами глубокую

пропасть. И окружающий ландшафт отсюда, с озера, казался мне совсем иным, не таким, как с земли. Грандиозные обрывы на противоположной стороне по мере моего приближения к центру озера росли выше и выше и вот уже скрыли солнце. Серые холодные тени легли на лед, и мне, признаться, захотелось вернуться. Скалистые склоны западного берега почти отвесно вставали над озером, подобно стенам мрачного замка. На самом верху в ложбинах лежали снежники. Издали казалось, будто ряд ослепительных зубов сверкает на черном теле горы. Только каждый зуб был гигантом в 100-150 м. А весь обрыв поднимался над озером не меньше чем на полкилометра. Тогда и пришло сравнение-клыки дракона. Было очень заманчиво подняться туда. И не только потому, что там еще не ступала нога человека. В Антарктиде таких мест предостаточно. Главное в том, что горные породы Клыков Дракона отличались по цвету от нижележащих и были похожи на толщи древних морен. Если это так, то открывалась возможность прочесть страницы истории антарктического оледенения. Страницы, возможно, еще никому не известные. Но «видит око, да зуб неймет». Наш лагерь был слишком далеко, а вездеходов в тот сезон у нас не было. Словом, на Клыки Дракона я мог только посматривать издали, зато глубину озера Радок надеялся измерить.

Найдя подходящую трещину в озерном льду, я привязал к концу капроновой веревки камень и пустую бутылку. Мне хотелось, кроме измерения глубины, поднять пробу воды из придонной части озера. Я закрыл бутылку пробкой. Сквозь нее был продет шпагат, изрядный моток которого я тоже захватил с собой. По замыслу, как только груз ляжет на дно, я дерну за шпагат, и бутылка заполнится придонной водой. Гидрохимический состав таких вод зачастую разительно отличается от поверхностных. К примеру, на противоположном краю Антарктиды в оазисах Земли Виктории известны пресные озера, а у дна их вода соленая. Поверхность озера Радок, зеркало вод, как говорят гидрологи, лежит на абсолютной высоте всего 7 м, следовательно, дно опущено значительно ниже уровня моря. Связь этого водоема с океаном - источником солей - в прошлом вполне возможна. Таков был ход моих рассуждений.

Надеждам моим, однако, не удалось осуществиться. Я опустил груз на всю длину фала, но так и не почувствовал, что он коснулся дна. Тщетно я дергал за веревку, выбирал ее на несколько метров и снова бросал. Шпагат в конце концов оборвался, и я не узнал, на какой глубине открылась бутылка. Вода в ней оказалась пресной и, как в дальнейшем показали анализы, ничем не отличалась от поверхностной. Словом, моя доморощенная попытка проникнуть в тайны озера Радок не увенчалась успехом. Б лагере все решительно отвергли мое предположение, что глубины озера превышают 200 м. По мнению моих коллег, груз на конце веревки был слишком легок, и я не заметил, когда он коснулся дна, а потом веревку увело подводным течением. Спорить с этими доводами не было оснований.

Но все эти годы я не расставался с надеждой, что когда-нибудь снова попаду к озеру Радок и вот тогда уже непременно узнаю его глубину. Двенадцать лет ждал я этого момента, мечтая целиком «уйти в науку», и тут-на тебе, обязанности начальника лагеря, целая куча организационно-хозяйственных дел. А виной тому то обстоятельство, что однажды я уже был таким начальником. Наш полевой лагерь стоял тогда на соседнем озере Бивер, километрах в десяти отсюда. Михалыч знал об этом и счел, что я уже вполне зрелый руководитель. Я пытался объяснить, что в тот раз это произошло по недоразумению. Но факт моего начальствования прочно засел в голове Михалыча. А его натуре были свойственны упорство и настойчивость.

- Ты знаешь район, тебе и карты в руки. Или ты хочешь, чтобы я назначил начальником Будкина? А то он рвется, - с усмешкой изрек Михалыч.

Это и решило дело. Я согласился. Перспектива, что Будкин станет мной командовать, мне совсем не улыбалась. Тут пришло время сказать несколько слов о Будкине. Он был, без сомнения, одним из самых заметных в нашем отряде. Немного постарше меня, широкоскулый, коренастый и всегда насупленный Будкин был человек, абсолютно уверенный в правоте и значимости всего, что он делал. Есть такие счастливцы: они никогда не ошибаются.

Будкин любил говорить о своей опытности. Уж кто-кто, а он прошел в своей жизни огонь, воду и медные трубы. К тому же он был заядлый спорщик и критикан. Михалычу частенько доставалось от него. Будкин укорял его за либерализм в руководстве. Но Михалыча, стокилограммового богатыря, обладающего на редкость уравновешенным характером, эти наскоки не слишком беспокоили. Михалыч был не только отличный геолог, но и опытный начальник, назначенный руководителем базы официально, проведенный по штатному расписанию. Он мог издавать приказы, объявлять выговоры и благодарности. Мне же предстояло быть начальником неофициальным. Никаких особых прав мне это назначение не давало, зато сулило дополнительные заботы и хлопоты. Однако пост даже такого маленького начальника казался Будкину престижным. И он намекал Михалычу, кто для этого наиболее подходящая кандидатура. А биография Будкина, рассказанная им самим, выглядела поистине героической. Слушать Будкина было интересно. Он мог говорить часами. И многие истории впечатляли. В особенности одна, где он, оказавшись в тайге с раздробленным коленом, мужественно противопоставил себя стихиям и вышел победителем.

Признаться, на некоторое время я попал под обаяние личности Будкина, пока не стал замечать противоречия между героем будкинских историй и его реальным земным воплощением. И мне стало неуютно, когда я представил, что попаду под начало Будкина. Вот так я и стал начальником лагеря на озере Радок, хотя и чувствовал: не для меня эта должность, сорвусь рано или поздно.

- Не горюй, - напутствовал меня Михалыч. - Не боги горшки обжигают.


Позади суета сборов, проверка снаряжения, получение продуктов и наконец долгожданный переезд на озеро. Сразу выявились некоторые мои просчеты как начальника. Будкин мне на это прозрачно намекнул. Я забыл взять аптечку у Михалыча. Ведь врача у нас нет. Наш признанный лекарь - Михалыч. У него кипа инструкций: что и когда колоть, чем мазать и т. д. Конечно, в особо сложных случаях можно запросить помощь по радио. Но вообще-то, поскольку до «Молодежной» больше тысячи километров, а радиосвязь в Антарктиде неустойчива, серьезно лучше не болеть.

В день переезда все мы умаялись, но новоселье прошло благополучно. Теперь у нас есть свой дом: старенькая палатка КАПШ-2, которую мы поставили на берегу озера в 100 м от воды. Эта палатка, похожая на юрту, многое повидала на своем веку. Матерчатый полог потерся, выцвел. Окошки - два иллюминатора из плексигласа- мутны, исцарапаны. Края палатки кое-где продраны, пола нет. На камни расстелили брезент. Было у нас несколько кусков кошмы - положили на раскладушки. Снаружи к палатке привалили большие валуны, натянули растяжки - крепко стоит наш дом. Внутренняя обстановка - пять раскладушек, газовая плита, складной стол, ящики с продуктами, боящимися мороза (Михалыч нам выдал немного картошки и репчатого лука). Подсоединили к плите баллон. И вот заголубели огоньки под сковородкой и чайником, стало тепло и уютно в нашем жилище.

Что сказать об окружающем палатку ландшафте? Каждый воспринимал его по-своему.

- Дерьмо место, продувать будет, как в аэродинамической трубе. Я бы тут лагерь не поставил. - Это Будкин хмуро сказал.

Его помощник, флегматичный и осторожный, жуя, промычал нечто неопределенное, что могло означать и да и нет. Гидролог Саша, угрюмый бородач с добрыми глазами, сосредоточенно намечал маршрут, как нам доставить на лед озера лебедку и переносную электростанцию. Лишь по выражению его лица было видно, что он радуется: завтра можно начать работу. Механик Борис, человек азартный, порывистый, любитель фантастической литературы, не мог скрывать торжествующую улыбку. Ему после зимовки на «Молодежной», унылого однообразия станционной жизни, здесь, на воле, в горах нравилось.

- Красотища, - только и вымолвил он. - Как на Марсе!

Ну а у меня, что и говорить, дух захватывало. Моя давняя мечта - вернуться в эти края осуществилась.

Прямо перед нами лежало озеро - загадочное, неизведанное. Его ледяная поверхность сверкала в лучах низкого солнца, лишь вдоль берегов шла темная кайма воды.

«Отличная вода для нашего камбуза, снег топить не придется. А то, что ветры тут сильные, прав Будкин. Только где от них спрячешься?» - это я уже как начальник лагеря размышлял.

Над озером, километрах в десяти от нас, высились грозныеуступы с Клыками Дракона на вершине. Дракон оттуда, с высоты, будто скалился в нашу сторону.

- Вовсе это и не клыки, - буркнул Будкин. - Беззубый он. Клыки выступают вперед, а у него ямы на их месте.

В глубь оазиса в сторону от озера уходили два ущелья. Совсем близко от нас в их отвесных стенах среди слоев светлых песчаников чернели пласты угля, могучие пласты до 3 м толщиной. В главном из ущелий - грандиозном каньоне Пагодрома - я уже работал в прошлой экспедиции. Обнаружил там толщи древних ледниковых осадков. То лето выдалось на редкость теплым, не в пример нынешнему. По ущельям бежали бурные потоки- вброд не перейти. Сейчас же на дне каменной расщелины сухо, только смерзшиеся валуны и пятна плотного спрессованного снега.

Потянуло меня на старые места, к воспоминаниям, я отошел от лагеря, спустился в каньон. Здесь особенно ощущалась пустынность и неприютность антарктической природы. Вокруг холодные каменные стены, нигде ни клочка зелени. Бурые скальные карнизы все в каменных кружевах - формах ячеистого выветривания. Пустыня. Ветер и мороз тут царствуют. И еще время. Неукротимое время, которое словно замедлило свой бег здесь, на краю света. Скованная льдом, эта земля пребывает в состоянии сонного оцепенения. Замерла тут жизнь, но все же не погасла, продолжается у крайнего предела.

На том же самом месте, где я проходил маршрутом 12 лет назад, на меня снова пикирует большая бурая птица - антарктический поморник. Где-то рядом его птенец. Только теперь это, верно, внук или правнук той птицы. Неуютна, сурова Антарктида, но для этих птиц она - земля обетованная. Они выводят здесь потомство! А если тут прописался поморник, то поблизости где-то снежные буревестники, на гнезда которых он совершает разбойничьи набеги. Вот так одно за другим вытягиваются звенья длинной цепочки. Присмотришься повнимательней к поверхности скал, отыщешь куртинки лишайников. Редко-редко, в самых укромных местах, особенно там, где летом сочатся ручьи или собираются лужи, встретишь эти «антарктические цветы», порой слившиеся воедино с породой. А повезет, с помощью лупы увидишь среди жестких корочек лишайников крохотных беспокойных насекомых, похожих на паучков.

Правы те, кто считает скалистые участки в Антарктиде каменистой холодной пустыней. Но правы и те, кто называет их антарктическими оазисами: в царстве льдов они единственные очаги жизни.

Наш лагерь расположился в центре такого оазиса, самого крупного в горах Принца Чарльза. И жемчужина этого оазиса - озеро Радок. Только времени на работу- считанные дни. Лишь бы погода не подвела. Вот сейчас дивно в горах: ветер затих, закатные краски играют на небосводе.

Возвращаюсь, прихватив с собой несколько больших кусков угля. В палатке все в сборе. Борис заваривает чай. Саша проверяет батометры, готовит их к погружению в озеро. Помощник Будкина задумчиво изучает наши съестные припасы, лицо его, как обычно, непроницаемо. Сам Будкин благодушествует. Сидя на расстеленном поверх спального мешка малиновом одеяле, глубокомысленно рассуждает:

- Кому нужно ваше озеро? Какая от него может быть практическая польза? Вот я недавно минерал один нашел,- Будкин делает значительное лицо, - другое дело. Может, навести на месторождение.

Саша молча укладывает в ящик приборы. Зато Борис взрывается.

- А что, если мы тут завтра Маррокотову бездну откроем, лохнесское чудовище поймаем! Будет от этого практическая польза? Наше озеро еще себя покажет, на весь мир прогремит. Подожди, дети твои о нем будут читать в учебниках!

Будкин снисходительно улыбается. Дескать, что возьмешь с человека, начитался всякой ахинеи. Но вступать с Борисом в спор остерегается: тот в запальчивости вертит перед ним снятым с плиты чайником.

Я вспоминаю о собранных углях. Сложить очаг и разжечь их, плеснув бензина из канистры, минутное дело. И вот уже пылает костер в горах Антарктиды. Все вылезают из подслеповатого мирка палатки к завораживающим языкам пламени.

Даже Будкин пришел. Стоит, скрестив руки, молча глядит на огонь.

Солнце ушло за горы. Потемнел лед на озере. Синий сумрак клубится в котловине. И Клыки Дракона на уступе померкли, спрятались в каменные ниши. Тишина вокруг. Такая тишина, что уши закладывает

Утром я проснулся рано. Ночью поднялся ветер, и палатку здорово выхолодило. Небольшое удовольствие вылезать из спального мешка, натягивать мерзлые сапоги, облачаться, как в доспехи, в остывшую одежду. А снаружи в один миг прохватывает ледяным ветром и негде укрыться от него в этой промозглой пустыне. Вокруг палатки еще лежат тени, а драконья челюсть над озером уже розовеет, скалится под утренним солнышком. От одного взгляда озноб пробирает. Скорее назад, в палатку.

Включаю газовую плиту, ставлю на конфорки сразу два чайника, чтобы ребятам хватило умыться. Сашина очередь сегодня готовить завтрак. Вот он тревожно и вопросительно выглянул из мешка, не проспал ли?

- Нет, еще рано, - говорю я. - Разбужу. Посоветуй, какую сварить кашу?

- Мне все равно, - отвечает Саша.

Каша в Антарктиде не считается за еду. Это так, баловство. Но Борис, испортивший желудок на зимовке, ест ее с удовольствием, да и Саша привык за время службы в армии. Я же к кашам давно пристрастился, особенно к геркулесу, даже привез сюда из Москвы несколько пачек. Вот только Будкина передергивает от одного взгляда на овсянку.

Палатка постепенно согревается. Из-под малинового одеяла высовывается, как перископ, нос Будкина. Будкин любит тепло и поверх мешка укрывается одеялом, которое ему выдал Михалыч. Возможно, это малиновое одеяло виной тому, что в последнее время Будкину стали сниться цветные сны, а раньше он просматривал исключительно черно-белые. К снам Будкин относится серьезно и радуется удачному сну, как хорошей кинокартине. Я чувствую, он наблюдает за мной из-под одеяла, потом брюзжит:

- Ты уверен, что у тебя горит все, что полагается? Газом пахнет.

Я внимательно осматриваю плиту. Нос Будкина - чуткий инструмент. Рассказывают, однажды в пургу на базе «Дружной» заблудилась группа геологов, и Будкин вывел всех, при полном отсутствии видимости, точно к станционному туалету.

- Все в порядке, - говорю я.

Нос Будкина уходит на глубину под малиновую волну одеяла. За пологом палатки противно задувает ветер, ровно, умиротворенно посапывает помощник Будкина, на два голоса посвистывают чайники. Через полчаса разбужу Сашу. А пока в молчаливой палатке можно подумать. Только мысли бегут поспешно, хаотично, от размышлений о доме, судьбах близких, событий на Родине до самых сиюминутных дел - снять чайник, когда закипит, поставить взамен кастрюлю, залить воду в рукомойник… И все еще я не решил кардинальный вопрос: какую варить кашу?

Вот и Саша просыпается. Ему, видно, не дает спать чувство ответственности. Он натягивает старую армейскую гимнастерку. Служил он синоптиком на аэродроме далеко на Севере. Там и выдали ему эту гимнастерку - добротную, крепкую, никак не сносить. И по грибы в ней, и вот сюда, в Антарктиду. Саша намного моложе меня. И сил у него больше, и борода черная с рыжиной, седины в ней нет. Упорства, рвения к работе Саше не занимать. Может не спать сутками. И сейчас, только натянул сапоги, сразу к плите, за сковороду, даже не прогулялся наружу - стойкий характер.

Будкин сбрасывает с себя малиновое одеяло. Смотрит, как Саша жарит курицу-табака, придерживая груз на крышке.

- Что ты прилип к сковородке?

- Крышка неудобная, камень соскакивает.

- Я сколько раз жарил, никогда не держал.

Саша объясняет Будкину, что ему нетрудно стоять над сковородкой, все равно делать нечего. Будкин хмыкает из мешка.

- Ты что, никогда не жарил куриц?

- Жарил.

- То-то и видно. А вот я, - Будкин приподнимается, глядя на плиту, - как только не жарил - и на камнях, и на вертеле… А ты чего одну половину жаришь?

Саша говорит, что в пакете, заготовленном вчера, почему-то оказалась не целая курица, а только ее половина. Другую половину, видно, за ночь кто-то съел.

- Не может быть, - едва не вывалился из мешка Будкин. - Я же видел во сне…

Мы смотрим на Будкина. Оказывается, Будкину приснился кошмарный сон. «Ночью приспичило мне выйти из палатки. Ну, все было как наяву. Палатка наша поостыла, портянками в ней пахнет. Ну, вылез я из мешка, сунул ноги в сапоги, для скорости не стал носки надевать, и куртку меховую прямо на майку. Подбежал к нашему

валуну, там не так дует, стою, размышляю. Ветер вроде притих, тишина. Погода, хоть прямо в маршрут иди. И так хорошо стало. Вдруг слышу… шарк, шарк… Кто-то по камням мимо меня от озера и к палатке. За валуном-то меня не видно. Выглядываю осторожно. Что за чудеса? Из нашей двери что-то большое, круглое, малиновое торчит и шерсть по ногам длинная, как у верблюда. А голова внутри и чувствую - роет в ящике, где наши продукты. Ну я, конечно, не струсил, беру камень, кидаю в ворюгу. А сам за валун в укрытие, но одним глазом наблюдаю. Бросок снайперский. В самое яблочко. Я же в институте первым был по гранатометанию. Как взыграет ворюга, и шасть наружу. Медленно так ко мне оборачивается. Смотрю, мама родная! Ну и образина. Морда вся заросла, глаз не видно, а в зубах курицы кусок. А тут как назло порыв ветра, жестокий такой. Меня из-за валуна метлой вынесло. И на ровное место против чудища, лицом к лицу…

Гляжу, а у злыдни этой глаза на лоб лезут, шерсть дыбом поднимается. И как рванет она к озеру, ну прямо-таки семимильными шагами и бултых в полынью, там, где мы воду берем. Я следом, да где там угнаться. Только малиновое пятно еще несколько секунд наблюдал, вода-то прозрачная. Тут я и проснулся…»

Довольный произведенным эффектом, Будкин вылезает из мешка.

- Это Несси! Я же говорил вчера, наше озеро замечательное!- восклицает Борис.

Я молча помешиваю овсянку. Половинку курицы мог стащить поморник. Эти птицы за последние годы, когда в Антарктиде стали работать многочисленные экспедиции, привыкли к человеку и способны на смелый и искусный грабеж. Мог этот кусок съесть и помощник Будкина. При всем своем флегматичном складе характера у него зверский аппетит. По ночам он иной раз встает перекусить. Продуктов у нас хватает, пусть ест на здоровье. Но во все эти варианты мне почему-то не хочется верить. Вот если бы действительно здесь орудовало какое-нибудь свое, местное чудище!

Тем временем Будкин достает полотенце, мыло, вооружается зубной щеткой. Я сообщаю ему, что в умывальник, установленный на столбе перед палаткой, налита теплая вода. Будкин подозрительно смотрит на меня: нет ли тут какого-нибудь подвоха. Борис кричит ему

вслед, чтобы он был поосторожнее, с лохнесским чудовищем не шутят.

Не проходит и трех минут, как Будкин возвращается рассвирепевший, с красным носом, вымазанный зубной пастой.

- Опять что-нибудь случилось? - спрашивает Саша.

- Ну и погодка, - ругается Будкин. Оказывается, у него вырвало из рук и унесло зубную

щетку. Он гонялся за ней, как за бабочкой.

- Весело в горах в такую погодку, - продолжает он. - На вершинах ветер еще хлеще, в прошлый раз мо лоток едва не унесло. Как тут с аэрофотоснимками работать?

- У меня однажды один снимок из рук вырвало,- поддерживаю я разговор о погоде, - бежал за ним километра два.

- Это что, один. Один я удержу - не косолапый. А мне приходится сразу с двумя, я стереоэффект должен почувствовать, - ставит меня на место Будкин.

Садимся завтракать. Саша и Борис наливают в свои миски сваренную мной овсянку. Сегодня я приготовил специально жиденькую, чтобы легче проходила. Будкин с отвращением смотрит на нас.

- Утром надо съедать 60% дневного рациона, - замечает он. - Утром надо есть мясо.

10.00 - утренний срок связи. Включаю рацию. Михалыч желает нам счастливой работы.

- Поосторожней на озере, - напутствует он. - Не лезьте на рожон. Водоем не исследован. Соблюдайте технику безопасности.

- Чудовище там обнаружилось, - говорю я. - У Будкина с ним роман намечается.

- Не понял, - гудит бас Михалыча. - Повторите. Будкин недовольно складывает губы.

Занесло меня, еще обидится. Как начальник я не должен допускать подобных шуточек. А тут уж Борис обрадовался, кричит из-за плеча в микрофон: «Несси!»

- Не засоряйте эфир лишней информацией, - строго выговаривает Михалыч.-До связи.

Сразу после завтрака выходим в маршрут. Будкин с помощником - на ближайшие холмы. Саша, Борис и я- измерять глубину озера.

На лед выбираемся метрах в двухстах от лагеря, где лежат береговые снежники. Грузим на металлический лист, загнутый наподобие салазок, наше оборудование: бур, лебедку, ящик с приборами и небольшую электростанцию. Все вместе килограммов двести весу. Впрягаемся, как в упряжку. Самое главное - сдвинуть волокушу с места, дальше пойдет веселей. Ветер встречный. Мордотык - величает его наш механик Борис. Идти до конечной точки маршрута километров пять-шесть. С противоположной стороны, там, где в озеро впадает ледник с ласковым женским именем Бетти, большая полынья.

Через километр останавливаемся. Решаем сделать первое пробное определение глубины, чтобы выяснить, как дело пойдет, да и не терпится. И не только мне, ребята загорелись желанием установить рекорд глубины. Тем более что наши товарищи по экспедиции со станции «Новолазаревской» месяц назад в горах Земли Королевы Мод открыли на озере Унтер-Зе глубину 147м. Пока максимальную для озер Антарктиды…

Первая скважина во льду, однако, дается с трудом. Ручной бур заедает. Лед вязкий, но главное-лунка все время заполняется столбчатыми кристаллами льда, как будто кто-то нарочно подсовывает их снизу. То и дело бур заклинивает, и его приходится вытаскивать. Саша вычерпывает поварской шумовкой длиннющие кристаллы из заполненной водой лунки, а то и просто вытягивает руками. Они у него посинели от холода. Сменяя друг друга, час с лишним возимся втроем на ветру. Наконец пробились сквозь лед. Его толщина 210 см,

- Это еще терпимо, - говорю я. - У ребят на Унтер-Зе было 4 метра.

- Тогда бы бурили термобуром, - спокойно говорит Саша. - Для того и взяли с собой электростанцию.

Цепляем к тросу лебедки тяжелую металлическую штангу и запускаем ее в лунку. Лебедка у нас отличная, со счетчиком, а троса с избытком. Глубина оказывается ровно 100 м. Что ж, для начала неплохо. Берем пробу донных осадков - липкий светло-коричневый суглинок. Вновь грузимся на волокушу и дальше, по направлению к центру озера. Линию продольного профиля и места промеров я разметил заранее на аэрофотоснимке. По мере того как мы уходили все дальше и дальше от берега, лед делался тоньше. Вскоре стало удаваться пробивать его без бура, одной пешней. Глубины росли. На третьей по счету точке счетчик на лебедке показал 245 м. Мы перекрыли рекорд, установленный на Земле Королевы Мод.

Вот уже совсем близко ледник Бетти. Он выпустил в озеро длинный язык, край его в трещинах, того гляди отколется айсберг. Похоже, 12 лет назад язык ледника был покороче. Теперь он перегородил большую часть озера. Впрочем, на субъективные впечатления нельзя полагаться. Нужны точные измерения, лучше всего повторная аэрофотосъемка. Около края ледника полынья. Открытая вода и на западе, вдоль мрачного обрыва, на вершине которого сидят Клыки Дракона. По воде бегут короткие злые гребешки. Водяная пыль, сорванная с них ветром, стоит над полыньей, как облако.

- Стоковый ветер падает оттуда, с вершин, и не дает воде замерзнуть, - говорю я.

- А может быть, внизу теплая вода? - высказывает предположение Саша.

Он уже предвкушает, как сделает температурный профиль в точке максимальной глубины. Специальных гидрологических работ на озере не проводилось. Едва ли не каждый наш шаг сейчас - открытие.

Подходим близко к кромке озерного льда. Вокруг много трещин, там и тут зияют темные окна. Дальше хода нет: под нами всего 20 см льда. А глубина-199 м: дно стало повышаться.

Теперь, чтобы найти максимум, нужно выполнить промеры поперек озера. Пробиваем лунки через каждые 500 м. Одна из точек оказывается на пересечении трех долин, спадающих к озеру. Именно тут, по моим предположениям, можно ждать рекордной отметки. Озерная впадина сформировалась по разломам в земной коре, долины показывают их направление. Точка пересечения - их фокус.

Снова в глубину уходит металлическая штанга. Тянутся минуты. Цифра 200 пробегает на счетчике, 240 - неужели новый рекорд? Ручка лебедки вращается, как заведенная. Обледенелые шестеренки постанывают, скулят на морозе, а груз где-то глубоко под нами падает в бездну. 300 м… И только на отметке 345 ручка лебедки остановилась. Есть касание дна! Такой большой глубины никто из нас не ожидал. Теперь смело можно сказать: озеро Радок - уникальнейший водоем Антарктиды. Дно его лежит намного ниже уровня Мирового океана!

- Марракотова бездна, - сказал Борис и от холода лязгнул зубами.

За десять часов пребывания на льду его основательно продуло, но он не подает виду.

Переезжаем еще на 500 м - касание дна на отметке 346! Еще один метр к рекорду.

Начинает смеркаться, но мы не торопимся. Сумерки сейчас медленные, долгие, настоящая ночь пока вовсе не наступает.

Последняя точка. Теперь мы уже вблизи восточного низкого берега. Лед здесь пробурить удается с трудом, он старый, толстый, а глубины пошли на убыль. Укладываем на металлический лист оборудование и тянем его обратно к месту, где был установлен рекорд. Там завтра начнем температурный разрез и отбор проб воды на гидрохимический анализ.

Через полчаса мы уже бежим к лагерю. Именно бежим, потому что ветер подгоняет нас, подталкивая в спину. Пустая волокуша весело громыхает рядом, норовя обогнать. И тут нас осенила идея оседлать ветер. Становимся рядом на волокушу. Саша оттопыривает правый полог своего ватника, я - левый. Борис в середине натягивает поводок волокуши, как уздечку. Нас подхватывает порыв ветра. И мы мчимся, как под парусом, по льду озера. А ветер обрадовался, поддает все сильнее. Гулят от напряжения ноги, только бы удержаться, не свалиться с прыткого, хохочущего листа волокуши. Настроение отличное. Так радовался я, пожалуй, только в детстве. Никакой усталости, сил девать некуда. Удалось нам проникнуть в глубины Радока. Прав оказался Борис - наше озеро на весь мир прогремит, глядишь, действительно попадет в учебник географии…

Никогда позже: ни когда измеряли температуру у дна (она оказалась +1°), ни когда пробовали на вкус придонную воду (пресная), ни даже после того, как побывал я на недоступных Клыках Дракона, - не приходило ко мне больше это чувство легкости и раскованности, наивная детская вера в то, что все тебе по плечу.

Наша металлическая волокуша, словно ковер-самолет, летела по ледяной глади. Наши руки были как крылья, а лагерь сам приближался к нам с каждым мигом…

В палатке после простора озера тесно и душно, и действительно пахнет газом и портянками. Будкин лежит,

скрючившись под малиновым одеялом. Настроение у него кислое, жалуется - живот прихватило. А я аптечку забыл, хорош начальник.

- Кашу, может, сварить, геркулес? - предлагаю. Прямо-таки садистские у меня наклонности. Ну а в самом деле, не мясо же ему предлагать? Оно-то, по предположению Бориса, и виновато.

Помощнику Будкина - тому все нипочем. Сидит в уголке, пьет чай со сгущенкой. Это он, оказывается, половину куренка прошлой ночью слопал. Несси не виновата. Будкин тут что-то напутал. Может быть, оно его за это и наказывает: срока связи не дождался, побежал к своему излюбленному валуну.

Докладываю Михалычу: так, мол, и так, рекорд установили. Самое глубокое озеро в Антарктиде-наш Радок, 346 м!

Михалыч ничуть не удивляется.

- Я так и думал, - говорит, - поздравляю!

Он всегда все предвидит, ничто его не может вывести из состояния равновесия…

Вот так получилось, что ранее никем не изученный водоем оказался глубочайшим пресноводным озером Антарктиды. Озеро Радок превзошло по своей глубине водоемы Европы и Южной Америки, вошло в первую десятку самых глубоких озер мира. Географическое открытие! Никак иначе не назовешь этот факт. Александру Пискуну, Борису Ткачеву и мне посчастливилось быть участниками этого события. Уверен, те, кто будет работать после нас, добавят новые метры к нашему рекорду. 350, 360, может быть, даже 370 м. Принципиально это уже ничего не изменит. Главный факт в биографии озера состоялся. Свой Байкал отыскался в Антарктиде! Произошло это 10 февраля 1984 г.



1. Озеро Радок.

2. Древние морены в ‹ пасти › Дракона.


ГЛАВА IV ВОСПОМИНАНИЕ О ЗЕМЛЕ КОРОЛЕВЫ МОД


Геологи в горах Земли Королевы Мод ; Краевая морена У массива Инзель


Массив Инзель


Под ногами чуть голубоватый лед, впереди на горизонте четкие силуэты гор, похожие на средневековые замки. А совсем рядом неприютные голые скалы цвета ржаных сухарей. У их подножия валуны, гряды валунов, словно застывшие волны.

Над одной из гряд, как мачта затонувшего корабля, одиноко торчит трехметровый деревянный шест. По дереву химическим карандашом надпись: «СССР, астропункт N 3, САЭ». В стороне валяются две железные бочки из-под бензина и полузанесенное снегом крыло самолета Ан-6 с порванной обшивкой.

- Вот не чаял сюда вернуться, - говорит главный геолог, усаживаясь на плоский, как стол, валун.

Над головой кружат два больших серых поморника.

- Огурец нашел, - кричу я, вытаскивая из-под камня сморщенный, как стручок, остаток того, что было прежде огурцом.

- А это что? - спрашивает Пэпик, подбрасывая на ладони легкий темный шарик.

- Картошка.

- Здесь был камбуз, - уверенно заключает Миша.- Продукты в Антарктиде практически не портятся, - продолжает он, надкусывая картошку. - Вот американцы, я читал, пробовали недавно продовольствие из запасов экспедиции Шеклтона и Скотта, и хоть бы что. - Миша поспешно сплевывает. - Прекрасно сохранились вкусовые качества.

- То консерва, - вставляет наш иностранный коллега Пэпик, - а открытые портятся.

- А что им портиться, здесь же как в холодильнике. Я не спорю с Мишей, хотя хорошо помню, как в этом

самом лагере шесть лет назад сливочное масло после длительного хранения на морозе покрылось белой сальной коркой, приобрело неприятный привкус, как мы говорили - «вымерзло».

- Здесь стояла моя палатка, - показывает главный геолог, сидя на камне и беззаботно покачивая ногами. Тут же он вскакивает, как ошпаренный, ругается:-Э, черт, забыл, сидеть на холодном нельзя, в два счета ишиас заработаешь.

- Штаны меховые, не прохватит, - успокаивает Миша.

- Мы жили в палатке втроем, - напоминаю я главному геологу. - Вы, Борис и я.- И тут же перед глазами встает наша палатка, три раскладушки, прижавшиеся друг к другу, а в углу на фанерке двухконфорочная газовая плитка. - А сейчас где Борис?

- Боба, - морщится главный геолог. - Не оправдал он ожиданий. Все больше языком вертел, стишки строчил! Уволили «по собственному желанию».

- А тогда в горах он вам нравился, - замечаю я.

- Ну, он, в общем, геолог толковый, котелок у него варит, но лентяй. А потом слаб по женской части.

- А кто не слаб? - улыбаясь, вставляет Миша.

- Ну так надо головы не терять. А то чуть что, и биографию себе испортишь. А он жениться надумал в третий раз, на молоденькой. Хорош гусь.

- На молоденькой это хорошо, - авторитетно замечает Миша.

- А разве мне не нравятся молоденькие? Но женился уж не помню когда, и живу. А что, Боба лучше меня?

- Почему это? - перебивает Пэпик, показывая на искалеченное крыло самолета, торчащее из снега.

- Было дело,-значительно произносит главный геолог и выдерживает паузу…

Тогда нас настиг в горах жестокий, но довольно обычный для этих мест ураган. Скорость ветра достигала 50 м в секунду. Наружу выходили лишь по крайней надобности- ветровой поток спирал дыхание и валил с ног. Борта палаток трещали, и только завалы валунов, предусмотрительно сделанные вокруг жилищ, удерживали их на месте.

Внутри было холодно, и почти все лежали, закутавшись в спальные мешки. Так продолжалось два дня. На третьи сутки, выглянув утром на свет божий, я заметил, что один из наших самолетов, закрепленных на ледовом аэродроме, начал самостоятельно удаляться от лагеря. Тотчас же я сообщил об этом летчикам.

Через минуту все мы бежали по льду. Даже главный геолог скользил сзади на валенках. Однако попытки обуздать своенравный самолет поначалу выглядели очень наивно. В один из моментов машину развернуло, приподняло и поставило, как легкий картонный ящик, на бок, на крыло. Кажется, еще мгновение - и самолет перевернулся бы вверх тормашками, накрыв нас.

- Камни, тащите камни! - опомнившись, закричал один из летчиков.

Через минуту мы уже отдирали вмерзшие в лед валуны и катили их к самолету. Когда нутро его набили камнями, безумец утих. Машина была спасена, хотя одно крыло обломано. Этот обломок и заинтересовал Пэпика. Вот и все, что произошло здесь шесть лет назад.

- Что и говорить, ураган был на славу, я тогда чуть рекорд не установил - 25 часов не вылезал из мешка,- снова продолжает главный геолог.

- И не хотелось? - удивился Миша.

- Еще как хотелось, но терпел.

- 25 часов. А каков же рекорд? - заинтересовался Миша, прикидывая что-то в уме.

- Рекорд был установлен немного раньше геофизиком Пашей во время пурги в массиве Центральный Вольтат. Равен 30 часам. Я тогда остался на втором месте.

- Серебряная медаль, - констатирует Миша и, подумав, уверенно заявляет: - 30 часов - это сейчас уже не предел.

- Петух ты, - качает головой главный геолог. Ветер постепенно усиливается. Начинает переметать

поземка. Снежные ручейки текут между валунами, а выйдя на ледяную равнину, распластываются, сливаются в сплошное покрывало. Ноги по щиколотку купаются в снежном потоке.

- Если ногу босую подставить, пятки можно щекотать,- приходит в голову Мише идея.

- Ну ты себе щекочи на здоровье, а мы пойдем в лагерь, - сердится главный геолог. - И когда же эта проклятая погода кончится. Так мы ничего не наработаем. Экскурсии будем устраивать, тары-бары разводить. А мне через год на международном конгрессе геологическую карту надо представлять.

Часа два спустя, перевалив через невысокий горный гребень, мы оказываемся в виду лагеря. Пять круглых палаток среди валунов, а поодаль на ровной снежной равнине две оранжевые «Аннушки».

- Красивое место выбрали, - любуется главный геолог, - куда лучше, чем в старом лагере. Наш начальник позаботился. Сейчас придем, обед нам летчики сварили, а вечером чайком побалуемся.

На спуске Миша и Пэпик торопливо устремляются вперед. Главный геолог хватается за меня, чтобы не скользить.

- Вот говорят, - продолжает он, - что начальник грубиян, бука. Зато дело свое знает. Недаром я его выдвинул.

- Так это вы?

- Ну а кто же, мне эта должность сейчас ни к чему, да и наукой кто тогда заниматься будет? В институте-то он подо мной ходит, ну а здесь, пожалуйста, я под ним похожу. Мы люди не гордые. Молодым везде у нас дорога.

- Раньше вы с ним не ладили.

- Ну, тогда молод он был, горяч. Сейчас поутих, а со временем перемелется - мука будет. Диалектика. С людьми надо уметь работать, воспитывать. А я как-никак лучшим лектором считаюсь по району.

- А по городу?

- Ну, по городу не знаю, а по району это уж точно. Да, кругом диалектика. Вот возьми себя. Разве ты за эти шесть лет не изменился? Изменился. Кое-каких успехов в науке добился. Ну, не ахти каких, но все же. И позволять себе стал больше, не все я вижу тебе у нас нравится, иронизируешь порой над старшими. Не спорь, не спорь, стреляного воробья на мякине не проведешь. Вот оно время, что с людьми делает. Ну, правда, и мы теперь с тобой деликатнее. В маршруте мне теперь Пэпик помогает. Нет, двери мы перед тобой не закрываем, захочешь помочь - спасибо, не захочешь - и не надо. Специальности у нас разные, в городах живем разных. У нас-институт, у тебя - университет, ну и на здоровье. Нам ведь нечего делить. Уж если на чистоту, потому и взяли тебя. Ну и, конечно, знали, что ты свинью нам не подложишь. В экспедицию людей подбирать толково надо, а то потом хлопот не оберешься. Я-то механику всю эту знаю, на ней собаку съел. И ты присматривайся, учись, мы уйдем - вам ведь руководить придется. А это не легко, ой не легко. Шею сломать можно.

В лагере нас встречает начальник, свежевыбритый, крепко пахнущий тройным одеколоном.

- Все в порядке? - холодно спрашивает он у главного геолога. - Что задержались, я уже ракету хотел давать, не видите - пурга начинается.

- Все знаем, не маленькие. Ты бы об обеде побеспокоился.

- Обед давно готов, мы уж поели, а порядок должен быть порядком.

- Опять ты за свое. Я за группу отвечаю.

- А я за весь отряд несу ответственность.

- Ну ладно, - хмурится главныи геолог, - о том, кто за что отвечает, поговорим с тобой отдельно.

Бронзовое лицо начальника багровеет. Наконец мы в своей палатке.

- Полей-ка мне из чайника, - вздыхает главный геолог, доставая мыло, -а потом я тебе.

Он умывается над тазом, стоящим в центре палатки, отфыркивается.

- Ну вот, начальник наш как с цепи сорвался… Лей, лей, не жалей… Думаешь, легко мне с ним, опять придется учить уму-разуму. Не понимает, что можно, что нельзя… Побольше лей, чего экономишь… Тоже мне руководитель. Как за маленьким за ним смотреть надо… Ну вот, соль с лица смыли, сейчас полотенчиком обмахнемся, а теперь давай тебе полью и айда на обед.

- Так вода кончилась.

- Вот жалость… об снег, может, оботрешься? Снежком даже полезнее…

К вечеру пурга усиливается, и все расходятся по своим палаткам. В нашей, кроме главного геолога, Пэпика и Миши, живет еще геолог Женя, коренастый, близорукий, в очках на веревочках (пластмассовые дужки давно сломались), и штурман одного из самолетов Володя, он же студент-заочник философского факультета МГУ.

На полу палатки горит газовая плитка. Вдоль стен стоят раскладушки, на них в спальных мешках лежим мы. Сквозь окна проходит внутрь блеклый свет ночной полярной метели.

- Открутите-ка побольше газик, - просит главный геолог, - а потом, когда заснем, надо не забыть выключить.

Миша, высунув свою здоровенную руку за полог палатки, откручивает вентиль стоящего рядом баллона.

А за окном метет. Самолеты на пригорке скрылись в молочной белизне. Снег облизывает серые закоченевшие валуны. Снежные струи льются по упругому телу палатки. Дюралевые ребра вздыхают под резкими порывами ветра.

За палатками друг подле друга сидит штук восемь поморников. Теперь они наши верные спутники. Они знают, что около людей есть чем поживиться.

Пэпик, высунувшись из своего фирменного нейлонового, на гагачьем пуху спального мешка, рассматривает свои многочисленные термометры. Женя, приподнявшись к иллюминатору, читает «Искатели» Гранина.

Тихо поскрипывает кровать Миши, он все никак не может устроиться. Мешок ему явно мал, но во всем нашем отряде нет такого, чтобы пришелся ему впору.

Володя-философ тоже читает, Бальзака «Блеск и нищета куртизанок».

Под пологом палатки в теплом воздухе купаются портянки.

Наверху жарища, внизу у пола по измерениям Пэпика - минус 4°.

- Проклятая погода, - нарушает молчание главный геолог. - И стоило сюда ехать, чтобы дрожать здесь, как цуцики. Я бы сейчас дома столько бы натворил. И что сейчас в институте без меня?.. Миша, газик не забудь выключить…

А за окном ветер, ветер, белое молоко. Поморники около палаток, нахохлившись, сидят на снегу.


С утра погода ясная. Дует резкий, обжигающий щеки ветер. Оба наших самолета поднимаются в воздух почти одновременно, и с борта одного хорошо виден другой. Удивительно выглядит оранжевая «Аннушка», парящая на фоне причудливых скал и ледников. Самолет кажется совсем мал, не больше жука, но в нем поместились семь человек, среди них такой гигант, как наш Миша. А внизу перед глазами лежат горы Земли Королевы Мод.

Земля Королевы Мод - один из наиболее крупных горных районов Антарктиды. Попасть в эти горы непросто, они находятся в 200 км от берега. Именно в этом районе 28 января 1820 г. впервые была усмотрена Антарктида экспедицией Беллинсгаузена и Лазарева. Лишь спустя почти сто лет здесь побывали норвежцы, открыли горы и назвали эту часть материка в честь своей королевы. Сама королева Мод, конечно, этих мест никогда не видела, разве что в сладком королевском сне.

В 1938 г. этим районом заинтересовалась фашистская Германия, снарядившая сюда специальную экспедицию. С помощью «летающих лодок» немцам* удалось сфотографировать большую часть горной страны, они сбросили с самолетов несколько флагов со свастикой в знак своих территориальных претензий, но ногой на эту землю так и не ступили.

Первыми людьми, проникшими в горы, что тянутся с перерывами почти на 2 тыс. км, были на западе участники международной норвежско-британско-шведской экспедиции, на востоке - японцы и бельгийцы, а в центральной части - мы, русские. В этом можно наглядно убедиться, стоит только познакомиться с географическими названиями на картах этого района. По краям преобладают труднопроизносимые японские, бельгийские и норвежские наименования, а в центре - гора Маяковского, пик Кропоткина, хребет Юрия Гагарина. Но эпоха географических открытий на шестом материке подходит к концу. Теперь исследователи переходят к систематическому изучению открытых территорий. В задачу нашего отряда входит составление детальных карт рельефа и геологического строения, т. е. создание той основы, которая позволит впоследствии вести направленные поиски полезных ископаемых.

Благодаря самолетам мы можем проникнуть почти в любую часть горной страны. А всего четверть века назад норвежско-шведско-британская экспедиция обходилась здесь без воздушного транспорта. Однажды мы наткнулись на ее следы. У подножия одинокой вершины на западе района, где наш самолет совершил посадку, мы увидели горку старых деревянных ящиков, а на них сани вверх полозьями. Сверху торчала бутылка с запиской. Бутылка хранила еще коньячный запах, а в записке было написано: «Этот нунатак был впервые достигнут рекогносцировочной партией на собачьей упряжке 25 октября 1950 г…» Молодые участники той экспедиции Вальтер Шютт, Чарлз Свитенбенк, Гордон Робин стали известными учеными.

Два года пробыла здесь международная экспедиция, начавшая зимовку в составе 15 человек и закончившая ее без трех своих товарищей. Трудно без волнения думать о наших предшественниках, о том, какие трудности приходилось им преодолевать на пути к поставленной цели. Нам с помощью «Аннушек» работать легче, но, очевидно, те, кто придет сюда еще четверть века спустя, так же вот сочувственно будут вспоминать о наших исследованиях.

Ан-6 садится у невысокого горного хребта. Абсолютная высота гор достигает 2 тыс. м, но большая часть их тонет в ледниковом покрове. Рядом скалы, валуны, поля голубоватого льда, сверкающие так, будто в глаза тебе направили сто тысяч солнечных зайчиков, и зияющие трещины с сине-зеленым отливом по краям. Иногда они забиты снегом, под которым, возможно, скрываются бездонные пропасти. Там, где трещин много, мы подстраховываем друг друга веревками.

Пока геологи в маршруте, летчики возятся у самолета, готовят обед, а если время свободное и погода располагает, «стукают» в мяч. Энтузиаст этого дела как всегда пилот Виктор. Он и одет по-спортивному, вместо ушанки на нем красная вязаная шапочка с помпоном. Знающие себе цену летчики всегда имеют какую-нибудь отличительную деталь туалета. Если Виктор не расстается со своей шапочкой, то один из штурманов всегда щеголяет в зеленой фетровой шляпе. Нельзя не оценить этот своеобразный шик в антарктических условиях.

В маршрутах наш отряд разделится на две части, по числу самолетов. Главный геолог обычно работает с Пэпиком и Женей, начальник отряда в паре с Мишей. Мне как географу предоставлена известная самостоятельность и право выбора.

Работают группы по-разному. Начальник отряда - быстро. Не успеешь добраться до скалы и начать отбор образцов, как следует его команда: «В самолет. Нечего чесаться, потом допишешь». Начальник отряда делает в день до 8-10 описаний геологических разрезов - точек. Ему помогает Миша, завертывает образцы, пишет этикетки. Изредка начальник отряда разрешает Мише поработать самостоятельно, но тут же экзаменует.

- Сколько градусов простирание?.. Не точно. Порода?.. Врешь, граносиенит…

- Так как же ? - не соглашается Миша.

- Не спорь, я, брат, на этом деле такую собаку съел. Миша смущенно замолкает.

Иногда и мне начальник задает «каверзные» вопросы. И, не ожидая ответа, заключает: «И чему вас в университетах учат». Сам он кончил геологоразведочный институт. А Миша, как на грех, тоже с университетским образованием.

Совсем по-иному работает главный геолог. Неторопливо, обстоятельно, пока все не запишет, со скалы не уйдет. Ему помогает Пэпик. За это главный геолог многое объясняет Пэпику: что за порода, ее особенности, условия образования. Даже записывая, он присматривает за Пэпиком, чтобы тот не отходил далеко. В случае чего сразу кричит: «Пэпкчка, ну-ка, где у нас мешочки для образцов? Затерялись, не могу без тебя найти».

Пэпик жалобно откликается:

- Сейчас, только лишайники соберу.

- Зачем тебе лишайники, - удивляется главный геолог.- Вот добра нашел. Иди, я тебе такой образец подарю, в Праге твои друзья лопнут от зависти.

Если главного геолога и начальника отряда интересуют только древние кристаллические породы, то Пэпика, первого чешского геолога, попавшего в эти горы, привлекает буквально все. К тому же самые различные специалисты его страны просили привезти образцы из Антарктиды. Но под надзором главного геолога выполнить все эти поручения не так-то просто, приходится хитрить. Стоит главному геологу замешкаться, Пэпик, скрываясь за валунами, уходит в сторону и ничего не видит и не слышит. Собрав нужные образцы, он присоединяется к главному геологу, Тот поначалу сердится: «Кричал, кричал, чуть горло не сорвал, хулиганишь ты, Пэпичка!» - но быстро отходит. Что делать, международные связи- дело тонкое.

За день главный геолог делает четыре, максимум шесть точек. По возвращении в лагерь говорит многозначительно: «Это не как у некоторых - галопом по Европам. У нас наука». Летчики, однако, не одобряют медлительности в работе. Их заработок определяется количеством посадок. Поэтому летные экипажи, чтобы уравнять шансы, меняются…


Палатка сотрясается от порывов ветра. Покачиваются развешенные на веревках для просушки носки, портянки и пиджак Володи-философа. На вьючном ящике около постели главного геолога полупустая банка растворимого кофе, пачка прессованного сахара и обледенелый зеленый чайник. Все еще спят. Пэпик потонул в своих ярко-голубых пуховых мешках. Миша и Женя закутаны в собачьи меха. Главный геолог нежится в росомахе. Лиц не видно, только чернеют отверстия для дыхания. Порой из мешка наружу высовывается чей-нибудь нос, но вскоре уходит вглубь, хоронясь от холода.

- Мишенька, газик бы раскрутить. Никакого ответа.

- Миша, газ пора зажигать.

В палатке безмолвие, из мешков слышится подчеркнуто ровное дыхание. Кто-то даже захрапел.

- Михрюта, симулянт, вставать пора! - взрывается главный геолог.

- Сейчас я разожгу, - говорит Володя-философ.

Он вылезает из мешка, засовывает босые ноги в унты, шарит в кармане пиджака и наконец находит спичечный коробок.

- Вот молодец, - ласково одобряет главный геолог и, передернув плечами, скрывается в мешке. - Ой, холодина какая, братцы.

Палатку за ночь действительно сильно выдуло. Пэпик смотрит температуру на полу - минус 12°. Скрипит кровать Миши.

- Ты что же, не слышал, когда тебя звали? - обращается к своему помощнику главный геолог.

- Нет, я же уши ватой закладываю. С детства они у меня простужены.

- Ой, Миша, жук, ой жучина,-укоризненно приговаривает главный геолог. - Ну, за это польешь мне на руки из чайника.

- Это, пожалуйста, - соглашается Миша, вылезая из мешка и расправляя свои богатырские плечи.

- Подожди, не торопись, пусть водичка согреется. Куда торопиться. Погода все равно нелетная…

После завтрака разбираем образцы. Главный геолог усаживает около себя Пэпика, достает полевой дневник, подталкивает ногой к Пэпику свой рюкзак. Поплевывает на кончики пальцев.

- Пэпик, дай-ка сюда девятый мешочек. Так, 9а, 9б… Это же липа. Ой, халтурщик профессор. Давай-ка сюда 9б. И что бы я делал без Пэпика. Так, 9б. Э, черт, палец болит. Вот что Антарктида творит с человеком. Я уже 30 лет не работал коллектором. 9б уложите в ящик. Тьфу, чертов Миша, тоже ящик нашел, весь разваливается. А, черт (главный геолог схватился за ящик и наткнулся на ржавый гвоздь). Заражение здесь еще получишь. Ну-ка, дай мне 10а. Вот классический образец.


Классический образец! Контакт двух пород. А где же 10б? Пэпичка, нет 10б. Или вот он. Нет, не то. Пэпичка, кто-то сейчас заработает по одному месту.

- Что такое одно место? - спрашивает Пэпик.

- Пардон, при универсантах я не могу вам объяснить,- кивает профессор в нашу с Мишей сторону.- Тьфу, с этой болтовней я все перепутал. Надо быть внимательней. Сукин сын, камаринский мужик. Пэпик, вы знаете, что такое камаринский мужик?

- Камаринский мужик? - повторяет Пэпик. - Не знаю.

- Вот и я тоже не знаю. Пэпичка, все верно, 10б и не должно быть. А то меня чуть кондрашка не хватила. Пэпик, а вы знаете, что такое кондрашка?

- Кондрашка - очень смешное слово, - отвечает Пэпик.

- Нет, грустное, Пэпик, грустное… Так, давайте мне двенадцатый образец. Нет, не надо. Мы с вами торопимся. Надо сначала одиннадцатый. Подождите заворачивать. Где мой красный карандаш? Вот теперь все в порядке. Вот видите, Пэпик, ваши мешочки, моя система и результат налицо.

- Женя, - приглашает к разговору своего молчаливого коллегу главный геолог, - если кто в институте будет говорить вам, что я белоручка, вы плюньте тому в глаза. Да, Женя, телеграмму я получил. Тему Аникеева у нас закрыли.

- Как вы хотели, так и вышло, - с готовностью отвечает Женя.

- Ну, Женечка, вот это уж зря, ай нехорошо. Если бы я хотел, ее бы уже давно прикрыли. Ой, мать родная, и кто у нас только темами не занимается… Пэпичка, 13а. Вот прелесть. Что бы мы без вас делали. Молодец, Пэпичка…

Весь день дует порывистый юго-восточный ветер. Метет сильная поземка. Набегает волнами. Снежное облако обволакивает лагерь. Снег сочится, течет, извивается между валунами, лижет зыбкими языками борта палаток и вдруг исчезает. Становится тихо. Промчавшееся снежное облако взлетает на ближайшие скалы. А через мгновение набегает новое, бросает острые, жгучие кристаллы в лицо. Из палатки лучше не выходить.

После разбора образцов каждый занимаетсясвоим делом. Женя зашивает порванную куртку, разложив вокруг себя коробочки с всевозможными хозяйственными принадлежностями, которые он предусмотрительно захватил из дома.

Миша не спеша расчесывает бороду. Володя-философ продолжает читать «Блеск и нищету куртизанок». Утомленный Пэпик задремал, обхватив руками подбородок. У него разболелись зубы.

Главный геолог бодрствует. Быстро строчит что-то в большую клеенчатую тетрадь - пишет книгу об Антарктиде.

- Еще одну главу осталось дописать. Если пурга продержится денька три, справлюсь… А потом за метеоритами полетим. Может, опять найдем. Мне ведь тогда за них премию отвалили.

- Неужели за метеориты платят? - удивляется Володя-философ.

- А то как же. Да потом первый железный метеорит в Антарктиде найти - это не фунт изюма.

- А Борис тоже премию получил? - интересуюсь я.

- Боба тоже получил, - неохотно отзывается главный геолог. - Мы же самостоятельно нашли. Да чго говорить, ты же вроде где-тo поблизости был, сам все видел…

Я вспоминаю склон горы пепельного цвета, главного геолога и Бориса - неразлучных друзей, идущих впереди. Профессор, уцепившись за своего спутника, что-то рассказывает. Помню себя, навьюченного образцами главного геолога. И странный камень прямо на нашем пути.

Борис, прервав разговор с главным геологом, поднял камень.

- Какой тяжелый. Прямо железо!

- Глупости, - не поверил главный геолог. - Кусок магнетита.

- Да нет, ей-богу железо.

- Ладно, некогда сейчас смотреть, летчики ждут. Кинь в рюкзак.

В самолете Борис достал странный образец, поскреб его ножиком. Под окалиной блеснул металл.

- Да ведь это метеорит!

- Будет ваньку валять, - снова вроде не поверил главный геолог, но глаза его загорелись.

В лагере после просмотра учебнике петрографии стало ясно: найден метеорит. Это неоспоримо доказывали странные, похожие на иероглифы знаки на поверхности образца, так называемые видманштетовые фигуры.

- Надо радировать в Академию наук, - твердо сказал главный геолог и торжественно поднялся.

- Ребята, - позвал он летчиков. - Смотрите, перед вами пришелец с другой планеты, настоящий железный метеорит.

- А кто его нашел? - спросил один из летчиков.

- Я, - простодушно выпалил Борис.

Вот тут-то дружбе главного геолога с Борей и при шел конец. Телеграмму, правда, послали за двумя подписями: главного геолога и Бориса. Но Борис оказался слишком честолюбив. Он не хотел делиться своей находкой. На обратном пути из Антарктиды на судне во время первомайского концерта самодеятельности исполнялась частушка Бориного сочинения: «Тут давно уж спор стоит, кто нашел метеорит? Но об этом наш профессор очень точно говорит». Частушка имела шумный успех. Главный геолог, сидящий в первом ряду, аплодировал и улыбался. Борис же, сорвав аплодисменты, сам подписал себе приговор…

- Да, не удержался у нас Боба. Сам виноват, - в раздумье говорит главный геолог.

Шквальный порыв ветра налетает на палатку, осыпает ее песком и мелкими камнями, но затем стихает. Огонь газовой плиты постепенно хиреет.

- Надо поставить новый баллон, пока начальника нет, - советует главный геолог. - Нечего экономию разводить.

- Может, засорился вентиль? - сомневается Володя-философ.

- Ничего, новый лучше.

Меняем баллон, и плита снова разгорается. Главный геолог, отложив тетрадь, достает бритву «Спутник»:

- Даже в сложных условиях не надо опускаться, - говорит он нам.

Пэпик по-прежнему дремлет, держась за зубы. Женя укрепляет пуговицы на штанах и куртке, чтобы не дай бог не оторвались. Пуговиц в запас он забыл взять, недосмотрел. Миша перешел к подсчетам своего антарктического заработка. Хватит или не хватит на взнос в жилищный кооператив. Володя-философ составляет месячную сводку по первичным посадкам для бухгалтерии.

- Не хватит, - говорит Миша, - придется еще раз сюда ехать. Вот в первых экспедициях была лафа, платили в два раза больше!

- Зачем тебе, Миша, деньги, ты ведь не пьешь, не куришь, за девушками не ухаживаешь? - спрашивает главный геолог.

- Это еще как сказать, - обижается Миша.

- Ой, жучок! - радуется главный геолог. - Я ведь тоже в твои годы был не дурак. Только опасное это дело, скажу я, ты не увлекайся. И что б на работе ни-ни, я брат этого не люблю.

- Пойду я к летчикам, приемник послушаю, - хмурится Миша.

- Критики не любишь, Михаил. Учись сносить критику. Без этого, брат, у нас нельзя, - говорит вслед ему главный геолог.

Через несколько минут в палатку заглядывает начальник. Хмурится.

- Что это газ сильно раскрутили, так нам не хватит до конца, осталось только пять баллонов.

- Можно и подкрутить, - соглашается главный геолог.

- А я вам спиртянского немного приволок, - начальник достает из кармана бутылку.

- Чем угодили руководству? - лукаво осведомляется главный геолог.

- Работа процентов на восемьдесят уже сделана, можно отметить, и погода располагает, - поясняет начальник и разливает спирт в кружки.

- Мне самую малость. Это ты верно придумал, - воодушевляется главный геолог. - Нам есть за что выпить. Вернемся домой -такой докладик на конгрессе сделаем! Шутка ли, карту какую составили?

Закусываем рыбными консервами.

- Эх, ребята, хорошие вы ребята, - продолжает главный геолог. - Дай бог, вернемся - все ко мне домой приходите, коньяком угощу…

- Как же, держи карман шире, - шепчет мне Миша. Чтобы проветриться, я вылезаю наружу.

Ветер наконец стих. Над горами небо покрылось голубыми, розовеющими поверху пятнами. После замкнутого, подслеповатого мирка палатки так широко разверзлось небо надо мной, кристален воздух, ярки краски. Именно в такие мгновения, сразу после пурги, возникают в ледяной пустыне удивительные миражи.


После пурги все припорошено


Нет, это не тенистые пальмы и прозрачные ручьи, которые грезятся путешественникам в африканских пустынях. Здесь, в холодном антарктическом воздухе, возникают нежные размытые силуэты, похожие на полотна импрессионистов. Вот над мерцающей ледяной поверхностью, почти касаясь ее, в плавном танце движутся легкие фигуры. Я узнаю их. Это -голубые танцовщицы… А в стороне, среди скал, все густо-коричнево. Но в это мгновение низкое полярное солнце трогает скалы, и вижу я прямо перед собой смуглую гогеновскую красавицу, и она шепчет мне: «А ты ревнуешь?»

- «Да, мне нравилась женщина в белом, но теперь я люблю в голубом», - говорю я в антарктическое безмолвие, удивляясь странному звучанию собственного голоса. И снова смотрю туда, где были голубые танцовщицы. Но их уже нет. Просветы чистого неба закрыло облаками, и только одно окно, словно голубой шар, летит по небу.

Возвращаюсь в палатку. Там все устраиваются на ночлег. Последним приходит в палатку Миша. Довольный: играл с летчиками в карты на леденцы и крупно выиграл. Леденцы, правда, все сам высосал, нам не принес.

- Ой, Миша, жуковатый, - радуется главный геолог, У него отличное настроение, и, влезая в мешок, он

мурлычит свою любимую песенку. «Кто о чем говорит: геморрой или колит. У меня же очень даже до сих пор здоровый вид».

- Эх, написал бы кто про то, как мы здесь живем, как уродуемся , - расправлясь в росомашьем мешке, мечтательно произносит главный геолог.

- А то, за что боролись? Журналиста бы сюда толкового. Глядишь, герои бы из нас получились.

Из Михрюты - герой. Так и я в герои вылез бы.

- Вы самый первый, - бурчит из собачьего мешка Миша.

- Нет, не напишут о нас, братцы. Не напишут. Ну ничего. Мы люди не гордые. Без славы обойдемся, да так оно и спокойнее, - и сказав это, главный геолог решительно поворачивается на правый бок.

Постепенно все стихает. Замерли на веревках тяжелые носки. Окаменели поставленные на ящики для просушки огромные альпинистские ботинки. Беспомощно обвис пиджак Володи-философа.

Сладко, как ребенок, спит Пэпик. Размеренно похрапывает Женя, а рядом аккуратно сложены его коробочки, очки на веревочке в футляре и прочее. Володя-философ заснул с книгой в руках, и во сне ему, конечно, снятся куртизанки во всем своем блеске и нищете. Спит и главный геолог, как всегда, с полуоткрытыми глазами. И Миша спит, обмотав поясницу полотняным вкладышем, так как влезть в него он не мог, не помещался.

Все замерло на Земле Королевы Мод…


Опасные трассы


Со станции «Новолазаревской» к нам в горы вышли два вездехода. Пока еще никто не попадал сюда наземным транспортом. Ледники, окружающие горы, слыли непроходимыми. Четверо отважных выступили в поход: два механика-водителя, радист и начальник станции. Им предстояло проложить первую трассу через горы протяженностью почти 300 км. В конечной точке маршрута на ледниковом плато на высоте более 3000 м нужно было создать вспомогательный склад горючего для наших «Харьковчанок», которые совершают сейчас труднейший переход через Центральную Антарктиду по еще никем нехоженному маршруту. Если пробиться через горы не удастся, «Харьковчанки» окажутся отрезанными от берега. Их придется бросить на подходе к горам, а людей вывозить самолетами.

Задача, стоящая перед новолазаревцами, была не только исключительно сложной, но и совершенно новой. Нашим вездеходам еще не приходилось работать в горных районах Антарктиды, а тем более форсировать их. Опыт пересечения гор Антарктиды на тяжелых вездеходах имелся у американцев и англичан, но их отчетов или статей у нас не было. Предстояло не только справиться с реальными трудностями, но и преодолеть психологический барьер неуверенности, который обычно возникает, когда люди попадают в непривычную обстановку.

Все участники похода достаточно наслушались о грозных трещинах, которые подстерегают исследователей на горных ледниках, Миша, широко расставляя руки, выразительно демонстрировал их внушительные размеры. Ширина некоторых трещин, судя по имеющимся в нашем распоряжении снимкам, достигала 100 м, в длину они простирались на многие километры. Какова глубина разломов, никто не знал. Обычно их просто называли бездонными. Попадание туда сулило верную гибель.

Первый этап пути, который предстояло пройти четверке новолазаревцев, - крутой ледниковый склон, отделяющий оазис Ширмахера от гор. На этом восьмидесятикилометровом участке вездеходы должны были подняться на 1300 м. Накануне выхода я еще раз пролетел вдоль намеченной трассы. Теперь после тщательной разведки особых опасений у меня не было.

Вручив начальнику «Новолазаревской» планшет с аэрофотоснимками, на которых пунктирная линия в обход трещин вела к нам в горы, я пожелал ему удачи. Много неожиданностей может случиться в походе: неопознанные подснежные трещины, поломки машин, непогода, в которую легко сбиться с пути, и т. д. Словом, плохо, если удача не будет сопутствовать новолазаревцам.

Прошло два дня. Мы ожидали приход вездеходов в лучшем случае еще через сутки, как вдруг поздним вечером, когда мы уже забрались в мешки, радист летного экипажа, просунув голову в палатку, сообщил, что новолазаревцы уже тут, рядом, остановились по другую сторону горы в пяти километрах от нас.

- Ну и прыткие ребята, - отозвался главный геолог.

- Тише едешь, дальше будешь, - рассудительно заметил Миша, посасывая леденец.

- Тоже верно, - против обыкновения не стал спорить главный геолог. - Ты только газик не забудь завернуть.

Пэпик встревоженно высунулся из мешка:

- Почему не можно быстро? Я пойду фотографировать вездеходы.

- Спи, Пэпик. - Ласково остановил его главный геолог.- Зачем тебе вездеходы? Нам с тобой наукой надо заниматься.

Наутро мы на бреющем полете прошли над поездом. Внизу не было заметно никаких признаков жизни. Очевидно, утомленные переходом, новолазаревцы крепко спали. Мы не стали их тревожить. Нам надо было еще раз осмотреть следующий горный участок трассы. Здесь вездеходам предстояло пройти около 100 км вверх по леднику Горного института.

Инспектировать намеченную мной трассу полетел наш начальник, и по мере того как самолет углублялся в

горы, у нас с ним разгорался спор. Я считал, что лучше идти вдоль восточного борта долины, вблизи скал. Здесь поверхность ледника на большей части пути свободна от снега, а трещины неглубоки и хорошо просматриваются. Начальник отряда предложил свой вариант - следовать по западному заснеженному борту долины. Там подъем более пологий и, кроме того, легче подобрать площадку для посадки самолета, если поезду понадобится срочная помощь. В этом отношении начальник был прав, но меня беспокоило другое - скрытые под снегом трещины. Ледник Горного института, который надо было пересечь, чтобы выйти к противоположному борту долины, вызывал у меня особые опасения. Тем более что ширина его достигала почти 40 км. На таких больших ледниках чаще всего встречаются крупные трещины.

Конечно, и выбранный мной маршрут был далеко не безупречен. Прежде всего потому, что я не знал, проходимо ли ледниковое плато дальше к югу. Для «Аннушки» оно было недостижимо. Но в этом отношении оба маршрута были в равной мере не изведаны, и здесь оставалось рассчитывать на удачу. Зато в горах, следуя по восточному борту долины, можно было избежать коварных, скрытых под снегом ловушек. Вот почему я настаивал на своем.

Наш спор все обострялся. Пролетая над наиболее сложными участками намеченной мной трассы, начальник возмущенно кричал мне в ухо: «А здесь как изволишь пройти?» Я пытался объяснять. Но убедить начальника не удавалось. Конечно, он не меньше меня переживал за успех всего предприятия. И ему казалось естественным идти по более ровному западному борту. На мои предупреждения о трещинах, которые непременно должны быть в месте пересечения долины, он только махал рукой: «Какие трещины? Покажи мне их? Если бы они здесь были, мы бы их сверху заметили».

Действительно, чаще всего трещины, даже сильно занесенные снегом, хорошо просматриваются с самолета, особенно в ясную погоду, в косых лучах вечернего солнца, когда малейшая неровность рельефно выделяется на местности. Но иногда, особенно после метели и снегопадов, трещины под снегом абсолютно не заметны ни с земли, ни с воздуха. И л продолжал упорно отстаивать восточный, свободный от снега путь.

В конце концов, когда горючее в самолете было на исходе и командир экипажа, передав управление штурману, решительно вмешался, заявив, что «пора кончать базар», начальник отряда принял окончательное решение. Рубанув рукой воздух, он отобрал у меня планшет со снимками и стал сам размечать трассу. Я, моргая, следил за его уверенной рукой.

- Ну вот, допрыгался,- укоризненно сказал мне наш пилот, умудренный жизнью, пожилой человек.- Ты что же это за моду взял с начальством спорить? Вот и отправили тебя на пенсию. Ну ничего, не горюй. Подавайся ко мне в Ейск, вместе на пляже будем загорать. Там у нас здорово: войдешь в море, идешь-идешь, от берега уже километра три, а вода все еще пупок не закрывает.

Несколько часов спустя новолазаревцы, круто развернув машины, начали пересекать ледник Горного института.. .

На следующий день, как только мы возвратились из маршрута, по рации пришло тревожное сообщение: поезд попал в зону трещин. Вылетевший на подмогу самолет вернулся с неутешительными известиями. Вездеходы продвигались к западу, когда под одним из них рухнул снежный мост. К счастью, трещина оказалась не широкой, и машину удалось вытащить. Во время одного из маневров, когда тягач разворачивал тяжелогруженые сани, чтобы отбуксировать их на безопасное место, случилось событие, потрясшее воображение всех участников похода. Мощный взрыв неожиданно всколыхнул воздух. Вверх взметнулись фонтаны снега, и тягач с санями скрылся за белой пеленой. Водитель его инстинктивно нажал на тормоз. Когда снежная пыль осела, все увидели, что перед самым носом тягача разверзлась темная бездна.

Снежный мост над огромной трещиной рухнул просто от сотрясения и, к счастью, чуть раньше, чем на него выехал вездеход. Сотни тонн снега со страшным шумом низверглись в пропасть. Упругая воздушная волна выбросила часть снежной пыли наружу, создав зрительное подобие взрыва. Но самое удивительное заключалось в том, что во время маневрирования оба вездехода уже пересекли это место, причем один из них трижды. Поистине четверка новолазаревцев родилась под счастливой звездой!

Все были удручены случившимся, а сами участники этих событий еще не оправились от шока. Положение продолжало оставаться серьезным. Поезд уже прошел часть

пути к западному борту долины, и возвращаться назад было не менее опасно, чем двигаться вперед.

Я попросил начальника отряда отпустить меня к поезду. Помрачневший и осунувшийся, он только хмуро покачал головой и сказал, что сам выведет вездеходы. Я не мог не отдать должное его непреклонности и волевым качествам. В этот трудный момент он оставался твердым и решительным.

Через день, переждав плохую погоду, поезд осторожно двинулся дальше на запад. Теперь мы часто подлетали к нему для дополнительных авиаразведок. Машины неуклонно продвигались вперед, удаляясь от опасной зоны. На крыше головного вездехода сидел наш начальник, внимательно вглядываясь в снежную белизну.

Достигнув западного борта долины, машины повернули к югу. Здесь, вблизи от гор, дорога не сулила особых неприятностей. Правда, при сильном ветре в воздух поднимались мириады снежинок, и видимость резко сокращалась. К счастью, дальше все обошлось без приключений. На двенадцатый день пути поезд оказался в нескольких десятках километров к югу от гор на высоте 3100 м. Цель была достигнута. Здесь новолазаревцы выгрузили горючее и расставили вехи, чтобы «Харьковчанки» не проскочили мимо.

Первая наземная трасса через горы центральной части Земли Королевы Мод была проложена.



Карта Антарктиды


Постепенно все отчетливее начинают проступать контуры создаваемых нашим отрядом карт. Но не во все части горной страны можно попасть на самолете. Там, где поверхность льда покрыта трещинами, завалена валунами, самолету не сесть. Выручает положение вездеход «Пингвин», после разведки трассы оставленный на несколько дней в горном лагере.

Вездеход переделан из бронетранспортера. Как и почему попало в Антарктиду это чудище, не совсем ясно. Очевидно, в первых экспедициях, когда специальных гусеничных машин не хватало, решили позаимствовать технику у военных. «Пингвин» уже давно израсходовал положенный ему ресурс и был списан как негодный еще несколько лет назад, но в этом году возрожден талантливым механиком «Новолазаревской». Бронетранспортер заново покрашен в яркий оранжевый цвет. По бортам у него отштампованы аккуратные сусальные пингвины, а спереди «на груди» кто-то в порядке самодеятельности коряво вывел большое асимметричное зеленое сердце и проткнул его желтой стрелой.

Начальник поручает мне наметить по аэрофотоснимкам трассу для вездехода.

- Смотри, упадем в трещину- отвечать будешь,- сурово предупреждает он меня. Но мы оба теперь понимаем, что если упадем, то ни мне, ни ему отвечать уже не придется.

Согласовав маршрут, выезжаем. «Пингвин» лихо преодолевает заструги, перепрыгивает мелкие трещины и мчится вниз по склону ледника. Внутри машины все заполнено грохотом, временами откуда-то наползает дым. Мы целиком во власти дергающегося бронированного зверя. Странное чувство охватывает в гремящей металлической коробке. Возможно, это именно то состояние, которое испытывает танкист во время атаки. Изнутри сквозь смотровую щель почти ничего не видно, перед глазами пляшут прямоугольные картинки ледника, скал и неба. Разве заметишь тут какую-то трещину. Но раз не видно, то и не страшно. Только бы машина катилась и гремела…

Когда «Пингвин», содрогнувшись всем своим бронированным телом, перескакивает через трещину покрупнее, все переглядываются. Начальник с возмущением .смотрит на меня. Орет, сложив рупором ладони: «Ну и дорогу ты подобрал…» Он, правда, сердится больше по привычке. Весь этот район изобилует сетью мелких, хорошо видимых трещин, которые нужно только пересекать под прямым углом. Кто-кто, а он-то теперь понимает, что гораздо опаснее ровные заснеженные участки ледника, где под снегом могут прятаться пропасти.

Чтобы лучше видеть, вылезаю наверх, на броню. Теперь я сижу верхом на «Пингвине». Мои сапоги свешиваются с обеих сторон смотровой щели, и движениями ног я могу сигналить, в случае чего срочно остановить вездеход, перекрыв щель.

Морозный ветер обжигает нос и щеки. После темного нутра машины так ослепительно-ярко, что слезы катятся градом, но надо внимательно вглядываться в набегающий лед. А вокруг все выглядит нереально, совсем не поземному. Безжизненные горные цепи, низкое желтое солнце, поверхность льда, мерцающая синими искрами. Длинные, неподвижные тени гор и летящий стремительный силуэт танка со мной на крыше. Как в фантастическом фильме! Я не удивлюсь, если сейчас вон из-за той медной вершины появится сама Королева Мод.

Вдруг вездеход сильно подскакивает и резко останавливается. Я чуть не падаю с крыши. Из кабины вылезает разъяренный начальник отряда. Следует обращенный ко мне монолог:

- Куда ты смотришь, угробить нас хочешь…

И снова: «По коням, даешь Антарктиду!»


…С той памятной экспедиции прошло немало лет, В здешних горах мне не пришлось больше работать. Знакомые силуэты исполинских массивов, правда, видел я еще дважды, когда пролетал в этом районе на Ил-14 в более поздние годы. Но даже теперь я иной раз путешествую по этим местам во сне. Горы Земли Королевы Мод навсегда остались для меня горами моей молодости. Так же как и мои антарктические товарищи той поры ничуть не постарели с годами, Память - величайший дар, позволяющий остановить мгновенье. И если оно прекрасно, это очищает душу и дарует новые силы.


ГЛАВА V ЛАГЕРЬ У ГОРЫ МЕРЕДИТ


Это все, что осталось от гигантского валуна.


Вверх по леднику Ламберта


Вездеход описал дугу, и домики базы «Союз» повернулись к нам своими желтыми спинами. Мы покатили на юг, вверх по леднику Ламберта. Трое оставшихся на базе - гидролог Саша, механик Борис и радист Юрий - на глазах превращались в темные точки.

Вот и вырвались наконец на простор Антарктиды. Михалыч, наш начальник, недаром медлил, принюхивался, приглядывался к погоде. Переход по леднику Ламберта дело рисковое, при плохой видимости угодить в трещину проще простого.

Я закрепился на крыше вездехода. Там было полно вещей: дюралевые дуги палаток, раскладушки, куски кошмы, пухлые сардельки спальных мешков. Все было стянуто веревками, уложено по-походному. Спереди оставалось еще немного места, где можно было сесть, подложив под себя каэшку. Слово это возникло в пору наших первых экспедиций в Антарктиду от аббревиатуры КАЭ - комплексная антарктическая экспедиция. Хотя давно уже во всех документах фигурирует САЭ, ватную куртку с капюшоном опытные полярники называют каэшкой, и никак иначе. В звучании тут ласковость, тепло и что-то от печального зова пингвинов.

Ехать на крыше, кроме меня, желающих не нашлось. Дорога предстояла дальняя, ветер встречный. Михалыч, как и положено начальнику, сел в кабину рядом с водителем, на «генеральское» место. Остальные - Будкин с помощником и еще два геолога - полезли в кузов, темный короб, уже на две трети набитый вещами, где, кроме запчастей и ремонтного инструмента, находились еще бочка с горючим, баллоны с газом, отопительные печи, ящики с продуктами, баулы с палатками, матрасы, рюкзаки с личными вещами всей нашей семерки.

Всемером уходим мы в этот дальний маршрут. В семерке, по-моему, есть что-то особое, какая-то неизъяснимая магия. Недаром же вошла она во столько пословиц и поговорок: «семь раз отмерь…», «на семи ветрах», «семи пядей во лбу», «седьмая вода на киселе…» А пушкинские три карты: тройка, семерка… И сразу мороз по коже, ощущение предопределенности, нарастающее беспокойство. Для меня нынешняя экспедиция как раз седьмая по счету, поневоле задумаешься. Но что-то не чувствую я себя полярным ветераном, волнуюсь как новичок. До старых заслуг, если они и были, никому сейчас дела нет. Все сначала, все сызнова. Заново нужно утверждать себя в экспедиции. И к новым товарищам привыкать: каждый раз это по-разному получается.

С геологом Будкиным плыли мы сюда на одном судне. Больше месяца по морям и океанам. Сколько раз о том о сем разговаривали, вроде бы знаем друг друга, а все равно знакомство-то шапочное. Только сейчас, когда начинается совместная работа, жизнь в одном лагере, предстоит нам съесть положенный пуд соли.

Еще из нашей семерки знаком мне радиотехник Гриша- он же помощник геолога или повар, смотря по обстоятельствам. Семь лет назад в 22-й САЭ познакомились мы с Гришей на базе «Дружной», работали вместе в горах Шеклтона. Гриша лет на пятнадцать моложе меня. Тогда он только начинал свою полярную биографию. Старался, работал отлично, не унывал никогда. После той экспедиции успел еще несколько раз сходить в Антарктиду. Обрадовался я, увидев Гришу. Только скучным он стал. От прежнего задора и рвения мало что осталось.

А вот с Михаилом Михайловичем, нашим начальником, я встретился в Антарктиде с 17-летним перерывом. Мы с ним вместе еще в 12-й САЭ на Земле Королевы Мод работали. Одним из героев моих очерков он был. По-моему, вполне симпатичным героем. Хотя мне говорили, жена Михалыча, прочитав книгу, на меня сетовала. В одном эпизоде мой герой напареули потягивает и при этом еще какую-то легкомысленную песенку напевает. Жена же Михалыча за долгую и счастливую супружескую жизнь никогда не видела своего мужа во хмелю. Ну и обиделась не на мужа, понятно, а на меня. Уж не помню, был ли в действительности такой эпизод. Не исключено, что сгустил я краски, допустил авторское преувеличение, поскольку геолог Миша из книги «Земля Королевы Мод» был, конечно, не точной копией оригинала. Хорошо хоть сам Миша не обиделся. Незлобив он от природы. Говорят, черта большинства крупных людей. А Миша - силач, под 100 килограммов весу. Но силу свою без дела не показывает. На базе в самых пиковых ситуациях ухитряется хранить олимпийское спокойствие.

Мы с Мишей одногодки. Новая встреча в Антарктиде для нас знаменательное событие. Шутка ли, семнадцать лет как не бывало. Дома виделись мельком, наспех, два-три раза в командировках. Я- москвич, Миша - ленинградец. Зато теперь будет время спокойно посидеть, поговорить. А там, наверное, судьба снова разлучит, до новой Антарктиды. Если только она у нас состоится. Ведь смех смехом, оба привезли с собой по мешку лекарств.

Молодых геологов, помощников Михалыча и Будкина, я не знал раньше. Они уже новое поколение антарктических исследователей. Если, конечно, суждено им прижиться в экспедиции, втянуться, увлечься работой. Ведь далеко не со всеми это происходит. Для многих Антарктида всего лишь случайный эпизод биографии. И не только потому, что кто-то из ребят хорош, а кто-то плох. Трудно сказать, отчего у одних «пошла», а у других «не пошла» Антарктида.

Темный, забитый вещами короб вездехода, где сидели четверо из нашей семерки, был плотно зачехлен сзади, чтобы вовнутрь не летел снег из-под гусениц. Будкин недовольство выражал, когда его зачехляли, почему это мне разрешили ехать на крыше? Будкин пуще всего обо мне пекся: упаду под гусеницы, кто будет отвечать?..

Но Иван-вездеходчик был настроен оптимистично: «Глаз на крыше -даже полезно. Сверху трещины виднее. Если еще кому проветриться охота, пожалуйста!».

…Далеко позади база «Союз». Ледник Ламберта уводит нас все дальше и дальше, в самое сердце гор Принца Чарльза. Массив Мередит- цель нашего похода, «белое пятно» на геологической карте. Там непочатый край работы. Вездеход катит по снежной целине. Вокруг гусениц вздымаются вихри снежинок. После недавних снегопадов дорога мягкая, заструги почти не ощущаются, каэшка их амортизирует. Отлично я устроился на крыше! Горнолыжные очки, рукавицы у носа вполне защищают и от ветра, и от снежной пыли.

Справа, на западе, медленно плывут горные цепи. Там, за массивом Мак-Лауд высятся хребты Атос, Портос и Арамис. Непривычная обстановка для доблестных мушкетеров. А по соседству лежат ледники Сцилла и Харибда, полные грозных коварных трещин. И еще я думаю, что исследователи тех мест, австралийские ученые, были люди веселые, озорные, раз давали такие необычные названия. И конечно, себя не забывали и о любимых помнили в минуты открытий. Вот и гора, куда мы направляемся, носит женское имя - Мередит.

И нет ничего удивительного, что на карте Антарктиды, этого до недавнего времени сугубо мужского материка, немало женских имен. Ведь и на краю света не расстаешься со своими близкими. Разлука и расстояние, известно, только усиливают истинные чувства. Вот так и проникают на самый суровый материк вездесущие женщины, не наши, понятно, иностранки - Бетти, Адели, Каролины, Шарлотты…

Наблюдая величественную панораму гор, я через каждые 50 - 1 00 м бросаю взгляд вперед - не лежит ли на нашем пути тень скрытой под снегом трещины. Нет, все гладко, однообразно. Возможно, недавний снегопад тому виной или рассеянный свет. Небо все еще затянуто облаками, остатки циклона цепляются за депрессию в районе ледника Ламберта. Гигантская эта долина. На сотни километров вторгается она в центральные районы континента. Ширина в устьевой части 100 км. По самому крупному леднику мира сейчас идет наш храбрый ГАЗ-71.

Что это? Справа, на вершине каменистого плато какой-то странный холм, что-то вроде трубы над ним. Нелепо это выглядит. Слишком напоминает что-то рукотворное. А вездеход бежит, никто внимания на эту «трубу» не обращает. Я стучу по крыше кабины. Машина моментально останавливается.

- Трещина? - высовывается из двери Иван.

Я показываю на трубу. Михалыч тоже смотрит, вылезая на подножку.

- Ерунда какая-то,- говорит Иван.

- Ты лучше за трещинами наблюдай,- замечает Михалыч.- Нас контакты с внеземными цивилизациями сейчас мало волнуют.

Будкин, воспользовавшись остановкой, кричит из кузова. Рвется на волю. Колотит по обшивке.

- Выпусти его,-говорит Михалыч Ивану,- а то он там все переломает.

Иван, бранясь под нос, расчехляет задок вездехода. Будкин вылезает весь в пуху, вместе с матрасом и подушкой, Карабкается ко мне на крышу. Ему тоже горы наблюдать надо. И в моих способностях распознавать трещины он не слишком уверен. Вот у него опыт по этой части, он трещиноватость на ледниках по космическим снимкам изучал.

Все уже знают, что Будкин во всех вопросах большой дока. Он много нам интересного рассказывал на досуге. И о Земле и о космосе. Я матрас его принимаю, пух с куртки его стряхиваю, стараюсь погостепримнее встретить на крыше, А Будкин суров, теснит меня к самому краю, по-хозяйски устраивается, широко. В очках, с биноклем на груди, в капюшоне он выглядит внушительно, как и положено настоящему землепроходцу.

Иван, однако, оглядывает нашу парочку довольно скептическим взглядом. Чувствуется, что-то его в нас раздражает. Строго предупреждает:

- Если прыгать придется, разлетайтесь в стороны, чтобы под гусеницы не угодить.

- А ты не тормози резко,- советует Будкин.- Чтобы не срабатывали силы инерции.

- Силы инерции,- кривится Иван. - Это тебе не по Невскому на «Жигулях»… А если передо мной трещина?

…Но трещины стали попадаться лишь на самых подступах к горе Мередит. Неширокие, в метр - полтора, они не представляли для вездехода большой опасности. Более крупные если и были на нашем пути, находились под мощными снежными мостами, и заметить их не удалось даже Будкину.

Массив Мередит, узкий, вытянутый на два с половиной десятка километров, приближался. Его темный, выступающий на север край, казался мне носом гигантского океанского судна, надвигающегося на нас с каждой минутой. Слева и чуть сзади на параллельном курсе следовал еще более внушительный массив Фишер. Другие горы-корабли поменьше шли за этими великанами в кильватере. А наш вездеход, покачивающийся на снежных волнах, - утлый челн в ледовом океане! Даже Будкина проняла эта величественная картина, расчехляет он фотоаппарат, хочет остановить мгновение.

В 17-й экспедиции я уже видел эти горы, но только сверху, с самолета. Все тогда выглядело по-иному, и ни Будкина, ни вездехода не было. И вот 12 лет спустя я возвратился в горы Принца Чарльза. Теперь мы ведем исследования не наскоком, не «точкованием», т. е. лишь в местах, доступных для посадок авиации (час-другой на точке, и бегом в самолет), а планомерными наземными маршрутами. Впрочем, авиация нам бы и сейчас не помешала, но ее на сей раз нет, зато есть ГАЗ-71 и несколько снежных мотоциклов «Буранов».

Соскользнув с гребня ледяного вала, остановились у подножия каменного исполина. Массив Мередит нависал над нами метров на семьсот. Эта гигантская стена должна была, по замыслу Михалыча, защищать от неистовых стоковых ветров, дующих сверху из центральных районов.

Разбивка лагеря -дело канительное. Палатки, состоящие на вооружении антарктических геологов, неплохие, только очень уж старые. Одна даже мне знакома: семь лет назад мы с Гришей в горах Шеклтона в ней жили. Записи кое-какие сохранились на внутреннем полотне. Не буду приводить их содержание. Палатка - ветеран. Дуги каркаса погнуты. Соединения не на специальных, плотно входящих в пазы штырях, а на гвоздях. Матерчатый чехол местами разодран. От брезентового пола - одни воспоминания. Но с помощью смекалки, гвоздей и веревок- великих изобретений человечества - удается все собрать, зачехлить, натянуть…

И как награда нашим стараниям среди вмерзших в лед каменных глыб возник дом. Он похож на юрту, в нем кроме двери есть окошко - иллюминатор. Над крышей торчит труба. Капроновые веревки обвились вокруг, тугие оттяжки от них идут к пудовым валунам: все, чтобы противостоять ветру.

В центре палатки помещаем ПЖТ (печь жидкостного топлива) под загадочным названием «Апсны», завод-изготовитель располагается в Сухуми. Вдоль стен раскладушки. На них матрас, под ноги кусок кошмы, в угол рюкзаки. Вот и обосновались. В нашей маленькой палатке трое: Будкин с помощником и я. В командирской, большой-четверо во главе с Михалычем. Там же кухня, склад основных продуктов. Еще нужно установить рукомойник на столбе среди валунов, помочь Ивану разгрузить вездеход, подготовиться к завтрашнему маршруту. Теперь ни дня нельзя терять. Январь на исходе, а это конец антарктического лета.

Тем временем у Гриши поспел чай. После пяти часов на крыше вездехода удивительно вкусен чай! Жадно пью, обжигаюсь. Но не сидится в палатке. Любопытство, нетерпение разбирает - что за мир тут вокруг? Ведь никем еще не хоженый, не изведанный! Отошел я немного от лагеря, остановился в тишине. Звук какой-то ласковый, булькующий слышится. Это ручей по льду бежит, журчание его умиротворяюще действует. Совсем не антарктическии звук, о других, теплых материках напоминает. Каждое лето, видно, поток этот действует. Камни на льду нагреваются под солнцем. Таяние может идти и в морозную погоду. Туннель в крае ледника вода пропилила - голубую трубу в метр-полтора диаметром. Не могу преодолеть искушения, лезу в этот темно-голубой омут, прохожу несколько метров, согнувшись в три погибели. Сосульки свисают как сталактиты. Стены в овальных выемках. Дно пещеры песком и галькой устлано, вода в углублениях, как осколки темного зеркала. С каждым шагом голубизна сгущается. Становится тоскливо, неуютно. Капли за шиворот падают. Впереди своды просели, тут уж на четвереньки становиться надо. И давит, угнетает толща льда над головой или это необычное освещение так действует. С облегчением вылезаю из этого подледного царства к солнцу, на свет божий.

В лагере Гриша уже развернул рацию. Установил связь со своим дружком на базе - радистом Юрой. Прямо по радиотелефону с ним разговаривает, без точек-тире, как раньше. Вся наша семерка в командирской палатке собралась. Ждем, вдруг известие какое, телеграмма из дома. Но нет пока новостей. «Молодежная» на связь с базой не выходила.

- Отбой,- командует Михалыч.- Утро вечера мудренее.

И тут у входа умывальник звякнул, зафыркал кто-то, закрякал. Будкин обычно такие звуки издает, когда горло полощет. Но сейчас он от удивления как воды в рот набрал. Пришелец не унимается, стучит по рукомойнику.

- Явился, не запылился,- благодушно говорит Гриша.-Сейчас я тебе, голубчик, калорий подброшу. А то небось изголодался на скудном местном рационе.- И Гриша лезет в продуктовый ящик.

- Гнать его надо в три шеи. Ворюга, у меня с ним старые счеты,- прорывает Будкина.

Спор идет о поморнике. Летом он обитает в прибрежных районах Антарктиды, промышляя, как считает Будкин, разбоем и грабежом. По мнению биологов, он, однако, выполняет полезные функции санитара в колониях пингвинов и буревестников. Поморник просто уничтожает слабых и больных птиц, тем самым, возможно, предотвращая развитие эпидемий, появление ослабленного потомства… Сам он об этих высоких материях, понятно, не задумывается: дай бог выжить, поставить на ноги, а вернее «на крыло», своего заботливо оберегаемого отпрыска, обычно одного-единственного птенца.

В последние годы, когда Антарктиду наводнили исследователи, поморники проводят свои «санитарные» инспекции преимущественно в местах зимовок и полевых баз, ни одну из них не оставляя без внимания. Они способны на героические перелеты, проникая вслед за человеком в самые отдаленные, гиблые для всего живого районы Антарктиды. Одна из птиц достигла даже полюса холода - станции «Восток» - достоверный факт, зафиксированный зимовщиками на фотопленке. Вот и сейчас, стоило нам обосноваться лагерем у горы Мередит, поморник тут как тут, присоединился к нашей великолепной семерке.

Михалыч назначает подъем на десять утра. Надо отоспаться перед первым маршрутом. Разошлись по палаткам. А спать не хочется. Белая ночь сияет над Антарктидой. Заглядывает через иллюминатор в наше жилище. На базе «Союз» прекрасные были белые ночи, но попривыкли мы уже к окружающему ландшафту. А здесь все новое, неизвестное. Разрешил бы Михалыч, так прямо сейчас ушел бы в маршрут.

Попыхивает печь ПЖТ, пэжэтуха в просторечии, шлет привет с далекого черноморского курорта. Знают ли в солнечной Абхазии, что обогревают Антарктиду? Не только мне не спится. Будкин напевает, развешивая для просушки портянки: «Ах, какие удивительные ночи… Может быть, она меня забыла, знать не хочет…» Его помощник, в противовес своему шустрому начальнику, какой-то вялый, заторможенный, читает сборник юмористических рассказов под названием «Душевная травма». Откуда и зачем здесь в горах Антарктиды у него эта книжка? Загадка. Неужели, чтобы убивать время? А ведь оно здесь так стремительно движется!

Лежа в мешке, я пишу дневник. Не многое удалось мне за прошлые шесть экспедиций в Антарктику. А сколько всего видел, с какими удивительными людьми работал, в каких только не бывал переделках. Теперь многое безнадежно утрачено, в памяти не восстановишь, детали пропали, а без них тускло все выглядит, неубедительно. Вот и о горах Принца Чарльза мог написать на целых 12 лет раньше. А ведь как интересно сложилась та экспедиция, и герои ее были личности яркие, колоритные, особенно наш начальник ленинградский геолог Дмитрий

Соловьев. Не раз судьба сводила нас вместе в Антарктиде. Вспыльчивый, резкий, а то и грубый, он был далеко не идеальный руководитель. Но все искупали прямодушие, увлеченность работой. И сейчас вспоминаешь его не иначе как добром. Роль его в геологических изысканиях той поры, теперь уже ясно, одна из первых. 10 раз ходил он в Антарктиду. В горах Принца Чарльза открыл крупнейшее железорудное месторождение, сравнимое разве что с Курской магнитной аномалией. В Антарктиде и заболел: тяжело, неизлечимо. И вскоре после возвращения умер. Завещал он прах свой развеять над Антарктидой. Не удалось это сделать. Но горы Дмитрия Соловьева есть теперь на карте Антарктиды. К югу от нас, в верховьях ледника Ламберта…


Склон


Тревожная какая-то ночь. Видно, с новой обстановкой не освоился. На базе мы вдвоем с Михалычем жили, печь на ночь вырубали, оба холод жаре предпочитали. А Будкин тепло любит, расстарался, раскочегарил печку. Душно в палатке. Может быть, потому и проснулся я рано. Или предстоящий маршрут беспокоит, не дает расслабиться. Подсознательно на него настраиваешься. Так бывало со мной и раньше в первые дни экспедиции, когда начинаешь работать в новом районе. Знаю по прежнему опыту, от первого маршрута много зависит. Чем быстрее разберешься в ситуации, сумеешь отличить главное от второстепенного, тем больше успеешь. В особенности когда дело касается палеогляциологии, изучения истории антарктического оледенения. Ведь прошлое чаще всего за семью замками, за семью печатями.

Одеваюсь тихо, чтобы не разбудить ребят. Вылезаю наружу. Солнце за слоистыми облаками, все небо как шторами плотно затянуто. И штиль, почти полный штиль. Не характерная для Антарктиды погода. И эта закупоренность небосвода - нигде ясного голубого окошка - на настроение действует: пасмурно на душе.

Валуны около палатки какими-то серыми, одноликими кажутся. А ведь с ними прежде всего придется иметь дело в маршруте. Ледниковые отложения - смесь частиц самых разных размеров от гигантского валуна до крохотной песчинки, так называемая морена -главный источник информации для палеогляцилога. Но нелегко разобраться в этом, на первый взгляд хаотичном, нагромождении обломков. Тут важно отыскать какие-то характерные черты, закономерности, словом, подобрать свои ключи, Первое знакомство - это , конечно, прежде всего зрительное восприятие форм, размеров, цвета, т. е. изучение внешнего облика. Первые впечатления оказываются чрезвычайно важными и порой решающими для дальнейших поисков. Вот почему для сегодняшнего маршрута так желательна ясная солнечная погода…


Неустойчивый валун.


У командирской палатки на камне поморник. Дежурит, ждет утренней побудки. Косит на меня одним глазом, без особого, правда, интереса. Усвоил по вчерашней кормежке, что Гриша у нас продуктами заведует. А тот, легок на помине, откинул полог, белобрысую свою 'голову наружу высунул, щурится от света. Вот на него поморник совсем по-другому реагирует - клюв разевает, показывает, что он весь внимание.

Гриша газовую плиту уже зажег, чайник поставил, банки консервные вышел открывать - икрубаклажанную, завтрак туриста - розовая такая пружинистая масса -«тело бригадира» у нас называется. Поморнику кусочек достался. Тот доволен, по банке пустой клювом долбит, но не улетает, ждет чего-то посущественней.

Михалыч вышел с полотенцем на шее. Валун поднял махонький, пуда на два, повертел над головой, в сторону обрушил: зарядка у него такая. Пошел умываться. Вода у нас в молочном бидоне хранится. Вчера набрали из озерка, К нему минут пять на «Буране» ехать по присклоновому снежнику.

Будкин пробудился. Энергичный, деятельный. Одевается, песенку напевает: «А ты куда меня ведешь, такую молодую. А я веду тебя гулять, раз, два, три, четыре, пять…» С утра у него оптимистический репертуар. И аппетит зверский. В командирскую палатку завтракать спешит. Увидел поморника, выругался, камнем в него запустил. Крякнул поморник, отлетел в сторону.

- Ты чего птицу обижаешь? - вступился Гриша.

- Так это же бандит с большой дороги. У меня в прошлой экспедиции такой вот гусь бутерброд увел с икрой!

- Баклажанной?

- Баклажанную жалеть бы не стал. А нам под Новый год натуральной выдали, красненькой! Смачный я бутерброд соорудил, трехэтажный. Банка нам на троих полагалась, так я свою долю всю сразу выложил, не люблю мелочиться. Подготовились мы к торжественному моменту, и в палатку нас набилось не семеро, как сейчас, а в два раза больше: не повернешься, локтями друг в дружку упираемся, посуду негде поставить, в руке держим, к сердцу прижимаем. Чего, думаю, мы здесь жмемся , как сельди в бочке, в слепоте сидим, как куры на насесте. Наруже погода люкс, солнце сияет. Валун у нас перед самым входом - плоский, скатерти только не хватает. Вылез я из палатки, стул раскладной взял. Устроился у валуна. Сижу как король на именинах под антарктическими небесами. Бутерброд свой трехэтажный на почетное место. Кружечка эмалированная, понятно, с ним рядом. Человек, думаю,-ты царь природы! И тут меня зовут в палатку. Понадобился я для консультации. Спор там вышел, в каком часовом поясе мы находимся? Когда к нам настоящий Новый год придет? Мы-то, понятно, по-московски, вместе со страной отмечаем, а долгота-то у нас западная. Без меня разобраться не могут. Объяснил я ребятам, что к чему. А теперь, говорю, за мной на простор Антарктиды, а то в палатке не разберешь, где параллели, где меридианы! Сагитировал. Пошли все на выход, кружечки перед собой как свечки на молебне держат. А я замешкался. В транзисторе батарейку сменил, чтобы погромче звучал голос Родины. Выхожу - стоят все наизготовку, ждут сигнала точного времени. А я как глянул на камень, о транзисторе забыл. Кто, говорю, мой бутерброд спер? А они: «Включай машину, речь хотим слушать. Кто нас на этот раз поздравлять будет?» Стоят такие невинные, торжественные. Ладно, говорю, шутки в сторону, где бутерброд?

Вылупились все на меня, а один - был такой у нас хиляк малохольный, биолог, защитник природы- свой тощий бутерброд пополам переломил, мне протягивает. Да еще и говорит что-то про холестерин, что вредно после сорока много икры есть. Я спокойно так руку его отвожу, хочу сказать все, что я о нем думаю, и вдруг вижу, стоит у ребят за спиной на валуне этот гусь: зоб вздулся, клюв раскрыт, икринки к нему прилипли, в лучах солнца играют… Молча так, чтобы не спугнуть, нагибаюсь я за камнем. А ребята ко мне, за руки хватают: «Ты что, - кричат, - белены объелся? Не трогал никто твой бутерброд!» Они-то ворюгу не видят, решили, что псих я, ненормальный. Поморника след простыл. Испортил он мне всю обедню. Теперь как вижу бестию - рука к камню тянется.

- О чем речь, - урезонивает Будкина Гриша.-Дела давно минувших дней. Да и в другом районе это было. Наш поморник - честный малый. К тому же отличный семьянин. Политически грамотен. Брак у него, правда, повторный, но все, кому надо, об этом осведомлены, и это не является препятствием для того, чтобы находиться в Антарктиде.

- Вызубрил,- улыбается Будкин.- Небось свою биографию нам рассказываешь?

- Не биографию, а характеристику. А что, она у тебя другая?..

Сразу после завтрака выступаем в маршрут. Всемером. Будкин на крышу вездехода лезет. Я с ребятами в кузов. Но не проходит и пяти минут, как Будкин барабанит сверху, к нам просится. Михалыч по этому поводу замечает, что Будкин без меня соскучился. Зря это он. Просто когда вездеход идет по валунам, где ухаб на ухабе, наверху сидеть, как на холке быка. Ну и внутри не слишком большое удовольствие, зато безопасно.

Первый маршрут Михалыч проложил с восточной стороны массива, где склон горы почти сплошь покрыт ледниковыми отложениями. Пошел мне навстречу. Геологов прежде всего коренные породы интересуют, морена им чаще всего помеха. Но Михалыч - недаром университет кончил - понимает: где-где, а в стране льда к работе ледников присмотреться не вредно. Вот, к примеру, глыбы песчаников среди валунов попадаются, осадочные породы сравнительно молодого возраста. Откуда они? Скалы вокруг сложены гранито-гнейсам и, породами древнего кристаллического фундамента. Песчаников в коренном залегании среди них не видно, значит, морена раскрывает секреты того, что кроется под льдом. Теперь чтобы найти, где залегают песчаники, надо представить себе, какое путешествие проделали эти глыбы вместе с ледником? Восстановишь направление движения валунов, пройденное ими расстояние, и на карте появится новый геологический контур, представление о геологическом развитии территории станет более точным.

Михалыч отлично понимает важность ледниковой геологии, сам вкус к ней имеет, потому и проложил маршрут по морене, И погода смилостивилась, пошла на поправку, редеет облачность над горами.

А вот Будкина злит сегодняшний маршрут. Лбом он стукнулся о металлическую стойку в кузове.

- Еще пара таких поездок, и вездеходу хана, - это Гриша крикнул мне в ухо.

Да, ездить по морене трудно и утомительно. Это не то что по снежку катить. Тут Ивану то и дело скорости приходится переключать. Кашляет двигатель, фырчит от натуги.

Я все пытаюсь наблюдать за окрестностями. Две щели только впереди под потолком в кузове: то облака в них танцуют, то склон горы ходуном ходит. Голова моя то и дело о крышу деревянную бьется. Хорошо хоть не о стойку железную. - Уж какие тут наблюдения, скорей бы на волю из этой душегубки вырваться, а то час-другой такой езды - укачает, как в шторм.

Вездеход рыча преодолел затяжной подъем, выбрался на узкий снежник, вытянутый вдоль моренной гряды. Я постучал в стенку кабины, давая знать Михалычу, что меня можно выпускать. Мы были как раз в центральной части склона. Отсюда я решил начать свой первый маршрут. Ребятам дальше катить на юго-запад, где высятся скальные уступы, мне же на морене одному работать как обычно.

…Шум вездехода затихал. Вездеход словно жук-бронзовик вскарабкался на склон и скрылся за грядой валунов. И взамен тесного, мутного, грохочущего, дергающегося мирка внутри раскачивающегося кузова - великий простор разверзнулся передо мной. Гигантская долина ледника Ламберта лежала перед глазами. Солнечные лучи мощными прожекторами били сквозь просветы облаков, ярко высвечивая отдельные участки. Даль играла и переливалась. Рябила серебряными, голубыми, желтоватыми блестками.

Далеко, за десятки километров, на противоположном борту этого гигантского ледяного потока темнели скалы уступа Моусона, горной цепи, названной в честь известного австралийского полярника.

Многие названия на карте шестого континента - дань уважения ее первоисследователям. Дуглас Моусон начинал в Антарктиде вместе с знаменитым Робертом Скоттом. Но пережил его почти на полвека. В 1958 г. мне, тогда участнику 3-й антарктической экспедиции, посчастливилось увидеть Моусона в австралийском порту Аделаида. Больной старик, он все же пришел встретить нашу «Обь». Видно, невзирая на годы, находился он в плену «белого магнита», как порой называют Антарктиду. У меня сохранилась фотография полярного ветерана: худой, высокий, он внимательно глядит на наше судно, которое пришло оттуда, и словно прощается с уже навсегда недоступным для него континентом. Вскоре, еще на пути домой, догнало нас известие о его смерти. Дуглас Моусон был из славной когорты тех, кто прокладывал первые маршруты по ледяному континенту. Мне повезло, что в свои тогдашние 23 года я увидел его и запомнил. Ведь именно в это время, до тридцати, особенно важны такие встречи. И может быть, именно этот случайный эпизод был той последней каплей, благодаря которой и я сам оказался пленником Антарктиды.

Уступ Моусона на горизонте напомнил мне давнюю встречу с австралийским ученым, книгой которого «В стране пурги» я зачитывался еще в юности.

Новые поколения исследователей пришли в Антарктиду. Моя Антарктида уже не такая, как у Моусона. Собачьи упряжки сменили мощные вездеходы, появились надежные средства связи, авиация, информация со спутников… Да и не только в технике дело. Многое в мире изменилось. Прозорлив был Моусон, не сомневавшийся даже в те далекие годы в возможности будущего освоения Антарктиды, размышлявший уже тогда о роли «юга в прогрессе цивилизации, в развитии искусств и наук…».


Хорошее настроение на маршруте.


Я осматривал заваленный обломками склон горы Мередит. Каменные волны, рельефно выделяющиеся у подножия, по мере подъема расплывались. Если внизу подо мной поверхность выглядела как смятое в складки одеяло, то выше того места, где я находился, склон был довольно ровным. Причина этого ясна. Следы ледниковых вторжений у подножия - сравнительно недавние и потому лучше сохранились. Зато выше по склону, откуда ледник ушел гораздо раньше, всесильное время потрудилось на славу.

Тем, кто работал в районах горного оледенения, не сразу понятно то, что приходится наблюдать в Антарктиде. К примеру, на Кавказе современное оледенение находится наверху и увеличивается по мере спуска вниз по долине. В Антарктиде же в горах, возвышающихся над поверхностью ледникового покрова, наоборот: подножия массивов заполнены льдом, и при росте оледенения лед наступает на горы снизу вверх. Я стоял в средней части склона, ниже у кромки льда лежали сравнительно молодые морены, выше, подбираясь к темным склонам у самых вершин,- древние. Создавалось впечатление, что гигантская волна оледенения, существовавшего здесь в прошлом, едва-едва не поглотила под собой весь горный массив. Я загорелся желанием спланировать маршрут так, чтобы убить сразу всех зайцев: пройти склон от подножия до вершины. В первый же день увидеть весь срез ледниковой истории района. Это было бы отлично! Начать решил сверху, с самой вершины или хотя бы с той части склона, которого достигали древние ледники в пору своего апогея. Одолею ли подъем к вершине? В начале маршрута сил было в избытке. Потому и решил я начать сверху.

Еще раз внимательно оглядевшись, сориентировался по аэрофотоснимку. Снял отсчет с барометра-анероида. Громоздкую коробку этого архаичного устройства я таскал в рюкзаке для определения высот, портативный альтиметр мне достать не удалось. Сделал запись в полевом дневнике. Вот и начался первый маршрут!

Подъем несложен. Поверхность морены, по которой я шагал, была плотной. Местами крупные обломки словно сами собой собирались вдоль узких канавок - морозобойных трещин, образовывая фигуры многоугольников. Их размеры достигали, десятка метров в поперечнике. Когда я поднялся на уступ, с которого открывался хороший обзор, представилось, будто гигантская сеть была наброшена на склон. Попеременное замерзание и оттаивание грунтов на поверхности, растрескивание их в результате колебаний температур, вымораживание каменных глыб, словом, сложная деятельность криогенных процессов, свойственная этим суровым местам, создали такую экзотическую картину.

Камни, по которым я шагал, почти сплошь покрывала коричневая пленка, похожая на окалину. Это был так называемый пустынный загар - признак чрезвычайной сухости, резкой континентальности климата. Многие тысячелетия принесенные льдом обломки подвергались воздействию сил антарктической природы. И в результате на каменистой поверхности, как на лице старого человека, появились характерные черты пережитого. Я шагал, очевидно, по самой старой морене горы Мередит. Оставалось найти ее верхний край, тот предел, которого достигал в прошлом ледниковый покров.

Склон делался все круче и круче. Становилось ветреней и холодней. Морозобойные трещины почти повсюду были запорошены снегом, и оттого их «сеть» стала еще приметней. Встречающиеся на пути здоровые валуны не оставляли сомнения: везде здесь хозяйничал ледник. Долго еще продолжался монотонный подъем, и наконец валуны исчезли. Я вышел к подножию скалистых уступов, остановился, вынул из рюкзака анероид, аэрофотоснимки, карту. Я поднялся на 350 м, а над подножием горы находился на высоте около 600 м. Значит, примерно на такую величину великое оледенение прошлого было в этом месте мощнее современного! Не тороплюсь ли я с выводами? Сразу в первом маршруте хочу решить одну из главных проблем: определить масштабы колебаний ледникового покрова во времени. Не лучше ли пройти выше, посмотреть, что делается там? Смотрю на часы. Нет, если я сейчас попытаюсь достичь вершины, то не успею спуститься к подножию горы. А ведь оттуда снова подниматься на середину склона, где меня будет ждать вездеход. Время встречи-19.00, и его нельзя изменить.

Вот как бывает, когда гонишься за несколькими зайцами.

Отбираю образцы скальных пород. Потом по мере спуска возьму пробы песка и гальки из древней морены. Лабораторные анализы дадут этому материалу объективную характеристику. А пока для себя, в полевом дневнике, я называю эти древние осадки мореной «какао». Окраска валунов напомнила мне незабываемый напиток детства… И вниз, вниз под горку к сияющим льдам ледника Ламберта.

Ниже уровня первой точки, как только кончилась морена «какао», пошел такой хаос каменных глыб, что мне пришлось резко сбавить темп. Среди валунов здесь попадались крупные глыбы песчаников, совершенно отсутствующие в морене «какао». Цвет этой новой волны валунов был серовато-бурый, и мне ничего не оставалось, как назвать ее мореной «кофе».

Подножие склона в том месте, где я спускался, прикрывал длинный снежник. Возможно, он скрывал от меня еще одну самую молодую морену горы Мередит, которая по цвету должна была быть еще более светлой, чем морена «кофе», ведь материал, недавно вытаявший из льда, имеет обычно светло-серый, белесый оттенок.

Снежник привел меня к замерзшему озеру, окаймлявшему эту часть горного массива. Первые шаги я сделал с осторожностью, пока не понял, что опасаться решительно нечего - толщина льда была значительной. Мне предстояло пройти километра два до приметной на аэрофотоснимке лощины. По ней я намеревался подняться как раз к тому месту, где меня будет ждать вездеход.

Иду, внимательно оглядывая склон. В нижней части он крут, если и были тут молодые осадки, то они погребены под сползающим сверху материалом. Даже здесь в Антарктиде следы ледниковой деятельности могут быть завуалированы или стерты современными склоновыми процессами. Об этом тоже должно помнить палеогляциологу, чтобы не допустить ошибки.

Лощина, по которой мне надо подняться, забита снегом. Хорошо, что я в шипованных ботинках, но даже в них прямо в лоб склон не взять, приходится идти зигзагами. А откуда-то сверху уже доносится до меня гул вездехода.

Прибавляю хода. Но не очень-то это удается. Хотя и не слишком много набрал я образцов в первом маршруте, «буксую» на крутом склоне. Пот заливает глаза. Отпущенное мне время истекло. Еще совсем немного, но эти последние сотни метров тянутся так медленно. Не рассчитал я маршрут, опаздываю, задерживаю ребят. Им-то от моих «открытий» ни холодно ни жарко, особенно Будкину, которого интересует космическая геология. И все же каковы первые итоги? Чтобы время не тянулось так томительно, я задумываюсь над этим. Похоже, мне удалось уловить ход основных событий, разыгравшихся на склоне горы Мередит. Древний, самый мощный ледник оставил свои осадки - морену «какао» в 600 м над современной поверхностью льда. Это был его «девятый вал». Потом лед отступил и через какое-то время вновь нахлынул на склоны горы. Но этот «вал», отмеченный мореной «кофе», был уже не столь мощным. Где-то в самом низу, возможно под присклоновым снежником, должны находиться следы еще одного «всплеска» оледенения - самого недавнего. Обнаружить их пока не удалось, но я наблюдал в своей прошлой экспедиции именно три ступени разновозрастных морен на склонах расположенной поблизости горы Коллинз. Есть все основания предполагать, что на горе Мередит ледниковые события развивались сходным образом. Колебания материкового льда имеют, как правило, единый, общий характер, хотя размах их и меняется от места к месту.

Еще одна современная краевая морена находится на самом льду. Но до нее сегодня руки, а если буквально, ноги не дошли. Итак, складывается общая картина ледниковых событий: четыре их этапа. Есть данные и об изменениях мощности ледников, окаймлявших горный массив. Неплохо для первого маршрута, хотя радоваться особенно нечему. Мало установить ход ледниковых колебаний, важно определить, когда, сколько тысяч или миллионов лет назад произошло то или иное событие, иначе ход ледниковой истории можно сжимать или растягивать как гармошку…

Медленно даются мне последние метры подъема. Впереди, высоко надо мной из-за валунов показываются три маленьких человечка. «Ребята вышли навстречу»,- думаю я, и это прибавляет мне бодрости, Прокричав что-то нечленораздельное, человечки исчезают. И снова я ползу один по склону. Но вот появляется грузная фигура Михалыча - он спускается мне навстречу. Никто другой из молодых, даже не Гриша, мой дружок по работе в горах Шеклтона, а Михалыч, ветеран Антарктиды, идет на выручку. Я, конечно, отказываюсь от помощи, сам донесу свои образцы, одолею подъем, не растаю, не сахарный. Но, честно говоря, приятна забота товарища. Здесь, в Антарктиде, каждый жест внимания, равно как и неприязни, остро воспринимается.

Ребята у вездехода корят меня за опоздание, но дают кружку чая - Иван на газовой горелке вскипятил. А я, вместо того чтобы спокойно, по-человечески перекусить, бегу к ближайшему холму - образцы последние взять, мне нужно замкнуть маршрут. Да и озеро тут небольшое образовалось, как раз по контакту морен «кофе» и «какао»: пробы воды обещал я привезти в Москву гидрохимикам.

Мой научный энтузиазм только усиливает всеобщее недовольство. Будкин ворчит, он вообще к моей программе относится скептически. Ребята выговаривают Михалычу: переработали они в маршруте больше 8 часов, налицо нарушение трудового законодательства.

Михалыч только в усы ухмыляется, мне ободряюще подмигивает, его такими разговорами не заведешь. Мне же грустно становится. Смотрю я на ребят, и кто-кто, мой Гриша, который раньше за двоих работал и никогда не жаловался, теперь из-за какой-то пары лишних часов кипятится. А ведь знает прекрасно, что не нормированный у нас день, что действовать в полевом лагере приходится по обстановке, и все здесь решает начальник.

Через час мы уже в лагере. Вот и позади первый маршрут.


Вершина


Второй маршрут Михалыч спланировал на вершину, в дальнюю от лагеря южную часть массива Мередит. Сначала я не собирался туда, хотел начать изучение близлежащих морен, но в последний момент передумал: другого случая попасть на самый верх вездеходом не будет. А ведь вершина, вознесенная над окружающими льдами,- особый мир. Ледники внизу у подножия скребут, обдирают склоны, засыпают их грудами обломков, но даже самые мощные ледяные валы, очевидно, не достигали вершины. Значит, сквозь весь ледниковый период, а в Антарктиде он длится многие миллионы лет, макушки высоких гор сохраняли свое господствующее положение, оставались скалистыми островками в океане льда. Впрочем, не все исследователи с этим согласны. Один из австралийских геологов, работавший в этих местах, утверждал, что оледенение перекрывало даже вершины. Это стало бы возможным, если бы уровень ледникового покрова в долинах был не на 600, а по крайней мере на 800-1000 м выше современного. Или если сами горы в то далекое время были не столь высокими.

Оперировать событиями в масштабах миллионов лет - все равно что решать уравнения со многими неизвестными. И тут неизбежны различные взгляды, подходы, противоречивые концепции. Многие вершины в горах Принца Чарльза имеют сглаженный выровненный характер. Уступ Моусона, например - столообразное плато, да и на горе Мередит есть прекрасно выраженные выровненные площадки.

Когда такие выровненные поверхности встречают внизу под чехлом ледниковых осадков, большинство исследователей без колебаний утверждают, что они выработаны ледником. Это кажется само собой разумеющимся фактом, ведь лед может действовать на породы как бульдозер. А если помножить это действие на время, на те миллионы лет ледникового периода, то рельефообразующая роль ледников будет выглядеть грандиозной. О том, что лед производит могучую работу, можно судить хотя бы по вчерашнему маршруту - весь восточный склон горы Мередит засыпан грудами обломков: все эти миллиарды камней принесены ледником! Нет ничего удивительного, что на основе первого знакомства с рельефом здешних гор сразу же задумываешься, не ледник ли придал многим вершинам выровненные очертания? В прошлой экспедиции, наблюдая горы с самолета, я думал именно так, пока мне не удалось посетить некоторые вершины. Если над этими формами трудился ледник, должны были остаться следы его деятельности - ледниковые штрихи, шрамы, валуны… Ничего этого не было. Развалы остроугольных глыб, формы выветривания на камнях, местами канавки морозобойных трещин… и только…

Составляя первую гляциогеоморфологическую карту района, я не раз задумывался над происхождением основных форм рельефа и решил наконец, что участки плоских вершин являются древними «доледниковыми» поверхностями выравнивания. Такого рода формы встречаются на разных материках. Мне помнились сырты в горах Средней Азии - равнины, вознесенные на высоты в 3-4 км в результате тектонических движений. Их происхождение не связано с деятельностью ледников.

И все же я не переставал сомневаться: вдруг упустил я что-либо в тех давних поспешных маршрутах. Ведь на работу в такого рода труднодоступных точках отводилось совсем мало времени. Можно просмотреть следы ледниковой обработки на вершинах. Порой совсем не просто их обнаружить. Даже там, где в прошлом заведомо находился ледник, не всегда удавалось найти признаки его воздействия на каменное ложе. За примерами далеко ходить не надо - в районе озера Бивер, в нескольких десятках километров от базы «Союз», прямо по соседству с могущественным ледником Ламберта есть такие участки. Почему не сохранилось там следов ледникового воздействие, уничтожило ли их время или ледник вел себя в этих местах совершенно необычным образом - оставалось загадкой. Словом, нельзя было пренебрегать возможностью вновь побывать на вершине.


Озеро Бивер в оазисе Эймери.


…Полтора часа тряслись мы в вездеходе. Занять место на крыше на этот раз никто не пожелал. А дорога оказалась сравнительно мягкой, бежала по навеянным снежникам, которых было великое множество в котловине, отделяющей наш массив от расположенной к западу горы Ланьон. По этим снежникам и вскарабкались почти на самую вершину.

Когда вездеход остановился, глазам предстала унылая равнина, почти целиком занесенная снегом. По ней разгуливал пронизывающий ветер. Из-под снега кое-где торчали каменные столбики, плоские плиты растрескавшихся кристаллических сланцев, словно по чьей-то причуде поставленные на попа. Вертикально поставленные камни - характерная черта каменистых полярных пустынь, где царствуют мерзлотные процессы.

Некоторые выступающие из-под снега глыбы полуразрушены. Выветривание придало им причудливые очертания. Даже Будкин, который не отличается вроде бы особой впечатлительностью, обнаружил среди каменных развалов слона, носорога и парочку крокодилов. Но все эти «скульптуры» образовались из местных пород, и на поверхности их никаких следов ледниковой обработки. Глыбы испокон веков находились здесь, и разрушение их под действием неумолимого времени протекало тут же. В отличие от ледниковых валунов - великих путешественников- эти камни сидни, лежебоки.

Мы прошли около километра по этой однообразной поверхности, пока не выбрались на край плато, к обрывистому склону массива Мередит. Грандиозная панорама, открывшаяся взгляду, подняла наше настроение. И ветер уже не казался таким неприятным. Я смотрел вниз, туда, где проходил мой вчерашний маршрут. Все было как на ладони. Я достал аэрофотоснимок и пометил на нем некоторые ускользнувшие в первом маршруте детали. Граница между моренами «кофе» и «какао» просматривалась отсюда необыкновенно отчетливо, подтверждая вчерашние наблюдения. Я видел, где еще обязательно нужно побывать, откуда отобрать пробы. Словно с высоты птичьего полета осматривал я арену предстоящих исследований. Уже для одного этого стоило совершить маршрут на вершину.

И еще для того, чтобы объять единым взглядом весь горный район. Конечно, более точное представление дает карта, но это совсем другое, мир строгих условностей лишенный объема и перспективы. И одно дело - изучать географию по карте, другое - самому оказаться на вершине и, задыхаясь от волнения, обозревать открывающуюся во все стороны света панораму. Видимость великолепная. Про такую говорят «миллион на миллион». Если бы Земля не была круглой, если бы повсюду был бы такой чистый хрустальный воздух, кажется, не было бы предела взгляду. На самом юге, на ярком фоне сливающихся с небесами ледников, силуэты гор - одни похожи на пни, другие - на пирамиды. Среди каменных исполинов узнаю знакомые очертания горы Рубин, на вершине которой бывал 12 лет назад. Еще южнее, в самых верховьях ледника Ламберта, массивы, до недавнего времени безымянные, а ныне горы Дмитрия Соловьева. Правее, к западу, вспарывает небосвод пик самой высокой здешней горы Мензис - 3355 м, названный в честь одного из бывших премьеров Австралии, крайне правого, кстати, деятеля. Советский геолог и глава консервативного правительства - такое соседство возможно разве что в Антарктиде.

Даль чуть покачивается, плывет перед глазами, притягивает, завораживает своей беспредельностью. С трудом отрываюсь от созерцания, возвращаюсь с высот на землю, к тому, что под ногами и то только потому, что Будкин толкает меня в бок. Его уже давно интересуют довольно странные линии на снимке, сделанном из космоса, как раз этой вершины. Он еще на судне, когда плыли в Антарктиду, мне эти снимки показывал. Что-то вроде гигантской стрелы. О следах внеземной цивилизации, знаках, оставленных космическими пришельцами, можно бы при желании порассуждать. Но Будкин - реалист до мозга костей, к фантастике относится отрицательно. Утверждает, что тектонические трещины под острым углом тут пересеклись, вот и создали стреловидную геометрию. Прав он, конечно. Но поспорить с ним хочется, тем более что обнаружить эту стрелу на местности, так сказать, в натуре, Будкину никак не удается. На снимке плато темное, бесснежное, а сейчас после недавних снегопадов все белым-бело. Под снегом стрела. Нe иначе пришельцы позаботились, чтобы Будкин тайны их не раскрыл.

Будкин понимает, конечно, - большое видится на расстоянии. С высоты человеческого роста гигантскую стрелу не ухватишь, разве что оперение ее в виде канавки под снегом. Он молотком снег роет, а я формы выветривания у края обрыва фотографирую, каменные кружева, созданные природой. Понятно, что ветер - один из главных ваятелей этих форм. Песчинки да и кристаллы снега, несущиеся в ураганном потоке, способны высверливать углубления в скалах. Вода, замерзающая в трещинах и ямках, также немало помогает этой работе. А кроме того, как это ни парадоксально в данном случае, участвуют во всем этом… растения. Хотя есть тут своя загадка. У подножия массива Мередит, где в ветровой тени уютно расположился наш лагерь, нигде никаких следов растительной жизни-голые валуны, а здесь на вершине, на поверхности глыб, едва выступающих из снега, то тут то там цветные пятна - колонии лишайников. Особенно ярко выделяются желто-зеленые пупырышки. Эти золотистые капельки органической жизни, разбрызганные по скалам, подлинные цветы Антарктиды.

Если присмотреться повнимательней (под недоуменным взглядом Будкина я встаю на колени и достаю лупу), видно, как от основного тела лишайника бегут белые паутинки - нити «корешков», прячутся в микроскопические трещины. Другой вид лишайника черно-серой окраски напоминает шелуху подсолнечника. Его куртинки расположились пятнышками вокруг полевого шпата, крупные кристаллы этого минерала в изобилии встречаются в местных породах. Лишайники приникли к камню как пиявки, и если и отпадают, то вместе с частицей породы, оставляя на месте своего произрастания оспины углублений. Теперь даже Будкин не станет отрицать: в горах Антарктиды действуют процессы биохимического выветривания. Конечно, результат их не так ярко выражен, как на других континентах, и не приметен на космических фотографиях.

Будкин, правда, утверждает, что из космоса все можно увидать, даже навозного жука, дело только в масштабе съемки, ее виде и качестве аппаратуры. От космического глаза, по его мнению, не спрячешься ни за облаками, ни под покровом ночи. А лишайники - смехота. К ним он равнодушен. В его понимании это растения вредные, что-то вроде лишаев: опоясывающий лишай, стригущий лишай. Только в данном случае болеют камни. Не иначе, подначивает меня Будкин. На зло мне лишайник

ком сапога подковыривает. Не может не знать он основ ботаники. Или завидует: я как-никак растения обнаружил, а он космическую стрелу так и не нашел. Фиаско потерпел. Для меня же находка лишайников - факт «биографии» горного массива, лишнее свидетельство в пользу того, что вершина, в отличие от подножия и склонов, не перекрывалась ледниковым покровом…


Массив Ланьон


Сегодня дальний маршрут на лежащий километрах в 20 к западу массив Ланьон. Это ближайший к нам сосед, а может, соседка. Значение этого названия никто не знает. Дали его австралийцы, а среди них, известно, выходцы из самых разных стран. Гриша почему-то полагает, что слово французское. В его воображении возникает образ доверчивой, немного легкомысленной, изящной девушки, некой мадемуазель Ланьон.

«Почему мадемуазель, а не мадам?» - не соглашается с ним Иван-вездеходчик и широко разводит руки. Ему по душе женщины более основательной комплекции.

Так и не разрешив их спора, садимся в вездеход. Ноги гудят, голова тяжелая, словно распухшая. Четвертый маршрут подряд. «Погода шепчет» - это из будкинского лексикона выражение. Действительно, на редкость устойчивая погода стоит в нашем районе. Михалыч в точку угодил, когда планировал время работы лагеря. Ему бы синоптиком работать. Только Будкина и погода сейчас не радует. Космические пришельцы по ночам стали сниться. Сидит, голову свою руками держит, чтобы не моталась она на ходу вездехода из стороны в сторону, и тянет грустно с надрывом: «Одесса, мне не пить твое вино, гей-вей, и клешем не утюжить мостовые».

Иван на четвертой скорости идет. Ему Михалыч аэрофотоснимок показал: до самого Ланьона путь ровный, приметный, вдоль моренной гряды, что как железнодорожная насыпь по леднику узкой дугой извивается.

Через полтора часа ребята ссаживают меня у подножия склона. Им дальше, к скалам. Мне опять с валунами якшаться. Вездеход обдал меня снежной крошкой из-под гусениц, качнул, взобравшись на ледяной пригорок, широким зеленоватым задом и исчез. Я снова был один на один с Антарктидой.

Склон горы Ланьон не так крут, как на Мередите. Гряды валунов образовали сумбур холмов и котловин; в них, как в лабиринте, заблудиться можно. Хорошо есть аэрофотоснимки, по ним и ориентируешься, и намечаешь наиболее интересные участки. Меня, конечно, интересует, как на Ланьоне проявилась стадиальность развития оледенения, какие здесь морены. По идее, картина должна быть весьма сходна с той, что на Мередите; «кофе», «какао» и все прочее. Только проверить это не просто. На пологом склоне расстояния между моренами разных высотных уровней куда более значительны чем на крутом. Пешком надо их преодолевать. После вездехода такой способ передвижения раздражает своей медлительностью. А времени в обрез. Через шесть часов договорились мы встретиться у небольшого озера на краю морены. Я просил больше, но Михалыч под давлением рабочего класса блюдет трудовое законодательство- восьмичасовой рабочий день. Никуда не денешься: с проездом туда-обратно набегает восемь часов с гаком.

Начинать маршрут всегда самое трудное. Нужно настроиться, собраться с мыслями, приладить поудобнее фотоаппараты, а их три, причем один широкоугольный «Салют» с институтского склада, не слишком-то приспособленный к полярной обстановке. Кроме фотоаппаратов на шее, за спиной большой рюкзак. В нем образцов пока нет, только коробка с анероидом-высотомером, футляр из-под «Салюта» (казенное добро нужно беречь), мешочки для образцов, нож, оберточная бумага, сверток с провизией: куриное крыло со здоровым куском хлеба - ребята сунули в вездеходе в последний момент. У них-то обед будет в вездеходе с горячим чаем, а мне сухим пайком.

На боку у меня полевая сумка, наискосок через плечо повешена, в ней самое ценное-дневник, аэрофотоснимки, карты, лупа, рулетка, несколько случайно сохранившихся орехов еще из дома и немного сахара-рафинада- мой личный НЗ, если потеряюсь в случае ухудшения погоды. Такое нельзя исключить: опустятся облака, пойдет снег, поднимется ветер - в пяти шагах от себя ничего не увидишь…

И еще в начале маршрута нужно преодолеть инерцию привычки к теплу. В вездеходе было хотя и темно, но тепло и уютно. Здесь же в лицо лупит холодный ветер.


В дальнем маршруте.


На первой же гряде валунов, где я отбираю пробы грунта на минералогический анализ, кончики пальцев словно деревенеют, их начинает неприятно покалывать. Но постепенно гряда за грядой остаются позади, записи в полевой дневник даются все легче, от констатации фактов тянет к обобщениям. Это значит, маршрут вошел в свою колею. И теперь уже не обращаешь внимания на погоду. Только лямки рюкзака под тяжестью все новых и новых образцов все сильнее вдавливаются в плечи… Главное - не подвернуть ногу среди этих нагромождений каменных глыб, стынущих здесь под антарктическими небесами десятки, сотни тысячелетий, а то и миллионы лет.

Пересекая гряды валунов, я словно совершал путешествие в далекое прошлое. События его были сходны с теми, что разыгрались на склоне горы Мередит. Да как же могло быть иначе - горы располагаются рядом. На Ланьоне тоже были морены «какао», «кофе» и еще более молодая, светло-серая, незагорелая под антарктическим солнцем - «кофе с молоком». И следы физического, химического и биохимического выветривания на самых древних валунах тоже были налицо. И тем не менее мой маршрут не был повторением пройденного. Не в первый раз я убеждался: только все, казалось, стало на свои места, сделалось окончательно ясным, непременно наткнешься на неизвестный еще, неразгаданный факт. И потребуются новые упорные усилия, чтобы решить заданную природой головоломку.

В этом и заключается ценность постоянных исследований в натуре. Без полевых работ немыслима географическая наука, в этом случае она неизбежно начинает вырождаться. Кабинетный географ-исследователь-явление унылое, однобокое. Не потому ли мой антарктический наставник, академик К. К. Марков, будучи уже старым и больным человеком, всеми правдами и неправдами использовал каждую возможность для работы в экспедиции. И возвращался из своих путешествий помолодевшим, с новыми мыслями, новыми идеями. Ибо справедливо сказано: «Теория сера, но вечно зелено древо жизни».

Вот и сейчас, в маршруте по горе Ланьон, сложившаяся у меня за годы работы в Антарктиде четкая схема: чем выше в горы от поверхности современного ледника, тем древнее ледниковые отложения, и наоборот, неожиданно пополнилась необычным нюансом.

Удаляясь от края ледника, от места, где меня высадил вездеход, я перевалил вершину моренной гряды и начал спускаться в обширную блюдцеобразную котловину. Я шел вниз, и вдруг морена «кофе», по которой я шагал, сменилась не более молодой, как следовало ожидать, а еще более древней. Я отказывался верить своим глазам: вокруг лежали интенсивно выветрелые, в корках пустынного загара, коричневые валуны морены «какао».

Только внимательное рассмотрение аэрофотоснимков помогло разрешить загадку. Сюда в центральную часть горного массива, хотя и расположенную в понижении, ледники стадии «кофе» и «кофе с молоком» не смогли проникнуть, им мешали окружающие холмы. Дно котловины, которое в свое время захлестнула волна самой мощной стадии, так и осталось не заполненным более молодыми осадками. Это был любопытный пример исключения из общего правила, показывающий, что только непосредственные полевые исследования утверждают истину.

Увлекшись наблюдениями, я спохватился, когда до срока моего возвращения оставалось немногим более часа. А еще хотелось дойти до лежащих в центре котловины озер, взять пробы воды. Нет, это уже не теперь, когда-нибудь в другой раз. Если сбылась моя седьмая Антарктида и я снова в горах Принца Чарльза, может быть, будет и восьмая? Кто сказал, что только молодым по силам покорять Антарктиду? Да, трудно порой бывает в маршруте. Левая нога побаливает на сгибе, дает себя знать операция на венах. Да и не только в этой недавней операции дело. Мы с Михалычем, как не крути, ветераны: сколько экспедиций за плечами. Понятно, что у нас, как у старых солдат, накопилось болячек. Потому и солидными аптечками обзавелись. Но поблажки себе не даем. И только ли мы вдвоем такие? Вот строптивый Будкин, мой ровесник, даже на несколько месяцев старше, а какой запас жизненных сил, какой напор, ни в чем никому не уступит!

Да о каких болячках может идти речь, раз строгая медицинская комиссия дала свое разрешение на работу у полюса! Врачи, ясное дело, тоже люди. Им понятно желание ветеранов не сдаваться, особенно когда у самих пенсионный возраст. Старичок-хирург на медосмотре сочувственно отнесся к моим сединам. Почувствовал, видно, мое волнение. Спросил только доверительно: «Ну как штаны снимать будем?» - «Нет, не будем», - замотал я головой. На том и порешили. А будь на его месте какая-нибудь молодая особа, обязательно заставила бы их снять, из принципа. А что она увидела бы?.. Свежие шрамы от иссеченных вен на левой ноге. И после этого, как не надувай грудь колесом, как не играй бицепсами и трицепсами, плакала бы моя Антарктида! Не состоялось бы седьмого свидания. Так что спасибо тому старичку-хирургу, он-то понимал, что к чему.

Вот ведь как все переплетено в нашей жизни, цепляется одно за другое. Связи и взаимовлияния, пожалуй, еще более сложные и прихотливые, чем в природе. Все замотано в хитрый клубок. Потому и не предугадаешь, как все в будущем обернется. Встретится ли еще на твоем жизненном пути такой вот мудрый доктор?

А пока радуйся тому, что снова на краю света. Лови момент. Шагай с набитым образцами рюкзаком по заледенелой земле. Разгадывай тайны, которые хранит в себе Антарктида.

Ветер теперь дул мне в спину, выталкивал на склон из котловины, устланной древними валунами. Последние километры тяжелы, как и первые. Если вначале сказывается общая заторможенность, то сейчас дает себя знать усталость, но настроение в конце маршрута куда веселей. Остается преодолеть еще две-три гряды, и у небольшого застывшего озера на краю морены увижу вездеход. Он уже наверняка на месте. И по ребятам я соскучился. Как ни благотворно порой одиночество, дичаешь один в маршруте. Словом перемолвиться не с кем. Разве что самому с собой разговаривать, да и то встречный ветер рот затыкает.

Я шагаю и шагаю, глядя только прямо под ноги, чтобы не оступиться. Прихрамывая, берегу свою левую. Так боксер бережет свой побитый кулак, чтобы использовать его лишь в случае крайней необходимости, только в самый решительный момент. Случись что, поди отыщи человека среди этого хаоса глыб. Он тут как пловец среди высоких штормовых валов. И если даже закричишь во всю силу легких, голос потонет в свисте ветра. От него и так гудит в ушах, как будто над головой стрекочет вертолет. Шаг за шагом, шаг за шагом по избранному направлению. Осторожно, качается валун, ногу сюда, теперь сюда. Можно отдышаться. Еще одна гряда позади!

Оторвав на мгновение взгляд от валунов под ногами, я поднял голову, словно под чьим-то пристальным взглядом. И замер от удивления. На соседней гряде валунов, как танк на постаменте, торчал наш вездеход. Как он вскарабкался сюда? Не иначе Иван постарался, сделал так, чтобы машина могла мне служить ориентиром.

Как только я вышел к краю морены, вездеход, весело пофыркивая, скатился ко мне. Ребята подхватили мой рюкзак, издав возглас, одобряющий его тяжесть. Втащили и меня в темный кузов. Будкин что-то горячо говорил жестикулируя. Скорей всего ругал валуны или меня за задержку, но двигатель тарахтел громче обычного, и я не понимал ни слова. Было хорошо сидеть в тепле, рядом с товарищами, подпрыгивая и покачиваясь, как на волнах, проваливаясь в сладкую дремоту. Еще один день пролетел, еще один маршрут позади. Теперь будет вечер в лагере, ужин, горячий чай. В 22.00 как обычно связь с базой, ожидание радиограмм из дома. Потом заберемся в спальные мешки. Будкин будет что-то напевать, его помощник мусолить книгу юмористических рассказов. Будет пышеть жаром наша печка. Ночной ветерок вздыхать, колебля полог палатки. А завтра будет погода - снова в маршрут.


ГЛАВА VI КЛЫКИ ДРАКОНА


Наедине со своей тенью.


1

Самое живописное место в горах Принца Чарльза, на мой взгляд,- озеро Радок. Гигантская впадина с крутыми склонами из гранита на западе и песчаника на востоке. Тектонический шов, провал в земной тверди, дно которого заполнено водой. Здесь, в глубине антарктического оазиса, среди хаоса каменных глыб ничто не напоминало о могучем ледниковом покрове, со всех сторон окружавшем горный массив. Казалось, мы были отрезаны от всего насвете.

Круглые сутки вокруг нас, задевая за соседние вершины, крутилось низкое полярное солнце. Даже в полночь можно было читать. Правда, четверо из нашей пятерки в это время спали. Лишь механик Борис, по прозвищу Железный Боб, страдавший бессонницей, наблюдал эту полуночную красоту. Он говорил, что мы много теряем: ночью в небе на. облаках дивные краски, на вершинах, курится поземка, будто седые пряди, а лед на озере так трещит, словно стреляют из пистолета. «Если бы не храп Будкина,- утверждал Борис, задорно поглядывая на посапывающего на раскладушке геолога,- то картина просто неземная».

Борис был фантазер и мечтатель, но это ничуть не мешало ему оставаться прекрасным механиком. В том, что нам удалось измерить глубину озера Радок, оказавшегося самым глубоким на шестом континенте, была" немалая его заслуга. Лебедка, электростанция и прочее оборудование, которым мы пользовались, работали безотказно. А сам Борис, с виду щуплый, невысокий, обладал недюжинной силой и выносливостью, способен был свернуть горы, особенно если находился в настроении. Он присоединился к нашей группе; прибывшей в Антарктиду на летний период, после зимовки на «Молодежной». Чуткий и отзывчивый, Борис был полной противоположностью насупленному Будкину, вечно всем недовольному.

Даже на безобидные слова Бориса о храпе Будкин отреагировал без улыбки, сбросил с плеч малиновое одеяло и направился к выходу. Он был явно не в настроении. И не столько по той причине, что у него вдруг расстроился желудок. Хотя это, видимо, играло определенную роль. Куковать на ветру и морозе среди голых скал, где ни листика, ни травинки, как вы сами понимаете сомнительное удовольствие. Но не только это обстоятельство огорчало Будкина. Он все еще досадовал, что его, старшего по возрасту и, как он считал, наиболее опытного, не назначили начальником лагеря.

Будкин, надо отдать ему должное, хотя и мрачнел все более, свой крест нес достойно. С каменным, неприступным лицом он по семь раз на день оставлял нашу теплую обжитую палатку. Наруже свистел ледяной ветер, и никто из нас Будкину не завидовал. В конце концов мне удалось связаться по рации с базой. Оттуда в самом скором времени, как только распогодится, обещали выслать с вездеходом бесалол и другие необходимые снадобья.

На этот вездеход, кроме всего прочего, у нас были особые планы. С его помощью мы рассчитывали совершить несколько дальних маршрутов. Без вездехода, например, достичь окружающих озеро Радок вершин нечего думать.

К западу от лагеря находилось плато, попасть куда была моя давняя мечта. Там, близ вершины вздымающегося над озером горного массива, на темных гранитах залегали какие-то светлые породы. С расстояния нескольких километров они казались мне похожими на толщи древних морен. Если это так, то для меня, как палеогляциолога, эти породы представляют особый интерес.

Большинство гляциологов занимаются проблемами современного развития ледников. И конечно, всех интересует прогноз: как будет вести себя данный ледник в ближайшем и отдаленном будущем? Однако прогнозировать поступательное развитие явлений природы - задача весьма сложная. Для того чтобы обоснованно предсказать будущее, чаще всего необходимо знать прошлое. В данном случае познакомиться с «биографией» ледника, т. е. историей его развития. Сбор такого рода «биографических» сведений нелегок. За давностью лет трудно восстановить истину. Наиболее весомые свидетельства былой деятельности оледенения - морены. Но в антарктических оазисах, располагающихся на периферии континента, мощные толщи морен встречаются редко. Лед в прибрежной части движется быстро, его воздействие на каменное ложе можно сравнить с работой бульдозера. Содранные со скал обломки уносятся вместе со льдом на север, к океану.

Вместе с айсбергами антарктические породы совершают путешествия порой за тысячи километров от своей родины, постепенно вытаивая из ледяных глыб. Айсберговые осадки, накопившиеся на дне морей, омывающих Антарктиду, иной раз оказываются единственными свидетельствами, по которым судят о том, что происходило на самом материке. И тут, конечно, трудно исключить неточности и ошибки. Вот если бы разрезы ледниковых отложений удалось найти непосредственно в самом антарктическом оазисе, так сказать, в центре событий, все было бы гораздо проще.

12 лет назад я обнаружил на склоне ущелья Пагодрома (Буревестников) в 4 км от нашего нынешнего лагеря обрывы морен мощностью до 50 м. Изучение их рассказало о ранних этапах оледенения Антарктиды - ведь антарктическое оледенение не только наиболее мощное, но и самое древнее из ныне существующих: оно возникло около 25 млн. лет назад! Теперь с особой надеждой я посматривал на светло-серые породы, венчавшие уступ над озером Радок. Их толщина превышала добрую сотню метров. Если бы они оказались мореной!

Загадочный район находился по другую сторону озера, как раз напротив нашего лагеря. Подняться туда в лоб по почти отвесным уступам невозможно. Оставался длинный путь в обход озера, крюк километров в двадцать пять. Совершить его пешком не хватит сил. Вот если бы меня подвез на край плато вездеход, я бы уже нашел возможность спуститься и вернуться домой по прямой - через озеро расстояние в два раза короче. При взгляде из палатки эти планы казались мне вполне реальными.

По утрам обрывы над озером озарялись солнцем и смотрелись особенно эффектно. Заинтересовавшая меня серая толща была рассечена лощинами, и лежащий в них снег словно фосфоресцировал. Издалека казалось: белые клыки сияют в теле темной горы. Назвал я это место на вершине плато Клыки Дракона. Борису название понравилось. Будкин, конечно, только усмехнулся. Но разве ему угодишь?

В прошлую экспедицию попасть на Клыки Дракона не удалось. Вот и сейчас работа в районе озера Радок заканчивалась. Вездеход, спешивший к нам с аптечкой для Будкина, предоставлял единственную возможность для такого путешествия, своего рода последний шанс.

Я перебирал в уме различные варианты. Нас в лагере пятеро. Двое, механик Борис с гидрологом Сашей, должны заканчивать промеры на озере. Будкин со своим помощником выполняет ответственное задание по космической тематике и без вездехода, понятно, обойтись не может. Значит, желающего пойти со мной взять неоткуда. К счастью, свой маршрут Будкин проложил вблизи Клыков. Отлично! Его вездеход подбросит меня по пути на плато, оттуда за час-другой я доберусь до загадочных обрывов. А уж обратно под горку возвращаться будет веселей. Спущусь к озеру, там по льду гладкая дорога до самого лагеря. Конечно, это нарушение экспедиционного правила, запрещающего ходить в одиночку. Но ведь правила, известно, немыслимы без исключений. Я тут не первый и не последний. В своих прежних экспедициях мне часто приходилось работать одному. Меня даже прозвали Одиноким Бизоном. Правда, это было уже давно, когда я был и моложе и сильнее. Да и не только я ходил в одиночку. В антарктических оазисах нет таких опасностей, как на леднике, где исследователя подстерегают коварные трещины. В оазисе под ногой земная твердь. Важно только не сорваться со скалы, не сломать ногу. Риск, конечно, остается. Мало ли какая напасть может приключиться в маршруте! Но ведь без риска порой не обойтись. Вот наши летчики, честно говоря, если бы они летали только как им предписывают инструкции, никогда бы не смогли обеспечить работу экспедиции. Мне лично везло в прошлом. Никаких ЧП. Везение, пруха, как говорили в экспедиции, придает уверенности.

Клыки Дракона вызывающе смотрели прямо на лагерь, сверкали с высоты, дразнили своей мнимой близостью и доступностью. И я принял решение. Здесь в нашей палатке на берегу озера Радок я мог взять всю ответственность на себя. «Сейчас или никогда!» Для меня это было равносильно гамлетовскому «быть или не быть».


2

Послышался гул вездехода. Я вылез из палатки. Зеленоватая машина показалась из-за горба ближайшей сопки, ползла по серым скалам, уступами спадавшим к нам в котловину. Не подвел Иван-вездеходчик, прибыл вовремя. Нужно, не мешкая, собираться в маршрут.

Ветер так и не стих, но у палатки на солнце стало вполне сносно. Саша с Борисом отправились на озеро. Будкин с помощником и я пошли к вездеходу. Будкину я предложил занять место рядом с водителем - самое удобное, теплое и почетное. Сейчас, решил я, оно принадлежит Будкину по праву. Он давно к этому маршруту примерялся, намечал по аэрофотоснимкам дорогу. Я же транзитный пассажир, меня высадят на краю плато, где торчат Клыки Дракона. Дальше пешком. Места там даже для вездехода труднопроходимые.

Будкин повертел в руках аэрофотоснимок, уточняя, куда меня нужно подвезти. Недовольно заметил, что это километра три крюк от его маршрута, но, очевидно, удовлетворенный тем, что я предложил ему «генеральское» место, не стал спорить. А может, так на него бесалол подействовал: ведь сразу горсть таблеток проглотил.

Я забрался вместе с помощником Будкина в кузов, и мы покатили. Сначала весело и гладко по снежникам, забившим верховья ущелья Пагодрома, а потом все тяжелей, с натужным гулом по каменным волнам антарктического оазиса. Сквозь оконце видно: карабкаемся вверх по склону. Слышно, как хрустят плитки песчаников под гусеницами. Машина задирает нос, словно встает на дыбы. «Это еще цветочки»,- думаю я.

Но тут вездеход остановился, и из кабины выскочил взъерошенный Будкин. Что случилось? Я теряюсь в догадках. А Будкин лезет в кузов, предлагая мне занять «генеральское» место. Он возьмет командование на себя только после того, как меня высадят. С чего бы такая галантность? Взяв планшет с картой, залезаю в кабину к Ивану. Тот берется за рычаги. Кричит, что он сам разберется, где ехать. Нужно только указать конечную точку. Похоже, у него с Будкиным возникла конфликтная ситуация, неспроста тот уступил мне место.

Обзор из кабины на славу. Вскоре мы вползаем в удивительную котловину. По склонам ее рядами тянутся уступы словно в гигантском амфитеатре. На дне голубеет озеро. Я кричу Ивану, чтобы он обратил внимание на эту первозданную красоту. Но он меня не понимает, трогает рычаги и сворачивает налево. Это совершенно не совпадает с дорогой, намеченной Будкиным. Тут на пути вскоре должны встать обрывы к озеру Радок. Оно длинным коленом вдается сюда с юга. Я показываю Ивану - сворачивать рано. Он машет рукой - ничего, разберемся. «Там пропасть!» - кричу я ему в ухо. Из кузова уже подает панические звонки Будкин (есть там специальная кнопка). Иван нехотя сдается. Вездеход, пробуксовав одной гусеницей, ложится на прежний курс.

Смотрю аэрофотоснимок. Он не ахти какого качества, да и масштаб мог бы быть покрупнее. В 60 тыс. раз все уменьшено. Отыскать проход среди сопок по такой фотографии не просто. Но пожалуй, можно все-таки сократить путь, склон не так уж крут. Объезжать по ложбинам, как наметил Будкин, лишних километров пять. И я показываю Ивану - можно поворачивать. Вездеход снова начинает карабкаться в гор/.

Дорога прескверная. Медленно одолевает вездеход подъем на плато. Валуны на пути крупные, приходится то и дело маневрировать. Жалко машину, да и от маршрута Будкина мы сильно отклонились. И я представляю: сидит он, как цуцик, в кузове, трясет его, подбрасывает на ухабах, апеллирует он к своему помощнику, а тот мычит флегматично и жует что-нибудь по обыкновению.

Терзаясь угрызениями совести, кричу Ивану, чтобы остановился. До того Клыка, который меня интересует, еще километра четыре, но уж лучше я пройду их пешком, а Будкин пусть не мучается.

Иван останавливает вездеход. Я смотрю на часы - одиннадцать. «К восьми вечера,- говорю Ивану,- буду в лагере». Уверенно так говорю, благодушно. Отогрелся на «генеральском» месте, накопил сил. Прямо как герой песни, которую напевает Будкин в те редкие часы, когда бывает в настроении: «Я проснулся в шесть часов, как младенец, без трусов. Молодой и озорной, антарктический герой!»

Но сейчас Будкину не до песен. Выбрался он из кузова, зубы стучат, машет руками - почему поехали не там, где он наметил, зря, что ли, он старался, корпел над снимками. Самую дрянную дорогу выбрали, тряска такая, что он язык прикусил, и заехали к черту на рога!

- Не к черту, а к дракону,- пытаюсь урезонить я его.- Мне отсюда ближе километра на три, чем от снежников, где ты собрался меня оставить.

- Так ведь нужно думать не только о себе!-орет Будкин.

- Вот именно! - кричу я в ответ.

Разговариваем мы на повышенных тонах еще и по той причине, что на плато сильнейший ветер. Он уносит слова, гонит их вниз, к обрывам озера Радок. А чуть выше по сопкам, куда собрался в маршрут Будкин, метет поземок. Точно подметил Борис: словно седые волосы струятся по камням.

- Работать в таких условиях - дурацкое занятие,- сокрушается Будкин.- Как в аэродинамической трубе. У меня однажды ветром молоток чуть не унесло. Аэрофотоснимки достать нельзя - порвет в клочья.

И он смотрит на меня так, как будто именно я виноват в том, что здесь такое творится. Дискутировать мне с ним некогда. Наконец-то я оказался вблизи Клыков Дракона. И погода кажется мне вполне сносной. А что Будкину кипятиться - с ним рядом вездеход. Замерз на скалах - ныряй в кабину, сиди отогревайся!

Набросив на меховой шлем капюшон своей оранжевой штормовки, я поворачиваюсь и шагаю вперед, к логову дракона.

После тепла кабины ледяной ветер особенно ощутим. Солнце сияет в небе, но уже совсем не греет. Стоит середина февраля - антарктическая осень, вот и входят в раж стоковые ветры. Иду вдоль обрывов, прикрываю лицо рукавицей. Дыхание спирает от ветра да и от волнения, ведь подо мной Клыки Дракона! Еще немного, и будет ясно, что за породы слагают вершину плато, почему они имеют свой особый цвет. Завеса таинственности, окружающая грозный обрыв над озером, исчезнет. Дракон станет ручным, домашним. Мне теперь даже жалко его.

И тут меня начинают одолевать сомнения: реально ли вообще здесь, на высоком плато, найти разрезы ледниковых отложений? В антарктическом оазисе, подобном гористому острову в океане льдов, куда не глянешь - скалистые сопки. Накопление морен характерно для понижений рельефа, дна долин, а там, как правило, все закрыто ледниками. Вот когда Антарктида сбросит ледяной панцирь… Но этого не дождешься. Такой процесс если и возможен, то лишь в масштабе геологического времени, по сравнению с которым человеческая жизнь - мгновение.

Конечно, придет пора, будут найдены эффективные способы проникать в глубины антарктических ледников, вести наблюдения непосредственно на подледном ложе.

Но произойдет это, думаю, не так уж скоро. Пока же палеогляциологу приходится опираться на редкие наход ки в оазисах. Морены, открытые в ущелье Пагодрома. были в свое время счастливой находкой, но пока единственной. Мне тогда просто повезло. Что же ждет меня сейчас на Клыках Дракона?

Сдерживая нетерпение, я стараюсь не торопиться. Оттягиваю миг возможного разочарования. Подойдя к самому обрыву, гляжу на лежащее внизу озеро. Там сейчас работают Саша с Борисом, вертят ручку лебедки поднимают батометры из глубины. Они уже, наверное, знают, какая температура у дна. Лед озера сверкает на солнце. Стекла моих горнолыжных очков -исцарапанные, треснутые. Видно сквозь них плохо, но зато они защищают от ветра. Где же мои товарищи?

Любопытно, ситуация внизу сегодня совсем иная. Там где мы недавно ходили по льду,- большая темно-синяя полынья, а в ней глыба, похожая на головку сахара с каймой крошек. В озеро с гор спускается ледник: этой ночью народился айсберг! А вот и крохотная точка на льду - ребята у лебедки.

Забравшись на приметный валун, машу ледорубом, хотя понимаю: не могут увидеть меня на темном склоне. Но пообщаться хотя бы так, символически, необходимо. Ведь сейчас предстоит спуск в «пасть» Дракона. А ветер только и ждал моего шага вниз, вздыбился, обдал песком и снегом, уперся в спину, гонит вниз. Только бы не споткнуться на валунах, не подвернуть ногу. Самый крайний клык - мудрости называю я его - крутая, забитая снегом лощина. Склоны засыпаны валунами. С каждым шагом съезжаешь по осыпи все ниже и ниже, туда, к отвесным скалам, нависшим над озером. Ветер радуется, поет в ушах как натянутая струна.

Делаю записи в полевой дневник. Больше для порядка, как положено на каждой новой точке. Что скрыто под осыпями? Клык мудрости не дает ответа, только рождает сомнения: был ли смысл пускаться в этот маршрут? Раскопать осыпь мне не под силу. Тут и бульдозер вряд ли управится - некоторые валуны в рост человека. К тому же каждая минута на счету. Продвигаюсь дальше, к главному клыку, на который вся надежда. Мне случалось однажды пролетать над озером на вертолете, и центральная часть «драконьей челюсти», приоткрывшись на миг, привлекла внимание. Но вертолет тряхнуло, и когда я снова приник к иллюминатору, желанные обрывы отступили в сторону. Ну уж теперь-то я выведаю все тайны Дракона…

Преодолеваю заснеженную лощину. Еще несколько десятков метров вверх. Ветер выносит меня на гребень. Хватаюсь за валун, чтобы остановиться, а то улетишь в преисподнюю. И тут впереди, метрах в 30 ниже по склону, открываются взгляду обрывы со слоями песка и валунов. Долгожданная находка - толща древних ледниковых осадков! То, ради чего я так стремился в это гиблое место!

Я вновь чувствую себя уверенным и сильным. Скорее вниз. Скольжу по осыпи, грохоча обломками. Хорошо, что я надел трикони. Пусть в ботинках холоднее, но зато легче и уверенней чувствуешь себя на склоне. Вот она, древняя морена: плотная, серо-коричневая масса, смесь валунов, песка и глины - груз, который нес когда-то могучий ледник, пересекавший оазис. Лед двигался здесь вниз, к озеру, заполнял целиком его чашу и выплескивался через край дальше, на север, к морю. И вот теперь передо мной реальные свидетельства былой мощи оледенения.

Прослои песка и гальки в разрезе говорят, что в то время здесь бежали водные потоки. Изучение этого разреза, я надеюсь, расскажет о многом. По сути, каждый валун, каждая песчинка древних осадков испытали на себе воздействие тех или иных сил природы, запечатлели следы минувшего. Извлечение этой скрытой информации сродни работе криминалиста. И арсенал лабораторных методов достаточно широк. Но прежде чем начать отбор образцов для анализов, надо выявить общие черты разреза. Без этого потом трудно будет сопоставить факты, соединить их воедино. Вертикальные уступы морен видны только на небольшом участке склона. Они, словно оконце, сквозь которое можно заглянуть в прошлое, под чехол осыпей.

Достаю из рюкзака полотняные мешочки. Оглядываю склон, примеряясь к предстоящей работе. Метрах в пятнадцати надо мной, на уступе, похожем на оттопыренный палец, завис отсвечивающий на солнце валун. Словно ноготь с пальца слезает. Вдруг сорвется, понесется эта многотонная глыба прямо на меня?.. В гостях у Дракона всякая чертовщина лезет в голову. Верно говорится: «У страха глаза велики». Камень наверняка сотни лет сидит в таком положении, не шелохнется. Конечно, с каждым годом ветры выедают из-под него песчинки, рано или поздно сила тяжести возьмет свое. Но не сейчас же, не может же быть такого дьявольского совпадения?

Я отвожу глаза от нависшего надо мной валуна и начинаю отбирать образцы. Первый мешочек заполнен. Его содержимое станет объектом комплексного изучения. Образцы с Клыков Дракона для меня, как лунный грунт для исследователей космоса. Теперь нужно сделать пометки в полевом дневнике. Лезу в левый карман, где у меня неприкосновенный запас: несколько кусков сахара в полиэтилене и главное-полевой дневник. В кармане пусто. Из-за собственной рассеянности, очевидно, я переложил его куда-то еще. Приходится терять драгоценное время. Но и в других карманах, в рюкзаке, в полевой сумке дневника нет. И сахара нет. Черт с ним, с сахаром, а вот дневник! Неужели я забыл его у Клыка мудрости, где делал последние записи? А что, если выронил по пути? На камнях я несколько раз оступался и падал.

Потерять полевой дневник, где записаны предыдущие маршруты, для меня равносильно катастрофе. Полевые записи не восстановишь, как ни старайся, они утратят свою достоверность. И сейчас я стою перед уникальным разрезом, к которому с таким трудом подобрался. Нужно зарисовать его, пометить места отбора образцов, зарегистрировать все характерные черты этой толщи. И вот дневник, основной документ, пропал. Дело не только в формальном отчете. Мне сейчас просто не на чем записывать, я как солдат без оружия. До этого момента не приходила мысль о рискованности маршрута. Я был занят делом. Теперь я впервые с тревогой подумал об обратном пути. Удастся ли мне спуститься с Клыков Дракона на озеро? Внизу зияют обрывы, туда глянешь -дух захватывает. Обходить вокруг - сил не хватит. Не слишком ли я понадеялся на удачу, не переоценил ли свои возможности?

Смотрю вниз, словно ищу поддержки у работающих на озере товарищей. Далеко до них. Саша, Борис, лебедка- вот она желанная точка на льду. Если бы не белизна окружающего фона, не отыскать ее взгляду. Но то, что я вижу товарищей, несколько успокаивает. Кажется, ты не один.

Я снова лихорадочно ощупываю карманы. Чего бы не отдал я сейчас, чтобы дневник нашелся! Нет, чудес не бывает, карманы пусты. И все же нужно сделать попытку его найти. В полкилометре отсюда я делал записи. Оглядываюсь назад, на груды валунов, рассыпанных по склону. Придется вернуться. Хорошо еще, что всего на один клык, правда, теперь против ветра. Оставив все лишнее, лезу назад. Стараюсь идти прежним путем, но как его восстановишь? Следов на каменистом склоне не отпечаталось. И ветер в лицо. Гудит, проклятый, ярится. Похоже, точно как в аэродинамической трубе. Хотя, кто знает, как там в этой самой трубе? Мне лично там бывать не приходилось, на слово Будкину верю. Такие вот глупые мысли лезут в голову, а я все шагаю, шагаю и глазами обшариваю ближайшие валуны.

Вот снежник, и на нем царапины от триконей: я на верном пути. Вот и валун, привалившись к которому я делал записи, пытаясь укрыться от ветра. Смотрю вокруг, ощупываю взглядом каждый камень - нет ли где приметной красной книжицы? Увы, тщетны мои попытки. Да если бы она упала здесь, на таком ветру ее мигом унесло бы. Вон у Будкина даже молотки летают. Нужно возвращаться. Найти среди этого моря валунов дневник - задача посложней, чем отыскать иголку в стогу сена. И тут будто что-то обожгло меня. Я бросаю взгляд в сторону. В щели между глыбами, метрах в пяти, на склоне торчит красный корешок - прочно застрял между двумя валунами. Мой дневник! Ура! И, словно салютуя моему победному крику, что-то грохочет внизу, среди скал. Эхо? Или мне мерещится?

Обратно я скачу, как угорелый, ветер снова мой союзник, вновь у меня отличное настроение, и Клыки Дракона не кажутся такими опасными. Скатываюсь по осыпи к обрыву морены и начинаю работать. Мешочек за мешочком заполняется образцами, записи ложатся на страницы дневника. В самый разгар вдруг вспоминаю о нависшей сверху глыбе, том самом оттопыренном пальце. Как там поживает больной ноготь? Что за чертовщина: огромного валуна и след простыл. Песок только сверху струится, как ручеек, а валуна нет. Свалился-таки, выбрал подходящий момент, когда первый человек объявился на этих обрывах, и загремел туда, вниз, к озеру с пятисотметровой высоты! А ведь если бы я не потерял дневник, не бегал бы на поиски, что заняло минут сорок, то, кто знает… Мистика! Вот уж поистине не было бы счастья, да несчастье помогло. А эхо, грохотавшее в ответ на мое «ура!», как раз и было отголоском падения этой глыбы.

Но размышлять о дьявольских совпадениях, удивительных случайностях, победах, оборачивающихся поражениями, и о поражениях, которые приводят к победам, нет времени. До 8 часов вечера - срока моего возвращения в лагерь - осталось два с половиной часа. А я сижу еще в самой «пасти» Дракона. Успеть хотя бы до связи с базой в 22.00, иначе ребята начнут волноваться.

Делаю последние записи, укладываю в рюкзак образцы, фотографирую разрез. Кажется, ничего не забыл. Мне уж точно на Клыках Дракона больше не бывать. Эта первая встреча - одновременно и прощание.

Теперь остается решить, как добираться до лагеря. Важно выбрать кратчайшую дорогу, найти приемлемый спуск к озеру. Судя по аэрофотоснимку, через два клыка вниз к самой воде ведет ложбина. Если бы по ней удалось спуститься, мой путь до лагеря сократился бы почти вдвое.

Иначе трудно сказать, когда я добреду домой с таким рюкзаком на ураганном ветру. Нелегко было попасть в логово Дракона, но в этом мне помог вездеход. А вот как выбираться? Тут уж рассчитывать приходится только на свои силы.

Интересно, где сейчас Будкин? Катит, наверное, к дому на «генеральском» месте. А может, уже в палатке сидит, блаженствует в тепле, пьет горячий вкусный чай? При таком ветре работать в горах действительно дурацкое занятие. А Саша с Борисом наверняка еще на озере, хотя и потерял я их из виду. Интересно, какая температура у дна озера? Вот бы сейчас поговорить, обменяться впечатлениями. Они там вдвоем. Мне же не с кем слова молвить, разве что с Драконом, да тот знай гудит, холодом дышит…


3

Уже больше часа иду я как раз вровень с остриями клыков. Слева от меня стального с ржавчиной цвета склон, в который врезаны клыки, справа, внизу, темные скалы, обрывающиеся к озеру. Там, у их подножия, «дымится» вода. Ветер падает в пропасть с сокрушительной силой и не дает замерзнуть озеру у берега. А уж давно стоят крепкие морозы.

Постепенно все ощутимее тяжесть рюкзака. Хотя и ободряет сознание того, что за спиной уникальные образцы, шагаю я уже не так уверенно. Только бы не подвернуть ногу. Пошатнулся, пополз валун под ногами, не стремлюсь во что бы то ни стало устоять, мягко валюсь на спину, а мой раздутый рюкзак смягчает удар. Со стороны это, наверное, забавно выглядит: барахтается человек среди камней. Смешная песенка Будкина про антарктического героя как назло лезет в голову.

Веселенький маршрут. От клыка к клыку. Этакая прогулка вдоль челюсти. И ничего похожего на спуск не удается обнаружить. То, что кажется сравнительно пологим на аэрофотоснимке, в действительности доступно разве что скалолазам.

Когда я приближаюсь к краю очередной лощины, чтобы заглянуть вниз - идет ли она до самого озера или обрывается на скалах, - ветер особенно яростно подталкивает меня. Кажется, если прыгнешь туда, расправишь руки, как крылья, - полетишь птицей. Там, в расщелинах, гнезда снежных буревестников - они парят внизу, подо мной.

Солнце ушло за склон горы, стало сумрачней и холодней. А ветер даже здесь, под склоном, все сильней разгуливается. Я уже миновал то место, где, судя по снимку, казалось, можно было спуститься. Нет, там была такая крутизна, что голова шла кругом.

Может быть, отказаться от затеи спуска с этих крутых скал и попытаться выбраться на плато? Я шагнул вверх, но ветер с силой отбросил меня обратно. Пасть Дракона не выпускала. И я, продолжал идти вдоль склона. Впереди оставалось еще два-три клыка. Дальше, я надеялся, будет все же желанный спуск.

Смотрю на часы. Надо торопиться. Близится контрольный срок возвращения. И тут мое продвижение приостановил обледенелый снежник. Ширина его была метров сто пятьдесят. Шел он от самой вершины плато, а где оканчивался, я не мог разглядеть. Поверхность снежника сияла холодным стеклянным блеском. Она была так крута, что, если поскользнешься - полетишь пулей. Через считанные секунды будешь на озере Радок. Только вот в каком виде?

Я сделал несколько шагов вперед, проверяя твердость обледенелой корки. Чуть ниже выступала скала. Там, в случае чего, можно было бы еще зацепиться. Шипы ботинок царапали лед и соскальзывали, ноги гудели от напряжения. Если бы не ветер, можно было бы рискнуть, вырубая выемки ледорубом, шаг за шагом преодолеть это препятствие. А так шансов на благоприятный исход не было. Путь вперед был отрезан. Привалившись к валуну, я сполз вместе с рюкзаком на камни, вытянул ноги. Они оказались неприспособленными к таким перегрузкам, мышцы напрягались и саднили.

На обдумывание времени не было. Стоило посидеть минуту без движения, начинал ощущаться холод, морозный ветер проникал сквозь штормовку. Как выбираться отсюда? Оставался единственный вариант - подниматься снова на плато. Обидно идти в обратную сторону, да к тому же против ветра. А потом плестись в обход озера. Если все будет благополучно и сил у меня хватит, то это еще 6-7 часов пути. Радости мало, но что делать?.. Не стоит задумываться в таких случаях о конечном результате. Я ставлю перед собой первую насущную задачу- подняться на плато!

Подъем крут. И под ногами ворочающиеся, словно живые, камни осыпи. Все бы еще ничего, если бы не ветер, неукротимый, свирепый.

Я неплохо знаком с суровостью здешних ветров. Только раньше-то это знакомство было, что называется, шапочным. Одно дело удивляться силе урагана, находясь в деревянном домике, пусть даже в палатке, внимать порывам ветра, лежа в спальном мешке, гадать в тепле, какие беды принесет буран? Но совсем другое - оказаться один на один со стихией в антарктических горах, за много километров от лагеря.

Тут я самыми грозными словами, на какие только был способен, выругал себя за необдуманный маршрут. Мог бы договориться, чтобы вездеход вернулся за мной. Ну подождал бы вездеходчик Иван час-другой. Ну Будкин брюзжал бы. Так он и так вечно недоволен. Зато катил бы я сейчас в тепле к дому. Налицо мой промах как начальника лагеря. Переоценил я свои силы. На коварство Антарктиды нечего пенять. Это у нас давно уж повелось: чуть какая неприятность - на суровость Антарктиды списываем. Нет, если теперь что случится, то только по моей вине.

Через сотню шагов я понимаю, что идти вверх по склону мне физически не под силу. Стоит встать на ноги, ветер сразу отбрасывает назад. И тогда я опускаюсь на четвереньки. Нельзя сказать, что это было удобно, особенно когда на спине у тебя здоровенный рюкзак. Медленно-медленно, припадая к каменным глыбам, карабкаюсь метр за метром вверх. Временами лежу, отдыхаю. Лицо у меня как будто окаменело и не ощущает ураганного ветра. Хотя бы он дул порывами. Нет, садит ровно, напористо. Прав, видно, Будкин насчет аэродинамической трубы.

Не знаю, сколько времени я поднимался, видно, часа два, не меньше, пока наконец не выполз на плато. Перевел дух и стал на ноги. Простор открылся взгляду, я снова почувствовал себя человеком. Больше не нужно было ползти вверх против ветра. Отклонившись влево и немного назад, как бы облокотившись плечом на ветер, я заковылял по каменистой равнине, стараясь держать нужное направление. Примерно через километр заглянул вниз, кончилась ли драконья челюсть? Там чернели скалистые склоны, спускаться было опасно. И я пошел дальше по кромке плато, с каждым шагом удаляясь от лагеря, который был за озером в противоположной стороне.


4

Ветер уже не казался таким свирепым, он подталкивал меня в левый бок, гудел под левым ухом. Солнце, висевшее совсем низко над горами, отбрасывало на склон мою длинную горбатую тень. Километра через три я решил все-таки спускаться. Иначе крюк был бы слишком велик и дальнейший путь мог оказаться мне не под силу.

Склон снова привел к снежнику, но он был не такой уж обледенелый, да и крутизна не так устрашающа. Снежник можно было пересечь, но у меня зрела иная идея. Этот снежный шлейф позволял мне за считанные секунды спуститься сразу метров на двести. Идти по шатающимся валунам стало невмоготу. Левая нога то и дело норовила подвернуться. А до дома оставалось еще столько километров! Нужно было рисковать.

Я осторожно вышел на центральную часть снежника, сел, упираясь пятками в снег, положил слева ледоруб (его я решил использовать как тормоз), откинулся немного на спину и заскользил вниз. Удивительное чувство детского восторга на мгновение захлестнуло меня, может быть, виной тому были непроизвольно возникшие ассоциации. Хотя давно уже миновало то время, когда я катался с ледяных горок. Впрочем, детский опыт сейчас пригодился. Важно было следить, чтобы нарастающая скорость не развернула головой вниз. Я с силой уперся в ледоруб. Мою спину страховал рюкзак, ноги, согнутые в коленях, служили рулями. Скоро я вполне освоился с новым способом передвижения. У основания склона снежник выполаживался, и к окаймляющим его валунам я уже «подрулил» без тормоза.

Озеро, спуститься к которому я так стремился, было рядом. Оставались считанные метры спуска. Самое страшное - «пасть» Дракона - позади! Но я не чувствовал особой радости. Теперь меня валила с ног усталость. Под тяжестью рюкзака подгибались ноги, а от валунов рябило в глазах.

Гладь озерного льда призывно сверкала, обещая ровный путь к лагерю, но вдоль края тянулась кайма чистой воды. Всего-то полынья 10-15 м, но как ее преодолеть? Идти в обход - еще лишние час-два пути.

Я спустился к самой воде. Валуны здесь были обледенелые, словно специально уложенные, пригнанные друг к другу. Идти по кромке этого экзотического пляжа шириной всего около 1 м было легче, хотя я и рисковал оступиться. В одном месте в озеро со склона спускался снежник. Перемычка чистой воды тут совсем исчезала. Я остановился. Нужно преодолеть полосу ровного темного льда, всего десяток метров. Дальше от берега лед белый, там он толстый, безопасный.

Пора решаться. Выигрыш во времени и расстоянии мне жизненно необходим. А если лед не выдержит? Я отгонял мысль об этом. Уже полночь. О моем исчезновении наверняка сообщили на базу. Товарищи беспокоятся. Вариантов того, что со мной приключилось, предостаточно: подвернул ногу, сорвался с обрыва, утонул в озере. Наконец, просто стало плохо с сердцем. В последнее время даже такой здоровяк, как Будкин, и тот на сердце жалуется. Надо спешить. Иначе ребята выйдут на поиски, и Будкин ославит меня на всю экспедицию.

И я шагнул на снежник, спускавшийся в озеро. Лед у края был тонок, он пискнул, когда я ступил на него. Но я слишком устал, чтобы сомневаться. Действия мои бы ли почти механическими. Оттолкнувшись от смерзшегося снега, я заскользил по темной глади вперед, к спасительному молочно-белому льду. Через мгновение я был в безопасности. Перевел дух, поправил рюкзак и зашагал через озеро.


5

Мыс, который я должен был обогнуть, перед тем как выйти на финишную прямую, кажется совсем близко, но я знаю: по карте до него семь километров, никак не меньше. В горах трудно угадать расстояние. Ветер теперь задувает мне в правую скулу. Холодный ночной ветер с ледника Бетти. Но спина мокрая. А я сам как выжатый лимон. Теперь мне понятно такое сравнение. И странный железный привкус возник во рту.

Дорога стала гладкой. После хаоса каменных глыб она будто бархатная. Шипы ботинок сбивают ежик кристаллов льда, образовавшихся на поверхности замерзшего озера под воздействием солнца и ветра. Кристаллы дзинькают под ногами, и мне кажется, звучит диковинная музыкальная шкатулка. Когда-то в детстве в гостях у бабушки я слышал такие звуки.

Под эту странную мелодию я шагал, шагал, словно заведенный механизм. Ходьба по ровному льду действовала умиротворяюще. В ней было какое-то укачивающее однообразие. Ноги ступали все тяжелее и тяжелее. Я начинал дремать на ходу. Безразличие, апатия подбирались ко мне. Надо было срочно менять тактику, что-то предпринять. И, как всегда в критические минуты, я вспомнил Будкина. Что бы он сказал, если бы увидел меня, сгорбившегося, уныло ковыляющего по ледяной равнине? Я даже внутренне как-то собрался, взмахнул ледорубом, расправил плечи, пошел уверенней и бодрей.

Однажды Будкин рассказывал, как он возвращался из дальнего маршрута с раздробленной коленкой. Пусть не в Антарктиде это было, где-то в горах Сибири, но ему тогда было наверняка еще труднее, но он выстоял, победил! Так неужели я сдамся, уступлю?..

Я решил считать шаги. На каждом сотом шаге я получал «приз»: поворачивался к ветру спиной и, облокотившись о ледоруб, расслаблял мышцы ног. Эта тактика принесла успех. Теперь я шагал в предвкушении, когда остановлюсь, привалюсь к ледорубу, правая скула ощутит тепло дыхания, затекшие мышцы спины как-то по-иному примут на себя тяжесть рюкзака.

Вскоре передвижение по однообразной снежной равнине скрасило еще одно обстоятельство. Впереди на озерном льду возникла темная точка. До скал противоположного берега было еще далеко. Что же могло лежать на льду посредине озера? Я ломал голову, строил разного рода гипотезы, а тем временем шаг за шагом сокращал отделяющее меня от лагеря расстояние. И темный предмет на озерном льду постепенно увеличивался в размерах. Возможно, это лебедка, которую унесло у Саши и Бориса?.. После пребывания в «пасти» Дракона я готов был наделить антарктические ветры сверхъестественной силой.

Еще несколько стометровок, и я увидел большой обломок песчаника, серую глыбу, изъеденную, словно оспой, ячеями выветривания. Как она очутилась здесь? Свалиться на лед камень мог только у берега. А потом прибрежную льдину или айсберг ледника Бетти принесло сюда. Значит, озеро Радок, не в пример нынешнему холодному сезону, в иные годы вскрывается почти полностью…

Размышление о неожиданной находке несколько отвлекло меня от тягот затянувшегося путешествия. Было уже далеко за полночь. Солнце спряталось за лежащими на юге горными массивами, и в чаше озера Радок все словно поблекло, изменило краски. Как будто на смену цветной пленке пустили черно-белую. Все происходящее представлялось мне сейчас каким-то странным бесконечным кинофильмом. Горбатая тень, сопровождавшая меня как верный пес, исчезла. И от этого усилилось чувство одиночества. Сколько часов я в маршруте? Кажется, вечность. И спина уже не так мокнет. Видно, вся вода, что была во мне, вышла.

На очередной остановке я положил в рот льдышку, с грустью вспомнив о кусочках сахара, унесенных ветром из кармана. Видно, снова пора вызывать на помощь образ Будкина. Надо продержаться совсем немного. Скоро за мысом откроется лагерь. Только бы не сводило мышцы ног.

Я стимулирую продвижение, увеличивая ценность «призов». Теперь, кроме наград за каждую стометровку, через пятьсот метров я получаю «Гран-при» - минутный отдых в нише между присклоновыми снежниками. Такие ниши - выдувы - идут вдоль восточного берега озера. Растянуться на дне этих небольших, всего в метр-полтора снежных ванн - просто благодать. Ветер как будто стихает, можно расслабить тело, главное - ноги. Отвлечься, глядя в небо на парящих теперь уже сверху, у вершин береговых обрывов, снежных буревестников. Задуматься о мироздании, смысле жизни. Просто вздремнуть под свист проносящегося над ледяной ямой ветра. Отрадные мгновения! А подниматься, конечно же, приходится с помощью Будкина, я словно чувствую на себе его презрительный взгляд и поспешно переваливаюсь на живот, встаю сначала на колени, а потом медленно и осторожно на ноги. И снова стометровками все дальше и дальше вперед…

Не знаю точно, сколько еще прошло времени, но я вышел наконец к мысу. За ним всего в двух-трех километрах наш лагерь - светлый купол выгоревшего брезента так и ударил в глаза! Вездехода около палатки не было: ребята выехали на поиски. Я перевожу глаза на соседний склон - вон он, наш жук-бронзовик ползет к лагерю. Очевидно, меня заметили на льду озера - черная точка на белом приметна издалека.

Вездеход подполз к палатке. Оттуда отделилась маленькая фигурка и пошла мне навстречу. Я подумал, что верно, это Борис - наш механик, Железный Боб. Год провел он на зимовке, всякое повидал, а не утратил душевной тонкости, чувствовал: нужна поддержка. И не столько физическая помощь, сколько дружеское сочувствие. Я не ошибся. Когда Борис подошел, я обнял его. Непроизвольно получилось. Я слышал: работа в полярной экспедиции делает мужчин порой излишне сентиментальными. И вот испытал это на себе. Я был благодарен за встречу. Я даже отдал донести до лагеря свой рюкзак. Никому другому не позволил бы, сам донес драгоценные образцы. А Борису отдал. Последние метры мы дошагали быстро и весело. Борис рассказал, что ребята изрядно поволновались. Будкин, пожалуй, больше всех. Он даже назначил себя, как самого опытного, начальником спасательной экспедиции, навел на всех страху.

А они с Сашей целый день провели на озере, но в «пасти» Дракона меня, конечно, не заметили. Да и как заметишь муравья на склонах каменного исполина? У них по озеру вздумал гулять айсберг. Во многих местах взломало лед, чуть не утонула лебедка, вовремя оттащили. Измерили температуру в озере по всему разрезу: у дна она оказалась +1°, почти такой же, как на поверхности, отобрали пробы воды. Рекорд глубины 346 м, установленный нами в прошлый раз, перекрыть не удалось.

Вот и палатка. Скорее в тепло. Ребята смотрят на меня каждый по-своему, но все внимательно. Саша не может скрыть добрую улыбку, Будкин насупленно шмыгает носом. Его помощник грызет сухарь. Иван-вездеходчик хмурится. Даже Борис смолкает, словно ждет чего-то от меня.

Что ж, виноват я перед ребятами, совершил ошибку, чуть не подвел и себя и их. И хотя устал я, смертельно устал, сейчас нужно найти верные слова, извиниться перед товарищами. И я говорю в молчаливое окружение то, о чем передумал в маршруте.

Тишина заполняется гомоном. Все начинают говорить, перебивая друг друга. Только Будкин, недоверчиво вздыбив брови, думает о чем-то своем. Он и не знает, что больше всех помог мне.

Я смотрю на него и глупо улыбаюсь. Мне хорошо, я в тепле, я дошел до дома. Борис протягивает мне кружку горячего сладкого чая. Есть мне не хочется, зато чай пью запоем, кружка за кружкой, и все мало.

Спал я в эту ночь беспробудным сном. Спал, лежа по верх спального мешка, залезть в него не смог, от любого движения судороги сводили ноги. Спасибо Борису, укрыл меня всякими одежками, напялил мне на ноги шерстяные носки, а вовнутрь их зачем-то насыпал горчицы.

- Молочная кислота тебе в ноги ударила, -объяснил он. - Теперь главное их не застудить, а то одеревенеют- врачам придется заниматься.

Будкин недовольно хмыкнул и накинул на меня свое любимое малиновое одеяло. Вот каким он оказался, Будкин!

Ураганный ветер тряс тело палатки. Можно было представить себе, что творится сейчас в «пасти» Дракона. Осерчал старик: добрались-таки до него, похитили драгоценные образцы!


ГЛАВА VII БАЗА НА АЙСБЕРГЕ


Край шельфового ледника Фильхнера до откола айсбергов-гигантов.

Космоснимок начала 1986 г.



Три айсберга На одном из них база «Дружная-1» (отмечена крестиком).

Космоснимок конца 1986г.


Что произошло в море Уэдделла?


24 октября 1986 г. газета «Правда» опубликовала мою статью «Еще один урок». Привожу здесь ее текстс некоторыми сокращениями.

«…В результате гигантских обломов края шельфового ледника Фильхнера антарктическая база «Дружная-1» оказалась на айсберге. Достаточно крупный по антарктическим меркам полярный поселок, в котором во время летнего сезона могут жить и работать до 170 человек, дрейфует по воле течений.

Анализ спутниковой информации, регулярно поступающей в Госкомгидромет СССР, показывает: три гигантских айсберга, на которые раскололся край шельфового ледника, по-прежнему недалеко от берега. Однако пока нельзя сделать заключение о судьбе того участка, где находилась сама база. Людей на ней в эту пору не было.

Целы ли станционные постройки, аэродром, мачты радиоцентра? Возникает и еще ряд вопросов: что вызвало откол айсбергов, можно ли было предвидеть это со бытие, какой оптимальный выход из создавшейся ситуации? К сожалению, многие из поставленных вопросов остаются пока без ответа, и на то есть свои причины.

Шельфовые ледники, а именно на таком типе природных льдов располагалась «Дружная-1», - безусловно, наиболее неустойчивый и один из самых сложных для изучения видов ледников. Положение на границе разнородных сред - суши и моря - главная причина их нестабильности. Подпираемые с тыла потоками сползающего с материка льда, они выдвигаются от берега в сторону океана. Понятно, что в конце концов неизбежен облом внешнего края. И зависит это не только от самого ледника, толщины льда, скорости движения, трещин, температур, подледного и подводного рельефа и т. п., но и от причин внешних, связанных с воздействием океана, - сложной динамической системы со своими свойствами (течениями, приливно-отливными колебаниями, барическими волнами и т. д.).

Учесть все эти разнородные факторы непросто. Для

этого нужны долговременные наблюдения. Отсюда вытекает сложность прогнозирования поведения шельфовых ледников, тем более что каждый конкретный ледник обладает собственным характером. Само собой разумеется, без специальных, прежде всего гляциологических, исследований такого рода прогнозы невозможны. Активные гляциологические изыскания на шельфовых ледниках стали проводиться лишь в последнее время. Так, несколькими годами ранее комплекс подобных исследований был выполнен при активном участии советских ученых на крупнейшем в Антарктиде шельфовом леднике Росса.

Система шельфовых ледников Фильхнера - Ронне, расположенная по другую сторону континента, не менее грандиозна, но в гляциологическом отношении почти совсем не изучена.

Развернутая около 11 лет назад на шельфовом леднике Фильхнера полевая база «Дружная» проводила преимущественно геолого-геофизический поиск. Ледник как таковой не являлся объектом изучения специалистов НПО «Севморгеология». Он был для них скорее помехой. Но поскольку в данном районе горных выходов непосредственно у берега не было, основную базу организовали на краю шельфового ледника, в месте, наиболее удобном для выгрузки. Выбор места был, по сути, случайным, необоснованным. К леднику отнеслись явно без должного уважения.

Мне довелось бывать на «Дружной» в 1976-1977 годах, в следующий сезон после ее основания. Уже тогда вызывал недоумение выбор места для базы на выступающем в море, словно ледяной клык, полуострове. Сверху, с самолета, все выглядело особенно настораживающе. Ряд признаков, своего рода примет: характерные ломаные очертания берегового обрыва, трещиноватость в тыловой части и по краям ледника - подсказывали, что все тут непрочно, «сшито на живую нитку».

И тем не менее «Дружная» просуществовала еще почти девять лет. Убежден, облом ледника мог произойти гораздо ранее, хотя и не обязательно сразу в столь больших масштабах. И первым претендентом на роль айсберга все это время был ледяной «клык», на котором находилась база.

«Дружной», если так можно выразиться, везло. С каждым новым сезоном край ледника, смещавшийся в сторону моря примерно на два километра в год, становился все более уязвимым. Далеко в тылу и по краям ширились, дышали трещины и глубокие разломы. А база держалась.

В экспедиции 1985-1986 годов на «Дружной-1» начала работу небольшая гляциологическая группа Института географии АН СССР (ее без особого энтузиазма пустили на «свою» базу геологи). Мнение гляциологов о том, что в этом районе вскоре произойдет раскол ледника, было безоговорочным. Но когда? Через год, два, три, а может быть, завтра?

Определить точное время раскола на основании кратковременных наблюдений в районе базы «Дружная-1» было невозможно. Требовались специальные исследования внутренней части ледника. Без вертолета тут не обойтись, а гляциологам о нем нечего было и мечтать. Просьбы и предостережения успеха не имели, геологов занимали собственные важные дела. Они не сомневались в незыблемости своей базы, привыкли к ней. На них давили утвержденные планы, производственные задания. А быть или не быть базе - начальству в Ленинграде виднее. Как поспоришь с таким веским доводом?

Другие страны, имевшие в разное время базы на шельфовом леднике Фильхнера, оставили их, а мы свою продолжали обустраивать. Гляциологи ФРГ, работавшие поблизости на леднике Ронне, намекали на неустойчивость ее положения.

Был, правда, и достаточно оптимистический прогноз. Согласно ему ледник Фильхнера еще не достиг того критического положения, за которым должен последовать неизбежный распад его фронтальной части. Как яблоко, которое не дозрело, чтобы упасть. Исходили из того факта, что в 1912 году германская экспедиция Фильхнера наблюдала край ледника еще в более северном положении. При этом забывали, что именно тогда же лагерь Фильхнера оказался на обломившемся айсберге.

Стоило ли упрямо дотягивать до самого крайнего момента? И насколько оправданны такого рода аналогии, раз до сих пор не вскрыты причины, приводящие к катастрофичным расколам ледника Фильхнера? В таких условиях должно проявлять особую осторожность и осмотрительность, как, собственно, и делали наши иностранные коллеги, работавшие прежде в этих местах.

Мы же не собирались расставаться с «Дружной», реконструировали базу, устанавливали новое дорогостоящее оборудование, и все это за считанные месяцы до откола. Кстати, известие о том, что база оказалась на айсберге, поступило от наших зарубежных коллег еще в июне. Они зафиксировали раскол ледника, анализируя космические снимки. Наши специалисты этого даже не заметили, очевидно, по той простой причине, что были уверены в незыблемости ледника.

Неблагодарное занятие задавать вопросы, ответы на которые уже ничего не изменят в сложившейся ситуации. Почему базу заблаговременно не перенесли на другое место? (За десять лет было достаточно времени.) Почему не проводились в данном районе серьезные гляциологические изыскания? Ответы могут оказаться полезными для будущего.

Освоение Антарктиды обеспечивается только широким фронтом научных изысканий, их комплексностью, международным сотрудничеством. Так и было задумано с самого начала. Иначе неизбежен однобокий ведомственный подход и, как результат, неожиданные коллизии, подобные той, что случилась на «Дружной».

Сейчас многие разводят руками и говорят о еще одном «сюрпризе Антарктиды». Мы привыкли многое в Антарктиде объяснять неожиданно возникающими ситуациями, коварством ее природы. Порой это действительно так. Но не следует забывать, что сейчас мы на шестом континенте уже не новички, работаем тут более 30 лет, накопили солидный багаж знаний. И его нужно использовать толково.

Мы привыкли восхищаться героизмом наших полярников, но порой забываем, что зачастую им приходится преодолевать последствия ЧП, которых вполне могло и не быть. Ряд экстремальных ситуаций просто не возник бы, сумей руководители экспедиций предвидеть, предупредить нежелательный ход развития событий.

Стоит говорить не о сюрпризах, а об уроках Антарктиды-уроке «Дружной», уроке дрейфа во льдах «Михаила Сомова», уроке драматической зимовки полярников из 27-й САЭ на полюсе холода…»

…Статья вызвала споры, в особенности среди тех, кто имел непосредственное отношение к делам антарктических экспедиций. В адрес газеты мне и моим товарищам пришли письма. В них было как согласие, так и несогласие с позицией автора, конкретные замечания и предложения. Многих волновало будущее наших исследований на шестом континенте. Спор фактически вышел за рамки конкретного случая с «Дружной». У исследователей Антарктиды накопилось немало нерешенных проблем, относящихся как к организации самих исследований, обеспечению их высокого научного уровня, так и чисто житейских. Конфликтные, порой драматические ситуации далеко не всегда разрешались благополучно. В антарктической экспедиции давно назрела необходимость перемен… Но не буду навязывать читателю своего мнения. Предоставлю слово тем, кого затронула поднятая проблема.



1. Улица Сомова на станции ‹ Молодежная ›.

2. Антарктические друзья.


Где лучше бить лунку.


Сюрприз или урок?


«Нельзя организовывать базу для многолетних работ вблизи ледяного барьера только потому, что так удобно для выгрузки судна и перевозки грузов с него к месту работ, - считает кандидат географических наук, заведующий лабораторией гляциологических прогнозов Института географии АН СССР М. Б. Дюргеров. - А если уж так пришлось сделать в период организации работ, то надо потом перенести станцию в более безопасное место.

В любом случае при организации полевого лагеря, базы, строительстве аэродрома надо провести исследования или, по крайней мере, поинтересоваться результатами предыдущих исследований в этом районе. Ведь в 1912 году экспедиция В. Фильхнера, работавшая в море Уэдделла, вынуждена была срочно покинуть место работ по той же самой причине - откола гигантских айсбергов.

И вот Антарктида преподнесла еще один урок. На одном из отколовшихся в июне этого года гигантских айсбергов от шельфового ледника Фильхнера поплыла в море Уэдделла сезонная база «Дружная-1». Ее хозяева- ПГО «Севморгеология» Мингео СССР. Кстати, парадокс- в Антарктиде, где нет (и не должно быть) границ между государствами, вдруг начали появляться ведомственные границы. Может быть, это и неплохо, что у станции есть постоянный хозяин, но он тогда должен быть по-настоящему ответственным за все.

Так можно ли было предвидеть произошедшее в море Уэдделла событие? Можно ли было предсказать откол огромного полуострова от края шельфового ледника Фильхнера? Ответ однозначен - откол должен был произойти неминуемо. Это так же очевидно, как говорить о неотвратимости прихода зимы в средней полосе и отсюда о необходимости готовиться к ней. Но спрогнозировать время наступления холодов, как и точно указать время откола гигантских айсбергов, - сложнейшая научная задача, и на ее решение надо было заранее потратить время и деньги.

Все, кто когда-нибудь смотрел на карту Антарктиды, на район моря Уэдделла и шельфовый ледник Фильхнера, обратили внимание, что примерно в 120 км от края этого ледника его бесконечные просторы прорезает гигантская сеть трещин, так называемый разлом Гранд-Касм. В 1976 году - в год организации базы «Дружная-1» длина трещины-разлома была чуть больше 100 км и ширина достигала местами 13 км. За десять лет разлом рос, ширился. Летом этого года трещина полностью перерезала шельфовый ледник Фильхнера и достигла длины почти 200 км. Одновременно с этим «ожили» многочисленные бухты и заливы, глубоко вдающиеся в тело шельфового ледника. Многолетний припайный лед был взломан и вынесен в океан, а это достаточное свидетельство начавшихся подвижек отдельных блоков ледника.

Все эти теперь ставшие очевидными факты говорят о том, что раз уж построили станцию в неудачном месте, то надо было организовать работу по наблюдению за движением ледника.

Мне, участнику работ на базе «Дружная-1» в летний период 1986 года, т. е. незадолго до ее откола, постоянно приходилось беседовать с опытными полярниками, старожилами базы, ее руководителями. Ни у кого не вызывало сомнений, что откол мыса должен когда-то произойти, но кто мог и должен был принять решение об эвакуации всего имущества и оборудования, кто обладал такими полномочиями? На этот вопрос я и сейчас не смог бы ответить, поскольку цепочка, по которой идет согласование даже не столь крупных решений, имеет в делах по Антарктиде очень много инстанций.

Но похоже, сложилась практика не соблюдать прописных истин и подменять мнения специалистов волевыми решениями, поскольку всегда неприятности можно свалить на суровую и непредсказуемую природу Антарктиды, а ликвидацию последствий преподнести как проявление массового героизма. Многие антарктические беды прошедших лет - прекрасная этому иллюстрация».

«Почти 30 лет я отработал в полярных экспедициях, зимовал в Арктике и Антарктиде, будучи все это время сотрудником ААНИИ. Сейчас по состоянию здоровья переехал жить и работать в Одессу, - пишет доктор географических наук, профессор Одесского гидрометеорологического института Л. С. Говоруха. - Естественно, я постоянно интересуюсь тем, что творится в родных высоких широтах. Недавно прочел в «Правде» статью об отколе в Антарктиде части шельфового ледника Фильхнера-Ронне с находящейся на нем сезонной базой «Севморгеология» «Дружная». Статья хорошая и деловая, но некоторые акценты в ней не совсем точны. Дело в том, что в феврале 1985 г. в сезонном составе 30-й САЭ я был в Антарктиде в районе «Дружной» и вместе с руководителем геологов В. В. Самсоновым проводил специальные полеты на Ми-8 с целью выяснения устойчивости шельфового ледника.

И вот на основе результатов аэровизуального обследования и анализа других материалов мной был сделан вывод о крайней неустойчивости участка шельфового ледника в районе базы. Это изложено в отчете 30-й САЭ.

Так что нельзя сказать, что в экспедиции не было специалиста-гляциолога, не было никаких специальных исследований и не было прогноза. Все это было, и заблаговременный прогноз был. Другое дело, что ему по непонятной причине не придали значения и не приняли своевременно мер для эвакуации и переноса станции, хотя такие намерения были. Именно с этой целью летом 1984-1985 гг. были предприняты поиски приемлемых участков для новой станции на плато Беркнер и к западу от него, в которых со мной участвовали специалисты по радиолокации ледников, астрономы-геодезисты и аэрофотосъемщики. Вот таковы дополнения к той, в основном верной, картине, которую нарисовал в своей статье В. И. Бардин.

Счастливым стечением обстоятельств шельф лопнул зимой - в период, когда на законсервированной станции не было людей…»

«Советская антарктическая экспедиция, первоначально действовавшая под эгидой АН СССР, была задумана как комплексная, призванная обеспечить по возможности изыскания по всем направлениям наук о Земле. Ослабление внимания к любой науке, составляющей этот органический комплекс, например, как в случае со станцией «Дружная-1» недооценка гляциологии, чреваты зачастую не только чисто научными потерями, - подчеркивает член-корреспондент АН СССР, директор Института географии В. М. Котляков. - Целевые (узкой направленности) научные программы должны осуществляться только в рамках или на фоне комплексных изысканий. Неоправданно да и бесхозяйственно осваивать неизученную территорию лишь в каком-то одном направлении, скажем, изучать геологическое строение, не уделяя внимания ледникам, атмосферным процессам, океану и т. д. А ведь, по сути, такая ситуация сложилась в районе геологических баз, расположенных на гигантских шельфовых ледниках Фильхнера-Ронне.

Нам следует более настойчиво и целенаправленно проводить в жизнь идею комплексности при планировании работ в южнополярном районе. Это поможет избежать однобокости в освоении природного потенциала Антарктиды. Ведомственный подход тут был бы не только не оправдан, но неизбежно приводил бы к случаям, подобным тому, что имел место с базой «Дружная-1». Опыт подсказывает: для того чтобы контролировать обстановку, своевременно получать сведения о текущих изменениях, необходимо осуществлять постоянный мониторинг, т. е. слежение за развитием природных процессов в южнополярном районе с помощью оперативно обрабатываемой спутниковой информации. Такой мониторинг в первую очередь следует организовать для изучения изменений в краевых частях ледникового покрова, а также для слежения за дрейфом крупных айсбергов.

Ледяное побережье Антарктиды - объект, наиболее изменчивый во времени. Существенные изменения береговой линии происходят порой буквально на глазах. Создание квалифицированной службы мониторинга - назревшая необходимость как в научном, так и в практическом отношении. Будь она организована ранее, мы бы заметили откол «Дружной-1» именно тогда, когда он произошел, и загодя сумели бы внести коррективы в экспедиционные планы. Более того, служба мониторинга может и должна стать информационным центром, ответственным за прогнозирование изменений природной, в данном случае гляциологической, обстановки…»

Я привел выдержки только из трех писем, направленных в «Правду» видными учеными, компетентными специалистами, весьма обеспокоенными случившимся, Но вот выдержка еще из одной газетной публикации:

«Природа Антарктиды неожиданно преподнесла коварный сюрприз. Утрачена сезонная база «Дружная-1», созданная советскими моряками и учеными более десяти лет назад на гигантском шельфовом леднике Фильхнера». Это строки из интервью начальника Советской антарктической экспедиции газете «Водный транспорт», которое было опубликовано 29 ноября 1986 г., т. е. больше месяца спустя после моей статьи в «Правде». Значит, все же руководство экспедиции отвергает критику в свой адрес, усматривая в случившемся всего лишь очередной сюрприз коварной антарктической природы. Если это действительно так, то замечания гляциологов несправедливы?..

Мне не оставалось ничего другого, как задать прямой вопрос Герою Советского Союза А. Н. Чилингарову, одному из руководителей Госкомгидромета СССР, ведомства, ответственного за организацию работ в Антарктике:

- Артур Николаевич, ваше мнение по этому вопросу, что же, случай с «Дружбой» - это сюрприз или все же урок?

- По-моему, урок. А что до мнения отдельных товарищей, то ведь не секрет, что многие отстаивают прежде всего свои ведомственные позиции, иной раз ссылаясь на объективные трудности: хлопотно создавать новую базу, останемся на старой, авось ледник выдержит, не обломится. А с природой шутки плохи. Так работать в Антарктиде нельзя. Поэтому я считаю - урок. И мы должны извлечь из него определенные выводы на будущее. Другое дело, что риск в Антарктиде порой неизбежен, но он должен быть оправдан, разумен. «Правда» справедливо писала о том, что облом айсберга можно было предвидеть и станцию следовало эвакуировать заранее.

- Раз мы уж заговорили о перестройке в работе антарктической экспедиции, то прежде всего чего она коснется?

- Мы должны многое изменить в деле организации экспедиций. Порой она проходит в излишней спешке.

Это не просто сделать, так как в ее обеспечении участвует большое количество ведомств и организаций… Тут, если хотите, должна действовать своя госприемка, чтобы обеспечить качество и выдержать сроки. И то и другое для полярной экспедиции жизненно необходимо. Нуждается в модернизации и наш экспедиционный флот. Я уже говорил, что пока мы обходимся без ледокольного судна, но в будущем иметь ледокол в Антарктиде намерены и прилагаем к этому все усилия. Наши самолеты, Ан-2, Ил-14, на которых мы продолжаем пока работать, конечно же, давно морально устарели. Машины эти испытанные, но для решения новых, более сложных задач требуется иная техника. Это касается и наземного гусеничного транспорта. Из-за недостатка мощных вездеходов мы сократили сейчас научные изыскания в санно-гусеничных походах. Ну и, конечно, средства связи, научная аппаратура. В Антарктиде все должно быть на должной высоте, как говорят, на уровне мировых стандартов, даже выше их! Антарктида - по сути, международная научная лаборатория, материк, который является полигоном мирной науки. Здесь приветствуется научное сотрудничество, идет своего рода творческое соревнование ученых разных стран. И мы не намерены уступать здесь своих позиций.

…И еще о человеке у полюса. Мы будем более серьезно, без спешки подбирать коллективы полярных зимовок. Почему в космонавтике уделяют этому специальное внимание, мы же порой это упускаем? А работа некоторых наших станций, скажем «Востока», на полюсе холода вполне сравнима по сложности с работой в космосе. Люди находятся в отрыве от Родины, порой испытывают исключительно сильные физические и психологические перегрузки. И думать о полярнике надо не только, когда он в Антарктиде или Арктике. Иной раз возвращается участник экспедиции после зимовки. Организация, где он работал прежде, которая рекомендовала его в Антарктиду, уже давным-давно позабыла о нем, он теперь ей не нужен… Так не годится.

Это интервью было опубликовано в «Правде» 7 января 1987 г. Вроде бы все точки над і были поставлены. Но история эта, думается, еще не закончена. Все действующие лица остались при своих мнениях. Верные и справедливые слова о комплексности научных изысканий, улучшении научно-технического обеспечения экспедиций, организации службы мониторинга краевой зоны Антарктиды и т. д., к сожалению, еще недостаточно подкреплены реальными действиями.

В обновлении нуждается многое, прежде всего научно-техническое оснащение нашей экспедиции, научные программы, многие из которых не пересматривались с достопамятных времен. Должна быть изменена и сама система подбора участников. Без конкурса специалистов, без конкурса научных предложений и проектов, без долговременной стратегии научного поиска нельзя добиться подлинного успеха. Наконец, специальное внимание должно быть уделено вопросам охраны антарктической природы. Положение в этом отношении сложилось достаточно тревожное. К примеру, в проектах большинства наших станций очистные сооружения вовсе не предусмотрены. Сейчас придется срочно исправлять эту оплошность.

Антарктическая экспедиция медленно и трудно перестраивает свою работу. Тому немало причин, устранять которые новому поколению полярных исследователей.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ. АНТАРКТИДА ПРОДОЛЖАЕТСЯ


Я пишу эти строки накануне отлета в Антарктиду. Это будет моя восьмая встреча с ледовым континентом. Я направляюсь туда самолетом. Значит, преодоление расстояний будет стремительным, и не успеешь дух перевести - окажешься на шестом континенте.

Я вхожу в состав советской инспекционной группы. Наша задача - ознакомиться с тем, как ведутся исследования на зарубежных полярных станциях, не нарушаются ли положения Договора об Антарктике? Достаточно ли надежные меры принимаются по охране уникальной южнополярной природы?

Сейчас, когда во всех сферах международной жизни пробивают дорогу принципы нового политического мышления, эта инспекция, конечно же, будет носить прежде всего дружеский, познавательный характер. Необходим активный обмен опытом ведения изысканий, научными идеями, методическими подходами, наконец, непосредственно самими учеными. Надо учиться друг у друга, вместе, сообща работать над проблемами, имеющими глобальное значение. Этим принципам международного сотрудничества еще со времени МГГ и заключенного вскоре после его окончания Договора об Антарктике привержены все исследователи шестого континента. Сейчас пришла пора воплощать их в жизнь с еще большей активностью и целеустремленностью.

Жаль, конечно, что на этот раз я не смогу поработать непосредственно по своей специальности и мне не придется испытать всю гамму тех переживаний, которые сопутствуют полевым исследованиям. Не будет далеких маршрутов под обжигающим антарктическим солнцем и ветром, не будет радости неожиданных находок и открытий. Не встречу я и своих давних товарищей, тех, с кем делил хлеб-соль в полевых лагерях в горах и на ледниках Антарктиды.

Как-то так получилось, что многие из них уже простились с Антарктидой навсегда: одни ушли из жизни, другие просто сошли с полярной орбиты, как сходят со спортивной арены набравшие возраст чемпионы. А ведь, кажется, совсем недавно Антарктида для нас только начиналась.

Удивительный этот материк не столь уж далек от нас, как принято думать. И не только потому, что современная авиация сокращает расстояния. Жизнь все более втягивает Антарктиду в сферу общечеловеческих забот. Южнополярный континент действительно идеальная лаборатория международного сотрудничества ученых. Ряд проблем, которые здесь изучаются, ключевые для человечества, взять хотя бы озоновую.

Очередная советская экспедиция направляется сейчас к берегам далекого континента. И в ней есть, и во всех последующих, несомненно, будут те, кто идет в Антарктиду впервые. Исследования продолжаются. И этому не предвидится конца, потому что научный поиск - вечное устремление человечества.

У Антарктиды завидная судьба. Ее изучают представители всех других континентов. Изучают дружно и согласованно во имя гуманных и благородных целей.




This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
14.04.2010

Оглавление

  • ОТ АВТОРА
  • ВВЕДЕНИЕ. АНТАРКТИДА: ФАКТЫ НЕОБЫЧНОЙ БИОГРАФИИИ
  •   Материк парадоксов
  •   Вехи познания
  •   Лед и камень
  •   Холодильник планеты
  •   Что растет и кто живет
  • ГЛАВА I ЧЕЛОВЕК В АНТАРКТИДЕ
  •   Население
  •   Жилье и одежда
  •   Транспорт
  •   Антарктида и мы
  • ГЛАВА II НА ПЛАВУЧИХ ЛЕДНИКАХ
  •   В подснежном царстве.
  •   Пионеры подводной Антарктики.
  •   На леднике Фильхнера
  • ГЛАВА III ОЗЕРА В ГОРАХ
  •   Давний спор
  •   Глубины озера Радок
  • ГЛАВА IV ВОСПОМИНАНИЕ О ЗЕМЛЕ КОРОЛЕВЫ МОД
  •   Массив Инзель
  •   Опасные трассы
  •   Карта Антарктиды
  • ГЛАВА V ЛАГЕРЬ У ГОРЫ МЕРЕДИТ
  •   Вверх по леднику Ламберта
  •   Склон
  •   Вершина
  •   Массив Ланьон
  • ГЛАВА VI КЛЫКИ ДРАКОНА
  • ГЛАВА VII БАЗА НА АЙСБЕРГЕ
  •   Что произошло в море Уэдделла?
  •   Сюрприз или урок?
  • ЗАКЛЮЧЕНИЕ. АНТАРКТИДА ПРОДОЛЖАЕТСЯ