СОЛДАТСКАЯ ДРУЖБА
Шесть ожесточенных атак отбили бойцы соединения, прикрывавшего
подступы к переправе; немецкая пехота и танки откатились за высоты, а
к полудню над полем боя установилось
недолгое затишье.
Вечером оборонявшееся соединение получило приказ командования:
переправиться на левую сторону Дона. Дождавшись темноты, части бесшумно снялись, миновав развалины сгоревшего хутора, бездорожно, лесом
начали
отходить
Остатки
роты
к
вел
Дону.
старшина
Поприщеяко. Тяжело
раненного
лейте-
Голощекова несли на плащ-палатке бойцы, сменяясь по очереди.
Позади всех шел бронебойщик Лопахин, и чуть в стороне от него
сонанта
—
гнувшийся
в
дугу Копытовский, -несший тяжелый
мешок
с
патронами
и
ружье.
кромешной тьме,| спотыкаясь об^оголенные корни
разлатые ветви кустарника, только по звуку шагов
определяя направление, взятое идущими впереди. В лощине около перекрестка дорог их накрыла огнем минометная батарея противника. Несколько минут они лежали, прижимаясь к похолодавшей песчаной земле,
а
потом
по
команде
старшины поднялись, бегом пересекли
дорогу.
Огонь был слепой, и потерь они не понесли. И еще раз, когда подходили
к полуразрушенной дамбе, по которой немцы пристрелялись еще засветло, попали под обстрел и на этот раз, пролежали
в
кустарнике
почти
Они
дубков,
полчаса.
молча
шли
цепляясь
за
в
МИХАИЛ
4
Непроглядная
шивалась
высотах,
отблеск
ветвям
озарялась
вспышками
разрывов,
насквозь
про-
светящимися нитями трассирующих пуль. Иногда далеко на
где были немцы, загорался белый, ослепительный свет ракет,
его
и
темнота
ШОЛОХОВ
верхушки деревьев,
причудливо скользил по
бы нехотя, угасал. Ночью в лесу особенно гулзвучали разрывы снарядов, и каждый раз Копытовский
ложился
медленно,
на
как
ко, раскатисто
удивленно восклицал:
Ну и зву-у-ук тут, как в железной бочке!
По щиколотки увязая в песке, они спустились с песчаного холма,
увидели в просветах между кустами тускло блеснувшую
свинцово-еерую полосу Дона, причаленные к берегу темные плоты и большую группу людей на песчаной косе.
Ты, Лопахин?
окликнул их из темноты старшина Поприщенко.
Я,
нехотя отозвался Лопахин.
Старшина отделился от стоявшей возле плота группы, пошел навстречу, с хрустом дробя сапогами мелкие речные ракушки. Он подошел
к Лопахину в упор, сказал дрогнувшим голосом:
Не донесли... умер лейтенант.
Лопахин положил на землю ружье, медленным движением снял каску. Они стояли молча. Прямо в лицо им дул теплый, дышащий пресной
влагой ветер.
Ночью шел дождь, порывами бил сырой, пронизывающий ветер,
и
глухо, протяжно стонали высокие тополи левобережной лесистой стороны Дона. Насквозь
промокший и продрогший, Лопахин жался к безмятежно храпевшему Копытовскому, натягивал на голову тяжелую, пропитанную водой полу шинели, сквозь сон прислушивался к раскатам грома,
звучавшего в сравнении с артиллерийской стрельбой по-домашнеміу мирно и необычайно добродушно.
С рассветом дождь прекратился. Пал густой туман. Лопахин забылся
тревожным и тяжелым сном, но вскоре его разбудили. Старшина поднял
всех на ноги, охрипшим от кашля голосомі сказал:
Лейтенанта надо похоронить, как полагается, и итти. Нечего нам
тут бестолку киселя месить.
На поляне возле дикой яблони с поникшими листьями, осыпанными
слезинками дождя, Лопахин и еще один красноармеец, по фамилии Майборода, вырыли могилу. Когда сняли первые пласты земли, Майборода
—
■—
■—
—
—
—
—
сказал:
—
не
Смотри,
какой дождь
полоскал
всю
ночь,
а
земля
и на
четверть
промокла.
Да,
сказал Лопахин.
И больше до конца работы они не обмолвились ни одним словом.
Последнюю лопатку земли со дна готовой могилы выбросил Майборода.
Он вытер ладонью покрытый испариной лоб, вздохнул.
Ну, вот и отрыли нашему лейтенанту последний окопчик...
Да,
снова" сказал Лопахин.
і
Теперь закурим?
спросил Майборода.
Лопахин отрицательно качнул головой. Желтое, измятое бессонницей
лицо его вдруг сморщилось, и он отвернулся, но быстро овладел собой,
твердым^ голосом сказал:
Пойду, старшине доложу, а ты... ты покури пока.
Старшина любил поговорить, Лопахин это знал и больше всего боялся, что у могилы лейтенанта, оскорбляя слух,
кощунственно зазвучат
пустые и ненужные, казенные слова. Он с тревогой и недоверием смот—
—
—
—
—
—
—
—
5
СОЛДАТСКАЯ ДРУЖБА
рел
старое
на
рыжеусое,
с
припухшими
лицо старшины, перевосумку лейтенанта, которую
глазами
дил взгляд на ремни и потрепанную полевую
старшина осторожно прижимал к груди левой рукой.
Только вчера он, Лопахин, пил водку в окопе лейтенанта, всего лишь
несколько часов назад и эта сумка и пропотевшие ремни портупеи плотно прилегали к горячему, ладному телу лейтенанта,
а сейчас
лежит это
же тело у края могилы, неподвижное и как
бы укороченное смертью,
лежит
мертвый лейтенант Голощеков, завернутый в окровавленную
плащ-палатку, и не тают, не расползаются на бледном лице его капельки
дождя; и вот уже подходит последняя минута прощания...
Лопахин вздрогнул, когда старшина хрипло и тихо заговорил:
Товарищи бойцы, сынки мои, солдаты! Мы хороним нашего лейтенанта...
Он был тоже с Украины, только области он был соседней со
мной. Днепропетровской. У него там, на Украине, мать-старуха осталась,
жинка и трое мелких детишек, это я точно знаю... Он был хороший командир и товарищ, вы сами знаете, и не об этом я хочу сейчас сказать...
Я хочу сказать возле этой дорогой могилы...
Старшина умолк, подыскивая нужные слова, и уже другим, чудесно
окрепшимі и исполненным большой внутренней силы голосом сказал:
Глядите, сыны, какой великий туман кругом! Видите? Вот таким
же туманом черное горе висит над народом, какой там, на Украине нашей и в других местах под немцем остался! Это горе люди и ночью
спят
не заспят и днем через это горе белого
света
не видят... А мы
об этом должны помнить всегда: и сейчас, когда товарища похороняем,
и потом, когда, может быть, гармошка где-нибудь на привале будет возле нас играть. И мы всегда помним! Мы на восток шли, а глаза наши
глядели на запад. Давайте туда и будем глядеть до тех пор, пока последний немец от наших рук не ляжет на нашей земле! Мы, сынки,
отступали, но бились как полагается, вон сколько нас осталось:
раз,
два
и обчелся...
Нам не стыдно добрым людям в глаза глядеть. Не
стыдно... Только и радости, что не стыдно, но и не легко! От земли в
гору нам глаза подымать пока рано. Рано подымать! А я так хочу, чтобы нам не стыдно было поглядеть в 'Глаза сиротам нашего убитого товарища лейтенанта, чтобы не стыдно было поглядеть в глаза его матери
и жене и чтобы могли мы им, когда свидимся, сказать
честным голосом:
«Мы идем кончать то, что начали вместе с вашим сыном и отцом, за
—
—
—
—
он,
что
дорогой
ваш
человек,
идем кончать, чтоб он
жешь, потрепали-таки
жизнь
свою
на
Донщине отдал,
выздох!» Нас потрепали, тут уж
—
немца
ничего не
ска-
добре.
Но я старый среди вас человек и солдат
старый
слава богу, четвертую войну ломаю
и знаю, что живая кость
мясом всегда обрастет.' Обрастем
и мы! Пополнится наш полк людями,
и вскорости опять пойдем мы хоженой дорогой, назад, на заход солнца.
Тяжелыми шагами пойдем... Такими тяжелыми, что у немца под ногами
—
—
земля
затрясется!
Старшина
шись
.
трудно,
хин еле
по-стариковски,
лейтенанта,
над теломі
сказал
преклонил одно колено и, нагнувтихо, что взволнованный Лопа-
так
расслышал:
Может, и вы, товарищ лейтенант, еще услышите нашу походку...
Может, и до вашей могилки долетит ветер с Украины...
ч
Двое бойцов соскочили в могилу, бережно приняли на руки негну—
щееся
тело
песчаной
Быстро
Не подымаясь с колен, старшина бросил горсть
руку.
над могилой маленький песчаный
холмик, отгремел
лейтенанта.
земли
и поднял
вырос
6
троекратный ружейный
продолжая его,
рея.
Никогда
как
в
эти
медленно
ребята?
ШОЛОХОВ
салют,
удесятеренной
загрохотала
еще
не
и,
было у Лопахина
восхищения
и
и
разгневанной силой
гаубичная бата-
неподалеку
горько на сердце,
под кустом. Мимо
еще один боец. Лопахин слышал, как,
зависти, Копытовский говорил:
Ища одиночества,
прошли Копытовский и
от
с
расположенная
часы.
захлебываясь
—
МИХАИЛ
он
так
ушел
тяжело
в
и
лес, лег
дивизия, она недавно подошла
сюда.
Видал,
штаны
на
них, что гимнастерки,
что
шинельки
...новенькая
Что
—
какие
все
с
иголки, все блестит! Нарядные, черти, ну просто как женихи! А на себя
глянул
батюшки светы!
как,, скажи, я на собачьей свадьбе побывал,
как, скажи, меня двадцать кобелей рвали! Одна штанина в трех местах
располосованная, а зашить нечем, .нитки все кончились. Гимнастерка на
спине вся сопрела от пота, лентами ползет и уже на бредень стала
похожа. Про обувку и говорить нечего: левый сапог рот раззявил, и неизвестно, чего он просит
то ли телефонного провода на перевязку подошвы, то ли настоящей починки... А кормятся они как? Точно в санатории!
Рыбу, глушенную бомбами, ловят в Дону; при мне в котел такого сазана завалили, что ахнешь! Живут, как на даче. Так, конечно, можно воевать.
А побывали бы в таком переплете, как мы вчера, сразу облиняли
бы эти женихи!
Лопахин лежал, упершись локтями в рыхлую земяю, устало думая о
том, что теперь, пожалуй, остатки полка отправят в тыл на переформирование или на пополнение какой-либо новой части,
что
этак,
чего
доброго, придется надолго проститься с фронтом, да еще в такое время,
когда немец осатанело прет к Волге и -на фронте дорог каждый человек.
Он представил себя с тощим «сидором» за плечами, уныло бредущим
куда-то в неведомый тыл, а затем воображение подсказало ему и все
остальное: скучная, лишенная боевых тревог и радостей жизнь в провинциальном городке, пресная жизнь запасника, учения за городом, в выжженной солнцем степи, стрельбы по деревянным макетам танков и нудные наставления
какого-нибудь бывалого лейтенанта, который по долгу
службы и на него, Петра Лопахим, уже прошедшего все огни и воды и
медные трубы, будет смотреть, как на молодого, лопоухого призывника... Лопахин с негодованием повертел головой, заерзал на месте.
Нет,
чорт возьми, не для него эта тихая жизнь! Он предпочитает стрелять по
настоящим немецким танкам, а не по каким-то там глупым макетам,
и
итти на запад, а не на восток, и лишь на худой конец постоять
немного
здесь, у Дона, перед новым> наступлением. Да и что его может удерживать
в части, где не осталось
ни одного старого товарища?
Нет Стрельцова, с которым они подружились простой и крепкой солдатской дружбой. Насмешливый, злой на язык весельчак Лопахин словно бы дополнял всегда сдержанного, молчаливого Николая, и, глядя на
них,
старшина
Поприщенко
медлительный пожилой украинец
не
—
—
—
—
—
Петра
—
Лопахина и Николая Стрельцова превратить в тесто, а потом хорошенько перемесить то тесто и слепить из 'чего человека,
может, и помучился бы из двоих один настоящий человек,
а может, и нет,
кто ж его знает,
что из этого
месива
вышло
бы!»
Стрельцова нет, вчера его контузило, и неизвестно, куда попадет он
после госпиталя; только за один вчерашний день погибли Звягинцев, повар Лисиченко, Кочетыгов, сержант Никифоров, Борзых... Сколько их,
боевых друзей, осталось навсегда лежать
на
широких просторах от
Харькова до Дона! Они лежат на родной, поруганной врагом земле и
раз говорил: «Если бы
..
Лопахин
близко
увидел черные, сияющие
счастьем глаза
Стрельцова...
>
МИХАИЛ
8
безмолвно
об отмщении, а он, Лопахин, пойдет в тыл стрелять
и учиться тому, что
давно уже
постиг
на
поле
взывают
фанерным
по
ШОЛОХОВ
танкам
боя?!
Лопахин проворно
вскочил
на
ноги, отряхнул
с
песок,
колен
пошел
старой землянке, где расположился старшина.
«Буду просить, чтоб оставили меня в действующей части. Копчен
бал, никуда я отсюда не пойду!» решил Лопахин, напрямик продираясь
к
густые кусты шиповника.
Он прошел не больше двадцати шагов, когда вдруг услышал знакомый голос Стрельцова. Изумленный Лопахин, не веря самому себе, круто повернул в сторону, вышел на небольшую полянку и увидел стоявшего к нему спиной Стрельцова и еще трех незнакомых красноармейцев.
Николай!
крикнул Лопахин, не помня себя от радости.
Красноармейцы выжидающе взглянули на Лопахина, а Стрельцов попрежнему стоял, ее оборачиваясь, и что-то громко говорил.
Николай! Откуда ты, чортушка?!
снова крикнул Лопахин веселым, дрожащим от радости голосом.
Руки Стрельцова коснулся один из стоявших радом с ним красноармейцев, и Стрельцов повернулся. /На лице его разомі вспыхнула горячая
просветленная улыбка, и он пошел навстречу Лопахину.
■
Дружище, откуда же ты взялся?
еще
издали
прокричал
Лопахин.
Стрельцов молча улыбался и, размахивая длинными руками, крупно,
но не особенно уверенно шагал по поляне.
Они сошлись возле недавно отрытой щели с празднично желтыми
отвалами свежей песчаной земли, крепко обнялись. Лопахин близко увидел черные, сияющие счастьем глаза Стрельцова, задыхаясь
от
волне-
сквозь
—
—
—
—
—
—
ния, сказал:
Какого чорта! Я тебе ору во всю глотку, а ты молчишь. В чем деГовори же, откуда ты, как? Почему ты здесь очутился?
Стрельцов с неподвижной, как бы застывшей улыбкой внимательно
напряженно смотрел на шевелящиеся губы Лопахина и наконец ска—
ло?
и
заикаясь и необычно растягивая слова:
Петька! До чего я рад, ты просто не поймешь!.. Я уже отчаялся
разыскать кого-либо из вас... Тут столько нар-р-роду...
Откуда же ты взялся? Тебя же в медсанбат отправили!
воскликнул Лопахин.
И вдруг смотрю
он! Лопахин! А где- же остальные?
Да ты что, приоглох немного?
удивленно спросил Лопахин.
Я вас со вчерашнего вечера ищу, все части обошел! Хотел на ту
сторону переправиться, но один капитан, артиллерист,
сказал,
что всё
оттуда отводится,
еще сильнее заикаясь, сияя черными глазами, про-
зал, слегка
—
—
—
—
—
—
—
—
—
говорил
Стрельцов.
Лопахин,
—
бой
ла».
и
—
все
еще
не
осознавая
того,
что
произошло
с
его
другом',
Стрельцова по плечу.
Э, братишечка, да ты основательно недослышишь! Вот у нас с тополучается, как в присказке: «Здорово, кума!»
«На рынке бы«Аль ты глуха?»
«Купила петуха». Да ты что, на самом деле
засмеялся,
хлопнул
недослышишь?
—
—
уже значительно громче спросил Лопахин.
И говоришь как-то неровно, заикаешься... Постой... Так это же у тебя после
контузии? Вот оно что!
Лопахин густо побагровел от досады на самого себя и с острой
болью взглянул в изменившееся,
но
попрежнему улыбающееся лицо
—
—
СОЛДАТСКАЯ ДРУЖБА
Стрельцова. А
мучительно,
положил
тот
тяжело
на
заикаясь,
плечо
Лопахина
вздрагивающую
руку,
сказал:
Давай присядем, Петя. Со мной трудно
—
9
разговаривать,
вот...
видишь,
я
после
случая с бомбой ничего не слышу. И
заикаться
Ты пиши, а я тебе буду отвечать.
Он присел возле щели, достал из грудного кармана засаленный блокнотик и карандаш. Лопахин выхватил у него из рук карандаш, быстро
написал: «Понимаю, ты удрал из медсанбата?» Стрельцов заглянул ему
через плечо, сказал:
Ну, как сказать
удрал... Ушел
это вернее.
Я говорил врачу,
того
стал...
—
что
—
уйду,
«За
с
как
каким
только
—
станет
чертой? Тебе,
такой яростью
ша
м«е
нажал
на
полегче.
дураку, лечиться
надо!»
восклицательный знак,
что
написал
Лопахин и
каранда-
сердечко
сломалось.
Стрельцов прочитал
и
удивленно пожал плечами.
чортомі? Кровь из ушей у меня перестала
прекратились. Чего ради я там валялся бы?
Он
мягко взял из рук Лопахина 'карандаш, достал перочинный ножик и, зачиняя карандаш, сдувая
с колена крохотные стружки,
сказал:
А потом я просто не мюг там оставаться.
Полк был в очень тяжеломі положении, вас осталось немного... Как я мюг ее притти? Вот я и пришел.
Драться рядом с товарищами ведь можно и глухому. Верно, Петя?
Гордость за человека, любовь и восхищение заполнили сердце Лопахина. Ему хотелось обнять и расцеловать
Стрельцова, но горло внезапно
сжала
горячая спазма, и он, стыдясь своих слез, отвернулся, торопливо
Как
—
итти,
же
тошноты
это
—
за
каким
почти
—
—
достал
кисет.
Низко опустив голову,
Лопахин сворачивал папироску и уже почти
бумагу упала большая светлая слеза, и бумага расползлась под пальцами Лопахина...
Но Лопахин был упрямый человек: он оторвал от старой, почерневшей на сгибах газеты новый листок, осторожно пересыпал в «его табак
и папироску все же свернул.
совсем
приготовил ее,
как
на
Монет. Симонов
СЫН АРТИЛЛЕРИСТА
майора Деева
Товарищ, майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Был у
Еще
I
с
двадцатых
Бывало Ленька спасует,
Взять не сможет барьер.
Свалится
годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
—
А у майора
Петрова
—
Друг
его
этого
оставался
на
свете
не
Ничто нас в жизни не
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка'
У майора была.
может
—
И
в
еще два-три
и
года,
унесло
стороны
Деева
Вызовет Деев Леньку:
А ну, поедем гулять,
і
—
мой мальчик,
умирать.
Два раза
Прошло
сорванца.
Петрова
Военное ремесло.
—
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!
захнычет.
Учись) брат, барьеры брать!
Держись,
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде
Бывало вместо отца
Для
и
Понятно,
еще малец!
Деев его поднимет,
Словно второй отец,'
Подсадит снова на лошадь:
—
—
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Уехал Деев
И даже
на
адрес
Увидеться
—
Север
забыл.
б здорово!
это
СЫН
АРТИЛЛЕРИСТА
II
А писем
он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Жаль,
Отцу
Иногда
Он, скрипнув зубами,
—
тишина,
кончилась
Искал
по
—
блеснула
глазах
слеза.
рукавом
молча
глаза.
пришлось майору,
детстве, ему сказать:
Держись, мой мальчик, на свете
Два раза не умирать.
И
жив
Ничто нас в жизни не
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
может
—
Петрова:
и
в
—
друзей.
нашел
—
снова
Как
газетам
имена
Однажды
Значит,
счастья
пролетело.
Внезапно загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда
в
Непрошенная
вспоминал.
лет
Вдруг
такого
пришлось дожить.
У Леньки
Отер
Десять
до
не
здоров!
—
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой.
Чтоб выручить всех, был должен
Кто-то рискнуть собой.
В газете его хвалили, \
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров Николай Егоры?
Геройски погиб в Крыму.
Майор к 'себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
По вашему
—
приказанью
Явился, товарищ майор.
Деев вынул газету,
Спросил:
И
с
какого числа?
грустью пенял, что
Сюда
в
Северных
К Дееву
вечеров
в
полк
При
сидел
назначен
Петров.
над
картой
двух чадящих
сажень
В первые две
Майор
его
не
в
плечах.
—
—
Значит,
школу,
служить.
окончил
вместе
явился.
такой тропинке,
ходил.
оттуда
огонь
—
по
радио
батарей.
Так точно,
ясно.
Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.
—
Майор
—
Будем
по
не
никто
Вести
Ясно?
А ну повернитесь к свету.
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы, так ведь это
Сбрить!
и весь
разговор.
Ленька?
Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
—
что
/
Лишь голос у лейтенанта
О чем-то напоминал.
—
Пройдешь
Где
Будешь
минуты
узнал,
—
хорошо,
ж,
что
свечах.
Вошел высокий военный,
Косая
Ну
•—
Оставь документы мне,
Возьмешь с собою радиста,
Рацию на спине.
И через^фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
один из пасмурных
Был лейтенант
Деев
почта
долго шла.
слишком
А вскоре
—
секунду встал,^.
Как в детстве, двумя руками^
Леньку к себе прижал:
—
на
Идешь
Что
на
такое
трудно притти
дело,
назад.
Как командир тебя -я
Туда посылать не "рад,
Но
как
отец..: Ответь
мне:
Отец я тебе иль нет?
Отец,
сказал ему Ленька
—
—
И обнял
его в
ответ.
КОНСТАНТИН
12
Так вот,
СИМОНОВ
отец, раз вышло
смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать;
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик, на свете
Два раза не умирать.
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
Понял меня?
Все понял.
Разрешите итта?
Иди!
Майор побледнел,
Четыре, десять
Майор остался в
Снаряды рвались
землянке,
Майор
впереди.
Со спокойным лицом:
—
На
жизнь
как
и
—
—
—
—
Где-то гремело
—
Третий сигнал по радио:
«Немцы, вокруг меня.
Бейте
четыре, десять,
Не жалейте огня!»
—
услышав
раз
То
место,
—
как
—
Ленька
где его
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забцл, что он был отцом.
продолжал
командовать
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Огонь!
Летели снаряды.'
Огонь!
Заряжай скорей!
По квадрату четыре
десять
Било пять батарей.
Двенадцать
Радио
Майор
следил
Прошел
Час
К
—
часам.
сейчас,
—
он
ухало.
и
по
через
сейчас
наверно,
Два
он
—
Ползет
—
Его
теперь,
должно
Не
быть,
рассвет.
застал
Деев вышел на воздух
Как ярко светит луна!
могла
подождать
Проклята будь
—
до
завтра,
она!
первый
как
сказал.
я
Я верю,
Не
свои снаряды
могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!»
И
на
командном пункте,
сигнал,
Приняв последний
Майор в оглохшее
Не
Всю ночь, шагая, как маятник,
Глаз майор не смыкал,
■
Пока по радио утром
Донесся
молчало.
—
на самый хребет.
поскорей бы, чтобы
не
—
час
Бейте,
подножию высоты.
Три
—
—
Потом донесся сигнал:
«Молчал
оглушило взрывом,
посты.
добрался
он
—
—
—
выдержав,
Ты
радио,
закричал:
меня, я верю,
взять,
слышишь
Смертью
Держись,
таких
не
мой мальчик,
не умирать.
сигнал:
Два раза
добрался.
Координат
три, десять,
Скорей давайте огня!»
Никто нас в жизни не
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
Орудия
Майор
К полудню 'была
«Все
в
порядке,
Немцы -левей
меня.
зарядили,
рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
Координат
Скорее еще
—
меня.
пять,
огня!»
свете
может
—
—
«Немцы правей
на
десять,
В атаку
пошла
пехота,
чиста
От убегавших немцев
Скалистая
Всюду
высота.
валялись
Раненый,
но
трупы,
живой,
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
СЫН
АРТИЛЛЕРИСТА
Когда размотали повязку,
Что
завязал,
поглядел на Леньку
наспех
Майор
И вдруг
Был он
он
его
все
не
тот
узнал.
прежний,
же,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только
совсем седой.
—
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
—
Держись,
Два раза
не
отец,
иа
свете
умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была...
—
Вот
какая
Про
славные
история
эти
И при свече в землянке
В ту яочь мы подняли тост
За тех, кто в бою не дрогнул,
Кто мужественен и прост!
дела
На полуострове Среднем
Рассказана міне была.
За то, чтоб у этой истории
Был счастливый конец,
За то, чтобы -выжил Ленька,
Чтоб им 'Гордился отец,
За бойцов, защищавших
Границы страны своей,
За отцов, воспитавших
Достойных их сыновей!
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна.
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по земшянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
13
Алексей Толстой
РУССКИЙ ХАРАКТЕР
ИЗ РАССКАЗОВ
Русский характер!
многозначительное.
с
вами
русском
о
-
ИВАНА
для
небольшого
Что поделаешь
мве
характере.
СУДАРЕВА
рассказа
—
—
именно
название
и
хочется
слишком
поговорить
Русский характер! Поди-ка
опиши его... Рассказывать
ли о героичеих столько,
что
растеряешься
который предповыручил один мой приятель небольшой историей из.
личной жизни. Как он бил немцев
я рассказывать
не стану, хотя он
и носит золотую звездочку и половина груди в
орденах. Человек
он
ских
честь.
подвигах? Но
Вот
меня
—
и
—
простой,
тихий,
обыкновенный
—
колхозник
Саратовской области.
из
приволжского
села
Но среди других заметен сильным и соразмерным
сложением
и красотой.
Бывало
заглядишься, когда ^он
вылезает
из
башни танка,
бог войны! Спрыгивает с брони на землю, стаскивает
шлем с влажных кудрей, вытирает ветошью чумазое лицо и непременно
улыбнется от душевной приязни.
На войне, вертясь постоянно около смерти, люди делаются лучше,
всякая
чепуха с них слезает,
как
нездоровая кожа после солнечного
ожога, и остается в человеке ядро. Разумеется, у одного оно покрепче,
у другого послабже, но и те, у кого ядро с изъяном, тянутся: каждому
хочется
быть хорошим и верным товарищем. Но приятель
мой, Егор
Дремюв, и до войны был строгого поведения, чрезвычайно уважал и
любил мать, Марью Поликарповну, и отца своего, Егора Егоровича.
«Отец мой человек степенный, первое
он себя уважает.
Ты, говорит,
сынок, многое увидишь на свете и за границей побываешь, но русским
званием
гордись...»
У него была невеста из того же села на Волге. Про невест и про
—
—
—
/
РУССКИЙ ХАРАКТЕР
15
говорят много, особенно если на фронте затишье, стужа, в
огонек, трещит печурка и люди поужинали. Тут наплетут такое
уши развесишь. Начнут, например: «Что такое
любовь?»
Один скажет: «Любовь возникает на базе уважения...» Другой: «Ничего
подобного, любовь
это ііривычка, человек
любит не только жену, но
отца
с матерью
и даже
животных...»
«Тьфу, бестолковый!
скажет
третий.
Любовь
это
когда в тебе все кипит, человек ходит вроде
как пьяный...» И так философствуют
и час
и другой, покуда старшина,
вмешавшись, повелительным голосом не определит самую суть...
Егор Дремюв, должно быть стесняясь этих разговоров, только
вскользь
помянул мне о невесте
очень, мол, хорошая девушка и уж
если
сказала, что будет ждать,
дождется,
хотя
бы он вернулся на
жен
у нас
землянке
коптит
—
—
—
—
—
—
—
—
одной
ноге...
Про
«О
вые
военные
таких
дела
делах
его
тоже
не любил много разглагольствовать:
неохота!» Нахмурится и закурит. Про боеузнавали со слов экипажа, в особенности удив-
подвиги
он
вспоминать
танка
мы
слушателей водитель Чувилев.
...Понимаешь, только мы развернулись, гляжу, из-за горушки вылезает...
Кричу: «Товарищ лейтенант, тигра!»
«Вперед,
кричит,
лял
—
—
^полный
газ!..»
Я
давай
стволом-то
и
водит,
по
ельничку
маскироваться
—
—■
вправо, влево...
А товарищ лейтенант как даст ему в бок -г
еще в башню
он и хобот
задрал... Как даст в третий
у тигра изо всех
щелей повалил дым,
пламя как рванется
из него на сто метров вверх... Экипаж и полез через
запасной люк... Ванька Лапшин из пулемета
повел
они
и
лежат,
ногами дрыгаются...
Нам, понимаешь, путь расчищен. Через пять минут
влетаем
в деревню.
Тут я прямо обезживотел... Фашисты кто куда...
А грязно, понимаешь,
другой выскочит из сапогов и в одних носках
порск! Бегут все к сараю. Товарищ лейтенант дает мне команду:
«А ну
двинь по сараю». Пушку мы отвернули, на полном газу я на
сарай и наехал... Батюшки! По броне балки загрохотали, доски, кирпичи, фашисты, которые сидели под крышей... А я еще
и проутюжил,
остальные руки вверх
и «Гитлер
капут»...
Так воевал лейтенант Егор Дремюв, покуда не случилось с ним несчастье.
Во время Курского побоища, когда немцы уже истекли кровью
и дрогнули, его танк
на бугре, на пшеничном поле
был подбит снарядом, двое из экипажа тут же убиты, от второго снаряда танк загорелся. Водитель Чувилев, выскочивший через передний люк, опять взобрался
на
броню и успел вытащить лейтенанта
он
был без сознания,
комбинезон на нем горел. Едва Чувилев оттащил лейтенанта, танк взорвался с такой силой, что башню отшвырнуло метров на пятьдесят. Чувилев кидал пригоршнями рыхлую землю на лицо лейтенанта,
на голову,
на одежду, чтобы сбить огонь. Потом пополз с ним от воронки к воронке на перевязочный пункт... «Я почему его тогда поволок?
рассказывал Чувилев.
Слышу, у него сердце стучит...»
Егор Дремов выжил и даже не потерял зрение, хотя лицо его было
так обуглено, что местами
виднелись кости. Восемь месяцев
он пролежал в госпитале, ему делали одну за другой пластические
операции, восстановили и нос, и губы, и веки, и уши. Через восемь месяцев,
когда
были сняты повязки, он взглянул на свое и теперь не на свое лицо.
Медсестра, подавшая ему маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул зеркальце.
«Бывает хуже,
сказал он.
С этим жить можно».
Тигра
слепой, ударил
брызги! Как даст
как
—
—
мимо...
—
—
—
—
—
■—
—
—
—
'
—
—
—
—
—
—
—
АЛЕКСЕИ
16
Но больше
просил зеркальце у медсестры,
к нему. Комиссия
будто привыкал
иестроевой службе.
пывал
■к
он не
ТОЛСТОЙ
свое
лицо,
только
нашла
часто
его
ощу-
годным
Тогда он пошел к генералу и сказал: «Прошу вашего разрешения
вернуться в полк».
«Но вы же инвалид», сказал генерал. «Никак нет,
урод, но ѳто делу не помешает, боеспособность восстановлю
полностью». (То, что генерал во- (время разговора старался не глядеть на него,
Егор Дремов отметил и только усмехнулся лиловыми, прямыми, как
щель, губами.) Он получил двадцатидневный отпуск для полного восстановления здоровья и поехал домой, к отцус матерью. Это было как раз
в марте
этого года.
На станции он думал взять подводу, но пришлось итти пешком восемнадцать верст. Кругом еще
лежали
снега,
было сыро, пустынно,
студеный ветер отдувал полы его шинели, одинокой тоской насвистывал
в ушах. В село
он пришел, когда уже были сумерки. Вот и колодезь;
высокий журавель покачивался и скрипел. Отсюда шестая изба
родительская.
Он вдруг остановился, засунул руки в карманы. Покачал головой. Свернул наискосок к дому. Увязнув по колено в снегу, нагнувшись к окошечку, увидел мать,
при тусклом свете привернутой лампы
над столом она собирала ужинать. Все в том же темном платке, тихая,
неторопливая, добрая. Постарела,
торчали худые плечи... «Ох, знать
бы,
каждый бы день ей надо было писать о себе хоть два словечка!..»
Собрала на стол нехитрое
чашку с молоком, кусок хлеба, две ложки,
солонку
и задумалась,
стоя
перед столом, сложив худые руки под
грудью... Егор Дремов, глядя в окошечко на мать, понял, что невозможно ее испугать,
нельзя, чтобы у нее отчаянно задрожало
старенькое
—
я
—
—
—
—
—
лицо.
Ну ладно!
Он отворил калитку, вошел во дворик и на крыльце постуоткликнулась за дверью: «Кто там?» Он ответил: «Лейтенант, Герой Советского Союза Громов».
У него так заколотилось сердце
привалился плечом к притолоке.
Нет, мать не узнала его голоса. Он и сам, будто в первый раз, услышал
свой голос, изменившийся после всех
операций: хриплый, глухой, неясный.
Батюшка, а чего тебе надо-то?
спросила она.
Марье Поликарповне привез поклон от сына, старшего лейтенанчался.
Мать
—
—■
—
—
та
Дремова.
Тогда она отворила дверь и кинулась к нему, схватила
Жив Егор-то мой? Здоров? Батюшка, да ты зайди
—
за
в
руки:
избу.
Егор Дремов
сел на лавку у стола
на то самое
место,
где сидел,
доставали до полу и мать бывало', погладив
головке, говаривала: «Кушай, касатик». Он стал рассказывать про ее сына, про самого себя,
подробно, как он ест, пьет, не
терпит нужды ни в чем, всегда здоров, весел, и
кратко о сражениях,
где он участвовал со своим танком.
Ты скажи
страшно на войне-то?
перебивала она, глядя ему в
лицо темными, его не видящими глазами.
Да, конечно, страшно', мамаша, однако
привычка.
Пришел отец, Егор Егорович, тоже сдавший за эти годы
бородку
у него как мукой осыпало. Поглядывая на гостя, потопал на пороге разбитыми валенками, не спеша размотал шарф, снял полушубок, подошел к
столу, поздоровался за руку
ах, знакомая была, широкая, справедливая родительская
рука! Ничего не спрашивая, потому что и без того
когда
его по
еще
у
него ноги не
кудрявой
—
—
—
—
—
—
—
—
—
В
село
он
пришел,
когда уже
были сумерки.
АЛЕКСЕИ
18
ТОЛСТОЙ
было понятно, зачем здесь гость в орденах, сел и тоже начал слушать,
полуприкрыв глаза.
Чем дольше лейтенант Дремюв сидел неузнаваемый и рассказывал о
себе и не о себе, тем невозможнее было ему открыться
встать, сказать: «Да признайте же вы меня, урода, мать, отец!..» Ему было и хорошо за родительским' столом и обидно.
Ну что ж, давайте ужинать. Мать, собери чего-нибудь для гостя.
Егор Егорович открыл дверцу старенького шкапчика, где в уголку
налево лежали рыболовные крючки в спичечной коробке,
они
там
и
лежали,
и стоял
чайник с отбитым носиком,
он там и стоял,
где
пахлгі хлебными крошками и луковой шелухой. Егор Егорович достал
склянку с вином
всего на два стаканчика,
вздохнул, что больше не
—
—
—
—
—
—
—
достать.
Сели ужинать, как в прежние годы. И только за ужином старший
лейтенант Дремов заметил, что мать особенно пристально следит за его
с ложкой. Он усмехнулся,
мать подняла глаза, лицо ее болезненно задрожало.
Поговорили о том и о сем, какова будет весна, и справится ли народ
с севом, и О' том, что этимі летом надо» ждать
конца войны.
Почему вы думаете, Егор Егорович, что этим летом надо ждать
конца войны?
Народ осерчал,
ответил
Егор Егорович,
через смерть
перешли, теперь его не остановишь, немцу
капут.
Марья Поликарповна спросила:
Вы не рассказали, когда ему дадут отпуск
к нам съездить
на
побывку. Три года его не видала
чай, взрослый стал, с усами ходит..
Эдак
каждый день
около смерти, чай, и голос у него стал грубый?
Да вот приедет
может, и не узнаете,
сказал лейтенант.
Спать ему. отвели на печке, где он помнил каждый кирпич, каждую
щель в бревенчатой стене, каждый сучок в потолке. Пахло овчиной, хлебом
тем роднымі уютом, что не забывается
и в смертный час. Мартовский ветер посвистывал над крышей. За перегородкой похрапывал отец.
Мать ворочалась, вздыхала, не спала. Лейтенант лежал ничком, лицомі в
ладони. «Неужто так и не признала,
думал,
неужто
не
признала?
рукой
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Мама,
Наутро
лась
—
мама...»
он
проснулся
от
у-печи. На протянутой
потрескивания дров
веревке Еисели его
мать осторожно возивыстиранные портянки.
—
У двери стояли вымытые сапоги.
Ты блинки пшенные ешь?
спросила она.
Он не сразу ответил, слез с печи, надел гимнастерку, затянул пояс
и
босой
сел на лавку.
Скажите, у вас в селе проживает Катя Малышева, Андрея Степановича Малышева дочь?
Она в прошлом' году курсы окончила, у нас учительницей. А тебе
—
—
—
—
—
—
ее
повидать
надо?
Сынок ваш просил непременно ей передать поклон.
Мать послала за ней соседскую
девочку.
Лейтенант не успел и
обуться, как прибежала Катя Малышева. Широкие серые глаза ее блестели, брови изумленно взлетали, на щеках радостный румянец. Когда
откинула с головы на широкие плечи вязаный платок, лейтенант даже
застонал про себя: поцеловать бы эти теплые светлые волосы!.. Только
такой представлялась ему подруга: свежа, нежна, весела, добра, красива
так, что еот вошла, и вся изба стала золотая...
—■
.
ХАРАКТЕР
РУССКИЙ
Вы привезли
—
поклон
нагнул голову, потому
ночь, так ему
в
что
от
19
Егора? (Он стоял спиной к свету и только
не мог.) А уж я его жду и день
и
говорить
и скажите...
Она подошла близко к нему. Взглянула, и, будто ее слегка ударили
грудь, откинулась, испугалась. Тогда он твердо решил уйти
сегодня
—
же.
>
Мать
блинов
раслейтенанте Дремове, на этот раз о его воинских подвигах,
рассказывал жестоко и не поднимал глаз на Катю, чтобы не видеть на ее милом лице отражения своего уродства.
Егор Егорович захлопотал было, чтобы достать колхозную лошадь,
но он ушел на станцию пешком, как пришел. Он был очень угнетен' всем
происшедшим, даже, останавливаясь, ударял ладонями себе в лицо, повторял сиплым го'лосож «Как же быть-то теперь?»
Он вернулся в свой полк, стоявший в глубоком тылу на пополнении.
Боевые товарищи встретили его такой искренней радостью, что у него
отвалилось от души то, что не давало «и спать, ни есть, ни дышать. Решил так: пускай мать подольше не знает о его несчастье. Что
же
касается Кати
эту занозу он из сердца вырвет.
Недели через две пришло от матери письмо:
«Здравствуй, сынок мой ненаглядный. Боюсь тебе и писать, не знаю,
что и думать. Был у нас один человек от тебя
человек очень хороший,
только лицом дурной. Хотел пожить, да сразу собрался
и уехал. С тех
пор, сынок, не сплю ночи
кажется мне, что приезжал ты. Егор Егорович бранит меня за это: «Совсем,
говорит,
ты, старуха, свихнулась
с ума: был бы он наш сын
разве бы он не открылся... Чего ему скрываться? Если это был бы он,
таким лицом, как у' этого, кто к нам приезжал, гордиться нужно». Уговорит меня Егор Егорович, а материнское
сердце
все свое: он это, он был у нас!.. Человек этот спал на печи, я
шинель его вынесла на" двор
почистить, да припаду к ней, да заплачу,
он это, его это!.. Егорушка, напиши мне христа-ради,
надоумь ты
меня: что было? Или уж вправду
с ума ясвихнулась...»
Егор Дремов показал это письмо мне, Ивану Судареву, и, рассказывая свою 'историю, вытер глаза рукавом. Я ему:
Вот,
говорю,
характеры столкнулись! Дурень ты, дурень, пиши скорее матери, проси у нее прощенья, не сеоди ее с ума... Очень ей
нужен твой образ! Таким-то она тебя еще больше станет любить...
Он в тот же день написал письмо: «Дорогие мои родители, Марья
Ппликарповна и Егор Егорович, простите меня за невежество, действительно у вас был я, сын ваш...» И так далее,
и так далее,
на
четырех
страницах мелким почерком. Он бы и на двадцати страницах написал
было бы можно.
Спустя некоторое» время стоим мы с ним на полигоне,
прибегает
напекла
сказывал
пшенных
с
топленым
молоком.
Он
опять
о
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Егору Дремюву:
Товарищ капитан, вас спрашивают...
Выражение у солдата такое, хотя он стоит по
ловек собирается
выпить. Мы пошли в поселок,
мы с Дремювымі жили. Вижу
он не в себе, все
«Танкист, танкист, а
нервы». Входим в избу
солдат
и
—
—
—
—
всей
форме, будто
че-
избе,
где
подходим к
покашливает...
—
он
впереди
Думаю:
меня,
и
я
слышу:
—
Мама, здравствуй,
И вижу
2* і-
—
маленькая
я!..
старушка
это
лрипала
к
нему
на
грудь.
Огляды-
АЛЕКСЕИ
ваюсь
—
ТОЛСТОЙ
тут, оказывается, и другая женщина. Даю честное слово:
еще красавицы,
не
одна же
она
такая,
но
лично
где-нибудь
не
я
—
видал.
Он оторвал
нал, что
—
ли
есть
Катя!
ждать,
от
себя мать, подходит
богатырским
всем
—
а не
говорит
он.
сложением
—
Катя,
к
этой девушке,
а
был бог войны.
—
я
уже поми-
это
зачем
вы
приехали? Вы
того
обеща-
этого...
Красивая Катя ему отвечает,
а я хотя ушел в сени, но слышу:
Егор, я с вами собралась жить навек. Я вас буду любить верно,
очень буду любить... Не отсылайте меня...
Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет
—
—
суровая беда,
ла
—
в
большом или
красота.
человеческая
в
маломі, и поднимается
в
нем великая
си-
Сергей Михалков
МАТЬ
По большаку правее полустанка,
Итти пять верст
деревня Хуторянка.
—
Спервоначалу
были хутора,
Да разрослись. И стали год за годом
Дружнее жить, богаче быть народом
Деревней стали. Сорок два двора.
Вокруг
Густы
Всего
луга
леса
—
есть чем кормить скотину,
орешник да малина.
—
—
грибов
дров.
тебе речушка,
А там, глядишь, другая деревушка,
Но в той уже поменее дворов.
хватает:
Сойдешь
и
и
под горку, тут
Живет народ, других не обижая,
От урожая и до урожая,
От снега до засушливой поры.
•И у соседей хлебушка не просит.
И в пору сеет. В пору сенокосит.
Коней кует. И точит топоры.
И
землю
под озимые
Гуляет свадьбы,
боронит,
стариков хоронит,
И песни молодежные поет,
Читает вслух газетные страницы...
\
СЕРГЕИ МИХАЛКОВ
За тридевять земель
И дальний поезд до
Москва-столица,
везет...
нее
родной деревне, третья хата с
Другой судьбы себе не выбирая,
В
Полвека
Хохлова
жизни прожила
В тихой Хуторянке
труде крестьянское жизнь крестьянки,
приметишь, как она прошла.
Прошла
И
не
краю,
честной
Груша.
в
«
Здесь
Здесь
Вошла
Здесь
Здесь
Здесь
на
к
бегала,
замуж захотела,
гулянках парня присмотрела,
некіу хозяйкой в бедный дом.
девках
в
здесь
Грушею-солдаткой,
первой белой прядкой,
называлась
поседела
вынянчила
четырех
с
трудом.
Она порой сама недоедала,
Чтоб только детям* поровну хватало,
Чтоб сытыми вставали от стола.
Она с утра к соседямі уходила,
Белье стирала и полы скоблила
В чужих домах поденщину брала.
■,
—
Она порой
Ложилась
сама
недосыпала,
чуть свет
поздно и
Чтоб только четверым хватало
И выросли хорошие ребята,
вставала,
сна.
И стала им тесна родная хата,
И узок двор, и улица тесна.
Последнего она благословила.
Домюй пришла, на скобку дверь закрыла,Не раздеваясь, села в уголок.
Стучали к ней
она не открывала,
И в первый раз ей было дела мало
Все плакала, прижав к лицу платок.
—
Она с людьми тоской не поделилась.
Никто не видел, как она молилась
За четверых крестьянских сыновей,
Которых не вернуть теперь до дому,
Которым жить на свете по-иному
Не в Хуторянке, а в России всей...
—
...Она хранила бережно 'В комоде:
Из Ленинграда письма от Володи,
Из Сталинграда письма от Ильи,
открытки от Андрея
И весточки от Гриши с батареи
Из Севастополя. От всей семьи.
Одесские
—
МАТЬ
В июньский полдень в тесном сельсовете
По радио
еще не по газете,
Когда она услышала: «Война!»,
Как будто бы по сердцу полоснули.
Как села, так и замерла на стуле
О сыновьях подумала она.
—
—
—
Пришла домой.
Тиха пустая хата.
просят есть цыплята,
не вырвется, пчела.
мальчика! Четыре сына!
И. в этот день еще одна морщина
У добрых материнских глаз легла.
Наседка
Стучит
Четыре
в
квохчет,
стекло,
...Косили хлеб. Она
снопы вяЗала
Безустали. Ей все казалось мало!
Быстрее надо! Жаль, не те года!
И солнце жгло, и спину ей ломило,
И мать-крестьянка людям говорила:
Там
сыновья. И хлеб идет Туда!
—
—
А сыновья писали реже, реже,
Но штемпеля на письмах были
те
же:
Одесса, Севастополь, Сталинград
И Ленинград, где старший сын Володя,
Работая на Кировском заводе,
Варил ежи для нарвских баррикад.
Когда подолгу
почты
бывало,
не
Мать старые конверты доставала,
Читала письма, и мечталось ей:
Нет на земле честнее и храбрее,
Нет
на
земле
Взращенных
и
сильнее
ею
добрее
парней.
молодых
.
Страна гудела, как пчелиный улей.
Все слышали, как третьего июля
Товарищ Сталин намі сказал: «Друзья!»
Крестьянка-мать сидела в сельсовете
И, слушая слова простые эти,
Подумала: «Ответьте, сыновья!»
Тревожные
в
сводки
газетах
были,
И люди об Одессе говорили,
Как говорят о самом дорогом.
Старушка-мать
Шептала
Чтоб мы
О,
как
Хотела
—
ночью:
могли
она
она
за
«Где
всем
же
расправиться
бессонными
повидаться
с
следила
наша
с
—
сила,
врагом?»
ночами
сыновьями,
Пусть хоть разок, пусть
провожая
^Сказать бойцу напутственное слово.
—
в
бой,
МИХАЛКОВ
СЕРГЕИ
Она
На
ведь
всему
ко
дней
много
теперь готова,
перед собой.,
глядит
Но не могло ее воображенье
Себе представить город в окруженье,
Немецких танков черные ряды,
К чужой броне
Не
слышала
«Я ранен
прилипший
крови
в
Андрея
сна
колос,
голос:
грудь... товарищи... воды».
в
Пришел конверт. Еще не открывала,
А сердце матери уже как будто знало...
В углу листкз
армейская печать...
—
Настанет день, Одесса будет наша,
Но прежних строчек:' «Добрый день, мамаша!»
Ей никогда уже не прочитать...
...Глаза устали плакать, стали суше,
Со временемі тоска и горе глуше.
Все не было письма из Ленинграда,
И вдруг она услышала: «Блокада».
Тревожно
поспешила
Секретаря
знакомого
Тот
Что
пояснил...
от
е
сельсовет,
спросила,
Опять душа заныла,
Володи
писем» нет
и
нет.
Пекла ли хлеб, варила ли картошку,
Всё думала: «Послать бы хоть немножко,
За тыщу верст сама бы понесла!»
И стыли щи, не тронутые за день.
Болея о голодном Ленинграде,
Старуха-мать обедать
Она
была
Кто
день
Работал,
И
не могла.
и ночью с теми,
всегда, в любое Бремя,
защищая Ленинград,
и
днем
и ночь
выполнял военные
заданья
Ценой бессонницы, іедоеданья
Любой ценой, как люди говорят...
—
...Опять скворцы
в
Дороги
потяжелели
по
весне
скворешни
прилетели.
—
Опять в грязи завязли передки...
Из Севастополя прислал письмо Григорий:
«Воюем,
мать,
Вот
у
как
нас
суще и на море.
дерутся моряки!»
на
—
МАТЬ
Она письмо от строчки и до строчки
Пять раз прочла. Потом к соседской дочке
Зашла и попросила почитать.
Хоть сотню раз могла она прослушать,
Что пишет сын пріэ мэре и про сушу
И про свое уменье воевать.
И вдруг за ней Пришли из сельсовета.
В руках у председателя газета:
«Смотри-ка, мать, на снимок. Узнаешь?»
Взглянула только. «Сердце, тише, тише!
Он! Родненький! Недаромі снился! Гриша!
до чего стал на отца похож!»
Ну
Собрали
Героя
Она
митинг, вызвали на сцену
мать
к
—
столу
Хохлову Аграфену.
сторонкой подошла
И поклонилась. '. А когда сказали,
Что Грише на войне Героя дали,
Заплакала. Что мать сказать могла?..
...Шла
с
ведрами однажды
к дому
видит
от
колодца.
краснофлотца.
Гриша у крыльца!
Подходит ближе, видит
нет, не Гриша:
Подходит
Дух
—
захватило:
—
В плечах поуже, ростом чуть повыше
И рыженький, веснущатый с лица.
,
«Вы будете Хохлова Аграфена?»,
И трубочку похлопал о колено.
«Я самая! Входи, сынок, сюда!»
Помог в сенях поднять на лавку ведра,
Сам смотрит так улыбчиво и бодро
Так к матери не входят, коль беда.
»
—
А мать стоит, глядит на краснофлотца,
Самой спросить
язык не повернется,
Зачем и с чем заехал к ней моряк.
Сел краснофлотец: «Стало быть, мамаша,
Здесь ваша жизнь и все хозяйство ваше!
Как управляетесь одна? Живете как?
—
Мне командир
такое
дал ваданье:
Заехать к вам и оказать вниманье,
А если что, помочь без лишних слов».
«Ты не томи, сынок! Откуда, милый?
И кто послал-то, господи помилуй?»
«Герой Союза
старшина Хохлов!»
—
—
—
Как вымолвил,
Поправила
гора свалилась.
засуетилась:
так с плеч
платок,
«Такой-то гость! Да
Вот горе-то! Живем
что
не
же
так
я
сижу?
богато
—
26
МИХАЛКОВ
СЕРГЕИ
В деревне нынче с водкой плоховато,
Чем угостить, ума не приложу!»
краснофлотец чай
Распарился, хоть Аіору
Пьет
И,
вспоминая
Рассказывает
жаркие
чашкой чашку,
тельняшку,
за
снять
деньки,
гладко
и
толково.
И мать в рассказ свое вставляет
«Вот как у нас дерутся моряки!»
Их
никакая
сила
не
слово:
сломила.
Не описать, как людямі трудно было,
А всё дрались
посмотрим, кто кого!
И убивали немцев без пощады,
И Севастополь дрался так, как надо.
Пришел приказ
оставили его...
—
—
«А
В
Гриша где?»
«Теперь под Сталинградом,
морской пехоте».
«Значит, с братом рядом?
—
—
Там у
Тот
в
Один
меня' еще
сынок
летчиках,
он
—
Моряк
рабочий,
в
ответ:
—
Илья.
у меня
три ушли
/-
крылатый.
в
«Нормальная
солдаты».
семья!»
Она его накрыла одеялом,
Она ему тельняшку постирала,
Она ему лепешек напекла,
Крючок ослабший намертво пришила
И за ворота утромі проводила
И у ворот, как сына, обняла...
...В правлении колхоза на рассвете
Толпились люди. Маленькие дети
У матерей кричали на руках,
Ребята, что постарше, не шумели,
Держась поближе к матерям, сидели
На сундучках, узлах и узелках.
Они доехали. А многие убиты
По беженцамі стреляли «мессершштты»,
И «юнкерсы» бомбили поезда.
Они в пути тяжелом, были долго.
За их спиной еще горела Волга,
Не знавшая такого никогда.
—■
Теперь они в чужом селе, без крова.
Им нужен кров и ласковое слово.
И мать солдатская решила: «Я одна...
Есть у меня картошка, есть и хата,
Возьму семью, где малые ребята, '
У нас у всех одна беда
война».
—
Тут
поднялась
С тремя детьми
одна
—
из
многих женщин
один другого меньше,
МАТЬ
27
Три мальчика. Один еще грудной.
«Как звать сынка-то?»
«Как отца
АнисиМ'.
Сам на Еойне, да нет полгода писем'...»
«Ну, забирай узлы, пойдем со мной!»
—
—
—
...И стали жить. И снова, как бывало,
Она пеленки детские стирала,
Опять повисла люлька на крюке...
Все это прожито, все в этой хате было,
Вот так она ребят своих растила,
Скучая
о
солдате-мужике.
В большой России, в маленькомі селенье,
сотни верст от фронта, в отдаленье,
Но ближе многих, может быть, к войне,
Седая мать по-своему воюет
И по ночам о сыновьях тоскует
И молится за них наедине.
За
Когда Москва вещала нам: «Вниманье!
В последний час...» и, затаив дыханье,
Мы слушали про славные бои
И про героев грозного сраженья,
Тебя мы вспоминали с уваженьем,
Седая мать. То
сыновья твои.
—
Они идут дорогой наступленья
В измученные немцами селенья,
Они освобождают города
И на руки детишек поднимают,
Как сыновей, их бабы обнимают
Ты можешь, мать, сынами быть горда!
—
И если иногда
Что писем вот
И загрустишь
болеть
Душой
заскучаешь,
не получаешь,
дни начнешь считать,
опять Илья не пишет,
ты
опять
и
—
Молчит Володя, нет вестей от Гриши,
Ты не грусти! Они напишут, мать!
—
Арк. Гайдар
ФРОНТОВЫЕ ЗАПИСКИ
1. РАКЕТЫ И ГРАНАТЫ
под командой молодого сержанта Ляпунова круспускаются к речному броду.
Бойцы торопятся. Темнеет, и надо успеть в последний раз на ночь
перекурить в покинутомі пастушьем шалаше, близ которого расположился и окопался полевой караул сторожевой
заставы.
Дальше, где-то на томі берегу,
враг. Его надо разыскать. Пока десять человек влежку
голова к голове
жадно затягиваются крепким
махорочным дымом, начальник разведки, молодой сержант Ляпунов, такого же молодого начальника караула сержанта
Бурыкина предупреж-
Десять' разведчиков
той
тропкой
—
—
—
дает:
—
не
Пойдем назад,
буду. И
ты
по
так
я
тебе, дорогой,
этому поводу огонь
Я вышлю бойца вперед. Ты
дойдет, тогда скажет-.
его
по
окликни
с
того берега пропуск орать
открывать
не вздумай.
на воду тихо. Он по-
мне
с
берега
важно отвечает Бурыкин.
Наука нехитрая.
То-то нехитрая! А вчера часовой так громко крикнул, что противмог бы услышать. Что там, на берегу? Тихо?
Две ракеты вот так в направлении. Потом* два выстрела,
объя-
—
Знаю,
—
—
—
ник
—
—
РАКЕТЫ
сняет
Бурыкин.
ГРАНАТЫ
Иногда ветер дунет
разведчик. Покрутился,
—
прилетал,
лочь, скрылся.
Самолет
И
молет
—
тарахтит что-то. Да! Потом сапокружился да вон туда, сво-
говорит сержант Ляпунов,
траве и по лесу. Ну!
сурово поворачивается он.
Как, перекурили?' И какая у меня мечта
это некурящая разведка, а они без табачной соски жить не могут.
Подвесив на шею патронташи, держа над водой еинтовки и гранаты,
темная цепочка переходит реку.
Голубоватым огоньком мерцает над волнами яркий циферблат компаса на руке сержанта.
Выбравшись на лесную опушку, сержант отстегивает светящийся
компас, прячет его в карман, и безмолвная разведка исчезает в лесной
—
а наше
дело
—
—
хищник
шарь
по
неба,
земле,
—
солидно
—
по
—
—
—
чаще.
Ядро разведки
движется по лесной дорожке. Два человека впереди,
справа. Через каждые десять минут без часов, без команды, по чутью, разведка останавливается. Упершись прикладами в землю,
опустившись на колени, затаив дыхание, люди напряженно вслушиваются в ночные звуки и шорохи.
Чу! Прокричал где-то еще не сожранный немцами петух.
Потом что-то вдалеке загудело, звякнуло, как будто бы стукнулись
буферами два пустых вагона.
А вот что-то затарахтело... Это мотор. Здесь где-то бродят мотоциклисты. Их надо' разыскать во что бы то ни стало.
Из темноты возникает красноармеец Мельчаков и, запыхавшись, допо два
слева
и
кладывает:
Товарищ
—
сержант,
на
пригорке,
через
дорогу,
под
ногами
—
провод.
Сержант
Он ощупывает провод рукою и раздумывает:
итти по проводу влево или вправо? Но оказывается,
что слева
провод
уходит в топкое болото. Нога вязнет, и сапог с трудом выдирается из
липкой грязи. Вправо то же самое.
К сержанту подходит Мельчаков, вынимает нож и предлагает:
Разрешите, товарищ сержант, я провод перережу.
Сержант Мельчакова останавливает. Он хмурится, потом хватает
провод, наматывает его на ножны штыка и с силой тянет. Провод подается. В болоте что-то чавкает. И вот на дорогу выползает тяжелый
идет
вперед.
—
камень.
Сержант торжествует. Ага, значит провод фальшивый. Так и есть: на
другом конце провода привязан и заброшен в осоку кусок железной
рессоры.
:
«Перережу, перережу»!
передразнивает сержант Мельчакова.
'
«Товарищ сержант, доношу, что телефонную связь между двумя батальонами болотных лягушек уничтожил». Очень ты, Мельчаков, на все
тороплив. Иди вперед. Ищи. Где-нибудь неподалеку тут есть настоящий
провод.
Опять слышится впереди фырчанье міотора. Разведка движется ползком по песчаной опушке. Отсюда
виден за кустарником
силуэт хаты.
У хаты
плетень. За плетнем— неясный шум.
Сержаят шопотом приказывает:
Приготовить гранаты. Подползти к плетню. Я с тремя иду вперед
справа. Гранаты бросать точно по тому направлению, куда я дам пологий удар красной ракетой.
—
—
—
—
—
30
______________________
"
'
~
щелк
вот он,
И
самого
и
—
ГАЙДАР
это
—
капсюль
скрытый,
,
/
""^
"
Приготовить гранаты
нитель,
-АРКАДИИ
на
щелк
значит:
—
взвод, щелк
предохра/
—
/
место.
готовый взорваться
огонь, лежит
груди, /у
возле
сердца.
минута, другая, пять, десять. Ракеты нет. Наконец появсержант Ляпунов и приказывает:
Разрядить гранаты. Дом брошен. Это бьется во дворе у сарая ралошадь. Быстро поднимайся. Берем влево. Слышите? Немцы где-
Проходит
ляется
—
неная
то
здесь,
за
горкой.
К сержанту
подходит Мельчаков.
кулаком, держит
к?к-то
странно
Он
мнется
и
правую руку, сжатую
наотлет.
Товарищ се??:ант,
сконфуженно говорит он.
У меня граната
«бутылка», а лимонка. И вот
результат печальный.
Какой результат? Что ты бормочешь?
Она, товарищ сержант, стоит на боевом взводе.
Мгновенно, инстинктивно от Мельчакова все шарахаются.
—
не
—
—
—
—
—
—
жант.
—
Химик!
отчаянным
шопотомі
восклицает
озадаченный
серТак ты что... Уже чеку выдернул?
Да, товарищ командир. Я думал: сейчас будет ракета, и я ее тут.
—
—
брошу.
«Брошу, брошу»!
огрызается Сержант.
кулаке и не разжимай руки хоть до рассвета.
же
—
в
—
—
Ну,
теперь
держи
ее
Положение у Мельчакова незавидное. Он поторопился, и боек гранаты теперь держится
только зажатой
в ладони скобой. Вставить
предохранитель, не зажигая огня, нельзя. Бросить гранату в лес, в болото
нельзя
будет сорвана вся разведка.
ходу шопотом' Мельчакова ругают.
Ты куда, парень, к людям жмешься? Ты иди
тоже
Бойцы
—
—
на
стороной,
иди
бо-
ком.,
)
—
Куда
зацепится
—
да
ему боком? Пусть
идет
дорогой,
брякнет.
рукой, не
параде!
Ты ее
как
Не махай
на
где глаже,
а
то
о
корень
держи, гранату, двумя ру-
ками.
с
В конце концов у обиженного Мельчакова забирают винтовку
гранатой посылают вперед, головным дозорным.
Через несколько минут ядро разведки застает его сидящим на
дороги.
Ты что?
У меня тут
и
его
краю
—
хмуро сообщает Мельчаков.
проводу. Вдруг треск моторов раздается
совсем
рядом. Блеснул и потух огонь. Впереди, у колхозных сараев, щум, движение. Сержант, за ним вся разведка плашмя падают на землю и ползут
прочь от дороги, на которой вот-вот, вероятно, неподалеку стоит сторожевое охранение.
Двести метров разведка ползет -минут сорок. Потомі долго лежит недвижимо, прислушиваясь к шуму, треску и звукам' незнакомого языка.
Сержант дергает Мельчакова за пятку и показывает ему на заряженную ракетницу.
Мельчаков молча и понимающе кивает головой. Сержант, отползает.
Опять одна, другая, долгие минуты. Вдруг красной змейкой, показывая направление, вспыхивает брошенная сержантом
ракета.
Мельчаков вскакивает и что есть силы бросает сбою гранату через
крышу сарая.
—
Разведка
,
идет
под ногой провод,
по
—
31
мост
гром, потом вой, затем оглушительный треск моторов слитреском немецких автоматов.
Разведчики открывают огонь.
Загорается соломенная крыша сарая. Светло. Видны враги. Так и
есть
это мотоциклетная рота.
Но вот в бестолковый треск автоматов ввязываются тяжелые пуле-
Раздается
вается
с
—
меты.
Перерезав
в нескольких
местах
провод, разведка отходит.
Пальба сзади не прекращается. Теперь она будет продолжаться
до
рассвета.
Темно. Далеко на том берегу проснулся, конечно, командир роты. Он
слышит этот огонь и думает сейчас о своей разведке.
А его разведчики шагают по лесу дружно и быстро. Несердито ругают они теперь длинноногого Мельчакова.
Нетерпеливо ощупывают
карманы с махоркой.
И чтобы хоть за рекой, в шалаше, он дал им вдоволь накуриться,
дружно и громко хвалят они своего молодого сержанта.
2. МОСТ
Прямой
И
на
нем:
узкий,
и
высоко,
метров
дцать
Вправо
стоят
берегу
по
ные кулики да
льон
пехоты.
лезвие
как
между
наши
за
водой
штыка,
и
лег
небом,
через реку железный- мост.
каждые двадцать-три-
через
часовые.
камышами,
длинноногие цапли,
На другомі берегу,
на
а где точно, знают только болотспрятан прикрывающий мост батагоре, в кустарнике,
артиллеристы-
—
—
—
зенитчики.
По мосту к линиям боя беспрерывно движутся машины с войсками,
оружием и боеприпасами. По мосту проходят и проезжают в город на
рынок окрестные колхозники.
Внизу по реке снуют в челнах рыбаки, вылавливая оглушенную бомбами немецких «хейнкелей» рыбу.
По песчаной косе маленький колесный трактор, зацепив веревкой за
ногу, тянет, оставляя глубокий след, случайно убитого осколком вола.
Перед изъеденной, как оспой, осколками избой-караулкой со сдвинутой набекрень крышей возникает связной от батальонной пехоты красноармеец Федор Ефимкян. Он пробрался напрямик, осокой и топью. Поэтому нижняя половина его почти до пояса мокро-черная, гимнастерка же и
пилотка на солнце выгорели и покрылись сухой светлосерой пылью. Рыжий ремень до того густо увешан ручными гранатами, что при быстрых
поворотах Ефимсшна они отходят и топорщатся во все стороны.
Он останавливается возле старшины Дворникова, который пытливо
исследует рваные дыры смятого, пробитого котелка, и, козырнув, спрашивает:
__
Разрешите, товарищ старшина, обратиться по вопросу неофициальному? Котелок, которыр имеет все попадания от фугасной бомбы,
вследствие
сжатия
образует трещины, а также различные дыры, и его
можно выбросить через перила в реку. Но если вы, товарищ старшина,
—
на
одолжите мне вот ту плетеную корзинку, то вот мое слово,
назад, принесу вам котелок новый, трофейный, крашенный во все
час-два
пойду
голубое.
Старшина Дворников оборачивается:
/
АРКАДИИ ГАЙДАР
32
На что тебе корзина?
Не могу сказать, товарищ старшина: военная тайна.
Не дам корзины,
заявляет
старшина.
Вы у нас мешок взяли
и не вернули.
Мешок, товарищ старшина, готов был к возврату. Но тут служился факт, что наши захватили в плен трех немцев, а в сумжах у них был
обнаружен грабленый материал: четыре колоды игральных карт, трусы
для обоего пола, полотенца, кофты, какао и кружевные пододеяльники.
Все означенное, кроме какао, было сложено в ваш мешок и отправлено
как доказательство в штаб дивизии, откуда вполне можно мешок истребовать по закону.
Ты мне зубы не заговаривай,
невольно
улыбнувшись, сказал
старшина.
Ты мне лучше скажи, зачем столько гранат на пояс навесил. Что у тебя тут, арсенал, цейхгауз?
Ходил вчера в разведку, товарищ старшина, шесть бросил, двух
даже «ехвтило. У меня еще пара круглых лимонов лежит в кармане.
Хо-рошая это штука для ночной разведки! Огонь яркий, звук резкий;
который немец и не помрет, так все равно от страха обалдеет. Дайге,
товарищ старшина, корзину. Вот нужно! Иначе срывается вся моя опе—
—
-
—
—
—
—
—
—
—
—
рация.
—
Какая операция?
—
недоумевает
старшина.
—
Ты, друг,
что-то
за-
болтался.
Старшина смотрит на Ефимжина.
Ох, и хитер, задорен! Но молодец этот парень. Всегда он мокрый или
пыльный, промасленный, но глянешь на его прямые угловатые плечи, на
его добродушную, лукавую улыбку, на то, как он стоит, как ловко скру•
тугую махорочную цыгарку, к сразу
чивает
скажешь:
«Это боевой
па-
рень».
—
же,
и
Возьми,
говорит старшина,
бомбят, а вы на самом
—
мол, Нас
попроси у
него
—
пусть
пришлет
вашему лейтенанту: что
себе рыбу промышляете,
уху щурят или ершей и яа нашу
да
скажи
деле
гн'изу
—
на
долю.
—
коить,
ершей буду я лейтенанта беспозабирая корзинку, говорит Ефимкин.
Вас, наверное,
бомбить будут, так я к вечеру за пропуском приду
це-
Вот еще! Из-за
опять
лую корзину свежих
шина,
—
там
поспешно
—
сегодня
каких-то
со
вздохом
—-
—
лещей принесу. Высокий у
добавляет Ефимкин.
Мы
вы, земля, кустарники.
—
А
вы... стоите
на
глазах
Еас
что
у
пост, товарищ
стар-
у нас трава,
кана-
—
всего
света.
сверху, побрякивая своими нацепленными гранатами, идет через мост мимо ряда
часовых, которые молча провожают его любопытными взглядами. Многих из
них он знает уже по фамилии. Вот Нестеренко, Курбатов. Молча, сощурив узкие глаза, стоит туркмэ-н Бекетов. "Этого человека вначале назначили было в разведку. Ночью в лесу он отстал, растерялся,
запутался.
На следующий раз то же самое. Уже решили было, что он трус. Команд
дование хотело наложить дисциплинарное взыскание. Но комиссар быстро
понял, я чем дело. Бекетов вырос и жил в бескрайных песках Туркме-'
'нии. Леса он никогда не видел и ориентировался в нем плохо. А сейчас'
он гордо стоит на самом опасном посту. 'Тридцать метров
над водой!
На самой середине моста. На той самой точке, куда с воем и ревом вот,
уже три недели ожесточенно, но неудачно бвют бомбами фашистские
Ефимкин берет корзинку
и,
грязно-сизый, пыльный
самолеты.
Ефимкину нравится спокойное, невозмутимое
лицо этого часового. Он
Прислонившись
спиной
к
железу,
молча
стоит
часовой
Бекетов;
АРКАДИИ
34
хотел
бы
ского
сказать
языка
«хэнде
и
ему что-нибудь приятное по-туркменски, но, кроме руснужных в разведке
немецких слов:
«хальт»
(стой),
(руки вверх), «вафэн
хох»
ГАЙДАР
хинлэгэн»
(бросай оружие), Ефимкян
поэтому он, прищелкнув языком, подмигнув, хлопает одобрительно рука об руку и, оставив туркмена в полном недоумении, хватает на руки маленькую девчурку, сажает ее в корзину и мимо улыбаюне
знает,
часовых,
щихся
Там
ваясь,
и
покачивая,
он
отдает
лезет
под
ребенка
крутой
несет
на
откос
ее
руки
к
до самого
конца
матери,
сам,
а
моста.
осторожно
огляды-
болоту.
Старшине Дворникову, который наблюдает
за
Ефимкиным
в
бинокль,
операция Ефикжина. Утром снарядом
разбило фургон со сливами. По дороге шли бойцы и подобрали, но
часть слив осталась,
и Ефимкин набирает
в корзину, чтобы отнести
их
своим товарищам и командирам. Старшина оглядывается.
Кругом ширь
и покой. Правда, за холмами где-то идет война, гудят
взрывы, но это
далекая и не опасная для моста музыка.
Старшина еще раз смотрит на помятый, продырявленный котелок и
решительно швыряет его через перила.
Но, прежде чем котелок успевает пролететь и бухнуться в теплую сонную воду, раздается отрывистый, хватающий
за
сердце вой
ручной сирены, и от конца к концу моста
летит
тревожный окрик:
теперь ясна
и военная
тайна
и
вся
«Воздух!»
Стремительно
мчатся
прочь застигнутые на мосту машины, повозки,
Они прячутся под насыпь, в канавы, сворачивают на луга к стогам сена, ползут в ямы, скрываются
в кустарнике.
Еще одна, две... три минуты! И вот он, как сверкающий клинок,
острый, прямой, безмолвно зажат над водой у земли в ладонях грозный
железный мест.
Честь и слава смелым, мужественным часовым всех военных дорог
нашего великого советского края
и тем, что стоят
в дремучих лесах,
и тем, кто на высоких горах, и тем, кто в селениях,
в селах, в больших
городах, у ворот, на углах, на перекрестках, но ярче всех горит суровая
слава часового, стоящего на том мосту, через который идут груженные
патронами и снарядами поезда и шагают запыленные мужественные войска, направляясь к решительному бою.
Он стоит на узкой и длинной полоске железа, и над его головой
открытое, ревущее гулом моторов и грозящее смертью
небо. Под его
ногами тридцать
метров пустоты, под которыми блещут темные волны. В волнах ревут сброшенные с самолетов
бомбы, по небу грохочут
взрывы зениток и с визгом, скрежетом и лязгом, ударяясь о туго натянутые
металлические
фермы, вкривь и вкось летят раскаленные
люди.
—
осколки.
Два
шага
Вот
и весь
направо, два налево.
ход у часового.
Луга
пехота
молчат и напряженно наблюдают за боем.
Но гораі
зенитчики —в гневе. Гора защищает мост всей мощью и
силой своего огромного шквала.
Протяжно воют «мессершмитты». Тяжело ревут бомбардировщики.
Они бросаются на мост стаями. Их много
тридцать-сорок.
Вот они
один за другим* ложатся на боевой курс. И кажется, что уже нет силы,
которая помешает им броситься вниз и швырять бомбы на самый центр
мо;та, туда, гце, прислонившись спиной к железу и сдвинув на лоб тяжелую каску, молча стоит часовой Бекетов, но гора яростно вздымает к
небу грозную завесу из огня и стали.
—
—
—
—
мост
Один .вражеский
то
тяжело
пошел
покачнулся, подпрыгнул, зашатался и каклуг, а там обрадованно его подхватила на
самолет
вниз
на
свой танковый пулемет пехота.
И тотчас же соседний самолет, который стремительно
ринулся на
книзу, поспешно бросив бомбы раньше, чем надо, выравнивается,
ложится на крыло и уходит.
Бомбы летят, как каменный дождь, но они падают в воду, в песок, в
болото, потому что строй самолетов разбит и разорван.
Несколько десятков ярко светящих «зажигалок» падает на настил
моста, но, не дожидаясь пожарников,
ударом тяжелого,
окованного
железом
носка, прикладом винтовки часовые сшибают их с моста
в
воду.
Преследуемые подоспевшим «ястребком», самолеты противника беспорядочно отходят.
И вот, прежде чем связисты успеют наладить прорванный воздушной
волной полевой провод, прежде чем начальник охраны поста лейтенант
Меркулов донесет по телефону в штаб о результатах бомбежки, многомного людей, заслонив ладонью глаза от солнца,
напряженно смотрят
сейчас в сторону моста.
Семьсот «самолетоналетов» сделал уже противник и больше пяти тысяч бомб бросил за неделю в районе моста.
Проходят долгие, томительные минуты... пять, десять, и вдруг...
Сверху вниз, с крыш, из окон, с деревьев, заборов несутся радостные
крики:
'
Пошли, пошли!
цель
—
Наши тронулись!
Это обрадованные люди увидели,
—
мост
что
тронулись
и
двинулись
через
наши машины.
в порядке!
Дворникову, который стоит возле группы красноармейцев, подходит связной Ефимкин. Он протягивает старшине новый железный котелок. Ставит на землю корзину со свежей, глушенной немецкими бомбами рыбой и говорят:
Добрый вечер! Все целы?
Ему наперебой сообщают:
—
Значит,
все
К старшине
—
—
Акимов ранен. Емельянов
толкал
бомбу,
прожег
сапог,
обжег
ногу.
Старшина берет
корзину, ведет Ефимкина в помещение и получает у
ночной пропуск.
как спуститься
под насыпь, оба они оборачиваются.
Через железный, кажущийся сейчас ажурным переплет
моста
светится
луна.
Далеко на горизонте вспыхивает и медленно плывет по небу голубая
ракета.
і
Налево, из деревушки, доносится хоровая песня. Да, песня. Да, здесь
вскоре после огня и гула громко поют девчата.
Ефимкин удерживает старшину за рукав.
Высокий у вас пост, товарищ старшина,
опять повторяет он.
Днем' па двадцать километров вокруг видно, ночью
на
десять
все
лейтенанта
Перед
—
тем
—
—
—
слышно.
3*
36*
РК.АДИИ ГАЙДАР
Л
ПЕРЕДНЕГО КРАЯ
3. У
У прохода через тяжелую, обшитую грубым тесом баррикаду проверили мой пропуск на выход из осажденного города.
Мне посоветовали подъехать к передовой линии на попутной машине
или повозке, но я отказался. День был хороший и путь недалекий. А кроме того, на пригорках по машинам иногда открывалась
стрельба минами, на одиноко же идущего человека мину
тратить
не
расчет. Да и
в случае
чего пешему всегда легче во-время бухнуться в придорожную
канаву.
Я шел мимо опустевших, покинутых домиков с заколоченными окнами и закрытыми воротами. Было тихо. Тарахтела трещотка, и охотились
за
воробьями голодные кошки.
Через сады, среди которых
размытые дождем) бомбозащити
зацепил ногой за
полевой
по
проводу напрямик, потому
что
мне
Казалось,
что
грохнул
он
над
самым
гребней
Быстро перелетел я в старую воронку, осторожно огляделся и увинеподалеку замаскированный бугор дзота, из темяой щели которого
торчал ствол коренастой пушки.
Я спустился к дзоту и, поздоровавшись, спросил у старшего сержанта, чем его люди сейчас заняты.
Ясно, что, прежде чем ответить, сержант проверил мой пропуск, документы. Спросил, как живет Москва. Только после этого он готов был
отвечать
на мои вопросы.
Но тут вдалеке, вправо, послышались очень частые взрывы.
Телефонист громко спрашивал соседний дзот через телефонную
дел
трубку:
Что у тебя? Говори громче. Почему ты говоришь так тихо? Ах,
тебя рвутся мины! А ты думаешь, что если будешь говорить
громко, то они испугаются?
От таких простых слов вспыхнули улыбки в притихшем, насторожившемся дзоте. Потом раздалась суровая команда, и взревела наша пушка.
Ее поддержали соседи. Враги отвечали. Они били снарядами и дальнобойными минами.
Мины. О них уже много писали. Писали, что они ревут, воют, гудяг,
похрапывают. Нет! Звук на полете у мины тонок и мелодично-печален.
Взрыв сух и резок. А визг разлетающихся осколков похож на мяуканье
—
около
кошки,
которой
внезапно
тяжелым
сапогом
наступили
на
хвост.
Грубые,
скрепленные железными скобами бревна потолочного наката
вздрагивают. Через щели на плечи, за воротник сыплется сухая земля.
Телефонист поспешно накрывает каской миску с гречневой кашей, не
переставая громко кричать:
Правей ноль двадцать пятью снарядами! Теперь точно! Беглый
огонь!
Через пять минут 'огневой шквал с обеих сторон, как обрубленный,
—
смолкает.
горят, лбы влажные, люди пьют из горлышка фляжек.
запрашивает соседей, что и где случилось.
Выясняется: у одного воздухом опрокинуло бак с водою; у второго
Глаза
у
Телефонист
всех
У
ПЕРЕДНЕГО КРАЯ
37
оборвали полковой телефонный
через амбразуру осколком щит
провод; у третьего дело хуже: пробили
орудия и ранили в плечо лучшего батанакопало вокруг ям, воронок, разорвало в клобыть за тучу, один промокший сапог, подвеКоноплевым у дерева под солнышком на про-
рейного наводчика; у нас
чья и унесло, должно
шенный красноармейцем
сушку.
Ты не шахтер, а ворона,
—
—
укоризненно ворчит
сержант
на
крас-
ноармейца Коноплева, который задумчиво и недоуменно уставился на
уцелевший сапог.
Теперь время военное. Ты должен был взять бечевку и провести отсюда к сапогу связь. Тогда, чуть что, потянул и вытащил сапог из сектора обстрела в укрытие. А теперь., у тебя нет вида. Во—
вторых, красноармеец в одном левом сапоге никакой боевой ценности
представляет. Ты бери свой сапог в -руки, неси его, как факт, к стари объясни ему свое грустное положение.
Пока все, обернувшись, с любопытством слушали эти поучения, через дверь дзота кто-то вошел. На вошедшего сначала
внимания
не
обратили: думали
кто-то
свой из орудийного расчета.
Потом спохватились. Сержант подошел отдавать
начальнику рапорт.
По какому-то единому, едва уловимому движению мне стало ясно,
что этого человека
здесь и уважают и глубоко любят.
Лица заулыбались. Люди торопливо оправили пояса, одернули гимнастерки. А красноарміеец КоноплеВ быстро спрятал свою босую ногу за
пустые ящики из-под снарядов.
Это был старший лейтекат Мясников
командир батальона. Мы пошли с ним вдоль запасной линии обороны, где красноармейцы
в большинстве донецкие шахтеры
дружно и умело рыли ходы сообщения и
не
шине
—-
—
—
—
окопы полного
профиля.
этих бойцов
это инженер, вооруженный топором, киркой и лопатой. Путаные лабиринты, укрытия, гнезда, блиндажи, амбразуры они строят под огнемі быстро, умело и прочно. Это народ бывалый,
мужественный и находчивый. Вот навстречу нам из-за кустов по лощине вышел красноармеец.
Присутствие командира его на мгновение оза-
Каждый
из
—
дачивает.
Вижу, командир нахмурился, вероятно усмотрел какой-то непорядок
сейчас сделает красноармейцу замечание.
Но тот, не растерявшись,
идет прямо навстречу. Он веселый, крепкий, широкоплечий.
Приблизившись на пять-семъ метров, он переходит на уставный «печатный» шаг, прикладывает руку к пилотке и, подняв голову, торжественно и молодцевато проходит мимо.
у,
Командир
останавливается
Ну, боец! Ну, молодец!
и хохочет.
восхищенно заливается
он, глядя в
сторону -скрывшегося в окопе бойца.
И на мой недоуменный вопрос отвечает:
Он (боец) шел в пилотке, а не в каске, как положено. Заметил
командира, деваться некуда. Он знает, что я люблю выправку, дисциплину. Чтюбы замять- дело, он и рванул мимо меня, как на параде. Шахтеры!
с любовью воскликнул командир.
Бывалые и умиые люди. Пошли меня в другую часть, я я пойду в штаб и буду о своих шахтерах
—
—
—
—
—
плакать.
Мы пробираемся к переднему краю. На одном из поворотов командир зацепил плащом о рукоятку лопаты. Что-то под отворотом его плаща очень ярко блеснуло. На первом же уступе
я
осторожно,
скосив
глаза, заглянул сверху на грудь командирской гимнастерки.
АРКАДИИ ГАЙДАР
38
А
нант,
вот
—
что:
там
под
плащом
«Золотая
горит
Звезда».
Он,' лейте-
Герой Советского Союза.
уже и у самого переднего края. Боя
нет.
Враг здесь
твердую стену. Но берегись! Здесь, наверху, все простреливается
и врагом и нами. Здесь властвуют
хорошо укрытые снайперы.
Здесь узкий, как жало, пулемет «ДС» может выпустить через амбразуру
от семисот до тысячи пуль в
одну точку из одного ствола
в
одну
минуту.
Здесь, на подступах к городу, бесславно положил свои пьяные головы не один фашистский полк. Здесь была разгромлена начисто вся не-
Но
вот
наткнулся
мецкая
Идет
ся
мы
на
дивизия.
одиночная
замаскированный
стрельба. Через узкую
вал
вражьих
-окопов.
щель
Вот
уже хорошо различает-
что-то
за
бугром
шевель-
нулось, шарахнулось и под выстрелом исчезло.
Темная сила! Ты здесь! Ты рядомі! За нашей спиной стоит светлый
большой город. И ты из своих черных нор смотришь на меня своими
бесцветными глазами.
Иди! Наступай! И прими смерть
жадными
вот
рук. Вот от этого высокого спокойного
горящимі золотой звездой.
от
этих
человека
тяжелых
с его
шахтерских
сердцем,
храбрым
Жег.
Долматовский
ЗАКОН ТАЙГИ
I
Шел
я
берегом Амура,
Краем Дальнего Восхода,
Шел, пуская дым из трубки,
Чтоб комар меня не трогал.
Стыли черныеберезы
—
Дети
И
каменного
фазаны
мохнатые
Из-под
ног
века,
моих
взлетали;
...Это было так недавно,
И давным-давно, быть может.
Это было в годы мира,
Мне казалось
эти чащи
—
Никогда
Ни
Ни
еще
не
его
знали
человека,
походки
веселых
песен.
Вдруг раздвинулись лианы,
Будто сами расступились,
И бесшумно мне навстречу
Вышел маленький охотник
В сапогах из мягкой кожи,
В шапке из осенней белки.
Вороненая берданка
На
плече
Подошел
его
и
висела.
улыбнулся
Мне нанаец
Из раскосых
Черные
смуглоскулый.
добрых щелок
глаза
блеснули.
верст вокруг, ,быть
может,
с ним были только двое,
Потому и подружились
Скорой дружбою таежной.
У костра духмяной ночью
Мне рассказывал охотник,
$.
Что зовут его Максимом,
Что из рода он Пассаров,
Из нанайского селенья,
На
Мы
сто
Где отец
В
его
рыболовстве
братья
и
и
охоте
Жизнь суровую проводят.
Он рассказывал о крае,
Где текут такие реки,
Что коль вставишь в воду палку,'
То она не пошатнется,
Крепко сжатая боками
Рыб, идущих косяками.
Он рассказывал с улыбкой
Об охоте на медведя
Восемь шкур на жерди сохнут
У него в селенье Найхен.
—
ЕВ Г.
40
Я спросил
Нет,
—
—
Максима:
боишься?
тогда
Ты медведя
—
ДОЛМАТОВСКИЙ
ответил
нанаец, ,
мне
У тайги свои законы:
Если зверь на поединке
Голову мою расколет,
Брат пойдет по следу зверя
И его догонит пулей!
Я «запомнил эту встречу
В крае Дальнего Восхода,
Встречу с юношей Максимом,
Меткоглазым и бесстрашным.
Звезды яркие горели,
Выпь болотная кричала,
И на берег выбегала
Темная волна Амура.
—
II
Лед прошел
по
Леденя
и окружая.
И однажды после боя
Мы в землянке отдыхали,
Валенки свои сушили
У -печурки, раскаленной.
Вдруг, откинув плащ-палатку,
Возле нас возник бесшумно
Маленький боец в шинели,
В шапке из осенней белки.
Он присел и улыбнулся.
Пламя сразу озарило
В узких щелочках живые,
Меткие глаза нанайца.
-
-
Командир полка сказал мне
Горделиво:
Познакомься,
Это наш искусный снайпер,
—-
Наш отважный комсомолец,
И зовут его Максимом,
А из рода он Пассаров,
Из нанайского селенья,
Где
отец
его
рыболовстве
братья
и
и
—
—
охоте
—
—
—
—
встречу
Дальнего Восхода?
Ты, ходивший на медведя,
Как с другим воюешь зверей,
В крае
Что пришел не из берлоги,
А из города Берлина?
И нанаец мне ответил:
—
Я убил их двести двадцать,
И, покуда жив, я буду
—
Истреблять
Расстегнул
И
рекам трижды
С той поры. На нашу землю
Враг ворвался, сея горе
И пожаром полыхая.
Я забыл Амур далекий
И таежные прогулки.
Между Волгою и Доном
Мне пришлось с врагом
сражаться.
По степям гуляла вьюга,
Волком воя возле Волги.
На врага мы шли облавой,
В
Жизнь суровую проводят.
Я ответил:
Мы знакомы.
И Пассар промолвил:
Точно!
И в глазах его раскосых
Огонек мелькнул таежный.
Здравствуй, друг! Ты помнишь
—
не
на
беспощадно.
их
шинель
ватнике
—
нанаец,
зеленом
Я увидел орден
славы
Красное
знамя.
увидел
—
Ш
Рано утром мы с Пассаром
Поползли вперед. На склоне
Узкий выдолблен окопчик
Средь
засохшего
бурьяна.
Здесь
легли мы,
-наблюдая
равниной. Перед нами
Грустная земля застыла,
За
Белым саваном укрыта...
Из далекого оврага
Вырывался красный выстрел.
Выл снаряд/ И беспрестанно
Щелкали в бессильной злобе
Рядом пули разрывные.
Мы лежали, говорили
Про таежные закаты,
Про амурские уловы
И про лодку-оморочку.'
Я сказал Максиму:
Знаешь,
По легендам и преданьям,
Бог войны и бог охоты
Был один у наших предков.
Нет, война,
Максим ответил,
На охоту не похожа:
Зверя бил я добродушно,
То был честный поединок,*
А теперь с врагом бесчестным,
С волчьей стаей я сражаюсь,
Новое узнав значенье
Слова «зверь». Смотри, товарищ,
Вон спускается с пригорка
—
—
—
—
ЗАКОН ТАЙГИ
Немец. Он
меня
не
Руки твердые
видит,
Но ему давно уж пулю
Приготовили уральцы.
И в стволе моей винтовки
Тихо дремлет гибель зверя.
Левый глаз нанаец сузил,
Так что показалось, будто
Он заснул. Но грянул выстрел,
И опять открылись веки.
И сказал Максим сурово:
Это двести двадцать первый
—
—
Кончил
Так
мы
благополучно.
жизнь
целый
день
—
сидели,
Спрятаны в сухом бурьяне,
Согреваясь водкой, шуткой,
Скорой дружбою военной.
Десять
проходили
По открытому пригорку.
Десять трупов на морозе,
Руки разметав, застыли.
—
Хорошо,
—
сказал
нанаец,
У меня прошел недаром.
А теперь пойдем в землянку,
Должен я письмо отправить
Девушке своей любимой,
Что живет у нас в селенье,
Обучая в новой школе
Маленьких детей
раскосых.
Я люблю ее так сильно,
Что мне кажется порою
Эта сила заряжает
Меткую мою винтовку.
У коптилки, сотворенной
Из снарядного стакана,
—
—
Медленно писал нанаец
Письмецо своей любимой.
Меткие
глаза
.
из ноеой школы,
утешить горе?
Он любил тебя так сильно,
Как
твое
Как фашистов ненавидел.
V
Мы ушли вперед,
Далека
от
Свежая
могила
закрылись,
Запад.
на
сегодня
нас
друга.
—
И весенним днем прозрачным
Шел я ходом сообщения
К пункту командира роты;
Надо мной свистели пули,
И равнина громыхала,
Будто по железной крыше
Ходят в сапогах тяжелых.
Здесь увидел я сержанта
»
С вороненым автоматом.
Этот воин смуглоскулый
Показался мне знакомым.
Ты нанаец?
Да, нанаец.
Как зовут тебя?
Пассаром,
Иннокентием. Я родом
С дальних берегов Амура.
—
—
—
—
—
Ты давно уже
Нет,
на
фронте?
С той минуты,
Как узнал о смерти брата,
Меткоглазого Максима.
—
Я
ведь
недавно.
тоже
комсомолец
И ружьем владею с детства.
...Я припомнил Край Восхода,
с
маленьким
его
—
нанайцем
рассказ короткий
Про закон тайги сурозый:
«Если зверь на поединке
Голову мою расколет,
Брат пойдет по следу зверя
И его догонит пулей».
И
фронту
убили
Немцы снайпера Максима,
Знаменитого Пассара.
по
•
Девушка
Встречу
IV
В январе прошла
Весть жестокая:
Синеватые странички
Комсомольского билета.
На земле освобожденной
Снова лед прошел по рекам.
немцев
День сегодняшний, однако,
повисли,
алой кровью
Обагрились
Лев Славин
УРАЛЕЦ
Случалось' ли вам проезжать заставы на военной дороге?
Ближе к фронту, где только что прошли бои, они выглядят попроВместо
пестрых
щегольских
шлагбаумов
свежеобструганные
бревна. Вместо нарядных комендатур
наскоро сплетенные шалашики.
Мало дорожных знаков, и не успели еще встать на обочинах агитплакаты, начертанные грубой и вдохновенной кистью художников автодоще.
—
—
рсжной службы.
Но регулировщики здесь
учтиво строги. А оживлезаставах.
Много людей
сидит на зеленых откосах дороги, дожидаясь попутной машины. В тыл
едут интенданты, обремененные вечными своими заботами о гигантском
чреве армии, офицеры, переведенные в другую часть, да легко раненные, следующие оказией в полевой госпиталь. Через дорогу сидят те,
кто возвращается
на фронт из побывки либо командировки. Среди них
вы обязательно
увидите несколько старух с остатками своего^ добра:
цветным лоскутным одеялом, керосиновой
лампой без стекла
и
козой на веревке. Старухи пробираются в родные деревни, только
что
освобожденные от немца. Лица у них исплаканные и радостно растерянные. Ободранная коза с жеманными
ухватками
щиплет
дыльную
траву.
ния
тут,
пожалуй, побольше,
так
чем
же
на
четки
и
тыловых
УРАЛЕЦ
Весь
народ
путешествует
способом, который
на военных дорородившееся
из
жеста,
каким
пешеход подымает руку, Чтоби остановить машину.
Дежѵрный по заставе, посмотрев мои документы, сказал: .
Не захватите ли одного офицера? Ему туда же...
Через минуту дюжий гвардеец с мешком в руке, покряхтывая, влезал в мою машину.
Ох, нога моя, ноженька!
пробормотал он.
Этот густой ворчливый бас показался мне знаком'ым. Я оглянулся и,
увидев комбинацию из седых волос, молодого лица, вздернутого носа
и круглых очков, воскликнул:
этот
называется
гах
«голосование»
—
слово,
—
—
—
—
—
Денис Черторогов!
Я,
сказал он и крепко
—
^
пожал
мне
руку.
смущении замолк.
Так, значит, вы...
вскричал я и в
Нет, не помер,
прогудел он ободряюще.
Погоны на нем* были не красноармейские, как когда-то под Синявинкм, а лейтенантские. На груди блестели два ордена. В остальномі он не
переменился. Та же повелительная плавность движений. Та же величавая
замкнутость лица. И посреди ослепительного волчьего
оскала
та
же
темная
пустотка
на маете
зуба, вышибленного некогда кулачным
—
—
—
—
приемом,
—
—
Кто
который
же
вы
Дезертир,
—
у
них
на
Урале
называется
«салазки».
теперь?
сказал
он
и
засмеялся.
—
Дезертир
в
обратную
сто-
рону.
Сбежали из госпиталя на передовые?
Точно. Да что вы так смотрите на меня? Все не верится, что я
жив? И то сказать, денек был...
До сих пор у меня в ушах стоит погребальный звон лопат, которыми рыли братскую
могилу в промерзшей земле Ладожского побережья.
То было в незабвенные дни прорыва ленинградской блокады. На краю
могилы лежало
длинное тело Черторогова. Да, видно, правду говорят,
что на войне не Только умирают, но и воскресают.
Я помаю и утро того дня, смутный январский рассвет. К штабу батальона
подошл.0 пополнение новобранцев. Неподалеку кипел бой за
обладание рабочимі поселком № 5. Пушки Волховского фронта не
умолкая били по кольцу немецких укреплений. За шестнадцать месяцев
осады немцы довели их до мощи верденских фортов. Новобранцы оторопело смотрели на пылающий горизонт. У иных волнение проявлялось
напряженным старанием казаться спокойными. И только один из всех
выделялся своей естественной невозмутимостью. Это был Денис Черторогов, высокий седоволосый юноша. Крепкие скулы, надменная линия
рта, немигающие глаза в черных кругах очков придавали ему общеец
сходство с большой сильной птицей.
Он оказался не из разговорчивых. С высоты своего роста он снисходительно и даже
словно
бы лениво озирал окружающее.
С трудом
ребята выжали из него несколько слов, из которых явствовало, что
седым его мать родила, а глаза он себе испортил самі (или, как он выразился, «собственноручно»)
неумеренным чтением
в
университете.
Он
коротко добавил, что он астроном. На ногах у него были фиолетовые
обмотки, доходившие только до икр. Из левой обмотки торчала деревянная обкусанная
ложка.
Выше шли ватные штаны, усеянные аккуратными заплатками.
Стоял мороз, но молодцу, видимо, не было холодно.
Взлохмаченная ушанка его была сдвинута на затылок. Да, порядочно
—
—
ЛЕВ
44
СЛАВИН
пришлось бы пошарить на земле в поисках
такой малоакадемической наружностью.
Есть в предгорьях Урала соленое озеро
вают:
Шаркальское мюрцб.
На северном»
еще
одного
астронома
с
Шаркал, которое там назыберегу его стоит село Черемша-
ново.
его издревле мастера
в
разных
видах
охоты:
рыболомедвежатники, поимщики диких оленей.
Все
это
народ видный,
косая
сажень
в плечах,
могучая грудная клетка, сапоги номер сорок
Жители
вы,
пять.
Из рода
род переходят здесь
в речи,
уральская гордость.
Подобно куперовским
индейцам, исконные черемщановцы почитают
непристойным для взрослого мужчины чему-либо удивляться. Излюбленное выражение их в чрезвычайных случаях жизни: «А что мі тут особенного?», сопровождаемое пренебрежительным! пожатием плечами.
Наскучив охотой, утомительным зимним багреньем осетра, пятнадцатилетний Денис ушел в артель, промышлявшую обжигом угля. В характере Дениса была живость, которую, впрочем, можно было обнаружить
только на фоне
его
медлительных
земляков. Среди
предков Дениса
была полька, дочь ссыльного повстанца 1863 года. Она вышла замуж, за
Вениамина Черторогова, прадеда Дениса. Польская кровинка одарила
Дениса птичьим складом лица и припадками мечтательности. Артельщики жили в лесу
почти круглый год. Углежжение
тонкое
искусство,
приемы его составляют наследственную тайну нескольких черемшановских семей. Уголь этот очень ценится на мгталлургических заводах и
идет на выплавку высоких сортов стали. Для мальчишки с воображением жизнь вокруг неугасимых костров
(«куч», как их там называют)
была полна пронзительной поэзии. Звезды сквозь ветви кедров светили
Денису с заманчивой силой. Он отметил три алмаза Ориона. Ему хотелось знать, как их зовут. Раз в полгода двое выборных от артели приходят в город получать зарплату для всей ватаги. Как и старатели, они
получают ее в золоте. Накупивши соли, муки, сала, водки, табаку и сахару, они снова на полгода исчезают в леса.
Среди этих выборных однажды случилось быть юному Денису. Он
не вернулся в лес. Он остался
в городе учиться.
Черемшановцы
народ основательный, с устойчивыми нравами. До
сих пор много старых слов сохранилось в их живом языке, вроде «топерва», «втуне» или «вертоград». Черемшановца и на слух узнаешь по
вопросительному напеву его речи, по неизгладимому его «чо» вместо
«что» и т. п. А наглаз не спутаешь
черемшановца ни с кем из-за его
.молчаливой и плавной невозмутимости.
При всем том к 1941 году село Черемшаново дало стране семь инженеров, пять геологов, пять врачей, одного астронома и одного специалиста
по романской
поэзии первой
половины
Средневековья. В селе
появились рыбный техникум, два кинематографа, краеведческий
музей и
очень недурная библиотека. Одновременно там происходили традиционные «стенки». Бились крепко, строго соблюдая при этом рыцарские правила: «лежачего не бьют» и «драться до первой крови». Среди кулачных
бойцов можно было увидеть инженеров, геологов, врачей, астронома и
в
синяки и повязав
галстуки, собирались в колхозтанцевали и чинно резались в домино.
Отечественная война, черемшановцы пошли в армию.
Большинство их сделались разведчиками и вскоре отличились, проявив
в боях особый род уральского угрюмого азарта. Тот, кто видел в боях
за Москву полки, составленные
из уральцев, никогда не забудет молчаливой свирепости, с какой они шли в атаку и на штурмы. Их родича,
оставшиеся
в тылу, перекачали
свое
яростное усердие в литье пушек
и обточку снарядов. А ведь по первому взгляду
уралец может и не
понравиться сумрачным стилем своего обхождения. Так было и с Дени-
нибесовы, припудрив
клубе
ном
Когда
и
до
полночи
началась
Чертороговымі.
сом
что для молодого бойца у Дениса слишсамоуверенные ухватки. Бывалые бойцы наставляли его: дескать,
плащ-палатку нужно заправлять так, а не этак, а запалы .для гранат
лучше бы держать в сум«е, а не в кармане посреди ключей, рыболовных крючков
и складных подзорных труб. Денис исполнял указанное
быстро и точно, но с такимі раздражающе независимым, видом, словно
он и сам все это раньше знал, хотя на самом деле, как многие молодые
бойцы, то и дело ошибался в мелочах солдатского распорядка.
На фронте час на час не похож. Накануне было довольно тихо. А
первый день новобранца Черторогова оказался шумным. Война ему
выдала все сразу полной мгрой. Только прибыв в часть, он тут же по-
Ротные ветераны признали,
ком
бомбежку.
под
пал
Все попрыгали в щели. Сыпалась земля, черный дым
вой, кричали в тумане раненые. Старослужащий Игнатий
Дениса за руку и сказал ласково:
Страшновато
Новобранец чуть
—
А
—
что
ж
Некрасов
с
над
голо-
Некрасов
взял
полз
непривычки?
пожал
плечами
и
пробасил
лениво
и
высокомерно:
тут особенного?
отвернулся.
Его покоробило
фанфаронство
перед
лицом>
смерти.
После бомбежки новобранцев распределили по ротам. Денис попал
в отделение Некрасова.
Собрав своих, Некрасов повел их во взвод через
рощу, сильно
посеченную
снарядами.
Люди скользили по наледи.
В воздухе стояла морозная испарина. За холмом горело.
То горит поселок номер пять,
объяснил Некрасов.
А там немцы?
спросил кто-то.
Немцы покуда,
сказал
Некрасов.
Холодно,
сказал тот же боец и подул на озябшие пальцы.
Через часок двинем на штурм поселка, тогда согреешься, ма—
—
—
—
—
—
—
—
—
лый,
—
Все
сказал
Некрасов.
засмеялись.
К полудню в роту явились два разведчика с Ленинградского фронОни пробрались сюда сквозь немецкие расположения. Оба краснофлотцы. Один маленький, бойкий, другой высокий, с вялым лицом. Он
та.
время
все
ских
грыэ сухари. Все окружили
ребят
из легендарных
ленинград-
дивизий.
Мы думали, что вы дальше. Молодцы волховцы, хорошо идебойкий разведчик.
Он сообщил, что ленинградцы тоже продвинулись за ночь. Оба
фронта действовали, как прессы, между которыми постепенно сплющивался
пояс немецкой осады. Начались расспросы. Среди, бойцов
были
—
те!
—
сказал
і
<
ЛЕВ
СЛАВИН
ленинградцы. Они интересовались, как выглядит Ленинград и что в нем
разрушено. Бойкий краснофлотец обстоятельно отвечал.
А как Пулковская обсерватория?
спросил Черторогов.
Это был его первый вопрос за весь день.
Разрушена,
сказал маленький бойкий разведчик,
всю как есть
целиком гады разрушили. Инструменты,
правда, были эвакуированы.
Спасены инструменты.
А библиотека?
Сгорела,
уверенно сказал бойкий, видимо довольный тем, что
может давать такие точные ответы,
вся как есть сгорела.
Сгорела?
воскликнул Черторогов.
Какое несчастье!
Разведчик удивленно посмотрел на этого долговязого новобранца в
фиолетовых обмотках и в очках.
Он адтроном,
объяснил кто-то
из
бойцов,
работает, стало
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
быть,
—
—
Сгорела,
товарищ
раз хорошо
как
самого
—
звезда».
по
это
астроном,
повторил бойкий разведчик,
я
потому что у нас в роте был один парень с
уже, Семенихиньда его звать.
Помнишь,
—
—
зяаю,
Пулкова, немолодой
Гаврила?
Вторсй разведчик вяло кивнул головой.
Так этот Семенихин,
продолжал бойкий,
так
рассерчал
на
фрицев за ту библиотеку, что пошел в армию добровольцем. Он гово—
—
—
библиотека была самая большая во всем мире и вое, что
про звезды, в той библиотеке имелось, все как есть.
Не знаю, правда это или нет, товарищ?
ч
Черторогов молча кивнул головой.
Люто дрался тот Семенихин,
сказал
бойкий разведчик, качая
головой,
ой, люто, прямо зверь был. А возраст имел преклонный, все
сорок.
А где ж он?
спросил Черторогов.
Погиб, товарищ астроном,
ответил бойкий разведчик и неожи-
■рил,
где
что
та
когда
печатали
—
—
—
—
—
—
—
данно рассмеялся.
Нет,
так,
оказал он,
просто вспомнил про Семенихина,
немцев. Помнишь, Гаврила?
попал,
вдруг сказал
высокий разведчик хриплым,
словно одичавшим от молчания голосом,
а фрицовский
офицер дознался, кто он есть, и сказал: «Подвесить астронома поближе к звездам». Гад такой! Линейкин, у тебя, кажется, еще сухари есть?
Как же, есть,
сказал
бойкий и вынул из мешка сухари.
Сухарь вкусный, только он промокший, в болоте пришлось лежать, подпортились сухарики все как есть. Товарищи, может кто хочет, прошу.
В поле и жук мясо.
—
как
он
—
это
я
—
—
заплевал
Он
в
плен
—
—
—
—
—
нимі?
нетерпеливо крикнул Черторогов.
бойкий.
А, с астрономом. Так он, значит, уже
в петле был, а все обкладывал фрицев прямо в глаза самыми последними словами. И мало того
плевался им в рожи. Красота была смотреть!
Мы после это село заняли, так нам жители рассказали. Исплевал фрицев всех как есть, пока не кончился в петле. Отчаянный был парень тот
астроно,м.
Он поглядел на Черторогова и сказал:
А что же вы без каски, молодой человек?
На поле боя достанет,
сказал
Некрасов и посмотрел на Де—
—
Так что
С кемі?
же
—
с
—
сказал
—
—
—
—
ниса.
—
УРАЛЕЦ
—
Можно
и
выбор богатый,
Он
нув
в
—
чал
те
сторону
—
Хлопотно немного,
зато
невозмутимым.
командиру роты. Уходя, бойкий сказал,
кив-
согласился
Линейкин.
—
подберете.
Лицо Дениса оставалось
по
засмеялся.
Разведчиков
так,
47
мерке
позвали
к
Черторогова:
Добрый будет
бы астрономов
астрономы...
В тот же день
солдат,
прямо
в
я. вам говорю. Я, если хотите знать, назнаштурмовые группы. Ох, и лихой же народ
Черторогов
попал
в
боевое
Неглубокие
охранение.
окопы вились зигзагом посреди торфяных болот. В самую сильную стужу эти густые грязи 'не замерзали. Легкий пар подымался над ними.
Сырой мороз пронимал до костей. Внезапно немцы открыли артогонь.
Окопы были только что отрыты, блиндажей не было. Подражая другим,
Денис вдавил свое большое тело в переднюю стенку окопа, откуда немедленно начала сочиться черная грязь. Тамі, где падали снаряды, вставали высокие фонтаны, смесь грязи и огня. Можно было не видеть их,
закрыть глаза. Не слышать их нельзяі было, даже если зажать уши
мехом шапки, а сверху надавить
кулаками изо всей силы. Все равно
громовые разрывы проходили сквозь стенки черепа, такие, оказывается,
тонкие. Думать можно было только об одном: куда упадет следующий
снаряд. Вскоре это потеряло смысл, потому что снаряды падали помногу одновременно и впереди и сзади, со всех сторон.
Игнатий Некрасов потянул за рукав Черторогова. Новобранец повернул к нему лицо, бледность которого можно было заметить даже сквозь
облепившую его грязь. Некрасов обнял Дениса за плечи и сказал:
Ну, как тебе, парнишка? Дома на печи спокойней?
Стопятимиллиметровый снаряд ударил за низкимі бруствером. С жаром», грязью и свистом разлетелись рваные куски раскаленного железа.
—
Оба
глубже вдавились в свое жидко-ледяное
Некрасов услышал прерывающийся, но упрямый
бойца еще
Еставая,
рогова:
А что ж тут особенного!
Вместе со всеми Черторогов
ложе.
голос
И,
не
Черто-
—
час
пребывания новобранца
понимал, куда
тают
ракеты.
на
побежал
фронте. Он
бегут, и чьи снаряды
Ему, правда, все это
в
атаку.
Это
был
четвертый
еще мало что понимал.
летят
над головой, и зачем
Он
не
взле-
объяснили, но от необычности
обстановки объяснения вылетели у него из головы. Он бежал, как- и
все, вперед и видел перед собой знакомый затылок Игнатия Некрасова
с резкими солдатскими складками и больше всего боялся оторваться от
этого затылка.
На ходу он перепрыгивал через какие-то
рельсы. Его
удивило, что пути такие узкие,
он перемахивал их без труда, не уширяя шага. Потом он сообразил, что это узкоколейки. Они шли во все
стороны. Местами рельс не было, одни насыпи. Под какой-то насыпью
Денис столкнулся с немцем. Он понял, что это немец по тому, что тот
кинулся на него. Денис свалил немца и не стал задерживаться,
боясь
упустить затылок Некрасова. На бегу он поправлял очки, сползавшие на
нос, и все бежал вперед сквозь остатки домов, сквозь разваленные кучи
торфа, сквозь строй печных труб, бесстыдно обнаженных.
Зная, что в атаке надо кричать «ура», Денис кричал «ура». Он не
заметил того, что сейчас
все лежат
и что он сам лежит,
и лежа
продолжал
одиноким голосом
кричать
«ура», покуда
чья-то
черная
рука, пахнущая сыростью и порохом, не зажала ему рот.
Он
узнал
—
Игнатия.
ЛЕВ СЛАВИН
побежали вперед. Краснофлотцы Линейкин и высокий
бежали среди бойцов. В руке у Дениса оказалась записка,
посланная политруком по цепи. В записке было сказано, что
их
рота
геройским штурмом ворвалась в рабочий поселок и сейчас гонит немцев
дальше. Только сейчас Денис вспомнил, что немец, с которым он преж^
де столкнулся, укусил его в руку. Он оглянулся, чтоб увидеть насыпь,
где упал немец. Но она была уже
заслонена
шеренгой опрокинуты*
вагонеток. Денис посмотрел на свой штык. Штык был в крови. Кровь
успела заледенеть красными сосульками. Денис заметил, что стало трудней бежать. Он понял, что бегут в гору, и увидел невдалеке продолговатый холм и развалины на вершине. Он разом вспомнил объяснения
политрука перед атакой. С холма стреляли. Видны были дырки немецких блиндажей, более светлые,
чем окружающая
их земляг.
Политрук
объяснял, что развалины на холме надо взять.
Некрасов, бежавший попрежнему впереди, вдруг нагнулся и снял
каску с бойца, упавшего на землю. Потом он приблизился к Денису,
снял с него ушанку н напялил каску. А ушанку сунул ему за пояс.
Шапку-то не потеряй,
пробормотал он при этом.
Холодный металл жег Денису голову. Он вынул платок и сунул его
под каску.
Как и другие, Денис спрыгнул вниз, в траншею. Она была много
глубже нашей. И тут между ее высокими, обитыми дранкой стенам»
Денис увидел своего второго щемила. Прямо перед собой. У немца под
каской тоже был платок, завязанный по-бабьи под подбородком. Немец
кинулся на Дениса и ударом приклада вышиб у него из рук винтовку.
Денис бросился на землю и в эту секунду услышал над собой выстрел.
Немец перешагнул через Дениса и побежал дальше. Видимо, он посчитал Дениса убитым. Денис поднялся, взял винтовку и пошел в другую
сторону по узкому земляному коридору. Коридор делал повороты и часто пересекался
другими коридорами.
Из-за угла доносились крики и выстрелы, а здесь было тихо, безлюдно. Денис присел на
корточки, снял очки и принялся протирать
их
они были сильно залеплены грязью и мешали смотреть.
Он протянул изнеможенные ноги и в первый раз за весь день сладостно распустил мускулы. Это продолжалось минуты две,
не более. Но никогда в
жизни он не отдыхал так полно и хорошо, как сейчас,
на этом окроПотом
Гаврила
опять
тоже
—
—
—
вавленном
клочке
Поймав
себя
и взрывы из-за угла.
намеренно долго протирает
земли под стоны
на
том,
что
он
очки,
он
побежал за угол. Там* все было кончено. Дымился
взорванный блиндаж. Бойцы вылезали из траншеи. Вместе с другими
резко поднялся
вылез
наружу
Казалось,
и
все
и
Денис.
немцы
прогнаны. Внезапно
сбоку ударили пулеметы.
бойцов упало. Остальные залегли. Стрелял дзот, дотоле
не замеченный. Едва кто приподымался, как снова начинало хлестать
из
дзота. Так шло время в бездействии. Темнело. В январе день короткий.
Несколько
Первые
на небо. А наши все лежали. И каждый понимал,
было гибельно для общего продвижения на участке.
лежавшие увидел» фигуру. Одинокий боец, согнувшись, зигзабежал к дзоту. Ложился иногда. Вставал, бежал. Снова ложился,
Снова бежал в рост. Узнали в нем этого новобранца Черторогова,
звезды вышли
это
что
Вдруг
гами
полз.
его
кой.
все
фиолетовых обмотках, его очки,
Жутко было смотреть, как он бежит навстречу
бежал, прикрытый легкой непрошибимой броней
длинные ноги в
платок
под
пулям.
своего
Но
каоон
счастья.
Жутко
было смотреть, как
он
бежит навстречу
пулям.
ЛЕВ
50
В
нескольких
чил, трижды
шагах
от
метнул
в
дзота
он
амбразуру
СЛАВИН
припал к земле и пополз. Потом
гранаты и рухнул.
вско-
Дзот замолчал. Все вскочили и побежали вперед.
Денис, изорванный пулями, лежал подле зажженного
имі дзота. Глаза
были закрыты, но он был жив и слышал топот и крики. Сильно
болело в груди. «Я еще не умер», подумал он. Он попытался крикнуть,
позвать к себе. Но у него нехватило
сил, чтобы крикнуть, а только стало еще больней в груди. Ему хотелось открыть глаза, но он боялся, что
от этого усилия он умрет. Все же, крепко напрягшись, он открыл глаза.
Он увидел небо. Три алмаза Ориона светились над ним. А, старые
друзья пришли проведать его! Он приветственно махнул им ресницами.
И звезды махнули ему ресницами. Слезы нежности потекли по лицу
Дениса, засыпанному осколками очков. Он видел на небе знакомые
дорожки, закоулки. Ему казалось, что он отбил у немцев не землю, а
небо, вот это низкое доброе небо своего детства. Неміцы, мамаи окаянные, захватили его, а он их оттуда
вышиб, из своего родного неба.
А приятели-звезды, три блестящих
молодца
Ориона, спускались все
ниже, перемигиваясь и шепча: «Да, это он, наш парнишка из лесу».
Просто удивительно, до чего звезды могут стать большими, прямо как
головы!
Да это и впрямь головы. Вот усатый Игнатий Некрасов, и Линейкин,
и сонный Гаврила, и много других ребят. Убедившись, что это люди, а
не звезды, Черторогов напряг все живое и сильное, что еще оставалось
е его теле,
чтобы натянуть выражение невозмутимости на свое жалкое
окровавленное лицо. От усилия он издал стон.
Товарищам показалось, что он просит их о чем-то. Они наперебой
спрашивали:
Тебе воды, Черторогов?
Может, тебе лежать неловко? Может, повернуть тебя?
Оставьте его,
сказал
Игнатий Некрасов,
ему уж ничего не
нужно.
Он утер глаза кулаком и сказал, усиливая голос, как бы желая про-
его
—
—■
—
—
—
сквозь бесчувственность
Дениса:
Черторогов, милый ты мой! Если ты меня слышишь, то знай, что
тут стоим возле тебя, весь третий взвод. И знай, что ты наш
дорогой герой и мы все гордимся тобой, что ты не' пожалел своей моло-
биться
—
мы
все
дой
для родины...
жизни
Денис шевельнулся.
шопот Дениса:
А...
—
Он
не
что
ж...
тут...
Все умолкли,
пронесся
предсмертный
особен...
докончил, вытянулся
Бойцы переглянулись
и в тишине
и
затих?
с голов каски.
А Линейкин сказал:
парень. Что говорить, настоящий астроном! Жалко
его. Ну да что ж, ни моря без воды, ни войны без крови.
Они положили Черторогова на шинель и, шагая в ногу,, понесли его
стащили
Отчаянный
—
к
и
могиле.
видел его в последний раз. Это был пятый час пребывания
фронте. Невдалеке под холмом радостно обнимались бойцы
Волховского и Ленинградского фронтов, наконец соединившиеся. Осада
была пробита. Я поехал вперед, не дождавшись
погребения Черторо-
Там.
Дениса
я
и
на
гова...
...А
все»
вот
сейчас
этом своим
он сидит вместе
со мной
ровно гудящим» басом:
в
машине, рассказывает
обо
УРАЛЕЦ
—
Закваска
у
меня
все
Ну,
же
уральская.
51
Как
стали
меня
тащить
в
зем-
быть, отставить могилу и
в медсанбат.
Дырок на мще много, а в общем, Есе несмертельные. Заштопали меня в
госпитале, и, в общем, я сделался такой же, как был, целый, гладкий.
Только стал поразговорчивей. Должно быть, через эти дырки маленько
выпарилась моя диковатость. Вернулся, стало быть, в строй. Ну, и вырос на работе, как видите. Бывал после этого во всяких переделках. Но
лю, так
я
застонал.
стало
—
никогда не забуду того дня, как шел к дзоту под пулями. Особое ощущение, знаете. К тому же был необстрелянный. Первый день все же...
А вы понимали тогда, что совершаете подвиг?
—
Умом-то я понимал. Но мне было страшно. А я полагал в ту понастоящему герою не должно быть страшно. Так что я чувствовал себя
вроде как самозванцем, который обманным образом втерся в
славную страну подвигов, понимаете?
А по вас не было видно, что вам страшно. У вас, помнится, был
такой спокойный и даже небрежный вид.
Гордость. Страх страха сильней, чем страх смерти. Уральская гордость. Эге, да мы скоро приедем!
Мы свернули в лес и поехали по деревянному настилу, так называемой «лежневке». Машина прыгала на бревнах. Черторогов морщился.
Видно, давала чувствовать себя недолеченная нога. Но он не жаловался
и только один раз при сильною толчке прошипел сквозь зубы:
Рвань дорога...
—
ру,
что
—
—
—
Я предложил
Нет,
прибывает
Наступаем
—
поехать
тише.
запротестовал он,
я так
спешу. Сегодня ко мне
пополнение, почему я и ушился до
времени из госпиталя.
нет,
—
—
во-всю,
а
новобранцев,
знаете,
надо
по-особому
вводить
в
Так чтб, пожалуйста, даза это шоколадом угощу. У меня из госпиталя...
Он полез в мешок и принялся опорожнять его. Я увидел имущество
солдата и ученого: кинжал в ножнах из плексиглаза, звездный каталог,
портянки, две ручные гранаты типа «Ф-1»,а попросту говоря, «лимонки»,
таблицу лунных- затмений, зубную щетку, «Краткий курс ВКП(б)» и
бой. От этого многое
вайте поскорей. Я вас
зависит.
По себе
знаю.
Плутарха.
Дорога петлила. Деревья сближались все тесней. Сильно
гретой хвоей. Наконец Черторогов крикнул:
Стоп! Приехали. Товарищ водитель, машину сюда, под
томик
—
высматривает.
Черторогов быстро шагал по тропинке, слегка хромая.
стоявший под деревом с винтовкой у ноги, приветствовал нас
торски.
то
гад,
он,
—
летает
пахло
навес.
на-
А
тут,
Здорово, Кашкин,
—
оказал
Черторогов.
—
Что,
Часовой,
по-ефрей-
пополнение
при-
было?
Прибыло только что, товарищ лейтенант. Поздравляю с выздоровлением, товарищ лейтенант,
сказал часовой, улыбаясь, но не меняя
своей бравой стойки, и во всем его существе было то .неподражаемое
соединение душевности и дисциплины', которым не устаешь любоваться
в людях Красной армии.
—
—
лес.
Звуки артиллерии были явственны. Где-то
Послышался ноющий звук немецкого
разведчика.
Черторогов обеспокоенно поднял голову. Из-за леса показался «Хейнкель-126». И мы увидели, как от разлапистого тела его отвалились
бомбы, маленькие черные точки. Черторогов выругался.
Мы
ворчали
4*
углубились
«катюши».
в
52
ЛЕВ
СЛАВИН
Щель справа за вами, товарищ лейтенант!
крикнул издали часовой.
Мы спустились в щель. Нас обдало пряной вонью сорных трав. Мы
услышали разрывы фугасок и треск падающих деревьев. Двинувшийся
воздух качнул нас. «Хейнкель» щупал лес. Кто-то кашлянул над нами.
Мы подняли головы. Вверху стоял боец, рослый юноша, прислонившись
к коренастому спокойному дубу. Он откозырял нам, смотря сверху вниз.
Быть может, от этого мне почудилась в его глазах тень насмешки. Свободный пояс, чрезмерно вылезавший воротничок и общая нефронтовая
развинченность выдавали в,немі новобранца.
Почему не укрываетесь, товарищ? Марш в щель!
сердито крикнул Черторогов.
Юноша неспешно спустился, в щель.
Как зовут?
резко сказал Черторогов.
Диомид Пьянбв,
хмуро сказал юноша.
Из каких мест?..
Ответа мы не услышали. Страшный и близкий грохот потряс лес.
Толстый дуб, под которымі только что стоял новобранец, треснул и переломился, как спичка.
Видал?
строго сказал
Черторогов.
Это, должно быть, твоя
первая бомбежка?
Диомид Пьянов повернул свое немного побледневшее лицо и сухо
—
—
—
—
-
•
,
■
'
-
—
—
—
—
—
—
—
—
сказал:
—
—
А что
Ого!
тут особенного?
вскричал
Черторогов
ж
—
и
пристально
вгляделся
в
ново-
бранца.
Тот чуть пожал плечами.
Скажите пожалуйста, какой герой!
пробормотал Черторогов, не
спуская с юноши взгляда, в котором странно смешались гнев и неж—
—
ность.
Я
тоже
сложенным
стого
лица,
бессмертную
на новобранца и по его могучим рукамі, спокойно
просторной груди, по надменному хладнокровию скулаугрюмому блеску отваги в узких глазах я тотчас узнал
посмотрел
на
по
и
неукротимую породу уральских
гордецов.
Твардовский
А.
ГАРМОНЬ
По дороге
Запоясан,
прифронтовой,
как
в
строю,
—
Шел боец в шинели новой,
Догонял свой полк стрелковый,
Роту первую
—
—
—
Понятно.
Не герой?
Покамест
нет.
Доставай
тогда
Меж
едут. Гроб-дорога.
сугробами
туннель.
Чуть
ли
Курят,
Шел легко и даже браво
По причине по такой,
Что махал своею правой,
Как и левою, рукой.
Отлежался. Да к тому
Вдруг
сигнал за поворотом
Дверцу выбросил шофёр,
Тормозит:
—
Садись, пехота,
Щеки снегом бы натер.
Далеко ль?
На фронт обратно.
—
—
Руку вылечил?
—
свернешь
что,
Как свернул, снимай
—
же
Щелкал по лесу мороз,
Защемлял в пути все туже,
Подгонял, подмышки нес. :
—
кисет.
свою.
—
—
—
немного,
шинель.
Хорошо, как есть лопата.
Хорошо, а то беда.
Хорошо
свои ребята.
Хорошо. Да как когда..:
—
Грузовик гремит трехтонный.
Вдруг колонна впереди.
Будь бы пеший или конный,
А
С
с
машиной
толком
Разговор
—
стой
и жди.
пользуйся
—
не
стоянкой.
разговор.
Наклонился над
Смолк шофёр.
Заснул шофёр.
баранкой,
54
ТВАРДОВСКИЙ
А.
Сколько суток полусонных,
Сколько верст в пурге слепой
На дорогах занесенных
Он оставил за собой...
—-
Я считал, сыграть-то
Думал,
что
ж
можно,
беречь.
ее
А стрелок:
Вот в этой башне
Он сидел в бою вчерашнем. ;?
Трое были мы друзья.
—
От
глухой
лесной опушки
До невидимой реки
Встали танки, кухни, пушки,
Тягачи, грузовики.
Легковые
криво, косо,
В ряд, не в ряд, вперед-назад.
_
—
—
Гусеницы
'
И
И
И
колеса
и
На снегу еще
визжат.
На просторе ветер резок,
Зол мороз вблизи железа,
Дует в душу, входит в грудь
Не дотронься
как-нибудь.
Вот беда! Во всей- колонне
Завалящей нет гармони,
А мороз
ни стать, ни
сесть...
—
—
—
Гармонь-то
Уминая
Впеременку
Возле
танка
Греют
ноги
—
—
У
Да
—
—
ребята?
браток,
гармонь,
здесь,
—
виновато
стрелок.
Так сыграть бы на дорожку?
Да, сыграть оно б не вред.
В чем же дело? Чья
Чья была, того,
Знаешь что,
—
—
с места
в
бой:
сказал
водитель,
Ну, сыграй
Только
ты, шут с тобой!
взял
видно
боец трехрядку,
—
гармонист.
как
будто
лень,
На
—
два танкиста
она-то
Может, завтра
—
Подбирал,
не пляс
так
начала, для порядку
Кинул пальцы сверху вниз.
Что-то медленно по слуху
прозапас.
На водителя
—
пляс
нельзя,
Для
есть.
—
кого
Оглянулся
—
ладони,
зернистый,
снег
уж нельзя.
ведь сам понять умею,
вторую, брат, войну...
ранение имею
контузию одну.
опять же, посудите,
Сразу
Снял перчатки, трет
Слышит вдруг:
—
Я
Я
Да
гармошка?
брат, нет.
гармонь склонившись ухом,
Шапку сдвинув набекрень.
И от той гармошки старой,
Что осталась сиротой,
Как-то вдруг теплее стало
На дороге фронтовой.
От машин заиндевелых
Шел народ, как на огонь.
И кому какое делоКто играет, чья гармонь.
—
Только двое тех танкистов,
Тот водитель и стрелок,
Все глядят на гармониста
Словно что-то невдомек.
Что-то чудится ребятам,
В снежной крутится пыли.
—
И сказал уже
Вместо друга
водитель
своего:
Командир наш был любитель...
Схоронили мы его.
—
Будто
виделись
когда-то,
Словно где-то подвезли...
—
Так...
—
С неловкою
улыбкой
боец вокруг,
Словно он кого ошибкой,
Нехотя обидел вдруг.
Поглядел
Поясняет
Чтоб на
—
осторожно,
том
покончить
речь:
И, сменивши пальцы быстро,
Он, как будто на заказ,
Вдруг повел о трех танкистах,
Трех товарищах рассказ.
Не про них ли слово в слово,
Не о том ли песня вся?
■
ГАРМОНЬ
Крикнул
И потупились сурово
В шлемах кожаных друзья.
—
—
—
минутку,
ходу,
И давайте я на шутку
Это все переведу.
на
Заигрался
на
Обогреться,
все
Дайте
поговорки
Сыплет под ноги себе.
Подает за штукой штуку:
эти
вальсы,
долойперчатку,
отбросить,
каблук,
на
Припечатать так,
Каблуку тому
чтоб сразу
каюк!
А гармонь
куда-то,
зовет
ведет.
легко
Нет, какой вы все, ребята,
Удивительный народ!
Хоть бы
С места
Все,
Хоть
ребятам
что
—
что
бы
в
что
До души
лежит
убитый
И кому еще лежать.
И кому траву живому
На земле топтать потом,
До жены притти, до дому,
Где
и где
жена
Плясуны
И
тот
На
—
—
дом!
на
Веселей
носки
кружитесь,
не
чисто,
доносит
сказали
(
—
два
звук.
танкиста
Гармонисту:
пару пара
С места кинулися вдруг.
Задышал морозным паром,
Разогрелся тесный круг.
—
этим,
воду и в огонь.
быть на свете
гудит гармонь.
может
Выговаривает
—
кто
стуку,
—
валенки
Далеко,
И забыто
не забыто,
Да не время вспоминать,
и
нету
что
—
пальцы,
Оглянулся молодцом
И как будто ту трехрядку
Повернул другим концом.
Где
избе,
в
Прибаутки,
Подковаться
руки
—
опять
Половицы -гнёт
Кабы
Отморозил
Знаешь, брось ты
Дай-ка ту, которую...
И
как
Что и высказать нельзя.
Словно в праздник на вечорке
Мощеный круг!
идут.
Стойте, братцы,
на
Да
работать,
грозя,
выдумает что-то,
Эх, жаль,
Эх, друг,
подуть.
парень
Надо помощь скорую.
—
пошел
и
—
Обступают.
—
И пошел,
Наступая
Кабы стук,
Кабы вдруг
потолкаться
К гармонисту
так, что расступились:
мне, а то помру!
Дайте
—
А боец зовет куда-то,
Далеко, легко ведет.
Ах, какой вы все, ребята,
Молодой еще народ!
|
Я не так еще сыграл бы,
Про себя поберегу,
Я не так еще сыграл бы,
Жаль, что лучше не могу.
Я забылся
55
Знаешь, друг'...
Не знакомы ль мы с тобою,
Не тебя ли это, брат,
Что-то помнится, из боя
Доставляли мы в санбат?
Вся в крови была одежа,
И просил ты пить да пить...
—
Приглушил гармонь:
Ну что же,
—
дамы,
наступать!
Очень даже
И бежит шофёр тот самый,
Опасаясь опоздать.
Чей кормилец, чей поилец,
Где пришелся ко двору?
может
Нам теперь
быть."
в ремонте,
У тебя маршрут иной.
Это точно!
А гармонь-то,
Знаешь что, бери с собой.
—
—
—
стоять
А.
56
ТВАРДОВСКИЙ
Забирай, играй
в охоту,
В этом деле ты мастак,
Весели свою пехоту...
Что вы, хлопцы, как
—
—
Ничего,
—
сказал
же
так?
водитель,
будет. Ничего.
Командир наш был любитель,
Так
Это
и
—
память
про
него...
—
И с опушки отдаленной,
Из-за тысячи колес,
Из конца в конец колонны:
По машинам!
донеслось.
—
—
И опять
увалы, взгорки,
Снег да елки с двух сторон.
Едет дальше Вася Тёркин
Это был, конечно, он...
—
—
::,'
С.
ХИТРАЯ
Сергеев- Ценский
ДЕВЧОНКА
Глаза у нее бд>іли светлые, смелые, а взгляд
сразу дающий оценку,
это отмечал в ней всякий,
быстрый,
—
ее
видел.
Ростом
і
кто
в
короткий,
первый раз
/
она вышла невелика
плохо питалась в детстве,
но' любиговорить о себе поговоркой: «Птичка
невеличка, да коготок востер». Небольшое легкое тело ее было ловкое,
верткое,
хотя
и
без
суетливых- лишних движений. Во время сложной домашней работы тонкие детские
руки ее мелькали здесь и там, как бы не делая никаких
усилий, однако все бывало сделано как надо и в срок или даже гораздо
раньше.
Быстрый взгляд ее светлых глаз не пропускал при этомі ничего, что
делалось кругом, а очень чуткий слух ловил все звуки. Так, деятельно
помогая матери в семье,
где она была старшей из четырех ребятишек,
она в то же время знала все и обо всех в целомі доме, где было порядочно квартир.
Мать ее работала ткачихой, уходила на фабрику утром>, приходила к
вечеру усталая, а ее двенадцатилетняя старшенькая Зина мало того что
кормила ее приготовленным без нее обедом, но еще и успевала при
этом передать кучу разных новостей о жильцах дома, соседях.
Ух, и хитрая же ты у меня девчонка растешь!
сказала
как-то
мать Зине, гладя ее русые волосы, заплетенные в две косички.
—
О-о, а как же! Я очень даже хитрая, мама!
тут же и радостно
отозвалась на это Зина.
Так и пошло с тех пор и дома и по всему двору
«хитрая девла
—
—
—
—
—
—
—
чонка».
ѵ?
58
С.
Училась
■
а
считала
все,
день
она
мало
Тремя
было,
некогда
безошибочно, потому
лет
младшими
—
что
но
сама
обеда
нужно было для
что
умер, когда ей было
на-
читать-писать
все-таки,
покупала
рынке
душ
семью
в
кивая
на
пять
умела,
каждый
(отец
ее
восемь).
двумя
сестренками
братишкой
и
день, нисколько этим не тяготясь,
иногда для острастки:
изо дня
вала
—
СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИИ
—
командо-
она
между деломі
в
и
покри-
Ой, смотри у меня, а то шлепки дам'!
И младшие ее слушались. И так тянулось, пока не подросла ей смена
и сама она не поступила на ту же фабрику, где работала мать.
Ей было уже восемнадцать лет, когда началась война и немецкие
истребители и бомбовозы загудели над их городом.
Она рыла окопы вблизи городских окраин вместе с тысячей рабочих
женщин, а в городе уже рвались сброшенные бомбы и гремела ответная
пальба зениток... Наконец, снизившись так, что были видны кресты на
крыльях и свастика на хвосте, один воздушный разбойник открыл по
ним, работницам-землекопам, стрельбу из пулемета.
Зина не пострадала тогда сама, но около нее оказались две женщины- раненые, одна убитая,
и в тот же день вечером она стояла
в военкомате, просясь на фронт.
Ну, вы такая маленькая, куда уж вамі на фронт!
сказали
ей'
■—
—
—
там.
подобного!
Ничего
—
коготок
Вообще
—
—
возмутилась
она.
вы,
ей
Птичка
—
—
невеличка,
востер!
молоды
очень
—
сказали
на
это
и
дру-
занялись
гими делами.
Восемнадцать
—
вила
не
лет
без гордости:
—
уж
имею,
Кроме
спросила она и добахитрая, товарищ Еоенком!
разве мало?
того,
я
очень
—
Не помогло это
ее не Взяли.
Тогда, обиженная и упорная, она пробралась на фронт сама,
линия фронта проходила от города уже всего только в тридцати
—
когда
кило-
метрах.
Здесь тоже сначала удивились ей,
с бойцами в разведку, но потомі
дить
разведчиком,
а
санитаркой,
когда
когда
все
узнали,
она
заявила,
что
ее,
же
оставили
что
перевязывать
хочет
хотя
раны
и
хо-
не
она'
училась.
Ей выдали шинельку, плащ-палатку, наган. Она казалась в шинели
мальчиком, питомцем роты. Но в первом' же бою, такая маленькая й в
виду бессильная, заставила она отнестись к ней серьезно.
Казалось Всем, что первый большой бой, в Который она попала,
был оглушить, ошеломить ее, раздавить непомерным грохотом
артиллерийских залпов, взрывами огромных снарядов, жутким зверины*
должен
мин, зловещим тататаканьем
ужаснейших машин истреблепулеметов и автоматов; однако она, маленькая восемйадцатилетняя ткачиха, перенесла, не теряясь,
не только эхо.
'Пели пули кругом, но ведь она была санитарка
ей надо было рабо-
завыванием
ния
—
—
было спасать раненых бойцов.
Как именно? Подползать то к одному, то к другому и оттаскивать
их в сравнительно безопасное место вместе с их оружием.
Большая нужна была ловкость,
чтобы не только
подползти, но
суметь и взяться за раненого так, чтобы удобнее было его тащить и ему
чтобы не было слишком больно, Этому ее никто не учил, да всех случаев при этомі трудном деле нельзя ведь и предвидеть.
тать,
надо
Она
подкралась
наконец
к
танку,
припавшему
на
правый бок...
С. СЕРГЕЕВ. ЦЕНСКИ И
Она
ползла
под пулями и
подбадривала себя: «Ничего-ничего... Я
до-
хитрая!..»
Быстрый, короткий
ползу,
я
взгляд ее светлых глаз оценивал каждую кочку
кустик, каждую ложбинку, каждую
ямку:
земля,
только зе»л» и была тут единственным' помощником) и верньші другом.
В детстве любила она смотреть на муравьев, тащивших других муравьев в свой муравейник. Зачем они это делали, она не знала, но наблюдала за их работой с большимі любопытством. Теперь сама она была
таким же
муравьем. Вот взорвалась мина шагах в двадцати
выла,
выла и трахнула!..
Прянуло вверх широкое полотнище дыма, земли,
осколков, заволокло свет!
Рядом с раненным в обе ноги, которого Зина тащила, она приникла
к земле, точно перепелка
в виду
ястреба, и несколько мгновений не
чувствовала даже, жива ли она, или с нею все кончено. Но стоило
только- ей убедиться,
что жива и даже не ранена, как она уже проворно
ползла дальше
и тянула
одной рукой раненого, другой
его винтовку.
Так под сильным' обстрелом, где прячась за груды вздыбленной бомібардировкой земли, где приникая за кустом, где пережидая шквальный 1
огонь в воронке, спасла она во время этого боя шестнадцать
бойцов и
одного командира.
Бой не был проигран, но все же часть получила приказ отступить;
она была в арьергарде,
задачей которого было сдерживать противника,
сколько нужно, чтобы дать возможность в порядке отодвинуться
главным силам. Отступали
недалеко, ночью, а рано утром
Зина заметила
наш подбитый танк, оставленный между новыми линиями наших и вражеских войск.
Что же делать? Подбили танк, пришлось его бросить. Ну, а вдруг 1
в немі раненые танкисты?
Этот вопрос не давал ей покоя. С нимі обращалась она и к бойцам'
и к младшим командирам,
никто, конечно, не мог ей на него ответить.
Только старший лейтенант Назимов, командир роты, присмотревшись к
танку в бинокль, ответил определенно:
Танк не сгорел, а подбит... Люди в нем быть могут, однако едва
впереди, каждый
—
—
.
—
—
—
ли
они
—
—
и
мов
живы.
А если пойти посмотреть?
Пойти бы можно, конечно,
—
спросила
только
едва
Зина.
ли
стоит,
—
сказал
Нази-
отошел.
Приказа
пойти к танку Зина не получила, запрета тоже. Она решила
вблизи танка не видела немцев и так как наплывал густыбелый туман.
Итти, впрочем, можно было только вначале, пользуясь мелколесьем',
а потом ползти, как пришлось ей это делать
во время боя.
Теперь, когда бой утих, задача показалась ей легче и проще. Как-то
не хотелось ей даже и думать, что каждая пядь земли кем-то там, в занятой немцами деревне, просматривается в бинокли, подобные назимовскоміу; в то же -время она подползала к танку, пустив в дело всю свою
хитрость. Только лисица могла бы так подкрадываться к барабанящему
лапками утреннюю зорю зайцу, как
она подкралась
наконец к танку,
припавшему на правый бок и искалеченному снарядом.
Была какая-то смутная радость от удачи, что добралась незаметно
для врага, и в то же время ныло сердце: а вдруг командир прав
в
танке или никого уже иет, или только лежат
убитые? Тогда напрасно,
значит, она и пустилась на такой риск.
итти,
так
как
ми волнами
—
ДЕВЧОНКА
ХИТРАЯ
Люк был сворочен. Она
окровавленные, скорчившись
В'се-таки,
влезла
быть, кто-нибудь
может
Трое танкистов
Значит, напрасно
танк.
на
без движения.
и
из
61
жив
них
И
еще...
она
лежали
полвла.
начала
поочередно трясти их за плечи. Не напрасно
один застонал, не открывая
глаз. Двое других были убиты, но
третьего,
тяжело
раненного,
Зина вытащила из танка. Он открыл глаза, посмотрел на нее мутно и
удивленно, потом застонал от боли.
Молчи!
приказала она ему.
—
—
—
Туман
отползал,
Действительно,
наползал,
ей удалось
черневшего от дождей сена,
сена, выросли трое немцев.
Один
и
вместе
только
как
возле
и немцы.
кучки попятидесяти
от
ним. могли наползти
с
дотащить
танка,
танкиста
шагах
в
до
повернув винтовку прикладом вниз,
несколько
раз подымал и опускал ее яростно: умерщЕлял мертвых.
Слышны были глухие звуки ударов даже и танкисту, не только Зине.
Он сказал с усилием, полушопотом:
Вот так... и нас о тобой... убьют... Ты застрели меня... а сама беги.
Ничего, молчи,
прошептала она ему на ухо.
Не заметят!
Всем юны** существомі своим она верила в то, что не заметят, ни за
что не заметят,
уйдут дальше. И то, во что так сильно верилось, случилось: немцы пошли в другую сторону, и тут
же
нахлынула новая
волна белого, как вата, тумана. Тогда она захватила правой рукой праиз
них
влез
на
танк
и,
—
—
вое
—
же
плечо
зажимала
танкиста
ему рот
и
—
и
потащила
его
к
своим.
Когда
он
стонал,
она
шептала:
Молчи, сейчас будем дома.
Однако это «дома» было за полтора километра, и несколько чаоов
тащила Зина, как муравей свою «опту, раненого, сначала под прикры—
тием,
тумана,
Здесь
а
когда
же,
так
а
он
как
потом, когда он поднялся,
мелколесью.
даже
—
было двенадцать
—
по
рискнула взвалить его на плечи, чтобы было скорее,
застонал при этом сильнее
прежнего, сказала
совершенно
говорила младшему братишке
в то время, как ей самой 1
она
Молчи,
лет:
а то шлепки
дам!
И она принесла его, к удивлению всех, а больше всех
старшего
лейтенанта Назимова, уже считавшего ее погибшей.
Уложив спасенного поудобней, она сделала ему, как сумела, первую
перевязку, чтобы потомі передать его врачу.
Да вы знаете, Зина, что вы совершили?
с торжественнымі
вопросом обратился к ней Назимов.
Знаю
«разведку», товарищ старший лейтенант,
догадливо ответила «хитрая девчонка».
_
—
—
—
—
—
—
■да
Павел
Антокольский
БАЛлада.о мальчике, оотАвЖЕЖоа неизвестны*
В ту ночб их части штурмовые вошли в советский город Б.
И та» прокаркали впервые «хайль Гитлер» в стихнувшей стрельбе;
.Входили вражеские части, плечо к -плечу, ружье к ружью.
Спешила рвань к чужому счастью, к чужому хлебу и жилью.
Они прошли по грязи грузно, за манекеном манекен.
А этот мальчик был не узнан, не заподозрен был никем;
Веселый мальчик в серой кепке. Его приметы: смуглый, крепкий.
Не знает кто-нибудь из вас, погиб ли он, где он сейчас?
Подкрался утром
И сразу стало
Мать и сестра
Смотрела
мать
квартире и видит: дверь не заперта.
мире, сплошная сразу пустота.
лежали рядом. Их немец за ноги волок.
он к
тихо
в
стекленным взглядом в
потрескавшийся
._
потолок.
Они лежали, будто бревна,
две женщины, сестра и мать.
И он стоял, дыша неровно, и разучался понимать.
Потом он разучился плакать и зубы сжал, но весь дрожал.
И той же ночью в дождь я слякоть куда-то за город бежал.
Веселый мальчик в серой кепке. Его приметы: смуглый, крепкий.
Из вас не знает кто-нибудь,, куда он мог направить путь?
—
Он
знал
одно:
разбито
детство,
сломалось
детство
пополам.
шел, не смея оглядеться,
по страшным вражеским тылам,
По тихим, вымершимі колхозам, где пахло смертью и навозом,
По речкам', тронутым морозом, и по некошеным полям.
Он находил везде дорогу, и шел вперед, и шел вперед.
И осень с ним шагала в ногу и возмужала в свой черед.
Она, как в сказке, шла с ним рядом, чтобы его следы заместь, 1
Смотрела вдаль стеклянным взглядом, неотвратимая, как месть.
Так шел он, в майке, в серой кепке. Его приметы: смуглый, крепкий.
Из вас не знает кто-нибудь, куда он мог направить путь?
И
.
БАЛЛАДА
О
МАЛЬЧИКЕ
63
Когда фашисты покидали пустой, сожженный город Б.,
Уже за .мглистой снежной далью расплата слышалась в пальбе.
в город свой родной.
доверился одной.
Он был фашистами не узнан, не заподозрен был никем.
Следил он, как по снегу грузно, за манекеном манекен,
Уходят вражеские части, ползет по швамі железный ад:
В'идать, не впрок чужое счастье, не легок будет путь назад.
Их тягачи, и мотоциклы, и танки ржавые, хрипя,
Ползши назад. В нем все затихло. Он ждал, минуту торопя,
А тягачи неутомимо спасали, что могли спасти.
Но он не взвел гранатыі. Мимо! Не в этих. Надо цель найти.
И
мальчик
Вернулся
раньше всех,
он
домой
Он всматривался,
как
надо,
вернулся
гранатой. Он ей
с
твердо
зная
в лицо мишень свою:
55.
Где же машина та штабная, что мчится всем наперерез?
Всегда сверкающая лаком, кривым отмеченная знаком,
С гудком певучим, с полным баком, франтиха фронта «Мерседес»?
і
Она прошла крутым виражем, кренясь и шинами визжа,
Машина та с начальство» вражьим, опухшим, словно с кутежа.
И мальчик подбежал и с ходу гранату в стекла им швырнул.
—
И, вырвавшийся на свободу, огонь из стекол полыхнул.
Два офицера с генералом, краса полка, штурмовики,
Шарахнулись
"А
Не
что
же
знает
в
в
алом,
серой
кто-нибудь
Не знаю, был ли
Ребят на белом
разорванные на куски.
кепке? Его приметы: смуглый,
из вас, погиб ли он, где он сейчас?
квадрате
мальчик
крепкий.
взорван. Молчит о нем кровавый снег.
прорва
не перечтешь,
не вспомнишь всех.
мальчик
свете
—
Но сказка о ребенке смелом шла по тыламі и по фронтам;
•Написанная наспех, мелом, вдруг возникала тут и там.
Пусть объяснит она сама нам, как он остался безымянным.
За дымом фронта, за туманом шла сказка по его следам.
Пятнадцать лет ему, иль десять, иль, может, меньше десяти?
Его фашистам не повесить, не опознать и не найти.
То к партизанам он пристанет, то ночью, рельсы развинтив,
С пургой в два голоса затянет ее пронзительный мотив.
Он возмужает понемногу, дорогу к фронту разберет.
А сказка с ним шагает в ногу и возмужает в свой черед/
Она идет все время рядом, поет, и в землю бьет прикладом,
И смотрит вдаль недетским взглядом, и гонит мстителя вперед.
.
мя-^зг^" =4"
Леонид
Соболев
«ДВА-У-ДВА»
В коде дружеских позывных под этим наименование» числились в
эскадрилье младшие сержанты Усков и Уткин. Прозвище это родилось
под крыломі самолета, -в ожидании боевого вылета. Кто-то спросил:
А вот еще загадка. Как вернее говорить: «стрижка и брижка»
—
или
«стритье
Старо!
—
Тогда
и
—
бритье»?
закричали все.
«Усков
и Утков» или «У скин и Уткин»?
густым басом
сказал
штурман
эскапонравилось, даже самим сержантамі.
До сих пор их звали «тиграми», что
их
сердило,
прозвище
«тигры» имело свою историю, вспоминать которую они не любили.
«Два-У-два» звучало несколько по-цирковому, но очень верно определяло их специальность,
подчеркивало их неразрывную дружбу и не
задевало самолюбия. Оба они были летчиками,
настоящими
боевыми
летчиками, хотя каждому из «их было неполных девятнадцать лет.
Девятнадцать лет... Удивительный возраст! Силы твои еще незнакомы тебе самому,, и ты уверен, что можешь совершить
много, над
чем
человек
постарше призадумается. Сердце еще горячо, как неостывшая
сталь
отливки, и силы вскипают, ища выхода в действии. И все
наружу, все
на воле; любовь, отвага, гнев, ненависть
все чувства вид'иы в блистающих глазах и стремительных поступках.
До того как получить самолет, Павел Усков и Иннокентий Уткин
два месяца томились в аэродромной команде, и два месяца подряд они
ходили то к майору, то к военкому, говоря
все
одно
и то
же:
оба
пришли сюда добровольцами, до призыва, оба комсомольцы, оба имеют
диплом пилота, полученный в осоавиахимовском клубе, и
за
обоими'
уже по шесть самостоятельных вылетов. Следовательно, им надо немед*
—
—
поновее:
Проще: «два-У-два»,
дрильи;
и
всем
—
это
—
—
—
—
«ДВА-У-ДВА»
65
дать по боевому самолету. И всякий
раз военком терпеливо
разъяснял им, что каждый должен воевать на своем посту, что «вывозить» их на боевом самолете
сейчас не время и не место
я
что
он о
охотой пошлет их в школу. Майор же сухо и коротко отсылал их на
аэродром и однажды, потеряв терпение, пообещал посадить
их
под
арест за обращение к нему не по команде. Они вышли из землянки
штаба строевым шагом, в ногу, молча. И только у самых мастерских
Уткин мрачно сказал:
Добились, пилот Усков... Люди воюют, а мы, того гляди, присяленно
—
дем.
—
лот
Вынужденная
Пожалуй, не
рукой Уткин.
—
нул
посадка,
—
бодро
ответил
тот.
—
Взлетимі еще,
пи-
Уткин!
взлетим, а вылетим'-, из эскадрильи
в
пехоту,
—
-
мах.
угрозу «вынужденной посадки», Ускову удалось поднять упавший дух друга, потому что, дав командованию
недельку передышки, оба вновь предстали перед военкомом
и
майором. На этот раз они просили не два, а всего один самолет,
и
каждый из них просил его не для себя, а для друга. Это был тактический ход, придуманный Усковым, и оба сошлись на том, что ход этот
Однако,
видимо, несмотря
на
гениален.
—
Пилот
Уткин, товарищ майор,
докладывал Усков.
У него
так что, понятно, драться
он
—
Уткин,
в аэроклубе
был отличником,
Симферополе мать и сестра остались...
будет хорошо...
—
в
военкому, между тем негромко говорил:
Усков, товарищ батальонный комиссар,
летает
классно... Два брата
на
фронте... танкисты... Мы хотели
просто в окопы проситься, но какой же смысл? Усков один с воздуха
больше набьет, верно же, товарищ батальонный комиссар? Это же простой расчет...
і
Кого бы из нас вы ни выбрали, товарищ майор,
закончил Усков
выпрямляясь,
оба мы будем драться, не щадя жизни...
Как тигры,
добавил Уткин.
Какие тигры?
спросил майор сердито.
Уткин опешил.
Обыкновенные, товарищ майор...
А вы тигров в воздухе видали? Мелете, сами не знаете что...
Майору было не до юнцов с их просьбой. Утром' со вторым звеном
не вернулся
Савельев, а Панкратов едва довел свой самолет, получив
два ранения. Это было в дни первого натиска немцев на Севастополь,
и самолеты эскадрильи день и ночь штурмовали на шоссе немецкие колонны, расстреливали врагов в окопах и возвращались
на
аэродром
только за горючим и боеприпасами. Летчики вылетали на штурмовку пй
пять-шесть раз в день, сильно уставали, эскадрилья несла потери. Майор
открыл уже рот, чтобы приказать не путаться тут под ногами, когда
военком» вдруг, спросил Уткина:
Так сколько у вас вылетов в клубе было?
Шесть,
поспешно сказали оба враз.
Шесть?
изумился военком.
Я думал, пять..." Ну, коли шесть
ничего не поделаешь,
придется подумать... Ну-ка выйдите да обождите
за дверью...
—
наклонившись
Павка...
прямо
то
есть
к
пилот
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
ли.
Он смотрел на них, хитро улыбаясь, и сердца комсомольцев дрогнуНасмешка была очевидной. Они четко повернулись и вышли.
5
Дни боевые
ЛЕОНИД
66
Минут
—
но.
—
1
—
пять
Дадим
стояли
они
вытирая
'только
лба
со
пот.
самолет,
вам
будете
В очередь
Понятно,
—
у
СОБОЛЕВ
землянки
Наконец
один
летать,
страшном
двоих,
на
волнении, без
слов,
позвали.
сказал
—
комиссар
серьез-
понятно?
оба,
ответили
в
их
откуда
понимая,
не
привалило
им
счастье.
!
I Но
тотчас
стало
все
Майор
ясно.
службы учебный
дляі боевой
решил
«У-2», который был
сказал,
самолет
что
он
использовать
в
эскадрилье
тыл,
как раз такой, на каком
они учились
в
клубе. Им поручалось кидать по ночам на передний край немцев бомбыі
и гранаты.
Военком подымется, сейчас с каждым, проверит их летные
для
связи
в
—
им дадут минимальный срок на обработку ночных
боевой вылет.
,
деритесь
вы
там,
как
тигры,
хмуро закончил
майор.
Тигр
животное
трусливое. Он только
голодный в атаку
ходит, понятно?.. Сказали бы просто: будем драться, как комсомольцы,
вот и было бы все ясно... Подумаешь
тигры!,.
качества,
полетов
і
полетов
и
—
после
и
чего
пошлют
Только
в
не
—
—
—
—
Друзья покраснели.
Это
-Яв
они
—
ком.
тигры, ринулись
Майор
газете
в
самі
недавно
на
вычитали,
где-то
фашистских
—
пришел
читал:
гиен...»
к
«наши
Прямо
ним
на
помощь
воен-
крылатые
соколы, как
зоопарк, во как пишут!'
— первый
раз за день
и
легонько
подтолкнул
двери:
і;
Ну, сажай, своих тигров на самолет... Приду взглянуть...
Время было горячее, немцы окружали Севастополь, и дорог был
каждый самолет, даже учебный. Мысль военкома понравилась майору,
и он сам нашел время
заняться
с
«тиграми» ночными полетами. Оба
взялись за дело с удивившей' его яростной страстностью,
и скоро
старенький учебный самолет, который в эскадрилье называли «телегой»
или чаще
«загробным рыданьем», неторопливо пошел на свою первую
ночную «штурмовку». Его вел Усков, а на пустом сиденье второго летчика стояла
корзина с малыми бомбами, с гранатами, «зажигалками» и
военкома
засмеялся
—
к
,
—
пачками
листовок.
И каждую ночь «загробное рыданье» стало ныть мотором над передним краем немцев, методически, с большими промежутками
швыряя в
окопы гранаты и бомбы. Это, конечно, никак нельзя было назвать штурмовкой, как гордо именовали свои рейсы Уткин и Усков. Но, как известно, и одинокий комар может быть причиной бессонной ночи. И немцы
не опали, тревожно
прислушиваясь к гуденью в темноте и время от
времени получая на головы равномерно капающие с неба бомбы и связки гранат.
Оба «тигра» были теперь совершенно счастливы. На десятомі боевом
вылете им присвоили звание младших сержантов,
и если бы не острое
словечко, неизвестно как выпорхнувшее из землянки майора на простор
аэродрома, все было бы отлично. Это слово
«тигры»
напоминало
им о тех, казалось бы далеких, временах, когда оба они были желторо—
тыми
—
мальчишками.
Теперь
были взрослыми людьми, настоящими летчиками, делавсерьезное дело длительной отваги, и романтическое
о бое как о стремительном! прыжке давно уже сменилось
отчетливым пониманием!, что война
это труд, постоянный, напряженный и опасный труд. Штурм захлебнулся, немцы закопались, не продвигаясь дальше, и каждую ночь по очереди один из друзей долгие часы
они
суровое
представление
шими
и
—
•Д В А
-
У
67
Д В А»
-
гудел над немцами, дожидаясь неосторожно мелькнувшего в блиндаже
огня, вспышки орудия, мерцающей очереди пулемета, чтобы кинуть туда о темной высоты небольшую, но злую бомбу.
Это была точная, снайперская ночная работа. Днем «загробное
рыданье» появляться
над фронтом не могло
его
сбил бы первый же
«мессерпшитт»,
но ночью старый учебный самолет,
ведомый юношей
с крепкими нервами и с горячим сердцем, полным ненависти, был хозяином темнота над немецкими окопами. Немцы, не смея открыть на переднем крае прожекторов,
били по нему наугад, по звуку мютора, тратя
огромное количество пуль и снарядов. Порой он попадался в эту светящуюся сеть и тогда привозил в крыльях дырки. Друзья латали
их
вместе, и ночью их самолет вновь швырял свои бомбы надоедливо
и
размеренно, доказывая, что в войне всякое оружие хорошо, если умно и
—
—
смело
его
применять.
Но, несмотря
общее уважепредварять собой
всякое
появление двух друзей: летчики
любят шутку ( веселый розыгрыш, и не использовать столь выгодное прозвище было просто невозможно. На аэродроме, у самолета,
в
мастерской друзья кое-как это
на
то
Усков
что
терпели. Но
в
Уткин
и
ние, «тигры» продолжали красться
себе
завоевали
ними по пятам
за
и
столовой...
Дуся, тигры пришли,
крылатые соколы!
возглаГотовьте добавку, Дуся!
Это было хуже всего.
буфетчицей, комсомолкой
ч необыкновенной, единственной, замечательной, умной, отзывчивой... Впрочем, не к чему перечислять: пусть каждый припомнит все те качества,
какие он в свои девятнадцать
лет видел в
девушке, в которую был
влюблен, но помножит все это на два. Ибо влюблены в нее были оба
и в разговорах о ней между собой, естественно,
находили вдвое больше
—
шал
кто-либо,
завидев
голодные, как
—
дверях.
Дуся была
их в
—
—
определений.
Поэтому,
появилось
ние:
А
теперь и в
это было
прозвище, оба почувствовали необыкновенное облегчеглазах Дуси оба перестали быть мальчишками.
очень
важно.
Дуся
(уже третий месяц!)
дальнейшая жизнь, если Дуся не
из
них
этот
только
зать
никак
глубоко прочувствован
тем,
за
свою
с кем
именно
судьбу. Игра
свяжет
и
честно*
хотела
какой
с
решен
из системы
велась
не
видел,
давно
был
аэродроме
когда «тигры» наконец были сданы в архив и на
новое
его
понять,
каждый
будет его
свою.
Вопрос
судьбой
Остановка
каждым.
«два-У-два»
без
что
одинокой
захочет
она
была
свяі-
провожали
относилась и к тому
подсидки,
оба
очереди з свой «выходной день», и Дуся
и к другому одинаково дружески.
В этих прогулках получалось почему-то так, что каждый из друзей
говорил «е о себе, а об ушедшем на штурмовку друге, горячо расхваливая его. И Дуся, прислушиваясь к этому, очутилась перед железной
необходимостью отдать свое сердце сразу всей системе «два-У-два» как
неразрывному целому: выбора сделать не представлялось
возможным.
И, может быть, бедное Дусино сердце не выдержало бы этого, если бы
инстинкт самосохранения
не подсказал ей спасительного
выхода: Дуся
влюбилась в третьего, и при этом не в летчика, а в старшину второй
Дусю
по
статьи
с
Таково
крейсера,
даже
не
очень
часто
заходившего
в
Севастополь.
сердце в восемнадцать лет: дальнюю мечту оно предпочитает близкой реальности.
Первому узнать об этом* привелось Павлу Ускову. Был тихий декабрьский вечер. Прозрачный и холодный воздух, странный для Крыма.
5*
девичье
•
ЛЕОНИД
68
СОБОЛЕВ
щеки горели пленительны» огнем. В первый раз
говорить не об отваге и замечательных
свойствах
Кеши Уткина, а о самом' себе. Но за пропускным' пунктом в сумерках
показалась
высокая
фигура в бушлате, Дуся с легким вскриком кинулась к неизвестному краснофлотцу, и черные рукава бушлата,
скрестившись на ее спине, почти закрыли всю Дусю в поле зрения ошеломленного сержанта.
Такая горячая встреча была вполне естественна, потому что крейсера
не было больше двух недель и о немі поговаривали разное.
Усков кинулся на аэродром. Су марки сгущались, но Уткин еще не
взлетал.
Однако Усков нашел в себе достаточно мужества, чтобы не
испортить другу его боевой вылет, и на вопрос его, почему он так рано
вернулся, сказал, что Дуся что-то устала и пристроилась
на
машину,
идущую в город. Он проводил друга в воздух и остался ждать его на
аэродроме.
Они провели бессонное утро во взаимных жалобах. К обеду оба уже
удивлялись тому, что, собственно, они нашли в Дусе. Из обмена мнений
выяснилось с достаточной
ясностью, что
она
всегда
была девушкой
бессердечной, пустой, лицемерной, жестокой, ничем не замечательной...
Впрочем, не к чему перечислять: пусть каждый припомнит все те качества, какие он в свои девятнадцать лет обнаруживал в девушке, которая от него отвернулась, но помножит все это на четыре. Ибо оскорблены были двое и каждый
из
них
вдобавок был еще оскорблен за
друга. Таково юношеское сердце в девятнадцать лет: с высот любви
оно погружается
в самые глубины презрения.
Но страдать было некогда: начался второй штурм Севастополя. Это
не входило в планы друзей, потому что майор обещал
как раз на этой
неделе, пока в войне затишье, начать их тренировку на боевых самолетах. Теперь опять было не до того, и «два-У-два»
продолжали по очереди вылетать на свои «штурмовки» переднего края, который они знали
уже наизусть. И дружба, выдержавшая испытание любовью, крепла и
закалялась
в грозных испытаниях войны.
был свеж,
Ускову
Дусины
и
захотелось
«Два-У-два»
символом
стали
неразрывной,
верной,
мужественной
дружбы.
Кольцо
края
моря.
осады
обороны,
и
сжималось,
эскадрилья
аэродром
перешла на
у
оказался
новое
место,
переднего
самому берегу
самого
к
Это был аэродром, построенный в дни осады руками севастопольских
горожан. Под обстрелом тяжелой артиллерии врага севастопольцы дайуже расчищали на мысе, врезавшемся в море, каменное поле
последний приют для самолетов на случай, если враг придвинется к городу. Они растаскивали огромные глыбы. Они равняли твердые пласты
скалистого мыса. Они взваливали убранный с поля камень на бревенчатые срубы капониров
укрытий для самолетов.
И поле и камень были здесь странного, кровавого цвета.
Когда эскадрилья садилась на аэродром, был ясный, солнечный день.
Тесное каменное поле нового аэродрома красным клином врезалось в
яркую синеву зимнего моря, и красные каменные громады капониров
но
—
—
высились
поле,
на
подобные
первобытные храмы,
великаны:
это
подростки.
В чистом
и
памятникам
сложенные
сделали
руками
севастопольские
седой древности,
великанов.
мужчины
прозрачном воздухе красный
и
и
похожие
Но сложили их
женщины, старики
на
не
и
синий цвета блистали всей
ДВА-У-ДВА»'
6Я
тонов, и мужественное, строгое их различие было сурово, тори напряженно. Ничто не унижало этой мужественной
строгокартины, ни один невнятный, вялый полутон. Все было ясно и четко.
ясностью
жественно
сти
Тени были черны мрачной чернотой, напоминающей о грозной туче,
нависшей над городом-воином. Камни были красны яркой алостью крови, как будто они впитали в себя благородную кровь его защитников.
Море и небо синели пронзительной, освежающей душу чистой, первозданной синевой, великим' спокойствием простора, свободы и надежды.
И солнце, вечное, бессмертное солнце сияло в небе, отражалось в море и
освещало
красный камень. Добродушное, горячее крымское
солнце отдыха и здоровья было теперь строгим и холодным светилом
мести.
Так
бвіл
удивительный
аэродром, памятник,
мужества
и
упорства советских людей, решившихся биться до конца за город доблести, верности и славы: траур, кровь, надежда и месть.
Едва эскадрилья села, над полемі взвилась ракета. В красных каменных ульях, раскиданных по нему, зажужжали
потревоженные
пчелы.
Гудя, они высовывали из груды камней свои широкие серебряные головы, поблескивая стеклянными ічіазамя и как бы озираясь. Потомі они
вытягивали все свое длинное, крепкое тело, расправляя
жесткие
сверкающие крылья, и с мстительным' злым гуденьем взвивались
в
синее
небо. Бомбардировщики пошли на очередной бомбовый удар.
Друзья, первый раз летевшие вместе на своем «загробном рыданье»,
с завистью проводили их глазами и, вздохнув, повели своего «старичка»
на край аэродрома. Укрытия для «его не нашлось, и первое, чемі занялись
«два-У-два», была постройка капонира. Забота о своем самолете
еще более сблизила их, но, как ни странно, именно здесь, на аэродроме
славы, в тяжкие дни второго штурма, система «два-У-два»
потерпела
серьезную аварию.
Это была не ссора. Это был разрыв. И хуже всего было то, что это
произошло на глазах большого начальника, прилетевшего из Москвы.
Генерал осматривал новый аэродром, обходя капониры. В эскадрилье
майора он поинтересовался, где прославленное «загробное рыданье»,
слух о подвигах которого дошел и до него, и где эти «два-У-два»; которых ставят в пример дружбы. Он наклонился к майору и сказал, что
ребят пора представить к награде и на нее не скупиться и что им следует дать боевые самолеты.
В этомі разговоре они дошли до укрытия. Здесь было тихо, гуденье
взлетающих самолетов доносилось едва слышно. И в этой тишине генерал услышал раздраженные голоса и брань.
Ты подхалим, понимаешь? Подхалим и пролаза, понятно?
кричал один голос.
За такое дело тебе ряжку на сторону своротить не
жалко, понятно?
А ты завистливый дурак, понятно?
перекрикивал
второй голос.
Подумаешь, крылатый тигр!.. Задаешься, а не с чего! Что я тебе
докладывать должен? Я летчик, меня и послали...
Ты летчик? Ты черпало, а не летчик, вот ты кто!
А из тебя и черпалы не выйдет! Тебе и на подхвате стоять ладно!
Генерал быстро зашел за угол капонира и во всей красе увидел знаменитую систему «два-У-два».
Система явно сломалась. Сержанты стояли красные, злые, смотря
друг на друга бешеными глазами, сжимая кулаки. И драка, вероятно,
виден
воздвигнутый
с
воздуха
еевастопольцамй
этот
самим*
себе,
—
—
—
—
—
памятник
—
—
—
—
—
ЛЕОНИД
70
состоялась
ів
отчаянии
Это
и
если
бы
голову)
за
дыша,
тяжело
—
бы,
майор (едва удержавшись, чтобы не схватиться
окликнул их по фамилиям. Они повернулись,
не
трудом скрывая
с
СОБОЛЕВ
ярость,
и
стали
«смирно».
«два-У-два»?
спросил генерал,
пряча улыбку.
дружба у вас в эскадрилье! А звону развели... до самой
есть
—
—
Ничего себе
Москвы... Это петухи какие-то, а не летчики.
Все молчали, и только тяжело дышали оба «петуха».
Объяснить можете, товарищ майор? Нет?.. Тогда вы, сержанты.
В чемі дело?
Вперед выступил Уткин, и когда он, волнуясь, заговорил, майор о
изумлением увидел перед собой не' сержанта,
отважного и спокойного
—
а обыкновенного мальчишку-школьника,
чем-то
изобиженного
Слезы и вправду стояли в его глазах. Он путанно рассказал,
что в прошлую ночь была его очередь
лететь
на бомбежку, но Усков
«забежал» к майору, наговорил тому, что нашел минометную батарею
и что нынче лучше лететь
ему, потому что рассказать, где она, трудно
и Уткин ее не найдет,
словом, Усков полетел вчера
не
в
очередь...
Уткин стерпел
одна ночь не в счет. Но сегодня-То уж его очередь
лететь! А Усков опять нахально говорит, что полетит снова он, потому
что он, мол, не виноват, что его послали вместо
Уткина... И вообще
Усков подхалимничает перед командованием', выпрашивает себе поручения, и это не по-товарищески, не по-комсомольски, это...
Довольно,
сказал генерал хмуро.
Что ж, товарищ майор, раз
они самолет
поделить не могут, снимите их с полетов
совсем.
Война
идет, а они склоками занимаются...
Лица обоих вытянулись, и Уткин сделал еще шаг вперед.
летчика,
до сяез.
—
—
—
—
же не склока,
товарищ генерал-майор,
сказал
он в отчаяРазрешите доложить.
Ну, докладывайте,
попрежнему хмуро сказал генерал.
Но это не был доклад. Это был страстный крик горячего юношескосердца. Кипящее отвагой и стремлением в бой, полное ненависти к
—
нии.
Это
—
—
—
го
—
—
врагу, сжигаемое жаждой мести и уязвленное обидой, оно раскрылось
перед командирами во всей своей пленительной, трогательной, несколько
смешной, но покоряющей красоте. Оно было еще горячо, как неостывшая сталь отливки, силы в нем бурлили, ища выхода в действии, и все
в нем было наружу, все
на воле: отвага,
гнев, обида и страсть... Девятнадцать лет! Удивительный возраст...
Генерал слушал его прерывистую речь, смотрел в его глаза, в которых читал больше, Чемі мог рассказать
это Уткин, и всепобеждающая,
огромная сила юности, в г'неве схватившейся за оружие и не желающей
уступать его никому, всколыхнула и его сердце. Он поймал себя на тОМі,
что хочет тут же обнять этого юношу, как сына, и негромко, в самое
ухо, сказать: «Хорошо, сынок, хорошо... Зубами держись
за
каждую
возможность уйти в бой, никому не уступай права бить врага, никому...
Сам бей, пока молодо сердце, пока руки крепки... Хорошо, сынок, хо—
рошо!»
Но
вие
и
он опустил глаза,
понимание, и сухо
в
которых Уткин, казалось, уже видел сочувст-
сказал:
Понятно. А в драку младшим Командирам лезть не годится. ■
Он помолчал и вдруг закончил:
ф
А теперь помиритесь. При мне.
«Два-У-два» мрачно посмотрели друг на друга. Потом Усков, поколебавшись, первый протянул руку. Уткин, помедлив, взял ее. Но лица
—
—
Потом
Усков, поколебавшись*
первый
протянул
руку.
ЛЕОНИД
П
СОБОЛЕВ
обоих были такие кислые, что командиры невольно отвернулись, чтобы
скрыть улыбку, а генерал махнул рукой:
Петухи!.. Ну, что ж... Самолетмы у вас отнимем. Подумайте
на досуге. Может, помиритесь.
И самолет у них точно отняли. Правда, вместо него каждый из них
получил по штурмовику, а оба вместе
новое прозвище: «петухи». Оно
было вернее, ибо система «два-У-два» уже оказалась ненужной: каждый
летал на своем самолете,
рядом с другим, в одном звене.
Но все же, однако, «два-У-два» еще раз прозвучало «а каменном
аэродроме. Это случилось весной. На фронте опять было затишье,
но
«петухи» исправно вылетали всякий день на штурмовку немецких окопов
теперь уже днем, при солнце, поливая врагов из пушек и пулеметов. Из одной такой штурмовки Уткин не вернулсяі.
Усков доложил майору, что Уткина, очевидно, подбили снарядом',
потому что он задымил и резко пошел к морю. Пойти за ним было
нельзя
надо было еще поддерживать нашу контратаку. Удалось заметить, что он тянул к той косе, что слева за высотой 113,5 и где немцев
нет. Если послать туда самолет, есть шанс поднять его раньше, чем туда
доберутся немцы, которые, несомненно, кинутся за .самолетом.
Усков доложил еще, что косу эту он знает. На' ней нельзя сесть ни
штурмовику, ни истребителю
мала
площадка. Он попросил разрешения слетать
за Уткиным на «У-^2», которому места
там
хватит
и
для
посадки и для взлета. Майор разрешил.
И снова старый самолет почувствовал руку одного из своих прежних
хозяев. Он послушно повернул в море
Усков решил итти низко над
водой, чтобы не быть замеченным истребителями. Над морем мотор начал фыркать, чего он никогда себе раньше не позволял, когда был. в их
руках и когда знал настоящий уход и заботу.
Скоро показалась коса. Самолета на пей не было, не было видно и
людей. Уткин сел, остановил мотор, чтобы не привлечь немцев шумом,
и прислушался.
Сумерки сгущались, каменные скалы нависали над косой таинственно и мрачно.
Он негромко крикнул:
—
—
—
.
—
—
—
—
Кеша! Живой?
-
.
И тогда из скал вылез Уткин, в мокрой одежде, таща за собой резиновую камеру от колеса.
Павка?
сказал он.
Я и то подумал, какой чудак тут на телеге
садится. Спасибо.
Потом скажешь. Крутани винт, а то застукают,
торопливо сказал Усков.
Никого тут нет. Были бы, убили бы.. А я, видишь, живой. Только
мокрый. Я, понимаешь, самолет в воду грохнул, чтоб не доставался.
Он повернул винт, но мотор не заводился.
Добрый час оба летчика бились с мотором, вспоминая его капризы.
Но старый самолет, когда-то не знавший отказа, видимо, в чужих руках
одряхлел. Мотор так и не заводился.
Они присели на берегу. Было почти темно. Уткин сказал:
Значит, Павка, все одно придется вплавь.
Далековато, пожалуй,
сказал Усков.
И вода холодная.
В море подберут. И у меня камера есть.
—
—
—
.
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Нырял?
Ага.
плывем?
—
Вспомнил,
что
запасная
в
кабинке
была... На камере-то
до-
«ДВА-У-ДВА»
73
Пожалуй, доплывем,
сказал
Усков.
Ну, так поплыли!
Они надули камеру и вошли в воду. Вода была нестерпимо холода раньше утра их вряд
ля могли
подобрать. Они плыли больше
получаса, потом Усков выругался:
Кеша, что же мы «загробное рыданье» не сожгли? Починят неміцы. Что ни говори, машина боевая...
Уткин выругался тоже.
Поплыли обратно,
сказал
он.
До рассвета далеко, успеем
—
—
—
ная,
—
—
отплыть
тил
—
—
еще.
И они повернули
озноб.
к
берегу. Едва
они
вышли
из
воды,
их
сразу
охва-
Согреемся, как загорится, и поплывем,
сказал Уткин и собрался
открыть бензокран.
Но УскОв его остановил:
Крутанем еще на счастье?
Уткин повернул винт, и по четвертому разу мотор загудел. Уткин
быстро вскочил в кабину и крикнул в самое ухо Ускову:
Да здравствует «два-У-два»!
Долой «петухов»!
ответил
Усков и дал полный газ.
«Загробное рыданье» затарахтело в темноте и покатилось к морю,
но, чутьем угадав воду, Усков поднял в воздух старый самолет, свидетель боевой
славы, мальчишеской ссоры и новой
взрослой, крепкой,
воинской
дружбы двух морских летчиков, каждому из которых было
—■
—
—
—
—
—
—
—
девятнадцать
лет.
Девятнадцать
лет! Удивительный возраст...
А.
РАЗВЕДЧИК
ПАШКОВ
Видно, был я в тот вечер
Видно, хитростью я ослаб.
Заманили
Сурков
в
разведке
плох,
врасплох,
штаб.
«Парабеллум» приставили мне к виску.
Говори, подлец, не крути:
Сколько красных в лесу?
Как в море песку!
Сколько пушек?
Пойди, сочти!
Тут начальник всердцах раскроил м«е бровь,
Приказал щекотать штыком.
Отвечай на вопросы, собачья кровь,
Не прикидывайся дураком!
В трех соснах, говорит, подлец, не кружись,
Отвечай, говорит, не "грубя.
Скажешь правду
в награду получишь жизнь,
Утаишь
пеняй на себя...
Если бьют тебя наотмашь, боль сильна.
Это надо, браток, понять.
Я прикинул в уме: дорога цена,
И решил на- себя пенять.
Рвали руки мне раз, и другой, и пять,
Били в спину и по плечу.
Мне о том, понимаешь, жуть вспоминать.
в
Притащили
засаду, взяли
начальству,
к
в
—
—
—
—
—
—
—
—
Я о том вспоминать не хочу.
Видит главный, пытка меня не берет,
Разорвал протокол
Дали
в
со
руки лопату.
зла.
РАЗВЕДЧИК ПАШКОВ
Топай вперед! ~»
Повели меня из села.
Сам себе я взбивал земляную постель,
И меня торопил приклад.
Для неважных стрелков хорошая цель
—
Безоружный красный
Разомкнули
солдат.
могилой кольцо.
Бить в упор небольшая честь!
Сколько вспышек ударило мне в лицо,
Я не мог, понимаешь, счесть.
Я в готовую яму упал ничком.
Под рубахой жжет горячо.
Офицер подошел, ударил носком,
они
над
Сверху пулей обжег
Я лежу,
плечо.
дышу, мертвяк мертвяком.
Порешили, что амба мне.
Застучали лопаты. Глиняный ком
Холодком прошел по спине.
Закопали могилу, ушли в село.
Тяжкимі грузомі сдавило грудь.
Шевельну
не
ногами,
Глиной рот забит,
Задохнуться
в
а
свело,
ноги
вздохнуть.
могиле какая сласть?.
не
Стал пытать я судьбу-каргу.
И откуда вдруг сила во мне
взялась.
До сих пор понять не могу.
Повернулся. Глину руками разгреб.
Сам себя
ощупал
—
живой!
Под ногами холодный глиняный гроб,
Небо в звездах над головой.
Целовал я холодные комья земли,
Уползая к ребятам в лес.
В десять тридцать меня враги погребли.
А в одиннадцать я воскрес.
Через" день после первых моих похорон
Я про раны свои забыл
И опять досылал в патронник патрон
И своих могильщиков бил.
-
75
Валентин Катаев
ФЛАГ
шиферных крыш виднелось в глубине острова. Над ними
узкий треугольник кирхи с черным прямым крестом, врезан-
Несколько
подымался
ным в
пасмурное небо.
Безлюдным
казался
каменистый
берег. Море
на
сотни
миль
вокруг
пустынным. Но это было не так.
Иногда далеко в море показывался слабый силуэт военного корабля
или транспорта.
И в ту же минуту бесшумно и легко, как во сне, как
в сказке,
отходила в сторону одна из гранитных, глыб, открывая пещеру. Снизу в пещеру плавно подымались три дальнобойных орудия. Они
подымались выше уровня моря, выдвигались вперед и останавливались.
Три ствола чудовищной длины сами собой поворачивались, следуя за
казалось
'
неприятельским кораблем', как за магнитом. На толстых стальных срезах, в концентрических желобках блестело тугое зеленое масло.
В кдзематах, выдолбленных глубоко в скале, помещались небольшой
гарнизон форта и все его хозяйство. В тесной нише, отделенной от
кубрика фанерной перегородкой, жили начальник гарнизона форта и его
комиссар. Они сидели на койках, вделанных в стену. Их разделял столик. На столике горела электрическая
лампочка. Она отражалась
беглыми молниями в диске
вентилятора. Сухой ветер шевелил ведомости.
Карандашик катался по карте, разбитой на квадраты. Это была карта
моря. Только что командиру доложили, что в квадрате
номер восемь
замечен вражеский
эсминец. Командир кивнул головой.
Простыни слепящего оранжевого огня вылетели из орудий. Три залпа подряд потрясли воду и камень. Воздух туго ударил в унщ. С шумомі
чугунного шара, пущенного по мрамору, снаряды уходили один за другим! вдаль. А через несколько
минут обратное эхо принесло по воде
весть о том, что они разорвались.
*
77
ФЛАГ
Командир
и комиссар
молча смотрели
друг на друга. Все было побез слов: остров со всех сторон обложен; коммуникации порваБольше месяца горсточка храбрецов защищает осажденный форт от
беспрерывных атак с моря в воздуха; бомбы с яростным постоянством
бьют в скалы, торпедные катеры и десантные шлюпки шныряют вокруг
враг хочет взять остров штурмом; но гранитные скалы стоят
непоколебимо; тогда враг отступает далеко в море; собравшись с силами и перестроившись,
он снова
бросается на штурм; он ищет слабое
нятно
ны.
—
место
и
не
находит
Но время
его...
шло.
Боеприпасов
стели.
и продовольствия
становилось
все меньше. Погреба пуЧасами командир и комиссар просиживали над ведомостями. Они
комбинировали, сокращали. Они пытались оттянуть
Но развязка приближалась. И вот она наступила.
Ну?
сказал
наконец комяссар.
—
—
—
страшную
минуту.
—
Вот тебе
Тогда
Командир
и
ну!
—
сказал
командир.
—
Все.
пиши.
■*
торопясь открыл вахтенный журнал, посмотрел на часы
и записал аккуратным!
почерком»: «Сегодня с утра вели огонь из всех
орудий. В 17 часов 45 минут произведен последний залп. Снарядов
больше нет. Запас продовольствия
на одни сутки».
Он закрыл журнал, эту толстую бухгалтерскую книгу, прошнурованную и скрепленную сургучной печатью, подержал его некоторое время
на ладони, как бы определяя его вес, и положил на полку.
Такие-то дела, комиссар,
сказал он без улыбки.
В дверь постучали,
не
—
—
—
—
Войдите.
Дежурный
в
глянцовитом
Он положил
Вымпел?
комнату.
—
—
—
—
на
стол
с которого текла
вода,
вошел
небольшой алюминиевый цилиндрик.
плаще,
в
Точно.
Кем сброшен?
Немецким истребителем.
Командир
щил бумагу,
отвинтил крышку, засунул в цилиндр два пальца и вытасвернутую трубкой. Он прочитал ее и нахмурился. На пергаментном! листке крупным, очень разборчивым почерком синими ализариновыми чернилами было написано следующее:
«Господин коммандантий совецки форт и батареи. Вы есть окружении зовсех старой. Вы не имеете больше боевых припаси и продукты. Во
избегания напрасни
кроволролити
предлагаю
Вам капитулирование.
Узловия: весь гарнизон форта зовместно коммандантий и командиры
оставляют
батари форта полный сохранность и порядок и без оружия
идут на площадь возле кирка
там сдаваться.
Ровно 6.00 часов
по
среднеевропейски время на вершина кирка должен есть быть иметь выставить
бели флаг. За это я обещаю вам подарить жизнь. Противни
случай смерть. Здавайтесь.
Командир немецки десант контр-адмирал фон-Эвершарп».
Командир протянул условия капитуляции комиссару. Комиссар прочел и сказал дежурному:
—
Хорошо. Идите.
Дежурный вышел.
—
—
когда
Они
хотят
видеть
дежурный
вышел.
флаг
на
кирхе,
—
сказал
командир задумчиво,
ВАЛЕНТИН КАТАЕВ
78
Да,
-и- сказал
комиссар.
Они его увидят,
сказал командир, надевая
шинель.
Большой
флаг на кирхе. Как ты думаешь, комиссар, они заметят его? Надо, чтоб
они его непременно заметили. Надо, чтоб он был как можно
больше.
Мы успеем?
У нас есть время,
сказал комиссар, отыскивая фуражку.
Впереди
ночь. Мы не опоздаем. Мы успеем его
сшить.
Ребята поработают. Он будет громадный. За это я тебе ручаюсь.
Они обнялись и поцеловались в губы, командир и комиссар. Они поцеловались крепко, по-мужски, чувствуя на губах грубый вкус обветренной, горькой кожи. Они поцеловались
первый раз в жизни. Они
торопились. Они знали, что времени для этого больше никогда не
—
—
—
—
—
—
—
—
будет.
1
Комиссар
и снял
Всю
рый
вошел
в
кубрик
и
приподнял
из-под него плюшевую малиновую
вытащил
табурет
едва
кумачевую
форта
полосу
с
тумбочки бюст Ленина. Он
салфетку. Затемі он стал на
с
лозунгом.
флаг, громадный красный флаг, котопомещался на полу кубрика. Его шили большими матросскими
и суровыми матросскими нитками из кусков самой разнообраз-
ночь
иголками
стены
со
ной материи,
гарнизон
всего,
из
что
шил
нашлось
подходящего
матросских
в
сундуч-
ках.
Незадолго ^о рассвета флаг размеров по крайней мере в шесть пробыл готов.
Тогда моряки в последний раз побрились, надели чистые рубахи и
стынь
один за
ми, стали
На
другим,
с
•
автоматами
выходить по трапу
на
шее
и
набитыми патрона-
карманами,
наверх.
фон-Эвершарпа
постучался вахтенный начальОн лежал одетый на койке. Он подошел
к
посмотрел на себя в зеркало, вытер мешки под глазами одеколоном. Лишь после этого он разрешил вахтенному
начальнику войти. Вахтенный начальник был взволнован. Он с трудом сдерживал дыхание, поднимая для приветствия руку.
Флаг на кирхе?
отрывисто спросил фон-Эвершарп, играя витой
слоновой кости рукояткой кинжала.
Так точно! Они сдаются.
Хорошо,
сказал
фон-Эвершарп.
Вы принесли мне превосходную весть. Я вас не забуду. Отлично!.. Свистать всех наверх!
Через минуту он стоял, расставив ноги, на боевой рубке. Только что
рассвело. Это был темный ветреный рассвет поздней осени. В бинокль
фон-Эвершарп увидел на горизонте маленький гранитный остров. Он
лежал среди серого, некрасивого моря. Угловатые волны с диким однообразием повторяли форму прибрежных скал.
Море казалось высеченным из гранита.
Над силуэтом рыбачьего поселка подымался узкий треугольник кирхи с черным прямым крестом,
врезанным в пасмурное небо. Большой
флаг развевался на шпиле. В утренних сумерках он был совсем темный,
рассвете
в
каюту
Фон-Эвершарп
туалетноміу столу,
ник.
—
не
спал.
—
—
—
почти
—
дать
го
не
—
—
черный.
Бедняги!
все
свои
—
сказал
фон-Эвершарп.
простыни, чтобы
поделаешь,
капитуляция
сшить
Им, вероятно, пришлось оттакой большой белый флаг. Ниче-
имеет,
свои
—
неудобства.
Он отдал приказ.
Флотилия десантных шлюпок и торпедных катеров
направилась к
острову. Остров вырастал, приближался. Теперь уже простым глазом
/
ФЛАГ
можно, было
кирхи.
В этот
рассмотреть
миг
кучку
показалось
моряков,
малиновое
75
стоявших
солнце.
Оно
на
площади
возле
между
небом
повисло
водой, верхнимі краем войдя в длинную дымчатую тучу, а нижним
касаясь
зубчатого моря. Угрюмый свет озарил остров. Флаг на кирхе
и
—
красным,
стал
Чорт
—
выкрасило
как
раскаленное
возьми,
белый
как
флаг
в
железо.
красиво!
сказал
фон-Эвершарп.
красный цвет. Но сейчас мы опять
—
побледнеть.
его
Ветер
—
Солнце
заставим
і
крупную зыбь. Волны били в скалы. Отражая удары, скабронза. Тонкий звон дрожал в воздухе, насыщенном
водяной пылью. Волны отступали в море, обнажая мокрые валуны.
Собравшись с силами и перестроившись, они снова бросались на приступ. Они искали слабого места. Они врывались
в узкие,
извилистые
промоины. Они просачивались в глубокие трещины. Вода булькала, стеклянно журчала,
шипела. И вдруг, со всего
маху ударившись в незримую преграду, с пушечным выстрелом* вылетала обратно, взрываясь целы
гнал
звенели,
лым
как
гейзером кипящей розовой пыли.
шлюпки, выбросились на берег. По грудь
Десантные
в пенистой воде,
головой автоматы, прыгая по валунам, скользя и падая' и
снова. подымаясь,
бежали немцы к форту. Вот они уже на скале. Вот
они уже спускаются
в открытые люки батарей.
Фон-Эвершарп стоял, вцепившись пальцами в поручни боевой рубки.
Он не отрывал глаз от берега. Он был восхищен великолепным зрелищем: штурма. Его лицо подергивали судороги.
держа
—
над
Вперед,
мальчики,
вперед!
И вдруг подземный взрыв чудовищной силы потряс остров. Из люков полетели
вверх окровавленные
клочья
одежды
и
человеческого
тела.
Скалы наползали одна на другую, раскалывались. Их корежило,
поднимало на поверхность из глубины, из недр острова и с поверхности
спихивало в открывшиеся провалы, где грудами обожженного металла
лежали механизмы взорванных орудий.
Морщина землетрясения прошла по острову.
Они взрывают батареи!
крикнул фон-Эвершарп.
Они нарушили условия капитуляции!
В эту минуту солнце медленно вошло в тучу. Туча поглотила' его.
Красный свет, мрачно озарявший остров и море, померк. Все вокруг
стало
монотонного гранитного цвета.
Все, кроме флага на кирхе. ФонЭвершарп подумал, что он сходит с ума. Вопреки всем законам физики
громадный флаг на кирхе продолжал оставаться красным. На сером
фоне пейзажа его цвет стал еще интенсивней. Он резал глаза. Тогда
фон-Эвершарп понял все. Флаг никогда не был белым. Он всегда был
красным. Он не мог быть иным. Фон-Эвершарп забыл, с кем он воюет.
Это не был оптический обман. Не солнце обмануло фон-Эвершарпа. Он
обманул сам себя.
Фон-Эвершарп отдал новое приказание.
Эскадрильи бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей поднялись в воздух. Торпедные катеры, эсминцй и десантные шлюпки со всех
сторон ринулись на остров. По мокрым скалам карабкались новые цепи
десантников. Парашютисты
падали на крыши рыбачьего
поселка, как
тюльпаны. Взрывы рвали воздух в клочья.
И посреди этого ада, окопавшись под контрфорсами кирхи, тридцать
советских
моряков выставили свои автоматы и пулеметы на все четыре
—
—
—
ВАЛЕНТИН КАТАЕВ
80
север и на запад. Никто из них
думал о жизни. Вопрос о жизни
был решен. Они знали, что умрут. Но, умирая, они хотели уничтожить
как можно больше врагов. В этом состояла
боевая задача. И они выполняли ее до конца. Они стреляли точно и аккуратно. Ни один выстрел
не пропал даром. Ни одна граната не была брошена зря. Сотни немецких трупов лежали на подступах
к кирхе.
Но силы были слишком неравны.
Осыпаемые осколками кирпича и штукатурки, выбитыми разрывными
пулями из стен кирхи, с лицами, черными от копоти, залитыми пбтом и
кровью, затыкая раны ватой, вырванной из подкладки бушлатов, тридцать советских моряков падали один за другим, продолжая стрелять
стороны
в
этот
света
—
на
юг, на
восток,
страшный, последний
час
на
не
до последнего вздоха.
Над ними развевался громадный красный флаг, сшитый большими
матросскими иголками и суровыми матросскими нитками из кусков самой разнообразной материи, из всего, что нашлось подходящего в матросских сундучках. Он был сшит из заветных шелковых платочков, из
красных косынок, шерстяных малиновых шарфов, розовых кисетов, из
пунцовых одеял,
маек.
Алый коленкоровый переплет первого тома
«Истории гражданской войны» и два портрета Ленина и Сталина, вышитые гладью на вишневом атласе,
подарок куйбышевских девушек,
были вшиты в эту огненную мозаику*.
На головокружительной высоте, среди движущихся туч, он развевался, струился, горел, как будто незримый великан-знаменосец
стремительно нес его сквозь дым сраженья,
вперед, к победе.
—
\
—
Николай
БАЛЛАДА О
КОММУНИСТАХ
ТРЕХ
Герасименко, Красилюв,
Разведчики бывалые,
Тихонов
Леонтий
поход для
Черемнов
них не
—
нов.
'
Стоят леса зеленые, лежат белы снега.
В них гнезда потаенные проклятого врага.
Зарылись
дзоты
Ни справа
и
переградив
серые,
их
ни слева
никак
не
пути,
обойти.
Здесь
И
залегла неметчина в приволховском песке.
лоб идут разведчики, гранату сжав в руке.
в
То дело
им
знакомое
Когда гуляют громы
Гуляют
—
их
ив сердце ровный стук,
гранатные вокруг.
дымы длинные меж
И трупы немцев
синие
узких амбразур
внизу.
—
валяются
И снег как будто глаже стал и небо голубей
Бери оружье вражие, повертывай и бей.
И взвод вперед без выстрела
Попав под град неистовый из
О
Дни боевы
;
■
*
—
но
тотчас
новых
трех
—
взвод
берлог.
залег,
НИКОЛАИ
82
Герасименко,
Все трое
в
ТИХОНОВ
Крйсилов, Леонтий Череынов
то
увидели одно:
мгновение
Что пулеметы вражьи
Что нет гранаты даже
амбразур
из
не
медлить
и
>—
—
•
взять,
нельзя!
им
Что до сих пор разведчики, творя свои дела,
Не шли туда, где легче им,
куда война вела.
—
И вот сейчас на подвиг пойдут в снегах глухих
Три коммуниста гордых, три брата боевых.
Герасименко, Крйсилов, Леонтий Черемнов
Глядят
Идут
Туда,
Где
на
дзоты
трубы
но видят
ломая
лишь
:
■
одно:
преград,
сталь
Ленинград,
дымные подъемдет
он с немецкою
ордой,
смертельной красотой.
дней уж бьется,
двести
И над
роцимые,
полки
где
серые,
врагом'
Спеши ему
Сквозь стаи
на
смеется
он
выручку! Лети ему
псов
коричневых,
помочь
сквозь
вьюгу,
битв.у, ночь!
И среди грома адского им слышен дальний зов
То сердце ленинградское гудит сквозь даль лесов!
—
,И
оглянулись трое: и, как с горы видна,
героев, родная сторона.
Лежит страна
'*
И в сердце их не прежний, знакомый ровный стук
Огнем оделось сердце, и звон его вокруг.
И ширится с разлету и блещет, как заря,
Не три бойца у дзотов, а три богатыря.
Навстречу смерть
Но прямо
Вы,
сквозь
им
—
стелется, из амбразур
идут богатыри.
горит.
метелицу
смотрите
уперлись в
немцы, псы залетные,
Как дула пулеметные
(А струи пуль смертельные
Стоят они отдельные^но
/
—
по
как
их
бы
до конца,
их
сердца.
сердцам свистят,
в ряд стоят.
—
Их кровью залит пенною, за дзотом дзот затих.
Нет силы во вселенной, чтоб сдвинуть с места их!
И взвод рванул без выстрела
в штыки идет вперед,
И снег врагами выстелен
и видит дзоты взвод.
—
,
—
БАЛЛАДА
И
называет
Герасименко,
О
ТРЕХ
КОММУНИСТАХ'
страны родной сынов:
Красилов, Ле,онтий Черемнов!
доблестных
Темны их лица строгие, как древняя резьба,
Снежинки же немногие застыли иа губах.
Простые
И
щели
люди
дзотов
русские стоят у стен седых,
узкие закрыты грудью их!
83
Васцлий
Гроссман
ГЛАЗАШ ЧЕХОВА
Много дней и много ночей эти всевидящие глаза смотрят с пятого
этажа
разрушенного дома на город. Эти глаза видят улицу, площадь,
десятки домов с провалившимися
полами, пустые
мертвые
коробки,
полные обманчивой тишины. Эти
коричневые круглые, чуть желтые,
.
чуть зеленоватые
глаза
—
не
поймешь,
светлые
они или темные
—
видят
иврытые немецкими блиндажами, они считают
дымки
костров и кухонь, машины и конные обозы, подъезжающие к городу,
с запада. Иногда бывает очень тихо, и тогда слышно, как в доме напротив, где сидят
немцы, обваливаются
небольшие куски штукатурки,
иногда слышна немецкая речь и скрип немецких сапог. А иногда бомібежка и стрельба так сильны, что приходится наклоняться к уху товарища и кричать во весь голос,, и товарищ разводит руками, показывает:
далекие
холмы,
«Не слышу».
Анатолию Чехову идет двадцатый год. Он прожил невеселую жизнь»
Сын рабочего химического завода, этот юноша с ясным умом, добрым
сердцем и недюжинными способностями, обожавший книги, знаток и
любитель географии, мечтавший о путешествиях, любимый товарищами,
соседями,, завоевавший неприступные сердца
рабочих-стариков своей
готовностью
помочь обиженному, он с десятилетнего
возраста познал
темные стороны жизни. Отец его пил, жестоко
и несправедливо
обращался с женой, сыном, дочерьми. Года за два до войны Анатолий Чехов оставил школу, где шел по всем предметам круглым отличником, и
поступил работать на казанскую фабрику. Он' легко и быстро овладел
многими рабочими специальностями
стал
электриком, газосварщиком,
аккумуляторщикомі, незаменимым и всеми уважаемым мастером.
29 марта 1942 года его вызвали повесткой в военкомат, и он попросился в школу снайперов.
Вообще я в детстве не стрелял ни из рогатки, ни из чего, жалел
—
—
ГЛАЗАМИ ЧЕХОВА
бить
по
по
всем
лился
—
живому,
говорит он.
Ну, я хотя в школе снайперов шел
предметам отлично, при первой стрельбе совершенно оскандавыбил девять очков из пятидесяти возможных. Лейтенант ска—
—
«По всем предметам отлично,
выйдет».
зал
мне:
вас
не
83
а по
стрельбе
плохо.
Ничего
из
расстраиваться, он Добавил к дневным часам занятий долгое ночное время. Десятки часов подряд читал теорию, изучал
боевое оружие. Он очень уважал теорию и верил в силу книги; он в
совершенстве изучил многие принципы оптики и мог, как заправский
физик, говорить о законах преломления света, о действительном и мнимом изображении, рисовать
сложный путь светового луча через девять
лпнз оптического прицела.
Лейтенант ошибся
при стрельбе из боевого оружия по движущейся мишени Чехов поразил «в головку» всеми тремя данным»! ему патронами
маленькую
юркую
фигурку. Он- кончил снайперскую школу
отличником, первым, и сразу же попросился в часть добровольцем, хотя
его оставили
инструкторомі
учить курсантов снайперской и обычной
стрельбе, пользованию автоматом и различными гранатами. Так уж повеНо Чехов
не
стал
—
—
производстве, и в военном деле он легко и в
различных предметов.
Этому юноше, которого все любили за доброту и преданность матери и сестрам, не пулявшему в детстве из рогатки, ибо он «жалел бить
по живому», захотелось
пойти на передовую.
Я хотел стать таким человеком, который сам уничтожает вра-
лось,
что
школе,
в
совершенстве
и
на
овладевал
пониманием
—
га,
—
сказал
мне
На марше
он
Чехов.
тренировал
прибора. Анатолий
шагами проверял.
Сперва
ческого
себя
по
определению расстояния без опти«Сколько до того дерева?»
загадывал:
—
получалась полная ерунда, но постепенно
он научился
определять большие ^расстояния наг лаз с точностью
до
двух-трех метров. И эта нехитрая "наука помогла ему на войне не меньше, чем знание сложной оптики и законов движения луча через комбинацию девяти двояковыпуклых и вогнутых линз.
Первые свои сталинградские дни Чехов командовал пехотным отделением, а затем минометным взводом. Чехов сам себе ставил задачи и
сам остроумно и тонко решал их, и в этих решениях ему приходилось
напрягать не только свои сильные молодые руки и ноги, ясные совершенные^ глаза, но и думать, думать напряженно, быстро, трудно, как,
пожалуй, не случалось ему при решении самых сложных задач п'о физике и алгебре, которые любил для устрашения
школяров закатывать
и
педагог.
Чехов
получил
свою
снайперскую
винтовку
обдумывал
перед
вечером.
Долго
он, какое место занять ему
в подвале
ли, засесть ли на
первом этаже, укрыться ли в груде кирпича, выбитого тяжелой фугаской из стены многоэтажного дома. Он осматривал медленно и пытливо
дома
кроватей. Его пытливый
Он видел велосипеды, висевшие
на стенах
над пропастью пяти обвалившихся этажей; он видел поблескивающие осколки зеленоватых
хрустальных
рюмок,
куски зеркала,
порыжевшие и обгоревшие усы финиковых пальм на подоконниках,
покоробившиеся куски жести, развеянные дыханием пожара, словно легкневшие
глаз
в
ловил
пламени
и
никелированные
фиксировал
все
мелочи.
остовы
ВАСИЛИИ
86
ГРОССМАН
листы бумаги, обнажившиеся из-под земли черные кабели, толстые
водопроводные трубы
мышцы и кости города.
Чехов сделал выбор
он вошел в парадную дверь высокого дома и
по уцелевшей лестнице
стал подниматься на пятый этаж. Местами ступени были раздроблены. Этажи
различались лишь по разной окраске
стен:
квартира второго этажа
была розовой, третьего
темносиней,
четвертого'
фисташковой, с коричневой панелью. Чехов поднялся, на
площадку пятого этажа: это было то, что он искал. Обвалившаяся стена
открывала широкий обзор: прямо и несколько наискосок стояли занятые
немцами дома, влево шла прямая широкая улица, дальше, метрах в шестистах-семистах,
начиналась
площадь. Все это было немецким. Чехов
устроился на лестничной площадке у остроконечного выступа
стены,
устроился так, чтобы тень от выступа падала на него. Он становился
совершенно невидимым в этой тени, когда вокруг все освещалось
солнцем. Винтовку он положил на чугунный узор перил, поглядел вниз.
По пустынной улице шли два немецких солдата. Они остановились в ста
метрах от того места, где сидел Чехов. Четыре минуты юноша смотрел
на немцев.
Он медлил. Это чувство
нерешительности
знакомо
почти
всем
снайперам перед первым, выстрелом. О нем рассказывал Чехову
знаменитый Пчелинцев, приезжавший в школу снайперов и вспоминавший о своем первом снайперском, охотничьем выстреле по фашистскому солдату. Немцы прошли.
Вскоре наступила ночь. Голубое небо стало темносиним. Словно серые тихие покойники, стояли высокие обгоревшие дома. Взошла луна.
Она стояла в небесном зените, большая, ясная,
толстое стальное
зеркало, танкиста, равнодушно отражающее
жестокую картину битвы. Луна
была медово-желтой, спелой, а свет ее, словно, отделившийся, от меда
сухой белый воск, казался легким, не имеющим ни вкуса, ни запаха, ни
тепла. Этот восковой белый свет тонкой пленкой лег на мертвый город,
на сотни безглазых домов, на поблескивающий, как лед, асфальт улиц и
кие
—
—
—
—
—
площадей.
Чехову
книги о развалинах древних городов, и страшболь сжала его молодое сердце. Ему показалось, что он
так остро и мучительно было желание увидеть этот город
свободным, вновь ожившим, шумным, веселым, вернуть из холодной
степи эти тысячи девушек, которые, кутаясь
в шубки, ожидали на грейдере попутных машин; этих мальчишек и девчонок, со старческой
серьезностью провожавших
глазами
идущие в сторону Сталинграда
войска, этих стариков, кутающихся в бабьи платки; городских бабушек,
надевших поверх кацавеек сыновьи пальто и шинельки.
Тень мелькнула по карнизу. Бесшумно прошла большая сибирская
кошка, распушив хвост. Она поглядела на Чехова, глаз ее
засветился
синим электрическим огнем.
Где-то в конце улицы залаяла собака, за ней вторая, третья... Послышался
сердитый голос немца, пистолетный
выстрел,
отчаянный
визг собаки
и снова злобный, тревожный и дружный лай:
это верные
жилью
псы мешали немцам шарить
в ночное время
по разрушенным
квартирам.
Чехов приподнялся, посмотрел: в тени улицы мелькали быстрые темные фигуры
немцы несли к дому мешки, подушки. Стрелять нельзя
было: вспышка выстрела сразу же демаскировала бы снайпера. «Эх, чего наши смотрят!»
подумал с тоской Чехов, и сразу же, едва появилась
у него эта мысль, где-то сбоку густо, с железной злобой заработал совспомнились
ная, горькая
задыхается,
—
ГЛАЗАМИ
ЧЕХОВА
87
хрустеть
бле-
стящими при луне осколками стекол, стал спускаться вниз.
В подвале здания разместилось пехотное отделение. Сержант
спал
ветекий
пулемет.
Чехов
встал
и
осторожно,
стараясь
не
никелированной кровати, бойцы лежали на полуобгоревших обрывках
и шелковых одеял. Чехову налил» чаю в жестяную
кружку;
чайник только что вскипел,, и края) кружки обжигали рот. Есть Чехову
на
плюшевых
он отказался
от пшенной
каши, сидел
на
кирпичиках,
пепельницу с надписью- «Жена, не серди мужа» и слушал,
как
в темном углу подвала
красноармеец-сталинградец
рассказывал о
былой жизни: какие были кино, какие картины в них показывали, о
водной станции, о пляже, о театре, о слоне из зоологического, погибшем
при бомбежке, о танцовальньгх площадках, о славных девчатах.
И, слушая его, Чехов все еще видел перед собой картину мертвого
Сталинграда, освещенного' полной луной. Он рано, с самых детских лет,
не
хотелось,
и
рассматривал
тяжесть
жизни. «Отец часто
шумел
мне
и
читать
и
уроки
учить трудно было, своего уголочка не имел», печально сказал он мне.
Но в эту ночь он впервые во всей глубине понял страшную силу зла,
принесенного немцами нашей стране; он понял, что малые горести и невзгоды ничто по сравнению с великой народной бедой. И его молодое и
доброе сердце стало горячими, оно жгло его.
Сер*жант проснулся, заскрипел пружинной кроватью и спросил:
познал
—
1
—
Ну
Чехов
недавно
—
что, Чехов, много на почин убил сегодня! немцев?
сидел задумавшись, потомі вдруг сказал бойцам, вернувшимся
из
боевого охранения!
Ребята, патефон,
сегодня
налаживавшим
и
я
прошу
патефон:
не заводить.
Утром
он встал до рассвета, не попил, не поел, а лишь налил в бакводы, положил в карман несколько сухарей и поднялся на свой
Он лежал на холодных камнях лестничной площадки и ждал.- Рассвело, кругомі все осветилось, и так велика была жизненна» сила молодого утреннего солнца, что даже несчастный город, казалось, печально
и тихо улыбнулся. Только под выступом стены, где лежал Чехов, стояла холодная серая тень. Из-за угла дома вышел немец с эмалированным
гедром. (Потом уже Чехов узнал, что в это время солдаты всегда ходят
с^ведрами, носят офицерам мыться.) Чехов повернул дистанционный маховичок, поплыл КЕерху крест нитей
он отнес прицел от носа солдата
на четыре
сантиметра вперед и выстрелил. Из-под пилотка мелькнуло
что-то темное, голова мотнулась назад, ведро
выпало
из рук, солдат
упал на бок. Чехова затрясло. Через минуту из-за угла появился! второй
немец; в руках его был бинокль. Чехов нажал спусковой крючок. Потомі
появился третий
он хотел пройти к лежавшему
с ведром, но не прошел. «Три!» сказал
Чехов и стал спокоен. В этот день много видели
глаза Чехова. Он определил дорогу, которой немцы ходили в штаб, расположенный за домом, стоявшим наискосок; туда всегда бежали солдаты, держа в руке белую бумагу
донесение.
Он определил дорогу, по которой немцы подносили боеприпасы к
дому напротив, где сидели автоматчики и пулеметчики. Он определил
дорогу, которой немцы несли обед и воду для умывания и питья. Обедали немцы всухомятку. Чехов знал их утреннее и дневное меню: хлеб
и консервы.
Немцы в обед открыли сильный минометный огонь, вели
его примерно тридцать-сорок
минут и после кричали хором: «Русс,
лажку
пост.
—
—
—
обедать!»
Это приглашение
веселому,
к примирению привело Чехова
в бешенство.
Ему,
смешливому юноше, казалось отвратительным, что немцы пы-
Щ
ВАСИЛИИ ГРОССМАН
88
таются
заигрывать с ним в этом трагически разрушенном, несчастном и
мертвом городе. Это оскорбило чистоту его души, и в обеденный час
он был особенно беспощаден. Он быстро научился отличать солдат от
офицеров. У офицеров были тужурки, фуражки; они не носили поясного ремня, ходили в ботинках.
Солдат он сразу отличал по сапогам,
ремию, пилотке. Ему хотелось, чтобы немцы не ходили по городу во
весь рост, чтобы они не пили свежей воды, чтобы они не ели завтраков
и обедов. Он зубами скрипел от желания пригнуть их к земле, вогнать
в самую землю.
Юный Чехов, любивший книги и географию, мечтавший о далеких
путешествиях, нежный сын и брат, не стрелявший в детстве из рогатки
«жалел бить по живому»,
стал страшным человеком: истребителем! оккупантов. Не в этом' ли железная,
святая
логика Отечественной
войны?
К концу первого дняі Чехов увидел офицера. Офицер шел уверенно;
из всех
домов выскакивали автоматчики, становились перед ним навытяжку. И снова Чехов повернул дистанционный маховичок, поплыл
кверху крест нитей, офицер мотнул головой, упал боком, ботинками в
сторону Чехова.
Чехов заметил, что ему легче стрелять в бегущего человека, чем в
стоящего: попадание получалось точно в голову. Он сделал
оД&о открытие, помогавшее ему стать невидимым для противника. Снайпер чаще всего обнаруживается
при выстреле по вспышке, и Чехов стрелял
всегда на фоне белой стены, не выдвигая дуло винтовки до края стены
сантиметров на четырнадцать-двадцать.
На белом фоне выстрел не был
—
—
-
виден.
Он
граду
теперь
рост;
желал
во
весь
землю.
И
бегали,
к
лишь
он
добился
он
одного: чтобы
желал
своего:
концу второго дня
они
стали
водой для офицера. Дорожка,
питьевой водой, стала пустынной: они
уже
немцы не ходили по Сталин-
пригнуть их к земле, вогнать в самую
к концу первого дня немцы не ходили, а
за
Утром солдат не пошел
которой немцы ходили за
ползать.
по
от
свежей воды и
гнилой из котла. Вечером второго дня, нажимая на спусковой крючок, Чехов сказал: «Семнадцать». Б этот вечер немецкие
автоматчики
сидели без ужина.
Чехов спустился вниз. Ребята завели патефон, ели кашу и слушали
пластинку «Синенький скромный платочек».
Потом все
пели
хором*
«Раскинулось море широко». Немцы открыли бешеный огонь
били
минометы, пушки, станковые
пулеметы. Особенно упорно «тыркали и
гремели» голодные автоматчики. Они уже больше не кричали: «Русс,
отказались
пользовались
—
ужинать!»
Всю
мерзлой
слышны
ночь
земле
были удары кирки
изменений: немцы подвели две
они
отказались
боеприпасы.
и
лопаты
—
немцы копали в
множество
сообщения. На третье утро Чехов увидел
ход
воды,
от
но
траншеи
хотели
по
к
асфальтовой ленте улицы
траншейкам подтаскивать
—
этим
и пригнул к земле», подумал Чехов. Он сразу
напротив маленькую амбразурку. Вчера ее не было.
Чехов понял: немецкий снайпер. «Гляди», шепнул он сержанту, пришедшему смотреть его работу, и нажал на спусковой крючок. Послышался
крик, топот сапог
автоматчики унесли снайпера, не успевшего сделать
ни одного выстрела по Чехову.
Чехов занялсяі траншеей. Немцы ползком пробирались до асфальта,
перебегали асфальт и снова прыгали во вторую траншею. Чехов стал
увидел
«Вот
в стене
я
дома
—
вас
■ГЛАЗАМИ ЧЕХОВА
бить
в
полз
обратно.
тот
момент,
когда
они
вылезали
на
асфальт.
Первый
немец
Вот я и вогнал тебя в земию;
сказал Чехов.
На восьмой -день Чехов держал под контролем все дороги к
ким! домам. Надо было менять позицию: немцы перестали ходить
—
по-
—
немеци
стре-
лять.
Он
смотрел-своими молодыми глазами на разрушенный немцами Сталинград
юноша, жалевший бить «по живому»
из рогатки,
ставший в силу железной и святой логики Отечественной
войны страшным человеком, мстителем!.
лежал
на
площадке
и
—
Прокофьев
А л ександр
РОССИЯ
Товарищ,
сегодня
над
нею
Закаты в дыму и крови.
Чтоб ненависть била сильнее,
Давай говорить о любви.
На красные трубы заводов,
На кроны дубрав и лесов.
И хмурые видели глыбы
В гранитном подножье
прибой,
И в заводи, полные рыбы,
Слеталися чайки гурьбой!
—
Под грохот
Немало
тяжелых
орудий
отхлынуло дней.
Товарищ,
мы
Так скажем,
■—
русские
что
знаем
люди,
о
ней.
И день
И,
Расскажем,
Споем, как
Товарищ,
А
я
Вся
Вся
'
ты
и
все
мы
будет
жили
в
мало,
ладу.
будь запевалой,
пройду!
подголоском
Галчата
И шли
Ручьи
сидели
в
в
в
Бросали
И
В
пряслах
на
краснотале,
них звезд
них
гонцы,
веселых
бороздою скворцы.
В
В
солнце, вся свет и отрада,
травах-муравах с росой,
Широкие ярусы радуг
Полнеба скрывали красой!
прекрасный,
занимался
весен
русские
цветы
огоньки,
девушки
и
краше
всех
голубых
наши
венки!
«любит,
тени
не любит» гадали
белоногих берез...
Поляны, поляны, поляны
Везде земляникой цвели,Баяны, баяны, баяны
Звенели, горели и жгли!
О, милые,
Долины,
Катились глубокие воды,
И ветер слетал с парусов
Небес молодых синева,
На всем этом русская мета
И русского краямолва!
Знакомые
■
светлые
с
детства
слепящие
дали,
до слез!
светом,
ИВАН СУХАНОВ
Нам дорого
это
и
За красною шапкой рябины,
За каждым дремучим ручьем.
За каждой онежской былиной,
За всем, что мы русским зовем,
свято,
Нам край открывался родной
За каждой травинкой примятой,
За каждой былинкой степной.
Родней
Встают за высокою рожью,
За взлетом на крышах коньков,
За легкой знакомою дрожью
Склоненных к воде ивняков,
Леса,
ИВАН
встают
и
красивей
поля, и края...
это ж, товарищ, Россия,
Так
■
всех
и
Отчизна
и
твоя!
слава
СУХАНОВ
В ночь темную-претемную, грозящую бедой,
Идет Иван Суханов, разведчик молодой.
За ним его товарищи, в ночь темную идут,
Гранаты, автоматы их нигде не подведут.
Летит в глаза Суханову лишь ночь со всех сторон,
До горла песен у него, а петь не может он!
Безмолвна тьма нависшая, лиха ее стезя.
Как много слов к товарищам, а высказать нельзя!
Нельзя сказать, нельзя сказать, промолвить не спеша,
В какомг саду,
каким
огнем
горит его
душа!
Молчи, Суханов, здесь враги подстерегают нас,
Ползи, Суханов, в добрый час, ползи в недобрый час!
Здесь каждый шаг твой стерегут
с лесов,
с болот, с
—
высот.
...Бьет пулеметная струя, и люди видят дзот,
И жмут разведчиков к земле смертельные огни.
Пятьсот мгновений иль семьсот
не считаны они!
Сейчас зальется свора вся, залает наугад...
«Ты у міеня замолкнешь, гад, сейчас замолкнешь, гад!»
—
Суханов крикнул.
И
И
И
И
в
амбразуру,
же
все
пышет
лает
вперёд,
на
пять
прыжков
вперед,
окно, он очередь дает.
пулемет, и все ж он не замолк,
как
желтым'
в
фосфором
на
человека
волк.
«Тогда прощай, Россия-мать, прощай, Россия-мать,
Ведь за тебя, прекрасную, не страшно умирать!
Прощайте, кровные друзья, кто дорог, люб и мил!»
И амбразуру черную он грудью заслонил.
И льется кровь геройская, как алая заря,
И бьют волков богатыри за кровь богатыря!
Не убежишь, щетиня шерсть, нет, врешь, не убежТШв,
.
Нет,
вместе
о
тысячей
волков,
как
падаль,
полежишь.
Сухановых, не смять, не- выбить, не сломать.
Живи, живи, Россия-мать, цвети, Россия-мать!
А нас,
АЛЕКСАНДР ПРОКОФЬЕВ
КЛЯТВА
Призамолкла на
Скрыто все этой режущей
Рядом город бессмертный.
Тишина.
час
канонада,
слух тишиной.
За честь Ленинграда
Встали сосны стеной, люди встали стеной!
Тишина непривычной была, непонятной.
Предзакатная. Медленно день умирал.
И тогда вдоль рядов, величавый, как клятва,
С новымі воинским знаменем прошагал генерал.
Тишина перед боем. Враг, не жди, не надейся,
Заберет ъебя ночи чернее тоска.
Здесь, готовые к битвам, встали гвардейцы,
Молодые, победные наши войска.
Рядом были земяянки, блиндажи в пять накатов.
На поляне, в сосновомі лесу за Невой,
Обернувшись
на запад, на запад, к зэкату,
Встала гвардия наша в полукруг боевой.
Знамя принял полковник. Снег на знамени
пеной
Бахрому тронул иней. Даль застыла, строга.
И, охваченный трепетомі, командир на колено
—
Опустился
в
глубокие
наши
снега.
И «Клянемся!», сказал он. И духом геройства
Вдруг пахнуло на рощи, поля и луга,
И тогда, как один, опустилося войско
На колено в глубокие наши снега.
Тишина. Все в снегу, больше черном, чем белом.
И тогда над холмом, за который дерёмся,
Над снегами, летящее ввысь, прогремело,
—
Прогремело
железное
слово:
«Клянемся!»
I
Мадим Жолѵетшков
ДОМ БЕЗ НОМЕРА
Дымящиеся дома сражались, как корабли б морской битье.
Здание, накрытое залпом тяжелых минометов, гибло в такой
же
корабль, кренясь и падая в хаосе обломков.
В этой многодневной битве ч м>ногие дома были достойны того, чтобы
окрестили гордыми именами; какие носят боевые корабли.
Убитые немцы валялись на чердаке пятые сутки
убрать их было
агонии, как
их
—
некогда.
Ивашин лежал у станкового пулемета и бил вдоль улицы. Фролов,
Селезнев и Савкин стреляли по немецким автоматчикам, засевшим на
крышах соседних домов. Тимкин сидел у печной трубы и заряжал пустые диски. Нога Тимкина разбита, поэтому он сидел и заряжал,
хот?
по-настоящему ему нужно было^ лежать и кричать от боли.
Другой раненый был не то в забытьи, не то умер.
Сквозь рваную крышу Еетер задувал на чердак 'снег. И тогда Тим>кин ползал, собирал снег в котелок,
растапливал на крохотном костре
и отдавал
Ивашину воду для пулемета. От многочисленных пробоин в
крыше на чердаке становилось все светлее и светлее.
Штурмовая группа Ивашина захватила этот дом пять суток тому.
назад удачным и дерзким налетом. Пока шел рукопашный бой в нижнем этаже
с расчетом
противотанковой пушки, четверо бойцов
двое
—
по
пожарной
лестнице,
двое
ш>
водосточным
трубам<
—
забрались
на
автоматчиков.
Дом был взят.
несравненное чувство победы. Кто испытывал
наслаждение этим чувством, тот знает, как оно непомерно.
Ивашин изнемогал от гордости, и он обратился к бойцам: и сказал
раздельно и громко:
чердак
и
зарезали
Кто воевал,
тот
там
немецких
знает
і
ВАДИМ
94
—
Товарищи,
чиков,
не
важно
в
дом,
этот
просто
дом).
—
КОЖЕВНИКОВ
который
Ивашин
мы
освободили
хотел
отношении,
тактическом
так
сказать,
как
оно
немецких
от
это
что
захват-
здание
господствует
над
очень
мест-
ему показались слишком ничтожными. Он искал
других слов.
торжественных и возвышенных. И он сказал эти слова.
Этот дом исторический,
сказал Ивашин и обвел восторженным^
взглядом^ стены, искромсанные пулями.
Савкин сказал:
Заявляю
будемі достойными того, кто здесь жил.
ностью,
но
слова
такие
—
—
—
—
—
Фролов
сказал:
Значит, будем держаться зубами за каждый камень.
Селезнев сказал:
Это очень приятно, что дом такой особенный.
А Тимкиін
у него нога еще тогда была целая
наклонился, поднял с пола какую-то раздавленную кухонную посудину и бережно поста—
—
—
вил
ее
на
—
подоконник.
Немцы не хотели отдавать дом. К рассвету они оттеснили наших
бойцов на второй этаж, на вторые сутки бой шел на третьем этаже, затем на четвертом,
и когда бойцы уже были на чердаке,
Ивашин отдал
приказ окружить немцев. Четверо бойцов спустились с крыши дома, с
четырех его сторон, на землю и ворвались
три бойца взяли сена (на этом сене раньше
пулеметчики), зажгли его и с
вниз по чердачной лестнице.
Горящие люди вызвали у
в
первый
на
чердаке
пылающими охапками
в
этаж.
Ивашин
руках
и
немецкие
спали
бросились
немцев замешательство.
Для того чтобы
взорвалась граната, дающая две тысячи осколков, этого достаточно.
Ивашин оставил у немецкой противотанковой пушки Селезнева
и
Фролова, а сам с двумя бойцами снова вернулся на чердак к станковому
пулемету и раненым.
Немецкий танк, укрывшись за углом соседнего дома, стал бить термитными снарядами. На чердаке начался пожар.
Ивашин приказал снести раненых сначала на четвертый этаж, потом
на третий. Но с третьего
этажа им пришлось тоже
уйти, потому что
под ногами стали проваливаться
прогоревшие половицы.
В нижнем этаже Селезнев и Фролов, выкатив оружие
к
дверям,
бшнѵпо танку. Танк после каждого выстрела укрывался за углом дома,
и попасть в него было трудно. Тогда Тимкин, который стоял у окна на
одной ноге и стрелял из автомата, прекратил стрельбу, сел на пол и
оказал, что он больше терпеть не может и сейчас поползет и взорвет
танк.
-
Ивашин
Если
■—
—
как
Нет,
ошалел
ты
я
вовсе
он, сволочь,
—
не
из-за
Ну,
тогда
иди.
ражаю,
ему:
сказал
от
боли,
ошалел,
так
—
нам от
сказал
тебя
Тимкин,
этого
—
не
просто
нужно.
мне
обидно,
угла бьет.
другое дело,
—
согласился
Ивашин.
—
Тогда
я
не
воз-*
Мне ходить не на чем,
поправил его Тимкин.
Я знаю,
сказал
Ивашин,
ты не сердись,
я
обмолвился,
и
он пошел' в угол, где лежали
тяжелые
противотанковые гранаты.' Выбрал Одну, вернулся, но не отдал ее Тимкину, а стал усердно протирать
—
—
—
—
—
—
платком.
—
ней
Ты ие тяни,
Тимкин держал
бантик привязать хочешь?
еще
—
руку
протянутой.
—
Может,
ты
к
ДОМ
БЕЗ
Ивашин переложил гранату
Нет, уж лучше я сам'.
из
95
НОМЕРА
левой руки
правую
в
и
оказал:
—
Как
—
хочешь,
—
Тимкин,
сказал
—
только
мне
стоять
одной
на
гораздо больнее.
А ты лежи.
Я бы лег, но когда под ухом ст~еляют, мне это на нервы действует.
И Тимкин осторожно вынул из руки Ивашина тяжелую гранату.
Я тебя хоть до дверей донесу.
Опускай,
сказал
Тимкин,
теперь я сам,
и удивленно спросил:
Ты зачемі меня целуешь? Что я, баба или покойник?
И уже со
двора крикнул:
Вы тут без меня консервы не сожрите. Если угощения не будет, я не вернуоь.
ф
Магниевая вспышка орудия танка осветила снег, розовый от отблесков пламени, и скорченную фигуру, человека,
распластанную на снегу.
Потолок сотрясался от ударов падающих где-то наверху прогоревших бревен. Невидимый в темноте дым ел глаза, ядовитой горечью проникал в ноздри, в рот, в легкие.
На перилах лестницы показался огонь. Он сползал вниз, как кошка.
Ивашин подошел к Селезневу.
Чуть выше бери, в башню примерно, чтобы его не задеть.
Ясно,
оказал Селезнев. Потом, не отрываясь
от панорамы; добавил:
Мне плакать хочется: какой парень! Какие он тут
высокие
ноге
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
'
—
—■
—
—
слова
—
сейчас
говорил!
Плакать
духу.
сейчас
будут,
те
—
проговорил
Ивашин,
—
он
даст
им
Трудно
сказать, с каким звуком разрывается
снаряд, если он разрыдвух шагах от тебя. Падая, Ивашин ощутил, что голова сю
лопаетоя от звука, а потом от удара, и все залилось красным отчаянным
светом боли.
Снаряд из танка ударил под ствол пушки, отбросил ее, опрокинутый
ствол
пробил перегородку. Из разбитого амортизационного устройства
вытекло масло и тотчас
загорелось.
Селезнев, хватаясь за стену, встал, потом он пробовал поднять раненую руку правой рукой, потом он подошел к стоящему на полу фикусу,
выдрал его из горшка и комлем, облепленным землей, начал сбивать
пламя с горящего масла.
Ивашин сидел на полу, держась
руками за
голову, и раскачивался.
И вдруг встал и, шатаясь, направился к выходу.
Куда?
спросил Селезнев.
вается
в
—
■—
—
Пить,
Селезнёв
Иващин.
сказал
—
половицу, высунул ее
поднял
Ешь.
Но Ивашин не
в
окно, зачерпнул
снега.
■—
сле
надел
этого
—
всю
Сними,
жизнь
от
—
стал
себе
на
сказал
этого
есть,
он
нашел
голову.
Селезнев.
—
шапку, положил
Голову
в
простудишь.
нее
и по-
онег
Дураком
на
можно.
стать
Взрыв был?
Селезнев, держа в зубах конец бинта, обматывал
отвечал.
Потом с ними ничего не случится. Я верю в то, что они
будут целы, а они верят
что я. А это самое главное.
Верно, полковник?
Начальник штаба медленно барабанил пальцами по столу. Храбрый
человек, он не любил подводить никаких теорий ни под свою, ни под
чужую храбрость. Но сейчас ему казалось, что комиссар прав.
Да,
сказал
он.
И вообще я не верю, что кто-то
умирает.
—
что
—
—
в
если
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Мне всегда кажется, что где-то есть кто-то' другой, который придет на
место мертвого и будет не хуже его, и поэтому я верю, что мы победим', потому что раз действительно так, то иначе и не может быть.
В печке трещали поленья. Комиссар спал, упав лицом на десятиверстку и раскинув на ней руки так широко* как будто он хотел забрать обратно всю большую начерченную на ней оскверненную врагом
землю.
Утром комиссар сам выехал на полуостров. Он переправлялся туда
через лиман на утлой лодке. Дул северный ветер, и седые барашки с
треском колотились о днище. Потомі он не любил вспоминать об этом
КОНСТАНТИН
дне.
ком
Ночью немцы,
бою перебили
СИМОНОВ
высадившись
внезапно
передовой
третий
полуострове, в жестовесь,
до
последнего
на
взвод
*-
человека.
Комиссару в течение дня пришлось сделать то, что ему, комиссару
дивизии, в сущности, делать совсемі не полагалось. Он утром собрал
всех, кто был под рукой, и трижды водил их в атаку. Тронутый первыми заморозками песок был взрыт воронками и
залит
кровью.
Немцы
были убиты или взяты в плен. Пытавшиеся добраться! до своего, берега
вплаівь потонули.
Передав кому-то уже ненужную винтовку с окровавленным штыком,
комиссар обходил полуостров. О том, что происходило здесь ночью,
ему могли рассказать только мертвые. Мертвые тоже умеют говорить.
Между трупами немцев лежали убитые красноармейцы третьего взвода:
Одни из них лежали' в окопах, исколотые штыками, зажав в мертвых,
руках разбитые винтовки. Другие, те, кто не выдержал: и -струсил, валялись на открытом поле, в мерзлой зимней степи.
Они бежали, и здесь,
их настигли пуля. Они лежали, раскинув руки, лицам на восток,! спиной
к
врагу. Комиссар медленно обходил молчаливое поле боя и вглядывался! в позы убитых, в их застывшие лица. Для него и после смерти
эти люди все равно делились на трусов и храбрых. В позе мертвого он
угадывал, какі тот вел себя в последние минуты жизни. И даже смерть
с мертвым трусом.
Он не мог простить! трусости и
Если бы это было возможно, он похоронил бы отдельно
храбрых и отдельно трусов. Пусть после смерти они, как и при жизни,
будут отделены друг от друга.
Он напряженно вглядывался в лица, ища своего адъютанта.
Его
адъютант не мог бежать и не мог попасть в плен, он должен был 1 быть
где-то здесь, среди погибших.
Наконец сзади, далеко от окопов, где дрались и умирали люди, комиссар нашел его. Адъютант лежал навзничь, неловко подогнув под
спину одну руку и вытянув другую с насмерть зажатым в не» наганом.
На груди, на гимнастерке, запеклась кровь.
не
примиряла
смерти.
его
после
Комиссар долго стоял над ним. Потом, подозвав одного из бывших
рядом командиров, приказал приподнять гимнастерку и посмотреть, какая рана
пулевая или штыковая.
Он посмотрел бы и сам, но правая рука его, райенная в атаке несколькими осколками гранаты, бессильно повисла вдоль
тела.
Он с
раздражением смотрел' на свою обрезанную до плеча гимнастерку,
на
кровавые, наспех замота'лные бинты. Его сердили не столько раны и
боль, сколько самый факт, что он был; ранен
он, которого считали
в дивизии неуязвимым!,
он, веря в неуязвимость которогр, люди легче
и безбоязненней шли в бой. Рана была некстати,
ее скорее
надо было
залечить и забыть.
Комйндир, наклонившись над адъютантом, приподнял гимнастерку и
расстегнул белье.
Штыковая,
сказал
он, подняв голову к комиссару, и
снова
согнулся над' адъютантом. Согнулся и надолго, на целую минуту, припал к неподвижному телу.
Когда он поднялся, лицо его было удивленным!.
—
—
—
—
—
—
Еще дышит,
Дышит?
Комиссар
ли
ничем
волноваться
за
—
сказал
не
он.
выдал
этого
своего
волнения.
оказавшегося
живым
Он еще
не
человека.
знал,
Он
надо
лежал
третий
адъютант
ію
он, наверно, бежал. И все-таки
нет, не
редко ошибался в людях.
Двое, сюда!
вдруг резко приказал он.
На руки
а быстрей
до перевязочного пункта. Может быть, выживет.
И, повернувшись, ой пошел дальше по полю.
«Выживет или нет?»
этот
вопрос у него путался с другим: как
адъютант
вел себя в бою, почему оказался
сзади всех в поле, и невольно оба вопроса связывались в одно: если все хорошо, если вел себя храбро,, значит выживет, непременно выживет.
И, должно быть, поэтому, когда через мгсяц на командный пункт
дивизии из госпиталя
пришел адъютант, побледневший и худой, но
все такой же светловолосый,
голубоглазый и похожий на мальчишку,
комиссар ничего не спросил его, а только молча протянул для- пожатия
левую, здоровую руку.
А я ведь тогда и не дошел до третьего взвода,
после первых
слов приветствия
сказал
адъютант,
застрял на переправе, еще сто
шагов оставалось,,
когда..'—
Знаю,
прервал его комиссар,
все знаю, не объясняйте. Знаю,
здесь,
может
далеко
позади
быть! Он
окопов,
—
очень
—
—
—
—
—
—
—
—
—
молодец.
что
Он
о
Рад,
завистью
—
что
выжили.
посмотрел
смертельной ралы был
снова
на
мальчишку,
живым и
—
я
месяц
на
после
свою
все
перевязанную руку, грустно сказал:
А у нас с полковником уже годы не те. Второй месяц заживает,
у него третий. Так и правим дивизией
двумя руками. Он правой, а
левой. Хотя, впрочем, что ж, ничего, говорят, получается...
еще
а
который через
здоровым, и, кивнув
—
Длья
Френкель
БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ
Как дружков-товарищей
Очень сильно раненных,
Одного товарища смерть
с
одного
вынесли
взяла
в
забоя,
боя.
дороге,
из
За другим до госпиталя волочила ноги,
Волочила ноги
стала
на пороге...
Ночью парень вскинулся, будто по тревоге;
Показался пол ему фронтовой равниной,
Показалась смерть ему санитаркой Ниной.
Он у смерти спрашивал:
Нина, что в Донбассе?
И еще выпытывал:
Где дружок мой Вася?
А она, безглазая, так отозвалася:
Ты иди сюда, шахтер, покажу, где Вася...
Человек отчаянный, силы непомерной,
Коренной донбассовец и товарищ верный,
Он ползет, торопится, друга выручает.
Он зовет товарища
друг не отвечает.
Вот уже рукой подать парню до порога.
Вася,
шепчет
он,
родной, продержись немного.
Вася,
шепчет он,
родной, тут я, недалечко,
Нам еще с тобой рубать -Вася, уголечка...
Парень перевязанный, кровью перемазанный,
Он ползет, торопится, сердце в нем колотится,
А ползет, не думает он, что умирает,
А в ушах военная музыка играет,
Крик трубы серебряной в сердце отдается.
Слышит он, вытягиваясь, голос полководца:
Пользу для отечества ты принес немалую,
Я тебя за подвиги вечной жизнью жалую,
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—-
—
—
—
—
—
—
ДАВАЙ
Твоим честным
Как придешь ты
ЗАКУРИМ!
именем
в
Мертвыми губами
называю
Сталино,
отвечает
Я, товарищ Сталин,
Мы, товарищ Сталин,
■—
не
111
шахту
становись
—
вахту...
на
—
воин:
один достоин..
>
Вместе с Васькой станем...
И ответил полководец доблестному войну:
Становитесь вместе. Ладно, сделаем -ло-твоему.
•—
—
ДАВАЙ
ЗАКУРЛМ!
Теплый ветер дует. Развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять.
Тает снег в Ростове, тает в Таганроге,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
—
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь,
Когда-нибудь
Мы будем говорить.
В'спомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя
за то,
Что дал мне закурить...
Давай закурим
По одной!
Давай закурим,
Товарищ мой!..
—
Снова нас Одесса встретит как хозяев,
Звезды Черноморья будут нам сиять,
Славную Каховку, город Николаев,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
—
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь,
Когда-нибудь
Мы будем говорить'.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя
за то,
Что дал м«е закурить...
Давай закурим
По одной!
Давай закурим,
Товарищ мой!.,
—
А когда не будет немцев и" в помине
И к своим любимым мы придем опять,
ФРЕНКЕЛЬ
ИЛЬЯ
112
Вспомним, как на запад шли по Украине,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
—
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь,
Когда-нибудь
Мы будем, говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную рогу,
И тебя
за то,
Что дал мне закурить...
Давай закурим
По одной!
Давай закурим,
'Товарищ мой!..
—
ЦВЕТОЧЕК
Из огня ты не выходишь,
Василечек голубой...
Ты увянь, увянь, цветочек,
Безо времени в бою,
Лишь бы немцы не сгубили
Там снаряды разрывались,
Там сверкали два штыка
Там сражались, там держались
Два гвардейца", два стрелка.
—
Расстрелял свои патроны
Молодой боец-стрелок,
Поискал
Оборвал
вокруг рукою,
траве цветок.
Красоту,
цветок,
Взял гвардеец василечек
И зажал его в ладонь,
Заряжал свою гранату,Сам скомандовал: «Огонь!»
Подымались
в
твою...
два
героя
В бой жестокий штыковой
■
В бой\ последний, в бой победный
За любимый край родной.
—
Под
родился,
бою кровавом рос,
огнем
цветок
Он в
Возле самого цветочка
Десять мин разорвалось.
,
Так сражались
Выполняли
Ты, цветочек-стебелечек,
Пули свищут над тобой,
/
Всюду
два
честно
гвардейца,
долг.
травы зацветали,
Где прошей гвардейский
полк.
Лев Шіссиль
ВДОВА КОРАБЛЯ
Шаль эту
мы
выбирали
вместе:
боцман
и я.
Накануне Трофим Егоро-
Штыренко
пришел в мою каюту, помялся немного , спросил, чтобы
соблюсти приличие, не засоряется ли у меня, умывальник, отвернул кран,
пустил воду, убедился, что все исправно, а потом, как бы собираясь
уходить, смущенно обминая на себе робу, проговорил:
Вы не будете такие добрые, что завтра сходите со мной до города. Хочу присмотреть гостинец для жинки. Шаль там какую иль, мабуть,
одеяло и прочее. В целом сказать, чтобы была память, за Испанию.
вич
1
—
Я
согласился.
—
вкуса
нечно,
мечко.
Ну, спасибо
не
в
1,
понимаю,
этом деле
—
что
обрадовался
он.
—
А
то
я
сам
никогда
бабьего
требуется. А вы, как помоложе, то, коразбираетесь. Так будьте добрые, найдите вре-
им такое
еще
Наш теплоход «Менделеев»
стоял
под выгрузкой близ Валенсии.
В Испании шла война. Далеко:, дома, за семью морями отсюда, тревожиза нас жены. Рейс был опасный.
Из Батуми мы ушли ночью, нас никто не провожал. Со всеми простились еще с вечера. Я слышал, как в конторе порта наш старый боцман гудел в телефон, прикрыв рожок трубки своими сивыми обвисшими усами:
Ну, счастливо, Феня, бывай здоровенька. Не сумлевайся, все в
порядке будет... Феня... Фе-э-эня!.. Ты слухай!..
Он вздохнул, покосился на меня, совсем зарылся усами в трубку.
Главное, зря не сумлевайся. Вполне обыкновенный рейс. К сроку
будем... Здоровье береги, Феничка. Деньги в конторе двенадцатого полись
—
—
8
Дни боеиые
ЛЕВ
114
Н'у,
КАССИЛЬ
Феничка.
Он медленно, как допитый стакан,
рта, бережно повесил ее на рычажок аппарата и клеткупленным в Стамбуле, отер усы.
Я никогда не видел его жены, но по той нежности, с какой он говорил о своей Фене, и по осторожным шуткам, которыми команда нарекала на запоздалую любовь нашего боцмана, составил себе портрет супруги Трофима Егоровича. Мне представлялась
маленькая
тихая женщина,
привыкшая терпеливо сносить долгую разлуку и благодарно радоваться
недолгим дням* свиданий, которые не так-то часты в семейной жизни мо-'
ряка дальнего плавания. Я охотно согласился помочь боцману и вместе
с ним выбрать гостинец, чтобы угодить его Фене.
Ночью нас бомбили. Пароход, стоявший под мексиканским флагом
у стенки, недалеко от нас, загорелся. У нас на «Менделееве» все обошлось без происшествий...
Утром, пока мы шли от порта до города, Штыренко рассказывал м«е
о том, как хорошо у него дома, и до чего славно живут
они с женой,
и как она обрадуется
гостинцу.
В лучшем магазине Валенсии «Ольтра»
ми
добрый час выбирали
подарок для Фени. Увидев на моей фуражке золотого краба с красным
флагом
герб Совторгфлота
и узнав,
что
мы
«мяринос дель барко руссо»
моряки советского корабля, продавцы радушно выложили
перед н%ми самые лучшие товары. Для нас расстилали на прилавках знаменитые валенсийские одеяла. Розы, тореадоры и пляшущие девушки
были изображены на них. Они были легки, эти одеяла, и так пушисты,
что края,
казалось, истаивают в воздух. Но выяснилось,
что
у жены
боцмана уже есть хорошее одеяло. И, кроме того, Трофим Егорович хотел привезти своей Фене такой гостинец, чтобы она могла в нем покрасоваться
перед людьми.
>
Только что-нибудь такое поглаже. Да чтобы в глаза очень не
Шибало,
обѣяснил мне Штыренко.
А то не наденет, она у меня тихая, в целом сказать. Да и годы ее уж под смирный цвет подходят. Вот
лучишь.
счастливо,
отнял
трубку
чатым
платком,
—
ото
—
—
—
—
—
что-нибудь
И
после
—
такое.
долгих взыскательных
поисков
мы
наконец
выбрали
шаль.
Как
вам описать эту шаль?.. Вот если бы снег был черным и из черных
микроскопических звездочек-снежинок, одна к другой, было бы сплетено кружево, вот тогда бы, может быть,
получилась шаль, которую мы
выбрали с Трофимомі Егоровичем в магазине «Ольтра». Она казалась сыпучей, готовой развеяться от дуновения ветра и осесть чернымі инеем на
прилавке. Продавец расправил шаль, взмахнул ею, как матадор плащом,
и над нами пронеслась
легкая тень, вся
в
блесках, вся прохваченная
насквозь мерцающим светом...
Потом скомкал ее, взял боцмана за руку, снял с его твердого пальца медное обручальное кольцо и пропустил
через него всю шаль. Пышное кружево прошло сквозь узкий ободок,
как черный песок через воровку песочных часов.
Эту шаль мы и выбрали для Жены Трофима Егоровича. Боцман для
каждого с великой охотой распаковывал сверток, и перед глазами матросов, механиков, мотористов, электриков взлетала сыпучая чернозвездная тень кружевной испанской шали. А вечером сменившийся
с
вахты
моторист Валахов, настроив гитару, пел нам, вздыхая и подмигивая боцману:
Смотрю,
как
безумный,
на
И хладную душу терзает
черную шаль,
печаль...
ВДОВА КОРАБЛЯ
Трофим Егорович, довольный
Что
тали
было
с
нами
на
и
обратном
сконфуженный, топорщил усы.
пути, вы, вероятно, пишите, если
чи-
газеты.
Мы возвращались домой и уже прошли
греческий остров Кифера. По голым
вался
бродили скучные овцы. Как
Штыренко, убежденно гудя
тут
115
своим
овцам
зеленые
всегда,
в
очки
когда
мыс
Матагі.ш. Справа
каменистым
корабль проводил
усы, рассказывал,
нацепляют,
что
чтобы
это
греческие
они
лишай
и
оста-
берега
склонамі
место,
пастухи
всякую
дрянь за траву считали. До того это бедная местность...
Так разговаривали мы, сидя на палубе за камбузом. Валахов лениво
нащупывал какую-то мелодию на гитаре. Солнце уже садилось за Матапан... И в это время вахтенный затопал над нами, скатился вниз с Мостика и спросил,
где капитан. Вид у него был такой, что мы сразу все
там
и кинулись к борту. Пока
море, глазастый Штыренко,
озабоченно пробасил:
старался
вскочили
я
дит на
все
ко
и
Поняв
рассмотреть,
с
что
одного взгляда,
происхо-
негром-
на нас идет... Как в газетах 'пишут, неизвестной
всей ясной 'видимости, что сволочь... А ну, хлоппо міестам! Живенько, моментом!
Навстречу нам от архипелага, буравя волны, оставляя пенный след,
неслось
узкое, злое и горбатое тело
подводной лодки. Она мчалась
прямехонько На нас. Нас уже предупреждали по радио о том, что в
этих водах шныряют Таинственные
подлодки, топя мирные суда, идущие в Испанию или возвращающиеся
оттуда. И мы поняли, что нам
предстоит.
Сигналами нам приказали остановиться и дали десять минут на то,
чтобы спустить шлюпки и оставить судно. Для большей убедительности
и чтобы поторопить нас, с лодки выстрелили из орудия, и снаряд проверещал над нашими мачтами.
Паразиты, чтоб им якорем печонки повыскребло!
пробормотал
—
Подводная
.национальности,
цы,
в
целом
лодка
но
по
сказать,
давай
—
—
Штыренко.
По приказанию капитана, он распоряжался посадкой на шлюпки. Все
уже спустились, матросы, стоя на взлетающих шлюпках, отталкивались
''веслами от борта корабля. На палубе оставался лишь боцман. Он хозяйственно связывал мешки с провизией, принес хлеб, опять побежал кудато. В эту минуту, без
предупреждения, лодка пустила торпеду. На
заметили ее и стали быстро отгребать
в сторону.
Штыренко, прыгайте!
приказал капитан.
«
И боцман понял, в чем дело. Он вскочил на планшир и бросился в
воду. Но вместо обычного всплеска косматый столб воды, пронзенный
огнем, ревя, встал под самым бортом «Менделеева». Корабль стал оседать на корму. Мы увидели среди обломков на воде, по которой расплывались бронзовые круги нефти, голову Штыренко.
Обе шлюпки разом повернули к нему до того, как прозвучала команда. Люди не думали о гибельном водовороте,
в
который неминуемо
втянет шлюпки, если они окажутся близко от гибнущего судна. Штыренко вытащили на шлюпку, где был капитан. Боцман был тяжело
ранен.
Когда стали стаскивать с него робу, чтобы сделать перевязку, он застонал, прикусив обвисший седой ус, и тихо предупредил:
Полегче, хлопцы, кровью не замарайте,
и стал
тащить из просторного кармана робы мокрую черную шаль.
* Часа через три мы добрались до острова Кифера. И там, на берегу,
мы похоронили нашего боцмана. Перед самой смертью он взял меня за
шлюпках
—
—
8»
—
—
ЛЕВ
116
КАССИЛЬ
рукав, тихонько притянул к себе, чтобы я нагнулся, и жесткие усы его
укололи мне ухо.
Шаль ту... Фене передашь... Ребята
адрес скажут.
Передашь?
Цвет правильный пришелся... по форме... к случаю... Нехай носит по
—
мне...
,
На
боцмана міы сложили памятник из камея, укрепили обло«Менделеева» и привязали к ней спасательный круг с нашего
могиле
мок мачты
корабля.
Мне не удалось самому вручить шаль
вращения на родину меня сразу вызвали
вдове
отвез
И там,
тели
на
берегу,
слова,
боцмана
нашего
Года через три
я
когда
я
«Штыренко»
вместе
с мюим> письмом.
Новороссийск. Дела
уже собирался уезжать,
попал
заставившие
шаль
Штыренко. После возМоскву. Моторист Валахов
вдове
в
в
меня
привели
меня
до моего
в
слуха
порт.
доле-
вернуться.
приходил?
спросил кто-то
у человека
в
у ворот порта.
«Штыренко» с утра должен был приТти,
отвечал тот равнодушно.
Только это вам не железная дорога, гражданин. На море всяко
бывает. Через час, полагаю, будет.
«Штыренко» пришел через три часа. Это было маленькое парусно-моторное судно, двухмачтовое, не очень опрятное, 'видимо запущенное. Но
когда я увидел на спасательных кругах надпись «Штыренко», я ощутил
волнение, которое должен был испытать Маяковский, впервые увидев
«Теодора Нетте» уже не человеком, а пароходом.
«Здравствуй, Трофимі Егорович,
хотелось
крикнуть мне.
Как я
рад, что ты живой
дымной жизнью труб, смолистым духом канатов и
крюков...»
И, когда загудел на кораблике тифон, мне показалось, что это наш
боцман своим знакомым гудящим баском стал звать жену: «Фе-э-э-эня!»
Прибыл-таки наконец,
услышал я позади себя женский голос,
—
морской форменке,
еще
не
—
стоявшего
—
—
—
—
—
—
—
—
грудной и сердитый.
Я обернулся. За мной
высокая, дородная женщина. Упершись
бока крепкими узловатыми руками, она смотрела на подходящий кораблик строгим, неодобряющим взглядом. На йогучие плечи ее быланакинута черная кружевная шаль, которую я узнал с первого взгляда.
Я хотел заговорить с женщиной, но она промчалась мимо меня, в развевающейся шали. И едва с причалившей к стенке шхуны опустили сходни, возле них снова появилась рослая фигура в черной шали.
Эй, на «Штыренко»!
зычным, раскатистым
голосом
позвала
женщина.
Ты что ясны очи выставил?
прикрикнула она на молодого, матроса,
Еышедшего на ее зов.
Я тебе такое скажу, сразу заморгаешь.
Давай сюда капитана вашего, я ему, водошлепу, выскажу, что
стояла
в
—
—
—
—
—
причитается!
Она
стала
грозно подниматься
по
сходням.
Доски гнулись
под ней.
Матрос пытался преградить ей путь, но она пренебрежительно отвела
рукой в сторону.
Матушки родимые, чистый трактир развели, засвинячили ковабль!
Это разве судно? Тараканья лоханка это! Эх, Трофима Егорыча на вас
нет! Знал бы он, на каком страме его фамилию держат,
так
раскидал
бы всю могилку свою, бедняжка, на Кифере да изобразил бы вам всем
своими словами, чтобы вы могли понимать, какие вы есть бичкомеры.
Это было уж слишком. Бичи, или бичкомеры,
это старая
презри-
его
—
—
тельная
кличка
моряков, которые
не
дорожат
своим
судном,
готовы
ит-
ВДОВА КОРАБЛЯ
117
ти на любой корабль. Всякий уважающий
себя советский моряк презирает бичей и почитает эту кличку оскорбительной.
А ты кто такая?
спросил матрос, воспользовавшись те», что
женщина наконец перевела дух.
Я вашему судну вдовой прихожусь, вот кто я! Скажи капитану
Аграфена Васильевна пришла и хочет с ним иметь разговор.
Косюк,
закричал матрос,
скажи
капитану, что Штыренкина
явилась!
Через минуту вся немногочисленная команда «Штыренко» вылезла
на палубу. Капитан, маленький живой абхазец
Джахаев,
почтительно
яожал
руку вдове и представил ей других
членов
команды:
своего
помощника Топусова, моториста
Семенова, рулевого Косюка и кока
Галюшкина.
Галюшкин,
застенчиво
поправил молоденький кок, сделав ударение на первом слоге.
Тут же капитан стал объяснять вдове, что судно только что возило
марганцевую руду из Чиатур, а известно, что после нее сразу корабль
не отскребешь.
А что касается опоздания, то на это были также свои
веские причины. Но вдова была неумолима.
Никогда вы эдак не отмоете,
наступала она на капитана.
Вы
только поглядите: разве так приборку делают? Морду себе, небось, перед свиданкой аккуратнее скоблите. А сейчас только грязь по палубе
развозите. Что вы, ребята, на самом деле!.. Нет, морячки, у нас с вами
большой разговор будет. Уж если такое название дали себе
вот у вас
всюду написано: «Штыренко», «Штыренко»,
го уж
надо все соблюдать, как полагается. Что, сама не служила, что ли? Двадцать три года
ходила, все моря облазила, все ветра нюхала, из-за ревматизма только
и ушла. Сирокой мне ревматизм надуло... А такого безобразия сроду не
видела. Трофим Егорыч моряк был во всем) исправный. Мы и уголь возили, когда приходилось, а ни шута подобного безобразия у нас не было.
Товарищ капитан, я этого дела так не оставлю. Или чтобы все было,
как следовает,
или я в управлении кому надо слово скажу, чтобы у вас
имя сняли. Я своего Трофима Егорыча пакостить
не дам. Вот весь мод
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
сказ.
Через
захотелось
год я был в
узнать,
как
Управлении Черноморского торгового флота. Мне
идут дела на «Штыренко».
Ну что же,
сказали
мне,
судно, конечно, не очень видное,
у него не ахти какой большой, но справляется молодцом 1 У них
там история была забавная. Этого самого Штыренко вдова прямо истерзала их. А ребята тамі хорошие. Молодежь все.
Только сперва обижались, что их на такую маленькую посудинку определили. А эта вдова не
давала им прямо ни сна, ни отдыха. Ну и добилась своего.
Теперь у
них там- и портрет Штыренко в кубрике висит
вдова подарила. Вооб—
—
—
план
.
—
ще все
честь
Может
де»
—
она
честью.
быть,
вам
называлась
попалась
на
глаза
маленькая
заметка
«Последний рейс «Штыренко». Если
в
вам
«Правинтерес-
я расскажу,
как было дело, так как участвовал в этом рейсе.
Весной этого года я снова попал на «Штыренко». Я встретил его у
стенки мола. На нем только что кончилась приборка. Все
сверкало на
кораблике. И, отмытый до блеска, оттертый скребками, только что окаченный из брандспойтов, словно помолодевший, он предстал передо
мной, мигом подобрав паруса, как человек, с которого парикмахер только что сдернул простыню.
но,
ЛЕВ
ІІ18
Дородная
корме
ствол
очень
по-домашнему,
обтирала
на
пулемета.
Знакомьтесь,
сказал
мне капитан Джахаев.
Аграфена ВасильШтыренко, тетя Феня,
так сказать,
вдова нашего корабля.
Мы как будто знакомы,
сказал я.
—
евна
тряпочкой,
женщина
зенитного
КАССИЛЬ
—
—
—
—
—
С первых дней войны у нас
работает,
продолжал капитан.
Явилась прямо с вещами и говорит: «Теперь не время мне на берегу
отсиживаться.
Вот вам моя мореходка, документы все при мне. Давайте,
какая есть у вас работа. Пригожусь еще».
А что, неправда, скажешь?
откликнулась вдова.
Аграфена Васильевна, тетя Феня, была у нас чем-то вроде уборщицы,
помогала она также
и коку. Судно было небольшое, двести тонн, экипаж
маленький. Дело находилось. И хотя характер- у тетя
Аграфены Васильевны не исправился, к ней все очень привязались.
Недавно мы получили задание
отвезти боеприпасы на одну батарею. Берег там был занят немцами. Но как раз против входа в бухту
расположился искусственный островок. На
нем
есть
крепость.
Через
весь остров пробит то«нель. В нем имеются входы в казематы, электростанция, пекарня
все
это скрыто под_ землей.
А сверху
посажены
маслины, акации, устроен палисадник, и в зелени незаметно, укрылась
батарея. Остров этот лежит дугой перед входом в бухту, словно
подкова прибита на счастье.
Только эта подкова была тут немцам на
горе.
Батарея наша била с островка, беспокоила немцев. Но там как раз
подошли к концу снаряды. Все запасы были израсходованы. Командование вызвало капитана
Джахаева и дало ему задание: доставить на
остров снаряды.
Вечером^ Джахаев собрал наш маленький экипаж и передал приказ.
Дело трудное, , но почетное,
сказал капитан.
Доверие, одним
словом, оказано. Вопрос ясен.
Мы решили в этот рейс вдову нашу не брать. Дело опасное, крайне
рискованное. Капитан нарочно отпустил Аграфену Васильевну до утра в
город. А ночью мы тихонько снялись, подошли неизвестному месту, приняли груз и взяли курс на остров. Шли мы в полной тьме,
не зажигая
огней. Вдруг у входа в каюту я наткнулся на кого-то. Черная фигура
показалась м«е незнакомой.
Это кто тут?
спросил я.
Кто?
услышал я в ответ.
Уж и признавать не хотите! Это вы
что же, барбосы, бегать от меня вздумали? И есть
у вас после этого совесть, или вы ее на берегу оставили?
Передо мяой в своей черной шали стояла тетя Феня. На шум спус—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
тился
—
—
капитан.
Ну
баба такая!
пробормотал он.
образом тетя Феня разузнала, что мы уходим-,
и как она попала на корабль. Оказывается,
часовой просто пропустил тетю Феню, так как документы были при ней. А ребята, видно, в темноте
—
что, понимаете,
Стали выяснять,
за
—
каким
проморгали. Она укуталась в свою черную шаль и прошла незаметно в
каюту. Капитан даже рассердился, плюнул и накричал на Аграфену Васильевну. Но тетя Феня была не из таких, чтобы позволить кому-нибудь
кричать на себя.
Ты на меня не гавкай, капитан,
промолвила она и перекинула
конец шали через плечо.
Я и в мирное время никому не дозволяла,
чтобы на меня голосом закидывались, а в военное совсем не допущу.
—
—
—
—
Л
что,
неправда,
скажшб?
—
откликнулась
вдова.
ЛЕВ
120
Мы
хотели
пробовали
объяснить ей,
подвергать
ее
КАССИЛЬ
что
рейс
у
нас
особенный
и
что
мы
не
опасности.
Значит, соленые огурцы возить
тетя
Феня, пожалуйста, а как
дело, так тетю Феню за борт! Очень премного вамі благодарНеожиданно она всхлипнула.
А что у тети Фени покойный муж
чортовой фашистской торпеды погиб, это забыли? Забыли про моего
—
—
настоящее
на.
от
—
—
Трофима Егорыча?
Вы еще на берегу на карачках ползали, а я уже все
моря обошла. У меня свой счет для фашистов припасен. У меня с ними
война с того дня идет, как Трофима Егорыча они убили... Говорите лучше, что мне делать сейчас, за что приниматься.
Капитан только рукой махнул.
'
Намі нужно было проскочить мимо берега ночью: днем* бы нас немцы
разделали из сзоих орудий. Известнобыло, что фарватер там, между
островомі и берегом, весь минирован и есть мели. Мы пробирались тихонько, идя самымі малым ходом. Потом капитан велел совсем выключить дизель. Судно у нас было моторно-парусным. Подул подходящий
ветерок, мы подняли гафель и осторожно двигались по фарватеру. В три
часа ночи стали около островка.
Немец начал пускать ракеты. Нас как
будто сперва не заметили. Мы нагрузили первую шлюпку порохом, и вот
тут началось... Большая ракета осветила нас,
и мы почувствовали
себя
голенькими, будто вместе с тьмой вокруг содрали с нас одежду. Немцы
стали бить в нашу сторону залпами. Они стреляли
по
крепости и по
«Штыренко». Командир крепости приказал нам укрыться на островке.
Но наша вдова опять заупрямилась:
,
Не хочу своим весом порох вытеснять.
Сперва мы не поняли даже, о чем идет речь. Тогда она очень деловито объяснила, что весит, мол, больше девяноста кило и лучше вместо
нее на шлюпку еще несколько банок пороху забрать.
Снарядом у нас срубило кормовую мачту. Через минуту продырявило верхнюю палубу, разбило каюту. Тетя Феня бегала с огнетушителем',
,
—
затаптывала
покрикивала'
огонь,
на
нас:
\
Давайте, паренечки, орудуйте! Шуруйте, хлопцы! Не дадим Трофима Егорыча в обиду! Чтоб имі кишки на брашпиль навернуло, курослепам, проклятым фашистами Давайте, морячки, веселей!
—
Завыл воздух,
Внутрь
и
снарядом
пробило
,,
насквозь
машинное
отделение.
хлынула вода.
Болт!
сказал
Наша корма стала
—
—
капитан.
—
Подзаныр пойдем.
уходить ъ воду. Уже заливало палубу. Но, на насчастье, место там неглубокое. Мы врезались кормой в грунт. Трюм
у нас был под водой, но дальше мы не погружались. Немцы прекратили
огонь
решили, видимо, что потопили нас. Мы стояли по грудь в воде,
держась за поручни на затопленной палубе, и решали, что делать дальше. Комендант крепости, когда мы прибыли, сказал: «Нам лучше хлеба
ше
—
давайте, а снаряды спасите...» Кораблик наш так и валился набок, а
еще из трюма снаряды вытащить,
совсем
на
перекувырк пойдет.
И тут золотая наша вдовушка присоветовала нам:
Вы, хлопцы, привяжите судно концами за деревья, что на острове,
оно и не перевернется,
ветер-то навальный...
Это был превосходный совет, но берег отстоял
от
«ас
метров на
пятьдесят. Моторист Семенов и рулевой Косюк поплыли в темноту, подтянули концы, обмотали ими деревья, закрепили кораблик за переднюю
мачту и за корму. Подул небольшой ветерок. Пошла зыбь. Нас покачивало, и, скрипя во тьме, покачивались с нами в лад деревья на островке.
не
если
—
*
■
/
ВДОВА КОРАБЛЯ
121
Косюк вернулись на судно, отдышались и стали по очереди
трюм. Но снаряды мы привезли тяжелые
каждый пудов по
восемь. Мы тогда что сделали? Мы взяли пеньковые концы, приделали
к ним крючки, Косюк и_ Семенов ныряли в тр'юм,
нащупывали снаряд,
охватывали его петлей, *а мы на палубе вытаскивали
наверх, потом тащили снаряды на шлюпки и отправляли на берег. Так мы работали всю
Семенов
нырять
и
в
—
ночь.
•
Уже
опять
начало
стал
Тетя Феня
светать,
уговаривать
закоченела
в
когда мы грузили последнюю
шлюпку. Капитан
Аграфену Васильевну немедленно сойти с судна.
воде. Она уже еле губами шевелила, но мы рас-
слышали:
—
Бросьте
шлюпка
за
с
вы,
ребята,
разговор.
этот
перегрузом идет,
а
я
свои
Не
телеса
о
том
прибавлю
забота...
—
куда
И
же
так
тут?
Когда последняя шлюпка была разгружена, капитан сам отправился
ней, за вдовушкой, и коком, которые остались на «Штыренко». Но
было уже
шлюпку и открыли по ней
ударило в руку. Еще одна
мина взорвалась у самой шлюпки, разнесла ее, и, когда опала вскинутая
вверх вода, Джахаев и Галюшкин увидели на поверхности черную шаль,
медленно уходившую в воду. Загребая одной рукой, кинулся туда капитан. Галюшкин нырнул и не дал Аграфене Васильевне уйти на дно. Коекак они добрались до островка, с двух сторон поддерживая тетю Феню.
Она была ранена осколками мины в грудь и в голову.
В каземате ей сделали перевязку. Она открыла глаза.
Все взяли?
Все.
Ничего не осталось?'
Ничего, тетя Феня.
И я все свое взяла,
проговорила она.
Сходила-таки в последний рейс с Трофимом Егорычем.
Она помолчала немножко и, обведя
■нас медленным взором, словно стараясь запомнить каждого, тихо сказала:
Отбываю, паренечки... счастливо вам... штыренковцы...
,
Первый раз она назвала нас так. Потом попросила поднять ее к
амбразуре, чтобы проститься с моремі.
Рассвело. Начался прилив. Все выше и выше поднималась вода. Вот
уже на нашем кораблике залило крышу каюты, потом только
мачта
осталась над поверхностью. И сказала
нам тетя Феня:
Вот как она в воду уйдет, так и я с ней...
И стала собирать на себя мокрую черную шаль, из рук не выпускала
ее. Натянула
шаль на грудь, по плечи, потом, словно хотела
покрытьсяею, подняла руку к 'голове... И упала рука...
Невольно мы все обернулись к морю. Только прибой там шумел,
волны катились по проливчику, и ничего не осталось от нашего «Штытак
светло,
огонь из миномета.
что
немцы заметили
Осколком
мины
капитана
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
ренкЪ».
Мы похоронили тетю Феню тут же, на островке, в крепости, между
в углу палисадничка,' под акациями. Проволокой укрепили круг
корабля, и на круге написали: «Аграфена Васильевна»
получилось «Аграфена Васильевна
Штыренко»,
и
повили
круг сбоку
камнями,
с
нашего
—
—
черной
шалью.
Молча стоял наш экипаж у могилы. 1 Ребята
даже
переодеться
не
успели. Утренний холодный ветер пробирал нас, но мы стояли не шеве\
лясь. Комендант выстроил рядом с нами весь свой маленький гарнизон.
Капитан Джахаев сказал короткую речь:
\
122
ЛЕВ
—
КАССИЛЬ
Прощай, хороший человек, Аграфена Васильевна,
корабля нашего. Спасибо тебе. Матерью ты
хозяйка
Феня.
Уже
совсем
фуражку.
Товарищи
нашего корабля
рассвело." Немцы
на
берегу
подруга
нам
зашевелились.
моряка,
была,
тегя
И комендант
надел
—
попрошу уйти в казематы. Мы почтим вдову
артиллерийским салютом, какого ни одному адми-
моряки,
таким
ралу не давали.
И дрогнул, заходил ходуном островок. Над могилой
тети Фени зареснаряды. Дымом и едучей пылью закрылся весь
тот
берег, запылали немецкие казармы. Немцы начали отвечать нам, но
скоро их батареи умолкли, подавленные мстительным* огнем с островка.
А батарея наша все била и била. Яростный, гремучий воздух, казалось,
пригибал акации в палисадничке. И при каждом залпе слегка вздымалась шаль на белом пробковом круге.
вели
доставленные
нами
Лебедев-Кумач
Вас.
КОМСОМОЛЬЦЫ-МОРЯКИ
За
Черное
мюре,
горы Кавказа
за
Два друга сражались
в
морской.
пехоте
На целую книгу хватило б рассказов
О людях таких и о дружбе такой!
Они по-геройски решали задачу
Ползут ли в разведку, идут ли в штыки.
Доложат и скажут: «А как же иначе?
—
Ведь
В
ми ж комсомольцы,
ведь
мы ж
моряки!»
бою, окруженный врагами,
жестоком
Упал капитан, командир боевой.
Два друга пробили дорогу
штыками,
Спасли командира, рискуя собой.
Сказал капитан им горячее
слово:
«Спасибо, герои! Спасибо, сынки!»
Ребята
Ведь
Немецкие
ч
ж
тут
ведь
мы
что
такого?
ж
моряки!»
друзей окружили,
слева фашисты зашли.
танки
И справа
Герои
«Да
смутились:
мы ж комсомольцы,
и
стоять
до конца
порешили
—
Полдюжины танков вдвоем подожгли.
Когда же лавина врагов поредела
И
иор*ам
к
своим
откатились
Друзья улыбались:
Ведь
мы
ж
«А
что
комсомольцы,
враги,
было делать?
ведь
мы
ж
За море родное, за землю родную
^
Два друга сражались в пехоте морской...
Ну
как
же
О людях
нам
таких
песню
не
спеть
дружбе
и о
боевую
такой!
і
і
моряки!»
ЛЕБЕДЕВ. КУМАЧ
ВАС.
124
СТАРШИНА ВТОРОЙ СТАТЬИ
Был он крепким, храбрым
Боевой морской семьи,
сыном
Лучше всех он ставил мины
Старшина второй статьи.
Медом,
Иль
что
—
ль, рн их намажет
скажет,
слово
какое
—
Только там, где побыл он,
Тонет уйма брутто-тонн!
Враг на суше разъярился,
Все сильней идут бои.
\
И на берег отпросился
Старшина второй
Снова враг
статьи.
на
рвется,
минах
Старшина
глядит, смеется:
уйдешь от мин нигде
Не
—
—
Ни на суше, ни в воде!
Кончен бой зимы суровой,
Прозвенели с гор ручьи.
На корабль вернулся снова
Старшина второй
статьи.
Снова тонны в море тонут,
Снова фрицы в горе стонут...
Пишет батька старшине:
«Ты теперь минер вдвойне!
Я горжусь, сынок, тобою,
Плоть и кровь в тебе мои!
Будь
по
всем
статьям
—
героем,
Старшина второй статьи!»
Корабли волна колышет.
Сын
ответ
любовью
с
пишет
Дорогому старику,
Боевому моряку:
«Батька,
я
Оправдать
В
этом я
стараюсь
всегда
слова
тебе
твои.
ручаюсь
Старшина второй
—
статьи».
ЗОЛОТИСТЫЙ хохолок
Прибыл
к
нам в
морскую роту
Молодой такой стрелок.
У
него лицо
Золотистый
Парень
в
веснушках,
хохолок.
росту небольшого,
Не плечист и не речист
И, сказать по правде надо,
С виду очень неказист.
\
ХОХОЛОК
ЗОЛОТИСТЫЙ
Посмотрели, повздыхали
Морячки-фронтовички :
—
Ох,
Не вояка, а цыпленок!
уж эти морячки!
Не хлебал воды соленой
И огня не видел он!
—
—
Будет
кланяться
И снарядам
он
пуля»
бить поклон!
Через день морской пехоте
В жаркий бой пришлось итти:
Приказали выбить немца
С
очень
И
важного пути.
представьте, наш цыпленок
С золотистым
Показал себя
Настоящим
хохолком
в
атаке
моряком.
Уложил десяток фрицев,
Первым прыгнул в их блиндаж.
Смотрим
парень подходящий,
Ясно видим
парень наш!
И сейчас же после боя
—
—
Разговор
—
Не
Не
у нас пошел:
цыпленок, а орленок!
орленок, а орел!
Смотрим
вроде наш парнишка
Сразу вырос на вершок,
И глядит совсем геройски
—
—
.
Золотистый хохолок.
И веснушки незаметны,
И походка хороша...
Вот что значит боевая,
I
Настоящая
душа!
125
П. Павленко
ЖИЗНЬ
Мать с четырехлетним мальчиком переходила улицу. Путь преградитрамваи, остановившиеся
по
сторонам перекрестка.
Она ожидала,
чтобы вагоны разминулись.
Вдруг мальчик, весело взвизгнув, вырвался вперед и пробежал по
рельсам перед самым вагоном, уже тронувшимся.
Мать закричала. Крик был так страшен, что оба вагоновожатых сразу затормозили. Публика высунулась из окон, а висевшие на подножках
ли
стали
заглядывать
—
Тоже
—
под колеса.
мать!
стная!
Она
металась
Коля!»,
и
—
отовсюду
'
кричали
женщине.
—
Балбеска
несча-
в узком пространстве
между трамваями, зовя: «Коля,
сразу сделалась какой-то растрепанной, жалкой.
Какой из себя ваш? В, голубой рубашке? Беленький такой?
Задыхаясь, отирая с лица пот, держа руку у горла, она кивала головой, глядя на окружавших ее полными ужаса глазами.
Вой его какой-то военный подхватил на руки! Ранен, наверно!
Где, где?
Она заторопилась, куда ей указывали.
Высокий запыленный летчик, настолько запыленный, что казался одетым с йог до головы в одно серое, шел по тротуару, держа Николая на
руках и все время целуя его. Мальчик смеялся и теребил летчика за
уши. Он не казался ни раненым, ни даже ушибленным. Ему нравилось
на руках у летчика.
Товарищ военный, вы с ума сошли!
крикнула мать, догоняя
—
—
—
—
—
—
летчика.
Тот продолжал итти, ничего не слыша.
Колька ты мой, Колька!
бормютал он в блаженном безумии.
Как же ты тут оказался? Негодяй ты мой милый!
—
—
—
жизнь
Мальчик
что-то
Слушайте,
—
остановила
ему.
отвечал
это
хулиганство!
Она была близка
Она почти кричала:
его.
Мать схватила летчика за рукав и
истерике.
Куда вы потащили моего
Это безобразие! Оставьте его! Я по-
—
к
мальчика?
зову милиционера!
—
127
—
—
Летчик оглянулся, точно его разбудили.
Вы чего?
спросил он женщину.
Толпа уже окружила их шумным кольцом.
Куда вы тащите моего мальчика?
Какого вашего мальчика? Это мой собственный
проверяя себя, летчик удивленно поглядел на малыша:
—
—
—
—
Коля?
она
—
И,
—
точно
чей
Ты
сын,
•
Твой!
—
А
сын.
—
кокетливо
—
ответил
тот
и
протянул руки
женщине.
к
—
мама.
Как она мама? А где ж наша мама?
Наша мама умерла,
объяснил Коля.
Немцы,
выстрелили в нее, а тетя Липа закрыла мне глаза,
—
—
они
—
—
пришли,
когда
а
потом
я
по-
смотрел...
Понятно, Коля, понятно,
и отец судорожно втянул в себя воздух.
И вы взяли его? Давно?
спросил он женщину.
Она стояла, закрыв глаза, и скрипела
зубами, будто превозмогая
острую боль. Руки, ее, все еще прижатые к горлу, дрожали.
Вот что,
сказал летчик.
Вы маленько придите в себя. Как же
мы тут... Надо бы нам поговорить... Куда вы шли?
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Домой.
К себе?
Ну
да, к нам,
—
она несмело
Пошли. Я, правда,
как
чорт...
кивнула
да тут
в
сторону
мальчика.
эдакий переплет...
еще
Ни-
чего?
Толпа медленно расступилась.
Ничего, что еы...
говорила женщина.
где твой платок? Вытри нос... Направо! Но вы
—
вы не
то
—
действовать
смеете
Они
за
Коленька,
сюда...
можете,
не
таким
которое ей
виноватымі
должны,
видом,
буд-
самое
позорное
кушеткой,
столиком
грозит
ѵ
не
Несколько
стареньких
Летчик опустил сына
—
ним с
за
помнили, как дошли.
Комнатка была маленькая, бедно
да примусом в углу на чемодане.
—
Вот
не
незаконно.
Летчик молчал. Она семенила
была уличена в,, преступлении,
наказание.
—
игрушек
на
обставленная,
лежало
на
с
подоконнике.
пол.
Давайте познакомимся. Майор Бражнев.
Рогальчук. Очень приятно. Думаю, что у
нас
не
получится
недо-
разумения.
і—
но
и
Какое
вместе
тут
с
может
тем
строго
быть недоразумение?
сказал
он^удивленвзглянув на эту немного неприятную ему.
—
женщину.
Она была
тила
сти
только
—
печать
невысока,
тяжелая
худощава, с очень милым лицомі, которое пору губ да выражение крайней растеряннобывшая душою всего лица. Руки были тонки,
складка
несчастья,
голубоватых тонов. Малокровие.
Садитесь,
сказал
он.
Поговорим. Времени
—
—
—
у
меня
мало.
128
П
__________
Стряхните
—
себя
с
ПАВЛЕНКО
,
умойтесь,
пыль,
_______________________
товарищ
Бражнев,
/
выпейте
чаю...
В голосе женщины майор почувствовал желание удержать его и чтопротивно выпросить, вымолить у него.
Нет, сначала поговорим.
Все же, прежде чем начать рассказ, она успела выйти к соседке, и
по звукам, скоро донесшимся из коридора, Бражнев
догадался, что там
разогревается чайник.
Я жила в Ленинграде,
сказала
Рогальчук.
В ,январе погиб
мой муж. Почти на моих глазах. Я осталась одна. Было так тяжело, что
я не знала, сумею ли жить. Мне нужна была жизнь рядом со мною, чья/
то жизнь, чей-то рост... чье-то счастье, чтоб итти вместе
с ним. Я решила усыновить сироту. Их было много. Но я не
сразу нашла. Я искала
похожего на мужа. Конечно, дети потом меняются,
но хотя бы месяцдругой видеть родные черты в маленьком личике мне было просто
необходимо. Затем я хотела, чтобы мальчик носил его имя. Когда я
впервые увидела Колю, я сразу поняла
вот
он, мой мальчик, мой
то
—
—
—
—
—
навсегда.
Какой
—
Нет,
—
же
майор.
сказал
—
—
—
Коля.
вмешался
—
Это ошибка.
Тетю ж Липу
нем-
опять
.
сиделД
Он
сирота?
он
папа, я сирота,
убили.
цы
маленький, бледный,
голубыми
жилками,
ной жизни.
В интернате
внимательно
и
сказали,
мне
—
что
фронте, ближайшие родственники
Я тут
нице на излечении.
личиком, тоненько разрисованным
следил за приключениями собственс
же
Коли убита,
мать
частью
тоже
договорилась
с
отец
погиб на
в боль-
погибли, частью
администрацией
и
взяла
его.
Тогда погиб
—
однофамилец мой,
я,
не
—
сказал
майор.
>
Рогальчук озабоченно
Ты
—
мама?
что,
оглянулась, что-то ища.
спросил ее мальчик.
—
-.
Сумочку.
—
Ты
—
опять
Исподлобья
ничего
не
взглянув
видишь, мама, сумочка же вот,
сына, майор пробарабанил
на
на
стуле.
пальцами
по
столу.
оскорбляло,
Его
ну,
—
Я
мальчик
сделать
вынула
Я считала,
человек
называет матерью
эту чужую женщиему замечание вслух.
сумочки паспорт и положила перед майором.
имею
право взять
сына
погибшего командира.
я работаю, я могу
воспитать
ребенка... Я сама
что
стеснялся
но он
Рогальчук
из
что
грамотный,
командира.
Голос ее был приятно негромок, и, вслушиваясь в него, Бражнев думал о той, которую
он уже
никогда не увидит, о той веселой,
тоже
немножко болезненной, но все же гораздо более сильной, чем эта женщина,
которая была его женой, его счастьем,
половиною его
сил
и
вдова
—
надежд.
С
ее
'
смертью
бесталаннее,
точно
Бражнев
вместе
бы гораздо меньше, недолговечнее,
терял и часть своего огромного, всегда
как
с нею
беспредельным будущего.
казавшегося
Соседка
становился
он
внесла
на
машинально
две ложки варенья,
В комнате
было
подносе две чашки чая и блюдечко с вареньем*.
придвинул к себе чашку и, только положив в нее
сообразил,
тихо.
что
не
то
делает.
По-видимому Рогальчук
,
уже кончила говорить,
•
жизнь
129
Эх ты, папа, папаі А еще взрослый!
И Коля, очень довольный,
поймал отца на ошибке, захлопал в ладоши.
Мама даст тебе! Вареньице надо всегда на хлеб мазать. Не знаешь?
Отец смущенно улыбнулся.
Чорт его, я отвык, как тут у вас... Ну, виноват, не буду. А сладкий чай ты выпей, Колька.
И опять неправда,
назидательно
возразил мальчик.
Я еще
кашу есть буду, а чай потом.
Вы меня, повидимому, не слушали,
задыхаясь, произнесла
Рогальчук.
Так вот, слушайте: Коля в такой же мере мой сын, как и
ваш. Он мюй по закону. Я усыновила его.
То есть как это усыновили? Ну, знаете...
Конечно, он Николай Бражнев. Но он внесен, в мой паспорт.
Майор встал, прошелся по комнате.
Вот, чорт его, положение! Что же мы будем! делать? А надо решать. И хорошо надо решить. Прежде
всего
спасибо вам, что спасли
малого, что полюбили его. Спасибо, что боретесь за него. Найди я его
беспризорным, куда мне с ним? Просто б беда!.. Ну, а что будем делать,
когда я вернусь с войны?
Об этом сейчас незачем думать,
твердо сказала Рогальчук.
Я
думаю, что и тогда мы решим дело так, чтобы ребенок не проиграл, а
выиграл.
Никогда не был мальчик так дорог отцу, как сейчас. В штопаной рубашонке, перешитой безусловно из старой блузки, он выглядел сейчас
очень озабоченным. Он понимал, что решалась
его
судьба, и, может
быть, боялся, что взрослые решат не так, как надо.
Майор вздохнул.
Зарабатываете-то ничего? Хватает на двоих?
Не жалуюсь.
Лицо Рогальчук немного успокоилось, посветлело.
А как у него с одежонкой? Туговато?
Все самое необходимое у него есть. Сейчас не до роскоши. Да он
—
—
что
—
—
—
—
—
■—
—
—
—
—
■—
—
—
—
—
—
—
—
не избалованный, серьезный.
По аттестату вы будете, конечно, теперь получать от
Военторгу прикрепиться. Сделаем. Карандашика нет
мальчик
—
до
к
Запишите-ка
—
таз,
—
—
—
на-
записала.
быть,
Может
вот
И
рукой?
полевую почтовую станцию.
мою
Рогальчук
меня.
под
вы
сейчас
хоть
умоетесь?
—
спросила
она.
—
Вот
вода.
Спасибо. Я
Нет, у
Мы
с
вас
меня
вообще
не
задерживаю?
ѵ
выходной.
кино
собрались,
Проводить
провожу,
мамой сегодня
в
—
сообщил Коля.
—
Пой-
дем вместе?
|
Не смогу,
Ехать надо.
—
Рогальчук
сынок.
вымылся до пояса.
но
просмотрел
а
в
кино
мне
некогда.
чтоб не стеснять майора, и он снял гимнастерку и
Потом взял со стола паспорт Рогальчук и внимательОна вернулась в комнату как раз тогда, когда он
вышла,
его.
читал.
Вы, значит, Зинаида Антоновна,
сказал
он,
слегка
смутивТак, культурно. А я, Василий Васильевич. Тридцати шести лет.
Надо же нам для порядка своими позывными обменяться. Как думаете?
—
шись.
—
9
—
•—
Пожалуй,
Д^и боевые
—
улыбнулась
она.
П.
130
Потом майор вытряс
ПАВЛЕНКО
вычистил
и
люлоидовый воротничок. Смахнул
гимнастерку, протер
с орденов.
платком
цел-
пыль
Ну, мне пора,
сказал он.
Они вышли втроем, держа сына за руки.
Высокий загорелый майор с двумя орденами обращал «а себя внимание всех встречных ребят. Они останавливались,
разинув рты. Коля шел
гордый, счастливый.
У остановки трамвая майор крепко обнял сына и долго целовал его
личико, шею и тонкие руки.
Люби Зинаиду Антоновну и слушайся ее,
сказал
он.
Кого
ты сказал?
переспросил сын.
Ну, маму... вот ее...
Я и так ее люблю. А ты?
Зинаида Антоновна побледнела, и вся фигура ее сделала невольное
движение в сторону.
г- Коля, милый,
залопотала
она,
ты попроси папу писать тебе.
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Папа, ты
Ладно. И
пиши нам.
—
Ладно?
ты, Коля. И слушайся, главное.
<
Мама тебе будет писать, а я там чего-нибудь тебе нарисую.
Идет. Спасибо... Ну, значит, так. До свидания, Зинаида Антоновна,
и он впервые за день открыто и просто поглядел ей в глаза.
А почему ты маму не поцелуешь? Меня целовал, а маму нет. Почему, папа?
Бражнев взял ее за плечи и осторожно коснулся губами ее лба.
Спасибо вам, родная, спасибо!
Оні вскочил на подножку трамвая и, хотя мест было много, долго не
входил внутрь вагона, а все смотрел назад, на худенькую неизвестную
женщину с" худеньким мальчиком рядом.
—
—
—
—
—
—
Виктор
Гг/еев
ВАСИЛИЙ ПАВЛОВИЧ
Есть на энском) заводе товарищ Василий Павлыч,
Уважаемая фигура, серьезнейший гражданин.
Недаром
Недаром
на
Газета
нем писала,
о
«доску
воспел
его
почета»
в
прозе
имя
попало,
его
проезжий
писатель
один.
рада.
достиженьям
его
И вот, от воздушной тряски в пути побледнев слегка,
На самолете «Дуглас» примчал из Москвы оператор
И снял Василия Павловича непосредственно у станка.
А через короткое время в кинотеатре- местном
В киножурнале показывали несколько сцен про него.
Был скромен Василий Павлыч. Но все-таки, знаете, лестно
Вдруг на экране театра увидеть себя самого.
Вышел он из столовой шагом уверенным, скорым.
Направился к кинотеатру, но вдруг
о позор и стыд!
На этот сеанс вечерний бездушные контролеры
Его, Василия Павловича, не захотели пустить.
•*!
В чем дело?!
вскричал он гневно.
К чему такие мученья?
Мною заплачены деньги, куплен законный билет.
Увы,
контролеры сказали,
на эти сеансы вечерние
Не допускаются дети моложе шестнадцати лет.
Ему же было пятнадцать. К тому же
еще не полных.
А видом он был невзрачен, четырнадцати не дашь,
Этакий худенький мальчик. В средней школе, я помню,
У нас таких называли попросту: карандаш.
И оттого ли, что серые глаза его загрустили,
Или узнав, что он хочет себя самого посмотреть,
'
—
—
—
—
—
.
—
—
—
—
—
/
ВИКТОР ГУСЕВ
Но контролеры смягчились и в зал его пропустили.
Он сел
и с экрана грянула военных мелодий медь.
Глядел на себя мальчишка, глядел задумчивым взором,
До слез ему захотелось, чтобы вот этот журнал
Где-нибудь там, на фронте, увидел отец, о котором
Вот уже восемь месяцев ан ничего не знал.
Глядел на экран мальчишка, нахохлившийся, упрямый,
Какой-то комок непослушный грудь его распирал.
Нет, никогда не увидит его на экране мама,
Убитая бомбой немецкой по дороге сюда, на Урал.
И все ему вдруг показалось диковинной, страшной сказкой,
В которой смешался с кровью недавно детства снег.
И стал в этот миг ребенком, маленьким мальчиком, Васькой
Товарищ Василий Павлович, уважаемый человек.
Так ему захотелось материнскую слышать песню,
Прижаться к кому-то родному и, может, всплакнуть и сказать,
Что батька не пишет долго, что в общежитии тесно,
Что вот ему бельишко некому постирать.
Но свет загорелся в зале, волшебная тень пропала.
Вновь на мгновенье белым стал экран и пустым.
Ну как, на себя поглядели, товарищ Василий Павлыч?
Сказал контролер, тот самый, что сперва его не пустил.
...Поднялся Василий Павлыч, спокойным и твердым шагом',
Как подобает, на улицу вышел, спокоен вполне.
Побегал с толпой ребятишек по кустикамі, по оврагам.
'
Лег
и отца и сражение
видел всю ночь во сне.
И повторял это имя мальчишескими губами.
Вставал над Уралом погожий, солнечный, светлый денек.
Отец его в это утро сражался в низовьях Кубани
И думал: где его мальчик, ^где Васька, его сынок?
Отца разлучила с сыном немецкая сила злая.
Лежал он в степи казачьей, под ливнем кубанским косым.
Сжимал рукой автомат он, оружье свое, не зная,
Что автомат ему сделал в тылу, на Урале, сын.
—
—
—
—
Николай
Тихонов
«Я ВСЕ ЖИВУ»
Это был первый случай,
Надо было выступить
своей
на
что
его
послали
небольшом
одном
представителем
собрании
и
от
завода.
рассказать
о
работе.
Я
умею говорить
сказал он серьезно.
ему.
Ты у нас передовой, ты коротенько
расскажи, как ти, работая по третьему разряду, выполняешь работу пятого, как слесарем) стал, ну, и еще что-нибудь.
Собрание было коротким.
Время военное,
говорил он солидно, как бывалый производственник, и даже вызвал улыбки у присутствующих,
когда сказал
басом:
Из старых рабочих на моем участке осталось только двое: я да
Степанова. Все на фронт ушли, или заболели, или померли, или эвакуированы. Степанова старше меня. Ей примерно девятнадцать-двадцать, а
—
—
не
Иди, иди!
—
—
отвечали
много,
—
—
—
—
мне
примерно пятнадцать-щесгнадцать...
Собрание
ему понравилось, потому что на нем выступали очень интересные люди, из которых каждый смог рассказать много любопытного
о своей профессии, о днях осады, о зиме, о пережитых опасностях.
Возвращаясь, он шел, слегка задумавшись, по набережной небольшой
реки; деревья уже были в зеленом уборе, набережная была чистая, как
вымытая, город ничем не напоминал мрачные зимние дни. Он сел на скамейку и с удовольствием) стал смотреть по сторонам.
Целую зиму ему некогда было думать о себе, а теперь собрание и
все, что он услышал тамі, вызвало в нем целый поток воспоминаний. Он
видел себя в родной деревне, видел сестру, шедшую с ведрами по дво-
НИКОЛАЙ
134
ТИХОНОВ
ру, видел братьев: одного, маленького, верхом на колхозной лошади;
другого в гимнастерке и в сапогах со шпорами
он пришел тогда из
армии. Теперь брат дерется с немцами. Из дому писем не пишут. Верно,
тоже работают на оборону, как он: днями и ночами. Вспомнились первые
месяцы в Ленинграде в ремесленном, потом слесарный цех, какимі он
его увидел в первый раз: с брызжущими металлическими стружками,
с
ворчаньем и стуком станков, с прохладой большого зала.
Все ему нравилось, все шло гладко, руки как будто понимали без его
указаний, как и что надо делать. Он обожал работу. Он даже с какішто изумлением смотрел, как выходят из-под его рук детали, сделанные
им. И то, что это было сделано именно им, наполняло его гордостью.
Он ни за что яе покинул бы завода, не уехал бы ни в деревню домой,
■как сделали его маленькие товарищи, ни переменил бы город.
Город
был такой огромяый, что каждый раз можно было увидеть новое, сколько бы в яем ни ходить. Затем он увидел его, как в каком-нибудь страшном кинофильме, когда началась
война и ночами горели дома, падали
бомбы, прожекторы освещали небо, непрерывно гремели зенитки. Он помогал вытаскивать
из-под развалин засыпанных обломками.
Это была
трудная и опасная работа. С ним работал и тот мастер, добрый Парфений Иванович, который прозвал его, Тимофея Скобелева, странным именем: «Я все живу».
Случилось это так. Парфений Иванович пришел в общежитие и говорил с ребятами об их жизни. На Тимофея находили припадки застенчивости, и он путал слова. Волнуясь, он на вопрос: «Ну, как живешь?»,
ответил не как хотел: «Я хорошо живу», а чего-то заробел, спутался и
сказал: «Я все живу». Все засмеялись. Потом они подружились с Парфением Ивановичем, и тот шутливо спрашивал, приходя в общежитие:
—
—
А
как
«Я
этот
все
живу»? Жив еще?
ему и тащили к нему Тимофея.
зеленой скамейке, напротив пышного весеннего сада, и
вспоминал.. Зимой кончился ток, завод стал.
Он таскал воду в бочках
между сугробами, ел хрен в столовой, спал под полушубкомі, разбирал
старые деревянные дома ца дрова. Потом завод снова заработал, стал,
как повелось говорить, делать «секреты»
для фронта. Как Тимофей выжил, он сам не знал. Было и холодно и голодно, но он терпел
все
отлично и, когда пахнуло первым весенним теплом, ожил совсем.
Ну как?
спрашивал его в ту зиму, видя Тимофея обычно с топором в руках, Парфений Иванович, закутанный до глаз шарфомі.
Все
—
Он
Жив,
—
сидел
отвечали
на
—
—
—
живешь,
брат?
Все
лается?
—
—
живу,
Терпи,
отвечал
он
простуженным голоеомі
—
А
что
мне
де-
казак, атаманом
будешьі
говорил Парфений Иванович.
не атаманом,
а он стал
самым
умелым
рабочим слецеха, и у него уже были подручные.
Атаманом
сарного
—
—
—
Все это вспомнилось Тимофею как-то сразу, пока он сидел на зеленой скамейке. Он устал от мыслей, от их множества и пестроты. Он перестал думать и стал смотреть
на
деревья, на речку, на прохожих.
Жизнь была странной. Он посмотрел на себя. Чисто одетый, опрятный,
аккуратно работающий, не считаясь со временем!, иногда по два дня не
оставляющий цеха, он чувствовал себя счастливым. Но ведь в нескольких километрах от города сидели немцы, в воздухе гудели сторожевые
самолеты
или вдруг с непонятной быстротой
начинали
сыпаться
снаряды...
і
«Я
Мимо
ловил
-
него
рыбу. Он
ВСЕ
ЖИВУ»
!ЗВ
люди, какой-то
проходили по-весеннему одетые
стал смотреть
на мальчика.
мальчик
Мальчик был худой, остроносый, в серой куртке. Тимюфей сначала
рассеянно следил за этим рыболовом, но потом, когда мальчик встал и,
взяв удочку на плечо, посвистывая,
пошел к зеленой скамейке,
Тимофея
словно что-то
толкнуло в бок. По мере того как мальчик подходил ближе к нему, Тимофей все яснее видел на его щеке
коричневое большое
пятно, как будто на щеке его застыл большой кофейный натек.
Когда мальчик поровнялся с ним, Тимофей окликнул его:
Эй, паренек, погоди минуточку!
Мальчик обернулся, оглядел Тимофея с головы до ног и сказал:
Чего тебе?
Присядь-ка на минутку,
сказал Тимофей,
если не торопишься.
Я не тороплюсь,
ответил мальчик и сел на скамейку.
Тимофей молча разглядывал его. И мальчику это надоело.
Что я тебе, картина?
сказал он.
Или говори что-нибудь, или
—
—
—
—
—
я
—
—
—
—
—
)
пойду...
—
быстрый какой!
Вот
—
сказал
Тимюфей.
—
А
я
вот
медленно
ду-
маю.
А ты думай быстрее.
Мальчик засмеялся, и тогда
—
Слышь,
Тимофей спросил:
зимой жил?
Где жил?
Мальчик свистнул.
Там сейчас ни одна крыса не
живет.
Наш дом разбомбили вчистую. Меня самого чуть не пришибло.
Вот-вот, это я и спрашиваю,
сказал радостно Тимофей.
Дом
с балконами, четырехэтажный,
на углу вон там..,
Правильно. А что, ты тоже там жил? Или кого оттуда знаешь?
—
где
а
—
ты
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
да
не
—
—
—
—
Я
там'
не
жил,
—
Шура Никитин.
А скажи, Шура,
Мать
померла,
что
отец
знаю, куда
и как,
А
тебе?
сколько
Пятнадцать
Тимофей.
сказал
—
А
как
сейчас делаешь-то,
ты
мобилизован,
я
тебя зовут?
учишься или что?
Работать хочу,
у тетки живу.
мал я..,
будет.
Чего мал? Ничего не мал! Хочешь*, устрою тебя?
Ты?
спросил недоверчиво Шура, во все глаза рассматривая
—
Ти-
мофея.
Ну а кто же!
сказал гордо Тимофей.
напишу к одному человечку.
А ты кто сам-то?
Я, брат, слесарь, и ты будешь слесарем.
Ты из зимы-то вылез ничего?
—
—
—
Я тебе
сейчас
записку
смотри
на лета.
—
—
—
—
Теперь
не
Ничего, как тепло стало
бегу, и ноги не ватные...
То-то, значит будешь работать. Ты завод у моста знаешь?
—
Знаю.
Вот там я и работаю. Сейчас я напишу тебе записку.
Он вынул записную книжку, которой очень гордился, послюнил карандаш и написал крупными прямыми буквами: «Милый Парфений Иванович. Надо устроить ко мве Шуру Никитина. Я все вам расскажу,
почему. А он тоже расскажет».
Он передал записку Шуре, и тот сказал удивленно:
Как это ты подписался: «Я все живу»! Что это такое?
Это для секрета. У нас с Парфением Ивановичем свой секрет. Не
—
—
"
—
—
'
НИКОЛАИ
136
ТИХОНОВ
бойся, не подведу. Я тебе расскажу. Только, смотри, обязательно! Придешь? Не обманешь?
А что мне обманывать? Конечно, приду. Меня отец немного сле—
сарному учил. А ты мне скажи: почему меня остановил? Ты меня знаешь, что ли?
Немного знаю,
сказал, вдруг смущаясь, Тимофей.
Я туг живу недалеко, много раз видел...
И ты мне что-то знаком, ей-богу знаком,
сказал Шура,
а вот
не припомню. У меня, знаешь, после того как засыпало в доме, голова
болит часто. А тебя я где-то видел, правда, правда...
Да, наверно видел,
сказал уклончиво Тимофей.
Близко друг
от друга живем, так как не видеть? Так приходи, смотри!..
Тимофей рассказал ему, где найти Парфения Ивановича.
Приду,
сказал Шура прощаясь,
взмахнул удочкой и пошел по
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
набережной.
Тимофей
никак не мог
понять, почему он не
В первую минуту он усомнился, тот ли
это мальчик, но имя и пятно на щеке подтвердили, что это тот.
В одну зимнюю ночь, когда особенно свирепо падали бомбы с темного, закрытого тяжелыми снежными тучами неба, команду, где работал
Тимофей, вызвали к дому, который только что обвалился. Бомба попала
в самую
середину, и теперь в темноте чернел какой-то фантастический
остов со многими перепутанными железными балками, и люди с фонарями рылись в грудах мусора, искали засыпанных.
Сначала Тимофей работал наверху завала,
но
потом его
позвали
вниз, и комиссар штаба района, внимательно посмотрев на него при свете «летучей мыши», спросил, решится ли он отрыть заваленного в нижнем этаже
мальчика. Они подошли к черной дыре, откуда был слышен
далекий слабый голос. Взрослому лаз был слишком узок. Тимофей надел
каску, взял пилу-ножовку, молоток, зубило, топор и карманный электрический фонарь.
Он полез в дыру. Он твердо знал, что вернется с мальчиком, но для
оставшихся
это было вопросом. Завал стал
оседать. Комиссар приказал
прекратить верхние работы, и люди столпились внизу, возле лаза, по
которому отправился на поиск Тимофей. Они ходили перед лазом, снег
скрипел под их ногами, они переговаривались тихими голосами, и только комиссар с фонарем время от времени кричал в дыру, окликая Тимо-
открылся
фея.
Три
я
по узкому проходу, обдираясь
острые кирпичи. Он дополз до мальчика', лежа на спине, разобрал над ним кирпичи, освободил ему руку,
дал ему фляжку с водой. Сил у Тимофея больше не осталось. Он посветил фонариком вокруг себя, чтобы точнее запомнить
местоположение
и
все приметы, и пустился в обратный путь. Когда он выбрался из завала,
он был мокрый от пота, как крыса под дождем.
Он отдышался и снова полез отрывать мальчика. Так он работал еще
шесть часов. И он отрыл мальчика. Когда он снова появился
на
краю
лаза, выволакивая за собой спасенного, он не мог сказать ни слова от
изнеможения. Он только слушал, как гудели вокруг
люди, как кто-то
сказал, хлопая его по плечу:
А и силен ты, батюшка! Молодец!
Он слышал, что мальчика называют Шурой Никитиным. Он набрался
сил подойти к нему только тогда, когда его уже положили на носилки,
о
часа
шаг
за
шагом полз
поломанную проволоку, гвозди
—
1
смотрел ему вслед
ему с самого начала.
Тимофей
и
—
Присядь-ка
на
минутку,
~* сказал
Тимофей,
—
если
не
торопишься.
НИКОЛАИ
138
ТИХОНОВ
чтобы увезти в больницу, и при свете фонаря он увидел бледное лицо с
большим кофейным пятном на щеке. Только это он и запомнил. Надо
было продолжать работу
имелись другие, еще не извлеченные из-под
обломков. И уже мельком Тимюфей. увидел сквозь пролом в стене, как
санитарный автомобиль завернул за угол дома и скрылся из виду.
И сегодня здоровый Шура Никитин прошел мимо него с удочкой.
—
Тимофей не мог не остановить его.
...Прошло несколько дней. Во время перерыва
контору цеха. Едва переступив порог,
с толстой самокруткой в зубах.
он
заметил
Тимофея позвали в
Парфения Ивановича
При
виде Тимофея тот широко улыбнулся и сказал:
живешь, старина! Принимай пополнение.
Позади него, прикрываясь его широкой спиной, стоял
—
тин.
Все
Тимюфей отлично его видел.
Спасибо, Парфений Иванович,
—
—
сказал
Тимофей.
верно. Поцолнение приму.
И тут же при людях, наполнявших контору, Шура
А
Скобелев, который
—
Шура
Ники-
Я
живу,
все
сказал:
меня
от
смерти
слово! Тогда видел тебя в
потемках, а потом мы с тобой так изменились с зимы-то. Ты вот узнал
меня, а я нет. Как вот ты меня на улице узнал?
Но Тимофею было стыдно сказать, что узнал он егй по кофейному
пятну на щеке. Он застеснялся, что-то пробормотал в ответ и пошел из
цеховой конторы. За ним шли Шура и Парфений Иванович.
И, когда они вошли в цех и перед ними раскрылся прохладный светлый зал, наполненный отсветами станков
и
блестками
металлических
стружек, Тимофей сказал Шуре:
Что было, то прошло. ! А вот тут, брат, уж мы поработаем
вдвоемі!
И он жестом хозяина и мастера
положил
свою
маленькую
крепкую руку на холодную сталь станка.
—
что
спас? Я ведь
—
—
скрыл,
тебя не узнал.
же
ты
что
ты
Прости,
честное
/
Арк. Лулешов
КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ
Молча
стоял
Снова
пытали
Конца
он.
—
ни
нет
слова
допросу.
в
ответ.
Немец-жандарм,
докурив папиросу,
Подал ему комсомольский билет.
Вот и билет твой,
с усмешкой сказал
И от него на глазах у людей
Ты откажись; остановка за малым,
Жить остаешься, ведь жизнь-то милей!
—
он,
—
—
Что
нем
в
Книжку
—
Нет,
Пусть
—
корысти? А
сожги
—
не
не сожгу,
лучше пуля
день-то
осудит
—
как
комсомолец
сердце
мме
Не соглашаешься?
светел!
народ.
Очень
ответил,
сожжет.
жалею.
Брось ее в прорубь. Какая беда!
Нет, лучше сам от воды онемею,
Нет, я не брошу билет никогда.
—
Ладно. По-твоему будет.
На этом
Длинный и скучный окончен допрос,
—
—
И паренька с
Гонят босого
билетом>
лютый мороз.
комсомольским
г
на
ѵ
Там он, облитый -студеной водою,
К сердцу билет комсомольский прижал,
Словно билет под струейледяною
Сердцу
Так
и
Долго
его
стоял
по
остывать
он
телу
—
не
горя,
стекала
давал.
не
вода.
сгорая,
—
—
АРКАДИИ КУЛЕШОВ
ю
Так
остался
и
Будто
из
у сарая,
отлитый льда.
стоять
чистого
Так и стоит он, смеясь над врагами,
К сердцу прижав комсомольский билет,
И не прощается
И простоит еще
Но
Но
корой
не
с
нами, с друзьями,
тысячу лет,
ледяною
покрытый,
облитый водой ледяной
не
—
Бронзой окованный, солнцемі облитый,
Будет он вечно стоять, как живой.
Перевод
с
белорусского М. Метровых.
БАЛЛАДА О ЧЕТЫРЕХ ЗАЛОЖНИКАХ
От большой дороги в сторонке
Их ведут четырех из до«іу.
Лет четырнадцать старшей девчонке,
Третий год пареньку меньшому.
Вместе с ними в подвал холодный
Гонят тетку, сестру Миная.
А Минай
это батька их родный,
Батька родный,
—
Мститель народный.
Пишут
О
его
немцы о нем) в
газетах,!
отряде,
Бригаде
И приказы
в
Порасклеили
Со столбов,
былых сельсоветах
страха ради.
со
стен
Угрожают Минаю
Должен
он
Явиться,
Сдаться
в
на
светлицах
напасти:
покориться,
руки немецкой власти.
И висят те приказы всюду
На Минаевой хате и клети:
Коль не сдастся
расстреляны
На рассвете
\
—
—
Заложники-дети.
И
в
подвале дети
Миная
Ожидают смертного
С
ними вместе
Скорбной
тетка
лаской
часа.
родная
лучатся.
глаза
—
будут
БАЛЛАДА
О
ЧЕТЫРЕХ
ЗАЛОЖНИКАХ
Мальчик спрашивает у тетки,
Все он хочет узнать, проверить:
Почему
Почему
на
решетки?
двери?
окнах
часовые
у
і
Скоро ль
Скоро,
батька
■—
Поведет
Поведет
По
—
нас
на
ними?
ему,
полями родными,
придет
тетка
в
за
ответ
—
скоро
волю
полю...
Что же нет его? Ночь коротка,
Часовые у двери стучатся.
Спи, усни,
утешает тетка
В ожиданьи смертного часа.
—
—
—
А когда задремал он, детям
Тетка правду сказала
не скрыла.
Лишь малыш не узнал, что с рассветом
—
Ожидает
их
всех
могила.
Вы, смотритеі ему не скажите,
Наставляет
Детей Миная.
Снится мальчику тропка в жите,
—
Тропка
к
дому,
К селу родному.
Сын
Это
сне
во
беспокойно дышит
—
снится
Теміница
Сыну.
Тут
—
и
мюкрые стены и мыши.
Ты забыл нас, отец... покинул.
Может, ты заблудился где-то
Немцы слева, а волки справа?
Спи,
Отец не придет, на это
—
—
Нет ему отцовского права.
Нѳчь проходит,
Солнце
всходит.
Жаворонки
запели
в
поле.
Вот солдаты
Ведут куда-то.
Мальчик рад и солнцу
и воле.
У глухой стены остановка.
Взял на мушку солдат ребенка.
—
111
142
АРКАДИЙ
КУЛЕШОВ
Выстрел...
Сникла льняная головка,
И прижалась к груди ручонка.
Вновь солдат пистолет поднимает,
На стене
заложников тени.
Вот и все.
—
Перед батькой Минаем
Встаньте, все отцы, на
Перевод
о
колени.
белорусскою
Н. Рыленн
В.
Еаеерип
ПОЯС
Немцы
себя руины,
сказал мой друг, капитан
по улицамі разбитых городов, я думаю не об этих камнях,
которые были домами. Новые великолепные
дома станут на месте прежних. Взгляните, с какой
энергией, с какой
страстью работают наши люди в Харькове, Орле, Ростове. Я думаю о
людях. Вот где я вижу потери глубокие, невозвратимые. Кажется,
я рассказывал вам историю профессора Снежкова?
Нет.
Это был известный на юге ученый-бактериолог. Разумеется,
я
ничего не понимаю в этой науке, но было известно, что он работает
в
области невидимых микробов, то есть невидимых даже под микроскопом. Целый мир незримых существ
был открыт им, и он чувствовал себя в этом мире полным хозяином. Недаром я слышал однажды, как в
обществе врачей его называли гениальным ученым, Он был знаменит, и
у него была внешность знаменитого человека. Вот моя рука,
капитан
показал свою широкую, крепкую руку,
она тонула в. его огромной лапе. Он был величествен со своей седой шевелюрой, с высоким лбом,
с
грозными взлетающими бровями. Человек свободного, открытого характера, он так и жил
широко и открыто. Студенты обожали его.
Он был болен, когда немцы заняли город, и не успел уехать. Не
прошло и недели, как легковая машина остановилась у его дома и кажой-то человек в штатском поднялся по лестнице и на хорошем русском
языке спросил, не может ли он видеть профессора
Снежкова.
—
медицинской
оставляют
службы,
—
после
—
но, проходя
—
—
—
—
—
В.
144
КАВЕРИН
Разговор был- краткий. Через
позвал
старую
тетушку,
полчаса
жившую в
машина
уехала,
профессор
а
доме.
он,
немцы спрашивают,
его
Вот, Мария Петровна,
сказал
не хочу
переехать в Берлин. Обещают полмира я лучший бактериологический институт впридачу. Как вы на это смотрите? А?
Тетушка только перекрестилась.
Не нравится,
с удовольствием
отметил профессор.
А теперь
вот что я вас попрошу: сшейте-ка
мне пояс.
Какой пояс?
'
Сейчас я его вам нарисую, голубчик.
И на клочке бумаги профессор нарисовал пояс с множеством маленьких круглых карманчиков,' напоминающих газыри на черкеске.
Он сам уложил заплечный мешок. Едва стемнело, он прошел в свою
лабораторию. Он отобрал пробирки с ценнейшими культурами микробов
и вложил их в пояс. Не знаю, что это были за культуры.
Знаю только,
что над некоторыми из них он работал несколько лет и был близок к
открытию, которое должно было навсегда избавить человечество
от
эпидемий одной злейшей болезни.
Вернувшись, он с помощью тетушки надел на себя этот пояс.
Я у немцев отпросился подумать,
сказал он ей.
И завтра в
полдень обещан ответ. Приедут, объявите, что больной, лежу в припадке. Ну, а ворвутся, ничего не поделаешь. Скажите, что просил кланять—
—
ли
—
я
—
—
—
—
—
—
—
—
ся, не поминать лихом.
Поздней ночью он вышел из дому. План у него был простой
скрыться на время в одной деревенской семье, а потомі найти партиз.ін,
переправить с ними драгоценный пояс через линию фронта.
Недалеко ушел он за ночь. Недавняя сердечная слабость давала себя знать, да и не в тех он был годах, чтобы шагать с мешком за плечами по дорогам. С зарей он залег в пшенице, я какой прекрасной показалась ему эта зеленая, с капельками росы на усиках молодая пшеница...
Уверенность в том, что все будет прекрасно, что не попадет в немецкие лапы его труд, вдруг овладела им. Одно было плохо: всю жизнь он
спал на правом боку, теперь он должен был постараться
уснуть на спине. И он уснул «а спине, глядя в розовеющее откуда-то
издалека высо-
—
кое
небо.
На другую
подошел к знакомой деревне. Он не нашел ее.
торчали здесь и там, указывая места, где прежде
находились избы. Деревня была сожжена и, как видно, недавно, потому
что дымок еще пробивался кое-где среди
обугленных бревен. Нужно
было двигаться дальше. Куда?
Вот когда началось его путешествие. Тысячи опасностей лежали на
его пути, но он шел от вечерней зари до утра
на восток, где была его
Почернелые
ночь
он
стояки
—
жизнь.
Он шел, и одежда, в которой он покинул свой дом, постепенно превращалась в тряпье. Пыль набилась в его седую гриву. В одной деревне
он променял свои изношенные ботинки на лапти, в другой
пиджак ча
заплатанную толстовку. У него отросла борода, косматая, седая, взгляд
из-под насупленных бровей стал укоряющим, грозным, и когда, стуча
палкой, он появлялся на деревенской улице, старухи робели и крести—
лись.
Хотите верьте, хотите нет
обозные солдаты задержали
немчик, нервный, с усиками,
—
его
но и немцы
и
отвели
налетел
на
боялись его. В
к
коменданту.
него
—
и
осекся,
селе
Мягкое
Остренький
когда
старик
пояс
поднял на
него
спокойные
145
страшные
и
т
своемі
равнодушном'
покое
глаза.
Какой
экземпляр!
сказал
комендант
другому
немчику
в
очках.
Бегите за вашим аппаратом, Вилли! Русский нищий! Любая газета охотно напечатает
подобное фото.
Они сняли его, и единственный в своем роде портрет известного
—
—
—
ученого появился в фашистских газетах как новое доказательство дикости и бедности русских.
Убедившись, что перед ними профессиональный нищий, немцы отпустили его. В другой раз мотоциклист, у которого отчаянно фыркала, но
не трогалась
с места
машина, подозвал его свистом, как собаку. Профессор подошел. Очевидно, наружность его показалась подозрительной
солдату. Не слезая с машины, он дернул его за бороду.
Сам бог,
сказал
он, захохотав, и, уверившись, что борода настоящая,
приказал профессору подтолкнуть мотоциклет. Через минуту
—
—
машина
исчезла
в
пыли.
Уже кончилась стенная полоса с ее зеленым простором без конца и
края. Уже пошли леса. Орел был недалеко. Теперь, просыпаясь, профессор вставал с трудом, немела спина. Ноги давно были разбиты в кровь,
сердце болело, и боль была плохая, с отдачей в левую руку. Как-то он
присел у ручья и очнулся от холода, от странного чувства, как будто
кто-то
ледяной рукой давит, разжимает его глаза. Он лежал головой в
ручье
должно быть, упал, потеряв сознание.
Как случилось, что при падении не разбились его пробирки, этого он
и сам не мог объяснить. Но пояс, пропитанный пбтом, замучивший его
драгоценный пояс был цел
недаром тетушка простегала карманчикигазыри ватином.
Плох стал...
сказал он себе поднимаясь.
И вот наступил день, когда он почувствовал, что кончается его путь:
Он испугался. Но не оттого испугался он, что останется лежать в глухом лесу со вздернутой седой бородой. И не оттого, что никто не закроет его глаза, видевшие так много. Он испугался, что вместе с ним
пропадет его труд, который был нужен людям.
Не скрываясь более, он днем зашел в большое село. Он узнал, что
здесь сохранилась больница и что докторша хотя сама больна, но принимает больных.
Здравствуйте, доктор,
сказал он, дождавшись
своей очереди и
войдя в комнату, где сидела худенькая женщина в белом халате.
—
—
—
—
—
—
—
—
Здравствуй, дедушка! Откуда?
Издалека,
сказал профессор
—
дело, доктор. Я вас
Дело в том, что...
Вечером, умытый
не
знаю,
но
вы
причесанный,
и
—
сел.
—
русская
У
и
меня к
вам
секретное
врач, этого достаточно.
он сидел в чистой избе с вышитыми
рассказывал, рассказывал без конца. Перед
ним стояла тарелка
с жареным картофелем,
и то,
что
можно
и
даже
нужно было брать этот картофель вилкой, казалось ему странным сном,
который может исчезнуть в любую минуту.
Решено было, что он останется у доктора Клитиной на несколько
дней. Это было рискованно: немцы присматривались к ней, и подлец
староста не раз подъезжал к ней с разговорами. Больные видели, как
профессор прошел к ней, как она проводила его к себе домой из больницы. Но делать было нечего
разве что оставить у нее пояс и уйти.
При первой опасности так решено было сделать.
полотенцами
на
и
стенах
и
—
30
Дни боевые
В. КАВЕРИН
146
Он проснулся ночью в чулане и несколько минут лежал, не открывая
и сонно прислушиваясь к тому, что разбудило его. Это был шорох,
шопот где-то очень близко, за стеной,
на дворе. Чулан был дощатый, в
пристройке, и ему показалось, что слабый свет мелькнул между рассохглаз
шихся
досок.
Он приподнялся на локте. Потом встал. Негромко постучали в окно.
Полоска света появилась под дверью. Хозяйка, держа свечу, вышла в
сени. Она спросила:
Кто там?
И, прежде чем со двора успели ответить, он понял, что пришли за
ним. Не торопясь, он снял пояс. Отодвинув сложенную
в углу рухлядь,
он осторожно
положил пояс на пол, загородил его сломанными козлами
и завалил всем, что попалось под руку. Потомі вышел.
Что было потом, он помнил неодинаково ясно, хотя находился, как
ему казалось, в полном сознании. Его повели куда-то, он споткнулся,
упал и сразу стал вставать, потому что на земше его били ногами. Какие-то мешки стояли в избе, где сидел комендант, должно быть прежде
здесь помещалось сельпо. Комендант почему-то приказал
раздеть его,
и он долго стоял голый, стараясь справиться
с болью, которая все отдавала от сердца в левую руку. Но вот он очнулся. Немцы
кричали на
него, громко переговаривались.
Он послушал и вдруг заговорил сам
—
на
немецком
языке.
Чем вы грозите мне?
с презрением спросил профессор.
Вот я
перед вами, голый человек,
и ничто передо мной все ваши танки и пушки. Потому что я
мысль человеческая.
Я
Россия. Убить вы
хотите меня, немцы? Руки коротки. И убьете, да не убьете. Я плюю на
вас, дураки.
Он не плюнул, а гадливо выпустил на пол слюну.
—
—
стою
—
—
—
Заподозрив
в
нем
—
видного
деятеля
партизанского
движения,
немцы
отправили его в Орел. Три месяца он пролежал в грязном подвале среди
других умирающих русских. Там мы и нашли его. Он был еще жив, когда мы подняли его из подвала и на руках отнесли в больницу. Первое,
что он сказал, придя в себя,
это было название
села,
в
котором он
оставил свой пояс. И пояс был найден и с нарочным доставлен к нему.
Он умер второго сентября, оставив своим ученикам подробные указания о том, в каком направлении нужно
продолжать
работу. Второго
сентября
когда-нибудь все академики мира будут отмечать эту дату!
Перед смертью он рассказал то, что вы услышали от меня. Я не прибавил ни слова...
Я часто вспоминаю о нем,
закончил капитан.
И он
представляется мне не тем уважаемым всеми, почтенным, красивым старым профессором, каким я знавал его до войны. Нет, я вижу его в лаптях, в посконной рубахе,
с
развевающейся седой бородой. Вот он
шагает по дороге, стуча
палкой, глядя вперед из-под насупленных кос—
—
—
матых
бровей...
—
Анатолий
Софронов
ГОРОБВЦ
Вызывает командир
полка
штабу казака.
И приходит тот в крестьянский
Для беседы
к
двор.
Здравствуй,
говорит ему майор.
Руку жмет гвардейцу командир.
Фронт тебя за доблесть наградил,
Орден боевого знамени к лицу
Казаку-гвардейцу Горобцу.
Ты кубанец?
Не кубанец,, я
донской,
Из станицы из придонской, из Чирской,
—
—
—
1
—
Отвечает,
И
не
—
дать
майор
ему ответ:
делать, а что
Что ты можешь
На войне?
—
Конечно,
на
А в «гражданке» для чего
И садятся оба на крыльце.
Автомат висит на Горобце.
ты
Подбирает Горобец ножны,
Расправляет синие штаны,
спичку белым огоньком.
!
нет?
войне.
ж
Угощает командира табаком,
Зажигает
—
положено, казак
что еще сказать.
как
знает,
Просит
—
—
мне?..
—.
АНАТОЛИИ
148
СОФРОНОВ
Что могу я делать на войне?
Что прикажут командиры мне.
Я в разведку дальнюю хожу,
На снегу январском не дрожу.
На снегу морозном), на ветру
День и ночь рубаю немчуру;
Каждого для смерти берегу.
Что прикажут делать
я могу.
Ну, а не прикажут? Что тогда?
Не прикажут? Тоже не беда.
Я привык и к тропкам и лесам.
Не прикажут
догадаюсь сам.
...Так сидят и курят на крыльце.
Автомат висит на Горобце.
Вьется тонкий синенький дымок,
Снег ложится хлопьями у ног.
Хорошо, товарищ,
говорит майор,
Что не 'Можешь делать, не сказал ты до
—
—
—
—
—
—
—
—
Видя,
что
беседе
не
—
сих
пор...
конец,
Отвечает командиру Горобец:
Не могу... а вот что не могу:
Не могу обиды я прощать врагу...
Не могу, где б ни было, не петь,
Не могу без пользы умереть.
...Поднимается майор с крыльца,
Взор не сводит нежный с Горобца.
Ты сегодня в тыл опять пойдешь
И деревню Гуково возьмешь.
В помощь я даю тебе троих,
Самых что ни лучших, боевых.
Так возьмешь?
глядит в глаза ему.
Отвечает Горобец:
—
—
—
—
—
Возьму!
ДУБОК Я ГРАЧЕВ
В отделение'
Прибыл
с
ефрейтора Дубка
пополненьем
новичок...
ефрейтор новичка:
Как твоя фамилия?
И спросил
—
—
—
Ты вблизи фашиста
Грачев.
видал?
не
Не
—
—
Ты
в
него с винтовки
не
—
Так,
сказал
Слышишь, ветер
—
—
Дубок,
воет
во
—
ложись
степи...
Лег Грачев на землю и уснул,
Под себя шинельку подвернул.
Спал Грачев, дремал ли, или нет,
Только видит он
уже рассвет;
—
видал.
стрелял?
—
и
Не стрелял
спи,
—
ДУБОК И ГРАЧЕВ
По-над степью солнца ободок..:
Ходит между вербами Дубок,
Говорит Грачеву:
Ну, вставай! Подъем.
Нынче в бой за хутор мы пойдем'.
Ты свою винтовку осмотри,
Оружейным маслом ты ее протри.
...Час атаки скоро настает
Отделенье в бой меж вербами идет.
Впереди за речкой
хуторок,
И к нему ведет товарищей Дубок.
Травы под нотами шелестят,
Пули по-змеиному свистят.
—
—
—
—
Вдруг ефрейтор видит: новичок,
Будто в лихорадке, занемог.
Кланяется
Будто
пулям
жнет
ходу,
на
лебеду.
поле
на
Свистнет пуля
голову нагнет
И другую пулю вслед за первой ждет.
И тогда бежит к нему Дубок.
Эй,
кричит он,
не робей, дружок!
Ты к земше былинкою не гнись,
Ты свистящей пули не боись.
Просвистела
чорт ее найдет,
—
—
—
—
—
Просвистела
—
значит,
убьет.
не
Убивает та, что не слыхать.
А ее чего же среди поля ждать
Может, пролетела где она давно,
Ты ж ее не слышишь все равно.
Ну, давай,
махнул рукой Дубок,
Побежал за ним по травам новичок:
Мины засвистели
лег
Дубок,
—
—
—
ним, за кочкой,
новичок.
Встал Дубок '~і- поднялся новичок...
Бей германца! Так его, браток!
...Вот и хаты, вот и хуторок.
Посмотрел Дубок, а где же новичок?
Видит
немца колет на возах:
Рядом
с
—
—
—
—
—
Ну, давай... давай... Входи, браток,
в
Рушит
Сразу
азарт!
—
приклад,
русский бьет солдат...
Что там покололи немца в хуторке,
Что там потопили германов в реке!
Сколько раз считали
всех не перечтешь,
Те, что под водою,
чорта их найдешь...
немца
видно
на
землю
—
—
—
...Немец пулей
новичка
ожег,
—
Перевязывал Грачева сам Дубок.
Перевязывая, он его спросил:
Ты до фронта в обученье был?
—
—
—
Как
вести
себя
в
бою,
ты
Был.
изучил?
—
—
А
чего
же
пулям
ты
поклоны
бил?
Изучил.
АНАТОЛИИ
160
—
—
Как услышал пули,
все
забыл.
А теперь?
—
—
—
СОФРОНОВ
Что
Теперь наоборот...
другому скажешь,
коли
к
нам»
Я скажу: «Ты к земле былинкою
Ты свистящей пули не боись.
Просвистела
чорт ее найдет,
придет?
не
—
Просвистела
—
значит,
не
убьет.
Убивает та, что не слыхать,
А ее чего же среди поля ждать,
Может, пролетела где она давно,
Ты ж ее не слышишь все равно».
Правильно,
сказал
ему Дубок,
Ты боец теперь, не новичок!
—
—
—
—
гнись,
Андрей Платонов
ЧЕРЕЗ
РЕКУ
РАССКАЗ ПЕХОТИНЦА
верхнему Днепру. Шли мы напрямую
но обходить те поля далеко
было, потеря же времени нам не разрешалась.
Впереди нас разведкой
шли минеры и давали нам направление, а -все-таки итти так было мало
удобно, и к вечеру мы уморились от своей осторожности. На ночь мы
стали на постой в деревне Замошье; тамі осталось
всего четыре двора,
а прочие хаты все сгорели дотла.
Замошье, помню, расположено было на доброй земле; хаты стояли
на возвышенности,
но не крутой, а на отлогой, и оттуда
был виден
людям весь мир, где они жили. Суходольные луга- зачинались внизу
Мы
по
шли- из
полям,
где
резерва
маршем
немцы посадили
к
мины,
потом обращались
Днепра-реки, верст на
у той возвышенности,
в
поемные
я
уходили ровным
десять или более, и от ровности той земли и большой дальности ее
на взгляд казалось,
что пойма
восходит вдалеке к небу и Днепр светит выше земли. Сладких кормоместом
до
самого
трав там' рожается, сколько скотина поест, и в зиму можно готокормов на любое поголовье, сколько хватит крестьянского усердия. И самая поздняя отава, я слышал, там тоже не кислой бывает,
значит, там почва хорошо умеет
солнце
беречь. Но тогда, хоть уж
октябрь месяц был, весь травостой на лугах цельным стоял
народ
обезлюдел, и мины в траве смертью лежали.
«
Я с прочими бойцами стал на ночлег в крайней хате, что целая
была, а еще три целых хаты были подалее. Мы поместились в сенях на
помостях, и тут же, в
сенях, за
дощатой обмазанной стеною была
закутка для коровы. В хате помещалось
семейство — женщина-крестьянка, красноармейская
вдовица с четырьмя малыми детьми. Муж ее
скончался
от ранения еще
по началу войны. Женщине что же дальше
делать, раз четверо детей при ней, надо выхаживать их. Все дыхание
у нее было при корове
без коровы ей о детьми погибель. Женщина
вых
вить
—
—
-
—
АНДРЕИ
152
ПЛАТОНОВ
ум способна, не старая еще, и
А тут явились немцы. Что делать
была
на
стала
она 1 жить
цах;
—
живет
одной своей
она
неудобно,
живет
Погоревал
хозяйке
на
при немкак
будто постоянно находится при смерти.
думаю, какая беда была и как хорошо, что мы
наступали и вдовицу из беды этой выручили.
і
...Из Замошья мы вышли еще затемио. Жалко мне было оставлять
опять на сиротство
без хозяина двор вдовицы, да с неприятелем надо
было управляться.
Чуть только светать начало, подошли мы к Днепру и притаились в
травостое, невдалеке от воды. Время уже осеннее, вода в реке серая,
неживая,
глядим
на
«ее— и у
нас
загодя сердце зябнет.
Поперек
Днепра тут метров более ста будет и место глубокое, а на правом берегу круча отвесом стоит, туда нам и надо выходить было. Я думаюсоображаю и вижу правильно, что нам как раз здесь переправу нужно
делать. Выше и ниже по течению міеста для переправы удобнее и спокойнее будут
там река шире, значит глубина мельче, и правый берег
отложе, но там и немцы нас ждут: они все время стреляют контрольным огнем по тем речным местам', а покажись мы там
накроют пламенем, дыши тогда в промежутки... На
войне кто умией, тот думает
не по обыкновенному разуму: где пройти нельзя,, там и
есть
дорога,
где плохо
там хорошо.
,
Командиромі роты у нас был старший лейтенант Клевцов, хороший
человек и настоящий офицер, а сам тоже вышел
из рядовых
бойцов.
Когда у бойца есть офицер, солдат при нем как в семействе живет, он
воюет
себе и чувствует, что в деле рассудок есть, а в роте старший
человек
с общей заботой живет
офицер, он и тужит обо всех.
Травостой был хорош, но не век нам было в нем сидеть. Командир роты обошел наше расположение, проверил знание задачи отделениями и поговорил с нами понемногу. Мы заметили, он добрел на тело
в боях,
полнее становился,
у него богатое настроение духа делалось.
Значит, правда была, чтб он говорил.
Кто на войне за отечество,
говорил наші командир,
тот счастливый человек. Ты хлеб бывало в поле по волоску растишь, чтоб
семейство твое сыто было, чтоб государство стояло, и то доволен был.
А тут ты сразу от смерти весь народ спасаешь
от этого ведь сердцу
радость, и счастливей ты не будешь нигде, как в бою, и сто лет проживешь
не забудешь,
как был солдатом*.
Раз ты спас родину, это
все одно, что ты* вновь сотворил ее.
Наш командир рассудочный был офицер: все понимал, что внутри
и снаружи.
Переплывешь речку, Кузьма?
спросил он у меня
тогда
на
Днепре.
Ты как плаваешь-то?
] Переплыву, товарищ старший лейтенант,
отвечаю
я.
Плаваю
я плохо, а плыть надо
надобность большая.
Правильно,
оказал командир.
Не знаю, вышло ли так по плану и расчету наших командиров, или
по случаю погоды получилось, однако заволокло реку, землю и небо
туманом
как раз* тож нам и требовалось.
Настала ни тьма, ни свет, и
видно и неприглядно
такой туман ни прожектор, ни ракета, ничто
силе.
я
—
вот,
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
.
—
—
насквозь
не
Выждали
улыбается и
Пора,
—
возьмет.
приказа. Сам командир роты нам вблизи появился;
говорит нам:
товарищи бойцы, и на ту сторону Днепра! Впереди у
мы
он
нас
ЧЕТЕЗ
РЕКУ
133
подразделение
саперы врубят лаз на кручу... Не бойтесь
коміу холодно будет, пусть помнит: зато позади него всей нашей России тепло!..
И верно так! Вошли мы в воду и поплыли по силе-умению, и ничего
с нами особого
не стало;
сначала
только
охолодали, нагревшись
на
воздухе. А потом мы притерпелись к прохладе и от тяжести одежды
согреваться в работе начали. Но туман кругом садился на нас серой
гущей, ничего не видать было и глухо стало окрест, будто спокон века
и свет
не светил,
а все была муть. Плывемі мы, за бревна держимся,
автоматы не мочим: я его сберегу, он меня ч спасет.
Плывем мы далее
вперед, а того берега все нету. А уж по времени, по нашему терпению
пора бы тому берегу Днепра быть. Чувствуем>, что течение
вниз
нас
сносит, но мы стараемся упредить его, на что тоже во времени и силе
потеря идет, но мы терпим как следует. Возле метя Самошкин и Селифонов плывут, тоже люди из нашего отделения. Самошкин так чуть
спереди меня держится, и я по нему лавирую, а Селифонов маленько
отстает, он мне не примета. А тело уже стыть до костей
начинает,
давно мы в воде, шинель на железную, стала похожа и вяжет туловисаперное
воды
—
—
ще саваном.
'
Плывем на крутой берег!
услышал я голос Самошкина.
Я
теперь к туману привык и направление знаю!
Мы выплыли с ним к отвесному правому берегу, но не враз нашли
место, где можно было выходить, а еще долго плыли навстречу течению у мокрой глиняной стены того берега.
Поднялись мы на сушу и опять собрались все вместе в целости. %
Наш командир старший лейтенант товарищ Клевцов осмотрел нас
—
—
—
каждого.
говорит,
мы на ветру обсохнем. Вперед!
побежали по суходольному лугу в неприятельскую сторону.
А видно было спереди шага на четыре, не более. Но командир наш
знает, что у нас будет впереди, и боец' с ним спокоен, с ним мы до
самой нашей границы бежать вперед согласны.
Глядим, туман вокруг нас клочьями пошел и видно стало вперед
гораздо далее. Солнце, стало быть, на небе в силу вошло и поедает
Ничего,
—
И
—
—
мы
туман.
Командир
остановил
нас, разведал местность,
поговфил, что нужрадио и велел нам вкопаться в грунт.
Мы расселились своей ротой в кустарнике по склону широкой балки, но прожили там недолго. Впереди нас, вверх по балке, оказались
но, по
немецкие
жители
укрепления,
В воде
—
их
фланг был
в
торфянике,
где
прежде
с вами, дорогие мои, нынче спозаранку
воевали,
командир роты,
а в эту
ночь мы будем в огне
бить врага!..
не сообразили его слов,
а я
подумал: хорошо, что
нам
из него
Мы тогда
уже на этом
правый
мы
наш
сказал
деть
и
и
торф.
копали
—
мы
берегу.
День отстоялся погожий; после обеда нас побомбила авиация
«хейнкелей», но бомбили они наспех, понизу не ходили, и
шесть
—
си-
—
мы
прожили без потерь, А к вечеру, к сумеркам, наша артиллерия с левого
берега стала бить по немецким укреплениям, и уж била она расчетливо,
каждый снаряд укладывала по живому месту, чтоб не зря пушки шумели. Торфяной площади тоже
досталось огня. Торфяник почти сразу
зачадил от нашей артиллерии, там в залежи начался пожар. Это, стало
АНДРЕИ ПЛАТОНОВ
154
быть,
командир
наш
сокрушение,
Однако
после
ты
артиллерии,
нам
итти
идут вслед
Командир
такой
огонь
Днепр
на
—
где
на
что
нужно тут
и
же,
другие ро-
подмогу.
ставит
задачу
немедля
занять
тот
торфяник,
перед нами; в середину немецких укреплений пойа за
ними прочие
наши
пехотные
подразделения,
роты
горит
в
дут
наши
нам
же
танки,
что иное,
земле
Пришел приказ,
пролом укреплений неприятеля
на
через
что
не
нашей артиллерии
заказал
где на поджог.
ночи мы не дождались.
а
—
надлежало
как
занять
немецкий фланг, торфяную
залежь.
Поглядели мы, куда нам итти. До залежи было километра полтора; пройти, конечно, можно
тут и кустарник кое-где по балке рос,
где в ро:Ст итти нельзя
у солдата живот шершавый,* можно н на
животе ходить. Пройти местность
можно, но в .торфе пожары горели,
и теперь,
когда чуть стемнело, явственно видно было красное пламя,
которое языками выходило из очагов земли, а над всею залежью чад
стоял.
По местности мы пройдем прохладно, а далее, как отвоюем
торфяник, так там в огне нам нужно сидеть. Командир товарищ Клезцов сам угадал наше недоумение и
сказал
нам, что мы зря угара
боимся: это немцы тамі, должно быть, угорели и уползли оттуда, но мы
нарочно так сделали, чтоб они освободили нам дорогу далее вперед.
ІА вы, товарищи,
сказал
нам
офицер,
вы
меня
знаете;
вы
в томі огне гореть
не будете
и в торфяном чаду не
угорите... Я сам
пойду вперед, я научу вас, как надо там дышать. На торфе іедва ли
теперь немец остался, мы займем залежь, как пустое место, и облег—
а
—
—
—
—
себе "и всем другим подразделениям общую боевую задачу...
Мы молчим и слушаем,
мы
уже понимаем 'кое-что и делаемся
довольными: каждый
ведь
человек
имеет
сознание, и он радуется,
когда торжествует
ум. Тогда и дураку видно, что он тому разуму]
тоже
родня, хоть и дальняя.
Слушайте меня,
говорил командир.
Огонь поедает
воздух,
он кормится им, огонь без воздуха не горит. Огонь сосет к себе понизу
чистый полевой воздух, и каждому из вас нужно найти себе место,'
где дышится безвредно и можно терпеть. Тамі и следует
находиться.
Можно покопать саперкой и дать воздуху проход свободней
пусть
пожар в торфе горіит сильней, а ты прильни1 к потоку воздуха, как к
ручью, и дыши вольно. Жарко будет
раздеться можно, обсушимся
зато! И в огне можно жить.
'Товарищ командир,
обратился связной,
по радио передали:
чим
—
—
—
—
—
—
«Сирень цветет!»
Командир дал
—
—
команду
изготовиться
к атаке/
Вышло правильно по расчету нашего командира. Мы прошли свободно до самой торфяной залежи, и 'встречного огня оттуда не было.
Зато трудно намі было миновать угарный дымі на подступе к торфу, и
мы там ползли низом, где шел чистый воздух на питание огня.
Торфяник горел большими очагами, как многодворная деревня, было
шумно от огня и жутко. Немцы порыли в торфе траншеи, и по дну их
шел к огню свежий воздух из
чистого
поля, а чуть
выше
измором
курился дым и чад. С непривычки нам было жарко... Пробыли мы там,
должно быть, так до полночи. К тому времени к намі еще целый батальон с левого берега подошел и тоже залег с нами. Немцы стреляли
редко. Они думали: кто в пожаре, в огне и в дыму, будет жить! А мы
жили, жили, конечно, трудно, не по правильности, а по военной надоб—
ЧЕРЕЗ
РЕКУ
155
К утру бы., мы, пожалуй, тоже все угорели, но командир не
морить нас туда привел.
В заполночь нам велели подыматься. Задача нам была взять штурмом главное немецкое укрепление в этой местности.
К этому часу бой
уже гремел по всему району и небо дышало заревом от залпов пушек;
там уже бились в наступлении наши части, а ми пока стояли тихо.
По цепи нам передали слова командира: «Вперед, нас немец отсюда
«ости.
не
ожидает.
Направление,
Отдышимся, бойцы,
Немец встретил
дескать,
такое-то,
а
там
—
вослед
танкам.
поле!»
нас
слабым огнем
он
не
ожидал, что
русские
выйдут к нему на фланг из пожара, где тлела вся земля.
Бой, говорили мне, там был совсем скорый, немцы легли от нас
замертво, а какие похитрее, те отошли спасаться. Я-то, как побежал за
своим отделенным
мы хотели проверить один сарай, что увидели на
пути,
так почувствовал,
что пуля меня достала.
Меня ранило тогда в грудь насквозь, но насмерть пуля ничего внутри не тронула, а повредила только холостые места. Однако пришлось
болеть, потом выздоравливать. Я тогда соскучился.
Из госпиталя, как шел обратно в свою часть, я заходил в Заміошье,
к вдовице. Корова ее телушкой отелилась,
дети живы и здоровы, сама
хозяйка тоже ничего живет и видом подобрела. Чего ж ей
корова
отелилась
исправно, в деревне теперь покой, в сельсовет она заявление подала, чтоб детям одежду на зиму выдали... Я поговорил с вдо,вицей по душам. Она ответа мне не сказала, стесняется еще, но я понял, что после войны она будет согласна на жительство и на хозяйство
со мной. Это ничего
мы обождем.
От терпения серьезности больше
и дело выйдет надежней,
а дети ее при мне сиротами
не будут.
Она
это понимает, она вдовица умная. А на мне две медали теперь и один
орден да за войну еще прибавится. И сам я мужик тоже вдовый и не
старый еще. Мне во весь добрый свет теперь ворота открыты...
в
чистом
—
—
—
—
—
Сергей
Васильев
УЛИЦА. ЛЕНИНА
Вломились четыре немецких полка
В украинский город советский.
И улицу Ленина, центр городка,
На хмурых людей посмотрев свысока,
Назвать приказали Купецкой.
—
Так будет,
При
—
немецкий
полковник
сказал,
германском режиме.
Нас фюрер в Россию за тем и послал,
Чтоб новый порядок отныне здесь стал,
Как в Праге, как в Вене, как в Риме.
нашем
Нашелся холуй, заскучавший без дел,
(Презренный предатель и шкода.
Он быстро достал и олифу и мел
И
выполнил
Хозяевам
бойко приказ,
угоду.
как
умел,
новым в
Весь вечер пришлося ему малевать.
Но угромі случилось такое:
Проснулись фашисты
не могут понять:
«УЛИЦА ЛЕНИНА» было опять
Начертано твердой рукою.
—
А тот, кто вчера получил на пропой
Пять марок в немецкой управе,
Валялся,
как
падаль,
с
пробитой башкой,
—
УЛИЦА
ЛЕНИНА
157
■».
""""
"
Найдя себе вечный приют и покой
В большой водосточной канаве.
От злобы завыл комендант-оккупант.
На все нажимает педали.
Приказ за приказом
ловить партизан!
На улице Ленина пять горожан
Без всяких улик расстреляли.
—
в железной бадье развели
белые краски,
И вновь маляры мимо окон прошли,
И целую ночь напролет патрули
Ходили во тьме для острастки.
И
снова
Олифою
И
И
осажденный рассвет наступал.
вновь
суриком красным
сызнова
«УЛИЦА ЛЕНИНА» кто-то писал,
Как будто из камея огонь высекал,
Размашистым
И
так
повторялася
История
Не
почерком
эта
знали
изо дня в
день
сначала.
фашисты
иных перемен:
Стирали бессмертную
А надпись
властным.
надпись
со
стен,
возникала.
опять
Ни пытка, ни пули, ни ужас петли,
Ни ярость угроз повсеместных
Бесчинством своим устрашить не могли
Испытанных ленинцев русской земши,
Отважных людей неизвестных.
Не могут фашисты виновных найти!»
Не могут ходить без оглядки.
Разгневанный Ленин встает на пути,
И вот начинает от страха трясти
Коричневых. псов лихорадка.
Тогда палачи, чтоб поправить дела,
Чтоб больше во сне не бояться,
Всю улицу Ленина выжгли дотла,
Чтоб больше уже по ночамі не могла
Крамольная
Сожгли
надпись
палачи
Сгорели заборы
и
и
1
■
являться.
пришли посмотреть:
зданья.
Но только ничем невозможно стереть,
Не может на улице гордой сгореть
Ее грозовое названье.
\
На стенах, облизанных жадным огнем,
На дымной, щербатой панели,
СЕРГЕИ
158
Рожденные
ВАСИЛЬЕВ
сухим кирпичом,
над каждым' угломі
надписи рдели.
свежим,
На каждой железке,
Недавние
«УЛИЦА ЛЕНИНА!»
Черные
стены
—
рушась
от
И снова окатывал немцев испуг,
И снова враги озирались вокруг,
И снова от страха молчали.
А
залпы с Востока росли и росли,
грозя грозовыми.
...Советские воины в город вошли,
И встретило воинов русской земши
Громами
Вождя
мук,
кричали.
негасимое
имя.
,
Валерия Герасимова
САЛЮТ
Этот маленький шестилетний
мальчик
за
всю
свою
недлинную
преодолел расстояние свыше трех тысяч километров, ознакомился с миогообразнейшими видами транспорта
от кабины «Дугласа» до
теплого
верблюжьего горба,
подвергался
обстреламі из различных
видов оружия, ночевал на вокзалах, привокзальных площадях, в казахских юртах,
башкирских кибитках, на канцелярских столах и даже в
стогах сена,
пока наконец не очутился в своей кроватке
в Москве.
К счастью, кроватка мальчика не слишком пострадала. И когда ее
оттерли от двухлетней пыли, все ее шарики попрежнеміу весело заблестели.
Несравненно хуже дело обстояло с его ванночкой. Два года
тому назад она была оставлена в кухне, где его в последний раз купали; В те дни недалеко "от кухонной стены
упала тонновая
бомба, и
точно пальцы гигантского сумасшедшего страшно позабавились в этой
маленькой комнатке. Да у конечно, восстанавливалось
далеко
не
все."
В комяате неизвестно откуда
появились
также
какие-то
непонятно
возникшие удручающие вещи: треснувший посредине огромный футляр,
вероятнее всего от контрабаса,
и множество
маленьких
фарфоровых,
очевидно аптекарских ступочек.
жизнь
—
—
і
ВАЛЕРИЯ ГЕРАСИМОВА
160
До вечера
боролась
со
руками
шим*
мальчика
мать
всемі
в
и
пыли
страшноватьш
этимі
собирала
она
мусоре
мирам.
двухлетнего
запустения
Пропыленными, огрубевсвоего
и
чужого
разбитого
осколки
гнезда.
Но иногда
оба,
гда
мать
тихонько
и
сын,
и
почти
радостно
взволнованно
вскрикивала.
женщина
склонялись
над
И
то-
голубенькой таредрагоценной рамоч-
лочкой из «того сервиза» или над запыленной, но
кой из ракушек ялтинского побережья, где впервые познакомились те,
кто дал 1 жизнь маленькому мальчику.
Запыхавшиеся и серьезные, со стесненными сердцами, мать и сын
пытались черту за чертой восстановить
доброе и милое лицо прошедшего...
небольшую, но крепкую палочку, с
бабушкины очки, заложенные в повести
Сенкевича; карту обоих полушарий с маршрутом чкаловского перелета,
прочерченным летчиком Кузнецовым'; футбольный мяч дяди Вити и карнавальный голубой нос.
Пальцы женщины то любовно медлили, то, будто отгоняя нечто
ненужное, быстро откладывали вещь. В иной из них, добродушно потрепанной, ,с давно знакомыми изъянами и царапинами, таилось много
счастья
и света;
в другой скрывалось
горе великой разрушительной
Так,
они
которой
он
нашли
ходил
на
дедушкину
завод;
силы.
С первого мгновения, когда она после двухлетнего перерыва вошла
свой дом, женщина остерегалась одного угла
между
шкафом> и
дверью; там обычно висело черное кожаное пальто; кожаное черное
падаю летчика. Надо было остерегаться! этого угла, потому что надлежало жить, работать,
улыбаться, разговаривать, а сейчас вот следовало
привести в порядок эту комнату и не думать больше ни о чем.
Но, когда она обметала подоконник, небольшой листок бумаги прив
—
влек
внимание.
ее
Женщина
поднесла
его
к
близоруким
глазам
—
ли-
у нее из пальцев; она нагнулась, чтобы поднять его,
но неожиданным движением просто стала
на колени.
«Дорогая Лена!
Прости, что пишу тебе наспех. Но эти мысли, как и чувства, не
наспех.
Они навсегда. А если и суждено м«е исчезнуть, пусть живут
так же прочно, так же неизменно в тебе,
в дорогом нашем мальчике,
в товарищах по боям..!
Я не хочу обманывать 1 тебя и уверять, что все отлично. Идут тяжелейшие бои. С напряжением всех сил мы отбиваем врага от стен дорогого каждому русскому сердцу Смоленска.
И все же обстоятельства
таковы, что, вероятно, нам придется оставить его. Быть может, России
суждено потерять и еще многое. Так вот в эти тяжелые дни помни и
знай, непоколебимо знай, что не удержаться на советской земше немецкой падали, что и ты и я будем еще свидетелями нашего торжества,
что тот, кто любит мыслить и наблюдать, уже сейчас, в муках и тяготах
выпавших
испытаний прозревает грядущие светлые,
радостные
сток
выскользнул
дни.
Ту достойную
человека
жизнь, которую мы должны отстоять и
для наших детей. А за это можно заплатить любой
И к любой цене яготов».
отстоим
ценой.
Так
для
себя,
заканчивалось письмо, его
последнее
письмо, которое
она
в
эвакуации, два года тому назад, оставила в пустой квартире...
Правда, тогда она еще не думала, что это письмо последнее... И женщина | закрыла лицо руками.
спешке
САЛЮТ
16!
наводите, Елена Егоровна?
бодро, как бы находя все
естественным, но даже отрадным, спросил вошедший маленький легонький старичок в военных погонах.
А я слышу, ходят. Думаю, уж не семейство ли Кузнецовых в столицу прибыло? Вот и пришел поздравить, а кстати и возвратить то, что мне при отъезде оставил
—
Порядок
—
не только
—
Егор Иванович,
—
и
старичок
протянул
Да, это папино,
сказала
Васильевич, ни к чему... теперь...
—
—
Да
детства
с
ей
знакомый
томик
Некрасова.
старого издания
женщина.
—
Только
это
уже,
Николай
родная,
торопливо сказал
старик
и
даже
взмахнул легкой ручкой.
У каждого свои утраты...
Главное, тиф. В его возрасте... Мы все ехали с его заводом. Помните? Ведь что тогда на станции творилось!
Творилось! Творилось!
вдруг раздраженно перебил старичок,
и глаза его молодо
и
сердито
сверкнули.
Великое творилось,
вот
что, не боясь громких слов, скажу вам я, Елена Егоровна! И не только
теперь, когда в три шеи погнали немцев, а уже тогда, когда мы, единственная
в мире страна,
приняли удар сильнейшего врага
выстояли,
понимаете, выстояли! Разрешу себе заметить и. по своей, так сказать,
специальности военврача
второго
ранга,
улыбнулся старичок.
Вы
вот изволили упомянуть про тиф. С этимі тоже не получилось так, как
рассчитывали немцы. Жертвы бесспорно были. Ш той эпидемии, которая разразилась бы по стране, как это было, скажем, в гражданскую,
—
знаю,
знаю,
—
—
—■
—
—
—
—
—
этого
не
случилось! Нет,
Конечно,
не
—
случилось!
негромко ответила женщина.
Полюбовался бы ваш Алексей Федорович теперь, как
показал
себя перед всей Европой, перед всемі миром русский народ!.. Я вот,
старик, помирать
пора, даром> что на военную службу напросился,
признаюсь, счастлив и горд! Иду иногда по городу и, честное
слово,
счастлив!
Женщина очень внимательно, точно впервые, взглянула на своего
—
-*-
—
давнего
соседа.
доктор, а где Мария Петровна? Ваш Женя?
старуха, померла,
неловкой скороговоркой произнес старик,
видимо не ожидавший вопроса.
А Женя мой на фронте,
с первого дня на фронте. Трижды ранен!
звонко выкрикнул старик и,
как бы несомый невидимым ветром,
вынесся
в дверь.
Заметно темнело. Женщина подошла к окну и увидела
закатное
небо, повторявшее все оттенки осенней листвы. Затем ее взгляд обратился к земле. Эта улица была ей так знакома! До любого камешка, до
любой крыши...
Вот у зеркальной тяжелой двери аптеки Алеша впервые сказал ей,
что ему без нее очень скучно. Он так и сказал это совсем не поэтичное,
скорее всего смешное слово, а у нее так замерло сердце, что она даже
не нашлась
с ответом...
А вон на том крылечке они отдыхали, когда
тащили из Гума кроватку для Саши. Этой же улицей
с
шеренгами
демонстрантов она ежегодно ходила на любимую площадь и на гранитном мавзолее среди других с детства дорогих лиц мгновенно^ находила
—
—
Скажите,
Померла
моя
—
—
—
незабываемую фигуру
в
солдатской
шинели...
Весь этот с детства любимый мир возвращался
ощутимо женщина почувствовала,
точно во всем
теле заструилась теплая кровь.
11
Дня б^еаые
к
ее
ней,
такою
и
впервые
иэзябшем'
іШШШ^-
ШШт
к>-'
'№
Іі
Зарева
вспышек
опоясало
стадиил,
и
гром
салюта
принесся
кадкей,
САЛЮТ
163
шарики пускать будут?
спросил Саша.
повинуясь "безотчетному,
но
непреодолимому приказу,
на руки и вышла на улицу. И
с
удивлением она
обнаружила, что улица, которая с высоты пятого этажа уже казалась
теммой и пустой, переполнена людьми и все они идут в одном с нею
направлении. Да, над столицей стоял тот негромкий, но непрерывный
и слитный гул, который отражением
могучей силы океана живет в ра-
Мама,
—
И,
мать
—
точно
ребенка
взяла
ковине...
У Исторического музея они остановились, и незабываемая площадь,
волшебных очертаний храма Василия Блаженного до величественной
простоты бессмертного мавзолея, открылась им.
от
Что на сегодня?
кий штатский высокого
—
Не
—
спросил стоявший
рядом
с
женщиной
низень-
военного.
как на двести двадцать четыре,
ответил военный.
на всем
протяжении огромной площади, и лица их в
радостном ожидании были устремлены вверх. Так прослушали они сообщение о том, что войска Западного фронта овладели городом! Смоленском.
—
Люди
меньше
ков
—
стояли
бережном
и
Затем последовало
и батальонов.
Наш,
перечисление
особо
отличившихся
дивизийі
пол-
военный низенькому штатскому.
авиационных полков
он оглянулся
на
и тотчас же все его лицо просветлело.
Товарищ Кузнецова?
спросил он.
Не узнаете?
Да, конечно, лицо его было ей знакомо. Кажется, он даже заходил
к ней, приехав с фронта,
с каким-то поручением от Алеши. Его фамилия была Смирнов. Нет, не Смирнов... Но все же тот был значительно
моложе. И без орденов.
.'■
А это его сынишка?
спросил летчик.
Весь в папу!
Ну, не совсемі,
сказала
Елена.
Нос не тот.
Хотя вообще-то нелегко на Алексея
Федоровича походить,
негромко согласился военный.
Но стараться
надо. У нас в штурмовом и сейчас в ходу выражения «кузнецовская посадка», «кузнецовское
попадание», а еще чаще: «кузнецовская храбрость»; Наши ребята ничего не забывают,
говорил он просто и твердо. Взглянув _на нее, добавил:
А сейчас вы слышали про наш штурмовой, гварДейский? Благодарность Сталина? Обидно: пришлось мае в госпитале месяц проваляться.
Завтра возвращаюсь... в наш Смоленский...
Ив наш и в его,
помолчав,
поправился гвардеец:
майора
—
При
Елену
негромко сказал
упоминании одного из
—
—
—
—
—
.
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
отдельные
салюта
От
—
—
Кузнецова...
Голубые
лучи прожекторов,
лица
и
рассекая
фигуры. Зарево
пронесся над ней.
яркого света золотых,
алых
небо,
вспышек
и
выхватывали
зеленых
ракет
из
столицу,
опоясало
стало
темноты
и
гром>
празднично,
светло.
Женщине казалось,
что
вокруг
нее
знакомые
лица
и
что
она
до
Вон та, левее, с седыми стрижеными
волосами
и
астрами в руках,
Ольга Семеновна Моисеева, парторг завода, где за
год до войны проходила стажировку молодой инженер Елена Кузнецова^
вот тот легонький старичок в погонах, который сейчас взмахнул рукой
и крикнул «ура»,
ее
недавний собеседник; и рядом стоявший с нею
человек, старик с седыми шевченковскими усами, в украинской лохмаодного узнает
их.
—
—
11*
ВАЛЕРИЯ ГЕРАСИМОВА
164
той папахе,
глазах,
со
также
слезами,
показался
чю
явно
блестели
на
смущенно-радостных
знакомы».
А салют приближался к концу. Он, казалось, звучал все громче, все
торжественнее.
Рукоплескания прокатились по площади.
Саша также захлопал в маленькие ладоши. Слезы выступили на
глазах его матери. И, повинуясь тому же непреодолимому приказу, который заставил ее выйти на улицу, женщина высоко, как знамія, подняла
и
протянула
к
Кремлю
сына
майора Кузнецова.
(
Семен
Кирсанов
ДВА ДУБА.
Два дерева стоят вблизи Березины,
Два дуба двести лет ветвями сплетены.
Под их листвой пылит дорога полевая,
'
Скрипит крестьянский воз, их сеном задевая.
Сопутствуя волам под шумною листвой,
Пастух выводит тут мотив наивный свой.
Вот промелькнул возок времен Екатерины,
В Москву сестер-невест вывозят на смотрины.
Вот с Альпами в глазах проходят в листопад
Усатые полки суворовских солдат.
Дубовый павший лист засушен и заржавлен.
Над ним с пером в руке задумался Державин.
Два гренадера здесь шатаются в бреду.
О, зарево Москвы в двенадцатом году!
Закутались они в дырявые знамена,
Где мерзнут на шелку орлы Наполеона.
Как строгие столбы карающей судьбы,
Их провожают вдаль безлистые дубы.
Слой пыли на листы нанес проселок пыльный,
Под
ними шел
И у седых
в
Сибирь свободолюбец ссыльный,
стволов
по
Подпольщик проезжал,
белизне зимы
бежавший из тюрьмы.
Тут сходку майскую увидели впервые
И флаги Октября деревья вековые.
Все реже люди шли к их золотой красе
Южнее пролегло широкое шоссе.
Седые столяры о тех дубах забыли,
Стальные топоры двух братьев не срубили,
К забытому пути из ближнего села
—
СЕМЕН
166
КИРСАНОВ
Лишь узкая тропа
болотами
вела.
Тут раннею весной, когда луга клубились,
Крестьянский паренек и девушка любились.
И первые ростки проснувшихся дубов
/
Благословляли их апрельскую любовь.
Но лето летовать не довелось любимым':
За лесом встал пожар, и потянуло дымомі,
И орудийный громі потряс дубовый ствол,
И танк с кривым крестом под ветками прошел.
Проселком смертных мук дорога эта стала,
К немецким лагерям плелась толпа устало.
Узлами корневищ стонала глубь земли,
И мучеников к тем деревьям подвели.
Беспомощно в ту ночь с ветвей свисала зелень:
У дуба правого любимый был расстрелян,
У дуба левого
замучена она.
На вековом стволе кора обожжена.
Сквозь тело в плоть дубов слепые впились пули
И сердцевину их до сока резанули.
—
Слова,
слетевшие
с
девичьих
скорбных губ,
Листвою повторил зеленогорбый дуб.
И снова влажный луг порос болотной травкой,
Проселок двух дубов стал партизанской явкой,
И раздавался здесь ночами тайный свист,
И пропуском друзьям служил дубовый лист,
И к шопоту друзей прислушивались ветки,
И были на стволе условные отметки,
И партизанский нож однажды поутру
Любимых имена нарезал на кору,
И глубоко в земле могучий вился корень,
Так дух простых людей живуч и непокорен!
Когда за сотни верст сраженья отнеслись,
—
Тут
люди
Родине
и
Сталину
клялись.
В осенние дожди и в зимние морозы
За лесом под откос валились паровозы,
И с каской набекрень валялся враг в снегу,
Дубовый лист на грудь приколот был врагу!
Не орденский листок Железного Креста,
А месть врагу ножомі
сквозь золото листа!
Однажды на заре вновь запылил проселок,
И в ветви залетел и срезал их осколок.
—
над рвущейся листвой,
третий дуб поднялся
дымовой.
Железная гроза дубам ломала руки,
Запело,
И
понеслось
рядом
—
Но не напрасно им пришлось отведать муки,
Вот немец выбежал и спрятался за -ствол,
Но мстительный свинец и там врага нашел!
И на седую пыль проселочной дороги
Ступил отряд бойцов,
—
запыленных и строгих,
С медалями в пыльце, с ресницами в пыли,
С сияньем на лице они на запад шли.
И два седых ствола с листвой старинной меди
Вдруг выросли в пыли воротами к победе.
167
ДВА ДУБА
Могучая листва
как триумфальный свод
С незримой надписью: «Сорок Четвертый Год».
—
вздыбила листва коней меднозеленых,
имена горят на двух колоннах.
И девушка с венком, и юноша с венком
Указывают путь сверкающим клинком
На Запад!.. И прошли отряды боевые,
И осенили их деревья вековые,
И
Героев
—
—
Простые,
малые,
Под ними,
заветные
дубы,
—
покажутся
На ветках отдохнет весенний перелет,
Любимую свою любимей обоймет
дождь,
только
Рукой застенчивой,
Под созданной
И
И
И
На
с
для
широколистой веткой,
них
одних
беседкой.
смеха,
шепоток листвы смешает
с песней
эхо,
голоса людей, и ржание коней
той родной земле, где не взорвать 1 корней,
Где не свалить стволов великого народа,
Где дышит, как листва, могучая свобода!
песня
долетит,
грибы,
и
отголоски
—
)
СОДЕРЖАНИЕ
Михаил
Конст.
Шолохов.
Симонов,
дружба
Солдатская
Сын
артиллериста
..-...-
3
........
10
...............
Русский характер
Сергей Михалков. Мать
Аркадий Гайдар. Фронтовые записи
Евг. Долматовский. Закон тайги
Алексей Толстой.
Баллада о мальчике, оставшемся
«Два-У-два»
А. Сурков. Разведчик Пашков
Валентин Катаев.
Флаг
Николай Тихонов. Баллада о трех коммунистах
Павел
42
' ...............
неизвестным
.
.
74
................
76
...................
:
.......
Гроссман. Глазами Чехова
Александр Прокофьев. Россия. Иван Суханов.
Василий
Вадим
Михаил
.
.
Кожевников. Дом без
Исаковский. Легенда
номера
90
........
93
..............
100
.................
Симонов. Третий адъютант
Френкель. Баллада о дружбе. Давай закурим! Цветочек
Лев Кассиль. Вдова корабля
Вас. Лебедев-Кумач. Комсомольцы- мор яки. Старшина второй статьи. Зо-
Конст.
хохолок
Павленко.
.
Жизнь
Тихонов.
«Я
.
.................
113
.................
123
.
126
....................
Виктор Гусев. Василий
Николай
110
....
лотистый
П.
103
...............
Илья
Павлович
все
81
84
...............
Клятва
62
64
.................
живу»
131
.................
133
................
Арк. Кулешов. Комсомольский билет.
В. Каверин. , Пояс
Анатолий Софронов. Горобец. Дубок
Андрей Платонов. Через реку
Сергей Васильев. Улица Ленина
Валерия Герасимова. Салют
Семен Кирсанов. Два дуба
Баллада
о
четырех
заложниках
.....................
и
Грачев
...........
.................
................
..................
..................
.
139
143
147
151
156
159
165
I
ДЛЯ НЕПОЛНОЙ. СРЕДНЕЙ И СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ
Ответств. редактор К. Пискунов.
Подписано к печати 6/ПІ 1945 г. 10,5
60000 экз.
А14278.
Тираж
Фабрика
детской
книги
Детгиза
(13,1
печ.л.
Заказ №
Наркомпроса
вал.
49.
Технич. редактор Г. Левина.
уч.-изд. л.). 54380 зн. впеч. л.
6303.
Цена 8 р. 50 к.
