Белый человек, облокотившись обеими рукми на крышу маленькой каюты на корме лодки, сказал рулевому:
— Мы проведем ночь на просеке Арсата. Уже поздно.
Малаец только проворчал что-то и продолжал пристально смотреть на реку. Белый человек опустил подбородок на скрещенные руки и глядел на след лодки. В конце прямой полосы лесов, прорезанных напряженным блеском реки, показалось ослепительное солнце, низко спустившееся над водой, сиявшей ровным светом, словно металлическая лента. Леса, темные и хмурые, стояли сонно и молчаливо по обе стороны широкого потока. У подножия огромных деревьев бесствольные пальмы нипа[1] поднимали над прибрежным илом пучки больших, тяжелых листьев, неподвижно свисавших над коричневыми воронками водоворотов. В будто замерзшем воздухе каждое дерево, каждый лист и сучок, каждый усик ползучего растения и лепесток крошечных цветов, казалось, были заколдованы, обречены на неподвижность, полную и вечную. Все застыло на реке, кроме восьми весел; вспыхивая, они мерно поднимались и одновременно с плеском опускались; а рулевой размахивал направо и налево своим веслом, и лопасть, каждый раз внезапно поблескивая, описывала сверкающий полукрут над его головой. Взбаламученная вода с невнятным журчанием пенилась у бортов. И каноэ белого человека поднималось вверх по течению, вызывая мимолетное смятение, созданное им же самим, — казалось, вступая во врата страны, где навеки исчезло даже воспоминание о движении.
Белый человек, повернувшись спиной к заходящему солнцу, глядел вдаль на пустынную и широкую полосу моря. Последние три мили своего пути блуждающая извилистая река, неумолимо влекомая к свободе открытого горизонта, течет прямо в море, течет прямо на восток — на восток, где находят приют и свет и тьма. За кормой лодки повторный крик какой-то птицы, негармоничный и слабый, скользнул над гладью воды и затерялся, не достигнув другого берега, в мертвом молчании мира.
Рулевой опустил весло в поток и крепко держал его напряженными руками, наклонившись всем телом вперед. Вода громко зажурчала; и вдруг длинная прямая полоса реки словно повернулась вокруг своей оси, леса очертили полукруг, и косые лучи солнца коснулись борта каноэ огненным пламенем, отбросив тонкие и искаженные тени людей на блестящую рябь реки. Белый человек повернулся, чтобы посмотреть вперед. Курс лодки изменился под прямым углом к течению, а вырезанная из дерева голова дракона на носу указывала теперь на проток, обрамленный прибрежными кустами. Лодка скользнула туда, задев свисающие ветви, и скрылась с поверхности реки, словно какое-то гибкое земноводное, покидающее воду, чтобы спрятаться в своем логовище в лесах.
Узкая речонка была похожа на канаву; извилистая, сказочно глубокая, наполненная мраком под узкой полоской чистой и сияющей синевы неба. Огромные деревья вздымались вверх, невидимые за кружевной завесой ползучих растений. Там и сям, близ блестящей черной поверхности воды, среди кружев мелких папоротников, показывался изогнутый корень какого-нибудь большого дерева, черный и тусклый, искривленный и неподвижный, словно застывшая змея. Отрывистые слова гребцов гулко отдавались между плотными темными стенами растительности. Тьма просачивалась между деревьев, сквозь спутанную сеть ползучих растений, из-за больших, причудливых и неподвижных листьев; тьма таинственная и непобедимая; ароматная и ядовитая тьма дремучих лесов.
Люди продвигали лодку баграми в мелеющей речке. Она расширялась, вливаясь в широкую лагуну со стоячей водой. Леса отступили от болотистого берега, оставив ровную полосу ярко-зеленого тростника, обрамлявшего отраженную синеву неба. Перистое розовое облако плыло высоко вверху, влача свое нежно окрашенное отражение под листьями на воде и серебристыми цветами лотоса. Вдали показалось черное пятно — домик, воздвигнутый на сваях. Возле него — две высокие пальмы нибонг, которые, казалось, выступили из лесов и слегка склонились над ветхой крышей, с грустной нежностью и заботливостью понурив свои многолиственные и величественные кроны.
Рулевой, указав веслом, проговорил:
— Арсат дома. Я вижу — его каноэ привязано между сваями.
Люди, сидевшие с баграми у обоих бортов лодки, оглянулись через плечо, чтобы посмотреть на конечную цель путешествия. Они предпочли бы провести ночь где-нибудь в другом месте — не в этой лагуне, казавшейся заколдованной и пользовавшейся дурной славой. Кроме того, они не любили Арсата, — не только потому, что он был чужестранец, но и потому, что тот, кто починил разрушенный дом и в нем поселился, доказывает этим, что не боится жить среди духов, посещающих места, покинутые людьми. Такой человек взглядом или словом может нарушить течение судьбы; а случайному путнику умилостивить этих духов нелегко, ибо ему они стремятся отомстить за лукавство своего господина. Белые не задумываются над этим; они — неверующие и
