На лестничной площадке Педагогического института под плакатом «От того, каким ты будешь учителем, зависит будущее нашей страны» курили бородатый парень и девчонки с длинными распущенными волосами. Девчонки были в брюках и мини-юбках. При первом взгляде на эту живописную компанию невольно возникало некоторое опасение за будущее страны, как бы снисходительно вы ни относились к подобным вещам.
— Пора! — бросив окурок в урну, сказал красивый бородатый парень в светлых вельветовых брюках и модной куртке.
Невысокая девушка, единственная из всех подстриженная под мальчика, кивнула, посмотрев на ручные часы.
Компания вошла в огромный шумный вестибюль.
— Но имей в виду, у тебя ничего не выйдет, — стараясь перекрыть многоголосый говор и доминошный стук номерков о прилавок гардероба, сказал бородатый парень девушке, подстриженной под мальчика.
— Посмотрим, — ответила девушка.
Проходившую компанию заметила студентка, стоявшая в очереди за стипендией.
— Мне пора. Наверно, там недолго, я еще успею сюда, — сказала она подруге.
— А если нет?
— Драпану!
И одновременно с тем, как прозвучало это слово, мы увидели надпись над окошком кассы: «Сегодня стипендия выдается только студентам факультета русского языка и литературы».
Вельветовые брюки и модная куртка молодого человека промелькнули в дверях студенческой столовой. Его успела заметить очень красивая девушка со стаканом кефира в руке.
— Я побежала, — сказала она подруге и поставила стакан на столик.
Занятия иностранным языком часто накладывают особый отпечаток на внешний облик девушек. Во всяком случае, глядя на этих, можно было догадаться, что ничего другого они преподавать не могут. К тому же рядом с бутылкой кефира лежала книга Агаты Кристи на английском языке.
— Имей в виду, даже на Северном полюсе живут не только тюлени! — крикнула вслед красивой девушке подруга и добавила по-английски: — Главное — не терять лица!
— Не бойся, я всегда в порядке, — ответила красивая девушка тоже по-английски.
Оттого, что их английский все еще не перестал быть средством некоторого щегольства перед окружающими, подруги тут же переводили свои реплики, выдававшие их наивную влюбленность в «ходкие» выражения чужого языка.
Когда все увеличивающаяся компания проходила мимо журнального киоска, куда только что поступили открытки из серии «Артисты советского кино», в толпе страждущих одна девушка попросила другую:
— Возьми мне две.
— Кого?
— Смоктуновского, конечно, а то кого же? Я пошла.
— Валь, неужели ты сама согласилась? Может, тебя обязали?
— Сама. Если б захотела, могла бы выбрать что-нибудь поближе.
— Я надеюсь, что хотя бы на этот раз ты ничего особенного не выкинешь? — спросил юноша в вельветовых брюках девушку, подстриженную под мальчика, когда вся компания оказалась у двери с надписью «Кабинет педагогики». Юноша, придерживая дверь, не давал девушке войти.
— He дрожи, Юра, — ответила девушка.
В кабинете педагогики на стенах, обшитых солидной дубовой панелью, висели портреты Ушинского, Макаренко, Сухомлинского и других знаменитых представителей этой науки.
Под портретом Макаренко можно было прочесть цитату из его сочинений о том, что без коллектива нет личности, а под портретом Сухомлинского — о том, что без личности нет коллектива.
За длинным столом сидела вся наша компания, а возглавляла стол пожилая женщина, своей осанкой напоминавшая балерину, которая, покинув сцену, старается не потерять форму. Лицо женщины казалось усталым, но она знала, что в этом его особая привлекательность. Поэтому и говорила тихо, так, чтобы за каждой фразой чувствовалось, сколько она повидала на своем веку и что ей пришлось пережить.
— Ну что я вам скажу, мои дорогие? — начала пожилая женщина. — Учить детей всегда было трудно, а сейчас, как вы сами знаете, совсем невозможно. Мне вас очень, очень жаль. Видите, я уже плачу.
— Не видим, Надежда Александровна, — подыграл ей всегда готовый к подобным услугам парень в вельветовых брюках.
— Нет, Рябинин, я рыдаю, — упрямилась Надежда Александровна. — Кстати, у вас не первая практика и трусить особенно нечего. Это я специально для Вали Кулешевой говорю. А то у нее после обычного урока в школе, в которую мы всегда посылаем своих практикантов, глубокий обморок случился.
Валя Кулешева — девушка, стоявшая в очереди за «Смоктуновским», пожала плечами, но чувствовалось, что она и сейчас трусит. Подумав, Валя даже проглотила какую-то таблетку.
— Правда, на этот раз, — продолжала Надежда Александровна, — предстоит проверка посерьезнее. Вы вольетесь в уже сложившийся коллектив и проработаете в нем довольно продолжительный срок. И это произойдет не под крылышком института, а за много километров от него. Очень мне любопытно, мои дорогие, как вы будете сеять разумное, доброе, вечное. И особенно, как это получится у Юры Рябинина.
— «Разумное, доброе» не про меня, Надежда Александровна, я типичный «предметник» и уж буду как могу сеять закон Бойля — Мариотта и «правило буравчика».
— Ладно, сейте, — разрешила Юре Надежда Александровна и вдруг, увидев девушку, подстриженную под мальчика, нахмурила брови. — Позвольте, а почему здесь как ни в чем не бывало сидит Лена Якушева? Я, кажется, ясно сказала, что Юра Рябинин и Лена в одной группе не поедут.
— Но почему, Надежда Александровна? — взмолилась Лена.
— Я, как вам должно быть известно, не ханжа, — ответила ей заведующая кафедрой педагогики, — и у нас не институт благородных девиц, но создавать идеальные условия для преждевременных браков не входит в наши задачи.
— Надежда Александровна, — не сдавалась Лена, — помните, когда мы только поступали в институт, вы каждого спрашивали, почему он выбрал профессию учителя?
— Помню, — усмехнулась Надежда Александровна. — Все врали без зазрения совести.
— А я?
Очевидно, Якушева пользовалась особым расположением завкафедрой — пожилая женщина была с ней на «ты».
— Ты сказала, что еще с первого класса мечтала ставить отметки.
Все засмеялись.
— Комиссия тогда тоже засмеялась. Но это, кажется, был единственный ответ, похожий на правду, — заметила Надежда Александровна.
— Теперь я ненавижу ставить отметки, — сказала Лена, — но тогда я вам не соврала. Так вот, поверьте мне и на этот раз. Я вовсе не собираюсь выходить замуж за Юру Рябинина. Он мне не нравится.
В кабинете педагогики стало совсем тихо.
Юра ошалело смотрел на Лену, а та сидела спокойно, как будто не сказала ничего особенного.
— Допустим, — постаралась Надежда Александровна разрядить неловкую паузу. — Но в группу уже назначена естественница. Ты будешь у нее хлеб отбивать. — И завкафедрой кивнула на очень некрасивую девушку.
Но эта девушка вдруг заявила:
— Надежда Александровна… можно мне не ехать сейчас?
— Почему? — строго спросила завкафедрой.
— Я… вы знаете… на днях выхожу замуж, — застенчиво потупилась очень некрасивая девушка.
В гулком тамбуре, на фоне вагонного окна Юра и Лена застыли в долгом поцелуе. Сюда еле доносилась студенческая песня, в которой, как обычно, в залихватской манере говорилось о дальних дорогах. Земной шар панибратски назывался «шариком». Он не так уж велик, говорилось в песне, а потому и никаких земных расстояний не стоит страшиться любящим сердцам.
— Ну вот, а ты сказала, что не собираешься за меня замуж, — с трудом переводя дыхание, упрекнул Юра Лену.
— А я действительно не собираюсь, — так же ответила Лена.
— Почему?
— По-моему, в тебе нет самого главного, что я ценю в человеке.
Она произнесла эти слова шепотом, и можно было догадаться, что Лена и Юра еще долго простоят в гулком тамбуре.
По улице южного города под ослепительно голубым небом Юра и Лена шли вместе.
— Куда теперь ни приедешь — везде свои Черемушки. Надеюсь, сегодня у нас только знакомство, а уроки начнутся завтра? — сказал Юра.
Лена кивнула.
— Между прочим, в центре города я вчера ночью засек вывески кафе и ресторанов. А нас вон куда завезли.
Они шли мимо новых блочных домов. Под ногами хлюпал тающий снег.
— Поближе к нашей школе. Здесь, наверно, тоже что-нибудь найдется, — ответила Лена рассеянно.
Кроме новых домов, кое-где еще попадались и старые — типичные окраинные особняки приморского южного города. Некоторые из них готовились к сносу, другие, наоборот, к ремонту.
Вся компания девушек шла впереди Лены и Юры, вглядываясь в номера домов и таблички с названиями улиц. То и дело навстречу им попадались моряки, и это нравилось и морякам и девушкам.
На секунду практикантки задержались возле кафе-закусочной типа модерновой «стекляшки», по всем приметам только что сданной в эксплуатацию — территория вокруг нее всё еще не была очищена от следов строительства.
Но, как видно, с первых дней существования «стекляшка» сразу стала пристанищем для хмурых, небритых мужчин, жаждущих опохмелиться. И хоть сквозь стекло было видно, что продают в ней сосиски и другую заманчивую для голодного человека снедь, компания девушек войти в закусочную не решилась.
Лена остановилась возле «стекляшки».
— Зайдем? — предложила она Юре.
— То есть? — удивился Юра.
— Там можно поесть. Ты что? Испугался?
— Мне-то что. Я не за себя, а за тебя, — ответил Рябинин. — Ты же знаешь, у меня по дзю-до разряд.
— Юра, давай договоримся: ты за меня никогда не бойся. Ладно?
Лена сказала это так значительно, что Юра даже оторопел. Потом он послушно последовал за Леной в «стекляшку».
На роскошной автоматической кофеварке, так же как и на музыкальном автомате, висела картонка с надписью: «Не работает». На электрической плитке булькал огромный чайник, в который буфетчица опрокинула содержимое консервной банки «Кофе с молоком». Но люди, стоявшие в очереди перед Леной и Юрой, этим чайником не интересовались.
— Пиво есть? — хрипло спросил один из них.
— Есть, — с усталой злостью ответила буфетчица.
— Дайте кружку, сто грамм и яйцо, — еще раз прохрипел мужчина.
Сто грамм он опрокинул в кружку с пивом, а яйцо схватил с тарелки и, мгновенно разбив его о прилавок, стал тут же отколупывать скорлупу, не в силах совладать с охватившим его нетерпением.
— Гражданин, сядь за столик! Свинюшник мне тут, понимаете, устраивают! А небось дома жена, дети есть. Глаза бы мои на вас не смотрели!.. Вам что, гражданин?
Это продавщица обратилась уже к Юре.
— Что возьмем? — спросил Юра у Лены тихо.
Продавщица как-то сразу переменилась в лице, терпеливо наблюдая за Леной, которая скользила взглядом по тарелкам со снедью, выставленным в стеклянном холодильнике буфета.
— Килечки я сегодня сама из банки вынула, — неожиданно приветливо сказала продавщица.
— Спасибо, — ответила Лена, — кильки мы не будем, а вот если можно…
Столик, за которым сидели Юра и Лена, производил впечатление чуда среди замусоренных столов с яичной скорлупой, окурками и засохшей горчицей на грязных блюдцах.
Пластиковая крышка их столика сияла чистотой. Бумажные салфетки, свежая горчица в банке из-под майонеза, дымящийся кофе с молоком в бумажных стаканчиках — все это казалось здесь невероятным.
Когда буфетчица принесла шипящие на сковородках яичницы, Лена хозяйственно вытирала салфеткой чайную ложку.
— Не бойтесь, — сказала буфетчица, — я их сама кипятком…
— Спасибо, — поблагодарила Лена.
А чудо продолжалось. Люди, сидевшие за соседними столиками, старались вести себя потише. Многие готовые сорваться с языка крепкие выражения на этот раз не прозвучали.
Лену это совсем не удивило. Ничего другого она как будто и не ждала. Удивлялся только Юра.
— Почему мне с колбасой, а тебе нет? — спросил он Лену.
— Полагается. Разряд по дзю-до.
Юра усмехнулся.
И вдруг Лена заметила, что за одним из неопрятных, замусоренных столиков сидит подросток в школьной форме. Он ел сосиски как очень голодный человек. На его столике стояло много пустых бутылок из-под пива и лимонада.
Из своей бутылки, которая была не совсем пуста, подросток плеснул желтоватую жидкость в граненый стакан.
Лена взглядом показала Юре на этого подростка. Юра кивнул: «Вижу».
— А ведь она права, — тихо сказала Лена.
— Кто?
— Буфетчица. У многих вот этих людей есть дети. И кто-нибудь учится в нашей школе.
Украдкой поглядывая на юношу в школьной форме, Лена и Юра заканчивали завтрак.
Стены учительской в школе не были обшиты дубовой панелью, но портреты на них висели те же, что и в институтском кабинете педагогики: Ушинского, Макаренко, Сухомлинского. Под портретами можно было прочесть те же цитаты.
Сейчас в учительской царила напряженная тишина. В одной половине комнаты стояли учительницы школы, в другой — студентки, приехавшие на практику. Среди них был только один юноша — Юра.
Среди преподавательского состава школы мужчин не было вовсе.
Между «старожилами» и практикантками образовалась как бы нейтральная полоса, по которой расхаживала заведующая учебной частью — женщина средних лет, чем- то отдаленно напоминавшая заведующую кафедрой педагогики Надежду Александровну. Она держала речь, а «старожилы» и практикантки с острым любопытством вглядывались в лица друг друга.
Уже повидавшие виды учительницы были одеты и причесаны строго, почти аскетически, так, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из их воспитанников или воспитанниц не сказал сакраментальное «а сама?».
Практикантки тоже изменили прически. Разумеется, никаких мини, никаких брюк. «Старожилов» от девушек-практиканток сейчас, пожалуй, отличал только возраст. Впрочем, практикантки, придавая себе приличествующий их положению вид, все-таки умудрились сохранить какое-то еле заметное кокетство.
«Старожилы», глядя на практиканток, думали: «Были и мы когда-то такими же». А практикантки: «Неужели мы превратимся в таких?»
Только одна Лена никак не изменила своего облика. Но если в институте казалось, что она выглядит скромнее своих подруг, то сейчас именно Лена подверглась обстрелу осуждающих взглядов. Юра смущенно топтался возле нее. Его борода тоже не вызвала одобрения.
Первое слово, которое произнесла заведующая учебной частью, было «один», и оно относилось к Юре Рябинину. Сразу к нему обратились все взгляды присутствующих.
— Значит, все по-прежнему… — вздохнула завуч.
— Нет, нет, — поспешил возразить Юра, — у нас в институте ребят много. Честное слово! Просто так получилось…
— Вы, кажется, физик? — спросила завуч. — Я просмотрела документацию. Наверно, в университет по конкурсу не прошли?
— Нет, в Бауманский полтора очка не добрал, — признался Юра.
— Понятно, — сказала завуч. — Ну что ж, мои дорогие, все равно мы очень рады. И хоть учить детей всегда было трудно, — произнесла она, к удивлению практиканток, явно подражая голосу Надежды Александровны, завкафедрой педагогики, — а сейчас как сами понимаете… что?..
— Совсем невозможно, — подсказал Юра Рябинин, и практикантки захихикали.
— Правильно. Я ведь тоже у Надежды Александровны училась. Вместе с вашими документами она прислала мне письмо. Ну, думаю, родственники приехали, и мы с этой невозможной задачей все-таки справимся. Я здесь заведую учебной частью, и зовут меня Галина Петровна. А вот Наталья Ивановна, преподавательница физики, ведает частью воспитательной.
— При таком статусе воспитание кое-где как бы отдельный предмет, — сказала Наталья Ивановна, пожилая женщина с суровым лицом. — Не знаю, как у вас в институте, а у нас уже анекдот про это ходит. Может, слыхали? Какого-то мальчишку уличили во лжи… Да вы небось слыхали?
Практикантки зашушукались.
— Это про того мальчика, который сказал: «Я в четвертом классе, и мы только доброту и мужество проходили»? — громко предположила одна из девушек.
— Ну да, — продолжил Рябинин, — «…а честность в пятом классе проходить будем».
Все засмеялись.
Когда суровое лицо Натальи Ивановны озарилось улыбкой, практикантки пожалели, что заведующая воспитательной частью не улыбается постоянно. Так шла ей улыбка.
— Не будем долго распространяться, — прекратила веселье Галина Петровна. — Главное, чтобы жилось нам дружно и приезд нашей замечательной молодежи принес пользу всем нам.
Раздались аплодисменты.
— Особенно мы рассчитываем на вашу помощь во внеклассной работе. Группы продленного дня, кружки, дополнительные занятия. Мы стараемся как можно больше загрузить время наших учеников, чтоб его не оставалось для улицы. Ну, а теперь прошу познакомиться друг с другом.
Никто не шелохнулся.
— Смелее, смелее, — поторопила Галина Петровна.
И это не подействовало.
— Ну! — сказала она еще более-энергично.
И вдруг раздался голос очень красивой девушки. Она спросила по-английски:
— Кто преподает английский?
И получила в ответ тоже по-английски: «Я, моя красавица», — от невысокой, скромной и добродушной женщины с очень русским лицом.
— У вас просто Кембридж, — добавила женщина уже по-русски, хоть и ее произношение было безукоризненно.
Только теперь стерлась «нейтральная полоса». Практиканты и «старожилы» перемешались. Все это напоминало сцену «братания».
— Литература! — как зазывала на ярмарке, выкрикнула девушка, которую мы приметили в вестибюле института в очереди за стипендией.
К ней подошла пожилая преподавательница.
— Оля, — представилась ей девушка.
— История, — прошептала трусиха Валя Кулешева и ойкнула, когда к ней подошла местная преподавательница истории.
— Что вы так волнуетесь? У нас не страшно.
— Я знаю, но ничего не могу с собой поделать.
— Тогда меняйте профессию.
— Нет, я должна себя переломить, — твердо заявила Валя и проглотила очередную таблетку.
— Как вы уже знаете — физик! — представился Юра Рябинин Наталье Ивановне.
— Очень приятно, — ответила женщина без улыбки.
— Не попали в университет? — спросил Юра.
— Попала, — ответила Наталья Ивановна и показала на университетский значок.
— Ого! — изумился Юра.
— Биология! — сказала Лена.
Заведующая учебной частью с удивлением посмотрела на нее.
— Вы? Вот бы не подумала. Ну, значит, мы коллеги. Я тоже преподаю биологию.
Огромный кабинет биологии представлял собой своеобразный музей. В стеклянных шкафах, доступных для обзора с четырех сторон, помещались чучела птиц и животных. Птицы сидели на ветках, животные прятались в искусно нарисованных зарослях и натуральных сухих камышах. На стендах под стеклом располагались богатейшие коллекции насекомых. Красочные плакаты наглядно рассказывали о пищеварительной, нервной, кровеносной и других системах гомо сапиенс.
Когда в кабинете появились Галина Петровна и Лена, им пришлось пройти довольно сложный путь между стеклянными шкафами, прежде чем они добрались до столов, расставленных возле огромных окон кабинета-музея. По дороге Галина Петровна шепнула Лене, показывая на окружающее их великолепие:
— Моя гордость.
Когда учительницы приблизились к веренице столов, ребята встали.
— Здравствуйте, дети! — сказала Галина Петровна. — С сегодняшнего дня биологию у вас будет вести Елена…
— Федоровна, — подсказала Лена.
— Ой! — как бы испугалась одна из девочек, сидевших на первой парте. — А вы от нас уходите?
— Не беспокойся, Вика, никуда я от вас не денусь. Это временно. Елена Федоровна также некоторое время будет вашим классным руководителем. Она практикантка, и это что-то вроде опыта.
— А-а, тогда еще ничего, — как бы успокоилась Вика.
— А теперь я познакомлю вас с классом, — обратилась завуч к Лене. — Очень хороший класс. Я не боюсь испортить его похвалой. Со всеми знакомить не буду. Дам общее представление. На первой парте — две отличницы. Милочка Ходзицкая — умница, общественница. И это несмотря на то, что в семье у девочки не все в порядке и здоровье слабенькое.
Ходзицкая произвела на Лену именно то впечатление, которое должны были вызвать слова Галины Петровны. Лена решила про Милу, что она, вероятно, к тому же добрая девочка и не принадлежит к типу зубрил, готовых ради пятерки ночи не спать. Вот только уж очень бледненькая.
— Рядом с ней, — продолжала Галина Петровна, — Вика Сергеева. Волевая натура.
«Оно и видно, — подумала про Вику Лена. — Этой палец в рот не клади».
Лене было не по себе от бесцеремонных характеристик Галины Петровны.
Особенно Лену покоробило замечание завуча о каком-то неблагополучии в семье Милы, сказанное во всеуслышание.
— Ну, Коля Понтрягин, Миша Сидоров, Клава Горелова — это все наша славная когорта. Они не подведут. А на задней парте, как водится, «Камчатка». Ее возглавляет Митя Красиков. Родители такие, что, кажется, лучше и желать нечего, а вот поди ж ты… Но ничего. По Мите ПТУ давно плачет. На будущий год мы от него избавимся. Спотыкайло, Харитонов, Погореловский, бывшие наши ученики, дорожку туда уже проложили. Мы о них не плачем. В профтехучилище с Красиковым нянчиться не будут. Там у станка он все поймет… Не буду больше вас задерживать Елена… Федоровна. Приступайте к занятиям, а я пойду посмотрю, как у остальных идут дела.
И Галина Петровна скрылась за стеклянными шкафами.
А Лена в упор смотрела на Митю Красикова, довольно щуплого подростка, сидевшего в окружении типичных завсегдатаев «Камчатки», эдаких великовозрастных лохматых ребят, верховодить которыми мог только человек с сильной волей. Щуплый подросток был тем самым мальчиком, которого Лена уже видела в «стекляшке» сегодня утром. Там за неопрятным столиком, как очень голодный человек, он ел сосиски, запивая их загадочной желтоватой жидкостью.
Галина Петровна, приоткрыв дверь одного из классов, услышала голос Оли, а потом и увидела ее преобразившееся лицо.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
Трудно было представить, что это та самая девушка, которая так недавно показалась Галине Петровне чересчур развязной и взбалмошной. Завуч увидела довольное лицо сидевшей на задней парте словесницы и, кивнув ей, прикрыла дверь.
Еще не смолк взволнованный голос Оли, а его уже как бы перекрыли сухие, отточенные формулировки Юры Рябинина и тихое поскрипывание мела. Преобладали слова «отсюда следует» и «приходим к выводу». От столкновения изысканных стихов Блока с этими словами нельзя было не улыбнуться. Галина Петровна только на секунду глянула в щелочку и, увидев сплошь испещренную формулами классную доску, с благоговением прикрыла дверь. Все это было выше ее понимания.
Потом Галина Петровна заглянула в класс, где шел урок английского языка.
Ну что за загляденье был этот урок! Красавица Ира словно дирижировала небольшим вокальным ансамблем. Несколько мальчиков и девочек стояли, а Ира виртуозно направляла их беседу, показывая рукой то на одного, то на другого, бегло поправляя ошибки и убыстряя темп беседы. С каким-то неожиданным артистизмом она «подогревала» завязавшийся разговор, и беседа приняла такой непринужденный характер, что ребята вспоминали неизвестно откуда бравшиеся слова, потому что они были им так необходимы. Один мальчик даже сострил по-английски, и все засмеялись.
Галина Петровна удовлетворенно переглянулась с сияющей пожилой женщиной с очень русским лицом, которая сидела на последней парте, и тихонько прикрыла дверь.
А голос трусихи Вали Кулешевой поразил завуча звонкостью и какой-то неожиданно обретенной уверенностью.
— Валентина Ивановна, — поднялась чья-то мальчишеская рука, — а даты вы тоже, как все, будете требовать? Вот я расскажу что хотите, но даты…
— Обязательно, — ответила Валя Кулешева, — какая же история без дат? Ты свою жизнь как помнишь? Без дат или с датами? В каком году родился, помнишь?
— Помню.
— В каком году в школу пошел?
— Конечно. Так это ж всё со мной было.
— А история — со всем человечеством, — ответила Валя, — тоже достойно запоминания.
— Да нет, я почему спрашиваю. Вот вы в бумажку нет-нет, да и поглядывали, а нам небось не позволите.
— Если на ней будет написано то же, что и на моей, то позволю, — ответила практикантка. — Иди-ка сюда.
Мальчик подошел к Валиному столу.
— Возьми, возьми этот листок. И можешь прочесть всему классу. Я разрешаю.
С некоторой опаской мальчик взял со стола лист бумаги, сложенный вдвое.
— «Валя, не волнуйся, никто тебя здесь не укусит», — прочел мальчик. — Это кто вам написал?
— Это я сама себе, чтобы не волноваться во время урока.
— А вы тоже волнуетесь?
— Еще как!
— Почему? Ведь мы же действительно не кусаемся.
Класс захихикал.
— Ты в этом абсолютно уверен? — спросила Валя.
Класс захохотал вместе с учительницей истории и заведующей учебной частью.
«Кажется, нам повезло», — подумала Галина Петровна.
С этой мыслью она вернулась в кабинет биологии. Пробираясь между стеклянными шкафами, завуч услышала неимоверный шум. Сквозь искусственные заросли и натуральные камыши Галина Петровна увидела Лену, которая стояла за столом и растерянно стучала карандашом по его крышке. Завуч не поспешила Лене на помощь. Она наблюдала.
Вот Лена прекратила безуспешные попытки успокоить класс таким наивным способом и села.
Как ни странно, класс постепенно умолк.
— Напрасно, ребята, вы набросились на Митю Красикова, — тихо сказала Лена, — я на него не обиделась. Он, вероятно, прав. Действительно, я в своей жизни повидала не слишком много. Правда, если ему так уж не терпелось заявить об этом, он мог высказаться в более пристойной форме. Но от своих слов я все же не отказываюсь. Митя может задать мне любой вопрос, и я на него отвечу прямо и откровенно, а не буду, как он выразился, «юлить, как уж на сковородке».
— Хорошо, я задам, — сказал Митя Красиков. — Скажите, чем человек отличается от животного? Только насчет того, что труд создал человека, нам уже объясняли. Повторять не стоит. Ведь муравьи тоже трудятся, строят жилища и делают запасы. А пчелы? Да что говорить, вы сами знаете. Небось проходили.
— Человек трудится сознательно, а у животных одни рефлексы, как ты не понимаешь! — возмутилась «волевая натура» Вика Сергеева.
Заведующая учебной частью удовлетворенно улыбнулась, выглянув из-за своих искусственных зарослей, — так ей понравилась реплика Вики.
— А что значит «сознательно»? — спросил Митя Красиков, ощущая моральную поддержку «камчатских» соседей.
Все зашумели.
— Тише, ребята, — успокаивала класс Лена. — Мне кажется, у самого Красикова есть ответ на вопрос, который он задал. Правда, Митя?
— Есть. По-моему, между человеком и животным никакой разницы не существует.
Митя сказал это не просто, а с какой-то странной улыбкой превосходства. Его «камчатским» соседям это очень понравилось.
Поднялся такой шум, что Лена с большим трудом успокоила класс. Все это время Галина Петровна наблюдала за происходящим с угрюмым выражением лица. Наконец водворилась тишина, и Лена сказала:
— Я отвечу на твой вопрос, Красиков. Только не сегодня… Хорошо?
— Пожалуйста, мне не к спеху. Я не тороплюсь, — снисходительно ответил Митя Красиков.
В учительской «англичанки» — Ира и невысокая женщина с очень русским лицом, разговаривая по-английски, вертели в руках красивую Ирину сумку. Из фраз, сказанных по-русски, можно было понять, что сумку эту Ира привезла из Англии, куда ездила со студенческой делегацией.
— Везет вам: видели Лондон, Тауэр, Пикадилли, Биг-Бен.
— А я всегда в порядке, — сказала свою любимую английскую фразу Ира.
По всему было видно, что контакт между практикантками и местными учителями налаживается.
Только между Леной и заведующей учебной частью Галиной Петровной разговор был трудный, напряженный.
— Надо вести себя так, Елена Федоровна, чтобы всякие Красиковы просто не имели возможности задавать вам подобные вопросы. Ведь у нормальных учеников они не могут даже возникнуть. Вы меня понимаете?
— Понимаю.
— Дай им волю, они вас завтра такое спросят, что и сам Дарвин растерялся бы. Я вас не обидела?
— Нет, что вы! Только у меня к вам просьба.
— Какая, Леночка?
— Не приходите на следующий урок.
— Это почему же?
— Ну, я, когда вы в классе… чувствую себя не совсем свободно.
— Пожалуйста. Но ведь все равно я буду знать обо всем, что творится в классе: у моих ребят от меня нет никаких секретов.
Это было сказано многозначительно.
— Вот как! — не слишком удивилась Лена, и завуч поняла, что ее предупреждение принято к сведению.
Потом Лена добавила:
— Есть еще одна причина…
— Какая?
— У меня тоже иногда возникают вопросы, от которых сам Дарвин мог бы растеряться.
После школы Митя Красиков и Лена шли рядом. Они были одинакового роста, и их можно было принять за одноклассников.
— Что вы ко мне прицепились? — сказал Митя грубо, не испытывая никакого трепета перед Леной.
— Хочу побывать у тебя дома, — ответила Лена.
— Зачем?
— Мне интересно.
— А я вас не пущу.
— Пустишь.
— Запру дверь перед самым носом, — не стеснялся в выражениях Митя.
— А я позвоню, и ты откроешь.
— Не открою.
— Откроешь. Галина Петровна мне сказала, что у тебя очень хорошие папа и мама, но сколько их ни вызывали в школу, они ни разу не являлись.
— Им некогда.
— Вот я и хочу на них посмотреть.
— Я тоже хотел бы, но никак не удается, — съязвил Митя.
— По-моему, — сказала Лена, — ты всем на свете недоволен. Класс, например, у тебя хороший, а ты…
Митя перебил девушку:
— Вы еще с ним познакомитесь… поближе…
Он произнес это так многозначительно, что Лена воскликнула:
— Как страшно! И, конечно, всему виной Митя Красиков? Или есть личности посильнее?
— Как сказать.
— Тогда в чем же дело?
— Загадки детской психологии. Я, между прочим, сейчас в магазин пойду.
— В какой?
— В продовольственный.
— И я с тобой. Мне тоже надо.
Они проходили мимо знакомой «стекляшки».
— Может, опять сюда зайдем? — подмигнул Лене Митя.
— Если хочешь, — тотчас же согласилась Лена.
— Ладно, вон гастроном на той стороне, — пожалел Лену Митя.
На той стороне Лена увидела здание гастронома. Но его строительство еще не было закончено: стекла не отмыты от белой краски и, хоть здание уже украшала сверкающая вывеска, внутри него еще шли отделочные работы.
— Не туда смотрите, — и Митя показал на полотнище с надписью «Продмаг», которое висело над окнами первого этажа нового жилого дома.
Временный продмаг разместился в двух незаселенных квартирах. На лестничной площадке стрелки указывали, в какой из них находится бакалея, а в какой гастрономия. Митя и Лена зашли в бакалею. Импровизированные прилавки были установлены в двух комнатах квартиры. В дверном проеме квартирной кухни был прилавок штучного отдела, а в дверях ванной комнаты стоял столик с кассой.
Народу здесь оказалось много.
— Я, пожалуй, сюда попозже зайду. Мне ведь только хлеб купить, — сказал Митя и вышел из магазина.
— Я тоже забегу под вечер, — сказала Лена и поспешила за Митей.
— А если я вас начну по всему городу водить?
— Води.
— Пока вы с ног не свалитесь.
— Попробуй.
— Мы уже сейчас от моего дома за пять километров. Ну чего вы в первый же день ко мне привязались? Даже как-то странно. Вы же еще ничего толком про меня не знаете. Может, я вас в такое место заведу…
— В какое?
— В опасное. Думаете, у нас таких нет?
— Заведи.
— Ладно, вот мое парадное. Я на втором этаже живу, — опять сжалился Митя.
Проходя мимо вереницы почтовых ящиков, расположенных на стене вестибюля, Митя остановился у одного из них, настолько переполненного всяческой корреспонденцией, что не уместившиеся газеты торчали из его щели.
— Между прочим, — сказала Лена, — все ребята в твоем классе носят длинные волосы, а ты короткие. Почему?
— Не беспокойтесь, — ответил Митя, — когда они подстригутся, я отпущу до плеч. Вот такие!
— Понятно, — усмехнулась Лена.
Митя открыл ящик, и на пол посыпались письма, открытки, пригласительные билеты.
— Неделю не выгребал? — поинтересовалась Лена.
— У нас каждый день так, — ответил Митя.
Лена, помогая мальчику поднять с пола рассыпавшуюся корреспонденцию, обратила внимание на то, что вся она была официальной, со всевозможными штампами, грифами и тому подобными знаками на конвертах.
Двухкомнатная квартира Красиковых, обычная для типовых блочных зданий, очень озадачила Лену. Когда Митя распахнул дверь и сказал свое ехидное «пожалуйста», он знал, что это произойдет.
Переднюю освещала мощная лампочка без абажура. Вдоль стен громоздились огромные связки книг, на одной из которых поблескивал пылесос со свисающим шлангом.
Когда Митя открыл дверцу встроенного шкафа, чтобы повесить Ленино пальто, оттуда начала валиться длинная ручка полотера, с верхней полки упала коробка с женскими туфлями. С трудом удержав все это и повесив наконец Ленино пальто, Митя швырнул свою куртку и портфель на пылесос и пригласил Лену в комнату, которая, по всей вероятности, была «общей». Обстановка этой комнаты — бестолково расставленный импортный гарнитур — не слишком удивила бы Лену, если бы не одно обстоятельство. От упаковки, в которой гарнитур доставили, были освобождены только самые необходимые предметы: письменный стол и несколько стульев. На тахте, еще не полностью избавленной от упаковочного картона, Лена увидела неубранную постель.
— Ты здесь спишь? — спросила Лена.
— Да, — ответил мальчик, пытаясь накрыть постель одеялом.
Посреди комнаты стоял чертежный стол. Книжные шкафы, журнальный столик, кресла — все это было обшито упаковочной фанерой и картоном с печатями заграничной фирмы.
— Вы недавно переехали? — спросила Лена.
— С год уже, — уныло ответил Митя.
— Наверно, мебель только что сменили? — догадалась Лена.
— Месяца полтора, — последовал ответ.
— Так, — протянула Лена, разглядывая люстру, пылящуюся на книжном шкафу, и гору книг, сваленных в углу. — Интересно живете.
— Живем как можем, — ответил Митя.
К абажуру настольной лампы липкой лентой была приклеена бумажка, на которой фломастером написано: «Митяй, котлеты и компот в холодильнике. Нас не жди. Целую, мама».
Другой рукой и другим фломастером приписка: «К мотоциклу не прикасаться. Отец».
— Ну вот, а у тебя хлеба нет. Пообедал бы, — показала на записку Лена.
— Это позавчерашняя. Я котлеты уже давно съел. Отец с матерью на мотоцикле в аул на какое-то обследование уехали, а мне только деньги оставили.
По широким улицам нового района небольшого приморского города мчался мотоцикл. Водитель в ярко-оранжевом шлеме и пылезащитных очках — моложавый тридцатипятилетний мужчина — вел машину уверенно, а иногда даже с некоторой опасной лихостью на поворотах.
— Митька машину трогал! — сказал водитель женщине в голубом шлеме, ехавшей на заднем сиденье.
— Ты думаешь?
— Уверен. Это всегда потом чувствуется.
— Но у него же есть права.
— Митька лихач, — сказал мужчина, «закладывая» очередной опасный вираж, отчего взвизгнули тормоза шедшей рядом машины.
…Резко затормозив у подъезда Митиного дома, мужчина помог молодой женщине сойти.
— Боюсь, что у Мити, как и у тебя, будет гастрит. Придется всю жизнь с содой возиться, — сказала женщина, поднимаясь по лестнице.
— Ничего, я придумал такой замок, что он черта с два его откроет! — ответил мужчина.
Так мы познакомились с Митиными родителями.
Они шумно вошли в переднюю своей квартиры. Открылась дверь общей комнаты, и Лена сразу же отметила, что, раздеваясь, Митины папа и мама испытывали те же затруднения, что и их сын: отец бросил свою куртку на Митину, лежавшую на пылесосе, на маму в уже знакомой нам последовательности обрушились из шкафа длинная ручка полотера и коробка с дамскими туфлями.
— Это Елена Федоровна, наша новая классная руководительница, — угрюмо представил родителям гостью Митя.
— А старую куда дели? — удивился Митин папа.
— Здравствуйте, — поспешила проявить любезность Митина мама. — Мы с дороги. Сейчас приведем себя в порядок и… Митя что-нибудь натворил?
— Нет, ничего. Я просто пришла познакомиться, — сказала Лена.
— У нас такая сумасшедшая жизнь. Я инженер-строитель, а мой муж, Александр Павлович, — архитектор района. Так что сами понимаете… Меня зовут Нина.
— Аул все-таки будем сносить, иначе ничего не получится, — объявил районный архитектор. И вдруг спросил у сына: — Горячая вода идет?
— Идет, — ответил Митя.
— Недоволен я чадом! — заявил Александр Павлович из ванной. — Школа с ним не справилась. Приходится признать. Воткну его в ПТУ, потом в армию. Там из него человека сделают.
— Вы с нами перекусите? — донесся из кухни голос Митиной мамы, которая все еще пыталась быть гостеприимной.
— Спасибо, я сыта, — категорически отказалась Лена.
…В передней Лена и Митя сейчас были одни, и Митя, изобразив удивление, заговорщическими знаками предложил Лене: «Не отказывайтесь. Давайте подзаправимся, я же знаю, что вы голодны, как и я». Лена отрицательно покачала головой.
— А вам не кажется, Александр Павлович, — сказала Лена очень вежливо, но так, чтобы слышно было в ванной, — что в армию надо идти уже человеком?
Александр Павлович остановился в дверях ванной комнаты с несколько озадаченным выражением лица. Оказывается, привычный ход его мыслей мог наткнуться на не такие уж необоснованные возражения.
— А если он все еще не вылупился? — попытался взять препятствие с ходу Митин папа.
Он первым вошел в общую комнату. Лена и Митя последовали за ним.
— Если школа, которая обязана была…
Очевидно, Мите стало неловко за отца, и он осторожно перебил его:
— Папа…
— Митя, я понимаю Александра Павловича, — выручила Лена Митиного отца. — Ты помнишь, где мы собирались хлеб купить? А он за все это отвечает. И все же, — продолжала она, обращаясь к районному архитектору, — Митя ваш сын. Вы могли бы его воспитать, как вам хочется. По своему образу и подобию. Это же так заманчиво, не правда ли?
Александр Павлович захохотал. В это время из кухни в общую комнату вошла Митина мама. В ее руках шипела сковородка с жареной колбасой.
— Слышишь, Нина, — предложил жене присоединиться к своему веселью районный архитектор, — какие у девушки патриархальные взгляды? Оказывается, в век высоких скоростей, когда «нынче здесь, завтра там», так что не успеваешь «здравствуйте — до свидания» людям сказать, мы могли воспитать Митьку по своему, видите ли, образу и подобию…
Александр Павлович схватил охапку корреспонденции, которую Лена и Митя только что выгребли из почтового ящика.
— Это видите? — гремел Митин папа, вскрывая конверты с официальными грифами. — Всюду, заметьте: «явка обязательна», «ваше присутствие необходимо». Вот, кстати, опять в подшефное ПТУ зовут. Номер четыре. У них там, видите ли, вечер выпускников.
— И туда вы пойдете? — подчеркнула Лена слово «туда».
— А как же! Подшефники — попробуй не явись.
— Когда это?
— Двадцать шестого в девятнадцатьноль-ноль. — И Александр Павлович снова повторил язвительно: — «По своему образу и подобию»!..
Митина мама жалко улыбнулась. И вдруг Лена спросила районного архитектора, указывая на единственный портрет, висевший на стене:
— Скажите, пожалуйста, кто это?
Митин папа нахмурил брови.
— Вы не знаете? — изумился он. — Тогда мне с вами вообще…
— Папа! — почти крикнул Митя.
Но Митин папа продолжал:
— Удивляюсь, Нина, кого теперь педагогические вузы выпускают! Это же Корбюзье, величайший архитектор нашего века!
— Извините, он вам кто? Родственник? — спокойно допытывалась Лена.
— Да вы что, смеетесь? Он француз. Я его в глаза никогда не видел, но преклоняюсь перед ним…
Лена помолчала.
— А у Мити есть дедушка? — спросила она тихо.
— Нет, он погиб в войну. А что?
— Просто я подумала, Александр-Павлович, что знаменитый зодчий Корбюзье, разработавший оригинальные принципы проектирования крупных архитектурных ансамблей и современного градостроительства, вероятно, не очень бы на вас обиделся, если б в этой комнате сперва оказался портрет Митиного дедушки, а потом уже его, Ле Корбюзье.
Встретившись с тоскливым Митиным взглядом, Лена резко изменила тон.
— Очень рада была с вами познакомиться, — приветливо сказала она районному архитектору. — Галина Петровна так хорошо о вас говорила, и я убедилась, что она была права. До свидания. До свидания, Митя.
Мальчик бросился в переднюю, чтобы открыть учительнице квартирную дверь, оставив в комнате совсем растерявшихся родителей. Предварительно он наградил их таким взглядом, что районному архитектору немедленно понадобилась поддержка жены. Но жена смотрела в окно.
В кардиологическом кабинете городской больницы молодой, но уже успевший поседеть врач осматривал Милу Ходзицкую. Судя по всему, осмотр был не первый. Девочка терпеливо выполняла все, о чем ее просил доктор, но лицо ее выражало безнадежную усталость и равнодушие.
— Лекарства принимаешь регулярно, как я велел? — спросил врач.
— Нет, — ответила девочка. — Совсем не принимаю.
— Почему? — не слишком удивился доктор.
— Принимай не принимай — одинаково, — ответила Мила. — Вы же сами знаете.
Доктор помолчал. Вид у него при этом был виноватый, как он ни пытался это скрыть.
— Мама рассказывала, — продолжала Мила, — что, когда я родилась, врачи предупредили: до пяти лет не доживу. А я видите какая выросла.
— Вижу, — ответил доктор. — Дураки врачи, да и мама не слишком умно поступила.
Осматривал он Милу за ширмой, а возле белого стола сидели еще два доктора. Один читал кардиограмму, просматривал рентгеновские снимки, а другой, высокий и худощавый, вытянул ноги и разглядывал потолок. Так ведут себя люди, раньше других принявшие, как им кажется, правильное решение и глубоко уверенные, что рано или поздно к такому же решению придут остальные.
— Можешь одеваться, — сказал седеющий доктор Миле. — Я тебя просил прийти с родителями…
— Мама в коридоре. И там еще…
— Неужели отец?
— Нет, больше никого.
— Вот мы здесь сейчас посовещаемся, как с тобой быть, позовем твою маму и все ей объясним, — бодро сказал доктор.
— Да я заранее знаю, что вы скажете, — спокойно ответила Мила. — Нам с мамой это уже столько раз говорили. Нужна операция, а то я каждую минуту умереть могу. А я все-таки живая.
— Ты до ста лет проживешь. Иди. Мы сейчас маму вызовем.
Мила вышла в больничный коридор. У двери ее ждала мама, женщина с простоватым лицом, выглядевшая гораздо старше своих лет. Глаза у нее были такие, что казалось, будто в них всегда стоят слезы. Рядом с Милиной мамой сидел Митя Красиков.
— Что, доченька?
— Ничего, мама. Как всегда. Сейчас тебя позовут. — Мила села рядом с Митей.
Несколько секунд длилось молчание.
— Мить, по-моему, эта новая биологичка, Елена Федоровна, не как все, — сказала оживившаяся Мила.
— А может, как все? Только притворяется? А потом окажется, что как все. Как у тебя там? — Он кивнул на дверь кабинета.
— Я же сказала — ничего нового.
— Ну-с! — с бодрой улыбкой появился в дверях седеющий доктор. — Здравствуйте, Полина Сергеевна. Рад вас видеть. Прошу пожаловать в кабинет.
Неожиданно Милина мама заплакала.
— Не пойду я к вам. Все равно же ничего не понимаю, что вы там толкуете. Вот пусть лучше он пойдет, Митя. Он все знает, он умный, а я дура неграмотная.
— Перестань, мама, — успокаивала ее Мила.
— А что я пойду, доченька? Ну, опять скажут операция нужна, а я буду стоять да глазами хлопать. Пусть Митечка пойдет, пусть там все ему и расскажут.
Доктор обескураженно слушал причитания Полины Сергеевны, а потом спросил:
— Он кто? Милин брат?
— Нет, — поспешила с ответом Полина Сергеевна, — но дочка Митечку слушает.
Седеющий доктор задумался, а потом решительно сказал Мите:
— Прошу!
Ноги высокого, худощавого доктора, которые он до сих пор держал вытянутыми, обвились вокруг ножек стула.
— Ну, хорошо, — выпалил он. — Допустим, мы этому молодому человеку разъясним суть вещей. Но ведь не могу те я без письменного согласия родителей делать такую операцию. Может быть, все же разыскать отца?
— Нет, отец, как я понял, не в счет. И потом, сейчас дело не в родителях, а в девочке. А она как раз слушается этого молодого человека, — объяснил седеющий доктор.
— Больше, чем матери? — удивился худощавый доктор. — Ну что ж… бывает. Тебя как зовут? — обратился он к Мите.
Юноша смотрел на врачей с холодным недоверием.
— Митя, — сказал он.
Худощавый врач — очевидно, он был хирургом — сказал коротко и ясно:
— Так вот, Митя. Ты мужчина, и я скажу тебе прямо: врожденное сужение легочной артерии прогрессирует и в настоящее время непосредственно угрожает жизни Милы. Ты знаешь, что такое легочная артерия?
— Знаю, — ответил Митя.
— Если не сделать операцию немедленно, девочка может умереть в течение ближайших месяцев. По правилам, ее бы следовало не выпускать из больницы, но я сторонник того, чтобы пациенты в таких случаях сами ждали спасения от операции. Тогда она лучше проходит. Ты понял? У нас вся надежда на тебя.
Митя молчал.
— Что же ты молчишь?
— Это очень опасно? — спросил он. — Какой процент успешных случаев?
Мила жила в старом одноэтажном доме, сносить который не собирались.
В большой комнате с окнами, выходящими в сад, Митя и Мила не зажгли свет, несмотря на ранние зимние сумерки.
Глядя в окно, Мила спросила Митю:
— Ты в Москве бывал?
Митя сидел на старомодном диване. Здесь было совсем темно, и Митя мог спрятать от Милы свое отчаяние.
— Да.
— А в Ленинграде?
— Я ж тебе рассказывал.
— Помню. Вы даже в Ташкенте и во Владивостоке жили.
— Я сначала думал — здесь тоже не задержимся, да вот, кажется, осели.
— А я нигде не была. И, кроме этого сада, ничего хорошего не видела.
Сад за окнами с капелью и тающими сосульками был действительно прекрасен.
— А море? — напомнил Митя.
— Кроме этого сада и моря, — согласилась Мила, — и не увижу.
— Ерунда, — возразил Митя, — еще весь мир увидишь. Хирург сказал, что если бы он не был уверен в успехе, то не стал бы и уговаривать. Сейчас из ста таких операций девяносто проходят успешно.
— А десять?
— Зачем о них думать? Ты думай про девяносто.
— А я почему-то все время про десять думаю. Вот если бы дали мне билет на все виды транспорта и каникулы месяца на три — езжай куда хочешь, — мне бы, наверно, не так страшно было.
Мила сдержала слезы, а потом повернулась к Мите.
Она подошла к дивану и села рядом с мальчиком. Наверное, она так никогда не смотрела на Митю, и у мальчика перехватило дыхание.
Мила придвинулась поближе к Мите, и тот совсем перестал дышать.
— Митечка, — зашептала Мила, — если ты скажешь, чтобы я согласилась на операцию, я соглашусь.
Мила помолчала.
— Только ты не говори, ладно? Я даже на «Синей скале» не была, где отец на турбазе сторожем. Туда все туристы, которые к нам приезжают, обязательно взбираются. А я только всю жизнь мечтала…
Митя не мог вымолвить ни слова.
— Ну… Митя…
В эту минуту в комнату вошла Полина Сергеевна. Она щелкнула выключателем, и в комнате зажегся свет.
— Вот и чайник вскипел, — сказала Милина мама. — Сейчас почаевничаем, и сразу на душе веселее будет. Ставь, доченька, чашки.
— Полина Сергеевна, — сказал Митя твердо, — мы с Милой решили, не надо ей на операцию ложиться.
— Митечка! — расплылась в радостной улыбке Милина мама. — Вот спасибо! Вот умница человек! Ты посмотри, посмотри на Милочку, посмотри, как она сразу ожила. Даже щечки покраснели. Если этих докторов слушать, они такого наговорят, что и жить не захочешь. Бери, Митя, бараночку. Вот надо только следить, если в школе с Милочкой, не дай бог, что случится, чтоб неотложку проклятую не вызвали. А то увезут, и там уж ничего спрашивать не будут. Один раз так было, да бог миловал: главный хирург в командировке оказался. Варенье возьми, Митенька, вишневое, сама варила…
Заведующая учебной частью Галина Петровна сидела перед зеркалом и задумчиво вертела в руках губную помаду.
Рядом с завучем стояла заведующая воспитательной частью.
Дело происходило, очевидно, на квартире у одной из них.
— Я эту штуку, — сказала Галина Петровна про помаду, — наверно, лет десять в руках не держала.
— Не бойтесь, Галина Петровна, она не взорвется. Дайте-ка мне. — Она взяла из рук завуча золотистый тюбик. — Надо действовать смело. Раз, два — и готово. Нравится?
— Раз мы решили, что надо к девочкам в общежитие пойти… — со страхом разглядывая себя в зеркале, начала Галина Петровна.
— Правильно, пусть не думают, что мы какие-нибудь допотопные ихтиозавры, — продолжила Наталья Ивановна. — Я сейчас себе так глаза подведу — закачаетесь.
— Дайте-ка я — мне сподручнее, — мстительно предложила завуч и почти вырвала карандаш из рук Натальи Ивановны. — Кстати, — продолжала она, придавая глазам своей коллеги модную раскосость, — почему наших девочек поместили в общежитие «Лифстройремонта»?
— Очень просто, — стараясь мимикой не помешать Галине Петровне, отвечала Наталья Ивановна. — Общежитие выстроили на рост. А пока лифтов в городе кот наплакал. Поэтому везде аншлаг, а оно пустует.
— Ну как? — спросила Галина Петровна, любуясь своей грубоватой работой.
— Три с плюсом, — ответила заведующая воспитательной частью.
— А что, если я сотру помаду? — робко спросила Галина Петровна.
— Не выйдет, — засмеялась Наталья Ивановна, — она несмываемая.
Этажная кухня общежития «Лифтстройремонта» была оборудована по последнему слову техники: сверкающие пластиком шкафы, холодильники, электрические плиты. На каждую из плит сейчас приходилось по одной практикантке Педагогического института. Девочки здесь были дома и поэтому вновь пустили в ход свои ультрамодные наряды. Передники, замысловато повязанные косынки и другие кухонные детали только усугубляли дело.
От одной плиты к другой, принюхиваясь и приглядываясь, важно расхаживал Юра Рябинин.
— Печенка! Будем иметь в виду! — произносил он таким тоном, как будто его согласие разделить трапезу с кем-нибудь из девушек было высочайшей наградой за кулинарное искусство. — Котлеты? — остановился Юра у Лениной плиты. — Тоже неплохо. С луком?
— А как же!
— Имеешь шанс! — обнадежил девушку Юра. — Перца, девочки, не жалейте перца! После недели школьных завтраков, которые скромно служили нам обедами, меня тянет к взрослой пище. Мне грезится чахохбили!.. А тут что? — спросил Юра красавицу «англичанку», ткнув пальцем в кастрюлю.
— Что получится, — ответила Ира. — Я туда всего набросала. Может, выйдет солянка.
— А что? Весьма возможно! — обрадовался Юра.
— Девочки, сегодня у моряков в общежитии танцы! — неожиданно объявила Ира.
Все радостно зашумели:
— Ура!
— Наконец-то!
— «Эх, если б вам ходить по суше, да только ленточки носить!»
— А в котором часу?
— Ой, у меня котлеты пригорели!
— «Зачем вы, девочки, красивых любите…»
Когда шум стих, будущая учительница литературы Оля сказала:
— Только советую, девочки, не позволяйте себя провожать до дверей общежития. Здешние мальчики как вывеску «Лифтстройремонт» увидят, так сразу прощаться начинают.
— Оль, — сказала Лена, — а ты бы мальчику, который тебя провожал, объяснила: я, мол, учительница.
— Я объяснила.
— А он?
— Так рванул, что только пятки засверкали, — не слишком весело ответила Оля.
Девушки притихли.
И вдруг с шумом распахнулась дверь. Практикантки обернулись и увидели большую, несколько странную компанию. Это были местные учительницы. С ними произошла необыкновенная перемена. В одежде пожилых учительниц чувствовалось желание не отстать от молодежи. Кое-кто осмелился даже надеть брюки.
У всех в руках были подарки: у кого — чайник, у кого — кофейная мельница, у кого — будильник. Многие притащили с собой комнатные цветы в горшочках.
— Вот вы где… А мы к вам на новоселье, — сказала заведующая воспитательной частью с лихо подведенными глазами.
Местные учительницы выглядели со всеми своими дарами несколько смешно, но очень трогательно. И девушки бросились к ним разгружать от свертков, пакетов и авосек. Иногда это сопровождалось чмоканьем в щечку и типичными девчачьими возгласами: «Какая прелесть!»
В комнате, где жили Лена, трусиха Валя Кулешева и красавица «англичанка» Ира, был накрыт студенческий, но все же торжественный стол.
Разумеется, кроме хозяек, за ним восседал Юра Рябинин.
Но Юру можно было не считать гостем, а вот преподавательница биологии, она же завуч, Галина Петровна и «физичка» Наталья Ивановна были здесь почетными гостьями.
— А вы уютно устроились! — похвалила девочек Галина Петровна. — Но даже самая лучшая гостиница — все-таки не дом. Правда?
— А я как раз обожаю жить в отелях, — заявила Ира. — По-моему, дом современного человека — это хороший чемодан.
— Совершенно верно, — поддержал девушку Юра, — в нем может прекрасно уместиться все, что нужно, чтобы человек везде чувствовал себя как дома.
— Зарубежные психологи недавно установили, — сказала Ира, — что для хорошего настроения очень полезно раз в неделю со всей семьей ночевать где-нибудь не в родимых стенах, раз в месяц переставлять в квартире мебель, раз в год…
— Леночка, — вдруг встрепенулась Галина Петровна, — кстати… «переставлять»… Мне показалось, что вы допускаете в своем классе самовольные пересаживания учеников с парты на парту.
— Ваши ученики, — заметила Лена, — действительно не имеют от вас никаких секретов.
— Я же предупреждала, — сделала вид, что не заметила колкости, заведующая учебной частью. — В классе точно установлено, кто с кем должен сидеть, что сообразуется с множеством еще неизвестных вам факторов. Поверьте, это очень важно, для того чтобы уроки проходили нормально. Прошу вас следить за этим построже.
— Я подумаю, — ответила Лена.
— О чем?
— О том, что вы сейчас сказали.
— Ах, вот как? Ну, подумайте. — Голос Галины Петровны звучал резко.
И тут неожиданно Наталья Ивановна поддержала Лену.
— Извините, Галина Петровна, но… я тоже не особенно слежу за тем, кто с кем сидит. В старших классах — люди взрослые. Как-то даже неловко вмешиваться…
Галина Петровна помолчала, а потом произнесла значительно:
— Видите ли, Наталья Ивановна, многие преподаватели жалуются, что в Лениной классе очень упала дисциплина.
Танцы в общежитии мореходного училища были в разгаре. На небольшой эстраде играл духовой оркестр, временами на танцующих направлялись лучи разноцветных прожекторов, сыпалось конфетти.
Юра и Лена решили пропустить очередной танец — они были заняты мороженым. Поэтому им и удалось услышать, о чем говорила Ира. Она со своим партнером, морским офицером, очевидно преподавателем училища, показывала здесь такой высокий класс, что стала настоящей царицей бала.
— А вы угадайте, — говорила Ира морскому офицеру. — Не бойтесь, не бойтесь. Ну? На кого я, по-вашему, похожа?
— На артистку, — ответил офицер.
— Не угадали. Подумайте лучше.
— Стюардесса.
— Холодно, холодно.
На мгновение они удалились от Лены и Юры.
— Угадает? — спросила Лена у Юры.
— Никогда в жизни, — ответил Юра.
Они продолжали наблюдать за Ирой и морским офицером. И хоть ни одного слова не было слышно, но по тому, как красавица Ира запрокидывала голову, смеясь над предположениями своего партнера, понимали, что тот все еще далек от истины.
— Манекенщица! — снова стал слышен разговор Иры и моряка.
— Неужели похожа? — рассмеялась Ира.
— Сдаюсь, — взмолился моряк.
— Ду ю сник инглишь?
Оказалось, что «спик», и при этом очень недурно.
— Теперь догадались?
— Переводчица?
— Иес.
— Интересно, — насмешливо сказала Лена, когда Ира со своим партнером, разговаривая уже только по-английски, опять удалились в гущу танцующих.
— Ирка молодец! — не почувствовал насмешки Юра.
Музыка оборвалась, и после непродолжительных аплодисментов с эстрады раздался голос:
— Белый танец. Партнеров выбирают девушки.
Мгновенно были разобраны все моряки. И тогда какая-то незнакомая девушка, приглядевшись к Юре, неуверенно пошла к нему, потом как будто передумала, потом решительно приблизилась и спросила у Лены:
— Разрешите?
Лена кивнула. Юра пошел танцевать с красивой, изящно одетой девушкой.
Оставшись одна, Лена огляделась. Прислонившись к колонне, неподалеку стоял пожилой моряк в высоком офицерском чине.
Лена подошла к нему и молча поклонилась. Старый офицер очень удивился, но принял приглашение. Они начали танец. Лена танцевала очень хорошо, но и ее партнер, несмотря на возраст, был неутомим.
Вскоре Лена услышала голос Юры.
— Вообще-то, — говорил Юра своей партнерше, — я… ну, как вам сказать… физик. Широкого профиля.
— Физик? А почему вы тогда в общежитии «Лифтстройремонта» живете? Я вас приметила.
— Я же сказал — у меня широкий профиль, — выкрутился Юра. — Вы знаете, что такое современный лифт? В сущности, например, кнопочная станция лифта высотного здания — это пульт управления своего рода сложного программирующего устройства. Понимаете?
— Нет, — ответила девушка. — Я ведь в здешнем кафе… ну, в «стекляшке» работаю… буфетчицей. Вы у меня с девушкой яичницу ели. Неужели не узнали?
Юра и молодая буфетчица, которую действительно сейчас трудно было узнать, затерялись в толпе танцующих, а Лена неожиданно засмеялась.
— Чему это вы? — спросил офицер.
— Просто так… весело… — сказала Лена.
— И мне, — ответил офицер.
И тогда они оба начали отплясывать такое, что, когда танец закончился, им долго аплодировали, в том числе Юра и молодая буфетчица.
…Поздним вечером, когда Валя уже спала, Лена проверяла тетради.
И вдруг в комнату вошла Ира. Она была возбуждена и поэтому начала слишком громко:
— Вы чего убежали?..
— Тс-с! — заставила ее умолкнуть Лена.
— Там было так весело, — продолжала Ира шепотом. — Юра просил тебя выйти в коридор.
Лена встала из-за стола и скрылась за дверью.
В коридоре Юра сразу же обнял ее. Лена попыталась освободиться, но не тут-то было.
— Что? — спросила Лена, продолжая попытки вырваться из Юриных рук. — Может быть, используешь разряд по дзю-до?
Юра тотчас же отпустил Лену.
— Сколько можно? — ответил Юра глухо. — Тебе не хватает «Чайки» с разноцветными воздушными шариками и голым пупсом на капоте? Свадебного марша во Дворце бракосочетаний?
Юра, паясничая, пропел несколько тактов мендельсоновского марша и получил пощечину. Лена вернулась в комнату.
— Так быстро? — не без иронии спросила Ира.
— Тетради! — вздохнула Лена.
На следующий день, прежде чем начать урок биологии в своем классе, Лена сказала:
— Ребята, сейчас я выйду из кабинета, а вы пересядьте так, чтобы каждый сидел с тем, с кем ему хочется. Ладно? Хватит вам двух минут?
— Хватит! — дружно ответил класс.
Лена вышла в коридор. Сюда некоторое время доносилась легкая суматоха. Потом за дверью все стихло. Когда Лена вошла в кабинет и оглядела класс, она убедилась, что почти никто из ее учеников не остался на прежнем месте. Но больше всего поразило ее то, что бледная девочка, умница-отличница Мила Ходзицкая сидела рядом с Митей Красиковым на последней парте. На первой парте в одиночестве сидела Вика Сергеева, «волевая натура».
— А ты, Вика, почему одна? — поинтересовалась Лена. — Ни с кем не хочешь сидеть?
— Это с ней никто не хочет, — ответил кто-то ломающимся баском.
И тогда Вика, всхлипнув, выбежала из кабинета.
Класс зашумел.
— Тихо, ребята, — сказала Лена.
Но класс продолжал шуметь, как ни пыталась Лена его утихомирить.
— Это не пе-да-го-ги-чно! — в кабинете завуча рыдала, уронив голову на стол, «волевая натура».
— Успокойся, — погладила девочку по голове Галина Петровна.
— Вы еще всего не знаете, — сквозь всхлипывания сообщала Вика. — Елена Федоровна вчера сказала, что раз к нам в школу никогда бывшие ученики не приходят, значит, что-то у нас неблагополучно.
— Она так и сказала?
— Угу.
— Идеалистка. Я пятнадцать лет преподаю. Хоть бы кто-нибудь открытку прислал. Вот ты, например, пришлешь?
— Я вам всю жизнь писать буду. И приезжать… — хныкала Вика.
Галина Петровна помолчала, а потом сказала горько:
— Я думаю, что ты забудешь обо мне раньше всех.
Учительская была пуста. Только Галина Петровна заканчивала писать объявление на большой классной доске:
«Внимание! Завтра во всех классах, в которых работают практиканты, преподавателям школы провести опрос по пройденному материалу».
Галина Петровна долго вытирала тряпкой руки, выпачканные мелом.
На этот раз красавица Ира сидела на задней парте, а урок вела местная «англичанка» с очень русским лицом. В том, как она это делала, совершенно явственно чувствовалось влияние Иры.
Она так же дирижировала оживленной беседой, но, кроме того, еще и умудрялась ставить отметки.
— Родионов, садись, — говорила она кому-нибудь из распаленных беседой учеников. — «Отлично»! Остальные стоят. Савенков продолжает.
Родионов неохотно садился, а Савенков с хода вступал в разговор.
В какой-то момент «англичанка» неожиданно остановила Савенкова:
— Подожди, Боря… Ты мне ответил так, словно я твоя одноклассница и сейчас перемена, а не урок.
— Так мы же оживленно беседуем, — возразил Борис. — У нас непринужденная…
— Нет, — перебила «англичанка», — даже в непринужденной беседе со старшими английский язык не допускает подобных выражений.
— Я не Диккенс, — сказал Борис.
— Разумеется. Но и не развязный гид, я надеюсь? Как надо было мне ответить, Родионов?
Родионов вновь поднялся. На этот раз с несколько, растерянным видом.
И тут взволнованным шепотом Ира, совсем как ученица, попыталась что-то подсказать Родионову.
— Пожалуйста, без подсказок! — строго сказала «англичанка» в пространство. И добавила что-то по-английски, на этот раз специально для Иры, так, чтобы ребята не поняли.
Ира прикрыла рукой глаза.
Юра Рябинин тоже сидел на задней парте физического кабинета. Какой-то ученик скрипел мелом по исписанной формулами доске. «Отсюда следует» и «приходим к выводу» он произносил с исправностью Юры Рябинина.
— Прекрасно! — сказала Наталья Ивановна и улыбнулась Рябинину, отчего лицо Юры сразу стало самодовольным.
Не приглашая другого ученика к доске, Наталья Ивановна задала одной из учениц вопрос, на который следовало ответить с места.
Ученица молчала.
— Ну? — торопила ее учительница. — Колосова, помоги.
Колосова встала, но помочь подруге не смогла.
— Что же вы, друзья? — огорчилась Наталья Ивановна. И уже без улыбки она посмотрела на Юру.
— Наталья Ивановна, — попытался оправдаться Юра, — на одном из своих первых уроков я откровенно сказал ребятам: физика сейчас достигла высочайшего развития, и для понимания многих ее проблем даже на уровне школьной программы требуются особые способности. У кого-то они есть, а у кого-то нет. Это естественно. — Он развел руками.
— Понимаю, — сказала Наталья Ивановна, и было видно, что учительница с трудом сдерживает ярость. — Кто может ответить на вопрос?
Поднялось восемнадцать рук.
— Восемнадцать, — сосчитала Наталья Ивановна. — И почти все мальчики. Колосова, к доске! — скомандовала она.
Опросы на уроках литературы и истории проходили блестяще. Валя Кулешева и Оля, сидевшие на задних партах, то и дело облегченно вздыхали, когда местные преподавательницы говорили отвечавшим ученикам:
— Садись, «отлично».
Или:
— Садись, «хорошо».
А в кабинете физики не способная к пониманию ее высочайших проблем ученица Колосова ликующе заканчивала на доске выведение сложной формулы.
— Отсюда следует… — сказала она и, написав то, что отсюда следовало, с такой радостью поставила точку, что даже мел раскрошился.
— Теперь поняла? — облегченно вздохнув, спросила ее Наталья Ивановна.
— А как же! — расплылась в благодарной улыбке Колосова.
Юра смотрел изумленно на «неспособную» ученицу.
— Получайте девятнадцатую! — между тем продолжала Наталья Ивановна. — Звягинцева, к доске. Смелее, смелее. Вера, что ты там застряла? Сейчас получите двадцатую.
В кабинете биологии Галина Петровна, прежде чем начать опрос, с удивлением разглядывала Ленин класс. Дело было не только в том, что ребята сидели не так, как она посадила их когда-то. Произошло нечто более значительное: многие ребята сидели на партах рядом с девочками. В каком-нибудь другом классе Галина Петровна не удивилась бы этому, но здесь такого не бывало никогда.
Митя Красиков по-прежнему сидел на последней парте. Рядом с ним Галина Петровна с изумлением увидела Милу Ходзицкую. Мила спокойно выдержала неодобрительный взгляд учительницы биологии.
Тишина в классе показалась Галине Петровне несколько подозрительной. У ребят были какие-то напряженные лица.
Увидев, что «волевая натура» Вика сидит по-прежнему на первой парте, но не одна, а с Понтрягиным, Галина Петровна слегка успокоилась. Вызвав Вику отвечать, она привычно задала вопрос, который, наверно, задавала тысячу раз в своей жизни:
— Расскажи нам, что ты знаешь об условных и безусловных слюноотделительных рефлексах?
Завуч была так уверена в блестящем ответе, что даже не смотрела на девочку. Механически она раскрыла журнал и против фамилии Сергеевой поставила пятерку.
Но Вика молчала.
— Ну, что же ты? Вспомни об опытах Павлова, — помогла девочке учительница, еще не оторвавшись от журнала.
Вика продолжала молчать. Тогда Галина Петровна недоумевающе посмотрела на нее. Девочка отвела взгляд.
— Хорошо, — медленно сказала учительница. — Вспомни, какую операцию делал животным Павлов, чтобы доказать рефлекторный характер отделения желудочного сока.
— Галина Петровна, — наконец нарушила молчание Вика, — когда вы нам объясняете, я все-все понимаю, а вот когда…
По классу пронесся шумок.
— Садись, Сергеева, — тихо сказала Галина Петровна. — Сидоров!
Сидоров вскочил довольно бодро и так же бодро заявил:
— Я тоже не понял, Галина Петровна!
— Клава Горелова! — поднимала свою «когорту» заведующая учебной частью.
— Не поняла.
Класс зашумел.
— Галина Петровна! — встала Лена со своего места на последней парте. — Я уже задавала этот вопрос Клаве Гореловой, и она отвечала блестяще. Не знаю, чем объяснить, но…
— Вы не знаете, а я знаю, — резко прервала девушку Галина Петровна. — Понтрягин!
Этот стоял потупившись и тоже молчал.
— Ну что, и ты не понял, чем отличаются условные рефлексы от безусловных?
— Не понял, — прошептал Понтрягин.
Вика с победоносным видом осматривала класс, охваченный возбуждающим духом веселого неповиновения.
— Может, хватит? — шепотом спросила Клава Горелова своего соседа, эдакого лохматого парня — «каланчу». — Противно, она же хорошая. — Клава кивнула на Лену.
— Я люблю, когда «хай», — беззаботно ответил сосед и тихонько замычал, так, чтобы поддержать общий шум и в то же время не выделиться из него. Потом он даже приоткрыл рот, как бы улыбаясь, но мычать продолжал.
— Громче, Понтрягин! — крикнула Галина Петровна. — Или тебе так стыдно, что ты принял участие в отвратительном сговоре, затеянном Сергеевой, что даже голос потерял?!
Это заставило класс примолкнуть.
Проницательность Галины Петровны произвела впечатление.
— А ведь иные думают, что таких деток, как вы, пряничками усмирить можно.
Эти слова Галины Петровны предназначались явно для Лены.
— Кто ответит на вопрос? — без паузы продолжала она.
Сразу взметнулись две руки: Милы Ходзицкой и Мити Красикова. Потом нерешительно подняли руки еще несколько бывших «камчатников».
— Красиков!
Митя встал, и тут Лена не выдержала, всхлипнула…
— Елена Федоровна, выйдите из класса! — непроизвольно вырвалось у завуча.
Класс притих.
— Я хотела сказать: подождите меня в учительской.
Лена медленно шла между стеклянными шкафами, и до нее доносился Митин голос:
— Условные рефлексы есть у животного и у человека не от рождения. Они приобретаются в течение жизни. Этим условные рефлексы отличаются от безусловных, которые передаются потомкам от родителей. Павлов…
— Достаточно, Митя, — услышала Лена, по щекам которой текли слезы.
— Ходзицкая нам расскажет об опытах Павлова.
Но голоса Милы Лена не услышала. Вместо него до слуха девушки донесся тревожный гул класса. Лена обернулась и увидела, как, слегка покачнувшись, Мила стала медленно опускаться на скамью. На ее лице выступили капельки пота.
Мгновенно Лена оказалась рядом с девочкой. Она нашла у Милы пульс, и сквозь кольцо ее одноклассниц, тотчас же образовавшееся вокруг девочки, теперь доносились только короткие приказы молодой учительницы:
— Миша Сидоров! Быстро за дежурной сестрой. — Красиков! В учительскую, звони в «Скорую».
Митя шел в учительскую так, что его опередил побежавший за сестрой Миша Сидоров.
Сидоров с недоумением оглянулся на Митю.
В пустынной учительской Митя не торопясь набрал номер телефона.
— «Скорая помощь», — услышал он в трубку и ничего не ответил. — «Скорая помощь» слушает, говорите, — повторил тревожный голос.
Митя повесил трубку.
…Миле стало легче, она открыла глаза. Окна в кабинете биологии были распахнуты, и около девочки хлопотала сестра. Она вытерла пот с ее лица и сказала:
— Ох, как ты меня напугала!
— Я пойду домой, — сказала Мила.
За одним из стеклянных шкафов сквозь нарисованные заросли наблюдал за происходящим Митя.
— Никуда ты не пойдешь. Ты что, с ума сошла!
— Я хочу домой, — шептала девочка. — У меня это было много раз. Ничего особенного. Это быстро проходит. Где Митя? Пусть он проводит меня. Мы рядом живем.
Митя вышел из-за своего укрытия.
— Но ведь сейчас приедет «скорая», — сказала Лена. — Митя, ты ее вызвал?
— Нет, Елена Федоровна. Что-то с телефоном…
Мила слабо улыбнулась, и молодая учительница, заметив это, перевела внимательный взгляд на Митю. Но лицо мальчика было непроницаемо.
В школе еще продолжались занятия, а Мила и Митя медленно брели по талому снегу. Неожиданно посыпались последние февральские хлопья. Они тотчас же таяли, едва коснувшись земли, но уже через минуту сквозь крупные мокрые хлопья невозможно было рассмотреть удаляющуюся пару.
В биологическом кабинете среди стеклянных шкафов пылился скелет человека. Очевидно, это было одно из наиболее часто требующихся наглядных пособий и поэтому его не стали запирать в шкаф.
Возле этого, что там ни говори, жутковатого наглядного пособия молча стоял Митя с толстым томом медицинской энциклопедии под мышкой. Он пристально всматривался в пустые глазницы когда-то жившего на земле человека.
По лестнице, ведущей к биологическому кабинету, после обычных дополнительных занятий поднималась Лена. Она еще не успокоилась после недавних событий, о чем можно было догадаться не только по выражению ее лица, но и по тому, что однажды девушке пришлось приложить к глазам платок.
Юра, жаждущий примирения с Леной, отстал от нее на две-три ступеньки.
— Лен, ну, я прошу прощения.
Лена не замедляла шага.
— Ну, я неумный человек… Это мой недостаток.
Юра пытался шутить, но ему было нелегко, тем более что его все время засыпали вопросами члены радиокружка, занятия которого он, очевидно, только что провел.
— Юрий Александрович, скажите, пожалуйста, какой аналог зарубежного двойного триода «6 СС 41»?
— «6 Н 2П», — бросил на ходу Юра и продолжал канючить: — Хватит дуться, Лен!
— А цокалевка та же? — продолжал допытываться дотошный радиолюбитель.
— Та же!.. Лена, не отталкивай меня. Это бесчеловечно! — строго предупредил Юра девушку и продолжал уже элегически: — Если ты из-за своих неприятностей — глупо. Наши отношения не должны страдать.
Другой радиолюбитель начал было:
— Юрий Александрович, у меня в первом каскаде усилителя…
— Отстань ты со своим каскадом! — рявкнул Юра так, что радиолюбитель чуть не скатился с лестницы. — Лена! Я все устрою! Моя железная логика плюс личное обаяние…
— У меня нет никаких неприятностей! — отрезала Лена и скрылась за дверью биологического кабинета.
Здесь стоял полумрак. Лене показалось, что в кабинете, кроме нее, находится еще кто-то.
— Кто здесь? — спросила она громко.
Митя с глазами, полными слез, отпрянул в промежуток между стеклянными шкафами. Но Лена щелкнула выключателем, и одна за другой с шипением зажглись трубчатые светильники «дневного света». Скрыться Мите было некуда.
Лена подошла к нему, увидела глаза мальчика, потом посмотрела на скелет.
— Что ты здесь делал? — спросила она.
Ее глаза тоже еще хранили следы недавних слез, и поэтому встреча ученика и учительницы была, так сказать, «на равных». Обоим было что скрывать друг от друга.
Не дождавшись ответа, Лена обратила внимание на толстенный том медицинской энциклопедии, который Митя, очевидно, только что нашел на одной из книжных полок и теперь держал под мышкой. Лена взяла книгу.
— Ты боишься смерти? — спросила она.
В ответ Митя так неопределенно пожал плечами и на его лице возникло такое выражение, что о Митиных мыслях в этот момент можно было судить по-всякому.
Но вслух Митя тихо сказал:
— Не своей.
Лена не спешила открыть том медицинской энциклопедии.
— Понимаю, — сказала она. — И все же, несмотря на это, ты до сих пор не знаешь, чем человек отличается от животного.
— Нет. Десятки примеров, когда животные, преодолев инстинкт самосохранения, сражаются насмерть, защищая…
— Не надо, я сама знаю, — перебила Лена и открыла книгу.
Почти весь том энциклопедии был посвящен болезням органов кровообращения. Это можно было сразу понять по рисункам.
— Митя, — сказала учительница биологии, — а ведь я сюда пришла как раз за этим томом.
— Зачем он вам? — настороженно спросил Митя.
— Я узнала у школьного врача, почему Мила освобождена от уроков физкультуры.
Возле двери в биологический кабинет нетерпеливо расхаживал Юра Рябинин. По временам к нему подходил кто-нибудь из мальчиков и начинал:
— Юрий Александрович, я применил обратную связь для увеличения входного и выходного сопротивления в первом каскаде…
А Митя и Лена уже сидели за одним из столов биологического кабинета. Том энциклопедии был раскрыт. Очевидно, они оба от него недавно оторвались. Рядом с юношей и учительницей зеленел подсвеченный аквариум, и какая-то плоская круглая рыба с золотисто-красной чешуей, казалось, прислушивалась к тихому разговору. Виден был только один глаз рыбы, неподвижный, без проблеска мысли — «рыбий глаз».
— «Цель жизни — сама жизнь». Это слова Гёте, — сказала Лена.
— С Гёте я еще могу согласиться, — снисходительно сказал Митя, — но это для нее, — он кивнул на рыбу, и Лена встретилась с бессмысленным рыбьим взглядом. — А для меня? Фраза вашего знаменитого ученого о том, что, если бы не было Человека, великая трагедия мироздания совершалась бы при пустом зале, мне ничего не объясняет.
Рыба вильнула хвостом, продолжая пристально смотреть на разговаривающих.
— Ей тоже, — усмехнулся Митя. — Вот нам с вами сегодня не сладко, а ей хоть бы что!
— В том-то все и дело, что мы — не она, это же прекрасно! — горячилась Лена. — Пойми, создав Человека, Природа может познать себя.
Кроме экзотической рыбы, в крайнем изумлении к этому разговору прислушивался Юра. Очевидно, он зашел в биологический кабинет узнать, почему задержалась Лена.
— Вы зря на уроке заплакали, — неожиданно сказал Митя. — Мы этого не стоим.
— А я не плакала.
— Я же видел.
— Этого не было, — очень твердо ответила Лена, — тебе показалось.
Митя долго не отвечал, с удивлением глядя на улыбающуюся сквозь слезы учительницу. Потом сказал:
— А мне все равно. Сейчас я хочу… чтобы Мила жила.
Это было вне логики спора. Лена ответила тихо после долгой паузы:
— И я. Но спасти Милу может только искусство того человека, с которым ты говорил в больнице…
— Опять труд?
— Угу. Вот мы и вернулись к первоначальной формулировке.
Экзотическая рыба не сводила с Мити и Лены свой пристальный бессмысленный взгляд.
…В коридоре, куда вышел Юра, слегка ошеломленный услышанным разговором, к нему подошел высокий лохматый парень, «каланча». Тот самый, что мычал на уроке.
— Юрий Александрович, у меня греется трансформатор, — начал он.
— Сильно?
— Градусов на шестьдесят.
— Норма.
— Но он еще…
— Подожди, — прервал его учитель, — если ты на уроках Елены Федоровны будешь себя вести, как…
— Кто вам сказал?!
— Не Елена Федоровна. Я знаешь что с тобой сделаю…
— Что? — вызывающе спросил высоченный парень.
— А вот что!
Мы не успели заметить, что произошло, но «каланча» оказался прижатым к стене, а Юра каким-то изящным приемом одной рукой удерживал его в таком положении.
— Пустите, я больше не буду…
— Так что у тебя там с трансформатором? — тотчас же отпустив парня, спросил Юра.
Буря оваций раздавалась почти после каждой фразы ученика профессионального технического училища № 4, которые он произносил на сцене актового зала, приветствуя дорогих шефов, Александра Павловича Красикова и его жену Нину Васильевну.
— Несмотря на огромную занятость, — говорил юноша, поглядывая в бумажку, — вы, дорогойАлександр Павлович, и вы, дорогая Нина Васильевна, находите время не только интересоваться всеми нашими материальными нуждами и, по возможности, удовлетворять их, но и проникаете в повседневную жизнь училища, помогая воспитанию достойного пополнения рабочего класса.
Александр Павлович и Нина Васильевна стояли навытяжку, потому что перед ними также навытяжку стояли еще два выпускника училища с подарками в руках, которые они готовы были вручить дорогим шефам, когда наступит подходящая для этой церемонии минута.
Подарки представляли собой какие-то блестящие детали — шедевры точности и чистоты шлифовки, очевидно выполненные учениками ПТУ.
Между тем юноша продолжал:
— К празднику Великого Октября благодаря вашим стараниям, Александр Павлович и Нина Васильевна, мы получили оцинкованное железо для ремонта крыши.
Зрители в актовом зале сидели тихо, но чувствовалось, что они слушают юношу только для того, чтобы вовремя зааплодировать.
Лишь один человек в актовом зале ПТУ был полон внимания — Елена Федоровна Якушева.
— На Первое мая, — продолжил было юноша, — наше ПТУ благодаря вам…
Вдруг Александр Павлович перебил оратора.
— Коля… — сказал он, — я слышал, ты на уроках давно без шпаргалок обходишься.
Юноша смутился и спрятал бумажку за спину. Потом, простодушно улыбнувшись, сказал:
— Так то на уроках…
— Это кто выточил? — неожиданно, взяв в руки одну из блестящих деталей, предназначавшихся в подарок дорогим шефам, спросил Александр Павлович. — Ты, Погореловский?
— Нет, Коля Спотыкайло, — кивнув на оратора, ответил Погореловский.
— Класс точности? — не отставал Александр Павлович.
— Первый. Плюс-минус один микрон. Можете проверить, у меня микрометр в кармане.
В зале засмеялись.
Елена Федоровна смотрела на Александра Павловича слегка подобревшими глазами.
Под гром оваций Александру Павловичу и Нине Васильевне были наконец вручены подарки.
Квартира Красиковых стала неузнаваемой. И дело было не только в том, что на мебели не осталось никаких следов упаковочной фанеры и картона. Благодаря стараниям Мити и Милы сейчас в ней царил такой уют, какой при нашем первом знакомстве с этой квартирой представить себе было невозможно. Свеженатертые полы сверкали, на окнах висели шторы.
Стоя на стремянке, Митя вкрутил последнюю лампочку в люстру и попросил Милу:
— А ну-ка, включи.
Мила щелкнула выключателем. Яркая люстра подчеркнула великолепие обстановки и осветила два портрета. Рядом с Корбюзье улыбался Митин дедушка.
Дедушка на портрете был моложе Александра Павловича и очень похож на Митю. Пилотка, погоны сержанта и несколько орденов на груди.
Мила долго смотрела на эти портреты. И, только убедившись, что их соседство не так уж неуместно, а скорее даже весьма закономерно, сказала:
— Вот, наверно, твои папа и мама удивятся, когда придут домой!
— Если они что-нибудь заметят, — ответил Митя.
— А ты не боишься, что они будут очень беспокоиться?
— Ничего, я им оставлю записку, — сказал Митя.
А Лена уже сидела в кабинете завуча ПТУ Веры Георгиевны Кротовой. У дверей толпилось несколько выпускников училища.
— Вот, Лена, это как раз те, с кем вы хотели познакомиться: бывшие ученики вашей школы. Спотыкайло, Харитонов, Погореловский. Историю этих ребят вы знаете. А сейчас мы их выпускаем с отличными аттестатами.
— Может быть, здесь требования ниже? — спросила Лена.
Этот вопрос молодой учительницы был встречен сдержанными смешками и снисходительными улыбками компании, стоявшей у дверей.
— Мне кажется, — ответила Вера Георгиевна, — кое в чем даже повыше. Спотыкайло, например, явно будущий математик. Пойдет в институт.
— Может быть, ваши успехи объясняются тем, что ребята живут в интернате и таким образом находятся под постоянным надзором педагогов? — предположила Лена.
— В общежитии у нас в основном живут только иногородние, — ответила Вера Георгиевна. — Остальные ребята — в семьях.
— Но при нынешней занятости родителей…
— На поверку такая уж неимоверная занятость всегда оказывается мнимой.
— Ах, так… — сказала Лена, и в ее тоне послышалось некоторое злорадство. — А скажите, ваши шефы, Александр Павлович и Нина Васильевна, действительно уделяют вам много внимания? Или они больше насчет оцинкованного железа?
— Что вы! — возмутилась Вера Георгиевна. — Вот, например, недавно по собственной инициативе они совершили весьма своеобразный рейд — объездили всех начальников предприятий, где работают родители наших учеников.
— Зачем? — поинтересовалась Лена.
— А чтобы прекратились посягательства на свободное время их подчиненных. Оно — для семьи.
— Подумать только! — воскликнула Лена и записала что-то в свой блокнот.
— Ведь многим было невдомек, почему мы в общежитиях оставили только иногородних. Пришлось объяснить, что продолжительное отсутствие ребенка в семье разваливает ее.
— И начальство послушалось Александра Павловича?
— А как же. Он нашел очень убедительный аргумент: зачем нам теперь два выходных в неделю дали?
Злорадство Лены достигло апогея.
— Действительно, зачем? — подхватила она. И неожиданно спросила: — Скажите, а где находится начальство самого Александра Павловича — главный архитектор города?
Митя вывел из гаража отцовский мотоцикл. Сейчас к мотоциклу была привинчена коляска, в которую быстро уселась Мила.
— Отец думал, я его замок не разгадаю, — усмехнулся Митя и, закрыв дверь гаража, сел за руль.
Машина медленно тронулась и осторожно выползла на улицу. Здесь она тоже не набирала особенно большую скорость. Не в пример отцу, Митя вел мотоцикл очень осторожно.
— Давай побыстрей! — попросила Мила.
Митя отрицательно покачал головой.
— Мить! А ты записку не забыл оставить? — вдруг спохватилась Мила.
— Нет.
— А что ты написал?
— Ничего особенного. Ну, что уехал по делу… Ну, что не волнуйтесь: когда надо, вернусь. В общем, котлеты в холодильнике, целую, Митяй.
Так началось это странное путешествие Милы и Мити.
Пока машина ехала по городу, ребята молчали. Но вот остались позади все загородные строения. Шоссе шло вдоль берега моря. По временам машину обгоняли электрички, а вот на самом шоссе машин было мало — не сезон. Но когда они попадались, Митя тут же уступал им дорогу.
— Ты не устала? — часто спрашивал он Милу.
— Нет, — каждый раз отвечала Мила.
Но через некоторое время Митя все же остановил машину у обочины.
— Отдохнем, — сказал он.
— Митя, а мы с тобой такие же, как все, или нет? — спросила мальчика Мила.
— Нет, мы не такие, как все, — ответил Митя.
— Почему?
— Не знаю. Я так чувствую.
— А я знаю, — сказала Мила.
— Скажи!
— Нет, — ответила Мила. — Это я тебе там скажу… если мы доберемся.
Мила неопределенно показала куда-то вверх.
И вновь не спеша ехал мотоцикл с коляской по почти пустынному шоссе.
Главный архитектор города, высокий грузный мужчина в летах, расхаживал по большой комнате, заставленной чертежными столами. Здесь работали мужчины и женщины — молодые и пожилые. Одни были в синих халатах, другие — только в нарукавниках.
— Иван Андреевич, к вам, — сказала, заглянув в дверь, техническая служащая и пропустила Лену.
— Через пятнадцать минут я всех отпущу, и мы поговорим, присядьте, — предложил Лене стул главный архитектор.
— А вы отпустите сейчас, — посоветовала Лена. — Рабочий день кончился двадцать минут назад.
Главный архитектор опешил:
— Простите, вы по какому, собственно, поводу?
— По поводу Красикова.
— А кто вы такая?
— Учительница.
— Александр Павлович что-нибудь натворил?
— Я по поводу его сына Мити, и он тоже ничего не натворил. Наоборот, он очень хороший мальчик.
— Так… но при чем здесь я?
— У вас есть дети?
— У меня уже внуки.
— Вы ими довольны?
— Они маленькие негодяи. Я не могу их заманить к себе никакими коврижками.
— А может, коврижек не надо? Теперь у нас два свободных дня в неделю. Как вы думаете, для чего нам предоставили их?
Главный архитектор захлопал в ладоши:
— Товарищи, все свободны. Всего хорошего, до завтра.
Но никто не ушел. Все сели у своих чертежных столов, явно прислушиваясь к словам Лены.
— Сейчас встает проблема свободного времени. Согласно статистике, наибольшее количество…
— Знаю, — перебил архитектор, — в выходные дни больше происшествий.
— О чем это говорит? — продолжала Лена. — Нам еще надо укреплять то, что называется укладом. Семейным, бытовым, которые бы…
— Товарищи, все свободны! — повторил главный архитектор…
И опять никто не ушел.
— Продолжайте, я вас слушаю — это очень интересно, насчет уклада, товарищ учительница, — попросил главный архитектор.
Митя и Мила продолжали свое путешествие. Между шоссе и морем возникли белоснежные высотные здания — будущие пансионаты города-курорта. Они стояли среди покрытой снегом равнины. Будущий пляж тоже был под снегом и только не замерзающее в теплом заливе Черное море бросало на берег огромные волны. Шоссе так близко подошло и к будущим пансионатам, и к пляжу, что Мила и Митя могли все это рассмотреть.
— Вот тебе и курорт, — сказал Митя.
— Твой папа строил?
— Нет. Все проекты разработаны в Москве. Отцу приходится их «привязывать» к ландшафту, «вписывать» в местность. А потом приезжает Архстройконтроль: то не так, это не так. В общем-то, ему достается. Отец мечтает об индивидуальном проекте. Там бы он развернулся, — закончил Митя и вздохнул.
Остались позади белые здания-башни, и Митя предупредил Милу:
— Скоро начнется подъем.
Подъем начался сразу после развилки с указателем, на одной стрелке которого было написано «Санаторий «Шахтер», а на другой — «Турбаза «Синяя скала». Сначала подъем был не слишком крутой, и машину вести не составляло труда. Потом начался «серпантин». Дорога становилась все круче, а повороты такие, что дух захватывало.
В конце концов мотоцикл с коляской выехал на участок, где дорога вилась над пропастью.
— Не смотри вниз, — посоветовал Миле Митя.
Несколько раз им пришлось преодолевать по-настоящему опасные участки дороги, которая явно требовала ремонта.
Быстро темнело. Митя включил фару, и теперь о том, что все благополучно, можно было понять только по ее свету, который то появлялся, то исчезал.
Но вот яркий луч уперся в деревянные ворота, на которых было написано: «Турбаза «Синяя скала». Высота над уровнем моря 1800 метров».
Мите пришлось долго сигналить, прежде чем из деревянного строения появился слегка прихрамывающий человек.
Наконец ворота были открыты.
— Папа! — бросилась на шею небритому мужчине Мила.
…В туристском домике на двоих в спальных мешках лежали Митя и Мила. На электроплитке кипел чайник. Милин отец протянул по кружке с чаем девочке и мальчику.
— Вот… Я его с зеленым смешал…
— Спасибо, папа.
— Мил, ты обещала сказать, почему мы не такие, как все, — напомнил Митя.
— Нет, это я тебе там скажу.
И опять Мила кивком головы показала, что это «там» расположено еще выше того места, где они сейчас находились.
— Там сейчас тихо-тихо… Когда ветра нет. И солнце. Загар от него особенный. Только Милочка моя не загорает, — сказал Милин папа.
— Будет загорать, — уверенно ответил Митя.
Ранним утром слегка прихрамывающий человек вставил ключ в замок дощатого строения с окошечком кассы, которое сейчас было закрыто.
И вот Митя и Мила на скамейке канатной дороги начали свой подъем к «Синей скале». Под ними зияла пропасть.
На «Синей скале» была оборудована смотровая площадка с перилами, скамейками и всем прочим, что необходимо для такого рода туристских аттракционов.
— Смотри, смотри, вон те пансионаты, — сказала Мила, показывая на белоснежные высотные здания, которые отсюда казались крохотными. — Твой папа хорошо «привязал» их к местности.
— Ничего, — ответил снисходительно Митя. — Ты обещала сказать… почему мы не такие, как все.
— Сейчас скажу, — ответила Мила. — Здесь так замечательно, что я теперь буду только про девяносто процентов думать, а не про те десять… И это благодаря тебе.
— Ну уж… — попытался возразить Митя.
— Подожди… Но ведь и ты не из-за любой девчонки решился бы на такое? Правда?
— Конечно, — поспешил уверить девочку Митя.
— Вот… Теперь понимаешь?
— Понимаю, — после паузы сказал Митя и, помолчав немного, добавил: — Елена Федоровна говорит, что не таких, как все, на земле большинство.
В учительской комнате заседал педагогический совет, Председательствовала заведующая учебной частью, а рядом с ней сидели приехавшая из Москвы завкафедрой педагогики Надежда Александровна и Наталья Ивановна, преподавательница физики, она же замдиректора по воспитательной работе.
Выступала местная учительница английского языка.
— Про Ирочку… простите, про Ирину Никифоровну я могу сказать одно: она уже сейчас блестящая преподавательница английского языка…
— Я думаю, что вы преувеличиваете, — заметила Надежда Александровна.
— Еще как! — сказала Ира. — Мои новомодные штучки никогда не прошли бы, не будь у ребят…
— Мои дорогие, — перебила Надежда Александровна, — мы уже полчаса обмениваемся любезностями, как на дипломатическом приеме. А между тем у нас есть и наболевшие вопросы. Вот, например, мне известно, что Наталья Ивановна не совсем довольна работой Юры Рябинина.
— Рябинин прекрасно знает предмет, — сказала Наталья Ивановна, — но я не могу согласиться с его ориентацией на эдакую физико-математическую элиту в старших классах. Конечно, эти ребята в нем души не чают, но…
— Зачем тратить время на тех, кто распрощается с физикой, едва получит аттестат зрелости? — возразил Юра.
— А затем, — сказала с места Лена, — что знания обогащают личность.
— Не оптимальный вариант, — бросил Юра.
— Зато человечный, — ответила Лена.
Галина Петровна постучала карандашом по столу.
— А я-то боялась, что вы здесь свадьбу сыграете.
— Лена меня не любит, Надежда Александровна, — пожаловался Юра.
— Относительно Рябинина мне все понятно, — сказала завкафедрой. — Но вы, Галина Петровна, написали мне тревожное письмо про Лену Якушеву и даже…
— Да, — перебила Надежду Александровну завуч, — я даже просила отстранить ее от практики. Дело в том, что Елена Федоровна незаурядная, яркая личность. Но я… я все же не совсем уверена, что эта ее незаурядность нужна в условиях обычной массовой школы. Может быть, было бы лучше, если бы она проявилась на каком-нибудь другом поприще.
— Простите, Галина Петровна, восстановлена ли в классе дисциплина? — спросила завкафедрой.
— Да. Сейчас Елене Федоровне это как-то удалось. Как ни странно, исчезла даже «Камчатка». Я скажу больше: в классе повысилась успеваемость.
— И этому не помешала яркая индивидуальность? А может быть, помогла? — допытывалась Надежда Александровна. — Я, например, считаю, что наша школа испытывает недостаток в незаурядных, самобытных личностях. — И вдруг, изменив тон, завкафедрой сказала, обращаясь только к Галине Петровне: — Ты просто устала, Галя.
— Не знаю, не знаю… — совсем растерялась завуч. — С Еленой Федоровной у меня нет ни минуты покоя. Я живу, как на вулкане.
В школьном коридоре уборщица сдерживала бьющуюся в истерике Милину маму, Полину Сергеевну.
— Не держи ты меня, слышишь, не держи! У меня дочка пропала, а ты меня за руки хватаешь! Да я сейчас все там разнесу, всем глаза выцарапаю.
И Полина Сергеевна ворвалась в учительскую.
У распахнутого настежь опустевшего гаража стояли Митины родители.
— Как ты думаешь, что мы должны делать? — задал вопрос жене Митин папа.
— Я думаю, надо прежде всего позвонить в школу.
— Все с Митькой бывало, но такого еще никогда. Он, по-моему, и дома-то не ночевал, как ты думаешь?
— По-моему, нет.
Мотоцикл с коляской медленно ехал по утренним улицам города и остановился у здания первой городской больницы. К двери, на которой было написано «Приемный покой», Митя и Мила шли не спеша. В этой их неторопливости ощущалась какая-то торжественность. Митя позвонил, и они скрылись за тяжелой дверью приемного покоя.
В учительской в этот ранний час было четверо: Лена Якушева, Юра Рябинин, завкафедрой педагогики Надежда Александровна и заведующая учебной частью Галина Петровна. Они сидели в пальто, и по их виду можно было понять, что здесь им пришлось провести ночь.
То и дело звонил телефон, Галина Петровна или Юра поспешно брали трубку, надеясь услышать какое-нибудь сообщение о судьбе Мити и Милы, но каждый раз их только спрашивали и ничего не сообщали. Поэтому приходилось отвечать:
— Нет, нет… пока ничего нового.
Или:
— Ждем. Всюду, куда можно, сообщили.
При этом и Юра и Галина Петровна, кончив разговор, опускали трубку, виновато поглядывая на Лену.
Надежда Александровна держала себя подчеркнуто строго.
Девушка сидела, отвернувшись от телефона. Она никак не реагировала на звонки, и это пугало Юру и Галину Петровну.
Всякому, кто знает, что значит воспитание подростков, — сказала Галина Петровна, — ясно, что ни один самый опытный учитель не гарантирован от подобных ЧП. Так что не следует заниматься самобичеванием. Сейчас, когда вы нам все рассказали, я вынуждена признать, что была неправа. Извините меня, Леночка. У вас свежий глаз, а я… за пятнадцать лет, вероятно, слишком пригляделась ко всем этим Сергеевым, Красиковым…
— И все же у Лены есть повод для серьезного размышления о своей судьбе, — возразила завкафедрой. — Настоящий педагог именно в такой сложной ситуации знал бы, где сейчас находятся Митя и Мила. А Лена не знает. В этом все дело.
— Но вы же можете обещать Лене, — осторожно начала Галина Петровна, — что этот случай никак не отразится…
В первый раз Лена повернула голову.
— Неужели вы могли подумать, что меня сейчас волнует это? — сказала она, сделав такое ударение на слове «это», что Галина Петровна поспешила ответить:
— Я понимаю. Простите, пожалуйста.
И снова зазвонил телефон.
— Пока ничего… — привычно начал Юра и вдруг осекся. — Что? — закричал он. — Кто говорит? Красиков? Ах, ты… Да ты понимаешь, что ты наделал!
— Дай мне! — твердо сказала Лена, вырвав трубку у Юры. И потом уже очень спокойным голосом: — Здравствуй, Митя. Это Елена Федоровна… Понимаю. Понимаю. Значит, Мила больше не думает про десять процентов, а только… Что? Про все сто? Молодец! Понимаю!
— Ура! — прошептал Юра. — Галина Петровна! Надежда Александровна! — продолжал он шептать, постепенно возвышая голос. — Скажите ей, что я не такой уж плохой парень. Во мне что-то есть, честное слово. А без Лены я буду катиться вниз по наклонной плоскости. Меня засосет улица. А Митя домой позвонил? — неожиданно спросил Лену Юра.
— Ты домой позвонил? — повторила Лена в трубку. — Нет, нет, все хорошо. Ни о чем не беспокойся. Ну я же тебе говорю, что все хорошо… Да, да. Все правильно, но… Меня ты все-таки подвел… — Лена повесила трубку. — Дело в том, Надежда Александровна, что я догадывалась, почти знала, где находились Мила и Митя. А сейчас он звонил из больницы.
И сразу зазвучала громкая музыка. Это гремели уличные репродукторы. Над мостовой ветер колыхал красные полотнища с надписью «Да здравствует 8 Марта — Международный женский день».
Неожиданно наступила тишина. Музыка репродукторов еле доносилась с улицы. Местные учительницы и молодые практикантки за одним из столов учительской уныло составляли традиционный список: кто что принесет для совместной вечеринки в честь Международного женского дня.
— Значит, за мной, — сказала сурово учительница физики, — как всегда, яблочный пирог и бутылка сухого.
— Я, как всегда, сациви, — объявила другая местная учительница. — Бутылка шампанского у меня уже полгода в холодильнике на всякий случай.
— Девчонки, — бодро начала «англичанка» Ира и осеклась, — то есть… — Она смущенно помолчала. — В общем, кто принесет проигрыватель и пластинки?
— А зачем? — спросила суровая Наталья Ивановна.
— Как — зачем? Танцевать!
— С кем? — поинтересовалась учительница физики. — В нашем распоряжении одна танцующая человеко-единица мужского пола — Юра Рябинин. Директор школы не в счет, он депутат, а сейчас опять в командировке. В прошлом году у нас были завхоз и военрук, но им пришлось так худо, что они дали торжественную клятву на наши «девичники» больше не ходить.
— Почему «девичники»? — поинтересовалась Лена. — А ваши мужья?
— У кого они есть, почему-то предпочитают праздновать дома, — сказала заведующая учебной частью Галина Петровна.
— А ваш муж? — спросила Лена.
— Был, — грустно ответила Галина Петровна, — но я тогда еще не знала, что с ним нельзя все время говорить только о том, почему я какому-то Пете Тяпкину поставила пятерку, хотя он отвечал хуже Феди Ляпкина, получившего тройку. Я не знала, что с мужем надо обязательно ходить в кино и в гости, а тетради проверять, только когда он спит мертвым сном…
— Понятно! — сказала красавица Ира. — Я берусь привести трех морских офицеров. Пойдет?
Раздался общий возглас удивления.
— Откуда ты их возьмешь? — поинтересовался Юра Рябинин.
— Борис и его друзья.
— Но Борис, насколько мне известно, думает, что ты переводчица.
— Я раскололась на второй же вечер.
— А он?
— Обрадовался. «Я, говорит, этих переводчиц повидал на своем бродячем веку».
— Запишите, — сказала вдруг Лена, — за мной салат с майонезом и три молодых интеллектуала. Подходит?
— А ты-то где их подобрала? — изумился Юра.
— Узнаешь, — ответила Лена.
— Ага… Тогда насчет музыки у меня есть тоже свое предложение, — сказал Юра загадочно.
И опять грянули репродукторы.
К магазину с вывеской «Все для женщин», который вот-вот должен был открыться, змеилась огромная очередь, состоявшая из одних мужчин. Мужчины вели явно «дамские» разговоры о том, что модно и что не модно. Со всех лотков мгновенно раскупались цветы. Они буквально таяли в воздухе, едва успев появиться.
В продовольственных магазинах под веселую музыку исчезали торты и пирожные. В парикмахерских стройные ряды женщин, сушивших волосы под блестящими колпаками, почему-то напоминали о космических перелетах.
Трамваи и автобусы были набиты волшебными словами «пожалуйста», «простите», «извините», «прошу вас» и т. д.
Между очередями за тортами, цветами, праздничными сувенирами метался Митин папа. Но ему страшно не везло. Как только подходила его очередь, слышался неприятный голос:
— Всё! Торта не выбивать!
Или:
— Жирафы пластмассовые кончились! Не стойте, граждане!
Митин папа изнемог, махнул на все рукой и зашагал по улице.
И снова музыка уличных репродукторов стала глуше. Теперь она доносилась в блестевшую пластиком и кафелем этажную кухню. Здесь шла праздничная готовка. Но настроение у девушек было не то, что прежде. Да и Юра не чувствовал себя по-прежнему уверенно.
— Как я понимаю, ингредиенты для обещанного салата с майонезом? — спросил он Лену, кивнув на кипящую кастрюлю.
Лена промолчала. Тогда Юра сунулся к красавице «англичанке»:
— Что это у тебя так вкусно пахнет? Солянка?
И немедленно получил в ответ:
— Будь она неладна! Что ты всюду свой нос суешь? И без тебя тошно! Ну до чего же надоела эта бурда! Если б вы знали, девчонки, как моя мама готовит! Приходите, миленькие, как вернемся домой, все приходите — угощаю!
— Так, — сказал Юра, — первые признаки морального разложения: тянет к маминым пирогам. Ты же сама говорила, что дом современного человека — это хороший чемодан! А как насчет «обожаю жить в отелях»?
— Современному человеку, — категорически заявила Ира, — нужны папа и мама!
— В раннем детстве, — вставил Юра.
— До глубокой старости! — ответила Ира. — И, по возможности, дедушки и бабушки. Ему нужны братья и сестры, тети и дяди.
— Скажи еще — тещи и свекрови, — не сдавался Юра.
— Скажу! Я хочу выходить из дому, и чтоб меня узнавали соседи. «Здравствуйте, Ирочка, вы всё хорошеете», — «Здравствуйте, Василий Петрович, как ваша нога?» Это нужно современному человеку!
— Детке домой захотелось? — сказал уже совсем противным голосом Юра Рябинин.
— Да, на Сахалин, на Северный полюс, если там будет мой дом, — стояла на своем Ира.
Митины папа и мама медленно приближались к парадному своего дома, но их вид вступал в вопиющее противоречие со словами Иры, настолько он был унылым.
В парадном вереница почтовых ящиков на этот раз выглядела совсем иначе, чем тогда, когда мы ее увидели в первый раз. Все ящики были набиты почтой, кроме Митиного.
Районный архитектор открыл свой почтовый ящик. Вывалились поздравительные открытки с цифрой «восемь» и одна жалкая бумажка официального вида.
— Смотри, праздники завтра, а уже сколько поздравлений, — заметила Нина Васильевна.
— Что это? — с надеждой спросил Александр Павлович, кивнув на бумажку официального вида.
— Счет за междугородные переговоры.
— Ничего не понимаю! — растерянно признался Митин папа. Может быть, кто-нибудь ворует нашу почту? А? И ты знаешь, все одно к одному. Начальство в нерабочие часы теперь уже никуда не вызывает. Сам приду — гонят. И еще начинают мне — ты понимаешь, мне! — объяснять, зачем у нас ввели два выходных в неделю. Может быть, мир перевернулся?
В большой комнате Митиной квартиры на столе стояла ваза с цветами. Очевидно, Мите повезло больше, чем отцу. К вазе была прислонена открытка с цифрой «восемь». На юге уже в марте букеты цветов не то, что московские, и Митина мама даже слегка вскрикнула от восторга. Она поцеловала Митю в затылок, а тот смущенно улыбнулся.
— Звонков не было? — спросил Митю отец.
— Только маме.
— Понимаю… Который час?.. Ага, три.
— Нас сегодня пораньше отпустили… — виновато сказала Митина мама.
— Ну, вас-то я понимаю… А почему меня? Впрочем, это так и должно быть. Надо проводить свободное время в кругу семьи. Для того и два выходных в неделю. Жаль, я на работе пообедал. Ты небось тоже?
Жена кивнула.
— А ты? — спросил Александр Павлович Митю.
— В «стекляшке».
— Вот видите, а го бы пообедали вместе. За семейным, так сказать, столом. Ну, ничего. Главное — духовное общение. Чего мы стоим? Давайте сядем.
Все сели.
— Ну, сынище, — продолжал районный архитектор, — посмотри-ка на меня. Ничего, ничего. Ишь какой вымахал! Ты сколько килограммов весишь?
— Сорок восемь.
— Молодец. Я в твоем возрасте больше чем на сорок пять не тянул. Нина, ты посмотри, какое у нас чадо растет!
— Вижу, — ответила жена.
— Небось он уже и за девочками ухаживает. А?
— Александр, — остановила мужа Митина мама.
— Слушай, Мить, а чего это ты так коротко подстригся? Немодно, — продолжал допытываться Александр Павлович.
— Он уже так полгода ходит, — объяснила Митина мама.
— Так, — сконфуженно протянул Александр Павлович и, помолчав, спросил сына уже без прежней уверенности: — А сколько ты в. высоту даешь?
— Саша, почему «даешь»? — опять вмешалась Митина мама.
— Они так говорят, — кивнул на сына отец.
— Нет, они говорят «прыгаешь»…
— Митяй, а чего это ты на меня как-то странно смотришь?
— Папа, знаешь что, ты не беспокойся, — сказал Митя, — мне сейчас не скучно. Мне сейчас очень хорошо. И не надо меня ни о чем спрашивать, я тебе потом про все сам расскажу.
— Ну, хочешь, тогда я тебе про себя расскажу, чтоб ты не думал, будто твой отец…
— А я про тебя все знаю, — сказал Митя. — Недавно у тебя была конференция по защите среды обитания. Потом тебя ввели в комиссию по охране памятников истории и культуры, потом тебя вызывал главный врач города в Горсанинспекцию, потом…
С невероятным изумлением слушал Александр Павлович своего сына.
Знакомое кафе-«стекляшку» в этот вечер трудно было узнать!
Все здесь сияло чистотой. Паренек в школьной форме с паяльником в руках, возившийся возле великолепной итальянской кофеварки, сказал:
— Вот и все, Юрий Александрович. Только теперь к этому агрегату «умельцев», которые обыкновенный электромотор включить не могут, на пушечный выстрел нельзя подпускать.
Кофеварка с шумом заработала.
— У меня тоже все, — ответил Юра Рябинин. — А что? Физик широкого профиля! — улыбнулся он буфетчице, и из автомата-проигрывателя раздались звуки танцевальной мелодии.
На первых ее тактах в дверях появилась красавица Ира в сопровождении трех морских офицеров, у которых в руках были букеты цветов.
— Прошу, знакомьтесь, — сказала Ира.
Практикантки и местные учительницы как-то слишком уж чинно сидели за праздничными столиками.
Пока морские офицеры обходили всех, представляясь и одаривая цветами виновниц торжества, буфетчица повесила на двери картонку с надписью «Мест нет». Но эта надпись не остановила какого-то страждущего (мы его уже видели здесь когда-то). На этот раз он за стеклянной дверью делал умоляющие знаки и хрипел:
— Сто грамм и яйцо!
Возвращаться к своему прилавку буфетчице пришлось, лавируя между четырьмя танцующими парами. Она сразу отметила, что офицеры и Юра Рябинин пригласили только практиканток, и поэтому, проходя мимо Юры, спросила:
— А где Лена?
— Наверное, запарывается с интеллектуалами! — ответил Юра ехидно.
И тут раздался стук в дверь.
— Ну, я ему покажу! — ринулась буфетчица в вестибюль кафе.
Юра остановил автомат.
В кафе вошла Лена. На ней было такое вечернее платье, что даже видавший виды Юра оторопел. Оглядев присутствующих, Лена обернулась к вестибюлю:
— Заходите, мальчики!
И мальчики вошли.
Интеллектуалами оказались те самые выпускники профтехучилища, с которыми Лена недавно познакомилась. На этот раз каждый из них был одет соответственно собственному представлению о том, как надо одеваться в подобных случаях. Были здесь и строгие костюмы, были и джинсы со свитерами.
Местные учительницы мгновенно начали узнавать своих бывших учеников.
— Миша Спотыкайло!
— Коля Харитонов!
— Нет, вы посмотрите на Сережу Погореловского!
— Спотыкайло, откуда ты взялся? Я думала, ты и ПТУ бросишь.
«Интеллектуалы» смущенно переминались с ноги на ногу.
— Юра, твист! — в отчаянии скомандовала Ира.
Но ее команда повисла в воздухе: Юра не шевельнулся.
И тут раздался голос Галины Петровны, завуча школы:
— Товарищи, а педагогично ли это?
— Педагогично, педагогично, Галина Петровна! — спокойно сказала, войдя в зал, Вера Георгиевна, завуч профтехучилища.
Очевидно, ее хорошо знали местные учительницы. Раздались радостные возгласы, а Галина Петровна даже пошла ей навстречу.
— Это наши выпускники, взрослые люди, — между тем продолжала Вера Георгиевна, — к тому же отличники…
Вот когда грянул твист! Галина Петровна повела Веру Георгиевну к своему столику. Здесь сидела завкафедрой института Надежда Александровна. И, может быть, только эти три женщины сейчас не танцевали.
— Ну хорошо… — сказала, выделывая замысловатые па, высокая, худощавая математичка своему партнеру, парню в роскошных джинсах. — Преобразование многочленов ты, кажется, действительно усвоил, а как насчет тригонометрических функций? Чему равен синус…
— Я не противопоставляю профтехобразование классическому, дорогая Галина Петровна, но ведь еще Ушинский говорил… — донесся голос Веры Георгиевны.
За столиком нетанцующих женщин, очевидно, разгорался спор.
— Сережа, что же ты мне в школе голову морочил? Определение валентности элемента сформулировать не мог, а? — танцуя, спрашивала учительница химии у юноши в строгом костюме.
— Так в школе все со мной как с маленьким, а там я взрослый…
— Я предлагаю первый тост, — начал Юра Рябинин, подняв бокал.
Но за столиком, где сидели нетанцующие женщины, спор был уже в разгаре.
— Вы говорите, школа второй дом, — волновалась Вера Георгиевна, — но для этого надо, чтобы был первый! Семья!
Юра постучал вилкой по бутылке:
— Друзья, не будем хоть сегодня говорить о школе. Я предлагаю первый тост за наших…
В вестибюле кафе буфетчица через стеклянную дверь переговаривалась всё с тем же настойчивым страждущим.
— Сто грамм и яйцо! — умолял он.
Буфетчица отрицательно качала головой.
— Завтра придешь!
На больничной кровати лежала Мила. Она похудела, но впервые на ее щеках играл румянец. И губы у нее были пунцово-красные. Мила смотрела на себя в маленькое зеркальце, а над ней стоял худощавый, высокий хирург. Рядом на стуле сидела Милина мама в больничном халате.
— Узнаешь? — спросил Милу хирург.
— Нет, — ответила Мила и радостно улыбнулась.
— То-то, — сказал хирург. — Там в коридоре весь твой класс, но я могу пустить к тебе кого-нибудь одного, в крайнем случае, двоих. Кого ты предпочитаешь?
— Митю Красикова и Елену Федоровну, — ответила Мила.
— Да, Митечку… — закивала головой Милина мама.
— Будет исполнено, — сказал хирург.
И в палату вошли двое: Митя и Елена Федоровна.
— Целоваться с Милой еще нельзя, — предупредил Елену Федоровну хирург. А Мите сказал: — Можно только смотреть.
— Сколько? — спросил Митя.
— На первый раз — пять минут.
— Хорошо! — согласился Митя и уставился на ослепительно улыбающуюся девочку так, словно не хотел потерять из отпущенного времени ни секунды.
На перроне вокзала местные учительницы провожали практиканток в Москву. Был здесь и Митя со своими родителями. С небольшим узелком в руках пряталась за спины учительниц Милина мама.
Поезд вот-вот должен был тронуться. Прощание растрогало всех так, что даже кое-кто подозрительно сморкался в платочек.
— Получите дипломы — и к нам!
— Только! А куда же еще!
— Лена! Не выходи замуж за Рябинина!
— Не выйду!
— Мы его тут женим.
— Митя! — подозвала Лена своего ученика к окошку вагона. — Помнишь, на самом первом уроке ты мне один вопрос задал? — спросила она не слишком серьезно, потому что заранее знала, чем кончится их разговор.
— Помню, — так же ответил Митя.
— Отвечать?
— Не надо.
— Тогда до свидания.
— До свидания, девочки!
— Приезжайте в Москву!
Поезд уже тронулся, и красавица Ира, сунув свою роскошную, привезенную из Лондона сумку местной преподавательнице английского языка, женщине с очень русским лицом, чтобы прекратить возможные «отнекивания», сказала, уткнувшись ей в плечо:
— Я приехала переводчицей, а уезжаю… почти учительницей.
Осмелевшая Милина мама бросилась к уплывающему вагонному окну и сунула Лене свой узелок:
— Пирожки здесь, Леночка, на дорожку. Сама пекла.
Бывшая трусиха Валя Кулешева выбросила в окошко пачки таблеток и даже флакон с валерьянкой.
И снова звучала студенческая песня. Но на этот раз не та, в которой земной шар назывался «шариком» и утверждалось, что, поскольку он не так уж велик, никаких земных расстояний не стоит страшиться. Нет, на этот раз практиканты пели другую песню. В ней говорилось о том, что среди всех трудностей дальних дорог самая большая — это разлука с любимым, с отчим домом, с родиной. В этой песне пелось о том, что век космических скоростей и космических расстояний испытывает человечество на разрыв и это испытание надо обязательно выдержать.
В тамбуре на фоне вагонного окна стояли Лена и Юра.
— Слышишь, о чем они поют? Я хочу, чтоб ты это понял, — сказала Лена.
— А вдруг не пойму?
— Тогда я скажу своему будущему мужу, что, когда мне исполнилось девятнадцать лет, я была такая дура, что целовалась с одним красивым, но пустым малым. Муж у меня будет умный, и он поймет.
— Мне по временам кажется, — ответил Юра, — что ты и ко мне относишься, как к своему ученику. Это у тебя что, врожденное? Мы же из одного института. Кто тебя учил педагогике?
— Больше всего… моя мама. Понимаешь, она меня очень любила, — сказала Лена.
