Обещаю, больно не будет (СИ) [Даша Коэн] (fb2) читать онлайн

— Вы имеете в виду ваш поспешный переезд сюда?

— А ты думаешь, что я по доброй воле в эту глушь попёрлась? — рявкнула она.

— Всякое бывает, кому-то ведь действительно в радость жить в таком тихом месте.

— Но не мне! И всё это дерьмо из-за тебя одного, Басов! — с откровенной ненавистью упёрлась в меня взглядом Храмова и опустошила кружку.

— Я не хотел, правда. Молодой был, глупый. Сейчас бы сам себе по рогам за все те выходки надавал. Простите меня, Алевтина Петровна, — максимально правдоподобно отыграл я и состряпал выражение лица, как у кота из знаменитого мультфильма.

— Пф-ф-ф, — закатила женщина глаза, но я увидел, что на её одутловатом лице промелькнуло удовлетворение. Очевидно, она все эти годы мечтала услышать нечто подобное из моих уст и вот свершилось.

— От чистого сердца говорю, поверьте.

— Очень сомневаюсь, что в вашей семейке хоть у кого бы то было это пресловутое сердце, да ещё и чистое. Ты посмотри, до чего вы меня довели!

— Значит, тут не только я расстарался, но и мой дед. Так?

— Так! Дедуля твой очень сильно дорожил твоим будущим. А я очень сильно дорожила своей дочерью. Но мне за доставленные неудобства, ко всему прочему, обещали ежемесячно платить за молчание в течение ещё целого года. И я, дура, поверила. Вот только Тимофея Романовича хватило лишь на шесть жалких месяцев.

— Обидно.

— Встречу его — в рожу плюну!

— Ну я думал, что он вам нормально заплатил, разве нет?

— Не бывает мало денег, — отмахнулась Храмова и снова накатила, уже сама себе подливая из стремительно пустеющей бутылки.

— Ну он же не только вас купить попытался, Алевтина Петровна. Дед мне сказал, что Веронике тоже нормально так приплатил за «потеряться». В сумме там должно было хватить на квартиру в Краснодаре и дачу на берегу моря, а не вот это во всё. Да и давайте честно, не всем так с неба падает за простой переезд.

‍Я не в силах был скрыть весь яд из своих интонаций. Говорил и чувствовал, как внутри меня всё бурлит и полыхает. И до сих пор не мог представить себе картинку, где бы радостная Истомина брала у деда конверт, прикидывая на что она потратит такую крупную сумму.

Верил, да. Но смешать свою чистую и светлую Веронику с этой грязью у меня так и не вышло. Ненавидел её, презирал, хотел отомстить, но детализировать всё это дерьмо не решался — было слишком больно.

Это как прыгнуть с отвесной скалы — знаешь, что себя уже не соберёшь, что мучительно сдохнешь. А потом просто стоишь в шаге от пропасти и наивно надеешься, что однажды умирать будет уже не больно.

Раз и всё.

— Басов, ты меня просто поражаешь, — чуть потерялась в звуках Храмова и пьяно икнула. Ну наконец-то пробрало. Можно пытать.

— В смысле? — нахмурился я.

— А с чего ты взял, что каждому слову твоего деда можно верить?

— А зачем ему врать?

— Может быть, и не за чем, да только никаких денег я при Вере так и не нашла. Хотя твой дед меня тоже в этом уверял.

По телу медленно поползли мурашки, поднимая волоски на затылке и заставляя меня вздрогнуть. Я нахмурился и чуть подался вперёд, пытаясь немного успокоить сердце, которое слишком сильно ударилось о рёбра и почти сошло с ума.

— Так, может, Вероника просто делиться с вами не захотела? — осторожно уточнил я, но Храмова уже ушла в какие-то другие дебри, пьяно сетуя на всё и всех.

— Знала бы, что дело так встанет, то и квартиру бы Веркину продавать не стала. Да и деньги бы в этот святой гадюшник за её грехи не понесла. Идиотка воцерковленная. В бога всей душой верила, славила его, а он вон чего со мной сотворил на пару с вашей чёртовой семейкой. Где я теперь, Басов? Оглядись по сторонам. Я в жопе!

— Дед сказал, что ваша дочь взяла у него деньги, Алевтина Петровна. Я лично на фото видел, как она держала в руках конверт.

— Ты глухой? — скривилась она. — Я тебе русским языком говорю, что не было у неё никаких денег при себе, когда она домой явилась, рыдая по тебе почём зря. И к чему вообще эти вопросы? Верка же с тобой жить собиралась, всё требовала её отпустить, мол взрослая уже, так решила и я не имею права её удерживать. Да и я её лично всю обыскала, а потом ещё раз и ещё, когда мы переезжали. Потом тоже по её тряпкам рыскала — ничего. Так что, читай по губам, Басов: даже если Вера и взяла тот конверт, как ты говоришь, то выбросила его или ещё что с ним сделала. Эта гордая идиотка до такого бы легко додумалась.

И тут же в моих мозгах вместе с термоядерным взрывом воскресли слова, сказанные Истоминой ещё вчера:

«Думай что хочешь. Взяла? Да, взяла! Но жаль, что выбросила их в горящий мусорный контейнер. Дура!»

Твою мать...

Лёгкие застопорились — не вдохнуть, не выдохнуть. И по венам заструился чистый, концентрированный страх. Он шарашил по мозгам и в моменте скручивал всё тело в бараний рог, ломая кости и разрывая сухожилия.

Медленно. Со вкусом. Наслаждаясь тем, как расширяются мои зрачки от шока и паники.

— Вы уверены? — ломающимся голосом выдавил я из себя.

— Уверена ли я? — расхохоталась Храмова. — Басов, неужели ты думаешь, я не нашла бы эти бабки, если бы они у Верки действительно тогда были. Да и ей было совсем не до них, уж поверь мне. Эта дурочка всё убивалась, что ты посмел скинуть мне её фотографии в деликатном виде. Нет, я, конечно, уже потом поняла, что это Тимофей Романович выкрутил тебе руки и заставил всю эту гадость провернуть, но тогда... тогда я была готова откусить тебе голову.

— Заставил..., — прошептал я, ощущая горечь на языке, и прикрыл веки, чувствуя, как немеют и отнимаются конечности.

И пока я горел к себе презрением, мать Вероники продолжала жечь все бумажные замки, которые я за эти годы настроил, отказываясь поверить в очевидное.

— Когда же твой дед перестал мне платить, я, признаться честно, хотела вывалить всю правду на тебя и на Верку, ну так — ради прикола. И даже написала чистосердечную простыню каждому из вас. Но ваши номера оказались заблокированы, сообщения до сих пор висят непрочитанными.

Охренеть!

Ладони мои задрожали, и я спрятал их под стол. А затем, на автопилоте напоминая себе, что женщин бить нельзя, задал свой следующий вопрос:

— А почему Вероника вас заблокировала?

— Да потому что я дала ей пинка под зад, вот почему! — пьяно грюкнула Храмова чашкой об стол и форменно взбесилась. — Она была моей собственностью. Я её родила, мне и было решать, какое будущее ее ждёт. Ясно? Всю жизнь мне, дрянь такая, изнахратила. Фигуру, зубы, молодость — всё украла! И она была должна мне за мои мучения! За бабкой вон ухаживать надо было, — кивнула она на старуху, которая уже уснула в своей коляске. — Или, на худой конец, в монастырь уйти.

— В монастырь-то зачем? — уже в полном ахере спросил я, ощущая, как до рези в глазах, крутит меня изнутри долбанная центрифуга.

— Да просто так! — рявкнула Храмова. — Потому что я так решила! Её жизнь принадлежала мне, а она взяла и всё испортила. И ты тоже, Басов! Знаешь, какой она была до того, как тебя, козла, встретила? Знаешь? Она была моей послушной марионеткой. Всё бегала и преданно в рот мне заглядывала. А потом появился ты и нагадил там, где тебя не просили! И какой итог? Вместо того чтобы матери помогать, она в город ушилась, в институт поступать. Лучшей судьбы ей, видите ли, захотелось. А то, что я ради нее своей пожертвовала ничего, да? Неблагодарное отродье!

Я в полнейшем ступоре смотрел на эту безумную бабу и мечтал придушить её голыми руками.

И себя тоже.

— И куда она пошла, когда вы её выгнали?

— Да плевать мне, куда там она пошла, — отмахнулась Храмова и снова закурила. — Но точно знаю, что её родной папаша тоже её послал в дальние дали.

И это существо женского пола снова рассмеялось. Гадко и визгливо, продолжая свой развесёлый рассказ о том, как втаптывала собственную родную дочь в безысходность.

— Позвонил мне и давай упрекать, что я, видите ли, посмела дать Верке его номер. Всё думал, что я таким образом пытаюсь его на деньги развести. Чёрт позорный! Ещё и угрожать посмел, что если я в его жизнь ещё раз сунусь, то он найдёт на меня управу. Развода он не хочет, проблем с родными детьми, ко-ко-ко... Послала его на три весёлых буквы и трубку бросила. Не человек — язва. И зачем я только его встретила? Зачем полюбила? Зачем поверила?

И ни слова о дочери. Что? Где? Как? Родила девчонку, использовала и выбросила за ненадобностью.

— И вам совсем не интересно, как и где сейчас живёт ваша дочь?

— Да нет у меня дочери, Басов, — почти нечленораздельно заключила Храмова и сплюнула на землю. — И никогда не было. Верка — просто ошибка. Вот и всё...

Она ещё что-то пьяно и гневно лопотала, а я сидел, смотрел на эту тварь и медленно закипал ненавистью к самому себе. К тому, что всё это долгое время я счастливо жил в своё удовольствие, тогда как сама Вероника каждый божий день выгребала из того дерьма, в которое мы все вместе её закинули.

Дед, вот это пьяное чудовище. И я!

Пошатываясь, встал с лавки и, шаркая ногами, вышел из беседки, а потом и за ограду. Сел в тачку и привалился лбом к рулю, еле дыша и хрипя от ужаса. Уродливая реальность развернулась на сто восемьдесят градусов и теперь, зияя своей смердящей пастью, грозилась сожрать меня со всеми потрохами. И преуспела...

Меня трясло и разрывало на куски. Размазывало. Пока я бессильно не зарычал от боли, которая сковала каждую клетку моего тела. От стыда за себя и свои поступки.

Вот так!

Каким бы дерзким ни был бык, на банке пишется: «тушёнка».

Глава 26 – Стыд

Вероника

— Так, а ну-ка, на меня посмотри, — за волосы дёрнула я Марту и максимально строго глянула на её заплаканную физиономию. — Живо!

— Смотрю, — всхлипнула девушка, но тут же снова принялась кукситься, в очередной раз поперхнувшись своей личной катастрофой.

— А теперь вставай, снимай с себя все мокрые тряпки и дуй на кухню.

— Зачем?

— Надо, Марта, — вздохнула я, — надо.

Затем я торопливо покинула ванную комнату, быстро переоделась сама в домашнее платье и захватила для своей горемычной подруги банный халат. Та тут же в него завернулась, шмыгая носом и почему-то стыдливо отводя от меня глаза.

Я же только фыркнула, ухватилась за пояс её одеяния и повела Максимовскую за собой на кухню. Там быстро сварганила нам яичницу и пару тёплых бутербродов с сыром и томатами. И выставила это всё добро на стол вместе с бутылкой красного вина.

— Не хочу есть, — потянулась Марта к выпивке, но тут же схлопотала от меня по рукам.

— Не зли меня, — короткий бой взглядов закончился моей победой, и Максимовская всё-таки взяла вилку в руку, а затем мы обе умяли завтрак и вновь уставились друг другу в глаза.

— Не смогу говорить, Ник. Опять разревусь.

Я же только молча встала из-за стола и откупорила бутылку, разливая бордовую жидкость по стаканам и протягивая один подруге. Та сразу же присосалась к нему и опустошила его наполовину, закашливаясь и чертыхаясь.

— Ну? И как ты докатилась до такой жизни, Марта? — отхлебнула и я немного вина, а затем выжидательно уставилась на подругу.

— Сама не знаю, — развела она руками. — Мы с ребятами, с потока играли вчера в боулинг, потом кто-то предложил поехать на шашлыки к Фарафоновым, у них родители же в Турцию укатили. И как-то все оказались не против такого продолжения банкета. Ну и я тоже, чёрт меня дери! Раз — и мы уже сидим с девочками в такси. Два — и уже отжигаем с ребятами. И шашлык был вкусный, и песни громкие, и компания собралась приличная, — подруга неожиданно смолкла, опустила глаза и принялась рвать на мелкие кусочки салфетку.

— А потом приехал Стафеев, да? — решила я её поторопить.

— Да. Приехал, Ник. И не один, а со всей своей командой баскетболистов. Девки сразу верезжать принялись от такой концентрации тестостерона на один квадратный метр. Все, кроме меня, конечно.

— Конечно, — улыбнулась я тепло подруге, но она только отмахнулась от меня, продолжая сетовать на судьбу.

— И я бы тут же свинтила оттуда, Ника, да только уже не могла. Машину у боулинга ведь оставила, да и мы с девчонками давно налегли на шампанское. К тому же Фарафоновы меня заверили, что баскетболисты долго не задержатся и скоро свинтят в закат. Да только всё пошло не по плану.

— Ты не смогла удержать свой язык за зубами, так?

— Нет, не так!

— Неужели? — конкретно так удивилась я.

— Клянусь тебе! Я вообще даже в сторону этого переростка не смотрела. Мы с девочками на террасу ушли, где Маринка Арина принялась играть на гитаре, а мы голосить песни во всё горло. И нам было весело. Но нет же! Стафеев сам к нам туда сунулся, принимаясь злобно комментировать мои вокальные данные.

— А ты выцарапала ему глаза за это?

— Нет! Я просто встала и ушла.

— Как у тебя не пригорело?

— Чудо! Но я реально сбежала на кухню. Там Лика Фарафонова как раз закусками занималась. Потом какое-то время всё шло ровно. Мы танцевали, пили, смеялись, дальше кто-то предложил сыграть в фанты. Было по-настоящему весело, знаешь ли. Пока...

— Марта, — ухватилась я за руку подругу, видя, как остервенело и отчаянно она принялась кусать свою нижнюю губу.

— Короче, всё закончилось ужасно, Ник. Кто-то из ребят вытащил мою заколку и часы Стафеева. И нам достался один фант на двоих.

— Ой..., — зажала я рот, предчувствуя скорую развязку этой драмы с элементами хоррора.

— Да! По заданию я должна была целых пять минут признаваться этой заносчивой заднице в любви и делать ему комплименты.

У меня по позвоночнику пробежал холодок, а я сама испытала острый приступ сострадания к своей лучшей подруге. Я не вынесла этого зашкаливающего чувства, встала на ноги и подошла к Марте, а затем крепко-накрепко обняла её, всем сердцем жалея её поруганные чувства.

— Ты только представь себе это, Ник, — снова горько расплакалась девушка, — пока бы я говорила Стафееву о своих чувствах, все вокруг ржали бы надо мной. А уж он-то и подавно. Я так чётко тогда это увидела перед мысленным взором, что чуть не тронулась кукушкой. И меня понесло. Я не знаю, что именно я говорила. Не помню — в голове осталась только мешанина уродливых образов и звуков.

Я гладила Максимовскую по волосам и пыталась безмолвно её утешить, но помогало это слабо. Ведь я точно знала, что разбитое сердце не склеить жалостью или простым человеческим участием. Оно, глупое, просит другого лекарства. Горького и запретного.

— Стафеев назвал меня трусихой. Принялся откровенно стебать. И бил точно в цель.

— Что он сказал? — вся ощетинилась я.

— Хэй, Максимовская, я люблю тебя. Просто жить без тебя не могу. Видишь, это легко сказать, когда на человека наплевать. Понимаешь, на что именно я намекаю?

— Урод, — выплюнула.

— И всё это он говорил так непринуждённо. Так легко и играючи. Бил меня в самое сердце и улыбался.

— Скотина!

— Фарафоновы поняли, что дело пахнет керосином, и принялись резко менять тему, игру и вообще пытались замять конфликт. Но с меня было достаточно этой дешёвой комедии. Я рванула наверх, в ту комнату, в которой обычно оставалась, когда тусила у ребят. А потом услышал, что он идёт за мной.

— Стафеев? — и Марта кивнула на мой вопрос.

— Я не успела закрыть перед его носом дверь. Он же влетел за мной, как ураган. Ну и мы начали орать друг на друга как ненормальные. Или это только я орала, не знаю. Потом мы перешли на личности. А дальше...

Я затаила дыхание и ещё сильнее сжала хрупкое, дрожащее тело Марты в объятьях, пока она продолжала свой рассказ.

— А дальше он меня заткнул. Всего одно движение — резкий рывок ко мне. Схватил за шею и дёрнул на себя. А затем впился в меня таким бесстыдным поцелуем, что у меня в момент снесло крышу. Раз — и нет её больше.

— Ох, боже...

— Одежда слетала с меня, со скоростью света. С него тоже. Это было похоже на сумасшествие, Ник, но я была не силах сказать ему «стоп» или «нет». И всё дошло до точки невозврата: он трогал меня так жадно, ласкал и целовал повсюду, а потом… трахнул. И это было так чертовски сладко, Ник. Господи!

— Тише, тише, — шептала я, — не плачь.

— Мы отрубились только под самое утро. Он меня просто ушатал. Брал снова и снова, пока у меня эйфория уже из всех щелей не полезла. А потом наступило утро.

— И?

— Нас разбудил звонок от некой Анечки, — с критической дозой яда произнесла Марта.

— Ох...

— Стафеев перегнулся через меня, достал из своих штанов телефон, вздохнул устало и посмотрел мне в глаза без единой эмоции. Я, конечно же, сразу задала вопрос в лоб, мол кто такая? А он просто ответил: «это моя девушка, не шуми, мне надо с ней поговорить».

От шока я только открывала и закрывала рот, как глупая рыба, выброшенная на берег. А потом почувствовала, что у меня и самой на глаза навернулись слёзы. Потому что я знала, каково это, когда любимый человек делает выбор не в твою пользу.

Это почти смертельный удар. Такой, от которого можно уже никогда не стать прежним.

— Пока Стафеев мило развешивал своей Анечке лапшу на уши, я быстро оделась и выбежала за дверь. На моё счастье, многие из ребят проснулись, и кто-то из девочек уже вызвал такси до города. Спустя минут пять спустился и сам герой-любовник, смотря на меня как на предмет мебели. Лика Фарафонова спросила, где он спал этой ночью, многозначительно поглядывая на меня. Но тот лишь равнодушно выдал, что отрубился на диване в игровой. И ни один мускул на его лице не дрогнул от этого откровенного вранья.

— Трус.

— Не знаю, каким чудом я смогла держать лицо всю дорогу до города. Но дома я окончательно разбилась, Ник.

— Ох, милая!

— Что мне теперь делать? — расплакалась Марта навзрыд. — Как я смогу ходить мимо него в институте, учиться с ним в одной группе? Как? Вероника, это же такой стыд! Боже!

— Ты ему в чём-то призналась? — осторожно уточнила я.

— Словами нет. Но телом — тысячи раз. И мне казалось, что всё было взаимно. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула я, вспоминая, как когда-то и мне мастерски врал Басов. Что любит, что всегда будет рядом, что я ему нужна.

А я слепо ему верила. Дура!

В груди медленно начали ломаться рёбра — это сердце со всей дури пыталось вырваться наружу, сходя с ума от боли, тоски и мучительных воспоминаний. И страха, что я до сих пор не выкорчевала из своей души все те тёплые и светлые чувства к этому предателю.

Он был недостоин не одной моей слезинки, пролитой по нему бессонными ночами.

— Это моя расплата за прошлое, Ник, — подняла несчастные глаза на меня Максимовская — за всё то, что я с тобой сделала. Никак не расплачусь по счетам. Прости меня...

— Да брось, Марта. Я от тебя добра получила больше, чем от кого бы то ни было в этом мире. Родная мать топила, пока ты меня за волосы из болота вытаскивала. Одна.

— Всё равно, Ник, прости меня. Прости, пожалуйста, — плакала девушка, пока я гладила её по голове и бессвязно бормотала утешения.

Да, у судьбы отличное чувство юмора, чёрт возьми. Но хорошо смеётся тот, кто смеётся последним...

Вероника

Я подняла подругу со стула и аккуратно повела за собой в гостиную, где мы обе завалились на диван. Марта всё ещё плакала и шмыгала носом, а я, крепко обнимая её, включила телевизор, а затем и наш любимый фильм «Привидение» на минимальной громкости.

— Может мне перевестись, Ник? — задала девушка вопрос так жалобно, что я почувствовала острое желание отыскать чёртового баскетболиста, оторвать ему конечности и засунуть их ему в задницу. Максимально глубоко!

— Только представь, как обрадуется Стафеев, если ты сделаешь это.

Марта с минуту лежала тихо и даже всхлипывать перестала, а после выдала:

— Да, ты права. Он от меня так просто не отделается.

— Лучше включи игнор на максимум.

— Легко сказать, — судорожно выдохнула девушка, а затем мазнула по мне быстрым, смущённым взглядом. — Вот ты ведь даже не удивилась, Ник. Неужели мои чувства так очевидны? Неужели все вокруг в курсе, что я третий год сохну по этому придурку?

— Не знаю, — честно ответила я, — но думаю, что твоё залипание на его фотки в сети видела только я.

— Пф-ф-ф… что я вообще в нём нашла? — закатила глаза девушка, а я хмыкнула.

— Ну, он реально смазливый. А ещё спортивный. Умный. Высокий и...

— Так, стоп, — зажала Марта уши и тихонько пискнула.

— Прости.

— А ведь я действительно думала, что ненавижу его. Весь первый семестр первого курса прям мечтала придушить гада. А потом увидела, как он на остановке в засос целовал Альбину Ефимову с параллельной группы. И всё — меня прям бомбануло. Смотреть ему в глаза уже было архисложно, взгляд то и дело соскальзывал на его губы. Дальше всё по классике — я стала тушеваться и вспыхивать в его присутствии, нон-стопом искать его глазами в институте. И вишенка на торте: киснуть, когда он пропускал занятия.

— А он только конфликтовал с тобой всё это время?

— Нет. Сначала просто смотрел как на пустое место, а потом лишь отмахивался и саркастически огрызался.

— Дерьмовый расклад, конечно, — подытожила я. — Но всё-таки не стыкуется у меня равнодушный к тебе Фёдор с тем, кто всю ночь без продыху вертел тебя на волшебных качелях.

— У меня на это есть только одно, но очень логичное объяснение: он знает о моих чувствах.

— И?

— Сделал подачку.

— Но ведь это... жестоко.

— Жизнь вообще полна дерьма, Ник. Оглянись вокруг. Вот у тебя тоже на шее свежий засос, так? Первый раз простительно, ибо ты наступила на грабли по дурости и наивности. И сейчас снова делаешь это, но уже сознательно.

— Да. Не было никакого заказа на выгул дорогущего лион-бишона. Басов заманил меня к себе, а потом...

— Ой, Ника, только не говори, что у вас тоже всё было этой ночью. Ладно я — эпическая дура. Но ты ведь у меня с мозгом.

— Нет, — успокоила я подругу, а сама моментально выхватила резкий укол прямо в сердце. Задохнулась. Зажмурилась, снова прокручивая в голове то жаркое сумасшествие, что случилось между мной и Ярославом.

— Фух, — приложила руку к груди Марта. — Но что-то ведь было, так?

— Так. Мы очень мило поговорили. Мне любезно напомнили о том, какая я дрянь, как взяла деньги у его дедули и тем самым продала нашу любовную любовь. А ещё мне сунули под нос фотку, где Аммо откровенно лапал меня в своей тачке.

— Разрыв шаблона, — зарычала Марта, — как это всё-таки по-мужски, господи!

— Даже если за уши притянуть, то ты же понимаешь, насколько это абсурдно, да?

— Ещё бы! — мстительно скривилась Максимовская. — Ты узнала про его жестокие игры за твоей спиной и на банальную месть права не имеешь. А вот бедный Ярик — да. И его загул со Стеф после твоего мнимого предательства ты просто обязана была понять и простить. Ну, потому что...

— А чё такова? — потянули мы в унисон и фыркнули.

— Он всё врёт, Ник. Я не верила в его чувства тогда, не верю и сейчас.

— Я знаю, Марта. Вот только есть одна загвоздка: мне обещали, что время лечит, что после его анестезии будет не больно. Так вот — соврали.

— Ты всё ещё его любишь, — это был не вопрос. Утверждение.

— Головой я всё понимаю, но телу не прикажешь молчать. И я не знаю, куда меня всё это приведёт, если он продолжит на меня давить. Мне страшно, Марта. И я сама себе не принадлежу рядом с ним.

— Такая же фигня, — вздохнула подруга, а затем обняла меня и затихла, следя за тем, как на экране привидение Сэма целует свою Молли.

— Если я когда-то и соглашаться на любовь, — прошептала я, — то только на такую.

— Такой не бывает, Ника...

Остаток дня и вечера мы провалялись на диване. Ели вредную еду, болтали, смотрели старые мелодрамы и утешали друг друга как могли. Телефон Марты молчал. Мой тоже. И если я держала руки при себе, то Максимовская уже ближе к полуночи всё-таки сорвалась и полезла в сеть. А там уж перерыла почти все фотографии Стафеева и смогла-таки вычислить ту самую Анечку.

— Красивая, — вперила жадный взгляд в русоволосую девушку подруга и поджала губы. А затем нервно выключила телефон и подорвалась с дивана. — Я спать, Ник. Спокойной ночи.

Спустя ещё полчаса я услышала, как подруга тихо всхлипывает в своей комнате. И да, я знала, что за болезнь на живую жрала её изнутри — жестокая и неконтролируемая ревность.

Мою же душу душило совсем другое чувство, ещё более страшное и разрушающее — неуверенность в себе. Оно обвивало меня изнутри ядовитым плющом и мешало жить полной грудью. Ведь я до сих пор в своей голове слышала слова собственной матери и общества в целом, что с пеной у рта гнобили меня:

«Ты, Вера, серая, ничем не примечательная мышь. Обычная. Заурядная. Посредственная. Но это ли не дар Господа нашего, дочь моя? На такую простушку, как ты, никогда не посмотрит с любопытством такой популярный парень, как Басов».

Теперь в каждом парне, встреченном на своём пути, я подсознательно видела агрессора. И до конца не могла поверить в то, что смогла стряхнуть с себя шелуху невидимки, вешалки и аутсайдера. А действительно ли им нужна именно я, а не всего лишь эмоции от игры с очередной куклой?

Под эти деструктивные, выжигающие изнутри всё дотла, мысли я и уснула, а наутро проснулась разбитой и рассеянной. Всё валилось из рук. Я зависала где-то за гранью этой хмурой реальности и старалась себя убедить, что всё сделала правильно.

А то, что тело бунтует? Ничего, от этого ещё никто не умирал.

Марта тоже была неестественно тихой с утра. Я видела степень её переживания перед неизбежной встречей с тем, кто хладнокровно убил её надежды. Но подруга несмотря ни на что держала хвост пистолетом: оделась с иголочки в обтягивающее платье и высоченные шпильки, подвела веки убийственными стрелками и с вызовом посмотрела в глаза своему отражению.

Бедный, Федя...

Выходим из подъезда, а я украдкой кручу головой по сторонам. Почему-то всё ещё не верю, что Басов так легко сдал позиции, ведь это вообще не в его стиле. Но телефон мой упорно молчит, а двор пуст. У института на парковке тоже его видного автомобиля не оказывается. Прямо странные дела, и меня чуть ведёт от такого расклада, хотя мне и стыдно в этом признаться.

Радоваться не могу. Мне было приятно, что он за мной бегает и получает отказ за отказом. Ни то, чтобы я была мстительной стервой, но получить хоть какую-то моральную компенсацию за его прошлые грехи приятно, чёрт возьми.

И если у меня радары пусты, то у Марты, наоборот, ревут тревожные сирены.

Стоит нам только зайти в здание института, как мы тут же напарываемся на Стафеева в компании своей баскетбольной команды. Я замечаю, как парень кидает в сторону моей подруги странный, полный разнополярных эмоций взгляд. Но Максимовская этого не видит, она предельно сосредоточилась на мне, жарко рассказывая какую-то бессвязную белиберду. Я ей подыгрываю и смеюсь, она же благодарно сжимает мои пальцы и напоследок шепчет:

— Я люблю тебя, Ник!

— И я тебя, — улыбаюсь ей и подмигиваю. — И помни — ты айсберг. Равнодушная глыба льда. И тебе на всё наплевать.

— Так точно, — шутливо отдала под козырёк девушка и скрылась из моего вида.

А я же побрела к своей аудитории, но не дойдя до неё всего пару десятков метров, вздрогнула. Чья-то ладонь ухватила меня за запястье и резко втолкнула в пустующую лаборантскую.

— Ну привет, Истомина.

— Андрей? — сглотнула я вязкую слюну и нахмурилась.

— Ну что, обида прошла? Или всё еще сердишься?

— Что?

— Вот и я думаю, что пора заканчивать дуть губы. Лучше давай пойдем на второй заход, м-м?

— Я так не думаю, — отступила я на шаг назад.

— Кончай ломаться, Вероничка. Отказы больше не принимаю. Смекаешь, о чём я?

— Янковский, ты на солнце перегрелся, я не пойму? — спрятала я за спиной вспотевшие от страха руки.

Но парень только улыбнулся, а потом решительно сделал в мою сторону пару шагов, зажимая в углу и смотря на меня так бесстыдно, что мне в моменте стало дурно.

— После пар ничего не планируй. Всё, ты теперь со мной.

— Ты бредишь…

— Не надо пылить, ок? Я же вижу, как ты на меня смотришь. Так что всё, расслабься и получай удовольствие.

Выдал этот бред и вышел за дверь, оставляя меня обтекать от такого поворота событий.

Глава 27 – Под прицелом

Вероника

Все пары Андрей Янковский, как с цепи сорвался. Написывал мне, словно мы реально с ним мило встречаемся, причём уже лет как пять, если не больше. Он слал мне какие-то сайты ресторанов, куда мы могли бы сходить, анонсы фильмов, координаты загородного картинг-клуба и прочую чушь, которую я уже перестала читать. Но на последней паре меня вконец подорвало, и я решила прекратить бесконечный поток сознания этого парня, делая ход конём, а именно, кидая его в бан.

Отдача прилетела уже после звонка.

Стоило мне только выйти из аудитории, о чём-то живо переговариваясь с одногруппницами, как меня беспардонно дёрнули за ворот рубашки с такой силой, что я на мгновение задохнулась, а потом и закашлялась.

— Я что-то не понял, Вероничка, — елейным голосом пропел Янковский мне на ухо, улыбаясь при этом как настоящий маньяк.

А я и возразить ничего не могу против такой агрессии. В ступор впала. Ко мне так давно не применяли силу, что я просто растерялась, не понимая, что лучше сделать: плюнуть парню в лицо или как следует зарядить ему коленом между ног.

— Вот и я тоже понять не могу, Андрей, кто дал тебе право протягивать ко мне свои руки, — максимально спокойно, даже буднично произнесла я, вопросительно приподнимая одну бровь.

— Я дал себе право. Я. Я. И ещё раз я.

От такого напора, причём абсолютно незамутнённого, я конкретно так напряглась. А ещё не могла состыковать того Янковского, которого я знала вот уже три года и вот этого, который принялся практически на пустом месте меня параноидально сталкерить.

— Да что с тобой не так, Андрей? — выдохнула я и дёрнулась, пытаясь высвободиться из его жёсткой хватки, так как он всё ещё крепко держал меня за воротник.

— Со мной? Со мной всё в порядке, Вероничка. А вот что с тобой случилось, м-м? То на радостях бежала со мной в ресторан, а потом вдруг нашла какую-то тупую причину, чтобы слиться. Знаешь, на что это похоже? На банальное набивание себе цены. Но, ок, я оценил. Вот только дальше я твои выгибоны терпеть не собираюсь. Мне не отказывают. Меня не кидают в бан. Меня не динамят. Это понятно?

— И ты решил притащиться ко мне и грубой силой донести весь этот бред супер-пупер-крутого альфача?

— А, может, ты хочешь сказать, что в ресторан пошла со мной только для того, чтобы использовать в каких-то своих целях? За лошка меня приняла, которого можно без последствий поводить за нос и списать у тиль? Так?

Рыкнул и угрожающий ринулся на меня, да так стремительно, что я тихо пискнула и подняла руки, прикрывая голову, в ожидании от него удара.

И именно в эту секунду Янковский мило мне улыбнулся, а затем и вовсе расхохотался, откинув голову назад. Махнул в мою сторону ладонью и хмыкнул:

— Да ладно тебе, Вероничка. Ты чего, реально поверила, что я могу тебя ударить? Я же просто пошутил.

— Твои шутки несмешные.

Парень же только поцокал языком и покачал головой:

— Начинаешь утомлять.

Я нерешительно сделала шаг назад и оглянулась по сторонам. Вокруг нас беспечно курсировали студенты, но, кажется, не замечали, насколько некорректно со мной обращаются. Всем было, будто бы плевать вообще.

И только тут мне стало страшно, потому что я с сумасшедшей скоростью принялась вспоминать заголовки институтских сплетен, ходивших вокруг этого персонажа.

«Янковский выбрал себе новую жертву. Зря Лыкова перевелась в другой вуз, это только подстегнёт его интерес. Всё равно же загонит её и получит своё. Да, он и отказов не принимает, а слово „нет“ в его лексиконе вообще напрочь отсутствует».

И всё это на фоне нескольких рассказов девчонок о том, что они были с Андреем, потом что-то выпили в его присутствии и уснули, а проснулись уже в его постели и голыми. И этот факт вообще заставил волосы на моей голове зашевелиться от ужаса.

Я уже было решилась развернуться и позорно сбежать от этой невменяемой личности, но спустя мгновение вздрогнула и почувствовала, как ноги подкашиваются от облегчения. Мне на плечо опустилась чья-то увесистая рука, а затем я услышала тягучий, чуть насмешливый голос моего заклятого врага.

— Истомина, вот ты где!

Аммо говорил со мной, но сам не спускал своих глаз с Янковского, на лице которого ни один мускул не дрогнул.

— Рафик, пойди, пока погуляй, — словно боярин своему холопу выдал и омерзительно оскалился Андрей, — не видишь, что ли, девушка занята. Мной.

— Истомина, ты им занята? — не меняя положения своего взгляда, спросил Аммо, и, как бы мне не хотелось позволять ему себе помогать, но другого выбора у меня, увы, не было.

— Нет, я не занята, — с расстановкой проговорила я, чуть задирая подбородок и выдыхая страх.

— Видишь, Андрюша, все свободны. Расходимся.

Вот только Янковский остался стоять, как вкопанный на месте, и продолжил пожирать меня тёмным, полным ужасного предупреждения, взглядом.

— Ладно, бывай, — кивнул парню Аммо и потащил меня прочь от этой голимой жести.

Мы шли, но явственно чувствовала, как мне жжёт между лопаток. До тех пор, пока мы не скрылись за поворотом. Я тут же скинула руку Аммо со своего плеча и сделала шаг назад, с опаской поднимая на парня глаза.

— Благодарить не буду.

— Мне твои благодарности, Истомина, никуда не упирались. Уж прости за честность, — с ухмылкой на одну сторону потянул Рафаэль и совсем сбил с толку, когда подмигнул мне.

— Что ж, — ещё на шаг отступила я, мечта сбежать куда подальше от всего этого эпического ахтунга.

— Слушай, Истомина, — хохотнул вдруг Аммо и приподнял брови, дурашливо ими поигрывая, — вот не знал, что ты окажешься настолько недалёкой, чтобы вляпаться в Янковского. Никого лучше найти не могла?

— Это ты, случайно, не на Басова сейчас намекаешь, которого сам же и сунул мне под нос, м-м?

Аммо откровенно заржал.

— Забавная ты, — прикусил нижнюю губу и окинул меня оценивающим взглядом с ног до головы, — думаешь, что мир только вокруг твоей незадачливой персоны вращается, да?

— А разве нет? — театрально удивилась я.

— Ладно, топай давай, горемычная, — томно прикрыв глаза произнёс Рафаэль, практически полностью отвлёкшись на какую-то незнакомую мне девчонку, которая продефилировала мимо нас в экстремально короткой юбчонке. А потом просто развернулся и пошёл за ней, словно ищейка по следу.

Меня же передёрнуло, но я, немедля более ни минуты, сорвалась с места и побежала на парковку, где меня уже ждала Максимовская. Я слышала, как вибрирует в кармане телефон от её настойчивых звонков.

И вот я на месте. Прыгаю на пассажирское сидение и поднимаю глаза, полные отчаяния, на подругу.

— Марта, довези меня, пожалуйста, до приюта. Я одна боюсь добираться.

— Что случилось? — побледнела она.

— Всё смешалось в доме Облонских, — вздохнула я и прикрыла лицо руками. А потом битый час пересказывала о домогательствах Андрея, внезапном появлении Рафаэля и его правдоподобном отрицании того, что он имеет отношение к нарисовавшемуся в моей жизни Ярославу.

— А я тебе говорила, что связываться с Янковским дерьмовая идея, — фыркнула Марта.

— Но я же не думала, что он совсем конченый псих!

— Блин, — принялась нервно жевать губу подруга, — если честно, то я думала, что девчонки насчёт него порядком приукрашивают действительность. А теперь даже не знаю... а вдруг всё, что я насчёт него слышала — это чистая правда, Ника?

— Господи, ну не накручивай меня! — потёрла я виски и скривилась. — Но всё же. Мы же не в Тимбукту живём. Будет дальше сталкерить — пойду в деканат. Не сработает — к ментам. Я больше замалчивать прессинг не буду.

— Думаешь, поможет? — скептически глянула на меня Марта, а я пожала плечами.

— Будем надеяться...

В тягостном молчании мы доехали до приюта, где я всё ещё в свободное время помогала с животными, выгулом и кормлением собак, от которых отказались те, кто их приручил. Я распрощалась с Максимовской и вошла в ворота заведения, а уже на ресепшене услышала звучный голос своей начальницы, которая с пеной у рта принялась мне рассказывать о новом жертвователе.

И, оказывается, что этому аттракциону невиданной щедрости поспособствовала я.

Вот это новости с полей!

— И как зовут благодетеля? — с улыбкой уточнила я, хотя уже знала, что мне ответят.

— Ой, пошли, покажу. Он там с Савелием общается, активно пытается понять, чем ещё нам помочь, — потащила меня женщина за собой, и мы вышли к вольерам, где уже с важным видом расхаживал Басов, слушая лекцию от смотрителя приюта.

Увидел меня. Улыбнулся. Больно уколол своим магнетизмом.

А я только беспомощно опустила руки вдоль туловища и закрыла глаза.

— За что мне это всё?

Глава 28 – Инвалиды

Вероника

— Ну, узнала парня, Вероника? — интересуется Валентина Ивановна, и я перевожу на неё усталый взгляд.

— Да.

— Что-то не так? — хмурится женщина и поджимает тонкие губы. — Ты только скажи, и я тут же сверну лавочку. Ты мне как дочь, и я не позволю...

— Всё нормально, — хватаю я её за руку и натягиваю на лицо пластмассовую улыбку, изо всех сил давая понять, что меня ничего не напрягает. Наоборот, я цвету и пахну в компании человека, который однажды хладнокровно расстрелял в упор сердце, что бесконечно и преданно его любило.

— Уверена?

— Да, я просто устала на учёбе. Сейчас немного прогуляюсь с собаками и мне сразу станет легче, вот увидите.

— Тогда и спонсора с собой прихвати, — подмигнула мне сердобольная женщина и умилительно сложила руки на груди.

— Хорошо, — выдохнула я раздражение через нос, а сама продолжала беззаветно растягивать губы в псевдосчастливом оскале.

Когда же всё это закончится? Когда я смогу просто жить, без оглядки на уродливое прошлое, которое с маниакальной одержимостью не перестаёт преследовать меня и испытывать на прочность. И мы снова, на пару с истрёпанным сердцем, смотрим в глаза своему персональному мучителю и с ужасом понимаем, что ещё ни один человек в этом мире, ни до него, ни после, не заставлял каждый волосок на моём теле вставать дыбом в его присутствии.

Один взгляд — и нервы гудят от напряжения, словно высоковольтные провода.

Прикосновения под запретом — от них может быть короткое замыкание. А дальше яркая вспышка. И долгая, мучительная смерть...

Валентина Ивановна ведёт меня к Басову и болтающему с упоением Савелию, а затем заполняет эфир какой-то бесполезной, но нужной болтовнёй, которую я совершенно не слышу. Я смотрю Ярославу прямо в глаза и чувствую, как начинают дрожать мои руки, и ком размером с целую вселенную забивает мне глотку.

— Привет, Вероника, — пожимает парень плечами, будто бы таким образом извиняется за своё очередное беспардонное появление в моей жизни.

— Привет, Ярослав, — выдаю я апатично, понимая, всем в этом мире плевать на мои желания.

Что ты там хочешь, Истомина? Свободы? Глоток свежего воздуха? Ха-ха, перетопишься! Это не индийское кино, где все в эйфории бегают по поляне, любят друг друга и горлопанят песни. Это долбаная жизнь, детка, и она полна дерьма.

— Савелий сказал, что сейчас как раз начинается время прогулки. Составишь мне компанию, Ника?

Будто бы у меня есть выбор. Мои желания не принадлежат мне. Поэтому отвечать приходится совсем противоположное тому, что я на самом деле думаю.

— Конечно. Возьмём Потапку и Жужу. Они очень милые.

— Я помогу вам собраться, — хлопает в ладоши Савелий и бросается снаряжать в дорогу одних из самых сложных подопечных нашего приюта.

Приехал помогать? Что ж, пусть тогда действительно этим занимается.Заодно и посмотрит, что реальность некоторых живых существ на этой безумной планете наполнена не только праздным времяпрепровождением и прочей сибаритской мишурой.

Спустя минут двадцать пять мы с Басовым всё-таки выходим за ворота приюта. Он держит поводок милого мопса по кличке Потапка. Мне же досталась добрая лабрадориха Жужа. Обе собаки в памперсах и в инвалидных колясках. Обе безгранично рады, что им позволено целых сорок минут, а то и больше бегать по лесу, нюхать кусты и возможно даже встретить позднюю бабочку, которая усядется на их любопытный мокрый нос и взмахнёт своими потрясающими прекрасными крылышками.

Но они не будут по-чёрному завидовать ей. Они будут от всего сердца рады за чудесное насекомое и его способность летать. И совсем неважно, что жестокий человек отнял у них ноги. Они забыли. Они простили. Они научились жить заново.

— Что? — спрашиваю я, видя, как затравлено, подрагивающей ладонью проводит по своему лицу Ярослав. — Неприятно смотреть на изнанку этого мира?

— Нет, — поднимает на меня покрасневшие глаза парень и я явственно вижу в них боль. Это не сыграешь — ему действительно жаль этих ни в чём не повинных существ. — Просто... когда я ехал сюда, ожидал увидеть несчастных, уставших от неполноценного существования покалеченных животных, а теперь смотрю и глазам своим поверить не могу. Они улыбаются, а мне больно.

— Ничего удивительного, Ярослав, — пожимаю я плечами. — Просто ещё одна вопиющая несправедливость, существующая в этом мире. Люди не заслужили таких верных и преданных существ, как собаки. Они, в отличие от нас, не врут, когда признаются в любви.

Пару минут идём молча. Затем Басов принимается тискать Жужу и смеяться, когда она на пике положительных эмоций кидается вылизывать его заросшее щетиной лицо. Он хохочет, открыто так, искренне. А затем обнимает собаку и тихонечко треплет её за ухо.

И поднимает на меня покрасневшие глаза.

— Расскажешь, что с ними случилось?

— С ними случился человек, Ярослав, — тихо выдыхаю я и в который раз ощущаю резкую, почти невыносимую боль за рёбрами.

Сглатываю вязкую, горькую слюну и незаметно стираю слезинку с щеки. Пару раз судорожно вздыхаю, пытаясь вернуть голосу отстранённость и только тогда начинаю говорить, стараясь не погружаться в рассказ эмоционально. Иначе, у меня просто случится истерика. От жалости. От обиды. От ужаса, что такое вообще возможно.

— Жужа жила в любящей её семье. Росла, познавала мир, но однажды случилось так, что её вывел на прогулку не взрослый, а ребёнок. На её беду, она увидела кошку и погналась за ней. Детские руки не удержали поводок с тридцати килограммовым лабрадором. А Жужа всё бежала и бежала за своей кошкой, пока с ужасом не поняла, что потерялась. Она искала дом и целый день скиталась по улицам, с надеждой заглядывая в равнодушные лица людей. А ночью встретила тех, кто искал развлечения. Её расстреляли из пневматического оружия забавы ради, безвозвратно повредив позвоночник, а затем оставили умирать на пустыре. Наутро Жужу нашли и привезли сюда. По чипу вышли на хозяев, но они тут же отказались от собаки. Покалеченная, она оказалась не нужна тем, кто когда-то приручил её. Позже, по камерам нашли тех личностей, кто издевались над Жужей более часа. Час ада для бедной собаки на кон во имя визгливого восторга отмороженных на всю голову тварей. Их даже не привлекли к ответственности. Дело тупо замяли. На этом всё.

— А Потапка? — кивнул Ярослав на мопса, у которого и вовсе были ампутированы задние конечности.

— Его хозяин обожрался некулинарными солями и решил, что безобидный пёс вдруг превратился в исчадие ада. Он гонялся за ним с мясницким тесаком, а затем с особой жестокостью сделал то, результат чего ты видишь прямо сейчас.

— Грёбаные наркоманы, — со злостью выплюнул Басов и скривился. — Когда же они уже все передохнут?

— Дураки, жадные до кайфа, в этом мире не переведутся никогда, — пожала я плечами.

— Знаешь? — повернулся ко мне Ярослав, и прикоснулся кончиками пальцев к пуговицам на моей блузке, и кожу тут же даже от такой близости прошило током. Сильно. До мурашек.

— Что? — отступила я от него на шаг и отвернулась. Мне было невыносимо смотреть на парня. Слишком сильно билось сердце, при виде его глаз, которые, кажется, заглядывали мне прямо в душу.

— Это не Потапка и Жужа инвалиды. Посмотри на них — они при всём ужасе, что с ними сотворили, нашли в себе силы радоваться новому дню. А вот те, кто сделал их такими — настоящие калеки. Бездушные выродки, лишённые сострадания и какого-либо раскаяния, за то, что они наделали.

Я ничего не смогла на это ответить, лишь молча шла дальше, переваривая его слова, которые совершенно точно не ожидала от него услышать. А спустя ещё минут десять Басов добил меня окончательно.

— И я один из них, Вероника.

— Что? — нахмурилась я.

А Ярослав неожиданно подался ближе и схватил меня за руку, переплетая наши пальцы и запуская термоядерную реакцию в моей крови, которая незамедлительно начала бурлить в венах.

— Я тебя приручил, а затем отказался, стоило только возникнуть первому недопонимаю в наших отношениях. Я даже не поговорил с тобой. Не выслушал. Но самое страшное — не поверил в тебя.

— И кто открыл тебе глаза на мир? Уж точно не я, — рванула я руку, но Ярослав только ещё сильнее дёрнул меня на себя, а затем приложил её туда, где за рёбрами, как сумасшедшее колотилось его сердце.

— Я был у твоей матери.

Стыд резанул по незаживающим, гноящимся душевным ранам. Я вырвалась и резко рубанула.

— Не продолжай.

— Но я должен!

— А я не должна слушать всё это, Ярослав, — прошипела я. — Предателям второго шанса не дают. Ясно? Меня переломали все кому не лень: ты, твой дед, твой лучший друг и моя родная мать. А затем просто выкинули на помойку умирать. Но я выжила! И уж точно не для того, чтобы вы надо мной заново глумились.

— Я не буду оправдывать. Я поступил, как конченый мудак.

— Верно. Поступил один раз, поступишь снова. Люди не меняются.

— Клянусь, я докажу тебе обратное!

— Пф-ф-ф...

— Мне бы только знать, что я всё ещё тебе нужен, — шаг ближе, глаза в глаза и внутри меня начинает бушевать ураган. Потому что сегодняшний Басов другой. Не тот рубаха-парень, который обманом заставил меня переночевать с ним в одном периметре.

Он другой. И взгляд его убивает меня сегодня иначе.

В нём столько честности. Столько мольбы. Столько обещания, что уж в этот раз точно всё будет по-другому.

Верю ли я ему?

Нет!

Но это не мешает мне до сих пор его любить. И мне стыдно за это всеобъемлющее чувство, потому что я понимаю, что Басов не достоин моих чувств. А его идеальная внешность — слишком примитивная причина, чтобы даже пару раз томно вздохнуть и очароваться.

— Твой дед силой всучил мне тогда конверт с деньгами, — зачем-то произнесла я. – А я его выбросила в мусорку.

— Я знаю.

— И с твоим другом я не спала.

— Я верю тебе.

— Хотя могла бы, конечно, — хмыкнула я, — учитывая то, что ты тут же побежал украшать мою голову ветвистыми рогами. Ну так, чисто из вредности, понимаешь? Типа как — мы квиты, Ярик.

Яд лился из меня рекой. Но я уже не могла остановиться. Понесло...

— Со Стеф ничего не было, Ник. Я клянусь тебе!

— Точно так же, как у меня с Рафиком. Вот только этот факт почему-то не спас меня от приговора. Да уж...

— Я впервые в жизни приревновал. Я не знал, что любовь может настолько снести крышу, Ник.

— Это не любовь, Ярослав, — неожиданно потухла я и устало потёрла глаза. – Так не любят.

Он ничего мне не отвечает, а затем сам меняет тему, начиная выяснять, какие именно нужды сейчас максимально остро стоят в приюте. Я выдыхаю и последовательно перечисляю, что именно требовалось собакам. Ярик внимательно слушал и делал для себя какие-то пометки в телефон.

— Всё будет. Я обещаю, — грустно улыбнулся он мне и нервно передёрнул плечами, понимая, что прогулка подошла к концу.

— Спасибо, — кивнула я и забрала поводок Потапки.

— Ник...

— М-м?

— Я буду лучшим для тебя.

Я же подавилась приторно сладкой надеждой, а затем прописала себе ментальную, отрезвляющую пощёчину и приговорила:

— Ты уже пытался. Не получилось.

Глава 29 – Сталкер

Вероника

— Ник?

— Ну что ещё, Ярослав? — я срываюсь в псих не из-за него, а из-за себя. Мне плохо от тех мыслей, что начинают с адской скоростью плодиться в моей голове.

Там столько «ах, если бы...», что хочется от души втащить себе по лицу и наконец-то уже проснуться от этого дичайшего наваждения!

— Можно...

— Нельзя! — рублю я, так и недослушав его вопрос, а затем, не прощаясь, срываюсь с места и ухожу с собаками вглубь приюта, к вольерам, чтобы больше не мучить себя близостью с этим парнем.

Он чересчур плохо влияет на моё благоразумие. И память. Я что-то слишком часто начала позволять себе забывать о том, что именно он сделал с нами. Со мной. Чёрт с ними, с волосами — Басов всегда упорно шёл к цели. Что ему довести пару раз до слёз убогую Вешалку?

Но всё остальное...

Я помню откровенные рассказы про его семью: мать, отца, брата и деда в конце-то концов. Как он мог играть в любовь и бездушно издеваться надо мной, когда сам был не раз бит жестокими играми в чувства? Как после всего этого я могу поверить, что он вновь не врёт мне?

Присела на лавку и усмехнулась, сглатывая слёзы и призывая себя не раскисать. А затем покачала головой и потрепала Потапку за ухом.

— Вот, как говорят: не по-людски, не по-человечески... А разве это правильно? Ведь только люди врут. Только они предают. Мстят. Воруют. Завидуют. Наживаются на чужом горе. Сожительствуют по нужде. Рожают вынужденно. И обижают всех вокруг себя: других людей, близких, родных, но всегда тех, кто не может дать сдачи. А потом смеют поднимать глаза к небу и спрашивать «за что?».

Горячая, солёная капля сорвалась с моих ресниц и упала, разбиваясь о запястье. Потапка тут же слизнул своим шершавым языком влагу и посмотрел на меня с такой грустью, будто бы и вправду понимал каждое моё слово.

— Вот и думай теперь, то ли этот мир жесток, то ли чертовски справедлив.

Остаток смены я погрязла в мелких хлопотах: помогала Савелию в вольерах, вместе с Валентиной Ивановной провела учёт корма и медикаментов на складских остатках, затем разобрала почту и принялась собираться домой.

— Я могу подкинуть тебя до города, если хочешь. Мне только нужно закончить кое-какие срочные дела, но это много времени не займёт, — пожала плечами начальница, а я тут же отрицательно качнула головой.

— На автобусе доберусь, чай несахарная, не растаю.

А затем выдвинулась в сторону выхода. Но стоило мне только выйти за калитку, как я тут же захотела рвануть обратно и ждать Валентину Ивановну хоть до китайской пасхи.

— Басов! — насупилась я, смотря на парня, который при моём появлении сразу же выпрыгнул из своей машины, улыбаясь так широко и лучезарно, что мне стало плохо.

— Ник, ну, пожалуйста, — приглашающе открывает он передо мной дверцу пассажирского сидения.

— Я на автобусе доберусь, — осторожно и максимально миролюбиво отвечаю я, чтобы не вступать в ненужную мне полемику, но Ярослав уже врубил режим «танк» и не планировал сворачивать с выбранного курса.

Я видела это по его упрямому выражению лица. Я знала его слишком хорошо. Он проще выпьет мне всю твою кровь, как пресловутый вампир, чем позволит сделать иначе, чем он это спланировал в своей голове.

— Хорошо, — кивает он и криво улыбается, — автобус так автобус.

— Спасибо, — делаю я пару шагов вперёд, но почти тут же спотыкаюсь.

— Я с тобой.

Устало тру лицо ладонями, а затем поднимаю на парня умоляющий взгляд.

— Я чувствую себя зайцем, которого собираются загнать, пристрелить, освежевать и подать к ужину с яблоком в заднице.

Басов поднимает руки вверх и чуть прикрывает веки:

— Клянусь, никаких яблок.

— О боже, за что мне это всё? — закатываю я глаза к небу и почти впадаю в тихую истерику, а этому персонажу всё нипочём. У него по бесконечному кругу жуёт одну и ту же пластинку.

Хочу. Надо. Дай!

— Ник, ну не могу я просто взять и опустить руки. Не получается, — шаг ко мне, но я не отступаю, только слепо таращусь в его упрямые глаза и слушаю, как на запредельных скоростях тарахтит в груди моё обезумевшее сердце.

— Это не причина, Ярик, чтобы отравлять мне жизнь.

— Это не так! Я всё помню, Ника. Мне не привиделся твой отклик тогда, в моей квартире. Ты и я — мы не потухли. Даже углей нет, там всё, как и прежде, полыхает.

— О чём ты, Яр?

— О чувствах, Ника! Давай, скажи мне, что их нет. Ну же... убей меня!

— Мне они счастья не принесли. Они — раковая опухоль. Кажется, что вылечился, но они пускают корни, показывая, какой самонадеянной дурой я когда-то была.

— При чём тут ты? Это я всё испортил, мне и исправлять. Просто позволь мне сделать это. Я же болен тобой! Неужели ты не видишь этого? Я чёртов калека! Все эти годы были никчёмные, пустые, на подсосе и с постоянными мыслями о тебе.

— Никчёмные и пустые лишь твои слова, Ярослав! Что тогда, что сейчас...

— Зачем ты так? Не всё было ложью. Далеко не всё, Ника!

— Хватит! — отворачиваюсь я и смолкаю, до чёрных мушек перед глазами прикусывая щеку изнутри.

А затем молча, на шоках, позволяю Басову усадить меня в салон своей тачки и захлопнуть дверь, отрезая все пути отхода. Двигатель оживает и урчит. Колёса, радостно шурша по гальке, уносят нас прочь от приюта, плутают по узким улочкам и наконец-то выруливают на скоростное шоссе.

— Я думал, куда могу тебя пригласить, чтобы ты не сильно парилась в моём обществе, — спустя минут пять разорвал тишину хриплый голос Ярослава, но я даже не дёрнулась, хотя моментально натянулась, словно струна, — ресторан и кино сразу отвалились, да и банально уже всё это. И я подумал, что, может быть, ты согласишься сходить со мной в гончарную мастерскую как-нибудь вечером?

— Как-нибудь вечером я работаю, — произнесла я, только чтобы потушить пыл Басова, но он, очевидно, расценил мои слова иначе.

— Тогда, может быть, на выходных?

— Суббота у меня занята, я приглашена на день рождения, — я не обманываю, все действительно так и есть.

— Тогда, возможно, в воскресенье?

— Ярослав, — вздыхаю я, но ничего ответить не успеваю, так как сбоку нас неожиданно жёстко подрезает спортивный, разрисованный аэрографией автомобиль.

— Придурок, — шипит Басов, а я вся покрываюсь коркой льда, потому что узнала эту тачку.

Это Янковский.

Минут двадцать в круг тонированный спорткар, то сбавляя скорость, отставал от нас, то снова обгонял, явственно пытаясь создать аварийную ситуацию. Но Ярослав уверенно маневрировал и не вступал с агрессором в дорожные баталии. А лишь спокойно рулил, поджимая губы и хмурясь.

— Конченый дегенерат...

Спорить я не стала, а уже минуты через три выдохнула, так как машина Янковского ускорилась и фактически пулей помчалась по шоссе, напрочь игнорируя все ограничения. А вскоре и вовсе скрылась из виду, так что остаток пути мы проехали без безумного сопровождения.

И наконец-то уже в сумерках мы добрались до моего дома. Да только Басов не дал мне тут же выпорхнуть из салона и скрыться в подъезде. Он ухватил меня за руку и вновь переплёл наши пальцы, запуская бродить по коже миллиарды электрических мурашек.

— Да или нет, Ника?

— Честно?

— Я знаю. Ты не хочешь никуда со мной идти, потому что боишься. Так?

— Просто не хочу. Остальное лишь ненужная мишура, — рвано выдавливаю я из себя, явственно понимая, что концентрация Басова в моём периметре достигла апогея и скоро будет передоз.

А дальше мне просто крышка!

— В этот раз я не облажаюсь. Обещаю, Ник. Я буду лучшим для тебя. Пожалуйста, скажи мне «да». Всего лишь раз..., — и на себя меня тянет, полируя тяжёлым, жарким взглядом мои губы. Меня затрясло. Тело вспыхнуло как спичка!

Пуф!!!

— Нет, нет, — сглатывает громко и дышит, как загнанная лошадь, — я больше не буду целовать тебя без разрешения. Я теперь хороший мальчик. Видишь, как ты меня в бараний рог скрутила, Ника? Видишь...?

А сам почти губами по моим губам мажет. Между нами искрит чёртово электричество. Воздух, словно кисель, стопорит лёгкие. Сознание уплывает, остаётся лишь розовая дымка, наполненная лживой надеждой.

— Ты всё видишь. А я чувствую твои мурашки, Истома, — его голос окончательно ломается и рвётся.

Наши лбы соприкасаются, веки захлопываются сами собой. Чувства глушат логику. Напрочь!

Это так сладко и так невыносимо больно – дышать друг другом. Снова…

— Пожалуйста, возвращайся ко мне. Мне без тебя никак.

Всхлипываю. И через силу себя ломаю — невыносимо настолько, что хочется сдохнуть. Но я всё равно рвусь из его рук и всё-таки вываливаюсь из салона, а затем поспешно уношу ноги, хапая живительный кислород и прочищая свои мозги от смертельного яда под названием «Ярослав Басов».

Влетаю в подъезд. Прижимаюсь спиной к закрывшейся за мной двери и медленно выдыхаю.

Но уже в следующий момент вздрагиваю, потому что вокруг меня неожиданно гаснет свет...

Вероника

Чертыхаюсь.

Подсознание внезапно, но мощно атакуют тревожные стрелы интуиции, которая испуганным шёпотом твердит мне не делать лишних движений, а лучше и вовсе развернуться, а там уж и максимально оперативно сделать ноги. Но я лишь передёргиваю плечом и корю себя за излишнюю трусливость. Подумаешь, свет отключили. Как будто бы первый раз такое, пф-ф-ф...

Стаскиваю сумку с плеча и принимаюсь в ней рыться, отыскивая в её недрах мобильный. Нахожу гаджет и включаю фонарик. Кривлюсь — зарядки осталось катастрофически мало, но хватить должно, чтобы добраться до тринадцатого этажа. Сглатываю нервный ком, представляя, что нужно будет выйти на неприветливую эвакуационную лестницу. Но делать нечего, и я всё-таки начинаю двигаться вперёд.

Но не успеваю я пройти и нескольких ступеней, как неожиданно вскрикиваю, а затем и роняю телефон из моментально вспотевших от ужаса рук. Трубка с глухим стуком падает на пол и гаснет.

А меня в полнейшей темноте и с зажатым ртом утаскивают куда-то вглубь подъезда. Припирают к стенке и многозначительно толкаются пахом вниз моего живота.

Боже!

По телу тут же проходит судорога омерзения. На глаза, против воли и желания оставаться смелой, наворачиваются слёзы паники и отчаяния. Но когда я слышу голос того, кто, как крыса, напал на меня в кромешной темноте, то мне и вовсе становится тошно.

Чёртов больной на всю голову псих!

— Ну привет, Вероничка, – гадкий, довольный смех вспарывает мои и без того потрёпанные нервы.

Скотина!

Мычу, пытаюсь вырваться, но меня только ещё сильнее втрамбовывают в стену, а затем я с отвращением ощущаю, как под мою рубашку скользит чужая, холодная рука. Больно сжимает и ядовитой змеёй ползёт к груди.

Меня ведёт от брезгливости.

Но я и сделать ничего не могу. Что я против этого парня? Во мне росту всего метр и пятьдесят пять сантиметров, да и вес всего сорок шесть килограмм. Всё равно что слон и Моська.

Протестующий вопль рвётся из меня, но его глушит ладонь, которая слишком плотно зажимает рот. Исступлённо тяну носом воздух, но он смердит тлетворной и ненавистной вонью Янковского: забористый коктейль зажравшегося мажора – дорогой парфюм, пот, алкоголь и курево. Но даже не это пронимает до самого нутра, а то, что его язык скользит по мочке моего уха, щеке, и следует ниже на скулу. Чуть прикусывает её и продолжает глумливо шептать мне свой параноидальный бред.

— Ох, ты меня так расстроила, девочка. Очень сильно, знаешь? Кто это был сегодня с тобой, м-м? Кому ты позволила катать свою царскую задницу? Уже дала ему, да? Ох, Вероничка, если так, то я сделаю тебе больно. Поверь мне, я это умею...

Пытаюсь взбрыкнуть, но меня придавили настолько сильно, что даже дышать становится невыносимо. Сумка со спасительным перцовым баллончиком давно упала на пол. И я не знала, как теперь выбраться из этой западни.

— Но мне вот, что интересно — ты ради этого чувака из меня сделала дебила, да? Все эти неожиданные «я согласна, Андрюша», походы в ресторан с барского плеча, м-м?

Пуговица на моих джинсах расстёгивается почти одновременно с тем, как я изворачиваюсь и всё-таки кусаю Янковского за пальцы. Тот с шипением отдёргивает от лица руки, но тут же сжимает ею мою шею.

Хриплю. Крик застревает в горле. Больно бьюсь затылком о бетонную стену.

— Сука ты, Вероничка. Думала, что самая умная, да? В себя поверила? Решила, что выставишь Андрея Янковского влюблённым в тебя идиотом, вытрешь об него ноги и дальше пойдёшь? Ни хрена! Ты вообще в курсе, сколько я из-за тебя бабла проспорил пацанам? Нет? Так вот — много! И теперь их нужно отработать, милая.

На этом моменте его ладонь расстёгивает мою ширинку, и я окончательно срываюсь в истерическую панику. Выдираю руки, пытаюсь отбиться, но ему мои потуги, всё равно что слону дробина.

И я не знаю, что ещё сделать. Я наполнена ужасом под завязку, кровь кипит от унижения, тело сотрясает нервная дрожь, а мозги плавятся, перебирая в голове пути к отступлению, ни один из которых мне не поможет.

Я в тупике. А передо мной голодное чудовище.

Спятивший сталкер.

Конченая мразь!

— Я же тебя всё равно трахну, Вероничка. Тут вообще без вариантов, понимаешь? Во все, мать твою, щели. Но вот вопрос — как это будет? По-хорошему, где тебя иметь буду только я или же по-плохому, где твоё сочное молодое тело пустят по кругу? Выбирай...

От этих слов на голове начинают шевелиться волосы. Меня словно бы окатывает ледяной волной и сковывает от потрясения. Это чистый шок. Я задыхаюсь. Но сдаваться перед этой падалью не собираюсь.

Голос хрипит и ломается, но я всё-таки выдавливаю из себя самые важные слова. Потому что я больше не хочу быть терпилой и тряпкой.

— Нет! А если не отвалишь, то я пойду в полицию. Ясно тебе?

— Куда ты пойдёшь? — переспрашивает этот безумец и начинает хохотать, как одержимый. Затем в момент стихает и цедит сквозь зубы. — Только попробуй, деточка. Меня-то отец всё равно отмажет, как уже бывало и не раз, а вот тебя, никому не нужную девку без рода и племени, просто пошлют куда подальше. Ну это помимо того, что я разозлюсь ещё сильнее. А оно тебе надо?

— Да пошёл ты! — проскрипела я, почти теряя сознание от той силы, с которой он сжимал моё горло, а затем чуть не зарыдала от счастья, так как дверь в подъезд наконец-то открылась.

И теперь я была не одна лицом к лицу со своим персональным адом.

— Помогите, — прошептала я, но катастрофически тихо. Но когда услышала знакомый окрик, то крупная слеза облегчения всё-таки сорвалась с моих ресниц.

— Вероника?

Янковский тут же вздрогнул и резко отпустил меня. А затем стремительно ломанулся прочь, пока я кулем оседала на пол, слыша короткую возню в тамбуре: глухой удар, чей-то стон…отборная нецензурная брань.

— Стой! — хлопок двери.

Быстрые шаги ко мне.

— Истома? Ты цела?

— Я тут... всё...нормально...

— Фак! — заорал Басов, а затем рванул прочь из подъезда.

Но уже спустя минут пять вернулся, подсвечивая себе путь фонариком на телефоне.

— Успел смыться, тварь позорная.

Сразу же кинулся ко мне. Поднял меня с пола, быстро и придирчиво оглядел с ног до головы. Скривился, когда увидел красноту на шее и мой разнузданный вид. Хорошо, хоть застегнуть ширинку я уже успела. Забрал мою сумку, разбитый телефон, и только тогда без лишних слов подхватил меня на руки.

— Не нужно, — прохрипела я.

— Осади.

И понёс дальше, не обращая никакого внимания на мои протесты. На втором этаже, на моё счастье, включилось аварийное освещение, и мы всё-таки пересели на лифт, а затем и добрались до тринадцатого этажа. Уже стоя у моей квартиры, Басов всё-таки нарушил молчание.

— Кто это был, Ника? Тот урод, с которым ты пошла в ресторан вместо меня?

— Откуда ты знаешь? – голос просто катастрофически осел, и я буквально насиловала связки, чтобы выдавать хоть какие-то членораздельные звуки.

— Отвечай, Ник, — нервно разрезал Ярослав воздух ладонью, а я вздрогнула.

— Зачем?

— Что значит зачем? Я хочу помочь! Тебя преследует какой-то конченый отморозок, а ты просто молчишь? – срывался парень в злые ноты.

— Только послушай себя, Ярослав, — в изнеможении привалилась я к двери и откинула на неё свою голову, переваривая внутреннее перенапряжение и огромную дозу адреналина, что до сих пор бушевала в венах. — Просить помощи у одного сталкера, чтобы он защитил меня от другого? Очень умно, как считаешь?

— О чём ты?

— О чём я, Ярослав? Ну, например, о том, что ты следишь за мной, обманом запираешь меня в своей квартире на всю ночь, приезжаешь на мою работу и это всё на фоне того, что я уже не раз говорила тебе отстать от меня. Ну же, скажи скорее, ничего тебе это не напоминает?

— Нет!

— А мне да, уж прости за честность.

— Вероника, — подаётся он ко мне и пытается обнять, но я выставляю трясущиеся руки перед собой.

— Мне не нужна твоя помощь, Ярослав. Мне не нужен ты. А с Янковским я сама разберусь. Понял? Для этого даже служба специальная есть, полиция называется. Так что, спасибо, что выручил, но на этом всё.

Открыла дверь, затем закрылась от жестокого мира на все замки, сползла на пол и расплакалась.

Сама виновата. Сама...

Глава 30 – Неверующая Фома

Вероника

— Ник, это ты? — вылетает ко мне Марта в коридор и кидается в ноги, смотря так обеспокоенно, что я вымученно всхлипываю и прикрываю лицо ладонями, позволяя обнять себя и утешить.

Хотя, по сути, не за что. Всё, что происходит в моей жизни, я наворотила сама.

— Что случилось? Ты в лифте застряла, что ли? Свет же только что отключали. Да?

— Застряла, но не в лифте, — выдыхаю я и снова брезгливо вздрагиваю, вспоминая пачкающие меня прикосновения.

— Ник, ты не пугай меня, ладно.

— Я так вляпалась, — шепчу затравленно.

— Опять Басов? — зло ворчит Максимовская, но я фыркаю.

— Если бы...

— О, чёрт! Только не говори, что...

— Да. Янковский караулил меня на первом этаже. Думаю, что и свет тоже он вырубил.

— Больной ублюдок, — рычит подруга. — Он обидел тебя?

— Не успел, вслед за мной почти сразу в подъезд зашёл Басов и...

— Басов отмудохал эту гниду, да?

— Нет.

— Как нет? Ярик же в полтора раза мощнее этого мажористого чистоплюя.

— Видимо, в темноте отбился и сбежал, пока Басов проверял, что со мной всё в порядке.

— Ничего, он его ещё найдёт и вдарит по первое число, вот увидишь, — мстительно прошипела Максимовская, но я тут же отрицательно качнула головой.

— Не вдарит.

— Это как понимать? — насупилась Марта.

— Я не позволила помогать.

— Это ещё почему? Что за очередной образ великомученицы ты примерила, скажи-ка мне, Ника?

— Я лучше в полицию пойду.

— Лучше? Кому лучше, подруга? Але, гараж! Ты вообще в курсе, кто у Янковского папаша? Нет? Так вот, он бывший бандит, который в своё время отжал у честных людей пару кирпичных заводов, а сейчас святым бизнесменом прикинулся. Но за сына своего он жопу рвёт, дай боже. И его «приключения» прикрывает так, что комар и носа не подточит. Там все менты куплены, Ника. Если уж Андрею износы сошли с рук, то на заявления о домогательствах вообще глаза закроют, да ещё и тебя саму дурой выставят.

— Ну прям небожитель, как тебя послушать, — огрызнулась я. — Вот так и процветает в стране безнаказанность. Все ведь страшилками пугают, но никто даже не пробует сопротивляться.

— Ника, очнись! Вспомни второй курс и Наташу Лыкову. Дальше третий — Юля Беликова и Кира Лымарь. У них у всех были, так скажем, инциденты с Янковским. Но где они сейчас?

— Перевелись, — прошептала я, припоминая страшные сплетни, бродившие по институту в те времена.

— Также хочешь? Ладно, тогда иди в полицию, держать не стану. А вот Басов реально мог бы тебе помочь и найти управу на эту бесстрашную бешеную псину.

— И чего мне эта помощь будет стоить? — упорно гнула я свою линию, подводя обоих парней под общий знаменатель, хотя сама в глубине души понимала, что делаю это со зла. И не к Ярославу, а к самой себе, что всё ещё чувствую. Глубоко и безнадёжно.

— Что ты несёшь, Ника? — поражённо уставилась на меня глазами-блюдцами Марта, но меня уже бомбануло.

— Это ты приди в себя, подруга, — вся ощетинилась я. — Давно ли ты такой страстью к Басову воспылала? Или за псевдоромантическим флёром тебе вся ситуация с Ярославом, который один раз уже предал самым жестоким образом, вдруг показалась чертовски красивой?

— Ну уж точно не такой уродливой как с Янковским.

— А в чём принципиальная разница, Марта? Оба нагло домогаются. Оба сталкерят. И оба хотят лишь одного — трахнуть меня и свалить в закат.

— Ник...

— Скажешь, я не права? — горько простонала я, и на глаза снова навернулись слёзы.

Но Марта лишь озабоченно смотрела на меня, но больше не пыталась продавить там, где я всё забетонировала. Затем помогла встать мне на ноги и затолкала в уборную, где приказала мне раздеться и полезать в ванную, которую она уже принялась набирать для меня, да ещё и с пеной.

Спустя минут пять я уже расслабленно выдохнула в горячей воде, измождённо прикрывая глаза и пытаясь забыть о позорном столкновении с Янковским, его руки, его прикосновения, его смрад, которым, кажется, пропиталась каждая клетка моего тела.

Но Максимовская и на этом не остановилась, а припёрла ко мне на подносе два бокала вина, виноград и сыр. Какое-то время мы молча цедили свой напиток, но вскоре Марту прорвало.

— Сердцу больно, — два слова, двенадцать букв, но сколько в них было мучительной обречённости.

И только человек, прошедший через эмоциональное чистилище, способен понять, что это даже не констатация факта, а крик души, которая плачет навзрыд.

— Молчит?

— Даже не смотрит в мою сторону, будто бы я пустое место или предмет мебели, — я вижу, как дрожит подбородок девушки. Мне так её жаль, я чувствую её эмоции как свои, пропускаю их через себя. Вспоминаю собственную любовь без ответа — это страшно. Это то, что убивает в тебе всё живое, остаётся лишь физическая оболочка, за которой ничего нет, только зияющая пустота, трещины и пепел.

— У меня есть кое-какие сбережения. Давай бросим всё и на неделю уедем на море. Хочешь? — я не знаю, что ещё предложить. В такой ситуации обычные слова утешения бесполезны, никто не может помочь, когда твои внутренности накручивают на ржавую вилку и без анестезии выдёргивают их из груди.

— Я хочу не любить его больше, Ника, — шепчет Марта сбито и сипло от шкалящих эмоций. — Ничего не помогает. Ни море, ни горы, ни другие парни. Годы идут, а я всё чувствую, а теперь ещё и знаю, как со Стафеевым может быть хорошо. Так как не было ни с кем и никогда. Понимаешь?

— Да, — выдыхаю я и всё-таки роняю первые слёзы. Мы так похожи с ней в своем горе, в своей любви без ответа и даже без надежды на то, что эта прошивающая насквозь боль не напрасна.

— Что... чтобы ты сделала, если бы узнала, что нужна Басову по-настоящему, что там, в его душе, отражение твоих собственных чувств?

Секунды тянутся между нами и разбиваются на мелкие осколки, пока я думаю над вопросом Марты, хотя уже точно знаю на него ответ.

— Я бы простила ему всё...

— Я бы тоже, — всхлипнула подруга и мы обе потонули в своих мыслях, как в зыбучих песках.

Но главное, что я для себя решила, так это, что не буду слушать Марту, а всё-таки рискну заявить на Янковского за преследования и домогательства. Да, я пошла в полицию, а там честно рассказала всё как есть. И о том, что вчера меня чуть не изнасиловали в подъезде собственного дома.

Вот только следователь, внимательно слушавший мой рассказ почти полчаса, под конец пожал плечами и улыбнулся так деланно снисходительно, что мне в секунду стало не по себе. А потом и вовсе поплохело.

— С утра уже был запрос по данному инциденту, гражданка Истомина. Мы проверили информацию, а также камеры видеонаблюдения по вашему адресу.

— И?

— У гражданина Янковского Андрея Александровича есть железобетонное алиби на вчерашний вечер. А камеры в вашем жилом комплексе оказались неисправны, они пишут, но, увы и ах, не сохраняют данные. Так что, заявление от вас мы, конечно же, примем, но обвинять невиновного человека не станем. Займёмся поимкой настоящего плохого парня, — и подмигнул мне, словно малому ребёнку.

Гадко!

На душе, в сердце. Везде!

Твари продажные!

Я скривилась, встала с казённого стула, кивнула и побрела домой, несолоно хлебавши. А там уж и Марта выстрелила вопросом в лоб.

— Ну как?

— Никак. Ты была права насчёт Янковского, а я, Фома Неверующая, зря тебя не послушала...

Глава 31 – Абсцесс

Вероника

— Ник, — с ноткой ощутимого беспокойства тянет Марта, и я поворачиваюсь в ту сторону, куда она смотрит.

Помимо своей воли вздрагиваю и покрываюсь противными, липкими мурашками с ног до головы. Прикрываю глаза и медленно выпускаю через нос напряжение. Нервы от одного только вида этой гадкой персоны разносит в хлам.

Официально заявляю: я ненавижу Андрея Янковского всеми фибрами своего существования. Его развязную походку, его мимику, его запах, его пронизывающий взгляд исподлобья, который придавливает похуже железобетонной плиты.

Он впервые в истории притащил свою важную задницу в институтскую столовую в компании таких же отбитых на голову дружков и развалился за столом неподалёку. Зачем? Наверное, привлечь к себе всеобщее внимание: покривляться и громко похохотать над собственными же шутками.

Но главное для меня было одно — в мою сторону этот персонаж больше не смотрел. Вообще и от слова «совсем». И слава богу!

— Просто игнорируй его, Марта, — произношу я и зябко потираю предплечья, зачем-то снова воскрешая в памяти то, что случилось со мной в подъезде несколько дней назад.

Фу, ну как же мерзко!

— Не могу. Эта тварь заслуживает кое-чего покруче простого игнора, подруга. Например, смачного удара кувалдой по его мажористым шарам. Знаешь, так чтобы сразу в мясо — пуф и всё!

— Если убить убийцу, количество убийц не изменится, — флегматично пожимаю я плечами.

— Ты правда веришь в этот псевдофилософский бред? — кривится Максимовская.

— Нет, — жёстко рублю я, — я за справедливость, зуб за зуб и всё такое. Но этот мир диктует свои правила, они, безусловно, безобразные и не защищают слабых. Но какой у нас есть выбор?

— Да, да, — кивает подруга, а затем фыркает. — Посмотрите, дети, вот это — плохо. Но если немного заплатить, то будет уже — терпимо. А если много заплатить, то и вовсе — хорошо.

— Почти всё продаётся и покупается. Торгово-рыночные отношения, — фыркнула я и вновь вздрогнула от очередной порции смеха из-за того столика, где вовсю куражился Янковский.

— И всё-таки это странно, что он отстал от тебя, Ник.

— Почему? А по мне так, всё закономерно. Я сходила в полицию и ему сообщили, что девочка не будет сидеть сложа руки, а устроит этому засранцу широкомасштабные проблемы. Возможно, и папа подтянулся и настучал дитятку по рогам в качестве превентивных мер. Вот и остыл мальчик.

— Я бы всё-таки предпочла, чтобы с ним разобрался Басов, тогда бы меня не скребли в районе затылка смутные сомнения, — вздохнула тягостно Марта.

— Во-первых, Басов с понедельника более не отсвечивает в моей жизни. А, во-вторых, всё и так устаканилось, так что зачем козе баян?

Конечно, насчёт первого я нагло соврала лучшей подруге, потому что Ярослав продолжал писать мне и упорно искать встреч. Интересовался, как у меня дела, не донимает ли меня Янковский, не скучаю ли я по нему и не надумала ли всё-таки сходить с ним в гончарную мастерскую.

Я же на всю эту писанину отвечала железобетонным молчанием, хотя внутри меня беспрерывно творилась сущая сумятица. Я форменно словила раздвоение личности, где хорошая Ника твердила мне, что я поступаю правильно. Тогда как Ника плохая умоляла меня дать один-единственный чёртов шанс тому, кто однажды уже превратил меня в пепел.

Из всего этого напрашивался только один вывод — я сходила с ума!

— Ну не знаю..., — потянула подруга, а меня бомбануло.

— Тебе как будто три года, Марта. Нашла кого возводить в абсолют. Басов приехал в Краснодар, но не сегодня, так завтра свалит отсюда в свою расчудесную резиновую Москву, а там и поминай как звали.

— Ну так пусть бы и сделал хоть что-то полезное в своей грешной жизни перед тем как окончательно самоустраниться.

— Ты забываешь о том, что я-то тут останусь. Басов Янковского только бы ещё сильнее разъярил, а мне плоды пожинай. А полиция — это действенно. Да и у меня всегда с собой перцовка и тот шокер, что ты мне подарила на прошлый Новый год.

— Ты... просто чокнутая, Истомина! — простонала Максимовская, а я лишь затравленно улыбнулась, не понимая, чем ещё утешить девушку. Да и себя тоже.

Но договорить мы так и не успели. За столик к нам подсела парочка одногруппниц Марты: Диана и Дарина, которые без приветствия втянули нас в обсуждение сегодняшнего мероприятия. Всех нас пригласили в ночной клуб «Лова-Лова», где собиралась отмечать свой день рождения Аня Вохмина, тоже девочка из группы Марты, которую я очень хорошо знала лично. Мы уже ей и на подарок скинулись и договорились одеться в одну цветовую гамму, самую любимую у именинницы — розовую.

Но даже теперь, когда Андрей Янковский больше не донимал меня, я всё равно суеверно боялась показать нос из дома. Я и так, целую неделю не ходила на работу и ездила на учёбу только вместе с Мартой. А тут клуб, да ещё и ночной.

Я не могла так рисковать.

— Я, наверное, пас, девочки, — потирая виски, произнесла я.

Но что тут началось! Конечно, все были против такого расклада, вот только страхи мои оказались всё-таки сильнее. И они, словно огромный, гнойный абсцесс нарывали во мне, грозясь вылиться во что-то совершенно недопустимое.

Лучше дома посижу.

И пока Марта уже вечером наводила марафет, завивала волосы и пританцовывала под какие-то попсовые песенки, льющиеся из динамика портативной колонки, я сама завалилась на кровать в своей комнате и зачем-то полезла в мессенджер, бездумно перелистывая всё то, что за последние дни мне настрочил Ярослав.

Глаза впились в последние слова, что он прислал мне сегодня утром. А я их, как и прежде, оставила без какой-либо реакции.

«Я так скучаю по тебе, Истома. Чёрт с ними, с ответными чувствами, давай хотя бы кофе вместе попьём, а? Мне бы тобой последний раз надышаться...»

Слёзы крупными прозрачными бусинами закапали из глаз, сердце скукожилось и завизжало от резкой боли. Всё тело скрутило в какой-то невообразимый морской узел, который перекрывал доступ кислорода в лёгкие. Убивал!

Надышаться...

Разве можно это сделать, когда человек будто бы часть тебя? Рука, нога или целая половина твоей души... Вот не было его, жила же я как-то, да? Смирилась. Успокоилась. А потом он вновь ворвался в мою жизнь, и я поняла, что всё это время была абсолютно неполноценна.

И так хочется всё повернуть вспять. Кажется, что я готова за это отдать всё. Вот только есть одна поправка во всей этой душещипательной истории: то, что я сама себе отрубила, уже назад не пришьёшь.

— Ник, — послышался печальный голос Марты от входа в мою комнату, и я тут же вытерла с лица слёзы, улыбаясь широко и беззаботно. Да только подруга не поверила в этот наскоро примеренный маскарад. — Не плачь, пожалуйста.

— Не получается. Сердце любит, понимаешь? И я так устала твердить ему, что оно старается не для того человека. Что выбор его неправильный. Что кроме боли и тоски он нам ничего более не принесёт. Но эта глупая мышца меня не слушает и продолжает стучать для своего неправильного кумира.

Марта же кинулась ко мне, забралась сногами на кровать и крепко меня обняла.

— Однажды замолчит. Ничто не вечно...

Так мы и лежали в тишине, слушая приглушённый шум улицы за окном и тихую музыку из колонки, пока Максимовская вновь не заговорила.

— В нашем общем чатике девочки отписались, что сегодняшние выходные точно будут безопасными.

— О чём ты? — приподнялась я на локтях и выжидательно заглянула в её тёмные глаза.

— О том, что Янковский пару часов назад улетел из города. Его кто-то из ребят приглашал на какую-то там вписку, а он похвастался билетом и сказал, что все выходные будет в Москве сорить папкиными деньгами и зажигать по клубам. Сплетня быстро разлетелась.

— Оу, — встрепенулась я.

— Да, — улыбнулась мне Марта. — Так что отрывай свой симпатичный орех от кроватки и беги собираться. Мы сегодня отжигаем.

— Бегу, — кивнула я и, заплетаясь в собственных ногах, поспешила в душ.

Пусть будет клуб. Всё лучше, чем дома слёзы лить по тому, кто никогда не станет моим будущим…

Глава 32 – Где лучшие тусовки?

Вероника

— Вау, детка! Ты просто космос, — хлопает в ладоши Марта, а я ей подмигиваю через своё отражение в зеркале. — Решила закадрить сегодня вечером всех парней в клубе, м-м?

Я фыркаю и качаю головой. За рёбрами глухо, но жалобно скулит сердце. Ему не нужны все, ему жизненно необходим только один.

Тот, что под строжайшим запретом.

— Знаешь, я не удивлюсь, если через пару лет обзаведусь целым выводком кошек и, возможно, даже одним джунгариком.

— Пригласишь меня в свой клуб? — смеётся подруга звонко, а я лишь киваю.

— Идёт.

В последний раз перед выходом из квартиры критически рассматриваю свой внешний вид. Сносно. Сшитые собственноручно брюки-палаццо насыщенного цвета Барби сидят на мне как влитые. Кроп-топ такого же оттенка идеально облегает грудь и лишь слегка приоткрывает прокачанный животик. Сверху топа чуть переливается стразами-капельками футболка в мелкую сеточку. Густые волосы я оставила распущенными, но на макушке закрутила две кокетливые гульки. На лицо нанесла нюдовый макияж, лишь слегка подчеркнув веки стрелками, а губы малиновым тинтом. И последний штрих — немного любимых духов на запястья.

— Каблуки наденешь? — с сомнением потрясла в руках пару босоножек на головокружительной шпильке Марта, но я тут же отрицательно качнула головой.

— Доставай платформу, подруга. Пора нам оттанцевать всю свою боль.

— Пора, — хмыкнула Максимовская, и мы обе рассмеялись, а затем наконец-то покинули квартиру и спустились к уже давно ожидавшему нас такси.

Пока ехали, смотрели на нарезанные видеосообщения из общего чата, где девчонки уже делились началом праздника. Кто-то из знакомых нам ребят был прилично так навеселе, а кто-то ещё твёрдо стоял на ногах. Точнее, вытанцовывал на них странные танцы.

— Круто как, — чуть ли не пискнула от предвкушения грядущего веселья Марта и улыбнулась мне во все свои тридцать два зуба.

— Так, подруга, — прищурилась я, — а ну-ка, колись.

— О чём ты? — не моргнув и глазом состряпала непринуждённое выражение лица Марта, но я не собиралась покупаться на эти дешёвые трюки.

— Стафеев там? Поэтому ты и светишься словно лампочка Ильича, так? — и окинула её чересчур вызывающий наряд, на который до этого не обращала особого внимания: мини-юбка света фуксии, прозрачная шифоновая блузка цвета фламинго и просвечивающий через неё ярко-розовый лиф, который смог бы свести с ума даже разложившийся труп, не говоря уже про живого, полного сил парня.

— Так, — отвернулась от меня девушка, но я тут же обняла её за плечи, чувствуя, что она даже не дрожит — её форменно колотит перед перспективой встречи со своей неразделённой любовью. — Он с командой отмечает сегодня победу над «медиками».

— Ну хорошо. А если он там будет не один, а с Анечкой?

И вот тут Максимовская окончательно скисла. Уверенная в себе девушка растаяла на глазах, а вместо неё передо мной появилось уязвимая и раненая птичка, которая затравленно глядела на меня абсолютно потухшими глазами.

— Ну что мне теперь, топиться пойти, Ник? Жизнь ведь продолжается. А я просто докажу себе, что это не падение, а очередная взятая мной высота.

— Опыт?

— Верно.

Наконец-то такси тормозит у клуба и на нас обрушивается гомон человеческой толпы и неприятные запахи курительных смол. Меня чуть мутит от этого сомнительного аромата, и я стараюсь дышать ртом, чтобы хоть немного привыкнуть к этому смраду.

Ещё на крыльце цепляем знакомых девочек из нашей компании — все, как по заказу, тоже в розовом. Смеёмся, обнимаемся. Кто-то курит, кто-то стоит, дышит за компанию. Маринка Рядинская уже вовсю целуется с каким-то высоким, жилистым парнем, позабыв напрочь, что у неё в тонких пальцах тлеет сигарета.

— Мурашка! Кончай косить под пиявку, — окрикивает её Марта, и все покатываются со смеху. Но та только отрывается на краткий миг от своего нечаянного воздыхателя и со знанием дела цедит.

— Это молодость, девочки. Не мешайте мне наслаждаться ею! — а затем снова тонет в глубоком французском поцелует.

— Отставить зависть, — командует Максимовская, и мы все дружно смеёмся, а затем маршируем на вход в клуб. Покупаем билеты, поднимаемся на танцпол, где уже гудит подвыпившая толпа. Стробоскопы ослепляют, громкий бит качает так сильно, что в кровь мгновенно впрыскивается забористая доза адреналина.

Тревога и нескончаемая сердечная тоска чуть отпускает. Я улыбаюсь искренне. Мне почти хорошо.

И мы следуем дальше, где уже с вип-зон нам машет руками именинница. Поднимаемся, затискиваем друг друга до невозможности, поздравляем взахлёб, смеёмся, пропускаем по штрафному бокалу шампанского. И только здесь я вижу, как неестественно, словно кукла движется Марта.

Её улыбка перестаёт быть жизнерадостной и светлой, она полна боли, отчаяния и горечи. Её руки дрожат. А на прекрасных глазах, набухая, блестят слёзы.

— Марта.

— Фёдор с Анечкой, — пожимает плечами девушка, а я вижу, как она задыхается, пытаясь произнесли хотя бы слово.

Я знаю это состояние. Оно хуже зубной боли. Оно ломает тебя изнутри, когда до тебя с кристальной ясностью доходит, что ты не нужна. И твоя любовь тоже никуда и никому не упиралась. Ты в пролёте. На тебя плевать. Абсолютно, чёрт возьми!

— Уедем?

— Да хрен ему! — выплёвывает Марта, закидывается ещё одним фужером шампанского и отправляется танцевать со стайкой девчонок. А я только улыбаюсь, смотря на то, как плавно и артистично движется её стройное тело и незаметно перевожу взгляд на Фёдора. Хмуро курит кальян, беспрерывно кивая на то, что тараторит ему на ухо рядом сидящая девушка. В нашу сторону даже не смотрит, он весь сосредоточен на своей подруге.

Руки сжимаются в кулаки. Обида за Марту взрывает меня изнутри, но я остаюсь непоколебимой. Жалкий трус. Ещё один из тысячи, которым мы обманулись. Поигрался, разбил куклу и дальше пошёл, не заботясь о том, что сделал ей невыносимо больно.

Но что это…?

Оглядываюсь резко, потирая затылок. Всматриваюсь в бесконечные незнакомые лица и не могу понять, кто именно царапнул меня пристальным взглядом. Хмурюсь, но продолжаю сканировать толпу — ничего.

Достаю из маленькой сумочки телефон и проверяю его на наличие уведомлений с колотящимся где-то в горле сердцем. Выдыхаю, ни то разочарование, ни то успокоение. Но на экране ничего.

Пытаюсь стряхнуть нервозность и убедить себя в том, что мне всё причудилось, но не могу. Пока мы веселимся с девчонками, пьём и танцуем, я неотступно чувствую чей-то неумолимый взгляд. От него ползут мурашки по коже. От него мелко трясёт тело. От него конкретно так ведёт. И я уже было решаю, что окончательно спятила и потонула в паранойе, но нет.

К нашему столику подходит официант и выставляет передо мной бутылку самого дорогого шампанского, что есть в местном ассортименте.

— Что это? — недоумённо таращусь я на неожиданный презент.

— Комплимент от почитателя вашей красоты, — улыбается парень и ловким движением рук откупоривает бутылку. — Меня попросили передать, что вы самая потрясающая на планете и равных вам нет.

— Вау! — голосят девчонки и тянутся со своими фужерами, пытаясь урвать порцию шипучего напитка, вот только я в ступоре хмурюсь.

— И кто же он? — спрашиваю я, но получаю отказ.

— Джентльмен пожелал остаться неизвестным, дабы не портить вам настроение. Всего доброго и отличного вечера, — кивнул мне официант, а затем растворился в толпе и тумане.

— Хэй, Ника, ты чего такая сморщенная? — ржут девочки и не понимают моего заторможенного состояния, а я лишь только отмахиваюсь от них и тяну на себя Марту.

— Послушай, а вдруг это от Янковского?

— Осади, Ник! Он в давно в Москве спит пьяной рожей в чьих-то силиконовых сиськах. Так что расслабь булки, дорогая. Всё путем!

— Не знаю, — тяну я и снова верчу головой по сторонам в бесплодных попытках углядеть того, кто наблюдал за мной прямо сейчас. — У меня что-то плохое предчувствие, Марта.

— Пойдём, попудрим носик, подруга. Заодно проветримся, — тащит меня за собой Максимовская, и я не смею возражать.

Спускаемся с вип-зон, резко поворачиваем за угол и охаем, так как Марта на полном ходу врезается в Стафеева. Я же от чего-то слежу только за его руками, за тем, как чересчур сильно они стиснули талию девушки и насколько тесно прижали к своему телу.

— Смотри, куда прёшь Стафеев, — рявкнула Марта.

Но Фёдор только просканировал с ног до головы девушку пуленепробиваемым взглядом исподлобья, чуть задрал подбородок выше и дальше себе пошёл, чеканя каждый шаг. Тогда как сама Максимовская схватилась за сердце и дышала до такой степени тяжело, как будто планировала прямо здесь и сейчас приказать долго жить.

— Тише, — скомандовала я и повела подругу дальше, пока мы наконец-то не добрались до туалетов.

А там уж Максимовскую было не остановить. Она дала волю слезам, забившись в самую дальнюю кабинку, и плакала так горько, что у меня тоже навернулась солёная влага на глаза. Спустя минут двадцать у девушки и вовсе началась истерика, она уже не способна была ничего говорить, только заикалась бесконечно и всхлипывала, вытирая слёзы с покрасневших и опухших век.

— Я сбегаю за водой, ладно? Сиди здесь и жди меня, — наказала я, а затем стремглав бросилась к ближайшему бару, где заказала две бутылки минералки и стакан свежевыжатого лимонного сока. А затем со всем этим добром двинула обратно к уборным.

Вот только на полпути меня тормознул какой-то смутно знакомый парень из нашего института и сказал, что Максимовская вся в слезах выбежала прочь из клуба. Я тут же, не думая более ни о чём и переживая за лучшую подругу как никогда, кинулась на помощь, оставив минералку и сок на ближайшем столике.

И уже спустя минуту стояла на улице и озиралась по сторонам, пытаясь разглядеть в толпе курящих ребят ярко-розовую юбку. Но ничего. Пока кто-то услужливо не указал мне за угол здания ночного клуба.

— Она, кажется, вон туда побежала.

— Точно? — прикусила я нижнюю губу.

— Абсолютно.

И я целенаправленно пошагала куда было сказано, ибо не могла бросить свою пьяную, влюблённую до одури и с разбитым сердцем подругу один на один со этим горем...

Я осторожно вышагивала по тёмному проулку между двух близко стоящих друг к другу зданий, который не был освещён даже куцым светом фонаря, и уж было хотела повернуть обратно, но в ту же секунду услышала, как кто-то тихо всхлипывает.

— Марта? — бросилась я вперёд, но резко остановилась, так как за очередным поворотом вдруг увидела одиноко стоящий автомобиль.

Неожиданно фары ярко вспыхнули, как огромные прожекторы, на несколько секунд полностью ослепив меня. Я зажмурилась, прикрывая глаза руками, но уже в следующее мгновение испуганно охнула...

Вероника

Холодные, пропахшие табаком, пальцы плотно зажали мне рот и нос, так что дышать стало практически невозможным. От шока и страха кровь на максимум забилась адреналином, но силы он мне не дал. Наоборот — тело затряслось, скуриваемое судорогой панической атаки. И все правильные мысли со скоростью света вылетели у меня из головы. Остался только он – концентрированный ужас!

Но самый страшный удар по размазанной в хлам психике, я получила тогда, когда услышала голос своего самого злейшего врага.

— Ну привет, Вероничка. Скучала по мне, м-м? — мерзкие, ледяные пальцы Янковского скользнули под футболку и до боли впились в мой бок.

Я же могла только мычать и безрезультатно пытаться отбиться. Это было заранее обречено на провал, так как нападающий был всё равно что каменная скала, против моего роста и веса.

— Дюха, кидай эту щелину в тачку и погнали. Чего ты там размусоливаешь? На хате поорём, — я не видела второго отморозка из-за плотной завесы из слёз, что навернулись на мои глаза, и света фар.

Но я загривком чувствовала, что он мне не помощник. Наоборот – ещё один палач.

— Жди, Иса, — шикнул Янковский и гадко рассмеялся, — она уже попалась. И бежать ей не куда, не ссы. А мне важно посмаковать каждую минутку этого феерического падения. Ты же не против, Вероничка?

Заржал, как конченая мразь, и прокаркал.

— Хэй, Иса, она не против.

— Жду тебя в тачке, — пробубнил подельник Янковского и скрылся внутри машины, а меня грубо подтолкнули в спину, а потом ещё и ещё, пока я не упёрлась бёдрами в капот.

Новый толчок и меня до звона в ушах прикладывают головой о тёплый металл работающего автомобиля. Я чувствую, как слёзы всё-таки выливаются из глаз. Мычу, изо всех сил рвусь прочь и брыкаюсь, но, кажется, делаю только хуже, ибо хватка Янковского становится всё крепче и жёстче.

— Высокомерная сука, — шепчет он, навалившись на меня сверху так сильно, что почти перекрывает доступ кислорода в лёгкие. Перед глазами уже начинают свой страшный танец чёрные мушки, но я всем чертям назло пытаюсь оставаться в сознании.

Иначе всё, мне крышка!

А значит, я обязана не позволить двум моральным уродам надругаться над моим телом и нагадить в душу. Я лучше сдохну, но не стану мириться с такими жестокими реалиями. А если судьба решила вновь повеселиться за мой счёт, то пусть идёт на хрен!

Я Вероника Истомина и только я решаю, какой будет моя жизнь. Я не девочка для битья!

Попытки высвободиться становятся ещё ожесточённее, я бьюсь, как рыба, выброшенная на берег, как животное, попавшее в силки. Чувствую, как ладонь Янковского грязно лапает меня за задницу и грудь, между ног, а затем больно шлёпает по ягодице, и я окончательно зверею.

Дёргаю головой вверх-вниз и чуть высвобождаю рот от сдавливания, а затем открываю его и со всей дури прикусываю пальцы своего врага. Сильно! Сжимаю челюсти остервенело, пока с удовольствием не ощущаю во рту металлический привкус крови.

И ликую!

— Тварь! — шипит это животное и чуть ослабевает хватку, ревностно переживая за свою укушенную конечность. Но мне хватает этой секундной заминки, чтобы вывернуться и хорошенько пнуть его так, что парень теряет равновесие и заваливается на капот.

А дальше бежать.

И орать во всю глотку!

— Помогите! Помогите мне!!! Пожалуйста…

Сзади слышу громкий матерный вопль и звук открывающейся двери, а затем и быстрый топот ног по асфальту. Это неизвестный мне Иса бежит вслед за мной.

Волосы на голове встают дыбом от паники!

Отчаяние почти выносит мою нервную систему за скобки этой катастрофической ситуации. Я бегу, ору, зову на помощь, но понимаю, что до угла здания добраться не успею. Да и у самого клуба слишком шумно: долбит музыка, смеются люди, десятками подъезжают и уезжают такси.

Шанс, что меня услышат из этой подворотни практически равен нулю, но я не сбавляю оборотов и в последний раз надрываю голосовые связки:

— Помогите!

А затем падаю навзничь и громко вскрикиваю. Это меня ощутимым толчком в спину уложили мордой в асфальт, а затем ещё и пнули в живот.

— Откроешь рот ещё раз, сука, и я тебе голову сверну. Ты поняла? Будешь ноги раздвигать уже дохлая.

И снова меня скручивают, а затем и волокут к машине. Подбежавший через несколько секунд Янковский крепко-накрепко фиксирует мои запястья за спиной скотчем. Им же заклеивают рот, но прежде я ещё раз успеваю прокричать «спасите!», а дальше меня жёстко ударяют в висок.

Я услышала лишь свой тихий писк. А дальше перед глазами потемнело. Я завалилась на колени, а затем картинка и вовсе смазалась. Я лишь выхватывала какие-то чудовищные отрывки происходящего вокруг.

Истошный вопль Марты.

Окрик:

— Куда ты сунулась, дура! Уведи Нику отсюда. Живо!

И вот уже её нежные руки на моём лице. Она всхлипывает, видя, в каком плачевном я состоянии. Но это уже неважно. Главное, что она здесь. И Он тоже...

Глухие удары. Рычание. Стоны.

— Ах ты тварь, позорная! — заорал Янковский. – Вали его, Иса! Вали…

— Тише, Ника, тише! Ярик их всех размотает. Тише...

Резкая боль — это мне с губ сорвали скотч, но я даже не пискнула. Но запястья освободить Марта мне не успела. Замерла в напряжении, оглянувшись и присмотревшись туда, где два на одного продолжалась дикая драка.

А затем громко вскрикнула и бросилась куда-то бежать, лишь коротко наказав мне:

— Жди здесь.

Я истерически хмыкнула. Можно подумать, я в таком состоянии могу куда-то далеко уползти. В голове не хило так пульсировала адская боль. Рот наполнился кровавой слюной. Я медленно провела языком по нижней губе и поняла, что она разбита. Так, чуть покосившись, я и сидела несколько бесконечных секунд или целую вечность, я не знаю, пока в проулке не появился ещё один парень. И не врезался туда, где уже сразу двое зажимали в угол и планомерно избивали третьего.

— Яр, — простонала я, и всё это время едва сдерживаемая истерика вылилась наружу.

И как в туман шагнула, вслушиваясь в звуки непрекращающейся борьбы за спиной, потому что Марта уже пыталась меня увести из этого адского переулка. Вот мы встали. Вот сделали пару шагов. Вот до нас донеслись угрозы, произнесённые со взмыленным отчаянием зверя, которому уже нечего терять.

— Не подходи ко мне! — хрипит Янковский. — Назад, я сказал!

— У него травмат, — предупреждает Стафеев.

— Да и по херу! — рычит Басов.

Но два выстрела всё-таки разорвали тишину ночи, а я забыла, как дышать, и выдохнула только тогда, когда поняла, что никто не пострадал. Он не пострадал!

Звук закрывающейся автомобильной двери и истошный визг шин по асфальту, а через минуту наконец-то всё окончательно стихло...

Мы с Мартой замерли и повернулись, в ужасе уставившись на одного отморозка, валяющегося всего в крови возле мусорного бака. Басов держался за бок и, хромая, пошагал к нему в сторону и, выдёргивая ремень из шлица своих джинсов, жёстко зафиксировал руки подонка за спиной.

— Шокером жахнули тебя, что ли? — спросил у него Стафеев.

— Ага, — Басов хрипло засмеялся, — а так я их почти уделал. Но спасибо. Я — Ярослав.

И протянул руку.

— Фёдор, — Стафеев её тут же пожал. — Чего-то я в шоке. Мы тут шороху навели, а охраны до сих пор и нет?

— Да и хрен с ними, я сейчас ментов вызову...

Фёдор кивает и быстро подходит к нам, затем пристально вглядывается в лицо Марты и хмурит брови. Молча берёт её за запястье и ведёт ближе к свету, громко чертыхается.

— Перестань, — ворчит Максимовская, убирая от себя его руки.

— Больно? Кто из них это сделал?

Вижу, как тянет Марту на себя, как обнимает, как заправляет ей выбившуюся прядь волос за ухо. Как наклоняется и упирается лбом в её лоб. Замирают оба и даже в отдалении видно, как глубоко они вдыхают этот момент в себя. Напитываются им, боясь спугнуть то особенное, что лишь слегка коснулось их.

Как бабочка, севшая на плечо...

Я же отвернулась от этих очевидно искрящихся чувств и, охая, пошагала туда, где ещё удерживал коленом нервные брыкания второго подонка Басов. Доковыляла до проулка, в котором скрылся Янковский и сглотнула. И пока Ярослав пытался вызвать полицию, лежащий под ним мерзавец бесконечно цедил свой яд.

— Вы чего, пацаны, попутали тут? Вы вообще в курсах на кого рыпнулись? Тёлка сама к нам пришла, никто её не принуждал. Сказала, что любит пожёстче. Мы её тут в два лба драли, а она радовалась и орала, что ей мало. Какие теперь к нам вопросы?

Удар. Глухой стон.

И рёв двигателя...

Я вздрогнула и подняла глаза, а затем, переполняемая ужасом, впала в ступор, смотря на то, как на меня несётся автомобиль с выключенными фарами. И мне бы бежать, но ноги вросли в асфальт. Лишь покорно ждала очередного удара судьбы, который обещал стать последним.

Но за секунду до неминуемого меня кто-то оттолкнул в сторону. А я только жёстко приземлилась на задницу, ощутимо приложившись боком о бордюр, а затем подняла глаза и в ужасе закричала...

Глава 33 – Руины

Вероника

Автомобиль, что сбил Ярослава, неожиданно остановился в проулке, заполняя его дымом от жжёной резины. Я видела, как Стафеев было просился наперерез, но был остановлен истошным криком Марты. И где-то тут, картинки замелькали с невероятной скоростью.

Реальность перестала быть одним замедленным кадром, а закрутилась, словно центрифуга, вызывая паническую тошноту и головокружение.

Остановите эту планету! Я хочу сойти...

Автомобиль, который должен был сбить меня, но сбил Басова, вновь тронулся. Но на этот раз поехал не вперёд, а сдал назад.

Марта закричала во всю глотку:

— Ника! Ника, господи! — и меня её отчаяние приводит в чувства.

Наполненная адреналином и не чувствуя более боли, я словно горная коза подскочила с асфальта и бросилась в сторону. Машина, визжа покрышками, пролетела буквально в жалких сантиметрах от моего тела, но прежде я успела вжаться в холодный кирпич здания и остаться невредимой. Секунды в ожидании того, что же будет дальше разбились вдребезги, а сумасшедший маньяк всё-таки скрылся из виду. Я же, умирая от беспокойства, кинулась к Ярославу, который ничком лежал в нескольких метрах от меня.

И в этот самый момент проулок заполнился людьми. Охранниками. Зеваками. И полицейскими сиренами, которые, очевидно, были вызваны на звуки стрельбы. Но я ничего из этого всего не видела и не слышала. Я лишь вцепилась ледяными дрожащими пальцами в некогда белоснежную рубашку Ярослава и молила всех известных мне богов не забирать его у этого мира.

И у меня тоже.

Пусть он предатель, невозможный тип и манипулятор, но я любила его. И я всем сердцем желала, чтобы он дышал полной грудью, улыбался и радовался новому дню. Пусть не со мной. Пусть с другой. Хоть как, но только пусть делает это, чёрт его раздери!

— Яр, — я увидела, как моя слезинка сорвалась и разбилась мокрой кляксой на его щеке. А за ней и вторая. — Пожалуйста, открой глаза.

Но парень не слышал, и мне осталось только прижаться к его груди и слушать, как сильно и уверенно стучит его сердце. И выдыхать, что из-за моей дурости и самоуверенности, а ещё желания досадить ему же, Ярослав вляпался во всё это эпическое дерьмо.

Я во всём виновата. Только я одна!

Где-то на периферии сознания я услышала, как неожиданно громко завопил подельник Янковского:

— Помогите! На меня напали! Я Иса Мирзоев, я сын депутата Мирзоева. Меня хотели убить! Скорее же, освободите меня!

Он орал так громко, что стало почти невыносимо слушать эти визгливые потуги. А был таким смелым, грозился над девчонкой надругаться на пару со своим дружком. Мужик прям! С яйцами, глядите-ка.

Тварь убогая.

— Девушка, — ещё один громкий окрик прозвучал над головой, но мне было плевать, — так, кто-нибудь, отлепите её от пострадавшего.

— Нет, — зашептала я, но голос мой критически сел. Видимо, я в конец сорвала его.

— Увидите её в сторонку кто-нибудь, чтобы не мешалась, — это были медики, которые уже пытались на месте оказать Басову первую помощь.

Спустя ещё несколько бесконечно резиновых минут я увидела, что Ярослава осторожно перекладывают на носилки и грузят в скорую. Я тут же вырвалась из рук, которые меня удерживали и кинулась к нему. Но меня тут же осекли.

— Кем приходитесь?

— Никем, — прошептала я и скуксилась, понимая, что меня сейчас со стопроцентной гарантией прогонят.

Так и случилось.

— Тогда не мешайте нам делать свою работу, девушка.

И вытурили меня прочь. А потом затолкали уже в другую карету скорой помощи, где принялись обрабатывать мои ссадины. И наконец-то удалили скотч, который до сих пор связывал руки за спиной. Марта сидела рядом, на её скуле тоже был приличный такой кровоподтёк.

Подле неё — Стафеев и он, словно коршун, ревностно следил за каждым движением медицинского сотрудника, который обрабатывал рану Максимовской. А она смотрела на него. И только тот, кто по-настоящему любил однажды, мог бы понять, что в этот самый момент между молодыми людьми шёл самый важный разговор в их жизни. Беззвучный и напряжённый.

— Федя? — наверное, мы все вздрогнули от звука этого голоса. Растерянного и испуганного.

— Анюта? — повернулся Стафеев к девушке, что стояла на улице и с сомнением смотрела, как парень кончиками пальцев невесомо касается бедра Марты. Такой нежный жест, полный заботы и щемящей тоски.

— Я потеряла тебя, ребята искали, но тоже не могли найти, — затравленно переводила она глаза с Фёдора на Марту и обратно. — А ты тут...

— Да, я помогал.

— Кому? — девушка немного скуксилась и выдохнула с таким отчаянием, что мне в моменте стало её жаль, да так сильно, что я даже рот зажала от этой зашкаливающей эмоции.

Но Стафеев проигнорировал вопрос своей подруги, а затем вдруг встряхнулся и снова нацепил на себя максу равнодушного, совершенно не обременённого эмоциями человека. Сухо глянул на Марту и жёстко рубанул.

— Я должен идти.

А дальше мы обе в шоке уставили на то, как Стафеев нежно обнял свою девушку и прошептал ей на ухо:

— Всё хорошо, малышка. Я с тобой...

Марта отвернулась. Я только покачала головой, но тут же забыла об этой драматичной сценке, когда в поле моего зрения появился полицейский, давая указания всех участников драки везти в отдел. Спустя ещё полчаса нас уже всех допрашивали в участке.

На меня нещадно давили и вообще вели себя в высшей степени грубо, объясняя это тем, что я зарвавшаяся лгунья. И вообще, у них есть свидетель, который дал показания, что я знала, куда и к кому шла, а именно к Исе. И сделала это добровольно. А ещё, что я не один месяц состояла в интимной связи с Янковским и Мирзоевым одновременно, причём делала это за деньги.

Это был тот самый тип, который направил меня прочь из клуба, уверяя в том, что Марта его стремительно и внезапно покинула.

А позже нашёлся и второй человек, который подтвердил, что на встречу с парнем я шла сознательно и чуть ли не в припрыжку. Про присутствие Янковского не было сказано ни слова. Меня на этот счёт вообще слушать не собирались, мотивируя это тем, что у парня было железобетонное алиби и его вообще не было в городе.

И всё это форменное безобразие творилось на фоне того, что Ису Мирзоева отпустили почти сразу же, да ещё и извинились, пообещав разобраться с нарушителями правопорядка, и привлечь к ответственности тех, кто посмел поднять на бедняжку руку и оклеветать его. О, я слышала, как в участок явился его отец и орал так громко, что стёкла на окнах дрожали.

Меня, Марту и Фёдора же мучили в участке до самого утра. А затем отпустили, пообещав нам огромные проблемы, если мы не придём в себя и не начнём давать «правдивые» показания.

Вот только очутившись на свободе, я первым делом поехала не домой, а туда, куда увезли Басова. Адрес больницы мне сообщил следователь, который несколько часов кряду мурыжил меня с сальной улыбкой на губах, считая той, кто торгует собственным телом направо и налево.

— Ник, давай хоть переодеться заедешь домой, а? — скептически оглядела меня Марта с ног до головы, но я тут же отмахнулась от этой бредовой идеи.

Плевать на внешний вид, мне важно было знать, что с Ярославом всё в порядке.

Остальное побоку...

Вероника

— Ладно, — тяжело вздохнула Марта, — но все твои вещи остались в клубе, Ника. Ты без денег, без телефона. Включи мозги!

— Но...

— Ничего с твоим Басовым не случится за тот час, в который ты заберёшь свои вещи и дома переоденешься во что-то, что не испачкано грязью подворотни и кровью.

Я же нахмурилась и нерешительно кивнула, а там в максимально сжатые сроки умудрились снова разжиться телефоном, средствами на проезд и чистой одеждой. Наскоро же принятый душ немного сбил с меня чувство внутренней гадливости от произошедшего, а также наконец-то помог расставить в голове всё по своим местам. И главное тут было то, что Ярик, не задумываясь, пожертвовал собой, чтобы спасти меня из-под колёс обезумевшего от ярости Янковского.

Просто взял и сделал, напрочь игнорируя то, что именно я заварила эту кашу. И неважно, что я хотела досадить лишь Ярославу. Причины — это уже дело десятое. А результат есть и от него, увы, никуда не деться.

По выданному мне адресу больницы я была уже спустя минут пятнадцать. Но оказалось, что торопилась я зря, ибо увидеться с Басовым сегодня мне никто не разрешил бы, ибо свидания с больными, как оказалось, проводятся исключительно в рабочие дни и в регламентированные для этого часы.

Я сникла. И почти расплакалась, но все же умоляла бесконечно сказать мне, всё ли в порядке с парнем, что спас мне жизнь. Но от меня вновь отмахнулись и назидательно поведали о том, что я никто и звать меня никак, чтобы они отчитывались о состоянии здоровья своего пациента.

На этой минорной ноте разговор со мной был окончен.

А я, превратившаяся в руины, побрела домой, где остаток дня вообще не знала, чем себя занять, чтобы дожить до понедельника. Беспокойство съедало меня изнутри. Переживания за Ярослава глушили. Нервная система была напрочь подорвана неизвестностью и страхом.

Марта же, хоть и сама была похожа на разбитую в дребезги вазу, смотрела на меня с сочувствием и пыталась утешить, да только получалось у неё это из рук вон плохо. Мы обе были разрушены до основания.

А уже поздним вечером на мой мобильный поступил звонок с неизвестного номера. Я, молясь, чтобы это была весточка от Ярослава, схватила трубку и с замиранием сердца приняла вызов.

— Алло.

— Вероника Истомина? — послышался на том проводе мужской голос с чуть восточным акцентом.

— Да, это я.

— Очень хорошо. Тогда слушай сюда внимательно, Вероника. Слушай и не перебивай. Меня зовут Сурен Вахабов, я адвокат очень уважаемого человека в этом городе — Талгата Мирзоева. Того самого, на чьего сына Ису ты сегодня написала заявление, обвинив парня в попытке твоего изнасилования.

— И что вы хотите? — совершенно безучастным тоном произнесла я, уже наперёд зная, что сейчас меня будут запугивать или пытаться купить.

— Чтобы ты прекратила валять дурака и забрала своё заявление, девочка. Если сделаешь это, то господин Мирзоев будет тебе очень благодарен. Ты же понимаешь, о чём я?

— Допустим, понимаю.

— Отлично. Я рад, что ты оказалась умненькой девочкой. Но, Вероника, если ты не поступишь мудро, то нам придётся выдвинуть против тебя встречные обвинения, а там уж привлечь по всей строгости закона за ложный донос, вымогательство и проституцию. И уж поверь, мы найдём способы, чтобы доказать каждый из перечисленных мною пунктов.

— Я вас услышала, — выдохнула я в трубку, а затем со всей дури прикусила кулак, чтобы не орать в голос от гадливости и отчаяния.

— Рад этому, Вероника. Время пошло — срок тебе до конца следующей недели.

И отключился, а я упала на свою кровать и слепо уставилась в потолок. Не плакала, уже было нечем. На сердце лишь тяжёлой, каменной плитой давил груз вины за содеянное. И за самонадеянность. За тупую веру в сказку, что в этом мире есть человечность, справедливость и доброта. Всё тлен. Сильные имеют слабых — это факт!

И если ты слаб, то никто тебе ничего не должен. Просто смирись с тем, что тебе не повезло, копошись с своём дерьме и не суйся на свет, где пируют небожители. А если тебе что-то не нравится, то это лишь твои трудности и никто не обязан их решать.

Плыви по течению и больно не будет.

Ночь прошла как в бреду. Мне снился Янковский, который грязно лапал меня, разъярённый Иса, избитый Басов, плачущая Марта. Зачем-то дед Ярослава, который с пеной у рта журил меня за то, что я всё-таки испортила жизнь его внуку. И моя мать, безудержно твердящая мне: «помолись, бог всё видит, бог всё знает, он поможет, только помолись ему!».

И, наверное, не надо говорить, что утром я проснулась разбитая и опустошённая, а затем собралась и поехала целенаправленно, но не на учёбу, а в ту самую больницу, где должен был быть Басов. Правда, спустя пару часов бесплодных попыток разведать о нём хотя бы крохи информации, я всё-таки узнала, что его почти сразу перевезли в частную клинику, где он был до сих пор.

Туда я и отправилась. А там уж просидела в холле до самого вечера, ожидая хоть какой-то весточки о парне. От меня же лишь отмахивались пустыми фразами:

— С ним всё хорошо, жить будет. Не волнуйтесь, девушка, и езжайте домой, за ним присматривают лучшие врачи этого города.

Но я не сдавалась. Мне, кажется, было жизненно необходимо собственными глазами убедиться в том, что Ярослав дышит, что его сердце бьётся, а на щеках горит румянец. Разве многого я просила? Всего лишь взгляд украдкой, чтобы выдохнуть. Чтобы мысленно отправить ему благодарность за то, что он сделал.

И прошептать «люблю...»

— Девушка, — я, скрюченная на неудобном стуле, вдруг увидела перед собой аккуратные белые парусинки и зелёный сестринский халат. Тут же вскинула глаза и с мольбой уставилась на девушку, которая мило мне улыбалась.

— Да?

— Вы же к Басову?

— Да, я к нему, — и сама не заметила, как в умоляющем жесте сложила руки на своей груди.

— Тогда подождите пересменки, она будет через полчаса. А там уж я вас провожу к нему, но только ненадолго. Минут на пять, не более.

— Спасибо! — подскочила я на ноги и только было бросилась обнять в порыве благодарности девушку, как тут же осеклась и повернулась на резкий шум.

Это в холл клиники с апломбом и целой свитой зашёл пожилой мужчина, с трудом опираясь на трость и хмуря свои кустистые брови. Затем хромая, но чрезвычайно гордо, прошёл мимо и остановился у стойки администрации. А у меня сердце рухнуло в пятки, потому что я с первого же мгновения его узнала.

Это был он — Басов Тимофей Романович. Тот самый человек, кто так же, как и Мирзоев, пытался купить меня.

— Ярослав Басов — мой внук. Попал сюда вчера по скорой. Я должен немедленно его увидеть. Сейчас же! — прогромыхал он на весь холл клиники, и сотрудники тут же раболепно засуетились.

И пока вокруг него кипела мышиная возня, сам старик повернул голову и хмуро принялся выспрашивать у кого-то из своих приближённых:

— Как он вообще здесь оказался, чёрт вас всех раздери?

— Подрался, потом попал под колёса автомобиля.

— Он что обдолбанный был?

— Никак нет, Тимофей Романович. По нашим данным, Ярослав решил заступиться за девушку, а та оказалась девкой лёгкого поведения. В полиции эту информацию тоже подтвердили.

— Развелись шалавы, — брезгливо выплюнул старик и передёрнул плечами. — Кто такая вообще?

— Да кто бы её знал? Очередная шелупонь без рода и племени, — пожал плечами мужчина и на этом обмен новостями подошёл к концу, так как Басова старшего пригласили пройти в палату его внука.

Я же только сглотнула горький ком, что напрочь забил мне горло, и подняла глаза на медсестру, что всё ещё стояла рядом со мной.

— Не надо встреч, — хрипло выдавила я из себя, — и вообще, если спросят, не говорите, что я приходила. Хорошо?

— Хорошо...

Развернулась и понуро побрела на выход. В глазах стояли слёзы, но я больше не плакала. Только поняла, что слишком высоко замахнулась. Шелупони не место рядом с таким, как Ярослав. Увы, но это хоть и горькая, но правда...

Глава 34 – Тёмные времена

Вероника

— Марта? — тихо постучалась я в комнату к лучшей подруге.

— Я не голодна, — услышала приглушенный голос девушки. Грустный. Надтреснутый. Пустой, лишённый какой-либо эмоциональной окраски.

— Впусти меня, — стукнула я ещё раз в дверь.

— Снова будем реветь. Я устала от слёз.

— Ну и что? Зато вместе, Марта.

— Потом, Ник...

Я от досады закусила губу, но всё-таки развернулась и с тяжёлым сердцем побрела на кухню, где села за обеденный стол и уставилась в его деревянную, покрытую матовым лаком, крышку. Чуть поскоблила прожилки ноготком и вновь обречённо вздохнула, понуро слушая, как стонет за рёбрами избитая ногами душа.

С событий в клубе прошла неделя. Ровно семь бесконечных дней, где кроме тоски и бессильной злобы, я не чувствовала ничего. И если с моим разбитым уже в который раз сердцем было всё понятно, то из-за страданий лучшей подруги хотелось рвать на голове волосы, а ещё плюнуть в равнодушную морду Стафееву. Он ходил по институту с отсутствующим выражением на лице — полный штиль и никакого раскаяния. Тогда как Марта умирала от неразделённой любви, не в силах даже встать с постели и отправиться на занятия.

Взяла больничный и слабо прошептала мне:

— Не могу.

Ещё утром в воскресенье она вроде бы с верой смотрела в завтрашний день, а к вечеру понедельника потухла и перегорела. Рядом с ней лежал телефон, его экран транслировал личную страницу социальной сети той самой Ани, которая пестрела милыми фотографиями в обнимку с Фёдором, сделанные в ночном клубе. На подписи — сплошные сердечки. В комментариях отметился и сам Стафеев с ответными признаниями.

— Мудло, — покрепче обняла я Марту. А та расплакалась и на целую неделю выпала из жизни, страдая по тому, кому она была не нужна.

— Зачем он тогда смотрел на меня так, Ника? — глотая свою безграничную боль, шептала подруга и задавала мне вопросы, на которые я не знала ответа. — Зачем прикасался, будто бы я была важна ему? Зачем помог? Зачем кинулся за мной по щелчку пальцев? Зачем...

— Не знаю, — честно ответила я.

Но у меня и самой было целый воз неотвеченных вопросов, ведь Янковский так и не появился на учёбе. Да и вообще институт, всегда гудящий сплетнями как улей, сейчас странно притих. Никто не смотрел криво в мою сторону, никто не шептался за спиной. И это казалось затишьем перед бурей.

Но мне она была не нужна. Я и так знала, чем кончится это грязное дело, потому что однажды уже прошла по горящим углям через нечто подобное. Сильные мира сего вываляли меня в грязи, а любимый парень поверил в то, что я переспала с его лучшим другом.

Почти зеркальная ситуация...

Вот только я не хотела более проходить через подобное унижение. Мне и одного раза хватило, чтобы понять — Басов никогда не играл в моей команде и всегда готов был верить кому угодно, но только не мне. Так и сейчас: ему расскажут уродливую сказку, где я за деньги продавала двум прожжённым мажорам своё тело, а он и поверит.

Ведь люди не меняются, не так ли?

От этого понимания было почти невыносимо дышать, двигаться и продолжать жить. Но я делала это и каждый божий день приказывала себе забыть парня, без которого я, казалось бы, чувствовала себя мёртвой. Вот только сердце моё глупое меня не слушало, а слёзы сами лились из глаз в тоске по несбыточным мечтам. И душа ждала его звонка, где бы он сказал мне, что со мной. Что любит. Что никогда не поверит ни одной чудовищной выдумке обо мне.

Как итог: вечер субботы клонился к своему логическому завершению. Я в одиночестве поужинала, слушая, как из комнаты Марты доносится жалобная, полная муки, фортепьянная мелодия, а затем вздрогнула, когда в нашу дверь позвонили.

Я тут же вспомнила звонок от адвоката Мирзоева, который настойчиво напомнил, чтобы я не забыла забрать заявление из полиции, ведь у меня осталось так мало времени. По позвоночнику прокатилась волна липкого страха. Но я всё же поднялась на ноги и побрела в сторону прихожей, не желая превращаться в забитого и запуганного зверька.

Не глядя в глазок,распахнула дверь, но тут же замерла и, кажется, рот открыла от изумления.

— Привет, — с ноги на ногу переступил парень и хмуро на меня глянул.

— Привет, — процедила я и выше подняла голову, давая понять, что ему тут не рады.

— Я к Марте.

— Да неужели? — удивлённо приподняла я брови.

— Её нет на парах с понедельника.

— И что?

— Я ведь староста, — развёл руками Стафеев и шумно сглотнул. — Пришёл узнать, может, чем нужно помочь по учёбе или...

— Или пойти на хрен, Федя, — прорычала я и почти захлопнула перед его носом дверь, но тот успел сунуть в створ носок своих кроссовок.

— Марта! — крикнул парень и словно табуретку отставил меня в сторону, разулся и прошёл внутрь. — Марта?

— Ну ты вообще красавчик, конечно, Стафеев, — выпала я в нерастворимый осадок.

— Где её комната? — игнорируя моё замечание, спросил нежданный гость, но тут же на звук его зычного голоса в коридор высунула нос Максимовская и поражённо воззрилась на парня.

Секунда и Фёдор Марту просто занёс обратно в комнату, а затем плотно закрыл за собой дверь. А я пошла на кухню, где попыталась доесть свой остывший ужин и не прислушиваться к разговорам двух молодых людей, да только не получилось.

— Ты чего припёрся, Стафеев?

— Я волновался.

— За всех в группе так волнуешься или только за ту, которую трахнул и послал в долгое пешее, м-м?

— Я звонил тебе, но ты не брала трубку.

— Я, представь себе, не имела желания с тобой говорить.

— А я имел!

— Уйди, пожалуйста...

— Может что-то в аптеке купить? Чем ты больна?

— Воспалением правой пятки, Стафеев!

— Марта!

— Уйди, твою мать! — разговор скатился в крик.

— Да не могу я уйти!

— Пф-ф-ф...

— И не хочу!

Пару секунд колючего, прошивающего насквозь болью молчания, а затем Марта ломается. И я на расстоянии ощущаю, насколько непоправимо её перемалывает эта мясорубка под названием «безответная любовь».

— У тебя совесть есть, Федь? — я слышала, как задрожал её голос. — Или тебе просто доставляет удовольствие вот так изощрённо пить мне кровь?

— Я скучал по тебе, — тихо, надломлено, едва слышно произнёс Стафеев. — Марта...

— Скучал?

— Да...

— Тогда прямо сейчас звони своей Анечке и, будь добр, поставить и её в известность, по кому именно ты скучаешь и что это точно не она! — снова отчаянный крик.

Громкое чертыханье. Мат!

Хлопок двери и быстрый, злой топот ног в сторону выхода из квартиры. Бросаюсь следом и слепо смотрю, как обувается Стафеев, как тянет на себя входную дверь. В последний момент оборачивается и смотрит так, будто бы хочет придушить меня. Или себя.

— Басов сегодня улетел в Москву. Насовсем, — рубит он, и каждое его слово словно разрывная пуля влетает в меня, и я разлетаюсь на куски.

В мясо, чёрт возьми!

Ну я же говорила... Ярослав даже не позвонил мне, просто бросил, не желая мараться о такую, как я.

Дверь за парнем захлопнулась, а я рухнула на пол, закрыла лицо руками и разрыдалась.

Не нужна…

Глава 35 – Бермудский треугольник

Фёдор

— Куда попёр? Халат надень! — ворчит моя тётка и хмурит кустистые, но бесцветные брови.

— Блин, — кое-как протягиваю руки в рукава и морщусь, психуя, что одёжка не по размеру сковывает движения. — А без него никак?

— Никак, — углубляется в написание историй болезни женщина, а я только закатываю глаза, но подчиняюсь. Других вариантов у меня нет, уже пробовал, посторонних не пускают. — Тринадцатая палата.

— Помню, — киваю я и покидаю просторный кабинет, пропахший антисептиком.

Выхожу в коридор и быстрым шагом направляюсь почти в самый его конец, где сворачиваю в нужную дверь. Коротко стучусь, но, не дожидаясь ответа, толкаю створку и прохожу внутрь. Глаза пациента, на секунду вспыхнувшие бесконечной надеждой, резко тухнут.

— Здорово, чувак.

— И тебе не хворать, — откидывается на подушки парень, принимаясь бездумно переключать каналы на висящем перед ним телевизоре.

Подхожу. Жмём друг другу руки. Я сажусь в кресло рядом с его кроватью, и мы принимаемся молча рассматривать друг друга. У Ярослава не хило так пострадало лицо: губа рассечена, пару швов виднеется над левой бровью, гематома на виске, на правой щеке ссадина, будто бы ею протирали асфальт. А ещё перебинтована рука, и наложен гипс.

— Сломана? — киваю я на его пострадавшую конечность.

— Три пальца из пяти. В остальном так — отбивная, но кости целы.

— Повезло, — киваю я.

— Скорость была небольшая.

— Да, — соглашается Ярослав, но я вижу, что у него нет никакого интереса говорить со мной. Он весь будто бы варится в каких-то своих думах. Я замечаю, как тяжело он дышит, как потирает лоб и медленно выдыхает внутреннее напряжение. Его не парит то, что снаружи. Его жрёт то, что внутри.

— Долго ещё тут валяться собираешься?

— Врачи просят ещё хотя бы неделю, но у меня другие планы, — затем переводит на меня взгляд пустых глаз и коротко улыбается одними губами. — Если бы ты не подоспел, то они бы меня вдвоём точно запинали. Как крысы шокером мочить принялись, когда поняли, что я планирую открутить им все их сраные конечности.

— Гниды. Просто гниды.

— Спасибо тебе, Фёдор. Я перед тобой в долгу, — я только пожал плечами и улыбнулся. — Есть эффект?

— По нулям, — отрицательно дёрнул головой. — Янковского нет на парах. В деканате от знакомой разведал, что он ещё в воскресенье улетел в Эмираты.

— Даже так? — хмурится Ярослав, а я пожимаю плечами.

— Мирзоев тоже припух и не высовывается. Странно, обычно они вели себя более увереннее, если не сказать больше. Даже находили, чем похвастаться.

— Откуда вообще инфа?

— От верблюда, — хмыкаю я.

Молчим несколько секунд, а затем парня словно бы прорывает.

— А она?

— Вероника?

— Вероника, — кивает, а сам сверлит меня взглядом так, что даже мне становится не по себе.

— Да ничего, мелькает в институте, вроде бы бодрая, нос держит по ветру.

— Понял, — коротко кивнул Ярослав и вновь слепо уставился в экран телевизора, на котором мелькали новостные сводки.

— Что собираешься предпринять? — и я уж было думал, что парень мне не ответит, потому что, казалось, что он потонул в каких-то своих невесёлых мыслях.

— Не знаю. Мы тут, насколько могли, пробили касатиков, но упёрлись в глухую стену. Помимо всего прочего, менты плотно сидят на плюшках от Янковских и Мирзоевых, до самых верхушек все схвачено. Там до Истоминой, знаешь, сколько точно таких же историй похоронили? Просто овердофига! Наши люди пробовали сунуться к потерпевшим, но все настолько запуганы или капитально куплены, что копать в этом направлении просто нет смысла. Записей с камер видеонаблюдения нет, свидетелей нет, лепят нам убогое недопонимание, переросшее в драку между подвыпившими мажорами. А меня, представляешь, вообще сбил какой-то конченый наркоман, который угнал тачку Мирзоева, и решил на ней покататься с ветерком. От некого гражданина Патласова уже даже чистосердечное получено, а также просьба понять и простить. Ну и Вишенка на торте: мне сказали, что Истомина забрала своё заявление о нападении на неё.

— Чего? — охнул я, не веря в то, что услышал.

Но в ответ мне было только молчание и хмурый взгляд исподлобья, который у меня не получилось прочесть. Там была сплошная растерянность и непонимание, как же так.

— Я с ней поговорю, — вспылил я и подскочил на ноги, но Ярослав тут же меня осадил.

— Не надо. Мы уже своё наговорили, — и снова замолчал, беспрерывно проматывая канал за каналом. Затем психанул и вовсе откинул от себя пульт.

— Может, её запугали?

— Может...

— Ну ты же любишь её? — резкий, болезненный взгляд на меня ответил лучше любых слов. Потому что слишком много в нём было тоски, такой волчьей, когда хочется выть и рычать на всех вокруг, лишь бы тебя хоть немного отпустило.

А оно только сильнее душит...

— Это уже неважно. Сегодня вечером я улетаю обратно в Москву.

Спустя пару минут тишины в дверь палаты постучали, а ещё через секунду в створе показалась голова молоденькой медсестры, которая, краснея и робея, влюблённо смотрела на больного во все свои голубые глаза.

— Здравствуйте. К вам посетитель.

— Кто? — безучастно спросил Ярослав.

— Снова ваш дед. На этот раз сказал, что никуда не уйдёт, пока вы с ним не поговорите. Пожалуйста, войдите в положение пожилого человека. Ему там уже плохо стало, плачет, давление подскочило и вообще...

— Да как же он меня задолбал! — скривился парень и с мольбой глянул на меня. Но я только пожал плечами, ещё раз пожал тому руку и вышел за дверь.

Фёдор

А затем отправился домой, попутно проверяя пропущенные от матери, своей девушки и ребят из баскетбольной команды, которые звали меня сходить вместе с ними в кино. Заманчиво, но я обещал этот вечер провести с Аней, причём клятвенно. Набрал номер, стоящий в избранном и буквально через мгновение услышал звонкий голосок:

— Привет, любимка моя.

— Привет, Анют.

— Освободился? Приедешь ко мне?

— Слушай, — неожиданно потянул я, а сам прислонился к холодной стене больницы и глаза прикрыл от досады, — мне тут парни позвонили.

— Да? — и я услышал бесконечную грусть и растерянность в голосе своей девушки, за что мне тут же захотелось вмазать себе по лицу пару раз. Хотелось да, вот только от задуманного я не отказался.

— Да, Анют, там у них форс-мажор, дело жизни и смерти. Понимаешь?

— Понимаю...

— Давай я с ними раскидаюсь и приеду. Хорошо?

— Обещаешь?

— Обещаю, Анют.

— Федь?

— М-м?

— Я люблю тебя!

— И я тебя, — рубанул коротко и отключился, коря себя за то, что в который раз не смог произнести то, что она хотела от меня услышать.

Остаток дня я просто убил на всякую дичь. Мы сходили с пацанами в кино на какой-то новый блокбастер, сюжет которого прошёл мимо меня. Затем поели в любимой пиццерии, где ребята ржали и обсуждали последние новости, а я себя чувствовал не в своей тарелке. И наконец мы решили завалиться в кальянную, где я и вовсе ушёл на дно своих мыслей.

А затем поймал себя на том, что всё время проверяю в сети ли ОНА. А когда понимал, что нет, то принимался листать фотографии её профиля. А меж тем моя заявка в друзья так и висела непринятой. И сообщения, что я строчил ей ещё со среды тоже.

Ни слова.

И телефон мой молчал. Ни на один пропущенный от меня Марта так и не ответила.

И я с ужасом понимал, что моё терпение на пределе. Ещё немного и меня просто разорвёт на куски или ещё хуже — я потеряю над собой контроль. Или я уже это сделал?

Спустя ещё минут двадцать я по-английски покинул парней, а затем сел в такси и погнал по выученному наизусть адресу. Это я понял только тогда, когда бомбила остановился под окнами Максимовской. Я знал, что творю дикую дичь, но желание увидеть Марту перебивала голос разума.

Я скучал по ней.

Невыносимо!

И сам же себя за эти чувства бесконтрольные, жадные и сокрушительные винил. Вот только поделать ничего не мог. Ноги сами несли меня к ней, чтобы увидеть. Чтобы хоть немного хапнуть её образа. Запаха. Яда, чёрт возьми. Обдолбаться этими крохами и уйти, потому что ничего приличного я предложить ей не мог.

А затем мечтать сдохнуть...

Перед дверью своей девушки я был уже через четверть часа. Она открыла и тут же бросилась ко мне на шею, принимаясь зацеловывать моё лицо короткими, нежными поцелуями и шептать мне, как невероятно скучала, как сильно любит меня и что её родители до завтра уехали на дачу. Руки же мои обнимали будто бы неживого человека, а манекена. А губы все заученно твердили «и я... и я тоже... очень...».

— Я тебе мясо по-французски приготовила. Ты голодный, мусь? — щебетала девушка, а я только кивал как китайский болванчик и шёл за ней, чувствуя за собой такую огромную вину, что и описать было сложно. А она всё говорила и говорила, лучезарно улыбаясь мне, что я не смог не улыбнуться в ответ. — Вот, смотри, я нам романтик приготовила, Федь. Только не смейся, пожалуйста. Сейчас погоди, я свет выключу.

Порхнула к выключателю, а затем обратно и зажгла высокие свечи, стоящие в специальных подставках. Разложила по тарелкам горячее и салат, разлила вино по высоким бокалам, а затем подняла один фужер и выдохнула:

— За нас?

— За нас, — кивнул я в, казалось бы, тысячный раз и окончательно отключился от реальности, перебирая в памяти всё, что связывало меня с этой замечательной, доброй и светлой девушкой. И умоляя самого себя снова полюбить её.

Вот она перевелась из другой школы в наш восьмой «Б» класс, посмотрела на меня своими ясными глазами и села за впереди стоящую парту. Вот я принялся пялиться на неё во все глаза, а затем, не спрашивая, потащил после уроков её тяжеленный рюкзак до самого дома. А когда возвращался обратно, то глупо улыбался от счастья просто потому, что она не отказала мне этого сделать. Вот я подписываю для неё своим корявым, неразборчивым почерком валентинки на день всех влюблённых, а вот несу для неё букет тюльпанов на Восьмое марта и спрашиваю, будет ли она со мной встречаться.

Аня ответила согласием, а вечером я первый раз поцеловал её в темноте подъезда.

И всё у нас было хорошо. Мы окончили школу, поступили в институт, имели общий круг друзей и знакомых, наши родители уже вовсю дружили между собой и мечтали, что однажды мы с Аней поженимся и нарожаем парочку Стафеевых. Мы вместе отдыхали, занимались спортом, слушали одну и ту же музыку. И вообще, были на одной волне.

А затем в мою жизнь ворвалась Марта Максимовская и к чертям собачьим подорвала все мои планы на будущее, что я ревностно выстраивал годами. В первую нашу встречу я вспыхнул как порох, но ещё не понимал отчего именно. Во вторую я её возненавидел. Эта фурия бесила меня всем: тем, как выглядит, как говорит, как одевается, как смотрит в мою сторону. И как действует этот её взгляд на меня.

Я защищался, как мог. Я долгих три года пытался душить в себе малейшие чувства к Максимовской. Я культивировал к ней лишь ненависть, хотя не находил на то причин. Я делал это просто так. Просто, потому что надо. Просто для того, чтобы не было больно той девушке, что любила меня всем сердцем.

А потом я сорвался...

И превратился в конченого наркомана, который яростно пытается завязать, но всё равно жадно смотрит в сторону любимой дури. И ничего не было в моей жизни сильнее, чем желание снова прикоснуться к ней, к той, рядом с которой я чувствовал себя живым.

— Федь? — вдруг вырвал меня из мыслей тихий, но испуганный голос Ани, а я только сейчас понял, что перестал отвечать на её вопросы и вообще на неё реагировать.

Я — конченый мудак, сидел и вспоминал, как запредельно хорошо мне было с Мартой в ту единственную нашу ночь. Как ни с кем и никогда. Так бомбически прекрасно, что сейчас я готов был продать собственную почку, лишь бы всё это повторить. Хотя бы раз. И только с ней.

А не с той, что сидела передо мной и потерянно заглядывала в мои глаза. Потому что я её больше не любил. Я лишь помнил, что когда-то делал это, но сейчас был под завязку заполнен другим человеком. Без которого больше не хотел жить.

— Анют, — разбитой чашкой дрогнул мой голос, а её подбородок тут же задрожал, и она быстро смахнула со вспыхнувшей щёки солёную каплю. Ей было больно. Но и мне тоже, чёрт возьми!

Да только что я мог, если моё сердце само выбрало другую?

— Ты... ты пришёл расстаться со мной, да? — сорвалась в плачь девушка, а я не знал, как её утешить. Что нужно говорить в такой ситуации, когда на живую убиваешь ту, которая стала родной за эти годы?

А-а-а!!!

— Из-за неё, да? Той самой девушки, что...

— Ань, не рви себе душу. Я этого не стою.

— Стоишь, Федь, — скуксилась она, прикрыла глаза ладошками и расплакалась. Жалобно. Так, будто бы хоронила что-то самое дорогое в своей жизни.

— Прости меня, Аня. Прости, пожалуйста!

— Федь, ну я же люблю тебя... что же мне теперь делать, Федь?

Я сгорал изнутри. Мне было так стыдно перед этой прекрасной девушкой за то, что я не могу больше отвечать ей взаимностью. Но и иначе поступить я уже тоже был не в силах. Не получалось.

— Федя, пожалуйста. О господи, Федя...

Я же только встал со своего места, подошёл ближе и обнял худенькое тельце, что сотрясалось от горя и отчаяния. И я не мог оставить её сейчас одну. Лишь позволил выплакаться, а затем уложил Аню на диван, головой на свои колени и половину ночи гладил её по волосам, слушая тихие всхлипы.

Утром приготовил завтрак. Последний раз обнял на прощание. И ушёл.

Навсегда...

Глава 36 – Тупик

Ярослав

Я пустой.

Тогда, три с половиной года назад, сжигая собственноручно между мной и Истомой мосты, я был под завязку заполнен ненавистью, разочарованием, жаждой мести и больной одержимостью, которая без анестезии смешивала будто бы в блендере все мои внутренности.

Сейчас же от зияющей внутри меня чёрной дыры хотелось просто сдохнуть, потому что я понял, что сам же себя и привёл в этот тупик. В этот город, в котором жила девочка, которую я до сих пор отчаянно и всем сердцем любил. Бродил без неё в коматозе, а стоило увидеть её снова и мир, как по щелчку пальцев, вспыхнул яркими красками, на языке заискрил вкус жизни, а не горелый и тлетворный привкус пепла от давно сгоревших надежд.

Это всё она...

За что я в неё так втрескался на полной скорости? Когда именно? Где была эта точка невозврата? Я уже не помнил, когда она всадила крюк мне в сердце и приковала им к себе. Но до сих пор в ночных кошмарах я видел, как она снова и снова предаёт меня. Уже не потому, что я верил в ту сотканную вокруг нас ложь, а потому что отчаянно боялся по-настоящему стать для неё никем. Увидеть в её глазах абсолютное равнодушие. И понять, что я окончательно стал ее прошлым.

Что я чувствовал теперь, когда хлебнул этого дерьма в реальности?

Боль...

Страх...

Отчаяние...

И до сих пор любовь, такой силы, что мне казалось, я никогда не смогу вытравить её из закоулков своей чёрной души. Но я бы стал лучше. Стал! Если бы Истома только дала мне понять, что я всё ещё, хоть немного, но нужен ей. Долбанный шанс!

Но кому всрался тупой мажор, который сначала сыграл с ней в самую жестокую игру на свете, но на этом не остановился, а вывалил на её мать всю их личную жизнь, изгадил всё сокровенное, что было между ними, а затем опустил ниже плинтуса девушку, с которой ему было так хорошо, как ни с кем и никогда?

Вопрос риторический...

Чуть кряхтя, как старый дед, я сполз с кровати, попутно и, на всякий случай, проверил свой почти в хлам разбитый телефон. Глухо, как в тамбуре, не считая неотвеченных сообщений от Аммо — и снова насос за рёбрами затроил и заглох на пару секунд от разочарования, боли и тоски.

Не нужен...

Но я упорно решил себя добить, хотя наперёд знал, что именно меня ждёт. Я выполз в коридор и доковылял до ближайшего сестринского пункта, за которым сидела женщина неопределённого возраста и разгадывала судоку.

— Добрый вечер.

— Ах, Басов, голубчик, а ты это чего из палаты вышел? У тебя тело как котлетка, тебе бы лежать, а я по кнопке бы пришла, — запричитала женщина, словно заботливая матушка, и практически под руки повела меня обратно на мой топчан.

— Светлана вы, да?

— Светлана Геннадьевна.

— Ага. Скажите, Светлана Геннадьевна, а можно как-то узнать, кто приходил по мою душу с воскресенья? Может, звонил кто, здоровьем интересовался?

— Так ты же уже вчера у Раисы Сергеевны это спрашивал. Чего опять?

— А вдруг она ошиблась? Или кого-то пропустила?

— Ждал кого-то особенного? — улыбнулась женщина тепло, и я отвёл глаза, пряча в них свою подыхающую надежду.

— Да. Ждал.

— А чего сам ей не позвонишь тогда?

— Устал.

— Звонить?

— Мешать жить.

Зачем я говорил это совершенно постороннему человеку? Не знаю. Просто внутри меня было кровавое месиво. А я не понимал, что делать с этим состоянием. Куда бежать? Как его лечить? Или и вправду нужно было самому набрать Истому и спросить, задыхающимся от безысходности голосом что-то наподобие такого:

— Неужели тебе действительно плевать на меня? Неужели я недостоин даже простого участия? Жалкого «ну как ты?», «живой?», «ну и слава богу...»?

Но ничего. Ни слова. Ни даже дежурного «не стоило так рисковать» или «всё равно это случилось из-за тебя».

— У нас же строгие правила тут, мальчик мой, — всё-таки уложила меня на кровать медсестра и подоткнула одеяло со всех сторон. — Посторонних не пускают, информации абы кому о состоянии больных не дают. Возможно, и приходил, звонил кто-то, да как же за всех тут упомнишь?

— Я в среду написал согласие на пару имён, — пробубнил я сам себе под нос, сам же понимая, что упёрся в глухую стену. И как теперь быть?

Да никак.

Ну или можно, наверное, ещё раз наступить себе на горло и в который раз сделать первый шаг. Один звонок, чтобы окончательно расставить все точки над и.

— Ну ты там как, Истома? Вообще, я знаю как. За тобой ведь присматривает наша служба безопасности. Но я так, на всякий случай хотел спросить: ты случайно ко мне не заходила, в больничку не звонила? Ну чисто так, чтобы узнать, не откинул ли я еще копыта. Нет? Ну ладно, бывай... Кстати, я тебя люблю. Что? Неинтересно? Хорошо, прости, больше не буду докучать.

Мрак!

Ночь почти не спал. Всё медитировал на молчащий телефон и умолял его хотя бы сообщением пиликнуть.

«Не сдох?»

И я бы радостно ответил: «Никак нет. Живой!».

«А жаль...»

Утром пришёл Караев, всё что-то пытался меня расшевелить, рассказывал, как продвигается расследование. Если кратко: то тухло, дело откровенно сливали и мы ничего не могли с этим поделать. После визита Олега в палате неожиданно появился тот самый Фёдор Стафеев, который помог мне ушатать двух охреневших в край мажоров.

Хороший парень. Вот только не было у меня сил, ни физических, ни душевных, чтобы хоть сколько-нибудь радоваться его приходу. Я ведь ждал совсем другого посетителя, но она снова не пришла.

А позже, в палату, бледной, осунувшейся и изрядно похудевшей тенью, да ещё и в инвалидном кресле, въехал мой дед. Посмотрел на меня пристально, поджал губы и тяжело вздохнул. А затем зарядил мне в лоб:

— Ярослав... прости меня...

Ну ясно.

— За что конкретно ты просишь прощения, Тимофей Романович?

— За всё! Я был напыщенным и до усрачки самоуверенным мерзавцем...

— Ты и сейчас такой же, — пожал я плечами.

— Нет! Я изменился. Я всё осознал, Ярослав. Посмотри на меня — я умираю. Терапия уже не помогает. Сколько я ещё протяну? Максимум несколько месяцев. А дальше? Что я оставлю после себя? Твой старший брат всегда был бесхребетным и совершенно не хватким пацаном. Куда поставишь, там и стоит. А в тебе есть стержень и всегда был. Вот что я должен был ценить!

— У моего отца он тоже был, — огрызнулся я, но дед тут же поднял руки вверх, словно бы признавая за собой все грехи.

— Ярослав, я изменил завещание.

— Мне ничего от тебя не надо, — фыркнул я.

— Но такова моя воля. Твой брат, когда меня не станет, спустит всё нажитое нашей семьёй состояние на кабаки, шлюх и азартные игры за пару месяцев. А я бы хотел, чтобы дело моё жило и после того, как я уйду. Ну разве я много у тебя прошу, Ярослав?

Я нахмурился, но впервые посмотрел на деда с интересом. Отметил его впалые щёки и синяки под глазами, землистый цвет лица и почти полное отсутствие волос на голове. И вдруг понял, что он не врёт — он действительно отмотал свой век.

— Хорошо, — неожиданно для себя произнёс я, — но ты должен кое-что для меня сделать.

— Что угодно! — чуть ли не подпрыгнул в своём кресле дед, и глаза его явственно блеснули.

— Янковский и Мирзоев, — с гадливостью выплюнул я.

— Я уже навёл справки. Это серьёзные люди, Ярослав, очень богатые и невероятно влиятельные в нашем регионе, но я готов сыграть ва-банк. Мне рисковать уже нечем.

— Я не хочу, чтобы ты играл с ними, дед. Я хочу, чтобы ты их прихлопнул, как навозных мух.

— Это я умею...

Мы помолчали ещё какое-то время, не зная, что ещё сказать друг другу. Но я всё-таки решил ещё кое-что стребовать с этого жестокого человека.

— И ты извинишься перед Вероникой Истоминой.

— Кем? — скривился дед, но затем всё-таки понял, о ком я толкую. — А-а, всё, теперь пазл окончательно сложился в моей голове, Ярослав. А я ещё думаю, что такое имя знакомое.

— Ты сделаешь это, — не спрашивая, а утверждая рубанул я.

— Для тебя? Сделаю...

Глава 37 – Несчастливый конец!

Ярослав

— Что значит: «я так решил»? — форменно негодует Караев, глядя на то, как я пишу отказ от госпитализации. Стоило только двери закрыться за спиной моего деда, как мне жизненно стало необходимо убежать как можно дальше из этого города и от самой Истомы, чтобы не думать, не видеть и не знать, что ей без меня в этом мире теперь живется намного лучше и спокойнее.

Но не успел. Теперь вот и Караев пить мне кровь пожаловал. И неплохо с этим справлялся.

— Ты шутишь сейчас или действительно ждёшь, что я буду отчитываться перед тобой за все свои решения? — кидаю на Олега короткий взгляд исподлобья, пропускаю резкий укол боли за рёбрами и снова принимаюсь марать бумагу своим неразборчивым почерком.

— А как же твоя девчонка?

— Не моя, как оказалось.

— Что это, Яр? Ты так топил за то, чтобы остаться здесь — с ней. А теперь что, неужели новое разочарование? — сказано это было с ощутимым холодом в мою сторону, но мне было плевать.

— Пусть будет так, — лишь бы уже прекратить этот мучительный разговор, ворчу я.

— Ты реально поверил во весь тот бред, что про неё наболтали эти шакалы Янковские и Мирзоевы? — шипит Караев, и меня окончательно подрывает.

От ненависти к самому себе!

— Какая в том разница, если я один из них? — откидываю я от себя ручку и подрываюсь на ноги, принимаясь расхаживать по палате, вцепившись в волосы.

— О чём ты? — зависает Олег, а я вдруг торможу и смотрю на него с едва сдерживаемым раздражением. Как рассказать? Как поведать человеку, который для меня служил ориентиром несколько лет о том, что я второй раз в жизни наступил на один и те же грабли. А теперь сижу в собственном дерьме и с шишкой на лбу и не понимаю, что со всем этим делать.

Потому что уверен — если Вероника каким-то неведомым чудом вдруг однажды станет моей, то, стоит ей только узнать про очередной спор, и всё — мне крышка. И уже неважно будет, что мы имеем на исходе нашего боя. Главное — чем я руководствовался, когда тянул к ней свои руки в самом начале.

Очередное издевательство. Шуточка за её счёт. Прикол для зажравшегося мажора, которому было мало растоптать её единожды и загадить весь внутренний мир. Нет, надо бы ещё! Ведь в прошлый раз было так чертовски весело.

Е-е-ху-у-у, вашу ж мать!

А дальше без вариантов. Вероника оглохнет к моим доводам. К правде, что я как умалишённый любил её все эти годы и просто искал хоть маломальского предлога, чтобы зайти на очередную эмоциональную карусель вместе с ней. Ну что это за причина — отомстить ей за прошлое? Я же думал тогда об этом, но сам себе не верил. Смотрел в её глаза и тонул, мечтая захлебнуться, а там уж, сдуревшим от счастья, кануть на дно.

— Хоть поговори с ней, Ярослав.

А у меня внутри ничего нет — пусто. Включаю телефон, проваливаюсь в мессенджер, смотрю на бесконечную ленту неотвеченных сообщений и снова блокирую экран.

— Это будет монолог. Не нужен я ей.

— Но...

— Ты думаешь, я не пытался? — рычу я смертельно раненным зверем. — Ты думаешь, просто взял и опустил руки? Хрена с два! Я лишь отравляю ей жизнь. Чем я лучше Янковского или того же Мирзоева, если тупо сталкерю её без надежды на взаимность? Сколько мне нужно ещё биться головой о бетонную стену? Ещё один месяц? Или может быть год? Пока у неё крыша не съедет от моих бесконечных поползновений в её сторону. Да я уже сам себе противен, Олег!

— И когда?

— Я купил билет на вечерний рейс.

— Компанию составить?

— Как хочешь? — равнодушно отмахнулся я.

Караев же уселся в кресло и принялся монотонно наблюдать за тем, как я шаркаю по палате в сумбурных попытках собрать свои нехитрые манатки, чтобы побыстрее отчалить из этой больницы и города в целом.

— Разминулся в коридоре с Тимофеем Романовичем, — осторожно коснулся ещё одной больной темы Олег, но я лишь передёрнул плечами.

— Мне пришлось согласиться на его предложения условного мира.

— Да ладно? — прокашлялся Караев и посмотрел на меня так, будто бы у меня выросла вторая голова.

— Дед обещал прижучить Янковского. И Мирзоева тоже.

— И ты ему веришь?

— Он сильно замотивирован. Да и, давай говорить честно, только у деда хватит связей, чтобы потопить этих сраных утырков. Вот увидишь, сейчас начнётся кордебалет под названием «Весёлый Серпентарий».

— Девчонку не зацепит?

— Нет, наши присмотрят парни, да и деда тоже. Кстати, может оно и к лучшему, что Истома заявление забрала. Так будет легче вывести девчонку из игры, — произнёс её имя и снова испытал маленькую смерть. Потёр ноющую мышцу в районе сердца и тихо выматерился.

Интересно, это когда-нибудь закончится или так и будет свербеть до пенсии, пока я не возрадуюсь прогрессирующей старческой деменции? Хороший вопрос...

— Ты ей должен.

— Да кто же спорит? — пожал я плечами, а про себя добавил: «именно поэтому я и стираю себя из её жизни».

Спустя пару часов я уже был на съёмной квартире, собрал кое-какие вещи и двинул в аэропорт. За руль вызвался сесть Караев. Я согласился, но уже на половине пути об этом пожалел. Он всё пытался прочистить мне мозги, заставить что-то думать, размышлять и анализировать. А я не хотел. Мне было больно: внутри и снаружи.

Невыносимо!

В самолёте, уже взлетая, думал, что рехнусь от тоски. В бесконечных огнях удаляющегося от меня города, а искал глазами её и гадал, что же она сейчас делает. О чём думает? Вспоминает ли меня хоть иногда?

Но я знал ответ — нет. И от этого неприглядного факта, что я проиграл всухую, стало так тошно. Ведь я сам себе же и нагадил, придурок. А мог бы быть счастлив, да не сумел. А затем принялся чёрно-белой плёнкой проматывать день за днём, где ничего не радовало, а лишь становилось всё хуже и хуже. Где хотелось вернуться к ней и просить хотя бы просто дружеского общения, ибо без неё было совсем невмоготу. Где ночи без сна, а дни — всё равно что пыточная камера, в которой мне на живую выкручивали сустав за суставом.

Спустя неделю я превратился в собственную тень. Днём работал как проклятый, сдал последние висяки по учёбе, что-то даже закрыл наперёд. Почти молодец, почти хороший мальчик, если бы не одно но — я был вдребезги разбит и клеить себя не собирался.

Ещё и Аммо, словно заправский маньяк обрывал мне телефон. Пока моя ушатанная в ноль нервная система окончательно не сдетонировала к чертям собачьим!

— Да? — рявкнул я в трубку, принимая очередной входящий звонок.

— Снизошёл наконец-то. Вот спасибо, дружище, — услышал я протяжный и чуть насмешливый голос Рафа и ещё сильнее его возненавидел.

— Что на этот раз?

— Даже так?

— Не строй из себя принцессу, Аммо. Тебе категорически это не идёт.

— Ок. Ладно. Давай устроим ток-шоу, Басов. Я тебя тоже внимательно слушаю, — и аж подавился своим больным на всю голову восторгом.

Чёртов придурок!

Ярослав

— Она не брала у моего деда деньги, — уточнять, кто есть «она» уже нет причин. И так всё ясно, как белый день.

— Оу, как интересно. Но ты мне лучше вот что скажи: ты до этого сам наконец-то допетрил или всё-таки кто-то подсказал?

— Да пошёл ты!

— Да не вопрос, — молчим оба, но трубки не бросаем. Нас бомбит!

— Ты ведь не спал с ней, Аммо. Никогда, так?

— А разве я говорил, что спал, Бас?

— А разве нет?

— Не отрицать твой бред и соглашаться с ним — это совершенно разные вещи. Ты увидел те фотки, и сам сделал выводы, я тебя на них не наталкивал.

— Ты просто конченый моральный урод, Аммо! Если я узнаю, что ты насильно её...

— И это ты мне говоришь? Тот, который собирался выдернуть девчонку из семьи, поселить её у себя и трахать в своё удовольствие просто из жалости?

— Когда я говорил про жалость?

— Говорил! Я тебя прямым текстом тогда спросил, что тобой движет, что ты решился вдруг забрать к себе Истомину. И что ты мне ответил? О, давай я освежу тебе память: «пусть дева красная хоть понюхает хорошей жизни». Перевести тебе на русский язык, что это значит? Наиграюсь — и в расход.

— Я любил её.

— Да неужели? Так любил, что тут же побежал тыкать своей волшебной палочкой в Стеф?

— Ну ты прям святой, как тебя послушать. Ничего же ни в кого потыкать не хотел, да?

— Не стану с тобой спорить.

— Я серьёзно, Раф, у тебя конкретные проблемы с психикой. Вот тебе мой бесплатный совет — лечись. Долго и упорно, мать твою!

— Вот и тебе мой бесплатный совет — отрасти уже наконец-то яйца, Басов. Ты что сейчас, что тогда — ссышься сказать своей Истоминой всю правду.

— Зато ты смелый, Аммо. А по факту — ты всего лишь переложил всю ответственность за свои поспешные выводы на меня, выставляя себя святым и непорочным. Нагородил лжи, беспочвенно обвинил человека, а прикрылся сраными оправданиями, где просто решил быть честным, белым и пушистым ни с того, ни с сего, ибо приспичило.

— А какая разница кто там был, Бас? Я или Вася Пупкин, если ты сделал те выводы, какие хотел сделать? Да и всегда найдётся тот добрый самаритянин, который откроет твоей Истоминой глаза на реальное положение дел, и то, что тобой двигало, когда ты к ней подкатывал. Причём, оба раза. И тогда ей будет уже неважно, любишь ты её на самом деле или нет. Мало говорить о чувствах, их нужно ещё и доказывать.

— Ты просто свихнулся на той теме с твоим отцом, Раф!

— Нет, Басов, это ты просто такой же, как и он, потому и не видишь проблемы. А я до сих пор помню, как отец со слезами на глазах клялся мне, Адриане и маме в любви. Но на самом деле любил только себя одного. Ну что, никого не напоминает, Ярик?

— Нет, — покачал я головой, понимая, что неспособен до него достучаться.

— Очень жаль...

— И мне жаль, Аммо. Очень тебя жаль...

— Так ты скажешь ей или нет?

Какой в этом теперь смысл?

— Со своей жизнью разберись, Пикассо. Там бардак. И перестань уже совать нос в чужую.

— Значит, нет. Что ж, я почему-то так и думал...

Секунду молчу. А затем вскипаю!

— Слышь ты, попробуй только сунуться к ней!

— А то что? — хохотнул Аммо и скинул вызов.

Я же лишь словил собственное отражение в зеркале, пытаясь не раскрошить замолчавший телефон в своей руке, и вздрогнул от понимания того, что опять на полной скорости нёсся куда-то не туда. Или я уже давным-давно разбился насмерть, да не заметил этого?

А теперь какой смысл хоть как-то меня спасать, если все — приехали, собственно! Остановка «дерево» — конечная.

Но телефон сегодня вечером затыкаться будто бы не собирался вовсе. Вот и опять завозился в моей руке. Или то Аммо не все заготовленные помои вылил мне на голову?

Принял вызов, не глядя на всё ещё разбитый экран, внутренне готовясь к очередной словесной дуэли, но почти сразу же затроил, когда услышал совсем другой голос в трубке.

— Ну привет, каратист.

— Кто это? — напрягся я.

— Не узнал, что ли? Ну ты даёшь. Обидно, — смеётся парень в трубку, а я хмурюсь.

— Фёдор? Ты?

— Я.

— Что-то с Вероникой случилось? — тут же срываюсь я почти в оглушительную панику.

— Не, с ней всё норм, — выдыхаю шумно. — Но я бы не отказался увидеть твой побитый фейс, если ты не против.

— Ты в Москве, что ли?

— Ага. Соревнования, но мы уже на отходняках. Присоединишься?

— Слушай..., — суматошно принимаюсь я мысленно перебирать приличные варианты, чтобы отказать парню, но он меня жёстко перебивает.

— Да ладно, герой. Я знаю, что тебе там хреново под завязку. Давить не буду, обещаю. Просто бережно посыплю раны солью. Идёт?

— Говнюк ты, Федя.

— Это я знаю, — хохочет тот.

— Я тоже кое-что знаю: у меня временно аллергия на счастливых людей.

— Я буду максимально грустно улыбаться, отвечаю. И вообще, всё для тебя, родной. Кидай адрес, вызову тебе такси.

— Ладно. Но такси не нужно — я на тачке.

— Вот чёрт, а я думал, что мы весело с тобой нажрёмся до поросячьего визга, а потом ты мне поплачешься в жилетку, — расстроенно тянет Стафеев, а я качаю головой, прикидывая в уме, стоит ли вообще погружаться в это гнилое болото. По трезвому я ещё держусь, но если выпью, то всё — тушите свет. Двести процентов из ста, что я начну звонить или писать Веронике, клясться ей в вечной любви и умолять дать мне ещё один грёбаный шанс.

Короче, я буду эпически позориться.

А оно мне надо?

— Хрен с тобой Федя. Уговорил, — вздохнул я, понимая, что мне нужно это соприкосновение по касательной с жизнью Истоминой.

Крошечная доза, чтобы остаться на плаву.

Спустя ровно полчаса я с удивлением смотрел на элитную многоэтажку на Воробьёвых горах. Хмыкнул, вспоминая, что как-то тусил здесь у друга в пентхаусе ещё на втором курсе. Он, кстати, если мне не изменяет память, тоже был баскетболистом. Эх, какая беззаботная была тогда у меня жизнь, а ещё совершенно пустая и стылая. В точности, как и сейчас.

Скривился, но шагнул дальше, а ещё через минут пять уже стоял у смутно знакомой двери и жал на звонок. А когда мне открыли, то пазл окончательно сложился у меня голове.

— Бас! — заорал приветственно мой давний приятель Макс Брагар. — Это реально ты! Охренеть, чувак! Ну проходи, коль не шутишь.

На заднем плане, привалившись к стене, стоял и Стафеев, улыбаясь мне во все свои тридцать два белоснежных зуба. Мы тут же все дружно обнялись и ввалились в гостиную, где добрая половина присутствующих была мне хорошо знакома. Начался галдёж, быстрое знакомство с теми, кого я видел впервые — в основном игроки из команды Фёдора и ещё пара человек.

А уже в следующую минуту я нахмурился, а затем и вовсе проморгался, когда мой взгляд упал на тоненькую, почти невесомую блондинку, которая впорхнула в помещение с застеклённой террасы, где она сидела с другими девчонками.

Короткий обмен любезностями с вновь прибывшими, а я глаз не могу оторвать от знакомого лица. Пялюсь, как баран на новые ворота, а затем перебиваю девушку, прежде чем она успевает представиться.

— А ты ведь Алина, так?

— Так, — кивает она и улыбается, демонстрируя ямочку на одной щеке, — а мы знакомы?

Я только хмыкаю и качаю головой.

— Скорее нет, чем да.

— И что это значит? — толкает меня в бок Брагар, но я лишь пожимаю плечами.

— Просто мы с Алиной родом из одного города, Макс. Я её видел, — чуть мнусь и качаю головой, подбирая нужные слова, а затем развожу руками, — так скажем, на паре фотографий.

— Ах, вот в чём дело, — смеётся девушка, — оказывается, какой тесный мир, да?

— Да, — соглашаюсь я и тут же для себя понимаю, что зря я так поспешно разругался с Аммо.

Ай-я-яй!

На остаток вечера отпускаю своих демонов. Топлю их, наслаждаясь их предсмертными хрипами. И только потом, в беспроглядном тумане, позволяю себе задать вопрос Стафееву.

— Ну как она?

— А если хорошо, ты будешь рад?

— Да, — честно отвечаю я. И плевать, если от такого исхода я сдохну. Я заслужил этот несчастливый конец.

Точка!

Домой добрался лишь под утро. И уже конкретно так на рогах, радуясь, что не далвозможности Стафееву покопошиться в моей душе и залить её ядом. Но уснуть сразу не смог. Нужна была дополнительная анестезия для гудящих нервов и скулящего от тоски сердца.

Открыл профиль Истомы в телефоне. Пролистал несколько украденных исподтишка фотографий. Завис на целую вечность на её нереально красивом лице. Такая милая, такая добрая, такая чистая девчонка.

Лучшая! Но уже не моя...

И так до ломоты в костях хотелось ещё хотя бы раз услышать её голос. Сказать последнее «прости».

Глаза снова застопорились на её номере телефона. Прогорклый ком забил горло, а я тяжело выдохнул, зная, что никогда ей не позвоню. Она же меня просила. А я себе уже пообещал.

Вот только, прежде чем заблокировать телефон и погрузиться в свои мутные сны, мои пальцы соскользнули и всё-таки нажали на заветные цифры.

— Фак! — покрылся я ледяной коркой, пытаясь отключиться, но на нервяке руки тряслись так сильно, что ровным счётом ничего у меня не получалось.

Пошёл дозвон...

Глава 38 – Пожары

Вероника

Утро нового дня встретило меня почти невыносимой долбёжкой ментальным отбойным молотком по мозгам. Застонала. Накрылась подушкой с головой и захлопнула глаза, умоляя собственное сознание вновь нырнуть в спасительные сны.

Там было море, крик чаек на ветру, соль на губах и глаза цвета тёплого шоколада, которые смотрели на меня так тепло, так выжидающе. Будто бы я по-настоящему была нужна. Всегда!

А не только тогда, где за мой счёт можно было приятно и весело провести время.

— Улетел, — прошептала я одними губами и скуксилась, ощущая в груди такую зияющую пустоту, что хотелось орать в голос. И совершенно абсурдно крыло отчаянием. Когда Ярослав был здесь, в этом самом городе, я ещё верила, что всё это не конец. Ещё надеялась, что наши жизни где-то соприкоснутся на миг и вспыхнут ярким фейерверком.

Дура. Знаю. А теперь всё.

Я победила. Выстояла. Не дала вновь расколошматить своё сердце вдребезги. Но какой ценой?

И мне бы радоваться, да не получается. Я пытаюсь вычистить свой внутренний мир от мусора из прошлого и жить дальше, будто бы ничего и не было. Да не могу. Там, глубоко внутри меня другая, маленькая и глупенькая Вероника, всё ещё мечтала вновь обмануться им — мальчиком, у которого не было сердца. Или было, да только билось оно не для нас.

Ведь как поверить в эту волшебную сказку, где тот, что однажды предал и растоптал, вдруг постучал в твою дверь вновь, клятвенно обещая любовь до гроба? Как и в прошлый раз. А теперь как быть? Меня ведь так часто в этой жизни обманывали и пинали... что уж говорить о моём бедном, не единожды битом сердце?

С протестующим стоном, но я всё-таки заставила себя встать с кровати, а затем поплелась в душ. После на кухню, где планировала хотя бы что-то затолкать себе в рот, но так и не смогла. Просто застыла посреди кухни и поняла, что задыхаюсь! Что, как Алиса, падаю в глубокую кроличью нору и не могу остановиться.

Крутанулась на месте, кинулась в спальню, наобум надевая на себя какие-то тряпки без разбора. А затем ломанулась на выход. Мне нужен был воздух. Мне было необходимо прочистить мозги, потому что слишком много в них скопилось противоречивых желаний. Таких, которые ни к чему хорошему не приводят.

Например, позвонить ЕМУ и сказать, что его я ненавижу. За боль эту дикую, что до сих пор живет в сердце. За ломку без него. За чувства, которые расплодились во мне как тараканы, и их уже не вытравишь ни одним, даже самым термоядерным дихлофосом.

— Ник? — услышала я за собой хриплый, лишённый эмоций голос лучшей подруги. — Ты куда?

— Не знаю.

— Не бросай меня одну, ладно?

— Не брошу, — мотнула я головой.

Спустя минут десять мы обе сидели в какой-то безымянной кофейне и давились свежей выпечкой, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. И молчали. Сказать было нечего. Тотальный эмоциональный ахтунг давил на нас со всех сторон. Сплющивал и насиловал сознание. Пока кофе всё-таки не был выпит и стало совсем невмоготу.

— Я думаю, сегодня позвонить отцу. Он мне сразу предлагал поступать в Москву или Питер, да и жильё у нас там есть. Поедешь со мной?

— А учёба?

— Переведёмся. Ты ведь отличница, а у меня папа богатый, — пожала Марта плечами.

— Только не в Москву. Там... ОН.

— Мест на карте много, так что найдём куда сбежать.

— Невыносимо? — участливо сжала я ладонь Марты, и та всё-таки скуксилась, а солёная слеза скатилась по ее щеке.

— Я не могу, Ник. Всё, запас прочности кончился. Я с ума сойду жить в этом городе, зная, что Стафеев с другой. Дарит ей свою любовь, пока я подыхаю от безответных чувств. И я совершенно не понимаю, как с ними бороться, учитывая, что он ещё столько месяцев будет мелькать перед моими глазами на учёбе. У меня просто поедет крыша или я позорно приползу к нему сама, умоляя дать мне хоть что-то, хоть что-нибудь, чтобы остаться на плаву. Я же потом сама себя за это сожру с потрохами...

— Нам нужен мир без мужиков, — криво улыбнулась я и покачала головой.

— Только вот где такой взять, а?

Мы ещё какое-то время просидели в кофейне, поскоблили ложками остатки пены на донышке чашек, погрустили о каждая своём, о вечном, а потом встали и снова пошли домой, в свой маленький мир, ограниченный бетонными стенами, из-за которых неслышно наших слёз.

Да только стоило нам подняться на наш этаж, как мы обе стремительно выпали в глубокий астрал. Потому что на ступенях рядом с входной дверью сидел не кто иной, как Стафеев. Сидел и смотрел на Марту так проникновенно, что даже у меня сердце защемило, настолько весь его образ сквозил капитуляцией.

— Что ты опять притащился сюда? — прошипела Максимовская, а сама руку к груди прижала, туда, где за рёбрами всё скулило и выло от тоски.

Пару секунд молчания растянулись в вечность. Воздух раскалился и начал потрескивать от напряжения. А затем славно гром среди ясного неба прозвучали слова Фёдора, в которых заключалось всё, о чём просила моя подруга. И на что надеялась.

— Я пришёл, Марта.

— Ч-что? — охнула она, а я явственно увидела, как дрожит её подбородок.

— Я пришёл, — повторил Стафеев. — К тебе. Насовсем.

— А как же Аня?

— Она в прошлом. Веришь?

Невыносимое мгновение. Колючее, но прекрасное. Такое, когда два любящих сердца наконец-то врезаются друг в друга на бешеной скорости, но не разбиваются на тысячи кровавых осколков, а становятся единым целым.

Марте повезло. И я на её месте не посмела бы больше судьбе воровать время наедине с тем, кто был для меня целым миром.

— Пойду, пожалуй, — кивнула я, но, кажется, меня никто не слышал.

Достала ключ и открыла дверь, а затем закрыла её за своей спиной, где Фёдор и Марта стояли и всё ещё жрали друг друга голодным взглядом. В это мгновение в их вселенной не существовало более никого, кроме них самих.

— Почему? — услышала я через дверь голос подруги.

— Потому что я люблю тебя, Максимовская.

Жалобный всхлип.

— По-настоящему, понимаешь?

— Федь, не надо так шутить...

— А ты меня любишь, Марта?

— Люблю... о боже...

Дальше подслушивать за чужим счастьем я не посмела. Ушла к себе в комнату. Легла на кровать, накрылась подушкой с головой.

И заплакала.

От зависти!

И тоски!

Потому что мне тоже хотелось, чтобы ко мне пришли. Насовсем!

Вот только, кажется, Вероника Истомина родилась на этот свет с каким-то внутренним дефектом, таким ужасным и противоестественным, что даже родная мать не смогла проникнуться к ней хоть сколько-нибудь тёплым чувством. И теперь она была одна, совершенно одна. Никому не нужная. Никому, кроме себя самой в этом огромном мире, где каждый хочет любви, но, увы, по-настоящему умеет лишь ненавидеть.

Вздрогнула. Отёрла с пылающих щёк солёную влагу и посмотрела на телефон, который вдруг завопил на моём рабочем столе. Глянула — номер незнакомый. Брать не стала. А вдруг это опять Янковские или Мирзоевы мне денег хотят всучить?

Вот только аноним всё никак не успокаивался и продолжал снова и снова маниакально набирать мой номер.

«А вдруг это он?» — промелькнуло у меня в голове шальной пулей. И я тут же приняла вызов, считая себя беспросветной идиоткой.

— Алло?

— Вера? — я едва ли узнала этот голос. Низкий, осипший, сухой и покрытый толстым слоем пепла. А ещё пьяный. В умат.

Я не слышала его три с половиной года и искренне верила, что так и будет по меньшей мире навсегда.

— Говори.

— Бабушка умерла.

— М-м, — прислушиваюсь к себе, но внутри у меня вакуум. Ничего не дрогнуло. Был человек, нет его — какая мне разница, если он мне совершенно чужой?

— Три месяца тому назад.

— Спасибо, что наконец-то сообщила.

— Не за что.

Молчание длиною в тысячи световых лет режет меня по давно затянувшимся ранам. Перед мысленным взором пролетают товарняком болезненные воспоминания моего прошлого, где я была обузой и девочкой для битья. Я всё помню. Я ничего не забыла. Я научилась отвечать взаимностью.

— Ну, как жизнь твоя, дочка? — мать успевает спросить это, прежде чем я положила трубку.

— Хорошо.

— Вот как? А что же ты тогда не звонишь маме, не благодаришь её за ту хорошую жизнь, что она тебе подарила, Вера? Ты должна...

На этом моменте меня взрывает. Просто разносит в щепки! Бам — и всё — в мясо! А вокруг полыхают пожары…

— Должна? — рычу я.

— Да, я твоя мать, я пожертвовала ради тебя всем! И ты теперь должна мне! Мне нужны деньги, Вера! Ты обязана помогать мне!

— Заткнись! — рубанула я.

— Что?

— Что слышала! Я ничего тебе не должна. И уж тем более ни к чему не обязана. Это ты трахалась без защиты с женатыми мужиками! Это ты меня зачала, а потом решила не избавляться и позволить мне родиться. Это только твоя ошибка! Твоё решение! Твоя вина, что ты просрала собственную жизнь! И я не появилась на этот свет, чтобы ты меня ненавидела. Ясно тебе? Я не для того родилась, чтобы исполнять твои желания и прислуживать тебе. Я не твоя собственность!

— Да как ты смеешь? Я твоя мать!

— Ты лишь биоматериал. Мамы любят, а не используют.

— Бесстыжая! Неблагодарная!

— Что посеешь, то и пожнёшь. Ты сеяла только ненависть, вот и собирай урожай.

— Я подам на алименты!

— Удачи!

— Тварь...

Я не дослушала эту словесную диарею. Скинула звонок. И заблокировала номер. Выдохнула.

Тело запоздало затрясло. Слёзы вновь покатились из глаз. Так обидно стало.

— Время обещало, что с ним больно не будет. Обмануло. Как и все...

Глава 39 – Ожоги

Вероника

«Я останусь у Феди. Не теряй меня».

«Ок».

«Я люблю тебя, Вероника».

«И я тоже люблю тебя, Марта».

Сюр.

Если бы кто-то сказал мне три с половиной года назад, что я полюблю своего злейшего врага, как родную сестру, то ужаснулась бы и покрутила пальцем у виска. А теперь вот. Максимовская — единственный человек на этой планете, которая отвечает взаимностью на мои чувства.

Вот только сейчас она перешла на новый уровень, тогда как я сама осталась позади. В мире одиночек, которые никому не нужны. Мне было грустно, но в то же время я невероятно была счастлива за подругу и то, что жестокая судьба нажралась её горем и решила наконец-то оставить в покое. Подарить шанс на счастье.

По квартире слонялась тенью. Давно уж ночь на дворе. В окнах горела бессонница кипящего города, а я с ним на одной волне. Пила очередную чашку пустого чая на кухне без света, наблюдая бездумно за игрой теней на стене. И грустила бесконечно, не зная, куда себя деть в этой стылой, пустой жизни, бегущей в никуда.

Басов уехал, а меня будто бы поставили на паузу. И в этой безумной точке невозврата мне оставалось лишь бесконечно барахтаться и задыхаться, не в силах что-либо изменить.

Заснула только в лучах рассветного солнца и то лишь под тихое бормотание телевизора. С ним меня не глушило осознание своей ненужности, не размазывало одиночество, не скручивало в морские узлы от воспоминаний прошлого, такого прогорклого и уродливого, что вновь захотелось расклеиться и поплакать.

А толку-то?

Этот мир не любил плакс. Жесть — вот его короткий девиз. Я это понимала ещё с того времени, как мать впервые потащила меня в её якобы чудо-творящую церковь, где каждую молитву слышит сам всесильный господь и помогает, если ты достаточно слёзно попросишь и прославишь его. Так вот — ни хрена! Даже если Бог и существует, то помогает лишь тем, кто что-то делает, а не просто бездумно набалтывает языком над свечкой, призывая к условной справедливости. Ибо не он куёт твоё будущее, а ты сам.

Именно поэтому, как бы не тяжело мне было, утром я соскоблила себя с дивана и заставила выполнить привычный ритуал: помыться, одеться, затолкать в свой бунтующий желудок какую-то еду и выйти из квартиры, чтобы пойти на пары. А дальше дни, как под копирку похожие на предыдущие, замелькали у меня перед глазами. Пустые и стылые. И лишь работа в собачьем приюте и прогулки с покалеченными подопечными приносили мне краткое облегчение.

Но невыносимее всего становилось тогда, когда после учёбы в квартиру забегала Марта, чтобы переодеться да прихватить с собой что-то из вещей, а дальше вновь бежать к Фёдору. В эти минуты, наедине с лучшей подругой мне приходилось корчить из себя беззаботную девчонку, которой всё нипочём. Улыбаться через слёзы. Искренне радоваться за счастье подруги, а потом вновь умирать в одиночестве, коря себя хоть за белую, но зависть.

А когда наступила суббота, я поняла, что не в силах идти домой и вновь вариться в своих тухлых мыслях, переливая из пустого в порожнее свои печали, ругая себя и разбирая на молекулы, пытаясь понять, что же во мне не так.

Я пешком от института дошла до набережной, села в какое-то первое попавшееся кафе с видом на реку и заказала то, что порекомендовал официант. Но не прошло и пары минут, как мне принесли мой чай и кусок ягодного пирога, а за мой столик без разрешения сел представительный мужчина неопределённого возраста, в дорогом костюме, с золотыми часами на запястье, и цепко уставился на меня хищным взглядом.

Я тут же запоздало вспомнила об адвокате Мирзоевых, который обещал мне проблемы, если я не заберу заявление из полиции. И тут же по позвоночнику поползли противные мурашки, ладони вспотели, а грудь будто бы стиснула колючая проволока страха.

— Чем обязана? — спросила я предательски хриплым шёпотом, а сама уже суматошно искала в сумке перцовку.

— Здравствуйте, Вероника.

— Я задала вам вопрос, — наконец-то отыскала я защиту и стиснула баллончик в кулаке, намереваясь применить его по назначению в случае очередных угроз.

— А я с вами поздоровался, тогда как вы, дорогая моя, очевидно, задумали нечто недоброе на мой счёт, — и кивнул на мою руку, которую я скрывала в глубине своей сумки.

— Что вы хотите от меня?

— Всего лишь побеседовать с вами, Вероника. И кое-что передать.

— Я вас не знаю.

— Меня зовут Альберт Михайлович Маркин, и я представляю интересы Басова Тимофея Романовича.

— Кого? — охнула я и мой голос дрогнул.

— Знаете такого?

— Увы, но да.

— Даже так?

— Знаете, мне уже что-то не нравится этот разговор, — решительно отодвинула я от себя чашку с чаем и уж было вознамерилась встать, но меня жёстко пресекли.

— Успокойтесь, Вероника. Я пришёл по делу, — а затем, уже не глядя на меня, принялся вытаскивать из своего кожаного портфеля какие-то бумаги и раскладывать их передо мной на столе. — Подпишите, пожалуйста, здесь, здесь и во здесь.

— Что это?

— Дарственная на двухкомнатную квартиру в самом центре Краснодара, площадью восемьдесят четыре квадратных метра с двумя балконами, видом на Свято-Троицкий собор и реку Кубань на двадцать третьем этаже респектабельного жилого дома. Если подпишете эти бумаги, то она станет вашей. Налог за дарение также выплатит за вас Тимофей Романович.

— Какое счастье, — откинулась я на спинку своего диванчика и усмехнулась, — а Тимофей Романович не уточнил, за какие такие заслуги мне причитаются столь щедрые дары, м-м?

— Конечно же, уточнил, — усмехнулся мужчина, — это компенсация за содеянное им три с половиной года тому назад. Преподносится вам вместе с глубочайшими извинениями, Вероника.

И улыбается. Мерзко так, что хочется ударить его наотмашь.

— Передайте господину Басову, что мне не нужны его извинения, тем более переданные через третьих лиц. А компенсации пусть он засунет в свой старый, обвисший, зажравшийся зад и хорошенечко их там утрамбует.

— Вероника...

— Всего вам хорошего, — торопливо кинула я на стол несколько банкнот за свой заказ, затем порывисто поднялась и пошагала прочь, полностью игнорируя окрики мужчины.

Нет уж спасибо. Жрите сами такие подарки и не обляпайтесь. А мне и с первого раза было понятно, что бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. И называет он так — откуп. Только зачем, если Ярослав уже давно улетел в свою Белокаменную и до сих пор ни разу не вспомнил о моем существовании?

Этот вопрос, словно смертоносный шершень, жалил меня весь оставшийся вечер и ночь. Накачивал кровь ядом и насиловал сознание. И заставлял вновь вспоминать парня с глазами цвета топлёного шоколада, который умел смотреть ими на меня так, что я снова и снова начинала верить в его ложь.

В несуществующую любовь, что он испытывал ко мне.

В то, что я нужна. Важна. Дорога. В то, что мы две половины одного целого.

В то, что я могу на него положиться. Однажды я сделала это...

И горько об этом пожалела.

А теперь снова с головой в это болото. Надеяться. Верить. Любить до безумия. Умолять невидимого бога, просить его и увещевать, выдать мне хотя бы раз малюсенький шанс на счастье с тем, к кому отчаянно рвалось моё глупое сердце. Я знала, что это бесполезно. Но всё равно возносила в равнодушное небо мольбу за мольбой.

Плакала всю ночь. Воскрешала в памяти образ Ярослава. До утра перематывала в голове всё наше совместное прошлое. А затем, когда, казалось бы, окончательно сошла с ума, с головой провалилась в его сообщения, что он целыми пачками писал мне перед тем, как снова оставить меня одну.

Его слова вновь разорвали меня на куски. Выпотрошили подчистую. В клочья разодрали оставшиеся в живых нервные окончания. И в который раз заставили пожалеть о том, что тогда, когда он лежал в больнице, сбитый из-за меня Янковским, я так и не попала к нему в палату.

И не сказала элементарное «спасибо».

Трусиха!

А теперь вот — Басов на расстоянии тысячи километров от меня. Думает, что я продажная потаскуха. Тогда как его дед готов завалить меня несметными дарами, только чтобы я вновь не сунулась в жизнь его драгоценного внука.

Снова тихонько расплакалась. Снова погрузилась в своё персональное горе, которому не было конца и края, всхлипывая и на репите скользя взглядом по экрану, на котором всё ещё светились сообщения от Ярослава.

А затем мой чёрно-белый мир дрогнул.

Пошёл трещинами. И осыпался.

А я в полнейшем ступоре таращилась на телефон и не могла поверить в том, что вижу — входящий от Ярослава.

Может, ошибся? Нечаянно набрал? Сеть заглючила? Галлюцинация? Обман поплывшего от безответной любви сознания?

Сердце в ауте упало и разбилось. Кровь в моменте вскипела. Пальцы дрогнули, но приняли вызов.

А в ответ — тишина...

— Алло?

— Истома?

О боже...

Глава 40 – Мечта

Ярослав

— Алло? — трясу головой, не веря в ту картинку, что транслирует мне эта странная реальность.

Семь утра. Воскресный день, а на том проводе со мной захотели говорить? Действительно приняли входящий вызов? Или меня всё-таки накрыла шиза от тоски и нерастраченной любви, окончательно и бесповоротно погружая с головой в причудливые фантазии? В такие, где я для Вероники не пустое место. Не предатель. Не жестокий кукловод, который своими играми просрал единственный шанс на счастье.

Изнутри меня разносит ядерный гриб невероятной и запредельной радости.

Боже!

— Истома? — тяну я хрипло и прикрываю глаза. Бред воспалённого сознания или нет, но я не намерен выныривать на поверхность тухлой и потерявшей краски действительности. Я собираюсь топиться в этом раю до бесконечности. Или пока не проснусь.

Плевать! Только пусть ОНА не молчит. Пусть отвечает на мои вопросы, ругает, посылает в дальние дали. Всё равно — лишь бы не оказаться снова один на один со своим отчаянием, где день за днём меня изнутри и снаружи кутает удушающая сердечная боль.

И любовь, которая никому не нужна.

— Привет, — голос гаснет до шёпота от страха, что она мне не ответит. За секунду в ожидании хотя бы звука от Вероники мне кажется, что я переживаю маленькую смерть.

И снова воскресаю.

— Привет, — также тихо шепчет она.

Боже, что сказать? Мозг в отключке. Может сразу выпалить, что до безумия люблю её, что загибаюсь от тоски, что не могу без неё жить, а только позорно существовать, день за днём мечтая увидеть её улыбку, подаренную мне одному?

Не поверит. Ведь я всегда был для неё жалким балаболом.

— Как... как твои дела? — прижимаю ладонь к груди и мысленно пытаюсь усмирить сердце, что шарашит о рёбра как одержимое.

— Нормально. А у тебя?

— Ненормально, — рублю я и ловлю почти невыносимую судорогу, скрутившую меня с головы до ног.

— М-м...

Молчим. Я слышу, как она дышит в трубку. Мне так хорошо и так невыносимо мучительно ловить эти тихие звуки. Почти рядом. Почти не чужая.

— Ладно...

— Вероника, — голос мой рвётся.

— Да?

— А можно...?

Господи, как не налажать-то?

— Что?

— Можно пригласить тебя куда-нибудь?

Бам. Бам. Бам!!!

Кажется, за последние несколько секунд у меня пару раз случился сердечный приступ, а я и не заметил. Не до того было, ведь на проводе мечта!

— Куда-нибудь? — она будто бы теряется, и её голос зависает на недосказанности, на том конце провода.

— Да. Может быть, в кино сходим или в парке прогуляемся. Что скажешь?

— В парке?

— Не хочешь? — в моменте впадает в кому моя потрёпанная надежда.

— Когда?

Я не ослышался?

Хватаюсь за горло. Почти ору в трубку: «Сейчас!». Но тут же осекаюсь. Подскакиваю с кровати, снова падаю, ненавижу себя за то, что уехал от неё так далеко. Проклинаю за то, что фоню перегаром за три километра. Дебил!

— Сегодня? — торопливо, путаясь в собственных пальцах, я хватаю с прикроватного столика лэптоп и ввожу в поисковик запрос по поиску авиабилета, который мог бы меня доставить к любимой девушке в максимально сжатые сроки.

Плевать. Я ждать не могу. Под ужасающей дозой адреналина алкоголь ещё пару минут назад совершенно выветрился из моей крови. Мозг наконец-то включился и начал пахать на полную мощность, игнорируя доводы разума и логики. Первично было только одно — в ближайшие часы добраться до Истомы, а там пусть весь мир подождёт.

— Сегодня..., — бормочет она, а меня дрожь прошивает.

Все утренние рейсы я уже успешно просрал.

А-а-а!

За рёбрами немеет. Руки трясутся, а глаза выхватывают нужные данные. Вот — есть места на послеобеденный самолёт. Как раз успею привести себя в порядок и с букетом в зубах встать перед её дверью, в надежде на грёбаное чудо.

Летим?

Вообще, не обсуждается!

— Как насчёт шести вечера? — продавливаю я, особо уже ни во что не веря.

— Ладно...

Так, стоп!

Что???

Сглатываю. Зажмуриваюсь. Щипаю себя на руку — не сплю! Или я опять что-то не так понял?

— Ладно — это...?

— Ладно, Ярослав.

— Ага... так... понял.

Заявляю официально — я сдурел! Ошалел! Сошёл с ума от счастья, вашу ж маму!

И снова молчим. Я так не хочу класть трубку.

«Нет! Пожалуйста, давай будем на связи бесконечно, пока я не увижу тебя и не умру от радости просто смотреть в твои глаза, Истома!» — я ору всё это в своей голове, но губы шепчут совсем другое.

— Тогда до встречи, да?

— Да.

Да! Да! Да!!!

— Пока...

— Ника, — срываюсь я в последний момент, когда она уже почти отключила нас друг от друга.

— М-м?

— Это же не шутка, правда? — мой голос скулит, но что я могу с собой поделать. Я обречён! Я болен этой девчонкой! Я навсегда ей отравлен.

Она — мой яд. И мой антидот. Моё всё...

— Нет, — и наконец-то короткие гудки рвут барабанные перепонки.

Со стоном вздыхаю, а затем завершаю покупку билета в один конец и как угорелый несусь в душ. В ледяной, мать его так! Вот только найти себе места не могу, прохожу в, оборудованный дома, спортзал и два часа гоняю себя на тренажёрах и у боксёрской груши, выпуская скопившееся напряжение и алкогольные пары. Затем снова в душ и спустя полчаса, я наконец-то, наполовину чувствуя себя человеком, принимаюсь, не разбирая, что, зачем и почему, паковать ручную кладь.

А дальше в аэропорт на пятой космической, умоляя время не тащиться безобразной разломанной колымагой, а полететь реактивной ракетой, пока я не окажусь там, где всегда хотел быть — рядом со своей Истомой.

— Басов? — слышу окрик из глубины салона самолёта, когда поспешно пытаюсь впихнуть ручную кладь на верхнюю полку.

Хмурюсь, кручу головой и наконец-то натыкаюсь на улыбающегося Стафеева, что машет мне рукой. Киваю ему, а затем, меняясь с одним из парней, из его команды, сажусь рядом с Фёдором. Улыбаемся друг другу как два дегенерата.

— Ну ладно я, — ржёт парень, — а ты-то чего вдруг расцвёл как майский цвет?

Я лишь пожимаю плечами, боясь что-либо сказать и себя сглазить, а сам аж задыхаюсь. Меня к чёртовой бабушке распирают эмоции!

— Снизошла, да?

— Не знаю, — скрещиваю я пальцы на обеих руках, а Стафеев критически меня осматривает и качает головой.

— Честно? Выглядишь дерьмово, Басов. Глаза, как у вурдалака, который не жрал пару сотен лет.

— Всё так плохо? — парень кивает, а я кривлюсь и лохмачу отросшую шевелюру, реально переживая за свой внешний вид, который совсем не оценит Истома.

Блин...

— Ты хоть спал сегодня?

— Нет, — отрицательно дёргаю головой. Раньше спать было страшно — там во снах Ника снова и снова бросала меня, оставляя гнить в одиночестве. А теперь стало некогда. Реальность вдруг вновь вспыхнула красками и забрезжила надеждой.

— А надо бы, Яр. Ты ведь на вид — всё равно что дерьмо на палочке.

— Похер. Лишь бы нужен был, — отмахнулся я, откинулся на спинку кресла и в изнеможении прикрыл веки.

Ну же! Давай! Быстрее! Лети!!!

Проходит предполётная подготовка, гудят турбины. Стафеев пихает меня в бок и щёлкает на фронтальную камеру своего смартфона. Снимок тут же улетает в социальную сеть с припиской:

«Пожелаем этому мальчику удачи. Ему наконец-то не сказали «нет».

Фак! Я реально на фотке, как натуральный зомби... Истома, прости!

Качаю головой.

— А ты, что ли, с Аммо, знаком? — спрашивает Фёдор как раз тогда, когда всех просят отключить электронные приборы или перевести их в авиарежим.

— Да, — морщусь я, — в школе учились в одном классе и были лучшими друзьями. А что?

— Прокомментировал наше фото.

— Что пишет? — приоткрыл я один глаз.

— Цитирую: «готовим красную дорожку...»

— Оу...

Глава 41 – Наедине

Ярослав

— Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города Краснодар. Температура за бортом отличная — двадцать два градуса по Цельсию со знаком плюс. Командир корабля, и экипаж прощаются с вами. Надеемся ещё раз увидеть вас на борту нашего самолёта. Благодарим вас за выбор нашей авиакомпании. Сейчас вам будет подан трап. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки воздушного судна.

Наконец-то!

Эти два часа в небе для меня тянулись словно два года, а нервы взвинтились до такого состояния, что я чувствовал себя эбонитовой палочкой, которую кто-то яростно натёр шерстью. Тело буквально гудело, и кончики пальцев покалывало от желания поскорее уже добраться до вожделенной цели и прикоснуться к ней. Хотя бы раз.

Закоротить. И сгореть дотла, счастливо улыбаясь.

— Стаф?

— М-м? — вопросительно поднял на меня глаза Фёдор.

— Подругу свою пока притуши, ладно?

— Так поздно ведь, она же ленту мою в сети видела, так что точно свела очевидное с невероятным.

— Это ладно, но надо бы сделать так, чтобы она на процессе кипения не примчалась с ведром льда.

— Не вопрос, — кивнул парень, а затем рассмеялся в голос и покачал головой. — Какой же ты самоуверенный засранец, Басов.

— В смысле?

— Ну, просто ты так безапелляционно уверен, что тебе дадут вскипеть? — и поиграл бровями.

Придурок.

— Мне и посмотреть хватит.

— Да, да, я тоже когда-то так думал, — усмехнулся Стафеев и тут же отвлёкся на входящий звонок от Максимовской. И таким мёдом полился его голос, что не только я, а все парни из его команды закатили глаза, слушая эти райские речи.

Сю-сю-сю...

Да ладно, отставить сарказм. Если мне дадут шанс, то я тоже стану таким. Если не хуже. Басов — подкаблучник? Мечта, чёрт возьми!

На выдаче багажа прощаемся со Стафеевым, обещаем друг другу держать связь и не теряться. А затем я выхожу из здания аэропорта и цепляю бомбилу, что в кратчайшие сроки доставляет меня на ту самую квартиру, которую я так поспешно покинул неделю назад. А теперь вернулся, чтобы попытаться забрать с собой то, что оставил. Её — мою Истому.

Быстрый душ. Чистая одежда. Час на то, чтобы заскочить в цветочный магазин и выбрать букет для неё: мудрил с наполнением, цветом и оформлением. Сомневался, но всё же остановился на белоснежном варианте, чтобы безмолвно попросить у Вероники тем самым переписать нашу историю с чистого листа.

А потом припустил в сторону её дома, потому что стрелка часов наконец-то устремилась к нужному мне значению. К той самой минуте, когда я увижу её и всё пойму — есть ли у меня шанс или это всё злая шутка, которую я заслужил.

Шесть вечера. На окраине города грянул гром, а я припарковался у её подъезда. Мои пальцы, дрожа и путаясь в буквах экранной клавиатуры, напечатали несуразное:

«Привет, Ника. Я внизу. Мне подняться? Или ты спустишься?».

Бам! Бам! Бам! — сердце на износ.

Четверть часа мимо, а ответа я так и не дождался. По телу прокатилась нервная дрожь, и каждый волосок встал дыбом, откликаясь на ужасное, отвратительное предчувствие надвигающейся катастрофы. А что, если это и есть «красная дорожка» от Аммо?

Фак!

Вылетел из тачки, как пробка из бутылки, забывая о цветах и обо всём на свете, и вперёд. Подъездную дверь, скорее всего, выставил бы, если на моё счастье, из неё не вышли бы две милые старушки, заинтересованно поглядывая на меня. А я мимо них и буквально взлетел на нужный этаж, а затем привалился к косяку входной двери и смело нажал на звонок.

Тишина.

Сердце отказалось биться. Кажется, умерло. А спустя несколько секунд ожило и так вдарило по рёбрам, что у меня перед глазами потемнело, ведь там, внутри квартиры кто-то провернул завёртку замка.

А затем Вероника открыла дверь и уставилась на меня во все глаза.

А я на неё.

Слова и мысли отошли на второй план. Мы просто стояли и таращились друг на друга.

Так по кайфу!

Интересно, что мне будет, если я прямо сейчас её поцелую?

— Ты передумала? — прохрипел я, позабыв о приветствии, и чуть подался ближе, не в силах бороться с собственными порывами.

Потому что я любил эту девушку. Всем своим существом! И меня тянуло к ней, как магнитом.

— Что? — словно бы ото сна очнулась она и удивленно моргнула.

— Идти со мной на свидание — передумала? — сердце качало кровь натужно и уже где-то в горле.

— Свидание? — улыбнулась она и отвела взгляд, а я чуть не чокнулся.

— Ник!

— Я думала, мы просто в парк пойдём гулять. Или в кино. Ты так сказал, — а у самой на щеках цветёт такой милый румянец. Я его причина, да? Ну, пожалуйста, пусть это буду я!

— А ты как хочешь, чтобы было? — на чистом отчаянии пытаю я её.

— А ты, что имел в виду?

Она так смотрит на меня, что я решаюсь сыграть ва-банк. А что ещё мне остаётся?

— Свидание. Пойдёшь?

Молчит. Лишь улыбается, как Мона Лиза, чем поливает мои истерзанные нервы серной кислотой.

— Ты просто не ответила на моё сообщение, и я подумал..., — ещё ближе к ней. Чуть прикрываю глаза и тяну носом её аромат. Улетаю из этой реальности в рай и не планирую возвращаться. Никогда!

— Я потеряла телефон где-то в доме, а он разрядился, так что...

— Так что ты не динамишь меня, да?

Меня бьёт током, когда я вновь цепляю её взгляд. А затем нежно выцеловываю глазами каждую чёрточку её лица.

— Вроде бы нет, — кривит она губы в подобии улыбки, а я против воли выпаливаю:

— Ты такая красивая, Вероника.

Замираем и таем в этой секунде. Дышим друг другом. Сходим с ума. Я — так точно!

— Спасибо, — явно тушуется она и прикусывает нижнюю губу.

А меня взрывает от этой её реакции. И так некстати сейчас тело даёт знать, что конкретно эта девушка, как никто желанна им. Низ живота обваривает кипящим свинцом, а по венам вместо крови начинает течь бурлящая лава. И только тут я замечаю, насколько убийственно для меня одета Вероника. На ней алая юбка, которую я бы мог задрать до неприличия высоко. На ней белоснежная блузка, которую я бы мог разорвать руками и зубами. И больше ничего, чтобы могло помешать мне добраться до её тела. До неё.

И сожрать!

— Пожалуйста, — сиплю я.

— Тогда дай мне пару секунд, я только возьму сумочку. Ладно?

— Я тебя три с половиной года ждал, Истома, — мои лёгкие протестующе скрипят, качая наэлектризованный нами кислород. А я слежу за её реакцией — спина напрягается, а затем снова расслабляется. И я устало выдыхаю — не налажал.

И теперь мы идём в парк. В кино. Не на свидание или на него. По хрену куда, главное вместе.

В лифте спускаемся друг напротив друга. Я горю. Одним за другим срывает с резьбы предохранители, которые ещё позволяют мне держаться на плаву вменяемости и адекватности, не превращаясь в одержимого зверя, который только и норовит, что вцепиться в свою жертву зубами и утащить в своё логово.

Истома моего взгляда не выдерживает. Прячется. Краснеет. Планомерно добивает меня.

Наконец-то покидаем замкнутое пространство. Я горд собой неимоверно, что не завалил её прямо там и не обожрался ею до пуза.

Больное, влюблённое на всю голову животное!

Уже на улице вручаю ей букет. Вроде нравится. Зарывается носом в нежные лепестки, а я им завидую. Я хочу, чтобы она также уткнулась мне в шею и дышала мной.

БОЖЕ!

Усаживаю её в салон, сам прыгаю за руль и открываю окна нараспашку, пытаясь хоть немного привести собственный покосившийся от запредельных чувств внутренний мир в порядок. Но куда там? Ведь рядом она, а я вижу её голые колени. Её тонкие пальцы, мучающие подол юбки. Её длиннющие ресницы, а под ними серо-зелёные глаза, которые украдкой меня рассматривают.

Господи, пусть она делает это вечно!

— Всё-таки парк? — улыбается Ника, когда я паркуюсь возле городского сада.

— Ты против?

— Нет.

— Отлично, — киваю я и веду Истомину за собой в уже сгустившихся сумерках и вспыхнувших городских огнях.

Мы покупаем сахарную вату. Катаемся на лошадях. Ждём, пока нам нарисуют весёлые карикатуры. Смеёмся над ними. Слушаем уличных музыкантов, которые так классно поют Носкова и его «Это здорово». Смотрим фаер-шоу. Стреляем в тире, где я выигрываю для Вероники джекпот: огромного плюшевого медведя, которого она даже не может поднять.

А затем мы садимся в закрытую кабинку колеса обозрения и поднимаемся над городом, безотрывно смотря друг другу в глаза. Наедине.

— Почему ты не пришла ко мне в больницу, Истома? Почему не позвонила? Хотя бы раз... скажи..., — удивляя самого себя, выплеснул я на неё всё своё отчаяние. А затем ментально разложился на атомы, ожидая её ответа...

Ярослав

А Вероника и не торопилась отвечать мне. Она вздохнула так тяжело, как человек, прошедший длинные и мучительные десятки километров в железных ботинках, стерев ноги в кровь. Затем и вовсе отвела взгляд и устремила его куда-то вдаль, чуть покусывая пухлую нижнюю губу. И только спустя минуту раздумий всё-таки ответила вопросом на вопрос.

— С чего ты взял, что я этого не делала?

Я тут же осёкся и мотнул головой, не совсем понимая, что именно она имеет ввиду. А спустя всего пару секунд пазл в моей голове неожиданно сложился, с треском и металлическим лязганьем.

— Тогда почему...? — развёл я руками и осёкся, не зная, как выразить свою мысль. В моей черепной коробке, помимо её правды, всё смешалось в кучу, и теперь я бесконечно дрейфовал на своих разрозненных мыслях.

— Я всего лишь человек, Ярослав, — как-то грустно усмехнулась Вероника и мазнула по мне взглядом, полным бесконечной и застарелой тоски.

Одна фраза, а мне стыдно стало до ужаса. За прошлое и за настоящее. За то, что посмел спрашивать там, где нужно было оправдываться самому.

— Я испугалась. Не хотелось снова получить пинок под зад, знаешь ли. А тут твой дед вновь попался на глаза, вспарывая старые, давно, казалось бы, затянувшиеся раны. И со стороны я, как и тогда, стала выглядеть продажной грязной девкой, которая втянула респектабельного чистенького Ярослава в свою недостойную жизнь. Много ли мне было нужно, чтобы вспомнить то, что в принципе не забывается?

— Прости меня, — задохнулся я и в тысячный раз ментально сожрал себя за то, что сделал с ней тогда.

— Я не хочу тебя прощать.

Пять слов, сказанных безапелляционным тоном — а у меня сердце остановилось. Горло забил прогорклый ком отчаяния и дикого страха, что всё — это тупик. Та точка невозврата, на которой мы пожмём друг другу руки, с грустью и печалью перевернём страницу, а дальше разойдёмся как в море корабли. Навсегда.

— Ника...

— Простить — это значит понять твои мотивы, Ярослав. То, чем ты руководствовался, когда топил мою гордость в унитазе. Смириться с тем, что это норма. А я не хочу делать ничего из перечисленного, понимаешь? Потому что тот твой поступок, он за гранью человечности.

— Это приговор?

— Это повод задуматься, правильную ли дорогу ты выбрал.

— Чёрт, Ника, я и так понял, что нет. Я пытаюсь выплыть из этого дерьма, но у меня ничего не получается.

— Ах вот как…, — её голос сорвался в надрывный, сиплый шёпот.

— Я решил, что действительно не нужен тебе. Вот такой, со всеми прошлыми косяками, — я подаюсь ближе, но согреть её дрожащие пальцы в своих ладонях не решаюсь. Боюсь сорваться. Опасаюсь, что выдержка даст трещину и рассыпется пеплом на ветру, обнажая все мои животные, абсолютно ненасытные порывы.

— Ничего себе косяк, Ярослав! — ощетинилась вдруг Истома. — Тогда ты врал мне!

— Я не врал!

— Говорил «люблю», а сам ничего не чувствовал!

— Это не так!

— Тогда ты ещё хуже, чем я думала, Басов, потому что по живому резать любимого человека может лишь настоящее чудовище!

По её щекам потекли слёзы. А я смотрел на неё и не знал, что сказать в своё оправдание. Потому что она была права, чёрт возьми. И я это понимал, просто правду слышать всегда тяжело.

А потому пора было признать истинное и, увы, неприглядное положение дел.

— Я был слеп. Эгоистичен. И самонадеян. Я искренне верил в то, что просто залип. Сильно. По самые гланды. Но вот это осознание неизбежного тогда ещё не пришло. Я думал, что всё переживу. Как-то соскочуиграючи с этой эмоциональной иглы, на которую ты меня подсадила. Раз и всё — жизнь отмотаю назад и снова вернусь на то место, где мне никто не был нужен для счастья. А Стеф и те сообщения — всего лишь трусливая попытка сжечь все мосты, чтобы потом самому же к тебе не приползти на пузе, подыхая от тоски. Я ведь всё знал тогда, понимал где-то на подсознании, что давно и плотно на крючке. Но рвался на мнимую свободу, которая на хрен мне никуда не упиралась, Истома.

Замолчал. Наклонил голову, пряча потерянный, совершенно опустошённый взгляд и сам над своей шеей занёс топор. Ведь это же покаяние, да?

— Спустя пару месяцев ада до меня наконец-то всё дошло.

— И что же?

— Что я сам просрал будущее с любимой девушкой. С той единственной, что была необходима, кажется, больше, чем воздух. С тобой, Ника.

— Яр...

— Я облажался тогда. Да, знаю. Но сейчас я вот, перед тобой. Перекроенный. Разбитый и склеенный заново. Такой, какой надо.

Грудь скручивает отравленная смертельным ядом колючая проволока, но добиваю я себя уже сам.

— Я люблю тебя, Ника.

Ну же, давай! Гони меня в шею! Я это заслужил...

— Люблю, слышишь?

— Да..., — её голос срывается в надсадный шёпот.

— Не хочешь прощать — не прощай. Тот Ярослав этого не заслужил. Но вот этот, — и я всё-таки решил коснуться кончиком пальцев её костяшек, — он другой, он изменился. Посмотри, Ника...

— Но твой дед...

— Что? — нахмурился я, собираясь придушить старика голыми руками, если этот старый хрыч вновь обидел самую лучшую девушку на всей планете.

— Он подослал ко мне какого-то мужика, который настоятельно просил меня принять от твоего родственника квартиру в центре города.

— Я убью его! — возмущённо зарычал я.

— Это то, что я думаю, Яр?

— Это извинения.

— Что?

— Я просил его извиниться перед тобой за прошлое и обеспечить жильём, чтобы ты не осталась на улице, ведь твоя мать...

— Нет у меня матери, Яр, — жёстко отчеканила Вероника и отвернулась, быстро стирая с уголков глаз солёные капли.

— Зато у тебя есть я...

— Ты улетел! — склонила она голову набок и поджала губы, а я видел, как дрожит её подбородок и внутренне скорчился, осознавая, насколько в данный момент ей плохо.

— Чтобы больше не раздражать своим нежелательным мельканием у тебя перед глазами.

— А почему вернулся?

— Залипал на твои фотки, скуля от тоски. А потом нечаянно набрал твой номер. Ты ответила и согласилась встретиться. А я, грешным делом, размечтался, что ещё не всё потеряно.

Наши взгляды ловят друг друга. Тело прошивает током. Я почти дымлюсь от своих зашкаливающих чувств. Меня так тянет к ней. Невыносимо!

— Молодые люди, на выход! — разрывает магию между нами голос контролёрши колеса обозрения, и мы вздрагиваем.

Покидаем тепло кабинки и молча бредём до парковки, где я оставил свою машину. Я тащу глупого плюшевого медведя, хотя хотел бы нести на руках Истому. Но она прячет взгляд и, кажется, полностью ушла в свои мысли. До её дома доезжаем преступно быстро, хотя я тащусь по ночному городу с минимальной скоростью, собирая возмущённые сигналы клаксонов.

Кто-то даже выкрикнул в мой адрес неблагозвучное ругательство:

— Дрочер!

А мне плевать. Я тут надышаться пытаюсь, нажраться этой близостью с девушкой мечты по самые гланды, чтобы потом вспоминать каждое мгновение и смаковать его в будущем, когда она окончательно и уже бесповоротно даст мне отставку.

И вот её подъезд. И её этаж. Цветы и медведь удостаиваются чести попасть в её квартиру. Но не я.

Меня оставили стоять на лестничной клетке. Мяться и смотреть на Веронику с грустью, но обожанием. И гадать, что она ответит, если я рискну попросить её ещё об одной встрече. Уже завтра.

Наглость, да. Но за спрос же не бьют.

— Спасибо за вечер, Ярослав, — выпалила Ника, прерывая затянувшееся молчание между нами.

— Это тебе спасибо.

И снова тишина, отыгрывающая на истерзанных нервах похоронный марш. Но я ведь не во всём ей ещё сознался, так? Я должен был рассказать, почему остался в Краснодаре. Почему вновь принялся, как обкуренный сталкер таскаться за ней повсюду и вымаливать свидания. Почему писал, звонил и был в ту ночь в клубе, посылая ей бутылки с шампанским.

Но главное, мне нужно было объяснить Веронике, что всё это не имело ничего общего с тем спором, на который я по дурости согласился с Аммо. Что это была лишь удобоваримая причина для меня, чтобы попробовать всё исправить и снова завоевать её.

Что я никогда бы не смог причинить ей боль вновь, а мои бравурные речи лишь жалкое прикрытие для обнажённых чувств и слепой, безответной любви.

Ну и вот — поехали! Она стоит передо мной, переминается с ноги на ногу, нервно теребит краешек собственной блузки в тонких пальцах и ждёт, что я буду храбрым, как и обещал.

Набрал в лёгкие побольше воздуха, мысленно вдарил себе по затылку, подгоняя сказать то, что должен. И всё-таки выпалил:

— Слушай, Ника, я тут, что ещё хотел...

— Наконец-то поцеловать меня? — резко подняла она на меня свои глаза и одним махом убила. И меня. И мои благие намерения.

Чёрт!

Я сделаю это потом.

А сейчас? А сейчас мне выдали билет в рай.

Погнали...

Глава 42 – Как сон

Вероника

Бедное моё сердце...

Оно уже даже не стучит. Оно задыхается, молотя по рёбрам с такой силой, что, кажется, ещё чуть-чуть и они треснут. Оно, глупое, рвётся к своему кумиру. Вопит, раненым животным. И ничего больше не хочет слышать, кроме вот этого парня, который сейчас взирал на меня так честно и так открыто. Так, как никогда прежде.

Распахнул душу: «на, смотри, Вероника!».

А я ничего не вижу от слёз. Мне и хочется, и колется. И больно, и сладко. И так страшно поверить ему ещё раз, хотя я знаю, что если это очередной обман, то заново я себя уже не соберу.

И больно, действительно, не будет. Потому что и Вероники не станет.

— Я люблю тебя, Ника. Люблю, слышишь?

А разве можно иначе?

Эти слова, словно огненное тавро, отпечатывается в моей душе. Они останутся там навечно, я это знаю. Потому что сказаны иначе, не так, как он их произносил тогда, три с половиной года назад. Сейчас они либо действительно наполнены смыслом, болью и бесконечной надеждой, либо я окончательно растеряла мозги и готова верить уже во всё на свете, лишь бы ещё раз обмануться свое голубой мечтой. Чтобы умереть от счастья. Воскреснуть. И снова вниз головой с отвесной скалы.

Пожалуйста, не надо...

«Я же люблю тебя, не обманывай меня снова. Не обижай. Прошу тебя!»

Дорога до дома как в аду. Хочется сбежать, заползти в глубокую нору, забиться в самый её тёмный угол и впасть в спячку. Чтобы не думать. Не анализировать. Не раскладывать на атомы все «а что, если». Но, когда приходит время прощаться, когда до последнего «прощай» остаётся лишь краткий, но мучительный миг, я проигрываю самой себе и своим чувствам.

Они берут надо мной верх. И сердце, не задумываясь, становится на их сторону, потому что оно устало страдать и скулить. Оно хотело наконец-то захлебнуться эйфорией. А дальше будь что будет.

Смотрю на Ярослава.

Господи, ну нельзя же быть таким! Самым мужественным. Самым красивым. Самым лучшим!

И при всём этом, так непривычно видеть его неуверенным в себе, с немым вопросом в глазах и явственным посылом, что сейчас я решаю, как будет дальше. И если я скажу «нет», то он не станет спорить, а просто уйдёт. И не потому, что слабый, трус и дальше по списку. А потому что это мой выбор, и Ярослав примет его, каким бы болезненным он для него ни был.

И это уважение ко мне дорогого стоит, ибо приоритеты может расставить только тот, кто действительно любит по-настоящему. И это не про эгоизм.

Поэтому...

К чёрту всё!

— Слушай, Ника, я тут, что ещё хотел...

— Наконец-то поцеловать меня? — перебиваю я и вся вспыхиваю как факел.

Тело гудит, словно высоковольтные провода. В груди от восторга бабахает, наполненное первобытным кайфом, сердце. По венам вместо крови бежит концентрированная эйфория. Всё потому, что я сделала последний шаг, совершила прыжок веры и теперь летела в свободном падении в бездонную пропасть. И отчаянно ждала, что мой Ярослав меня подхватит.

— Истома...

Последняя секунда, где мы не вместе разбивается между нами и гаснет. А за ней следует другая. Та, где меня буквально сметают с ног, подхватывают и крепко кутают в самые желанные объятия на свете.

Сильные, пропахшие счастьем, а ещё таким родным ароматом бергамота, можжевельника и кедра. Я так скучала по нему!

В груди щемит. На глаза наворачиваются слёзы...

А мои губы сминают в сразу глубоком и жарком поцелуе. Язык со вкусом рая рвётся внутрь, толкается, накачивает тело жизнью. И страстью!

Ничего не вижу, ничего не слышу — только чувствую, что меня заносят в квартиру. Где-то в другом измерении за нами захлопнулась дверь. А в этом обезумевшую от любви Веронику уже тащили куда-то, головокружительно целуя на весу, призывая табун опьяневших от восторга мурашек бродить от макушки до пят и обратно.

— Ты же понимаешь, что дороги назад уже не будет? — шепчет мне Ярослав прямо в губы, спускается ниже, чуть прихватывает зубами за подбородок. Оставляя влажный след, прокладывает короткими поцелуями дорожку на шее, прикусывает мочку уха...

Меня ведёт. Низ живота сладко тянет. Между бёдер преступно ноет и пульсирует разбуженное желание. Я выгибаюсь в его руках, согласная на всё!

— Никогда, Истома...

Да!

— Ты теперь моя. Точка! — я не узнаю его голос. Он до невозможности исковеркан эмоциями и хрипотцой.

Его ладонь зарывается в мои волосы. Накручивает их на кулак. Тянет. Через мгновение сильно. Я закатываю глаза и дышу на износ лёгких. А Ярослав тихо стонет мне в губы:

— Моя! Слышишь?

— Да...

Боже, помоги мне!

А в следующее мгновение у меня выбило искры из глаз, а сама я едва ли не умерла от чувственного урагана, накрывшего меня с головой. Потому что руки и губы Ярослава, казалось бы, были везде. Мяли. Гладили. Сводили с ума. Кратчайшей дорогой вели в рай!

А мне было всё мало!

Треск рвущихся пуговиц — всё равно что музыка для ушей. Кончики пальцев оставляют ожоги на пылающей коже. Ненужные тряпки летят в стороны. Облегчённые стоны рвутся из горла, когда обнажённые тела наконец-то соприкасаются. Искрят!

Это не просто кожа к коже. Это значит так много!

Как минимум, что я больше не одна в этом мире.

— Ты такая красивая, Истома, — доносится до меня хриплый шёпот Ярослава. — Не могу поверить, что вернул тебя себе. Это как сон... как сон... боже!

— Яр..., — зависаю я где-то между добром и злом, раем и адом, надеждой и обречённостью.

Последний вздох перед тем, как сорваться...

— Скажи, нас же вновь свела именно судьба? Ты же не врал мне, правда? Ты же не мог снова..., — страшно озвучить. Жутко даже думать об этом, но я должна была знать, прежде чем опять полностью в нём утонуть.

— Нас свела любовь. Ничего кроме неё уже не важно, Истома, — рычит он, пока мы дышим одним воздухом на двоих и слушаем, как отчаянно бьются наши сердца. В унисон.

Толчок. Взрыв. Стон.

Поцелуй, наполненный жаждой, жаром и тоской, прошивает насквозь. Опьяняет. И сознание плывёт оттого, что мы единым целым движемся навстречу друг другу. Бесконечно…

Голодные. Жадные. Свихнувшиеся от чувств.

Не желающие тормозить. Да и зачем...

Моё тело всё выше и выше взлетает на этих безумных качелях головокружительной страсти. А затем, кажется, отращивают собственные крылья. Чтобы достичь самих облаков и рухнуть вниз, разбиваясь на миллионы разноцветных, сияющих осколков.

И только одна мысль билась в моей голове, пока я дрейфовала по бездонному океану запредельного наслаждения:

«Если это всё лишь прекрасный сон, то я не желаю просыпаться... никогда!»

Глава 43 – Будильник

Вероника

Вздрагиваю и резко распахиваю глаза. Смотрю сквозь развевающиеся на окнах занавески на просыпающийся рассвет и хмурюсь. На сердце стальной плитой давит привычная апатия и хандра по недостижимому. В кровь медленно впрыскивается почти невыносимое отчаяние.

Не хочу просыпаться. Не хочу жить этот день. Ничего не хочу, кроме как быть обманутой мальчиком без сердца. Лишь бы хоть немного отпустило.

Пожалуйста...

Прикрываю глаза и медленно выпускаю свою внутреннюю боль, а уже в следующее мгновение забываю, как дышать, потому что на мою талию вдруг ложиться горячая, чуть шершавая мужская ладонь, а вместе с ней на меня обрушиваются воспоминания о прошедшей ночи с такими яркими и сочными картинками, что я в моменте краснею и прикусываю нижнюю губу, чтобы не застонать в голос.

Боже!

Что мы творили? Что я творила?!

Осторожно поворачиваюсь и как в омут с головой. Меня топит нежность и безграничная любовь. Смотрю на Ярослава и давлюсь восторгом. Неужели и вправду я каким-то невообразимым образом умудрилась влюбить в себя этого идеального красавчика? Как? Что во мне есть такого, что он выбрал из бесконечного множества разномастных кукол именно меня?

Ласково дотронулась кончиками пальцев до недельной щетины на его подбородке и словила жаркий удар кипящей лавы в живот. Сердце же в полнейшем ауте от счастья валялось где-то за рёбрами в отключке и лишь изредка поскуливало от упоения. И в голове такая приятная пустота...

— Я тебя люблю, — прошептала я тихонечко, чтобы не разбудить спящего парня, а затем подалась вперёд и ласково коснулась его губ своими. Потёрлась носом о его нос. Счастливо вздохнула и улыбнулась, не веря в том, что душу затопила непривычная мне эйфория.

Ведь меня наконец-то полюбили. Я была нужна. Я больше не была одинока!

Вчера я так и не призналась вслух в том, что все взаимно, но сегодня…

Глянула на часы, висящие над дверью — начала седьмого утра. Но, несмотря на то что в последнее время со сном в моей жизни была острая напряжёнка, я знала, что уже не смогу заснуть. Слишком много адреналина было в моей крови. Слишком много радости вместила в себя душа. Слишком много нерастраченной любви рвалось наружу.

А потому я последний раз чмокнула Ярослава в губы, а затем максимально осторожно выпуталась из его объятий, натянула на себя атласную коротенькую кружевную пижамку и двинула на выход из спальни, раздумывая чем бы удивить парня на завтрак. В голове крутились рецепты блинчиков и запеканок, пока я умывалась и чистила зубы, а я меж тем прикидывала все ли ингредиенты есть в наличии.

Вроде бы да.

На кухне открыла холодильник и замерла поражённо.

— Перенервничала, — кивнула сама себе и подхватила с полки мобильный. Покачала головой, изумляясь своим поступкам и тут же припомнила, как перед приходом Ярослава пила ледяную минералку, пытаясь хоть немного успокоить расшатанные нервы, ни на минуту не выпуская из рук гаджет, опасаясь, что могу пропустить звонок от Басова.

Ту же поставила телефон на зарядку и принялась за тесто на блинчики. Но не успела даже разбить все яйца в миску, как мобильный включился и на него тут же посыпались входящие сообщения и уведомления о пропущенных. Спустя ещё минуту экран загорелся, показывая, что мне звонит Марта.

— Седьмой час утра. Ты чего не спишь, горемычная? — приняла я вызов.

— Волнуюсь за тебя!

— Не стоит. Всё классно, — почти теряя сознания от радости, выдохнула я и прикрыла глаза ладонью.

— Отдалась ему, да?

— Полностью, — закивала я и тут же захихикала как дурочка.

— Ты счастлива, Ник?

— Очень, — осипла я от шкалящих эмоций.

— Блин, Истомина! Я сейчас разрыдаюсь, — надломился голос Максимовской.

— Ты чего? — забеспокоилась я.

— Он тебя увезёт!

— Куда?

— В Москву свою резиновую, что б её черти драли!

— Я не поеду...

— Да ага, расскажи эту сказку кому-нибудь другому, подруга, — всхлипнула Марта, и я тут же услышала на заднем плане голос Фёдора, который принялся ласково успокаивать свою девушку.

— Он не звал.

— Он любит тебя как умалишённый, Ника. Это просто вопрос времени. Я не удивлюсь, если до конца года ты сменишь паспорт и фамилию.

— Марта, — покачала я головой, а сама пальцы скрестила.

— Ладно, Басова ты недоделанная, живи! Но, чур, меня не забывай. Я же люблю тебя!

— А я люблю тебя, Марта.

— Всё, прощай. Я пошла реветь! — и отключилась, пока я стояла и слепо смотрела в окно, на то, как два голубя уселись на ограждение балкона и склонили к друг дружке свои пернатые головы.

Минуты через три вспорхнули, а я отмерла и вздрогнула, так как в моей руке вновь завибрировал телефон, оповещая о входящем звонке. Я думала это снова Максимовская, но на этот раз номер был незнакомым. С тремя шестёрками на конце.

‍— Алло? — решилась я всё-таки принять вызов.

— Вероничка, — услышала я хрипловатый и тягучий как мёд голос в трубке. И явно пьяный.

— Аммо?

— Я, — довольно выдавил тот.

— Откуда у тебя мой номер?

— Я душу дьяволу продал за ночь с тобой..., — пропел он, закашлялся и рассмеялся.

— Странный выбор собеседника в шесть утра воскресенья, не находишь?

— Ну мы же не враги, Вероничка, — поцокал языком. — Помнишь, как я тебя в не за правду любил, м-м?

— Ты бредишь, Аммо?

— Отнюдь. Я просто самых честных правил.

— Сомнительно, но допустим. Дальше что?

— Дальше? Ах, точно. Вероничка, дорогая ты моя, люби-и-имая! — я даже не удержалась и беззвучно рассмеялась, слушая его пьяные в дугу речи. — Свет очей моих, услада сердца моего...

— Раф!

— Он сказал тебе? — его тон с дурашливого в одно мгновение трансформировался в жёсткий и хлёсткий.

— Кто?

— Ника, Ника, Ника... не тупи-ка!

— О чём ты? — сглотнула я и почувствовала раздражение от этого разговора.

— О том, почему Ярик задержался в нашем славном городе? Почему подкатил к тебе? Почему вновь упорно бил челом и с надеждой заглядывал в твои глаза?

Ноги мои подкосились, а горло забил прогорклый ком надвигающейся катастрофы. От шока я не могла произнести ни слова, только открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба. И чувствовала, что вновь умираю.

— А ты поверила, да? — продолжал глумиться надо мной Аммо, а я только и была в состоянии, что слушать его и распадаться на атомы. — Любовная любовь, все дела?

Да, я поверила...

— Уже придумала имена вашим детям, Вероничка? В твоей голове отзвонили брачные колокола? Оу... прости, я не хотел тебя расстраивать, милая моя...

Отбросила от себя телефон, в котором всё что-то болтал Аммо и смеялся как спятивший Джокер, а затем схватилась за голову и принялась раскачиваться на табурете из стороны в сторону, не понимая, что делать.

Кому верить?

Ведь Ярослав сказал мне, что ничего не было, кроме любви. А я должна была ему верить! Ему одному! Так? Так! Вот я сейчас пойду к нему и всё...

Экран телефона вспыхивает от нового входящего сообщения. Это СМС-банкинг. Кто-то пополнил мою карту на шестизначную сумму. Я впадаю в оторопь, но оторвать взгляд от мобильного не могу. Я уже не в себе. И мне бы бежать и пытать Басова, а я сижу тут в полнейшем ступоре и зачем-то читаю входящие от Аммо.

«Это тебе компенсация, Истомина. Мальчики баловались, не обессудь. Купи себе бусики-трусики и не грусти. Жизнь — боль, всякое случается».

И следом три аудиофайла, которые я незамедлительно принимаюсь слушать.

Первый:

«— Надолго вообще к нам?

— Постараюсь побыстрее всё закончить с подготовкой к строительству и свалить.

— А что так?

— Провинция. Скучно. Пресно. Клубы. Доступные тёлки. Голимая муть...

— Ты просто не всех перебрал, Бас. Есть тут одна Снежная Королева. За три года на потоке никто склеить не смог.

— Даже ты?

— Даже я.

— Красивая?

— Крем де Ля Крем. У нас даже ставки денежные ставили, кто уведёт главный приз и сорвёт вишню, но воз и ныне там.

— И много на кону?

— Прилично. Но суть дела не меняет. Тут уже скорее спортивный интерес.

— Ну, допустим, заинтересовал.

— Вангую — провалишься. Так же, как и все.

— Спорим, что нет?

— Давай».

Второй:

«— В жопу засунь себе свои игры, Аммо.

— Скажи, что не мечтал об этом все эти годы.

— Да мне насрать на эту тёлку! Ясно тебе?

— Да не вопрос.

— Хоть ещё раз её натяни во все щели. Плевать!»

И третий:

«— Передумал?

— Угу.

— И какой план?

— Поиграем. Обещаю, больно не будет.

— Лжец.

— Да. Будет хуже...»

Боже…

Вероника

«Мне насрать на эту тёлку... Хоть ещё раз её натяни во все щели. Плевать... Поиграем».

Эти ужасные слова словно набатом гремели в моей голове, пока я не согнулась пополам, хватаясь за шею обеими ладонями и сжимая её так сильно, что сделалось дурно. Но только бы не орать в голос. Не показывать, как мне было больно в эту унизительную минуту моей жизни. Как в одно мгновение разбился мой воздушный замок, который для меня отстроил Басов сегодняшней ночью.

Вот, смотри, Ника, это всё для тебя! Хлопай в ладоши, это же целое ничего!

Слёзы одним сплошным солёным потоком потекли по щекам, а кровь вместо бурлящей эйфории, обернулась серной кислотой.

Как он мог? Что же за чудовище я полюбила? Что за ядовитого паука пригрела на груди?

Чертов бездушный шахматист. Ведь я должна была помнить, что Басов не остановится ни перед чем, чтобы достичь желаемого. Наоборот, с превеликим удовольствием примется гонять несчастную пешку по доске, пока вдоволь не налюбуется её слезами. А дальше — в расход.

Сорвалась со стула и заметалась по комнате, с каждой секундой погружаясь в шок всё глубже и глубже. Пока в ушах не зашумело, а сердце не задохнулось от обиды и надвигающегося полного краха моей израненной души.

Что делать? Боже, как же быть?

Кинулась в прихожую, распахнула створки шкафа и уставилась на ту самую биту, которую мне однажды подарила Максимовская, будто бы зная, что она мне, рано или поздно, но пригодится.

«По харе Басова бить этим местом».

Схватила ее и бросилась в спальню, с каким-то отчаянным порывом сделать этому жестокому парню также больно, как он это сделал мне. Разбить ему лицо также, как он разбил мне сердце. Сделать хоть что-то...

Хоть как-то выместить своё отчаяние!

Но уже в комнате, замерев над Басовым, я окончательно превратилась в пепел. Мою грудь сотряс немой вопль, а я всё не могла поверить в то, что снова допустила подобное — чтобы со мной случилось всё это дерьмо.

Сама!

Ведь знала же, что ему нельзя доверять! Понимала, что он вернулся в мою жизнь не просто так! Умоляла себя раскрыть глаза и не быть его марионеткой. Но всё равно сама же себе проиграла.

Потому что любила его, несмотря ни на что. Вот этого монстра, который мирно спал в моей постели, набив пузо собственной гордыне.

— Не смогу, — прошептала я, как в бреду.

Чтобы он ни сделал, я не смогу причинить ему боль. Но заплатить его заставлю. Это три с половиной года назад я ушла тенью и слова не сказала, когда меня топили. Но сейчас...

Ну уж нет!

Развернулась и побежала прочь, держа в одной руке биту, а другой схватившись за живот, пытаясь не дать вырваться из себя стонам и рыданиям по разлетевшейся на куски мечте. Потому что Басов уничтожил меня!

Распахнула входную дверь и шарахнула ею не в силах удержать бушующий внутри меня негатив. Вылетела в подъезд, как была, босиком. И уже не сдерживая горького плача, побежала туда, где припарковал мой персональный убийца свой роскошный автомобиль.

В первый удар я вложила всю свою ярость! Во второй всю свою боль. В третий — разочарование. Я била снова и снова, пока лобовое стекло не покрылось уродливыми трещинами, в точности как моя душа.

На то, как орёт сигнализация, мне было совершенно, мать его так, фиолетово!

Я окончательно слетела с катушек и не желала останавливаться. Мои руки выкручивало от бесконечных ударов по корпусу автомобиля и стёклам, а кожу нещадно засаднило. Но я и на это закрыла глаза — я приветствовала эту боль, потому что причиняла её себе сама, а не кто-то глумился надо мной просто по прихоти. Из-за праздной скуки. Раз — и зеркало заднего вида уныло повисло на проводах. Два — и за ним отправилось второе. Я колошматила до бесконечности, превращая блестящий автомобиль Басова в искорёженную консервную банку.

На периферии сознания я слышала, как кто-то свистит мне с балконов. Пьяные зумеры, сидящие на качелях, ржали и снимали меня на свои телефоны. Весело улюлюкали. Лаяла и рвалась с цепи собака моей соседки, которую та с утра пораньше решила вывести на прогулку.

А я всё била и била, мечтая поймать за хвост тот момент, когда мне станет всё равно.

Когда я закончусь.

Когда придёт долгожданное безразличие. Ко всему.

В том числе и к тому, кого я любила...

— Истома! — он выбежал на улицу в одних брюках и тоже босой.

Кинулся ко мне, но почти тут же остановился, смотря на меня так, что мне захотелось тут же рухнуть на землю и умолять сказать мне за что он так со мной?

Я ведь живая и у меня в груди всё раскурочено... такое не лечится!

Но вместо этого я угрожающе подняла биту повыше и зарычала, глотая слёзы:

— Не подходи ко мне!

— Истома, пожалуйста...

— Уходи! Убирайся!

— Прошу тебя, давай всё обсудим как взрослые люди, — в защитном жесте поднял он руки ладонями вверх и медленно начал приближаться ко мне.

— Спасибо, но я уже с тобой наобсуждалась. Желания слушать дальше твоё враньё у меня нет!

— Истома...

— Нет! Всё — это точка!

Секунда промедления, а затем мир неожиданно перевернулся. Это Ярослав, словно стрела, метнулся ко мне, одним точным движением выбил из рук биту, а затем подхватил меня под задницу и закинул к себе на плечо.

И понёс обратно в подъезд под дикий свист и крики разбуженного моей жизненной драмой дома.

Им всем было весело, тогда как мне хотелось тупо сдохнуть.

Всё — человек окончательно сломался. И чинить некому…

Глава 44 – Только мы

Вероника

— Пусти меня! — кричала я и брыкалась.

Но Басов только планомерно преодолевал один лестничный пролёт за другим, пока наконец-то не достиг моей квартиры, не занёс меня туда и не закрыл за нами дверь.

На замок.

Прошёл в комнату, скинул меня на кровать, а затем сел передо мной на корточки и с такой нежностью заглянул в глаза, что я снова жалобно расплакалась, закрывая лицо ладошками. А мой палач притянул меня к себе и принялся, словно маленького ребёнка, укачивать в своих руках.

Таких нежных.

Таких сильных.

Таких родных и нужных мне.

Боже, как я смогу всё это пережить снова? Как?

— Правильно ты всё сделала, малышка. Я всё это заслужил, — прошептал Басов и где-то тут меня вновь взорвало.

Я с силой оттолкнула его от себя и подскочила на ноги, а затем решительно указала на выход:

— Убирайся из моей жизни, Ярослав. Просто выйди из неё. Навсегда!

— Ник...

— Чего тебе ещё надо-то? Ты же получил, что хотел. Выиграл свой очередной сраный спор, где на кону стоял я — живой человек. И моё сердце. Всё — теперь катись отсюда!

Неожиданно он поднялся и шагнул к двери, а я ещё горше расплакалась, буквально задыхаясь и теряя сознание от отчаяния. Всё — это конец!

— Снова разбежимся на три с половиной года, Истома, или всё-таки для разнообразия поговорим?

Ну почему он так спокоен? Я умираю, а ему всё равно?

— Да пошёл ты!

— Ладно, Ника. Ладно, — чересчур бесстрастно произнёс Ярослав и положил ладонь на ручку двери. — Хочешь, чтобы я ушёл? Не вопрос, я сделаю это. Несмотря на то, что люблю тебя как одержимый. Несмотря на то, что всегда любил. И буду любить. Тебя одну! Каждый грёбаный день пока не сдохну. Давай же, прогони меня за то, что я всего лишь искал к тебе дорогу. Если ты не видишь моей любви, то хорошо — гони меня в шею! Потому что иначе, всё это ненадолго, Ника. Любой может прийти в наш с тобой мир и сказать, что я говно, а ты поверишь. Я однажды сделал это и горько пожалел...

— Но ты же спорил. Я всё слышала собственными ушами, Ярослав! — закричала я, не в силах больше носить в себе весь этот ужас.

— Твою мать! — рубанул он воздух, вздохнул тяжело и зажал пальцами переносицу, а затем уже тихо и обречённо произнёс. — Это был не спор, Истома. Это была ещё одна попытка убиться тобой. Потому что только так мне бы не было больно...

— Вот только о моей боли ты не подумал, Ярослав, — обвинительно ткнула я в него пальцем.

— Только о ней и были мои мысли. Поэтому я здесь, рядом с тобой и не хочу никуда уходить. Потому что ты — это все, что мне нужно, Вероника!

— О, да неужели?

— Это так! И только так!

— Ты опять врёшь, — шагнула я назад и упёрлась бёдрами в стол, отрицательно качая головой и форменно сходя с ума.

— Единственное, кому я когда-либо врал — это был я сам. Я всё пытался убедить себя, что преследую какую-то там убогую месть, пытаюсь закрыть гештальт и окончательно вычеркнуть тебя из своей жизни, но почти сразу забыл обо всём этом дерьме, стоило мне только немного в тебя окунуться и вспомнить, какого это дышать полными легкими рядом с любимым человеком.

— Замолчи, — плакала я и закрывала уши ладошками, но его слова всё равно ввинчивались в меня, словно ядовитые стрелы.

А я так хотела ими отравиться.

— Истома, я же люблю тебя. По-настоящему! Я же без тебя ничто. Ты все эти годы была моей путеводной звездой. Спор или нет, но я бы уже не смог тебя отпустить. Я клянусь тебе, что не вру, — подушечки его пальцев коснулись моих кистей, убирая их от лица и заставляя меня смотреть в омут его карих глаз.

— Тогда почему ты не сказал мне правды, когда я тебя об этом спросила? Ты снова струсил...

— Нет, Вероника, нет, — он подошёл почти вплотную и теперь нежно растирал мои плечи руками. — Я хотел сказать об этом ещё в подъезде. Помнишь? Но ты попросила поцелуй, и меня окончательно перекрыло от любви и радости, что я снова нужен тебе. Обвиняй меня за любовь, но только не за обман. И я бы в любом случае во всем сознался тебе — клянусь!

— Это опять какая-то очередная жестокая игра?

— Вот тебе моё слово — никаких игр больше не будет. И не было, стоило мне только вновь тебя увидеть и потерять голову от любви!

— Не знаю, — устало тру виски и морщусь, — мне нужно побыть одной, как-то переварить это всё...

— Не получится. Я не оставлю тебя одну, чтобы ты снова себя накрутила до невозможности! — решительно рубил он.

— Мне нужно подумать!

— Что тут ещё думать? Я люблю тебя. Ты любишь меня. Мы вместе и это не обсуждается, Вероника. Злись, скандаль, можешь и меня поколотить вслед за тачкой — давай. Но одну я тебя больше не оставлю.

— Но...

— Да, я налажал, но не потому, что отрицательный персонаж. Я заблуждался, был тысячу раз не прав, горел тупой внутренней обидой и жаждой снова стать твоим. Я три с половиной года мечтал об этом. Я мечтал о тебе! Прошу тебя, услышь меня, пожалуйста...

Меня вело. Я так хотела ему верить. Но в то же время отчаянно боялась снова напороться на одни и те же грабли.

— Ты совершенно заслуженно проходишься по мне катком и не доверяешь, только вот тебе моё слово — спор или нет, но я бы все равно сделал тоже самое, что сделал — попытался добиться тебя снова. И я не врал тебе, когда говорил, что нас свела лишь одна любовь.

— Но Аммо...

— И Аммо, да. И за одно только это он до сих пор дышит.

— Он перевёл мне деньги...

— Он идиот, — окончательно сгрёб меня в свои объятия Ярослав, и я впала в какой-то блаженный коматоз, где не существует ничего, кроме крышесносного запаха парня, которого я любила как никого и никогда в жизни.

— Почему он это сделал? — всхлипнув, спросила я.

— Это долгая история и она нас никак не касается, так что давай оставим её на потом, Истома. Ладно?

Сознание разбилось в дребезги. В ушах набатом гремела надежда, что я всё-таки ошиблась на его счёт. А в груди притаилось израненное сердце, которое с тоской и бесконечной мольбой смотрело на своего кумира.

Ну давай же, решайся, Вероника! Тут выбор невелик: либо умирать от горя, либо от счастья, ещё раз ему поверив.

Выбор без выбора…

— Ладно..., — прошептала я, но всё-таки решилась снова выпутаться из его объятий. — Яр...

— Только не гони меня больше, пожалуйста. Потому что я уйду только с тобой или останусь рядом навсегда. Третьего не дано, понимаешь?

— Понимаю, — кивнула я, а затем набрала полные лёгкие, — но...

— Истома, всё потом. Иначе я просто сойду с ума, если не поцелую тебя! – и он обрушился на меня и мое тело словно ураган, заставляя забыть обо всем на свете и тонуть только в эйфории, а не в отчаянии. И я не нашла в себе силы и желания его остановить.

Спустя миллионы бесконечно прекрасных минут, мы лежали всё на той же кровати. Мой парень нежно скользил губами по моему лицу и шее, а я зарылась пальчиками в его волосы на затылке и дышала концентрированным счастьем с легким привкусом горечи.

Блин, что же я натворила…

— Прости меня, Яр. Прости, но я не привыкла доверять людям. Прости, что не поверила. Прости за разбитую машину. За то, что не поговорила с тобой сразу. Я... испугалась.

— Не извиняйся, прошу тебя. Я твоё недоверие заслужил, мне его и возвращать. Ты просто знай, что я принадлежу тебе на все сто процентов. И люблю тебя, Истома. Очень.

— И я тебя люблю, — тоненько пискнула я, когда он снова стиснул меня в своих руках.

— Я думал, уже не скажешь, — губы Ярослава приблизились к моим, и я вновь задышала полными лёгкими, чувствуя, что больше не умираю. Что снова живу!

— Но Аммо всё равно заслуживает по жопе, — прежде чем потонуть в очередном жарком поцелуе и нашей любви, произнесла я с изрядной долей бешенства.

— Организуем. Обещаю.

А в следующее мгновение мир потух. Перестало существовать всё. Остался только он. Только я. Только мы.

Только наша любовь.

Глава 45 – Вместе

Ярослав

Январь…

Я чуть отвлекаюсь от экрана ноутбука, в котором ввожу последние правки в свой дипломный проект, и зависаю. В створе открытой двери я вижу, как моя Истома сидит на диване. Альбом со своими эскизами она отложила в сторону и теперь, выставив перед собой ладонь, сосредоточенно смотрела на кольцо, что я надел на её безымянный палец всего лишь три дня назад. И улыбалась, ласково поглаживая сверкающий камень.

Сердце от этой идеалистической картинки затопило какой-то невероятной нежностью. И сейчас я просто пытался на максимум запечатлеть в памяти столь трогательный момент её счастья оттого, что мы теперь вместе.

До самого конца.

И я каждый чёртов день из кожи вон лез, только бы эта девчонка наконец-то поверила в меня, в те чувства запредельные, которые я к ней испытывал и в то, что всё это реально. Потому что до сих пор она изредка просыпалась посреди ночи и жалобно плакала, хватаясь за меня и шепча словно бы в полубреду:

— Это был всего лишь сон... ты здесь... ты со мной...

— С тобой, Истома. Всегда. И нет в этом мире силы, которая могла бы нас вновь разлучить. Я этого не допущу, обещаю. Веришь?

— Верю.

И она верила.

Вот только жить на два города было невыносимо. Я выл, словно одинокий волк, возвращаясь каждый вечер в свою пустую квартиру и единственное, о чём мечтал, так это чтобы Истома была рядом всегда, а не только на выходных, когда я срывался к ней в Краснодар или она прилетала ко мне. Жалкие часы вместе, а затем снова сходить с ума от тоски по любимому и такому необходимому, словно воздух, человеку — это пытка!

А потому я буквально умолял её перевестись по учёбе в столичный вуз и наконец-то переехать ко мне. Поначалу Вероника ломалась, но на мой день рождения, всё-таки подарила мне в конверте, перевязанном алой лентой, одобренное заявление на перевод.

Я чуть не схлопотал сердечный приступ от счастья в тот момент, а затем пару дней ходил как шальной, чувствуя себя счастливейшим из всех людей на планете. Апогеем стал календарь, на котором я зачёркивал оставшиеся дни до её переезда.

А уж когда Истома досрочно закрыла сессию и объявила, что дело осталось за малым, я решил, что не смогу перевезти её к себе в качестве просто моей девушки. Я хотел большего.

За неделю до Нового года я увёз её на райский атолл в Индийском океане, а когда пробили куранты, встал на одно колено и сделал моей Истоме предложение руки и сердца.

А она его приняла.

Расплакалась правда. И всё не могла поверить в то, что она не сошла с ума и не пускает слюнку где-то психушке, затянутой в смирительную рубашку. Что это всё правда!

Смешная.

Родная.

Обожаемая!

Побитая жизнью девочка, которой сложно было поверить в то, что её действительно любят. Не за что-то, а просто потому, что она это как никто заслуживает. И мне до сих пор было мучительно стыдно, что я приложил к появлению у неё этой неуверенности в себе немалые усилия.

Я окончательно закрыл ноутбук, встал и пошёл к ней. Без слов лёг рядом, положив ей голову на живот, и прикрыл глаза, когда тонкие пальчики зарылись в мои волосы и легонечко их потянули.

— Я люблю тебя, Истома.

— Я, наверное, никогда к этому не привыкну, — по её голосу я слышал, что Ника улыбается и от этого понимания у меня за рёбрами сердце будто бы задыхалось от нежности и головокружительного счастья.

— К чему именно?

— К тому, что мне так часто признаются в любви, — она выдохнула это без обиды и злого подтекста, а меня всё равно бомбануло.

Жёстко!

— Всё-таки не просто так твоя жалкая недо-мамаша мне с первого же взгляда не понравилась. Я вот прямо рад, что ещё в то время высказал ей в лицо всё, что она заслужила.

— Не хочу о ней говорить. Она даже этого недостойна.

— С этим не поспоришь.

Мы ненадолго замолчали. Я выводил на плоском животике Истомы замысловатые вензеля и медленно кипел от кайфа, что она моя. Вся! А Ника продолжала копошиться у меня в волосах так чертовски приятно, что я мурчал и закатывал глаза.

— На самом деле я переживаю за завтра. Все ли приедут, всё ли пройдёт гладко, всем ли понравится то, что мы с тобой задумали.

— Расслабься, Ник. Это просто люди.

— Ты же знаешь, кого именно я имею в виду.

— Знаю...

Остаток вечера мы провалялись в обнимку на диване. Любили друг друга. Тонули в наших чувствах. Искрили. И не могли насытиться этим прекрасным настоящим, в котором не существует никого кроме нас.

А на следующее утро утонули в хлопотах, крутясь белками в огромном жизненном колесе. Пока наконец-то не наступил вечер, а мы не очутились на загородной базе отдыха в ближайшем Подмосковье, куда уже приехала целая орава моих друзей. А ещё Фёдор с Мартой, которых мы ещё днём встретили в аэропорту. Снятый нами дом на берегу заснеженного озера гудел как улей. Уютно трещал камин. В углу горела разноцветными огоньками ёлка, словно срисованная с новогодней открытки. Кто-то из парней уже готовил угли в мангале на улице, предвкушая скорые сочные шашлыки.

Прибывали все новые и новые гости, запуская смороза клубы пара и отряхивая с шапок снежинки. Там за дверью огромными хлопьями валил пушистый снег, укрывая всё вокруг мягким, белым одеялом.

— Ребята! Это же просто идеальное место для встречи Рождества: каток, горка, банька, синька! Спасибо вам, что позвали! — басил Максим Брагар, улыбаясь во все свои тридцать два белоснежных зуба и пожимая мне руку.

— Он всю дорогу сюда дрожал от восторга, — рассмеялась, стоящая рядом с ним, Алина. Та самая.

— Добро пожаловать, — смущённо поприветствовала пополнение Вероника, — мы очень рады, что вы смогли приехать.

— Макс! — услышали мы все рёв Фёдора и вздрогнули.

— Федька! Здорово! — в тон ему загорлопанил Брагар. Я хохотнул. Девчонки закатили глаза.

И понеслось...

Весело. Звонко. Народ гудит. Музыка играет. По бокалам льётся игристое.

В какой-то момент кто-то из парней замечает на безымянном пальце Истомы помолвочное кольцо и компания взрывается поздравлениями и обязательными требованиями пригласить на свадьбу. Максимовская тискает Истому и верещит так звонко, что даже у меня закладывает уши.

— А я знала, знала, что ты сведёшь этого парня с ума!

— Марта, боже, — хохочет Ника, пытаясь высвободиться из её загребущей хватки. Но куда там?

— Я же буду свидетельницей, да?

— Ты, ты, только успокойся, женщина!

— Ни фига! — рычит она и кружит Истому, а затем щёлкает пальцами в воздухе. — Федя, шампанское в студию!

Все ржут. Кто-то сочувственно хлопает Стафеева по плечу, но тот только фыркает и отмахивается.

— Не завидуйте.

А я на пару секунд отвлекаюсь. Это на телефон пришло СМС-сообщение:

«Прилетел. Буду в течение получаса».

Спустя мгновение ещё одно:

«Если это конечно не развод, и твоё приглашение всё ещё в силе».

Да, моя ярость перегорела, и я всё-таки позвонил Аммо пару недель тому назад, приглашая прилететь в гости на Рождество и закопать топор войны навсегда. А теперь стоял, улыбался, что всё шло по плану, и печатал ответ:

«Жду тебя, сладкий».

И конечно же, всегда предельно пунктуальный и точный как швейцарские часы, Рафаэль заявился на порог ровно через тридцать минут. Я вышел его встречать один, ибо народ уже вовсю отрывался и не желал прерывать веселье ни на минуту.

— Ну привет, — посмотрел на меня некогда лучший друг отрыто, но я видел, что он весь был натянут, словно тетива, в ожидании, что я кинусь выбивать ему его идеальные зубы. Можно подумать, мне хватит такой мелочи. Нет, мой прицел был куда как круче.

И с претензией на ответную любезность.

— Привет, Раф, — и я протянул ему руку. — Теперь скажу лично: спасибо, что вновь свёл нас с Вероникой.

— Не за что. План был именно такой.

— Но бабки ты ей зря отправил.

Улыбается. Собака сутулая.

— Лучше бы мне отдал, — перевёл я всё в шутку. — Она их спустила на всякую фигню.

— Когда свадьба?

— Летом.

— Пригласишь?

— Уже. Дружкой будешь?

— Буду.

— Голодный? — меняю я тему.

— Как волк, — кивает Раф и снимает с себя остатки верхней одежды.

— Ну пошли, я тогда тебе Красную Шапочку покажу, — ухмыляюсь и веду Аммо туда, где беснуется развесёлая толпа и гремит музыка.

Но стоит нам только появиться, как почти все стихают и удивлённо переводят взгляд на парня, который чересчур уж выделяется из общей толпы: весь в татуировках и пирсинге, с высвеченными добела волосами на макушке и выбритыми под ноль висками. Стоит, смотрит на всех с квёлым интересом, заложив руки в карманы джинсов и чуть покачиваясь с носка на пятку с едва заметной усмешкой на губах.

— Народ, знакомьтесь — это Рафаэль. Прошу любить и жаловать, — перевожу на Аммо взгляд. — Рафаэль, это народ.

— Разберёмся, — кивает он, а затем в моменте меняется в лице и задерживает дыхание, будто бы получая увесистый такой удар с ноги в живот.

Это в комнату с кухни вместе с парой других девчонок вошла Алина. А я улыбнулся.

Ну вот — красота же! Не прощаемся — у кого-то всё только начинается.

А-е...

От автора

Дорогие мои и любимые читатели, вот и подошла к концу очередная история любви. Спасибо вам, что читали и были рядом. Что поддерживали, что хвалили и критиковали, грозились прибить Ярослава и меня, в том числе, если я не перестану мучить Веронику.

Что ж...

В этой книге не было идеальных героев. И не было идеальных злодеев. Просто каждый в ней любил по-своему. Жил со своей правдой и излучал то, чем был переполнен: горем, любовью, разочарованием, ненавистью и тоской.

Мои персонажи — это в первую очередь люди. Такие же, как и вы. Они имеют право на ошибки и на искупление. На жалость. На ненависть. На прощение. На жизнь.

И они любят, как умеют. И надеются на то, что оставили хотя бы малюсенький, но неизгладимый след в вашей памяти.

Но, прежде чем поставить точку, я хотела бы немного рассказать о том, что осталось за кулисами.

Итак...

Мама Вероники Истоминой, Храмова Алевтина Петровна, всё-таки не смогла побороть свою зависимость. Оставшись совсем одна, она окончательно скатилась в маргинальный образ жизни. Продала дом. Пропила почти все вырученные за него деньги, а затем встретила своего второго мужа с такими же пагубными привычками, как и у неё, и такого же «глубоко верующего», как и она. Именно этот мужчина, спустя три месяца после свадьбы, в состоянии алкогольного делирия, лишил её жизни, свято веря в то, что в новоиспечённую супругу вселились бесы.

Тимофей Романович Басов скончался от рака спустя всего неделю после свадьбы своего внука. В завещании он всё нажитое непосильным трудом имущество оставил Ярославу. Старшему же из двух братьев сподобился назначить лишь щедрое содержание и одну квартиру, в которой он жил и продолжал это делать и дальше, ведя праздный, если не сказать сибаритский образ жизни. Лично перед Вероникой старый хрыч так и не извинился, хоть и обещал. Зажал из принципа. Лишь сухо кивнул и выдал, что ни о чём не жалеет, ибо исключительно благодаря ему ребята прошли испытание на прочность с честью, а потому сильнее будут беречь свои чувства в будущем.

Андрей Янковский, как известно, бежавший из страны, по итогу загремел в психушку. Причина? Проста — Тимофей Романович Басов пёр как танк, а ещё не гнушался применять уже испробованные им в своё время методы, а потому организовал на парня аж сразу два покушения. Оба не удались. Первое лишь напугало зарвавшегося мажора, а вот со вторым было чуть страшнее. После него у славного парня, любившего издеваться и насиловать беззащитных девочек, окончательно сдали нервы и съехала крыла, тихо шифером шурша.

В доме семьи Мирзоевых внезапно нашли наркотики. Много. Очень много. Отмазывать их по понятным причинам никто не стал. После потери авторитета, Ису всё-таки подвязали по старым делам и таки дали срок. Спустя семь лет он вышел на свободу совсем другим человеком. Хотя... человек — это громко сказано. Уж слишком часто его в местах не столь отдалённых наказывали за то, что он жил не по понятиям.

Аня, бывшая девушка Фёдора Стафеева недолго лила слёзы по бывшему, что предпочёл ей другую. Уже спустя два месяца она дала зелёный свет парню на своём потоке, который ещё с первого курса влажно смотрел в её сторону. Уже после первого свидания глаза девушки снова вспыхнули огнём жизни, а спустя ещё год она вышла замуж и вознесла благодарность небу за то, что в её жизни всё так удачно сложилось.

Отец Вероники Истоминой всё-таки проснулся от спячки и вышел из сумрака. Узнав, что у него появился на свет внук, он принялся искать с ним общения, но был жёстко послан в дальние дали. С тех пор о судьбе этого, громко сказать, мужика было мало что известно. Ну и слава богу, как говорится. Баба с возу — кобыле легче.

У Марты и Фёдора всё сложилось очень хорошо. Ребята поженились и переехали в Москву, где чуть позже купили квартиру, а затем и дом недалеко от семьи Басовых. Они остались дружны на всю оставшуюся жизнь, а их дети продолжили эту славную традицию.

Ярослав и Вероника прожили вместе долго и счастливо до глубокой старости, родив и воспитав настоящими людьми двоих чудесных детишек. Госпожа Басова, за которой так и закрепилось прозвище «Истома» открыла собственный бренд одежды, который успешно развивался и сумел выйти на достаточно высокий уровень. Помимо фабрики по пошиву готовой одежды, Вероника открыла более двадцати розничных магазинов по всей стране и даже парочку за границей. Ярослав же продолжил заниматься делом своего отца, а ещё воплотил его мечту и на месте заброшенного маяка построил полноценный курортный отель, в котором они частенько отдыхали всей семьёй.

И наконец-то Рафик, который ни в чём не виноват... ах, нет, про него не расскажу ни слова. Пусть он сам это сделаем вместо меня.

Люблю вас!

До новых встреч на страницах моих историй.

Целую, ваша Даша.

Конец…не наступит никогда)