КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Пробуждение [Тина М Дженкинс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тина М. Дженкинс ПРОБУЖДЕНИЕ


Пролог

Будущее входит, чтобы изменить нас

изнутри — задолго до того, как произойдет

видимая перемена.


Райнер Мария Рильке (1875–1926)


Прошлое — лучший

предвозвестник будущего.


Лорд Байрон (1788–1824)


Смерть — темная подкладка, которая

необходима зеркалу, чтобы мы могли

что-нибудь в нем разглядеть.


Сол Беллоу (1915–2005)

Лос-Анджелес, 2006


1

За мгновение до смерти перед внутренним взором доктора Ната Шихэйна вновь промелькнули последние события, точку в которых поставил роковой выстрел. Нат и его жена Мэри ехали домой по Ла-Бреа — широкому неопрятному бульвару, тянувшемуся от Голливуда до асфальтового завода и даже дальше. Сидя за рулем новенького внедорожника, Нат равнодушно окидывал взглядом разнообразный хлам, выставленный во дворах перед магазинчиками, торгующими старой мебелью: поломанные стулья, колченогие столы, изжелта-зеленые диваны в форме человеческих губ, восьмифутовые пальмы из нержавейки, в далеких восьмидесятых украшавшие какой-нибудь ночной клуб, вычурные электроорганы из давно закрытых лонж-баров и прочий мусор. Теперь, лежа в луже собственной тепловатой крови, Нат жалел, что не отнесся к этой выставке старья более снисходительно, но Мэри вывела его из себя. А если бы он не вышел из себя, то, возможно, сумел бы предвидеть, что случится дальше.

— …Вот что я тебе скажу, Нат: если ты сам никогда ничего мне не рассказываешь, то как ты можешь требовать, чтобы я делилась с тобой своими новостями? Супружеские отношения должны строиться на взаимном доверии, это элементарно. Ты прослушал курс психологии и обязан знать такие вещи!.. — говорила Мэри, глядя на улицу сквозь тонированное стекло. Настроение у нее было самое задиристое, а Нат по опыту знал, что такой Мэри бывает всегда, если ей хочется во что бы то ни стало настоять на своем. Неуступчивость и агрессивное упрямство, составлявшие основные черты ее характера, помогали Мэри успешно справляться с самой сложной работой, но каждый раз, когда она обращала свой характер против него, Нат невольно начинал злиться.

Сейчас — как, впрочем, и в других подобных случаях — Мэри принялась высмеивать его работу в группе «Врачи за Справедливость». «Врачи…» были неформальным объединением медицинских работников, которые помогали больным в борьбе с официальным медицинским истеблишментом, когда обращение к судебным органам не приносило положительных результатов. Борьба эта была далеко не простой, она часто заставляла Ната нервничать и волноваться. Особенно в последнее время. Причиной тому оказалась полученная им конфиденциальная информация, которая, попади она в любое агентство новостей, стала бы настоящей бомбой. Но Нат не спешил. Ему казалось, что сведения, которыми он обладал, слишком важны, чтобы доверить их средствам массовой информации. А самое неприятное заключалось в том, что он ни с кем не мог обсудить эту проблему.

Даже с Мэри.

Нат посмотрел на жену. Она ответила пронзительным взглядом, который был ему слишком хорошо знаком.

— Я чувствую — грядут большие неприятности! — сказала она и насупилась.

— Послушай, ведь мы с тобой уже не раз говорили на эту тему. И это ты решила, что чем меньше ты будешь знать о том, над чем я работаю, тем лучше.

— О'кей, начальник. Будь по-твоему, — откликнулась Мэри, сопроводив свои слова военным салютом, что вызвало у Ната новый приступ раздражения. Определенно, она не принимала его всерьез.

— Ого, ты видел?! — воскликнула Мэри, когда они проезжали мимо еще одной заваленной всяким хламом земляной площадки, носившей гордое название «антикварного мебельного магазина «Никки метрополис». — Готова спорить, что это настоящий зулусский боевой щит! Мы могли бы повесить его над лестницей.

— Не нужен нам зулусский щит! — хмуро пробормотал Нат, машинально нажимая на педаль газа.

Магазины были для супругов Шихэйн еще одним минным полем, ступать по которому следовало с большой осторожностью. Каждый раз, попав в торгующую всякой рухлядью лавчонку, Мэри впадала в некое подобие транса и, увлеченно роясь в грудах древнего мусора, не обращала ни малейшего внимания на нетерпение мужа. Нат, напротив, был человеком целеустремленным; всегда и во всем он старался идти к намеченной цели кратчайшей дорогой, не задерживаясь в пути и не озираясь по сторонам. Ему вечно не хватало времени, и он частенько сетовал, что в сутках только двадцать четыре часа.

— О'кей, нам не нужен щит, зато нам нужна кинза к обеду, — возразила Мэри. — Вон там, с правой стороны, будет «Оптовая лавка Джо». Будь добр, остановись, пожалуйста.

Это требование показалось Нату еще одним способом испытать его терпение. Разозлившись, он резко рванул руль внедорожника и затормозил на парковке перед «Оптовой лавкой».

— Можешь идти, — процедил он сквозь зубы.

— А ты что же, останешься в машине?

— Да, я останусь в машине, — ответил Нат, сдерживаясь из последних сил.

Но Мэри никуда не пошла. Откинувшись на спинку сиденья, она сложила руки на груди, закинула ногу на ногу и слегка постучала подъемом по нижнему краю приборной панели. При этом над красной замшей ее мягких спортивных туфель блеснул золотой ножной браслет — украшение, свидетельствовавшее о том, что его обладательница не чужда последним веяниям моды.

— Хотела бы я знать, как долго нам с тобой суждено прожить на этой земле вместе? — негромко сказала Мэри, пристально глядя мужу в лицо умными карими глазами.

Нат, не отвечая, вертел в руках брелок для ключей — сувенирную бутылочную открывалку.

— Это серьезный вопрос, Нат. Пожалуйста, ответь мне…

— Это не серьезный вопрос. — Его голос прозвучал сварливо и злобно.

— Нет, серьезный. У нас впереди еще сорок, может быть, пятьдесят лет. И чтобы прожить их, мы должны есть. Питаться.

Нат не ответил. Ему не хотелось затевать новую ссору.

— Но каждый раз, когда я хочу остановиться, чтобы купить что-нибудь из продуктов, мне приходится по полчаса тебя уламывать. Потому что иначе мы оба останемся голодными.

Обеими руками Мэри собрала свои густые темные волосы на затылке, словно собираясь завязать их в «конский хвост», но сразу же выпустила, так что они снова упали ей на лицо.

— Ох уж это мне желание постоянно что-то жевать! — в сердцах выпалил Нат.

Мэри повернулась к нему и слегка приподняла бровь:

— Ты все-таки следи за уровнем глюкокортикоидов в крови. Они до добра не доведут.

— Если у меня в крови переизбыток стрессовых гормонов, то только потому, что мне приходится иметь дело с тобой!

Все-таки пока это была не настоящая ссора, а просто язвительная пикировка, которая, однако, еще могла завершиться и так, и эдак. Порой Нату казалось, что они с Мэри напоминают пару тюленей, которые, улегшись рядом на берегу, лениво взревывают и шлепают друг друга ластами. Не настоящий бой, а спарринг. Именно этим они занимались большую часть времени. Нат и Мэри препирались, спорили, задирали друг друга исключительно из любви к искусству. Но иногда, захваченные процессом, они переставали сдерживаться и наносили один другому действительно болезненные раны.

— Какое ты все же ничтожество!.. — бросила Мэри и, распахнув дверцу, выскочила из машины.

Засунув руки глубоко в карманы свободной полотняной блузки, она быстро и целеустремленно зашагала к дверям «Лавки Джо», а Нат смотрел ей вслед

Именно в эти секунды он с особенной ясностью сознавал, как сильно любит ее. Для этого у Ната было достаточно оснований, но сейчас, в эти самые мгновения, он любил ее за то, что Мэри так ни разу и не сдалась, не отступила перед его напором. Глядя, как она тянет на себя проволочную тележку и исчезает в дверях магазина, Нат спросил себя, как будет выглядеть ее подтянутое, гибкое тело месяцев через шесть. Мэри всегда отличалась спортивным телосложением, поэтому она не должна была погрузнеть и расплыться — за исключением, разумеется, живота. И Нат никак не мог дождаться, когда же ее живот наконец округлится, надуется, как баскетбольный мяч, а внутри забарахтается их ребенок. Он знал, что материнство не особенно привлекает Мэри и что она решила пройти через это ради него. Быть может, именно по этой причине она никак не хотела примириться с его участием в работе «Врачей за Справедливость». Теперь все, что грозило ему хоть малейшей опасностью, пугало Мэри больше обычного. Подумав об этом, Нат с новой силой ощутил, как его с головой захлестывают нежность и любовь. Увы, он не мог рассказать ей всего — во всяком случае, не сейчас, когда он вот-вот мог оказаться в центре шумного скандала.

В конце концов Нат все же вылез из машины и отправился в магазин вслед за Мэри. А она, разумеется, и не думала спешить. Кинза, ради которой они остановились у «Лавки Джо», вскоре оказалась на самом дне тележки, погребенная под упаковками овощей, приправ, замороженного теста и прочей снеди. Возле мясных рядов Мэри, казалось, и вовсе растерялась. Она так долго стояла перед прилавком-рефрижератором, не в силах решить, взять ли ей итальянские сосиски с овощами или мясо на ребрышке, что Нат не выдержал и, схватив по упаковке того и другого, быстро покатил тележку к кассе. Ах, если бы только он дал Мэри подумать еще немножко! Тогда, быть может, роковая пуля досталась бы не ему, а кому-нибудь другому.

На вид парнишке было никак не больше четырнадцати. Он бросился к ним навстречу с противоположного края автомобильной стоянки, и Нат, заметивший его краешком глаза, сразу подумал, что с парнем что-то неладно. Он не то чтобы бежал, а как-то крался, приникнув к земле, к тому же было очевидно, что если парень не свернет, то налетит прямо на них. Нат даже успел развернуться боком, приготовившись к неминуемому столкновению, но парень неожиданно остановился в двух шагах от них. Только тут Нат заметил пистолет — небольшую карманную модель с толстым стволом и коричневой пластиковой рукояткой. Парень держал оружие обеими руками. Руки у него были грязные и дрожали, но с такого расстояния трудно промахнуться.

— Dinero, dinero!1

У парня был крупный нос с горбинкой, как у индейцев майя; его ноздри слегка раздувались при каждом вдохе и выдохе. Казалось, сквозь изодранную в лохмотья майку видно, как в сумасшедшем ритме бьется его сердце. Губы у парня отливали синевой, и Нату хватило одного взгляда, чтобы понять — нападавший, вероятно, страдает каким-то хроническим сердечным заболеванием. Это могло пригодиться. Нат решил поторговаться с ним.

— Pienso que estas infermo. Soy un doctore — tengo un clinica para los povres en Huntington Park. Venga com migo. Permita me ayudar te2, — проговорил он, тщательно подбирая слова.

— Что ты ему сказал? — спросила Мэри, с трудом сглотнув. В горле у нее пересохло, и голос прозвучал необычно высоко и сипло.

— Я сказал о нашей больнице, — ответил Нат, не отрывая взгляда от парня. — И предложил ему поехать с нами, чтобы я мог его осмотреть. Похоже, у него дефект митрального клапана.

Парень покачал головой и показал на карманы Ната.

— Soy un doctore. Permita me ayudar te, — повторил Нат. — Я хочу помочь тебе. — Он протянул руку, но парень отпрянул и взмахнул пистолетом, чтобы Нат и Мэри убедились — это не игрушка.

— Dinero, dinero.

Нат мечтал только о том, чтобы Мэри попыталась бежать, но не смел отвести глаз от маленького грабителя. Весь запас испанских слов как-то сразу выскочил у него из головы, и он продолжил по-английски:

— Не стреляй в нас, хорошо? Мы нужны нашим близким, нашим родным. Они уже старенькие и зависят от нас — точно так же, как и твои отец и мать будут когда-нибудь зависеть от тебя. Тебе нужны dinero? Хорошо. Вот смотри — я опускаю руку в карман, чтобы достать кошелек, о'кей? — Медленно опуская руку, Нат изо всех сил старался казаться спокойным. — Только кошелек, ничего больше!..

Мэри застыла на месте, словно парализованная. Она не шевелилась и лишь прижимала к груди пакет с продуктами, словно это был ее ребенок.

Внезапно где-то сбоку загромыхала на неровном асфальте тележка из магазина, и взгляд парня невольно метнулся в ту сторону. Пожилая пара в просторных, кремового цвета костюмах направлялась к своей машине. Заметив, что грабитель отвлекся, Нат воспользовался моментом и бросился вперед, надеясь перехватить оружие.

Б-бах!!! Звук был совсем негромким — не громче выстрела из игрушечного ружья, но пуля, ударив Ната в грудь, швырнула его назад, на крыло внедорожника. Парень тоже пошатнулся, запнулся обо что-то ногой, и вторая пуля ушла в небо. Это было так неожиданно и странно, что Нат даже рассмеялся, решив, что все происходит не на самом деле, не взаправду. Потом он перехватил взгляд Мэри, которая во все глаза уставилась на его грудь. В следующее мгновение колени Ната подогнулись, и он медленно сполз по борту машины на землю.

Все дальнейшее произошло очень быстро. Мэри выронила пакет с продуктами и, одним быстрым движением выхватив у парня пистолет, принялась с яростью лупить его рукояткой по голове. У самого Ната едва хватало сил, чтобы держать голову прямо и не уронить ее на грудь, но он все же попытался поднять руку, чтобы остановить ее.

— Не надо, милая!.. — прошептал он.

Парень кое-как поднялся с четверенек и бросился прочь. Потом все снова замедлилось, и Нат невольно подумал, что все случившееся предопределено и иначе просто не могло быть. Это его нетерпение, его самонадеянность и глупость, когда он решил, будто сумеет отнять у парня оружие, привели к тому, что теперь он лежит на земле и, не в силах сказать ни слова, пытается передать жене мысленный приказ как можно скорее пережать аорту, из которой — он знал — вместе с кровью вытекает его жизнь. Мэри громко звала на помощь и, опустившись рядом с ним на колени, пыталась кулаком заткнуть небольшую дырочку от пули в его груди. Она была в шоке, и Нат слышал, как стучат ее зубы. Где-то рядом суетились и кричали люди. Вот, кажется, уже и ноги начинают холодеть…


— Мне нравится эта улочка, — проговорила Мэри, когда они свернули на Ла-Бреа.

— У нас нет времени, — ответил Нат. Выражение, появившееся на лице жены, было хорошо ему знакомо.

Мэри потянулась к нему, провела рукой по его волосам. «Ну поцелуй же меня!» — подумал Нат, и Мэри действительно наклонилась и поцеловала его в уголок рта.

— Смотри на дорогу, — предупредила она и добавила: — Хотела бы я знать, над чем ты сейчас работаешь и что мешает тебе расслабиться хоть на минуту?..


Единственным, что Нат слышал теперь, был оглушительный шум собственной крови в ушах. Шум понемногу слабел, сменяясь неестественной, звонкой тишиной. Потом в небе засверкали голубые огни, рядом остановилась машина «скорой помощи», и какие-то люди склонились над ним. Их было несколько, но Нат ясно видел только одного — крупного чернокожего парня, который пристально всматривался в его лицо. Сам он уже почти ничего не чувствовал. Он как будто плыл куда-то, плавно покачиваясь на волнах спокойного, маслянисто-черного моря. Мэри… Мэри?.. Это был даже не голос, а просто мысль — бесполезный, короткий обрывок чего-то большого и важного. Боли Нат не испытывал; тело обволакивало какое-то влажное оцепенение, но боли он почти не ощущал. Возможно, боль была такой сильной, что тело просто отказывалось ее воспринимать.

«Так вот как это бывает, — думал Нат снова и снова. — Вот как это бывает!..»

— Держитесь, доктор Шихэйн! — кричал кто-то. — Не сдавайтесь, держитесь!

Огромный парамедик — его чернокожий ангел — засопел и, уложив Ната на носилки, одним движением задвинул его в нутро «скорой», словно большую скользкую рыбу. Только это скорее напоминало полет в невесомости. Несколько мгновений Нат словно парил в воздухе высоко-высоко над автомобильной стоянкой. Он видел Мэри, склонившуюся над его телом, видел испачканное кровью лицо. Потом кто-то надел на него кислородную маску.

— …Да, я врач и работаю в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Ради Бога, только не используйте дефибриллятор — это кончится травматической реперфузией. Нам нужно охладить его… У вас есть охлаждающие пакеты?

Этот голос — глухой, грубый — был совсем не похож на голос Мэри.

— Держись, Нат. Пожалуйста, держись, милый!..

Мэри… моя Мэри… голубой пульсирующий свет… дышать, дышать!., холодно… дышать… как холодно!., словно ледяная вода течет по стеклу бокала… голубые ледники… совсем как в последний раз, когда мы ехали на поезде «Амтрака» через национальный парк «Глетчер» в штате Вашингтон… ты помнишь, Мэри?.. помнишь, как, прислонившись к тонкой стенке туалета, мы трахались, словно изголодавшиеся любовники?.. а ведь это была пятая годовщина нашей свадьбы…

Нат понимал, что в эти последние секунды уже не сможет сказать Мэри, как он любит ее… каким он был несносным и как он сожалеет… Это все характер. Проклятый темперамент!.. Ему оставалось только надеяться, что она догадается. Поймет… Подушка — вот все, что ему нужно. Прекрасная, мягкая подушка в крахмальной хлопчатобумажной наволочке. Она — словно прикосновение прохладной ладони к щеке. У Мэри тоже всегда были прохладные, почти холодные ладони… И кончик носа тоже. Господи, как же он устал! Прости меня, Мэри. Мне очень жаль… Я знаю, что это неправильно, но я слишком устал. Пожалуйста, позволь мне закрыть глаза и уснуть!..


2

— У вас есть катетер Альциса или что-то подобное?

— Нет, мэм.

— А охлаждающие пакеты «Медивенс»?

— Ничего такого у нас нет, — ответил чернокожий парамедик. — Пока.

— Но я должна… Мне нужно его… — Мэри никак не удавалось найти нужные слова. Мысли путались, перебивали одна другую. — Мне срочно необходима микросуспензия льда. Вы знаете, что это такое?

— Простите, как вы сказали?

— Чтобы сохранить ткань, необходимо прямо сейчас понизить температуру тела. Это срочно!

Парамедики «скорой» переглянулись. Их взгляды означали только одно: они решили, что Мэри помешалась от горя.

— Мэм, ваш муж мертв, — объяснил парамедик, тщательно выговаривая каждое слово. — И теперь мы обязаны передать тело полиции. Вы меня понимаете?.. Мы находимся на месте преступления. Полицейские непременно захотят осмотреть тело, чтобы разобраться, что здесь случилось.

— Нет! Его еще можно спасти!

— Увы, мэм, нельзя. Это невозможно. Он умер. Сейчас сюда приедет полицейский эксперт, который должен осмотреть… место преступления.

— Кто вызвал криминалистов?

— Мой напарник.

Парамедик хорошо умел успокаивать людей, но Мэри почти не слушала его. Времени оставалось действительно в обрез. В ее распоряжении минут восемь, может быть, немного больше. Выхватив из кармана мобильный телефон-раскладушку, Мэри дрожащими пальцами набрала номер.

— Грег? Ты на работе? Слава Богу! Твоя «скорая» на месте?.. Ната застрелили. Да, только что. У меня с собой только криопротектор. Нет, я не знаю… Сероводород еще остался? Где?.. — Мэри огляделась по сторонам. Она совершенно забыла, где находится. — Я на автостоянке возле «Оптовой лавки Джо» на Ла-Бреа. Ты приедешь?.. Поторопись.

Мэри повернула голову и посмотрела на Ната. Глаза у него все еще открыты, но взгляд неподвижный, невидящий.

— Я думаю, он мертв. Клиническая смерть.

Бригада парамедиков принялась выгружать носилки из «скорой», чтобы снова уложить тело на асфальт.

— Эй, эй, погодите!.. — окликнула их Мэри, пытаясь взять себя в руки. — Я забираю тело для извлечения донорских органов.

Парамедики дружно посмотрели на простреленную грудь Ната.

— От него теперь не много пользы.

— Почему же? — поспешно возразила Мэри. — Роговица. Гипофиз. Мозговая ткань. Прочее… Нет, нам многое может пригодиться, только нужно действовать как можно быстрее. Наша специальная «скорая помощь» уже в пути, она будет здесь через пару минут.

Мэри не только выглядела безумной. Она чувствовала себя безумной, словно она действительно спятила — окончательно и полностью.

— Вы не можете забрать тело с места преступления, мэм.

— Могу и заберу.

— У вас будет куча неприятностей.

— Я хорошо знакома с полицейским экспертом и уверена — он меня поймет.

Чернокожий парамедик повернулся к ней:

— Надеюсь, у вас есть его донорская карточка? Кроме того, мне хотелось бы взглянуть на ваше врачебное удостоверение.

— Вы это серьезно?! — Мэри никак не могла поверить, что он может думать о формальностях сейчас, когда дорога каждая секунда.

— Хотите нарушать закон — валяйте, дело ваше. Но прежде мы должны снять с себя ответственность.

С трудом сдерживая сильную дрожь, Мэри бросилась к машине и принялась рыться в бардачке. К счастью, оба документа оказались на месте и нашлись довольно скоро.

— О'кей. Но вы должны расписаться, — сказал парамедик, качая головой.

Мэри размашисто расписалась, испачкав бумагу кровью. Потом она услышала вой сирены. Подняв голову, она увидела «скорую» Грега, которая как раз сворачивала на стоянку с Третьей стрит. Это тоже было настоящее чудо. Главное, что он успел раньше полиции… Сам Грег, впрочем, казался совершенно спокойным, словно все случившееся нисколько его не взволновало.

— О'кей, Мэри, — сказал он, выпрыгивая из кабины. — Что ты собираешься предпринять?

— Давай отвезем его в Пасадену.

К этому времени на стоянке начала собираться толпа. Девушки-кассирши из «Лавки Джо» громко плакали, а охранник, который во время инцидента любезничал со старшей продавщицей, теперь громче всех шумел и размахивал руками, пытаясь навести хотя бы видимость порядка. Одним из последних на стоянке появился управляющий магазином.

— Помогите мне! — прошипела Мэри, обращаясь к парамедикам. Втроем они подняли обмякшее тело Ната и погрузили во вторую «скорую». Когда с этим было покончено, Мэри обернулась к толпе:

— Вы все — свидетели произошедшего здесь преступления, — громко и отчетливо сказала она. — Моего мужа, доктора Натаниэля Шихэйна, только что застрелил какой-то парень, который побежал вон туда… Меня зовут Мэри Шихэйн, и я тоже врач. Я забираю тело мужа, чтобы использовать его органы для пересадки тем, кто в них нуждается.

Ее руки все еще тряслись, но она сумела записать имена свидетелей и передала список управляющему.

— Скажите полиции, что я забрала тело и что я передам его властям, как только мы извлечем то, что нам нужно.

Управляющий так растерялся, что взял бумагу без возражений. Мэри запрыгнула в «скорую» и взяла безвольно повисшую руку Ната в свою. Грег нажал на акселератор. Завывая сиреной, «скорая» помчалась по улицам.

— Грег, стой!..

— Почему? Разве мы не едем в Пасадену?

— Остановись! Прошло уже десять минут.

Грег свернул к тротуару и остановился. Мэри посмотрела на него.

— Здесь мы ничего не сможем сделать, — сказал он.

— Сможем. Во всяком случае, постараемся.

— Это безумие! — возразил Грег, выключая сирену. — Что, если на нас наткнется полиция?

Но взгляд, брошенный на него Мэри, заставил Грега замолчать на полуслове. Выскочив из кабины, он с грохотом захлопнул дверцу, а Мэри в последний раз окинула взором тело мужа.

— Мы обязательно увидимся снова, обещаю, — негромко проговорила она и, наклонившись, поцеловала Ната в холодные губы.

Грег забрался в кузов через заднюю дверцу.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

— Мне кажется, мы сумеем спасти только голову, — ответила Мэри.

Пока Грег готовил инструменты и оборудование, она уложила тело поудобнее. Чтобы справиться с дрожью в пальцах, она оперлась на него свободной рукой и, вооружившись скальпелем, сделала первый короткий разрез чуть ниже адамова яблока, потом рассекла шею, чтобы добраться до позвоночника. Два верхних позвонка она решила оставить. Грег, сумевший к этому времени полностью овладеть собой, как с ним уже бывало в сходных обстоятельствах, присоединил к перерезанным сонным артериям подающие трубочки термостата. Остальные сосуды он просто пережал и теперь следил, как в черепную коробку нагнетается микросуспензия льда. Это была мрачная, грязная работа, но хорошо знакомая, привычная процедура помогала Мэри держать себя в руках. Кроме того, она должна быть уверена, что сделает эту работу хорошо, и не может позволить себе дать волю эмоциям.

— Как жаль, что мы не работаем с сероводородом, — грустно заметил Грег.

— Ничего, — негромко откликнулась Мэри. — Какими бы ни были технологии будущего, наш метод не поставит перед ними никаких неразрешимых проблем.

Не прошло и пяти минут, а они уже могли начать охлаждение отделенной от тела головы. Как правило, эта процедура занимала не более двух минут. После этого голову можно будет поместить в сосуд Дьюара и отвезти в Пасадену. Мэри знала, что ее почти наверняка ждут крупные неприятности: она увезла тело с места преступления, к тому же парамедики подтвердят, что Мэри сделала это уже после того, как пациент умер, но ей было все равно. Мэри слишком хорошо знала, что может произойти с трупом к тому моменту, когда на место преступления приедут судебно-медицинские эксперты. До сих пор она с сердечным содроганием вспоминала сделанные с воздуха фотографии сельскохозяйственного рынка в Санта-Монике, когда какой-то старик на тракторе случайно врезался в торговые ряды, убив десять человек. Дело было в разгар лета, и пока криминалисты делали свою работу, трупы оставались на самом солнцепеке. Нет, Мэри вовсе не хотелось, чтобы ее муж разлагался под брезентом, пока над местом преступления кружат полицейские вертолеты. Допустить что-то подобное означало для нее лишить себя единственного шанса увидеть Ната снова.


Лос-Анджелес, Венис, 20063


3

Не успела Мэри проснуться, как ноющая боль в висках и исходящий от блузки железистый запах заставили ее вспомнить о том, что произошло. С трудом поднявшись, она надела блузку. Все мышцы немилосердно ломило. Глядя в окно спальни, Мэри увидела, что ночью на каналы опустился туман с моря. В водорослях кормились утки и болотные курочки. Сосед выгуливал собаку. Все вместе выглядело до того обыденным, что казалось невероятным, нереальным.

Кое-как поднявшись наверх, в кухню, Мэри машинально включила газ и поставила греться воду. Потом она осмотрела блузку. Кровь уже высохла и побурела, но весь перед был в красновато-коричневых пятнах. Мэри прикоснулась к ним кончиками пальцев. Это кровь Ната, частица его плоти. Внезапно ей вспомнилось, как его лицо сначала болезненно сморщилось, а потом обмякло. Он не издал ни звука, но Мэри была уверена, что его взгляд просил прощения. И потом тоже… Ни на секунду она не усомнилась в том, что Нат до самого конца думал только о ней и пытался разговаривать с ней взглядом, пока жизнь и ярость окончательно не погасли в его остекленевших глазах.

Нет, решила она, сегодня она не будет мыться. И завтра тоже… Никогда. Она не станет смывать с себя его кровь и будет только вечно стоять здесь и вспоминать…

Нет, так нельзя, подумала Мэри. Нельзя давать волю чувствам, какими бы глубокими они ни были. Нужно принять лекарство, пока она еще в силах рассуждать здраво и управлять своими мыслями и поступками. Иначе горе захлестнет ее, и тогда она просто ляжет и умрет.

Большой пеликан, неуклюже взмахивая широкими крыльями, с плеском приземлился на водную гладь канала. Крупные старые птицы прилетали со стороны океана; днем они плавали, ныряли, кормились в богатых рыбой каналах, а на ночь снова возвращались в залив. Выходя на ранние утренние пробежки вдоль волнолома, Мэри часто видела пеликанов, и с каждым днем их число все увеличивалось. Но больше она туда ходить не будет. Мэри и подумать не могла о том, чтобы снова начать бегать по утрам.

Изогнув шею и погрузив клюв в воду, пеликан искал что-то на дне канала, но Мэри его уже не видела. Перед ее мысленным взором встало бездумное лицо убийцы. Обычный тупой подросток, озабоченный лишь собственным либидо. Выделения в уголках глаз и засохшие под носом сопли подсказали ей, что он, возможно, не привык даже следить за собой. Но застрелить богатого человека на автомобильной стоянке ему как раз плюнуть. Правда, Мэри несколько раз сильно ударила его по голове, но ему все равно удалось убежать. Скорее всего, полиция так никогда его и не найдет.

От сознания бессмысленности всего произошедшего Мэри даже перестала дышать. Крепко обхватив себя за плечи, она дрожала всем телом и никак не могла остановиться. Потом ее руки соскользнули вниз, на слегка округлившийся живот, и Мэри вспомнила, что ждет ребенка. Как она могла об этом забыть?! Должно быть, шок, в который повергла ее смерть мужа, глубже, чем она предполагала!

— Ну и что мне теперь делать?! — громко спросила она в пустоту.

В следующее мгновение Мэри осознала, что в кухне рядом с ней уже давно звонит телефон. Мэри машинально повернулась в его сторону, но отдернула руку. Нет, она не станет брать трубку. Какой смысл? Все равно никто не сможет вернуть ей Ната. Потом Мэри посмотрела на старенький автоответчик — это Нат настоял на том, чтобы использовать его вместо того, чтобы платить за голосовую почту. Иногда Нат бывал прижимист, даже скуповат. На автоответчике горела цифра 30. Тридцать звонков… Просто удивительно, что она проспала их все! Наклонившись к автоответчику, Мэри включила исходящее сообщение, записанное Натом. У него было больше знакомых, чем у нее, поэтому он настоял на том, чтобы самому наговорить приветствие.

— Вы позвонили в дом Шихэйнов. Оставьте сообщение для меня или для Мэри, и мы обязательно перезвоним вам. Спасибо.

Голос Ната звучал тепло, по-дружески; вместе с тем в нем слышались и смешливые нотки, словно ему самому казалась комичной роль автоответчика. Прослушав пленку несколько раз, Мэри попыталась вспомнить, есть ли у нее другие записи Ната. Забыть этот голос… Одна мысль об этом причинила ей острую боль. Стараясь справиться с подступившей паникой, она снова поднесла к лицу испачканную кровью блузку. Слава Богу, у нее есть голова Ната! И наплевать, что он никогда не хотел оказаться замороженным.

— Прости, но я не могла допустить, чтобы ты ушел навсегда, — сказала Мэри, обращаясь к пустой комнате.

Нат частенько подшучивал над интересом, который Мэри проявляла к криогенным технологиям. Она знала, что каждый раз, когда она разговаривала об этом с друзьями, Нат чувствовал себя неловко, но ее это не волновало. Увлечение криотехнологиями — «пунктик», как называл его Нат, — пришло к Мэри, когда она занималась оплодотворением замороженных яиц. Этот интерес еще больше укрепился, когда несколько ее коллег в Калифорнийском университете увлеклись изучением зародышевых стволовых клеток. Нат так и не сумел понять, почему его жена так заинтересовалась работой группки фанатиков-энтузиастов, посвятивших жизнь созданию надежной технологии полного восстановления жизненных функций замороженного организма.

«Вы все просто помешались на криотехнологиях», — частенько говорил Нат.

«Это мое хобби, — парировала Мэри. — Знаешь, мой папа любил повторять, что человечество никогда не погибнет, покуда у него есть посторонние интересы. Извини, Нат, но криогеника и есть мое постороннее увлечение».

Но в глубине души Мэри считала, что Нат должен попросить у нее прощения за свой скептицизм. Чуть не каждый день она становилась свидетельницей нового большого успеха, нового открытия, которое делали ее коллеги-врачи в области нанотехнологий. В лабораториях уже разрабатывалась нановидеокамера, размер которой измерялся в десятых долях микрона. Она не сомневалась, что через несколько лет появятся столь же миниатюрные компьютеры, способные в буквальном смысле ремонтировать пораженные болезнями сердца, почки и другие жизненно важные органы непосредственно внутри тела. Физическое перевоплощение возможно, в этом она уверена. Для нее это лишь вопрос времени.

Глядя, как голубые язычки пламени лижут дно чайника, Мэри попыталась разобраться в хаосе, царившем в ее голове, и воссоздать ужасные события вчерашнего дня. Она помнила, как искала в машине свою медицинскую лицензию и донорскую карту Ната, как схватила криопротектор, который всегда возила с собой, как подчинила своей воле парамедиков. Еще она помнила, как рассердился чернокожий санитар и как он настаивал, чтобы она дала расписку, которая сняла бы ответственность с бригады «скорой помощи». Помнила Мэри и то, как она расписалась на листке бумаги, испачкав его своими окровавленными руками.

Потом она представила себе пожилую пару, которая остановилась совсем рядом, возле своего автомобиля. Муж, как мог, утешал жену, которая, несомненно, пережила сильнейшее потрясение. Мэри надеялась, что с женщиной все будет в порядке и что она сумеет рассказать полиции, что же случилось на автостоянке. Впрочем, независимо от этого Мэри следовало как можно скорее связаться со своим адвокатом, поскольку последствия ее поступка могли оказаться весьма и весьма серьезными.

Она засыпала в турку кофе, потом вытерла слезы и слюни со своего распухшего лица. Мэри никогда не была суеверной, но, вспоминая, как разворачивались события, она не могла не подумать о том, что все произошло как по писаному — словно должно было произойти именно так. Увидев рану в груди Ната, Мэри как-то сразу поняла, что стернотомия ему уже не поможет. Пуля, пробившая грудину, причинила столь серьезные повреждения, что не имело никакого смысла пытаться добраться до срединных артерий. Кроме того, ей очень повезло, что Грег, работавший в госпитале для ветеранов буквально в двух шагах от злосчастной автомобильной стоянки, был в этот день на работе и имел в своем распоряжении свободную машину «скорой помощи» со всем необходимым оборудованием. Иными словами, подумала Мэри, если это не судьба, то что же?

Очередной приступ слабости едва не застал ее врасплох. Мэри почувствовала, как закружилась голова и подогнулись колени. Чтобы не упасть, она схватилась за край кухонного стола и стала ждать, когда приступ пройдет, но он никак не проходил.

— Интересно, когда я в последний раз ела?..

Задавшись этим вопросом, Мэри приподняла крышку хлебницы. Внутри лежала буханка хлеба. Нат купил ее на деньги, которые нашлись у него в кармане. Мэри представила себе его руку — его красивые длинные пальцы, которые выуживают из кармана монетки и протягивают кассирше. А теперь, подумала она, его когда-то такое теплое, живое тело лежит на хирургическом столе в криоцентре в Пасадене. При мысли об этом ее едва не вырвало, однако она все же отщипнула от буханки кусочек и, отправив в рот, попыталась жевать, но у нее ничего не вышло. Челюсти отказывались повиноваться, проглотить хлеб целиком она тоже не смогла. Крошечный кусочек так и застрял у нее в горле, словно камень, и ей пришлось выпить воды, чтобы он наконец проскользнул внутрь.

Немного придя в себя, Мэри снова попыталась восстановить в памяти кошмарную поездку в «скорой» и операцию, когда ей пришлось резать скальпелем горло собственного мужа. Все вместе казалось каким-то диким бредом, хотя Мэри и понимала — Нат умер и ничего другого ей не остается. Грег — тот наверняка решил, что она спятила от горя. Мэри и самой казалось, что с головой у нее, наверное, не все в порядке, однако она твердо знала: ей необходимо сделать этот шаг, каким бы безумным он ни казался, иначе вся ее дальнейшая жизнь утратит всякий смысл.

Потом Мэри услышала какой-то посторонний звук. Кто-то поворачивал и тряс ручку задней двери, пытаясь войти. В голове у Мэри вдруг сделалось пусто-пусто; она хотела, но не могла сдвинуться с места. «Ну открывай же, — велела она себе. — Так делают все нормальные люди — они открывают, когда кто-то хочет войти». Словно во сне, она сделала шаг, другой, потом спустилась на первый этаж. За стеклянной дверью она увидела темный силуэт. Солнце светило пришельцу в спину, и она не могла рассмотреть его лица.

— Нат?.. — растерянно спросила она.

— Мэри?

— Нат, это ты?..

— Мэри? Нет, это не Нат. Это я, Мартин. Мартин Рэндо. Ты меня помнишь? В Гарварде я жил с Натом в одной комнате.

Разочарование, которое испытала Мэри, поняв, что это не Нат, было таким глубоким, что она едва не упала. Вместе с тем она отлично понимала, как глупо рассчитывать, что ее муж может восстать из мертвых и вернуться. Злясь на себя за подобные мысли, Мэри молча отперла замок и, повернувшись, медленно пошла к лестнице, чтобы вернуться наверх.

— Ты что, совсем одна? — спросил Мартин, идя следом за ней.

Идиотский вопрос. Настолько идиотский, что Мэри готова была выцарапать Мартину его крошечные, близко поставленные глазки. Из всех однокашников Ната он был, наверное, наименее любимым и уважаемым. И то, что именно Мартин первым приехал выразить свои соболезнования, казалось самым настоящим оскорблением памяти мужа.

— Пока одна, — машинально ответила Мэри. — Кажется, сегодня должна прилететь моя сестра. И отец, — добавила она, продолжая недоумевать.

— Ты что-нибудь ела?

Мэри только наклонила голову. Слова буквально застревали у нее в горле. Краем глаза она заметила в руке Мартина пластиковый пакет, в котором лежали кофе и булочки. Булочки Мартин выложил на тарелку, а кофе протянул ей.

— Я подумал, что тебе может что-то понадобиться. Какие-нибудь лекарства, еще что-нибудь… — нерешительно проговорил он, но Мэри только покачала головой. Милосердие, сострадание вовсе не в характере Мартина. Даже сейчас он не знал толком, как себя вести.

— Я читал о синдроме отказа от пароксетина. Этот вопрос изучали в Морристауне. Четверо новорожденных с наркотизирующим энтероколитом…

— Я видела это сообщение, — перебила Мэри. — Но я не хочу принимать никакие сильнодействующие лекарства.

— Я так и подумал, — кивнул Мартин. — И все-таки я привез тебе тайленол, — добавил он, криво улыбаясь, и протянул ей флакон с лекарством, но Мэри его не взяла.

— Это на случай, если тебя мучает головная боль.

«Превосходная идея! — подумала Мэри. — Заглушить головную боль, чтобы ничто не отвлекало меня от моего горя!»

— Ты хотя бы немного спала?

— Не знаю; кажется, спала.

Мартин опустился рядом с ней на колени, и Мэри обратила внимание на его бледную, усыпанную веснушками кожу, которая казалась особенно туго натянутой на крупном носу и широких, мясистых губах. Совсем не красивый, с рыжеватыми, начинающими редеть волосами, Мартин все же выглядел намного моложе всех своих бывших однокашников. Даже сейчас он напоминал озабоченного студента-старшекурсника, а ведь ему уже за сорок. Мэри не сомневалась, что Мартин заметил кровавые пятна у нее на блузке. Он, однако, ничего не сказал, и она снова спросила себя, зачем он пришел.

— Ты знаешь, кто… кто это сделал? — задал Мартин еще один дурацкий вопрос.

— Конечно нет, — с горечью ответила Мэри. Уши у нее были словно забиты ватой, и собственный голос показался ей незнакомым и чужим.

— Но полиция хоть что-то делает?

— Вероятно.

— Ладно, я позвоню в участок, подтолкну их немного. К тому же у меня там знакомые. Этого негодяя непременно нужно поймать!

— Не звони, — неожиданно сказала Мэри.

— Почему?

Мэри вдруг поняла, что не верит Мартину ни на йоту.

— Спасибо, но этим делом уже занимается мой адвокат.

— Понятно. И все-таки я считаю, что этого парня обязательно нужно арестовать. Ну-ка, выпей еще… — добавил он, указывая на чашку с кофе.

Мэри послушно отпила еще глоток.

Из всех товарищей и коллег Ната Мартин Рэндо, пожалуй, единственный, о ком можно было сразу сказать — его ждет блестящая деловая карьера. И действительно, сразу после своего переезда в Калифорнию Мартин круто пошел в гору. Он чуть не по себестоимости скупал мелкие фирмочки, подвизавшиеся на поприще современных биотехнологий, оплачивая их производственные издержки из бездонного колодца правительственных грантов и частных фондов. Однажды Мэри тоже обратилась к нему с просьбой о финансировании небольшого проекта, но Мартин ей отказал, причем, похоже, извлек из своего отказа массу удовольствия. После этого случая Мэри не хотелось иметь с ним никаких дел.

Это была ее последняя сознательная мысль. Потом в голове у нее все поплыло. Словно сквозь туман Мэри видела, как чашка с остатками кофе выскользнула у нее из пальцев и покатилась по полу, расплескивая коричневую жижу. Уже засыпая, она чувствовала, как Мартин поднял ее и, поддерживая под руки, помог спуститься вниз, где находилась ее спальня.


*

Мэри спала крепко, и все же она готова была поклясться, что в какой-то момент кто-то вошел в спальню и принялся рыться в ее вещах. Она хотела приподняться, крикнуть, но сил не хватило, и Мэри просто перевернулась на другой бок и заснула снова.

Когда она наконец очнулась, за окнами было уже совсем темно. Сверху, из кухни, доносились шаги нескольких человек. Некоторое время Мэри лежала неподвижно, не в силах пошевелиться от страха, но потом разобрала несколько женских голосов. Спустя еще какое-то время дверь в ее спальню отворилась, и внутрь заглянула Кейт — одна из самых близких подруг Мэри. За ней в комнату вошли Миранда, Карл и Боб.

— А Мартин еще здесь? — спросила Мэри. — Мартин Рэндо?

— Рэндо?! Черт побери, нет! А он разве заходил? — проговорил Карл, не скрывая своего отвращения. — Так значит, это он оставил дверь черного хода открытой?!

— Наверное… А она была открыта?

— Конечно, иначе как бы мы вошли? Что ему от тебя понадобилось?

— Не знаю. Он сказал, что хотел помочь.

— Знаем мы его «помощь»!

— Слушай, Мэри… — вмешалась Кейт, и в ее глазах заблестели слезы. — Мы пришли, чтобы… В общем, в самое ближайшее время тебе нужно будет сделать очень многое. И если ты не возражаешь, мы могли бы взять часть твоих забот на себя. Вот, Боб готов, э-э… — Она не договорила.

— Ну говори же!.. — подбодрила ее Мэри.

— Боб готов заняться организацией похорон.

Казалось, весь дом Мэри в мгновение ока оказался наполнен друзьями. Они образовали как бы живой барьер между ней и внешним миром. «Не волнуйся, мы об этом позаботимся», — говорили они каждый раз, когда Мэри, бродившая по дому точно сомнамбула, вдруг спохватывалась и пыталась что-нибудь предпринять. Особенно ей запомнился приезд доктора Альберта Нойеса, который появился настолько неожиданно, что в первое мгновение Мэри даже показалось — он ей пригрезился. Альберт Нойес принимал самое активноеучастие в работе группы «Врачи за Справедливость». Большую часть времени он проводил в Вашингтоне, где пытался лоббировать интересы движения, и Мэри уважала его за преданность идее реформирования здравоохранения.

Обняв ее за плечи, Альберт Нойес наклонился, чтобы поцеловать ее, и Мэри увидела совсем рядом длинный аристократический нос, который выглядел особенно внушительно на его узком, практически лишенном подбородка лице. Внешне он был очень похож на белую мышь с вытянутым рыльцем и красными глазками. Очевидно, Альберт тоже плакал.

— Спасибо, что приехал, Альберт, — проговорила она, сжимая его руку.

— Можешь на меня рассчитывать, — ответил он. — Сделаю все, что в моих силах.

— Спасибо… — повторила она.

Нахмурившись, Альберт прошептал ей в самое ухо:

— Нат не говорил тебе, над чем он работал в последнее время?

— Он никогда ничего мне не рассказывал.

— Ты не знаешь, он не оставлял дома, в машине или в своем кабинете каких-нибудь записей, дискет или компьютерных дисков?

— Даже не знаю. Наверное, нет. А что?

— Прости, Мэри, но мне необходимо осмотреть вашу машину.

— Ее, наверное, забрала полиция.

— Вот как? — Его лицо сделалось обеспокоенным.

— Послушай, Альби, почему ты задаешь мне все эти вопросы?! — спросила Мэри, борясь с подступающей паникой.

— Я… Я не могу ничего объяснить тебе прямо сейчас. — Альберт Нойес страдальчески сморщился — очевидно, ему было трудно отказывать ей, когда она в таком отчаянии. — Когда-нибудь я расскажу… все расскажу, но не сейчас… По многим причинам это невозможно. Тебе придется просто довериться мне, понимаешь?

Мэри не успела ничего ответить. К ней подошла Кейт, державшая в руках телефон на длинном шнуре.

— Это тебя. Он очень настаивает…

— Кто это?

— Мартин Рэндо.

При звуке этого имени доктор Альберт Нойес заметно побледнел и попятился. Мэри поднесла трубку к уху:

— Мартин? Ты забыл закрыть за собой дверь.

— Извини, иногда я бываю довольно рассеян. Как ты? Мне показалось — тебе очень нужно как следует выспаться.

— Спасибо, мне уже лучше.

— Держись, Мэри, слышишь? Я понимаю, что тебе очень тяжело. Тебе… нам всем нужно это пережить.

Сейчас голос его звучал гораздо увереннее, чем когда он переминался с ноги на ногу, стоя у нее на кухне. И то, что он сказал «нам», Мэри очень не понравилось.

— Извини, ко мне приехали друзья, и мне пора идти, — сказала она с легкой прохладцей в голосе. — Спасибо за помощь, Мартин.

— С каких это пор Мартин Рэндо стал вхож в дом Шихэйнов? — сердито спросил Альберт, когда она положила трубку. Мэри хотела ответить, что он вовсе не «вхож», но само упоминание фамилии «Шихэйн», которую она взяла, когда вышла замуж за Ната, и которую теперь будет носить их ребенок, напомнило Мэри о ее горе. Не сдержавшись, она снова заплакала, и Альберт смущенно отступил, поняв, что невольно стал причиной ее слез. После этого он к ней почти не подходил, а вскоре и вовсе уехал обратно в Вашингтон.

Между тем телефон продолжал звонить чуть не каждую минуту, а у дверей начала собираться толпа журналистов, прослышавших о том, что Мэри самовольно увезла тело с места преступления. Теперь им не терпелось задать ей свои вопросы. Какой-то пронырливый репортер сумел даже пробраться в кухню, и Карлу пришлось прибегнуть к силе, чтобы вышвырнуть его вон. Самой Мэри это, впрочем, никак не коснулось: она снова впала в состояние глубокой апатии и почти не реагировала на внешние раздражители. С безучастным видом она сидела в глубоком кресле, машинально кивая головой в ответ на вопросы и слова сочувствия.

Было уже глубоко за полночь, когда в парадную дверь в очередной раз позвонили.

— Черт побери! — взорвался Карл. — Да оставят они ее в покое или нет?!

Сердито топая, он спустился вниз и почти сразу вернулся, ведя за собой двух незнакомых мужчин. Мэри не нужно было объяснять, кто они такие — плохо сидящие костюмы и уверенные повадки выдавали их профессию.

— Мэри, — сказал Карл, — я думаю, тебе нужно как можно скорее связаться с твоим адвокатом. Эти джентльмены из полицейского управления Лос-Анджелеса, и у них есть ордер на твой арест.


4

Как и следовало ожидать, полицейские обвинили Мэри в том, что она увезла тело мужа с места преступления. На юридическом языке это называлось «сокрытием вещественных доказательств» и считалось правонарушением, предусмотренным статьей 141 Уголовного уложения штата Калифорния.

Как развивались события в дальнейшем, она почти не запомнила. Арест, дактилоскопирование, поездка в Пасаденский институт криотехнологий за обезглавленным телом Ната, которое нужно было перевезти в полицию для вскрытия, — все эти события сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой и почти не оставили следа в ее памяти. Полицейские были исполнены решимости устроить что-то вроде показательного процесса, чтобы впредь никому и в голову не могло прийти поступать так, как поступила с Натом Мэри, и прилагали все усилия, чтобы придать ее действиям все признаки серьезного уголовного преступления. В какой-то момент полицейскому управлению едва не удалось конфисковать из института голову Ната; только благодаря поданному Мэри протесту и интенсивным переговорам между ее адвокатом и окружным прокурором криминалистам разрешили лишь осмотреть голову без ее размораживания. «Во избежание нанесения дополнительного вреда», как гласило судебное определение.

В эти первые, самые тяжелые и мучительные дни Мэри еще даже не начала сознавать, что это такое — остаться без мужа. Большую часть времени она просто сидела в кресле или на диване, по временам вовсе отключаясь от действительности. В такие минуты ей чудилось, что она снова видит Ната: вот его лицо мелькнуло в дверном проеме, а вот он уходит по улице все дальше и дальше. В один из вечеров, который стал для нее едва ли не самым тяжелым, Мэри вдруг померещилось, будто она видит Ната сидящим на скамейке на заднем дворе. Почти целый час она пристально вглядывалась в сумерки за окном, и ей казалось, будто Нат все время поворачивает голову, чтобы бросить взгляд на дом, но потом она поняла, что это всего-навсего ветка сосны, росшей во дворе. Серебристый свет луны упал на ее длинные иглы, и они приобрели очертания, несколько напоминавшие профиль ее погибшего мужа.

Между тем смерть Ната продолжала оставаться предметом самого пристального внимания прессы. «Дейтлайн» хотела сделать специальный репортаж. «Тудей» пыталась побеседовать с Мэри через спутник. Как-то ей даже позвонил один из продюсеров «Опры». По его словам, зрителей этого популярного шоу весьма интересовало, как могла она сохранить достаточно хладнокровия, чтобы сразу после убийства отрезать собственному мужу голову. Были и другие звонки, были незваные визитеры, и в конце концов Мэри согласилась дать эксклюзивное интервью Кэти Курик, наивно полагая, что если один раз она подробно обо всем расскажет, больная для нее тема будет исчерпана раз и навсегда.

Но когда Мэри просмотрела видеозапись интервью, она едва себя узнала. Нет, она вовсе не выглядела самовлюбленной дурой, упивающейся свалившейся на нее сомнительной славой. На экране она предстала напряженной, косноязычной, сломленной обрушившимся на нее несчастьем, и это привело Мэри в ужас. «Хорошо, что Нат меня не видел, — сказала она Миранде, которая смотрела запись вместе с ней. — После такого он бы наверняка меня бросил!»

Впрочем, в последние дни Мэри настолько овладела собой, что даже обменивалась с друзьями мрачноватыми шутками, но в глубине души продолжала ощущать себя одинокой и в высшей степени несчастной. А интервью еще добавило ей отрицательных эмоций.

Кэти Курик начала издалека и даже задала Мэри пару-тройку дежурных вопросов о самочувствии, погоде и прочих пустяках. Ей, однако, не потребовалось много времени, чтобы перейти к главному: как Мэри решилась поступить подобным образом с собственным мужем.

Пытаясь ответить на этот вопрос, Мэри прибегла к сухому, «профессиональному» языку.

— В тот момент, — сказала она, — я запретила себе думать о его теле как о чем-то таком, к чему я когда-то испытывала глубокую привязанность. Я старалась думать о его душе. Как профессионал, я отдавала себе отчет, что мой муж находится в состоянии клинической смерти. Я уже заморозила четырнадцать тел, и мой опыт подсказывал мне, что единственный шанс для Ната — декапитация. Его голова пострадала меньше всего, и я надеялась сохранить ее.

— Я вполне понимаю, Мэри, что вы все еще оплакиваете вашего мужа и что вы носите под сердцем его ребенка, но мы разговаривали со многими врачами, и они в один голос утверждают: при замораживании человеческому телу наносятся значительные повреждения. Вода, содержащаяся в клетках живой ткани, превращается в лед, который, расширяясь, буквально разрывает клеточную оболочку. Это означает, что замороженное тело вообще нельзя будет оживить. Вы сами врач, Мэри, врач и ученый… Как же вы можете верить в возможности криотехнологий, если большинство ваших коллег не согласны с вами?

— Мои коллеги вовсе не несогласны со мной. Они просто проявляют разумную осторожность, которая в медицине еще важнее, чем… чем в атомной энергетике. Между тем им хорошо известно, что и мы, и некоторые другие исследователи метода глубокого замораживания уже давно научились использовать сероводород, чтобы поддерживать лабораторных мышей в состоянии так называемой «приостановленной жизни». А раз получается на мышах, почему не может получиться на человеке? Да, я понимаю, что технология глубокого замораживания еще слишком молода и недостаточно отработана, чтобы ее можно было широко использовать на людях, но… Мы в своих исследованиях постоянно совершенствуем наши методы, и небезуспешно. В настоящее время мы работаем над созданием микросуспензии льда — своеобразного «человеческого антифриза», с помощью которого можно добиться застекловывания клеток без нанесения им сколько-нибудь существенного вреда.

— Расскажите об этом поподробнее, пожалуйста…

— Я… В общем, при охлаждении тела химизм большинства физиологических процессов резко меняется, благодаря чему наша жидкость беспрепятственно проникает в каждую клетку и практически мгновенно останавливает броуновское движение молекул. Благодаря этому не происходит ни обезвоживания клеток, ни разрыва клеточных мембран, о котором вы упоминали.

— Но ведь технологий, способных вернуть вашего мужа к жизни, пока не существует, не так ли? — Это был не вопрос, а утверждение, и Мэри покачала головой.

— Таких технологий не существует, — тихо сказала она. — Но если вы приедете к нам в Калифорнийский университет, я покажу вам, как далеко мы продвинулись в развитии нанотехнологий. Уже через несколько лет мы сможем в буквальном смысле ремонтировать клетки — каждую в отдельности! — при помощи миниатюрных компьютеров, которые сумеют определить и ликвидировать нанесенный тканям ущерб. Когда вы увидите, на что способны эти крошки, вы убедитесь, что физическое воскрешение человека уже очень скоро сможет стать научным фактом.

— Что ж, мне кажется, нам стоит посетить вашу лабораторию, — заметила Кэти.

— Мои коллеги в Калифорнийском университете создают компьютеры размером в один микрон. Это значит, что они в сотни раз тоньше человеческого волоса, однако они на многое способны. Каждый нанобот запрограммирован таким образом, чтобы, присоединившись к поврежденной клетке, восстанавливать ее. Грубо говоря, компьютеры действуют как крошечные инженеры, которые, так сказать, проводят необходимый ремонт в полевых условиях.

— И когда можно надеяться на появление таких инженеров?

— Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что к середине — концу этого столетия они уже будут широко применяться во всех областях медицины.

— Значит, мы с вами до этого уже не доживем?

— Мы — нет, а вот наши дети доживут и будут пользоваться технологиями, которые мы создаем сегодня.

— Но насколько я поняла, ваш поступок был продиктован желанием снова увидеть Ната живым, не так ли? Вы хотели воссоединиться с мужем и ради этого пошли на эту… гм-м… операцию.

— Я верю, что когда-нибудь обязательно увижу его снова, — сказала Мэри решительно. — И мой нерожденный сын тоже обязательно увидит отца.

— Что ж, будем надеяться, что вы правы, — сказала Кэти.

Мэри выключила телевизор.

— Да, — сказала она, повернувшись к Миранде, — я действительно выглядела, как настоящая психованная фанатичка.

— Ты и правда надеешься увидеть Ната снова? — осторожно поинтересовалась Миранда.

Мэри не ответила.


5

С рождением ребенка проблемы, связанные с уголовным преследованием, отошли для Мэри на второй или даже на третий план. Ребенок — мальчик — весил семь фунтов и две унции, и на лбу у него пламенела треугольная прядь огненно-рыжих волос, несколько напоминавшая своей формой перевернутую козлиную бородку. Мэри назвала его Патриком в честь свекра — Натова отца. Она была безмерно счастлива, что у ее сына такие же волосы и глаза, как у Ната. Материнские чувства, отсутствие которых так ее беспокоило на протяжении всей беременности, пришли вместе с молоком. С этого момента Мэри уже не мыслила себя отдельно от ребенка. Частенько забота о малыше принимала у нее форму гиперопеки. Любая, даже воображаемая угроза его здоровью и благополучию вызывала у Мэри яростную, почти истерическую реакцию. Она, впрочем, надеялась, что со временем как-нибудь примирится со смертью Ната и будет вести себя спокойнее. Но пока Мэри чувствовала себя напуганной и растерянной как никогда. И то обстоятельство, что ей предстояла серьезная схватка с полицией, отнюдь не добавляло ей спокойствия.

К счастью, состряпанное против нее дело так и не попало в суд. Ее адвокат с самого начала выбрал верную тактику: упирая на неординарные обстоятельства происшествия, он одновременно пытался доказать, что в данном конкретном случае полиция отстаивает свои узковедомственные интересы, а отнюдь не интересы закона. Благодаря подобному подходу ему удалось добиться того, что Мэри было предъявлено обвинение в мелком административном правонарушении и назначено наказание в виде штрафа в размере тысячи долларов. Узнав об этом, Мэри от облегчения даже расплакалась и бросилась обнимать адвоката. Теперь она могла наконец попытаться жить спокойно. Чтобы отпраздновать успех, она пригласила к себе нескольких самых близких друзей и поделилась с ними своими планами вернуться на работу.

Когда вечеринка закончилась и гости разошлись по домам, Мэри открыла люк у подножия ведущей наверх лестницы и спустилась в подпол. Небольшой электрический фонарик у нее в руке выхватил из темноты сигарообразный герметичный контейнер, который они с Натом спрятали возле одной из опор фундамента вскоре после того, как поженились. Они называли его своим «любовным снарядом» или «ракетой любви» и использовали в качестве сейфа, в котором хранились драгоценные мелочи и сувениры, напоминавшие о разных памятных событиях. Открыв крышку, Мэри некоторое время перебирала фотографии, где они были сняты вместе, кассеты с любительской видеозаписью их свадьбы, пропуска на медицинскую конференцию в Аризонском университете, где они впервые увидели друг друга… Сегодня она добавила к этой коллекции плотный конверт с фотографиями сына и окровавленную полотняную блузку, которая была на ней в тот роковой день.

— Не думай, что я позабуду про наш «любовный снаряд» только потому, что тебя нет, — прошептала она. — Вот первые снимки твоего сына. Надеюсь, он вырастет похожим на тебя…

Благодаря специальному радиосигнальному устройству, которое Мэри непременно брала с собой, когда выходила из комнаты, где находился ребенок, она хорошо слышала, как маленький Патрик негромко посапывает в своей колыбельке. Сейчас она спросила себя, сможет ли она оставить сына с посторонним человеком, когда вернется на работу. Пару часов назад Мэри почти пообещала друзьям, что сделает это в самое ближайшее время, но теперь ей казалось, что она, возможно, поторопилась. А если быть до конца откровенной, то она по-прежнему ощущала себя слишком одинокой и несчастной, чтобы добровольно расстаться с сыном — единственным сокровищем, что у нее осталось.

— Кто я без тебя, Нат? — прошептала Мэри в темноте. — Я больше не знаю, кто я и что собой представляю… Ты был мне опорой и помогал мне идти вперед, а я… я об этом даже не догадывалась.

Она уже собиралась закрыть крышку, когда вдруг заметила, что дно сигарообразного контейнера как-то странно прогнулось под пальцами. Нажав на него сильнее, Мэри обнаружила, что под пластиком скрывается потайное отделение, в котором лежат какие-то документы. Достав один из конвертов, Мэри осторожно его открыла. Внутри оказалось несколько листков бумаги, исписанных доктором Вассерстромом. Сама Мэри его не знала, но часто слышала о нем от Ната и Альберта. Лью Вассерстром работал в Калифорнийском технологическом институте и погиб незадолго до смерти Ната: его нашли мертвым в Ла-Холье в его собственном автомобиле — гибкий шланг, надетый на выхлопную трубу, был проведен в салон. Самоубийство — гласила официальная версия, но коллег Вассерстрома доводы полиции не убедили. Лью никогда не страдал депрессиями; кроме того, он занимался весьма важными исследованиями и был буквально в двух шагах от Нобелевской премии. Доктор Вассерстром одним из первых добился успеха в изучении циклина Д-1 — протеина, ответственного за активацию двух протоонкогенов, присутствующих в тканях молочной железы. Мать Мэри умерла от рака груди, поэтому она весьма пристально и зорко следила за работами доктора. Сама Мэри не была специалистом в этой области, но сейчас, бегло просмотрев рабочие материалы Вассерстрома, она сразу увидела записи об экспериментах с протоонкогенами семейств ras и neu и поняла, что доктор уже испытывал первую опытную вакцину для подавления циклина. До сегодняшнего дня Мэри понятия не имела, что Вассерстром продвинулся так далеко.

Перевернув последнюю страницу, она обнаружила несколько написанных от руки строк, адресованных Нату. Их автором был Альберт Нойес.


Нат!

Я больше не могу рисковать, посылая тебе мейлы. В этом конверте — заметки Вассерстрома, которые передал мне один из его помощников. Не знаю, сколько экземпляров этих заметок существует в природе, но подозреваю, что один из них все же попал в руки Мартина Рэндо. Кроме того, прилагаю несколько посланий от Рэндо, в которых он уговаривает Вассерстрома перейти работать к нему. Возможно, это и есть те самые улики, которые необходимы полиции для получения ордера на обыск. Но прежде чем предпринимать какие-то шаги, нам с тобой необходимо поговорить и выработать подробный план действий. В противном случае дело может развалиться и даже обратиться против нас самих. К счастью, у меня в Вашингтоне есть хороший знакомый, который может посоветовать нам, как быть. Ну а пока храни эти материалы как зеницу ока, договорились?

Альберт


Мэри почувствовала, что у нее голова идет кругом. В этой короткой записке заключалось слишком много недосказанного — и слишком многих она затрагивала. Не потому ли Мартин Рэндо так неожиданно появился в ее доме в день смерти Ната? Он, безусловно, не был близким другом семьи, чтобы вот так быстро и запросто приехать «помочь» ей пережить потерю. Не документы ли Вассерстрома были его истинной целью? И не о них ли так настойчиво расспрашивал ее Альберт Нойес?

В подполе было сыро и холодно, и Мэри вдруг почувствовала, что вся дрожит. Стараясь преодолеть дрожь, она глубоко вздохнула и посмотрела на часы. Вот-вот должен проснуться Патрик — приближается время первого ночного кормления. В Вашингтоне сейчас три часа пополуночи, но Мэри все равно решила, что, закончив кормить, она позвонит Альберту и выяснит, что, черт побери, происходит.

И плевать на позднее время.


Чиуауа, Мексика, 2006


6

В автобусе было жарко, как в печке, и воняло какой-то дрянью, но благодаря хроническому насморку Хавьер не чувствовал запаха. Засунув руку в карман, он, наверное, уже в сотый раз ощупывал толстую пачку денег, которую из предосторожности спрятал в трусы. Одновременно он зорко оглядывался по сторонам. Хавьеру уже исполнилось шестнадцать, но для своего возраста он был слишком низкорослым и худым, и любой из полутора десятков парней, ехавших в автобусе, мог без труда справиться с ним и отнять честно заработанное. Он был совершенно уверен, что двое из них поглядывают на него как-то не так, и постарался напустить на себя безразличный вид. Не выделяться, выглядеть победнее — в этом заключалось для него единственное спасение.

Передняя часть автобуса напоминала своеобразный алтарь, в котором были собраны картинки и предметы, напоминающие о далеком доме: повыцветшие открытки с изображением эпизодов земной жизни Иисуса, зеркало в металлической оправе, крупные четки и несколько семейных фотографий, на которых были запечатлены близкие родственники водителя. Шоссе раскисло после недавних дождей, но пестро раскрашенный автобус мчался по залитым водой колеям со всей возможной скоростью, и зеркало бешено раскачивалось на своем крюке.

До Чиуауа оставалось около двух часов пути; потом Хавьеру предстояло долго идти пешком. Он даже задумался, не взять ли такси, но потом решил этого не делать. Нельзя показывать, что у него есть деньги, — это может привлечь к нему нежелательное внимание. Пока все складывалось удачно, и если он не сделает глупости, все закончится так, как он рассчитывал. Единственным, что омрачало радость от обладания четырьмя с половиной тысячами американских долларов, было плохое самочувствие. Впрочем, в последнее время Хавьер постоянно чувствовал себя разбитым и больным. У него часто кружилась голова — особенно когда он резко вставал или наклонялся. Когда же он пожаловался дяде на быструю утомляемость, тот только посмотрел на него и пожал плечами.

— На мой взгляд, с тобой все в порядке, — сказал он и хлопнул Хавьера по плечу. — Приободрись, ты отлично поработал. Теперь ты настоящий герой.

После убийства Хавьер некоторое время жил в крошечной комнатке в трущобах, притаившихся в тени лос-анджелесских небоскребов. Его с самого начала предупредили, что ему придется на несколько недель залечь на дно; только потом он сможет переправиться через границу и отправиться домой. Делать ему было совершенно нечего, и порой Хавьер не без дрожи вспоминал о том, какое ужасное дело совершил. Но дядя сказал ему, что тот человек был очень плохим. Он выдавал нелегальных иммигрантов властям, а те в свою очередь отправляли бедняг обратно в страну, откуда они бежали с риском для жизни. Нет, доктор Натаниэль Шихэйн и вправду враг иммигрантов, и его необходимо было остановить. Хавьер упорно цеплялся за эту мысль, потому что только она помогала ему сохранить внутренний мир и заглушить голос совести. И еще — деньги. Теперь он сможет купить бабушке нормальную кровать, новую плиту и позаботиться о том, чтобы она доживала свой век в относительном комфорте. Ей частенько нездоровилось.

Переход границы дался ему, пожалуй, тяжелее всего. Когда Хавьер шел по крытой арке над мостом в Эль-Пасо, у него дрожали и подгибались ноги, а слабость была такая, что он каждую минуту боялся потерять сознание. В конце концов он все же свалился в обморок, но, к счастью, уже по ту сторону границы. Придя в себя, Хавьер первым делом подумал о деньгах. Сунув руку в карман, он сразу нащупал в трусах пухлую пачку банкнот. Слава Богу, деньги целы.

Заметив свое отражение в грязном оконном стекле, Хавьер машинально притронулся пальцами к зажившему шраму на скуле в том месте, куда ударила его женщина. Он чуть было не пришил и ее, но вовремя вспомнил, как дядя советовал ему не задерживаться, а сразу бежать на бульвар Уилшир — и не по Ла-Бреа, а боковыми улицами. Впрочем, долго бежать Хавьер не мог, поэтому он вскоре перешел на шаг. По дороге он миновал немало роскошных особняков, в которых жили богачи. Шагая по этим живописным улочкам, с обеих сторон окаймленным широкими, ухоженными лужайками и палисадниками, Хавьер не мог не почувствовать себя ничтожным и незначительным. И он действительно привлекал внимание; Хавьер был уверен, что кое-кто из прохожих косился на него с недоумением и недоброжелательным интересом. Догадываются ли они, что он только что убил человека?

В конце концов Хавьер вышел к остановке голубого автобуса, где, то и дело сплевывая от нетерпения, поджидал его дядя. На этом все и кончилось, финито. Он справился.

И все же, особенно во сне или грезя наяву, Хавьер испытывал сомнение. Человек, за убийство которого ему было заплачено, сказал перед смертью по-испански, что Хавьер серьезно болен и что он мог бы ему помочь. Это едва не сбило его с толку тогда и продолжало беспокоить теперь. Этот доктор казался таким добрым, исполненным такого искреннего сочувствия! Ах, если бы он не бросился на него, не попытался отнять пистолет, тогда, возможно, Хавьер и вовсе бы забыл о дядином приказе. Откровенно говоря, Хавьер не раз жалел, что вообще ввязался в это дело и согласился застрелить Шихэйна. Теперь же у него оставалось только одно утешение: доктор был опасным политическим активистом, противником нелегальной иммиграции, и его пришлось уничтожить. А Хавьер взялся за это и стал героем. Вот только странно, что в газетных некрологах вовсе не упоминалось о политической деятельности доктора Шихэйна. Там говорилось лишь о том, что он возглавлял бесплатную больницу в одном из беднейших пригородов Лос-Анджелеса и что его странная, наполовину свихнувшаяся жена отрезала ему голову прямо в карете «скорой помощи». Себе Хавьер говорил, что благотворительностью Шихэйн занимался только для того, чтобы скрыть свою двойную жизнь. Может быть, доктор был чем-то вроде шпиона. Хавьер очень любил фильмы про Джеймса Бонда, он видел все шесть лент, которые показывали в открытом летнем кинотеатре на окраине Чиуауа. Его любимым Бондом был Роджер Мур.

Хавьер снова повернулся к окну и посмотрел на редкие, сухие кустарники, росшие вдоль дороги, на иззубренную гряду Сьерра-Мадре, видневшуюся на горизонте. Теперь уже недалеко. Еще час, и он вернется в край, который всегда считал самым прекрасным местом на земле. Там он будет ухаживать за бабушкиными цыплятами да смотреть, как буквально с каждым днем становится все более плотным поток машин, несущихся по шоссе рядом с их хижиной. От выхлопных газов воздух в долине казался желтым, и Хавьер подумал, что, возможно, именно из-за этого они с бабушкой постоянно болеют. Ну ничего, зато теперь у них будут деньги. Они могут даже сходить к врачу — у Хавьера найдется, чем заплатить за прием.


Книга первая Воплощение

Будущее риобретается настоящим.


Доктор Сэмуэлъ Джонсон (1709–1784)

Лос-Анджелес, 2037


7

Аристократическая Мэдисон-авеню в Пасадене была засажена пыльными жакарандами, которе кое-как защищали ее от палящих лучей солнца, льющихся на долину Сан-Габриэль. За последние три десятка лет средняя температура воздуха в этом северо-восточном районе Лос-Анджелеса значительно выросла, и теперь здесь так же жарко, как в пустыне Мохаве, — в отдельные летние дни столбик термометра поднимался до отметки 125 градусов по Фаренгейту4. И все же в некогда роскошных особняках, окруженных чахлыми палисадниками и выжженными лужайками, еще селились состоятельные люди.

Мэр Лос-Анджелеса Хосе Вильялобос занимал просторный особняк в колониальном стиле, стоявший на восточной оконечности улицы. В округе все знали и этот дом из красного кирпича, и четырех сыновей мэра, которые то скрывались в дверях, то снова выбегали на улицу, продавая охлажденный лимонад проезжавшим по дороге автомобилистам. Пасадена тоже пострадала от Большого лос-анджелесского землетрясения 2012 года, и дом мэра — одна из немногих сохранившихся в городе кирпичных построек, оставшихся в частном владении. Стены его давно нуждаются в покраске, но краска стоит огромных денег, а у мэра — хотя он далеко не беден — хватает других забот.

Хосе Вильялобос — большой, сильный телом и духом мужчина с широкими, как лопаты, ладонями и черными, мохнатыми, как две гусеницы, бровями, которые он каждое утро тщательно расчесывает зубной щеткой. Глядя, как жена подталкивает их одиннадцатилетнего сына Марко к служебному «мерседесу» с шофером за рулем, мэр невольно улыбнулся. До чего серьезными бывают мальчишки в этом возрасте, особенно если сказать им об этом! Но вот Марко забрался на заднее сиденье машины, и Вильялобос, не сдержавшись, крепко обнял сына. Он очень рад, что в мальчике еще сохранились свойственные младшему возрасту открытость и непосредственность чувств. Скоро, очень скоро они сменятся подростковой скрытностью и упрямством.

— Ну и что мы с тобой будем делать сегодня? — спросил мэр, когда машина двинулась по бульвару. Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, вспыхивали и гасли на полированном кузове, словно иллюминация, создавая праздничное, беззаботное настроение.

— Мы поедем смотреть Голову! — тотчас ответил Марко.

— Верно, — кивнул Вильялобос. — Мы поедем смотреть Голову. Должен тебя предупредить: она выглядит довольно странно, но бояться ее не нужно.

С тенистой и тихой Мэдисон-авеню они свернули на оживленный бульвар Колорадо. «Мерседес» с электрическим мотором лавировал среди скутеров, велосипедов, конных повозок, велорикш и электромобилей, за рулем которых сидели немногочисленные счастливцы, имевшие дома генераторы на солнечных батареях.

Ехать было недалеко. Мэр мог, разумеется, пройти эту пару миль пешком — вышло бы гораздо быстрее, чем на машине, но Вильялобос всегда верил в авторитет официального протокола, а служебная машина — часть процедуры. Выглядеть спокойным и строго соблюдать все формальности — так, по его мнению, должен держаться мэр обреченного города.

Переход от нефти к другим источникам энергии обернулся для Лос-Анджелеса долгим периодом хаоса. И как бы городские власти ни лезли из кожи вон, какие бы меры ни принимали, их усилий неизменно оказывалось недостаточно. Уже несколько месяцев город испытывал серьезную нехватку электричества. Вокруг зарядных станций выстроились длинные очереди электромобилей, но мощностей на всех не хватало, и люди волей-неволей стали вести более оседлый образ жизни. Только самые состоятельные горожане, которые могли платить за воду, обзаводились конными экипажами для езды по городу. Повсюду виднелись стихийные автомобильные свалки, где скапливались сотни машин с двигателями внутреннего сгорания и прочее вышедшее из употребления оборудование. Горы сверкающего металла росли не по дням, а по часам: несмотря на жесткую политику городских властей, граждане продолжали бросать свои авто где попало, и муниципальные службы не успевали вывозить их на официальные загородные площадки для мусора.

С болью в сердце мэр Вильялобос рассматривал старые фотографии, на которых Пасадена представала настоящим раем, утопавшим в зелени садов. В официальных речах мэр не раз обещал избирателям вернуть городу его былую красу, хотя и понимал в глубине души, что это вряд ли возможно. Калифорнии уже давно угрожала серьезная экологическая катастрофа, связанная с нехваткой воды. В горах на севере, где находились истоки реки Колорадо, с каждым годом выпадало все меньше и меньше снега; Колорадо мелела на глазах, и штат был вынужден в срочном порядке строить вдоль побережья опреснительные заводы. Но опресненной воды едва-едва хватало на самые насущные нужды, где уж тут думать об орошении!

Вильялобос с трудом подавил горестный вздох. Единственное, что в данной ситуации могли сделать власти — и он в том числе, — это просить горожан потуже затянуть пояса и смириться с временным снижением уровня жизни. Подобные заявления могли погубить карьеру любого политика, но Вильялобос считал, что его долг мэра состоит в том, чтобы по крайней мере признать серьезность проблемы. Это казалось особенно важным, поскольку многие его коллеги, опасаясь за результаты следующих выборов, продолжали упорно отрицать очевидное.

Дорога впереди изогнулась подковой, и «мерседес», обогнув поворот, плавно притормозил перед внушительным зданием в стиле ар-деко, фасад которого покрывали неоготические фрески. Представители прессы уже ждали перед входом. Высокий и худой, как вешалка для пальто, мужчина с необычным асимметричным лицом выступил вперед, чтобы приветствовать прибывших.

— Добро пожаловать в Пасаденский исследовательский институт криогенеза, господин мэр, — сказал он. — Я Джон Блейк, директор института. Прошу вас следовать за мной.

Хосе Вильялобос сделал небольшую паузу, чтобы фотографы успели сделать снимки, потом крепко взял сына за руку, и они вместе начали подниматься по ступенькам.

— Господин мэр, скажите, пожалуйста, почему вы решили посетить Пасаденский институт? — спросил один из репортеров.

— Потому что меня всегда интересовали криотехнологии, — с готовностью ответил Вильялобос.

— Означает ли это, что, когда придет время, вы заморозите собственное тело?

— Этот вопрос в настоящее время рассматривается, — улыбнулся мэр, потом посмотрел на Марко. На лице мальчика отразились тревога и страх, и Вильялобос прошептал ему на ухо: — Не беспокойся, Марко, я не умру еще очень, очень долго, а пока я жив, тебе ничто не угрожает.

Потом вся маленькая группа вступила в полутемный зал.

— Прошу вас подойти ближе, — сказал директор. — И добро пожаловать в зал Головы. Должен сказать, что она — что-то вроде талисмана нашего института. Все другие головы и тела, которые хранятся у нас, прожили долгую жизнь, и только обладатель Головы погиб молодым и был заморожен практически сразу после смерти. Именно поэтому она так хорошо сохранилась.

— Мне бы хотелось узнать — в чем суть современных криотехнологий? — спросил Вильялобос, на мгновение выпуская руку сына.

— Вам, как владельцу крупного продовольственного бизнеса, безусловно, известно, что замораживание — процесс тонкий и сложный. А наша специфика такова, что проблем у нас даже больше, чем у вас. Чтобы сохранить живые ткани в целости, мы должны начать замораживание как можно быстрее. Лучше всего проделать эту операцию, когда основные органы еще функционируют или только что остановились. Для этого мы помещаем тело в специальную камеру, наполненную сероводородом, благодаря чему скорость метаболизма мгновенно падает. Соответственно снижается собственная температура тела и замедляется кислородная фосфоризация органических соединений. Как только процессы метаболизма прекращаются, тело оказывается в состоянии «приостановленной жизни», как мы это называем. Далее необходимо полностью обескровить тело и подвергнуть его мгновенному глубокому замораживанию для долговременного хранения.

— Именно так и была заморожена Голова?

— Нет, Голова была законсервирована в соответствии с устаревшей методикой, согласно которой в первую очередь проводилась замена всех циркулирующих в организме жидкостей так называемым «человеческим антифризом», после чего тело или отдельный орган резко охлаждали до температуры минус 107 градусов по Фаренгейту5. В дальнейшем на тело или орган воздействовали парами азота, понижая его температуру до минус 320 градусов6, а затем помещали в сосуд с жидким гелием. Как видите, в те времена технология была значительно сложнее, однако это не может помешать нам заботиться о наших пациентах, как мы предпочитаем их называть. И должен вас заверить, что мы приложим все усилия, чтобы выполнить условия контрактов, которые заключили с нами наши пациенты или их родственники.

Пока мэр слушал объяснения директора, Марко осторожно двинулся вокруг похожего на аквариум ящика с прозрачной стенкой, внутри которого находилась Голова, плававшая в какой-то плотной жидкости. Вот, слегка искаженная сверканием крошечных призм формованного стекла, она целиком появилась в поле его зрения, и Марко увидел, что Голова как бы подвешена на множестве поблескивающих, точно шелковых нитей.

— Скажите, пожалуйста, какова, по-вашему, вероятность того, что этого джентльмена удастся… гм-м… реанимировать? — спросил тем временем Вильялобос.

— Видите ли, господин мэр, среди наших самых старых пациентов много таких, которым еще на стадии замораживания был нанесен серьезный ущерб на клеточном уровне. Именно масштабы этого ущерба не позволяют нашим наноботам — крошечным компьютерам, которые мы используем для лечения локальных дефектов сердечной мышцы или коры головного мозга, — справиться с обширными поражениями множества клеток. Но специальная технология для этого уже разрабатывается, и я уверен, что вскоре она будет создана и опробована. Нам, во всяком случае, нравится считать, что у Головы, которая была заморожена и законсервирована практически без ошибок, очень много шансов вернуться к жизни.

Марко почти не слушал объяснений директора. Его буквально загипнотизировало… существо, плававшее в стеклянном аквариуме. Голова была слегка наклонена вперед, так что мальчику пришлось нагнуться, чтобы разглядеть, что находится за частоколом полуопущенных слипшихся ресниц. В узких щелочках между веками виднелись только молочно-серые белки; бескровные губы распухли и фактурой напоминали сырую резину. Рот широко открыт; внутри Марко разглядел зубы в неопрятных желтых пятнах и за ними — коричневатый, словно усохший язык.

— Можно нам взять его домой? — спросил Марко.

Все повернулись к мальчику.

— Он выглядит совсем больным, папа.

— Наш дом похож на ветеринарную лечебницу, — пояснил мэр. — Мой сын приносит домой всех раненых и больных животных — но голов пока нет.

Шагнув к сыну, Вильялобос отечески обнял мальчика за шею.

— С тобой все в порядке, Марко?

— Ты должен посмотреть на это, — сказал тот.

На мгновение оба замерли, пристально глядя на Голову. Потом мальчик сказал:

— Да.

— Должен признаться — мне не верится, что эта штука…

— Голова, — поправил директор.

— …Что эта Голова сможет когда-нибудь снова ожить.

— Мы провели несколько сканирований. По нашим данным, отмерших клеток совсем немного, да и следов разложения почти нет, — возразил директор и добавил: — Это просто поразительно, учитывая способ, каким Голова была заморожена, однако факт остается фактом.

Марко, по-прежнему не особенно прислушивавшийся к словам директора, водил в воздухе пальцем, пытаясь начертить трагическое выражение лица Головы.

— Вывести отдельный орган из криостаза не так уж сложно, это нам по силам, — говорил директор. — Мы делали это уже не раз. Для нас гораздо важнее вернуть к жизни душу человеческого существа. В настоящее время у нас есть экспериментальная собака, которая проходит курс специальной дрессировки. Когда она умрет, мы ее заморозим и оживим только через два года. Нам нужно знать, сохранятся ли полученные собакой навыки — ее, так сказать, индивидуальность.

— А что, если за эти два года вы разоритесь, как разорились остальные компании, специализировавшиеся на разработке криотехнологий? — спросил мэр. — Ведь вся эта отрасль индустрии практически перестала существовать, не так ли?

— Некоторое время назад криотехника действительно переживала сложный период, — нехотя согласился директор и тут же перешел в атаку: — Наш институт — старейший в мире исследовательский центр в этой области, так что в ближайшее время банкротство нам не грозит. Наших фондов хватит до середины столетия. Многие ли компании могут сказать о себе то же самое? Вот вы, например, можете?..

— Я не знаю, что будет с моими компаниями даже в следующем году, — рассмеялся мэр. — Скажите, известно ли, кто… кем был этот человек?

— О да! — откликнулся директор. Вопрос мэра, по всей видимости, доставил ему удовольствие. — Этого человека звали доктор Натаниэль Шихэйн; он жил в Венисе, в Калифорнии. Его история — современный вариант легенды о Ромео и Джульетте. Тридцать один год назад доктора Шихэйна застрелил на улице какой-то подонок. По счастливому стечению обстоятельств его жена Мэри, которая была с ним в день гибели, занималась разработкой криотехнологий. Она не захотела навсегда терять мужа, поэтому отделила его голову и заморозила ее прямо в машине «скорой помощи» по дороге в этот самый институт. Мэри верила, что когда-нибудь она снова воссоединится с Натом…

— Она еще жива?

— К несчастью, нет. Мэри Шихэйн погибла во время Большого лос-анджелесского землетрясения.

— И ее тело тоже заморожено?

— Нет. Она всегда хотела, чтобы ее тоже заморозили, но ее тело, как и тело ее сына, так и не было найдено.

Марко с тревогой обернулся к отцу. Он знал, что одного упоминания о Большом землетрясении бывает достаточно, чтобы вызвать у того сильнейшую эмоциональную реакцию. Мальчик даже затаил дыхание — ему не хотелось, чтобы кто-то видел его отца плачущим.

— Так много людей погибло! — мрачно промолвил мэр.

— Вы тоже кого-то потеряли?

— Мать. — Вильялобос набрал полную грудь воздуха и резко выдохнул, словно надеясь таким способом избавиться от охватившей его печали. — Значит, вы говорите — Ромео и Джульетта? Но ведь Натаниэль и Мэри Шихэйн воссоединились…

— Вы имеете в виду — в смерти? Что ж, можно сказать и так, — кивнул директор.

— А если вы оживите Голову, вы снова их разлучите.

— Мы исходим из предпосылки, что доктор Шихэйн был бы рад получить еще один шанс.

Марко поднял руку и осторожно коснулся прозрачной стенки аквариума, словно хотел разгладить набрякшую, морщинистую кожу на лбу замороженного человека.

— Еще один вопрос, — проговорил Вильялобос. — Останется ли мистер Шихэйн таким, как сейчас, или вы пересадите Голову другому телу?

— Разумеется, мы предпочли бы иметь подходящее донорское тело, мистер мэр.

Марко убрал руку, и на холодном стекле остался отпечаток его теплой ладони. Отпечаток был на редкость четким — видна каждая складочка, каждый папилляр. Мальчик пристально смотрел на него, словно надеялся, что след ладони каким-то образом просочится сквозь стекло и передаст Голове тепло прикосновения, изгладит страдальческие морщины с вечно нахмуренного лба.

— А где высобираетесь достать подходящее тело, доктор Блейк? — спросил Вильялобос.

— В данный момент, господин мэр, я понятия не имею, как ответить на ваш вопрос. Могу сказать только одно: ваше тело могло бы нам пригодиться.

В этих словах, хотя и сказанных шутливым тоном, не было ровным счетом ничего веселого, но из дипломатических соображений мэр Вильялобос счел необходимым выдавить из себя улыбку.

— Всему свое время, доктор Блейк, — сказал он добродушно. — Всему свое время.


Подземная тюрьма «Каньон Гамма», Калифорния, 2069


8

Осужденный Дуэйн Уильямс нетвердым шагом вошел в комнату 3105 в медицинском отделении подземной тюрьмы строгого режима «Каньон Гамма». При ходьбе он опирался главным образом на пальцы, а не на всю ступню. По этому признаку любой врач-невролог сразу бы определил, что Дуэйн страдает от какого-то поражения мозга.

Доктор Персис Бандельер ждала Дуэйна уже больше часа. Его странную походку она заметила сразу — заметила и подумала, что, когда у нее будет возможность рассмотреть мозг преступника на экране трехмерного сканера, она наверняка обнаружит повреждение лобных долей. А это означало, что он склонен действовать не умом, а силой и наскоком. Из личного дела она знала, что Дуэйн не умеет справляться с неожиданностями и предрасположен к вспышкам неспровоцированной жестокости. Иными словами, психически он серьезно болен. А еще он — убийца. И все же Персис готова выложить за него большие деньги, при условии, разумеется, что болезнь мозга никак не повлияла на состояние его тела.

Вот уже два года доктор Бандельер занималась почти исключительно тем, что разыскивала по всем Соединенным Штатам подходящие донорские тела. Она поддерживала постоянные контакты с приемными покоями больниц и местных моргов в надежде, что там появится подходящий труп, но все ее усилия давали ничтожный результат. Прежняя система учета людей, согласившихся стать донорами органов, давно прекратила свое существование. Причиной тому стало развитие нанотехнологий и методик прогрессивной регенерации стволовых клеток, благодаря которым медики научились восстанавливать практически любые органы прямо внутри тела. Единственные трупы, доступные Персис, часто оказывались в плачевном состоянии; многочисленные переломы, разрывы, размозженные ткани, обширные внутренние повреждения не позволяли использовать их для ее целей. Для самых простых опытов такие тела еще годились, но экспериментальная программа быстро усложнялась, и для нее нужны были сравнительно целые трупы.

В отчаянии доктор Бандельер обратила свой взор к пенитенциарной системе. Она была уверена, что Конвейер смертников способен стать источником достаточного количества молодых, здоровых тел; главное, договориться о цене. И она оказалась права. Большинство тюрем балансировали на грани самого настоящего банкротства, и их администрация была только рада заработать несколько липших долларов, продавая тела отошедших в лучший мир заключенных. Прошло совсем немного времени, и исследовательская лаборатория, в которой работала доктор Бандельер, стала получать десятки предложений со всей Америки. Одно из них пришло буквально неделю назад. Персис оно заинтересовало, и вот теперь она оказалась лицом к лицу с человеком, которого должны казнить меньше чем через месяц.

— Присаживайтесь, — сказала она, указывая на стул напротив.

Шаркая, Дуэйн Уильямс подошел к столу. На его лице читались самоуверенность и нахальство провинциального соблазнителя. Персис помнила, что один из обследовавших Дуэйна психиатров записал в его личном деле: «Осужденный абсолютно убежден, что ему доступна любая женщина», и не сомневалась, что стоит ей сделать Дуэйну анализ крови, как она обнаружит повышенный уровень кортизола и тестостерона. С анализами она, однако, решила не спешить. Персис хотелось, чтобы осужденный расслабился; только потом можно начинать подробное обследование, на каждом этапе которого ей могло понадобиться его согласие.

— Меня зовут доктор Бандельер, — представилась она. — Я приехала, чтобы провести несколько простых тестов, если вы не против.

Дуэйн Уильямс пожал плечами и показал ей руки, скованные одноразовыми пластиковыми браслетами.

— Надеюсь, они действительно будут простыми. В этих штуках я не на многое способен, — проговорил он густым, чуть хрипловатым баритоном.

Прежде чем действовать дальше, Персис пристально взглянула в лицо Дуэйну. Когда он был свободен и мог ходить по улицам, он, безусловно, привлекал к себе внимание. В отличие от большинства преступников, деклассированных выродков и носителей множества наследственных патологий, Дуэйн выглядел на редкость привлекательно. Тяжелые, чуть опущенные веки; плоские, словно выточенные резцом скулы, спускавшиеся к чувственному, резко очерченному рту… В какой-нибудь другой жизни такое лицо могло бы принадлежать аристократу или вождю племени, ибо среди далеких предков Дуэйна наверняка были коренные американцы. Общее впечатление портили несколько шрамов, нарушавших симметрию этого красивого, мужественного лица. Один из них рассекал пополам бровь; второй — неровный и рваный — шел поперек лба словно морщина, третий сбегал по щеке и заканчивался в уголке рта глубокой ямкой, похожей не то на запятую, не то на рыболовный крючок. Не могло не отразиться в его чертах и напряжение, которое он испытывал ежедневно и ежечасно после того, как попал на Конвейер смертников. Кожа на голове Дуэйна словно усохла и туго обтягивала кости черепа, а коротко остриженные волосы были белыми как снег, хотя ему только недавно исполнилось двадцать шесть. А в глазах его нет-нет да и мелькало выражение забитой собаки.

— Вы небось за моим трупом приехали? — внезапно спросил Дуэйн, и его голос прозвучал на удивление властно. — Будете измерять меня, чтобы потом разрезать на органы?

Администрация тюрьмы предупредила Персис, чтобы она ни при каких обстоятельствах не признавалась в своих истинных намерениях, так как это могло напугать или разозлить Дуэйна, что в свою очередь усложнило бы его содержание в тюрьме в последние оставшиеся ему дни.

— Я приехала, чтобы провести кое-какие опыты, — повторила она.

— Ага, ты просто туристка… Приехала поглазеть, как работает Конвейер смертников.

— Как-как вы сказали?.. — переспросила Персис, делая вид, будто, увлекшись какими-то записями в электронном блокноте, не расслышала его слов.

— Туристка. Одна из тех психованных, которые ездят по тюрьмам и пытаются выяснить, почему мы, чудовища этакие, делаем то, что мы делаем, а потом возвращаются в свои уютные гнездышки в… Кстати, где ты живешь?

— В Фениксе.

— …Возвращаются в свои уютные гнездышки и пишут умные книги о том, существует ли на самом деле зло. Разве тебе не сказали, что я умею читать мысли, девушка из Феникса? — Дуэйн постучал себя по виску изящным, тонким пальцем. — Я — хренов телепат.

— Это действительно так? — спросила Персис ровным голосом.

— Хочешь знать, что я читаю в твоем убогом умишке прямо сейчас?

— Послушайте, мистер Уильямс, я приехала не для того, чтобы…

— …Что ты — несчастная женщина. Ты замужем… — Кивком он указал на обручальное кольцо у нее на пальце. — …Но ты и твой муж друг другу не подходите. Секс, половое влечение — вот на что подчас попадаются люди, пока они молоды. А он чертовски красив, твой муж. Совсем как ты, девушка из Феникса… — Последнее слово он не произнес, а почти прошипел. — Ведь ты гемод. И не вздумай отпираться, потому что я знаю, что ты — гемод.

Из всех заключенных, с которыми Персис имела дело, Дуэйн был самым разговорчивым. Все остальные вели себя тише, спокойнее, и в них чувствовался внутренний надлом.

— Вас это не касается, мистер, — ответила Персис, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучали враждебные нотки.

— Зови меня просто Дуэйн, — откликнулся он и улыбнулся, продемонстрировав гнилой передний зуб. Судя по всему, он считал, что первый раунд остался за ним.

Персис терпеть не могла, когда ее называли гемодом, хотя истина состояла в том, что она и в самом деле — генно-модифицированный ребенок, генный модификат. Ее родители были врачами; они и позаботились о том, чтобы еще до своего появления на свет Персис получила серьезное преимущество — все изменения генотипа, какие только дозволены законом. Детей, подвергшихся полной генной модификации, легко опознать по внешнему виду: высокие, стройные, подтянутые, они не страдали даже от подростковых прыщей и не имели никаких внешних дефектов, которые придавали бы их совершенным чертам хоть толику индивидуальности. Персис принадлежала к первому поколению гемодов, чьи лица и тела настолько близки к идеалу, насколько это возможно. В последнее время ситуация, впрочем, изменилась. Теперь генетики не стремились без крайней нужды вмешиваться в формирование внешности, чтобы не лишать младенца индивидуальных особенностей. Но Персис новые веяния уже не коснулись; она получила внешность, достойную «всеамериканского стандарта красоты», и это обстоятельство до сих пор причиняло ей немало неприятностей.

— Ты выглядишь как робот. Как искусственный человек. Ты никогда не задумывалась об этом?

Персис ничего не ответила, хотя удар попал в цель.

— Ну, крошка, скажи, я хоть в чем-нибудь ошибся?..

Нет, совсем не таким представлялось Персис это свидание. Осужденный преступник задавал тон разговора и высмеивал ее. А самое главное заключалось в том, что он действительно угадал почти все.

— Если вы ждете моей смерти, то можете не слишком на это рассчитывать, — добавил Дуэйн. — Я сам решу, когда я буду готов умереть. А я пока не готов.

Но Персис уже проконсультировалась с властями штата, и ее заверили, что Уильямс почти наверняка будет казнен в точном соответствии с расписанием.

— Итак, что тебе от меня нужно? — спросил он наконец.

— Для начала я хотела бы измерить вашу голову.

— Чтобы подобрать петлю подходящего размера?

Он почти шутил. Его реакция была такой необычной и неожиданной, что Персис подумала — она не скоро его забудет. Стараясь не выдать волнение, она достала электронный обруч-оголовье и укрепила на голове преступника. Оголовье служило мерной лентой: если бы окружность черепа Дуэйна была хотя бы на два деления меньше стандартного размера, это свидетельствовало бы о возможной умственной отсталости. Превышение стандарта указывало на гидроцефалию — скопление жидкости в черепной коробке, что также могло объяснять его необычную походку. Но голова у Дуэйна оказалась нормального размера.

— Вы не могли бы вытянуть руки вперед, вот так? — Персис протянула руки, растопырив пальцы. Дуэйн повторил ее движение, что позволило Персис убедиться в отсутствии хорееподобных треморов и в стабильности общей моторики. Пальцы Дуэйна совершенно не дрожали, так что пока все было в порядке.

— Быть может, моя просьба покажется вам странной, — сказала Персис, — но поверьте: это необходимо, чтобы проверить ваш вестибулярный аппарат. Не могли бы вы попрыгать на одной ножке?

— Только после тебя, девочка из Феникса.

— Но это необходимо для моих исследований, — объяснила она.

— Я добровольно согласился встретиться с тобой, — возразил Дуэйн. — Поэтому я стану прыгать на одной ноге только после того, как ты сделаешь то же самое.

Меньше всего Персис хотелось вступать с ним в общение на личном уровне. Дуэйн, несомненно, воспринял бы это как заигрывание, поэтому она просто отвернулась. И сразу поняла, что проиграла и второй раунд.

— Мне необходимо произвести еще одно исследование, — сказала она. — Это не больно, так что не бойтесь…

Поднявшись, она двинулась в обход стола. Оказавшись за спиной Дуэйна, Персис перегнулась через его голову и несколько раз щелкнула его по носу. Одновременно она пристально следила за его реакцией, глядя на отражение в стекле наблюдательного окошка в двери.

Дуэйн заморгал.

— Что, черт возьми, ты собираешься делать?! — пробормотал он срывающимся голосом и вдруг вскочил, едва не опрокинув стул. В следующее мгновение охранник, неподвижно стоявший все это время чуть сзади и сбоку от него, схватил Дуэйна за запястья и грубо вывернул, заставив его снова сесть.

— Ничего особенного, мистер Уильямс. Я просто хотела проверить, как вы отреагируете на… нечто неожиданное.

— С этим парнем за спиной? — спросил Дуэйн, указывая на охранника большими пальцами скованных рук. — Ты хоть представляешь, что он может со мной сделать, когда тебя тут не будет?

Персис покачала головой. Любой нормальный человек на месте Дуэйна успел бы получить от лобных долей, отвечающих за логическое мышление, сигнал, что опасности нет. Нормальный человек не стал бы моргать. Но Дуэйн моргнул. Больше того, он не смог справиться с собой и вскочил — следовательно, сигнал не достиг коры левой передней доли головного мозга. А раз так, значит, Дуэйн лишь с большим трудом различал угрожающее и неугрожающее поведение.

Персис открыла свой чемоданчик и достала резиновую шапочку, в которую было вмонтировано несколько сотен крошечных датчиков.

— Будьте добры, наденьте этот шлем, чтобы я могла подробнее исследовать ваш мозг, — вежливо сказала она.

Дуэйн послушно взял шапочку и натянул на голову.

— Благодарю вас, — кивнула Персис и включила компьютер.

— Нет, это я благодарю вас, — насмешливо возразил Дуэйн и снова улыбнулся. Теперь в нем сквозило какое-то мрачное очарование; казалось, его недавняя вспышка только оттенила внезапный переход к почти светской любезности.

На экране тем временем возникло изображение мозга Дуэйна. Персис так и не смогла привыкнуть к поразительным возможностям новейшей техники, которой она располагала. Смотреть на экран было все равно что наблюдать живую, пульсирующую, влажно поблескивающую планету, где сновали миллионы крошечных летательных аппаратов, доставлявших сообщения из одной страны в другую. Ее взгляд скользил по складкам и извилинам мозговой коры, по узелкам паутинной оболочки, вдоль проводящих путей нервной системы, следил за многократно увеличенными и замедленными изображениями нейротрансмиттеров, перемещавшихся через синаптические пустоты между отдельными нейронами.

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил Дуэйн.

— Минуточку, мистер Уильямс, — перебила Персис, чуть сдвигая курсор. Изображение мозга слегка повернулось и накренилось, и она нажала клавишу на клавиатуре, чтобы получить укрупненное воспроизведение. На экране тотчас возникло окно увеличения, внутри которого появился фрагмент мозгового ствола Дуэйна. Выглядел он как складки рыхлой печеночной ткани, небрежно накрученной на верхушку позвоночного столба. С точки зрения эмбриогенеза это самая старая часть мозга, ответственная за дыхание, частоту сердечных сокращений, кровяное давление и эрекцию, но это далеко не все. «Обитель души» — так называют мозговой ствол неврологи, поскольку именно здесь располагается мост — средоточие важнейших нейронных связей, протянувшихся во все остальные отделы мозга. При повреждении ствола головного мозга человек утрачивает не только все физические функции, но и самое сознание. Вот почему так важно было убедиться, что мозговой ствол Дуэйна в безупречном состоянии. И Персис действительно исследовала его со всей возможной тщательностью. Не обнаружив никаких дефектов, она приободрилась и переместила курсор к мозжечку — другому отделу мозга, ведающему такими личностно-образующими характеристиками, как эмоции и долгосрочная память. На экране она отчетливо различала похожие на каштаны узлы сосцевидного тела, утопающего в сером бугре. Нажав клавишу, Персис увеличила правую миндалину, напоминавшую мяч для гольфа. Именно она регулировала реакцию Дуэйна на разного рода угрозы, поэтому Персис вовсе не удивило, что миндалина, фигурально выражаясь, раскалилась добела под воздействием бурных эмоций, спровоцированных неожиданным щелчком по носу.

Потом Персис перешла к исследованию лобных долей. Увеличив изображение, насколько позволяли возможности аппаратуры, она вгляделась в экран. Ей показалось — она различает крошечные спайки или, наоборот, разрывы в нервной ткани, поэтому Персис сделала и сохранила несколько кадров.

— Ну, что ты там видишь? Дьявола? — спросил Дуэйн.

От неожиданности Персис едва не подпрыгнула. Она настолько увлеклась работой, что почти забыла о его существовании.

— Его легко узнать — он должен быть в форме государственного служащего, — добавил Дуэйн.

Персис выдавила улыбку и передвинула курсор к дуэйновскому гиппокампу — похожему на двупалую лапу нервному узлу, который выполнял функцию своеобразного библиотекаря, собиравшего, сортировавшего и систематизировавшего долгосрочные воспоминания перед отправкой на хранение в глубинные отделы мозга. Практически сразу Персис бросилось в глаза, что гиппокамп Дуэйна гораздо меньшего размера, чем обычно. Остановив кадр, она провела поперек него черную линию и убедилась, что оба отростка гиппокампа действительно на пять миллиметров меньше нормы. Трехмерный сканер также показывал наличие отклонений в дендритной морфологии гиппокампа, что объяснялось, вернее всего, повышенной активностью мозжечковых миндалин, и Персис сделала себе мысленную заметку проверить, насколько сильно пострадала память Дуэйна. Скорее всего, подумала она, какие-то давние события он припомнит без труда, а вот с событиями относительно свежими у него наверняка возникнут проблемы.

— Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о вашем детстве, мистер Уильямс? — спросила она.

— Я уже рассказывал. С меня хватит.

— Я вас понимаю, но я спрашиваю не из любопытства. Мне нужно исследовать вашу спонтанную мозговую активность. Когда вы начнете вспоминать, мне будет легче рассмотреть соответствующие участки мозга.

По лицу Дуэйна скользнула циничная усмешка.

— О'кей, — сказал он. — Я отлично помню, как мой родной отец палил в меня из ружья на заднем дворе. Мне приходилось танцевать, чтобы избежать пуль. Папахен был настоящий псих. Он даже не сомневался, что стрелять в собственных детей словно в движущуюся мишень — отличное развлечение, от которого мы все будем просто в восторге.

— Сколько вам было лет, когда это произошло?

— Пять, может, шесть. Потом мой брат получил пулю в ногу. Отец считал, что это лучший способ воспитать нас настоящими мужчинами. — Дуэйн немного помолчал, в задумчивости прикусив щеку изнутри. — А в другой раз он сказал, что каждый из нас должен точно знать, на что он способен, и… и натравил нас с братом друг на друга, словно бойцовых петухов. Как тебе это понравится?

Персис видела, как в толще мозга Дуэйна разливается слабое сияние — так система отмечала активные нейроны, но их оказалось настолько мало, что разглядеть их было не легче, чем темной ночью высматривать огни пристани на дальнем берегу озера.

— Тебе это нужно, девушка из Феникса? Это тебя заводит?

— Вы помните, как вас бросили в выгребную яму?

— Нет.

— Но после этого случая у вас на голове остался шрам.

Дуэйн машинально поднял руку и прикоснулся к извилистому шраму, пересекавшему лоб и исчезавшему под сенсорной шапочкой.

— Где, по-вашему, вы получили этот шрам? — не отступала Персис.

Выражение его глаз неуловимо изменилось. Взгляд Дуэйна сделался каким-то тупым, неподвижным.

— Какая разница? — проговорил он наконец. — Шрамов у меня хватает.

— Вы помните, как ваша мать била вас лопатой по голове? — задала следующий вопрос Персис.

— Нет.

Похоже, его долговременная память еще хуже, чем она думала.

— Что вы вообще помните о своей матери?

— Помню ее лицо — уродливая харя, как у свиньи. У моей сеструхи такая же рожа.

Перси видела фотографии матери Дуэйна — в его личном деле хранилось несколько цифровых видеофайлов с ее изображением. Она вовсе не была уродлива, напротив — почти красива, несмотря на неухоженность и бросающиеся в глаза признаки хронического недоедания. Особенно портила ее шея: длинная, худая, жилистая, как у человека, постоянно пребывающего в сильнейшем нервном напряжении. На видео она курила и, подняв руку высоко над головой, что-то быстро говорила снимавшему ее человеку, но шум большого города полностью заглушал слова. Кожа сухая и тонкая, как бумага; глубокие морщины сбегали от крыльев носа к выдающему жестокость характера рту с опущенными уголками. Такой же рот и у Дуэйна.

— Почему вы говорите, что она была некрасивой, Дуэйн? В фильмах, которые я видела, она выглядит довольно привлекательно.

Персис заметила, что мозжечковая миндалина на экране снова заработала. Подняв взгляд, она увидела, как лицо Дуэйна исказилось в свирепой гримасе.

— У тебя есть сигарета? — спросил он.

— Здесь нельзя курить, и тебе это известно, — предупредил охранник.

Дуэйн злобно усмехнулся:

— Для меня она всегда была уродиной. Кстати, что ты там разглядываешь у меня в мозгах?

— Я разглядываю ваш гиппокамп.

— Мой — что?

— Гиппокамп. Это часть мозга, которая накапливает и перераспределяет информацию для долгосрочного хранения.

— А где он находится?

Персис показала пальцем на основание своего черепа сразу за ушами.

— Примерно вот здесь.

— Готов спорить — после душа твое тело пахнет свежескошенной травой, — проговорил Дуэйн, громко потянув носом.

— Когда в последний раз вы обошлись с кем-то по-дружески? — продолжала Персис, пропустив его выпад мимо ушей.

Дуэйн задумчиво посмотрел на потолок, потом, прищурив один глаз, перевел взгляд на нее.

— Я поступаю так каждый день. Постоянно.

— Не могли бы вы рассказать о чем-нибудь конкретном?

— А ты?

— Когда вы в последний раз проявили доброту?

Дуэйн неожиданно разозлился, его вкрадчивые манеры словно ветром сдуло:

— А ты? Когда ты в последний раз была доброй, а?!

— Я просто проверяю вашу способность вспоминать, мистер Уильямс.

— Я все помню, но тебе я ничего не скажу.

Впервые за все время интервью в нем проглянул упрямый, злобный мальчишка, о существовании которого Персис прежде не подозревала. Похоже, в личности Дуэйна нет ничего постоянного, стабильного, чего-то такого, что могло бы послужить стержнем для всего остального. Не удержавшись, Персис украдкой бросила быстрый взгляд в сторону охранника, стоявшего на прежнем месте за спиной Дуэйна. Тот заметил ее взгляд и поспешил отреагировать.

— Он тебе не поможет, — небрежно сказал он и снова хохотнул.

Персис немного помолчала.

— Как бы вы могли охарактеризовать самого себя? — спросила она осторожно. — Описать свой характер, привычки, манеру поведения…

— Я — кот, — сказал Дуэйн, глядя на нее в упор. — Кот. Котик. Котяра. Да, пожалуй, это самое подходящее слово.

Персис решила, что пора заканчивать. В целом ей все ясно, осталось только кое в чем удостовериться.

— Вы помните, как пять лет тому назад вы выпрыгнули из движущейся автомашины? — спросила она после паузы, подводя разговор к обстоятельствам преступления, за которое Дуэйн был приговорен к смертной казни.

Как ни странно, Дуэйн заметно оживился.

— Да, этот случай я помню. Я прокатился по обочине и раскроил себе все лицо вот досюда. — Он показал на переносицу. — А в клинике врачи вздумали промывать царапины, пока они еще кровоточили. В жизни мне не было так больно! Но они сказали, что, если в ранах останется грязь, кожа так и заживет, и я буду пятнистым, как далматинец.

— Почему вы выпрыгнули из машины?

— Мой брат что-то задумал… — Дуэйн неожиданно замялся и покачал головой. — Я не помню, что… Но что-то было не так. Во всяком случае, он не остановился — бросил меня там, где я упал. Мне повезло, что меня нашел полицейский патруль.

«Но девушку полицейские нашли слишком поздно», — подумала Персис. Ей не хотелось задавать следующий вопрос, так как она не сомневалась, что Дуэйн снова разозлится, но и не задать его она не могла.

— Да, полицейские нашли вас, мистер Уильямс, — сказала она. — А на дне каньона Каменистого ручья они нашли Дженнер Соннерс — девушку, за убийство которой вас приговорили к смерти.

Дуэйн резко выпрямился и весь напрягся, словно изготовившись к броску. Охранник тоже насторожился, но не двинулся с места. Персис бросила взгляд на экран. Мозжечковая миндалина, охваченная лихорадочной активностью, буквально бурлила.

— Я ничего не знаю ни о каком убийстве, — мрачно проговорил Дуэйн.

Персис хорошо помнила, сколь определенными и недвусмысленными были доказательства вины Дуэйна. Результаты генетической экспертизы, да и сам факт его задержания у шоссе неподалеку от места преступления, не оставляли никаких сомнений в его виновности, и тем не менее она верила его словам. Насколько она успела выяснить, мозг Дуэйна действительно серьезно поврежден. Он и в самом деле мог ничего не помнить о самом преступлении. Тем не менее Персис задала еще один вопрос.

— Что еще вы помните о том вечере? — проговорила она.

— Да пошла ты!.. — рявкнул Дуэйн и сдернул с головы резиновую шапочку, порвав подбородочный ремень. Шапочку он швырнул в нее, но попал в крышку-экран ноутбука, и тот захлопнулся, прищемив ей пальцы. В то же мгновение бросившийся вперед охранник схватил Дуэйна за плечи и рванул на себя.

— Знаю я вас! — продолжал орать Дуэйн. — Являетесь сюда, плетете сладкие речи, расспрашиваете о моих воспоминаниях, а сами собираете улики! Так знай — я тебя раскусил, проклятая дешевка!

Что произошло дальше, Персис рассмотреть в подробностях не успела. Она видела только, как охранник выкрутил скованные руки Дуэйна ему за голову, отчего тот с силой ткнулся лицом в стол.

— Свидание окончено, — прорычал он, таща Дуэйна к выходу.

— Мы еще встретимся, девушка из Феникса! — прокричал Дуэйн уже из коридора. — И не надейся, что я тебя не узнаю!

Персис еще некоторое время сидела в комнате, с трудом переводя дыхание и прислушиваясь к лязгу замков на тяжелых тюремных дверях, которые одна за другой захлопывались за удалявшимися Дуэйном и охранником. Потом она вспомнила последние слова осужденного, и по ее спине пробежал холодок. Стараясь справиться с ним, она снова подняла крышку ноутбука. На экране застыло изображение мозга Дуэйна: перевозбужденная мозжечковая миндалина светилась ярким белым светом, да и весь ствол головного мозга был охвачен какой-то непонятной активностью. Что ж, если здесь действительно обитала душа Дуэйна, то она, скорее всего, навсегда застряла в лабиринте полузабытых истин и синапсических тупиков.

В комнате без окон царил полумрак, и Персис почувствовала, как ее охватывают подавленность и уныние. Какой мрачной стороной повернулась к ней некогда любимая работа! Но пути назад не было. Только не сейчас, когда головоломный проект, обещавший стать поворотным пунктом в истории медицины, так близок к завершению. А Персис — одна из зачинателей этого смелого эксперимента. Нет, не могла она бросить дело, которое в случае успеха сулило ей столь многое.


9

«Телепат» Дуэйн Уильямс ошибался, утверждая, что сам будет решать, когда ему умереть. Как и обещала Персис администрация тюрьмы, никакой отсрочки ему не предоставили, поэтому утром в день казни Дуэйн услышал шаги, направлявшиеся к двери камеры. Шаги были мерными и четкими, и это подсказало ему, что за ним пришли. Что ж, пора — значит пора, подумал он, жадно затягиваясь сигаретой. В последний день ему принесли пачку сигарет и жаренного в сметане цыпленка (сплошная соя, конечно) и разрешили попрощаться с сестрой Бобби. Прощание далось ему едва ли не тяжелее всего. Дуэйн был тронут тем, что Бобби пришла, однако терпеть ее неловкую нежность оказалось труднее, чем сносить жестокое обращение надзирателей «Гаммы».

Поежившись, он посмотрел со дна своего бетонного колодца на квадрат армированного стекла, расположенный на высоте пятидесяти футов. За стеклом виднелся клочок голубого неба. Это последний раз, подумал Дуэйн, больше он его не увидит.

Тюрьма «Каньон Гамма» вырублена прямо в скальном массиве в самом центре пустыни Мохаве. За все время существования «Гаммы» ни одному преступнику не удалось бежать из ее мрачных каменных лабиринтов. Тюремные блоки располагались вокруг глубокой центральной шахты звездой, причем отдельные коридоры, словно щупальца, уходили глубоко в скалу. Из-за слабой вентиляции и ужасных санитарных условий воздух был пропитан удушливым запахом гниющих овощей и старой мочи. Сырые, холодные коридоры освещались тусклыми лампами, питавшимися от тюремных генераторов на солнечных батареях. Их мощности не хватало, поэтому свет часто гас, и когда это случалось, Дуэйну приходилось сидеть в темноте и разговаривать с самим собой вслух, чтобы справиться с клаустрофобией, грозившей лишить его рассудка. Единственным преимуществом «Гаммы» перед другими пенитенциарными учреждениями страны была, пожалуй, стабильная — и довольно сносная — температура воздуха, практически не менявшаяся вне зависимости от времени года. Собственно говоря, именно ради этого тюрьму и выстроили под землей: подобное расположение обеспечивало неизменность температурного режима, что в свою очередь давало значительную экономию электроэнергии. Несмотря на это, Дуэйн чувствовал себя здесь так, словно уже попал в ад, и готов был распрощаться с жизнью без особых сожалений.

Тем временем в поле его зрения появилась группа надзирателей — пятеро охранников во главе с командиром. Выводная команда. Никого из них Дуэйн не знал — в день казни надзиратели менялись сменами, чтобы не смотреть в глаза знакомым заключенным. Эти шестеро прибыли из Северного сектора.

— Подойди к силовому полю. Просунь руки в окошко для подачи пищи. Отступи назад и встань на колени на койку, — приказал командир, глядя пустыми глазами прямо перед собой.

Дуэйн в свою очередь посмотрел на каждого из конвоиров, потом показал дымящуюся сигарету.

— Сегодня бросаю курить, — пошутил он. — Как вам кажется, у меня получится?

Но никто не ответил на шутку. Никто даже не посмотрел на него, и Дуэйн выпрямился во весь рост.

— Не бойтесь, я не собираюсь устраивать неприятности.

Шагнув вперед, он просунул обе руки в оконце для подачи пищи, и один из надзирателей крепко стянул ему запястья пластиковой веревкой, заплавив концы, чтобы он не смог освободиться. Дуэйн шагнул назад и сел на кровать. Надзиратели отключили силовое поле и всей группой вошли в камеру, вкатив за собой специальную тележку. Взвалив на нее Дуэйна, они закрепили его руки и ноги ремнями. Действовали они на редкость осторожно, почти деликатно. Сегодня — никаких грубостей. Свирепые надзиратели превратились в ангелов.

— Тебе следует сменить работу, — снова пошутил Дуэйн, случайно встретившись взглядом с одним из них. — Эта работа тебя убьет, как сейчас ты убиваешь меня.

Но охранник продолжал глядеть сквозь него, и Дуэйн подумал: «Это делается специально, чтобы в свои последние минуты я чувствовал себя совершенно одиноким».

Потом тележку покатили по затхлым, плохо освещенным коридорам. Дуэйн провожал взглядом каждую проплывавшую над головой лампу и даже пытался их считать, но голова работала плохо, а мысли путались. Примерно за неделю до казни подкупленный надзиратель передал ему рулон туалетной бумаги, в котором была спрятана травка. Правда, последнюю порцию наркотика Дуэйн выкурил несколько часов назад и кайф уже почти выветрился, но некоторая заторможенность рефлексов осталась. От успокоительных средств, которые ему предложили, Дуэйн отказался. В тюрьме большинство вопросов решалось за него, и в тех редких случаях, когда ему предоставлялось право выбора, Дуэйн неизменно предпочитал то, что способно хоть немного отравить тюремщикам существование.

Дверь в переходную камеру распахнулась. Здесь было светло — свет лился из еще одной бетонной шахты-трубы, которая заканчивалась прозрачным куполом высоко над головой. Напротив входа на стене висел грубый деревянный крест и картинка с изображением Иисуса — длинные темно-русые волосы волной падают на лицо Непогрешимого. Все остальное было светло-зеленым — зеленая тележка с контрольным оборудованием, зеленые кожухи веб-камер в углах. Приподняв голову, Дуэйн посмотрел на лица окруживших его людей. Тюремный капеллан прижимал к груди Библию; адвокат Джим Хаттон быстро моргал глазами, стараясь стряхнуть с ресниц предательские слезы. Судя по выражению его лица, Дуэйну больше не на что надеяться.

— Я отозвал своих помощников, работавших в Верховном суде, — сказал Джим, низко опуская голову. — Больше отсрочек не будет.

— Ну-ка, приятель, посмотри на меня!.. — резко сказал ему Дуэйн. — Эге, да вы все здесь — просто жалкие трусы! Ни у кого из вас не хватает мужества взглянуть на меня!

Никто ему не ответил, никто не пошевелился. Потом Джим все-таки поднял глаза.

— Мне очень жаль, Дуэйн, — сказал он, качая головой. — Я сделал все, что мог, но…

— Я знаю, старик, знаю. Ты сделал все, что в твоих силах.

На мгновение между ним и адвокатом возникло что-то вроде понимания, но старший выводной команды уже шагнул вперед, и Дуэйн невольно напряг мускулы. Каждый этап этой процедуры заставлял его испытывать все более сильный страх, с которым он справлялся лишь невероятным напряжением воли.

— Приказом главного прокурора федерального судебного округа Калифорния мы уполномочены привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Дуэйну Уильямсу 5 мая 2065 года, путем введения ему смертельной дозы быстродействующего яда. Готовьтесь, мистер Уильямс. Мы будем с вами до конца.

— Повернитесь к кресту, мистер Уильямс, повернитесь к кресту, — пробормотал капеллан, но Дуэйн, не слушая его, рванулся с такой силой, что затрещали удерживавшие его ремни. Откуда-то из глубин его обреченного тела исторгся протяжный вопль, похожий на вой неведомого зверя.

— Неужели вы хотите, чтобы ваша сестра увидела вас в таком виде? — укоризненно произнес старший надзиратель, стараясь успокоить Дуэйна. — Она специально приехала сюда, чтобы быть с вами в эти последние минуты; она проделала большой и трудный путь, а вы…

— Да пошел ты!.. — огрызнулся Дуэйн, но его немалая физическая сила — та самая, на которую он полагался на протяжении всей жизни, — ничем не могла ему помочь сейчас. Выводящие выкатили тележку с привязанным к ней Дуэйном в зал казни, закрепили ее на полу и вышли. Дуэйн остался лежать под шестиугольным окном, отгороженный от него только полупрозрачной пластиковой занавеской. Изогнув шею, он разглядел трех палачей в капюшонах, которые вступили в зал через другую дверь и встали по стойке «смирно».

— Пошли вы все! — прорычал он снова.

Дуэйну уже объясняли, что химические вещества подаются по трем трубкам, проходящим по консоли над его головой и соединенным с капельницей. Каждый из исполнителей повернет один кран, открывая свою трубку, но смертельный яд будет только в одной из них. В остальных — вполне безвредный физиологический раствор, который незаметно стечет в специальный контейнер. Таким образом, никто не узнает, кто из палачей ввел осужденному смертельную дозу.

«Вот, значит, как это будет, — подумал Дуэйн. — Один поворот крана, и моя жизнь кончится».

Только теперь ему стало ясно — он так и не понял, не осознал до конца, что должно с ним произойти. Волна жалости к себе захлестнула Дуэйна с головой. В этот момент в зал вошла медицинская бригада, одетая в белые хирургические комбинезоны с капюшонами. Двое медиков толкали перед собой каталку с оборудованием. Одним из врачей оказалась женщина — приземистая, крепко сбитая, широкоплечая, — но под комбинезоном Дуэйн различил мягкие очертания груди. «Последняя женская грудь, которую я вижу в своей жизни», — подумалось ему. Как же он любил эти податливые полушария, как ему нравилось тискать их, ласкать, кусать, прижиматься к ним лицом, целовать, просто держаться за них, словно они и впрямь были воплощением материнской любви, которой он никогда не знал.

Внезапно Дуэйн поймал себя на том, что его тело совершенно онемело и он его почти не чувствует. Казалось, он спит и видит какой-то странный сон.

— О боже! Мне вот-вот отправляться по длинному голубому тоннелю, а я обкурился, как сапожник! — проговорил Дуэйн хрипло и рассмеялся, но ему никто не ответил.

Где-то совсем рядом, чуть выше того места, где располагался его затылок, послышалось негромкое позвякивание медицинских инструментов, и Дуэйн понял, что сейчас начнется еще одна установленная законом подготовительная процедура. Женщина-врач обошла тележку, на которой он лежал, и, встав с левой стороны, сделала какой-то знак своему коллеге. Потом Дуэйн почувствовал, как его бицепсы перетягивают резиновым жгутом, как смазывают чем-то локтевые сгибы. Действуя практически одновременно, врачи начали вводить ему в вены толстые иглы капельниц.

— Эй ты, больно!.. — бросил Дуэйн младшему медику, который от волнения никак не мог нащупать канюлей вену. Из проколотой кожи струйкой ударила кровь, несколько алых капель попало на белый комбинезон. Адвокат Дуэйна покачал головой и сделал какую-то пометку в блокноте. Женщина-врач бросила на своего коллегу презрительный взгляд и, закрепив капельницу со своей стороны, зашла справа и без труда ввела в вену вторую иглу. Закончив, врачи встали по обеим сторонам тележки, предварительно сдвинув в сторону закрывавшую окно пластиковую занавеску.

За широким шестиугольным окном Дуэйн увидел еще одно помещение. Там в три ряда стояли стулья, на которых сидели свидетели, и каждый вытягивал шею, чтобы увидеть его хотя бы одним глазком. Дуэйн быстро пробежал взглядом по лицам, ища свою сестру. Бобби сидела рядом с мужем, и по лицу ее текли слезы. Поймав ее взгляд, Дуэйн приподнял голову и чуть заметно кивнул. Это был их условленный сигнал, который означал: «Я люблю тебя». Бобби в ответ показала на пальцах: «Я тоже тебя люблю».

Дуэйн еще раз кивнул, потом снова обежал глазами зал за стеклом и вдруг заметил в дальнем углу ее. Мать. И ее сыновей. Всех троих. Именно в этот момент Дуэйн вспомнил Дженнер Соннерс — девушку, которую изо всех сил старался забыть.


«Идите скорее сюда, к воде, — крикнула Дженнер Дуэйну и его брату Киту. — Я хочу вам что-то показать».

Она была странная. В поселке считали, что у нее не все дома, поэтому Дуэйн не очень удивился, когда, спустившись по склону, увидел ручей и скорчившуюся в грязи Дженнер. Только потом он разглядел в сумерках стоявшего над ней Кита, разглядел, что они делают, и сам чуть не сошел с ума.

«Спокойно, братишка», — сказал ему Кит, но Дуэйн никак не мог успокоиться. В голове не умещалось — как женщина может жить после такого?..


— Ваше последнее слово, мистер Уильямс. Вы хотите что-нибудь сказать? — прогремел над головой Дуэйна голос старшего надзирателя.

Приподняв голову, он еще раз вгляделся в напряженные, сосредоточенные лица свидетелей за стеклом.

— Я хочу… хочу сказать своей сестре Бобби… Я люблю тебя всем сердцем, сестричка. — Голос Дуэйна — сухой, надтреснутый — прозвучал так странно, что он сам узнал его с трудом. — А своему брату Киту я желаю вечно гореть в аду за то, что он не пришел, за то, что оставил меня одного в такую минуту. Я прощаю народ штата Калифорния, хотя он и собирается убить меня за то, чего я не совершал. И еще я прощаю Кейси Соннерс за то, что помогла властям прикончить меня.

Сквозь стекло Дуэйн видел, как мать Дженнер произнесла несколько слов, но не услышал ни звука. Потом лицо его сестры исказилось и стало некрасивым, почти уродливым — такое выражение он много раз видел на лице у матери. Повернувшись к Кейси, она прокричала что-то оскорбительное и злое, и один из охранников поспешил встать между двумя женщинами. Все это Дуэйн видел абсолютно отчетливо, но до него по-прежнему не доносилось ни звука.

Потом он вспомнил, как кто-то рассказывал ему про приюты для бездомных животных. Когда обслуживающий персонал забирает кого-то из них, чтобы усыпить, остальные чувствуют это и начинают выть. Но над ним никто не собирался завыть: ни Кит, ни его товарищи по заключению, вообще ни одна собака.

Потом заиграла музыка. Дуэйн заказывал Элвиса, потому что не мог придумать ничего лучшего для прощания с этим миром. Элвис Пресли — легендарная поп-звезда середины двадцатого столетия — по-прежнему очень много значил для некоторых людей, включая бабушку Дуэйна, которая говорила, что родилась аккурат в тот день, когда Элвис умер. Но сейчас, прислушиваясь к голосу певца, Дуэйн вдруг почувствовал, как трудно ему дышать. Тщетно разевал он рот, стараясь дышать как можно глубже: паника овладевала им все сильнее, и высоко вздымавшаяся грудная клетка никак не наполнялась живительным кислородом. Дуэйн ощущал запах пота стоявших вокруг него мужчин и женщин, слышал — или ему это казалось — резкий, железистый запах смертоносного состава, готового хлынуть в его вены.

Стараясь совладать с паникой и телесной слабостью, Дуэйн снова рванулся в своих путах, но попытка получилась жалкой.

— Не убивайте меня, — почти проскулил он. — Пожалуйста, не убивайте!..

Никогда в своей жизни он никого ни о чем не просил. Никогда, если не считать раннего детства. Но сейчас он был готов просить, клянчить, умолять.

— Не убивайте меня!!!

Врачи отступили в стороны, и старший надзиратель, подняв вверх два пальца, дал знак исполнителям. Трое палачей синхронно шагнули вперед и заученным движением повернули каждый свой кран. Дуэйн изо всех сил напряг мускулы, стараясь как-то остановить смертельный яд, который потек по его венам. Как ни странно, вливавшаяся через капельницы субстанция казалась ему прохладной и шелковистой, словно подтаявшее мороженое. А еще через несколько мгновений Дуэйн вдруг почувствовал странную апатию. Дыхание успокоилось, грудная клетка перестала ходить ходуном, мышцы расслабились.

Он еще различал расплывчатые очертания креста на стене, когда перед его мысленным взором пронеслось странное видение. Это была Дженнер. Она улыбалась и что-то говорила ему.

«Иисус любит тебя!» — услышал Дуэйн.

То же самое она говорила ему тем памятным вечером на берегу ручья.

Иисус любит тебя!..

Тогда эти слова буквально взорвали Дуэйна. Как она могла жалеть его после всего, что они с ней сделали?! Именно эта доброта и заставила Дуэйна презирать Дженнер.

— Иисус любит тебя… — прошептал он. Потом его векизатрепетали, а челюсть отвалилась.


10

Стоя так, чтобы приговоренный не мог ее видеть, доктор Персис Бандельер внимательно наблюдала за казнью. Вот голова Дуэйна дернулась и расслабленно повернулась набок. Занавеску на окне тут же задернули, и бесстрастный голос произнес:

— Леди и джентльмены, смертный приговор, вынесенный Дуэйну Уильямсу, приведен в исполнение в точном соответствии с законом штата Калифорния. Время смерти — девять часов тридцать пять минут утра.

После первой встречи с Дуэйном Персис надеялась, что за телом в Калифорнию вылетит ее непосредственный начальник по «Икор корпорейшн», но он в последний момент отказался, и ей пришлось самой заниматься этим грязным дельцем. Персис, правда, уже несколько раз проворачивала подобные операции, но привыкнуть к ним так и не смогла. Всякий раз, без исключений, казнь сопровождалась какой-нибудь некрасивой историей или скандалом. Сегодня, к примеру, сестра преступника и мать жертвы едва не сцепились — помешала только охрана. Сейчас одна из них рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону и вытирая глаза грязными кулаками; другая, напротив, сидела совершенно неподвижно с выражением спокойствия и удовлетворения на бледном лице. Персис казалось, что она понимает обеих, но она не могла позволить себе ни капли сочувствия. Ей нельзя расслабляться, нельзя терять хладнокровия, так как для успешного выполнения задания Персис могли понадобиться весь ее ум и быстрота реакции.

Персис надеялась, что врачи не нарушат договоренности и введут осужденному гораздо меньшее количество пентотала натрия, чем положено по инструкции. Суть фокуса, который только что проделали прямо под носом ничего не подозревавших родственников убийцы и родителей жертвы, заключалась в том, что лекарство не убило Дуэйна, а лишь оглушило, блокировав поступающие в мозг нервные сигналы. Это был своего рода глубокий наркоз. Такова договоренность.

Один из охранников вошел в зал для свидетелей и внимательно оглядел собравшихся. Заметив Персис, он чуть заметно кивнул и снова вышел. Стараясь не привлекать к себе внимания, Персис последовала за ним в переходную камеру.

К хирургической операции тело Дуэйна готовил Монти Арчибаль — один из доверенных и самых опытных лаборантов «Икор корпорейшн». Он прилетел в «Гамму» вместе с Персис накануне казни. Монти уже вскрыл обе бедренные артерии и начал закачивать в тело промывочный раствор. Вытесняемая им кровь вытекала через дренажную трубку в отдельный сосуд. Все необходимые операции делались быстро и аккуратно. Похоже, пока все в порядке.

Потом Персис посмотрела на Дуэйна. Черты его лица обострились, но исчезло выражение сдерживаемой тревоги, из-за которого он выглядел старше своих лет. Повинуясь безотчетному порыву, Персис подняла руку и закрыла ему глаза, лишь полуприкрытые тяжелыми веками.

— Ты не забыл мембранные фильтры для крови? — спросила она у Монти.

— Нет.

— Придется прогнать ее через диалитическую установку, у него в крови полным-полно всякой дряни.

— Он что, под наркотиками?

— Да, он накурился травки и был чертовски зол.

— Начнем вскрывать, босс? — поинтересовался Монти.

Монти был филиппинцем и до самозабвения любил свою работу. Персис всегда нравилось работать с ним, но сегодня она с особой остротой чувствовала, что его доброжелательность и добродушный юмор будут нужны ей как никогда.

— Да, я готова.

Персис взяла скальпель, выдохнула и сделала первый разрез в области грудины. Монти тут же раскрыл грудную клетку и зафиксировал края разреза. Потом оба склонились над телом, разглядывая медленно пульсирующее сердце Дуэйна.

— О'кей, работаем, — скомандовала Персис и надрезала наружную оболочку сердечной мышцы. Монти тотчас вставил в разрез толстую иглу еще одной капельницы. Открыв регулятор насоса, он начал понемногу подавать в желудочек криопротектор. Персис бросила взгляд на часы. Пока они действовали в точном соответствии с графиком.

— Жаль все-таки, что приходится действовать таким способом, — сказала она. — Я чувствую себя древней египтянкой, которая бальзамирует труп фараона.

— Но для старых голов этот метод подходит лучше всего, — отозвался Монти.

— Да, — согласилась Персис. — Когда используется та же технология, результаты обычно получаются лучше.

И она заглянула в портативный рентгеноскоп, с помощью которого можно оценить степень проникновения криопротектора в сосуды и капилляры. Эта специальная жидкость позволяет сохранять тело при достаточно низкой температуре, в противном случае в отдельных органах может образоваться лед, способный повредить ткани и спровоцировать разложение после размораживания. Вода, всегда расширяющаяся при охлаждении, до сих пор оставалась главным врагом криотехников.

— Давай на сей раз попробуем сделать все правильно, — сказала она.

— Только бы обошлось без льда!.. — твердил Монти как заклинание.

— Признаки ишемии?

— Пока нет, — ответил Монти, бросив взгляд на экран монитора.

— Мозг увеличился?

— Тоже нет.

— В таком случае мы, похоже, получили очередное донорское тело.

Персис и Монти посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— А что делать с его татуировками? — спросил филиппинец, проведя кончиками пальцев по костяшкам Дуэйна, на которых было грубо вытатуировано имя А-Н-Н-А.

— Я и не подозревала, что их у него так много, — покачала головой Персис.

И действительно, вся грудь Дуэйна оказалась разрисованной, словно стена общественного туалета. Были здесь и стриптизерши с карикатурно выпуклыми формами (сейчас они рассечены пополам разрезом грудины), и написанное готическими буквами поперек живота название тюрьмы «Каньон Гамма», не говоря уже о стандартном тюремном наборе, состоявшем из ухмыляющихся черепов, зловещих пауков и многочисленных имен знакомых и друзей.

— Этих людей он когда-то хотел любить, — заметил Монти, которому на время изменил его всегдашний оптимизм.

— Что ж, если тело проживет дольше нескольких дней, нам придется как-то избавляться от всей этой «наскальной живописи», — подвела итог Персис, бегло осмотрев татуированную кожу Дуэйна. — Нам не нужны никакие опознавательные знаки.

— Я думаю, голубку можно оставить, — заметил Монти.

— Какую голубку?

Монти чуть приподнял одну из рук Дуэйна:

— Вот эту. Она похожа на предложение мира, на приношение богам. Каждому человеку, каким бы плохим он ни был, хочется верить, что и он сделал в своей жизни что-то доброе.

— Дуэйн был убийцей, Монти, — несколько резковато заметила Персис. — Убийцей, а не священником, и я не думаю, чтобы он когда-нибудь задумывался о том, чтобы совершить добрый поступок.

Персис уверенным движением поправила уходящую в сердце трубку, чтобы та не выскочила.

— Но ведь ты не знаешь наверняка, правда?

— Послушай, давай обойдемся без сентиментальных разглагольствований, особенно сейчас, ладно? И не стоит наделять его индивидуальностью. Теперь это просто мясо и кости. Донорское тело, и ничего более!

— Как скажете, босс.

Примерно через два часа криопротектор начал понемногу затвердевать. По мере того как опускалась температура, ткани теряли упругость и податливость, становясь твердыми и хрупкими, точно стекло. Теперь, если бы кто-то ударил, к примеру, по руке Дуэйна молотком, он мог бы разбить ее вдребезги.

Персис уже давно решила, что не будет отделять голову в тюрьме. Однажды она пыталась сделать это, но ей сильно мешал поток любопытствующих надзирателей и охранников, так и норовивших под тем или иным предлогом заглянуть в наблюдательный глазок. И дело не только в том, что Персис было трудно работать на глазах у стольких людей. Меньше всего ей хотелось, чтобы о ее договоренности с администрацией тюрьмы стало известно посторонним. Нет, рядовым сотрудникам «Гаммы» следовало знать лишь то, что тело казненного заморожено для перевозки и впоследствии будет использовано для медицинских исследований.

Как только замораживание было завершено, Персис и Монти поместили тело в титановый сосуд Дьюара и покатили его к лифту, который, скрипя и завывая, поднял их на поверхность. Но едва оказавшись на первом этаже наземного корпуса, Персис невольно ахнула от ужаса. Она не ожидала, что здесь соберется так много представителей средств массовой информации. Казни давно стали привычным явлением и почти не привлекали внимания, но сегодня в «Каньоне Гамма» собралась толпа репортеров и просто любопытных, которые выстроились у входа за силовым барьером.

— Почему все эти люди здесь? Они ждут нас? — с тревогой спросил она у одного из охранников.

— Нет, — ответил тот. — Сегодня к нам должны привезти Нормана Пауэлла.

Это имя показалось Персис знакомым. Норман Пауэлл был кинозвездой, впрочем, далеко не первой величины. Буквально на днях Пауэлл получил срок как соучастник одного нашумевшего убийства, грязные подробности которого смаковали все бульварные газетенки.

— Надеюсь, у нас не будет из-за этого проблем, — проговорила она.

— Разумеется, нет, — откликнулся Монти. — С чего бы?

Воздушная карета «скорой помощи» легко оторвалась от земли, и над изрезанным трещинами скальным обнажением показались далекие очертания Юкка-вэли. Персис бросила взгляд вниз и заметила, как какой-то репортер навел на их летательный аппарат камеру. «Зачем он нас снимает? — подумала она. — Неужели ему что-то известно?» На данном этапе широкая гласность могла только повредить их грандиозному эксперименту, даже сорвать его, и Персис обеспокоилась не на шутку. Но потом подумала, что утечки информации просто не могло быть — и она сама, и все, кто имел отношение к эксперименту, были очень осторожны, а главное, все они — преданные идее единомышленники и никто из них не стал бы из-за денег или славы ставить под удар свое главное дело. Нет, скорее всего, это просто случайность… С этими мыслями Персис откинулась на спинку сиденья и впервые за много-много часов позволила себе почувствовать усталость. Она выполнила свою задачу. Ей удалось достать почти идеальное донорское тело. Скоро оно будет в Фениксе, а это означало, что проект, над которым все они так много работали, сможет продвинуться еще на один шаг.


11

Когда телерепортер Фред Арлин увидел огромный блестящий саркофаг, который какие-то люди выкатывали через боковую дверь, его точно что-то толкнуло.

— Готов спорить на что угодно, это везут в морг тело бедняги Уильямса, — проговорил он, ни к кому в особенности не обращаясь, и, взявшись за ручку висевшей у него на шее цифровой камеры, повернул ее таким образом, чтобы заснять короткий, в несколько секунд, сюжет о том, как громоздкий гроб вкатывают в грузовой отсек воздушной «скорой помощи». Потом похожий на меч-рыбу летательный аппарат взвился вертикально вверх, развернулся на сорок пять градусов и, слегка накренившись носом к земле, помчался на восток.

«Хотел бы я знать, почему Уильямса решили везти на «воздушке»? Ведь это чертовски дорого!» — спросил себя Фред. Ему было хорошо известно, что в подавляющем большинстве случаев тела казненных и умерших заключенных забирала из тюрьмы древняя колесная труповозка из Юкка-вэли.

Как и остальные представители журналистского корпуса, Фред уже больше четырех часов ждал появления Нормана Пауэлла. Разумеется, все, кто приехал сегодня в «Каньон Гамма», надели охлаждающие костюмы, но жара стояла просто убийственная, поэтому все репортеры поневоле собрались в тени импровизированного шатра, установленного их коллегами из государственных телесетей. Томясь от безделья, Фред взял в автомате пресс-службы тюрьмы цифровую инфокарту с описанием всех экзекуций за текущий месяц. Инфокарту он вставил в свои солнечные очки, на внутренней поверхности которых тотчас появились строки информационного бюллетеня. Единственным, что привлекло его внимание, была казнь Дуэйна Уильямса, да и то только потому, что Дуэйн убил какую-то девицу в Сан-Луис-Обиспо — родном городе Фреда. В любой сетевой газете от сообщения о казни Уильямса, скорее всего, отмахнулись бы, но Фред рассудил, что ему не худо бы попытаться выжать из этой новости какую-то пользу на случай, если Норман Пауэлл так и не появится. Хотя бы несколько строчек! Меньше всего Фреду хотелось возвращаться в редакцию с пустыми руками. В конце концов, ему только недавно вернули его государственную репортерскую лицензию, и он по-прежнему стеснен в средствах.

Подняв голову, Фред увидел направлявшегося к ним сотрудника тюремного пресс-центра.

— Ну наконец-то!.. — проворчал кто-то из журналистов.

— Я знаю, — начал сотрудник пресс-центра, — что вы все ждете Нормана Пауэлла. Он задерживается. О времени его прибытия мы объявим вам дополнительно, а пока… Сегодня утром в нашей тюрьме был казнен убийца Дуэйн Уильямс. Мать жертвы, присутствовавшая при казни, хочет сделать заявление для прессы. Если угодно, можете задать ей несколько вопросов.

Журналисты недовольно заворчали, но делать было нечего, и многие приготовились пройти внутрь административного здания. Фред лениво зевнул, выключил камеру и побрел следом за остальными. Он знал, что ни один уважающий себя репортер даже не подумает публиковать подобное интервью, но сдеть в помещении в любом случае лучше, чем потеть снаружи.


— Теперь мы можем жить дальше, — снова и снова повторяла мать жертвы, и ее голос эхом отражался от каменных стен похожей на пещеру комнаты без окон. Странные голубые глаза женщины перебегали с одного лица на другое, и в них таился вызов. В руке она держала карманный экран-проектор, на котором сменялись любительские снимки Дженнер Соннерс, сделанные на ее последнем, шестнадцатом дне рождения. У Дженнер было печальное лицо и какой-то растерянный взгляд. Решив сделать себе несколько копий, Фред выдвинул удлинительный кронштейн камеры и настроил объектив на максимальное увеличение, но рука матери слишком сильно дрожала, и снимки все время оказывались не в фокусе.

— Не трясите рукой, держите проектор неподвижно! — сердито крикнул кто-то из репортеров.

— Сегодня наша дочка была отомщена, — сказала Кейси Соннерс. — Долгое время нам снова и снова напоминали о том, что случилось с Дженнер у Каменистого ручья. Но теперь всё — мы можем жить спокойно. Наш срок закончился сегодня!

Со звуком как будто все нормально, подумал Фред, заканчивая снимать крупный план матери, обнявшей троих своих сыновей, и поспешил наружу, на стоянку, где сестра Дуэйна Уильямса решила сделать свое заявление.

Грудь Бобби Уильямс астматически вздымалась — так сильно она старалась донести до журналистов свое возмущение и гнев:

— …Пусть Бог простит народ штата Калифорния за то, что он сделал с моим братом. Я уверена, что он неповинен в том преступлении, за которое его приговорили к смертной казни. У Дуэйна была очень непростая жизнь, но он все равно старался жить достойно, и вот… вот как его вознаградили!

Потом муж обнял Бобби за плечи и увел к фургону, на котором они приехали.

«Вот оно как! — подумал Фред. — Заявления для прессы превратились почти что в высокое искусство. Можно подумать, все эти убитые горем бабы впадают в подобие гипнотического транса; иначе как объяснить, что все они произносят практически один и тот же текст?» Он очень сомневался в том, что речи, сплошь составленные из банальностей и избитых клише, попадут в эфир, однако попробовать все равно стоило. Опустив голову, Фред открыл крышку наручных часов.

— Дэн, ты на месте? — спросил он находящегося в Лос-Анджелесе выпускающего информационного отдела.

— Да. Пауэлл приехал?

— Пока еще нет.

— Господи, куда же он подевался?!

— Не знаю. Нам не говорят.

— А ты уверен, что спрашиваешь у тех людей? — сурово спросил выпускающий.

— Да! — с вызовом откликнулся Фред. — Послушай-ка, пока мы тут ждали, в «Гамме» казнили одного типа. Я сам видел, как летающая «скорая помощь» забирает труп. А я единственный, кто заснял и это, и две пресс-конференции, которые устроили мать жертвы и сестра казненного. Тебя это не интересует?

— А кого там казнили? Напомни-ка мне подробности дела.

— Казнили некоего Дуэйна Уильямса. Убийство Дженнер Соннерс, помнишь?.. В Обиспо. Насколько я слышал, доказательства его вины были довольно неоднозначными, но суд все равно приговорил его к смерти.

— Вот как? Впрочем, за пределами Лос-Анджелеса это никому не интересно. Присылай, если хочешь, только имей в виду: твоя запись не должна быть длиннее двадцати секунд, иначе она никуда не пойдет. Усек?

— Угу. — Фред поскорее захлопнул крышку часов, чтобы редактор не успел заметить его торжествующей улыбки, и почти бегом бросился к своему БМВ «Спидвей». Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто за ним не следит, Фред опустил противосолнечный козырек, за которым он держал пудру и гримировальную кисточку. Тщательно припудрив лоснящийся от испарины нос, он включил камеру, развернул ее объективом к себе и, пригладив волосы, встал таким образом, что главный вход в тюрьму оказался прямо у него за спиной. Через какое-то время безупречный двадцатисекундный сюжет был передан в Лос-Анджелес, и редактор нехотя поблагодарил Фреда.

— Продолжение нужно? — спросил Фред. — Мне кажется, я знаю, куда попал труп.

— Ладно, давай свое продолжение, — отозвался выпускающий. — И дай мне Нормана Пауэлла, черт тебя побери.

Прежде чем отправить в Лос-Анджелес следующий сюжет, Фред позвонил в морг, чтобы уточнить, во сколько прибыло тело Уильямса. Но тело еще не привозили. Тогда он позвонил в два других морга, но и там трупа не оказалось. Это было по меньшей мере странно, и Фред связался с пресс-центром тюрьмы. Там ему сказали, что согласно последней воле Дуэйна Уильямса его тело передано для медицинских исследований. Подробности носят строго конфиденциальный характер.

— Это почему же?.. — агрессивно осведомился Фред.

— Таковы правила, — был ответ.

Все бесполезно. Тупик. Фред немного подумал.

— Странно, — проговорил он наконец.

— Что же тут странного?

— Ну… не знаю. Наверное, то, что Уильямс решил добровольно передать свое тело для использования в каких-то медицинских экспериментах. Такие, как он, обычно не отличаются альтруизмом по отношению к обществу, которое приговаривает их к газовой камере или смертельной инъекции.

— Теперь, я думаю, мы никогда не узнаем, почему он так поступил, — сказал пресс-секретарь и отключился.

Фред слегка потер лоб. Его мозг напряженно работал. Почему бы, внезапно подумал он, не написать большую обзорную статью для «Метрополитена», самого респектабельного американского журнала, который — единственный в стране — до сих пор печатался на бумаге. Он назовет свою статью «Анатомия жизни после смерти» и подробно проследит путь Уильямса — вернее, его трупа — от тюремного зала экзекуций до переднего края медицинской науки. А что? Кажется, должно получиться достаточно интересно — особенно если подробно описать скрытый от широкой публики мир людей, работающих с трупами, раскрыть характеры патологоанатомов, врачей, исследователей… Никакой слюнявой сентиментальности — только факты плюс лаконичный и точный стиль. И если все получится, он сразу же окажется в обойме самых востребованных репортеров.

Тут Фред не удержался и тяжело вздохнул. Сколько блестящих идей, которых хватило бы на десяток журналистов, у него было и сколько из них он осуществил? До идей ли тут, когда приходится крутиться как заведенному, хватаясь за каждую мелочь, за обрыдлую поденщину, чтобы вовремя платить за квартиру и перезаряжать аккумуляторы шикарного автомобиля? И все же Фред не спешил выбрасывать из головы историю Дуэйна Уильямса. Интуиция подсказывала ему — в ней что-то есть. Кроме того, один его шапочный знакомый был приятелем редактора отдела новостей в «Метрополитене». Вдруг удастся опубликовать этот материал через него? Это вполне возможно, хотя пробиться в по-настоящему респектабельные журналы для богатых едва ли не труднее, чем бежать из подземного «Каньона Гамма».

В задумчивости Фред бросил взгляд в сторону пустыни, где росли редкие юкки. Их собранные пучками узкие, остроконечные листья напоминали широкие гофрированные воротники и манжеты каких-то безумных клоунов. Если не принимать во внимание занесенные песком развалины покинутых домов, пейзаж казался совершенно первобытным; Фред, во всяком случае, нисколько бы не удивился, заметив на дюнах следы динозавра. Почти все, кто жил в пустыне Мохаве, давно перебрались под землю. Целые города и поселки, не говоря уже об универсальных магазинах и торговых центрах, зарывались как можно глубже в песок, чтобы противостоять пронзительным ветрам и испепеляющей жаре. Лишь немногие города, как, например, Палм-Спрингс, отважно оставались на поверхности, бросая вызов ураганам и песчаным бурям, которые засыпали улицы пылью и мусором. А ведь было и по-другому… И, глядя на расстилающийся перед ним пустынный ландшафт, Фред невольно задумался о том, какой была жизнь в Юкка-вэли до того, как изменился климат. Он где-то читал, что некогда в этом районе было 180 великолепных полей для гольфа, орошавшихся за счет залегавших неглубоко водоносных слоев. Теперь же не осталось ничего, кроме песка и неприхотливых юкк.

Потом Фред заметил вдали облако пыли, поднятое движущимися машинами. Это, несомненно, тюремный конвой. Фред снова щелкнул крышкой часов.

— Нормана Пауэлла везут, — сообщил он ублюдку-редактору. — Ты рад?

— Послушай, Фред, — сказал тот, — нужно срочно сделать репортаж о первом выступлении команды мужчин-болельщиков из Палм-Спрингса.

— О нет!.. — простонал Фред. — А как же Норман Пауэлл?

— Снимешь, как его доставят, и мухой в Палм-Спрингс. Понял?

Фред мысленно выругался. Его продолжали третировать, как какого-то сопляка безмозглого.

— Да, забыл сказать: репортаж о казни Уильямса в эфир не пойдет, — добавил редактор. — Спасибо за инициативу, Фред, но…

Уже мчась прочь от подземной тюрьмы, Фред бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего вида, в котором отражалось его умное, привлекательное лицо, и не сдержал разочарованного вздоха. Он был убежден, что заслуживает лучшего обращения.


Феникс, Аризона, 2070 Центр репродуцирования донорских органов «Икор корпорейшн»


12

— Я считаю, что президента приглашать еще рано, — сказал доктор Гарт Баннерман, чувствуя, как снова задергалось левое нижнее веко. Лишь бы начальник ничего не заметил! — Мы только недавно разобрались с ФАББ. Я… я не готов!

— Сейчас уже поздно что-либо менять, — возразил Рик Бандельер, занимавший пост бизнес-директора филиала «Икор корпорейшн» в Фениксе. — Президент едет к нам.

Это была большая честь, но Гарт никак не мог успокоиться. Он отлично понимал, что визит президента Соединенных Штатов несомненно привлечет слишком много нежелательного внимания к исследовательской лаборатории, занимавшейся вопросами искусственного выращивания донорских органов. А Федеральное агентство бактериологической безопасности ясно дало понять, что если в «Икоре» снова возникнут проблемы, лабораторию закроют раз и навсегда. И не ее одну. Для этого ФАББ обладало достаточной властью, и руководство агентства не стеснялось пускать ее в ход.

Не далее как пять лет назад сотрудники ФАББ силой вломились в «Икор корпорейшн», после того как несколько человек умерли от таинственного вируса, полученного вместе с пересаженными органами. Все, чем пользовались и к чему прикасались работники Центра репродуцирования, было тщательно проверено и исследовано на наличие болезнетворных бактерий. В герметичные пластиковые мешки были собраны сотни образцов, включая зубочистки из мусорных корзин и одноразовые кофейные чашки из кафетерия. Когда опубликовали выводы следственной комиссии, Гарт почувствовал себя едва ли не убийцей невинных людей, хотя он-то как раз оказался ни при чем. Тем не менее его признали частично ответственным за инцидент; на главную виновницу — «Икор корпорейшн» — наложили крупный штраф; немалые средства пришлось выплатить в качестве компенсации и родственникам погибших.

После этого случая Гарту стало намного сложнее добиваться разрешения властей на новые исследования, не говоря уже о том, что в Центре контроля над заболеваемостью к нему стали относиться с куда меньшим доверием. Но и это еще далеко не все. Будучи одним из подразделений ЦКЗ, Федеральное агентство бактериологической безопасности продолжало держать «Икор» под неусыпным контролем. Одним из средств такого контроля были инспекции, как плановые, так и внезапные, причем в обоих случаях сотрудников агентства защищали военизированные отряды Национальной гвардии. Давление, оказываемое на «Икор», стало таким сильным, что Гарту волей-неволей пришлось вести свои исследования втайне. Он даже оборудовал в подвалах филиала несколько лабораторий, доступ в которые имели только он сам и несколько его самых близких сотрудников. Только там Гарт мог экспериментировать относительно свободно, не опасаясь, что детективы агентства в любую минуту вмешаются в его работу. Для ученого подобное полулегальное существование, конечно, тяжкое бремя — что может быть хорошего в положении преступника, денно и нощно ощущающего над собой занесенный меч палача? — но иного выхода нет. Многие и многие ученые и исследователи, имевшие несчастье привлечь к себе внимание ФАББ, вынуждены создавать такие лаборатории. Практически неограниченные полномочия агентства в буквальном смысле загоняли научное сообщество в подполье, а наибольшая опасность грозила тем, кто, подобно Гарту, занимался не столько теоретическими, сколько практическими вопросами.

В рамках Национального института здоровья ФАББ наделено, пожалуй, самыми широкими правами. Его сотрудники могут силой ворваться в любое здание в любое время дня и ночи, герметически закупорить все комнаты и обследовать их на предмет инфекции. Защищая свою позицию, представители агентства утверждали, что их организация — неизбежный продукт своего времени, когда бактерии и вирусы ежедневно убивают тысячи людей, а биологический терроризм остается наиболее грозной и реальной опасностью. Но профессионалы ненавидели агентство лютой ненавистью и боролись с ним в меру своих возможностей. Гарт уже обладал определенным опытом в этой области, и ему было совершенно очевидно, что напыщенный бюрократ, сидящий за огромным полированным столом в отдельном кабинете на верхнем этаже Центра, плохо знаком с методами работы агентства и не представляет, на что оно способно.

— Почему президент так интересуется нашей работой? — спросил Гарт.

— Очевидно, в детстве он видел Голову. Одно время она была выставлена в Пасадене. Это его родной город.

— Как раз это я и имел в виду, Рик. Если станет известно, что мы использовали для своих экспериментов эту знаменитую на всю страну реликвию, сторонники Движения невмешательства, сколько их ни на есть, явятся сюда и рассядутся вокруг здания со своими идиотскими плакатами. Ты представляешь, чем это нам грозит?!

— Кроме того, отец президента тоже заморожен, — спокойно добавил Рик, не обратив внимания на вспышку Гарта.

— Его отец?..

— Да. Очевидно, президент хотел бы вернуть его к жизни.

— Надеюсь, его правильно проинформировали. Мы не…

— Насчет чего?

— Я не хочу, чтобы президент думал, будто не сегодня завтра мы сможем достать его отца из криохранилища и начать процедуру оживления.

— Я тоже, — кивнул Рик. — Вот почему я настоял, чтобы это был сугубо частный визит. Никакой прессы. Никаких ищеек из ФАББ. Никаких напрасных ожиданий, никаких чудес вроде воскрешения Лазаря. Мы просто… снова познакомим президента с Головой. Продемонстрируем донорское тело. И все.

— Никто не должен знать, откуда мы добываем донорские тела, — отрезал Гарт, особенно выделив первое слово. Обычно он был спокойным, уравновешенным человеком, который терпеть не мог споров и столкновений, однако каким-то образом каждый раз оказывался замешан в тот или иной скандал.

— Я все прекрасно понимаю, — отвечал Рик, тоже начиная злиться. — И прежде чем наскакивать на меня, изволь выслушать, как я все это себе представляю. Мы пригласим президента осмотреть лабораторию, — произнес он, четко выговаривая каждое слово, словно перед ним ребенок, хотя на самом деле Баннерман был старше Рика чуть не на полтора десятка лет. — Твоя задача — научная сторона эксперимента. Постарайся растолковать ее президенту как можно доходчивее. Не забывай — он не врач и не биолог, и вообще не специалист в нашей области. Главное — внушить ему надежду, что когда-нибудь и его отец, возможно, тоже будет возвращен к жизни. Ты спросишь, конечно, что мы с этого будем иметь? Я тебе скажу что… В лице президента Соединенных Штатов мы будем иметь очень и очень высокопоставленного друга и покровителя, который, ко всему прочему, лично заинтересован в успехе нашего проекта.

— Но я боюсь, что…

— Я тебя понимаю, — повторил Рик. — Но на данном этапе мне — нам! — просто необходима поддержка президента. Ничто не способно воодушевить директорат «Икора» больше, чем внимание, проявленное президентом страны к одному из филиалов корпорации. Подумай об этом.

— Но разве нельзя устроить так, чтобы президент приехал позже, когда мы продвинемся хотя бы еще немного?

Рик посмотрел на Гарта как на умственно отсталого младенца.

— Ты действительно считаешь, что мы можем каким-то образом влиять на президента, указывать ему, что и когда он должен делать? Увы, это не так… Впрочем, я уверен, что волноваться нет необходимости. Все будет нормально. Больше того, этот визит принесет нам всем много пользы.

«И в первую очередь — тебе!..» — не без горечи подумал Гарт. Он до сих пор не понимал, как во главе фениксского Центра мог оказаться такой человек, как Рик Бандельер. Выращивание стволовых клеток и искусственное репродуцирование человеческих органов всегда были весьма сложным полем деятельности не только с научной, но и с юридической точки зрения, поскольку закон о регламентации подобных исследований представлял собой сплошное белое пятно. Рик, во всяком случае, разбирался в этих вопросах не слишком хорошо, и Гарт решил, что его стремительная карьера в корпорации объясняется просто-напросто тем, что он гемод — совсем как его жена Персис. Гемодам все доставалось даром, тогда как простым смертным приходилось трудиться не покладая рук, чтобы подняться по служебной лестнице хотя бы на одну ступень.

Рик любовно погладил полированную поверхность своего директорского стола длинными, ухоженными пальцами.

— Чего ты от меня хочешь, Гарт? — спросил он и нахмурился. — Чтобы я сказал президенту «нет»?

— А как насчет ФАББ?

— Никак. Ведь мы не делаем ничего противозаконного, — сказал Рик, но как-то не очень уверенно.

Гарт слегка приподнял бровь.

— Ничего? — переспросил он.

— Ладно, хватит болтовни. У нас есть план, так давай его держаться, — отрезал Рик, окончательно выходя из себя. — Все ясно?

Гарт с трудом сдержался, чтобы не сказать резкость. Машина запущена, и теперь от него ничего не зависит. Президент приедет, хочет Гарт того или нет. Он никогда не обманывал себя: ему тоже хотелось славы, хотелось признания собственных успехов, но визит президента — далеко не лучший способ этого добиться. Приезд столь высокопоставленного лица — главы крупнейшей мировой державы, одного из лидеров так называемого «свободного мира» — скорее всего, привлечет к деятельности Центра внимание самых разных политических группировок и организаций.

А это уже опасно.


13

Золотисто-черный воздушный экипаж парил над Фениксом на высоте примерно трехсот футов. Водитель включил автопилот и дремал. В летающей машине спали все, кроме Марко Вильялобоса — пятьдесят пятого президента Соединенных Штатов. Сидя в кресле у окна, он глядел на раскинувшийся внизу город. Сквозь плотное покрывало смога виднелись то бесконечные кварталы типовых домов, в основном покинутых, то узкие пустыри, на которых росли гигантские кактусы, напоминавшие странных уродцев, молитвенно воздевших к небесам руки. Они словно умоляли Бога о милосердии, и Вильялобос подумал, что милосердие — это как раз то, в чем больше всего нуждается страна.

Акры и акры полуразрушенных построек проносились под крыльями. Вскоре Вильялобос устал от этой наводящей тоску картины и, отвернувшись от окна, стал разглядывать своих спутников. Они по-прежнему спали. Даже его личный секретарь Чарли Престон задремал, откинувшись на высокую спинку сиденья, и президент почувствовал себя брошенным. Это чувство было таким внезапным и сильным, что он не сдержался и резко пнул Чарли в лодыжку, вымещая на нем охватившие его досаду и злость.

Чарли тотчас проснулся и преданно посмотрел на шефа:

— Вам холодно, сэр?

— Нет. Подай-ка мне чашку воды.

Президент и сам мог налить себе воды, виски или сока, но ему хотелось, чтобы кто-то разделил с ним его одиночество. Теперь, когда он разбудил Чарли, ему было уже не так тоскливо, и он, накрыв вытянутые ноги клетчатым шотландским пледом, взялся за свой блокнот с вложенной в него памятной запиской.


9 час. — поездка в Феникс, в филиал «Икор корпорейшн». Встреча с главой «ИК» Джоном Рэндо и медицинским директором Центра репродуцирования донорских органов доктором Гартом Баннерманом.

9 час. 30 мин. — посещение Головы (частный визит).


Частный визит — это хорошо, подумал президент. Это значит — не будет никаких репортеров и он сможет хотя бы пару часов отдохнуть и побыть самим собой. Прикрыв глаза, президент Вильялобос погрузился в воспоминания. Вот, держа отца за руку, он поднимается по лестнице Пасаденского института криогенеза, вот входит в большой полутемный зал и видит… Кстати, как его звали?.. Ему пришлось заглянуть в блокнот, чтобы вспомнить имя: доктор Натаниэль Шихэйн. Ну конечно… Ирландец. Его и его жену называли Ромео и Джульеттой эпохи криотехнологий. Интересно, как выглядела его жена — Мэри, кажется?.. Самого Ната Вильялобос помнил: бескровная, отталкивающего сероватого оттенка восковая кожа, набрякший, собравшийся морщинами лоб, тусклые белки полуоткрытых глаз, волосы колышутся, точно водоросли в пруду. Именно тогда — то ли уже во время поездки, то ли вскоре после нее — его отец решил, что его тело тоже должно быть заморожено после смерти. Марко совершенно забыл об этом, но когда с его отцом действительно случился удар, мать напомнила ему о предсмертном желании Вильялобоса-старшего. Уже в те времена в подобном желании не было ничего невыполнимого, однако сама процедура оказалась довольно продолжительной и сложной, и к тому же весьма и весьма недешевой. Насколько президент помнил, она обошлась семье в несколько сот тысяч долларов, но самым неприятным было то, что средства массовой информации просто обожали упоминать об этой истории при каждом удобном и неудобном случае.


…Нынешний президент страны доказал, что умеет быть верным и преданным сыном. Его отец в настоящее время находится в состоянии «приостановленной жизни», и мистер Вильялобос надеется, что когда-нибудь он сумеет возвратить его из царства мертвых.


Ну как, скажите на милость, мог он при таких условиях разорвать контракт и похоронить отца, как хоронят большинство простых людей? А сделать это ему хотелось, и не только потому, что Вильялобос стремился положить конец неизвестности, хотя вопрос с оживлением отца оставался открытым. Главная проблема заключалась в деньгах; издержки, связанные с хранением тела при низких температурах, оказались слишком велики для семьи. Двое братьев Марко отказались вносить свою долю, и теперь он с беспокойством ждал, что скажет ему врач. Насколько известно президенту, доктор Баннерман — едва ли не единственный в мире специалист, способный вернуть Вильялобоса-старшего к жизни. Но что он скажет, возьмется ли он провести эту сложную процедуру? Если да и если все закончится успешно, его отец снова будет жить. Если же нет, тогда они наконец-то смогут предать тело старика земле.


— Мистер президент?..

Вильялобос повернул голову и увидел серьезное лицо Чарли.

— Мы почти на месте, сэр.

Здание филиала действительно маячило впереди — высокий обелиск черного стекла, хорошо различимый на фоне ясного голубого неба. Пилот бережно опустил летающий автомобиль в самый центр небольшой посадочной площадки. Еще до того как двигатели успели остановиться, один из помощников президента выскочил наружу и бросился к пассажирской дверце, чтобы помочь ему выйти. Потоки воздуха из затихающих турбин сбивали его с ног, относили в сторону, но парень доблестно сражался с ветром, стараясь при этом сохранить достоинство, хотя его прилипшие к ногам брючины трещали и хлопали, словно вымпелы, уловившие дыхание близкого урагана.

— Пусть кто-нибудь скажет Стиву, что ему вовсе не обязательно подвергать свою жизнь опасности. Что мы будем делать, если ветром его унесет далеко в пустыню? — сказал Вильялобос, и все его спутники снисходительно засмеялись, как смеются очень занятые люди.

У величественной, но без излишеств, входной арки президента уже ждала группа высокопоставленных сотрудников корпорации. Крупный мужчина с массивной квадратной челюстью, похожий на бывшего военного, первым шагнул ему навстречу, протягивая руку для пожатия. Этого человека Вильялобос знал — им приходилось несколько раз встречаться в Вашингтоне. Джон Рэндо был не только главой «Икор корпорейшн», но и влиятельным лоббистом. Тяжелые бородавчатые веки придавали ему сходство с жабой, высунувшей голову из пруда. Прежде волосы у него были рыжими, но теперь поредели и приобрели какой-то розоватый оттенок; тонкие губы решительно сжаты. Насколько Вильялобосу было известно, Рэндо и по характеру человек решительный, грубый, даже жестокий по отношению к тем, кто слабее его. Пару раз президент играл с ним в гольф и видел, как Рэндо буквально терроризировал мальчика, возившего за ним клюшки.

— Добро пожаловать в Феникс, президент Вильялобос, — приветствовал его Рэндо. — Как ваши успехи в гольфе?

— Берегитесь, в следующий раз вам не поздоровится, — отозвался Вильялобос, пожимая протянутую руку. — Я-то не терял время зря, а вот вас в последнее время в клубе не видно. Куда вы пропали?

— Кто-то же должен заниматься делами!

Рэндо наградил Вильялобоса короткой хищной улыбкой, как бы признавая высокое положение гостя, и пригласил новоприбывших в здание.

— Ну, теперь, когда мы можем нормально дышать, — сказал Рэндо, — позвольте представить вам доктора Гарта Баннермана — человека, благодаря гению которого мы смогли осуществить наш проект.

Президент обменялся рукопожатием с невысоким полным мужчиной с добрым лицом и седеющими курчавыми волосами.

— Я слышал, у вас под замком содержится один мой старый знакомый, — пошутил Вильялобос. — Не пора ли объявить бедняге амнистию?

Баннерман улыбнулся его словам, но был, по-видимому, слишком смущен, чтобы заговорить.

— Что ж, ведите меня, — негромко добавил Вильялобос.

Вся группа долго шла по запутанным длинным коридорам, спускалась по лестницам и снова шла, пока не оказалась наконец в лаборатории, где выращивались донорские органы. Президенту уже приходилось бывать в подобных лабораториях, но он так и не сумел привыкнуть к тому, что их продукция, до странности напоминавшая самый обыкновенный ливер, может облегчить страдания и даже спасти жизнь такому количеству людей.

В лаборатории они надолго не задержались. Тяжелая дверь в конце длинного зала сдвинулась в пазах, и они оказались, быть может, в самой важной комнате во всем здании. Вспыхнули лампочки по периметру небольшого возвышения, и президент увидел ее — Голову, как и много лет назад заключенную в прозрачный аквариум, наполненный изотоническим раствором.

Несколько мгновений все молчали, потом президент сказал, обращаясь к Голове:

— А ты все такой же, старина, хотя в последний раз мы с тобой виделись тридцать пять лет тому назад!

Кто-то из его спутников подобострастно хихикнул, но Вильялобос не обернулся. Теперь, когда его глаза привыкли к необычному освещению, он рассмотрел, что веки Головы подняты и что в сосуды шеи вставлены прозрачные трубки, по которым циркулируют какие-то растворы.

— Я видел эту же самую Голову в Пасадене, когда был десятилетним мальчишкой, — пояснил президент.

— Да, я так и понял, — застенчиво пробормотал Баннерман.

— Оказывается, у него карие глаза, — добавил Вильялобос. — В прошлый раз веки были опущены, и я долго гадал, какого они цвета. А иногда мне казалось — у него вовсе нет глаз.

— Нам пришлось восстанавливать роговицу, — сказал Баннерман извиняющимся тоном. — К сожалению, она совершенно не выносит длительного… хранения.

— Он в сознании?

— Нет, разумеется, хотя в стволовой части мозга наблюдается кое-какая нервная активность. Как вам, вероятно, известно, это самый древний отдел головного мозга, который отвечает за рефлекторно-защитные, пищевые, сосудистые, дыхательные и двигательные функции человеческого организма. Мы можем особым образом воздействовать на него, включать рефлексы и таким образом передавать информацию в другие области мозга, хотя в… в таком состоянии эта информация носит довольно ограниченный характер. Похоже, что продолговатый мозг Головы был слегка поврежден при операции.

— Такое впечатление, что Голова может видеть…

— Зрительный нерв также находится в мозговом стволе; мы отмечали подаваемые им сигналы, следовательно, Голова видит нас, хотя это ни в коем случае не сознательный процесс, сопровождаемый возбуждением коры головного мозга. Гораздо больше это напоминает рефлексы больного, погруженного в кому. У такого человека мозг отключен, однако его взгляд фиксирует движения людей, собравшихся вокруг больничной койки. Со стороны может показаться, что он реагирует, хотя в действительности ни о какой сознательной деятельности не может быть и речи. Это, кстати, всегда очень расстраивает близких и родственников, которым кажется, что больной «включен» в реальность, хотя на самом деле этого нет. Вот и Голова так: если вы встанете прямо перед ней, а потом отойдете в сторону, глазные яблоки повернутся за вами.

И Гарт жестом предложил президенту занять указанную позицию. Сам не зная почему,Вильялобос повиновался и невольно вздрогнул, когда Голова моргнула и уставилась на него. Торопясь, он шагнул в сторону. Глаза чуть двинулись. Вильялобос сделал еще один шаг. Темно-карие, лишенные всякого выражения глаза не отставали. Он дошел почти до самой границы периферического зрения Головы, но черные иголочки-зрачки были все так же устремлены на него.

— И когда вы собираетесь разбудить нашего спящего красавца? — задал Вильялобос свой главный вопрос.

Прежде чем ответить, Баннерман бросил быстрый взгляд сперва на Джона Рэндо, потом — на Рика Бандельера, очевидно, не зная, что можно, а чего нельзя говорить президенту.

— Операция по присоединению Головы к донорскому телу запланирована на сегодня, на два часа, — промолвил он наконец. — Но только одному Богу известно, когда он очнется — если вообще очнется.

— Нам всем следует поблагодарить президента Клинтона, — напыщенно сказал президент Вильялобос, чтобы показать, что кое-что он все-таки знает.

— Президента Клинтона? — переспросил Баннерман.

— Вы, конечно, слышали о нем, доктор?

— Боюсь, что-то не припоминаю… сэр… — Баннерман покачал головой и покраснел, а Вильялобос подумал, что негоже ему вести себя подобным образом. Во всяком случае — не сейчас, хотя он нередко пользовался собственной осведомленностью, чтобы ошарашить противника и навязать ему свою волю.

— Билл Клинтон был президентом США в самом конце XX столетия. Именно он впервые начал вкладывать в развитие нанотехнологий действительно серьезные средства. А взгляните на нас сейчас!

— Да, конечно, — сказал Рэндо.

— Ну, — подбодрил президент, — расскажите же мне, как все это работает.

Доктор Гарт Баннерман снова заморгал и покосился на свое начальство.

— Мы подаем в сосуды специальную жидкость, — сказал он, — в которой находятся миллионы микроскопических наномашин. Они разблокируют морозостойкую оболочку, которую образует вокруг каждой клетки антропофизиологический антифриз, и…

— Должно быть, Голова испытывает что-то вроде жесточайшего похмелья, — перебил президент, который, как было широко известно, подчас не отличался терпением, однако, едва произнеся эти слова, он вдруг почувствовал невероятную слабость. Казалось, что-то высасывает из него энергию… или жизненные силы.

— …с вами, господин президент? — услышал Вильялобос окончание фразы Гарта и понял, что на несколько секунд отключился.

— Ничего… страшного. Все в порядке, — с усилием произнес Вильялобос. — Должно быть, перепад температуры.

— Он часто действует на людей подобным образом, — вставил свое слово Джон Рэндо.

Президент вздрогнул.

— Странно… — проговорил он. — Мы с отцом часто придумывали и рассказывали друг другу различные занятные истории о прежней жизни Головы. Мы нафантазировали ему целую жизнь. А сейчас мне показалось… на мгновение мне показалось, что отец стоит рядом со мной.

— Не исключено, что придет день, когда он действительно встанет рядом с вами, — сказал Рэндо.

Гарт испуганно втянул воздух в легкие. Именно этого он и боялся — того, что кто-то по невежеству или неосторожности подаст президенту надежду, которой, возможно, не суждено сбыться. Прежде чем Рэндо успел надавать других безответственных обещаний, Гарт поспешил вмешаться.

— Вам, наверное, приходилось слышать, что человеческое лицо способно принимать около трех тысяч осмысленных выражений, — быстро сказал он. — Хотите увидеть хотя бы часть из них? Мы стимулируем нервные окончания с помощью электрических разрядов, чтобы предотвратить атрофию лицевых мышц.

— Надеюсь, это не очень страшно? — спросил президент, причем говорил он почти серьезно.

— О нет, — успокоил Гарт. — Ведь это чисто механическая реакция.

И Гарт сделал знак одному из техников, сидевшему за панелью управления наноботами:

— Дайте, пожалуйста, три целых три десятых на мышцу смеха, главную скуловую мышцу и опускающую губную.

Техник быстро ввел команду, и губы Головы раздвинулись, обнажая зубы. Она скалилась совсем как обезьяна перед дракой. В этой гримасе не было ничего разумного, да и выглядела она отвратительно.

— Не могу поверить, что Голова ничего не чувствует, — сказал президент.

— Это чисто искусственная стимуляция, мистер президент. Сознание никак в этом не участвует.

— Хотелось бы мне знать, что бы сказал по поводу всего этого мой отец, — покачал головой Вильялобос.

— Насколько я знаю, он был довольно терпимым человеком и верным сторонником прогресса, — заметил Рэндо.

— Да, это так, — согласился президент. — Ну хорошо, доктор Баннерман, смотрите обращайтесь с Головой как следует. Она… этот человек ждал достаточно долго.

— Все будет на высшем уровне, мистер президент, не беспокойтесь, — вмешался Рэндо. — Кстати, тело уже готово. Не желаете ли взглянуть?

И вся группа перешла в следующую комнату-лабораторию. Обезглавленный труп свободно плавал в большой прозрачной ванне, наполненной какой-то жидкостью. Десятки электродов были подсоединены к мускулам, из обрубка шеи торчали пучки трубок, проводов, зажимов. Две самые толстые трубки обеспечивали циркуляцию крови в органах. Электрические импульсы, подававшиеся через равные промежутки времени, заставляли мускулы сокращаться, и конечности трупа ритмично дергались или приподнимались.

— Откуда вы взяли тело? — спросил президент.

Гарт украдкой бросил еще один осторожный взгляд в сторону главы корпорации.

— Жертва дорожной аварии, сэр.

— Что ж, смерть одного несет жизнь другому. Закон природы, — пофилософствовал Вильялобос после эффектной паузы. — Сколько ему лет… было?

— Двадцать шесть.

— А нашему другу?

— Тридцать семь.

— Это не помешает? Я имею в виду разницу в возрасте.

— Это маловероятно. Нам удалось найти тело, которое с генетической точки зрения совместимо с Головой на семьдесят процентов. Главное, у погибшего та же группа крови. Все остальное мы сумеем подкорректировать путем внедрения сорок седьмой хромосомы, которая, как вы, наверное, знаете, может передавать клеткам поразительные объемы генетической информации. Ну а то, что донорское тело моложе Головы, даже хорошо. У молодых тканей более высокая сопротивляемость, да и травматическое воздействие они переносят лучше.

Не успел Гарт закончить свою маленькую речь, как у трупа дернулось правое колено — словно кто-то стукнул по нему невидимым молоточком. Возникла непродолжительная пауза, в продолжение которой президент пытался сообразить, какой вопрос мог бы задать в подобной обстановке его отец.

— Сегодня мы уже можем выращивать внутренние органы, кожу, конечности, — сказал он наконец — Теперь вот что… Скажите, мистер Баннерман, какое значение успех вашего проекта может иметь для дальнейшего развития медицинской науки? Только честно.

— Если честно, мистер президент, то это пока всего лишь промежуточная стадия. Я надеюсь, что через несколько лет — при условии, конечно, что наша работа будет успешно завершена, — мой стимулятор роста позволит выращивать не только внутренние органы для пересадки нуждающимся, но и мозг. А в будущем — не таком уж далеком, смею вас уверить, — мы научимся выращивать целые тела, обладающие заданными свойствами. И тогда нам уже не придется полагаться на счастливый случай, подбирая подходящие тела для наших пациентов. Вам, вероятно, известно, что существующая в настоящее время система поиска и хранения донорских тел не слишком надежна, а ее возможности крайне ограниченны. По большому счету, мы недалеко ушли от тех времен, когда пациентам приходилось буквально годами ждать, когда же наконец появится подходящий по всем параметрам донорский орган. А ведь длительное ожидание могло стоить пациенту жизни, и нередко так и… — Гарт перехватил устремленный на него взгляд Рэндо и замолчал.

— В таком случае то, чем вы занимаетесь, доктор Баннерман, — это просто замечательно! Замечательно — другого слова не подберешь. Но я хотел спросить вот о чем… Можно ли уже сейчас как-то использовать эти удивительные технологии?

И снова Гарт решил начать издалека:

— Нам достаточно одной-единственной клетки, чтобы клонировать, например, вас, — сказал он. — Ничего сложного тут нет, мы умеем делать это уже довольно давно. Но мы знаем также и о недостатках этого метода. Клонированное тело подвержено многочисленным заболеваниям, которые проявляются на последующих стадиях его существования и которые невероятно сложно лечить, но это еще не все. Главная беда — то, что ваш клон абсолютно лишен ваших воспоминаний, эмоций и чувств. К примеру, ваш клон никак не отзовется на вкус южноафриканского шабли, которое подавали на вашей свадьбе, не испытает сожаления, охватившего вас при виде последнего в дикой природе тигриного семейства, которое вы видели во время официального визита в Индию, и не почувствует восторга, если ему снова доведется танцевать в Белом доме с принцессой Маргаритой…

— Кажется, я понял, что вы имеете в виду, — вставил Вильялобос, и Гарт удовлетворенно кивнул.

— А теперь, мистер президент, представьте себе, что вы стали жертвой покушения, — сказал он. — В подобной ситуации может оказаться жизненно важным вернуть именно вас, так как вы единственный владеете какой-то важной информацией или секретными кодами, имеющими решающее значение для дальнейшего существования нашей страны. Допустим, ваш мозг цел, но тело получило несовместимые с жизнью повреждения. Подходящих доноров под рукой нет — может статься, что на данный момент их нет вообще. Как быть в таком случае?

— Да, как?..

— Очень просто. С нашей технологией мы сумеем вырастить для вас новое тело. Это займет несколько недель, быть может — дней, если мой стимулятор роста окажется достаточно эффективным. Потом — простая хирургическая операция, и вы снова в строю.

— Вы сказали — если я буду нужен стране… А вдруг я окажусь кому-то настолько дорог, что этот человек захочет меня оживить? — сказал президент.

Гарт снова покраснел.

— Ну да, разумеется… Я просто привел пример. И вообще, «Икор» заботится не только о президентах, но обо всех людях…

Вильялобос похлопал доктора по плечу. Он чувствовал себя в ударе и наслаждался этим; кроме того, он радовался возможности хотя бы на пару часов сбросить с плеч бремя управления страной.

— И каков, по-вашему, может быть спрос на подобные, гм-м… услуги? — спросил он.

— Трудно сказать, — искренне ответил Гарт. Он действительно никогда не задумывался об этом достаточно серьезно. Гораздо больше его интересовала научная сторона проблемы.

— Спрос будет огромный, — твердо сказал Рэндо.

— Что ж, кому еще знать это, как не вам! — откликнулся президент, картинным жестом опуская руку на плечо магната. — Вот человек, который пошел по стопам своего отца: тот в свое время первым начал лечить рак и основал самую успешную за всю историю Соединенных Штатов медицинскую корпорацию!

В этом месте собравшиеся невольно захлопали.

— Да, Джон, — продолжал Вильялобос, — мы благодарим вас и вашего отца за все, что вы сделали, и я уверен — все, кто мог погибнуть от этой ужасной болезни, тоже хотели бы выразить вам свою глубокую признательность и любовь.

Губы Джона Рэндо растянулись в улыбке:

— А мы со своей стороны должны поблагодарить вас, мистер президент, за то, что вы нашли время посетить нас и познакомиться с нашей работой. Я уверен, что у вас не так уж много свободного времени, поэтому мы вдвойне признательны вам за проявленное внимание и заботу.

— Вы правы, времени у меня действительно мало, — согласился Вильялобос. — И все же я хотел бы, с вашего любезного разрешения, еще раз взглянуть на Голову.

— Разумеется, мистер президент, — кивнул Рэндо и шагнул вперед, жестом приглашая президента вернуться в первую комнату. — Смотрите сколько хотите.

Президент Вильялобос подошел к полупрозрачному аквариуму и, подняв руку, во второй раз в жизни прикоснулся пальцами к холодному толстому стеклу.

— Смотри, папа, — чуть слышно прошептал он. — Все, что ты предсказывал, сбывается…

Голова моргнула. Ее глаза чуть повернулись и уставились на президента, и Марко невольно вздрогнул. В этой комнате холод пробрал его буквально до костей.


14

— Да-а, это было не просто, — сказал Гарт и тяжело вздохнул.

Президент уехал, и он пил горячий кофе в кабинете доктора Персис Бандельер. Пить кофе после особенно сложных экспериментов и изматывающих операций вошло у них в традицию.

— О-о, я совершенно уверена, что ты сумел очаровать Вильялобоса, — рассмеялась Персис. — Особенно эти твои слова насчет удавшегося покушения… Наш президент умеет ценить шутки.

— Да знаю я, знаю!.. — с досадой откликнулся Гарт и стукнул себя кулаком по лбу. — Но я должен был его как-то отвлечь. Я ужасно боялся, как бы он не спросил, когда мы сможем оживить его отца, поэтому большую часть времени нес совершеннейшую чушь!

Персис слегка наклонила голову набок.

— Не расстраивайся — с моей точки зрения, все прошло достаточно удачно, — сказала она и включила наладонник со свежим номером научного журнала.

— Что пишут? — поинтересовался Гарт. — Есть что-нибудь новенькое?

— Новая статья о макрофагах, — коротко ответила Персис.

Гарт видел, что Персис хочется почитать, однако уходить не спешил.

— Иногда мне кажется — меня следует посадить под замок, а ключ выбросить в океан, — пробормотал он.

Персис улыбнулась. Гарту нравилось наблюдать за ней. Она — настоящий гемод, и все в ней настолько близко к совершенству, насколько только возможно. Длинные светлые волосы, которые она заплела сегодня в так называемую «французскую косу», большие темно-карие глаза, безупречные зубы, правильный римский нос с небольшой привлекательной горбинкой… одним словом, Персис трудно не позавидовать. Внешность, однако, далеко не главное преимущество, которым наделила ее своевременная генетическая коррекция. Кроме облика богини она обладает крепким здоровьем и может твердо рассчитывать на сто пятьдесят лет жизни — при условии, разумеется, что будет соблюдать элементарные меры предосторожности и не станет подвергать себя ненужному риску. До сих пор, во всяком случае, ей удалось пережить несколько серьезных эпидемий, которые едва не превратили в мертвую пустыню ее родной Нью-Йорк.

Гарт, впрочем, так и не понял, почему Персис согласилась работать в фениксском филиале «Икор корпорейшн». Ее мужа Рика Бандельера назначил главой филиала совет директоров корпорации, а он в свою очередь пригласил Персис на пост заместителя директора Центра по производству донорских органов. Гарт, разумеется, был рад, что в его команде появился такой хорошо подготовленный и даже талантливый специалист — в Нью-Йоркском университете Персис считалась восходящей звездой в области современных нейротехнологий, однако для него оставалось загадкой, что заставило ее поставить крест на академической карьере и самой заточить себя в фениксской глуши, где для нее могла сыскаться лишь чисто практическая работа. Разлуку с мужем — Гарт был уверен — Персис как-нибудь перенесла бы. Рик Бандельер не из тех мужчин, влюбляясь в которых женщины настолько теряют голову, что готовы пожертвовать буквально всем.

Поначалу Гарту мало улыбалось иметь одного из супругов в качестве начальника, а другого — в качестве подчиненного. Он был уверен, что из этого не выйдет ничего путного, и не раз высказывался на сей счет со всей возможной откровенностью. Однако ему довольно недвусмысленно дали понять, что выбора у него нет. Все вышесказанное и стало причиной того, что, когда Персис только перебралась в Феникс, Гарт держался с ней настороженно и официально, стараясь не подпускать ее к решению ответственных вопросов. Она, однако, не рвалась в руководители, не оспаривала принятых им решений и не критиковала за ошибки. Персис оказалась вполне самодостаточным человеком, которому нет нужды лезть в офисные интриги, и постепенно Гарт привык полагаться на ее выдержку и профессионализм. Она была аккуратна, находчива, изобретательна, а главное — она никогда не упоминала о муже и не пыталась извлечь никаких личных выгод из его положения директора филиала. Никогда. Но наибольшее уважение вызвали у Гарта спокойствие и выдержка, с которыми Персис встретила известие о том, что именно ей придется осматривать приговоренных к смерти преступников, а потом добывать их трупы и переправлять в Феникс.

— Ну а ты? — спросил Гарт, пытаясь вновь оживить угасшую было беседу. — Какое впечатление произвел визит президента на человека из нью-йоркского высшего света?

— Нормальное, — откликнулась Персис как можно небрежнее. — Меня-то это почти не коснулось.

Нет, что ни говори, а ее общество нравилось Гарту, пожалуй, больше, чем чье-либо другое. Правда, Персис старалась соблюдать подобающую дистанцию, зато у нее было отменное чувство юмора, и в большинстве случаев Гарту удавалось втянуть ее в шутливую пикировку, которая не только доставляла обоим изрядное удовольствие, но и делала их ближе друг другу. Само ее присутствие, казалось, скрашивало стерильную и строгую обстановку, в которой им приходилось работать.

Размышления Гарта были прерваны неожиданным появлением Джона Рэндо, который вошел в кабинет Персис в сопровождении нескольких старших служащих «Икор корпорейшн».

— У меня сложилось впечатление, что президент остался доволен визитом, — сказал он, глядя на Гарта из-под своих тяжелых, жабьих век. — А ваше мнение?

— Надеюсь, что так.

— Итак, сегодня вы возьметесь за тело номер… номер…

— Тринадцать, — подсказал Гарт. — Это наша тринадцатая попытка.

— Многовато, — пробормотал Рэндо. У него был острый, пронзительный взгляд, под которым любому нормальному человеку сразу становилось неуютно. Сейчас Гарт подумал, что босс, вероятно, мысленно прикидывает, во сколько уже обошелся компании этот проект.

— Мы работаем по утвержденной программе, сэр, и с каждым разом механизм действия стимулятора роста становится все более понятным.

— Я знаю, мистер Баннерман, знаю, и все же… Не все могут ждать вечно.

— Понятно, мистер Рэндо.

Глава «Икор корпорейшн» раздраженно хрюкнул и, круто повернувшись на каблуках, стремительно вышел. Его свита последовала за ним, словно группа статистов в какой-то театральной постановке.

— Что он имел в виду, когда сказал «не все могут ждать вечно»? — спросила Персис, когда они остались одни.

— У Рэндо больное сердце, — ответил Гарт рассеянно.

От удивления ее красиво очерченные брови подскочили на целый дюйм:

— Вот как?

— Да. В компании об этом знают очень немногие… я в том числе.

— Но ведь это не страшно, я полагаю?

— Как сказать. — Гарт покачал головой. — У Джона был врожденный порок сердца в очень тяжелой форме, но врачам удалось его спасти. Впоследствии он одним из первых на планете получил искусственное сердце — чуть ли не опытный образец, который, увы, тоже проработал не слишком долго. Тогда ему пересадили свиное сердце первого поколения. По моим подсчетам, сейчас мистер Рэндо «донашивает» уже восьмое по счету сердце.

— Не может быть! Еще немного, Гарт, и я начну его жалеть!

— То, что он до сих пор жив, — настоящее чудо. Чудо, которое сотворила современная наука, потому что, если бы Джона с самого начала предоставили его судьбе, он, безусловно, умер бы еще в раннем детстве. Так что господин президент Соединенных Штатов не единственный, кто возлагает на нашу работу большие надежды.

— К сожалению, мы не можем работать быстрее, как бы нам этого ни хотелось, — вздохнула Персис.

— Я знаю, — грустно согласился Гарт.


15

Вскоре после полудня на посадочную площадку перед зданием Центра репродуцирования донорских органов спикировал еще один воздушный экипаж. В нем прилетел доктор Тим Боут — один из лучших нейрохирургов Западного побережья, специализировавшийся на травматических повреждениях спинного мозга и позвоночника. Его пригласили специально, чтобы он выполнил черновую работу по соединению главного нервного столба. Гарт был знаком с Тимом еще по учебе в колледже; они даже жили в одной комнате, и теперь, едва увидев старого друга, он заключил его в такие крепкие объятия, что бедняга едва не задохнулся.

Потом оба прошли в дезинфекционную камеру, где они тщательно вымылись, обработали кожу тальком и переоделись в легкие противовирусные костюмы, которые были обязательной одеждой для всех, кто работал непосредственно с трупами.

К этому времени Голову уже извлекли из аквариума и поместили в небольшую емкость с изотоническим раствором. Рядом, в цистерне большего размера, плавало обезглавленное донорское тело. Вокруг цистерны было смонтировано несколько легких платформ, поднявшись на которые врачи могли, опустив руки в защитных перчатках в жидкий хладагент, совместить тело и голову.

— Когда, ты говоришь, заморозили этого парня? — спросил Тим. Его рот был закрыт кислородной маской, и голос звучал глухо.

— В 2006-м, — ответил Гарт.

Тим взял с подноса длинный хирургический пинцет и начал ковыряться в обрубке шеи Головы.

— Хорошо, что они оставили в целости гортань и первый и второй шейные позвонки. Именно это я и называю предвидением, интуицией.

— Ну, в начале XXI века в хирургии уже появилось кое-что кроме спирта и ножовки, — пошутил Гарт. — Как я уже тебе сообщал, наш парень в относительно хорошей форме, но если включить интраскан, становится видно, что мозговой ствол поврежден. Нам придется использовать мозговой ствол донора.

— Я прекрасно об этом помню, — отозвался Тим чуть ворчливым тоном. — И должен сказать по совести, Гарт, — по моему мнению, то, что ты затеял, может закончиться лишь тем, что вы напрасно потеряете прекрасную голову.

— Ты так думаешь?

— А что тут особенно думать? Эта Голова — прекрасный опытный образец, и на твоем месте я бы приберег ее до тех времен, когда вы будете лучше знать, что делаете.

— Но я не могу отменить эту операцию, — сказал Гарт, несколько обескураженный откровенностью старого друга.

— Почему?

— Потому что слишком много важных людей заинтересованы в ее результатах.

— Но если ты удалишь мозговой ствол, у Головы не останется никаких шансов.

— А какие шансы у нее вообще есть? Нет, Тим, я хочу сделать по-своему. У последних трех образцов ретикулярная формация была так серьезно повреждена, что ни о какой связи с интраламинарными ядрами таламуса не могло быть и речи. Я уж не говорю о центростремительных импульсах ростральных отделов спинного мозга…

— Это верно, но…

— В моем варианте продолговатый мозг уже соединен со спинным мозгом и вестибулярным центром, следовательно, моему ускорителю роста будет меньше работы. Откровенно говоря, я почти уверен, что в будущем подобная методика будет самой распространенной, так как в данном случае вероятность успеха существенно повышается.

Оба ненадолго замолчали, задумчиво глядя на Голову, на растрепанные обрывки серой кожи вокруг обрубленной шеи.

— Как ты собираешься совмещать подсознательные рефлексы одного индивида и сознание другого? — спросил наконец Тим.

— Постом и молитвой, — ответил Гарт, и Томми рассмеялся.

— Ох уж мне эти ученые! Вы так привыкли разглядывать мир под микроскопом, что уже не в состоянии увидеть общую картину.

— Я хочу, чтобы рибосомы нивелировали темпы роста, а наноботы инициировали хоть какое-то сращивание. Если мне удастся этого добиться, я могу праздновать успех, — сказал Гарт. — Правда, Персис привезла из Нью-Йорка новый стимулятор семафорного типа. Она считает, нам следует как можно скорее убедиться в преимуществах темперированной регуляции, но я не в особенном восторге от этой перспективы.

Тим хлопнул в ладоши:

— О'кей, за работу.

Они сдвинули большую и малую цистерны, удалили стыковочные стенки и осторожно переместили Голову, так что она оказалась на своем природой определенном месте непосредственно над телом. Тим сидел за пультом чуть в стороне и сжимал рукоятки манипуляторов. По его команде четыре механические руки разом опустились в охлаждающую жидкость и начали осторожно расслаивать ткани на шейных срезах. Удалив сохранившиеся шейные позвонки Головы, они вырезали поврежденный мозговой ствол и в освободившуюся полость поместили мозговой ствол донорского тела. Очистив стыкуемые поверхности, роботы соединили донорский позвоночник с основанием черепа при помощи плавких оргволоконных фиксаторов. Процесс напоминал сварку в миниатюре — жидкость в цистернах то и дело озарялась изнутри холодными голубыми вспышками, похожими на свечение вольтовой дуги.

— Похоже, я действительно кое-что умею!.. — проговорил Тим, ненадолго отвлекшись от экрана своего трехмерного интравизора. — Жаль только, что из нашей с тобой затеи все равно ничего не выйдет. — Он подмигнул, но его маска запотела изнутри, и Гарт не сумел разобрать выражение его лица. Впрочем, он знал, что в минуты наивысшего напряжения Тим частенько начинает отпускать шуточки.

Тем временем механические руки с нечеловеческой осторожностью удалили трубки, подававшие заменитель плазмы в сонные артерии Головы, и сшили их с артериями донорского тела. Снова и снова Тим вводил одну и ту же команду, и роботы проворно соединяли сосуды тела с соответствующими сосудами Головы. Это трудная, изматывающая работа, требующая высокой концентрации внимания, поэтому к тому времени, когда все сосуды, мышцы и сухожилия оказались сшиты и можно было приступать к последнему, завершающему этапу, Тим чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку. Но вот, наконец, роботы натянули и зашили кожу на шее. Разглядывая простой, грубый шов, Гарт впервые заметил, насколько сильно отличается по цвету кожа Головы и кожа донора. Первая была матовой, коричневато-серой, вторая — землисто-желтой, но он надеялся, что со временем, когда будет восстановлено кровообращение, кожа станет более однородной.

— Ну, теперь твоя очередь! — выдохнул Тим, с трудом выпрямляясь после двенадцатичасовой напряженной и кропотливой работы. Два друга быстро обнялись, потом Гарт занял место Тима. Температура тела успела подняться чуть выше точки замерзания, и он скомандовал роботам удалить тампоны-затычки из рассеченной грудины. Потом в разрез в сердечной мышце вставили трубку и начали закачивать в сосуды специальный энзим, содержавший миллионы «ремонтных» наноботов для восстановления поврежденных клеточных структур. Прошло всего несколько секунд, и вот уже миниатюрные компьютеры размером не больше одного микрона каждый распространились по всему телу.

Когда операция была закончена, Гарт повернулся к экрану рентгеноскопа — уникального прибора, одного из самых больших и мощных в мире. Легко коснувшись экрана кончиками пальцев, он увеличил изображение средней части шеи пациента. На картинке легко можно было различить наноботы, которые курсировали по венам и артериям, без труда проникая сквозь клеточные мембраны. Глядя на их суматошное мельтешение, которое еще больше усиливалось, когда «умные» машины обнаруживали поврежденную клетку и приступали к лечению, Гарт невольно подумал, что точно так же ведут себя вирусы, прорывающиеся сквозь клеточную оболочку и атакующие ядро. Только в случае с наномашинами результат должен быть прямо противоположным.

Пока нанокомпьютеры определяли, где находятся основные пораженные участки, роботы-манипуляторы повернули тело на сорок пять градусов вокруг продольной оси и начали внедрять в позвоночник сотни полых стальных иголок, по которым — в строгой последовательности — стволовые клетки должны закачиваться непосредственно внутрь нейронов.

Эта операция заняла несколько минут, по истечении которых Гарт увидел на экране, как стволовые клетки движутся к Голове. Они необходимы для того, чтобы вырастить новые нейронные связи между Головой и донорским телом — не без помощи того самого стимулятора роста, над которым Гарт работал на протяжении всей своей научной карьеры. Сам стимулятор представлял собой так называемую грузовую, или транспортную, рибосому, которая несла в себе специальный генетический код, обеспечивающий ускоренный рост клеток.

В более ранних экспериментах транспортная рибосома успешно активировалась; подвели протеины, задача которых заключалась в том, чтобы препятствовать неконтролируемому размножению клеток. Результатом этого были многочисленные бластомы и другие новообразования. Процесс их появления можно сравнить с ситуацией, когда на клавиатуре компьютера «залипает» одна из клавиш и экран в считаные секунды заполняется строками, состоящими из одной и той же буквы.

Вспоминая об этих неудачах, Гарт невольно поморщился. Огромные, твердые, зобообразные опухоли росли буквально на глазах, натягивая эпидермис до такой степени, что казалось, он вот-вот разорвется. И если бы кто-то из пациентов пришел в этот момент в себя, он бы, скорее всего, тут же скончался от ужасной боли. Худшие образчики Гарт до сих пор хранил в замороженном состоянии, упрятав подальше от чужих глаз, потому что, если бы кто-нибудь посторонний увидел эти покрытые причудливыми наростами тела, репутация вивисектора была бы ему обеспечена.

Пытаясь предотвратить появление бластом, Гарт разработал теорию сорок седьмой хромосомы, способной передавать новым клеткам огромное количество дополнительной генетической информации. В отличие от лишней сорок седьмой хромосомы, которая имеется у больных синдромом Дауна, созданная доктором Гартом хромосома могла мирно сосуществовать с остальными сорока шестью, выполняя при этом функции охранника, который в нужный момент блокировал рибосому. Кроме того, благодаря богатому набору генетической информации сорок седьмая хромосома способна свести к минимуму несоответствия между Головой и донорским телом, обеспечивая их максимальную совместимость. Единственная проблема заключалась в переносчике. Чаще всего в качестве доставочного средства использовался аденовирус, который, однако, далеко не всегда способен преодолеть защитные системы организма. Поэтому для внедрения добавочной хромосомы в нейронные структуры Гарт в конце концов выбрал покрытый специальной тефлоновой оболочкой вирус герпеса, который достаточно мал, чтобы просочиться через гематоэнцефалический барьер.

Это, впрочем, тоже не оптимальный вариант. Гарт знал, что понадобится еще много экспериментов с различными доставочными системами, прежде чем будет найдено лучшее решение; пока же до цели еще очень и очень далеко. Именно поэтому он не ждал чуда, однако, глядя, как стволовые клетки движутся вдоль оборванных отростков нейроцитов и, найдя подходящее место, присоединяются к нему и начинают размножаться, он не мог не испытать приступа самого настоящего восторга. Гарт даже повернулся и поглядел на лица коллег, которые, как зачарованные, уставились на экраны следящих приборов. В такие моменты, подумалось ему, трудно не верить в Божественное провидение.


16

— Ну, как дела? Что там происходит?

Монти и Персис наблюдали за движением погружных наноэлементов, которыми была насыщена ткань мозга. Они работали без перерыва уже почти двадцать часов, но от волнения почти не чувствовали усталости.

— Эта новая программа просто чудо! — пробормотала Персис.

— Объясни мне в двух словах, что она делает, — попросил Монти. Это была не его область, но с помощью Персис, одного из ведущих нейротехнологов страны, он надеялся овладеть ею довольно скоро. Благо что Персис любила отвечать на вопросы.

— В данный момент, — сказала она, — наши наноботы составляют что-то вроде подробной карты мозга мистера Шихэйна и мозгового ствола Уильямса, уточняют границы поврежденных участков и определяют местонахождение подлежащих восстановлению связей. Эту информацию они передают в общую базу данных, на основе которых начнется тщательная, нейрон за нейроном, реконструкция нервных сетей.

— Потрясающе! — сказал Монти совершенно искренне.

— Да. Другого слова, пожалуй, и не подберешь, — согласилась Персис, вызывая на экран увеличенное изображение участка мозга. На экране возникло что-то вроде морской звезды, один из лучей которой был намного длиннее остальных.

— Вот, смотри, какой красавец. Это целая, неповрежденная нервная клетка, или нейрон.

— Да, эта штука действительно кажется… гм-м… здоровой, — сказал Монти. Он уже примерно знал, как должны выглядеть подобные клетки.

— Так и есть, — подтвердила Персис. — Этот нейрон разморожен… — Она сверилась с метадатой на экране, — …четыре часа назад. Полное восстановление, никаких остаточных повреждений, что само по себе считается выдающимся результатом. Еще удивительнее то, что этот нейрон уже начал «разговаривать» со своими соседями. Видишь вон тот длинный отросток? Он называется аксон…

— Да, вижу.

— Аксон уже присоединился к воспринимающей части, или дендриту, другого нейрона, но никаких нервных импульсов мы пока не наблюдаем.

— Когда же нейрон начнет функционировать?

Персис рассмеялась:

— Кто знает?! Может быть — никогда. Считается, что запрограммированные по новому способу наноботы способны сами возбуждать триггерную зону нейрона, но я поверю в это, лишь когда увижу результат своими собственными глазами. В других тканях человеческого тела это довольно просто, но еще никому не удавалось произвольно «запустить» нейроны в коре головного мозга человека. Только у животных…

— Может быть, мы станем первыми, — заметил Монти.

— Это гениально. Просто гениально!.. — воскликнула Персис, продолжая следить за миниатюрными компьютерами.

— Что? Что именно?

— Они имитируют формирование нервных связей у зародыша. При обычных условиях, когда у зародыша начинает развиваться нервная сеть, мозг подает специальные сигналы, которые направляют конус роста аксона одной нервной клетки к соответствующему приемнику-дендриту другой. Эти сигналы мозга зародыша называются семафорными. Новая программа подает в точности такие же направляющие сигналы. Вот смотри, я покажу… — Персис вызвала на экран изображение другого нейрона, который разворачивался, распускался у них на глазах, словно бутон. Один из его «лепестков» быстро удлинялся, стремясь куда-то в сторону.

— …Аксон реагирует на химический градиент и растет в том направлении, где находится соответствующий дендрит.

Аксон продолжал расти, потом вдруг свернул почти под прямым углом, словно проволока, изогнутая невидимой рукой.

— Великолепно! — с благоговением прошептала Персис. — В предыдущие разы у нас ничего подобного не происходило.

— В какой части мозга мы сейчас находимся? — спросил Монти, глядя на экран.

— В речевом центре левого полушария. К сожалению, — если верить информации, поступающей от наномашин, — в этом отделе мозга поврежденных нейронов — миллиарды.

— И их… можно восстановить?

— Понятия не имею. — Персис мимолетно улыбнулась. — Вот самый простой и самый честный ответ на твой вопрос.

— Ох!.. — Монти разочарованно вздохнул. — Чего я не понимаю, так это почему мы не размораживаем тела, у которых никто никогда не отрезал голову. Ведь в этом случае можно было бы избежать фазы восстановления мозга, которая не только занимает много времени, но и довольно сложна… настолько сложна, что не всегда бывает успешной.

— Любой мозг, который мы размораживаем, содержит поврежденные нейроны, так что без «капитального ремонта» все равно не обойтись, — возразила Персис. — Ну а пока технология еще не отработана, мы стараемся использовать только самые старые головы. Во-первых, нам нужно решить проблему темпоральной синхронизации, а во-вторых, научиться как можно лучше управлять Гартовой рибосомой, чтобы в случае надобности ускорять или, наоборот, замедлять процесс роста клеток по нашему желанию. Что касается более свежих донорских тел, то мы бережем их до тех времен, когда нам будет понятнее, какое влияние оказывают друг на друга различные биохимические процессы.

При этих ее словах в глубине души Монти шевельнулся какой-то неосознанный протест. Ему не очень нравилось, чтобы людей, у которых была своя жизнь, были родственники и прошлое, использовали просто как экспериментальный материал. Определенно, в характере Персис присутствовал некий профессиональный цинизм, который ему совсем не нравился. Не мог понять он и того ликования, которое светилось во взгляде его коллеги.

— …Одна из задач нашего нынешнего опыта состоит также в том, — продолжила Персис, — чтобы вырастить несколько миллиардов дополнительных нейронов, а потом удалить все лишнее, как выметают из парка опавшую листву.

— Ну и в чем проблема?

— Проблема в том, что я не совсем хорошо представляю, что делаю, — улыбнулась Персис. — Нам пришлось использовать мозговой ствол донора, поэтому теперь нам необходимо восстановить надежную связь между головным мозгом Шихэйна и спинным мозгом Уильямса. Иначе наш пациент останется парализованным инвалидом — и это в лучшем случае. Если представить каждую часть мозга, каждый участок коры в качестве музыкального инструмента, исполняющего свою партию в многоголосной, полиритмической симфонии, то сетевидная формация мозгового ствола — дирижер, который заставляет все инструменты звучать в полном согласии. Он задает темп, ведет счет, определяет тональность звучания отдельных участков мозга. Без подобной регулировки их сигналы сольются в дикой какофонии. Это будет настоящий хаос, в котором невозможно разобраться.

— А что это будет означать для доктора Шихэйна?

— Безумие. Полное и необратимое безумие.

— Значит, когда он очнется, он будет безумен?

Персис улыбнулась снисходительно-успокаивающей улыбкой, словно разговаривая с невежественным ребенком. Подобная улыбка всегда раздражала Монти — отчасти потому, что он действительно знал недостаточно много и понимал это, отчасти потому, что в последнее время он чуть не ежедневно спрашивал себя, под силу ли обычному человеку — такому, как он, например, — достичь уровня гемодов с их искусственно усовершенствованными мозгами.

— Пробуждение?!.. — проговорила Персис почти мечтательным тоном. — Да, это будет неплохо, очень неплохо. Но, Монти, мы купили билет на поезд в один конец, так что давай наслаждаться поездкой — пока можем.


Лос-Анджелес, 2070


17

Фред Арлин чувствовал, как в нем нарастает раздражение. В голосе редактора отдела новостей, звучавшем во встроенных в стены кабинета динамиках, репортер ясно различал равнодушные нотки, и это его бесило.

— На кого вы в данный момент работаете? — спросил редактор с механической любезностью усталого и безразличного чиновника.

— На ЮКТВ.

— Никогда не слышал.

— Это крупнейший филиал Калифорнийского телевидения, — уточнил Фред, пытаясь придать своему голосу хоть каплю солидности.

— И давно вы там, э-э-э… трудитесь?

— Уже пять лет.

— В таком случае вы, вероятно, давно погибли как пишущий журналист. Телевидение очень быстро убивает любые литературные способности, если они есть.

— Вы хотите сказать, мое предложение вас не интересует?

— Если вы подготовите что-то вроде специального репортажа и пришлете мне, я его прочту… Но заранее ничего обещать не могу.

В динамиках раздался глубокий вдох и знакомое шипение кислородного прибора. Должно быть, в Нью-Йорке выдался сегодня «день повышенной опасности». Или редактор был астматиком.

Так ему и надо, придурку!..

— Какой объем вы имеете в виду?

— Три тысячи слов. Не больше.

— Специальный репортаж в три тысячи слов?! — Фред не верил своим ушам.

— Можете не соглашаться, ваше дело.

— Я согласен, согласен!

С некоторых пор Фред считал «Метрополитен» своей главной целью и единственным шансом. Это был последний крупный печатный журнал, сохранившийся в Соединенных Штатах. Никакой прибыли он не мог приносить просто по определению, однако каждый раз, когда ему грозило банкротство, непременно находился новый собственник, готовый погасить долги журнала. Можно было подумать, что с гибелью этого издания оборвется последняя ниточка, связывавшая страну с давно минувшей эпохой бумажной прессы. Правда, многие подписчики предпочитали получать «Мет» в электронном виде, однако существовала и горстка богатых читателей, готовых платить сумасшедшие деньги за привилегию время от времени держать в руках красочные журналы, отпечатанные на плотной мелованной бумаге. Статьи в «Метс» были намного длиннее и подробнее, чем в любых других журналах, и каждому, кому удалось здесь опубликоваться, была обеспечена блестящая карьера.

Путь Фреда к «Метрополитену» оказался непростым — через приятелей и их дальних знакомых, которые знать не знали, кто такой Фред Арлин. На удивление действенную помощь оказал ему редактор отдела информации из Лос-Анджелеса, который дал ему очень неплохую рекомендацию. И вот он наткнулся на это высокомерное дерьмо — Джеми Боуэра, который нарыл себе тепленькое местечко, а на остальных плевать!

— Какова вероятность того, что вы опубликуете мой материал? — осведомился Фред. Раздражать редактора не стоило, но ему нужен был хотя бы один определенный ответ, который он впоследствии мог бы выдать за обещание, которое в свою очередь…

В ответ послышался еще один шипящий астматический вдох:

— Примерно один к четыремстам. И напомните мне в сопроводительном письме о нашем сегодняшнем разговоре, иначе я могу не вспомнить, кто вы такой.

На линии воцарилась тишина — Нью-Йорк отключился. Фред поспешно достал свой микроорганайзер и отыскал в нем номер адвоката Дуэйна Уильямса. С Джимом Хаттоном он договорился встретиться в Санта-Барбаре во второй половине дня.


Рассеянный солнечный свет просачивался сквозь листья платанов на Стейт-стрит и падал на вымощенную плиткой лестницу. Лестница вела вверх, к толстой дубовой двери в стене небольшой ослепительно-белой виллы в испанском стиле. В несколько прыжков одолев ступеньки, Фред позвонил. Открыл ему сам Джим Хаттон. Фред поднял голову, чтобы взглянуть ему в лицо, и вздрогнул от неожиданности. Адвокат был абсолютно лыс.

— Вас, наверное, интересует моя голова, — спокойно проговорил Хаттон и, повернувшись к Фреду спиной, двинулся в полутемную прохладнуюприхожую.

— Это… это довольно необычно, — пробормотал Фред, несколько стушевавшись.

Выращивание волос было самой простой и доступной генетической операцией на рынке косметических услуг.

— Я подхватил контактную аллопецию, — сказал Хаттон. — Как ни странно, это оказался тот редкий случай, когда врачи ничего не смогли поделать.

— Мне очень жаль, мистер Хаттон. Я вовсе не хотел…

— Мне тоже жаль, можете мне поверить.

Адвокат провел Фреда в кабинет, где на полках стояло множество старых книг — большая редкость, особенно в рабочих кабинетах и офисах. Тяжелое уютное кресло, предназначавшееся для клиентов, тоже было старинным — в таком кресле мог сиживать сам Шерлок Холмс. На пыльных стеллажах, занимавших целиком одну стену, разложены какие-то инструменты, отдаленно напоминающие орудия пытки. В стеклянном цилиндрическом сосуде плавала отрезанная человеческая кисть.

Джим Хаттон уселся за свой обитый кожей рабочий стол мексиканской работы и жестом предложил Фреду устраиваться поудобнее.

— Вот, значит, что случается с клиентами, которые не могут оплатить счета за ваши услуги? — пошутил Фред, указывая на отрубленную руку в банке.

— Своим клиентам я обычно говорю, что эта рука — память об одном из самых известных моих дел, — сказал Хаттон, — но представителю прессы я, пожалуй, не рискну лгать столь беззастенчиво. И все же согласитесь, производит впечатление, а?

— Безусловно, — кивнул Фред, которому очень хотелось взять салфетку или полотенце и как следует протереть ветхое кресло. Вместо этого он потер собственные ладони и заметил, как в лучах солнца, пробивавшегося сквозь щели жалюзи, затанцевали пылинки.

— На самом деле эта рука — из игрушечного магазина. Мой сын настоял, чтобы я держал ее в офисе для… для повышения авторитета. Итак, — проговорил Хаттон уже совсем другим, деловым тоном, — чем я могу быть вам полезен?

Фред подумал, что резкий тон и слегка выпученные голубые глаза адвоката — такое же средство психологического давления, как и муляж руки.

— Я пишу статью о трупах, которые в соответствии с пожеланием их… гм-м… бывших владельцев участвуют в медицинских экспериментах, способствуя таким образом прогрессу современной науки, — начал он. — Мне стало известно, что незадолго до казни Дуэйн Уильямс пожертвовал свое тело для использования в одном из таких научных проектов, и я решил разузнать поподробнее, для каких именно исследований оно могло понадобиться.

Джим Хаттон рассмеялся. Это был короткий, отрывистый, совершенно невеселый звук, напоминающий собачий лай.

— Увы, ничего не могу сообщить вам по этому поводу.

— Почему?

Адвокат пожал плечами:

— Медицинские компании и институты, использующие трупы для экспериментов, обычно настаивают на соблюдении полной конфиденциальности.

— Но для чего такая секретность?

— Медицина по-прежнему остается областью, где риск намного выше, чем в других отраслях. И если какая-то компания работает над новым эффективным лекарством или методикой, она, естественно, не захочет, чтобы об этом пронюхали конкуренты.

— Значит, вы не можете назвать мне ни одного имени?

— Увы, мистер Арлин, я не знаю даже, какая компания или институт наложил лапу на труп Уильямса.

— Значит… никто не знает, куда в конце концов попало тело Дуэйна, не так ли?

— Администрация «Каньона Гамма» наверняка в курсе.

— Уж они-то точно ничего мне не скажут.

Джим Хаттон пожал плечами:

— Попытайтесь выяснить сами. Вы же репортер.

— А вы не можете мне помочь?

— Позвольте сначала спросить, зачем мне это — помогать вам?

Фред не нашелся, что на это ответить, и решил зайти с другой стороны.

— О'кей, — сказал он, — расскажите мне о Дуэйне. Каким он был?

— Но ведь ваша статья, кажется, немного о другом…

— Именно об этом! — с горячностью перебил Фред. — Дуэйн был казнен. Это уже новость!

— Вряд ли, особенно если судить по тому, сколько эфирного времени уделила этому событию пресса.

— А каково ваше мнение, мистер Хаттон? Как по-вашему, Дуэйн заслуживал смертной казни?

— И вы задаете подобный вопрос адвокату?

Черт побери, этот Хаттон оказался крепким орешком, но Фред решил не сдаваться.

— Разве адвокаты — не люди? — парировал он.

Хаттон снова пожал плечами:

— Я не верю в эффективность смертной казни. Именно поэтому я стал защитником, а не судьей или прокурором.

Фред почувствовал, что им пренебрегают. Во взгляде Хаттона читалось типичное адвокатское недоверие. Фред был не готов выдержать пристальный взгляд этих холодных выпученных глаз и, отвернувшись, стал рассматривать дохлую муху на подоконнике.

— Он мне нравился, — неожиданно сказал Хаттон.

— Нравился?! — удивленно переспросил Фред.

— Дуэйн, конечно, был форменным психом, но где-то глубоко внутри… Ну, вы понимаете…

— Откуда он вообще взялся? Как стал таким?

Из облезлого деревянного шкафчика Джим Хаттон достал толстую папку с какими-то бумагами, распечатками. Он явно был адвокатом старой школы и предпочитал конкретные, осязаемые вещи, которые можно потрогать, подержать в руках. Некоторые люди упрямо не желали сверять свои жизни с тем, что показывал компьютерный экран.

Джим Хаттон бросил увесистую папку на стол, подняв в воздух еще одно облачко пыли.

— Я думаю, здесь есть все, что вам нужно, чтобы описать семейную трагедию по-американски, — сухо сказал он, открывая папку. — О'кей. Уильямс Дуэйн Дуглас, родился в 2043 году в Бейкерсфилде. Мать — Дездемона Уильямс, родилась в 2013-м. Хроническая алкоголичка. Продолжала пить даже после принудительного — по решению суда — изменения соответствующего гена на аллельную модификацию Д2Р2. Допаминовые рецепторы необратимо разрушены.

Отец — Дуглас Петти. То, что он не оставил семью сразу после рождения Дуэйна и Кита, — наверное, самое худшее, что только могло случиться в их жизни. Дуглас терроризировал сыновей, причем проделывал это с явным удовольствием. Кроме того, он обладал неограниченной властью над женой. Однажды Дездемона и Дуглас решили оставить обоих детей в номере мотеля. Сказано — сделано; уложив мальчиков спать, они просто ушли в неизвестном направлении, не потрудившись даже оплатить счет. К этому времени в семье появился третий ребенок — Бобби, сестра Дуэйна и Кита. О ней мать заботилась — во всяком случае, прежде чем отправиться в мотель, она оставила ее у сестры. Что касается сыновей, то их судьба, похоже, не особенно интересовала Дездемону Уильямс. Как бы там ни было, с тех пор она с ними больше никогда не виделась.

Джим Хаттон закрыл папку.

— Что было потом? — поинтересовался Фред.

Адвокат пожал плечами:

— Мальчишек Уильямсов переводили из одного приюта в другой, пока их не усыновили Барри и Кристин Ленеманы. Но и этот гуманный акт едва не привел к катастрофе. Ленеманам, по-видимому, хотелось иметь только одного ребенка, а Дуэйн, на свою беду, не пришелся у них ко двору. Вот почему он стал таким, каким стал… Если хотите знать мое мнение, ничего другого и нельзя ожидать от человека, которого никто никогда не любил и с которым самые близкие люди всю жизнь обращались как с собакой.

Тут Фреду стало ясно, что внешняя холодность адвоката — всего лишь профессиональная маска, под которой скрывается натура глубоко эмоциональная.

— Как вам кажется, он был виновен в том преступлении, за которое его казнили?

— Не для печати?

— Разумеется, нет.

— Единственный человек, кто доподлинно знает, что случилось той ночью у Каменистого ручья, — Кит Уильямс, его брат. Они были вместе, когда погибла эта девчонка, Соннерс.

— А где теперь Кит?

Хаттон еще раз недобро усмехнулся.

— Где теперь Кит Уильямс? — повторил он. — Прячется, наверное, в какой-нибудь дыре. Если вы случайно его разыщете, мистер Арлин, я советовал бы вам не пытаться взять у него интервью, а действовать в соответствии с рекомендациями ФБР.

И Джим Хаттон бросил ему через стол фотографию. Со снимка с вызовом улыбался Дуэйн Уильямс.

— Но это не Кит!.. — удивился Фред. — Это же Дуэйн! Тот парень, которого казнили в «Гамме».

— Это Кит. Они были идентичными близнецами. Разве вы не знали?

— В пресс-релизе ничего об этом не говорилось…

— Эх вы! А еще журналист!.. — Адвокат презрительно ухмыльнулся.

Да-а, подумал Фред, а Хаттон-то тот еще сукин сын! Тем не менее он слегка приподнял руки вверх, как бы признавая правоту собеседника.

— Так вот, в рекомендациях ФБР говорится, что человек, опознавший Кита Уильямса, не должен пытаться его задержать. И даже приближаться к нему… ни при каких обстоятельствах. Этот парень опасен, как неразорвавшаяся граната. На свете немало людей, которым вы, мистер Арлин, можете посочувствовать, даже пожалеть… Мне, учитывая род моих занятий, приходится проявлять сочувствие даже к тем, кого в обществе принято считать негодяями и подонками. Но не к таким, как Кит Уильямс… Для этого мерзавца у меня не найдется ни капли жалости.


Выйдя на залитую солнцем Стейт-стрит, Фред остановился в легкой растерянности. Он никак не мог сообразить, в какую сторону ему надо идти. На душе у него было неспокойно, коленки слегка дрожали. Быть может, подумалось ему, все дело в том, что он слишком привык к безопасности виртуальных судебных присутствий, когда репортер может затребовать любое досье, чтобы без спешки, вдумчиво и внимательно ознакомиться с ним. А главное — для этого вовсе не надо даже находиться в том же городе, где рассматривается дело. Из своего кабинета Фред мог подключиться к любому залу судебных заседаний, и, будучи человеком достаточно ленивым, он предпочитал именно так и поступать. Куда как приятно работать дома, сидя в удобном кресле перед экраном компьютера! Нет, запутанные расследования и скитания по трущобам в поисках человека, который может оказаться опасным преступником, — это не для него.

Повернувшись, Фред медленно двинулся в сторону берега.

— Если я иду на пляж, следовательно, я гедонист, — пробормотал он, пробираясь сквозь толпы состоятельных на вид бездельников, которые заполняли тротуары и магазины. Солнце весело блестело в голубом небе, впереди сверкал океан, и с каждым шагом Фреду все труднее было поверить, что в подобном мире есть место для таких, как Кит Уильямс. И все же где-то глубоко внутри него жила и крепла странная убежденность, что ему нужно непременно найти этого опасного типа. Найти и поговорить с ним. Хотя бы для того, чтобы показать всем — и прежде всего самому себе, — что он не какой-нибудь трусливый белоручка, привыкший только нажимать кнопки. Он должен делом подтвердить, что у него достаточно мужества и упорства, чтобы войти в элиту журналистского корпуса.


Феникс


18

Прошло две недели, и наномашины сообщили, что 88 процентов клеток в теле с порядковым номером 13 восстановлены полностью. По сравнению с прошлыми попытками это был большой успех, и все же пораженных некрозом тканей в организме оставалось еще слишком много. Гарт долго раздумывал, прежде чем принять решение. Разумеется, можно продолжить начатую процедуру и попытаться избавить организм от еще какого-то количества пораженных клеток, но это чревато изменением химической активности среды, в которой все полезные процессы могли существенно замедлиться. Что, в свою очередь, могло привести к атрофии или даже к отмиранию уже оздоровленных клеток. Между тем время оставалось решающим фактором, и в конце концов Гарт решил рискнуть и извлечь тело из защитной ванны.

Для начала необходимо было поднять температуру изотонического раствора и заполнить насос, подававший в кровеносную систему заменитель плазмы, искусственно синтезированной кровью. Этот последний процесс занял не слишком много времени: буквально на глазах экспериментаторов под кожей пациента проступила синеватая сетка вен.

После того как в теле восстановилась нормальная циркуляция крови, его оставалось только извлечь из ванны. Эта операция тоже была полностью механизирована; специальные моторы постепенно, дюйм за дюймом, наматывали на валы эластичные тросы, поднимая тело все выше к потолку. Вязкий изотонический раствор стекал с кожи, как не до конца застывший клей. Но вот тело повисло над ванной, и в дело вступила хирургическая бригада. Врачи дренировали и промыли легкие и вставили в трахею респираторную трубку.

— Взгляни-ка на это, Гарт, — окликнула коллегу Персис, стоявшая у мониторов в дальнем углу лаборатории. — Ничего подобного у нас еще не было.

Гарт подошел к ней, и некоторое время они вместе следили за рефлекторным подрагиванием сердечной мышцы.

— Да, у него это произошло быстрее, чем у других, — согласился Гарт.

Обычно сердце в первые дни нуждалось в помощи специального насоса.

— Сильный организм, — пожала плечами Персис. — Да и занятия в тюремном тренажерном зале принесли свою пользу. Этот человек был в отличной форме.

На протяжении последующих двух дней тело оставалось в подвешенном состоянии. Когда микроскопические исследования, проводившиеся через каждый час, показали, что сердце готово к работе, Гарт решился увеличить давление в кровеносной системе. Вечером второго дня сердце пациента совершило первое спонтанное сокращение. Автоматика сразу отключила насос байпаса, и дальше сердце сокращалось совершенно самостоятельно. Все, кто присутствовал в тот момент в лаборатории, приветствовали это важное событие аплодисментами.

— Давайте не будем забегать вперед, — предупредил Гарт. — Мы вступаем в область чистой теории, и что будет дальше, ведомо одному только Богу…

Он распорядился подогреть тело до температуры, близкой к нормальной, и поместить в гипербарическую камеру, чтобы увеличить приток кислорода к мозгу. Одновременно на мозг осторожно воздействовали при помощи стимулирующих магнитных полей, однако по большому счету ничего кардинального сделать было нельзя: экспериментаторам оставалось только сидеть и ждать, пока нейроны вырастут и соединятся в цепи. К счастью, сорок седьмая хромосома работала даже лучше, чем ожидалось. Во всяком случае, внутреннее сканирование не показало ни бластом, ни опухолей. Не было также и признаков отторжения тканей.

Но к исходу пятых суток прирост нервной ткани все еще оставался недостаточным. По какой-то причине — по какой, Гарт и представить себе не мог — нейроны росли во много раз медленнее, чем обычная соединительная ткань.

— Боюсь, что сердце проснулось слишком рано, — сказал он почти жалобно, пристально разглядывая экран рентгеноскопа в поисках электрической активности мозга.

К этому времени тело уже перенесли в небольшую комнатку в подвале здания — в самом конце длинного коридора, в который выходили двери множества заброшенных и законсервированных лабораторий. Подвал представлял собой унылый, полутемный лабиринт размещенных на нескольких уровнях операционных, смотровых, исследовательских помещений, куда по своей воле не заходил никто из персонала Центра. Гарта такое положение более чем устраивало. Его собственные секретные лаборатории находились на самом последнем цокольном этаже, и ему очень не хотелось, чтобы в непосредственной близости от них появлялись посторонние.

Время шло, а команда исследователей оставалась в состоянии бездеятельного ожидания. Единственное, что они могли делать, — это регулировать и подстраивать следящее оборудование. Несколько человек заключили между собой пари, поспорив о том, сколько дней проживет тело номер 13. Гарт знал об этом, но делать собственную ставку не спешил. Все эти дни он вообще держался особняком от остальных. Частенько он прохаживался по коридорам «Икор корпорейшн», пытаясь придумать какой-нибудь способ сдвинуть дело с мертвой точки. Иногда он просто сидел в своем кабинете и, слушая Моцарта, разбирался с накопившейся бумажной работой, но без особого успеха. Все его мысли были заняты текущим экспериментом. Ждать было тяжелее всего, хотя Гарт прекрасно знал — период, когда ничего не происходит, неизбежен при работе с каждым новым телом, а первоначальное волнение всегда сменяется таким вот томительным ожиданием, за которым следует успех или провал.

Несколько раз ему звонил Джон Рэндо, и один раз — президент. Гарт разговаривал с обоими из своего кабинета. Президенту он обещал перезвонить, как только что-то изменится. Звонок из Белого дома польстил его самолюбию, но в то же время Гарт не на шутку рассердился на Рика Бандельера, который фактически его подставил. Ведь теперь именно Гарт и никто другой будет вынужден сообщить главе государства, что эксперимент, на который тот возлагал столь большие надежды, провалился.

Впрочем, звонки эти странным образом подействовали на него успокаивающе. Гарту, по крайней мере, стало окончательно ясно, что он больше ничего не может сделать, поэтому он решил съездить домой, чтобы повидаться с семьей. И все же он не утерпел и, прежде чем покинуть здание, решил еще разок взглянуть на своего пациента. В лаборатории Гарт неожиданно застал Монти, который терпеливо сидел возле специально оборудованной койки.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал Гарт, заметив припухшие от недосыпа глаза лаборанта. — Ступай поспи.

Но Монти только покачал головой:

— Когда умирал один из братьев моего отца, никто из нас не сумел добраться до него вовремя. И теперь я хочу, чтобы рядом с доктором Шихэйном был кто-то, когда он очнется.

Гарт машинально придвинул стул и тоже сел. Несколько минут оба молчали, глядя на неподвижное, почти уже нечеловекообразное существо, которое они создали.

— Ты действительно думаешь, что это… что он придет в себя? — спросил наконец Гарт.

Монти пожал плечами.

— Я не думаю, — ответил он простодушно. — Я просто надеюсь.

— Не хотелось бы тебя разочаровывать, — медленно проговорил Гарт, — но… у него очень, очень мало шансов.

Подняв голову, он посмотрел на круглое лицо Монти, казавшееся еще круглее в туго затянутом капюшоне костюма биохимической защиты. Всегдашнее добродушное, чуть насмешливое выражение исчезло с лица лаборанта; теперь его неподвижные черты выражали только решимость и какое-то мрачное упрямство.

— Я бы на твоем месте не слишком привязывался к нему, Монти, — неуверенно добавил Гарт.

— Но ведь в этот раз все может закончиться по-другому, — возразил тот. — Ведь теперь мы действуем иначе, не так ли? Улучшенный метод…

— В прошлые разы, — ответил Гарт, — мы тоже использовали улучшенную методику. Мы совершенствуем ее от эксперимента к эксперименту и в конце концов должны получить положительный результат. Но не обязательно в этот раз. Ты нужен мне, Монти, чтобы довести до успешного завершения весь проект, поэтому мне не хочется, чтобы ты потратил все силы на какое-то одно тело.

Когда Гарт ушел, Монти склонился над пациентом и обтер его распухший лоб освежающей салфеткой.

— Все равно это неправильно, — прошептал он чуть слышно. — Неправильно — и все тут!


19

Телефонный сигнал ворвался в сон Гарта пронзительным, как визг сверла, писком, и он, еще не до конца проснувшись, зашарил рукой по сенсорной клавиатуре аппарата на ночном столике. Примерно после третьего сигнала ему удалось наконец нажать нужную кнопку. Кое-как разлепив веки, Гарт увидел, что часы показывают четыре утра.

Звонила Персис:

— Прошу прощения, Гарт, но я решила, что тебя необходимо разбудить…

— Что стряслось? — спросил он, чувствуя, как с него слетает последний сон. — Что-нибудь с пациентом?

— Да. Его иммунная система борется с вирусом герпеса.

У Гарта упало сердце.

— О'кей, — быстро сказал он. — Сейчас выезжаю.

Жена Гарта Клер оторвала от подушки заспанное аристократическое лицо.

— Что случилось? — спросила она сиплым со сна голосом.

— Ничего особенного, — ответил Гарт. — Спи. Какие-то неполадки с аппаратурой…


Шагая по коридору к лаборатории, где находилось тело, Гарт даже сквозь защитную маску улавливал витавший в воздухе запах жидких питательных растворов, испражнений и мокроты. В лаборатории он застал Персис и Монти, которые склонились над пациентом. Само тело было как никогда похоже на жертву неудачного медицинского вмешательства: обметанные губы растрескались, волосы свалялись, кожа набрякла и пошла багровыми пятнами, а пористый силиконовый бинт, прикрывавший шов на шее, покрылся пятнами проступившей сукровицы.

— Господи, неужели нельзя было привести его в порядок! — вырвалось у Гарта досадливое восклицание, и Персис с вызовом посмотрела на него. Похоже, замечание ей не понравилось.

— Мы были заняты, — отрезала она. — Взгляни-ка сюда…

И она драматическим, чуть картинным жестом показала на экран рентгеноскопа. Поглядев на него, Гарт убедился, что Персис нисколько не ошиблась в своем первоначальном диагнозе. Иммунная система организма атаковала вирус герпеса, который они использовали в качестве переносчика сорок седьмой хромосомы.

— О'кей, понятно, — проговорил Гарт. — Как ведут себя антитела?

— Активность нарастает, — сказал Монти.

— А белые кровяные тельца?

— Концентрация лейкоцитов составляет сорок один к пяти и продолжает расти.

— Я уверена, что это действует Голова, — добавила Персис, часто моргая слипающимися от усталости глазами.

— Ты права, — кивнул Гарт. — Иммунная система доктора Шихэйна приспособлена к старым вирусам, и теперь, когда его клетки столкнулись с новейшей разновидностью герпеса, они, естественно, отреагировали на него как на вторжение.

— Но почему ничего подобного не происходило раньше? — спросил Монти.

— Мы оживили его слишком рано, — объяснил Гарт. — А я оставил в Голове слишком много старых клеток. Естественно, это не могло пройти без последствий.

— И что нам теперь делать?

— Нужно привести его в порядок и… надеяться, что организм справится сам.

Весь остаток ночи Гарт, Персис и Монти трудились не покладая рук, делая все возможное, чтобы облегчить состояние пациента. Тщательно, словно совершая какой-то языческий обряд, они обмыли тело, натерли кожу ароматическими маслами и смазали губы антисептической мазью. Учитывая общее ослабленное состояние организма, существовала реальная опасность нагноения шейного шва, поэтому Гарт выложил на специальный бинт несколько порций мушиных личинок и укрепил этот странный компресс на ране. Личинки, питавшиеся пораженной тканью, должны были очистить шов, однако остановить развитие опасной инфекции не удалось. Не прошло и суток, как у пациента развилась острая бактериальная пневмония.

— Еще один сувенир из далекого прошлого, — вздохнул Гарт. — А ведь все шло так хорошо!

Но ничего поделать было уже нельзя, и он — хотя и неохотно — велел перевести основные органы на диализ.


— Мне кажется, в левом легком появились признаки некроза, — сказала Персис, обследовав пациента вечером следующего дня. Она ничего больше не прибавила, но этого и не требовалось — все и так знали, что это означает. В лунках губчатых альвеол начал скапливаться гной, что могло привести к кровотечению или даже к полному коллапсу легкого. Не тратя времени даром, Гарт вооружился фонендоскопом и сразу услышал грозные хрипы и бульканье в нижней части грудной клетки пациента.

— Ты не ошиблась, это гнойный плеврит, — подтвердил он поставленный Персис диагноз. — К сожалению, на данном этапе мы ничего не можем предпринять.

— Почему? — удивилась Персис.

— Мы и так сделали все, что могли. Нам остается только ждать, пока организм сам справится с инфекцией. Или… не справится.

— Мы могли бы попробовать сделать ему плевральную пункцию.

Эта процедура предусматривала введение в плевральную полость длинной дренажной иглы и забор образца гноя, по которому можно определить тип инфекции.

— …И если мы обнаружим вирусы распространенных в прошлом штаммов, — добавила она, — можно будет обратиться в архив Центра контроля заболеваемости. Там наверняка найдется подходящий антибиотик.

— Нам нельзя обращаться в ЦКЗ, — резко возразил Гарт.

— Но старые бактерии могут быть восприимчивы к действию старых лекарств! В этом случае…

— Я знаю, — перебил Гарт. — Но… сначала мне нужно с тобой поговорить.

— О чем? — спросила Персис.

— Не здесь. Давай выйдем в коридор.


— Я не могу обращаться ни в ЦКЗ, ни в какое-то другое правительственное агентство! — резко сказал Гарт, когда они с Персис уединились в одной из законсервированных лабораторий, где их никто не мог подслушать. — Это все равно что самому сунуть голову в петлю!

— Но почему? Я не понимаю!..

— Если только в Центре контроля заболеваемости пронюхают, что наша Голова является носителем каких-то болезней из прошлого, они спустят на нас всех собак, и в первую очередь — Федеральное агентство бактериологической безопасности. А ФАББ с нами церемониться не станет. Эти ребята живо конфискуют нашего пациента, а проект закроют раз и навсегда. Как представляющий бактериологическую опасность для населения.

— Но если ФАББ убедится, что мы соблюдаем все меры предосторожности, оно, конечно, не станет нас закрывать. Возможно даже, агентство станет сотрудничать с нами… — сказала Персис.

— Похоже, ты ничего не знаешь о том, что такое ФАББ и как оно работает, — покачал головой Гарт и, наклонившись к ней, проговорил шепотом: — Пять лет назад несколько человек умерли, получив выращенные в этих самых лабораториях органы, которые оказались заражены вирусами. Этот случай едва не поставил крест на моей карьере, и я не хочу, чтобы что-то подобное повторилось. Мне удалось собрать достаточно информации, касающейся работы моей рибосомы. И я считаю, что самое разумное в данной ситуации — дать телу снотворное и… оставить его в покое.

Персис задумалась. Ее лицо отразило глубокую внутреннюю борьбу.

— Мне не удалось собрать никакой полезной для проекта информации, — промолвила она наконец. — Да и самовозбуждение нервных клеток остается пока под большим вопросом. Мне кажется, мы должны сделать все возможное, чтобы тело выжило. По-моему, просто преступно остановиться сейчас, когда успех так близок!

— Но тело является источником инфекции. И оно может быть опасно — для тебя, для меня, для всего мира, наконец!

— Мы можем сдерживать инфекцию, не давать ей распространяться.

— А потом что?

— Можно достать нелегальные антибиотики. В том же ЦКЗ или за границей. Я слышала — в особых случаях некоторые врачи именно так и поступают. У меня есть, гм-м… связи. И возможно, нам удастся найти средство борьбы с болезнью, не ставя в известность правительственные агентства.

— О'кей, допустим, мы достанем подходящий антибиотик и он сработает. Но если тело просуществует достаточно долго, ФАББ непременно захочет обследовать его, а любое обследование включает анализы на биопсию. Они обнаружат остаточные следы антибиотика и все равно конфискуют тело, а нас прикроют.

— То есть вне зависимости от того, останется пациент жив или нет, нас ждут крупные неприятности. Ты это хотел сказать?

— Я… я не предвидел подобного развития событий, — честно признался Гарт. — Я поторопился — слишком рано извлек тело из ванны — и вот результат.

Персис наклонила голову.

— Значит, — сказала она, глядя в сторону, — нужно как-то спрятать тело от агентства.

— Это невозможно, — возразил Гарт. — Они все равно узнают, и тогда…

— Если они явятся сюда, можно попытаться подсунуть им другое тело.

— Откуда мы возьмем другое тело?

— Агентство ведь не обследовало все наши тела?

— Нет. Они делали проверку всех образцов, кроме пятого, девятого и десятого номеров.

— Вот видишь! Насколько я помню, наш девятый номер — тоже белый мужчина. Им мы и подменим мистера Шихэйна.

— Возраст не подходит. Девятый номер слишком стар.

— Значит, нужно изменить записи в медицинской карте. Это довольно просто, насколько я понимаю… Ну же, Гарт, решайся! Это хороший план, и он может сработать. Что касается мистера Шихэйна, то… давай не будем предпринимать необратимых шагов, ладно? Пусть все идет как идет, во всяком случае — пока. Если хочешь, я возьму поиски антибиотика на себя. Тогда, если нам удастся победить инфекцию, мы всегда можем выдать нашего тринадцатого за следующий, четырнадцатый номер… Как будто это очередной эксперимент, понимаешь? Ну а если он все-таки умрет, мы зарегистрируем труп как обычно.

— Я… я не могу снова подвергать опасности весь Центр.

— Ты уже подверг опасности нашу карьеру, когда промолчал о том, какой репутацией ты пользуешься у агентства. Я уже не говорю о проекте в целом… Почему ты ничего не сказал мне? Почему не обратился к Рику?..

Впервые в разговоре с ним Персис упомянула о муже. Гарт удивленно вскинул глаза и заметил набухшую у нее на лбу вену. Еще никогда он не видел Персис такой сердитой.

— А при чем тут Рик? — возразил он. — Я сомневаюсь, что он согласится на что-то подобное.

— Я его проинструктирую, — пообещала Персис. — Он не будет против.

— А остальные? Лаборанты, техники? Думаешь, им можно доверять?

— Ты сам подбирал себе сотрудников, вот ты и ответь на этот вопрос… — В тоне Персис прорвались раздраженные нотки. — Насколько мне известно, каждый из них, поступая на работу в «Икор», должен был написать расписку о неразглашении конфиденциальной информации. Я, во всяком случае, такую расписку давала. И я доверяю тем, с кем работаю, а ты? — Она взглянула на него в упор. — Это наша первая возможность хотя бы частично оживить замороженный мозг, и я не собираюсь ее упускать.

Гарт долго молчал, не зная, что сказать. Слишком уж разными были его и ее мотивы. Он предпочел бы ничего не говорить, но Персис продолжала пристально смотреть на него, вынуждая принять решение.

— Сходи поговори с Риком, — промолвил он наконец и, круто повернувшись на каблуках, отправился назад в палату-лабораторию, где ожидала его возвращения вся бригада.

— Приготовьте мне троакар, дренажную трубку и вакуумный отсос, — сказал он делано бодрым голосом. — Нужно посмотреть, с какой инфекцией мы имеем дело.

Результаты пробы оказались именно такими, как и предвидел Гарт. Бактерии, извлеченные из легких пациента, не значились в современных базах данных, следовательно, все это время они сохранялись в Голове.

Потом вернулась Персис, и Гарт проинструктировал всю группу относительно того, как следует себя вести, если ФАББ нагрянет с проверкой. К его удивлению, никто не возражал против подмены, хотя если бы обман раскрылся, большие неприятности грозили всем. Впрочем, Гарт понимал, чем вызвано подобное единодушие: не только он, но и все остальные связывали большие надежды с успехом дерзкого проекта, получившего кодовое название «Пробуждение». Кроме того, среди тех, кто имел хоть малейшее отношение к медицине или биологии, почти не было людей, которые питали бы теплые чувства к Федеральному агентству.

Когда главный вопрос был решен, все — включая Гарта и Персис — начали по очереди дежурить у постели тринадцатого номера, находившегося на грани жизни и смерти. Он дышал тяжело, с присвистом и хрипом, а его лоб горел как в огне, однако нигде на теле не появилось ни бластом, ни опухолей. Это и был тот успех, к которому Гарт так стремился, однако он не испытывал по этому поводу никакой радости. Во время их последнего разговора Персис довольно прозрачно намекнула ему, что он гораздо больше интересуется контролем над своей транспортной рибосомой, чем сохранением жизни пациента, и Гарт никак не мог об этом забыть.


В эти тревожные дни у Гарта все валилось из рук. Он не мог сосредоточиться ни на одном деле и испытывал непреодолимое желание поговорить с кем-то, кто не имел бы отношения к «Икору» и не был скован жесткими правилами корпоративного поведения. В конце концов он решил позвонить своему старому другу, который проводил операцию по соединению донорского тела с Головой.

— Сан-Диего, больница СЦИ, Тим Боут, — сказал он, обращаясь к компьютеру. Веб-камера мигнула, и через несколько секунд на экране появилось лицо Тима.

— Тебе повезло, что ты меня застал. Я только что вернулся из Сан-Франциско — там произошла крупная авария на строительстве. — Тим всегда любил прихвастнуть своей готовностью сломя голову мчаться на край света, чтобы спасти жизнь тяжело раненному человеку. — Итак… Как там наше чудовище? Еще живо?

— Боюсь, ему недолго осталось.

— Ну вот, еще один возвращается в прах, — сказал Тим печально. — Неужели я где-то напорол?

— Нет. Просто Голова неожиданно дала сильную иммунную реакцию на один из наших вирусов-носителей. Теперь нам остается только ждать, чем все закончится, хотя я подозреваю, что кончится плохо… Собственно говоря, я просто собирался поблагодарить тебя за хорошую работу, Тим, но…

— Пустяки, не стоит благодарности. Мне было даже интересно, к тому же я не очень и напрягался. Всего-то двадцать часов пришлось попотеть. Кстати, когда этот парень умер в первый раз?

— Голова была заморожена в 2006-м.

— Постарайся сохранить его в живых, ладно? Хочу его кое о чем расспросить…

— О чем?

— О том, как он и его поколение умудрились так загадить планету, что теперь на ней и жить-то невозможно!

— Ладно, как только он придет в себя, я устрою тебе встречу. Только, боюсь, разговаривать с ним будет все равно что с кирпичной стеной.

Гарт был очень рад, что ему удалось поговорить с Тимом. Потрепаться — вот более подходящее слово. Их шутливая беседа помогла ему успокоиться и совладать с нервами. А нервничать было отчего. В глубине души Гарт почти не сомневался, что их эксперимент готов вырваться из-под контроля.


20

К следующему утру состояние пациента не изменилось, и Персис решила, что у нее есть немного времени для утренней прогулки. Главное, Рик согласился с ее планом. В особенный восторг он от него, конечно, не пришел, однако они действительно зашли слишком далеко, поэтому ничего другого им просто не оставалось.

Когда Персис была уже у входной двери, сработал сенсор безопасности. Услышав тревожный сигнал, Персис нахмурилась.

— Докладывай, — резко сказала она.

Из крошечного динамика донесся синтезированный женский голос. По идее он должен был быть приятным, но сегодня Персис сочла его визгливым и искусственным.

— Угарный газ — 7 процентов, двуокись азота — 9,5 процента, закись азота — 15 процентов, полихлорированные бифенилы — 28 процентов, сернистый ангидрид — 6 процентов, фенилртутные соединения — 35 процентов…

— А теперь скажи, что это означает, — требовательно перебила Персис и добавила: — Докладывай.

— Опасные для жизни загрязняющие атмосферные примеси, — снова зазвучал компьютерный голос. — Степень риска — высокая. Для нахождения на открытом воздухе свыше пятнадцати минут рекомендуется воспользоваться кислородным аппаратом.

Проклятье! Экологическая тревога, и как раз в тот день, когда у нее появилось время для прогулки! Тяжело вздохнув, Персис отворила свой платяной шкаф и стала рыться на полках в поисках кислородных баллонов для дыхательной маски. Первый баллон, который попался ей под руки, оказался почти пуст, и она продолжила поиски. Найдя полный баллон, она подсоединила его к маске, а потом взяла кислородный аппарат для Охотника — своего ручного волка, которого воспитывала со щенячьего возраста.

Прошло уже несколько недель с тех пор, как Персис в последний раз гуляла в парке Саут-Маунтин. Остановив электрокар на площадке в самом начале размеченного прогулочного маршрута, она бросила неодобрительный взгляд на облако смога, висевшее над Фениксом словно желтовато-коричневое покрывало, потом посмотрела на себя в зеркальце заднего вида. В широкополой защитной шляпе и кислородной маске она напоминала не человека, а какое-то зловредное насекомое.

— Ну что, стоит нам показываться людям в таком виде? — проговорила она, обращаясь к Охотнику. Тот в ответ негромко взвизгнул и поскреб лапой дверь электромобиля.

— Знаю, знаю, что ты думаешь, — кивнула Персис. — По-твоему, конечно стоит.

Персис мечтала о водчонке с тех самых пор, как уехала из Нью-Йорка. Теперь это был мощный, уже почти совсем взрослый зверь с блестящей, густой, темной шерстью и белым ромбиком на лбу — характерным признаком, отличавшим одомашненных волков. Охотник принадлежал к подвиду волков Великих равнин, которых люди выращивали в неволе вот уже больше пятидесяти лет. За это время их мозг несколько увеличился в объеме, а головы стали круглее.

— Рядом, Охотник, рядом! — скомандовала Персис, увидев, что волк потрусил по тропе. Закон запрещал выгуливать волков без поводка, но она сомневалась, что в столь ранний час их кто-нибудь увидит.

Тропа поднималась в гору, и вскоре Персис почувствовала одышку. Похоже, за время, что она не ходила на прогулки, она подрастеряла физическую форму. Лицо под маской покрылось потом, и Персис сняла ее, чтобы немного остудить кожу. Едкий сернистый запах тотчас проник в рот и застрял где-то в горле.

В Нью-Йорке с воздушно-капельными инфекциями и смогом боролись, превращая тротуары в герметично закрытые прозрачными пластиковыми кожухами коридоры. Но в Фениксе дело обстояло иначе. Здесь слишком мало пешеходов, поэтому подобная мера была признана слишком дорогостоящей. Чтобы добежать от дома до машины или магазина, людям приходилось пользоваться респираторами и миниатюрными воздушными фильтрами, которые тоже стоили отнюдь не дешево. Что же до длительных прогулок под открытым небом — особенно в дни повышенной опасности, — такая роскошь доступна только тем, кто может позволить себе покупать бал тоны с кислородом для кислородных приборов.

Охотник по-прежнему бежал впереди нее, однако через каждые сто ярдов он останавливался и поворачивал свою массивную голову, чтобы взглянуть, как там хозяйка. Наблюдая за ним, Персис невольно задалась вопросом, вспоминает ли он о своей,;жизни в Аризоне, не скучает ли по холмам, оленям, лосям и диким индейкам, на которых охотились его далекие предки. Ее волк никогда ни на кого не охотился, однако он был ей надежным защитником. А это немаловажно в городе, который пережил столько волнений и бунтов. Даже сидя на цепи, Охотник производил устрашающее впечатление и не раз отпугивал от дома разных подозрительных типов. Персис пообещала себе, что когда-нибудь отвезет Охотника в Йеллоустонский или Йосемитский национальный парк — хотя бы просто затем, чтобы посмотреть, какова-то будет его реакция на зов дикой природы.

Продолжая подъем, Персис подумала и о том, не отождествляет ли она себя с волком и не ей ли действует на нервы непривычная, чужая обстановка. На Манхэттене ей было достаточно комфортно, несмотря на неблагоприятную эпидемиологическую ситуацию и другие трудности. В Аризоне не так многолюдно и опасно, как в Нью-Йорке, однако Персис почему-то не испытывала никакого облегчения. Напротив, она постоянно чувствовала себя угнетенной и подавленной. Особенно сильно действовала на нее не ослабевающая круглый год жара. Например, сейчас только половина восьмого утра, но Персис не сомневалась, что меньше чем через четверть часа палящие лучи безжалостного солнца заставят их обоих спуститься в тень, под защиту гребня горы.

Но пока они с Охотником продолжали упрямо двигаться по направлению к Хидденвэли, стараясь не обращать внимания на неудобства. У самой вершины горы Персис ненадолго остановилась, чтобы глотнуть воды из фляги, а потом подошла к краю гранитного утеса, с которого открывалась панорама Феникса. Город из стекла и бетона уже блестел сквозь желтоватую дымку смога. Примерно в пяти милях к северу Персис разглядела и высотную башню «Икор корпорейшн», похожую на уткнувшийся в небо черный гнилой зуб. Казалось, все здание вибрирует и раскачивается, но эту иллюзию создавали потоки нагретого воздуха, которые уже начали подниматься от земли вверх. Ее собственный дом находился гораздо дальше — почти за городской чертой, в относительно безопасном и благополучном районе Кэрефри, — и его отсюда не было видно.

Вспомнив о доме, Персис машинально посмотрела на часы. Как раз сейчас Рик принимает утренний душ. Ее муж… Опустившись на корточки, она бесцельно ковыряла палочкой землю, стараясь сдержать подступившие к глазам слезы. Не сумела. Слезы потекли по щекам, а из обожженного сернистым ангидридом горла вырвалось сдавленное рыдание.

Охотник услышал этот звук и, подбежав к хозяйке, положил голову ей на колени. Персис почесала его за ухом.

— Ничего… ничего… — пробормотала она. — Я просто устала.

Охотник слегка повел глазами, покосился на нее из-под надбровий, но его волчья морда по-прежнему ничего не выражала.

— Ах, если бы ты умел говорить! — вздохнула Персис, глядя в желтые глаза зверя, и погладила жесткий белый ромбик у него на лбу. — Ты бы мог подсказать, как мне быть, что делать!

Персис не имела в виду работу. Она говорила о своем браке, который разваливался буквально не по дням, а по часам. Волк, конечно, ничего не понял. Он только опустил ей на колено широкую лапу, и это молчаливое сочувствие бессловесной твари заставило Персис зарыдать еще сильнее.


Феникс


21

Федеральное агентство бактериологической безопасности появилось в институте на двенадцатый день существования тела номер 13. Специальная инспекционная группа прибыла, по своему обыкновению, без предупреждения. Как и предвидел Гарт, агентство пронюхало о визите президента и решило проверить состояние пациента. Узнав о появлении группы в вестибюле здания, Гарт велел проводить инспекторов к себе в кабинет, а сам дрожащими пальцами набрал служебный номер Персис, которая как раз в это время дежурила в палате-лаборатории.

— Подготовь замену, — сказал он ей сдавленным голосом. — У тебя есть двадцать минут.

И он дал отбой. Буквально через несколько секунд после того, как он отключил монитор, в его кабинет вошли проверяющие. Их было шестеро: трое из местного отделения и трое — из центрального аппарата агентства. Судя по их многочисленности и высоким званиям, Федеральное агентство настроено достаточно решительно, а это означало, что лаборатории будут подвергнуты самому доскональному обследованию.

— По нашим сведениям, у тебя появилось новое донорское тело, — холодно сказала Гарту доктор Ким Эндрю. Доктору Эндрю было чуть за шестьдесят, и половинуэтого срока она возглавляла фениксский филиал ФАББ. Волосы собраны на затылке в аккуратный пучок. Такая же прическа была у нее и много лет назад, когда Гарт впервые встретился с ней, только сейчас в волосах появилась проседь.

— Я как раз собирался зарегистрировать его по всем правилам, — ответил Гарт, стараясь держать себя в руках.

— Смотри не тяни, — строго сказала Эндрю. — Кстати, очень жаль, что нам не удалось повидаться с президентом, когда он сюда приезжал.

— Мне тоже жаль. — Гарт лицемерно улыбнулся. — Но это произошло совершенно неожиданно. Видишь ли, отец мистера Вильялобоса в свое время тоже был заморожен, а поскольку президент лично знаком с главой нашей корпорации, то… Очевидно, он узнал от мистера Рэндо о нашем проекте и заинтересовался.

— Настолько заинтересовался, что бросил всё и специально прилетел, чтобы узнать, как у вас идут дела?

— Президент не счел нужным посвятить меня в свои планы, но у меня сложилось впечатление, что он просто заскочил к нам, когда возвращался в Вашингтон с какой-то международной конференции.

Лицо доктора Эндрю осталось неподвижным, и Гарт так и не понял, поверила она его объяснениям или нет.

— Ну и как поживает ваш последний пациент?

— Никак. К сожалению, он умер.

— Прискорбно. Кстати, нельзя ли нам взглянуть на тело?

В ее устах этот вежливый оборот звучал не как просьба, а как приказ, но Гарт решил пока не лезть на рожон и отвечал с такой же изысканной вежливостью:

— Сколько угодно… Следуйте за мной, пожалуйста.

И они вместе спустились в цокольный этаж институтского здания. Сколько-то времени отняли душ, дезинфекция и переодевание в биозащитные костюмы. Гарт намеренно долго возился со своим костюмом, затягивая время, но, заметив, что гости начинают терять терпение, повел их к законсервированным лабораториям, где уже ждала Персис. Увидев Гарта, она многозначительно посмотрела на него, но он отвел глаза и жестом предложил инспекторам начинать проверку. Фальшивое тело уже лежало на специальной каталке, и специалисты ФАББ занялись им в первую очередь.

— Когда он умер? — спросила Ким, заглядывая в рот трупа.

— Ночью, — коротко ответил Гарт.

— Но тело совсем холодное.

— До вашего приезда оно лежало в хранилище.

Ким нахмурилась.

— А как дела с твоей рибосомой? Удалось добиться какого-нибудь прогресса?

— Кое-что есть, — кивнул Гарт. — Но еще не совсем то, чего бы всем нам хотелось.

— Ага, вижу… Бластомы. Жаль, очень жаль. Впрочем, я уверена — ты своего добьешься.

Функционеры ФАББ порой действительно вели себя не совсем последовательно. То они силой врывались в здания, словно полиция, получившая ордер на обыск и арест всех присутствующих, то наоборот — держались как коллеги-врачи, для которых не существует ничего, кроме блага пациента. Среди следователей и инспекторов агентства действительно немало квалифицированных врачей, медсестер, санитаров, однако в большинстве случаев их дипломы — пустая формальность; по существу же это самые обыкновенные чиновники, которых интересует только власть и собственное положение на служебной лестнице. Чего они и добивались в зависимости от ситуации то лаской, то таской. Несмотря на это, Гарт порой все же испытывал к этим людям что-то вроде симпатии. Ведь, что ни говори, именно они первыми вступают в бой с эпидемиями, а многие из них и вовсе погибли, подхватив ту или иную смертельную болезнь. Да, это трудная и опасная работа. И одинокая. Каждый, кто соглашается работать в агентстве, автоматически становится изгоем в научном или медицинском сообществе и вынужден до конца жизни мириться с неприязнью и ненавистью людей, с которыми когда-то работал плечом к плечу.

— Нам нужно будет взять образцы тканей.

— Сделайте одолжение, — откликнулся Гарт самым дружелюбным тоном.

Взяв все необходимые соскобы, пробы и мазки и тщательно осмотрев лабораторию, инспекторы, казалось, были полностью удовлетворены, и Гарт повел их обратно к фильтрам. По дороге доктор Эндрю внезапно остановилась перед дверью еще одной лаборатории.

— А здесь что? — спросила она, пытаясь открыть дверь, но та оказалась заперта.

Гарт украдкой покосился на Персис. По выражению ее лица он сразу понял, что именно здесь она спрятала тело номер 13.

— Н-ничего, — ответил Гарт севшим от страха голосом.

— Я вижу там какие-то приборы, — сказала доктор Эндрю и, еще раз тряхнув ручку, привстала на цыпочки, чтобы заглянуть в небольшое смотровое окошко. — Почему эта дверь заперта?

— Это… старые лаборатории. Иногда мы храним здесь кое-какое оборудование, которое в данный момент нам не нужно, — пробормотал Гарт, пытаясь уклониться от прямого ответа.

— Пожалуй, нам следует заглянуть и сюда. У тебя есть ключ, Гарт?

Гарт облился холодным потом:

— Н-нет. То есть — с собой нет. А у тебя, Персис?

Персис несколько секунд смотрела на него с открытым ртом, потом невпопад кивнула:

— У меня тоже… нет. Пойду поищу.

И она ушла. Гарт и инспекторы ждали у двери. Персис все не возвращалась, и доктор Эндрю начала проявлять признаки нетерпения. Она то принималась трясти ручку, то снова заглядывала в окошко.

— Почему вы вообще заперли эту комнату? — спросила она раздраженно.

— Должно быть, случайно. А вообще-то требования безопасности… — промямлил Гарт. — У нас…

Доктор Эндрю собиралась сказать что-то еще, но ей помешали.

— Доброе утро, господа! — раздался из дальнего конца коридора уверенный голос, и вся группа повернулась в ту сторону.

— Прошу извинить за опоздание. Позвольте представиться: меня зовут Рик Бандельер, я бизнес-директор местного филиала «Икор корпорейшн». Надеюсь, все в порядке?

Даже сквозь маску биозащитного костюма было видно, какая у него широкая, располагающая, наконец — просто красивая улыбка. Казалось, она подействовала даже на Ким Эндрю.

— В общем, да… — проговорила она неуверенно и выпустила дверную ручку, а Гарт подумал, что впервые в жизни он по-настоящему рад видеть Рика.

— Надеюсь, вы не откажетесь ненадолго зайти ко мне в кабинет, — приветливо сказал Рик, разыгрывая роль радушного хозяина. — Если вы не торопитесь, разумеется. Мне хотелось бы обсудить с вами пару вопросов. Кроме того, вас ждет легкий завтрак. Я уверен, он не помешает нашей беседе.

— С удовольствием, но только после того, как мы осмотрим эту лабораторию, — хмуро ответила доктор Эндрю, несколько придя в себя.

— Пожалуйста, но это будет не поздно сделать и после завтрака, — ответил Рик, лучезарно улыбаясь. — А пока вы будете у меня, я распоряжусь, чтобы охранники нашли ключи.

Он по-прежнему говорил вполне светским тоном, и все же каким-то образом ему удалось навязать проверяющим свою волю. Один за другим они потянулись следом за Риком, а Гарт и Персис переглянулись. Оба выглядели бледными и напуганными.


Рик прекрасно играл свою роль. Он засыпал инспекторов вопросами об их работе, спросил, что может «Икор корпорейшн» сделать, чтобы облегчить им жизнь, и даже извинился за то, что никого из сотрудников ФАББ не позвали на встречу с президентом Вильялобосом.

— Мы хотели пригласить к нам руководителей местных отделений правительственных агентств, включая ФАББ, — сказал Рик, — но в протокольной службе президента нам сказали, что это сугубо частный визит и что мистер Вильялобос настаивает на полной конфиденциальности. Да и то сказать, он пробыл у нас всего… — Рик бросил взгляд на Гарта, который никак не мог прийти в себя.

— Меньше часа, — подсказал Гарт.

— Да, именно. Президент очень торопился.

Гарт видел — Ким прекрасно понимает, что делает Рик, и тем не менее она, казалось, относилась к его болтовне достаточно благосклонно. Молодость и картинная внешность Рика Бандельера явно подействовали на нее умиротворяюще. Казалось, Ким напрочь забыла о какой-то там запертой лаборатории.

Когда проверяющие благополучно отбыли, Гарт справился с неприязнью, которую питал к Рику, и от души поблагодарил его за столь своевременную помощь. Потом он спустился в свой кабинет и упал в кресло, совершенно обессиленный. Гарт ни минуты не сомневался: еще один такой день, как сегодня, и он не выдержит. Он включил следящие мониторы и некоторое время наблюдал, как санитары из его группы перевозят пациента обратно в палату-лабораторию. При этом его не покидало ощущение, что он совершил ошибку, пойдя на поводу у Персис, и что их неприятности только начинаются. Но пути назад нет. Как сказала та же Персис, теперь все они повязаны одной веревочкой.


22

Этой ночью Гарт никак не мог заснуть, поэтому когда его жена задремала, он бесшумно поднялся и, перейдя в кабинет, включил компьютер и вызвал на экран личное дело доктора Натаниэля Шихэйна. После всего, что произошло, ему казалось — он должен поближе познакомиться с Головой, чтобы начать относиться к ней не как к экспериментальному материалу, не как к неодушевленному предмету, а как к живому, разумному существу. Лишь привязанность, симпатия или на худой конец обычное человеческое сочувствие могли оправдать не только его решение оставить Голову в живых, но и опасную игру, которую, вторично рискуя карьерой, он затеял со всесильным агентством.

Информации в личном деле оказалось довольно много: два диплома, свидетельство, куча газетных вырезок и кое-какие медицинские справки. Это было тем более удивительно, что о ранних пациентах «Икора» сведений сохранилось прискорбно мало. А если речь шла о телах и головах, замороженных в 60 — 70-е годы XX столетия, то есть задолго до того, как информация стала оцифровываться для компьютерной обработки, о них вообще не было известно практически ничего, если не считать имени, возраста и регистрационного номера.

Из личного дела Гарт узнал, что доктор Шихэйн получил диплом медицинского колледжа Лос-Анджелесского университета, диплом Американской академии семейных врачей и свидетельство о зачислении в ординатуру больницы «Синайские кедры», где он собирался защищать диссертацию на звание доктора философии.

— Да, парень даром времени не терял, — пробормотал Гарт.

Была в деле и газетная заметка с цветной фотографией, на которой доктор Шихэйн снят рядом с губернатором Калифорнии на церемонии открытия бесплатной больницы в малообеспеченном районе Лос-Анджелеса. «Губернатор Дэвис — за улучшение бесплатного здравоохранения», — гласил заголовок. Губернатор был высоким, подтянутым мужчиной с крошечной головой, густыми серовато-седыми волосами и хитрой улыбкой профессионального политика. Одну руку он положил на плечо доктору Шихэйну, который тоже улыбался, но более простодушно и открыто.

Гарту доктор показался достаточно симпатичным. У него были непослушные, соломенного цвета волосы, прямой тонкий нос и выразительные темно-карие глаза, в которых светились теплота и ум. Судя по выражению лица, чувствовал он себя немного не в своей тарелке. Что ж, подумал Гарт, хорошо, что у нас есть его портрет. После стольких лет хранения в состоянии глубокой заморозки черты лица Шихэйна, что называется, «поплыли», но теперь можно было восстановить его прежний облик.

Несколько десятков вырезок были посвящены обстоятельствам трагической гибели доктора, застреленного в Лос-Анджелесе неизвестным преступником, которого так и не нашли, а также решению его жены заморозить голову сразу же после убийства.

Последняя по времени статья из специализированного медицинского журнала была датирована 2030 годом; в ней доктора Шихэйна называли только «Голова», и никак иначе, словно он утратил имя и превратился просто в экспонат, в диковинку из кунсткамеры. Несколько специалистов обследовали его, пытаясь определить, какая часть живых тканей необратимо повреждена в процессе замораживания.

— Увы, судьбе было мало одной жертвы, — вздохнул Гарт, обнаружив на экране ссылку на личное дело Дуэйна Уильямса. Материалов по донорскому телу наверняка намного больше, но Гарт не хотел просматривать их сейчас. Может, как-нибудь в другой раз, когда у него будет подходящее настроение.

Гарт уже собирался отключить компьютер, когда раздался негромкий сигнал веб-камеры, и он поспешно нажал кнопку на столе, чтобы вызов не разбудил Клер в спальне.

— Ты все еще на работе?! — удивленно воскликнул Гарт, увидев на экране Персис. — Как там… дела?

— Сегодня вечером привезли антибиотики. Мы поставили капельницу.

— Как его состояние?

— Температура сразу опустилась. Сейчас она близка к нормальной.

Это сообщение обрадовало Гарта. Он не думал, что контрабандные антибиотики сработают так быстро.

— Это еще не все, — добавила Персис. Она казалась спокойной, но губы ее чуть подергивались, словно она старалась сдержать улыбку.

— Что еще?

— Аксоны клеток серого вещества спинного мозга выросли уже настолько, что преодолели границу трансплантационного стыка. Так вот, мы обнаружили в них признаки активности.

Гарт в восторге стукнул кулаком по столу.

— Я знаю, что уже поздно, — сказала Персис, — но у нас тут происходит что-то вроде, гм-м… небольшого представления. Одним словом, я хочу, чтобы ты приехал. Мне кажется, тебе это должно понравиться.


Гарт мчался по пустынным улицам с опасно высокой скоростью, притормаживая, только когда проезжал мимо стоявших на перекрестках танков Национальной гвардии. Их курсовые прожекторы неизменно провожали его машину, но Гарт знал, что его вряд ли станут останавливать. Патрульные наверняка проверили его номерные знаки и убедились, что разрешение появляться на улице после наступления комендантского часа у него есть.

Ворвавшись в здание, которое в этот ночной час казалось каким-то сверхъестественным лабиринтом, Гарт бросился к дезинфекционным камерам. Когда он вошел в комнату наблюдения, оказалось, что здесь собралась уже большая часть команды. Увидев начальника, лаборанты тотчас расступились. Бросив взгляд на рентгеноскопы, Гарт сразу заметил легкое свечение в районе мозгового ствола. Выглядел этот трепещущий огонек слабым, готовым каждую секунду погаснуть, но Гарт почувствовал, как от восторга у него перехватило дыхание.

— …И без какой-либо стимуляции с нашей стороны! — выдохнул он, выразив общую мысль.

— Да, — подтвердила Персис. — Совершенно спонтанный процесс.

— Не могу поверить!

— Я тоже.

Гарт поднял голову, обвел взглядом счастливые лица присутствующих. На душе у него было так радостно, что, позабыв о всякой сдержанности, он крепко обнял Персис.


23

Радостное событие, однако, застало экспериментаторов врасплох. До этого момента все они были озабочены только тем, чтобы не дать телу номер 13 умереть. Не существовало ни примерной программы восстановительных мероприятий и процедур, ни даже теории лечения подобных случаев, опираясь на которую они могли бы разработать эту самую программу. Но, наблюдая за сотрудниками, Гарт замечал, что они с каждым днем относятся к пациенту все лучше. Все, от Персис до санитара, — проявляли невероятную самоотверженность и трудились с полной отдачей, забывая о сне и отдыхе. На усталость никто не роптал. Напротив, все ревностно старались окружить пациента всевозможными удобствами и помочь ему скорее поправиться. О подобной сплоченности Гарт мечтал с самого начала, когда только создавал свою экспериментальную команду. Ему и в голову не приходило, что группа наемных работников способна превратиться в единомышленников и коллег, всего лишь осознав: им удалось создать живое существо.

Каждое утро Гарт или Персис проводили с сотрудниками краткую беседу, на которой обсуждался ход лечения.

— Прошу вашего внимания, коллеги, — сказал Гарт на одной из таких встреч. — У Персис есть для вас одна любопытная новость. Давай, Персис…

— Я рада сообщить вам, — начала она, обращаясь к присутствующим, — что благодаря вливаниям суспензии стволовых клеток и моим регуляторам-семафорам нам удалось полностью восстановить клетки лобных долей, мозолистого тела и лимбическую систему мистера Шихэйна.

Собравшиеся разразились радостными восклицаниями.

— Кроме того, стволовая часть мозга восстановилась до такой степени, что теперь он сам может поддерживать гомеостаз.

— А когда мозговой ствол будет в состоянии управлять телом? — спросил кто-то из лаборантов.

— Думаю, он уже готов, и сегодня мы это проверим! — торжественно объявил Гарт.

— И что будет тогда? — осведомился Монти.

— Чтобы восстановить когнитивные функции мозга, мне придется на время превратиться в садовника и, вооружившись компьютерными ножницами, отсечь посторонние нейроны, — объяснила Персис. — Мне уже случалось работать на живом мозге в Нью-Йоркском университете, и, скажу без лишней скромности, я сумела добиться очень неплохих результатов в области нервной регенерации — правда, лишь в специфически определенных отделах мозга. Со столь обширными поражениями мне еще не приходилось иметь дела. Я знаю только одно: в мозгу мистера Шихэйна мне встретится достаточно много накоротко замкнутых проводов, так что будьте готовы — мы можем столкнуться с довольно необычными реакциями физического свойства.


Сразу после утренней беседы Персис заглянула к Гарту в кабинет. Ей нужно было сказать ему много такого, о чем она не решилась говорить перед всеми. Когда она вошла, Гарт смотрел в окно.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она.

— Поговорить? О чем? — Гарт повернулся в ее сторону.

— О Дуэйне Уильямсе.

Гарт тяжело вздохнул. Он знал, о чем пойдет речь, и боялся этого разговора, потому что у него не было ответов на вопросы Персис.

— Ладно, расскажи, что тебя тревожит.

Она опустилась в кресло напротив рабочего стола Гарта.

— Насколько мне известно, у Дуэйна при жизни было сильно развито стремление самому контролировать события. И я уверена, что, когда он очнется, ему захочется, чтобы так продолжалось и дальше. Ты понимаешь, о чем я?

— Ты хочешь сказать, мы поступили не слишком обдуманно, самонадеянно?

Несколько мгновений оба молчали.

— Когда ты предложила воспользоваться пенитенциарной системой в качестве источника донорских тел, — сказал наконец Гарт, — я согласился только потому, что мне и в голову не могло прийти, что мы действительно будем оживлять их.

— Да, значит, то, что я слышала, — верно, — задумчиво проговорила Персис.

— Что же ты слышала?

— Некоторые считают, что мы живем в век, когда технология переросла человека.

— Иногда я спрашиваю себя, не лучше ли будет… покончить с ним.

— Не представляю, как ты можешь говорить такое!

Последовала новая пауза.

— Но к чему все это может привести? — покачал головой Гарт. — Что нас ждет?!

Персис нахмурилась:

— Мозговой ствол Уильямса работает.

— И?..

— Через пару дней он обретет сознание.

— И на что это будет похоже? У тебя есть информация, от которой мы могли бы отталкиваться, чтобы хотя бы представить будущую картину?

— Нет. Он будет жив, и он будет чувствовать все, что с ним происходит. В какой-то мере он обретет некое «я», с которым что-то будет происходить, но у него еще не будет интеллектуальных возможностей, чтобы обрабатывать эту информацию. Говоря возвышенным слогом, он будет жить в мире, где нет ни образов, ни звуков, ни слов… — Персис пристально посмотрела на Гарта, и в ее ореховых глазах отразилось льющееся в окно солнце.

— То есть его реакции будут чисто автоматическими?

— Почти.

— Каким был Уильямс, когда ты его обследовала? — спросил Гарт, откидываясь на спинку кресла. Он уже подозревал, что услышит, и ему это совсем не нравилось.

— Общественный балласт, — жестко ответила Персис. — Классический подонок с признаками всех социальных патологий. С самого раннего детства его личность формировалась в обстановке насилия и жестокости. Тогда же Дуэйн перенес несколько серьезных черепно-мозговых травм, затронувших лимбическую систему. Спонтанные вспышки агрессивного поведения, стремление манипулировать окружающими, серьезное поражение памяти, абнормальное сексуальное поведение и так далее. Но при этом мне не удалось обнаружить никаких дефектов в его вегетативной нервной системе; кроме того, уровень недетерминированной тревожности был у него практически в норме, так что, строго говоря, Дуэйн — не психопат.

— Это уже кое-что, — проговорил Гарт, но она не улыбнулась.

— Мозговой ствол Дуэйна также был в полном порядке. Именно поэтому я и выбрала его.

— За что его казнили?

— Он забил до смерти одну девушку, предварительно изнасиловав ее. В извращенной форме.

— О Господи!.. — простонал Гарт, обхватив руками голову. — Ума не приложу, как нам со всем этим справиться! Моей квалификации для этого просто не хватит!

— Я обеспокоена не меньше твоего.

— Ты обеспокоена? Всего-то-навсего?! Нет, Персис, мои чувства гораздо сильнее, чем просто «беспокойство»…

— На мой взгляд, у нас нет оснований смотреть в будущее столь пессимистично. Может быть, мозг Шихэйна сумеет удержать контроль над телом, когда сознание вернется к нему в полном объеме. Может, мозговой ствол и вовсе не будет оказывать на его поведение никакого влияния… А может, он вообще до этого не доживет.

— Слишком много «может быть», ты не находишь?

— Твоей квалификации вполне достаточно, чтобы позаботиться о теле, а разумом позволь заняться мне. Я считаю, мы должны продолжать работать. Нам просто нельзя останавливаться на середине пути!

Гарт мрачно покачал головой. От его приподнятого настроения не осталось и следа. Ах, если бы они были осторожнее в своих решениях! Увы, их всех слишком увлекла возможность использовать молодые, здоровые тела, которые конечно же намного более выносливы и живучи, чем изношенные тела стариков. Сейчас Гарт проклинал себя за то, что согласился с предложением Персис использовать преступников в качестве доноров. Вместе с тем он понимал, что, пойди они по другому пути, им никогда бы не продвинуться так далеко, как сейчас.


Лос-Анджелес


24

В сообщении о казни Дуэйна Уильямса было что-то такое, что, по глубокому внутреннему убеждению Фреда, могло при удачном стечении обстоятельств принести ему высшую журналистскую награду. Именно поэтому он поместил это дело на верхнюю полку своей мысленной картотеки, где пылилось еще с полтора десятка идей, некогда казавшихся столь же многообещающими. Фред, впрочем, почти не сомневался, что на этот раз у него все получится, но — увы — пока всех его материалов могло хватить лишь на несколько жалких строчек, откровенно говоря, без малейшего намека на сенсационность. Пару раз Фред звонил в ФБР, чтобы узнать, есть ли какие-нибудь новости о местонахождении Кита Уильямса, но о нем по-прежнему не было ни слуху ни духу. В конце концов Фред едва не забыл о сногсшибательном материале, который он собирался приготовить для «Метрополитена». Но однажды ночью, шатаясь по Сети, он наткнулся на список разыскиваемых ФБР преступников и обнаружил в нем имя Кита Уильямса. К списку прилагался информационный файл, содержавший не только фотографии самого Кита, но и интервью с его сестрой Бобби. Пробежав его глазами, Фред сразу вышел из состояния сонной апатии, навеянного многочасовым сидением перед монитором. Надо будет позвонить этой Бобби, решил он. А что? Вреда от этого, во всяком случае, не будет. Он просто позвонит ей — и все.

Сказано — сделано. К его огромному удивлению, Бобби согласилась встретиться с ним почти сразу, словно давно ждала чего-то подобного. Фред со своей стороны тоже решил не тратить время зря и пообещал приехать на следующий день.

Подъезжая к окраине Сан-Луис-Обиспо, где жила Бобби, Фред почувствовал нарастающую тревогу. Это был так называемый «временный поселок», состоявший из множества сборных фанерных или щитовых домиков, которые почти сплошь покрывали отлогие склоны холмов. Подобные поселки существовали теперь вокруг большинства калифорнийских городов. В свое время они возводились в качестве временных прибежищ для миллионов переселенцев, которые начали прибывать в Калифорнию после первых масштабных стихийных бедствий, однако и теперь, сорок лет спустя, в этих поселках жило достаточно много людей.

Облупившийся знак «Добро пожаловать в «Солнечную рощу!» нисколько не улучшил настроение Фреда. Припарковав машину у тротуара, который отличался от проезжей части улицы лишь тем, что кучи мусора на нем были выше, он выбрался наружу. Ему очень не хотелось оставлять машину без присмотра, но делать было нечего, и он начал пробираться к дому через широкий передний двор, засыпанный грудами щебня и обломков кирпича. Когда он оказался в нескольких шагах от дома, дверь с изодранной сеткой широко распахнулась, и на пороге появилась дебелая молодая женщина, в которой Фред сразу признал хозяйку.

Проведя гостя в крошечную кухню, Бобби Уильямс грузно опустилась на продавленную тахту и вопросительно уставилась на Фреда, ожидая, что он начнет разговор первым. У нее был такой же, как у брата, пухлый, чувственный рот с опущенными уголками, и Фред с невольным страхом подумал, что и характер у нее, наверное, такой же взрывной и непредсказуемый.

— Где, говорите, вы работаете? — спросила Бобби, выговаривая слова так небрежно, что казалось, она думает о чем угодно, только не о своем неожиданном госте. На ней было бесформенное платье, словно сшитое из нескольких кусков ткани, небрежно соединенных неровными, кривыми стежками, и Фреду стало ее жалко.

— Я из «Калифорния ТВ», — объяснил он.

— Ах да, КТВ… — повторила Бобби и заерзала на месте, словно пытаясь произвести более выгодное впечатление.

— Я писал о казни Дуэйна, — добавил Фред и, пробравшись между ветхой мебелью, уселся на свободное местечко на второй софе. — И мне всегда казалось, что в этом деле не все так просто. На пресс-конференции вы сказали, что у вашего брата была тяжелая жизнь. Вы не могли бы рассказать об этом поподробнее?

— Откровенно говоря, я не очень люблю вспоминать то время.

— Очень хорошо вас понимаю, миссис Уильямс. Поверьте, мне очень не хотелось вас беспокоить, но… Дело в том, что я собирался написать свою статью в сочувственном ключе… — Фред замолчал, ожидая ее реакции.

— Я… мне всегда казалось, что Дуэйн абсолютно никому не нужен, — выдавила Бобби.

— Почему никому не нужен?

— Он был… странным.

— В каком смысле?

— Ну, когда он был маленьким, то получил… травму. После нее он так никогда и не оправился.

— Я ничего об этом не знал, — сказал Фред. — Какая травма?

Бобби повернулась к окну, и ее двойной подбородок мелко-мелко задрожал.

— Я помню только, как отец напился, бросился на мать и стал ее бить. Это было уже не в первый раз, и мы сразу спрятались под кровать, чтобы не попасть ему под горячую руку. Разделавшись с матерью, отец стал искать нас. Мы все плакали, но старались не шуметь, чтобы он не нашел нас по звуку, а Дуэйн… Он как бы закрывал меня своим телом. Одна его нога высунулась из-под кровати. Отец увидел ее, схватил Дуэйна за ногу и потянул сначала на себя, потом дернул вверх. Тогда-то он и ударился об пол головой… У него была такая здоровенная шишка… я помню — потом он давал нам ее потрогать. Мы называли ее «вторая голова Дуэйна». Она держалась около недели, потом начала проходить, но… после этого случая Дуэйн почти не улыбался. Уже много позже, когда мы выросли, он часто сидел молча и смотрел в пространство. Спросишь его, что, мол, с тобой, а он молчит, словно не слышит. Нет, я не хочу сказать, что Дуэйн стал тупым или придурком, нет — он по-прежнему оставался самым умным из нас, но… Он стал каким-то другим, странным. Говорил, что читает чужие мысли и видит людей насквозь, а сам не мог предвидеть последствий собственных поступков. Он никогда не заглядывал вперед, и это в конце концов довело его до беды. Нет, в душе он не был злым, просто — как это говорится? — впечатлительным и легко поддавался чужому влиянию. К примеру, если бы кто-нибудь сказал ему «иди за мной» или «делай то-то», он бы пошел и сделал и не стал задавать вопросов. Как щенок-несмышленыш, честное слово! А Кит частенько этим пользовался…

Бобби промокнула глаза тряпицей. Со стороны можно было подумать, будто она плачет, но Фред хорошо видел, что глаза у нее совершенно сухие. Очевидно, Бобби столько раз повторяла свой рассказ, что этот рассчитанный на публику жест сделался для нее привычным. А может, она просто выплакала все слезы, которые у нее были. Гм-м… неплохо сказано! Это может даже пойти в заголовок.

— Кит — это ваш второй брат? — уточнил он с великолепной небрежностью, словно это не имело никакого особого значения.

— Кит… — машинально повторила Бобби, не подтвердив и не опровергнув факт существования второго брата.

— Почему он не захотел приехать на… казнь? — на последнем слове Фред немного понизил голос, словно из уважения к чужому горю.

— Я не знаю, да и честно говоря, мне наплевать…

— А где он сейчас? Где его можно найти?

— Сейчас Кита можно найти в списке полусотни самых опасных преступников, который ФБР публикует каждый месяц, — ответила Бобби неожиданно резким тоном. — Это все, что мне известно. В прошлом году он десять месяцев держался в первой десятке… Понятия не имею, как они это определяют, — добавила она, словно речь шла о рейтинге популярности какой-то эстрадной звезды.

— За что его разыскивает ФБР?

— Убийство, изнасилование, — ответила Бобби спокойно. Можно подумать, речь шла о цвете глаз или волос Кита.

Фред тихонько вздохнул и огляделся. В гипсокартонной стене кухни зияло несколько отверстий, словно кто-то проломил ее ногой или кулаком.

— Он… ваш брат не заглядывал к вам в последнее время? — спросил он, стараясь преодолеть охвативший его страх.

Казалось, при одной мысли о том, что брат может ее навестить, Бобби вздрогнула. С губ ее сорвался хлюпающий астматический вздох, который прервался так резко, словно кто-то повернул невидимый кран. Похоже, Бобби тоже доставалось от братца.

— Если бы мой муж увидел Кита где-нибудь поблизости, он бы взял ружье и сделал то, что следует сделать, — решительно сказала она. — Я не знаю, где сейчас мой брат, зато я твердо знаю — он вполне заслуживает того, чтобы спать вечным сном на кладбище нашего поселка.

Проследив за ее взглядом, Фред увидел возле дверей огромную автоматическую винтовку Ф-140.

— Значит, из двух братьев именно Кит был лидером? — задал он следующий вопрос.

— Он вертел Дуэйном как хотел. Сделай то… Сделай это… А Дуэйн ради брата готов был на все!

— Включая убийство?

— Он никого не убивал, — возразила Бобби хмуро.

Тут Фред услышал странный шорох, донесшийся из-за буфета. Нижняя дверца с легким скрипом приоткрылась, и он облился холодным потом, но потом разглядел в щель несколько живых пушистых комочков, которые кувыркались в ворохе старого тряпья. Котята. Целый выводок котят.

— Кто же тогда убил эту девушку — Соннерс? — спросил он, слегка отдышавшись.

Бобби смерила его недоверчивым взглядом.

— Ни один из моих братьев не был в ту ночь в каньоне Каменистого ручья, — отчеканила она, и некоторое время оба сидели молча. Потом Фред снова покосился на буфет, откуда доносились писк и возня.

— Вы любите кошек?

— Конечно.

Поднявшись, Бобби тяжело проковыляла к буфету и распахнула дверцу пошире:

— Смотрите, им уже три недели!

Кошка-мать с подозрением уставилась на Фреда, но котята, увлеченно сосавшие молоко, ничего не заметили.

— Хотите котеночка?

— Там, где я живу, запрещено держать домашних животных.

— Вот как? — Бобби неодобрительно нахмурилась.

Теперь уже Фред заерзал на тахте. Разговор явно уходил в сторону, а из задуманного им интервью ничего путного не получилось. Он преодолел столько миль, но так и не узнал ничего стоящего.

— Мне показалось необычным, что Дуэйн решил добровольно передать свое тело какому-то медицинскому учреждению для научных экспериментов, — сказал он. — Вам что-нибудь об этом известно?

— Я уже сказала — у него было доброе сердце.

«Вот как? — мысленно переспросил Фред, чувствуя, как в нем нарастает раздражение. — Как же получилось, что этот добряк зверски изнасиловал и задушил молоденькую девушку?»

Вслух же он произнес:

— У вас не сохранилось никаких личных вещей брата?

— У меня есть письма, которые он прислал мне из «Каньона Гамма». Вы ведь имели в виду что-то в этом роде, да?

Ну наконец-то!

— Да. Вы позволите мне взглянуть на них?

Задевая за мебель, Бобби вышла в другую комнату и сразу же вернулась с коробкой из-под туфель, битком набитой письмами.

— Это довольно необычно, — проговорил Фред, запуская обе руки в драгоценную коробку. — Я хотел сказать — теперь больше никто не пишет письма. Только старики, которым уже за сто…

— Или те, кто лишен доступа к Сети, — добавила Бобби.

— Вы, безусловно, правы, — кивнул Фред.

Письма в коробке были написаны неразборчивыми каракулями на тонкой, как паутинка, тюремной бумаге. Вытащив первое попавшееся, Фред погрузился в чтение.


Привет, сестренка!

Я сижу у себя в камере в одних шортах и майке, потому что у нас здесь здорово жарко. Как в аду. Вентиляция сломалась, а нас, конечно, никуда не пускают. Вот и приходится сидеть в этом пекле. Думаю, так недолго и ноги протянуть. В камерах окон нет, но иногда нам разрешают постоять в шахте под крошечным стеклянным окошком в самом верху и посмотреть на небо. Вчера я смотрел на небо в первый раз, и мне повезло. Я видел птицу. Представляешь, сестренка?! Это было здорово, просто здорово! У нас тут многие отдали бы все, что угодно, только бы увидеть птицу, ручей или хотя бы зеленую травинку. Знаешь, некоторые парни, которые тут уже давно, просто сходят без этого с ума. Мы часто слышим, как они кричат — особенно когда вырубается электричество и приходится сидеть в темноте. Например, на прошлой неделе тоже отключился свет, так два парня кричали всю ночь напролет. Ты даже не представляешь, как сильно на нас это действовало.

У меня тут вышла неприятность. В столовой завязалась драка, я стал помогать Джонни, но охранник сбил меня с ног и чуть в пол не втоптал. Так что я уже четвертый день сижу в карцере и все думаю и думаю об этом самом зеленом стебельке травы. Я представляю его очень хорошо — зеленый, блестящий, упругий, какой всегда бывает молодая трава весной, и думаю, что я — как эта травинка.

Я знаю, что не должен скандалить и шуметь, иначе меня скосят, как эту самую траву. Обычно мы стараемся выбирать такие развлечения, чтобы никого не сердить. Например, на прошлой неделе (всего-то на прошлой неделе, а мне кажется, это было ужасно давно!) мы устроили соревнования, у кого самый страшный шрам, и я победил! Я победил, сестренка! Наверное, за всю мою жизнь это единственное соревнование, в котором я стал первым. Я показал им шрам у себя на заднице; ну, ты помнишь, где отцовский питбуль вырвал у меня здоровенный кусок мяса? Кстати, здесь многие ребята дополняют шрамы татуировками. Я думал вытатуировать у себя на лбу змею, чтобы скрыть шрам, — ты, наверное, помнишь, тот, что под волосами, — но мне не хочется делать это здесь, потому что иглы у ребят грязные, а я, наверное, единственный из смертников, который не болен гепатитом Е.

Я знаю, сестренка, тебе не нравилось, как я живу. Наверное, я действительно наломал дров, но я все равно хочу сказать, что я тебя люблю и всегда любил. Здесь вокруг нас только Смерть, и от этого все мы переполнены ненавистью и отчаянием. Некоторые пытаются бороться, но их за это бьют. Я не борюсь, потому что видел, что может из этого выйти. И все равно я верю, что люди, которые отправили меня сюда, станут известны всей Америке, а я буду оправдан… (последнее слово зачеркнуто)…реабилитирован. Мне очень нравится слово «реабилитирован», нравится, как оно звучит. Его подсказал мне один из охранников, когда я читал ему свое письмо (мы все должны читать им наши письма вслух, хотя иногда на это уходит слишком много времени). Молись за меня, сестренка. Я невиновен, и то, что со мной случилось, попросту несправедливо!

Твой любящий брат

Дуэйн


— Вы никогда не пытались выяснить, что же на самом деле случилось той ночью в каньоне Каменистого ручья? — спросил Фред.

Косые лучи заходящего солнца упали на заплывшее жиром лицо Бобби, превратив его в недобрую маску.

— Зачем же я буду выяснять? — проговорила она неприязненно. — Ведь я уже сказала вам, что моих братьев там не было.

— О'кей, — сказал Фред и поднялся. Он видел, что Бобби намерена и дальше выгораживать братцев, и не собирался тратить на нее время.

— Можно мне ненадолго взять эти письма? — спросил он. — Я хотел бы сделать копии.

— И я их больше не увижу?

— Что вы, я непременно вам их отдам, обещаю, — заверил ее Фред и улыбнулся хорошо отрепетированной улыбкой кристально честного человека, хотя помнил множество случаев, когда он забывал вернуть интервьюируемым дорогие для них письма и документы. Нет, сказал он себе, на этот раз я точно поступлю как полагается. В конце концов, теперь я не просто безответственный собиратель новостей, а журналист, ведущий серьезное расследование.

Когда, прощаясь, Фред уже пожимал Бобби руку, ему вдруг пришло в голову, что со дня казни Дуэйна прошло семь месяцев и что его труп уже давно могли уничтожить в ходе непонятных экспериментов или искромсать на донорские органы и образцы, которые хранятся теперь под безликими номерами в каком-нибудь морозильнике. И он пообещал себе, что завтра же сядет на телефон и попытается как можно скорее снова выйти на след тела Дуэйна Уильямса.


25

— …Ты помнишь, что говорил в подобных случаях Эйб Линкольн?

Доктор Ким Эндрю строго смотрела на Гарта с экрана. Выражение ее лица не предвещало ничего доброго, и он сразу понял, что звонит она не для того, чтобы обменяться ничего не значащими любезностями. Время позднее, и ей, должно быть, пришлось немало потрудиться, прежде чем она застала его в рабочем кабинете. Наверное, она даже звонила ему домой, что, с точки зрения Гарта, было по меньшей мере некорректно.

— Эйб Линкольн много чего говорил, — уклончиво ответил он. Ее вступительная фраза слишком напоминала ловушку, и Гарт решил быть предельно осторожным.

— Линкольн говорил: можно постоянно обманывать несколько человек…

— …Или некоторое время обманывать всех… — подхватил Гарт.

— …Но нельзя обманывать всех постоянно. Кого пытаешься одурачить ты?

— Что ты имеешь в виду, Ким? — Гарт терпеть не мог словесные игрища, особенно с таким опасным противником, как Федеральное агентство бактериологической безопасности.

— Образцы тканей, которые мы взяли у тебя в лаборатории, оказались весьма и весьма интересными.

— Рад это слышать.

— Мы датировали эту голову шестидесятыми годами XX века.

— И были абсолютно правы, — вежливо подтвердил Гарт. — Точная дата — одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой. Просто поразительно, как вам это удалось!

— Я не знала, что у вас есть такие старые экземпляры.

— Есть, и немало. На данном этапе нашего проекта от них довольно много пользы.

Гарту захотелось, чтобы Ким поскорее перешла к делу, ради которого звонила.

— Вы постоянно работаете с ископаемыми, а мы — нет, поэтому нам пришлось позаимствовать новейший аппарат в лаборатории судебной медицины… — Она не договорила, очевидно, ожидая его реакции, но Гарт и глазом не моргнул.

— И что показала ваша замечательная машина? — спросил он.

— Ты, конечно, будешь рад услышать, что результаты неопределенные…

Гарт немного расслабился. По-видимому, у Ким нет никаких фактов и ее звонок — просто попытка выудить что-то из него.

— …Но мы склоняемся к мнению, что тело, которое вы продемонстрировали нам в последний наш визит, умерло намного раньше, чем вы говорили.

— Да, это так, — сказал Гарт. — К сожалению, оно прожило всего несколько дней.

Ким поджала губы.

— Тогда почему ты солгал мне?

— Честно говоря, Ким, нам не хотелось уронить себя в глазах президента. Он многого ждет от нашего проекта, поэтому мы сказали ему, что тело прожило достаточно долго — дольше, чем на самом деле. Естественно, нам не хотелось, чтобы президент узнал, как мы ввели его в заблуждение, поэтому мы солгали и вам. Извини…

— Все это довольно странно…

— Совершенно с тобой согласен. Это была ошибка, и я приношу свои извинения.

— Ты очень осложняешь мне работу, Гарт, — вздохнула Ким. — Мне бы не хотелось возвращаться к вам с ордером, но…

— Я буду только рад, если ты посетишь нас снова, — солгал Гарт самым жизнерадостным тоном, на какой только был способен в данных обстоятельствах. — Дело в том, что через две-три недели мы планируем восстановить еще одно тело, и если ты приедешь, я сам тебе все покажу. Мне нечего скрывать, Ким.

— Я хочу, Гарт, чтобы ты твердо усвоил одну вещь, — медленно, с расстановкой проговорила она. — Единственное, что меня заботит, — это здоровье нации. И если не считать твоей лжи, ты пока не сделал ничего, что могло бы подвигнуть меня на решительные действия.

Они оба прекрасно знали, что, если в следующий раз Ким появится в «Икоре» с ордером, ей и ее коллегам придется закрыть филиал — быть может, не навсегда, а на какое-то время, однако даже подобная мягкая мера могла отбросить исследователей на месяцы назад. Фактически им пришлось бы начинать проект с самого начала, а Ким — судя по ее последним словам — этого не хотелось. Может быть, в ней проснулось что-то вроде сочувствия к коллеге-врачу, занятому действительно важными исследованиями, но не исключено, что причиной подобной осторожности с ее стороны был интерес, проявленный к проекту самим президентом. Похоже, Рик не ошибался, когда говорил, что Вильялобос — их самый высокопоставленный и влиятельный друг и покровитель.

— У нас нет никаких тайн, Ким. Мы движемся медленно, ощупью, а та голова с самого начала была обречена. Слишком старая, слишком поврежденная…

— Вот что, Гарт, я не желаю больше выслушивать вашу ложь и неуклюжие оправдания. Из-за этого мои собственные отчеты выглядят неполными. Если у вас что-то случится и окажется, что это я недоглядела… В общем, ты понимаешь, чем это может кончиться для нас обоих?

— Да, Ким. Я понимаю.


После того как Ким отсоединилась, Гарт включил дистанционные мониторы, чтобы взглянуть на пациента. Впалате-лаборатории теперь установлена механическая подвесная койка-колыбель — элегантная конструкция, соединяющая свойства электрокаталки и старомодных брезентовых ремней, которые поддерживали тело в подвешенном состоянии и через равные промежутки времени приподнимали, поворачивали его и сгибали конечности, имитируя мышечную активность. Насколько известно Гарту, это лучший способ избежать внешней инфекции и подготовить мышцы к тому моменту, когда тело сможет двигаться самостоятельно. Обычно такие устройства использовались для людей, которые пережили обширный инфаркт и потеряли способность управлять своим телом.

Следя за медленной, деликатной работой сервоприводов койки-колыбели, Гарт чувствовал, как успокаиваются взбудораженные нервы. Вместе с тем он все еще не верил, что это происходит на самом деле. Каждый раз, когда он думал о последствиях, которые могло повлечь за собой его решение оставить тело в живых, ему становилось не по себе. Гарту было бы намного легче, если бы они предоставили все естественному ходу событий, когда обнаружили первые признаки пневмонии. Но он уступил Персис, что — как ему теперь казалось — было с его стороны проявлением слабости и малодушия. Или просто глупости. Но и успех нельзя исключать. Успех мог прославить Гарта, сделать мировой знаменитостью. Его, и Персис тоже… А победителей, как известно, не судят.

Интересно, подумал вдруг Гарт, готов ли он к тому, что ждет его в случае удачи, — к аплодисментам, вниманию прессы, к лекционным турам, к славе?

С головой уйдя в свои мысли, он не услышал, как открылась дверь его кабинета, и поднял голову, только когда Персис слегка откашлялась, чтобы привлечь его внимание. В руках у нее были две чашки горячего кофе.

— Хотелось бы знать, — сказала она, — будет ли у нас когда-нибудь время для личной жизни?

— Не знаю. — Гарт покачал головой.

— Тоже следишь за ним? — Персис показала на включенные экраны.

— Медитирую. — Он усмехнулся. — Это зрелище действует на меня успокаивающе.

— Он похож на ныряльщика, который плывет под водой.

— Да, сходство есть. — Гарт немного помолчал. — Мне только что звонили из ФАББ. Ким охотится на ведьм.

Персис чуть заметно вздрогнула:

— И что ей было нужно?

— Она знает, что мы подменили тело.

— Они… приедут?

— Нет. Я думаю, на этот раз все обойдется. Я сказал Ким, что мы преувеличили время жизни тела, чтобы произвести впечатление на президента. По-моему, она на это клюнула. Ну а чтобы подстраховаться на будущее, я намекнул, что мы готовимся к новой операции и что через несколько недель она сможет приехать и взглянуть на результаты нашего очередного эксперимента.

Персис с облегчением выдохнула:

— Слава Богу! Я, собственно, зашла сказать, что, по моему мнению, он вот-вот проснется.

Гарт не сдержал улыбки:

— Расскажи-ка поподробнее.

— В последние несколько часов резко возрос обмен импульсами между мозговым стволом Уильямса и мозгом Шихэйна. Я думаю, этого достаточно, чтобы активировать все нейромедиаторы, которые сохранились в нервной системе. Сенсорная функция почти полностью восстановилась, поэтому я дала ему несколько заданий на обучение и снятие эффекта привыкания. Шихэйн справился с ними без всякой помощи со стороны наномашин. Теперь я собираюсь отключить все вспомогательные системы, чтобы посмотреть, на что он способен сам, но мне хотелось бы предварительно убедиться, что ты не возражаешь. Потому что после этого избавиться от тела будет весьма и весьма проблематично.

Гарт пристально посмотрел на ее очаровательное овальное лицо, увидел припухшие от недосыпа веки и залегшие под глазами тени.

— Разумеется, я не возражаю, — сказал он. — Завтра с утра мы займемся этим в первую очередь.

Привстав с кресла, он потянулся к чашке с кофе и почувствовал, как привычно заныли коленные суставы. Работа над проектом давалась тяжело не только Персис.


Лос-Анджелес


26

Самая большая чашка ароматного, крепкого кофе! И горячего… Такое обещание дал себе Фред, чтобы легче было встать с постели. Не просто большая чашка — огромная! Он сходит в супермаркет, купит пакет кофейного суррогата, заварит в специальной машине и засядет за компьютер, чтобы отыскать в Сети новые материалы для статьи о теле Дуэйна Уильямса. Отличный план, решил Фред. Главное, не отвлекаться на постороннее.

Но когда он вернулся из супермаркета и бросил кофе в машину, ему вдруг пришло в голову, что неплохо бы немного прибраться. Это как раз то, что Фред называл «отвлекаться на постороннее», но справиться с собой было невероятно трудно.

— Лентяй чертов! — обругал себя Фред, когда полтора часа спустя все-таки оказался перед компьютером. Начал он с того, что связался по очереди со всеми станциями воздушной «скорой помощи» в Юкка-вэли и довольно скоро выяснил, какая из них обычно обслуживала тюрьму «Каньон Гамма». Позвонив туда, Фред спросил, куда именно было доставлено тело Дуэйна Уильямса. Молодой человек, с которым он разговаривал, сказал, что имена им обычно не сообщают, поэтому Фред назвал ему число. Заглянув в архивный файл, молодой человек подтвердил, что в тот день «воздушна» действительно забирала из тюрьмы тело казненного, но куда его отвезли, он сказать отказался.

— Скажите хотя бы, кто оплатил перевозку? — не сдавался Фред.

— Если нам нельзя сообщать посторонним, куда мы отвозим тела, мы тем более не можем называть заказчика, — отрезал молодой человек и отключился.

Тогда Фред связался со своим информатором в службе контроля воздушного движения и спросил, зарегистрирован ли у них такой-то рейс «скорой». Информатор перезвонил ему довольно быстро. Да, такой рейс был. Конечный пункт назначения — Феникс.

— А ты кое-что можешь, если постараешься, — похвалил себя Фред, закончив разговор. — Всего-то пару часов потрудился, а уже узнал пункт назначения!

Потом он извлек из Интернета список медицинских компаний и институтов в Фениксе и его окрестностях и начал обзванивать их по порядку, задавая всюду один и тот же вопрос: какая именно отрасль медицины является для данной компании профилирующей. Порой ему приходилось пользоваться уже полученной информацией, чтобы произвести на собеседника впечатление человека сведущего, и иногда этот фокус срабатывал. Где-то ему охотно давали необходимые сведения, где-то — нет, но никто не признался в том, что работает с трупами.

Тогда Фред снова позвонил на станцию воздушной «скорой помощи» и, воспользовавшись тем, что на этот раз ему ответил другой человек, назвался сотрудником службы розыска потерянного багажа из Феникса, который якобы пытается вернуть некоему пилоту его сумку. Объяснив, что сумка эта числилась в списках пропавшего багажа на протяжении семи месяцев, но нашлась только недавно, он назвал собеседнику дату и номер рейса, а потом притворился, будто читает с экрана компьютера номер квитанции. Когда его попросили назвать имя заявителя, он сказал, что не может разобрать запись в журнале сообщений и что он вообще только что заступил на дежурство. Разыгрывать лень и равнодушие Фреду было легко, и его собеседник ничего не заподозрил. Пообещав непременно передать сообщение, представитель «скорой помощи» дал отбой.

На следующий день Фреду перезвонил пилот Джей Руби, который, разумеется, сказал, что не помнит, чтобы он оставлял в Фениксе какой-либо багаж. Тогда Фред откровенно признался, что он выдумал эту историю исключительно для того, чтобы его сообщение непременно передали Джею. По опыту он знал, что люди обычно воспринимают подобные признания двояким образом. Одни сразу бросают трубку, другие же решают, что имеют дело с честным человеком (еще бы! ведь он сам признался, что вынужден был прибегнуть ко лжи). Джей Руби принадлежал ко второй категории. Он не только не отключился, но и спросил, зачем Фреду это понадобилось. Тогда журналист рассказал, что пишет статью о частной авиации, а мистер Руби, как ему стало известно, слывет одним из самых квалифицированных и опытных пилотов штата (подобное предположение, приправленное хорошо рассчитанной порцией лести, выполняло функцию наживки, на которую рыбка клевала в девяноста девяти случаях из ста). Нельзя ли, добавил Фред, поговорить с Джеем о его работе.

Вечером того же дня Фред сворачивал на обсаженную пальмами пыльную улочку на окраине Риверсайда — городка, который с некоторой натяжкой еще мог сохранять статус наземного, хотя большинство городов, расположенных в глубине континента, уже давно ушли под землю. Жители Риверсайда явно гордились таким положением дел и даже пытались как-то облагородить городской ландшафт, невзирая на постоянные сильные ветры, засыпавшие песком каждую ямку, каждую трещинку в мостовой.

При виде этой улочки Фреда охватило уныние. Он легко мог представить, как сам сидит на веранде одного из домов и, закинув ноги на перила, праздно размышляет, не съездить ли ему в Палм-Спрингс или Кабазон, когда немного утихнет ветер.

Дверь ему открыл невысокий коренастый мужчина с коротким ежиком седых волос.

— Вы Джей Руби? — спросил Фред.

Мужчина кивнул:

— А вы Фред? Я узнал вас, видел по телевизору… Проходите, пожалуйста.

Джей провел Фреда через дом во внутренний дворик. Несмотря на то что двор был затенен кронами пыльных пальм, горячий неподвижный воздух обжигал легкие. Фред заметил, что кто-то осторожно следит за ним сквозь жалюзи кухонного окна, и решил, что это, вероятно, жена Руби.

Поскольку пилот не предложил ему выпить, Фред перешел к делу. Начал он со лжи.

— Как я уже говорил вам, — сказал он, — я пишу статью, посвященную частной авиации…

Почти четверть часа они обсуждали, как Джей возил в Сан-Диего одного бизнесмена и как обслуживал группу торговцев антиквариатом, регулярно путешествовавших из Сан-Луис-Обиспо в Сан-Франциско и обратно. От скуки Фред готов был завыть в голос, однако каким-то чудом ему удавалось сохранять на лице выражение искренней заинтересованности.

— Скажите, а приходилось ли вам перевозить какие-нибудь… необычные грузы? — спросил он, надеясь вывести Руби на нужную тему. В ответ пилот завел длиннейший рассказ о том, как он доставлял в ветеринарный институт попавших в беду животных. И снова Фреду пришлось притворяться, будто ничего интереснее он в жизни не слышал. Воспользовавшись моментом, когда Джей Руби остановился, чтобы перевести дух, он двинулся напролом:

— Я знаю, что в прошлом году вы летали в Феникс. Что это был за рейс?

— В Феникс, в Феникс… — Пилот любовно провел рукой по голове, словно наслаждаясь приятным ощущением, рождавшимся в ладони от соприкосновения с коротко подстриженными волосами. — Ах да, Феникс! — воскликнул он и прищелкнул сухими, потрескавшимися пальцами. — Вы правы, это действительно был необычный полет. Я вез тело — тело казненного преступника. Как я только мог забыть об этом случае!

— Память — странная вещь, — заметил Фред самым светским тоном. — Но, может быть, вы все же припомните какие-то подробности?

— Я помню, что тело находилось в большом металлическом гробу. Чтобы погрузить его в салон, пришлось даже снять часть сидений.

— Вам часто приходится бывать в этой тюрьме?

— Вовсе нет. Я был там в первый и единственный раз, но знаю, что некоторые мои знакомые иногда летают в «Каньон Гамма». Воздушную «скорую» вызывают, когда кто-то из заключенных серьезно заболеет. Но трупы «воздушка» не возит — не выгодно, сами понимаете. Так что это, наверное, единственный случай.

— Вы не помните, кто сопровождал этот… гроб? — поспешно спросил Фред, чтобы не дать Джею задуматься о том, насколько странным был этот его полет.

— С ним летели двое — мужчина и женщина. Я их не запомнил, к тому же они почти не разговаривали ни со мной, ни друг с другом.

Фред заранее выписал себе названия четырех крупнейших медицинских компаний Феникса, которые, по его подсчетам, могли позволить себе оплатить дорогостоящую воздушную перевозку.

— Кто нанял вас для перевозки трупа? — спросил он. — Какая медицинская фирма? Может, это был «Медикорпс»?

— Точно не знаю, но вряд ли. — Руби покачал головой и снова погладил себя по затылку.

— «Хоффман Ла Рош»?

— Нет, не она. Этих ребят я хорошо знаю — приходилось с ними сотрудничать.

— «Адрон индастриз»?

— Нет, не они.

— «Икор корпорейшн»?

— А вот это может быть… Почему вы спрашиваете?

— Довольно любопытное совпадение получается, — проговорил Фред. — Я собирался упомянуть об этой фирме в своей статье, так как она выращивает искусственные донорские органы — почки, сердца и прочее — и рассылает их по всей стране.

— Вообще-то я записываю своих клиентов, — сказал Руби. — Если хотите, могу посмотреть, кто нанимал меня в тот раз.

— Конечно хочу, — кивнул Фред.

Джей Руби поднялся и пошел в дом. Пока он отсутствовал, Фред от нечего делать разглядывал почти засохшую бугенвиллею у стены, потом перевел взгляд на кухонное окно и заметил, как жена Руби поспешно отступила в глубь дома. Какое-то время спустя изнутри послышался приглушенный разговор, но слов Фред разобрать не смог, как ни прислушивался.

Когда Руби снова появился во дворе, Фред интуитивно почувствовал, что ему вот-вот покажут на дверь.

— Прошу прощения, — сказал пилот, — но я ничем не могу вам помочь.

— Ничего страшного, — ответил Фред, вставая. — Вы и так мне очень помогли.

Джей Руби шумно выдохнул, надув щеки.

— Значит, это все-таки был «Икор»? — небрежно спросил Фред, не в силах совладать с искушением немного поддразнить этого туповатого увальня. Джей Руби принадлежал к людям, которые не любят и не умеют лгать, и хотя сейчас он отрицательно покачал головой, Фред был уверен, что не ошибся. Теперь он знал, куда отвезли тело Дуэйна Уильямса.


Феникс


27

Шагая по коридору к палате-лаборатории, они ясно слышали доносящийся из наблюдательной комнаты гул голосов. Порой казалось даже, будто там идет шумная вечеринка. Наблюдать за пробуждением собралась вся команда: лаборанты, санитары, техники — в том числе и те, кто сегодня свободен от дежурства. Что и говорить — событие из ряда вон выходящее, и Гарт почувствовал, как вспотели ладони в перчатках биозащитного костюма. Откровенно говоря, ему не особенно улыбалось работать на глазах у такого множества людей — в конце концов, он ученый, а не фокусник на арене, — однако Гарт подумал, что удалить их сейчас — учитывая количество сверхурочных часов, потраченных ими на уход за пациентом, — было бы с его стороны черной неблагодарностью.

Оказавшись в палате, Гарт дружески приветствовал коллег и ассистентов, потом кивнул в знак того, что можно начинать. К этому моменту почти все наноботы, неустанно трудившиеся над восстановлением клеток мозга и проводящих нервные импульсы путей, были дезактивированы, а их функции приняли на себя химические нейромедиаторы. Теперь Монти отключил последнюю группу нанокомпьютеров. Тело чуть заметно вздрогнуло, а его дыхание стало неглубоким, прерывистым.

— В чем дело? — резко спросил Гарт и почувствовал, что нервничает больше, чем обычно.

— Все в порядке, — отозвался Монти, проверив данные по экрану монитора. — Организм адаптируется к изменениям.

Воцарилось длительное молчание. Все, кто находился в лаборатории и наблюдательной комнате, напряженно вглядывались в лицо пациента, ожидая каких-то признаков движения. Только Персис не отрывала взгляда от своего трехмерного интравизора. В первые секунды после отключения последних наноботов активность нейронов сразу упала больше чем наполовину, но сейчас она наблюдала нарастание полиритмического взаимодействия между различными отделами головного мозга, причем на этот раз процесс обмена нервными импульсами имел естественную, а не стимулированную природу.

— Мне кажется, он собирается что-то предпринять — возможно, пошевелить рукой, — сказала Персис, пристально вглядываясь в рисунки темпоральных структур. Прошло, однако, довольно много времени, а пациент продолжал лежать абсолютно неподвижно.

— Наверное, я ошиблась, — добавила Персис.

Но когда все уже потеряли надежду своими глазами увидеть первую физическую реакцию пациента, его горло внезапно дрогнуло. Он попытался сглотнуть, хотя для этого от него потребовались почти титанические усилия. В следующую секунду пациент медленно облизал губы и сделал попытку открыть глаза. При этом у Гарта сложилось впечатление, что новая нервная система управляет только половиной лицевых мускулов.

— Смачивайте ему губы, — распорядился он. — Постоянно!

— И пусть кто-нибудь наконец его причешет, — добавила Персис, искоса поглядев на Монти.

— Я все время его расчесываю, — возразил тот. — Но у него очень непослушные волосы.

— Что ж, будем надеяться, что сам мистер Шихэйн окажется послушным мальчиком, — заметил Гарт.

Они замолчали, увидев, как рука пациента медленно поднимается и ощупывает повязку на горле.

— Итак, я была права, — сказала Персис.

— А мы только что вошли в историю, — добавил Гарт хриплым от волнения голосом. — На наших глазах сигнал возбуждения беспрепятственно прошел от мозга до руки, и рука отреагировала, совершив физическое действие. Теперь я могу точно сказать — наш Спящий проснулся!

Губы пациента внезапно растянулись в мучительной гримасе, из горла исторгся протяжный и жуткий не то хрип, не то стон. Чем-то этот звук напоминал протестующий скрип мебели, которую волоком тащат по деревянному полу. Еще не до конца открывшиеся глаза вылезли из орбит, спина изогнулась дугой, а мышцы точно окаменели, сведенные сильнейшей нервной судорогой. Ни один человек не смог бы забыть этого первого беззвучного вопля, этого выражения безмерного ужаса, застывшего в выпученных глазах.

Конечности тела начали непроизвольно подергиваться.

— Тонические судороги! — воскликнула Персис.

— Нужно ввести противосудорожный препарат, — подсказал Гарт.

Наклонившись над пациентом, Персис попыталась просунуть пальцы ему в рот, чтобы вытянуть язык, но как раз в этот момент он с силой сомкнул челюсти. Персис вскрикнула и отскочила. Чтобы удержать тело неподвижным, понадобилось четверо сильных мужчин; только тогда Монти сумел сделать инъекцию.

— Ну вот, теперь все будет в порядке, — проговорил он, убирая автоматический шприц. — Ты просто еще не готов жить в этом мире, дружище. Но не волнуйся — ты подготовишься, а мы тебе поможем. А сейчас — спи.

— Дай-ка я посмотрю, что у тебя такое, — проговорил Гарт и взял Персис за укушенную руку.

— По-моему, он прокусил перчатку, — ответила она плачущим голосом.

— И кожу тоже, — покачал головой Гарт. — Знаешь, тебе лучше заняться этим как можно скорее.

Персис неуверенно переступила с ноги на ногу.

— Отправляйся! Сейчас же! — приказал Гарт. — А ты, Монти, как следует застегни ремни. — Склонившись над пациентом, он негромко добавил: — Мы рады снова видеть вас среди живых, доктор Шихэйн.

Тело не ответило, но в его неподвижных глазах промелькнула какая-то искра.


Книга вторая Перевоплощение

…Здесь в каждом спит слепое убежденье,

Что прожитая жизнь была полна любви.


Филип Лэркин (1922–1985)

28

— МЭ-Э-Э-Э-РИ-И-И-И!!!

Нат с трудом приоткрыл один глаз. Казалось, под пересохшие веки насыпали песку, и теперь он скреб и царапал глазные яблоки. Над самым его лицом горела лампа — матовый светильник, забранный металлической решеткой, вокруг которого распространялось жемчужно-белое сияние. Потом у него заболело левое колено. Боль была внезапной и острой, и он попытался согнуть ногу, но у него ничего не вышло. Тогда Нат попробовал пошевелить другими частями тела. С огромным трудом ему удалось повернуть голову примерно на дюйм в сторону смотрового окна.

— МЭ-Э-РИ!!!

Он не услышал звука. Все тело ныло и болело, словно он заключен в тесную стальную клетку. Он слышал, как врач называл его состояние «псевдокомой». Когда это было? Вчера? Неделю назад? Чувство времени исчезло, и он не знал, сколько прошло дней. Зато он хорошо знал, что имел в виду врач. Ствол головного мозга, в котором расположены двигательные центры, поврежден массированным кровоизлиянием, так что теперь он мало чем отличается от далеких предков человека, которые барахтались в прибрежном иле, даже не помышляя о том, чтобы выползти на сушу. Моллюск… Или даже хуже — растение. Все члены как будто налились горьким ядом и отказывались служить. Он почувствовал, как к горлу подступает паника, и снова беззвучно закричал:

— ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!!!

Но никто не шел, и понемногу он успокоился и попытался вспомнить, как он оказался в этой комнате без окон. В памяти снова всплыло слово «псевдокома». В его времена это называлось «синдром запертого человека». Как посмел врач произносить это слово в присутствии больного, в особенности больного, который разбирается в медицине? Худший прогноз трудно себе представить. «Синдром запертого человека» означал ясное сознание при полной утрате двигательных функций и речи — сохраняется разве что функция отдельных глазодвигательных мышц, да и то не всегда. Впрочем, больные с этим синдромом все равно долго не жили… А кстати, почему все, кто к нему заходит, одеты в костюмы, похожие на противочумные? Он что, заразен?

С трудом приподняв руку, Нат уронил ее на грудь. Отлично! Если он может двигаться, следовательно, его мозговой ствол функционирует и ни о какой псевдокоме не может быть и речи. Потом его пальцы нащупали повязку, а под ней — операционный шрам: неровную, выпуклую дорожку уплотненной кожи, спускавшуюся вдоль грудины к животу. Может быть, у него был сердечный приступ, за которым последовал инсульт? Но ведь ему только тридцать семь, и он в неплохой физической форме!

Нужно учесть все возможности, подумал Нат. Может быть, ему недолго осталось. Может, он уже мертв и лежит на мраморном столе в морге, в то время как его душа, прежде чем отлететь, воображает эту комнату и даже эти его мысли…

«Интересно, — спросил себя Нат, — есть у меня номерок на ноге или нет?»

Он попытался приподнять голову, чтобы посмотреть на пальцы ног, но почувствовал острую боль в шее. Ощущение, впрочем, было довольно странное, как будто боль существовала отдельно от тела.

Что-то зашуршало над самым ухом, но Нат никак не мог понять, что. Медленно, с усилием, он сдвинул руку выше и коснулся толстой эластичной повязки, под которой прощупывался еще один операционный шрам. Шрам шевелился, словно живя своей собственной жизнью, и Нат снова почувствовал, как в нем нарастает ужас. Он попытался крикнуть, но, как и в прошлые разы, не издал ни звука.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь распахнулась и в палату вошла молодая чернокожая женщина. Пристально посмотрев на него, она уселась в ногах его постели. Если бы Нат мог говорить, он бы обругал ее последними словами за то, что она оставила его одного. Если она только действительно его оставила. Не исключено, что перед ним ангел Господень, который специально спустился с небес, чтобы унести его с этой земли.

— Привет, Нат, меня зовут Хармони, — сказала негритянка чуть хрипловатым, низким голосом, и ему захотелось дотронуться до нее, чтобы убедиться, что она реальна, что он ее не вообразил. — Я — твой физиотерапевт. Каждое утро я буду приходить, чтобы помочь тебе сделать небольшую зарядку.

Нат был уверен, что никогда раньше не видел эту женщину.

Тем временем Хармони расставила на металлическом подносе несколько флаконов и, выдавив на перчатки немного массажного крема, стала размазывать его по тонкому латексу. Потом она откинула в сторону одеяло, согнула его ногу в колене (Нат испытал невероятное облегчение) и стала втирать крем ему в кожу, одновременно то сгибая, то снова вытягивая ногу. Наверное, подумал Нат, он все-таки жив, если чувствует все это, однако его не оставляло странное ощущение, что это не его нога. Он, во всяком случае, не помнил, чтобы его ноги были такими худыми и желтыми. Должно быть, он сильно похудел… но откуда эта желтизна? Может, в довершение всего, у него желтуха? О, бедная его печень!

Чтобы не потерять сознание, Нат стал думать о ее имени. Хармони, или Гармония… В переводе с греческого, кажется, это слово означает полную согласованность, стройность в сочетании звуков, красок, душевных устремлений и нот в музыке. В музыке… «Кто согласует эти разногласья?..»7 Эта фраза занозой застряла в мозгу. Откуда это? Из Шекспира? Слова напоминали рассыпавшуюся по полу мелочь, метеорный дождь, пронизывающий галактику его сознания.

Хармони значит «гармония»… А между тем у нее между передними зубами такая щель, что туда, наверное, пролез бы и десятицентовик… Нату грезился тающий лед, волки в непромокаемых плащах, алые рубины сыплются на мостовую, словно град… Странные, необъяснимые видения, то исчезающие, то снова встающие перед мысленным взором в мельчайших подробностях. Галлюцинации. Бред. Сон. Он не спит, и в то же время — как можно видеть такие вещи наяву?

Хармони взяла его пальцы в свои.

— Попробуйте пожать мне руку, Нат, — сказала она.

Нат представил, как с силой сжимает ей руку, но их сплетенные пальцы внезапно превратились в клубок копошащихся змей, и он крепко зажмурился, чтобы прогнать видение.

Понемногу Нат начинал сознавать, что значительные области его тела полностью или частично утратили чувствительность. Когда он прикасался к своей коже, она казалась грубой и шершавой. То и дело он слышал скрип собственных зубов, а Нат всегда терпеть не мог подобных звуков — мела по доске, железа по стеклу и прочих. От них по телу бежали мурашки и хотелось закричать и забиться в истерике.

Хармони тем временем взялась обрабатывать его с другой стороны. Взяв Ната за левую руку, она снова попросила пожать ей пальцы. Нат пожал.

— У вас получается! — воскликнула Хармони. — По крайней мере, одна рука начинает работать. Вот попомните мои слова: не пройдет и недели, как вы сможете открыть этой рукой стаканчик с мороженым. Ну хватит, можете отпустить…

Но его кисть оставалась крепко сжатой.

— Отпустите меня, доктор Шихэйн, — повторила Хармони. — Ну же!

Но мускулы отказывались ему повиноваться, и Хармони пришлось силой выдернуть руку из его судорожно сжатых пальцев.

— О'кей, — проговорила она. — Теперь мы знаем, что эта рука работает.

Потом она накрыла ему голову какой-то тканью. Что это за ткань, Нат так и не понял. Она была мягкой и в то же время — шершавой и грубой. Сквозь ткань он чувствовал, как широкие, сильные пальцы Хармони скользнули по его лбу, спустились по щекам и встретились под подбородком.

— Я уверена, что в свое время вы были настоящим красавцем, — сказала она.

«В какое такое «свое время»? — мысленно возмутился Нат. — Разве сейчас не мое время?!»

Когда Хармони сняла салфетку с его лица, он увидел, как в палату вошел крепкий высокий негр. Вместе они перевернули Ната лицом вниз и занялись его спиной и ягодицами. Они разминали их, обтирали каким-то составом и протирали сухой тканью, не переставая о чем-то оживленно болтать. Кому-то подобное могло показаться странным, но Нат хорошо знал эту сторону медицины. Он и сам помнил, как говорил с коллегами о всякой ерунде в присутствии перенесших инсульт пациентов, словно их вообще не существовало. Теперь Нат пообещал себе, что если он когда-нибудь выздоровеет, то будет более внимателен и тактичен с больными.

Прислушиваясь к разговору массажистов, Нат узнал, что негра зовут Окори Чимве, что он приехал из Нигерии и учится на санитара. Хармони все удивлялась, как ему удалось удрать из Африки.

— Тебе бы немного потренироваться, — говорила она, — так ты перещеголял бы самого Гудини.

Нат хорошо слышал их голоса, ощущал давление, когда они разминали его одеревеневшие мышцы, но кожа по-прежнему почти ничего не чувствовала.

— Смотри, какая любопытная штука! — сказала Хармони. — Ты видел?

— Наверное, они не все удалили, — прогудел Окори. — Чертовски красивая татуировка!

Они рассмеялись и снова перевернули Ната лицом вверх.

— А вот это дается мне труднее всего, — сказал Окори, склоняясь над самым лицом Ната и разрезая специальными ножницами повязку на шее. — Бр-р-р, ну и гадость! Слушай, может, подсобишь немного, а? Я и смотреть-то на них не могу.

Хармони тоже наклонилась и всмотрелась во что-то чуть ниже подбородка Ната.

— Через пару дней все будет чисто, — сказала она. — Нагноение почти прошло, остался небольшой участок.

— Все равно меня тошнит от одного их вида! — Окори содрогнулся всем своим большим телом.

— И это после всего, через что ты прошел? Не будь ребенком! — возразила Хармони, лопаточкой перекладывая шевелящихся личинок в прозрачный пакет. Потом она притворилась, будто хочет бросить пакет в Окори, и рассмеялась, когда тот отскочил.

— Ага, боишься! — воскликнула она.

Пока Хармони накладывала на шею свежую повязку, Нат глубоко задумался. Он знал, что личинки пожирают отмершие ткани и гной, а здоровую ткань не трогают. Подобная методика лечения инфицированных ран хорошо известна, но… из истории медицины. Насколько он помнил, она была широко распространена в Средние века. Кстати, откуда у него на шее инфицированная рана?

— Костюм приготовил? — спросила Хармони.

— Вот он, здесь.

Соединенными усилиями Хармони и Окори подняли койку почти вертикально, и Нат увидел какой-то сложный аппарат, отдаленно напоминающий средневековые же рыцарские доспехи.

— Пойду позову доктора, — сказал Окори.

— Да, позови, — кивнула Хармони и повернулась к Нату. — Вы уже несколько раз надевали подобный костюм, доктор Шихэйн, — сказала она отчетливо и громко. — Это специальный костюм для восстановительной терапии, который применяется для лечения больных, перенесших инсульт. Сейчас придет ваш лечащий врач, и в его присутствии мы наденем на вас этот костюм.

Дверь снова отворилась. Это вернулся Окори. С ним вошел какой-то человек, которого Нат сразу узнал. Тот самый врач, который говорил про «псевдокому». Тогда с ним были и другие, но у Ната не хватило сил повернуть голову, и он никого больше не рассмотрел. Сейчас ему отчаянно хотелось заговорить, попросить, чтобы ему рассказали, что с ним случилось, но он никак не мог подобрать нужные слова, не говоря уже о том, чтобы произнести их вслух.

— Доброе утро, Нат, — сказал врач, приветливо улыбаясь. — Вы меня слышите?

Нат попытался подать ему знак, моргнув глазами, но у него ничего не вышло.

— Сегодня он выглядит лучше, чем вчера, — проговорил врач, внимательно рассматривая лицо Ната. — Опухоль спала, цвет кожи тоже возвращается к естественному. Нат, вы меня слышите? — снова спросил он, слегка повысив голос, и, повернувшись, посмотрел в дальний угол комнаты, где за экраном рентгеноскопа сидела светловолосая женщина. До этого момента Нат ее не замечал и даже не подозревал о ее присутствии.

Женщина кивнула, и врач снова наклонился к Нату:

— Интраграмма слуховой зоны коры вашего головного мозга показывает, что вы меня слышите. О'кей, позвольте вкратце обрисовать вам ситуацию… Довольно долгое время вы находились без сознания и перенесли несколько обширных инсультов. Некоторые отделы вашего головного мозга до сих пор не работают в полную силу, но это дело поправимое. Как вы, безусловно, знаете, при соответствующей терапии все органы восстанавливаются довольно быстро, а мы лечим ваш мозг на клеточном уровне. Сейчас мы тоже собираемся провести с вами одну лечебную процедуру.

Единственное, что Нат мог сделать, — это пошевелить пальцами левой руки. Пальцы повиновались плохо, но врач заметил их движение и улыбнулся.

— Спасибо, Нат. Будем считать это вашим первым приветствием.

Окори и второй лаборант, появившийся в комнате, пока Нат «разговаривал» с врачом, начали расстегивать многочисленные пряжки и ремни, скреплявшие странные доспехи.

— Перед вами титанопластовый костюм для лечения последствий инсульта, — объяснял врач. — Он оборудован сетью электромагнитных датчиков из графитового волокна, которые, словно радиоантенна, улавливают биоэлектрические импульсы вашего мозга и преобразовывают их непосредственно в движение. Достаточно вам представить, будто вы совершаете какое-то действие, например идете, и костюм выполнит его за вас. Главное, не бойтесь — мы будем управлять костюмом, пока вы не научитесь сами контролировать свое тело.

Нату помогли сесть (при этом у него слегка закружилась голова) и надели на него костюм. Он услышал, как кто-то набирает на клавиатуре команду. Костюм загудел, потом Нат почувствовал, как ему разводят в стороны ноги и придают вертикальное положение. Последовала пауза, пока один из техников прилаживал к пенису отводной катетер.

— Ну как, Нат, готовы? — спросил врач.

— Он все слышал, — подсказала из угла белокурая женщина.

— О'кей, — кивнул врач. — Еще несколько слов, Нат… Этот костюм будет необходим вам до тех пор, пока ваши мышцы не окрепнут. Словно электромеханический корсет, он станет поддерживать ваше тело и помогать вам выполнять действия, с которыми вы пока не можете справиться самостоятельно. Возможно, вы помните, как буквально вчера я говорил вам, что такие костюмы прекрасно зарекомендовали себя при лечении пациентов, находящихся в состоянии псевдокомы.

Опять этот диагноз! Но как чертов врач может говорить такое, когда он только что пошевелил пальцами?!

Тем временем техники запрограммировали костюм, и Нат сделал — вынужден был сделать — шаг вперед. Каждое движение сопровождалось шипением сжатого воздуха, который, воздействуя на невидимые поршни, выбрасывал вперед то одну, то другую ногу, так что со стороны Нат, наверное, напоминал марионетку в руках неумелого кукловода. Когда он прошел таким образом несколько шагов, техники развернули его в обратную сторону, помогли вернуться к койке и сесть.

— За все время он ни разу не вздохнул, — сказал чей-то голос.

— Вы можете дышать, Нат? — спросил врач. — Давайте попробуем… Откройте-ка рот и вдохните.

Нат хорошо расслышал все слова, но не понял, что от него требуется. Дышать? А разве он не дышит? Похоже, что нет… Несколько мгновений Нат чувствовал себя человеком, застрявшим между жизнью и смертью. Потом он подумал о легких и сразу ощутил, что они буквально пылают от недостатка кислорода.

В этот момент чьи-то руки заставили его открыть рот, и Нат с силой втянул воздух.

— Отлично, — кивнул врач. — Как мозговой ствол?

— В норме. Дело, по-видимому, было в нервных связях, — ответил женский голос.

— Я уж подумал, что нам придется прибегнуть к сердечно-легочной реанимации.

Как раз в этот момент отводной катетер выскочил, обдав всех присутствующих брызгами мочи.

— Ну, на сегодня, пожалуй, достаточно, — сказал врач, машинально отряхивая биозащитный костюм. — Молодцом, Нат. До этого момента мы продвигались вперед на один крошечный шажок в сутки, но сегодня вы сделали сразу с десяток шагов… Теперь, я думаю, все будет хорошо.

Вместо ответа Ната вырвало прямо на его белоснежный костюм.


Он был рад, когда его снова уложили в постель. Прохладные простыни дарили ощущение безопасности и покоя, создавая некую иллюзию уединения. Каждая клеточка его тела ныла и болела, но не это главное. Главным был диагноз — «псевдокома», синдром «запертого человека». Осознание собственной неизлечимости и полной безнадежности положения придавило Ната к койке свинцовой тяжестью. Кому он нужен такой? Ему хотелось умереть, и он надеялся, что смерть не заставит себя ждать.

Прошло сколько-то времени, и в палату вернулась белокурая женщина, которую он уже видел. Она почти не обращала на него внимания. Двигаясь быстро и бесшумно, женщина занималась какими-то своими делами: переключала программы, разглядывала возникающие на экранах мониторов изображения и диаграммы. Закончив, она подошла к кровати Ната и надавила кончиком пальца на его забинтованную шею, отчего по всему его телу прокатилась волна жгучей боли.

— Ну и что с тобой теперь, Дуэйн? — прошептала женщина. — Ты ушел навсегда или только заснул? — наклонившись, она пристально всмотрелась в полуприкрытые веками глаза Ната. Он попытался ответить на ее взгляд, заставить убрать руку, но у него ничего не вышло.

— Ты говорил, что умеешь читать чужие мысли… Что ж, теперь тебе придется подчиняться приказам другого человека. И пожалуйста, не возвращайся больше, не напоминай нам о своем существовании, не пытайся восстать из небытия, о'кей? У нас и без тебя хватает забот.

И снова Нат не понял ничего из того, что услышал. Кроме того, женщина продолжала давить на его повязку, так что теперь не только его тело, но и голову пронзали словно тысячи обжигающих молний. Неужели она не понимает, что делает ему больно?!

— Что это у тебя на щеке? Слеза? — проговорила женщина. — Должно быть, у тебя плохо работают слезные протоки. — Она достала салфетку, провела по его скуле. Внезапно ее красивое лицо скривилось в гримасе отвращения. — Скорее бы избавиться от этих мерзких личинок!

Нат был с ней полностью согласен. Личинки продолжали копошиться под его повязкой. Он буквально чувствовал, как они поедают отмершие ткани его тела.

— Я знаю, что не должна быть брезгливой, — продолжала женщина, — но я просто терпеть их не могу. — Она встала, чтобы уйти, но в дверях задержалась. — Спокойной ночи, Нат. До завтра.


Лос-Анджелес


29

Кабинет Фреда напоминал ходовую рубку боевого корабля. Все четыре стены заняты мониторами, в центре — круглый рабочий стол. Мониторы подключены к основным мировым и национальным агентствам новостей, так что при желании Фред мог довольно быстро соединиться с их архивами. Порой, работая над статьей, он сравнивал себя с безумным композитором, черпающим вдохновение то из одного, то из другого источника и выбивающим на компьютерной клавиатуре гениальную симфонию.

Фред долго скитался по Сети в поисках информации об использовании трупов в медицине, но его отвлекло мигание красной точки на большой карте страны. В Луизиане была объявлена бактериологическая тревога, и в последние несколько минут он отслеживал, как развивается эпидемия лихорадки денге, просочившейся в бассейн Миссисипи и охватившей не только прилегающие к нему болотистые жаркие районы, но и более отдаленные территории. На экране с картой вспыхивали все новые красные огоньки, отмечавшие города и поселки, где уже зарегистрированы случаи грозной болезни. Их были тысячи, и карта казалась забрызганной свежей кровью. На дополнительных экранах крутились ролики последних сообщений о беспорядках и мятежах. В одном из городов беснующаяся толпа подожгла свалку, куда незаконно выбрасывались зараженные медицинские отходы. Слава Богу, подумал Фред, что он живет в Калифорнии, которая в последнее время с эпидемиологической точки зрения относительно безопасна. Тем не менее мрачные новости подействовали на него угнетающе, и он поспешил вернуться к своим исследованиям.

Если он правильно расшифровал выражение лица Джея Руби, то тело Дуэйна Уильямса попало именно в «Икор корпорейшн». Фреду не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что «Икор» — самая крупная транснациональная корпорация, специализирующаяся на медицинских исследованиях и лекарствах. По идее, он должен бы знать подобные вещи без всякой Сети, и сейчас Фред упрекнул себя за лень и нелюбознательность. Человеку, который взялся за журналистское расследование, следовало лучше владеть информацией.

В Сети он набрел на ролик, посвященный главе «Икор корпорейшн» Джону Рэндо, который посетил в прошлом году 121-й Мировой экономический форум в швейцарском Давосе и даже выступил там с речью. Выглядел он весьма импозантно, и Фред позавидовал ему, как завидовал всем, у кого хватило целеустремленности и силы воли добиться в жизни настоящего успеха. Такие люди, как Рэндо, свободно путешествовали по всему миру в герметичных личных самолетах и автомобилях, и их не касались ограничения на перемещения, введенные национальными правительствами для простых граждан.

Фениксский филиал, по-видимому, занимал в разветвленной структуре гигантской корпорации весьма скромное место. Согласно одному из источников, работы по искусственному выращиванию донорских органов велись в «Икоре» исключительно для престижа. Даже Фред понимал, что подобная деятельность вряд ли могла приносить сколько-нибудь заметную прибыль, однако факт оставался фактом — наличие на рынке доступных искусственных трансплантатов ежегодно спасало сотни тысяч жизней. В одной из медицинских цифровых библиотек Фред нашел ролик с лекциями научного руководителя Центра доктора Гарта Баннермана, которые тот читал в ряде научных и исследовательских учреждений.

Фред любил заранее знакомиться с фотографиями или видеозаписями людей, у которых собирался взять интервью. Глядя на них, он в подробностях представлял себе будущий разговор, который — увы, только в его воображении — заканчивался блестящей победой над собеседником. Гарт Баннерман выглядел на экране довольно скромным человеком с умным, интеллигентным лицом. Слушая его выступление, Фред неожиданно подумал о том, что расположить к себе этого человека можно довольно легко — достаточно пообещать, что его имя появится в прессе и станет известным. Насколько он знал, врачи — как и все, чья работа была сравнительно тяжелой и не слишком хорошо оплачивалась, — неравнодушны к признанию, к славе.

Почувствовав, что подготовился к интервью достаточно хорошо, Фред набрал номер фениксского филиала. Он всегда предпочитал связываться с теми, кто его интересовал, напрямую. Пойти официальным путем означало впустую потерять время. Пресс-службы как раз и создавались для того, чтобы выдумывать различные причины для отказа от сотрудничества.

— Мы благодарим вас за звонок, но доктор Баннерман в настоящее время не может подойти к аппарату, — сообщил Фреду автосекретарь. — Оставьте ваш номер, и он непременно свяжется с вами позднее.

— Нет уж, спасибо… — проворчал Фред. Он предпочитал не оставлять сообщения — главным образом для того, чтобы иметь предлог для повторного звонка. В следующие два дня он действительно звонил доктору ещенесколько раз, но снова и снова натыкался на сообщение автосекретаря. Тогда Фред решил изменить тактику и позвонить рано утром, зная, что это самое лучшее время, чтобы застать врасплох много работающего профессионала. Эта попытка оказалась намного удачнее — на экране перед ним возникло изображение доктора, который, как Фред и ожидал, выглядел самым настоящим ученым — бесхитростным и слегка рассеянным.

— Чем могу служить? — осведомился доктор Баннерман.

Фред ответил не сразу. Казалось, все вопросы, которые он заготовил, мгновенно вылетели у него из головы. Подобное частенько случалось с ним именно тогда, когда Фред особенно нуждался в информации и волновался больше обычного.

— Я пишу специальный репортаж для журнала «Метрополитен», — выпалил он наконец. — О том, что бывает с людьми, которые завещают свои тела для медицинских экспериментов. Я проследил один труп, который был доставлен из тюрьмы штата «Каньон Гамма» в филиал корпорации «Икор» в Фениксе. У меня к вам очень простая просьба, доктор Баннерман… Не могли бы вы рассказать мне, как и для чего используется это тело?

Доктор так резко сел, что веб-камера не успела повернуться, и его лицо на мгновение пропало с экрана.

— Это тело принадлежит — или принадлежало — некоему Дуэйну Уильямсу, преступнику, который был казнен в «Каньоне Гамма» по приговору суда, — как ни в чем не бывало продолжал Фред. — Я писал о его казни… Администрация тюрьмы сообщила, что он добровольно согласился передать свое тело для медицинских целей. Насколько мне известно, тело Дуэйна было доставлено к вам в «Икор»… По-моему, из этого может получиться весьма интересный репортаж, доктор Баннерман. Расскажите мне, над чем вы сейчас работаете… и для чего вам нужен труп Дуэйна Уильямса?

Веб-камера внезапно отключилась, экран погас. Фред несколько раз нажал кнопку дозвона, но наткнулся на секретаря. «Благодарим за звонок…» и так далее.

Наверное, он действовал слишком откровенно, слишком в лоб. Наверное, следовало договориться о встрече, завоевать доверие Баннермана и дождаться, пока он раскроется, разговорится. Фред проклял себя за то, что в первом же разговоре с клиентом раскрыл свои истинные цели. Тех, чей интеллектуальный уровень был сравнительно низким, ему удавалось обвести вокруг пальца, но столкнувшись с человеком по-настоящему умным, он часто садился в лужу.

— Ну почему, почему люди так не любят говорить о мертвецах? — спросил Фред у своего размытого отражения на погасшем экране. — Скорее всего, врачи давно распотрошили беднягу Уильямса в поисках каких-нибудь дурацких нейропептидов. Ну и чего тут стесняться? В чем проблема? Очевидно, в деньгах. Даже скорее всего. Отсюда и заговор молчания… Что ж, можно попытаться написать о завесе секретности, которой окружены эксперименты доктора Баннермана. Не исключено, что статья все же получится.


Гарт долго сидел в своем пустом, стерильно чистом кабинете, держа палец на клавише отбоя. Лишь несколько придя в себя, он придвинул клавиатуру и набрал номер срочного вызова босса.

— Рик, мне только что звонил один журналист, — проговорил Гарт каким-то не своим, пронзительным голосом. — Он знает о Дуэйне Уильямсе. Как, черт побери, ему удалось пронюхать?..

— Как звать этого журналиста? — спокойно осведомился Рик Бандельер. — Случайно не Фред Арлин?..

Гарт посмотрел на обратный адрес на своем экране:

— Да, это был он. Ты его знаешь? Откуда?!

— Вчера вечером мне прислали секретное сообщение из головного офиса. Наш отдел по связям с прессой вот уже некоторое время следит за ним.

— Почему?

— Он задавал слишком много вопросов о том, куда попадают трупы казненных в «Каньоне Гамма».

— Но ведь это катастрофа! — воскликнул Гарт. — Мы не можем допустить, чтобы кто-то узнал о… о нашем эксперименте!

— Я понимаю, но Джеффри Чэтем заверил меня, что нам совершенно не о чем беспокоиться.

— А почему ты ничего не сказал мне?

— Я собирался тебе сказать, — ответил Рик. — Но сегодня утром меня вызвали на срочное виртуальное совещание. Послушай, почему бы тебе самому не позвонить в нашу пресс-службу и не поговорить с ребятами о том, что тебя беспокоит?

— Я так и сделаю!.. — рявкнул Гарт, окончательно выйдя из себя, и, отключив Рика, набрал номер штаб-квартиры «Икор корпорейшн» в Саванне. Там он наткнулся на самого Джеффри Чэтема — шефа пресс-службы корпорации, который пользовался репутацией человека дальновидного, изворотливого, хитрого и совершенно безжалостного.

— Вам совершенно не о чем беспокоиться, доктор, — заверил Гарта Чэтем. — Знаю я этого Арлина. Он — мелкая сошка, пишет о судебных заседаниях и казнях за пределами Лос-Анджелеса. Ничего сенсационного он написать просто не в состоянии — уж вы мне поверьте.

— Но он сказал — он знает, что тело Уильямса доставили к нам, в Феникс, — возразил Гарт. — Это уже сенсация!

Джеффри Чэтем на экране прищурился:

— Фред Арлин знает, что тело отвезли в Феникс, но и только. Мы навели о нем справки. Это второразрядный тележурналист, хронический неудачник. В настоящее время он пытается прорваться в «Метрополитен» с материалом на медицинскую тему, но пока у него нет ни подходящей темы, ни, соответственно, редакционного задания. Вероятно, Арлин позвонит вам еще несколько раз — и на этом все закончится. Никакой опасности пока нет, поэтому любые активные действия с нашей стороны будут серьезной ошибкой. Это его только насторожит.

— Но почему, черт побери, вы не предупредили меня?!

— Я предупредил Рика Бандельера.

— …Не предупредили меня непосредственно? — Гарт знал, что рискует оказаться в смешном положении, но уязвленное самолюбие мешало ему совладать с собой. — Или вам не известно, что важные сообщения не всегда доходят до тех, к кому они в первую очередь относятся? Этот неожиданный звонок… Я был не готов и мог сказать что-нибудь не то!

— К счастью, вы отлично справились с ситуацией. Это делает вам честь, доктор Баннерман.

— И все равно вы допустили серьезный просчет, не известив меня. Надеюсь, вам это ясно?

— Мне ясно… — Губы Чэтема сжались, превратившись в одну тонкую линию, и Гарт шестым чувством понял, что нажил себе опасного врага, способного погубить его карьеру. Руководитель пресс-службы «Икор корпорейшн» из тех людей, которые способны вынашивать мстительные планы хоть два, хоть три десятка лет.

— Разве вы не можете помешать Арлину опубликовать то, что он уже знает? — спросил Гарт примирительным тоном.

— А что он знает? Что трупы попадают в «Икор» для научных исследований? Из этого статьи не слепишь, можете мне поверить. А если мистер Арлин будет по-прежнему пытаться найти зацепку в «Метрополитене», мы так его дискредитируем, что там не поверят ни единому его слову… даже если он будет говорить чистую правду. Насколько мне известно, один раз этого писаку уже лишали журналистской лицензии, и в наших силах сделать так, чтобы это случилось снова. Не беспокойтесь, доктор Баннерман, — я много повидал таких, как этот Арлин. Я сталкиваюсь с ними чуть не каждый день, а посмотрите, как я спокоен. Решить эту проблему в наших силах. Мы бросим Арлину косточку, которая собьет его со следа, — и на этом конец.

— И что это будет за косточка?

— Через пару дней я вам сообщу. Если Фред Арлин позвонит вам раньше, посоветуйте ему связаться со мной, хорошо? Чем еще могу быть вам полезен, доктор Баннерман?

Гарт понял, что разговор окончен. Отключившись, он вызвал на экран изображение журналиста и некоторое время разглядывал его красивое, но не отмеченное печатью интеллекта лицо с традиционным мужественным подбородком и чуть сдвинутыми густыми бровями, которые должны свидетельствовать об искренности, любознательности и честности. Гарт, впрочем, ясно видел, что на самом деле Фред Арлин заботится только о себе и о том, какое впечатление он производит. Недалекий, вульгарный субъект! Чего стоит хотя бы этот его искусственный загар — простая пигментная инъекция, которой пользуются те, кому не по карману более серьезные косметические средства! Нет, Чэтем прав — Арлин не опасен. Единственное, чего он хочет, — это любыми средствами сделать себе хоть какое-то имя.

Вздохнув, Гарт повернулся к окну. Глядя на выжженную солнцем аризонскую пустыню, он неожиданно почувствовал себя крошечной морщинкой на глади обширного озера. Среди множества разработок и проектов «Икор корпорейшн» эксперимент с головой давно умершего человека, которому Гарт дал новое тело, казался мелочью, пустяком. И хотя эксперимент поддерживали такие важные персоны, как президент страны и сам стареющий глава корпорации, этого, как видно, недостаточно, чтобы завоевать уважение в пресс-службе «Икора». Да-с… Гарт с горечью покачал головой и уставился на экран, на котором вспыхивали и гасли сигналы вызова — это журналист продолжал свои попытки дозвониться. Интересно, вдруг задумался Гарт, что произойдет, если эта история все же выплывает на свет божий?


Фред все еще гадал, почему доктор Баннерман не захотел с ним разговаривать, когда ему позвонили по другой линии. Это был Джим Хаттон, адвокат Дуэйна Уильямса.

— Как ваши дела? — осведомился адвокат, пристально уставившись в объектив веб-камеры слезящимися глазами.

— Работаю. А у вас?

— У меня все нормально, мистер Арлин. Все как обычно. Я звоню, чтобы поделиться с вами новостью, которая непременно должна вас заинтересовать, — Хаттон многозначительно прищурился.

— И что это за новость?

— Мне давно хотелось вам это сказать, и вот наконец я дождался такой возможности. Мы нашли тело.

— Какое тело? Чье?

— Дуэйна Уильямса, разумеется.

— Как, черт побери, вам это удалось?

— Мне позвонили.

— Кто?

— Один… гм-м… знакомый. Он работает в университете Сан-Диего.

Наконец хоть какая-то ниточка!

— Значит, тело мистера Уильямса привезли туда?

— Именно. В анатомической театр. Вопрос только в том, мистер Арлин, хватит ли у вас мужества отправиться туда, чтобы увидеть тело собственными глазами.


Феникс


30

Нату на нос села муха. Скосив глаза, он изо всех сил выпятил нижнюю губу и попытался подуть. Муха не двинулась с места. Наглая тварь как ни в чем не бывало потирала задние лапки, двигавшиеся легко и свободно. У мухи здоровые конечности, чего не скажешь о нем. Потом Нат подумал, что еще несколько дней назад для него было подвигом просто скосить глаза, а сегодня… Тем не менее до слез обидно, что какая-то муха может делать все, что ей заблагорассудится, в то время как он не в состоянии даже почесаться. Кстати, как вообще сюда попала муха? Насколько он понял, в лаборатории поддерживается стерильная чистота. Скорее всего, она отделена от внешней среды системой шлюзов, сквозь которые не только мухе — микробу трудно пробраться.

Утомленный попытками согнать муху, Нат ненадолго задремал. Разбудили его прерывистые, короткие сигналы одного из мониторов. Зонд искусственного питания вырвался из своего гнезда, и Нат весь промок, хотя почти не испытывал неприятных ощущений — его кожа еще не обрела былой чувствительности. Вот только пластырь на животе, намокший под воздействием содержимого питательного мешка, начал отставать.

— Сестра! — беззвучно закричал Нат.

Из всего разнообразного медицинского оборудования, стоявшего вокруг его койки, Нат с трудом узнал лишь один-два аппарата. О назначении остальных ему оставалось только догадываться. Внове ему были и цельные защитные комбинезоны, которые носили сиделки, и голографические экраны, с которыми они работали. Едва ли не больше всего поражали Ната чистота и тишина, царившие в комнате, в которой он лежал. Можно подумать — он находится где-то на космической станции, а не в больнице, пусть и оборудованной самой современной аппаратурой. Особенно беспокоило его отсутствие посетителей. С тех пор как он пришел в себя, его не навестил ни один человек — ни Мэри, ни мать с отцом, ни сестра, не говоря уже о друзьях или знакомых. Это было непонятно, странно и даже страшно. По временам Ната охватывал самый настоящий ужас, и он изо всех сил пытался внушить себе, будто находится в какой-то экспериментальной клинике интенсивной терапии, в которую в силу ряда причин (повышенные требования к стерильности, например) не пускают никого из посторонних. Правда, ему самому не очень-то в это верилось, но это единственное разумное объяснение, и он продолжал цепляться за него, чтобы не сойти с ума.

Со временем Нат научился узнавать тех, кто ухаживал за ним, и даже разделил их на две группы. К первой принадлежали те, кто не ленился сказать ему пару ободряющих слов, поправить капельницу или просто подоткнуть одеяло. Ко второй группе он отнес тех, кто выполнял свои обязанности бездумно и механически, хотя и тщательно. Ната очень задевало, что часть медперсонала, включая ту красивую белокурую женщину, никогда не смотрит на него и обращается с его телом как с неодушевленным предметом. Когда эти люди прикасались к нему, Нату хотелось схватить их за руки и крикнуть, что он такой же человек, как они.

Из зонда продолжал с бульканьем выливаться питательный раствор, и Нат снова позвал сестру. И снова — как и в первый раз — не смог издать даже слабого шипения. Тогда он с трудом повернул голову в направлении смотрового окна. Кто сидит там, за толстым стеклом с односторонней прозрачностью и почему он ничего не замечает? Как они вообще посмели бросить его, беспомощного, без всякого надзора?!

Сигналы прибора все же привлекли чье-то внимание. Пару минут спустя в палату вбежал запыхавшийся Окори. При виде того, что случилось, он сокрушенно прищелкнул языком, поправил зонд и сменил подкладное судно. Все это он проделал без единого слова — Окори принадлежал ко второй категории работников.

Когда он закончил прибираться и вышел, Нат вспомнил, что Окори очень не любил менять ему повязку на шее, потому что не выносил вида копошащихся в ране личинок. К счастью, повязку давно сняли, и в дни, когда Нат чувствовал прилив сил, он иногда ощупывал грубый шрам, тянувшийся поперек шеи, словно кто-то перерезал ему горло от уха до уха. Раньше ничего подобного у Ната на шее не было, и он тщетно пытался вспомнить, что же, черт побери, с ним случилось.

Еще какое-то время спустя в палату зашла его логопед Карен Макки, принадлежавшая к первой группе — группе «друзей», как иногда называл ее Нат, но даже среди них она выделялась ласковостью обращения и состраданием. «Молодец, у тебя отлично получается!» — это ее любимая фраза, которую она произносит по малейшему поводу. Порой Нату казалось, что даже если бы он измазал дерьмом всю кровать, Карен только улыбнулась бы и сказала, что он молодец и отлично справился.

Ему так и не удалось точно определить ее возраст. На взгляд Ната, Карен где-то за пятьдесят. Когда-то она была очень хороша собой — у нее правильный, выразительный рот и большие, печальные, серые глаза. Как и большинство уроженцев Западного побережья, Карен заботлива, внимательна, не слишком требовательна и капельку бестолкова. Нат не сомневался, что она родилась и выросла в Северной Калифорнии.

Пока Карен готовилась к утреннему уроку, устанавливая перед кроватью специальные экраны, Нат позволил себе еще немного подумать, что же с ним произошло. В том, что это был инсульт, он почти не сомневался. Оставалось только надеяться, что в течение первых трех часов ему успели ввести активатор плазминогена. Это новейшее лекарство должно было восстановить приток крови к мертвым или умирающим тканям его мозга. Активатор принадлежал к последнему поколению фибринолитиков, но его эффективность оказалась на удивление низкой: помогал он далеко не всем жертвам инсульта, попадавшим в отделения экстренной медицинской помощи. Стало быть, ему повезло…

Нат был рад, что сумел вспомнить эти подробности. Кажется, его мозг все-таки в порядке. Куда больше беспокоило сердце. Что случилось с ним и, главное, каким образом тем, кто его лечил, удалось решить проблему? Был ли это тройной байпас или — упаси Боже! — трансплантат?

Потом Нат подумал о жене. Он не верил, что Мэри могла покинуть его в таком состоянии. Он значил для нее все — как и она для него. В этом Нат никогда не сомневался. Они были неразлучны чуть не с первого дня знакомства, и теперь он не понимал, почему Мэри не приходит повидаться с ним. В конце концов, она тоже врач, и ей это сделать проще, чем кому бы то ни было.

Особенно угнетало Ната то, что он никак не мог вспомнить, как она выглядела. Он отчетливо представлял себе отдельные ее черты — завиток темных волос возле уха, длинные изогнутые ресницы, крошечную родинку на шее, но лицо в целом продолжало ускользать от него.

Тем временем Карен приподняла изголовье кровати так, что Нат оказался почти в сидячем положении. Заставив его открыть рот, она прижала специальной лопаточкой корень его языка.

— О'кей, — сказала Карен. — Постарайся, Нат. Мы делали это уже много раз.

«Делали — что?» — подумал Нат. Он знал Карен: она часто заходила к нему в палату, и он успел составить о ней определенное мнение, но не помнил, чтобы они что-то делали.

— Мы тренируем глотательные движения. Ты должен упереться языком в лопаточку и заставить горло сжаться.

И она надавила на корень его языка. Нат попытался сделать все, как ему было сказано, но обнаружил, что это невероятно трудно.

— Молодец, Нат! — воскликнула Карен. — С каждым днем у тебя получается все лучше и лучше. Конечно, ты еще очень слабенький, но уверяю тебя — со временем все придет в норму, и мы сможем перевести тебя на твердую пищу. Наш местный нейротехнолог, доктор Персис Бандельер, говорит — ты уже воспринимаешь речь, стало быть, ты понимаешь хотя бы часть того, что я тебе говорю, но сам говорить пока не можешь. Да ты и сам наверняка помнишь, что это два разных мозговых процесса, так что ничего удивительного или нового для тебя тут нет. Поэтому в первое время говорить буду одна я, а ты слушай и запоминай. Только не надо прыгать через ступеньки и пытаться мне отвечать. Я буду повторять одно и то же по многу раз, так что ты в конце концов поймешь все, что от тебя требуется. Да, чуть не забыла — на будущей неделе тебе вживят новый надгортанник, новое горло и новые голосовые связки. Как тебе это нравится, Нат? У тебя будет совершенно новый голос; может быть, ты даже сможешь петь!

Интересно, спросил себя Нат, как они собираются вживить ему новое горло и связки? Неужели пересадка? А может, где-то уже появились синтетические трансплантаты? Он почти уверен, что никогда не слышал и не читал ни о чем подобном, но…

— Нам нужно сделать еще очень многое, но самое трудное уже позади. Твой мозг работает. Я вижу и чувствую это. Старайся побольше думать, Нат. Это не принесет тебе вреда — только пользу.

Карен вызвала на один из экранов изображение. Нат с трудом разобрал очертания чего-то округлого.

— Это человеческий мозг, Нат. Если ты был хорошо образованным человеком — а я подозреваю, что для своего времени ты знал достаточно много, — то тебе должно быть известно, что в левом полушарии праворукого мужчины-гетеросексуала сосредоточено девяносто процентов речевых рецепторов-ячеек. У женщин, кстати, они распределены иначе — восемьдесят и двадцать процентов в левом и правом полушариях соответственно. Так вот, речевой центр твоего левого полушария получил серьезные повреждения.

Она подсветила голубым несколько областей мозга.

— Вот! Это — все пораженные области, которые мы сумели выявить в твоем мозгу.

Нат напряг зрение. Голубого цвета, пожалуй, чересчур много.

— Если ты не очень хорошо видишь картинку, Нат, то это потому, что зрительная зона коры твоего мозга тоже пострадала. Но со временем голубые области уменьшатся, а под конец и вовсе исчезнут. Твой мозжечок будет работать так же активно и эффективно, как раньше, а может, и лучше. Вообще-то я уверена, что мы тут могли бы пачками производить самых настоящих гениев, — добавила Карен и рассмеялась своим мелодичным, как серебряный колокольчик, смехом. — Ну а пока я хотела бы просто напомнить тебе некоторые функции, которые относятся к правому и левому полушариям…

На экране появилась таблица. Читать Нат, разумеется, не мог, поэтому Карен прочла содержание таблицы вслух:

— Левое полушарие человека, как правило, отвечает за аналитическое и логическое мышление. С его помощью человек регистрирует ход времени, вычленяет мельчайшие подробности и детали и раскладывает целое на составные части. Но если бы человек думал только левым полушарием, он был бы не в состоянии разглядеть за частностями общую картину. Про таких людей иногда говорят — за деревьями не видят леса.

Правое полушарие, напротив, ведает эмоциональным, творческим, интуитивным восприятием действительности. Оно же отвечает за абстрактное мышление. С помощью правого полушария человек скорбит, боится, не верит в будущее, видит во всем только мрачные стороны, а также мечтает, фантазирует и делает общие заключения на основе известных ему фактов. Если ты хорошо понял, что написано в таблице, тебе не составит труда понять: твое левое полушарие пострадало сильнее, чем правое.

Нат продолжал пялиться на таблицу, пытаясь увидеть в ней хоть капельку смысла, но вместо нее на экране возник еще один непонятный образ.

— Лично мне, — сказала Карен, — больше по душе правое полушарие с его функциями творческого мышления, интуиции и эмоционального восприятия окружающей действительности. Как мне кажется, эта сторона жизни важнее, чем сухой анализ и скучная логика. Но, возможно, это только потому, что я — в высшей степени эмоциональная женщина. — Она улыбнулась. — Оба полушария соединяются своеобразным мостом, состоящим примерно из восьмидесяти миллионов аксонов. Этот мост в анатомии называют «мозолистым телом». Так вот, оно у тебя тоже повреждено, и довольно серьезно, но не пугайся! Это только звучит страшно, а на самом деле бояться нечего. Мы, по крайней мере, не боимся. Даже сейчас в твоем мозгу происходит восстановление поврежденных клеток, и уже совсем скоро ты будешь совершенно здоров и позабудешь про свою болезнь. Но для этого нужно немного пришпорить твое левое полушарие, только и всего.

Карен нажала кнопку, и в палату вошли санитар и техник, которые обычно надевали на Ната восстановительный костюм. Он поморщился, когда электрод, подключавшийся непосредственно к нервной системе, вонзился ему в шею, хотя никакой боли не почувствовал. Когда Ната облачали в костюм, ему достаточно было просто подумать о каком-то действии, и оно моментально осуществлялось. И это казалось ему настоящим чудом. Нат знал, что какой-то исследовательский институт на Восточном побережье разрабатывает биомеханический протез руки, но о целом костюме ему слышать не приходилось. Должно быть, подумал он, Мэри разыскала этот институт или экспериментальный госпиталь и сумела добиться, чтобы его поместили на лечение именно сюда. Нат попытался представить себе, как она выбирает лучшую больницу, как договаривается с администрацией, и на душе у него потеплело.

Потом Нат сосредоточился на предстоящей задаче. Он мысленно приказал костюму встать и сделал несколько шагов к двери, лицом к которой стоял. Обычно после этого он поворачивался и возвращался назад, но на этот раз Карен широко распахнула перед ним входную дверь, и Нат понял, что должен идти дальше. Решимость едва не покинула его, но он собрался с духом и вышел из палаты. Там он свернул и двинулся вдоль коридора, то и дело поворачивая голову то влево, то вправо в надежде увидеть других пациентов. Но все палаты, мимо которых он проходил, оказались либо пусты, либо закрыты. И, судя по отсутствию света за матовыми стеклами дверей, внутри никого не было.

Нат слышал, как Карен несколько раз окликнула его, но не остановился. Неожиданно ему очень захотелось увидеть, что находится за углом, в другом коридоре, но свернув, он увидел лишь еще один ряд одинаковых пустых комнат. Вся разница в том, что свет в этом коридоре был приглушен, а стены выкрашены унылой темно-зеленой краской. Похоже, этим коридором никто не пользовался, но Ната это не остановило. Он упрямо зашагал дальше, снова свернул, миновал еще один полутемный коридор. Повернув в четвертый раз, он увидел Карен, которая с беспокойством поджидала его у дверей палаты, и понял, что прошел по четырем сторонам квадрата. Именно в этот момент Нат впервые подумал, что никакая это не больница, а что-то другое. Отдаленный гул, который он отчетливо различал, заставил его подумать о подвале какого-то гигантского здания, где размещены компрессоры и другое коммунальное оборудование.

— Куда ты убежал?! — воскликнула Карен. Ее щеки слегка порозовели, и Нат понял, что она, наверное, действительно очень волновалась. — Я уже собиралась вызвать охрану, чтобы они тебя разыскали. У нас здесь не очень-то уютно, — невесело добавила она.

Подковыляв к своей койке, Нат ничком рухнул на нее. Пока техник и санитар освобождали его от костюма, он пристально смотрел на Карен, и в глазах его светилось жгучее отчаяние. Наклонившись, она коснулась его лба тыльной стороной руки — совсем как любящая мать, которая проверяет, нет ли у ее ребенка жара, но Нат резко отвернулся. Пусть у него повреждено левое полушарие, но он не полный идиот. Почему они не говорят, где он и что с ним случилось? И где, черт возьми, его жена!?


Калифорния, университет Сан-Диего


31

То, что тело Дуэйна неожиданно нашлось именно в тот день, когда он вышел на прямой контакт с высокопоставленным сотрудником «Икор корпорейшн», сразу вызвало у Фреда подозрение. Любой репортер (даже такой неумеха, как он) сразу понял бы, что таких совпадений просто не бывает и что здесь что-то нечисто. Но Фреду слишком хотелось верить, что он нашел тело и что задуманная им статья наконец-то начинает обрастать подробностями. Кроме того, всю свою жизнь он занимался сбором «горячих» новостей и не обзавелся привычкой к медленной, методичной работе. Оседлав какую-то тему, Фред никогда не посвящал ей больше одного-двух дней, поэтому теперь он был более чем уверен, что все время и усилия, которые он потратил на поиски Уильямса, наконец-то окупились.

И не откладывая дела в долгий ящик, Фред выехал в Сан-Диего.

Университет он нашел довольно быстро. Доехав до конца обсаженного пыльными эвкалиптами бульвара, Фред остановил БМВ перед автоматическими воротами, преграждавшими въезд на территорию кампуса. Сенсорное устройство просканировало идентификационную панель его машины, и елейный электронный голос произнес:

— Добро пожаловать в университет Сан-Диего, Фред Арлин. Чем мы можем быть полезны?

— Я договорился о встрече с доктором Рахмани.

— Стоянка — прямо по дороге. Медицинский корпус находится сразу за стоянкой.

Ворота отворились, и Фред сразу увидел учебный корпус, в котором преподавал анатомию доктор Рахмани. Выглядел он в полном соответствии с канонами современной функциональной, техноцентричной архитектуры, согласно которым все энергосберегающие устройства без малейшего стеснения выставлялись на всеобщее обозрение, и имел форму корабельного носа. Сходство с кораблем еще более усиливалось благодаря каскадам воды, стекавшим по прозрачным металлопластиковым стенам здания, и солнечным батареям на крыше, напоминавшим огромные черные паруса. Вода действовала как охлаждающий агент, и Фред невольно подумал, что идея совсем неплоха.

Оставив машину на стоянке, Фред быстро прошел в вестибюль здания-корабля. Здесь он без труда нашел список профессорско-преподавательского состава, в котором значился и доктор Рахмани. Беда в том, что в списке не было абсолютно никаких указаний на то, где именно следует искать того или иного лектора или преподавателя. Интересно, подумал Фред, как лучшие умы страны, работающие в таком современном здании, не додумались пронумеровать аудитории и кабинеты?

Вздохнув, он отправился в долгое путешествие по коридорам медицинского корпуса и в конце концов набрел на какую-то секретаршу, работавшую за стеклянным столом.

— Прошу прощения. Где я могу найти доктора Рахмани? — спросил Фред.

Секретарша ответила не сразу. Некоторое время она еще продолжала набирать что-то на клавиатуре компьютера, желая показать Фреду, что он отрывает ее от важного дела, и только потом процедила сквозь зубы:

— Третий этаж, первый поворот направо, потом сразу налево. Его кабинет — третий с левой стороны.

— Третий этаж, налево, поворот… — пробормотал Фред. — Спасибо большое.

Он, конечно, сразу же все забыл, а спросить во второй раз не решился. К счастью, двое студентов, встретившихся ему в коридоре, оказались более любезными. Следуя их указаниям, Фред сравнительно быстро обнаружил кабинет профессора, но он был пуст. Растерянно оглядевшись по сторонам, он порылся в разложенных на столе компьютерных распечатках (сплошная наука, ничего интересного) и уже собирался уходить восвояси, когда по коридору мимо кабинета быстро прошел молодой человек в белом халате.

Фред выскочил в коридор, но парень отошел уже достаточно далеко, а гнаться за ним журналист посчитал несолидным.

— Вы не скажете, где можно найти профессора Рахмани?! — крикнул Фред вслед удалявшемуся молодому человеку.

— Дома! — отозвался тот через плечо.

— Не может быть! Ведь мы же договорились о встрече!

— А… а вы подтвердили свой приезд? — Молодой человек — не то секретарь, не то лаборант — обернулся, и Фред увидел его характерное азиатское лицо. Скорее всего, кореец, определил он.

— Да.

— Сегодня утром подтвердили? — Судя по выражению лица лаборанта, он, похоже, испытывал немалое удовольствие от этого очередного подтверждения неаккуратности профессора.

— Сегодня утром я был уже в пути.

— В таком случае вы наверняка застанете его дома.

Фред позвонил профессору домой из его же собственного кабинета. Доктор Рахмани показался ему угрюмым, усталым и безразличным человеком. Говорил он практически без акцента, но выговаривал слова излишне правильно, растягивая гласные на аристократический манер, словно когда-то учился в английской частной школе. Веб-камера, впрочем, не работала, поэтому, как выглядит этот сноб, Фред так и не увидел. Назвав себя, он напомнил профессору об их договоренности.

— Я приеду минут через двадцать, — сказал Рахмани равнодушно. Судя по всему, встреча с журналистом не вызвала в нем ни малейшего воодушевления.


— А зачем, простите, вы приехали? — спросил Фреда давешний лаборант-кореец, заглядывая в кабинет профессора.

— Я хотел бы взглянуть на тело Дуэйна Уильямса, убийцы и насильника, казненного в прошлом году по приговору суда в тюрьме «Каньон Гамма» в Аризоне. Мне стало известно, что Дуэйн завещал свое тело для научных исследований. Буквально вчера мне позвонил его адвокат и сказал, что труп находится здесь.

Кореец озабоченно нахмурился:

— Боюсь, вас неправильно информировали, сэр.

— Но его адвокат совершенно определенно сказал мне, что из Феникса тело доставили сюда.

Кореец нахмурился сильнее и покачал головой:

— Если хотите, я могу отвести вас в хранилище. Может быть, мы его найдем.

Они долго шли по коридорам и наконец остановились перед широкими двойными дверями, сделанными из какого-то серебристого металла. Кореец нажал кнопку, двери отворились, и Фред почувствовал, как ему в лицо ударила волна холодного, сладковато пахнущего воздуха.

Он заглянул внутрь. Вереница низко висящих ламп отбрасывала вдоль центрального прохода длинные тени. Морг занимал довольно большую, но узкую комнату, вдоль стен которой высились металлические стеллажи с выдвижными полками, похожими на противни. На полках что-то лежало, но поначалу Фред не понял, что перед ним. Лишь когда его глаза привыкли к полутьме, он начал различать очертания человеческих тел — выступающие колени, торчащие плечи, руки и ступни, покрытые сверкающими кристалликами изморози. В морге было не особенно холодно, но все же Фред заметил, что при каждом выдохе у него изо рта вылетают облачка пара.

На его взгляд, в морге лежало около шести десятков тел.

— У нас сейчас образовался некоторый запас, — пояснил кореец.

— Скажите, какие люди обычно завещают свои тела медицинским учреждениям? — спросил Фред.

— Как правило, это люди с высоким уровнем социальной ответственности, — сказал лаборант. — Врачи, преподаватели, юристы и прочие. У нас даже есть один судья, вот он, смотрите… судья Рамирес.

Фред разглядел на полке иссохшее старческое бедро и кустик седых лобковых волос, покрытых кристалликами льда.

— Это будет весьма символично… — пробормотал он.

— Что именно? — вежливо поинтересовался кореец.

— Если Дуэйн Уильямс окажется рядом с судьей.

— В смерти все равны. — Кореец покачал головой. — Вы, кажется, сказали, что этот Дуэйн… был убийцей?

— Да. А что?

— Мозг разного рода социопатов представляет большой интерес для науки. Мы изучаем подобные образцы особенно тщательно.

— Вы знаете, где лежит тело Уильямса?

— Нет. Я же сказал — я вообще не уверен, что он у нас.

— Разве вы не должны вести… гм-м… учет?

— Конечно, мы ведем учет. Но…

— Тогда почему бы нам просто не заглянуть в ваш список?

— Эй! Что вы здесь делаете?!

Этот резкий, громкий окрик, эхом отразившийся от низких сводов комнаты, заставил обоих вздрогнуть и обернуться. Фред увидел еще одного азиата — высокого, болезненно худого субъекта, одетого в ярко-оранжевый комбинезон, который стоял у самой двери, небрежно прислонившись к стеллажам плечом. Длинные, иссиня-черные волосы неряшливыми прядями падали на низкий лоб, отчасти закрывая темные, чуть навыкате глаза.

— Я просто провожал нашего гостя, — сказал кореец и отвел взгляд.

— Никто не смеет заходить сюда без моего разрешения, — отчеканил оранжевый. — А ты вошел да еще притащил с собой журналиста!

Он пристально уставился на маленького корейца, и тот покраснел.

— Вы, вероятно, доктор Рахмани? — предположил Фред.

— Вероятно. — Субъект фыркнул. — А что?

— Я Фред Арлин, — представился Фред. — Не могли бы показать мне тело Дуэйна Уильямса?

— Его здесь нет. Он в секционном зале.

Рахмани снова фыркнул и, круто повернувшись на каблуках, стремительно вышел в коридор. Фред и кореец едва поспевали за его широкими шагами. В конце концов профессор привел их в просторный светлый зал.

— Не останавливаемся! Не останавливаемся!! Р-РАБОТАЕМ!!! — крикнул Рахмани, распахивая двери.

Когда глаза Фреда привыкли к яркому свету, он понял, что попал в университетский анатомический театр. Несколько групп студентов вскрывали разложенные на мраморных столах трупы. Рассеченные грудины, вскрытые бедренные артерии, болтающиеся зажимы, впивающиеся в плоть ножницы — при виде всего этого Фреда замутило.

— Вы хотели узнать о программе анатомических исследований тел, завещанных нашему университету? — прокричал у него над ухом доктор Рахмани. — Смотрите же! Этот проект существует уже несколько лет, и все благодаря мне. Если бы не я, во всей Южной Калифорнии не было бы сейчас ни одного мало-мальски приличного анатомического театра!

Фреду казалось — гипертрофированное эго доктора заполняет собой весь секционный зал и отражается от стен точно эхо. Все еще боясь, что его может стошнить, он робко огляделся по сторонам. В этом светлом зале со стеклянной крышей, защищенном от прямых солнечных лучей только поглощавшей ультрафиолет подвесной сетью под потолком, обыденность и заурядность смерти становилась настолько очевидной, что это могло угнетать само по себе. Фред невольно подумал о том, что эти трупы — а их было около десятка — когда-то были людьми, которые двигались, смеялись, разговаривали, плакали, любили. Теперь же они превратились просто в груды мяса на столах, в муляжи, в учебные пособия, которые будут разобраны на части и кремированы. Почему-то ему не хотелось кончить тем же, пусть даже его труп принесет огромную пользу науке.

Профессор Рахмани тем временем шагнул к столу, на котором лежало обезглавленное тело какого-то мужчины. Обрубок шеи был прикрыт хирургической салфеткой. Студенты дисциплинированно отступили в сторону, и Фред заметил, что обескровленная кожа сильно напоминает желтоватый воск.

— Вот тот, кто вам нужен! — прогремел Рахмани.

— А где же… голова?

— Голова? — Профессор небрежно взмахнул рукой. — Он был уже… Я-то откуда знаю? Должно быть, ее забрал факультет неврологии.

— Могу я на нее взглянуть?

— Там уже не на что смотреть, уверяю вас. Хотите перекусить?

Фред собирался ответить, что у него нет аппетита, но профессор уже подталкивал его к выходу.

— Скажите, почему вы привезли тело Дуэйна Уильямса из Феникса? — спросил журналист, делая последнюю попытку выжать из раздражительного профессора хоть каплю полезной информации. — Ведь это довольно далеко, и…

— Мы привозим сюда трупы со всей страны, — ответил Рахмани. — Так что пусть вас это не удивляет.

— Но вам, вероятно, известно, почему труп сначала отвезли в Феникс, в «Икор корпорейшн»?

Рахмани остановился так резко, что Фред едва не налетел на него. Обернувшись к нему, Рахмани прошипел:

— Мне ничего не известно. Может быть, они хотели взять образцы клеточной ткани, которая нужна им для работы, для экспериментов… Я не знаю. И не хочу знать.

Проклятье! Фред надеялся, что Рахмани подтвердит — тело Дуэйна побывало в Фениксе, но профессор упорно уходил от прямого ответа.

— Я думал, у вас на каждый труп заведено что-то вроде личного дела.

— Это не так.

— Но у вас должна быть его медицинская карта!

— Вовсе не обязательно. — Рахмани пожал плечами, а Фред подумал, что даже во лжи профессор был неаккуратен и ленив. А в том, что Рахмани врет, он почти не сомневался.

— Она… это строго конфиденциальный документ, — промямлил профессор, видимо, поняв, что журналист ему не поверил.

— Значит, все-таки есть карта?

Рахмани бросил взгляд на часы.

— Да, есть.

— Значит, мы можем взглянуть, что там написано?

— Послушайте… как вас?.. мистер Арлин, у меня сейчас нет времени. Я должен подготовиться к важной встрече.

— Но я приехал к вам из самого Лос-Анджелеса, меня направил к вам адвокат Уильямса…

— Хин, проводите этого очаровательного молодого человека в столовую, — повернулся Рахмани к корейцу. — И пожалуйста — больше никаких визитов в морг без моего разрешения.

Бросив на Фреда еще один раздраженный взгляд, профессор Рахмани ушел так быстро, что широкие штанины комбинезона полоскались вокруг его тощих икр, как белье на ветру. Глядя ему вслед, Фред почувствовал бессильную ярость. Столько времени его водили за нос! Интересно, почему Рахмани вообще снизошел до разговора с ним?


Всю обратную дорогу до Лос-Анджелеса Фред не переставал возмущаться приемом, оказанным ему в Сан-Диего. Раздражал его и сладковатый запах трупов, который как будто впитался в одежду и продолжал окружать его невидимым облаком, даже когда он вернулся в свой рабочий кабинет. Может быть, подумал Фред, ему следовало наплевать на эту историю. Наплевать и заняться чем-нибудь другим. Фред прекрасно понимал, что, если в Сан-Диего ему предъявили тело не Уильямса, а чье-то другое, доказать это он все равно не сможет. Но не исключено, что этот обезглавленный труп действительно принадлежал казненному преступнику. О'кей, он нашел тело, и что дальше? Что в этом такого интересного?..

В задумчивости Фред придвинул к себе обувную коробку с письмами, которые Дуэйн написал своей сестре Бобби. Вернуть их, как обещал, Фред так и не собрался, и сейчас он ощутил смутное раскаяние, перебирая их, он чувствовал легкое покалывание в пальцах от сознания того, что эти письма написаны рукой самого настоящего убийцы. Вынув несколько тук, Фред начал было читать их, но это занятие ему скоро наскучило. В письмах не нашлось ничего примечательного — написанные малограмотным и интеллектуально неразвитым человеком, они были полны злости к себе и ненависти ко всему свету: к жестоким охранникам, к мерзавцу-судье, к бездельникам-адвокатам, которые не сделали ровным счетом ничего, чтобы спасти Дуэйна от смертного приговора.

— Знакомая песня, — вслух сказал Фред, бросая письма обратно в коробку. — Виноват кто угодно, но только не сам преступник.

Потом он заметил на дне коробки компьютерный диск, на котором было нацарапано «Я в «Каньоне Гамма». Заранее зная, что он там увидит, Фред вставил диск в компьютер, и на экране перед ним возник Дуэйн. На первом ролике он откровенно валял дурака, выделываясь перед снимавшим его сокамерником: принимал картинные культуристские позы, размахивал полотенцем, гримасничал в объектив. Были там и одиночные снимки: Дуэйн валяется на койке, Дуэйн злится, Дуэйн заигрывает, но они Фреда почти не заинтересовали. Потрясенный, он заново запустил клип, где Уильямс демонстрировал бицепсы и рельефный, как стиральная доска, живот. Оказывается, его торс был почти сплошь покрыт самыми разнообразными татуировками. А между тем тело, которое он видел в Сан-Диего, — совершенно гладкое.

Фред и раньше подозревал, что доктор Рахмани подсунул ему чей-то чужой труп, но теперь, когда он в этом убедился, перед ним встало сразу несколько очень серьезных вопросов, на которые он пока не знал ответа. Почему кто-то — кто именно, Фред пока не знал, — приложил столько стараний, чтобы пустить его по ложному следу? И если этот неведомый кто-то решил пустить его по ложному следу, почему он проделал это так неуклюже? Фред знал, что не производит впечатления полного кретина, да и кое-какая профессиональная репутация у него есть. И все же его попытались обмануть таким примитивным способом, причем едва не преуспели… Последнее соображение разозлило его еще больше, и Фред, чувствуя настоятельную необходимость выпустить пар, позвонил Джиму Хаттону.

— А ведь вы послали меня искать ветра в поле, мистер адвокат! — заявил он, как только на экране возникло лицо Хаттона. — С вашей стороны это по меньшей мере свинство!

Адвокат поморщился:

— Что вы имеете в виду, Фред?

— Вы отправили меня в Сан-Диего, где якобы находится труп Уильямса. Там мне действительно показали тело без головы, но это не тело Дуэйна!

— Вы уверены? Расскажите-ка поподробнее!

В голосе адвоката звучал такой искренний интерес, что Фред, понемногу успокаиваясь, начал рассказывать о своейпоездке в университет, о странном равнодушии доктора Рахмани и — самое главное — о том, чем обезглавленный труп, который он видел в секционном зале, отличается от тела Дуэйна Уильямса.

— Знаете что, Фред, мне это напоминает классическое дело о подмене трупов, — сказал Хаттон, когда Фред закончил. — Не исключено, что вам повезло и вы наткнулись на сенсационный материал. Простите, что я думал, будто вам это не по плечу.

— Ну и что мне теперь делать? — жалобно спросил Фред.

Хаттон чуть заметно усмехнулся:

— Я не ваш преподаватель журналистики, юноша. Попробуйте для разнообразия воспользоваться головой.

— Не надо читать мне нотаций, мистер Хаттон. Лучше помогите. Например, от кого вы узнали, что тело Дуэйна находится в Сан-Диего?

Фред чувствовал, что адвокат начинает ему нравиться. Его податливой натуре были приятны и манера Хаттона говорить коротко и властно, и его насмешливые реплики, которые били точно в цель.

— От одного человека в «Каньоне Гамма».

— Вы не могли бы назвать мне его имя?

— Нет. Могу вас только заверить, что я был введен в заблуждение так же, как и вы. Тем не менее картина вырисовывается достаточно ясная: если «Икор корпорейшн» имеет ко всему этому какое-то отношение, значит, кто-то из руководства корпорации очень не хочет подпускать вас к этой истории.

— Так что же мне делать? — снова спросил Фред.

Джим Хаттон раздраженно выдохнул:

— Оставьте пока Дуэйна в покое. Попробуйте подобраться поближе к тем людям, которые чинят вам препятствия.

Фред угодливо рассмеялся:

— О'кей, мистер Хаттон, о'кей. Отличная идея!

Весь остаток дня Фред с неослабевающим энтузиазмом рыскал в Сети. В конце концов ему удалось отыскать финансовые отчеты университета Сан-Диего. В них-то и таилась главная новость, о существовании которой Фред уже догадывался. Главным и чуть ли не единственным спонсором университетской анатомической программы была «Икор корпорейшн».

Откинувшись на спинку кресла, Фред некоторое время наслаждался своим триумфом. Впервые за его журналистскую карьеру ему попалось что-то стоящее. Все-таки, подумал Фред, у него есть голова на плечах, и попытка обмануть его столь наглым образом еще выйдет «Икору» боком. Оставалось только решить — каким…


Феникс


32

Нат тщетно пытался справиться с неуверенностью и страхом. И хотя он упрямо твердил себе, что — как и говорила Карен — это его уцелевшее правое полушарие исправно вырабатывает отрицательные эмоции, ему так и не удалось понять, почему Мэри до сих пор не пришла навестить его. Неужели она бросила его, потому что он стал калекой? Что, если она сидела с ним долгие недели, пока он был без сознания, и в конце концов решила, что с нее хватит? Нат знал, что подобное иногда случается, когда речь идет об инсульте или серьезной травме позвоночника, и в душе презирал слабаков и трусов, которые бросали своих мужей, жен или близких родственников в беде. Но Мэри не такая — в этом-то Нат уверен. Следовательно, что-то случилось, иначе она была бы с ним. Спросить? Но он по-прежнему не мог произнести ни слова. Из-за этого Нат с каждым днем все больше напоминал самому себе помешанного с кляпом во рту.

Чтобы привести себя в более оптимистичное настроение, Нат пытался припомнить все, что только было хорошего и светлого в его жизни с Мэри. Например, как они встретились… Они оба вспоминали эту историю так часто, что со временем она стала как бы одной из каменных глыб в фундаменте их брака.

Началось с того, что Нат и его приятель Дэвид отправились на какую-то идиотскую научную конференцию в Санта-Фе. Дэвида пригласили выступить на этой конференции с докладом — что-то насчет методики выявления областей мозга, в которых наблюдается повышенная активность во время медитации. Нат терпеть не мог публику, которая обычно участвовала в подобного рода конференциях. Все эти восторженные адепты теории лечения с помощью внушения и самовнушения, с немым обожанием взиравшие на заезжих неврологов, читавших лекции о весьма далеких от настоящей науки предметах, вызывали у него острое отвращение и неприязнь, однако в конце концов он все же соблазнился перспективой провести несколько дней в живописной обстановке зеленого оазиса Санта-Фе. Кроме того, подобная поездка позволяла ему списать энную сумму с облагаемого налогом годового дохода.

На несколько докладов — включая тот, который читал Дэвид, — Нат все-таки сходил. Разглядывая от нечего делать слушателей, он заметил среди них стройную женщину с непокорными темно-каштановыми волосами. Поначалу она не произвела на него особого впечатления. У нее был узкий нос с заметной горбинкой и тяжелая, выступающая вперед челюсть, к тому же она носила очки в толстой роговой оправе. Нат сразу решил, что перед ним — типичная нью-йоркская еврейка «из богатеньких», неуступчивая и сварливая, однако потом ему пришло в голову, что для разнообразия сгодится и это, поэтому во время перерыва на кофе он рискнул подойти к намеченной жертве поближе.

С неудовольствием он обнаружил, что привлекшую его внимание женщину уже окружила группа людей, к которым она и обращалась с небольшой импровизированной речью, сопровождая каждое слово решительным жестом. О чем шла речь, Нат не разобрал, невольно засмотревшись на то, как энергично рубили воздух ее маленькие кулачки.

— Что вы думаете о лекции? — спросил он, воспользовавшись первой же подходящей паузой.

— О лекции или о лекторе? — уточнила она, прищурившись.

Нат почувствовал, что задал верный вопрос.

— О лекторе.

— О Дэвиде де Соуза? Шарлатан! — отрезала она и, посмотрев на его бейдж с фамилией, в свою очередь спросила: — А что здесь делаете вы, доктор Натаниэль Шихэйн?

— Я приехал сюда с Дэвидом де Соуза.

Она рассмеялась, а Нату неожиданно пришлась по душе искренняя непосредственность этого смеха. Потом он узнает, что ее зеленые глаза загорались особым огнем каждый раз, когда она задумывала какой-то розыгрыш. Но зла в ней не было. Озорные розыгрыши — лишь побочный продукт ее быстрого, не знающего устали ума.

— Значит, вы приехали сюда вместе? — уточнила она и насмешливо скрестила пальцы. — Может быть, вы — партнеры?

— Вы имеете в виду, не гей ли я? Нет, если только у меня нет брата-близнеца, о котором я ничего не знаю.

В следующие несколько дней они не столько посещали лекции и доклады, сколько предавались неистовой любви в его или ее гостиничном номере. Так Нат узнал, что Мэри отнюдь не испорченная и капризная, как ему померещилось вначале. Напротив, столь страстного, щедрого, искреннего и честного человека он еще никогда не встречал. Что касается Мэри, то и он ей тоже сразу понравился.

— Готова спорить, ты уже рассматриваешь наши отношения как «маленькое приключение в пустыне», — сказала она ему однажды.

— Вовсе нет, — возразил он.

— Надеюсь, ты не врешь, — сказала она, — потому что мне не хотелось бы, чтобы все кончилось настолько банально.

— Как именно?

— Так, как всегда бывает в подобных случаях. Ты вернешься в свой Лос-Анджелес, я улечу в Нью-Йорк. Какое-то время мы еще будем изредка перезваниваться или обмениваться мейлами, но потом все закончится.

— Мы что-нибудь придумаем.

— Нет, давай не будем ничего придумывать. Лучше расстаться сейчас, расстаться раз и навсегда, чем продолжать какие-то жалкие полуотношения. Так, по крайней мере, будет честно.

— Почему ты заговорила об этом, Мэри?

— Потому что, мне кажется, я влюбляюсь в тебя, — сказала она откровенно. — И мне не хочется навсегда застрять на ничейной земле, питаясь лишь надеждами. В конце концов, это просто унизительно — постоянно гадать, позвонишь ты или нет, на что похожа твоя повседневная жизнь, какой ты, когда ты не со мной, и… Нет, это не для меня. Я с этим покончила, да и тебе пора — по-моему, ты уже достаточно взрослый.

До этого дня Нат инстинктивно старался избегать доверительных разговоров со своими подружками, но на сей раз он был слишком рад и горд оттого, что Мэри хватило мужества открыться ему.

— И кроме того, — добавила она, выпячивая подбородок в присущей ей чуть комичной манере, которая с годами станет ему такой знакомой и родной, — я уверена, что у тебя — синдром Клувера-Баси.

— Это смертельно?

— Может быть.

— И каковы клинические симптомы? — осведомился Нат, обнимая ее за плечи, чтобы снова увлечь в постель.

— Ты тащишь в рот все подряд.


Меньше чем через год они поженились. С тех пор Ната перестали интересовать другие женщины. Больше всего его привлекала в Мэри ее готовность до конца отстаивать свои идеалы. Ее же — если верить ее словам — привлекал главным образом цинизм Ната, выдававший, как она утверждала, его по-детски чистую, ранимую душу. Нат хотел, чтобы она родила ему ребенка. Ему хотелось, чтобы Мэри забеременела, чтобы стала уязвимой, полностью зависимой от него, но она предпочитала не спешить. В Нью-Йорке она пользовалась репутацией многообещающего молодого ученого, поэтому, как только они решили, что поселятся у него в Лос-Анджелесе, Мэри без труда нашла место в Калифорнийском университете и целиком отдалась занятиям наукой. Она действительно была талантлива, и блестящие перспективы на этом поприще все еще казались ей более привлекательными, чем материнство.

Порой Нат даже ревновал ее к науке. Прирожденный аналитик и смелый экспериментатор, Мэри с жадностью набрасывалась на каждую статью по медицине, какая только попадала ей в руки. Дома в их общем кабинете высились эвересты и монбланы специальной литературы, причем многие книги были исчерканы карандашом или топорщились многочисленными закладками. Медицину Мэри любила до самозабвения, порой выдвигая блестящие теории, в которых было поровну гениальности и безумия. Во всяком случае, так казалось Нату, а он — лицо заинтересованное. Как бы там ни было, Мэри всегда искала — и находила — неожиданный выход из самой тупиковой ситуации, всегда смотрела в будущее.

Сам Нат занимал при своей талантливой, но увлекающейся жене положение скептика, который не верит ничему, что не подтверждено широкомасштабными эпидемиологическими исследованиями, и ведет тяжелую, но решительную борьбу со страховыми компаниями. Его частная практика в Беверли-Хиллс позволила ему открыть и финансировать бесплатную больницу в Хантингтон-парке. Теперь-то, дразнила его Мэри, он наверняка обеспечил себе тепленькое местечко в раю, но Нат знал, что не мог поступить иначе. Как и его отец, который, оставив врачебную практику, открыл бесплатную лечебницу в Северной Каролине, Нат считал, что должен вернуть обществу то, что в свое время от него получил. К счастью, не будучи стеснен в средствах, он мог осуществить свое желание. Нат мог бы зарабатывать и больше — многие из его пациентов имели непосредственное отношение к киноиндустрии, — однако он никогда не стремился работать в самом Голливуде. Нату претило быть, к примеру, личным врачом какой-нибудь стервозной «звезды», которая станет стремиться превратить в рекламную кампанию каждое пустячное недомогание. Сам он знал несколько врачей, которые по легкомыслию или из жадности стали работать со знаменитостями и киномагнатами и очень скоро превратились в самых заурядных жрецов божества Киноиндустрии. Но это не для него.

Пожалуй, единственным, что не очень нравилось Нату в Мэри, было ее увлечение криотехно-логиями. Не успев переехать в Лос-Анджелес, она тут же связалась с крошечной группой фанатиков-энтузиастов, которых университет приютил то ли из соображений престижа, то ли просто из жалости. Эти люди верили в возможность воскрешения живого организма при условии, что он будет заморожен по всем правилам. Сначала Нат решил, что для Мэри это что-то вроде хобби, которое помогает ей быстрее адаптироваться в обстановке чужого города. Но довольно скоро он с неудовольствием обнаружил, что его жена стала не только сторонником, но и горячим защитником этих по меньшей мере странных идей. Она даже читала в университете курс лекций по состоянию современной криотехники и ее перспективам и готова была мчаться хоть на другой конец города, если ей сообщали, что в тамошнем морге появилось подходящее тело или голова, которую необходимо срочно заморозить. Естественно, все это не приводило Ната в особый восторг. И увлечение Мэри ему не просто не нравилось — подспудно он чувствовал в ее характере некую сумасшедшинку, которая и побуждала ее отдавать столько сил теориям, которым еще долго суждено оставаться на периферии официальной медицинской науки. «Ну почему, почему ты заинтересовалась именно криотехникой?» — не раз допытывался Нат. «Потому, — отвечала Мэри, и ее зеленые глаза вспыхивали, словно изумруды, — что она такая странная». «Считай это моим капризом, — добавляла она порой, дразня его. — Я — маленькая, слабая женщина, которая попала в совершенно чужой город. У меня может даже развиться депрессия, а против этого есть только два средства: либо загрузить себя работой, либо завести любовника».


Нат открыл глаза. Голос Мэри звучал у него в ушах так ясно, словно она была в комнате совсем рядом с ним. Он даже огляделся, но никого не увидел.

«Где ты? — мысленно позвал он. — Когда придешь и заберешь меня домой?»


33

Сегодня был вторник. Нат знал это, потому что ему сказала об этом сиделка. Вторник, вторник, вторник… Снова и снова Нат мысленно повторял это слово, проверяя, как долго он сумеет удержать в памяти, какой сегодня день недели. Потом в палату вошла Карен. Приветливо поздоровавшись с Натом, она установила у его кровати голографический экран для очередного занятия.

— Я хочу познакомить тебя с Абаком, — сказала Карен, надевая на него какие-то неуклюжие очки.

Абак… Вторник… Нат уже мог сидеть на постели, хотя для прогулок по-прежнему надевал лечебный костюм.

— В оправу этих очков, — продолжала Карен, — вмонтированы специальные сенсоры, способные регистрировать движения твоих глазных яблок. На экране ты увидишь красную точку. Это и будет твой оптический фокус.

Красную точку Нат видел достаточно ясно. Это поистине удивительно — особенно по сравнению с тем, в каком плачевном состоянии его зрение было всего пару недель назад. Он попробовал подвигать глазами. Красная точка послушно сдвигалась то влево, то вправо, то вверх, то вниз. Когда Нат вполне освоился с этим процессом, Карен ввела в компьютер какую-то команду, и на экране появилась таблица, в ячейках которой помещались по порядку все буквы алфавита, цифры от ноля до девяти и некоторые специальные символы — пробел, запятая, знак вопроса и другие.

— Все очень просто, — сказала Карен. — От тебя требуется удерживать красную точку на любой букве или знаке больше двух секунд. После этого выбранная тобой буква появится в строке внизу. Если ошибешься — не беда. Подержи красную точку на значке «Отмена» и начни сначала. Ну, давай!

И как только она это сказала, Нат сразу почувствовал, что в голове у него не осталось ни одной связной мысли. Он не знал, о чем ему следует спросить в первую очередь!

— Не волнуйся и не спеши, — ободрила его Карен. — У тебя непременно получится.

Но прошло довольно много времени, прежде чем Нат немного успокоился. Вопрос — главный вопрос, который мучил его все это время, — снова возник в его мозгу. Нат сосредоточился. Красная точка на экране сдвинулась с места и рывками поползла по таблице. Сначала у него ничего не получалось, но спустя несколько минут Нат сумел «произнести» свои первые слова:

— ЧТО… СО МНЙ… СЛЧЛОСЬ…

Приветливое лицо Карен внезапно сделалось очень серьезным:

— Подожди минуточку, я сейчас вернусь.

«Ну вот, как всегда!.. — подумал Нат с некоторым пренебрежением. — Пошла звать главного. Ну почему все важные новости у нас всегда сообщает самый главный начальник? Возможно, подчиненные просто не хотят брать на себя ответственность?»

Карен вернулась с двумя врачами — мужчиной и женщиной, — которых Нат уже видел.

— Мы начали заниматься на Абаке только сегодня утром, — сказала Карен. — Но Нат всегда очень быстро отвечает на любую стимуляцию, к тому же у него есть к вам обоим очень важный вопрос…

Врачи посмотрели на экран.

— «Что… со мнй… слчлось», — прочел врач-мужчина, садясь на краешек койки Ната. Вид у него был слегка растерянный, словно он не знал, как поступить. — Выслушай меня, Нат… Меня зовут доктор Баннерман, Гарт Баннерман, если угодно, а это — доктор Персис Бандельер. — Он указал на светловолосую женщину, которая осталась стоять. — Мы с самого начала осуществляем руководство этим… проектом. Как ты себя сегодня чувствуешь?

Глаза Ната снова заметались по таблице:

— МНЯ… УДАРИЛИ… ПО… ГОЛОВЕ?

Врачи быстро переглянулись.

— Нет, но… То есть не совсем. Вот что, Нат, я обязательно отвечу на все твои вопросы, но сначала я сам хочу тебя кое о чем спросить. Как ты думаешь, какой сейчас год?

Нат озадаченно посмотрел на Гарта. Он никак не мог вспомнить год. Потом на экране появилось:

— 2006.

— Где ты живешь?

— В ВЕНИСЕ.

— А где работаешь?

— БЕВ… ХИЛЛС.

— Сколько тебе лет, Нат?

Нат поискал в таблице нужные цифры:

— 37.

— У тебя есть дети?

— НЕТ!!!

Нат начинал терять терпение. Он навел красную точку на «Г» и держал так долго, словно хотел прожечь в экране дыру. Потом двинулся на одну букву вправо — и еще на одну, торопливо набирая новый вопрос.

— ГГГГГДЕ… ЖЕНА? — получилось у него.

Теперь он был не только взволнован, но и сердит, однако не настолько, чтобы не заметить странного выражения на лицах обоих врачей.

— Видишь ли, Нат, — начал Гарт Баннерман, — то, что с тобой произошло, не совсем обычно. Я бы даже назвал это из ряда вон выходящим событием…

Нат закрыл глаза. Он терпеть не мог эти ритуальные танцы вокруг истины. «Боюсь, у меня для вас не слишком хорошие новости…», «К сожалению, улучшение было только кажущимся…», «Мне очень жаль, но…» и так далее. Все это он уже слышал много раз. Черт побери, он и сам часто говорил подобное!

— Для тебя сегодня большой день, Нат. Ты даже не подозреваешь, насколько большой. К сожалению, твоей жены нет рядом с тобой.

«Большой день? — удивился Нат. — Почему?!» Он ничего не понял, однако от него не укрылось, как Гарт бросил на Персис и Карен быстрый взгляд, словно ища у них поддержки. Это заняло у него не больше секунды, но Нат понял, что сейчас последует пространная речь, где лжи наверняка будет больше, чем правды.

— Короче говоря, Нат, ты — живой феномен. То, что ты дышишь, разговариваешь, ходишь, — это самое настоящее чудо, иного слова не подберешь. Теперь я постараюсь все тебе объяснить, а ты постарайся мне поверить. Сейчас у нас 2070 год. Твоя голова была заморожена или, говоря по-научному, подвергнута глубокой гибернации, больше пятидесяти лет назад. Ты спросишь — почему только голова? Насколько нам известно, тебя застрелили. Очевидно, твои внутренние органы серьезно пострадали, но голову твоя жена сумела сохранить…

Тут Нат почувствовал, как на шее под повязкой надулась и запульсировала вена.

— …Я понимаю, это звучит невероятно, но ты оставался в состоянии так называемой «приостановленной жизни» шестьдесят с лишним лет, пока нам не удалось разработать безопасный способ вывести тебя из криостаза.

Нат снова принялся водить по экрану красной точкой:

— ЧТО… С МЭРИ?

— Мне очень жаль, Нат, но твоя жена умерла много лет назад.

Нат почувствовал, как сводит судорогой мышцы лица. Прыгая через буквы, он лихорадочно писал:

— ЧТО ЗА ИДИТСКЯ ШТКА?!!

— Это не шутка, Нат. К сожалению…

— Я… НЕ ХЧУ… ЗДЕСЬ. ВЫПУТИТЕ МНЯ ОТ-СДА!

— Я понимаю, тебе сейчас очень нелегко, — начал Гарт, но…

Взгляд Ната снова заскользил по «Абаку»:

— ВЫПУСТИТЕМНЯ!!!

Никто ему не ответил. Они молчали и смотрели на него, и Нат машинально ощупал шрам на груди.

— Этот шов остался от операции, которую нам пришлось проделать над твоим донорским телом, — специально для Ната Гарт говорил медленно, четко выговаривая каждое слово. — За последние полтора-два десятка лет нам удалось разработать специальную технологию с применением нанокомпьютеров, с помощью которой мы могли надеяться оживить тебя. Теперь с телом можно проделывать удивительные вещи, Нат! Мы научились выращивать новые органы из горстки клеток и лечить изношенные или больные сердца без трансплантации и аппаратов искусственного кровообращения. Мы умеем восстанавливать кожу, костную ткань, сосуды. Теперь мы можем устранять даже серьезные повреждения мозга и предотвращать десятки опаснейших болезней с помощью генной инженерии. Мы даже победили рак! Можешь себе это представить?! Все сто с лишним разновидностей рака теперь поддаются успешному лечению!

Гарт понимал, что, быть может, он слишком увлекается подробностями, однако ему хотелось показать Нату, что не все плохо в мире, в котором он проснулся. Что ему есть ради чего жить.

— Можно даже сказать, что тебе повезло. Ты чудесным образом перенесся в удивительное будущее и можешь увидеть его своими собственными глазами.

Но Нат ничего не мог увидеть. Из его глаз потекли слезы, и полупрозрачный экран электронных очков запотел. Заметив это, Карен сняла с него очки, протерла стекла и вернула на место. Теперь Нат увидел, что и в ее глазах блестят слезы. Гарт тоже выглядел взволнованным, и только холодное и прекрасное лицо Персис Бандельер не выражало никаких эмоций.

Взяв себя в руки, Нат снова начал писать:

— ЕСТЬ ЛИ… ДРУГИЕ?

— Нет. Ты — первый. Откровенно сказать, для нас твое пробуждение было приятным сюрпризом, и… Словом, мы все очень рады.

Нат поднял руку, повертел перед глазами и снова уронил.

— ЧЬЕ… ТЕЛО?

— Твой донор погиб в дорожной аварии.

Нат снова обратился к Абаку:

— ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА.

Карен взяла его руку в свою и слегка сжала.

— Пойду принесу тебе что-нибудь успокоительное, — сказала она. — Вот увидишь, тебе сразу станет легче.

И она покосилась на Гарта, который чуть заметно кивнул. Нат повернулся лицом к стене, и врач поднялся.

— Мне очень жаль, что Мэри не дожила… — снова сказал Гарт и осторожно положил руку Нату на плечо, но он не отреагировал. Он никого не хотел видеть. Особенно этих троих. Нат никак не мог поверить, что все, что они ему рассказали, — правда.


34

Когда Нат очнулся от тяжелого, навеянного лекарством сна, ему в голову пришло слово «муторный». Он понимал, что отчаяние притаилось где-то рядом и что оно обязательно вернется, но пока у него просто плохо и муторно на душе, как после пьянки.

Вторник. Абак. Мэри. Не дожила.

Интересно, о каком вторнике идет речь? О том, который был недавно, или о каком-то другом? Как Нат ни старался, ему никак не удавалось вспомнить, когда же именно он узнал правду — вчера или несколько недель назад? Казалось, время обрело способность сжиматься и растягиваться. Был день, и была ночь… Но какой день? Что за ночь? Он не знал. Нат помнил только, что ему сделали операцию на гортани, и он обрел голос. Правда, это неразборчивое сиплое карканье еще нельзя назвать голосом, но по крайней мере теперь он мог издавать какие-то звуки.

Вторник. Абак. Мэри. Не дожила.

Нат был уверен, что горе вот-вот обрушится на него, словно горный обвал, и он снова провалится в желанное забытье, но почему-то этого так и не произошло. Но ничего хорошего в этом нет, потому что отсутствие горя порождало в нем глубокое чувство вины. Мэри… Нат хорошо представлял отдельные черты ее лица, но по-прежнему не мог вспомнить, как же все-таки она выглядела, а ее фотографии в его медицинской карте не нашлось.

С не меньшей силой подействовало на него осознание того, что он пролежал в жидком гелии больше полстолетия. И это невероятно и… жутко. В прошлой жизни у Ната были два небольших «пунктика»: больше всего он боялся утонуть и быть похороненным заживо. Теперь он знал, что — вот странное совпадение! — его опасения сбылись.

В конце концов Нату все же удалось отчасти справиться с собой. Лучше всего отвлекали его от мрачных мыслей поиски слов, которые он выуживал по одному из мрачных глубин своего поврежденного мозга и повторял снова и снова, чтобы не забыть опять. Кроме того, чтобы не сорваться в пучину отчаяния, Нат сосредоточился на своем физическом состоянии — на том, как идет процесс восстановления. На то, чтобы поднять вверх обе руки, ушел почти весь его запас сил, но ему все же удалось ощупать хирургический шов на шее. Округлые валики кожи по обеим сторонам разреза все еще казались слишком большими и мягкими на ощупь, но он знал, что со временем они сгладятся.

Чуть не с той самой минуты, когда Нат услышал, что с ним случилось, ему очень хотелось взглянуть на себя со стороны, узнать, как выглядят его шрамы и его тело. Вскоре это превратилось почти в навязчивую идею. Он постоянно водил руками по коже, ощупывал мускулы, прикасался к упругим волоскам на груди и животе. Волосы были густыми, гладкими и лежали аккуратными волнами, прикрывая смуглую, бронзоватого оттенка кожу. Его собственная кожа была намного бледнее, а волосы на теле — редкими и тонкими. На коже Нат заметил также многочисленные следы, похожие на оспины или на давно зажившие шрамы от какой-то косметической операции с применением лазера. На груди он обнаружил довольно большую родинку, а на левой лодыжке — глубокий, грубый шрам. Сами ноги оказались длинными и довольно стройными, почти изящными. Прикасаясь к ним, Нат внезапно подумал, что и эти ноги, и кожа, и все остальное когда-то принадлежали другому мужчине, и эта мысль поразила его в самое сердце. Именно по этой причине он никак не мог заставить себя дотронуться до пениса. Правда, пока в этом не было нужды, так как Нат до сих пор пользовался судном, однако он не сомневался, что недалеко то время, когда ему придется как-то решать этот вопрос. Пару раз Нат проснулся с эрекцией и испытал самый настоящий ужас. Пенис функционировал совершенно нормально, однако он не мог даже представить, что когда-нибудь будет использовать его для занятий любовью.

Утомленный борьбой с чувством вины и страха, Нат отвернулся от наблюдательного окошка и зарылся лицом в подушку. Интересно, подумал он, насколько полно врачи продолжают контролировать его самочувствие и поведение? Слава Богу, они еще не научились читать мысли и не могут понять, что он думает на самом деле. Или… могут? Кто знает, какие технологии созданы за те шестьдесят лет, что он провел в замороженном состоянии?

Дверь в палату отворилась, и вошла Джессика — Нат узнал ее по полной фигуре, от которой так и веяло спокойствием и уютом. Джессика принесла пищевые пакеты — его порцию на сегодняшний день. Из всех сиделок, ухаживавших за ним, эта филиппинка с широкой, ласковой улыбкой, не сходившей с ее лица, пожалуй, самая приятная.


Медленным, беззвучным шагом
Входит призрак дорогой…

Строки Генри Уодсворта Лонгфелло, великого американского поэта, сами собой всплыли в памяти. Странно, что он вспомнил это двустишие, хотя никак не мог припомнить медицинский термин для описания своего нынешнего состояния. Быть может, это потому, подумал Нат, что стихи были частью его прежнего «я»…


Опустившись в кресло рядом,
За руку берет рукой…8

Глядя, как Джессика меняет питательные мешки, Нат тщился припомнить все стихотворение. Возможно, это исходящая от нее аура сострадания помогла ему вспомнить прекрасные поэтические строки.


Входит призрак дорогой…

Раздевая его, чтобы приготовить к ежедневному обмыванию, Джессика сказала:

— Доктор Шихэйн, вас хотела навестить доктор Бандельер…

Нат кивнул. Ему понравилось, что Джессика назвала его доктором. Это обращение ободрило его, придало уверенности, хотя физически он по-прежнему чувствовал себя слабым и беспомощным, как младенец.

— А с завтрашнего дня мы начнем кормить вас через рот, — добавила Джессика, слегка изогнув свои подведенные брови. — Чего бы вам хотелось?

Нат пожал плечами. Никакого аппетита он не чувствовал.

— Ну хорошо. Я позабочусь, чтобы вам приготовили что-нибудь вкусненькое.

Джессика кивнула, давая ему знак приподняться, и Нат сел, опершись спиной на подушку. За последние пару недель мышцы спины и брюшного пресса у него заметно окрепли, и Нат от души радовался этому, однако вставать и ходить без своего «инвалидного скафандра», как он прозвал лечебный костюм, он пока не мог. Впрочем, не исключено, что проблема эта — чисто психологическая: Нат был убежден, что после долгого неподвижного лежания без костюма он обязательно упадет.

В «скафандре» он чувствовал себя не в пример увереннее и даже совершал довольно продолжительные (по своим собственным меркам) прогулки по полутемным коридорам этажа, где находилась его палата. Они, впрочем, не приносили ему никакого особенного удовольствия; двигался он совершенно механически, просто потому, что так «надо». Где-то в глубине души Нат был убежден, что на самом деле он умер и находится в своего рода чистилище для недавно скончавшихся. Он даже взялся бы это обосновать! Кожа у него по-прежнему ненамного чувствительнее резины, и Нат считал это достаточным доказательством того, что он — ходячий труп.

Закончив обтирать его тело губкой со слабым дезинфицирующим раствором, Джессика помогла Нату перейти в одну из комнат наблюдения.

— Доброе утро, Нат, — приветствовала его белокурая красотка, она же доктор Персис Бандельер. — Как вы себя чувствуете сегодня?

Нат пожал плечами и опустился в удобное кресло напротив.

— Я достала для вас одну старинную вещицу. — Она протянула ему какую-то коробочку, размером и формой напоминающую электрическую бритву, но Нат сразу понял, что это электронный синтезатор голоса.

— Эти устройства не слишком изменились, — заметила Персис. — Когда вы почувствуете, что ваши связки устали, просто прижмите эту коробочку к горлу, и мы сможем продолжить нашу беседу. Мне, однако, не хотелось бы, чтобы вы привыкали полагаться на эту машинку. Вам необходимо тренировать ваш собственный голос.

Собственный голос? Интересно, много ли в нем осталось такого, что он мог бы назвать полностью своим? Тело принадлежало неведомому донору, голосовой аппарат был почти синтетическим, возможно, искусственными были и какие-то другие органы… Кроме того, Нат по-прежнему подозревал, что все происходящее с ним может быть иллюзией. Или бредом.

— Ну же, попробуйте…

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы сказали мне, что Мэри умерла? — проговорил Нат, прижав синтезатор к горлу. Искусственный голос имел неприятный металлический тембр. Такой голос мог бы быть у робота.

— Примерно месяц. Или даже больше.

Значит, он знает об этом уже несколько недель…

— С вами все в порядке? — спросила Персис, видя, что Нат молчит.

— Я… мне трудно следить за ходом времени.

— Мы внимательно наблюдаем за работой вашего мозга, Нат. У вас все еще наблюдаются некоторые признаки амнестической афазии.

Афазия! Вот оно — то самое слово, которое он тщетно искал, пытаясь описать свое состояние. Теперь Нат вспомнил: афазией называлась полная или частичная утрата речи, обусловленная поражением речевых центров коры или проводящих путей головного мозга при кровоизлияниях в мозг, тромбозах сосудов, абсцессах и черепно-мозговых травмах.

— Как я умер? — спросил он через синтезатор речи.

— Подробности нам неизвестны, — ответила Персис. — У нас есть только запись в медицинской карте — очень короткая. Плюс несколько газетных вырезок. Вас застрелил какой-то преступник, и вы умерли почти мгновенно.

— А Мэри?

— Ваша жена не пострадала. Напротив, она сохранила присутствие духа и сделала совершенно замечательную вещь, которая в свое время привлекла внимание прессы. Сразу после вашей гибели ваша жена решила заморозить вашу голову. Насколько нам известно, это было проделано очень быстро — быть может, еще в «скорой помощи», по дороге в клинику. Вероятно, вы заранее договорились о чем-то подобном, иначе я просто не могу объяснить…

— Ни о чем мы не договаривались, — перебил Нат. — Вот что, доктор Бандельер, я хотел бы взглянуть на свою медицинскую карту, личное дело или как оно там у вас называется…

— Разумеется, мы дадим вам ваше досье, — кивнула Персис, но Нат видел, что ей очень не хочется этого делать. Интересно, почему? Неужели она лгала ему? Нат пристально посмотрел на свою собеседницу, но ее излишне правильное лицо оставалось непроницаемым. По нему абсолютно ничего нельзя было прочитать.

— Сегодня я хотела познакомить вас с Куполом, — продолжала тем временем Персис. — Но сначала скажите, вы действительно согласны испытать на себе его действие или вам хотелось бы еще немного подумать?

— С Куполом? — переспросил Нат. — Не припомню, чтобы мне что-то говорили…

— Говорили, и несколько раз. Вы просто забыли! Впрочем, в вашем нынешнем состоянии это только естественно. Хотите, я расскажу о нем еще раз?

Нат снова пожал плечами. Персис нажала кнопку, и Монти вкатил в комнату какой-то прибор. Складной суставчатый кронштейн, укрепленный на верхней панели, действительно был увенчан не то куполом, не то шлемом, сделанным из прозрачного фибергласа.

Монти установил аппарат так, что шлем оказался над самой головой Ната.

— Купол — это еще одно из чудес современной медицинской технологии, — сказала Персис, быстро подсоединяя прибор к своему компьютеру. — Его шлем улавливает электромагнитные импульсы мозга, благодаря чему мы можем определить, насколько он здоров и насколько хорошо функционирует, но это еще не все. Мы можем избирательно воздействовать на мозг, стимулируя отдельные его участки, благодаря чему вы сразу почувствуете себя лучше. В наши дни Купол применяется очень широко. Одни имеют такие установки дома, другие посещают государственные центры специальной терапии. Благодаря Куполу мы почти полностью победили депрессии, шизофрению, мании, навязчивые состояния. А ведь прибор предельно прост — он состоит из двух титановых спиралей, погруженных в жидкий гелий. Главную работу выполняет программа.

После этого Персис и Монти занялись настройкой компьютера, на несколько минут совершенно забыв о Нате. Слушая, как они обмениваются техническими терминами, которых он не понимал, Нат довольно скоро начал терять терпение. Наконец Персис подняла голову и посмотрела на него:

— Извините за задержку, Нат, но мне пришлось убедиться, что мы будем обрабатывать именно те участки вашего мозга, которые больше всего нуждаются во вмешательстве. Хотите увидеть собственные мысли?

Не дожидаясь ответа, Персис развернула один из мониторов так, чтобы Нат мог видеть экран. Через несколько секунд на экране возникли очертания его черепа и трехмерная модель мозга, испещренная миллионами разноцветных крошечных огоньков, которые то вспыхивали, то гасли, то мигали, то исчезали вовсе, чтобы тотчас вспыхнуть где-то в другом месте.

Нат был буквально заворожен этой удивительной картиной и не сразу расслышал, что сказала ему Персис.

— Что? — переспросил он.

— Попробуйте мысленно назвать какие-нибудь числа. Подумать о них…

— Я… не могу.

— Не спешите, Нат. У вас все получится. Кстати, если при этом вы будете еще и говорить, картина получится более впечатляющей: когда человек думает и говорит одновременно, мозг начинает работать с увеличенной нагрузкой.

Нат немного подождал, пытаясь сосредоточиться, потом мысленно произнес:

«Один, пять, шестнадцать, двадцать три».

Тотчас в верхней части мозга возникли яркие цветные точки, двигавшиеся так стремительно, что на экране они выглядели почти как непрерывные линии.

— Ну как, разве не здорово? — спросила Персис. — А теперь попробуйте подумать о какой-нибудь музыке.

Нат напряг память, но мозг был пуст.

— Я… я не знаю никакой музыки, — проговорил он неуверенно.

— Знаете, — уверенно возразила Персис. — Мы записали, как вы проигрывали в голове адажио Барбера для струнного квартета.

— Вы… записали? Когда?!

— Вы проделывали это много раз, Нат. Мы сумели вычислить ноты, опознать инструменты, а потом программа определила, что это за произведение. Постарайтесь его вспомнить…

Нат честно старался, но у него ничего не вышло.

— Ну ничего, — успокоила его Персис. — Иногда кора, в которой протекают сознательные импульсы, подавляет подкорку. Сейчас вам приходится думать слишком о многом, поэтому глубинные воспоминания никак не могут пробиться на поверхность. Скажите, Нат, как по-вашему, что вы сейчас чувствуете?

— Чувствую? — переспросил Нат. — Ничего.

Ему давно хотелось рассказать кому-нибудь об ужасе пробуждения, об отвращении к чужому пенису, о своем нежелании возвращаться из мира мертвых в мир, где нет Мэри, но Нат не желал делиться своими сокровенными мыслями с этой ледяной девой.

— Вы что-то чувствуете, Нат, — покачала головой Персис. — Система отмечает активность в вашей лимбической системе.

— Тогда почему вы не скажете мне, что я чувствую?

— Потому что я этого не знаю, — ответила Персис, почувствовав его настроение. — Наша техника еще не дошла до чтения мыслей.

Некоторое время все трое молчали, следя за перебегавшими по экрану разноцветными искорками. Потом Персис сказала:

— Единственное, что я могу сказать, так это то, что в настоящий момент вы не поддаетесь воздействию Купола.

— И что, черт побери, это означает? — проскрипел Нат при помощи синтезатора речи. Он был настолько зол, что даже в металлическом голосе прибора отчетливо послышались гневные нотки.

— Некоторые специфические повреждения мозга могут препятствовать электромагнитному стимулированию мозговых функций. Мы называем подобные повреждения резистентными. Учитывая, что в процессе пробуждения и сразу после него мы отмечали несколько случаев легкой ишемии мозговых тканей, ваш мозг, по-видимому, не в состоянии адекватно реагировать на колебания магнитного поля. Через несколько месяцев, когда ткани восстановятся, вы станете более восприимчивы к действию прибора.

— Вы ничего не говорили мне об ишемии! — сказал Нат.

— Говорили, — возразила Персис и взмахнула рукой, словно это не имело существенного значения. — На данный момент ваша главная проблема — амнестическая афазия, но и она тоже не должна вас тревожить. Со временем все придет в норму, я обещаю.

Персис склонилась к экрану, и Нат увидел, как в ее глазах отразилось целое созвездие голубых огоньков. Она занималась своей работой, но Нат никак не мог справиться с растущей неприязнью к этой женщине. Ему очень не по душе, что кто-то сует свой нос в его мысли. Интересно, спросил он себя, может ли она прочесть это на экране своего драгоценного компьютера?


Лос-Анджелес


35

— Где письма, черт тебя дери?!

Мысли Фреда заметались, а сам он облился холодным потом. Женский голос в динамиках системы связи — не голос, а нетерпеливый, сварливый, режущий слух визг — мог принадлежать только героине одного из его криминальных репортажей, но кому именно, он никак не мог припомнить.

— Когда ты вернешь мне письма моего брата?! — злобно взвизгнул голос, и Фред страдальчески сморщился. Теперь он сообразил, кто это может быть. Бобби Уильямс, сестра Дуэйна… А ведь он действительно забыл вернуть ей эти идиотские бумажки, хотя и обещал непременно это сделать.

— Послушайте, Бобби, мне очень жаль, что я заставил вас волноваться, но у меня сейчас очень много работы, и я просто… закрутился. Вот что мы сделаем: сейчас я отсканирую их и вечером отправлю вам по почте. Договорились?

— Все равно это свинство с вашей стороны, мистер Арлин, — сказала Бобби все еще сердитым голосом. — Ведь прошло больше полугода! Достаточно времени, чтобы прочитать несколько писем, разве не так? — Предложение закончилось протяжным астматическим вздохом.

— Вы совершенно правы, Бобби. Еще раз извините, но у меня действительно не доходили руки. Ну хотите, я их сам вам привезу? — сгоряча предложил Фред и тотчас пожалел о своих словах. До Сан-Луис-Обиспо около четырех часов езды. С другой стороны, по пути он мог заскочить к матери и осчастливить визитом единственную оставшуюся в живых родственницу, а заодно бесплатно перезарядить аккумуляторы машины…

— Значит, вы еще не передумали писать статью о моем брате? — спросила Бобби, помешав Фреду додумать до конца, какие еще выгоды он мог извлечь из этой поездки. Сарказм, прозвучавший в ее голосе, Фреду совсем не понравился, но он сдержался. Никогда не отвечай на личные выпады — так его учили на курсах журналистики.

— Я как раз работал над ней, когда вы позвонили.

— И сколько времени это может занять? — спросила Бобби уже чуть любезнее.

— Хороший вопрос, Бобби…

Фред совершил несколько героических попыток продать историю Дуэйна Уильямса «Метрополитену», однако ему никак не удавалось толком объяснить, что же в ней такого примечательного. В конце концов редактор на экране остановил его нетерпеливым жестом. «О'кей, Фред, — сказал он, — я слышал достаточно, и мне кажется, что никаких по-настоящему интересных материалов у вас нет. Боюсь, с публикацией ничего не получится. Ваша статья не пойдет».

Как ни странно, отказ не вызвал у Фреда уныния. Напротив, он испытал азартное желание доказать всем, что он на что-то годится. Если «Метрополитен» не интересует его материал, значит, к черту этих снобов! На «Метрополитене» свет клином не сошелся. Найдутся другие, которые купят его статью о пропавшем трупе!

Сев в дряхлую развалюху, которую он держал специально для путешествий в беспокойные районы, Фред выехал в Сан-Луис-Обиспо по шоссе Пасифик-кост. Старое шоссе всегда нравилось ему, напоминая о том, какой была Калифорния в свой золотой век. Этот самый богатый и живописный штат с его солнечным климатом располагал к праздности и внушал уверенность в незыблемости установившегося порядка. Все изменилось после Большого землетрясения 2012 года, однако попытки восстановить шоссе Пасифик-кост не прекращались и по сию пору. И не удивительно. Шоссе было не просто транспортной артерией, а символом всего, что когда-то так высоко ценилось жителями Калифорнии, — роскоши, авантюризма, независимости, красоты. Увы, некогдаживописные виды, открывавшиеся с шоссе, ныне испорчены многочисленными опреснительными заводами, тянущимися вдоль береговой линии.

Едва въехав в поселок, где жила Бобби, Фред почувствовал, как сердце у него забилось чаще, и крепче сжал руль. На углу нужной ему улицы болтались какие-то подозрительного вида юнцы — несомненно, местная банда. Проезжая мимо них на малой скорости, Фред неуверенно кивнул, но юнцы только проводили его угрюмыми взглядами.

В доме Бобби в самом разгаре была шумная вечеринка, и это тоже не улучшило его настроения. Гости разлеглись прямо на траве или сидели в палисаднике на покосившихся скамьях. Пробираясь к сетчатой двери, Фред старался ни на кого не наступить и все же пару раз чуть не упал, запнувшись о вытянутые поперек дорожи ноги.

Он был уже на пороге, когда из комнаты появилась Бобби. С ней произошла разительная перемена — Фред даже не сразу ее узнал. Со дня их последней встречи Бобби сбросила, наверное, не менее ста фунтов. Все, что осталось от ее фигуры, было втиснуто в облегающий костюм из эластика с «искрой». Растянутая кожа под подбородком болталась, щеки ввалились, глаза запали, и вокруг них залегли темные круги. Их разделяло еще несколько шагов, но даже с такого расстояния Фред отчетливо различал сладковато-горький, чуть похожий на запах горелой резины аромат скита. Похоже, всего за несколько месяцев Бобби успела стать законченной наркоманкой.

Фред неуверенно озирался, не зная, с чего начать разговор.

— А где ваш муж? — спросил он наконец.

— Свалил, — пробормотала Бобби заплетающимся языком, и до Фреда донесся тошнотворный запах ее отдававшего миндалем дыхания. — Хочшь выпть?

— Нет, благодарю вас. — Фреду необходимо было выпить, но он не хотел прикасаться ни к чему в этом доме. — Вот письма и диск.

— Спасибо… — Бобби небрежно швырнула драгоценную коробку с письмами на ближайшее кресло.

Отлично, подумал Фред. Он приложил столько усилий, чтобы добраться сюда, а ей наплевать! Господи, как же он ненавидел таких, как Бобби, и ей подобных! Это самые настоящие подонки, рвань, отребье, от одного вида которых у него по коже ползли мурашки. И все же ему приходилось пресмыкаться перед ними, угождать, льстить, сидеть н их вонючих диванах, пить их дешевое пиво и выслушивать бесконечные слезливые истории о трагедиях, в которых они сами же были виноваты. Ну ничего, еще пару минут потерпеть, и он уедет отсюда, чтобы больше никогда не возвращаться.

— Мне кажется, статья может получиться достаточно интересной… — зачем-то сказал Фред, но сразу понял, что Бобби его не слушает. Она как-то странно переступала с ноги на ногу, словно изо всех сил старалась не потерять сознание, и Фред успел подумать, как бы она не окочурилась с передоза. В следующую секунду из дверей за ее спиной вышел какой-то рослый мужчина, и Фред застыл, как громом пораженный. Он подумал, что увидел привидение. Полные, но четко очерченные губы, полуприкрытые веками глаза, точеные скулы… В следующее мгновение Фред понял, кто перед ним, и закрыл рот.

— Это и есть тот репортеришко? — спросил мужчина, лениво растягивая слова.

— Да, это он, — ответила Бобби каким-то деревянным голосом и повалилась в кресло, словно ее кто-то толкнул.

— Я слышал, что ты пишешь статью о моем брате…

Фред с трудом сглотнул:

— О вашем брате?

— Да, о моем младшем братишке. О Дуэйне.

Фред бросил беспомощный взгляд на Бобби. Вопреки логике, вопреки всему, что ему было известно, он надеялся, что у Дуэйна мог быть еще один брат-близнец.

— А сколько… сколько у него братьев? — пролепетал он.

— Один. Это я и есть.

Фред снова сглотнул и, почувствовав, как подпрыгнул кадык, предпринял безуспешную попытку спрятать свое волнение и страх. Значит, он не ошибся, и перед ним действительно Кит Уильямс — один из полусотни самых опасных преступников, которых разыскивает ФБР. Фред содрогнулся. Этот человек способен буквально на все.

Кит заметил его страх и, расхохотавшись, шагнул в кухню, поманив Фреда за собой. Там он плюхнулся на продавленный диванчик и похлопал по сиденью рядом с собой.

— Садись, — приказал Кит.

Фред осторожно опустился на краешек дивана и покосился на Бобби, которая тоже вошла в кухню следом за ними. К нему понемногу возвращалось самообладание, и он задумался, что могло заставить Бобби бросить мужа и снова связаться с братом, которого, как она говорила в прошлый его визит, ненавидела и боялась.

— Итак, мистер журналист…

— Что — итак?

— Где же твоя статья? Что-то не помню, чтобы она появлялась в Сети.

— Я… я все еще над ней работаю, — заторопился Фред. — Очень много любопытных моментов вскрылось буквально на днях. Например, теперь я точно знаю, что «Икор корпорейшн» использовала тело вашего брата для каких-то своих целей, но для каких — этого мне пока узнать не удалось. Они отказываются предоставлять мне какую-либо информацию, а ин4юрматора в самой корпорации у меня нет…

— У меня тоже есть чем удивить вас, мистер Арлин, — усмехнулся Кит. — Дело в том, что я чувствую Дуэйна. Всегда чувствовал.

— Чувствуете?! — удивился Фред. — Как это?

— А так… — Кит подался вперед, и Фред машинально наклонился к нему навстречу. В этом парне определенно есть какая-то харизма — несмотря на отчаянный страх, от которого немели руки и язык, этого он не мог не признать. — Мы с Дуэйном говорили когда-то, что наши сердца стучат в унисон. Мы ведь близнецы, а близнецы всегда чувствуют, если с одним из них что-то случается. Например, когда у Дуэйна что-то не ладилось с внутренними органами, меня будто изнутри ножами резали.

Он сжал руку, словно держа нож, и несколько раз взмахнул ею. Его движения были такими быстрыми и уверенными, что Фреду не составило никакого труда представить, как эта рука, вооруженная не воображаемым, а настоящим ножом, наносит ему смертельную рану.

— Вот что я чувствую в последнее время, — сказал Кит доверительным тоном. — Снова тот же самый нож… Я правильно говорю, сестренка?

Бобби, которая так и стояла, прислонившись к косяку, вздрогнула и, выйдя из своего наркотического ступора, проговорила механическим, невыразительным голосом:

— Дуэйн и Кит всегда были очень близки. Один всегда знал, как себя чувствует другой, даже если они не видели друг друга. Например, если кто-то из них оказывался в больнице, другой тоже болел…

— И вы чувствуете его сейчас? — переспросил Фред.

— Да, — подтвердил Кит. — Я чувствую Дуэйна.

— Извините, но я что-то не совсем хорошо понимаю…

— Ты хочешь сказать, что я лгу?!

— Нет, что вы! Вовсе нет! — испугался Фред. — Я просто не понимаю, как это возможно, ведь Дуэйн… Ведь его нет! Кого же вы чувствуете? Его дух? Душу?

— Нет. То есть не только, — ответил Кит, разматывая грязный шарф. Шея у него оказалась на удивление женственной.

— А как вы реагировали, когда вашего брата казнили? — решился спросить Фред.

Кита этот вопрос явно задел за живое. Казалось, он готов был ударить Фреда только потому, что тот посмел затронуть столь деликатную тему, но потом выражение его лица изменилось.

— Я почувствовал страшную усталость, — сказал он почти задумчиво. — Так я еще никогда в жизни не уставал, но потом… потом во мне что-то шевельнулось. Что-то знакомое… — Кит с вызовом посмотрел на Фреда. «Только попробуй мне не поверить!» — говорил этот его взгляд, и Фред поспешно кивнул.

— Это все, что я могу сказать, — закончил Кит.

— А к врачу вы ходили?

— Это еще зачем? — спросил Кит сердито.

Фред примирительным жестом поднял вверх руки:

— О'кей, мистер Уильямс, это был глупый вопрос. Я сказал не подумав.

— В следующий раз думай!

Кит продолжал вертеть в руках шарф, потом выпустил его из пальцев, и он соскользнул на пол, словно сброшенная змеиная кожа.

— Я хочу, — добавил он неожиданно, — чтобы ты выяснил, что случилось с моим братом.

— Я стараюсь, — кивнул Фред. — Как раз этим я и занимаюсь, но…

— А когда выяснишь, ты должен будешь привезти его ко мне.

— Я, право, не знаю… — неуверенно пробормотал Фред. Ему не хотелось давать обещание, которое он почти наверняка не сможет выполнить. — Ведь мы же не знаем, в каком состоянии тело, к тому же я не представляю, как я смогу забрать его у тех, кому оно принадлежит в настоящий момент. Ведь если ваш брат действительно завещал свое тело для исследований, его владельцем с точки зрения закона является какая-нибудь медицинская организация.

Глаза Кита словно покрылись тоненькой коркой льда, и у Фреда кровь застыла в жилах. Пожалуй, только сейчас он по-настоящему понял, что этот страшный человек действительно готов на все. То есть буквально на все.

— Твоя мать, кажется, живет недалеко отсюда?

— Откуда вы знаете?

— Я знаю все, что касается этого поганого городишки, — сказал Кит и, откинувшись назад, поскреб ногтями живот. Бобби по-прежнему ничего не понимала и только тупо смотрела то на брата, то на Фреда.

— На что вы намекаете?! — сказал Фред неожиданно резким тоном. Он разозлился, а злость помогла ему преодолеть страх. Кажется, этот субъект пытается ему угрожать? Точнее, не ему, а его матери… Смешно! Оказывается, мистер Крутые Яйца не настолько крут, чтобы угрожать непосредственно ему.

— Ни на что, — коротко сказал Кит. — Только привези мне Дуэйна, и все будет хорошо.

Все же Фред содрогнулся, представив, что его старенькая мать может стать заложницей этого свирепого, непредсказуемого типа. И все только потому, что ее честолюбивому сыну пришла в голову идея написать статью о пропавшем теле казненного преступника! Больше всего Фреду хотелось послать этого некоронованного короля трущоб куда подальше, но ради безопасности матери — не говоря уже о своей собственной — он почел за благо промолчать. Трусливо улыбнувшись, репортер пообещал Киту Уильямсу сделать все, что только будет в его силах.


Феникс


36

Нечувствительность кожи, которая так пугала Ната в первые недели, неожиданно сменилась гиперчувствительностью. В этом было что-то ненормальное, но Нату объяснили, что его новые нервные рецепторы некоторое время будут особенно остро реагировать на внешние раздражители и что пока все не придет в норму, он может испытывать зуд, покалывание, внезапные приливы тепла и тому подобное. Только области вокруг шейного шва по-прежнему оставались нечувствительными к прикосновениям, но Нат знал, что все дело в лекарствах, которыми его пичкали, чтобы снять болевые ощущения. По утрам он едва мог пошевелить головой, и только специальные упражнения позволяли ему немного размять позвоночник.

В целом — если не считать ограниченной подвижности шейной области — Нат был в куда лучшей форме, чем в своей «прежней жизни», как он изредка называл первый период своего земного существования. Гораздо хуже дело обстояло с психологией, а точнее — с его способностью примириться со своим положением и готовностью принимать действительность такой, какая она есть. Нат не знал, что может случиться с ним в следующую минуту, не говоря уже о следующем часе, дне, месяце. Он не мог строить планы, не имел ни постоянных интересов, ни увлечений, не отмечал праздников, ни к чему не стремился, ничего не хотел и ни на что не надеялся. Ни семьи, ни друзей у него не осталось, и Нат не представлял, ради чего, собственно, ему нужно жить дальше. Воскрешение из мертвых, хотя и удивительное как научный факт, не имело для него никакой субъективной ценности.

Между тем Карен и Монти привязались к нему, и Нат часто испытывал стыд и смущение оттого, что не питает к ним ответных чувств. Он просто не мог отыскать в своей душе ничего, что откликнулось бы на их теплоту и дружеское участие. Возможно, корень проблемы крылся в том, что большую часть времени Нат чувствовал себя как бы отдельно от своего физического тела, словно он занимал его временно, не имея никакого права им распоряжаться. Не раз Нат замечал, что стоило ему потянуться за чем-нибудь, и действие часто совершалось раньше, чем он успевал о нем подумать. Казалось, он начисто лишился сознательной воли; остались только рефлексы, да и те принадлежали не ему — телу. Стараясь как-то переломить ситуацию, Нат начал с особой тщательностью обдумывать и контролировать все, что собирался сказать или сделать, но особого успеха не достиг. Об этом он, впрочем, никому не говорил. Могли же у него быть свои секреты?

Как раз когда он пытался вспомнить, описано ли что-то подобное в медицине и если да, то как оно называется, в палату вошла Карен. Она по-прежнему приходила к нему каждое утро и заставляла выполнять новые и новые упражнения, которых, казалось, у нее был неисчерпаемый запас.

— О'кей, Нат, — сказала она, — сегодня у нас с тобой праздник. Сегодня мы с тобой будем учиться испытывать радость. Мы будем учиться испытывать благоговейный трепет. Надеюсь, ты наконец почувствуешь, как это здорово — быть живым! Но сначала нам придется выполнить несколько простеньких упражнений. Вот смотри, я принесла тебе свои старые карточки. Ты должен гордиться — я показываю их только тем своим ученикам, которые добились определенного успеха.

Она несколько раз перемешала картонные карточки с изображением различных животных и показала ему первую, на которой был нарисован лев.

— Ну-ка, что это за зверь?

— Лев, — ответил Нат, стараясь произносить слова как можно громче и четче, как ей нравилось.

— А это?

— Горилла.

— Это?

— Зебра… Носорог… Тигр… Слон… Гиппопотам.

— Молодец, Нат! Ты просто молодец! — воскликнула Карен. — Подумать только, ни одной ошибки! А ведь эти карточки я купила, когда только начинала работать по специальности — когда все эти звери еще встречались в природе.

— Значит, теперь они вымерли? — грустно уточнил Нат.

— Конечно! — небрежно ответила Карен. — Кое-где в природоохранных заповедниках еще сохранились небольшие стада зебр и жирафов. Все остальные крупные животные остались только на картинках.

И Карен достала из своей сумки устройство размером с коробочку для сигар. На одном из торцов цилиндра имелась небольшая выпуклая кнопка.

— Вот эта штучка сделает тебя очень, очень счастливым…

— Ты хочешь сказать, — перебил Нат, — что на всей Земле нет больше никаких хищников? Если, конечно, не считать людей?

— Все крупные животные исчезли, — терпеливо повторила Карен. — Даже те экземпляры, которые еще оставались в зоопарках, погибли от различных болезней. Извини, Нат, но мне казалось — они тебе уже об этом сказали.

— Если под словом «они» ты подразумеваешь Гарта и Персис, то они вообще ничего мне не говорили. Ладно, с сушей понятно… А что стало с океаном? Осталась в нем хоть какая-то рыба?

— Кое-что, конечно, осталось… — Карен отвела взгляд. — Но не слишком много. Киты, каланы, ламантины, моржи, большинство видов акул исчезли уже очень давно. Промысловое рыболовство запрещено во всем мире уже около пятидесяти лет, с тех пор как были полностью выловлены тунец и марлин. Сейчас их поголовье восстанавливается, но медленно, очень медленно. Единственный вид, который не только не вымер, но наоборот, процветает, — это гигантские кальмары. Теплая вода и достаточное количество пищи привели к тому, что они не только размножились, но и стали увеличиваться в размерах… О Господи, я ведь собиралась сделать тебя счастливым! — спохватилась Карен, заметно погрустнев.

— Извини, Карен, но я должен знать, что происходит за этими стенами. — Нат слабо улыбнулся.

— Мы сохранили генетические материалы и образцы тканей почти всех разновидностей живых существ, которые жили на планете, — поспешно сказала Карен. — Постоянно идут разговоры о создании международного центра, который занялся бы восстановлением исчезнувших видов, но пока на это не хватает ни средств, ни желания. Быть может, успех нашего проекта хоть как-то сдвинет это дело с мертвой точки.

Карен сидела, положив руки на колени. В эти минуты она выглядела такой несчастной и растерянной, что Нат счел своим долгом как-то ее подбодрить.

— Ладно, не обращай внимания, — сказал он. — Давай лучше продолжим наши занятия. Я больше не буду тебя отвлекать, о'кей?

И Нат попытался выжать из себя улыбку, чтобы заставить Карен хоть ненадолго забыть о своей печали. Он давно заметил, что, несмотря на в общем-то жизнерадостный вид, Карен всегда очень быстро расстраивается.

— Давай, — согласилась Карен. — Только сначала нужно просканировать твой мозг и убедиться, что он работает как надо.

Разглядывая на экране карту мозга Ната, оба так увлеклись, что забыли о своих огорчениях. Нат уже умел неплохо контролировать свои мозговые импульсы. Ему показали, что для этого нужно делать, и теперь он мог зажигать сигнальные огоньки, отмечавшие прохождение импульса, именно там, где ему хотелось. Нат довольно быстро запомнил, какие мысли вызывают свечение в той или иной области мозга, и развлекался, создавая собственные световые картины.

— Ощущение счастья, как ты, наверное, знаешь, представляет собой довольно сложное чувство, — говорила Карен, старательно делая вид, будто ничего не произошло. — Оно складывается из физического удовольствия, отсутствия отрицательных эмоций и некоего конкретного содержания, которое весьма индивидуально для каждого человека. Я понимаю, что в настоящий момент тебе довольно сложно испытывать полное счастье, однако мы попытаемся максимально к нему приблизиться. Я надеюсь, мне удастся возбудить когезионную реакцию в передне-срединном участке коры твоего мозга…

— И как ты собираешься этого достичь? — поинтересовался Нат.

— Я собираюсь стимулировать нервные цепи удовольствия.

Карен нажала кнопку на своем устройстве, и Нат почувствовал, как его охватывает какое-то очень знакомое и приятное ощущение. Не сразу он сообразил, что слышит необычайно чистые аккорды акустической гитары, вдруг заполнившие собой всю комнату.

— Неужели весь этот звук исходит из такого маленького устройства? — удивился Нат, жадно прислушиваясь к простым, мелодичным каденциям инструмента.

— Да, — кивнула Карен и улыбнулась.

— Невероятно!

Тем временем зазвучала еще и электрическая гитара, затем Нат услышал придушенный, словно жестяной вокал человека, имени которого он не помнил.

— Это же «Липкие пальчики»! — сказал он, даже не отдавая себе отчета в том, что узнал музыку.

— Точно. «Роллинг стоунз», двенадцатый альбом, который они выпустили аж в 1971 году. Если, конечно, мои справочники не врут… — с гордостью подтвердила Карен.

— …А песня называется «Дикие лошади»! — подхватил Нат. — Кто-то из моих крестных родителей подарил мне оригинальный виниловый диск с автографами всех «Роллингов». Я хорошо помню рисунок на конверте — на нем была изображена ширинка Мика Джаггера с настоящей молнией… Автор этого рисунка, кажется, сам Энди Уорхол. Разумеется, я никогда не слушал саму пластинку, но музыка мне хорошо знакома. Мартин Скорсезе — был в мое время такой режиссер — использовал ее в нашумевшем фильме «Казино». Должен сказать, я по-настоящему полюбил «Липкие пальчики» только после того, как посмотрел фильм.

— Превосходно, Нат, молодец! Я ужасно рада, что угадала с выбором.

Голос Кита Ричардса на подпевке был, как всегда, хорошо узнаваем: хриплый, мяукающий, чуточку дегенеративный.

Пока Нат слушал, Карен увеличила изображение его мозга, чтобы и он мог видеть огоньки, вспыхивающие в его слуховом центре.

— Смотри, как вырабатывается допамин!

И она переключилась на изображение ростро-медиального предлобного участка коры. Там сияла уже настоящая иллюминация — миллионы нейромедиаторов, прыгая от аксона к аксону, двигались по проводящим импульсы удовольствия путям, вызывая в подсознании ощущение блаженства. «Роллинги» тем временем доигрывали композицию, завершавшуюся на редкость меланхолическим пассажем.

— Ну как, ты что-нибудь вспоминаешь?

Нат ответил не сразу. Он вслушивался в ритмические фигуры, служившие как бы сопровождением к сольной импровизации. «Дикие лошади»… Довольно старая блюзовая композиция — в меру чувственная и небесталанная. И она действительно подхлестнула его память, вызвав из темноты какие-то смутные пока картины.» Нат закрыл глаза. Закрыл и увидел свой старый дом. Небольшой, построенный еще в 1920-х годах коттедж на океанском берегу, на который они с Мэри набрели однажды в грозу, заблудившись среди каналов калифорнийской Венеции.

— Н-нет, пока нет, — солгал он. Ему не хотелось обсуждать с Карен то, что ему так дорого.

— Ничего, не спеши. Потерпи еще немного, — сказала она.

Но Нату не было нужды терпеть. Он уже вернулся в прошлое и в мыслях стоял у дверей своего бывшего дома. Когда они с Мэри впервые увидели его, входная дверь была заколочена, но, обойдя дом кругом, они обнаружили висевшую на одной петле дверь черного хода. «Пойдем отсюда», — сказал Нат. «Нет, я хочу посмотреть», — возразила Мэри и потянула дверь на себя.

Судя по всему, дом стоял заброшенный уже несколько десятилетий. Какое-то время он, вероятно, служил пристанищем для хиппи, которых можно было встретить на каналах в 1960-х; даже сейчас отставшие, отсыревшие обои и балки, поддерживавшие набранный из сосновых планок потолок, издавали едва уловимый запах марихуаны.

«Это он, Нат! — проговорила Мэри с непонятно откуда взявшейся уверенностью. — Это он. Мы будем жить здесь».

Обходя дом, они насчитали по меньшей мере дюжину комнат и закутков, приспособленных для спанья. И каждый такой уголок имел индивидуальные отличительные черты вроде резных полок или раскрашенных кроватных изголовий. Ветхие занавески, прикрепленные обычными канцелярскими кнопками, все еще висели на окнах, а на кроватях и лежанках, покрытых связанными вручную покрывалами, догнивали груды старой одежды. В одной из комнаток они нашли несколько номеров журнала «Нэшнл джиографик» за 1964 год. Казалось, всю коммуну хиппи выселили отсюда в один день, а дом оставили заколоченным и пустым. Уже позднее, во время ремонта, Нат нашел под домом множество примитивных глиняных трубок, бус, бисерных фенечек, самодельных протезов, велосипедных колес, черепов опоссумов и старых авиационных карт, но никаких сокровищ, которые по идее должны были быть здесь зарыты.

«Мы зароем собственный клад!» — сказала тогда Мэри. Вместе они разыскали герметичный металлический контейнер и сложили в него все мелочи, которые были им дороги: пропуска на конференцию, где они познакомились, свои свадебные фотографии, которые им не хотелось показывать никому из посторонних, старинную брошь, принадлежавшую матери Ната, и серьгу с бриллиантом — одну из пары, которую Нат подарил Мэри в первую годовщину их свадьбы. Контейнер они заклинили между двумя опорами, зажгли свечу, окурили подвал шалфеем в память об исчезнувших хиппи, а потом поднялись в спальню и занялись любовью.

— Есть что-нибудь, Нат? — спросила Карен.

— Не много, — ответил он и покачал головой.

Нат любил и этот дом, и каналы, и пеликанов, круживших над неглубокой водой в поисках легкой добычи. Но как он ни старался, ему так и не удалось припомнить лицо Мэри.

— Приборы отмечают повышенный уровень активности в твоей лимбической системе, Нат, — заметила Карен. — Это явный признак того, что ты что-то вспомнил.

— Я вспоминаю свой старый дом, — нехотя ответил Нат.

— Каким он был? Ты можешь его описать?

— Обычный коттедж. Таких было много в калифорнийской Венеции.

— В калифорнийской Венеции?! — переспросила Карен каким-то странным голосом.

— Да. Официально этот городок назывался Венис, но… А почему у тебя такой голос?

— Какой?

— Такой… Словно я сказал что-то не то.

Карен долго молчала, пытаясь подобрать слова, которые бы ранили его не слишком сильно. Наконец Нат не выдержал:

— О'кей, Карен, в чем дело? Не томи!

— Разве… разве ты ничего не знаешь? Совсем ничего?

— Нет.

— Даже не знаю, как тебе сказать…

— Уж как-нибудь скажи!

— Вениса больше не существует.


37

— Я сожалею, что пришлось держать вас в неведении, Нат, но вы были слишком слабы, а мы не хотели рисковать. Кроме того, человек в процессе пробуждения все равно не в состоянии усвоить слишком большой объем информации. Это все равно что обучать младенца высшей математике, — сказала Персис. — А чрезмерная информационная нагрузка может повлечь за собой нежелательные последствия. Но если вы считаете, что готовы…

— Я не хочу, чтобы повторилось то, что случилось утром, — твердо ответил Нат. — Хватит с меня неприятных сюрпризов.

Сразу после утренних занятий с Карен он сам позвонил Персис и настоял, чтобы она познакомила его с последними историческими событиями.

— О'кей, я буду перечислять основные факты, а вы сразу спрашивайте, если что-то будет непонятно. Я постараюсь не очень спешить, но вы все равно останавливайте меня, когда вам покажется, что вы не успеваете усвоить информацию. Если нужно, я повторю. Торопиться нам некуда.

И она кивнула Монти. Тот взмахнул каким-то прибором, отдаленно похожим на волшебную палочку, и в воздухе перед Натом возникло несколько голографических экранов. Монти чуть повернул свою палочку, и экраны тоже повернулись, чтобы Нату было удобнее.

— Сейчас вы увидите несколько видеофрагментов, которые я успела подготовить. Боюсь, некоторые могут вас расстроить, — предупредила Персис.

Нат внутренне собрался. С одной стороны, ему отчаянно хотелось узнать, какие события произошли на Земле за прошедшие полвека. С другой — он боялся, что будущее окажется еще мрачнее, чем он предполагал.

— За эти пятьдесят лет произошло довольно много самых разных событий, — проговорила Персис лекторским тоном, — но с чего-то начинать все равно придется. Поэтому я решила рассказать вам о Большом лос-анджелесском землетрясении 2012 года, тем более что Карен уже упоминала о нем. — Она пристально взглянула на него, пытаясь понять, как он реагирует. — Я знаю, Лос-Анджелес был вашим родным городом…

Нат только кивнул. То, что в Лос-Анджелесе произошло землетрясение, его не особенно удивило. Еще в его время о такой возможности говорилось достаточно много.

— Насколько нам известно, — добавила Персис, — именно во время этого землетрясения погибла ваша жена. Ее тело так и не нашли.

Стиснув зубы, Нат уставился на экран.

— С вами все в порядке, Нат?

Он кивнул.

— Итак, 6 июля 2012 года в 14 часов 37 минут по местному времени сейсмическая лаборатория штаба гражданской обороны округа Лос-Анджелес сообщила, что ее приборы зарегистрировали сильный подземный толчок в сбросовой зоне подводной горной гряды Санта-Крус — Санта-Каталина в непосредственной близости от острова Каталина.

Голос Персис звучал негромко и размеренно, хотя на экране разверзся настоящий ад. Остров Санта-Каталина лежал в развалинах. Уютные деревянные гостинички в Авалоне — те самые, в чьих крошечных душных номерах им с Мэри так нравилось заниматься любовью, — превратились в груды щепок.

— Я знаю, что во время Большого Азиатского цунами 2004 года вы были еще живы. Вероятно, вы помните, что его вызвало землетрясение силой 9,3 балла, произошедшее в районе Андаманско-Суматранского тектонического разлома.

— Да, что-то такое помню, — кивнул Нат.

— Землетрясение 2012 года было силой 8,6 балла — это самое мощное землетрясение, когда-либо зарегистрированное вблизи Калифорнийского побережья. В отличие от большинства подобных катаклизмов, характерных для Лос-Анджелесского региона, оно продолжалось около пяти минут и вызвало пятидесятифутовую приливную волну, которая промчалась по Тихому океану и ударила непосредственно по городу. Шесть часов спустя вторая волна стерла с лица земли Гавайские острова.

По экранам пронеслось еще несколько нечетких изображений, на которых стена воды нависла над Лос-Анджелесом, словно злобный косматый великан, собирающийся сожрать беззащитный город. Глядя на них, Нат не мог понять, каким чудом сохранились записи.

Персис, внимательно наблюдавшая за его состоянием, спросила осторожно:

— Мне продолжать или хотите — сделаем перерыв?

— Нет, я должен знать все, — ответил Нат.

— О'кей. — Персис переключила что-то в компьютере, и на экранах появились новые снимки, сделанные, очевидно, с вертолетов. На них был запечатлен массовый исход из западной части города: разбитые, налезающие друг на друга автомобили, толпы бегущих людей на шоссе, врачи и санитары, пытающиеся помочь раненым или толкающие по улицам носилки на колесах, брошенные сиделками беспомощные старики. Глаза Ната заволоклись слезами. Мэри наверняка была где-то здесь, в самой гуще событий, там, где труднее и опаснее всего. И его место было рядом с ней…

— У жителей западных районов города был всего час, чтобы эвакуироваться, — продолжала Персис. — Многие спаслись. Но еще больше погибло.

Значит, подумал Нат, то, чего втайне страшился каждый житель Лос-Анджелеса, все-таки произошло. И в этой катастрофе погибла его жена. Он очень ясно представил себе, как бурлящая грязная вода крутит и швыряет ее изломанное, избитое тело. Сначала Мэри еще боролась, но потом соленая океанская вода хлынула в легкие, погасила сознание… Неужели она утонула? Или ее засыпало? Или… Ах, если бы знать точно, какой смертью она умерла! Нат от души надеялся, что все произошло мгновенно и что Мэри не успела почувствовать ни отчаяния, ни боли, ни страха.

— Катастрофа очень сильно подействовала на все население Соединенных Штатов, — проговорила Персис. — Она, если можно так выразиться, подорвала моральный дух нации, ее уверенность в будущем.

Некоторое время все молчали, потом Нат спросил:

— Сколько человек погибло?

— В первый день погибло около полумиллиона человек. В последующие дни погибло еще несколько сотен тысяч…

— И Мэри…

— Да, насколько нам известно.

— Мы ведь жили в Венисе.

— Да, я знаю. И я очень сочувствую вам, Нат.

— Но волна налетела во второй половине дня, когда она была на работе.

— А где работала ваша жена?

— В Калифорнийском университете — довольно далеко от побережья.

— Калифорнийский и Южнокалифорнийский университеты были разрушены повторными толчками. — Персис слегка откашлялась, словно у нее перехватило горло. — Через семьдесят два часа после цунами в сбросовой зоне Ньюпорт — Инглвуд произошли толчки силой 7,3 балла, в результате которых участок территории площадью около пятнадцати квадратных миль погрузился в воду. Как вы знаете, Венис и Марина-дель-Рей строились не на скальном основании, а на рыхлых осадочных породах. В ваших страховых документах на дом это наверняка было отражено. «Подвержены размытию» — так, кажется, тогда писали… Именно это с ними и произошло: осадочные породы размыло, и кусок берега провалился на пятьдесят футов.

На экранах возникли 4ютографии новой береговой линии. Нат увидел упирающееся прямо в обрыв шоссе № 10 и остатки нескольких железобетонных зданий, построенных в соответствии с новейшими антисейсмическими разработками. Разбушевавшаяся стихия превратила их в груды гравия, из которых торчали разорванные и перекрученные стальные балки.

— В этот день на побережье было разрушено около сорока процентов студийных комплексов, принадлежавших МТВ, «Метро-Голдуин-Майер», «Фокс» и «Сони». Индустрия развлечений получила тяжелейший удар, от которого так и не смогла оправиться. Правда, «Юниверсал», «Уорнер бразерс» и «Парамаунт» все еще существуют, но Лос-Анджелес перестал быть крупнейшим мировым центром по производству фильмов. Лидерство в области кино принадлежит другим странам и городам. Что касается Голливуда, то теперь это просто громкое имя, которое ничего не означает, и жизнь в нем едва теплится.

Тут Персис украдкой бросила взгляд на экраны, следившие за физическим состоянием самого Ната. Очевидно, она боялась, как бы и его не постигла участь американской киноиндустрии.

— Знаете, Нат, судя по показаниям приборов, вы испытываете сильный стресс. Мне кажется, разумнее всего остановиться…

Нат неподвижно сидел перед экранами и только открывал и закрывал рот, словно вытащенная из воды рыба.

— От… пустите меня, — прохрипел он наконец.

— Вы прекрасно знаете, что я не могу этого сделать, — возразила Персис. — Вы можете погибнуть.

— Я уже наполовину мертв, Персис. Там, за этими стенами, нет ничего, что было бы мне дорого и ради чего стоило бы жить. Помогите мне… помогите умереть. Я действительно не хочу жить, понимаете?!

— Вы не правы, Нат. И дело обстоит совсем не так, как вы говорите. Вы вовсе не мертвы, напротив, с каждым днем вы становитесь все здоровее. Конечно, кое-какие мелкие проблемы со здоровьем у вас еще остались, но я уверена — вместе мы их быстро преодолеем. Что касается вашего угнетенного состояния, то оно вполне понятно и объяснимо. Поверьте мне, пройдет время, и ваше настроение изменится в лучшую сторону…

— Я не просил меня оживлять, — мрачно огрызнулся Нат. — Я не хочу жить в вашем мире, на вашей земле… Моя жена мертва, и вы должны помочь мне отправиться обратно — туда, откуда вы меня вытащили. Вы просто обязаны это сделать! Этого требует простая порядочность.

Персис покачала головой:

— Двадцать пять человек день и ночь работали не покладая рук, чтобы помочь вам преодолеть все препятствия и вернуться к жизни. — Она показала рукой на Монти. — Это он сидел с вами буквально сутками, не отходя ни на минуту, и следил за вашим состоянием. И он, и многие из нашей команды относятся к вам так, словно вы — их близкий родственник. А теперь вы хотите, чтобы все их усилия оказались потрачены впустую. Это, по-вашему, порядочно?

— Это действительно так, Нат, — подтвердил Монти. — Мне, во всяком случае, иногда кажется, что ты — мой брат. Или отец…

— Мы не жалели себя, чтобы вы смогли вернуться к жизни, Нат. Это было трудно, очень трудно, но вам повезло — вы получили шанс…

— Это моя жизнь, и она мне не нужна! — взревел Нат. — Можете вы это понять?!

Вскочив, Нат схватил радиоклавиатуру Персис, которая была для него символом власти и непрошеного вмешательства в каждую секунду его пробуждения, и со всей силы швырнул ее о стену. Пластмасса треснула, клавиши так и брызнули во все стороны. Персис и Монти уставились на него во все глаза и не двигались. Потом Персис наклонилась и, подобрав остатки клавиатуры, негромко сказала:

— Теперь-то вы понимаете, доктор Шихэйн, почему мы не спешили сообщать вам все подробности? Вы еще не готовы. Я жалею, что поддалась на ваши уговоры. Ради вашего же блага мне следовало проявить большую твердость.

— В таком случае, полагаю, на сегодня разговор закончен, — с горечью отозвался Нат.


38

— Ну, как прошла беседа? — спросил Гарт, когда Персис появилась на пороге его кабинета.

— Ужасно! — вздохнула та. — Просто катастрофа.

— Что случилось?

— То, чего я и боялась… Он еще не готов узнать правду. Я рассказала ему о Большом лос-анджелесском землетрясении, и он сорвался. Учинил жуткий скандал.

— Надеюсь, с тобой все в порядке?

— Да, конечно. — Но Гарт видел, как дрожали ее руки, когда она села и вставила диск в дисковод.

— Что интересного в мозгу? — полюбопытствовал он.

— Я зафиксировала мощное торможение в передних отделах неокортекса и увеличение активности в поясной и фронтальной областях. А вот здесь — смотри! — явные микропризнаки отчаяния…

И Персис еще раз прокрутила общую запись последних секунд перед тем, как Нат разбил клавиатуру.

— Смотри еще…

Когда Нат снова упал в кресло, по его лицу скользнуло выражение безнадежности, которое, однако, снова уступило место гневу.

— И еще… — продолжала Персис. — Обрати внимание на сокращение большой скуловой мышцы и мышцы смеха. Кажется, будто он улыбается, но это не настоящая улыбка. Короче говоря, у нас на руках пациент в состоянии глубочайшей депрессии.

— Может быть, поместить его под Купол?

— Бесполезно. Он невосприимчив… пока.

— Тогда почему бы не попробовать ингибиторы поглотителей серотонина? По-моему, у нас еще где-то сохранился изрядный запас.

— Боюсь, это может отрицательно повлиять на работу допаминовых рецепторов. Нет, мы не можем так рисковать… — Персис покачала головой. — Кроме того, это еще не все…

— Что еще?

— Просто не знаю, как сказать… Мне кажется, Дуэйн вернулся.

— О господи, этого только не хватало! Почему ты так думаешь?

— Помнишь, я расспрашивала Дуэйна о совершенном им убийстве? Тогда он швырнул в меня шлем с датчиками.

— Да, в самом деле… — пробормотал Гарт, лицо которого сразу стало очень серьезным. — Как я мог забыть!

— У меня сложилось впечатление, что Нат бессознательно воспроизвел один из последних поступков Дуэйна.

Они снова просмотрели отрывок записи, на котором Нат вырывал у Персис и швырял в стену злосчастную клавиатуру.

— Хотелось бы знать, был ли Нат подвержен приступам неконтролируемой ярости при жизни… — пробормотал Гарт.

— Если судить по газетным вырезкам — вряд ли. Он был успешным врачом с обширной практикой и отличался состраданием к пациентам. В противном случае он бы, наверное, не открыл бесплатную клинику для малоимущих.

— Ну, это, так сказать, фасад. Может быть, в частной жизни он был склонен к насилию, вспышкам гнева…

— Конечно, полностью исключать подобную возможность нельзя, — согласилась Персис. — Но я все равно в этом сомневаюсь. А вот наш друг Дуэйн всегда страдал повышенным уровнем кортизола и одостерона в крови. Его клеточные структуры отличались гиперчувствительностью к стрессовым ситуациям, отсюда — защитные реакции, которые стороннему наблюдателю зачастую казались ничем не спровоцированными. Дуэйн Уильямс был наделен, как это иногда называют, «взрывным темпераментом». Иными словами, его реакции часто бывали очень бурными и совершенно неадекватными.

— О'кей, Персис, я тебя понимаю, понимаю твое беспокойство. Но позволь на этот раз мне выступить в роли оптимиста… Нат еще плохо ориентируется в том, что происходит с его телом и разумом. Инстинкты и эмоции, которые прорываются на поверхность, знакомы ему плохо — не мудрено, что он растерялся, потерял ориентацию. Пройдет, я думаю, еще довольно много времени, прежде чем он коротко познакомится с самим собой и со своим новым телом. Да, порой он может проявлять характерные для Дуэйна симптомы повышенной тревожности, но я уверен, что мы сумеем с этим справиться.

Он говорил достаточно убедительно, но Персис с сомнением покачала головой:

— В любом случае эти особенности характера, пусть даже временные, могут отрицательно сказаться на здоровье Ната. Повышение давления плюс склеротические явления в сосудах…

— Можно дать ему успокаивающие средства, чтобы снизить интенсивность приступов.

— И еще мне кажется, нельзя ничего сообщать ему об окружающем мире, пока он не окрепнет.

— Гм-м… — Гарт задумался. — Как много ты успела ему рассказать?

— Только о Большом лос-анджелесском землетрясении. Этого оказалось достаточно.

— Нат принадлежит к последнему поколению людей, которые жили в относительно спокойном, процветающем мире. Он умер до того, как началась эпоха катастроф.

— Кстати о катастрофах, — заметила Персис. — Тебе не кажется, что пора позвонить в ФАББ? Пусть они приедут и осмотрят тело, прежде чем мы двинемся дальше.

— Боюсь, в организме еще сохранились следы нелегальных антибиотиков.

— Нет. Я в этом почти уверена. Сегодня утром я специально проверила все анализы и ничего не обнаружила. Нат чист.

— В таком случае я, пожалуй, позвоню Ким во второй половине дня. Или завтра.

Персис пристально посмотрела на него, и Гарт слегка покраснел:

— Да, мне не хочется иметь дело с ФАББ, поэтому я и откладывал этот звонок, — сказал он, презирая себя за слабость. — Я их ненавижу, этих деятелей. Ненавижу и… боюсь.

— Рано или поздно Федеральное агентство все равно здесь появится — этого не миновать. А Нат уже очень сильно отличается от предыдущих тел-образцов. Как ты собираешься объяснять это?

— Скажу, что мы наконец-то сделали все как надо.

— К сожалению, еще не все…


39

Вечера были хуже всего. Нат метался по палате, как страдающий неврозом белый медведь, которого он видел когда-то в зоопарке Бронкса. Бедняга расхаживал вдоль решетки туда и обратно, словно ожидая, когда же эта пытка, будто в насмешку именуемая жизнью, закончится и он упадет замертво на узком бетонном пространстве между заплесневелым бассейном и кормушкой со свежей рыбой — единственными радостями, на которые, впрочем, медведь почти не обращал внимания. В жизни Ната не было и этого, поэтому, устав шагать по комнате, он выскакивал за дверь и во весь дух мчался по периметру полутемных коридоров. Дверь его палаты уже давно не запиралась, так что он мог выходить из нее и возвращаться когда вздумается, однако все выходы с этажа были надежно закрыты, а у лифтов отсутствовала кнопка вызова.

Утомившись от быстрого бега, Нат переходил на легкую трусцу. Пробегая мимо палаты, где располагался пост дежурной сиделки, он приветливо махал ей рукой, а та махала в ответ. Сиделки давно привыкли к его ночным пробежкам. В их обязанности входило следить, чтобы с ним все было в порядке, а в остальное они не вмешивались. И Ната это вполне устраивало. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы его оставили в покое.

Как-то поздно ночью, заканчивая двенадцатый круг, он увидел Монти, который ждал его в палате.

Монти проводил с Натом минимум четыре ночи в неделю. Обычно они почти не разговаривали, зато много играли в настольные игры или в слова, но сегодня в голове Ната наконец созрел некий план, поэтому он был разговорчив больше обычного и казался почти веселым.

— Откуда родом твои родители? — спросил Нат, когда Монти надолго задумался над очередным ходом в шахматной партии.

— С Филиппин. Мой прадед перебрался в Штаты в 1987 году, когда в нашей стране начались беспорядки.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— У тебя есть сестры или братья?

— Есть брат. Он старше меня и уже женат. Он тоже работает в «Икоре».

— Здесь? В этом здании?

— Нет, в штаб-квартире корпорации, в Саванне. Мой брат работает у самого главного босса.

— Правда? Это большой успех. А ты женат, Монти?

— Не-ет… — По-юношески гладкий лоб Монти прорезали две тоненькие морщинки.

— Почему? Может быть, тыгомосексуалист?

— Не-е-ет… — ответил Монти и, обхватив рукой нос, двинул вперед слона.

— А ты собираешься когда-нибудь жениться?

— Собираюсь. Но потом. Позже.

— Когда?

— Когда мне будет сорок или около того.

— А подружка у тебя есть? — Нат прикрылся конем.

— Нет.

— Что же, ты так и живешь без женщин? — Нату не хотелось дразнить своего партнера, но ему вдруг стало очень интересно, какая мораль царит в обществе будущего.

— Завести женщину довольно трудно, — ответил Монти и покраснел.

— Что ты имеешь в виду?

Монти смутился еще больше:

— Люди стараются держаться подальше друг от друга, не общаться просто так… Я думаю, это из-за болезней. От малознакомого человека можно заразиться, а кому хочется рисковать?

— Из-за каких болезней?

— Извини, Нат, но мне велели не рассказывать тебе ничего, что может тебя расстроить, пока ты не окрепнешь.

— О'кей, я понимаю. Так значит, ты — девственник?

Монти кивнул с постным видом.

— Даже не знаю, смог бы я прожить без женщин столько времени, — сказал Нат. — Ты говоришь — до сорока лет?

Монти снова наклонил голову.

— А сколько ты вообще рассчитываешь прожить?

— Лет до ста — ста десяти, если не подхвачу какой-нибудь новый вирус. Я ведь не гемод.

— А что такое «гемод»?

— Гемод — это очень богатый человек, Нат.

— Как это понимать?

— Тут и понимать нечего. Только богатые люди могут заплатить за операцию по изменению генных структур, которая повышает сопротивляемость организма. Наша Персис — гемод. И ее муж тоже.

— Ах вот оно что… — проговорил Нат. Что-то подобное он подозревал уже давно. Слишком уж пропорциональными и правильными были стройное, подтянутое тело и безупречное лицо Персис Бандельер.

— Интересно бы сравнить вашу нынешнюю жизнь с той, которую я вел много лет назад, когда был жив, — сказал он. Ему очень нравилось, как он разыгрывает свою партию — и не только шахматную. Пока он не выдал себя ни словом, ни интонацией и не забыл ни одного пункта своего плана.

— Не говори так, Нат! Ведь ты и сейчас живой!

Нат улыбнулся как можно беспечнее. Ему не хотелось, чтобы Монти что-то заподозрил.

— Наверное, брак стал совсем другим, не таким, как в мое время. Я угадал?

— О, конечно. Теперь брак основывается на краткосрочном контракте сроком на три года. Если все в порядке — отлично. Если нет — люди расстаются совершенно спокойно и без проблем.

— В самом деле? Разве людям перестала нравиться стабильность?

— Наверное, теперь это не так важно.

— А как насчет… насчет… — Нат никак не мог вспомнить нужное слово.

— Насчет чего? — переспросил Монти и поднял голову от доски.

— Насчет детей?! — выпалил наконец Нат.

— Нормально. — Монти слегка пожал плечами. — Подписываешь предварительное соглашение — и можно заводить детишек. Многие пары живут вместе гораздо дольше, чем три года, так что никаких проблем обычно не возникает.

Нат попытался представить себе, что сделала бы с подобным краткосрочным контрактом Мэри. Он очень ясно видел, как при малейшем намеке на неподобающее поведение с его стороны она хватает эту бумаженцию и делает вид, что собирается порвать ее на клочки. Да, Мэри ни за что не упустила бы случая лишний раз его подразнить.

— А когда женщины рожают детей? — спросил он.

— Да когда угодно, времени у них достаточно. С двадцати до шестидесяти — порядочный срок.

— Неужели кто-то рожает и в шестьдесят? — удивился Нат. — И это… обычно?

— Я бы не сказал, что это распространенная практика, но ничего необычного в этом нет. Каждая женщина может заморозить свою яйцеклетку в молодом возрасте. Это дает ей большую свободу выбора.

— Значит, оплодотворение происходит «в пробирке»? — заинтересовался Нат. — А каков процент успешных зачатий?

— Около ста процентов. Есть, впрочем, и другие способы…

— Какие же?

— Процентов семьдесят женщин — особенно те, которые уже в возрасте, — предпочитают не вынашивать детей сами. Зародыши из оплодотворенной яйцеклетки развиваются в синтетических зародышевых мешках.

— Ты это серьезно?!

— А что тут такого? Лично я вовсе не удивлен, что женщины не хотят вынашивать детей обычным путем. — Монти поморщился.

— А где зародыши… — И снова Нат не сразу сумел подобрать подходящее слово: —…Дозревают?

— В специальных инкубаторах. У нас тоже есть один…

— В «Икоре»?

— Да. Он расположен в этом здании, только об этом не принято говорить. Лет пять назад в один такой инкубатор попала инфекция, много детей погибло. Был большой скандал. Вот почему у нас такие серьезные меры безопасности.

— Понятно. Как же в таком случае мне отсюда выбраться?

Монти бросил на него удивленный взгляд.

— Шучу, — быстро сказал Нат.

В молчании они сделали еще несколько ходов, потом Монти спросил:

— А какой была твоя семейная жизнь?

— Моя? — переспросил Нат, но не потому, что не понял вопроса. Просто ему хотелось найти для Монти самые понятные слова. — Мэри была лучшей женщиной в мире. Но она мне спуску не давала…

Монти хихикнул совсем по-мальчишески:

— А что это значит?

— Ты никогда не слышал этого выражения?

— Нет.

— Мэри не пропускала ни одной мелочи и всегда оставляла за собой последнее слово. И мне это принесло большую пользу.

— Почему?

— До того как мы познакомились, я считал себя более… более… — Нату снова пришлось ждать, пока нужное слово всплывет в памяти. — …Более крутым. Самодостаточным. Но Мэри оказалась мне под стать. Она была даже более суровой и непреклонной, чем я. Говорю тебе, Монти: если когда-нибудь ты встретишь такую девушку, как моя Мэри, не давай ей сорваться с крючка.

— Значит, вы были счастливы?

— Да, наверное, были.

— А… на что оно похоже?

— Счастье? Разве ты не знаешь?

— Не очень хорошо.

— А как же Купол? Разве он не делает людей счастливыми?

— Только тех, кто в состоянии за это заплатить.

— Вот как? У меня сложилось впечатление, что Купол существует для всех.

— Для всех, у кого есть деньги.

— Что ж, если тебя интересует формула нашего с Мэри счастья, то она не особенно сложна. Я думаю, главный секрет в том, чтобы каждый занимался своим делом. Нам с Мэри приходилось много работать, но наша работа нам нравилась.

— Мне тоже нравится моя работа.

— Это уже кое-что, Монти. Поверь, работа может приносить радость, много радости…

— Наверное.

— Работа и еще — добрые друзья. У нас было много друзей и знакомых, и мы с ними часто встречались. Почти каждые выходные мы устраивали вечеринку, а нет, так ездили куда-нибудь вдвоем… — Нат немного подумал и добавил: — Сейчас мне кажется, что мы вели себя как самые настоящие эгоисты, но…

— Но вы были счастливы.

— Да. Это верно.

— А куда вы ездили? — В голосе Монти неожиданно прозвучали тоскливые нотки.

— Мы объехали почти всю Калифорнию, ходили в походы, ночевали в палатке в горах или в пустыне, катались на лыжах на озере Тахо, побывали в Лас-Вегасе, в Мексике, на Карибах, пару раз слетали в Европу. В общем, проще перечислить места, где мы не были.

— Я бы тоже хотел совершить путешествие.

— Что же тебе мешает?

Монти протяжно вздохнул:

— Нам нельзя выезжать за пределы штата без справки об отсутствии инфекционных заболеваний и визы Совета здравоохранения.

— Ты шутишь!

— Ничего подобного. В наши дни мало кто имеет возможность свободно перемещаться даже между штатами.

— Но ведь это же… Я хочу сказать — разве люди не чувствуют себя в… в резервации? В гетто?!

Монти бросил быстрый взгляд в сторону наблюдательного окошка и приложил палец к губам.

— В другой раз, — шепнул он.

Нат все же сумел поставить Монти мат. К концу партии ему, правда, едва не стало плохо, и в то же время он внутренне ликовал. Впервые с того момента, как он вернулся к жизни, Нату удалось не только выиграть у Монти в шахматы, но и поддерживать нормальную беседу на протяжении без малого полутора часов. Для него это был действительно большой успех.

— Я вижу, твои мозги быстро становятся на место, — заметил Монти, убирая фигуры в коробку. — Это просто здорово, Нат! Я очень рад за тебя.

— А я рад, что ты никогда мне не поддавался.

— Нет, я не поддавался, но…

— Ты отличный парень, Монти!

— Ладно, брось…

— Нет, я серьезно. Ты действительно хороший человек и добрый товарищ. Таких людей, как ты, всегда было не слишком много.


Много позже, когда Нат уже лежал в постели, он почувствовал, как к нему возвращается знакомое ощущение внутренней пустоты. Казалось, царившие в палате полумрак и тишина обрели свой собственный — и немалый — вес. Они чуть не физически давили на него со всех сторон, и Нат чувствовал себя древней мумией, похороненной в самой глубокой египетской гробнице.

Сирил — дежурный охранник — заглянул в комнату, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

— Знаешь, Сирил, мне кажется, я вполне готов выйти наружу. Я так давно не видел звездное небо!

— Извините, мистер Шихэйн, но вам пока нельзя…

— Даже на минутку нельзя?

— Еще раз простите, сэр, но мне на этот счет даны совершенно определенные инструкции.

— Инструкции? Значит, я…

Сирил остановился в дверях.

— …Пленник, которого нужно охранять?

— Вовсе нет, — терпеливо объяснил тот. — Но вы еще не совсем здоровы, а у нас с утра — повышенный уровень загрязнения воздуха. Если вы выйдете наружу без соответствующих средств защиты, это может очень плохо отразиться на вашем состоянии.

— И все-таки я бы попробовал!..

— Это для вашего же блага, доктор Шихэйн.

— Как и весь этот эксперимент с оживлением, я полагаю…

— Насчет эксперимента мне ничего не известно. Спокойной ночи, мистер Шихэйн.

Нат слышал, как со вздохом отворились двери лифта и Сирил вошел в кабину. На этаже не осталось никого, кроме ночной сиделки, которая — он знал — скоро уснет. Нат долго лежал в темноте, выжидая, пока пройдет достаточно времени. Потом он сунул руку под матрас, где был спрятан флакончик с таблетками. Открыв крышку, Нат высыпал половину таблеток на ладонь и, отправив в рот, запил водой. Во флакончике сто пятьдесят таблеток — по его расчетам, этого должно хватить. Лекарство он украл во время одной из своих пробежек, из палаты, где хранились разные медицинские препараты. Что именно ему попалось, Нат понятия не имел — все таблетки в шкафах были без маркировки и отличались друг от друга только по цвету, — однако интуиция подсказывала ему, что это какое-то обезболивающее на опийной основе. Да хоть слабительное — сто пятьдесят таблеток чего угодно в любом случае должны положить конец его мучениям.

И Нат высыпал из флакона еще порцию таблеток. Они были довольно большими и шершавыми, словно прессованный мел; он запил их еще одним глотком воды и бросил осторожный взгляд на объектив следящей камеры. Нат не сомневался, что дежурная сестра спит на своем посту, поэтому он снял одежду со вшитыми в нее сенсорами и датчиками, чтобы хотя бы в эти последние минуты вырваться из-под неусыпного контроля регистрирующей аппаратуры.

Глотая третью пригоршню таблеток, Нат едва не подавился. Пытаясь прокашляться, он почувствовал, как его наполняет отвращение к себе. Нат никогда не думал, что дойдет до самоубийства, — он был о себе более высокого мнения, однако и подобных обстоятельств он не мог себе представить. Оторванный от своего времени, от всего, что ему близко и знакомо, Нат не находил в себе сил достойно встретить то, что уготовано ему будущим.

В голове у него слегка зашумело, мысли начали путаться — это начали действовать таблетки. Откинувшись на подушки, Нат вспоминал «Антония и Клеопатру» — свою любимую шекспировскую трагедию.

— Ведь Цезарь и невеликодушие несовместны, — чуть слышно прошептал он, вспоминая сцену, в которой Октавий Цезарь делает вид, будто проявляет снисхождение к побежденной Клеопатре, и обещает, что обойдется с ней милосердно. Но истинной целью Цезаря было с триумфом протащить Клеопатру по улицам Рима как «мерзкую блудницу». А Нат чувствовал, что, если он останется в живых, с ним случится что-то подобное. Для всего мира он станет мрачной диковинкой, живым экспонатом кунсткамеры. Никогда, никогда он не будет принадлежать самому себе, никогда не сможет жить обычной жизнью. И если самоубийство было достойным выходом для римского полководца и египетской императрицы, то почему он не может поступить так же?

Нат поднял руку — свою сильную левую руку, в которой была зажата последняя порция таблеток, — и почти донес ее до рта. Уже теряя сознание, он услышал шепот прислужницы Клеопатры:

— «Угас наш день, и сумрак нас зовет…»9

40

Предъявив дежурному свой ночной пропуск, Монти уверенно вел электромобиль по парковой дорожке к центральному пульту управления светоустановками. Впереди уже виднелась двадцатифутовая скульптура северного оленя, целиком выполненная из стали. Эту скульптуру Монти вчерне сварил дома, в своей мастерской, чтобы принять участие в ежегодном городском фестивале рождественских световых фантазий. Надо сказать, что в этих конкурсах Монти участвовал достаточно регулярно, но олень — самый большой и амбициозный его проект, с которым он связывал большие надежды. Туловище оленя было сделано из бочки, а рога ветвились так прихотливо, что напоминали скорее заросли кораллов. Пропорции статуи выбраны весьма произвольно (особенно бросались в глаза слишком короткие ноги), хвост и вовсе отвалился при перевозке, но Монти был уверен, что когда вспыхнут укрепленные на статуе тысячи крошечных электрических лампочек, его олень на фоне темного ночного неба над пустыней будет выглядеть очень внушительно. Сейчас в парке не видно ни души, но Монти знал, что на фестиваль, который считался одним из главных событий года, всегда собираются тысячи людей. Они будут разъезжать по дорожкам в электрокарах и любоваться световыми скульптурами…

После сегодняшней беседы с Натом Монти пребывал в приподнятом настроении. В прошлые разы его пациент частенько надолго погружался в мрачное молчание, но сегодня он говорил и говорил, словно не в силах остановиться. Кроме того, Нат открыто выказал ему свое дружеское расположение, причем сделал это совершенно искренне. Похоже, это и был тот решительный прорыв, которого все они так ждали, и Монти не терпелось рассказать новости Персис.

— «…Действительно хороший человек и добрый товарищ»! — вслух повторил Монти и, улыбнувшись, затормозил у подножия статуи. До утра ему предстояло укрепить, подсоединить и проверить восемьдесят дополнительных гирлянд с электролампочками. Наверное, можно обойтись и без них, но Монти очень хотелось, чтобы в этом году его скульптуру признали лучшей и чтобы Нат мог прийти сюда и полюбоваться его работой.

Намотав на руку провода, Монти прислонил лестницу к стальному боку оленя и, поставив ногу на первую ступень, огляделся по сторонам. Несколько акров земли, отведенных под парк световых скульптур, буквально утыканы гномами, белоснежками, санта-клаусами и эльфами. Было здесь даже несколько кугуаров, которые когда-то давно обитали именно в этих местах, на окраине пустыни, но по сравнению с его оленем выглядели они довольно убого.

Перебросив кабель через спину оленя, Монти как раз собирался пропустить его под брюхом и повторить операцию, когда взгляд его упал на фигуру человека, медленно шагавшего по дорожке прямо к нему. В парке было совершенно безлюдно, и Монти сразу насторожился. Напрягая зрение, он пытался разглядеть незнакомца и определить, насколько тот опасен. Лишь увидев, что пришелец одет в красивый и довольно дорогой костюм из натуральной ткани, которая в Аризоне была большой редкостью, Монти немного расслабился.

— Это ваша работа? — громко спросил незнакомец, останавливаясь внизу.

Прежде чем ответить, Монти бросил на незнакомца еще один внимательный взгляд. В полумраке его красивые четкие черты обрели излишнюю, почти эталонную правильность, и Монти невольно подумал, что такие изогнутые брови и мощная челюсть могли бы украсить любого мультипликационного супергероя.

— Да, моя, — ответил он наконец и снова перебросил свободный конец кабеля через оленье туловище. Работы еще предстояло много, и Монти не хотелось мешкать.

— И вы сами создали эту… эту превосходную статую?

— Да, — гордо ответил Монти. — Я работал над ней в своей мастерской.

— Очень, очень незаурядная вещь, — сказал незнакомец и кивнул.

— Позвольте узнать, что вы делаете здесь в такой поздний час? — в свою очередь спросил Монти и тоже изогнул бровь, невольно подражая незнакомцу.

— Простите, я не представился. Меня зовут Фред Арлин, и я только сегодня приехал сюда из Калифорнии. У меня здесь кое-какие дела.

— А как вам удалось пересечь границу между штатами? — удивился Монти.

— Очень просто. У меня есть постоянный пропуск.

— Чем же вы занимаетесь?

— Я врач, исследователь. Работаю над усовершенствованием технологии выращивания донорских органов.

— Вот как? Случайно не в «Икор корпорейшн»?

— Нет, в «Адрон индастриз». А почему вы спросили?

— «Адрон индастриз» — наши главные конкуренты.

— А вы, стало быть, работаете в «Икоре»?

— Да, — подтвердил Монти.

— Не может быть! — воскликнул пришелец.

Монти небрежно пожал плечами и, размахнувшись, в третий раз перебросил гирлянду через оленя. Он старательно напускал на себя равнодушный вид, хотя в глубине души ему было ужасно любопытно, что последует дальше.

— И над чем вы работаете?

— Над тем же самым.

— Невероятно! Надо же, какое удивительное совпадение. В таком случае вы, наверное, знаете Гарта Баннермана?

— Он — мой босс.

Пришелец, назвавшийся Фредом Арлином, хлопнул кулаком, затянутым в перчатку, по раскрытой ладони.

— Потрясающе. Мы познакомились с ним на одной научной конференции — вот откуда я его знаю. Как поживает его последний проект?

При этих словах незнакомца Монти, который начал было успокаиваться, снова насторожился. Вопрос, хоть и заданный вполне естественным тоном, показался ему подозрительным. Не исключено, что этот Фред Арлин — промышленный шпион, иначе откуда он мог узнать о проекте «Пробуждение»? Сам Монти, приступая к работе в команде Гарта, давал подписку о неразглашении служебной тайны. Он ни слова не сказал даже родителям.

— О каком именно проекте вы говорите? — осторожно уточнил он.

— Гарт сказал — вы занимаетесь одной преинтереснейшей штукой!

— Да, работы у нас действительно много, — уклончиво ответил Монти. — Сами видите — любимым делом приходится заниматься по ночам.

— А что именно вы выращиваете?

— Сердца, печень, селезенку, глаза, кожу, костную ткань… Эй, вы, часом, не собираетесь ли перебежать нам дорожку?

— Боже упаси! Просто у меня выдалось свободное время, я увидел эти огни вдалеке и решил посмотреть, что это такое. Я в ваших краях всего на несколько дней, но, возможно, мы с вами еще встретимся. Кстати, не подскажете, где тут можно отдохнуть, развлечься?

— А какого рода развлечения вас интересуют?

— О, самые невинные, смею вас уверить. Выпить, закусить, поболтать с коллегами — вот, собственно, и все. С посторонними мне, как правило, скучно, а им скучно со мной.

Монти задумался. Лишних денег у него не было, поэтому он не мог позволить себе слишком часто общаться с коллегами вне службы.

— Попробуйте побывать в «Пальяччи» на Мэйн-стрит. Там иногда собирается небольшая компания из наших.

— Большое спасибо. Если я вас там увижу, непременно угощу бутылочкой пива. Да, кстати, возьмите мою визитку… — Привстав на цыпочки, незнакомец протянул ему микродискету. Чтобы взять ее, Монти пришлось спуститься по лестнице на пару ступенек и наклониться. Выпрямившись, он сжал микродискету между большим и указательным пальцем.

— Привет! — сказало появившееся в воздухе голографическое изображение. — Меня зовут Фред Арлин. Я — медицинский директор Калифорнийского отделения компании «Адрон индастриз». Позвольте мне поподробнее рассказать о моей компании и о том, чем мы занимаемся…

Монти разжал пальцы, и изображение исчезло.

— Спасибо.

— Не за что. Рад познакомиться. — Фред повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился. — Знаете, Монти, если вам когда-нибудь захочется сменить босса — позвоните мне. Нам нужны молодые, перспективные кадры. Кто знает, быть может, и для вас найдется подходящее место.

— Ладно, я подумаю. Увидимся у «Пальяччи», о'кей?

— Давайте завтра вечером, часов этак в семь — в начале восьмого.

— Договорились.

Фред Арлин приветливо кивнул на прощание и зашагал прочь, а Монти продолжил свою работу. Он уже заканчивал украшать лампочками круп оленя, когда до него вдруг дошло, что он так и не представился незнакомцу. А между тем человек из «Адрон индастриз» только что назвал его по имени.


41

Рассвет подкрался со стороны пустыни, озарив долину бледным розовым светом. Каменные перепелки, встопорщив хохолки, с пронзительным писком перепархивали среди кактусов. В зарослях опунций мелькали бурые спинки кроликов, которые то скрывались в глубоких прохладных норках, то снова выскакивали на поверхность. Яркие бабочки вились над цветами. Дикая природа за кирпичной оградой сада пробуждалась, и Персис никогда не упускала случая полюбоваться открывающейся из окна картиной, хотя для этого приходилось вставать вместе с солнцем.

— Иди сюда, — негромко позвал ее Рик. Обернувшись через плечо, Персис посмотрела на мужа. В голубоватом полумраке спальни его лицо с правильными, тонкими чертами казалось серым, опухшим. Они только что занимались любовью. В последнее время это случалось редко, и оба сжимали друг друга в объятиях с отчаянием обреченных, словно пытаясь заново разжечь остывшую страсть.

— Сейчас, — также шепотом ответила она.

— Скорей же!

Персис улыбнулась и скользнула обратно в постель. Рик снова привлек ее к себе и начал целовать, но вместо желания она почувствовала лишь глубокую печаль. Это чувство было таким сильным, что Персис испытала облегчение, когда в ее кабинете прозвучал сигнал веб-камеры.

— Не подходи… — пробормотал Рик, но Персис уже села на кровати и спустила ноги на пол.


— Ночью Нат пытался покончить с собой, — сказал Гарт. Он был небрит, волосы растрепались, под глазами набрякли мешки.

— О нет!.. — вырвалось у Персис. — То есть я хочу сказать… Он не…

— С ним все в порядке. Монти успел вовремя.

— Как это случилось?

— Он украл со склада флакон фолиевой кислоты.

— Слава Богу, он не нашел ничего сильнодействующего! Но кто, черт побери, оставил склад открытым?

— Понятия не имею. Как раз сейчас я пытаюсь это выяснить.

— А дежурная сиделка? Где она была в это время?

— Спала, — коротко ответил Гарт и добавил: — Как обычно…

— Ну, с ней понятно… — Персис почувствовала, как от злости ее руки сами собой сжались в кулаки. — Но наномашины… Почему они не подняли тревогу?

Она имела в виду двадцать девять нанокомпьютеров, имплантированных в тело Ната.

— Артериовенозный датчик записал изменение пульса, но почему-то не сработал. И если бы Монти не пришло в голову вернуться…

— А почему он решил вернуться?

— Не знаю… Может, интуиция, предчувствие. Накануне вечером они играли в шахматы, и Монти обратил внимание, что Нат был больше обычного возбужден, много разговаривал, причем говорил такие вещи, в которых чувствовалось что-то… окончательное.

— Слава Богу, что все обошлось. В каком он состоянии?

— Мы обнаружили легкое желудочное кровотечение, но это ерунда — мы быстро поставим его на ноги. Хуже дело обстоит с его психическим состоянием… Вероятно, нам придется разработать специальную программу, которая позволит Нату избавиться от душевных страданий, и в первую очередь — от чувства вины перед женой. А ведь какой решительный парень! Он говорил, что хочет освободиться, и это ему едва не удалось.

— Хорошо, я сейчас приеду.

Гарт покачал головой:

— В этом нет необходимости. Сейчас его состояние стабилизировалось. Я просто подумал, что должен поставить тебя в известность.

— Я должна приехать, Гарт! Это я виновата в том, что случилось.

Персис дала отбой и бросилась одеваться. Рику, который сидел в постели и удивленно наблюдал за ней, она не удосужилась ничего объяснить, поэтому он заговорил первым:

— Эй, не спеши так. Расскажи, что все-таки стряслось?

— Нат пытался покончить с собой сегодня ночью.

— Вот как? Но ему это не удалось?

— Нет, но он едва не преуспел.

— Во многих отношениях было бы лучше, если бы он умер, — сказал Рик, упруго спрыгивая с кровати.

Персис от удивления замерла на месте:

— Почему?!

— Потому что мы каждый месяц тратим на этого парня чертову уйму денег, а он упрямо отказывается с нами сотрудничать.

— А тот факт, что он — научная сенсация? Разве это не имеет никакого значения?

— Имеет, но не такое большое, как ты думаешь. Наш филиал должен как можно скорее встать на ноги и начать приносить прибыль. Главной целью проекта было испытание гартовского стимулятора роста, чтобы мы могли начать его коммерческое производство. Что касается Ната, то он сыграл свою роль, поэтому, когда я вижу, какую значительную часть бюджета мы тратим только на то, чтобы лечить его, я невольно спрашиваю себя, сумеем ли оправдать эти расходы и как Нат…

— Я не хочу обсуждать это сейчас, — решительно перебила мужа Персис, направляясь к двери.

— Нет, ты меня не поняла! Я вовсе не хочу ставить под сомнение твою работу, — быстро сказал Рик. — Ты прекрасно потрудилась и достигла значительных успехов. В этом никто не сомневается, но…

— Не трать на меня свои банальные похвалы, — снова перебила Персис. — Оставь их для наемных работников.

С этими словами она выскочила за дверь.


Войдя в палату, Персис обнаружила в ней Монти, который, стоя на коленях возле койки Ната, что-то шептал ему на ухо. Нат, казалось, спал, но кожа у него на лице была совсем серой, как у тяжелобольного, и блестела от испарины.

— Он так сильно стиснул зубы, — сказал Монти, глядя на Персис снизу вверх, — что я едва сумел разжать ему челюсти, чтобы достать оставшиеся таблетки. А когда я вызвал рвоту, в ней была кровь…

Как раз в этот момент Нат пришел в себя и, открыв налитые кровью глаза, поморщился, словно от сильной головной боли.

Монти и Персис вместе переложили его на каталку и отвезли в лабораторию, где Голову соединяли с телом. Так Нат впервые попал за пределы своей «квартиры» в подземном этаже.

— Здесь это все и происходило, — объяснила ему Персис. — Я имею в виду операцию, которая вернула тебе жизнь.

Нат не ответил, и она посмотрела на него. Его глаза снова были закрыты, а зубы крепко сжаты. Подбородок покрывала густая рыжеватая щетина, в которой Персис с удивлением заметила серебристые волоски.

— Я должна произвести полное транскраниальное исследование твоего мозга, — сказала Персис чуть более жестким тоном. — Если хочешь, могу дать тебе наркоз.

— Мне все равно, — отозвался Нат, но глаза не открыл.

Они сделали укол, выждали, пока все его мускулы расслабятся, потом развернули каталку таким образом, что голова Ната оказалась под рабочей панелью мультиспирального томографического сканера. Персис работала как одержимая, слой за слоем фотографируя серое вещество и посылая результаты на компьютер Монти для проверки.

— Мне кажется, я обнаружила источник его депрессии, — сказала она наконец. Ответа не было, и Персис удивленно вскинула глаза. Монти спал, уронив голову на клавиатуру.

— Монти! — шепотом позвала Персис.

Вздрогнув, Монти открыл глаза и выпрямился:

— Что?!

— Взгляни-ка на это.

Томограмма лимбической системы Ната напоминала сделанный со спутника фотоснимок лунной поверхности. Одним движением трекболла Персис увеличила многочисленные проводящие пути, соединяющие лимбическую систему с передними участками коры.

— Мне кажется, дело в том, что его лимбическая система наделена слишком большой, гм-м… производительностью. Все проводящие пути, ведущие к коре, были восстановлены нами в полном объеме, так что с этой стороны все в порядке. Проблема в том, что ему не хватает проводящих путей, идущих в обратном направлении, а ведь именно по ним передаются от коры импульсы торможения. Очень хорошо, что Нат испытывает больше эмоций, чем раньше; плохо то, что его эмоции не демпфируются корой. Пожалуй, придется ввести ему еще какое-то количество стволовых клеток.

«Снова расходы, — подумала она. — Или, как сказал бы Рик, «непроизводительные издержки». Ну и черт с ним! Я сделаю все, что будет в моих силах, только бы Нат остался жив».


Узнав, что Нат пришел в себя после наркоза и снова находится в своей палате, Гарт надолго задумался. Он чувствовал, что должен что-то сказать своему пациенту, но как вообще разговаривают с неудавшимися самоубийцами? Но что-то сказать было необходимо, и в конце концов он отправился в палату. Когда он вошел, Джессика как раз брила Ната. Глаза у него все еще красные, но на губах появилась незнакомая Гарту странная усмешка.

— Ты выглдишь намного лучше, — сказал Гарт и кивнул. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Хочешь поговорить о том, что случилось?

— Нет.

— Тогда вот что… Давай рассматривать ночное происшествие как некий… критический пункт, как психологический и физический минимум. Начиная с этого момента ты будешь чувствовать себя все лучше и лучше…

Но Нат только криво усмехнулся, и Гарт, с самого начала чувствовавший себя не очень-то уверенно, окончательно утратил почву под ногами.

— Видишь ли, Нат, мы… Мы все очень любим тебя, переживаем за тебя. Я отлично понимаю, как трудно тебе пришлось, но…

— Правда понимаете?

— Ну, мне кажется, я имею некоторое представление… — Гарт замолчал. Нужно позвать Карен, решил он. Быть может, она сумеет как-то разговорить Ната, достучаться до его сердца и рассудка.

Карен вошла в палату запыхавшись, как после быстрого бега. Сев на кровать к Нату, она взяла его за руку и повернулась к Гарту:

— Могу я поговорить с ним один на один?

— Разумеется. — Гарт кивнул и вышел.

Когда они остались одни, Карен еще долго молчала и только пристально смотрела на Ната своими светло-серыми внимательными глазами. Наконец она сказала:

— То, что произошло, меня вовсе не удивило, Нат. Я ждала, что ты попытаешься сделать что-нибудь подобное с тех самых пор, как ты пробудился.

При этих ее словах выражение лица Ната немного смягчилось, но он не собирался ни оправдываться, ни тем более говорить какие-то успокоительные слова. Он хотел выбраться отсюда — и точка. И как только за ним перестанут следить, он обязательно испробует какой-нибудь другой способ. Кровь подобно молоту стучала у него в ушах, с каждым ударом к горлу подступала тошнота, но он крепился изо всех сил.

Карен снова пожала его пальцы.

— И вот теперь, мне кажется, пришла пора сказать тебе то, что я скрывала от тебя все это время.

— Что же именно?

Выразительное лицо Карен на мгновение осветилось радостью, словно она вспомнила что-то очень приятное:

— Когда-то, Нат, у меня была семья. Муж Кен, две дочери и сынишка. Тогда мы жили в Вашингтоне: Кен работал на правительство, а у меня была небольшая частная практика. И вот я узнала, что в Нью-Йорке состоится международная конференция практикующих врачей-логопедов. Крупнейшая конференция подобного рода за много-много лет, куда должны были приехать врачи из Европы, Японии, Китая и других стран, и мне очень хотелось принять в ней участие: послушать, что скажут другие, поделиться кое-каким опытом. Только одно останавливало меня: я не знала, что делать с детьми. Несколько недель я раздумывала, принимала то одно, то другое решение. Потом мне пришло в голову, что на Восточном побережье вот уже пять лет не было ни одной серьезной эпидемии, и это решило дело.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы разобраться с бумажной работой, передать практику временному заместителю и получить документы на выезд за границу штата. Для некоторых категорий людей, в особенности для медицинских работников, получить такой пропуск — дело очень нелегкое: власти выдают их с большой неохотой. — Карен с трудом сглотнула. — А пока я была в отъезде, на побережье разразилась сильнейшая за всю историю эпидемия тропической лихорадки. Моим родным не повезло — мы жили у самого Чесапикского залива, который стал одним из очагов распространения болезни…

Только теперь Нат понял, почему в глубине глаз Карен всегда таилась печаль.

— Власти, естественно, объявили полный карантин пораженных областей. Никто не мог ни въехать туда, ни выехать. Быть может, это сурово, но другого выхода нет… — сказала она, но ее голосу недоставало убежденности. — Как бы там ни было, больные оказываются предоставлены самим себе. Несколько недель я жила в отеле неподалеку от границы штата и ждала. Разумеется, я поддерживала постоянный визуальный контакт со своими родными, и я видела, как они угасали один за другим. Все происходило у меня на глазах, а я ничего не могла поделать! Последним умер мой сын, мой Рональд. Он был еще совсем маленький, поэтому, когда он остался один, мне приходилось подсказывать ему, как готовить пищу, как ухаживать за собой, куда позвонить, чтобы кто-то приехал за трупами отца и сестер. К счастью, ему помогал наш сосед по площадке — уже немолодой, но прожил он довольно долго. Это был настоящий мужчина, и он хорошо заботился о моем мальчике.

Подбородок Карен задрожал, по щекам потекли слезы.

— Я… я не могла быть с ним в его смертный час, Нат! Я не могла прикоснуться к нему, приласкать, не могла даже закрыть ему глаза, когда он… когда его… Да, я не скрываю — я тоже хотела умереть вместе с моими родными. Я хотела пройти по этому пути до конца и, может быть, соединиться с ними где-то наверху…

— Можешь не продолжать, Карен. Я понимаю… — начал Нат, но она не дала ему договорить.

— Я еще не все сказала, — проговорила Карен каким-то незнакомым голосом, из которого пропала обычная певучая жизнерадостность. — Я думала — горе убьет меня. Поэтому я решила воспользоваться Куполом. Поначалу все шло как будто нормально. Во всяком случае, я могла что-то делать, да и окружающие были бесконечно добры ко мне. Но чудовище, которого я так страшилась, никуда не исчезло: я постоянно чувствовала его присутствие за своей спиной или за ближайшим углом. Сеансы под Куполом продолжались, но мне казалось — я ничего не делаю, чтобы справиться со своим горем. Тогда я перестала пользоваться Куполом, и горе очень быстро подчинило меня себе. Я как будто вовсе перестала жить, хотя физически была еще жива. Я перестала смеяться. Перестала понимать людей. Мне казалось, весь мир зло смеется над моей потерей. Но понемногу, очень медленно, я начала… — Карен оборвала себя на полуслове и вытерла слезы. — Теперь я знаю, почему я выжила. Я должна была выжить. Провидение сохранило меня, чтобы ухаживать за тобой. Чтобы помочь тебе пережить все, что выпало на твою долю. Я нисколько не жалею, что не умерла. Жить, чтобы помогать другим, — наверное, это единственная стоящая вещь в мире.

Нат молчал. Он не знал, что тут можно сказать.

— Ты — чудо, Нат. Феномен. Взгляни на себя с этой точки зрения. Прекрасная новая жизнь появилась там, где было два безжизненных тела. Ты упорен, сдержан, и у тебя сильный характер. Я знаю, что для мужчины этого обычно достаточно, но… Тебе, Нат, недостает только одного. Ты должен повернуться к нам, протянуть руки нам навстречу… Мы ждем, Нат, и мы готовы подставить наши плечи, чтобы помочь тебе. Ты потерял жену, и эта потеря останется с тобой навсегда, но с другой стороны, ты вернулся в мир, ты жив, и у тебя новое тело. Ты только посмотри на него, посмотри и подумай о том, что ты мог бы совершить. Сдаться сейчас, добровольно уйти в небытие, из которого ты только недавно был возвращен, — это… это просто расточительно и глупо! И недостойно. Попробуй жить, Нат, просто жить, и ты увидишь, что не все так плохо, как тебе кажется. И еще… Мы не в состоянии контролировать силы, которые унесли уже многих: вне зависимости от своего желания ты можешь умереть завтра, через месяц, через год… Поэтому, пожалуйста, постарайся с пользой прожить то время, которое у тебя еще осталось!

Наклонившись, Карен отвела со лба Ната упавшую на него прядь волос, прижала его к своей груди, и он услышал, как громко стучит ее сердце и как ее слезы просачиваются сквозь его больничный халат и жгут кожу, будто расплавленный свинец.


42

Фред снял пиджак и опустился на койку в номере дешевого мотеля, где он остановился. Мозг его лихорадочно работал: Фред пытался накрепко запомнить каждое слово, каждую фразу из разговора, который только что состоялся у него в «Пальяччи». Разумеется, он захватил с собой микродиктофон, но по какой-то причине записалась только половина беседы, и теперь он в панике делал торопливые заметки в блокноте, стараясь ничего не пропустить.

Ресторан, который порекомендовал ему филиппинец, оказался самой обыкновенной забегаловкой, приютившейся в подвале административного здания неподалеку от башни «Икора». Его выкрашенные черной краской стены, отсыревший темно-красный ковер на полу, отделанные черным кожзаменителем кабинеты и лакированные столы отдаленно напоминали те немногочисленные питейные заведения в Лас-Вегасе, которые еще не успели закрыться. На каждом столике теплилась красная электрическая свеча, ковер под ногами казался липким, как начавшая подсыхать глина, а в ноздри лез назойливый, чуть сладковатый запах дешевых спиртных напитков. Короче, обстановка ресторана «Пальяччи» разом оскорбляла все пять чувств Фреда, однако то была единственная ниточка, способная привести его к «Икору», и он дал себе слово, что не будет обращать внимание на неудобства. Заняв место в дальнем конце длинной, обитой все той же искусственной кожей стойки бара, Фред стал терпеливо ждать, когда же появится его филиппинец.

Имя Монти Арчибаля Фред обнаружил в икоровских списках персонала, когда предпринял расширенный поиск материалов по этой компании. То же самое имя стояло под фотографией молодого человека, который, глуповато улыбаясь в объектив, был снят вместе с несколькими местными чиновниками на прошлогодней церемонии открытия фестиваля рождественских световых фантазий. Как видно, парень серьезно увлекался этими самыми «световыми фантазиями» (что бы это ни означало) и не пропускал ни одного фестиваля. Фреду потребовалось совсем немного времени, чтобы выяснить: накануне открытия все свободное время Монти Арчибаль проводил в парке, налаживая подсветку своей скульптуры. А поскольку делать это можно только поздно вечером или ночью (к тому же днем у сотрудника «Икора» свободного времени наверняка нет), Фред без труда вычислил не только место, но и час, когда он мог без помех поговорить с мистером Арчибалем. Все остальное было делом техники. Приехав в Феникс, Фред отыскал парк, где готовился фестиваль, и, затаившись в полутьме, стал терпеливо ждать, когда появится добыча.

Фред был уверен — Монти не преминет прийти в ресторан и попытаться выяснить, что именно может предложить ему медицинский директор конкурирующей фирмы, но парень почему-то не появился. В результате Фреду пришлось просидеть в этой вонючей дыре несколько часов, стараясь не напиться вдрызг и в то же время не возбудить у окружающих никаких подозрений. Ему даже удалось перекинуться несколькими словами с двумя младшими служащими «Икора», которые заглянули в бар пропустить по стаканчику, но оба почти сразу ушли. К счастью, Фред успел заметить, как они поздоровались с входившим в бар высоким негром с иссиня-черной кожей.

— Привет! — сказал Фред, когда негр тяжело опустился на табурет неподалеку от него. — У тебя, видать, выдался тяжелый денек.

— Можно сказать и так, — со вздохом откликнулся тот. Было в этом вздохе что-то такое, что заставило Фреда насторожиться.

— Тогда позволь мне угостить тебя какой-нибудь болтушкой. Что бы ты хотел выпить?

— «Крейф».

— Два «крейфа», приятель! — велел бармену Фред. «Крейф» представлял собой обогащенный натуральными протеинами и витаминами напиток, одна порция которого содержала достаточно питательных веществ для целого дня работы. Стоил он довольно дорого, и Фред знал, что может элементарно потерять деньги, но сознательно шел на риск. Столь широкий жест не мог не развязать чернокожему язык. Вопрос в том, знает ли он что-нибудь интересное.

— Как тебя зовут? — спросил Фред.

— Окори Чимве. А вас?

Фред вручил негру еще одну поддельную визитку, и они некоторое время болтали о всякой ерунде. В частности, Фред узнал, что Окори был нигерийцем и что он приехал из Африки совсем недавно. Крупный, мускулистый, с черной, как гуталин, кожей, решительной челюстью, узким, как у европейца, носом и тонкими чертами лица, он наверняка не был простым уборщиком. Скорее всего — санитар, подумал Фред. Или даже медбрат.

— Так почему у тебя был тяжелый день? — спросил он, выбрав подходящий момент.

— Теперь у меня все дни будут тяжелыми, — вздохнул Окори. — Меня уволили.

Фред насторожился. Удача сама плыла к нему в руки.

— Вот как? Кто же тебя уволил? И откуда?

— Я работал в «Икоре»… — Окори снова вздохнул. Только теперь Фред понял, что чернокожий сильно расстроен и подавлен свалившейся на него неудачей.

— А-а, наши конкуренты… — протянул он небрежно.

— Угу. — Окори кивнул.

— А за что тебя уволили?

— Да ни за что! Правда, ни за что… Такие уж в «Икоре» порядочки. Сначала нас заставляют работать как каторжных, а потом увольняют, придравшись к пустяку. Один маленький промах, и готово: я — безработный. — Окори крепко обхватил стакан своими длинными, почти аристократическими пальцами.

— Что же все-таки случилось? — продолжал допытываться Фред.

— Меня подставили — вот что случилось. Оклеветали!

— Оклеветали? — переспросил Фред. — Это звучит серьезно!

Окори промолчал.

— Почему же тебя оклеветали? — снова поинтересовался Фред.

— Потому что я африканец, а руководство нас недолюбливает.

— Да, я слышал, что в «Икоре» этим грешат, — солгал Фред, пытаясь нащупать какую-то общую тему, чтобы заставить парня разоткровенничаться. — А в каком отделении ты работал?

— В том, которое занимаетсявыращиванием искусственных трансплантатов.

— Надо же, какое совпадение! — воскликнул Фред. — Это как раз моя область. Попробую разузнать — не исключено, что у нас найдется для тебя работа.

— Спасибо, — мрачно поблагодарил Окори. Судя по всему, он не принял слова Фреда всерьез.

Некоторое время оба молчали; Окори уставился в стол перед собой, Фред разглядывал обшарпанные стены бара.

— Слушай, а тебе не приходилось работать с трупами? — спросил он наконец, решив зайти с другого конца. — Нам как раз нужны такие работники… И трупы нам тоже нужны — в последнее время мы ощущаем серьезную нехватку материала для наших… гм-м… опытов. Ума не приложу, где взять подходящие тела! В моргах одни старики или фарш — живого места нет.

Окори нахмурился:

— Попробуйте поискать в пенитенциарных учреждениях.

— Ах вот, значит, где «Икор» подбирает себе покойников! В тюрьмах?

— Конечно.

— А с какой тюрьмы ты бы посоветовал начать? В прошлом году я пытался договориться с руководством «Анголы», но они не пошли мне навстречу.

— Попробуйте «Каньон Гамма».

Фред сделал стойку, как собака, почуявшая дичь. Впрочем, он постарался скрыть волнение.

— Что ж, спасибо за совет.

Окори смерил его проницательным взглядом.

— А ведь ни в каком «Адроне» вы не работаете, — сказал он внезапно.

— Почему ты так думаешь? — совершенно искренне удивился Фред. Он считал, что прекрасно замаскировался. С другой стороны, он был рад, что не ошибся, предположив у этого черного незаурядные умственные способности.

Окори Чимве смачно прищелкнул языком:

— Вы не врач. Врач никогда бы не стал задавать таких вопросов.

— Ты совершенно прав, Окори. Я журналист.

Негр глубокомысленно кивнул.

— О'кей. Хочешь еще «крейф»?

— Не откажусь. Вам ведь, наверное, нужна сенсация?

— Конечно. Все, что ты сможешь сообщить.

Фреду уже приходилось слышать, как самые разные люди заявляли, что у них-де имеется сенсационная информация, однако чаще всего их сведения касались какой-нибудь мелкой тяжбы, служебного конфликта или затянувшегося скандала личного свойства. Такая информация не могла принести ни денег, ни славы, поэтому каждый раз, когда Фред слышал из чужих уст слово «сенсация», его охватывали сонное оцепенение и скука. Впрочем, он еще надеялся выжать из этого чернокожего что-нибудь эдакое, что не стыдно будет опубликовать.

— Если только это интересно… — добавил Фред, чтобы разговорить собеседника.

— Это весьма интересно, но я пока не могу рассказать, в чем дело.

— О'кей, я понял. — Фред кивнул. — Кстати, как ты попал в Штаты?

— Мой дед был дипломатом и работал в Вашингтоне. Разумеется, у него остались здесь связи, знакомства, и все равно мне понадобилось пять лет, чтобы перебраться сюда. И вот в каком дерьме я оказался!

— Но здесь, наверное, все-таки лучше, чем в Африке?

Окори залпом допил свой стакан и ничего не сказал.

— Ну так в чем же заключается эта твоя «весьма интересная» информация? — снова спросил Фред, чувствуя себя второсортным актером во второсортной пьесе.

Чернокожий снова прищелкнул языком.

— Тебе, вероятно, нужны деньги, Окори?

— С сегодняшнего дня — да.

— Думаю, этот вопрос мы уладим. Мы только сегодня встретились, но я могу доверять тебе, а ты — мне. Правильно?

Окори только засопел. Фред не знал, означает ли это «да» или «нет».

— Хорошо, — сказал он, — попробую завоевать твое доверие. Итак, в настоящее время я пытаюсь напасть на след некоего тела, которое примерно год назад было доставлено в «Икор» из «Каньона Гамма». Это тело принадлежало человеку по имени Дуэйн Уильямс — преступнику, по приговору суда казненному за убийство. Поначалу я не придал особого значения тому, что труп не был передан родственникам или похоронен. Мне казалось, что это обычная практика — использовать тело убийцы для донорства или для научных экспериментов. Но потом я подумал, что из этого может выйти неплохая статья для медицинского журнала, и начал копать. Тут-то и начались странности! Никто, решительно никто не хотел говорить со мной об этом треклятом теле! В конце концов меня направили в университет Сан-Диего и предъявили обезглавленный труп какого-то мужчины, но я сразу понял, что это не Дуэйн и что меня водят за нос. И тогда я спросил себя: кто это делает, а главное — зачем? Зачем, Окори?!

— А как вы догадались, что это не Уильямс?

— Дуэйн Уильямс был с ног до головы покрыт татуировками. А тело, которое мне предъявили, абсолютно гладкое.

Окори как-то странно улыбнулся.

— Мне понадобится много денег! — сказал он.

От радости у Фреда перехватило дыхание, но он постарался справиться с собой. Значит, подумал он, откидываясь на спинку барного табурета, его неспроста не подпускают к телу. Что-то здесь кроется — что-то весьма важное и… интересное. Может, «Метрополитен» все-таки раскошелится. Правда, платили в последнем бумажном журнале не слишком много, но престиж, престиж! Ну а если с «Метрополитеном» не выгорит, он всегда может предложить свой материал в веб-журналы, где у него есть знакомые и где платят, кстати, довольно щедро. Но в любом случае сначала ему придется доказать, что его сенсация — не вымысел и не клевета.

— Скажи, твоя информация имеет отношение к телу? — спросил Фред у Окори. — Я должен это знать, иначе и начинать-то не стоит. У меня есть выходы на людей, у которых имеются денежки, но ты должен сообщить мне хоть что-нибудь. Какой-нибудь интересный факт.

Окори немного подумал, потом кивнул.

— Да, моя информация имеет отношение к телу, и это настоящая бомба, — сказал он и, соскользнув с табурета, направился к выходу. Фред проводил его взглядом, потом опустил глаза и увидел рядом с допитым бокалом «крейфа» скомканный клочок бумаги с номером телефона. Оглядевшись по сторонам, он накрыл бумажку ладонью и сгреб к себе в карман. Когда-нибудь, пообещал себе Фред, он научится вести себя естественно и непринужденно, как и подобает настоящему журналисту, ведущему серьезное расследование.


43

Нат прекрасно понимал, что теперь — после попытки самоубийства — за ним будут следить еще тщательнее, чем раньше. Он также обратил внимание, что два-три человека из тех, кто ухаживал за ним, исчезли. Одним из них был Окори Чимве. Очевидно, их уволили за то, что они заснули на дежурстве или оставили открытой палату, где хранились лекарства. Нат жалел их, но не оправдывал. На месте Гарта он, скорее всего, поступил бы так же. Кроме того, он еще не мог позволить себе тратить силы, сокрушаясь о судьбе уволенных санитаров.

Как и предлагала Персис, в мозг Ната ввели еще какое-то количество стволовых клеток. Это было необходимо, чтобы увеличить количество проводящих путей, ведущих от переднего участка коры к лимбической системе, и таким образом гасить большую часть отрицательных эмоций, которые генерировал средний мозг. Результатов, однако, следовало ждать не скоро: даже с гартовским стимулятором рост новых нейроцитов мог занять несколько недель. Но хуже всего то, что покушение на самоубийство стало для Ната настоящим моральным и психологическим падением. Подобный шаг совсем не в его характере, и теперь он презирал себя за проявленную слабость. С другой стороны, Нат по-прежнему плохо представлял, как он сумеет адаптироваться к изменившимся реалиям.

Однажды вечером — через несколько дней после операции — к нему в палату постучалась Персис. Теперь все, включая санитаров и сиделок, обязательно стучались, прежде чем войти, словно боясь нарушить его уединение. Можно было подумать, что неудачная попытка покончить с собой сделала Ната полноценной личностью, обладающей собственной волей и правом на частную жизнь.

— Я хотела спросить, не хочешь ли ты немного прогуляться, — сказала Персис. Они уже давно были на «ты».

— Снаружи?

Нат давно мечтал о чем-то подобном, добивался, спорил, но теперь, когда ему выпала такая возможность, неожиданно оробел. У лифтов он заметил, что Персис приложила к сенсору большой палец, догадался, что система безопасности настроена на ее отпечатки. Ему очень хотелось самому иметь возможность вызывать лифт и выходить из здания, но пока это оставалось — увы — недостижимой мечтой.

У дезинфекционных камер Персис остановилась и показала на шкафчики с биозащитными костюмами:

— Ты должен надеть эту штуку, Нат. Это мое единственное условие.

— Зачем?

— Ты все еще слишком слаб и уязвим для внешних воздействий. Костюм защитит тебя от загрязненного воздуха.

— А когда я достаточно окрепну, чтобы выходить без костюма?

— Не знаю. Может быть, никогда. В наше время многие люди постоянно пользуются разного рода дыхательными аппаратами, масками, респираторами и прочим. В дни, когда воздух особенно сильно загрязнен, нам даже приходится прибегать к кислородным аппаратам. Правда, в последнее время большинство людей предпочитает больше сидеть дома, но мне это не нравится. Я не хочу бросать свои прогулки.

И Персис удалилась в кабинку, чтобы переодеться. Когда она вышла, Нат увидел, что у нее на шее висит на ремешке баллон с широкой отводной трубкой, которая издала негромкое шипение, стоило Персис снять защитный колпачок.

— Это очиститель воздуха, — пояснила Персис, перехватив его вопросительный взгляд.

Присмотревшись, Нат заметил что-то вроде полупрозрачного облака, окутавшего ее голову. Очевидно, это какой-то адсорбент, поглощающий вредные примеси.

Потом они поднялись в вестибюль, где за столиком охранника сидел Сирил, и вместе вышли наружу.

К этому моменту у Ната уже слегка кружилась голова, поэтому на ступеньках крыльца он споткнулся и чуть не упал. Персис успела вовремя подхватить его под локоть и помогла сохранить равновесие, но Нат этого не заметил. Выпрямившись во весь рост, он с жадностью оглядывался по сторонам. Позади него высилась башня из черного стекла, окруженная просторной парковкой. Парковку огораживала глухая стена — такая высокая, что перебраться через нее было бы затруднительно и не будь ее верх оплетен колючей проволокой, тускло блестевшей даже в темноте.

— Да, — сказал Нат, — есть вещи, которые не меняются.

— Какие, например? — спросила Персис.

— Заборы. Колючая проволока. Охрана.

Она ничего не ответила, и Нат стал рассматривать стоявшие на парковке машины. То, что это именно средства передвижения, он угадал без особого труда, однако они мало походили на автомобили, к которым Нат привык. Некоторые из них — с обтекаемыми капотами и короткими, словно зазубренными крыльями — выглядели достаточно комично.

— В южных штатах — особенно в пустынных районах — многие машины ходят на солнечной энергии, — объяснила Персис. — Преобразователи энергии вмонтированы непосредственно в кузов.

— Разумно, — согласился Нат, внимание которого привлекли гигантские купола, возвышавшиеся над некоторыми зданиями по соседству.

— Интересно, днем все это выглядит по-другому?

— Я думаю, некоторые наши архитектурные новшества могут тебя удивить, — сказала Персис. — Некоторые критики называют новый стиль брутально-индустриальным, но многим он нравится. Кое-кто даже находит его красивым. Кстати, большая часть города тоже снабжается энергией за счет солнечных батарей. У «Икора» — впрочем, как и у большинства медицинских учреждений — есть собственный, резервный источник питания — небольшая электростанция… — Она пристально посмотрела на него: — Я хотела извиниться перед тобой, Нат.

— За что?

— Я могла помочь тебе справиться с депрессией. Я могла бы дать тебе синтетические антидепрессанты, которые были популярны в твое время. Сейчас ими уже почти не пользуются, но несколько фирм все еще их производят… «Икор» в том числе. Словом, мне следовало использовать эти простые и эффективные средства, но не сделала этого, потому что антидепрессанты замедляют рост нейронов. Теперь мне кажется, что я допустила ошибку, и я прошу извинить меня…

Нат покачал головой:

— Я сомневаюсь, что от этого могло что-то измениться. Я все равно сделал бы то, что пытался сделать, потому что я не хочу жить в вашем мире. В этом проблема, а вовсе не в том, какое лекарство нужно было мне дать.

— Ты и теперь хочешь… уйти?

Нат усмехнулся:

— Сейчас это довольно сложно, потому что вы с меня глаз не спускаете, так что я пока выжидаю удобного случая и… и надеюсь, что-то переменится.

— Мы все на это надеемся, — сказала Персис и, улыбнувшись, стала смотреть на город. — Знаешь, Нат, — сказала она неожиданно, — тебе очень, очень повезло.

— Вот как? Это почему же?

— Аризона — один из самых чистых и безопасных штатов в стране. — Она повернулась лицом к темной пустыне. — И все же мне очень не хватает моря.

— Что мне делать с моей жизнью? — проговорил Нат. — Вот чего я никак не могу понять.

— Я думаю, со временем ты приспособишься, — сказала Персис.

— Не надо на меня давить, Персис. Ты сама сказала, что тебе здесь не нравится.

— Почему — не нравится? Я просто немного скучаю по морю…

— Дело не только в море, — заявил Нат категорическим тоном. — Я же не слепой и кое-что вижу… Кроме того, ты попала сюда, всего лишь пролетев несколько тысяч миль, отделяющих Западное побережье от Восточного, и при желании можешь с такой же легкостью вернуться назад. Во всяком случае, — добавил он, бросив на нее быстрый взгляд, — технически это возможно. Что касается меня, то мне пришлось преодолеть пропасть протяженностью в полсотни лет, и обратного пути у меня нет.

— Не понимаю, как Мэри могла поступить с тобой подобным образом, зная, что ты против…

— Я говорил ей — не вздумай меня замораживать, если я умру раньше. Я считаю, раз человек умер, значит, умер, и точка! Ариведерчи.

— Ты, наверное, очень на нее сердишься?

— Нет. Я вообще ни на кого не сержусь, в том-то и беда. Проблема в том, что я не… не чувствую себя собой. Во всяком случае, таким, каким я был раньше. — Нат машинально опустил взгляд и посмотрел на свое незнакомое, тренированное тело, скрытое под биозащитным костюмом. — Иногда мне кажется, что я существую… как бы отдельно от себя самого. Такое возможно или у меня не все в порядке с психикой?

— Почему же — не все в порядке? Как раз наоборот — чего-то подобного и следовало ожидать. Все дело в проблеме срастания, как мы это называем. Твоя нервная система еще не полностью восстановила свою функциональную целостность. Иными словами, с полной нагрузкой — и даже с перегрузкой — работают только основные проводящие пути, тогда как вторичные нервные цепи еще спят. Но это пройдет, Нат, не волнуйся. До сих пор твое выздоровление шло такими темпами, на какие мы не смели и надеяться, и я не вижу причин, почему что-то должно измениться. Я почти уверена — не пройдет и месяца, и ты вновь обретешь внутреннюю целостность.

— Да, все, кого ни спросишь, именно так и говорят. Вот ведь как получилось: Мэри больше меня верила в возможности криотехнологии, но воспользоваться ими у нее не получилось.

— Мэри хотела, чтобы ты жил, Нат, и ты — жив… По-моему, этот вариант устроил бы Мэри больше всех остальных. Я понимаю, что тебе здесь все незнакомо, чуждо, неприятно, но… Почему бы тебе не взять себя в руки и не попытаться приспособиться ко всему этому хотя бы ради нее? Думаю, она бы этого очень хотела.

Некоторое время оба молчали, глядя на темнеющую пустыню и на бескрайнее небо, усеянное бледными пятнами звезд и похожее на опрокинутую черную пиалу с розоватыми краями. Именно в эти минуты в голове у Ната созрело решение: как можно скорее вернуться в Лос-Анджелес и выяснить, что же случилось с его женой.


44

— Что ты скажешь, Нат, если я приглашу тебя поужинать у меня дома?

Гарт явно чувствовал себя неловко, хотя и говорил с Натом не лично, а при посредстве веб-камеры. Да и само предложение было неожиданным, почти невероятным.

— По-моему, — улыбнулся Нат, — на ближайшее время у меня не запланировано никаких важных встреч.

— В таком случае завтра вечером. Я сам тебя отвезу…

Ната тронуло намерение Гарта пообщаться в неофициальной обстановке, но если говорить откровенно, то этот визит его пугал. После всего, что ему пришлось пережить, он был склонен к застенчивости и замкнутости.

Для поездки ему дали другой защитный костюм — с легким шлемом, снабженным широким плексигласовым забралом, обеспечивавшим довольно широкий обзор. Нату, впрочем, это одеяние показалось смешным, однако пока они с Гартом ехали через пригороды Феникса, Нат заметил немало людей в таких же, как у него, головных уборах.

Нату пришлось изрядно напрячь зрение, чтобы разглядеть город через призматическое забрало шлема и сквозь стекла вместительного автомобиля Гарта. Большинство домов, которые они проезжали, напоминали Нату градирни мощной теплоэлектростанции, которую он видел когда-то на 405-м шоссе по дороге в Лонг-Бич: высокие цилиндрические башни, окруженные частоколом ажурных ферм, несущих мачт и стальных столбов. Как и говорила Персис, эти дома были необычны, но по-своему красивы.

Потом Нат посмотрел на небо. Над городом собирались могучие кучевые облака, в которых вспыхивали изломанные червячки молний.

— По-моему, погода портится, — заметил он, — не нравятся мне эти облака.

— У нас часто бывают так называемые «сухие грозы», — тотчас отозвался Гарт. — Намного чаще, чем в твое время. Но не беспокойся — вреда от них почти никакого, зато выглядят они весьма живописно.

— А эти огромные купола… — сказал Нат, насчитав примерно с дюжину странных построек. — Для чего они?

— Те, что поменьше, представляют собой электромагнитные табернакли. Люди ходят туда, чтобы расслабляться, медитировать, избавляться от депрессий. А в больших куполах мы выращиваем еду.

— Что-то вроде биосфер? — догадался Нат.

— Совершенно верно. К сожалению, в пустынных штатах только так и можно избежать загрязнения продуктов ядовитыми отходами, содержащимися в почве и воздухе. Как видишь, мы стараемся сами обеспечивать себя, насколько это возможно.

Тут Гарт свернул на боковую дорожку и вскоре остановил автомобиль перед массивными железными воротами.

— Береженого бог бережет, — заметил он чуть смущенно. — Еще недавно у нас были проблемы с бандами, но сейчас Национальная гвардия контролирует обстановку.

Ворота отворились. Дальше машина двигалась по плотно утрамбованной земляной дорожке, по обеим сторонам которой стояли довольно скромные кирпичные домики, наполовину скрытые за неровными, толстыми глинобитными стенами. Здесь машина бесшумно остановилась.

— Заряда осталось на семнадцать миль. Пора перезарядить аккумуляторы, — проговорил откуда-то из-под приборной доски мягкий, бархатистый голос робота.

Гарт провел Ната через изысканно красивый сад, в котором росли кактусы и ползучие растения в горшках. Их цветы наполняли ночной воздух своим тонким ароматом. В дальнем конце сада виднелась стена дома, из глубоко утопленных окон которого лился золотистый свет.

Перед самой дверью Гарт внезапно остановился:

— Должен тебя предупредить, Нат: моя жена все знает, но дети думают, что ты — мой коллега по работе. Мне показалось, им пока не стоит ничего объяснять. Кстати, в доме шлем можно снять…

Жену Гарта Клер они застали в кухне. То, как она выглядела, сразу пришлось Нату по душе. Казалось, все в ней чуть больше, чем нужно: мощные скулы, крупный, широкий нос с заметной горбинкой, полные губы. Почему-то Нату было приятно узнать, что Гарт заполучил себе в жены женщину столь героической наружности.

Гарт и Клер тепло поцеловались. Потом Клер повернулась к Нату и, взяв его за руку, сказала:

— Наконец-то вы приехали… Мне давно хотелось на вас взглянуть, ведь вы — настоящая звезда! — Она внимательно осмотрела его, словно желая удостовериться, что у него ничего не сломается, и крепко обняла.

— Как поживаете, Нат?

Нат улыбнулся:

— Мне кажется, неплохо…

Гарт тем временем схватил со стола кусок хлеба, какой-то подозрительный помидор и, торопливо затолкав все это в рот, стал жевать.

— Но я умираю с голода! — возразил он, заметив изменившееся лицо жены. Клер еще больше нахмурилась, а Нат, исподтишка наблюдавший за обоими, невольно позавидовал подобному проявлению интимности. Шутливые перепалки из-за какой-нибудь мелочи были, по его мнению, неотъемлемой частью счастливой семейной жизни.

— Помидоры я приготовила для салата! — строго напомнила Клер.

— Ничего, как-нибудь! — весело откликнулся Гарт.

— Я прошу вас извинить моего мужа, — повернулась Клер к Нату. — Он бывает таким невоспитанным!

— У вас прекрасный дом, — проговорил Нат, пытаясь отвлечь Клер и Гарта от их счастья. — И такой уютный!

— Спасибо. Насколько мне известно, ему лишь немного недостает, чтобы стать историческим памятником. Этот дом построен еще в 1986 году… Гарт, можешь сделать мне одно одолжение? — добавила она тоном, не допускавшим никаких возражений.

Рука Гарта с зажатой в ней хлебной коркой остановилась на полпути к губам.

— Какое? — настороженно спросил он.

— Поговори с Сьюзен. Она что-то не очень хорошо себя чувствует.

— Сьюзен — моя дочь, — пояснил Гарт, намазывая на остатки хлеба творожистую белую массу (поразмыслив, Нат пришел к выводу, что это какая-то разновидность сыра). — Ей тринадцать лет, и у нее рак. Несколько недель назад у нее появились характерные злокачественные новообразования в брюшной полости, на спине и в печени. Инвазивный штамм… — добавил он совершенно обыденным тоном, и это поразило Ната больше всего. В его время подобный диагноз означал смертный приговор, но Гарт говорил о болезни, вызывавшей у современников Ната иррациональный, чуть ли не суеверный ужас, без каких-либо иносказаний, недомолвок и умолчаний.

— И… что вы собираетесь предпринять? — нерешительно спросил он.

— Вы помните ингибиторы роста сосудов? Они, кажется, появились как раз в ваше время.

— Только как одно из многих разочарований, — сказал Нат. — А ведь на них возлагалось столько надежд.

— И эти надежды оправдались! — Гарт поднял вверх указательный палец. — Мы до сих пор используем их для лечения опухолей. А с измененными клетками отлично справляются моноклональные антитела. Разумеется, методику лечения приходится определять индивидуально для каждого конкретного случая, но это совсем не так трудно, как может показаться. В этом нам помогают диагностические компьютеры — замечательные машины, которые обрабатывают результаты биопсии и гистологических тестов и выдают специальные рекомендации для производства лекарственных препаратов, приспособленных для борьбы именно с этой разновидностью болезни на ее конкретной стадии. Когда-нибудь я покажу вам, как они работают; вам это должно быть интересно.

— В настоящее время, — вмешалась Клер, — Сьюзен нужны не лекарства, а чтобы родной папочка обнял ее и немного подбодрил.

— О'кей. Извини, Нат, я сейчас вернусь, — сказал Гарт и вышел, оставив Ната и Клер в кухне.

— Вкусно пахнет! — заметил Нат, чтобы поддержать разговор.

— А как же! Ведь мы ждем в гости очень важных персон.

— Это кого же?

— Во-первых, вас. Кроме того, собирались заехать Рик и Персис. Они не часто у нас бывают — мы слишком обыкновенные.

Нат улыбнулся:

— Муж Персис тоже работает в «Икоре»?

— Рик? Да, конечно. Разве вы с ним не знакомы?

— Насколько я помню — нет. Впрочем, моя память частенько меня подводит.

— Рик Бандельер — директор всего здешнего филиала. Благодаря чему ему удалось пристроить Персис в проект «Пробуждение».

— Мне очень повезло, что Персис работает со мной, — сказал Гарт, появляясь в дверях. — И даже если Рик ее «пристроил», как ты выражаешься, я готов от души поблагодарить его за это.

Следом за ним в кухню вприпрыжку ворвался девятилетний сын Баннерманов Чарли. Последней вошла Сьюзен. Судя по припухшим глазам, она недавно плакала, и Гарт обнял ее за плечи.

— Наш мистер Грей пропал, и вы должны помочь нам найти его! — выпалил Чарли, не переставая скакать.

— Это наш кот, — пояснил Гарт. — Он часто забирается далеко в пустыню, что довольно безрассудно с его стороны, учитывая количество проживающих по соседству койотов. А что, Нат, может быть, вы действительно сходите с нами?

— А для этого нужно надевать шлем?

— Да, обязательно.

Выйдя из дома, они двинулись по грунтовой дороге в сторону, противоположную въездным воротам. Вскоре перед ними замаячили резкие очертания скалистых холмов. Где-то вдали завывали койоты. Чарли убежал далеко вперед, и Нат различал его в полутьме только благодаря светлым брюкам. Чем больше сгущались вечерние сумерки, тем сильнее охватывало его чувство нереальности происходящего. Казалось, в том, что он отправился разыскивать пропавшего кота, нет ничего странного, и все же Ната не оставляло какое-то смутное беспокойство. Ни на секунду он не забывал, что Баннерманы — другое поколение, хотя при иных обстоятельствах это милое, неплохо обеспеченное семейство, принадлежащее к среднему классу, показалось бы ему до тошноты банальным. Должно быть, именно обыденность, банальность того, что он считал невозможным, и действовали на него столь сильно.

— А вы работаете вместе с папой над его проектом? — спросила Сьюзен.

— Да, — коротко ответил Нат.

— Значит, вы тоже будете знаменитым, как он?

— Надеюсь, что нет.

— Пап, объясни мне еще раз, почему это твое вещество не сработало с другими головами, — попросила Сьюзен, и Нат заметил, как Гарт поморщился.

— Послушай, Сьюзи, ты не могла бы догнать Чарли и попросить его вернуться? Я не хочу, чтобы он убегал далеко вперед.

— Нет, сначала скажи, почему у тебя ничего не получилось с другими головами! — настаивала девочка.

— Потому что разработанный нами стимулятор роста был еще далек от совершенства, — буркнул Гарт. — Новые нейроны между головой и телом росли недостаточно быстро, поэтому в первых экспериментах нам не удалось добиться сколько-нибудь значительного обмена информацией между донором и реципиентом. А теперь беги, догони Чарли!

Сьюзен неохотно потрусила по дороге.

— Твоя дочь знает о твоей работе! — воскликнул Нат, как только девочка удалилась на значительное расстояние. — Мне казалось… ты говорил…

— Сьюзи знает о моей работе, но не знает, что это — ты, — объяснил Гарт.

Нат покачал головой. Он все еще не мог оправиться от потрясения.

— Я имел в виду другое, хотя и это тоже… Разве не опасно рассказывать детям такие… о таких вещах?

— Чарли ничего не знает, следовательно, он не проболтается. Что касается Сьюзен, то я просил ее никому ничего не рассказывать. Она большая девочка, и я уверен — она сдержит слово.

— И все равно она может…

— Может, но не станет.

— Кроме того, ты говорил, что я — единственный…

— Ты единственный, кто выжил. Мы действительно сделали несколько попыток… до тебя. В этих экспериментах мы использовали самые старые головы, какие только смогли найти, — они были заморожены в 60-х и 70-х годах. Увы, в те времена применялись еще слишком примитивные и грубые методы замораживания. Процент поврежденных клеток в них неизменно оказывался столь велик, что с самого начала было понятно: оживить этих людей мы не сможем ни при каких условиях.

— То есть вы на них… тренировались?

— Можно сказать и так. А можно сказать — отрабатывали методику предстоящей операции.

— А тела? Откуда вы брали тела?

— Из местного морга, — солгал Гарт.

— Я только что видел мистера Грея! — Выбежав из темноты, Чарли с размаху ткнулся отцу в живот. — Правда видел! Но Сьюзен схватила меня и потащила назад!

— Никуда я тебя не тащила! И вообще — там никого не было! — возразила Сьюзен, появляясь из темноты следом за братом.

— Я думаю, мистер Грей прекрасно нас слышит, — сказал Гарт, обнимая обоих своих детей. — Но ведь вы знаете, какой он… независимый. Идемте лучше домой — ужин стынет. А мистер Грей придет. Проголодается и придет.

И они повернули назад. Уже у самой калитки сада Нат невольно замедлил шаг, потом и вовсе остановился и оглянулся на теряющуюся во мраке дорогу. Сейчас ему больше всего хотелось шагать и шагать сквозь тьму, покуда хватит сил, пока не подогнутся колени и он не упадет от изнеможения… И тогда, быть может, милосердная смерть сама придет за ним.

Гарт заметил его колебания.

— Идем же, — сказал он, но Нат не двинулся с места.

— Идем, — повторил Гарт. — Вот увидишь, все будет хорошо. К тому же Клер отлично готовит.


— …То есть вы хотите сказать, что к семьдесят третьему году ваш филиал должен начать приносить прибыль? — переспросила Клер.

— Я дал такое обещание, когда меня назначили сюда, в Феникс.

Повернув голову, Нат взглянул на человека, который произнес эти слова. Это был неправдоподобно красивый мужчина — молодой, с правильным острым носом и быстрыми глазами. Кто это, ему объяснять не пришлось — Нат сразу сообразил, что перед ним не кто иной, как Рик Бандельер, муж Персис. Генетически Модифицированный Супермен… Даже если бы Монти не проговорился ему, что Рик — гемод, Нат бы и сам без труда догадался. В каждом жесте и интонации мистера Бандельера сквозило сознание собственного превосходства. Даже в том, как он скрещивал ноги и наливал себе вина, была отчетливо видна врожденная грация высшего существа.

Заметив вошедших, Рик непринужденно обернулся.

— О, привет! — воскликнул он с таким видом, словно сам был хозяином, пригласившим гостей на вечеринку.

Нат, впрочем, заметил, что Персис метнула на мужа быстрый сердитый взгляд. Похоже, ей не по душе манера Рика держаться так, словно весь мир принадлежит лично ему. Сама она помогала Клер, поливая оливковым маслом готовый салат.

— Надеюсь, ваша деловая хватка, о которой я столько слышала, вас не подведет, — сказала Клер. В ее устах эти слова прозвучали не как лесть и не как дежурная любезность, а как самый настоящий вызов.

— Прошу прощения, вы, вероятно, Нат?! — воскликнул Рик Бандельер, вскакивая со стула и с несколько преувеличенным рвением пожимая Нату руку. — Я о вас наслышан, но познакомиться времени не хватило. В последнее время я слишком занят вопросами управления…

Чушь, подумал Нат. Интуиция подсказывала ему, что Рику просто не хотелось оказаться в ситуации, в которой он бы выглядел полным профаном по сравнению с собственной женой.

— Вы, я вижу, быстро поправляетесь… Уже и по гостям ходите! Впрочем, я за вас рад.

Нату очень хотелось, чтобы Рик ему понравился, но он не мог себя пересилить. В произнесенной фразе не было ничего особенного, если не считать несколько искусственной приветливости. Похоже, все, что Рик говорил или делал, носило на себе отпечаток сознательного усилия. К примеру, в данный момент он твердо решил показать себя внимательным и заботливым руководителем.

— Надеюсь, мои сотрудники не дают вам скучать?

— У меня нет времени даже для того, чтобы думать, — ответил Нат.

— Насколько мне известно, благодаря вам команда Гарта трудится не покладая рук. Я уж и не припомню, когда мы с женой в последний раз ужинали вместе.

— Конечно, по сравнению с Нью-Йорком, где я почти не видела тебя, перемена прямо-таки разительная! — не удержалась от шпильки Персис.

И снова Нат перехватил холодный, почти враждебный взгляд, которым обменялись супруги.

Клер тем временем открыла дверцу духовки и вытащила оттуда глубокую миску, из которой выглядывала поджаристая корочка.

— О'кей, прошу к столу, — сказала она с натянутой улыбкой. — Давайте наконец поедим.


Ужин был сервирован во дворе, накрытом стеклянной крышей, которую Нат сначала не заметил. Теперь же, когда он узнал о том, что двор герметически закрыт, сладковатый запах многочисленных цветов показался ему удушающим.

— Как называется это блюдо? — вежливо осведомился он, пытаясь отвлечься от неприятных ощущений в горле.

— Боботи, — объяснила Клер, кладя ему на тарелку ломтик чего-то коричневатого, отдаленно напоминающего вспененную резину. — Южноафриканская кухня.

— Это боботи… оно из мяса?

— Из сои, — ответила Клер извиняющимся тоном. — Мяса у нас почти не бывает. Только курятина, да и то редко. Мы приписаны к большому биокуполу, но даже там получают не слишком много мяса, поэтому мы, как правило, обходимся без него. Говорят, это полезно, но сидеть на овощной диете очень надоедает.

— Я уверен, что это очень вкусно, — сказал Нат, осторожно отделяя вилкой небольшой кусочек боботи. Похожее на резину южноафриканское блюдо оказалось и жестким, как резина, зато оно имело привкус настоящего мяса. Его, впрочем, почти полностью заглушали приправы: сладкий яичный соус, чатни, куркума, еще что-то. Многочисленные приправы соперничали друг с другом, наводя на мысль о кулинарном излишестве.

Разговор за столом был вежливым и немного неловким. Прислушиваясь к репликам сидевших рядом с ним людей, Нат пытался угадать их характеры и связывавшие их отношения. Персис была молчалива, сдержанна, но внимательна. Во всяком случае, каждый раз, когда Нат открывал рот, чтобы внести в общую беседу свой скромный вклад, она поощрительно улыбалась. Клер казалась человеком откровенным и простым, однако как только представилась возможность, она не удержалась от нескольких завуалированных выпадов в адрес Персис, которые, в свою очередь, вызвали у Гарта недовольную гримасу. Наблюдая за ними, Нат невольно спросил себя, уж не ревнует ли она мужа к генно-модифицированной богине. Что касалось Рика, то он откровенно наслаждался своей властью над собравшимися, однако Нат подозревал, что бросающаяся в глаза самодостаточность Персис не дает ему покоя. Последняя, таким образом, была в этой маленькой компании ключевой фигурой, определявшей поведение остальных.

— Скажи нам, какой твой любимый предмет в школе? — спросил Рик у Чарли, когда в разговоре возникла слишком уж продолжительная пауза.

— История, — без колебаний ответил мальчик.

— А что из истории нравится тебе больше всего?

— Чума.

— Вот не думала, что кому-то могут нравиться подобные вещи, — заметила Клер.

— А какая именно чума? — уточнил Рик.

— Та, которая разразилась на Восточном побережье в 2057 году.

— Почему же именно она?

— Мне очень нравится, как люди придумали избавляться от трупов! — выпалил мальчуган.

— Чарли! Чарли! — вмешалась Клер. — О таких вещах за столом не говорят!

— Он первый спросил! — с негодованием возразил мальчик.

— У нас в доме тоже есть чума, — заметила Сьюзен, с угрозой покосившись на брата.

Чарли в испуге округлил глаза.

— А также сибирская язва, — вмешался Гарт, с упреком глядя на дочь. — К счастью, эпидемии случаются редко, и они совсем не так опасны…

Этот небольшой эпизод, хотя и наполовину шутливый, заставил Ната задуматься о том, с чем ему предстоит столкнуться в ближайшие месяцы. Глядя на сидевших за столом людей, он пытался представить себе, какие колоссальные усилия потребуются от него, чтобы адаптироваться к новой жизни. Наверное, подумал он, это будет не легче, чем если бы он попал во времена Тюдоров, когда люди жили тесными общинами и не имели ни малейшего шанса спастись от чумы, которую могли принести вороны или крысы. Быть может, подумал Нат, и эти люди — люди будущего — стали столь же суеверны, как их предки из далеких эпох, и тоже поверили в дурные предзнаменования и в то, что только немедленная расправа с чужаком способна оградить их от страшных болезней. И, пытаясь заглянуть в собственное будущее, Нат испытывал глубокий страх при мысли, что навсегда останется для этих людей чужим — и этого будет достаточно, чтобы с ним захотели расправиться.

Не в силах совладать с собой, он резко встал из-за стола.

— Все в порядке, Нат? — спросила Клер.

— Да. — Он кивнул. — Можно мне воспользоваться ванной комнатой?

— Конечно. Она как раз напротив гостиной.

И Нат отправился искать туалет. По пути он проходил красиво обставленные, хорошо освещенные комнаты, вдыхая запахи множества ароматических свечей. Этот дом мог бы стать для него убежищем. Едва переступив его порог, Нат позволил себе ненадолго отдаться этим несбыточным мечтам, но теперь насыщенный приторно-сладкими ароматами воздух напоминал ему контору похоронных принадлежностей. А как легко убежище могло превратиться в усыпальницу! Для этого достаточно было, чтобы отравленный ветер подул не с той стороны!

В задумчивости он толкнул первую попавшуюся дверь, но это оказался не туалет, а гостевая спальня. Тем не менее Нат вошел и устало присел на краешек кровати.

Спустя какое-то время в дверь негромко постучали. Это была Персис.

— Как дела, Нат? — негромко спросила она.

— Здесь все какое-то… хрупкое! — вырвалось у Ната почти помимо воли.

— Что именно?

— Все. Весь ваш мир.

Персис опустилась на кровать рядом с ним.

— Каждому поколению приходится сталкиваться со своей реальностью и решать свои проблемы, Нат.

Повернув голову, Нат долго смотрел на правильное лицо Персис, на ее длинные ресницы и крошечную родинку на щеке. Она молода и очень хороша собой, но Нат, угнетенный своими мрачными мыслями, без труда представлял себе, как эта бархатная кожа покрывается трупными пятнами, а сгнившая плоть отпадает от костей, обнажая скалящийся череп. Было ли это предчувствием? Или его перевозбужденный, не до конца восстановившийся мозг порождал одно кошмарное видение за другим?

— Ты готов вернуться к столу? — спросила Персис.

— А это обязательно?

— Нет, но… Сегодня утром Клер удалось вне очереди купить клубнику. Она очень расстроится, если ты ее не попробуешь.

Они вернулись в сад, и Гарт собственноручно разложил клубнику по блюдцам. Каждому досталось всего по несколько неровных, скособоченных ягод. Глядя на них, Нат испытывал сильнейшее желание вскочить и бежать куда глаза глядят. Ему понадобилась вся его сила воли, чтобы остаться на месте и вести себя как подобает нормальному, воспитанному человеческому существу. Неизвестно, чем бы закончилась эта его борьба с собой, если бы Ната не отвлек радостный вскрик Чарли. Обернувшись, он увидел худого серого кота, который, совершенно игнорируя присутствующих, с важностью прошествовал через сад по направлению к кухне. Слава Богу, хоть коты не изменились, подумал Нат, провожая животное взглядом. Мистер Грей действительно вел себя как самый обычный кот, который проголодался и решил зайти домой, чтобы подкрепиться блюдечком молока.


— Ну, что ты скажешь о Нате? — спросила Персис, когда они с Риком возвращались домой.

— Что он насторожен и всего боится. Кроме того, он испытывает сильную эмоциональную привязанность к тебе.

Персис рассмеялась.

— Весь вечер он смотрел только на тебя.

— Нет, это я смотрела на него. Мне было интересно…

— Значит, вы смотрели друг на друга.

— Ба-а! Да ты никак ревнуешь?

— Ничего подобного.

— Ты ревнуешь, и не спорь.

Некоторое время оба молчали, упрямо глядя на дорогу. Потом Персис сказала:

— Нат для меня просто эксперимент. Удивительный, необычный эксперимент. Кроме того, я была с ним с самого начала, и то, что он привязался ко мне, а я — к нему, только естественно. Но это вовсе не значит, что он интересует меня в каком-то особом смысле…

Каждый раз, когда Рик выказывал ей свою ревность, это заставало Персис врасплох. Она знала, что некое собственническое чувство постоянно бурлит под маской его внешнего спокойствия и сдержанности. Еще в первые годы их супружеской жизни Рик несколько раз довольно резко отчитал ее за «неподобающее поведение», и Персис взяла за правило отзываться о поклонниках в пренебрежительном тоне, чтобы лишний раз не раздражать мужа. Но сейчас в душе у нее остался неприятный осадок. Ей казалось — она предала Ната, назвав его «экспериментом», пусть это и было сказано в шутку. В последнее время он стал для нее чем-то большим, чем незаурядной научной сенсацией, любопытным объектом исследования или пациентом. Но поняла это Персис только сейчас, и как ни странно, помогла ей в этом обостренная ревностью наблюдательность мужа.

Слегка повернув голову, она украдкой посмотрела на чеканный профиль Рика. Персис давно чувствовала, что отсутствие интереса к проекту с его стороны объясняется не только заботой о рентабельности предприятия, за которое он, как бизнес-директор, отвечал перед правлением корпорации. Правда, Рик не вмешивался в ее работу, но ей часто казалось, что на самом деле ему очень хочется, чтобы она оступилась. Сейчас Персис с горечью подумала, что, если бы она потерпела поражение, Рика это только бы порадовало. Похоже, чувство соперничества пустило в его душе такие глубокие корни, что он органически не переносил чужого успеха, не делая исключения даже для собственной жены.

— Как жаль… — пробормотала Персис вполголоса.

— Чего тебе жаль? — небрежно поинтересовался Рик.

— Что Нат потерял Мэри. Он действительно ее любил.

— Ах ты об этом! — Рик включил музыку.


45

— Значит, ты ужинал с боссом у него дома, — проговорил Монти обиженным тоном. — Ну и как тебе, понравилось?

— Это была весьма… познавательная поездка, — сухо ответил Нат, не желая вдаваться в подробности. Он уже понял, что вне работы члены группы общались довольно редко, и теперь Монти, вероятно, чувствовал себя обойденным оттого, что его не пригласили.

— Знаешь, — сказал он, резко меняя тему, — я тут подумал, что с тех пор, как я пытался покончить с собой, мы с тобой ни разу не поговорили начистоту.

— А о чем тут разговаривать? — Монти неопределенно пожал плечами.

— Я не знаю.

— У тебя, вероятно, имелись веские причины так поступить.

От его спокойного тона Ната покоробило.

— Значит, ты одобряешь мой… то, что я пытался сделать? — спросил он напрямик.

Монти смутился.

— Нет, но…

— У меня складывается впечатление, — проговорил Нат довольно резким тоном, — что, за исключением Карен, которая потеряла своих самых близких людей, вам всем недостает самой обыкновенной человечности! Что с тобой, Монти?! Может быть, это Купол так действует? Может, он стирает грани между тем, что хорошо, а что плохо, что высоко, а что низко? Человек, который не отличает одно от другого, действительно может чувствовать себя счастливым, но окружающим приходится с ним очень нелегко.

— Я… я не знаю, что и сказать, Нат. Все может быть, я точно не знаю. Я ведь как-то уже говорил тебе, чтоКупол мне не по карману.

— Допустим. Ну а чем ты занимаешься в свободное время, когда не сидишь здесь, со мной?

— Отсыпаюсь, главным образом. Еще болтаю с братом…

— И все? — Нат недоверчиво покачал головой.

— Ну, у меня есть и другие интересы…

— Например?

— Я каждый год участвую в фестивале рождественских световых фантазий. Мне, например, очень хочется, чтобы ты взглянул на мою новую скульптуру до того, как ее увидит широкая публика.

— Что ж, я сделаю это с огромным удовольствием, — сказал Нат. — А когда?

— Пока не знаю. Я… Поговорим потом, сейчас у меня много работы, — закончил Монти невнятной скороговоркой и поспешно вышел.

Глядя на закрывшуюся за ним дверь, Нат почувствовал себя виноватым. Завтра утром, решил он, первое, что он сделает, — это извинится перед Монти. Этот парень вел себя с ним очень мягко, терпеливо и по-доброму и ни в коем случае не заслуживал, чтобы с ним обращались подобным образом. С другой стороны, Нат не знал, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этим людям настолько, чтобы завязать с ними сколько-нибудь близкие отношения, — уж больно скучными, банальными, плоскими они ему казались.

Раздумывая обо всем этом, Нат бегал по коридорам, что он проделывал каждый день, чтобы восстановить свою физическую форму. Двадцать кругов (если только он не сбился со счета, потому что его мозг еще иногда «барахлил») он пробежал, даже не устав. Похоже, он не только восстановил форму, но и вышел на совершенно новый уровень атлетической подготовки. Раньше — в прежней жизни — Ната вполне устраивало собственное тело, и он по большей части следил только за тем, чтобы правильно питаться и не набрать вес, да и то не очень усердствовал. Он был слишком увлечен своей работой, поэтому на неблагоприятные перемены ему, как правило, указывала Мэри. Но сейчас она, пожалуй, осталась бы довольна. Во всяком случае, сам Нат почувствовал что-то вроде восхищения, разглядывая смуглую гладкую кожу, развитую, выпуклую грудь, рельефные, твердые мышцы живота, объемные бицепсы и прочее. Он все еще не привык к новому телу и не мог со всей определенностью сказать, нравится оно ему или нет, но по крайней мере он начинал его чувствовать.

— Похоже, я превращаюсь в самого настоящего «нарцисса», — мрачно пошутил вслух Нат.

Потом он решил принять душ. Намыливаясь, Нат снова подумал о доноре. Пожалуй, не меньше, чем увидеть фотографию Мэри, лица которой он по-прежнему не мог вспомнить, ему хотелось узнать, каким был человек, которому когда-то принадлежало это превосходное тело. В своем воображении Нат рисовал респектабельного, порядочного молодого человека, выходца из довольно состоятельной семьи, готового достойно нести ответственность, какую налагает на своих членов общество. Пытался он представить себе и обстоятельства, которые привели молодого человека к гибели. Нату сказали — он погиб в дорожной катастрофе. Что ж, бывает… Столкновение наверняка произошло не по вине донора, но волею судьбы именно он получил перелом шейных позвонков и скончался на месте. Размышляя об этом, Нат пытался вообразить себе людей, пришедших проводить молодого человека в последний путь, и прощальные речи, в которых говорилось о трагической случайности, безвременно оборвавшей жизнь такого молодого, многообещающего, талантливого человека. Кстати, были ли живы его родственники, когда произошла эта трагедия? Этого нельзя исключать, и Нат подумал, что сейчас они наверняка гадают, что же сталось с их любимым сыном или братом после смерти. Что ж, когда-нибудь он разыщет их и скажет им спасибо.

Опустив глаза, Нат посмотрел на свой пах и принялся осторожно его намыливать. Он старался действовать очень аккуратно, однако довольно скоро почувствовал, что его член непроизвольно напрягается. О Господи! Что, если этот парень — донор — был женат? Об этой возможности Нат еще ни разу не задумывался. Может быть, он оставил вдову, которая теперь из сил выбивается, чтобы прокормить детей. Помогают ли ей другие родственники? А «Икор»? Разве корпорация не должна выплачивать ей за тело что-то вроде пенсии? Или то была единовременная выплата?

Эти мысли заставили Ната задуматься о необычности и странности собственного положения, и эрекция пропала.

Выйдя из душа, он провел рукой по запотевшему зеркалу и услышал скрип стекла. Прежде этот звук никогда ему не нравился, и в других обстоятельствах Нат, наверное, поморщился бы, но сейчас он почти обрадовался, услышав этот знакомый, почти домашний звук. Домашний… Похоже, он и впрямь начинает приходить в себя.

И Нат пристально взглянул на себя в зеркало, словно желая убедиться, что депрессия действительно оставила его. Кольцевой шрам на шее стал тоньше и бледнее. На ощупь он по-прежнему довольно большой и грубый, но в зеркале почти не виден. Еще менее заметен тонкий, как паутинка, и к тому же скрытый густыми волосами хирургический шов на груди. На щеке появились одна-две лишние ямочки — очевидно, какой-то тканевый дефект, а за ухом Нат нащупал не то жировик, не то хрящ, которого раньше не было. Волосы на голове Ната нуждались в стрижке, да и брови тоже выглядели не очень опрятно, однако то, что они продолжают расти, заставило его испытать дрожь самого настоящего восторга. Значит, его плоть живет, клетки продолжают размножаться — и это несмотря на то, что его голова пролежала в жидком гелии больше шестидесяти лет! Нет, Карен права — это настоящее чудо. Он сам — чудо!

Надев пижаму, Нат вернулся в палату и снова — как нередко в последнее время — вспомнил о Мэри. Ей нравилось выщипывать у него из бровей «дикие», как она их называла, волоски. Эта не слишком приятная процедура даже стала частью их утреннего ритуала. Нат хорошо помнил, как стоял, опустив голову, словно терпеливая старая лошадь, а Мэри неодобрительно качала головой, цокала языком и, вооружившись пинцетом, принималась за работу, не переставая упрекать его в том, что он пренебрегает своей внешностью. Мэри вообще нравилось бранить его за что-то, а ему, в свою очередь, нравилось слушать ее в общем-то справедливые упреки. «Что подумают о тебе твои пациенты?» — сердито вопрошала Мэри чуть не каждое утро, и именно в эти моменты Нату казалось, что он начинает понимать — это и есть настоящий брак. Не свидания под луной, не страстные поцелуи, не безумный секс, а такие вот маленькие ритуалы, традиции, даже свой особый язык, в котором интимности и страсти скрыто больше, чем в самых изысканных ласках. И в переводе с этого языка все упреки Мэри означали только одно — что она любит его и не может без него жить.

— Я тоже тебя люблю… — прошептал Нат в тишине, и голос его предательски дрогнул.


46

Звонок был анонимным. Федеральное агентство бактериологической безопасности получало немало таких звонков и было обязано реагировать на каждый. При этом, разумеется, приходилось отделять зерна от плевел — владеющих подлинными сведениями добровольных информаторов от недовольных начальством лентяев.

Звонивший, принявший особые меры, чтобы его голос стал неузнаваемым, сообщил, что в фениксском филиале «Икор корпорейшн» ведутся эксперименты с незарегистрированным телом, которое было возвращено к жизни уже несколько месяцев назад.

Доктору Ким Эндрю сообщил о звонке младший офицер. Звонок поступил на так называемую «линию доверия», разумеется, оборудованную всеми устройствами, позволявшими идентифицировать абонента. В данном случае техника оказалась бесполезна: информатор был весьма осторожен и звонил с незарегистрированного аппарата. Записанный на магнитный диск голос несомненно принадлежал взрослому мужчине, однако это практически все, что удалось узнать о нем. Иными словами, следователи и агенты ФАББ вряд ли сумели бы вычислить этого человека, но существенного значения это не имело. Мужчина сказал, что возвращенное к жизни тело оказалось носителем бактериальной инфекции, а этого достаточно, чтобы ФАББ начало действовать. А как действовать — это уж хорошо известно. В свое время доктор Ким Эндрю дала доктору Баннерману возможность откровенно рассказать все, но он предпочел солгать… Что ж, пусть пеняет на себя. Теперь у ФАББ появились веские основания не только закрыть его проект, но и добиться полного запрещения подобных исследований на всей территории штата. А может, и других штатов… Как свидетельствовали только что вскрывшиеся факты, использование криотехнологий сопряжено со слишком большой эпидемиологической опасностью.

Один из подчиненных Ким старших офицеров без труда добился ордера на обыск в помещениях филиала «Икора», и вскоре оперативная группа ФАББ уже мчалась по Тагар-авеню к небоскребу из легированной стали и тонированного стекла. И это вознесшееся чуть не до небес здание в престижном районе Феникса, и сама «Икор корпорейшн» были в глазах Ким средоточием всего зла, какое только способны принести в мир раздутые гранты и персональные стипендии, предоставляемые талантливым, но безответственным ученым вроде Баннермана. Самой Ким приходилось прилагать титанические усилия, чтобы обеспечить нормальную работу отделения агентства, действовавшего подчас на грани публичного скандала. Ресурсов, в том числе финансовых, постоянно не хватало, а ответственность, лежавшая на Ким, поистине огромна.

Негромкий лязг гусениц армейских танков, двигавшихся во главе и в арьергарде колонны ФАББ, действовал на Ким успокаивающе. С каждой минутой она все больше утверждалась в правильности принятого решения. Сегодня же, думала Ким, с икоровскими экспериментами будет покончено: все лишнее и опасное они конфискуют и вывезут, а помещения опечатают, оставив в здании лишь минимум персонала, необходимого для работы в отделе эмбриогенеза и в лабораториях по выращиванию донорских органов. При удачном стечении обстоятельств ей, возможно, удастся добиться полной ликвидации филиала «Икора» в Фениксе. Правда, к проекту «Пробуждение» проявлял интерес сам президент, но закон есть закон, и он одинаков для всех.

А Гарт его нарушил.

О том, что у въездных ворот происходит что-то непонятное, Гарту доложил дежурный охранник. Выглянув в окно и увидев остановившиеся на улице танки Национальной гвардии, Гарт побледнел как полотно. Он сразу догадался, что это может означать. Не надеясь обвести Ким вокруг пальца во второй раз, Гарт поспешил снестись с адвокатами компании.

— Мне кажется, ты был с нами не вполне откровенен, — сказала доктор Эндрю и так взглянула на Гарта своими серо-голубыми глазами, что он мгновенно понял — запираться бесполезно.

— Я… я как раз собирался сообщить… — пробормотал он срывающимся голосом. Во рту у него пересохло. Гарт попытался сглотнуть, но не смог.

— Как давно вы вернули его к жизни? — резко спросила она. Ей хотелось знать, скажет ли Гарт правду, или он собирается лгать и дальше.

— Пять месяцев… В общем, около того…

— Почему, черт побери, ты ничего не сказал мне в прошлый раз? Ведь я пошла тебе навстречу, а ты… Ты что, не понимаешь, чем я рискую?! — Ким буквально трясло от ярости.

— А что мне оставалось делать? Если бы я все тебе рассказал, вы бы сразу закрыли проект, а тело конфисковали. И оно погибло бы уже через неделю — ведь у вас нет ни достаточной квалификации, ни особого желания поддерживать в нем жизнь, не так ли? Пойми, Ким, это тело… этот человек — настоящая научная сенсация. Мы и сами не ожидали, что он выживет, но это случилось. Ты должна понять — у меня не было другого выхода. Как всякий настоящий ученый, я должен был довести дело до конца.

— А почему ты решил, что мы непременно конфискуем тело? — Еще один вопрос-тест, который, как лакмусовая бумажка, должен показать степень искренности Гарта.

— Потому что тел… этот человек заболел. Старая инфекция… Еще из тех времен.

— Вот почему эти ваши фокусы с оживлением древних трупов так опасны, — назидательно сказала Ким Эндрю. — В общем так, Гарт: тело мы забираем, а ваша лаборатория закрывается. Извини, но поступить по-другому я не имею права.

— Но ведь теперь он совершенно здоров и не представляет никакой опасности!

— Вот как? Интересно узнать, как вы этого добились?

— Очень сильный организм. Он боролся намного активнее, чем мы ожидали. Кроме того, мы получили из Европы антибиотик, который прекрасно подействовал… — Гарт говорил, а сам пытался сообразить, кто сообщил о Нате в Федеральное агентство. Может быть, кто-то из уволенных работников? Или это Центр контроля заболеваемости сумел напасть на след партии нелегальных антибиотиков?

— Ну, о том, здорово это тело или больно, предоставь судить мне, — холодно сказала Ким.

— Могу я, по крайней мере, поговорить с ним перед тем, как вы его заберете?

— Оно еще и разговаривает?!

— Ходит, разговаривает, думает… Черт побери, Ким, ты прекрасно понимаешь, что это уже не «тело» и не лабораторное животное. Это полноценный человек — такой же, как мы с тобой. И я знаю много людей, которые очень огорчатся, если с Натом — его зовут Нат — что-нибудь случится.

— А-а, президент и компания… — Ким Эндрю покачала головой. — Об этом надо было беспокоиться раньше, Гарт. До того, как ты принял решение солгать мне.

— По крайней мере, постарайтесь изолировать его от окружающей среды.

— Это будет зависеть от того, какими возможностями мы на данный момент располагаем.

— Ким, прошу тебя… пожалуйста! Не подвергайте его опасности только потому, что я… потому что мы держали вас в неведении. Нат нуждается в полной изоляции. Он может оказаться очень чувствителен к некоторым видам современных инфекций. Я ведь знаю, что представляет собой ваш карантин. Люди попадают туда здоровыми, а обратно… вообще не выходят. Никогда.

— Твое мнение о нашей работе меня совершенно не интересует.

— Разреши мне хотя бы поговорить с ним… Я должен подготовить Ната к тому, что его ждет.

— Сколько угодно… — ответила доктор Эндрю, пародируя насмешливую любезность Гарта, памятную ей по прошлой встрече.


— Привет, Гарт. Еще раз спасибо за прошлый вечер, — сказал Нат, поднимаясь с койки навстречу врачу. — Как дела?

— Скверно. У нас возникла большая проблема.

— Какая? Что-нибудь с Сьюзен?

— Нет. С ней-то как раз все в порядке. Тут другое… Существует некая государственная служба, которая называется Федеральное агентство бактериологической безопасности…

— Да-да, я припоминаю… Оно было создано еще в 1940 году для борьбы с полиомиелитом. Я как-то имел с ними дело в Лос-Анджелесе, когда пытался справиться со вспышкой туберкулеза.

— Гм-м… — Гарт неловко откашлялся. — Видишь ли, с тех пор положение несколько изменилось. Теперешнее ФАББ обладает гораздо большей властью, чем в твое время, и его руководство пронюхало о тебе. Агентство очень недовольно, что мы не поставили его в известность о твоем существовании и… Короче говоря, его сотрудники сейчас здесь. Они собираются забрать тебя в карантин при местном отделении агентства и взять кое-какие анализы, чтобы убедиться, что ты не носитель какой-нибудь опасной инфекции. Извини, Нат, но боюсь, это будет не слишком приятно…

— А почему вы ничего не рассказали обо мне агентству?

— Из-за вирусного воспаления легких, которым ты заболел в процессе твоего оживления. Мы собирались сообщить о тебе в установленном порядке после того, как ты выздоровеешь.

— И что меня ждет? — Нат, который успел присесть на койку, снова поднялся.

— Тщательное бактериологическое исследование. Разумеется, мы попробуем добиться, чтобы нам разрешили сопровождать тебя, но из этого может ничего не получиться.

— Почему?

— Потому что… Именно это я имел в виду, когда говорил, что ФАББ наделено большой властью. Там тебе будут задавать много вопросов и… возможно, что с тобой будут обращаться не слишком вежливо — у местного филиала агентства довольно скверная репутация. Мой тебе совет, Нат: если вопросы, которые тебе зададут, покажутся тебе неприятными или слишком, гм-м… острыми, говори, что ничего не помнишь. И вообще, чем меньше ты расскажешь агентству, тем лучше для всех, и в первую очередь — для тебя. Я… Мне ужасно жаль, что так вышло. На нас кто-то донес.

Это было все, что Гарт успел сказать. Шестеро охранников в биозащитных костюмах вошли в лабораторию и повели Ната к дезинфекционным камерам. Гарт и Персис шли следом и пытались на ходу давать ему советы. В дезинфекционной сотрудник агентства велел Нату надеть особый изолирующий костюм, предназначавшийся для потенциальных вирусоносителей. Пока Нат переодевался, Персис, напустив на себя грозный вид, несколько раз напомнила представителям агентства, что адвокаты «Икора» немедленно начнут добиваться разрешения на свидание с пациентом и что, пока такое разрешение не будет получено, с Натом не должно случиться никаких неприятных происшествий. Гарт удрученно молчал и только кивал. Рик так и не появился, хотя Нат и подумал, что как директор филиала он непременно должен быть поблизости.

Потом несколько оперативников в дыхательных масках, закрывавших лица, втолкнули Ната в десантное отделение одного из броневиков и сели рядом. Захлопнулась тяжелая дверца, и машина тронулась.

За весь путь никто не проронил ни слова. Потом Нат услышал, как открываются тяжелые автоматические ворота. Броневик въехал в какой-то двор и остановился. Ната выволокли из машины и ввели в длинную комнату без окон, вдоль стен которой, как в спортивной раздевалке, стояли одежные шкафчики и длинные скамьи. Охранники сразу вышли, оставив его одного.

— Снимите спецкостюм и маску и положите в пластиковый мешок, — онесся из встроенных в стену репродукторов чей-то неприятный голос.

— Я хочу знать, что происходит! — крикнул в ответ Нат, оглядываясь по сторонам.

— Снимите костюм и маску, иначе нам придется сделать это силой.

Нат подчинился. В комнате пахло затхлостью, сырым деревом и потом, благодаря чему сходство с раздевалкой во второразрядном спортивном клубе еще больше усилилось.

— Пройдите в конец комнаты и ждите у двери.

И снова Нат сделал как ему было велено. Ничего другого ему просто не оставалось. Наконец дверь, возле которой он стоял, автоматически открылась, и Нат шагнул во влажную темноту. Тут же откуда-то сверху на него хлынули потоки воды с добавлением резко пахнущей дезинфицирующей жидкости. Душевая освещалась только крошечной голубоватой лампочкой под потолком, при свете которой Нат различил каталку, на краю которой лежали мыло и какое-то подобие больничного халата.

— Вымойтесь… Наденьте халат… Ложитесь на каталку… — Команды следовали одна за другой, но Нат решил, что ничего не добьется, если будет сопротивляться или попытается бежать. От мыла тоже резко пахло дезинфекцией, к тому же на ощупь оно было зернистым, как пемза. Тем не менее Нат добросовестно намылился, потом смыл пену и, накинув халат, улегся на холодную металлическую каталку. Тотчас раздался скрип плохо смазанных железных петель, и два санитара в защитных костюмах вывезли каталку в соседнюю комнату.

— Погляди на его шею! — сказал один.

— Вылитый Франкенштейн, — откликнулся другой.

Луч яркого света, ударивший прямо в глаза, на мгновение ослепил Ната.

— Раздвиньте ноги и поверните руки ладонями вверх. Сделайте три глубоких вдоха и расслабьтесь. Не пытайтесь сопротивляться зондирующим устройствам — это может вам повредить.

Над каталкой навис какой-то причудливый прибор, слегка похожий на осьминога. Его многочисленные щупальца с жужжанием приподнялись, словно изготовившись для атаки. На конце каждого щупальца поблескивала игла, зонд или щипцы. Раздалось жужжание сервомоторов, негромкий металлический лязг, и щупальца опустились, с разных сторон вонзаясь в его плоть, чтобы взять образец ткани или крови. Исследование продолжалось несколько минут, потом щупальца так же дружно отступили и зависли над самой его головой.

— Перевернитесь на живот, раздвиньте ноги, делайте три глубоких вдоха и расслабьтесь.

И снова все повторилось. Нат невольно охнул, когда длинная и острая игла вонзилась в шею у самого основания черепа. Второй зонд вошел в позвоночник в районе поясницы. Насколько Нату известно, такая операция, как люмбальная пункция, требует наркоза или хотя бы местной анестезии. Холодный металлический зонд вошел в его прямую кишку. «Осьминог» брал биопробы, и Нат, не выдержав, закричал от боли.

В конце концов бестелесный голос велел ему лечь на спину. К самому его лицу придвинулся блестящий металлический цилиндр с узкой щелью во всю длину. Из щели лился яркий голубой свет, и Нат догадался, что это какой-то сканер. В отличие от магниторезонансных томографов его эпохи этот прибор работал совершенно бесшумно и достаточно быстро, что Нат воспринял с огромным облегчением.

— Встаньте и вернитесь в душевую.

Нат попытался слезть с каталки, но обнаружил, что голова кружится, а ноги подгибаются.

— Я… не могу! — негромко проговорил он, но никто не поспешил к нему на помощь. Не было даже санитаров, которые сравнили его с Франкенштейном. В конце концов Нат несколько пришел в себя и сумел встать. Спереди на его теле остались следы от десятка диагностических пункций и проколов. Что делается сзади, он видеть не мог, но чувствовал, как по спине течет кровь. Анус тоже кровоточил.

После душа Ната снова окружили охранники в биозащитных костюмах, среди которых оказалась и женщина — коротконогая, коренастая, с широкими мужскими плечами. Усмехнувшись, она ткнула пальцем в шрам у него на шее:

— Ну что, красавчик, небось теперь жалеешь, что воскрес из мертвых?

Нат отвернулся, но она схватила его за подбородок и заставила повернуть голову, так что он смотрел прямо на нее. У женщины были совершенно пустые, мертвые глаза и квадратная челюсть, которая торчала вперед, как у бульдога.

— Добро пожаловать в ФАББ, чудовище!


47

Нату выдали серую больничную пижаму и отвели в длинную палату, вдоль стен которой стояли двухъярусные кровати. Когда его глаза привыкли к свету, он увидел, что все кровати заняты. Со всех сторон доносился натужный кашель и сипение, словно кто-то сверлил пустую железную бочку. Ошибиться было невозможно — именно такие звуки характерны для туберкулезных больных. По меньшей мере два пациента из лежавших на ближайших койках были без сознания, и Нат поспешно прикрыл рот подолом пижамы.

— За этими людьми кто-нибудь смотрит? — спросил он. — Они должны быть в изоляторе!

— Это и есть изолятор, придурок, — ответила женщина-охранник.

И охранники повели его по центральному проходу. Глядя по сторонам, Нат подумал, что даже если сейчас он здоров, то в таком окружении неминуемо заболеет. К счастью, здесь они не остановились. В дальнем конце туберкулезной палаты оказалась небольшая дверь, снабженная автоматическим замком. При их приближении она открылась, и Нат увидел еще одну палату почти таких же размеров. Здесь в открытых боксах тоже находились двухъярусные койки, на которых лежали больные.

— Тебе сюда, Франкенштейн, — сказал другой охранник и втолкнул Ната внутрь. — Твоя койка вон в том углу, рядом с Кевином. Он хороший парень и не будет тебя обижать, но боюсь, он долго не протянет…

Мужчине, лежавшему на кровати, было около сорока, а казалось, что больше. Изможденный, худой как щепка, он метался в бреду, не замечая ничего вокруг. Белье на кровати было испачкано засохшей рвотой, на пижамных брюках темнели мокрые пятна. Нат машинально взял его за руку, чтобы пощупать пульс, потом коснулся лба. По его ощущениям, температура у Кевина зашкаливала за сто три градуса10.

— Эй! — крикнул Нат. — Этому человеку плохо! Вы должны что-то для него сделать.

Женщина-охранник, успевшая уже дойти до двери, обернулась.

— И что, по-твоему, мы должны для него сделать, умник? — спросила она.

Нат задумался:

— Мне кажется, у него приступ малярии. Если это тропическая разновидность, можно дать ему сульфат хинина или доксициклин.

— Ты считаешь? — Губы женщины изогнулись в злобной усмешке. — А тебе известно, приятель, что теперешнюю малярию ничего не берет?

И она снова зашагала к двери. Нат видел, как из боксов тянутся к ней желтые костлявые руки и раздаются голоса:

— Керри! Пить! Керри, помоги, умоляю! Керри! Керри!..

— А-а, заткнитесь все! — лениво откликнулась охранница.

Нат снова посмотрел на Кевина, потом разорвал простыню и попытался привести его в порядок. Если он правильно поставил диагноз и у Кевина тропическая малярия в последней стадии, то без медицинской помощи жить ему действительно оставалось недолго. Судя по темному пятну на штанах, почки Кевина уже отказывались работать.

Спустя несколько часов он, однако, немного пришел в себя и даже схватил Ната за руку. В глазах Кевина застыл ужас, и Нат бережно вытер куском простыни его блестевший от пота лоб.

— Сколько времени ты здесь пробыл, Кевин? — спросил Нат, но больной его уже не услышал. К вечеру он умер — Нат убедился в этом, пощупав пульс.

— Эй вы! Кто-нибудь! — крикнул Нат, но никто не пришел. Не желая сдаваться, Нат продолжал кричать, пока в палату не заглянула какая-то женщина.

— Если будешь орать, не получишь ни еды, ни воды, — сказала она. — Усек?

— Это варварство! Вы не имеете права обращаться с людьми подобным образом! — возмутился Нат.

— Чего тебе надо, умник?

— Этот человек мертв. Пройдет совсем немного времени, и он будет представлять серьезную опасность для всех, включая и вас.

— Жмуриков забирают в восемь, — сказала женщина и лениво почесалась. — А ты заткнись, у меня от тебя голова болит.

Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась:

— Кстати, у меня есть для тебя хорошая новость. Когда ты поступил в карантин, ты был вполне здоров.

— Тогда почему вы меня не выпускаете?

— Сперва нужно оформить документы… очень, очень много документов, справок и прочего.

— Но почему, почему вы так со мной обращаетесь?

— Как она сказала — заткнись. От тебя у нас всех голова болит. — Уже другой, мужской голос донесся из бокса чуть подальше от двери.

— Как тебя зовут? — спросил Нат, когда охранница вышла.

— Хишем.

— Как ты сюда попал?

— Моя жена слегла с лихорадкой. А забрали всю семью.

— Где теперь твоя жена?

— В другом блоке. Женщин и детей тоже разлучают.

— Как ты думаешь, сколько тебе придется здесь пробыть?

— Как мне сказали, около месяца.

— Значит, у тебя подозрение на лихорадку? А мне сказали — это палата для маляриков.

— Не стоит верить всему, что тебе говорят.

— Мой сосед по боксу только что умер.

— Ха. Я пережил уже двоих. Подожди еще немного — до ночи. За ним обязательно явятся.

Нат посмотрел на худое, изможденное тело Кевина. Не может быть, подумалось ему, чтобы в этом мире будущего не существовало никакого заменителя хинина для лечения малярии. Кевина наверняка можно было спасти, если бы помощь подоспела вовремя. Нат хорошо помнил стандартную процедуру, через которую ему приходилось проходить каждый раз, когда его вызывали, чтобы засвидетельствовать чью-либо кончину. На этот раз он ограничился тем, что закрыл Кевину лицо одеялом и по памяти прочел молитву. Интересно бы узнать, подумал он, как и когда Федеральное агентство бактериологической безопасности, главной задачей которого провозглашалась забота о здоровье общества, перестало руководствоваться требованиями обычной порядочности? И что это за общество, если оно породило подобную бесчеловечную организацию?


48

Это была самая опасная и неприятная работа за все дежурство. Во-первых, одеваться следовало по-настоящему аккуратно и тщательно, следя за тем, чтобы на костюме не оказалось проколов или разрывов. Изолирующая маска. Двойные перчатки, для страховки перемотанные в запястьях пластырем. И это не пустые предосторожности — чума уже убила двух напарников Мэнни, после чего он стал особенно осторожен.

Сегодня Мэнни отправился на вечерний обход с новым напарником. Он не знал даже, как его зовут, но спрашивать не хотелось. Каждый раз, когда Мэнни вынужден был делать то, чего ему не хотелось, его ноги как будто наливались свинцом, а мозг наполовину отключался.

В шестой палате было три трупа, в женском отделении — еще два, три — в детском. В медицинские карты пациентов Мэнни даже не заглядывал, хотя это и вменялось ему в обязанность. Он только небрежно кивал «живым мертвецам», как санитары называли между собой обитателей карантина, и упаковывал свежие трупы в пластиковые мешки. Проверять трупы Мэнни любил еще меньше. Главное, считал он, не задумываться и замечать как можно меньше. И защитный костюм очень ему в этом помогал: достаточно было упереться в грудь подбородком и смотреть только себе под ноги. Забрало шлема ограничивало поле бокового зрения, поэтому фактически Мэнни видел только крошечный участок пола прямо перед собой, и ему этого вполне хватало.

Быстро собрав все трупы, дежурные санитары вывезли их к погрузочному люку, где уже стоял специальный грузовик.

— Что-то мало сегодня, — сказал Мэнни водителю.

Он еще помнил времена, когда каждую смену они вывозили до трех десятков умерших, однако за последний год подобного не случалось ни разу. Мэнни это не на шутку беспокоило. Поговаривали о новых сокращениях, а он понятия не имел, куда, черт возьми, ему податься, если он вдруг потеряет работу.

Ночные улицы были пусты, и они быстро доехали до морга, чтобы сдать груз. Там трупы подвергнутся формальному вскрытию, необходимому для статистических отчетов агентства, после чего умерших кремируют. Вся процедура хорошо отработана и проходит быстро, аккуратно и четко. В карантинном госпитале ФАББ порядка нет и в помине. Мэнни редко возмущался чем-либо, однако даже он считал, что карантин давно следовало закрыть. Таково было общее мнение, однако карантин продолжал существовать как ни в чем не бывало.

В приемной морга Мэнни посмотрел расписание на стене. Сегодня дежурным патологоанатомом была Дина. Отлично, подумал он. Дина ему нравилась. Серьезная девушка, без заморочек.

— Привет, Мэнни, — сказала Дина и улыбнулась по обыкновению скупо и чуть лукаво. У нее было веснушчатое крестьянское лицо и крепкие, жилистые руки. Смотреть на эти руки Мэнни тоже очень нравилось. — Что привез?

— Трех мужчин, двух женщин и трех детей. У всех одно и то же. Малярики.

— Гм-м, это скверно… Могут быть проблемы. Ладно, сгружайте их здесь, — распорядилась она и вышла.

— Раз-два, взяли! — скомандовал Мэнни своему партнеру. Раскачав очередной труп, они одним движением забрасывали его на металлический стол и шли за следующим. Внезапно в одном из мешков что-то зашуршало, и Мэнни с напарником дружно икнули. Шум был слишком громким и нисколько не походил на те звуки, которые способны издавать жмурики.

— Может, крыса? — предположил напарник. За все дежурство это были едва ли не первые его слова.

— О Господи, только не это! Ненавижу этих тварей!..

Несколько секунд они напряженно прислушивались, потом Мэнни махнул рукой;

— Черт с ним, пошли отсюда. Пусть Дина разбирается…


Выкладывая на металлический поднос свои инструменты, Дина подумала, что ночь обещает быть не из легких. Семь трупов, а напарница как назло заболела. Хорошо еще, что ни одно из тел не заразное, следовательно, ей не нужно включать робот-манипулятор. Вздохнув, она принялась расстегивать первый мешок. Внезапно изнутри высунулась рука и крепко схватила ее за запястье. Это произошло так неожиданно, что Дина почувствовала, как от страха у нее подогнулись колени.

— Что за?..

Нат одним рывком расстегнул застежку мешка и проворно соскочил на пол, одновременно выкручивая Дине руку. Свободной рукой она попыталась дотянуться до кнопки тревожной сигнализации, но Нат опередил ее.

— Даже не пытайся, детка, — предупредил он.

— Не трогайте меня! Пожалуйста!

— Не дергайся, и все будет в порядке. Как тебя зовут?

Дина судорожно сглотнула. Она была так потрясена и напугана, что едва могла говорить.

— Сколько охранников дежурит сегодня? Где находятся посты? Ну, давай, рассказывай!

— Один… Только один. Джон сидит в комнате наверху.

— Отлично. А сейчас мы сделаем вот как. Ты отведешь меня к своей машине, покажешь, как ею управлять, и достанешь мне нормальную одежду. Как ты думаешь, у тебя получится?

— Д-думаю, да, но… Далеко ты не уедешь.

— Почему?

— У меня садятся аккумуляторы, заряда осталось миль на пятнадцать. Этого достаточно, чтобы я могла добраться домой, но вам…

— Ничего, мне хватит.

— Но Джон увидит нас по внутренней видеосети. Сегодня я на дежурстве одна, и он непременно заинтересуется, кто вы такой.

— Не заинтересуется. Ты вывезешь меня отсюда тем же путем, каким я сюда попал.


Автомобиль Дины напоминал крошечный гольф-кар, и управлять им было так же просто. Морг располагался сразу за городской чертой, уличные фонари не горели, и Нату пришлось включить слабенькие фары, которые едва-едва освещали неровную дорогу впереди.

Последнюю пару часов Нат испытывал необычайный подъем. Он сумел бежать из карантина и теперь сидел за рулем машины, что придавало ему уверенности. Кроме того, он сумел поладить с Диной. Она ему даже понравилась. Придя в себя после шока, в который ее повергло внезапное появление Ната (не сказать ли — «воскрешение»? Нет, пожалуй… Ведь один раз он уже воскрес!), она проявила к нему необычайное участие — принесла полный защитный костюм неприметного серого цвета, дала немного наличных и кредитную карточку, чтобы перезарядить аккумуляторы машины. Дина сказала, что прекрасно понимает, почему ему захотелось удрать из карантина ФАББ, и даже предложила Нату провести экспресс-анализ крови, чтобы выяснить, не подцепил ли он малярию или какую-нибудь другую опасную болезнь, пока находился на попечении агентства. Анализ дал отрицательные результаты по всем позициям, а это означало, что Нат совершенно здоров. Кроме того, Дина обещала, что даст ему достаточно времени, чтобы скрыться, и только потом заявит в полицию, но Нат не знал, можно ли полагаться на эти ее слова.

Окраины Феникса были безлюдны. Лишь раз навстречу Нату попалась легкая бронированная танкетка, почти бесшумно катившая по шоссе. При виде ее он похолодел от страха. Первым побуждением было развернуться и мчаться в обратную сторону, но потом он сообразил, что это только возбудит у патрульных ненужные подозрения. На передке танкетки сидели четверо солдат, которые освещали улицы прожекторами-искателями. Заметив его, они сразу же направили яркий луч света на его машину, но Нат не остановился, только слегка пригнул голову к рулю. Дина объяснила ему, что ночные патрули снабжены сканирующей аппаратурой, которая считывает идентификационный номер машины прямо с лобового стекла и проверяет, разрешена ли водителю езда после наступления комендантского часа. Нат был уверен, что сейчас его остановят, но солдаты даже не пошевелились. Очевидно, Дина сдержала слово.

Убедившись, что патруль проехал мимо, Нат свернул с шоссе на боковую улицу. Выстроившиеся вдоль нее здания напоминали шлемы древних китайских воинов — остроконечные, с узкими окнами-глазницами и дверными тамбурами. С «китайской» улицы Нат свернул на другую, где дома были похожи на шлемы испанских конкистадоров. Здания на третьей улице навеяли воспоминания об армейских касках американского образца, и Нат спросил себя: что это может быть? Магазины? Жилые дома? Нет, слишком уж уродливы…

Он так увлекся, что не заметил другую машину, которая выскочила из переулка и помчалась ему наперерез. В последний момент Нат успел вывернуть руль; его автомобильчик занесло, развернуло и бросило боком на стену дома. Раздался душераздирающий скрежет металла. Нат напряг все мускулы, но все равно довольно чувствительно ударился обо что-то виском. Последним, что он услышал перед тем, как потерять сознание, был пронзительный визг колес — это вторая машина спешила скрыться с места аварии.

Когда он пришел в себя, то увидел несколько темных фигур, неподвижно стоявших вокруг разбитой машины. Негромкое шипение подсказало Нату, что его защитный костюм порван. Торопливо схватив со специального кронштейна на приборной доске очиститель воздуха, он поднес его к лицу.

Одна из фигур шагнула вперед и потянула на себя пассажирскую дверцу. Снова раздался скрип железа. Нат хотел что-то сказать, но в глазах у него потемнело, и он опять отключился.

Вторично придя в себя, Нат обнаружил, что лежит в полутемной комнате, а вокруг стоят какие-то люди. Кто-то снял с него костюм и шлем, и его голова покоилась на чем-то жестком. Шея ныла, грудь при каждом вздохе пронзала острая боль. В панике Нат попытался определить, насколько сильно он пострадал, и испытал несказанное облегчение, поняв, что по-прежнему чувствует каждый член. Голова тоже поворачивалась. Превозмогая боль, Нат слегка приподнял ее и увидел, что лежит на отвратительном жестком диванчике в каком-то баре, насквозь провонявшем пивом и потом.

Опустив взгляд, Нат увидел зажатый в руке очиститель воздуха.

— Кто ты такой? — спросил Ната какой-то мужчина. В темноте Нат не мог разглядеть его лица — только густые бакенбарды, однако, судя по голосу, говорившему было лет пятьдесят. Может, и больше.

— Как твое имя?

— «Икор»… — прошептал Нат. Ноющая боль в шее внезапно усилилась, стала невыносимой, и он уронил голову на жесткий диванный валик. — «Икор»!

— Ты работаешь в «Икоре»? У этих ублюдков? Терпеть их не могу!

— Дайте ему глоток пива! — вмешался другой голос.

— Какое пиво?! Ему нужен свежий воздух! — Третий голос принадлежал женщине.

— Здешний воздух — самый лучший в городе, — сказал еще один голос, и все рассмеялись.

— А ну-ка разойдитесь! — сердито скомандовала женщина. — Дайте ему дышать!

Она подошла совсем близко, и Нат увидел ее боковым зрением. Молодая, бледная как призрак, с неопрятными, спутанными волосами и грязными руками, она попыталась расстегнуть его защитный костюм, потом вынула из руки Ната очиститель и повесила ему на грудь. Из ожерелья, болтавшегося на ее худой шее, она извлекла крошечный флакончик и, вытряхнув на руку между большим и указательным пальцами щепотку белого порошка, поднесла к ноздре. Вдохнув порошок, она жестом предложила Нату сделать то же самое.

— Это снимет боль, — объяснила она. — Нюхни, а потом мы разберемся, кто ты такой и как сюда попал.

Нат не стал возражать. Он надеялся, что порошок окажется сильнодействующим наркотиком, который убьет его быстро и без мучений. И когда у него перед носом оказалась пирамидка белого порошка, втянул его изо всех сил.

— Эй, полегче! Не торопись! — воскликнула молодая женщина, но перед глазами Ната уже вспыхнули ослепительные белые звезды. В следующую секунду все окружающее провалилось во мрак.


49

Фред терпеть не мог платить за информацию, но прекрасно понимал, что для Окори ему придется сделать исключение. Чернокожий санитар сразу предупредил, что не станет ничего говорить, покуда Фред не заплатит. Наличными. Одной встречи и нескольких звонков хватило Фреду, чтобы понять — парень будет твердо стоять на своем. Упрямый болван! Впрочем, таким он и должен быть, иначе ему вряд ли удалось бы выбраться из той богом забытой дыры, которая носит название Нигерии.

Поразмыслив, Фред пришел к выводу, что в сложившейся ситуации есть и хорошая сторона. Ему наконец-то удалось получить от «Метрополитена» не только официальное редакционное задание, но и чек на текущие расходы — в том числе и на то, чтобы выплатить Окори аванс за полученные сведения. Это, разумеется, ничего не значило — статья еще вполне могла попасть в редакционную корзину, но Фред был доволен. Наконец-то к нему начали относиться как к профессионалу.

На первом же утреннем аэробусе Фред вылетел из Лос-Анджелеса в Феникс, а там взял напрокат машину-«пузырек», чтобы добраться до дома Окори. Крошечный автомобильчик и в самом деле напоминал большой мыльный пузырь, что выглядело достаточно комично, но ничего другого Фред позволить себе не мог — сумма, выданная ему на расходы, была мизерной. Редактор это отлично знал, а Фред не посмел возразить против столь бессовестной эксплуатации. Оба отлично понимали, что сам факт публикации в «Метрополитене» значит для журналиста куда больше, чем деньги.

Нужный адрес Фред отыскал довольно скоро. Это оказался небольшой одноквартирный дом на окраине рядом с пустыней, по цвету почти не отличавшийся от песчаных холмов, вздымавшихся сразу за ним. Но для простого санитара и такой дом казался непозволительной роскошью, и Фред задумался, что бы это могло значить.

Поднявшись на крыльцо, Фред позвонил, но ответа не было. Он позвонил снова — и снова безрезультатно. Это встревожило Фреда. Что, если черномазый передумал? Как ему тогда объясняться в редакции «Метрополитена»? В отчаянии он нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока не заметил в окне соседнего дома какую-то пожилую женщину, которая наблюдала за ним из-за штор. Фред улыбнулся ей профессионально-любезной улыбкой, но женщина тотчас выпустила занавеску и отступила в глубь комнаты, где ее не стало видно.

Надо с ней поговорить, решил Фред. Старуха наверняка знает, куда девался Окори.

На его звонок дверь открыл маленький сухонький старичок.

— Здравствуйте, я ищу Окори Чимве. Вы не видели его сегодня?

— Вы не единственный, кому он понадобился.

— Что вы имеете в виду?

— В последнее время здесь побывало довольно много людей.

— Каких именно людей?

— Откуда я знаю? Таких, как вы, как я…

— Но мы с Окори договорились, что я заеду к нему сегодня. Вы не знаете, куда он делся?

— Не знаю. Может быть, уехал…

— Уехал? Куда?!

— Этого я тоже не знаю, но задняя дверь его дома открыта, и внутри, похоже, никого нет. Может быть, он перелез на новое место.

Позаимствовав у старика приставную лестницу, Фред перелез через ограду заднего двора дома Окори. Стеклянные двери действительно оказались распахнуты настежь. Скромных размеров гостиная за ними была пуста. В ней не осталось абсолютно ничего — ни мебели, ни ковра, ни даже забытой на каминной полке фотографии.

— Окори?! — позвал Фред, нерешительно останавливаясь на пороге. — Окори Чимве! Это я, Фред Арлин… Отзовись, где ты?

На самом деле Фреду очень не хотелось, чтобы кто-нибудь отозвался на его призыв. Он очень боялся обнаружить наемного убийцу в платяном шкафу или свежий труп за пластиковой занавеской в ванной комнате.Поэтому он не стал входить, а, спустившись обратно во двор, быстро набрал на своих наручных часах номер 911.

— Ну где вы там, заснули, что ли? — шептал он себе под нос.

— Экстренная служба происшествий, — раздался из часов женский голос. — Что у вас случилось?

— Я хочу сообщить о пропавшем без вести, — выпалил Фред.

— Это действительно срочно?

— Боюсь, что да, — ответил Фред и помрачнел. «Не везет мне с этой статьей. Можно подумать, меня сглазили… Ну почему, почему мне никак не удается хоть что-то выяснить?!»


50

Открыв глаза, Нат увидел над собой оконную занавеску, которая трепетала и надувалась на ветру, словно маленький парус. Окно небольшое — совсем как в доме-прицепе, но толстое, с двойным или даже тройным стеклом. Совсем рядом раздавался чей-то храп. Нат попытался приподняться, но обнаружил на шее стальной ошейник, который был к чему-то привязан. Все его тело неприятно ныло, и он вспомнил и об автомобильной аварии, и о своих спасителях, и о белом порошке. Значит, он все-таки не умер от передозировки… В носу все еще было сухо, и Нат понял, что наркотик, который дала ему женщина, обжег ему слизистую. Несмотря на это, он все-таки почувствовал, что воздух вокруг пахнет старой одеждой, мехом, плесенью, сырой землей и чем-то очень знакомым и зловещим. Нат напряг память и сразу понял, что это. Собачье дерьмо.

Прямо перед его лицом раскачивалась на гофрированной пластиковой трубке кислородная маска. Шевельнув рукой, Нат нащупал кожаный подлокотник. Видимо, он лежал в каком-то подобии зубоврачебного кресла, однако запах грязи (и прочего) подсказал ему, что это вряд ли приемная в клинике. Да и кислородная маска казалась смутно знакомой. С трудом повернувшись на бок, Нат огляделся и мгновенно узнал слегка сужающееся к потолку помещение. Это был отсек для пассажиров первого класса в «боинге-747», только сейчас авиалайнер-гигант никуда не летел. Судя по всему, он уже давно не отрывался от земли.

В других креслах спало еще около десятка человек, одетых в грязную, изношенную одежду. Дверь в кабину пилотов была распахнута, и в серебристом свете утреннего солнца Нат разглядел путаницу проводов на том месте, где положено быть пульту управления. Пол в отсеке засыпан самым разнообразным мусором, какой только способны производить люди, а из-под ближайшего кресла на Ната таращилась единственным глазом рыжая собачонка. Выглядела она до того голодной и больной, что в какой-нибудь другой жизни ей впору было вызывать ветеринарную «скорую помощь».

С трудом приподнявшись на локте, Нат попытался сдвинуть в сторону занавеску, но ветхая ткань расползлась под его пальцами. Кое-как протерев ладонью заросший грязью иллюминатор, он выглянул наружу и почувствовал, как у него захватило дух. Перед собой он увидел настоящее самолетное кладбище: тысячи и тысячи машин, представлявшие собой без малого век развития авиации, были сосланы в пустыню и брошены под безжалостным палящим солнцем.

В долине, ограниченной невысокими песчаными холмами, нашли свой последний приют самолеты самых разных видов — от частных реактивных машин до гигантских двухпалубных аэробусов. На хвостовом оперении и фюзеляжах еще сохранились знакомые Нату эмблемы и названия авиакомпаний — «Америкэн», «Юнайтед», «Бритиш эйруэйз», «Аэрофлот», «Джал», «Вирджин эйруэйз» и другие.

Присмотревшись, Нат разглядел в тени под крыльями и фюзеляжами фигуры людей: мужчины седели, привалившись к огромным, вросшим в песок шасси, и неспешно переговаривались, женщины мыли из шлангов детей. Тут же бродили или лежали собаки, кошки и даже одна-две курицы и рылись в грудах мусора стайки малышей. Все вместе напоминало сюрреалистический, безумный цыганский табор, протянувшийся до самых холмов вдалеке.

В отсеке кто-то закашлялся, и Нат вздрогнул от неожиданности. Только сейчас он обратил внимание, что кто-то забрал его защитный костюм и очиститель воздуха, натянув на него засаленный шерстяной жилет и шорты. Он не задыхался, боль в теле тоже почти прошла, и Ната беспокоила только шея. Он был уверен, что позвонки целы, но связки он определенно потянул. Неплохо бы принять болеутоляющее, но позвать кого-нибудь Нат не осмелился.

Потом он снова задремал, а когда проснулся, остальные обитатели салона первого класса были уже на ногах — они ворчали, перешучивались, чесались и вообще занимались каждый своим делом. На Ната они смотрели с выражением мрачного равнодушия. Человек восемь мужчин и три женщины — все грязные, худые, с длинными спутанными волосами и всклокоченными бородами, одетые неряшливо и бедно.

Поискав глазами вчерашнюю женщину, Нат скоро обнаружил ее. Она еще спала, примостившись под мышкой рыжего детины с крупными, цвета ржавчины веснушками на щеках и с казацкими усами. Детина уже проснулся — его светло-голубые глаза были открыты. Лицо у него — как у раненого солдата, на руках депигментированные пятна, и Нат подумал, что он, должно быть, диабетик второго типа. На то же указывало и начинающееся ожирение.

— Мое имя доктор Шихэйн, Нат Шихэйн, — громко сказал Нат, адресуя свои слова рыжему детине, в котором сразу угадал вожака. — До недавнего времени я… лечился в филиале «Икор корпорейшн» в Фениксе. Мне нужно как можно скорее туда вернуться. Не могли бы вы мне помочь?

Возвращаться в «Икор» Нату совсем не хотелось, но никакого другого выхода он не видел.

Ему никто не ответил, и Нат в отчаянии приподнял подбородок, демонстрируя свой шрам.

— Меня пытались задушить. Я едва не погиб. В «Икоре» меня вылечили.

— А может «Икор» вставить мне новые зубы? — спросил кто-то, кого Нат не видел.

— А мне бы не помешало немного Л-385, — сказал другой голос.

— Если вы мне поможете вернуться туда, я обещаю, что вы все получите необходимую медицинскую помощь, — сказал Нат со всей убежденностью, на какую только был способен.

Рыжий громила лениво повернулся в его сторону.

— Может, в тебе вирус. — И он подозрительно сощурился.

— Никаких вирусов нет, клянусь! Я не заразный. В «Икоре» лечили только рану на шее, и теперь мне нужно вернуться туда, чтобы закончить процедуры.

В этот момент где-то под обшивкой раздался механический щелчок, за которым последовало негромкое гудение. Все, кто был в салоне, в восторге завопили, заколотили по стенам и бросились к вентиляционным отверстиям, причем каждый старался оказаться как можно ближе к воздуховодам. На Ната никто больше не обращал внимания.

Нат в изнеможении откинулся на спинку своего кресла. Ему оставалось только молиться, чтобы боль в шее прошла или хотя бы ослабела. Обитатели салона словно забыли о нем; во всяком случае, они занимались своими делами с таким видом, как будто его вовсе не существовало. Зато со всего лагеря приходили взглянуть на него самые странные типы. Одни были одеты в цилиндры а-ля доктор Сус11 и в розовые стеганые халаты, другие щеголяли в женских спортивных нагрудниках, надетых спереди наподобие фартуков. Безумные взгляды, бегающие глаза, гнилые зубы, худые, неухоженные руки — все эти признаки убожества и вырождения дополнялись достойной дикарей татуировкой, покрывавшей руки и лица. Многие уродовали себя, вытягивая шею с помощью множества стальных обручей, как поступают некоторые африканские племена. Нат заметил также нескольких женщин, нижняя губа которых была растянута деревянной втулкой. Большинство производили впечатление умственно отсталых или страдающих аутизмом — во всяком случае, только так Нат мог объяснить себе отсутствующее выражение на лицах тех, с кем пытался заговорить. Немыми они не были, но речью владели плохо, и он задумался, в чем тут дело.

Между тем близился вечер, а Нат до сих пор не узнал, где он находится. Решив установить хоть какие-то отношения с теми, кто взял его в плен, он рискнул обратиться к рыжему детине — явному лидеру маленького сообщества оборванцев, обитавших в салоне первого класса.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Тони.

— Как ты ухитряешься поддерживать здесь порядок, Тони? У вас есть оружие?

— Конечно. Кое-кто решил, будто нас можно разоружить и бросить подыхать, но у нас есть винтовки и пистолеты. Просто мы не любим выставлять их напоказ.

— Кто это — мы? — спросил Нат, но ответа не получил. Некоторое время спустя он повторил попытку с женщиной, которая помогла ему после аварии. Звали ее Перл.

— Как давно существует этот лагерь? — спросил у нее Нат.

— Столько, сколько я себя помню.

— А как ты здесь оказалась?

— Очень просто. Как все. Здесь проще.

— Что ты имеешь в виду?

— Стоит один раз попасть в беду — и готово. Считай, ты уже в черном списке, а это значит — тебя не оставят в покое. А здесь… здесь тебя уже не тронут.

— Разве полиция и Национальная гвардия сюда не заглядывают?

— Иногда. Только когда кого-то разыскивают… Но мы стараемся до этого не доводить.

— Это как же?

— Мы сами — полиция. И когда к нам попадает кто-то, у кого были неприятности с законом и кого обязательно будут искать, мы… избавляемся от таких. Или они сами избавляют нас от своего присутствия… — Она бросила на Ната многозначительный взгляд.

— Я врач, — сказал Нат. — Я могу вам пригодиться.

Перл пренебрежительно взмахнула рукой:

— Врачей у нас полно!

— В самом деле? — Нат недоверчиво усмехнулся.

— Да, у нас есть и врачи, и адвокаты, так что мы получаем всю необходимую помощь.

— Но среди людей, которые побывали здесь днем, многие явно больны. Они даже не понимали, что я им говорю! Что с ними такое?

Перл бросила на него злой взгляд.

— Ты сам прекрасно знаешь что, — прошипела она сквозь зубы.

— Нет, не знаю, — твердо сказал Нат.

Она щелкнула языком:

— Это все Купол. Он поджарил им мозги!

Ну конечно, подумал Нат. Так и должно быть… В конце концов, с чего он взял, будто Купол — безотказный инструмент для лечения психических заболеваний? Достаточно малейшего сбоя в программе, чтобы он превратился в орудие уничтожения.

— Ты имеешь в виду — Купол нарушает структуру мозговых импульсов?

— Не знаю я, чего он там нарушает! Но всем давно известно, что после процедур многие превращаются в хихикающих слюнявых идиотов, и мы уже ничего не можем для них сделать.

Интересно, подумал Нат, сколько людей живет в подобных лагерях вне так называемого «цивилизованного общества», фактически вне закона?

— И все-таки, — спросил он, — как ты сюда попала?

Лицо Перл сразу сделалось холодным и замкнутым.

— Не твое дело, — отрезала она.

Сквозь иллюминатор Нат продолжал наблюдать за жизнью лагеря. Он разглядел несколько десятков фильтровальных установок, однако, несмотря на это, воды здесь явно не хватало, что в свою очередь вело к вопиющей антисанитарии и тяжелым болезням. Почти все обитатели салона первого класса были чем-нибудь больны: легочная инфекция, гнойники, анемия здесь, по-видимому, самое обычное дело. Заметил Нат и несколько более серьезных случаев. Заболеваниям плоти часто сопутствовали нервный тик, тремор конечностей или невнятность речи. Еще трое — в том числе одна женщина, — судя по всему, страдали шизофренией или иным серьезным психическим расстройством.

На каждого из тех, с кем ему приходилось делить тесное пространство салона, Нат мысленно заводил медицинскую карту, в которую аккуратно заносил замеченные симптомы. Эта старая привычка сохранилась у него еще с той поры, когда он был практикующим врачом. Нат по опыту знал, что больше всего люди любят разговаривать о своих болячках, но здесь это помогало плохо. Все его попытки «очеловечить» ситуацию ни к чему не привели. Тщетно он сулил и бесплатную квалифицированную медицинскую помощь каждому, кто доставит его в «Икор», — это заманчивое предложение никого не соблазнило, во всяком случае — пока.

За день фюзеляж самолета нагрелся на солнце, и в салоне стало жарко, как в доменной печи. Маленькое племя Тони освежалось у вентиляционных отверстий, из которых поступал чуть более прохладный воздух, или обмахивалось небольшими пластмассовыми подносами с эмблемой давно почившей авиакомпании. Никакого понятия о частной жизни у этих людей не было и в помине. Большинство дверей отсутствовало, и люди ходили по всему салону, харкали и плевали себе под ноги, справляли нужду на глазах у остальных. Нату тоже выделили грязное ведро, но никто не позаботился о том, чтобы расстегнуть ошейник и помочь ему выбраться из кресла. Нат уже хотел упрекнуть их за то, что они разводят грязь и тем самым увеличивают риск опасных заболеваний, но в последний момент решил не говорить ничего такого, что могло бы рассердить его тюремщиков.

В сумерках снаружи загремели барабаны, и вся компания выбралась из самолета, оставив Ната привязанным к креслу. Он ясно слышал доносящиеся из-под фюзеляжа разговоры и чавканье; понемногу пикник превратился в пирушку, а вскоре после полуночи послышался шум драки. Прислушиваясь к визгу, рычанию и сочным ударам, Нат решил, что эти обитатели далекого будущего ничем не отличаются от неандертальцев. Разве что людей они не едят, подумал он, хотя кое-какие сомнения на этот счет у него имелись. Но сделать он ничего не мог — ему оставалось только гадать, сколько еще времени его продержат в этом кресле, прежде чем его участь будет окончательно решена.

И потянулись одинаковые, наполненные изнуряющей жарой и не менее тягостной неизвестностью дни. Каждое утро кто-нибудь подходил к Нату, чтоб сосчитать пульс, проверить рефлекс зрачка, пощупать набухшие лимфатические узлы в паху и под мышками. Неумолкающее гудение системы кондиционирования воздуха впивалось в мозг как сверло, сводя с ума. Нат чувствовал, как его охватывает отчаяние. Нужно срочно что-то предпринять, подумал он, иначе он действительно спятит.

На четвертый день Нат в довольно решительных выражениях потребовал, чтобы его отвязали и разрешили принять душ. Как ни странно, его решительный тон возымел действие: Ната отвязали и отвели в туалет первого класса. Некогда роскошное помещение с зеркалами, хромированными кранами и стеклянными шкафчиками, битком набитыми лосьонами, кондиционерами и флаконами жидкого мыла, теперь больше всего напоминало вонючую выгребную яму. Запах здесь стоял такой, что у Ната заслезились глаза. Дверца душевой кабины была перекошена и едва держалась в пазах, но труба и кран уцелели. Воды в душе не было, и один из провожатых велел Нату подождать, пока он накачает воды в бак. Примерно полчаса спустя Нат решил, что ждал достаточно, и с трудом повернул заржавленный кран. Из разбрызгивателя потекла вонючая, ржавая вода, но она по крайней мере была мокрой, и Нат попытался намылиться крошечным обмылком, подобранным тут же на полу.

Он уже смывал серые мыльные хлопья, когда дверца кабинки с визгом отъехала, и Нат увидел Перл. За последние несколько дней они едва ли обменялись несколькими словами. Сейчас Нат тоже промолчал в надежде, что Перл скоро наскучит его разглядывать. Он все ждал, когда она уйдет, но Перл не уходила. Напротив, на ее туповатом, сером от въевшейся в поры пыли и до срока увядшем лице появилось заинтересованное выражение.

— Что это у тебя? — спросила она, глядя на что-то чуть ниже его поясницы.

— Где?

Она бесцеремонно шагнула в кабинку, ткнула пальцем в его левую ягодицу, и Нат едва сдержался, чтобы не вышвырнуть ее вон.

— Вот здесь… Змея, которая как будто вылезает из задницы.

Нат изогнулся, чтобы заглянуть себе через плечо, и сморщился от острой боли в шее:

— Какая змея?

— Нарисованная.

— Ах да, я и забыл!.. Это… татуировка, — сымровизировал Нат. — Я не видел ее с… в общем, довольно долгое время. Там где-то был осколок зеркала, подержи, я хочу посмотреть.

Перл немного подумала.

— Ты странный, — заключила она, потом привела большой осколок зеркала и повернула так, что Нат мог увидеть себя со спины. В мутном стекле он разглядел зеленую змеиную головку и кривые белые зубы, как бы впивавшиеся в ягодицу. Странно, почему никто в «Икоре» не упоминал об этом рисунке? Ведь сиделки, которые ежедневно купали его, делали массаж, приносили судно, наверняка знали о татуировке.

— Эта штука выглядит довольно… сексуально, — заметила Перл.

Не ответив, Нат слегка раздвинул ягодицы и увидел тело змеи, которая и в самом деле словно выползала из анального отверстия. Что за человек был его донор, коли сделал себе такую татуировку?.. И какую боль он должен был при этом испытать! Ната охватило легкое волнение. То, что он сейчас узнал, нанесло первый серьезный удар по иллюзиям, которые он питал относительно своего тела. Серьезный, ответственный, семейный… Как же, держи карман! Скорее, какой-нибудь маргинал — панк-наркоман, член банды или сектант. Только очень веские причины или сильное алкогольное либо наркотическое опьянение могло подвигнуть человека на подобную экстравагантную выходку, связанную к тому же с сильной и продолжительной болью.

— Не хочешь перепихнуться? — спросила Перл, прислоняясь к стене кабинки.

— Нет.

— Почему?

Теперь они стояли лицом друг к другу. Тепло ее тела и щекотавшие его кончики волос заставили Ната мучительно покраснеть. Он чувствовал, что возбуждается помимо своей воли! Пожалуй, впервые со времени своего пробуждения Нат осознал со всей отчетливостью и определенностью, что в рамках примитивного, полуживотного существования сексуальный инстинкт был и остается одним из основных условий выживания. Это соображение смутило его еще больше, и он машинально прикрылся ладонью. Но откровенная прямота Перл не только смутила, но и напугала его. Что произойдет, если он скажет «да»? Они что, займутся этим прямо тут, в вонючем, грязном душе, под носом у Тони, который, вне всякого сомнения, был «ее» мужчиной? Кроме того, Перл не отличалась чистоплотностью, и Нат боялся и подумать, какие болезни он может от нее подцепить. Да, он хотел, как она выразилась, «перепихнуться», и его тело было в полной боевой готовности, но Нат не мог позволить себе подобного безрассудства. Только не сейчас.

— Когда человек болен, ему не до секса, — сказал он и стал оглядываться по сторонам в поисках одежды.

— А мне кажется, с тобой все в порядке, — отозвалась Перл и, прищурившись, снова посмотрела на его член.

— Говорю тебе, я нездоров! Я могу даже умереть, если не вернусь в «Икор» как можно скорее.

— Мы все здесь умираем, — сказала она. — Одни быстрее, другие — медленнее. Что касается тебя, то никуда ты не вернешься… пока. Сначала мы должны решить, можешь ты для чего-нибудь нам пригодиться или нет.

— Как прикажешь это понимать?

— Тони недоволен твоим появлением.

— Но ведь вы сами привезли меня сюда.

— А ты бы хотел, чтобы мы бросили тебя там, где нашли?

— Нет, но… — Поразмыслив, Нат решил, что, пожалуй, лучше бы его не трогали.

— Вот и подумай, какая нам от тебя может быть польза, о'кей? — с вызовом проговорила Перл. — Тони убил десять человек, так что ты лучше его не зли!

Нат расхохотался. По-настоящему расхохотался, и хотя от этого у него сразу заболела шея, да и сам звук казался незнакомым и странным, он от всего сердца наслаждался собственным смехом. Наконец он сказал:

— Ну и напугала! Впрочем, откуда тебе знать, что я и так уже живой мертвец!

Перл несколько секунд обдумывала его слова, потом проворно выбежала вон. Нат не спеша оделся и, выйдя из кабинки, прислонился лбом к прохладному зеркалу, чудом уцелевшему на стене туалетной комнаты. Отчего-то ему вдруг вспомнилась одна девушка, с которой он встречался еще до того, как познакомился с Мэри. Как, дай бог памяти, ее звали? Ах да, Джулия… Она была английской журналисткой — смуглой, с очаровательными карими глазами, в которых иногда проскальзывало не по-женски жесткое выражение. Как-то они вместе отправились в Лондон рейсом авиакомпании «Вирджин». Из-за какого-то недоразумения с билетами их без всякой доплаты попросили перейти в салон первого класса, хотя оба летели экономическим. В самолете — пока Джулия выстраивала на откидном столике пустые бутылочки из-под крепких напитков (как все британцы, пить она умела, и это было, кстати, почти все, что он о ней помнил), Нат наслаждался бесплатным массажем. Мерный гул самолетных турбин и приятный, легкий массаж привели к тому, что он почувствовал возбуждение; массажистка заметила это и предложила Нату «ублажить» его за лишние полторы сотни баксов. Вернувшись на место, Нат провел приятнейшие полчаса, прихлебывая шампанское, закусывая разносимыми стюардессами лакомствами и поглаживая атлетические ляжки Джулии. Но до Лондона было еще далеко, а шампанское всегда действовало на Ната как афродизиак. Джулия тоже успела слегка окосеть, однако им все же хватило здравого смысла понять: если они займутся сексом прямо в креслах, это может расстроить других пассажиров. Поэтому они по очереди проскользнули в туалет и, раздевшись догола, бросились в объятия друг друга. Это был волшебный, незабываемый секс, и сейчас Нату очень хотелось, чтобы Джулия вдруг возникла в зеркале и, протянув ему сквозь стекло руку, помогла вернуться назад, в прошлое, в их родной мир. Увы, единственным, что отражало грязное, треснувшее зеркало, были один-два обитателя старого самолета, которые продолжали заниматься своими скучными, однообразными делами, оставляя после себя мусор и грязь, мусор и грязь.


51

Когда взошло солнце, Нат увидел, что над кладбищем самолетов колышется плотное серое покрывало. Ночь была тихой, безветренной, поэтому дым и копоть от сотен костров и тысяч крошечных коптилок так и остались висеть в воздухе над долиной. Отравленный воздух проник и в салон; Нат дышал им, наверное, большую часть ночи и теперь чувствовал стеснение в груди. Похоже, у него в легких развивался какой-то острый процесс. Нужно срочно найти способ вернуться в «Икор», подумал Нат, иначе его новое тело может пострадать. Потом он попытался прикинуть, какова средняя продолжительность жизни у обитателей самолетного кладбища. Среди виденных им людей совершенно не было стариков, хотя многие здесь выглядели лет на двадцать-тридцать старше своего истинного возраста. Ната это, мягко говоря, не вдохновляло.

Снова выглянув в иллюминатор, он обратил внимание на двухлетнего малыша, который застрял между двумя глубокими лужами и теперь отчаянно вопил. Насколько Нат мог судить, за мальчонкой никто не следил и никто не торопился к нему на помощь. Тогда Нат довольно громко потребовал, чтобы обитатели салона что-нибудь предприняли. И снова на него никто не обратил внимание. Только Тони лениво зевнул и пробормотал небрежно:

— А-а, не наше дело.

Спустя какое-то время к Нату приблизилась Перл. В бледном свете утра она выглядела особенно грязной и больной.

— Мы отправляемся на прогулку, — сказала она, пристегивая к его ошейнику собачий поводок.

— Зачем это? Я не убегу! — возразил Нат.

Но Перл уже потащила его за собой. На ступеньках трапа она так дернула за поводок, что Нат едва не упал. С трудом удержав равновесие, он попытался перевести дух и едва не поперхнулся. Волна одуряющей вони нахлынула на него, как прибой; в ней смешались запахи горелой резины, обуглившегося мяса и навоза от нескольких свиней, коз и худых, как скелеты, лошадей, привязанных к шасси под фюзеляжами. От дыма у Ната выступили слезы. Судя по углям, оставшимся на месте костров, топили здесь чем попало — всем, что только удавалось найти.

Перл снова дернула поводок и потащила Ната за собой через лагерь. Все, кто попадался им по пути, неизменно бросали свои дела и глазели на происходящее, но ни на одном лице Нат не заметил ни следа удивления или участия. Наконец они добрались до небольшого частного самолета, в который нужно было подниматься по закрытому трапу. Здесь Перл пропустила Ната вперед, а сама стала подниматься следом, слегка подталкивая его в спину.

Входной люк самолета отворился, и на Ната пахнуло чистым, прохладным воздухом, который показался ему ледяным.

— Вот он, — сказала Перл, толкая Ната в глубокое кресло. Одновременно она сильно дернула за поводок, словно дрессируя собаку, и от резкой боли в шее у Ната из глаз снова брызнули слезы. Смахнув их, он быстро огляделся. В отличие от салона первого класса, где он провел уже почти неделю, в маленьком самолете оказалось на удивление чисто. Не только кресла, столы и кухонный отсек, но даже пол и стены были вымыты и выскоблены так, что выглядели почти стерильными. Обдумать, что все это может значить, Нат не успел — во вторую дверь салона вошел высокий худой мужчина с длинными седыми волосами, свисавшими чуть не до пояса, бледно-зелеными глазами и бледной, сухой, как пергамент, кожей. В отличие от большинства обитателей самолетного кладбища, которые словно соревновались между собой в неряшливости, он был одет в аккуратный костюм-сафари из тонкого светло-бежевого материала, отдаленно похожего на мешковину. Ногти на руках длинные, желтые и слегка загнуты, как у хищной птицы. Возраст неопределенный — на вид ему можно дать и шестьдесят, и все сто, однако движения его отличались редкой грацией и быстротой.

Вместе с ним, держась сзади за его брючину, вошла девочка лет семи. Нат сразу понял, что она слепа, однако ее затуманенные катарактой мутно-белые глаза обежали комнату так, словно она была зрячей.

— Значит, это и есть ваша необычная находка? — спросил незнакомец Перл. Говорил он с легким акцентом, который Нат принял за европейский. — Как его зовут?

— Он говорит, что он врач. Доктор Натаниэль Шихэйн, — пояснила Перл с ноткой сомнения в голосе.

— Идентификационный номер? — Этот вопрос был обращен уже непосредственно к Нату, но тот только покачал головой:

— У меня нет номера.

— Этого не может быть, — возразил седой, помогая девочке сесть в кресло.

— 625-55-0534, — сказал Нат, припомнив свой прежний номер карточки социального страхования.

— Таких номеров не бывает.

— Возможно, я ошибся. — Нат слегка пожал плечами. — Дело в том, что в процессе пробуждения у меня развилась своего рода амнезия. Как бы там ни было, это единственный номер, который я помню.

— В процессе пробуждения?

— Я проходил курс лечения в Фениксе, в филиале «Икор корпорейшн». Меня доставили туда после серьезного ранения.

— Насколько мне известно, филиал «Икора» в Фениксе занимается производством искусственных донорских органов. Там же находится и лаборатория по выращиванию эмбрионов. Они никого не лечат.

«Ну наконец-то мне встретился человек, который хоть что-то знает!» — подумал Нат.

— Вы совершенно правы, — подтвердил он. — Но я — особый случай. Можно сказать, что на мне проводили… что-то вроде эксперимента.

— Что ж, это не исключено. И все же я хочу проверить ваши данные по компьютеру. Где вы жили в Калифорнии? — Во всем облике седого сквозили этакие холодность и величавость, словно он привык к беспрекословному повиновению.

— Венис. Гран-канал, номер 2521.

Свой прежний адрес Нат назвал совершенно машинально. Ему не следовало говорить ничего подобного, однако его ум, по-видимому, еще не обрел прежней гибкости, и он не успел ничего придумать. И удивляться этому не приходилось — всего пару недель назад Нат не вспомнил бы и этого.

Седой нетерпеливо поморщился и забарабанил по столу кончиками пальцев:

— В ваших интересах говорить правду и только правду, мистер Шихэйн. Венис со всеми его каналами был уничтожен в 2012 году. Я тогда уже родился и хорошо помню эту ужасную катастрофу…

Несколько мгновений все молчали. Потом седой снова пошевелился:

— Попробуй ввести это имя и номер, — велел он кому-то, скрытому за перегородкой в глубине салона. — И адрес. Посмотрим, что из этого выйдет.

Нат услышал короткий писк включенного компьютера, потом кто-то застучал пальцами по клавиатуре. Девочка, до этого седевшая совершенно неподвижно, вдруг наклонилась вперед и схватила Ната за руку с ловкостью, которой трудно было ожидать от незрячего человека. Ее маленькие сухонькие пальчики быстро заскользили по линиям на его ладони.

— Что-нибудь видишь, Колетт? — спросил седой.

Девочка слегка нахмурилась, потом покачала головой.

— Колетт у нас медиум. Если она постарается, то увидит все, что угодно. От нее ничто не скроется.

— Ты ее не убивал, — прошептала Колетт. — Ты этого не делал!

— Вам это что-нибудь говорит? — спросил седой у Ната.

— Нет, — честно ответил он.

Руки девочки скользнули по его груди и поднялись к лицу.

— Закройте глаза, — велел седой.

Нат подчинился. Сухие, словно крабьи клешни, пальцы коснулись его кожи, и он не сдержал дрожи.

— Мэри, — сказала девочка отчетливо.

Нат почувствовал, как у него на голове шевелятся волосы.

— Что — Мэри? — прохрипел он каким-то не своим голосом.

— Она говорит, что сожалеет…

— О чем?

— Мне очень жаль, Нат…

— Еще! Что еще она говорит?!

Колетт убрала руки и пожала плечиками, словно ей вдруг стало невероятно скучно. Ее мутно-белые, как кварц, глаза снова начали блуждать по комнате.

— Вам придется рассказать нам все без утайки, — сказал седой назидательным тоном. — Иначе вам будет нелегко выжить в этом мире. Кто вы такой и как оказались за рулем чужой машины?

— Но я же рассказываю! И вам, и всем!.. Я лечился в специальной лаборатории «Икор корпорейшн». Федеральное агентство бактериологической безопасности силой вломилось в здание и поместило меня в свой карантин, чтобы убедиться, что я не инфицирован. Если вы доставите меня обратно в «Икор», я позабочусь, чтобы вы получили достаточно лекарств для ваших больных и…

Седой расхохотался.

— Вы… вы действительно считаете, что «Икор» — это государство в государстве — согласится помогать нам?

— У вашей девочки и вправду есть способности, — сказал Нат, кивком указывая на скрючившуюся в кресле Колетт. — Я бы сказал — у нее особый дар. Мэри… Так звали мою жену. Но она умерла. Давно.

Седой наклонился вперед и, уткнувшись Нату в подбородок желтым кривым ногтем, заставил поднять голову.

— Разумеется, у Колетт есть дар! — прошипел он, обдав Ната брызгами слюны и дурным запахом. — За кого ты нас принимаешь? За каких-нибудь фокусников? Шарлатанов?!

— Вовсе нет. Просто мне любопытно, как вы оказались в месте, подобном этому…

— Что ты имеешь в виду? Это? — Он широким жестом обвел внутренность салона. — Это же просто дворец!

— Ваш дом — возможно, но я имею в виду остальную долину. Жизнь здесь довольно-таки трудна. Особенно для Колетт.

— У некоторых из нас нет выбора.

— Почему?

— Власти предпочитают избавляться от тех, кто с ними не согласен. Нас просто выдавливают в резервации, в нежилые районы. В конце концов это дешевле, чем содержать нас в тюрьмах.

— Хорошо, поставим вопрос иначе. Почему вы оказались здесь?

— Я — юрист, — сказал седой. Он явно гордился собой. — И я — один из немногих, кто сохранил уважение к конституции. В Вашингтоне делают вид, будто ее не существует. Для многих это просто досадная помеха, свод устаревших законов, который давно пора выбросить на помойку. И они пытаются повернуть эти законы так, как им выгоднее. Те из нас, кто питает уважение к словам, кто чтит и дух, и букву закона, не могли мириться с подобным положением. Мы стали объединяться в группы, и я оказался во главе одной из них. Надо сказать, что мы досаждали властям предержащим куда больше остальных, и вот… — Он посмотрел на Колетт и положил ей на голову скрюченную руку. — И вот мы оказались здесь.

За перегородкой в глубине салона послышался шум, потом в дверь ворвался какой-то человек.

— Я кое-что нашел! — взволнованно проговорил он. — Номер, который он дал, действительно принадлежал доктору Натаниэлю Шихэйну, застреленному в Лос-Анджелесе в 2006 году. И жил он именно в Венисе, на Гран-канал, номер 2521!

Седой насупился и стал чернее тучи.

— Кто ты такой? — резко спросил он. — Почему ты присвоил себе имя давно умершего человека? Как тебе только могло прийти в голову, что я не в состоянии разоблачить обман?!

И тут до Ната наконец-то дошло. Все. Полностью. Он вспомнил выстрел. Вспомнил мальчишку-мексиканца с револьвером в руке. Вспомнил сноп огня, ударивший его в грудь. Словно наяву, он вновь почувствовал, как воздух покидает легкие, испытал внезапную слабость и легкое удивление, пришедшее к нему, когда он понял, что жизнь подошла к концу. Лежа на земле, он смотрел снизу вверх на людей вокруг и все пытался встать на ноги, но не мог даже пошевелиться и знал, что уже никогда не сможет подняться.

Все это обрушилось на него сразу, в одно короткое мгновение, и он не выдержал. Бросив один короткий взгляд на старика и слепую девочку, Нат повалился как подкошенный. Сознание он потерял еще до того, как ударился головой об пол.


52

Его несли назад к «боингу». Перл держала Ната за ногу, еще двое субъектов тащили все остальное. Собачий поводок, все еще пристегнутый к ошейнику, волочился в пыли.

— Н-ничего… — прошептал Нат запекшимися губами. — Я могу идти…

Носильщики уронили его в пыль.

— Ты совершил большую глупость, — сказала Перл. — Он хотел тебе помочь, но ты соврал…

И снова Нат с особенной остротой почувствовал, что вне «Икора» его жизнь гроша ломаного не стоит. Здесь, в лагере, нет ни систем безопасности и охраны, ни врачей, ни сложного медицинского оборудования, которое регистрировало и записывало поведение каждой клеточки его тела. А самое худшее заключалось в том, что у него нет и надежды на перемену к лучшему. Пусть даже он расскажет им свою историю — обитатели лагеря решат, что он псих, если повезет. В худшем же случае его сочтут чудовищем, монстром, а публика в лагере собралась отчаянная. Если эти люди узнают, кто он такой и что собой представляет, они могут расправиться с ним — убить или продать какой-нибудь злонамеренной банде.

Перл тем временем снова взялась за конец поводка и рывком заставила Ната подняться. У «боинга» он повернул было к трапу, но его толкнули на землю, связали руки, а поводок прикрутили к какому-то столбу или колышку.

— Эй! Не оставляйте меня здесь! — в страхе вскричал Нат.

— Надо было не врать, а говорить правду, — огрызнулась Перл. — Из-за тебя мы все выглядели круглыми дураками.

— Здесь, на солнцепеке, я умру! Какая тогда вам от меня польза?

— А ее от тебя и так не особенно много, — рассмеялась Перл, после чего все трое ушли.

Нат огляделся. Неподалеку от него, в тени фюзеляжа, распростерлась в пыли грязная дворняга. Он тоже попытался заползти в тень, но поводок оказался слишком коротким. Оглядевшись в поисках еще какого-нибудь укрытия, Нат убедился, что лежит на широкой ровной площадке среди костей и отбросов, оставшихся от ночных пиршеств.

Его целый день продержали на солнце. Чтобы спастись от его безжалостных лучей, Нат ногами выкопал в пыли неглубокую траншею, в которую едва поместился. Сверху он засыпал себя хламом и накрылся крышкой от мусорного бака. У каждого, кто проходил мимо, Нат просил воды, и в конце концов его усилия увенчались успехом: один мужчина принес воды в ржавой консервной банке и целых полчаса дразнил Ната, держа банку так, что ему не хватало только пары дюймов, чтобы до нее дотянуться.

— Я все расскажу! — умолял Нат. — Только разрешите мне вернуться обратно в самолет!

— Ты нас больше не интересуешь, — отозвался мужчина и, выплеснув воду на землю, стал подниматься по трапу.


Нат и сам не знал, как ему удалось дожить до вечера, но этот момент настал. Солнце из белого стало алым и медленно село за холмы. И хотя Нат буквально сходил с ума от жажды, он сразу почувствовал, что ему немного легче дышать. Какое-то время спустя по трапу спустился под фюзеляж маленький клан Тони. Женщины несли кухонную утварь и пакеты с едой. Мужчины развели костер, и женщины тотчас принялись готовить ужин.

Прошел еще один мучительный час, и Тони, подойдя к Нату с тарелкой, на которой лежал кусок темно-розового мяса, проговорил, лениво растягивая слова:

— Ну, теперь-то ты жалеешь?

— Не дай мне умереть здесь, Тони! — прохрипел Нат. Язык у него во рту распух и едва ворочался, пересохшее горло саднило. — «Икор» потратил миллионы долларов на мое лечение. Я представляю для них огромную ценность. Я уверен — корпорация заплатит тебе за меня столько, сколько ты попросишь.

Тони с любопытством поглядел на него, но ничего не сказал.

— Тебе наверняка нужны деньги, — продолжал уговаривать своего тюремщика Нат. — Ну конечно — нужны! Почему бы нам с тобой не обсудить этот вопрос? Приватно, а?.. Ты еще не пытался связаться с «Икором»? — Нат сказал «приватно», чтобы заинтересовать Тони, но тот вдруг поднялся и снова отошел к тому месту, где готовилась пища. Сидевшие возле костра современные дикари о чем-то переговаривались, но Нат не мог разобрать ни слова.

Тони вернулся с кособокой баклажкой, в которой что-то плескалось.

— На, попробуй, — сказал он.

Нат с сомнением посмотрел на мутную желтовато-коричневую жидкость.

— Что это?

— Пиво.

— Оно не похоже на пиво.

Тони пожал плечами:

— Это наше местное пиво. Другого здесь не бывает.

— Оно не отравлено? — подозрительно спросил Нат.

— Нет.

— А как насчет галлюциногенов?

— Чего это?

— Я не начну видеть… разные вещи?

— Выпьешь десять кружек, так увидишь все, что захочешь.

Перл, подойдя к ним, развязала Нату руки, но поводок не отстегнула. Очевидно, ей хотелось, чтобы Нат помнил — он по-прежнему пленник. По вкусу пиво напоминало светлый эль, но обжигало горло и язык почище самого крепкого виски. Кто-то сунул Нату в руку пластиковый стакан, и он, не силах сдержаться, выпил почти все пиво, зачерпывая прямо из баклажки. Он знал, что после целого дня пребывания на солнце его организм потерял опасно много жидкости и теперь ему необходимо пить как можно больше воды, но воды ему не дали. Очень скоро Нат опьянел: окружающее поплыло и закружилось, к горлу подступила тошнота, а мысли стали путаться.

Тем временем к кострам подошли еще какие-то люди. Они держали в руках миски, и один из мужчин, вооружившись поварешкой, стал накладывать в них из большого котла полужидкое пряное варево. Нату тоже дали полную миску. Ковыряя в ней ложкой, он обнаружил среди разваренного риса и клейкого соуса нескольких крупных червей. У еды был резкий, острый вкус, и горло Ната судорожно сжалось, но он все же заставил себя проглотить несколько ложек месива.

Температура воздуха упала еще ниже. Где-то совсем рядом загремели барабаны, их мерный неумолимый грохот эхом разносился по долине. Завыли собаки. По всему лагерю вспыхивали новые и новые костры. Начались танцы — дикарские, примитивные, но завораживающие. Танцоры, войдя в раж, прыгали, скакали, вихляли всеми суставами, фехтовали на длинных палках, пронзительно вопили. Вскоре они окружили Ната и продолжали свой дикий танец, кривляясь, скалясь ему в лицо и высовывая языки. Нат, захваченный всеобщим безумством, тоже начал подпрыгивать и выкидывать дикие коленца. Бежать он все равно не мог — как бы ни были пьяны его тюремщики, они в любом случае не дали бы ему уйти далеко, поэтому Нат выпил еще пива и стал смотреть, как племя продолжает топать в пыли. На мгновение у него мелькнула мысль, что они собираются убить его — совершить что-то вроде жертвоприношения своим новым богам, но потом решил, что, скорее всего, дело закончится выкупом.

Некоторое время спустя Нат заметил, что почти не чувствует усталости. Поначалу он приписал это действию алкоголя, но нет — похоже, он и в самом еле восстановил силы, причем произошло это на удивление быстро. Решив проверить свою догадку, он заскакал с удвоенной энергией и поразился, насколько послушны и гибки все его члены. От болей, терзавших его недавно, не осталось и следа. Похоже, ему все-таки досталось неплохое тело, вот только кому оно принадлежало до автомобильной аварии, в которую Нат уже почти не верил?

Между тем веселье продолжалось. Новые дикари продолжали смеяться и дразнить Ната; несколько раз они умышленно толкали его в пыль и пинали ногами, впрочем, не слишком сильно. Постепенно тат понял, в чем дело: теперь он для них игрушка, диковинка, невиданный зверек, принесенный из леса для забавы. А самое странное заключалось в том, что он и сам почти готов был в это поверить.

Потом его отвязали от колышка и подтащили к шаткому столику, где, поставив локти на столешницу, мерились силой два здоровяка. После нескольких раундов армрестлинга проигравший поднялся, а на его место под дружный смех собравшихся тут же усадили Ната. Нат вяло сопротивлялся, но несколько человек схватили его за руку, ткнули локтем в стол и заставили сцепить кисти с противником. Тот тут же перешел в атаку: рывком напряг бицепс и плечо и даже попытался пустить в ход вес собственного тела. Нат сделал то же самое и с удивлением ощутил, как его напружинившиеся мышцы с легкостью преодолевают сопротивление здоровяка, пригибая его руку к столу. Еще одно небольшое усилие, и вот уже кисть противника плотно прижата к щелястой столешнице, а зрители хлопают в ладоши и вопят от восторга.

Он победил всех, кто пытался с ним состязаться. Это было невероятно, и Нат никак не мог поверить, что его новое тело наделено такой физической силой. Быть может, подумалось ему, все дело в пиве… Тут Нат перехватил презрительный взгляд Перл и слегка протрезвел. Напротив него усаживался очередной соперник. Это был сам Тони. Вот они сцепили руки и некоторое время мяли друг другу кисти, стараясь добиться преимущества. Потом Тони атаковал, использовав не только мускульную силу, но и вес своего огромного тела. Нат не сумел сдержать этот натиск; во всяком случае, сначала он уступил пару дюймов, но потом его рука словно окаменела и остановилась. Почти полминуты борцы оставались в одном и том же положении. Ни один не мог взять верх, хотя сцепленные над столом руки склонялись то в одну, то в другую сторону. А потом случилось неожиданное… Тони взмахнул свободной рукой и с такой силой ударил Ната по голове, что он свалился с ящика, на котором сидел, и покатился по земле.

Не успел он подняться, как на него бросилось сразу несколько человек. Они прижали его к земле так, что он едва мог дышать; треснувшие ребра отозвались острой болью. Потом его перевернули лицом вверх, и кто-то силой заставил его открыть рот, чуть не порвав губу. Отвратительное, теплое пиво хлынуло ему в горло. Как видно, Тони не мог вынести ни малейшего посягательства на свой авторитет вожака.

Давясь пивом и пылью, Нат понял, что сейчас его убьют. Обязательно убьют, если он ничего не предпримет.Собравшись с силами, он рванулся и, высвободив плечо, нанес одному из нападавших удар кулаком. Он бил почти вслепую, поэтому его кулак не достиг цели. В следующий миг его снова схватили, прижали к земле, и Тони, склонившись над ним, занес над головой Ната короткий железный ломик.

И снова Нат проявил ловкость и силу, о которых не подозревал. Вторично вырвавшись из рук нападавших, он вскочил и с силой пнул Тони ногой в грудь. Вожак попятился назад, но наткнулся на самолетное колесо и выронил лом. На его лице появилось недоуменное, почти обиженное выражение, но уже в следующую секунду он снова ринулся вперед, низко нагнув голову, словно собираясь боднуть Ната в подбородок.

Нат легко, даже изящно уклонился от таранного удара и, схватив Тони за волосы, развернул в обратную сторону, так что тот по инерции описал полукруг и снова врезался в колесо. Удар был столь сильным, что на мгновение Тони потерял ориентацию в пространстве. Воспользовавшись этим, Нат схватил его левой рукой за горло и стал душить.

— Не… могу… дышать… — прохрипел Тони. Его лицо побагровело, глаза вылезли из орбит.

— Что-то я плохо тебя слышу! Говори громче! — выкрикнул в ответ Нат с каким-то непонятным ему самому злорадством. Да и фраза эта, казалось, принадлежала не ему. Словно ее произнес какой-то чужой, незнакомый человек. Это настолько напугало Ната, что он попытался сознательным усилием воли разжать пальцы, но рука ему не повиновалась.

— Пожалуйста… не надо! — умолял Тони.

Нат понимал, что через минуту его враг потеряет сознание, а еще через пару-тройку минут произойдет остановка сердца и дыхания. Он даже представлял себе, как под слоем жира и мускулов сминается и лопается дыхательное горло Тони.

Остальные пытались оторвать его от вожака, но Нат вцепился в шею Тони, точно питбуль. Он просто е мог отпустить своего врага.

— Отпустите! — крикнул Нат своим собственным пальцам. — НУ ЖЕ!!!

Веки Тони затрепетали.

— Кто-нибудь, схватите меня за руки! — прокричал Нат еще громче. — Разожмите пальцы!

Но дикари продолжали тянуть его за пояс и за ноги. Правда, кто-то колотил Ната камнем по костяшкам, но рука никак не разжималась, хотя кожа на ней уже покрылась глубокими порезами и ссадинами. Лишь какое-то время спустя двое мужчин начали по одному разгибать ему пальцы, и наконец наступил момент, когда Нат выпустил Тони и, упав на четвереньки, отполз в сторону. Мускулы на руках Ната были по-прежнему напряжены и тверды, как камень. Вся шайка тем временем собралась вокруг неподвижного тела Тони и пыталась привести вожака в чувство, но как они ни тормошили его, сколько ни хлестали по щекам, он не подавал признаков жизни.

Поднявшись на ноги, Нат двинулся туда, но один из мужчин преградил ему путь, а Перл сзади бросилась ему на спину. Отшвырнув обоих, Нат растолкал толпу и склонился над Тони.

Лицо вожака было зловещего багрово-синего оттенка, и Нат, разорвав у него на груди рубаху, начал непрямой массаж сердца и дыхание рот в рот, хотя и знал, что это бесполезно.

— Эй, очнись!.. — кричал он, но Тони не шевелился. Он был мертв, и вскоре Нат в изнеможении упал на тело человека, которого убил. Шайка молча стояла вокруг, и Нат, подняв голову, закричал хрипло и страшно:

— Ну, убейте же меня! Давайте! Я сам этого хочу!

Но никто не ответил, никто не пошевелился. Только ночной ветерок гнал по земле невесомые облачка пыли. Сдавленно всхлипнула какая-то женщина, и Нат понял, что ждать от этих людей каких-то решительных действий бессмысленно.

— Ладно, — проговорил он наконец и, поднявшись, посмотрел на распростертое у его ног тело. — Как у вас тут принято поступать с трупами?

Уложив тело Тони на кусок брезента, они отнесли его к небольшому холмику, за которым Нат увидел обширное поле, утыканное неровными, покосившимися крестами. «Так вот куда деваются старики», — подумал Нат. Впервые за все время ему вдруг пришло в голову, что после смерти Тони он должен стать вождем этих странных людей, которые, стоя вокруг, преданно заглядывали Нату в глаза, словно ожидая приказаний. Он, впрочем, решил, что могилу для Тони должен выкопать сам. Работа оказалась труднее, чем рассчитывал Нат, однако откуда-то у него нашлись силы и на это. Должно быть, он черпал их в раскаянии, стыде и ужасе, которые испытал, впервые в жизни убив человека.


53

Одна из самых привлекательных сторон профессии журналиста состоит в том, что она дает возможность путешествовать. Впрочем, даже журналисту для поездок требуются правительственная лицензия и сертификат о состоянии здоровья. Фред Арлин был склонен пренебрегать множеством важных вещей — начиная с журналистики как таковой и заканчивая друзьями и собственной престарелой матушкой, однако он ревностно следил за тем, чтобы его сертификат не оказался просрочен. То, что он в любое время может без проблем пересечь границу почти любого штата, служило для Фреда постоянным источником гордости. Он считал это особой привилегией пишущей братии.

В Аризону Фред вылетел через два часа после звонка Монти Арчибаля. Говоря по совести, звонок этот явился для него полной неожиданностью. С тех пор как Фред в первый и единственный раз разговаривал с Монти в парке, прошло уже несколько месяцев, на протяжении которых журналист тщетно ждал, когда лаборант «Икора» даст о себе знать. Но тот как в воду канул, и в конце концов Фред решил, что рассчитывать на него не стоит. После исчезновения Окори Чимве он и вовсе готов был махнуть рукой на эту странную историю с трупом Уильямса. Никаких перспектив она не сулила, к тому же ему пришлось долго объяснять редакторам «Метрополитена», как вышло, что главный источник сенсационной информации пропал неведомо куда. Дело кончилось тем, что Фреду довольно недвусмысленно дали понять, чтобы он больше в редакцию не звонил, — и это при том, что журнал так и не оплатил ему все издержки!

Вот почему Фред твердо обещал себе, что разговор с Монти будет его последней попыткой выжать что-то из дела Уильямса. Если и она не поможет ему сорвать куш, он раз и навсегда оставит попытки провести собственное журналистское расследование и займется чем-нибудь попроще. Например, станет освещать текущие события в ежечасных сетевых программах новостей. Работа эта, правда, больше похожа на дикторскую, чем на журналистскую, зато по окончании смены он сможет спать спокойно, зная, что выполнил свои обязанности и никто от него ничего больше не потребует.

Но лицо Монти на экране выражало такое неподдельное отчаяние, что Фред сразу забыл о своих намерениях.

— Что стряслось? — спросил он.

— Вы говорили… если мне когда-нибудь потребуется работа…

— Но что все-таки случилось?

— В «Икор» нагрянули следователи из Федерального агентства бактериологической безопасности. По их требованию часть исследовательских программ была свернута, и многие потеряли место… я в том числе.

— Мне очень жаль, — коротко сказал Фред.

— Такие вот дела… — Голос Монти дрогнул, словно он вот-вот заплачет. — Теперь мне срочно нужно что-то придумать, чтобы не умереть с голоду…


Приехав на окраину Феникса, Фред сразу отметил, что дом Монти выглядит намного скромнее жилища Чимве. Это был небольшой геодезический купол12 — один из множества таких же куполов, заполнявших относительно ровный участок пустыни к востоку от города. Фред, правда, знал, что они неплохо защищают своих обитателей от воздействия агрессивной окружающей среды, однако в целом поселок выглядел довольно убого. Что-то вроде гигантского лагеря беженцев, застроенного эскимосскими иглу, которые по какой-то причине не таяли на жарком солнце.

Дверь Фреду открыла полная филиппинка с увядшим лицом. Приятно улыбнувшись гостю, она провела его в дом. Обстановка здесь была скудная, а мебель — самая простая и незамысловатая. Единственным бросающимся в глаза предметом был огромный и яркий воздушный змей для серфинга, прислоненный к одной из стен, и Фред решил, что это — все семейное достояние.

Монти, сидевший за обеденным столом, поднялся навстречу гостю.

— Нельзя ли нам поговорить наедине? — осведомился Фред.

— Мама, оставь нас одних! — резко сказал Монти.

— Мой сын — хороший, честный мальчик. И отличный работник, — сказала пожилая филиппинка, прежде чем исчезнуть за занавеской из бус, заменявшей перегородку. Ее мягкая обходительность вкупе с острым желанием снова увидеть сына сотрудником респектабельной корпорации подействовали на Фреда столь сильно, что он почувствовал что-то похожее на угрызения совести.

— Должен сказать сразу, Монти, — проговорил Фред, как только они остались одни, — я вовсе не работаю в «Адрон индастриз». Я — журналист.

Доверчивое выражение на лице Монти сменилось разочарованной гримасой.

— Зачем же вы тогда сказали, будто вы — один из руководителей «Адрона»?

— Дело в том, Монти, что я уже некоторое время слежу за деятельностью «Икора». Мне стало известно, что в филиал «Икора» в Фениксе, в котором ты работал, отправлено тело Дуэйна Уильямса — преступника, казненного в тюрьме «Каньон Гамма». Внешне все выглядело вполне законно, но когда я попытался выяснить, что же конкретно произошло с телом, «Икор» начал чинить мне всевозможные препятствия. Признаться по совести, поначалу я не думал, что материал может оказаться по-настоящему сенсационным, но беспокойство, которое вызвало в «Икоре» мое расследование, было столь очевидным, что я решил — это не просто коммерческая тайна. Здесь что-то есть! Что-то важное.

Монти покачал головой.

— Нет, нет, нет… — несколько раз повторил он.

— Так что же случилось с телом Уильямса?

— Я не могу ничего вам рассказать.

— Почему?

Монти зажал ладони между коленями и ссутулился, словно от сильной боли:

— Нет.

— Послушай, Монти, я знаю, что в «Икоре» происходит что-то очень интересное, возможно — противозаконное. В тот вечер, когда мы с тобой договорились встретиться, а ты не пришел, я познакомился в ресторане «Пальяччи» с Окори Чимве. Он сказал, что у него есть интересная информация, и обещал поделиться ею со мной. Я как раз собирался взять у него интервью, когда Окори внезапно исчез. Если ты расскажешь мне, в чем там дело, я позабочусь, чтобы тебе хорошо заплатили. Уверяю тебя — ты получишь кругленькую сумму. По-моему, это гораздо лучше, чем вкалывать за гроши, не так ли?

Монти побледнел.

— Ну, что случилось? Что тебе мешает? — спросил Фред. Этот парень с мальчишеским лицом и ямочками на щеках нравился ему все больше и больше. — «Икор» тебя вышвырнул. С тобой поступили по-свински, и ты не должен никого покрывать. А если…

— Разве вы не знаете? — перебил его Монти.

— О чем?

— Окори мертв!

Вскочив со стула, Монти выбежал куда-то и тотчас вернулся с микрокомпьютером. Развернув его экраном к Фреду, он включил воспроизведение записанной ранее программы новостей. Какой-то репортер, стоя на фоне водосборной плотины, рассказывал о гибели Окори Чимве. По его словам, это было седьмое самоубийство работников «Икор корпорейшн» за последний месяц. Далее последовали обычные благоглупости о людях, чувствующих себя особенно одиноко в Фениксе, население которого резко сократилось после эпидемии тропической лихорадки пятьдесят девятого года. После репортера на экране появился представитель пресс-службы «Икор корпорейшн», который заявил, что не может публично обсуждать причины, по которым Окори Чимве был уволен с работы. «Мы понимаем, что увольнение, возможно, сильно подействовало на мистера Чимве, — добавил представитель «Икора», — но на данный момент мы не можем предоставить никакой дополнительной информации, касающейся обстоятельств его увольнения. Скажу только, что с точки зрения закона оно вполне обоснованно».

— Окори покончил с собой, — сказал Фред. — Ну и что?

— Вы не понимаете… — Монти снова покачал головой. — У Окори Чимве был сильный характер. По-настоящему сильный… И он терпеть не мог «Икор». Мне этот парень не очень нравился, но я уверен, что он никогда бы не совершил самоубийства.

— Ты хочешь сказать, что его, возможно, убили?

— Я не знаю… — проговорил Монти, которым снова овладел страх. — Я ничего не знаю, и с вами я разговаривать не буду.

Как раз в этот момент мать Монти снова вошла в комнату, неся поднос с чаем и желтым лимонным печеньем.

— Он будет с вами разговаривать! — выпалила она. — Будет, потому что он полюбил своего пациента!

— Какого пациента? — удивился Фред. — Мне казалось, что…

— Мой сын стал его лучшим и единственным другом. Он ухаживал за ним, купал, играл с ним в шахматы и во всякие настольные игры, но Федеральное агентство забрало этого человека к себе, и мой сын стал «Икору» не нужен. И тогда его просто вышвырнули — вот так!

— Мама! — вскричал Монти. — Прошу тебя!

Старая филиппинка бросила на сына негодующий взгляд.

— Но я думал, что филиал «Икора» в Фениксе не работает с больными, — сказал Фред. — Всем известно, что там выращивают из стволовых клеток искусственные органы для трансплантации. Так, во всяком случае, утверждается в информационных сообщениях, подписанных доктором… как бишь его?

— Доктором Баннерманом, — подсказал Монти и кивнул.

— И что же это за пациент?

Монти посмотрел на Фреда, потом на мать, потом снова на журналиста.

— Вы говорили насчет денег… Ну, что мне заплатят… Я хотел бы знать, на какую примерно сумму можно рассчитывать? — спросил он нетвердым голосом и покраснел от горя и стыда.


54

Послышался низкий, разрывающий барабанные перепонки гром, потом что-то треснуло, и салон заполнился летящими в разные стороны обломками пластика и стекла. Нат, которому после убийства Тони никто уже не мог помешать вернуться в самолет, проснулся мгновенно. Он как раз нашаривал в темноте одежду, когда боковая стенка салона прогнулась от сильного удара. Панели внутренней обшивки разошлись, и в щели показалась грязно-желтая корма танка. Снаружи раздались громкие крики и беспорядочная стрельба. Потом Нат услышал громкое шипение и, машинально подумав о газе, схватил кислородную маску и присоединил ее к выходной трубе воздушного резервуара, который он заметил в кабине пилота. Нащупав кран, он повернул его до отказа, и струя ледяного воздуха ворвалась в легкие.

Слегка отдышавшись, Нат огляделся по сторонам. Остальные обитатели салона медленно ползали на четвереньках среди груд мусора или сидели на полу и, запрокинув голову, жадно хватали ртом воздух. Нат очень надеялся, что газ представляет собой что-то вроде аэрозоля валиума, а не какой-нибудь боевой галлюциноген вроде «Би-Зед». На всякий случай он забился в угол и присел. Легкие болели, а мысли путались — похоже, он все-таки вдохнул немного газа.

Потом он увидел Перл, которая ползла по проходу, прикрывая рот носовым платком. Схватив ее за плечо, Нат подтянул женщину к себе и прижал к ее лицу кислородную маску, но глаза Перл уже закатились. Сквозь пыль и клубы газа Нат видел, что часть племени тоже надела кислородные маски и вооружилась пистолетами и дробовиками. Почему эти люди не воспользовались оружием во время его схватки с Тони, он не понимал, однако сейчас его больше всего занимало другое. Сквозь разбитое стекло кабины Нат ясно различал несколько бронетранспортеров и танкеток, окруживших «боинг». В ночном небе барражировал легкий разведывательный вертолет. Стрекот его винтов был едва слышен за гневным гулом толпы, быстро спускавшейся с холмов, окружавших самолетное кладбище, и Нат подумал: неужели Национальная гвардия пошла на такой риск, чтобы спасти его одного?

— Внимание! Все, кто еще не потерял сознание! — прогремел над долиной усиленный громкоговорителями металлический голос. — У вас есть пять минут, чтобы спасти свою жизнь. Бросайте оружие и выходите из самолета с поднятыми руками!

Нат перехватил безумный взгляд одного из мужчин. Взмахнув пистолетом, он указал на дверь. Нат поднялся и, таща за собой бесчувственное тело Перл, двинулся к выходу. Что-то щелкнуло у самого его виска. Другой мужчина схватил Перл и потянул на себя. 1

— Я отнесу ее вниз! — прокричал Нат сквозь маску, но ему в лицо уткнулся ствол пистолета.

— Им нужен ты!

Бросив последний взгляд на Перл, Нат поднял руки над головой и начал медленно спускаться по самолетному трапу. Внизу какой-то солдат в шлеме с зеркальным забралом схватил его за плечо и, удостоверившись в наличии шрама на шее, быстро повел к приземлившейся неподалеку воздушной «скорой помощи». Там ему сразу дали кислород.

Тем временем кто-то из членов племени совершил роковую ошибку, выстрелив из окна самолета в сторону нападавших. В ответ раздался залп, потом еще один. Сквозь треск автоматных очередей Нат едва различал крики людей, гибнущих в изрешеченном «боинге». Из разбитых иллюминаторов потянулись языки плотного черного дыма, и толпа, остановившаяся в некотором отдалении, снова разразилась сердитыми воплями. Понемногу эти вопли превратились в боевой клич, ритмичный и грозный, и Нат понял, что солдаты, стоящие в оцеплении, отчаянно трусят. Потом он увидел, что разведывательный вертолет погасил прожекторы и быстро понесся в сторону города. Операция закончилась, следовательно, оправдалась мелькнувшая у него догадка. Все затевалось только ради него одного.


Воздушная «скорая помощь» доставила Ната в «Икор» за каких-нибудь полчаса. Аккуратные, четкие линии на посадочной площадке и сверкающая стеклом и сталью башня филиала являли собой разительный контраст с грязью и копотью самолетного кладбища, и Нат вздохнул с искренним облегчением. Здесь он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Персис и Гарт встречали его на посадочной площадке. Персис радостно улыбнулась и крепко пожала Нату руку, Гарт держался более сдержанно. Пока Нат проходил дезинфекцию, с ними все время находились три молчаливых охранника, и он сразу подумал о том, что порядки в «Икоре» переменились. Уже оказавшись на своем этаже, он заметил, что из законсервированных лабораторий исчезло все оборудование и они пустовали, за исключением одной-двух комнат, переоборудованных под посты безопасности.

— А где Монти? — спросил Нат, когда Гарт и Персис ввели его в прежнюю палату.

— Нам пришлось его уволить, — ответил Гарт. За все время это были его первые слова, и Нат сразу заметил, что из его голоса исчезли участливые, дружелюбные нотки.

— Что случилось?

— Федеральное агентство закрыло проект, и нам пришлось расформировать команду, которая им занималась. Слава Богу, нам удалось сохранить остальные направления, иначе филиал «Икора» уже прекратил бы свое существование.

— А Карен?

— С Карен нам тоже пришлось распрощаться. У нас не осталось другого выхода, — мягко сказала Персис.

— Но… Они так самоотверженно трудились, что мне кажется — корпорация перед ними в большом долгу. Неужели нельзя было что-то придумать?

— Совершенно с тобой согласна, но увы… — Персис беспомощно развела руками.

Гарт смерил обоих злобным взглядом и вышел.

— Что это с ним? — спросил Нат. — И что вообще происходит?

— Как Гарт уже сказал, ФАББ пыталось закрыть филиал. К счастью, агентство допустило какие-то процессуальные нарушения, и наши юристы уцепились за это. Рик обратился непосредственно к председателю совета директоров «Икора» и к президенту, который лично интересовался проектом «Пробуждение». Они вмешались, но этого оказалось недостаточно, чтобы спасти проект.

— И что теперь? — спросил Нат.

Персис снова пожала плечами:

— Пока ничего. Разумеется, никаких размораживаний мы пока проводить не будем, во всяком случае — не в Аризоне. Возможно, проект удастся возобновить в каком-то другом штате, где нет таких строгих ограничений. Я знаю, что подобные предложения поступали, но пока дальше разговоров дело не пошло.

— А… я? Что будет со мной? — взволнованно спросил Нат.

— Как нам сообщили в ФАББ, у тебя не было обнаружено никаких инфекционных заболеваний. Они как раз собирались тебя отпустить, но ты сбежал…

Нат закрыл глаза и рухнул на кровать. Значит, все было напрасно. Он никак не мог в это поверить, но что-то подсказывало ему, что он не только не улучшил своего положения, но и погубил несколько десятков жизней.

— Почему, почему ты это сделал? — спросила Персис негромко, но в ее голосе прозвучали нотки отчаяния.

— Я не мог иначе, — глухо проговорил Нат, не открывая глаз. — Ты не знаешь… Меня поместили в одну палату с больными малярией, а мой сосед скончался от этой болезни у меня на глазах. Я боялся, что тоже заболею и… что я больше вас не увижу. Вы должны были предупредить меня!

— Мне казалось, Гарт тебя проинструктировал…

— Только в общих чертах. Но это был ад, настоящий ад! Кроме того, я убил человека…

— Я знаю.

— Откуда?

— Мы следили за тобой через имплантированные нанокомпьютеры. Они передавали всю информацию на спутник.

— Тогда почему, черт побери, вы не вытащили меня оттуда раньше?

— Мы не могли привлечь к этой операции Национальную гвардию, иначе ты снова оказался бы в карантине ФАББ. И власти уже никогда бы тебя не выпустили. Нам пришлось ждать, пока «Икор» перебросит в Феникс собственные силы безопасности.

Нат вытаращил глаза:

— Ты хочешь сказать, что все эти войска, танки… это была не Национальная гвардия?

— Нет. У «Икора» есть свои специальные формирования.

— С каких это пор у корпораций появились собственные армии?

— У «Икора» есть свои интересы во многих странах мира, и их необходимо защищать — в том числе и силой оружия.

— Понятно. И что вы намерены делать дальше?

— Для внешнего мира, и в особенности для Федерального агентства, сегодняшняя спасательная операция никогда не происходила. Для них ты пропал без вести и почти наверняка погиб. Что касается того, как быть с тобой дальше… Мы приняли решение снабдить тебя новыми документами и, возможно, несколько изменить твою внешность. Таким образом, когда ты будешь готов к жизни в большом мире, тебя никто не будет знать и ты сможешь начать с чистого листа. Впрочем, из Аризоны тебе, скорее всего, придется уехать, но это не проблема. Вернешься в Калифорнию или вовсе переберешься в Европу — устроить это будет нетрудно.

— Разве меня не арестуют? Не будут судить за то, что я убил человека?

— Нет. Судебная власть не распространяется на самолетное кладбище. Кроме того, с твоей стороны это была самооборона. У нас есть соответствующая запись.

— В том-то и дело, что это не было самообороной, — сказал Нат. — То есть самооборона, но не совсем…

— Что ты хочешь сказать? — удивилась Персис.

— Во время… ну, когда мы подрались, мои руки словно жили своей собственной жизнью. Особенно левая… — Нат поднял левую руку к глазам и несколько раз повернул. — Она вцепилась в глотку этому парню — Тони — и никак не хотела разжиматься, хотя я сознательно пытался сделать это. Я ведь не хотел его убивать, понимаешь? Но я утратил контроль…

— Ты говоришь — левая? — Персис взяла Ната за руку и внимательно осмотрела. — Быть может, в мозолистом теле сохранились остаточные повреждения… Нужно проверить. К счастью, отсюда вывезли еще не все мое оборудование, так что я попытаюсь.

— Дело в том, — перебил Нат, — что с самого начала мне казалось, будто во мне живет второй человек. В большинстве случаев я контролировал себя, но не всегда… и не полностью. Иногда управление оказывалось в руках того, другого…

— Даже не знаю, что тебе сказать… — неуверенно пробормотала Персис. На памяти Ната это был, пожалуй, первый случай, когда она не нашлась, что ответить.


55

После серии проб и анализов Нату показали целую коллекцию вирусов, которые он подхватил на самолетном кладбище. Словно зачарованный, он смотрел, как дрожащие точки и черточки на экране окружают клетки, прорывают мембраны и атакуют молекулы ДНК. Поистине страшное наказание — дать ему своими глазами увидеть, чем грозит внешний мир такому, как он. Правда, Нату сказали, что ни один из вирусов не смертелен, однако предупредили, что он может испытывать недомогание, слабость, боли в мускулах и суставах и прочие неприятные симптомы.

Но по большому счету Ната это не слишком волновало. Все его мысли были направлены на другое. Стоило ему закрыть глаза — и перед его мысленным взором вставало посиневшее лицо Тони. Умом он понимал, что это не его вина и что он мог бы погибнуть, если бы не пытался защищаться, однако Нат не мог не задумываться, чем бы все кончилось, если бы он сам контролировал собственное тело. Не исключено, что он бы просто немного придушил Тони, чтобы заставить подчиниться, а потом отпустил. И тогда смерть вожака не отягощала бы его совесть и не смущала ум.

После возвращения в «Икор» за ним ухаживало гораздо меньше людей, да и отношение к нему изменилось. Санитары и сиделки — почти всегда одни и те же — были загружены работой в основных лабораториях филиала, поэтому, принося Нату еду или проводя процедуры, они почти не разговаривали с ним, спеша вернуться к своим непосредственным обязанностям. Привыкнув быть в центре внимания, Нат отчаянно скучал по Монти и Карен и не раз спрашивал себя: чем-то они теперь заняты? Ему неприятно было думать, что после увольнения из «Икора» они могут остаться без средств к существованию, и он несколько раз спрашивал Гарта, нельзя ли походатайствовать, чтобы Монти и Карен, имевших безупречный послужной список, приняли обратно. Но каждый раз Гарт довольно сухо отвечал, что это невозможно, не вдаваясь, впрочем, ни в какие подробности. Понемногу у Ната начало складываться впечатление, что ученый винит во всех неприятностях именно его. Можно было подумать, что он слишком напуган своим последним столкновением с Федеральным агентством и потерял всякий интерес к проекту.

Персис, напротив, как никогда была полна решимости довести проект до успешного или, по крайней мере, удовлетворительного завершения. Спустя всего несколько дней после возвращения Ната в «Икор» она позвала его в наблюдательную комнату, которой Нат начинал понемногу бояться.

— Мы решили рассказать тебе о нашем времени все, что только возможно, чтобы, когда ты вернешься к обычной жизни, тебя ждало как можно меньше неприятных сюрпризов, — начала она. — Кое-что тебе будет нелегко услышать, но я думаю — теперь ты справишься. А тебе как кажется? — спросила Персис, включая большой экран и открывая на нем сразу несколько видеоокон.

— Предупрежден — значит вооружен, — пошутил Нат. Это была любимая поговорка его отца.

— О'кей, — кивнула Персис. — Как ты помнишь, в прошлый раз мы остановились на Большом лос-анджелесском землетрясении 2012 года. Это событие нанесло серьезный ущерб экономике Калифорнии и во многом сформировало нынешний облик нашей страны. Но, к несчастью, не только оно. Были и другие, не менее важные факторы, определившие пути развития на десятилетия вперед, и некоторые из них продолжают действовать до сих пор…

— Мне кажется, я знаю, о чем ты говоришь, — перебил Нат. — О глобальном потеплении, не так ли?

— Ты совершенно прав. Характер двадцатого столетия, в котором ты жил, во многом определили две мировые войны. Наш век испытал на себе воздействие таких серьезных факторов, как мировой нефтяной кризис и глобальное потепление, за которыми последовало широкое распространение вирусных инфекций нового и новейшего поколения. Что касается глобального потепления, то… Я затрудняюсь, с чего мне следует начать, поэтому я лучше покажу тебе карту.

На экране перед Натом появилось изображение земного шара.

— Так выглядит Западное полушарие сейчас, в эту самую секунду.

Нат пристально смотрел на переданное со спутника изображение Земли, на синеву морей и океанов, на коричневые с зеленым пятна суши, на знакомые завитушки атмосферных фронтов. Поначалу ему показалось, что ничего не изменилось, и он вопросительно посмотрел на Персис.

— Если я вызову аналогичный снимок, сделанный в начале столетия, ты сразу увидишь обширные области — они отмечены желтым, — которые были затоплены в результате подъема уровня Мирового океана.

Изображение на экране изменилось; рядом с Западным появилось и Восточное полушарие. И почти повсюду берега континентов, островов и полуостровов оказались словно изъедены оранжево-желтой проказой. Особенно глубоко она вдавалась в сушу в тех местах, которые всегда находились ниже уровня моря и были подвержены затоплениям. Насколько Нат понял, сильнее всего пострадали Голландия, дельта Нила, Бангладеш, Нью-Йорк и часть Восточного побережья США.

— Вечная мерзлота в арктических и субарктических областях растаяла, вынудив эскимосов и инуитов искать новые места для жительства. Впрочем, дичи, на которую они могли бы охотиться, практически не осталось. Гольфстрим тоже изменил свое течение, поэтому на Британских островах и в Северной Европе теперь несколько прохладнее. Разница как будто невелика — всего два-три градуса, но в Лондоне бушуют вьюги и дуют холодные арктические ветры. В некоторых районах Великобритании климат стал похож на сибирский, однако большинство населения предпочло остаться на прежних местах и пытается приспособиться к новым условиям.

А теперь обрати внимание на районы, которые отмечены красным. Это — большая часть Африки, Средиземноморье, Центральная Азия, Южная и Центральная Америка, — продолжала Персис. — С каждым годом площадь районов, пригодных для жизни, все больше сокращается. И главная проблема — вода. Из-за водных ресурсов происходило и происходит немало пограничных конфликтов. Насколько мне известно, уже в твое время некоторые ученые и политики предсказывали такую возможность.

— А где именно произошли такие столкновения? — спросил Нат.

— Да почти везде. Во всех странах и на всех континентах. Самыми жестокими и трагичными по своим последствиям считаются конфликты между Северной и Южной Испанией, между Северной и Южной Италией, между Иорданом, Сирией и Израилем, Египтом, Ливией и Суданом. В Китае до сих пор происходят столкновения между отдельными провинциями, а в США — между округами Палм-Спринте и Сан-Бернардино. Водоносные слои во многих местах эксплуатировались столь интенсивно, что в считаные годы запасы воды были полностью исчерпаны. Большинство великих рек находятся в плачевном состоянии — Колорадо, Амазонка, Нил, Янцзы и некоторые другие отравлены промышленными отходами или обмелели и пересыхают. Таяние ледников вызвало ряд наводнений, за которыми последовали продолжительные засухи. Лыжный спорт прекратил свое существование. Горнолыжные курорты заброшены из-за отсутствия снега, который выпадает теперь далеко не каждый год даже высоко в горах. Из-за этого страны, жившие во многом за счет туризма, — такие, как Швейцария, Франция, Италия и Австрия, — столкнулись с серьезными экономическими трудностями. Начали подтаивать также ледяной щит Гренландии, арктические и антарктические полярные шапки, что вызвало подъем уровня Мирового океана почти на десять дюймов. Соленые морские воды затопили низменные побережья и долины… впрочем, ты видел это на предыдущей карте. Правда, у этого процесса есть и хорошая сторона…

— Пожалуйста, скажи какая. Добавь ложечку меда в бочку дегтя, — попросил Нат, грустно улыбаясь.

— Некоторые районы, некогда пустынные, стали получать гораздо больше влаги. Существует несколько глобальных проектов по разведению в таких районах особых видов растений, способных поглощать так называемые «парниковые газы». Три года назад нам удалось наконец взять под контроль выброс фреонов в атмосферу, так что есть надежда на восстановление в обозримом будущем озонового слоя.

— Поздравляю, — уныло кивнул Нат.

— Мне продолжать или достаточно?

— Продолжай, чего уж там…

— Спасибо. — Персис сдержанно поклонилась. — Как тебе известно, максимум добычи дешевой нефти пришелся на 1979 год. С тех пор нефть дорожала и дорожала, а объемы ее добычи с каждым годом сокращались. Некоторые страны готовились к неизбежному, тогда как остальные предпочитали не заглядывать в будущее. Кризис не застал США врасплох, однако несколько президентских администраций, сменявших друг друга на протяжении полутора или двух десятилетий, недооценили масштабы проблемы. Ты сам знаешь, какое количество импортной нефти было необходимо нашей стране для автомобильного и воздушного транспорта, для химической промышленности, энергетики, для производства пластиков, пестицидов, удобрений и прочего. После войны в Ираке власть в Саудовской Аравии захватили исламские фундаменталисты; несколько лет спустя то же произошло и в самом Ираке, то есть около сорока процентов мировых запасов нефти оказались в руках заклятых врагов США. Это привело к серии так называемых нефтяных войн, потрясших Ближний Восток. Фактически это были новые крестовые походы: все христианские силы обеих Америк, Канады и Европы объединились, чтобы сражаться с исламскими или, вернее, исламистскими государствами за последние на Земле источники нефти, хотя все понимали, что при существующих темпах потребления запасов хватит на несколько жалких лет. Китай, который к этому времени тоже остался без нефти, принял сторону фундаменталистов, в результате конфликт затянулся почти на десятилетие.

— И кто победил? — осведомился Нат. — Силы прогресса и демократии или…

Персис покачала головой.

— Никто не победил, — с горечью проговорила она. — После десяти лет жестоких сражений и миллионных потерь с обеих сторон был заключен мирный договор, но что он дал? Да, наши страны получили возможность поддерживать на плаву свою нефтезависимую экономику еще в течение полутора десятка лет, но стоила ли игра свеч? Правильно ли мы поступили, своими руками толкая нашу страну — и весь мир — навстречу сильнейшему экономическому кризису, от которого мы не оправились до сих пор и, возможно, вообще никогда не оправимся?

— Кто-нибудь использовал ядерное оружие во время этих… нефтяных войн?

— Да. В 2046 году Индия сбросила водородную бомбу на Пакистан. В результате ответной ядерной атаки весь Кашмир превратился в радиоактивный кратер. Нужно сказать, что нефть здесь была почти ни при чем. Согласна, эти две страны имели давние счеты, но вести себя так безответственно… Их правительства поступили как дети, которые, ссорясь из-за тряпичной куклы, готовы разорвать ее на части, лишь бы она не досталась противнику.

— Вот не думал, что до этого когда-нибудь дойдет, — сказал Нат. — Конечно, Индия и Пакистан все время грызлись из-за территории, но чтобы бомбить друг друга…

Персис вопросительно посмотрела на него, и он кивнул в знак того, что она может продолжать.

— В 2054 году из-под земли выкачали последний баррель нефти, добыча которого была экономически оправдана. Кое-где нефть еще осталась, но ее месторождения либо очень невелики, либо условия ее залегания делают разработку невыгодной. Исчезновение важнейшего энергоносителя и глобальное потепление и вызвали жесточайший экономический кризис, какого еще не знала история.

— Большинство людей озабочены только повседневной жизнью, — медленно проговорил Нат. — Они погружены в собственные мелкие проблемы, вроде налогов и страховых выплат, и считают, что обо всем остальном должен позаботиться кто-то другой, например правительство. Я тоже был таким и никогда не заглядывал в будущее. Занимался другим, да и особого желания думать о подобных вещах не испытывал.

Персис кивнула:

— Да, так было. Но пришла беда — отворяй ворота. Людям пришлось круто изменить свой образ жизни. Некоторые страны были вынуждены вернуться к самым примитивным экономическим формам. Фермеры продавали свою продукцию там, где они ее выращивали, многие люди ели только то, что могли посадить у себя на огороде. В странах с сухим и засушливым климатом основными поставщиками продовольствия стали биосферы, работающие на водородных топливных элементах. Увы, решая наши насущные проблемы, мы почти упустили из виду еще одну экологическую проблему — опустынивание Африки. Этот процесс начался в самом центре Черного континента и быстро достиг побережья. Он сопровождался массовым голодом и распространением болезней, которые с ветрами и иммигрантами очень скоро пересекли Атлантику и добрались до наших берегов. Эпидемии самых страшных болезней разразились именно тогда, когда мы были слабее всего и не могли эффективно им противостоять.

— Какие именно болезни ты имеешь в виду? — уточнил Нат.

— Энцефалит Западного Нила, атипичная пневмония, птичий грипп и многое другое. В наименее благополучных районах появились даже бубонная чума и проказа. Это были новые штаммы, устойчивые к девяносто двум процентам известных антибиотиков, поэтому мы мало что могли сделать. Детская смертность достигла небывалого уровня — подобное наблюдалось в последний раз больше двухсот лет назад. Нефтяные войны были забыты — теперь каждая страна пыталась справиться с хаосом, локализовать очаги инфекции и наладить процесс утилизации инфицированных трупов. Трубы крематориев возносились над городами выше, чем шпили соборов и кресты церквей. Если эти трубы начинают изрыгать дым, сразу становится ясно, что где-то в разгаре очередная эпидемия… Извини, Нат, но именно так обстоят дела.

Нат поймал себя на том, что кивает, словно китайский болванчик.

— Население страны резко сократилось. Болезни унесли почти двадцать миллионов жизней.

— Господи помилуй! — вырвалось у него.

— Сейчас численность населения стабилизировалась, но как долго продлится этот период относительного спокойствия, никто не знает. Воздушные путешествия практически прекращены, авиационная промышленность почила в бозе, поскольку никакой замены керосину и газолину в те времена так и не нашлось. Сейчас, правда, появилось новое поколение летательных аппаратов, использующих альтернативные топливные элементы, но, как ты, наверное, заметил, они стали гораздо меньше. Думаю, расцвет авиации, пришедшийся на конец XX столетия, навсегда остался в прошлом. Политики, дипломаты, некоторые бизнесмены все еще летают, но иммиграция практически прекратилась. Все страны — и даже отдельные штаты, как у нас, — предпочли закрыть границы, лишь бы не подвергать себя опасности новой эпидемии. Как ни парадоксально, менее развитые общества с аграрной экономикой — например, государства Восточной Европы и Южной Америки — переносят эту добровольную изоляцию не в пример легче, чем страны, ушедшие далеко вперед по пути прогресса промышленности и науки. Я имею в виду в первую очередь государства Северной Европы, да и Северной Америки тоже… Большинство наших штатов уже не способны производить продовольствие. Некогда плодородные равнины Среднего Запада разрушены эрозией и превратились в гигантские зоны пыльных бурь, наподобие африканских пустынь. Никто, видишь ли, не следил за состоянием почв, никто не заботился о них, и вот чем это обернулось!

— Неужели все так плохо и тебе совершенно нечем меня порадовать? — спросил Нат.

— Почему же? Я как раз собиралась перейти к единственной хорошей новости. — Персис грустно улыбнулась. — Обилие проблем стимулировало развитие науки и изобретений. Наша программа по использованию солнечной энергии не знает себе равных. Теперь огромные здания вроде этого полностью обеспечиваются энергией за счет экологически чистых и практически неисчерпаемых источников. Процветают железные дороги, переведенные на питание от солнечных батарей. Не отстает и судоходство — в настоящее время эти два вида транспорта главенствуют в мире. Как видишь, мы многое потеряли и теперь относимся особенно бережно к тому, что у нас осталось. Главное же заключается в том, что наше общество почти не производит отходов, загрязняющих окружающую среду, и в этом — наша главная надежда.

— Вы, должно быть, здорово злитесь на мое поколение — на тех людей, которые жили до вас?

— Да, приходится признать, что мы относимся к образу жизни наших предков без особого пиетета. Поколение беби-бумеров13 печально известно своей жадностью, склонностью к излишествам и полной безответственностью по отношению к собственным потомкам, — проговорила Персис. В ее голосе не слышалось ни злобы, ни раздражения, и все же Нат остро почувствовал свою вину. Он вспомнил лекции в Обществе попечения о будущем, на которые время от времени вытаскивала его Мэри. Тогда его только злило, что она не дает ему отдохнуть в редкий свободный вечер, а ведь на этих лекциях речь шла именно о том, чего можно ждать от будущего, если не принять самых решительных мер по защите окружающей среды от разрушительного воздействия техногенных и антропогенных факторов. Сейчас-то ему ясно, что из них двоих именно Мэри была дальновиднее и разумнее. И храбрее, ибо она не боялась повернуться лицом к будущим проблемам, тогда как Нат только и делал, что посмеивался да дразнил ее. Каким же недалеким, самодовольным и ограниченным казался он себе теперь!

— Прости меня! — пробормотал он вполголоса, не зная, куда деваться от стыда.

Он обращался к Мэри, но ответила ему Персис.

— Ты не виноват, — сказала она. — Ты…

— Нет, здесь есть и моя вина, — возразил Нат. — Мэри… моя жена… она ведь знала, что все это будет. Она была… — Он запнулся. Обычная беда — он никак не мог вспомнить нужное слово.

— Агитатором? Возмутителем спокойствия? — подсказала Персис. — Я знаю, даже в твое время существовало немало людей, которым было не все равно и которые отчаянно пытались что-то сделать. К сожалению, они очень редко занимали в обществе достаточно высокое положение, чтобы изменить что-то на практике.

— Нет, нет, Мэри не была возмутителем спокойствия, — возразил Нат почти сердито. Ему не понравилось выбранное Персис словосочетание — в нем ему чудилось что-то окончательное и слишком определенное, словно в юридическом термине или приговоре суда. — Я бы сказал, она была футуристкой. Будущее заботило ее больше, чем настоящее, о нем она думала, о нем мечтала. Именно поэтому, кстати, она так верила в криотехнологии. А мне казалось, что она увлекается ерундой, и я часто ворчал на нее за то, что она слишком разбрасывается и поэтому никак не может навести порядок в собственной жизни. Ведь она даже счета забывала оплачивать и просто бросала их у двери в одну кучу со старыми газетами и рекламными листовками.

— Очень жаль, — медленно проговорила Персис, — что таких, как твояМэри, было слишком мало.


56

Вот уже несколько дней Гарта не покидало предчувствие, что в самое ближайшее время ему предстоит разговор с доктором Эндрю, поэтому, когда она позвонила, он нисколько не удивился.

— Как дела, Гарт? — загадочно спросила Ким, появляясь на экране.

— Учитывая все обстоятельства — неплохо, — холодно ответил Гарт. Ким причинила ему слишком много зла, поэтому любой контакт с нею не улучшал его настроения. В душе Гарт уже давно лелеял коварный план перевести филиал «Икора» вместе со всеми лабораториями куда-нибудь подальше от Феникса, что, несомненно, еще ухудшило бы экономическую ситуацию в регионе. Пусть тогда ФАББ продолжает править в Аризоне железной рукой, добиваясь лучших в стране показателей уровня общественного здоровья! Это не отменит того факта, что диктаторские методы, к которым прибегает Федеральное агентство для достижения своих целей, подрывают местную экономику, а уж Гарт позаботится о том, чтобы эта информация непременно попала в местную прессу до того, как он покинет город.

— Есть какие-нибудь сведения о вашем пропавшем вундеркинде?

— Пока нет, — решительно ответил Гарт.

— Я слышала, вы побывали на старом самолетном кладбище к востоку от города, — проговорила Ким. — Там, конечно, тоже никаких следов?

— Нам сообщили, что он может быть там, — сказал Гарт несколько менее уверенно. — Поэтому мы и отправились туда, приняв, гм-м… некоторые меры предосторожности. Но его там не оказалось.

— Это плохо. Кто-то ему помогает.

— Лично я уверен, что он давно пересек границу штата и сейчас направляется в Калифорнию. Или в Нью-Йорк. Попробуйте поискать его там.

— С формальной точки зрения в момент, когда он покинул наш карантин, он был совершенно здоров, поэтому я не могу объявить его в розыск по всей территории Соединенных Штатов.

Гарт и сам прекрасно знал, что агентство при всех своих широчайших полномочиях не имеет права разыскивать здорового человека. В противном случае Ким уже давно задействовала бы полицию, Национальную гвардию и все федеральные агентства безопасности, которым, конечно, не составило бы особого труда выследить Ната.

А начали бы они с того, что вернулись бы в «Икор» и провели в здании новый тотальный обыск.

— Он был совершенно здоров, когда вы его забрали, — сердито сказал Гарт. — Чтобы не подвергать его опасности, вы могли провести все анализы здесь, у нас, но нет — вам нужно было сделать все по-своему, так что теперь пеняйте на себя. Знаете, доктор Эндрю, иногда мне кажется, что ваше агентство создает больше проблем, чем решает. Вы настояли на своем, и к чему это привело? Наш пациент находится неизвестно где; быть может, он уже погиб, а я вынужден подыскивать для филиала «Икора» другое, более благоприятное место. Сами посудите, какую пользу принесло городу и его жителям ваше решение? Да никакой! Скорее наоборот — еще одна крупная медицинская компания вот-вот покинет Феникс, а это значит, что безработица еще больше вырастет, а снабжение лекарствами ухудшится. И это только первые последствия… Вы этого добивались, доктор Эндрю?!

— Гарт, Гарт! — остановила она его. — Любая организация или фирма может работать с нами, а может работать против нас. Лично мне почему-то кажется, что даже сейчас ты не слишком хорошо представляешь себе наши основные цели и задачи.

— Я-то представляю и со своей стороны делаю все возможное, чтобы у агентства не было к нам никаких претензий, но наша работа — я говорю об исследовательских программах — имеет некоторые особенности. И главная из них заключается в том, что ее результаты часто оказываются непредсказуемыми! К примеру, когда мы оживляли доктора Шихэйна, никто из нас не верил, что он проживет больше нескольких дней. А ты и твое агентство… Преследуя свои «цели и задачи», как вы это называете, вы потеряли гибкость и настолько закоснели, что неожиданное уже не вмещается в убогие рамки ваших инструкций.

— Поэтому ты и решил обмануть нас. И теперь ваш пациент находится неизвестно где…

— Это ваша вина! — воскликнул Гарт, чувствуя, как его щеки загораются от гнева. — Если бы ваш карантин не напоминал приют для собак, доктору Шихэйну и в голову бы не пришло оттуда бежать. Я слышал, вы до сих пор содержите всех поступивших в одной палате, хотя вам уже четыре года назад было предписано выделить отдельные помещения для каждого типа инфекции.

— Мы сделали это, — возразила Ким. — А если бы в наш бюджет попадала чуть большая часть прибылей вашей корпорации, условия содержания инфицированных больных в нашем карантине были бы намного лучше… и вашему пациенту не пришло бы в голову никуда бежать.

— Можешь мне не верить, но проект «Пробуждение» и программа по выращиванию донорских органов едва-едва окупаются. Кстати, ты, по-моему, давно не заглядывала в свои бухгалтерские книги, потому что иначе сама увидела бы: свои средства агентство тратит в основном на то, чтобы шпионить за законопослушными учеными-исследователями, которые трудятся исключительно на благо общества. Почему бы тебе не истратить часть этих денег на то, чтобы улучшить условия содержания в карантине больных и отчаявшихся? Просто позор, что вы не желаете…

Он не договорил. Ким дала отбой, но Гарт еще некоторое время неподвижно сидел перед монитором, размышляя, не устроит ли она еще один налет на филиал, просто чтобы досадить ему? Впрочем, Гарту и без того было ясно, что каждый лишний день пребывания Ната в «Икоре» лишь увеличивает опасность, которой подвергаются они все. Их могут даже обвинить в преступлении против общественного здоровья! Нет, нужно как можно скорее перевести Ната куда-нибудь подальше отсюда, пока он не навлек на них еще большие неприятности.


57

— К тебе посетитель, Нат! — объявила Персис.

— Вот как? Первый посетитель за все время! — воскликнул Нат, с трудом сдерживая волнение. — Кто же это?

В палату вошел Монти. Нат поднялся ему навстречу, и двое мужчин обнялись. Потом лицо Монти как-то странно сморщилось.

— Я… я думал, что ты погиб, — проговорил он сдавленным, срывающимся голосом.

— Как видишь, я жив и почти здоров. Впрочем, должен сказать честно — меня вытащили в последнюю минуту. Ну а ты как поживаешь?

— Я в порядке, Нат. В полном порядке!

Но Нат чувствовал, что это далеко не так. За время, что они не виделись, Монти сильно изменился. В нем появилась какая-то напряженность, которой раньше не было.

— Что стряслось, дружище? — негромко спросил Нат, но Монти только опустил глаза и снова обнял Ната.

— Я думаю, он рад снова оказаться в штате, — предположила Персис.

— В таком случае нужно как можно скорее разыскать и вернуть на работу Карен, — твердо сказал Нат. Карен и Монти стали для него семьей — странной, нефункциональной, и все же ближе этих людей у него никого не было. Еще более странным казалось то, что главой этой семьи Нат ощущал себя. Во всяком случае, он — совсем как когда-то — пытался принимать решения за них обоих. Его уверенность в своих силах подкреплялась сознанием того, что срок его пребывания в этой палате близится к концу и что за стенами «Икора» его ждет новая жизнь, хотя какой она будет, Нат еще не знал. Самое важное, впрочем, заключалось в том, что он снова начал испытывать сочувствие и сострадание к окружающим; для Ната это было главным признаком того, что он действительно выздоравливает, становится самим собой.

— Как насчет того, чтобы сгонять партийку в шахматы, Монти? — спросил он.

Монти отер глаза:

— Я уж и забыл, когда в последний раз брал в руки шахматы. Ты наверняка выиграешь. Я просто уверен в этом!


О возвращении Ната Монти узнал от Персис. Монти радовало, что Нат жив и здоров, но на душе у него, что называется, кошки скребли. Он уже согласился сотрудничать с Фредом, и теперь ничто не могло помешать публикации в СМИ сведений, которые он сообщил журналисту. Монти подписал официальные документы, согласно которым тот получал право использовать эту информацию по своему усмотрению. За это Фред пообещал щедро заплатить Монти. Сумма действительно была огромной — столько денег ему трудно даже себе представить. Монти, правда, опасался, что «Икор» попытается отомстить ему за разглашение служебной тайны, но редактор «Метрополитена» сказал: мол, если корпорация действительно занималась противозаконной деятельностью, то статья в прессе вызовет широкий общественный резонанс, что само по себе — достаточная гарантия его безопасности. Кроме того, попытка Монти разоблачить упомянутую незаконную деятельность снимает с него ответственность за нарушение предусмотренных контрактом обязательств по сохранению коммерческой информации. Наконец, журнал прямо обещал Монти, что примет все меры, чтобы защитить его и его семью.

Правда, редактор тут же добавил, что «Метрополитен» пока не располагает достаточными доказательствами упомянутой незаконной деятельности, поэтому Монти необходимо каким-то образом вернуться на работу в «Икор» и добыть их. В первую очередь журнал интересовало цифровое фото «первого размороженного человека» или какие-то документы, которые подтверждали бы его существование. Поначалу Монти наотрез отказался — он больше не хотел иметь с «Икором» ничего общего. Корпорация поступила с ним просто по-свински, рассчитав причитающуюся ему сумму буквально по минутам вплоть до момента, когда он в последний раз вышел из здания, и не добавив ни цента сверх положенного. К тому же Монти было стыдно снова встретиться с Натом — своим единственным другом, которого он собирался предать. Однако после долгих уговоров, подкрепленных обещаниями значительно увеличить обещанное вознаграждение, Монти уступил. Точнее, он пообещал придумать какой-нибудь способ вернуться на прежнее место, втайне надеясь, что такой возможности ему не представится. Монти наивно полагал, что, чем бы ни закончилась эта история, в итоге от нее выиграют все: Нат выйдет на свободу, сам он получит деньги, а его родители обретут — в его лице — опору в старости.

И тогда он позвонил Персис. Его расчет был прост: Монти знал, что если Нат вернется, за ним нужно будет ухаживать, а у «Икора», штат которого после вмешательства агентства подвергся резкому сокращению, оставалось не слишком много свободных рабочих рук. К тому же за Натом должен ухаживать опытный лаборант, который хорошо осведомлен о подробностях проекта.

Персис на месте не оказалось, но не успел Монти с облегчением вздохнуть, как она перезвонила сама. Персис начала с того, что извинилась перед ним за то, как скверно обошлась с ним компания, добавив, что много разговаривала с мужем, убеждая его взять Монти на прежнее место. Сообщив о возвращении Ната, она предложила Монти выйти на работу уже с завтрашнего дня, и ему ничего не оставалось, кроме как согласиться.

У него и так было муторно на душе, но, увидев Ната, Монти окончательно понял, какую гнусность он совершил. А когда Нат по-отечески обнял его, Монти стало совсем худо. В эти мгновения ему больше всего хотелось убежать куда-нибудь на край света, спрятаться от всех так, чтобы никто его не нашел. Улучив минуту, Монти позвонил Фреду и умолял сделать что-нибудь, чтобы публикация не состоялась, но журналист ответил, что уже поздно и что «Метрополитен» опубликует разоблачительные материалы вне зависимости от согласия Монти. Вся разница теперь лишь в размере вознаграждения: чем больше информации он сумеет добыть, тем больше ему заплатят.

— Ты зашел уже достаточно далеко, и пути назад нет, — сказал журналист. — Теперь у тебя только один выход — идти до конца. Не переживай, скоро все неприятности будут позади!

Прошло два дня, и Монти должен был выйти на первое после своего возвращения ночное дежурство. Дежурство начиналось в полночь, и, пробивая карточку, он от души надеялся, что Нат уже уснул и ему не придется смотреть другу в глаза. Монти рассчитывал сделать несколько снимков спящего и скопировать кое-какие медицинские файлы — ему казалось, что этого будет достаточно. Его вещи давно упакованы; справки и врачебные сертификаты, позволяющие пересечь границу Аризоны, помог оформить журнал. Монти оставалось только добыть необходимые доказательства — и в путь. Штат он покидал впервые в жизни и не мог думать об этом без волнения.


Монти никогда не позволял себе спать на дежурстве, но сегодня он, должно быть, все-таки задремал, потому что около трех пополуночи его разбудил сигнал тревоги. Сигнал подавали сенсоры, вшитые в ночную рубашку Ната. Вскинув голову, Монти уставился на экраны, ожидая увидеть на них картину полного пробуждения, но другие датчики показывали, что пациент по-прежнему крепко спит. Между тем тепловой сенсор зарегистрировал сокращение мускулатуры левой руки и предплечья. Вероятно, у Ната легкая судорога, а может — датчик испортился, подумал Монти, включая систему видеонаблюдения и давая максимальное увеличение. То, что он увидел на экране, поразило его настолько, что несколько секунд Монти сидел совершенно неподвижно, не в силах поверить своим глазам. Левая рука Ната, опираясь на пальцы, осторожно, крадучись, ползла по простыне, по одеялу словно паук и остановилась, только когда оказалась у него на груди. Впечатление такое, словно рукой управляет кто-то другой или — вот уж вовсе невероятное предположение! — будто левая кисть Ната обладает собственным разумом или, по крайней мере, инстинктом. Монти долго наблюдал за ней, но рука больше не шевелилась, а он был так потрясен, что совершенно забыл сделать снимки для «Метрополитена».

В пять утра сигнал тревоги прозвучал вновь, и Монти увидел, как кисть Ната поднялась по груди, ощупала шею и шрам, потом переползла на лицо. В ее медленных, осторожных движениях было что-то такое, что Монти показалось — Нат в опасности. Вскочив, как подброшенный пружиной, он бросился к выходу, опрокидывая на ходу какое-то оборудование, и ворвался в палату.

— Это ты, Монти? — сонно спросил Нат. — Что случилось?

Но Монти не знал, что случилось, как не знал он и того, следует ли рассказывать пациенту о том, что он видел, или лучше сначала проконсультироваться с Персис или Гартом.

— С тобой… все в порядке? — задал он идиотский вопрос.

— Абсолютно. Если не считать того, что ты меня разбудил. Что все-таки стряслось?

— Н-нет, ничего не случилось, — проговорил Монти, стараясь не стучать зубами. — Я… Просто мне показалось — один из мониторов забарахлил, и я решил проверить… Спи.

С этими словами он шагнул к установленной у стены аппаратуре и сделал вид, будто что-то регулирует и настраивает. После этого Монти уже не спал, а утром, когда Персис приехала на работу, он уже ждал ее у дверей ее кабинета.

— Ты выглядишь ужасно, — заметила Персис, оглядев лаборанта с головы до ног.

— Я должен кое-что тебе показать.

Некоторое время оба молча наблюдали за записанными на диск странными ночными блужданиями левой руки Ната, потом Персис сказала:

— Он уже упоминал, что во время драки на самолетном кладбище не мог справиться с левой рукой.

— А ты ему рассказала? — спросил Монти.

— О чем?

— О том, что ствол головного мозга принадлежит не ему?

Персис нахмурилась:

— Нет, и не собираюсь. Ты тоже должен молчать, Монти. Это — наша тайна, которую Нат ни в коем случае не должен узнать, потому что… потому что это может привести к катастрофическим последствиям. На данном этапе Нат должен быть уверен, что полностью контролирует себя, иначе-иначе он никогда не научится себя контролировать. Ты понимаешь?

— Кажется, да… — пробормотал Монти, но сердце у него упало. Он вспомнил, каким восторгом озарились глаза журналиста, когда он впервые услышал, что «первому размороженному человеку» достался мозговой ствол казненного преступника. Теперь об этом узнает не только Нат, но и весь мир, и случится это довольно скоро.

А он не в силах ничему помешать.


Утром, бреясь перед зеркалом, Нат обратил внимание на странную дрожь левой руки. Несколько раз энергично тряхнув кистью, он снова поднял руку, чтобы получше натянуть кожу на подбородке. Но не успел он сообразить, что происходит, как левая рука вцепилась в запястье правой, в которой он держал безопасную бритву, и рванула вниз. Лезвие зацепило кожу, из глубокого пореза тут же закапала кровь. От потрясения у Ната перехватило дыхание. Он не сомневался, что движение левой руки было совершенно непроизвольным, как судорога или спонтанный мускульный спазм. Наконец он пришел в себя и, швырнув станок в раковину, залепил рану салфеткой. Вернувшись в палату, Нат достал костюм для пробежек и стал одеваться. Но не успел он застегнуть молнию, как левая рука схватилась за язычок замка и потянула вниз.

— О, черт!

Так повторялось несколько раз — послушная правая застегивала одежду, а взбесившаяся левая сводила на нет все ее усилия. Наконец Нат не выдержал и заорал, повернувшись к наблюдательному окошку:

— Эй, вы видели это?! Кто-нибудь может мне объяснить, что со мной происходит?!


58

Я полагаю, это может быть «синдром чужой руки», — сказала Персис и, включив установленный у нее в кабинете голографический экран, снова воспроизвела на нем запись ночных перемещений левой руки Ната.

— Моя рука действительно сделала это? — раздраженно спросил Нат. — Когда вы это засняли?

— Прошлой ночью. Утром, когда ты рассказал мне о случае во время бритья, я сразу подумала, что это может быть «синдром чужой руки». Ты помнишь, чем он характеризуется?

Нат сердито взмахнул правой рукой и сразу почувствовал, как какая-то сила удерживает его левую руку внизу.

— Нет, — сказал он ровным, невыразительным голосом.

— Этот синдром проявляется как импульсивное, спонтанное, осознанное, но неконтролируемое движение неповрежденной верхней конечности, которое совершается вопреки вербально выраженной воле пациента, — процитировала Персис.

— Ну…

— Это чисто моторное заболевание, связанное с повреждением среднемедиального отдела коры или мозолистого тела. Быть может, твоя рука пытается тебе подчиниться; во всяком случае, приказ работать из вспомогательных двигательных зон к ней поступает. Но если во время прохождения через поврежденные аксоны, связывающие левое и правое полушария, сигналы искажаются, то рука получит только голый импульс. Иными словами, она будет знать, что должна что-то сделать, но не будет знать — что именно.

— Я уверен, сегодня утром моя рука точно знала, что и как она должна сделать, — мрачно заметил Нат, машинально коснувшись кончиками пальцев пластыря на подбородке. — И она сделала это специально, другого слова я просто не подберу.

— Послушай, Нат, уверяю тебя, всему этому существует вполне научное объяснение, так что…

— Он что, был левшой? — перебил Нат.

— Я не знаю.

— Я — правша. Если он был левшой, то, возможно, в этом причина конфликта, который мы наблюдаем.

Персис, до этого нервно расхаживавшая по своему кабинету, опустилась в свое рабочее кресло.

— Я была бы счастлива, будь это так, но сама я склоняюсь к другой гипотезе. Вообще-то я верю в существование такой вещи, как память клеток, но то, что произошло с тобой утром, вряд ли выходит за рамки обычных клеточных реакций. Все довольно просто, Нат. Ты еще не научился контролировать свои физические реакции, а они время от времени оказываются слишком сильными. Это происходит оттого, что твое тело вырабатывает некоторый избыток гормонов, однако оно ни в коем случае и ни на каком уровне не мыслит вместо тебя. Иными словами, оно не вносит в твою жизнь никакой интеллектуальной составляющей.

— Но я ощущаю его присутствие, Персис! И это никакой не бред. Я чувствую, как он просыпается во мне.

— Это твой мозг просыпается, Нат. Расширяется твой эмоциональный спектр. Ты чувствуешь это — и ничего другого.

— Ты абсолютно в этом уверена? Или все-таки немного сомневаешься?

— По-моему, это ты сомневаешься. Ну хорошо, давай проведем еще одну томографию твоего мозга. Полное сканирование! Если я обнаружу ишемическое поражение среднемедиального отдела коры или мозолистого тела мозга, я буду уверена в своей правоте на все сто процентов. И ты, надеюсь, тоже.

Персис отчаянно стремилась подобрать логическое объяснение странному поведению левой руки Ната. Она испытала самое настоящее облегчение, когда после продолжительных поисков ей удалось обнаружить довольно значительное количество поврежденных нейронов именно в тех отделах мозга, где она и рассчитывала их найти. В противном случае Персис оставалось уповать на волю Провидения, потому что это означало бы только одно: Дуэйн Уильямс возвращается.

— Кстати, я наблюдаю очаг поражения и в средней лобной извилине, — заметила она.

— Понятно. И что будет дальше?

— Ничего особенного. Постепенно все нормализуется. Быть может, какие-то болезненные симптомы еще проявятся, но мы сумеем с ними справиться. Нужно только закачать дополнительные стволовые клетки в поврежденные области и дождаться, пока твое сознание адаптируется к меняющемуся состоянию проводящих путей. Но и без того видно, что ты почти в норме и что окончательное выздоровление — лишь вопрос времени.

Нат кивнул. С каждым днем подавленность и угнетенное состояние, владевшие им с самого начала, все больше слабели и отступали, и это не могло его не радовать. Однако их место постепенно занимали гнев на окружавших его людей и растущее раздражение затянувшимся пребыванием в четырех стенах без возможности выйти наружу. Кроме того — что бы там ни говорила Персис насчет поврежденных участков в мозгу, — Нат был уверен, что донорское тело пытается наладить с ним какую-то связь. И даже десять Персис не смогли бы убедить его в противном. В конце концов, это не она, а он получил в пользование чужое тело.

— Мне кажется, я чувствовал бы себя увереннее, если бы больше знал о человеке, чье тело мне досталось, — сказал Нат. — Интуиция мне подсказывает, что тогда я сумею быстрее к нему приспособиться.

Персис прикусила нижнюю губу.

— Мы так не думаем, — проговорила она.

— Зато я так думаю!

— Только не надо кричать, Нат…

— Я буду кричать до тех пор, пока вы не начнете прислушиваться к моим словам. Как-никак, я тоже врач и имею право голоса. Тем более что речь идет о моем выздоровлении.

И не успел Нат выговорить эти слова, как легкая непроницаемая улыбка, игравшая на губах Персис во время всех их подобных бесед, начала таять и вскоре растаяла совсем.


59

В конце концов Персис все же пообещала Нату, что завтра расскажет ему все подробности, касающиеся его донора. Если он, конечно, настаивает… Нат настаивал, хотя поведение Персис немало его озадачило — уж больно быстрым был этот переход от явного нежелания посвящать его в какие-либо детали к неохотному, но все же согласию. Вместе с тем он испытывал и огромное облегчение. Наконец-то он получит хоть какую-то информацию о человеке, чье тело унаследовал. Для него это огромный прорыв, важный шаг вперед.

И вот великий день настал. Охранник отвел Ната в проекционный зал, и Персис вызвала на экран несколько изображений. В самом центре помещалось снятое крупным планом лицо молодого обаятельного мужчины с темно-карими глазами и длинными каштановыми волосами. Честное, открытое и вместе с тем — совершенно обыкновенное лицо… В выражении глаз читались жадный интерес и некоторая наивность, и Нат решил, что перед ним, скорее всего, студент, еще не испытавший свои силы, но исполненный надежд, уверенный, что его жизнь будет долгой и полной удивительных открытий.

— У нас есть и видеозаписи. Хочешь посмотреть? — предложила Персис.

— Конечно.

Персис провела над компьютером электронным стило, и на экране возник студент в компании таких же, как он, молодых людей, стоявших на утесе над Большим каньоном. Молодые люди, дурачась, готовились к пешей прогулке — надевали шлемы с закрывающими лицо визорами, проверяли кислородные маски и датчики загрязненности воздуха. И конечно, шутили и смеялись, как все молодые люди во все времена. Яркое солнце то и дело попадало в объектив камеры, и тогда изображение сразу бледнело, а фигуры молодых людей словно растворялись в жемчужно-белом сиянии, становясь призрачными, почти бесплотными.

— Известно, кто снимал эту сцену? — спросил Нат, думая, что это могла быть жена или подруга донора.

— К сожалению, нет.

— А как его звали? — снова спросил Нат, пристально разглядывая фигуру молодого человека, которая стала теперь его фигурой. К сожалению, любительская съемка была не слишком удачной, изображение дергалось, выходило из фокуса, и ему никак не удавалось рассмотреть все детали.

— Иэн Паттерсон. Он жил в Альбукерке. По стечению обстоятельств он тоже был ученым, аспирантом, и готовился к получению степени доктора философии. Как ты уже знаешь, он погиб в транспортной катастрофе. С генетической точки зрения его ткани идеально совместимы с твоими, к тому же тело почти не пострадало. Именно поэтому мы…

— А что известно о его жизни? — перебил Нат.

— О его жизни?

— Да. Был ли он женат?

— Нет. Ведь ему было только двадцать шесть.

Нат заметил, что Персис пристально уставилась на экран. Она явно избегала встречаться с ним глазами.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Нет, все в порядке.

— Можно мне будет связаться с его родными?

Нат тотчас пожалел, что придал своим словам форму просьбы — этим он как бы признавал за ней право вынести окончательное решение, но было поздно. Лицо Персис приняло скорбное выражение, как это часто случалось с ней в последнее время.

— Его родные решили, что им не следует знать, для каких именно целей мы использовали останки. Мы решили уважить это их желание. Они и так проявили достаточную щедрость, пожертвовав тело сына для нашей научной программы.

— Не представляю, как можно не интересоваться подобными вещами!

— Для них это было большое горе. Но они сделали свой выбор.

При мысли о том, что довелось пережить этим неведомым ему людям, внутри у Ната все перевернулось. Несколько секунд он и Персис молчали, потом Нат снова заговорил:

— Я одного не могу постичь…

— Чего именно?

— Как Иэн Паттерсон мог сделать себе такую татуировку…

— Какую именно?

— Змею, вылезающую из задницы.

— Я ничего об этом не знаю, — медленно проговорила Персис.

— Разве ты меня не обследовала?

— Я?.. Конечно обследовала, но не так тщательно. Я хочу сказать — не везде…

Нат буквально чувствовал, как работает ее мозг, пытаясь предугадать следующий вопрос.

— Мне показал ее один человек, когда я был на самолетном кладбище.

— Видишь ли, Нат… — В голосе Персис зазвучали лекторские интонации. — Наше общество отличается крайней бескомпромиссностью и строгой приверженностью правилам. Это необходимо, в противном случае мы бы просто не выжили. Под таким прессом люди рано или поздно начинают искать отдушину — любую отдушину. Татуировки и прочие украшения — один из способов снять напряжение, поэтому в отдельных слоях общества — особенно среди молодежи — они получили довольно широкое распространение. Рисунки на теле — атрибут не одних только примитивных сообществ; таким способом современный человек пытается подчеркнуть свою индивидуальность, неповторимость. Иэн, вероятно, сделал себе татуировку еще в подростковом возрасте, когда юноши больше чем когда-либо стремятся выделиться среди себе подобных. К сожалению, мы не обратили на эту татуировку внимания, и она сбила тебя с толку. Да, Иэн Паттерсон был совершенно нормальным, дисциплинированным студентом и прекрасно учился, иначе он вряд ли поступил бы в аспирантуру, но притом он владел старинным мотоциклом. Как видишь, в его характере присутствовала и бунтарская, авантюрная жилка, но тебя это не должно смущать. Пожалуй, тебе даже повезло. Иэн был хорошим сыном и порядочным молодым человеком. Он вел нормальную, честную жизнь, и твоя задача — продолжать в том же духе. Попробуйте поработать над этим вместе — я имею в виду тебя и тело.

Нат почувствовал, как его охватывают облегчение и радость. Теперь, когда он узнал, кем — и каким — был его донор, он начал понемногу успокаиваться.

— Ну, наконец-то вы мне все рассказали, — сказал он, с наслаждением потягиваясь. — Не понимаю, чего тут было скрывать? Впрочем, все равно спасибо.

— Не за что, — сдержанно ответила Персис, закрывая «окна» на экране.

— А нельзя ли мне получить фотографию Иэна? — попросил Нат. — Я хотел бы иметь его портрет. Он напоминал бы мне об… ответственности.

Персис явно не хотелось, чтобы он слишком зацикливался на том, каким был его донор, однако она коротко кивнула, и ее компьютер выплюнул небольшое изображение на жестком пластике, похожее на старинную фотопластинку.

— А у тебя есть татуировки? — спросил Нат, улыбаясь.

— По течению плывет только дохлая рыба, — ответила Персис. Эти слова прозвучали неожиданно резко, почти грубо, и Нат подумал, что как раз тогда, когда он решил, что пробился сквозь внешнюю оболочку к настоящей Персис Бандельер, она повернулась к нему новой, совершенно неизвестной стороной.


60

Вечером того же дня Нат попросил принести ему самый обычный карандаш и бумагу и попытался написать несколько писем людям, которых знал когда-то. Разумеется, отправлять эти письма он не собирался — Нат просто испытывал свою память, стараясь припомнить, кем были те или иные люди, чем они занимались и как он к ним относился, когда был жив. Впрочем, Нат не исключал, что когда-нибудь, когда он будет жить снаружи, он попытается отыскать их или их детей. Вот только действовать ему придется предельно осторожно, коль скоро «Икор» собирался превратить его в совершенно новую личность.

Первое письмо Нат сочинил с большим подъемом — так увлекла его собственная идея, но чем дальше он писал, тем гаже становилось у него на душе. Что толку писать письма людям, которые давным-давно умерли? Нет, лучше попытаться составить список вещей, которые будут для него важнее всего в его новой жизни. Список Ната состоял, однако, только из одного слова, которое он писал снова и снова, словно в трансе:

СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА СВОБОДА

Откуда-то пришло желание переложить карандаш в левую руку, и Нат не стал сопротивляться. Сосредоточившись на своем теле, он сидел, низко наклонив голову и не замечая ничего вокруг, и только шептал чуть слышно:

— Ну давай, Иэн, давай! Поговори же со мно!

Левая рука начала двигаться — сначала нервно, неловкими рывками, отчего карандаш оставлял на бумаге одни лишь длинные, перепутанные, зигзагообразные линии. Этими каракулями Нат заполнил несколько страниц, но чем дольше он писал, тем разборчивее становились загадочные письмена. Наконец на очередной странице появилась надпись:

ПОМОГИ МНЕ!

Глядя на нее, Нат испытал настоящий шок. Он был уверен, что его рука вывела эти слова совершенно самостоятельно и что это произошло не случайно. Химик-аспирант Иэн Паттерсон пытался разговаривать с ним. И за те секунды или минуты, когда Нат сидел, глядя на послание из другого мира и пытаясь осмыслить происшедшее, с ним что-то произошло. Словно лопнули тонкие нити, удерживавшие его по эту сторону разума и на свободу вырвалось что-то темное, чужое, дикое. Нат начал с малого, швырнув о стену металлический поднос для пищи. Потом он перебил все светильники и, окончательно потеряв над собой контроль, принялся громить и крушить все, что попадало под руку. Он ранил себя осколками стекла и пластмассы, но не замечал боли, и только дикий рев, исторгавшийся из его горла, становился все громче. Прибежавший на шум охранник попытался оглушить его дубинкой, но Нат ловко увернулся и вышвырнул бедолагу в коридор. Когда появились другие охранники, он уже истратил все силы и скорчился в углу, однако стоило им приблизиться, он так свирепо зарычал на них, что они отпрянули, а Нат с ужасом осознал, какой сильный страх он внушает окружающим.

В конце концов охранники набросились на него все вместе, повалили на пол и прижали к шее холодный ствол нейроружья. Нат еще барахтался, хотя и понимал, что сопротивление бесполезно. В какой-то момент он извернулся и увидел Монти, который неподвижно застыл в дверях. Его лицо выражало ужас и отвращение, и Нат окончательно осознал, во что превратился.

И это открытие не доставило ему никакого удовольствия.


После этого случая Нат лишился последних привилегий. Его больше не выпускали в коридор и даже в туалет водили под охраной. Подобное ограничение свободы, и без того минимальной, сильнейшим образом подействовало на Ната. С каждым днем ему становилось все труднее держать себя в руках. По утрам, глядя на себя в зеркало, Нат едва узнавал собственное отражение. Порой ему казалось, что он окончательно потерял контроль над собой и что власть полносью перешла к телу.

Все чаще и чаще его охватывало дикое, безумное желание силой проложить себе дорогу к свободе и убежать, спрятаться в пустыне или в горах. Тщетно Нат уговаривал себя, что Иэн Паттерсон был человеком порядочным и благоразумным и что его тело должно воздействовать на него только положительно, облагораживая мысли, порожденные не до конца восстановившимся мозгом. Иэн не стал бы бунтовать и тем более — предпринимать какие-то отчаянные шаги. Он бы постарался смириться со своим положением и даже найти в нем светлые стороны. Однако мрачное возбуждение продолжало владеть Натом, и часто, поддавшись ему, он снова и снова вступал с телом в полумистическую связь. Для этого ему достаточно было просто сесть к столу и, откинувшись на спинку стула, расслабить мышцы шеи и запрокинуть голову назад, как бы давая телу возможность действовать самостоятельно. И оно действовало, точнее — разговаривало с ним при помощи карандаша и бумаги. Нату нужно было только немного подождать, и на бумаге начинали сами собой возникать слова:

БОЛЬШАЯ ПТИЦА

КАМЕНИСТЫЙ РУЧЕЙ

БОББИ

ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ

Эти фразы повторялись чаще всего, хотя кроме них было много других, по-видимому, случайных слов. А однажды его левая рука нацарапала фразу, которая произвела на него впечатление разорвавшейся под стулом гранаты:

МОЯ ЖИЗНЬ — ТОЛЬКО МОЯ!

После этого Нат настоял на еще одной встрече с Персис. Показав ей свои каракули, он спросил, что она думает по этому поводу.

— Тело Иэна продолжает вырабатывать различные гормоны, поэтому соответствующие химические изменения, затрагивающие все клетки организма, тоже относятся к нему, — сказала она сочувственно. — Но… как бы это лучше сказать? У этой машины есть шофер — ты. Ты садишься за руль, включаешь зажигание и жмешь на педали. Ты выбираешь пункт назначения и решаешь, каким путем ты туда поедешь и с какой скоростью. И я считаю, что тебе нужно взяться за дело сейчас, пока ты еще в силах справиться с этой задачей.

— В том-то и дело, что это довольно трудно. Я… я почти боюсь его. Во всяком случае, он меня нервирует. И знаешь, по-моему, для студента или аспиранта этот Иэн, пожалуй, слишком склонен к насильственным действиям.

— Вот как? — спросила Персис, глядя на Ната как-то чересчур пристально.

— Ты сама видела, какой разгром я устроил в палате третьего дня. Кроме того, эти письменные послания… Мне бы все-таки хотелось знать, что ты об этом думаешь.

Нат придвинул к Персис стопку бумажных листков.

— Вот это… «Иисус любит тебя»… Неужели Иэн был религиозным фанатиком? Кто такой — или кто такая эта Бобби?

— Я думаю, что эти слова выплыли из твоей собственной памяти. У тебя не возникло никаких ассоциаций?

— Никаких. Единственное, что я чувствую, — это гнев, его гнев, который вызывают у него эти словосочетания.

— На что же он, по-твоему, сердится?

— Ему не нравится, что его кто-то использовал.

Персис неожиданно вздрогнула.

— Мне кажется, ты ошибаешься, Нат. Это не его гнев, а твой.

— Что ж, в этом есть доля истины, — согласился он.

— Я распоряжусь, чтобы тебе начали давать специальные лекарства от раздражительности. Как мне кажется, тебе уже можно их принимать.

— Что это за лекарства? Транквилизаторы?

— Не совсем. Они действительно создавались на основе транквилизаторов, известных в твое время, однако их отличает значительно большая избирательность и высокая специализация, так как они воздействуют исключительно на лимбическую систему.

— Что ж, я не против, — проворчал Нат. — Только не вздумайте меня лоботомировать.

— Почему ты заговорил о лоботомии?

— На самолетном кладбище я видел людей, которых ваш Купол превратил в идиотов.

Персис грустно улыбнулась:

— Ты — настоящее чудо, Нат. Научное чудо. Я действительно так считаю, и… Не стану же я своими руками портить то, ради чего мы так много и упорно работали.


61

Лекарства, о которых говорила Персис, подействовали довольно быстро. Нат начал успокаиваться. Во всяком случае, по утрам он уже не чувствовал побуждения действовать. Монти проводил с ним чуть не каждую ночь, однако былая душевная близость между ними куда-то пропала, теперь они даже разговаривали редко. Нат не понимал, почему его друг так сильно переменился. Пару раз он спрашивал его об этом чуть ли не открытым текстом, но Монти всякий раз прерывал разговор и спешил уйти под каким-нибудь надуманным предлогом. В конце концов Нат решил, что парень боится нового увольнения и оттого никому не доверяет. Что ж, это было ему понятно. Для такого стеснительного и непрактичного человека, как Монти, потеря работы стала бы настоящей катастрофой.

— Я хотел бы побывать в Большом каньоне, — сказал как-то Нат Персис.

Персис посмотрела на него и рассмеялась.

— Ты с ума сошел! — воскликнула она.

— Разве каньон так уж далеко? Нет, скажи честно — разве это действительно такая большая проблема? Мне бы хотелось уважить тело — я надеюсь, что эта поездка примирит меня с Иэном. Боюсь, ему нелегко было оказаться, гм-м… под чужим контролем.

— Не знаю, получим ли мы разрешение, — сказала Персис.

— А от кого это зависит?

— В конечном счете — от Гарта.

— Если он мне не доверяет, кто мешает ему послать со мной целую армию охранников?

— Хорошо, я поговорю с ним. Посмотрим, что он скажет.

На следующий день Гарт сам пришел к Нату в палату.

— Извини, Нат, но ничего не выйдет, — сказал он.

— Ты говорил, что, когда я окрепну, вы будете готовить меня к возвращению в общество. Надеюсь, ты не передумал?

— Нет, но… Это же совсем другое дело. Ты получишь новое имя и новые документы, и Федеральное агентство уже не сможет тебя выследить. А выпускать тебя из здания сейчас слишком рискованно.

— Вы уволили Карен, а Монти напугали до такой степени, что он почти перестал со мной разговаривать. Тебя я тоже почти не вижу… Послушай, Гарт, я прошу всего лишь разрешить мне прогуляться к Большому каньону! И если вы действительно хотите, чтобы я поправился, вы должны дать мне надежду. Разве не так говорится в клятве Гиппократа? Я не убегу, Гарт, честное слово! Ведь я понимаю: я смогу вернуться к нормальной жизни, только если буду выполнять все, что вы мне говорите. В противном случае у меня нет ни малейшего шанса.

— Хорошо, я подумаю, — пробормотал Гарт.

Он тоже относился к нему иначе, чем раньше, и Нат искренне сожалел об этом. Вместе с тем Нат сознавал, что, если ему чего-то хочется, надо проявлять настойчивость; в противном случае не стоило и огород городить. И его упорство было вознаграждено. Два дня спустя Гарт передал ему свой ответ: Нату разрешалось отправиться в Большой каньон с Персис и четырьмя охранниками.

И Нат чувствовал себя на седьмом небе от счастья.


Пустыню им предстояло пересечь в одном из аэрокаров «Икора». Скользнув над верхушками тополей, овальный летательный аппарат легко обогнал несколько наземных экипажей, также двигавшихся к гигантскому разлому в земной коре, и понесся вперед, со свистом рассекая дымный воздух.

Когда впереди показались ржаво-коричневые скалы, пилот сбавил скорость, и Нат привстал на сиденье, пристально вглядываясь вперед. В последний раз он видел Большой каньон лет семьдесят назад — тогда он ездил сюда вместе с родителями. При мысли о них — о том, что они давно мертвы, — Нат почувствовал, как у него защемило сердце. Его отец, доктор Патрик Шихэйн, был, что называется, профессионалом до мозга костей. Медицинскую этику он ставил превыше всего — выше даже дружеских и родственных привязанностей. «Старый сукин сын» — Нат частенько отзывался об отце именно в таких выражениях, но это не мешало ему любить его. Что касалось матери, то она была совсем другой. Катя Шихэйн с ее изысканной вежливостью, безупречным воспитанием и едва уловимым налетом богемности, которым она была обязана своему происхождению из аристократической, «с традициями» семьи, никогда не сталкивалась с грубой реальностью, никогда не принимала на себя сколько-нибудь серьезной ответственности, и это наложило свой отпечаток на ее характер. К Нату она относилась с чуть заметной прохладцей, происходившей, впрочем, не от недостатка любви, а от неумения проявить ее должным образом. Как бы там ни было, в эту поездку они отправились втроем и долго стояли на краю пропасти, любуясь открывавшейся им панорамой, от которой по-настоящему захватывало дух. Потом они спустились вниз и устроили привал на одной из специальных площадок. Насколько Нат помнил, то был последний раз, когда они выбирались куда-то всей семьей.

Когда аэрокар приземлился на вип-площадке близ каньона, Персис протянула Нату специальный прогулочный костюм с блестящей солнцеотражающей поверхностью и тщательно проверила по приборам степень загрязнения воздуха.

— Сегодня воздух в порядке, — сказала она, — но тебе все равно придется надеть вот это.

И она вручила Нату шлем с затемненным солнцезащитным забралом.

— В этом только голышом купаться, — проговорил Нат и вдруг заметил, что охранники тоже переодеваются для выхода наружу. — Неужели они обязательно должны идти с нами? — спросил он шепотом.

Персис ничего не ответила, но по ее взгляду Нат понял, что иначе ничего не выйдет.

И вот уже вся группа стояла у обрыва, боязливо заглядывая вниз. Но Колорадо, которая когда-то струилась по дну каньона тонкой серо-зеленой ниточкой, нигде не было видно.

— Где же река?! — изумился Нат.

— Она больше не доходит до этого места, — грустно ответила Персис.

Еще немного постояв накраю, они начали спускаться по узкой тропинке, петлявшей по уступам на стене каньона. Довольно скоро Нат вырвался далеко вперед, и охранникам и Персис то и дело приходилось переходить на трусцу, чтобы не потерять его из виду. Судя по всему, охранники были не в лучшей форме и довольно скоро запыхались.

Примерно на полпути им повстречался небольшой караван осликов, медленно поднимавшихся по тропинке. На осликах ехали несколько туристов, одетых в такие же, как у Ната, блестящие костюмы и шлемы, увенчанные к тому же неким подобием шляп с широкими полями. Если не считать этой группы, каньон был совершенно пуст.

— Здесь никого нет? — полувопросительно проговорил Нат.

— Что поделать, туризм как вид спорта уходит в прошлое, — ответила Персис.

Обернувшись через плечо, Нат посмотрел на пыхтящих охранников.

— Слушай, может, все-таки попробуем хотя бы на время избавиться от этих парней? Никуда мы не денемся. Пусть они спустятся на дно каньона в аэрокаре и подождут нас там.

Персис немного подумала, потом вернулась по тропе назад, чтобы поговорить с охранниками, и Нат проводил взглядом ее спортивную фигуру. Переговоры увенчались полным успехом. Старший охранник показал Персис, как пользоваться парализатором, после чего вся группа медленно двинулась в обратном направлении.

С облегчением вздохнув, Нат снова повернулся к величественной панораме, которую нелегко было охватить взглядом — и совсем не потому, что над ней, как и над всем остальным миром, висела плотная завеса смога. Большой каньон действительно был большим, огромным, и все же он запечатлелся в мозгу Ната, словно фотографическая карточка или открытка. Глядя на него, он даже поднял забрало шлема, думая, что сможет четче рассмотреть окрестности.

— Эй! — немедленно окликнула его Персис. — Озонового слоя больше не существует. Несколько минут на таком солнце — и ты заработаешь катаракту на обоих глазах!

Нат послушно опустил забрало, и Персис обогнала его. Она уверенно шагала по тропе, не обращая внимания на камни и щебень, подававшийся под ее подошвами, и Нат невольно залюбовался движением ее длинных, стройных ног.

— Именно это мне и было нужно, — сказал он, нагнав ее.

— Что именно?

— Это. Скалы. Простор. Свобода.

И спотыкаясь, падая и снова вставая, Нат бросился по тропе бегом.

— Эй, стой! Остановись! — крикнула Персис ему вслед, но Нат, хотя и слышал ее, даже не замедлил своего бега. Он не мог, да и не хотел, этого сделать. Это было все равно что лететь по обледенелой лыжной трассе, чувствуя, как она упруго горбится под ногами трамплинами и взгорками. Он смеялся во весь голос, выкрикивал какую-то чепуху, оступался, катился кувырком, вскакивал и снова бежал и бежал, пока не задохнулся от усилий. Только тогда он остановился, жадно хватая ртом очищенный воздух.

— Это просто глупо, Нат! — выговорила ему Персис, догоняя его. — Иногда ты ведешь себя прямо-таки… безответственно. Как подросток, честное слово!

— Я знаю. Должно быть, я снова переживаю что-то вроде переходного возраста.

— И ты поранил колено, — с упреком добавила она.

Действительно, на правом колене серебристая ткань костюма порвалась, а из глубокой царапины на колене сочилась кровь. Нат смахнул ее рукой и сунул палец в рот, наслаждаясь терпким железистым вкусом. Это было великолепно — чувствовать во рту вкус собственной крови, радоваться ритмичной работе сердца и легких, бежать наперегонки с орлами, парящими в вышине. «Вот она, настоящая жизнь, — подумал Нат, — здесь, а не в герметично закупоренном подвале, где меня держат, словно опасный микроб в пробирке».

— Боюсь, теперь она продлится недолго.

— Кто?

— Твоя свобода…

Нат не ответил. Они сделали еще несколько шагов и остановились на площадке для пикников. Пока Персис пыталась связаться с охранниками, Нат быстро собрал на стол. По сравнению с теми пиршествами на открытом воздухе, какие они, бывало, устраивали с Мэри, эта трапеза выглядела поистине жалкой.

— Жаль, я не взяла с собой Охотника, — проговорила Персис.

— Охотника? — удивился Нат.

— Это мой домашний волк. Я уверена, ему бы понравилось это путешествие.

— Домашнего волка? — переспросил он.

— Ну да… — Персис слегка пожала плечами. — Один или два их вида были одомашнены лет сорок тому назад.

— Какой он — твой волк?

На этот раз в улыбке Персис промелькнуло что-то похожее на… любовь.

— Он — весь мой, от ушей и до хвоста. И совсем не похож на собаку.

— А все-таки?

— Как ни странно, волчье мышление больше похоже на человеческое. Кроме логики, в нем присутствует элемент предвидения, интуиции, и этот элемент достаточно велик.

— Например?

— Если мы с Риком ссоримся… даже не ссоримся, а просто дуемся друг на друга, Охотник сразу это замечает и пытается нас отвлечь: затевает игру с мячом или еще что-то. Он в этом отношении как ребенок, ведь дети сразу чувствуют, когда в семье неладно. И он всегда предупреждает меня об опасности. К примеру, если мы гуляем, а впереди оползень или какое-то дикое животное, он не даст мне и шагу ступить, пока…

— Как же он это делает? — перебил Нат.

— Однажды я, как обычно, отправилась гулять в парк и взяла с собой Охотника. Внезапно он зарычал и заступил мне дорогу, не давая пройти. Я пыталась обогнуть его, но он не пускал меня и продолжал рычать. Дело кончилось тем, что Охотник буквально загнал меня обратно в машину. Потом я узнала, что в тот день в парке видели кугуара, так что он, наверное, спас мне жизнь. Мой Охотник — настоящий друг!

Благодаря этому разговору Нат с удивлением обнаружил в характере Персис стороны, о которых не подозревал. Оказывается, она умела быть человечной, мягкой, любящей… Кроме того, он понял, что Охотник, по-видимому, заботился о Персис гораздо больше, чем ее собственный муж.

Тем временем Персис взяла со скатерти крекер и, съев его, изящным движением стряхнула с колен крошки. Этот жест тоже был характерен для нее и свидетельствовал об аккуратности и собранности.

— Расскажи мне о своей прежней жизни, Нат, — попросила она. — Мне давно хотелось подробно узнать, какой она была. Скажем, из чего обычно состоял твой день?

— Даже не знаю, что тебе сказать. Для меня-то это была ежедневная, ничем не примечательная рутина. Впрочем, должен сказать, что я вел довольно упорядоченную жизнь. Вероятно, это объяснялось тем, что я, как-никак, был практикующим врачом, а врач не может позволить себе непредсказуемость и расхлябанность. Да и медицину я всегда любил без памяти… Для нас с Мэри это было главное дело в жизни. Думаю, и в тебе живет такая же страсть, потому что без нее порой просто невозможно мириться с тем, что иногда приходится делать. Ну а для нас с Мэри ничего, кроме медицины, в мире просто не существовало. Не знаю, хватило бы нас на всю жизнь, но и тогда, и сейчас мне кажется, что да — хватило бы.

— Ты очень любил Мэри? — Этот прямой вопрос был задан с подкупающей откровенностью, и Нат невольно улыбнулся.

— Да. Она была единственной женщиной в моей жизни, — сказал он.

— Значит, вы много занимались сексом?

— Тебя интересует моя сексуальная жизнь? — Нат рассмеялся.

Персис тоже улыбнулась.

— Только с чисто научной точки зрения, — пояснила она, слегка покраснев. — Меня всегда занимал вопрос, насколько серьезно изменилась половая жизнь американцев за прошедшие семь десятков лет. В последнее время количество сперматозоидов в семенной жидкости мужчин сильно сократилось, поэтому сейчас большинство супружеских пар предпочитают прибегать к методам искусственного оплодотворения. Особенно это касается наиболее загрязненных районов. Данные статистических опросов — современных и проведенных пятнадцать-двадцать лет назад — вроде бы свидетельствуют, что сексуальная активность американцев неуклонно снижается. Согласно той же статистике, из общего числа новорожденных лишь десять процентов зачаты естественным путем. Некоторые считают, что главной причиной стало растущее загрязнение окружающей среды, но… я бы не взялась утверждать это столь категорично. Кроме экологических и медицинских существуют и психосоциальные факторы, влияние которых почти не изучено.

Нат задумался, потом спросил мягко:

— А у вас с Риком есть дети?

Персис отвернулась и некоторое время с преувеличенным вниманием разглядывала голые, безжизненные склоны.

— Пары, в которых оба партнера полноценны в сексуальном плане, — большая редкость, — проговорила она наконец. — Большинству требуется та или иная помощь…

— Ну, поколение, к которому принадлежали мы с Мэри, тоже нельзя назвать совершенно нормальным, — с улыбкой заметил Нат. — Ведь именно нам пришлось в полной мере столкнуться с последствиями печально знаменитой сексуальной революции 60-х годов XX века. Кроме того, отрицательно влияло на сексуальную активность нашего поколения и распространение СПИДа, и возросшая напряженность повседневной жизни. Нередко обоим партнерам приходилось работать по много часов в день, чтобы иметь кусок хлеба и крышу над головой. Иными словами, мы были очень занятым поколением, поэтому секс занимал в нашей жизни не самое главное место.

— А как насчет вас с Мэри?

— Сначала мы, естественно, занимались этим довольно часто, потом реже.

Персис кивнула, но Нату показалось, что на ее лицо легла какая-то тень.

— Мы, разумеется, принимали меры, чтобы, так сказать, подогреть интерес к этому… гм-м… к этому времяпрепровождению. Мэри, например, обожала, когда мы выезжали куда-нибудь за город на пикник. Она любила бывать на природе, ночевать под открытым небом и так далее… Я уверен, что она была бы в восторге от нашей сегодняшней вылазки. Здесь так… здорово!

Нат вскочил на ноги и, не в силах сдержать обуревавшие его чувства, издал ликующий вопль.

— Погляди, Мэри, как здесь красиво! — крикнул он. — И ты, Иэн, тоже смотри. Ведь это ты одолжил мне свое тело, и я хочу отблагодарить тебя хотя бы таким способом!

— Не одолжил, а подарил, — поправила Персис. — Можешь быть уверен — никто не потребует у тебя это тело назад.

Нат снова сел.

— Мэри была необыкновенной женщиной. Совершенно без комплексов, так что в сексе она часто брала инициативу на себя. И даже в последние годы… Такое поведение больше характерно для мужчин, но мне это нравилось. При этом она применяла и хитрость, и ласку, а иногда шла напролом, однако всегда добивалась того, чего хотела.

Нат ненадолго замолчал и склонился над раненым коленом, которое он перевязывал, но мысли его унеслись далеко в прошлое.

— У Мэри был своего рода пунктик насчет секса в дешевом мотеле… Ну, как будто мы — бедные любовники, сбежавшие из города, я — от сварливой жены, она — от грубого и равнодушного мужа. И можешь не сомневаться — мы посетили все грязные ночлежки, сколько их было в окрестностях Лос-Анджелеса, а было их немало, причем некоторые выглядели так, что в них и заходить-то не хотелось. Но мы все равно заходили, снимали на пару часов номер, делали свое дело и исчезали. Нам это просто нравилось. Иногда, впрочем — исключительно для разнообразия, — мы забирались куда-нибудь повыше классом… Особенно мы любили «Шато Мормон» — удивительный старый отель, который стоял почти на самом Стрипе… Он все еще там?

— На Стрипе? — удивилась Персис.

— Ну да, на Стрипе… на бульваре Сансет. Ты ведь знаешь его, да? — Нат не мог поверить, что Персис никогда не слышала о самой знаменитой улице Лос-Анджелеса, но ее лицо по-прежнему ничего не выражало.

— В свое время «Шато Мормон» был очень популярным, я бы даже сказал — модным отелем. Не самым шикарным, нет, но у него была репутация, если ты понимаешь, что я хочу сказать. В его номерах в разные годы останавливались многие знаменитые… и не очень знаменитые люди, которые потом стали знаменитостями, и нам это нравилось, как нравилась старомодная основательность и традиции этого отеля. Хотя, наверное, мы просто были молоды и излишне сентиментальны…

— Вовсе нет, — возразила Персис. — Я думаю, старый отель будил ваше воображение, к тому же… к тому же ты любил Мэри.

— Больше собственной жизни, — подтвердил Нат. — К сожалению, я не сумел исполнить клятву…

— Какую клятву?

— Когда мы сочетались браком, я поклялся заботиться о ней, пока смерть не разлучит нас… — Голос Ната дрогнул. — Я знал, конечно, что мы умрем не в один и тот же день, но надеялся, что тяжесть расставания ляжет на мои плечи. Но я умер раньше Мэри. А это не входило в мои планы.

— Ты не виноват. Это… просто случилось.

— Я понимаю, и все же… Кроме того, я до сих пор не могу представить себе ее лицо. Не могу, Персис!.. Какие-то отдельные черточки всплывают в памяти, но целиком…

— Все вернется, Нат, вот увидишь. Ты обязательно вспомнишь.

Нат, не отвечая, поднялся и подошел к краю площадки. Тропа лежала прямо перед ним, и он знал, что ему ничего не стоит убежать от Персис. Убежать, спрятаться, чтобы самому попробовать выстроить свою жизнь в этом безумно сложном новом мире.

Персис как будто прочла его мысли.

— Не надо, Нат, — сказала она и стала собирать со стола. — Я не хочу потерять тебя во второй раз.

Нужно было не иметь ни чести, ни совести, чтобы не откликнуться на эти слова. Ведь Персис поверила ему, поверила настолько, что отважилась вывезти его в эту пустынную местность и даже удалила охрану. Как он мог обмануть ее доверие?

В молчании они стали спускаться на дно каньона.


62

— Доброе утро, Нат! — сказала Персис, входя в его комнату точно в назначенное время и усаживаясь на стул в углу. Ее плечи красиво вырисовывались на фоне спинки стула, к тому же она слегка потирала их, словно ее знобило. Глядя на нее, Нат почувствовал себя тронутым. Персис всегда подходила к их «собеседованиям» очень ответственно, и в большинстве случаев ей удавалось поднять тему, которая затрагивала очередной слой его памяти и заодно заставляла Ната проявить какую-то черту своего характера, которая позволяла бы судить, насколько он готов к самостоятельной жизни в изменившемся мире. И часто — уже после того, как Персис уходила, — тело Ната продолжало говорить с ним о ней, требовать, чтобы он вспоминал ее голос, мимику, жесты. Он, правда, старался не поддаваться этим желаниям тела, но временами, особенно когда он уставал больше обычного, его воля слабела, и тогда Нат воображал, как он лежит с Персис в постели, прикасается к ней, держит за руки и целует, целует ее прекрасное лицо.

— Сегодня мы поговорим о твоем мозге, — объявила Персис.

— Опять?!

Она улыбнулась:

— Мне вдруг стало интересно, что ты помнишь из своего медицинского курса о различии между мозгом женщины и мужчины.

Нат на мгновение задумался. Что-то такое он, кажется, когда-то учил…

— Насколько я помню, мое гипоталамическое ядро в два с половиной раза больше, чем у тебя.

— Зато у меня больше мозолистое тело, — парировала Персис. — А это означает, что обмен импульсами-сообщениями между аналитическим левым и интуитивным правым полушарием протекает у меня гораздо интенсивнее. Вот почему я, как большинство женщин, руководствуюсь не логикой, а эмоциями.

— Ты уверена? Тогда почему ты так стараешься скрывать то, что чувствуешь?

— Потому что моя работа не позволяет мне проявлять эмоции каждый раз, когда мне этого хочется.

— О'кей, — согласился Нат, — с тех пор как я пробудился, мое правое полушарие действует намного активнее, чем левое. Это вы… мы установили. Таким образом, мое интуитивное мышление сильнее, чем у тебя, а это значит, что я знаю, о чем ты думаешь.

На лице Персис появилось недоверчивое выражение.

— Мы вернули тебе жизнь, но надеюсь, мы не превратили тебя в idiot savant14.

Нат был в игривом настроении, и Персис это нравилось — он понял это по тому, как старательно она делала вид, что хмурится. И он решил закрепить победу:

— Я умею читать мысли, Персис.

Персис внезапно побледнела. Казалось, вся кровь в одно мгновение отхлынула от ее лица.

— П-почему… почему ты это сказал?

Нат пожал плечами:

— Даже не знаю. Просто к слову пришлось. Я пошутил, а ты…

— А я?..

— У тебя такой вид, словно ты увидела призрак.

Прежде чем ответить, Персис слегка откашлялась.

— Нет. Никаких призраков, я просто… Так что ты хотел мне сказать?

— Что ты от меня что-то скрываешь, — пустил Нат пробный шар.

К его удивлению, Персис отвела взгляд.

— И что, по-твоему, это может быть?

— Не знаю. Я еще не настолько преуспел в искусстве чтения мыслей. Должно быть, какая-то роковая тайна, связанная с моим происхождением…

— Все люди что-то скрывают друг от друга. И иногда в этом есть рациональное зерно, ты не находишь?

— Я ничего не скрываю. Ты видела меня всего — и снаружи, и изнутри тоже, — за исключением разве что татуировки. И у тебя передо мной преимущество, потому что ты в буквальном смысле читала то, что происходило у меня в мозгу. Должен сказать, что подобная обнаженность очень… раскрепощает. Советую тебе тоже когда-нибудь попробовать.

— Если ты помнишь, что я говорила тебе о мозге, — проговорила Персис, пристально глядя на него, — нервные волокна височных и лобных долей отмирают у мужчин раньше, чем у женщин. И без корректирующей работы мозгового ствола отделы твоего мозга, отвечающие за мышление и ощущения, очень скоро начали бы давать сбои. Давно известно, что значительный процент мужчин с возрастом становится раздражительнее. У некоторых серьезно портится характер, происходят другие изменения личности…

— Все это верно, — согласился Нат и прищелкнул пальцами. — У женщин возрастные изменения затрагивают в первую очередь гиппокамп и теменную область, что вызывает ухудшение памяти и пространственной ориентации. В общем, если ты когда-нибудь забудешь, где находится ванная комната, я на тебя заору… Может, даже брошу в тебя домашними тапочками. Как тебе такая картина?

— И когда это будет? — спросила Персис, глядя на него каким-то странным взглядом.

Нат колебался всего лишь мгновение. Потом он почувствовал такой сильный прилив уверенности, что даже поднялся на ноги.

Персис тоже встала.

— Я… я не знаю… — Она бросила быстрый взгляд в сторону наблюдательного окошка с зеркальным стеклом.

— Сегодня за нами никто не подсматривает, не правда ли?

Она сделала отрицательный жест и запрокинула голову, подставляя ему губы. Нат не мог бы сказать, насколько сильно он в действительно жаждет поцеловать Персис, однако он отбросил колебания, приник к ее губам и одновременно властно обнял. Он знал, чувствовал, что и она тоже этого хочет, хотя когда он просунул колено между ее бедрами, чтобы крепче прижать ее к себе, Персис сделала слабое движение, словно пытаясь вырваться.

Внезапно в дверь кто-то постучал. Персис тотчас отскочила к своему стулу и упала на него, а Нат отвернулся.

Это был Гарт.

— Как раз вовремя… — пробормотал Нат вполголоса. Он пытался перехватить взгляд Персис, но она сосредоточенно рассматривала что-то на полу.

— Доброе утро, — сказал Гарт, переводя взгляд с Ната на Персис и обратно. Он, несомненно, понял, что между ними что-то произошло, но не знал — что. — Персис сказала мне, что ваша поездка удалась.

— Да, мне очень понравилось. Спасибо, что разрешил мне ехать.

— У нашего проекта есть один верный сторонник, благодаря которому мы сумели решить несколько важных проблем… в том числе и эту. Сегодня я узнал, что ему очень хочется встретиться с тобой, Нат. Я думаю, ты вполне готов… да и у него как раз появилось небольшое «окно» в расписании.

Нат кивнул. Он давно ждал чего-то подобного.

— Кто же этот доброжелатель? — спросил он, бросив еще один взгляд в сторону Персис.

— Президент.

— Президент «Икора»?

— Нет, Соединенных Штатов.

Нат невольно ахнул и побледнел.

— Мы наверняка говорили тебе об этом, Нат, но ты, вероятно, забыл. У президента Вильялобоса есть особые причины интересоваться твоей судьбой. Его отец также был подвергнут глубокой заморозке — вот почему он так пристально следит за твоими успехами. В нашем столкновении с Федеральным агентством он тоже помог нам чем мог. А теперь он хочет встретиться с тобой лично.

— Он… Президент приедет сюда? — спросил Нат.

— Нет. Мы поедем к нему в Белый дом.

Нат не мог поверить своим ушам.

— Откуда вы знаете, что мне можно доверять? Ведь вы обращались со мной как с пленником.

— Мы считаем, что ты готов… — Гарт покосился на Персис, ища у нее подтверждения, и она слегка кивнула. — И физически, и, так сказать, морально…

— Но если эта поездка состоится, моя история выплывет наружу! — с горячностью перебил Нат. — Как же я тогда смогу начать самостоятельную жизнь, пусть даже и под чужим именем? Вы же сами твердили мне, что хотите сохранить в тайне не только мое местонахождение, но и сам факт моего существования, снабдить меня новыми документами и прочим!..

— Это будет частный визит, Нат. Никаких журналистов, никакой огласки вообще. Подобные вещи происходят сплошь и рядом, но пресса всегда остается в неведении.

— Не верю! Кто-нибудь непременно проболтается. В мое время подобная информация стоила больших денег, и я не думаю, что за семьдесят лет это сильно изменилось.

— Мы специально оговорили все условия, и пресс-секретарь президента согласился их выполнить. Не волнуйся, Нат, все пройдет как надо.

— Похоже, вы не оставляете мне никакого выбора.

— Ты хочешь получить свободу?

— Да.

— Вот что, Нат, единственная моя цель состоит в том, чтобы мой проект имел продолжение. А благополучие проекта — это и твое благополучие. «Икор», разумеется, может достать тебе новые документы, однако ты сам видел, как легко раскрыть твое настоящее имя, и тогда ты окажешься во власти весьма опасных и непредсказуемых людей. Нет, раз уж есть такая возможность, нужно заручиться поддержкой президента, пока он еще у власти.

Нат вздохнул. Он с самого начала подозревал, что «Икор» намерен помогать ему лишь до тех пор, пока он будет соблюдать условия игры. Впрочем, никаких особенных причин не соблюдать их у него не было. Больше всего Нату хотелось покинуть Аризону, и если ради этого ему придется предстать перед президентом, что ж — он согласен.

— Еще одно, Нат: отныне ты должен держать себя в руках. Никаких нервных срывов и истерик с битьем стекол и аппаратуры, понятно? Психически ты совершенно здоров и должен вести себя соответственно. И не только ради нас и проекта, но и ради себя тоже. Надеюсь, тебе понятно?

Нату было очень неприятно, что Гарт отчитывает его в присутствии Персис, и он ответил не сразу.

— Тебе понятно? — повторил Гарт.

— Да, — послушно ответил Нат.

— Вот и отлично. А теперь отдыхай. В четверг мы летим в Вашингтон.


Вашингтон, округ Колумбия


63

Мощный аэрокар мчался на предельной скорости над землей, цвет которой менялся от песчано-коричневого до желто-зеленого, по мере того как летательный аппарат приближался к Восточному побережью. Время от времени Нат замечал внизу обтекаемые рыла скоростных поездов, пересекавших страну в разных направлениях; все остальное представлялось ему размытым и неясным. От этого его слегка затошнило, но он сумел справиться с неприятными ощущениями. Вот аэрокар отклонился влево в направлении болотистых равнин Северной и Южной Каролины. Еще час стремительного полета — и впереди показался Вашингтон.

При виде флагштока и аккуратных зеленых лужаек, расстилавшихся перед похожим на свадебный пирог фасадом Белого дома, Нат испытал легкое ностальгическое чувство. За прошедшие шесть десятилетий в Вашингтоне мало что изменилось, разве что прилегающие районы были превращены в пешеходные зоны и буквально кишели прохожими. Вдоль ограды Белого дома ездили туда-сюда внушительного вида бронированные машины с репродукторами на оружейных башнях. Из репродукторов неслись какие-то объявления на разных языках. То и дело звучала сирена, что создавало тревожную, почти прифронтовую атмосферу.

Несмотря на это, их небольшую группу быстро и почти без формальностей (если не считать обязательной дезкамеры) провели в роскошно старомодные залы Белого дома и велели подождать несколько минут. Вскоре двери отворились и в зал вошел президент, которого сопровождало несколько доверенных лиц.

С первой же секунды Ната поразила молодость президента Вильялобоса, и он не отрывал взгляда от его лица, пока тот за руку здоровался с каждым из прибывших, задавая обычные в таких случаях вопросы о делах, о самочувствии. Но Ната президент приветствовал совершенно особым образом:

— Здравствуйте, доктор Натаниэль Шихэйн, наш первый «человек из холодильника». Как поживаете?

— Спасибо, мистер президент, неплохо.

Президент отступил на шаг и слегка приподнял брови, словно собираясь воскликнуть «Оно еще и разговаривает!» или что-то в этом роде. В эти несколько мгновений Нат с особенной остротой почувствовал, как несладко приходится ярмарочным уродцам и прочим «удивительным природным явлениям». Чувства президента, впрочем, были более сложными; как показалось Нату, в них смешались восхищение и некоторая холодность, вполне, впрочем, естественная в данных обстоятельствах.

— Расскажите мне все, доктор Шихэйн!

Нат неловко повел плечами:

— Что тут особенно рассказывать, мистер президент? Я ничего не помню о том, как меня размораживали и оперировали. Зато теперь я совершенно здоров и с нетерпением жду, когда мне будет предоставлена возможность начать самостоятельную жизнь в вашем мире.

— Давайте присядем, — предложил Вильялобос и повел Ната к диванчику с позолоченными резными подлокотниками. Гарт, Персис и президентские советники почтительно остановились за спинкой, словно для групповой фотографии на память. Только на этот раз никто их фотографировать не собирался.

— Скажите, мистер Шихэйн, что было самым тяжелым в том, что с вами случилось?

Нат немного подумал и решил говорить откровенно.

— Лично для меня, — сказал он, — самым трудным было вернуться к жизни и узнать, что моя жена и мои родные давно умерли.

Этими словами он сознательно направлял беседу в неудобное русло, однако ему казалось, что обходить подводные камни не следует — особенно после всего, через что ему пришлось пройти.

— Вы хотите сказать, что, будь у вас выбор, вы бы предпочли остаться мертвым?

Нат тщательно обдумал свой ответ:

— Мой случай еще сложнее, мистер президент. Начнем с того, что мне вовсе не хотелось оказаться замороженным. Это было сделано вопреки моей воле. Моя жена могла действовать под влиянием шока, под влиянием обстоятельств, но… но я все еще не простил ее до конца за то, что она поступила со мной подобным образом.

Президент рассмеялся — впрочем, несколько искусственно.

— Ну, если бы люди умели прощать своих ближних, многие из нас спали бы по ночам гораздо спокойнее, — сказал он. — Надеюсь, мистер Шихэйн, что в конце концов вы… приспособитесь.

— Адаптация к новой действительности — процесс очень сложный и многоплановый, — вмешался Гарт, наклоняясь к ним через спинку дивана. — Но мистер Шихэйн преодолел почти все трудности, не правда ли, Нат?.. — И он с видом собственника положил руку на плечо своему пациенту.

— Как по-вашему, Нат, — ведь вы позволите мне вас так называть? — жизнь стоит того, чтобы… жить? — поинтересовался Вильялобос.

— Я знаю, мистер президент, вы хотите оживить вашего отца, — начал Нат, пытаясь избежать ответа на поставленный вопрос. — Должно быть, потому вы и спрашиваете…

— Да, я… В общем, мы собираемся попробовать, — кивнул Вильялобос. — Но мой отец был заморожен всего двадцать лет назад, и мне кажется, что это не такой уж большой срок.

— Тогда вашему отцу будет легче.

— В каком смысле — легче?

— Легче приспособиться к миру, которого я совсем не знаю.

— Будем надеяться, Нат, будем надеяться… Вы, вероятно, уже заметили, что современный мир не особенно доброжелателен, и возвращаться в него всегда не просто, потому что с каждым годом ситуация… меняется.

Он не сказал — «к худшему», но это было ясно и без слов, и Нат кивнул в знак того, что понял.

— От чего умер ваш отец?

— От инсульта. Аневризм сосудов, о котором никто не подозревал, а помощь подоспела слишком поздно. Мы все были потрясены — до того неожиданно это случилось. К счастью, стимулятор роста клеток, о котором мне рассказывал доктор Баннерман, способен ускорять восстановительные процессы не только в соединительной и мышечной тканях, но и в нервных клетках мозга. Благодаря ему процессы заживления идут настолько быстро, что пациента можно вернуть к жизни до того, как ткани начнут разлагаться. Я правильно излагаю суть вашего открытия, доктор Баннерман?

— Совершенно правильно, сэр. — Гарт важно кивнул, а Нат подумал, что президент нежно любит своего отца, хотя и старается этого не показывать.

— Что ж, желаю удачи вам обоим — и вам, и вашему отцу, — проговорил он.

— А я желаю удачи вам! — Президент, похоже, был тронут его словами. Во всяком случае, он схватил руку Ната обеими руками и тепло, сердечно пожал.

— Вы чувствуете? Чувствуете мои руки? — спросил он.

— Даже очень, — улыбнулся Нат. — Восстановленные нервы обладают повышенной чувствительностью, но Гарт говорит — скоро все придет в норму.

— Мы очень рады за вас, Нат. Мы все. Быть может, недалек тот день, когда вы сможете поведать миру свою историю… — Президент бросил быстрый взгляд в сторону Гарта. — Со слов вашего лечащего врача я знаю, что вы не собираетесь делать этого ни сейчас, ни в ближайшее время, и я отлично вас понимаю, но когда-нибудь… когда-нибудь… — Он улыбнулся. — А теперь прошу вас перейти в соседний зал. Мы устроили небольшой прием в вашу честь.

Нат с тревогой посмотрел на Вильялобоса. Его уверяли, что это будет неофициальный визит, а оказывается…

— Не волнуйтесь, — успокоил его президент. — Сегодня здесь собрались только заинтересованные лица, они болтать не станут.

Они поднялись и перешли в соседний зал, увешанный портретами предыдущих президентов США. Там их встретил гром аплодисментов и одобрительных восклицаний, и Нат на мгновение почувствовал себя не то астронавтом, вернувшимся после полета на Луну, не то звездой НБА. Потом началась церемония представления, во время которой ему очень помогли Гарт с Персис, державшиеся рядом и ловко пресекавшие любые попытки завязать длительный разговор. Машинально пожимая протянутые руки, Нат пытался поймать взгляд Персис. С тех пор как они целовались, он еще ни разу не разговаривал с ней с глазу на глаз, и ему очень хотелось знать, что она думает и чувствует. Еще больше ему хотелось поцеловать ее снова, но это было невозможно — во всяком случае, сейчас. Персис защищала сама обстановка приема, да и вид у нее был самый неприступный.

Нат надеялся, что возможность побеседовать с Персис появится у него после того, как официальные представления будут позади, но его надеждам не суждено было сбыться. Почти сразу же им завладела молодящаяся старуха с восковой, как у мертвеца, кожей и цепким взглядом орла. Впившись ему в локоть кривыми красными ногтями, она увлекла его к окну и хрипло прошептала:

— Не могли бы вы показать мне это?

— Что именно? — не понял Нат.

— Ваш шрам, сэр. Нельзя ли его увидеть?

И снова Нат подумал: вот и ему довелось пережить то, что, должно быть, испытывал Джон Меррик — знаменитый в XIX столетии Человек-Слон, когда ему приходилось раздеваться догола на глазах у студентов Королевского хирургического колледжа в Лондоне. Теперь и он, как Меррик, превратился в диковинку и мог даже демонстрировать шрамы как доказательство того, что он действительно чудо природы.

— Н-нет, — пробормотал Нат смущенно. — И вообще, мы не в цирке…

Он поспешно отошел и тут же заметил мужчину, с царственным видом восседавшего на резной софе в дальнем конце зала. Не обратить на него внимание было трудно — среди присутствующих он выделялся не только тускло-рыжими волосами, но и властными манерами человека, привыкшего повелевать. По манере держаться с ним мог сравниться разве что президент, но Вильялобос выглядел намного демократичнее и доступнее, а этот субъект принимал поклонение окружающих как должное, отвечая на оказываемые ему знаки внимания лишь короткой скупой улыбкой, которая совсем не шла к его грубому, жестокому лицу.

— Кто это? — спросил Нат у Гарта, который снова подошел к нему.

— Это высшее должностное лицо «Икора», генеральный директор корпорации Джон Рэндо.

— Рэндо?.. — повторил Нат. Эта фамилия была ему знакома, и сейчас она пробудила в нем множество смутных и не слишком приятных воспоминаний. — Когда-то я знал человека с такой же фамилией. Его звали… звали… — Нат лихорадочно рылся в памяти. — Он случайно не родственник некоему Мартину Рэндо?

— Это его сын, — сказал Гарт. — Мартин и Джон — некоронованные короли современной медицины, причем не только в области промышленного производства, но и в области науки. Мартин Рэндо создал вакцину, которая предотвращала процесс злокачественного перерождения здоровых клеток. Это была заметная веха в истории борьбы с раковыми заболеваниями. Фактически именно благодаря этому открытию врачам удалось раз и навсегда победить рак.

Нат покачал головой. Что-то было не так, но он никак не мог вспомнить что. Ответ скрывался где-то в глубинах его памяти, но дотянуться туда он пока не мог.

— Кстати, мистер Рэндо давно хотел с тобой познакомиться…

И Гарт подвел Ната к магнату.

— Я знал вашего отца, — сказал Нат, пожимая протянутую руку. — В общежитии в Гарварде мы жили в одной комнате.

— Совершенно верно, — подтвердил Джон Рэндо, чуть заметно кивнув.

— Давно ли он умер?

— Он не умер.

— Простите. Я подумал, что он…

— Мистер Рэндо-старший был основателем и генеральным директором «Икор корпорейшн». Десять лет назад он удалился от дел, и Джон занял его место, — вмешался Гарт. — Но Мартин Рэндо и сейчас здравствует.

— Ему сто четыре, и он все еще играет в гольф, — с вызовом сказал Джон.

Нат покачал головой. Ему трудно было поверить в то, что он только услышал. Мартин Рэндо жив! И играет в гольф! Он попытался мысленно нарисовать портрет своего бывшего однокурсника, каким он его помнил. Невысокий, не выше пяти футов и пяти дюймов, непоседливый, беспокойный, не слишком способный к наукам, но пронырливый… и волосы у него тоже были рыжими, в точности такого же оттенка. Интересно, как-то он выглядит сейчас?..

— Это довольно обычно, Нат, — снова вмешался Гарт. — В наши дни многие доживают и до более почтенного возраста.

— А… а сколько лет самому старому жителю на планете? — спросил Нат все еще под впечатлением от услышанного. Подумать только — Мартин Рэндо жив!

— Известны случаи, когда люди доживали до ста пятидесяти. Несколько таких долгожителей и сейчас живут где-то на Японских островах, — сказал Гарт.

— Но почему… почему Мартин ни разу меня не навестил? И даже не позвонил?

— Наверное, ему неприятно думать, что вы се еще достаточно молоды, чтобы годиться ему в правнуки, — сказал Джон Рэндо и улыбнулся своей змеиной улыбкой.

Нату хотелось задать еще множество вопросов, но он почувствовал, что разговор окончен или вот-вот окончится. От него не укрылась слегка закамуфлированная холодность в тоне Рэндо, но он подумал, что она может быть как-то связана с расходами на его поиски и спасение из лагеря на кладбище самолетов. Или же все дело в том, что из-за него у корпорации испортились отношения с могущественным ФАББ. Нату хотелось упомянуть об этом, возможно, даже извиниться, но прежде чем он успел открыть рот, Гарт уже увлек его в сторону.

— Он не очень хорошо выглядит, — проговорил Нат, который только сейчас заметил, что, несмотря на свой облик мирового владыки, Рэндо даже сидит с явным трудом, а рядом прислонена дорогая трость красного дерева.

— Джон тяжело болен, — подтвердил Гарт. — У него проблемы с сердцем — серьезные проблемы с самого рождения, и близится момент, когда вся современная медицина бессильна будет ему помочь.

Значит, понял Нат, Джон Рэндо тоже дожидается подходящего донорского тела. Не исключено, что вся научная программа, связанная с проектом «Пробуждение», изначально планировалась и субсидировалась ради одной-единственной цели: спасти жизнь генеральному директору корпорации.

Потом Гарт и Персис отошли в сторону, чтобы поговорить с другими гостями, и Нат остался один. Пользуясь случаем, он решил понаблюдать за присутствующими и довольно скоро обнаружил, что гвоздь программы — отнюдь не его скромная персона. После представлений интерес к нему практически угас. Теперь все, кто находился в зале, хотели только одного: перекинуться несколькими словами с Джоном Рэндо или хотя бы засвидетельствовать ему свое почтение. Даже сам Вильялобос был вынужден дожидаться своей очереди, чтобы пожать руку знаменитому человеку. Это выглядело почти неприлично — президентские гости толпой окружили магната и жадно внимали каждому его слову, разговаривая исключительно о вещах, способных привлечь его внимание. Очевидно, авторитет и могущество Джона Рэндо придавали ему настолько высокий социальный статус, что для некоторых он почти сравнялся с первым лицом государства, а то и превосходил его.

— Вы помните, что говорил Платон о демократии?

Нат обернулся. Возле него стоял сгорбленный, высохший старичок.

— Платон говорил, что любая демократия неизбежно заканчивается диктатурой, — ответил Нат машинально. В своей первой жизни он часто повторял эти слова. — Уж не хотите ли вы сказать, что мы почти достигли этой самой диктатуры? — спросил он.

— Да, Нат, именно это я и хочу сказать. Достигли, и без всякого «почти». Некоторые утверждают, что это закономерный результат того, что случилось с нами — с нацией, со всем миром. Другие считают, что это было тщательно подстроено.

Искренний, доверительный тон старика показался Нату знакомым. Где-то, когда-то он его уже слышал.

— Подстроено? Кем?!

— А ты как думаешь? — ответил старик вопросом на вопрос. — Насколько я могу судить, ты — человек начитанный…

— Был грех, — рассмеялся Нат. — Просто теперь мне с каждым днем становится все труднее и труднее сосредоточиться.

— Ну а Шекспира ты любишь?

— Очень.

— Что же именно тебе нравится больше всего?

— Все. Особенно «Антоний и Клеопатра». И еще — «Юлий Цезарь».

— Что ж, неплохой выбор, — сказал старик, оглядываясь на гостей, которые с непринужденностью профессиональных бездельников фланировали по залу.

— Что касается литературных пристрастий, то выбор часто зависит от учителя, не так ли? — улыбнулся Нат. — Когда я впервые прочитал эти пьесы, у меня был превосходный преподаватель, который и помог мне разобраться во всех тонкостях текста. Кажется, именно тогда я сумел по-настоящему оценить красоту английского языка елизаветинской эпохи.

— А ты случайно не в Гарварде учился?

— Да, в Гарварде. Вообще-то у меня была другая специальность, но на протяжении семестра я посещал лекции по литературе… Просто ради удовольствия.

— А твоего преподавателя случайно звали не Херби Рохан?

Нат вздрогнул:

— А вы откуда знаете?

— Он и у меня преподавал.

Эти слова заставили Ната повнимательнее всмотреться в лицо собеседника. Длинный, острый нос, старческие, водянистые глазки, клочья седых волос на лысой макушке… И все же кого-то этот человек ему напоминал. Нат почти не сомневался, что когда-то они уже встречались, но имени припомнить не мог.

— Простите, мистер, как вас зовут?

— Альберт Нойес.

— Бог ты мой!

— Не кричи так! — Альберт Нойес быстро огляделся по сторонам. — Я должен кое-что тебе сказать, Нат. У меня не так много времени, так что слушай и не перебивай. Ты существуешь в двух экземплярах. Скоро ты поймешь, что я имею в виду. Главное, продолжай интересоваться тем, откуда взялось твое донорское тело и кому оно раньше принадлежало.

— Но что…

— Твоим донором вместо одного человека стал другой. И, что еще важнее, у тебя есть двойник — еще один ты, но… другой. Доппельгэнгер.

— «Врачи за Справедливость»! — внезапно вырвалось у Ната. — Так называлась наша группа, верно, Альберт? Расскажи скорее, что с ней сталось? И с Мэри… Что случилось с моей Мэри?! Мне сказали, что она погибла во время землетрясения. Это правда?

— Я и сам хочу рассказать тебе все, но не знаю, когда мне это удастся. Только для того, чтобы попасть сегодня сюда, мне пришлось обратиться за помощью к людям, которые мне многим обязаны, нажать на множество тайных пружин… Я разве что к шантажу не прибег, и то едва-едва. К тебе ведь не допускают никаких посетителей.

— Я этого не знал. Послушай, Альберт, я…

В этот момент в зале поднялась легкая суматоха, почти не нарушившая мирное течение приема. Нат, во всяком случае, понял, что происходит, только когда двое крепких парней из президентской охраны схватили Альберта Нойеса под руки и быстро повлекли к двери.

— Эй, в чем дело!? Мы разговариваем! — воскликнул Нат. Его голос поднялся над сдержанным гулом толпы, и в зале тотчас наступила тишина. Непроизвольно Нат шагнул в ту сторону, куда увели Альберта, но Персис уже спешила к нему, бесцеремонно расталкивая собравшихся.

— Что случилось, Нат?

— Я только что встретил знакомого. Из моей первой жизни…

Персис ахнула.

— В самом деле?!

— Мы вместе учились в Гарварде.

Нату казалось — она должна обрадоваться, что он сумел вспомнить, но лицо Персис сразу сделалось озабоченным, даже хмурым.

— Он специально пришел сюда, чтобы встретиться со мной.

— Я… Я ничего об этом не знала, — вымолвила наконец Персис.

Нат задумался. Альберт ничего не сказал толком, и ему оставалось только гадать, что имел в виду его старый приятель.

— Он… он говорил, что вместо одного человека моим донором стал другой. Что это значит?

— Я не знаю, — повторила Персис. — Мы действительно рассматривали несколько вариантов, когда искали для тебя подходящего донора. Быть может, твой товарищ это имел в виду?

В этот момент к ним быстро подошел президент, и Нат счел благоразумным оставить скользкую тему.

— Что стряслось? — весело осведомился Вильялобос. — Маленькое недоразумение?

— Я знал этого человека, и… — начал было Нат, но осекся. Пожалуй, решил он, если об их близкой дружбе станет известно, это можетповредить Альберту. — Почему ваши люди его вышвырнули?

— Вы имеете в виду доктора Нойеса? Никто его не вышвыривал, просто… просто он не должен здесь находиться. В Вашингтоне он известен как самый старый представитель оппозиционного лобби. Между нами говоря, старик — изрядный зануда; он нападает буквально на каждый правительственный законопроект. Я называю его «старой гремучей змеей».

— Почему?

— Потому что он производит много шума. К тому же, просыпаясь по утрам, я почти готов обнаружить его свернувшимся под моей кроватью, как было однажды в моем детстве, когда к нам в дом действительно заползла гремучая змея. Что он говорил вам, Нат? Может быть, старик чем-то вас расстроил?

— Нет, совсем нет. Просто…

— Пожалуй, следовало бы ввести закон, который обязывал бы подобных людей уходить в отставку, после того как им перевалило за сотню. Впрочем, не беспокойтесь: мистер Нойес никогда не переходит границ и умеет хранить секреты.

Нат вздохнул, огляделся по сторонам, прислушался к беспокойному ропоту гостей, которым не терпелось вернуться к привычной рутине президентских приемов. Потом он увидел Гарта, который смиренным жестом воздел вверх руки, и… заговорил о пустяках.


64

Обратный полет в Феникс проходил в молчании. Нат был погружен в размышления о странном разговоре с Альбертом Нойесом, но что-то подсказывало ему, что говорить об этом вслух не стоит, во всяком случае — пока. Оказавшись в своей комнатенке в цокольном этаже, он сел на кровать и долго сидел, думая о том, как ему связаться со старым (теперь уже и в буквальном смысле слова) товарищем. Альберт наверняка много знал, и Нат как раз пытался прикинуть, что получится, если он попытается настоять на свидании с ним, когда в дверь негромко постучали.

Нат сразу понял, кто это и что ему, вернее, ей нужно.

— Я думал, ты давно ушла. Почему ты задержалась? — все же спросил он, когда Персис вошла в комнату.

Персис взяла его за руку и заставила подняться.

— Идем со мной, — сказала она и вывела Ната в коридор. Они дошли до угла, свернули, спустились по неосвещенной пожарной лестнице и оказались в точно таком же коридоре, расположенном этажом ниже.

— Что ты сделала с охранниками?

— Не спрашивай.

Они шагали мимо целого ряда мрачных комнаток, каждая из которых, словно тюремная камера, была снабжена зеркальным наблюдательным окошком в двери.

— Здесь тоже расположены законсервированные лаборатории? — небрежно поинтересовался Нат.

— У нас три этажа таких лабораторий.

— Хотел бы я знать, зачем вашей компании столько помещений.

— В этом здании размещалась медицинская исследовательская база. Здесь разрабатывалась технология сканирования мозга. — Персис отворила одну из дверей, и на Ната пахнуло спертым, застоявшимся воздухом. Потом она включила свет, и он увидел, что в комнате ничего нет, не считая двух мягких кресел, одно напротив другого. Кресла были снабжены колесиками и могли двигаться взад и вперед по проложенным в полу металлическим направляющим.

— Это еще зачем? — спросил Нат.

— В те времена, когда применялись технологии мозгового сканирования, далекие от совершенства, было практически невозможно записать активность мозга во время занятий сексом, так как при этом человеческая голова движется по непредсказуемой траектории. Тогда и был сконструирован этот станок, позволявший записывать мозговую активность в момент полового возбуждения и последующего соития.

— Сколько ему лет, этому… аппарату?

— Почти музейный экспонат, — сказала Персис, неловко усмехнувшись.

— И он все еще работает? — спросил Нат, садясь в одно из кресел.

Вместо ответа Персис потянула какой-то рычаг. Спинка кресла откинулась назад, и Персис, развернув прикрепленные к подголовнику медные скобы, надела их на лоб Нату и зафиксировала винтом. Потом она размяла в руках старомодные резиновые присоски-электроды, лизнула и прикрепила к его вискам. Резина была старой, потрескавшейся, но еще держалась.

— Ты и в самом деле надеешься получить какие-то новые данные? — спросил Нат.

— Кто знает, может, приборы и покажут что-нибудь любопытное.

— Ну а что теперь?

— А вот что… — Персис медленно расстегнула его костюм и вышла из комнаты. Вернувшись, она сказала шепотом:

— Аппаратура готова… и ты тоже, если верить приборам.

— Откуда ты знаешь?

— Нейроны в твоей медиальной зрительной области пропускают около пятидесяти импульсов в секунду, к тому же я не слепая.

Пристально глядя на него, Персис неловко стянула с себя рабочий комбинезон, потом села в кресло напротив.

— Если ты нажмешь кнопку на подлокотнике, мое кресло начнет двигаться к тебе, — сказала она. — Так мы сможем записать, как нарастает возбуждение в твоем гипоталамусе.

Нат послушно нажал кнопку, и кресло Персис, пронзительно заскрежетав, проехало по рельсам немного вперед. Он нажал кнопку еще раз. Кресло снова дернулось и поехало, потом остановилось. Теперь их колени почти соприкасались. Медленно, очень медленно Персис перебралась к нему на колени и распахнула лацканы пижамной куртки. Она гладила его грудь, прикасалась к ней губами. Ее поцелуи были сухими, щекочущими, легкими, как прикосновение крыла бабочки. Медленно, очень медленно она опускалась все ниже и ниже. Это было именно то, о чем Нат мечтал, но… что-то не сработало.

— Что случилось? — в конце концов спросила Персис.

— Мне очень жаль, но… Боюсь, я еще не готов.

Персис неловко отстранилась.

— Нет, это ты прости меня, — пробормотала она. — Я ошиблась. Должно быть, я неправильно…

— Нет, нет!.. — перебил Нат. — Ты все поняла правильно, просто все это немного… непривычно. Или слишком рано…

— Для меня это тоже непривычно, — сказала Персис, слезая с него. — Я еще никогда не выступала в роли роковой соблазнительницы. Не знаю, о чем я только думала!

Она выскользнула в соседнюю комнату и тотчас вернулась с рулоном бумаги, на котором были нацарапаны какие-то зубчатые кривые.

— Вот графики активности твоего мозга. Поначалу ты был достаточно возбужден, но потом что-то произошло… Извини, Нат, я вовсе не хотела поставить тебя в неловкое положение.

— Думаю, всему виной память о первом юношеском фиаско. — Нат криво усмехнулся, глядя на распечатку. Он старался говорить небрежно, но голос подвел, и слова упали тяжело, как свинцовые шары.

В молчании они привели себя в порядок и вышли в полутемный коридор. Персис все еще была сконфужена. Чувствовалось, что ей не терпится как можно скорее отвести Ната назад в его комнату. Но ему возвращаться не хотелось, и он нарочно замедлил шаг.

— А чем здесь занимаются сейчас? — спросил он, снова оглядывая пустой коридор с дверями многочисленных лабораторий.

— Да практически ничем. Я же говорила, большинство лабораторий законсервировано, и…

— Большинство, но не все. — Почувствовав, как им овладевает любопытство, Нат толкнул наугад одну из дверей. Она оказалась не заперта.

— Послушай, здесь есть несколько лабораторий, которые Гарт использует для каких-то своих опытов, и мы не должны…

Но Нат уже распахнул дверь и скорее по привычке, чем сознательно, включил свет. И ахнул. В центре лаборатории, в трех прозрачных, наполненных жидкостью цистернах плавало около дюжины скрюченных человеческих тел, страшно деформированных многочисленными опухолями и карциномами, натягивавшими готовую лопнуть сероватую кожу.

— Боже мой, что это?! — воскликнул Нат, борясь с отвращением.

— Я думала, Гарт давно от них избавился, — негромко проговорила Персис.

— Так ты… знала?

— Теперь ты сам видишь, сколько трудностей нам пришлось преодолеть, прежде чем мы смогли вернуть к жизни тебя.

— Господи Боже мой!..

— Не кричи. Никто не должен знать, что мы здесь, внизу.

— Знаешь, Персис, там, в карантине агентства, санитары называли меня чудовищем. Так вот, ребята, чудовище не я, а вы!

— Я думала, Гарт давно уничтожил результаты ранних экспериментов… — принялась сбивчиво объяснять Персис, но Нат не слушал. Он медленно пятился, стремясь оказаться как можно дальше от этих изуродованных, мрачных существ, от искаженных страданием лиц.

— Они выглядят как… как монстры, — проговорил он с отчаянием, зная, что один-единственный сбой программы мог и его превратить в такого же урода.


Нью-Йорк, редакция «Метрополитена»


65

Фред смотрел из окна своего кабинета на башни небоскребов, отливавшие на фоне черно-голубого неба металлическим блеском, и улыбался. Его губы сами собой растягивались в улыбке, и он ничего не мог с этим поделать. Далеко под ним, на дне пропасти глубиной в полсотни этажей, сновали по крытым тротуарам прохожие, вспыхивали крошечные огоньки торговцев и велорикш. С высоты улица напоминала муравейник, и Фреду это очень, очень нравилось. Да и кому не понравилось бы? Несмотря ни на что, Нью-Йорк все еще оставался самым большим городом мира, его неофициальной столицей.

Во всяком случае, во всем, что касалось журналистики.

Джеми Боуэр — тот самый редактор отдела новостей, который столь пренебрежительно отнесся к Фреду, когда тот впервые обратился в «Метрополитен» с предложением написать обзор о Дуэйне Уильямсе, — дружески махнул рукой сквозь прозрачную перегородку. Ублюдок больше не задирал нос. От хорошо разыгранного безразличия он перешел чуть ли не к обожанию и теперь, словно мальчишка-стажер, ловил на лету каждое слово Фреда, то и дело осведомляясь, не холодно ли мистеру Арлину, удобно ли мистеру Арлину в его новом кресле с высокой спинкой, не хочется ли мистеру Арлину перекусить или выпить кофе.

Настроение у Фреда было превосходным. Из окон офиса, который «Метрополитен» предоставил ему во временное пользование, открывался отличный вид на Мэдисон-авеню. Кроме того, последние два дня Фред провел в обществе лучших журналистов страны. Решался вопрос, достаточно ли документально подтверждена информация о первом американском «человеке из холодильника» и может ли журнал публиковать полученные от Монти Арчибаля материалы. Все сходились на том, что эти материалы могут стать самой настоящей бомбой. Со столь сенсационной информацией «Метрополитен» не выступал уже несколько лет, и добыл ее не кто иной, как мелкий обозреватель судебной хроники из Сан-Луис-Обиспо Фред Арлин. Никто из маститых нью-йоркских акул пера просто не мог поверить, что провинциал из захолустного городка сумел раскопать такую историю. Судя по тому, как недружелюбно косились на него некоторые из штатных сотрудников, сумасшедший успех Фреда вызвал у них острую зависть, но ему было наплевать. Фреду уже намекнули, что если он захочет сотрудничать с журналом на постоянной основе, то дорога для него всегда открыта, и он считал, что место у него в кармане.

Несколько смущало Фреда то обстоятельство, что писать статью журнал поручил не ему, а своему сотруднику — как ему объяснили, для того, чтобы избежать «стилистического разнобоя». Впрочем, его тут же заверили, что под заголовком будет указана только его фамилия.

Стремясь доказать, что его успех не случаен и он действительно профессионал высшего класса, Фред разыскал еще одну сотрудницу «Икора» — некую Хармони Дузетт, — которая подтвердила все, что сообщил ему ранее Монти Арчибаль. Весьма кстати пришлась и запись разговора с Окори Чимве, которую Фред сделал незадолго до исчезновения последнего и сохранил только благодаря счастливому стечению обстоятельств. Как раз сегодня (именно поэтому он и Джеми Боуэр задержались на работе до позднего вечера) ему удалось связаться с матерью Окори, которая по-прежнему жила в Нигерии. Миссис Чимве выслала им видеопробы, в которых ее сын снялся для участия в каком-то телевизионном шоу. В настоящее время техническая служба редакции проводила анализ голоса Окори Чимве, чтобы, сравнив его с записью Фреда, неопровержимо доказать ее подлинность. Именно это и было последним необходимым фрагментом мозаики. Фред знал, что, как только этот фрагмент встанет на место, материал немедленно пойдет в печать, и в последний раз проверял факты, чтобы избежать придирчивых замечаний помощника редактора, ответственного за публикацию текста. Приятели-журналисты предупредили его, что редакторы «Метрополитена» относятся к материалам со стороны весьма ревниво и, стремясь найти в них малейшие изъяны, способны изуродовать статью до неузнаваемости. И слухи эти оказались вполне достоверными. В последние дни Фред чувствовал себя жалкой козявкой, копошащейся под микроскопом. За ним действительно наблюдали, и довольно пристально: его тыкали носом в его ужасные грамматические ошибки, пеняли ему за пренебрежение правилами пунктуации, указывали на непоследовательность и сумбурность изложения и склонность к дешевой драматизации. Сомнению подвергались каждый факт, каждое положение его статьи, и Фреду не оставалось ничего иного, кроме как отнестись к замечаниям с добродушным юмором и не принимать их близко к сердцу. Нередко он утешался мыслями о том триумфе, который ждет его в конце, и это помогало ему пережить сиюминутные трудности. Когда другие репортеры спрашивали, сколько времени он работал над этим материалом, как ему удалось выйти на Монти Арчибаля и проникнуть в тщательно охраняемые секреты корпорации, Фред небрежным тоном говорил, что над темой он работал чуть больше года, руководствуясь главным образом профессиональным чутьем и журналистской интуицией. Фред ни разу не упомянул, что несколько раз он был готов вовсе забросить эту тему и только счастливое стечение обстоятельств помогало ему снова вернуться на правильный путь. Самым серьезным ударом, с важным видом вещал Фред, было для него исчезновение Окори Чимве (хотя на самом деле он не знал о предполагаемом самоубийстве информатора до тех пор, пока ему не рассказал об этом Монти); при этом он добавлял, что обстоятельства гибели бывшего санитара «Икора», возможно, станут предметом его следующего журналистского расследования.

Несмотря на апломб и уверенность в себе, Фред паниковал. Он знал, что ему не хватает опыта и он вполне мог упустить что-то весьма существенное. Что будет, если вдруг откроются какие-то сверхважные обстоятельства и он снова лишится лицензии? Только не это! На сей раз он просто обязан добиться полного и безоговорочного успеха!

Беспокоила Фреда и судьба Монти. Правда, его стараниями бывший икоровский лаборант и его мать получили столько денег, что могли безбедно прожить на них несколько лет, однако гарантии их безопасности были весьма и весьма зыбкими. Если «Икор корпорейшн» имела какое-то отношение к странному самоубийству Окори Чимве, то что она сделает с Монти, когда полученные от него сведения станут достоянием гласности? А сведения эти весьма и весьма важны. Фотографии и документы, которые добыл Монти, не только придавали материалу убедительность и блеск, но составляли главное содержание сенсационного репортажа. Правда, сначала Монти долго отказывался делать что-либо подобное и даже не отвечал на звонки Фреда и редактора, однако в конце концов деньги и обещание безопасности сделали свое дело. Монти решился, и Фред вздохнул с облегчением. В глубине души он знал, что подлинным столпом, на котором держалась ожидаемая сенсация, был именно Монти. И именно ему грозила самая большая опасность, так как «Икор», несомненно, не остановился бы ни перед чем, чтобы наказать предателя.

Между тем Монти продолжал ходить на работу в «Икор». Правда, Фред предупредил его, чтобы он готов был в любую минуту исчезнуть, а «Метрополитен» приготовил для Монти и его матери (а также для Хармони) новые документы и новое жилье, однако малейшая заминка могла стоить жизни всем, кто имел какое-то отношение к грядущей сенсации.

Глядя на темнеющее небо над Манхэттеном, Фред испытал легкое головокружение. Сомнения продолжали терзать его, и он спросил себя, сможет ли он когда-нибудь снова спать спокойно. Ответить на этот вопрос он не успел — сквозь прозрачные перегородки он увидел, что Джеми Боуэр поднялся со своего места и направляется к его кабинету.

— Поздравляю, — сказал редактор, не скрывая своего возбуждения. — Обе записи голоса Чимве оказались абсолютно идентичны. Можно действовать.


Феникс


66

— По-моему, сейчас как раз тот момент, когда ты должна сказать, что за нами наблюдают руководители «Икора», — проговорил Нат чуть слышным шепотом.

Они лежали на узенькой скрипучей койке в одной из законсервированных лабораторий. В этот раз никаких непредвиденных трудностей не возникло. Усевшись на Ната верхом, Персис плавно двигалась вверх и вниз, а он только сдерживался, чтобы не кончить слишком рано. В какой-то момент он даже взял ее за плечи и заставил наклониться, чтобы поцеловать, но Персис увернулась и снова выпрямилась: ей хотелось смотреть на него, видеть его лицо, на котором отражались возбуждение и желание. Нат и в самом деле был в восторге от всего происходящего; блаженство, которое он испытывал, помогло ему забыть даже об ужасе, охватившем его при виде изуродованных человеческих тел, плававших в прозрачной цистерне. Это зрелище по-настоящему потрясло его, и Персис увела Ната в другую комнату, чтобы он немного пришел в себя, а потом… потом случилось то, что неизбежно должно было случиться.

— Не шевелись!.. — хрипло простонала Персис.

— Я не могу.

— Пожалуйста!..

Нат чувствовал, как сильно она изголодалась по сексу, и ему хотелось просто расслабиться и получить удовольствие, но мешало собственное возбуждение. Нат был нетерпелив, как подросток. Он, вернее, его тело не желало ждать и готово было каждую секунду выгнуться дугой в последнем пароксизме наслаждения. Наконец, не в силах сдержаться, Нат рванулся вверх, стараясь войти в Персис как можно глубже. Она же со стоном осела на него всей тяжестью, и Нат, содрогнувшись, замер неподвижно, дожидаясь, пока она тоже кончит.

— Не уходи… Пожалуйста, не бросай меня!.. — прошептал он, целуя Персис в шею, но слова прозвучали холодно и фальшиво, словно их произнес кто-то другой, находящийся далеко отсюда — в другом времени, в другом измерении.

Персис нежно поцеловала его в лоб.

— Конечно, я тебя не брошу, — ответила она.

Но Нат все равно чувствовал себя растерянным, сбитым с толку, заблудившимся в тумане неизвестности и неопределенности.

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? — проговорил он.

— Чего? — спросила она, но Нат не ответил. Больше всего на свете ему хотелось вернуться в свою прошлую жизнь — такую простую и понятную жизнь с ее повседневной рутиной, привычной работой, походами в магазин, обедами, ужинами и прочими бытовыми заботами, оставлявшими лишь небольшие промежутки свободного времени для того, чтобы любить и быть любимым. Подумав об этом, Нат немного помрачнел. Он прекрасно понимал, что, какие бы чувства ни связали его с Персис, их отношения всегда будут далеки от нормальных. Да и вообще — о каких отношениях может идти речь? Ведь у нее есть муж, которому она изменила, наверное, впервые за всю историю их семейной жизни!

— Извини, — глухо сказал Нат. — Мне бы не хотелось разбивать твою жизнь…

Как и предвидел Нат, она тотчас высвободилась из его объятий.

— Ты не разбиваешь мою жизнь. Это была моя идея.

— К тому же в этом здании слишком много свободных комнат…

Быстро одевшись, они вышли в коридор и отправились назад, на этаж, где находилась комната Ната. По дороге ему вдруг пришло в голову расспросить Персис об Альберте и их странном разговоре в Белом доме.

— Я думаю, Альберт имел в виду Иэна, твоего донора, — осторожно сказала Персис, когда они уже входили в его комнату. — Мы действительно долго искали подходящего донора, искали по всей стране. В наши дни дорожные аварии уже не так страшны, как в твое время, и их участники сплошь и рядом остаются в живых. Поэтому тела, которые мы могли бы использовать, попадаются исключительно редко. Быть может, мои слова покажутся тебе циничными, так что я заранее прошу прощения, но те трупы, которые нам предлагали, ни на что не годились: либо увечья были слишком серьезными, либо замораживание производилось с нарушением технологии. Нам потребовалось два… да, почти два года, чтобы подобрать полностью совместимый образец, и я считаю, что нам очень, очень повезло. Сам подумай, нам требовался не просто молодой, сильный, выносливый экземпляр, а донор, ткани которого на девяносто пять процентов идентичны твоим. В противном случае риск был бы слишком велик, чтобы мы могли рисковать твоей… головой в буквальном смысле слова.

— А что могло случиться? — полюбопытствовал Нат. — Разве Гарт не мог восстановить клетки с помощью своего чудо-стимулятора?

— Некоторые клетки по-разному реагируют на химические команды-энзимы и растут с разной скоростью. Результат ты видел. Тромбозы, некрозы, неравномерный рост нервной ткани, злокачественные и доброкачественные новообразования и прочее, и прочее… Пойми, Нат: несмотря на то, что за прошедшие годы медицина ушла далеко вперед, мы все еще не всемогущи и не знаем ответов на многие самые важные вопросы. Люди до сих пор живут меньше, чем могли бы, причем намного меньше. Да что там за примерами далеко ходить, взгляни хотя бы на главу нашей корпорации — Джона Рэндо. Мы бы и хотели ему помочь, но это не в наших силах. Конечно, попытаться можно, но никаких гарантий мы в данном случае дать не можем.

— Значит, Джон Рэндо тоже ждет, пока ему подберут подходящего донора?

— В общем и целом — да.

Нат поглядел на ее прекрасные глаза, поблескивавшие в полутьме, и спросил себя: почему она говорит с ним таким тоном, словно извиняется?

— Я знаю, что наделал немало глупостей, — медленно начал он. — И я очень благодарен вам за все, что вы для меня сделали. Ваш мир… он пугает меня до чертиков — наконец-то я готов в этом признаться.

Персис повернулась и поцеловала его так, что тело Ната снова встрепенулось от желания.

— Пожалуйста, верь тому, что я тебе скажу, — проговорила она, обдавая его своим тепло-сладким дыханием. — Придет время, и это обязательно окупится. Обязательно!

Нат в свою очередь слегка наклонил голову, чтобы поцеловать Персис еще раз, но вдруг отпрянул. На крошечной камере наблюдения в углу горел предательский красный огонек, а диафрагма устремленного на них объектива сокращалась, точно зрачок человеческого глаза.


67

Проснувшись на следующее утро — еще до того, как он увиделся или перебросился парой слов с кем-либо из персонала, — Нат почувствовал: что-то изменилось. Перемена была едва уловимой, как первое дыхание осени, принесенное прохладным ветерком в жаркий августовский полдень. Поначалу, впрочем, Нат решил, что Рику или Гарту стало известно об их с Персис вчерашней вылазке на нижние этажи. Теперь он понимал, как безрассудно они поступили, и невольно задумался о том, какие это может иметь последствия.

Прошло, однако, несколько часов, прежде чем он получил более или менее внятный ответ на вопрос, почему сегодня все ведут себя иначе, не как всегда. В прессе появился какой-то репортаж, сказал Нату один из охранников. Подробности он сообщать отказался, но добавил, что скоро приедет директор, он-то и просветит Ната насчет последних событий.

Сначала Нат вздохнул с облегчением, но потом напряжение вновь овладело им. Теперь он, впрочем, больше злился, чем беспокоился. Если эта чертова статья касается поездки в Вашингтон и встречи с президентом, значит, он был прав, когда указывал на опасность подобного шага. Но его вынудили, следовательно, вся ответственность ложилась на плечи Гарта, Рика и Персис. И уж он заставит их ответить за то, что они сотворили с ним. Именно с ним, потому что теперь его будущее снова оказалось под угрозой.

Гарт и Персис пришли к нему в комнату вместе; Гарт был бледен, Персис смотрела в сторону.

— Эге, дело-то, похоже, серьезное! — заметил Нат, прежде чем они успели сказать хоть слово. — На вас обоих просто лица нет!

— В «Метрополитене» появилась статья… — начал Гарт.

— Какая статья?

— О тебе. Мы думаем, газетчики добрались до Монти.

— А где Монти?

— Мы не можем его найти. Он не пришел на работу и не отвечал на вызовы. Тогда к нему поехали наши… сотрудники, но оказалось, что дом брошен, а Монти сбежал.

— Это ложь! — спокойно сказал Нат. — Монти никогда бы не поступил так со мной!

— К сожалению, в статье приводятся факты, которые известны только ему. И фотографии… И…

— Фотографии?! — взорвался Нат. — Откуда он взял фотографии?

— Он сфотографировал тебя, пока ты спал, — объяснил Гарт, занервничав еще больше. — Если бы ты знал, Нат, что творится в штате, во всей стране! Настоящее столпотворение, скандал! Пресса на ушах стоит, всем хочется получить от нас комментарии. Не обошлось и без протестов. Многим людям не нравилось то, чем мы тут занимались.

Нат посмотрел сначала на него, потом на Персис:

— Это означает, что Федеральное агентство скоро будет здесь, не так ли?

— Я в этом не сомневаюсь.

— В таком случае вы должны немедленно увезти меня отсюда и спрятать. Так будет лучше для всех, в том числе и для вас. Почему ты не послушался меня, Гарт? Ведь я же говорил, что эта поездка к президенту — слишком рискованная затея!

— В статье даже не упоминается о нашей поездке в Вашингтон. Зато об остальном… Этот проныра-репортер, как видно, уже давно идет по нашим следам.

— Могу я познакомиться со статьей?

Гарт и Персис не ответили, и Нат начал терять терпение.

— Вы не можете мне отказать, — резко сказал он. — В конце концов я все равно ее увижу!

Гарт и Персис повернулись, чтобы уйти.

— Эй, стойте! — окликнул их Нат. — Не уходите! Как вы смеете бросать меня в такой момент?!

Но дверь за ними уже закрылась.

Некоторое время Нат неподвижно сидел на кровати. Он был потрясен неожиданным поворотом событий. К счастью, он удержался и не стал выяснять отношения с Персис при Гарте, что могло только усугубить ситуацию. И все равно, его положение трудно назвать завидным. Мир узнал его тайну — узнал о том, что «человек из холодильника» существует. Отныне он знаменит — скандально знаменит. И теперь ему вряд ли удастся избавиться от этой сомнительной славы, как бы далеко он ни спрятался.


Книга третья Освобождение

Слава — это публичное разрушение

возводимого здания,

когда на строительную площадку,

разнося камни, врывается толпа.


Райнер Мария Рильке


68

Примерно через час после визита Гарта и Персис к Нату в комнату пришли четверо вооруженных охранников. Они велели ему собираться, сказав, что на крыше его ждет аэрокар. Обступив Ната плотной группой, охранники быстро повели его к лифтам. У лифта их ждал Рик, что весьма удивило Ната. Рик протянул ему небольшой кейс.

— Тебя отвезут в Калифорнию, а потом переправят в Европу, — сказал он. — Здесь все, что может тебе понадобиться: документы, визы, паспорта, справки о здоровье, деньги. В Европе на тебя выйдет наш человек, он о тебе позаботится. Удачи тебе.

Прощаясь, Рик протянул руку, но Нат ее не принял.

— В какую часть Европы я отправляюсь? — спросил он.

— Все в кейсе, — ответил Рик, убирая руку.

— А где Персис и Гарт?

— Они тоже хотели попрощаться с тобой, но я подумал, что лучше обойтись без этого.

— Почему?

Рик как-то странно посмотрел на него, и Нату показалось — он знает или догадывается о том, что произошло у них с Персис.

— Я никуда не уеду, пока не увижусь с ними.

Слегка пожав плечами, Рик отступил в сторону, и охранники, грубо схватив Ната за плечи, швырнули его в лифт.

— Мне очень жаль, Нат, но у нас совершенно нет времени, — сказал Рик с легкой улыбкой, и двери лифта закрылись.

Аэрокар, а точнее, небольшой вертолет разведывательного типа стоял на посадочной площадке на крыше здания. Отсюда Нату была хорошо видна толпа, окружавшая ограду. Снизу тоже заметили четырех охранников, подталкивавших Ната к вертолету. Толпа угрожающе всколыхнулась, видеорепортеры поспешили поменять позиции, демонстранты выше подняли свои транспаранты.

Интуиция подсказывала Нату, что садиться в вертолет с четырьмя вооруженными охранниками, которых он к тому же видел впервые в жизни, — не самая лучшая идея. Он сопротивлялся им в лифте, продолжал бороться и теперь. В пылу схватки он швырнул в одного из них кейсом. Кейс упал на покрытие посадочной площадки, подскочил и открылся. Внутри не было ни документов, ни денег — только пара каких-то старых, потрепанных книг или справочников. Значит, вся операция была пшиком и везли его вовсе не в Калифорнию и не в Европу. Отчаяние придало Нату сил. Он начал отбиваться кулаками. Вырвавшись, он бросился к дверям лифта и нажал кнопку вызова. Двери тотчас отворились, и из лифта вышла… Персис.

— Что происходит?! — яростно выкрикнул Нат прямо ей в лицо, стараясь перекрыть свист ветра и грохот вертолетных двигателей.

— Разве Рик тебе не сказал? — удивилась Персис.

— Но в портфеле ничего нет!

С мольбой глядя на него, Персис подобрала кейс и показала Нату тоненькую папку, засунутую в отделение для бумаг под крышкой. По ее лицу было видно, что она плакала.

Нат почувствовал себя дураком.

— Я увижу тебя снова?

Персис покачала головой:

— Вряд ли.

Нат взял у нее кейс и, не оглядываясь и сильно сутулясь, шагнул к вертолету. Когда аппарат взмыл в небо, он увидел в толпе внизу несколько транспарантов.

«БОГАТЫЕ БОГАТЕЮТ, БЕДНЫЕ БОЛЕЮТ», — гласил один.

«О КОМ ЗАБОТИМСЯ — О МЕРТВЫХ ИЛИ О ЖИВЫХ?» — прочел Нат на втором.

А на третьем было написано коротко и ясно:

«УБЕЙТЕ ЧУДОВИЩЕ!»


69

Вертолет приземлился где-то далеко за городом. На равнине вокруг виднелись только геодезические купола, расставленные правильными рядами, словно в образцовом лагере для беженцев. Кое-где на подъездных дорожках стояли смешные маленькие машинки, похожие на слегка модернизированные гольф-кары, и Нат вспомнил, что именно на таком электромобиле он бежал из морга.

Охранники высадили его из вертолета и отвели к большой, мощной машине, где сидели еще четверо мужчин. Все они были в защитных костюмах гражданского образца и в шлемах без солнцезащитных козырьков. У всех четверых — грубые, оплывшие, недобрые лица, словно они приходились друг другу близкими родственниками, и Нат с упавшим сердцем подумал, что до границы штата он не доберется.

Машина резко взяла с места и помчалась по пустынному шоссе без дорожных знаков или указателей.

— Разве эта дорога ведет к границе? — спросил Нат, но ему никто не ответил.

— Откуда вы знаете, куда ехать, если здесь нет ни одного указателя? — не успокаивался он.

— Путешествия у нас не поощряются, — сказал человек, сидевший рядом с Натом. От троих своих коллег он отличался только тем, что у него было не такое жесткое лицо.

— Это, наверное, старое шоссе А-10, которое ведет в Лос-Анджелес, правда? — спросил Нат и снова не получил ответа.

— Я почти уверен, что это А-10, — пробормотал он. — Сколько миль до границы Калифорнии?

— До границы пятьдесят миль, — сказал кто-то из сидевших впереди охранников.

— Остановитесь, — попросил Нат. — Мне нужно отлить.

Охранники недовольно заворчали, но машина начала притормаживать и наконец остановилась на обочине.

— Сними ботинки и шлем, — приказал водитель.

— Это еще зачем?

— Снимай, тебе говорят!

Нат не собирался подчиняться, но старший охранник — здоровенный парень с изрытым оспинами лицом — крепко схватил его за плечи и держал, пока его более дружелюбный напарник расстегивал ботинки и снимал со шлема забрало.

Нат ступил босыми ногами на землю и пошел прочь от шоссе. Он все шел и шел, пока двое из охранников не выскочили из машины. Они явно занервничали. Направив на Ната оружие, они велели ему мочиться там, где он стоит.

— Я не смогу отлить, пока вы в меня целитесь, — возразил Нат. — В мое время было как-то не принято мочиться под дулом пистолета, так что если не возражаете, я зайду вон за тот небольшой камешек.

Тем не менее его «добрый» сосед последовал за Натом и стоял неподалеку, пока тот возился с застежками комбинезона.

— Как тебя зовут? — спросил Нат, убедившись, что их никто не может слышать, но охранник промолчал. Нат, однако, не терял надежды.

— Ты, наверное, знаешь, через что мне пришлось пройти, — сказал он. — А ведь я был абсолютно ни в чем не виноват. Я — жертва обстоятельств, жертва чужого честолюбия и алчности…

— Я не имею к этому никакого отношения, — деревянным голосом сказал охранник.

— Тогда почему я здесь? Почему вы заставили меня снять ботинки и шлем? Почему целитесь в меня из своих пушек? Просто не верится, что всего лишь на прошлой неделе я был представлен самому президенту Вильялобосу!.. Почему все так изменилось?

Охранник посмотрел на босые ноги Ната.

— Скажи честно, попаду я в Калифорнию или вам приказали что-то другое?

Охранник неуверенно покосился в сторону машины.

— Кто вы — охранники или конвоиры? Сопровождающие или расстрельная команда?!

В глазах охранника промелькнуло что-то похожее на сострадание.

— Отпусти меня, а?.. — сказал Нат просительным тоном. — Пожалуйста!

Но охранник наставил оружие прямо в грудь Нату и дернул головой, показывая, чтобы тот шел обратно к машине. И Нату пришлось подчиниться. Шагая босиком по горячей каменистой земле, он буквально чувствовал, как пуля крупного калибра вонзается ему в затылок. Как, оказывается, просто отнять у человека жизнь! Гораздо проще, чем оживить мертвого. Вот только почему, ради всего святого, Гарт и Персис предали его, что их заставило? Ладно — Гарт, но Персис!

Нат был очень удивлен, когда в сумерках они все же добрались до границы и солдаты направили их в самый конец длинной вереницы машин, стоявших в очереди на контрольно-пропускной карантинный пункт. Каждую машину тщательно обыскивали, а пассажиров проверяли, так что очередь едва двигалась. В томительном ожидании прошел час, потом еще полчаса, а они почти не продвинулись. Охранники забеспокоились и начали переговариваться на каком-то диалекте испанского, которого Нат не понимал. Ему было ясно только, что все четверо очень злятся из-за задержки и все время повторяют «Adonde paramos?» — «Где мы остановимся?»

Потом ему показалось, что один из них произнес что-то похожее на «Влит». Нат смутно помнил, что так назывался небольшой городок неподалеку от калифорнийской границы.

Этого было достаточно, чтобы Нат окончательно понял: его вывезут за пределы Аризоны, прикончат и закопают тело где-нибудь в укромном месте. Пустыня, по которой проходила граница, — очень удобное место для расправы. Собственно говоря, тело можно даже не закапывать — вскоре от него в любом случае мало что останется.

Когда машина еще немного приблизилась к контрольному пункту, Нат увидел барьер — силовое поле высотой около пятидесяти футов, которое, слабо светясь в сумерках, убегало и терялось в пустыне по обе стороны от пограничной заставы. Ослепительно-белые лучи прожекторов беззвучно скользили по пустыне, и ночные животные в панике разбегались при их приближении, спеша скрыться в расселинах скал и между камнями. Только сейчас Нат понял, насколько серьезно местные власти относились к тому, чтобы держать на замке границы между штатами.

Прошло еще сколько-то времени. Машина немного приблизилась к будке, в которой сидели вооруженные до зубов солдаты, потом дело снова застопорилось. Старший охранник не выдержал и вышел, чтобы выяснить у водителей других машин, что случилось. Прошло еще полчаса, но он не возвращался, и второй охранник отправился на поиски начальника. В машине остались только водитель и четвертый охранник, которого Нат считал своим потенциальным союзником. Пристально разглядывая его нахмуренное лицо, он вдруг заметил, что парень показывает ему глазами на дверцу.

Второго приглашения Нат дожидаться не стал, поняв, что это — его последний и единственный шанс. Поблагодарив охранника быстрым взглядом, он толкнул дверцу плечом, вывалился наружу и побежал, побежал изо всех сил, торопясь скрыться в темноте надвигающейся ночи.

В первые секунды все было тихо, потом позади раздались крики, выстрелы, короткие слова команд. Длинные лучи прожекторов нащупали его почти мгновенно — в пустыне спрятаться негде. Пули засвистели над головой, и Нат заметался из стороны в сторону, но прожекторы снова находили его, и вслед Нату гремели новые выстрелы. Правда, пока ни одна пуля даже не задела его, но Нат знал, что рано или поздно это случится, и тогда ему конец.

Задыхаясь, падая и снова вставая, Нат бежал и бежал. Ему казалось — он преодолел уже несколько миль, и Нат только удивлялся, что такая задача оказалась ему по силам. Наконец он рискнул остановиться и оглянуться. Стеклянное здание контрольного пункта осталось далеко позади, но Нат ясно различал его в темноте. Насколько он видел, его никто не преследовал, но он никак не мог понять — почему? Паника шевельнулась у него в груди. Что, черт побери, ему делать дальше? Только сейчас он вспомнил, что его башмаки остались в машине. Страх и прилив адреналина заставили его забыть об обуви, и теперь его ноги были разбиты и кровоточили.

Над равниной раздался рев вертолетных двигателей, и по пустыне снова зашарили голубовато-белые лучи прожекторов. Потом Нат увидел еще один летательный аппарат — похожий на бублик разведывательный экранолет беззвучно висел над самой землей, пока его чувствительные инфракрасные детекторы обшаривали пустыню. Вскоре к нему присоединилось еще несколько таких аппаратов, двигавшихся в правильном ромбовидном строю.

Сначала Нат в панике метнулся в сторону, потом заметил поблизости несколько крупных валунов и, бросившись к ним, забился глубоко в щель между камнями. Он знал, впрочем, что это убежище недостаточно надежно: ИК-детекторы экранолетов-разведчиков способны обнаружить тепловое излучение любых форм жизни размером с зайца. Единственный его шанс заключался в том, чтобы оказаться за пределами радиуса их действия. Сохраняя правильный строй, экранолеты рыскали по пустыне, словно голодные хищные твари, отклоняясь то в одну, то в другую сторону в поисках его следов, а Нат обреченно следил за их маневрами. На мгновение ему даже захотелось вернуться к контрольному пункту и сдаться. Ему казалось, если он сумеет привлечь к своему аресту как можно больше внимания, шумиха в прессе, возможно, избавит его от палачей «Икора». Да и президент, он надеялся, сможет чем-то помочь. Но потом Нату пришло в голову, что появись он сейчас на КПП, его, скорее всего, сдадут представителям Федерального агентства бактериологической безопасности или — того хуже — отправят обратно в «Икор». А уж служба безопасности корпорации непременно доведет начатое дело до конца, как только решит, что может сделать это безнаказанно.

Пока Нат раздумывал над различными вариантами своей дальнейшей судьбы, разведывательные экранолеты пролетели над его укрытием и теперь прочесывали пустыню в нескольких милях от него. Провожая их взглядом, Нат решил, что это хорошая новость, но, еще раз посмотрев на израненные ноги, невольно почесал в затылке. Интересно, далеко ли он сможет уйти босиком?

И все же никакого другого выхода у него не оставалось, поэтому, дождавшись, когда шум вертолетных двигателей окончательно затих, Нат выполз из своей щели и вскарабкался на самый большой валун. Вскоре он заметил свет, исходящий от здания контрольно-пропускного пункта. Нат знал, что старое шоссе номер десять вело с востока на запад, и, набрав камней, выложил на песке некоторое подобие компаса, с помощью которого он мог бы определить нужное направление утром, когда свет с КПП уже не будет виден. В последний раз выверив свой примитивный компас относительно Полярной звезды, Нат присел на землю, привалился спиной к камню и — совершенно неожиданно для себя — крепко заснул.


70

Нат проснулся от жажды — и от ужасной сухости во рту. Язык распух и стал огромным и шершавым, как терка. Нат попытался сглотнуть, но сразу закашлялся. К счастью, он вспомнил, что нужно пососать камешек, чтобы стимулировать слюноотделение. Все тело ныло и болело, болели изрезанные о камни ступни, и все же он сумел подняться на ноги и захромал вдоль силового барьера по направлению к контрольно-пропускному пункту на границе. Зачем — этого Нат и сам не знал. Он еще не решил, будет ли он сдаваться или просто посмотрит, каковы его шансы перебраться на другую сторону.

Несколько раз ему попадались останки животных, которые имели неосторожность забрести в едва заметно мерцающее силовое поле. Некоторые из них давно превратились в высохшие кости, на других еще сохранялись клочья кожи и меха. Вскоре Нат набрел на мумифицированный труп волка и подумал, что его может ожидать такая же судьба.

Наконец он вскарабкался на небольшой пригорок, откуда открывался вид на шоссе. С пригорка хорошо просматривались длинные вереницы машин, стоявших в очереди к контрольному пункту. Машины почти не двигались, над силовым барьером парили с полдюжины летательных аппаратов, и Нат понял, что проверка идет серьезная. Вероятно, его все еще ищут.

Понаблюдав за КПП, Нат раздумал сдаваться. Он был уверен, что любой облеченный властью чиновник попытается разделаться с ним тем или иным способом. Даже если «Икор» не успел подмазать пограничный контроль, для солдат он все равно потенциальный источник опасной инфекции.

Пожалуй, рассудил Нат, его единственный шанс — это идти на восток. Если он найдет дорогу, то попытается добраться на попутках до Невады.

Шагая в ту сторону, где, как ему казалось, встало утром солнце, Нат вскоре набрел на покинутый лагерь каких-то бродяг. Среди мусора, грудами сваленного возле примитивного очага из камней, он отыскал старый башмак. Он был ему мал, но Нат разорвал мысок и натянул башмак на левую ногу. Для правой он соорудил что-то вроде мокасина из старых джинсов и обрывков веревки. Кроме обуви ему удалось откопать в мусоре несколько сравнительно целых пластиковых пакетов, ржавый нож и старый рваный рюкзак.

Весь остаток дня Нат кое-как ковылял по твердой, выжженной пустыне. Жара и жажда продолжали немилосердно мучить его, и он сосал мякоть кактусов, которую вырезал ножом. Его самодельная обувь оказалась никуда не годной — мокасин все время слетал сноги, а присесть, чтобы перевязать веревки потуже, Нат не решался, боясь, что встать уже не сможет. Ближе к вечеру его стали посещать видения, причем Нат не мог сказать, галлюцинации это или он видит настоящий мираж. Пустыня впереди начинала дрожать и серебриться, словно водная гладь обширного озера, но Нат упрямо старался не смотреть в ту сторону, боясь потерять направление и сбиться с пути.

Но когда солнце уже почти село, Нат и в самом деле набрел на озеро. К сожалению, оно давно пересохло и в нем не было ни капли воды. Вдоль берегов засохла белая соляная корка, из-за чего озеро напоминало раззявленный рот циркового клоуна. Нат и сам выглядел не лучше: губы потрескались, на подбородке запеклись кровь и слюна, в голове стучало, ноги саднило, а перед глазами мелькали огненные точки.

Из последних сил Нат вслух проклял «Икор» и всех, кто его предал, — Гарта, Персис и даже Монти. Досталось и Мэри, которой пришла в голову странная фантазия увлечься криотехнологиями. Если бы не она, сейчас он вряд ли оказался бы в этом аду. Черт бы побрал ее самонадеянность и упрямство! Не вмешайся она в его судьбу, сейчас он не испытывал бы никаких страданий. Но она вмешалась, и теперь ему предстоит умереть во второй раз, умереть ужасной смертью посреди голой пустыни! Нереальными и ужасно далекими казались ему теперь и тихая жизнь в Венисе, и его практика на Беверли-Хиллз, и воскресные прогулки по побережью, и стаи китов и дельфинов в волнах, и индейка на Рождество, и вкус красного вина в ресторанчиках на Эббот-Кинни.

Опустившись на камень, Нат уронил голову, целиком отдавшись охватившему его отчаянию. Это было как внутренний взрыв, как заряд динамита, разорвавшийся в замкнутом пространстве его души. Прошло довольно много времени, прежде чем Нат осознал, что стоит на коленях и, сложив руки на груди, горячо, истово молится. Он всегда считал себя атеистом или, точнее, агностиком, пребывая в ожидании какого-то особого случая или сильного переживания, которое пробудит в нем религиозное чувство. Он и сейчас оставался неверующим — молитва исторгалась не из разума, а из тела.

— Господи, помоги мне! Милосердный Боже, пожалуйста, помоги! Пусть я останусь жив! Пусть я не умру здесь! Господи Иисусе, ведь ты же любишь меня, правда?

Эти слова он знал. Однажды Нат даже написал их, когда пытался установить связь со своим телом. Вернее — не своим. Иэна. Должно быть, парень был верующим, и теперь его тело снова пыталось взять контроль в свои руки. Но Нату было уже все равно.

И как только Нат об этом подумал, ему стало ясно: это тело хочет двигаться, хочет идти дальше. Оно не желает сдаваться! Но Нату и на это было наплевать. Он не знал даже, то ли все, что он чувствует, происходит на самом деле, то ли у него действительно начались галлюцинации как следствие солнечного удара или сильного обезвоживания. И все же он поднялся и пошел дальше, пока не наткнулся на небольшое углубление в самой середине каменистого распадка, куда его завели ноги. Забравшись в эту щель в камнях, он разложил небольшой костерок из веток и травы, не забыв поблагодарить природу за то, что она заботливо высушила их на солнцепеке. Вечерняя прохлада немного освежила его, и Нат сообразил, как сделать из камней примитивный поддон для сбора ночной росы. Однако с каждой секундой его одиночество продолжало расти, а вместе с ним рос и страх. Если бы поблизости оказалось хоть что-то, связанное с людьми, ему было бы легче. Дорога. Машина. Старый поломанный забор на худой конец… Что-нибудь!!! Но нигде поблизости не было даже следа присутствия человека, и Нат подумал, что, если бы сейчас в пустыне появились охотники на машинах, он бы с радостью сдался на их милость, лишь бы они увезли его подальше от этой тишины и безлюдья.

Но никто не появлялся. Лишь с неба смотрели равнодушные звезды, и, глядя на них, Нат немного успокоился. Отыскав Полярную звезду, он выложил на земле еще один компас из камней. Нат хорошо помнил карту Невады из дорожного атласа; произведя несложные расчеты, он установил, что не далее чем в двадцати милях дальше на восток должно проходить небольшое шоссе. Разумеется, Нат мог и ошибиться, но об этой возможности он решил не думать. Он знал, что еще один день ему в любом случае не пережить, так что вариантов было всего два: либо дорога, либо мучительная смерть.

Когда на следующее утро Нат проснулся, а вернее — очнулся, солнце стояло уже довольно высоко. Выпив глоток воды, скопившийся в лотках, он слил остатки в пластиковый пакет, заново перевязал веревки на правой ноге и двинулся в путь. Каждый шаг давался ему с неимоверным трудом; истерзанные камнями ноги распухли, а у него уже недоставало сил, чтобы выбирать место, куда ступать, поэтому Нат шел и шел прямо по острым камням и щебенке, которые еще сильнее ранили ступни. Наконец он споткнулся о какой-то камень и, не в силах удержать равновесие, упал на колени.

— Вот и все, — сказал он в тишине, которая казалась ему оглушительной. — Дальше хода нет. Во всяком случае — для меня.

С этими словами Нат повалился на бок и вытянулся во весь рост. Он мог бы проползти еще милю или две, но никакого желания двигаться у него не было. Какая разница, загнется он здесь или через две мили? Он допил остатки воды и уже начал погружаться в некое подобие забытья, когда вдруг заметил какой-то механизм, который быстро двигался к нему сквозь знойное марево. Это было настолько невероятно, что в первую секунду Нат решил, что у него снова начались галлюцинации, но потом он услышал мерный рокот двигателя и приподнялся на локте. Теперь он ясно видел что-то вроде судна на воздушной подушке с очень длинным корпусом, отдаленно напоминавшее змею или гигантского механического червя.

Собрав последние силы, Нат вскочил на ноги и замахал руками. Механический червь громко засигналил в ответ. Спустя несколько секунд его длинное металлическое тело пронеслось совсем рядом, и у Ната упало сердце. Он уже решил, что его надеждам на спасение не суждено сбыться, как вдруг заметил, что странная машина замедляет ход. Вскоре она остановилась, и Нат заковылял вдоль ее блестящего бока к кабине, из которой уже спускалась клепаная металлическая лестница. Из открытого люка над верхней ступенькой появился невысокий полный мужчина в шлеме и сером комбинезоне. Вот он поднял забрало, и Нат разглядел пухлые детские щечки, курносый нос и невыразительные бледно-голубые глаза.

— Откуда, черт побери, ты взялся? — сердито осведомился коротышка, и его голубые глаза гневно блеснули. — Я тебя чуть не переехал! Что стряслось? Может, твоя баба решила от тебя избавиться?

Речь его была такой быстрой и отрывистой, что Нат почти ничего не понял. Тогда он попытался улыбнуться, но неожиданно всхлипнул.

— Что-то вроде того, — проговорил он.

Коротышка покачал головой:

— Ты со мной не шути, парень! За все время, что я езжу по пустыне, я видел много брошенных собак и одну брошенную женщину, но еще ни разу мне не попадался брошенный мужчина. Впрочем, в жизни еще не то бывает, — философски заключил он и, склонив голову к плечу, как-то странно посмотрел на Ната. Его правая рука медленно поползла к карману комбинезона, в котором лежало что-то тяжелое — гаечный ключ или пистолет.

— У меня… неприятности, — сказал Нат, стараясь говорить как можно спокойнее. — Плохие люди завезли меня сюда и оставили умирать. Не бойтесь, я не причиню вам вреда. Мне нужно только выбраться отсюда. Скажите, куда вы направляетесь?

Коротышка долго смотрел на него и молчал, так что Нат уже решил — он ничего не понял. Наконец он разлепил губы и спросил:

— Ты ведь не из этих… не из голодранцев?

— Как-как вы сказали?.. — переспросил Нат, понимая, что его израненные ноги, грязная одежда и полупустой рюкзачок за спиной выглядят в лучшем случае предосудительно.

— Голытьба. Голодранцы. Я никогда не вожу таких, как они.

— Почему же они голодранцы?

— Так… Живут как хотят, и ничего хорошего от них ждать не приходится. Голодранцы и есть… У тебя хоть документы-то в порядке? Через сорок миль — граница, а я не хочу, чтобы меня наказали за то, что я вожу всяких подозрительных типов.

Нат вздохнул:

— Нет. У меня нет документов.

Мужчина посмотрел по сторонам, потом поскреб в затылке:

— Я могу поделиться с тобой водой и едой, но подвезти не смогу. Уж извини.

— Довезите меня хотя бы до границы, — попросил Нат. — Здесь я умру.

— Ну ладно, черт с тобой… так и быть. — Коротышка отступил в глубь кабины, и Нат воспринял это как приглашение. Он быстро вскарабкался по лестнице, и мужчина, протянув ему отдающий пластиком хлеб и воду, снова запустил двигатель.

— Что вы везете? — спросил Нат, напившись и утолив голод.

— Фтороксид водорода.

Вот повезло, подумал Нат. Мало того что на границе его наверняка схватят, так его еще и угораздило забраться в самую настоящую самоходную бомбу.

— Кто же теперь пользуется фтороксидом водорода? — спросил он.

Коротышка рассмеялся, и на его короткой толстой шее заходил под слоем жира кадык:

— Невадские легавые — вот кто.

Нат тоже несколько раз хихикнул, хотя ему было совсем не смешно.

— А как мне перебраться через границу без документов? — спросил он, пользуясь тем, что коротышка явно в хорошем настроении.

— Это уж твое дело.

— Понятно… — Нат попытался устроить ноги поудобнее, но задел за какой-то рычаг и, не сдержавшись, застонал от боли. Водитель бросил на него быстрый взгляд, потом посмотрел вниз.

567

— С такими ногами ты далеко не уйдешь, — проговорил он. — Как тебя звать-то?

— Натаниэль… Нат.

— А я — Кости. Смешно, правда?

— Что же тут смешного?

— А то, что никаких костей у меня давно не видно — один жир! — Коротышка снова засмеялся, по-видимому, очень довольный своей безыскусной шуткой.

Нат тоже улыбнулся. Этот парень — Кости — нравился ему помимо его воли.

— Знаешь что, — продолжал тот, — пожалуй, мы переправим тебя через границу так, как это делалось в доброе старое время.

— А как это?

— Я спрячу тебя под моей койкой. Под матрасом должно быть достаточно свободного места. Давай-ка полезай туда сейчас — до границы осталось минут пятнадцать езды. Можешь прикрыться моим старым пальто. Оно, правда, все в собачьей шерсти, но другого выхода у тебя все равно нет. Закопайся поглубже в тряпье и молчи, иначе нас обоих ждут крупные неприятности.

Подняв матрас водительской лежанки в задней части кабины, Нат подумал, что никогда не сможет втиснуться в это узкое, тесное пространство. Каким-то чудом он, однако, сумел там поместиться, хотя для этого ему пришлось сложиться в три погибели. Сверху Нат накрылся пальто и старым рваным одеялом, от которого пахло плесенью и машинным маслом, а потом опустил матрас. Теперь каждым квадратным дюймом своего изможденного, ноющего тела он чувствовал толчки гигантского червя, который понемногу сбавлял скорость и наконец остановился совсем. Послышался скрежет сервоприводов, опускавших лестницу, потом чей-то голос спросил:

— Ты не встречал вот этого парня? Он пропал в пустыне пару дней назад.

— Нет, — донесся ответ Кости. — Я его не видел.

— Ты не против, если мы обыщем твою телегу?

— Вы что, мне не доверяете? Ведь я на копов работаю — не на кого-нибудь!

Нат услышал снаружи собачий лай и затаил дыхание.

— Можете смотреть сколько хотите, — добавил Кости, — только не тащите в кабину собаку. У меня астма — аллергия на кошачью и собачью шерсть.

— У тебя есть соответствующая справка?

— Обычно я ее с собой не вожу — меня здесь многие знают. Я, конечно, не помру, но до самого Вегаса буду кашлять и задыхаться, потому что у меня осталась только одна таблетка… А невадским копам не нравится, когда я задерживаюсь.

Нат услышал лай еще нескольких собак, потом по лестнице загремели шаги — в кабину поднимался кто-то еще. Послышалась возня, скрип петель, щелчки замков. Внезапно кто-то поднял матрас на койке, и голоса стали громче. Нат уже готов был вылезти из-под пальто и сдаться, но в последний момент заставил себя лежать тихо.

— Я тебя, кажется, видел раньше, — сказал Кости. — Или я ошибаюсь?

— Мы с тобой виделись уже много раз, — отозвался охранник, опуская матрас.

Голоса сразу стали тише, но обыск уже почти закончился, и вскоре Нат услышал, как охранники спускаются по лестнице. Металлический червь вздрогнул — это Кости запустил двигатель — и сдвинулся с места.

Еще какое-то время спустя Кости постучал по матрасу в знак того, что Нат может вылезать.

— Похоже, здесь тебе выходить. Я должен доставить легавым ихнее топливо.

— Даже не знаю, как тебя благодарить!

Кости осторожно покосился на него.

— В чем дело?! — довольно резко спросил Нат.

— Они сказали — ты убил четверых, — сказал Кости, и Нат понял, что он разглядывает. Ну конечно — его шею и шрам на ней.

Машинально он поднял воротник.

— Это неправда. Четыре человека чуть не убили меня — это было, но чтобы я… Верь мне — это они хотели прикончить меня.

Кости пожал плечами:

— Обычно я не слушаю, что одни люди говорят о других людях, пока не составлю собственное мнение, но охрана на контрольном пункте называла тебя «Головой», а начальник сказал, что ты убил четырех человек, которые тебя сопровождали.

Нат с горечью покачал головой:

— Что еще они говорили?

— Я не совсем понял… Кажется, ты — что-то вроде ископаемого, которого ученые… ну, оживили, что ли… Ну и поездочка, мать ее! — Кости восхищенно покрутил головой, потом открыл входной люк. Порывшись под сиденьем, он протянул Нату пару башмаков. — Вообще-то у меня маленький размер, но тебе они, наверное, будут впору. Я все равно не могу их надеть — в последнее время ноги что-то отекают… Да, возьми еще вот это… — Кости дал Нату две крошечные красные таблетки. — Это для твоих ног. Я хочу сказать — какое-то время ты не будешь чувствовать боли. Только принимай по одной, не забудь. Это очень сильная штука.

Нат проглотил таблетку и, выбравшись из люка, стал спускаться по лестнице.

— Честное слово, Кости, я не убивал этих четверых, — сказал он.

— Я-то тебе верю, — проворчал коротышка. — Но большинство людей, которых ты встретишь, не поверят, так что будь осторожен. Кстати, здесь поблизости когда-то была больница; я не знаю, существует ли она до сих пор, но на твоем месте я бы туда обратился. Твои ноги что-то скверно выглядят.

— А здесь — это где?

— Когда-то это место называлось «страной непуганых идиотов», — сказал Кости и презрительно усмехнулся. — Лас-Вегас, мать его! — добавил он и вывел своего червя, наполненного смертоносным газом, обратно на дорогу.


71

Нат надел башмаки и огляделся. Он стоял на самой окраине города. Перед ним расстилались бесконечные улицы, застроенные одинаковыми темно-коричневыми домиками стандартной архитектуры. Машин не было видно; присмотревшись повнимательнее, Нат заметил, что дома покинуты, а окна в них выбиты или заколочены. На дальнем от него конце города четко вырисовывались на фоне неба знаменитые на весь мир отели: «Эйфелева башня», «Египетская пирамида», «Венецианец», «Белла джо» и другие. «Неужели они тоже брошены?» — подумал Нат. В его время Лас-Вегас застраивался и рос быстрее всех городов в Соединенных Штатах.

Еще раз оглядевшись по сторонам в поисках больницы, о которой упоминал Кости, Нат заметил неподалеку здание, похожее на красно-коричневый параллелепипед и окруженное загородкой из мелкоячеистой сетки. Ведущие во двор ворота были заперты на тяжелый висячий замок. Больница выглядела брошенной, и Нат подумал, что здесь он вряд ли получит медицинскую помощь или лекарства. Тем не менее он отыскал стоявшую вплотную к изгороди хижину, взобрался на нее и, спрыгнув с крыши в больничный двор, пошел в обход здания. Его опасения оправдались. Входные двери были распахнуты настежь, и Нат понял, что никакой помощи он здесь не получит. И все-таки он вошел внутрь, с ностальгическим наслаждением вдыхая все еще витавшие в воздухе слабые запахи клиники. Преодолев несколько темных пустых коридоров, Нат толкнул наугад какую-то дверь и очутился в операционной. На эмалированных лотках все еще лежали ржавые инструменты, на штативах покачивались на сквозняке пустые капельницы и пластиковые мешки с побуревшей, свернувшейся кровью. На застеленном клеенкой операционном столе тоже виднелись пятна засохшей крови; несколько смазанных красновато-бурых пятен вели от него к выходу, словно во время операции пациента вдруг сняли со стола и потащили прочь.

Заглянул Нат и в пару палат. Они были пусты, матрасы на койках отсутствовали, зато на спинках еще висели температурные карточки. На всех карточках стояла одна и та же дата — 3 ноября 2049 года. Судя по всему, больница была в срочном порядке эвакуирована неизвестно куда, и это показалось Нату странным. Насколько ему известно, в случае кризисов, катастроф и военных действий именно больницы становились центрами, где собиралось гражданское население.

В ординаторской он разбил несколько стеклянных шкафчиков с лекарствами и нашел кое-какие анальгетики, чистые бинты и банку антисептической мази. В одежном шкафчике отыскалась одежда и пара удобных спортивных туфель, которые были словно на него сшиты. Еды Нат не нашел, но после встречи с Кости голод не слишком мучил его, и он решил, что сначала поспит, а потом продолжит поиски. Вытянувшись на одной из коек, Нат приказал себе проспать ровно час, так как хотел добраться до центра города еще до наступления темноты.


Проснувшись, Нат обругал себя последними словами. Он спал слишком долго, и снаружи было уже темно. Настроение его, впрочем, несколько улучшилось, когда, пошевелив ногами, он убедился, что впервые за прошедшие несколько дней они совершенно не болят. Таблетка, которую дал ему Кости, сотворила настоящее чудо, однако были у нее, как видно, и побочные эффекты. Во всяком случае, задумавшись о своем теле, Нат ощутил его как что-то совершенно отдельное, наделенное собственной волей и разумом. Нечто подобное он испытал и в пустыне, когда тело побуждало его не сдаваться, но сейчас это чувство было намного сильнее. К счастью, Нату не требовалось совершать никаких подвигов, и он просто мысленно поблагодарил тело за то, что оно помогло ему выбраться из сложной ситуации. Его прежнее тело вряд ли было способно бежать от палачей «Икора», увертываться от пуль и прожекторов, а потом скитаться по выжженной, каменистой земле, где росли только кактусы и сухой, колючий кустарник.

Вероятно, от воспоминаний о жарком пустынном солнце Нату захотелось пить. Встав с койки, он отправился на поиски воды, но сколько ни вертел ржавые, тугие краны, вода из труб так и не полилась. Делать было нечего, и Нат, вздохнув, направился к выходу из здания.

Темная улица была пустынна, но Нат все равно двигался с осторожностью, перебегая от дома к дому и прячась в парадных. Какой-никакой, это все же город, и ему не хотелось оповещать жителей, которые, возможно, здесь еще оставались, о своем присутствии. Интересно, насколько широко освещалась его история в прессе, задумался Нат. Если даже водитель-дальнобойщик слышал, что его зовут Голова, об этом могли знать и другие.

Потом он увидел машину — уже привычный электрокар типа «пузырь», который двигался в его сторону. По привычке Нат проворно юркнул в очередной подъезд, но почти сразу ему захотелось рискнуть — спросить воды, может, даже попросить подвезти. Он уже почти решился, но в последний момент передумал и отступил глубже в тень. Как все-таки ужасно чувствовать себя дичью! А главное, Нат не знал, кто может оказаться его другом, а кто — врагом.

По мере того как он приближался к центру города, на улицах стали появляться машины и прохожие, и Нат, подняв воротник, поспешил смешаться с ними в надежде, что на него не обратят внимание. По той же причине он старался не глазеть по сторонам, однако очень скоро ему стало ясно, что его предосторожности тщетны, так как почти все, кого он встречал на улицах, принадлежали к индейской расе.

Наконец Нат перешел мост и остановился. Перед ним лежала знаменитая Фримонт-стрит, но вместо безумия ярких неоновых огней ночной мрак разгоняли лишь тусклые электрические лампочки на павильонах и палатках многолюдного ночного рынка или, точнее, барахолки, над которой плыл чад от горевших в бочках костров и витали запахи гнилых овощей, жареного мяса, дыма и индейских ароматических трав.

Нат долго бродил между лотками и палатками, в которых продавались еда, бусы, одеяла, циновки, мешки и корзины. Кое-кто уже начал подозрительно на него поглядывать, но Нат не замечал этого, целиком поглощенный захватившей его загадкой. В картине, которую он наблюдал, не хватало чего-то очень существенного, какой-то важной подробности, но он никак не мог понять — чего именно. Наконец его осенило. Нат не слышал шипения и плеска сотен фонтанов, разбрызгивавших по бетону струи чистой прохладной воды. Все водоемы, искусственные озера, каскады прудов, которые в его время были фирменным знаком Лас-Вегаса, пересохли. Даже обширный, некогда заполненный голубоватой, кристально чистой водой бассейн перед фасадом отеля «Белладжо» оказался наполовину засыпан землей и заставлен покосившимися торговыми павильончиками. Единственным источником воды был водопад на чудом сохранившемся экране напротив отеля, и то не настоящий, а компьютерный. Глядя на виртуальную воду, падающую в виртуальное озерцо, Нат снова почувствовал острый приступ жажды и отправился туда, где в темноте мигала небольшая вывеска «Казино и бар».

В баре было полутемно и почти безлюдно. Работал только один игровой автомат, и какой-то пожилой индеец снова и снова дергал за блестящий рычаг, словно не в силах остановиться.

— Скажите, пожалуйста, где здесь можно достать воды? — спросил Нат, и старик указал ему на двери соседней комнаты несколько меньшего размера. Дверь была открыта, и Нат разглядел в глубине барную стойку, а за ней — красивого, хорошо сложенного индейца, уставившегося в телевизионный экран. Он наверняка смотрел последние новости и, конечно, тотчас бы узнал страшную «Голову».

При мысли об этом Нату захотелось развернуться и уйти, но он не успел. Индеец повернулся к нему.

— Что ты пить? — спросил он на ломаном английском.

— Я хотел бы заказать стакан воды, но у меня совершенно нет денег.

Индеец молча покачал головой и снова повернулся к экрану.

— Пожалуйста, прошу вас! — забыв о гордости, взмолился Нат. — Я давно не пил, мой организм обезвожен и…

Индеец нехотя налил ему воды в небольшой графин, и Нат осушил его в один присест.

— Белые люди не часто бывать у нас в Вегас, — сказал индеец.

— Я попал сюда случайно, — начал Нат, чувствуя себя слишком усталым, чтобы врать сколько-нибудь убедительно. — Меня… Короче, вчера меня ограбили. Забрали деньги и документы. — Это было все, на что он оказался способен.

— Турист? — Индеец снова наполнил графин и положил на пластиковую тарелку несколько крекеров.

Нат без сил опустился на табурет у стойки.

— Да, — подтвердил он.

— Где ты жить?

— В Лос-Анджелесе.

— Сегодня открыть доступ Ист-сайд и Инленд-импайр. В Вест-сайд до сих пор карантин. Ты из какая часть?

— Из Вест-сайда.

— По телевизор сказали — самое страшное позади, но карантин будут снять только следующая неделя. У тебя там кто-то остаться?

— Жена.

— О, извинить. Надеюсь, она хорошо? — спросил индеец с неподдельным сочувствием в голосе, а Нат удивился — что за чушь он несет? Какая жена?! Должно быть, подумалось ему, это реакция. Реакция на стресс.

— Спасибо, с ней все в порядке. Я разговаривал с ней вчера, и она сказала, что здорова, но я все равно волнуюсь. Вот почему мне нужно поскорее попасть домой. Ты случайно не знаешь кого-нибудь, кто мог бы отвезти меня в Лос-Анджелес? — спросил Нат и добавил: — Только у меня нет документов, поэтому через границу придется пробираться… ну, ты понимаешь…

Индеец с подозрением уставился на него.

— Мои документы забрали грабители, — напомнил Нат.

— А ты сообщить об этом Национальная гвардия?

— Конечно, но мне сказали — придется подождать. Неделю, а то и больше. А я не могу ждать!

Индеец почесал в затылке. У него были густые, черные, отливающие синевой волосы, заплетенные сзади в косу.

— Через пару дней сюда вернуться один мой друг. Он возить лекарства Калифорния. Может быть, он взять тебя с собой.

— Правда?

— Конечно. Ты приходить сюда в понедельник, о'кей?

Нату хотелось спросить, какой сегодня день недели, но он предпочел не выдавать свое невежество и не вызывать у бармена новые подозрения, поэтому попробовал обходной путь.

— Сегодня, я вижу, у вас базарный день, — заметил он с невинным видом.

— О да. Торговцы съезжаться сюда со всей штат.

— А что случилось с отелями? Почему они не работают?

— Что случиться с отелями? Ничего. С ними уже давно ничего не случаться. А вот я начинать терять терпение. Уже быть слишком много битв.

— Боев, ты хочешь сказать? С кем?

Индеец прищурился:

— Не «с кем», а между. Между пайютами и шошонами. Они драться.

— Ах вот ты о чем! — выдохнул Нат. — Знаешь, я всегда довольно плохо представлял, что происходит в Вегасе. Может, ты меня просветишь?

Индеец не то фыркнул, не то откашлялся.

— Тебя интересовать история? С какой время?

Нат припомнил температурные карточки на больничных койках.

— Давай начнем с сорок девятого года, — сказал он.

— Ты имеешь в виду год, когда взорвать Гуверова дамба? Неужели ты не слышать, как правительства пытаться спасти река Колорадо? Ведь в сорок девятом ты уже должен был родиться.

Нат утвердительно-неопределенно пожал плечами.

— Когда они взорвать дамба, Вегас потерять восемьдесят процентов вода. Многие люди к этому времени давно уехать, корпорации сняться с место еще раньше, но некоторые не хотеть уезжать. Моя думать, они не верили, что власти действительно пойти на это. Ну а чем все кончится, ты, наверно, знаешь. Это быть настоящий война. Жестокий война.

— С кем? С индейцами?

— Со всеми, кто еще оставаться в город.

— А кому теперь принадлежит город? Индейцам? — высказал Нат свою догадку.

— Что случиться с твоя память? — рассердился индеец. — Да, теперь Вегас принадлежит индейцы. Много, много лет ни один инвестор не вкладывать сюда деньги, а индейский племена Невады просить и просить правительство дать им эта земля. И вот в пятьдесят седьмом нам ее наконец вернуть. Мы собираться восстановить город за пять лет, но… Ты сам видел, что мы сделать, хотя пройти уже тринадцать лет. Ничего! Ни один фонтан не бить из земля, а мы только и делать, что говорить.

Он поднялся и выключил телевизор.

— Но наше время еще прийти! — сказал бармен уверенно. — Не верь тому, что говорить другие. Шошоны и пайюты снова делать Лас-Вегас великий.

— А откуда вы добываете воду? — поинтересовался Нат.

— Мы возить воду из Калифорния. Это — наш самый большой программа. Мы не можем ничего делать, пока не решить этот проблема.

— Как тебя зовут?

— Томас. Послушай, а где ты переночевать?

— Есть одно местечко, где можно устроиться, но… — Нат не договорил.

— Если хочешь, можешь спать комната наверху.

— Спасибо. По правде говоря, это было бы намного удобнее.

Томас пожал плечами:

— Ты попасть беда. Почему бы я не помочь?


72

В последующие два дня Нат вел себя тише воды ниже травы, чтобы не привлекать к себе внимания. Он почти не выходил из бара, стараясь по мере возможности помогать Томасу в делах.

— Ты остаться, если хотеть, — сказал ему как-то индеец. — Мне нужен помощник.

Нат пожал плечами:

— Я бы с радостью, но мне нужно вернуться к жене.

— Хочешь позвонить? Можно прямо отсюда.

На мгновение Нат растерялся, не зная, что сказать.

— Она… Но ведь у меня нет денег!

— Не беспокойся. Ты только говорить код…

— Но я…

— Ничего. — Лицо Томаса неожиданно смягчилось. — Мне казаться — я знать, кто ты.

— Ты… знаешь?

— Ты — первый американский криогенский человек.

Нат охнул.

— Ты видел меня в новостях? — спросил он упавшим голосом.

— Да, о тебе передавать каждый день много программа, но ты не бояться. Я на твоя сторона. Моя не представлять, что бы я делал, если бы меня оживить. Современная медицина может много всякий вещи, но этот трюк с оживлением — это действительно здорово. В голова не укладываться!

Нат снова вздохнул:

— Это не так интересно, во всяком случае — для меня. Ведь когда-то у меня и вправду была жена, которую я очень любил. Когда меня оживили, я узнал, что она давно умерла, и мне пришлось с этим смириться. И со многим другим тоже.

— Извини, — сказал Том, — это, конечно, меня не касаться, но… Скажи, ты действительно убить те четверо?

— Нет. Если они и вправду мертвы, то, я думаю, их убрали. Сам же «Икор» и убрал.

Том с сомнением посмотрел на него:

— Ты говорить — ты никого не убивать? Никогда?

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Ты идти со мной — мы посмотреть компьютер.

Он отвел Ната в свой крошечный кабинет и взял со стола беспроводную клавиатуру. На большом экране стремительно сменяли друг друга многочисленные изображения и клипы. Мышью Томас выделил несколько новостных каналов, и Нат увидел в окошке свое собственное лицо. Индеец развернул окно на весь экран, и портрет сменился видеозаписью толпы, собравшейся у знакомого здания.

Несколько секунд изображение шло без звука, потом зазвучал комментарий репортера:


«…С тех пор как в прессе были впервые опубликованы материалы о человеческой голове, которую удалось оживить после пятидесятилетнего пребывания в состоянии глубокой заморозки, штаб-квартира «Икор корпорейшн» в Фениксе находится в осаде. Представители общественных движений, выступающих за невмешательство в естественные природные процессы, уже назвали сам факт подобного оживления незаконным и абсурдным с точки зрения этики. Особенное возмущение вызывает у них тот факт, что для поддержания жизни размороженной головы было использовано донорское тело. Ученые «Икора» в свою очередь утверждают, что многие медицинские компании вплотную подошли к разработке аналогичных технологий. По их мнению, создание метода оживления мозга человека, замороженного много лет назад, является закономерным следствием развития современной науки. Тот факт, что первым такую технологию создал сотрудник корпорации доктор Гарт Баннерман… (На экране появилось прыгающее изображение Гарта, покидавшего территорию филиала в собственном автомобиле. За ним вдогонку мчались репортеры.)…является чистой случайностью. Но главный вопрос, который волнует сегодня широкую общественность, заключается в другом. Речь идет о том, каким образом представителям «Икор корпорейшн» удалось завладеть телом казненного некоторое время назад Дуэйна Уильямса, которое они и использовали для проведения этого неоднозначного эксперимента. Уже сейчас совершенно ясно, что решающую роль здесь сыграли деньги. Остается только выяснить, какую сумму заплатила «Икор корпорейшн» администрации тюрьмы «Каньон Гамма» за труп знаменитого убийцы. Ближайшие родственники Уильямса утверждают, что понятия не имели, для каких целей будет использовано тело. Им было сообщено только, что Уильямс сам завещал свой труп для медицинских исследований, однако эта версия вызывает определенные сомнения…»


Нат с трудом понимал, о чем идет речь. Какой-то труп, какой-то убийца… Как раз в этот момент на экране возник моментальный снимок молодого мужчины с четко очерченным, чувственным ртом, уголки которого смотрели вниз, и с тяжелыми полуопущенными веками. Почти тотчас снимок сменился видеозаписью, на которой того же мужчину, закованного в наручники, вели по тюремному коридору вооруженные надзиратели. Кто это? Зачем?! Нат по-прежнему не мог постичь смысл того, что происходило на его глазах.


«…Дуэйн Уильямс был приговорен к высшей мере наказания за зверское убийство юной девушки по имени Дженнер Соннерс, которое он совершил в Сан-Луис-Обиспо в 2064 году. Согласно материалам следствия, Уильямс был хорошо знаком с жертвой, так как проживал с ней в одном поселке. Однажды вечером он заманил ее в безлюдное место, изнасиловал и задушил. Лишь на следующий день на тело девушки наткнулся ее брат. Самого Дуэйна Уильямса полиция задержала неподалеку от места преступления. Уильямс был казнен по приговору суда в главной тюрьме штата, известной под названием «Каньон Гамма», 25 мая 2069 года, В настоящее время администрация тюрьмы никак не комментирует появившиеся в прессе сообщения, однако нет сомнений, что либо в момент смерти осужденного, либо вскоре после нее хирурги «Икор корпорейшн» отрезали голову Дуэйна и пересадили на ее место голову другого человека, подвергшуюся глубокой заморозке более пяти десятков лет назад. По нашим сведениям, эта голова принадлежит — или принадлежала — некоему Натаниэлю Шихэйну. Некоторое время назад она экспонировалась в хирургическом музее Пасаденского института криотехнологий…»


На экране появилось изображение отрезанной головы Ната, плавающей в резервуаре с жидким гелием, — искаженное, серое лицо; чужие неподвижные черты. Непроизвольно Нат посмотрел на свое тело — мускулистое, ладное, со смуглой кожей. Оно очень походило на тело Уильямса, которое он только что видел на экране. Даже плоские кончики пальцев с широкими ногтями «лопаточкой» были такими же, как у закованного в наручники убийцы.

Что ж, подумал Нат, приходится взглянуть правде в глаза. Очевидно, жизнерадостный аспирант Иэн Паттерсон с самого начала был выдумкой и тело — живое, сильное, теплое тело, к которому он уже успел привыкнуть, принадлежало казненному за убийство преступнику.

И в одно мгновение все усилия, которые он потратил, чтобы примириться с этим новым телом, оказались тщетными. Вся ложь, которой его оплели, точно паутиной, — рассказы о трагической гибели Иэна, его снимки, медицинские документы и поездка в Большой каньон, — все развеялось как дым, и Нат оказался один на один с жестокой правдой, которая — он знал — пребудет с ним до конца его жизни. О, Господи! Наклонившись вперед, Нат обхватил руками голову. Казалось, еще немного, и его вырвет.

— Ты порядок? — услышал он сквозь шум крови в ушах участливый голос Тома.

— Они лгали мне! — выкрикнул Нат, выпрямляясь. — Лгали!!!

Вскочив, он ринулся к двери, но Том успел перехватить его.

— Эй, твоя надо успокоиться, — сказал он, снова усаживая Ната на стул. — Ты ведь не хотеть привлекать внимание, правда?

Некоторое время Нат сидел неподвижно, словно оглушенный ужасной новостью. Наконец он пошевелился.

— Мой друг приехать сюда в три часа. Если он согласен и если ты все еще хотеть, он отвезти тебя в Лос-Анджелес.

— Как они могли, Том? — спросил Нат, поворачиваясь к нему. — Как они могли?

— Уж не знаю как, — покачал головой индеец, — но они это сделать. И ты теперь живой.


Друг Томаса, возивший медикаменты в Лос-Анджелес, опоздал и вернулся лишь под вечер. Ната он везти согласился, но настоял, чтобы они отправились немедленно. Пока Том договаривался с ним, Нат держался в стороне, чтобы не слышать их разговора, но, заметив утвердительный кивок второго индейца, подошел поближе. Его переправят через границу, сказал Нату Том, но высадят за городской чертой из-за комендантского часа.

— Ночью ехать лучше. Охрана на контрольный пункт спать и не смотреть внимательно, — закончил Том, крепко пожимая Нату руку. В его руке было что-то зажато. Нат посмотрел и увидел пачку денег.

— Я не могу взять у тебя деньги, — покачал головой Нат. — Это не…

— Это все, что я могу тебе дать. С эти деньги ты найти место, где можно остановиться на пара дней.

— Я… — У Ната перехватило горло. — Я даже не знаю, как тебя благодарить, Том…

И он крепко обнял молодого индейца.


До полнолуния оставался день или два, и все окрестности были залиты ярким серебристым светом луны. Грузовик с медикаментами без всякой дороги, мчался по пустыне, то и дело обгоняя другие машины и целые караваны, которые — каждый своим курсом — тоже двигались к границе. Казалось, все пока складывается удачно, но водитель-индеец был угрюм и молчалив. Очевидно, он, в отличие от Тома, не обладал общительным и легким характером; Нату, впрочем, было не до разговоров. Он все еще находился под впечатлением от увиденной им передачи новостей и никак не мог стряхнуть с себя напряжение. Тщетно он пытался успокоиться: забыть о том, кому на самом деле принадлежало это тело, было положительно невозможно. И о Персис… Как она могла заниматься с ним любовью, зная, что руки, которые обнимают и ласкают ее, — руки убийцы?

«Да, я — убийца, — снова и снова мысленно твердил себе Нат. — Именно поэтому я не смог остановиться и прикончил Тони. Кто знает, на что еще я способен?!»

Когда грузовик приблизился к границе, водитель велел Нату спрятаться, и он с трудом втиснулся в щель между кабиной и кузовом. Щель была узкой и тесной, к тому же здесь сильно пахло мочой, и Нат решил, что водители, должно быть, используют это крошечное пространство в качестве туалета, коль скоро здесь все равно нельзя ничего хранить. Запах ли сыграл свою роль или что-то другое, но охранникам на пограничном пункте тоже, по-видимому, не очень хотелось сюда заглядывать. Они только осмотрели кузов, доверху набитый упаковками с лекарствами, и пропустили грузовик дальше.

Отъехав от КПП на приличное расстояние, водитель притормозил, чтобы дать Нату возможность снова забраться в кабину. Сам он уже был в респираторе. Протянув Нату такой же, водитель велел надеть его.

Как они и договаривались, неразговорчивый приятель Томаса высадил Ната у границы города и, не сказав ни слова и не оглянувшись, тотчас укатил, так что Нат даже не успел его поблагодарить. Вероятно, он боялся, что его застукают в обществе убийцы, и Нат его прекрасно понимал, однако от этого ему не стало менее одиноко. Отныне он мог рассчитывать только на себя.

Над Лос-Анджелесом занималась заря Луна давно зашла, звезды погасли, небо сделалось пурпурно-золотым и алым, и Нат немного утешился. Это был хорошо ему знакомый, типично лос-анджелесский рассвет. Таких нет больше нигде в мире.

Наконец-то он вернулся в родные края.

Подождав немного у шоссе, Нат остановил попутную машину и без помех добрался на ней до бульвара Барнэм, а оттуда двинулся пешком к Голливудским холмам. Он собирался подняться на возвышение, например на наблюдательную площадку в парке Рэньон-каньон, чтобы взглянуть оттуда на панораму города и наметить самый удобный путь к побережью. Так, во всяком случае, он себе говорил, хотя на самом деле Нату просто хотелось увидеть дорогие его сердцу места и попытаться восстановить эмоциональную связь с городом, который за полсотни лет успел сделаться ему чужим. Еще Нату казалось, что если он сделает это, то каким-то образом окажется ближе к Мэри, и тогда — если, конечно, ему повезет и он сумеет разыскать какие-нибудь документы тех давно ушедших времен — он попытается воссоздать последние дни и часы ее жизни и разыскать старых друзей, которые, возможно, еще оставались в живых.

Это решение придало Нату смелости, и, шагая по знакомым улицам, он почти без страха пытался остановить проезжавшие мимо машины. Электромобили и фургоны проносились мимо него бесшумно, не оставляя в воздухе никаких запахов, но ни один не остановился. Вероятно, это недавняя эпидемия, о которой упоминал Томас, заставляла жителей держаться настороже. В конце концов рядом с Натом все же затормозил какой-то древний пикап, и пассажирская дверца со скрежетом приоткрылась. Миниатюрный худой мужчина в бейсболке и респираторе приветливо улыбнулся ему:

— Тебе повезло, что я тебя заметил. Куда едем?

— К Рэньон-каньону.

— Куда-куда?

— К парку Рэньон-каньон, что рядом с Малхолланд-драйв. Я не был в Лос-Анджелесе… словом, довольно долго и не знаю, что здесь изменилось.

— Некоторые части Малхолланд-драйв уже открыты, там я тебя и высажу. Давай залезай…

Крошечный пикап мчался с такой скоростью и так беспечно лавировал между другими машинами, что Нат то и дело хватался за приборную доску.

— Что, разве правила дорожного движения уже не действуют? — спросил он.

Водитель только расхохотался и еще увеличил скорость. Словно дребезжащая комета, пикап пронесся мимо здания «Юниверсал стюдиос», которое — хотя и наполовину разрушенное, обветшалое — выглядело точь-в-точь, как в последний раз, когда Нат его видел. Потом он припомнил, как Персис говорила ему, что развлекательные комплексы в Студио-сити все еще действуют, и Нат спросил себя, какие драмы ставят там сейчас. На его взгляд, в теперешнем мире хватает реальных трагедий и вряд ли кто-то захочет проливать слезы над выдуманными страданиями никогда не живших героев.

Водитель высадил Ната на углу Малхолланд и бульвара Кахуэнга неподалеку от автострады номер 101. И снова Нат обратил внимание, что хотя по его расчетам в городе давно наступил час пик, движение на улицах довольно слабое.

Постояв немного на перекрестке, Нат зашагал по Малхолланд-драйв. Асфальтированная дорога, по которой он шел, скоро сменилась грунтовой, и Нат едва не споткнулся от удивления. В его времена Малхолланд была главной дорогой, ведущей через холмы. Вот-вот впереди должны показаться очертания района, где когда-то сосредотачивалась самая дорогая недвижимость в городе.

Окрестности Малхолланд-драйв были хорошо знакомы Нату. В прежние времена он с закрытыми глазами мог найти любой дом, любой переулок. Именно здесь жили несколько его близких друзей и большая часть пациентов, поэтому Нат часто ездил сюда в своем пижонском внедорожнике. Вот и сейчас он целенаправленно шел к тому месту, где когда-то жили в собственном доме его друзья Марк и Джулия Фриман. Свое ранчо они выстроили на небольшом ровном участке, к которому вела от Малхолланд-драйв живописная аллея, и сейчас Нат вспоминал бесчисленные бокалы охлажденного белого вина, выпитые на задней террасе их дома, откуда открывался великолепный вид на долину Сан-Фернандо. О, какими счастливыми они были тогда, каким счастливым было их упорядоченное, лишенное забот бытие, когда единственным, что по-настоящему волновало душу, был вопрос о том, какое вино или какие цветы захватить на дружескую вечеринку, которая всегда заканчивалась в десять или даже в одиннадцать, если беседа оказывалась особенно интересной. Увы, лишь незадолго до смерти Ната все они понемногу начали понимать, что только дети могут стать тем недостающим звеном, которое сделает их жизни полнее. Или, в крайнем случае,отодвинет на более поздний срок тот неизбежный момент, когда человек задумывается о бессмысленности собственного индивидуального существования. Тогда никто из них еще не знал, не чувствовал, что беда уже у порога.

— Ну и что теперь с тобой стало?.. — спросил Нат самого себя, скептически оглядывая свою грязную, изорванную и измятую одежду.

Но вот и поворот на аллею, которая вела к дому Фриманов. Только никакой аллеи здесь больше нет. Почти сразу за поворотом виднелся обрыв и… никакого дома. Должно быть, Большое землетрясение добралось и сюда.

Растерянно озираясь по сторонам, Нат заметил большой щит-указатель с предупредительной надписью «Дорога закрыта». Судя по всему, вызванный землетрясением оползень увлек за собой довольно значительный участок Малхолланд-драйв, но в конце концов Нат все же нашел тропинку, по которой можно обойти провал. Карабкаясь по обрыву, он высматривал на склоне другие знакомые дома, но их нигде не было. Похоже, провалилось сразу несколько улиц Малхолланда.

Но вот Нат обогнул заросли кустов и остановился. От открывшегося ему вида у него захватило дух. Весь город лежал перед ним как на ладони, и он напряг зрение, пытаясь рассмотреть все в подробностях. Лос-Анджелес изменился почти до неузнаваемости. Вся зелень, которую Нат считал главным украшением города, исчезла, включая высокие тонкие пальмы, гордо шелестевшие кронами над бульварами и авеню. Многие дома вместо крыш были покрыты чем-то, подозрительно напоминавшим сожженную солнцем солому. Новая система оросительных каналов казалась странной, по-мавритански прямолинейной. В нескольких местах над городом торчали широкие трубы, изрыгавшие жирный черный дым. Должно быть, это дымили крематории, о которых рассказывала ему Персис.

Нат пошел дальше и вскоре заметил, что в воздухе плавают мельчайшие частицы пепла и сажи, которые медленно оседают на его одежду и волосы.

Наконец он достиг знакомого поворота. Это был старый вход в парк. Сколько раз он ставил здесь свой щегольской внедорожник и шел дальше пешком. Они с Мэри гордились тем, что способны сделать полный круг по парку меньше чем за двадцать минут. На ходу они иногда развлекались тем, что потихоньку подслушивали разговоры прохожих, хотя обоих очень раздражало, когда приходилось слышать бесконечные «я», «мое», «мне» недовольных друг другом и всем миром сценаристов и писателей, продюсеров и агентов. Представители всех творческих профессий Голливуда не только совершали здесь свой моцион, но и выпускали пар; теперь же только прах и пепел тысяч умерших сыпался на дорожки, по которым они некогда выхаживали с такой важностью. Как глубоко символично, невольно подумал Нат, что все закончилось именно так!

Указатель у входа в Рэньон-каньон проржавел и облез, а тропа, некогда утоптанная сотнями ног, заросла ежевикой и сорной травой. Нату пришлось долго продираться сквозь колючие заросли, чтобы добраться до смотровой площадки на гребне каньона. Наконец он увидел впереди Скамью великана, где любили отдыхать туристы. Выдрав несколько пучков травы и ползучих растений, успевших оплести скамью, он вскарабкался на сиденье. Когда-то отсюда хорошо просматривался весь Вест-сайд, но, поглядев в ту сторону, Нат с ужасом убедился, что все, о чем говорила ему Персис, было правдой. Океан подступал к городу намного ближе, чем раньше, а от западных районов не осталось почти ничего.

Постаравшись запомнить как следует примерный план местности, Нат двинулся дальше по заросшей, осыпавшейся тропе, то и дело спотыкаясь о камни и пучки травы.

Выйдя на авеню Ла-Бреа, Нат замедлил шаг, чтобы еще раз оценить понесенный городом ущерб. Исчез стоявший на углу бульвара Франклина многоквартирный дом в испанском стиле с затейливыми фресками и крошечными балкончиками. Исчез модернистский особняк в соседнем квартале. Пропали без следа безвкусные, выкрашенные под серебро статуи четырех полураздетых нимф, поддерживавших крышу уродливого павильона на углу Голливудского бульвара. Перестали существовать и другие приметные здания, на которые он так привык смотреть по дороге в Венис.

Как ни странно, дорожное движение здесь было намного более оживленным, чем на автостраде. По улицам сновали электрокары самых разных размеров и конструкций, юркие веломобили и легкие коляски, которые тащили на прицепе велосипедисты в защитных масках: при виде их Нат тоже поспешил надеть свой респиратор. Больше всего, однако, его поразило количество пешеходов. Это было совсем непохоже на Лос-Анджелес, который он знал, — на город, в котором по тротуарам ходили лишь бедняки и опустившиеся бродяги.

Пройдя по Ла-Бреа около мили, Нат дошел до пересечения с Третьей авеню. Здесь он остановился, чувствуя, как в груди что-то затрепетало, а в глазах появилось подозрительное жжение. Именно здесь была раньше «Оптовая лавка Джо», возле которой его застрелили.

Как ни странно, само здание магазина сохранилось, хотя назывался он теперь по-другому. Автостоянка тоже уцелела. Глядя на них, Нат прислонился к стене, чтобы перевести дыхание. Где-то сейчас тот паренек, который стрелял в него, подумалось Нату. На вид ему было не больше четырнадцати, но Нат почему-то не сомневался, что он давно умер. И Мэри… Он хорошо помнил, как она кричала на убийцу, а теперь оба мертвы, от обоих осталось не больше, чем горсточка праха. А может быть, и того не осталось…

Нат еще долго стоял напротив магазина. И пока он стоял, к нему впервые пришло осознание странного и неумолимого течения жизни — от рождения до последнего вздоха, когда душа расстается с телом. Глядя на залитую солнцем автостоянку, Нат бессознательным жестом поднял руку к груди, прикрывая сердце. На глаза навернулись слезы, но он сдержался и только тряхнул головой.

Теперь уже близко, подумалось ему.


73

Несмотря на то что улицы оставались оживленными и многолюдными, в воздухе ясно чувствовалось напряжение, которое Нат ощущал буквально физически. Глянув вдоль боковой аллеи, он заметил в дальнем конце несколько человек в костюмах биологической защиты, грузивших в фургон мертвые тела, упакованные в черные пластиковые мешки. Только сейчас Нат вспомнил, что некоторое время назад в городе был объявлен карантин и, хотя сейчас большинство ограничений уже снято, опасность еще существует. И большинство жителей города наверняка знали, помнили об этой опасности, однако никаких признаков паники Нат не заметил. Вероятно, лос-анджелесцы просто успели привыкнуть к опасности, эпидемиям, землетрясениям и другим катастрофам. А может, худшее было уже позади.

Он прошел еще совсем немного, когда до его слуха донеслись какие-то странные звуки. Не сразу Нат понял, что слышит шипение и шум прибоя, а ведь он только недавно миновал бульвар Уилшир. До побережья по его расчетам оставалось миль пятнадцать, но Нат чувствовал, что приближается к океану. Вот впереди показалась какая-то стена, перегородившая дорогу, и он догадался, что это, вероятно, тот самый мемориальный парк, о котором упомянула Персис, рассказывая ему о Большом землетрясении.

Пройдя еще около мили, Нат оказался у самой стены и, найдя ворота, вошел внутрь. Парк представлял собой длинную и узкую полоску лишь слегка облагороженной земли. Во всяком случае, бетонная ограда, отделявшая кактусовый сад от неровной кромки обрыва, показалась Нату не особенно красивой или элегантной. Сам берег тоже выглядел так, словно в утес врубался своим ковшом гигантский экскаватор.

По всему парку были расставлены бронзовые статуи мужчин и женщин. Нат читал таблички на постаментах и узнавал имена людей, которые погибли, организуя срочную эвакуацию людей из опасного района во время Большого землетрясения 2012 года. Кое-где сохранились и развалины домов, точнее, искореженные и перекрученные стальные каркасы и груды щебня и кирпичей, а чуть впереди Нат разглядел обрушившиеся опоры эстакады, по которой проходила когда-то автострада номер 10. Подойдя так близко к обрыву, как только осмелился, Нат разглядел под волнами почти неповрежденное полотно шоссе, уходившее куда-то в глубину.

Да, подумал Нат, это была настоящая катастрофа. Тектоническая плита опустилась вся, целиком, но людей это не спасло.

— Ты тут впервые, приятель? — проговорил кто-то у него за спиной.

Нат обернулся и увидел бездомного старика с гривой грязных, свалявшихся волос, с неопрятной седой бородой и морщинистым лицом, в которое въелись грязь и копоть. Ни респиратора, ни хотя бы защитной повязки на нем не было. Крошечные, близко посаженные глазки старика так и бегали, откровенно разглядывая Ната. Старик словно прикидывал, что можно получить с этого странного субъекта и не опасен ли он.

Нат знал, что бездомные и бродяги — народ смышленый и наблюдательный. Он немало перевидал их в своей бесплатной клинике в Хантингтон-парке.

— У тебя погиб здесь кто-нибудь из близких? — снова спросил старик.

— Да.

— Ну, если ты родственник, ты можешь с ними даже повидаться. Нырять умеешь?

— Учился когда-то.

— Тут ничего сложного… Главное, все здешние достопримечательности давно нанесены на карту — улицы там и прочее… Кальвер-сити, Мар-Виста, Венис, Марина-дель-Рей, разбитые корабли — все это есть на схемах. Правда, трогать ничего нельзя, коль скоро это национальный памятник, но все равно многие погружаются, чтобы, так сказать, почтить память…

— Понятно. А где это можно сделать?

Старик показал на уходящую вниз лестницу. Нат подошел к ней, посмотрел с обрыва вниз и увидел длинный причал, рядом с которым покачивались на волнах несколько десятков катеров.

— Вон там ихние конторы.

Нат посмотрел туда, куда указывал скрюченный палец старика, и увидел два типовых офисных здания, поднимавшихся со дна моря, так что верхние этажи торчали над поверхностью.

— Многие хотели превратить эти башни в аттракцион, но ничего не вышло, поскольку, что ни говори, это памятник погибшим. Так они и стоят: в верхних этажах — конторы лодочников, а в нижних резвятся тюлени да рыба.

Некоторое время оба молча смотрели на серебристо-голубую поверхность океана, которую закатное солнце окрашивало в насыщенный оранжево-золотой цвет. Потом Нат спросил:

— Здесь поблизости есть отель?

Он уже решил вернуться сюда завтра утром и попробовать нырнуть с аквалангом… Или с чем они тут теперь ныряют.

— Таких, где ты захотел бы остановиться, — нет. Ближайшие приличные отели на Сансете.

Это название отозвалось в сердце Ната тупой болью. Бульвар Сансет. Легендарный Стрип — тот самый, где они с Мэри снимали номер в отеле «Шато Мормон» и предавались безумной, страстной любви. Они не изменили этому обычаю даже после того, как поженились, хотя, конечно, их романтические поездки в «Шато» случались уже не так часто.

Поблагодарив старика, Нат круто повернулся и пошел прочь. Доехав до бульвара Сансет на трамвае, он обнаружил, что старый отель еще стоит. Не дав себе ни секунды на раздумья и колебания, Нат быстро вошел в вестибюль. Стены и потолок были покрыты трещинами, обстановка обветшала и облезла, а центральная люстра висела так криво, что казалось, готова каждую секунду сорваться с крюка. У стойки администратора горела тусклая лампочка, и Нат догадался, что отель еще действует. И действительно, болезненно-бледный, худой парень с иссиня-черными волосами поднялся ему навстречу. Без лишних слов он внес имя постояльца (Нат назвался Джоном Смитом — ничего более оригинального ему в голову не пришло) в электронную регистрационную книгу и выдал ключ от номера. То, что парень не задал практически никаких вопросов, Ната не удивило. Судя по тому, что он видел вокруг, за последние семьдесят лет отель вернулся в беззаконный — и беззаботный — XX век, когда он служил приютом для разного рода темных личностей — наркоманов, мелких дилеров, проституток и спившихся кинозвезд.

Его номер представлял собой крошечную темную комнатку с отставшими обоями. К счастью, замок на двери действовал, и Нат, тщательно заперев дверь, вытянулся на кровати. Он знал, что должен как следует выспаться перед завтрашним погружением, но никак не мог заснуть. Вместо этого Нат думал о том, как ему быть дальше. Чтобы выпутаться из создавшегося положения, ему нужно как-то связаться с президентом Вильялобосом. Не напрямую, конечно, — это совершенно нереально, но, быть может, кто-то сумеет ему помочь. Альберт Нойес, например… Пожалуй, только так он обеспечит себе относительную безопасность. Но сначала нужно раз и навсегда выяснить, что случилось с Мэри.

В углу комнаты стоял запыленный телеэкран, на ночном столике Нат обнаружил сенсорную панель. Немного поэкспериментировав с ней, Нат сумел настроиться на канал новостей. Диктор на экране так быстро переходил от одного сюжета к другому, что у Ната едва не закружилась голова, но о нем самом не сказали ни слова. Возможно, подумалось ему, о нем успели забыть…

Потом он заказал ужин в номер и стал ждать, пока его принесут. Когда в дверь постучали, его уже почти сморил сон, и Нату стоило огромного труда подняться. Натыкаясь на стены, он побрел открывать. Но, едва отворив дверь, Нат испытал сильнейшее желание захлопнуть ее снова. Персис… Она была последним человеком, которого он ожидал увидеть.


— Ты одна или с тобой твои убийцы из «Икора»? — спросил он, лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках пути для бегства.

— Я одна, — ответила Персис. — Когда я узнала, что произошло, я порвала с компанией.

— Но как ты узнала, что я здесь?

— Ты несколько раз рассказывал мне об этом отеле, и я подумала — если тебе каким-то чудом удастся выжить, ты, скорее всего, попытаешься добраться сюда. Подключиться к компьютерной системе отеля не составило труда. Ну а когда увидела в списках постояльцев некоего Джона Смита, я сразу поняла, что под этим псевдонимом скрывается человек, который не хочет называть свое настоящее имя, и… приехала. Можно мне войти?

Нат молча посторонился и пропустил ее в комнату, потом закрыл дверь и сел на кровать.

— Разве твой… Разве тебя не могут найти по твоим кредитным карточкам?

— У меня с собой достаточно наличных.

— Понятно… — протянул Нат. — Непонятно только, почему я должен тебе верить.

— Я ученый, Нат. Всего три года назад я оставила Нью-Йоркский университет и поступила на работу в эту компанию, потому что тогда я не знала, на что способны «Икор» и… мой муж. — Последние слова Персис произнесла очень тихо. — И я не верила, что ты способен убить тех четырех, если тебя не вынудят обстоятельства. И только если тебе грозила серьезная опасность…

— Давай не будем об этом… пока, — отмахнулся Нат. — Я лишь хочу, чтобы ты знала — я никого не убивал. Это сделало какое-то секретное подразделение службы безопасности «Икор корпорейшн». И те же самые люди могут сейчас охотиться за тобой.

Нат встал с кровати, снова сел и надолго замолчал. Потом он сказал:

— Знаешь, мне кажется, никто из вас не заглядывал в будущее и не думал как следует, что вы будете делать после того, как сумеете меня оживить, — сказал он наконец.

— Ты прав, — грустно согласилась Персис. — Честно говоря, мы вообще не верили, что у нас что-то получится, поэтому, когда ты… пробудился, у нас не оказалось никакого резервного плана. Наверное, в душе каждый из нас надеялся, что ты примиришься, приспособишься…

— Примириться и приспособиться! — Нат усмехнулся. — С ложью нельзя примириться, к ней нельзя приспособиться, а вы лгали мне — с самого начала лгали. И в результате я стал ярмарочным уродцем с ущербной психикой и телом убийцы. И с этим вы предлагаете мне примириться? К этому приспособиться?! Это просто смешно, Персис!

Несколько минут Персис молча разглядывала засаленные, провисшие занавески на окнах, и ее губы машинально сложились в брезгливую гримаску.

— Ты виделась с Дуэйном перед казнью? — снова спросил Нат.

— Да.

— Я хочу знать, каким он был.

— У него были психические отклонения. Слишком маленький гиппокамп. Многочисленные поражения префронтального участка коры головного мозга и повышенная чувствительность миндалевидного тела обусловили…

— Я хочу знать, каким он был, а не чем болел.

— Классический случай расслоения сознания. В нем как бы сосуществовали три…

— Каким он был?

Персис озадаченно нахмурилась:

— Дуэйн нисколько не сомневался, что женщины должны влюбляться в него с первого взгляда. Он даже пытался заигрывать со мной — для него это была стандартная реакция на лицо противоположного пола. С другой стороны, он был глубоко неуверенным в себе человеком, отсюда ярко выраженные враждебность, недоверчивость, жестокость. К своей родной матери Дуэйн относился резко отрицательно, и не без причины — она жестоко обращалась с ним, а потом бросила. В конце концов свое отношение к матери Дуэйн перенес на всех женщин, но меня он презирал и ненавидел не только как женщину, но и как представителя власти.

— О чем вы говорили?

— Я сделала несколько измерений, тестов, потом попросила Дуэйна вспомнить что-нибудь из детства… — Голос Персис неожиданно дрогнул, а в глазах заблестели слезы. — Такой никчемный, жалкий, но в нем было и мужество!

Нат покачал головой:

— Не понимаю. Не понимаю, как ты могла узнать все это и… сделать то, что сделала!

— Я не могла спасти его, если ты это имеешь в виду.

— Ты и не собиралась его спасать. В глубине души ты хотела, чтобы он умер и дал вам возможность осуществить ваш великий эксперимент! А между тем…

Персис вопросительно взглянула на него. Нат ответил серьезным, мрачным взглядом.

— Тебе даже не пришло в голову, что Дуэйн мог быть невиновен в преступлении, за которое его казнили!

Она покачала головой:

— Полагаю, я была слишком честолюбива, чтобы подумать о такой возможности. Правда, когда мы собирались купить тело, я задумывалась о том, насколько это этично, но…

— Но тебя это не остановило, — закончил за нее Нат и в свою очередь покачал головой. Ему казалось, что пропасть между ними растет с каждым словом, с каждым кусочком правды, извлеченным на свет Божий.

— Твой муж… Он знает, что ты здесь? — спросил он. — Как он отнесся к тому, что ты уволилась из «Икора»?

Персис шагнула к окну и стала смотреть на город, укрытый буро-черным покрывалом смога.

— Когда я оставила «Икор», — проговорила она наконец, — я оставила и его.

— Надеюсь, ты сделала правильный выбор, хотя очень может быть, что ты совершила ошибку. Дело в том, что я не могу защитить тебя. Я и себя-то не могу защитить.

На этом разговор закончился. Нат, во всяком случае, слишком устал, чтобы и дальше говорить о столь серьезных вещах. Да и говорить в общем-то больше не о чем. Он принял душ, потом предложил воспользоваться ванной комнатой Персис. Друг с другом они держались как два незнакомца — холодновато, почти враждебно. После ужина они легли каждый на свой край кровати, и хотя присутствие Персис по-прежнему волновало Ната, разделившая их эмоциональная и духовная пропасть была слишком глубока.

Кроме того, у Ната были на завтра серьезные планы, в которых не нашлось места для женщины, лежавшей на расстоянии вытянутой руки от него.


74

Нат проснулся с первыми лучами солнца. Встав с кровати, он тихо оделся и вышел из номера. На Персис он бросил лишь один взгляд, не зная, увидятся ли они снова. Трамвай довез его до мемориального парка; там Нат вышел и спустился на причал. Владельцы катеров и лодок уже встали и толпились на причале, готовясь к новому дню. Высмотрев среди них человека, лицо которого показалось ему наиболее располагающим к доверию, Нат шагнул прямо к нему.

— Чем могу служить? — спросил моряк. У него было морщинистое, выдубленное солнцем и солью лицо и почти добела выгоревшие волосы.

— Я хочу понырять, — сказал Нат. — Если конкретно, то меня интересует Гран-канал. Когда-то у меня там жил родственник.

— Сегодня ничего не выйдет. «Синее предупреждение» еще действует.

— «Синее предупреждение»?

— Угу. Пять дней назад сюда с Гавайев приплыла целая стая головоногих. Чертовы зверюги обосновались в бухте, так что до воскресенья никаких погружений не будет.

Головоногие… Нат смутно помнил, что так по-научному назывались спруты. Или кальмары.

— Почему? — спросил он.

— Потому… — Моряк насмешливо поглядел на него. — На Малибу поймали одного, так он оказался больше тридцати метров длиной. Этакая тварь может запросто стащить человека с лодки — и привет. Со мной один раз такое было, и я не хочу, чтобы это повторилось.

Нат попытался представить себе тридцатиметровое чудовище — и не смог.

— Вы имеете в виду гигантского кальмара? — уточнил он.

— Его самого. Говорю вам, мистер, их здесь целая стая. Кроме того, вместе с ними в бухту приплыли несколько акул — из тех, что уцелели. Там, на дне, сейчас жуть что творится, так что извините…

Нат снова посмотрел в сторону моря. Только теперь он заметил на поверхности ровные ряды буйков, которыми были обозначены знакомые ему улицы. Конечно, можно и подождать до воскресенья; возможно, к тому времени, как и обещал лодочник, кальмары уйдут, вот только может ли он позволить себе ждать? Да он и не был готов к ожиданию. Психологически Нат уже подготовился к встрече с прошлым, и вот теперь эта непредвиденная задержка…

Он все еще раздумывал, как ему быть, когда его внимание привлек какой-то человек. Он бежал по причалу и, размахивая руками, кричал:

— Они подняли сети! Сети подняты!

— Вот не думал, что они справятся так быстро, — заметил лодочник и сплюнул.

— Справятся с чем? — спросил Нат. — И что все это значит?

— Это значит, что меня зовут Джо и что вы сможете нырнуть сегодня. Добро пожаловать на борт, мистер.


Судно Джо представляло собой длинный, неглубоко сидящий в воде пассажирский катерок, отдаленно похожий на вапоретто, которые когда-то ходили в настоящей Венеции в Италии. Основным его отличием от старинных речных трамвайчиков заключалось в отсутствии стука и солярочной вони — катер Джо был снабжен электрическим двигателем и скользил по воде с тихим ровным гудением. Следуя указателям, они довольно быстро добрались до Вениса, хотя им то и дело приходилось замедлять ход, чтобы обогнуть полузатопленную крышу офисного здания, на котором устроили лежбище тюлени.

Кроме Джо и Ната в лодке находился молодой мулат-ныряльщик по имени Карлос, который, впрочем, не произнес за весь путь почти ни одного слова. Зато Джо старался за двоих. Именно от него Нат узнал, что береговая охрана работала не покладая рук, стараясь отогнать кальмаров как можно дальше в море, чтобы снова установить сети, предохраняющие затонувший город от чудовищ. Без всякой просьбы со стороны Ната Джо рассказал, что кальмары давно стали доминирующим видом живых существ в Мировом океане, оказавшись едва ли не единственными, кто выиграл в результате глобального потепления. Их естественные враги были уничтожены в результате хищнического лова рыбы, и головоногие благоденствовали, становясь все крупнее по мере того, как росла среднегодовая температура на планете. Время от времени на побережьях от Нью-Йорка до Тасмании находили совершенно чудовищные экземпляры, выброшенные штормом. Самый большой из измеренных кальмаров вместе с щупальцами имел в длину 150 футов.

— Они спасли бы нас, если бы их можно было есть, но, к сожалению, большинство из них настолько ядовиты, что совершенно не годятся в пищу, — посетовал Джо и перешел к рассказам о случаях, когда гигантские кальмары утаскивали в пучину большие суда вместе с экипажем или глотали целиком небольшие катера и паромы. Нат подозревал, что большая часть этих рассказов — просто моряцкие истории, однако, несмотря на это, он почувствовал, как по коже его побежал холодок. Карлос тоже как-то съежился. Стараясь преодолеть страх, Нат стал смотреть на буйки, которыми были обозначены улицы. Судя по надписям на буйках, сейчас они плыли над бульваром Линкольна, откуда до старого дома Ната — чуть меньше мили.

— Где вы хотите нырнуть, мистер? — спросил Джо.

— На Гран-канал.

— Это хорошо, потому что мы подошли довольно близко к сетям, а мне не хотелось бы заходить за них в такой день. Вас интересует какой-то определенный дом, не так ли? Крыши всех домов пронумерованы, так что мы легко сможем найти любой. И даже узнать историю каждого…

— Историю каждого? Значит, у вас есть какие-то архивные данные?

— А как же? Туристам нравится знать, что в таком-то доме жил такой-то, который совершил то-то и то-то.

— А что говорится в ваших записях о доме 2512?

Джо ввел адрес в компьютер, нажал «ввод»:

— Здесь сказано, что в этом доме жил какой-то доктор М. Шихэйн…

— Да-да, Мэри Шихэйн! — От волнения Нат даже привстал.

— …И ее сын.

— Ее сын! — воскликнул Нат, перекрывая плеск волн за бортом.

— Да, так здесь написано. А вот и сам дом…

Джо переключил винт на обратный ход, чтобы остановить катер, но Нат едва прореагировал на его последние слова. Он был в самом настоящем смятении, в растерянности, почти в панике. Сын. Его сын. Ну конечно! Ведь Мэри как раз ждала ребенка, когда его застрелили. Но почему, почему он не вспомнил об этом раньше?!

Тем временем Джо опустил в воду специальную видеокамеру с дистанционным управлением, чтобы взглянуть на дом поближе. Вот на экране следящего монитора возникло искаженное, расплывчатое изображение старого пляжного бунгало с написанным на крыше номером. Окна отсутствовали, в трещинах штукатурки гнездились колышущиеся водоросли, но стальной каркас, на который они с Мэри потратили столько денег, еще держался.

— Вы уверены, что хотите погрузиться? — спросил Ната Джо. — Здесь неподалеку начинается шельф, вы можете попасть в сильное подводное течение.

— Шельф начинается там, где раньше был берег?

— Верно. Вы хорошо плаваете?

— Неплохо. А волнолом еще цел?

— Конечно, но он находится почти у самых сетей, так что сегодня мы туда вряд ли доберемся.

Джо выключил двигатель и бросил якорь.

— О'кей, надевайте гидрокостюм. Карлос доставит вас вниз.

Парнишка-мулат быстро проинструктировал Ната, как обращаться с гидрокостюмом и аквалангом.

— Нам повезло, — сказал он под конец. — Думаю, там, под водой, действительно никого нет. Обычно люди не любят нырять в тех местах, где только что побывали кальмары.

— А ты? Ты любишь? — спросил Нат, которому вдруг пришло в голову, что он собирается доверить свою жизнь какому-то подводному сорвиголове.

— Я люблю охотиться на них. Когда стая уходит, одна-две твари иногда остаются. Тогда мы берем заостренные прутья и… Это им очень, очень не нравится, мистер.

— Понятно, — кивнул Нат, вновь сосредотачиваясь на предстоящей задаче. Насколько он понял, за прошедшие годы акваланг почти не изменился, не считая того, что газовая смесь в баллонах позволяла провести под водой значительно больше времени. Намного лучше стало и переговорное устройство, встроенное непосредственно в маску; благодаря ему Нат слышал голоса Джо и Карлоса так же отчетливо и ясно, как если бы говорил с ними по проводной линии.

Наконец оба ныряльщика сели на борт и спиной вперед опрокинулись в воду.

По мере того как они спускались по веревке на дно, вокруг становилось все темнее и холоднее. Правда, к немалому удивлению Ната, фонари на улицах затонувшего города горели, но их мертвенный свет тонул в плотном зеленовато-сером сумраке, что в сочетании с полной тишиной и неподвижностью делало Венис похожим на погруженный в туман Лондон времен Конан Дойля. Ему, впрочем, не составило труда разглядеть полузатянутые донным илом каналы. Вдоль них были натянуты оранжевые и белые веревки, чтобы ныряльщики могли лучше ориентироваться в подводной топографии города. Перебирая руками одну такую веревку, Нат медленно поплыл в направлении своего бывшего дома, чувствуя себя так, словно совершает какую-то странную послеобеденную прогулку. Карлос, который плыл чуть впереди, знаком предложил ему посмотреть налево. Нат послушно повернул голову и увидел прошмыгнувшую за углом стайку дельфинов.

— Они перепрыгивают через сети, — пояснил юноша-ныряльщик.

— Но они же могут запутаться в них и погибнуть! — сказал Нат.

— На этот случай у нас есть специальная сигнальная система, которая автоматически освобождает их из сетей.

Нату понадобилось довольно много времени и усилий, прежде чем он добрался наконец до кованой калитки, которая вела на его задний двор. Прикоснувшись пальцем к железным листьям плюща, который заплетал вертикальные прутья решетки, он вспомнил, что изгородь обошлась им в целое состояние, но Мэри настояла, чтобы они установили что-нибудь солидное, иначе им покоя не будет от туристов, орда которых наезжала в Венис каждый уик-энд. На калитке когда-то была эмалированная табличка с номером дома и изображением венецианской гондолы, но сейчас она сплошь заросла ракушками и морскими желудями, и Нат так и не сумел отчистить ее до конца. Ручка замка тоже заржавела и не поворачивалась, поэтому он просто переплыл через изгородь и оказался на заднем дворе.

Он был очень удивлен, увидев, что старая сосна стоит на прежнем месте. Правда, ее ствол обызвестковался и превратился в камень, но течение слегка колыхало запутавшиеся в ветвях водоросли, и оттого казалось, будто дерево слегка раскачивается на ветру. Им с Мэри сосна мешала, но они так и не решились ее спилить. Это было одно из самых высоких и самых старых деревьев в городе, и под ее раскидистыми ветвями почти ничего не росло. Даже сейчас вокруг ствола оставалась свободная площадка, на которой колыхалось лишь несколько чахлых морских перьев, тогда как весь остальной двор представлял собой самую настоящую плантацию ламинарий.

Подплыв к сосне, Нат погладил ладонью окаменевший ствол, вспоминая переливчато-зеленого колибри, который каждое утро садился отдохнуть на один и тот же сучок. Машинально Нат поднял голову, чтобы отыскать этот сучок в путанице ветвей и водорослей, и похолодел. Над самой макушкой сосны, футах в пятидесяти от дна, неподвижно висела в толще воды огромная бледная тварь. Ее длинные руки-щупальца были вытянуты вперед и слегка покачивались; время от времени то одно, то другое щупальце скручивалось кольцом и тут же лениво распрямлялось. Это был кальмар, и довольно крупный. Стекло маски несколько искажало пропорции, но Нат оценил его длину футов в двенадцать-пятнадцать.

Обернувшись, он поискал глазами Карлоса, но молодой ныряльщик уже заметил опасность.

— Двигайтесь, — сказал он более серьезным тоном. — Я не думаю, что он нас заметил. Давайте попробуем добраться до дома.

Дверь черного хода отсутствовала. Нат махнул рукой Карлосу и, проплыв по коридору, проник в свою собственную спальню. Он надеялся увидеть здесь их с Мэри двуспальную кровать — старинную, с медными шишечками, — но спальня сплошь заросла колышущимися морскими травами. Тогда он поплыл на второй этаж, чувствуя, как от тоски и горя сжимается сердце. На лестнице было темно, как в шахте, и только сливочно-белый луч его фонаря выхватывал из мрака причудливые очертания поросших ракушками перил и занесенных песком ступенек. На площадке Нат развернулся и поплыл в сторону кухни, окна которой выходили на каналы. Оказавшись внутри, он завис в воде у одного из окон, машинально обламывая колонии ракушек и кораллов, которые успели нарасти на их антикварной плите. Это была настоящая «О'Кифи энд Меррит», ее доставили на грузовике из Голливуда, а чтобы затащить плиту наверх и установить, понадобилось четверо сильных мужчин.

Даже сейчас перед мысленным взором Ната во всех подробностях вставал захватывающий вид, который некогда пленил их обоих. Окна кухни выходили сразу на два канала, через которые были переброшены резные деревянные мостики в японском стиле. В будние дни каналы были пустынны; лишь изредка под окнами бесшумно проплывало случайное каноэ, от которого по воде разбегались мелкие волны, а на мостах покачивались на ветру изящные фонарики. Волшебное время, волшебные дни… Нат плакал, не замечая, что плачет, пока от скопившихся в маске слез не защипало подбородок.

— Ты помнишь, Мэри?.. Помнишь?.. — чуть слышно прошептал он.

— Что вы сказали? — раздался у него над ухом голос Карлоса, и Нат невольно вздрогнул.

— Ничего. Я просто… вспоминал.

— Знаете, мистер, мне что-то не нравится, как эта тварь себя ведет. Кроме того, здесь могут оказаться и другие кальмары, так что я думаю — нам лучше вернуться.

— Я хотел бы взять что-нибудь на память, — ответил Нат, стараясь говорить нормальным голосом. — Тарелку, чашку… Что-нибудь.

— Отсюда нельзя ничего брать. К тому же вы вряд ли что-нибудь найдете — в свое время здесь хорошо пошарили ныряльщики-мародеры. Все, что они нашли, выставлено сейчас в Сети на одном-двух полулегальных сайтах, так что если вам непременно нужен сувенир, можете купить его там. Дома же практически пусты.

— Постой, Карлос, я… то есть мой родственник несколько раз упоминал, что оставил в подполе под домом небольшой контейнер, — сказал Нат, имея в виду их с Мэри «ракету любви», которая, как они часто мечтали, должна пролететь сквозь время и доставить в будущее все, что им дорого. Ни ей, ни Нату и в голову не приходило, что это действительно произойдет, и произойдет так.

— Надеюсь, вы не собираетесь охотиться за фамильными драгоценностями? — с беспокойством спросил Карлос. — Мы не рекомендуем клиентам забираться туда, где легко застрять.

— Извини, но я должен спуститься в подпол, — твердо сказал Нат. — Я зашел слишком далеко и не вернусь с пустыми руками. Если хочешь, я могу взять ответственность за возможные последствия на себя…

— В таком случае я, пожалуй, достану свою электрическую дубинку, и вам советую сделать то же.

Нат кивнул, хотя Карлос и не мог его видеть, и поплыл обратно. Спустившись на первый этаж, он раскидал песок у подножия лестницы и довольно скоро обнаружил в полу люк, который вел в подвал. Железное кольцо заржавело в гнезде и не поддавалось, пришлось очищать его ножом. Сначала Нат поскреб гнездо кончиком ножа, потом поддел кольцо лезвием и, используя нож как рычаг, поднял кольцо вертикально. Взявшись за него левой рукой, Нат сильно потянул, упираясь ногами в пол. Внезапно крышка люка поддалась и вырвалась из паза, подняв целую тучу ила и песка. Не дожидаясь, пока муть осядет, Нат ощупью нашел край люка и нырнул.

В подвале не было ничего необычного — только бетонные столбы фундамента да толстый слой ила на полу. Вдруг какое-то живое мускулистое тело скользнуло совсем рядом с ним, и Нат испуганно замер. Только потом он увидел, что это был угорь, который, извиваясь восьмеркой, выплыл в открытый люк, напугав Карлоса, так что тот пнул его ластом.

— Пора убираться отсюда, мистер! — сказал Нату молодой ныряльщик, и в его голосе впервые послышался страх. — Вы уже нашли то, зачем пришли?

— Нет еще, — откликнулся Нат, ковыряя ножом песок под одним из столбов. — Но эта штука тут, я знаю!

— Нам лучше поспешить. — Карлос опустился в подвал и тоже запустил руки в песок. — Времени совсем мало, мистер. Кто знает, что взбредет в голову той твари наверху?

— Погоди-ка! — воскликнул Нат, рука которого наткнулась на что-то твердое. — Кажется, я нашел! Рой здесь.

Обливаясь потом, оба некоторое время разгребали ил и песок, отчего вода стала совершенно непрозрачной. Наконец Нат вытащил из песчаной ловушки сигарообразный контейнер.

— Это он.

— Что ж, вам повезло, — сказал Карлос. — А теперь давайте возвращаться. — И, ловко перекувырнувшись в воде, он поплыл обратно к люку.

Нат как раз пытался поудобнее перехватить контейнер, когда увидел, что юноша возвращается

— Что случилось?

— Из подвала есть другой выход?

— А что?

— Смотрите сами.

Нат направил луч своего фонаря на люк и увидел толстое щупальце, которое ощупывало ступеньки ведущей в подвал лестницы.

— Тварь пытается забраться сюда, — сказал Карлос. — Я не знаю, пролезет ли она в люк, но, насколько я знаю, она будет очень стараться.

— А разве электрическая дубинка не подействует? — спросил Нат.

— Я не хочу пользоваться ею, пока мы заперты в этом подвале. Если кальмар погибнет, туша закроет люк, и мы не сможем выбраться. Если он не погибнет, то выпустит свои чернила. Мы не будем ничего видеть и можем заплыть ему прямо в пасть.

Несколько секунд Нат в ужасе смотрел, как настырная тварь просовывает в люк новые и новые щупальца.

— Насколько я помню, — пробормотал он наконец, — была еще одна дверь, которая вела в гараж.

— Скорее туда!

И оба поплыли в дальний конец подвала. Там, протиснувшись под сгнившими досками провалившегося пола, они увидели небольшую дверцу. Нат изо всех сил толкнул ее плечом. Дверца не выдержала, и они один за другим проникли в гараж. Гаражные ворота отсутствовали, так что они без помех выплыли на освещенную призрачным светом фонарей Стронгс-драйв и спрятались под крыльцом черного хода.

— Мы немного удалились от лодки, но возвращаться я не хочу, — сказал Карлос. — Надо связаться с Джо. Пусть он сдвинется с места, встанет прямо над нами и спустит трос. А где ваша дубинка?

— Не знаю. Потерял, должно быть. — Нат действительно забыл дубинку где-то в подвале.

— Черт! — сказал Карлос и подал по рации условный сигнал. Джо отозвался практически мгновенно:

— Что там у вас?

— У нас неприятности, Джо. Мы наткнулись на кальмара, и у нас осталась только одна дубинка на двоих. Поблизости есть еще суда?

— Нет.

— Тогда ты должен встать прямо над нами и спустить трос. Поднимать будешь обоих сразу, о'кей?

— О'кей, — отозвался Джо. — Ждите моего сигнала.

— Пошевеливайся.

Через пару минут сверху спустилась веревка с грузом на конце, и Карлос ловко ее поймал.

— Держитесь за меня, мистер, — скомандовал он. — Из нас двоих только я вооружен, поэтому если кальмар нападет, я постараюсь ткнуть его дубинкой. Джо, мы готовы. Тащи!!!

Веревка дернулась, и Нат едва не выронил драгоценный контейнер. В следующую секунду он увидел под собой свой старый дом с номером на крыше, который стал быстро удаляться. До поверхности оставалось не больше тридцати футов, когда огромные белые цифры заслонила голубоватая тень. Тень двигалась к ним, стремительно увеличиваясь в размерах. Не успел Нат крикнуть, как кальмар оказался уже совсем рядом; растопырив щупальца, он попытался обхватить обоих, сжать в смертельных объятиях, и Нат едва успел повернуться, чтобы дать Карлосу возможность пустить в ход оружие.

Юноша не растерялся и ткнул электрической дубинкой прямо в выпученный глаз чудовища. Кальмар вздрогнул, но не остановил своей атаки. В следующую секунду Нат почувствовал, как толстые щупальца сжимают его грудную клетку, выдавливают из нее воздух, увидел омерзительный попугаичий клюв, потянувшийся к его груди. В отчаянии Нат выставил перед собой контейнер, который угодил между верхней и нижней половинками клюва, помешав твари перекусить Ната пополам.

В следующую секунду оба оказались уже над поверхностью. Мощная лебедка-кран подняла обвитых щупальцами ныряльщиков над водой, потом повернулась и опустила на палубу.

Карлос первым пришел в себя и вскочил на ноги.

— Получай! Получай!!! — выкрикивал он, снова и снова тыча электрической дубинкой в голову чудовища. Джо тоже всадил в кальмара несколько гарпунчиков со встроенной в острие микрогранатой. Кальмар трясся как в лихорадке, судорожно сворачивая и разворачивая гибкие, словно резиновые, щупальца. В агонии он с такой силой сжал клюв, что смял все еще торчавший в нем контейнер. Минуту спустя последняя дрожь пробежала по телу кальмара. Свирепый и безжалостный хищник был мертв.

Нат и Карлос повалились на палубу и, сорвав маски, жадно хватали воздух широко открытым ртом.

— Никогда больше не буду выходить в море сразу после того, как отменили предупреждение, — сказал Джо, качая головой. — А если я вдруг забуду, ты, Карлос, мне об этом напомнишь.

Он перевел взгляд на смятый металлический цилиндр, все еще торчавший в клюве кальмара.

— Похоже, эта штука спасла вам жизнь, мистер, — заметил он.

— Мне нужно выпить! — выдохнул Карлос и, перекатившись на живот, громко закашлялся.

— Успеешь еще… — Джо взял лом и, вытащив контейнер из судорожно сжатого клюва твари, передал Нату. — Открывайте. Ведь вы за этим спускались?

Нат кивнул и быстро открыл крышку. Он боялся, что в контейнер могла попасть морская вода, но внутри было совершенно сухо и пахло пылью. Первой ему под руки попалась смятая полотняная блузка. Нат тотчас вспомнил, кому она принадлежала и когда он видел ее в последний раз, и на мгновение снова перенесся в мыслях на автомобильную парковку напротив «Оптовой лавки Джо». Он вспомнил даже, о чем они с Мэри тогда спорили. В конце концов она разобиделась и зашагала прочь, сунув руки в карманы этой самой блузки. А он не стал ее догонять, не зная, что жить ему осталось всего несколько минут.

Расправив блузку на коленях, Нат провел ладонями по засохшим коричневым пятнам. Кровь. Его кровь… Каким же мужеством надо было обладать, подумалось ему, чтобы сохранить у себя такую страшную реликвию.

Отложив блузку в сторону, он снова сунул руку в контейнер и достал фотографию Мэри. Наконец-то он увидел ее лицо — увидел целиком, а не фрагменты, которые его память столько месяцев тщетно пыталась сложить в единый образ. В контейнере нашлась не одна фотография. Их там были десятки. Свадебные фото, снимки, сделанные во время вылазок на природу, и многие, многие другие, и на каждом запечатлен кусочек их счастливой жизни вдвоем. Перебирая потускневшие, выцветшие фотографии, Нат чувствовал, как к нему возвращается память. И Мэри. Теперь, когда он снова увидел ее лицо с чуть тяжеловатой, упрямой челюстью и задорным, живым взглядом зеленых глаз, Нат в полной мере ощутил тяжесть постигшего его горя и невосполнимость потери.

Потом он нашел фотографии, которых еще никогда не видел. На плотном конверте рукой Мэри выведено: «Патрик Натаниэль Шихэйн, родился 4 ноября 2006 года». Пухлый младенец на снимках был туго спеленат и имел сытый, здоровый вид. Не удержавшись, Нат поднес фотографию к губам. Сын. Его сын.

Как ни странно, он не ревновал Мэри к младенцу и почти не задумывался о том, что она наслаждалась своим материнством уже без него. Нат никогда не был эгоистом — во всяком случае, настолько, чтобы желать, чтобы его жена до старости носила траур. Он хотел только одного — чтобы Мэри было хорошо, чтобы ее жизнь была счастливой и наполненной смыслом, и похоже, его желание осуществилось. И если заботы о ребенке отвлекали ее отмрачных мыслей, Нат мог только порадоваться этому.

Под фотографиями лежал конверт с вырезками из газет, посвященными его гибели и последовавшей судебной тяжбе между Мэри и полицией, требовавшей, чтобы замороженная голова Ната была подвергнута судебной экспертизе и похоронена вместе с телом. В нескольких статьях рассказывалось о ходе следствия и о том, что предпринимает полиция, чтобы разыскать убийцу. Судя по этим вырезкам, следствие так ничем и не закончилось, и только в одной статье — гораздо более поздней по времени — сообщалось, что какой-то юноша из мексиканского города Чиуауа признался в убийстве, совершенном якобы по наущению своего родного дяди, скончавшегося в Лос-Анджелесе незадолго перед тем.

Потом Нат заплакал, так крепко прижимая к груди окровавленную блузку, что ветхая ткань стала расползаться в его руках. Он плакал о Мэри, о том страшном горе, которое обрушилось на нее с его смертью, и о ее собственной трагической гибели. Еще он думал о страсти, которая сжигала Мэри и толкала на поступки, на которые она не решилась бы в других обстоятельствах, о ее любви, которую он утратил навсегда. Их разлучило не только пространство, но и время, и теперь они никогда больше не увидятся, никогда не будут вместе. В существовании рая Нат всегда сомневался, и собственная смерть только утвердила его во мнении, что никакой загробной жизни нет. Он, во всяком случае, не видел никакого длинного тоннеля, в конце которого сияет ослепительно яркий свет, и его душа вовсе не переселилась в какой-то лучший мир. Единственное, что он помнил, — это пустота, серое ничто, вакуум, в котором он задыхался и задыхался без конца.

Потом Нат посмотрел на фотографии сына и снова заплакал. Маленький Патрик никогда не видел отца и, наверное, по временам чувствовал себя очень одиноко. Почему-то Нату не пришло в голову, что он может быть еще жив. Он был уверен, что мальчик погиб вместе с матерью.

Катер Джо подошел уже довольно близко к берегу, но Нат, поглощенный своими находками, этого не замечал. Сунув руку в контейнер, он нащупал на дне, в потайном отделении, еще один плотный конверт, который, когда Нат его вытащил, показался ему и очень знакомым, и загадочным. Заглянув внутрь, он увидел какие-то документы: несколько справок медицинского характера, распечатки электронной почты и потрепанный лабораторный журнал с научными записями. Судя по надписи на обложке, тетрадь принадлежала доктору Лью Вассерстрому из Калифорнийского технологического института.

И тут Нат вспомнил. Ему не пришлось перечитывать документы, чтобы понять, в чем суть, — он только бегло просмотрел их, чтобы убедиться, все ли на месте. Все было на месте, и Нат твердо знал, почему он спрятал эти бумаги и от кого.

Палуба под ним качнулась, и Нат пришел в себя. Катер развернулся и на малом ходу подходил к причалу, на котором Нат с ужасом увидел целую толпу.

— Что здесь делают эти люди? — спросил он у Джо. — Зачем они собрались здесь?

— Я дал радиограмму на берег, — ответил лодочник. — Как-никак, вы победили гигантского кальмара. О вас напишут в прессе и расскажут в Сети. Вы будете знамениты.

Нат тем временем разглядел среди зевак и журналистов нескольких офицеров Национальной гвардии и синие мундиры полиции.

— Послушай, Джо, я не хочу! Мне это ни к чему.

— Что с вами, мистер?! Это же какая реклама!

— Но ведь это Карлос спас и меня, и тебя. Он убил тварь, так пусть его и снимают. Дай мне потихоньку исчезнуть. Потихоньку, понимаешь?! — В голосе Ната звучало неподдельное отчаяние, и Джо заколебался.

— Карлос? — переспросил он. — А вы правда не против?

— Абсолютно.

— Ладно, попробуем.

Джо развернул катер бортом, и Карлос бросил в толпу причальный конец. Нат, спрятавшись в каюте, видел, как несколько крючьев и пожарных багров вонзились в тушу кальмара и перетащили ее с палубы на причал. Журналисты быстро окружили молодого ныряльщика и засыпали его вопросами. Каждый раз, когда Карлос говорил «мы», Нат обливался потом и вздрагивал, но поделать ничего не мог. В конце концов кто-то спросил, сколько человек погружалось в воду, и Карлос честно ответил — двое.

— Где же второй ныряльщик? — услышал Нат вопрос какого-то репортера, и хотя Карлос объяснил, что они пересадили его на другую лодку, это только подстегнуло любопытство журналистов.

— Где он? Мы хотим его видеть! На какую лодку вы его пересадили?! — раздалось сразу несколько голосов.

Поняв, что, сидя в каюте, он только оттягивает неизбежное, Нат решился на отчаянный шаг. Выбравшись из каюты, он прокрался на корму и перепрыгнул на причал. Нат уже почти миновал толпу и собирался броситься наутек, когда какой-то мальчишка показал на него пальцем и воскликнул:

— Глядите, вот он!

Несколько человек обернулись к нему, и Нат быстро сказал:

— Говорят, здесь поймали гигантского кальмара. Вы не скажете, где он?

— Этого типа показывали по телику, — сказал мальчишка. — В новостях!

— Кого?! Где?! Да ведь это же тот самый!

Но Нат не стал дожидаться, пока его во всеуслышание назовут «человеком из холодильника». Прижимая к груди драгоценные документы, он промчался по причалу и понесся вверх по лестнице. Толпа ринулась за ним, и хотя Нат бегал теперь намного быстрее, чем раньше, он отнюдь не был уверен в исходе этой сумасшедшей гонки. Вот остался позади мемориальный парк, и впереди выросла высокая стена. Перелезть через нее Нат не успевал, поэтому он остановился и повернулся к преследователям лицом.

В следующую секунду что-то с силой ударило его в висок, и он, пошатнувшись, повалился на землю.

Последним, что Нат почувствовал, было несколько увесистых пинков; потом все провалилось во мрак.


75

— Улыбочку, парни! Я снимаю вас для истории. Каждое ваше чертово движение! — сказал какой-то человек над самой его головой.

Нат пришел в себя от острой боли в ребрах и попытался открыть глаза, но они оказались залиты кровью. С трудом разлепив веки, он увидел, что его драгоценные фотографии разлетелись по всему парку. Они были ему дороже, чем собственная жизнь, и Нат попытался подняться, но снова повалился на землю, сраженный ударом ноги в грудь.

— Прекрасно! — проговорил тот же голос. — Имейте в виду, офицер, я собираюсь подать на вас жалобу. Уверен, дело закончится судебным разбирательством. Вы и оглянуться не успеете, как окажетесь на скамье подсудимых. Кстати, как ваши имя и фамилия?

— Да пошел ты!

— Согласно закону, вы обязаны мне представиться.

— Пошел к дьяволу, я сказал!

— Мое имя Дэвид Парк с, офицер. Я адвокат. Что касается вас, то вы только что совершили самую серьезную ошибку в своей жизни. Этот человек — мой клиент, и я сам назначил ему встречу в этом парке.

«Я не собирался ни с кем встречаться, — подумал Нат. — Кто этот человек? Что ему нужно?»

Полицейский или охранник прошипел с ненавистью:

— Это же тот… доктор! Только взгляните на его шею.

— Вы ошиблись, офицер. Этот шрам — след, оставшийся на шее моего клиента после попытки удушения, жертвой которого он едва не стал. Вы должны отпустить его немедленно! Имейте в виду, я близко знаком с окружным прокурором Диком Мюрреем, поэтому если вы попытаетесь хотя бы пальцем коснуться меня, моей камеры или этого человека, вы окажетесь в таком дерьме, что вам ввек не отмыться.

О чудо! Патрульные отпустили Ната, но подняться он не мог — голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота.

— Вам должно быть стыдно, — сказал человек, назвавшийся адвокатом, и помог Нату встать. — Вы превысили пределы ваших полномочий, и вам это отлично известно.

— Как тебя зовут?! — рявкнул офицер над самым ухом Ната, но он ничего не ответил. Сейчас он не помнил даже собственного имени.

— Я вас предупредил, — с угрозой сказал адвокат.

— Черт с вами… Убирайтесь отсюда! Ну?! — решительно пролаял офицер.

Нат опустился на четвереньки и, стерев с глаз кровь, начал торопливо собирать измятые, истоптанные фотографии. Адвокат с миниатюрной цифровой камерой в руке помогал ему. Потом он бережно взял Ната под локоть и быстро вывел из парка к площадке, где стояла его машина.

— Лезь внутрь. Быстрее! Не оглядывайся, — шипел адвокат. Когда он попытался выехать со стоянки, Нат заметил, что у него дрожат руки.

— Спа…сибо, — пробормотал Нат, когда парк остался позади и машина понеслась по улицам Лос-Анджелеса.

— Стоит показать им камеру, и они становятся шелковыми! — хвастливо сказал адвокат. — Особенно если они совершают настоящее правонарушение.

— Вы действительно адвокат или… Кто вы?

— Меня зовут Фред Арлин, и я — репортер. Это я написал ту статью о тебе.

— Остановите!

— Что?

— Остановите машину. Я хочу выйти.

— Но ведь я тебя спас!

— Вы меня погубили. Это из-за вас за мной охотятся! Из-за вашей статьи!

По лицу репортера скользнуло какое-то странное выражение. Можно было подумать — ничего подобного ему и в голову не приходило.

— Как вы меня нашли? — спросил Нат, пытаясь на ходу открыть дверцу, и Фред сбавил скорость.

— Послушай, Нат, я ищу тебя с тех самых пор, как ты удрал из филиала «Икора» в Фениксе. Тебя видели в Лос-Анджелесе. Потом я узнал, что ты зарегистрировался в «Шато Мормон» под чужой фамилией. Кстати, тебе не кажется, что «Джон Смит» — это уж слишком?

— От кого вы это узнали?

— От моего источника.

На мгновение Нат задумался, не могла ли Персис быть этим самым источником, но потом решил, что вряд ли.

— Но когда я сюда добрался, ты уже выписался, и я снова потерял твой след. Тут я услышал, что в гавани поймали гигантского кальмара, и поехал сюда, чтобы написать статейку для местных новостей. А тут — ты! Удивительное совпадение, не правда ли?

— Вы погубили мою жизнь, Фред. Погубили окончательно. Уж лучше бы вы не спасали меня сегодня.

— Не надо отчаиваться, Нат. Постарайтесь лучше успокоиться, и давайте поговорим. Мне кажется, у меня есть кое-какая информация, которая должна вас заинтересовать. Больше того — я уверен, что могу вам помочь. А помощь вам нужна, правда?

— Я не убивал тех четверых.

— Я знаю.

— Откуда?

— Быть может, я не самый башковитый репортер в Штатах, но я вполне могу себе представить, на что способна такая корпорация, как «Икор».


76

Они пересекли горы Санта-Моника у Топаны и выехали на старое шоссе Пасифик-кост. При виде моря Нат почувствовал, как в его груди просыпается ностальгическое чувство. Несмотря на многочисленные опреснительные заводы, усеявшие побережье, оно по-прежнему было прекрасно и сверкало, точно живое.

В старом придорожном кафе, где подавали пиво и жареный картофель, они выбрали столик в уголке, где можно было спокойно поговорить.

— Вы когда-нибудь встречали Дуэйна? — спросил Нат.

— Нет. Когда его судили, у меня были, гм-м… служебные неприятности, поэтому я ни разу его не видел. Я и на казнь-то попал, в общем, случайно. Дуэйн был лишь одним из множества преступников, которых наши суды приговаривают к смерти, поэтому ему в любом случае уделили бы в новостях слов триста. А может, и того меньше. Единственное, что отличало этот случай от остальных, — то, что Дуэйн разрешил использовать свое тело для медицинских исследований. Так гласила официальная версия. Сначала я не обратил на это внимания, но потом мне захотелось проследить, так сказать, посмертную судьбу Дуэйна, узнать, для каких именно экспериментов могло понадобиться его тело. Это было любопытно, и это могло заинтересовать читателей. На свой страх и риск я начал собственное расследование… — Фред говорил в напыщенно-официальной манере, словно участвовал в популярном шоу «Человек месяца», но Нат уже заметил, что репортер не страдает избытком скромности. — …Сначала я разыскал пилота воздушной «скорой помощи», который вывозил тело из тюрьмы «Каньон Гамма», и узнал, что он доставил его в Феникс, в филиал «Икора». Только тут я впервые почувствовал, что дело нечисто. Чтобы узнать подробности, я несколько раз пытался связаться с доктором Баннерманом. но он всякий раз уходил от разговора, и это еще больше утвердило меня в моих подозрениях. И тут случилась одна очень странная вещь…

— Какая же? — с готовностью спросил Нат, чувствуя себя в роли простака-телеведущего.

— Мне позвонил Джим Хаттон, адвокат Дуэйна. Он сказал, что тело Дуэйна находится в анатомическом театре университета Сан-Диего. Естественно, я отправился туда, чтобы проверить информацию на месте. Там мне действительно предъявили обезглавленный труп мужчины, но это был не Дуэйн.

— Как вы узнали? — спросил Нат.

— На теле не было татуировок, а Дуэйн был покрыт ими с ног до головы.

Нат посмотрел на свои руки. На коже еще оставались чуть заметные следы, которым он сначала не придавал значения, но теперь ему стало ясно: это были шрамы после косметической операции по удалению татуировок.

— Я понял, что кто-то, скорее всего «Икор», пытается направить меня по ложному следу. И тогда я задал себе один очень простой вопрос: почему они делают все это, зачем тратят столько времени и усилий, если им нечего скрывать? Но выяснить, в чем дело, я тогда не мог. Я ждал очень долго, несколько месяцев, прежде чем мне представилась возможность проникнуть в тайны «Икора». Мистер Арчибаль…

— Монти! — воскликнул Нат. — Вы нашли Монти и подкупили его?!

— Прошу прощения, — обиженно перебил Фред. — Это он нашел меня и выложил всю историю с «человеком из холодильника» после того, как Баннерман уволил его и еще несколько человек из обслуживающего персонала.

— Понимаю… — Нат покачал головой. — Кстати, как он сейчас?

— Понятия не имею, — честно сказал Фред. — Журнал, на который я в данный момент работаю, должен выплатить ему довольно большую сумму, но мистер Арчибаль исчез. Ни его мать, ни брат не знают, где он, и очень волнуются.

— Вот как? — переспросил Нат, которого эти слова очень встревожили. Он, впрочем, надеялся, что с Монти не случилось ничего страшного. Возможно, он просто испугался и почел за благо временно покинуть Аризону. На его месте Нат тоже бы испугался.

— Что ж, примите мои поздравления, — с горечью сказал он. — Похоже, единственный, кто от всего этого выиграл, — это вы.

Журналист удрученно поник головой.

— Вот что, — жестко сказал Нат, — расскажите-ка мне о Дуэйне поподробнее. Все, что вам известно!

— У меня есть копии его писем к сестре, которые он прислал из тюрьмы «Каньон Гамма». Если хочешь, я мог дать их тебе.

Нат ответил не сразу. С одной стороны, ему было интересно взглянуть на почерк Дуэйна, чтобы сравнить его с теми странными записками, которые он писал самому себе в «Икоре». С другой — трудно было примириться с тем, что у его тела могут быть свои собственные, индивидуальные черты. Нату и без того пришлось нелегко. Узнать, что твое тело некогда принадлежало насильнику и убийце… Бр-р!

— Просто скажите мне, если знаете, почему он убил ту девушку?

— Это очень грустная история, Нат.

— Думаю, рано или поздно я все равно ее услышу, так почему бы не от вас?

— Ну хорошо… — Фред вздохнул. — У Дуэйна было очень тяжелое детство. Родители жестоко избивали его, отец натравливал на него собаку и даже стрелял в него из ружья, заставляя плясать. Очевидно, в результате побоев Дуэйн получил какую-то серьезную травму головы, так как в дальнейшем у него стали появляться провалы в памяти. В частности, он утверждал, что никого не убивал и даже не был там, где нашли труп, хотя анализы ДНК показали — оставленные на месте преступления следы принадлежат ему.

— Какие именно анализы?

— Пятна крови на его одежде. Волосы. Частицы кожи. Выводы экспертизы были совершенно однозначными…

Нат вздрогнул. Каждое слово вонзалось в него, как раскаленная игла.

— Постойте, Фред, — перебил он. — Я хочу услышать об этом человеке хоть что-нибудь хорошее. Я не верю, что он был просто злобным, кровожадным чудовищем. В нем должно быть что-то человеческое.

— Хорошее? — Репортер задумался. — Насчет этого тебе лучше поговорить с Бобби. Это его сестра. Она, кстати, живет совсем недалеко отсюда. Я могу тебя отвезти.

— Бобби? — Это имя показалось Нату знакомым. Кажется, оно тоже попадалось среди тех каракулей, которые выводило его тело. Как видно, клеточная память все же была чем-то большим, чем механическая сумма выработанных на протяжении жизни гормональных связей и химических взаимодействий. Теперь он абсолютно в этом уверен.

— А зачем мне говорить с Бобби? Что мне это даст? — спросил Нат.

— Я не знаю. — Фред пожал плечами. — Ты хотел услышать о Дуэйне что-то хорошее, а если кто и может сказать о нем доброе слово, так это Бобби. Она его любила. Во всяком случае, она пришла на его казнь, значит — он не был ей безразличен. Я бы на твоем месте попробовал…

— А ты, конечно, напишешь об этом статью.

— Мне бы очень хотелось, Нат.

— Но я не хочу.

— Тогда я не буду ничего писать.


Через два часа они добрались до поселка, где жила Бобби Уильямс. Нат пока еще не знал, насколько эта встреча необходима ему для осуществления его планов, но встретиться с сестрой Дуэйна ему хотелось. Почему-то Нату казалось: эта женщина может сказать ему что-то очень важное — что-то такое, что облегчит бремя его вины.

Поселок выглядел убого — не то временный лагерь, не то трущобы. Ряды разборных домиков, пыль, жара… На каждом углу стояли группы оборванных мужчин, провожавших машину Фреда подозрительными взглядами.

— Этих людей, кажется, называют голодранцами? — спросил Нат.

— Да. — Репортер нервничал, и Нат понял, что здесь им может грозить опасность.

— Странно. В мое время Сан-Луис-Обиспо считался мирным, спокойным городом, одним из самых спокойных в штате.

— Времена изменились, — сказал Фред, не поворачивая головы. С тех пор как они въехали в поселок, он вообще не смотрел по сторонам, словно боялся, что один неправильно истолкованный взгляд может спровоцировать насилие. Наконец репортер затормозил перед грязным, покосившимся бунгало. Почти тут же из-за сетчатой двери показалась болезненно худая женщина.

— Это, наверное, Бобби, — быстрым шепотом сообщил Фред, собирая разбросанные по салону орудия своего ремесла — камеры, диктофоны, электронные блокноты. — Когда я увидел ее в первый раз, она была толстая как бочка. Должно быть, подсела на какую-то дрянь. Эти новые наркотики, которые распространились в последнее время, способны вогнать человека в гроб за считаные недели. Я всегда считал, что только безумцы могут так рисковать собой.

— Я тоже, — сказал Нат, выбираясь из машины и шагая к дому следом за Фредом. До двери оставалось еще несколько шагов, когда Нат почувствовал идущий от женщины тяжелый запах, похожий на вонь горелой резины, и увидел ее изможденное, изжелта-серое лицо с провалившимися глазами и запавшими щеками. Одного этого достаточно, чтобы определить даже без тщательного осмотра — Бобби принимает какой-то заменитель метамфетамина.

Увидев Ната, Бобби широко улыбнулась, обнажив почерневшие зубы, потом схватила его за руки и, разведя их широко в стороны, оглядела его с ног до головы, вернее — с ног до шеи. В следующую секунду она крепко прижала его к себе.

— Это ты! — всхлипнула она.

Нат так растерялся, что не знал, как ему быть. Стараясь не делать резких движений, он высвободился из объятий Бобби. Нат уже собирался как можно мягче сказать ей, что она ошиблась, как вдруг заметил, что лицо Фреда исказилось от страха. Обернуться Нат не успел. Кто-то сзади схватил его за шею. В следующую секунду Нат почувствовал, как под ребра ткнулось что-то острое.

— Не дергайся, приятель, — раздался над самым его ухом низкий, хриплый голос.

— Ты же говорила, что он покинул штат! — воскликнул Фред, поворачиваясь к Бобби.

— Она соврала, — сказал тот же голос.

У Фреда задрожал подбородок. От страха он несколько раз лязгнул зубами, но все же нашел в себе силы сказать:

— Послушай, Кит, я… я сделал все, как ты просил. Я нашел тело Дуэйна и привез его сюда, чтобы ты… чтобы Нат мог поговорить с Бобби. А теперь я, пожалуй, поеду…

— Стой где стоишь, и ни с места.

Мужчина, которого Фред называл Китом, рывком развернул Ната к себе. Нат не сопротивлялся. Наоборот, он расслабился, ожидая, что его левая рука начнет действовать самостоятельно, но она словно налилась свинцом и не шевелилась.

— Разве ты не чувствовал меня, приятель? — спросил Кит.

— Чувствовал? — удивленно переспросил Нат. — Почему я должен тебя чувствовать? Кто ты вообще такой?

— Это Кит Уильямс, близнец Дуэйна, — объяснил Фред слабым голосом.

— Я-то знал, что ты жив! Я чувствовал, — сказал Кит и, разорвав рубашку Ната, внимательно осмотрел его грудь, плечи и спину. — Эй, а куда подевались твои татуировки?

— Думаю, их свели, — ответил Нат.

— Ладно, пошли в дом, — приказал Кит, обращаясь ко всем троим. — Там поговорим.

В доме они сели на старую тахту в кухне, а Кит расхаживал перед ними, словно леопард. Его куртка слегка распахнулась, и Нат заметил рукоятку пистолета, заткнутого за ремень, но сейчас он почти не думал о том, что его ждет. Как завороженный Нат смотрел на Кита, и его охватывало странное чувство. Казалось, он глядит на свое отражение в зеркале. У Кита были такие же руки с коническими пальцами и плоскими прямоугольными ногтями, такая же развитая, мускулистая грудь и длинные стройные ноги. Только лицо было другим, но и оно произвело на Ната приятное впечатление, несмотря на лежавшую на нем печать хронического разочарования и горечи. Кит Уильямс был, что называется, эффектным мужчиной; немного портили его разве что чересчур полные, чувственные губы с презрительно опущенными вниз уголками. Да, подумал невольно Нат, братья Уильямсы могли бы, наверное, стать незаурядными людьми, если бы их родители обращались с ними получше. Глядя на Кита, Нат понимал, откуда взялись эти его приступы неконтролируемой ярости, когда ему хотелось только одного — бить, крушить, ломать. Казалось, брат Дуэйна до краев полон уже знакомой Нату злой энергией и силой.

— Ты совсем меня не чувствовал? Никогда? — свирепо спросил Кит.

Нат покачал головой:

— Когда меня оживили, я был слишком болен и слаб. Прошло много времени, прежде чем я более или менее оправился.

— Ну и каково это — проснуться в теле психопата-убийцы?

Хотел ли Кит запугать его или пытался очернить память покойного брата? Нат не мог сказать наверняка. Конечно, Кит обладал не слишком развитым интеллектом, но он был хитрым, скользким как угорь, и Нат не представлял, как ему держаться.

— Почему-то мне кажется, что Дуэйн не был психопатом, — промолвил он наконец.

— А вот я — был. С самого начала был. Правда, сестренка? — Кит повернулся к Бобби, и та кивнула.

— И я был прав! — продолжал Кит, не скрывая своего торжества. — Я чувствовал тебя, и я знал, что ты не умер. Разве я не говорил тебе этого, Фред? Помнишь — я сказал, что мой брат жив, но с ним что-то не так?

— Да, припоминаю… — пробормотал журналист.

Интересно, что нужно Киту, подумал Нат. Чего он добивается? Сам он не сомневался, что все эти разговоры — лишь прелюдия к какому-то решительному поступку. Кит явно «накручивал» себя, как поступают многие жестокие, эмоционально неуравновешенные люди, когда пытаются найти оправдание собственным импульсивным действиям. Нож все еще поблескивал в руке Кита, и Нат подозревал, что в конце концов он попытается отделить от тела брата «чужую» голову.

— Ну, что скажешь, мой маленький братишка?

— Я думал, вы близнецы, — сказал Нат.

— Верно, но я появился на несколько минут раньше. — Кит снова кружил по кухне, и Нат каждую секунду ожидал смертельного удара ножом.

— Я постоянно тебя защищал, — сказал Кит. — И мне постоянно приходилось твердить тебе: делай то, не делай этого. Только у тебя в голове ничего не держалось. Как говорится, в одно ухо влетело, в другое вылетело.

— Я не Дуэйн, — напомнил Нат, но Кит не слушал его.

— Если бы не ты, я мог бы быть богат. Я мог бы смыться из этой проклятой страны и начать новую жизнь в другом месте, но из-за тебя…

— Он нас тоже защищал, — неожиданно перебила Бобби. — Или ты забыл?

— Заткнись, сейчас я говорю! — свирепо огрызнулся Кит, и Бобби съежилась в уголке тахты. По всему было видно, что грубость брата глубоко ее задела. Фред сидел неподвижно и, зажав ладони между коленями, смотрел в пол. Нат снова покосился на нож в руке Кита и вдруг подумал, что на самом деле он нисколько не слабее, а может быть, даже сильнее брата. Надо только выбить у него нож, и тогда они будут примерно равны.

— Ты получал все, что необходимо, — любую помощь, любое лечение. О тебе постоянно кто-то заботился, но никто не заботился обо мне!

— Расскажи мне об убийстве, — спокойно попросил Нат. — По-моему, ты тоже в нем участвовал.

Эти слова подействовали на Кита, как красная тряпка на быка. Нат предвидел это и сознательно пытался вывести Кита из равновесия в надежде, что тот на время забудет о ноже. Тогда он и попробует использовать свой шанс.

— Это он наговорил тебе таких глупостей? — спросил Кит тихим, зловещим шепотом, кивком головы указывая на Фреда.

— Нет. Просто мне так кажется.

Дальше все пошло совсем не так, как рассчитывал Нат. Кит бросился на него без всякой подготовки, выставив вперед руку с ножом. С огромным трудом Нату удалось увернуться, и все же блестящее лезвие слегка задело ему бок. Потом все они услышали это. Сначала это был глухой гул, едва слышный за обычными городскими звуками, но он быстро нарастал и вскоре превратился в грозный рев, похожий на рычание огромного опасного зверя.

— Проклятье! — Кит, готовый повторить свой бросок, спрятал нож и, перепрыгнув через тахту, скрылся в соседней комнате. Никто не произнес ни слова, но Нат инстинктивно чувствовал, что им грозит серьезная опасность. Шум снаружи нарастал, и скоро Нат понял, что слышит многоголосый рев приближающейся толпы.

— Я знаю, кто это, — внезапно подала голос Бобби. — Семья Соннерсов. Братья Дженнер были дома. Верно, кто-то рассказал им, что ты здесь.

Нат вскочил на ноги.

— Видишь, что натворила твоя статья, безответственный кусок дерьма?! — крикнул он Фреду, который трясся как осиновый лист.

— Это не я! — взвизгнул он. — Не я оживил тело казненного преступника. Это все «Икор»! «Икор» во всем виновата.

— Но эти люди собираются линчевать не «Икор», а меня, — возразил Нат. — Впрочем, мне кажется, они способны и тебя вздернуть за компанию.

— Тогда что же мы сидим?! — Фред вскочил. — Давайте убираться отсюда, да поскорее.

В этот момент в кухню снова вбежал Кит. Рванув на себя дверцы стоявшего в углу шкафчика, он начал доставать оттуда оружие и раскладывать на подоконниках, чтобы отстреливаться, перебегая от одного окна к другому.

— Знаешь, как обращаться с этой штукой? — спросил он, бросая Нату штурмовую винтовку.

— Нет.

— Дуэйн знал.

Нат схватил винтовку и прижал к груди. Он чувствовал — еще немного, и он запаникует, запаникует по-настоящему. Быть разорванным толпой, чувствовать первые свирепые удары и видеть ненависть на лицах — это больше, чем Нат мог вынести. Руки его сами рванули затвор. Винтовка была заряжена и готова к бою.

Фред сорвался с места и бросился к дверям черного хода, но тут же вернулся.

— Они идут и по задней аллее! — крикнул он с перекошенным от страха лицом. — Мы в ловушке!

Перед домом тоже собиралась толпа, и Кит не стал ждать. Высадив стекло стволом винтовки, он прижал приклад к плечу и дал несколько выстрелов поверх голов. Этого хватило, чтобы линчеватели с воплями разбежались, но Нат знал, что они вернутся.

На несколько секунд воцарилась тишина, потом грубый голос снаружи прокричал:

— Мы ничего не имеем против тебя, Бобби! Нам нужен Дуэйн!

Кит яростно зарычал и выстрелил. На этот раз он попал, потому что Нат услышал чей-то крик. Потом разразился настоящий ад. На дом обрушился настоящий шквал огня. Пули и картечь буравили хлипкие стены, в щепки разнося мебель и посуду в шкафчике. Одна пуля попала Киту в ногу, и он снова зарычал от ярости и боли. Бобби укрылась за тахтой. Нат нырнул за второй диван и тоже дал короткую очередь. Снаружи ответили новым залпом. Еще одна пуля, влетев в окно, попала Киту в плечо. Винтовка в его руках дернулась, дав длинную очередь. Пули рикошетировали от стен и труб, и воздух в кухне наполнился пронзительным визгом. Фред вскрикнул, и Нат решил, что репортера тоже зацепило. Толпа снаружи скандировала:

— Ду-эйн, выходи! Ду-эйн, выходи!

Потом неожиданно наступила тишина. Воспользовавшись передышкой, Нат стал искать, чем можно перевязать Кита. У раковины ему попались два посудных полотенца, и он туго перетянул ими рану на плече Кита, остановив кровь.

Кит схватил его за руку.

— Я выйду туда! — сказал он хрипло, глядя Нату прямо в глаза. — Вместо тебя… Я буду Дуэйном, понимаешь? Им потребуется время, чтобы понять свою ошибку. Ты должен спасти Бобби. Возьми машину… — Он сунул ему в ладонь скользкую от крови связку ключей. — Пусть она сядет за руль — Бобби лучше знает город.

Казалось, Кит всю жизнь ждал этого момента, готовился к нему. Он хотел умереть героем, и когда ему представилась такая возможность, он не колебался.

— Эй, если вы там еще живы — сдавайтесь! — донесся снаружи все тот же хриплый голос. — Мы все равно возьмем то, за чем пришли!

Нат понял — сейчас или никогда. Он кивнул, и Кит обнял его окровавленными руками.

— Я сделал это, — чуть слышно шепнул он.

— Сделал — что?

— Убил Дженнер… Дуэйн хотел спасти ее, но не успел. Он только вытащил ее из ручья — вот и все, что он сделал. Мы — идентичные близнецы, у нас одинаковые ДНК. Легавые знали… Они использовали Дуэйна как заложника, чтобы заставить меня сдаться. Но они меня недооценили — я никогда не сдавался. И тогда они отомстили — убили моего брата.

Нат почувствовал, что у него в голове все плывет. Фред прав — промелькнула в мозгу единственная связная мысль. Это грустная и грязная история, и лучше бы мне ничего не знать.

— Надеюсь, ты не почувствуешь, когда меня будут убивать, — сказал Кит и оттолкнул Ната. Оставляя за собой широкий кровавый след, он пополз к входной двери и тяжело перевалился через порог.

Нат вскочил на ноги. Дорога была каждая секунда. Схватив Бобби и Фреда за руки, он бросился к черному ходу и, пинком отворив дверь, выскочил на задний двор. Там тоже собралось несколько человек, но они разбежались при виде окровавленной одежды Ната и винтовки в его руках. В три прыжка он пересек задний двор и ворвался в гараж.

С улицы впереди дома донеслась длинная очередь. И сразу же в груди Ната словно что-то оборвалось — оборвалось и умерло.

Вот, значит, что имел в виду Кит, когда говорил, что чувствует своего брата.

Громко всхлипывая, Бобби завела двигатель машины и рванула с места, высадив капотом гаражные ворота. Кит был прав, когда настаивал, чтобы она села за руль. Словно вихрь, они промчались по кривым пустынным переулкам, со скрежетом тормозя, сдавая задним ходом и разворачиваясь. Наконец они выскочили на широкую грунтовую дорогу, которая вела от поселка к холмам, и понеслись по ней.

Когда опасность миновала, Бобби свернула с дороги в укромную ложбину и остановилась. Распахнув дверцы, все трое выбрались из машины и растянулись прямо на земле.

— Кто-нибудь ранен? — спросил Нат.

— Меня, кажется, задело, — отозвался Фред и поморщился.

— А меня нет, — сказала Бобби равнодушным голосом.

Нат подполз к журналисту и внимательно осмотрел простреленную навылет полу его дорогого пиджака. Пуля прошла сквозь ткань, едва оцарапав кожу.

— Ничего, жить будешь, — сказал Нат.

Бобби снова разрыдалась.

— Кому-нибудь нужно стимулирующее? — Фред достал из кармна прозрачную пластиковую коробочку и вытряхнул на ладонь несколько бело-голубых капсул.

Бобби взяла одну и отправила в рот.

— Что это такое? — спросил Нат, качая головой. Ему вовсе не хотелось глотать неизвестный наркотик.

— Откуда я знаю? — Фред пожал плечами. — Мне известно только, что через пару минут ты будешь чувствовать себя намного бодрее.

Фред тоже проглотил капсулу и сел неподвижно. Глаза его были закрыты, словно он медитировал. Бобби перестала плакать и сидела, слегка покачиваясь, не замечая ничего вокруг. Так прошло несколько минут, потом глаза Фреда внезапно открылись.

— Мне нужно позвонить в редакцию, узнать последние новости.

Нат ничего не ответил. Отойдя в сторону, он снова лег на траву. Он смертельно устал и пытался заснуть, но не мог. Свинцовая тяжесть сдавила грудь, и он не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой. Должно быть, подумалось ему, смерть брата-близнеца подействовала на него сильнее, чем он сознавал. Наверное, ему все-таки следовало принять одну из этих бело-голубых пилюль, но с другой стороны, кто знает — может, от этих таблеток ему стало бы еще хуже.

С трудом повернув голову, Нат посмотрел вниз — на раскинувшийся у подножия холмов пыльный поселок. Над тем местом, где был дом Бобби, поднимался столб густого бурого дыма.

Кажется, он все-таки задремал, потому что его разбудил Фред. Наклонившись над Натом, он тронул его за плечо.

— Скажи, тебе знаком некий Альберт Нойес? — спросил журналист так беззаботно, словно они выехали просто на загородную прогулку.

— Я встречался с ним в Вашингтоне. А что?

— Этот человек пытался связаться с тобой через нашу редакцию. Он оставил адрес. Я только что ему позвонил, и он попросил отвезти тебя к нему. Альберт Нойес сказал, что не хочет говорить по телефону — у него есть для тебя очень важные новости.


77

— …И вся-то моя вина состояла в том, что обо мне упоминалось в статье, в которой критиковалось правительство. Я даже не писал эту статью, но власти все равно аннулировали мою журналистскую лицензию. Целых три года я не мог работать. Не мог ездить по стране. Чего я только ни делал, чтобы вернуться в строй, но меня специально гнобили — давали только самую пустячную работу. Теперь-то положение изменилось, и все благодаря тебе. У нас ведь как? Журналист, который раскопал сенсацию, становится общественной фигурой; его имя у всех на слуху, и власти уже не могут проделать с ним такую штуку, какую проделали со мной. Это раньше я был никто, а теперь — ого-го! Попробуй-ка меня тронь!

В таком духе Фред говорил уже несколько часов подряд и никак не мог остановиться. По-видимому, собственная ерсона занимала его больше всего на свете. Нату не верилось, что человек может с таким упоением рассказывать о себе и своей карьере — особенно после того ужаса, через который им так недавно пришлось пройти. Очевидно, бело-голубая таблетка, которую проглотил Фред, подействовала и на его речевые центры, поскольку болтал он не переставая. И как у него только язык не отсохнет, раздраженно подумал Нат. Сам он все еще чувствовал себя так, словно его цепами молотили, однако принимать стимулятор ему по-прежнему не хотелось. Больше всего он боялся, что наркотик подействует на его способность рассуждать здраво.

С помощью наручного компьютера Фреда им удалось посмотреть последние новости. В разделе местных новостей упоминалось о том, что разыскивавшийся ФБР Кит Уильямс был убит толпой на пороге собственного дома и что доктор Натаниэль Шихэйн все еще находится на свободе.

С наступлением темноты танки Национальной гвардии, прибывшие для усмирения беспорядков, покинули поселок, и Фред отправился за своей машиной, которую он оставил перед домом Бобби. Вернулся он довольно скоро. Как ни странно, его БМВ был даже не поцарапан, хотя от дома Уильямсов остались одни головешки.

Бобби они отвезли к подруге, жившей в соседнем городке. Когда они уже собирались уезжать, Бобби, которая всю дорогу хранила молчание, неожиданно обняла Ната и погладила его руки.

— Надеюсь, я увижу тебя снова, — сказала она так безмятежно, словно смерть Кита и сожженный дотла дом совершенно не задели ее сердца, не разбудили в нем ни горя, ни гнева. Казалось, она абсолютно ничего не помнит о событиях прошедшего дня, и Нат, осторожно отстранившись, подумал, сколько же времени может продолжаться действие чудесных таблеток Фреда и сумеет ли Бобби достать такие же, чтобы как-то пережить ближайшие несколько недель.

Потом они с Фредом сели в машину и отправились в Вашингтон по старому шоссе номер 66. Фред утверждал, что оно давно заброшено и никому и в голову не придет искать их там. Он повторил это несколько раз, явно гордясь собой, и Нат, не удержавшись, бросил на своего спутника сердитый взгляд. Он готов был собственными руками удавить этого самодовольного индюка с его фальшивым загаром, искусственными зубами и дорогой модельной стрижкой, но сдерживался. Фред Арлин был его единственным шансом выбраться из Калифорнии живым и невредимым, а его машина — единственной возможностью ускользнуть от патрулей, державших под контролем все виды общественного транспорта.

— Скажи, что именно сказал тебе Альберт, — хмуро прервал он этот поток сознания. — Слово в слово.

— Только то, что ему необходимо с тобой увидеться. — Фред пожал плечами. — Еще он говорил, что у него есть для тебя какие-то важные сведения. Он особо подчеркнул, что настаивает на личной встрече и что связываться с ним через Сеть ты не должен ни в коем случае.

На старом шоссе машины встречались редко, и неудивительно: заброшенная автострада выглядела еще более разбитой, чем в прошлой жизни Ната. В последний раз он ездил по этому шоссе в конце 80-х, когда отправился в путешествие перед поступлением в Гарвард. Уже тогда трассой почти не пользовались, и она медленно разрушалась. Теперь же шоссе с покрытыми пятнами ржавчины указателями, утонувшими в песке отбойниками и покинутыми заправочными станциями выглядело как призрачный памятник далекому XX веку.

На ночь они остановились в древнем мотеле, выстроенном еще в 1950-х годах. Как ни странно, мотель был обитаем; его содержала старая супружеская пара — мужчина и женщина, производившие впечатление чокнутых. Так, во всяком случае, выразился Фред. Разговорчивостью они не отличались, однако комната, которую они предложили, была уютной, а постельное белье относительно чистым.

На следующий день, когда до границы оставалось уже совсем немного, Фред свернул с шоссе на проселочную дорогу, которая, по его словам, должна была вывести их к самому удаленному и самому захолустному контрольному пункту на всей границе между штатами.

— Не слишком ли это рискованно? — спросил Нат. — Вдруг нас именно там и поджидают?

— Есть одна вещь, Нат, которая никогда не меняется, — ответил Фред с самодовольным смешком.

— Какая же?

— Мера человеческой глупости, — сказал журналист. — Если меня спросят, куда я еду, в чем я лично сомневаюсь, я отвечу, что должен написать репортаж о невадских луговых собачках. И меня пропустят. Готов спорить на что угодно.

Вскоре впереди замаячили каменистые вершины холмов, и журналист посерьезнел.

— О'кей, — сказал он. — Однажды я уже проделывал нечто подобное, но сейчас из-за опасности эпидемии могут быть предприняты дополнительные меры предосторожности. Сделаем так: ты выйдешь раньше, переберешься через эти холмы и обойдешь первую контрольную зону, где досматривается только машина — багажник, ящики под сиденьями и прочее. Твоя задача — незаметно добраться до зарядно-аккумуляторной станции дальше по шоссе и спрятаться в туалете. Я подъеду к ней и поставлю машину на зарядку. Ты должен незаметно залезть в багажник, после чего мы поедем на вторую контрольную зону, где проверяют только документы. Такой порядок был здесь раньше, и если он сохранился, мы проскочим. Если изменился — ума не приложу, как и быть!

Нат сделал все, как ему было сказано. На его счастье, на зарядной станции стояло несколько грузовых каров. Под их прикрытием он забрался в багажник БМВ и бесшумно закрыл крышку. То же самое — с незначительными вариациями — повторялось каждый раз, когда они пересекали границу очередного штата, и Нат убедился, что Фред прав: на маленьких, редко посещаемых пограничных пунктах охранники не так внимательны, как следовало бы.

— Ты должен признать: Америка — огромная страна! — напыщенно сказал Фред, когда они миновали еще один контрольный пункт.

— Я знаю, — отозвался Нат. — Если помнишь, когда-то я тоже здесь жил.

— Я только хотел сказать, что в Америке тебя ищет далеко не каждый полицейский.

— Достаточно и одного, если не повезет, — проворчал Нат.

Между Арканзасом и Теннесси Фред почувствовал себя настолько уверенно, что при проверке на очередном контрольном пункте даже расхвастался. Лежа в багажнике, Нат слышал, как он говорит:

— …Да-да, та самая история. Это я ее раскопал и написал статью в «Метрополитене».

— А вы сами видели того парня? — спросил полицейский.

— К сожалению, не довелось. Говорят, он выглядит как настоящее чудовище, но я так не думаю.

Нат был так возмущен, что едва не выскочил из багажника. Фред вел себя совершенно непрофессионально. Хуже того — он вел себя как последний кретин!

— Я просто делаю своему издательству дополнительную рекламу! — возразил журналист, когда Нат потребовал, чтобы впредь он держал язык за зубами.

— Вряд ли легавые читают твой дорогущий журнал, Фред. Но если ты и дальше будешь болтать что в голову взбредет, кто-нибудь из них может задуматься, куда и зачем знаменитый Фред Арлин едет по этой богом забытой дороге, и поднять тревогу.

— Вряд ли. У полицейских мозги куриные, это всем известно! — небрежно бросил Фред.

Нат только головой покачал. Если его спутник действительно относился к элите пишущей братии, значит, американская журналистика сделала еще несколько шагов к полному вырождению. Впрочем, в том, что Фред Арлин по меньшей мере востребован, сомнений быть не могло. На протяжении всего путешествия с ним то и дело связывался ведущий редактор, требовавший новых материалов по теме «замороженного человека». К счастью, Нату удалось убедить Фреда ничего не сообщать в журнал о последних событиях до тех пор, пока он не встретится с Альбертом Нойесом и не узнает, что тот хотел ему сообщить. Кроме того, Ната не оставляло предчувствие, что после этого разговора ему — а то и им обоим — может понадобиться надежное убежище, и Нат надеялся, что «Метрополитен» сумеет что-то для них сделать. Конечно, слишком полагаться на это не стоило, но других вариантов у него просто не было.


Альберт Нойес не стал приглашать Ната домой. Вместо этого он назначил ему встречу в парке Франклина. Нат хорошо помнил красивые, ухоженные и чистые парки Вашингтона в классическом французскомстиле — с фонтанами, широкими гравиевыми аллеями и многочисленными скамьями. Парк Франклина был по-прежнему чистым, но и только: почти вся зелень исчезла, фонтаны не работали, и ветер носил по аллеям тучи мелкой серой пыли, которая противно скрипела на зубах, несмотря на респираторы.

Дойдя до нужной скамьи, Фред и Нат уселись и стали ждать.

Прошло добрых полчаса, прежде чем в конце аллеи появилась щуплая старческая фигурка, которая, заметно прихрамывая и тяжело опираясь на трость, двигалась к ним. Нат хорошо помнил, каким непоседливым, деятельным, энергичным был доктор Нойес, когда они вместе работали во «Врачах за Справедливость», и поразился перемене, произошедшей с его старым другом. Теперь он выглядел усталым и опустошенным. Оставалось только надеяться, что вся его энергия не была растрачена впустую.

— Я подобрал кое-какую информацию об Альберте, — шепнул Нату Фред. — Он — старейший лоббист и оппозиционер в Вашингтоне. Несомненно, у него есть компромат буквально на каждого, кто когда-либо поднимался в высшие эшелоны власти. Только благодаря этому он до сих пор не превратился в политический труп.

Подковыляв к скамье, Альберт тепло обнял поднявшегося ему навстречу Ната и, опираясь на него, тяжело опустился на скамейку. Он был бледен нездоровой, мертвенной бледностью, а его высокий лысеющий лоб блестел от испарины.

— Что с тобой, Альберт? Ты не болен? — участливо спросил Нат. По сравнению с их прошлой встречей на приеме у президента доктор Нойес заметно сдал и постарел.

— Думаю, жить мне осталось всего ничего, — ответил Альберт, отдышавшись. — Конец уже близок. Долгожданный конец, — добавил он, подумав.

— Мне кажется, ты еще поживешь, — осторожно заметил Нат, стараясь, чтобы его слова не прозвучали слишком откровенной ложью. По правде сказать, его старый друг выглядел действительно скверно.

— У меня осталось только одно дело, и я его еще не закончил. Вот доделаю, и… — Каждое слово давалось Альберту с трудом. Нат ясно видел, с каким напряжением работают его старческие легкие. — Ты наверняка помнишь, что, когда тебя убили, Мэри ждала ребенка…

Фред навострил уши, а Нат почувствовал, как часто забилось его сердце. Что ж, подумал он мельком, по крайней мере, мое тело хоть как-то реагирует на то, что я слышу и думаю. Не сводя взгляда с лица старика, он медленно сказал:

— Мне давно хотелось узнать, что с ним случилось. Ты что-нибудь знаешь?

— Твой сын, Патрик, тяжело болен.

— Ты хочешь сказать, что он… жив? — потрясенно проговорил Нат. — Но я думал…

— Я делал для него все, что мог, хотя это было нелегко.

— Где он?

— Здесь, неподалеку. Мне всегда казалось, что во вражеской цитадели он будет в куда большей безопасности, чем в каком-нибудь медвежьем углу, где ему было бы очень трудно помочь.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас расскажу. Патрик… Он пошел по твоим стопам и стал одним из самых активных и авторитетных сторонников реформы здравоохранения. Неприятности, как говорится, не заставили себя ждать. Реакция правительства была очень жесткой. Де-факто Патрик оказался в положении изгоя.

— Почему ты ничего не сказал мне в прошлый раз?

— Я не мог говорить открыто. Мне было известно, что все, о чем мы говорим, подслушивается, записывается и будет передано заинтересованным лицам, поэтому я старался говорить намеками, но не слишком преуспел. Я как раз собирался сказать тебе все напрямую, но меня вышвырнули раньше. Ты сам видел, как быстро это проделали.

— Но ведь ты выступал за то же, что и я… и Патрик. Почему тебя не отправили в ссылку, в тюрьму, или что у вас теперь делают с теми, кто выступает против официальной линии? Депортируют в другой штат?

Альберт усмехнулся:

— Меня не трогали, потому что у каждого человека я умел найти его уязвимое место, его ахиллесову пяту. Моя осведомленность о неблаговидных поступках некоторых высокопоставленных лиц обеспечила мне относительную безопасность в садке с голодными пираньями, официально именуемом Правительственным советом.

— Значит, теперь это так называется?

— Да. Но какое бы название он ни носил, я с ним слишком сроднился. Я знаю — меня давно не считают по-настоящему опасным, но и пропуск на заседания отобрать не решаются.

— Как ты думаешь, сейчас за нами тоже следят?

— Вряд ли. Эта скамья находится в мертвой зоне между двумя следящими мониторами. Я узнал об этом много лет назад и время от времени использую ее для встреч. В городе есть несколько таких мест, и большинство из них мне известны.

— А о Мэри ты можешь мне что-нибудь рассказать?

Старик тяжело вздохнул и положил руку ему на плечо.

— В последний раз твою жену видели, когда она возвращалась в Венис, чтобы помочь эвакуировать частный дом престарелых.

Это был страшный удар, хотя Нат и готовился к чему-то подобному. Альберт, должно быть, почувствовал, как ему тяжело, потому что не прибавил ни слова и только сочувственно качал головой. Даже Фред, не имевший ни малейшего представления о деликатности и такте, встал и, отойдя в сторону, сделал вид, будто разглядывает чашу пересохшего фонтана.

— А как же… мой сын? — спросил наконец Нат. — Как ему удалось выжить, если Мэри погибла во время землетрясения?

— Когда разразилась катастрофа, он был с няней; она-то и увезла его подальше от опасности. Когда я разыскал его, Патрик жил у твоих друзей на Голливудских холмах. Ты, наверное, помнишь их? Их звали Боб и Кейт.

— Боб и Кейт? — переспросил Нат, вспоминая.

— Да. Малыш пережил серьезную психическую травму. Да что греха таить — нам всем пришлось нелегко. Именно после землетрясения я решил навсегда покинуть Лос-Анджелес. И многие, очень многие поступили так же. Я стал жить в Нью-Йорке, а Патрика взяла на воспитание Лайза.

— Сестра Мэри… — кивнул Нат. Он сразу вспомнил Лайзу, которая казалась бы точной копией Мэри, если бы не располнела. Насколько он знал, между двумя сестрами всегда существовали самые близкие, доверительные отношения, и он не сомневался, что его сыну было так хорошо с теткой, как это только возможно при сложившихся обстоятельствах.

— А Лайза еще жива? — спросил он.

Альберт Нойес покачал головой:

— Нет. Она умерла уже довольно давно. Мне очень жаль, Нат.

Они еще немного помолчали, потом Нат сказал:

— Я привез документы, касающиеся Рэндо, Мартина Рэндо. Помнишь, мы с тобой все пытались собрать улики против него?

— А-а, эти чертовы документы!.. — протянул Альберт. — Где я их только ни искал после того, как ты… погиб, но так и не нашел. В конце концов я решил, что они потеряны или каким-то образом попали в руки Мартина. Где, черт тебя побери, ты их откопал?

— Именно что откопал. Мой дом затонул, как ты знаешь. Я нырял под воду и достал их. Они были заперты в специальном контейнере, который мы с Мэри хранили в подполе.

— Значит, ты их привез?

— Да.

По лицу Альберта скользнуло выражение безнадежности и полной покорности судьбе. Потом он улыбнулся. Нату показалось — он знает, что означает эта смена выражений. Десятилетиями Альберт наблюдал, как Мартин Рэндо создает могущественную медицинскую корпорацию, и был бессилен ему помешать. Несомненно, это давалось ему нелегко.

— Что ты собираешься с ними делать? — спросил он наконец.

— Хочу довести до конца то, что мы с тобой когда-то начали.

— Но за это время… многое переменилось, Нат. И я боюсь, что теперь эта история никого не заинтересует.

Сначала Нат не поверил своим ушам, потом в нем шевельнулся гнев:

— Послушай, ведь именно ты в свое время вдохновлял меня на борьбу. Неужели мир настолько изменился, что не хочет замечать преступлений, которые происходят у всех на глазах?

— В те времена, как ты помнишь, у нас было слишком мало доказательств, чтобы мы могли выдвинуть против Рэндо официальное обвинение. Мы знали, что доктора Вассерстрома убили, но мы не могли доказать это тогда, и я сомневаюсь, что нам удастся это теперь.

— Отец рассказывал мне, что после окончания Второй мировой войны несколько евреев посвятили свою жизнь поискам и уничтожению нацистов, сумевших скрыться от правосудия. Эти люди считали, что есть преступления, для которых нет и не может быть срока давности. Даже когда большинству из них было уже далеко за восемьдесят, они продолжали работать, выслеживая уцелевших военных преступников по всему миру, доставляя их в Европу и предавая суду. Это я и называю справедливостью.

— Это не справедливость, Нат. Это месть.

— Но и справедливость тоже. Вспомни, как называлась наша группа: «Врачи за Справедливость». Я не верю, что ты мог забыть!

Альберт еще раз тяжело вздохнул, и Нат заметил, что у него дрожат руки.

— Я никогда не был таким храбрым, как ты, Нат. Думаю, поэтому Рэндо убрал не меня, а тебя.

— Что за чушь ты несешь?! Меня застрелил какой-то подросток — самый обычный подросток из неблагополучных. И он признался…

Нойес покачал головой.

— Все было продумано и подготовлено заранее, — проговорил он ровным, невыразительным голосом. — В наш век многое, если не все, решала сила. Как я мог надеяться справиться с этим один?..

— Ты хочешь сказать, что убийцу подослал ко мне Мартин? — Нату все еще не верилось.

— Конечно, кто же еще? Ведь ты собирался погубить его!

— Но я был не один. Или, может быть, он пытался убить и тебя?

Альберт Нойес отвел взгляд.

— Нет.

— Господи, Альберт!.. — Нат замолчал, пытаясь понять, что случилось с его другом. И как это могло случиться. Наконец он проговорил негромко:

— Ты… уступил?

Альберт Нойес ничего не ответил.

— Но почему в таком случае ты продолжаешь заботиться о моем сыне? После стольких лет?!

— Все, во что я верил и верю, по-прежнему здесь, — тихо пробормотал Альберт Нойес, прижимая к груди слабый старческий кулачок. — Но мне хотелось жить. Твой сын остается для меня живым воплощением того, с чего мы начинали, — наших надежд, наших упований. Но для того чтобы уцелеть, часто приходится отказываться от некоторых идеалов и… иллюзий. Подобное происходит в этом мире постоянно, и в этом нет ничего нового.

Лицо Альберта сморщилось от стыда и унижения, сделавшись похожим на сушеное яблоко. Единственное, что осталось в столетнем старце от несгибаемого, пламенного борца, — это его длинный, аристократический нос.

— И каковы были… условия договора? — тихо спросил Нат.

— Я не предавал ни тебя, ни твоего сына. Но через пару лет после твоей смерти я оказался в таком положении, что мне не оставалось ничего другого, кроме как согласиться на предложение Рэндо и пообещать, что больше я к этой давней истории возвращаться не буду. Вот и весь компромисс, Нат. Он не трогал меня, а я оставил в покое его.

— Убийцы Вассерстрома ушли от наказания, а отец и сын Рэндо стали королями современной медицины, — насмешливо проговорил Нат, пародируя слова президента. — Это ты называешь компромиссом?

— Я всегда надеялся, что когда-нибудь ко мне обратится человек, который будет таким же решительным и отважным, как ты, и тогда я расскажу ему все. Но такой человек так и не появился.

И снова они долго сидели молча, прислушиваясь к тонкому жужжанию летательных аппаратов, изредка проносившихся над парком. Наконец Нат сказал:

— «Икор» продолжает охотиться за мной, и мне нужна защита. Не мог бы ты чем-нибудь помочь мне? Например, если бы взялся передать мою записку президенту Вильялобосу…

Нойес замахал руками:

— Что ты! Что ты! Об этом не может быть и речи. Я не могу.

— А кто может?

Старый врач как-то странно посмотрел на него.

— Я подумаю, — сказал он неуверенно. — Но я позвал тебя сюда не для того, чтобы решать политические вопросы, а для того, чтобы сказать о сыне. Ты должен увидеться с ним как можно скорее, потому что ему уже недолго осталось. Своих средств у него нет, а никакой социальной или медицинской помощи он не получает уже много лет. Он лишен почти всех гражданских прав — таково в наши дни наказание за инакомыслие. Я много раз пытался добиться для него хотя бы частичной реабилитации, но мне так и не удалось ничего сделать. Быть может, президент Вильялобос и пойдет мне навстречу, но боюсь, это случится слишком поздно… — Он немного помолчал и добавил: — Прошу тебя, когда ты увидишь Патрика, не сердись на меня. Поверь, я делал для него все, что было в моих силах.

Нат тяжело вздохнул, но смягчился и бережно обнял своего старого друга, чувствуя под руками хрупкие кости:

— Я знаю, Альберт, знаю…

Старик со стыдом отвернулся.


78

Отправившись по адресу, который дал им Альберт Нойес, Нат и Фред оказались на окраине города, в районе, застроенном кирпичными особняками. Этот район Нат знал. За прошедшие годы он, разумеется, изменился, но его вполне можно было узнать. Во всяком случае, большинство облицованных коричневым песчаником домов еще стояли, хотя выглядели обветшалыми и заброшенными. Почти в самом конце последнего квартала, уже у самой городской черты, они увидели ветхий многоквартирный дом, стены которого почти сплошь были покрыты налезавшими друг на друга заплатами из мятой заржавленной жести, так что издалека здание напоминало древнего воина в чешуйчатой латной юбке. Лифт, разумеется, не работал; подниматься наверх пришлось по наружной пожарной лестнице, и Нату, который еще не до конца оправился после скитаний по пустыне и бегства из дома Уильямсов, казалось, что он не сможет одолеть несколько последних пролетов.

Наконец они поднялись на нужный этаж и, пройдя по коридору, постучались в облезлую дверь без номера. Им открыла миниатюрная мексиканка или пуэрториканка, которая назвалась Розой. В квартире было темно, сыро и сильно пахло плесенью и мочой. Дверь в спальню отсутствовала — ее заменяла клеенчатая занавеска. Откинув ее в сторону, Нат решительно шагнул вперед и вдруг остановился как вкопанный, увидев на кровати изнуренного, худого старика. Старик то метался на серых простынях, то принимался бормотать что-то невнятное.

Это был его сын!

В первое мгновение Нат растерялся, но выручил инстинкт врача. Подойдя к кровати, он положил руку сыну на лоб:

— У него жар!

Когда его глаза привыкли к царившему в комнате полумраку, Нат начал различать черты лица Патрика. Первым, на что он обратил внимание, были постоянно слезящиеся глаза с сероватыми белками и отвисшими, как у бладхаунда, нижними веками. Бугристый нос потерял всякую форму; губы были сухими, потрескавшимися; от крыльев носа протянулись к уголкам рта глубокие складки. Глядя в лицо сыну, Нат почувствовал, как у него защемило сердце. Ах, Патрик, Патрик… Ему было всего шестьдесят пять, но выглядел он намного старше.

Откинув в сторону сырое вонючее одеяло, Нат быстро осмотрел истощенное, в пятнах пролежней тело.

— Давно он в таком состоянии? — спросил он.

— Я не знаю, — смутилась Роза. — Я…

— У него запущенная инфекция мочеполовых путей. У вас найдется катетер?

Роза жестом показала на лоток с инструментами. Порывшись в них, Нат вскоре нашел то, что ему было нужно.

— Помоги-ка, — скомандовал он Фреду, и они вместе приподняли Патрика, чтобы Роза могла переменить испачканное белье. Когда она закончила, Нат пощупал пульс, потом внимательно исследовал лимфатические узлы на шее, под мышками и в паху и прощупал живот. Пульс был слабым; лимфатические узлы хотя и увеличены, но особых опасений не вызывали. Что касалось надутого, тугого живота, то это могло быть следствием недоедания.

— Патрик, если ты слышишь меня… — проговорил он. — Сейчас я буду вводить катетер. Постарайся расслабиться, о'кей? — Умелой рукой Нат стал вводить смазанный вазелином катетер в мочевой канал.

— Что это за мир, если человека заставляют страдать и никому до этого дела нет? — спросил он, ожидая, пока из катетера польется моча. Мочи, однако, оказалось совсем мало, и она была розоватой от крови.

— Что… с ним? — тихо спросил Фред, отворачиваясь.

— Пиелонефрит — почечная инфекция. Кроме того, если судить по количеству и виду мочи, мочевыводящий канал пережат увеличенной предстательной железой.

Нат пустил воздух в расширяющий баллон, потом продвинул катетер дальше внутрь мочевого пузыря, чтобы освободить выпускающий сфинктер.

— Он сильно обезвожен, нужно поставить капельницу. У вас есть капельница, Роза?

Роза вышла и сразу вернулась, неся штатив и лоток с инструментами.

— Вы давали ему антибиотики? — снова спросил Нат. — Триметорпин? Амоксиллин? Гумолон? Флоксин? Нороксин? — Он называл одно лекарство за другим, но Роза отрицательно качала головой. Наконец Нат сдался.

— О'кей, Фред, — сказал он, поворачиваясь к журналисту. — Должно быть, эти лекарства больше не употребляются. Вот как мы поступим: я дам тебе образец мочи, а ты отвезешь его в диагностическую лабораторию при любой больнице. Там сделают пробы и выпишут самый подходящий из современных антибиотиков. Ты понял? Только пусть подробнее пропишут дозировку — я ведь не знаю, как применять антибиотики последнего поколения.

Фред неловко переступил с ноги на ногу.

— Мне очень жаль, Нат, но… никаких антибиотиков последнего поколения не существует. Этот метод лечения остался в далеком прошлом. Антибиотики больше не действуют.

— О'кей, в таком случае я подробно опишу все симптомы, и пусть врач даст лекарство, которое действует. И не возвращайся, пока не купишь то, что нужно.

— Если… если мистер Патрик официально лишен гражданских прав как инакомыслящий, я ничего не смогу сделать. А если кто-то узнает, что я помогал такому, как он, я снова потеряю свою лицензию.

— Послушай, Фред, ты сам говорил, что выкопал самую сенсационную новость последнего десятилетия. И эта сенсационная новость — я. Этот человек — мой сын, и он нуждается в помощи. Отправляйся за лекарствами немедленно, слышишь? Мне наплевать, как ты их достанешь, главное, чтобы ты сделал это!

— О'кей, я попробую. — Фред бросил беглый взгляд на старика в постели и поспешно вышел.

Остаток дня Нат потратил на уборку. Он мыл окна, скоблил полы, протирал мебель. Это была каторжная работа, но Нат не возражал — убирая грязь, он чувствовал, как очищается и обновляется сам. Роза ему не помогала; она очень мало говорила и лишь иногда воздевала руки с выражением полной безнадежности на лице. Патрик почти все время спал, и Нат понял, что терзавшая его лихорадка понемногу отступает.

Ему все еще не верилось, что пожилой мужчина, лежавший на кровати в спальне, был тем самым ребенком, которого Мэри родила от него. Глядя на его изборожденное морщинами лицо, Нат старался поменьше думать о том, что он не сделал для своего сына. Он не вставал к нему ночью, не укачивал на руках, когда тот болел, не играл с ним в бейсбол, не защищал от настоящих и выдуманных опасностей, не дарил отцовской любви, которая — как Нат знал по собственному опыту — дает ребенку чувство уверенности и безопасности. Умом он понимал, что это была не его вина, и все же сердце Ната то и дело щемило от нежности.

Был уже вечер, когда Фред наконец вернулся с необходимыми лекарствами.

— Как тебе удалось их достать? — спросил Нат, не скрывая облегчения, потому что за последнюю пару часов он уже не раз задумывался, а вернется ли Фред вообще.

— Я поехал в Бетесду, в диагностический центр, и наврал там, что мой дядя приехал сюда по делам, но заболел и не может покинуть отель.

— Гляди-ка, оказывается, и ты на что-то годишься! — заметил Нат с самой саркастической ухмылкой. — А я было уже попрощался с тобой навсегда!

По какой-то причине Нат испытывал постоянную потребность дразнить Фреда. Порой его шутки были довольно обидными, но он ничего не мог с собой поделать. Вероятно, все дело в том, что журналист давал слишком много поводов для колкостей.

— Мне сказали, дело не только в почечной инфекции, — продолжал Фред, пропустив слова Ната мимо ушей. Он поступал так довольно часто, и Нат терялся в догадках, служило ли это ему защитой, или просто журналист был слишком толстокожим созданием. — У него рак. Рак простаты. Врачи в диагностическом центре настаивали, чтобы мой дядя как можно скорее лег в клинику для лечения.

Нат кивнул:

— Я подозревал что-то в этом роде, но полной уверенности у меня не было.

Фред слегка пожал плечами:

— Боюсь, мы больше ничего не сможем сделать. Ни одна больница не примет его после того, как там проверят его документы.

— Но ведь это противоречит конституции, разве не так?

Фред снова дернул плечом:

— Мне дали какие-то лекарства и даже объяснили, что это, но я мало что запомнил. Главное, они считают, что эти средства могут подействовать. Как сказал главный врач, тринадцать из ста за то, что они подействуют.

— Ты, наверное, шутишь?

— А что, это неплохие шансы.

Не тратя больше время на разговоры, Нат ввел в руку Патрика иглу капельницы. За окнами начинало темнеть, и Роза, показав, будто подносит ложку ко рту, куда-то вышла. Вскоре она вернулась с хлебом и ресторанным судком, в котором плескалось что-то вроде густого супа.

Нат, еще помнивший несколько фраз по-испански, узнал от Розы, что Патрик время от времени впадает в беспамятство и что приступы горячечного бреда становятся все продолжительнее. Это могло указывать на то, что рак поразил мозг, а значит, Патрика нужно как можно скорее показать специалистам.

На ночь они устроились в гостиной на полу. Фреду эта идея пришлась не по душе, и он сказал:

— Мы могли бы снять номер в отеле.

— Я никуда не пойду, пока мой сын остается здесь без квалифицированной медицинской помощи. И ты тоже не пойдешь.

Фред с брезгливой гримасой опустился на расстеленный на полу старый матрас.

— Послушай, Нат, — начал он, — случайно я слышал кое-что из твоего разговора с Альбертом Нойесом. Ну, насчет Рэндо… Ты не мог бы рассказать мне об этом подробнее?

Нат немного подумал.

— Хорошо, я расскажу, — проговорил он. — Не исключено, что ты сумеешь мне как-то помочь, но… Дело в том, что это весьма взрывоопасная информация, а я не знаю, можно ли тебе доверять. Как по-твоему, Фред, могу я тебе доверять или нет?

— Я думаю — вполне.

— Тогда слушай. Был в мое время один крупный ученый, доктор Лью Вассерстром, который работал над созданием вакцины, способной подавлять активность двух основных онкогенов — возбудителей рака молочной железы. Из тех, кто занимался этой проблемой, он был ближе всех к успеху. Но однажды его нашли мертвым. Лью сидел в своей машине, а на выхлопную трубу был надет шланг, проведенный в салон. На виске у Лью остался небольшой кровоподтек. Еще один едва заметный синяк впоследствии нашли на запястье. Эта смерть наделала много шума, и не только потому, что доктор Вассерстром был крупным ученым. Дело в том, что самоубийство было абсолютно не в его характере — это утверждали все, кто хоть немного его знал. Полиция начала расследование, но… никаких следов, указывающих на то, что самоубийство было инсценировано, так и не нашли.

В те времена я и Альберт Нойес принадлежали к группе прогрессивных медиков, которые называли себя «Врачи за Справедливость». В частности, мы собирали информацию…

— Какого рода информацию? — перебил Фред.

— Нас интересовали врачи, занимающиеся нелегальной практикой, а также информация о случаях, когда ОМО бросали пациентов недолеченными. Собирали мы и сведения о корпорациях, препятствовавших перспективным исследованиям, результаты которых могли оказать серьезное влияние на рынок медицинских услуг и лекарств.

— А что такое ОМО? — снова спросил Фред.

— Организации медицинского обеспечения. В мое время на медицинском рынке они были основными страховщиками и располагали целым штатом так называемых специалистов, которые решали, кто из больных может лечиться за счет страховых средств, а кто — нет. Многие из этих горе-экспертов не обладали достаточной квалификацией, чтобы решать столь сложные вопросы, к тому же зарплату им платили ОМО, а те в свою очередь старались действовать в интересах своих работодателей. Большинство моих коллег были возмущены подобным положением дел.

— У вас, вероятно, было много врагов.

— Да, много. Как раз в это время Интернет становился одним из источников объективной, непредвзятой информации, которую ни за что не опубликовали бы так называемые официальные издания. «Врачи за Справедливость» широко пользовались возможностями Сети, помещая в ней добытые сведения. Но я отвлекся… После гибели Вассерстрома тогдашний ректор Калифорнийского технологического института неофициально попросил нас вернуться к этому делу и попытаться раз и навсегда выяснить, действительно ли имело место самоубийство. И буквально за несколько дней до того, как меня застрелили в Лос-Анджелесе, мне передали решающее доказательство того, что доктор Вассерстром был убит.

— Какое доказательство?

— Оказалось, что незадолго до своей смерти доктор Вассерстром получил от Мартина Рэндо весьма щедрое предложение. Этот субъект готов был предоставить Лью неограниченный грант на исследования при условии, что он уйдет из Калифорнийского технологического и сделает Рэндо полноправным совладельцем своих будущих открытий. Вассерстром отказался, а вскоре после этого его нашли мертвым в собственной машине… С нашей точки зрения, это была классическая попытка подкупа с последующим убийством. Так оно и оказалось, а доказательство мы получили от одной из ассистенток Вассерстрома. Она скопировала все электронные послания Рэндо, в которых он настаивал на личной встрече с Лью, а заодно расписывал все преимущества грядущего сотрудничества. Та же ассистентка передала нам копии рабочих записей доктора, которые она сделала по собственной инициативе: дело в том — и все это знали, — что Лью терпеть не мог бумажной работы, предпочитая держать результаты в голове. Часто то, что он записывал на первом попавшемся под руку клочке бумаги, терялось, так что ему приходилось держать специального человека, который вел для него лабораторный журнал. Таким образом, у меня в руках оказались бумаги, где содержалось подробное описание открытого Вассерстромом лекарства от рака груди…

— И записки Мартина Рэндо, — подсказал Фред. — Записки, в которых он фактически предлагал Вассерстрому продать ему права на это открытие.

— Совершенно верно, — кивнул Нат. Пожалуй, впервые за время их знакомства Фред продемонстрировал способности к логическому мышлению. — Но, как выяснилось, я был не единственным обладателем описания вакцины. Еще одна копия лабораторного журнала оказалась в руках Рэндо, который, без сомнения, добыл ее нечестным путем. Ситуация осложнялась еще и тем, что мы с Рэндо были хорошо знакомы — когда-то в колледже мы жили в одной комнате в общежитии.

— А теперь он на самом верху, — вставил Фред.

— Да, он сумел создать мощнейшую медицинскую корпорацию, но в основе его успеха — кража и убийство. После смерти Вассерстрома Калифорнийский технологический уже не мог угнаться за Рэндо, у которого было готовое решение и практически неограниченные средства. Я не сомневаюсь, что его специалисты только провели последнее испытание вакцины Вассерстрома и поспешили выбросить ее на рынок, выдав за свою.

— Знаешь, Нат, я много работал обозревателем судебной хроники и научился разбираться в законах. По-моему, даже имея на руках копии электронных писем Рэндо к Вассерстрому, будет очень трудно доказать его причастность к убийству.

— Я знаю, — грустно согласился Нат.

— Даже для статьи материала маловато, — сокрушенно сказал Фред. — Я бы хотел тебе помочь, но… — Голова его упала на подушку. В следующую секунду Фред уже крепко спал.


79

Нат спал плохо. До самого утра он то задремывал, то просыпался и подолгу лежал без сна. Больше всего он беспокоился о Патрике, и, едва за окнами забрезжил рассвет, Нат поднялся и пошел в спальню, чтобы убедиться, что все в порядке. Лоб у Патрика оказался влажным и холодным. Это был верный признак того, что лихорадка отступила.

Внезапно Патрик открыл глаза и взглянул прямо на Ната.

— Кто ты? — спросил он потрескавшимися губами.

— Я… твой дальний родственник, — растерянно пробормотал Нат. Ничего более умного ему просто не пришло в голову. Впрочем, Патрик его, похоже, не понял.

— Ты можешь сесть? — спросил Нат. — Сесть?

Патрик моргнул. Белки у него были розовыми от множества лопнувших сосудов.

— Я… не знаю, — прошептал он. — Прошло много времени с тех пор, как я сидел в последний раз.

Наклонившись, Нат помог ему спустить ноги с кровати и, поддерживая под локти, отвел к окну и усадил в кресло. На кровати осталась глубокая вмятина, и Нат с горечью подумал о тех бесконечных днях, когда его сын мог только лежать и глядеть в потолок.

— Ты сказал — родственник? — проговорил Патрик с усилием. Похоже, смысл сказанного дошел до него только что.

— Меня зовут Натаниэль Шихэйн.

— Шихэйн… — неуверенно повторил Патрик.

— Да. А тебя зовут Патрик. Патрик Шихэйн…

Он кивнул.

— …И ты — сын Мэри Шихэйн и…

— Тебя прислал Альберт?

— Да, он нашел меня и послал к тебе… — Нат немного поколебался, потом добавил решительно: — Я знаю — тебе, наверное, будет трудно в это поверить, но я — твой отец.

На этот раз Патрик понял его почти сразу. Слегка наклонив голову, он некоторое время постукивал себя согнутым пальцем по лбу, словно стучась в двери своей памяти. Потом он снова кивнул:

— Ты должен меня извинить. Я знал, что рано или поздно ты придешь. Альберт говорил мне, но в последнее время я многое забываю. — Патрик жалобно взглянул на Ната. — Я потерял тебя вскоре после того, как умерла мама.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Нат.

— Мама хранила тебя… твою голову в Пасаденском институте криогенеза. Вскоре после того, как она погибла, институт купил Мартин Рэндо. — Тонкие губы Патрика изогнулись в горькой иронической усмешке. — Я пытался вернуть твои останки, но Мартин отказался. Он сражался как лев, и у него была целая армия отличных юристов, так что в конце концов… — Он не договорил, но складки в уголках его губ стали глубже.

— Прости, что я… что я не мог быть с тобой, Патрик, — проговорил Нат, но его сын покачал головой.

— Ты был со мной. Был со мной всегда. Мама столько о тебе рассказывала, что ты как будто жил с нами.

— А я чувствовал… чувствую себя так, словно я тебя бросил.

— У тебя не было выбора. — Патрик чуть заметно усмехнулся.

— А ты… у тебя есть дети?

— Нет. Всю свою жизнь я занимался политикой вместе с Альбертом. Моя деятельность не очень нравилась тогдашнему правительству, и я был лишен всех гражданских прав. У меня отняли все — работу, жилье, право на страховку, на кредит, на медицинскую помощь. В таких условиях очень трудно жить нормальной жизнью, но мне повезло — у меня был Альберт.

Нат покачал головой. Сейчас он испытывал сожаление оттого, что его сын — так же как и он в свое время — стал нонконформистом. Неважно, что он его не воспитывал; должно быть, какие-то черты характера перешли к нему по наследству.

— Расскажи, что ты знаешь о землетрясении и о том, как погибла мама.

— Разве Альберт тебе не говорил?

— Я хочу услышать это от тебя, Патрик. Все, что ты помнишь.

Прежде чем заговорить, Патрик огляделся по сторонам, словно черпая силы в скудной обстановке.

— Это был очень странный день, очень жаркий и совершенно безветренный. По всей округе выли собаки. Были и другие признаки, о которых обычно говорят, что они предшествуют сильному землетрясению, только о них обычно вспоминают уже после того, как все случится. Где-то после полудня я услышал далекий гром и глухой гул, который шел как будто из-под земли. Мама в тот день была на работе. Она позвонила к нам домой и велела Лауре поскорее увезти меня как можно дальше от берега. Лаура — так звали мою няню. Мама сказала, что к побережью мчится разрушительное цунами и что у нас осталось меньше часа. Весть о катастрофе распространилась довольно быстро, потому что, когда мы вышли на улицу, там уже царил самый настоящий хаос. Люди кричали и плакали, покидая свои дома, на дорогах то и дело сталкивались машины, так что проехать было невозможно, и мы пошли пешком. На бульваре Линкольна нас остановил полицейский патруль. Полиция собирала женщин и детей в парке Уилла Роджерса, и мы поехали туда в полицейской машине. Мы немного не успели. Волна накрыла нас, хлынула в открытые окна… Я помню это так ясно, словно все было вчера: холодная грязная вода льется из окна прямо на меня, на няню… К счастью, волна не опрокинула машину, она просто пронеслась над нами, а когда вода схлынула, мы поехали дальше. Тогда мы не знали, что волна задела нас самым краешком. Гораздо хуже был повторный толчок, но к тому времени мы уже находились в безопасности, на холмах. Маму мы больше никогда не видели — должно быть, она утонула… — Патрик сглотнул. — А потом Альберт разыскал меня и отвез в Нью-Йорк к тете Лайзе.

— Тебе хорошо жилось с ней? — спросил Нат. — Я всегда любил твою тетку.

— Да. — Патрик кивнул. — И еще у меня был ты. Благодаря маме я твердо знал, каким ты был и за что боролся.

— Будь оно проклято! — воскликнул Нат в сердцах. — Ведь из-за этого мы все потеряли друг друга — я потерял тебя и Мэри, а вы потеряли меня. Альберт считает, что меня убили из-за информации о Мартине Рэндо, которую я получил незадолго до смерти. Тогда эта информация казалась мне очень, очень важной, но сейчас я не знаю, стоила ли она того, чтобы ради нее отдать жизнь и не видеть, как ты растешь, как взрослеешь.

— Кажется, Мартин Лютер Кинг сказал — человек умирает в тот день, когда начинает умалчивать о том, что важно. Разве ты мог поступить иначе?

— Не знаю. Наверное, нет. — Нат покачал головой. — Так меня воспитал мой отец и твой дед; это он посеял семена, которые принесли такой урожай. Ты, наверное, знаешь, что он открыл в Северной Каролине бесплатную клинику для бедных? Каждый человек, считал он, имеет право хотя бы на элементарную медицинскую помощь. Не удивительно, что нас с Альбертом до глубины души возмущало то, чему мы чуть не ежедневно становились свидетелями. Организации медицинского обеспечения и страховые компании присвоили себе право быть судьями, прокурорами, а иногда и палачами, потому что в большинстве случаев именно от их решения зависело, будет пациент жить или умрет. Их стараниями цены на лекарства подскочили до небес. Хроническими заболеваниями заниматься невыгодно — вот ими никто и не занимался. Многие врачи сколотили себе не одно состояние на этой противоестественной ситуации, но не я. Я считал подобную систему здравоохранения предательством по отношению к американскому народу, и мой долг заключался в том, чтобы бороться против нее! — Вспоминая прошлое, Нат разволновался помимо своей воли, и в его голосе зазвучали страстные нотки.

— Я потратил много сил и времени, чтобы вернуть тебя. Чтобы ты был в безопасности, — повторил Патрик и закрыл лицо руками.

Некоторое время отец и сын молчали, потом Нат спросил:

— Мэри была хорошей матерью?

— Да. Правда, мне всегда хотелось, чтобы она уделяла мне чуть больше времени, но сейчас я понимаю — ей нужно было слишком многое успеть, слишком многое сделать. Она любила меня, но когда она погибла, мне едва исполнилось шесть — что я мог знать тогда? Ведь я едва-едва успел стать мужчиной, — добавил Патрик, и по его бескровным губам скользнула тень улыбки.

— Тебе тоже предстояло сделать слишком много, — сказал Нат, машинально коснувшись щеки старика, который был его сыном. — И мне. Я понимаю, что наверстать упущенное мне уже не по силам, но кое-что я еще могу. У меня, правда, есть еще одно дело, но когда я его закончу, я постараюсь сделать все, чтобы тебя признали невиновным, восстановили в правах и обеспечили медицинской помощью. Я не хочу потерять тебя еще раз!

Невесомая кисть старика легла на руку Ната.

— Спасибо, — проговорил он чуть слышно.

Вернувшись в гостиную, Нат обнаружил, что Фреда нет. После непродолжительных поисков он обнаружил журналиста в ванной, где тот брился.

— Я собираюсь передать тебе копию материалов, касающихся Мартина Рэндо. Но ты должен пообещать, что будешь хранить их как зеницу ока и защищать даже ценой собственной жизни, — сказал Нат самым серьезным тоном. — Я надеюсь, что они станут еще одной громкой сенсацией, новой главой твоей нашумевшей статьи обо мне. Деньги, которые ты заработаешь, я намерен потратить на лечение своего сына. Сегодня же ты отвезешь его к специалисту-онкологу, пусть Альберт тебе поможет. Что касается денег за прием — заставь свой журнал раскошелиться. И достань для Патрика документы на другое имя. Как ты это сделаешь, меня не интересует, для меня главное, чтобы это было сделано, иначе, когда я вернусь, я сверну тебе шею.

— А куда ты собираешься?

— В Саванну.

— В Саванну? Как ты рассчитываешь туда попасть? Пойдешь пешком?

— Я поеду на поезде.

— Кто тебя пустит в поезд? Тебя арестуют, еще когда ты будешь покупать билет!

— Меня — может быть, но знаменитый журналист Фред Арлин может беспрепятственно разъезжать по всей стране.


80

Адрес Мартина Рэндо Нат нашел без труда. Это оказалось совсем просто — пожалуй, с тех пор как его оживили, ни одну другую задачу Нат не решал с такой легкостью. С документами тоже не возникло никаких затруднений — справки о здоровье и сертификат о прививках, которые он забрал у Фреда, были в полном порядке. А после того как Нат подстригся, поднял воротник и надвинул капюшон защитного костюма на самые глаза, он даже стал похож на Фреда. Во всяком случае, в толпе на любой станции или вокзале он мог сойти за кого угодно.

Нат сел в экспресс до Саванны и, устроившись у окна, негромко рассмеялся при мысли, что Мартин Рэндо, его старый противник и соперник, поселился в столь мрачном месте. Да, он был еще жив, но жил в городе, который напоминал о смерти сильнее, чем любой другой город, где Нату доводилось бывать.

На вокзале в Саванне Нат взял такси и отправился прямиком в поместье Рэндо. Он не собирался под покровом тьмы перелезать через стены или продираться сквозь заросли колючих кустарников — так он сразу бы угодил в руки охранников, которых в поместье наверняка хватало. Его план был гораздо проще. Он подойдет прямо к главному входу, назовет себя и потребует, чтобы его впустили. Почему-то Нату казалось, что, действуя столь открыто и храбро, он гарантирует себе как минимум несколько минут разговора лицом к лицу. Ну а что сказать Рэндо, он решит на месте.

Как он и ожидал, ведущие на территорию поместья ворота хорошо охранялись. Не успел Нат выбраться из электротакси, как его тут же окружили несколько дюжих парней в форме частного охранного агентства.

— Вам назначено? — спросил один, когда Нат представился.

— Нет, но я уверен, что Мартин Рэндо непременно захочет увидеть своего старого знакомого.

Не прибавив больше ни слова, охранники отвели его за ворота и втолкнули в стоявший там фургон. Все дальнейшее Нат воспринимал словно в замедленной съемке. Медленно раскачивались бороды испанского мха, свисавшие с ветвей деревьев вдоль подъездной аллеи, медленно перепархивали с вершины на вершину вспугнутые фургоном вороны. Наконец машина обогнула аккуратно подстриженные кусты рододендронов, и среди почерневшей листвы впереди засверкал мрамором старинный особняк XIX века в плантаторском стиле. Массивное, приземистое, тяжеловесное, это здание выглядело как самый настоящий символ эксплуатации чужого труда, и неважно, что вместо негров, собиравших хлопок на полях, «Икор корпорейшн» эксплуатировала ничего не подозревавших больных, сбывая им краденое лекарство. Даже вид у особняка был какой-то угрюмый — должно быть, подобное впечатление создавали высокие узкие окна, прятавшиеся в полутьме между массивными дорическими колоннами, делавшими здание похожим на огромную родовую усыпальницу. Мавзолей — вот какое слово подходило ему больше всего.

— Тебе повезло, что ты не подох… — прошипел один из охранников, когда они чуть не волоком тащили Ната к дому.

— Ты серьезно так считаешь? — переспросил Нат и, споткнувшись, едва не упал. Впрочем, он тут же подумал, что охранник прав. Он был жив, и в последнее время ему действительно везло.

Потом его втолкнули в парадную дверь, и Нат оказался в просторной прихожей, которая, впрочем, больше напоминала музей. Вдоль стен стояла специально подсвеченная антикварная мебель, но не было ни цветов, ни ковриков, ни светильников, которые могли бы придать огромному помещению хоть каплю уюта.

Охранник подтолкнул Ната к неприметной двери в стене, за которой помещалась душевая, выглядевшая стерильной, точно операционная палата в больнице.

— Каждый, кто хочет видеть мистера Рэндо, должен тщательно вымыться и переодеться. Костюмы вон там, в шкафчике.

Нат подчинился. После того как он вымылся и надел новый защитный комбинезон, его провели в прекрасно обставленную приемную, от которой в глубь дома уходила длинная анфилада комнат. На стенах приемной висели подлинники великих французских импрессионистов — Моне, Писсарро, Ван Гога. Чтобы отвлечься и успокоить нервы, Нат разглядывал их и пытался прикинуть, сколько все это может стоить, но мысленно все время возвращался к предстоящему разговору и пытался вспомнить, когда в последний раз виделся с Рэндо. Кажется, это было в Нью-Йорке, на встрече выпускников. Кто еще был на том мальчишнике?.. Грег, Карл, Каспер, Джек, Джордж, Гай, еще кто-то… Рэндо, как всегда, держался в тени; через силу улыбаясь, он старался придать лицу надменное выражение, скрывая за этой маской ненависть и презрение к тем, кто умел держаться непринужденно и по-светски естественно. Мартин всегда считал себя самым умным из всей компании, и действительно он был отнюдь не глуп. Это признавали все, однако вовсе не ум или способности были доминирующими чертами его характера. В Мартине чувствовалась какая-то ущербность, о которой никогда не говорилось открыто, но которая отталкивала от него большинство однокурсников. Кроме того, он стремился к власти и почти не скрывал этого. И это путало Ната едва ли не больше всего.

Не любил Нат оказываться в обществе Мартина еще и потому, что тогда он сам начинал вести себя вызывающе и грубо. И хотя с его стороны такое поведение было всего лишь защитной реакцией на безудержный апломб и эгоизм Мартина, Нату это очень не нравилось. Чаще всего в подобных случаях он начинал во всеуслышание хвастаться своими любовными победами, пытаясь поставить Мартина на место. От рассказов о его сексуальных похождениях Мартина действительно коробило, однако и удержаться от расспросов он был не в силах. Сам Мартин Рэндоничем подобным похвалиться не мог: он был так мал ростом и неказист, что в большинстве случаев женщины его просто не замечали. Да, женщины всегда были его самым уязвимым местом.

Эти воспоминания невольно разбудили в нем бурные эмоции, которые так важны для молодого, здорового тела — вроде того, каким он обладал теперь, — и которые оно стремится воплотить в дела. С тех пор как погиб Кит, тело впервые дало о себе знать, и Нат чувствовал, что оно стремится бить, ломать, крушить, опрокидывать столы и рвать в клочья занавески. И ему стоило немалых усилий держать тело в узде. Вместе с тем Нату было приятно сознавать, что у него есть могучий союзник, которого он в любой момент может призвать на помощь.

Внезапно Нат заметил невысокого человечка, который шел к нему через анфиладу просторных комнат и залов, где когда-то играли самые настоящие оркестры. Еще не видя его лица, он сразу понял, что это Мартин. Рэндо-старший держался очень прямо, а его походка была энергичной и пружинистой, и только легкая сутулость выдавала немалый возраст. Пока Нат смотрел, из дверей сбоку вышел кто-то из слуг или подчиненных. Он заговорил с боссом, и тот ненадолго остановился. Обменявшись со слугой несколькими фразами, Мартин картинно — покровительственно и немного по-барски — потрепал его по плечу и двинулся дальше.

Наконец он подошел к Нату почти вплотную и остановился. Мартин Рэндо был чуть старше Нойеса — ему стукнуло сто семь, и Нат с любопытством его разглядывал. Бесформенный нос, темно-красные, нечетко очерченные губы, синеватые звездочки лопнувших сосудов на щеках… Только в светло-зеленых глазах по-прежнему горел недобрый огонек, который Нат мгновенно узнал. Еще когда они жили в общежитии, Нат часто ловил на себе взгляд этих глаз, которые смотрели на него чуть дольше и пристальнее, чем следовало. «Как тебе это удается — быть таким?» — спросил его однажды Мартин, и Нат почувствовал, что кроме обычного благоговения новичка перед старшекурсником в этом вопросе были зависть и скрытая злоба.

— Ты помнишь, когда мы встречались в последний раз? — спросил Мартин вместо приветствия. Он словно подслушал его мысли, и Нат не сдержал легкой дрожи. Голос у Мартина был высокий, чуть хрипловатый и звучал нетерпеливо, сдавленно.

— В девяносто восьмом, в Нью-Йорке, на встрече выпускников, — тотчас ответил Нат.

— Точно. Хотел бы я знать, кто выбрал для вечеринки этот кошмарный бар?

— Карл. По-моему, это был он.

— Насколько мне известно, это единственный вечер, который я провел в обществе стриптизерш… — В его интонации была какая-то недоговоренность, и Нат промолчал, ожидая, что Мартин что-нибудь добавит.

— Эти шлюхи нарочно выставляли себя напоказ, а вы и уши развесили!

Знакомая песня, подумал Нат. Мартин всегда хватался за добродетель и моральные ценности, когда ему нужно было продемонстрировать свое превосходство над Натом и его друзьями и оправдать собственные скромные успехи на любовном поприще. Столько лет прошло, а уязвленное самолюбие все еще не давало ему покоя!

— Времена меняются…

— Нет! — с горечью перебил Мартин. — Просто люди становятся старше, а их желания, словно тени, становятся все длиннее, по мере того как жизнь клонится к закату.

Слушая эту неожиданную сентенцию, Нат случайно уронил взгляд на руки Мартина. Маленькие, иссохшие, почти прозрачные. Волосы тоже странные, влажные, спутанные, словно мох на болоте, и тускло-рыжие, как и у сына. Нат даже подумал, что это парик, но потом решил, что на исходе XXI столетия парики наверняка уже вышли из употребления.

Потом он вспомнил, как однажды разглядывал фотографии старейших людей планеты. Тогда он был буквально зачарован столь внушительным возрастом, и ему не казались уродливыми ни печеночные бляшки величиной с блюдце, ни старческие бородавки, ни красновато-бурые пигментные пятна, из-за которых кожа этих стариков походила на хрупкий древний папирус с записанной на нем летописью. Впоследствии у него самого было несколько пациентов, перешагнувших столетний рубеж, и Нат нередко навещал их просто так, по собственному почину. У них были исхудавшие, неспособные ходить ноги и скрюченные, словно птичьи когти, пальцы, да и сами они напоминали каких-то доисторических ящеров, и только в глазах горели яркие огоньки несломленного, живого духа. Сейчас Нат невольно сравнивал их с Мартином Рэндо, у которого в его сто семь была пружинистая походка сорокалетнего мужчины, восстановленные по последней методике суставы и отличные мускулы и который тем не менее производил впечатление основательно разложившегося трупа. Нату даже почудилось, что он чувствует исходящий от Мартина сладковатый трупный запах, хотя, скорее всего, это просто игра воображения. Было что-то абсурдное и глубоко противоестественное в том, что плоть, которая давно должна умереть, продолжала жить.

Да, подумал Нат, похоже, старость давно сделалась для Мартина пугалом — предметом и причиной навязчивых страхов. Он пытался обмануть ее, но вместо этого обрек себя на жизнь, в которой каждый день превратился в сражение со смертью, с неумолимым и неизбежным приближением конца. В своем стремлении одержать победу в этой гонке Мартин пускался на все новые уловки и в конце концов сам загнал себя в ловушку. Он избежал могилы, но и живым тоже не был. Вместо того чтобы жить или умереть, Мартин Рэндо остановился в преддверии ада и теперь отчаянно цеплялся за это призрачное существование, каждый день которого был отнят им у других — у тех, кого он погубил на пути к своей заветной цели.

Пока Нат размышлял, Мартин опустился в массивное позолоченное кресло, похожее на трон, отчего его тщедушная фигурка стала казаться еще меньше.

— Поговори со мной, Нат! — требовательно сказал он. — Мы с тобой встретились поколение спустя, и нам есть о чем поговорить. Ты, Нат, выдающееся и самое значительное достижение ученых «Икора», а я — глубокий старик, жизнь которого висит на волоске. Но я — гений, а ты мое создание. Ты тварь, а я — творец. — Он рассмеялся, жутко и с вызовом. — Ты хотел повидать меня. Так что же тебе нужно?

— Я хочу знать — это ты устроил так, чтобы меня убили?

— Да, я. Тебя застрелили, кажется, — сказал Мартин небрежно.

— Но убийца работал на тебя.

— Разве? — Мартин заговорил таким тоном, словно ему было невыразимо скучно, а обсуждаемая проблема имела значение столь ничтожное, что о ней и упоминать-то не стоило. Это его безразличие — то ли притворное, то ли подлинное — делало его похожим на какого-то хитрого мелкого зверька, который роется в помойке в поисках лакомых объедков, не замечая — и не желая замечать — ничего вокруг.

— Когда меня застрелили, у меня в руках были доказательства твоих контактов с доктором Вассерстромом. Я абсолютно уверен, что застреливший меня подросток действовал по твоему наущению.

Деликатно прикрывая рот ладонью, Мартин зевнул и показал Нату на небольшой диванчик напротив. Когда Нат сел, расстояние между ним и его врагом сократилось до каких-нибудь шести футов и он снова почувствовал пробуждающуюся мощь тела. Ему пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы взять себя в руки и усмирить рвущуюся на свободу ярость тренированных мышц.

— Ты, наверное, обратил внимание на мой дом, — сказал Мартин. — Тебе я могу признаться, что эта подделка — точная копия особняка, который стоял здесь до 2045 года, когда ураган Хильда стер его с лица земли. Я восстановил его, использовав, разумеется, самые современные материалы. Стены особняка отлиты из армированного смолобетона, поэтому внутренние помещения полностью герметичны, и наружный воздух сюда не проникает. Должен сказать, что создавать подделки вообще намного проще. Да и служат они дольше, чем оригиналы. За свою долгую жизнь я много раз в этом убеждался.

— Вот как? — Нат с иронией приподнял брови.

Мартин Рэндо усмехнулся:

— Ну и что ты хочешь от меня услышать? Чтобы я признался? Какое значение все это имеет теперь?

— Это, наверное, довольно странно… — проговорил задумчиво Нат.

— Что именно?

— Жить вне этики и вне морали.

— Что-то ты не слишком часто вспоминал о морали, когда мы были в Гарварде.

— О чем ты, Мартин?

— О женщинах, разумеется. О всех тех женщинах, которым ты разбил сердце, а потом бросил. И насколько мне помнится, совесть тебя не очень мучила.

— Господи, Мартин! — воскликнул Нат. — Ведь мы же были совсем юными!

— Все правильно. Ты был молодым, красивым и крутил любовь с несколькими девушками сразу. Потом ты нарезвился и нашел свою единственную… Как все просто, Нат, а?! Кстати, как ее звали?

— Мне кажется, ты знаешь, как ее звали.

Мартин некоторое время смотрел в пространство над головой Ната, потом покачал головой:

— Я многое забываю, Нат. Особенно в последнее время.

— Ну а у тебя самого кто-нибудь был? Или ты тоже не помнишь? — спросил Нат, прекрасно зная, что Мартин не имеет ни малейшего понятия о настоящей любви.

Устремив взгляд в окно, Мартин Рэндо рассеянно крутил какую-то ниточку на подлокотнике своего раззолоченного кресла-трона.

— У меня было четыре женщины.

— Я имею в виду — нашел ли ты свою grand amour?15

— И много других amours тоже. — Мартин обвел взглядом комнату.

— Когда мы учились в колледже, ты мог делать все, что тебе захочется, — сказал Нат. — Как и каждый из нас.

— Я и делал то, что хотел, — сухо возразил Мартин.

— Но в твоем характере был один существенный изъян, — заметил Нат. — Ты не выносил чужого счастья и всегда искал способ его омрачить. Откуда это у тебя, хотел бы я знать?

— Мне кажется, в сложившейся ситуации уместнее было бы поговорить о тебе, Нат. И коли речь зашла о морали, я хотел бы знать: какая особенность твоего характера внушила тебе уверенность, будто ты вправе вмешиваться, а точнее — мешать своим друзьям делать карьеру так, как они считают нужным? Твоя наглость и самонадеянность поражают меня до сих пор! С чего ты взял, будто твои жалкие принципы и твой высосанный из пальца идеализм могут оказаться важнее живого человека — меня?!

— Это не идеализм, Мартин, — ответил Нат, которому удалось сохранить видимость спокойствия лишь невероятным усилием воли. — Ты убил Вассерстрома и украл его открытие. Из-за тебя лекарство от рака появилось на рынке намного позже, чем могло бы. На сколько лет, Мартин? И сколько людей умерло за это время — людей, которые могли бы остаться в живых?

— И снова ты передергиваешь, Нат. Никакого открытия я не крал. Мы все работали над одним и тем же, просто Вассерстрому посчастливилось опередить меня на полшага. В науке это случается сплошь и рядом. И кстати, я его не убивал. Его никто не убивал. Он покончил с собой.

Нат понял, что рассчитывать на признание бесполезно, и решил сменить тему:

— Ладно, оставим это. Расскажи лучше, что случилось со мной после того, как погибла Мэри.

— Криотехника оказалась нерентабельной, и все научные центры, которые занимались соответствующими технологиями, обанкротились. Я воспользовался ситуацией, чтобы скупить все замороженные трупы, какие находились тогда на территории Соединенных Штатов. Для меня это было своего рода хобби. Примерно в середине тридцатых я приобрел и твою голову. Точную дату я не помню — помню только, что тебя и еще несколько, гм-м… образцов случайно обнаружили в каком-то наскоро переделанном под криохранилище гараже под Сан-Франциско. Один из лаборантов решил сохранить вас, после того как Пасаденский институт вылетел в трубу. Можешь себе представить, что я почувствовал, когда узнал, кто попал мне в руки? В любой момент я мог повернуть кран и покончить с тобой, Нат. Не скрою, я не раз об этом думал, но сдержался, хотя и знал, что ты меня терпеть не можешь. Я и сам тебя ненавидел, но, несмотря на это, заботился о твоей, гм-м… сохранности и даже установил за твоей головой постоянный приборный контроль, хотя это и стоило мне больших денег. Я даже сделал тебя главным экспонатом в одном из моих институтов!

— Почему же ты не покончил со мной?

— Сам не понимаю. Я просто не мог. Не мог допустить, чтобы тебя не стало. Ты был как будто частью меня. Частью моего прошлого, если точнее. Видно, так уж я устроен — мне трудно расстаться с теми, кто мне небезразличен. — Мартин улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на какую был способен, и Нат спросил себя: «Неужели он и в самом деле думает, что я ему поверю?»

— В нашей коллекции ты был лучшим экземпляром. Твоя Мэри…

— Ага, значит, ты помнишь, как ее звали!

— Значит, помню… Так вот, Мэри держала тебя в жидком гелии. Это намного лучше жидкого азота, который, строго говоря, не является полностью инертным газом. Гелий же хорош тем, что в нем разложение практически останавливается. Нанотехнологии постоянно совершенствовались, и недалеко было то время, когда они начали бы окупаться. А моя корпорация владела уже таким количеством патентов и разработала столько методик использования микроскопических машин, что легко могла стать монополистом в этой области даже в мировом масштабе. Криотехнологии я считал нашим заделом на более отдаленную перспективу, но ты — да и остальные тоже — обходился нам очень недешево. Тогда-то мне и пришла в голову эта идея — выставить тебя на всеобщее обозрение, чтобы ты отрабатывал хотя бы часть своего содержания. Я сделал из тебя знаменитость, и надо сказать, что одно время ты пользовался просто бешеной популярностью. Все эти придурки были просто счастливы выложить денежки, чтобы посмотреть «Голову». Мне и самому нравилось смотреть на тебя. Как же — ведь в стеклянной банке в музее был не кто-нибудь неизвестный, а мой бывший сосед по общежитию. Человек, который меня предал. Я ведь знаю, что ты собирался предать меня, Нат. Это желание появилось у тебя чуть не со дня нашего знакомства. Тебе не давала покоя мысль, что я создан для великих дел, и ты решил во что бы то ни стало помешать мне.

Нат промолчал. Он хотел, чтобы старик выговорился.

— К этому времени Мэри уже давно умерла и некому было протестовать, бороться за твое доброе имя, если не считать твоего сына. Было время, когда он довольно сильно нас беспокоил, но мы сумели решить и эту проблему.

— Как я понимаю, к тому, что Патрика лишили гражданских прав, ты тоже приложил руку, — заметил Нат, не скрывая своего отвращения.

Мартин наклонился вперед и оскалил неестественной белизны зубы:

— На протяжении многих, многих лет я был единственным, кто верил в возможность физического бессмертия. Слышишь ты — единственным! Все вокруг считали меня непрактичным идиотом, но вот они мы — ты и я, сидим рядом и разговариваем, как старинные приятели. В начале моей работы я тоже не раз оказывался в тупике и готов был опустить руки, но знаешь, что я тогда делал? Я шел в музей, смотрел на тебя, и это зрелище давало мне силы бороться дальше…

С каждой минутой Мартин все глубже погружался в свой собственный, искаженный и перевернутый мир. Его речь сделалась сбивчивой, невнятной, глаза блуждали, разум произвольно перепрыгивал от одного предмета к другому, и Нат понял, что перед ним — классический психопат, который стремится уклониться, спрятаться от правды, какую бы форму она ни принимала.

— Мне до сих пор странно, — продолжал тем временем Мартин, — что я не испытывал к тебе никакой ненависти. Только жалость. И я был рад этому, Нат! Рад, потому что это было совершенно искреннее чувство, а я уже давно не мог позволить себе быть искренним по отношению к кому бы то ни было. Ты стал моим эмоциональным барометром. Ты один помогал мне успокоиться или почувствовать спортивную злость, азарт.

— Почему ты не приехал ко мне, когда я был в Фениксе?

— Я уже давно не путешествую. Это одна из немногих вещей, которая мне недоступна, и не потому, что я не могу ездить, а потому, что слишком велика опасность инфекции. Осторожность никогда не бывает лишней, знаешь ли, так что теперь я веду тихую, размеренную жизнь.

Слушая эти слова, которые, словно яд, выплевывал Мартин, Нат с новой остротой ощутил боль своей потери. Он утратил прежнего себя, лишился жены, сына. Этот человек играл их жизнями, словно бумажками, и в конце концов отнял у него все.

— Я разоблачу тебя, Мартин, — сказал Нат твердо. — На этот раз я все сделаю правильно и уничтожу тебя, как ты уничтожил меня и мою семью.

Мартин Рэндо визгливо рассмеялся:

— Ты действительно думаешь, что твои разоблачения кому-то интересны? Мне слали проклятья целые страны и целые народы, но я это пережил. Что мне твои утверждения, будто бы я могу иметь отношение к убийству, которое произошло шестьдесят с лишним лет назад?! — Откинувшись назад, он самодовольно ухмыльнулся, потом сложил руки на коленях — Итак, что же тебе все-таки нужно от меня, Нат?

— Я хочу, чтобы ты пошел на телевидение и сам во всем признался.

Мартин снова рассмеялся:

— Ты ведешь себя как школьник, Нат. Как бойскаут. И сам создаешь себе лишние трудности. Даже если я сделаю как ты говоришь, это ничего не изменит. Людям наплевать.

— Кроме доктора Вассерстрома ты убил десятки тысяч людей и сотням тысяч причинил ненужные страдания — и все из-за того, что тебе хотелось быть первым, а не вторым.

— Может быть, ты и прав. Я этого не исключаю. Ну и что с того? Кто поверит тебе и твоим красивым фразам?

— Не только фразам. У меня есть доказательства.

— Скажите пожалуйста! — Мартин Рэндо сделал вид, что очень напуган. — И какие же это доказательства? Мои фотографии, сделанные случайным свидетелем в момент, когда я подкрадывался к потерпевшему с ножом? Или револьвер, из которого я его застрелил и на рукоятке которого сохранились отпечатки моих пальцев? Нет, нет и нет! Это просто несколько древних бумажек — распечатки электронных посланий, которые направил покойному мой не слишком умный, психически неуравновешенный секретарь. Вот что, Нат, хватит тебе выставлять себя на посмешище, слушай лучше меня и слушай как следует, потому что я намерен сделать тебе большое одолжение. Этот мир не для тебя. Твое время прошло; оно закончилось много лет назад, а теперь… Словом, теперь — это теперь. У «Икора» большие возможности, и мы использовали их на всю катушку. Мы сделали все, чтобы убедить общество, что ты опасен, и внедрить в умы неприятие самого факта твоего существования. Кстати, в Федеральное агентство сообщил о тебе тоже я…

— Зачем? — совершенно искренне удивился Нат. Он никак не мог постичь уродливую, извращенную логику этого человека, который жил на свете так долго, что насквозь пропитался собственным трупным ядом. В самом деле, зачем Мартину Рэндо содействовать закрытию филиала собственной корпорации?

— По всем расчетам ты должен был умереть, но ты выжил. А когда ты пришел в сознание, я… я почти занервничал. Ты был единственной ниточкой, которую я не успел своевременно обрубить, и вот теперь та же ниточка снова протянулась ко мне из прошлого. Вот человек, сказал я себе, который многое знает и который меня ненавидит. От такого человека нужно поскорее избавиться, а разве есть способ лучше, чем отправить его в карантин ФАББ? Мои люди подкупили одного из санитаров. Стойло поместить тебя не в то отделение, и через пару дней с тобой было бы покончено навсегда. Но ты сбежал, и я решил быть терпеливым. Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне, и вот ты здесь…

— Я, наверное, не единственный, кто желает твоей смерти, — холодно заметил Нат.

— О, я в этом уверен. Люди склонны завидовать чужим успехам.

— Дело не в… — начал Нат, но Мартин перебил его.

— Мне сказали, — начал он величественно, — что вскоре после твоего… пробуждения ты пытался покончить с собой. Представь себе, что я — король, могущественный владыка, который может удовлетворить это твое желание. Нет, я действительно могу устроить это для тебя. Как я уже говорил, наш проект имел колоссальный успех, так что я чувствую себя обязанным как-то отблагодарить тебя за участие. Не беспокойся: у нас теперь разрешена эвтаназия, так что все кончится просто и без мучений. Я могу устроить так, что ты даже получишь удовольствие. Мы включим спокойную музыку, покажем тебе фильм — в общем, сделаем все, как ты захочешь. Ты уснешь и ничего не почувствуешь — разве это не прекрасно?!

И когда он сказал это, Нат с особенной остротой почувствовал, как ему хочется жить — шагать, преодолевая сопротивление ветра, чувствовать на щеках хлесткие удары снега и дождя, нырять вниз головой в ледяную воду, погружаться в сладостную дремоту после близости с женщиной. Он хотел жить, а не существовать, — жить настоящей, полнокровной жизнью, чтобы бороться и побеждать, падать и вставать, плакать и радоваться.

А главное — ему хотелось пережить это сидевшее перед ним существо, которое только казалось живым, хотя на самом деле оно умерло так давно, что даже успело сгнить.

И, не успев как следует подумать о возможных последствиях, Нат бросился на врага. Его левая рука крепко сжала горло Мартина, а правая — в полном согласии со своей сестрой — сжалась в кулак и обрушилась ему на голову.

Глаза Мартина едва не вылезли из орбит не то от удивления, не то от недостатка воздуха.

— Я-я… Она… она у меня… — прохрипел старик, делая слабые попытки оттолкнуть Ната.

Откуда-то издалека донесся быстрый топот и стук распахнутой двери, но Нат не обратил на эти звуки никакого внимания.

— Кто?! — проревел Нат, слегка ослабив хватку.

— Твоя Мэри… у меня.

Нат выпустил морщинистую шею Мартина.

— Но она погибла во время землетрясения.

— Все дороги ведут к Мэри, — прохрипел Мартин. — Абсолютно все…

Что-то уткнулось Нату в спину, и он ощутил сильный электрический разряд, пронизавший его позвоночный столб от лопаток до крестца. Потом что-то кольнуло его в бедро, и Нат, опустив глаза, увидел торчащий из ноги шприц с лекарством, выпущенный из специального ружья. В следующий миг комната качнулась у него перед глазами, и Нат повалился на пол. Сведенные судорогой мышцы больше не повиновались ему, а грудь сдавило так, что казалось, сердце вот-вот остановится.

Один из подоспевших на помощь Мартину охранников помог своему боссу вернуться на кресло-трон.

— Вы в порядке, сэр? — озабоченно спросил он.

— Со мной-то все в порядке, а вот с вами… Где вы были, черт вас возьми? Почему не остановили его сразу?

— Мне очень жаль, сэр, мистер Рэндо…

— Да-да, я позабочусь, чтобы вы очень пожалели о своей оплошности! — взвизгнул Рэндо и ударил охранника по лицу. Удар был совсем слабым, но громила-охранник съежился, словно собака, на которую хозяин повысил голос.

— Что… ты говорил о… о Мэри? — прохрипел Нат, которого крепко держали два других охранника. Он по-прежнему не мог шевелиться, и даже язык повиновался ему с трудом.

Рэндо откашлялся и снова потер шею:

— Когда ты погиб, твоя Мэри будто сошла с ума. Везде и всюду, где только могла, эта сучка выступала с проповедями о реформе здравоохранения, которая погубила бы всю медицинскую промышленность — и меня заодно. Очевидно, она тоже нашла бумаги, о которых ты упоминал, потому что, сталкиваясь со мной, Мэри не раз намекала, будто ей известны обстоятельства смерти Вассерстрома. Конечно, она пыталась убедить власти пересмотреть дело. На паре публичных лекций она прямо указала на меня как на человека, организовавшего и твое убийство. Твоя Мэри вообще очень любила выступать перед публикой — очевидно, ей казалось, что так мне будет труднее до нее добраться. Увы, она добилась прямо противоположного эффекта. Большинство из тех, кто слушал ее, решили, что вдова окончательно спятила от горя, но кое-кто ей все-таки верил, и мне это не нравилось. Одинокую женщину довольно легко скомпрометировать, и мы внимательно следили за ней, выжидая подходящего случая. Я уже был готов сдаться, когда вмешалось Провидение. Это цунами послал мне сам Господь! Мои люди наткнулись на Мэри за считаные минуты до того, как волна достигла побережья.

— Вы убили ее? — спросил Нат, стараясь дышать как можно спокойнее, потому что боль в груди все еще была непереносимой.

Мартин презрительно улыбнулся, но ничего не сказал.

— Где она?! — Нат почувствовал такое отчаяние, что у него едва не опустились руки.

— Тут, в подвале, — сказал Мартин Рэндо почти игриво. — Они все здесь. Все мои враги и некоторые другие… — Он повернулся к охраннику и подмигнул: — Покажите-ка этому придурку мою кунсткамеру.

— Вы уверены, мистер Рэндо? — уточнил охранник. Очевидно, приказ босса чем-то его смутил.

— Выполнять! — рявкнул Рэндо.

Охранники подхватили Ната под локти и чуть не волоком потащили вниз. Рэндо, не желая, как видно, упустить ни секунды своего торжества, заковылял следом. Они спустились по лестнице, прошли по длинному голому каменному коридору и преодолели еще один лестничный пролет. Внизу, на площадке, Нат увидел раздвижные стеклянные двери и почувствовал, как затрепетало сердце, которое и без того работало с перебоями после сильнейшего электрического разряда. Рэндо нажал какую-то кнопку, и двери бесшумно раздвинулись.

— Прошу! — старик издевательски поклонился.

Нат даже не сразу понял, где он и что перед ним. Подвал под особняком Рэндо был выложен кирпичом и представлял собой ряд комнат, соединенных кирпичными же арками. Дальний конец подвала тонул в густой темноте, и что находится там, Нату не было видно, зато он хорошо разглядел стоящие у стен высокие контейнеры с прозрачными передними панелями, напоминавшие лабораторный Дьюар, в котором когда-то хранилась его голова. В контейнерах он увидел тела. Здесь их были десятки, может быть, сотни. В контейнерах поменьше плавали в жидком гелии отрезанные от тел головы.

— Я же говорил тебе — мне бывает нелегко расстаться с человеком, который мне чем-то понравился, — сказал Рэндо и, подойдя к одному из ближайших контейнеров, с одобрением оглядел стройное женское тело, стыдливо прикрытое какой-то тряпицей. — Это Лек — первая жена моего сына. Она покончила с собой здесь, на территории поместья, лет пятьдесят тому назад.

Должно быть, подумал Нат, этой Лек несладко жилось с семейкой Рэндо, раз она решилась наложить на себя руки.

— История твоей семьи меня не интересует, — прервал он старика. Меньше всего Нату хотелось выслушивать грязные откровения Мартина. — Просто покажи, где находится Мэри.

— Это в зале номер 4; кажется, с правой стороны.

Нат, успевший отчасти прийти в себя, вырвался из рук охранников и бросился вперед, пристально вглядываясь в стеклянные ящики. Лица людей мелькали перед ним, серые, искаженные, и Нат даже не был уверен, сумеет ли он узнать свою жену. А потом он увидел ее… Мэри как будто спала, только ее приоткрытые губы были слегка синеватыми. Остановившись как вкопанный, Нат жадно разглядывал ее лицо и тело, выискивая только ей присущие особенности и недостатки, которые парадоксальным образом делали ее такой совершенной и такой желанной. Вот тонкий, как паутинка, шрамик на щеке, вот драгоценная родинка на шее и резко выступающие ключицы… В этих небольших изъянах воплотились для него все очарование, вся ее сила и отвага. Как и ее душа, они принадлежали только Мэри, и Нат знал, что повторить ее невозможно. Это не под силу ни Гарту, ни самому Богу. Мэри была только одна, и другой не будет.

Подавшись вперед, Нат прижался лбом к ее лбу, так что их разделяло только холодное толстое стекло. Он слышал шаги охранников, которые снова окружили его, но никак не отреагировал. Сейчас это было неважно. Он и Мэри были только вдвоем — одни среди врагов.

— А вот и твой кореш, — сказал за его спиной Мартин Рэндо. — Парень, который был столь любезен, что согласился стать твоим донором.

Нату не хотелось расставаться с Мэри, но он чувствовал, что должен увидеть лицо Дуэйна. Он действительно оказался очень похож на брата. Как и у Кита, у него было красивое, правильное лицо с тонким носом и полным, чувственным ртом с опущенными вниз уголками. Как и у Кита, в чертах его читались упорство и дремлющая сила. Сейчас лицо Дуэйна казалось спокойным, почти безмятежным, но Нат без труда разглядел на нем печать страдания и озлобленности. Интересно, подумалось ему, почему молчит тело? Если только клеточная память существует (а в том, что она существует, у Ната больше сомнений не было), оно непременно должно как-то отозваться на увиденное, но тело как будто затаилось. Во всяком случае, оно никак себя не проявляло.

Потом Нат заметил в соседнем контейнере знакомый профиль. Монти… Его глаза были полуоткрыты, на губах застыла хорошо знакомая Нату ласковая полуулыбка. При жизни она не сходила с его лица, и умерев, Монти не расстался с ней. Ах, Монти, Монти, видно, даже деньги журналиста не спасли тебя от палачей «Икора». Как говорил Гарт, у корпорации большие возможности.

— Превосходный экземпляр, Нат, ты не находишь? И совсем свежий… Мы немного изменим гены этого молодого человека, чтобы использовать его в качестве донора для моего сына. Он ведь был одним из тех, кто ухаживал за тобой, не так ли? — Голос Мартина звучал так небрежно, словно они с Натом вели непринужденную светскую беседу.

Несмотря на ужас, который он испытывал, Нат вспомнил серию фотографий из Музея холокоста в Вашингтоне. На них было заснято хладнокровное убийство множества цыган во время странных «медицинских» экспериментов. Фотографии дышали самым настоящим безумием, которое было выше понимания Ната. Примерно то же самое он чувствовал и сейчас. Логика здесь бессильна. Здравый смысл — бессилен.

— Я хочу жить, — тихо сказал Нат.

— Я вижу, мы хорошо справились со своей работой, — заметил Мартин с ноткой насмешливого удовлетворения в голосе. — Ты восстановился полностью, снова стал полноценным человеком, но… Людям свойственен инстинкт самосохранения, который спасает их от многих неприятностей. Но ты явился сюда… Сам… Зачем ты это сделал, Нат? — Теперь в глазах старика зажегся огонек искреннего любопытства. — Ведь ты мог бы прожить дольше, если бы спрятался понадежнее.

— Мне казалось — я смогу что-то сделать…

Мартин окинул его взглядом, в котором читалось недоумение и непонимание, повернулся и зашагал к выходу из подвала.

— Знаешь, в чем разница между тобой и мной?! — крикнул ему вслед Нат.

Мартин остановился:

— В чем?

— В том, что я был мертв, а ты — нет. Я хочу жить, но я не боюсь смерти, а ты боишься жить и боишься умереть. И твой конец очень, очень близок. Ты чувствуешь это, Мартин?

Рэндо молча покачал головой и пошел к дверям. Охранники снова бросились на Ната, но он и не думал сопротивляться.

— Делайте что хотите, — сказал он им. — Я ничего не стану предпринимать.

Его оттащили в самый дальний конец подвала, где стояла алюминиевая больничная каталка с привязными ремнями. Должно быть, мозг Ната все-таки подал какой-то сигнал телу, потому что, когда охранники хотели привязать его к каталке, могучие мускулы Дуэйна напряглись в последнем отчаянном усилии. Но охранников было не меньше десятка, и все они были исполнены решимости довести вторую казнь Дуэйна Уильямса до конца. У тела, как бы отчаянно оно ни сопротивлялось, не оставалось ни полшанса.

— Вам действительно так приятно прислуживать этому полуразложившемуся трупу? — спросил Нат у охранников, надеясь разбудить в них хоть что-то человеческое, но никто ему не ответил.

— В таком случае вы рабы, и вы ничем не лучше тех, кто выстроил этот особняк для белого плантатора, — сказал Нат и снова не дождался никакой реакции. Охранники как ни в чем не бывало продолжали делать свое дело.

— Этот паук украл у вас право на нормальную жизнь, — продолжал Нат. — Мало того, что он высасывает из вас все соки; он еще и тормозит развитие медицины, чтобы удовлетворить собственные безумные желания. У Рэндо нет никакого права на подобную власть. Его место даже не в тюрьме, а в сумасшедшем доме. Какая вам польза от того, что вы сейчас меня убьете и поместите в этот его кошмарный музей? Да никакой! Подумайте лучше, что вы скажете вашим внукам, если, конечно, они у вас будут. Они проклянут вас, когда узнают, что вы прислуживали маньяку, вообразившему, будто он вправе убивать кого пожелает!

Пока Нат выкрикивал эти яростные, злые слова, его тело продолжало собственную борьбу. Туго натянутый ремень врезался в запястье. Тело снова рванулось, силясь порвать ремни, так что на коже проступили набухшие жилы.

Нат смутно помнил старое исследование, касавшееся развития депрессий у надзирателей, обслуживающих смертников в тюрьмах. Он был уверен, что из десятка его противников по крайней мере одному очень не нравятся страшные приказы, которые он вынужден исполнять. Нужно только найти правильные слова, чтобы подтолкнуть его к открытому бунту.

— Много лет назад, — выкрикнул он, — Мартин Рэндо убил человека — ученого, который первым в мире создал лекарство от рака. Он поступил так потому, что это лекарство, появись оно на рынке, могло расстроить все его планы. Рэндо стремился к богатству, к славе и ради этого убил человека более бескорыстного и талантливого, чем он. Убил и завладел его открытием, но это было только начало. На протяжении многих лет ваш хозяин убивал сотни, тысячи человек, которые могли бы остаться в живых, если бы получили эту вакцину. Я узнал об этом и собирался разоблачить Рэндо, но он меня опередил. Он подослал ко мне убийцу — мальчишку с пистолетом, который за жалкие тридцать сребреников застрелил меня в упор на автомобильной стоянке на глазах у моей беременной жены. Точно так же он может поступить и с каждым из вас. Можете мне поверить — он не будет колебаться ни единой секунды! Из всех людей в мире Рэндо больше всего заботит его собственная персона; все остальные существуют только для того, чтобы служить ему. Он и обращается с вами соответственно… Сегодня я видел, как Рэндо ударил одного из вас. Если и после этого вы станете уверять меня, будто он достоин, чтобы вы служили ему верой и правдой, я посоветую вам только одно: вспомните ваших отцов и матерей, ваших дедушек и бабушек. И если хоть кто-то из них умер от рака, можете не сомневаться — его убил Мартин Рэндо. А ведь если бы не его эгоизм и жадность, их можно было бы спасти!

— Заткнись ты! — проворчал кто-то из охранников, но Нат не собирался молчать.

— Он-то готов продать вас в любой момент, превратить в такие же экспонаты! Как же он может требовать, чтобы вы продолжали служить ему? — сказал он, остановив взгляд на лице ближайшего к нему охранника.

— Я сказал — заткнись! — Охранник сильно ударил Ната, разбив губу.

— Да прозрейте же вы! — воскликнул Нат в отчаянии. — Откройте глаза, и вы увидите, что это за человек! Это его нужно убить!

Кто-то из охранников убавил свет. Ремни, привязывавшие Ната к каталке, были натянуты так туго, что он едва мог пошевелиться.

— Не убивайте меня! Сохраните мне жизнь, и я расскажу всему миру о том, что здесь творится. В ваших силах остановить Рэндо. В XX веке, когда я родился, от рук тиранов погибли в двух мировых войнах миллионы людей. Неужели вы хотите, чтобы подобное повторилось?

Из соседней комнаты до него донеслось негромкое гудение каких-то аппаратов. «Неужели конец?» — подумал Нат. Интересно, каким способом они собираются его прикончить? Будет ли это газ или смертельная инъекция? Потом он услышал негромкое шипение. Значит, все-таки газ… Его тело напряглось в последнем нечеловеческом усилии, но ремни не поддавались, хотя во многих местах из-под них брызнула кровь. Резкий химический запах заполнил ноздри, и Нат понемногу обмяк. В глазах потемнело, и он понял, что надеяться больше не на что.


81

Зеленые, густо-зеленые поля простирались перед ним. Такими бывают склоны Швейцарских гор — ухоженные, гладкие как бархат, шелковистые. Он гладил траву рукой, чувствуя ладонью влажную упругость каждой травинки. Солнце блестело в каплях росы, и по небу бежали веселые белые барашки облаков. Сверкали в голубизне снеговые вершины. Что это?.. Сон? Явь? На земле не бывает подобной красоты. Значит, он все-таки прошел по длинному тоннелю навстречу свету и очутился в раю — в том самом раю, в который никогда не верил.

— Нат! Нат!

Чей-то голос звал его по имени. Он повернул голову и увидел, что стоит на краю утеса, возвышающегося над ущельем в тысячу футов глубиной. Несколько небольших камней подались под его ногой и, со стуком ударяясь о гранитную стену, полетели в пропасть. Машинально отступив от края, Нат подумал: «Достаточно просто прыгнуть туда, и все будет хорошо».

— Нат?!

Опять этот голос — более громкий, настойчивый, и Нат почувствовал, что снова лежит на траве, и зеленые стебли раскачиваются прямо перед его лицом. Снег и облака исчезли, в ноздри ударил терпкий запах перегноя. Это был Глубокий Юг16, и он слегка покачивался в кресле, чувствуя, как исходит паром нагретая солнцем плодородная земля.

— Нат…

— Где я? В раю?

— В Саванне.

— Там живет Мартин Рэндо.

— Его дом в трех милях отсюда.

Нат открыл глаза. Над ним склонилась незнакомая женщина с чуть раскосыми глазами. Он готов был поклясться, что никогда раньше ее не видел.

— Я… жив?

— Да.

— Что произошло?

— Вас хотели убить. К счастью, мой муж Наполеон Арчибаль работал в доме Рэндо охранником. На самом деле он оперативник ФБР и внедрился в это змеиное гнездо больше года назад, но и ему трудно было бы спасти вас, если бы вы не произнесли целую речь. Он говорит — великолепная была речь! Очень убедительная. Она изменила настроение охранников, и Наппи смог действовать.

— Арчибаль? Наполеон Арчибаль? — Имя показалось знакомым.

— Да. Он брат Монти.

— Но как он мог работать в этом доме, зная, что тело Монти находится в подвале?

— Монти привезли совсем недавно, — сказала женщина, и ее глаза наполнились слезами. — Для Наппи это был удар. Он едва не раскрыл себя, но тут появились вы. ФБР все равно собиралось штурмовать особняк через несколько дней, а вы невольно ускорили события.

— Я?.. — удивился Нат. Он помнил, как потерял сознание, и… и больше ничего не помнил. Оглядевшись, он увидел, что находится в уютном саду в окружении сочной субтропической растительности.

— Где он? — спросил Нат. — Ваш муж, я имею в виду.

— Пока в особняке. Там еще много работы.

— Да уж, работы там порядочно, — согласился Нат.

— Они ведь убили Рэндо вместо вас, — неожиданно сказала женщина.

— Кто? Ваш муж?

— Нет. Кто-то подстрелил его, когда ФБР штурмовало особняк.

— Ну и слава Богу! — воскликнул Нат, чувствуя невероятное облегчение. Потом посмотрел на свои перебинтованные запястья.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Кармен Арчибаль. Наполеон — мой муж.

— Значит, Монти был вашим, э-э-э… шурином?

— Деверем, — поправила Кармен. — Знаете, может быть, нехорошо так говорить, но я рада, что Рэндо мертв. Здесь его все ненавидели. По-настоящему ненавидели. И благодарить за это я должна вас.

Потом Кармен дала Нату поесть. Когда он уже заканчивал, появился Наполеон Арчибаль. Он был неразговорчив и заметно нервничал.

— Мне очень жаль, что Монти погиб, — сказал ему Нат. — Мне он очень нравился.

Наполеон пробурчал что-то в ответ. Он был совершенно не похож на своего мягкого, открытого брата и производил впечатление человека сдержанного, волевого, немного замкнутого. Нат, впрочем, ясно видел, что Арчибаль-старший тоже способен на настоящие, глубокие чувства.

— Что мы можем для вас сделать? — спросил он у Ната.

— Я хочу, чтобы мой сын Патрик Шихэйн был немедленно восстановлен во всех правах и получил необходимую медицинскую помощь, — быстро сказал Нат. — Кроме того, есть еще одна вещь…

— Мне кажется, я знаю, какая… — проговорил Наполеон Арчибаль, и его губы чуть заметно дрогнули в улыбке.


Несмотря на то что Нат глубоко разочаровался в Гарте Баннермане, он прекрасно понимал, что ученый был пешкой, винтиком в механизме гигантской корпорации, которая наконец-то прекратила свое существование. Такой же пешкой была и Персис. Сейчас, впрочем, уже не имело значения, знали они о преступлениях Рэндо или нет. Нат, во всяком случае, почти не интересовался, насколько они оба были вовлечены в противозаконную деятельность основателя «Икора». Сейчас его занимало только одно — можно ли вернуть к жизни Мэри, поэтому он попросил Наполеона как можно скорее доставить Гарта в Саванну. Насколько он знал, врач был единственным в мире специалистом, кому по силам подобная операция.

— Ты знал, что Мэри находится здесь? — спросил он у Гарта, как только тот приехал. Единственный вопрос, на который Нат должен был знать ответ.

— Я знал, что Рэндо собрал у себя все замороженные тела, сколько их было в Соединенных Штатах, — ответил ученый. — Но мне всегда говорили, что Мэри среди них нет.

— Значит, ты спрашивал? Почему?

— Я спрашивал после того, как ты спросил меня, — проговорил Гарт и добавил: — С тобой обошлись несправедливо, Нат, и мне очень стыдно, что я принимал в этом участие.

— Мне тоже, — сказал Нат.

— Но пойми: Рэндо и «Икор» были единственными, кто согласился финансировать мои исследования после моих неприятностей с ФАББ. Они платили наличными и давали мне возможность заниматься тем, чем мне хотелось. Да и влияние, которым пользовался Рэндо среди власть имущих, тоже кое-что значило. Мало кому из ученых так везет.

— Но за все это приходилось платить, не так ли?

Гарт кивнул.

Пока Гарт проводил необходимые анализы, Нат ждал наверху, в огромном, как пещера, бальном зале особняка. Остальные тела из подвала должны были забрать ФБР и другие правительственные агентства, и в коридорах царила деловая суета. В сопровождении оравы адвокатов и телохранителей прибыл Джон Рэндо. Он хотел войти, но его не впустили, и Нат знал, что ему тоже будут предъявлены серьезные обвинения. Он, впрочем, ожидал, что Рэндо-младшего арестуют на месте, и был неприятно удивлен, когда этого не случилось. Очевидно, с тех пор как он жил в первый раз, юридическая процедура еще больше усложнилась. Наполеон, однако, заверил его, что Джон Рэндо непременно предстанет перед судом, как только удастся доказать, что он знал о находящихся в подвале телах.

Какое-то время спустя вернулся Гарт. Он принес неутешительные вести.

— Мне очень жаль, Нат, — сказал он, — но ничего не выйдет. Некроз нервных тканей зашел слишком далеко.

— В таком случае я хочу с ней попрощаться, — сказал Нат.

Мэри уложили на мраморный стол и дали Нату специальные изолирующие перчатки, чтобы он мог прикоснуться к замерзшему телу. Сначала робко, потом все смелее Нат гладил словно высеченное из самого крепкого льда лицо Мэри. Потом он тщательно пригладил ее непокорные, заиндевевшие локоны и выпрямился.

— Моя любимая… — прошептал Нат и словно наяву увидел, как она садится, улыбается и протягивает руки, чтобы он поскорее увел ее прочь из этой мрачной гробницы. Поддавшись безотчетному порыву, он снова наклонился и, обхватив голову Мэри руками, прижал ее к груди жестом глубокой нежности и любви, но ее голова была холодна и тверда, точно каменное изваяние.

— Ты была удивительной, — прошептал Нат в ее белые от инея волосы. — И откуда только ты брала силы, чтобы быть такой отважной?

«Я знаю — откуда», — подумал он, и его пальцы в толстой перчатке на несколько секунд сплелись с твердыми и хрупкими пальцами Мэри. «Я знаю», — повторил Нат, выпуская ее безжизненную руку.


Примечания

1

Деньги, деньги! (исп.) (Здесь и далее — прим. переводчика.)

(обратно)

2

Ты болен. Я врач, работаю в клинике для бедных в Хантингтон-парке. Идем с нами. Позволь мне осмотреть тебя (исп.)

(обратно)

3

Восточный жилой пригород Лос-Анджелеса на берегу Тихого океана, примыкает к Санта-Монике.

(обратно)

4

Около 51,6 °C

(обратно)

5

Около —77,2 °C

(обратно)

6

Около —195,5 °C

(обратно)

7

У. Шекспир. Сон в летнюю ночь. — Пер. М. Лозинского.

(обратно)

8

Г.Лонгфелло. Ангелов шаги. — Пер. В. Аренс.

(обратно)

9

У. Шекспир. Антоний и Клеопатра. — Пер. М. Донского.

(обратно)

10

Примерно 39,5 °C

(обратно)

11

Гайзел Теодор Сус (д-р Сус) — писатель и иллюстратор. В 1957 г. книжкой «Кот в шляпе» открыл серию для малышей.

(обратно)

12

Легкая и прочная стальная архитектурная конструкция из стандартных многоугольных элементов.

(обратно)

13

Поколение «бума рождаемости» — демографического взрыва 1946–1964 гг. XX в.

(обратно)

14

Умственно отсталый человек, проявляющий незаурядные способности в какой-либо области (фр.)

(обратно)

15

Великая любовь (фр.)

(обратно)

16

Обобщающее понятие, связанное с традициями и укладом жизни южных штатов, таких как Алабама, Арканзас, Джорджия, Миссисипи, Флорида и Южная Каролина.

(обратно)

Оглавление

  • Тина М. Дженкинс ПРОБУЖДЕНИЕ
  • Пролог
  •   Лос-Анджелес, 2006
  •   Лос-Анджелес, Венис, 20063
  •   Чиуауа, Мексика, 2006
  • Книга первая Воплощение
  •   Лос-Анджелес, 2037
  •   Подземная тюрьма «Каньон Гамма», Калифорния, 2069
  •   Феникс, Аризона, 2070 Центр репродуцирования донорских органов «Икор корпорейшн»
  •   Лос-Анджелес, 2070
  •   Феникс
  •   Феникс
  •   Лос-Анджелес
  •   Лос-Анджелес
  •   Феникс
  • Книга вторая Перевоплощение
  •   Лос-Анджелес
  •   Феникс
  •   Калифорния, университет Сан-Диего
  •   Феникс
  •   Лос-Анджелес
  •   Феникс
  •   Вашингтон, округ Колумбия
  •   Нью-Йорк, редакция «Метрополитена»
  •   Феникс
  • Книга третья Освобождение
  • *** Примечания ***