В некотором царстве, в некотором государстве жил-был большой сказочный лес. Было в том лесу много всяких деревьев и кустарников, трав и цветов, ягод и грибов, орехов и корнеплодов, попадались даже такие заморские диковины, как манго и авокадо. Жили в том лесу всякие звери и птицы, рыбы и пчелы, муравьи и бабочки, ящерицы и улитки. Правду сказать, и змеи попадались, как же без змей. Уживались все друг с другом неплохо, соблюдали законы природы и знали свое место в пищевой цепочке. У каждого жителя были свои предпочтения, а лес предлагал свои дары буквально на любой вкус: зайцу — морковку, волку — зайца, бабочке — нектар, ласточке — бабочку, барану — новые ворота, мерину — веселые картинки, козлу — огород с капустой, блондинке — руководство по обольщению олигарха, олигарху — портреты блондинок… Все, буквально все было в этом лесу. Казалось бы, чего еще и желать-то? Тем более, что с каждым днем появлялось в нем что-то новое, и выбор у каждого жителя и посетителя становился такой, что просто глаза разбегались.
А однажды появилось в лесу что-то и вовсе невиданное: дерево — не дерево, куст — не куст, вроде, и не мертвое бревно, однако и на живое растение не сильно похоже. Один ботаник посмотрел, понюхал, на зуб попробовал и сказал: клюква развесистая. Другой ботаник посмотрел, понюхал и сказал: дурился картонная. Третий ботаник посмотрел, а нюхать и на зуб пробовать даже и не стал, ничего не сказал, только плюнул да прочь пошел.
На ту беду Лиса близехонько бежала. Принюхалась Лиса, присмотрелась, попробовала на зуб это не-пойми-что-развесистое — и как начала грызть да глотать лист за листом, лист за листом! Да с таким аппетитом — за уши не оттянешь.
Бежала Коза через мосточек, ухватила кленовый листочек. Думает: нет, маловато будет, надо бы еще что-нибудь вкусненькое найти. Смотрит: Лиса не-пойми-что-развесистое грызет, аж за ушами трещит. «Э! — подумала Коза. — Если самой Лисе нравится, так и мне в самый раз». Пристроилась Коза рядом с Лисой, и тоже — лист за листом, лист за листом…
Шла мимо Медведица с малыми медвежатами, искала мёд, чтобы и самой полакомиться, и медвежат покормить. Смотрит: Лиса с Козой не-пойми-что-развесистое грызут наперегонки. «Ага, — подумала Медведица. — Если уж такие разные вкусы на этом одном не-пойми-что-развесистом сошлись, так и мне стоит попробовать. Если вещь годная, так и медвежатам дам». Пристроилась Медведица рядом с Лисой и Козой, попробовала один листик, другой, третий — да и втянулась незаметно для себя. Глотает лист за листом, и не замечает, что и медвежата ее рядом пристроились, глядя на мать, тоже попробовали листик, второй, третий — и оторваться не могут.
Долго ли, коротко, шло время незаметно, приходило к тому не-пойми-чему-развесистому все больше лесного народу, и все принюхивались да присматривались, на зуб пробовали да глотали лист за листом.
Кому не по вкусу — тот плюнет да и прочь пойдет. А кому нравится — тот на весь лес кричит: «Вот чудо чудное, диво дивное, вы такого и не видывали, скорей сюда!» Сказочный пиар получился для не-пойми-чего-развесистого, просто сказочный. И народ лесной просто валом валит, многие ничего другого уже и пробовать не хотят, даже и не смотрят на грибы-ягоды, орехи-корнеплоды, не говоря уж о манго с авокадами. Это уже потом ботаники дознались, что было у этого не-пойми-чего-развесистого такое свойство — отучать тех, кто его попробовал, от всего годного и полезного. Особенно на растущих неокрепших организмах это свойство сказывалось. Растущие неокрепшие организмы переставали расти, впадали в кому и, не выходя из комы, начинали бродить по ночам в поисках идеала. Искали они идеал именно по ночам потому, что идеалом у них был престарелый вурдалак, впавший в детство, а вурдалаки, как доказала наука, живут только ночью, имеют бледный вид и любят питаться молодыми неокрепшими организмами. Молодые неокрепшие организмы очень верили в любовь вурдалаков, а подробности вурдалачьего меню как-то не укладывались в их головах. Правду сказать, в их головах уже ничего не укладывалось, кроме мечты о любви престарелого вурдалака, впавшего в детство. Вот такой эффект происходил от потребления не-пойми-чего-развесистого. Со стороны это очень заметно было. Растущим неокрепшим организмам сторонние наблюдатели даже пытали открыть глаза на пагубность пристрастия к не-пойми-чему-развесистому. Пытались предостеречь и уберечь. Но натолкнулись на стену глухого непонимания, армированную злобой и глупостью, и махнули рукой: поздно уже, ничего не исправишь. Да и то сказать: многие ведь всю жизнь гнилую солому жуют — и ничего, живут же как-то. Если им вместо гнилой соломы случайно попадется наливное яблочко — так ведь долго плеваться будут, а потом скажут, что им отраву подсунули. Дело известное, на вкус и цвет товарища нет, свинья грязь найдет, каждый хозяин своей судьбы и кузнец собственного несчастья. На одно надеялись доброжелатели: В наше время вурдалаки на улице не валяются, даже по ночам, так что у отравленных не-пойми-чем-развесистым организмов не так много шансов встретить свой идеал и на собственной шкуре испытать его гастрономические пристрастия.
Но вурдалаки тоже не дремали, особенно по ночам. Прослышали они, что не-поми-что-развесистое льет воду на их мельницу, действуя на растущие неокрепшие организмы примерно так же, как действует повар, готовя шашлык: мясо замаринует, поперчит, посолит, на шампуры нанижет, на мангал положит — и вот он, шашлык, готов к употреблению, не сопротивляется и с шампура бежать не пытается. Вот так и отравленные не-пойми-чем-развесистым организмы бродили в поисках своего идеала, престарелого вурдалака, впавшего в детство, тоже вполне готовые к употреблению. Разве не ужас? И никакие трезвые доводы сторонних доброжелателей на них не действовали, бродили отравленные рядами и колоннами, нарывались на неприятности. А вурдалаков усовестить никто даже и не пытался. Во-первых, какая такая может быть совесть у вурдалака? Он же по определению труп. Мертвец, если по научному. А мертвые сраму не имут, как утверждает наука. Во-вторых, мертвец-то он, конечно, мертвец, но кушать все равно хочет. И если у вполне живого человека, пусть даже не вегетарианца, есть какая-никакая возможность выбора меню, то вурдалаки напрочь лишены свободы выбора. Все их меню — это живая кровь, свежевыпитая из растущего неокрепшего организма. Так что им тоже нелегко пропитание добывать, а если бы еще и совесть под ногами путалась, — что, вовсе с голоду помирать, что ли? Вот потому и нет у них никакой совести. Метаболизм не позволяет вурдалакам иметь такую вредную привычку.
Долго ли, коротко, шло время, и стало появляться все больше вурдалаков на той ветке не-пойми-чего-развесистого, где во множестве собирались отравленные организмы, чтобы поделиться друг с другом громким восторгом, вызванным каждым проглоченным листом. И еще эти организмы по очереди рассказывали о необыкновенных достоинствах своего идеала, престарелого вурдалака, впавшего в детство. И еще они признавались, что очень хотели бы полюбить такого вурдалака. Да что там — хотели бы! Они его уже любили, заранее, еще не встретив, но в мельчайших подробностях представляя себе, какой прекрасный бледный вид он должен иметь. Дальше бледного вида воображение не работало, но какая, по большому счету, разница? Главное условие настоящего счастья — это взаимная любовь, как доказала наука. Так что пусть вурдалак скорее встречается и тут же влюбляется, а то счастья очень хочется.
А вурдалаки подслушивали разговоры этих отравленных организмов и мотали на ус: ага, вот как следует выглядеть, вот какие слова следует говорить, чтобы соответствовать представлениям отравленных организмов об идеале. Вот как нужно подойти, вот как нужно посмотреть, чтобы не спугнуть дичь… И престарелые вурдалаки принимали бледный вид, ограничивали лексикон двадцатью словами, давали понять, что еще сто лет назад впали в детство, и являлись пред светлые очи отравленных организмов если и не совсем идеалом, то очень близко к нему.
— Вау! Ты мой идеал! — говорили отравленные организмы счастливым голосом и с замиранием сердца.
— А ты мой, однозначно, — говорили престарелые вурдалаки, харизматично облизываясь. — Мы с тобой одной крови и все такое. Ну, где выпьем на брудершафт — у тебя, у меня?
— Где пожелаешь, дорогой! — говорили отравленные организмы.
— Подробности письмом, — говорили вурдалаки. — Встретимся за ужином. До счастливой встречи.
После таких счастливых встреч кое-кто из отравленных организмов больше никогда не появлялся в сказочном лесу, даже для того, чтобы восторженно обсудить нечеловеческие достоинства своего идеала. Просто исчезали, будто и не было их никогда. Но это не беда. Ряды отравленных организмов, мечтающих о большой любви престарелого вурдалака, впавшего в детство, постоянно пополнялись. К тому же, не-пойми-что-развесистое дало множество побегов, и возле каждого из них собирались все новые организмы. Так что у вурдалаков был неплохой выбор в настоящем и, по всей видимости, не хуже — в будущем. По крайней мере, число организмов, отравленных не-пойми-чем-развесистым, даже и не думает сокращаться. Может быть, потому, что на самом деле вурдалаков, особенно престарелых и впавших в детство, в природе вообще не существует, как доказала наука.
И это очень печально. Потому что организмы, отравленные не-пойми-чем-развесистым, никому, кроме престарелых вурдалаков, не нужны. Хороший продукт пропадает.
