Дьяволиада [Михаил Афанасьевич Булгаков] (pdf) читать онлайн

Л. БУЛГАКОВ

ДЬЯВОЛИАДА

Рассказы

И з д а т е л ь с т в о «НЕДРА»
Лоск. Гоеуд. 0 6 ‘един. Полигр. Пропышл
(Лоеполиграф)
1926

СОДЕРЖАНИЕ
Сшр.

Д ьяволиада...........................................

3

Роковые я й ц а ...................................

14

№ 13. Дом Эльпит Рабкоммуна...........................................125
Китайская и с т о р и я ...................................

135

Похождения Ч ичикова...........................................................147

Главлит Лг 57847. Москва.

Тираж 3000 экз.

5-я типо-дитография „Мосподиграф”, Мыльников пер., 14.

ДЬЯВОЛИАДА
ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК БЛИЗНЕЦЫ ПОГУБИЛИ ДЕЛО­
ПРОИЗВОДИТЕЛЯ

I
ПРОИСШЕСТВИЕ 20-го ЧИСЛА
В то время, как все люди скакали с одной службы на
другую, товарищ Коротков прочно служил в Главцентрбазспимате (Главная Центральная База Спичечных Мате­
риалов) на штатной должности делопроизводителя и про­
служил в ней целых И месяцев.
Пригревшись в Спимате, нежный, тихий блондин
Коротков совершенно вытравил у себя в душе мысль, что
существуют на свете так-называемые превратности судьбы,
и привил взамен нее уверенность, что он—Коротков—бу­
дет служить в базе до окончания жизни на земном шаре.
Но, увы, вышло совсем не так...
20 сентября 1921 года кассир Спимата накрылся своей
противной ушастой шапкой, уложил в портфель полоса­
тую ассигновку и уехал. Это было в 11 часов пополуночи.
Вернулся же кассир в 4*|2 часа пополудни, совершенно
мокрый. Приехав, он стряхнул с шапки воду, положил
шапку на стол, а на шапку—портфель и сказал:
3

— Не напирайте, господа.
Потом пошарил зачем-то в столе, вышел из комнаты и
вернулся через четверть часа с большой мертвой курицей
со свернутой, шеей. Курицу он положил на портфель, на
курицу—свою правую руку, и молвил:
— Денег не будет.
— Завтра?—хором закричали женщины.
— Нет,—кассир замотал головой,—и завтра не будет,
и послезавтра. Не налезайте, господа, а то вы мне, това­
рищи, стол опрокинете.
— Как? — вскричали все и в том числе наивный
Коротков.
— Граждане!--плачущим голосом запел кассир и лок­
тем отмахнулся от Короткова,—я же прошу!
— Да как же? кричали все и громче всех этот комик
Коротков.
— Ну, пожалуйста,—сипло пробормотал кассир и, вы­
тащив из портфеля ассигновку, показал ее Короткову.
Над тем местом, куда тыкал грязный ноготь кассира,
наискось было написано красными чернилами:
„Выдать. За т. Субботникова—Сенат".
Ниже фиолетовыми чернилами было написано:
„Денег нет. За т. Иванова—Смирнов“.
— Как?—крикнул один Коротков, а остальные, пыхтя,
навалились на кассира.
— Ах, ты, господи!—растерянно заныл тот.—При чем
я тут? боже ты мой!
Торопливо засунув ассигновку в портфель, он накрылся
шапкой, портфель сунул под-мышку, взмахнул курицей,
крикнул: „Пропустите, пожалуйста!“ и, проломив брешь в
живой стене, исчез в дверях.
За ним с писком побежала бледная регистраторша на
высоких заостренных каблуках, левый каблук у самых
дверей с хрустом отвалился, регистраторша качнулась,
подняла ногу и сняла туфлю.
И в комнате осталась она, — босая на одну ногу, и
все остальные, в том числе и Коротков.
4

II

ПРОДУКТЫ ПРОИЗВОДСТВА
Через три дня после описанного события дверь отдель­
ной комнаты, где занимался товарищ Коротков, приоткры­
лась, и женская заплаканная голова злобно сказала:
— Товарищ Коротков, идите жалованье получать.
— Как?—радостно воскликнул Коротков и, насвисты­
вая увертюру из „Кармен“, побежал в комнату с надписью:
„касса“. У кассирского стола он остановился и широко
открыл рот. Две толстых колонны, состоящие из желтых
пачек, возвышались до самого потолка. Чтобы не отвечать
ни на какие вопросы, потный и взволнованный кассир
кнопкой пришпилил к стене ассигновку, на которой теперь
имелась третья надпись зелеными чернилами:
„Выдать продуктами производства.
За т. Богоявленского—Преображенский.
И я полагаю—Кшесинский“.
Коротков вышел от кассира, широко и глупо улыбаясь.
В руках у него было 4 больших желтых пачки, 5 малень­
ких зеленых, а в карманах 13 синих коробок спичек. У
себя в комнате, прислушиваясь к гулу изумленных голо­
сов в канцелярии, он упаковал спички в два огромных
листа сегодняшней газеты и, не сказавшись никому, отбыл
со службы домой. У под’езда Спимата он чуть не попал
под автомобиль, в котором кто-то под’ехал, но кто именно/
Коротков не разглядел.
Прибыв домой, он выложил спички на стол и, отойдя,
полюбовался на них. Глупая улыбка не сходила с его
лица. Затем Коротков вз’ерошил белокурые волосы и ска­
зал самому себе:
— Ну-с, унывать тут долго нечего. Постараемся их
продать.
Он постучался к соседке своей, Александре Федоровне,
служащей в Губвинскладе.
5

— Войдите,—глухо отозвалось в комнате.
Коротков вошел и изумился. Преждевременно вернув­
шаяся со службы Александра Федоровна в пальто и ша­
почке сидела на корточках на полу. Перед нею стоял
строй бутылок с пробками из газетной бумаги, наполнен­
ных жидкостью густого красного цвета. Лицо у Александры
Федоровны было заплакано.
— 46,—сказала она и повернулась к Короткову.
— Это чернила?.. — Здравствуйте, Александра Федо­
ровна,—вымолвил пораженный Коротков.
— Церковное вино,—всхлипнув, ответила соседка.
— Как, и вам?—ахнул Коротков.
— И вам церковное? — изумилась Александра Федо­
ровна.
— Нам—спички, - угасшим голосом ответил Коротков
и закрутил пуговицу на пиджаке.
— Да ведь они же не горят!—вскричала Александра
Федоровна, поднимаясь и отряхивая юбку.
— Как это так, не горят?—испугался Коротков и бро­
сился к себе в комнату. Там, не теряя ни минуты, он схва­
тил коробку, с треском распечатал ее и чиркнул спичкой.
Она с шипеньем вспыхнула зеленоватым огнем, переломи­
лась и погасла. Коротков, задохнувшись от едкого серного
запаха, болезненно закашлялся и зажег вторую. Та выстре­
лила и два огня брызнули от нее. Первый попал в окон­
ное стекло, а второй—в левый глаз товарища Короткова.
— А-ах!—крикнул Коротков и выронил коробку.
Несколько мгновений он перебирал ногами, как горячая
лошадь, и зажимал глаз ладонью. Затем с ужасом загля­
нул в бритвенное зеркальце, уверенный, что лишился глаза.
Но глаз оказался на месте. Правда, он был красен и
источал слезы.
— Ах, боже мой!—расстроился Коротков, немедленно
достал из комода американский индивидуальный пакет,
вскрыл его, обвязал левую половину головы и стал похож
на раненого в бою.
6

Всю ночь Коротков не гасил огня и лежал, чиркая спич­
ками. Вычиркал он, таким образом, три коробки, при чем
ему удалось зажечь 63 спички.
— Врет, дура,—ворчал Коротков,—прекрасные спички.
Под утро комната наполнилась удушливым серным за­
пахом. На рассвете Коротков уснул и увидал дурацкий,
страшный сон: будто бы на зеленом лугу очутился перед
ним огромный, живой биллиардный шар на ножках. Это
было так скверно, что Коротков закричал и проснулся.
В мутной мгле еще секунд пять ему мерещилось, что шар
тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой. Но потом
все это пропало; поворочавшись, Коротков заснул и уже
не просыпался.
III
ЛЫСЫЙ ПОЯВИЛСЯ
На следующее утро Коротков, сдвинув повязку, убе­
дился, что глаз его почти выздоровел. Тем не менее по­
вязку излишне осторожный Коротков решил пока не
снимать.
Явившись на службу с крупным опозданием, хитрый
Коротков, чтобы не возбуждать кривотолков среди низших
служащих, прямо прошел к себе в комнату и на столе
нашел бумагу, в коей заведующий подотделом укомплек­
тования запрашивал заведующего базой, — будет ли вы­
дано машинисткам обмундирование. Прочитав бумагу пра­
вым глазом, Коротков взял ее и отправился по коридору
к кабинету заведующего базой т. Чекушина.
И вот у самых дверей в кабинет Коротков столкнулся
с неизвестным, поразившим его своим видом.
Этот неизвестный был настолько маленького роста,
что достигал высокому Короткову только до талии. Недо­
статок роста искупался чрезвычайной шириной плеч не­
известного. Квадратное туловище сидело на искривленных
ногах, при чем левая была хромая. Но примечательнее всего
была голова. Она представляла собою точную гигантскую
7

модель яйца, насаженного на шею горизонтально и острым
концом вперед. Лысой она была тоже, как яйцо, и на­
столько блестящей, что на темени у неизвестного, не уга­
сая, горели электрические лампочки. Крохотное лицо не­
известного было выбрито до синевы, и зеленые малень­
кие, как булавочные головки, глаза сидели в глубоких
впадинах. Тело неизвестного было облечено в расстегну­
тый, сшитый из серого одеяла френч, из-под которого вы­
глядывала малороссийская вышитая рубашка, ноги в шта­
нах из такого же материала и низеньких с вырезом сапож­
ках гусара времен Александра I.
„Т-типик“, — подумал Коротков и устремился к двери
Чекушина, стараясь миновать лысого. Но тот совершенно
неожиданно загородил Короткову дорогу.
— Что вам надо? — спросил лысый Короткова таким
голосом, что нервный делопроизводитель вздрогнул. Этот
голос был совершенно похож на голос медного таза и
отличался таким тембром, что у каждого, кто его слышал,
при каждом слове происходило вдоль позвоночника ощу­
щение шершавой проволоки. Кроме того Короткову пока­
залось, что слова неизвестного пахнут спичками. Несмотря
на все это, недальновидный Коротков сделал то, чего де­
лать ни в коем случае не следовало,—обиделся.
— Гм... довольно странно... Я иду с бумагой... А по­
звольте узнать, кто вы так...
— А вы видите, что на двери написано?
Коротков посмотрел на дверь и увидал давно знако­
мую надпись: „Без доклада не входить“.
— Я и иду с докладом,—сглупил Коротков, указывая
ра свою бумагу.
Лысый квадратный неожиданно рассердился. Глазки
его вспыхнули желтоватыми искорками.
— Вы, товарищ, — сказал он, оглушая Короткова ка­
стрюльными звуками,—настолько неразвиты, что не пони­
маете значения самых простых служебных надписей. Я по­
ложительно удивляюсь, как вы служили до сих пор. Во­
обще тут у вас много интересного, например, эти подби­
8

тые глаза на каждом шагу. Ну, ничего, это мы все при­
ведем в порядок. („А-а*! ахнул про себя Коротков).
Дайте сюда!
И с последними словами неизвестный вырвал из рук
Короткова бумагу, мгновенно прочел ее, вытащил из
кармана штанов обгрызанный химический карандаш, при­
ложил бумагу к стене 'и косо написал несколько слов.
— Ступайте!—рявкнул он и ткнул бумагу Короткову
так, что чуть не выколол ему и последний глаз. Дверь
в кабинет взвыла и проглотила неизвестного, а Корот­
ков остался в оцепенении,—в кабинете Чекушина не было.
Пришел в себя сконфуженный Коротков через пол­
минуты, когда вплотную налетел на Лидочку де - Руни,
личную секретаршу т. Чекушина.
— А-ах!—ахнул т. Коротков. Глаз у Лидочки был за­
кутан точно таким же индивидуальным материалом с той
разницей, что концы бинта были завязаны кокетливым
бантом.
— Что это у вас?
— Спички! — раздраженно ответила Лидочка, — про­
клятые.
— Кто там такой? — шопотом спросил убитый Ко­
ротков.
— Разве вы не знаете?—зашептала Лидочка, — новый.
— Как?—пискнул Коротков, - а Чекушин?
— Выгнали вчера, — злобно сказала Лидочка, и при­
бавила, ткнув пальчиком по направлению кабинета: — Ну,
и гу-усь. Вот это фрукт. Такого противного я в жизнь
свою не видала. Орет! Уволить!.. Подштанники лысые! —
добавила она неожиданно, так что Коротков выпучил на
нее глаз.
— Как фа...
Коротков не успел спросить. За дверью кабинета гря­
нул страшный голос: „Курьера!“ Делопроизводитель и се­
кретарша мгновенно разлетелись в разные стороны. При­
летев в свою комнату, Коротков сел за стол и произнес
сам себе такую речь:
9

— Ай, яй, яй... Ну, Коротков, ты влопался. Нужно
это дельце исправлять... „Неразвиты“... Хм... Нахал... Ладно!
Вот ты увидишь, как это так Коротков неразвит.
И одним глазом делопроизводитель прочел писание лы­
сого. На бумаге стояли кривые слова: „Всем машинисткам
и женщинам вообще своевременно будут выданы солдат­
ские кальсоны“1.
— Вот это здорово! — восхищенно воскликнул Корот­
ков и сладострастно дрогнул, представив себе Лидочку
в солдатских кальсонах. Он, немедля, вытащил чистый
лист бумаги и в три минуты сочинил:
„Телефонограмма.
Заведующему подотделом укомплектования точка.
В ответ на отношение ваше за № 0,15015 (б) от 19-го числа,
запятая Главспимат сообщает запятая, что всем машинист­
кам и вообще женщинам своевременно будут выданы сол­
датские кальсоны точка Заведывающий тире подпись Дело­
производитель тире Варфоломей Коротков точка“.
Он позвонил и явившемуся курьеру Пантелеймону сказал:
— Заведующему на подпись.
Пантелеймон пожевал губами, взял бумагу и вышел.
Четыре часа после этого Коротков прислушивался, не
выходя из своей комнаты, в том расчете, чтобы новый
заведывающий, если вздумает обходить помещение, непре­
менно застал его погруженным в работу. Но никаких зву­
ков из страшного кабинета не доносилось. Раз только
долетел смутный чугунный голос, как-будто угрожающий
кого-то уволить, но кого именно, Коротков не расслы­
шал, хоть и припадал ухом к замочной скважине. В З1/* часа
пополудни за стеной канцелярии раздался голос Панте­
леймона.
— Уехали на машине.
Канцелярия тотчас зашумела и разбежалась. Позже
всех в одиночестве отбыл домой т. Коротков.

10

IV

ПАРАГРАФ ПЕРВЫЙ—КОРОТКОВ ВЫЛЕТЕЛ
На следующее утро Коротков с радостью убедился,
что глаз его больше не нуждается в лечении повязкой,
поэтому он с облегчением сбросил бинт и сразу похоро­
шел и изменился. Напившись чаю на скорую руку, Корот­
ков потушил примус и побежал на службу, стараясь не
опоздать, и опоздал на 50 минут из-за того, что трамвай
вместо шестого маршрута пошел окружным путем по седь­
мому, заехал в отдаленные улицы с маленькими домиками
и там сломался. Коротков пешком одолел три версты и,
запыхавшись, вбежал в канцелярию, как раз когда кухон­
ные часы Альпийской розы пробили одиннадцать раз.
В канцелярии его ожидало зрелище совершенно необы­
чайное для одиннадцати часов утра. Лидочка де-Руни, Ми­
лочка Литовцева, Анна Евграфовна, старший бухгалтер
Дрозд, инструктор Гитис, Номерацкий, Иванов, Мушка,
регистраторша, кассир — словом, вся канцелярия не си­
дела на своих местах за кухонными столами бывшего
ресторана Альпийской Розы, а стояла сбившись в тесную
кучку у стены, на которой гвоздем была прибита че­
твертушка бумаги. При входе Короткова наступило вне­
запное молчание, и все потупились.
— Здравствуйте, господа, что это такое? — спросил
удивленный Коротков.
Толпа молча расступилась, и Коротков прошел к че­
твертушке. Первые строки глянули на него уверенно и
ясно, последние сквозь слезливый, ошеломляющий туман.
„ П Р И К А З № 1“

§ 1. „За недопустимо халатное отношение к своим
обязанностям, вызывающее вопиющую путаницу в важных
служебных бумагах, а равно и за появление на службе
11

в безобразном виде разбитого, повидимому, в драке лица,
тов. Коротков увольняется с сего 26-го числа, с выдачей
ему трамвайных денег по 25-е включительно".
Параграф первый был в то же время и последним, а
под параграфом красовалась крупными буквами подпись:
Заведующий Кальсонер
Двадцать секунд в пыльном хрустальном зале Альпий­
ской Розы царило идеальное молчание. При этом лучше
всех, глубже и мертвеннее молчал зеленоватый Коротков.
На двадцать первой секунде молчание лопнуло.
-— Как? Как?—прозвенел два раза Коротков совер­
шенно как разбитый о каблук Альпийский бокал,—его фа­
милия Кальсо—нер?..
При страшном слове канцелярские брызнули в разные
стороны и в миг расселись по столам, как вороны на теле­
графной проволоке. Лицо Короткова сменило гнилую зеле­
ную плесень на пятнистый пурпур.
— Ай, яй, яй,—загудел в отдалении, выглядывая из
гроссбуха, Скворец, как же вы это так, батюшка, промах­
нулись? А?
— Я ду-думал, думал...—прохрустел осколками голоса
Коротков,—прочитал вместо „Кальсонер“ „Кальсоны“. Он
с маленькой буквы пишет фамилию!
— Подштанники я не одену, пусть он успокоится!—
хрустально звякнула Лидочка.
— Тсс!—змеей зашипел Скворец,—что вы?—Он ныр­
нул, спрятался в гроссбухе и прикрылся страницей.
— А насчет лица он не имеет права!—негромко вы­
крикнул Коротков, становясь из пурпурного белым как
горностай,—я нашими же сволочными спичками выжег
глаз, как и товарищ де-Руни!
— Тише! — пискнул побледневший Гитис, — что вы?
Он вчера испытывал их и нашел превосходными.
Д-р-р-р-р-р-ррр, неожиданно зазвенел электрический
звонок над дверью... и тотчас тяжелое тело Пантелеймона
упало с табурета и покатилось по коридору.
— Нет! Я об’яснюсь. Я об’яснюсь!—высоко и тонко
12

спел Коротков, потом кинулся влево, кинулся вправо, про­
бежал шагов десять на месте, искаженно отражаясь в пыль­
ных альпийских зеркалах, вынырнул в коридоре и побе­
жал на свет тусклой лампочки, висящей над надписью
„Отдельные кабинеты“. Запыхавшись, он стал перед страш­
ной дверью и очнулся в об’ятиях Пантелеймона.
— Товарищ Пантелеймон,—заговорил беспокойно Ко­
ротков.—Ты меня, пожалуйста, пусти. Мне нужно к заве­
дующему сию минутку...
— Нельзя, нельзя, никого не велено пущать,—захри­
пел Пантелеймон и страшным запахом луку затушил ре­
шимость Короткова,—нельзя. Идите, идите, господин Ко­
ротков, а то мне через вас беда будет...
— Пантелеймон, мне же нужно, — угасая, попросил
Коротков,—тут, видишь ли, дорогой Пантелеймон, слу­
чился приказ... Пусти меня, милый Пантелеймон.
— Ах ты ж, господи...—в ужасе обернувшись на
дверь, забормотал Пантелеймон, — говорю вам, нельзя.
Нельзя, товарищ!
В кабинете за дверью грянул телефонный звонок и
ухнул в медь тяжкий голос:
— Еду! Сейчас!
Пантелеймон и Коротков расступились; дверь распах­
нулась и по коридору понесся Кальсонер в фуражке и
с портфелем под-мышкой. Пантелеймон впритруску побе­
жал за ним, а за Пантелеймоном, немного поколебавшись,
кинулся Коротков. На повороте коридора Коротков, блед­
ный и взволнованный, проскочил под руками Пантелей­
мона, обогнал Кальсонера и побежал перед ним задом.
— Товарищ Кальсонер, — забормотал он прерываю­
щимся голосом,—позвольте одну минуточку сказать... Тут
я по поводу приказа...
— Товарищ!—звякнул бешено стремящийся и озабо­
ченный Кальсонер, сметая Короткова в беге,—вы же ви­
дите, я занят? Еду! Еду!..
— Так я насчет прика...
— Неужели вы не видите, что я занят?.. Товарищ!
Обратитесь к делопроизводителю.
13

Кальсонер выбежал в вестибюль, где помещался на
площадке огромный брошенный орган Альпийской Розы.
— Я ж делопроизводитель!—в ужасе облившись по­
том, визгнул Коротков,—выслушайте меня, товарищ Каль­
сонер!
— Товарищ!—заревел, как сирена, ничего не слушая,
Кальсонер, и, на ходу обернувшись к Пантелеймону, крик­
нул:—примите меры, чтоб меня не задерживали!
— Товарищ! — испугавшись, захрипел Пантелеймон,—
что ж вы задерживаете?
И не зная, какую меру нужно принять, принял такую,—
ухватил Короткова поперек туловища и легонько прижал
к себе, как любимую женщину. Мера оказалась действи­
тельной,—Кальсонер ускользнул, словно на роликах ска­
тился с лестницы и выскочил в парадную дверь.
— Пит! Пит!—закричала за стеклами мотоциклетка,
выстрелила пять раз и, закрыв дымом окна, исчезла. Тут
только Пантелеймон выпустил Короткова, вытер пот с лица
и проревел:
— Бе-да!
— Пантелеймон...—трясущимся голосом спросил Ко­
ротков,—куда он поехал? Скорей скажи, он другого, по­
нимаешь ли...
— Кажись, в Центроснаб.
Коротков вихрем сбежал с лестницы, ворвался в ши­
нельную, схватил пальто и кэпку и выбежал на улицу.

V
ДЬЯВОЛЬСКИЙ ФОКУС
Короткову повезло. Трамвай в ту же минуту порав­
нялся с Альпийской Розой. Удачно прыгнув, Коротков
понесся вперед, стукаясь то о тормозное колесо, то о
мешки на спинах. Надежда обжигала его сердце. Мото­
циклетка почему-то задержалась и теперь тарахтела впе­
реди трамвая и Коротков то терял из глаз, то вновь
14

обретал квадратную спину в туче синего дыма. Минут
пять Короткова колотило и мяло на площадке, наконец у
серого здания Центроснаба мотоциклетка стала. Квадрат­
ное тело закрылось прохожими и исчезло. Коротков на
ходу вырвался из трамвая, повернулся по оси, упал, ушиб
колено, поднял кэпку и, под носом автомобиля, поспешил
в вестибюль.
Покрывая полы мокрыми пятнами, десятки людей шли
навстречу Короткову или обгоняли его. Квадратная спина
мелькнула на втором марше лестницы и, задыхаясь, он по­
спешил за ней. Кальсонер поднимался со странной, неесте­
ственной скоростью и у Короткова сжималось сердце при
мысли, что он упустит его. Так и случилось. На 5-й пло­
щадке, когда делопроизводитель совершенно обессилел,
спина растворилась в гуще физиономий, шапок и портфе­
лей. Как молния Коротков взлетел на площадку и секунду
колебался перед дверью, на которой было две надписи.
Одна золотая по зеленому с твердым знаком „Дортуар пе­
пиньерок“, другая черным по белому без твердого „Начканцуправделснаб“. Наудачу Коротков устремился в эти
двери и увидал стеклянные огромные клетки и много бело­
курых женщин, бегавших между ними. Коротков открыл
первую стеклянную перегородку и увидел за нею какого-то
человека в синем костюме. Он лежал на столе и весело
смеялся в телефон. Во втором отделении на столе было
полное собрание сочинений Шеллера-Михайлова, а возле
собрания неизвестная пожилая женщина в платке взве­
шивала на весах сушеную и дурно пахнущую рыбу.
В третьем царил дробный непрерывный грохот и звоноч­
ки—там за шестью машинами писали и смеялись шесть
светлых, мелкозубых женщин. За последней перегородкой
открывалось большое пространство с пухлыми колоннами.
Невыносимый треск машин стоял в воздухе, и виднелась
масса голов,—женских и мужских, но Кальсонеровой среди
них не было. Запутавшись и завертевшись, Коротков оста­
новил первую попавшуюся женщину, пробегавшую с зер­
кальцем в руках.
— Не видели ли вы Кальсонера?

Сердце в Короткове упало от радости, когда женщина
ответила, сделав огромные глаза:
— Да, но он сейчас уезжает. Догоняйте его.
Коротков побежал через колонный зал туда, куда ему
указывала маленькая белая рука с блестящими красными
ногтями. Проскакав зал, он очутился на узкой и темнова­
той площадке и увидал открытую пасть освещенного лифта.
Сердце ушло в ноги Короткову,—догнал... пасть прини­
мала квадратную одеяльную спину и черный блестящий
портфель.
— Товарищ Кальсонер,—прокричал Коротков и око­
ченел. Зеленые круги в большом количестве запрыгали
по площадке. Сетка закрыла стеклянную дверь, лифт тро­
нулся, и квадратная спина, повернувшись, превратилась
в богатырскую грудь. Все, все узнал Коротков: и серый
фрэнч, и кэпку, и портфель, и изюминки глаз. Это был
Кальсонер, но Кальсонер с длинной ассирийско-гофрированной бородой, ниспадавшей на грудь. В мозгу Корот­
кова немедленно родилась мысль: „Борода выросла, когда
он ехал на мотоциклетке и поднимался по лестнице,—
что же это такое?* И затем вторая: „борода фальшивая,—
это что же такое?*
А Кальсонер тем временем начал погружаться в сетча­
тую бездну. Первыми скрылись ноги, затем живот, борода,
последними глазки и рот, выкрикнувший нежные теноро­
вые слова:
— Поздно, товарищ, в пятницу.
„Голбс тоже привязной“,—стукнуло в Коротковском
черепе. Секунды три мучительно горела голова, но потом,
вспомнив, что никакое колдовство не должно останавливать
его, что остановка—гибель, Коротков двинулся к лифту.
В сетке показалась поднимающаяся на канате кровля. Том­
ная красавица с блестящими камнями в волосах вышла из-за
трубы и, нежно коснувшись руки Короткова, спросила его:
— У вас, товарищ, порок сердца?
— Нет, ох нет, товарищ, — выговорил ошеломленный
Коротков и шагнул к сетке,—не задерживайте меня.
16

— Тогда, товарищ, идите к Ивану Финогеновичу, —
сказала печально красавица, преграждая Короткову дорогу
к лифту.
— Я не хочу! — плаксиво вскричал Коротков,—това­
рищ! Я спешу. Что вы?
Но женщина осталась непреклонной и печальной.
— Ничего не могу сделать, вы сами знаете, — сказала
она и придержала за руку Короткова. Лифт остановился,
выплюнул человека с портфелем, закрылся сеткой и опять
ушел вниз.
— Пустите меня!—визгнул Коротков и, вырвав руку,
с проклятием кинулся вниз по лестнице. Пролетев шесть
мраморных маршей и, чуть не убив высокую перекрестив­
шуюся старуху в наколке, он оказался внизу возле огром­
ной новой стеклянной стены под надписью вверху серебром
по синему „Дежурные классные дамы“ и внизу пером по
бумаге „Справочное“. Темный ужас охватил Короткова.
За стеной ясно мелькнул Кальсонер. Кальсонер иссиня
бритый, прежний и страшный. Он прошел совсем близко
от Короткова, отделенный от него лишь тоненьким слоем
стекла. Стараясь ни о чем не думать, Коротков кинулся
к блестящей медной ручке и потряс ее, но она не подалась.
Скрипнув зубами, он еще раз рванул сияющую медь и
тут только в отчаянии разглядел крохотную надпись: „Кру­
гом, через 6-й под’езд“.
Кальсонер мелькнул и сгинул в черной нише за стеклом.
— Где шестой? Где шестой?—слабо крикнул он комуто. Прохожие шарахнулись. Маленькая боковая дверь от­
крылась, и из нее вышел люстриновый старичок в синих
очках с огромным списком в руках. Глянув на Короткова
поверх очков, он улыбнулся, пожевал губами.
— Что? Все ходите? — зашамкал он,—ей богу, на­
прасно. Вы уж послушайте меня, старичка бросьте. Все
равно я вас уже вычеркнул. Хи-хи.
— Откуда вычеркнули?—остолбенел Коротков.
— Хи. Известно откуда, из списков. Карандашиком—
чирк, и готово—хи-кхи,—старичок сладострастно засмеялся.
— Поз... вольте... Откуда же вы меня знаете?
2

Дьяволиада

17

4

— Хи. Шутник вы, Василий Павлович.
— Я—-Варфоломей,—сказал Коротков и потрогал ру­
кой свой холодный и скользкий лоб,—Петрович.
Улыбка на минуту покинула лицо страшного старичка.
Он уставился в лист и сухим пальчиком с длинным
когтем провел по строчкам
— Что ж вы путаете меня? Вот он—Колобков, В. П.
— Я—Коротков,—нетерпеливо крикнул Коротков.
— Я и говорю: Колобков,—обиделся старичок.—А вот
и Кальсонер. Оба вместе переведены, а на место Кальсонера—Чекушин.
— Что?..—не помня себя от радости, крикнул Корот­
ков.— Кальсонера выкинули?
— Точно так-с. День всего успел поуправлять и вы­
шибли.
— Боже!—ликуя воскликнул Коротков,—я спасен! Я
спасен!—и, не помня себя, он сжал костлявую когтистую
руку старичка. Тот улыбнулся. На миг радость Короткова
померкла. Что-то странное, зловещее мелькнуло в синих
глазных дырках старика. Странна показалась и улыбка,
обнажавшая сизые десны. Но тотчас же Коротков отогнал
от себя неприятное чувство и засуетился.
— Стало быть, мне сейчас в Спимат нужно бежать?
— Обязательно,—подтвердил старичок,—тут и сказа­
но—в Спимат. Только позвольте вашу книжечку, я пометочку в ней сделаю карандашиком.
Коротков тотчас полез в карман, побледнел, полез в
другой, еще пуще побледнел, хлопнул себя по карманам
брюк, и с заглушенным воплем бросился обратно по лестни­
це, глядя себе под ноги. Сталкиваясь с людьми, отчаянный
Коротков взлетел до самого верха, хотел увидеть красавицу
с камнями, у нее что-то спросить, и увидал, что красавица
превратилась в уродливого, сопливого мальчишку:
— Голубчик! — бросился к нему Коротков,—бумаж­
ник мой, желтый...
— Неправда это,—злобно ответил мальчишка, — не
брал я, врут они.
— Да нет, милый, я не то... не ты, документы.
18

Мальчишка посмотрел исподлобья и вдруг заревел
басом.
— Ах, боже мой! — в отчаянии вскричал Коротков и
понесся вниз к старичку.
Но когда он прибежал, старичка уже не было. Он
исчез. Коротков кинулся к маленькой двери, рванул ручку.
Она оказалась запертой. Вполутьме пахло чуть-чуть серой.
“
Мысли закрутились в голове Короткова метелью и вы­
прыгнула одна новая. „Трамвай“. Он ясно вдруг вспомнил,
как жали его на площадке двое молодых людей, один из
них худенький с черными, словно приклеенными, усиками.
— Ах, беда-то, вот уж беда,— бормотал Коротков,—
это уж всем бедам беда.
Он выбежал на улицу, пробежал ее до конца, свернул
в переулок и очутился у под’езда небольшого здания не­
приятной архитектуры. Серый человек, косой и мрачный,
глядя не на Короткова, а куда-то в сторону, спросил:
— Куда ты лезешь?
— Я, товарищ, Коротков, Вэ Пэ, у которого только что
украли документы... Все до единого... Меня забрать могут...
— И очень просто,— подтвердил человек на крыльце.
— Так вот позвольте...
— Пущай Коротков самолично и придет.
— Так я же, товарищ, Коротков.
— Удостоверение дай.
— Украли его у меня только что,— застонал Корот­
ков,— украли, товарищ, молодой человек с усиками.
— С усиками? Это, стало-быть, Колобков. Беспременно
он. Он в нашем районе специяльно работает. Ты его теперь
по чайным ищи.
— Товарищ, я не могу,— заплакал Коротков,— мне в
Спимат нужно к Кальсонеру. Пустите меня.
— Удостоверение дай, что украли.
— От кого?
— От домового.
Коротков покинул крыльцо и побежал по улице.
— „В Спимат или к домовому?“— подумал он: „у до­
мового, прием с утра; в Спимат, стало-быть“.
2*

19

В это мгновение часы далеко пробили четыре раза
на рыжей башне и тотчас из всех дверей побежали люди
с портфелями. Наступили сумерки, и редкий мокрый снег
пошел с неба.
. — „Поздно*1,— подумал Коротков, „домой“.

VI
ПЕРВАЯ НОЧЬ
В ушке замка торчала белая записка. В сумерках Ко­
ротков прочитал ее.
„Дорогой сосед!
Я уезжаю к маме в Звенигород. Оставляю вам в по­
дарок вино. Пейте на здоровье — его никто не хочет по­
купать. Они в углу.
Ваша А. Пайкова“ .
Косо улыбнувшись, Коротков прогремел замком, в
двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки,
стоящие в углу коридора, зажег лампу и, как был, в
кэпке и пальто, повалился на кровать. Как зачарованный,
около получаса он,смотрел на портрет Кромвеля, раство­
ряющийся в густых сумерках, потом вскочил и внезапно
впал в какой-то припадок буйного характера. Сорвав кэпку,
он швырнул ее в угол, одним взмахом сбросил на пол
пачки со спичками и начал топтать их ногами.
— Вот! Вот! Вот! — провыл Коротков и с хрустом
давил чортовы коробки, смутно мечтая, что он давит голову
Кальсонера.
При воспоминании об яйцевидной голове, появилась
вдруг мысль о лице бритом и бородатом, и тут Коротков
остановился.
— Позвольте... как же это так?..— прошептал он и про­
вел рукой по глазам,— это что же? Чего же это я стою
и занимаюсь пустяками, когда все это ужасно. Ведь, не
двойной же он, в самом деле?
20

Страх пополз через черные окна в комнату, и Корот­
ков, стараясь не глядеть в них, закрыл их шторами. Но
от этого не полегчало. Двойное лицо, то обрастая боро­
дой, то внезапно обриваясь, выплывало по временам из
углов, сверкая зеленоватыми глазами. Наконец, Коротков
не выдержал и, чувствуя, что мозг его хочет треснуть от
напряжения, тихонечко заплакал.
Наплакавшись и получив облегчение, он поел вчераш­
ней скользкой картошки, потом опять, вернувшись к про­
клятой загадке, немного поплакал.
— Позвольте...— вдруг пробормотал он,— чего же это
я плачу, когда у меня есть вино?
Он залпом выпил пол чайного стакана. Сладкая жид­
кость подействовала через пять минут,— мучительно забо­
лел левый висок, и жгуче и тошно захотелось пить. Выпив
три стакана воды, Коротков от боли в виске совершенно
забыл Кальсонера, со стоном содрал с себя верхнюю
одежду и, томно закатывая глаза, повалился на постель.
„Пирамидону бы...“ шептал он долго, пока мутный сон не
сжалился над ним.

VII
ОРГАН и КОТ
В 10 часов утра следующего дня Коротков наскоро
вскипятил чай, отпил без аппетита четверть стакана и,
чувствуя, что предстоит трудный, хлопотливый день, по­
кинул свою комнату и перебежал в тумане через мокрый
асфальтовый двор. На двери флигеля было написано: „До­
мовой11. Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как
глаза его прочитали: „По случаю смерти свидетельства не
выдаются“.
— Ах ты, господи,— досадливо воскликнул Коротков,—
что же это за неудачи на каждом шагу.— И добавил:—
ну, тогда с документами потом, а сейчас в Спимат. Надо
разузнать, как и что. Может, Чекушин уже вернулся.
21

Пешком, так как деньги все были украдены, Коротков
добрался до Спимата и, пройдя вестибюль, прямо на­
правил свои стопы в канцелярию. На пороге канцелярии
он приостановился и приоткрыл рот. Ни одного знакомого
лица в хрустальном зале не было. Ни Дрозда, ни Анны
Евграфовны, словом — никого. За столами, напоминая уже
не ворон на проволоке, а трех соколов Алексея Михайло­
вича, сидели три совершенно одинаковых бритых блон­
дина в светлосерых клетчатых костюмах и одна молодая
женщина с мечтательными глазами и бриллиантовыми серь­
гами в ушах. Молодые люди не обратили на Короткова
никакого внимания, и продолжали скрипеть в гроссбухах,
а женщина сделала Короткову глазки. Когда же он в ответ
на это растерянно улыбнулся, та надменно улыбнулась
и отвернулась. „Странно*, подумал Коротков и, запнувшись
о порог, вышел из канцелярии. У двери в свою комнату он
поколебался, вздохнул, глядя на старую милую надпись:
„Делопроизводитель“, открыл дверь и вошел. Свет не­
медленно померк в коротковских глазах, и пол легонечко
качнулся под ногами. За коротковским столом, растопырив
локти и бешено строча пером, сидел своей собственной
персоной Кальсонер. Гофрированные блестящие волосы
закрывали его грудь. Дыхание перехватило у Короткова,
пока он глядел на лакированную лысину над зеленым
сукном. Кальсонер первый нарушил молчание.
— Что вам угодно, товарищ?—вежливо проворковал
он фальцетом.
Коротков судорожно облизнул губы, набрал в узкую
грудь большой куб воздуха и сказал чуть слышно.
— Кхм... я, товарищ, здешний делопроизводитель...
То-есть... ну да, ежели помните приказ...
Изумление изменило резко верхнюю часть лица Кальсонера. Светлые его брови поднялись, и лоб превратился
в гармонику.
— Извиняюсь,— вежливо ответил он,— здешний дело­
производитель — я.
Временная немота поразила Короткова. Когда же она
прошла, он сказал такие слова:

— А как же? Вчера, то-есть. Ах, ну да. Извините,
пожалуйста. Впрочем, я спутал. Пожалуйста.
Он задом вышел из комнаты и в коридоре сказал себе
хрипло:
— Коротков, припомни-ка какое сегодня число?
И сам же себе ответил:
— Вторник, т.-е. пятница. Тысяча девятьсот.
Он повернулся и тотчас перед ним вспыхнули на чело­
веческом шаре слоновой кости две коридорных лампочки
и бритое лицо Кальсонера заслонило весь мир.
— Хорошо!—грохнул таз, и судорога свела Короткова,—
я жду вас. Отлично. Рад познакомиться.
С этими словами он пододвинулся к Короткову и так
пожал ему руку, что тот встал на одну ногу, словно аист
на крыше.
— Штат я разверстал,— быстро, отрывисто и веско
заговорил Кальсонер.— Трое там,— он указал на дверь
в канцелярию,— и, конечно, Манечка. Вы — мой помощник.
Кальсонер — делопроизводитель. Прежних всех в шею.
И идиота Пантелеймона также. У меня есть сведения, что
он был лакеем в Альпийской Розе. Я сейчас сбегаю в
отдел, а вы пока напишите с Кальсонером отношение насчет
всех и в особенности насчет этого, как его... Короткова.
Кстати: вы немного похожи на этого мерзавца. Только у
того глаз подбитый.
— Я. Нет,— сказал Коротков, качаясь и с отвисшей
челюстью,—я не мерзавец. У меня украли все документы.
До единого.
— Все?— выкрикнул Кальсонер,— вздор. Тем лучше.
Он впился в руку тяжело задышавшего Короткова
и, пробежав по коридору, втащил его в заветный кабинет
и бросил на пухлый кожаный стул, а сам уселся за стол.
Коротков, все еще чувствуя странное колебание пола под
ногами, с’ежился и, закрыв глаза, забормотал: „Двадцатое
было понедельник, значит вторник, двадцать первое. Нет.
Что я? Двадцать первый год. Исходящий № 0,15, место для
подписи тире Варфоломей Коротков. Это значит я. Втор­
ник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, поне­
23

дельник. И понедельник на Пэ и пятница на Пэ, а воскре­
сенье... вскрссс... на Эс, как и среда...
Кальсонер с треском расчеркнулся на бумаге, хлоп­
нул по ней печатью и ткнул ему. В это мгновенье яростно
зазвонил телефон. Кальсонер ухватился за трубку и заорал
в нее:
— Ага! Так. Так. Сию минуту приеду.
Он кинулся к вешалке, сорвал с нее фуражку, при­
крыл ею лысину и исчез в дверях с прощальными словами:
— Ждите меня у Кальсонера.
— Все решительно помутилось в глазах Короткова,
когда он прочел написанное на бумажке со штампом:
„Пред’явитель сего суть действительно мой помощник
т. Василий Павлович Колобков, что действительно верно.
Кальсонер“.
— О-о! — простонал Коротков, роняя на пол бумагу
и фуражку,— что же это такое делается?
В эту же минуту дверь спела визгливо, и Кальсонер
вернулся в своей бороде.
— Кальсонер уже удрал?— тоненько и ласково спрйсил
он у Короткова.
Свет кругом потух.
— А-а-а-а-а... — взвыл, не вытерпев пытки, Коротков,
и, не помня себя, подскочил к Кальсонеру, оскалив зубы.
Ужас изобразился на лице Кальсонера до того, что оно
сразу пожелтело. Задом навалившись на дверь, он с гро­
хотом отпер ее, провалился в коридор, не удержавшись,
сел на корточки, но тотчас выпрямился и бросился бежать
с криком: »
— Курьер! Курьер! На помощь!
— Стойте. Стойте. Я вас прошу, товарищ... — опо­
мнившись выкрикнул Коротков и бросился вслед.
Что-то загремело в канцелярии, и соколы вскочили,
как по команде. Мечтательные глаза женщины взметнулись
у машины.
— Будут стрелять. Будут стрелять!— пронесся ее исте­
рический крик.
24

Кальсонер выскочил в вестибюль на площадку с орга­
ном первым, секунду поколебался, куда бежать, рванулся
и, круто срезав угол, исчез за органом. Коротков бросился
за ним, поскользнулся, и, наверно, разбил бы себе голову
о перила, если бы не огромная кривая и черная ручка,
торчащая из желтого бока. Она подхватила полу Коротковского пальто, гнилой шевиот с тихим писком расползся, и
Коротков мягко сел на холодный пол. Дверь бокового хода
за органом со звоном захлопнулась за Кальсонером.
— Боже...— начал Коротков и не кончил.
В грандиозном ящике с запыленными медными трубами
послышался странный звук, как будто лопнул стакан, за­
тем пыльное, утробное ворчание, странный хроматический
писк и удар колоколов. Потом звучный мажорный аккорд,
бодрящая полнокровная струя, и весь желтый трех’ярусный ящик заиграл, пересыпая внутри залежи застоявше­
гося звука:
Шумел, гремел пожар Московский...

В черном квадрате двери внезапно появилось бледное
лицо Пантелеймона. Миг, и с ним произошла метаморфоза.
Глазки его засверкали победным блеском, он вытянулся,
хлестнул правой рукой через левую, как будто перекинул
невидимую салфетку, сорвался с места и боком, косо, как
пристяжная, покатил по лестнице, округлив руки так,
словно в них был поднос с чашками.
Ды-ым расстилался по реке-е.

— Что я наделал?— ужаснулся Коротков.
Машина, провернув первые застоявшиеся волны, пошла
ровно, тысячеголовым, львиным ревом и звоном наполняя
пустынные залы Спимата.
А на Стенах ворот Кремлевских...

Сквозь вой и грохот и колокола прорвался сигнал
автомобиля, и тотчас Кальсонер возвратился через глав­
ный вход, — Кальсонер бритый, мстительный и грозный.
В зловещем синеватом сиянии он плавно стал подниматься
по лестнице. Волосы зашевелились на Короткове и, взвив­

шись, он через боковые двери по кривой лестнице за
органом выбежал на усеянный щебнем двор, а затем на
улицу. Как на угонке полетел он по улице, слушая, как
вслед ему глухо рокотало здание Альпийской Розы:
Стоял он в сером сюртуке...

На углу извозчик, взмахивая кнутом, бешено рвал
клячу с места.
— Господи! господи! — бурно зарыдал Коротков,—
опять он! Да что же это?
Кальсонер бородатый вырос из мостовой возле про­
летки, вскочил в нее и начал лупить извозчика в спину,
приговаривая тоненьким голосом:
— Гони! Гони, негодяй!
Кляча рванула, стала лягать ногами, затем под жгу­
чими ударами кнута понеслась, наполнив экипажным гро­
хотом улицу. Сквозь бурные слезы Коротков видел, как
лакированная шляпа слетела у извозчика, а из-под нее
разлетелись в разные стороны вьющиеся денежные бу­
мажки. Мальчишки со свистом погнались за ними. Извоз­
чик, обернувшись, в отчаянии натянул вожжи, но Каль­
сонер бешено начал тузить его в спину с воплем:
— Езжай! Езжай! Я заплачу.
Извозчик, выкрикнув отчаянно:
— Эх, ваше здоровье, погибать, что ли?— пустил клячу
карьером, и все исчезло за углом.
Рыдая, Коротков глянул на серое небо, быстро несу­
щееся над головой, пошатался и закричал болезненно:
— Довольно. Я так не оставлю! Я его раз’ясню. —
Он прыгнул и прицепился к дуге трамвая. Дуга пошатала
его минут пять и сбросила у девятиэтажного зеленого зда­
ния. Вбежав в вестибюль, Коротков просунул голову в
четырехугольное отверстие в деревянной загородке и спро­
сил у громадного синего чайника:
— Где бюро претензий, товарищ?
— 8-й этаж, 9-й коридор, квартира 41-я, комната 302,—
ответил чайник женским голосом.
26

— 8-й, 9-й, 41-я, триста... триста... сколько бишь... 302,—
бормотал Коротков, взбегая по широкой лестнице, — 8-й
9-й, 8-й, стоп, 40... нет 42... нет, 302,— мычал он,— ах, боже,
забыл... да 40-я, сороковая...
В 8-м этаже он миновал три двери, увидал на четвер­
той черную цифру „40“ и вошел в необ’ятный двухсвет­
ный зал с колоннами. В углах его лежали катушки рулон­
ной бумаги, и весь пол был усеян исписанными бумажными
обрывками В отделении маячил столик с машинкой, и
золотистая женщина, тихо мурлыча песенку, подперев щеку
кулаком, сидела за ним. Растерянно оглянувшись, Коротков
увидел, как с эстрады за колоннами сошла, тяжело ступая,
массивная фигура мужчины в белом кунтуше. Седоватые
отвисшие усы виднелись на его мраморном лице. Мужчина,
улыбаясь необыкновенно вежливой, безжизненной гипсовой
улыбкой, подошел к Короткову, нежно пожал ему руку и
молвил, щелкнув каблуками:
— ЯнСобесский.
— Не может быть...— ответил пораженный Коротков.
Мужчина приятно улыбнулся.
— Представьте, многие изумляются, — заговорил он с
неправильными ударениями, — но вы не подумайте, това­
рищ, что я имею что-либо общее с этим бандитом. О, нет.
Горькое совпадение, больше ничего. Я уже подал заявле­
ние об утверждении моей новой фамилии — Соцвосский. Это
гораздо красивее, и не так опасно. Впрочем, если вам не­
приятно,— мужчина обидчиво скривил рот — я не навязы­
ваюсь. Мы всегда найдем людей. Нас ищут.
— Помилуйте, что вы — болезненно выкрикнул Корот­
ков, чувствуя, что и тут начинается что-то странное, как и
везде. Он оглянулся травленным взором, боясь> что откуданибудь вынырнет бритый лик и лысина-скорлупа, а потом
добавил суконным языком: — я очень рад, да, очень...
Пестрый румянец чуть проступил на мраморном чело­
веке; нежно поднимая руку Короткова, он повлек его к
столику, приговаривая:
— И я очень рад. Но вот беда, вообразите: мне даже
негде вас посадить. Нас держат в загоне, несмотря на все
27

наше значение (мужчина махнул рукой на катушки бума­
ги). Интриги... Но-о, мы развернемся, не беспокойтесь...
— Гм... Чем же вы порадуете нас новеньким—ласково
спросил он у бледного Короткова.—Ах, да, виноват, ви­
новат тысячу раз, позвольте вас познакомить,—он изящно
махнул белой рукой в сторону машинки. — Генриетта
Потаповна Персимфанс.
Женщина тотчас же пожала холодной рукой руку Ко­
роткова и посмотрела на него томно.
— Итак,—сладко продолжал хозяин,— чем же вы нас
порадуете? Фельетон? Очерки? — закатив белые глаза, про­
тянул он,’— вы не можете себе представить, до чего они
нужны нам.
„Царица небесная... что это такое?“ — туманно поду­
мал Коротков, потом заговорил, судорожно переводя дух.
— У меня... э... произошло ужасное. Он... Я не пони­
маю. Вы не подумайте, ради бога, что это галлюцинации...
Кхм... ха-кха... (Коротков попытался искусственно засмеять­
ся, но это не вышло у него) Он живой. Уверяю вас... но я
ничего не пойму, то с бородой, а через минуту без бороды.
Я прямо не понимаю... И голос меняет... кроме того у меня
украли все документы до единого, а домовой, как на грех,
умер. Этот Кальсонер...
— Так я и знал, — вскричал хозяин, — это они?
— Ах, боже мой, ну, конечно,—отозвалась женщина,—
ах, эти ужасные Кальсонеры.
— Вы знаете, — перебил хозяин взволнованно,—я из-за
него сижу на полу. Вот-с, полюбуйтесь. Ну, что он пони­
мает в журналистике?...—хозяин ухватил Короткова за пу­
говицу,—будьте добры, скажите, что он понимает? Два
дня он пробыл здесь, и совершенно меня замучил. Но, пред­
ставьте, счастье. Я ездил к Федору Васильевичу и тот, на­
конец, убрал его. Я поставил вопрос остро: я или он. Его
перевели в какой-то Спимат, или, чорт его знает, еще
куда. Пусть воняет там этим спичками! Но мебель, мебель
он успел передать в это проклятое бюро. Всю. Не угод­
но ли? На чем я, позвольте узнать, буду писать? На чем
будете писать вы? Ибо я не сомневаюсь, что вы будете
28

наш, дорогой (хозяин обнял Короткова). Прекрасную
атласную мебель Луи Каторз этот прохвост безответ­
ственным приемом спихнул в это дурацкое бюро, которое
завтра все равно закроют к чортовой матери.
— Какое бюро? — глухо спросил Коротков.
— Ах, да эти претензии или как их там, — с досадой
сказал хозяин.
— Как? — крикнул Коротков, — как? Где оно?
— Там, - изумленно ответил хозяин и ткнул рукой в пол.
Коротков в последний раз окинул безумными глазами
белый кунтуш и через минуту оказался в коридоре. Поду­
мав немного, он полетел налево, ища лестницы вниз. Ми­
нут пять он бежал, следуя прихотливым изгибам коридора,
и через пять минут оказался у того места, откуда выбе­
жал. Дверь № 40.
— Ах, чорт! — ахнул Коротков, потоптался и побежал
вправо и через 5 минут опять был там же № 40. Рванув
дверь, Коротков вбежал в зал и убедился, что тот опустел.
Лишь машинка безмолвно улыбалась белыми зубами на
столе. Коротков подбежал к колоннаде и тут увидал хо­
зяина. Тот стоял на пьедестале уже без улыбки с обижен­
ным лицом.
— Извините, что я не попрощался...—начал было Ко­
ротков и смолк. Хозяин стоял без уха и носа, и левая рука у
него была отломана. Пятясь и холодея, Коротков выбежал
опять в коридор. Незаметная потайная дверь напротив
вдруг открылась, и из нее вышла сморщенная коричневая
баба с пустыми ведрами на коромысле.
— Баба! Баба! — тревожно закричал Коротков,— где
бюро?
— Не знаю, батюшка, не знаю, кормилец, — ответила
баба, — да ты не бегай, миленький, все одно не найдешь.
Разве мыслимо — десять этажов.
— У-у... д-дура,—стиснув зубы рыкнул Коротков и бро­
сился в дверь. Она захлопнулась за ним и Коротков ока­
зался в тупом полутемном пространстве без выхода. Бро­
саясь в стены и царапаясь, как засыпанный в шахте, он,
наконец, навалился на белое пятно, и оно выпустило его
20

на какую-то лестницу. Дробно стуча, он побежал вниз.
Шаги послышались ему навстречу снизу. Тоскливое беспо­
койство сжало сердце Короткова, и он стал останавливать­
ся. Еще миг,—и показалась блестящая фуражка, мелькнуло
серое одеяло и длинная борода. Коротков качнулся и вце­
пился в перила руками. Одновременно скрестились взоры,
и оба завыли тонкими голосами страха и боли. Коротков
задом стал отступать вверх, КальсоЛер попятился вниз,
полный неизбывного ужаса.
— Постойте, — прохрипел Коротков, — минутку... вы
только об’ясните...
— Спасите! — заревел Кальсонер, меняя тонкий голос
на первый свой медный бас. Оступившись, он с громом
упал вниз затылком: удар не прошел ему даром. Обернув­
шись в черного кота с фосфорными глазами, он вылетел
обратно, стремительно и бархатно пересек площадку, сжал­
ся в комок и, прыгнув на подоконник, исчез в разбитом
стекле и паутине. Белая пелена на миг заволокла коротковский мозг, но тотчас свалилась и наступило необыкно­
венное прояснение.
— Теперь все понятно, — прошептал Коротков и ти­
хонько рассмеялся,— ага, понял. Вон оно что. Коты! Все
понятно. Коты.
Он начал смеяться все громче, громче, пока вся лест­
ница не наполнилась гулкими раскатами.
VIII
ВТОРАЯ НОЧЬ
В сумерки товарищ Коротков, сидя на байковой кро­
вати, выпил три бутылки вина, чтобы все забыть и успо­
коиться. Голова теперь у него болела вся: правый и левый
висок, затылок и даже веки. Легкая муть поднималась со
дна желудка, ходило внутри волнами и два раза тов. Корот­
кова рвало в таз.
— Я вот так сделаю, — слабо шептал Коротков, свесив
вниз голову, — завтра я постараюсь не встречаться с ним.
30

Но так как он вертится всюду, то я пережду. Пережду: в
переулочке или в тупичке. Он себе мимо и пройдет. А
если он погонится за мной, я убегу. Он и отстанет. Иди
себе, мол, своей дорогой. И я уж больше не хочу в Спимат.
Бог с тобой. Служи себе и заведующим и делопроизводи­
телем, и трамвайных денег я не хочу. Обойдусь и без них.
Только ты уж меня, пожалуйста, оставь в покое. Кот ты
или не кот| с бородой или без бороды,—ты сам по себе, я
сам по себе. Я себе другое местечко найду и буду слу­
жить тихо и мирно. Ни я никого не трогаю, ни меня
никто. И претензий на тебя никаких подавать не буду.
Завтра только выправлю себе документы — и шабаш...
В отдалении глухо начали бить часы. Бам... бам...—Это
у Пеструхиных,—подумал Коротков и стал считать. Де­
сять... одиннадцать... полночь, 13, 14, 15... 40...
— Сорок раз пробили часики,—горько усмехнулся Ко­
ротков, а потом опять заплакал. Потом его опять судо­
рожно и тяжко стошнило церковным вином.
— Крепкое, ох, крепкое вино,—выговорил Коротков и
со стоном откинулся на подушку. Прошло часа два, и непотушенная лампа освещала бледное лицо на подушке и
растрепанные волосы.

IX
МАШИННАЯ ЖУТЬ
Осенний день встретил тов. Короткова расплывчато и
странно. Боязливо озираясь на лестнице, он взобрался на
8-й этаж, повернул наобум направо и радостно вздрогнул.
Нарисованная рука указывала ему на надпись „Комнаты
302—349“. Следуя пальцу спасительной руки, он добрался
до двери с надписью „302 — бюро претензий“. Осторожно
заглянув в нее, чтобы не столкнуться с кем не надо, Ко­
ротков вошел и очутился перед семью женщинами за
машинками. Поколебавшись немного, он подошел к край­
ней — смуглой и матовой, поклонился и хотел что-то ска31

зать, но брюнетка вдруг перебила его. Взоры всех женщин
устремились на Короткова.
— Выйдем в коридор, — резко сказала матовая и судо­
рожно поправила прическу:
„Боже мой, опять, опять что-то...“ — тоскливо' мельк­
нуло в голове Короткова. Тяжело вздохнув, он повино­
вался. Шесть оставшихся взволнованно зашушукали вслед.
Брюнетка вывела Короткова и в полутьме пустого
коридора сказала:
— Вы ужасны... Из-за вас я не спала всю ночь и ре­
шилась. Будь по-вашему. Я отдамся вам.
Коротков посмотрел на смуглое с огромными глазами
лицо, от которого пахло ландышем, издал какой-то гортан­
ный звук и ничего не сказал. Брюнетка закинула голову,
страдальчески оскалила зубы, схватила руки Короткова,
притянула его к себе и зашептала:
— Что ж ты молчишь, соблазнитель? Ты покорил меня
своею храбростью, мой змий. Целуй же меня, целуй скорее,
пока нет никого из контрольной комиссии.
Опять странный звук вылетел изо рта Короткова. Он
пошатнулся, ощутил на своих губах что-то сладкое и мяг­
кое, и огромные зрачки оказались у самых глаз Короткова.
— Я отдамся тебе...—шепнуло у самого рта Корот­
кова.
— Мне не надо,— сипло ответил он ,— у меня украли
документы.
— Тэк-с,—вдруг раздалось* сзади.
Коротков обернулся и увидал люстринового старичка.
— А-ах! — вскрикнула брюнетка и, закрыв лицо руками,
убежала в дверь.
— Хи, — сказал старичок, — здорово. Куда ни придешь,
вы, господин Колобков. Ну, и хват же вы. Да что там,
целуй не целуй, не выцелуете командировку. Мне старичку
дали, мне и ехать. Вот что-с.
С этими словами он показал Короткову сухенький ма­
ленький шиш.
— А заявленьице я на вас подам, — злобно продолжал
люстрин, — да-с. Растлили трех в главном отделе, теперь,
32

стало-быть, до подотделов добираетесь? Что их ангелочки
теперь плачут, это вам все равно? Горюют они теперь, бед­
ные девочки, да ау, поздно-с. Не воротишь девичьей чести.
Не воротишь.
Старичок вытащил большой носовой платок с оран­
жевыми букетами, заплакал и засморкался.
— Из рук старичка под’емные крохи желаете выдрать,
господин Колобков? Что ж... — Старичок затрясся и зары­
дал, уронил портфель, — берите, кушайте. Пущай беспартий­
ный, сочувствующий старичок с голоду помирает... Пущай,
мол. Туда ему и дорога, старой собаке. Ну, только по­
помните, господин Колобков, — голос старичка стал про­
рочески грозным и налился колоколами, — не пойдут они
вам впрок, денежки эти сатанинские. Колом в горле они
у вас станут, — и старичок разлился в буйных рыданиях.
Истерика овладела Коротковым; внезапно и неожидан­
но для самого себя, он дробно затопал ногами.
— К чортовой матери! — тонко закричал он и его боль­
ной голос разнесся по сводам, — я не Колобков. Отлезь от
меня! Не Колобков. Не еду! Не еду!
Он начал рвать на себе воротничок.
Старичок мгновенно высох, от ужаса задрожал.
— Следующий!—каркнула дверь. Коротков смолк и ки­
нулся в нее, свернул влево, миновав машинки, и очутился
перед рослым, изящным блондином в синем костюме. Блон­
дин кивнул Короткову головой и сказал:
— Покороче, товарищ. Разом. В два счета. Полтава
или Иркутск?
— Документы украли,—дико озираясь, ответил растер­
занный Коротков,—и кот появился. Не имеет права. Я ни­
когда в жизни не дрался, это спички. Преследовать не
имеет права. Я не посмотрю, что он Кальсонер. У меня
украли до...
— Ну, это вздор,—ответил синий,—обмундирование
дадим, и рубахи, и простыни. Если в Иркутск, так даже
и полушубок подержаный. Короче.
Он музыкально звукнул ключом в замке, выдвинул
ящик и, заглянув в него, приветливо сказал:
3

Дьяволиада

33

— Пожалте, Сергей Николаевич.
И тотчас из ясеневого ящика выглянула причесанная,
светлая, как лен, голова и синие бегающие глаза. За ними
изогнулась, как змеиная, шея, хрустнул крахмальный во­
ротничок, показался пиджак, руки, брюки, и через секунду
законченный секретарь, с писком „Доброе утро“, вылез
на красное сукно. Он встряхнулся, как выкупавшийся пес,
соскочил, заправил поглубже манжеты, вынул из карман­
чика патентованное перо и в ту же минуту застрочил.
Коротков отшатнулся, протянул руку и жалобно ска­
зал синему:
— Смотрите, смотрите, он вылез из стола. Что же это
такое?..
— Естественно вылез,—ответил синий,—не лежать же
ему весь день. Пора. Время. Хронометраж.
— Но как? Как? — зазвенел Коротков.
— Ах, ты, господи,—взволновался синий,—не задержи­
вайте, товарищ.
Брюнеткина голова вынырнула из двери и крикнула
возбужденно и радостно:
— Я уже заслала его документы в Полтаву. И я еду
с ним. У меня тетка в Полтаве под 43 градусом широты
и 5-м долготы.
— Ну и чудесно,—ответил блондин,— а то мне надо­
ела эта волынка.
— Я не хочу!—вскричал Коротков, блуждая взором.—
Она будет мне отдаваться, а я терпеть этого не могу. Не
хочу! Верните документы. Священную мою фамилию. Вос­
становите!
— Товарищ, это в отделе брачущихся, — запищал се­
кретарь, — мы ничего не можем сделать.
— О, дурашка! — воскликнула брюнетка, выглянув
опять,—соглашайся! Соглашайся! -- кричала она суфлерским
шопотом. Голова ее то скрывалась, то появлялась.
— Товарищ!—зарыдал Коротков, размазывая по лицу
слезы.—Товарищ! Умоляю тебя, дай документы. Будь дру­
гом. Будь, прошу тебя всеми фибрами души, и я уйду в
монастырь.
34

— Товарищ! Без истерики. Конкретно и абстрактно из­
ложите письменно и устно, срочно и секретно — Полтава
или Иркутск? Не отнимайте время у занятого человека!
ГТо коридорам не ходить! Не плевать! Не курить! Разме­
ном денег не затруднять!—выйдя из себя загремел блондин.
— Рукопожатия отменяются!—кукарекнул секретарь.
— Да здравствуют об’ятия!—страстно шепнула брю­
нетка и, как дуновение, пронеслась по комнате, обдав лан­
дышем шею Короткова.
— Сказано в заповеди тринадцатой: не входи без до­
клада к ближнему твоему,—прошамкал люстриновый и про­
летел по воздуху, взмахивая полами крылатки...— Я и невхожу, не вхожу-с,—а бумажку все-таки подброшу, вот
так, хлоп!., подпишешь любую—и на скамье подсудимых.—
Он выкинул из широкого черного рукава пачку белых ли­
стов, и они разлетелись и усеяли столы, как чайки скалы
на берегу.
Муть заходила в комнате и окна стали качаться.
— Товарищ блондин, — плакал истомленный Корот­
ков, — застрели ты меня на месте, но выправь ты мне ка1
кой ни на есть документик. Руку я тебе поцелую.
В мути блондин стал пухнуть и вырастать, не пере­
ставая ни на минуту бешено подписывать старичковы ли­
стки и швырять их секретарю, который ловил их с радост­
ным урчаньем.
— Чорт с ним! —загремел блондин,— чорт с ним. Ма­
шинистки, гей!
Он махнул огромной рукой, стена перед глазами Ко­
роткова распалась, и тридцать машин на столах, звякнув
звоночками, заиграли фокс-трот. Колыша бедрами, сладо­
страстно поводя плечами, взбрасывая кремовыми ногами
белую пену, парадом-алле двинулись тридцать женщин
и пошли вокруг столов.
Белые змеи бумаги полезли в пасти машин, стали сви­
ваться, раскраиваться, сшиваться Вылезли белые брюки
с фиолетовыми лампасами. „Пред’явитель сего есть дей­
ствительно пред’явитель, а не какая-нибудь шантрапа“.
— Надевай!—грохнул блондин в тумане.
з*

35

— И-и-и-и—тоненько заскулил Коротков и стал биться
головой об угол блондинова стола. Голове полегчало на
минутку и чье-то лицо в слезах метнулось перед Коротковым.
— Валерьянки!—крикнул кто-то на потолке.
Крылатка, как черная птица, закрыла свет, старичок
зашептал тревожно:
— Теперь одно спасенье—к Дыркину в пятое отделе­
ние. Ходу! Ходу!
Запахло эфиром, потом руки нежно вынесли Корот­
кова в полутемный коридор. Крылатка обняла Короткова
и повлекла, шепча и хихикая:—Ну, я уж им удружил: та­
кое подсыпал на столы, что каждому из них достанется
не меньше пяти лет с поражением на поле сражения. Ходу!
Ходу!
Крылатка порхнула в сторону, потянуло ветром и сы­
ростью из сетки, уходящей в пропасть.

X
СТРАШНЫЙ ДЫРКИН
Зеркальная кабина стала падать вниз, и двое Коротко­
вых упали вниз. Второго Короткова первый и главный за­
был в зеркале кабины и вышел один в прохладный вести­
бюль. Очень толстый и розовый в цилиндре встретил Ко­
роткова словами:
— И чудесно. Вот я вас и арестую.
— Меня нельзя арестовать,—ответил Коротков и за­
смеялся сатанинским смехом,—потому что я неизвестно
кто. Конечно. Ни арестовать, ни женить меня нельзя. А в
Полтаву я не поеду.
Толстый человек задрожал в ужасе, поглядел в зрачки
Короткову и стал оседать назад.
— Арестуй-ка,—пискнул Коротков и показал толстяку
дрожащий бледный язык пахнущий валерьянкой, — как ты
арестуешь, ежели вместо документов — фига? Может-быть,
я Гогенцоллерн.
36

- Господи Иисусе,—сказал толстяк, трясущейся рукой
перекрестился и превратился из розового в желтого.
— Кальсонер не попадался? — отрывисто спросил Ко­
ротков и оглянулся.—Отвечай, толстун.
— Никак нет,—ответил толстяк, меняя розовую окраску
на серенькую.
— Как же теперь быть? А?
— К Дыркину, не иначе,—пролепетал толстяк,—к нему
самое лучшее. Только грозен. Ух, грозен! И не подходи.
Двое уж от него сверху вылетели. Телефон сломал нынче.
— Ладно, — ответил Коротков и залихватски сплю­
нул,—нам теперь все равно. Подымай!
— Ножку не ушибите, товарищ уполномоченный,—неж­
но сказал толстяк, подсаживая Короткова в лифт.
На верхней площадке попался маленький лет шестна­
дцати и страшно закричал:
— Куда ты? Стой?
— Не бей, дяденька, — сказал толстяк, с’ежившись и
закрыв голову руками,—к самому Дыркину.
— Проходи,—крикнул маленький.
Толстяк зашептал:
— Вы уж идите, ваше сиятельство, а я здесь на ска­
меечке вас подожду. Больно жутко...
Коротков попал в темную переднюю, а из нее в пу­
стынный зал, в котором был распростерт голубой вытертый
ковер.
Перед дверью с надписью «Дыркин» Коротков немного
поколебался, но потом вошел и оказался в уютно обста­
вленном кабинете с огромным малиновым столом и часами
на стене. Маленький пухлый Дыркин вскочил на пружине
из-за стола и, вздыбив усы, рявкнул:
— М-молчать!..—хоть Коротков еще ровно ничего не
сказал.
В ту же минуту в кабинете появился бледный юноша
с портфелем. Лицо Дыркина мгновенно покрылось улыбковыми морщинами.
— А-а!—вскричал он сладко,—Артур Артурыч. Наше
вам.
37

— Слушай, Дыркин,—заговорил юноша металлическим
голосом,—ты написал Пузыреву, что будто бы я учредил
в эмеритурной кассе свою единоличную диктатуру и попер
эмеритурные майские деньги? Ты? Отвечай, паршивая сво­
лочь.
— Я?-. — забормотал Дыркин, колдовски превращаясь
из грозного Дыркина в Дыркина добряка,—я, Артур Диктатурыч... Я, конечно... Вы это напрасно...
— Ах ты, мерзавец, мерзавец,—раздельно сказал юно­
ша, покачал головой и, взмахнув портфелем, треснул им
Дыркина по уху, словно блин выложил на тарелку.
Коротков машинально охнул и застыл.
— То же будет и тебе, и всякому негодяю, который
позволит себе совать нос в мои дела, — внушительно ска­
зал юноша, и, погрозив на прощание Короткову красным
кулаком, вышел.
Минуты две в кабинете стояло молчание и лишь под­
вески на канделябрах звякали от проехавшего где-то гру­
зовика.
— Вот, молодой человек,—горько усмехнувшись, ска­
зал добрый и униженный Дыркин,—вот и награда за усер­
дие. Ночей не досыпаешь, не доедаешь, не допиваешь, а
результат всегда один—по морде. Может-быть, и вы с тем
же пришли? Что ж... Бейте Дыркина, бейте. Морда у него,
видно, казенная. Может-быть, вам рукой больно? Так вы
канделябрик возьмите.
И Дыркин соблазнительно выставил пухлые щеки из-за
письменного стола. Ничего не понимая, Коротков косо и
застенчиво улыбнулся, взял канделябр за ножку и с хру­
стом ударил Дыркина по голове свечами. Из носа у того
закапала на сукно кровь и он, крикнув «караул», убежал
через внутреннюю дверь.
— Ку-ку!—радостно крикнула лесная кукушка и вы­
скочила из нюренбергского разрисованного домика на
стене.
— Ку-клукс-кан!—закричала она; и превратилась в лы-.
сую голову,—запишем, как вы работников лупите!
38

Ярость овладела Коротковым. Он взмахнул канделя­
бром и ударил им в часы. Они ответили громом и брызгами
золотых стрелок. Кальсонер выскочил из часов, превра­
тился в белого петушка с надписью «исходящий» и юрк­
нул в дверь. Тотчас за внутренними дверями разлился вопль
Дыркина: «лови его, разбойника!», и тяжкие шаги людей
полетели со всех сторон. Коротков повернулся и бросился
бежать.
XI
ПАРФОРСНОЕ КИНО И БЕЗДНА
С площадки толстяк скакнул в кабину, забросился сет­
ками и ухнул вниз, а по огромной, изгрызенной лестнице
побежали в таком порядке: первым, черный цилиндр тол­
стяка, за ним—белый исходящий петух, за петухом—кан­
делябр, пролетевший в вершке над острой белой голов­
кой, затем Коротков, шестнадцатилетний с револьвером в
руке и еще какие-то люди, топочущие подкованными сапо­
гами. Лестница застонала бронзовым звоном и тревожно
захлопали двери на площадках.
Кто-то свесился с верхнего этажа вниз и крикнул в
рупор:
— Какая секция переезжает? Несгораемую кассу за­
были!
Женский голос внизу ответил:
— Бандиты!!
В огромные двери на улицу Коротков, обогнав цилиндр
и канделябр, выскочил первым и, заглотав огромную пор­
цию раскаленного воздуха, полетел на улицу. Белый пе­
тушок провалился сквозь землю, оставив серный запах, чер­
ная крылатка соткалась из воздуха и поплелась рядом с
Коротковым с криком тонким и протяжным:
— Артельщиков бьют, товарищи!
По пути Короткова прохожие сворачивали в стороны и
вползали в подворотни, вспыхивали и гасли короткие свистки. Кто-то бешено порскал, улюлюкал, и загорались тре­
39

вожные, сиплые крики: «Держи». С дробным грохотом опу­
скались железные шторы, и какой-то хромой, сидя на трам­
вайной линии, визжал:
— Началось!
Выстрелы летели теперь за Коротковым частые, весе­
лые, как елочные хлопушки, и пули жикали то сбоку, то
сверху. Рычащий, как кузнечный мех, Коротков стремился
к гиганту — одиннадцатиэтажному зданию, выходящему бо­
ком на улицу и фасадом в тесный переулок. На самом
углу,—стеклянная вывеска с надписью «Пев^гап I рК'о» тре­
снула звездой, и пожилой извозчик пересел с козел на
мостовую с томным выражением лица и словами:
— Здорово! Что же вы, братцы, в кого попало, сталобыть?..
Выбежавший из переулка человек сделал попытку ухва­
тить Короткова за полу пиджака и пола осталась у него в
руках. Коротков завернул за угол, пролетел несколько са­
женей и вбежал в зеркальное пространство вестибюля.
Мальчик в галунах и золоченых пуговках отскочил от лиф­
та и заплакал.
— Садись, дядя. Садись!—проревел он,—только не бей
сироту!
Коротков вонзился в коробку лифта, сел на зеленый
диван напротив другого Короткова и задышал, как рыба
на песке. Мальчишка, всхлипывая, влез за ним, закрыл
дверь, ухватился за веревку и лифт поехал вверх. .И тотчас
внизу, в вестибюле, загремели выстрелы и завертелись сте­
клянные двери.
Лифт мягко и тошно шел вверх, мальчишка, успокоив­
шись, утирал нос одной рукой, а другой перебирал веревку.
— Деньги покрал, дяденька?—с любопытством спросил
он, всматриваясь в растерзанного Короткова.
— Кальсонера... атакуем...-задыхаясь отвечал Корот­
ков,—да он в наступление перешел...
— Тебе, дяденька, лучше всего на самый верх, где
бильярдные—посоветовал мальчишка, — там на крыше от­
сидишься если с маузером.
— Давай наверх...—согласился Коротков.
40

Через минуту лифт плавно остановился, мальчишка рас­
пахнул двери, и, шмыгнув носом, сказал:
— Вылазь, дяденька, сыпь на крышу.
Коротков выпрыгнул, осмвтрелся и прислушался. Сни­
зу донесся нарастающий, поднимающийся гул, сбоку—стук
костяных шаров через стеклянную перегородку, за кото­
рой мелькали встревоженные лица. Мальчишка шмыгнул в
лифт, заперся и провалился вниз.
Орлиным взором окинув позицию, Коротков поколе­
бался мгновение и с боевым кличем: «вперед!» вбежал в
бильярдную. Замелькали зеленые площади с лоснящимися
белыми шарами и бледные лица. Снизу совсем близко бух­
нул в оглушительном эхо выстрел и со звоном где-то по­
сыпались стекла. Словно по сигналу, игроки побросали кии
и гуськом, топоча, кинулись в боковые двери. Коротков,
метнувшись, запер за ними дверь на крюк, с треском за­
пер входную стеклянную дверь, ведущую с лестницы в
бильярдную, и в миг вооружился шарами. Прошло несколько
секунд и возле лифта выросла первая голова за стеклом.
Шар вылетел из рук Короткова, со свистом прошел через
стекло и полова мгновенно исчезла. На ее месте сверкнул
бледный огонь и выросла вторая голова, за ней — третья.
Шары полетели один за другим и стекла полопались в
перегородке. Перекатывающийся стук покрыл лестницу и
в ответ ему, как оглушительная зингеровская швейка, за­
выл и затряс все здание пулемет. Стекла и рамы вырезало
в верхней части, как ножом, и тучей пудры понеслась шту­
катурка по всей бильярдной.
Коротков понял, что позицию удержать нельзя. Разбе­
жавшись, закрыв голову руками, он ударил ногами в тре­
тью стеклянную стену, за которой начиналась плоская ас­
фальтированная кровля громады. Стена треснула и высы­
палась. Коротков под бушующим огнем успел выкинуть на
крышу пять пирамид и они разбежались по асфальту, как
отрубленные головы. Вслед за ними выскочил Коротков и
очень во-время, потому что пулемет взял ниже и выре­
зал всю нижнюю часть рамы.
— Сдавайся!—смутно донеслось до него.
41

Перед Коротковым сразу открылось худосочное солнце
над самой головой, бледненькое небо, ветерок и промерз­
ший асфальт. Снизу и снаружи город дал знать тревожным,
смягченным гулом. Попрыгав на асфальте и оглянувшись,
подхватив три шара, Коротков подскочил к парапету, влез
на него и глянул вниз. Сердце его замерло. Открылись
перед ним кровли домов, казавшихся приплюснутыми и
маленькими, площадь, по которой ползали трамваи, и жуч­
ки-народ, и тотчас Коротков разглядел серенькие фигурки,
проплясавшие к под’езду по щели переулка, а за ними
тяжелую игрушку, усеянную золотыми сияющими голов­
ками.
— Окружили!—ахнул Коротков,—пожарные.
Перегнувшись через парапет, он прицелился и пустил
один за другим три шара. Они взвились, затем, описав
дугу, ухнули вниз. Коротков подхватил еще одну тройку,
опять влез и, размахнувшись, выпустил и их. Шары сверк­
нули, как серебряные, потом, снизившись, превратились
в черные, потом опять засверкали и исчезли. Короткову по­
казалось, что жучки забегали встревоженно на залитой
солнцем площади. Коротков наклонился, чтобы подхватить
еще порцию снарядов, но не успел. С несмолкающим хру­
стом и треском стекол в проломе бильярдной показались
люди. Они сыпались, как горох, выскакивая на крышу. Вы­
летели серые фуражки, серые шинели, а через верхнее
стекло, не касаясь земли, вылетел люстриновый старичок.
Затем стена совсем распалась, и грозно выкатился на роли­
ках страшный бритый Кальсонер со старинным мушкето­
ном в руках.
— Сдавайся! — завыло спереди, сзади и сверху, и все
покрыл невыносимый оглушающий кастрюльный бас.
— Кончено, — слабо прокричал Коротков, — кончено.
Бой проигран. Та-та-та!—запел он губами трубный отбой.
Отвага смерти хлынула ему в душу. Цепляясь и балан­
сируя, Коротков взобрался на столб парапета, покачнулся
на нем, вытянулся во весь рост и крикнул:
— Лучше смерть, чем позор!
42

Преследователи были в двух шагах. Уже Коротков ви­
дел протянутые руки, уже выскочило пламя изо рта Кальсонера. Солнечная бездна поманила Короткова так, что у
него захватило дух. С пронзительным победным кликом он
подпрыгнул и взлетел вверх. Вмиг перерезало ему дыха­
ние. Неясно, очень неясно он видел, как серое с черными
дырами, как от взрыва, взлетело мимо него вверх. Затем
очень ясно увидел, что серое упало вниз, а сам он под­
нялся вверх к узкой щели переулка, которая оказалась
над ним. Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него
в голове, и больше он ровно ничего не видал.

43

РОКОВЫЕ ЯЙЦА
(ПОВЕСТЬ)

Г ЛАВА

I

КУРРИКУАЮМ ВИТЭ ПРОФЕССОРА ПЕРСИКОВА
16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии
IV государственного университета и директор зооинсти­
тута в Москве, Персиков, вошел в свой кабинет, помещаю­
щийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор
зажег верхний матовый шар и огляделся.
Начало ужасающей катастрофы нужно считать зало­
женным именно в этот злосчастный вечер, равно как перво­
причиною этой катастрофы следует считать именно про­
фессора Владимира Ипатьевича Персикова.
Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толка­
чом, лысая, с пучками желтоватых волос, торчащими по
бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена впе­
ред. От этого персиковское лицо вечно носило на себе
несколько капризный отпечаток. На красном носу старо­
модные маленькие очки в серебряной оправе, глазки бле­
стящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил
скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других
44

странностей имел такую: когда говорил что-либо веско
и уверенно указательный палец правой руки превращал
в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда
уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совер­
шенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся
перед глазами собеседников профессора Персикова.
А вне своей области, т.-е. зоологии, эмбриологии, анато­
мии, ботаники и географии, профессор Персиков почти
ничего не говорил.
Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил,
а жена профессора сбежала от него с тенором оперы Зи­
мина в 1913 году, оставив ему записку такого содержания:
«Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне
твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них».
Профессор больше не женился и детей не имел. Был
очень вспыльчив, но отходчив, любил чай с морошкой, жил
на Пречистенке, в квартире из 5 комнат, одну из которых
занимала сухенькая старушка, экономка Марья Степанов­
на, ходившая за профессором, как нянька.
В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда
он заявил Марье Степановне:
— Если они не прекратят эти безобразия, Марья Сте­
пановна, я уеду за границу.
Нет сомнения, что если бы профессор осуществил этот
план, ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре
зоологии в любом университете мира, ибо ученый он был
совершенно первоклассный, а в той области, которая так
или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных
себе не имел за исключением профессоров Ульяма Веккля
в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари в Риме.
Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а по-фран­
цузски и немецки говорил, как по-русски. Намерения своего
относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год
вышел еще хуже 19-го. Произошли события и притом
одно за другим. Большую Никитскую переименовали
в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на
углу Герцена и Моховой, остановились на 11 с Г, и, на­
конец, в террариях зоологического института, не вынеся
45

всех пертурбаций знаменитого года, издохли превоначально
8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15 обыкно­
венных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр
жабы Суринамской.
Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот
первый отряд голых гадов, который по справедливости
назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший
мир бессменный сторож института старик Влас, не входя­
щий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем,
была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков опре­
делил сразу:
— Бескормица!
Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кор­
мить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку про­
пала первая, постольку исчезли и вторые. Персиков остав­
шиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на
питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились,
показав свое злостное отношение к военному коммунизму.
Таким образом и последние экземпляры пришлось выкинуть
в выгребные ямы на дворе института.
Действие смертей и в особенности Суринамской жабы
на Персикова не поддается описанию. В смертях он цели­
ком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения.
Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего
института, Персиков говорил своему ассистенту Иванову,
изящнейшему джентльмену с острой белокурой бородкой.
— Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало!
Что же они делают? Ведь, они ж погубят институт! А?
Бесподобный самец, исключительный экземпляр Пипа американа, длиной в 13 сантиметров...
Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в инсти­
туте промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на
внутренней поверхности стекол. Издохли кролики, лисицы,
волки, рыбы, и все до единого ужи. Персиков стал мол­
чать целыми днями, потом заболел воспалением легких,
но не умер. Когда оправился, приходил 2 раза в неделю
в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то
не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того
46

сколько на улице, читал в калоша*, в шапке с наушни
ками и в кашне, выдыхая белый пар, 8 слушателям цикл
лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса». Все
остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке
на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под
пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, ко­
торую золочеными стульями топила Марья Степановна,
вспоминал Суринамскую жабу.
Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год,
а в 22-м началось какое-то обратное движение. Во-первых:
на месте покойного Власа появился Панкрат, еще моло­
дой, но подающий большие надежды зоологический сто­
рож, институт стали топить понемногу. А летом Персиков
при помощи Панкрата, на Клязьме поймал 14 штук вуль­
гарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь... В 23-м г.
Персиков уже читал 8 раз в неделю—3 в институте и
5 в университете, в 24-м году 13 раз в неделю и кроме
того на рабфаках, а в 25-м, весной, прославился тем, что
на экзаменах срезал 76 человек студентов и всех на голых
гадах:
— Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от
пресмыкающихся? — спрашивал Персиков. — Это просто
смешно, молодой человек. Тазовых почек нет у голых га­
дов. Они отсутствуют. Тэк-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно,
марксист?
— Марксист,—угасая отвечал зарезанный.
— Так вот, пожалуйста, осенью, — вежливо говорил
Персиков и бодро кричал Панкрату:—давай следующего!
Подобно тому, как амфибии оживают после долгой
засухи, при первом обильном дожде, ожил профессор Пер­
сиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская
компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и
Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов,
а на окраинах 300 рабочих коттэджей, каждый на 8 квар­
тир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной
жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы
1919—1925.
47

Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем поти­
рал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной
в 2 комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно,
расширился, расположил 21/2 тысячи книг, чучела, диаграм­
мы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.
Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кре­
мовою краской, провели по специальному водопроводу воду
в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, присла­
ли 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные
столы, шары по 2.000 ламп с отраженным светом, рефлек­
торы, шкапы в музей.
Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом,
лишь только в декабре 1926 года вышла в свет брошюра:
„Еще к вопросу о размножении бляшконосных или
хитонов“ 126 стр. «Известия IV Университета».
А в 1927, осенью, капитальный труд в 350 страниц,
переведенный на 6 языков, в том числе японский:
«Эмбриология пип, чесночниц и лягушек». Цена 3 руб.
Госиздат.
А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...

Г Л А В А

II

ЦВЕТНОЙ ЗАВИТОК
Итак, профессор зажег шар и огляделся. Зажег ре­
флектор на длинном экспериментальном столе, надел белый
халат, позвенел каким-то инструментами на столе...
Многие из 30 тысяч механических экипажей, бегавших
в 28-м году по Москве, проскакивали по улице Герцена,
шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с гулом
и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай
16, 22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных
огней забрасывал в зеркальные стекла кабинета и далеко и
высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма
Христа туманный, бледный месячный серп.

Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не за­
нимали профессора Персикова. Он сидел на винтящемся
трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вер­
тел кремальеру великолепного Цейсовского микроскопа, в
который был заложен обыкновенный неокрашенный пре­
парат свежих амёб. В тот момент, когда Персиков менял
увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась, показа­
лась остренькая бородка, кожаный нагрудник и ассистент
позвал:
— Владимир Ипатьич, я установил брыжжейку, не хо­
тите ли взглянуть?
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на
полдороге и, медленно вертя в руках папиросу, прошел в
кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была рас­
пята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные
внутренности вытянуты из окровавленного живота в микро­
скоп.
— Очень хорошо,—сказал Персиков и припал глазом
к окуляру микроскопа.
Очевидно что-то очень интересное можно было рас­
смотреть в брыжжейке лягушки, где как на ладони видные,
по рекам сосудов бойко бежали живце кровяные шарики.
Персиков забыл о своих амёбах и в течение полутора
часа по очереди с Ивановым припадал к стеклу микро­
скопа. При этом оба ученые перебрасывались оживлен­
ными, но непонятными простым смертным словами.
Наконец, Персиков отвалился от микроскопа, заявив:
— Сворачивается кровь, ничего не поделаешь.
Лягушка тяжко шевельнула головой и в ее потуха­
ющих глазах были явственны слова: «сволочи вы, вот
что...»
Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся
в свой кабинет, зевнул, потер пальцами вечно воспален­
ные веки и, присев на табурет, заглянул в микроскоп, паль­
цы он наложил на кремальеру и уже собирался двинуть
винт, но не двинул. Правым глазом видел Персиков мут­
новатый белый диск и в нем смутных бледных амёб, а
4

Дьяволица

49

посредине диска сидел цветной завиток, похожий на жен­
ский локон^Этот завиток и сам Персиков и сотни его
учеников видели очень много раз и никто не интересо­
вался им, да и незачем было. Цветной пучочек света лишь
мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фо­
кусе. Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом
винта, освещая поле ровным белым светом. Длинные пальцы
еоолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг
дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тре­
вогой. Не бездарная посредственность на горе республике
сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Вся
жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Ми­
нут пять в каменном молчаний высшее существо наблю­
дало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фо­
куса препаратом. Кругом все молчало. Панкрат заснул
уже в своей комнате в вестибюле и один только раз в
отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шка­
пах—это Иванов, уходя, запер свой кабинет. За ним про­
стонала входная дверь. Потом уже послышался голос про­
фессора. У кого он спросил—неизвестно.
— Что такое? Ничего не понимаю...
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, ко­
лыхнув старые стены института. Плоская стеклянная ча­
шечка с пинцетами звякнула на столе. Профессор поблед­
нел и занес руки над микроскопом, так, словно мать над
дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло
быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о, нет,
он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не
вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Было полное белое утро с золотой полосой, перере­
завшей кремовое крыльцо института, когда профессор по­
кинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну.
Он дрожащими пальцами нажал кнопку и черные глухие
шторы закрыли утро и в кабинете ожила мудрая ученая
ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги
и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами.
— Но как же это так? Ведь, это же чудовищно!..
50

Это чудовищно, господа,—повторил он, обращаясь к жа­
бам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили.
Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял
шторы, потушил все огни и заглянул в микроскоп. Лицо его
стало напряженным, он сдвинул кустоватые желтые брови.
— Угу, угу,—пробурчал он,—пропал. Понимаю. Поо-нимаю,—протянул он сумасшедше и вдохновенно глядя
на погасший шар над головой,—это просто.
И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег
шар. Заглянул в микроскоп, радостно и как бы хищно»
осклабился.
— Я его поймаю,—торжественно и важно сказал он,
поднимая палец кверху,—поймаю. Может-быть, и от солнца.
Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо.
Вот оно залило стены института и косяком легло на тор­
цах Герцена. Профессор смотрел в окно, соображая, где
будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, ле­
гонько пританцовывая, и наконец животом лег на подо­
конник.
Приступил к важной и таинственной работе. Стеклян­
ным колпаком накрыл микроскоп. На синеватом пламени
горелки расплавил кусок сургуча и края колокола при­
печатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой
большой палец. Газ потушил, вышел, и дверь кабинета
запер на английский замок.
Полусвет был в коридорах института. Профессор до­
брался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал
в нее. Наконец, за дверью послышалось урчанье какбы
цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых
подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в свет­
лом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще
легонько подвывал со сна.
— Панкрат,—сказал профессор, глядя на него поверх
очков,—извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой
кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил1
которую сдвигать нельзя. Понял?
— У-у-у, по-по-понял, — ответил Панкрат, ничего не
поняв. Он пошатывался и рычал.
4*

51

— Нет, слушай, ты проснись, Панкрат,—молвил зо­
олог и легонько потыкал Панкрата в ребра, отчего у того
на лице получился испуг и некоторая тень осмысленности
в глазах.—Кабинет я запер,—продолжал Персиков,—так
убирать его не нужно до моего прихода. Понял?
— Слушаю-с, — прохрипел Панкрат.
— Ну вот и прекрасно, ложись спать.
Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обру­
шился на постель, а профессор стал одеваться в вестибю­
ле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем,
вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои ка­
лоши и несколько секунд глядел на них, словно видел их
впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть пра­
вую, но та не полезла.
— Какая чудовищная случайность, что он меня ото­
звал,—сказал ученый,—иначе я его так бы и не заметил.
Но что это сулит?.. Ведь это сулит чорт знает что такое!..
Профессор усмехнулся, прищурился на калоши и ле­
вую снял, а правую надел. — Боже мой! Ведь даже нельзя
представить себе всех последствий... — Профессор с презре­
нием ткнул левую калошу, которая раздражала его, не
желая налезать на правую, и пошел к выходу в одной ка­
лоше. Т>т же он потерял носовой платок и вышел, хлоп­
нув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал в кар­
манах спичек, хлопая себя по бокам, нашел и тронулся
по улице с незажженной папиросой во рту.
Ни одного человека ученый не встретил до самого
храма. Там профессор, задрав голову, приковался к золо­
тому шлему. Солнце сладостно лизало его с одной стороны.
— Как же раньше я не видал его, какая случай­
ность?.. Тьфу, дурак,—профессор наклонился и задумался,
глядя на разно обутые ноги,—гм... как же быть? К Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Бросить ее, подлую,
жалко. Придется в руках нести. — Он снял калошу и
брезгливо понес ее.
На стареньком автомобиле с Пречистенки выехали
трое. Двое пьяненьких и на коленях у них ярко раскра­
шенная женщина в шелковых шароварах по моде 28-го года.
52

— Эх, папаша!—крикнула она низким сиповатым го­
лосом,—что ж ты другую-то калошку пропил!
— Видно в Альказаре набрался старичок,—завыл ле­
вый пьяненький, правый высунулся из автомобиля и про­
кричал.
— Отец, что ночная на Волхонке открыта? Мы туда!
Профессор строго посмотрел на них поверх очков,
выронил изо рта папиросу и тотчас забыл об их суще­
ствовании. На Пречистенском бульваре рождалась сол­
нечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло
солнце.

Г Л А В А

III

ПЕРСИКОВ ПОЙМАЛ
Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой
гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил
внимание на то, что в разноцветном завитке особенно
ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко крас­
ного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие,
ну, скажем, с иголку, что ли.
Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд
луч этот приковал наметанный глав виртуоза.
В нем,—в луче, профессор разглядел то, что было в
тысячу раз значительнее и важнее самого луча, непрочного
дитяти, случайно родившегося при движении зеркала и
об’ектива микроскопа. Благодаря тому, что ассистент отозвал
профессора, амёбы пролежали полтора часа под действием
этого луча и получилось вот что: в то время, как в диске
вне луча зернистые амёбы валялись вяло и беспомощно, в
том месте, где пролегал красный заостренный меч, проис­
ходили странные явления. В красной полосочке кипела
жизнь. Серенькие амёбы, выпуская ложноножки, тянулись
изо всех сил в красную полосу и в ней (словно волшеб­
ным образом) оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух
жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за ме­
53

сто в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подо­
брать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы,
известные Персикову, как свои пять пальцев, они почко­
вались на его глазах с молниеносной быстротой. Они раз­
валивались на части в луче и каждая из частей в течение
2 секунд становилась новым и свежим организмом. Эти
организмы в несколько мгновений достигали роста и зре­
лости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать
новое поколение. В красной полосе, а потом и во всем
диске стало тесно и началась неизбежная борьба. Вновь
рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали
в клочья и глотали. Среди рожденных лежали трупы
погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие
и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они
об’емом приблизительно в два раза превышали обыкновен­
ных амёб, а, во-вторых, отличались какою-то особенной
злобой и резвостью. Движения их были стремительны, их
ложноножки гораздо длиннее нормальных, и работали они
ими, без преувеличения, как спруты щупальцами.
Во второй вечер профессор, осунувшийся и поблед­
невший, без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми само­
крутками, изучал новое поколение амёб, а в третий день
он перешел к первоисточнику, т.-е. к красному лучу.
Газ тихонько шипел в горелке, опять по улице шар­
кало движение и профессор, отравленный сотой папиро­
сою, полузакрыв глаза, откинулся на спину винтового
кресла.
— Да, теперь все ясно. Их'оживил луч. Это новый,
неисследованный никем, никем не обнаруженный луч. Пер­
вое, что придется выяснить, это—получается ли он только
от электричества или также и от солнца,—бормотал Пер­
сиков самому себе.
И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три
микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего
не поймал и выразился так:
— Надо полагать, что в спектре солнца его нет...
гм... ну, одним словом, надо полагать, что добыть его
можно только от электрического света.—Он любовно по­
54

глядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и
пригласил к себе в кабинет Иванова. Он все ему рассказал
и показал амёб.
Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раз­
давлен: как же такая простая вещь, как эта тоненькая стре­
ла, не была замечена раньше, чорт возьми! Да кем угодно,
и хотя бы им, Ивановым, и действительно это чудовищно!
Вы только посмотрите...
— Вы посмотрите, Владимир Ипатьич1—говорил Ива­
нов, в ужасе прилипая глазом в окуляру,—что делается?!.
Они растут на моих глазах... Гляньте, гляньте...
— Я их наблюдаю уже третий день,—вдохновенно
ответил Персиков.
Затем произошел между двумя учеными разговор,
смысл которого сводился к следующему: приват-доцент
Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркал ка­
меру, в которой можно будет получить этот луч в увели­
ченном виде и вне микроскопа. Иванов надеется, даже со­
вершенно уверен, что это чрезвычайно просто. Луч он по­
лучит, Владимир Ипатьич может в этом не сомневаться. Тут
произошла маленькая заминка.
— Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, на­
пишу, что камеры сооружены вами,—вставил Персиков,
чувствуя, что заминочку надо разрешить.
— О, это не важно... Впрочем, конечно...
И заминочка тотчас разрешилась. С этого времени
луч поглотил и Иванова. В то время, как Персиков, ху­
дея и истощаясь, просиживал дни и половину ночей за
микроскопом, Иванов возился в сверкающем от ламп физи­
ческом кабинете, комбинируя линзы и зеркала. Помогал
ему механик.
Из Германии, после запроса через комиссариат просве­
щения Персикову прислали три посылки, содержащие в
себе зеркала, двояко-выпуклые, двояко-вогнутые и даже
какие-то выпукло-вогнутые шлифованные стекла. Кончи­
лось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее
действительно уловил красный луч. И надо отдать спра­
55

ведливость, уловил мастерски: луч вышел жирный, санти­
метра 4 в поперечнике, острый и сильный.
1-го июня камеру установили в кабинете Персикова
и он жадно начал опыты с икрой лягушек, освещенной
лучом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В тече­
ние 2 суток из икринок вылупились тысячи головасти­
ков. Но этого мало, в течение одних суток головастики
выросли необычайно в лягушек и до того злых и прожор­
ливых, что половина их тут же была перелопана другой
половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких
сроков метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вы­
вели новое поколение и при этом совершенно бесчисленное.
В кабинете ученого началось чорт знает что: головастики
расползались из кабинета по всему институту, в террариях
и просто на полу, во всех закоулках, завывали зычные
хоры, как на болоте. Панкрат, и так боявшийся Перси­
кова, как огня, теперь испытывал по отношению к нему
одно чувство: мертвенный ужас. Через неделю и сам уче­
ный почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился за­
пахом эфира и цианистого кали, которым чуть-чуть не отра­
вился Панкрат не во время снявший маску. Разросшееся
болотное поколение, наконец, удалось перебить ядами, ка­
бинеты проветрить.
Иванову Персиков сказал так:
— Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообще на яйце-клетку изумительно.
Иванов, холодный и сдержанный джентльмен, перебил
профессора необычным тоном:
, — Владимир Ипатьич, что же вы толкуете о мелких
деталях, об дейтероплазме. Будем говорить прямо: вы от­
крыли что-то неслыханное,—видимо с большой потугой,
но все же Иванов выдавил из себя слова: профессор
Персиков, вы открыли луч жизни!
Слабая краска показалась на бледных, небритых скулах
Персикова.
— Ну-ну-ну,—пробормотал он.
— Вы, — продолжал Иванов, — вы приобретете такое
имя... У меня кружится голова. Вы понимаете,—продолжал
56

он страстно,—Владимир Ипатьич, герои Уэльса по срав­
нению с вами просто вздор... А я-то думал, что это
сказки... Вы помните его «Пищу богов»?
— А, это роман,—ответил Персиков.
— Ну да, господи, известный же!..
— Я забыл его, — ответил Персиков, — помню, читал,
но забыл.
— Как же вы не помните, да вы гляньте, — Иванов
за ножку поднял со стеклянного стола невероятных разме­
ров мертвую лягушку с распухшим брюхом. На морде ее
даже после смерти было злобное выражение,—ведь это же
чудовищно!

ГЛАВА

IV

ПОПАДЬЯ ДРОЗДОВА
Бог знает почему, Иванов ли тут был виноват, или
потому, что сенсационные известия передаются сами со­
бой по воздуху, но только в гигантской кипящей Москве
вдруг заговорили о луче и о профессоре Персикове. Прав­
да, как-то вскользь и очень туманно. Известие о чудодей­
ственном открытии прыгало, как подстреленная птица в
светящейся столице, то исчезая, то вновь взвиваясь до поло­
вины июля, когда на 20-й странице газеты «Известия» под
заголовком «Новости науки и техники» не появилась корот­
кая заметка, трактующая о луче. Сказано было глухо, что
известный профессор IV университета изобрел луч, не­
вероятно повышающий жизнедеятельность низших организ­
мов и что луч этот нуждается в проверке. Фамилия, ко­
нечно, была переврана и напечатано: «Певсиков».
Иванов принес газету и показал Персикову заметку..
— «Певсиков»,—проворчал Персиков, возясь с каме­
рой в кабинете,—откуда эти свистуны все знают?
Увы, перевранная фамилия не спасла профессора от
событий и они начались на другой же день, сразу нару­
шив всю жизнь Персикова.
57

Панкрат, предварительно постучавшись, явился в ка­
бинет и вручил Персикову великолепнейшую атласную ви­
зитную карточку.
— Он тамотко,—робко прибавил Панкрат.
На карточке было напечатано изящным шрифтом:
^

Альфред Аркадьевич
Вронский.

Сотрудник московских журналов — «Красный Огонек»,
«Красный Перец», «Красный Журнал», «Красный Прожек­
тор» и газеты «Красная Вечерняя Москва».
— Гони его к чортовой матери, — монотонно сказал
Персиков и смахнул карточку под стол.
Панкрат повернулся, вышел и через пять минут вер­
нулся со страдальческим лицом и со вторым экземпляром
той же карточки.
— Ты что же, смеешься? — проскрипел Персиков и
стал страшен.
— Из гепею они говорить,—бледнея ответил Панкрат.
Персиков ухватился одной рукой за карточку, чуть не
перервал ее пополам, а другой швырнул пинцет на стол.
На карточке было приписано кудрявым почерком: «Очень
прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый про­
фессор на три минуты по общественному делу печати и
сотрудник сатирического журнала «Красный Ворон», изда­
ния ГПУ».
— Позови-ка его сюда, — сказал Персиков и задох­
нулся.
Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой че­
ловек с гладко-выбритым маслянистым лицом. Поражали
вечно поднятые, словно у китайца, брови и под ними ни
секунды не глядящие в глаза собеседнику агатовые глазки.
Одет был молодой человек совершенно безукоризненно и
модно. В узкий и длинный до колен пиджак, широчайшие
штаны колоколом и неестественной ширины лакированные
ботинки с носами, похожими на копыта. В руках молодой
человек держал трость, шляпу с острым верхом и блок-нот.

— Что вам надо?—спросил Персиков таким голосом,
что Панкрат мгновенно ушел за дверь,—ведь вам же ска­
зали, что я занят?
Вместо ответа молодой человек поклонился профес­
сору два раза на левый бок и на правый, а затем его
глазки колесом прошлись по всему кабинету и тотчас мо­
лодой человек поставил в блок-ноте знак.
— Я занят,—сказал профессор, с отвращением глядя
в глазки гостя, но никакого эффекта не добился, так как
глазки были неуловимы.
— Прошу тысячу раз извинения, глубокоуважаемый
профессор,—заговорил молодой человек тонким голосом,—
что я врываюсь к вам и отнимаю ваше драгоценное время,
но известие о вашем мировом открытии, прогремевшее по
всему миру, заставляет наш журнал просить у вас какихлибо об’яснений.
— Какие такие об'яснения по всему миру? — заныл
Персиков визгливо и пожелтев,—я не обязан вам давать
об'яснения и ничего такого... Я занят... страшно занят.
— Над чем же вы работаете?—сладко спросил моло­
дой человек и поставил второй знак в блок-ноте.
!— Да я... вы что? Хотите напечатать что-то?
— Да,—ответил молодой человек и вдруг застрочил
в блок-ноте.
— Во-первых, я не намерен ничего опубликовывать,
пока я кончу работы... тем более в этих ваших газетах... Вовторых, откуда вы все это знаете?.. — И Персиков вдруг
почувствовал, что теряется.
— Верно ли известие, что вы изобрели луч новой
жизни?
— Какой такой новой жизни? — остервенился профес­
сор;—что вы мелете чепуху! Луч, над которым я рабо­
таю, еще далеко не исследован и вообще ничего еще не
известно! Возможно, что он повышает жизнедеятельность
протоплазмы...
— Во сколько раз?—торопливо спросил молодой че­
ловек.
50

Персиков окончательно потерялся... «Ну тип. Ведь это
чорт знает что такое!»
— Что за обывательские вопросы?.. Предположим, я
скажу, ну, в тысячу раз!..
В глазках молодого человека мелькнула хищная ра­
дость.
— Получаются гигантские организмы?
— Да ничего подобного! Ну, правда, организмы, по­
лученные мною, больше обыкновенных... Ну, имеют неко­
торые новые свойства... Но ведь тут же главное не вели­
чина, а невероятная скорость размножения, — сказал на
свое горе Персиков и тут же ужаснулся. Молодой человек
исписал целую страницу, перелистнул ее и застрочил
дальше.
— Вы же не пишите!—уже сдаваясь и чувствуя, что
он в руках молодого человека, в отчаянии просипел Пер­
сиков,—что вы такое пишите?
— Правда ли, что в течение двух суток из икры можно
получить 2 миллиона головастиков?
— Из какого количества икры?—вновь взбеленяясь,
закричал Персиков,—вы видели когда-нибудь икринку...
ну, скажем,—квакши?
— Из полуфунта?—не смущаясь спросил молодой че­
ловек.
Персиков побагровел.
— Кто же так меряет? Тьфу! Что вы такое гово­
рите? Ну, конечно, если взять полфунта лягушачьей икры...
тогда пожалуй... чорт, ну около этого количества, а, можетбыть, и гораздо больше!
Бриллианты загорелись в глазах молодого человека и
он в один взмах исчеркал еще одну страницу.
— Правда ли, что это вызовет мировой переворот в
животноводстве?
— Что это за газетный вопрос,—завыл Персиков,—и
вообще я не даю вам разрешения писать чепуху. Я вижу
по вашему лицу, что вы пишете какую-то мерзость!
60

— Вашу фотографическую карточку, профессор, убеди­
тельнейше прошу,—молвил молодой человек и захлопнул
блок-нот.
— Что? Мою карточку? Это в ваши журнальчики? Вме­
сте с этой чертовщиной, которую вы там пишите. Нет,
нет, нет... И я занят... попрошу вас!..
— Хотя бы старую. И мы вам ее вернем моментально.
— Панкрат!—закричал профессор в бешенстве.
— Честь имею кланяться,—сказал молодой человек и
пропал.
Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мер­
ное скрипенье машины, кованое постукиванье в пол и в
кабинете появился необычайной толщины человек, одетый
в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его,
механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он
держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое жел­
товатым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-воен­
ному поклонился профессору и выпрямился, отчего его нога
пружинно щелкнула. Персиков онемел.
— Господин профессор,—начал незнакомец приятным
сиповатым голосом,—простите простого смертного, нару­
шившего ваше уединение.
— Вы репортер?—спросил Персиков,—Панкрат!!
— Никак нет, господин профессор,—ответил толстяк,—
позвольте представиться—капитан дальнего плавания и со­
трудник газеты „Вестник Промышленности“ при совете нанародных комиссаров.
— Панкрат!!—истерически закричал Персиков и тот- ■
час в углу выкинул красный сигнал и мягко прозвенел
телефон.—Панкрат!—повторил профессор,—я слушаю...
— Ферцайен зи битте, херр профессор,—захрипел те­
лефон по-немецки,—дас их штёре. Их бин митарбейтер дес
Берлинер Тагеблатс...
— Панкрат!—закричал в трубку профессор,—бин моменталь зер бешефтигт унд кан зи десхальб етцт нихт
емпфанген!.. Панкрат!!
Л на парадном ходе института в это время начались
звонки.
61

* * *
— Кошмарное убийство на Бронной улице!!—завыва­
ли неестественные сиплые голоса, вертясь в гуще огней
между колесами и вспышками фонарей на нагретой июнь­
ской мостовой,—кошмарное появление болезни кур у вдовы
попадьи Дроздовой с ее портретом!.. Кошмарное открытие
луча жизни профессора Персикова!!.
Персиков мотнулся так, что чуть не попал под авмомобиль на Моховой и яростно ухватился за газету.
- 3 копейки, гражданин!—закричал мальчишка и вжи­
маясь в толпу на тротуаре вновь завыл: «Красная Вечер­
няя Газета», открытие икс луча!!
Ошеломленный Персиков развернул газету и прижался
к фонарному столбу. На второй странице в левом углу в
смазанной рамке глянул на него лысый, с безумными и не­
зрячими глазами, с повисшею нижнею челюстью человек,
плод художественного творчества Альфреда Вронского
«В. И. Персиков, открывший загадочный красный луч»,
гласила подпись под рисунком. Ниже, под заголовком «Ми­
ровая загадка» начиналась статья словами:
«Садитесь,—приветливо сказал нам маститый ученый
Персиков...».
Под статьей красовалась подпись «Альфред Вронский
(Алонзо)».
Зеленоватый свет взлетел над крышей университета, на
небе выскочили огненные слова «Говорящая Газета» и тот­
час толпа запрудила Моховую.
«Садитесь!!!-завыл вдруг в рупоре на крыше неприят­
нейший тонкий голос, совершенно похожий на голос увели­
ченного в тысячу раз Альфреда Вронского,—приветливо
сказал нам маститый ученый Персиков! Я давно хотел
познакомить московский пролетариат с результатами моего
открытия...
Тихое механическое скрипение послышалось за спиною
Персикова, и кто-то потянул его за рукав. Обернувшись,
62

он увидал желтое круглое лицо владельца механической
ноги. Глаза у того были увлажнены слезами и губы вздра­
гивали.
— Меня, господин профессор, вы не пожелали познако­
мить с результатами вашего изумительного открытия,—
сказал он печально и глубоко вздохнул. - Пропали мои
полтора червячка.
Он тоскливо глядел на крышу университета, где в чер­
ной пасти бесновался невидимый Альфред. Персикову по­
чему-то стало жаль толстяка.
— Я,—пробормотал он, с ненавистью ловя слова с
неба,—никакого садитесь ему не говорил! Это просто
наглец необыкновенного свойства! Вы меня простите, по­
жалуйста, —но, право же, когда работаешь и врываются..
Я не про вас, конечно, говорю...
— Может быть, вы мне, господин профессор, хотя опи­
сание вашей камеры дадите?—-заискивающе и скорбно
говорил механический человек,—ведь, вам теперь все
равно...
— Из полуфунта икры в течение 3-х дней вылупляется
такое количество головастиков, что их нет никакой возмож­
ности сосчитать,—ревел невидимка в рупоре.
— Ту-ту, — глухо кричали автомобили на Моховой.
— Го-го-го... Ишь ты, го-го-го — шуршала топа, за­
дирая головы.
— Каков мерзавец? А?—Дрожа от негодования за­
шипел Персиков механическому человеку,—как вам это
нравится? Да, я жаловаться на него буду!
— Возмутительно!—согласился толстяк.
Ослепительнейший фиолетовый луч ударил в глаза про­
фессора и все кругом вспыхнуло—фонарный стол, кусок
торцовой мостовой, желтая стена, любопытные лица.
— Это вас, господин профессор,—восхищенно шепнул
толстяк и повис на рукаве профессора, как гиря. В воздухе
что-то застрекотало.
— А ну их всех к чорту!—тоскливо вскричал Пер­
сиков, выдираясь с гирей из толпы.—Эй, таксомотор. На
Пречистенку!
63

Облупленная старенькая машина, конструкции 24-го
года заклокотала у тротуара и профессор полез в ландо,
стараясь отцепиться от толстяка.
— Вы мне мешаете,—шипел он и закрывался кулаками
от фиолетового света.
— Читали?! Чего оруть?.. Профессора Персикова с
детишками зарезали на Малой Бронной!..—кричали кругом
в толпе.
— Никаких у меня детишек нету, сукины дети,—заорал
Персиков и вдруг попал в фокус черного аппарата, за­
стрелившего его в профиль с открытым ртом и яростными
глазами.
— Крх..,ту...крх...ту, - закричал таксомотор и врезался
в гущу.
Толстяк уже сидел в ландо и грел бок профессору.

ГЛ А ВА V
КУРИНАЯ ИСТОРИЯ
В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне
Стекловске, Костромской губернии, Стекловского уезда,
на крылечко домика на бывшей Соборной, а ныне Пер­
сональной улице, вышла повязанная платочком женщина
в сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина
эта, вдова бывшего соборного протоиерея бывшего собора
Дроздова рыдала так громко, что вскорости из домика через
улицу, в окошко высунулась бабья голова в пуховом платке
и воскликнула:
— Что ты, Степановна, али еще?
— Семнадцатая! — разливаясь в рыданиях, ответила
бывшая Дроздова.
— Ахти-х-ти-х,—заскулила и закачала головой баба в
платке,—ведь, это что ж такое?—Прогневался господу
истинное слово! Да неужто ж сдохла?
— Да ты глянь, глянь, Матрена,—бормотала попадья,
всхлипывая громко и тяжко,—ты глянь, что с ей!
64

Хлопнула серенькая покосившаяся калитка, бабьи бо­
сые ноги прошлепали по пыльным горбам улицы, и мокрая
от слез попадья повела Матрену на свой птичий двор.
Надо сказать, что вдова отца протоиерея Савватия
Дроздова, скончавшегося в 26 году от антирелигиозных
огорчений, не опустила рук, а основала замечательнейшее
куроводство. Лишь только вдовьины дела пошли в гору,
вдову обложили таким налогом, что куроводство чуть-чуть
не прекратилось, кабы ^е. добрые люди. Они надоумили
вдову подать местным властям заявление о том, что она,
вдова, основывает трудовую куроводную артель. В состав
артели вошла сама Дроздова, верная прислуга ее Ма­
трешка и вдовьина глухая племянница. Налог со вдовы
сняли и куроводство ее процвело настолько, что к 28-му
году у вдовы, на пыльном дворике, окаймленном куриными
домишками, ходило до 250 кур, в числе которых были
даже кохинхинки. Вдовьины яйца каждое воскресенье по­
являлись на Стекловском рынке, вдовьими яйцами торговали
в Тамбове, а бывало, что они показывались и в стеклянных
витринах магазина бывшего «Сыр и масло Чичкина в
Москве». .
И вот, семнадцатая по счету с утра брамапутра, лю­
бимая хохлатка, ходила по двору и ее рвало. «Эр... рр...
урл... урл го-го-го», выделывала хохлатка и закатывала
грустные глаза на солнце так, как-будто видела его в по­
следний раз. Перед носом курицы на корточках плясал член
артели Матрешка с чашкой воды.
— Хохлаточка, миленькая... цып-цып-цып... испей во­
дицы,—умоляла Матрешка и гонялась за клювом хохлатки
с чашкой, но хохлатка пить не желала... Она широко рас­
крывала клюв, задирала голову кверху. Затем ее начало
рвать кровью.
— Господисусе!—вскричала гостья, хлопнув себя по
бедрам,—это что ж такое делается? Одна резаная кровь.
Никогда не видала, с места не сойти, чтобы курица, как
человек, маялась животом.
Это и были последние напутственные слова бедной
хохлатке. Она вдруг кувырнулась на бок, беспомощно по­
Дьяволиада

65

тыкала клювом в пыль и завела глаза. Потом повернулась
на спину, обе ноги задрала кверху и осталась неподвижной.
Басом заплакала Матрешка, расплескав чашку, и сама по­
падья—председатель артели, а гостья наклонилась к ее
уху и зашептала:
— Степановна, землю буду есть, что кур твоих испор­
тили. Где ж это видано! Ведь, таких и курьих болезней
нет! Этр твоих кур кто-то заколдовал.
— Враги жизни моей!—воскликнула попадья к небу,—
что ж они со свету меня сжить хочут?
Словам ее ответил громкий петушиный крик и затем
из курятника выдрался как-то боком, точно беспокойный
пьяница из пивного заведения, обдерганный поджарый пе­
тух. Он зверски выкатил на них глаз, потоптался на месте,
крылья распростер, как орел, но никуда не улетел, а
начал бег по двору, по кругу, как лошадь на корде. На
третьем круге он остановился и его стошнило, потом он
стал харкать и хрипеть, наплевал вокруг себя кровавых
пятен, перевернулся, и лапы его уставились к солнцу, как
мачты. Женский вой огласил двор. И в куриных домиках
ему ответило беспокойное клохтанье, хлопанье и возня.
— Ну, не порча?—победоносно спросила гостья,—
зови отца Сергея, пущай служит.
В шесть часов вечера, когда солнце сидело низко
огненною рожею между рожами молодых подсолнухов, на
дворе куроводства отец Сергий, настоятель соборного хра­
ма, закончив молебен, вылезал из епитрахили. Любопыт­
ные головы людей торчали над древненьким забором и в
щелях его. Скорбная попадья, приложившаяся к кресту,
густо смочила канареечный рваный рубль слезами и вру­
чила его отцу Сергию, на что тот, вздыхая, заметил что-то
насчет того, что вот, мол, господь прогневался на нас.
Вид при этом у отца Сергия был такой, что он прекрасно
знает, почему именно прогневался господь, но только не
скажет.
Засим толпа с улицы разошлась, а так как куры ло­
жатся рано, то никто и не знал, что у соседа попадьи
66

Дроздовой, в курятнике издохло сразу трое кур и петух.
Их рвало также, как и дроздовских кур, но только смерти
ироизошли в запертом курятнике и тихо. Петух свалился
с нашеста вниз головой и в такой позиции кончился. Что
касается кур вдовы, то они прикончились тотчас после
молебна и к вечеру в курятниках было мертво и тихо,
лежала грудами закоченевшая птица.
На утро город встал, как громом параженный, потому
что история приняла размеры странные и чудовищные. На
Персональной ул. к полудню осталось в живых только три
курицы, в крайнем домцке, где снимал квартиру уездный
фининспектор, но и те издохли к часу дня. А к вечеру
городок Стекловск гудел и кипел, как улей и по нем кати­
лось грозное слово «мор». Фамилия Дроздовой попала в
местную газету «Красный Боец» в статье под заголовком:
«Неужели куриная чума?», а оттуда пронеслось в Москву.
*

*

*

Жизнь профессора Персикова приняла окраску стран­
ную, беспокойную и волнующую. Одним словом, работать
в такой обстановке было просто невозможно. На другой
день после того, как он развязался с Альфредом Врон­
ским, ему пришлось выключить у себя в кабинете в инсти­
туте телефон, снявши трубку, а вечером, проезжая в трам­
вае по Охотному ряду, профессор увидел самого себя на
крыше огромного дома с черною надписью «Рабочая Га­
зета». Он, профессор, дробясь и зеленея, и мигая, лез в
ландо такси, а за ним, цепляясь за рукав, лез механиче­
ский шар в одеяле. Профессор на крыше, на белом экране,
закрывался кулаками от фиолетового луча. Засим вы­
скочила огненная надпись: «Профессор Персиков, едучи в
авто, дает об’яснение нашему знаменитому репортеру ка­
питану Степанову». И точно: мимо храма Христа, по Вол­
хонке, проскочил зыбкий автомобиль и в нем барахтался
профессор, и физиономия у него была, как у затравлен­
ного волка.
5*

67

— Это какие-то черти, а не люди,—сквозь зубы про­
бормотал зоолог и проехал.
Того же числа вечером, вернувшись к себе на Пре­
чистенку, зоолог получил от экономки, Марьи Степанов­
ны, 17 записок с номерами телефонов, кои звонили к нему
во время его отсутствия, и словесное заявление Марьи
Степановны, что она замучилась. Профессор хотел разо­
драть записки, но остановился, потому что против одного
из номеров увидал приписку: «Народный комиссар здраво­
охранения».
— Что такое? искренно недоумевал ученый чудак,—
что с ними такое сделалось?
В 101/4 того же вечера раздался звонок и профессор
вынужден был беседовать с некиим ослепительным по
убранству гражданином. Принял его профессор, благодаря
визитной карточке, на которой было изображено (без име­
ни и фамилии): «Полномочный шеф торговых отделов ино­
странных представительств при Республике советов».
— Чорт бы его взял,—прорычал Персиков, бросил на
зеленое сукно лупу и какие-то диаграммы и сказал Марье
Степановне:
— Позовите его сюда, в кабинет, этого самого упол­
номоченного.—Чем могу служить?—спросил Персиков та­
ким тоном, что шефа несколько передернуло. Персиков
пересадил очки с переносицы на лоб, затем обратно и
разглядел визитера. Тот весь светился лаком и драгоцен­
ными камнями и в правом глазу у него сидел монокль.
«Какая гнусная рожа», почему-то подумал Персиков.
Начал гость издалека, именно попросил разрешения
закурить сигару, вследствие чего Персиков с большою
неохотой пригласил его сесть. Далее гость произнес длин­
ные извинения по поводу того, что он пришел поздно:
«но... господина профессора невозможно днем никак пой­
ма... хи-хи... пардон... застать» (гость, смеясь, всхлипывал,
как гиена).
— Да, я занят!—Так коротко ответил Персиков, что
судорога вторично прошла по гостю.
Тем не менне он позволил себе беспокоить знаменитого
68

ученого: —время —деньги, как говорится... сигара не мёшает профессору?
— Мур-мур-мур,—ответил Персиков. Он позволил...
— Профессор,—ведь, открыл луч жизни?
— Помилуйте, какой такой жизни?! Это выдумки газет­
чиков!—оживился Персиков.
— Ах, нет, хи-хи-хэ... он прекрасно понимает ту скром­
ность, которая составляет истинное украшение всех на­
стоящих ученых... о чем же говорить... Сегодня есть те­
леграммы... В мировых городах, как-то: Варшаве и Риге
уже все известно насчет луча. Имя проф. Персикова повто­
ряет весь мир... Весь мир следит за работой проф. Перси­
кова, затаив дыхание..-. Но всем прекрасно известно, как
тяжко положение ученых в советской России. Антр ну
суа ди... Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не
умеют ценить ученые труды, так вот он хотел бы перего­
ворить с профессором... Одно иностранное государство
предлагает профессору Персикову совершенно бескорыстно
помощь в его лабораторных работах. Зачем здесь метать
бисер, как говорится в священном писании. Государству
известно, как тяжко профессору пришлось в 19-м и 20-м
году во время этой хи-хи... революции. Ну, конечно, стро­
гая тайна... профессор ознакомит государство с резуль­
татами работы, а оно за это финансирует профессора. Ведь
он построил камеру, вот интересно было бы ознакомиться
с чертежами этой камеры...
И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака бе­
лоснежную пачку бумажек...
Какой-нибудь пустяк, 5.000 рублей, например, задатку,
профессор может получить сию же минуту... и расписки
не надо... профессор даже обидит полномочного торгового
шефа, если заговорит о расписке.
— Вон!!!—вдруг гаркнул Персиков так страшно, что
пианино в гостиной издало, звук на тонких клавишах.
Гость исчез так, что дрожащий от ярости Персиков
через минуту и сам уже сомневался, был ли он или это
галлюцинация.
69

— Его калоши?!—выл через минуту Персикор в пе­
редней.
— Они забыли,—отвечала дрожащая Марья Степа­
новна.
— Выкинуть их вон!
— Куда же я их выкину. Они придут за ними.
— Сдать их в домовый комитет. Под расписку. Чтоб
не было духу этих калош! В комитет! Пусть примут
шпионские калоши!..
Марья Степановна, крестясь, забрала великолепные ко­
жаные калоши и унесла их на черный ход. Там постояла
за дверью, а потом калоши спрятала в кладовку.
— Сдали?—бушевал Персиков.
— Сдала.
— Расписку мне.
— Да, Владимир Ипатьич. Да неграмотный же пред­
седатель!..
— Сию. Секунду. Чтоб. Была. Расписка. Пусть за него
какой-нибудь грамотный сукин сын распишется!
Марья Степановна только покрутила головой, ушла и
вернулась через */4 часа с запиской:
«Получено в фонд от проф. Персикова 1 (одна) па
кало. Колесов».
— А это что?
— Жетон-с.
' Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал
под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой
лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонил Панкрата в
институте и спросил у него: «все ли благополучно?» Панкрат нарычал что-то такое в трубку, из чего можно было
понять, что, по его мнению, все благополучно. Но Перси­
ков успокоился только на одну минуту. Хмурясь, он уце­
пился за телефон и наговорил в трубку такое:
— Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси... Кому тут
из вас надо сказать... у меня тут какие-то подозрительные
суб’екты в калошах ходят, да... Профессор IV универси­
тета Персиков...
70

Трубка вдруг резко оборвала разговор, Персиков ото­
шел, ворча сквозь зубы какие-то бранные слова.
— Чай будете пить, Владимир Ипатьич?—робко осве­
домилась Марья Степановна, заглянув в кабинет.
— Не буду я пить никакого чаю... мур-мур-мур, и чорт
их всех возьми... как взбесились, все равно.
Ровно через десять минут профессор принимал у себя
в кабинете новых гостей. Один из них приятный, круглый
и очень вежливый, был в скромном, защитном военном
френче и рейтузах. На носу у него сидело, как хрусталь­
ная бабочка, пенснэ. Вообще он напоминал ангела в ла­
кированных сапогах. Второй, низенький, страшно мрачный
был в штатском, но штатское на нем сидело так, словно
оно его стесняло. Третий гость повел себя особенно, он
не вошел в кабинет профессора, а остался в полутемной
передней. При этом освещенный и пронизанный струями
табачного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лице
этого третьего, который был тоже в штатском, красова­
лось дымчатое пенснэ.
Двое в кабинете совершенно замучили Персикова, рас­
сматривая визитную карточку, расспрашивая о пяти тыся­
чах и заставляя описывать наружность гостя.
— Да чорт его знает,—бубнил Персиков,—ну против­
ная физиономия. Дегенерат.
— А глаз у него не стеклянный?—спросил маленький
хрипло.
— А чорт его знает. Нет, впрочем, не стеклянный, бе­
гают глаза.
— Рубинштейн?—вопросительно и тихо отнесся ангел
к штатскому маленькому. Но тот хмуро и отрицательно
покачал головой.
— Рубинштейн не даст без расписки, ни в коем слу­
чае,—забурчал он,—это не рубинштейнова работа. Тут
кто-то покрупнее.
История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса
со стороны гостей. Ангел молвил в телефон домовой кон­
торы только несколько слов: «Государственное политиче­
ское управление сию минуту вызывает секретаря домкома
71

Колесова в квартиру профессора Персикова с калошами*,
и Колесов тотчас, бледный, появился в кабинете, держа*
калоши в руках.
— Васенька!—негромко окликнул ангел того, который
сидел в передней. Тот вяло поднялся и словно развин­
ченный плелся в кабинет. Дымчатые стекла совершенно
поглотили его глаза.
— Ну?—спросил он лаконически и сонно.
— Калоши.
Дымные глаза скользнули по калошам и при этом Персикову почудилось, что из-под стекол вбок, на одно мгно­
венье, сверкнули вовсе не сонные, а наоборот изумительно
колючие глаза. Но они моментально угасли.
— Ну, Васенька?
Тот, кого называли Васенькой, ответил вялым голосом:
— Ну, что тут ну. Пеленжковского калоши.
Немедленно фонд лишился подарка профессора Перси­
кова. Калоши исчезли в газетной бумаге. Крайне обрадо­
вавшийся ангел во френче встал и начал жать руку про­
фессору, и даже произнес маленький спич, содержание кото­
рого сводилось к следующему: это делает честь профессо­
ру... Профессор может быть спокоен... больше его никто
не потревожит, ни в институте, ни дома... меры будут
приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности...
— А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли?—
спросил Персиков, глядя поверх очков.
Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей. Не только
хмурый маленький, но даже дымчатый улыбнулся в перед­
ней. Ангел, искрясь и сияя, об’яснил, что это невозможно.
— А что это за каналья у меня была?
Тут все перестали улыбаться и ангел ответил уклон­
чиво, что это так, какой-нибудь мелкий аферист, не стоит
обращать внимания... тем не менее он убедительно про­
сит гражданина профессора держать в полной тайне проис­
шествие сегодняшнего вечера, и гости ушли.
Персиков вернулся в кабинет, к диаграммам, но зани­
маться ему все-таки не пришлось. Телефон выбросил огнен­
ный кружечек и женский голос предложил профессору,
72

если он желает жениться на вдове интересной и пылкой,
квартиру в семь комнат. Персиков завыл в трубку:
— Я вам советую лечиться у профессора Россолимо...—
и получил второй звонок.
Тут Персиков немного обмяк, потому что лицо, доста­
точно известное, звонило из Кремля, долго и сочувственно
расспрашивало Персикова о его работе и из’явило же­
лание навестить лабораторию. Отойдя от телефона Перси­
ков вытер лоб и трубку снял. Тогда в верхней квартире
загремели страшные трубы и полетели вопли Валкирий,—
радиоприемник у директора суконного треста принял ваг­
неровский концерт в Большом театре. Персиков под вой
и грохот, сыплющийся с потолка, заявил Марье Степа­
новне, что он будет судиться с директором, что он сло­
мает ему этот приемник, что он уедет из Москвы к чортовой матери, потому что, очевидно, задались целью его
выжить вон. Он разбил лупу и лег спать в кабинете на
•диване и заснул под нежные переборы клавишей знамени­
того пианиста, прилетевшие из Большого театра.
Сюрпризы продолжались и на следующий день. Приехав
на трамвае к институту, Персиков застал на крыльце не­
известного ему гражданина в модном зеленом котелке. Тот
внимательно оглядел Персикова, но не отнесся к нему ни с
какими вопросами и поэтому Персиков его стерпел. Но
в передней института кроме растерянного Панкрата на­
встречу Персикову поднялся второй котелок и вежливо
-его приветствовал:
— Здравствуйте, гражданин профессор.
— Что вам надо?—страшно спросил Персиков, сдирая
при помощи Панкрата с себя пальто. Но котелок быстро
утихомирил Персикова, нежнейшим голосом нашепгав, что
профессор напрасно беспокоится. Он, котелок, именно за­
тем здесь и находится, чтобы избавить профессора от вся­
ких назойливых посетителей... что профессор может быть
спокоен, не только за двери кабинета, но даже и за окна.
Засим неизвестный отвернул на мгновение борт пиджака и
показал профессору какой-то значок.
— Гм... однако, у вас здорово поставлено дело,—про­
73

мычал Персиков и прибавил наивно,—а что вы здесь бу­
дете есть?
На это котелок усмехнулся и об’яснил, что его будут
сменять.
Три дня после этого прошли великолепно. Навещали
профессора два раза из Кремля, да один раз были сту­
денты, которых Персиков экзаменовал. Студенты пореза­
лись все до единого, и по их лицам было видно, что те­
перь уже Персиков возбуждает в них просто суеверный
ужас.
— Поступайте в кондуктора! Вы не можете заниматься
зоологией,—неслось из кабинета.
— Строг?—спрашивал котелок у Панкрата.
— У,—не приведи бог,—отвечал Панкрат,—ежели ка­
кой-нибудь и выдержит, выходит, голубчик, из кабинета и
шатается. Семь потов с него сойдет. И сейчас в пивную.
За всеми этими делишками профессор не заметил трех
суток, но на четвертые его вновь вернули к действитель­
ной жизни, и причиной этого был тонкий и визгливый го­
лос с улицы.
— Владимир Ипатьич!—прокричал голос в открытое
окно кабинета с улицы Герцена. Голосу повезло: Пер­
сиков слишком переутомился за последние дни. В этот мо­
мент он как раз отдыхал, вяло и раслабленно смотрел гла­
зами в красных кольцах и курил в кресле. Он больше не
мог. И поэтому даже с некоторым любопытством он вы­
глянул в окно и увидал на тротуаре Альфреда Вронского.
Профессор сразу узнал титулованного обладателя карточ­
ки по остроконечной шляпе и блок-ноту. Вронский нежно
и почтительно поклонился окну.
— Ах, это вы?—спросил профессор. У него не хва­
тило сил рассердиться и даже любопытно показалось, что
такое будет дальше? Прикрытый окном он чувствовал себя
в безопасности от Альфреда. Бессменный котелок на улице
немедленно повернул ухо к Вронскому. Умильнейшая улыб­
ка расцвела у того на лице.
— Пару минуточек, дорогой профессор, — заговорил
74

Вронский, напрягая голос с тротуара,—я только, один
вопросик и чисто зоологический. Позволите предложить?
— Предложите,—лаконически и иронически ответил
Персиков и подумал: «все-таки в этом мерзавце есть чтото американское». •
— Что вы скажете за кур, дорогой профессор?—крик­
нул Вронский, сложив руки щитком.
Персиков изумился. Сел на подоконник, потом слез, на­
жал кнопку и закричал, тыча пальцем в окно:
— Панкрат, впусти этого с тротуара.
Когда Вронский появился вкабинете, Персиков на­
столько простер свою ласковость, что рявкнул ему:—са­
дитесь!
И Вронский, восхищенно улыбаясь, сел на винтящийся
табурет.
Об’ясните мне, пожалуйста, — заговорил Персиков,—
вы пишите там, в этих ваших газетах?
— Точно так,—почтительно ответил Альфред.
— И вот мне непонятно, как вы можете писать, если
вы не умеете даже говорить по-русски. Что это за «пара
минуточек», и «за кур»? Вы, вероятно, хотели спросить
«насчет кур»?
Вронский жидко и почтительно рассмеялся:
— Валентин Петрович исправляет.
— Кто это такой Валентин Петрович?
— Заведующий литературной частью.
— Ну, ладно. Я, впрочем, не филолог. В сторону ва­
шего Петровича. Что именно вам желательно знать на­
счет кур?
— Вообще все, что вы скажете, профессор.
Тут Вронский вооружился карандашом. Победные искры
взметнулись в глазах Персикова.
— Вы напрасно обратились ко мне, я не специалист по
пернатым. Вам лучше всего было бы обратиться к Емельяну
Ивановичу Португалову, в 1-м университете. Я лично знаю
весьма мало...
Вронский восхищенно улыбнулся, давая понять, что он
75

понял шутку дорогого профессора. «Шутка—мало!» чер­
кнул он в блок-ноте.
— Впрочем, если вам интересно, извольте. Куры или
гребенчатые... род птиц из отряда куриных. Из семейства
фазановых...—заговорил Персиков громким голосом и гля­
дя не на Вронского, а куда-то в даль, где перед ним под­
разумевались тысячи человек...—из семейства фазановых...
фазианидэ. Представляют собою птиц с мясисто кожным
гребнем и двумя лопастями под нижней челюстью... гм...
хотя впрочем бывает и одна в середине подбородка... Ну,
что ж еще. Крылья короткие и округленные... Хвост сред­
ней длины, несколько ступеньчатый и даже, я бы сказал,
крышеобразный, средние перья серпообразно изогнуты...
Панкрат... принеси из модельного кабинета модель № 705,
разрезной петух... впрочем, вам это не нужно?.. Панкрат,
не приноси модели... Повторяю вам, я не специалист, иди­
те к ПортугалОву. Ну-с, мне лично известно 6 видов дико
живущих кур... гм... Португалов знает больше... в Индии
и на Малайском архипелаге. Например, Банкивский пе­
тух или Казинту, он водится в предгорьях Гималаев, по всей
Индии, в Ассаме, в Бирме... Вилохвостый петух илиГаллус
Вариус на Ломбоке, Сумбаве и Флорес. А на острове
Яве имеется замечательный петух Галлюс Энеус, на юговостоке Индии могу вам рекомендовать очень красивого
Зоннератова петуха... Я вам потом покажу рисунок. Что
же касается Цейлона, то на нем мы встречаем петуха
Стенли, больше он нигде не водится.
Бронский сидел, вытаращив глаза, и строчил.
— Еще что-нибудь вам сообщить?
— Я бы хотел что-нибудь узнать насчет куриных бо­
лезней,—тихонечко шепнул Альфред.
— Гм, не специалист я... вы Португалова спросите...
А впрочем... Ну, ленточные глисты, сосальщики, чесоточ­
ный клещ, железница, птичий клещ, куриная вошь или пу­
хоед, блохи, куриная холера, крупозно-дифтерийное вос­
паление слизистых оболочек... Пневмономикоз, туберкулез,
куриные парши... мало ли, что может быть... (искры пры­
гали в глазах Персикова)... отравление, например, бешени76

цей, опухоли, английская болезнь, желтуха, ревматизм,
грибок Ахорион Шенляйни... очень интересная болезнь.
При заболевании им на гребне образуются маленькие пят­
на, похожие на плесень...
Вронский вытер пот со лба цветным носовым платком.
— А какая же, по вашему мнению, профессор, при­
чина теперешней катастрофы?
— Какой катастрофы?
— Как, разве вы не читали, профессор?—удивился
Вронский и вытащил из портфеля измятый лист газеты
„Известия“.
— Я не читаю газет,—ответил Персиков и насупился.
— Но почему же, профессор?—нежно спросил Алфред.
— Потому что они чепуху какую-то пишут, — не за­
думываясь, ответил Персиков.
— Но как же, профессор?—мягко шепнул Вронский и
развернул лист.
— Что такое? — спросил Персиков и Даже поднялся
с места. Теперь искры запрыгали в глазах у Вронского.
Он подчеркнул острым, лакированным - пальцем невероят­
нейшей величины заголовок через всю страницу газеты:
„Куриный мор в республике“.
— Как? — спросил Персиков, сдвигая на лоб очки...

ГЛАВА

VI

МОСКВА В ИЮНЕ 1928 ГОДА
Она светилась, огни танцовали, гасли и вспыхивалиНа Театральной площади вертелись белые фонари авто­
бусов, зеленые огни трамваев; над бывшим Мюр и Мерилизом, над десятым надстроенным на него этажом, прыгала
электрическая разноцветная женщина, выбрасывая по бук­
вам разноцветные слова: „ р а б о ч и й к р е д и т “. В сквере
против Большого театра, где бил ночью разноцветный
фонтан, толкалась и гудела толпа. А над Большим театром
гигантский рупор завывал.
77

— Антикуриные прививки в Лефортовском ветеринар­
ном институте дали блестящие результаты. Количествокуриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое...
Затем рупор менял тембр, что-то рычало в нем, над
театром вспыхивала и угасала зеленая струя и рупор жа­
ловался басом:
— Образована чрезвычайная комиссия по борьбе с
куриною чумой в составе наркомздрава, наркомзема, заве­
дующего животноводством товарища Птахи-Поросюка, про­
фессоров Персикова и Португалова... и товарища Рабино­
вича!.. Новые попытки интервенции!..— хохотал и плакал,
как шакал, рупор, — в связи с куриною чумой!
Театральный проезд, Неглинный и Лубянка пылали бе­
лыми и фиолетовыми полосами, брызгали лучами, выли
сигналами, клубились пылью. Толпы народа теснились у
стен у больших листов об’явлений, освещенных резкими
красными рефлекторами:
„Под угрозою тягчайшей ответственности воспрещается
населению употреблять в пищу куриное мясо и яйца.
Частные торговцы 'при попытках продажи их на рынках
подвергаются уголовной ответственности с конфискацией
всего имущества. Все граждане, владеющие яйцами, долж­
ны в срочном порядке сдать их в районные отделения
милиции“.
На крыше „ Рабочей Газеты“ на экране грудой до
самого неба лежали куры и зеленоватые пожарные, дробясь
и искрясь, из шлангов поливали их керосином. Затем крас­
ные волны ходили по экрану, неживой дым распухал и
мотался клочьями, полз струей, выскакивала огненная над­
пись: „Сожжение куриных трупов на Ходынке“.
Слепыми дырами глядели среди бешено пылающих
витрин магазинов, торгующих до 3 часов ночи, с двумя
перерывами на обед и ужин, заколоченные окна под выве­
сками: „Яичная торговля. За качество гарантия“. Очень
часто, тревожно завывая, обгоняя тяжелые автобусы, мимо
милиционеров проносились шипящие машины с надписью:
„Мосздравотдел, Скорая помощь“.
78

— Обожрался еще кто-то гнилыми яйцами,—шуршали
в толпе.
В Петровских линиях зелеными и оранжевыми фона­
рями сиял знаменитый на весь мир ресторан „Ампир“ и в
нем на столиках, у переносных телефонов, лежали картон­
ные вывески, залитые пятнами ликеров: „По распоряже­
нию—омлета нет. Получены свежие устрицы“.
В Эрмитаже, где бусинками жалобно горели китай­
ские фонарики в неживой, задушенной зелени, на уби­
вающей глаза своим пронзительным светом эстраде ку­
плетисты Шраме и Карманчиков пели куплеты, сочиненные
поэтами Ардо и Аргуевым.
Ах, мама, что я буду делать
Без яиц??.

и грохотали ногами в чечотке.
Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погиб­
шего, как известно, в 1927 году, при постановке Пушкин­
ского „Бориса Годунова“, когда обрушились трапеции с
голыми боярами, выбросил движущуюся разных цветов
электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга „Курий дох“ в постановке ученика Мейерхольда,
заслуженного режиссера республики Кухтермана. Рядом,
в Аквариуме, переливаясь рекламными огнями и блестя
полуобнаженным женским телом, в зелени эстрады, под
гром аплодисментову шло обозрение писателя Ленивцева
„Курицыны дети“. А по Тверской, с фонариками по бокам
морд, шли вереницею цирковые ослики, несли на себе
сияющие плакаты. В театре Корш возобновляется „Шантеклэр“ Ростана.
Мальчишки - газетчики рычали и выли между колес
моторов:
— Кошмарная находка в подземельи! Польша гото­
вится к кошмарной войне!!. Кошмарные опыты профес­
сора Персикова!!
В цирке бывшего Никитина, на приятно-пахнущей на­
возом коричневой жирной арене мертвенно-бледный клоун
Бом говорил распухшему в клетчатой водянке Биму:
79

— Я знаю, отчего ты такой печальный!
— Отциво? — пискливо спрашивал Бим.
— Ты зарыл яйца в землю, а милиция 15-го участка
их нашла.
— Га-га-га-га,—смеялся цирк так, что в жилах стыла
радостно и тоскливо кровь и под стареньким куполом веяли
трапеции и паутина.
— А-ап! — пронзительно кричали клоуны и кормле­
ная белая лошадь выносила на себе чудной красоты женщи­
ну, на стройных ногах, в малиновом трико.
Не глядя ни на кого, никого не замечая, не отвечая на
подталкивания и тихие и нежные зазывания проституток,
пробирался по Моховой, вдохновенный и одинокий, увен­
чанный неожиданною славой Персиков к огненным часам
у манежа. Здесь, не глядя кругом, поглощенный своими
мыслями, он столкнулся со странным, старомодным чело­
веком, пребольно ткнувшись пальцами прямо в деревян­
ную кобуру револьвера, висящего у человека на поясе.
— Ах, чорт!—пискнул Персиков—извините.
— Извиняюсь,—ответил встречный неприятным голо­
сом, и кое-как они расцепились в людской каше. И профес­
сор, направляясь на Пречистенку, тотчас забыл о столкно­
вении.
ГЛАВА

VII

РОКК
Неизвестно, точно ли хороши были лефортовские ве­
теринарные прививки, умелы ли заградительные самарские
отряды, удачны ли крутые меры, принятые по отношению
к скупщикам яиц в Калуге и Воронеже, успешно ли рабо­
тала чрезвычайная московская комиссия, но хорошо из­
вестно, что через две недели после последнего свидания
Персикова с Альфредом в смысле кур в Союзе республик
было совершенно чисто. Кое-где в двориках уездных го­
80

родков валялись куриные сиротливые перья, вызывая слезы
на глазах, да в больницах поправлялись последние из жад­
ных, доканчивая кровавый понос со рвотой. Людских смер­
тей, к счастью, на всю республику было не более тысячи.
Больших беспорядков тоже не последовало. Объявился было,
правда, в Волоколамске пророк, возвестивший, что падеж
кур вызван ни кем иным, как комиссарами, но особенного
успеха не имел. На Волоколамском базаре побили несколь­
ких милиционеров, отнимавших кур у баб, да выбили стекла
в местном почтово-телеграфном отделении. По счастью, ра­
сторопные волоколамские власти приняли меры, в резуль­
тате которых, во-первых, пророк прекратил свою деятель­
ность, а во-вторых, стекла на телеграфе вставили.
Дойдя на Севере до Архангельска и Сюмкина Выселка,
мор остановился сам собой по той причине, что итти ему
дальше было некуда,—в Белом море куры, как известно,
не водятся. Остановился он и во Владивостоке, ибо далее
был океан. На далеком Юге — пропал и затих где-то в
выжженных пространствах Ордубата, Джульфы и Карабу­
лака, а на Западе удивительным образом задержался как
раз на польской и румынской границах. Климат, что ли,
там был иной или сыграли роль заградительные* кордонные
меры, принятые соседними правительствами, но факт тот,
что мор дальше не пошел. Заграничная пресса шумно, жад­
но обсуждала неслыханный в истории падеж, а прави­
тельство советских республик, не поднимая никакого шума,
работало не покладая рук. Чрезвычайная комиссия по борь­
бе с куриной чумой переименовалась в чрезвычайную ко­
миссию по поднятию и возрождению, куроводства в рес­
публике, пополнившись новой чрезвычайной тройкой, в со­
ставе шестнадцати товарищей. Был основан „Доброкур“,
почетными товарищами председателя в который вошли Пер­
сиков и Португалов. В газетах под их портретами появи­
лись заголовки: „Массовая закупка яиц за границей“ и
„Господин Юз хочет сорвать яичную кампанию“. Прогремел
на всю Москву ядовитый фельетон журналиста Колечкина, заканчивающийся словами: „Не зарьтесь, господин Юз,
на наши яйца,—у вас есть свои!“
в

Дьяволиада

81

Профессор Персиков совершенно измучился и зарабо­
тался в последние три недели. Куриные события выбш и
его из колеи и навалили на него двойную тяжесть. Целыми
вечерами ■ему приходилось работать в заседании куриных
комиссий и время от времени выносить длинные беседы
то с Альфредом Вронским, то с механическим толстяком.
Пришлось вместе с профессором Португаловым и приватдоцентом Ивановым и Борнгартом анатомировать и микроскопировать кур в поисках бациллы чумы, и даже в тече­
ние трех вечеров на скорую руку написать брошюру: „Об
изменениях печени у кур при чуме“.
Работал Персиков без особого жара в куриной обла­
сти, да оно и понятно,—вся его голова была полна дру­
гим—основным и важным—тем, от чего оторвала его
куриная катастрофа, т.-е. от красного луча. Расстраивая
свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у
сна и еды, порою не возвращаясь на Пречистенку, а засы­
пая на клеенчатом диване в кабинете института, Персиков
ночи напролет возился у камеры и микроскопа.
К концу июля гонка несколько стихла. Дела переимено­
ванной комиссии вошли в нормальное русло и Персиков
вернулся к нарушенной работе. Микроскопы были заряже­
ны новыми препаратами, в камере под лучом зрела со ска­
зочной быстротою рыбья и лягушачья икра. Из Кенигс­
берга на аэроплане привезли специально заказанные стек­
ла и в последних числах июля, под наблюдением Иванова,
механики соорудили две новых больших камеры, в кото­
рых луч достигал у основания ширины папиросной ко­
робки, а в раструбе — целого метра. Персиков радостно
потер руки и начал готовиться к каким-то таинственным
и сложным опытам. Прежде всего, он по телефону сго­
ворился с народным комиссаром просвещения, и трубка
наквакала ему самое любезное и всяческое содействие,
а затем Персиков по телефону же вызвал товарища Пта­
ху- Поросюка, заведующего отделом животноводства при
верховной комиссии. Встретил Персиков со стороны Птахи
самое теплое внимание. Дело шло о большом заказе за
границей для профессора Персикова. Птаха сказал в те­
82

лефон, что он тотчас телеграфирует в Берлин и Нью-Йорк.
После этого из Кремля осведомились, как у Персикова
идут дела и важный и ласковый голос спросил, не нужен
ли Персикову автомобиль?
— Нет, благодарю вас. Я предпочитаю ездить в трам­
вае,—ответил Персиков.
— Но почему же? — спросил таинственный голос и
снисходительно усмехнулся.
С Персиковым все вообще разговаривали или с почте­
нием и ужасом, или же ласково усмехаясь, как маленькому,
хоть и крупному ребенку.
— Он быстрее ходит,—ответил Персиков, после чего
звучный басок в телефон ответил:
— Ну, как хотите.
Прошла еще неделя, при чем Персиков, все более от­
даляясь от затихающих куриных вопросов, всецело погру­
зился в изучение луча. Голова его от бессонных ночей и
переутомления стала светла, как бы прозрачна и легка.
Красные кольца не сходили теперь с его глаз, и почти
всякую ночь Персиков ночевал в институте. Один раз он
покинул зоологическое прибежище, чтобы в громадном зале
Цекубу на Пречистенке сделать доклад о своем луче и о
действии его на яйцеклетку. Это был гигантский триумф
зоолога-чудака. В колонном зале от всплеска рук что-то
сыпалось и рушилось с потолков и шипящие дуговые
трубки заливали светом черные смокинги цекубистов и
белые платья женщин. На эстраде, рядом с кафедрой, си­
дела на стеклянном столе, тяжко дыша и серея, на блюде,
влажная лягушка величиною с кошку. На эстраду бро­
сали записки. В числе их было семь любовных, и их Пер­
сиков разорвал. Его силой вытаскивал на эстраду пред­
седатель Цекубу, чтобы кланяться. Персиков кланялся раз­
драженно, руки у него были потные, мокрые и черный гал­
стук сидел не под подбородком, а за левым ухом. Перед
ним в дыхании и тумане были сотни желтых лиц и мужских
белых грудей, и вдруг желтая кобура пистолета мелькнула
и пропала где-то за белой колонной. Персиков ее смутно
заметил и забыл. Но уезжая после доклада, спускаясь по
с*

83

малиновому ковру лестницы, он вдруг почувствовал себя
нехорошо. На миг заслонило черным яркую люстру в ве­
стибюле и Персикову стало смутно, тошновато... Ему по­
чудилась гарь, показалось, что кровь течет у него липко
и жарко по шее... И дрожащею рукой схватился профес­
сор за перила.
— Вам нехорошо, Владимир Ипатьич?—набросились со
всех сторон встревоженные голоса.
— Нет, нет, — ответил Персиков, оправляясь,—просто
я переутомился... да... Позвольте мне стакан воды.
*

*

*

Был очень солнечный августовский день. Он мешал про­
фессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на
ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклян­
ный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив
спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении ку­
рил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости,
но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где,
чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воз­
дух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
В дверь постучали.
— Ну?—спросил Персиков.
Дверь мягко скрипнула и вошел Панкрат. Он сложил
руки по швам и, бледнея от страха перед божеством, ска­
зал так:
— Там до вас, господин профессор, РокК пришел.
Подобие улыбки показалось на щеках ученого. Он су­
зил глазки и молвил:
— Это интересно. Только я занят.
— Они говорить, что с казенной бумагой с Кремля.
— Рок с бумагой? Редкое сочетание,—вымолвил Пер­
сиков и добавил: — Ну-ка, дай-ка его сюда!
— Слушаю-с, — ответил Панкрат и как уж исчез за
дверью.
Через минуту она скрипнула опять и появился на по­

роге человек. Персиков скрипнул на винте и уставился
в пришедшего поверх очков через плечо. Персиков был
слишком далек от жизни—он ею не интересовался, но тут
даже Персикову бросилась в глаза основная и главная
черта вошедшего человека. Он был странно старомоден.
В 1919 году этот человек был бы совершенно уместен на
улицах столицы, он был бы терпим в 1924 году, в начале
его, но в 1928 году, он был странен. В то время, как наи­
более даже отставшая часть пролетариата—пекаря—хо­
дили в пиджаках, когда в Москве редкостью был френч —
старомодный костюм, оставленный окончательно в конце
1924 года, на вошедшем была кожаная двубортная куртка,
зеленые штаны, на ногах обмотки и штиблеты, а на боку
огромный, старой конструкции пистолет маузер в желтой
битой кобуре. Лицо вошедшего произвело на Персикова
то же впечатление, что и на всех—крайне неприятное
впечатление. Маленькие глазки смотрели на весь мир изу­
мленно и в то же время уверенно, что-то развязное было
в коротких ногах с плоскими ступнями. Лицо иссиня-бритое. Персиков сразу нахмурился. Он безжалостно похрипел
винтом и, глядя на вошедшего уже не поверх очков, а
сквозь них, молвил:
— Вы с бумагой? Где же она?
Вошедший видимо был ошеломлен тем, что он увидал.
Вообще он был мало способен смущаться, но тут смутился.
Судя по глазкам, его поразил прежде всего шкап в 12 по­
лок, уходивший в потолок и битком набитый книгами. За­
тем, конечно, камеры, в которых, как в аду, мерцал мали­
новый, разбухший в стеклах луч. И сам Персиков в по­
лутьме у острой иглы луча, выпадавшего из рефлектора,
был достаточно странен и величественен в винтовом кресле.
Пришелец вперил в него взгляд, в котором явственно пры­
гали искры почтения сквозь самоуверенность, никакой
бумаги не подал, а сказал:
— Я Александр Семенович Рокк!
— Ну-с? Так что?
— Я назначен заведующим показательным совхозом
«Красный Луч», пояснил пришлый.
85

— Ну-с?
— И вот к вам, товарищ, с секретным отношением.
Интересно было бы узнать. Покороче, если можно.
Пришелец расстегнул борт куртки и высунул приказ,
напечатанный на великолепной плотной бумаге. Его он
протянул Персикову. А затем без приглашения сел на вин­
тящийся табурет.
— Не толкните стол,—с ненавистью сказал Персиков.
Пришелец испуганно оглянулся на стол, на дальнем
краю которого в сыром, темном отверстии мерцали безжиз­
ненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом веяло от них.
Лишь только Персиков прочитал бумагу, он поднялся
с табурета и бросился к телефону. Через несколько се­
кунд он уже говорил торопливо и в крайней степени раз­
дражения:
— Простите... Я не могу понять... Как же так? Я...
без моего согласья, совета... Да, ведь, он чорт знает что
наделает!!.
Тут незнакомец повернулся крайне обиженно на та­
бурете.
— Извиняюсь,—начал он,—я завед...
Но Персиков махнул на него крючочком и продолжал:
— Извините, я не могу понять... Я, наконец, катего­
рически протестую. Я не даю своей санкции на опыты
с яйцами... Пока я сам не попробую их...
Что-то квакало и постукивало в трубке, и даже издали
было понятно, что голос в трубке, снисходительный,
говорит с малым ребенком. Кончилось тем, что багровый
Персиков с громом повесил трубку и мимо нее в стеку
сказал:
— Я умываю руки.
Он вернулся к столу, взял с него бумагу, прочитал ее
раз сверху вниз поверх очков, затем снизу вверх сквозь
очки, и вдруг взвыл:
— Панкрат!
Панкрат появился в дверях, как-будто поднялся по трапу
в опере. Персиков глянул на него и рявкнул:
— Выйди вон, Панкрат!
86

И Панкрат, не выразив на своем лиде ни малейшего
изумления, исчез.
Затем Персиков повернулся к пришельцу и заговорил:
— Извольте-с... Повинуюсь. Не мое дело. Да мне и
неинтересно.
Пришельца профессор не столько обидел, сколько
изумил.
— Извиняюсь, начал он,—вы же, товарищ?..
— Что вы все товарищ да товарищ...—хмуро пробубнил
Персиков и смолк.
«Однако», написалось на лице у Рокка.
— Изви...
— Так вот-с, пожалуйста, — перебил Персиков. — Вот
дуговой шар. От него вы получаете путем передвижения
окуляра,—Персиков щелкнул крышкой камеры, похожей
на фотографический аппарат,—пучок, который вы можете
собрать путем передвижения об’ективов, вот № 1... и зер­
кало № 2, — Персиков погасил луч, опять зажег его на
полу асбестовой камеры,—а на полу в луче можете раз­
ложить все, что вам нравится, и делать опыты. Чрезвы­
чайно просто, не правда ли?
Персиков хотел выразить иронию и презрение, но при­
шелец их не заметил, внимательно блестящими глазками
всматриваясь в камеру.
— Только предупреждаю, — продолжал Персиков, —
руки не следует совать в луч, потому что по моим наблю­
дениям он вызывает разрастание эпителия... а злокачествен­
ны они или нет, я, к сожалению, еще не мог установить.
Тут пришелец проворно спрятал свои руки за спину,
уронив кожаный картуз, и поглядел на руки профессора.
Они были насквозь прожжены иодом, а правая у кисти
забинтована.
— А как же вы, профессор?
— Можете купить резиновые перчатки у Швабе на
Кузнецком, — раздраженно ответил профессор.—Я не обя­
зан об этом заботиться.
Тут Персиков посмотрел на пришельца словно в лупу:
— Откуда вы взялись? Вообще... почему вы?..
87

Рокк, наконец, обиделся сильно.
— Извин...
— Ведь, нужно же знать, в чем дело!.. Почему вы уце­
пились за этот луч?..
— Потому, что это величайшей важности дело...
— Ага. Величайшей? Тогда... Панкрат!
И когда Панкрат появился:
— Погоди, я подумаю.
И Панкрат покорно исчез.
— Я, — говорил Персиков, — не могу понять вот чего:
почему нужна такая спешность и секрет?
— Вы, профессор, меня уже сбили спанталыку,- отве­
тил Рокк, — вы же знаете, что куры все издохли до
единой.
— Ну так что из этого?—завопил Персиков,—что же
вы хотите их воскресить моментально, что ли? И почему
при помощи еще неизученного луча?
— Товарищ профессор, — ответил Рокк, — вы меня,
честное слово, сбиваете. Я вам говорю, что нам необходимо
возобновить у себя курозодство, потому что за границей
пишут про нас всякие гадости. Да.
— И пусть себе пишут...
— Ну, знаете, — загадочно ответил Рокк и покрутил
головой.
— Кому, желал бы я знать, пришла в голову мысль
растить кур из яиц?..
— Мне,—ответил Рокк.
— Угу... Тэк-с... А почему, позвольте узнать? Откуда
вы узнали о свойствах луча?
— Я, профессор, был на вашем докладе.
— Я с яйцами еще ничего не делал!.. Только соби­
раюсь!
— Ей-богу, выйдет,—убедительно вдруг и задушевно
сказал Рокк,—ваш луч такой знаменитый, что хоть слонов
можно вырастить, не только цыплят.
— Знаете что, — молвил Персиков, — вы не зоолог?
нет?., жаль... из вас вышел бы очень смелый эксперимен­
88

татор... Да... только вы рискуете... получить неудачу... и
только у меня отнимаете время...
— Мы вам вернем камеры. Что значит?
— Когда?
— Да, вот, я выведу первую партию.
— Как вы это уверенно говорите! Хорошо-с. Панкрат!
— У меня есть с собой люди, — сказал Рокк, — и
охрана...
К вечеру кабинет Персикова осиротел... Опустели
столы. Люди Рокка увезли три больших камеры, оставив
профессору только первую, его маленькую, с которой он
начинал опыты.
Надвигались июльские сумерки, серость овладела
институтом, потекла по коридорам. В кабинете слышались
монотонные шаги—это Персиков, не зажигая огня, мерил
большую комнату от окна к двери... Странное дело: в этот
вечер необ’яснимо тоскливое настроение овладело людьми,
населяющими институт, и животными. Жабы почему-то
подняли особенно тоскливый концерт и стрекотали зловеще
и предостерегающе. Панкрату пришлось ловить в коридо­
рах ужа, который ушел из своей камеры, и когда он его
поймал, вид у ужа был такой, словно тот собрался куда
глаза глядят, лишь бы только з'йти.
В глубоких сумерках прозвучал звонок из кабинета
Персикова. Панкрат появился на пороге. И увидал стран­
ную картину. Ученый стоял одиноко посреди кабинета и
глядел на столы. Панкрат кашлянул и замер.
— Вот, Панкрат,—сказал Персиков и указал на опу­
стевший стол.
Панкрат ужаснулся. Ему показалось, что глаза у про­
фессора в сумерках заплаканы. Это было так необыкно­
венно, так страшно.
— Так точно, — плаксиво ответил Панкрат и подумал:
«Лучше б ты уж наорал на меня!»
— Вот,—повторил Персиков и губы у него дрогнули
точно так же, как у ребенка, у которого отняли ни с того,
ни с сего любимую игрушку.
89

— Ты знаешь, дорогой Панкрат,—продолжал Перси­
ков, отворачиваясь к окну,—жена-то моя, которая уехала
пятнадцать лет назад, в оперетку она поступила, а теперь
умерла оказывается... Вот история, Панкрат милый... Мне
письмо прислали...
Жабы кричали жалобно и сумерки одевали профессора,
вот она... ночь. Москва... где-то какие-то белые шары
за окнами загорались. Панкрат, растерявшись, тосковал,
держал от страху руки по швам...
— Иди, Панкрат,—тяжело вымолвил профессор и мах­
нул рукой,—ложись спать, миленький, голубчик, Панкрат.
И наступила ночь. Панкрат выбежал из кабинета по­
чему-то на цыпочках, прибежал в свою каморку, разрыл
тряпье в углу, вытащил из-под него початую бутылку
русской горькой и разом выхлюпнул около чайного ста­
кана. Закусил хлебом с солью, и глаза его несколько
повеселели.
Поздним вечером, уже ближе к полуночи, Панкрат,
сидя босиком на скамье в скупо освещенном вестибюле,
говорил бессонному дежурному котелку, почесывая грудь
под ситцевой рубахой.
— Лучше б убил, ей бо...
— Неужто плакал?—с любопытством спрашивал ко­
телок.
— Ей... бо...—уверял Панкрат.
Великий ученый, — согласился котелок, — известно
лягушка жены не заменит.
— Никак,—согласился Панкрат.
Потом он подумал и добавил:
— Я свою бабу подумываю выписать сюды... чего ей
в самом деле в деревне сидеть. Только она гадов этих не
выносит нипочем...
— Что говорить, пакость ужаснейшая, — согласился
котелок.
Из кабинета ученого не слышно было ни звука. Да и
света в нем не было. Не было полоски под дверью.
90

ГЛАВА

VIII

ИСТОРИЯ В СОВХОЗЕ
Положительно нет прекраснее времени, нежели зрелый
август в Смоленской хотя бы губернии. Лето 1928 года
было, как известно, отличнейшее, с дождями весной
во-время, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем.
Яблоки в бывшем имении Шереметевых зрели... леса
зеленели, желтизной квадратов лежали поля... Человек-то
лучше становится на лоне природы. И не так уже не­
приятен показался бы Александр Семенович, как в городе.
И куртки противной на нем не было. Лицо его медно
загорело, ситцевая расстегнутая рубашка показывала грудь,
поросшую густейшим черным волосом, на ногах были
парусиновые штаны. И глаза его успокоились и подобрели.
Александр Семенович оживленно сбежал с крыльца
с колоннадой, на коей была прибита вывеска под звездой:
Совхоз «Красный Луч»
и прямо к автомобилю полугрузовичку, привезшему три
черных камеры под охраной.
Весь день Александр Семенович хлопотал со- своими
помощниками, !устанавливая камеры в бывшем зимнем
саду—оранжерее Шереметевых... К вечеру все было готово.
Под стеклянным потолком загорелся белый, матовый шар,
на кирпичах устанавливали камеры, и механик, приеха­
вший с камерами, пощелкав и повертев блестящие винты,
зажег на асбестовом полу в черных ящиках красный таин­
ственный луч.
Александр Семенович хлопотал, сам влезал на лестницу,
проверяя провода.
На следующий день вернулся со станции тот же полугрузовичок и выплюнул три ящика, великолепной гладкой
фанеры, кругом оклеенной ярлыками и белыми по черному
фону надписями:
— Vorsicht: Eier!!
91

— Осторожно: яйца!!
— Что же так мало прислали?—удивился Александр
Семенович, однако, тотчас захлопотался и стал распако­
вывать яйца. Распаковывание происходило все в той же
оранжерее и принимали в нем участие: сам Александр
Семенович, его необыкновенной толщины жена, Маня,
кривой бывший садовник бывших Шереметевых, а ныне
служащий в совхозе на универсальной должности сторожа,
Охранитель, обреченный на житье в совхозе, и уборщица
Дуня. Это не Москва, и все здесь носило более простой,
семейный и дружественный характер. Александр Семенович
распоряжался, любовно посматривая на ящики, выглядев­
шие таким солидным компактным подарком, под нежным
закатным светом верхних стекол оранжереи. Охранитель,
винтовка которого мирно дремала у дверей, клещами взла­
мывал скрепы и металлические обшивки. Стоял треск...
Сыпалась пыль. Александр Семенович, шлепая сандалиями,
суетился возле ящиков.
— Вы потише, пожалуйста,—говорил он охранителю.
Осторожнее. Что ж вы не видите—яйца?..
— Ничего — хрипел уездный воин, буравя, — сейчас...
Тр-р-р... и сыпалась пыль.
Яйца оказались упакованными превосходно: под де­
ревянной крышкой был слой парафиновой бумаги, затем
промокательной, затем следовал плотный слой стружек,
затем опилки и в них замелькали белые головки яиц.
— Заграничной упаковочки, — любовно говорил Але­
ксандр Семенович, роясь в опилках,—это вам не то, что
у нас.—Маня, осторожнее, ты их побьешь.
— Ты, Александр Семенович, сдурел,—отвечала жена,—
какое золото, подумаешь. Что я никогда яиц не видала?
Ой!., какие большие!
— Заграница, — говорил Александр Семенович, — вы­
кладывая яйца на деревянный стол,—разве это наши му­
жицкие яйца... Все, вероятно, брамапутры, чорт их возьми!
немецкие...
— Известное дело,—подтверждал охранитель,—любуясь
яйцами.
92

— Только не понимаю, чего они грязные, — говорил
задумчиво Александр Семенович... Маня, ты присматривай.
Пускай дальше выгружают, а я иду на телефон.
И Александр Семенович отправился на телефон в кон­
тору совхоза через двор.
Вечером, в кабинете зоологического института затре­
щал телефон. Профессор Персиков вз'ерошил волосы и
подошел к аппарату.
— Ну?—спросил он.
— С вами сейчас будет говорить провинция, — тихо
с шипением отозвалась трубка женским голосом.
— Ну. Слушаю,—брезгливо спросил Персиков в чер­
ный рот телефона... В том что-то щелкало, а затем даль­
ний мужской голос сказал в ухо встревоженно:
— Мыть ли яйца, профессор?
— Что такое? Что? Что вы спрашиваете? — раздра­
жился Персиков,—откуда говорят?
— Из Никольского, Смоленской губернии, — ответила
трубка.
— Ничего не понимаю. Никакого Никольского не знаю.
Кто это?
—- Рокк,—сурово сказала трубка.
— Какой Рокк?—Ах, да... это вы... так вы что спра­
шиваете?
— Мыть ли их?., прислали из-за границы мне партию
курьих яиц...
— Ну?
— ...А они в грязюке в какой-то...
— Что-то вы путаете... Как они могут быт в «гря­
зюке», как вы выражаетесь? Ну, конечно, может быть
немного... помет присох... или что-нибудь еще...
— Так не мыть?
— Конечно, не нужно... Вы, что, хотите уже заряжать
яйцами камеры?
— Заряжаю. Да.—Ответила трубка
— Гм,—хмыкнул Персиков.
— Пока,—цокнула трубка и стихла.
— «Пока»,—с ненавистью повторил Персиков приват93

доценту Иванову,—как вам нравится этот тип, Петр Сте­
панович?
Иванов рассмеялся.
— Это он? Воображаю, что он там напечет из этих
яиц.
— Д... д... д... — заговорил Персиков злобно, —вы во­
образите, Петр Степанович... ну, прекрасно... очень воз­
можно, что на дейтероплазму куриного яйца луч окажет
такое же действие, как и на плазму голых. Очень воз­
можно, что куры у него вылупятся. Но, ведь, ни вы, ни
я не можем сказать, какие это куры будут... может-быть,
они ни к чорту негодные куры. Может-быть, они подохнут
через два дня. Может-быть, их есть нельзя! А разве
я поручусь, что они будут стоять на ногах. Может-быть,
у них кости ломкие.—Персиков вошел в азарт и махал
ладонью и загибал пальцы.
— Совершенно верно,—согласился Иванов.
— Вы можете поручиться, Петр Степанович, что они
дадут поколение? Может-быть, этот тип выведет стериль­
ных кур. Догонит их до величины собаки, а потомства от
них жди потом до второго пришествия.
— Нельзя поручиться,—согласился Иванов.
— И какая развязность,—расстраивал сам себя Пер­
сиков,—бойкость какая-то! И, ведь, заметьте, что этого
прохвоста мне же поручено инструктировать. — Персиков
указал на бумагу, доставленную Рокком (она валялась на
экспериментальном столе)... а как я его буду этого невежду
инструктировать, когда я сам по этому вопросу ничего
сказать не могу.
— А отказаться нельзя было?—спросил Иванов.
Персиков побагровел, взял бумагу и показал ее Ива­
нову. Тот прочел ее и иронически усмехнулся.
— М-да...—сказал он многозначительно.
— И, ведь, заметьте... Я своего заказа жду два месяца
и о нем ни слуху, ни духу. А этому моментально и яйца
прислали и вообще всяческое содействие...
— Ни черта у него не выйдет, Владимир Ипатьич.
И просто кончится тем, что вернут вам камеры.
94

— Да если бы скорее, а то ведь они же мои опыты ,
задерживают.
— Да вот это скверно. У меня все готово.
— Вы скафандры получили?
— Да, сегодня.
Персиков несколько успокоился и оживился.
— Угу... я думаю, мы так сделаем. Двери операцион­
ной можно будет наглухо закрыть, а окно мы откроем...
— Конечно,—согласился Иванов.
— Три шлема?
— Три. Да.
— Ну вот-с... Вы, стало быть, я и кого-нибудь из
студентов можно назвать. Дадим ему третий шлем.
— Гринмута можно.
— Это который у вас сейчас над саламандрами ра­
ботает?.. гм... он ничего... хотя, позвольте, весной он не
мог сказать, как устроен плавательный пузырь у голозу­
бых,—злопамятно добавил Персиков.
— Нет, он ничего... Он хороший студент, — заступил­
ся Иванов.
— Придется уж не поспать одну ночь, — продолжал
Персиков,—только вот что, Петр Степанович, вы про­
верьте газ, а то черт их знает, эти доброхимы ихние.
Пришлют какой-нибудь гадости.
— Нет, нет,—и Иванов замахал руками,—вчера я уже
пробовал. Нужно отдать им справедливость Владимир
Нпатьич, превосходный газ.
— Вы на ком пробовали?
— На обыкновенных жабах. Пустишь струйку—мгно­
венно умирают. Да, Владимир Ипатьич, мы еще так сде­
лаем. Вы напишите отношение в Гепеу, чтобы вам прислали
электрический револьвер.
- - Да я не умею с ним обращаться...
— Я на себя беру,—ответил Иванов,—мы на Клязь­
ме из него стреляли, шутки ради... там один гепеур рядом
со мной жил... Замечательная штука. И просто чрезвы­
чайно... Бьет бесшумно, шагов на сто и наповал. Мы в
ворон стреляли... По-моему даже и газа не нужно.
95

.— Гм...—это остроумная идея... Очень,—Персиков по­
шел в угол, взял трубку и квакнул...
— Дайте-ка мне эту, как ее... Лубянку...

Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями
видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный
зной. А ночи чудные, обманчивые, зеленые. Луна светила
и такую красату навела на бывшее именье Шеремете­
вых, (что ее невозможно выразить. Дворец-совхоз, словно
сахарный, светился, в парке тени дрожали, а пруды стали
двухцветными пополам—косяком лунный столб, а половина
бездонная тьма. В пятнах луны можно было свободно читать
«Известия», за исключением шахматного отдела, набранного
мелкой нонпарелью. Но в такие ночи никто «Известия»,
понятное дело, не читал... Дуня уборщица оказалась в
роще за совхозом и там же оказался, вследствие совпаде­
ния, рыжеусый шофер потрепанного совхозского полугрузовичка. Что они там делали —неизвестно. Приютились они
в непрочной тени вяза, прямо на разостланном кожаном
пальто шофера. В кухне горела лампочка, там ужинали два
огородника, а мадам Рокк в белом капоте сидела на ко­
лонной веранде и мечтала, глядя на красавицу-луну.
В 10 часов вечера, когда замолкли звуки в деревне
Концовке, расположенной за совхозом, идиллический пей­
заж огласился прелестными нежными звуками флейты. Вы­
разить немыслимо, до чего они были уместны над рощами
и бывшими колоннами Шереметевского дворца. Хрупкая
Лиза из «Пиковой Дамы» смешала в дуэте свой голос с
голосом страстной Полины и унеслась в лунную высь, как
видение старого и все-таки бесконечно милого, до слез,
очаровывающего режима.
Угасают... Угасают...

свистала, переливая и вздыхая, флейта.
96

Замерли рощи и Дуня, гибельная, как лесная русалка,
слушала, приложив щеку к жесткой, рыжей и мужествен­
ной щеке шофера.
— А хорошо дудит, сукин сын,—сказал шофер, обни­
мая Дуню за талию мужественной рукой.
Играл на флейте сам заведующий совхозом Але­
ксандр Семенович Рокк, и играл, нужно отдать ему спра­
ведливость, превосходно. Дело в том, что некогда флейта
была специальностью Александра Семеновича. Вплоть до
1917 года он служил в известном концертном ансамбле
маэстро Петухова, ежевечерно оглашающем стройными зву­
ками фойэ уютного кинематографа «Волшебные Грезы» в
городе Екатеринославе. Но великий 1917 год, переломив­
ший карьеру многих людей, и Александра Семеновича повел
по новым путям. Он покинул «Волшебные Грезы» и пыль­
ный звездный сатин в фойэ и бросился в открытое море
войны и революции, сменив флейту на губительный маузер.
Его долго швыряло по волнам, неоднократно выплескивая
то в Крыму, то в Москве, то в Туркестане, то даже во
Владивостоке. Нужна была именно революция, чтобы впол­
не выявить Александра Семеновича. Выяснилось, что этот
человек положительно велик, и, конечно, не в фойэ «Грез»
ему сидеть. Не вдаваясь в долгие подробности, скажем, что
последний 1927 и начало 28-го года застали Александра
Семеновича в Туркестане, где он, во-первых, редактировал
огромную газету, а засим, как местный член высшей хо­
зяйственной комиссии, прославился своими изумительными
работами по орошению туркестанского края. В 1928 году
Рокк прибыл в Москву и получил вполне заслуженный
отдых. Высшая комиссия той организации, билет которой с
честью носил в кармане провинциально-старомодной чело­
век, оценила его и назначила ему должность спокойную и
почетную. Увы! Увы! На горе республике кипучий мозг
Александра Семеновича не потух, в Москве Рокк столк­
нулся с изобретением Персикова и в номерах на Тверской
«Красный Париж» родилась у Александра Семеновича идея
как при помощи луча Персикова возродить в течение ме­
сяца кур в республике. Рокка выслушали в комиссии жи­
*

Дьяволиада

97

вотноводства, согласились с ним и Рокк пришел с плот­
ной бумагой к чудаку зоологу.
Концерт над стеклянными водами и рощами и парком
уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое
прервало его раньше времени. Именно, в Концовке со­
баки, которым по времени уже следовало бы спать, под­
няли вдруг невыносимый лай, который постепенно пере­
шел в общий мучительный вой. Вой, разрастаясь, поле­
тел по полям и вою вдруг ответил трескучий в миллион
голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так
жутко, что показалось даже на мгновенье, будто померкла
таинственная колдовская ночь.
Александр Семенович оставил флейту и вышел на
веранду.
— Маня. Ты слышишь? Вот проклятые собаки... Чего
они, как ты думаешь, разбесились?
— Откуда я знаю?—ответила Маня, глядя на луну.
— Знаешь, Манечка, пойдем посмотрим на яички,—
предложил Александр Семенович.
— Ей богу, Александр Семенович, ты совсем помешал­
ся со своими яйцами и курами. Отдохни ты немножко!
— Нет, Манечка, пойдем.
В оранжерее горел яркий шар. Пришла и Дуня с го­
рящим лицом и блистающими глазами. Александр Семе­
нович нежно открыл контрольные стекла и все стали по­
глядывать внутрь камер. На белом асбестовом полу лежа­
ли правильными рядами испещренные пятнами ярко-крас­
ные яйца, в камерах было беззвучно... а шар вверху в
15.000 свечей тихо шипел...
— Эх, выведу я цыпляток!—с энтузиазмом говорил
Александр Семенович, заглядывая то с боку в контрольные
прорезы, то сверху, через широкие вентиляционные отвер­
стия,—вот увидите... Что?. Не выведу?
— А вы знаете, Александр Семенович, — сказала
Дуня, улыбаясь,—мужики в Концовке говорили, что вы
антихрист. Говорят, что ваши яйца дьявольские. Грех ма­
шиной выводить. Убить вас хотели.
98

Александр Семенович вздрогнул и повернулся к жене.
Лицо его пожелтело.
— Ну, что вы скажете? Вот народ! Ну что вы сде­
лаете с таким народом? А? Манечка, надо будет им собра­
ние сделать... Завтра вызову из уезда работников. Я им
сам скажу речь. Надо будет вообще тут поработать...
А то это медвежий какой-то угол...
— Темнота,—молвил охранитель, расположившийся на
своей шинели у двери оранжереи.
Следующий день ознаменовался страннейшими и необ’яснимыми происшествиями. Утром, при первом же блеске
солнца, рощи, которые приветствовали обычно светило не­
умолчным и мощным стрекотанием птиц, встретили его пол­
ным безмолвием. Это было замечено решительно всеми.
Словно пред грозой. Ноникакой грозы и в помине не
было. Разговоры в совхозе приняли странный и двусмы­
сленный для Александра Семеновича оттенок и в особен­
ности потому, что со слов дяди, по прозвищу Козий Зоб,
известного смутьяна и мудреца из Концовки, стало из­
вестно, что, якобы, все птицы собрались в косяки и на
рассвете убрались куда-то из Шереметева вон, на север,
что было просто глупо. Александр Семенович очень рас­
строился и целый день потратил на то, чтобы созвониться
с городом Грачевкой. Оттуда обещали Александру Семе­
новичу прислать дня через два ораторов на две темы—ме­
ждународное положение и вопрос о Доброкуре.
Вечер тоже был не без сюрпризов. Если утром умолк­
ли рощи, показав вполне ясно, как подозрительно'—не­
приятна тишина среди деревьев, если в полдень убрались
куда-то воробьи с совхозовского двора, то к вечеру умолк
пруд в Шереметевке. Это было поистине изумительно,
ибо всем в окрестностях на сорок верст было превосходно
известно знаменитое стрекотание шереметевских лягушек.
А теперь они словно вымерли. С пруда не доносилось ни
одного голоса и беззвучно стояла осока. Нужно признать­
ся, что Александр Семенович окончательно расстроился.
Об этих происшествиях начали толковать и толковать са­
7*

99

мым неприятным образом, т.-е. за спиной Александра
Семеновича.
— Действительно это странно,—сказал за обедом Але­
ксандр Семенович жене,—я не могу понять, зачем этим
птицам понадобилось улетать?
— Откуда я знаю?—ответила Маня.—Может быть от
твоего луча?
— Ну ты, Маня, обыкновеннейшая дура,—ответил Але­
ксандр Семенович, бросив ложку,—ты—как мужики. При
чем здесь луч?
— А я не знаю. Оставь меня в покое.
Вечером произошел третий сюрприз—опять взвыли со­
баки в Концовке и, ведь, как! Над лунными полями стоял
непрерывный стон, злобные тоскливые стенания.
Вознаградил себя несколько Александр Семенович еще
сюрпризом, но уже приятным, а именно в оранжерее. В ка­
мерах начал слышаться беспрерывный стук в красных
яйцах. Токи... токи... токи... токи... стучало то в одном,
то в другом, то в третьем яйце.
О у к в яйцах был триумфальным стуком для Але­
ксандра Семеновича. Тотчас были забыты странные проис­
шествия в роще и на пруде. Сошлись все в оранжерее: и
Маня, и Дуня, и сторож, и охранитель, оставивший вин­
товку у двери.
— Ну, что? Что вы скажете?—Победоносно спраши­
вал Александр Семенович.—Все с любопытством наклоняли
уши к дверцам первой камеры, — это они клювами сту­
чат, цыплятки,—продолжал сияя Александр Семенович.—Не
выведу цыпляток, скажете? Нет, дорогие мои.—И от из­
бытка чувств он похлопал охранителя по плечу.—Выведу
таких, что вы ахнете. Теперь мне в оба смотреть,—строго
добавил он.—Чуть только начнут вылупливаться, сейчас
же мне дать знать.
— Хорошо, — хором ответили сторож, Дуня и охра­
нитель.
Таки... таки... таки... закипало то в одном, то в дру­
гом яйце первой камеры. Действительно, картина на гла­
зах нарождающейся новой жизни в тонкой отсвечивающей
100

кожуре была настолько интересна, что все общество еще
долго просидело на опрокинутых пустых ящиках, глядя как
в загадочном мерцающем свете созревали малиновые яйца.
Разошлись спать довольно поздно, когда над совхозом и
окрестностями разлилась зеленоватая ночь. Была она за­
гадочна и даже, можно сказать, страшна, вероятно потому,
что нарушал ее полное молчание то-и-дело начинающий­
ся беспричинный тоскливейший и ноющий вой собак в
Концовке. Чего бесились проклятые псы—совершенно не­
известно.
На утро Александра Семеновича ожидала неприятность.
Охранитель был крайне сконфужен, руки прикладывал к
сердцу, клялся и божился, что н^ спал, но ничего не за­
метил.
— Непонятное дело, — уверял охранитель,—я тут не­
причинен, товарищ Рокк.
— Спасибо вам, и от души благодарен,—распекал его
Александр Семенович, — что вы, товарищ, думаете? Вас
зачем приставили? Смотреть. Так вы мне и скажите, куда
они делись? Ведь, вылупились они? Значит, удрали. Зна­
чит, вы дверь оставили открытой да и ушли себе сами.
Чтоб были мне цыплята!
— Некуда мне ходить. Что я своего дела не знаю,—
обиделся наконец воин, — что вы меня попрекаете даром,
товарищ Рокк!
— Куды ж они подевались?
— Да я почем знаю,—взбесился наконец воин,—что я
их укараулю разве? Я зачем приставлен. Смотреть, чтобы
камеры никто не упер, я и исполняю свою должность. Вот
вам камеры. А ловить ваших цыплят я не обязан по за­
кону. Кто его знает, какие у вас цыплята вылупятся,
может, их на велосипеде не догонишь!
Александр Семенович несколько осекся, побурчал еще
что-то и впал в состояние изумления. Дело-то на самом
дело было странное. В первой камере, которую зарядили
раньше всех, два яйца, помещающиеся у самого основания
луча, оказались взломанными. И одно из них даже от­
101

катилось в сторону. Скорлупа валялась на асбестовом
полу, в луче.
— Чорт их знает,—бормотал Александр Семенович,—
окна заперты, не через крышу же они улетели!
Он задрал голову и посмотрел туда, где в стеклянном
переплете крыши было несколько широких дыр.
— Что вы, Александр Семенович,—крайне удивилась
Дуня,—станут вам цыплята летать. Они тут где-нибудь...
цып... цып... цып..., — начала она кричать и заглядывать
в углы оранжереи, где стояли пыльные цветочные вазоны,
какие-то доски и хлам. Но никакие цыплята нигде не
отзывались.
Весь состав служащих часа два бегал по двору сов­
хоза, разыскивая- проворных цыплят, и нигде ничего не
нашел. День прошел крайне возбужденно. Караул камер
был увеличен еще сторожем и тому был дан строжай­
ший приказ, каждые четверть часа заглядывать в окна
камер и, чуть что, звать Александра Семеновича. Охра­
нитель сидел насупившись у дверей, держа винтовку ме­
жду колен. Александр Семенович совершенно захлопотал­
ся и только во втором часу дня пообедал. После обеда
он поспал часок в прохладной тени на бывшей оттоманке
Шереметева, напился совхозовского сухарного кваса, схо­
дил в оранжерею и убедился, что теперь там все в пол­
ном порядке. Старик-сторож лежал животом на рогоже и,
мигая, смотрел в контрольное стекло первой камеры. Охра­
нитель бодрствовал, не уходя от дверей.
Но были и новости: яйца в третьей камере, заряженные
позже всех, начали как-то причмокивать и цокать, какбудто внутри их кто-то всхлипывал.
— Ух, зреют,—сказал Александр Семенович,—вот это
зреют, теперь вижу. Видал?—отнесся он к сторожу...
— Да, дело замечательное, — ответил тот, качая го­
ловой и совершенно двусмысленным тоном.
Александр Семенович посидел немного у камер, но
при нем никто не вылупился, он поднялся с корточек, раз­
мялся и заявил, что из усадьбы никуда не уходит, а только
пройдет на пруд выкупаться и, чтобы его, в случае чего,
102

немедленно вызвали. Он сбегал во дворец в спальню, где
стояли две узких пружинных кровати со скомканным
бельем, и на полу была навалена груда зеленых яблоков
и горы проса, приготовленного для будущих выводков,
вооружился мохнатым полотенцем, а, подумав, захватил с
собой и флейту, с тем, чтобы на досуге поиграть над вод­
ною гладью. Он бодро выбежал из дворца, пересек двор
совхоза и по ивовой аллейке направился к пруду. Бодро
шел Рокк, помахивая полотенцем и держа флейту под­
мышкой. Небо изливало зной сквозь ивы и тело ныло и
просилось в воду. На правой руке у Рокка началась за­
росль лопухов, в которую он, проходя, плюнул. И тотчас
в глубине разлапистой путаницы ^ослышалось шуршанье,
как-будто кто-то поволок бревно. Почувствовав мимолетное
неприятное сосание в сердце, Александр Семенович по­
вернул голову к заросли и посмотрел с удивлением. Пруд
уже два дня не отзывался никакими звуками. Шурша­
ние смолкло, поверх лопухов мелькнула привлекательно
гладь пруда и серая крыша купаленки. Несколько стре­
коз мотнулись перед Александром Семеновичем. Он уже
хотел повернуть к деревянным мосткам, как вдруг шорох
в зелени повторился и к нему присоединилось короткое
сипение, как-будто высочилось масло и пар из паровоза.
Александр Семенович насторожился и стал всматриваться
в глухую стену сорной заросли.
— Александр Семенович, — прозвучал в этот момент
голос жены Рокка, и белая ее кофточка мелькнула, скры­
лась, но опять—мелькнула в малиннике.—Подожди, я тоже
пойду купаться.
Жена спешила к пруду, но Александр Семенович ни­
чего ей не ответил, весь приковавшись к лопухам. Серо­
ватое и оливковое бревно начало подниматься из их чащи,
вырастая на глазах. Какие-то мокрые желтоватые пятна,
как показалось Александру Семеновичу, усеивали бревно.
Оно начало вытягиваться, изгибаясь и шевелясь, и вытя­
нулось так высоко, что перегнало низенькую корявую иву...
Затем верх бревна надломился, немного склонился и над
Александром Семеновичем оказалось что-то напоминающее
103

по высоте электрический московский столб. Но только это
что-то было раза в три толще столба, и гораздо краси­
вее его, благодаря чешуйчатой татуировке. Ничего еще
не понимая, но уже холодея, Александ Семенович глянул
на верх ужасного столба и сердце в нем на несколько
секунд прекратило бой. Ему показалось, что мороз ударил
внезапно в августовский день, а перед глазами стало так
сумеречно, точно он глядел на солнце сквозь летние штаны.
На верхнем конце бревна оказалась голова. Она была
сплющена, заострена и украшена желтым круглым пятном
по оливковому фону. Лишенные век, открытые ледяные и
узкие глаза сидели в крыше головы и в глазах этих мер­
цала совершенно невиданная злоба. Голова сделала такое
движение, словно клюнула воздух, весь столб вобрался
в лопухи, и только одни глаза остались и, не мигая, смо­
трели на Александра Семеновича. Тот, покрытый липким
потом, происнес четыре слова, совершенно невероятных
и вызванных сводящим с ума страхом. Настолько уж хо­
роши были эти глаза между листьями.
— Что это за шутки...
Затем ему вспомнилось, что факиры... да... да... Индия...
плетеная корзинка и картинка... Заклинают.
Голова вновь взвилась и стало выходить и туловище.
Александр Семенович поднес флейту к губам, хрипло писк­
нул и заиграл, ежесекундно задыхаясь, вальс из «Евгения
Онегина». Глаза в зелени тотчас же загорелись неприми­
римою ненавистью к этой опере.
— Что ты одурел, что играешь на жаре?—послышал­
ся веселый голос Мани, и где-то краем глаза справа уло­
вил Александр Семенович белое пятно.
Затем истошный визг пронизал весь’совхоз, разросся
и взлетел, а вальс запрыгал как с перебитой ногой. Голова
из зелени рванулась вперед, глаза ее покинули Александра
Семеновича, отпустив его душу на покаяние. Змея прибли­
зительно в пятнадцать аршин и толщиной в человека, как
пружина, выскочила из лопухов. Туча пыли брызнула с до­
роги и вальс кончился. Змея махнула мимо заведующего
совхозом, прямо туда, где была белая кофточка, на до­
104

роге. Рокк видел совершенно отчетливо: Маня стала желто­
белой и ее длинные волосы, как проволочные, поднялись
на поларшина над головой. Змея на глазах Рокка, раскрыв
на мгновение пасть, из которой вынырнуло что-то похо­
жее на вилку, ухватила зубами Маню, оседающую в пыль
за плечо, так что вздернула ее на аршин над землей. Тогда
Маня повторила режущий предсмертный крик. Змея из­
вернулась пятисаженным винтом, хвост ее взмел смерч, и
стала Маню давить. Та больше не издала ни одного звука
и только Рокк слышал, как лопались ее кости. Высоко
над землей взметнулась голова Мани, нежно прижавшись
к змеиной щеке. Изо рта у Мани плеснуло кровью, выско­
чила сломанная рука и из-под ногтей брызнули фонтан­
чики крови. Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть
и разом надела свою голову на голову Мани и стала на­
лезать на нее, как перчатка на палец. От змеи во все
стороны било такое жаркое дыхание, что оно коснулось
лица Рокка, а хвост чуть не смел его с дороги в едкой
пыли. Вот тут-то Рокк и поседел. Сначала левая и по­
том правая половина его черной, как сапог, головы по­
крылась серебром. В смертной тошноте он оторвался, на­
конец, от дороги и, ничего и никого не видя, оглашая
окрестности диким ревом, бросился бежать...

ГЛАВА

IX

ЖИВАЯ КАША
Агент государственного политического управления на
станции Другино, Щукин был очень храбрым человеком.
Он задумчиво сказал своему товарищу, рыжему Полайтису:
— Ну, что ж, поедем. А? Давай мотоцикл, — потом
помолчал и добавил, обращаясь к человеку, сидящему на
лавке:—флейту-то положите.
Но седой трясущийся человек на лавке, в помещении
дугинского ГПУ, флейты не положил, а заплакал и замы­
чал. Тогда Щукин и Полайтис поняли, что флейту нужно
105

вынуть. Пальцы присохли к ней. Щукин, отличавшийся
огромной, почти цирковой силой, стал палец за пальцем
отгибать и отогнул все. Тогда флейту положили на стол.
Это было ранним солнечным утром следующего за
смертью Мани дня.
— Вы поедете с нами,— сказал Щукин, обращаясь
к Александру Семеновичу, — покажете нам, где и что.—
Но Рокк в ужасе отстранился от него и руками закрылся,
как от страшного видения.
— Нужно показать,—добавил сурово Полайтис.
— Нет, оставь его. Видишь, человек не в себе.
— Отправьте меня в Москву, — плача, попросил Але­
ксандр Семенович.
— Вы разве совсем не вернетесь в совхоз?
Но Рокк вместо ответа опять заслонился руками и
ужас потек из его глаз.
— Ну, ладно,—решил Щукин, — вы действительно не
в силах... Я вижу. Сейчас курьерский пойдет, с ним и
поезжайте.
— Затем у Щукина с Полайтисом, пока сторож стан­
ционный отпаивал Александра Семеновича водой и тог
лязгал зубами по синей выщербленной кружке, произошло
совещание. Полайтис полагал, что вообще ничего этого
не было, а просто-напросто Рокк душевно-больной и у
него была страшная галлюцинация. Щукин же склонялся
к мысли, что из города Грачевки, где в настоящий мо­
мент гастролировал цирк, убежал удав-констриктор. Услы­
хав их сомневающийся шопот, Рокк привстал. Он несколь­
ко пришел в себя и сказал, простирая руки, как библей­
ский пророк:
— Слушайте меня. Слушайте. Что же вы не верите?
Она была. Где же моя жена?
Щукин стал молчалив и серьезен и немедленно дал
в Грачевку какую-то телеграмму. Третий агент, по распо­
ряжению Щукина, стал неотступно находиться при Але­
ксандре Семеновиче и должен был сопровождать его в Мо­
скву. Щукин же с Полайтисом стали готовиться к экспе­
диции. У них был всего один электрический револьвер,
106

но и это уже была хорошенькая защита. Пятидесяти за­
рядная модель 27-го года, гордость французской техники
для близкого боя, била всего на сто шагов, но давала
поле 2 метра в диаметре и в этом поле все живое уби­
вала наповал. Промахнуться было очень трудно. Щукин
надел блестящую электрическую игрушку, а Полайтис
обыкновенный 25-зарядный поясной пулеметик, взял обой­
мы и на одном мотоцикле, по утренней росе и холодку,
они по шоссе покатились к совхозу. Мотоцикл простучал
20 верст, отделявших станцию от совхоза, в четверть часа
(Рокк шел всю ночь, то-и-дело прячась, в припадках смерт­
ного страха, в придорожную траву), и когда солнце начало
значительно припекать, на пригорке, под которым вилась
речка Топь, глянул сахарный с колоннами дворец в зе­
лени. Мертвая тишина стояла вокруг. У самого под’езда
к совхозу агенты обогнали крестьянина на подводе. Тот
плелся не спеша, нагруженный какими-то мешками, и
вскоре остался позади. Мотоциклетка пробежала по моету
и Полайтис затрубил в рожок, чтобы вызвать кого-ни­
будь. Но никто и нигде не отозвался, за исключением
отдаленных остервенившихся собак в Кондовке. Мото­
цикл, замедляя ход, подошел к воротам с позеленевшими
львами. Запыленные агенты, в желтых гетрах, соскочили,
прицепили цепью с замком к переплету решетки машину
и вошли во двор. Тишина их поразила.
— Эй, кто тут есть!—окликнул Щукин громко.
Но никто не отозвался на его бас. Агенты обошли
двор кругом, все более удивляясь. Полайтис нахмурился.
Щукин стал посматривать серьезно, все более хмуря свет­
лые брови. Заглянули через закрытое окно в кухню и
увидали, что там никого нет, но весь пол усеян белыми
осколками посуды.
— Ты знаешь, что-то действительно у них случилось.
Я теперь вижу. Катастрофа,—молвил Полайтис.
— Эй, кто там есть! Эй!—кричал Щукин, но ему от­
вечало только эхо под сводами кухни.
— Чорт их знает!—ворчал Щукин.—Ведь не могла же
она слопать их всех сразу. Или разбежались. Идем в дом.
107

Дверь во дворце с колонной верандой была открыта
настежь и в нем было совершенно пусто. Агенты прошли
даже в мезонин, стучали и открывали все двери, но ничего
решительно не добились и через вымершее крыльцо
вновь вышли во двор.
— Обойдем кругом. К оранжереям, — распорядился
Щукин, — все обшарим, а там можно будет протелефони­
ровать.
По кирпичной дорожке агенты пошли, минуя клумбы,
на задний двор, пересекли его и увидали блещущие стекла
оранжереи.
— Погоди-ка, — заметил шопотом Щукин и отстегнул
с пояса револьвер. Полайтис насторожился и снял пуле­
метик. Странный и очень зычный звук тянулся в оранже­
рее и где-то за нею. Похоже было, что где-то шипит
паровоз. Зау-зау... зау-зау... с-с-с-с-с... шипела оранжерея.
— А, ну-ка осторожно, — шепнул Щукин и, стараясь
не стучать каблуками, агенты придвинулись к самым стек­
лам и заглянули в оранжерею.
Тотчас Палайтис откинулся назад и лицо его стало
бледно. Щукин открыл рот и застыл с револьвером в руке.
Вся оранжерея жила как червивая каша. Свиваясь и
развиваясь в клубки, шипя и разворачиваясь, шаря и ка­
чая головами, по полу оранжереи ползли огромные змеи.
Битая скорлупа валялась на полу и хрустела под их те­
лами. Вверху бледно горел огромной силы электрический
шар и от этого вся внутренность оранжереи освещалась
странным кинематографическим светом. На полу торчали
три :.темных, словно фотографических огромных ящика,
два из них, сдвинутые и покосившиеся, потухли, а в тре­
тьем горело небольшое гусю малиновое световое пятно.
Змеи всех размеров ползли по проводам, поднимались по
переплетам рам, вылезали через отверстия в крыше. На
самом электрическом шаре висела совершенно черная, пят­
нистая змея в несколько аршин и голова ее качалась у
шара, как маятник. Какие-то погремушки звякали в шипе­
нии, из оранжереи тянуло странным гнилостным, словно
прудовым запахом. И еще смутно разглядели агенты кучи
108

белых яиц, валяющиеся в пыльных углах, и странную ги­
гантскую голенастую птицу, лежащую неподвижно у ка­
мер, и труп человека в сером у двери, рядом с винтовкой.
— Назад, — крикнул Щукин и стал пятиться, левой
рукою отдавливая Полайтиса и поднимая правою револь­
вер. Он успел выстрелить раз девять, прошипев и выбро­
сив около оранжереи зеленоватую молнию. Звук страшно
усилился и в ответ на стрельбу Щукина вся оранжерея
пришла в бешеное движение, и плоские головы замель­
кали во всех дырах. Гром тотчас же начал скакать по
всему совхозу и играть отблесками на стенах. Чах-чахчах-тах, стрелял Полайтис, отступая задом. Странный, че­
тырехлапый, шорох послышался за спиной и Полайтис
вдруг страшно крикнул, падая навзничь. Существо, на вы­
вернутых лапах, коричнево-зеленого цвета, с громадной
острой мордой, с гребенчатым хвостом, похожее на страш­
ных размеров ящерицу, выкатилось из-за угла сарая и,
яростно перекусив ногу Полайтису, сбило его на землю.
— Помоги, — крикнул Палайтис, и тотчас левая рука
его попала в пасть и хрустнула, правой рукой он, тщетно
пытаясь поднять ее, повез револьвером по земле. Щукин
обернулся и заметался. Раз он успел выстрелить, но силь­
но взял в сторону, потому что боялся убить товарища.
Второй раз он выстрелил по направлению оранжереи, по­
тому что оттуда среди небольших змеиных морд высуну­
лась одна огромная, оливковая и туловище выскочило
прямо по направлению к нему. Этим выстрелом он гигант­
скую змею убил и опять, прыгая и вертясь возле Полай­
тиса, полумертвого уже в пасти крокодила, выбирал место
куда бы выстрелить, чтобы убить страшного гада, не тро­
нув агента. Наконец, это ему удалось. Из электрореволь­
вера хлопнуло два раза, осветив вокруг все зеленоватым
светом, и крокодил, прыгнув, вытянулся, окоченев, и вы­
пустил Полайтиса. Кровь у того текла из рукава, текла
изо рта, и он припадая на правую здоровую руку, тянул
переломленную левую ногу. Глаза его угасали.
— Щукин... беги, — промычал он, всхлипывая.
Щукин выстрелил несколько раз по направлению оран­
109

жереи и в ней вылетело несколько стекол. Но огромная
пружина, оливковая и гибкая, сзади, выскочив из подваль­
ного окна, перескользнула двор, заняв его весь пятиса­
женным телом, и во мгновение обвила ноги Щукина. Его
швырнуло вниз на землю и блестящий револьвер отпрыг­
нул в сторону. Щукин крикнул мощно, потом задохся,
потом кольца скрыли его совершенно, кроме головы. Коль­
цо прошло раз по голове, сдирая с нее скальп, и голова
эта треснула. Больше в совхозе не послышалось ни одно­
го выстрела. Все погасил шипящий, покрывающий звук.
И в ответ ему очень далеко по ветру донесся из Концовки
вой, но теперь уже нельзя было разобрать чей это вой)
собачий или человечий.

ГЛАВА

X.

КАТАСТРОФА.
В ночной редакции газеты „Известия“ ярко горели
шары и толстый выпускающий редактор на свинцовом
столе верстал вторую полосу с телеграммами „По Союзу
Республик“. Одна гранка попалась ему на глаза, он всмо­
трелся в нее через пенснэ и захохотал, созвал вокруг себя
корректоров из корректорской и метранпажа и всем по­
казал эту гранку. На узенькой полоске сырой бумаги было
напечатано:
„Грачевка, Смоленской губернии. В уезде появилась
курица величиною с лошадь и лягается, как конь. Вместо
хвоста у нее буржуазные дамские перья“.
Наборщики страшно хохотали.
— В мое время, — заговорил выпускающий, хихикая
жирно,—когда я работал у Вани Сытина в „Русском Слове“,
допивались до слонов. Это верно. А теперь, стало быть,
до страусов.
Наборщики хохотали.
— А, ведь, верно, страус, — заговорил метранпаж; —
что же ставить, Иван Вонифатьевич?
110

— Да что ты, сдурел, — ответил выпускающий,—я уди­
вляюсь, как секретарь пропустил, — просто пьяная телаграмма.
— Попраздновали, это верно,— согласились наборщи­
ки и метранпаж убрал со стола сообщение о страусе.
Поэтому „Известия“ вышли на другой день, содержа,
как обыкновенно, массу интересного материала, но без
каких бы то ни было намеков на грачевского страуса.
Приват-доцент Иванов, аккуратно читающий „Известия“,
у себя в кабинете свернул лист, зевнув, молвил: ничего
интересного, и стал надевать белый халат. Через неко­
торое время в кабинете у него'загорелись горелки и заква­
кали лягушки. В кабинете же у профессора Персикова была
кутерьма. Испуганный Панкрат стоял и держал руки по
швам.
— Понял... слушаю-с, — говорил он.
Персиков запечатанный сургучом пакет вручил ему,
говоря:
— Поедешь прямо в отдел животноводства к этому
заведующему Птахе и скажешь ему прямо, что он—свинья.
Скажи, что я так, профессор Персиков, так и сказал.
И пакет ему отдай.
»Хорошенькое дело“... — подумал бледный Панкрат
и убрался с пакетом.
Персиков бушевал.
— Это чорт знает, что такое, — скулил он, разгули­
вая по кабинету и потирая руки в перчатках, — это не­
слыханное издевательство надо мной и над зоологией. Эти
проклятые куриные яйца везут грудами, а я 2 мясяца не
могу добиться необходимого. Словно до Америки далеко!
Вечная кутерьма, вечное безобразие, — он стал считать по
пальцам: ловля... ну, десять дней самое большое, ну, хо­
рошо— пятнадцать... ну, хорошо, двадцать и перелет два
дня, из Лондона в Берлин день... Из Берлина к нам шесть
часов... какое-то неописуемое безобразие...
Он яростно набросился на телефон и стал куда-то
звонить.
В кабинете у него было все готово для каких-то тайн111

ственных и опаснейших опытов, лежала полосами наре­
занная бумага для заклейки 'дверей, лежали водолазные
шлемы с отводными трубками и несколько баллонов, бле­
стящих как ртуть, с этикеткою „доброхим“, „не прика­
саться“ и рисунком черепа со скрещенными костями.
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтобы про­
фессор успокоился и приступил к мелким работам. Так
он и сделал. В институте он работал до одиннадцати ча­
сов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за
кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по
Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая теле­
грамма в вечерней газете ему остались неизвестны, по­
тому что доцент Иванов был в Художественном театре
на „Федоре Иоанновиче“, и, стало-быть, сообщить новость
профессору было некому.
Персиков около полуночи приехал на Пречистенку и
лег спать, почитав еще на ночь в кровати какую-то англий­
скую статью в журнале „Зоологический Вестник“, получен­
ном из Лондона. Он спал, да спала и вся вертящаяся
до поздней ночи Москва, и не спал лишь громадный серый
корпус на Тверской ул. во дворе, где страшно гудели,
потрясая все здание, ротационные машины «Известий».
В кабинете выпускающего происходила невероятная ку­
терьма и путаница. Он совершенно бешеный, с красными
глазами метался, не зная что делать, и посылал всех к
чортовой матери. Метранпаж ходил за ним и, дыша вин­
ным духом, говорил:
— Ну что же, Иван Вонифатьевич, не беда, пускай
завтра утром выпускают экстренное приложение. Не из
машины же номер выдирать.
Наборщики не разошлись домой, а ходили стая­
ми, сбивались кучами и читали телеграммы, которые
шли теперь всю ночь напролет, через каждые чет­
верть
часа, становясь все чудовищнее и страннее.
Острая шляпа Альфреда Вронского ,мелькала в осле­
пительном розовом свете, заливавшем типографию, и ме­
ханический толстяк скрипел и ковылял, показываясь то
здесь, то там. В под’езде хлопали двери и всю ночь по­
112

являлись репортеры. По всем 12 телефонам типографии
звонили непрерывно и станция почти механически подавала
в ответ на загадочные трубки «занято», «занято», и на стан­
ции перед бессонными барышнями пели и пели сигналь­
ные рожки...
Наборщики облепили механического толстяка и капи­
тан дальнего плавания говорил им:
— Аэропланы с газом придется посылать.
— Не иначе,—отвечали наборщики,—ведь это что ж
такое.—Затем страшная матерная ругань перекатывалась
в воздухе и чей-то визгливый голос кричал:
— Этого Персикова расстрелять надо.
— При чем тут Персиков,—отвечали из гущи,—этого
сукина сына в совхозе —вот кого расстрелять.
— Охрану надо было поставить,—выкрикивал кто-то.
— Да, может, это вовсе и не яйца.
Все здание тряслось и гудело от ротационных колес
и создавалось такое впечатление, что серый неприглядный
корпус полыхает электрическим пожаром.
Занявшийся день не остановил его. Напротив, только
усилил, хоть и электричество погасло. Мотоциклетки одна
за другой вкатывались в асфальтовый двор, вперемежку
с автомобилями. Вся Москва встала и белые листы газеты
одели ее, как птицы. Листы сыпались и шуршали у всех
в руках, и у газетчиков к одиннадцати часам дня не хва­
тило номеров, несмотря на то, что «Известия» выходили
в этом месяце с тиражом в полтора миллиона экземпля­
ров. Профессор Персиков выехал с Пречистенки на авто­
бусе и прибыл в институт. Там его ожидала новость.
В вестибюле стояли аккуратно обшитые металлическими
полосами деревянные ящики, в количестве трех штук, ис­
пещренные заграничными наклейками на немецком языке
и над ними царствовала одна русская меловая надпись:
«осторожно—яйца».
Бурная радость овладела профессором.
— Наконец-то,—вскричал он. — Панкрат, взламывай
ящики немедленно и осторожно, чтобы не побить. Ко мне
в кабинет.
8

Дьяволиада

ИЗ

Панкрат немедленно исполнил приказание и через чет­
верть часа в кабинете профессора, усеянном опилками и
обрывками бумаги, забушевал его голос.
— Да они что же, издеваются надо мною, что ли,—
выл профессор, потрясая кулаками и вертя в руках яйца,—
это какая-то скотина, а не Птаха. Я не позволю смеяться
надо мной. Это что такое, Панкрат?
— Яйца-с,—отвечал Панкрат горестно.
— Куриные, понимаешь, куриные, чорт бы их задрал!
На какого дьявола они мне нужны. Пусть посылают их
этому негодяю в его совхоз!
Персиков бросился в угол к телефону, но не успел
позвонить.
— Владимир Ипатьич! Владимир Ипатьич!—загремел
в коридоре института голос Иванова.
Персиков оторвался от телефона и Панкрат стрельнул
в сторону, давая дорогу приват-доценту. Тот вбежал в
кабинет, вопреки своему джентльменскому обычаю, не сни­
мая серой шляпы, сидящей на затылке, и с газетным ли­
стом в руках.
— Вы знаете, Владимир Ипатьич, что случилось,—вы­
крикивал он и взмахнул перед лицом Персикова листом
с надписью «экстренное приложение», посредине которого
красовался яркий цветной рисунок.
— Нет, выслушайте, что они сделали,—в ответ за­
кричал, не слушая, Персиков,—они меня вздумали уди­
вить куриными яйцами. Этот Птаха форменный идиот, по­
смотрите!
Иванов совершенно ошалел. Он в ужасе уставился на
вскрытые ящики, потом на лист, затем глаза его почти
выпрыгнули с лица.
— Так вот что,—задыхаясь забормотал он,—теперь
я понимаю... Нет, Владимир Ипатьич, вы только гляньте,—
он мгновенно развернул лист и дрожащими пальцами ука­
зал Персикову на цветное изображение. На нем, как
страшный пожарный шланг, извивалась оливковая в желтых
пятнах змея, в странной смазанной зелени. Она была снята
сверху, с легонькой летательной машины, осторожно
114

скользнувшей над змеей,—кто это по вашему, Владимир
Ипатьич?
Персиков сдвинул очки на лоб, потом передвинул их
на глаза, всмотрелся в рисунок и сказал в крайнем уди­
влении:
— Что за чорт. Эго... да это анаконда, водяной удав...
Иванов сбросил шляпу, опустился на стул и сказал,
выстукивая каждое слово кулаком по столу:
— Владимир Ипатьич, эта анаконда из Смоленской гу­
бернии. Что-то чудовищное. Вы понимаете, этот негодяй
вывел змей вместо кур и, вы поймите, они дали такую же
самую феноменальную кладку, как лягушки!
— Что такое?—ответил Персиков и лицо его сдела­
лось бурым...—Вы шутите, Петр Степанович... Откуда?
Иванов онемел на мгновенье, потом получил дар слова
и тыча пальцем в открытый ящик, где сверкали белень­
кие головки в желтых опилках, сказал:
— Вот откуда.
— Чго-о?1—завыл Персиков, начиная соображать.
Иванов совершенно уверенно взмахнул двумя сжатыми
кулаками и закричал:
— Будьте покойны. Они ваш заказ на змеиные и страу­
совые яйца переслали в совхоз, а куриные вам по ошибке.
— Боже мой... боже мой, — повторил Персиков и, зе­
ленея лицом, стал садиться на винтящийся табурет.
Панкрат совершенно одурел у двери, побледнел и оне­
мел. Иванов вскочил, схватил лист и, подчеркивая острым
ногтем строчку, закричал в уши профессору:
— Ну, теперь они будут иметь веселую историю!.. Что
теперь будет, я решительно не представляю. Владимир
Ипатьич, вы гляньте,—и он завопил вслух, вычитывая пер­
вое попавшееся место со скомканного листа...—Змеи идут
стаями в направлении Можайска... откладывая неимоверные
количества яиц. Яйца были замечены в Духовском уезде...
Появились крокодилы и страусы. Части особого назна­
чения... и отряды государственного управления прекратили
панику в Вязьме после того, как зажгли пригородный лес,
остановивший движение гадов...
8*

115

Персиков разноцветный, иссиня-бледный, с сумасшед­
шими глазами, поднялся с табурета и задыхаясь начал
кричать:
— Анаконда... анаконда... водяной удав! Боже мой!—
в таком состоянии его еще никогда не видали ни Иванов,
ни Панкрат.
Профессор сорвал одним взмахом галстук, оборвал пу­
говицы на сорочке, побагровел страшным параличным цве­
том и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными гла­
зами, ринулся куда-то вон. Вопль разлетелся под камен­
ными сводами института.
— Анаконда... анаконда...—загремело эхо.
— Лови профессора!—взвизгнул Иванов Панкрату, за­
плясавшему от ужаса на месте.—Воды ему... у него удар.
ГЛАВА

XI.

БОЙ И СМЕРТЬ
Пылала бешеная электрическая ночь в Москве. Го­
рели все огни и в квартирах не было места, где бы не
сияли лампы со сброшенными абажурами. Ни в одной
квартире Москвы, насчитывающей 4 миллиона населения,
не спал ни один человек кроме неосмысленных детей.
В квартирах ели и пили как попало, в квартирах что-то
выкрикивали и поминутно искаженные лица выглядывали
в окна ьо всех этажах, устремляя взоры в небо, во всех
направлениях изрезанное прожекторами. На небе то-и-дело
вспыхивали белые огни, отбрасывали тающие бледные кону­
сы на Москву и исчезали, и гасли. Небо беспрерывно гудело
очень низким аэропланным гулом. В особенности страшно
было на Тверской-Ямской. На Александровский вокзал
через каждые 10 минут приходили поезда, сбитые как по­
пало из товарных и разноклассных вагонов и даже цис­
терн, облепленных обезумевшими людьми, и по ТверскойЯмской бежали густой кашей, ехали в автобусах, ехали
на крышах трамваев, давили друг друга и попадали под
колеса. На вокзале то-и-дело вспыхивала трескучая тре­
116

вожная стрельба поверх толпы—это воинские части оста­
навливали панику сумасшедших, бегущих по стрелкам же­
лезных дорог из Смоленской губернии на Москву. На
вокзале то-и-дело с бешеным легким всхлипыванием вы­
летали стекла в окнах и выли все паровозы. Все улицы
были усеяны плакатами, брошенными и растоптанными и
эти же плакаты под жгучими малиновыми рефлекторами
глядели со стен. Они всем уже были известны и никто
их не читал. В них Москва об’являлась на военном поло­
жении. В них грозили за панику и сообщали, что в Смо­
ленскую губернию часть за частью уже едут отряды крас­
ной армии, вооруженные газами. Но плакаты не могли
остановить воющей ночи. В квартирах роняли и били по­
суду и цветочные вазоны, бегали, задевая за углы, разма­
тывали и сматывали какие-то узлы и чемоданы, в тщетной
надежде пробраться на Каланчевскую площадь, на Яро­
славский или Николаевский вокзал. Увы, все вокзалы ве­
дущие на север и восток были оцеплены густейшим слоем
пехоты, и громадные грузовики колыша и бренча цепями,
до верху нагруженные ящиками, поверх которых сидели
армейцы в остроконечных шлемах, ощетинившиеся во все
стороны штыками, увозили запасы золотых монет из под­
валов народного комиссариата финансов и громадные ящики
с надписью: „осторожно. Третьяковская галлерея*. Машины
рявкали и бегали по всей Москве.
Очень далеко на небе дрожал отсвет пожара и слы­
шались, колыша густую черноту августа, беспрерывные
удары пушек.
Под утро, по совершенно бессонной Москве, не поту­
шившей ни одного огня, вверх по Тверской, сметая все
встречное, что жалось в под’езды и витрины, выдавливая
стекла, прошла многотысячная, стрекочущая копытами по
торцам, змея конной армии. Малиновые башлыки мотались
концами на серых спинах и кончики пик кололи небо.
Толпа, мечущаяся и воющая, как будто ожила сразу, уви­
дав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое варево
безумия, шеренги. В толпе на тротуарах начали призывно,
с надеждою, выть.
117

— Да здравствует конная армия! кричали исступлен­
ные женские голоса.
— Да здравствует!— отзывались мужчины.
— Задавят!!, давят!..— выли где-то.
— Помогите!— кричали с тротуара.
Коробки папирос, серебряные деньги, часы полетели
в шеренги с тротуаров, какие-то женщины выскакивали
на мостовую и, рискуя костями, плелись с боков конного
строя, цепляясь за стремена и целуя их. В беспрерывном
стрекоте копыт изредка взмывали голоса взводных:
— Короче повод.
Где-то пели весело и разухабисто и с коней смотрели
в зыбком рекламном свете лица в заломленных малиновых
шапках. То-и-дело прерывая шеренги конных с открытыми
лицами, шли на конях же странные фигуры, в странных
чадрах, с отводными за спину трубками и с баллонами на
ремнях за спиной. За ними ползли громадные цистерны-авто­
мобили, с длиннейшими рукавами и шлангами, точно на
пожарных повозках, и тяжелые, раздавливающие торцы,
наглухо закрытые и светящиеся узенькими бойницами тан­
ки на гусеничных лапах. Прерывались шеренги конных и
шли автомобили, зашитые наглухо в серую броню, с теми
же трубками, торчащими наружу, и белыми нарисованными
черепами на боках с надписью „газ“ „Доброхим“.
— Выручайте, братцы,-^- завывали с тротуарог,— бейте
гадов... Спасайте Москву!
— Мать... мать...— перекатывалось по рядам. Папи­
росы пачками прыгали в освещенном ночном воздухе и
белые зубы скалились на ошалевших людей с коней. По
рядам разливалось глухое и щиплющее сердце пение:
... Ни туз, ни дама, ни валет,
Побьем мы гадов без сомненья,
Четыре с боку ваших нет...

Гудящие раскаты „ура1* выплывали над всей этой ка­
шей, потому что пронесся слух, что впереди шеренг на
лошади, в таком же малиновом башлыке, как и все всад­
ники, едет ставший легендарным 10 лет назад, постаревший
118

и поседевший командир конной громады. Толпа завывала
и в небо улетал, немного успокаивая мятущиеся сердца,
гул „ура... ура“...

*
Институт был скупо освещен. События в него доле­
тали только отдельными, смутными и глухими отзвуками.
Раз под огненными часами близ манежа грохнул веером
залп, это расстреляли на месте мародеров, пытавшихся
ограбить квартиру на Волхонке. Машинного движения на
улице здесь было мало, оно все сбивалось к вокзалам.
В кабинете профессора, где тускло горела одна лампа,
отбрасывая пучок на стол, Персиков сидел, положив го­
лову на руки, и молчал. Слоистый дым веял вокруг него.
Луч в ящике погас. В террариях лягушки молчали, потому
что уже спали. Профессор не работал и не читал. В сто­
роне, под левым его локтем, лежал вечерний выпуск теле­
грамм на узкой полосе, сообщавший, что Смоленск горит
весь и что артиллерия обстреливает можайский лес по
квадратам, громя залежи крокодильих яиц, разложенных
во всех сырых оврагах. Сообщалось, что эскадрилья аэро­
планов под Вязьмою действовала весьма удачно, залив
газом почти весь уезд, но что жертвы человеческие в
этих пространствах неисчислимы из-за того, что насе­
ление, вместо того, чтобы покидать уезды в порядке пра­
вильной эвакуации, благодаря панике, металось разрознен­
ными группами на свой риск и страх, кидаясь куда глаза
глядят. Сообщалось, что отдельная кавказская кавалерий­
ская дивизия в можайском направлении блистательно вы­
играла бой со страусовыми стаями, перерубив их всех и
уничтожив громадные кладки страусовых яиц. При этом
дивизия понесла незначительные потери. Сообщалось от
правительства, что в случае, если гадов не удастся удер­
жать в 200-верстной зоне от столицы, она будет эвакуи­
рована в полном порядке. Служащие и рабочие должны
соблюдать полное спокойствие. Правительство примет са­
119

мые жестокие меры к тому, чтобы не допустить смоленской
истории, в результате которой, благодаря смятению, вы­
званному неожиданным нападением гремучих змей, появив­
шихся в количестве нескольких тысяч, город загорелся во
всех местах, где бросили горящие печи и начали безна­
дежный повальный исход. Сообщалось, что продовольствием
Москва обеспечена по меньшей мере на полгода и что совет
при главнокомандующем предпринимает срочные меры к
бронировке квартир для того, чтобы вести бои с гадами
на самых улицах столицы, в случае, если красным армиям
и аэропланам и эскадрильям не удастся удержать наше­
ствие пресмыкающихся.
Ничего этого профессор не читал, смотрел остекляневшими глазами перед собой и курил. Кроме него только
два человека были в институте — Панкрат и,— то-и-дело
заливающаяся слезами, экономка Марья Степановна, бес­
сонная уже третью ночь, которую она проводила в каби­
нете профессора, ни за что не желающего покинуть свой
единственный оставшийся потухший ящик. Теперь Марья
Степановна приютилась на клеенчатом диване, в тени в
углу, и молчала в скорбной думе, глядя, как чайник
с чаем, предназначенным для профессора, закипал на тре­
ножнике газовой горелки. Институт молчал, и все произошло
внезапно.
С тротуара вдруг послышались ненавистные звонкие
крики, так что Марья Степановна вскочила и взвизгнула.
На улице замелькали огни фонарей и отозвался голос
Панкрата в вестибюле. Профессор плохо воспринял
этот шум. Он поднял на мгновение голову, пробормотал:
„ишь как беснуются... что ж я теперь поделаю“. И вновь
впал в оцепенение. Но оно было нарушено. Страшно за­
гремели кованые двери института, выходящие на Герцена,
и все стены затряслись. Затем лопнул сплошной зеркаль­
ный слой в соседнем кабинете. Зазвенело и высыпалось
стекло в кабинете профессора и серый булыжник прыгнул
в окно, развалив стеклянный стол. Лягушки шарахнулись
в террариях и подняли вопль. Заметалась, завизжала Марья
Степановна, бросилась к профессору, хватая его за руки
120

и крича: — убегайте, Владимир Ипатьич, убегайте. — Тот
поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив па­
лец крючочком, ответил, при чем его глаза на миг при­
обрели прежний остренький блеск, напоминавший прежнего
вдохновенного Персикова.
— Никуда я не пойду,—проговорил он,—это просто
глупость, — они мечутся, как сумасшедшие... Ну, а если
вся Москва сошла с ума, то куда же я уйду. И, пожа­
луйста, перестаньте кричать. При чем здесь я. Панкрат!—
позвал он и нажал кнопку.
Вероятно он хотел, чтоб Панкрат прекратил всю суету,
которой он вообще никогда не любил. Но Панкрат ничего
уже не мог поделать. Грохот кончился тем, что двери ин­
ститута растворились и издалека донеслись хлопушечки
выстрелов, а потом весь каменный институт загрохотал
бегом, выкриками, боем стекол. Мария Степановна вце­
пилась в рукав Персикова и начала его тащить куда-то,
он отбился от нее, вытянулся во весь рост и, как был
в белом халате, вышел в коридор.
— Ну? — спросил он. Двери распахнулись, и первое,
что появилось в дверях, это спина военного с малиновым
шевроном и звездой на левом рукаве. Он отступал из
двери, в которую напирала яростная толпа, спиной и стре­
лял изревольвера. Потом он бросился бежать мимо Пер­
сикова, крикнув ему:
— Профессор, спасайтесь, я больше ничего не могу
сделать.
— Его словам ответил визг Марьи Степановны. Военный
проскочил мимо Персикова, стоящего как белое изваяние,
и исчез во тьме извилистых коридоров в противоположном
конце. Люди вылетели из дверей, завывая:
— Бей его! Убивай...
— Мирового злодея!
— Ты распустил гадов!
Искаженные лица, разорванные платья запрыгали в
коридорах и кто-то выстрелил. Замелькали палки. Пер­
сиков немного отступил назад, прикрыл дверь, ведущую
в кабинет, где в ужасе, на полу на коленях стояла Марья
121

Степановна, распростер руки, как распятый... он не хотел
пустить толпу и закричал в раздражении:
— Это форменное сумасшествие... вы совершенно ди­
кие зцери. Что вам нужно? — Завыл: — вон отсюда! — и
закончил фразу резким, всем знакомым выкриком: — Панкрат, гони их вон!
Но Панкрат никого уже не мог выгнать. Панкрат с
разбитой головой, истоптанный и рваный в клочья лежал
недвижимо в вестибюле и новые и новые толпы рвались
мимо него, не обращая внимания на стрельбу милиции
с улицы.
Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах, в ра­
зорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся
на сторону, опередил других, дорвался до Персикова и
страшным ударом палки раскроил ему голову. Персиков
качнулся, стал падать на бок и последним его словом
было:
— Панкрат... Панкрат...
Ни в чем неповинную Марью Степановну убили и рас­
терзали в кабинете, камеру, где потух луч, разнесли в
клочья, в клочья разнесли террарии, перебив и истоптав
обезумевших лягушек, раздробили стеклянные столы, раз­
дробили рефлекторы, а через час институт пылал, возле
него валялись трупы, оцепленные шеренгою вооруженных
электрическими револьверами, и пожарные автомобили, на­
сасывая воду из кранов, лили струи во все окна, из кото­
рых, гудя, длинно выбивалось пламя.

ГЛАВА

XII

МОРОЗНЫЙ БОГ НА МАШИНЕ
В ночь с 19-го на 20-е августа 1928 года упал неслы­
ханный, никем из старожилов никогда еще неотмеченный,
мороз. Он пришел и продержался двое суток, достигнув
18 градусов. Остервеневшая Москва заперла все окна, все
двери. Только к концу третьих суток поняло население,
122

что мороз спас столицу и те безграничные пространства,
которыми она владела и на которые упала страшная беда
28-го года. Конная армия йод Можайском, потерявшая три
четверти своего, состава, начала изнемогать и газовые эс­
кадрильи не'могли остановить движения мерзких пресмы­
кающихся, полукольцом заходивших с запада, юго-запада
и юга по направлению к Москве.
Их задушил мороз. Двух суток по 18 градусов не
выдержали омерзительные стаи и в 20-х числах августа,
когда мороз исчез оставив лишь сырость и мокроту, оста­
вив влагу в воздухе, оставив побитую неизданным холо­
дом зелень на деревьях, биться больше было не с кем.
Беда кончилась. Леса, поля, необозримые болота были еще
завалены разноцветными яйцами, покрытыми порою стран­
ным, нездешним невиданным рисунком, который безвестно
пропавший Рокк принимал за грязюку, но эти яйца были
совершенно безвредны. Они были мертвы, зародыши в них
прикончены.
Необозримые пространства земли еще долго гнили от
бесчисленных трупов крокодилов и змей, вызванных к
жизни таинственным, родившимся на улице Герцена в ге­
ниальных глазах лучом, но они уже не были опасны, не­
прочные созданья гнилостных жарких тропических болот
погибли в два дня, оставив на пространстве трех губерний
страшное зловоние, разложение и гной.
Были долгие эпидемии, были долго повальные болезни
от трупов гадов и людей, и долго еще ходила армия, но
уже не снабженная газами, а саперными принадлежностями,
керосинными цистернами и шлангами, очищая землю. Очи­
стила и все кончилось к весне 29-го года.
А весною 29-го года опять затанцовала, загорелась и
завертелась огнями Москва, и опять попрежнему шаркало
движение механических экипажей, и над шапкою храма
Христа висел, как на ниточке, лунный серп, и на месте
сгоревшего в августе 28-го года двухэтажного института
выстроили новый зоологический дворец и им заведывал
приват-доцент Иванов, но Персикова уже не было. Ни­
когда не возникал перед глазами людей скорченный убе­
123

дительный крючок из пальца и никто больше не слы­
шал скрипучего квакающего голоса. О луче и катастрофе
28-го года еще долго говорил и писал весь мир, но потом
имя профессора Владимира Ипатьевича Персикова оде­
лось туманом и погасло, как погас и самый открытый им
в апрельскую ночь красный луч. Луч же этот вновь по­
лучить не удалось, хоть иногда изящный джентльмен, и
ныне ординарный профессор, Петр Степанович Иванов и
пытался. Первую камеру уничтожила разоренная толпа
в ночь убийства Персикова. Три камеры сгорели в Ни­
кольском совхозе «Красный Луч» при первом бое эскад­
рильи с гадами, а восстановить их не удалось. Как ни
просто было сочетание стекол с зеркальными пучками
света, его не скомбинировали второй раз, несмотря на
старания Иванова. Очевидно, для этого нужно было что-то
особенное кроме знания, чем обладал в мире только один
человек—покойный профессор Владимир Ипатьевич Пер­
сиков.

Москва, 1924 г. октябрь

124

№ 13. ДОМ ЭЛЬПИТ-РАБКОММУНА.
Так было. Каждый вечер мышасто - серая пяти­
этажная громада загоралась сто семидесятью окнами на ас­
фальтированный двор с каменной девушкой у фонтана. И зе­
леноликая, немая, обнаженная, с кувшином на плече, все лето
гляделась томно в кругло-бездонное зеркало. Зимой же
снежный венец ложился на взбитые каменные волосы. На
гигантском гладком полукруге у под’ездов ежевечерно
клокотали и содрогались машины, на кончиках оглоблей
лихачей сияли фонарики-сударики. Ах, до чего был извест­
ный дом. Шикарный дом Эльпит...
Однажды, например, в десять вечера, стосильная ма­
шина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого
парадного. Два сыщика, словно тени, выскочили из земли
и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота,
а там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Откры­
лась дверца лакированной каретки, и, закутанный в шубу,
высадился дорогой гость.
В квартире № 3 генерала-от-кавалерии де-Баррейн
он до трех гостил.
До трех, припав к подножию серой кариатиды, исто­
мленный волчьей жизнью, бодрствовал шпион. Другой до
трех на полутемном марше лестницы курил, слушая при­
125

глушенный коврами то звон венгерской рапсодии, сарпссшво — то цыганские буйные взрывы:
Сегодня пьем! Завтра пьем!
Пьем мы всю неде-е-лю—эх!
Раз... еще раз...

До трех сидел третий на ситцево-лоскутной дряни в
конуре старшего дворника. И конусы резкого белого света
до трех горели на полукруге. И из этажа в этаж по не­
видимому телефону бежал шепчущий горделивый слух:
Распутин здесь. Распутин. Смуглый обладатель сейфа, тор­
говец живым товаром, Борис Самойлович Христа, гени­
альнейший из всех московских управляющих, после ночи
у де Баррейн, стал, как-будто, еще загадочнее, еще над­
меннее.
Искры стальной гордости появились у него в черных
глазах и на квартиры жестоко набавили.
А в № 2 Христи, да что Христи... Сам Эльпит сни­
мал, в бурю ли, в снег ли, каракулевую шапку, сталки­
ваясь с выходящей из зеркальной каретки женщиной в
шеншилях. И улыбался. Счета женщины гасил человек
столь вознесенный, что у него не было фамилии. Под­
писывался именем с хитрым росчерком... Да что говорить.
Был дом... Большие люди—большая жизнь.
В зимние вечера, когда бес, прикинувшись вьюгой,
кувыркался и выл под железными желобами крыш, про­
ворные дворники гнали перед собой щитами сугробы, до
асфальта расчищали двор. Четыре лифта ходили беззвучно
вверх и вниз. Утром и вечером, словно по волшебству,
серые гармонии труб во всех 75 квартирах наливались те­
плом. В кронштейнах на площадках горели лампы... В нед­
рах квартир белые ванны, в важных полутемных передних
тусклый блеск телефонных аппаратов... Ковры .. В каби­
нетах беззвучно торжественно. Массивные кожаные кресла.
И до самых верхних площадок жили крупные массивные
люди. Директор банка, умница, государственный человек
с лицом Сен-Бри из „Гугенотов“, лишь чуть испорченным
какими-то странноватыми, не то больными, не то уголов­
126

ными глазами, фабрикант (афинские ночи со с’емками
при магнии), золотистые выкормленные женщины, всемир­
ный феноменальный бас-солист, еще генерал, еще... И ме­
лочь: присяжные поверенные в визитках, доктора по
абортам...
Большое было время...
И ничего не стало. Sie transit gloria mundi!
Страшно жить, когда падают царства. И самая память
стала угасать. Да было ли это, господи?.. Генерал-от-кавалерии!.. Слово какое!
Да... А вещи остались. Вывезти никому не дали.
Эльпит сам ушел, в чем был.
Вот тогда у ворот, рядом с фонарем (огненный „№ 13“),
прилипла белая таблица и странная надпись на ней: „Раб^
коммуна“. Во всех 75 квартирах оказался невиданный люд.
Пианино умолкли, но граммофоны были живы и часто
пели зловещими голосами. Поперек гостиных протянулись
веревки, а на них сырое белье. Примусы шипели по-змеиному, и днем, и ночью плыл по лестницам щиплющий чад.
Из всех кронштейнов лампы исчезли, и наступал ежевечерно мрак. В нем спотыкались тени с узлом и тоскливо
вскрикивали:
— Мань, а Ма-ань! Где ж ты? Чорт те возьми!
В квартире: 50 в двух комнатах вытопили паркет.
Лифты... Да, впрочем, что тут рассказывать...

Но было чудо: Эльпит-Рабкоммуну топили.
Дело в том, что в полуподвальной квартире, в двух
комнатах, остался... Христа.
Те три человека, которым досталась львиная доля Эльпитовских ковров, и которые вывесили на двери де-Баррейна в бельэтаже лоскуток: „Правление“, поняли, что
без Христа дом Рабкоммуны не простоит и месяца. Рас­
сыплется. И матово-черного дельца в фуражке с лакиро­
ванным козырьком оставили за зелеными занавесками в
полуподвале. Чудовищное соединение: с одной стороны,
шумное, заскорузлое правление, с другой—-„смотритель“!
127

Это Христи-то! Но это было прочнейшее в мире соедине­
ние. Христи был именно тот человек, который не менее
правления желал, чтобы Рабкоммуна стояла бы невреди­
мо мышастой громадой, а не упала бы в прах.
И вот, Христи не только не обидели, но положили ему
жалованье. Ну, правда, ничтожное. Около 1/м того, что
платил ему Эльпит, без всяких признаков жизни сидящий
в двух комнатушках на другом конце Москвы.
— Чорт с ними, с унитазами, чорт с проводами!—
страстно говорил Эльпит, сжимая кулаки. — Но лишь бы
топить. Сохранить главное. Борис Самойлович, сберегите
мне дом, пока все это кончится, и я сумею вас отблагода­
рить! Что? Верьте мне!
Христи верил, кивал стриженой седеющей головой и
уезжал после доклада хмурый и озабоченный. Под’езжая
видел в воротах правление и закрывал глаза от нена­
висти, бледнел. Но это только миг. А потом улыбался.
Он умел терпеть.
А главное—топить. И вот, добывали ордера, нефть
возили. Трубы нагревались. 12°, 12°! Если там, откуда
получали нефть, что-то заедало, крупно платился Эльпит.
У него горели глаза.
— Ну, хорошо... Я заплачу. Дайте обоим и секре­
тарю. Что? Перестать? О, нет, нет! Ни на минуту...

Христи был гениален. В среднем корпусе, в пятом
этаже, на квартиру, в которой когда-то студия была, табу
наложил.
— Нилушкина Егора туда вселить...
— Нет уж, товарищи, будьте добры. Мне без хозяй­
ственного склада нельзя. Для дома, ведь, для вас же.
В сущности, был хлам. Какие-то глупые декорации,
арматура. Но... Но были и тридцать бидонов с бензином
Эльпитовским и еще что-то в свертках, что хранил Христи
до лучших дней.
И* жила серая Рабкоммуна № 13 под недреманным
оком. Правда, в левом крыле то-и-дело угасал свет...
128

Монтер, начавший пить с января 18-го года, вытертый,
как войлок, озверевший монтер, бабам кричал:
— А, чтоб вы издохли! Дверью больше хлопайте у
шита! Что я вам каторжный? Сверхурочные.
И бабы злобно-тоскливо вопили во мраке:
— Мань! А Ма-ань! Где ты?
Опять к монтеру ходили:
— Сво-о-лочь ты! Пьяндрыга. Христа пожалуемся.
И от одного имени Христа свет волшебно загорался.
Д*-с, Христи был человек.
Мучил он правление до тех пор, пока оно ме выде­
лило из своей среды Нилушкина Егора, с титулом „сани­
тарный наблюдающий“. Нилушкин Егор два раза в не­
делю обходил все 75 квартир. Грохотал кулаками в запер­
тые двери, а в незапертые входил без церемонии, хоть
будь тут голые бабы, пролезал под сырыми подштанни­
ками и кричал сипло и страшно:
— Которые тут гадют, всех в 24 часа!
И с уличенных брал дань.

И вот жили, жили, ан в феврале, в самый мороз, заело
вновь с нефтью. И Эльпит ничего не мог сделать. Взятку
взяли, но сказали:
— Дадим через неделю.
Христи на докладе у Эльпита промолвил тяжко:
— Ой... Я так устал! Если бы вы знали, Адольф Иоси­
фович, как я устал. Когда же все это кончится?
И тут, действительно, можно было видеть, что у Хри­
сти тоскливые стали, замученные глаза. У стального
Христи.
Эльпит страстно ответил:
— Борис Самойлович! Вы верите мне? Ну, так вот
вам: это последняя зима. И так же легко, как я эту па­
пироску выкурю, я их вышвырну будущим летом к чортовой матери. Что? Верьте мне. Но только я вас прошу,
очень прошу, уж эту неделю вы сами, сами посмотрите.
Боже сохрани — печки! Эта вентиляция... Я так боюсь. Но
9

Д ьяволиада

129

и стекла чтобы не резали. Ведь не сдохнут же они за
неделю? Ну, может, шесть дней. Я сам завтра с’езжу к
Иван Иванычу.
В Рабкоммуне вечером, Христи, выдыхая беловатый
пар, говорил:
Ну, что ж... Ну, потерпим. Четыре — пять дней. Но
без печек...
И правление соглашалось:
— Конешно. Мыслимо ли? Это не дымоходы. Долго ли
до беды.
И Христи сам ходил, сам ходил каждый день, в осо­
бенности, в пятый этаж. Зорко глядел, чтобы не наставили
черных буржуек, не вывели бы труб в отверстия, что пре­
дательски-приветливо глядели в углах комнат под самым
потолком.
И Нилушкин Егор ходил.
— Ежели мне которые... Это вам не дымоходы. В два­
дцать четыре часа.

На шестой день пытка стала нестерпимой. Бич дома,
Пыляева Аннушка, простоволосая кричала в пролет уда­
ляющемуся Нилушкину Егору:
— Сволочи! Зажирели за нашими спинами! Только и
знают—самогон лакают. А как обзаботиться топить—их
нету! У-у, треклятые души! Да с места не сойти, затоплю
седни. Права такого нету, не дозволять! Косой чорт (это
про Христи)! Ему одно: как бы дом не закоптить... Хозя­
ина дожидается, нам все известно!.. По его, рабочий че­
ловек хоть издохни!..
И Нилушкин Егор, отступая со ступеньки на ступеньку,
растерянно бормотал:
— Ах, зануда баба... Ну, и зануда ж!
Но все же оборачивался и гулко отстреливался.
— Я те затоплю! В двадцать четыре...
Сверху:
— Сук-кин сын! Я до Карпова дойду! Что? Моро­
зить рабочего человека!
130

Не осуждайте. Пытка—мороз. Озвереет всякий...
... В два часа ночи, когда Христи спал, когда Нилушкин спал, когда во всех комнатах под тряпьем и шубами,
свернувшись, как собачонки, спали люди, в квартире 50,
коми. 5 стало как в раю. За черными окнами была бесов­
ская метель, а в маленькой печечке танцовал огненный
маленький принц, сжигая паркетные кзадратики.
— Ах, тяга хороша!—восхищалась Пыляева Аннушка,
поглядывая то на чайничек, постукивающий крышкой, то
на черное кольцо, уходившее в отверстие,—замечательная
тяга! Вот псы, прости господи! Жалко им, что ли? Ну, да
ладно. Шито и крыто.
И принц плясал, и искры неслись по черной трубе
и улетали в загадочную пасть... А там в черные извивы
узкого вентиляционного хода, обитого войлоком... Да на
чердак...
Первыми блеснули дрожащие факелы Арбатской... Хри­
сти одной рукой рвал телефонную трубку с крючка, дру­
гой оборвал зеленую занавеску...
...Пречистенскую даешь! Царица небесная! Товарищи!!.
Девятьсот тридцать человек проснулись одновременно. Уви­
дели—змеиным дрожанием окровавились стекла. Угодникисвятители! Во-ой! Двери забили, как кулеме1™, в пере­
бой... Барышня! Ох, барышня!! Один—ох-двадцать два...
восемнадцать. 18... Краснопресненскую даешь!..
...Каскадами с пятого этажа по ступеням хлынуло. В
пролетах, в лифтах Ниагара до подвала. По-мо-ги-те!.. Ха­
мовническую даешь!!.
Эх, молодцы пожарные! Бесстрашные рыцари в золото­
кровавых шлемах, в парусине. Развинчивали лестницы, се­
рые шланги поползли как удавы. В бога! В мать!! Рвали
крюками железные листы. Топорами били страшно, как
в бою. Свистели струи вправо, влево, в небо. Мать! Мать!!
А гром, гром, гром. На двадцатой минуте Городская с
искрами, с огнями, с касками....
9*

131

Но бензин, голубчики, бензин! Бензин! Пропали голо­
вушки горькие, бензин! Рядом с Пыляевой Аннушкой, с
комнатой 5. Ударило: раз. Еще: р-раз!
... Еще много, много раз...
А там совсем уже грозно заиграл, да не маленький
принц, а огненный король, рапсодию. Да не саррпссю, а
страшно — Ьпово. Сретенская с переулка —дае ешь!!. Ка­
чай, качай! А огонь Сретенской—салют! Ахнуло так, что
в левом крыле во мгновение ока ни стекла. В среднем кор­
пусе бездна огненная, а над бездной как траурные плащибабочки полетели железные листы.
Медные шлемы ударили штурмом на левое крыло, а
в среднем бес раздул так, что в 4 этаже в 49 номере
бабке Павловне, что тянучками торговала, ходу-то и нет!
И, взвыв предсмертно, вылетела бабка из окна, сверкнув
желтыми голыми ногами. Скорую помощь! 1-22-31!! Кро­
вавую лепешку лечить! Угодники божие! Ванюшка сгорел!
Ванюшка!!. Где папанька? Ой! Ой! Машинку-то, машинку!
Швейную, батюшки! Узлы из окон на асфальт бу-ух! Стой!
Не кидай! Товарищи!.. А с пятого этажа, в правом крыле,
в узле тарелок одиннадцать штук фаянс буржуйской быв­
шей, как чвякнуло! И был Нилушкин Егор, и нет Нилушкина Егора. Вместо Нилушкиной головы месиво, вместо ф а­
янса— черепки в простыне. Товарищи! Ой! Таньку за­
были!.. Оцепить с переулка! Осади! Назад! В мать, в бога!
Током ударило одного из бесстрашных рыцарей в под­
вале. Славной смертью другой погиб в бензиновом ручье,
летевшем в яростных легких огнях вниз. Балку оторвало,
ударило и третьему перебило позвоночный столб.
С самоваром в одной руке, в другой тихий белый ста­
ричок, Серафим Саровский, в серебряной ризе. В одних
рубахах. Визг, визг. В визге топоры гремят, гремят. Оса­
ди!!. Потолок! Как саданет, как рухнет с третьего во
второй, со второго в первый этаж.
И тут уже ад. Чистый ад. Из среднего хлещет так,
что волосы дыбом встают. Стекла последние, самые от­
даленные—бенц! Бенц!
132

Трубники в дыму давятся, качаются, напором бранспойты из рук рвет. Резерв даешь!! Да что—резерв! Уже
к среднему на десять саженей не подходи! Глаза лопнут...
В первый раз в жизни Христи плакал. Седеющий,
стальной Христи. У сырого ствола в палисаднике в пе­
реулке, где было светло, хоть мелкое письмо читай. Шуба
свисала с плеча, и голая грудь была видна у Христи. Да
не было холодно. И стало у Христи такое лицо, словно
он сам горел в огне, но был нем и ничего не мог вы­
крикнуть. Все смотрел, не отрываясь, туда, где сквозь
метавшиеся черные тени виднелись пламеневшие неподвиж­
ные лица кариатид. Слезы медленно сползали по сине­
ватым щекам. Он не смахивал их и все смотрел, да
смотрел.
Раз только он мотнул головой, когда Эльпит тронул
за плечо и сказал хрипло:
— Ну, что уж больше... Едем, Борис Самойлович. Про­
студитесь. Едем.
Но Христи еще раз качнул головой.
— Поезжайте... Я сейчас.
Эльпит утонул среди теней, среди факелов, шлепая по
распустившемуся снегу, пробираясь к извозчику. Христи
остался| только перевел взгляд на бледневшее небо, на
котором колыхался, распластавшись, жаркий оранжевый
зверь...
... На зверя смотрела и Пыляева Аннушка. С заглу­
шенными вздохами и стонами бежала она тихими снежными
переулками и лицо у нее от сажи и слез как у ведьмы
было.
То шептала чепуху какую-то:
— Засудят... Засудят, головушка горькая...
То всхлипывала.
Уж давно, давно остались позади и вой, и крик, и
голые люди, и страшные вспышки на шлемах. Тихо было
в переулке и чуть порошил снежок. Но звериное брюхо
все висело на небе. Все дрожало и переливалось. И так
исстрадалась, истомилась Пыляева Аннушка от черной
133

мысли «беда», от этого огненного брюха-отсвета, что тор­
жествующе разливалось по небу... так исстрадалась, что
пришло к ней тупое успокоение, а главное, в голове
в первый раз в жизни просветлело.
Остановившись, чтобы отдышаться, ткнулась она на
ступеньку, села. И слезы высохли.
Подперла голову и отчетливо помыслила в первый раз
в жизни так:
— Люди мы темные. Темные люди. Учить нас надо,
дураков...
Отдышавшись, поднялась, пошла уже медленно, на зве­
ря не оглядывалась, только все по лицу размазывала са­
жу, носом шмыгала.
А зверь, как побледнело небо, и сам стал бледнеть,
туманиться. Туманился, туманился, с’ежился, свился чер­
ным дымом и совсем исчез.
И на небе не осталось никакого знака, что сгорел
знаменитый № 13 дом Эльпит-Рабкоммуна.

134

КИТАЙСКАЯ ИСТОРИЯ.
6 КАРТИН ВМЕСТО РАССКАЗА

I

РЕКА И ЧАСЫ
Эго был замечательный ходя, настоящий шафранный
представитель Небесной империи, лет 25, а может быть,
и сорока? Чорт его знает! Кажется, ему было 23 года.
Никто не знает, почему загадочный ходя пролетел,
как сухой листик, несколько тысяч верст и оказался на
берегу реки под изгрызенной зубчатой стеной. На ходе
была тогда шапка с лохматыми ушами, короткий полушу­
бок с распоротым швом, стеганые штаны, разодранные на
заднице, и великолепные желтые ботинки. Видно было,
что у ходи немножко кривые, но жилистые ноги. Денег у
ходи не было ни гроша.
Лохматый, как ушастая шапка, пренеприятный ветер
летал под зубчатой стеной. Одного взгляда на реку было
достаточно, чтобы убедиться, что это дьявольски холодная,
чужая река. Позади ходи была пустая трамвайная линия,
перед ходей—ноздреватый гранит, за гранитом на откосе
лодка с пробитым днищем, за лодкой эта самая проклятая
135

река, за рекой опять гранит, а за гранитом дома, камен­
ные дома, чорт знает, сколько домов. Дурацкая река за­
чем-то затекла в самую середину города.
Полюбовавшись на длинные красные трубы и зеленые
крыши, *одя перевел взор на небо. Ну, уж небо было хуже
всего. Серое-пресерое, грязное-прегрязное... и очень низко,
цепляясь за орлы и луковицы, торчащие за стеной, ползли
по серому небу, выпятив брюхо, жирные тучи. Ходю
небо окончательно пристукнуло по лохматой шапке. Со­
вершенно очевидно было, что если не сейчас, то немного
погодя все-таки пойдет из этого неба холодный, мокрый
снег и, вообще, ничего хорошего, сытного и приятного
под таким небом произойти не может.
— О-о-о!—что-то пробормотал ходя и еще тоскливо
прибавил несколько слов на никому непонятном языке.
Ходя зажмурил глаза, и тотчас же всплыло перед ним
очень жаркое круглое солнце, очень желтая пыльная до­
рога, в стороне, как золотая стена—гаолян, потом два
раскидистых дуба, от которых на растрескавшейся земле
лежала резная тень, и глиняный порог у фанзы. И буд­
то бы ходя—маленький сидел на корточках, жевал очень
вкусную лепешку, свободной левой рукой гладил горячую,
как огонь, землю. Ему очень хотелось пить, но лень было
вставать, и он ждал, пока мать выйдет из-за дуба. У ма­
тери на коромысле два ведра, а в ведрах студеная вода...
Ходю, как бритвой, резнуло внутри и он решил, что
опять он поедет через огромные пространства. Ехать —
как? Есть — что? Как-нибудь. Китай—са... Пусти ваг-о-о-н.
За углом зубчатой громады высоко заиграла коло­
кольная музыка. Колокола лепетали невнятно, вперебой,
но все же было очевидно, что они хотят сыграть складно
и победоносно какую-то мелодию. Ходя затопал за угол
и, посмотрев вдаль и вверх, убедился, что музыка происхо­
дит из круглых черных часов с золотыми стрелками, на
серой длинной башне. Часы поиграли, поиграли и смолкли.
Ходя глубоко вздохнул, проводил взглядом тарахтящую
ободранную мотоциклетку, в’ехавшую прямо в башню,
глубже надвинул шапку и ушел в неизвестном направлении.
136

II

ЧЕРНЫЙ ДЫМ. ХРУСТАЛЬНЫЙ ЗА Л
Вечером ходя оказался далеко, далеко от черных ча­
сов с музыкальным фокусом и серых бойниц. На грязной
окраине в двухэтажном домике • во втором проходном
дворе, за которым непосредственно открывался, покрытый
полосами гниющего серого снега и осколками битого ры­
жего кирпича, пустырь. В последней комнатке по вонюче­
му коридору, за дверью, обитой рваной в клочья клеен­
кой, в печурке красноватым зловещим пламенем горели
дрова. Перед заслонкой с огненными круглыми дырочка­
ми на корточках сидел очень пожилой китаец. Ему было
лет 55, а может быть и восемьдесят. Лицо у него было,
как кора, и глаза, когда китаец открывал заслонку, каза­
лись злыми, как у демона, а когда закрывал—-печальными,
глубокими и холодными. Ходя сидел на засаленном лоскут­
ном одеяле на погнувшейся складной кровати, в которой
жили смелые и крупные клопы, испуганно и настороженно
смотрел как колышутся и расхаживают по закопченному
потолку красные и черные тени, часто передергивал ло­
патками, засовывал руку за ворот, яростно чесался и слу­
шал, что рассказывает старый китаец.
Старик надувал щеки, дул в печку и тер кулаками
глаза, когда в них залезал едкий дым. В такие моменты
рассказ прерывался. Затем китаец захлопывал заслонку,
потухал в тени и говорил на никому, кроме ходи, непонят­
ном языке.
Из слов старого китаезы выходило что-то чрезвы­
чайно унылое и короткое. По-русски было бы так: Хлеб—
нет. Никакой — нет. Сам — голодный. Торговать — нет и
нет. Кокаин — мало есть. Опиум — нет. Последнее старый
хитрый китай особенно подчеркнул. Нет опиума. Опиума —
нет, нет. Горе, но опиума нет. Старые китайские глаза приэтом совершенно прятались в раскосые щели, и огни из
печки не могли пробить их таинственную глубину.
137

— Что есть? Ходя спросил отчаянно и судорожно по­
шевелил плечами.
— Есть? Было, конечно, кое-что, но все такое, от чего
лучше и отказаться.
— Холодно — есть. Чека ловила -есть. Ударили ножом
на пустыре за пакет с кокаином. Отнимал убийца, негодяй—
Настькин сволочь.
Старый ткнул пальцем в тонкую стену. Ходя, при­
слушавшись, разобрал сиплый женский смех, какое-то
шипенье и клокотание.
— Самогон — есть.
Так пояснил старик, и, откинув рукав засален­
ной кофты, показал на желтом предплечья, переви­
том узловатыми жилами, косой, свежий трехвершко­
вый шрам. Очевидно было, что это след от хорошо от­
точенного финского ножа. При взгляде на багровый шрам
глаза старого китая затуманились, сухая шея потемнела.
Глядя в стену, старик прошипел по-русски:
— Бандит — есть!
Затем наклонился, открыл заслонку, всунул в огнен­
ную пасть две щепки и, надув щеки, стал похож на китай­
ского нечистого духа.
Через четверть часа дрова гудели ровно и мощно и
черная труба начинала краснеть. Жара заливала комна­
тенку, и ходя вылез из полушубка, слез с кровати и сидел
на корточках на полу. Старый китаеза, раздобрев от тепла,
поджав ноги, сидел и плел туманную речь. Ходя моргал
желтыми веками, отдувался от жара и изредка скорбно и
недоуменно лопотал вопросы. А старый бурчал. Ему, ста­
рому — все равно. Ленин — есть. Самый главный очень
есть. Буржуи — нет, о, нет! Зато Красная армия есть.
Много — есть. Музыка? Да. да. Музыка, потому что Ле­
нин. В башне с часами — сиди, сиди. За башней? За баш­
ней— Красная армия.
— Домой ехать? Нет, о нет! Пропуск — нет. Хороший
китаец смирно сиди.
— Я —хороший! Где жить?
— Жить — нет, нет и нет. Красная армия — везде жить.
138

— Карас-ни... — оторопев прошептал ходя, глядя в
огненные дыры.
Прошел час. Смолкло гудение и шесть дыр в заслон­
ке глядели, как шесть красных глаз. Ходя, в зыбких те­
нях и красноватом отблеске сморщившийся и постарев­
ший, валялся на полу и, простирая руки к старику, умо­
лял его о чем-то.
Прошел час, еще час. Шесть дыр в заслонке ослепил,
и в прикрытую оконную форточку тянул сладкий чер­
ный дым. Щель над дверью была наглухо забита тряп­
ками, а дырка от ключа залеплена грязным воском. Спир­
товка тощим синеватым пламеньком колыхалась на полу,
а ходя лежал рядом с нею на полушубке, на боку. В руках
у него была полуаршинная желтая трубка с распластан­
ным на ней драконом-ящерицей. В медном, похожем на
золотой, наконечнике багровой точкой таял черный ша­
рик. По другую сторону спиртовки на рваном одеяле ле­
жал старый китайский хрыч, с такой же желтой труб­
кой. И вокруг него, как вокруг ходи, таял и плыл черный
дым и тянулся к форточке.
Под утро на полу, рядом с угасающим язычком пла­
мени, смутно виднелись два оскала зубов — желтый с чер­
нью и белый. Где был старик — никому неизвестно. Ходя
же жил в хрустальном зале под огромными 'часами, кото­
рые звенели каждую минуту, лишь только золотые стрелки
обегали круг. Звон пробуждал смех в хрустале и выхо­
дил очень радостный Ленин в желтой кофте, с огромной
блестящей и тугой косой, в шапочке с пуговкой на т е ­
мени. Он схватывал за хвост стрелку-маятник и гнал ее
вправо—тогда часы звенели налево, а когда гнал влево —
колокола звенели направо. Прогремев в колокола, Ленин
водил ходю на балкон — показывать Красную армию.
Жить — в хрустальном зале. Тепло — есть. Настька — есть.
Настька, красавица неописанная, шла по хрустальному
зеркалу, и ножки в башмачках у нее были такие малень­
кие, что их можно было спрятать в ноздрю. А Настькин
сволочь, убийца, бандит с финским ножом, сунулся было
в зал, но ходя встал страшный и храбрый, как великан,
139

и, взмахнувши широким мечом, отрубил ему голову. И го­
лова скатилась с балкона, а ходя обезглавленный труп
схватил за шиворот и сбросил вслед за головой. И всему
миру стало легко и радостно, что такой негодяй больше
не будет ходить с ножом. Ленин в награду сыграл для
ходи громоносную мелодию на колоколах и повесил ему
на грудь бриллиантовую звезду. Колокола опять пошли
звенеть и вызвонили, наконец, на хрустальном полу по­
росль золотого гаоляна, над головой круглое жаркое солн­
це и резную тень у дуба... И мать шла, а в ведрах на ко­
ромыслах у нее была студеная вода.
III
СНОВ Н ЕТ-ЕС ТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Неизвестно, что было в двухэтажном домике в следую­
щие четыре дня. Известно, что на пятыц день, постарев­
ший лет на пять, ходя вышел на грязную удицу, но уже
не в полушубке, а в мешке с черным клеймом на спине
«цейх № 47.12» и не в желтых шикарных ботинках, а в ры­
жих опорках, из которых выглядывали его красные боль­
шие пальцы с перламутровыми ногтями. На углу под кри­
вым фонарем ходя посмотрел сосредоточенно на серое
небо, решительно махнул рукой, пропел, как скрипка,
сам себе:
— Карас-ни...
И зашагал в неизвестном направлении.
IV
КИТАЙСКИЙ КАМРАД
И оказался ходя через два дня после этого в гигант­
ском зале с полукруглыми сводами на деревянных нарах.
Ходя сидел, свесив ноги в опорках, как бы в бельэтаже,
а в партере громоздились безусые и усатые головы в ши­
140

шаках с огромными красными звездами. Ходя долго смотрел
на лица под звездами и, наконец, почувствовав, что необхо­
димо как-нибудь отозваться на внимание, первоначально
изобразил на своем лице лучшую из своих шафранных
улыбок, а затем певуче и тонко сказал все, что узнал
за страшный пробег от круглого солнца в столицу коло­
кольных часов:
— Хлеб... пусти вагон... карасни... китай-са...—и еще
три слова, сочетание которых давало изумительную ком­
бинацию, обладавшую чудодейственным эффектом. По опы­
ту ходя знал, что комбинация могла отворить дверь те­
плушки, но она же могла и навлечь тяжкие побои кулаком
по китайской стриженой голове. Женщины бежали от нее,
а мужчины поступали очень различно: то давали хлеба, то,
наоборот порывались бить. В данном случае произошли
радостные последствия. Громовой вал смеха ударил в свод­
чатом зале и взмыл до самого потолка. Ходя ответил на
первый раскат улыбкой № 2 с несколько заговорщическим
оттенком и повторением трех слов. После этого он думал,
что он оглохнет. Пронзительный голос прорезал грохот:
— Ваня! Вали сюда! Вольноопределяющийся китаец
по-матери знаменито кроет!
Возле ходи бушевало, потом стихло, потом ходе сразу
дали махорки, хлеба и мутного чаю в жестяной кружке.
Ходя во мгновение ока с остервенением с’ел три ломтя,
хрустящих на зубах, выпил чай и жадно закурил вертушку.
Затем ходя предстал пред некиим человеком в зеленой
гимнастерке. Человек, сидящий под лампой с разбитым
колпаком возле пишущей машины, на ходю взглянул бла­
госклонно, голове, просунувшейся в дверь сказал:
— Товарищи, ничего любопытного. Обыкновенный ки­
таец...
И немедленно, после того, как голова исчезла, вынул
из ящика лист бумаги, в руку взял перо и спросил:
— Имя? Отчество и фамилия?
Ходя ответил улыбкой, но от каких бы то ни было
слов удержался.
141

На лиде у некоего человека появилась растерянность.
— К-хэм... ты что, товарищ, не понимаешь? По-русски?
А? Как звать?—он пальцем ткнул легонько по направле­
нию ходи,—имя? Из Китая?
— Китаи са...—пропел ходя.
— Ну! ну! Китаец, это я понимаю. А вот звать как
тебя, камрад? А?
Ходя замкнулся в лучезарной и сытой улыбке. Хлеб
с чаем переваривались в желудке, давая ощущение прият­
ной истомы.
— Ак-казия,—пробормотал некий, озлобленно почесав
левую бровь.
Потом он подумал, поглядел на ходю, лист спрятал
в ящик и сказал облегченно:
— Военком приедет сейчас. Ужо тогда.

V
ВИРТУОЗ! ВИРТУОЗ!
Прошло месяца два. И когда небо из серого превра­
тилось в голубое, с кремовыми пузатыми облаками, все
уже знали, что как Франц Лист был рожден, чтобы играть
на рояле свои чудовищные рапсодии, ходя Сен-Зин-По
явился в мир, чтобы стрелять из пулемета. Первоначально
поползли неясные слухи, затем они вздулись в легенды,
окружившие голову Сен-Зин-По. Началось с коровы, пе­
ререзанной пополам. Кончилось тем, что в полках гово­
рили, как ходя головы отрезает на 2 тысячи шагов. Го­
ловы не головы, но действительно было исключительно
100% попадания. Рождалась мысль о непрочности и услов­
ности 100! Может быть 105? В агатовых косых глазах
от рождения сидела чудесная прицельная панорама, иначе
ничем нельзя было бы об’яснить такую стрельбу.
На стрельбище приезжал на огромной машине важный
в серой шинели пушистоусый, с любопытством смотрел
в бинокль. Ходя, впившись прищуренными глазами в даль,
142

давил ручки гремевшего Максима и резал рощу, как бабажнет хлеб.
— Действительно, чорт знает что такое! В первый
раз вижу,—говорил пушистоусый, после того как стих
раскаленный Максим. И обратившись к ходе добавил со
смеющимися глазами:—виртуоз!
— Вирту-зи...—ответил ходя и стал похож на китай­
ского ангела.
Через неделю командир полка говорил басом коман­
диру пулеметной команды:
— Сукин сын какой-то!—и, восхищенно пожимая пле­
чами, прибавил, поворачиваясь к Сен-Зин-По,—ему пре­
миальные надо платить!
— Пре-ми- али... палати, палата,— ответил ходя, испу­
ская желтоватое сияние.
Командир громыхнул как в бочку, пулеметчики отве­
тили ему раскатами. В этот же вечер в канцелярии под
разбитым тюльпаном некий в гимнастерке доложил, что
получена бумага—ходю откомандировать в интернацио­
нальный полк. Командир залился кровью и стукнул в
нижнее до.
— А фи не хо?—и при этом показал колоссальных
размеров волосатую фигу. Некий немедленно сел сочинять
начерно бумагу, начинающуюся словами: как есть пулемет­
чик Сен-Зин-По железного полка гордость и виртуоз...

VI
БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ДЕБЮТ
Месяц прошел, на небе не было ни одного малень­
кого облачка, жаркое солнце сидело над самой головой.
Синие перелески в двух верстах гремели, как гроза, а
сзади и налево отходил железный полк, уйдя в землю,
перекатывался дробно и сухо. Ходя, заваленный грудой
лент, торчал на пологом склоне над востроносым пуле­
метом. Ходино лицо выражало некоторую задумчивость.
143

Временами он обращал свой взор к небу, потом всматри­
вался в перелески, иногда поворачивал голову в сторону
и видел тогда знакомого пулеметчика. Голова его, а под
ней лохматый красный бант на груди выглядывали из-за
кустиков шагах в сорока. Покосившись на пулеметчика,
ходя вновь глядел, прищурившись на солнышко, которое
пекло ему фуражку, вытирал пот и ожидал, какой оборот
примут все эти клокочущие события.
Они развернулись так. Под синими лесочками вдали
появились черные цепочки и, то принижаясь до самой
земли, то вырастая, ширясь и густея, стали приближаться
к пологому холму. Железный полк сзади и налево ходи
загремел яростней и гуще. Пронзительный голос взвился
за ходей над холмом:
— А-гонь!
И тотчас пулеметчик с бантом загрохотал из кустов.
Отозвалось где-то слева, и перед вырастающей цепочкой
из земли стал подыматься пыльный туман. Ходя сел плот­
нее, наложил свои желтые виртуозные руки на ручки пу­
лемета, несколько мгновений молчал, чуть поводя ствол
из стороны в сторону, потом прогремел коротко и при­
зывно, стал... прогремел опять и вдруг, залившись оглу­
шающим треском, заиграл свою страшную рапсодию. В не­
сколько секунд раскаленные пули заплевали цепь от края
до края. Она припала, встала, стала прерываться и раз­
ламываться. Восхищенный охрипший голось взмыл сзади:
— Ходя! Строчи! Огонь! А-гонь!
Сквозь марево и пыль ходя непрерывным ливнем по­
сылал пули во вторую цепь. И тут справа, вдали из земли,
выросли темные полосы, и столбы пыли встали над ними.
Ток тревоги незримо пробежал по скату холма. Голос,
осипши, срываясь, прокричал:
— По наступающей ка-ва-лерии...
Гул закачал землю до самого ходи и темные полосы
стали приближаться с чудовищной быстротой. В тот мо­
мент как ходя поворачивал пулемет вправо, воздух над
ним рассадило бледным огнем, что-то бросило ходю гру­
дью прямо на ручки и ходя перестал что-либо видеть.
144

Когда он снова воспринял солнце и снова перед ним
из тумана выплыл пулемет и смятая трава, все кругом
сломалось и полетело куда-то. Полк сзади раздробленно
вспыхивал треском и погасал. Еле дыша от жгучей боли
в груди, ходя, повернувшись, увидел сзади летящую в туче
массу всадников, которые обрушились туда, где гремел
железный полк. Пулеметчик справа исчез. А к холму, оги­
бая его полулунием бежали цепями люди в зеленом, и
их наплечья поблескивали золотыми пятнами. С каждым
мигом их становилось все больше, и ходя начал уже раз­
личать медные лица. Проскрипев от боли, ходя растерянно
глянул, схватился за ручки, повел ствол и загремел. Лица
и золотые пятна стали проваливаться [в траву перед хо­
дей. Справа зато они выросли и неслись к ходе. Рядом
появился командир пулеметного взвода. Ходя смутно и
мгновенно видел, что кровь течет у него по левому ру­
каву. Командир ничего не прокричал ходе. Вытянувшись
во весь рост, он протянул правую руку и сухо выстрелил
в набегавших. Затем на глазах пораженного ходи сунул
дуло маузера себе в рот и выстрелил. Ходя смолк на
мгновенье. Потом прогремел опять.
Держа винтовку на изготовку, задыхаясь в беге, опе­
режая цепь, рвался справа к Сен-Зин-По меднолицый
юнкер.
— Бро-сай пулемет... чортова китаеза!!—хрипел он,
и пена пузырями вскакивала у него на губах,—сдавайся...
— Сдавайся!!—выло и справа и слева, и золотые
пятна и острые жала запрыгали под самым скатом. А-рра-па-ха! последний раз проиграл пулемет и разом стих.
Ходя встал, усилием воли задавил в себе боль в груди
ту зловещую тревогу, что вдруг стеснила сердце. В по­
следние мгновенья чудесным образом перед ним под жарким
солнцем успела мелькнуть потрескавшаяся земля и резная
тень и поросль золотого гаоляна. Ехать, ехать домой. Глу­
ша боль, он вызвал на раскосом лице лучезарные венчики,
теперь уже ясно чувствуя, что надежда умирает, все-таки
сказал, обращаясь к небу:
— Премиали... карасни виртузи... палати! палата!
10

Дъяволиада

145

И гигантский медно-красный юнкер ударил его, тяжко
размахнувшись щтыком, в горло, так что перебил ему по­
звоночный столб. Черные часы с золотыми стрелками
успели прозвенеть мелодию грохочущими медными коло­
колами, и вокруг ходи засверкал хрустальный зал. Ника­
кая боль не может проникнуть в него. И ходя, безболь­
ный и спокойный, с примерзшей к лицу улыбкой, не слы­
шал, как юнкера кололи его штыками.

146

ПОХОЖДЕНИЯ ЧИЧИКОВА
ПОЭМА В X ПУНКТАХ С ПРОЛОГОМ И ЭПИЛОГОМ
— Держи, держи, дурак!—кричал Чи­
чиков Селифану.
— Вот я тебя палашом!— кричал ска­
кавший навстречу фельд-егерь, с усами
в аршин.— Не видишь, леший дери твою
душ у, казенный экипаж.

Пролог
Диковинный сон... Будто бы в царстве теней, над вхо­
дом в которое мерцает неугасимая лампада с надписью
«Мертвые души», шутник-сатана открыл двери. Зашевели­
лось мертвое царство и потянулась из него бесконечная
вереница.
Манилов в шубе, на больших медведях, Ноздрев в чу­
жом экипаже, Держиморда на пожарной трубе, Селифан,
Петрушка, Фетинья...
А самым последним тронулся он—Павел Иванович
Чичиков в знаменитой своей бричке.
И двинулась вся ватага на Советскую Русь и произо­
шли в ней тогда изумительные происшествия. А какие—
тому следуют пункты...
ю*

147

I

Пересев в Москве из брички в автомобиль и летя в нем
по московским буеракам, Чичиков ругательски ругал
Гоголя:
— Чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обоими
глазами по пузырю в копну величиною! Испакостил, изга­
дил репутацию так, что некуда носа показать. Ведь, ежели
узнают, что я—Чичиков, натурально, в два счета выкинут
к чортовой матери! Да еще хорошо, как только выкинут,
а то еще, храни бог, на Лубянке насидишься. А все Го­
голь, чтоб ни ему, ни его родне...
И размышляя таким образом, в’ехал в ворота той
самой гостиницы, из которой сто лет тому назад выехал.
Все решительно в ней было попрежнему: из щелей
выглядывали тараканы и даже их как-будто больше сде­
лалось, но были и некоторые измененьица... Так, например,
вместо вывески «гостиница» висел плакат с надписью
«общежитие № такой-то» и само собой, грязь и гадость
была такая, о которой Гоголь даже понятия не имел.
— Комнату!
— Ордер пожалте!
Ни одной секунды не смутился гениальный Павел
Иванович.
— Управляющего!
— Трах!—управляющий старыйзнакомый: дядя Лысый
Пимен, который некогда держал «Акульку», а теперь от­
крыл на Тверской кафе на русскую ногу с немецкими за­
теями: аршадами, бальзамами и, конечно, с проститутками.
Гость и управляющий облобызались, шушукнулись, и дело
уладилось в миг без всякого ордера. Закусил Павел Ива­
нович, чем бог послал, и полетел устраиваться на службу.
148

II
Являлся всюду и всех очаровал поклонами несколько
на бок и колоссальной эрудицией, которой всегда отли­
чался.
— Пишите анкету.
Дали Павлу Ивановичу анкетный лист в аршин длины,
и на нем сто вопросов самых каверзных: откуда, да где
был, да почему?..
Пяти минут не просидел Павел Иванович и исписал
анкету кругом. Дрогнула только у него рука, когда по­
давал ее.
— Ну, — подумал, — прочитают сейчас, что я за со­
кровище, и...
И ничего ровно не случилось.
Во-первых, никто анкету не читал, во-вторых, попала
она в руки к барышне-регистраторше, которая распоряди­
лась ею по обычаю: провела вместо входящего по исходя­
щему и затем немедленно ее куда-то засунула, так что
анкета как в воду канула.
Ухмыльнулся Чичиков и начал служить.

III
А дальше пошло легче и легче. Прежде всего огля­
нулся Чичиков и видит, куда ни плюнь, свой сидит. Поле­
тел в учреждение, где пайки де выдают, и слышит:
— Знаю я вас, скалдырников: возьмете живого кота,
обдерете, да и даете на паек! А вы дайте мне бараний бок
с кашей. Потому что лягушку вашу пайковую, мне хоть
сахаром облепи, не возьму ее в рот и гнилой селедки- тоже
не возьму!
Глянул—Собакевич.
Тот, как приехал, первым долгом двинулся паек тре­
бовать. И ведь получил! С’ел и надбавки попросил. Дали.
149

Мало! Тогда ему второй отвалили; был простой — дали
ударный. Мало! Дали какой-то бронированный. Слопал и
еще потребовал. И со скандалом потребовал! Обругал всех
христопродавцами, сказал, что мошенник на мошеннике
сидит и мошенником погоняет и что есть один только по­
рядочный человек делопроизводитель, да и тот, если ска­
зать правду, свинья!
Дали академический.
Чичиков лишь увидел, как Собакевич пайками ору­
дует, моментально и сам устроился. Но, конечно, превзо­
шел и Собакевича. На себя получил, на несуществующую
жену с ребенком, на Селифана, на Петрушку, на того са­
мого дядю, о котором Бетрищеву рассказывал, на старуху-мать, которой на свете не было. И всем академиче­
ские. Так что продукты к нему стали возить на грузовике.
А наладивши таким образом вопрос с питанием, дви­
нулся в другие учреждения, получать места.
Пролетая как-то раз в автомобиле по Кузнецкому,
встретил Ноздрева. Тот первым долгом сообщил, что он
уже продал и цепочку и часы. И точно, ни часов, ни це­
почки на нем не было. Но Ноздрев не унывал. Рассказал,
как повезло ему на лотерее, когда он выиграл полфунта
постного масла, ламповое стекло и подметки на детские
ботинки, но как ему потом не повезло и он, канальство, еще
своих шестьсот миллионов доложил. Рассказал, как пред­
ложил Внешторгу поставить за границу партию настоящих
кавказских кинжалов. И поставил. И заработал бы на этом
тьму, если б не мерзавцы англичане, которые увидели, что
на кинжалах надпись «Мастер Савелий Сибиряков» и все
их забраковали. Затащил Чичикова к себе в номер и на­
поил изумительным, якобы из Франции полученным конья­
ком, в котором, однако, был слышен самогон во всей его
силе. И, наконец, до того доврался, что стал уверять, что
ему выдали восемьсот аршин мануфактуры, голубой авто­
мобиль с золотом и ордер на помещение в здании с ко­
лоннами.
Когда же зять его Мижуев выразил сомнение, обругал
его, но не Софроном, а просто сволочью.
150

Одним словом, надоел Чичикову до того, что тот не
знал, как и ноги от него унести.
Но рассказы Ноздрева навели его на мысль и самому
заняться внешней торговлей.

IV
Так он и сделал. И опять анкету написал и начал дей­
ствовать и показал себя во всем блеске. Баранов в двойных
тулупах водил через границу, а под тулупами брабантские
кружева; бриллианты возил в колесах, дышлах, в ушах и
нивесть в каких местах.
И в самом скором времени очутились у него около пяти­
сот апельсинов капиталу.
Но он не унялся, а подал куда следует заявление, что
желает снять в аренду некое предприятие и расписал не­
обыкновенными красками, какие от этого государству будут
выгоды.
В учреждении только рты растегнули — выгода, дей­
ствительно, выходила колоссальная. Попросили указать
предприятие. Извольте. На Тверском бульваре, как раз
против Страстного монастыря, перейдя улицу и называет­
ся—Пампуш на Твербуле. Послали запрос куда следует:
есть ли там такая штука. Ответили: есть и всей Москве
известна. Прекрасно.
— Падайте техническую смету.
У Чи*икова смета уже за пазухой.
Дали з аренду.
Тогда Чичиков, не теряя времени, полетел куда сле­
дует:
— Аванс пожалте.
Представ,те ведомость в трех экземплярах с надле­
жащими подшсями и приложением печатей.
Двух чассв не прошло, представил и ведомость. По
всей форме. Печатей столько, как в небе звезд. И подписи
налицо.
— За заведуощего—Неуважай-Корыто, за секретаря—
151

Кувшинное Рыло, за председателя тарифно-расценочной ко­
миссии—Елизавета Воробей.
— Верно. Получите ордер.
Кассир только крякнул, глянув на итог.
Расписался Чичиков и на трех извозчиках увез ден­
знаки,
А затем в другое учреждение:
— Пожалте подтоварную ссуду.
— Покажите товары.
Сделайте одолжение. Агента позвольте.
— Дать агента!
Тьфу! и агент знакомый: Ротозей Емельян.
Забрал его Чичиков и повез. Привез в первый попав­
шейся подвал и показывает. Видит Емельян—лежит не­
сметное количество продуктов.
— М-да... И все ваше?
— Все мое.
— Ну,—говорит Емельян,—поздравляю вас в таком слу­
чае. Вы даже не милльонщик, а трильонщик!
А Ноздрев, который тут же с ними увязался, еще под­
лил масла в огонь:
— Видишь,—говорит,—автомобиль в ворота с сапопми
едет? Так это тоже его сапоги.
А потом вошел в азарт, потащил Емельяна на улицу
и показывает:
— Видишь магазины? Так это все его магазина. Все
что по эту сторону улицы—все его. А что по ту сторону—
тоже его. Трамвай видишь? Его. Фонари?.. Его. Еидишь?
Видишь?
И вертит его во все стороны.
Так что Емельян взмолился:
— Верю! Вижу... только отпусти душу на покаяние.
Поехали обратно в учреждение.
Там спрашивают:
— Ну, что?
Емельян только рукой махнул:
— Это,—говорит,—неописуемо!
— Ну, раз неописуемо—выдать ему п -1 1 миллиардов.
152

V

Дальше же карьера Чичикова приняла головокружи­
тельный характер. Уму непостижимо, что он вытворял.
Основал трест для выделки железа из деревянных опилок
и тоже ссуду получил. Вошел пайщиком в огромный ко­
оператив и всю Москву накормил колбасой из дохлого
мяса. Помещица Коробочка, услышав, что теперь в Мо­
скве «все разрешено», пожелала недвижимость приобрести;
он вошел в компанию с Замухрышкиным и Утешительным
и продал ей Манеж, что против Университета. Взял под­
ряд на электрификацию города, от которого в три года
никуда не доскачешь, и, войдя в контакт с бышим город­
ничим, разметал какой-то забор, поставил вехи, чтобы было
похоже на планировку, а насчет денег, отпущенных на
электрификацию, написал, что их у него отняли банды ка­
питана Копейкина. Словом, произвел чудеса.
И по Москве вскоре загудел слух, что Чичиков—трильонщик. Учреждения начали рвать его к себе нарасхват в
спецы. Уже Чичиков снял за 5 миллиардов квартиру в пять
комнат, уже Чичиков обедал и ужинал в «Ампире».

VI
Но вдруг произошел крах.
Погубил же Чичикова, как правильно предсказал Го­
голь, Ноздрев, а прикончила Коробочка. Без всякого же­
лания сделать ему пакость, а просто в пьяном виде, Но­
здрев разболтал на бегах и про деревянные опилки, и о
том, что Чичиков снял в аренду несуществующее предприя­
тие, и все это заключил словами, что Чичиков жулик и
что он бы его расстрелял.
Задумалась публика, и как искра побежала крылатая
молва.
А тут еще дура Коробочка вперлась в учреждение
153

расспрашивать, когда ей можно будет в Манеже булочную
открыть. Тщетно уверяли ее, что Манеж казенное здание
и что ни купить его, ни что-нибудь открывать в нем не­
льзя,—глупая баба ничего не понимала.
А слухи о Чичикове становились все хуже и хуже.
Начали недоумевать, что такое за птица этот Чичиков, и
откуда он взялся. Появились сплетни, одна другой злове­
щее, одна другой чудовищней. Беспокойство вселилось в
сердце. Зазвенели телефоны, начались совещания... Комис­
сия построения в комиссию наблюдения, комиссия наблю­
дения в Жилотдел, Жилотдел в Наркомздрав, Наркомздрав
в Главкустпром, Главкустпром в Наркомпрос, Наркомпрос
в Пролеткульт и т. д.
Кинулись к Ноздреву. Это, конечно, было глупо. Все
знали, что Ноздрев лгун, что Ноздреву нельзя верить ни
в одном слове. Но Ноздрева призвали и он ответил по всем
пунктам.
Об’явил, что Чичиков действительно взял в аренду не­
существующее предприятие, и что он, Ноздрев, не видит
причины, почему бы не взять, ежели все берут? На вопрос:
уж не белогвардейский ли шпион Чичиков, ответил, что
шпион и что его недавно хотели даже расстрелять, но по­
чему-то не расстреляли. На вопрос: не делатель ли Чичи­
ков фальшивых бумажек, ответил, что делатель и даже
рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова:
как, узнавши, что правительство хочет выпускать новые
знаки, Чичиков снял квартиру в Марьиной роще и выпу­
стил оттуда фальшивых знаков на 18 миллиардов и при
этом на два дня раньше, чем вышли настоящие, а когда
туда нагрянули и опечатали квартиру, Чичиков в одну ночь
перемешал фальшивые знаки с настоящими, так что потом
сам чорт не мог разобраться, какие знаки фальшивые, а
какие настоящие. На вопрос: точно ли Чичиков обменял
свои миллиарды на бриллианты, чтобы бежать за границу,
Ноздрев ответил, что это правда, и что он сам взялся
помогать и участвовать в этом деле, а если бы не он, ни­
чего бы и не вышло.
После рассказов Ноздрева полнейшее уныние овладело
154

всеми. Видят никакой возможности узнать, что такое Чи­
чиков, нет. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы
не нашелся среди всей компании один. Правда, Гоголя он
тоже как и все в руки не брал, но обладал маленькой
дозой здравого смысла.
— Он и воскликнул:
— А знаете, кто такой Чичиков?
И когда все хором грянули:
— Кто?!..
Он произнес гробовым голосом:
— Мошенник.

VII
Тут только и осенило всех. Кинулись искать анкету.
Нету. По входящему. Нету. В шкапу — нету. К регистра­
торше.—Откуда я знаю? У Иван Григорьича.
К Иван Григорьичу:
— Где?
— Не мое дело. Спросите у секретаря и т. д. и т. д.
И вдруг неожиданно в корзине для ненужных бумаг—
она.
Стали читать и обомлели.
Имя? Павел. Отчество? Иванович. Фамилия? Чичиков.
Звание? Гоголевский персонаж. Чем занимался до револю­
ции? Скупкой мертвых душ. Отношение к воинской повин­
ности? Ни то, ни се, ни чорт знает что. К какой партии
принадлежит? Сочувствующий (а кому — неизвестно). Был
ли под судом? Волнистый зигзаг. Адрес? Поворотя во двор,
в третьем этаже направо, спросить в справочном бюро
щтаб-офицершу Подточину, а та знает.
Собственноручная подпись? Обмокни!!
Прочитали и окаменели.
Крикнули инструктора Бобчинского:
— Катись на Тверской бульвар в арендуемое им пред­
приятие и во двор, где его товары, может там что от­
кроется!
155

Возвращается Бобчинский. Глаза круглые.
— Чрезвычайное происшествие!
~ Ну!!
— Никакого предприятия там нету. Это он адрес па­
мятника Пушкину указал. И запасы не его, а «Ара».
Тут все взвыли:
— Святители угодники! Вот так гусь! А мы ему мил­
лиарды!! Выходит, теперича, ловить его надо!
И стали ловить.

VIII
Пальцем в кнопку ткнули:
— Кульера.
Отворилась дверь и предстал Петрушка. Он от Чи­
чикова уже давно отошел и поступил курьером в учре­
ждение.
— Берите немедленно этот пакет и немедленно отпра­
вляйтесь.
Петрушка сказал:
— Слушаю-с.
Немедленно взял пакет, немедленно отправился и не­
медленно его потерял.
Позвонили Селифану в гараж:
— Машину. Срочно.
— Чичас.
Селифан встрепенулся, закрыл мотор теплыми шта­
нами, натянул на себя куртку, вскочил на сиденье, засви­
стел, загудел и полетел.
Какой же русский не любит быстрой езды?!
Любил ее и Селифан, и поэтому при самом в'езде на
Лубянку пришлось ему выбирать между трамваем и зер­
кальным окном магазина. Селифан в течение одной терции
времени избрал второе, от трамвая увернулся и, как вихрь,
с воплем: «спасите!» в’ехал в магазин через окно.
166

Тут даже у Тентетникова, который заведывал всеми
Селифанами и Петрушками, лопнуло терпение:
Уволить обоих к свиньям!
Уволили. Послали на биржу труда. Оттуда команди­
ровали: на место Петрушки—Плюшкинского Прошку, на
место Селифана—Григория Доезжай-не-Доедешь. А дело
тем временем кипело дальше!
— Авансовую ведомость!
— Извольте.
— Попросить сюда Неуважая-Корыто.
Оказалось, попросить невозможно. Неуважая месяца
два тому назад вычистили из партии, а уже из Москвы
он и сам вычистился сейчас же после этого, так как де­
лать ему в ней было больше решительно нечего.
— Кувшинное Рыло?
Уехал куда-то на куличку инструктировать Губотдел.
Принялись тогда за Елизавета Воробья. Нет такого!
Есть, правда, машинистка Елизавета, но не Воробей. Есть
помощник заместителя младшего делопроизводителя замзавподотдел Воробей, но он не Елизавета!
Прицепились к машинистке:
— Вы?!
— Ничего подобного! Почему это я? Здесь Елизавета
с твердым знаком, а разве я с твердым? Совсем наоборот...
И в слезы. Оставили в покое.
А тем временем, пока возились с Воробьем, правозаступник Самосвистов дал знать Чичикову стороной, что
по делу началась возня и, понятное дело, Чичикова и след
простыл.
И напрасно гоняли машину по адресу: поворотя на­
право, никакого, конечно, справочного бюро не оказалось,
а была там заброшенная и разрушенная столовая обще­
ственного питания. И вышла к приехавшим уборщица Фетинья и сказала, что никого нетути.
Рядом, правда, поворотя налево, нашли справочное бю­
ро, но сидела там не штаб-офицерша, а какая-то Подстега
Сидоровна и, само собой разумеется, не знала не только
чичиковского адреса, но даже и своего собственного.
137

IX

Тогда напало на всех отчаяние. Дело запуталось до
того, что и чорт бы в нем никакого вкусу не отыскал.
Несуществующая аренда перемешалась с опилками, брабантские кружева с электрификацией, Коробочкина по­
купка с бриллиантами. Влип в дело Ноздрев, оказались
замешанными и сочувствующий Ротозей Емельян и беспар­
тийный Вор Антошка, открылась какая-то панама с пай­
ками Собакевича. И пошла писать губерния!
Самосвистов работал не покладая рук и впутал в об­
щую кашу и путешествия по сундукам и дело о подложных
счетах за раз’езды (по одному ему оказалось замешано
до 50.000 лиц) и проч., и проч. Словом, началось чорт
знает что. И те, у кого миллиарды из-под носа выписали,
и те, кто их должны были отыскать, метались в ужасе и
перед глазами был только один непреложный факт:
— Миллиарды были и исчезли.
Наконец, встал какой-то Дядя Митяй и сказал:
— Вот что, братцы... Видно, не миновать нам след­
ственную комиссию назначить.
X
И вот тут (чего во сне не увидишь!) вынырнул, как
некий бог на машине, я и сказал:
— Поручите мне.
Изумились:
— А вы... того... сумеете?
А я:
— Будьте покойны.
Поколебались. Потом красным чернилом:
— Поручить.
Тут я и начал (в жизнь не видел приятнее сна!).
Полетели со всех сторон ко мне 35 тысяч мотоци­
клистов:
— Не угодно ли чего?
А я им:
158

— Ничего не угодно. Не отрывайтесь от ваших дел.
Я сам справлюсь. Единолично.
Набрал воздуху и гаркнул так, что дрогнули стекла:
— Подать мне сюда Ляпкина-Тяпкина! Срочно! По
телефону подать!
— Так что подать невозможно... Телефон сломался.
— А-а! Сломался! Провод оборвался? Так чтоб он да­
ром не мотался, повесить на нем того, кто докладывает!!
Батюшки! Что тут началось!
— Помилуйте-с... что вы-с... Сию... хе-хе... минутку...
Эй! Мастеров! Проволоки! Сейчас починят!
В два счета починили и подали.
И я рванул дальше:
— Тяпкин? М-мерзавец! Ляпкин? Взять его прохво­
ста! Подать мне списки! Что? Не готовы? Приготовить в
пять минут, или вы сами очутитесь в списках покойников!
Э-э-то кто?! Жена Манилова — регистраторша? В шею!
Улинька Бетрищева — машинистка? В шею! Собакевич?
Взять его! У вас служит негодяй Мурзофейкин? Шулер
Утешительный? Взять!! И того, кто их назначил— тоже!
Схватить его! И его! И этого! И того! Фетинью вон! Поэта
Тряпичкина, Селифана и Петрушку в учетное отделение!
Ноздрева в подвал... В минуту! В секунду!! Кто подписал
ведомость? Подать его каналью!! Со дна моря достать!!
Гром пошел по пеклу...
— Вот чорт налетел! И откуда такого достали?!
А я:
— Чичикова мне сюда!!
— Н...н...невозможно сыскать. Они скрымшись...
— Ах, скрымшись? Чудесно! Так вы сядете на его
место.
— Помил...
— Молчать!!
— Сию минуточку.:. Сию... Повремените секундочку.
Ищут-с.
И через два мгновения нашли!
И напрасно Чичиков валялся у меня в ногах и рвал
159

на себе волосы и френч и уверял, что у него нетрудо­
способная мать.
— Мать!. — гремел я ,— мать?.. Где миллиарды? Где
народные деньги?! Вор!! Взрезать его, мерзавца! У него
бриллианты в животе!
Вскрыли его. Тут они.
— Все?
— Все-с.
— Камень на шею и в прорубь!
И стало тихо и чисто.
И я по телефону:
— Чисто.
А мне в ответ;
— Спасибо. Просите, чего хотите.
Так я и взметнулся около телефона. И чуть было не
выложил в трубку все сметные предположения, которые
давно уже терзали меня:
„Брюки... фунт сахару... лампу в 25 свечей...“
Но вдруг вспомнил, что порядочный литератор должен
быть бескорыстен, увял и пробормотал в трубку:
— Ничего, кроме сочинений Гоголя в переплете, ка­
ковые сочинения мной недавно проданы на толчке.
И... бац! У меня на столе золотообрезный Гоголь!
Обрадовался я Николаю Васильевичу, который не раз
утешал меня в хмурые бессонные ночи, до того, что ряв­
кнул:
— Ура!
И...

Эпилог
... конечно, проснулся. И ничего, ни Чичикова, ни Ноздрева и, главное, ни Гоголя...
— Э-хе-хе,—подумал я себе и стал одеваться, и вновь
пошла предо мной по-будничному щеголять жизнь.

160

Ц ен а 1 р. 50 нон,

ИЗДАТЕЛЬСТВО „ Н Е Д Р А "
MOCK. ГОСУД. ОБ'ЕДИН. ПОЛИГРАФ.
ПРОМЫШЛЕННОСТИ „МОСПОЛИГРАФ“
Склад издания: Тверская, Благовещенский, 3.