Прикосновение [Рустам Ибрагимович Ибрагимбеков] (fb2) читать онлайн

Прикосновение

ЖЕНЩИНА ЗА ЗЕЛЕНОЙ ДВЕРЬЮ Пьеса в трех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Н у р и — сапожник, 63 лет.

З е й н а б — его жена, 52 лет.

Ф а р и д — их младший сын, научный работник, 28 лет.

А л и — их старший сын, 30 лет.

Ш а р г и я — их дочь, 22 лет.

С а л е х — муж Шаргии, 24 лет.

Р е н а — невеста Фарида, 23 лет.

Г а б и б  А л л а х ь я р о в и ч Д а ш д а м и р о в — директор педтехникума, 63 лет.

М а н с у р — его сын, 27 лет.

Ф а р и д а — знакомая Мансура, 24 лет.

Э н в е р — бывший сосед, 29 лет.

Р а г и м о в — министр, 62 лет.

З а м е с т и т е л ь  Д а ш д а м и р о в а.

К л и е н т  Т е в а т р о с.

Т а м а д а.

Г о с т и.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Дворик двухэтажного дома. Видна его часть — квартира Габиба Дашдамирова на втором этаже с балконом, под ней однокомнатная квартира Нури, сапожная будка, голубятня и двери еще двух квартир на первом этаже — Салеха и нового соседа. Дверь нового соседа выкрашена в ярко-зеленый цвет.

Сапожник  Н у р и  стучит молотком в своей будке, рядом на скамейке сидит  к л и е н т  — невысокий и круглый мужчина с костылем. А л и  кормит голубя, З е й н а б  и  Ш а р г и я перебирают рис. На втором этаже за письменным столом с телефоном сидит  Г а б и б  Д а ш д а м и р о в.

З е й н а б. Оставь птицу в покое, помоги отцу.

А л и. Сейчас. (Кончив кормить голубя, кладет его в свою фуражку и вытаскивает из нее второго.)

Н у р и (клиенту). Хорошая подошва, проспиртованная. Год будешь носить.

К л и е н т. Давно сапожным делом занимаешься?

Н у р и. Давно, скоро пятьдесят лет будет.

Ш а р г и я (матери). Сколько гостей будет? Барашка маленького купили, мяса может не хватить.

З е й н а б (считает). Четыре, восемь… и нас шестеро. Если Фарид с Реной придет, то семеро…

А л и. Я слышал, Мансур должен не сегодня-завтра вернуться, надо и его считать.

З е й н а б. Заткнись! Восемь и семь — пятнадцать человек.

К л и е н т. Угощение намечается?

Н у р и. День рождения внука. Сегодня год исполняется.

К л и е н т. Пусть будет счастлив твой внук.

Дашдамиров продолжает неподвижно сидеть за письменным столом.

Н у р и. Зять из армии вернулся. На хорошую работу устроился. Говорит: «Хочу отметить день рождения единственного сына, чтобы все пили, ели, веселились».

К л и е н т. Молодец. Правильно делает. Деньги — вода, все равно утекут.

Н у р и. А через неделю младшему сыну свадьбу справить собираюсь.

К л и е н т. Поздравляю от всей души. Это радостное событие. Что может быть приятней для отца, чем свадьба сына? А как другой земляк поживает?

Н у р и. Какой земляк?

К л и е н т. Мне сказали, что в этом дворе два шемахинца живут.

Н у р и (удивленно). Кто сказал?

К л и е н т (раскатисто и долго смеется). Ты что думаешь, я сюда из-за ботинка пришел? Мало в городе сапожников, что ли? Нет, дорогой, я специально пришел посмотреть, как вы тут живете. А ботинок и потом починить можно. У меня же протез вместо правой ноги, ничего с ним не случится, даже если дырка в ботинке. (Смеется.)

З е й н а б (Али). Чтоб они подохли, твои голуби, житья от них нет. Иди помоги отцу.

А л и. Сейчас. (Продолжает кормить голубя.)

З е й н а б. Не вздумай привести на день рождения свою дуру жену.

А л и. Почему?

З е й н а б. Ты еще спрашиваешь? Если она кормит тебя и твоих голубей, это еще не означает, что ты можешь ее нам на голову посадить.

К л и е н т (Нури). Ты Рубена знаешь?

Н у р и. Какого Рубена?

К л и е н т (хлопает себя по колену). Ну и люди же вы! В одном городе живете, а друг друга совсем не знаете. (Укоризненно.) Он же земляк твой, Рубен, тоже шемахинец, и в восемнадцатом году тоже бежал оттуда из-за этой проклятой резни. А Абдуллу Касымова тоже не знаешь? Он же недалеко здесь живет. А кривого Нерсеса из Центрального универмага? А профессора Нуриева? Неужели никого не знаешь? А может, ты еще скажешь, что с Рачиком тоже незнаком?

Н у р и. С Рачиком… А-а-а… это Каспаров из ОБХСС? Его знаю, заходит сюда иногда. По служебным делам. Он и еще другой, русский парень, наш комбинат контролируют!..

К л и е н т. Ну, слава богу, хоть его знаешь. Это он мне про тебя сказал и про твоего соседа. Тот, говорит, большим начальником стал?

Н у р и. А ты что же, тоже из Шемахи?

К л и е н т (радостно). А как же! Только сейчас в Сагиянах живу. Вы все тогда от резни в Баку бежали, а мой отец сказал: «Далеко не поеду». Теватросом меня зовут, не слышал? По прозвищу Патриот, неужели не слышал? Меня в Шемахе все знают, я там известный, любого спросишь — скажет, кто я такой.

Н у р и (виновато). Я давно в Шемахе был… Пожалуй, с восемнадцатого года, как бежали оттуда, так ни разу не удалось поехать.

К л и е н т. Поэтому меня и не знаешь. А карабахцы и нухинцы все друг друга знают и поддерживают. А как же иначе? Меня почему Патриотом прозвали? Потому, что я трижды патриот: сперва патриот Родины — слава богу, ногу за нее отдал, до самого Берлина добрался; потом патриот своего армянского народа — всю историю его наизусть знаю и всех великих армян по одному назвать могу, от Маштоца до писателя Сарояна, который в Америке живет; в-третьих, патриот Шемахи. Тут мне все равно, армянин или азербайджанец, земляк — и все! Правильно я говорю?

Н у р и. Для меня все национальности одинаковы.

К л и е н т. Молодец! А как же иначе? Прошли те времена, когда каждый свою нацию любил, а остальных врагами считал, сейчас все по-другому — все свой народ любят, а с остальными народами дружат. Правильно я говорю?

Н у р и. Ты, я вижу, политически хорошо подкован.

К л и е н т (с гордостью). А как же, все законы знаю, чуть что — телеграмму даю в Верховный Совет: так, мол, и так, закон нарушают, примите меры. Ко мне все приходят за помощью: «Помоги, говорят, Теватрос, ты законы хорошо знаешь».

Н у р и. А почему в Верховный Совет?

К л и е н т. А как же! Законодательный орган, только туда и надо. Они меня уже хорошо знают.

Н у р и. Кто?

К л и е н т. В приемной Верховного Совета. Я когда в Москву приезжаю, обязательно захожу к ним. «А-а, говорят, опять Теватрос приехал? Ну как дела у вас в Шемахе, никто законы не нарушает?» — «Не волнуйтесь, говорю, за порядком у нас следят соответствующие органы. Ну, а если они и недосмотрят, то я всегда начеку, сообщу вам сразу же, что к чему».

Н у р и. А сам ты чем занимаешься?

К л и е н т. Я винодел. Сагиянское вино ты должен знать. Лучше его нету.

Н у р и. Конечно, знаю, отличное вино.

З е й н а б (Али). На рожу твоей жены смотреть противно. Как только ты с ней живешь? Не понимаю!

Ш а р г и я (беззлобно усмехнувшись, у нее спокойный хрипловатый голос). А чем ему плохо? Сам пирожки ест, голубей своих кормит… В день один ящик на них уходит.

А л и (виновато). Птица много ест. Летом у голубя аппетит хороший.

З е й н а б. Вот поймают ее за то, что государственные пирожки голубям скармливает, тогда посмотрим, на что ты жить будешь.

Ш а р г и я (продолжает улыбаться). Чего только не сделаешь из-за любви!

К л и е н т (Нури). Дочка?

Н у р и. Да.

К л и е н т. Пусть будет счастлива.

З е й н а б (Али). Хоть бы вместо тебя у меня слепая дочь родилась, лучше было бы.

А л и (что-то ласково мурлыча голубю). Разве я виноват, что вы до двадцати лет мне даже пива попробовать не разрешали? Поэтому когда первый раз, выпил, то с непривычки уже остановиться не смог. Организм неподготовленный оказался.

Н у р и. Ну вот, готов твой ботинок. (Отдает ботинок клиенту.)

К л и е н т. Как новый стал.

Н у р и. Носи на здоровье.

К л и е н т. Когда, говоришь, свадьба твоего сына?

Н у р и. Через неделю.

К л и е н т. Это значит… (подсчитывает) двадцатого?

Н у р и. Да, двадцатого.

К л и е н т (решительно). Всё, двадцатого я тамада на свадьбе твоего сына. Специально приеду. Как его зовут?

Н у р и. Фарид.

К л и е н т. Хорошее имя. Так и передай ему: дядя Теватрос будет на свадьбе. Вино не покупайте. Пятьдесят литров хватит? Как раз две кислородные подушки — самая хорошая тара. Это мой подарок. Договорились?

Н у р и (чуть растерянно). Мы будем рады тебе. Только вино зачем? Приезжай без вина.

К л и е н т (встает). Как тебе не стыдно! Что я, умер, чтобы ты вино на базаре покупал? Две подушки не хватит — три привезу.

Н у р и (тоже встает). Хватит, хватит, вполне хватит.

К л и е н т. Ну, тогда до двадцатого. (Энергично жмет руку Нури, поворачивается к Зейнаб и Шаргии.) До свидания, хозяюшки. (Опираясь на костыль, идет к воротам.) Заодно и со вторым земляком познакомлюсь. Посмотрим, какой он человек… (Уходит.)

Во дворе появляется  з а м е с т и т е л ь  Д а ш д а м и р о в а. Он в черном костюме, с портфелем. Торопливо пересекает двор, исчезает на лестнице, появляется на балконе второго этажа, останавливается у двери в квартиру Дашдамирова. Зейнаб и Шаргия с любопытством наблюдают за ним. Заместитель звонит в дверь.

З е й н а б. Что этот хромой про вино говорил?

Н у р и. На свадьбу хочет приехать. Земляком оказался.

З е й н а б. А вино зачем?

Н у р и (неохотно). Я думаю, он вообще не приедет. На болтуна похож.

Дашдамиров впускает заместителя. Они проходят к письменному столу.

З а м е с т и т е л ь. Не появился?

Д а ш д а м и р о в. Пока нет.

З а м е с т и т е л ь. Рагимов не звонил?

Дашдамиров отрицательно качает головой.

В техникуме все в порядке. В кабинет ваш никто не входит. Я предупредил, что, пока нет решения Комитета, входить в кабинет и трогать ваши личные вещи — нарушение закона… Вчера они устроили еще одно собрание, на этот раз вместе со студентами!

Д а ш д а м и р о в. Кто выступал?

З а м е с т и т е л ь. Все… Опять сочинили ходатайство от имени коллектива. Я читал протокол. Обвиняют вас в профессиональной непригодности.

Д а ш д а м и р о в. Это Сафиев ими крутит. Его работа.

З а м е с т и т е л ь. Несомненно. Но и других недооценивать не стоит. Они все спелись.

Д а ш д а м и р о в. Это его работа, директором хочет стать.

З а м е с т и т е л ь. Они все за него горой. Меня Мансур беспокоит — очень некстати он возвращается… Вы звонили в милицию?

Д а ш д а м и р о в. Нет.

З а м е с т и т е л ь (мягко, но укоризненно). Надо позвонить. Он сразу же что-нибудь натворит по возвращении. Даже если он будет себя вести как ягненок, это же лишний козырь в руки Сафиеву и компании. Знаете, что они из этого могут раздуть? Сын директора педагогического техникума — уголовник. Да если они разнюхают об этом, они на весь мир шумиху поднимут. Ни в коем случае нельзя дать им такой козырь в руки. Сейчас одна надежда — на Рагимова. Только он может повлиять на Комитет. Если он вмешается в течение двух-трех дней, все будет в порядке. Но надо, чтобы в эти дни было тихо-спокойно. Я боюсь за Мансура, он обязательно что-нибудь натворит, как вернется, вы лучше меня знаете…

Д а ш д а м и р о в. А что я могу сделать? Он уже давно мог вернуться — сам не хотел.

З а м е с т и т е л ь. Надо выяснить точный день приезда и как-нибудь задержать его возвращение на пару недель, пока не решится ваше дело. Его не имели права досрочно освобождать, в постановлении имелись в виду лица, не представляющие опасности для общества. Вы должны обязательно позвонить в милицию.

Д а ш д а м и р о в. Ты думаешь?

З а м е с т и т е л ь. Уверен. Другого выхода нет.

Дашдамиров поднимает трубку, начинает набирать номер.

З е й н а б (кивает на потолок). Что-то зачастил туда этот, с портфелем, каждый день ходит.

Ш а р г и я. Случилось, наверное, что-нибудь.

З е й н а б. И машина по утрам не приезжает. Дела, кажется, плохи у нашего соседушки.

А л и (ласкает голубя). Говорят, Мансур возвращается.

З е й н а б. Заткнись! (Повторяет со злорадством.) Кажется, у нашего дорогого соседушки дела совсем плохи, если по утрам машина не приезжает. Есть все-таки бог на свете, видит, что творится на земле.

Д а ш д а м и р о в. Милиция?.. Алло, милиция? (Дает отбой, снова набирает номер.)

З е й н а б. Подождите, еще не то будет. За все обиды, которые он нам причинил, покарает его судьба. Я такой человек, меня безнаказанно обидеть нельзя. Ну и что же, что мой муж неудачник, не выбился в люди?! Значит, мне на голову надо сесть? Воду на меня лить?

Д а ш д а м и р о в. Занято. (Продолжает набирать номер.)

З е й н а б. Каждый раз вежливо просила его покойную жену: «Дорогая соседка, меньше воды лей, когда полы моешь, протекают они, проклятые, у тебя, пропускают грязную воду на голову деткам моим, а разве их не жалко?» Старший, правда, с утра водкой наливается, совсем стыд потерял и разум.

А л и (виновато). Я не пил сегодня.

З е й н а б. Еще выпьешь, день только начался. Ел бы хоть как следует… Котлеты я тебе там оставила, на столе. Вот здесь вы у меня сидите (показывает на горло), и ты, и твой отец. Совсем выжил из ума старик.

Н у р и (громко). Опять завелась эта женщина! Замолчи сейчас же!

З е й н а б. А ты не кричи на меня… Не дадут даже рта раскрыть. (Замолкает.)

Д а ш д а м и р о в. Милиция?.. Алло, милиция?.. Мне полковника Кафарова… Хорошо… (Ждет.) Товарищ Кафаров?.. Здравствуйте. Дашдамиров вас беспокоит, директор техникума… Как дела, как здоровье?.. Ничего, спасибо… Возвращается… Да, да… Какие могут быть шутки? Еще два года назад мог вернуться, как досрочно освобожденный. Я тоже не понимаю, каким образом… На целых два года раньше срока… Судимость одна… Опять начнутся мой мучения, а у меня уже нет ни сил, ни здоровья терпеть это… Не знаю, что делать. С одной стороны, сын родной, сердце болит, когда думаю о нем. С другой стороны… Вы с самого начала были свидетелем моего горя, все на ваших глазах происходило… От него всего можно ожидать, очень характер беспокойный… А у меня такое сейчас положение, что его приезд совсем некстати… Да, на службе…

Заместитель предостерегающе машет руками, чтобы Дашдамиров не проговорился.

Нет, ничего особенного… Не знаю, не знаю. А как ваши дела? Ну, слава богу… Пришлите, конечно, но он этих подписок десятки давал… Да, условно-досрочное… Спасибо, позвоню… Всего хорошего. (Вешает трубку, устало опускается на стул.)

З а м е с т и т е л ь. Ну что?

Д а ш д а м и р о в (горестно вздохнув). Кто бы мог подумать, что я возвращению единственного сына рад не буду…

З а м е с т и т е л ь. Он сам виноват.

Д а ш д а м и р о в. А может, он исправился?

З а м е с т и т е л ь. Чудес не бывает.

Д а ш д а м и р о в. Врагу своему такого не желаю. Бедный мой сын, почему именно он должен был получиться таким? В чем моя вина?

З а м е с т и т е л ь (кивает на телефон). Что он сказал?

Д а ш д а м и р о в. Что он может сделать? Объяснил, что раз освобождение условно-досрочное, то за любое нарушение его могут забрать на два года. Это мы и без него знали.

З а м е с т и т е л ь. Но они примут меры со своей стороны?

Д а ш д а м и р о в. Сказал, чтобы я написал заявление на имя начальника милиции. Подписку с него возьмут, как вернется, но ничего определенного не обещал. Надо же было получиться такому совпадению. Еще месяц назад я был бы рад его возвращению… (Берет со стола одну из бумаг, принесенных заместителем.)

А л и (продолжает возиться с голубями). Летом птица хорошо ест, поэтому красивая.

З е й н а б. Иди поешь, я тебе говорю. С утра ничего не ел.

З а м е с т и т е л ь. Лучше я вам прочту вслух. Вы не разберете мой почерк.

Д а ш д а м и р о в (отдает бумагу). Рагимов должен мне помочь, я очень надеюсь на него.

З а м е с т и т е л ь. Я в этом уверен. Он столько лет вас знает! Нельзя не посчитаться с вашей биографией и заслугами.

Д а ш д а м и р о в. Да. Вся моя жизнь как на ладони, ни одного пятнышка нет… Ну, давай читай, посмотрим, что ты там написал.

З а м е с т и т е л ь (читает). «Министру…» Ну тут все, как обычно… «От…» Так… «Заявление. Уважаемый Энвер Халилович! В мае месяце сего года одна из городских газет опубликовала статью под названием «Габиб Аллахьярович гневается», в которой справедливо критиковали меня за некоторые несовместимые со званием советского педагога действия. В частности, в ней указывалось на тот факт, что в субботу тридцатого апреля в физкультурном зале техникума неизвестным лицом был оставлен открытым водопроводный кран, в результате чего вода, лившаяся из него всю субботу и воскресенье, залила зал и большинство комнат нижнего этажа. Автор статьи обвиняет меня в том, что…»

Д а ш д а м и р о в (поправляет его). «Справедливо обвиняет меня…»

Заместитель, «…справедливо обвиняет меня в том, что, обнаружив в понедельник вышеуказанный факт, я в пылу гнева уволил с работы всю кафедру физкультуры, включая тренера по футболу…» Так (пробегает глазами заявление), так… Тут дальше перечисление обвинений — это я уже читал вчера… ваши оправдания… Так… теперь о демонстрации. (Читает дальше.) «Что касается того, что я отдал распоряжение на первомайской демонстрации юношам и девушкам идти отдельными колоннами, то…»

Д а ш д а м и р о в. Ты прочти лучше, как написал мою биографию.

З а м е с т и т е л ь (читает). «Уважаемый товарищ Рагимов! Все свои силы и знания я отдал нашему народу. С 1928 года я нахожусь на руководящей работе. В 1934 году я закончил рабфак и с тех пор, вот уже тридцать пять лет, работаю в Октябрьском районе Баку на разных должностях: председателем райсовета, директором средней школы, директором швейного цеха, заведующим клубом, директором чаеразвесочной фабрики, заведующим пиявочной лабораторией общества охотников и рыболовов, начальником районного ОБХСС, судебным исполнителем, директором кинотеатра, заведующим роно и, наконец, с 1962 года директором педагогического техникума».

Д а ш д а м и р о в. Не надо все перечислять. Дай сюда. (Берет заявление и начинает что-то исправлять в нем.)

З е й н а б. Сколько раз его покойной жене говорила: «Имей совесть, не строй из себя царицу. Твой муж наверх пошел, посты занимает, а мой, несчастный, опустил голову, на хлеб насущный зарабатывает — ну, бывает так, не дал бог ума человеку, — но ведь сколько лет они друзьями были, хлеб-соль делили, одним одеялом укрывались, зачем мучаешь меня? На голову воду льешь, по милициям таскаешь, стоит только слово сказать… Что такого обидного я тебе говорила?»

С улицы доносится скрип тормозов, стук захлопнувшейся автомобильной дверцы.

Ш а р г и я. Это Салех…

Али, поспешно отодвинув голубя, бросается в подворотню. Сталкивается с  С а л е х о м, высоким, поджарым парнем, который тащит на себе огромный ящик. Али пытается помочь ему, но Салех отгоняет его.

С а л е х. Не трогай. Тяжелый. Там мешок у машины, его принеси. (Опускает ящик на землю, вытирает пот.) Здесь минеральная вода, пиво, лимонад, водка.

Шаргия полотенцем вытирает пот с его лица.

Вино… Хлеб тоже купил, десять буханок, мяса еще шесть кило купил, боюсь, барашка не хватит — маленький. Фрукты в холодильник положите — испортятся. (Обращается к Али, который притащил наконец мешок.) Тебе костюм купил. И туфли.

А л и. Где?

С а л е х. Потом дам. Вечером. (Женщинам.) А вы начинайте стол накрывать. Времени мало осталось.

Ш а р г и я (спокойно). Заканчиваем уже…

С а л е х. Давайте, давайте! Я скоро приеду. (Уходит так же внезапно, как появился, очень энергичный, порывистый.)

Шаргия извлекает из ящика мужской костюм.

А л и. Это мой.

Ш а р г и я. Все равно ведь пропьешь.

З е й н а б. Хоть перед невестой Фарида не стыдно будет, а то противно смотреть на его лохмотья. (Неодобрительно смотрит на сына, который опять занялся своими голубями.)

Н у р и (показывает на зеленую дверь). Надо нового соседа пригласить. Неудобно, все-таки сосед.

З е й н а б. Забыли у Салеха спросить. Все же его сыну год исполняется, пусть он решает, кого пригласить.

Ш а р г и я. Ничего, он против не будет.

Д а ш д а м и р о в. «То же самое я смогу сказать в ответ на обвинение, что я не позволял студенткам техникума красить глаза и губы, носить открытые платья и короткие юбки. Я действительно так поступал ради моральной чистоты этих студенток, которых мы готовим как будущих педагогов». Читай дальше…

З а м е с т и т е л ь (читает). «После опубликования фельетона в техникуме состоялось собрание, на котором присутствовали представители Комитета. Товарищи критиковали меня и, учитывая мой возраст, предложили уйти на пенсию…»

Д а ш д а м и р о в. Надо написать, что «может быть, в педагогике я и не очень хорошо разбираюсь, но у меня еще много сил, пусть используют меня на другой работе».

З а м е с т и т е л ь. Это я написал ниже.

Д а ш д а м и р о в. Дай посмотрю.

З е й н а б. Пора вынести столы во двор. (Нури.) Хватит стучать молотком. Помоги нам. (Али.) Ты тоже вставай.

Все уходят в дом за столами. Во двор входят  Ф а р и д  и  Р е н а.

Ф а р и д. Странно, не слышно стука молотка. В последнее время отец из-за нашей свадьбы работает день и ночь.

Р е н а. Бедняга! А что, много денег нужно на свадьбу?

Ф а р и д. Тысячу рублей. И столько же на подарки невесте.

Р е н а. Обойдусь как-нибудь без твоих подарков.

Ф а р и д. Я бы тоже рад. Но ничего поделать не могу. Для них это вопрос чести, в лепешку расшибутся, но подарят тебе все, что полагается.

Р е н а. Бедняги. А почему свадьба такая дорогая?

Ф а р и д (с шутливой готовностью). Могу объяснить. Будет больше ста человек, музыка, автомашины, а это все стоит денег.

Р е н а. Но это же безумие! Ты свои деньги тратишь на себя, а бедные родители — откуда у них могут быть такие деньги?

Ф а р и д (улыбается). Почему? Я слышал, сапожники неплохо зарабатывают.

Р е н а. Им придется влезть в долги. А главное — это никому не нужно, ни им, ни нам.

Ф а р и д (шутливо, с пафосом). Это нужно обществу!

Рена смотрит на него укоризненно.

(Неожиданно серьезно.) Я бы сам рад плюнуть на свадьбу. Но для стариков это вопрос престижа. Всю жизнь они ждали дня моей свадьбы. Так что пусть будет все так, как они хотят.

Рена подходит ближе, прижимается к нему, он вынужден ее обнять. Целуются.

Д а ш д а м и р о в (кончив читать заявление). Ну, кажется, все в порядке. Срочно перепечатай и сегодня же отвези Рагимову. Теперь вся надежда на него. Странно, что он не позвонил. Я и жене его сказал, что хочу попасть к нему на прием, и секретарше… Он должен помочь мне.

З а м е с т и т е л ь. Несомненно. Зачем тогда нужны друзья, если в такие минуты они не будут помогать друг другу?

Д а ш д а м и р о в. Я много хорошего сделал ему в свое время.

З а м е с т и т е л ь. Он должен помочь вам. (Собирает бумаги со стола.)

Ф а р и д (сделав над собой усилие). Неудобно, нас могут увидеть…

Р е н а. Никого же нет…

Ф а р и д (усмехаясь). Учти — это может плохо кончиться. Я начинаю звереть.

Р е н а (тоже улыбается). Сомневаюсь.

Фарид строит страшную рожу и как бы собирается наброситься на Рену. Но потом, шутливо вздохнув, опускает руки.

Ф а р и д. Не могу. Ну почему я такой порядочный?! Почему у меня такие твердые моральные устои? (Целует ее.)

Р е н а. Шут гороховый.

Долго целуются.

Ф а р и д. Я опять начинаю звереть…

Из-за зеленой двери раздаются протяжные усталые женские крики: «Помогите! Помогите! На помощь!..»

Р е н а (вздрагивает, отшатывается от Фарада, испуганно смотрит на зеленую дверь). Кто это?

Ф а р и д (неохотно). Соседи. Супружеская пара…

Д а ш д а м и р о в. Опять началось. Сумасшедший дом, а не двор.

Н у р и, З е й н а б, А л и  выносят во двор стол.

Н у р и. Чего он хочет от нее, понять не могу.

З е й н а б. Сама виновата, надо было блюсти себя… (Радостно.) А, доченька, здравствуй! Добро пожаловать в наш дом. (Идет к Рене, целует ее.)

Н у р и. Здравствуй, дочка… Ну, что он сейчас от нее хочет?

З е й н а б (пожимая плечами). Проходи, садись, дочка. Не обращай внимания на такие вещи. В жизни еще много чего услышишь и увидишь.

А л и (идет к голубям). Он хочет, чтобы она уехала вместе с ребенком…

З е й н а б. Ты заткнись, это не твоего ума дело.

Женщина за зеленой дверью продолжает звать на помощь.

Д а ш д а м и р о в. Закрой окно.

Заместитель поспешно захлопывает створку окна.

З а м е с т и т е л ь. Я пойду. По дороге зайду в техникум.

Д а ш д а м и р о в. Иди, иди. Я еще раз попытаюсь дозвониться до Рагимова. Вся надежда на него.

Заместитель уходит.

Р е н а. Бедная женщина… (Неуверенно Фариду.) Как-то помочь ей надо…

З е й н а б. А как ей поможешь? У нее муж такой демагог, что ничего ему не докажешь и еще сам виноват останешься. Она же дура, что он захочет, то она и скажет.

Ф а р и д. Я однажды влип в подобную историю. На улице одна звала на помощь, а когда я вмешался, оказалось, что это ее муж, и они вдвоем на меня набросились. С супружескими парами лучше не связываться… (Зейнаб.) Мы, кажется, рано пришли?

З е й н а б. Вы же не гости. Когда захотели, тогда и пришли.

Ш а р г и я. Мы уже на стол накрываем, скоро все соберутся.

Нури проходит в свою будку и приступает к работе. С небольшими перерывами, все тише и тише раздается голос женщины за зеленой дверью.

Дашдамиров садится за письменный стол с телефоном. Он ждет звонка. З а м е с т и т е л ь  проходит через двор, испуганно оглядываясь на зеленую дверь.

Р е н а (Шаргии и Зейнаб). Чем я могу помочь?

З е й н а б. Ничем. Разве я позволю, чтоб моя дорогая невестка в такой день работала? Ты для меня самый почетный гость сегодня. Садись сюда. (Показывает на стул.) Сейчас мы накроем на стол, с минуты на минуту гости должны подойти.

А л и. Надо барана зарезать, потом поздно будет.

З е й н а б. Заткнись. (Шаргии.) Ты пока поставь мясо на огонь. Из барана шашлык сделаем. (Рене.) Хотела бы я, чтобы Габиб Дашдамиров, — это у нас сосед такой есть, на втором этаже, — тебя увидел, понял бы, из какой семьи Фарид невесту взял, с каким уважаемым домом породнился. Чтобы поменьше воображал. Жаль, жена его богу душу отдала, а то бы лопнула от зависти. Всю жизнь строили из себя больших людей, а у самих сын по тюрьмам скитается.

Ш а р г и я. Мансур хороший парень. Жалко его.

З е й н а б. Я против него ничего не имею, он на родителей не похож. Но что в тюрьму попал лет пять назад, это бог за мои обиды им отомстил, и не то еще им будет!

Ф а р и д. Мама, хватит.

Р е н а. А в чем дело?

Ф а р и д. Длинная история.

З е й н а б. Ничего, я расскажу. Моя невестка сразу должна узнать, кто мой враг, а кто друг. Вот там он живет, над нами. (Показывает.) Пятьдесят лет назад вместе с отцом Фарида пришел в этот двор, от армяно-азербайджанской резни бежали сюда из деревни. Еще несколько лет здесь дружили, вместе сапоги шили, вместе ели, вместе пили. Потом он в гору пошел. Рост у него большой, потому заметили. Туда потянули, сюда потянули, научили, обучили — шишкой стал. И с тех пор житья нам не давал.

Ш а р г и я. В основном жена его.

З е й н а б (Рене). А что он, не мужчина? Почему терпел?

Р е н а (улыбается). Да, мужчина должен быть хозяином в доме.

З е й н а б. Молодец! Правильно воспитал тебя отец. Недаром писатель, умный человек.

А л и. Говорят, Мансур возвращается.

З е й н а б. Заткнись… Сын на них не похож, справедливый человек. Но драчун был страшный. Дня не было, чтобы не подрался с кем-нибудь. Кровь в нем кипела. За всех заступался, во все вмешивался. Пять лет дали. Милиционеру погон сорвал.

Ф а р и д. Не совсем так было.

З е й н а б. Так, не так, но погон он сорвал. Своими ушами на суде слышала.

Ф а р и д (Рене). Я же рассказывал тебе. Из-за девушки все получилось.

Р е н а (насмешливо). Из-за твоей первой любви?

З е й н а б. Какая еще любовь? Просто встречался с ней. Я разве позволила бы ему жениться тогда — на четвертый курс он только перешел.

Ф а р и д. Тогда была эпоха танцевальных вечеров, дня не было, чтобы где-нибудь вечер не проводился — в АзИИ, Политехническом, Желдоре, ДОФе.

Р е н а. Что такое ДОФ?

Ф а р и д. Дом флота. И на каждой такой танцплощадке была своя группа, человек десять — пятнадцать, — их все боялись. Они делали что хотели, задевали всех, заставляли девушек танцевать с собой, били непослушных. А мы вступались за обиженных. Не специально, конечно, но так получалось, что каждый вечер кончался дракой. Страшное дело было. Как выжили, не знаю.

З е й н а б (осуждающе, но не без гордости). Он же весь в шрамах. Посмотри — целого места на лице нет.

Ф а р и д. И каждый раз все затевал Мансур. У него просто патологическая чувствительность была на несправедливость, всех защищал…

З е й н а б. Чуть Фарида из-за него не посадили.

Ф а р и д. Не только меня.

З е й н а б. Десять человек судили. Я думала — умру. Пять дней суд шел. Если бы Фарида посадили, я бы умерла. Весь институт за него вступился. Он же круглый отличник был. Его все любили.

Р е н а. В каком году это было?

Ф а р и д. В пятьдесят девятом.

З е й н а б. Как время бежит! Пять лет как один год пролетели. А почему вы здесь стоите? Проходите в комнату.

Во время этого разговора Шаргия уже установила посреди двора столы, покрыла белой скатертью, расставила стулья. Фарид и Рена в сопровождении Зейнаб проходят в дом. До этого неподвижно сидевший за столом Дашдамиров снимает трубку и набирает номер.

Д а ш д а м и р о в. Алло… Алло… Приемная товарища Рагимова?.. Здравствуйте, девушка. Я уже беспокоил вас сегодня. Дашдамиров это говорит. Вы обещали сказать ему, что я хочу попасть на прием… И что он сказал?.. Так… Неужели ничего не сказал? Не может быть, девушка… Что же делать? Мне обязательно нужно поговорить с ним… Я понимаю… но…

Дашдамиров вешает трубку, остается сидеть за столом. Во двор выходит  Ф а р и д, подходит к Али, занятому голубями.

Ф а р и д. А ты откуда знаешь, что Мансур возвращается?

А л и. Участковый сказал.

Ф а р и д. Завтра с утра за мебелью поедем. (Отцу.) Я уже договорился насчет мебели. Румынская. Отдельно спальня, столовая и кабинет.

Н у р и. Прямо сюда привезете?

Ф а р и д. Конечно. Зачем десять раз возить — к ним, потом сюда.

Н у р и. Так полагается. Раз родители невесты дают приданое, то его должны привезти в этот дом в день свадьбы вместе с невестой.

Ф а р и д. Не будь формалистом.

Н у р и. Пригласительные билеты заказал?

Ф а р и д. Заказал. Утром будут готовы, сто пятьдесят штук.

Н у р и. Завтра же надо будет раздать их людям.

Ф а р и д. Не рано ли?

Н у р и. В самое время. Неделя осталась.

С улицы слышится шум подъехавшего автомобиля. Из дома появляются  З е й н а б  и Ш а р г и я.

Ш а р г и я. Это Салех.

На улице слышны голоса.

З е й н а б. И гости. (Али.) Скорее надень костюм, гости идут…

Затемнение.

Потом светлеет. Уже вечер. Г о с т и  и  х о з я е в а  сидят за длинным столом. А л и, в новом костюме и чистой рубашке, занимает место рядом с  Э н в е р о м, рано облысевшим и худощавым молодым человеком с бородкой. С а л е х  стоит во главе стола с бокалом вина в руке, ждет, когда установится полная тишина. Наверху  Д а ш д а м и р о в  сидит за столом у телефона.

С а л е х. Дорогие гости, сегодня моему сыну исполняется один год. Мы здесь собрались — близкие, друзья, родственники, — чтобы отметить этот радостный для меня и для всех нас день. Но прежде, чем выпить за здоровье моего единственного сына, я хочу сказать пару слов вот о чем. (Поворачивается к Али.) Здесь сидит мой родственник, старший брат моей жены, уважаемый Али. Вы все его знаете.

Али смущенно опускает голову, но общее внимание ему приятно.

Он хороший человек, и я, как могу, помогаю ему. Я его одел, обул, даю деньги на карманные расходы, чтобы он не чувствовал себя ниже своих друзей, знакомых. Не так ли, Али?

А л и (с готовностью кивает головой и наклоняется вперед — демонстрирует свой костюм и сорочку). Да, это так. Салех правду говорит. Этот костюм тоже он купил для меня.

С а л е х. Много денег я ему не даю, потому что Али, вы все это знаете, имеет один большой недостаток — он пьет. Этот недостаток мешает Али занять достойное, подобающее ему и его семье место в жизни. Поэтому сегодня, прежде чем выпить за здоровье моего единственного сына, я хочу, хоть я сам на шесть лет младше Али, чтобы он сейчас, в присутствии вас, наших дорогих гостей, поклялся, что никогда больше в рот не возьмет спиртного.

А л и (испуганно). Сегодня тоже?

С а л е х. Нет, сегодня день рождения моего сына, я разрешаю тебе выпить за его здоровье. Но учти — это в последний раз… А теперь встань, поклянись перед всеми этими людьми, что ты в рот не возьмешь спиртного.

А л и (встает, вытягивает руки по швам). Даю слово, что больше никогда в жизни в рот не возьму спиртного… (Спохватившись, добавляет.) Только за этим столом выпью немного.

С а л е х. Поклянись жизнью моего сына. Повторяй за мной: «Клянусь жизнью единственного сына Салеха, что больше пить не буду».

А л и. Клянусь жизнью единственного сына Салеха, что больше никогда пить не буду.

С а л е х. Молодец. Садись. Ну, а теперь, дорогие гости, ешьте, говорите тосты. За ваше здоровье. (Осушив бокал, садится.)

А л и (громким свистящим шепотом просит Энвера). Налей.

Э н в е р. Водку или коньяк?

А л и. Водку.

Али подставляет большой бокал. Энвер наполняет его, наливает себе тоже.

(Разом опрокинув содержимое бокала в рот.) Хорош пиво!

За столом все едят, переговариваются шепотом.

Дашдамиров снимает трубку телефона, набирает номер.

Д а ш д а м и р о в. Извините за беспокойство. Это квартира товарища Рагимова?.. Добрый вечер, Нигяр-ханум. Это Габиб Дашдамиров говорит… Спасибо. Как вы? Как дети?.. Нигяр-ханум, вы передали Гасану Халиловичу, что я звонил?.. Не может?.. А когда он уезжает?.. До среды еще два дня… Понятно, понятно… Ну ладно, извините за беспокойство… Да, очень важное… Что поделаешь? Теперь он большой человек, откуда у него время для меня! До свидания. (Вешает трубку.)

А л и. Хорош пиво!

Н у р и. Али, ты больше не пей.

А л и. А что я выпил? Еще глоток сделаю.

З е й н а б (подавая на стол очередное блюдо). Али, встань, помоги мне. Вставай, вставай…

Али неохотно вылезает из-за стола. Успевает на ходу хватить еще одну рюмку. Вместе с Зейнаб и Шаргией уходят.

Н у р и. У каждого стола должен быть свой глава. Я хочу поднять тост за Гасан-муаллима, чтобы он взял на себя труд быть сегодня тамадой нашего стола.

В с е (подхватывают). За здоровье Гасан-муаллима, за здоровье тамады…

Т а м а д а (польщенный, встает). Нет, нет, я не могу… Ну хорошо. Раз вы уж выбрали меня, то знайте: я люблю дисциплину за столом. Ваше здоровье.

Все пьют.

Ф а р и д. Энвер, что-нибудь ты слышал о возвращении Мансура?

Э н в е р. На днях должен вернуться.

Н у р и (Фариду). Хорошо бы ему успеть на твою свадьбу.

Ф а р и д. Да. Выпьем за него, Энвер.

Э н в е р. Я вчера его во сне видел. (Выпивает.)

Т а м а д а. Нет, так не годится. Почему вы пьете без тоста? Разве кто-то сказал тост?

Ф а р и д. Мы выпили за нашего друга, которого не видели уже пять лет.

Т а м а д а. Все равно надо сказать тост. Я уверен, что все хотели выпить за вашего друга. За столом должен быть порядок. (Встает.) Дорогие друзья, я, пользуясь правом тамады, первое слово даю себе. Я хочу выпить за двух прекрасных голубков, которые в ближайшие дни совьют себе гнездо в этом доме. Они украшение нашего стола и через семь дней соединятся в прекрасную советскую семью, и поэтому я хочу выпить за их здоровье. Вы все знаете отца Рены, в Азербайджане нет человека, который бы его не знал. Это наша гордость и слава. Нури-киши вы тоже все знаете. Я очень рад, что наши прекрасные голубки, соединившись, объединят две такие хорошие семьи. За здоровье наших голубков, за Фарида и Рену. За их счастье.

Все чокаются, пьют.

Э н в е р (Фариду). Я уже опьянел. Мы с Али до этого пили.

Ф а р и д. Кстати, где он?

Э н в е р (оглядывается). Не знаю.

З е й н а б  и  Ш а р г и я  приносят два больших блюда с пловом.

Ф а р и д. Мама, Али исчез.

З е й н а б (встревоженно). Тише, Салех услышит…

Э н в е р. Я пойду поищу его. (Встает из-за стола, покачиваясь, идет по двору.)

С а л е х. Уважаемый тамада, у меня есть тост. Прошу слова.

Т а м а д а. Пожалуйста. (Громко.) Тише! Прошу тишину! Слово имеет наш Салех.

З е й н а б. Плов остывает.

С а л е х. Давайте разложим плов по тарелкам, потом я скажу тост.

Все принимаются за плов. Энвер осматривает двор — ищет Али.

В квартире Дашдамирова раздается телефонный звонок, Габиб поднимает трубку.

Д а ш д а м и р о в. Алло… Квартира Дашдамирова. (Разочарованно.) А, это ты… Нет, не звонил Рагимов… Ты был в техникуме?.. Висит приказ? Не может быть…

Г о с т и:

— Прекрасный плов!

— Молодец, Зейнаб-ханум!

— Рисинка в рисинку!

Д а ш д а м и р о в. А как написано? В связи с переходом на другую работу или на пенсию? (Усмехается.) Вот результаты моих сорокалетних трудов… А зачем мне персональная пенсия? Я же еще полон сил, они могли послать меня на другую работу… Нет смысла. Ему передали, что я звонил. И жена сказала, и секретарша… «Занят, говорит, нет у меня времени для товарища Дашдамирова…» А что сделаешь? Теперь уже все. Надо домино купить. Заходи в свободное время, сыграем. Пенсионер Дашдамиров теперь всегда будет дома… (Вешает трубку и сидит за столом, стиснув голову руками.)

Энвер, не найдя Али, поднимается на второй этаж.

С а л е х. Дорогие гости, многие из вас имеют детей, и каждый имеет или имел родителей. Я сам сирота и знаю, как хорошо человеку, когда родители его еще живы. Я предлагаю выпить за родителей. Пусть ваши родители живут тысячу лет!

Все чокаются и пьют за родителей.

На втором этаже у дверей Дашдамирова роется в своих карманах  Э н в е р. Наконец он вытаскивает деньги — несколько смятых бумажек — и нажимает на дверной звонок. Дашдамиров не сразу, как бы очнувшись, поднимается, идет к двери, удивленно смотрит на покачивающуюся у порога фигуру Энвера.

Д а ш д а м и р о в (не очень любезно, недоумевая). Что вам нужно?

Э н в е р. Я ваш бывший сосед Энвер, товарищ Мансура… Я учился в Москве, меня долго не было. Здравствуйте.

Д а ш д а м и р о в. Здравствуйте.

Э н в е р. Я хочу вернуть вам десять рублей. Вы дали мне десять рублей, когда я уезжал в институт. Возьмите, пожалуйста.

Протягивает Дашдамирову деньги, тот, отступив на шаг, не берет их. Он все еще не может понять, чего от него хочет Энвер.

З е й н а б (Фариду). Али не можем найти, куда делся, не знаю.

Э н в е р. Это ваши деньги. Вы забыли. А я помню. Вы дали их мне шесть лет назад, когда я в Москву уезжал. Извините за задержку, но раньше я не мог… Помните? Вы на дорогу мне дали. Мансур вас попросил.

Ф а р и д (Рене). Пора смываться. Еще минут пять посидим и пойдем.

Д а ш д а м и р о в (неуверенно). Что-то такое было. Ты, кажется, в медицинский поступал?

Э н в е р. Да-да, а потом поехал в архивный, в Москву. Вы дали мне десять рублей. Большое спасибо. Я хочу вернуть. У меня есть деньги. Возьмите, прошу вас.

Д а ш д а м и р о в. Нет… Я не помню этого. Ты ошибся, наверное. (Пытается закрыть дверь.)

Э н в е р (ловит его за руку, сует в нее деньги и торопливо идет по балкону). Я не хочу быть никому должен. (Показывает на сидящих во дворе соседей.) Они мне тоже одалживали.

Р е н а (Фариду). Прощаться будем или сбежим незаметно?

Ф а р и д. Придется попрощаться.

Р е н а. Отец уехал в Нуху. Останься сегодня у меня.

Ф а р и д. Мы столько ждали, подождем еще семь дней.

Р е н а. Но это же глупо! Кому нужно наше подвижничество?

Ф а р и д. Потерпим еще семь дней.

Р е н а. Но это же смешно…

Ф а р и д. Энвер, кажется, совсем хорош. (Смотрит на Энвера, который подходит к Нури.)

Э н в е р. Дядя Нури, ты дал мне десять рублей, когда я уезжал в Москву. Я хочу вернуть. Спасибо. На, возьми. (Сует деньги в нагрудный карман сапожника и идет к Зейнаб.) Тетя Зейнаб, возьмите свои десять рублей, большое спасибо!

З е й н а б. Какие десять рублей? Идем, лучше я спать тебя уложу, устал ты с дороги…

Э н в е р (почти плача). Я не хочу быть никому должен. Возьмите свои деньги. (Пытается сунуть десятку Салеху, тот отстраняет его от себя.)

С а л е х. Иди, иди, я тебя второй раз вижу.

Э н в е р. Простите, вы тогда еще здесь не жили. Я ошибся.

К Энверу подходит Фарид, обняв за плечи, ведет к столу.

Ф а р и д (Рене). Энвер друг моего детства. Энвер, спрячь деньги… Он семь раз поступал в медицинский, а потом уехал в Москву…

Т а м а д а (до этого был занят разговором с соседом, как, впрочем, и все гости). Внимание! Дорогие гости, что происходит? Почему никто не говорит тостов?.. Что? (Наклоняется к соседу с другой стороны, который что-то начинает шептать ему в ухо, показывая на Салеха.)

Э н в е р. Простите. Неприлично говорить о деньгах, но я хочу вернуть свои долги. Я не хочу быть никому должен…

Ф а р и д. Чудак. Ты никому ничего не должен. Успокойся. (Продолжает обнимать Энвера.) Что это на тебя напало?

Э н в е р. Простите меня. (Вдруг всхлипывает.)

Ф а р и д. Ну что с тобой, Энвер? Мы так рады, что ты приехал погостить…

Э н в е р (сквозь слезы). Я тоже… Я вспоминал вас часто.

Ф а р и д. Ну, перестань, перестань! У тебяслучилось что-нибудь?

Э н в е р (шепотом, показывая на зеленую дверь). Я не могу больше. Она так кричит. Я не могу вынести этого…

Ф а р и д (успокоившись). Ах, вот в чем дело! Бедняга. Это действительно ужасно… А что делать? Успокойся. Ты же скоро уедешь.

Р е н а (Фариду). А что делать тем, кто не уедет?

Э н в е р. Я не могу вынести этого.

К ним подходит Салех.

С а л е х (слегка пьян). Кто обидел его? Это наш гость, если кто-нибудь обидел его, я штаны с того человека сниму. Пусть только покажет — я душу из него выну.

Э н в е р. Нет, нет, спасибо. Меня никто не обидел.

С а л е х (Фариду). Хороший парень. Видно, в Москве душа у него совсем нежная стала… Ты не знаешь, куда Али делся? Нигде его нет.

Ф а р и д. Где-нибудь поблизости. Куда он может пойти в такое время?

С а л е х. Хорошо бы. Он ведь здоровьем моего сына поклялся.

Н у р и. Дорогие гости! Я хочу сказать пару слов. В том, что мы сегодня так хорошо сидим здесь и за столом у нас весело, большая заслуга нашего тамады. Давайте выпьем за нашего тамаду, уважаемого Гасан-муаллима.

Все, кроме Салеха, пьют. Салех сидит на крыльце своей комнаты. Склонившись к нему, что-то быстро и взволнованно говорит Зейнаб. Допив бокалы, к ним подходят Нури и тамада.

Больной человек, разве можно всерьез его принимать? Нашел на кого обижаться.

Т а м а д а. Разве можно портить такое веселье?

С а л е х. Он поклялся жизнью моего единственного сына.

Р е н а. Что случилось?

Ф а р и д. Али исчез.

Р е н а. Ну и что?

Ф а р и д. Он же поклялся не пить… Знаешь, нам лучше уйти, пока не поздно.

Высвобождает руку из-под локтя уснувшего за столом Энвера, и они встают. К ним подходит Зейнаб.

Мама, мы пошли.

Р е н а. До свиданья. Спасибо за все.

З е й н а б. Всегда рада. Этот дом — твой дом. (Шепотом Фариду.) Боюсь, как бы Салех под горячую руку что-нибудь с Али не сделал.

Ф а р и д (раздраженно). А что я могу поделать? Надоело мне все это. Ты видишь, мне уходить надо.

Р е н а. До свидания, Зейнаб-ханум.

З е й н а б. До свидания, дочка… Нури, уложи Энвера спать. Устал с дороги, бедный…

Начинают прощаться и другие гости. Нури отводит Энвера в дом. Гаснет свет в окнах. Салех клюет носом, но продолжает ждать Али, сидя на крыльце.

Ш а р г и я. Идем спать.

С а л е х. Нет, я этого подлеца дождусь.

Ш а р г и я (как всегда, спокойно). Делать тебе нечего, я вижу. Ты же знаешь его характер…

Слышится шум подъехавшего автомобиля, очень громкий стук дверцы. Во двор, покачиваясь, входит  А л и. Он в майке, босой и в рваных брюках.

А л и (как можно более непринужденно). Добрый вечер!

З е й н а б (в ужасе). Пропил костюм и туфли, несчастный!

А л и (с вызовом). Да, пропил.

Салех поднимает голову, и тотчас же Али бросается бежать по двору, припадая на одну ногу. Салех хватает со стола то ли нож, то ли вилку и, размахивая этим предметом, бежит следом.

(Истошно.) Мама!

Инстинкт самосохранения как бы вдохнул в его слабое тело силу, которая кидает его в разных направлениях. Отяжелевший от еды и напитков, Салех промахивается. Али кудахчет, как курица. Шаргия, Зейнаб, Нури пытаются остановить Салеха.

З е й н а б. Он его убьет!

Ш а р г и я. Так ему и надо, пусть не пьет. (Мужу.) Стой! Ты что, с ума сошел?!

Н у р и. Салех, прошу тебя…

С а л е х (внезапно останавливается, яростно кричит.) Не мешайте мне, а то убью вас тоже! Все вы одна семейка!

Али, воспользовавшись замешательством, жадно глотает воздух. Салех, припугнув родственников, заносит нож над склоненной набок головой Али и тщательно примеривается, с какой стороны ударить. Он покачивается на полусогнутых ногах, чтобы обманными движениями окончательно запугать свою жертву. Родственники, смирившись со своим бессилием, в ужасе наблюдают за тем, как на их глазах вот-вот произойдет кровопролитие. Салех готовится к последнему прыжку. В этот момент, а может быть, и раньше, во дворе, с улицы, появляется  М а н с у р. Он сразу же бросается к Салеху, который одной рукой уже ухватился за майку Али. И когда Мансур пытается помешать нанести удар, нож, поменяв направление от толчка, втыкается в руку Салеха. Взвыв от боли, Салех отпускает Али и бросает нож.

М а н с у р (Зейнаб и Шаргии). Дайте бинт или полотенце, живее! (Поднимает руку Салеха над головой, чтобы уменьшить кровотечение.)

С а л е х. Пропал мой палец, руль держать не смогу…

З е й н а б (причитает). Что же будет, что же будет?! Бедный Салех остался без пальца!

М а н с у р (Али). Беги за машиной, надо отвезти его в «скорую помощь». (Салеху.) Не волнуйся, по-моему, сухожилие не задето.

Али убегает. Когда Мансур начинает обматывать руку Салеха полотенцем, с балкона второго этажа раздается голос Дашдамирова.

Д а ш д а м и р о в. Мансур?! А ну-ка, поднимись наверх!

Полотенце, намотанное на руку Салеха, чернеет от крови, сам Салех, с которого слетело опьянение, смотрит на Мансура жалобно и растерянно. Перепуганная семья Нури выглядит неспособной на какие-либо энергичные действия.

М а н с у р (отцу). Ты же видишь, надо отвезти его в больницу.

Д а ш д а м и р о в. Я с тобой говорю. Иди домой. Это не твое дело, там есть кому его отвезти.

Слышится шум машины, во двор вбегает  А л и.

А л и. Машина готова.

М а н с у р (отцу). Я скоро приеду, папа.

Д а ш д а м и р о в. Эти люди всю жизнь желали мне плохого. Неужели они дороже тебе, чем родной отец? Почему тебя тянет в эту грязь?

М а н с у р. Папа, не надо, я скоро вернусь.

Д а ш д а м и р о в. Я сделал все, чтобы ты стал человеком, а ты полез к ним, к сапожникам и пьяницам. Пять лет я ждал твоего возвращения, и в первый же день ты принялся за старое… Иди наверх, я тебе говорю…

М а н с у р. Пошли, Салех… (Ведет Салеха к воротам.)

Семья Нури следует за ним. Дашдамиров остается один…

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Тот же двор. На втором этаже  Д а ш д а м и р о в  сидит за письменным столом у телефона. На первом — Н у р и  стучит молотком в будке. Из-за зеленой двери негромко, почти мелодично доносятся призывы о помощи. З е й н а б  подметает угол двора.

З е й н а б (Нури). Хватит стучать. Отдохни немного. Один день остался, после свадьбы поработаешь.

Н у р и. Один день — это тоже один день. Рублей десять заработаю.

З е й н а б. Что они решают, твои десять рублей? То, что нужно, уже сделано. А после свадьбы все равно придется много поработать, чтобы расплатиться за все.

Н у р и. Ничего, я работы не боюсь. Зато свадьба будет хорошая…

З е й н а б. Фарид умный мальчик, для него ничего не жалко. Ни во что не вмешивается, опустив голову, свое дело делает.

Н у р и. Да, с нашего двора только он хорошего положения добился. Али пьет. Энвер только институт закончил. Мансуру бедному тоже не повезло.

З е й н а б. Сам виноват, характер такой.

Н у р и. У отца его тоже такой характер был. Но тогда и время другое было…

З е й н а б (насмешливо). А ты всегда тихим был, и тогда, и сейчас.

Н у р и (кивает на зеленую дверь). Что это она опять раскричалась?

З е й н а б. Они муж и жена. Хотела бы, давно б уехала. Значит, нравится, если терпит. А я уже привыкла, не обращаю внимания.

Н у р и. Я тоже… Фариду мешает работать.

З е й н а б. Ничего, скоро квартиру получит, уедет отсюда. Мало осталось.

Н у р и. Участковый говорит: «Ничего ему (кивает на зеленую дверь) не могу сделать, пока она сама на него не пожалуется».

З е й н а б. С ним вообще лучше не связываться — затаскает по судам. Потом иди докажи, что спасал ее, все, что хочешь, пришьют. Фарид, бедный, после того суда напуган, а то бы он давно вмешался, сердце у него доброе.

Н у р и. Вмешаешься — на работе узнают, прав — неправ — разговоров не оберешься. Каждому же не объяснишь, в чем дело…

За кулисами слышен голос Салеха, шаги…

З е й н а б. Приехали. (Энергично подметает.)

Появляется  С а л е х, у него перевязана рука, за ним  А л и.

С а л е х. Все погрузили. Сейчас приедут. Три машины… (Оглядывает двор, показывает на угол.) Пока, на один день, вот здесь поставим. Голубятню придется убрать. Слышишь, Али?

А л и. А куда я ее уберу?

С а л е х. Не знаю. Куда хочешь. Твои голуби всем надоели. Чтобы завтра их не было. Понял?

А л и (покорно). Понял.

З е й н а б (негромко Салеху). У него, бедного, одно удовольствие в жизни — эти голуби.

С а л е х (прислушивается к голосу женщины за зеленой дверью). Боюсь, как бы завтра во время свадьбы она крик не подняла. Опозоримся перед людьми. Совсем стыд потеряла.

З е й н а б. До такого бесстыдства они не дойдут, это уж слишком будет… Кушать хочешь?

С а л е х. Времени нет. Ты скорей подмети этот угол. Как привезем, начнем сгружать. Где Шаргия?

З е й н а б. Ребенка кормит.

С а л е х. Я ей туфли купил. Этому Энверу надо сказать, чтобы тоже помог.

А л и. Я сказал.

З е й н а б. Он дома. Ждет вас.

С а л е х. Сейчас приедем.

Из дома выходит  Ш а р г и я. Али, понурив голову, сидит у голубятни.

Ш а р г и я (мужу). Ты рукой поменьше махай, опять кровь пойдет.

С а л е х. Как ребенок себя чувствует?

Ш а р г и я. Хорошо… А что за туфли?

С а л е х. Английские.

Ш а р г и я (улыбается). У меня же есть…

С а л е х. Таких нет. Очень красивые.

Ш а р г и я. Спасибо.

С а л е х. Али, пошли, времени мало осталось. (Уходит.)

Ш а р г и я. Надо Энвера позвать.

З е й н а б. Сам придет. (Показывает на зеленую дверь, из-за которой все еще доносятся крики женщины.) Когда она кончит кричать, он сразу же появится.

Н у р и. Не привык, бедный, к таким вещам. Нервы не выдерживают.

Ш а р г и я. А ваши выдерживают?

З е й н а б. А что делать?

Ш а р г и я. Почему она терпит, понять не могу.

З е й н а б. Э-э… Ты многого еще в жизни не понимаешь…

Ш а р г и я. Любит его, наверное… Только из-за любви можно вытерпеть такое.

Н у р и. Совсем стыд потеряли люди…

Ш а р г и я. Больно, наверное, ей… Мучается, бедная.

З е й н а б. Жалко, конечно, ее, но сама виновата. (Кончив подметать, идет в дом, останавливается у голубятни, смотрит на Али.) Ну что ты так переживаешь? Неужели так сильно любишь этих голубей?

Али молча кивает. На глазах его слезы. Зейнаб, вздохнув, идет в дом.

Крики за зеленой дверью постепенно затихают. Тотчас же появляется  Э н в е р. Высунув во двор голову, он прислушивается и, лишь убедившись в том, что крики окончательно прекратились, выходит во двор. Делает несколько неуверенных шагов. Раздается крик Зейнаб. Энвер нервно вздрагивает, останавливается.

Г о л о с  З е й н а б (из-за двери). Нури, Нури! А ну-ка, поди сюда…

Ш а р г и я (усмехнувшись). Ты что такой нервный стал, Энвер, после того, как в Москву переехал?

Н у р и. Что там еще такое? (Откладывает молоток, идет в дом.)

Э н в е р (Шаргии). Я думал, это опять она. (Показывает на зеленую дверь.)

Ш а р г и я. Садись.

Э н в е р (садится). Муж твой приходил?

Ш а р г и я. Да… Скоро мебель привезут.

Э н в е р. Я слышал его голос… (Усмехнувшись, умолкает.)

Шаргия ждет продолжения. Али уходит на улицу.

Лихой парень…

Ш а р г и я. Ну, что ты еще скажешь?

Э н в е р (с внезапной горечью). А что я могу сказать? Какое я вообще имею право что-нибудь говорить? Я здесь посторонний человек.

Ш а р г и я. Но я же вижу, что ты хочешь что-то сказать. Я же чувствую…

Энвер смотрит на зеленую дверь.

Да, эту женщину жаль…

Э н в е р. Других жалеть легко. (Неожиданно.) А себя тебе не жаль?!

Ш а р г и я. А что я?

Э н в е р. Ну как ты могла выйти замуж за этого человека, твоего мужа?! Вы же совсем разные люди. Неужели ты не чувствуешь этого?.. И почему ты не работаешь?

Ш а р г и я. У меня ребенок.

Э н в е р. У всех дети.

Ш а р г и я. Я еще буду работать.

Э н в е р. Сомневаюсь. У таких, как твой муж, жены не работают…

Ш а р г и я. Ты же совсем его не знаешь.

Э н в е р. Я знаю тебя. И вижу, как ты изменилась. Неужели ты не помнишь, какой ты была?.. Бедный мой отец всегда говорил: «У этой девочки большое будущее…» Ты была такой гордой, такой умной, такой справедливой, все восхищались тобой… А что получилось?

Ш а р г и я. А что получилось? Я же женщина, Энвер.

Э н в е р. Ну и что же? Разве я не понимаю? Не в этом дело.

Ш а р г и я. Он отец моею ребенка, и я должна быть такой, какой я ему нужна.

Э н в е р. Тогда чем же ты отличаешься от этой женщины? (Показывает на зеленую дверь.) Чем ты лучше ее?

Ш а р г и я. Но я же люблю его, Энвер.

Э н в е р. Я не верю этому. Нельзя любить такого человека. Он же…

Ш а р г и я (грустно улыбнувшись, перебивает его). А он никогда не сможет понять, как можно было любить такого человека, как ты…

Э н в е р. Он что-нибудь знает?

Ш а р г и я. Нет, конечно… Но я уверена, что ты не в его вкусе.

Э н в е р. Прости, но это естественно.

Ш а р г и я. Я понимаю, что ты имеешь в виду… Он, конечно, не очень образованный, но настоящий мужчина…

Э н в е р. Он примитивный человек. Да что говорить. Он же Али, бедного, чуть не убил.

Ш а р г и я. Он не хотел его убивать.

Э н в е р. Зачем же он гонялся за ним с ножом? Побрить хотел?

Ш а р г и я. Из-за меня, из-за тебя и других людей, чтобы не думали, что его можно безнаказанно оскорбить…

Э н в е р. Какая глупость!

Ш а р г и я. Это глупо, конечно, но… он никогда не стерпел бы, если бы его унизили в присутствии девушки.

Э н в е р (с укором). Ты до сих пор помнишь об этом?!

Ш а р г и я (ей неловко). Я не хотела тебя обидеть…

Э н в е р. Но ведь их было четверо.

Ш а р г и я. Хоть сто.

Э н в е р. Я за тебя испугался, они ведь могли и тебя оскорбить…

Ш а р г и я. В том-то и дело, что, пока он жив, никто на свете не мог бы и не сможет этого сделать! Ни один человек, кто бы он ни был!..

Э н в е р. Мне было очень стыдно тогда…

Ш а р г и я (мягко). Я тебя ни в чем не упрекаю. Я ведь сама тебя не пустила. Ты был прав, что не ответил им… А его я остановить не смогла бы…

Э н в е р. Это… этот случай повлиял на твое отношение ко мне?

Ш а р г и я. Нет, конечно… Женщина может любить любого мужчину: самого слабого, самого беззащитного, самого глупого, — не в этом дело.

Э н в е р. А в чем?

Ш а р г и я. Так… Все прошло само собой. Может быть, потому, что ты остался в Москве.

Э н в е р. Но я же писал тебе…

Ш а р г и я. А может, мы с тобой стали разными людьми!

Э н в е р. Это неправда! Ты знаешь, что это неправда. Вспомни, сколько лет мы провели все вместе — ты, Фарид, Мансур, я…

Ш а р г и я. Что мы понимали тогда?

Э н в е р (негромко, после паузы). А он тебя любит?

Ш а р г и я. Думаю, что да… А вообще — кто вас, мужчин, знает…

Э н в е р. Представляю, что бы он сделал, если бы узнал о наших с тобой отношениях!

Ш а р г и я. Да, ему было бы обидно…

Э н в е р. Обидно?.. Да он убил бы тебя и меня заодно.

Ш а р г и я. Если любит по-настоящему, не убил бы.

Э н в е р. Ну, не убил бы, так бросил тебя. Я таких типов знаю… Для них честь превыше всего. Я представляю, как он себя плохо почувствовал бы, если б узнал что-нибудь.

Ш а р г и я. Да, ему было бы обидно… Он ведь уверен, что я ни с кем не встречалась до него. Да еще с тобой. (Усмехнулась.) Ты, точно, не в его вкусе.

Э н в е р (уязвленный ее словами). Как, впрочем, и он не в моем.

Ш а р г и я. Не обижайся. Вы с ним разные люди.

Э н в е р. И ты с ним тоже. Ты меня извини, но я вообще не уверен в том, что он способен любить, — я имею в виду женщину, жену. Он относится к тебе как хозяин…

Ш а р г и я. Ты уверен в этом?

Э н в е р. Абсолютно. Посмотри, как он с тобой разговаривает. Мне так больно, когда я вижу вас вместе. Он полностью подчинил тебя себе.

Ш а р г и я (задумчиво). Ты знаешь, я действительно ко всему привыкла. Мне это даже нравится. Нравится подчиняться ему… Ты прав — я раньше была другой. А после того, как узнала его, очень изменилась: стала спокойной, мягкой, ни с кем не ругаюсь. Первое время все даже удивлялись, мама никак понять не могла, почему это я вдруг утихомирилась… Я стала женщиной, поэтому, наверное… И еще потому, что я люблю его…

Э н в е р. Разве можно любить человека, если он тебя не любит?

Ш а р г и я. Можно. (Улыбается.) Ты же говоришь, что любишь меня…

Э н в е р. Это совсем другое дело. Я хотел сказать: можно ли любить человека, который вообще не способен любить?

Ш а р г и я. Энвер, ну как ты можешь так говорить? Ты же совсем не знаешь его.

Э н в е р. Он не способен на страдание, а нельзя любить, не умея страдать.

Ш а р г и я. Не знаю. Может быть. Но я верю, что он меня любит…

Голоса на улице: «Вначале спальню», «Разверни еще немного», «Двое сверху, двое снизу — все не лезьте», «Ремень просунь…» Ф а р и д, М а н с у р, С а л е х  и  А л и  вносят во двор первый большой ящик с мебелью. Энвер отходит от Шаргии, начинает помогать им. Из дома выходят  З е й н а б  и  Н у р и.

С а л е х (ударяет ногой по голубятне Али). Это надо убрать. И так мало места во дворе.

Ф а р и д. Потом, потом! Пока давай внесем все во двор, потом разместим как-нибудь по углам.

З е й н а б. Салех, сынок, рука у тебя поранена, будь осторожней. Может, передохнете?

Ф а р и д. Мне надо в два часа у портного быть.

С а л е х. Мы без тебя разгрузим. Мансур, ты никуда не уходишь?

М а н с у р. Нет, я буду дома. Ко мне должны прийти.

С а л е х. Давай работать. Время идет.

Они перетаскивают еще несколько ящиков. Остальной мебели не видно, они складывают ее за домом. Шаргия внимательно наблюдает за поведением Салеха.

Сегодня же надо будет распаковать ее. А то негде столы устанавливать. (Али.) Убери свою голубятню, пока я ее сам не поломал.

А л и. Там же голуби.

С а л е х. Обойдемся без голубей. Свадьбу негде справлять! Кто едет в сторону бульвара? Могу подвезти.

Ф а р и д. Мне не по дороге…

С а л е х (Зейнаб). Нам пора ехать. (Али.) Чтоб к моему приходу голубей не было. (Замечает внимательный, изучающий взгляд Шаргии, удивленно смотрит на нее.)

З е й н а б (Али). Ничего, не огорчайся. После свадьбы новую голубятню построим.

Н у р и. Разве это так делается? Мебель должна приехать вместе с невестой. Теперь откуда люди узнают, что это приданое?

Ф а р и д. Люди все знают.

С а л е х (Зейнаб). Поехали.

Уходят. Али делает таинственные знаки Энверу.

Э н в е р. У меня три рубля осталось.

А л и. У меня тоже есть.

После ухода Али и Энвера наступает пауза, нарушаемая только стуком молотка Нури. Фарид и Мансур молча стоят посреди двора; теперь, когда здесь никого, кроме них, нет, разойтись не могут, но почему-то и заговорить им трудно.

Ф а р и д (не глядя на Мансура). Сумасшедшая суета из-за этой свадьбы, — мы так с тобой и не поговорили толком.

М а н с у р (улыбаясь). Оказывается, женитьба не простое дело.

Ф а р и д (все так же не глядя на Мансура). Меня все эти годы мучил какой-то комплекс вины перед тобой… Как глупо все получилось!..

М а н с у р. Да, действительно, кончилось все плохо.

Ф а р и д. Из-за какой-то девчонки… Я даже не видел ее потом, после суда. И зачем за нее заступились?

М а н с у р. Не в ней было дело.

Ф а р и д. Я знаю. Но все началось из-за нее, а она даже не очень нравилась мне… (Вдруг решившись.) Ты прости меня за показания на суде, я не думал, что их можно так истолковать.

М а н с у р (спокойно). Но ты сказал правду: я действительно бежал за ним.

Ф а р и д. Правду, которая помогла лжи. Но клянусь тебе, я не знал, что он тебя обвинит. Когда нас выстроили для опознания в больнице, я был уверен, что он покажет на меня. Он же почти не соображал тогда. Помнишь, как он долго осматривал нас? Жуткий момент был…

М а н с у р. А почему ты думал, что он покажет на тебя?

Ф а р и д. Я же встречался с ней, а он по ней с ума сходил… Но я никак не могу понять, почему он вдруг на суде заявил, что это ты его ударил.

М а н с у р. Это упрощало дело. По твоим показаниям я бежал за ним. Нос ему сломал неизвестно кто, а ему надо было кого-то назвать. А так как я все равно сорвал погон с милиционера, то гуманнее и проще было и в этой травме обвинить меня, чтобы не обвинять двух человек. Логика простая: все равно мне отвечать, так уж заодно пусть и за это отвечу… Если, конечно, не назову, кто виноват на самом деле.

Ф а р и д. Но я не предполагал, что этот тип назовет тебя и его показания совпадут с моими.

М а н с у р. Смешнее всего то, что он потом вспомнил, кто его ударил. Он сказал мне на очной ставке: «Какая разница, ты или твой друг! Тебе все равно за погон отвечать, а мне менять показания опасно — могут за ложные показания посадить!»

Ф а р и д (неуверенно). И кто же его ударил?

М а н с у р. Ты разве не знаешь?

Ф а р и д. Откуда я могу знать?.. Я ударил его слегка… Я точно знаю… (Растерянно.) Честное слово, я был уверен, что это потом кто-то в свалке свернул ему нос. Я не знал, что это от моего удара… Он же не назвал меня, ему ведь незачем было меня щадить…

М а н с у р. Ты нанес ему первый удар, и только после этого началась драка.

Ф а р и д. Да.

М а н с у р. А он вспомнил, что нос был разбит первым ударом.

Ф а р и д. Он мог ошибиться.

М а н с у р. Да, конечно… Поэтому-то я ничего не сказал на суде… И по всем показаниям получилось, что покалечил его я.

Ф а р и д. Прости меня. Честное слово, я был убежден, что это не от моего удара… Ты веришь мне?

М а н с у р. Верю… Давай больше не будем говорить об этом…

Ф а р и д. Клянусь тебе всем, что у меня есть, — матерью, отцом, Реной, собой, — я не знал, что это я…

М а н с у р. Не надо говорить об этом. Может, даже все к лучшему случилось. Я ведь там кое-чему научился. (Усмехается.) Мне теперь надолго хватит своих проблем, но зато я, как говорится, прошел хорошую жизненную школу. Ты не представляешь, как я соскучился по книгам, по людям, по работе. И я обязательно женюсь в самом скором времени, чтобы и у меня было все как у людей… (Неожиданно.) Помнишь, за несколько дней до этой драки мы были на дне рождения у одной твоей сокурсницы, высокая такая девушка. Нагрянули туда уже совсем ночью… Вы целовались внизу, когда мы уходили… Там у них белка в колесе висела рядом с вешалкой.

Ф а р и д. Да, помню.

М а н с у р. А помнишь, там была соседка ее? Фарида. Мы еще смеялись над тем, что вы тезки…

Ф а р и д. Ну и что?

М а н с у р. Это я ее жду. Она должна прийти… Я хочу жениться на ней.

Ф а р и д. Но ведь ты не видел ее после этого дня рождения…

М а н с у р. Да, не видел. Ты знаешь, странно все получилось. Она мне очень понравилась тогда, и мы договорились встретиться. Но не успели — в день свидания я уже сидел в милиции. Потом я увидел ее на суде. А потом я написал ей оттуда, и мы начали переписываться. Если бы ты знал, что такое письмо там!..

Ф а р и д. А почему ты не приехал сразу, как тебя освободили?

М а н с у р. На мне висел условный срок… два года. А теперь я почти свободный человек. Шестнадцатого числа я стану таким же, как и все.

Ф а р и д. Она знает, что ты вернулся?

М а н с у р. Я написал, что вернусь шестнадцатого… Но не выдержал полмесяца.

Ф а р и д. Сколько же ей лет?

М а н с у р. Двадцать четыре. Она тогда была на втором курсе.

Ф а р и д. А почему ты не сообщил ей, что вернулся?

М а н с у р. Жду шестнадцатого.

Ф а р и д. Ну, это глупо. Я приглашу ее на свадьбу. Дай мне адрес или телефон. Она уже знает, что ты хочешь на ней жениться?

М а н с у р. Она обо всем знает. Я писал ей каждый день. Она знает меня, тебя, моего отца, твоего отца, твою мать, Али, Энвера, она знает все про меня и все равно говорит, что любит меня, вернее, пишет. Она согласна выйти за меня замуж… Странная девушка.

Ф а р и д (улыбаясь). Она разбирается в людях… А работать ты будешь у меня. Не удивляйся… Я уже перестал заниматься чисто технической кибернетикой, вернее, почти перестал… Помнишь, однажды ты мне сказал, что споры вокруг проблемы, способен ли человек когда-либо создать разумную машину такой же сложности, как и он сам, кажутся тебе смешными, потому что такая машина уже есть. Помнишь?

М а н с у р. Я не помню конкретно этого разговора, но что-то подобное я говорил.

Ф а р и д. Ты сказал, что человек уже создал гораздо более сложное устройство, чем он сам, и это устройство — государство.

М а н с у р. Да, я помню.

Ф а р и д. Ну, а поскольку это так, то к такого рода устройству может быть применен математический аппарат теории автоматического управления. Например, можно создать административно-управленческие структуры с любыми наперед заданными качествами, неограниченной устойчивостью, максимальной точностью, высокой чувствительностью. Удивительней всего то, что эти идеи имеют сейчас широкое применение и у нас, и за рубежом. Еще Норберт Винер рассматривал общество с точки зрения теории отрицательной обратной связи, и я, конечно, обо всем этом знал, но именно разговор с тобой был для меня толчком… К сожалению, до недавнего времени эти методы мало использовались в управлении народным хозяйством и промышленностью. И именно этим я занимаюсь последние несколько лет, с тех пор, как ты… уехал… (Смотрит на часы.) Ну как, хочешь работать у меня?

М а н с у р. Я же недоучившийся историк.

Ф а р и д. Это неважно. У меня в лаборатории даже географы есть. Кстати, ты еще пишешь свои сказки или бросил?

М а н с у р. Пишу иногда.

Ф а р и д. Потом покажешь обязательно. (Еще раз смотрит на часы.) Черт, меня портной ждет… Надо бежать. Но мы еще поговорим с тобой обо всем этом. Ладно? (Уходит.)

Мансур идет к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. Появляется  А л и  с бумажным свертком в руках. Он негромко, чтобы не услышал Нури, который продолжает стучать молотком, окликает Мансура.

А л и. Не уходи. Сейчас Энвер придет, посидим немножко, пока никого нет. Мы все, что нужно, купили…

М а н с у р (улыбается). Посидите без меня…

А л и (обиженно). Я столько тебя ждал. Каждый день отца твоего спрашивал, когда ты вернешься. По стаканчику выпьем.

М а н с у р. Я не пью.

А л и. За голубей моих… Я же тоже не пью. Жалко голубей.

М а н с у р (подходит к Али). А что с твоими голубями?

А л и. Свадьба завтра, места мало, они мешают. (Разворачивает сверток с покупками и расставляет на одном из ящиков с мебелью две бутылки вина, консервы, колбасу, хлеб.) Фарид женится. Красивая жена у него будет.

М а н с у р. А как ты живешь?

А л и. Ничего. Неплохо. Голубей у меня много.

М а н с у р. А как жена?

А л и. Она некрасивая.

М а н с у р. Ну что делать, не у всех же красивые жены.

А л и. Может, выпьем?

М а н с у р. Нельзя, я не пью.

А л и. Я тоже. Но Энвер попросил… Ты видел, он совсем лысый стал?

М а н с у р. А ты хорошо выглядишь.

А л и. У меня костюм новый был. Салех подарил.

М а н с у р. Знаю.

А л и. Ты все знаешь. Энвер идет.

Во двор входит  Э н в е р, подходит к ним.

Э н в е р (Мансуру). Управдом сказал, чтобы ты зашел к нему завтра. (Садится рядом с Али на ящик с мебелью.)

Али откупоривает бутылку.

М а н с у р. Я посижу с вами, но пить не буду.

Э н в е р. Сперва надо поесть. Я с утра не ел.

А л и. У меня пирожки есть.

Э н в е р. Ну их, надоели.

А л и (Энверу). Разлей.

Энвер разливает.

М а н с у р. Мне не надо.

А л и (чокается с Энвером). Выпьем за возвращение Мансура.

М а н с у р. Выпейте лучше за твоих голубей.

Али и Энвер пьют.

А л и. Хорош пиво!

М а н с у р. Хотите, я расскажу вам сказку?

А л и. Сам написал?

М а н с у р. Да. Хотите?

Э н в е р. Расскажи.

М а н с у р. Жили два соседа. У одного было ружье, у другого нет. Однажды тот, у кого было ружье, сказал соседу: «Ты птица». — «Нет, — ответил сосед, — я не птица, я человек». — «Ты птица, — усмехнулся тот, что был с ружьем, — и я тебя застрелю». — «Какая же я птица! — взмолился сосед. — У меня два глаза». — «И у птицы два глаза». — «У меня две ноги». — «И у птицы две ноги». И навел на него ружье. «Я не птица, — просит сосед, — поверь мне», — а сам чувствует, что становится легче и легче и ноги его сами собой отрываются от земли. Схватил он тогда камни с земли и начал совать их по карманам, чтобы тяжелее стать, но и это не помогло, все сильнее и сильнее тянет его вверх. «Поверь мне, — в последний раз попросил он того, кто нацелился в него из ружья, — я человек, поверь мне». — «Не верю, — сказал тот, — ты птица». И тогда почувствовал сосед, что отрывается от земли и взлетает в воздух. И все выше и выше. А тот, у кого было ружье, усмехнулся: «А еще говорил, что не птица!» Прицелился и убил своего соседа…

А л и. Жалко.

Э н в е р. Грустная сказка…

А л и. Жалко, бедного. А почему он не ударил камнем? У него же камни были.

М а н с у р. Не знаю…

Э н в е р (Мансуру). Кажется, к вам идут…

Он показывает на вошедшего во двор  Р а г и м о в а. Али поспешно прячет бутылку. Рагимов направляется к лестнице. На втором этаже он подходит к двери Дашдамирова, который с начала действия сидит за письменным столом у телефона. Рагимов стучится в дверь и, не дождавшись ответа, переступает порог. Дашдамиров, увидев Рагимова, теряется. Внизу Энвер и Али под впечатлением сказки, рассказанной Мансуром, сидят молча.

Р а г и м о в. Можно?

Д а ш д а м и р о в. Пожалуйста, пожалуйста, проходите…

Р а г и м о в. Ты звонил мне?

Д а ш д а м и р о в. Да… спасибо… Садитесь… Садитесь сюда. Здесь прохладно. Как ты нашел?

Р а г и м о в. Я же бывал у тебя перед войной… Садись ты тоже. (Увидев, что Дашдамиров вдруг направляется к буфету.) Ничего не надо, я спешу.

Д а ш д а м и р о в. Неудобно как-то получается. Сколько лет ты у меня не был. Хоть стакан чаю дам тебе.

Р а г и м о в. Спасибо, не надо.

Д а ш д а м и р о в (хлопотливо-взволнованно). Спасибо тебе, что пришел. Я знал, что ты не оставишь меня в беде… Ну как ты себя чувствуешь? Как жена, как сын?

Р а г и м о в. Спасибо, хорошо… Я прочитал твое заявление и ознакомился с положением дел в техникуме…

Д а ш д а м и р о в. Они хотят спихнуть меня с должности… (Спохватившись.) Нет-нет, я понимаю, что у меня были ошибки, в конце концов, я не педагог, но…

Р а г и м о в (мягко перебивает). Габиб, я очень хочу тебе помочь, но против тебя весь коллектив…

Дашдамиров удивлен словами своего гостя. Изучающе всматривается в него. Затем мрачнеет.

Почему бы тебе не пойти на пенсию?

Д а ш д а м и р о в (угрюмо). Я хочу работать.

Р а г и м о в. Тебе уже шестьдесят три года.

Д а ш д а м и р о в. Тебе тоже за шестьдесят.

Р а г и м о в. Да… (Не знает, что сказать.) Как твой сын? У тебя ведь один сын?

Д а ш д а м и р о в (угрюмо). Один.

Р а г и м о в. Что он делает? Чем занимается?

Д а ш д а м и р о в. Сидит во дворе.

А л и (Энверу). Разлей.

М а н с у р. Вы ешьте, ешьте, а то опьянеете…

Энвер разливает вино по стаканам, чокается с Али, и они выпивают. Следуя совету Мансура, старательно едят.

Р а г и м о в. А мой в Москве… Пойми меня правильно, Габиб. Я очень хочу тебе помочь. Как только мне сказали о твоих затруднениях, я ознакомился с твоим делом… Не обижайся, но по бумагам получается очень неприглядная картина…

Д а ш д а м и р о в. Я всю жизнь отдал работе…

Р а г и м о в. Я знаю, ты добросовестный человек, Габиб… (Ему неловко.)

Д а ш д а м и р о в. У каждого бывают ошибки. Я прошу тебя, чтобы мне дали возможность оправдаться своим трудом. Я же не педагог…

Р а г и м о в (мягко, стараясь не обидеть). Но ты работал и в других местах.

Д а ш д а м и р о в. Куда меня посылали, там я и работал.

Р а г и м о в. Это правильно. Но… я понять не могу, как это произошло… У тебя как-то (подыскивает слово) неудачно складывались дела везде, куда бы тебя ни послали…

Д а ш д а м и р о в. Я делал все, что мне говорили. Сам знаешь, какие указания давали, то я и делал…

Р а г и м о в. Я понимаю.

Д а ш д а м и р о в. Зачем же меня награждали? Зачем давали ордена, медали, благодарности? Зачем сорок лет держали на руководящей работе, если я был негоден? Я не отрицаю, у меня были ошибки — у кого их нет, — но я никогда не зазнавался. Когда мне указывали на мои недостатки, я всегда их исправлял. И куда бы меня ни посылали, я проводил принципиальную линию… Ты же помнишь…

Р а г и м о в. Пойми, Габиб, никто не сомневается в твоей честности, но ты же… ты даже не учился нигде.

Д а ш д а м и р о в. Времени у меня не было учиться. Пока другие учились, я работал…

Р а г и м о в. Правильно. Но сейчас уже не то время. Чтобы руководить людьми, надо много знать.

Д а ш д а м и р о в. Не я один такой. У нас своя учеба была — жизненная, нас жизнь учила… Мы, конечно, не академики, но у нас опыт есть, мы людей знаем, народ… А этому в институтах не учат. Да что я тебе говорю, ты сам все это знаешь… Сам ведь такой же…

Р а г и м о в. Да, мы вместе начинали, но… это трудно объяснить. Я многое понял, Габиб. И очень много работаю над собой. (Усмехается.) Ты знаешь, я даже педагога нанял — английский язык изучаю… Сын надо мной смеется. Он у меня уже скоро доктором наук будет…

Д а ш д а м и р о в. Сейчас все доктора наук. Сделали из науки кормушку. Куда ни посмотришь — доктор наук. А откуда время на это? Раньше таких вещей не было: если ты руководитель, то у тебя ни минуты времени нет. Поэтому и ученые были настоящие, и руководители… Ты тоже небось диссертацию защитил?

Р а г и м о в. Нет. Но институт окончил. Индустриальный, а потом, заочно, философский факультет университета… А помнишь, я еле писал?

Д а ш д а м и р о в. Помню.

Рагимов смотрит на часы.

(Усмехается.) Спасибо, что навестил.

Р а г и м о в. Они хотели передать твое дело на дальнейшее расследование, но я не позволил. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности… И поверь — если бы я мог сделать для тебя больше, я бы сделал. Но тебе действительно пора уйти на пенсию. Ты понимаешь, есть вещи, на которые невозможно пойти даже во имя дружбы.

Д а ш д а м и р о в (горько усмехается). Да, конечно, ты же принципиальный человек. Сейчас легко быть принципиальным. Это поощряется. А помню, в тысяча девятьсот сорок девятом году один мой знакомый за свою принципиальность чуть головы не лишился… если бы не его друг, который плюнул на все, не посмотрел на то, что сам может сильно пострадать, и спас этого принципиального человека… Вот как раньше поступали люди, и наша сила была именно в том, что мы, кадровые работники, поддерживали друг друга в трудную минуту.

Р а г и м о в. Я понимаю, о чем ты говоришь, но ты же знаешь, что я ни в чем не был виноват тогда, это было недоразумение.

Д а ш д а м и р о в. Был ты виноват или не был, но твои друзья все равно помогли тебе.

Р а г и м о в. Еще раз повторяю — я благодарен тебе, но я принял тогда твою помощь только потому, что знал, что за мной нет никакой вины.

Д а ш д а м и р о в. Но я этого не знал! Я помог тебе потому, что мы были друзьями. И ты хорошо знаешь, как сильно я мог пострадать за это…

Р а г и м о в. Да… я знаю.

Д а ш д а м и р о в. Знаешь, но не все… Про фотографию, например, ты ничего не знаешь.

Р а г и м о в. Какую фотографию?

Д а ш д а м и р о в. Твою фотографию. Кроме других обвинений в деле была фотография: ты сидишь на каком-то колхознике… И этой фотографии было достаточно, чтобы ты до сих пор на ноги не встал. В нашем государстве, сам знаешь, такие вещи не поощряются — председатель райисполкома катается на колхознике! За такие вещи у нас по головке не гладили ни тогда, ни сейчас. А рядом было заявление, что ты в свободное время ездишь верхом на колхозниках, подписанное одним из районных руководителей… Ты знаешь, что со мной было бы, если бы кто-нибудь узнал, что я уничтожил эту фотографию… Я даже тебе не мог сказать об этом, чтобы ты не проговорился кому-нибудь.

Р а г и м о в. И ты поверил в то, что я катался на людях?!

Д а ш д а м и р о в (жестко). Я видел фотографию своими глазами. (Встает, отходит к окну.)

Рагимов долго молчит.

А л и (Мансуру). Энвер хочет сразу после свадьбы уехать.

М а н с у р. Отпуск кончается?

Э н в е р. Дело не в отпуске.

М а н с у р. А что случилось?

А л и (состроив многозначительную мину). Ты же знаешь… (Энверу.) Разлей.

Э н в е р (разливает вино). Когда я получил от нее письмо, мне было очень больно — слишком быстро она все забыла. Ты же помнишь, сколько лет я ее любил, еще отец мой был жив.

А л и. Я тоже помню.

Э н в е р. Но когда я приехал сюда и увидел, кто стал ее мужем, я понял, что она предала не только меня, но и наше детство, наши мечты, наши книги, нашу школу, наших друзей…

А л и (выпив). Хор-рош пиво!

Р а г и м о в. Какие все же подлецы бывают на свете!

Д а ш д а м и р о в (усмехается). Ты хочешь сказать, что фотография была фальшивая?

Р а г и м о в. Нет… Но если бы ты знал, как это получилось… Невероятная история. Через два или три месяца после моего назначения туда, когда я попытался навести порядок в районе, меня попросили поехать в один отдаленный колхоз. Целый день мы осматривали его, а к вечеру пошли пешком на птицеферму. Там надо было перебраться через ручей, и оказалось, что все, кроме меня, в сапогах, один я в туфлях. Меня начали хором уверять, что я могу простудиться, если полезу в воду, — дело было осенью. А тут, как назло, какой-то здоровый парень вызвался перенести меня через ручей. Я, конечно, отказался… Все принялись меня уговаривать, и в конце концов, чтобы не задерживать всех, мне пришлось согласиться… Только полезли в воду, слышу: «чик» — председатель райпотребсоюза фотоаппаратом щелкнул. «На память, говорит, на добрую память о совместной работе». А председатель колхоза, — хороший парень был, умер недавно, — подошел ко мне, говорит: «Не нравится мне, что он вас сфотографировал, подлый он человек». Да я и сам почувствовал, что совершил ошибку. И даже удивился, когда эта фотография потом так нигде и не всплыла…

Д а ш д а м и р о в. Жаль, я не сохранил ее тебе на память.

Р а г и м о в. Какие все же подлецы бывают на свете! Этот тип сейчас в Баку работает и очень ласково со мной здоровается… Поверь, все было так, как я сейчас тебе рассказал.

Д а ш д а м и р о в. Это не имело значения ни тогда, ни сейчас. В деле лежала фотография, которой было достаточно, чтобы решить твою судьбу, а как она появилась, никого не интересовало. И я рисковал шкурой, когда ее уничтожил…

Р а г и м о в. Спасибо, Габиб!

Д а ш д а м и р о в (сухо). Не за что.

М а н с у р (Энверу). А ты не можешь предположить, что они любят друг друга?

Э н в е р (возмущенно). О чем ты говоришь?! Ты видел, как он с ней обращается?

А л и. Она его не боится. Все боятся его, а она нет…

Р а г и м о в. Ты так и не женился после смерти Тамары?

Д а ш д а м и р о в. Нет.

Р а г и м о в. А как сын? Ты доволен сыном?

Д а ш д а м и р о в. Нет.

Р а г и м о в. Сколько ему лет? Он, по-моему, ровесник моему Октаю…

Д а ш д а м и р о в. Двадцать семь лет моему сыну. (Сухо.) У тебя еще есть вопросы?

Э н в е р. Рано или поздно они разведутся, она не сможет с ним жить.

Р а г и м о в. Габиб, ты должен меня понять. Я всю жизнь старался быть честным человеком и перед собой, и перед людьми. Если бы правда сейчас была на твоей стороне, я бы голову за тебя положил, но…

Д а ш д а м и р о в (перебивает его). Ладно, хватит. Надоели мне эти разговоры. Какая мне разница, что бы ты сделал, если бы я был прав. Мне нужна твоя помощь, и ты мне помочь должен. Я же не выяснял тогда, прав ты был или нет…

Р а г и м о в. Я добьюсь для тебя самой высокой пенсии.

Д а ш д а м и р о в (иронически). Спасибо.

М а н с у р. Может быть… Но, по-моему, они все же любят друг друга.

Р а г и м о в. Пойми, Габиб, если ты не уйдешь с работы, эти люди перестанут верить в справедливость.

Д а ш д а м и р о в. Какие люди?

Р а г и м о в. Те, которые работают с тобой в техникуме.

Д а ш д а м и р о в. Какое тебе дело до этих людей? Вот не думал, что ты такой демагог.

Р а г и м о в. Я звонил председателю вашего Комитета — он сказал, что они были у него и умоляли избавить от тебя.

Д а ш д а м и р о в. Сволочи.

Э н в е р (убежденно). Они разведутся, но будет поздно.

Р а г и м о в. Он не откажет мне, если я попрошу его… он так и сказал. Но ему перед людьми неудобно, перед коллективом техникума.

Д а ш д а м и р о в. А передо мной ему удобно?! Он не думает о том, что рано или поздно и для него такой день настанет? Он что, считает, что вечно будет занимать свое кресло? Если он не поможет мне сегодня, то кто поможет ему, когда настанет его день? Неужели вы этого не понимаете?

Р а г и м о в. А что он скажет твоим сослуживцам?

Д а ш д а м и р о в (жестко). Ничего. Ничего не надо говорить им. Они сами все поймут. И замолчат. Если дать им сейчас по башке, они надолго притихнут. Люди любят дисциплину. Разве бы они полезли наверх с жалобами, если бы была дисциплина?! Они же не делали таких вещей раньше! Это мы сами их распустили. Чуть что — наверх лезут, не о работе думают, а о своих правах, каждый считает себя руководителем… Нет, так работать нельзя, так ни о каком движении вперед и думать нечего. Только железная дисциплина может обеспечить нам продвижение к цели! Если сейчас вкрутить мозги этим учителям, то они надолго успокоятся. Поверь мне!

А л и. Хор-рош пиво!

Р а г и м о в. Вот этого-то я и боюсь!

Д а ш д а м и р о в. Я тебя не понимаю…

Р а г и м о в. Ты меня не поймешь… Прошу, не обижайся на меня…

Д а ш д а м и р о в. Да что мне на тебя обижаться! Глупый ты человек, рубишь сук, на котором сидишь. Ничего, вспомнишь когда-нибудь мои слова, да поздно будет. Таких, как ты, я много видел. Много вреда вы принесли… ипринесете еще… Гуманисты… Ничего, время покажет. Поймете свои ошибки. Народу гуманизм не нужен. Ему вера нужна и сила. Руководить им нужно, направлять. Тогда он горы с места сворачивать будет, чудеса творить. А такие, как ты, распускают его, сеют сомнения в авторитетах. Да, были у нас ошибки, — только тот, кто не работает, ошибок не делает, — но зачем их раздувать, зачем раскрывать перед всеми, зачем выставлять себя напоказ в глупом свете перед врагами? Кому это нужно?

Р а г и м о в. Нам это нужно.

Д а ш д а м и р о в. Кому это — нам?

Р а г и м о в. Всем. Всему народу.

Д а ш д а м и р о в. А зачем?

Р а г и м о в. А затем, чтобы поскорее освобождаться от тех, кто совершает эти ошибки, чтобы не занимали они десятилетиями своих постов, заслужили того или нет. Чтобы дураков сменяли умные, чтобы не было застоя…

Д а ш д а м и р о в. Это ошибочная философия. Дело не в людях. Уходят одни люди — приходят другие, а люди все одинаковы.

Р а г и м о в (спокойно). Почему же одинаковы? Вот уйдешь ты, а твое место займет настоящий педагог — тот, кто по праву должен занимать это место.

Д а ш д а м и р о в (после паузы). Сволочь ты… Неблагодарная сволочь. Наконец-то раскрылся. Радуешься моей беде? Так-то ты меня благодаришь за хорошее. Жизнью своей рисковал из-за тебя. Ничего, и ты доживешь до такого дня, мало осталось.

Р а г и м о в (ему неловко). Извини… Ты сам вынудил меня сказать. Извини… Я пойду… До свидания.

Д а ш д а м и р о в (вслед ему). Иди… иди. Мало осталось… С каким удовольствием я плюну тебе в рожу!..

Рагимов выходит из комнаты и идет по балкону. Проходя мимо Мансура и его друзей, останавливается.

Р а г и м о в. Кто из вас сын Дашдамирова?

М а н с у р. Я.

Р а г и м о в. Иди наверх. Ты нужен сейчас своему отцу. (Уходит.)

Наверху Дашдамиров грузно откидывается к спинке кресла, голова и руки бессильно повисают — ему плохо.

М а н с у р (Энверу и Али). Я сейчас приду. (Поднимается по лестнице.) Али, не беспокойся о голубях, я поговорю с Салехом. (Идет по балкону, входит в комнату, видит отца.) Папа, папа, что с тобой? Помочь тебе? Тебе нужно на свежий воздух.

Д а ш д а м и р о в (резко). Не надо.

М а н с у р. Кто этот человек? Что случилось?

Д а ш д а м и р о в. Все в порядке. Занимайся своими делами. (Медленно поднимается и нетвердым шагом выходит на балкон. Садится на стул, тяжело дышит.)

Энвер и Али удивленно наблюдают за ним.

Нури выходит из своей будки. Во дворе появляются  С а л е х, З е й н а б, Ш а р г и я  и  Ф а р и д  в новом костюме. В руке у Салеха чемодан.

З е й н а б (громко и оживленно). Купили. Теперь все, что полагается, есть — и сладости, и гарнитуры, и отрезы на платье, и серьги, и кольца. (Энверу.) Желаю тебе, чтобы и ты поскорее свадьбу сыграл. Не откладывай надолго, доставь нам, старикам, радость.

Нури показывает на балкон, Зейнаб умолкает, и все смотрят на Дашдамирова… Али, пользуясь этим, прячет бутылку. Дашдамиров уходит в дом.

Н у р и (Фариду). Хороший костюм.

Все осматривают костюм Фарида. Мансур тоже спускается вниз.

С а л е х. А ну, повернись. А теперь так…

Фарид демонстрирует костюм.

М а н с у р. Мне тоже надо такой сшить.

Ф а р и д. А ну-ка, примерь. (Снимает пиджак.)

Мансур натягивает пиджак на себя. В этот момент раздаются крики женщины за зеленой дверью. Громкие, тоскливые, отчаянные, они просят о помощи. Они настолько неожиданны, что даже жители двора, привыкшие уже к ним, остолбенели. Впрочем, такое впечатление скорее вызвано поведением Мансура, который после первого же крика пошел к зеленой двери. Он лишь на мгновение замер в состоянии прерванного движения, с наполовину надетым пиджаком, а потом двинулся к ней, не очень быстро, но как-то неотвратимо, и ясно было, глядя на него, что никто не может его остановить. Жители двора наблюдали за ним, не делая даже попытки помешать. Только Фарид, когда Мансур, натолкнувшись на дверь, дернул ее изо всех сил, крикнул: «Не надо, Мансур!» Но было уже поздно. Зеленая дверь поддалась, и Мансур исчез за ней. Еще несколько мгновений слышатся женские крики, потом они смолкают, и вдруг раздается громкий крик мужчины. И тогда все жители двора одновременно бросаются к зеленой двери, толпясь и мешая друг другу, и исчезают в ней один за другим. Некоторое время слышны их удивленные возгласы.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Тот же двор на следующий день. В будке стучит молотком  Н у р и, на балконе второго этажа сидит на стуле  Г а б и б  Д а ш д а м и р о в  и смотрит вниз. Такое впечатление, что он наблюдает за работой Нури. З е й н а б, Ш а р г и я  и  Р е н а  кончают накрывать три длинных П-образно поставленных стола. Парадно одетые С а л е х, Э н в е р, Ф а р и д, М а н с у р  и  А л и  стоят посреди двора.

Э н в е р. Если мы все дадим показания, это поможет делу.

Ф а р и д (Мансуру). Я уверен, что все будет в порядке: ведь ты оказал помощь.

М а н с у р. Есть статья: «Превышение необходимых мер обороны». Я не должен был его бить.

Э н в е р. А что ты должен был сделать с этим садистом?

М а н с у р. Всего восемь дней осталось, через восемь дней это было бы не так страшно.

Ф а р и д. Не надо было бы его бить. Оттащил бы его в сторону — и все.

С а л е х (мрачно). В такие минуты человек не думает. Хороню, что не я там был. Я бы убил его.

А л и. А что он ему сделал? По морде дал пару раз — и все.

М а н с у р. В моем положении и этого достаточно.

Э н в е р. Какое свинство творилось на наших глазах, и мы терпели…

Ф а р и д. Откуда мы знали?

Э н в е р. Но мы же слышали крики. Она же звала на помощь.

Ф а р и д. Мы не знали, что именно там происходит. Они же все-таки муж и жена.

А л и. Он хотел, чтобы она назад в деревню уехала, к матери своей, поэтому бил ее, чтобы жилплощадь освободила.

Э н в е р. Если бы за нее заступился кто-нибудь из нас, все было бы гораздо проще.

С а л е х. Теперь поздно об этом говорить.

Ф а р и д. Обидно! Через восемь дней уже не действовали бы эти два условных года.

З е й н а б. Я этому участковому глаза выцарапаю, — сколько раз ему говорили о том, что она кричит!

Э н в е р. Теперь этот негодяй года три получит.

Ф а р и д. Мансуру от этого не легче.

Э н в е р. Это же несправедливо!

М а н с у р. С точки зрения закона все правильно. На мне еще два года висят. И потом это произошло в его квартире. Это важно — я ворвался к нему, а не он ко мне…

Э н в е р. Но она же звала на помощь!

Ф а р и д. Еще не известно, что она на суде скажет. Этот тип может уговорить ее.

М а н с у р. Лишь бы сегодня не забрали. (Фариду, улыбаясь.) Хочу повеселиться на твоей свадьбе.

А л и. Сегодня не успеют. Несколько часов осталось.

Р е н а (не выдержав, вмешивается). Слушайте, какие несколько часов? Ничего не могу понять. Вы что, не понимаете, что все сейчас зависит от вас… Целый год вы терпели эти крики. А теперь, когда человек сделал то, что должен был сделать кто-нибудь из вас, вы стоите и спокойно обсуждаете, посадят его или нет, вместо того чтобы начать действовать.

Ф а р и д (обиженно). Почему спокойно? И действовать мы будем, конечно. Все, что от нас зависит, мы сделаем. Это само собой разумеется. Но не все так просто, как тебе кажется…

Р е н а. Конечно, если бы в защиту этой женщины выступил кто-нибудь другой, все было бы гораздо проще. Но и сейчас ничего особо сложного я не вижу.

З е й н а б. Э-э-э, дочка, ты не знаешь этого демагога, ее мужа! Она же под его дудочку будет плясать.

Р е н а. Значит, надо поговорить с ней, убедить ее, чтобы не плясала. Неужели она против всего двора пойдет?

М а н с у р (наигранно весело). Вам не надоели эти разговоры? Идемте погуляем лучше. (Идет к воротам.)

Энвер и Али следуют за ним.

Н у р и. Дочка, тебе домой пора. Скоро гости начнут собираться. Нельзя, чтобы они тебя здесь застали. Невеста в день свадьбы должна дома сидеть, пока за ней жених не придет.

З е й н а б (мужу). Кончай, кончай работать, опозоримся перед людьми. Идемте ковер повесим. (Идет в дом.)

Нури, отложив молоток, следует за ней.

Ш а р г и я. Я сейчас приду.

Ф а р и д (Рене). Отец прав. Идем, я тебя провожу.

Р е н а (негромко). Ох, какое значение здесь придают соблюдению ритуалов… (Уходит с Фаридом.)

Шаргия подходит к Салеху, который сидит спиной к ней на одном из стоявших во дворе стульев. Обнимает его за плечи.

С а л е х. Отойди от меня.

Ш а р г и я (ласково). Ну, перестань сердиться!

С а л е х. Шлюха.

Ш а р г и я. Значит, ты не любишь меня, если так говоришь.

С а л е х. А что я должен тебе сказать? Я убить его должен — и, тебя, и этого лысого подлеца.

Ш а р г и я. Нет, ты меня не любишь.

С а л е х. Отойди от меня, видеть тебя не могу. Бедный мой сын!

Ш а р г и я (нарочито наивно). А что с ним случилось?

С а л е х (взрывается). Слушай, не выводи меня из себя. Подлая тварь, два года обманывала меня и еще издеваешься?

Ш а р г и я. Я тебя не обманывала.

С а л е х. Если бы я знал, что ты путалась до меня с этим… лысым, я бы… Какая шлюха! А я-то думал… честная девушка… И с кем?! Если бы я знал…

Ш а р г и я. Но ты никогда не интересовался мною, моей жизнью…

С а л е х. Откуда я мог знать? Я думал, что женюсь на честной девушке… Нет, я больше не смогу с тобой жить.

Ш а р г и я. Если любишь, то сможешь.

С а л е х (отталкивая ее). Как я могу любить шлюху!

Ш а р г и я. Значит, не любишь.

С а л е х. Что ты заладила — любишь, не любишь, — совсем стыд потеряла! Отец твой в двух метрах сидит, а ты черт знает что болтаешь!.. Откуда я мог знать, что ты с колыбели с мужчинами путаешься?

Ш а р г и я. У меня был только один парень — Энвер.

С а л е х. Какая разница, один или сто. Важно то, что не я первый.

Ш а р г и я. А я у тебя первая?

С а л е х. Я мужчина.

Ш а р г и я. Но я же люблю тебя. (Обнимает его, он сопротивляется.)

С а л е х (теряется). Ты что делаешь? Ты что, с цепи сорвалась? Как ты себя ведешь? Люди же смотрят.

Ш а р г и я. Плевать. Почему ты никогда не говоришь мне, что любишь меня?..

С а л е х (совершенно обескуражен поведением жены). Что с тобой случилось?! Честное слово, я убью тебя. Ты совсем голову потеряла. Ты понимаешь, что ты болтаешь? (Хватает жену за плечи.) Ты понимаешь, что я с тобой сделаю?! Я не смогу больше с тобой жить, ты меня на всю жизнь отравила. Каждый день, каждую минуту я буду помнить, что ты целовалась с этим…

Ш а р г и я. Ты тоже ему не нравишься.

С а л е х (поражен словами жены). Ах, вот уже до чего дело дошло — вы с ним обо мне беседуете?!

Ш а р г и я. А ты что думал, раз я твоя жена, то слепая и не вижу, как ты ко мне относишься? Очень уж быстро ты забыл, как умолял выйти за тебя, как бегал за мной целый год. Почему ты сейчас никогда не говоришь мне, что любишь меня?

С а л е х (оправдываясь). Разве обязательно об этом говорить? Ты что, не видишь, как я к тебе отношусь?

Ш а р г и я. Я вижу — люди не видят.

С а л е х. У меня характер такой. У каждого свой характер. Я не люблю лишней болтовней заниматься. Ты моя жена, я твой муж, — при чем тут люди?..

Ш а р г и я. Все дело в том, что ты слишком спокоен, слишком уверен во мне, тебе даже лень слово лишнее мне сказать.

С а л е х. А как можно жить, если не уверен в жене?

Ш а р г и я. Ты должен быть уверен не потому, что я жена, а потому, что я люблю тебя. Но ты этого не понимаешь. Ты думаешь, если жена, то все в порядке до конца жизни, остальное тебя не волнует.

С а л е х. А что меня должно волновать?

Ш а р г и я. Люблю я тебя или нет — вот что тебя должно волновать. Ты что думаешь, если мы зарегистрированы, то и на всю жизнь связаны?

С а л е х. Я же говорю: ты шлюха. Шлюхой была, шлюхой и осталась. Я сам с тобой разведусь. Как я смогу с тобой жить после того, что узнал про тебя?!

Ш а р г и я. Если любишь — сможешь.

С а л е х. Этот лысый подлец смеется сейчас надо мной.

Ш а р г и я. Он не знает о том, что я тебе все рассказала.

С а л е х. О том, что ты с ним таскалась, он тоже не знает?!

Ш а р г и я. Он любит меня до сих пор и не может понять, как я живу с таким человеком, как ты!..

С а л е х (угрожающе). Ничего, я ему объясню.

Ш а р г и я. Если ты прикоснешься к нему пальцем, я уйду от тебя.

С а л е х. Я сам не буду с тобой жить.

Ш а р г и я. Это твое дело, но я предупредила тебя.

С а л е х. Этот подлец будет разрушать мою семью, а я должен сидеть сложа руки и смотреть на это? Я выпущу ему кишки.

Ш а р г и я. И разрушишь свою семью окончательно.

С а л е х. Он, наверное, смеется надо мной.

Ш а р г и я (начинает сердиться). Никто над тобой не смеется. Неужели ты и вправду такой… глупый? Почему он должен над тобой смеяться?! Почему?! Потому, что ты женат на женщине, которую он любит, а она из-за тебя не вышла за него замуж? Потому, что у тебя прекрасный ребенок и жена, которая до сих пор любит тебя, хотя давно пора бы разлюбить? За это он должен над тобой смеяться? Ему, бедному, совсем не до смеха сейчас. Он же любит меня… и мучается…

С а л е х (неожиданно). Зачем ты мне все это рассказываешь?

Ш а р г и я. Чтобы раскрыть тебе глаза, чтобы не был так уверен в себе, чтобы ты понял, наконец, что такое настоящая любовь. Чтобы ты знал, что не все можно решить силой…

С а л е х (после паузы). Спасибо за урок. Но не удивляйся, если я совершу еще одну глупость, прежде чем окончательно поумнею. Последнюю глупость, но непоправимую.

Из дома доносится голос Зейнаб. Она кричит: «Шаргия, Шаргия, я жду тебя».

Ш а р г и я (Салеху). Что ты хочешь этим сказать?

С а л е х (угрожающе). А ты увидишь. И ты увидишь, и он…

Ш а р г и я (решительно). Ну ладно, посмотрим. Только помни, что я тебе сказала: если ты его пальцем тронешь, я уйду от тебя. (Уходит в дом.)

Салех смотрит ей вслед, затем выходит со двора на улицу.

Габиб Дашдамиров продолжает наблюдать за работой Нури. Потом встает, идет в комнату, подходит к письменному столу, вытаскивает из ящика деньги и спускается во двор, к сапожной будке. Он впервые во дворе. Желательно подчеркнуть, что ему психологически трудно было спуститься вниз в течение всего этого времени, даже в день возвращения Мансура. Нури невольно встает на ноги. Он вполовину меньше Габиба. Огромный и грузный, тот и здесь, во дворе, продолжает возвышаться над Нури.

Д а ш д а м и р о в (усмехаясь). Ты помнишь, каким хорошим сапожником я был? Мы вместе работали.

Н у р и (растерянно). Помню…

Д а ш д а м и р о в. Я даже лучше тебя шил. Тогда такие туфли не носили. (Показывает на продукцию Нури.) Но сапоги и чарыхи я хорошо шил. Помнишь?

Н у р и. Помню.

Д а ш д а м и р о в. Я дам тебе сто рублей… или сколько там нужно, и ты научишь меня шить модные туфли.

Н у р и (неуверенно). Свадьба сына сегодня, гости скоро придут…

Д а ш д а м и р о в. Ничего, успеешь. На, держи. (Дает растерянному Нури сто рублей.) Я сейчас приду. (Идет к лестнице.)

Нури продолжает стоять с деньгами в руках. Во двор возвращается  З е й н а б.

З е й н а б. Зачем он спустился? Это что за деньги?

Н у р и. Он дал. Просит, чтобы я научил его шить туфли.

З е й н а б. И ты согласился?

Н у р и. А что делать? Попросил человек…

З е й н а б. Какой человек? Что за глупости болтаешь? Всю жизнь он плевал на тебя, здороваться не хотел, а ты его учить будешь? А где твое самолюбие? Где гордость?

Нури виновато молчит.

Ты не мужчина. Противно смотреть на тебя…

Н у р и. Нам же нужны деньги. Сто рублей на земле не валяются.

З е й н а б. Да я с голоду подохну, но к этим деньгам не притронусь.

Во двор входит  Ф а р и д а.

Н у р и. Не кричи, человек пришел.

З е й н а б. А ты иди переоденься. Уже гости начали собираться, а ты еще фартук не снял.

Фарида подходит к ним. Нури садится на свое место. Зейнаб с любопытством оглядывает вошедшую.

Ф а р и д а. Скажите, пожалуйста, здесь живет Мансур Дашдамиров?

З е й н а б (любезно). На втором этаже. Но его сейчас нет дома. Вы подождите, он скоро придет.

Ф а р и д а. Спасибо.

З е й н а б. Ты садись, дочка… Вот отец его идет.

Д а ш д а м и р о в  выходит на балкон. Он в другом костюме, в руках у него стул. Услышав слова Зейнаб, он, перегнувшись через перила, смотрит на Фариду. Они здороваются. Зейнаб уходит в дом.

Ф а р и д а. Скажите, скоро придет Мансур?

Д а ш д а м и р о в. Не знаю… Если хотите подождать, поднимитесь наверх…

Ф а р и д а. Спасибо. Я зайду позже. Извините, пожалуйста. (Уходит.)

Дашдамиров спускается вниз, ставит стул недалеко от будки Нури.

Д а ш д а м и р о в. Я шил очень хорошие сапоги. Ты помнишь это?

Н у р и. Помню.

Д а ш д а м и р о в. Прошло сорок лет, но у меня еще крепкие руки. Ты же работаешь еще, а я всегда сильнее тебя был. Если я хорошие сапоги шил, то и туфли научусь делать. Это одно и то же. Правильно говорю? Не мог же я совсем разучиться. Ну, давай начинай…

Н у р и (вышел из будки, встал перед Габибом и прочистил горло). Кожа бывает трех видов: хром, шевро и замша. Хром и шевро идут на сапоги и мужскую обувь. Замша — на дамские туфли и босоножки. Некоторые мужчины тоже носят замшевую обувь, но сейчас это бывает редко. Из шевро и хрома можно сшить туфли и для женщин. В последнее время есть спрос у населения на женские сапоги. Различаются они от мужских высоким подъемом и каблуками. Кожа на них идет…

Д а ш д а м и р о в (мрачно). Стой! Ты мне голову не морочь такими разговорами… Скажи прямо: выйдет из меня сапожник или нет?

Н у р и (для него наступает минута больших сомнений, наконец чувство собственного достоинства берет верх). Нет. Не выйдет!

Маленькое тело его трясется от волнения, вытащив из кармана сложенную вчетверо сторублевку, он кидает ее Дашдамирову. Тот еще некоторое время сидит на стуле, как бы обдумывая слова Нури, потом встает и, оставив стул и деньги во дворе, медленно бредет к лестнице, медленно поднимается по ней и уже у самой двери вдруг хватается за сердце и медленно валится на перила.

Зейнаб! Зейнаб! Он умер! (Бежит на второй этаж.)

Выскочив из дома, З е й н а б  бежит следом. Они с трудом поднимают Дашдамирова. Ведут его к столу.

З е й н а б (мужу). Что ты ему сказал?

Н у р и. Ничего не сказал.

Сажают Дашдамирова на стул, с двух сторон поддерживая его обмякшее тело.

З е й н а б. Не могло же человеку ни с того ни с сего плохо стать? Значит, сказал что-нибудь обидное. Я тебя знаю, любого человека угробить можешь… Ему воздух сейчас нужен, побольше воздуху. (Крутит полотенцем над головой Дашдамирова.)

Н у р и. Ты же сама мне сказала, чтобы я отказался учить его.

З е й н а б. Помягче надо было это сделать, он же больной человек. (Кричит вниз.) Али, Али, Шаргия!.. Куда вы все запропастились? В «скорую помощь» надо позвонить… Но главное — чтобы он не двигался… Ты тоже махай, ему побольше воздуху сейчас нужно. (Оба машут руками и полотенцем.) Видишь, как лицо потемнело у бедняжки, — воздуху не хватает. Я тебе сколько раз говорила — не распускай свой язык. У него и без того горя много, а ты еще ему подбавил. Сказал бы сразу: «Не хочу тебя учить», — и все. А то сперва согласился, потом отказался… Заморочил человеку голову. Габиб, Габиб, как ты себя чувствуешь? (Нури.) Кажется, полегчало, глаза открывает, слава богу. Вот тебе и человеческая жизнь, все на волоске висим.

Во двор входят  А л и, М а н с у р, Ф а р и д, Э н в е р.

А л и (Мансуру). Наверное, она наверх поднялась. Своими ушами слышал: спрашивала, где ты живешь, красивая такая…

З е й н а б. Мансур, скорей, отцу плохо!

Все бегут наверх.

Не окружайте его, ему свежий воздух нужен.

Д а ш д а м и р о в (Мансуру). Отведи меня в комнату.

Э н в е р. Вам нужен воздух.

М а н с у р. Тебе нельзя двигаться.

Д а ш д а м и р о в. В комнату! (Пытается встать.)

Мансур ведет отца в комнату, усаживает в кресло.

Нури, Зейнаб, Энвер и Али спускаются во двор.

З е й н а б. Пойду помогу Шаргии. (Мужу.) Ты иди переодевайся, хватит работать — вот-вот гости начнут собираться. Неудобно.

Н у р и. А где Салех? Салеха не видно?

Зейнаб уходит в дом. Нури следует за ней.

А л и. У Салеха плохое настроение.

Э н в е р (настороженно). С чего бы это?

А л и. С Шаргией поругался.

Э н в е р. Из-за чего?

А л и. Не знаю. Но мне лучше ему под руку не попадаться.

Из дома выходит  Ш а р г и я. На ней нарядное платье, новые туфли.

Ш а р г и я (встревоженно.) Что с отцом Мансура?

Э н в е р. Уже лучше. Сердечный приступ. (Шутливо восхищается.) Какая ты нарядная!

Ш а р г и я (показывает туфли). Английские. Салех подарил… Знаешь, у меня к тебе просьба: уйди сегодня куда-нибудь подальше отсюда.

Э н в е р (удивленно). А в чем дело?

Ш а р г и я. Ничего особенного. Но мне было бы спокойней, если бы ты находился где-нибудь очень далеко.

Э н в е р. Ничего не понимаю. Свадьба же… неудобно.

Ш а р г и я. Есть вещи поважней правил поведения. Прошу тебя, поди погуляй где-нибудь подальше.

Э н в е р. А все же — что случилось? Я же должен знать, в чем дело, если это имеет ко мне отношение.

Ш а р г и я. Самое прямое, но не стоит, чтобы ты знал. Поверь мне, будет лучше, если ты уйдешь.

Э н в е р (стараясь скрыть растерянность). Странная постановка вопроса.

Ш а р г и я (Али). Ты не видел Салеха?

А л и. Видел. Он на углу стоял. Сердитый…

Ш а р г и я. Сейчас явится. (Энверу.) Лучше бы ты ушел.

Э н в е р. Ты считаешь, что я должен уйти?

Ш а р г и я. Было бы лучше.

Э н в е р. Кому?

Ш а р г и я. Тебе.

Э н в е р. А тебе?

Ш а р г и я. И мне тоже.

Э н в е р. Скажи все-таки, что произошло?

Ш а р г и я. Лучше не надо.

Э н в е р. А что будет, если я не уйду?!

Ш а р г и я. Ничего хорошего. (Видит Салеха, вошедшего во двор с улицы.) А впрочем, могу сказать тебе, что случилось. (Продолжает смотреть на Салеха, который остановился в нескольких метрах от них в позе человека, готового к решительным действиям.) Как раз Салех пришел…

Энвер, вздрогнув, оборачивается.

С а л е х (приказывает Али). Выйди на улицу.

Али послушно идет со двора.

Ш а р г и я (громко, не сводя взгляда с Салеха). Сегодня я сказала Салеху о том, что мы с тобой любили друг друга и что ты любишь меня до сих пор. Это ему не понравилось, и он обещал…

С а л е х. Замолчи!

Ш а р г и я. …и он обещал расправиться с тобой…

С а л е х. Замолчи, я тебе говорю!

Ш а р г и я. …а я ему сказала, что если он это сделает, я разведусь с ним. И поэтому мне очень интересно, как он сейчас поступит… Он ведь знает, что я свое слово сдержу…

Э н в е р. Странная постановка вопроса.

Ш а р г и я (Салеху). Ну что ты стоишь? Ты же настоящий мужчина. Давай действуй! (Показывает на Энвера.) Он до сих пор меня любит. Почему бы его не убить за это?! А заодно и меня. Пусть пропадет наш ребенок, плевать на то, что я тебя люблю, лишь бы тебе было спокойно… Режь его, чего же ты ждешь?!

Салех делает шаг по направлению к Энверу, потом еще один. Останавливается. Затем вдруг подходит к Шаргии, дает ей сильную пощечину и идет со двора. Шаргия и Энвер смотрят ему вслед. Шаргия держится за щеку.

Э н в е р (после паузы). Что же теперь будет?

Во двор заскакивает  А л и.

А л и. Гости идут.

Ш а р г и я (продолжая держаться за щеку, улыбается сквозь слезы). Не знаю… но он, кажется, кое-что начал понимать.

А л и (громко). Гости идут, гости идут…

Э н в е р (Шаргии). Я боюсь за тебя.

Ш а р г и я. Будь что будет. Главное, что он хоть что-то понял.

Э н в е р (после паузы). Странно, но, кажется, ты действительно любишь его…

Из дома выбегают  З е й н а б  и  Н у р и. Спешат навстречу первым гостям, вошедшим во двор.

Н у р и. Здравствуйте, добро пожаловать, проходите в дом, пожалуйста.

Гости и хозяева проходят в дом. Энвер остается один. Наверху постепенно приходит и себя Дашдамиров.

Д а ш д а м и р о в (не открывая глаз). Я должен сказать тебе, у меня никого больше нет… Меня выгнали с работы…

М а н с у р. Папа, тебе нельзя сейчас разговаривать.

Д а ш д а м и р о в (тяжело дыша). Я должен сказать тебе… Эти люди тебя до добра не доведут. Они ненавидят меня, а ты мой сын… Мне мало осталось жить… Я чувствую… Неужели они дороже тебе, чем я?

М а н с у р. Ну что ты говоришь, папа? Ты еще много лет будешь жить.

Д а ш д а м и р о в. Ты мой единственный сын, я хочу, чтобы ты стал настоящим человеком. Я всегда старался быть полезным. Я честно работал, куда бы меня ни послали… Но этого мало… (Горько усмехается.) Мало быть честным, преданным. Надо, оказывается, учиться. Я мало учился. Время было такое… Или сам виноват — другие же учились. Надо было остаться сапожником… Я был сапожником раньше, ты этого не знаешь, а теперь я даже сапоги шить не умею… Дай мне слово, что ты будешь учиться… и никуда не уедешь из дома…

М а н с у р. Все будет хорошо, папа.

Д а ш д а м и р о в. Нет, дай мне слово, что ты будешь учиться.

М а н с у р. Буду, папа, буду. Клянусь тебе.

Д а ш д а м и р о в. Больше у меня никого нет в жизни, только ты… Я всегда был занят своей работой… Мало заботился о тебе. Я плохой отец…

М а н с у р. Папа, я очень люблю тебя.

Д а ш д а м и р о в. Ты многого не знаешь… Я должен сказать тебе…

М а н с у р. Папа, тебе нельзя волноваться сейчас.

Д а ш д а м и р о в. Я из-за работы это сделал. Я очень любил свою работу… Если бы я вмешался, когда был твой суд, мог бы тебе помочь… Но я боялся… испортить свою репутацию. Я хочу, чтобы ты знал это… Это еще не все. Я хотел задержать твое возвращение, я позвонил в милицию. Теперь ты все знаешь. Иди… Я хочу остаться один.

М а н с у р. Хорошо, папа.

Д а ш д а м и р о в. Иди, иди…

М а н с у р. Ты поспи, закрой глаза и поспи.

Дашдамиров закрывает глаза. Мансур на цыпочках выходит из комнаты.

Гости продолжают прибывать. Ф а р и д, Н у р и  и  Э н в е р  проводят их в дом. М а н с у р  спускается во двор. К нему подходит  З е й н а б.

З е й н а б. Сердце — опасная вещь, в любой момент подвести может. Недавно я в бане была, ты еще не приехал тогда, специально в пятницу пошла — в пятницу молодых поменьше бывает, а в этот раз, как назло, полно их. Я им говорю: «Что это вас так много, что, фестиваль, что ли?..» Да, сижу, купаюсь, совсем мало осталось, кончаю уже, вдруг, чувствую, задыхаться начала, воздуху мне не хватает. Рядом русская женщина мылась, такая же толстая, как я. Говорю ей: «Дай-ка мне холодной воды немного». А она говорит: «Вода же соленая, ты что, пить ее будешь?» В бане, оказывается, вода немного соленая… «Нет, говорю, хочу рот прополоскать, задыхаюсь немного…» Смотрю, женщина меня за руку тянет. «Идем, идем», — говорит и в предбанник меня тянет. Вышли, смотрю, какую-то тряпку на пол постелили, — не знаю, чистая была, грязная была, — и меня на нее укладывают. Теперь лежу я и думаю, чего это они меня уложили, бегают туда-сюда, лицо мое разглядывают. А русская женщина мне говорит: «Лежи, лежи, не шевелись». А я думаю про себя: ну, немножко задыхаться начала, выпила воды — прошло, чего они от меня хотят? Еще простудят меня… Так целый час заставили меня лежать. Послали за Шаргией, она меня домой на машине привезла. По дороге я ее спрашиваю: «В чем дело, из-за чего такой шум?» — «Из рук смерти, говорит, мама, тебя вытащили, спазма у тебя была сердечная. Если бы не эта русская женщина, там бы осталась, на месте…» Оказывается, она врач была. Когда я воду у нее попросила, она видит — у меня лицо синее-синее, губы черные — и потащила меня в предбанник…

А л и (в руках у него голубь). Чуть не умерла в тот день.

З е й н а б. Ты заткнись… Спрячь своего голубя. И так еле Салеха уговорили.

Во двор с двумя кислородными подушками, наполненными вином, входит клиент  Т е в а т р о с  по кличке Патриот. Нури не сразу узнает его.

Т е в а т р о с (радостно и возбужденно). Надеюсь, не опоздал? По дороге, на Ахсуинском перевале, автобус поломался, все еще там торчат, а я на другую машину пересел. Держите вино, руки у меня отваливаются — пятьдесят литров не шутка. (Ловит взгляд Зейнаб, брошенный на кислородные подушки.) Эти подушки, сестра, лучше любого бочонка — чистые, не протекают и места мало занимают. (Нури.) Ну, где твой сын? (Оглядывает всех стоящих во дворе, пытаясь определить жениха.) Который из них?

Н у р и (все еще удивленный появлением Теватроса, показывает на Фарида). Вот этот. Познакомьтесь.

Т е в а т р о с (обнимает Фарида). Поздравляю от всей души. Хорошего сына вырастил, земляк, настоящего шемахинца.

Ф а р и д (растерянно). Здравствуйте. Спасибо…

Т е в а т р о с. Теватрос меня зовут. (По очереди жмет всем руки, поздравляет.)

Н у р и. Молодец, что приехал!

Т е в а т р о с. А как же иначе! Что я, умер, что ли, чтобы на свадьбу твоего сына не приехать?

Н у р и. Я рад тебе. Проходи в дом. (Смотрит на часы.) Пожалуй, пора ехать за невестой.

З е й н а б. Не рано ли?

Н у р и. Пока поедут, пока вернутся, как раз будет. Лучше там посидеть, чем опоздать.

Во двор входит  Ф а р и д а.

Фарид, пора ехать. Я посижу с Теватросом, а вы поезжайте. (Замечает Фариду, оглядывается на Мансура, ведет Теватроса в дом.)

Т е в а т р о с (на ходу обращается к Зейнаб). Жена моя тоже хотела приехать, но в положении она, поэтому не смогла. Просила привет передать и поздравления.

З е й н а б. Спасибо.

Зейнаб следует за мужем. Фарид, Энвер, Али и Шаргия проходят мимо Фариды к воротам. Фарида и Мансур остаются во дворе одни.

М а н с у р (виновато). Здравствуй.

Ф а р и д а. Здравствуй. Ты, оказывается, давно приехал?

М а н с у р. Да, десять дней.

Ф а р и д а. Я не знала.

М а н с у р. Я каждый день ждал тебя, никуда не выходил.

Ф а р и д а. Мне сегодня какой-то человек позвонил и сказал, что ты приехал. Я догадалась, что это Фарид.

М а н с у р. Да, это был он.

Ф а р и д а. И тебе не стыдно?

М а н с у р. Стыдно.

Ф а р и д а. Я столько тебя ждала… (Плачет.)

М а н с у р (подходит к ней, обнимает за плечи). Не надо, не плачь.

Ф а р и д а. Я от радости.

М а н с у р. Даже от радости не надо плакать.

Ф а р и д а. Я иногда звонила к твоему отцу и слушала его голос вместо твоего.

М а н с у р. Наши голоса не похожи.

Ф а р и д а. Да, но мне все равно было приятно. (Оглядывается на столы.) У вас какое-то торжество? Ах, да, свадьба, он мне сказал.

М а н с у р. Фарид женится.

Ф а р и д а. А если бы я не пришла.

М а н с у р. Я знал, что ты придешь. Я каждый день ждал тебя.

Ф а р и д а. Ты знаешь, я тебя совсем другим представляла…

М а н с у р. Ты же видела меня.

Ф а р и д а. Но ты был другим тогда… Или мне казалось.

М а н с у р. Я был лучше?

Ф а р и д а. Да.

М а н с у р. Все дело в письмах. Я писал хорошие письма, и они украсили меня в твоем представлении. Никогда больше не буду этого делать.

Ф а р и д а. Ты был добрее и веселее.

М а н с у р. Я тогда еще не был птицей.

Ф а р и д а. Какой птицей?

М а н с у р. Это такая глупая сказка про человека, которого заставили взлететь и подстрелили.

Ф а р и д а (с недоумением, чуть раздраженно). Ну и что?

М а н с у р. Я уже взлетел. И теперь кто-нибудь должен нажать курок.

Ф а р и д а. Ты странные вещи говоришь.

М а н с у р. Я шучу. Но было бы очень кстати, если бы сейчас кто-нибудь подстрелил меня, у меня как раз то состояние…

Ф а р и д а. Я бы с удовольствием это сделала, но, к сожалению, нет с собой ружья. Какая же ты свинья все-таки… Я ждала его пять лет, а он мне гадости говорит. (Подходит к нему ближе.) Что случилось?

М а н с у р. Ничего… Скажи, пожалуйста, ты никогда не задумывалась, почему ты писала мне эти пять лет? Тебе кажется это нормальным?

Фарида молчит, слушает его.

Согласись, что нормальный человек не может писать другому в течение пяти лет, почти его не зная. Ну, согласись. Я не хочу тебя обижать, но в этом есть что-то патологическое. Честное слово… (Как бы успокаивая ее.) И во мне тоже есть какой-то дефект. Я тоже ненормальный… Иначе почему я пять лет отвечал на твои письма? И верил, что можно полюбить друг друга заочно, верил, что ты захочешь выйти за меня замуж, верил, что у нас будут дети, верил, что буду работать, верил, что смогу жить в этом дворе, смогу быть таким же, как и они… Это же фантастика какая-то, утопия. Каким надо быть идиотом, как надо заблуждаться в себе, чтобы поверить во все это!

Ф а р и д а (спокойно). Я уже давно советую своим подругам, чтобы они, если хотят получше узнать своих мужей, переписывались с ними несколько лет. Это верное дело. Как хорошо, что ты сидел, иначе я не смогла бы так хорошо тебя изучить. (Неожиданно.) Что случилось?

М а н с у р (виновато, жалобно). Я опять влип в историю.

Ф а р и д а. Я так и знала. Ну почему ты не позвонил мне, как приехал?!

М а н с у р. Потому что я идиот… Но теперь уже поздно говорить об этом. Все рухнуло…

Ф а р и д а. Что значит рухнуло? Пять лет мы ждали этого дня — и все рухнуло?! Этого не может быть!

М а н с у р. Может. Наш двор не выдерживает меня больше десяти дней. Я появился здесь, чтобы снова исчезнуть. Вещички уже собраны…

Ф а р и д а. Я не отпущу тебя никуда. Что за история?

М а н с у р (иронически). Опять женщина. Я всегда страдаю из-за женщин.

Во двор выходят  Т е в а т р о с  и  Н у р и. Мансур и Фарида молча смотрят на них.

Т е в а т р о с (громко и удивленно). А почему его нет на свадьбе твоего сына? Вместе выросли, в одном дворе живете! Как так можно?! Я пойду приведу его. Где он живет?

Н у р и (тихо, оглядываясь на Мансура). Не надо, он все равно не придет.

Т е в а т р о с. Как так не придет?! Где он живет?

Н у р и. Не надо его беспокоить. Он болен. Вот сын его, поговори лучше с ним.

Т е в а т р о с (решительно направляется к Мансуру). Ты сын Габиба?

М а н с у р. Да.

Т е в а т р о с. Молодец Габиб, хорошего сына вырастил. Что с отцом?

М а н с у р. Он плохо себя чувствует.

Т е в а т р о с. Что значит «плохо себя чувствует»?! Как можно плохо себя чувствовать в такой день?! Идем, я сразу подниму его. Где вино? Пара литров сагиянского вина — и он будет здоров! Идем, идем! (Тянет Мансура за руку.)

М а н с у р (решительно высвобождаясь). К отцу нельзя… Оставьте его в покое.

Т е в а т р о с (удивленно). Почему ты меня обижаешь? Я ничего плохого не сказал, а ты говоришь: «Оставьте в покое».

Н у р и (берет Теватроса под руку). Не обижайся, идем в дом, я тебе все объясню. (Отводит его в сторону.)

Т е в а т р о с (сопротивляется). Подожди.

Ф а р и д а (Мансуру). Я не отпущу тебя никуда. Я не смогу больше с тобой расстаться. (Кладет голову ему на грудь.)

Мансур гладит ее волосы.

Н у р и (шепотом Теватросу). Не обращай на него внимания, у него большая беда.

Т е в а т р о с. Какая беда?

Н у р и (как бы успокаивая его). Большая, большая. Арестовать его могут. Идем в дом. (Тащит Теватроса к двери в дом.)

Т е в а т р о с. Как арестовать? За что?!

Н у р и. Ни за что. Не виноват он ни в чем, но попался. Поэтому настроение плохое, не обращай внимания и не обижайся.

Т е в а т р о с (очень громко). Почему «не обращай внимания»? (Возвращается к Мансуру.) Как тебя зовут?

М а н с у р (неохотно, с плохо скрытым раздражением). Мансур.

Т е в а т р о с. Что же ты сразу не сказал, что у тебя беда? А я чуть не обиделся на тебя. Ну, скажи, что у тебя случилось?

М а н с у р. Дядя Нури, кто этот человек и что ему от меня надо?

Т е в а т р о с. Чудак ты, парень. Кто я такой? Теватрос я, земляк твой, из Шемахи.

М а н с у р (не выдержав, улыбается). Ну, что ты от меня хочешь, Теватрос из Шемахи?

Т е в а т р о с. Помочь тебе хочу. Он мне все сказал. (Показывает на Нури.) У тебя беда, я хочу тебе помочь…

Мансур, продолжая улыбаться, разглядывает Теватроса. Он понимает, что этот странный человек мало чем может помочь ему, но слушает терпеливо.

(Обращаясь попеременно то к Мансуру, то к Фариде.) Хорошо, что он сказал мне о твоем деле. Теперь ты даже не думай о нем, выбрось из головы и будь спокоен: раз ты не виноват, никто тебе ничего сделать не сможет. Это тебе я говорю, Теватрос. Шутка, что ли? Чтобы такого красавца в тюрьму упекли?! Да быть этого не может! Умер, что ли, я, чтобы моего земляка ни за что ни про что в тюрьму посадили? Никогда этого не допущу. И ты, девушка, не беспокойся и не плачь: если закон не нарушен, никто не понесет наказания, я законы хорошо знаю.

С улицы доносятся звуки музыки, голоса, сигналы автомашины.

М а н с у р. А вот и свадьба!

Ф а р и д а (как в забытьи). Я никуда тебя не отпущу!

Во дворе появляются  м у з ы к а н т ы, потом — ж е н и х  и  н е в е с т а, окруженные  р о д с т в е н н и к а м и  и  д р у з ь я м и. Навстречу им выскакивают  г о с т и, З е й н а б. Впереди всех  т а м а д а  с бокалом в руке.

М а н с у р (Фариде). Отойдем-ка в сторону, не будем мешать веселью нормальных людей!

Т а м а д а (стараясь перекричать шум и музыку). Дорогие друзья! Гости, минуту внимания… Прошу внимания! (Задерживает жениха и невесту и всю процессию посреди двора. Постепенно шум и музыка затихают.) Прежде чем сесть за стол, я хочу сказать пару слов. Я не могу не сказать, сердце меня заставляет… Я хочу выпить за здоровье жениха и невесты именно в тот момент, когда они вошли в свой будущий дом, в этот, я бы сказал, замечательный двор, прекрасные хозяева которого так любят праздники и веселье. Я пью за здоровье жениха и невесты, за здоровье новой семьи. Пусть они будут счастливы и живут тысячу лет… А теперь танец жениха и невесты. Музыка, прошу!!!

Подбадриваемые криками гостей, жених и невеста начинают свой свадебный танец.

З а н а в е с.

ПОХОЖИЙ НА ЛЬВА Мелодрама в трех эпизодах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

М у р а д — научный работник, 32 лет.

Л е н а — акробатка «каучук», 26 лет.

Р а м и з — ее муж, тренер по фехтованию, 31 года.

С о л м а з — жена Мурада, 32 лет.

Л я л я — «знакомая» Рамиза, 19 лет.

М а х м у д, он же  м а с т е р — слесарь-водопроводчик, 48 лет.

Е г о  с ы н — 14 лет.

В е р з и л а — муж Ляли.

С а ш а  А б р а м я н — 32 лет.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ Любовь

Двухкомнатная квартира с полированными шкафами, двумя кроватями, креслами, диваном, журнальным столиком. Диван и кресла застланы газетами; грудой сложенные на столе вещи тоже накрыты бумагой; шторы задернуты, телевизор стоит на полу, на голых стенах висит единственное украшение — большая африканская маска, под ней две скрещенные рапиры. Слышны голоса, шум открываемой двери. Входит  Л е н а, за ней  М у р а д. Он несет чемодан и сумку, она — цветок в горшке.

Л е н а. Проходи, проходи… Я так и знала, что здесь беспорядок… Не пугайся… Цветок я поставлю пока сюда… (Ставит горшок с цветком на журнальный столик, обходит Мурада, остановившегося посреди комнаты, и поднимает шторы.) Сдерни с кресел газеты и садись. Ты же устал, наверное…

М у р а д (оглядываясь на кресла). Нет… Спасибо… Я лучше на стул. (Садится.)

Л е н а. Интересно, идет ли вода? (Уходит в кухню.)

М у р а д. В этой части города она, по-моему, весь день идет.

Л е н а. Журчит. (Возвращается в комнату.) Можно ополоснуться. Не желаешь?

М у р а д. Спасибо. Я… Неудобно как-то.

Л е н а. А почему неудобно? Кроме меня, здесь никого нет. А меня стесняться незачем. (Улыбается.) Ты же весь мокрый.

М у р а д (оглядывая себя). Да, жарко… Ничего. Я всегда летом потею. (Умолкает, решив, что сказал бестактность.)

Л е н а (продолжает улыбаться). Даже когда не приходится таскать тяжелый чемодан?

М у р а д. Да… Это от малоподвижного образа жизни… И я пью много жидкости… воду, чай…

Л е н а. А спиртное?

М у р а д. Так… иногда.

Л е н а. А мы ни разу с тобой не выпили за эти три дня. А почему ты мало двигаешься?

М у р а д. Работаю много… Однажды я столько работал — месяца три подряд по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, — что потом, когда шнурки на туфлях завязывал, испариной покрывался…

Л е н а (показывает на чемодан и сумку). В таком случае задала я тебе работку.

М у р а д. Нет, нет… тяжести я легко таскаю… И потом… (Запинается.) Мне приятно… что я могу хоть чем-то быть тебе полезным… Я бы хотел еще что-нибудь для тебя сделать… Пойми меня правильно: тебе, наверное, это и не нужно, но мне приятно…

Л е н а. Я понимаю… Я хорошо понимаю тебя. У меня тоже бывает такое чувство… Может быть, ты все-таки примешь душ? Очень влажная жара в Баку. Я вся липкая.

М у р а д. Нет, нет… Спасибо… Я не мешаю тебе?

Л е н а. Ты очень смешной. Ну почему ты мне должен мешать? Наоборот, ты мне очень нужен. А куда бы ты пошел, если бы я сказала, что мешаешь?

М у р а д. Не знаю. Просто погулял бы здесь, вокруг дома, и вернулся.

Л е н а. Ты очень смешной… и очень трогательный.

Подходит к нему, нагнувшись, целует его в щеку, потом в другую. Опускается на колени. Мурад прижимает ее голову к своей груди. Довольно долго они сидят так, неподвижно и молча, крепко обнявшись.

Ты очень добрый.

М у р а д. Ты же меня так мало знаешь…

Л е н а. Ты самый умный, самый благородный… Как точно называется место, где мы вчера с тобой гуляли?

М у р а д. Баилов.

Л е н а. Очень красивый вид оттуда. Ты часто там гуляешь?

М у р а д. Нет… Никогда. Намашине проезжал часто, там же дорога на Шиховский пляж.

Л е н а. Да, я знаю, но днем там не очень красиво.

М у р а д. Баку вообще ночью красивей.

Л е н а. Мы хорошо гуляли с тобой. У меня уже давно этого не было. Только в детстве, когда в школе училась… И говорил ты обо всем прекрасно. Это такая редкость… А я не могу… Очень многое из того, что я чувствую и понимаю, я рассказать не могу — получается как-то банально и неинтересно… Какое счастье, что ты пришел к Абрамянам. Ведь ты мог бы и не прийти, правда?

М у р а д. Да… Хотя нет… Они звонили мне несколько раз.

Л е н а. Они тебя почему-то очень ждали.

М у р а д. Я редко выхожу из дому по вечерам, и вообще я мало где бываю…

Л е н а (улыбаясь). Очень хорошо, что ты к ним все-таки выбрался. Представляешь, если бы ты не пришел туда, мы с тобой не познакомились бы и не гуляли на Баилове и сегодня ты не притащил бы сюда мой чемодан… И сейчас бы мы не беседовали…

М у р а д (серьезно). Я не мог не прийти туда — это судьба.

Л е н а. Ты веришь в судьбу?

М у р а д. Раньше не верил…

Л е н а. А я очень верю… а то бы давно разбилась…

М у р а д. Ты имеешь в виду свою работу?

Л е н а. Да.

М у р а д. Но ты же артистка?

Л е н а. Я — «каучук»… Не знаешь, что это такое?

М у р а д. Нет.

Л е н а. Я бы показала, да боюсь испугать: на таком расстоянии это страшновато. А когда я стою на столике, освещенная прожекторами, и начинаю изгибаться и завязываться в узлы так, будто во мне ни одной косточки нет, то, говорят, тех, кто сидит в зале, это впечатляет… Номер называется «Каучук». Неужели никогда не видал?

М у р а д. Нет. Ты в цирке выступаешь?

Л е н а. Сейчас на эстраде. Я эстрадная артистка.

М у р а д. А-а… Поэтому ты жила в разных городах?

Л е н а (улыбаясь). Поэтому тоже. А вообще-то я много гастролирую — полмира объездила. Номер у меня очень удобный, реквизита почти нет. Столик складной — и все. Поэтому меня охотно включают в программу. Я там очень много фильмов сняла. У меня камера есть японская, всегда беру ее с собой. Хочешь, покажу тебе как-нибудь свои фильмы?

М у р а д. Хочу.

Л е н а. Я бы сейчас показала, но все мое барахло у подруги… Хочешь чаю? Меня в Узбекистане научили пить чай, когда жарко.

М у р а д. Ты жила в Узбекистане?

Л е н а. Да я везде жила… и в Узбекистане, и в Грузии, и в Москве… везде понемножку.

М у р а д. А я жил только в Баку.

Л е н а (поцеловав Мурада, встает с колен). Сейчас приготовим чаёк. Хорошо бы конфеток разыскать. (Роется в шкафу.) Не может быть, чтобы в этом доме не было конфеток, — хоть одна коробка, да должна быть. Я-то уж знаю, что здесь для гостей припасают. Гости этого дома лю-юбят конфетки. (Почти напевает.) Так и есть. Вот, пожалуйста. (Извлекает из шкафа две коробки конфет.) Что я говорила?

М у р а д. Прости… а это… разве не твоя квартира?

Л е н а. Нет. Уже год я здесь не живу… Это моя бывшая квартира. Ешь конфеты. Они свежие, в этом доме конфеты не залеживаются.

М у р а д (осторожно). А кто здесь живет?

Л е н а (бодро). Мой бывший муж… Жил… А два дня назад я сказала ему: «Знаешь, милый, мне надоело скитаться по квартирам. Год я помучилась, помучайся и ты хоть немножко». И забрала у него ключи. Все равно он у матери своей живет. Здесь он больше развлекается… (Весело.) А мы попользуемся его конфетками… Ешь…

М у р а д. Спасибо.

Л е н а. Расскажи мне о своей работе. Ты так интересно говорил о ней вчера. В наше время мало кто любит свою работу по-настоящему.

М у р а д. А ты?

Л е н а. Ну, у меня совсем другое… Я просто не могу без нее, это как наркотик… Ты пробовал когда-нибудь наркотик?

М у р а д (удивленно). Нет… никогда.

Л е н а. Я тоже… А мне и нельзя, наверное… Я себя знаю, это может плохо кончиться. Я даже операции без наркоза делаю.

М у р а д. Какие операции?

Л е н а (весело). Разные… Меня несколько раз оперировали: аппендицит, переломы всякие… Я же падала часто…

Уходит в кухню. Мурад задумчиво кладет в рот конфету, потом подходит к маске и рапирам, висящим на стене, и с интересом смотрит на них. Раздается резкий звонок в наружную дверь. Мурад вздрагивает, застывает на месте.

Входит  Л е н а  с чайником в руке.

М у р а д (не меняя позы, шепотом). Кто это?

Л е н а (подчеркнуто спокойно). Он, наверное.

М у р а д. Кто?

Л е н а. Муж… Садись. Я не открою дверь.

М у р а д. А у него ключа нет?

Л е н а. Есть, но там такая штука, если она защелкнута, то снаружи дверь не открывается.

Раздается еще несколько звонков. Мурад опять вздрагивает, к нему возвращается способность двигаться. Лена наливает в стаканы чай. Прислушивается.

Л е н а. Он, кажется, не один. С бабой какой-то.

М у р а д. С какой бабой?

Л е н а. С какой-нибудь. (Умолкает, потому что слышит звуки ключа, поворачиваемого в замке.) Пытается открыть.

М у р а д. А вдруг откроет?

Л е н а (неуверенно). Не должен. Там такая штука… Кажется, открывает. (Смотрит на Мурада.) Пожалуй, тебе лучше спрятаться. А то от него всего можно ожидать.

М у р а д. Но он тоже не один… А куда?

Ключ продолжает с остервенением крутиться в замке.

Л е н а. Идем. (Берет стакан Мурада и идет в другую комнату.) Садись здесь и пей чай, только тихо… Может, и не откроет.

М у р а д. Но он же все равно догадается, что ты дома, раз дверь не открывается.

Л е н а. Черт с ним… Лишь бы не открыл… Вот так сядь, чтобы не видно тебя было.

Оставив растерянного Мурада в углу, уходит. В другой комнате садится в кресло и, закинув ногу на ногу, начинает пить чай. Замок издает странный, лопающийся звук, и сразу становится слышен возбужденный мужской голос: «Да дома она, знаю я эти номера». В комнату входит Р а м и з, за ним  Л я л я.

Р а м и з. Ну, я же говорил! (Лене.) Ты что дверь не открываешь?

Л е н а. А что ты вваливаешься без предупреждения? Я же не приходила сюда, когда ты жил один.

Р а м и з. Что значит без предупреждения? Это мой дом. Когда хочу, тогда прихожу. Садись, Ляля.

Л е н а. Но мы же договорились с тобой…

Р а м и з. О чем?

Л е н а. Ты же согласился, чтобы я пожила здесь одна, пока мы не найдем комнаты для размена.

Р а м и з. А может, мы их будем несколько лет искать?

Л е н а. Но ты же жил здесь год один. Дай и мне пожить.

Р а м и з. Мне жизнь свою надо устраивать. (Показывает на Лялю, делает это демонстративно, с вызовом.)

Л я л я. Понимаете, мы не можем ждать.

Л е н а. Понимаю. А не можете вы помолчать, пока мы не выясним наши семейные дела?

Л я л я (насмешливо фыркнула). У вас нет семьи.

Л е н а. Правильно. (Спокойно мужу.) Неужели нельзя было обойтись без этого спектакля? Сказал бы, что передумал, я вернула бы тебе ключ.

Р а м и з (ему неловко). Да нет, живи, пожалуйста, мы просто заехали.

Л е н а. Я же могла быть не одна. Надо думать, когда что-нибудь делаешь.

Л я л я. Мы с Рамизом хотим пожениться, поэтому надо поскорей решить квартирный вопрос.

Л е н а (некоторое время разглядывая Лялю). Девушка, милая, а нельзя ли это сделать без меня? Я очень не люблю решать вопросы.

Л я л я (возбужденно). Мы не можем ждать обмена. Где мы будем жить это время?

Л е н а (спокойно). А где я жила год?

Л я л я. Вы одна, вам проще.

Л е н а (Рамизу). Ну ладно, говори, что вам от меня надо.

Р а м и з. Да ничего не надо. Просто, раз уж мы разводимся…

Л е н а. Развелись.

Р а м и з (начинает злиться). Что-то ты очень решительно настроена. Суда еще не было, по-моему. Но если тебе так хочется, то да, развелись! И чем раньше произойдет суд, тем лучше. Действительно, надо кончать с этой историей раз и навсегда! И не думай, что только у тебя есть причины для развода, я тоже этому рад. (Следит за реакцией Лены.)

Л е н а (все так же спокойно). Я ничего не думаю.

Р а м и з (спокойствие Лены злит его еще больше, потому что пришел он в этот дом с одной целью — досадить Лене за ее желание уйти от него). А мне всё равно, думаешь ты или нет.

Л е н а. Как так?

Р а м и з (сдерживая себя). Ну ладно… В общем, мы с ней друг друга любим и ждать долго не можем. Так что надо что-то придумать…

Л е н а. Ключ ты мне дал два дня назад, после того, как в течение года усиленно здесь развлекался. Ты имеешь возможность жить у мамы, мне жить негде. Теперь у тебя любовь! Ждать обмена ты не хочешь и просишь, чтобы я освободила для вас жилплощадь… Так я тебя понимаю… Ладно, вечером ключ будет у мамы.

Р а м и з (зло). Я ничего не прошу. Это моя квартира.

Л е н а (все так же спокойно). Это квартира государственная.

Р а м и з (упрямо). Ее дали мне.

Л е н а. Ее дали нам обоим.

Р а м и з. Ни черта бы тебе не дали, если бы не я. Я получил эту квартиру.

Л е н а. Тебе бы дали однокомнатную.

Л я л я. Нас вполне устраивает однокомнатная.

Л е н а (мужу). Слушай, ты можешь попросить свою любимую, чтобы она помолчала немного?

Л я л я (неожиданно переходит на крик). Почему это я должна молчать?! Подумаешь! Ты мне рот не закрывай. Я знаю, когда, где и что сказать.

Л е н а (оставаясь спокойной). Не сомневаюсь.

Р а м и з (поморщившись). Только тише, не ругайтесь.

Л я л я. А что она мне рот затыкает?

Л е н а (мужу). Ну, что еще от меня требуется? По-моему, все вопросы решены?

Р а м и з. Убрала бы хоть квартиру.

Л е н а. Я только сегодня переехала.

Л я л я (оглядывает комнату). Бордель какой-то. Пыль даже не вытерла.

Рамиз встает, подходит к двери в соседнюю комнату. Мурад прижимается к стенке, он продолжает держать в руке стакан с чаем.

Р а м и з (Лене). А дверь открывать надо, когда звонят, деревня. Чуть замок не поломал. Как была деревней, так и осталась.

Л е н а. Ну, что ты еще скажешь?

Р а м и з (отходя от двери). Я бы сказал, да вот неудобно. (Показывает на Лялю.)

Л я л я. Только не ругайся, Рамиз, прошу тебя. Стоит ли нервы портить из-за…

Р а м и з (резко). А ты помолчи… (Лене.) Я бы сказал тебе много, но ты же дура упрямая, все равно не поймешь…

Ходит по комнате, поглядывая на Лену. Очень хочет, чтобы она сказала что-нибудь. Но Лена молчит.

Напомнил бы я тебе кое-какие моменты, чтобы не строила сейчас из себя леди Гамильтон. (Передразнивает.) Квартира ей не нужна, говорить не хочет, только в покое ее оставьте, тоже мне, благородная дама, — а ты вспомни, как на коленях передо мной ползала, умоляла… (Смотрит на застывшее от напряжения лицо Лены.) Ладно. Плевать я хотел на эту квартиру и на тебя вместе с ней. И не попадайся мне на глаза, а то я за себя не отвечаю… (Ляле.) Пошли отсюда…

Сбив ногой стоявший на пути стул, выходит из комнаты. Ляля следует за ним. Слышен стук захлопнувшейся двери. Мурад вздрагивает, ставит стакан с чаем на тумбочку, Лена продолжает еще некоторое время оставаться неподвижной, потом идет в спальню.

Л е н а (старается улыбнуться). Ну, как ты здесь?

М у р а д (встает). Спасибо, ничего.

Л е н а. Чай выпил?

М у р а д. Нет.

Л е н а. Ну, идем.

Идет в столовую. Мурад следует за ней. Садится. Молчат.

Л е н а (усмехнувшись). Ну, что ты молчишь? Противно?

М у р а д. Ты меня извини, но это действительно было ужасно. Я имею в виду твоего мужа.

Л е н а. А чего извиняться? Я и сама это знаю. Хорошо еще, что так все кончилось.

М у р а д. А что еще могло быть?

Л е н а. Что угодно… Если бы он тебя увидел.

М у р а д. А знаешь, ты можешь не поверить, но я сам хотел выйти, так меня все возмутило. Но побоялся тебя поставить в ложное положение.

Л е н а. Это как раз меньше всего меня волнует. Я за тебя боялась. Он мог тебя избить.

М у р а д (обиженно). Я, конечно, не спортсмен, но не думай, что так уж меня просто избить.

Л е н а. Извини, пожалуйста… Но он-то как раз спортсмен. Видишь эти штуки? (Показывает на рапиры.) Давно, правда, было, но он и сейчас в форме.

М у р а д (смотрит на рапиры). А по нему и видно, что он только мышцами работает, — интеллект в совершенно зародышевом состоянии.

Л е н а. Я с тобой согласна, но хочу напомнить на всякий случай, что я тоже зарабатываю на жизнь мышцами.

М у р а д. Извини…

Л е н а. Не надо извиняться… (Неожиданно.) Тебе сейчас, после того, что здесь произошло, должно быть противно, но я не знала, что может так получиться…

М у р а д (идет за ней). Ну, что ты, Лена! Это ты прости меня, я, наверное, сказал что-нибудь глупое. Поверь, мне совсем не противно… Мне только за тебя обидно… (Дотрагивается до ее плеча.)

Л е н а (поворачивается к нему). Я так жалею, что привела тебя сюда… Никогда не прощу себе этого.

М у р а д. Лена… милая… не говори так. Он все равно ничего не испортил. Будто никто и не приходил сюда.

Л е н а. Это только так кажется.

М у р а д. Нет, нет… Я точно знаю… Поверь мне.

Л е н а (грустно улыбается). Верю… Хочешь еще чаю?

М у р а д (улыбается в ответ). Очень.

Лена уходит на кухню, возвращается с чайником, наливает Мураду чай.

А давно ты замужем за этим человеком?

Л е н а. За Рамизом? Три года. (Ловит удивленный взгляд Мурада.) Я до него уже была замужем…

М у р а д. Так это второй твой муж?

Л е н а. Третий. Видишь, как много я успела. А ты?

М у р а д. Я — один раз.

Л е н а. И есть дети?

М у р а д. Да. Сын.

Л е н а. Большой?

М у р а д. Семь только исполнилось.

Л е н а. А у тебя с собой есть его фотография?

М у р а д. Сейчас… (Поспешно лезет в карман, вытаскивает записную книжку, раскрывает ее.) Вот…

Л е н а (долго рассматривает ребенка). Сколько ему здесь?

М у р а д. Три года.

Л е н а. Чудный мальчик… Очень похож на тебя. (Смотрит на Мурада, сравнивает с фотографией.) Пошел в этом году в школу?

М у р а д. Да.

Л е н а. Поздравляю. Это, наверно, очень радостно. (Отдает записную книжку.)

М у р а д. Да.

Л е н а. Ты давно женат?

М у р а д. Десять лет. Я рано женился.

Л е н а. В двадцать два года? Разве это рано? Моему первому мужу было восемнадцать.

М у р а д. А тебе?

Л е н а. А мне и того меньше. Мы вместе учились в эстрадной мастерской. Он грузин — Вахтанг. Такая любовь была! (Улыбается.) Больше чем на полчаса не разлучались: вместе ели, вместе пили, вместе выступали — акробатический этюд «Лебедь и охотник». Красивый был парень… И добрый.

М у р а д. А потом что? Почему же вы разошлись?

Л е н а (улыбаясь). Бросил он меня. Другую полюбил. Мою подругу. Потом прощения просили.

М у р а д. И что?

Л е н а. Простила. А что делать? В день свадьбы чуть с собой не покончила, еле спасли. У них сейчас двое детей. Выступают вместе, этюд тот же — «Лебедь и охотник». А я стала «каучуком».

М у р а д. Почему ты вообще пошла в эту мастерскую? Как это получилось?

Л е н а. Случайно. Я с детства драматической актрисой мечтала стать. А когда восьмой класс кончила, родители решили меня в Баку отправить, к родственникам. Они на швейной фабрике здесь работают, имени Володарского. Вот и написали моим, что могут меня устроить к себе. У нас многие в Баку уезжали. Я из Краснодарского края. Купили мне билет, дали денег немного и отправили поездом. А я давно знала, что в Днепропетровске театральное училище есть и как раз после восьмого класса туда берут. Ну, конечно, сошла с поезда в Гудермесе — и в Днепропетровск. Приезжаю, а экзамены уже закончились. Поплакала-поплакала, но в Баку все равно не поехала, месяц на берегу Днепра жила, в камнях. По ночам костер не жгла, чтобы не заметили, тихо-тихо деньги свои проедала. Через Всесоюзный розыск меня нашли и назад, к родителям, вернули. А там я сказала: «Не хочу я в Баку ехать, что хотите со мной делайте, не поеду!» В это время как раз сосед в газете прочитал про эту эстрадную мастерскую и сказал мне. Я и махнула в Москву. И поступила… Шестнадцать лет мне было.

М у р а д. Шестнадцать?!

Л е н а. Да… И как приехала в Москву, сразу в Вахтанга влюбилась. Не регистрировали нас долго, пока восемнадцать лет мне не исполнилось. А зарегистрировали — через год разошлись…

М у р а д. А потом?

Л е н а. Потом другого человека полюбила… Он умер.

М у р а д. От чего?

Л е н а. Он летчик был.

М у р а д. А с ним вы долго прожили?

Л е н а. Два года. Я очень хотела ребенка от него, но он не разрешил.

М у р а д. Прости, а как получилось, что ты потом…

Л е н а. Что я вышла за Рамиза?

М у р а д. Да.

Л е н а. А я не жалею об этом, что бы там потом ни случилось и какой он сейчас ни стал… После того, как не стало Сережи, какие-то галлюцинации у меня начались и еще боязнь открытого пространства — одна на улицу выйти не могла, работать почти перестала. Думала — все, вышла в тираж, не буду больше нормальным человеком. Врачи сказали, что покой нужен, поехала к родственникам в Абрау-Дюрсо, под Новороссийск. Там встретила его, Рамиза. Он на сборы туда приехал со своей командой, женскую команду тренировал… Как только увидел меня, начал ухаживать. Он это красиво делает. Потом, когда они уехали, прилетал ко мне из Баку через каждые пять-шесть дней… И вообще ты не суди по первому впечатлению, не такой уж он плохой… И потом в нем есть то, чего не хватает сейчас мужчинам, — сила. Не физическая, а какая-то уверенность в себе. Вроде он и небольшой человек, а рядом с ним чувствуешь себя как за скалой — потому что он ничего не боится. Отчаянный человек. А сейчас, когда люди такие осмотрительные, такие осторожные, этого просто не хватает, как воздуха… Уехала я с ним в Баку. Плохо жили, ругались, мирились… Не сразу, вначале все прекрасно было, потом начал изменять мне, а я жутко ревновала, на коленях его умоляла… Уходила несколько раз, возвращалась. Не могла без него. А потом наступил вдруг такой момент, когда вдруг что-то сломалось, как будто предела своего достигло. И поняла я, что — все, не могу больше с ним жить, невозможно это и не нужно ни мне, ни ему. Перегорело как-то все во мне сразу, и ничего не осталось, ничего. (Вдруг, как бы очнувшись, перестает рассказывать.)

М у р а д. Вот ты рассказываешь, а я думал: насколько это не похоже на то, что было у меня. Да и у других людей, с которыми я общаюсь, все совсем иначе… Как-то все спокойно, умеренно, очень разумно и известно на много лет вперед. По сути, можно жить, не принимая никаких решений. Жизнь течет сама собой, по кругу или там по спирали, не знаю как, но совсем это не похоже на то, что пережила ты…

Л е н а. Ну и слава богу. Я же просто сумасшедшая, поэтому и жизнь у меня такая… А вообще я не жалею… Иногда только себя жалею немного, как сейчас, но это проходит… Я так рада, что мы познакомились с тобой. Мне было очень одиноко.

М у р а д. Ты знаешь, с тобой я совсем не такой, как обычно. Я сам удивляюсь. Я никогда в жизни не дрался, но я действительно очень хотел выйти из этой комнаты, когда твой муж так говорил с тобой, и остановить его. Пусть бы он меня побил… Я только боялся, что они о тебе плохо подумают…

Л е н а. Мне совершенно все равно, что они обо мне подумали бы.

М у р а д. Если бы я знал это, то обязательно вышел бы. (Умолкает из-за резкого и долгого звонка в наружную дверь.)

Л е н а (встает). Это опять он.

М у р а д (растерянно). Пусть. Как раз… Скажу ему все, что думаю о его поведении.

Л е н а. Это бессмысленно. Я не хочу, чтобы из-за меня даже волос с твоей головы упал.

Звонки продолжаются.

М у р а д. Лена, всю жизнь я поступал благоразумно… вернее, так складывалась жизнь…

Л е н а. Иди туда, прошу тебя. Сейчас он откроет дверь, и потом будет поздно.

М у р а д (поднявшись, уговаривает больше себя, чем Лену). Если я сейчас спрячусь, я… я перестану себя уважать… Нельзя поддаваться страху… Прошу тебя. И потом, Лена, ты же для меня не просто знакомая.

Умолкает из-за очередного звонка и растерянно смотрит на Лену, пытаясь взглядом высказать все то, что не успел сказать словами. Именно этот взгляд помогает Лене принять решение — она идет к двери.

Справедливость на нашей стороне!

Л е н а. Сейчас проверим. (Открывает дверь.)

В комнату вваливается  В е р з и л а, здоровенный парень с малоинтеллигентной внешностью.

В е р з и л а (шаря глазами по комнате). Где она?!

Л е н а (спокойно). Кто?

Оттолкнув ее, Верзила бросается в спальню. Лена еле удерживается на ногах. Мурад спешит к ней на помощь. Убедившись в том, что в спальне никого нет, Верзила, слегка покачиваясь, начинает надвигаться на них.

М у р а д. Кто вы такой? Что вам нужно?

В е р з и л а. Я тебе сейчас покажу, кто я такой! Где они спрятались? (Берет Мурада за ворот рубахи.) Я точно знаю, они здесь.

Л е н а (спокойно). А ну, отпусти его. И не ори. Были они здесь, но уехали.

Верзила недоверчиво смотрит на них, не очень охотно отпускает Мурада.

В е р з и л а. Куда уехали?

Л е н а. Откуда я знаю.

В е р з и л а. А ты что, жена его, что ли?

Л е н а. Бывшая.

В е р з и л а. Паскудник он, вот что я тебе скажу… Никуда он от меня не денется, из-под земли его найду. Так и скажи ему.

Л е н а. Хорошо. Скажу, если увижу.

В е р з и л а. Он думает, если чемпионом был, можно чужих жен отбивать? Она же глупая девочка! Девятнадцать лет ей всего…

Л е н а. Это ты о ком?

В е р з и л а. Она же лишний раз на улицу не выходила. На работу — и назад. Не то что с мужчинами, с женщинами стеснялась разговаривать… такая скромная…

Л е н а. А тебе она кто?

В е р з и л а. Жена она моя.

Л е н а. Понятно. И давно это ты их ищешь?

В е р з и л а. Неделю уже… Клянусь здоровьем, если поймаю его, живьем не уйдет от меня. Так и скажи…

Л е н а. А ей что сказать?

В е р з и л а. Пусть домой возвращается, пока не поздно.

Л е н а. А что, еще не поздно?

В е р з и л а. Это он во всем виноват, она, как ребенок, наивная, тихая, скромная, лишнего слова не скажет… А твой паскудник воспользовался этим…

М у р а д (неожиданно сердито). Ну, вот что, вы убедились, что их здесь нет, а теперь уходите отсюда.

В е р з и л а (удивленно). А ты кто такой?

М у р а д. Ты мне не тыкай и давай уходи отсюда. Здесь твоей жены нет, и нечего здесь ругаться.

В е р з и л а (Лене). Это кто такой?

Л е н а (весело). Это мой друг. Он всегда меня защищает.

В е р з и л а. А чего он завелся?

Л е н а. Он не любит, когда незнакомые люди с ним на «ты» говорят.

В е р з и л а. А я с ним вообще говорить не хочу… А паскуднику своему скажи, что поймаю — на всю жизнь меня запомнит. Так и скажи. (Уходит.)

Лена провожает его до дверей.

М у р а д. Странный тип.

Л е н а (улыбаясь). Жалко его, он же пострадавший… Я не думала, что ты такой свирепый…

М у р а д. Ты помнишь, о чем мы говорили до того, как пришел этот тип?

Л е н а. Помню.

М у р а д. Я бы хотел продолжить этот разговор.

Л е н а. Мы пили чай.

Они садятся к столу.

Остыл…

М у р а д. Лена, к сожалению, мне почти нечего рассказывать о себе. Кончил институт, аспирантуру, защитил диссертацию, женился на девушке, с которой начал встречаться в восьмом классе, очень люблю сына — вот и все.

Л е н а. Разве этого мало?

М у р а д. Я никогда не думал о том, мало это или много. Просто жил, работал… изо дня в день, как и все вокруг… Ты знаешь, я ведь люблю женщин. Когда я иду по улице и мимо проходит красивая женщина, то каждый раз возникает какое-то ощущение невосполнимой утраты, какое-то грустное чувство, что, возможно, было что-то необыкновенное, но не произошло и навсегда потеряно. А если случалось вдруг, что где-нибудь у знакомых… или по работе я сталкивался с женщинами поближе, то всегда чувствовал, что неинтересен им… какие-то флюиды от меня не исходят, что ли… Дело ведь не во внешности или уме, а есть какое-то качество в мужчине, пусть он будет даже некрасивый и неумный, — какая-то внутренняя убежденность в собственной неотразимости, которая и влечет к нему женщин, или что-то другое, не знаю… Но чего-то во мне недостает. Я нравился, конечно, нескольким женщинам, это, наверно, у каждого бывает хоть раз в жизни, но они были мне безразличны, потому что они тоже во мне ничего не понимали… так просто, тянулись по случаю… или от скуки. И оставались чужими даже в минуты близости… Я очень долго говорю и путанно, но, видишь, даже не спрашиваю у тебя, интересно тебе или нет, потому что уверен, что интересно, и вот об этом я хотел сказать: это у меня впервые в жизни, чтобы с женщиной, которая очень мне нравится, я чувствовал себя так уверенно, будто есть какая-то внутренняя близость между нами… и кажется, что ты меня видишь всего насквозь, и то, что ты видишь, не отталкивает тебя… Правду я говорю?

Л е н а (после долгой паузы). Правду. Я действительно тебя хорошо понимаю… я чувствую такую нежность… как будто ты мой ребенок…

М у р а д. Скажи, а у тебя это бывает? Вот ты знаешь, до того, как я увидел тебя, каждое утро, когда я выходил из дому, у меня было такое ощущение, что именно сегодня, сейчас, должно произойти что-то такое, что перевернет всю мою жизнь. Причем я толком не понимал, что это будет и как произойдет, но только знал, что причиной всему будет женщина… Уже много лет меня не покидало это чувство ожидания… А последнее время с испугом думал: неужели оно исчезнет? Ведь это означает, что старость наступила, что все кончилось. (Умолкнув, долго смотрит в глаза Лене. Потом встает, медленно и как-то торжественно ступая, подходит и, склонившись к ней, целует.)

Она обнимает его и усаживает рядом.

Нам надо снять квартиру. Ты не должна здесь жить.

Л е н а. Да.

М у р а д. Я вступлю в кооператив… У тебя будет свой дом… Ты знаешь, сейчас, когда я поцеловал тебя, я понял окончательно, что уже не смогу без тебя… Я найду квартиру сегодня же… Тебе нельзя оставаться здесь больше одного дня. Ничто у нас не должно быть связано с этим домом. Завтра я приду за тобой и заберу отсюда. Прости, что не сегодня, но я должен… еще сказать о своем решении дома.

Л е н а. Ты считаешь, что это необходимо сделать?

М у р а д. Да… Я не хочу врать… Просто не могу.

Л е н а (после паузы, сделав усилие над собой). Мне очень хотелось бы, чтобы мы жили вместе, но… Я могу любить тебя и без этого. Совсем не обязательно бросать из-за меня семью… Даже если мы будем видеться с тобой в неделю раз, я все равно буду счастлива.

М у р а д. А я нет… Я не могу видеть тебя лишь раз в неделю, жить отдельно и прибегать на несколько часов, не смогу врать, выворачиваться, скрывать. Я знаю себя, Лена, поверь мне.

Л е н а. Я верю… я знаю тебя… я хорошо тебя знаю. Ты очень хороший… Очень добрый… Очень благородный.

М у р а д (целует ее в глаза). Ты должна быть счастлива. Ты заслужила счастье.

Л е н а. Я счастлива сейчас.

М у р а д. А я счастлив впервые в жизни.

Л е н а. И поэтому эти минуты останутся в твоей памяти на всю жизнь. Ты теперь всегда будешь меня помнить, что бы ни случилось.

М у р а д. Да, я всегда буду помнить тебя такой, какая ты сейчас, со слезами на глазах и такая слабая и беззащитная. Я знаю, ты сильная, но со мной ты слабая и беззащитная. И я очень благодарен тебе за это… (Оглядывается.) Идем отсюда. Или нет, я пойду один… Я должен все успеть сегодня. И не волнуйся, я все успею сделать, и завтра мы переедем отсюда. Ты согласна?

Л е н а. Да.

М у р а д. Ты будешь думать обо мне это время, пока меня не будет с тобой?

Л е н а. Да.

М у р а д. И когда я приду за тобой завтра в одиннадцать часов утра, ты будешь готова поехать со мной куда угодно?

Л е н а. Да.

М у р а д. Поклянись, что никогда в жизни тебе не было так хорошо, как сейчас!

Л е н а. Клянусь.

Обнимаются и стоят посреди комнаты, тесно прижавшись друг к другу…

З а н а в е с.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ Семья

Квартира Мурада, вернее, одна комната этой квартиры с двумя дверями, ведущими в соседнюю комнату и переднюю. В углу письменный стол, заваленный книгами, на стенах книжные полки, рядом — узкая тахта, покрытая клетчатым пледом. Посреди комнаты круглый обеденный стол, стулья, у стены буфет.

М у р а д  неподвижно сидит за письменным столом, подперев голову руками. Когда раздается звонок телефона, он не сразу берет трубку.

М у р а д. Да… Здравствуйте… Спасибо, хорошо… Дома. Позвать?.. Нет, не починили. Когда будет возможность… Не знаю. Да, он в школе… Очень радуюсь… А где я найду мастера?.. Мне сейчас не до водопроводчика… Это не телефонный разговор… Да, очень серьезно… Я не расположен сейчас говорить об этом… Солмаз вам расскажет… Нет, она тоже пока не в курсе, я как раз собираюсь поговорить с ней об этом. Может быть, и странно, но что делать, случаются иногда ситуации, когда человек вынужден вести себя странно… а в общем, ничего странного… Заходите, но меня не будет… Ладно, присылайте. Солмаз дома… Всего хорошего. (Вешает трубку.)

Из другой комнаты заглядывает  С о л м а з.

С о л м а з. Кто это был?

М у р а д. Твой отец.

С о л м а з. Просто так звонил или дело какое-нибудь?

М у р а д. Беспокоится о нашем водопроводе. Обещал прислать мастера.

С о л м а з. Когда?

М у р а д. Сегодня. А вечером зайдет сам.

С о л м а з. Не знаю, что бы мы делали без папы.

М у р а д. Да, твой папа очень помогает нам.

С о л м а з. Уже три дня течет кран… Я хочу, чтобы ты сам поговорил с мастером.

М у р а д. Я скоро уйду.

С о л м а з. В чем дело? Ты как-то странно разговариваешь сегодня.

М у р а д. Почему? Я очень благодарен твоему папе за все, что он для нас сделал.

С о л м а з. Что с тобой?

М у р а д. Все в порядке.

С о л м а з. Ты можешь побыть дома до прихода мастера?

М у р а д. Нет, не могу.

С о л м а з. Почему?

М у р а д. Потому что я должен уйти.

С о л м а з. Куда?

М у р а д. Пока не знаю… Мне нужно поговорить с тобой.

С о л м а з. Ничего не понимаю. Куда ты идешь?

М у р а д. Я же сказал — пока не знаю.

С о л м а з. В таком случае дождись мастера, поговори с ним, а потом иди куда угодно.

М у р а д. Я ухожу.

С о л м а з. Я уже это слышала. Но сперва ты поговоришь с мастером.

М у р а д. Я ухожу. Неужели ты не понимаешь? Я ухожу. Навсегда.

С о л м а з (снимает с себя фартук, она больше удивлена, чем встревожена). Что тебе сказал папа? Вы что, поругались? Вот не думала, что ты легко можешь разбрасываться такими словами. Ты подумал, что ты сказал? Из-за того, что тебя справедливо упрекнули…

М у р а д (тихо). Да не в этом дело…

С о л м а з (подходит к столу, долго смотрит на мужа — тот отводит глаза). Что случилось? Что с тобой случилось? Мурад, я тебя не узнаю.

М у р а д. Я всю ночь думал, как сказать тебе… как объяснить…

С о л м а з. Что объяснить?

М у р а д. Очень многое. Только выслушай меня спокойно. (Встает с места, ходит по комнате.)

С о л м а з. Я слушаю тебя.

М у р а д. А впрочем, что тут объяснять? Я полюбил другую женщину.

С о л м а з. Какую женщину? Что ты говоришь?

М у р а д (волнуясь). Вот видишь, ты даже поверить не можешь, даже представить себе не можешь, что такое возможно. Настолько нелепо звучат эти слова в моих устах, будто я чужой текст говорю. Мне даже стыдно… И не потому, что собираюсь бросить семью, а потому, что боюсь показаться смешным, — так не вяжутся эти слова со мной, с этим домом, с нашей жизнью, словно они вообще перестали существовать и никто нигде не произносит их больше… А оказывается, люди еще говорят их друг другу… Или, наоборот, перестают говорить. Но не живут как автоматы. Не живут только потому, что зарегистрировались, и не женятся потому, что так надо, так полагается, все вокруг это делают!.. (Голос его срывается, он умолкает.)

С о л м а з. Успокойся. Я ничего не понимаю. Какая муха тебя укусила?

М у р а д (возбужденно). Я не хочу быть спокойным. Мне надоело быть спокойным. Всю жизнь я был спокойным, делал, что говорили, что положено делать, соглашался, уступал… А теперь — не могу. Не могу, когда вижу, что все в моей жизни отмерено, проверено, стало привычкой, условным рефлексом. Неужели ты не понимаешь, что наша с тобой жизнь сплошной обман, что мы живем с тобой как раз заведенные механизмы, подчиняемся законам поведения, которые давно уже потеряли для нас свой смысл и значение… будто деловое соглашение заключили… Мы даже спим вместе только потому, что мужу и жене полагается это делать! Осталась одна оболочка, одна видимость брака, а самого главного, того, из-за чего он был создан, — любви — нет!

С о л м а з. Как тебе не стыдно! Такие гадости говоришь мне. (Плачет.)

М у р а д (заламывает руки). Ну вот, во всем, что я сказал, ты уловила лишь желание оскорбить тебя!

С о л м а з (сквозь слезы). И нечего кричать. Соседей бы хоть постыдился.

М у р а д. Прости, пожалуйста. Я буду говорить тише. Но это не меняет существа вопроса. Пойми: ты хороший человек, но мы с тобой разные люди. Ты делала все, что положено делать: сперва встречалась со мной, потом стала моей невестой, потом женой… Ты хорошая хозяйка и скоро защитишь диссертацию, чтобы приносить в дом на сто рублей больше, радуешься моим успехам, улучшаешь наши жилищно-бытовые условия: покупаешь мебель, делаешь ремонт, меняешь квартиру, заставляешь своего папу всячески опекать нас, — ты делаешь все, чтобы наша семья, наш деловой союз преуспевал. Это занимает все твое время, силы, желания, и того же ты требуешь от меня. И мы катим, катим вместе по проторенной дорожке, уже давно ничего не чувствуя друг к другу и даже не задумываясь над этим.

С о л м а з. Кто эта женщина?

М у р а д. Ты не знаешь ее. Она приезжая.

С о л м а з. Давно ты с ней знаком?

М у р а д. Месяц.

С о л м а з. Где познакомились?

М у р а д. Какое это имеет значение… У Абрамянов.

С о л м а з. Вот почему они тебе тогда весь вечер звонили?

М у р а д. Откуда они могли знать? Она случайно к ним попала.

С о л м а з. Чем она занимается?

М у р а д. Актриса.

С о л м а з. Молодая?

М у р а д. Лет двадцать шесть.

С о л м а з. Красивая?

М у р а д. Да, наверное…

Солмаз опять плачет. Мурад ходит вокруг, не зная, что предпринять. В это время раздается стук в дверь.

(Идет к двери.) Кто там?! Одну минуту. (Возвращается к жене.) Это водопроводчик. Отец твой прислал.

Солмаз продолжает плакать навзрыд.

Ты слышишь?! Что сказать ему?

С о л м а з. Я не знаю… Я ничего не знаю…

М у р а д. Ну, нельзя так… Возьми себя в руки… (Идет к двери.) Вы слышите? Вы не можете прийти попозже?.. Через полчаса… Извините, пожалуйста, так получилось… Что?.. Счетчик во дворе… (Возвращается к жене.)

С о л м а з (сквозь слезы). Всю жизнь притворялся… Откуда я знала, что ты так думаешь про все… А наш ребенок?..

М у р а д. Он поймет меня, когда вырастет.

С о л м а з. А как он будет жить до того, как поймет? Что я скажу ему? Что я всем скажу?

М у р а д. Вот видишь, даже сейчас ты думаешь не о том, что я ухожу, а о том, что ты в связи с этим скажешь людям. И что они подумают по этому поводу.

С о л м а з. Ты только меня обвиняешь, как будто не ты жил со мной все это время. Откуда я знала, что тебе нужно? Я, кроме тебя, никого не любила…

М у р а д. Не было никакой любви.

С о л м а з. А что это было?

М у р а д. Привычка, обязанность, долг — все, что хочешь, только не любовь…

С о л м а з. Значит, ты врал все эти годы, когда делал вид, что тебе хорошо, что ты со всем согласен?

М у р а д. Я не врал. Просто жил, как жилось. А что я мог поделать? Какой смысл был бы об этом говорить? Ведь исправить что-нибудь было невозможно. Ты с таким фанатизмом все делала по-своему, что любая попытка помешать тебе кончилась бы плохо. Ты, как и твой отец, точно знаешь, что тебе нужно в жизни на данном отрезке времени, и вы всегда добиваетесь своего. Сейчас на очереди твоя диссертация. И хотя у тебя нет никакого интереса к науке и никаких способностей, через год ты ее защитишь, потому что поставила перед собой такую цель. И станешь ученым, несмотря на то что тебя воротит от одного упоминания о твоих экспериментах. Всю жизнь ты и твой отец считали меня недостаточно деловым и практичным человеком и давили на меня, постепенно, понемногу заставляли идти на уступки и делать вещи, от которых я сам себе был противен.

С о л м а з. Заставляли?! Да всем, что у тебя есть, ты обязан папе. Если бы не он, ты бы сейчас в школе преподавал. А квартира? А аспирантура? Кто содержал нас, пока ты возился со своей диссертацией? И ты смеешь еще плохо говорить о папе?!

М у р а д. Я ничего плохого о нем не сказал. Он сам не отрицает того, что он деловой человек… А мне претит такая деловитость и преуспевание любой ценой.

С о л м а з. И тем не менее ты не отказывался от его помощи.

М у р а д. Я отказывался.

С о л м а з. Но в результате все же принимал ее. Соглашался с недовольным видом, но всегда соглашался.

М у р а д. Это-то и ужасно!

С о л м а з. Что ужасно? Сравни себя со своими товарищами. Кто из них в тридцать два года имеет свою лабораторию, диплом старшего научного сотрудника? Ну, кто?

М у р а д. Никто. Но больше я этого не хочу. Я не могу больше врать, делать вид, что у нас все в порядке, улыбаться твоему отцу, которого терпеть не могу, изображать из себя делового человека, преданного интересам семьи, мириться с тем, что за десять лет совместной жизни с тобой мы остались чужими друг другу. Мне надоела эта выдуманная, витринная семья, в которой снаружи все хорошо, а изнутри все построено на лжи и притворстве! Мне противно жить двойной жизнью на работе: днем заведовать лабораторией, в которой занимаются проблемами, меня никогда не интересовавшими, а по ночам корпеть над тем, что считаю делом своей жизни. Я не хочу обкрадывать свою работу из-за того, что надо занимать должность и иметь «шансы» на дальнейшее продвижение. Мне это не нужно. Вспомни, как вы меня уговаривали: «Это будет недолго, надо пойти на небольшой компромисс и отказаться на время от своей темы, но зато потом будет возможность вернуться к ней на совсем другом уровне». Вспомни…

С о л м а з. Я все помню.

М у р а д. Лучше бы я до сих пор сидел младшим научным сотрудником, чем согласился тогда на ваши уговоры. Один компромисс обязательно влечет за собой и другие. И в результате я потерял несколько лет, несколько лучших лет работы. Ну ладно, хватит! Ты сама вынудила меня на этот разговор. Не я его начал.

С о л м а з. Конечно, теперь, когда ты всего добился и встал на ноги, ты можешь бросить меня, как ненужную вещь…

М у р а д. Боже, какие глупости ты говоришь? Ничего не поняла, ничего… И никогда не поймешь. Мы чужие люди с тобой, абсолютно чужие, ни одной точки соприкосновения!

С о л м а з. А наш сын?

Раздается стук в дверь.

М у р а д. Это мастер.

С о л м а з. Ну его к черту!

Идет к двери, открывает ее. Входят  М а х м у д  и его  с ы н. В руках Махмуда сумка с инструментом.

М а х м у д (улыбаясь). Добрый день. Кончили ругаться? Я тоже с женой ругаюсь, будь она неладна, а что делать — такова жизнь. Где ваш кран?

С о л м а з. Здесь. Идите за мной.

Ведет слесаря в прихожую. Сын остается в комнате. С любопытством оглядывается, делает несколько шагов и вдруг, о чем-то задумавшись, застывает на месте в странной позе. Мурад удивленно смотрит на него, но мальчик не обращает на него внимания. Мурад выбирает несколько книг из кучи, лежащей на столе.

Входит  С о л м а з.

М у р а д. Какой чемодан я могу взять?

С о л м а з. Не знаю.

М у р а д. Я возьму коричневый… А где лежат мое пальто и кепка?

С о л м а з. Не знаю.

М у р а д. Слушай, мы же расстаемся, веди себя хотя бы в эти последние минуты достойно. Нельзя же автоматически становиться врагами, если разводишься. Ведь от жены до врага огромная дистанция. Наших отношений не хватило, чтобы мы остались мужем и женой, но мы же можем быть хорошими знакомыми… У нас же сын, в конце концов…

С о л м а з. Вот именно!

Мальчик отрывает взгляд от окна и с интересом смотрит на спорящих супругов. В дверь просовывает голову  м а с т е р.

М а с т е р. Хозяйка, надо предупредить соседей, что я воду отключил. Скандал будет.

Солмаз выходит из комнаты.

М а с т е р (сыну). Иди, иди сюда. В коридоре тоже много книг… (Пропустив мимо себя сына в коридор, входит в комнату. Заговорщически подмигивает Мураву.) Я все слышал. У меня было то же самое.

М у р а д (неприятно удивлен). Что то же самое?

М а с т е р. С женой… (Показывает большим пальцем себе за спину, в коридор.) Очень любит книжки читать. И рисует хорошо. Карандашом, красками, чем хочешь… Художники смотрели — говорят, большой талант есть.

М у р а д (бросает взгляд на часы). А почему он не в школе?

М а с т е р. Он не любит школу, обижают его там. Он же странный немножко. Вот вожу его с собой.

М у р а д. Помогает вам?

М а с т е р. Разве я позволю?! Просто сидит, о чем-то думает или рисует истории разные. Сперва он про русских рисовал по их священной книге, потом про итальянцев и греков начал. Их историю наизусть знает, совсем древние вещи рисует… кони, мечи, крепости, чудовища какие-то — большие картины. А еще он любит про этого русского писателя рисовать, которого в тюрьму посадили, про его книжки, ну, как его…

М у р а д. Достоевский, что ли?

М а с т е р. Вот-вот. Всего его прочитал и нарисовал. Я почему беру его с собой? Дома не могу оставить, мать сердится на него.

М у р а д. Не родная, что ли?

М а с т е р. Почему не родная? Родная. Ей не нравится, что он такой странный немножко, поэтому обижает. У нас еще другие дети есть, тех она любит, потому что они обычные. Этого тоже любит, но хочет, чтобы он стал такой же, как все, не понимает, что в нем талант есть… (Еще раз подмигивает Мураду.) Я слышал, о чем вы здесь с женой говорили, все до последнего слова. У меня то же самое было.

М у р а д. Что — то же самое?

М а с т е р. Я тоже хотел уйти. Очень неподходящий момент был. Я сварщиком работал на заводе Паркоммуны. Из Москвы приехали и сфотографировали меня. Потом сижу дома, сосед прибегает, кричит: «Смотри, Махмуд, где твою фотографию напечатали!» Я смотрю: вот такая моя фотография на обложке журнала. (Показывает.) «Советский Союз» называется, как «Огонек», может, дажелучше. И написано еще, что я хороший сварщик и выполняю план на двести пятьдесят процентов. Это правда было, я по четыреста рублей в месяц получал тогда… Отсюда все и началось. Со всей Европы мне стали письма писать. Из Германии, Польши, Болгарии, из Москвы, Саратова, Сибири — откуда хочешь. В день по сто штук приходило. В основном женщины писали, фотографии свои присылали, в гости приглашали, спрашивали, женат я или холостой. Многие красивые были и молодые. Вот тогда я хотел уехать, бросить все и уехать куда-нибудь в Москву или Сибирь. Надоело мне всю жизнь на одном месте сидеть, и жена тоже надоела, очень хотел уехать… Из-за него остался, из-за мальчика. Без меня замучили бы его. А с ним куда ехать? Еще если бы он обыкновенный был бы, а с таким… Или мать как мать имел бы, оставил ей. А она мучает его каждый день, сама этого не понимает, думает, что хорошего ему хочет, а только обижает. Он же совсем необычный мальчик, к нему особый подход нужен. Ты поговори с ним, сам увидишь…

Мурад вытаскивает из-под тахты чемодан и кладет его на стол.

Только осторожно, незаметно так, а то если он понимает, что с ним специально говорят, ни за что не отвечает, очень гордый… А как ваш мальчик?

М у р а д. Спасибо. Он обыкновенный. (Направляется к шкафу.)

М а с т е р (идет за ним). Это ничего. У меня такие тоже есть. Большой он?

М у р а д. Семь лет.

М а с т е р (радостно смеется). Все то же самое, точно моя история. И моему семь лет было или, может, восемь… Все точь-в-точь. Поэтому я сразу догадался, из-за чего вы ругаетесь, и стал слушать. (Прислушивается к шуму в передней.) Идет! (Выскакивает из комнаты.)

В другую дверь входит  С о л м а з. С легкой усмешкой смотрит на мужа, несущего к чемодану стопку сорочек. Мурад укладывает сорочки в чемодан, делая вид, что не замечает неожиданной перемены настроения жены.

С о л м а з. Ну, теперь мне все ясно.

М у р а д. Что?

С о л м а з. Все. Я навела справки у Розы Абрамян. Ну, что, милый, попался на удочку?

М у р а д (перестает укладывать чемодан). О чем ты говоришь, не понимаю!

С о л м а з. Надо же быть таким наивным! Тебе же тридцать два года уже. Да ты посмотри на себя в зеркало.

М у р а д. А в чем дело? (Невольно оглядывает себя.)

С о л м а з. А в том, что таких, как ты, специально ищут, чтобы одурачить… Но напоролся ты на большого мастера.

М у р а д (все более раздражаясь). Я прошу тебя, выражай свои мысли ясней.

С о л м а з (передразнивая его). «Я полюбил другую женщину! Наконец я понял, что такое настоящая любовь!» Да неужели ты не понимаешь, что тебя элементарно ловят на крючок?! Какая любовь! Где ты ее увидел?! Что ты придумываешь себе сказки, это же все плоды твоего богатого воображения. Наивный человек, о какой любви ты говоришь?! Эту женщину весь город знает. Она же раз десять замужем была.

М у р а д. Не десять, а три.

С о л м а з. Не знаю, я не считала, а повторяю только то, что мне сказали. На ней пробу негде ставить, а ты о любви говоришь.

М у р а д (решительно). Я прошу не говорить об этом человеке в таком тоне! Что тебе могла сказать Роза? Она же ее почти не знает.

С о л м а з. Роза все знает. Я сказала, что тебя видели вместе с этой особой, а она тут же выложила мне все, что о ней говорят в городе. Она же тебя проглотит, как цыпленка! Любовь! Неужели ты не понимаешь, что ей просто новый муж нужен? Этот спортсмен ее бросил, вот она и ищет себе нового спутника жизни. То к одному лезла, то к другому, но теперь ведь дураков мало, вот и ухватилась за тебя. А этот развесил уши — как же, любовь пришла, новая жизнь наступила… Да она из тебя все соки выжмет и сбежит к другому. Ты же для нее вынужденная посадка. Неужели ты этого не понимаешь?! Над тобой же весь город смеяться будет.

М у р а д (осторожно). Какой же ты злой и неблагородный человек! Ты же не видела эту женщину, не знаешь ничего о ее жизни, а говоришь такие гадости.

С о л м а з. Это не я говорю, а весь город. Да ты очнись, милый, раскрой глаза пошире. Тебя одурачивают, как шестнадцатилетнего мальчика, а ты в облаках витаешь.

М у р а д. Если бы ты увидела ее хоть раз, ты бы поняла всю чудовищную нелепость своих обвинений. Да, эта женщина трижды была замужем. Но какое это имеет значение? Если ей трагически не везло, разве она виновата в этом?

С о л м а з. А кто тебе сказал, что то, что она сообщила о себе, правда? Откуда у тебя такая уверенность? Ты не знаешь женщин, милый, они же любую вещь могут придумать. Ты думаешь, по тебе не видно, на какую басню ты лучше всего клюнешь? Для этого не надо быть очень большим психологом.

М у р а д (почти кричит). Это неправда. Все, что ты говоришь, неправда. Я не хочу больше слушать тебя, ни одного слова больше не хочу слышать! (Отходит от чемодана с вещами, возбужденно шагает по комнате.)

С о л м а з. А я не могу молчать, я должна тебя предостеречь, это мой долг. Ты отец моего ребенка, мы прожили с тобой десять лет, я не могу молчать, когда вижу, как ты погибаешь, да, погибаешь, ты бросаешься в воду, не умея плавать, и поэтому погибнешь. Я знаю. Ты погибнешь, погибнешь… (Плача, опускается на стул.)

М у р а д (продолжая ходить по комнате). Ну что ты говоришь? Ну почему я должен погибнуть?..

С о л м а з (сквозь слезы). Потому, что ты неопытный, ты ничего, кроме своей работы, не знаешь. А чтобы начать такую жизнь, какую ты хочешь начать, надо быть подготовленным с детства… Ты десять лет сидел, как крот, за столом. Что ты знаешь о людях, в среду которых собираешься сунуться? Ты даже представления не имеешь о том, как они живут и чем занимаются! В тебе же нет подготовки к такой жизни, ты или сопьешься, или просто сойдешь на нет.

М у р а д (растерянно). Ну почему?!

В дверь просовывает голову  м а с т е р. Подмигивает Мураду.

М а с т е р (громким шепотом). Все готово. Кто проверит?

М у р а д. Спасибо. (Жене.) Солмаз, ты посмотришь, как там?

С о л м а з (сдерживая слезы). Ничего я не хочу смотреть. (Мастеру.) Сколько мы вам должны?

М а с т е р. Да пустяки. В следующий раз сочтемся. (Снова подмигивает Мураду.)

М у р а д (сердится). Ну что за манера такая? Вы выполнили работу, скажите: сколько мы вам должны?

М а с т е р. Да мелочь какая-то… пять рублей.

М у р а д (лезет в карман). Вот, пожалуйста. Большое спасибо.

Мастер берет деньги. В комнату с книгой в руках входит его  с ы н.

М а л ь ч и к (отцу). Мы уходим?

М а с т е р. Да, уходим. Больше работы нет.

М а л ь ч и к. Интересная книга.

М у р а д (машинально). Что это?

М а л ь ч и к (долго изучающе смотрит на Мурада, как бы оценивая, стоит ли ему отвечать). Петроний, «Сатирикон».

М у р а д. Тебе нравится Петроний?

М а л ь ч и к. Я еще не успел прочитать до конца. Тут еще Апулей. «Золотой осел». Его я читал много раз. Он у меня есть дома.

М у р а д. А Пушкина ты читал?

М а л ь ч и к. Да.

М а с т е р (с гордостью). У него целый шкаф книг.

М а л ь ч и к. Дайте мне дочитать эту книжку. А папа вам принесет назад.

М у р а д. Возьми, конечно.

М а л ь ч и к. А еще я люблю смотреть, как милиционеры регулируют движение.

М а с т е р. Я тоже люблю. Мы вместе с ним смотрим. На Коммунистической — угол Чкалова или проспект Кирова — угол Басина.

М у р а д (мальчику). Говорят, ты хорошо рисуешь?

М а л ь ч и к (с достоинством). Всем нравится.

М у р а д. А тебе?

М а л ь ч и к. Мне нравится рисовать.

М у р а д. Молодец. Правильно ответил! (Бросает взгляд на Солмаз.) В жизни надо делать то, что нравится, только то, что нравится. Тебе нравится рисовать? Рисуй… Рисуй что бы тебе ни говорили и ни советовали! Никого не слушайся. А не то загубишь свой талант. Поверь мне. И знай: чем лучше ты будешь рисовать, тем больше тебе будут советовать и объяснять. Особенно когда ты женишься. Ты маленький еще, но ведь рано или поздно ты же женишься? Правда ведь? Так вот, тогда тебе начнут давать особенно много советов. Ты даже представить себе не можешь, сколько тебе будут советовать. И не удивляйся, если тебя начнут уговаривать бросить рисовать. Временно, конечно. Не удивляйся. «Не надолго, — скажут они тебе, — совсем не надолго. Ты достаточно нарисовал и еще много нарисуешь в будущем, а пока хватит. Займись чем-нибудь более «серьезным», более «солидным». В их понимании, конечно. Ну, например, они могут предложить тебе вместо рисования стать футболистом. И докажут тебе, что это лучше: денег больше платят — раз, народу это больше нравится — два, квартиру дадут — три, машину купишь — четыре… Только ты им не верь! Ни в коем случае! Потому что потом, когда ты захочешь снова рисовать, окажется, что это очень трудно. Руки у тебя отвыкнут. В футбол же ты ногами будешь играть, вот руки и испортятся от безделья, И уже не смогут хорошо рисовать. Один мой знакомый чуть не погиб из-за этого. (Смотрит на Солмаз.) Он не рисовал, как ты, но тоже был художником в своем деле. И его убедили. Нашли другую работу, «получше». Тоже временную, как футбол, и тоже выгодную! И он поверил советам и бросил свое дело… А потом прошло несколько лет, и он начал привыкать к этой «временной» работе. А вокруг ему все говорили: «Вот и хорошо, вот и хорошо, видишь, какой ты умненький-послушненький, так и живи, выполняй то, что тебе говорят, получай за это денежки и ни о чем не думай». А так продолжалось долго, пока он не встретил одного человека, который ничего ему не сказал, ничего не посоветовал, но уже одним своим существованием на этом свете сделал так, что вдруг очнулся этот мой знакомый, как ото сна, оглянулся и видит: полжизни прошло на этой «временной» работе. Полжизни! И он понял, что дальше так продолжаться не может. И начал действовать. И делает сейчас все, чтобы опять заниматься своим любимым делом. Все!.. Поэтому ты рисуй и не слушайся ничьих советов. Понял?

М а л ь ч и к. Да.

Мастер бросает взгляд на Солмаз, сидящую к ним спиной, и, еще раз подмигнув Мураду, берет сына за руку.

М а с т е р. Ну, пойдем… (Мураду.) Спасибо за книжку. Он быстро читает, завтра-послезавтра принесу.

М у р а д. Пожалуйста. (Мальчику.) Ты понял, что я тебе сказал?

М а л ь ч и к. Да.

Прощаются. Мастер, за ним мальчик выходят из комнаты. Мурад идет к своему письменному столу и устало опускается в кресло. Молчание.

М у р а д. Вот ты осуждаешь эту женщину за то, что она три раза была замужем. Но ты же не знаешь причин, почему это так произошло. Разве дело в количестве? Наша беда в том, что мы обо всем судим по правилам какой-то нормированной, усредненной морали. Не важно, как сложилась жизнь человека, что заставило его поступать так или иначе, — обо всем мы судим по фактам, лежащим на поверхности, не вникая в их суть. Пусть даже она сказала мне не всю правду о себе, пусть соврала в чем-то, но ведь несомненно, что она способна по-настоящему любить…

С о л м а з. Почему — несомненно?

М у р а д. Потому, что, кроме того, что она рассказала мне, что-то я видел и своими глазами.

С о л м а з. Что ты видел?

М у р а д. Я не могу тебе рассказать, но поверь, у меня есть основания быть уверенным в этом.

С о л м а з. Ну ладно, есть основания — верь. Но хотя бы мне об этом не говори.

М у р а д (вскакивая с места). Ты меня неправильно поняла. Честное слово… Между нами ничего не было… Я имел в виду совсем другое.

С о л м а з. Не знаю, что ты имел в виду, но уверена в одном: тебя, вот лично тебя, водят за нос. И ты убедишься в этом очень скоро. Но уже будет поздно…

М у р а д. Да нет, нет… Поверь мне — нет, никого не водят за нос и никого не пытаются заманить или поймать на удочку. У тебя странное представление обо всем этом… Кому я нужен как объект охоты? Ну, подумай! Ты же сама предлагала мне посмотреть на себя в зеркало. (С усмешкой.) Это тебе кажется, что лучше твоего мужа нет…

С о л м а з. Теперь мне это не кажется…

М у р а д. Ну, казалось. А ей-то зачем я, если бы действительно не понравился? Она же красивая женщина. Актриса. Ты думаешь, у нее нет поклонников?

С о л м а з. Я ничего не думаю. И давай кончим говорить на эту тему.

М у р а д. Ладно. Давай кончим… Но мне бы хотелось объяснить тебе, что дело не в чьем-то коварстве и желании заманить того или иного человека. Просто существуют люди, живущие чувствами, а не какими-то раз навсегда утвержденными правилами, они не врут и не уговаривают себя, что все хорошо у них в жизни, если совесть или чувства говорят им обратное. Они свободные люди.

С о л м а з. Это не свобода, а распущенность. Легче всего так жить.

М у р а д. К сожалению, это только кажется. Мы сами ограничиваем себя набором каких-то правил и уже не можем выбраться из этого огороженного пространства, даже если начинаем задыхаться в нем. (Возвращается к своему столу, садится.)

С о л м а з. С нормальными людьми этого не бывает, порядочный человек от правил приличия не задыхается… (Молчит некоторое время.) Я вот думаю об этом несчастном мальчике, сыне мастера.

М у р а д. А по-моему, он не несчастный, а просто необычный.

С о л м а з. А похож на тронутого.

М у р а д. Может быть, он гений.

С о л м а з. Отец его очень любит.

М у р а д. Да.

С о л м а з. Даже этого слабоумного любит отец.

М у р а д. Не называй его слабоумным, это неблагородно.

С о л м а з (взрывается). Знаешь, хватит! Что ты бубнишь мне все время о благородстве?! О каком благородстве ты говоришь, когда убегаешь из собственного дома только потому, что кто-то поманил тебя пальцем? А твои обязательства перед сыном? Надеешься, что он поймет тебя, когда вырастет? Нет, милый. Я тебя предупреждаю — никогда этого не будет. И не удивляйся, если когда-нибудь твой сын не будет с тобой здороваться, не удивляйся. Я тебе это обещаю!

М у р а д. Ты на самом деле это сделаешь, если я уйду?

С о л м а з. А ты рассчитываешь на что-нибудь другое?

М у р а д. Я ничего не рассчитывал. Один раз в жизни я хотел сделать что-то, не думая о последствиях.

В дверь просовывает голову  С а ш а  А б р а м я н. Он худой, юркий, говорит быстро, иногда по нескольку раз повторяет одно и то же слово.

С а ш а. Здравствуй, можно?

М у р а д (не очень приветливо). Можно…

С а ш а (остановившись на равном расстоянии от обоих супругов). Что-то случилось?! Я, кажется, некстати?

С о л м а з. Тебя Роза прислала или ты сам прибежал?

С а ш а. Какая Роза?

С о л м а з. Твоя жена.

С а ш а. Почему? Я сам забежал, по дороге. А что случилось? (Шагнув к Мураду, свистящим, возбужденным шепотом.) Ни в чем не признавайся, все отрицай! (Громко Солмаз.) Роза мне ничего не говорила.

С о л м а з. Не сказала тебе, что я звонила?

С а ш а. Звонила?

С о л м а з. Ты когда с ней говорил?

С а ш а. Говорил? (Закатывает глаза, вспоминая.) Минут десять назад.

С о л м а з. И она тебе ничего не сказала о моем звонке?

С а ш а. Почему не сказала? Сказала.

С о л м а з. Что сказала?

С а ш а. Но это же ошибка. Как ты могла поверить? Мурада перепутали с кем-то другим. Я тебе точно говорю. Произошло недоразумение. Это не он шел с ней.

С о л м а з. А у вас в доме они тоже по ошибке познакомились?

С а ш а. У нас дома?

С о л м а з. Да. У вас.

С а ш а. Ну какое это знакомство! Полно же народу было. Как все, так и они.

С о л м а з. Давно сводничеством начали заниматься?

С а ш а. Кто?

С о л м а з. Ты и Роза?

С а ш а. Ну, как тебе не стыдно! (Идет к Солмаз, пытается обнять ее за плечи.)

Оттолкнув его, Солмаз выходит из комнаты.

(Мураду.) Все отрицай, все отрицай: ничего не было, ничего не знаешь, никого не видел… Я спрашивал у опытных людей — все надо отрицать…

М у р а д. Как могла Роза наговорить такие гадости о ней?

С а ш а. О ком?

М у р а д. О Лене.

С а ш а. О Лене? Мы ее совсем не знаем, два раза видели, два раза. Роза же не от своего имени говорила, ни в коем случае. Только то, что от других слышала… А ты должен все, все, все отрицать. (Оглядывается на дверь и потирает руки.) А как тебе удалось? Я даже поверить не мог, когда Роза сегодня сказала. Потрясающе! Первоклассная женщина! Молодец, молодец… Рад за тебя от всей души… Я с тобой, я с тобой. (Через паузу, осторожно.) Скажи, а это правда, что ты подал заявление о переводе?

М у р а д. Да, правда.

С а ш а. Значит, правда! А мы не поверили.

М у р а д. Так вот почему ты прибежал?

С а ш а (бурно). Нет, нет… Ты не должен так говорить! Никогда в жизни!.. Разве можно?! (Умолкает, понурив голову, вдруг сознается.) Да, и из-за этого тоже. Ведь все об этом говорят, весь институт спрашивает у меня, а я ничего не знаю… Зачем ты это сделал?

М у р а д. По-моему, ни для кого не было секрета, что я ушел из нашей лаборатории временно, и все знали, что продолжаю работать над нашей темой. А уж для тебя-то это совсем не должно было быть неожиданностью. Сколько раз я тебе говорил о том, что так больше продолжаться не может…

С а ш а. Да, конечно, ты говорил… Но понимаешь — ведь много лет прошло… Честно говоря, никто уже не верил… Нет, не думай, мы не осуждали тебя, все понятно, отказаться тогда было очень трудно, все понятно, еще бы, такой случай! И потом ты же все это время как бы оставался с нами, ты не бросил нас… Поэтому никто слова про тебя плохого не сказал. Нет, нет… Но ты сам мучился… Правда ведь? Особенно первое время. Поэтому все жалели тебя…

М у р а д. Жалели?

С а ш а. Нет, нет. Ты не понял. Конечно, многие завидовали и радовались за тебя тоже. Еще бы — своя лаборатория! Но… понимаешь… если бы ты сам был доволен… А так все видели, что с тобой творится. И поэтому жалели. Но это первое время. Потом все забылось и все успокоились.

М у р а д. К сожалению.

С а ш а. А ты твердо решил?

М у р а д. Да.

С а ш а. Мне сказали, что Азимов точно уйдет на пенсию в будущем году. Может, подождешь? Мало осталось.

М у р а д. Нет уж, хватит. Я и так слишком долго ждал, полжизни прошло в ожидании…

С а ш а. Да, наверное, ты прав. Ты прав. Честное слово. Жалко, конечно, отдать такую должность этому дураку Гасанову, и в окладе ты потеряешь, но, клянусь, ты прав. В конце концов, тема для тебя важнее всего. Теперь ты быстро ее добьешь… Правда?

М у р а д. Надеюсь.

С а ш а. А об этой акробатке никому ни слова. Ни в чем не признавайся!

М у р а д. Я уже все сказал Солмаз.

С а ш а (взволнованно). Это ошибка! Ошибка! Все скажут, что это ошибка! Надо было отпираться до конца.

М у р а д. Я сам ей рассказал. Никто меня не видел с Леной.

С а ш а. Зачем?! Зачем?! Зачем рассказал?! Скажи мне тоже: какие были причины?

М у р а д. Я должен был это сделать, я не мог поступить иначе.

С а ш а. Надо узнать. По-моему, совершена ошибка — все скрывают, все-все-все… Только у нас с тобой никого не было. Но ничего, сдаваться не надо, я выясню, как исправить ошибку. Есть люди, они знают. Я не имею права советовать — опыта нет. Ты тоже неопытный, нужна консультация… Тебе хорошо с ней?

М у р а д. Очень.

С а ш а. Потрясающе! Не волнуйся! Я все узнаю и сообщу тебе.

М у р а д. Солмаз говорит, что сын возненавидит меня, если я уйду от них.

С а ш а (в ужасе). Ты хочешь уйти?!

М у р а д. Она всегда добивается своего, если чего-то очень хочет.

С а ш а. Мурад, ты торопишься! Торопишься. Так нельзя. Прошу тебя. Нужно узнать. У нас с тобой нет опыта.

М у р а д. Если бы ты знал, как я счастлив был эти дни!

С а ш а. Расскажи мне. Это нечестно. Я должен знать все, я же твой друг.

М у р а д. Я ждал много лет, мечтал, но даже представить себе не мог, как может быть хорошо человеку.

С а ш а. Зачем ты раскрылся Солмаз?! Ты поторопился. Все скрывают. Я точно знаю. (Умолкает на мгновение, потому что в комнату входит Солмаз, затем продолжает, уже обращаясь к ней.) Он рассказал мне правду. Это пустяки, ничего страшного. Я беру все на себя. С людьми не такое бывает. Все утрясалось. Все перемелется, мукой станет, время залечивает раны. Кто из нас не спотыкается? Главное — вовремя встать. Он уже понял свою ошибку. Ты должна подать ему руку помощи.

С о л м а з (Мураду). Твой сын возвращается из школы. (Смотрит на чемодан.) Надо убрать этот чемодан!

С а ш а. Куда?

С о л м а з. Куда-нибудь…

С а ш а. Под кровать!

Захлопнув крышку чемодана, он сует его под кровать. Слышны приближающиеся шаги Алика, его голос.

М у р а д. Что вы делаете? Она же ждет меня.

С о л м а з. Ты знаешь ее всего месяц.

М у р а д. Но она же ждет меня…

С о л м а з. Никто тебя не ждет.

С а ш а. Мурад, успокойся…

М у р а д. Я никогда не прощу себе этого, никогда…

Хозяева и гость, повернувшись к двери, ждут появления сына.

З а н а в е с.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ Смерть

Прошло три месяца. Наступила зима. В своей квартире  Р а м и з, мурлыча под нос веселую песенку, водит вымоченной в специальном растворе тряпкой по клинку рапиры. Банка с раствором лежит перед ним на столе. Вторая рапира продолжает висеть на своем месте, под африканской маской. Квартира прибрана, в ней стало уютней.

Раздается звонок. Рамиз с рапирой в руке идет к двери. Открывает ее, не спрашивая, кто пришел. Видит на пороге  м у ж ч и н у  в пальто и меховой шапке, усыпанной хлопьями снега.

М у р а д (возбужденно). Простите, пожалуйста. Я хотел…

Р а м и з (перебивая его). Входите, входите, холодно…

Мурад входит в комнату, снимает шапку. Он тяжело дышит, как после долгого бега. Рамиз прикрывает за ним дверь.

Я слушаю вас…

М у р а д. Вы знаете… мне нужно по очень важному делу переговорить с Леной… Я хотел спросить у вас: может быть, вы знаете, где она сейчас живет?..

Р а м и з (рассматривая Мурада). Знаю.

М у р а д. Я был бы очень благодарен, если бы вы сказали мне…

Р а м и з (отходя к столу). Лена, к тебе пришли. (Мураду.) Раздевайтесь, сейчас она выйдет.

М у р а д. Как?!

Р а м и з (усмехнувшись). Что значит как? Через дверь.

М у р а д. Простите… значит…

Входит  Л е н а.

Здравствуйте, Лена… Это я…

Л е н а (подходит к нему). Здравствуйте…

Рамиз с усмешкой наблюдает за ними.

Л е н а. Раздевайтесь… Почему вы не раздеваетесь?

Р а м и з. Я сделал все от меня зависящее…

М у р а д. Спасибо… Я думал… Я хотел узнать…

Л е н а. Да. Я уже месяц, как снова живу здесь. Ну, снимайте пальто…

М у р а д. Что?.. Спасибо. (Раздевается.)

Л е н а. Я часто вспоминала вас. Как ваш сын? Нравится ему в школе? (Ведет Мурада к столу.) Познакомьтесь.

Мурад и Рамиз знакомятся.

Садитесь, пожалуйста…

Р а м и з. Я сейчас уберу это. (Показывает на тряпку, банку, рапиру.)

Л е н а. Рамиз решил сегодня привести в боевую готовность свое вооружение. (Помогает мужу убрать со стола.)

Р а м и з. Клинок потускнел. Надо чистить время от времени. Хотите посмотреть? (Подносит рапиру к лицу Мурада.)

М у р а д (машинально). А мне казалось, что на конце шарик должен быть.

Р а м и з. Да, был, но я снял его. На соревнованиях не выступаю, а для стены без шарика красивей.

М у р а д. Острая.

Р а м и з. Человека проткнуть можно.

Л е н а (подсаживается к столу). Ну, рассказывайте, как вы живете. Как работа, как сын?

М у р а д. Спасибо.

Л е н а. Про сына расскажите. Как он учится?

М у р а д. Нормально.

Л е н а. А я ему книжку купила. Тогда еще. Там рисунки прекрасные, и вообще очень хорошо издана. Ты не видел ее, Рамиз?

Р а м и з. Нет.

Л е н а. Она в чемодане у меня, наверное. Я вам сейчас покажу, прелестная книжка. Про льва. Правда, не очень веселая история. (Идет в другую комнату за книжкой.)

Р а м и з. Снегу много на улице?

М у р а д. Да, идет не останавливаясь.

Р а м и з. Это хорошо. Мы два дня из дома не вылезали. Не знаем, что в мире творится. Надо будет сегодня погулять пойти…

М у р а д. Да, погода приятная.

Р а м и з. Где-то я вас видел. Очень знакомое лицо.

М у р а д. Не знаю… Может быть.

Р а м и з. Вы спортом не занимались?

М у р а д. Нет, никогда.

Р а м и з. Очень знакомое лицо.

Л е н а (входя в комнату). У кого?

Р а м и з. У нашего гостя.

Л е н а. Ну, вы все в Баку друг друга в лицо знаете. (Мураду.) Вот, посмотрите.

Как и все, что было сказано и сделано им до этого, Мурад протягивает руку за книгой бессознательно, механически, находясь в каком-то странном, отсутствующем состоянии, словно после оглушительного удара по голове, совпавшего с сообщением Рамиза о том, что Лена опять живет здесь, в его квартире.

Я долго ждала вас…

Встречаются с Мурадом взглядом.

А потом спрятала ее в чемодан.

Р а м и з. Она же не по-русски написана.

Л е н а. Да. Это польский. Но понять можно. (Мураду.) У вас есть дома словарь?

М у р а д. Не знаю… По-моему, нет…

Л е н а. Мне рассказывали ее содержание.

Р а м и з (заглядывая в книжку). Лев уж очень тощий.

Л е н а. Он много дней голодал.

М у р а д. Красивые рисунки.

Л е н а (обрадовавшись). Правда? Вам нравится?

М у р а д. Да.

Л е н а. Я расскажу содержание, чтобы вам легче было перевести сыну.

Р а м и з. Но сперва мы чего-нибудь съедим и выпьем.

Л е н а (спохватившись). Да, конечно. Я так обрадовалась вам, что забыла спросить: вы хотите есть?

Р а м и з. А чего спрашивать! Мы же не чай пить будем. А без закусок, кроме чая, ничего не идет. (Направляется к холодильнику.)

Л е н а. Ну что ты так решительно? Может, человек именно чаю хочет.

Р а м и з. Чай потом. А сперва что-нибудь посущественней.

Л е н а (улыбаясь). Только конфет нет. Что-то давно ты их не покупаешь, Рамиз.

Р а м и з (спокойно). А зачем они мне, когда ты дома? Я сладкое не люблю. (Возвращается к столу с бутылкой водки.)

Л е н а. Ничего, я «хворост» испеку. Это быстро. И очень вкусно. (Мураду.) Вы ели когда-нибудь «хворост»?

М у р а д. Да, моя мама часто пекла его раньше…

Р а м и з (Мураду). Как вы к водке относитесь? Или, может, вино?

М у р а д. Мне все равно.

Р а м и з. Вот и хорошо. Мы с Леной предпочитаем водку.

Л е н а. В умеренных количествах.

Р а м и з. Это когда как. (Откупоривает бутылку.)

Л е н а. Ну что ты сразу в бой? Не пугай Мурада. Он и вправду может подумать, что мы много пьем. Я пойду пока утку поставлю греть. (Уходит в кухню.)

Р а м и з. Вы, я вижу, не большой любитель выпить.

М у р а д. Когда как.

Р а м и з (иронизирует). Это хорошо. Терпеть не могу непьющих людей. В основном подлецами оказываются.

М у р а д. Правда? Я не знал этого.

Р а м и з. Ну, не подлецами, так очень расчетливыми, что в конечном счете одно и то же. Можно оправдать только тех, кто не пьет по болезни. Я лично сочувствую только язвенникам, остальных считаю дезертирами.

М у р а д. А больных раком?

Р а м и з (категорически). Тоже дезертиры. Рак — все равно крышка, поэтому надо пить много, часто и все, что дают. Вы одеколон пьете?

М у р а д. Нет.

Р а м и з. Самый вкусный — «Тройной». Хуже всего духи «Красная Москва» и «Коти». Даже политура лучше. Политуру тоже не пробовали?

М у р а д. Нет.

Р а м и з. Странно. В какой же школе вы учились?

М у р а д. В сто семьдесят первой.

Р а м и з. Знаю. Рядом с Главмилицией?

М у р а д. Да.

Р а м и з. В мое время там учились достойные люди.

М у р а д. А в каком году вы кончили школу?

Р а м и з. Кажется, в пятьдесят седьмом. Жаль, не пьете одеколон. Может, опрокинем все же по флакончику?

Л е н а (входит в комнату, услышав слова мужа, смеется). Мурад, не верьте ему. Это у него такие шуточки. Он одного нашего знакомого так напугал, что тот больше к нам не ходит.

М у р а д. Я так и подумал.

Р а м и з. Что вы подумали?

М у р а д. Что вы шутите.

Р а м и з. И напрасно подумали. Был бы одеколон, обязательно выпили бы.

Л е н а (ставит на стол тарелки, накрывает на стол). Перестань валять дурака. (Мураду.) Он и водку пьет редко.

Р а м и з. Зато много. Ну, давайте тяпнем в ожидании утки по тридцать три грамма! (Разливает водку.)

Л е н а (Мураду). За ваше здоровье. Я рада, что вы нашлись все-таки.

М у р а д. Простите меня… Я… Так получилось… (Смотрит на Рамиза, потом опять на Лену.) Я вам все объясню.

Л е н а. Будьте здоровы.

Р а м и з (поднимая рюмку). О чем это вы?

Л е н а. Будь здоров, Рамиз.

Р а м и з. Будьте здоровы.

Пьют. Некоторое время сидят молча.

М у р а д. Я очень виноват перед вами, Лена. Простите меня.

Рамиз с подчеркнутым интересом смотрит на него. Это заставляет Мурада умолкнуть.

Л е н а (спокойно). Никто ни перед кем не виноват… Как быстро летит время — три месяца уже прошло… Зима.

Рамиз с интересом смотрит на жену. Лена старается не встречаться с ним взглядом.

…А я хотела уехать из Баку, мне предложили работу в Мосэстраде, но заболела. Вот, спасибо Рамизу, пришлось ему повозиться со мной… (Гладит руку мужа, лежащую на столе.)

М у р а д. А что с вами было?

Л е н а (улыбаясь). Все, что угодно: воспаление легких, нервы… в общем полный набор.

М у р а д. Я не знал.

Р а м и з (все с тем же интересом). А что бы вы сделали?

М у р а д (не глядя на собеседника). Ну… у меня есть связи среди медиков… лекарства.

Р а м и з. Понятно. (Жене.) Не сгорит твоя утка?

Л е н а. Нет. А впрочем, посмотрю. (Уходит в кухню.)

Рамиз смотрит на Мурада, тот — в пустую тарелку.

Р а м и з. Значит, политуру не пьете?

М у р а д. Нет.

Р а м и з. Жаль.

М у р а д. Почему?

Р а м и з (усмехнувшись). Потому что политуру пьют хорошие люди.

М у р а д (пожимает плечами, старается улыбнуться). Странными способами вы оцениваете людей.

Р а м и з. А я не оцениваю, я просто беседую, пока утка греется. А чифирь?

М у р а д. Что чифирь?

Р а м и з. Чифирь пьете?

М у р а д. А что это такое?

Р а м и з. Это густой чай. Одна пачка на полстакана воды.

М у р а д. И что?

Р а м и з. Заменяет таблетки от беспричинной тоски. Только на сердце действует при длительном употреблении.

М у р а д. А есть такие таблетки, от беспричинной тоски?

Р а м и з. Конечно.

М у р а д. А где их можно достать?

Р а м и з. Их выдают на Крайнем Севере по рецептам докторов. А вам я советую чифирь. Эффект тот же. Сейчас попросим Лену, она сварит.

Л е н а (входит с большим круглым подносом в руке). А вот и утка.

Р а м и з. Наш гость просит, чтобы ты ему чифирек заварила.

Л е н а (искренне сердится). Какой чифирь?! Ты очень однообразно шутишь, Рамиз. Может, хватит?

Р а м и з (улыбается). У вас своя тема, у меня своя.

М у р а д. А этот чифирь действует опьяняюще?

Л е н а (смеется). А вам-то зачем, Мурад? Его же уголовники пьют, в колониях.

М у р а д. Я просто никогда не слышал о таком напитке.

Л е н а. И слава богу. Давайте вашу тарелку.

Р а м и з (Мураду). Только не вздумайте древесный спирт выпить. Мигом ослепнете.

М у р а д (натянуто улыбается). Это я знаю.

Р а м и з. И свинцовые примочки не надо. А антифризную жидкость можно.

Л е н а. Да ну тебя, хватит! Давай тарелку.

Р а м и з. А еще хорошо шампунь для волос. Только не яичный.

Л е н а. Рамиз, прошу тебя, хватит! Разлей лучше водку.

Р а м и з. Это можно. (Наливает всем водки.) Будь здорова, Ленок.

М у р а д. Будьте здоровы, Лена.

Л е н а. Спасибо. Будьте и вы здоровы.

Чокаются. Едят утку. Долгое молчание.

А теперь я расскажу вам историю льва, про которого эта книжка. Хотите? Чтобы вам легче было переводить ее, Мурад.

Р а м и з. Хотим. (Берет книжку в руки, разглядывает обложку.)

Л е н а. Произошла эта история в Польше во время войны. Немцы заняли небольшой городок, в котором был свой зоопарк. И обнаружили, что поляки, отступая, открыли двери всех клеток. И звери разбежались. Некоторых потом пристрелили, потому что они бегали по городу, не смогли из него выбраться, а остальные, наверное, сумели добраться до леса, потому что больше их никто не видел. Так вот, когда немцы вошли на территорию зоопарка, все клетки были пустыми — звери разбежались. Кроме одной. В ней сидел этот лев. Дверь его клетки тоже была открытой, и он мог убежать. Но не убежал. Испугался. Единственный среди зверей сидел в клетке два дня, пока не пришли люди и снова ее не заперли.

Рамиз продолжает рассматривать книжку.

М у р а д (странно улыбаясь). Вы решили подарить мне эту книжку после того, как вам рассказали ее содержание, или это случайно?..

Л е н а. Что случайно? Я купила ее из-за картинок. А что?..

М у р а д. В таком случае — ничего. Мне показалось… Извините…

Р а м и з (вдруг начинает громко смеяться). Слушайте, посмотрите сюда, вот на эту картинку…

Л е н а. Ну и что? Что ты смеешься?

Рамиз продолжает смеяться.

В чем дело? Рамиз, что тебя так рассмешило? (Сердится.) Ну что здесь смешного?

Р а м и з (сквозь слезы). Ты посмотри на рожу этого льва… на глаза… Умора!..

Л е н а (разглядывает картинку). Ничего не понимаю. Вы что-нибудь понимаете, Мурад?

Мурад тоже смотрит на картинку.

Р а м и з. Он же точно на него похож. (Показывает на Мурада.) Ну, точно… (Продолжает смеяться.)

Л е н а. Рамиз… Ну что ты глупости говоришь…

Рамиз смеется.

(Окончательно рассердившись.) Прекрати, пожалуйста! Мурад, прошу вас, не обращайте внимания, он просто не очень удачно шутит.

М у р а д. Ничего, ничего…

Р а м и з. Какие шутки? Только клетки не хватает, а так полное сходство.

М у р а д (Лене). Теперь вы поняли, почему я спросил у вас, знали ли вы содержание этой книги, когда решили подарить ее моему сыну?

Л е н а. Простите, я не хотела вас обидеть… Я даже подумать об этом не могла. (Кладет ладонь на руку Мурада, лежащую на столе.)

Р а м и з. А на что обижаться? Лев — царь зверей. Не крокодил же.

М у р а д (Лене). Спасибо… Я очень виноват перед вами, Лена.

Л е н а. Не будем говорить об этом…

М у р а д. Мне многое нужно вам объяснить. Это очень важно.

Р а м и з. И уши тоже похожи.

Л е н а (Мураду). Не нужно ничего объяснять. Я все понимаю и так…

Р а м и з (Мураду). А все же вы согласны, что похожи на этого льва?

М у р а д. Да, согласен.

Л е н а. Хотя тогда мне было очень тяжело…

М у р а д. Простите…

Р а м и з (Мураду). А если вы согласны, то скажите: «Я похож на этого льва».

Л е н а. Рамиз, прошу тебя…

Р а м и з (неожиданно зло). Нет, пусть скажет.

Л е н а. Как тебе не стыдно?! Человек у нас в гостях, а ты… (Смотрит прямо в глаза мужу.)

Р а м и з (неохотно). Ну ладно… Не хочет — не надо. Как будто трудно сказать два слова: «Я похож на этого льва». Гость должен делать приятное хозяину. Тогда и хозяину с ним легче. Ну, не сердись, тебе нельзя нервничать…

М у р а д. Простите меня, Лена.

Л е н а. Это вы нас простите.

Р а м и з (Мураду). Ешьте утку. И пейте водку… Выпьем за львов! И тех, кто бегает по джунглям, и тех, кто сидит в клетке.

Л е н а. Львы в джунглях не живут.

Р а м и з. Ничего. Научим. (Пьет.)

Мурад и Лена смотрят друг на друга.

(Отодвигает от себя тарелку.) Ну, с уткой покончено. (Мураду.) Вкусно?

М у р а д. Да, очень вкусно.

Р а м и з. То-то же. Ленка у меня прекрасно готовит. Приходите к нам на плов. А, Ленка? Свари нам плов! (Мураду.) Вы любите плов?

М у р а д. Да.

Р а м и з (жене). Ну вот, видишь, товарищ любит плов. Утка твоя ему понравилась, надо и пловом его угостить. Свари плов, и опять так же втроем — все свои, никого лишнего — сядем и пообедаем. Вы какой любите? С каштанами или с курицей?

М у р а д. Мне все равно.

Р а м и з. Тогда и тот, и другой. (Жене.) Слышала? И тот, и другой.

Л е н а. Рамиз, прекрати.

Р а м и з. Ну почему? Я стараюсь угодить гостю, а ты недовольна.

Л е н а. Да ну тебя! (Мураду.) Я чай поставлю.

Р а м и з. Заварной чайник у Гасана. Вчера гости у него были.

Л е н а. Ничего, я возьму. (Мураду.) Это сосед наш. Я сейчас вернусь.

Р а м и з. Скажи ему, что попозже зайду в нарды поиграть.

Л е н а. Хорошо… А может, ты сам сходишь за чайником?

Р а м и з (смотрит на нее внимательно). Ну, если тебе так хочется… (Медленно поднимается и идет к двери.)

М у р а д (сразу же, как Рамиз выходит из комнаты). Лена, простите меня. Я поступил подло тогда. Никогда себе этого не прощу… Но все оказалось так сложно… Сын… И все остальное… Я не смог через это перешагнуть…

Л е н а. Я понимаю вас.

М у р а д. Мне казалось, что я выдержу. Но жертва оказалась непосильной для меня. Я не могу без вас, Лена. Вы не представляете, что вы для меня значите. Я отказался от всего и вернулся к своему делу, к своей теме. Вы помогли мне сделать то, на что я не решался много лет. Вы вошли в мою жизнь навсегда. Я думаю о вас непрерывно, каждую минуту, каждую секунду… Я говорю с вами по ночам, перебираю по каждому слову все, что было сказано за эти три дня. Единственные настоящие три дня в моей жизни… Я мучаюсь и мучаю окружающих меня людей, я не могу работать, не могу есть, не могу спать, я не могу жить без вас, Лена… Не могу… Вы верите мне?

Л е н а. Верю.

М у р а д. Я хотел заставить себя забыть вас. Я убеждал себя, что воспринимаю все так остро только потому, что это у меня впервые в жизни. И все вокруг говорят мне то же самое, уверяют, что дело в моей неопытности, что у них подобные истории бывали десятки раз и все проходило само собой, рассасывалось так, будто и не было ничего… Я пытался поверить им… Противно было их слушать, но я не мог не говорить о тебе — сердце болело. Это смешно, что я жалуюсь тебе, но у меня страшно болит сердце по нескольку часов в день, никогда раньше не болело, ничего серьезного нет, наверное, но я задыхаюсь от этого, как будто воздуху не хватает, особенно по ночам… А когда начинаю говорить о тебе с кем-нибудь или сам с собой — все проходит. Я повторяю одно и то же, все с самого начала: как мы познакомились с тобой, о чем говорили те три дня, как мучаюсь без тебя сейчас… одно и то же… Я разыскал друзей детства — десять лет с ними не виделся — и им тоже все рассказал. Все обязательно что-то советуют. А мне нужно только, чтобы слушали. Они уже поняли это и смеются надо мной… И никто мне не верит, когда я говорю, что не могу без тебя. Будто мне все это только кажется… Лена, я действительно не могу без тебя. Я просто схожу с ума. Поверь мне.

Л е н а. Я верю.

М у р а д. Никто мне не верит. А я должен был увидеть тебя, услышать твой голос, дотронуться до твоих рук… Лена, что мне делать? Что делать?! Я погибаю, Лена! Только ты можешь меня спасти…

Л е н а. Что я должна для этого сделать?

М у р а д. Быть со мной. Простить мое предательство и быть со мной. Мы должны жить вместе, Лена, я не могу без тебя. Мы должны жить вместе…

Л е н а (после паузы). Это невозможно.

М у р а д. Невозможно?

Л е н а. Да.

М у р а д. Но ведь… Неужели ты не простишь меня?!

Л е н а. Не в прощении дело, кто я такая, чтобы прощать или не прощать?.. (Сделав над собой усилие.) Пойми, ничего у нас с тобой не получится… И тогда бы тоже не получилось, наверное…

М у р а д. Да?! Ты стала так думать?!

Л е н а. Ты бы всю жизнь мучился из-за семьи, я знаю, а я бы — из-за того, что мучаешься ты. Ты ведь не из тех, кто может навсегда порвать с прошлым. Это бы все время висело над тобой. Ты бы страдал из-за сына так же, как страдаешь сейчас из-за меня… Я потом поняла, когда ждала тебя, долго ждала…

М у р а д (ловит ее руку, заглядывает в глаза). Почему ты говоришь о том, что было тогда? Сейчас все будет по-другому. Поверь мне. Эти три месяца меня многому научили, Лена. Я понял, что просто не могу жить без тебя, физически не могу. Тогда я не знал этого так твердо. А теперь знаю.

Л е н а (мягко). А я знаю то, что я тебе сейчас сказала.

М у р а д. Лена, ты ошибаешься, уверяю тебя…

Л е н а. Нет, не ошибаюсь. Тогда еще, может, что-нибудь и получилось бы, а сейчас — нет.

М у р а д (после паузы, тихо). Я знаю, это из-за него, из-за твоего мужа.

Л е н а. Да. Из-за него тоже… Я действительно не смогу уйти от него, пока он сам меня не бросит…

М у р а д. Значит, и тогда все было возможно только потому, что он бросил тебя?

Л е н а. Да. Но мне было очень хорошо с тобой. Я так хотела, чтобы ты вернулся… Ждала тебя, потому что впервые в жизни была кому-то нужна больше, чем он мне. Всегда было наоборот: я любила сильнее, чем любили меня, и постепенно становилась рабой. А с тобой все могло быть иначе. Мы могли бы оба быть счастливы… Если бы не твоя семья… Мы слишком поздно встретились…

М у р а д. Это неправда!

Л е н а (тихо). Нет, правда. Мы должны были встретиться с тобой десять лет назад, когда мне было шестнадцать, а тебе двадцать два. Когда не было еще этюда «Лебедь и охотник», номера «Каучук», Москвы, Грузии, Узбекистана, переломов, смертей, болезней, твоего сына… Десять лет назад ничто бы не мешало нам полюбить друг друга… А сейчас поздно. Мне не надо было сходить с поезда в Гудермесе, когда родители послали меня на фабрику имени Володарского. Мы бы обязательно встретились с тобой, если бы я доехала до конца. И все было бы хорошо.

М у р а д (почти плача, не отпуская ее руки). Лена, умоляю тебя, еще не поздно, еще не все потеряно. Я не смогу, ты понимаешь, я просто не смогу, я сойду сума, я умру без тебя.

Слышны шаги Рамиза.

Л е н а. Возвращается хозяин с чайником…

Входит  Р а м и з.

Р а м и з. Ну, как дела? Обо всем поговорили?!

Л е н а. Да.

Р а м и з. Ну, тогда поставь чай и займись «хворостом».

Л е н а (Мураду). Я быстро. Потерпите немножко. (Идет в кухню.)

Р а м и з. А мы пока побеседуем. (Садится напротив Мурада, берет в руки книжку со львом на обложке, разглядывает ее, смотрит на Мурада, как бы сравнивая с рисунком на обложке.) Какой же ты лев без хвоста? Тебе надо хвост пришить. Хочешь, я пришью тебе хвост?

М у р а д (долго смотрит на него непонимающе). Что?..

Р а м и з. Хвост тебе надо пришить!

М у р а д. Какой хвост?.. А-а-а… Слушайте… Я понимаю, вам неприятно, что я здесь нахожусь… Но всему есть предел.

Р а м и з. Предел, говоришь?.. Интересно. Об этом я и неподумал. А какой у тебя предел?

М у р а д. Слушайте, оставьте меня в покое. Я не могу сейчас с вами говорить.

Р а м и з. Не можешь? Странно. Ты что же думаешь, я тебя так просто отпущу отсюда? Хочешь прийти в мой дом, выяснять отношения с моей женой и не пострадать за это? Нет, дорогуша, так бывает только в Париже…

М у р а д. Прошу вас, поговорим в другой раз. Когда хотите, только не сейчас. Я не в состоянии.

Р а м и з. А что с тобой? Боишься меня, что ли? Неужели так страшно? Чувствуешь, к чему дело идет? Ну, скажи — чувствуешь?

Оба говорят почти шепотом, чтобы разговор их не был слышен Лене.

М у р а д. Поверьте, это бессмысленный разговор… Я не понимаю, о чем вы говорите… а вы никогда не сможете понять меня.

Р а м и з. Почему это?

М у р а д. Потому что я сейчас вообще ничего не понимаю… А объяснить вам, почему, — смешно.

Р а м и з. Смешно?

М у р а д. Да, смешно. И весь наш разговор с вами сейчас смешной и ненужный.

Р а м и з. Это пока смешной, а потом будет грустный. Очень грустный. И не волнуйся, я тебе все объясню. Ты все поймешь, на всю жизнь.

М у р а д. Прошу вас… Мне очень трудно сейчас… Я на все согласен. Но сейчас я не могу говорить с вами.

Р а м и з. А почему не можешь?

М у р а д. Ну, не могу, понимаете, совсем не могу. Невозможно мне сейчас говорить о чем бы то ни было.

Р а м и з. А почему?

М у р а д (тихо, после паузы). Вы же знаете, почему. Вы же все знаете.

Р а м и з. Знаю. Но хочу, чтобы ты сам сказал об этом.

М у р а д. Зачем это вам?

Р а м и з. Потому что ты все врешь, сороконожка, все, от начала до конца!

М у р а д. Что я вру?

Р а м и з. На жалости работаешь, на сострадании. Женщины любят жалеть, вот ты и ловишь ее на этом. «Ах, я несчастный, никто меня не любит, никто не понимает, а я люблю только вас, не бросайте меня, вы единственная в этом мире, у меня сердце болит, я умру без вас!»

М у р а д. Вы подслушивали нас.

Р а м и з. Нечего мне делать — тебя подслушивать. По твоей роже видно, что на большее ты не способен. «Люблю! Умру! Страдаю!» Да что ты, сороконожка, знаешь про любовь?! Ты же от одного вида крови сознание теряешь, наверное, а болтаешь о смерти, о любви… (Неожиданно). А я тебя убить могу из-за этой женщины, понимаешь — убить!.. Хотя ей ни разу не говорил, что люблю ее. Ты разбрасываешься словами, ни за одно из которых ответить не сможешь. Ни за одно! Начитался книг и врешь всем про себя и про свои чувства, как будто герой. А на самом деле весь ты липовый. И как она этого не понимает! Насквозь же ты виден! Ничего в тебе своего нет — все синтетика. И жизнь прожил липовую, ничего настоящего не было — ни женщин, ни друзей, ни врагов, ни крови, ни злости, ни войны, ни смерти, — все липа… Один раз в жизни настоящего человека встретил — и то струсил, страшно стало… Она бы выдавила из тебя всю липу…

М у р а д. Если вы не замолчите, я вас ударю.

Р а м и з. В том-то и дело, что никогда не ударишь, что бы я тебе ни сказал. Потому что знаешь, что будешь за это избит. А крови ты боишься. Особенно когда это твоя кровь… Ну, что с тобой сделать? (Слегка приподнимается.) Чтобы ты впредь знал, сороконожка, свое место в жизни и не хватался за все, что плохо лежит. А ну-ка, повтори за мной: «Я — сороконожка». (Протягивает ладонь с растопыренными пальцами к лицу Мурада.)

Г о л о с  Л е н ы. Рамиз, готовь чашки для чая.

Р а м и з (громко). Ладно…

М у р а д. Прошу вас… Я многое могу стерпеть, но не доводите меня до крайности… Вы сильнее меня, вы можете меня избить…

Р а м и з. Молчи и слушай. Сейчас я возьму тебя за ухо, и ты повторишь за мной: «Я — сороконожка». (Протягивает руку еще ближе к Мураду.)

М у р а д (надрывным шепотом). Не делайте этого! (Когда рука Рамиза почти коснулась его лица, внезапно нагибается, хватает лежащую на журнальном столике рапиру. Острие ее оказывается у самых глаз Рамиза.) Я же просил вас!

Р а м и з (усмехаясь). Ну, это ты напрасно. Теперь придется наказать тебя серьезней… Пока не поздно, брось рапиру, все равно побоишься что-нибудь сделать. Ты же трус…

М у р а д (держась за рапиру двумя руками, заносит ее над головой). Замолчите, прошу вас. Вы ничего не понимаете. Я стал другим. Я могу убить вас. Неужели вы не понимаете?! Я люблю вашу жену, я могу убить вас, если вы не замолчите. Я хочу убить вас, понимаете, хочу… Прошу вас, не давайте мне повода…

Р а м и з. Ну, почему же? Как раз самое время еще раз повторить тебе, кто ты есть. Чтобы ты запомнил это на всю жизнь…

М у р а д. Ну почему вам хочется унизить меня? За что вы меня так ненавидите?

Р а м и з. Слушай внимательно, сороконожка, раздвинь уши и слушай. Повторяю…

М у р а д. Не надо… Не оскорбляйте меня. Я вынужден буду проткнуть вас… У меня нет выхода, я сделаю это, прошу вас…

Р а м и з. Никогда ты этого не сделаешь, как бы я тебя ни оскорбил. Жить надо было по-другому. А сейчас уже поздно — все вытерпишь. Я знаю таких, как ты. И поэтому слушай еще раз: ты сороконожка и трус… Достаточно? Или еще раз повторить? И все, что ты болтаешь про любовь, — вранье.

Мурад заносит руки еще выше и нацеливает рапиру прямо в грудь своего обидчика.

Ну?.. Ну… что же ты?.. Давай… коли… Хоть раз в жизни поступи как мужчина. Ты же любишь ее. Коли, и она достанется тебе.

Г о л о с  Л е н ы. Рамиз, хворост почти готов. Можно разливать чай. (Входит в комнату с большим круглым подносом в руках.)

Мурад, судорожно сжимая рапиру обеими руками, пытается заставить себя нанести удар. Потом вдруг дергается, как от острого удара в спину, и начинает медленно заваливаться набок. Странно водит по воздуху руками, безуспешно пытаясь удержаться на ногах. Рапира с шумом падает на пол.

Л е н а (бросается к Мураду). Что случилось?!

Р а м и з. Притворство… Пошутил с ним, а он, дурак, за рапиру схватился… а теперь притворяется.

Мурад широко разевает рот, то ли заглатывая воздух, то ли пытаясь что-то сказать. Лена нагибается к нему, поддерживает сползающее со стула тело.

Л е н а. Мурад, Мурад, что с вами?

Р а м и з. Да притворяется…

Л е н а. Мурад, Мурад… (Мужу.) Он умирает…

Р а м и з (делает шаг и прикладывает ухо к груди Мурада, долго слушает; затем, выпрямившись, озадаченно качает головой). Да, действительно, сердца не слышно… А я думал — притворяется…

Л е н а. Что же делать? Что делать?! Нельзя же так… Мы стоим, а он умирает на наших глазах… Надо что-то сделать, Рамиз.

Р а м и з (растерянно). А что я смогу сделать? «Скорая помощь» не успеет.

Л е н а (почти плача). Мурад, Мурад…

Р а м и з. Не тереби его. Если это сердце, то нужен полный покой.

Л е н а. Принеси воды. Скорей!

Рамиз бежит на кухню за водой. Лена старается нащупать пульс на руке Мурада.

Кажется, есть… Нет. Ничего не могу… Мурад… (Опускает руку, начинает растирать ему виски.)

Мурад шевелит губами, пытается что-то сказать…

Молчите, молчите, вам нельзя говорить… Прошу тебя.

М у р а д (шепотом). Он думает, что я вру… Никто не верит… Они же читают книги, а когда видят в жизни — не верят… Я люблю вас, Лена.

Л е н а. Я знаю. Я верю вам, Мурад… Я всегда тебе верила, только молчи, прошу тебя… Мы потом поговорим об всем, потом, сейчас нельзя.

Возвращается  Р а м и з. Со стаканом в руке стоит над ними. Он совершенно ошарашен случившимся. И впервые в жизни не пытается это скрыть. Способность Мурада умереть из-за любви к Лене опрокинула вдруг весь его жизненный опыт и представления о людях. Он всегда знал, что можно победить ценою жизни, но никогда не верил, что на это способны люди типа Мурада.

М у р а д. Я не могу… Ты должна знать… Я все равно счастлив, что бы ни случилось. И я очень благодарен тебе… Раньше, до тебя, я никогда не чувствовал сердца. Как будто его не было совсем… Или оно умерло давно, в самом детстве, когда я был совсем маленький… А сейчас я ощущаю его все время… оно шевелится… и в нем нет страха… Совсем нет страха… Ты веришь мне, Лена?

Л е н а. Да, я верю тебе. Но умоляю — ты должен замолчать сейчас, совсем замолчать. Ни одного слова больше…

М у р а д. Я люблю тебя. (Пытается что-то сказать еще, но не может, глаза его закрываются.)

Л е н а (прикладывает ухо к его груди, пугается). Мурад, Мурад… Ты слышишь меня? (Растирает ему виски.) Я верю… Ты слышишь? Я верю тебе. Я знаю, ты любишь меня, очень любишь. Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь… Не обязательно молчать. Хоть одно слово, что хочешь… Скажи, что любишь меня… Слышишь? Только не молчи… (Оставив Мурада, плачет.)

З а н а в е с.

СВОЕЙ ДОРОГОЙ Производственная история в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ф а р и д  С а л а е в — 42 лет.

А н я  Б е к е т о в а — геолог, 26 лет.

И г о р ь — геолог, 26 лет.

А н д р е й — бурильщик, 30 лет.

С а ш а — бурильщик, 20 лет.

У л а н о в  П е т р  М а т в е е в и ч — буровой мастер, 54 лет.

З о я — его жена, повариха, 36 лет

В е р м и ш е в  Г р и г о р и й  А л е к с а н д р о в и ч — главбух, 56 лет.

К а н т е й — дизелист, 35 лет.

С а в к у н и н — охотник, местный житель, 47 лет.

С в е т а — его дочь, 18 лет.

Г а л и м з я н  К у р м а н а е в — помбура, 38 лет.

Ж у р н а л и с т — 33 лет.

Г о л у б о й — главный геолог экспедиции, в Мулкасе, затем начальник отдела геологического главка, 55 лет.

Т и м а н о в с к и й — начальник экспедиции, 45 лет.

Ж у р а в л е в — начальник нефтедобывающего главка, 60 лет.

Ч е р к и з о в — начальник вычислительной машины, 28 лет.

Л ю с я — секретарь Салаева.

О т е ц  С а л а е в а.

П л а н о в и к.

И н ж е н е р ы  и  р а б о ч и е  геологической экспедиции.

С л у ж а щ и е  управления, п о с е т и т е л и.

Действие происходит в 1958—1968 годах.

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ

Ж у р н а л и с т  записывает на диктофон рассказ  о т ц а  С а л а е в а.

О т е ц  С а л а е в а (показывает на диктофон). А это что?

Ж у р н а л и с т. А это ничего, не обращайте внимания. Это я на радио обещал, если получится, и для них передачу сделать.

О т е ц (продолжает коситься на диктофон). А мне все равно для кого… Мне бояться нечего. Фарид, мой старший сын, чуть не умер до своего рождения. Я тогда работал начальником милиции в сельском районе. Однажды еду домой с работы, смотрю — мать Фарида, она тогда в положении была, на крыше дома стоит. Я задворками ехал — враги постреливали в меня иногда, — поэтому она меня не видит. Смотрю — вот такие (показывает) здоровенные камни над головой поднимает и на землю сбрасывает. Я кричу ей: «Что ты делаешь, несчастная? Ты что, с ума сошла?» А она мне в ответ: «От ребенка нашего хочу освободиться, осквернен он, не увидит счастья в жизни». — «Как осквернен, — кричу я, — кто тебе такую глупость сказал?» Соскакиваю с лошади — и к ней. Еле стащил с крыши. Оказывается, подсчитала она, что зачат наш ребенок в траурный месяц «магеррам», а по мусульманским обычаям это грех, и, значит, не может наш ребенок быть счастливым. Тут я совсем разозлился, я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. «К черту, кричу, твои обычаи, ты из-за них моего первого сына загубить можешь!» (Усмехается.) Почему-то я уверен был, что сын у меня родится. Так и получилось — родился Фарид. И вырос, вопреки мусульманским обычаям, счастливым. Всю жизнь ему везло: дом родной покинул, к черту на кулички, в Сибирь, уехал, и то повезло… Честно говоря, сперва против Сибири был. Вернее, не против Сибири, а вообще против того, чтобы он из дома уезжал: что, мало у нас в Азербайджане нефти, что ли? Но он и меня не послушался, уехал. Сперва в Мулкас попал, там ничего не удалось найти, потом, через три года, в Тургут перебрался. Здесь ему повезло — нашел нефть. Много нефти. Очень много… А потом ему везде везло, где бы ни работал. Везучим он у меня оказался. Очень везучим. (Усмехается.) А жена, глупая, боялась, что он несчастливым вырастет. Чуть не погубила его. Хорошо, что я атеист. Я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. Ни во что не верю — ни в бога, ни в черта. Живу себе своим умом. (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Кабинет Салаева в геологическом главке — обитая дерматином дверь, Т-образный стол с радиотелефонным пультом.

Одновременно с телефонным разговором  С а л а е в  слушает  Г о л у б о г о, очень взволнованного своим сообщением.

С а л а е в (в трубку). Да, слушаю… давай… Алло… алло…

Г о л у б о й. Обсуждение плана перенесли на четыре часа!

С а л а е в (спокойно). Завтра?

Г о л у б о й. Сегодня! Якобы потому, что Журавлев утром в Москву улетает.

С а л а е в (в трубку). Алло… Олег Иванович? Говори, я слышу тебя. (Снимает вторую трубку.) Люся, вызови мне Черкизова. (Вешает трубку.)

Г о л у б о й (в полном отчаянии). Две телефонограммы подряд пришли, такая паника, специально сделано…

В кабинет заглядывает  ж у р н а л и с т. Голубой машет на него руками.

Ж у р н а л и с т (растерянно). Мне было назначено на три.

Г о л у б о й (надрывным шепотом). Сегодня нельзя, нельзя… Потом…

С а л а е в (в трубку). Так… так… (Жестом предлагает журналисту войти, сесть.) А как себя тринадцатая ведет? В каком виде отмечались нефтепроявления? Она у тебя через буфер работает или через затрубное пространство?.. Что?..

Журналист, обойдя Голубого, укоризненно качающего головой, садится.

Что значит «черт его знает»? Ты со мной так не разговаривай! Ты там рядом сидишь… И потом — что за радиограммы ты даешь? Что значит «вышла нефть»? Ты же инженер все-таки… Вот так и пиши… открой до конца… А воду отобрали? Давай… давай… (Вешает трубку. Журналисту.) Извини. (Поднимает другую трубку.) Люся, принеси радиограммы за сегодняшний день. (Вешает трубку, улыбается журналисту.)

Г о л у б о й. Специально перенесли на сегодня. Чтобы начальники экспедиций не успели приехать. Поняли, что сейчас их поддержка, — самое главное…

Дверь открывается, входит  Л ю с я  с радиограммами, за ней — Т и м а н о в с к и й.

С а л а е в (улыбаясь, показывает на Тимановского). Один уже здесь. (Люсе.) Спасибо. (Журналисту.) Извини. (Начинает просматривать радиограммы.)

Люся уходит.

Г о л у б о й. Коробов тоже сегодня прилетит, остальные — завтра утром. Мы же всех на завтра вызвали. Откуда мы могли знать, что так получится…

С а л а е в. Ничего, не паникуй. Подготовишь к четырем часам все расчеты по всем месторождениям и все рапорты начальников экспедиций, какие есть.

Г о л у б о й. Слушаюсь. (Уходит.)

С а л а е в (Тимановскому). Садись, что стоишь?

Т и м а н о в с к и й. Правда, что ты телеграмму в Москву дал?

С а л а е в. Правда.

Т и м а н о в с к и й. Только этого не хватало.

С а л а е в (журналисту). Это начальник нашей самой северной экспедиции, хозяин тундры, неутомимый борец с кляузниками и волокитчиками товарищ Тимановский. (Тимановскому.) А это товарищ из Москвы.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Что же теперь будет?

С а л а е в (улыбаясь). Поживем — увидим. Сегодня в четыре часа все выяснится… Твои дела обстоят неважно.

Т и м а н о в с к и й. Что он сказал?

С а л а е в. Только матом не ругался, и то потому, что партийным работникам это делать не полагается. А все остальное сказал… Да ты садись…

Т и м а н о в с к и й (продолжая стоять, озабоченно крутит головой). Да… а ты чего ему сказал?

С а л а е в. Я тоже много разного сказал. Сейчас еще раз позвоню. (Поднимает трубку, начинает набирать номер. Улыбается Тимановскому.) Очень он на тебя злится. Давно так не злился. (В трубку.) Алло, алло…

Слышен голос секретарши в трубке.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. Да… Слушаю…

С а л а е в. Тоня, здравствуй, это Салаев.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и (много приветливее). А-а, здравствуйте, Фарид Керимович.

С а л а е в. Андрей Николаевич у себя?

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. С Москвой говорит по ВЧ. Как раз по вашему вопросу, по-моему… (Смеется.) Паника тут из-за вас, звонки непрерывные…

С а л а е в (серьезно). Знаю. Ну ладно. Я позвоню через полчаса.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. Он уехать должен. Я позвоню сама, как он закончит разговор.

С а л а е в. Жду. (Вешает трубку, продолжает просматривать радиограммы.)

Т и м а н о в с к и й. Это из-за телеграммы такая паника?

С а л а е в. Да. (Журналисту.) Ну, рассказывай, что тебе от меня надо?

Ж у р н а л и с т. Честно говоря, меня интересует все про вас. Но как минимум мне нужно, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов.

С а л а е в (улыбаясь). Все ты не напишешь — испугаешься. Да и не получится — времени нет. На вопросы постараюсь ответить сегодня, с завтрашнего дня здесь такая заваруха начнется, что не до вопросов будет. Статью собираешься большую писать?

Ж у р н а л и с т. Среднюю, страниц пять-шесть.

С а л а е в. Ну ладно, валяй, на среднюю, может быть, и успеем наговорить.

Дверь открывается. Появляется взволнованная  Л ю с я.

Л ю с я. Фарид Керимович, Журавлев…

Вслед за Люсей в кабинет входит  Ж у р а в л е в. Салаев встает, все здороваются.

Ж у р а в л е в (Салаеву). Я решил, что нам следует поговорить… до совещания. Там это уже может быть поздно.

С а л а е в. Пожалуйста.

Ж у р а в л е в. Но ты занят, я вижу?

С а л а е в. Да, у нас разговор. Но мы прервемся, ребята, да? Зайдите чуть попозже.

Все уходят. Журавлев садится. На груди у него Звезда Героя Социалистического Труда. Держится бодро, хотя лет ему много. Салаев выходит из-за стола и садится рядом с ним.

Ж у р а в л е в. Ты должен признать свою телеграмму ошибочной. Я говорил со всеми — это единственный способ ликвидировать ее последствия без особых для тебя неприятностей.

С а л а е в. С кем со всеми?

Ж у р а в л е в (резко). Со всеми, кого твоя телеграмма ставит под удар… Ты должен отказаться от нее до начала обсуждения — там это будет уже поздно.

С а л а е в (улыбаясь). А если я не откажусь?

Ж у р а в л е в. Телеграмму все равно признают ошибочной, но… сам понимаешь, с другими последствиями.

С а л а е в (продолжая улыбаться). То есть?

Ж у р а в л е в (сердито). Слушай, ты станешь когда-нибудь серьезным человеком? Ты что, не понимаешь, чем для тебя может кончиться эта история?

С а л а е в (после паузы, серьезно). Понимаю.

Ж у р а в л е в. Формулировка уже готова.

С а л а е в. Какая?

Ж у р а в л е в. Плохая. Полжизни отмываться будешь. (Смотрит на часы.) Ну, что ты мне ответишь?

С а л а е в. А что я могу ответить? Телеграмма послана после долгой подготовительной работы и расчетов. Я убежден, что мы можем дать триста миллионов в восьмидесятом году. А раз так, то, значит, отказаться от этой телеграммы я не могу. (Разводит руками.)

Ж у р а в л е в (неодобрительно). Не можешь?

С а л а е в. Не могу.

Ж у р а в л е в. А ошибаться ты тоже не можешь?

С а л а е в. Ошибаться могу.

Ж у р а в л е в. Так вот потому я и пришел сюда, что ты ошибаешься. И тебе надо признать эту ошибку, пока не поздно.

С а л а е в. Как же я могу признать ошибку, если не считаю, что совершил ее?

Ж у р а в л е в. А тебе не достаточно того, что все твердят об этом в один голос?

С а л а е в. Нет, не достаточно.

Ж у р а в л е в. А о том, в какое положение ты ставишь всех нас, ты подумал? Ведь что получается? Получается, что мы обманываем государство, занижаем планы по непонятным соображениям и только ты один среди нас такой честный и принципиальный, что сообщил об этом прямо в Москву.

С а л а е в. Я вынужден был дать эту телеграмму. Если бы я не послал ее, ваш вариант плана был бы утвержден и изменять что-либо было бы поздно.

Ж у р а в л е в. Не «ваш вариант», а общий. Ты тоже принимал участие в обсуждении плана.

С а л а е в. Я тогда еще не мог обосновать свои сомнения, не были закончены необходимые расчеты.

Ж у р а в л е в. Ты имеешь в виду то, что Черкизов считал для тебя на своей вычислительной машине?

С а л а е в. Да… Он предложил новый метод подсчета запасов, и оказалось, что возможности наших месторождений намного выше предполагаемых. Но когда мы закончили вычисления, план по области уже пошел на утверждение в Москву.

Ж у р а в л е в. И тогда ты додумался до того, что шарахнул в Москву телеграмму о том, что область послала на утверждение план, обманывающий государство.

С а л а е в. А что бы вы сделали на моем месте?

Ж у р а в л е в. На твоем месте я бы признал эту телеграмму ошибочной. Мы еще раз произвели подсчеты запасов по всем месторождениям, и действующим, и планируемым, и опять получилось, что вариант плана, направленный областью в Госплан, в целом поставлен правильно и соответствует реальному положению дел. Выдвигаемые тобой новые цифры оказываются примерно вдвое завышенными по сравнению с предложенными нами ранее. Я знаю твоего гения, этого Черкизова, он у нас тоже ошивался некоторое время. Я знаю, что ты один из лучших специалистов по геологии Сибири. В конце концов, я знаю, что ты очень везучий человек. Но мы не можем дать триста миллионов тонн нефти в восьмидесятом году. Не можем! А дать их надо будет нам, нефтяникам. Мой главк будет нести за все ответственность!

С а л а е в (спокойно). Чтобы вы, нефтяники, дали эти триста миллионов, мы, геологи, должны разведать и открыть примерно в два раза больше месторождений. И за это несет ответственность наш главк. Так эта общая ответственность делится поровну. Что же касается Черкизова, то очень жаль, что вы в свое время не создали ему нормальные условия для работы, потому что он действительно выдающийся человек, а не болтун и прожектер.

Ж у р а в л е в. Черт с ним, с Черкизовым. Не в нем дело. Пойми: мы не сможем поднять на поверхность триста миллионов тонн, даже если будут разведаны те новые месторождения, которые ты обещаешь, потому что к этому должны быть готовы не только мы, но и все смежные отрасли промышленности. Это в том случае, если ты прав. Но ты ведь можешь и ошибиться? Ты же не святой.

С а л а е в. Да, я не святой.

Ж у р а в л е в (взрывается). Так какого же ты черта прешь вперед с этими своими тремястами миллионами, как танк? Ведь и ты не один здесь работаешь. Есть же люди, которые не меньше тебя смыслят в деле и говорят тебе: «Ошибаешься ты, дорогой товарищ, ошибаешься. Поспешны твои выводы и необоснованны». (Помолчав.) И дай бог, чтобы твои действия диктовались только заблуждениями. Обидно будет, если вдруг окажется, что есть еще и другие причины.

С а л а е в. Что вы имеете в виду?

Ж у р а в л е в. А то, что ты прекрасно знаешь: что если удастся пробить через Москву новый вариант плана, то человек, под началом которого ты работаешь и с именем которого связаны все или почти все нефтяные открытия в Сибири, и твои в том числе тоже, он человек пожилой и, в отличие от тебя, ответственный и поэтому никогда не возьмется за осуществление программы, которая кажется ему нереальной. И тогда, естественно, выполнение этого плана будет возложено на тебя, потому что, во-первых, ты его предложил, а во-вторых, действительно если кто-то и сможет довести до конца эту авантюру, то только ты… И жаль, если то, что я тебе сказал сейчас, соответствует истине. Уж лучше, если бы ты искренне ошибался.

С а л а е в (спокойно). Я действительно знаю, что новый вариант плана придется выполнять мне. Это неизбежно. Руководить главком должен тот, кто может дать к восьмидесятому году триста миллионов нефти, потому что это предел, которого мы пока можем достичь. А если найдется человек, который может дать к этому сроку больше, чем триста миллионов, то надо назначать начальником главка именно этого человека. И я не вижу в этом ничего несправедливого. Рано или поздно все мы устаем, и на смену нам должны приходить новые люди. Человек, которого вы пытаетесь защищать от меня, вошел в историю нефтеразведки, он признанный лидер геологов Сибири. И каждый из нас многим ему обязан. Но ведь и он в свое время заменил кого-то, заменил не потому, что хотел обогнать и стать первым, а потому, что этого требовали интересы дела. Я понимаю, это звучит жестоко, но это правда. Так было и будет всегда.

Ж у р а в л е в (мрачно). Никого я не собираюсь защищать. В этом нет никакой необходимости. Мы не можем добыть триста миллионов тонн нефти к восьмидесятому году. Понимаешь? Не можем. И я пришел сюда, чтобы попытаться убедить тебя в этом до начала совещания, потому что после него ты уже долго не сможешь выдвигать и отстаивать какие-либо планы. И совсем не потому, что кто-то ставит перед собой цель специально угробить тебя. Но это получится само собой, как только будет доказана несостоятельность твоих проектов. Не только тебя волнуют интересы дела. А они, эти интересы, требуют беспощадности по отношению к тебе. (Встает.)

С а л а е в (тоже поднимается). Константин Георгиевич, может быть, мне действительно не удастся доказать свою правоту, но отказаться от того, в чем я убежден, я не могу. Вы должны понять меня.

Ж у р а в л е в (после долгой паузы). Да, я понимаю… Жалко только тебя… Ну ладно, до встречи. (Смотрит на часы.) У тебя есть еще время. Подумай. Я буду ждать твоего звонка.

С а л а е в. Спасибо, что пришли.

Жмут друг другу руки. Журавлев уходит. Салаев идет к своему месту у пульта. Садится. Задумывается. Свет в кабинете гаснет.

Воспоминание первое

(О событиях десятилетней давности)

Окраина маленького таежного поселка: два жилых вагончика — балка — с длинным дощатым столом и такой же скамейкой между ними, дальше несколько старых, потемневших от времени изб, еще дальше вышка буровой, за ней тайга.

Вечереет. За столом сидят К а н т е й  и  З о я. Он ест, она чистит картошку.

К а н т е й. Мне ехать некуда. В станице никого из родни не осталось… Пятнадцать лет прошло. Мать померла, сестра померла. Племянница есть, так она меня и знать не знает, три года ей было, когда я уехал… Ты чего молчишь?

З о я (устало). Слушаю тебя.

К а н т е й. А что ты без меня делать будешь?

З о я. Проживу как-нибудь.

К а н т е й. Все вы проживете. (Ест.)

З о я. Мой-то чего сказал?

К а н т е й. Твой молчал.

З о я. Каши тебе добавить?

К а н т е й. Давай. (Обнимает Зою, когда она ставит перед ним тарелку.) Проживешь, значит, без меня?

З о я (безразлично принимая его ласки). Кофту испачкаешь.

К а н т е й. Тебе что, меня не жалко?

З о я. Себя жалко.

К а н т е й (усмехается). А тебе-то чего? У тебя полный порядок: муж при тебе, а мне замену найдешь.

З о я. Почему же ты такой подлый? Пусти, картошку дочистить надо… Пусти, люди же голодные придут.

К а н т е й. Успеешь. Идем в балок.

З о я. Не дури.

К а н т е й. Идем, идем. На прощанье.

З о я. Придут же все.

К а н т е й. И пусть.

З о я. Ты что, нарочно?

К а н т е й. Мне все равно уезжать.

З о я. Пусти. Игорь идет.

Кантей разжимает руки не сразу, уже после того, как появляется  И г о р ь. Зоя отходит к котлу с картошкой.

И г о р ь (Кантею). Тебя Карев вызывает. (Зое.) Аня не приходила?

З о я. Приходила.

Игорь останавливается.

Ушла.

И г о р ь (подходит ближе к Зое). Мне ничего не просила передать?

З о я. Нет.

И г о р ь. Долго ждала?

З о я. Нет.

И г о р ь (надевает пиджак). А куда пошла?

З о я. К пристани.

Игорь уходит. Зоя, проводив его взглядом, прислушивается к шумам, доносящимся со стороны буровой.

Идут…

К а н т е й (встает). Сходить, что ль, в контору?

Некоторое время ждет ответа Зои, которая молча чистит картошку, потом, набравшись злости, сильно бьет по столу ногой и уходит. Зоя продолжает чистить картошку. Появляются  У л а н о в, А н д р е й, К у р м а н а е в. Поздоровавшись с Зоей, по очереди становятся в круглый жестяной тазик с водой, чтобы смыть грязь с сапог, снимают с себя брезентовые куртки.

К у р м а н а е в. Что-то его не видно.

А н д р е й (Зое). Где Кантей?

З о я. В контору пошел.

К у р м а н а е в (поднимает с земли стеклянную баночку). А почему мой медвежий жир на земле лежит?

А н д р е й. Только при мне его не пей. И так тошно. Или отвернись.

К у р м а н а е в. Я отвернусь. (Пьет жир.)

У л а н о в (мрачно). Он хоть помогает тебе?

К у р м а н а е в. А как же? Если не он, давно бы я умер.

А н д р е й. Темный же ты человек, Галимзян. Неужели ты думаешь, что против твоего туберкулеза только одно средство — медвежий жир?

К у р м а н а е в. Мне только медвежий жир помогает.

А н д р е й. Слушай, Галимзян, что же вы, татары, с Ермаком такого маху дали, а? Опозорились, можно сказать, на всю историю.

К у р м а н а е в (встревоженно). А что случилось?

А н д р е й. Как что? Историю надо изучать в свободное время, а не жир медвежий лакать. Разбил он вас в пух и прах. Причем ваших полно было, а у него народу не больше, чем в одной геологической экспедиции.

К у р м а н а е в (успокоившись). А-а-а… Это давно было.

А н д р е й. Это точно.

Зоя подает тарелку с борщом. Андрей передаст ее Уланову.

На этот раз я Кантея не прощу. Давно надо было его выгнать, на этот раз прощения не будет.

З о я (подавая тарелку Андрею). Савкунин пришел за продуктами.

К у р м а н а е в. Один или с дочкой?

А н д р е й (передавая тарелку). А тебе какое дело? Ермак не для того вас, татар, победил, чтобы ты за русскими девушками ухаживал.

К у р м а н а е в. Какая же она русская?

А н д р е й. Не будь расистом, Галимзян. Если ее отец местный житель, это еще не означает, что за ней татарин может ухаживать.

К у р м а н а е в (обижаясь). А что, татарин хуже русского?

А н д р е й. Хуже не хуже, а Ермак вас победил.

К у р м а н а е в (вдруг рассердившись). А что твой Ермак, что твой Ермак? Утопили его и стали жить спокойно.

А н д р е й (смеется). Молодец, Галимзян, хорошо сказал, знаешь историю все-таки. (Начинает есть.)

Уланов, доев свой борщ, встает из-за стола.

З о я. А гуляш?

У л а н о в. Наелся. (Уходит в балок.)

А н д р е й (смотрит ему вслед). Галимзян, как считаешь, прав я насчет Кантея или нет?

К у р м а н а е в (бросив быстрый взгляд на Зою). А я не знаю! Это не мое дело.

А н д р е й. Ну, как не твое? Ты же всю смену за двоих работал.

К у р м а н а е в (опять оглядывается на Зою). Мне не привыкать, я и за троих могу.

А н д р е й. А что у тебя глазки по сторонам бегают? Боишься, что ли, кого-то?

К у р м а н а е в (уставившись в тарелку). Я не боюсь. Я не люблю, когда в контору жалуются.

А н д р е й. Ах, вот оно что — не любишь! А я, значит, люблю?.. Совесть у тебя есть, Галимзян? Ты что, не знаешь, почему я это сделал? Ради какого человека? (Показывает пальцем на балок, в который зашел Уланов.) Он ничего не знает, но вы-то все знаете, какую эта сволочь Кантей здесь общественную деятельность развивает, пока мы на буровой вкалываем.

Зоя со стуком ставит перед Андреем тарелку с гуляшом и уходит в балок.

(Ей вслед.) Не понравилось… Да если бы Матвеич хоть что-то про них узнал, давно бы духу этого Кантея на буровой не было. (Ест.) Но мы-то, товарищи его, знаем все и терпим. Вот ты, например, Галимзян! Хорош мусульманин, ничего не скажешь! Свинину не ешь, брезгуешь, а свинство, которое на глазах творится, терпишь.

К у р м а н а е в. Тише… (Кивком показывает на появившегося со стороны поселка Савкунина с мешком на плече.)

С а в к у н и н. Добрый день.

А н д р е й. Не день, а вечер. (Показывает на мешок.) Что же ты так мало набрал на этот раз?

С а в к у н и н. Другой мешок дочка несет.

А н д р е й (оживляясь). Ты с ней?! Скажи, Савкунин, не надоело тебе в тайге жить? Кругом же тебя и твоей семьи за сто километров живой души нет. Неужели не скучно?

С а в к у н и н. Почему скучно? Охотники приходят, геологи приходят, делом занимаюсь.

А н д р е й. Хоть бы дочку пожалел. Пропадает же она в тайге, красавица такая.

С а в к у н и н. Нравится тебе — возьми.

А н д р е й. Это ты всем ее предлагаешь или только мне?

С а в к у н и н. Ты хороший человек, я тебя знаю.

Появляется  С в е т а  с таким же, как у отца, мешком на спине.

А н д р е й. Савкунин, ты поди погуляй, а я тут с дочкой твоей побеседую.

К у р м а н а е в (с надеждою в голосе). А мне остаться?

А н д р е й. А ты тут при чем? Вместе погуляйте.

С в е т а. Здравствуйте!

К у р м а н а е в (уходя). Здравствуй, Света.

С в е т а. Куда же ты уходишь, Галимзян?

К у р м а н а е в (опасливо поглядывая на Андрея). Дело есть небольшое… Скоро приду.

С а в к у н и н (дочери). Я тебя у конторы буду ждать. (Уходит.)

С в е т а (пожимая плечами, на Андрея не смотрит). Странно. Что это с ними?

А н д р е й. Я им сказал, чтобы оставили нас наедине. (Идет к ней.)

С в е т а (улыбаясь, отступает). Это еще зачем?

А н д р е й. Все равно ведь догоню, лучше стой.

С в е т а. Всю жизнь будешь догонять.

Кружат вокруг стола.

А н д р е й. Смешно же.

С в е т а. Что?

А н д р е й. То, что ты делаешь.

С в е т а. А то, что ты делаешь? Может, мне кто-нибудь другой нравится.

А н д р е й. Кто?

С в е т а. Или ты мне не нравишься…

А н д р е й (убежденно). Нравлюсь…

С в е т а. Нравишься, но мало. У тебя одни глупости на уме.

А н д р е й. Вот перевезу тебя из тайги поближе к людям, поймешь мне цену.

С в е т а. Я без тебя перееду.

А н д р е й (делает еще одну попытку поймать Свету). Да подожди же… Стой. Я жениться на тебе хочу.

С в е т а (смеется). Догонишь — женишься.

Андрей готовится к решающему броску, но появление  С а л а е в а, С а ш и  и  К у р м а н а е в а  вынуждает его остановиться. В руках у Саши чемодан.

А н д р е й. Здорово!

С а л а е в. Здорово, Андрюха!

Обнимаются.

А н д р е й (показывает на Сашу). А это кто такой?

С а л а е в. О, это замечательный человек! Соберите-ка наших, есть новости. (Саше.) Чемодан положи в балок… Идем, я покажу.

Саша идет за Салаевым. Курманаев подходит к балку Улановых.

К у р м а н а е в. Матвеич, Фарид приехал.

С в е т а (Андрею). Ну, я пошла, отец ждет.

А н д р е й. Когда придешь опять?

С в е т а. Приезжай ты. (Уходит.)

Из балка выходят  У л а н о в  и  З о я.

У л а н о в. А где Фарид?

К у р м а н а е в. К тебе пошел.

Уланов, Зоя, Курманаев и Андрей идут к балку Салаева. Появляются  И г о р ь  и  А н я. На плечи ее накинут пиджак.

И г о р ь. Обидней всего то, что нами руководят люди, ничего в геологии не смыслящие…

А н я. Где же Фарид?

И г о р ь. В балке, наверное, сейчас выйдет… Ясно же, как божий день, что здесь нефти нет.

А н я. А ты убежден, что она есть в Тургуте?

И г о р ь. Аня, ты меня удивляешь… Конечно, убежден.

А н я. Боже, как я завидую вашей убежденности, твоей и Фарида, в правильности и необходимости всего, что вы делаете! У женщин все-таки мозги устроены как-то иначе.

И г о р ь. Ты сомневаешься в тургутской нефти?

А н я. Нет… Не в этом дело.

И г о р ь. А в чем?

А н я. Ты считаешь, что нефть, которую мы там найдем, сделает нас счастливыми?

И г о р ь. Аня, что с тобой сегодня? Я тебя не понимаю. Ты во всем сомневаешься.

А н я. Действительно, какое-то дурацкое состояние. Где же он? (Направляется к балку Фарида.)

И г о р ь (останавливает ее). Аня, я хочу сказать тебе. Умный человек, конечно, сделал бы это в другое время, при другом твоем настроении, но я и так слишком долго решался. Ты догадываешься, о чем я хочу тебе сказать?

А н я. Да, догадываюсь.

И г о р ь. И что ты мне скажешь в ответ?

А н я (после паузы). Мне очень приятны твои слова. Это ведь давно уже, да?

И г о р ь. Да.

А н я. Приятно быть кому-то нужной. Это чисто женская черта — женщине обязательно надо, чтобы кому-то ее существование в этом мире казалось необходимым.

Из балка выходят  С а л а е в, У л а н о в ы, А н д р е й, К у р м а н а е в  и  С а ш а. В руках у Саши толстая канцелярская папка.

И г о р ь. Мне твое существование не только необходимо. (Оглядывается на идущих к ним.) Мы потом продолжим этот разговор, хорошо?

А н я. Хорошо.

С а л а е в (улыбаясь). Что это вы там шепчетесь?

Игорь и Аня идут навстречу ему.

И г о р ь (обнимая Салаева). Есть из-за чего. Дело большой важности. Для меня, во всяком случае. Как ты съездил?

С а л а е в. Прекрасно. Аня, ты, как всегда, хороша.

А н я. Спасибо. А ты, как всегда, добр ко мне.

С а л а е в. Я привез кучу новостей.

И г о р ь. Что сказал Смоленцев?

С а л а е в. Сейчас все расскажу. (Показывает на скамейку.) Займите свои места.

Все рассаживаются.

(С шутливо-торжественной серьезностью.) Ты проявляешь нетерпение, обижающее этих почтенных людей. (Плавным жестом обводит рукой всех присутствующих.) Саша, папку! (С шумом опускает на стол папку, подчеркнуто почтительно поданную Сашей.) Рад сообщить глубокоуважаемым членам тайного общества ОИВНС, что, Саша, означает «Общество искренне верующих в нефть Сибири», о том, что в этой папке прибавилось несколько весьма любопытных документов, не только подтверждающих нашу с вами гипотезу о тургутском месторождении, но делающих ее неоспоримой.

И г о р ь (Салаеву). Ну, брось дурачиться, прошу тебя. Что сказал Смоленцев?

С а л а е в. Не торопись, нам еще предстоит принять нового члена в наше общество… Дорогие единомышленники, в соответствии с уставом общества я коротко расскажу вам, почему счел возможным рекомендовать в наши ряды этого юношу. Полгода назад на пересечении главных улиц одного из близлежащих сибирских городов я увидел молодого человека, лежащего посредине мостовой на снегу. Был сильный мороз, градусов под сорок. Молодой человек лежал на спине, раскинув руки, рядом лежала его кепочка. Я очень торопился, но, понимая, чем кончится в Сибири такой отдых на привале, вынужден был остановиться и помочь юному алкоголику встать на ноги. К своему удивлению, обнаружил, что юноша не пьян. Часа через два, закончив дела, возвращаюсь назад, смотрю — на том же месте, в той же позе лежит тот же молодой человек. А рядом кепочка. Подхожу, беру его за шиворот, ставлю на ноги и спрашиваю: «Что это с тобой, юноша, уж не псих ли ты?» А он смотрит на меня с презрением, и в глазах его я вижу слезы обиды. «Эх, вы, романтики, — отвечает он мне. — Герои! Люди будущего! Сорок минут специально лежу на самом людном месте, замерзаю среди бела дня, и хоть бы кто-нибудь помог бы! Никто!» — «Как, говорю, никто? А я?» — «Ты, — отвечает он мне, — не в счет: раз оба раза подошел, значит, ты нетипичный случай. А где, говорит, остальные романтики, про которых в газетах пишут?» — «Едем, — говорю ему, — со мной, и я тебе покажу таких романтиков, что тебе страшно станет». Но не получилось тогда. Не смог он со мной поехать. Но сейчас я его все же привез. Зовут его Саша. Он помбурильщика, закончил профтехучилище. Ну как, примем его в наше тайное общество? В конторе его уже оформили.

В с е. Примем.

С а л а е в (Саше). Тогда клянись! Повторяй за мной: «Клянусь искренне верить в нефть Сибири и сделать все от меня зависящее, чтобы ее найти».

Саша клянется.

И г о р ь. Что сказал Смоленцев?

С а л а е в. Перехожу к волнующему Игоря, да и всех нас вопросу. Друзья, профессор Ростислав Николаевич Смоленцев, ознакомившись с этой папкой, сказал, что собранный материал дает все основания считать наше предположение о существовании в Тургуте крупного нефтяного месторождения правильным.

И г о р ь (возбужденно). Кроме него еще кто-нибудь читал материалы?

С а л а е в. А тебе мало Смоленцева?

И г о р ь. Нет, я не к тому… Фарид, Аня, ребята, поздравляю… Это здорово!.. Есть тургутская нефть!!

У л а н о в. А толк-то какой? Она там, а мы здесь.

И г о р ь. Петр Матвеевич, ничего ты не понимаешь. Теперь этой папке цены нет! Уже за то, что мы ее собрали, нам должны памятники поставить.

У л а н о в. За папки памятники не ставят.

А н д р е й. Да и за нефть тоже. Сколько мы ее нашли по стране, а что-то памятников не вижу.

И г о р ь. Будут памятники, помяните мое слово, и в газетах о нас писать будут, и еще много чего произойдет.

С а л а е в. Ну, а какие у нас новости?

А н д р е й. Кантея прогнали. Опять на работу не вышел. Вроде в тайге заблудился. А как мы на буровую ушли, так он сразу появился. Я сказал Кареву: «Все, хватит, гнать его надо, а не то я сам уволюсь».

У л а н о в (мрачно). Ну что, кончаем митинг?

С а л а е в. Ты что-то не в настроении, Матвеич.

Уланов и Зоя встают и уходят в свой балок.

И г о р ь (Андрею и Курманаеву). Ознакомьте Сашу с местными условиями, чтобы знал человек, где у нас что находится.

А н д р е й. А что тут показывать, ничего интересного.

И г о р ь (настойчиво). Ну, с народом познакомьте. Идите, идите, а то темнеет уже.

Андрей, Курманаев и Саша уходят.

И г о р ь. Ну, теперь, когда мы одни, можно поговорить серьезно.

Салаев садится рядом с Аней. Игорь стоит перед ними.

Я вас не понимаю, ребята… Наступил решающий момент!

Салаев, как бы следуя его призыву, обнимает Аню за плечи.

Ну, перестань ломать комедию. Ребята, надо действовать немедленно. Я очень волнуюсь сегодня. Начинается совершенно новый этап нашей жизни. Я верю Смоленцеву безоговорочно. Поэтому нам следует пораскинуть мозгами и решить, что мы конкретно должны предпринять в ближайшее время, чтобы оказаться поближе к Тургуту.

С а л а е в. Ничего.

И г о р ь. То есть как это ничего?

С а л а е в. Никуда перебираться мы не должны. Это бесполезно.

И г о р ь. Почему?

С а л а е в. Территориально Тургут подчиняется другому геологическому управлению, которое в ближайшие годы не планирует изыскания в районе Тургута. Если мы поедем туда сейчас, нас всех разбросают по действующим партиям, а это хуже, чем когда мы все вместе здесь.

И г о р ь. И что ты предлагаешь?

С а л а е в. Мне кажется, надо продолжать работу, как прежде, и искать возможность перебраться в Тургут всем вместе.

И г о р ь. А откуда появится такая возможность?

С а л а е в. Я думаю, когда-нибудь и мы будем что-то решать здесь.

И г о р ь. Когда это будет?

С а л а е в. Не скоро, наверно, но другого выхода нет.

А н я. Вчера Голубой опять целый час проверял карту.

С а л а е в (улыбается). Он считает, что подчиненный обязательно должен ошибаться.

А н я. Проверял-проверял, потом смотрит на меня растерянно. Я ему говорю: «Ну что, нет ошибки?» А он аж перекосился весь и говорит: «Ничего, в следующий раз ошибетесь».

И г о р ь (Салаеву). Ты знаешь, мне кажется, надо прекратить эти твои шуточки с ОИВНСом. Смысла никакого, а вред может быть большой. Ты знаешь, что сегодня сказал Кантей в конторе, объясняя причину своего прогула? «А чего надрываться, все равно здесь нефти нет». А когда Карев начал выяснять, откуда у него такие сведения, он заявил, что это ты ему сказал.

С а л а е в. Ему я этого не говорил.

И г о р ь. Вот именно. Значит, он услышал от кого-нибудь из членов твоего ОИВНСа. И получается, что ты им говоришь одно, а они понимают другое.

С а л а е в. Кому «им»? Для тебя что, Уланов и Кантей одно и то же?

И г о р ь. Нет, конечно. Но есть вещи, которые они одинаково не понимают и понять не могут в силу интеллектуальной ограниченности.

С а л а е в. Что-что? В силу чего?

И г о р ь. Интеллектуальной ограниченности.

С а л а е в. Понятно. (Ане.) Ты не огорчайся, это его высшее образование подсекло. Не может оправиться от потрясения, полученного в день вручения диплома. А раньше был нормальным парнем. Честное слово.

И г о р ь. Странная у тебя манера появилась — переходить на оскорбления, когда не хватает аргументов в споре. Я ведь, наверное, тоже могу посмеяться кое над чем в тебе…

С а л а е в. Ради бога. Если это действительно смешно.

И г о р ь. Но ты знаешь, что я этого никогда не сделаю, потому что ты мой друг. (Резко повернувшись, направляется в сторону поселка.)

С а л а е в. Подожди. Куда ты?

И г о р ь. Мне надо зайти в контору. Аня, ты не идешь к себе?

А н я. Нет, я еще побуду здесь.

И г о р ь. Ну ладно. Просто я хотел поговорить с тобой.

А н я. Но это же не срочно?

И г о р ь. Нет. (Уходит.)

С а л а е в. Глупо получилось. Что-то он очень обидчивым стал.

А н я. Он сегодня объяснился мне в любви.

С а л а е в. Ну, тогда все понятно. Я был неправ.

А н я. А тебя не интересует, что я ему ответила?

С а л а е в. Нет.

А н я. Почему?

С а л а е в. Потому, что твой ответ в любом случае не доставит мне радости.

А н я. Почему?

С а л а е в. Долго объяснять.

А н я. А ты все же потрудись.

С а л а е в. Давай не надо, а?

А н я. Ну, тогда я объясню.

С а л а е в. Как хочешь.

А н я. Если я сказала ему «нет», это не должно тебя радовать, потому что он твой друг. А если я сказала ему «да», это не доставит тебе радости, потому что… я тебе тоже нравлюсь. Правильно я объяснила?

С а л а е в. Да.

А н я. Больше ты ничего не хочешь мне сказать?

С а л а е в. Нет.

А н я. Почему?

С а л а е в (ласково). Слушай, ну что ты придуриваешься? Ты же знаешь, почему!

А н я (спокойно, не обращая внимания на его грубость). Из-за того, что у тебя жена и сын?

С а л а е в. Из-за этого тоже.

А н я. А еще из-за чего?

С а л а е в. Из-за тебя.

А н я. Не понимаю.

С а л а е в. А что тут понимать? Мне ясно давно, что я совершил ошибку когда-то, женившись. Но все равно я никогда не оставлю их, потому что за свои ошибки надо расплачиваться. Ясно?

А н я. А при чем тут я?

С а л а е в. А при том, что тебе пора замуж, пора рожать детей. Будь ты чуть легкомысленней, все было бы проще. Ну, а поскольку ты человек серьезный, то держись от меня подальше. Я не то, что тебе нужно.

А н я. Это точно.

С а л а е в. Ну вот и договорились.

А н я. Дело не в жене и не в ребенке. Меня не это останавливает.

С а л а е в. А что?

А н я. Тебе никто не нужен. Никто. Вот если бы ты был послабей. Или заболел сильно. Или руку тебе отрезало. Тогда бы у тебя возникла необходимость в сострадании и ласке, и тогда бы я пришла к тебе.

С а л а е в. А зачем я тебе без руки?

А н я. Чтобы я могла тебя жалеть.

С а л а е в. А тебе обязательно нужно жалеть, чтобы любить?

А н я. Да.

С а л а е в. Это чисто русская черта. У женщин других национальностей наоборот: начинается жалость — кончается любовь.

А н я. Почему ты так уверенно говоришь о женщинах разных национальностей? Ты хорошо их знаешь?

С а л а е в (улыбаясь). Мы живем в многонациональном государстве.

А н я. Но я тебе нравлюсь или мне это только кажется?

С а л а е в. Зачем тебе об этом знать?

А н я (задумчиво). Впрочем, я и сама вижу, что я тебе нравлюсь. Может быть, ты даже любишь меня. Тебе не кажется?

С а л а е в. Мне кажется, что тебя любит Игорь. Мало того — я в этом уверен. И я считаю, что вы можете стать прекрасной супружеской парой.

А н я. Я хочу признаться тебе в одной вещи. Ты знаешь, как это ни стыдно, но хоть я и имею высшее образование, я в вашу тургутскую затею верю совсем не потому, что я верю в материал, который собран в этой папке, хотя он и вполне убедительный. А потому, что верю в тебя и Игоря. Конечно, хорошо, если мы найдем нефть. Я очень хочу, чтобы она нашлась. Но еще больше я хочу этого из-за вас. Потому что вижу, как она вам нужна.

С а л а е в. А тебе?

А н я. Конечно, и мне тоже. Но вам она нужна как-то по-другому. Это как любовь, как первое увлечение. Я о мальчике одном так мечтала в шестом классе. Целых два года день и ночь только о нем и думала.

С а л а е в. И чем это кончилось?

А н я. Ничем. Само собой прошло. Потом я поняла, что не в нем дело было, а просто пришла пора любить. Возникла потребность в этом. И тут уже неважно, кого любить, лишь бы любить. Можно и в статую влюбиться. В вас, мужчинах, то же самое. В лучших из вас, конечно, сидит потребность любить дело, которым вы занимаетесь. Не важно, нефть это, или руда, или стихи, но обязательно есть страсть, способность отдать всего себя, от начала до конца, до самой последней клеточки.

С а л а е в. А что, у женщин так не бывает?

А н я. Бывает. Но не всегда их красит. Иногда это даже смешно. А в мужчине всегда вызывает уважение. Даже… если он изобретает вечный двигатель. И это одно из основных ваших качеств, которое нас, женщин, увлекает. Меня, во всяком случае. Я потому за вами и увязалась тогда в Новосибирске. Как увидела вас в тресте, возбужденных, злых, куда-то рвущихся, у меня сердце так и оборвалось: «Вот они, мои фанатики, вот что мне нужно». И прицепилась к вам.

С а л а е в. А нам казалось, что это мы к тебе прицепились.

А н я. Это вам только казалось. Вы были моим спасением. Я очень неуютно себя здесь чувствовала, пока вас с Игорем не увидела. А теперь эта сибирская нефть приобрела для меня дополнительный смысл. Теперь это не просто нефть. А и вы тоже. Я имею в виду не какие-то свои женские интересы, а именно — вы, как люди, которым я верю. И каждый раз, когда ты, дурачась, собираешь эти собрания общества верящих, мне так радостно, будто на выпускной вечер иду, и каждый раз я боюсь, что вдруг однажды тебе все это надоест. Серьезно боюсь, потому что очень хочется верить, очень. Я имею в виду искренне верить, а не говорить пустые слова. Мы ведь так много пустых слов говорим, просто страшно становится. Все вроде правильно, но пусто как-то, бесчувственно, привычно. И безостановочно. Будто сами себя уговариваем в чем-то. Талдычим одно и то же. А ведь этого нельзя делать ни в коем случае. Ты не обращал внимания: если о самых высоких и святых вещах говорить часто, они начинают что-то утрачивать от этого? И то же самое, когда приходится говорить вслух о вещах, о которых не хочется говорить громко… О любви, например. Не важно, к чему эта любовь — к человеку ли, к вещи, к идее. Одного моего знакомого в любви к своей жене заставили поклясться на заседании месткома, иначе путевки в международный молодежный лагерь не давали, проверяли моральную устойчивость. Он взял путевку, пришел домой, обнял жену и говорит: «Ну, дорогая, наконец, после стольких лет совместной жизни, признался я в любви к тебе на заседании месткома».

Таинственно оглядываясь по сторонам, появляется  В е р м и ш е в.

Кто это? А-а-а… Сочувствующий… Не нравится он мне.

Салаев смеется.

В е р м и ш е в. Добрый вечер, Фарид. У меня к вам конфиденциальный разговор.

А н я. Я пошла. (Уходит.)

В е р м и ш е в. Очень милая девушка… Как вы съездили?

С а л а е в. Прекрасно.

В е р м и ш е в. Прибавилось материалов в вашей папочке?

С а л а е в. Прибавилось.

В е р м и ш е в. Восхищаюсь вашей целеустремленностью. Это редкое качество среди современной молодежи. А знаете, почему вы такой целеустремленный?

С а л а е в. Нет.

В е р м и ш е в. Потому что вы талант. Это видно невооруженным глазом. И поэтому вас не любят. Посредственность не терпит таланта и пользуется любым случаем, чтобы его уничтожить.

С а л а е в (улыбаясь). Кто это меня так не любит? Что-то вы преувеличиваете, Григорий Александрович.

В е р м и ш е в. Ни в коем случае! Я говорю только на основании фактов, железных фактов. Я бухгалтер и давно знаю, как могут пострадать за любое преувеличение. Но вы правы, человек я горячий, очень горячий — что есть, то есть — и всю жизнь из-за этого страдаю. Мы с вами похожи в этом смысле.

С а л а е в (продолжая улыбаться). С той только разницей, что мне не пришлось за это страдать.

В е р м и ш е в. Это потому, что вы молоды. Ох, как вы молоды! Вы сами этого не знаете, как вы молоды и талантливы. А я знаю, я вижу, я чувствую это сердцем, потому что наши сердца бьются с одинаковой частотой. Вы улыбаетесь! Конечно, вам смешно, что старик Вермишев, которого все считают подхалимом перед начальством, говорит вам такие вещи. А кто сделал меня подхалимом? Кто сделал из орла сороку? Они. Если бы вы увидели в жизни, сколько видел я, — не дай вам бог, — вы бы тоже своей тени боялись. Вы не знаете, что за люди сидят в нашей конторе и руководят нами! Разве это люди, которые должны возглавлять разведку сибирской нефти? Что они понимают в геологии? Ничего. Я простой бухгалтер и то понимаю, что ничего. И все понимают. Но молчат, потому что боятся. И я тоже боюсь. А что делать? Я маленький человек. А вы не молчите, и за это я вас люблю. Вы говорите громко то, что я говорю в своей душе. И когда я слышу ваш голос, который говорит правду, я радуюсь, что вы есть, и я думаю: какой это прекрасный молодой человек! Ему еще не подрезали крылья, и потому он парит в воздухе, как орел, и смотрит на этих маленьких людей и их неразумные дела сверху. Но он не знает, бедный, что с ним могут сделать за то, что он умней других и не скрывает этого, какие опасности его ждут в жизни. Поэтому тебе, старый, надо держаться подальше от этого молодого человека, если хочешь дожить свой век спокойно. Так я себе говорю, так я себе внушаю, но, как видите, я здесь, с вами. (Оглядывается.) Хотя я должен откровенно признаться вам — я очень боюсь.

С а л а е в (смеется). Чего вы боитесь, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в. Всего.

С а л а е в. Это я знаю. Чего вы боитесь сейчас, здесь, в эту минуту?

В е р м и ш е в. Вы знаете, что сказал Кантей сегодня в конторе?

С а л а е в. Знаю.

В е р м и ш е в (разочарованно). Так вы знаете? Кто же это меня опередил? Невозможно жить среди этих людей, такие все сплетники. А я бежал через весь поселок, чтобы вы услышали об этом из первых уст. Я присутствовал при первом разговоре. Хотите, перескажу вам все слово в слово, вы же знаете, что у меня память лучше любого магнитофона.

С а л а е в. Нет. Спасибо.

В е р м и ш е в. Жаль… Что же вам тогда рассказать? Вы были в отъезде двадцать один день?

С а л а е в. Да.

В е р м и ш е в. Хотите, я вам расскажу все, что произошло здесь за время вашего отсутствия, чтобы вы были в курсе дела?

С а л а е в (улыбаясь). Спасибо. Но это займет слишком много времени.

В е р м и ш е в (умоляюще заломив руки). Я отберу только самые интересные для вас факты.

С а л а е в. Спасибо, не надо.

В е р м и ш е в. Ну, прошу вас, не откажите мне, это единственно, чем я могу быть вам полезен. Не лишайте меня такой возможности.

С а л а е в. Ну ладно. Рассказывайте, но только то, что впрямую связано с делом, без сплетен.

В е р м и ш е в. Хорошо. О том, что они поругались, вы знаете?

С а л а е в. Это мне неинтересно. Дальше!

В е р м и ш е в. Кареву срезали военную пенсию.

С а л а е в (прерывает). Это тоже неинтересно. Дальше.

В е р м и ш е в. Пришел приказ Главгеологии о реорганизации нашего треста.

С а л а е в. Это интересно.

В е р м и ш е в (оживляясь). Теперь мы будем подчиняться территориальному геологическому управлению. Повысятся соответственно ставки в аппарате управления, и Карев будет…

С а л а е в. Это неинтересно.

В е р м и ш е в (закатив глаза, роется в памяти). Письмо о лимитах на автомобили пришло после вашего отъезда?

С а л а е в. Это меня не интересует.

В е р м и ш е в. Ожидается комиссия из Москвы.

С а л а е в. Какая комиссия?

В е р м и ш е в. По решению экспертно-геологического совета Министерства геологии. Голубой забил панику. Его брат…

С а л а е в. Это неинтересно.

В е р м и ш е в (хватает его за рубашку). Умоляю, разрешите, расскажу, это очень интересно.

С а л а е в. Мне это неинтересно. Я не хочу слушать ничего, что впрямую не связано с делами экспедиции.

В е р м и ш е в. Но это мне интересно. Прошу вас. Хоть раз разрешите рассказать вам то, что мне интересно.

С а л а е в (смеется). Я понимаю, что поступаю с вами жестоко, Григорий Александрович, но разрешить не могу.

В е р м и ш е в (очень огорченно). Жаль. Вот вы отказываетесь, а они выслушивают все, их все интересует, кто чем занят. Вы, конечно, благородный человек…

С а л а е в. Какое уж тут благородство, просто спать пора.

В е р м и ш е в. Намек понял, убегаю. Но вы верите, что я им ничего про вас не рассказываю?

С а л а е в. Верю.

В е р м и ш е в (оглядываясь). Не исключено, что они еще сегодня зайдут к вам. Из-за болтовни Кантея. Карев — не знаю, а Голубой — точно, зайдет. Прошу вас, будьте сдержанны. Не горячитесь.

С а л а е в. Хорошо.

В е р м и ш е в. Вы думаете, наверное, что я просто сплетник, да? Поэтому я к вам прибегаю. Вы так думаете, да? Это неправда, клянусь вам, мне есть кому рассказывать. Но душа толкает меня в вашу сторону. Я маленький человек и боюсь всего, но я хочу, чтобы у вас в жизни был успех. Большой успех. Потому что вы этого заслуживаете. Вы талант, и мне хочется принести вам хоть какую-нибудь пользу. Вы мне верите?

С а л а е в. Верю, Григорий Александрович.

В е р м и ш е в. Я никогда не сплетничал во вред хорошим людям. Честное слово. Ну, я побежал. (Озираясь по сторонам, идет по направлению к поселку. Увидев  А н д р е я, К у р м а н а е в а  и  С а ш у, шарахается и хочет спрятаться, потом, поняв, что уже замечен, останавливается.)

Салаев, взяв со стола папку, идет к своему балку.

А н д р е й. Ты от кого прячешься, Вермишев?

В е р м и ш е в. Я не прячусь. Зачем мне прятаться, споткнулся просто. (Саше.) Ну как, понравился вам наш поселок?

А н д р е й. Это не твое дело. Ты лучше скажи, что сказали Голубой и Карев. Уволят Кантея или нет?

В е р м и ш е в (шепотом). Тише говори. Уволят. С тобой не хотят связываться.

А н д р е й. И правильно делают… Ну, беги, беги… Я вижу, ты торопишься.

В е р м и ш е в. Да… Спокойной ночи. (Поспешно уходит.)

К у р м а н а е в (берет со стола баночку). Надо медвежий жир попить.

Саша с интересом наблюдает за ним.

А н д р е й (Курманаеву). Отвернись.

Из балка выходит  У л а н о в.

У л а н о в. Андрей, поди-ка сюда.

А н д р е й. Ты чего дома засел, Матвеич? Может, козла забьем? (Подходит к Уланову.)

У л а н о в (глядя в сторону). Вот что, Андрюха, кончай эту историю… ну, эту, с Кантеем… пусть работает.

А н д р е й. То есть как это?

У л а н о в. Ну, прогулял день… Черт с ним. Всякое бывает. Может, и вправду заблудился.

А н д р е й. Да что ты говоришь, Матвеич? Что это, первый случай, что ли? Вспомни, что он на буровой откалывает.

У л а н о в. Помню я все. (Через силу заставляет себя сказать.) Короче — нельзя, чтобы он уехал отсюда.

А н д р е й. Почему нельзя? Да ты не знаешь, какая это гнида! Поверь, нету другого выхода, Матвеич. Должен он уехать. И не надо его жалеть. Не стоит он того. Ты просто многое не знаешь.

У л а н о в (после долгой паузы). Знаю я все… Уедет она с ним, понимаешь?

А н д р е й (растерянно). Как уедет?

У л а н о в. Сейчас сказала: «Если прогоните, брошу тебя и уеду с ним». А я не могу без нее, Андрюха… Сходи в контору, прошу тебя. Скажи там, что ничего против него не имеешь, или что-нибудь другое придумай. Ну, в общем, чтобы не увольняли его. Понял?

А н д р е й. Понял.

Уланов уходит в балок. Курманаев, разинув рот, ждет, когда из банки, которую он держит над головой, потечет наконец струйка загустевшего жира. В своем балке Салаев рассматривает куски битума.

(Курманаеву.) Кончай свои процедуры. Пошли. Мне в контору надо.

С а ш а. Я тоже с вами.

Появляются  Г о л у б о й  и  А н я; она несет перевязанную веревкой картонную коробку.

Г о л у б о й. Что же все-таки в этой коробке, Бекетова?

А н я. Вы бы вместо того, чтобы вопросы задавать, помогли мне.

Г о л у б о й. Она что, тяжелая?

А н я. Уже не имеет значения. (Опускает коробку на землю.)

Г о л у б о й (Андрею и остальным). Добрый вечер, товарищи.

А н д р е й. Добрый. А я как раз в контору собрался. Дело к вам есть.

Г о л у б о й. Собрался, так иди.

А н д р е й. Может быть, мы здесь с вами поговорим?

Г о л у б о й. Пора бы знать, Краснов, что я о делах на улице не разговариваю.

А н д р е й. А Карев в конторе?

Г о л у б о й. Этого я не знаю.

А н д р е й. Ну ладно, проверим на месте. (Уходит.)

Саша и Курманаев следуют за ним. Курманаев продолжает на ходу пить жир. Голубой провожает его осуждающим взглядом.

Г о л у б о й (показывая на коробку). И что вы с ней здесь будете делать?

А н я. Скоро узнаете. Не старайтесь опережать события.

Г о л у б о й. Я не опережаю, не волнуйтесь. Салаев! Салаев!

Салаев выходит из балка.

С а л а е в (сухо). Чем могу служить?

Г о л у б о й. К вам гостья. (Показывает на Аню.)

А н я (Салаеву). Я подожду тебя в балке, только не задерживайся. (Уходит в балок.)

Г о л у б о й. У меня к вам разговор.

С а л а е в. Слушаю вас.

Г о л у б о й. Стало известно, что вы занимаетесь с рабочими экспедиции нежелательными разговорами.

С а л а е в. Можно конкретнее?

Г о л у б о й. Вы, как человек образованный, должны понимать, насколько вредны разговоры, мешающие нормальному течению работы экспедиции и деморализующие персонал.

С а л а е в. Нельзя ли конкретнее?

Г о л у б о й. Почему вы убеждаете рабочих в том, что здесь нет нефти?

С а л а е в. Потому что я считаю, что ее здесь нет.

Г о л у б о й. Ваше мнение никого не интересует, Салаев. И держите его при себе.

С а л а е в. Я привык говорить то, что думаю.

Г о л у б о й. Напрасно. Я к вам хорошо отношусь, Карев тоже. Поэтому мы решили на этот раз не придавать значения вашим словам, тем более что сообщил нам их человек достаточно скомпрометированный, но в будущем вам следует быть более осторожным в своих высказываниях.

С а л а е в. Я добросовестно выполняю свою работу. Но не считаю нужным скрывать свои сомнения по поводу результатов этой работы. Я действительно не верю в то, что в этом районе есть нефть.

Г о л у б о й (снисходительно усмехаясь). А где она есть? Может быть, в вашем Тургуте?

С а л а е в. Хотя бы.

Г о л у б о й. Вы что, действительно уверены в том, что она там есть?

С а л а е в. Да, уверен.

Г о л у б о й. Интересно. А почему именно там, а не где-нибудь в другом месте?

С а л а е в. Я был там в двух экспедициях.

Г о л у б о й. Студентом?

С а л а е в. Да.

Г о л у б о й (смеется). А может быть, в Сибири вообще нет нефти? Что тогда? Я лично далеко не убежден в том, что она есть. Но работа есть работа. Мы государственные служащие и должны выполнять возложенные на нас обязанности независимо от наших настроений и мнений.

С а л а е в. Я придерживаюсь другой точки зрения.

Г о л у б о й. На что?

С а л а е в. На все.

Г о л у б о й. Салаев, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать чьи-то мнения. Еще раз повторяю: это ваше глубоко личное дело — ваши точки зрения. Запрячьте их поглубже и поменьше высказывайтесь, чтобы не очень обращать на себя внимание…

С а л а е в (подчеркивая каждое слово). В этом районе, где сейчас ведет разведочные работы наша экспедиция, нефти нет. Что же касается Сибири вообще, то, в отличие от вас и многих людей, я абсолютно убежден в том, что нефтяные запасы ее огромны и рано или поздно будут обнаружены. Я в это верю. А если бы не верил, то дня лишнего здесь не прожил бы.

Г о л у б о й. Слушайте, Салаев, не стройте из себя Зою Космодемьянскую. Сейчас не война. Работайте, как все, и нечего выпендриваться. Это не вашего ума дело, есть в Сибири нефть или нет. Еще раз повторяю: ваше или даже мое мнение никого не интересует, для этого существуют государственные органы. Они решают эти вопросы, а наше с вами дело — выполнять их решения независимо от того, нравятся они нам или нет. Что же касается тайных собраний, которые вы здесь проводите с рабочими и служащими экспедиции, то это уже выходит за рамки вашего личного мнения или точки зрения и похоже на прямой саботаж. Насколько мне известно, революция у нас в стране уже совершена, так что вы лучше бросьте ваши штучки и не стройте из себя вождя пролетариата и гения какого-то, а не то все это может для вас плохо кончиться. Очень плохо. Предупреждаю вас в последний раз.

С а л а е в (приближается к Голубому). Я думал, ты просто дурак, а ты, оказывается, еще и… А ну, пошел отсюда!

Голубой пятится от идущего на него Салаева. Аня из балка с тревогой наблюдает за происходящим.

Г о л у б о й. Спокойней, спокойней!

С а л а е в. Жаль, что избить тебя нельзя. В тюрьму посадишь. С каким удовольствием расквасил бы я твою рожу, чтобы поняли наконец ты и тебе подобные, что угрозами и страхом ничего хорошего от людей не добьешься.

Аня выскакивает из балка и бежит к Салаеву.

А н я. Фарид, остановись! (Хватает его за руку.)

Г о л у б о й. Успокойте его, Бекетова. Он нервный, оказывается.

С а л а е в. Пошел отсюда, я тебе говорю!

Г о л у б о й. Иду, иду. Успокойтесь. Психопат какой-то. (Поспешно уходит.)

А н я. Ну, успокойся, пожалуйста. Ну что ты так бесишься? Из-за какого-то дурака.

С а л а е в. Да не дурак он, поймите же вы! И не в нем одном дело! Сотни тысяч таких во всем мире, сотни тысяч… И всегда будут…

А н я (улыбаясь). Ну зачем же так обреченно? На тебя это не похоже. А перевоспитание?

С а л а е в. Если бы можно было так легко формировать человека, он давно исчез бы как вид, так же, как исчезли мамонты и другие ископаемые существа. В том-то и дело, что человек стоек во всех своих качествах, и в самых прекрасных, и в самых низменных. И всегда были и будут Юлиусы Фучики, Зои Космодемьянские и Коперники. И толкает их на подвиг любовь к людям. Любовь к людям, накапливаемая из поколения в поколение. Но такие, как Голубой, тоже сложившийся и определенный тип. Тип — что прикажут, то и сделаю. Буду гуманным, если так принято вокруг, если выгодно, буду убежденным, если есть на это спрос, буду жестоким, если это требуется. Буду, буду, буду всем, кем угодно, лишь бы выжить, лишь бы преуспевать, лишь бы обогнать других.

А н я. Да успокойся ты, возьми коробку.

Салаев послушно поднимает с земли коробку.

С а л а е в. Что это за коробка?

А н я. В ней мои вещи.

С а л а е в. Какие вещи?

А н я (спокойно). Внизу посуда кое-какая и книги. Сверху белье… В общем, то, что нужно на первое время… Я решила остаться у тебя.

Салаев кладет коробку на землю.

Не знаю, как ты к этому отнесешься, но я больше не могу без тебя.

С а л а е в (после паузы). Ты, очевидно, не очень представляешь себе, что означает твое решение.

А н я. Мне все равно, что означает.

С а л а е в (подходит к Ане, берет ее за руку). Слушай, ты и вправду не понимаешь, что значит жить с таким человеком, как я. Голубой ведь не первый и не последний, кто говорит мне слова предосторожности. И как это ни грустно, кое-что из того, что говорят эти люди, соответствует истине. Тебя действительно ждет со мной трудная жизнь. И начнется она с завтрашнего утра, когда ты выйдешь из этого балка. Наш поселок как маленькая деревня, и завтра утром уже все будут знать и горячо и долго обсуждать тот факт, что ты стала моей любовницей. Называться это будет именно так и никак иначе, потому что всем здесь известно, что у меня есть семья.

А н я. Мне абсолютно все равно, как я буду называться.

С а л а е в. И мне тоже. И прости меня за то, что я веду сейчас эти разговоры. Но мой долг — предостеречь тебя, потому что, еще раз повторяю, я не собираюсь прожить тихую, мирную жизнь и буду наверняка в будущем не однажды сильно бит. Я это знаю сейчас, заранее, и потому не могу не предупредить тебя.

А н я. Спасибо.

С а л а е в. Ты не испугалась?

А н я. Нет. (Обнимает его.)

С а л а е в. Ты храбрый человек…

З а н а в е с.

ВТОРОЕ ИНТЕРВЬЮ

Ж у р н а л и с т  записывает на диктофон рассказ  П л а н о в и к а.

П л а н о в и к (с пафосом). Я работал с Фаридом Керимовичем Салаевым еще в Верхне-Правдинской экспедиции с октября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года — три года и четыре месяца, — пока он не перешел на работу в главк. Он был начальником экспедиции, я — заместителем начальника планового отдела. Я очень хорошо помню, как все происходило… Фарид Керимович в Верхне-Правдинск сразу после Тургута приехал. В октябре тысяча девятьсот шестьдесят четвертого это было. У меня фотография есть, как первые три десятка человек на берег высаживаются там, где сейчас Верхне-Правдинск стоит. И я вместе с ними. Тогда это только название было — Верхне-Правдинск, — голое место, ничего нет, лес да холмы. А через два года там уже двадцать шестнадцатиквартирных домов стояли с паровым отоплением, водой и газом. Фарид Керимович сразу добился, чтобы Бобровский лесоучасток нашей экспедиции подчинили, после этого, конечно, вырубку леса с двенадцати тысяч кубов в год до двадцати довели и проблему леса раз и навсегда решили. И пошла стройка. У меня все фотографии сохранились, все до одной. Специально храню как документ для будущего, со временем им цены не будет. А еще две зимы подряд мы чужие барки со стройматериалами конфисковали. Фарид Керимович договаривался с пароходством, чтобы транспорт, который по Иртышу мимо нас идет, на зимовку поближе к нашей пристани ставили. И мы, значит, налетали, составляли акт-опись, чтобы нам потом лишнего не приписали, весь стройматериал конфисковывали и пускали на свое строительство — все равно ему без пользы стоять, пока река не тронется, а нам строить надо. Два раза Фарида Керимовича министерства, чьи грузы были, под суд отдавали. Но к концу года другие экспедиции всегда план по строительству не выполняли, и лишние деньги у них оставались. А чтобы эти деньги не пропали, главк их нам отдавал. Вот мы ими расплачивались. И строили больше, чем все экспедиции, вместе взятые. Рисковали, правда, здорово, но зато городок отгрохали — второго такого нет. Потом, правда, Фарида Керимовича еще раз под суд отдали за вертолеты. Но это уже позже было, года через три, когда мы стадион построили. Фарид Керимович договорился там, в обкоме, или еще где, чтобы финал первенства области по футболу у нас в Верхне-Правдинске провели. А тут, как назло, зарядил дождь. А поле у нас, конечно, не травяное и раскисло, огромные лужи образовались, по самое колено, в футбол играть невозможно. Но Фарид Керимович говорит: «Этот матч отменить нельзя, это первый футбольный матч в нашем городе, и он должен состояться». И отдает приказ, чтобы на стадион два вертолета «МИ-8» послали — поле сушить. Чтобы они там, над полем, летали и своими крыльями воду разгоняли. Ну, конечно, приказ Салаева — закон. Три часа они там летали, сушили-сушили — высушили. И матч состоялся. Но кто-то написал в прокуратуру. (Вдруг все с бо́льшим злорадством.) И там решение вынесли, что это незаконно и, значит, Фарид Керимович должен оплатить всю работу вертолетов из своего кармана, потому что вертолеты не для сушки стадиона предназначены, а совсем для других дел. И нарушать никому не положено. Даже если для пользы людей. Потому что если каждый для пользы людей начнет законы нарушать, что же получится? Зачем же тогда нормы всякие существуют, инструкции или положения? А для того, чтобы их соблюдать! А кто не соблюдает, тот должен понести наказание. Вот Фарид Керимович эти деньги и выплачивал. Один оборот винта «МИ-8» стоит шесть копеек, а их там было два, и три часа они там крутились и, может, миллион оборотов сделали — вот и подсчитайте, какая сумма получается! (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Геологический главк. С а л а е в  сидит за своим столом. Без стука входят  Т и м а н о в с к и й  и  ж у р н а л и с т.

С а л а е в (Тимановскому). Слушай, Олег Тимофеевич, рассказал бы ты товарищу журналисту о своих подвигах…

Т и м а н о в с к и й (косится на журналиста). Каких подвигах?

С а л а е в (улыбается). Да хотя бы последних…

Т и м а н о в с к и й. Зачем? Не надо. (Незаметно для журналиста делает предостерегающие жесты.)

С а л а е в. Ничего, ничего! (Журналисту.) Только ты, если будешь писать, обязательно фамилии измени, а то неудобно — все же человек орден Ленина имеет. (Тимановскому.) Заодно объясни: зачем собрание хотел сорвать? Неужели так струсил?

Т и м а н о в с к и й (огорченно). Думал, народ не соберется.

С а л а е в. Ну, мне хотя бы этого не говори…

Т и м а н о в с к и й. Воскресенье же было…

С а л а е в. Ну и что?

Т и м а н о в с к и й. Откуда я знал, что полный зал наберется?

С а л а е в. Все ты знал. Просто пытался глупо схитрить.

Т и м а н о в с к и й (вздохнув). Пытался…

С а л а е в. И напрасно. Зачем же хитрить, если прав? (Журналисту.) Олег Тимофеевич, как я уже тебе говорил, начальник самой северной нашей экспедиции. Условия там тяжелые: тундра, метели, морозы. Но они ничего, работают неплохо… И вообще все было в порядке, пока там кляузник один не объявился, экономист, и не начал писать везде и всюду жалобы. Обо всем: о беззаконии, неполадках, аморалке, финансовых нарушениях — обо всем.

Т и м а н о в с к и й (жалобно). Работать стало невозможно. Комиссия за комиссией едет. Жалобы не подтверждаются — все равно едут…

С а л а е в (улыбаясь). Они вначале добром просили кляузника, чтобы перестал писать…

Т и м а н о в с к и й. Полгода уговаривали…

С а л а е в. Ну, а потом, бедные, не выдержали, связали его, собрали вещички, посадили в вертолет и отвезли в Салехард. Там высадили, перечеркнули в паспорте пограничную отметку, чтобы назад не смог вернуться, — экспедиция в погранзоне находится, — и, оставив товарища кляузника в Салехарде, улетели к себе домой.

Ж у р н а л и с т. Связанного?

Т и м а н о в с к и й (обеспокоенно). Зачем связанного? Развязали. И денег много оставили — полный расчет произвели. Все как полагается.

С а л а е в. Но товарища кляузника даже полный расчет не удовлетворил. И как развязали ему руки, дал он тут же телеграмму в Ялту, секретарю ЦК КПСС, — он как раз там, в Ореанде, главу какого-то государства принимал: так, мол, и так, прошу принять по делу особой государственной важности… Кто его в результате принял и принял ли вообще, неизвестно…

Т и м а н о в с к и й. Помощник с ним говорил.

С а л а е в. Но факт то, что позвонили из ЦК КПСС в обком и попросили принять меры против анархиста Тимановского, который самосуды над советскими людьми устраивает…

Т и м а н о в с к и й. А я даже не знал, что они его увезти хотят. Общественность от меня тайком сделала. Дружинники.

С а л а е в. Все ты знал.

Т и м а н о в с к и й. Но приказа такого не давал. Сами придумали… Надоело, в конце концов.

С а л а е в (журналисту). После звонка к ним секретарь обкома вылетел и потребовал, чтобы срочно общее собрание созвали. А товарищ Тимановский начал финтить…

Т и м а н о в с к и й. Боялся, что народ не соберется.

С а л а е в. Но народ собрался.

Т и м а н о в с к и й. Как назло, полный зал набился.

С а л а е в. И все как один выступили в его защиту. (Показывает на Тимановского, смущенно потупившего глаза.)

Ж у р н а л и с т (восхищенно). Прекрасный материал! Да!.. Такое можно было бы написать.

С а л а е в. Вот и напиши.

Ж у р н а л и с т. Ну, что вы! Никогда не напечатают. Вы нашего редактора не знаете…

Т и м а н о в с к и й. И слава богу. Мне сейчас только газеты и не хватает.

Зажигается лампочка на пульте. Салаев берет трубку. Слышен голос секретарши.

Г о л о с  с е к р е т а р ш и. Фарид Керимович, он освободился. Соединяю.

С а л а е в. Давай.

Все напряжены. Пауза. Тимановский пытается что-то напомнить Салаеву, но понять его невозможно.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. Да… Слушаю…

С а л а е в. Андрей Николаевич, здравствуйте. Салаев вас беспокоит…

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а (строго). Здравствуйте…

С а л а е в. Андрей Николаевич, я опять по поводу Тимановского. Я понимаю, он виноват, конечно, но все же слишком сурово с ним обошлись. Он же лучший наш начальник экспедиции… Смешно — из-за какого-то кляузника потерять хорошего работника.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. Тимановский исключен из партии решением бюро райкома. И это решение не тема для телефонных разговоров. Свою точку зрения выскажешь на бюро обкома, когда этот вопрос будет стоять в повестке дня.

С а л а е в. Понимаю…

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. Вот и хорошо, что понимаешь. Еще вопросы есть?

С а л а е в. Нет.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. А как обстоят дела с обоснованием плана?

С а л а е в. Мы получили телефонограмму, что обсуждение перенесено на сегодня на четыре часа. Это плохо, потому что мы не успеваем закончить необходимую подготовку.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. Плохо, что ты поднимаешь вопрос большой, государственной важности, недостаточно к нему подготовившись. Показуха и самореклама, которые отличают стиль твоей работы в последнее время, могут принести большой вред делу.

С а л а е в. Андрей Николаевич, если вы имеете в виду телеграмму в Госплан, то… (Срывается и начинает говорить быстро и возбужденно.) Вы же понимаете, что это был единственный выход… Если бы я не дал ее, утвердили бы первый вариант плана, и было бы поздно…

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. Что значит поздно? Что за мальчишеские штучки?! Какие варианты? Речь идет о государственном плане, который разрабатывается и обсуждается в течение нескольких месяцев и под которым в числе других стоит и твоя подпись. Какое ты имеешь право, не поставив в известность организации, отвечающие за этот план, давать телеграмму в Москву! Ты понимаешь, в какое положение ты ставишь область, всех нас? Откуда ты взял эти новые цифры?

С а л а е в. Они не новые. Я уже давно говорил, что у нас заниженные планы. Помните, я же вам тоже говорил. Но конкретно доказать не мог. А сейчас у меня есть полные расчеты. Мы действительно можем дать в восьмидесятом году триста миллионов. Я ручаюсь за это!

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. А почему Журавлев и другие категорически возражают против этой цифры?

С а л а е в. Потому, что они не знают того, что знаю я.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. Это еще надо доказать. И не забывай, что нефть добывает главк Журавлева, а не ваш. Ему давать эти триста миллионов.

С а л а е в. Наш главк занимается разведкой. И мы отвечаем за то, что к восьмидесятому году мы разведаем необходимое для этой цифры количество запасов.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а (звучит мягче). Мне рассказали, как ты там на своей вычислительной машине все рассчитываешь. Но учти — машина машиной, а решать твой вопрос будут люди. Заручись лучше поддержкой начальников экспедиций. Надоел ты всем своими фокусами. Это слишком серьезный вопрос, чтобы поддаваться эмоции. Все специалисты в один голос считают, что твои цифры авантюра.

С а л а е в. Они ошибаются.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. А они считают, что ошибаешься ты… До свидания.

Слышны отбойные гудки. Салаев вешает трубку.

Свет в кабинете гаснет.

Воспоминание второе

(После событий первого воспоминания прошло три года)

Изба, в которой размещается контора геологоразведочной экспедиции. Н е с к о л ь к о  ч е л о в е к, и среди них  К а н т е й, ждут, когда их примет председатель разведкома.

Между посетителями и тремя столами, за одним из которых сидит  В е р м и ш е в, невысокая перегородка. Над Вермишевым висит табличка: «Председатель разведкома». Два других стола свободны. Видна дверь в боковую комнату, где живет начальник экспедиции. Над второй дверью, напротив, надпись: «Радиоузел». Неторопливо перебрав жиденькую стопку бумаг, лежащих на столе, Вермишев поправляет галстук и прическу, придает лицу строгое выражение и начинает прием.

В е р м и ш е в (важно, с нотками усталости). Пожалуйста, прошу, кто первый.

В приемной переглядываются. Кантей идет первым.

А-а-а… Кантеев… Прошу, садись. (Широким жестом указывает на табуретку по другую сторону своего стола.)

Кантей садится. Хмуро молчит.

Ну… Слушаю тебя… Говори, зачем пришел?

К а н т е й (после паузы). Ты что, не знаешь, что ли?

В е р м и ш е в (делает вид, что только сейчас догадывается). А, ты об этом… Понимаю, понимаю… Да-а… (Озабоченно качает головой, вздыхает.) Сложная ситуация… Хоть я и председатель разведкома, но тут помочь тебе не могу… Если бы не Саша, давно бы тебя уволили. Последний раз кто тебя спас?

С а ш а. Поручился за тебя, упросил, чтобы не уволили, взял в свою бригаду. А чем ты отблагодарил? Довел человека до того, что теперь сам требуешь своего увольнения.

К а н т е й. А кто он такой? Такой же помбура, как и я был… Я сколько лет работаю? А он трех лет не работает, а уже давно бурильщиком его сделали. Скоро и мастером сделаете. А я как был помбура, так и остался.

В е р м и ш е в. А кто тебе виноват? Работал бы, как он, тоже рос бы. (Важно.) С тех пор, как сменилось руководство и во главе нашей экспедиции встал Салаев Фарид Керимович, никто не может жаловаться на то, что хороших работников мы не поощряем. И вообще у нас в стране хорошему работнику везде дорога. Вот посмотри. (Роется в стопке бумаг.)

В приемную входят  З о я  и  У л а н о в. На руках Уланова грудной ребенок.

З о я. Ты иди, иди, Петя. Я сама. (Берет у него ребенка.) Народу мало.

Уланов заботливо поправляет одеяльце ребенка, мнется.

(Улыбаясь.) Да иди ты, не беспокойся. Смена скоро, не успеешь.

У л а н о в. Если долго, то ты не жди, хорошо?

З о я. Хорошо. Да меня без очереди пустят. Я же с ребенком.

Уланов уходит, на пороге оглядывается на Зою и ребенка.

В е р м и ш е в (так и не найдя нужную бумагу). Куда подевал, не знаю. (С пафосом.) У нас в стране… ну что тебе объяснять, сам понимаешь, не ребенок. А что касается Саши, то он всего добился своим трудом, голова у него светлая. Он далеко пойдет. Талант.

К а н т е й (с ненавистью). Блат у него. Салаев его толкает, вот весь талант. Подобрал в снегу, а теперь карьеру помогает сделать.

В е р м и ш е в. Но-но-но, ты полегче с такими обвинениями! Поверь моему опыту, один выход у тебя — проси Сашу. Оставит он тебя — оставит, нет — никто с тобой работать не будет.

К а н т е й. А Салаев может ему приказать?

В е р м и ш е в (важно). Салаев теперь все может. Как начальник экспедиции, он обладает всей полнотой власти! Но не захочет. Потому что если уж Саша от тебя отказался…

К а н т е й (встает). Ладно, посмотрим. (Входит в приемную. Видит Зою. Делает шаг к ней. Останавливается.)

Она встает со своего места и, обойдя его, проходит за перегородку. Кантей продолжает стоять посреди приемной.

В е р м и ш е в. А-а-а, Зоечка, здравствуй! Садись, путевочка твоя готова. А ну-ка, а ну-ка, дай взглянуть на этого чудо-ребеночка.

Зоя садится, Вермишев, перегнувшись через стол, разглядывает ребеночка. Кантей продолжает стоять посреди приемной. Посетители смотрят на него. Открывается дверь радиоузла, выглядывает  р а д и с т.

Р а д и с т. Фарида Керимовича нет? (Опять скрывается за дверью.)

В е р м и ш е в. На буровой… (Зое.) Вылитый отец, то есть, извини, наоборот, вылитая мать… Очень на тебя похож, Зоечка. А ты как считаешь?

З о я (с любовью глядя на ребенка). Не знаю даже. Глаза мои вроде.

В е р м и ш е в. Твои… И губы твои, а нос отца, то есть, извини, я хотел сказать — не твой… Так. (Садится на свое место, начинает рыться в бумагах.) Сейчас найдем твою путевочку. Шикарное время для отдыха. Бархатный сезон. Море. Воздух. Не жарко. Получишь полное удовлетворение. Вот она. Так… (Что-то пишет.) Пожалуйста. (Протягивает путевку Зое.) Деньги внесла в кассу?

З о я. Вчера еще.

В е р м и ш е в. Да, да, правильно. Света мне сказала.

З о я. Спасибо. (Оглядывается на соседний стол.) А где Света?

В е р м и ш е в. За дровами поехала. Андрей за ней приходил, бегали-бегали тут вокруг столов, потом за дровами поехали.

З о я. Все бегает она от него. (Улыбается.)

В е р м и ш е в. Она девушка с характером. Дитя тайги.

Кантей поворачивается и идет назад, за перегородку. Вермишев смотрит на него с подчеркнутым недоумением.

В чем дело, Кантей? Мы с тобой все выяснили, по-моему? Входишь без стука. Я же занят. У меня посетитель, прием идет.

К а н т е й (глядя на Зою). Выйди отсюда.

В е р м и ш е в. Что?

К а н т е й. Выйди отсюда, говорю. Мне поговорить с ней надо.

В е р м и ш е в. Не понимаю…

Кантей, продолжая смотреть на Зою, берет Вермишева за плечо и стаскивает со стула.

Осторожно, осторожно! Что за странная манера?.. (Поспешно пройдя через приемную, выскакивает за дверь.)

Посетители провожают его удивленными взглядами. Кантей подходит к Зое.

К а н т е й. Ну, что скажешь?

З о я. А что тебя интересует?

К а н т е й. Как ты живешь?

З о я (спокойно). Спасибо, живу понемножку. А как ты?

К а н т е й (показывая на ребенка). Мой?

З о я. Мой.

К а н т е й. Понятно. Что же ты прячешься от меня? Вроде ничего плохого я тебе не сделал? Жили-жили — и вдруг все, будто и не было меня.

З о я. Ребенок у меня родился.

К а н т е й. Это я знаю. В больницу к тебе ездил.

З о я (искренне). Спасибо. Передавали мне и передачи, и записки.

К а н т е й. Я думал: выйдешь — вместе жить будем. А ты опять к нему пошла.

З о я. Я от него не уходила.

К а н т е й. Но со мной-то жила?

З о я. Жила.

К а н т е й. А теперь что?

З о я. А теперь не буду.

К а н т е й. Почему не будешь?

З о я. Ребенок у меня… Неужели не понимаешь? Много я глупостей наделала в жизни, а теперь нельзя. Ребеночка надо растить. (Встает, хочет пройти мимо Кантея.)

К а н т е й. Стой.

З о я. Что тебе надо?

К а н т е й. Этот ребенок мой, потому нам теперь надо вместе жить. Едем со мной. Все будет, как ты хочешь.

З о я. Что, опять гонят?

К а н т е й. Да.

З о я (мягко, после паузы). Не поеду я с тобой никуда. Мне ребеночка моего растить надо. А здесь мне легче всего. Здесь мне люди помогут.

К а н т е й. Значит, не поедешь?

З о я. Нет.

К а н т е й. Ну, смотри! Пожалеешь еще… все пожалеете! (Круто повернувшись, уходит.)

Чуть погодя, перепеленав ребенка, уходит Зоя. Навстречу ей входят  С а л а е в, В е р м и ш е в  и  С а ш а. Здороваются.

В е р м и ш е в (на ходу). Товарищи, не ждите, сегодня приема не будет.

П о ж и л о й  п о с е т и т е л ь. И после обеда не будет?

В е р м и ш е в. Я, по-моему, по-русски сказал.

Салаев, Саша и Вермишев заходят за перегородку. Садятся. Посетители расходятся.

С а л а е в (Вермишеву). Аня не приходила?

В е р м и ш е в. Нет.

С а л а е в. А Света где?

В е р м и ш е в. За дровами поехала с Андреем. Он тут опять бегал за ней. Саша, я тебе совет хочу дать. Может быть, простишь Кантея? Год ты с ним возился — прости еще раз.

С а ш а. Тут дело не в прощении. Работать с ним невозможно. Бригаду разлагает.

С а л а е в. Значит, ты твердо решил выгнать его?

С а ш а. Да.

С а л а е в. Придется уволить. Больше ему не с кем работать. Ты был последним.

С а ш а (усмехнувшись). Угрожает мне.

В е р м и ш е в (возмущенно). И это после того, что ты для него сделал! (С любопытством.) А как он угрожает? Что говорит?

С а ш а. Глупости разные. «Плакать по тебе будут», — говорит и еще другую чепуху.

Из радиоузла выходит  р а д и с т.

Р а д и с т (Салаеву). Радиограмма от главного геолога.

С а л а е в. Когда пришла? (Читает радиограмму, даже при его умении владеть собой заметно, что он взволнован.)

Р а д и с т. Только что.

В е р м и ш е в. Саша, тебе надо жениться.

С а ш а. Собираюсь.

В е р м и ш е в. А мне собрание надо провести.

С а ш а. Это посложней, чем жениться.

Разговаривая с Вермишевым, Саша пытается по выражению лица Салаева что-либо понять про содержание радиограммы. Видно, что он, как и Салаев, очень ждал ее. Спокойствие Вермишева можно объяснить лишь тем, что Салаев и Саша что-то от него скрывают.

В е р м и ш е в. Вот ты смеешься, а я уже месяц голову ломаю, не могу тему придумать.

С а ш а. Какую тему?

В е р м и ш е в. Собрания. Повестку дня. Чтобы интересно было и вместе с тем значительно. Я же потом протоколы в местком управления отправляю. Надо произвести там хорошее впечатление.

Салаев возвращает радиограмму радисту. Тот уходит.

С а л а е в (улыбаясь, Саше). А на ком ты собираешься жениться? (Легким кивком головы дает Саше понять, что доволен радиограммой.)

В е р м и ш е в. У него невеста в Москве есть.

С а л а е в (Саше). Правда?

С а ш а (улыбаясь, Салаеву). Да… Скоро должна приехать.

В е р м и ш е в. Что пишет главный геолог?

С а л а е в. А вам все надо знать?

В е р м и ш е в (обижаясь). Если это секрет, то не надо. Пожалуйста. От меня все здесь скрывают. Можно подумать, что я враг.

С а л а е в (улыбаясь). Ну ладно, не обижайтесь. (Саше.) Теперь можно всем об этом объявить. Тимановский был послан мною в Тургут для предварительного выбора места нашей будущей базы. В радиограмме он сообщает, что уже отбил точки для буровых и вернулся в управление.

В е р м и ш е в (поражен). Как в Тургут? А я ничего не знал…

С а л а е в. Вот и узнали! Когда в Тургуте стало известно, зачем приехал Тимановский, сбежался весь поселок. Сам секретарь райкома сопровождал его везде и убеждал в том, что мы обязательно найдем там нефть. Для них это означает новую жизнь.

С а ш а. И для нас тоже.

В е р м и ш е в (растерянно). А что в управлении?

С а л а е в. Пока нормально. Подробностей не знаю. Жду Тимановского. Он уже доложил им о результатах поездки. Их пугает расстояние — тысяча двести километров действительно не шутка. Но то, что район, в котором мы сейчас ведем разведку, малоперспективный, это они уже поняли.

С а ш а. Значит, скоро переезжаем?

С а л а е в. Я думаю, что да.

С а ш а. Наконец-то! Три года ждали этого дня.

С а л а е в (улыбаясь). Кто три, а кто и больше.

В е р м и ш е в (испуганно). А вдруг там нет нефти?

В контору входит  К а н т е й, проходит за перегородку.

С а л а е в (Кантею). Ты ко мне?

К а н т е й. Да.

С а л а е в. Слушаю тебя.

К а н т е й (хмуро). Меня нельзя увольнять. Мне ехать некуда.

С а л а е в. Это уж пеняй на себя. Кто виноват, что никто с тобой работать не хочет? В другую бригаду я тебя направить не могу, а в этой… не знаю… (Смотрит на Сашу.) Может, оставят тебя?

С а ш а (жестко). Это исключено. Бригада знает о моем решении, и отменять его я не могу.

С а л а е в (Кантею). Ну вот, видишь.

С а ш а. Еще месяц назад было не поздно. Я предупреждал, что подожду еще один месяц, не больше: будет работать, как все, — оставлю в бригаде, нет — выгоню.

К а н т е й (взрывается). А кто ты такой, чтобы судьбу мою решать? «Свечи» со мной таскал, а теперь начальника из себя строишь?

С а ш а (Салаеву). Мое решение окончательно, а там как знаете. (Уходит.)

С а л а е в (Кантею). Придется уволить — больше тебе работать не с кем.

К а н т е й. Мне ехать некуда.

С а л а е в. В Сибири работы навалом, куда угодно можешь поехать.

К а н т е й. Мне здесь надо быть, у меня причина есть.

С а л а е в. А есть причина, работать надо было нормально…

К а н т е й. Значит, увольняете?

С а л а е в. Да.

К а н т е й (сквозь зубы). Ладно. (Уходит.)

В е р м и ш е в. Вот пристал, как банный лист. Это он из-за Зои уезжать не хочет.

С а л а е в. Жалко его, хоть и подонок.

В е р м и ш е в. Еще какой… Фарид Керимович, что же все-таки с собранием делать?

С а л а е в. В каком смысле?

В е р м и ш е в. Надо же собрание провести, месяц уже, как я председатель разведкома, а собрания еще не было.

С а л а е в. Ну, проводите, кто вам мешает?

В е р м и ш е в (уныло). А тема? Я же не могу просто собрание собрать? (С пафосом.) Первое собрание! Оно должно быть на уровне. Чтобы и здесь, и там (показывает на потолок) поняли, с кем имеют дело. Я по ночам плохо сплю, все думаю. Ничего не могу придумать.

С а л а е в (улыбаясь). Следите за жизнью, Григорий Александрович. Жизнь сама подскажет вам тему.

В е р м и ш е в. Правда?

С а л а е в. Абсолютно.

В е р м и ш е в. Знаете, что я еще хотел сказать вам?

С а л а е в. Нет, не знаю.

В е р м и ш е в. Как старший по возрасту, хочу дать совет. Мне кажется, вы себя неправильно держите с людьми. Не как начальник экспедиции. Вот Саша… хороший парень… Я знаю, вы его любите, я тоже к нему прилично отношусь, но как он с вами разговаривает? Как будто вы не начальник его, а товарищ. То, что он подражает вам во всем, может, даже это неплохо, когда с другими, но он и с вами так же держится — второй Салаев, смешно даже. Я давно хотел сказать вам. Вы не смейтесь. У меня большой опыт. Я всю жизнь с начальством имел дело. Это все не просто. Тут целая наука, как себя вести с людьми, как держаться, как приказывать, как благодарить. Люди быстро наглеют, если быть с ними на равных; они дистанцию должны чувствовать. Вот с Игорем вы правильно поступили. Это мудро.

С а л а е в (удивленно). А как я с ним поступил?

В е р м и ш е в (увлеченно). Я знаю историю всяких дворцовых переворотов очень хорошо. Часто кое-кто из ближайших сподвижников того, кто пришел к власти, оказывается обойденным. Их никуда не назначали, не повышали, не награждали, и даже наоборот — очень часто они впадали в немилость. Почему? Или потому, что они сделали уже свое дело и теперь не нужны. Или потому, что не могли идти в ногу со временем и оказывались, как говорится, не на уровне современных требований. Или, что самое худшее, из-за того, что становились опасными! Слишком много знали.

С а л а е в. Это все интересно, Григорий Александрович, но какое это все имеет отношение к нам, к нашей экспедиции, ко мне, к Игорю?

В е р м и ш е в (торжественно). Самое прямое. Вы правильно сделали, что, став начальником экспедиции, не назначили его главным геологом! На этой должности нужен хороший исполнитель, а Игорь на правах друга оспаривал бы каждый ваш приказ.

С а л а е в. Слушайте, Вермишев, если бы я не знал, что вы по сути своей хороший и добрый человек, то, слушая вашу болтовню, мог бы подумать, что вы мерзавец.

В е р м и ш е в (наивно). Но почему? Я же считаю, что вы правильно поступили. Здесь вы проявили себя как мудрый политик. А с Сашей — нет. И с многими другими тоже. Вы слишком с ними миндальничаете.

С а л а е в. А с вами?

В е р м и ш е в (увлечен и не замечает злости в голосе Салаева). Ну, я особый случай! Я абсолютно не опасен для вас. И вы знаете, что я предан вам душой и сердцем! (Вдруг понимает, что Салаеву не нравится то, что он говорит.)

С а л а е в. Вы кончили, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в. Да, пожалуйста.

С а л а е в. Я с интересом выслушал вашу теорию переворотов. Но должен огорчить вас — она не всегда соответствует истине. Я назначил главным геологом не Игоря, а Тимановского только потому, что он гораздо более опытный геолог-практик. Только поэтому! Понятно вам?

В е р м и ш е в (упавшим голосом). Понятно.

С а л а е в. Что же касается вас, то ваша должность, как вам, наверное, известно, выборная. И не забывайте о том, что после выборов бывают перевыборы. И тут уж никакие государственные перевороты не помогут, если окажется, что вы плохой председатель разведкома. Это вам тоже понятно?

В е р м и ш е в. Да.

С улицы слышен голос Ани.

Г о л о с  А н и. Тащи машинку. Я буду дома. (Входит в контору.)

В е р м и ш е в. Я пойду.

А н я. Что вы такой унылый, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в. Жизнь сложная штука, Анечка. (Уходит.)

А н я (Салаеву). Что это с ним?

С а л а е в. Да ну его, чушь мелет. (Встает, подходит к Ане, обнимает ее.) Глупые теории излагает, по которым получается, что я намеренно не назначил Игоря главным геологом, чтобы он мне конкуренции не оказывал. Представляешь?

А н я. Есть новости от Тимановского?

С а л а е в. Радиограмма. Пока все нормально. Должен скоро приехать.

А н я. Ты поел?

С а л а е в. Да.

А н я. Пусти, я пойду умоюсь. (Уходит в их комнату.)

С а л а е в (громко). Слушай… Я сейчас подумал: а вдруг и у Игоря могут быть какие-нибудь сомнения в связи с назначением Тимановского?

Г о л о с  А н и (после паузы). Не знаю. Не думаю. (Появляется в дверях с полотенцем в руке.) Да Игорю и не до этого сейчас. Он весь в диссертации.

С а л а е в. Это точно. С ним и говорить уже трудно — весь набит эрудицией и информацией.

А н я. Он много читает.

С а л а е в. Это хорошо. Это как раз то, чего нам не хватает.

А н я. Он сейчас придет. Печатать будем на машинке.

С а л а е в. При одной мысли, что рано или поздно и мне придется этим заниматься, тошно становится. Эти введения, обзор литературы, обоснования, описания, выводы — жуть.

А н я. А ему это нравится.

С а л а е в. Я тоже обратил внимание. Все-таки по духу он больше ученый, чем практик.

А н я. И неизвестно, что лучше.

С а л а е в. Лучше — что больше нравится. Что ты так рано вернулась?

А н я. Тебя это интересует как начальника экспедиции?

С а л а е в. Просто рад. Мы так мало общаемся, хотя и рядом все время… Ну ничего, вот махнем летом куда-нибудь и ничего не будем делать, только друг на друга смотреть. Времени будет уйма — три отпуска, представляешь?

А н я (устало). Не фантазируй.

С а л а е в. Почему? Хотя да… Ну, дней на десять — пятнадцать мы же сможем махнуть?

А н я. Не знаю.

С а л а е в. Махнем обязательно. И мне родителей надо проведать. Знаешь, как хорошо у нас на даче! Песок, солнце, скалы, море рядом. Представляешь?

А н я. Представляю.

В контору входит  И г о р ь. В руках у него пишущая машинка и несколько папок.

А вот и Игорь.

И г о р ь (Салаеву). Не нервничай, печатать мы будем после окончания рабочего дня.

С а л а е в. Да хоть весь день. Все равно переезжаем.

И г о р ь. Тимановский приехал?

С а л а е в. Жду с минуты на минуту.

А н я (Игорю). Поставь сюда.

И г о р ь (опустив машинку на один из столов). От Смоленцева письмо пришло.

С а л а е в. Что пишет?

И г о р ь. Членкором его избрали. Я послал ему пару статей.

С а л а е в. Ну и как?

И г о р ь. Очень понравилось.

С а л а е в. Поздравляю.

И г о р ь. Ориентировочно назначили защиту на ноябрь.

С а л а е в. Да, тебе этот переезд осложнит жизнь.

И г о р ь. Осложнит — не то слово.

А н я. Я уже говорила Фариду.

С а л а е в. Да я и сам понимаю. Ничего, поможем тебе как-нибудь выкрутиться.

И г о р ь. Не уверен.

С а л а е в. А я уверен. (Смотрит на часы.) Ну, я пойду послушаю радио. (Уходит в радиоузел.)

И г о р ь (негромко). А почему ты сказала, чтобы я принес ее сюда? (Показывает на машинку.)

А н я. Нельзя же каждый вечер торчать у тебя… Ничего, он собирается поехать в пароходство.

И г о р ь. Во сколько?

А н я. Не знаю… На весь вечер, по-моему…

И г о р ь. Тимановский что-нибудь сообщил новое?

А н я. Вроде все там в порядке.

Она возится с машинкой. Игорь обнимает ее за плечи.

(Как и все, что было сказано ею в этой сцене, ровным, будничным тоном.) Не надо. Здесь не надо.

Игорь отходит от нее.

(Безразлично.) Ты обиделся?

И г о р ь. Ну что ты? Как я могу на тебя обидеться?

А н я. Я не могла и сегодня уйти из дома.

И г о р ь. Я понимаю.

А н я (после паузы). Если хочешь, потом пойдем погуляем, когда он уедет.

И г о р ь. Конечно, хочу… Ты знаешь, мне очень трудно с ним общаться.

А н я. Не будем говорить на эту тему.

И г о р ь. Хорошо.

Дверь в контору с шумом распахивается, вбегает запыхавшийся  В е р м и ш е в.

В е р м и ш е в (кричит). Есть тема! Есть тема!

И г о р ь. Какая тема?

В е р м и ш е в. Для собрания. Знаете, что случилось? Кошмар!

С а л а е в (выходит из радиоузла). Что случилось?

В е р м и ш е в. Кошмар! Кошмар! Кто бы мог подумать… Если бы я своими глазами не увидел, не поверил бы.

С а л а е в (резко). Да говорите же толком! Что случилось?

В е р м и ш е в. Он бегал-бегал за ней, она бегала-бегала от него… А сейчас въезжает в поселок телега, а вместо дров они в ней лежат. Уговорил-таки. Настолько устали, что не заметили, как лошадь их тихо-тихо из леса в поселок привезла. Люди смотрят — посреди площади телега стоит, а они спят в обнимку. Плащом укрытые.

А н я. Кто это?

В е р м и ш е в. Андрей и Света. Вот тебе и дочь тайги. Типичная аморалка.

Салаев и Игорь смеются.

С а л а е в. А сейчас они где?

В е р м и ш е в. Дома у него. И еще такая наглость. Андрей проснулся, смотрит — люди вокруг — и даже не смутился. «Чего, говорит, уставились?.. А ну, пошли отсюда». Пришлось уйти.

И г о р ь. Вы тоже там были?

В е р м и ш е в. Ну конечно. Я хотел сделать ему замечание, но он и меня прогнал. Я считаю, что мы обязательно должны обсудить этот вопрос на собрании. Это типичная аморалка.

С а л а е в (продолжая смеяться). И что напишете в повестку дня? В протокол? Над вами же смеяться будут в управлении.

В е р м и ш е в. Правда?

С а л а е в. Конечно. Ничего себе тема для первого профсоюзного собрания! Даже не думайте.

В е р м и ш е в (уныло). Да, вы, пожалуй, правы. А я обрадовался… (Хлопает себя по лбу.) Да, я забыл вам сказать — Тимановский приехал. Я обогнал его, вот он.

Входит  Т и м а н о в с к и й. Садится, сняв кепку.

С а л а е в. Ну, что ты молчишь?

Т и м а н о в с к и й. Все погорело.

С а л а е в. Как погорело?

Т и м а н о в с к и й. Вчера еще было нормально. А утром они запросили Москву, и в министерстве им сказали, что ни в коем случае не имеют права так сильно менять географию поисков. Это не в их компетенции. И даже министерство не имеет права решать этот вопрос. Это только через Госплан можно решить. Чтобы они включили Тургут в план разведок на семилетку. Короче, это вопрос не одного года.

Пауза.

С а л а е в (громко). Костя!

Из радиоузла выглядывает  р а д и с т.

Костя, отключи рацию!

Р а д и с т. Что?

С а л а е в (спокойно). Отключи рацию. (Тимановскому.) А ты меня не видел. Не знаю, что с тобой произошло, ты заболел, неожиданно ушел в отпуск, запил — придумай сам, но ты меня не видел, ничего мне не говорил, и я ничего об этих переговорах с Москвой не знаю. Ничего!

Затемнение.

Геологический главк. В кабинете Салаева продолжается сцена, прерванная воспоминанием.

С а л а е в  говорит по телефону. Т и м а н о в с к и й  и  ж у р н а л и с т  с волнением слушают.

С а л а е в. Они ошибаются.

Г о л о с  с е к р е т а р я  о б к о м а. А они считают, что ошибаешься ты… До свидания.

Слышны отбойные гудки. Салаев вешает трубку.

Тимановский огорченно вздыхает.

С а л а е в (спокойно журналисту). Ты знаешь, я до сих пор газету «Бакинский рабочий» выписываю. И вот однажды, в шестьдесят первом году это было, я в Тургуте еще тогда работал, как раз шла подготовка к Двадцать второму, по-моему, партийному съезду, да, к Двадцать второму, ну, когда план народного хозяйства на двадцать лет рассматривали… Так вот, получаю очередной номер «Бакинского рабочего», смотрю — он очень красочно оформлен, весь в цвете, на одной странице написано красными цифрами: «1961 год», на другой, напротив, — «1981»; тут написано, что на сегодняшний день в Баку делается, а тут — что будет через двадцать лет: что построят, сколько нефти добудут, что в городе нового появится, какие достижения в науке планируются и так далее. А я тогда членом бюро райкома был. Звоню редактору нашей районной газеты и говорю ему: «Слушай, я газету из Баку получил, очень интересно они номер оформили, почему бы тебе не выпустить такой?» Он, конечно, обрадовался, поблагодарил меня. «Давайте, говорит, вместе оформим, вы факты лучше знаете». Ну, я согласился. Сели мы с ним и начали сочинять. Целую неделю работали. Написали, сколько нефти будет в Тургуте через двадцать лет, о том, что он из поселка превратится в город, что нефтепроводы будут построены по всей Сибири, институты научно-исследовательские откроются и вообще Сибирь станет нефтяной кладовой страны и даже какой-нибудь хант, или мансиец, или другой местный житель в космос полетит. Прекрасный получился номер.

В комнату заглядывает  Л ю с я.

Л ю с я (обиженно). Фарид Керимович, Черкизов говорит, что занят и прийти не может… И опять грубит…

С а л а е в (улыбаясь). Ничего, Люся, не обижайтесь. Великим людям надо прощать их слабости. Я сам позвоню ему.

Люся уходит.

(Журналисту.) Извини, пожалуйста. (Набирает номер телефона.) Черкизова мне… Ничего, позовите… Поднимитесь ко мне… Да, сию минуту, да, срочно… но не позже. (Вешает трубку.) Выходит газета. Все рады, все довольны, я горжусь. Вдруг звонит мне редактор и плачет: «Что же вы со мной сделали, Фарид Керимович? Меня с работы снимают за прожектерство». Я туда, сюда — действительно снимают. Хорошо, Андрей Николаевич выручил, этот вот, с которым я сейчас говорил. Как раз только назначили к нам… (Улыбается.) Ну, а потом прошло время, и вдруг выясняется, что уже сейчас все, что мы там написали, перевыполнено раз в пять. Не в восьмидесятом году, а сейчас, сегодня. И Тургут городом стал, и Сибирь вышла на одно из первых мест в стране по добыче нефти, и все остальное свершилось. Только хант еще в космос не полетел. Ну, так до восемьдесят первого года есть еще время. Может, еще полетит, правда ведь? (Улыбается.)

Тимановский вздыхает.

Ж у р н а л и с т. Потрясающая история! Вот это материал!

С а л а е в. Так напиши.

Ж у р н а л и с т. Ну, что вы?! Вы не знаете нашего редактора. Никогда не напечатает.

С а л а е в (Тимановскому). А ты что приуныл?

Т и м а н о в с к и й. А чему радоваться?

С а л а е в. Жизни радуйся. Тому, что жив, здоров, работаешь. Остальное, дай бог, устроится.

Ж у р н а л и с т. Я понимаю, сейчас не та ситуация, но если можно, ответьте мне на один вопрос.

С а л а е в. Да, пожалуйста.

Начинает мигать лампочка на радиотелефонном пульте.

(Берет трубку.) Извини… Да, слушаю… Алло… Да, да, так, так. (Что-то записывает.) Замеряйте общий суточный дебит и пластовое давление, чтобы выяснить, есть там аномальное давление или нет… По той программе, которую мы составили, все выполнили?.. Обязательно делайте все по программе, пункт в пункт до конца. Понятно? А не то разгоню вашу комиссию. (Улыбается.) На черта она там сидит, если самодеятельностью занимается! Вот так вот… Ну привет. (Вешает трубку, журналисту.) Так какой у тебя вопрос?

Ж у р н а л и с т. По поводу вертолетов.

С а л а е в. Каких вертолетов? А-а-а… это со стадионом, что ли, история?

Ж у р н а л и с т. Да. Вот вы послали туда три вертолета…

С а л а е в. Два.

Ж у р н а л и с т. …два вертолета, чтобы они высушили поле на стадионе. Вы меня извините, вы сделали это только потому, что «раз матч назначен, значит, должен состояться»? Или у вас были другие причины?

С а л а е в. Других причин не было. Матч должен был состояться. Это был первый матч в городе, построенном руками самих жителей. И мне важно было, чтобы он состоялся именно у них в городе, не где-нибудь в Москве, Тюмени или Новосибирске. Чтобы люди поверили в то, что они живут в настоящем городе, в котором футбольные матчи из-за дождя не отменяются. Когда в экспедиции несколько тысяч человек, и в основном это люди приезжие, и из ста человек за год пятьдесят уезжают, приходится прибегать к самым разным способам воздействия, чтобы удержать их на месте. Вопросы есть?

Свет гаснет.

Воспоминание третье

Контора геологоразведочной экспедиции. А н я, И г о р ь, В е р м и ш е в  и  Т и м а н о в с к и й  смотрят на Салаева. Дверь в радиоузел открыта. На пороге стоит  р а д и с т.

С а л а е в (радисту). Ты отключил рацию?

Р а д и с т (растерянно). Да.

А н я (Салаеву). Что ты собираешься делать?

С а л а е в (почти весело). Тимановский мог не успеть сообщить мне о переговорах с Москвой. В управлении нам разрешили выбрать место. Я делаю вид, что неправильно понял их. Мы нанимаем несколько барж в пароходстве и грузимся. Я плыву с вами до Тобольска. Оттуда лечу в Тургут, договариваюсь обо всем на месте. Потом встречаю вас, устраиваю, лечу в управление. Они на меня набрасываются: «В чем дело? Почему не выходишь на связь? Почему молчит рация?» А я удивленно отвечаю: «Какая связь? Какая рация? Вы же мне разрешили выбрать место, вот я и выбрал, а теперь переезжаю». Они, естественно, продолжают кричать: «Как переезжаешь? Кто тебе разрешил? На это решение Госплана нужно, приказ министерства нужен, это анархия!» Я соглашаюсь. Но тем не менее говорю: «Дело сделано, факт налицо, экспедиция уже находится в Тургуте». (Спрашивает у пораженных его рассказом сослуживцев.) Что они могут сделать? Вернуть экспедицию? По-моему, не решатся. А это сейчас самое главное.

А н я. Бред какой-то.

С а л а е в. Что — бред?

А н я. То, что ты говоришь. (Смотрит на Игоря.)

И г о р ь. По-моему тоже, это авантюра. В результате нас просто всех разгонят.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Не знаю, как нас всех, но тебя точно снимут.

С а л а е в. Черт с ним. Зато переедем. Другого выхода нет. Мы ждали три года возможности действовать. Сейчас эта возможность наступила. Я немного переоценил права начальника экспедиции, но председателем Госплана из нас в ближайшие годы никто не станет. И поэтому если мы сейчас не используем единственный имеющийся у нас шанс, то затея с тургутским месторождением на многие годы опять станет для нас нереальной. Мое мнение — надо действовать, чего бы это ни стоило! Пора! (Ане и Игорю.) Ваше мнение?

И г о р ь. Три года назад на этот же призыв «надо действовать» ты сказал: «Нет, надо ждать».

С а л а е в. Не ждать, а работать! Чтобы добиться права принимать решения хотя бы на уровне руководства экспедицией.

И г о р ь. А что дало это право?

С а л а е в. Дало, не дало… Но в ближайшие годы у нас не будет другой возможности начать разведку в Тургуте.

И г о р ь. Ее нет и сейчас. То, что ты предлагаешь, безнадежная авантюра.

С а л а е в. Если мы доберемся до места, не так-то просто будет нас вернуть. На это тоже нужен приказ министерства. А поскольку дело будет уже сделано, мы их уговорим.

И г о р ь. Я в это не верю.

С а л а е в. И что ты предлагаешь?

И г о р ь. То, что ты предложил три года назад, — работать. Через год выйдет моя книжка о тургутском месторождении. Она не может не обратить на себя внимание. Я думаю, что и защита диссертации сделает свое дело. Я вам не говорил, что Смоленцев считает, что у меня есть все основания защитить сразу докторскую. Таким образом, не позже, чем через год, существование тургутского месторождения станет научным фактом. Не дерзкой гипотезой молодых специалистов, а фактом, подтвержденным авторитетнейшими учеными страны.

С а л а е в (Ане). А как ты считаешь?

А н я. Игорь прав. Это бессмысленный риск.

С а л а е в. Тимановский, твое мнение?

Т и м а н о в с к и й. Не знаю. Тут же еще и другие сложности есть: семья, дом. Это же надо сниматься с места, ехать черт знает куда, а что будет потом? Ну что я скажу жене? Дети же в школе учатся.

С а л а е в. Понятно.

Т и м а н о в с к и й. Потом назад возвращаться?

С а л а е в. Ты можешь поехать один вначале.

Т и м а н о в с к и й. Надо подумать. Зима на носу. Я не могу сам решить. Дома поговорить надо.

С а л а е в (смотрит на Вермишева). Вермишев!

В е р м и ш е в (после паузы, сглотнув слюну). Мне страшно, но я с вами. Как вы решите, так и я.

С а л а е в (бодро подводит результаты опроса). Два голоса против, два за, один воздержался. (Игорю.) Но ты ведь после защиты диссертации все равно бы уехал из экспедиции. Даже если бы нам разрешили переезд.

И г о р ь. Да. И, кажется, ты собираешься упрекнуть меня в этом?

С а л а е в. Нет, не собираюсь.

И г о р ь. Значит, мне показалось. Но раз уж зашел разговор о моем отъезде из экспедиции, я бы хотел поставить все точки над «и». Чтобы не было неясностей и разговоров о том, что я не выдержал трудностей, бросил товарищей в тяжелую минуту и так далее и тому подобное. Я не хочу, чтобы обо мне думали то, что обычно думают в таких случаях.

С а л а е в. Никто о тебе ничего плохого не думает.

И г о р ь. Это еще не известно. Но ты-то знаешь, почему я уезжаю. Ты знаешь, что я никуда бы не уехал из экспедиции, если бы меня не вынудили. Да, да, вынудили, и не думай, что я это понял только сейчас. Фактически я уже давно отстранен от участия в решении всех мало-мальски важных вопросов управления экспедицией. Но назначение Тимановского было последней каплей. Я ничего не имею против Тимановского, и мне не нужна должность главного геолога, но это стало еще одним подтверждением того, что я не нужен экспедиции. Вспомни, что ты сам сказал мне тогда…

С а л а е в (спокойно). Я сказал тебе, что ты хороший геолог, но этого мало, чтобы стать главным геологом экспедиции, потому что ты лишен многих других необходимых качеств.

И г о р ь. Например?

С а л а е в. Например, у тебя сложились такие отношения с людьми, что они по возможности не выполняют твои распоряжения.

И г о р ь. Не по моей вине сложились такие отношения, я был прав в своих требованиях.

С а л а е в. Дело не в требованиях, а в том, как ты добивался их выполнения. У тебя плохо это получалось, и в результате страдало дело.

И г о р ь (упрямо). Если бы ты дал мне возможность настоять на своем до конца, рано или поздно дело пошло бы.

С а л а е в. Я не имею права дать тебе такую возможность. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Это кончилось бы тем, что люди разбежались из экспедиции.

И г о р ь. Вместо них нашлись бы другие. Не в этом дело, просто ты стал на их сторону, а не на мою.

С а л а е в. Я стал на сторону интересов дела. Нужно было сохранить экспедицию, и я сделал все, что для этого требовалось.

И г о р ь. Да, ты сделал все! И именно поэтому я уезжаю. Но мне не хотелось бы, чтобы меня еще осуждали за это.

С а л а е в. Никто тебя не осуждает. Все знают, что ты продолжал торчать здесь с нами несколько лет, хотя это мешало твоей работе. То, что ты делаешь, действительно нужно Тургуту, и твоя помощь именно в этом, где бы ты ни работал.

И г о р ь (после паузы). А ты что же, все-таки собираешься ехать туда?

С а л а е в. Да.

А н я. Это безумие… (Пауза.) Я с тобой не поеду.

С а л а е в (улыбаясь). Поедешь. Все обойдется, Аня. Отступать поздно.

В е р м и ш е в (умоляюще смотрит на Аню). Это все так сложно, нельзя решать так, сплеча, Аня, я прошу вас, поверьте мне, я старый человек. Все еще может уладиться.

Салаев удивленно смотрит на Вермишева.

Т и м а н о в с к и й (хмуро). Я пойду. Завтра утром я дам ответ. (Уходит.)

С а л а е в (Ане). Неужели ты не понимаешь, что другой возможности у нас не будет? Я не осуждаю Игоря, он прав по-своему, но как ты можешь меня отговаривать? Да еще прибегая к таким крайним мерам.

А н я. Я никуда с тобой не поеду.

Вермишев продолжает смотреть на нее умоляющими глазами. Салаев только сейчас начинает понимать, что слова, сказанные Аней, не случайны.

Я не поехала бы с тобой, даже если нам разрешили бы переезд.

В е р м и ш е в (суетливо). Прошу прощения, мне надо идти. (Выскакивает за дверь.)

Салаев подходит к Ане, берет ее за плечи и, повернув лицом к себе, ждет, что она скажет. Аня молчит.

С а л а е в. В чем дело? Что случилось?

А н я (спокойно выдерживает его взгляд). Что случилось, ты знаешь: нам не разрешили переезд в Тургут. Но дело не в этом.

С а л а е в. А в чем?

А н я. Я хочу уйти от тебя.

С а л а е в (Игорю). Игорь, будь другом, оставь нас одних.

Игорь смотрит на Аню.

А н я. Да, Игорь, нам нужно поговорить.

Игорь выходит.

С а л а е в. Слушаю тебя.

А н я. Я решила расстаться с тобой.

С а л а е в (после паузы). Ты что, не любишь меня уже?

А н я. Это не имеет значения.

С а л а е в. Аня, милая, что случилось? Что произошло? Почему ты говоришь таким тоном? Я же вижу, что ты любишь меня… Только не говори, что ты устала быть доброй, что ты тоже человек и тебе нужно то, что нужно всем, какие-то гарантии, уверенность в будущем, что тебе надо заняться устройством личной жизни. Если ты это скажешь, это будут справедливые слова, но не твои. Прошу тебя, не говори их, не лишай меня веры в тебя.

А н я (устало). Перестань. Вся экспедиция знает о моей связи с Игорем, а ты говоришь еще о какой-то вере. Ты что, не видел, как убежали отсюда Тимановский и Вермишев? Все об этом знают. Все, кроме тебя…

Салаев не верит ей.

Потому что ты весь поглощен собой и видишь только то, что тебе хочется видеть. А все остальные люди должны выполнять обязанности, которые ты на них возложил, у каждого есть своя функция, чтобы у тебя было все, что тебе хочется иметь. И семья, и любовь, и работа, и друзья, и последователи, и подражатели. И все должно вертеться вокруг тебя. Я тебе нужна как пример, как образец человеческой доброты. Тебе нужна вера в людей, и это поручено мне. От семьи, которую ты не видишь годами, ты не можешь отказаться потому, что это, видите ли, твои принципы. Я должна любить тебя бескорыстно и беззаветно потому, что это приятно твоему мужскому самолюбию, люди должны следовать за тобой потому, что у тебя есть цель.

Салаев растерянно слушает. Он все еще не может поверить ее словам.

А ты не подумал ни разу, что мне обидно быть символом каким-то, олицетворять нужные тебе человеческие качества, быть только такой, какой ты меня вообразил?! Ведь я живой человек. Не знак, тебе угодный, не произведение, радующее глаз и сердце твое, а живой человек со всеми слабостями, капризами, глупыми желаниями. И я не хочу, чтобы только я была для тебя, но чтобы и ты был для меня. Чтобы ты руководствовался в жизни не только своими принципами, желаниями, устремлениями, но и моими тоже. И чтобы ты не был так уверен в себе. Я никогда не стремилась замуж, но когда я вижу, что мы не можем пожениться только потому, что ты не хочешь отказаться ради меня от прихоти, которую ты назвал принципом, то день и ночь только об этом и думаю. Вернее, думала. И плакала, как дура. Ради дела ты можешь пожертвовать всем, ради меня — ничем. Жертвовать — это моя функция. Это ты поручил мне…

С а л а е в. То, что ты говоришь сейчас, правда?

А н я. Еще какая! Год я хочу тебе сказать ее. Год! И не могу. Но сегодня, когда я опять увидела на твоем лице абсолютную убежденность в своем праве распоряжаться собой и всеми остальными людьми, я не выдержала. О, как я ненавижу твою улыбку, твою эту невозмутимость, упрямство, уверенность в себе! Как я тебя ненавижу!

Снаружи раздается гулкий звук, напоминающий преувеличенно громкий выстрел.

Но теперь все! Со всем этим покончено. Я специально тебе изменила, чтобы освободиться от тебя. Я не испытывала никаких угрызений совести, когда это происходило. Я только злорадствовала, думая о том, как тебе будет больно, когда ты все узнаешь. И я выйду замуж за Игоря не потому, что люблю его, а потому, что он любит меня. И буду жить прямо наоборот тому, что ты хотел навязать мне. И откажусь от всего в себе, что нравится тебе, даже если это мое собственное, а не придуманное тобой, потому что я хочу забыть тебя. Забыть! Забыть! (Плачет.)

Салаев не сразу подходит к Ане, поворачивает лицом к себе. Она делает попытку освободиться, но он держит ее крепко.

С а л а е в (негромко, с яростным спокойствием). Я не знал, что тебе так плохо. Мне казалось, что ты счастлива со мной, — ты ведь никогда ни на что не жаловалась… Жаль, что это выяснилось так поздно… Ну ладно, сделанного не поправишь. Не плачь! И слушай меня внимательно. Забыть меня не так сложно, как тебе кажется. И не надо для этого экспериментировать со своей дальнейшей жизнью. Незачем. Теперь все будет гораздо проще, чем тебе кажется… Наверное, нам и вправду надо расстаться, раз так получилось. Я же говорил тебе тогда, что будет трудно. Я же предупреждал тебя. Не плачь! Ты своего добилась: мне больно. Очень больно. Так больно, как никогда не было. И, наверное, я заслужил это. Нельзя было так верить. Я же знал, как трудно тебе придется, и должен был помнить, что рано или поздно ты не выдержишь… Но все равно во мне нет злости. Ни к тебе, ни к нему. Ты совершила глупость. И ты плачешь сейчас именно потому, что понимаешь бессмысленность своего поступка. Ты никогда не сможешь жить с человеком, которого не любишь. У тебя это никогда не получалось и никогда не получится. Для этого надо было родиться другим человеком… Я всегда тебя любил. Может быть, я не очень старался доказать тебе это, но другим я быть не могу, я никогда не пытался казаться лучше, чем я есть. И я был счастлив оттого, что ты любила меня именно таким, каким знала. Знала и все равно любила. Я всегда чувствовал, что нужно сказать или сделать, чтобы понравиться тебе больше, чем нравился. И сейчас тоже я могу удержать тебя, я знаю, что надо сделать для этого. Но я никогда этого не сделаю. Я ничего не сделаю специально для того, чтобы сохранить тебя! Ничего! Потому что тогда это буду не я. А мне нужно, чтобы ты любила меня… И я перееду в Тургут, что бы вы тут все ни говорили или ни делали. Я выполню свой долг так, как я его понимаю. Я не осуждаю ни тебя, ни Игоря, ни всех остальных, кто не поедет со мной. Никого. И никого не принуждаю поступать так же, как я. У каждого своя дорога в этом мире, и никто никого не вправе осуждать за это. Но то, что я считаю обязательным для себя, я сделаю, что бы мне за это ни грозило… А теперь иди. Ты мне неприятна сейчас…

Снаружи слышны шаги, голоса. Дверь открывается. Первым входит  В е р м и ш е в. За ним видны еще  л ю д и.

В е р м и ш е в. Фарид Керимович… Саша…

С а л а е в. Что — Саша?

В е р м и ш е в (всхлипывая). Нету Саши…

Салаев медленно приближается к Вермишеву.

С а л а е в. Кантей?

В е р м и ш е в (продолжая плакать). Да…

Салаев идет к двери. Вермишев следует за ним. Аня остается одна. Плачет.

Постепенно гаснет свет.

Когда же опять становится светло, в конторе те же.

Салаев сидит за одним из столов. Все смотрят на него. Ждут, что он скажет. Вбегает  А н д р е й.

А н д р е й. Где Кантей?

У л а н о в. Связали.

С а л а е в (Вермишеву). Знаете адрес Сашиной невесты?

В е р м и ш е в. Да.

С а л а е в. Дайте телеграмму, чтобы срочно вылетела.

В е р м и ш е в (плачет). У него еще дядя есть в Москве.

С а л а е в. Сообщите и дяде.

А н д р е й (в отчаянии кружа по комнате). Как же это?.. А?.. Ребята? Как же это? (Останавливается перед Вермишевым.)

В е р м и ш е в. Подошел к нему и говорит: «Значит, не возьмешь меня назад в бригаду?» А у самого ружье через плечо висит. Саша говорит: «Нет». Тогда он снял ружье и говорит: «А если не возьмешь, я тебя убью». Саша ничего не сказал, повернулся и пошел к буровой. А он, подлый, с пяти метров прямо в спину, наповал. Ребята недалеко стояли, все видели, но помешать не успели…

Салаев довольно долго молчит, опустив голову.

С а л а е в. Через три дня, сразу же после похорон Саши, мы переезжаем в Тургут. Галимзян и ты, Петр Матвеевич, обойдите всех и сообщите об этом. Те, кто поедут, должны сегодня же освободить свои дома и разобрать их для погрузки. Андрей, ты поезжай в пароходство. Я уже договорился с ними — обещали семь барж. Завтра утром они должны быть здесь. Я займусь демонтажем оборудования. Григорий Александрович, поезжай в банк и получи сто тысяч рублей. Чтобы было чем платить людям зарплату первое время, пока не оформимся на новом месте. Ты меня понял?

В е р м и ш е в (неуверенно). Да.

С а л а е в. А сейчас идите, я хочу побыть один.

Все направляются к двери. Вермишев мнется на пороге.

Что тебе, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в (дрожащим голосом). Такая сумма… Я получу, конечно… Но держать их при себе я не буду. Я боюсь.

С а л а е в. Сдашь мне под расписку.

В е р м и ш е в. Спасибо. (Уходит.)

Салаев остается один.

Свет гаснет.

Геологический главк. Продолжается сцена в кабинете Салаева.

Т и м а н о в с к и й. Теперь мне крышка.

С а л а е в (улыбаясь). Почему?

Т и м а н о в с к и й. Они припомнят мне план, когда мой партийный вопрос на бюро решаться будет. И правильно сделают. У самого рыло в пуху, кругом виноват, а я еще лезу планы пересматривать.

С а л а е в. А ты не лезь.

Т и м а н о в с к и й. То есть как?

С а л а е в. А очень просто. Откажись — и все. Скажи: ошибался, переоценил свои возможности, попал под влияние, а на самом деле дать двадцать восемь миллионов тонн не могу. А могу столько, сколько раньше планировали.

Т и м а н о в с к и й (не понимает). И что будет?

С а л а е в. Шансы твои на бюро увеличатся.

Т и м а н о в с к и й. А ты?

С а л а е в. Что — я?

Т и м а н о в с к и й (с надеждой). А ты тоже откажешься?

С а л а е в (улыбаясь). Я — нет.

Т и м а н о в с к и й (огорченно). Тогда что же получится? Не-е-ет, если отказываться, так вместе.

С а л а е в. Я не отказываюсь.

Т и м а н о в с к и й (мрачно, после паузы). Тогда и я нет.

С а л а е в (дразнит). Погоришь же на бюро. Я не обижусь на тебя, если откажешься. Правда, не обижусь.

Т и м а н о в с к и й. Или — вместе, или — нет.

С а л а е в. Я — нет.

Т и м а н о в с к и й. Значит, и я нет… Только я одного понять не могу: что, эти проклятые тристамиллионов пропадут, что ли, под землей? Рано или поздно все равно же их достанем.

С а л а е в (улыбаясь). Зачем же позже, когда можно раньше.

Тимановский горестно вздыхает. Дверь открывается, в сопровождении  Г о л у б о г о  входит  Ч е р к и з о в.

Г о л у б о й. Вот, привел…

С а л а е в. Наконец-то.

Ч е р к и з о в (презрительно). А что за спешка? Что вы все время суетитесь!

С а л а е в (улыбаясь). Характер такой.

Г о л у б о й. Расчеты по месторождениям и рапорты начальников экспедиций готовы.

С а л а е в. Спасибо. Скажите, чтобы их отнесли в машину. Через десять минут выезжаем.

Г о л у б о й. Слушаюсь. (Уходит.)

С а л а е в (улыбаясь, Тимановскому). Что это ты с ним так суров? Поздоровался хотя бы. Все же начальником твоим был.

Т и м а н о в с к и й (мрачно). С подлецами не здороваюсь. И тебе удивляюсь, что ты его еще не выгнал.

С а л а е в (улыбаясь). А если бы его не сняли?

Т и м а н о в с к и й (не понимает). Ну…

С а л а е в. И он оставался бы твоим начальником? Ты, я думаю, не стал бы отворачиваться от него при встречах?

Т и м а н о в с к и й. Ну…

С а л а е в. И подлецом бы его громко не называл…

Т и м а н о в с к и й. Ну…

С а л а е в (без улыбки). А если так, то и сейчас не надо. Он добросовестно выполняет свои обязанности… А если у тебя были претензии к нему в прошлом, то тогда и надо было их предъявлять… (Черкизову.) Ты что стоишь? Садись.

Ч е р к и з о в. Времени нет. В чем дело?

С а л а е в. Совещание, на котором должен обсуждаться новый вариант плана, перенесли с завтрашнего дня на сегодня.

Ч е р к и з о в. Ну и что?

С а л а е в. Придется тебе тоже выступить. Завтра бы в этом необходимости не было — успели бы приехать начальники экспедиций. А сейчас в основном будем ссылаться на твои результаты.

Ч е р к и з о в (безразлично). Ну, если надо, то выступлю.

С а л а е в (смотрит на часы). Скоро едем. Только ты понятней говори там, заумничать не надо.

Ч е р к и з о в. Я говорю так, как считаю нужным. А не поймут — не надо.

С а л а е в. Мне это надо. План могут не утвердить?

Ч е р к и з о в. Меня это не интересует.

С а л а е в (подмигивает журналисту). Как не интересует? Ты же его рассчитал по своей теории.

Ч е р к и з о в. Результат получен, а утвердят его или нет, мне до лампочки. Если бы не вы, я вообще бы туда не поехал.

С а л а е в. Ты что ж, только из-за меня едешь?

Ч е р к и з о в. Конечно… Жалко вас.

С а л а е в. Почему это жалко?

Ч е р к и з о в (с усмешкой). У вас же ничего другого в жизни нет, кроме этого плана. Поэтому и суетитесь.

С а л а е в. Это ты прав.

Ч е р к и з о в. Мозги у вас неплохо работают, но на очень элементарном уровне. А вы еще один из лучших.

С а л а е в. Значит, ты, бездушный человек, все же относишься ко мне лучше, чем к другим?

Ч е р к и з о в (не сразу). Вообще да.

С а л а е в. Что это так?

Ч е р к и з о в (не хочет отвечать). Не знаю.

С а л а е в. А все-таки?

Ч е р к и з о в. Ну что вы пристаете? Сами же знаете. (Отворачивается.)

С а л а е в. Откуда же мне знать? Мы с тобой на такие темы не говорили. Ну, скажи…

Ч е р к и з о в (подумав). В вас вера есть.

С а л а е в (смотрит на часы). Какая еще вера?

Ч е р к и з о в. В то, что вы делаете. Если бы поумней были бы, могли бы стать настоящим ученым. Не таким, каких сейчас много, а настоящим.

С а л а е в. Надо ехать. (Встает.) К сожалению, Черкизов, ты прав: единственное, что я могу делать, — это выполнять план. (Журналисту, показывая на Черкизова.) Написал бы о нем. Второго такого нет.

Журналист разводит руками. Салаев смеется.

Ч е р к и з о в. Я пойду за бумагами.

С а л а е в. Только быстро. Ждем тебя внизу.

Черкизов уходит не торопясь.

Ж у р н а л и с т (Салаеву). Я понимаю, что вы торопитесь. Но я буквально еще две минуты вас задержу. У меня самолет вечером. А я бы хотел, чтобы вы послушали на всякий случай… Тут я набросал примерно для газеты. (Роется в блокноте.)

С а л а е в (смотрит на часы). Давай. Только поскорей.

Ж у р н а л и с т (начинает читать). «Недра зовут». Название пока условное… «Почти двадцать лет назад приехал Фарид Салаев на поиски нефти в Сибирь из солнечного Азербайджана. Он был одним из той славной когорты первооткрывателей, которая прибыла в богатейший край сразу же после окончания института. Начинал Фарид простым коллектором в геологической экспедиции, а ныне он Герой Социалистического Труда, главный геолог большого управления. За плечами известного разведчика недр несколько крупнейших месторождений, счет которым открыл знаменитый Тургут. Тургут — название, теперь известное многим. Но мало кто знает, что это месторождение, открытое в типичных для Сибири меловых отложениях, подвело итоги многолетнему спору о том, есть ли нефть в Сибири в промышленных масштабах. Своим двухсотсорокатонным фонтаном маслянистой жидкости, ударившим в основание буровой, Тургут подтвердил гениальную гипотезу академика Губкина о великом нефтяном будущем Сибири. То, что называется профессиональной удачей, всегда сопутствовало геологу Фариду Салаеву. Попав по распределению в Мулкас, он затем перебирается в район Тургута, где и начинается наиболее плодотворный этап его деятельности. Вслед за Тургутом последовали Усть-Шалам, Самотлор и другие месторождения, принесшие Салаеву заслуженную славу…» Все. (Закрывает блокнот.) Примерно так. В целом вы не возражаете?

С а л а е в. А это твой главный редактор напечатает?

Ж у р н а л и с т. Да.

С а л а е в. Ну, раз он напечатает, тогда и я не возражаю. Особенно насчет профессиональной удачи мне понравилось. (Тимановскому.) Ну, пошли.

Т и м а н о в с к и й. Пошли.

Свет в кабинете гаснет.

Воспоминание четвертое

Ночь. Небольшая площадка перед конторой экспедиции освещена кострами. В неверном свете их пламени смутно видны очертания конторы, ступени, ведущие к входной двери, сама дверь. Она открыта настежь. Видно, как из нее выходит  С а л а е в. Сделав несколько шагов, он опускает стол, который тащит на себе, у высокой кучи конторского имущества, сложенного посередине площади. Вытирает пот и опять уходит в контору. Выносит два чемодана, ставит их рядом с остальными вещами и оглядывается на контору.

Из темноты появляются  А н д р е й, К у р м а н а е в, У л а н о в  и  Т и м а н о в с к и й. Все с топорами. В е р м и ш е в  с веревкой. Уланов вытаскивает из кармана лист бумаги.

У л а н о в (заглядывает в бумагу). Из двухсот сорока шести человек едут сто шестьдесят два. На каждую бригаду три дома получается. Как раз за ночь разберем.

А н д р е й. Баржи будут к шести утра.

С а л а е в (Вермишеву). А где же деньги?

В е р м и ш е в (оглядывается). Спрятаны. Я утром передам вам. Когда светло будет.

С а л а е в. Ладно, начнем с конторы.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Жена не возражает.

С а л а е в. Я в ней не сомневался. (Андрею.) Как Света?

А н д р е й (лихо). А что Света? Куда я, туда и она.

Салаев идет к конторе, за ним остальные. Становятся по углам дома.

С а л а е в (после паузы). Ну, начнем.

В е р м и ш е в. Страшно, Фарид Керимович. Ох как страшно!

Свет гаснет. Слышен стук топора.

З а н а в е с.

ПРИКОСНОВЕНИЕ Драма в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

А н д р е й.

А д а л а т.

Л е й т е н а н т.

Ш о ф е р.

Н е м ц ы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Август 1944 года. Западная Белоруссия. В желтых, не тронутых огнем хлебных полях дотлевает покинутая жителями и освобожденная от немцев деревушка. Яростно палит солнце. С колокольни белой каменной церкви, чудом уцелевшей от огня и снарядов, обозревает окрестности  А н д р е й — солдат лет тридцати с биноклем на груди. Одна нога его забинтована, на ней нет сапога. Ему нравится спокойная от боев природа. Издалека доносятся глухие звуки артиллерийской канонады, негромко и ненадолго, как давнее воспоминание, возникает музыка — танец маленьких лебедей из «Лебединого озера». Вдруг Андрей прислушался к тому, что делается в церкви: ему кажется, что его зовут. Легко прыгая на одной ноге, он спускается вниз — в церковную залу. Через широкий пролом в стене видно, что здесь, у алтаря, на двух шинелях лежит  л е й т е н а н т. Он ранен в грудь и поэтому лежит на спине, уставившись глазами в расписанный свод церкви.

Посреди залы стоит большой фанерный ящик.

А н д р е й. Вы чего? Звали меня?

Л е й т е н а н т (занятый своими мыслями, не поворачивая головы). Нет… Машины не видно?

А н д р е й. Вы не волнуйтесь, не сегодня так завтра приедут. (Смотрит на роспись, украшающую стену церкви.) Колер хороший.

Л е й т е н а н т. Какой колер?

А н д р е й (поясняет). Основа другая. Все от основы зависит. На чем краску составить, такой и результат. Для колера основа главное дело.

Л е й т е н а н т (устало; судя по выговору, он образованный человек). Ты бы на лица их посмотрел, на глаза. А ты — колер!

А н д р е й (не обижаясь). Вижу. Я про другое говорю. Сколько лет прошло, может, сто или двести, а краска свежесть не теряет — натуральная. А сейчас сплошная химия. Я как раз последний заказ в июне сорок первого выполнял. Профессор ключи мне оставил, говорит: «Вот тебе, Андрей, моя квартира, отдыхать еду в Кисловодск на два месяца, делай из нее что хочешь. Только чтобы без трафаретов». Я ему говорю: «Профессор, альфрейщик на трафарете не работает, езжайте спокойно, конфетку сделаю из вашей квартиры». Позвал я Карлушу, брата своего…

Л е й т е н а н т. Тоже маляр?

А н д р е й. Не маляр, а альфрейщик седьмого разряда. Мы только кистью работаем, трафарет не признаем. Карлуша…

Л е й т е н а н т (прерывает). Слушай, знаю я эту историю: одну комнату закончили, и война началась, да?

А н д р е й. Да. Откуда вы знаете?

Л е й т е н а н т. Знаю. (Отвернувшись от Андрея, опять уставился в свод церкви — дал понять, что не расположен к беседе.)

А н д р е й. Ну откуда вы знаете? (Тоже разглядывает разрисованный свод.) У всех глаза одинаковые. (Подойдя к стене, он колупнул ее, затем запрыгал по церкви, издавая четкий цокающий звук своим кованым сапогом.)

Л е й т е н а н т (с плохо скрываемым раздражением). Ты можешь посидеть спокойно?

Андрей перестает прыгать и пытается опять завязать разговор.

А н д р е й. Там дом стоит с башнями, на этот… как его… замок похож.

Л е й т е н а н т. Где?

А н д р е й. Да с километр будет.

Л е й т е н а н т. Ну и что?

А н д р е й. Я сбегал туда, пока вы спали.

Л е й т е н а н т. Зачем? (Раздражается все больше и больше, непоседливость и болтливость Андрея выводят его из себя.)

А н д р е й. Просто. Посмотреть захотелось. (Ждет, что скажет лейтенант, но тот молчит, закрыв глаза.) Вы что, опять спать будете? (Пауза.) А чего вы злитесь? Чего в этом плохого? Заглянул туда — и назад. (Подходит к ящику, стоящему посреди залы.)

Л е й т е н а н т (только сейчас обращает внимание на ящик). А это еще что такое?

А н д р е й. Картины.

Л е й т е н а н т. Какие картины?

А н д р е й. Немецкие. Там еще три ящика остались. Увезти хотели, гады… заколотили в ящики, а погрузить не успели… (Осматривает ящик.) Сейчас я его расколочу и побегу за другими. Я пока только два притащил — второй тут, рядом… (Опираясь на винтовку, он скачет к двери; мелькнув в ее ярко солнечном прямоугольнике, ненадолго исчезает, затем появляется вновь; короткими, дергающимися рывками тащит за собой на веревке второй ящик с картинами. Ящику.) Ну что, скушал?.. Никуда не денешься. Цепляйся не цепляйся, все равно ничего не получится… Вот так, против силы не попрешь. (Напрягшись, перетаскивает ящик через порог и, не давая себе отдыха, волочит на середину залы.) Посмотрим, чего они наворовали. Небось хорошие картины, плохих они не воруют. (Лейтенанту.) Гляньте-ка, что тут написано…

Л е й т е н а н т (при всем нежелании вступать в разговор). Зачем ты их притащил сюда?

А н д р е й (озадаченно). Как зачем? Вы же любите картины!

Л е й т е н а н т. Ну и что?! Какое тебе дело до этих картин? Ты что, совсем сдурел?! На кой черт они сейчас нужны?! За ними же обязательно кто-нибудь припрется сюда…

Давно возникшее в лейтенанте раздражение наконец прорывается; он даже пытается приподняться на локте, но боль в груди останавливает его, лейтенант опять откидывается на спину…

А н д р е й (простодушно). Никто не припрется. Там никого не было. А чего они там пропадать будут? Не съедим же мы их. Посмотрим только. Может, и вправду хорошие… (Наклоняется к лейтенанту.) У вас бинт сбился… погодите… (Почти против желания лейтенанта поправляет повязку на его груди.) Вы не нервничайте. Вам нервничать нельзя. И не ерзайте. Сестра что сказала? Чтобы лежали спокойно. Недолго осталось. Завтра, точно, приедут за нами, а в госпитале вас быстро поставят на ноги. Вы даже не думайте об этом… Подумаешь, легкое задето. И с одним легким можно жить. Вон туберкулезники — совсем маленький кусочек у них там иногда остается, и то дышат… (Отходит к ящику, садится на пол.) А хотите, я вам расскажу, как я к войне подготовился? Еще не знал, что она будет, а уже морально был в полной боевой готовности. Физически тоже, конечно, но это давно, с детства. А вот морально… Хотите, расскажу? (Пауза.) Слышь? (Пауза.) Это вы правильно делаете, что молчите… Вам сейчас разговаривать вредно… А слушать можно… А еще лучше — поспите… Я вам буду рассказывать, а вы понемногу засните… Хорошо? (Пауза.) Ну, я начинаю… Лежал я как-то в больнице Семашко. Это самая большая больница в Баку. В хирургическом отделении. Шесть дней на спине держали, а на седьмой разрешили вставать. Мамка как раз у меня сидела, — проведать пришла, — помогла мне, и вышли мы с ней на балкон. Там такой длинный, во всю палату, балкон был, пол из плит таметных, такие в ванных кладут, в шашечку. Настроение у меня было паршивое: история там у меня одна случилась, ерунда вроде, а впервые в жизни чувствую — неинтересно жить дальше, будто все уже было и ничего нового не случится, одно и то же будет, как колесо, крутиться перед глазами. А все потому, что из-за этой истории понял я свои возможности в жизни и место, которое мне в ней отведено. (Вдруг весело.) Да нет, вы не думайте, вообще-то я оптимист. (Радостно смеется.) Но, наверное, у каждого бывает такой момент, когда вдруг понимаешь, что из тебя получилось, не замечаешь, не замечаешь этого — и вдруг раз, и все ясно: ровно столько и ни грамма больше… Да, выхожу я на балкон и смотрю — парень на лежаке деревянном загорает. Повернулся себе на бок, руку поднял, чтобы загар везде ровным получился, и книжку читает. А у самого ног нет, вот такие культи из живота торчат, как колбаски маленькие. Маме даже дурно моей стало. Я с ним, значит, разговариваю, а сам думаю: ну как он теперь жить будет, бедняга? А он лежит себе загорает… Оказалось, что двадцать лет ему всего, только что окончил военное училище и получил младшего лейтенанта. Как раз выпил после последнего экзамена с друзьями и, когда домой возвращался, попал под электричку — обе ноги разом… Рассказывает мне все, а сам улыбается. Мне за него страшно, а он улыбается, грустная такая улыбка, но — все равно улыбается… Мол, что поделаешь, друг, плохо, но жить все равно надо, другой-то жизни у нас нет, одна, не поменяешь ее и другому не отдашь! И так эта мысль дошла до меня тогда, что понял я: как бы плохо ни было, все равно хорошо уже то, что живешь; хорошо потому, что при всяких трудностях нет-нет да какая-нибудь радость тебе выпадет. А тут как раз война началась. И оказался я к ней отлично морально подготовленный. (Смеется. Ухватившись за ящик с картинами, поднимается на ноги, подходит к лейтенанту, нагибается над ним.) Вы спите?

Л е й т е н а н т (после паузы). Нет.

А н д р е й. Может, картины посмотрим?

Л е й т е н а н т. Оставь меня в покое.

А н д р е й. Я вам мешать не буду. Я только развешу их, а вы сами смотрите. Я же знаю, вы любите картины. Мне говорили…

Л е й т е н а н т (не сразу). Что тебе говорили?

А н д р е й. Я все про вас знаю… Я же для вас их притащил. Вы их посмо́трите, и вам легче станет. Я точно знаю, что художнику нужно. Я как увидел их, сразу понял, что они для вас лучше любого лекарства. Я такие вещи хорошо понимаю. Вы пока поспите, а я их вытащу.

Пауза. Лейтенант лежит, уставившись взглядом в свод церкви.

Мне знаете кто сказал, что вы художник? Горбылев. Он ваши картины на выставке в Москве видел, когда студентом был. Я сперва не поверил, а потом, помните, вас в штаб вызвали стенгазету оформлять Первого мая, тогда я убедился. И очень захотел с вами поближе познакомиться, но у вас характер, сами знаете, — не подступиться. Я и так, и сяк… Я вообще-то легко знакомлюсь, если мне кто нравится, но с вами никак не получалось. Хорошо вот повезло — обоих нас ранило. Я сразу подумал, как вас увидел на носилках: теперь надо вместе держаться, больше такого случая не будет. Еле уговорил, чтобы с вами оставили. Они хотели, чтобы кто-нибудь здоровый остался, а я говорю: «Да зачем это надо? Чего это вы без нужды боевую мощь Советской Армии подрываете? Пусть здоровые воюют, а мы как-нибудь сами обойдемся. Оставьте меня с ним — и полный порядок будет. Ну, нога у меня легонько поранена, так это пустяк, — если нужно, так я сто километров могу на одной ноге проскакать». В общем, уговорил… Очень мне хотелось с вами поговорить. Я, знаете, большой любитель картин всяких. Скульптуры я меньше люблю. Тоже интересные бывают, но картины я с детства обожаю. Даже в кружок ходил, акварелью рисовал на бумаге… (Усмехается.) А потом уже другая краска пошла — масляная, клеевая, а вместо бумаги потолки и стены. Карлуша взял в свою бригаду. «Способности, говорит, у тебя есть, будешь альфрейщиком…» Ну, это потом… Потом я тебе все про себя расскажу. Ты совет мне дашь, что мне дальше делать, после войны, — может, еще не поздно на художника выучиться… Теперь-то я понял, что учиться надо было. Сколько мамка мне говорила: «Учись, Андрюха, учись, без образования никому ты не нужен будешь». (Вздыхает.) Ну, это потом… А сейчас давай о картинах поговорим… Я их развешу тут и расскажу вам, что я про них понимаю, а вы меня поправите, если что не так. Хорошо? (Пауза.) А потом вообще про художников поговорим… Вы мне про себя расскажете: как вы художником стали, где учились, какие картины рисовать любите… (Берется за ящик с картинами.)

Тишину нарушает далекий шум автомобильного мотора. Андрей прислушивается к нему; убедившись в том, что шум приближается, опираясь на винтовку, скачет к лестнице, ведущей на колокольню. Лейтенант лежит не шелохнувшись. Шум мотора прекращается где-то совсем рядом. Слышны голоса. На небольшую площадку перед церковью выходят  ш о ф е р  и  А д а л а т, они в военной форме. Андрей наблюдает за ними с колокольни.

А д а л а т. Посмотрим церковь и поедем дальше.

Ш о ф е р. Нет уж, я назад должен ехать. Нет у меня времени твои ящики искать. Может, их в Минск увезли.

А д а л а т (осматривая землю). Следы сюда ведут.

Ш о ф е р. Я долго ждать не могу. Меня в штабе ждут.

А д а л а т. Но хотя бы те три ящика, которые нашлись, мы должны забрать?

Ш о ф е р. Тебе не ясно сказали, для ящиков утром дадут грузовую машину? А у меня газик консервами набит и скаты слабые…

А д а л а т. Ну ладно, пошли.

Направляются к входу в церковь. С колокольни раздается голос Андрея.

А н д р е й (громко и грозно). Стой… Кто такие?

Шофер и Адалат бросаются на землю.

А д а л а т. Свои.

А н д р е й. Вижу, что свои. Чего хотите?

Ш о ф е р (разозлившись). Я тебе покажу «чего хотите»! Ты что людей пугаешь?

А н д р е й. А кто вас знает, кто вы такие!

Ш о ф е р (поднимаясь на ноги). Ты что, форму не видишь?

А н д р е й. Форму вижу. Чего хотите?

А д а л а т. Нас за картинами прислали.

А н д р е й. Какими картинами?

А д а л а т. Немцы не успели вывезти картины.

А н д р е й. Ну?..

А д а л а т. Двух ящиков не хватает… Следы ведут сюда, в церковь…

А н д р е й. Документ есть?

А д а л а т. Какой документ?

А н д р е й. А такой, что картины вам полагаются.

А д а л а т. Тебе же объяснили. Нет у нас документа. Нам приказано отвезти картины в музей.

А н д р е й. Документ есть?

Ш о ф е р. Ты что заладил: документ, документ… Говорит тебе человек, за картинами его прислали…

А н д р е й. А ты не лезь! Может, он украсть хочет…

Ш о ф е р (тихо, чтобы не было слышно на колокольне). Надо бы документ взять.

А д а л а т. Какой еще документ?!

В церкви зашевелился лейтенант. Воспользовавшись замешательством Адалат и шофера, Андрей спускается вниз.

А н д р е й. Слышь, что захотели? Картины хотят забрать.

Л е й т е н а н т. Не морочь людям голову.

А н д р е й. Пусть бумагу привезут.

Л е й т е н а н т. Зачем тебе бумага?

А н д р е й (упрямо). Без бумаги не дам — я их на себе тащил. Даже посмотреть не успели.

Л е й т е н а н т. Сколько их человек?

А н д р е й. Двое.

Л е й т е н а н т. На машине?

А н д р е й. Да.

Л е й т е н а н т (решительно, приподнявшись на локте). Я поеду с ними.

А н д р е й. Зачем?.. Не надо, Коля, за нами же завтра приедут. Чем тебе плохо здесь?.. Картины посмотрим.

Л е й т е н а н т. Да провались ты со своими картинами! (Пытается подняться на ноги, от напряжения тяжело кашляет.)

Андрей бросается к нему, укладывает на место.

А н д р е й. Ты куда, Коля? Вам же нельзя… Ляжь, ляжь… Ты же знаешь, твое слово — закон, как скажешь, так и будет. Ты только не волнуйся. Я сейчас. (Скачет к лестнице.)

А д а л а т. Припугнуть его надо.

Ш о ф е р. А как его припугнешь? Стрелять, что ли?

А н д р е й (с колокольни). Эй, время зря не теряйте! Мотайте лучше за документом. Заодно раненого прихватите… Здесь раненый есть!

Ш о ф е р (встревоженно). Какой раненый? Машина грузом полная. Куда я его дену?

А н д р е й. Ничего, найдешь место.

На пороге церкви появляется согнутая от боли фигура лейтенанта. Первой его увидела Адалат. За ней побежал шофер.

(Ему лейтенант не виден.) Стой! Стрелять буду! (Винтовка его внизу, кричит он ради острастки.)

Ш о ф е р. Я тебе выстрелю! Здесь раненый.

А н д р е й. Стой, говорю! (Видит лейтенанта, которого Адалат и шофер ведут к газику. Жалобно.) Коля! Товарищ лейтенант, куда ты? Подожди… (Бежит вниз.)

Ш о ф е р. Что с ним делать, скаты слабые. Втроем не доедем…

А д а л а т. Я здесь останусь. Все равно утром назад ехать. Ты только в штабе предупреди…

Ведут лейтенанта дальше; выскочивший из церкви Андрей бежит за ними.

А н д р е й (жалобно). Товарищ лейтенант, подождали бы до завтра, за нами же приедут. Стойте…

Шофер и Адалат останавливаются, смотря в нерешительности на лейтенанта.

Л е й т е н а н т. Я не хочу здесь оставаться. Ведите меня к машине.

А н д р е й (жалобно, почти плача). Коля… остался бы… а…

Лейтенант, не глядя на Андрея, делает шаг в сторону машины Шофер и Адалат помогают ему. Все уходят. Начинает тарахтеть мотор, слышен голос Андрея.

Г о л о с  А н д р е я. Товарищ лейтенант, вы напишите мне адрес свой. Хорошо?.. Ребята перешлют мне… Не обижайтесь, если что не так. Я хотел как по-хорошему… а, Коль, слышь? Я вам все буду писать про ребят, про себя, вы только адрес сообщите. И если что тебе надо будет, тоже сообщи… Я все сделаю, сам понимаешь, свои люди… Товарищ лейтенант, вы не беспокойтесь, мы еще повоюем…

Г о л о с  ш о ф е р а. Подтолкни сзади.

Шум мотора натужно усиливается, затем, видимо преодолев какое-то препятствие, машина начинает удаляться.

Г о л о с  А н д р е я. Прощай, Коля… Прощай…

Шум мотора утихает вдали. А н д р е й  выходит, медленно припадая на раненую ногу, идет к церкви. Следом за ним появляется  А д а л а т. Наблюдает за тем, как Андрей садится на землю у ящика с картинами.

А д а л а т (после паузы). Ты что, сумасшедший?

А н д р е й. Нет.

А д а л а т. А чего ты картины спрятал?

А н д р е й. Я не спрятал. Я посмотреть хочу.

А д а л а т. Ты что, художник?

А н д р е й (не знает, что ответить). А почему ты решила?

А д а л а т (входит в церковь, оглядывается). Я в церкви никогда не была… Другой раз за такие штуки пулю заработать можешь…

А н д р е й (улыбаясь). Тебя как зовут?

А д а л а т (не сразу). Адалат.

А н д р е й (повторяет). Адалат… А меня — Андрей. Ты откуда? Какой нации?

А д а л а т. Из Казахстана.

А н д р е й. Это Алма-Ата?

А д а л а т. Да.

А н д р е й. Я во Фрунзе месяц жил. Дом пионеров оформлял.

А д а л а т (подходит к ящику с картинами, садится на землю рядом с Андреем.) Ты что, художник?

А н д р е й (не сразу и негромко). Есть немного…

Медленно гаснет свет.

Узким лучом освещен только ящик с картинами, стоящий посреди церковной залы. Негромко вступает музыка — танец маленьких лебедей. Одна фраза. Когда свет загорается, А н д р е й  и  А д а л а т  уже сидят на колокольне. Андрей, подстелив под себя гимнастерку, загорает. Адалат разглядывает в бинокль окрестности.

А н д р е й (оживленно). Я, считай, тоже мусульманин. Один год в Шемахе жил — это откуда шемахинская царевна родом, двадцать пять лет — в Баку, а всего мне двадцать шесть. Вот и получается, что я почти всю жизнь среди мусульман жил. Я все их обычаи знаю: шахсей-вахсей, новруз-байрам, трауры разные… Девушка у меня азербайджанка была. Отец, правда, русский, но мать армянка настоящая.

А д а л а т (безразлично). А родители твои откуда? Как в Баку попал?

А н д р е й. Из Саратова мы. Дядька мой на промыслах в Баку работал. Все писал отцу моему, чтобы ехали к нему: тепло, говорит, фруктов полно, народ не вредный, верблюды по улицам ходят. Это перед самой революцией было, в семнадцатом году. Мать вначале против была: куда, говорит, ехать с тремя детьми — верблюд их покусает… А потом отец ее уговорил. Переехали. И тут как раз я родился, второго ноября, за пять дней до Октябрьской революции.

А д а л а т. А ты по-азербайджански говорить можешь?

А н д р е й. Совсем мало. В Баку разные нации живут, поэтому больше по-русски говорят, чтобы общий язык найти… Мен сени севирэм… Ты понимаешь, что я сказал?

А д а л а т. Понимаю. (Не отрывает от глаз бинокля.)

А н д р е й. А понимаешь — скажи по-русски, что это такое.

А д а л а т. Не скажу.

А н д р е й. Почему? Что это значит: «Мен сени севирэм…»? Ну, скажи.

А д а л а т. Не скажу.

А н д р е й. Значит, не знаешь. «Я тебя люблю» это означает. Я еще другие слова знаю, но говорить не говорю. (Вдруг смеется.) А я ведь неженатый.

А д а л а т. Ну и что?

А н д р е й. А если бы я в Алма-Ате жил, ты бы за меня замуж пошла?

А д а л а т (упорно продолжает смотреть в бинокль). Нет.

А н д р е й. Почему?

А д а л а т. Потому… ты русский.

А н д р е й. Вот те на! Я же не посмотрел бы на то, что ты казашка…

А д а л а т. А я бы посмотрела.

А н д р е й. Врешь ты!

А д а л а т. Не вру!

А н д р е й (обидевшись). Все вы, мусульмане, такие. Мы к вам с открытой душой, а вы…

А д а л а т. Что — мы? (Смотрит на Андрея через бинокль.)

А н д р е й. А вы! Вот ты замуж за меня не хочешь пойти?

А д а л а т. А если бы ты был казах, я за тебя тоже не пошла бы.

А н д р е й. Это почему?

А д а л а т. Не пошла бы — и все!

А н д р е й. Это потому, что я болтаю много, да? Из-за этого? Я знаю. Меня все за это ругают. «Ну тебя к черту, говорят, голова от тебя болит…» (Вспомнив какие-то факты из своей жизни, опечаленный, умолкает.)

А д а л а т (продолжая разглядывать его в бинокль). Что это у тебя?

А н д р е й. Это? Дырка от пули.

А д а л а т. А это? (Читает.) «Не забуду мать родную и брата Карлушу».

А н д р е й (смущенно). Это так… наколка. Глупый был. По молодости…

А д а л а т. А где тебя ранило?

А н д р е й. Под Курском. (Вдруг вспомнив.) Пощупай, пощупай, не бойся! (Берет ее ладонь и дотрагивается ею до своего черепа.) Нет, вот здесь… видишь, какая мягкая! (Обрадованно.) Там кости нет, хрящ один, а под ним сразу мозги. Это тоже под Курском. Если даже камешек сюда попадет, я тут же дуба дам, на месте.

Адалат, отложив бинокль, с усмешкой смотрит на Андрея, который, радостно улыбаясь, начинает увлеченно рассказывать ей о своем ранении.

Полгода в тылу сидел из-за этой дырки. Потом уговорил докторов. «Все равно, говорю, если что-нибудь на голову упадет, крышка мне. Уж лучше на фронте умру». (Смеется.) А вообще я везучий. Везет мне. Я ведь солнцем лечусь. У меня против всех болезней главное лекарство — солнце. Два раза меня ранило — оба раза летом. И под Курском, и сейчас. (Пошевелил ногой.) Если бы зимой, не выжил бы… Одно плохо — голова от высоты у меня кружится. Поэтому я с колокольни вдаль смотрю, а вниз — нет. Для моей специальности это плохо. Трудно мне будет работать…

А д а л а т. А кем ты работаешь?

А н д р е й. Я альфрейщик. Почти что художник. Я без трафарета работаю. По рисунку. Заказчик выбирает рисунок — орнамент какой или цветы, — а я исполняю на стенках и потолке. Я не маляр. Маляр по трафарету шпарит или один цвет какой-нибудь дает. Понимаешь?

А д а л а т. Понимаю.

А н д р е й. Молодец. Мен сени севирэм… (Смеется.)

Адалат опять смотрит в бинокль.

А у тебя есть кто-нибудь в Алма-Ате?

А д а л а т. Нет.

А н д р е й. Если бы ты пошла за меня, я бы поехал с тобой в Алма-Ату. Мне без разницы, что Алма-Ата, что Баку, лишь бы люди хорошие были. Возьмешь меня в Алма-Ату?

Адалат молчит.

Ну, что молчишь? Возьмешь? Ну, скажи! (Встает, чтобы увидеть лицо Адалат.) Ну, чего ты молчишь? Надоел я тебе своей болтовней?

Адалат отрицательно качает головой.

А ты скажи — я сразу замолчу. Мне мать всегда говорит: «Эх, Андрюша, посадят тебя когда-нибудь за твой длинный язык». Я с милицией любил права качать. Если где скандал, то я тут как тут. Меня все милиционеры в Баку знали. (Пауза.) А у тебя кто есть? Отец? Мать? Брат?

А д а л а т. Мать и брат. Отец погиб.

А н д р е й. Понятно. Брат больше или меньше тебя?

А д а л а т. Меньше.

А н д р е й. Это хорошо… Карлуша, брат мой, всегда говорил: в жены надо брать сироту, чтобы родители ее жить не мешали. У меня тоже отца нет. Поэтому я с детства на все руки мастер. Вот возьмешь меня в Алма-Ату, я дом красивый построю из камня или деревянный, какой материал будет, такой и построю. Стены разрисую, кухню кафелем обложу, таметом застелю. И заживем. (Смеется, — непонятно, шутит он или говорит серьезно.) Я детей люблю, а ты?

А д а л а т. Ой, лошадь… смотри! (Протягивает ему бинокль.)

А н д р е й (смотрит в бинокль). А что ты так обрадовалась? Любишь лошадей?

А д а л а т. Да.

А н д р е й. Конечно, бывают среди них красивые, а эта, как моя мамка говорила, кожа да кости… А я один раз на фаэтоне катался — это коляска такая с верхом. В Баку их несколько штук.

А д а л а т. У отца моего был белый конь. Я часто на нем ездила.

А н д р е й. А сама ты кто? Кем работала до войны?

А д а л а т. Я гидромелиоративный техникум закончила. Знаешь, что это такое?

А н д р е й (неуверенно). Вообще слышал… Вроде строительного, что ли?

А д а л а т (насмешливо). Вроде, да не совсем. А ты, я вижу, хоть и художник, да не очень образованный. Школу хоть кончил?

А н д р е й (виновато). Семь классов. Работать рано пошел. Ну ничего, я свое еще возьму. Наши ребята все высшее образование получили. На Шемахинке я жил, угол второй Параллельной, рядом с базаром. Любого спроси — покажут. Знаешь, какой у нас двор был? Один за всех, все за одного. На весь город гремели. И все вместе на фронт пошли. Шесть друзей нас было. Только одного Рамиза не взяли, он нефтяник, броня у него есть, остальные, хоть и с высшим образованием, все как один пошли. Алик — геолог, Руфат — журналист, Борис физкультурный окончил, Эдик — хирург. Один я малообразованный.

А д а л а т (насмешливо). Что же ты так?

А н д р е й. Глупый был. Ну ничего. Я же молодой еще, у меня все впереди. И может, талант у меня какой откроется.

А д а л а т. Какой еще талант?

Адалат негромко смеется.

А н д р е й (улыбаясь). Ну чего ты смеешься? Я очень картины люблю. (Он смотрит вниз, на ящик с картинами.)

Свет медленно гаснет; только ящик, стоящий посреди церкви, высвечен лучом. Опять звучит фраза из «Лебединого озера».

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Когда становится светло, А н д р е й  и  А д а л а т  уже внизу; она наблюдает за тем, как он вытаскивает из ящика и развешивает на черных, обуглившихся стенах изб, окружающих церковь, вернее, на их останках, картины.

А н д р е й. Картины свет любят, в сырости их держать нельзя — краска разбухает. Вот, пожалуйста (показывает на очередную картину — хорошо сохранившуюся копию работы одного из французских импрессионистов, а может быть, и сам оригинал), — попортилась… Размазалась вся, рисунок потеряла. А все из-за сырости. (Качает головой, не понимая, что огорчившие его дефекты вызваны манерой письма.) За картиной уход нужен… Ничего, повесим тебя на солнце, лучше будешь себя чувствовать. Но долго на солнце ей тоже нельзя — цвет выгорит. (Вешает картину на стену, рядом с двумя другими, уже висевшими здесь, отходит на несколько шагов назад, чтобы оценить их сочетание. Что-то ему не нравится, переставляет картины местами.) Так будет лучше. Чтобы гармония была… Знаешь, что такое гармония?

А д а л а т. Знаю. Инструмент такой… как баян.

А н д р е й. Не-ет! (Смеется.) Гармония — это когда верный цвет кладешь на верное место… Когда только этот колер можно, а никакой другой нельзя… И в жизни бывает во всем гармония: лето, например, зима, осень, весна, опять лето… А когда сапог не жмет, это тоже его гармония с ногой. Все хорошее — гармония. (Вешает еще одну картину.) Город какой-то. Видно, не наш, заграничный. Ты по-немецки понимаешь?

А д а л а т. Нет.

А н д р е й. Тут написано что-то… 1862 г. …год, наверное. Ты смотри. (Крутит головой.) Тридцать восемь и сорок четыре — восемьдесят два года этой картине. Чего только она не видала! Русско-японскую войну — раз, первую мировую войну — два, Февральскую революцию — три, Октябрьскую революцию — четыре, а теперь через пятую войну проходит. Люди на фронтах гибнут, от болезней умирают, а она все живет и живет. И не сама живет, ей люди жить помогают… Без них кому она нужна! Так просто… Она висеть должна на видном месте, чтобы каждый на нее посмотреть мог, порадоваться, а эти сволочи немцы ее в ящик заколотили, в темноту, а в темноте картина слепнет, как человек, поняла? Люди искусство уважают. Без этого нельзя. Вот я с одним беседовал, когда в госпитале лежал, так он мне сказал: «Искусство для человека как хлеб, без него люди давно бы уже лаять начали». Но… каждый же день такую картину не нарисуешь. Значит, сохранить ее надо, Диалектика… А ты говоришь — лошадь. (Добродушно, но с некоторым чувством своего превосходства улыбается Адалат.)

А д а л а т (с вызовом). Я ничего не поняла, что ты сказал, и в картинах этих ничего не понимаю.

А н д р е й. Развиваться надо. К этому привычку надо иметь. Я тоже не понимал раньше, а потом привык. Сколько я их перевидел! Гостиницу оформляешь — картины висят, министерство какое-нибудь — тоже висят, И в домах висят… Много я их насмотрелся… Это вы из-за Магомета пострадали — он запрещал людей рисовать, — поэтому нет у вас тяги к этому делу. А русские когда иконы начали рисовать! Поэтому мы к краске тянемся, все хотим чего-то изобразить.

А д а л а т. У нас в Казахстане тоже художников много.

А н д р е й. Не без этого. Талант в каждом народе есть. Теперь вы быстрым темпом развиваетесь…

А д а л а т (усмехаясь). Врешь ты все, треплешься… Видала я таких художников! Маляр простой, а строишь из себя…

А н д р е й (не обижаясь). Не маляр, а альфрейщик. Если бы у меня образование было, я все понимал бы, а так, конечно, трудно — знаний не хватает.

А д а л а т. А за то, что картины спрятал, еще посидишь на губе. Надо было сразу арестовать тебя. Жалко только, места в машине не было…

А н д р е й (добродушно). Ты не обижайся, тебе же ведь что картины, что картошка — одно и то же. Сама же сказала, что ничего в них не понимаешь. За чем пошлют, за тем и едешь. Знай себе службу несешь… А для таких дел (показывает на картины) душа нужна. Иной раз вот песню какую слушаешь или на природу смотришь — и даже плакать хочется от радости. Вот почему иная песня так глаза щиплет? Потому, что она настоящая. Конечно, народ можно обмануть. Скажем, сочинил кто песню такую для денег… Ну, попоют ее люди немного, да и бросят, забудут. А настоящие песни сколько живут, и помнят их все. Может, даже и имя того, кто ее выдумал, забудут, а песню — нет, поют… (Вытаскивает из ящика очередную картину, но, обнаружив, что на ней изображена обнаженная натура, поспешно сует назад. Бросает взгляд на Адалат — не заметила ли? Вытаскивает другую картину, вешает, потом еще одну, переставляет, вешает новую, раскладывает картины, как пасьянс. Он очень увлечен.)

А д а л а т. Здесь речка недалеко.

А н д р е й. Что? (Вдруг понимает, что занимается не очень интересным для Адалат делом, отложив очередную картину, подходит к крыльцу сгоревшей избы, на котором она сидит.)

А д а л а т. Жарко.

А н д р е й. А ты плавать умеешь?

А д а л а т. Нет.

А н д р е й. В Алма-Ате моря нет?

А д а л а т. Нет.

А н д р е й. А в Баку есть.

А д а л а т. Знаю.

А н д р е й. Я же говорю — везучий я, поеду теперь с тобой в Алма-Ату жить. (Смеется.) Солнце уже садится, пора на ночь готовиться. Потом темно будет. Ты где ляжешь? Не побоишься одна? Может, рядом ляжешь? Все равно ведь поженимся…

А д а л а т (усмехнувшись, встает). Я пойду к речке.

А н д р е й. Купаться будешь?

А д а л а т. Там посмотрим.

А н д р е й. Меня возьмешь с собой?

А д а л а т. Иди, если хочешь… Тебе же все равно купаться нельзя. (Показывает на его раненую ногу.)

А н д р е й. Я на бережку посижу. Подглядывать не буду, не бойся. Я же бакинец, у нас на этот счет строго…

А д а л а т. Я мыло возьму. (Идет в церковь, там, у ящика с картинами, лежит ее вещмешок.)

А н д р е й. В Баку, знаешь, особый народ живет — вроде русские, а уже не русские, армяне, а уже не армяне, и азербайджанцы не такие, как в других городах.

Адалат роется в мешке, вытаскивает какое-то белье, оглядывается на Андрея.

А д а л а т. Отвернись. (Заходит за ящик с картинами, переодевается.)

А н д р е й (послушно отворачивается в сторону). Конечно, каждый народ везде хочет свои обычаи сохранить, иначе быть не может, а все же в Баку свои порядки, особенные, и каждый их уважает, какой бы он нации ни был. Вот я, к примеру, русский, а насчет женщин такой же строгий, как азербайджанец. И брат мой Карлуша тоже. Если сестер наших кто в шутку заденет или приставать начнет, так мы его тут же, бывало, так накажем, что на всю жизнь нас запомнит! А как же иначе? Уважение должно быть. И мы тоже, конечно, ничего лишнего себе не позволяем. Карлуша вон как начал встречаться с девушкой, еще когда в школе учился, так и женился на ней. И пальцем ее не тронул, пока свадьбу не сыграли… Я это к чему говорю? (Смеется.) Может, поедешь к нам в Баку жить? А? У меня мамка добрая… Слышь?

А д а л а т (из-за ящика). Слышу.

А н д р е й. И я сам тоже веселый. Хорошо жить будем. Ты чего там так долго?

А д а л а т. Сейчас иду.

У Андрея вдруг появляется желание пошутить. Опираясь на винтовку, он скачет к крайней избе и прячется. Закончив приготовления к купанию, из-за ящика с картинами появляется  А д а л а т. Ищет глазами Андрея.

Я готова. (Оглядывается по сторонам.) Андрей… Андрей… где ты? Ну, я пошла. (Делает несколько шагов, останавливается.) Андрей… (Начинает беспокоиться.) Ты что молчишь? (Кричит.) Андрей! (Возвращается к церкви.) Андрей, где ты?

Андрей, улыбаясь, наблюдает за испуганной Адалат из своего укрытия. Когда она, продолжая звать его, подходит к нему совсем близко, он выскакивает из-за стены и заходит ей за спину.

Андрей! Где ты?

А н д р е й (радостно улыбаясь). Здесь я!

Адалат, вздрогнув, медленно поворачивается к нему, в глазах ее злая обида за свой испуг.

А д а л а т (зло). Ты совсем глупый человек… Пустая башка. (Идет на него.)

А н д р е й (пятится, пытаясь удержать на лице улыбку). Я пошутил же…

А д а л а т. Мужчина так не шутит… Баба ты… Чокнутый. Голова у тебя не в порядке…

А н д р е й. Понятное дело.

А д а л а т. У меня муж есть, ребенок. А ты глупые вещи болтаешь… (Резко повернувшись, идет от него к лестнице, ведущей на колокольню.)

Андрей плетется за ней. Немцев они замечают одновременно. С е м ь  э с э с о в ц е в  с автоматами выходят на площадь перед церковью и, вытаращив глаза, смотрят на картины, развешанные на стенах сгоревших изб. Все семь немцев выглядят измученными вконец. Видимо, они давно пробираются к своим из окружения. Андрей и Адалат бросаются на пол колокольни.

А н д р е й. Ты же сказала, что у тебя нет никого в Алма-Ате.

А д а л а т. Там мама и брат.

А н д р е й. А муж где?

А д а л а т. На фронте… Здесь, недалеко.

А н д р е й. Как зовут?

А д а л а т. Федей.

А н д р е й. Русский, что ли?

А д а л а т. Да.

А н д р е й (следит за немцами). Как бы картины не тронули.

А д а л а т. Зачем они им нужны?

А н д р е й. Им, гадам, все нужно. Дай-ка карабин.

А д а л а т. Они сейчас дальше пойдут.

Немцы продолжают разглядывать картины,переговариваются по-немецки. Двое стоят чуть в стороне и о чем-то устало спорят. Один, шевеля губами, читает немецкие надписи на картинах:

— Ту-луз-ло-трек, Ве-ре-ща-гин.

— Здесь кто-то есть.

— Никого не видно.

— А кто их развесил здесь?

— Наверное, ценные картины?

— Какое это сейчас имеет значение?

— Я не обязан нести твой мешок!

— Ты забыл, с кем разговариваешь?

— Здесь кто-то есть.

— Смотри, сколько их здесь. Целое состояние.

— Может, возьмем?

— Куда?

— Хотя бы по одной.

— На тот свет?

— Я ничего не забыл… Но мешок я не понесу.

Один из двух стоящих немцев — высокий унтер — ударяет другого по лицу. Он делает это медленно, устало и как-то неохотно. Тот так же медленно валится на землю. Остальные, повернувшись, равнодушно смотрят на дерущихся. Унтер пинает упавшего ногой.

А н д р е й. Сволочь… Сейчас картины будут делить. (Направляет карабин на немцев.)

А д а л а т. Не надо стрелять. Они сейчас уйдут. Их семь человек, не надо стрелять.

А н д р е й. Если картины не тронут, не выстрелю.

А д а л а т. Да не нужны им картины!

Адалат не верит в то, что Андрей решится выстрелить. И все же боится этого. Драка внизу прекращается. Упавший отряхивает пыль с кителя. Высокий унтер — он уже стоит у картин — вытаскивает из кармана зажигалку.

А н д р е й. Жгут, сволочи. (Припадает к прицелу.)

А д а л а т. Не надо! (Наваливается на карабин всем телом. Лицо ее рядом с лицом Андрея — глаз к глазу.)

А н д р е й. Пусти!

А д а л а т (жалобно). Не тронут они их! (Уже не сомневается в том, что Андрей может выстрелить.) Зачем им картины? Не надо стрелять… Они уйдут… Мы останемся с тобой… Я не верила — ты правда любишь картины. Но стрелять не надо…

Унтер прикуривает от зажигалки сигарету и затягивается.

А н д р е й. А ты говорила, что я треплюсь! Я за картины что хочешь сделаю!

А д а л а т. Теперь я верю. Ты правду говорил.

А н д р е й. У тебя мальчик или девочка?

А д а л а т. Мальчик. Пять лет всего. Я тебя обманула: мой муж на Севере, далеко отсюда. Если ты не выстрелишь, они уйдут. Мы останемся с тобой. Ты мне сразу понравился. Ты хорошо рассказываешь. Только не стреляй…

А н д р е й. Я не выстрелю. Лишь бы картины не тронули.

Следят за тем, что делается внизу. Высокий унтер, докурив сигарету, швыряет окурок под стену с картинами. Отдает свой мешок солдату, которого бил, и идет мимо картин в глубь сожженной деревни. За ним следуют остальные…

Свет медленно гаснет.

В темноте освещен только ящик с картинами, и опять та же мелодия из «Лебединого озера».

Когда становится светло, А н д р е й  и  А д а л а т по-прежнему лежат на колокольне…

А н д р е й. Особенно хороший друг у меня Руфат был. С самого детства с ним дружили. Родители у него очень интеллигентные, тетя Фатьма и дядя Ибрагим: он в институте доцентом работал, а она — в типографии редактором, корректор называется. В книжках ошибки исправляла. Очень хорошие люди, меня, как сына, любили. Вначале — нет, боялись, что я детей их чему-нибудь плохому научу — у Руфата еще сестра была, — а потом постепенно-понемногу стали меня и в дом пускать и с Руфатом разрешили дружить. Тетя Фатьма часто говорила: «У Андрюши хорошие задатки, но его улица испортила». И по голове меня гладила… Однажды такой случай был. Она своих детей в балетную школу вела. Рано утром это было, осенью. Они как раз вышли из ворот, а я на краешке тротуара сидел, в том месте, где солнце раньше всего на нашей улице появлялось. Потом оно уходило в сторону, а с утра именно в этом месте светило, и я часто там сидел грелся. Увидел я их и тоже с ними пошел. Пришли, а там такая мягкая черная дверь, дерматином обитая, а за ней пианино играет и какая-то женщина одно и то же говорит: «Раз, два, три; раз, два, три; раз, два, три…» Тетя Фатьма подвела своих детей к высокому мужчине в спортивном костюме и говорит: «Вот они!». Он на них посмотрел, а потом спрашивает: «А это кто?» — и на меня показывает. Ну, тетя Фатьма объясняет: соседский мальчик, мол… Тогда он открывает эту черную дверь и говорит: «Пройдемте в зал». И мне говорит: «Ты тоже иди». Заходим, а там большой зал с высоким потолком. В углу два рояля стоят, за одним седая женщина сидит в очках, а вокруг много детей: девочки в белых коротких юбочках, а мальчики в таких черных брюках, которые, как чулки, облегают, а на ногах золотистые тапочки. И все нагибаются, подпрыгивают, поднимают ноги выше головы. А четыре девочки взялись за руки и очень красиво танцуют. Как сейчас они перед глазами, на всю жизнь запомнил. Потом Руфат сказал, что это танец маленьких лебедей называется из балета Чайковского «Лебединое озеро»… Да, тетя Фатьма помогла Руфату и Наиле, сестре его, раздеться и дала мне их вещи подержать. А высокий мужчина мне говорит: «Ты тоже разденься». А сам начал Руфата и Наилю проверять. Они стоят перед ним в майке и трусиках, а он им: «Нагнитесь, достаньте до земли, подожмите ногу, подпрыгните…» Руфат толстый тогда был, да и Наиля тоже ничего себе, но старались сделать все так, как мужчина им говорил. Но он их все равно забраковал. «Не годятся, говорит, для балета, нет у них данных. А вот он мне нравится» — и на меня показывает. А потом спрашивает: «Ты чего не раздеваешься? Трудно, что ли?» Я молчу. Он мне говорит: «Ты что, не слышишь, что ли?» Я говорю: «Слышу». — «А слышишь, так раздевайся». А я стою, не шевелюсь, застыл весь. Тогда он одной рукой взял меня за подбородок и другой начал расстегивать воротник рубашки моей. Я — в сторону. Он обиделся: «Странный мальчик! Что, тебе трудно раздеться, что ли?» И все равно я не разделся. Тетя Фатьма всю дорогу меня ругала. А я молчал. И Руфату тоже потом не сказал, почему не захотел раздеться. И вообще никому никогда об этом случае не рассказывал. Стыдно было. Только ты не смейся… Я всю ночь плакал… Трусов у меня не было тогда под штанами. Старые порвались, а новые мамка все обещала купить, но забывала или денег у нее не было. Ты извини, конечно, как говорится, за подробности, но очень захотелось рассказать… И самое обидное, знаешь… Хоть я часто потом вспоминал тех девочек, которые танцевали там маленьких лебедей, но так и не пошел на балет «Лебединое озеро». Все никак выбраться не мог, ерундой всегда занимался… А вот здесь, на фронте, четвертый год уже мечтаю посмотреть его… И себя ругаю… Но вообще это бывает, человек многим вещам настоящую цену потом узнает, когда уже поздно… Хорошее ведь сразу разглядеть трудно… Вот сейчас, например, когда отсюда я на свою жизнь довоенную смотрю, стыдно становится — сколько, оказывается, я хорошего в жизни упустил, от чего только по глупости своей отказался. А ведь при желании все можно было: чему хочешь — учись, что хочешь — смотри, что душа хочет — читай, хочется поехать куда-нибудь — езжай… (Вздыхает.) Хорошо хоть, книжек немножко успел почитать, без них бы совсем темнотой остался… (Смотрит на Адалат.) Чего-то я опять разболтался. Ты мне говори, когда надоест. А то у меня тормозов нету. Не надоел я еще тебе?

А д а л а т. Пока нет. (Она все еще под впечатлением происшедших событий.)

А н д р е й. А может, ты чего хочешь сказать?

А д а л а т. Не хочу.

А н д р е й. За тобой когда машина придет?

А д а л а т. С утра.

А н д р е й. Мы рано утром еще посмотрим картины? Там же второй ящик есть.

А д а л а т. Ладно.

А н д р е й. От матери письмо пришло… В Баку пленных немцев пригнали, и люди их уже жалеют, хлеб дают…

А д а л а т. Яд им давать надо, а не хлеб.

А н д р е й. Не знаю. Они, конечно, много зла причинили, но ведь не все же виноваты… Это сейчас кажется, что они навечно враги наши, а пройдет время, и неизвестно, что случится… Может, еще дружить с ними будем. Вон в прошлом сколько войн было, а все забывалось. Война — это как болезнь: пока она есть — страшнее ее нет, а пройдет — и слава богу, нечего о ней и думать…

А д а л а т. Странные ты вещи говоришь.

А н д р е й. Да нет. Я солдат хороший, когда надо убить, убиваю, — что поделаешь, не мы же войну начали. А все равно радоваться тут нечему. Как говорят, печальная необходимость…

А д а л а т. Если бы могла, я бы их тысячами убивала! За все страдания и слезы, которые проклятая война нам принесла!

А н д р е й. Это, конечно, тоже правда. Пострадали люди сильно. (После паузы.) Адалат, ты знаешь, мне так кажется, будто я тебя давно знаю, можно сказать, всю жизнь, с самого детства…

А д а л а т. Где же всю жизнь… Один день всего… Полдня…

А н д р е й. Я знаю, но бывает так у человека, что полдня больше, чем полжизни, ну, или хотя бы несколько лет… Нет, правда… Этот лейтенант, который здесь со мной был, настоящий художник, только он ранен тяжело и от войны устал, поэтому ему больше ничего в жизни не хочется, все опротивело — и картины, и люди, — и он думает, что ничего хорошего вокруг нет и не будет, потому что война. А у меня сегодня, может, самый хороший день в жизни. (Пауза.) Можно я тебя поцелую?

А д а л а т. Не надо.

А н д р е й. Почему?

А д а л а т. Так…

А н д р е й (смущаясь). Ты не думай, я не потому, что ты мне сказала…

А д а л а т. А что я сказала?

А н д р е й. Ну, тогда я хотел выстрелить… что, мол, немцы уйдут и мы вдвоем останемся… Я не потому… Ты мне и без этого понравилась. А то, что ты говорила, я же понимаю — это ты просто так, чтобы я не выстрелил… А я что, тебе совсем не нравлюсь?

Пауза.

Нет, ты честно скажи: я тебе нравлюсь или нет?

Адалат молчит.

Значит, не нравлюсь, раз молчишь… Я понимаю. Ну, ничего… я не обижаюсь… ты не думай… Ты же не виновата, что я тебе не нравлюсь, правда?

А д а л а т. Я вначале думала, что ты врешь все, просто трепач…

А н д р е й. Я не врал. Я правда люблю картины…

А д а л а т. Да теперь-то я вижу, что не врал… Но все равно. Я таких не люблю…

А н д р е й. Я понимаю… Я не обижаюсь.

А д а л а т. Наверное, есть женщины, которым нравятся такие, как ты… ну, чтобы ухаживать за тобой, помогать, объяснять, учить жить. Но я таких не люблю… Тридцать лет тебе скоро, а ты только жизнь начинать собираешься.

А н д р е й. Это ты права! Все правильно сказала…

А д а л а т. Вот ты вбил себе в голову, что художник. А какое ты имеешь отношение к этим картинам? Может, из тебя вообще художник не получится, а ты из-за них под пули лезешь.

А н д р е й (виновато). Я же не потому лезу, что художник. Просто нравятся мне они.

А д а л а т (зло). Да что ты в них понимать можешь?! Ты думаешь, я в музеях не была и картин не видела? Сколько хочешь их у нас в Алма-Ате. И экскурсоводов разных слушала. Почему же мне за них лезть под пули не хочется, хотя я отвечаю за них? А ты знаешь, сколько экскурсоводы учатся, чтобы в картинах понимать? А художники?! Настоящие художники академию кончают! А это намного больше, чем любой институт! Откуда же ты умный такой, что школу не сумел кончить, а в картинах разбираешься?!

А н д р е й (виновато). Не знаю, но когда я на них смотрю, я волнение испытываю.

А д а л а т (жестко). Ничего ты не испытываешь. Только кажется это тебе. Вбил себе в голову, что художник, вот и думаешь, что волнуешься.

А н д р е й. Я не вбил, я правда волнуюсь. Только рассказать не могу, а бывает — так разволнуюсь, что плакать хочется.

А д а л а т. Ну и плачь себе на здоровье. Тоже мне, художник… Да ты бы школу хотя бы кончил, если уж так хотелось художником стать.

А н д р е й. Это ты права. Глупый я был.

А д а л а т. Да и сейчас не умнее. (После паузы.) Вот ты у меня спрашивал, нравишься мне или нет.

А н д р е й. Да.

А д а л а т. А я тебе нравлюсь?

А н д р е й (с чувством). Очень нравишься.

А д а л а т. Ты же меня полдня знаешь всего! Как же я могла так быстро тебе понравиться?

А н д р е й. Честное слово, понравилась. Как увидел — сразу понравилась. Я не вру!

А д а л а т (жестко). Это и плохо, что не врешь. Лучше бы врал.

А н д р е й. Почему?

А д а л а т (зло). А потому, что когда врешь, то ясно, для чего… Я так и думала вначале: увидел бабу, одни остались… Ничего бы у тебя не получилось. Но тогда было понятно. А вот то, что ты сейчас говоришь, это непонятно. Это то же самое, что картины твои. Фантазия…

А н д р е й. А я всегда с первого взгляда влюбляюсь.

А д а л а т (насмешливо). И часто это бывало?

А н д р е й. Два раза.

А д а л а т. И чем это кончилось?

А н д р е й (простодушно). Ничем. Они же не знали, что я их люблю. Я им ничего не говорил. Ты первая…

Адалат не знает, что сказать.

А тебе какие мужчины нравятся?

А д а л а т. Какие мне нравятся, таких нет.

А н д р е й. А муж твой?

А д а л а т. Отец мой мне нравится. Он был настоящий мужчина…

А н д р е й. Сколько лет ему было?

А д а л а т. Сорок семь.

А н д р е й. А у меня брат погиб, Карлуша. Тридцать только исполнилось. Под Керчью. Там много бакинцев погибло. (Смотрит вниз.) Картины надо бы в ящики сложить.

А д а л а т. Не надо.

А н д р е й. Почему?

А д а л а т. Немцы поймут, что здесь кто-то есть.

А н д р е й. А ты что, думаешь, они еще вернутся?

А д а л а т. Не знаю, может быть…

А н д р е й. Я тоже думаю, что они назад, к линии фронта, пойдут. В той стороне им делать нечего…

А д а л а т. А может, они вообще не ушли и сидят здесь где-нибудь поблизости.

А н д р е й. Это тоже может быть… Надо было все же пострелять их.

А д а л а т. У них все равно безвыходное положение — кругом наши. Рано или поздно в плен сдадутся.

А н д р е й. Хорошо бы. (Смотрит вниз.) Что это там?

Снизу раздаются странные звуки, будто тихонько хлопает на ветру край простыни. Хлопанье сопровождается легким потрескиванием.

А н д р е й (вскакивает на ноги). Горит, что ли?!

А д а л а т. Где?

А н д р е й. Стена!

Стена, на которой висят картины, еще не горит. Пока лишь тлеют несколько ее нижних бревен, изредка охватываемых легкими языками пламени.

А д а л а т. Я не вижу.

А н д р е й (возбужденно). Да в самом низу. Я видел, длинный унтер сигарету туда бросил…

А д а л а т. Разве может от сигареты целая стена сгореть?

А н д р е й. Ветер же поддувает!

А д а л а т. Я думаю, она не загорится.

А н д р е й (в отчаянии). Как же не загорится, когда горит уже!! (Некоторое время, как бы не веря еще глазам своим, наблюдает за стеной, нижнюю часть которой постепенно охватывает пламя, затем срывается с места.)

Адалат успевает схватить его за руку.

А д а л а т. Подожди… Нельзя так… Ну, подожди! Я же тебе объяснила.

Андрей останавливается.

(Не выпуская его руки.) Они не ушли… Я знаю… Я чувствую… Они прячутся там, внизу… Ну, подожди… Там же есть еще другие картины… целый ящик…

Андрей пытается высвободить руку, но Адалат крепко держит ее.

Послушай меня… Ты должен меня послушаться… Я никому не скажу. Никто ничего не узнает. Это тебе сейчас кажется, что важнее картин ничего нет. А потом все пройдет, и ты забудешь о них. Совсем забудешь… Ты же ничего еще не видел в жизни… Я знаю… У меня муж такой же… Ты только дослушай меня до конца…

А н д р е й (жалобно). Горят же они… Пусти!

А д а л а т. Не сгорят. (Говорит все, что приходит на ум, лишь бы задержать Андрея.) Он тоже все выдумывал… Чуть призыв какой объявят или мобилизацию — он тут же первым выскакивал: доброволец. Другие ордена получают, на повышение идут, а он семью бросает и едет куда прикажут. «Мне, говорит, ничего не надо, я за идею живу». Я ему говорю: «А другие что, безыдейные, что ли, товарищи твои? Что же, они уже все имеют, а ты как был без кола и двора, так и остался. Кто же о сыне твоем думать будет?»

А н д р е й. Пусти… Да пусти ты… Я быстро… Сниму их — и назад… Пусти… (Дергает руку изо всех сил.)

Адалат, не выпуская ее, теряет равновесие, падает на колени.

А д а л а т. Не пущу… Ты сумасшедший… Такой же, как он. Все вы сумасшедшие. Послушайся хоть ты меня… послушайся. Немцы там, внизу, понимаешь? Ты погибнешь… погибнешь, понимаешь? Как мой отец, как твой брат, все вы погибнете… (Плачет.)

Слезы лишают ее сил. Освободив свою руку, Андрей скачет по лестнице вниз. Адалат видит, как Андрей, выбежав из церкви, горстями швыряет на горящую стену землю. Пламя не гаснет. Тогда Андрей начинает срывать одну за другой картины…

(Кричит.) Андрей, вернись! Зачем тебе эти картины?! Тебя мать ждет!.. Вернись!.. Прошу тебя, вернись!..

Она слышит звук короткой автоматной очереди и видит, как Андрей вдруг подался всем корпусом вперед, будто пули толкнули его, — он стоит, упершись головой в стену, и из последних сил пытается снять картину… «Андрей! — кричит Адалат, — Андрей!» Но он уже не слышит ее и падает на землю, так и не выпустив из рук картину. Единственное, что еще связывает его с жизнью, — это звучащая в ушах музыка из балета Чайковского «Лебединое озеро». Адалат хватает трясущимися руками карабин и начинает стрелять по немцам, которых не видно.

Медленно гаснет свет.

Когда на сцене светлеет, А д а л а т  уже внизу. День на исходе. Покрытый шинелью  А н д р е й  лежит под потушенной уже стеной, на которой висят спасенные им картины. Адалат сидит рядом. Она смотрит прямо перед собой. Неподвижное лицо ее кажется спокойным, сосредоточенным. Потом она встает, подходит к раскрытому ящику и начинает аккуратно укладывать в него картины… Заколачивает камнем крышку ящика, опять опускается на землю рядом с Андреем. Издалека доносятся слабые артиллерийские залпы, похожие на раскаты ушедшей грозы. На колокольне кричат перед сном галки. И вдруг к этим звукам примешивается еще один, похожий на шум автомобильного мотора. Адалат поднимается на колокольню. Машет руками. Но звук мотора постепенно начинает удаляться. Тогда Адалат хватается обеими руками за толстый канат, тянущийся от висящего на ней колокола. Она долго раскачивает тяжелый колокольный язык, и наконец над полем и сожженной деревней возникает густой, протяжный звон. Удары колокола ползут в вечерней тишине, догоняя, захлестывая друг друга, сливаясь в единый скорбный звук, который, наполнив собой пространство, возвещает о человеческом горе. И уже не Адалат раскачивает язык колокола — он таскает ее за собой по маленькому квадрату колокольной площадки…

Рокот автомобильного мотора начинает усиливаться…

Слышатся человеческие голоса…

З а н а в е с.

ДОМ НА ПЕСКЕ Драма в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Э л ь д а р — научный работник, 32 лет.

М а т ь — пенсионерка, 62 лет.

О т е ц — пенсионер, 72 лет.

С е с т р а — стенографистка, 35 лет.

В а л я — студентка, 22 лет.

А л и к — аспирант, 25 лет.

Г у л а м — сосед по даче, 45 лет.

А д а — его жена, 33 лет.

А г а м е й т и — сторож, 72 лет.

С о с е д — научный работник, 36 лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Небольшой участок песчаной земли с несколькими стелющимися по песку виноградными лозами, легким навесом из фанеры и тонких железных труб. Посреди участка торчит из песка остроконечный обломок скалы, похожий на метеорит. Рядом свалена груда строительного камня-кубика. Вторая груда — у калитки. Время от времени участок медленно пересекает седая грузная женщина в черной выцветшей мужской рубахе навыпуск поверх платья — она по одному перетаскивает камни от калитки к скале. Это  м а т ь. Под навесом на переносной газовой плите варит обед  о т е ц. Одновременно он читает книгу. Серый парусиновый пиджак отца висит на спинке железной кровати, расположенной под навесом, худые руки загорели по локоть; выше, до рукавов сетчатой майки, бросаются в глаза белые, совершенно не тронутые загаром полоски кожи. На крючках деревянной вешалки, грубо прибитой к навесу, висят четыре охотничьих ружья с патронташами. Мать, перетащив на несколько метров очередной камень, вынуждена сделать передышку; откинув назад свое грузное, выпирающее из рубашки тело, она тяжело переводит дыхание. В глубине, там, где за невысоким заборчиком начинаются участки соседей (справа — двухэтажный дом из железобетонных конструкций, слева — игрушечно маленький и ярко раскрашенный), видна квартира Эльдара.

Большой облезлый письменный стол и пол вокруг него заставлены стопками книг и папок с рукописями. Кожаный диван в углу комнаты тоже занят бумагами. Вдоль заляпанной огромными черными пятнами стены стоят четыре разных по форме стула. На противоположной стене висят на гвоздях часы и маленькое круглое зеркало. Перед ними старое кожаное кресло, в котором сидит  Э л ь д а р. Он в майке, потому что жарко и потому еще, что вид собственного тела, в меру загорелого и крепкого, пока не тяготит его. Он бреется; от бритвы к электрической розетке тянется белый шнур, косо пересекая темный прямоугольник дверного проема, ведущего в спальню. Там темно из-за того, что завешены окна. Такое ощущение, что, бреясь, Эльдар и видит и слышит все, что происходит у родителей, преодолев пространство, отделяющее его от них; это, конечно, невозможно, но может быть объяснено, например, чуткостью встревоженного сыновьего сердца…

О т е ц. Отдохни немного, надорвешься.

М а т ь. Я прекрасно себя чувствую.

О т е ц. Да, выглядишь ты неплохо.

М а т ь. Удивительное дело — здесь я просто оживаю. Воздух тут другой, что ли? В городе я чахну.

О т е ц. Да, воздух здесь отличный.

М а т ь. Ты обратил внимание — у меня уже почти нет одышки.

О т е ц. Да, да, конечно. И все же тебе перенапрягаться не стоит. Ребята приедут и все сделают.

М а т ь. Я не перенапрягаюсь. (Дотащив камень до скалы.) Вот и еще один… Глядишь, в сентябре и дом будет готов. Меня только эта скала волнует, на все остальное у меня сил хватит.

О т е ц. Да, скала оказалась трудным орешком.

М а т ь. Взорвать ее, что ли?

О т е ц. Чем взорвать?

М а т ь. Взрывчаткой какой-нибудь.

О т е ц. Только этого не хватало.

М а т ь. Взорвать я смогу. Главное — взрывчатки достать.

О т е ц. Даже и не думай. В результате и сами погибнем, и всех кругом подорвем.

М а т ь. Десять взрывпакетов на нее хватило бы.

О т е ц. Каких еще взрывпакетов?! Надо дождаться ребят. Рано или поздно они же приедут.

Мать молча идет за следующим камнем.

Я уверен, сегодня они обязательно приедут… Они же знают, что мы их ждем… Может, ты все же передохнешь?

М а т ь. Я не устала.

О т е ц. Их тоже понять можно — у них дела, работа.

М а т ь. По-моему, я никого не упрекаю.

О т е ц. Раз они не приезжают, то у них какие-то уважительные причины.

М а т ь. Наверное.

О т е ц (вздохнув). Жаль, от меня толку мало.

М а т ь. Не хватало еще, чтобы ты тут камни таскал.

О т е ц. Ты же таскаешь.

М а т ь. Во-первых, я моложе, а во-вторых, физически сильнее.

О т е ц. Зато у меня одышки нет.

М а т ь. А грыжа? И не старайся — не уговоришь. (Тащит камень.)

О т е ц. В конце концов, мы ведь можем вдвоем это делать, ты с одной стороны, я — с другой, и камень в два раза легче станет.

М а т ь (передвинувшись на несколько метров, опускается на песок, тяжело дышит). Даже если в четыре, все равно не позволю. Вари обед и ни о чем не думай. Это моя затея, и я сама доведу ее до конца. А захочется в город — езжай, нечего тут из-за меня торчать, небось тоскуешь по своим друзьям-приятелям.

О т е ц. А как же я тебя одну оставлю?

М а т ь. Обойдусь как-нибудь.

О т е ц. А вдруг приступ?

М а т ь. А что приступ? Лекарство под рукой, глотну — и все в порядке.

О т е ц (мечтательно). Я бы, конечно, махнул в город ненадолго. На денек. И сразу назад.

М а т ь. Тем более. Ничего со мной не случится.

О т е ц. Сходил бы в гости, сыграл бы в преферанс, и недельки на две мне этого хватило бы.

М а т ь. Ну, вот видишь. А я как раз простыню твою постираю.

О т е ц (спохватившись). Нет, нет, я тебя одну не оставлю.

М а т ь. Ничего со мной не случится.

О т е ц. Вот когда ребята приедут, тогда другое дело. Тогда, может, на денек махну…

Мать тащит камень дальше.

Не может быть, чтобы они не приехали… Рубашка чистая у меня есть?

М а т ь. Есть.

О т е ц. Где она лежит?

М а т ь. В чемодане.

О т е ц. Но это потом, сразу я не поеду. А то ребята обидятся. Надо на охоту с ними сходить. Ты не беспокойся, работе это не помешает. К шести утра мы уже вернемся.

М а т ь. Я не беспокоюсь.

Мать тащит камень дальше. Она уже почти у скалы. В калитке появляется  А г а м е й т и. За плечами у него двустволка. Подходит к навесу. Садится на краешек кровати. Выглядит свежо, видимо, хорошо выспался.

А г а м е й т и. Я сон сейчас видел интересный. Будто сплю я не днем, а ночью, и кто-то меня будит. Просыпаюсь — смотрю: ангел смерти Азраил. Трясет меня за плечо. «Вставай, говорит, Агамейти, хватит дрыхнуть, идем со мной, засиделся ты на этом свете». У меня душа в пятки ушла. Ну, думаю, все, пришел твой конец, Агамейти. Руки-ноги у меня отнялись, лежу, как труп, и вдруг, — сам не знаю, откуда у меня сила взялась, — как закричу: «Да здравствует Советская Армия!» — прямо Азраилу в лицо. Он как вскочил — и к двери, как пуля, вылетел. Так торопился, что головой о притолоку ударился, сильный такой стук получился! И я проснулся.

М а т ь. Слава богу, что проснулся, а то половину камней у меня украли, пока ты спал.

А г а м е й т и. Не может быть! Вот мерзавцы!

М а т ь. С таким сторожем, как ты, хорошо, что нас самих не утащили.

А г а м е й т и. Этого я не допущу. Без вас мне здесь совсем тоскливо будет. (Смотрит на ружья, висящие на вешалке.) А ты что, опять на охоту собрался?

О т е ц. Да. Ребята должны приехать. Я обещал им…

А г а м е й т и. Сходил бы со мной разок.

О т е ц. Как-то без ребят не хочется. Вот приедут — пойдем все вместе.

А г а м е й т и. Хорошо, что я не обидчивый.

О т е ц. Я как-то привык к ребятам. И они тоже без меня не охотятся.

А г а м е й т и. Все трое приедут?

О т е ц. Да… должны втроем… обещали…

А г а м е й т и. Хорошо, если приедут… Наконец уберете ее. (Показывает на скалу.)

М а т ь. Это не твоя забота. Ты лучше спи поменьше и охрану свою неси добросовестно. (Тащит камень.)

А г а м е й т и. Я что говорю? Я, как говорится, гнутое дерево. Разрешат — скажу, не разрешат — промолчу.

М а т ь (не выпуская камень из рук). Вот и хорошо.

А г а м е й т и. Я Дадашу сказал, чтобы он тоже пришел помочь.

М а т ь. Кто тебя просил?

А г а м е й т и. А что тут такого? Все равно он, как крот, целый день на своем участке роется — пусть и вам помогает. На то и сосед.

М а т ь. И тебе не стыдно?

А г а м е й т и. А чего мне стыдиться? Я — бездельник, он — труженик. Вот пусть и поможет. Не все же только на себя работать, пусть и соседям пользу принесет.

О т е ц. Я вчера смотрел, какой он колодец себе отрыл — просто чудо!

А г а м е й т и. Несчастный!

М а т ь. Кто?

А г а м е й т и. Он.

М а т ь. Это еще почему?

А г а м е й т и. Здоровый молодой человек вместо того, чтобы жизнью наслаждаться, в земле копается. Ну ладно, вы старики, к земле вас потянуло, а он что?

М а т ь. Тебе этого не понять.

А г а м е й т и. Что правда, то правда, я этого понять не могу и никогда не понимал. Если найдется человек, который хоть раз видел, чтобы я когда-нибудь где-нибудь физическую работу выполнял — плюньте мне в лицо. Клянусь честью, никогда этого не было. Да по рукам видно. (Показывает.) Вот, пожалуйста, ни одной мозоли. В жизни в руках лопату не держал, ни топор, ни пилу. Ружье ношу, и то плечо болит.

М а т ь (останавливается, чтобы перевести дыхание). Нашел чем хвастаться!

А г а м е й т и. Милиционером работал два года, это было, а так все время сторожем, всю жизнь.

М а т ь. Где это ты работал милиционером?

А г а м е й т и. Да здесь же. До войны. На белой лошади ездил. Все меня как огня боялись.

О т е ц. А как тебя в милицию взяли с твоей биографией?

А г а м е й т и. А я скрыл все. Мог бы по сегодняшний день работать. Сам ушел.

М а т ь. Почему?

А г а м е й т и. Надоело язык за зубами держать. Молчать надо было. Что про себя ни расскажу, с анкетами не сходится. Ну, я терпел-терпел, а потом собрал все отделение и рассказал про публичный дом в Марселе. (Отцу.) Помнишь, я тебе рассказывал?

О т е ц (бросив взгляд на мать). Помню, помню…

А г а м е й т и. Ну, меня и поперли.

О т е ц. Легко отделался.

А г а м е й т и. А что мне могли сделать? Я же в девятнадцатом году эмигрировал, когда еще здесь советской власти не было. И добровольно вернулся. В тридцать третьем. Причем вернулся по идейным соображениям. Так и сказал: не люблю капитализм, там работать надо, хочу жить на родине.

М а т ь (негромко). Бедная родина.

А г а м е й т и. Я из-за вас с Дадашем поругался…

Мать останавливается с камнем в руках.

«Почему, говорит, я должен им помогать, если собственные дети им не помогают?» Так прямо и сказал. «У меня, говорит, у самого дел полно, почему это я должен за их детей работать?»

М а т ь. Что-то ты разболтался сегодня, помолчи немного. И впредь прошу — ни с кем разговоров о помощи не вести. (Тащит камень.)

О т е ц (огорченно). Странно, что у Дадаша такое представление о наших ребятах. Просто непонятно. Они нас очень любят.

А г а м е й т и. А я их не осуждаю. Кому охота в такую пору вкалывать!

О т е ц (матери). Я абсолютно уверен, что сегодня они приедут.

А г а м е й т и. Я что говорю? Я разве настаиваю? Может, и приедут. Я только считаю, что обижаться на них не надо, если не приедут.

М а т ь. Слушай! Я тебе сказала — помолчи! Это не твоего ума дело, обижаться нам или нет, как-нибудь сами разберемся. Если ты уж такой большой специалист по воспитанию детей, надо было своих заиметь.

А г а м е й т и (вздохнув). Рассердилась… Вечно я лезу не в свои дела.

О т е ц (громко). И все же я уверен, что они сегодня приедут.

Сперва он, а за ним невольно и мать смотрят в глубину сцены, откуда начинает приближаться городская квартира Эльдара, постоянно вытесняя дачу, которая теперь на втором плане. Мать продолжает таскать камни. Отец варит обед.

Э л ь д а р (преодолевая шум бритвы). Я ничего не слышу. Что? (Прислушиваясь к ответу из спальни.) Все равно не слышу. Говори внятно… (Усмехнувшись.) Нельзя беседовать и спать одновременно… Что? Давно пора… А хочешь, полежи еще, я схожу куплю что-нибудь поесть… Хотя нет, не успею… Мне надо поехать на дачу… Сегодня все там собираемся. Вся семья. Как в старые добрые времена. (Прислушивается.) Раньше очень… Сейчас тоже, но, к сожалению, реже видимся… Мать у меня великий человек. Отец тоже, конечно, но мать просто уникальная личность. Всю жизнь кого-то спасает. То отца, то меня, то соседскую жену… У меня? Называлось менее тяжкое телесное повреждение и обещало от двух до четырех лет тюрьмы… За что? Из-за одного идиота. Его так крепко били, что пришлось вмешаться… Мы учились вместе. Задира был страшный. Обидел ни за что ни про что людей, а они оказались суровыми ребятами… Мы с занятий с ним шли. Ну, и пришлось разделить его участь… Что?.. Да, наверное… Но я довольно часто делаю не то, что хотелось бы, а то, что должен сделать. Почему должен? (Усмехнувшись.) Ну, как тебе сказать? Так мне каждый раз кажется… (С еще большей иронией.) Ну, скажем, совесть подсказывает. Или какие-то обязательства вынуждают… А что это тебя так заинтересовало? Ты смотри, встала даже. (Улыбаясь, наблюдает за тем, что делается в спальне.)

В двери, смешно кутаясь в длинную пижамную куртку Эльдара, появляется  В а л я.

И глазки разгорелись… Какое слово привлекло твое замутненное сном внимание — тюрьма или телесное повреждение?

В а л я (сонно улыбаясь, обнимает его). И то, и другое… Ты брейся и рассказывай, а я посижу рядом. (Усаживается на спинку кресла.)

Э л ь д а р (отложив бритву). Про что?

В а л я. Про тюрьму.

Э л ь д а р (шутливо качает головой). Какой вдруг интерес к моим словам! Обычно и не заставишь слушать.

В а л я. Неправда. Я всегда тебя с интересом слушаю. (Целует его в макушку.) Расскажи про тюрьму, это жутко интересно.

Э л ь д а р. А телесные повреждения?

В а л я. Тоже.

Э л ь д а р. А вычислительная техника, которой ты собираешься посвятить свою жизнь?

В а л я. Муть.

Э л ь д а р. Ты же способный человек.

В а л я. Не начинай с утра. Давай про тюрьму… Знаешь, о чем я думала, когда лежала, а ты брился?

Э л ь д а р. Нет, не знаю.

В а л я. Придумывала какой-нибудь верный способ удержать тебя навсегда.

Э л ь д а р. Придумала?

В а л я. Хорошо бы, конечно, если бы ты был похуже…

Э л ь д а р. Внешностью?

В а л я. Хотя бы…

Э л ь д а р. Будь я похуже, ты бы просто не обратила на меня внимание.

В а л я. Ничего ты не понимаешь. Внешность мужчины не имеет для меня никакого значения.

Э л ь д а р. Ну, тогда ум! Из-за чего-то я же тебе понравился?

В а л я. Знаешь, что я подумала, когда мы с тобой познакомились?

Э л ь д а р. Нет.

В а л я. Как жаль, что он такой умный, подумала я. И тут же потеряла к тебе всякий интерес.

Э л ь д а р. И что же меня спасло?

В а л я. Когда стало известно, что ты на двух лекциях заменишь Бармалея, наши все чуть с ума не посходили от восторга. Особенно девчонки.

Э л ь д а р. Теперь все ясно — ты пала жертвой моей славы!

В а л я. Я очень огорчилась, когда мне объяснили, какой ты знаменитый.

Э л ь д а р. Это еще почему?

В а л я. Я видела тебя пару раз в коридоре и обратила внимание на твое лицо.

Э л ь д а р. Еще бы!.. Значит, все же внешность сработала? Женщина есть женщина. Не ум, не слава, а именно внешность!

В а л я. Какое странное лицо, подумала я. Взрослое, умное и… совершенно беспомощное, как у заблудившегося ребенка.

Э л ь д а р. Ты это брось. У меня сильная, волевая внешность.

В а л я. Да, конечно. Но где-то там, в глубине, сидит ребенок. А потом, когда ты вошел в аудиторию, такой снисходительно-уверенный, как… популярный конферансье в сельском клубе…

Э л ь д а р. Почему конферансье? Могла бы подыскать более приятное сравнение.

В а л я. Популярный баритон тебя устраивает?

Э л ь д а р. Ну, это еще куда ни шло.

В а л я. Даже голос у тебя вначале был такой…

Э л ь д а р. Какой такой?

В а л я. Ну, такой… вполне профессионально-обаятельный… Нотки в нем проскальзывали такие противные… чтобы всем понравиться.

Э л ь д а р (шутливо-категорически). Это ревность! Ты меня ревновала, даже не успев полюбить!

В а л я. Может быть.

Э л ь д а р. За что же ты все-таки меня полюбила?

В а л я. Откуда я знаю?

Э л ь д а р. Могла бы подумать на досуге.

В а л я. А ты знаешь?

Э л ь д а р. Конечно.

В а л я. Скажи.

Э л ь д а р. Только после того, как позавтракаем.

Раздался короткий, нерешительный звонок в дверь, затем тихий стук, почти поскребывание, словно кто-то, начав звонить, испугался звука звонка.

Э л ь д а р. Кто там?

В а л я (встает). Надо одеться.

Неторопливо уходит в спальню. Эльдар открывает дверь. Появляется  г о л о в а  с о с е д а.

С о с е д (приятно улыбаясь). Доброе утро… Я не помешал?

Э л ь д а р (сухо, но вежливо). Нет… пожалуйста… (Идет к креслу, берется за бритву.)

Голова соседа исчезает, за дверью слышен невнятный торопливый шепот, потом  с о с е д  возникает опять, на этот раз весь целиком, с головы до ног…

Вы что, не один?

С о с е д. Один, один…

Э л ь д а р. С кем же вы шепчетесь?

С о с е д. Разве?.. (Растерянно оглядывается на дверь.) А-а-а… Это… вы же знаете… наш председатель… Он не решается войти.

Э л ь д а р (спокойно). Правильно делает.

С о с е д (бросает на дверь испуганный взгляд). Вернее, ему неудобно… (Тихо.) Может быть, вы все-таки разрешите?.. Прошу вас…

Э л ь д а р. Нет.

С о с е д (приблизившись к Эльдару, шепотом). Это в ваших интересах, поверьте… Разрешите ему войти…

Э л ь д а р (продолжая бриться). Нет.

С о с е д (еще раз взглянув на дверь, громко и преданно). Как обидно, что вы так относитесь к столь уважаемому человеку!

Э л ь д а р. Вы что-то хотели мне сообщить?

С о с е д. Да… да… Я к вам по поручению правления… (Паузой и выражением лица подчеркивает значительность своего сообщения.) Освобождается трехкомнатная квартира.

Э л ь д а р. Ну и что?

С о с е д (смешавшись). Нет… ничего… Просто… мы думали… Вы ведь собираетесь жениться?

Э л ь д а р. Есть такие сведения?

С о с е д. Да… Я не помню, кто именно сказал, но такой разговор был… И мы подумали: может, у вас есть желание поменять ваши две комнаты на три… Вы же собирались строить трехкомнатную квартиру?

Э л ь д а р. Собирался, но у меня ее отняли.

С о с е д. Да, да, мы помним эту неприятную для всех нас историю. Именно поэтому я и пришел… вернее, мы пришли. (Показывает на дверь.) Справедливость должна быть восстановлена… Вчера на правлении все сказали об этом в один голос… И первым выступил наш председатель…

Э л ь д а р. Что это за квартира?

С о с е д. Та же самая. Та, которую вы строили…

Э л ь д а р. Ее же отдали.

С о с е д. Вот именно…

Э л ь д а р. А теперь что?

С о с е д. А теперь… Ну разве это справедливо, что вы, научный работник, известный математик, живете в двух комнатах, а какая-то стюардесса одна занимает трехкомнатную квартиру?!

Э л ь д а р. Вы же сами три года назад мне доказывали, что именно потому, что я математик, а кооператив геологов, мою квартиру надо отдать стюардессе…

С о с е д (укоризненно). Разве вы не знаете, почему я так говорил? Вспомните, какие были обстоятельства…

Э л ь д а р. Какие?

С о с е д. За нее очень просили. (Идет к двери, заглядывает в коридор.) Ушел… (Говорит громче, свободнее.) На нас давили.

Э л ь д а р (спокойно). Никто на вас не давил.

С о с е д (укоризненно). Вы знаете, от кого это исходит. (Показывает на дверь.) Ах, как мне все это надоело!

Э л ь д а р. Что?

С о с е д. Все. Правление, квартиры, перемещения, ремонты, скандалы…

Э л ь д а р. А кто вас заставляет? Бросьте все, если надоело.

С о с е д. А мой институт? Здесь он председатель, а там директор. Все в его руках. Вам хорошо, вы не геолог. А мне жить надо. Попробуйте только возразить ему в чем-то. Он же уничтожить может. Мстительный, коварный, жестокий, деспотичный человек… омерзительная личность. И геолог бездарный… А вы думаете, вам это сойдет, что вы с ним так обращаетесь? Это он пока терпит, а при любой возможности сделает все, чтобы угробить вас раз и навсегда. Чтобы ничего от вас не осталось… (Опять заглядывает за дверь.) Ах, как я мечтаю в один прекрасный день плюнуть ему в рожу и сказать все, что думаю о нем… (Выглядывает за дверь.) Ах, как я жду этого дня, как я жду! Все скажу! Все!..

Э л ь д а р (прерывает его, поморщившись). Ну ладно! Хватит! Что вам от меня надо?

С о с е д (обиженно). А почему вы говорите со мной таким, тоном?

Э л ь д а р. Потому что вы мне малоприятны.

С о с е д. Посмотрел бы я, как вы запели, попади в мое положение.

Э л ь д а р. В вашем положении я бы застрелился.

С о с е д. Да бросьте… (Встретившись взглядом с Эльдаром, поспешно переходит к делу.) В общем, вчера правление приняло решение выселить эту стюардессу за нарушение правил социалистического общежития. На нее поступило достаточное количество жалоб. У нее вечные скандалы, дебоши по ночам, несколько раз вызывали милицию… Ну, это вы знаете…

Э л ь д а р. Да, знаю.

С о с е д. Вот письмо в горсовет о ее выселении. Многие подписали. Осталось несколько человек, и вы в том числе.

Э л ь д а р. Вы, конечно, тоже подписали?

С о с е д. Да. Но она же действительно черт знает что вытворяет.

Э л ь д а р. Она ведет себя так три года, с первого дня, как поселилась здесь. Что это вы вдруг именно сейчас спохватились? Сняли покровителя?

С о с е д. Я не знаю. Мне сказали, чтобы я собрал подписи, и я это делаю. (Протягивая письмо.)

Э л ь д а р (вдруг). Идите-ка вы отсюда со своими письмами.

С о с е д (обиженно). Мы же для вас стараемся.

Э л ь д а р. Идите, идите, прошу вас… Квартира, полученная таким способом, мне не нужна. (Ведет соседа к двери, выпроваживает его.)

Слышен смех, из спальни, все так же кутаясь в пижамную куртку Эльдара, появляется  В а л я.

В а л я (продолжая смеяться, обнимает Эльдара). Нет, ты, конечно, невозможный человек… (Целует его.) А за что ты этого председателя третируешь?

Э л ь д а р. Я не третирую… просто предупредил, чтобы держался от меня подальше… Очень уж противный…

В а л я. А что это за стюардесса? Почему ты никогда не говорил о ней? Хорошенькая?

Э л ь д а р. Ничего…

В а л я. У тебя с ней что-нибудь было?

Э л ь д а р. Нет, конечно.

В а л я (с шутливой недоверчивостью). Что-то ты слишком активно отрицаешь…

Э л ь д а р. Перестань…

В а л я. Знаю я вас… Под боком хорошенькая стюардесса… да еще не прочь повеселиться.

Э л ь д а р. Ну и что?

В а л я. Я тебя жутко ревную. (Прячет лицо у него на груди.)

Э л ь д а р (улыбаясь). Это не так уж плохо. Значит, любишь.

В а л я. Страшно люблю.

Целуются.

Э л ь д а р. Бомбу бросишь?

В а л я. Куда?

Э л ь д а р. Куда скажу.

В а л я (смеется). Брошу.

Э л ь д а р. За это я тебя и люблю, ты тот тип женщины, о котором я мечтал всю жизнь.

В а л я. Да уж, всю жизнь.

Э л ь д а р. Я даже отчаиваться начал… У меня же мерзкий характер. Ты заметила? Меня мало кто любит.

В а л я (после паузы; вдруг очень серьезно). Может быть, потому, что ты слишком требователен к людям… И к себе тоже?

Э л ь д а р. Не знаю… Наверное… Но ведь ничего особенного я ни от кого не требую. Элементарной порядочности.

В а л я (все так же серьезно, как бы высказывая то, что давно собиралась сказать). Порядочность, конечно, хорошее качество. Но все же было бы лучше, если бы ты не так строго судил людей.

Э л ь д а р. Почему?

В а л я. Ну… мне, например, было бы легче, свободнее.

Э л ь д а р(ласково усмехнувшись). А что, очень приходится напрягаться?

В а л я. Просто страшно: а вдруг что-то во мне окажется недостаточно хорошим по твоим представлениям и ты меня бросишь.

Э л ь д а р. Ну как я тебя брошу? Я же останусь наедине со своей порядочностью… Нет уж, милая, хватит. Очень прошу тебя, будь хорошей. Мне ведь многого не надо — только чтобы ты меня любила. А это ты можешь: я сразу это понял, как увидел тебя.

В а л я. Мы так мало знаем друг друга. Я очень боюсь…

Э л ь д а р. Месяц — не так уж мало…

В а л я (задумчиво). А я могла бы полюбить тебя, даже если бы был намного хуже. (Пауза.) Нет, конечно, очень хорошо, что ты такой… Я так благодарна за это… Ты даже представить себе не можешь, как много значит для меня встреча с тобой. Но я действительно могла бы полюбить тебя, даже если бы ты не был таким умным и благородным.

Э л ь д а р (улыбаясь). Даже если бы я был способен на какую-нибудь явную низость?

В а л я. Конечно… Я смогла бы тебя любить… если бы даже узнала о тебе что-нибудь страшное…

Э л ь д а р. Даже если узнаешь, что я негодяй?

В а л я (очень серьезно). Да.

Э л ь д а р (смеется). Жаль, что проверить невозможно. Я так дорожу возможностью спокойно смотреть в зеркало, когда бреюсь, что вряд ли когда-нибудь дам тебе возможность проявить широту твоей натуры. (Встает.)

В а л я. И очень хорошо.

Э л ь д а р (с заметной самоиронией). Я тоже так думаю. Порядочность, конечно, довольно тяжкое бремя, приходится из-за нее отказываться от некоторых дополнительных возможностей в жизни, но не мы ведь ее изобрели, груз получен от предков, и тут ничего не поделаешь, хочешь, не хочешь — тащи… (Складывает бритву в коробку.) У моих стариков это вечная история — всю жизнь отстаивали свои принципы и представления!.. Все усилия направлены на то, чтобы пройти через жизнь, полностью сохранив себя, свои убеждения, ни грамма не растерять. Не дай бог скатиться на гладкую дорожку компромиссов и удобных решений! Не дай бог получить чуть больше, чем заслужил!

В а л я (любуется им). Как здорово все-таки, что ты меня любишь.

Э л ь д а р. Я же сказал тебе — я уже просто отчаялся. Барышни нашего города исчерпываются через два часа общения. Удивительно однообразны. Очень стойкий стереотип. У меня даже тест выработался, по которому я его определяю.

В а л я. Научи.

Э л ь д а р. Первый вопрос: «Умеете ли вы плавать?» Большинство не умеют. Это очень важный показатель.

В а л я. Ну, с этим вопросом у меня вроде все благополучно. А какой следующий?

Э л ь д а р. Следующий — это не вопрос, а действие. Проверяется реакция на желание их поцеловать. (Привлекает ее к себе и несколько раз картинно целует.) Прекрасно! И тогда, в первый раз, тоже было прекрасно. Было как-то иначе, но так же естественно — без жеманства. Первое, что удивило меня в тебе, — это полное отсутствие жеманства.

В а л я. Мне было не до жеманства.

Э л ь д а р. Это было удивительно. Я специально при всех спросил: «Мы не могли бы с вами встретиться?» Никогда я раньше не назначал свиданий студенткам. Да еще при свидетелях и через две минуты после знакомства. Все посмотрели на тебя, а ты как-то очень просто и серьезно сказала: «Могли бы».

В а л я. Я уже любила тебя в этот момент.

Э л ь д а р. «Когда?» — спросил я. «Когда скажете», — ответила ты, и меня покорил твой ответ. Это было прекрасно сказано — так не говорят женщины в нашем городе. Все смутились, потому что уловили в твоих глазах гораздо больше согласия, чем требовал вопрос. В них прозвучала готовность на все. «Я твоя, — послышалось мне, — и можешь распоряжаться мною, как тебе угодно».

В а л я. Именно это я и сказала.

Э л ь д а р. И прекрасно сказала. И голос был удивительный.

В а л я. Когда ты спросил меня, я уже знала, что люблю тебя. И действительно готова была на все!

Э л ь д а р. Это меня и поразило. Я посмотрел на смущенные рожи окружающих и спросил тебя: «А где мы встретимся?» И ты ответила…

В а л я. «Где скажешь».

Э л ь д а р. Именно: «Где скажешь», а не «Где скажете». Легкость, с которой ты мне, преподавателю своего института, сказала «ты», окончательно всех доконала. Просто было видно по их лицам, как им хочется разбежаться от неловкости.

В а л я. Они и разбежались, как только ты ушел.

Э л ь д а р. А Дима?

В а л я. Остался.

Э л ь д а р. Он производит приятное впечатление.

В а л я. Дима? Он прекрасный парень.

Э л ь д а р. Почему же все-таки ты его разлюбила?

В а л я. Не знаю.

Э л ь д а р. Что-то произошло?

В а л я. Нет.

Э л ь д а р. Вы поругались?

В а л я. Нет. Я же говорю — все было хорошо до последнего дня. Я вдруг поняла, что не люблю его больше.

Э л ь д а р. Странно.

В а л я. Да. Он тоже не мог ничего понять.

Э л ь д а р. Но не могло же это произойти так внезапно. Ты же что-то должна была чувствовать раньше.

В а л я. Ничего я не чувствовала. Еще вечером, накануне, все было прекрасно. А утром поняла, что не люблю его больше. Мне было очень стыдно, когда я сказала ему.

Э л ь д а р. Может, причиной разрыва было что-то… чисто физиологическое?

В а л я. Нет. (Обнимает его.) Не надо говорить об этом.

Э л ь д а р. Я хочу разобраться в тебе… А заодно чтобы ты и сама разобралась.

В а л я (ласково). А мне кажется, что ты просто мучаешься…

Э л ь д а р. Мучаюсь, конечно… Но это пройдет.

В а л я. Мне сейчас кажется, что до тебя у меня ничего не было. Мне так хочется… чтобы ничего не было.

Э л ь д а р. Скажи, а вы продолжали встречаться после того, как ты сказала ему, что больше не любишь его?

В а л я. Да…

Э л ь д а р. Почему?

В а л я. Он очень просил… А мне было все равно… И родителей не хотелось огорчать… Они так надеялись, что мы поженимся.

Э л ь д а р. А если бы ты не встретила меня? Что было бы?

В а л я. Не знаю.

Э л ь д а р. Ты смогла бы выйти за него замуж?

В а л я. Нет… не думаю… хотя он очень хороший…

Э л ь д а р. Вы прекрасно смотрелись вместе. И знаешь, первое время, пока я еще многого не знал, это очень льстило моему мужскому самолюбию, что ты из-за меня бросила такого парня… Я же не знал, что ты его уже не любила тогда…

В а л я. Но я действительно бросила его из-за тебя. Неизвестно, как бы все кончилось. Но после того, как мы познакомились с тобой, я уже не могла никого видеть, кроме тебя. И я изменилась очень… Хочется всем сделать или сказать приятное. А раньше я отчаянная спорщица была…

Э л ь д а р. Будем надеяться, что и у меня характер изменится к лучшему…

В а л я (целует его, с ласковой усмешкой). Тебя-то уже ничто не изменит. (Вздрагивает от резкого звука дверного звонка.) Кто это?

Э л ь д а р (смотрит на часы). Сестра…

Валя встает.

Куда ты? Сиди.

В а л я. Надо одеться…

Эльдар открывает дверь. В комнату входит  с е с т р а. На ней затейливая, отделанная цветочками шляпка, в руках перчатки и сумочка с щелкающим, как кастаньеты, замком.

С е с т р а. Еле дошла. Ужас. Все так и пялят глаза.

Э л ь д а р. Садись.

С е с т р а. Приличной девушке просто невозможно выйти на улицу — мужчины стали так откровенны в своих желаниях. Еле сдерживаются. (Трудно понять, шутит она над собой или говорит всерьез.)

Э л ь д а р. Надеюсь, никто не пытался тебя похитить?

С е с т р а (садится). Жара страшная… Из-за того, что вам лень поехать и убрать этот камень, каменщик не может начать фундамент.

Э л ь д а р. Сегодня уберем.

С е с т р а. В прошлое воскресенье вы то же самое говорили.

Э л ь д а р. В двенадцать мы все будем там и уберем наконец этот чертов камень.

С е с т р а. Акиф не поедет.

Э л ь д а р. Кто сказал?

С е с т р а. Он сам. Только что. Ему в институте надо быть.

Э л ь д а р. Он еще дома? (Идет к телефону.)

С е с т р а. Ушел.

Э л ь д а р (снимает трубку, набирает номер телефона). Алло… Это я… Ничего, нормально… Слушай, этот тип куда-то смылся… Она у меня… Это исключено… Как не можешь? Ты тоже не можешь?.. Не понимаю… Мы же договорились. Они же ждут… Да что ты мне объясняешь… Ты им объясни… Для нее эта дача — все!.. Не знаю, может быть, и не нужна. Ну, а что делать? Ты, как врач, знаешь ситуацию лучше меня… Конечно. А нельзя перенести твою встречу на завтра? Просто стыдно перед ними. Значит, никак нельзя?.. Да, поеду… (Вешает трубку. Сестре.) Он тоже сегодня не может поехать.

С е с т р а. Бедная мама!

Э л ь д а р. У него очень важная встреча.

С е с т р а (грустно). Уж лучше бы вы ничего не добились в жизни. Все время куда-то спешите. На какие-то встречи, совещания, ученые советы.

Э л ь д а р (обнимает ее за плечи). Ну что ты говоришь?

С е с т р а. Честное слово. Вы стали совсем другими…

Э л ь д а р. Да нет же. Все то же самое, ничего не изменилось. Мы очень вас любим. И тебя, и папу, и маму. Как твой Алтай?

С е с т р а. Ничего. Спасибо.

Э л ь д а р. Работает?

С е с т р а. Нет.

Э л ь д а р. Что-то твои женихи, как только с тобой знакомятся, перестают трудиться.

С е с т р а. Там сменная работа.

Э л ь д а р. А что он собирается делать?

С е с т р а. Он уже подыскал место, только не может устроиться.

Э л ь д а р. Где это?

С е с т р а. Он хочет диспетчером. Это такая будочка деревянная в садике, а в ней человек сидит — диспетчер называется. И шоферы всех автобусов, которые мимо проезжают, все ему по одному рублю дают. У них так полагается. За день рублей двадцать — двадцать пять можно набрать.

Э л ь д а р. Прекрасная работа. Я бы сам на нее пошел, если бы меня кто-нибудь устроил.

Сестра обиженно щелкает замком сумки.

Не обижайся, я пошутил. (Звонит телефон. Берет трубку.) Да… да… Это я… Здравствуй… Я занят… Не раньше вторника… Не могу… В десять минут ты не уложишься…

С е с т р а (шепотом). Кто это?

Э л ь д а р. Аспирант. (В трубку.) Я же тебе все объяснил. Напряги немного свой мозг… Это не вредно… Не бойся… Там все написано…

С е с т р а (шепотом). Молодой?

Э л ь д а р (в трубку). А где ты?

С е с т р а (очень заинтересованно). Холостой?

Э л ь д а р. Две жены… (В трубку.) Что же ты заранее меня не предупредил?

С е с т р а (высокомерно). Я пошла. Мне Алтай будет звонить.

Э л ь д а р (в трубку). Ну ладно, приходи. (Вешает трубку.) Ты уходишь?

С е с т р а. А зачем мне женатый? У вас столько товарищей, а вы мне все время женатых подсовываете. Я честная девушка.

Э л ь д а р (ласково улыбаясь). Это очень хорошо. Мы гордимся твоей честностью.

С е с т р а. Была бы я из другой семьи, не такой уважаемой и такой известной…

Э л ь д а р. Что бы ты сказала?

С е с т р а. Мне тоже хочется пожить весело, как другие. Но я из такой семьи, мне нельзя… (Гордо.) Нас все знают. Я не могу уронить семейную честь.

Э л ь д а р. Конечно.

С е с т р а. Мужчины просто невозможны, так и едят глазами. Ты замечаешь, как они на меня смотрят? Просто неприлично. Я иногда боюсь — вдруг кто-нибудь не выдержит и набросится прямо где-нибудь на улице. Бр-р! Не дай бог… Надо быть осторожной…

Э л ь д а р (подходит к сестре, обнимает ее). Все будет хорошо, не волнуйся.

С е с т р а. У тебя кто-нибудь есть?

Э л ь д а р. Да как тебе сказать… Есть, наверное…

С е с т р а. Тебе надо жениться… Я слышала, ты много гуляешь.

Э л ь д а р. Не верь слухам.

С е с т р а (вздрогнув). Идет!

Э л ь д а р (удивленно). Кто?

С е с т р а. Аспирант. Я чувствую. Высокого роста?

Э л ь д а р. Да.

С е с т р а. Я побежала. Зачем мне лишние встречи? Вдруг захочет меня проводить, а у вас дела… Я побежала.

Э л ь д а р. Да, ты права. Беги. (Целует сестру.) И не волнуйся, в двенадцать я буду у родителей.

С е с т р а. А разве ты один сможешь сдвинуть этот камень?

Э л ь д а р. Поехать все равно надо.

С е с т р а. Да. Хотя бы ты поезжай. (Идет к двери.)

Э л ь д а р (следуя за ней). И с работой для твоего Алтая тоже что-нибудь придумаем. Не на эту, так на какую-нибудь другую устроим.

С е с т р а. Он очень хочет с вами дружить.

Э л ь д а р. Приведи его как-нибудь…

С е с т р а (преодолев смущение). Только этому… аспиранту ничего о нем не говори, об Алтае. На всякий случай — вдруг он разведется…

Э л ь д а р. Кто?

С е с т р а. Аспирант. (Заметив недоумение брата.) Боже, опять я глупости говорю! Не обращай внимания. Я совсем свихнулась. (Вдруг всхлипывает, прижимается к груди Эльдара.) Я такая одинокая… Думаешь, я не понимаю ничего… Мне так стыдно… так стыдно…

Э л ь д а р (гладя ее голову, нарочно бодро). А чего тебе стыдиться? Не говори глупости… У тебя все впереди… Ты еще встретишь хорошего человека.

С е с т р а. Правда? Ты веришь в это?

Э л ь д а р. Конечно.

С е с т р а. Я тоже надеюсь. Я же еще молодая.

Э л ь д а р. Ты обязательно встретишь хорошего человека.

С е с т р а (улыбаясь сквозь слезы). Скорей бы… Я так хочу иметь ребенка, как все… Где у тебя зеркало? Хотя у меня есть. (Раскрыла сумочку, прихорашивается.) Ну, я побежала.

Э л ь д а р. Привет.

С е с т р а (улыбается). Поплакала, и на душе легче стало. (Поспешно уходит.)

Эльдар закрывает за ней дверь, стоит в задумчивости. Из спальни выходит  В а л я. Она уже в платье. Подходит к нему. Обнимает.

В а л я. Жалко ее…

Э л ь д а р. Очень жалко… И ужасно то, что невозможно ничего сделать, помочь…

В а л я. А что это за камень?

Э л ь д а р. Скала целая, а не камень. Торчит посреди участка. Там, где дом должен стоять. Из-за него фундамент не могут заложить… Никак не соберемся все вместе, чтобы убрать его. Каждый раз кто-нибудь не приезжает — то Акиф, то я, то Расим.

В а л я. Давно вы строите?

Э л ь д а р. Года два. Поставили забор, колодец вырыли, а с домом ничего не получается. Дороги там ужасные, пески кругом, не подъедешь, все на себе приходится таскать… Мамина затея. Всю жизнь обходилась без дачи, и вдруг загорелось на старости лет. А если уж ей что-нибудь взбредет на ум — не остановишь… И мы тоже, честно говоря, первое время увлекались. Она как пришла из Дачтреста, села под картой мира — у нас на старой квартире, где мы вместе жили, такая большая политическая карта висела — и как начала расписывать, как все здорово будет: белый домик на берегу моря, виноградник, деревья… Мы и поверили… Ну ладно, надо собираться… (Вспомнив, с досадой.) Да, еще этот аспирант должен прийти. Надо было, конечно, отшить его, но уж очень липучий.

В а л я. Ну его к черту. Скажи-ка, а сколько лет твоей сестре?

Э л ь д а р. Тридцать пять. Она всегда была немного странной.

В а л я. Прошло бы с возрастом, если бы вовремя вышла замуж.

Э л ь д а р. Вовремя — это когда?

В а л я. Лет в двадцать — двадцать пять.

Э л ь д а р. К сожалению, в этом возрасте желающих уже не было. Она нравилась одному нашему соседу, но раньше, когда ей было лет восемнадцать. Он даже сватался.

В а л я. И что же помешало?

Э л ь д а р. Он был часовщиком.

В а л я. Ну и что?

Э л ь д а р. Сейчас она за гробовщика пошла бы. А тогда, видимо, хотелось мужа поинтеллигентней.

В а л я. Вам хотелось или ей?

Э л ь д а р. Да и нам, и ей… Хотя, как я сейчас вспоминаю, она вообще была не прочь. Больше мы возражали.

В а л я. Снобы.

Э л ь д а р. Часовщики, знаешь, тоже разные бывают. Этот был не из самых умных. А она у нас с запросами, так что вряд ли они ужились бы.

В а л я. Не ужились бы — разошлись.

Э л ь д а р. У нас в семье обычно женятся один раз.

В а л я (улыбаясь). Это, конечно, важное обстоятельство, но зато она сейчас была бы здоровой.

Э л ь д а р. Неизвестно, как она пережила бы развод.

В дверь звонят.

В а л я. А вот и аспирант. (Встает.) Я готовлю завтрак, а ты вправляешь ему мозги. И на то, и на другое — полчаса.

Э л ь д а р. Да, не больше. Мне пора ехать на дачу. (Направляясь к двери.) Посиди с нами.

В а л я. А завтрак?

Э л ь д а р. Потом вместе приготовим. Без тебя мне будет одиноко.

Открывается дверь. В комнату, смущенно улыбаясь, входит  с е с т р а, а за ней коренастый  м у ж ч и н а, нагруженный магнитофоном и несколькими бутылками шампанского.

С е с т р а (мужчине). Можете положить вон туда, у стенки. (Эльдару.) Он сейчас придет… Такой смешной. «Я, говорит, вас знаю, вы сестра Эльдара». Представляешь? И действительно высокий. Я просто чувствовала. (Увидев Валю, умолкает.)

Мужчина, поставив все, что было в руках, на пол, вытаскивает из кармана шесть фужеров для шампанского и идет к двери.

М у ж ч и н а. До свидания.

Э л ь д а р. Вы уходите?

М у ж ч и н а. Мавр сделал свое дело. (Выходит.)

Э л ь д а р (несколько растерянно). До свидания. (Смотрит на сестру, на Валю.) Познакомьтесь.

Валя подходит к сестре, протягивает руку. Та не сразу пожимает ее. В прихожей дважды хлопает шампанское, затем на пороге появляется  а с п и р а н т  А л и к  с двумя бутылками фонтанирующего шампанского.

А л и к (весело). Шеф, извините за вторжение. Сегодня день моего рождения. Четверть века. Хочу выпить с вами бокал шампанского… Приветствую всех и приглашаю. Интурист, банкетный зал, в семь тридцать вечера. (Сестре.) И вас тоже прошу… Буду счастлив… (Смотрит на Валю.) Кого я вижу! (Искренне рад.) Сколько лет! Сколько зим! Здравствуй…

В а л я (спокойно). Здравствуй…

А л и к. Страшно рад тебя видеть… Молодец, совсем не изменилась… А у Нельки уже второй мальчик родился.

В а л я. Знаю. Я видела ее.

А л и к. А мне она ничего не сказала… Извините, шеф, Валя школьная подружка моей сестры… Ну, давайте выпьем. (Разливает шампанское по бокалам и подает их Вале, сестре, Эльдару.)

Э л ь д а р. А это зачем? (Показывает на магнитофон.)

А л и к. Не могу пить без музыки. Оркестр устал за ночь, пришлось отправить домой. (Высоко поднимает бокал.) Шеф, с вашего позволения, за дам. Я не был знаком с вашей сестрой, но волею судьбы это произошло именно сегодня. (Сестре, лукаво.) А как я вас узнал?!

С е с т р а. Поразительно. Я до сих пор прийти в себя не могу. Из машины на полном ходу!

А л и к (Вале). Твое здоровье. Ваше здоровье, дамы. (Залпом выпивает бокал.) Шеф, еще раз извините за вторжение. Но я не мог не навестить вас в такой день. Буду рад видеть вас сегодня вечером. Приглашены только приятные люди.

Э л ь д а р. Исключено. Вечером я занят.

А л и к. Вот видите, я так и знал. (Всем.) У меня самый строгий шеф… Почему вы не пьете?

Э л ь д а р (сестре и Вале). Будьте здоровы. (Пьет.)

Аспирант наполняет бокалы и идет к магнитофону.

А с п и р а н т. Шеф, вы только послушайте эту музыку… Фантастика! Гениальная музыка! На прошлой неделе из Штатов прибыла! (Не выпуская из рук бокала, лихо включает магнитофон ногой.) Невозможно поверить, что это сочинил человек, такое под силу только богам. Одну вещь прослушаете, и я исчезну. (Покачиваясь в такт музыке, напоминающей негритянские псалмы-спиричуэлс, возвращается к столу.) Я могу выпить за вас, шеф? Имею я такое право — в день рождения выпить за своего любимого шефа?

Э л ь д а р. Давай уж за тебя выпьем, если пить. Твой праздник сегодня.

А с п и р а н т. За меня — в финале. Будьте здоровы, шеф, на радость своим аспирантам. И можете делать из нас столько кандидатов наук, сколько вашей душе угодно. Не стесняйтесь. Мы не возражаем, лишь бы вам было приятно. (Пьет.)

В а л я. Будь здоров, Эльдар.

С е с т р а. Будь здоров, братик.

Э л ь д а р. Будьте здоровы.

А с п и р а н т. А музыка какая! Музыка! Я с ума схожу! (Сестре.) Вы танцуете?

С е с т р а (преодолев соблазн). Танцую… Но сейчас я как-то не готова, я не знала…

А с п и р а н т. Жаль. Шеф, вы не возражаете?

Э л ь д а р. Ты что, меня хочешь пригласить?

А с п и р а н т. Нет. (Расшаркивается перед Валей.) Ты позволишь?

В а л я. Что-то неохота.

А с п и р а н т (укоризненно). Человеку впервые в жизни четверть века! Он ведь от огорчения и застрелиться может.

В а л я. Не застрелишься… Ну ладно.

Выйдя на середину, начинают танцевать. Оба хорошо чувствуют музыку. Валя сперва чуть скованна, но постепенно танцует все более увлеченно. Сестра подходит к Эльдару.

С е с т р а. Кто это такая?

Э л ь д а р. Знакомая.

С е с т р а. Интересно, где она воспитывалась?

Э л ь д а р. В детском доме. А что?

С е с т р а. Приличная девушка так, сразу, не бросится танцевать. Я тоже могла бы пойти с ним, ты же видел, он меня пригласил, но я не согласилась.

Э л ь д а р. Напрасно.

С е с т р а. Ты смотри, что она делает!

Э л ь д а р. Что?

С е с т р а. Она глаза закрывает.

Э л ь д а р (не глядя на танцующих). Ну и что?

С е с т р а. Как в экстазе. Это неприлично.

Э л ь д а р. Ты отстала от жизни, сестренка. Сейчас все так танцуют.

С е с т р а. Я знаю, как сейчас танцуют. Глаза закрывать совсем не обязательно.

Валя и аспирант танцуют на расстоянии друг от друга, каждый сам по себе, будто позабыв о партнере.

Э л ь д а р. Вода в колодце прибывает?

С е с т р а. Мама сказала, что очень медленно.

Э л ь д а р. А у соседа?

С е с т р а. Они качалку поставили. Теперь у них полно воды будет.

Э л ь д а р. А нам к ним нельзя подключиться?

С е с т р а. Они предлагали, но это очень дорого. А бесплатно мама ни за что не согласится. Теперь что, они до вечера танцевать будут?

Э л ь д а р. Должна же музыка кончиться… Как себя мама чувствует?

С е с т р а. Плохо. Ноги опухли. Совсем ходить не может. Камни ползком перетаскивает.

Э л ь д а р. Как ползком?

С е с т р а. Я даже заплакала, когда увидела первый раз. А папа сказал, что она уже давно так делает: садится на песок и боком так ползет, а камень на коленях.

Э л ь д а р. Это уже что-то новое.

С е с т р а. Камни за забором лежат, и по ночам их воруют.

Э л ь д а р. Черт с ними, с камнями, она же надорваться может. (Поворачивается к танцующим, грубовато.) Ну ладно, потанцевали, и хватит.

Валя, словно очнувшись, останавливается, удивленно смотрит на Эльдара.

Э л ь д а р (подходит к ней). Я должен ехать, меня ждут родители.

Аспирант, продолжая танцевать, приближается к магнитофону и выключает его ногой.

На даче  м а т ь  и  о т е ц, занимаясь своими делами, наблюдают за развитием событий в квартире Эльдара.

Мне надо ехать.

А с п и р а н т. Извините, шеф, еще один бокал, и я исчезаю. (Разливает шампанское по бокалам.)

С е с т р а (отодвигает свой бокал). У меня уже есть.

А с п и р а н т. Предлагаю последний тост за виновника сегодняшнего торжества. В день двадцатипятилетия у него появилось странное желание жениться. Пожелаем ему успеха. Будьте здоровы.

Э л ь д а р. Будь здоров.

А с п и р а н т (сестре и Вале.) А вы не хотите выпить за мое здоровье?

С е с т р а. У меня уже голова кружится.

А с п и р а н т. Не беспокойтесь, я вас провожу. Шеф, пусть эта штука останется у вас. (Показывает на магнитофон.) Я потом заберу. Можно?

Э л ь д а р. Можно.

А с п и р а н т (Вале). Понравилась музыка?

В а л я. Да.

А с п и р а н т. Гениальная музыка. Еще раз простите за нашествие. Оривидерчи! Валюша, надеюсь, еще увидимся. (Сестре.) А вас я похищаю. Прошу.

С е с т р а. Благодарю.

А с п и р а н т (направляясь к двери, сестре). Вы правы, мужчины совсем с ума посходили…

Аспирант и сестра уходят. Эльдар садится в кресло. Валя подходит к нему и обнимает.

В а л я (огорченно). У тебя испортилось настроение.

Э л ь д а р (сухо). Немного. (Помолчав.) Надеюсь, ты понимаешь, что дело не в том, что я тебя приревновал?

В а л я. Конечно. (Целует его.)

Э л ь д а р. Я даже люблю смотреть, когда ты танцуешь… Но всему свое время… Это же нелепо: утро, времени у нас в обрез, мне надо ехать на дачу, ты знаешь мое отношение к этому балбесу — и вдруг пускаешься с ним в пляс…

В а л я. Извини, родной, я не подумала обо всем этом…

Э л ь д а р. Но танцевала с таким упоением, будто никого вокруг тебя нет и не было.

В а л я (виновато). Музыка очень хорошая.

Э л ь д а р (вдруг грустно улыбнувшись). Дело не в музыке, а в тебе. Все, что тебе нравится, ты делаешь как-то безудержно…

В а л я. Да, это правда.

Э л ь д а р. Я уже говорил тебе об этом…

В а л я. Там было совсем другое…

Э л ь д а р. То же самое. Здесь музыка, а там море.

В а л я. Я не думала купаться. Я хотела погулять на берегу.

Э л ь д а р. Ну ладно, кончим эти глупые разговоры. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что иногда все же надо сдерживать свои желания. Десять человек сидят, ждут, волнуются, наконец ты являешься мокрая и заявляешь, что в три часа ночи ходила на море купаться…

В а л я (виновато). Вода была такая теплая! Итак захотелось покупаться! Я заплыла далеко и потом долго добиралась до берега. (Целует его.) Я так тебя люблю. Я так хочу, чтобы все у нас было хорошо. Я буду стараться…

Некоторое время сидят, прижавшись друг к другу.

Э л ь д а р. Все будет хорошо.

В а л я. Я так надеюсь.

Э л ь д а р. Мы любим друг друга… И поэтому все будет хорошо.

В а л я. Я гадала на картах… Ты не смейся… Ездила к женщине одной… И знаешь, очень хорошо карты легли… Она сказала, что редко так выходит. Я вообще-то не верю, но успокаивает.

Э л ь д а р. Я абсолютно убежден, что все будет хорошо… Самое трудно было — найти друг друга. А теперь уже проще. Теперь надо жить вместе, рожать детей, растить их… Старикам моим ты понравишься… Я в этом не сомневаюсь… И с твоими тоже договоримся как-нибудь… Разница в возрасте заметна только сейчас, лет через десять это и видно не будет…

В а л я. Да, конечно, ты понравишься моим. Ты не можешь не понравиться… Они всегда мечтали, чтобы я встретила такого человека. Доброго, благородного. Они очень обрадуются тебе, потому что боялись за меня… что я плохо кончу… Отец даже бил меня.

Э л ь д а р. За что?

В а л я. Я потом долго с ним не разговаривала… И он тоже очень мучился. Он страшно любит меня и всю жизнь баловал, а теперь вот страдает из-за этого.

Э л ь д а р. А за что все-таки он тебя бил?

В а л я (грустно). Он многого не понимает и поэтому сердится. И прав, наверное… Ну хорошо, что у нас с тобой так все прекрасно… А если бы нет?.. Если бы мы нравились друг другу, но это было бы не так серьезно?.. Я же ночую у тебя… Я, конечно, каждый раз придумываю что-то, но он же чувствует.

Э л ь д а р. Он что, из-за меня тебя бил?!

В а л я. Нет, это было раньше… (Продолжает, не глядя на Эльдара, с горечью.) Ты меня не очень хорошо знаешь. Я же тебе говорила, у меня странный характер… Когда люди делают что-то плохое, ну, не плохое, а то, чего нельзя делать, они часто даже не догадываются об этом. А я все понимаю, когда поступаю дурно, знаю, что так нельзя, что неприлично, а все равно делаю.

Э л ь д а р. Кто, собственно, знает, что прилично, а что нет?

В а л я. Но чувствуешь же…

Э л ь д а р. Нет никаких единых правил… Каждый раз все по-разному. То, что в одном случае любовь, в другом — похоть. Один ест много, и это ему только на пользу, а другой от такого количества пищи жиреет.

В а л я. Да, это так. (С грустной усмешкой.) Когда рассуждаешь… А в жизни все сложнее. Иногда ведь понимаешь, что жиреешь, но все равно продолжаешь есть. Ничего не можешь с собой поделать.

Э л ь д а р (удивлен ее тоном). Но почему не можешь?

В а л я. Не можешь — и все. А потом сама себе противна… (Голос ее срывается.)

Э л ь д а р. По-моему, ты преувеличиваешь.

В а л я (с какой-то глубокой внутренней болью). Если бы. (Встретившись взглядом с Эльдаром, сдерживается и пытается его успокоить.) Ну, хотя бы тогда, на море. Я же знала, что вы меня ждете, но все равно полезла в воду.

Э л ь д а р. Да… (Чувствует, что ее что-то мучает, но, не понимая пока причины, слушает с внимательным сочувствием.)

В а л я. Но теперь я буду сдерживать себя во всем. Теперь мне будет легко, потому что ты рядом. Я готова навсегда отказаться от чего угодно, от любых своих привычек. Мне даже приятно это делать. Я теперь на все смотрю твоими глазами, и мне просто принять любое, самое трудное, решение. Я командую собой от твоего имени, и все становится ясно и легко… Если бы ты знал, как я счастлива, что встретила тебя, как это мне облегчило жизнь. (Умолкает, потому что чувствует, что может заплакать.)

Э л ь д а р (удивленно, но ласково). Что с тобой, милая? Что ты разволновалась вдруг? О каких трудностях ты говоришь? Какие у тебя могут быть трудности?! Не драматизируй, пожалуйста, свои маленькие сложности и горести, если они у тебя и были… Ты же совсем маленькая… Ну, иди ко мне. (Обнимает ее.) Ну, что у тебя было, наивное ты создание? Ну, любила сперва одного, потом другого, ну, ошиблась. С кем это не бывает… Ты же любила его, — значит, все, что между вами было, и должно было быть: какие уж тут приличия, условности, если любишь человека. Нашла из-за чего переживать…

В а л я (глядя в сторону). Мне стыдно перед тобой.

Э л ь д а р. Ну, перестань. Можно подумать, что я монстр какой-то. Что было, то сплыло, и нечего об этом говорить…

В а л я. Ты просто многого не знаешь.

Э л ь д а р (удивленно). Ну, предположим… Что это ты вдруг именно сегодня решила об этом заговорить?

В а л я. Я давно хотела… Но сегодня… (Умолкает.)

Э л ь д а р (после довольно продолжительной паузы). Ну?!

В а л я. Я должна тебе сказать…

Э л ь д а р (еще более удивленно). Ну, давай выкладывай, если должна…

В а л я (все еще не глядя на него). Я обязательно должна это сделать… Можно я закурю?

Э л ь д а р. Кури.

В а л я (закуривает). Тебе надо ехать на дачу.

Э л ь д а р. Скоро поеду…

В а л я. Я, конечно, совершаю ошибку сейчас… Но я не могу не рассказать. Я должна. Это гложет меня с первого дня. Хотя все было давно… И сейчас уже не имеет никакого значения… Ты мне веришь?

Э л ь д а р. Верю.

В а л я (вдруг с отчаянием). Зачем я рассказываю тебе это?

Э л ь д а р. Не знаю… Наверное, потому, что я тебя очень люблю.

В а л я. Это не нужно никому… ни тебе, ни мне.

Э л ь д а р. Если люди любят, то они, наверное, должны знать все друг о друге.

В а л я. А если все уже позади и потеряло смысл, но может причинить боль человеку, которого любишь?..

Э л ь д а р. Не знаю. Но, по-моему, лучше боль, чем обман…

В а л я. Это не обман. Просто ведь не обо всем расскажешь…

Э л ь д а р. Обо всем. Если, конечно, любишь человека. Иначе что-то все время будет мешать.

В а л я. Ну, а если он об этом ничего не знает и узнать не может?

Э л ь д а р. Он может почувствовать.

В а л я. Ты уверен?

Э л ь д а р. Абсолютно.

В а л я. И все-таки я убеждена, что есть вещи, о которых лучше не говорить, даже любимому человеку. У каждого в жизни есть или было что-то, чего никто не должен знать. Но тебе я все расскажу… Если у нас все так серьезно, может быть, на всю жизнь, то надо, чтобы ты любил меня такую, какая я есть, а не какую-то придуманную. Все равно ведь рано или поздно это обнаружится… (Усмехнувшись.) К сожалению… я не столь наивна и невинна, как тебе кажется. До тебя у меня было все гораздо сложнее, чем хотелось бы… (После паузы, сделав над собой усилие.) В общем, первым мужчиной у меня был не Дима…

Э л ь д а р (с недоумением). Ты что, до него уже с кем-нибудь встречалась?

В а л я. Нет.

Э л ь д а р. Ничего не понимаю… У вас же с ним в восьмом классе все началось.

В а л я (ей трудно говорить). Да… Но ничего не было… Никогда…

Э л ь д а р (стараясь говорить спокойно). И ты хочешь сказать, что у тебя был кто-то другой…

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Я знаю его?

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Знаю?

В а л я. Да, знаешь.

Э л ь д а р. Кто это?

В а л я (еще одно усилие). Это Алик… который был здесь сейчас.

Э л ь д а р. Алик? Мой аспирант?

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Ты же с его сестрой дружила?

В а л я. Да. Мы учились в одном классе.

Э л ь д а р. Вместе с Димой?

В а л я. Да.

Э л ь д а р. А что же Алик? При чем тут он?

В а л я. Он был братом моей подруги…

Э л ь д а р. Это я уже слышал. Он что, нравился тебе?

В а л я. Нет.

Э л ь д а р. Тогда в чем же дело? Сколько тебе лет было?

В а л я. Восемнадцать. Я была на первом курсе. Он мне не нравился. Честное слово. И я ему тоже. Он знал, что я люблю Диму… Но так случилось… Он встречался с одной женщиной, которая была старше его. Все об этом знали. Сестра мне ее показывала, когда мы еще учились в школе. Я у них часто бывала. Но потом, когда поступила в институт, мы виделись реже… У нее день рождения в феврале, на зимних каникулах. Дима был в Москве с отцом. Я пришла одна. Это было на первом курсе, сразу после сессии. Шел очень сильный снег. Я перепила немного, совсем чуть-чуть… Позвонила домой и сказала, что останусь у них, я и раньше иногда у них ночевала… Родителей дома не было. Мне постелили на диване в кабинете их отца… А ночью я проснулась от какого-то шума. Мне показалось, что кто-то плачет. Я зажгла свет и увидела Алика. Он почему-то был в военной шинели и сидел за столом спиной ко мне и громко плакал. Он даже не заметил, что я зажгла свет… Я побежала за водой, потому что ему было очень плохо. Он весь дрожал… Оказывается, когда его забрали на военные сборы, эта женщина, которую он любил, бросила его и вышла замуж за какого-то другого мужчину. Мне стало так его жалко, что я сама заплакала. Какое-то было чувство, как будто я виновата в том, что эта женщина его бросила… Я начала его успокаивать… И это произошло…

Э л ь д а р. Что значит произошло? (Не сразу.) А что было потом?

В а л я. Потом? Рано утром он опять уехал на эти сборы, а потом он несколько раз звонил… приходил в институт. Через год примерно, а может, даже больше… Он считал, что виноват передо мной. И хотел как-то искупить свою вину. Я сказала, что ни в чем его не виню, а встречаться не могу, потому что люблю Диму… А потом… я встречалась с Димой.

Э л ь д а р. Это все?

В а л я (с решимостью отчаяния). Нет… Потом, после Димы, когда я поняла, что больше не люблю его, и сказала ему об этом, все началось опять… опять появился Алик… Я не хотела его видеть, но он… Да что оправдываться сейчас, я сама во всем виновата… Но было очень тоскливо, а он не отвязывался и как-то подчинил меня себе… Я же говорила тебе, я все понимала, но ничего не могла с собой поделать… Отец бил меня несколько раз, но я все равно продолжала с ним встречаться… Пока не познакомилась с тобой… После этого я его ни разу не видела… Честное слово… Только сегодня… Ты веришь мне?

Э л ь д а р. Да.

В а л я. Прости меня… Я рассказывала и сама понимала, как это ужасно все…

Э л ь д а р. Наверное, ничего ужасного… если бы это была не ты.

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Но это ты.

В а л я. Да… Тебе надо ехать на дачу…

Э л ь д а р. Да, надо.

В а л я. Мы потом поговорим.

Э л ь д а р. Да.

В а л я. Очень стыдно…

Долго сидят молча. За дверью слышны шаги. Входит  А л и к.

А л и к (бодро). Шеф, сестренка доставлена по назначению…

Э л ь д а р (будто не слыша его, не меняя позы). Опять этот ублюдок… Он что, специально пришел сюда сегодня?

В а л я (растерянно). Нет… Я не знаю…

Э л ь д а р. Но сейчас-то он специально вернулся. Выждал нужное время, чтобы я уехал, и вернулся. Как вор… Его маленькая, безмозглая голова способна только на воровство. (Встает. Устало Вале.) Я должен бы выгнать его сейчас, но ведь он был твоим любовником. (Махнув рукой.) Ну ладно, мне надо ехать на дачу… А вы решайте ваши проблемы…

В а л я (тихо). Какие проблемы? Я же тебе все рассказала.

Э л ь д а р. Значит, можно ему сказать, чтобы он убрался отсюда?

В а л я. Делай что хочешь…

Э л ь д а р (подходит к Алику). Может, все-таки у тебя хватит достоинства уйти самому… или ты привык к оскорблениям?

А л и к (спокойно). Я бы ушел, шеф. Но мне нужно поговорить с ней…

Эльдар заносит руку и не оборачиваясь ждет, что скажет Валя.

В а л я. Алик, уйди, пожалуйста.

А л и к. Мне нужно с тобой поговорить.

В а л я. Но не здесь же…

А л и к. Мы можем выйти с тобой…

В а л я. Уйди, пожалуйста, мы потом поговорим…

А л и к (Эльдару). Ну что вы так смотрите на меня? Хотите ударить — бейте! Только ведь ничего этим не изменишь… (Вале.) Я подожду тебя внизу… (Неторопливо повернувшись, уходит.)

Валя опускается в кресло. Эльдар некоторое время продолжает стоять на месте, потом идет к письменному столу, вытаскивает портфель.

В а л я (наблюдает за ним). Может быть, ты не поедешь?

Э л ь д а р. Меня ждут.

В а л я. Это так важно?

Э л ь д а р. Да.

В а л я (после паузы). Неужели это важнее, чем мы, чем наши отношения?

Э л ь д а р. Нет, конечно… Но я обещал им приехать… Они ждут меня…

В а л я. Понятно.

Э л ь д а р. Я не могу не поехать… Если бы хоть кто-нибудь из братьев был там…

В а л я. Я понимаю. Просто… Неужели после того, что сейчас произошло, ты можешь оставить меня одну и уехать?..

Э л ь д а р (вдруг яростно кричит). Да! Могу! Они ждут меня! Неужели это не понятно?! Разве трудно понять то, что я говорю? Разве это так странно? Мои старые родители сидят на этой проклятой даче и ждут, что к ним приедет их сын! И я поеду! Я не могу не поехать! Не могу!

В а л я. Да, конечно, поезжай. (Плачет.)

Э л ь д а р (не сразу, тихо). Я постараюсь быстро вернуться. Только скажу, чтобы не ждали, и сразу же вернусь… Дождись меня…

Выходит из комнаты. Валя плачет долго и горько, как обиженный ребенок, потом, успокоившись, затихает в кресле.

На даче  м а т ь  продолжает таскать камни, о т е ц  варит обед. Занимаясь своим делом, родители с напряжением следят за всем, что происходило в доме Эльдара. И опять, как в начале этой истории, когда Эльдар, вопреки реальным представлениям, наблюдал за событиями на даче, это можно объяснить, к примеру, чуткостью обиженных родительских сердец или чем-нибудь более убедительным.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На даче, которая теперь на первом плане, м а т ь  тащит к скале очередной камень. О т е ц, сняв с вешалки одно из ружей, чистит ствол шомполом. А г а м е й т и  развлекает их болтовней.

В а л я  продолжает оставаться в кресле. Можно подумать, что она уснула…

А г а м е й т и. Жена нашего уважаемого соседа Гулама опять голая ходит.

М а т ь. В купальнике, ты хочешь сказать?

А г а м е й т и. Ну, в купальнике. Мне-то все равно, я в Париже не такое видел. В Фолибержер их сразу по сто штук в чем мать родила на сцену выходит, а здесь народ обижается. Неуважение, говорят, телеса свои напоказ выставлять, хотя, должен сказать, фигура у нее в общем ничего.

О т е ц. А они что сами, на пляже не раздеваются?

А г а м е й т и. На пляже одно, а здесь другое. Весь день на балконе торчит, отовсюду ее видно. Мне-то что, я и не такое видел, а людям не нравится…

М а т ь. Оставьте человека в покое. На то и дача, чтобы на балконе загорать…

А г а м е й т и. Такой дом отмахали, что за сто километров ее видно. Хотя бы внизу сидела, а то на втором этаже. Рабочие тоже жалуются.

М а т ь. Какие рабочие?

А г а м е й т и. Которые работают у них. Там же целая бригада трудится. Бетонщики и слесари уже ушли, только маляр и паркетчик остались… Очень жалуются… Отвлекает, говорят, хозяйка своим видом, работать трудно… И ленивая очень, целый день валяется. А этот Гулам только деньгами интересуется… Где он их загребает, понять не могу. (Умолкает, потому что видит в калитке Гулама. Под нос.) Легок на помине.

Г у л а м (очень доброжелательно). День добрый, соседи! Как живете? Как здоровье? Соскучился по вас. (Замечает Агамейти.) А этот бездельник опять здесь торчит, вместо того чтобы народное добро караулить? Удивляюсь я вам, честное слово: такие просвещенные, умные люди, а с кем дружите? Я, например, сразу его гоню, как появляется.

А г а м е й т и (негромко). Потому что недостаточно просвещенный.

Г у л а м. Что?

А г а м е й т и. Культуры, говорю, у тебя маловато.

Г у л а м. Ну конечно. Я же эмигрантом не был.

А г а м е й т и. Ничего, будешь еще.

Г у л а м. Ну, ты, ты… Говори, да не заговаривайся. За такие слова я тебе голову оторвать могу, причем здесь же, не отходя от кассы.

Идет к Агамейти. Тот на всякий случай проворно отбегает в сторону.

М а т ь. Гулам, не дури. Он пошутил.

Г у л а м (останавливается). Ничего себе шуточки. Пусть бога благодарит, что в вашем присутствии это произошло, а то бы я ему такой Париж устроил, что он имя свое забыл бы.

А г а м е й т и (направляется к калитке). Ты уже устроил, в Фолибержер ехать не надо, — все селение любуется.

Г у л а м (не понял). Что-что? Что он сказал?

О т е ц. Да не обращай внимания.

Г у л а м (встревоженно). Нет, он что-то плохое сказал. Опять оскорбил меня?

О т е ц. Это варьете такое в Париже, ну, как эстрадный театр. С полуголыми женщинами…

Г у л а м. А я тут при чем?

О т е ц. Да ты ни при чем, ты же знаешь, он любит про Париж вспоминать.

Г у л а м. Еще бы. Он же до мозга костей отравлен буржуазной идеологией. Что с нами произошло, я понять не могу. Враг ходит между нами, дышит с нами одним воздухом, кормится на наши деньги, а мы все терпим…

М а т ь. Да брось ты…

Г у л а м. Честное слово. Особенно обидно, что вы с ним общаетесь. Такие люди! Всю жизнь отдали Советскому государству, можно сказать, в революции участвовали, а вынуждены знаться со шпаной какой-то… (Отцу.) Как вы можете, дядя Гамид?! Когда Адочка писала диссертацию, то, говорит, ваше имя в таких материалах встречала, что сейчас просто обидно за вас. Честное слово, обидно… Вы меня извините, что я вам такие вещи говорю, я вам в сыновья гожусь, но дома наши рядом стоят, и я почитаю вас как очень близких и старших товарищей. А Адочка просто в восторге от вас. Я ей говорю: «Адочка, я счастлив буду, если смогу хоть чем-нибудь быть полезным нашим соседям. Это мой долг. Они все сделали, чтобы наша жизнь была счастливой, и наш долг — как можно больше помогать им. Дети их не имеют такой возможности, но мы-то, соседи, рядомживем. Пусть только намекнут…»

М а т ь. Спасибо, Гулам, нам ничего не нужно.

Г у л а м. Конечно. Я то же самое сказал Адочке: «Они такие заслуженные люди, зачем им моя помощь?» Конечно, вы ни в чем не нуждаетесь, я даже не сомневаюсь в этом. Я другое имел в виду, не материальную помощь. Что вы! Об этом я даже подумать не мог. Хотя, к слову сказать, готов в любое время любую сумму на любой срок. Зачем же нужны соседи, если не для того, чтобы помогать друг другу? Но я другое имел в виду, совсем другое. Например, попросить пару друзей перебросить эти камни, которые вы, Халида-ханум, сами сейчас таскаете. У меня просто сердце кровью обливается, когда я это вижу.

М а т ь. Напрасно. Я делаю это по совету врача. Мне полезна физическая нагрузка.

Г у л а м. Да, да, конечно… Я просто к примеру сказал о камнях, это совсем не обязательно. Можно что-нибудь другое. Просто я хочу, чтобы вы знали, что стоит мне свистнуть — и пара человек к вашим услугам. Выполнят любую работу…

М а т ь. Спасибо, Гулам…

К калитке подходит жена Гулама  А д а. Она в пестром купальнике с открытой спиной и глубоким вырезом на груди.

Г у л а м. Это мой долг. А вот и Адочка… (Жене.) Иди скорей сюда, очень интересный разговор.

А д а. Не могу же я в таком виде. Извините, но такая жара. (Матери.) Не надоел он вам своей болтовней? Я всегда волнуюсь, когда он идет к вам: вдруг ляпнет что-нибудь не то, а я так дорожу вашими отношениями.

Г у л а м. Ну что ты, Адочка, я ничего лишнего не сказал. (Просительно смотрит на мать, как бы ждет подтверждения своим словам.)

М а т ь. Входите, Ада.

А д а (минует калитку). Неудобно, я в таком виде, но жуткая жара… Еще раз здравствуйте.

О т е ц. Мое почтение.

Г у л а м. Я говорю, Адочка: правда мы с удовольствием поделились бы с нашими дорогими соседями водой? У нас насос целыми дням качает, а в их колодце воды нет…

А д а. Правда, тетя Халида, как-то неудобно даже: у нас же артезианская скважина, на полсела воды хватит.

М а т ь. Спасибо, Ада, но я надеюсь, что мы приведем в порядок свой колодец.

Г у л а м. Это безнадежное дело, поверьте мне, Халида-ханум. Тут нужно скважину бурить. У нас та же история была…

А д а. Подожди, Гулам. Ты вечно что-нибудь не то скажешь. Дай лучше стул.

Гулам дает стул. Ада садится.

Ты собирался ехать в город, по-моему?

Г у л а м. Да, через час поеду. В машине есть место. (Отцу.) Вы не едете в город? Могу подвезти.

О т е ц. Спасибо, пока не еду.

Г у л а м. На охоту собираетесь?

О т е ц. Да вот ребята должны приехать. Все вместе пойдем.

Г у л а м. Вы, говорят, хорошо стреляете?

О т е ц (похвала ему приятна). Когда-то ничего стрелял. А сейчас ребята меня уже обскакали. Они отличные стрелки.

Г у л а м. Хочу кондиционеры в спальне поставить. Я считаю, если уж взялся за что-то, делай на высоком уровне.

М а т ь. Да, у вас, Гулам, размах большой. В общем, это правильно, если иметь возможность. А мы вот третий месяц эту скалу убрать не можем, чтобы фундамент начать.

Г у л а м. Какую? Что же вы мне не сказали, когда у меня экскаватор работал? И трактор был. В две минуты убрали бы.

М а т ь. Неудобно как-то было.

Г у л а м. Ай-яй-яй! Как не стыдно! Ну, ничего, что-нибудь придумаем. Хотите, я привезу из города людей?

М а т ь. Нет, нет, спасибо.

Г у л а м. Тут нужно пять-шесть человек, не больше.

М а т ь. Даже меньше.

Г у л а м. Я беру это на себя. К концу дня этой скалы не будет.

М а т ь. Спасибо, Гулам, но мне как-то неудобно.

Г у л а м. О чем вы говорите? Я бы сейчас ею занялся, если бы меня не ждали в городе.

А д а. Ничего, подождут.

М а т ь. Нет, нет, не надо никого подводить из-за нас. Поезжайте, Гулам, по своим делам. У нас здесь ничего срочного нет.

Г у л а м (обрадованно). Конечно. Через часок поеду и быстро вернусь, и к вечеру скалы не будет.

А д а. Ну, ладно, ты иди, дай поговорить с людьми.

Г у л а м. Иду, иду, Адочка. Ты про то, как я дом отца назад выбиваю, расскажи. Интересная история.

А д а. Ладно, расскажу. Иди уж.

Гулам уходит.

(Матери.) Вы напрасно его не используете. У него энергии на десять домов хватит. Вы знаете, что он придумал?

М а т ь. Нет.

А д а. Умора просто! Дядя Гамид, это вам особенно интересно должно быть: он на вашу помощь рассчитывает.

О т е ц. Буду рад помочь, если смогу.

А д а. Он задумал получить назад дачу своего отца в Пиршагах, которую в двадцать девятом году государство конфисковало как излишки.

М а т ь. Но у него же есть уже одна дача.

А д а. Эту он на имя своего брата построил, Тофика, тот тоже диссертацию защитил…

М а т ь. А дача отца большая?

А д а. Дом в восемь комнат, но запущенный. До войны сельсовет там был, а с сорок седьмого года он пустой стоит. Конечно, все растащили — окна, двери, полы… Но все равно очень красивый…

М а т ь. Участок большой?

А д а. Был большой. А сейчас только двор остался, все остальное роздали под дачи.

М а т ь. А зачем Гуламу два дома?

А д а. Если у него будет возможность, он десять построит.

О т е ц. А чем я ему могу быть полезен?

А д а. У него есть документ, что отец его в семнадцатом году был посажен в тюрьму Временным правительством. А вы ведь в это время тоже были в Москве?

О т е ц. Да, был.

А д а. Это я ему сказала. У меня же в диссертации есть глава об азербайджанцах, участвующих в революционных событиях в России. Вот он и хочет, чтобы вы написали пару слов о его отце.

О т е ц (чуть растерянно). А что я могу написать?

А д а. Ну, что-нибудь в подтверждение того, что отец его жертва Временного правительства.

О т е ц. Но как же я могу? Я же не знал его отца.

А д а. А вы и не пишите ничего. Обойдется без второй дачи.

О т е ц (волнуется). Нет, вы поймите меня правильно. Я бы написал, но я действительно ничего не знаю об этой истории с арестом. Я же не занимал никаких постов, просто воевал, как все, а после ранения попал в Отдельный Самарский кавалерийский полк и уже в Москву так и не вернулся.

А д а. Я знаю.

О т е ц. Я всегда был простым красноармейцем…

А д а. Я все про вас знаю. Я про вас знаю то, что даже вы сами о себе не знаете.

О т е ц. Неужели?

А д а. И догадаться не сможете.

О т е ц. Что же это такое?

А д а (отцу). Это мой сюрприз. Я так благодарна судьбе за то, что наши дачи рядом. О вас же никому не было известно. Даже о том, что вы прибыли сюда в составе Одиннадцатой армии, освободившей Баку от мусаватистов, никто не знал.

О т е ц. А почему, собственно, об этом должны знать?

А д а. Вы поразительный человек! Да любой другой трубил бы об этом на каждом углу.

О т е ц. Выдумаете?

А д а. Уверена. Гулам на одном несчастном аресте своего отца целый дом отхватить хочет. А на вашем месте он сейчас в правительстве сидел бы…

О т е ц. Вы что-то, по-моему, сильно преувеличиваете, Ада.

А д а. Ничего я не преувеличиваю. Вся моя диссертация на вас построена. (Улыбается.) Подождите, еще не то будет! Я еще займусь вашим участием в Великой Отечественной войне!

О т е ц. Что вы! Что вы! (Машет руками.) Зачем это нужно? Миллионы воевали, и я, как все… Смешно даже говорить об этом. (Смотрит на жену.)

М а т ь. Действительно, Ада, о войне писать не стоит. Ну, что он был военным журналистом, работал в армейской газете… Что об этом писать?

А д а. Как что? Участник революции, прошел все пять лет войны, был в керченском окружении, дошел до Берлина. И вы считаете, что об этом не надо писать?

О т е ц. Но я даже ранен не был.

А д а. Это не обязательно. Есть Герои Советского Союза, не получившие ни одной царапины.

О т е ц. Мне даже выстрелить не пришлось ни разу.

А д а. У вас были другие обязанности. Маршалы тоже не стреляли.

М а т ь. Если уж писать, то лучше о революции. Тогда он хоть по-настоящему воевал.

А д а. Тетя Халида, это не важно, стрелял дядя Гамид или нет. Важно то, что он участвовал и в революции, и в Великой Отечественной войне.

О т е ц. Таких много было.

А д а. Может быть. Но я знаю вас. И страшно рада этому. Для меня вы просто клад. Только, честно говоря, я одного понять не могла, когда раскопала ваши документы, и спросить как-то неудобно было… У вас что-то случилось в двадцатом году, после установления советской власти в Азербайджане? Что-то произошло с вами?

О т е ц. Нет, ничего не произошло. А почему вы решили?

А д а. Слава богу… Значит, я ошиблась. Просто я не встречала больше вашего имени ни в архивных документах того времени, ни в газетах… Вы как будто исчезли.

О т е ц. Я не исчез. Кончилась революция, и я пошел работать по специальности.

А д а. Куда?

О т е ц. Преподавателем в школу, потом в университет. Я же историк.

А д а. И все время работали преподавателем? Все годы?

О т е ц. Да. До сорок первого, пока не началась война.

А д а. А после войны?

О т е ц. И после войны тоже.

А д а. Там же?

О т е ц. Да, в университете.

А д а. Невероятно. (Непонятно, восхищается она или недоумевает.)

О т е ц. Что?

А д а. Ну вот это все, ваша жизнь.

О т е ц. Извините, Адочка, но я не понимаю вас…

А д а. Мне трудно объяснить, но это как-то не укладывается в наши нынешние представления. Вы участвовали в революции, победили, а потом… пошли работать учителем…

О т е ц. А что я должен был делать?

А д а (наивность вопроса несколько смущает ее, но желание выяснить все до конца берет верх). Не знаю… Но ведь другие занимают какие-то должности. А вы остались простым учителем. Вы меня понимаете?

О т е ц (не сразу). А-а-а… Но ведь, Адочка, я воевал не потому, что мне нравилось это или из-за выгоды какой-то. Так сложилась жизнь. Надо было… возникла необходимость. Если бы революция не победила бы, я все равно был бы историком, но тут ведь дело было не только во мне… Ну, а в сорок первом, как вы сами понимаете, вопросов вообще не было, надо было защищать свой дом, своих детей, страну…

А д а. Да, да, конечно. Это понятно. Я не войну имела в виду… а самое начало. Когда вы были молодым, перед вами открылись такие возможности… Вы могли бы стать кем угодно, занять любой пост.

О т е ц (улыбнувшись). Я не честолюбивый человек, Адочка.

А д а. Вот об этом я и говорю…

М а т ь. Скажите, Ада… но отец Гулама был все-таки в семнадцатом году в Москве?

А д а. Да, был… Продавать туда что-то повез. Он же до революции магазин свой имел… Ой! (Прислушивается.) Кто-то идет… Я побежала… (Спешит к калитке.) Ради бога, простите меня за глупые вопросы…

Навстречу Аде в калитку входит  Э л ь д а р.

Здравствуйте, Эльдар… Ой… Не смотрите на меня…

Э л ь д а р. Здравствуйте… (Уступает дорогу, не обратив внимания на наряд Ады, причину ее смущения и поспешного ухода.)

О т е ц (радостно матери). Я же говорил, что они приедут!

Мать стоит посреди участка с камнем в руках. Эльдар, поздоровавшись с родителями, проходит под навес и устало опускается на кровать.

О т е ц. А где Акиф и Расим?

Э л ь д а р. Они не смогли приехать. У Расима ученый совет.

О т е ц (упавшим голосом). А почему Акиф не приехал?

Э л ь д а р. Не знаю, наверное, и у него какие-то причины…

Молчание. Мать несет камень к скале.

(Провожает ее взглядом.) Они обязательно приехали бы, если могли, ты же знаешь… К сожалению, не все зависит от нас. (Негромко отцу.) Я тоже должен буду скоро уехать…

О т е ц (невольно оглянувшись на мать и тоже понизив голос). Ты что, совсем не останешься?

Э л ь д а р. Не могу. Я приехал предупредить, чтобы вы не ждали… Мне обязательно надо быть в городе сейчас…

О т е ц (умоляюще). Может быть, хоть ненадолго задержишься? Часа на два, на три хотя бы?

Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, я бы не остался, если мог?

О т е ц. Да, да, конечно… Просто она так ждала… Я даже не знаю, как ей об этом сказать.

Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим. Эльдар подходит к ней.

Э л ь д а р (устало, ласково). Мама, ну что ты делаешь? Тебе же нельзя.

М а т ь (переведя дыхание, спокойно). Ну кто-то же должен это делать?

Э л ь д а р. Ты что, собираешься сама перетаскать шесть машин камня?

М а т ь. Да, собираюсь. Нам стоило больших трудов купить эти камни, и я не могу сидеть сложа руки и смотреть на то, как их разворовывают.

Э л ь д а р. Но это невозможно, мама.

М а т ь. Может быть.

Э л ь д а р. Их же несколько тысяч штук.

М а т ь. Я знаю.

Э л ь д а р. А ты очень больной человек.

М а т ь. Да.

Э л ь д а р. В результате все это может плохо кончиться.

М а т ь. И что ты предлагаешь?

Э л ь д а р (устало). А что я могу предложить, мама? Я обшарил весь поселок, когда ехал сюда, но там нет желающих таскать по такой жаре чужие камни. Не хотят люди зарабатывать деньги таким способом. Что я еще могу сделать?

М а т ь. Ничего.

Э л ь д а р. В следующее воскресенье я приеду пораньше и найду рабочих. Или братья со мной приедут, и сами все перетаскаем.

М а т ь. Я не могу ждать следующего воскресенья. Это продолжается уже два месяца. Половина камней пропала.

Э л ь д а р. Ну что делать? Купим еще.

М а т ь. У меня нет лишних денег. Если мы опять купим камни, мне нечем будет платить за работу каменщику. (Смотрит на скалу.)

Э л ь д а р (заметив ее взгляд). И скалу мы, точно, уберем. Соберемся все вместе и уберем.

М а т ь. Это я тоже слышу второй месяц. Но теперь я уже ждать не буду.

Идет за следующим камнем. Эльдар догоняет ее.

Э л ь д а р. Мама, пойми: то, что ты делаешь сейчас, бессмысленно. (Показывает на камни.) Каждый из них весит около пуда. Их несколько тысяч штук. Это не под силу даже здоровому человеку.

М а т ь. Почему? Вон сколько уже перетаскала.

Э л ь д а р. Ну, предположим, эти ты перетаскаешь. Тут расстояние небольшое. А что ты будешь делать с теми, что лежат у дороги? Там же их намного больше.

М а т ь. Кончу эти — возьмусь за те.

Некоторое время молча, в упор смотрят друг на друга. В упрямых карих глазах матери такая убежденность в правильности и необходимости всего, что она делает, что Эльдар первым отворачивается и идет под навес, к отцу. Мать направляется к камням.

О т е ц. Чаю выпьешь?

Э л ь д а р. Нет… Если я даже буду таскать эти камни с утра до вечера, не отдыхая ни минуты, то все равно на это уйдет минимум три дня…

О т е ц. Да, пожалуй…

Э л ь д а р. А у меня нет такой возможности. Я не могу таскать здесь три дня камни. Не могу.

О т е ц. У тебя что-нибудь случилось?

Э л ь д а р. Да, случилось.

О т е ц. Что-то серьезное?

Э л ь д а р. Для меня — да.

О т е ц. Я могу чем-нибудь помочь?

Э л ь д а р. Нет… Как она себя чувствует?

О т е ц. Пока ничего.

Э л ь д а р. Ужасно то, что рано или поздно она обо всем узнает. Но будет поздно.

О т е ц (вздохнув). Это произойдет в любом случае.

Э л ь д а р. Обидно, что последние месяцы ее жизни уходят на какие-то камни.

О т е ц. Она хочет, чтобы после нее что-то осталось.

Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, что кто-нибудь из нас сможет здесь жить после того, как это случится?

Мать несет очередной камень.

Но даже если бы не это. Мы же говорили ей, нам вообще не нужна эта дача — ни мне, ни Акифу, ни Расиму… Ни у кого из нас нет ни времени, ни желания ей заниматься…

О т е ц (вздохнув). Я понимаю. Жаль только, что слишком поздно это обнаружилось.

Э л ь д а р. Какая разница, когда это обнаружилось, папа? Надо же исходить из реального положения вещей. Нам просто не до дачи сейчас.

Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим.

(Смотрит на часы.) Если бы ты знал, чего мне стоило приехать сюда сегодня! Ты же знаешь, я бы никогда не стал вести эти разговоры и безропотно таскал бы любые камни, но я действительно должен быть в городе сейчас.

О т е ц. Я понимаю… Конечно.

Сидят молча. Мать тащит очередной камень.

Э л ь д а р. У нее просто какой-то сдвиг из-за этой дачи. Иначе это фантастическое упрямство никак не объяснишь… И откуда только возникла эта проклятая идея?!

О т е ц. Ты же знаешь, она не может сидеть без дела.

Э л ь д а р. Но не все же пенсионеры строят дачи, папа!

О т е ц (понизив голос). Мне иногда кажется, что она начинает догадываться.

Э л ь д а р. А почему ты решил?

О т е ц. Не знаю… Очень часто она говорит о том, что после нее останется… Я пытался уговорить ее поехать куда-нибудь отдохнуть, хотя бы пару недель. Ничего не получается.

Э л ь д а р (с болью). Страшно смотреть на нее.

О т е ц. По вечерам она выглядит лучше.

Э л ь д а р (смотрит на часы). Мне надо ехать, папа. Честное слово, мне очень надо ехать.

О т е ц. Поезжай. Я объясню ей… (Жалобно.) А я думал, мы с утра на охоту сходим.

Э л ь д а р. Как-нибудь в другой раз, папа.

О т е ц. Да, да, конечно.

Эльдар встает. Мать, положив у скалы камень, идет к навесу.

М а т ь (отцу). Он уезжает, что ли?

О т е ц. Да. У него срочное дело.

М а т ь. Понимаю.

О т е ц. Нет, на этот раз действительно очень важное.

М а т ь. Я понимаю. У братьев его тоже очень важные дела. Я знаю, мои дети очень занятые люди. (Отцу.) Чай есть?

О т е ц. Да. Сейчас налью.

М а т ь. Но те двое хоть честнее.

О т е ц. Халида!

М а т ь. Наплевали, уехали — и дело с концом. По крайней мере не строят из себя заботливых детей. (Садится.)

О т е ц (наливает матери чаю. Эльдару). Может быть, тебе тоже налить?

Э л ь д а р. Не надо.

М а т ь. Выпей уж. Легче будет до станции дойти.

Э л ь д а р. Ты что, правда считаешь, что мне не нужно было приезжать сюда?

М а т ь. А как ты сам думаешь, есть ли какой-нибудь смысл в таком десятиминутном наезде?

Э л ь д а р. Если бы ты знала, чего может мне стоить этот десятиминутный, как ты его называешь, наезд!

М а т ь. А я и не хочу знать, что у вас там происходит, у каждого в отдельности. Я знаю, что мы все вместе начали общее дело и вы, столкнувшись с первыми же трудностями, сдались и бросили меня здесь одну. И теперь у каждого из вас есть свои причины не приезжать сюда. Ну что ж, это дело вашей совести, поступайте как хотите. Но уж в таком случае позвольте и мне поступать так, как я считаю нужным: я начала строить этот дом, и я его построю, как бы мне трудно ни было.

Э л ь д а р. Зачем?

М а т ь. Это уж мое дело. Я бы ответила на твой вопрос два года назад, когда мы начинали строительство и вы обещали мне вашу помощь. А сейчас уже поздно задавать такие вопросы и отвечать на них.

Э л ь д а р. Мама, но это же не что-то решающее нашу судьбу, жизнь. Это — дача, которую мы хотели построить для нашего же удобства, для себя. А теперь передумали, потому что оказалось, что это сложно, трудно, дорого… Это же наше право: сперва хотели, а теперь передумали.

М а т ь (спокойно). А я не передумала! (Залпом выпив чай, встает и идет к камням.)

Э л ь д а р (идет следом). Мама, ты же больной человек.

М а т ь. Я уже много лет больной человек.

Э л ь д а р. Эти камни просто доконают тебя.

М а т ь. Спасибо за заботу. Мне приходилось выполнять работу и потяжелей, чтобы вырастить своих детей.

Э л ь д а р. Мама, ты действительно сделала все возможное и невозможное, чтобы поставить нас на ноги. Но тогда в этом была необходимость. А сейчас совсем другое… Послушай меня. Да, мы хотели иметь дачу, да, мы мечтали о ней и начали ее строить. Но теперь ведь ясно, что нам не под силу эта семейная дача… А может быть, она и вообще не нужна, даже если мы ее построим. У каждого возникло столько своих проблем, что наши наивные мечты о коллективном семейном счастье просто потеряли смысл. Ну что поделаешь, если жизнь оказалась сложней, чем мы думали? И все так переменилось за эти годы…

М а т ь. Не знаю… Может быть, и переменилось… Но я всю жизнь делала то, что нужно было другим людям, а теперь (усмехнувшись) мне хочется один раз поработать для себя… Имею на это право? (Идет за камнем.)

Э л ь д а р (в отчаянии отцу). Ну что делать? Она опять пошла… Что делать, папа? Мне же надо ехать, меня ждут в городе. Неужели вы не понимаете, я не могу не поехать? Меня ждут там! Ну, ты-то хоть меня понимаешь? Все равно от моей помощи никакого смысла, это же ничего не меняет…

О т е ц. Я понимаю.

Мать нагибается, чтобы поднять камень.

Э л ь д а р (кричит). Не трогай его, я тебе говорю…

Мать поднимает камень, Эльдар идет к ней.

Ты слышишь меня? Брось его… (Тянет камень из рук матери.)

М а т ь. Пусти.

Опять мать и Эльдар встречаются взглядами, и становится ясно, что упрямство ее ничуть не поколеблено.

Э л ь д а р (почти злым шепотом). Ты же не понимаешь ничего. Потом ты жалеть меня будешь. И обо всем этом жалеть будешь. Но будет поздно. (Дергает камень.)

Мать разжимает руки. Круто повернувшись, Эльдар идет от нее. Через несколько шагов понимает, что несет камень не в ту сторону, и поворачивается с ним к скале… Потом идет за следующим камнем… Потом еще за одним… Мать продолжает стоять посреди участка…

В квартире Эльдара отворяется дверь, и в комнату входит  А л и к. В а л я  открывает глаза… Сердцем любящего человека Эльдар видит все, что происходит в его городской квартире.

А л и к (очень непринужденно). Что же ты не идешь? Я уже два часа жду…

В а л я. Прошу тебя — уйди.

А л и к. Куда?

В а л я. Не знаю…

А л и к. Только вместе…

В а л я. Я никуда не пойду… Неужели ты не понимаешь? Я люблю его.

А л и к. Тогда необходимо выпить. (Открывает шампанское.) Это, по-моему, твой бокал… Это мой… Держи. Будь здорова. (Вложив бокал в Валину ладонь, звонко чокается.) Ну, рассказывай…

В а л я. О чем?

А л и к. Обо всем. Почему плачешь? Ты что, рассказала ему все?

В а л я. Да.

А л и к. Зачем?

В а л я. Так получилось.

А л и к. Я бы ничего ему не сказал.

В а л я. Знаю.

А л и к. Таким, как он, нельзя ничего говорить.

В а л я. Я не могла не сказать.

А л и к. А ты что, так все ему и выложила?

В а л я. Да…

А л и к. То-то он так взбесился…

В а л я. Я дрянь последняя, Алик… Как все ужасно… И ничего не объяснишь…

А л и к. А что бы ты хотела объяснить?

В а л я. Как все было.

А л и к. А как все было?

В а л я. Никак. Ничего ведь не было. Правда, Алик?

А л и к. Ты так думаешь?

В а л я. Да.

А л и к. Ну ладно, не было, так не было. Не в том дело.

В а л я. Нет, ты меня не понял. Я не имела в виду, что вообще ничего не было. Но ты же помнишь, как это случилось?

А л и к. Я хорошо все помню.

В а л я. Мы же не нравились друг другу даже…

А л и к. Ты так считаешь?

В а л я. Ну конечно. Ты что, не помнишь, как все было? Я совершенно случайно осталась у вас. И ты случайно приехал. Ты же был на каких-то сборах.

А л и к. Да.

В а л я. Когда я проснулась, ты плакал из-за этой женщины. Правильно?

А л и к. Да.

В а л я. Я принесла тебе воды. И ты начал мне рассказывать о том, как ты ее любишь. И что убьешь и себя, и ее… Ты помнишь?

А л и к. Да.

В а л я. Я тебя уговаривала не делать этого?

А л и к. Да.

В а л я. И это произошло… потому, что мне стало так жалко тебя…

А л и к. Только поэтому?

В а л я. Да. Только поэтому…

А л и к. Ты правда так думаешь?

В а л я. Да.

А л и к. И я тебе совсем не нравился?

В а л я. По-моему, нет. Конечно, что-то было, но…

А л и к. А ты вспомни, что ты мне говорила в ту ночь…

В а л я (растерянно). А что я говорила?

А л и к. Разве из жалости так любят, Валя? Ты мне такие слова шептала… о том, что давно влюблена в меня… Ну, вспомни. Какая там жалость?! Это была одна из самых лучших моих ночей, а ты говоришь — из жалости.

В а л я (жалобно). Я тебя не любила тогда, Алик. Я точно знаю… А то, о чем я тебе рассказывала, — это было давно, когда мы еще совсем маленькими девчонками были… Мы тогда всем классом в тебя влюбились, все девчонки… Это было очень давно, когда нам лет по четырнадцать было… Мы поэтому к вам домой все время бегали.

А л и к. Может быть, я не спорю… Но ты просто многого не помнишь. Ты как в бреду была и все время говорила о любви.

В а л я (беспомощно). Я Диму любила тогда.

А л и к. Почему же ты пряталась потом от меня? Ты же целый год от меня пряталась. Вспомни…

В а л я. Я не пряталась. Я любила Диму и не хотела тебя видеть.

А л и к. Ты и Диму своего не хотела видеть.

В а л я. Мне было стыдно перед ним после того, что у нас с тобой произошло.

А л и к. Я точно знаю: от меня ты пряталась потому, что я тебе нравился и ты меня боялась. А вот почему ты Диму не хотела видеть, этого я не знаю. Но в конце концов он тебя уломал.

В а л я. Но потом же у нас с ним все было хорошо. Целых три года. Значит, я любила его?

А л и к. Потом, может, и любила. Но в ту ночь дело было не в жалости. Ничего себе жалость! Да на мне места живого не было утром… Ну, вспомни.

В а л я (беспомощно, устало). Это была не любовь… Я точно знаю. Это было что-то другое. И возникло потом… А вначале мне тебя было только жалко. Честное слово.

А л и к. Да что ты меня убеждаешь? Я не знаю, почему ты была со мной и тогда, и потом, когда расстались с Димой. Может, из жалости, а может, потому, что я тебе все-таки нравился. Не знаю. И знать не хочу. Мне все равно. Главное, что мне с тобой было хорошо. (Отпивает глоток шампанского, ставит бокал на стол. Пауза.) У меня есть один хороший загс, он работает по субботам.

В а л я. Ну и что?

А л и к. Может, зарегистрируемся?

В а л я. Перестань дурачиться, Алик.

А л и к. Я не дурачусь. Мне сегодня исполнилось четверть века, и я серьезен, как никогда в жизни. И я точно знаю, что мне нужно для счастья. Ну, спроси у меня, спроси: «Алик, что тебе нужно для полного счастья?»

В а л я. У меня не то настроение, Алик.

А л и к. А я отвечу: «Мне нужна ты, Валечка».

В а л я. И когда ты это решил?

А л и к. Когда ты в очередной раз исчезла… Ты мне нужна как единственный свидетель. А то ведь никто не верит, что я был хорошим мальчиком когда-то, что я, например, умел плакать…

В а л я. А тебе это так важно?

А л и к. Иногда очень.

В а л я. Ты изменился за это время, Алик.

А л и к. Глаза стали тоскливыми. Это от слишком веселого образа жизни. Я много веселился этот месяц, после того, как ты исчезла. Я все ждал, ждал, когда ты вернешься… А потом решил сам тебя поискать. Ну, что будем делать?

В а л я. В каком смысле?

А л и к. Может, все-таки поженимся?

В а л я. Ну, что ты говоришь, Алик? Я же тебе все объяснила. Я люблю его.

А л и к. Внизу машина. Туда час езды.

В а л я. Куда?

А л и к. В загс. К четырем часам возвращаемся, заезжаем за твоими родителями, едем в «Интурист», там уже накрыты столы. Все сидят, мы входим и объявляем свадьбу вместо дня рождения. Все обалдевают. Представляешь, как будет здорово?!

В а л я. Представляю.

А л и к. Нет, я серьезно. И не думай, что это так уж глупо. Никто ведь не знает, как все должно быть, чтобы люди были счастливы… Я давно хотел тебе предложить… Но как-то не получалось. Но я все время говорил себе: «Ничего, ничего, повертишься еще немного и позвонишь Вальке. И все будет хорошо. Она то, что тебе нужно». А когда ты исчезла, понял — все, больше откладывать нельзя.

В а л я. Поздно ты понял.

А л и к. Это всегда так бывает. Закон падающего бутерброда. Ну, ничего, у тебя все равно с ним ничего не получится.

В а л я. Я очень люблю его, Алик.

А л и к. Это ничего. Это обойдется. Я понимаю, что я не ахти что, но я перестану пить, брошу эту дурацкую аспирантуру, пойду работать, и прекрасно заживем. А то я уже до точки стал доходить.

В а л я. Я люблю другого человека, Алик. Неужели ты не понимаешь?

А л и к. Я все понимаю, я старый, мудрый и усталый человек. И я все понимаю. Именно поэтому я и хочу на тебе жениться. А он ничего не понимает, мой научный руководитель. Он весь состоит из правил: можно, нельзя, надо, обязан, хорошо, плохо… Он высокоморальный человек. И по его правилам то, что у тебя было со мной, — это плохо. И он никогда этого не переживет. Умрет, но не простит. Я знаю таких… Уж лучше бы ты ему ничего не говорила.

В а л я. Я не могла не сказать… Я же люблю его… Если бы ты знал, как я его люблю!

А л и к. Именно поэтому ничего не надо было говорить.

В а л я (сквозь слезы). Я так его люблю! Ты веришь мне, Алик? А с тобой так получилось потому, что мне было жалко тебя… честное слово… Потом, правда, мне это понравилось, я не отрицаю… но вначале было только жалко, больше ничего.

А л и к. Да ладно, что ты меня уверяешь? Жалко так жалко. Все равно ты молодец. И не надо плакать. Я же говорю, ты то, что мне нужно… Я люблю добрых. (Гладит ее волосы.) А он не любит… Он любит порядочных, высокоморальных. Он сам такой и таких любит. Отец Сергий… Ну, не плачь. А то ведь все повторится — из жалости… А у нас времени нет. Нам в загс надо ехать.

В а л я. Никуда я не поеду.

А л и к. Ну, ничего. Пусть он скажет свое веское высокоморальное слово, а потом мы уж как-нибудь наладим свою жизнь. А где он сейчас?

В а л я. На дачу уехал.

А л и к. Зачем?

В а л я. Он не мог не поехать. Они всей семьей там собираются.

А л и к. Ну конечно, не мог. Традиция! Семейные обязательства! Он же человек слова. Раз обещал мамочке и папочке, то обязательно должен поехать! Что бы ни случилось. Долг — выше всего!

В а л я. Он обещал им.

А л и к. Я и говорю.

В а л я. Он скоро вернется. Он только скажет им, чтобы они не ждали, и сразу же приедет.

А л и к. Будем надеяться… Подождем. Но он, конечно, не приедет.

В а л я. Почему?

А л и к. Потому, что для таких, как он, папочка и мамочка важнее всего.

В а л я. Не надо говорить о нем таким тоном.

А л и к. Ладно, не буду… Но это ничего не меняет.

В а л я. Он обязательно приедет. Я знаю, что он приедет.

А л и к. Посмотрим. Но я-то точно знаю, что он не приедет. Уж я-то хорошо его знаю… И вообще у вас ничего не получится… Поздновато вы встретились… Он и сам мучиться будет, и тебя замучает. Только жизнь друг другу попортите. Ты хочешь испортить ему жизнь?

В а л я. Нет.

А л и к. Ну вот, видишь… А меня ты спасешь. С тобой я буду в полном порядке. Меня отмыть, почистить, отремонтировать — я как новый буду… Ну, не плачь. Давай лучше выпьем. (Наливает в бокалы шампанское.) На, держи… Выпей, выпей… Это помогает… Будь здорова…

В а л я (всхлипывает). Будь здоров…

А л и к. Вот молодец… Все будет хорошо… Я тебе обещаю.

На даче Эльдар стоит неподалеку от матери с камнем в руках.

Э л ь д а р (матери). Ну, а теперь ты довольна?

М а т ь. Чем?

Э л ь д а р (устало). Ты еще спрашиваешь?

М а т ь. Я не заставляю тебя. Ты можешь уехать в любую минуту.

Э л ь д а р. Могу?.. А кто будет таскать эти камни?

М а т ь. Я.

Э л ь д а р. Как же я уеду?

М а т ь. Не знаю.

Э л ь д а р. Ты ничего не знаешь, мама. И ничего не хочешь знать, кроме этой дачи…

Идет с камнем к скале. Мать еще несколько мгновений стоит посреди своего участка, на том месте, где Эльдар вырвал из ее рук первый камень, потом медленно движется к навесу и, видимо чтобы не упасть, хватается обеими руками за трубу, служащую опорой.

О т е ц (испуганно). Что с тобой? Тебе плохо?

М а т ь. Все в порядке. Сейчас пройдет.

О т е ц. Где лекарство?

М а т ь. В сумке.

Отец поспешно достает из сумки пакетик с лекарством. Помогает матери проглотить таблетку и запить ее водой.

Э л ь д а р (бросив камень у скалы). Что случилось?

О т е ц. Приступ.

М а т ь. Ничего, ничего… Сейчас пройдет.

Э л ь д а р (идет к навесу, помогает матери сесть на кровать). У тебя озноб…

М а т ь. Это пройдет… (Начинает задыхаться, озноб сменяется мышечными судорогами по всему ее большому, грузному телу.)

Э л ь д а р (в отчаянии). Я же просил тебя!.. Я же просил тебя не трогать эти камни!

М а т ь. Ничего, ничего, все обойдется… Ты напрасно сердишься… Я прекрасно себя чувствую, когда работаю.

Э л ь д а р. Я не сержусь.

М а т ь. Мне не тяжело… Я тихо-тихо все сама перетаскаю… Это даже полезно… И силы у меня еще есть. Ты не думай… Спроси у отца. Он видел, сколько я за один день сделать могу…

О т е ц. Да, да, ты много работаешь…

Э л ь д а р. Мама, тебе нужно полежать сейчас… Ну, прошу тебя. Папа, дай подушку… вот так… (Укладывает мать на кровать.) Лучше на спине…

М а т ь. Да. Так легче дышать… (Закрывает глаза.) Сейчас все пройдет… Это недолго… Устала… А раньше цемент мешками таскала… Кажется, что совсем недавно было. А уже тридцать лет прошло. (Эльдару.) Ты помнишь, как я детский дом строила?

Э л ь д а р. Помню, мама.

М а т ь. Крыши не было, дверей тоже… одни стены торчали, да и то не все… А у меня двести ребят под открытым небом. И мои трое с ними… Акифа еще не было. Ты помнишь, Эльдар?

Э л ь д а р. Помню.

М а т ь. И все равно к Седьмому ноября все было готово… Да, тогда у меня были силы.

О т е ц. Ты и сейчас молодцом.

М а т ь. Я не жалуюсь… Куда-то сестра твоя запропастилась.

Э л ь д а р. Она была у меня сегодня.

М а т ь. Я очень тебя прошу — будь повнимательнее к ней, она такая одинокая.

Э л ь д а р. Хорошо, мама.

М а т ь (не открывая глаз). А помнишь, как я вам читала? Вы очень любили слушать, когда я вам читала. Больше всего вы любили «Оливера Твиста»… Света не было… Ты все время хотел дотронуться до керосиновой лампы. Пока не обжегся. Помнишь?

Э л ь д а р. Да, мама.

М а т ь. Но это было раньше… А потом я выбросила ваши пирожные. До сих пор не могу простить себе… (Отцу.) Ты этого не знаешь… Это было без тебя… Ты был на фронте.

О т е ц. Я знаю. Ты много раз рассказывала.

М а т ь. Разве? Я не помню… Я выбросила эти пирожные. Они начали спорить из-за них, мои дети. А я рассердилась… Я очень не любила, когда они что-нибудь жалели друг для друга. Я заплатила за них треть зарплаты, как сейчас помню, сто двадцать рублей каждое… все три почему-то были разные… И дети чуть не подрались из-за них. Я так испугалась… Я так хотела, чтобы они любили друг друга… И вдруг из-за пирожных столько злости… Даже когда я попросила их, они не хотели уступить друг другу… И тогда я выбросила эти пирожные. Все три… Они плакали… Они были очень голодные. Им даже хлеба досыта не доставалось тогда… Мне так было их жалко, моих маленьких деток…

Э л ь д а р. Но зато мы никогда больше не спорили из-за еды.

М а т ь. Я так хотела, чтобы они выросли дружными.

О т е ц. Они очень дружат. Напрасно ты сомневаешься в этом. Правда, Эльдар?

Э л ь д а р. Да, папа.

М а т ь. Я очень хочу, чтобы здесь был дом, — тогда они хоть летом будут жить все вместе… как раньше… Они так редко видятся… Это будет их общий дом… (Сделав усилие, открывает глаза, смотрит на Эльдара.) Вы обещаете мне, что вы будете приезжать сюда каждое лето?

Э л ь д а р. Да, мама.

М а т ь (отцу). Ты тоже?

О т е ц. Конечно. Как же они смогут без тебя и без меня? Мы будем приезжать сюда вместе.

М а т ь (глаза опять закрываются). Они как будто чужие люди… Каждый занялся своим делом и забыл о других… И с каждым годом все хуже и хуже…

О т е ц. Это временно. Поверь мне… Они любят друг друга по-прежнему… Так же, как и мы их. Правда, Эльдар?

Э л ь д а р. Да, папа.

М а т ь. Я так хочу, чтобы у них был общий дом…

За забором возникает тарахтенье трактора, приближающегося к даче. Мать, вздрогнув, открывает глаза. Прислушивается… В калитке появляется  Г у л а м. Он, пятясь спиной, направляет движения трактора. Мать, ахнув, тяжело садится на кровати. Отец обеспокоенно на нее смотрит.

М а т ь. Ничего, ничего… Я лучше себя чувствую.

В калитку, опередив трактор, проскальзывает  А г а м е й т и.

Г у л а м. Так… Разворачивайся… Стоп… Сейчас откроем ворота… (Агамейти.) А ты, бездельник, опять здесь?! Смотри, дождешься ты у меня — выселю за тунеядство. Это тебе не Франция… Кто не работает, тот не ест… (Подходит к навесу.) Халида-ханум, я человек слова — трактор «ЧТЗ» в вашем распоряжении, можете использовать сколько хотите и для чего хотите: и скалу вам уберет, и камень перебросит… Эльдар, приветствую. Я говорю: разве это подходящее занятие для интеллигентного человека — камни таскать! И это, как говорит Адочка, в эпоху, так сказать, научно-технической революции! Ну, Халида-ханум, с чего начнем?

Мать медлит с ответом. Отец уткнулся в книгу. Эльдар сидит, опустив голову.

М а т ь. Спасибо, Гулам, но мы, пожалуй, не сможем воспользоваться вашей помощью.

Г у л а м (не придав значения ее словам, идет к калитке). О чем вы говорите, Халида-ханум? Мой долг вам помочь. Какое может быть спасибо, когда еще ничего не сделано?! (Распахивает ворота. Трактористу.) Давай!

О т е ц (отложив книгу, встает). Прошу вас, Гулам, закройте ворота. И никаких «давай».

Г у л а м (обескураженно). Не понимаю. Что случилось? Почему вы против? Что в этом плохого, если я вам помогу? А вы мне в чем-нибудь другом поможете… Что в этом обидного? Вы мне, я вам… Как все, так и мы…

М а т ь. Спасибо, но мы как-нибудь сами. Не обижайтесь…

Г у л а м. Я не обижаюсь, я просто не понимаю…

А г а м е й т и. Ты этого не поймешь — не из той породы…

Г у л а м (словно не услышав его, обиженно). Как хотите, конечно. Каждый, как говорится, кузнец своего счастья. Я же хотел, чтобы вам лучше было. (Кричит трактористу.) Куда прешь?! Давай назад. (Выходит за калитку.)

А г а м е й т и. Молодцы, соседи. Мне бы ваш характер — горы бы свернул.

М а т ь (устало опускается на кровать). Помоги немного, Агамейти.

О т е ц (матери). Ничего, ничего… все будет хорошо… Не беспокойся, все правильно. Ребята тебе помогут. В следующее воскресенье они обязательно приедут и уберут эту скалу.

Эльдар идет к калитке, кладет два камня один на другой и несет их к скале.

А г а м е й т и. Один раз я с этим Гуламом очень сильно подрался. Если бы не Дадаш, здорово бы ему от меня влетело, плохо бы все кончилось. Первый он начал. Я ему говорю: «Доброе утро. Гулам». А он мне — раз пощечину. Я спрашиваю: «За что, Гулам?». Он мне еще пощечину. Я ничего понять не могу. А он говорит: «Давно я тебя без свидетелей хотел встретить». И опять ударил. Кулаком. Тут я разозлился и окончательно решил вздуть его. Вы на мой возраст не смотрите, у меня рука тяжелая. Но тут Дадаш прибежал и остановил меня. Ни разу не дал ударить, а то бы плохо ему пришлось. Ну, ничего, я потом ему два кило сахарного песку в бензобак новой «Волги» подсыпал.

М а т ь (встает). Это еще зачем?

А г а м е й т и. Я свободный человек, меня нельзя обижать… (Тоже встает.) Спасибо за чай, пойду-ка службу нести.

М а т ь. Сиди уж.

А г а м е й т и. Я ненадолго… Круг сделаю и вернусь… (Уходит.)

Мать медленно подходит к Эльдару, не сразу решается заговорить.

М а т ь. У тебя что-то случилось?

Э л ь д а р. Да.

М а т ь. Мне сказали, что ты с молоденькой девушкой встречаешься.

Э л ь д а р. Да.

М а т ь. Это та, с которой я тебя видела тогда?

Э л ь д а р. Да.

М а т ь. Это очень серьезно?

Э л ь д а р (усмехнувшись, горько). Все, что делают члены нашей семьи, — всегда серьезно, мама… Независимо от результата.

М а т ь (бодро). А ты знаешь, она мне понравилась. В ней чистота чувствуется… И красивая. А то у тебя девушки то заумные и засушенные какие-то были, то, наоборот, из вертихвосток современных. Не поймешь, что с ними делать. А эта то, что нужно, хоть сейчас женись…

Э л ь д а р. Ты всегда прекрасно разбиралась в людях, мама.

Несет камень к скале. В калитку входит  с е с т р а  с огромным букетом белых гладиолусов.

М а т ь. Явилась наконец!

С е с т р а. Ах мама, мама, с каким я человеком познакомилась! (Подходит к матери.) Наконец я встретила того, о ком мы мечтали с тобой столько лет… Высокого роста… из хорошей семьи! Аспирант! А манеры какие! (Обнимает мать.) Я так счастлива! Это тебе, мама. (Отдает цветы, идет к навесу.) Папочка, я тебя и не заметила. (Целует отца.) Тебе тоже понравится. Эльдар сказал, что он женат, а он, оказывается, уже давно развелся.

Эльдар несет к скале два камня.

Мать опять подходит к нему.

М а т ь. Если вы действительно приедете в следующее воскресенье и мы уберем эту скалу, то дальше все пойдет легче. Гораздо легче… Ты согласен со мной?

Эльдар с тревогой смотрит на мать. В лице ее и голосе ощущается странное возбуждение, возникнув иногда у больных людей, оно легко и быстро тратит их последние силы.

Я просто не понимаю, почему вы решили, что мы не справимся. Странное дело! Главное же сделано. Стройматериал почти весь завезен, забор есть. С каменщиками я договорилась. Осталось совсем не много. Уверяю тебя, к Седьмому ноября дом будет готов! И все здесь изменится неузнаваемо! Вы не узнаете эту дачу! Вот тут, на этом месте (показывает на скалу), будет стоять белый пятикомнатный дом — каждому по комнате — с верандой, кухней, шиферной крышей, там, у забора, — сарай и курятник, тут — бассейн… Весь участок засадим деревьями и новыми кустами винограда — эти совсем засохли. Кругом будет зелень и тень. А рядом — море. Вы будете приезжать после работы. Или на субботу и воскресенье… в отпуск. И мы будем все вместе, как когда-то, когда вы были маленькими! А для детей ваших это будет блаженство: солнце, песок и море, свой виноград! О себе я уже не говорю. Я здесь просто оживаю. Ах, как обидно, что вы вдруг заколебались! Как обидно! Так хорошо начали и вдруг почему-то заколебались. Ну ничего, я убеждена, что это временно.

Э л ь д а р. Да, мама.

М а т ь. Конечно, временно! Я и не сомневаюсь. У вас там свои дела, какие-то сложности. Я разве не понимаю? Но, как говорится, общее дело от этого не должно страдать! А ты молодец, что приехал!

Эльдар идет к калитке за новыми камнями.

Мать идет следом.

Сейчас главное — не сбавлять темпа. Если сейчас выдержать и преодолеть трудности, то победа обеспечена. Мы с отцом прожили трудную жизнь. Вам тоже пришлось немало хлебнуть. Но я очень хочу, чтобы у ваших детей все было устроено. Мы должны сделать все, чтобы им жилось хорошо. Когда ты женишься на своей девушке, и у вас родится ребенок, и вы приедете с ним сюда, ты поймешь, зачем твоя мать строила этот дом! Тогда ты поймешь цену и смыслтруда, который мы сейчас вкладываем. Вам будет прекрасно здесь — и тебе, и ей, и вашему ребенку! И братья будут с тобой рядом. Как я мечтаю об этом дне! Ах, как я мечтаю увидеть всех вас здесь вместе…

Э л ь д а р (тихо). Все будет хорошо, мама. Я тебе обещаю. Мы построим этот дом. Не беспокойся. Все будет так, как ты хочешь.

М а т ь. Спасибо, сынок. Я так надеюсь… Я очень ждала вас… Я так вас ждала… (Умолкает, опустив голову, чтобы скрыть слезы, появившиеся на ее глазах впервые за многие годы, может быть, впервые за всю жизнь.)

Э л ь д а р. Ну что ты, мама! Все будет хорошо! Мы же договорились… Все будет так, как ты хочешь… Я же остался здесь, с вами, приедут братья, мы построим этот дом, каждое лето будем жить все вместе…

Умолкает, потому что от слов, которыми он надеялся успокоить мать, она плачет еще горше, уже не пытаясь скрыть слезы.

Эльдар растерянно оглядывается по сторонам, словно надеясь увидеть кого-то или что-то, что помогло бы ему успокоить мать… Видит отца, беспомощно застывшего у навеса, и вдруг ощущает такую необходимость сделать все возможное и невозможное, чтобы мать не плакала сейчас, что неожиданно для себя идет к скале.

Отец и плачущая мать следят за ним.

Э л ь д а р (решительно). Надо убрать эту скалу.

О т е ц (растерянно). Сейчас?

Э л ь д а р. Да, сейчас…

О т е ц (неуверенно приближаясь). А как же ты один ее уберешь?

Э л ь д а р. Не такая уж она большая. Что-нибудь придумаем… Конечно, хорошо было бы взорвать ее. Но где взрывчатку достанешь?

О т е ц (машинально). Десять взрывпакетов хватило бы. (Смотрит на мать.)

Э л ь д а р. Ничего, и без взрывчатки обойдемся. Как ты считаешь, мама?

М а т ь (сдерживая слезы, кивает; не сразу). Я тоже думала про взрывчатку…

Э л ь д а р (бодро). Обойдемся… Сейчас подкопаю ее, и все будет в порядке. Где лопатка?

М а т ь. Под кроватью… Стой… (Пауза.) Если всем сразу навалиться, то можно и не подкапывать… Не волнуйся, я хорошо себя чувствую.

Эльдар хочет возразить матери, но она уже так увлечена неожиданной возможностью осуществить наконец свой давний замысел, что никто и ничто не может остановить ее порыва.

Э л ь д а р (растерянно). Как ты считаешь, папа?

О т е ц (встретившись с умоляющим взглядом матери). Можно попробовать. (Неожиданно для себя начинает стаскивать с себя свой парусиновый пиджак.)

М а т ь (Эльдару). Ничего, ничего, пусть поможет… В таком деле даже маленький толчок может решить успех. (Сестре.) Иди сюда. Встань вот здесь…

С е с т р а. А зачем, мама?

М а т ь (решительно и с воодушевлением). Надо. Когда Эльдар скажет: «Три», мы все навалимся на эту скалу.

Отец, сняв наконец пиджак, тоже занимает место у скалы.

Валя и Алик все еще в квартире Эльдара.

А л и к. Я же сказал тебе, что он не приедет.

В а л я (потерянно). И все равно я люблю его…

А л и к (со спокойным сочувствием). Это ничего… Это пройдет… И мы прекрасно заживем… Это не так трудно, как ты думаешь… Ну, вставай, вставай, нам пора идти…

Валя обреченно плачет. Алик гладит ее волосы. Возникает музыка, под которую недавно танцевали Алик и Валя. Одновременно нарастает гул работающего трактора. Слышен бодрый голос Гулама, уверенно направляющего его движения. Становится темно. Теперь видна только скала и окружившие ее люди.

М а т ь (Эльдару). Ну, давай, сынок, начинай… Мы готовы…

Э л ь д а р. Раз-два-три…

И вся семья — отец, мать, дочь и сын — одновременно наваливаются на скалу в надежде сдвинуть ее с места. Четыре человеческие фигуры застывают в напряженном усилии, противоречащем нормальной житейской логике…

З а н а в е с.

Оглавление

ЖЕНЩИНА ЗА ЗЕЛЕНОЙ ДВЕРЬЮ Пьеса в трех действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ПОХОЖИЙ НА ЛЬВА Мелодрама в трех эпизодах

  ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ Любовь

  ЭПИЗОД ВТОРОЙ Семья

  ЭПИЗОД ТРЕТИЙ Смерть

СВОЕЙ ДОРОГОЙ Производственная история в двух действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ПРИКОСНОВЕНИЕ Драма в двух действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ДОМ НА ПЕСКЕ Драма в двух действиях

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ