Книга в формате epub! Изображения и текст могут не отображаться!
Автор: 肉包不吃肉 Жоубао Бучи Жоу / Мясной пирожок не ест мясо
Переводчики: Lapsa1, Feniks_Zadira
*同归 tóngguī тунгуй «к одной цели»
Вторая часть идиомы (начало в названии 1 тома):
殊途同归 shūtú tóngguī шуту тунгуй «разными дорогами к одной цели» — к одной цели можно прийти разными дорогами; вместе идти к одному, но разными дорогами
Оглавление
Хаски и его учитель белый кот
Глава 98. Учитель, пожалуйста, позаботься обо мне*
Глава 99. Третье оружие Учителя
Глава 100. Последнее слово Учителя
Глава 101. Учитель - последний в мире огонь в моих руках
Глава 102. Учитель учителя
Глава 103. Учитель, я иду искать тебя
Глава 104. Пельмешки* Учителя
Глава 105. Телесная душа Учителя
Глава 106. С чего начать поиски Учителя?
Глава 107. Портрет Учителя
Глава 108. Земная душа Учителя
Глава 109. Вторая земная душа учителя.
Глава 110. Прошлое щенка, о котором не знал Учитель этого достопочтенного
Глава 111. Учитель подобен мечу, Государь* подобен воде
Глава 112. Оскорбление* Учителя недопустимо
Глава 113. Учитель в заточении
Глава 114. Соглашайтесь*, Учитель
Глава 115. Учитель уже женат
Глава 116. Учитель встречает Жун Цзю
Глава 117. Учитель велел мне выметаться
Глава 118. Иногда Учитель тоже может быть обманут
Глава 119. Четыре души Учителя собираются вместе
Глава 120. Учитель в уединении*
Глава 121. Учитель действительно образцовый наставник*
Глава 122. Отражение* Учителя
Глава 123. Учитель появляется в моих снах, светлый облик его я храню в своей памяти
Глава 124. Учитель вернулся к жизни
Глава 125. Учителю не нужно искать спутника жизни*
Глава 126. Учитель, подожди меня еще одну главу!
Глава 127. Учитель, осторожно, здесь скользкий пол!
Глава 128. Учитель, не перепутайте одежду
Глава 129. Учитель, вы довольны* тем, что видите?
Глава 130. Учитель, прошло пять лет, прежде чем я снова увидел вас
Глава 131. Учитель читает
Глава 132. Учитель и Ши Мэй
Глава 133. Учитель лучший в укрощении порочных желаний* 18+
Глава 134. Учитель сможет все это съесть
Глава 135. Учитель украдкой учится
Глава 136. Учитель, расслабьтесь немного
Глава 137. Учитель и я остановились на ночлег вдали от дома
Глава 138. Боюсь, Учитель хочет задразнить* меня до смерти
Глава 139. Учитель, сладких снов
Глава 140. Учитель, поверни*
Глава 141. Учитель, не надо раздеваться!
Глава 142. Учитель, это просто пытка*
Глава 143. Оказывается, Учитель недосягаемый лунный свет, что со мной от новолуния до полнолуния, киноварная родинка и кровь моего сердца, мой рок и моя судьба
Глава 144. Учитель, я люблю вас
Глава 145. Учитель получил сотрапезника
Глава 146. Учитель, то, что она хочет замуж, на самом деле не имеет ко мне никакого отношения!
Глава 147. Учитель, мне есть, что сказать*
Глава 148. Учитель прирожденный провокатор
Глава 149. Учитель, я не могу встать
Глава 150. Учитель и я меняемся комнатами
Глава 151. Учитель, я просто хочу тебя 18+
Глава 152. Учитель, смотрите! Это же Мэй Ханьсюэ!
Глава 153. Больше всех Учитель ненавидит этого главу ордена
Глава 154. Учитель, я схожу навестить Е Ванси
Глава 155. Учитель дрожит не от страха
Глава 156. Учитель хорош в верховой езде
Глава 157. Учитель, в ту первую брачную ночь на самом деле я…
Глава 158. Учитель пьет свадебное вино
Глава 159. Учитель, больше всего я боюсь Тяньвэнь
Глава 160. Учитель, вы еще помните ту технику по изменению голоса, с которой мы столкнулись когда-то на постоялом дворе?
Глава 161. Учитель, давайте вместе полетим
Глава 162. Я буду сражаться вместе с Учителем
Глава 163. Учитель и Бугуй
Глава 164. Учитель убил своего ученика
Глава 165. Учитель, это он!
Глава 166. Уважаемая Учителем госпожа Жун
Глава 167. Учитель, я не хочу, чтобы вас снова бранили
Глава 168. Учитель, этот некто — оживший покойник
Глава 169. Учитель, это первая запрещенная техника
Глава 170. Учитель, не нужно смотреть, это слишком грязно* 18+
Глава 171. Учитель, Духовная школа Жуфэн уничтожена
Глава 172. Учитель не ест детей
Глава 173. Учитель, кто-то хочет прогнать нас
Глава 174. Парчовый мешочек Учителя
Глава 175. Учитель, я тебе нравлюсь?
Глава 176. Учитель, купите меня!
Глава 177. Учитель притворяется спящим
Глава 178. Учитель продает цветы
Глава 179. Ваньнин
Глава 180. Учитель, почему я подвел тебя*?
Глава 181. Воспоминания Учителя
Глава 182. Маленький Светоносный дракон* Учителя
Глава 183. Учитель, я бросил есть острое*
Глава 184. Учитель, я заставил тебя слишком долго ждать
Глава 185. Учитель пойман с поличным на тайном свидании 18+
Глава 186. Учитель, мы смогли одурачить Сюэ Мэна! Ха-ха-ха!
Глава 187. Учитель, ты мой фонарь*
Глава 188. Учитель, я на самом деле очень люблю тебя
Глава 189. Учитель, ты правда очень милый* 18+
Глава 190. Учитель снова в уединении
Глава 191. Учитель, я и Сюэ Мэн…
Глава 192. Учитель дал мне жизнь
Глава 193. Учитель, ты женился на мне?
Глава 194. Учитель, разве я не твоя любимая зажигательная сестричка Жань*?
Глава 195. Учитель самый крутой
Глава 196. Учитель, ты хочешь искупаться?
Глава 197. Учитель не лис-искуситель*
Глава 198. Учитель отправляется на гору Хуан
Глава 199. Первый ученик Учителя
Глава 200. Учитель, гора Хуан открыта
Глава 201. Учитель, как я могу унизить тебя?
Глава 202. Учитель впервые встретился с демоном*
Глава 203. Учитель по ошибке отпустил демона
Глава 204. Учитель защитил меня
Глава 205. Учитель, надвигается страшное бедствие
Глава 206. Учитель, в конце концов, кто я такой?
Глава 207. Учитель, я хочу тебе кое-что рассказать
Глава 208. Учитель, ты уверен, что хочешь, чтобы я спрятался под кроватью? 18+
Глава 209. Учитель возбужден? 18+
Глава 210. Учитель может подарить платок только мне
Глава 211. Учитель поднимается на гору Цзяо
[*你理理我 Nǐ lǐ lǐ wǒ ни лили во — дословно “наставь меня на правильный путь” также можно трактовать, как “обрати на меня внимание” и “сбереги меня”].
Среди множества вершин Пика Сышэн есть одна с довольно забавным названием – гора Ааа.
Когда речь заходила о происхождении названия, ученики ордена высказывали разные предположения, самое популярное из которых основано на крутости ее склона. По этой версии, последнее, что кричали падающие с этой горы люди, было то самое «Ааа».
Но Мо Жань точно знал, что это неправда.
Даже обезьянам было сложно взобраться на пронзающую облака и круглый год покрытую снегом вершину. Когда на Пике Сышэн кто-то умирал, на время подготовки к похоронам гроб с телом оставляли в прощальном зале на вершине горы Ааа.
В своей прошлой жизни Мо Жань был здесь только один раз.
События того времени мало чем отличались от происходящего сейчас. Кровопролитное сражение, последовавшее за закрытием Адского разлома, унесло бесчисленное количество жизней. Жизнь Ши Мэя была лишь одной из них.
Мо Жань не хотел принимать эту правду. Опустившись на колени рядом с ледяным гробом, он смотрел на все еще выглядящего слишком живым человека внутри. Тогда Мо Жань просто стоял в ледяном зале на коленях в течение многих дней…
– Причина, почему я назвал эту гору «Ааа», в том, что в тот год умер твой отец, – в прошлой жизни Сюэ Чжэнъюн сказал ему это в том скованном морозом ледяном склепе. – Старший брат был всей моей семьей. Мы вдвоем создавали орден Пика Сышэн. Рука об руку мы трудились, чтобы заложить основы будущего процветания. Однако твой отец… он, как и ты, был очень своевольным человеком. Не мог он пребывать в праздности больше пары дней. Мирная жизнь быстро надоела ему, и мой брат опять выступил против злых духов. Потеряв в том бою свои духовные силы, он просто ушел.
В Зале Шуантянь* было очень холодно. Сюэ Чжэнъюн вытащил из-за пояса бурдюк с гаоляновой водкой. Сделав глоток, он протянул его Мо Жаню.
[*霜天殿 Shuāngtiān Шуантянь [звучание: Шантьень] – “заиндевелые небеса”].
– Давай, выпей немного. Только тете своей не говори.
Мо Жань даже с места не сдвинулся.
Сюэ Чжэнъюн вздохнул и продолжил:
– Эта гора называется «Ааа», потому что в тот день мне тоже казалось, что у меня вырвали сердце. Я знаю, что за невыразимые душевные страдания испытываешь ты сейчас. Когда я стоял тут над телом твоего отца, тоска раздирала меня изнутри. Тогда я решил излить свое горе, плакать и скорбеть, кричать и выть во весь голос. Ааа!!! Так я и назвал эту гору.
Он искоса глянул на Мо Жаня и похлопал его по плечу.
– Твой дядя прочел не так уж много умных книг, но ему известно, что человеческая жизнь подобна росе. Мгновение, и даже тени ее не найти. Все, что ты можешь, это идти вперед и верить, что в следующей жизни вам суждено вновь стать братьями по оружию.
Мо Жань медленно закрыл глаза. Сюэ Чжэнъюн продолжил:
– «Примирись с утратой» и прочие слова утешения – все это пустая болтовня. Хочешь плакать – плачь сейчас. Хочешь побыть с ним наедине – оставайся. Только, пожалуйста, не забывай есть рис и пить воду. Пошли со мной в Зал Мэнпо. После того, как ты поешь, можешь стоять здесь на коленях сколько пожелаешь, я не буду тебя отговаривать.
В холодном и безмолвном ледяном зале только ветер играл белым шелком занавесок. С тихим шелестом они касались его лба, словно чьи-то холодные пальцы.
Мо Жань медленно открыл глаза.
Сейчас все выглядело почти так же, как в его воспоминаниях. Перед ним был точно такой же ледяной гроб, отлитый изо льда и снега горного хребта Куньлунь, сияющий и изысканный, как белый жемчуг, опутанный нитями застывшего на морозе шелка.
Только человеком, что лежал в нем, был Чу Ваньнин.
Мо Жань мог болтать что угодно, но он никогда даже мысли не допускал, что в этой жизни, в день, когда расколются Небеса, умрет Чу Ваньнин.
Он оказался застигнут врасплох и совсем не готов.
Теперь, когда перед его глазами было это ледяное тело, вопреки ожиданиям, он почти ничего не почувствовал. Не было радости от смерти врага, и горя от потери учителя тоже не было.
Мо Жань недоверчиво уставился на Чу Ваньнина и очень-очень долго не мог отвести от него взгляд. Лицо Учителя стало более худым и строгим в сравнении с тем, каким оно было при жизни. Теперь его в самом деле покрывал слой инея. Заиндевелые, плотно смеженные ресницы, посиневшие губы, почти прозрачная кожа. Под ней он смог рассмотреть даже бледно-голубые вены, похожие на едва различимые трещины на белоснежном фарфоре.
Как так вышло, что именно этот человек ушел?
Мо Жань протянул руку и робко дотронулся до щеки Чу Ваньнина. Такая холодная.
Он опустил руку вниз, к горлу. Приложил пальцы к сонной артерии. Нет пульса.
Еще раз. И еще раз.
Затем Мо схватил его за руку и крепко стиснул кисть. Фаланги пальцев окоченели, икожа оказалась неожиданно грубой.
Так странно, что у Чу Ваньнина были такие мозолистые пальцы, но ладони его всегда были такими нежными и гладкими. Мо Жань не мог оторваться от тела учителя и теперь внимательно рассматривал каждый шрам, каждый раскрывшийся от мороза рубец. Хотя все раны были промыты и очищены, на них никогда больше не нарастет плоть, они никогда не затянутся.
Он вспомнил слова Сюэ Мэна:
«Ты был без сознания, и ему пришлось нести тебя на себе. У него не осталось духовных сил, и он ничем не отличался от простых смертных. Учитель не мог использовать техники, не мог даже кричать, но тащил тебя на спине, шаг за шагом по лестнице на вершину Пика Сышэн…»
Он не мог идти, а упав, уже не смог подняться. Ему оставалось только ползти, таща его на себе. Все пальцы на его руках были стерты в кровь.
Так он нес его домой.
Сердце Мо Жаня забилось сильнее.
– Неужели ты тащил меня домой на себе? – пробормотал он.
– …
– Чу Ваньнин, ты в самом деле...
– …
Мо Жань на полном серьезе обратился к человеку, лежащему в гробу:
– Если кивнешь, я тебе поверю, – он говорил уверенно и спокойно, как будто был абсолютно уверен, что этот человек в самом деле сейчас проснется и ответит ему. – Чу Ваньнин, бля, просто кивни головой! И я сразу же тебе поверю! Я не ненавижу тебя, я… я, блять, просто кивни, ладно?
Но бледный Чу Ваньнин просто лежал со скучающим выражением на замерзшем лице. Как будто ему было все равно, что Мо Жань любил или ненавидел. Сам-то он с чистой совестью отправился в иной мир, оставив других страдать в этом беспокойном мире.
Не только в жизни, но и в смерти этот человек не умел вызывать сочувствие, порождая в душе Мо Жаня только гнев и раздражение.
Мо Жань вдруг усмехнулся:
– Конечно. Когда это ты меня слушал?
Он посмотрел на Чу Ваньнина и вдруг понял, как глупо сейчас выглядит.
Он столько лет взращивал в себе ненависть к своему учителю потому, что тот не любил его, потому, что не спас Ши Мэя.
Долгие годы эта ненависть была его верным спутником, но настал тот день, когда кто-то сказал:
«Чу Ваньнин ушел, чтобы спасти тебя! Он боялся, что утащит тебя за собой на тот свет…»
Кто-то сказал ему:
«Тот удар был двойным, и вы оба получили совершенно одинаковые повреждения».
Он был так истощен, что не мог защитить даже себя, но...
Хорошо, просто прекрасно! Идеальный Чу Ваньнин, как всегда, все сделал правильно! Но что насчет него?
Все это время он жил, не зная ничего, как последний дурак пребывал в блаженном неведении, словно шут, строил из себя невесть что, вынашивая планы мести. Годами скалил клыки, разрывал свое сердце и наполнял душу ненавистью.
Это все чушь собачья?
Если недоразумение разрешается быстро, его можно сравнить с грязью, попавшей в заживающую рану. Лучше и быть не может, ведь ее вовремя найдут, промоют и снова наложат повязку с лекарством.
Совсем другое дело, если недоразумение затянется на десять или двадцать лет. Попав в эту сеть лжи, человек будет пестовать свою ненависть годами, возможно, даже положив на это всю свою жизнь.
Эти черные чувства постепенно покроются струпьями, обрастут плотью, станут частью тела.
И вдруг кто-то придет и скажет:
«Все не так! Все это просто недоразумение!»
И что с этим всем делать? Эта грязь годами жила под его кожей, вросла в плоть и впиталась в кровь.
Чтобы что-то исправить и избавиться от этой вросшей в него грязи, теперь нужно содрать кожу и разорвать здоровую плоть.
Ошибка, длящаяся год, – это только недоразумение.
Ошибка, длящаяся десять лет, перерождается в месть.
Ошибка длиной в жизнь, от рождения до смерти, – это судьба.
Для них двоих она была слишком уж незавидной.
Ворота Зала Шуантянь медленно распахнулись.
Точь-в-точь, как и в прошлой жизни вошел Сюэ Чжэнъюн с наполненным водкой бурдюком в руке. Тяжелой походкой он прошел через зал и сел на пол рядом с Мо Жанем.
– Мне сказали, что ты пошел сюда. «Твой дядя решил составить тебе компанию», —красные глаза Сюэ Чжэнъюна лучше любых слов говорили о том, что он совсем недавно плакал. – Также я хотел составить компанию и ему.
Мо Жань не мог говорить. Сюэ Чжэнъюн молча открыл флягу и сделал несколько больших глотков. Он остановился и принялся ожесточенно тереть рот, а потом все лицо, прежде чем натянуто хохотнуть:
– Раньше, когда Юйхэн видел, что я пью, он всегда выглядел расстроенным, а теперь… эх, все кончено, не стоит говорить об этом. Что было, то прошло. Я не считаю свои года, но одного за другим я провожаю старых друзей… Жань-эр, сынок, можешь ли ты понять, что это за чувство?
– …
Мо Жань опустил глаза.
В прошлой жизни Сюэ Чжэнъюн тоже задавал ему этот вопрос.
Тогда он только потерял Ши Мэя – самого близкого для него человека. Разве могла его взволновать смерть других людей? Он не понимал и не хотел понимать. Однако сейчас, как он мог не понять?
До того, как возродиться, он остался совсем один в огромном Дворце Ушань.
Как-то раз ему приснились прежние времена, когда он был учеником старейшины Юйхэна, и он проснулся с твердым намерением посетить свою старую комнату в общежитии. Толкнув дверь, Мо Вэйюй вошел в маленькое скромно обставленное жилище. Здесь очень давно не убирали, и все уже покрылось слоем пыли.
Взгляд упал на маленькую жаровню, когда-то брошенную кем-то на пол. Он поднял ее, подержал в руках и автоматически захотел поставить на место.
Эти годы так быстро пролетели… Сейчас же он, на мгновение потеряв почву под ногами, стоял посреди комнаты с маленькой жаровней в руках.
– Эта жаровня, где она стояла?
Он не мог вспомнить.
Хищный взгляд скользнул по людям, съежившимся за его спиной. Лица их были смазаны и размыты. Он не знал, кто они, и не смог бы назвать ни одного имени*.
[*не смог отличить Чжань Сана 三谁 от Ли Сы 李四 – обычно используются как имена для неизвестного человека; входят в серию из трех “типичных” имен: 张三, 李四, 王 五, что-то вроде нашего Иванов Иван Иваныч и Петр Петрович Петров].
Естественно, эти люди не знали, куда их Император в молодости привык ставить жаровню.
– Эта жаровня, где она стояла?
Он не мог это вспомнить. А люди, которые помнили, были мертвы, давно обратившись в прах.
Поэтому как мог Мо Жань не понять чувства Сюэ Чжэнъюна?
– Иногда я вдруг вспоминаю какую-нибудь шутку из своей юности и, забываясь, произношу ее вслух. А потом осознаю, что рядом не осталось никого, кто смог бы понять ее.
Сюэ Чжэнъюн опять сделал глоток из фляги, потом опустил голову и рассмеялся:
– Твой батя, мои братья по оружию… твой учитель… эх!..
Его речь струилась безудержно, как горный поток:
– Жань-эр, сынок, а ты знаешь, почему этот пик называется «Ааа»?
Мо Жань знал, что не стоит этого говорить, но все его чувства были в слишком сильном смятении, и он не хотел снова слушать рассказ Сюэ Чжэнъюна о смерти отца, поэтому просто ответил:
– Знаю. Дядя приходил сюда и плакал в голос.
– А, – ошеломленный Сюэ Чжэнъюн моргнул. Потом, видимо что-то поняв, подмигнул, от чего стали видны слезинки, затаившиеся в морщинках в уголках глаз. – Твоя тетя тебе рассказала?
– Да.
Сюэ Чжэнъюн, старательно утерев слезы, глубоко вздохнул и сказал:
– Хорошо, хорошо. Тогда ты понимаешь, что дядя хотел сказать тебе. Нельзя все держать в себе. Ничего страшного, если дашь волю слезам. В жизни бывают люди, которых мужчина должен оплакать. Это не стыдно.
Мо Жань никогда не рыдал в голос. Возможно потому, что он прожил две жизни, его сердце стало тверже железа. По сравнению с душераздирающей болью, которую он испытал, потеряв Ши Мэя, сейчас внутри него был полный штиль. Он был так спокоен, что даже испугался собственного оцепенения. Ему самому было странно, почему он до сих пор так холоден.
Посидев еще немного, Сюэ Чжэнъюн сделал еще один глоток и встал. Может, у него занемели ноги от долгого стояния на коленях, или его дядя слишком много выпил, но он пошатнулся.
Ухватившись своей большой рукой за плечо Мо Жаня, он сказал:
– Хотя трещина в Небесах была закрыта, нам все еще нужно выяснить, кто стоит за всем. Вряд ли этим все закончится. Вполне возможно, что впереди нас ждет новая великая битва. Жань-эр, тебе все же нужно спуститься с горы, чтобы поесть. Не мори себя голодом.
Договорив, он повернулся и покинул Зал.
Уже наступила глубокая ночь. Шуантянь освещал лишь одинокий серп луны. Сюэ Чжэнъюн, притоптывая ногами никогда не таящий снег, сделал большой глоток водки из своего бурдюка и голосом, подобным старому разбитому гонгу, затянул старую песню провинции Сычуань:
– Поминая старых друзей, я сам и как неприкаянная душа, только выпив, могу почувствовать счастье вновь. В детстве под деревом лавра зарыли вино, скрестили бокалы, в морщинах лицо, седина на висках. С рассветом растаял сон, где вместе идем далеко, оставьте старое тело мое скрывать горечь слез туман. В мире прожить бы тот век, что отмерили мне Небеса, с милыми сердцу людьми вновь хмельную чашу деля.
Финал битвы в этой жизни оказался иным. Тогда в гробу лежал Ши Мэй, сейчас – Чу Ваньнин, поэтому Сюэ Чжэнъюн скорбел куда сильней, и песня его была совсем иной.
Мо Жань стоял, прислонившись спиной к открытой двери прощального зала. Он слушал этот хриплый голос, полный сдерживаемых рыданий. Скорбь этого мужественного человека была так глубока. Песня, подобно стервятнику, взмыла высоко в небо, и теперь постепенно удалялась, пока окончательно не затихла вдали, поглощенная завыванием метели.
Граница неба и земли стерлась, месяц скрылся за облаками, свет померк и растаял в темноте, и только лишь одна фраза словно застыла в морозном воздухе: «оставьте старое тело мое скрывать горечь слез туман… оставьте старое тело мое скрывать горечь слез туман...»
Мо Жань и сам не знал, сколько еще прошло времени, прежде чем он медленно побрел прочь от Зала Шуантянь.
Дядя был совершенно прав. Хотя сейчас им удалось закрыть адский разлом, на этом дело не кончится. Чу Ваньнин умер, и теперь им нужно учиться справляться своими силами.
Когда он дошел до обеденного зала, то там уже никого не было, кроме старой женщины, готовившей ночной перекус. Мо Жань попросил чашу чунцинской лапши и, забившись в дальний угол, присел поесть. Лапша была горячая и острая, и он, жадно давясь, глотал ее. Острый аромат приправ рассеялся по всему залу. Густой горячий воздух и полумрак погрузили Зал Мэнпо в мутную дымку.
Почему-то в этот момент Мо Жань вспомнил, как глупо вел себя в прошлой жизни после смерти Ши Мэя. Как капризный ребенок, он три дня и три ночи отказывался от еды. В конце концов, его убедили покинуть Зал Шуантянь и спуститься, чтобы поесть. Войдя на кухню, он увидел спину хлопотавшего у плиты Чу Ваньнина, который неловкими и неуклюжими движениями раскатывал тесто. Рядом с ним на столе стояли чаши с мясной начинкой, мукой и водой. А также безукоризненно ровный ряд слепленных пельменей*.
[*抄手 – чаошоу, они же хуньтунь, мелкие пельмени-клецки].
Бах!
Все, что стояло на длинном узком столе, было вмиг сметено. Этот звук, наполненный вырвавшейся наружу злостью, пришел из его прошлого. Сейчас он заставил Мо Жаня отложить в сторону палочки для еды.
Тогда Мо Жань искренне полагал, что Чу Ваньнин насмехается над ним и хочет уколоть побольнее. Только сейчас он осознал, что, возможно, тогда Чу Ваньнин и правда хотел сварить чашу с пельмешками для него вместо умершего Ши Мэя.
– Что это за чушь? Пытаетесь подражать ему? Думаете, сможете приготовить это так же хорошо, как он? Ши Мэй мертв, теперь вы счастливы? Вы не остановитесь, пока не загоните всех своих учеников в гроб или не сведете их с ума? Только тогда вы будете довольны?! Чу Ваньнин! В этом мире никто больше не сможет приготовить пельмешки так, как он! Сколько бы не пытались, вы никогда не сможете его заменить!
Теперь каждое слово, сказанное тогда, пронзало сердце.
Мо Жань не хотел больше думать об этом. Он просто хотел доесть свою лапшу.
Но разве он мог управлять этим? Воспоминания не желали отпускать его.
Как никогда ясно Мо Жань вспомнил лицо Чу Ваньнина, на котором тогда не отразилось ни радости, ни печали. Та сцена, вплоть до малейшей мелочи, до мельчайшей детали, встала у него перед глазами.
Он вспомнил муку на его щеке и слегка дрожащие кончики пальцев.
Вспомнил, как аккуратные, пухлые, белоснежные пельмешки рассыпались по полу.
Вспомнил, как Чу Ваньнин опустил взгляд и нагнулся, чтобы медленно, один за другим, собрать их с пола, а потом выбросить в мусор.
Выбросить своими руками.
Мо Жань судорожно перемешал лапшу в чашке.
Он съел не больше половины, но у него пропал аппетит. Отодвинув чашу, юноша бросился вон из этого места, которое сводило его с ума. Он бежал, не разбирая дороги, через весь Пик Сышэн, как будто пытаясь оставить позади все эти упущенные годы, все недоразумения и допущенные им ошибки. Сейчас Мо Жань хотел только отбросить все это и вернуться назад, чтобы догнать мужчину, который тогда в одиночестве покинул Зал Мэнпо.
Догнать и сказать всего одну фразу:
– Прости меня. Я ошибался, когда ненавидел тебя.
Мо Жань бесцельно метался в темноте ночи… Однако, куда бы он ни пошел, везде ему мерещился призрачный силуэт Чу Ваньнина. У этой пагоды он обучал его грамоте, на платформе Шаньэ практиковал боевые искусства. На этом мосту он отдал ему зонт. А в Зале Цинтянь его учителя наказали палками, когда он взял вину на себя.
С каждой минутой этой бесконечной ночи скорбь и беспомощность становились только сильнее.
Внезапно, когда Мо Жань выскочил на открытое место, тучи разошлись, туманная дымка рассеялась, и яркая луна осветила все вокруг.
Мо Жань остановился, чтобы отдышаться.
Пагода Тунтянь…
Здесь он умер в прошлой жизни. Здесь в первый раз встретил Чу Ваньнина.
Он слышал стук своего сердца, похожего на бой боевого барабана. Его глаза были полны смятения, как у загнанной лошади. Он чувствовал, что больше некуда бежать, и невозможно спрятаться от воспоминаний. Его прошлое заставило его прийти сейчас именно в это место.
В вечерний час под светлою луною, впервые повстречал я Господина сердца моего.
Мо Жань больше никуда не бежал. Он понял, что не сможет сбежать от того, что ему суждено. В этой жизни Мо Вэйюй обречен быть в неоплатном долгу перед Чу Ваньнином.
Он медленно поднялся по ступеням и подошел к яблоне, с которой ветер уже сорвал все цветы, протянул руку и погладил сухую и жесткую кору дерева, защищающую мягкую сердцевину.
Уже прошло почти три дня после смерти Чу Ваньнина.
Мо Жань запрокинул голову и вдруг увидел единственную чудом сохранившуюся цветущую ветвь. И только сейчас из самой глубины его сердца поднялась волна невыносимой боли. Он прижался лбом к стволу дерева и заплакал навзрыд.
– Учитель… Учитель... – шептал он, задыхаясь от слез. С губ против воли слетали те самые слова, что он произнес, когда впервые встретился с Чу Ваньнином. – Позаботься обо мне, ладно? Просто… позаботься обо мне...
Но только вещи годами остаются неизменными, люди же меняются*. Пагода Тунтянь стояла на прежнем месте, но он был тут совсем один. Никто больше не услышит его мольбу. Никто не придет.
[*物是人非 вещи неизменны, а люди меняются – указывает на тоску по минувшим дням, старым/умершим друзьям и родственникам].
Мо Жань возродился в молодом пятнадцатилетнем теле, но оно было не более, чем оболочкой для души слишком много повидавшего на своем веку тридцатидвухлетнего Тасянь-Цзюня. Распоряжаясь жизнью и смертью миллионов людей, он думал, что уже вкусил всю горечь и сладость этого мира. Поэтому после возрождения все его чувства, будь то радость или печаль, нельзя было назвать по-настоящему искренними и полными. Скорее, это была лишь маска, которую он носил.
Однако в эти минуты на его лице отразилось неподдельное замешательство и настоящая боль. Впервые за долгие годы он был настолько эмоционально обнажен, так слаб и нежен душой, чист и незрел.
Только в этот момент его внутреннее и внешнее состояние стали по-настоящему гармоничны. Теперь Мо Жань выглядел, как юный ученик, который потерял своего наставника, как брошенный ребенок, лишившийся всей своей семьи, как бродячий пес, потерявший дом и не способный найти дорогу назад.
И он молил, чтобы кто-то побеспокоился о нем.
«Позаботься обо мне…»
Но никто не откликнулся. Только лишь украшенные пышной листвой ветви яблони качались на ветру, отбрасывая причудливые тени.
Тот красивый человек, которого когда-то он встретил под этим деревом, больше никогда не сможет поднять голову, чтобы взглянуть на него даже в последний раз.
Автору есть что сказать:
Глупая Псина: – QAQ*
[*QAQ – эмодзи для выражения грусти; грустное лицо с зияющим ртом и парой слезящихся глаз].
Программа, заложенная в Глупую Псину, продолжает разрушаться. Большой Белый Кот смотрит на него, тяжело вздыхает и берется за рукописные черновики.
Ежедневные благодарности подгоняют меня писать быстрее ~ Момо держится из последних сил!
В ту ночь Мо Жань заснул, прислонившись к яблоне.
На Пике Сышэн было очень много мест,несущих в себе отпечаток присутствия Чу Ваньнина. Чтобы оплакать Учителя, правильнее было пойти в Павильон Алого Лотоса, но, прислонившись к этой яблоне, вдыхая этот навевающий воспоминания аромат, он, наконец почувствовал, что боль в сердце немного утихла.
Когда-то Мо Жань искренне считал, что преклонить колени перед Чу Ваньнином и выбрать его своим учителем – было самым большим несчастьем в его жизни. Теперь же он осознал, что с самого начала это было самой большой его ошибкой.
Сегодня он, наконец, понял, что тем, кому это принесло несчастье, был не Мо Вэйюй, а Чу Ваньнин, который в тот судьбоносный момент, опустив голову, замер под цветущим деревом, погрузившись в глубокие раздумья.
– Господин Бессмертный! Господин Бессмертный*, позаботьтесь обо мне.
[*仙君 – даос/небожитель/бессмертный/святой/божественный/потрясающий господин/государь].
Он смутно помнил свои первые слова, обращенные к Учителю. Может, он сказал это, а может, и что-то другое, но прошло слишком много времени, и он уже не помнил точно.
Однако Мо Жань отчетливо помнил то удивленное и потерянное выражение лица Чу Ваньнина, когда онподнял ресницы и взглянул на него.
Его лицо тогда было таким нежным и ласковым.
Теперь, годы спустя, Мо Жань лежал под этой же яблоней и думал, что если бы было можно повернуть время вспять и вернуться в тот день, он никогда не стал бы просить Чу Ваньнина принять его в ученики.
Потому что именно в тот миг, когда Учитель поднял взгляд и посмотрел на него, их жизни и судьбы бесповоротно и мучительно перепутались между собой.
Две жизни.
Он сам все разрушил, своими руками.
Две жизни…
Пытаясь сглотнуть вставший в горле комок, Мо Жань закрыл глаза. Казалось, его сердце терзали тысячи муравьев. Измученный совестью и виной, юноша провалился в тревожную дрему.
И там его настигло воспоминание, которое он с момента перерождения хотел запечатать в своей памяти. Стоило этому эпизоду из прошлого освободиться от сковывающих его кандалов, и он, словно острый нож, распорол грудь Мо Жаня, чтобы вырвать из нее пульсирующее от боли сердце.
В то время Тасянь-Цзюнь уже достиг вершины своего могущества. Чу Ваньнин давно лишился своего духовного ядра и был заключен под домашний арест во внутренних покоях дворца. Но посягательства на власть не прекращались, и император пережил несколько попыток покушения на свою жизнь. Последний раз убить его попытался Сюэ Мэн, вступивший в союз с Мэй Ханьсюэ. Хотя благодаря мощной духовной силе ему удалось выжить, Мо Жань все же оказался серьезно ранен и больше месяца был вынужден восстанавливать свои силы, скрываясь в императорских покоях.
На время его заточения проливные дожди накрыли земли Сычуань.
Набросив на плечи тяжелый парчовый халат*, Мо Жань стоял в галерее у дверей тронного зала, вглядываясь в затянутое грозовыми тучами ночное небо. Белые пальцы судорожно сжимали полы одежды, на лице застыла почти безумная радость. Хотя онне проронил ни звука, в этот момент вся его сущность несла на себе отпечаток чего-то страшного, искаженного, чуждого всему человеческому. У него было несравненно красивое мужественное лицо, но выражение его глаз было мрачным и ожесточенным, без малейшего намека на доброту. Чем дольше он занимал эту недостижимую вершину, тем меньше человечности оставалось в нем.
[*袍 пао – халат; мужское теплое одеяние с длинными рукавами].
За спиной послышался звук легких шагов. Не оборачиваясь, он бросил:
– Пришел?
– Ты собираешься уничтожить Куньлуньский Дворец Тасюэ? – тихий голос Чу Ваньнина отразился от стен безлюдного тронного зала.
– И что с того? – ответил Мо Жань.
– Ты... забыл, что ты обещал мне? Ты поклялся, что больше никогда не будешь угрожать жизни Сюэ Мэна.
– Раз уж Учитель снизошел до разговора со мной, не хочешь спросить о состоянии моей раны? Или ты пришел в это холодное, продуваемое всеми ветрами место лишь потому, что обеспокоен тем, кого я хочу убить, а кого помиловать? – голос Мо Жаня звучал спокойно, даже доброжелательно.
– Мо Вэйюй, я здесь, чтобы сказать: не делай того, о чем потом будешь сожалеть.
– Ха! Сожалеть? Человек, который сейчас должен сожалеть – это ты, Учитель. Помнится, когда я своими руками вырезал весь орден Жуфэн, ты сражался против меня не на жизнь, а на смерть, но в итоге сам лишился своего духовного ядра. Сейчас, не имея духовных сил и ничем не отличаясь от простого человека, как ты собираешься помешать мне растоптать и стереть с лица земли Дворец Тасюэ? Чтобы потом не сожалеть о последствиях, не стоит ли тебе перестать лезть в чужие дела? – Мо Жань наклонил голову набок и обернулся. Уголки его рта изогнулись в полной жестокости и насмешки ухмылке, в глазах вспыхнул зловещий огонек.
– Чу Ваньнин, что калека вроде тебя может сделать, чтобы остановить меня?
Возможно, из-за безжалостной правдивости этих слов Чу Ваньнин долго не мог подобрать нужных слов.
С грохотом небо расколола ослепительная молния, и дождь с новой силой обрушился на черепичную крышу.
Чу Ваньнин закрыл глаза. Лишь спустя какое-то время он открыл их снова и прошептал всего два слова:
– Не ходи.
Мо Жань резко обернулся, взметнулись черные одежды.
За его спиной было только свинцовое серое небо и стена дождя. Он в упор посмотрел на замершего внутри зала Чу Ваньнина и спросил:
– Почему я не должен идти? Я уже давал Сюэ Мэну шанс в тот год, когда ради него ты согласился лечь под меня*. Тогда я сдержал свое обещание: отпустил твоего человека и сохранил ему жизнь! Однако теперь он хочет убить меня. Так назови мне причину, почему я не должен идти?
[*雌伏 цифу – жаться к земле подобно самке животного; уступить (без боя)].
– …
– Почему? Тебе нечего сказать? – Мо Жань холодно усмехнулся. – Давай, сделай мне выговор, обзови последними словами! Чу Ваньнин, ты же никогда не отличался долготерпением? Я знаю, Сюэ Мэн – плоть от плоти твоей, любимый ученик! Ведь его ты считаешь воплощением душевной чистоты и искренности, я же всего лишь кусок грязи на его подошве.
– Хватит! – лицо Чу Ваньнина стало серым. Он нахмурил брови, словно из последних сил пытаясь сохранить самообладание.
– Нет, не хватит! Как это хватит? – Мо Жань с высоты своего положения испытывал нарастающую жестокую радость в сердце от ощущения своего превосходства. Он одновременно злился и пребывал в бешеном восторге, ненавидел и дико ревновал. Как будто в угасающий огонь щедро плеснули масло, и вот уже давно терзавшие его сердце сильные чувства вспыхнули с новой силой.
Этот внутренний огонь рвался наружу из его глаз, когда он, не сводя взгляда с Чу Ваньнина, начал медленно прохаживаться взад и вперед.
– Не будет второго шанса, Чу Ваньнин. Я не дам ему возможности сделать вторую попытку. Я собираюсь убить его, живьем содрать с него кожу, растоптать его тело и пить вино из его черепа! Я хочу вырезать его печень и внутренности, разрубить его на куски и потушить с овощами и рисом! И ты не сможешь остановить меня!.. Чу Ваньнин, ты не можешь остановить меня!
Глаза Мо Жаня покраснели. Чем больше он говорил, тем более безумно счастливым становился. К концу своей речи он практически утратил человеческий облик.
Вдруг тонкая рука крепко ухватила его за воротхалата, а другая отвесила звонкую пощечину:
– Может хватит сходить с ума?!
Лицо Чу Ваньнина было так близко, что Мо Жань мог видеть, как дрожат его ресницы, и блестят от слез глаза:
– Мо Жань… очнись! Да проснись ты уже!..
– Я проснулся! – щека горела и пульсировала, но от жгучей боли Мо Жань обезумел еще больше. Стоило его взгляду упасть на лицо Чу Ваньнина, как яростный огонь захлестнул его целиком:
– Я-то давно проснулся! Это ты бредишь! Ты что, ослеп?!
Оттолкнув Чу Ваньнина в сторону, он разорвал на груди свою одежду, открыв взгляду окровавленные бинты.
– Это ты слепец, Чу Ваньнин! – взревев, он ткнул себя в грудь. Но его больная душа требовала большего, и Мо Вэйюй безжалостно схватился за засохшие бинты и одним рывком сорвал их с ран вместе с кусками плоти…
– Кто это сделал? Твой замечательный ученик! Сюэ Мэн! Если бы его Лончэн проник чуть глубже, я бы умер! Назови мне причину, почему я должен пощадить его! В твоих глазах только его жизнь имеет значение, а моя ничего не стоит, так?! – переполненный ненавистью, Мо Жань схватил руку Чу Ваньнина и приложил ее к своей кровоточащей ране. – Ты же хотел остановить меня? Отлично, я дам тебе шанс сделать это: вырви мое сердце!.. Чу Ваньнин, ты же, блять, у нас такой крутой, так давай, забери мое сердце! Ну же, вытащи его!
– … – холодные как лед пальцы Чу Ваньнина на его груди тряслись.
Разъяренный, переполненный ненавистью Мо Жань яростно уставился на него. Вздувшиеся синие вены на его шее были как готовые лопнуть натянутые струны.
Осипшим голосом он повторил:
– Вырви его!
Снаружи обрушившийся на крышу ливень бешено выстукивал по черепице тан-тан– тэ-тэ, это бе-зу-мие-бе-зу-мие.
Во дворце стояла мертвая тишина.
Ни звука. Ни движения.
Простояв так довольно долго, Мо Жань, наконец, ослабил хватку на руке Чу Ваньнина. Полным злости срывающимся низким голосом он сказал:
– Судьба Сюэ Цзымина и Мэй Ханьсюэ теперь в моих руках.
– …
– Ты ненавидишь меня, Учитель, – констатировал Мо Жань, – все равно, так или иначе, в этой жизни я стал тем человеком, которого ты ненавидишь, и между нами все сложилось именно так. Мы уже не можем вернуться назад, нам остается только вместе продолжать идти вперед в этой непроглядной тьме. Но по дороге на тот свет я все же утащу за собой нескольких старых друзей, чтобы они составили мне компанию в Аду.
В тот день Чу Ваньнин пристально посмотрел на удаляющуюся спину человека в черных одеждах и, в конце концов, сказал:
– Мо Жань, если ты разрушишь дворец Тасюэ и убьешь Сюэ Мэна, я также умру перед тобой. Может, мне больше и нечего предложить тебе для обмена, но, по крайней мере, я все еще могу выбрать смерть.
Услышав это, Мо Жань остановился на мгновение, затем повернулся к Чу Ваньнину в профиль. На фоне тумана и дождя видимая часть его красивого лица осветилась еле заметной насмешливой улыбкой:
– Рядом с этим достопочтенным ты не можешь умереть.
– …
– Даже если кровь в твоих венах иссякнет, я все еще буду в состоянии удержать тебя на этом свете. Если потребуется, я последую за тобой в призрачный дворец Ямы и верну назад. Даже если тебя тошнит от меня – все равно, твоя жизнь, эта и любая последующая, принадлежит мне! – казалось, приступ безумия, захвативший Мо Жаня, пошел на спад. С каждым произнесенным словом на его лицо постепенно возвращалось обычное убийственно холодное спокойствие. – Мой дорогой Учитель, веди себя хорошо. Оставайся на Пике Сышэн и послушно жди, когда я самолично схвачу Сюэ Мэна и приведу его сюда. Я не убью его сразу, а дам ему вдоволь налюбоваться на его божество, чуждое грязи земного мира, о котором он так беспокоится днями и ночами. Пусть своими глазами увидит, насколько похотливым стал его идол, с каким наслаждением предается разврату, как охотно подставляет свой зад и подмахивает мне. В конце концов, мы ведь одна семья, так что перед смертью я просто обязан открыть ему глаза на правду, чтобы он умер без сожалений.
Однако тогда Мо Жань и подумать не мог, что Уважаемый Наставник Чу, останется наставником до самого конца.
Месяц спустя Мо Жань выполнил свое обещание. Он гордо стоял на самой высокой вершине горного хребта Куньлунь над озером Тяньчи*. После того, как захваченные Мэй Ханьсюэ и Сюэ Мэн были привязаны к ледяным колоннам дворца, он использовал технику Вэйци Чженлон, чтобы взять контроль над разумом всех людей Дворца Тасюэ, и заставил тысячи людей безжалостно убивать друг друга на глазах их предводителей.
[*天池 Tiānchí Тяньчи (звучание: Тьяньчши) «небесное озеро» – кратерное озеро на границе КНДР и Китая].
Веками нетронутая белизна снегов горного хребта Куньлунь в один день была запятнана реками крови, закатным багрянцем оделись горы, запламенело от пролитой крови озеро Тяньчи.
Мо Жань, с удобством усевшись у дверей Дворца Тасюэ, ел виноград, передаваемый слугой, и с наслаждением наблюдал за разыгравшейся перед его глазами трагедией.
Он покосился на Сюэ Мэна, который к этому времени был уже в полуобморочном состоянии, и спросил:
– Мэнмэн*, отличный вид, не правда ли?
[*萌萌 мэнмэн, отсылка к 萌萌哒 мэнмэнда «милашка»/«милый», здесь отсылка не только к имени Сюэ Мэна, но и явная издевка].
– …
Сюэ Мэн никак не отреагировал, как будто он уже лишился слуха.
Мо Жань, весьма довольный реакцией, с улыбкой еще более интимным тоном продолжил:
– Неужели тебе не нравится представление, которое твой двоюродный старший брат устроил специально для тебя?
– Ты... пощади людей Дворца Тасюэ...
Внезапно услышав этот тихий шепот, Мо Жань моргнул и переспросил:
– Что?
– Отпусти людей Дворца
Тасюэ, – всегда горевший решимостью взгляд Сюэ Мэна сейчас потух и стал совершенно безжизненным. – Отпусти их, отпусти Мэй Ханьсюэ… Это же я хотел твоей смерти, я пытался убить тебя. Убей меня, не казни других.Мо Жань фыркнул и расхохотался:
– Думаешь, что в твоем положении можешь торговаться со мной?
– Нет, – Сюэ Мэн поднял на него пустые глаза. – Я умоляю тебя.
Этот гордый Любимец Небес здесь и сейчас униженно просил его.
Демон в сердце Мо Жаня в этот момент возликовал. Глаза его предвкушающе заблестели. Он схватил Сюэ Мэна за подбородок, запрокинул его голову, заставляя посмотреть ему в глаза, и собирался что-то сказать, но в этот момент небо вспыхнуло ослепительным радужным сиянием.
– В чем дело?
Прежде, чем начальник стражи успел ответить, он уже сам смог увидеть, как над величественным заснеженным пиком вспыхнул магический круг, сияние которого осветило небо на тысячи ли, накрыв весь хребет Куньлунь.
В высшей точке магического круга стоял Чу Ваньнин. Его похожие на облака ослепительно белые одежды и ниспадающие широкие рукава трепетали на ветру.
Перед ним лежал изумительной красоты гуцинь. Иссиня-черный корпус в узкой части удлинялся и, закручиваясь, разрастался ветвями яблони. Прекрасные цветы на изящных ветках были усеяны ослепительно сияющими каплями божественной росы.
Это было третье несравненное духовное оружие Чу Ваньнина – Цзюгэ*.
[*九歌Jiǔgē цзюгэ «девять песен»].
Автору есть что сказать:
Несмотря на то, что бешенство этого сукина сына 0.5 неизлечимо, именно он с наслаждением и удовольствием написал 0.5 (половину) этой истории, ха-ха-ха!
Добро пожаловать, банда перерожденных псов! Помогите Учителю надрать пушистый зад вашему предшественнику! Хахаха!
Мо Жань был в ужасе.
До этого он видел Цзюгэ лишь однажды. Это случилось во время их поединка не на жизнь, а на смерть. Тогда Чу Ваньнин призвал Цзюгэ, и нежный звук гуциня разорвал небесный шелк и разметал облака.
Мертвые люди, звери и птицы, оживленные при помощи магической техники Вэйци Чжэньлун, так же, как еще живые шашки на его игральной доске, попав под воздействие магии музыки Цзюгэ, очнулись и вышли из-под контроля. Тогда песня гуциня в одно мгновение повергла в хаос всю миллионную армию Мо Жаня.
Но для того чтобы призвать столь непревзойденное духовное оружие, нужно было потратить огромное количество духовной энергии, а лишенный духовного ядра Чу Ваньнин не мог использовать даже Тяньвэнь. Как же он смог призвать оружие несравнимо сильнее, чем лоза Божественной ивы?
Ожесточенная битва у озера Тяньчи мало чем уступала той, где сражались учитель и ученик. Но Мо Жань не мог припомнить всех деталей той кровавой бойни, и рядом с ним не было никого, кто мог бы об этом рассказать.
По правде говоря, в прошлой жизни и до самой смерти Мо Жань так и не смог понять, почему Чу Ваньнин пошел на то, чтобы использовать свою душу* для призыва Цзюгэ.
[*魂魄 húnpò хуньпо – дух и душа, включает три бессмертные части, а также две смертные части «инь» и «янь»].
На его месте любой другой, даже самый непревзойденный мастер боевых искусств, не поступил бы так опрометчиво.
В одно мгновение под звуки, слетающие со струн Цзюгэ, все марионетки, созданные Мо Жанем при помощи Вэйци Чжэньлун, превратились в пепел. Даже по сравнению с той мощью, что Мо Жань не мог забыть на протяжении многих лет, сила божественного гуциня сейчас стала еще чище и неукротимее. В какой-то момент он засомневался, а правда ли духовное ядро Чу Ваньнина в прошлом было уничтожено? Возможно, все эти годы Чу Ваньнин на самом деле покорно сносил все унижения и притворялся, выжидая возможность, чтобы кровью смыть позор.
Позже Мо не раз с тоской думал: если Чу Ваньнин все эти годы только притворялся слабым, скорее всего, все не зашло бы так далеко.
Так было бы лучше.
Цзюгэ разрушил технику Мо Жаня, и яростно сражавшиеся с друг другом заклинатели в одно мгновение очнулись. Звуки, исходящие от гуциня, даже разбили ледяные колонны, к которым были прикованы Сюэ Мэн и Мэй Ханьсюэ. Мо Жань взмыл к облакам. Яростный ветер подхватил его одежды, злым восторгом вспыхнули темные глаза. Он хотел увидеть, сколько еще неизвестных ему боевых техник сможет использовать против него Чу Ваньнин.
Минуя облачные гребни, Мо Жань достиг границы магического круга и встал напротив Чу Ваньнина, только чтобы увидеть, как бледные тонкие руки перестали перебирать струны Цзюгэ.
Звук затих. Чу Ваньнин поднял голову.
Его лицо было холоднее льда и белее снега, сияющих под лучами полуденного солнца.
– Мо Жань, подойди.
Он и сам не знал, почему послушно сделал шаг вперед.
На пальце Чу Ваньнина вспыхнул изумрудный огонек, от которого отделились тонкие сияющие нити. Они потянулись к груди Мо Жаня, проникнув в его тело в районе сердца. Мо Жань запоздало испугался, что Чу Ваньнин решил таким образом покончить с ним.
Однако исходивший от руки учителя свет не причинял боли, а напротив, по всему его телу разлилось приятное тепло.
– Рану, что нанес тебе меч Сюэ Мэна, я излечил. – Чу Ваньнин тихо вздохнул и проложил мягко, на одном вдохе. – Отпусти его, Мо Жань. Если и он умрет, у тебя не останется никого, с кем ты сможешь поговорить о прошлом...
Прежде, чем до Мо Жаня дошел смысл его слов, магический барьер под его ногами исчез вместе с призванным Чу Ваньнином божественным гуцинем.
В последний момент Мо Жань успел призвать Бугуй и вскочить на него, зависнув среди облаков. Чу Ваньнин же просто падал вниз, как высохший лист, сорвавшийся с дерева поздней осенью. Словно эта последняя песня Цзюгэ исчерпала все его жизненные и духовные силы.
– Ваньнин!
Изменившись в лице, Мо Жань направил свой меч вниз. Он успел подхватить на руки безвольное тело прежде, чем оно разбилось о лед Тяньчи.
– Чу Ваньнин! Ты… ты…
Глаза Чу Ваньнина были закрыты, из его ушей, рта и носа текла кровь.
Для Чу Ваньнина всегда было важно сохранять чувство собственного достоинства. Этот человек держал осанку и не сгибал спину, даже когда Мо Жань заточил его во Дворце Ушань. Он никогда не позволял себе выглядеть недостойно. Но сейчас, потеряв контроль над собственным телом, Чу Ваньнин истекал кровью и выглядел по-настоящему жалко. От его праведного и благородного образа ничего не осталось.
Чу Ваньнин, сглотнув пузырившуюся у него на губах кровь, прохрипел:
– Ты говорил… я не могу выбрать жить или умереть… но видишь, Мо Жань… в итоге ты недооценил своего учителя... Если я решил уйти, ты не можешь помешать… не можешь удержать меня...
– Учитель… Учитель!.. – Мо Жань смотрел на него и чувствовал, как кровь стынет в жилах, и холод прокрадывается в сердце. В этот момент он чувствовал себя совершенно беспомощным и мог только кричать.
Чу Ваньнин улыбнулся и чуть приподнялся. В этот момент он выглядел почти счастливым:
– Я так долго влачил жалкое существование, но в душе так и не смог смириться. Думал… все время думал, что если останусь с тобой еще на несколько лет, смогу обучить тебя… не творить снова все это зло… однако сейчас… сейчас…
Мо Жань почувствовал, что дрожит. Сжимая в руках безвольное тело своего учителя, он вдруг испугался по-настоящему.
Ужас.
Более десяти лет прошло с тех пор, как он испытывал это чувство. Сейчас же оно налетело так внезапно и нанесло сокрушительный удар по его сердцу.
– Теперь я понял, что только моя смерть может изменить тебя… больше не делай зла…
Казалось, каждое произнесенное слово причиняло Чу Ваньнину сильнейшую боль. Он бросил все силы на то, чтобы вызвать Цзюгэ, и теперь не только его духовное ядро было разрушено, но и все тело смято и изломано. Из-за того, что все внутренние органы были повреждены, кровь непрерывным потоком лилась из его рта. Продолжая сжимать его в объятиях, Мо Жань опустился на берег озера Тяньчи. Обезумев от внутренней боли и страха, он непрерывно вливал поток духовной энергии в тело Чу Ваньнина, но она тут же рассеивалась, как капля пресной воды, упавшая в соленые воды моря.
Теперь Мо Жань действительно запаниковал. Великий Император, Наступающий на бессмертных, цеплялся за умирающего, снова и снова пытаясь поделиться с ним своей духовной энергией.
– Бесполезно… Мо Жань…. Я использовал свою жизнь, чтобы вызвать Цзюгэ. Моя смерть неизбежна. Если у тебя... в сердце сохранилось немного света… пожалуйста, я прошу тебя… отпусти…
Кого отпустить?
Сюэ Мэна и Мэй Ханьсюэ?
Всех этих людей из Курьлуньского Дворца Тасюэ? Или весь мир совершенствующихся?
Да-да! Конечно, он может всех отпустить! Если это нужно, чтобы Чу Ваньнин жил, лишь бы этот самый ненавистный для него человек не умер вот так.
Чу Ваньнин задрожал и, с трудом подняв руку, холодным как лед кончиком пальца дотронулся до лба Мо Жаня. Этот жест выглядел очень интимным, исполненным искренней привязанности и сочувствия.
– Пожалуйста, я прошу тебя… освободись… отпусти себя…
Злобное выражение на лице Мо Жань в одно мгновение замерзло и превратилось в гротескную маску.
Отпустить кого…
На границе жизни и смерти о ком это он так беспокоится?
Отпусти… Отпусти себя…
Он ведь это сказал?
Сейчас, сжимая тело учителя в своих руках, Тасянь-Цзюнь одновременно испытывал самые противоречивые чувства: растерянность и облегчение, удовлетворение и сильнейшую душевную боль.
– Отпустить себя? Твое последнее желание – чтобы я себя отпустил?
Мо Жань беспрестанно бормотал эту фразу. Его глаза налились кровью, и он зашелся в безумном хохоте. Его смех был злобным и неистовым, как будто темное пламя из адских глубин пронзило небеса, испепелив его рассудок и душу.
– Ха-ха-ха-ха! Освободить себя? Чу Ваньнин, ты еще безумнее меня! Такой наивный… ха-ха-ха-ха!
Казалось, что весь хребет Куньлунь вибрирует от эха его мрачного хохота. Этот полный нечеловеческого веселья, искореженный хриплый хохот заставил каждого, кто слышал его, содрогнулся от ужаса.
Безумный смех отдавался нестерпимой болью внутри Чу Ваньнина, но он мог только глотать кровавую пену. Если бы у него остались силы, он бы нахмурил брови, но сейчас ему оставалось только с грустным выражением смотреть на Мо Жаня. Прекрасные очи феникса, некогда столь острые и непреклонные, полные строгости и решимости, а иногда исполненные тепла и нежности, сейчас были наполнены безграничной печалью. Эти глаза, такие же чистые и прозрачные, как лед озера Тяньчи, постепенно затуманились, словно покрывшийся инеем фарфор.
Взгляд Чу Ваньнина становился все более рассеянным, некогда блестящие, метающие молнии глаза, теперь совсем потухли и, казалось, уже ничего не видели.
Наконец, он мягко прошептал:
– Не смейся, когда я вижу тебя таким, мое сердце разрывается от боли…
– …
– Мо Жань, всю эту жизнь, несмотря на то, что было после… с самого начала я плохо учил тебя... сказал, что твой дурной характер не поддается исправлению… это я тебя подвел... в жизни и в смерти я не буду винить тебя… – лицо Чу Ваньнина окончательно утратило все краски, мертвенно бледные губы почти не двигались. Собрав последние силы, он поднял взгляд, чтобы посмотреть в лицо Мо Жаня. Широко открытые глаза переполнились влагой, но вместо слез из его глазниц по щекам потекли капли крови.
Плачущий Чу Ваньнин, в конце концов, смог прохрипеть:
– Но ты… на самом деле так сильно ненавидишь меня… до самого конца… что даже сейчас не хочешь дать мне... уйти с миром…. Мо Жань… Мо Жань… перестань… не делай этого снова… я прошу снова, проснись… опомнись… поверни назад... ты должен одуматься...
Проснись…
Он просил его проснуться, но сам заснул, устремив вдаль взгляд широко открытых глаз. Вот так взял и заснул!
Мо Жань не мог в это поверить. Он не хотел верить, что Чу Ваньнин мог вот так просто взять и умереть.
Почитаемый всеми образцовый наставник, его Учитель, которого он ненавидел как никого в этом мире, вот так просто взял и умер.
Он лежал в объятьях Мо Жаня, его алая кровь впитывалась в лед озера Тяньчи и камень горы Куньлунь.
Потихоньку мороз делал свое дело, и мертвое тело окоченело и покрылось инеем.
Мо Жань долго рассматривал окровавленное лицо Чу Ваньнина, потом попытался вытереть его рукавом.
Крови было слишком много. Скалясь, Мо Жань свирепо стирал кровь с губ и волос, пытаясь очистить от ржавой грязи светлую кожу, но в итоге размазывал ее еще больше.
В какой-то момент лицо Чу Ваньнина превратилось в окровавленную маску с размытыми чертами.
Наконец, прилипшая к губам Мо Жаня ухмылка спала, и, закрыв глаза, он прошептал:
– На этот раз ты выиграл, Чу Ваньнин. Я не смог предотвратить твою смерть.
Какое-то время он молчал. Когда он снова открыл глаза, они стали иссиня-черными замерзшими колодцами, в самой глубине которых пылал адский огонь.
– Но и ты недооценил меня. Если ты не хочешь жить, я не могу остановить тебя. Но если я хочу, чтобы ты не умер, ты тоже не сможешь меня остановить.
Так и не объявив миру о смерти Чу Ваньнина, Мо Жань своими руками перенес его тело обратно на Пик Сышэн.
В то время он уже достиг уровня совершенствования, позволяющего ему, используя духовные силы, поддерживать мертвое тело в нетленном состоянии. Он разместил труп Чу Ваньнина в Павильоне Алого Лотоса и таким образом заставил его «жить» дальше.
Он так и не смог принять тот факт, что своими руками убил единственного человека, который искренне заботился о нем.
Пока это тело не обратилось в прах, пока он мог каждый день видеть его… Мо Жань мог позволить себе думать, что Чу Ваньнин не умер.
Была ли это его безумная ненависть или извращенная любовь, но у него все еще было место, где он мог спрятаться от мира и отдохнуть душой.
Наступающий на бессмертных Император окончательно сошел с ума.
После смерти Чу Ваньнина он каждый день отправлялся в Павильон Алого Лотоса, чтобы посмотреть на труп. В первые дни его глаза метали злые молнии, а с губ лился яд. Он расхаживал перед мертвым телом и непрестанно ругал его:
– Чу Ваньнин, ты получил по заслугам! Всегда беспокоился обо всех людях, живущих в этом мире, но только не обо мне. Ты – лицемер! И ты называешь себя Учителем? Я был так слеп, когда выбрал тебя своим наставником! Ты – дрянь!
Спустя какое-то время он продолжал приходить сюда каждый день, чтобы снова и снова спрашивать:
– Почему ты так долго спишь? Когда проснешься? Я уже давно отпустил Сюэ Мэна. Твое тело практически пришло в норму. Давай, вставай!
Каждый раз, когда он вел подобные разговоры, слуги и весь двор лишь укреплялись в мысли, что Император потерял чувство реальности и сошел с ума.
Его жену Сун Цютун также очень волновало это прогрессирующее сумасшествие. Женщина была очень напугана, поэтому однажды, воспользовавшись одним из редких спокойных дней, возлежа на подушке, обратилась к нему:
– А-Жань, мертвые не могут воскреснуть. Знаю, что ты тоскуешь, но…
– Тоскую?
– …
Сун Цютун как никто умела читать интонации и настроение Императора. Все эти годы рядом с Мо Жанем она жила, словно ступая по тонкому льду. Стоило ей заметить, как от ее слов почернело лицо супруга, Сун Цютун поспешно замолчала и опустила взгляд:
– Я всего лишь недостойная женщина*, которая сказала глупость.
[*妾身 цишень «ничтожный человек» – так в древние времена женщина говорила о себе в третьем лице, ставя себя ниже супруга или господина].
– Нет, продолжай... – на этот раз Мо Жань не собирался отпускать ее так легко. Прищурившись, он сказал: – Выплюнув половину, зачем глотать остальное? Ты сказала, что я тоскую?
– Ваше Величество…
В черных глазах Мо Жаня полыхнула молния. Внезапно он поднялся и, схватив Сун Цютун за тонкую шею, безжалостно выдернул из постели расслабленное после их соития тело.
В одно мгновение его лицо стало похоже на оскалившуюся морду свирепого хищника.
– Что значит: «мертвые не могут воскреснуть»? Кто умер? Кто должен воскреснуть? – Мо Жань сквозь зубы цедил каждое слово, пальцы на шее жертвы сжимались все сильнее. – Никто не умер, никто не желает никого возвращать к жизни, и никто здесь не тоскует!
Из последних сил борясь за свою жизнь, Сун Цютун смогла прохрипеть лишь:
– Павильон... Алого Лотоса...
Этих слов хватило, чтобы от охватившего его гнева глаза Мо Жаня налились кровью, а на его шее вздулись вены.
– В Павильоне Алого Лотоса только спящий* Чу Ваньнин! Думай, что говоришь! Вздумала в чем-то упрекать этого достопочтенного? Злобная тварь!
[*昏睡 летаргический сон, кома].
Сун Цютун, увидев, что он совсем забылся от ярости, внутренне вся съежилась от страха. Не понимая, что так только подстегивает безумие Мо Жаня, она, чуть повысив голос, попыталась достучаться до него:
– Ваше Величество, человек, который лежит в Павильоне Алого Лотоса, давно умер. Но вы дни напролет проводите рядом с ним в этом месте... Как ваша скромная слуга может не волноваться?
Она очень хитро построила свою речь, скрыв свои истинные желания за искренней заботой о Мо Жане. Разве он мог бы обвинить ее в том, что она беспокоится о нем?
Мо Жань внимательно посмотрел на нее, его дыхание постепенно выровнялось. Со стороны казалось, что Император прислушался к ее словам и больше не злится.
Немного помедлив, он спокойно сказал:
– Ты волнуешься за меня, я понял.
Сун Цютун вздохнула с облегчением:
– Эта скромная супруга желает Вашем Величеству только добра. Ради этого она готова положить свою жизнь. Вы такой глубоко чувствующий человек, но все же не стоит принимать все так близко к сердцу.
– В таком случае, по твоему мнению, что должен сделать этот достопочтенный?
– Эта недостойная женщина сболтнула лишнего, но лишь потому, что желает быть полезной Вашему Величеству. Эта женщина полагает, что надо назначить дату когда Чу... Образцовый наставник Чу будет захоронен… Он уже мертв. Каждый раз видеть это лишенное души бренное тело очень болезненно для Вашего Величества.
– Что еще? Если тебе есть что сказать, сегодня можешь высказать все.
Сун Цютун увидела, что выражение его лица смягчилось, и у нее отлегло от сердца.
Она чуть прикрыла глаза и наклонила голову. Сун Цютун давно уже поняла, что так еще сильнее походит на Ши Минцзина, ведь она давно убедилась, что Ши Минцзин был слабым местом Мо Вэйюя. Хотя она никогда не понимала истоков этой привязанности, но уже давно научилась использовать ее в своих интересах. Даже в мелочах подчеркивая свое сходство с Ши Минцзином, ей годами удавалось поддерживать в Императоре любовный интерес. Это было похоже на то, словно воображаемый третий лишний всегда присутствовал в постели рядом с ними.
Хотя этот ветреный мужчина любил проводить время в ее обществе, с момента вступления в брак Мо Вэйюй донимал ее своим вниманием только если был расстроен или пьян. Сун Цютун для себя решила, что, скорее всего, Мо Жаня вообще не очень привлекает женская красота. Так что незримое присутствие Ши Минцзина ей совсем не мешало, а даже играло на руку.
Ей было совершенно ясно, что тот мужчина с Пика Сышэн, умерший много лет назад, был истинной любовью Тасянь-Цзюня.
Разве можно сравнивать его и Чу Ваньнина?
Сун Цютун думала, что наставник Чу был всего лишь игрушкой, на которой Тасянь-Цзюнь вымещал свою злобу, ненависть и грязные желания, в его лице втаптывая в грязь все идеалы и моральные устои мира. Хотя после того, как Чу Ваньнин обменял свою жизнь на жизни его врагов, Мо Вэйюй изводил себя, день и ночь думая о нем, Сун Цютун полагала, что все это из-за чувства вины, и потребуется совсем немного времени, чтобы ее муж забыл об этом.
Она была уверена, что раз уж обладает лицом Ши Минцзина, живой мертвец из Павильона Алого Лотоса ей не соперник.
Но она не могла допустить, чтобы Мо Жань и дальше сходил с ума. Тем более сейчас, когда в государстве было неспокойно, и то и дело вспыхивали восстания. Она боялась, что совершила ошибку, когда последовала за этим господином. Если сейчас положение Мо Жаня пошатнется, или он бросит ее, утратившей былую свежесть женщине будет сложно найти новое дерево, чтобы подняться к Небесам. Поэтому она была совершенно честна в желании помочь Мо Жаню взять себя в руки и избавиться от этого помешательства.
Поразмыслив и взвесив все плюсы и минусы, Сун Цютун набралась смелости и сказала:
– После того, как образцовый наставник Чу покинул нас, никто больше не достоин того, чтобы занять Павильон Алого Лотоса.
– Неплохо. Продолжай, – ответил Мо Жань.
– Я подумала, раз уж посещения этого павильона так расстраивают Ваше Величество, не лучше ли…
– Не лучше ли, что? – Мо Жань прищурился.
– Лучше запечатать Павильон Алого Лотоса. У этого места может быть только один хозяин. Это было бы хорошим завершением этой истории.
Автору есть что сказать:О причинах смерти Императрицы Сун.
Дипломная работа барышни Сун могла бы называться: «Рассуждения о том, как непонимание сути* дела может стать причиной ужасной смерти».
[*透过现象看本质 – по внешним признакам понимать суть дела (явления)].
Мо Жань долгое время молчал. Затем, осклабившись, хмыкнул:
– Вот как. Такой большой Павильон, и лишь один хозяин. Как красиво звучит, а?
Он спустил босые ступни на каменный пол. От холода у него судорожно поджались пальцы, а на своде стопы выступили вены. Подцепив подбородок низко склонившейся в поклоне Сун Цютун большим пальцем ноги, Мо Жань заставил ее поднять голову и встретить его взгляд.
– Ты ведь долго таила эти слова в глубине своего сердца, не так ли?
Прищурившись, он с удовольствием оценил испуганное выражение ее лица и продолжил:
– Императрица Сун, в прошлом случилось множество вещей, за которые я так и не спросил с тебя. Раз уж сегодня ты решила воспользоваться моментом нашей близости, чтобы поговорить по душам, будь честной до конца. Поднимайся, этот достопочтенный будет говорить с тобой... Начнем со сравнительно недавнего инцидента. Перед тем как отправиться на битву с Дворцом Тасюэ, я ясно помню, что запер Чу Ваньнина в своей опочивальне. Не хочешь рассказать мне, как он появился на горе Куньлунь? Кто освободил его и сказал, где меня найти?!
Сун Цютун содрогнулась всем телом, но поспешно сказала:
– Я не знаю!
Она так спешила оправдаться, что забылась и употребила непочтительное «я».
Мо Жань рассмеялся.
– Хорошо, об этом ты не знаешь, тогда задам другой вопрос. В том же году я пожаловал тебе титул моего преемника. Когда ты стала вторым правителем Пика Сышэн, мне пришлось отлучиться, чтобы решить вопрос с горой Иньшань. Перед отъездом за непослушание я заточил Чу Ваньнина в водной тюрьме*, чтобы он мог подумать над своим поведением…
[*水牢 [shuǐláo шуйлао] водная тюрьма; тюрьма-подземелье под водой; подземелье, где заключенные погружены по пояс в воду].
Стоило ему упомянуть об этом деле, Сун Цютун смертельно побледнела, и ее губы задрожали от страха.
– Ты узнала, что он в тюрьме, и пришла навестить его. Однако он выказал тебе свое презрение…
– Да, так и было, – поспешно согласилась женщина. – На самом деле, Ваше Величество… А-Жань, я ведь все рассказала вам еще тогда. Наставник Чу приказал мне убираться вон из тюрьмы. В своих злых речах он оскорблял не только меня, но и Ваше Величество. Он так ругал и бранил вас, что, не в силах совладать с гневом, я… я…
– Этот достопочтенный все знает, – легкая улыбка коснулась губ Мо Жаня. – Чу Ваньнин совершил ужасное преступление, за которое должно было бы казнить его. Ты не могла спустить ему это с рук, но без разрешения этого достопочтенного не могла принимать подобные решения, поэтому, ради твоей личной мести, ты решила заменить смертную казнь пыткой. Ты приказала вырвать ему все ногти на руках, а потом загнать в подушечки пальцев иглы.
Глаза Сун Цютун наполнились животным ужасом, но она попыталась оправдаться:
– Ваше Величество, но когда вы вернулись, вы же сами похвалили меня за это!
Улыбка Мо Жаня стала шире:
– О?.. Неужели?..
– Вы… Вы тогда сказали, что человек, который произносит столь грязные слова, заслуживает подобного обращения. Вы пожурили эту наложницу за то, что она слишком мягко его наказала, и сказали, если в следующий раз Чу Ваньнин посмеет говорить так непочтительно, можно… можно будет отрезать ему все пальцы… – чем больше говорила Сун Цютун, тем неувереннее звучал ее голос. Хватило одного взгляда на пугающую улыбку, застывшую на лице Мо Жаня, чтобы у женщины подкосились ноги, и она снова упала на пол. – А-Жань… – слезы, подобно первой росе, заполнили красивые глаза.
Мо Жань чуть слышно вздохнул. Его голос искрился злым весельем, когда он сказал:
– Цютун, столько воды утекло с тех пор. Этот достопочтенный успел забыть, что он говорил или не говорил…
Только сейчас женщина ясно поняла, к чему был весь этот разговор. Последней фразы Мо Жаня хватило, чтобы ее начало колотить от ужаса.
– В последние дни этот достопочтенный видит один и тот же сон. В нем мое величество, вернувшись с горы Иньшань, входит в водную тюрьму и видит его гноящиеся руки и его кровь повсюду… – Мо Жань говорил медленно, смакуя каждое слово, но в конце его голос взлетел на несколько тонов, а взгляд стал холодным и злым. – Этот достопочтенный тогда совсем не чувствовал радости.
Застигнутой врасплох Сун Цютун оставалось только испуганно лепетать:
– Ваше Величество, Ваше Величество… нет, А-Жань… послушай меня… успокойся и выслушай меня... я все объясню...
– Этот достопочтенный ничуть не обрадовался, – Мо Жань как будто и не слышал ее. С каменным выражением лица сверху вниз он бесстрастно взирал на ползающую у его ног женщину.
– Не хочешь утешить меня, а?
Ледяное выражение его лица в сочетании с такой надменной просьбой заставили даже Сун Цютун, которая много лет была спутницей этого свирепого тигра, с ног до головы покрыться гусиной кожей. От ощущения надвигающейся бури у нее онемела даже кожа на голове. Женщина подняла свои темно-карие бархатные глаза и, не сводя с Мо Жаня умоляющего взгляда, подползла ближе, чтобы припасть к его лодыжке.
– Хорошо, пусть А-Жань скажет, что обрадует его. Что А-Жань желает? Что сделает его счастливым? Конечно, я как следует... утешу… я как следует...
Мо Жань наклонился и, схватив женщину за подбородок, запрокинул ее голову.
Улыбка, которой он одарил Сун Цютун, была такой очаровательной и нежной. Эти милые ямочки она помнила с тех пор, как они впервые встретились в ордене Жуфэн, и он улыбнулся ей точно так же. Тогда он потянул ее за рукав и сказал:
– Маленькая сестренка*, как тебя зовут?... Эй, не бойся меня, я не сделаю тебе больно. Ты же поговоришь со мной, а?
[*小师妹 [xiǎo shīmèi] «сяо шимей»- маленькая/младшая сестра по обучению].
Холодный страх проник до костей.
Спустя много лет с тем же выражением лица и тем же тоном Мо Жань произнес совершенно другие слова...
Сладким как мед голосом он сказал:
– Цютун, этот достопочтенный знает, что ты искренне хочешь услужить ему. Для того, чтобы порадовать и утешить мое величество, ты ведь сделаешь все, что угодно…
Кончиком пальца он провел по ее мягким губам. Сейчас ее лицо как никогда напоминало лицо Ши Минцзина.
Ресницы Мо Жаня затрепетали. Продолжая гладить похожие на лепестки цветов губы, он спокойно сказал:
– В таком случае сейчас же отправляйся по дороге смерти и дожидайся этого достопочтенного в загробном мире.
Сун Цютун потеряла дар речи от ужаса, Мо Жань же, словно не понимая, о чем просит, ласково переспросил:
– Хорошо?
Теперь она искренне рыдала, но не от горя, а от ужаса. Сун Цютун уже поняла, что раз уж Мо Жань решил вытащить на свет ту историю, когда она приказала пытать Чу Ваньнина, ничем хорошим для нее это не кончится. Она предполагала, что ее лишат титула, изобьют палками, была готова к любому унижению и пыткам, однако, услышав приговор, она лишилась остатков мужества, потому что, вопреки всем ее надеждам, Мо Жань собирался...
Он в самом деле собирается сделать это! У этого человека нет сердца!
Он… он…
Безумен!
Он сошел с ума… сошел с ума…
Мо Жань запрокинул голову и рассмеялся, затем поднялся с постели и расхохотался еще громче и безумнее. Он пинком распахнул двери опочивальни и, не переставая смеяться, широкими шагами вышел.
Мо Вэйюй растоптал тысячи жизней, теперь очередь дошла и до нее.
Сумасшедший… Сумасшедший!!
Мо Вэйюй сошел с ума!
Сун Цютун упала на ледяной покрытый золотом пол спальни. Тело еще горело от недавних плотских утех, но огонь преисподней лизал ее стопы, и адская бездна уже раскрыла свою пасть, грозясь поглотить ее. Собрав последние силы, она подняла голову с надеждой вглядываясь в небеса, озаренные поднявшимся из-за горизонта солнцем.
Рассвет окрасил все вокруг в кроваво-алый цвет.
На ее глаза словно опустилась завеса алого шелка свадебного покрова*.
[满眼红丝 [mǎnyǎn hóng sī маньянь хун сы] - в прямом значении: глаза наполнены алым шелком, где алый шелк, в т.ч., символ брачных уз; в переносном смысле: с налитыми кровью глазами].
Она услышала, как Мо Жань вдалеке крикнул таким тоном, словно звал слугу, чтобы распорядиться насчет мяса к ужину:
– Эй, кто-нибудь, тащите сюда Императрицу.
– Ваше Величество… – дворцовые слуги и стражники пришли в замешательство. – Но Ваше Величество, это…
– Бросьте Императрицу в котел* и зажарьте ее в масле живьем.
[*鼎炉 [dǐng lú дин лу] - котел на трех ножках, еще называемый «нэй дань»].
На какое-то время Сун Цютун лишилась слуха. Она словно оказалась глубоко под водой на дне безбрежного океана, где звуки из внешнего мира не доходили до ее ушей.
– Зажарьте ее живьем! Зажаренная живьем она меня порадует, зажаренная живьем она меня утешит… Ха-ха… ха-ха-ха…
Мо Вэйюй уходил все дальше, но даже когда он скрылся из виду, его выкрики и смех, подобно стервятнику, еще долго кружили над Пиком Сышэн.
Мо Жань шел навстречу восходящему солнцу, и длинная тень тянулась за ним, как единственный попутчик на одинокой тропе его жизни. Он шел все медленнее и медленнее. А потом ему показалось, что рядом с ним появились две тени: рядом с призрачным юношей теперь шел высокий мужчина в белых одеждах.
Спустя какое-то время рядом с ним остался лишь мужчина в белом.
А затем и он растворился в золотом рассвете.
Свет восходящего солнца был чистым и непорочным, поэтому он забрал такого же чистого и неиспорченного человека, оставив Мо Жаня одного в этом аду среди крови, грязи и монстров.
Остался только он. Совсем один на этом лишенном радости и жизни холодном пути.
Добравшись до конечной точки, он вдруг почувствовал себя так, словно уже умер. Внутренне он уже был мертв…
В последние годы с каждым сделанным шагом Мо Жань становился все более безумным...
Вспомнилось, что в тот последний год перед самоубийством, иногда, когда он смотрел в бронзовое зеркало, то не всегда мог понять, что за монстр отражается в нем.
Он до сих пор помнил, как в тот вечер перед смертью сидел в беседке на территории Павильона Алого Лотоса. Рядом с ним тогда был только старый слуга, и он лениво спросил у него:
– Старик Лю, ты служишь мне так долго, скажи, каким человеком я был изначально? – не дожидаясь ответа, он подошел к пруду и посмотрел на свое отражение в воде. – Кажется, в молодости этот достопочтенный никогда не собирал так волосы. И эти жемчужные нити не лезли в глаза, так ведь?
Старый слуга Лю тяжело вздохнул, подавляя раздражение, и ответил:
– Ваше Величество, конечно, прав. Вы носите эту прическу и венец с тех пор, как вступили на престол. Когда-то государыня-императрица Сун помогла вам с выбором этого образа правителя.
– А-а-а, так это все Сун Цютун, – Мо Жань усмехнулся и, запрокинув голову, сделал большой глоток вина «Белые цветы груши»*. – Оказывается, вначале я даже прислушивался к ее советам?
[*梨花白 [líhuābái лихуабай] «белые цветы груши»; лихуа - традиционное весеннее вино/ликер, одним из ингредиентов которого являются цветы груши].
Вероятно из-за своих преклонных лет старый слуга Лю не так боялся смерти и решил, не жалея своей головы, сказать правду:
– Да, в то время, когда вы только взошли на престол, то очень благоволили государыне-императрице Сун, – потупив взгляд, он все же продолжил. – В это время вы делали все, о чем просила вас императрица. Все это… Ваше Величество, неужели вы забыли?
– Забыл? – Мо Жань рассмеялся. – Нет, не забыл, как я мог забыть…
После того как Сун Цютун стала императрицей, кто-то достаточно быстро просветил ее, что Император был так неравнодушен к ней потому, что лицом она слишком уж сильно была похожа на мертвого Ши Минцзина.
Императрица Сун была достаточно умной женщиной, чтобы воспользоваться его слабостью, и использовала все доступные способы, чтобы изучить личность и привычки погибшего Ши Мэя. В дальнейшем, когда они уединялись, чтобы провести время как муж и жена, у него часто возникало смутное чувство, словно старый друг вернулся.
Как он мог такое забыть?
Мо Жань грустно улыбнулся. Внезапно сорвав с собранных в узел волос жемчужный венец*, он швырнул его в пруд, спугнув стайку карпов кои. Рябь и солнечные блики исказили отражение его лица в воде, превратив в отвратительную гротескную маску.
[*旒冕 [люмянь liúmiǎn] «жемчужный венец» - головной убор императора; под люмянь (для устойчивости) помещалась еще накладка-шиньон - 旒 цзи jié].
Глядя на этот злобный оскал, Мо Жань остервенело растрепал косу и его гладкие черные волосы рассыпались по плечам, словно разлитые в воде чернила. Он перекинул их через плечо и снова посмотрел на свое отражение. Солнце отбрасывало на воду причудливые блики, и выражение его лица было сложно прочитать*.
[*阴晴不定 - не пасмурно, но и не ясно; так говорят о такой погоде, когда при ярком солнце вдруг может пойти дождь или о человеке, чье настроение очень быстро меняется; часто указывает на нестабильное психическое состояние].
– Отлично, я выкинул венец и распустил волосы. Старик Лю, ты же можешь помочь мне вспомнить? Что нужно сделать этому достопочтенному, чтобы снова стать таким, каким он был до того, как взошел на престол?
– Э…
– Лента для волос*? – Мо Жань внимательно посмотрел на свое отражение. – На Пике Сышэн ученики чаще всего связывали волосы синей лентой. Во дворце осталось что-то похожее?
[*发带 [фадай fàdài] лента для волос].
– Есть. Ваше Величество, когда вы взошли на престол, в первый же год, сняв форму ученика Пика Сышэн, приказали надежно спрятать ее. Если вы желате, этот старый слуга может тотчас же принести ту одежду.
– Превосходно! Отправляйся за лентой и все остальное тоже принеси.
Слуга Лю быстро вернулся, неся в руках стопку старой одежды. Ожидавший его возвращения в беседке Мо Жань поднялся и сделал шаг навстречу. Он чуть коснулся кончиками пальцев грубого льняного полотна, и внезапно воспоминания о прошлом взметнулись, как опавшая листва с порывом ветра, обнажив все скрытые до поры сколы в его душе. Он взял верхний халат* и попытался надеть его на себя.
[*外袍 [waipao вайпао] - верхний халат, мантия].
Но как бы он не возился с ней, одежда, которую он носил в юности, сейчас была была слишком мала для его взрослого тела.
Внезапно это взбесило его.
– Почему он такой маленький?! Почему я не могу вернуться?!
Как зверь в клетке, Император метался из стороны в сторону. На искаженном в дикой гримасе лице сверкали полные безумия глаза.
– Ты уверен, что это та одежда? Это точно старая одежда этого достопочтенного?! Это ведь тот халат?! Ты принес мне чужое облачение! Если это одежда этого достопочтенного, то почему она такая маленькая!? Почему я не могу ее носить?!..
Старый слуга уже привык к безумию своего господина.
Когда-то он тоже боялся Мо Жаня, однако сегодня почему-то почувствовал жалость к этому человеку.
Ведь на самом деле Император искал не одежду, а того себя, которого было уже не вернуть.
– Ваше Величество, – произнес старик со вздохом. – Оставьте это. Вы больше не тот юноша.
От его слов Мо Жаня захлестнула ярость. Он повернулся и злобно уставился покрасневшими глазами на похожего на сухое дерево старика. И все гневные слова застряли в горле. Ему нечего было сказать, оставалось только лихорадочно глотать воздух, пытаясь справиться с приступом удушья.
– Больше не тот?.. – спустя какое-то время смог выдохнуть он.
– Больше не тот.
– И... я не могу вернуться?
– Нельзя вернуться назад.
На лице тридцатидвухлетнего мужчины вдруг появилось выражение совершенно детской растерянности. Он закрыл глаза и тяжело сглотнул. Понурившись, старый слуга подумал, что вот сейчас Император откроет глаза и, безжалостно обнажив свои свирепые клыки, просто порвет его в клочья.
Но когда Мо Жань посмотрел на него, его глаза были влажными от слез.
Возможно, именно эта влага смогла погасить огонь, бушующий в его сердце.
Хрипло и устало Мо Жань сказал:
– Да… да… я не могу вернуться… не могу вернуться…
Бесконечная усталость отразилась на его лице, когда он положил маленький халат на край каменного стола и сел, уткнувшись лицом в ладони.
После долгого молчания, он сказал:
– Тогда просто подвяжи лентой волосы.
– Ваше Величество… но зачем же…
– Жизнь этого достопочтенного подходит к концу. Я не хочу умереть в полном одиночестве, – ладонь все еще прикрывала глаза, поэтому старик не смог разглядеть выражение на его лице. – Думаю, если переоденусь в эту одежду, то почувствую, что старый друг* снова рядом со мной.
[*故人 [gùrén гужэнь] - старый друг, бывший супруг, покойный / умерший].
Старик Лю вздохнул:
– Но это ведь будет подделкой.
– Подделка тоже неплохо, – ответил Мо Жань. – Подделка лучше, чем ничего.
Его длинные волосы были собраны в высокий пучок и перевязаны лентой. После этого, покопавшись в груде вещей, он вытащил потертую линялую шпильку. Он хотел как в молодости закрепить ею волосы, но, посмотрев на отражение в воде, вдруг замер.
Налево или направо?
Слишком долго он сам не закалывал волосы, и его память не сохранила эти мелкие детали. Мо Жань закрыл глаза и спросил:
– Старик Лю, ты помнишь, какую прическу я носил раньше?
– Ваше Величество, этот старый слуга начал прислуживать вам на второй год после вашего восшествия на престол. Старому слуге это неведомо.
– Я не могу вспомнить. Я так хочу, чтобы рядом был человек, который мог бы напомнить мне.
– …
– Скажи, где мне найти такого человека? – пробормотал Мо Жань, – Кто может сказать мне, каким я был когда-то… как я выглядел?..
Старик Лю тяжело вздохнул. Он не мог назвать ни одного имени. В глубине души Мо Жань тоже знал, что этот старик не сможет ему ответить. Он нерешительно приложил шпильку с левой стороны, затем с правой и, в конце концов, закрепил слева.
– Кажется так, – сказал Мо Жань. – Пойду, спрошу у него.
И он тут же направился вглубь беседки, установленной на берегу пруда Павильона Алого Лотоса. Именно здесь лежал мертвый Чу Ваньнин, который внешне ничем не отличался от мирно спящего человека.
Мо Жань присел около него, и, подперев щеку рукой, позвал:
– Учитель.
Ветер принес аромат лотосов. Он долго смотрел на пруд, который, казалось, был наполнен не водой, а красным вином, и лежавшего в этих алых водах мужчину, чьи глаза так долго были закрыты. Вдруг Мо Жань понял: хотя есть так много вещей, о которых он хочет поговорить с ним, он не знает, что сказать.
Когда дело касалось Чу Ваньнина, его грудь всегда переполняло множество противоречивых эмоций. Все эти кисло-сладкие чувства, долгие годы тревожащие его, Мо Жань не мог выразить словами, даже если бы захотел. Он так сильно ненавидел его и так сильно нуждался в нем, что так и не смог до конца осознать, как много этот человек значит для него.
Когда-то Мо Жань убедил себя, что удерживает Чу Ваньнина рядом только лишь для того, чтобы вымещать на нем свою ненависть и удовлетворять свои самые низменные желания. Однако когда Чу Ваньнин умер, а его тело уже не могло удовлетворить похоть Мо Жаня, тот не пожелал расставаться даже с его трупом. Хотя им был воздвигнут могильный курган для Чу Ваньнина, он так и не смог похоронить его тело.
Если подумать, в чем польза от сохранения этого холодного, неподвижного и безмолвного трупа?
Он и сам не знал ответа на этот вопрос.
Но все же в этом погруженном в воду мертвом теле осталось что-то изначально чистое, позволяющее сохранить воспоминания о пережитом опыте.
Когда Чу Ваньнин был жив, они редко могли быть вместе вот так, тихо и мирно.
Теперь, когда Чу Ваньнин умер, между покойником и живым человеком зародилась какая-то бесчеловечная, но полная нежности связь. Мо Жань все чаще брал кувшин «Белых цветов груши» и шел повидаться с ним. Он больше не упрекал его, просто смотрел и почти не разговаривал.
Теперь, когда повстанческая армия окружила гору, он знал, что его жизнь подошла к концу. Вещи на Пике Сышэн остались прежними, но люди стали совсем другими. Только труп Чу Ваньнина был единственным старым другом, который остался с ним до самого конца.
Сейчас Мо Жаню как никогда захотелось поговорить по душам с этим холодным телом. Все равно Чу Ваньнин был мертв. Он не мог возразить ему, не мог отругать. Что бы Мо Жань сейчас ни сказал, ему остается только послушно выслушать его.
Однако, когда он разомкнул губы, у него вдруг перехватило горло.
В конце концов, Мо Жань смог выдавить только одну фразу:
– Учитель, позаботься обо мне.
Автору есть, что сказать:
Сумасшедший 0.5 опять взбесился, фэйспалм... А всего то и нужно было еще щенком привить его от бешенства.
Учитель, позаботься обо мне.
Когда они в первый раз встретились у Пагоды Тунтянь, Мо Жань сказал эти слова.
Тогда Чу Ваньнин стоял там с закрытыми глазами, и только когда Мо Жань окликнул его, он посмотрел на него сквозь занавес ресниц.
И это были последние слова, которые произнес Мо Вэйюй, навсегда покидая Павильон Алого Лотоса.
Но в тот момент глаза Чу Ваньнина были закрыты, и сколько бы Мо Жань не звал, он не мог открыть их и посмотреть на него.
В конце концов, сделав полный круг от Пагоды Тунтянь до пруда с лотосами, все пришло к своему концу*.
[*Идиома 尘埃落定 [chén’āi luò dìng чэньайло дин] — «пыль осела»; мирская суета превратилась в ничто; все случилось как было предопределено судьбой].
Годы ненависти и любви рассеялись, оставив после себя лишь вымораживающий до
костей холод.Мо Жань допил кувшин грушевого вина и, греясь в лучах заката последнего дня его жизни, начал долгий спуск с самой южной горы Пика Сышэн. На следующий день ворвавшаяся во Дворец Ушань повстанческая армия могла только засвидетельствовать тот факт, что человек, который на протяжении последних десяти лет был причиной всех несчастий этого мира, Наступающий на бессмертных Император в свои тридцать два года умер, покончив с собой.
Так прошли его две жизни.
Мо Жань открыл глаза.
Всю ночь он грезил на усыпанной опавшими цветами земле в тени Пагоды Тунтянь. Очнувшись ото сна, он далеко не сразу смог прийти в себя и понять, где находится, и бессознательно продолжал бормотать:
— Учитель… позаботься обо мне...
А потом он вспомнил, что и в этой жизни Чу Ваньнин уже умер.
В его наполненной горечью прошлой жизни только Чу Ваньнин оставался с ним до конца. В этой жизни Мо Жань не хотел вновь становиться на путь зла, но Чу Ваньнин все равно не сможет увидеть этого.
Должно быть, Бог разгневался на него, или это была злая шутка судьбы. В прошлой жизни он заставил Чу Ваньнина возненавидеть жизнь, поэтому в этой Небеса позволили ему уйти первым.
Мо Жань прикрыл рукой воспаленные веки, не в силах больше сдерживаться. Горло перехватило так, что он не мог дышать.
Издалека долетел полный беспокойства крик Сюэ Чжэнъюна. Дядя искал его:
— Жань-эр, где ты?! Жань-эр! – звал он.
Рядом с ним был Ши Мэй, который тоже кричал:
— А-Жань, где ты? Скорее покажись…
— Жань-эр, ты должен вернуться, чтобы проводить Юйхэна! Не делай глупостей, Жань-эр!
Проводить Юйхэна…
Проводить...
Мо Жань медленно поднялся с земли. Пошатываясь и спотыкаясь, он побрел на звук голосов.
Он не может сломаться, не может сломаться именно сейчас… Еще так много незавершенных дел. Закулисный злодей не обезврежен, и в любой момент Небеса могу снова разверзнуться. Пик Сышэн в этой битве понес невосполнимые потери и теперь находится в бедственном положении… Сюэ Мэн заболел от горя. Поэтому он не может позволить боли поглотить его. Мо Жань не может сейчас сломаться.
Он должен взять себя в руки и держаться.
Мо Жань сказал себе: «Мне не больно. Мне не больно!»
Чу Ваньнин умер не в первый раз. Я уже пережил это и мне уже не больно.
Не больно…
Но как может быть не больно?!
Три тысячи ступеней он полз, таща его на себе... Как это может быть не больно?...
Чтобы поддержать в нем искру жизни, он израсходовал все свои духовные силы... Все, что у него осталось, по своей воле отдал ему… Как это может быть не больно?..
В прошлой жизни Чу Ваньнин получил такие же ранения, что и Ши Мэй, но, чтобы его ученик не страдал, ничего не сказал ему. Предпочел сделать вид, что ничего не испытывает к своим ученикам и поэтому бросил их… Как это может быть не больно?
В прошлой жизни рана Чу Ваньнина мало чем отличалась от травмы Ши Мэя. Было только одно отличие: он не жаловался. А так как он промолчал, Мо Жань так и не узнал о его ранении.
Тогда он яростно орал на Учителя, истово изливая на него свою безграничную ненависть, а потом швырнул на пол пельмешки, которые все еще не оправившийся от ран Чу Ваньнин слепил для него.
И тот кротко принял его гнев. Склонив голову, он подобрал их с пола, один за другим, чтобы выбросить.
Как? Это? Может? Быть? Не больно?..
Как может не болеть?!
Он вырвал сердце и душу Чу Ваньнина! Как это может не болеть?! Как может не…
Мо Жань больше не мог держаться. Он уговаривал себя сохранять самообладание и успокоиться, но с каждой секундой его тело дрожало все сильнее.
Ладно, пусть будет больно!
Уткнувшись лицом в ладони, он прокусил губу, с кровью глотая рвущийся из груди плач.
Потребовалось очень много времени, прежде, чем, пусть и с большим трудом, он все же смог взять себя в руки.
Подняв покрасневшие глаза, Мо Жань глубоко вздохнул и начал медленно спускаться вниз по бесчисленным ступеням.
Он не может сломаться.
— Дядя.
— Жань-эр, где ты был? Обязательно было доводить до того, чтобы твой дядя чуть не умер от беспокойства? А если бы с тобой что-то случилось, разве смог бы я снова взглянуть в лицо Юйхэну?
— Я поступил плохо, — ответил Мо Жань. — Мне не стоило заставлять дядю так волноваться.
Сюэ Чжэнъюн покачал головой. Не зная, что можно сказать, он просто похлопал Мо Жаня по плечу. Помолчав, он наконец сказал ему:
— Не нужно винить себя. Никто не виноват. Все же ты намного сильнее, чем этот ребенок Мэн-эр… эх…
Охрипшим голосом Мо Жань спросил:
— Как Сюэ Мэн?
— Болезнь не отступает, его все еще лихорадит. Сейчас он выпил лекарство и спит. Это и к лучшему, потому что когда просыпается, то начинает рыдать, и я не могу его успокоить, – было видно, что Сюэ Чжэнъюн очень устал и измотан. — Этот раскол Небес вызвал большой резонанс в мире совершенствующихся. Все большие духовные школы Верхнего Царства прислали людей, чтобы помочь нам с починкой границы с Призрачным Царством, а также, чтобы исследовать причины и последствия этого инцидента. Однако человек, что стоит за всем этим, действовал очень аккуратно и не оставил никаких следов. Цайде был полностью уничтожен в результате кровавой битвы, и у нас нет ни единой подсказки, что же там произошло.
Услышав эту новость, Мо Жань не был удивлен. Возможности этого человека определенно можно было назвать выдающимися и выходящими за пределы того, что они могли вообразить.
Может ли человек, который смог забрать жизнь Чу Ваньнина, так легко попасться?
— Какие планы у людей из Верхнего Царства?
— Они решили, что для обсуждения случившегося каждый орден отправит своих представителей на общий сбор, который пройдет на горе Линшань. Мне нужно отправляться уже завтра… но Мэн-эр все еще в таком состоянии…
Каждое его слово было чистой правдой. Случившееся в городке Цайде привело к гибели такого прославленного мастера*, как Чу Ваньнин, и этот факт не мог быть проигнорирован орденами Верхнего Царства.
[*大宗师 dàzóngshī дацзунши — великий мастер, магистр; уполномоченный по вопросам образования провинции].
«Кто именно создал магическую формацию, способную прорвать Барьер между мирами? Для чего он это сделал? Что собирается предпринять дальше?»
Подобно стервятникам эти три вопроса кружили над головами людей, подспудно влияя на умы. Все хотели знать ответ, но даже после детального расследования, у них не было ни одной зацепки. Единственным выходом сейчас было объединиться и быть готовыми выступить единым фронтом против неизвестного врага.
Мо Жань сказал:
— Дядя, можете отправляться со спокойным сердцем. Я помогу тете позаботиться о делах ордена.
— Тогда ладно… ладно… эх… я так переживаю за вас всех...
Сюэ Чжэнъюн уехал. Сюэ Мэн днями напролет пребывал в прострации, поэтому дела ордена легли на плечи Мо Жаня.
Мо Жань с головой погрузился в бумажную работу, не давая себе ни минуты отдыха. Если бы у него появилось время на другие мысли, скорее всего, горе и душевная боль в одно мгновение окончательно бы затянули его в бездну, где уже томилась его наполовину разрушенная душа. Чтобы избавиться от вины и мучительных сожалений, он, не поднимая головы, сутками напролет трудился во благо ордена.
Когда граница смертного мира и Преисподней была прорвана, в мир хлынула разрушительная энергия инь, пробудившая до поры спавшую древнюю нечисть. Многие демоны, вернувшись в мир людей, оседлали ветер перемен, и с удвоенной силой принялись творить зло. За короткое время на Пик Сышэн поступило так много прошений о помощи, что гора из них грозила погрести под собой Мо Жаня. Забыв о еде и отдыхе, теперь он приходил в Зал Даньсинь с первыми лучами солнца, а уходил сильно за полночь, лишь ради того, чтобы дать короткий отдых телу.
Однако, даже сейчас, когда он утопал в безбрежном океане свитков, всегда находилось что-то, что напоминало ему о Чу Ваньнине.
«…наши посевы полностью уничтожены возродившимся демоническим фениксом. Он постоянно совершает набеги на наше поселение, в котором проживает восемьдесят две семьи, большей частью старики и дети. К счастью, созданный благородным старейшиной вашего ордена Ночной Страж может временно противостоять злому демону, но это не является окончательным решением нашей проблемы. Обращаемся с просьбой…»
Утопая в оплывшем воске, пламя свечи вспыхнуло снопом искр, и словно фейерверк взорвался перед глазами Мо Жаня.
К нему только-только начало возвращаться душевное спокойствие, и вот это письмо опять свело на нет все его попытки сохранить самообладание. Развернув письмо, он долго смотрел в него, не видя строк. Пальцы машинально ласкали строчку, в которой было написано про Ночного Стража. Этих двух слов хватило, чтобы всколыхнуть в его памяти воспоминания о том времени в Павильоне Алого Лотоса, когда Чу Ваньнин, собрав свои длинные волосы в высокий хвост и держа напильник в зубах, смазывал тунговым маслом детали будущего механического защитника.
Мо Жань тяжело вздохнул и кончиками пальцев слегка потер лоб.
Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Ши Мэй?
На вошедшем изящном юноше были свободные белые одежды. Он нашел на столе место не занятое свитками и поставил поднос рядом Мо Жанем, затем отодвинул свечу и ласково сказал:
— А-Жань, ты был так занят, что целый день не ел. Съешь что-нибудь.
— …Ладно.
Мо Жань горько усмехнулся, положил на стол развернутый свиток и ущипнул себя за переносицу, чтобы унять пульсирующую головную боль.
— Я сварил тебе куриный суп с женьшенем* и поджарил немного овощей и мяса, — Ши Мэй расставил по столу чаши, проверяя температуру каждой. — Все в порядке, все еще теплое.
[*参鸡汤 shēnjītāng цаньцзитан самгетхан — суп из цельного фаршированного рисом цыпленка и корнем женьшеня].
Когда они начали есть, Ши Мэй заметил, что из-под ленты Мо Жаня выбилась и упала на лоб непослушная прядь. Растрепавшиеся волосы придавали его живому лицу выражение крайней усталости. Протянув руку, Ши Мэй убрал непослушную прядку ему за ухо.
— А-Жань.
— М?
— В тот день… ты ведь что-то хотел сказать мне?
В мыслях Мо Жаня была такая неразбериха, что целую минуту он просто молчал, а когда все же посмотрел на Ши Мэя, то спросил:
— Что за день?
Ши Мэй чуть прикусил губу и, опустив глаза, напомнил:
— В день, когда Небеса раскололись.
— …
— Ты сказал… перед тем, как ушел, чтобы помочь Учителю запечатать трещину, что, если сможешь вернуться, хочешь что-то сказать мне, поэтому… — с каждым словом голос его звучал все тише, а голова склонялась все ниже.
В отблеске свечей Мо Жаню показалось, что мочки ушей Ши Мэя немного покраснели.
Мо Жань долгое время просто смотрел на него, не в силах выдавить ни слова.
Он знал, что испытывает к Ши Мэю самую глубокую и нежную привязанность, но именно сейчас у него не было мыслей и желаний подобного рода.
Да, он в самом деле часто вел себя нагло и развратно, практически не ограничивал себя ни в чем, не боялся общественного осуждения и знать не хотел, что такое праведность и моральные принципы.
Но это не значит, что у него нет сердца.
— Прости меня, — после продолжительного молчания тихо произнес Мо Жань. — У меня тяжело на сердце. Думаю… сейчас не время об этом говорить. Я скажу тебе позже, ладно?
Ши Мэй вскинул голову и посмотрел на Мо Жаня. В его прекрасных глазах читалось удивление.
Мо Жань горько улыбнулся и, протянув руку, после небольшой заминки все же положил ее на голову Ши Мэя, чтобы погладить его волосы:
— Вечно веду себя слишком импульсивно. В последнее время случилось столько всего, слишком многие проблемы предстоит решить, и я… я не знаю, когда смогу взять себя в руки и навести порядок в делах. Боюсь, тогда я слишком поспешил.
Теперь теплый свет свечи падал на лицо Ши Мэя, и было видно, как сильно он побледнел.
— Импульсивно? — сделав многозначительную паузу, он усмехнулся. — А-Жань, в тот день наши жизни были поставлены на карту. Я был уверен, что те слова, что ты хотел сказать мне, ты давно продумал.
— Да, — Мо Жань нахмурился. — На самом деле в своем сердце я давно держал ту мысль, и это осталось неизменным, но…
— Но?
— …Сейчас не время…
Его спрятанная в длинном рукаве рука сжалась в кулак:
— Сейчас не время, Ши Мэй. Ты же не знаешь, насколько это важно. Я не хочу обсуждать это в спешке и в подобной обстановке… Я…
— Господин!
Внезапно в Зал Даньсинь ворвался один из служащих. Увидев Мо Жаня, который в последнее время занимался делами ордена, он поспешно склонил голову и поприветствовал его:
— О, молодой господин Мо.
Воспользовавшись перерывом в разговоре, Ши Мэй смог взять себя в руки, и на его бледное лицо вновь вернулся румянец. Он быстро откинулся на стуле так, чтобы снова оказаться в тени и спрятал руки в длинных рукавах, вернув лицу прежнее безмятежное и невинное выражение.
Мо Жань, не обращая внимания на перемену его настроения, поднял взгляд на вошедшего:
— В чем дело?
— За горными воротами* ожидает очень важный гость, поэтому я пришел, чтобы доложить о нем.
[*山门 [shānmén шаньмэнь] «горные ворота» — ворота [буддийского] монастыря; в нашем случае главный вход в орден].
— Важный гость? – переспросил Мо Жань, — главы всех десяти Великих Орденов сейчас на горе Линшань. Откуда этот важный гость?
Похоже ученик был напуган или слишком взволнован встречей с высоким гостем. Залившись румянцем от волнения, сбиваясь, он, наконец, выдавил:
— Ох… Это великий мастер Хуайцзуй* из Храма Убэй!
[*怀罪 huáizuì хуайцзуй — «вина/зло за пазухой»].
— Кто?!
Несмотря на то, что сам он когда-то был Императором, заслышав это имя, Мо Жань так резко вскочил, что Ши Мэй испуганно шарахнулся в сторону.
— Мастер Хуайцзуй?
Подобная реакция Мо Жаня была вполне естественной, ведь мастер Хуайцзуй постиг все тайны духовного развития и являлся легендарной фигурой в мире совершенствующихся.
Этот человек давно уже достиг просветления и должен был вознестись. Однако в тот день, когда Небесные Врата распахнулись перед ним, он с поклоном отверг божественную благодать, сказав, что не может расстаться с бренным миром и отказаться от пожизненного служения, пока не искупит грехи молодости. Божественное сияние померкло, лотосы завяли, путь к вознесению закрылся для него. Облачившись в поношенные одежды монаха*, мастер Хуайцзуй взял свой посох и ушел в мир, по доброй воле лишившись возможности стать бессмертным небожителем.
[*袈裟 [jiāshā цзяша] кэса, кашья — буддистская монашеская ряса/риза из разноцветных лоскутов].
Отказавшись от вознесения, он отправился в Храм Убэй*, где ушел в затворничество, чтобы предаться длительной медитации. Сто лет пролетели словно один день.
[*无悲 Wúbēi Убэй «без скорби/тоски/печали»].
За это время в мире совершенствующихся его имя стало легендой, но тех людей, кто видел его воочию можно было пересчитать по пальцам одной руки.
В прошлой жизни Мо Жань перевернул весь мир заклинателей с ног на голову, наделав много шуму, однако ему так и не удалось встретиться с мастером Хуайцзуем. Монах был уже слишком стар и за год до того, как Мо Жань стал хозяином смертного мира, под весенним дождем он ушел в посмертную медитацию*, достойно завершив свой долгий жизненный путь.
[*圆寂 yuánjì юаньцзы — будд. паринирвана (медитация, переходящая в смерть у буддийских монахов].
Мо Жань и предположить не мог, что после его возрождения, этот отшельник сам решит нанести ему ночной визит.
Множество мыслей в одно мгновение посетили его голову. Он не мог понять, что могло стать причиной появления здесь этого человека, пока вдруг не вспомнил слух, который ходил среди людей.
Хуайцзуй… Хуайцзуй!..
Как он мог забыть?! Это же великий мастер* Хуайцзуй!
[*大师 dàshī даши — великий мастер, гуру, «отец-наставник» при обращении к буддийскому монаху].
В прежней жизни, когда умер Ши Мэй, он по причине своего невежества не знал о существовании этого великого мастера. Впоследствии, когда Мо Жань взошел на престол, ему доложили, что в мире был человек, который успешно практиковал запретную технику «Возрождение».
Имя этого мастера было Хуайцзуй.
Мо Вэйюй поспешил отправить людей в Храм Убэй в надежде, что с помощью монаха сможет вернуть душу Ши Мэя. Однако посланники вернулись назад со скорбной вестью, что Отец-наставник Хуайцзуй уже ушел в посмертную медитацию. Так он и упустил последний шанс вернуть Ши Мэя.
Но сейчас этот легендарный человек был жив! Все еще жив!
Как он сразу не вспомнил о нем?! Как мог забыть?!
Сердце Мо Жаня затрепетало. С горящими глазами, дрожа от предвкушения, он вскочил на ноги и приказал:
— Скорее, попроси великого Мастера войти!
Прислуживающий ученик еще не успел открыть рот, как Мо Жань добавил:
— Не надо, я сам отправлюсь к воротам, чтобы приветствовать его.
Он не успел сделать и пары шагов, как перед ним появился силуэт в ярких одеждах.
Не всколыхнулось пламя свечи, не было даже легкого ветерка.
Никто даже не заметил, как и когда в Зале появился этот человек.
На его голове была плетеная шляпа*, тело закутано в потрепанные монашеские одежды. Старый монах, прямо держа спину, стоял посреди зала Даньсинь.
[*斗笠 dǒulì доули — широкополая коническая шляпа, плетенная обычно из бамбуковой щепы, защищающая от солнца и дождя].
Как гром среди ясного неба он вдруг появился прямо перед Мо Жанем, и тот далеко не сразу смог прийти в себя от неожиданности.
— Извините за поздний визит. Уже глубокая ночь, поэтому я решил не утруждать благодетеля*.
[*施主shīzhǔ шичжу — обращение буддийских монахов к мирянам и прихожанам, приносящим дары в храме].
Мо Жань и Ши Мэй были поражены, услышав приятный низкий голос из-под закрывающей лицо шляпы.
Неужели такой голос может принадлежать столетнему старцу?
Присмотревшись, они с удивлением обнаружили, что под широкополой шляпой скрывается худощавый молодой монах лет тридцати. У мужчины были приятные черты лица, а острый взгляд ясных глаз был спокойным и светлым, словно отражение солнца в речной глади.
— …Так вы...
Монах сложил руки и поприветствовал их:
— О, Амитабха, скромный монах Хуайцзуй.
Никто бы не подумал, что человек, которому было по меньшей мере сто лет, на деле будет выглядеть даже моложе Сюэ Чжэнъюна. На какое-то время все присутствующие потеряли дар речи.
Однако Мо Жань, изучавший духовные практики, не был обманут его внешностью. Он подумал, что даже несмотря на то, что Хуайцзуй отказался от вознесения, он был как никто близок к бессмертию, и его уровень совершенствования позволил ему существенно замедлить естественные процессы. Его выдавал сияющий вековой мудростью взгляд, который совершенно не соответствовал молодому телу.
Хуайцзуй не стал более смущать людей и принял приглашение разделить с ними ужин в Зале Даньсинь. Когда Мо Жань сам подал великому мастеру горячий чай, Хуайцзуй, низко поклонившись, принял пиалу, однако пить не стал. Аккуратно поставив чашку на маленький столик из сандалового дерева, он медленно поднял голову и посмотрел на него.
Хотя этот человек выглядел очень мягким и вежливым, он не стал ходить вокруг да около и сразу перешел к делу:
— Благодетель Мо, этот монах просит прощения за бесцеремонность, однако сегодня я пришел сюда ради старого друга.
Сердце Мо Жаня забилось быстрее, голова закружилась и он вцепился пальцами в угол стола с такой силой, что чуть не сломал его.
Он уставился в лицо великого мастера и все те вещи, что он слышал об этом человеке в прошлой жизни, налетели на него как метель в горах...
— По слухам в этом мире есть лишь один человек, который смог успешно практиковать одну из трех запретных техник «Возрождение». Однако, это всего лишь слухи, и я не знаю, можно ли им верить…
— И где этот мастер Хуайцзуй? Я заплачу ему сколько скажет, пусть только вернет Ши Мэя!
— Ваше Величество не знает… но он давно уже почил с миром. За всю жизнь мастер не написал ни одного трактата, а относительно техники «Возрождение», оставил лишь пару слов: «Менять судьбу против воли Небес слишком опасно». И это все, что осталось…
Отрывки воспоминаний о сказанных кем-то когда-то словах стремительно проносились у него в голове.
— Мастер Хуайцзуй глубоко изучил путь человеческой души в круге перерождений. По слухам, он может выменять душу и вернуть ее из Призрачного Царства. Если бы он все еще находился среди людей, возможно, он смог бы оживить старшего брата Ши Минцзина. Но, к сожалению…
— Мастер Хуайцзуй сам был как призрак, живущий при света Солнца. Инь и Ян не те вещи, которые можно легко контролировать…
Мо Жань глубоко вздохнул и, не в силах сдержать дрожь в голосе, пробормотал:
— Старый друг… Старый друг…
Его взгляд встретился с чистыми сияющими внутренним светом глазами великого мастера. В ушах зазвенело, мокрая от пота одежда прилипла к спине, но он все же смог прошептать:
— Кто этот старый друг?
Монах медленно поднялся со стула. В тусклом свете свечи его фигура не отбрасывала тени.
Тонкая желтая одежда монаха ниспадала до пола. Хотя она выглядела порядком изношенной, но на ней не было ни одной складки. Казалось, ткань вместе с тенью скрытой за ней души трепещет на ветру. Этот мастер Хуайцзуй действительно был непостижимой загадкой.
Мо Жань отчетливо слышал стук своего сердца. Поневоле последовав за монахом, он встал на ноги, и теперь два человека стояли рядом и смотрели друг на друга.
— Великий мастер, — если бы в эту минуту перед ним появилось зеркало, то Мо Жань увидел бы почти безумную надежду и отчаянную мольбу в своих глазах. — Кто… этот старый друг?
Это же он? Это же он?!
Хуайцзуй вдруг опустил ресницы, вздохнул, и, сложив руки, склонился перед ним:
— Мой ученик Чу Ваньнин умер семь дней назад. Этой ночью его душа вернулась из мрака. Этот бедный монах не может вынести, что его юный ученик ушел раньше старика-учителя. Поэтому он пришел на Пик Сышэн просить благодетеля Мо сжалиться и помочь вернуть старому монаху его единственного ученика.
Оказывается… вот оно что…
Его ученик.
Мо Жань и подумать не мог, что стоящий перед ним легендарный буддийский монах* может быть наставником Чу Ваньнина. На какое-то время он просто лишился дара речи.
[*高僧 gāosēng гаосэн – буддийский наставник (бонза) высшего ранга, достигший просветления, овладевший тайнами буддизма и даосизма].
В отличие от него, Ши Мэй среагировал мгновенно. Почтительно склонившись перед гостем, он уважительно произнес:
– Никогда не думал, что наш наставник имеет такую глубокую связь с великим мастером*. Этот младший ученик отдает дань уважения духовному отцу Учителя* Хуайцзую.
[*先师xiānshī сяньши – древний учитель (соратник основоположника доктрины, мудрец, пресвятой мастер;
**师祖 shīzǔ шицзу – дед-наставник – об отце или учителе своего наставника].
На это великий мастер Хуайцзуй ответил:
– Не стоит называть меня духовным отцом Чу Ваньнина, ведь он уже давно отверг учение этого бедного монаха.
– О, – Ши Мэй широко открыл глаза от изумления. – Так… – хотя подобное заявление удивило его, природная осторожность и умение читать души людей позволили ему вовремя заметить тень досады на лице монаха, и он решил больше не расспрашивать его ни о чем.
Мо Жань, которого в это время занимали совсем другие мысли, вообще ничего не заметил. Его сердце вспыхнуло от безумной надежды, и он поспешил спросить:
– Великий мастер, вы только что сказали, что пришли сюда ради Учителя. Тогда… вы правда знаете, как вернуть его к жизни?!
– А-Жань….
– Вы правда знаете способ, как вернуть его душу?! Вы не обманываете меня?! Вы на самом деле… на самом деле?.. – его сердце вскипело, нахлынула накопившаяся за столько дней усталость, голова закружилась, и он захлебнулся словами. Потеряв способность говорить, теперь он умоляюще смотрел на монаха покрасневшими глазами.
Великий мастер Хуайцзуй вздохнул:
– Благодетель Мо, поберегите себя. Этот старый монах здесь именно для этого.
Белое, как лист бумаги, лицо Мо Жаня залил яркий румянец, белые до синевы губы задрожали. Юноша не сводил взгляда с Хуайцзуя, но прошло немало времени, прежде чем он смог выдавить:
– Вы… правда… правда можете…
– Этот старый монах не пришел бы сюда глубокой ночью только для того, чтобы разыграть вас.
Мо Жань хотел сказать что-то еще, но его горло снова свело, и он мог только, задыхаясь, лихорадочно глотать воздух.
После долгого молчания мастер Хуайцзуй все же продолжил:
– Техника Возрождения очень сложна и опасна, так как нарушает естественный порядок вещей и меняет судьбу человека против воли Небес. Если бы этот старый монах не был в долгу перед наставником Чу, он бы никогда не решился ее использовать. Прежде чем прийти на Пик Сышэн, я все тщательно обдумал и осознанно сделал этот выбор.
– Изменяет судьбу против воли Небес?.. – Мо Жань тихо повторил эти слова, медленно проговаривая каждое, а затем горестно вздохнул. – Поменять судьбу против воли Небес… Если даже такой негодяй, как я, получил шанс изменить судьбу вопреки воле Небес, почему такой порядочный человек не может?
Находясь на грани безумия, он забылся и проговорился о том, что смог обмануть Небеса, но, к счастью, его речь была невнятной, поэтому никто не понял, что он говорит о собственном возрождении.
Ши Мэй спросил:
– Дедушка-наставник, если это запрещенная техника, и она нарушает установленный Небесами порядок, должно быть, очень сложно будет ее использовать... возможно… у нас ничего не получится… не так ли?
– Верно, – ответил Хуайцзуй. – Эта техника затрагивает не только покойного и исполнителя ритуала, но и человека, который поможет собрать осколки души усопшего. Путь возрождения труден и полон опасностей, малейшая неосторожность, и душа навечно рассеется.
Ши Мэй:
– ...
– Поэтому этот старый монах не стал беспокоить посторонних, а сразу пришел к трем ученикам наставника Чу. Если ради него вы не готовы пройти через огонь и воду и вынести любые страдания, даже если этот старый монах откроет секрет техники Возрождения, Чу Ваньнин все равно не сможет вернуться.
На самом деле, как только Хуайцзуй начал свою речь, Мо Жань уже понял, что тот хочет донести до них.
Причина, по которой три техники являлись запретными, заключалась в том, что они требовали определенных жертв, а их использование представляло серьезную опасность для заклинателя.
В своем сердце Мо Жань знал, что как когда-то в той жизни он хотел отдать жизнь ради Ши Мэя, так же и сейчас без колебаний был готов отплатить за доброту и заботу Чу Ваньнина. Тем более, что раньше Мо Жань думал лишь о своей жизни и никогда бы не пожертвовал ради Чу Ваньнина даже малым.
В свете свечей он взглянул в лицо великого мастера Хуайцзуя и сказал:
– Дедушка-наставник, вам не нужно просить об этом Сюэ Мэна. Учитель умер из-за меня, не стоит привлекать к решению этого вопроса других. Все последствия от применения этой запретной техники я готов принять.
– А-Жань… – пробормотал Ши Мэй и повернулся к Хуайцзую, чтобы спросить его:
– Дедушка-наставник, насколько серьезны могут быть последствия от использования этой техники?
– Хотя благодетель Мо готов принять удар на себя, первый шаг этой техники предполагает, что чем больше людей будут готовы посвятить себя этому делу, тем более вероятно его успешное завершение. Поэтому лучше все же дождаться ученика Сюэ Мэна, прежде чем этот старый монах посвятит вас в детали. Поднимаясь на гору, я отправил человека за ним, – он сделал паузу, а потом, улыбнувшись, обратился к Ши Мэю:
– Кроме того, вам все же не следует впредь называть меня Дедушкой-наставником. Как уже говорилось ранее, этот старый монах больше не учитель образцового наставника Чу.
К этому времени немного успокоившийся Мо Жань не мог не спросить:
– Великий мастер, в прошлом… по какой причине были разорваны ваши отношения учителя и ученика?
От его бесцеремонности Ши Мэй на миг потерял дар речи:
– А-Жань…
– Ничего. В любом случае, это не относится к тому, о чем нельзя говорить, – вздохнул Хуайцзуй. – В юности этот бедный монах имел счастье привлечь внимание одного благодетеля, который решил позаботиться о нем, но жизнь этого человека была слишком коротка. Чтобы защитить жизни других людей, он перенес невыносимые страдания, и его душа рассеялась. Даже спустя более чем сто лет я не нахожу себе места каждый раз, когда думаю об этом. По этой причине есть принципы, которым я неукоснительно следую. Особую важность имеет тот постулат, что мой ученик должен целиком посвятить себя совершенствованию. До тех пор, пока он не достигнет просветления*, ему не дозволено вмешиваться в мирские дела, чтобы избежать зловредного влияния на свою жизнь и судьбу.
[*证果 zhèngguǒ чжэнго – будд. прозрение, познание истины; достижение святости].
Обдумав услышанное, Мо Жань уверенно сказал:
– Учитель не смог бы следовать этому принципу.
– Да, – горько улыбнулся Хуайцзуй. – Мой юный ученик и мой благодетель имели слишком похожий характер. Чу Ваньнин вырос в храме, в те времена, несмотря на потрясающий талант, он был совсем молод и неопытен. С его задатками для него не составило бы труда достигнуть вершин мастерства и вознестись на Небеса. Однако в тот год этот многообещающий юноша спустился с горы, чтобы у ее подножия собрать минералы, и случайно наткнулся на ищущего убежища бродягу…
Ши Мэй вздохнул:
– В такой ситуации Учитель никогда не остался бы в стороне.
Хуайцзуй кивнул:
– Он не просто не остался в стороне, но и вмешался в судьбу этого бродяги, а затем, самовольно покинув храм*, отправился проверить устойчивость границы между мирами в Нижнем Царстве.
[*山 shān шань – “гора”, однако так как последователи Будды чаще всего строили свои храмы в горах, иногда так назывался и буддийский монастырь].
– …
– В то время орден Пика Сышэн был только создан, и Нижнее Царство, особенно около границы миров, было намного более опасно, чем сейчас. Думаю, не стоит объяснять вам, что именно увидел там Чу Ваньнин. Вернувшись, он сказал мне, что хочет временно сойти с пути совершенствования и спуститься в залитый кровью бренный мир, чтобы исцелять раненых и спасать умирающих.
– И вы согласились? – спросил Ши Мэй.
– Нет.
– …
– В то время ему исполнилось всего пятнадцать лет. У него была чистая душа и доброе сердце, которое легко можно было обмануть. Как мог я снова позволить ему спуститься вниз? Кроме того, обладая невероятным талантом к духовному совершенствованию, телом он был очень слаб, а внешний мир полон заклинателей, ступивших на путь тьмы. Как его наставник я не смог бы, отпустив его, спать спокойно.
– Но в конечном итоге он все-таки не послушался вас, – резюмировал Мо Жань.
– Верно. Сначала он выслушал мои доводы, а потом принялся яростно спорить, и мы сильно повздорили. Он заявил, что не понимает, почему, пока совсем рядом, буквально у нас под ногами, простые люди страдают и умирают, наставник с закрытыми глазами сидит на вершине горы и днями напролет медитирует, заботясь лишь о собственном вознесении.
– Ох! – Ши Мэй был потрясен.
Даже из уст постороннего человека эти слова прозвучали бы излишне резко и безжалостно, что уж говорить о Чу Ваньнине, который был единственным приближенным учеником наставника Хуайцзуя. Это и впрямь была величайшая дерзость, граничащая с предательством.
Лицо Хуайцзуя побледнело, и на нем появилось скорбное выражение. Немного помолчав, он все же продолжил:
– В то время душевное состояние этого бедного монаха не было таким стабильным, как сейчас. В порыве гнева я спросил у своего ученика: «ты не можешь спасти себя, а берешься спасать других людей?»
– И что же ответил Учитель? – спросил Ши Мэй.
– Не узнав, как спасти других, как я смогу спасти себя.
Стоило эху этих слов затихнуть, в главном зале стало тихо.
Потому что эту фразу произнес вовсе не наставник Хуайцзуй, а тихо сказал Мо Жань. Вновь услышав слова, сказанные ему когда-то Чу Ваньнином, из уст его ученика, глаза наставника Хуайцзуя ярко вспыхнули. Какое-то время он молча смотрел в лицо этого молодого человека, а затем тяжело вздохнул:
– Он вас и этому обучил? Он… ох… в самом деле, нисколько не изменился. Скорее умрет, чем откажется от своих убеждений.
Было видно, что у Хуайцзуя камень лежит на сердце, но Мо Жаню было ничуть не легче.
Стоит признать, что он всегда презрительно относился к этому высказыванию Чу Ваньнина, полагая, что все эти высокопарные слова лишь пустая болтовня. Однако повторив эти слова сейчас, он почувствовал, как сердце сжалось от боли.
После длинной паузы голос Хуайцзуя снова зазвенел в тишине Зала Даньсинь:
– Стыдно признаться, но в тот день я был так разгневан, что сказал ему, что если он продолжит упорствовать и выйдет за ворота Храма, я разорву с ним все связи, и мы больше не будем учителем и учеником, – он опять замолчал. Казалось, в горле у него встал ком, мешающий говорить. Судя по всему, этот человек давно хотел выговориться, но теперь каждое слово давалось ему с трудом. После минутного колебания, он покачал головой и продолжил:
– Теперь вы тоже знаете, почему Чу Ваньнин окончательно разорвал наши отношения и ушел от своего наставника. С тех пор много воды утекло. Хотя со временем мои мысли по поводу того его решения изменились, однако, прожив так долго под одними небесами, мы больше никогда не встречались в этом бренном мире.
– Но выходит, что Дед… Великий мастер тоже не виноват, – сказал Ши Мэй.
– Кто прав, кто виноват, правильно это было или нет, довольно сложно быть наставником человека, который может заглянуть в суть вещей. Когда я узнал о том, что, сражаясь вместе со своими учениками в кровопролитной битве с Призрачным Царством, Чу Ваньнин погиб, я вспомнил о том нашем споре и с тех пор ни днем ни ночью не мог сомкнуть глаз. Поэтому в итоге я принял решение прийти сюда и сделать все, что в моих силах, даже применить эту запретную технику, чтобы помочь вернуть вашего учителя к жизни...
Раздался грохот.
Красные резные двери дворца резко распахнулись, и в проеме появился Сюэ Мэн. Неизвестно, сколько времени он там простоял, но было очевидно, что он услышал эти самые важные последние слова монаха.
Когда Сюэ Мэну доложили о прибытии великого мастера Хуайцзуя, он понятия не имел, для чего этот святой старец пришел на Пик Сышэн. Поэтому он не особо спешил, направляясь к Залу Даньсинь. В руках у него была пиала с горячим отваром лекарственных трав, к которой он то и дело прикладывался по пути.
Однако стоило ему услышать слова Хуайцзуя, пиала выпала из рук и разбилась вдребезги, забрызгав его с ног до головы. Но юный феникс даже не заметил, что ошпарился, лишь хрипло просипел:
– Поможете вернуть? Поможете вернуть? Учителя все еще можно… его можно вернуть?!
Пошатываясь, он влетел в комнату и схватил Хуайцзуя за грудки.
– Осел плешивый*! Что ты мелешь? Что за глупые шутки?
[*秃驴 tūlǘ тулюй – лысая ослиная задница; плешивый осел: частое оскорбление, применимое к буддийским монахам].
Ши Мэй поспешил вмешаться:
– Молодой господин, он ведь...
– Нет, это я виноват… потерял контроль и вышел из себя, – хотя Сюэ Мэн не знал, что перед ним бывший наставник Чу Ваньнина, однако, когда до него дошло, что этот человек пришел сюда для того, чтобы попытаться спасти его учителя, он в спешке ослабил хватку на одежде монаха. – Великий мастер, скажите, что нужно, чтобы вернуть Учителя. Сюэ Мэн пройдет огонь и воду, если потребуется, с радостью примет десять тысяч смертей. Умоляю, только…. умоляю, не лгите мне.
– Благодетель Сюэ, не нужно просить меня. Этот бедный монах пришел сюда посреди ночи специально ради вашего учителя.
Хуайцзуй оглянулся и посмотрел на сияющую за окном луну.
– Нужный час почти настал. Поскольку все молодые благодетели в сборе, готовы ли вы услышать, как именно запустить технику Возрождения и о трудностях, с которыми вы столкнетесь?
– Умоляем великого мастера разъяснить нам все, – сказал Ши Мэй за всех.
– Не о чем тут говорить! Спасите его! Главное, спасите его! – поспешно поддержал его Сюэ Мэн.
– Благодетель Сюэ очень нетерпелив, однако, вы должны знать, что если что-то пойдет не так, не только вы сами лишитесь жизни, но и душа Чу Ваньнина тоже развеется, и он больше никогда не сможет войти в цикл перерождений. Хватит ли вам решимости?
– Я… – Сюэ Мэн зарделся, его пальцы судорожно сжали рукав одежды. Наконец, чуть успокоившись, он обратился к монаху:
– Хорошо, я просто буду делать все, что скажет великий мастер...
Хуайцзуй неспешно снял свой заплечный мешок и вытащил из него три расшитых золотом фонаря из чисто-белого шелка*. По центру цветными шелковыми нитями были вышиты тринадцать заклинаний. Опоясывая фонарь три раза, они соединялись в единую мантру, которая, как сеть паука, должна была удержать попавшую в него душу.
[*绸灯chóudēng чоуден – шелковый фонарь].
– Это фонарь для ловли души умершего, – монах раздал каждому из учеников по фонарю. – Возьмите их и хорошо запомните то, что скажет вам сейчас этот старый монах.
Мо Жань почтительно принял фонарь и бережно обхватил его двумя руками.
– В каждом человеке от рождения живут три разумных души и семь животных духов*. Три разумные души* включают земную душу – дихунь, изначальную душу – шихунь и телесную душу – жэньхунь. После смерти три души разделяются и следуют по предназначенному им пути. Это общеизвестный факт, однако, вряд ли вам известно, какой путь предпочтет каждая часть души.
[*三魂七魄 sānhún qīpò саньхунь ципо – (понятие из буддизма) тройственное духовное (разумное) начало (саньхунь) и семь нечистых (животных) духов (ципо); всё духовное (в человеке);
** 魂 hún хунь -душа;地魂 дихунь dìhún – душа земли; 识魂 shíhún шихунь – душа разума; 人魂 rénhún жэньхунь – душа человека.
Китайцы считали, что души человека многочисленны и делятся на эфирные хунь (魂) и животные по (魄). Эфирные души хунь привнесены янским началом, животные иньским началом. Души переходят от родителей при зарождении плода: хунь переходят от отца, по – от матери.
Три разумные /эфирные души:
1. шихунь: базовая энергетическая субстанция, жизненное начало как таковое; исчезает после физической смерти человека, или остается на месте захоронения;
2. дихунь: эфирная субстанция сферы чувств, после смерти человека отправляется в загробный мир/ад;
3. жэньхунь: вместилище человеческого сознания; бессмертная эфирная душа, которая есть только у человека (две другие есть у растений и животных), после смерти возносится на Небеса].
– Пожалуйста, объясните нам, – попросил Ши Мэй.
– Когда человек умирает, земная и телесная души оставляют тело и отправляются в загробный мир и на небеса, но изначальная душа какое-то время остается привязанной к трупу. Бытует поверье, что на седьмой день душа возвращается к мертвой оболочке, но на самом деле это телесная часть души вновь воссоединяется с частью изначальной. Если у человека при жизни было заветное желание, которое он страстно желал воплотить, в этот день оно должно быть исполнено, и тогда две части души смогут вновь соединиться. Повторная встреча душ создаст зародыш новой души, который станет основой для реинкарнации. Многие невежественные люди на основании этих поверхностных знаний пытались использовать технику Возрождения, однако, в итоге им удавалось вернуть только часть души, оставшуюся в трупе, и в итоге она быстро рассеивалась.
В прошлой жизни, после смерти Ши Мэя, Мо Жань также пробовал практиковать различные методики возрождения. Но, как и сказал Хуайцзуй, ему удавалось вызвать лишь тонкую белую тень человека, которая почти сразу же рассыпалась мелкими брызгами, похожими на разлетевшихся в разные стороны светлячков.
– Так вот оно что… – пробормотал Мо Жань.
– Изначальная душа все еще находится в теле Чу Ваньнина, и вам не стоит о ней беспокоиться. Сейчас самое главное найти земную и телесную части, – сказал Хуайцзуй.
– Как их найти? – тут же спросил Сюэ Мэн.
– Используйте этот фонарь для ловли души. Он может быть зажжен только вашим духовным огнем. Как только вы вольете в фонарь свою духовную силу, поднимайтесь на Пик Сышэн. Если Чу Ваньнин не будет против встретиться с вами, то свет фонаря высветит телесную часть его души.
От этих слов Мо Жань почувствовал холодок тревоги:
– А если Учитель не пожелает увидеться с нами?
– А это первая трудность, а также причина, по которой чем больше людей будут искать его, тем больше шанс добиться успеха. Вы должны понять: если в этом мире у него не осталось любимого человека, ради которого он готов вернуться, то фонарь не сможет осветить телесную часть его души. Поэтому при проведении ритуала Возрождения важно не только правильно выбрать время и место, но и задействовать подходящих людей. Если отправить на поиски души человека, к которому покойный не был привязан и ради которого он не захочет снова стать часть смертного мира, никакие уговоры и магия не смогут вернуть его.
– … – не сдержавшись, Мо Жань еще крепче прижал к себе фонарь для ловли души.
Взволнованный Сюэ Мэн поторопился возразить:
– Учитель очень любил нас, так почему же он не захочет возвращаться? Великий мастер, после того, как с помощью этого фонаря мы найдем телесную душу Учителя, что нужно делать дальше?
– После того, как найдете его телесную душу, нужно будет кое-куда пойти.
– И куда же?– спросил Сюэ Мэн.
– В загробный мир, – ответил Хуайцзуй.
Никто из трех учеников Чу Ваньнина и представить себе не мог, что им в самом деле придется спуститься в Преисподнюю. Юноши испуганно переглянулись.
Ши Мэй тихо охнул, а потом, распахнув свои прекрасные глаза, шепотом спросил:
– Но... разве живой человек может попасть в Ад?
– Благодетелю не нужно беспокоиться об этом, просто оставьте это мне, – Хуайцзуй виновато взглянул на него и продолжил, – что же касается вас троих, прежде чем отправиться на поиски телесной души Чу Ваньнина, обдумайте, насколько сильно ваше желание вернуть его в мир живых. Вы должны мечтать о его воскрешении, умолять небеса дать ему шанс вернуться в мир живых и быть готовыми спуститься в загробный мир, чтобы вернуть его. Если в вашем сердце есть зерно сомнения, то лучше отступите сейчас, ведь если на полпути передумаете, то душа Чу Ваньнина рассеется, и он больше никогда не сможет переродиться.
– Это… – начал было Ши Мэй, но его перебил Сюэ Мэн:
– Учитель всегда был так добр ко мне. Даже если нужно спуститься в адское
пекло, чтобы найти его, я отправлюсь туда и не о чем тут говорить!– Учитель умер из-за меня... – сказал Мо Жань, оторвав взгляд от пола, – я слишком многим ему обязан. Так что не о чем тут говорить, я пойду за ним.
– Ладно, – сказал Хуайцзуй, – в таком случае вы должны четко запомнить: если именно вам удастся найти телесную душу Чу Ваньнина, вы должны сделать все правильно, потому что второй раз обнаружить ее не удастся никому. Тот из вас, кто первым отыщет душу, должен любой ценой удержать ее рядом с собой и убедиться, что до рассвета она постоянно будет освещена этим фонарем.
– А это сложно? – спросил Сюэ Мэн.
– Сложно, – ответил Хуайцзуй, – когда душа распадается, каждая часть обладает лишь частью того, что было присуще целому. Так у найденной вами телесной души может отсутствовать слух, разум или память… Иными словами, даже если вам и повезет увидеть вашего учителя, будет совсем нелегко заставить его выслушать вас, но вы все равно должны найти способ убедить его.
– … – Сюэ Мэн молчал.
Сердце Мо Жаня сжалось от тревоги:
– Убедить его? А если… убедить его не получится? Даже при жизни было сложно понять, о чем он думает, а сейчас он призрак.
Мо действительно был очень обеспокоен этим, но Сюэ Мэн, с которым они всегда не ладили, был не лучшего мнения о нем и решил, что Мо Жань насмехается над Чу Ваньнином. Бросив на него гневный взгляд, он снова повернулся к монаху и спросил:
– А в чем сложность убедить его? Просто нужно запомнить, что до рассвета Учитель должен быть освещен светом духовного фонаря.
– А что будет после рассвета? – спросил Ши Мэй.
– На рассвете телесная душа Чу Ваньнина будет искать приюта внутри фонаря для ловли души. В оговоренное время этот бедный монах на бамбуковом плоту будет ждать у моста Найхэ. Недалеко от него, ниже по течению, есть место, где бурный горный поток впадает в желтую реку загробного мира*. Бамбуковый плот поможет перевезти человека и найденную им душу в Призрачное Царство.
[*奈何桥nàihé qiáo – Мост Найхэ: по буддийской мифологии – мост между миром живых и мертвых;
**黄泉 huángquán хуанцюань, дословно “желтая река” – загробный мир].
– На бамбуковом плоту можно спуститься в Призрачное Царство? – переспросил Сюэ Мэн.
– На плоту может находиться только один живой человек? Другие смогут ему помочь? – уточнил Ши Мэй.
– Нет. Тот, кто обнаружит телесную часть души Чу Ваньнина, должен будет в одиночку отправиться в загробный мир, чтобы найти земную часть души. Если этот человек сдастся на полпути, или струсит в решающую минуту, духовный фонарь поглотит телесную часть души Чу Ваньнина, и у него больше не будет возможности переродиться.
Не на шутку напуганный Сюэ Мэн сразу же повернулся к Мо Жаню:
– Ты не пойдешь, я не доверяю тебе!
Мо Жань промолчал, он не хотел задавать вопросы и не собирался спорить.
Ши Мэй попытался разрядить обстановку:
– Молодой господин, А-Жань не такой человек, который отступит или струсит, ты …
– Он-то не такой человек?! – сурово переспросил Сюэ Мэн, – однажды он уже убил моего Учителя! Как я могу поверить, что он не сделает это во второй раз? Это же ходячее несчастье, дух поветрия!
– Великий мастер все еще здесь, стоит ли так выражаться? – прошептал Ши Мэй.
– Почему я не могу это сказать? Разве это не правда? Сколько раз Учитель был ранен из-за него! Каждый раз, когда он рядом, происходит что-то плохое, – глаза Сюэ Мэна покраснели, и губы снова начали дрожать. В какой-то момент он совсем потерял контроль за собой и схватился за фонарь, который держал Мо Жань, пытаясь его отобрать. – Отдай мне фонарь! Пойдешь искать Учителя и снова навлечешь на него беду.
– …
– Отдай!
Сюэ Мэн продолжал осыпать его бранью, но Мо Жань не сказал ни слова в свое оправдание. В первый раз в жизни он чувствовал, что Сюэ Мэн прав.
Удар, что нанесла ему Призрачная госпожа из города Цайдье, и то, что случилось в глубинах озера Цзиньчэн – сколько раз Учитель пострадал из-за него? Сколько ран Чу Ваньнин получил вместо него?
Дух поветрия, приносящий лишь болезни и несчастья.
Ох…
А ведь все верно. Чистая правда.
Но даже если и так, даже если он знает, что виноват перед Учителем, даже если признает, что недостоин умолять Учителя вернуться из загробного мира, он все равно не мог выпустить этот фонарь из своих рук. Поэтому Мо Жань мертвой хваткой вцепился в фонарь, никак не реагируя на брань и рукоприкладство Сюэ Мэна. Хотя тыльная сторона его кистей была расцарапана в кровь, он стоял с опущенной головой, не пытаясь защититься.
Наконец Сюэ Мэн выдохся. Он уставился на Мо Жаня красными от гнева глазами и срывающимся голосом сказал:
– Мо Вэйюй, сколько еще ты будешь вредить ему?..
Мо Жань не посмел поднять глаза, а лишь еще ниже опустил голову. Он смотрел на пустой фонарь в своих руках и молчал так долго, что все уже решили, что он так ничего и не ответит, когда в тишине раздался его шепот:
– Я хочу вернуть его домой.
Его голос звучал очень тихо. Сейчас он буквально сгорал от стыда, не находил себе места от вины и чувствовал себя полным ничтожеством.
Сначала Сюэ Мэн даже не понял, что именно сказал Мо Жань, а когда до него дошел смысл его слов, на губах его появилась ядовитая усмешка:
– Ааа… Ты хочешь вернуть его домой?
– … – Мо Жань закрыл глаза.
Теперь каждое слово, что сквозь зубы цедил Сюэ Мэн, было похоже на плевок:
– У тебя вообще есть совесть?
– Молодой господин….
– Не останавливай меня! Отпусти! – Сюэ Мэн выдернул свой рукав из рук Ши Мэя. Полным горечи и тоски взглядом он уставился на Мо Жаня и севшим голосом прохрипел:
– Думаешь, ты достоин?
Вцепившиеся в фонарь руки Мо Жаня дрогнули, и ресницы сомкнулись еще сильнее.
В это мгновение он вдруг на миг представил, что Чу Ваньнин жив. Вот прямо сейчас он войдет и скажет: «Сюэ Мэн, хватит буянить».
Оказывается, все это время Учитель был его самым надежным укрытием от ветра и дождя.
Одним своим присутствием он приносил в его жизнь покой и штиль, и Мо Жань привык считать это чем-то само собой разумеющимся.
А теперь он не знал, что можно было бы сказать в свое оправдание, и цеплялся за этот фонарь как за последнюю соломинку.
Понурив голову, он повторил:
– Я хочу вернуть его домой.
– И это все, что ты можешь сказать?! А я думаю, что ты…
– Хватит, благодетель Сюэ, – наконец, великий мастер Хуайцзуй решил вмешаться. Он глубоко вздохнул и примиряюще сказал:
– Благодетель Мо преисполнен решимости идти до конца, поэтому не стоит мешать ему в этом благом деле. Если вы боитесь пострадать, то еще не поздно отступить. Сейчас судьба каждого из вас неопределена, так почему благодетель Сюэ ведет себя так агрессивно?
Сюэ Мэн с трудом заставил себя успокоиться. Он собирался еще что-то сказать, но, посмотрев на Хуайцзуя, сдержался. Однако его терпения хватило ровно на минуту:
– Если Учитель пострадает, клянусь, я убью тебя и принесу ему в жертву.
Хуайцзуй вздохнул:
– Благодетели, оставьте вашу вражду до лучших времен. У нас осталось совсем немного времени, а душу нужно начинать искать как можно скорее.
Мо Жань сказал:
– Великий мастер, прошу, начинайте обряд.
– Все нужные заклятия уже наложены на ваши фонари, – ответил Хуайцзуй.
Увидев, что Мо Жань приготовился зажечь фонарь своей духовной энергией, он поспешил поднять руку, останавливая его:
– Благодетель, не спешите так.
– Что-то еще? – с тревогой спросил Сюэ Мэн.
– Хочу предупредить еще раз: если кто-то из вас найдет телесную душу Чу Ваньнина, он уже не сможет отступить и должен будет отправиться в преисподнюю. Конечно, этот бедный монах наложит на вас защитное заклинание, но все же Царство Мертвых очень опасно для живого человека. Малейшая оплошность и, боюсь, все может кончиться плохо для вас, – великий мастер Хуайцзуй заглянул в лицо каждому из трех учеников Чу Ваньнина.
– Мое предупреждение об опасности этого дела вовсе не пустые слова. Найти душу Чу Ваньнина в подземном мире возможно будет и не так сложно, но живому человеку в одиночку выжить в Призрачном Царстве очень тяжело, ведь вы столкнетесь с неизвестными доселе угрозами. Если судьбе будет угодно, вы быстро найдете душу, но если удача отвернется от вас, и вы попадете в беду, тогда…
– Смерть? – спросил Ши Мэй.
– Смерть – меньшая из зол, ведь с вами может случиться то же, что и душой Чу Ваньнина. После гибели ваша душа также развеется, и вы больше никогда не сможете переродиться.
После небольшой паузы Хуайцзуй продолжил:
– Поэтому если кто-то из благодетелей колеблется, то просто верните мне фонарь. В этом мире не так много людей готовы пожертвовать собой ради другого, и нет позора в том, чтобы в первую очередь позаботиться о своей жизни и душе. Сейчас еще не поздно одуматься.
– Я не отступлю, – Сюэ Мэн был не только самым юным из них, но и самым порывистым. Тут же он не преминул добавить:
– Пусть лучше эта псина одумается, – он бросил злой взгляд на Мо Жаня.
Однако в конечном итоге Сюэ Мэн так и не смог понять, каким человеком был его двоюродный брат и насколько они разные люди. Может быть потому, что с малых лет Мо Жань подвергался унижениям и побоям, его любовь и ненависть были подобны остро-заточенным когтям. Если кто-то ранил его, при первой возможности он вцеплялся в этого человека и не успокаивался до тех пор, пока не выпускал ему кишки и не вырывал сердце. Если же кто-то был добр к нему и проявил хоть немного участия к его судьбе, он никогда не забыл бы об этом.
Мо Жань бросил взгляд на Сюэ Мэна, а потом на наставника Хуайцзуя:
– Я тоже не передумаю.
Хуайцзуй чуть заметно кивнул головой:
– В таком случае, после того, как найдете телесную часть души, вам нужно как можно быстрее найти земную часть души. В тот момент, когда телесная и земная части объединятся в духовном фонаре, он укажет вам путь назад к солнцу. Остальное этот старый монах возьмет на себя.
На словах все звучало довольно просто, однако, все понимали, что, когда дойдет до дела, на всех этапах они могут столкнуться с трудностями. Каждое звено этой цепи имело свои слабые места, в особенности, когда речь шла о Призрачном Царстве. Даже если удастся быстро отыскать телесную душу Чу Ваньнина, из-за отсутствия части сознания, будь то слух, память или разум, она может просто отказаться возвращаться, а заплатить за это придется нашедшему ее.
Поэтому, прежде чем три ученика наполнили свои фонари духовной силой, Хуайцзуй в последний раз обратился к ним:
– Стоит зажечь фонарь, и обратного пути не будет. Это не детская забава, поэтому этот старый монах спросит вас снова: господа благодетели, вы точно не передумаете?
Все трое в один голос ответили:
– Не передумаю!
– Ладно… ладно... – Хуайцзуй потер глаза, пряча улыбку, в которой было скрыто не только удовлетворение, но и горечь, – Чу Ваньнин, эх, учитель из тебя вышел лучше, чем из меня...
Про себя он начал читать мантру для призыва души покойного, и неожиданно фитиль в духовных фонарях заискрился и вспыхнул. В тех фонарях, что держали Мо Жань и Сюэ Мэн фитили воспламенились почти одновременно. В тот же миг две огненные стрелы поднялись к небесам и рассыпались фейерверком ярких искр, и после этого фонари засияли ровным алым свечением. Через какое-то время фонарь в руках Ши Мэя тоже начал слабо светиться изнутри синим цветом, указывающим на присущую его магии водную стихийность.
– Идите, – напутствовал их Хуайцзуй. – Будет ли это успех или поражение, сможет ли каждый из вас вернуться или нет, все решится уже сегодня. Если же этой ночью у нас ничего не выйдет, тогда… увы...
Мо Жань снова подумал о том, как много хорошего Чу Ваньнин сделал для него в этой жизни, и почувствовал, как сердце сжалось от тупой боли. Он больше не хотел слышать речи этого монаха, поэтому сказал:
– Великий мастер, к чему все эти слова. Даже если мне придется на коленях проползти весь путь, я не пожалею своей жизни ради того, чтобы вернуть Учителя в мир живых.
Лишь бы он захотел...
Лишь бы он... захотел вернуться со мной.
Покинув Зал Даньсинь, три ярких огонька разделились и очень скоро растворились в непроглядной темноте ночи.
Автору есть, что сказать:
Сегодня в больнице так много людей, вряд ли получится вернуться домой до шести вечера /рука-лицо/...
В последнее время на то, чтобы ответить на ваши комментарии уходит около двух часов, а из-за занятости на работе я ничего не успеваю. Пожалуйста, не думайте, что я пренебрегаю вами или несерьезно отношусь к вашим отзывам.
Кроме того, когда я отвечаю, есть некоторые вопросы, на которые сложно ответить в паре предложений, однако все равно я хотела бы поговорить об этом. Понимаю, что мой уровень как писателя не так уж высок, но я все еще не хочу писать во флаффном девичьем стиле, поэтому иногда получается что-то слишком уж болезненное. Извините... 23333.
[*23333 – цифровой сленг: LOL, а-ха-ха-ха-ха, в нашем случае это скорее смущенный смех].
Для начала хочу сказать, что значительная часть правды в этом романе слишком глубоко похоронена, а некоторые из персонажей носят более одной маски. Когда вам кажется, что «этот маленький белый кролик наконец-то показал свое истинное лицо», возможно, на самом деле вы увидели лишь одну из его масок. Поэтому, надеюсь, ребята, вы сможете набраться терпения и дождаться, пока все секреты будут открыты, и каждый персонаж смоет грим со своего лица и предстанет перед вами в своем истинном обличье...
Кроме того, если в кои-то веки я не ответила на ваши комментарии, то скорее всего это случилось потому, что я была так занята, что у меня не было времени заглянуть на страничку романа, или просто с головой погрузилась в написание какого-то ключевого момента истории. В такие дни я боюсь, что ваши сильные эмоции захватят меня и собьют с мысли, поэтому могу не отвечать. Пожалуйста, простите меня! Благодарю за понимание!
Второй вопрос, который я хотела бы затронуть сегодня: вчера в комментариях читатель спросил, почему побелевшая собака все еще цепляется за свою любовь к Ши Мэю. На самом деле тут все очень просто.
Во-первых, в его глазах Ши Мэй никаким образом не причастен к смерти Учителя.
Во-вторых, хотя этот пес понял, что Учитель хорошо к нему относился, он не знает, что Учитель был влюблен в него.
В-третьих, Ши Мэй продолжает вести себя в той же манере, что и раньше, и Мо Жань не чувствует никаких изменений в отношениях между ними.
Поразмыслите хорошенько: учитывая приведенные выше доводы, имеет ли Мо Жань причины сомневаться в своих чувствах к Ши Мэю? Ответ очевиден: нет.
Если строить сюжет так, что сукин сын влюбился в Учителя только потому, что тот умер из-за него, глубина характера персонажа будет полностью разрушена, и он превратится в собаку, которая постоянно влюбляется в мертвых людей. Какие чувства сейчас живут в сердце этого пса? Это вина и сожаление, позднее им на смену могут прийти уважение и любовь. Но на этой стадии о любви говорить рано.
Другими словами, не может смерть Учителя пробудить в Мо Жане любовь к нему. Если допустить такое развитие событий, разве не получилось бы по итогу, что Мо Жань влюбится в любого, кто умрет за него? Подобная любовь была бы слишком унизительной для Учителя.
Сукин сын искренне верит в то, что ему нравится Ши Мэй. Как он может вот так беспричинно вдруг понять, что не любит его, если их отношения не пройдут проверку временем и испытаниями?
Смерть Учителя может быть той переменной, которая кардинально поменяет отношение Мо Жаня к жизни, и в будущем он, возможно, будет считать Чу Ваньнина одним из самых важных и близких людей, но она не может заставить его думать о любви. В данный момент Мо Вэйюй чувствует, что заточение Учителя и другие постыдные вещи, которые он делал с ним в прошлой жизни, отвратительны и неприемлемы, поэтому он отказывается даже в мыслях связывать их с любовью. Не зная об истинных чувствах Учителя, он подменяет понятия страсть и любовь, и отказывается признавать, что то, что он испытывал к Учителю, могло быть истинным чувством. На этом этапе Мо Вэйюй уверен, что даже подобные мысли оскверняют и оскорбляют память его Учителя.
Кроме того, подумайте еще раз, Учитель умер за него, и после этого правда о ключевых событиях его прошлой жизни была раскрыта. Подходящее ли сейчас время, чтобы разбираться в делах сердечных? Да на него же только что обрушился тот чертовски неприятный факт, что все эти годы он был несправедлив к хорошему человеку, своему Учителю, который на самом деле больше всех заботился о нем. По логике, мозг героя должен взорваться от этой мысли, а старая личность самоуничтожиться. Единственное, о чем он будет в этой ситуации думать: “в конечном итоге, это дело моих рук”, “я, блядь, сейчас взорвусь“, ”на самом деле мой учитель – хороший человек”, “он желал мне только добра, а я его неправильно понял”, “это моя вина“, “что за безумства я творил в прошлой жизни”.
У него быть не может никаких иллюзий и мыслей в ключе: «почему Учитель захотел спасти меня? Может, потому, что я ему нравлюсь? А может он влюбился в меня? Ах, вот почему он меня спас!» Ничего подобного! Если бы он думал подобным образом, это было бы отклонением психики к крайней степени нарциссизма.
В этой жизни после смерти учителя Мо Жань пережил сильнейшее душевное потрясение и, как следствие, разрушение всех ценностных установок. Страдая от чувства вины, разве стал бы он думать о природе своих чувств к Учителю? Откуда тут взяться мысли: «Учитель умер за меня. Должно быть это потому, что он тайно любил меня». Скорее уж он бы подумал: «Учитель умер за меня, потому что он лучший учитель в мире. Я виноват перед ним».
Что касается ваших пожеланий использовать этот поворотный момент, чтобы избавиться от Ши Мэя, можете забыть об этом. Ши Мэй проделал хорошую работу, и смог остаться за пределами болезненных взаимоотношений этих двоих. С какой бы точки зрения вы не посмотрели на данный вопрос, нет никакой видимой связи между ним и смертью Учителя, поэтому данное событие ни в коей мере не может затронуть его. Иными словами, сейчас Мо Жань думает лишь о собственных ошибках, но это только их с Учителем дела, не нужно вовлекать сюда третьих лиц.
«Так как Учитель умер, Мо Жань ВДРУГ понял, что он всегда любил Учителя, поэтому решил порвать с Ши Мэем, отвесив ему прощальный земной поклон...» Эээ… простите, но это... токсичная гадость = = (смайл) А-ха-ха-ха-ха! Если подобным образом выстраивать сюжетную линию и характер героев истории, разве персонаж не превратится из живого человека в куклу-марионетку.
Поэтому, хотя я знаю, что некоторые из моих друзей злы на меня, иного пути для себя не вижу. Конечно, очень важно уважать мнение читателей, высказанное в комментариях, но уважение к своим персонажам – это главное, чем должен руководствоваться автор. QAQ, так что извините, если что...
На текущий момент Мо Вэйюй находится в стадии ломки старых представлений о мире. Потребуется время и дополнительный стимул, чтобы он вновь задумался о любви.
Я попыталась ответить на ваши вопросы с точки зрения Мо Вэйюя. Может быть это объяснение и не сможет удовлетворить всех моих друзей, но… это объяснение это или попытка оправдаться… *ковыряет в носу*.
Терпение! Терпение! Терпение!
В этой статье я не проявила должного уважения к чувствам других людей!
Сколько людей вчера было готово вступиться за великого мастера Хуайцзуя? Я была поражена 23333333.
Хуайцзуй – это та карта, которая пока лежит на столе кверху рубашкой в ожидании, когда ее перевернут. Впрочем, у главных и второстепенных персонажей этой истории на руках куда больше нераскрытых карт, которые все еще ждут своего часа... хахаха.
Ну, вот и все, я закончила докучать вам своей болтовней. Спасибо, что прочитали до конца многословное нытье этой старой тети. Загрустившая киса (мяумяу) сбежала, чтобы лучше сохраниться.
[* 抄手 chāoshǒu чаошоу - пельмешки-ушки (мелкие пельмени-клецки), суп с пельмешками (блюдо провинции Сычуань)].
В темноте ночи огоньки фонариков блуждали по Пику Сышэн в поисках части неприкаянной души.
Стоило Мо Жаню зажечь духовный фонарь, и для живого человека сам он стал невидимым, превратившись в подобие призрака. Юноша спустился с горы по лестнице из голубого известняка, по пути заглянув во все галереи и беседки.
Павильон Алого Лотоса, Прощальный Зал Шуантянь, Терраса Саньшэн…
Он побывал в каждом уголке Пика, однако не встретил даже тени души, которую так искал.
В какой-то момент Мо Жань не смог отогнать мысль о том, что он так измотал Учителя при жизни, что после своей смерти тот больше не желает его видеть.
От одной этой мысли он почувствовал себя так, словно упал в прорубь, и побежал не разбирая дороги, сминая бурьян и заросли сухой травы. А потом он поднял глаза и увидел тень, уже ступившую на мост Найхэ. Исполненный печали одинокий силуэт выглядел таким уязвимым и зыбким на холодном ветру. Мо Жань почувствовал, как в один миг вспотели его ладони, а сердце застучало, как боевой барабан.
— Учитель… — он бросился к человеку на мосту.
Но стоило душе оглянуться, и он понял, что обознался. Видимо, этот незнакомый ученик погиб, когда раскололись небеса. Призрак поднял на Мо Жаня затуманенный взгляд, и тот увидел,что половина его лица превратилась в кровавое месиво.
— Прости... я ошибся, – промямлил Мо Жань и поспешил пройти мимо.
Утратившая сознание душа никак не отреагировала, просто проводила Мо Жаня взглядом, в котором не было и тени разума. Эта опустевшая оболочка напомнила ему сброшенный шелкопрядом кокон, в котором уже никогда не зародится жизнь.
Все внутри него сжалось в тугой комок.
А если телесная душа учителя превратилась в такой же оживший, но лишенный разума призрак? Тогда, даже если он найдет его, как сможет удержать такую душу до рассвета?
Сердце зашлось от захватившей его паники, и он побежал еще быстрее.
В какой-то момент Мо Жань с удивлением осознал, что ноги сами принесли его к двери, ведущей в Зал Мэнпо. Про себя он подумал, что Учитель никогда не любил принимать пищу вместе со всеми, так что вряд ли его душа пришла бы в подобное место.
Он отвернулся от двери, собираясь уйти, как вдруг из Зала Мэнпо донесся тихий вздох. Этот звук был очень слабым, почти не различимым, однако в мозгу Мо Жаня он прозвучал подобно громовому раскату.
С трудом сохраняя равновесие, он одним ударом распахнул дверь и дрожащей рукой поднял выше духовный фонарь. Словно первый луч восходящего солнца слабый свет фонаря осветил фигуру в белом.
Ногти впились в ладони, костяшки пальцев стали мертвенно белыми.
Мо Жань выдохнул:
— Учитель…
Часть души Чу Ваньнина одиноко стояла посреди огромной кухни. Его фигура казалась очень бледной, словно нарисованной на очень старой картине, краски которой выцвели за столетия, однако, несомненно, это был он.
На нем было то запятнанное кровью белоснежное одеяние из шелка ледяного тумана, в котором он был, когда умер. Весь его облик был пронизан нежной грустью и печалью. Белая кожа была еще бледнее, чем обычно, а сам силуэт словно тонул в туманной дымке. Казалось, что хватит и случайного порыва ветра, чтобы в один миг развеять этот слабый отпечаток души.
Мо Жань обхватил фонарь ладонями и неотрывно смотрел на призрачное видение* перед ним.
[*镜花水月 [ jìnghuā shuǐyuè цзинхуа шуйюэ] - цветок в зеркале, луна на воде (как отражение цветка в зеркале и луны в воде) - призрак, мираж, иллюзия, несбыточная мечта].
Он хотел сразу же броситься к нему, но безумно боялся, что спугнет хрупкую душу, и она сбежит от него.
Однако, если из-за своего страха он промедлит чуть дольше, то может и опоздать, и эта иллюзия рассеется.
Пока тысячи мыслей атаковали его, сам Мо Жань замер на месте, не в силах сделать первый шаг. Глаза покраснели, сердце сжалось от стыда. Он чувствовал себя таким никчемным и виноватым, недостойным даже стоять рядом с Учителем, поэтому не мог приблизиться и не знал, куда деться от стыда.
Свет в фонаре чуть затрепетал.
Присмотревшись, Мо Жань увидел, что Чу Ваньнин усердно трудится над чем-то. Каждое его движение было исполнено беспокойства и несвойственной ему неловкости.
Чем же занимается Чу Ваньнин?
Мо Жань все же подошел ближе и встал за спиной Учителя, желая помочь неприкаянной душе. Но стоило ему увидеть, чем именно тот занят, он застыл, словно громом пораженный. Первый шок быстро сменился болью. Словно бешенный пес она разинула свою истекающую кровавой пеной пасть и свирепо впилась ему в загривок.
Мо Жань отступил. Потеряв дар речи, он потряс головой, пытаясь прийти в себя.
Даже если бы ему воткнули в сердце иглу, а потом вырвали его голыми руками, разорвали сосуды и порубили в кашу все органы, его боль не была бы такой невыносимой.
Он видел только руки Чу Ваньнина, которые он стер в кровь, когда тащил его по всем трем тысячам ступеней, ведущим на Пик Сышэн. Этими лишенными кожи окровавленными пальцами Чу Ваньнин задумчиво провел по кухонному столу.
Столу, на котором были разложены мука, приправы и мясная начинка.
Рядом на огне стоял котел, вода в котором уже давно бурлила.
Но этот неумеха даже не знал, что нужно сделать огонь слабее. Над кипящим котлом поднимались облака пара, погрузив кухню в туман, за которым было сложно рассмотреть детали.
Наверное, именно из-за этого пара глаза Мо Жаня наполнились влагой.
Между тем Чу Ваньнин, а точнее телесная часть его души, медленно лепил из тонкого теста маленькие пельмешки-ушки. Когда-то эти руки были очень ловкими и умелыми, прекрасно управлялись с любым оружием, кистью и слесарными инструментами. Вряд ли было хоть что-то с чем не могли бы справиться эти тонкие подвижные пальцы.
Но сейчас руки Чу Ваньнина были изувечены и дрожали, когда он очень аккуратно заворачивал в тесто начинку.
— …
Мо Жань поднял руку и изо всех сил принялся тереть свои покрасневшие глаза. Все слова словно застряли в горле.
Наконец вспомнив про давно кипящую воду в котле, Чу Ваньнин повернулся спиной к Мо Жаню. Если бы вода в котле выкипела, ему бы пришлось начинать все с начала.
Учитель потянулся к котлу и ласково коснулся его.
Да, прямо у него на глазах Чу Ваньнин засунул руку в кипящий котел.
Мо Жаню, наконец, удалось справиться со своими душевными муками. Он обошел стол и встал перед Учителем.
Теперь он мог рассмотреть его как следует.
После разделения души на три части, каждая из частей что-то теряла. Это могла быть память, разум или возможность воспринимать мир извне при помощи органов чувств...
Вернувшаяся душа Чу Ваньнина частично утратила зрение и слух, поэтому он действовал так неловко, постоянно натыкался на разные предметы и не мог понять где и что находится. Однако, несмотря на это, он все еще пытался сам приготовить чашу с таким не самым изысканным блюдом, как пельмешки в бульоне. Можно было подумать, когда Учитель был жив, он в самом деле любил лепить пельмени, и в этом облаке пара он, наконец, смог почувствовать умиротворение.
От этой картины Мо Жань почувствовал, что его сердце вот-вот разорвется. В какой-то момент небо и земля поменялись местами, весь его мир закружился перед глазами в сумасшедшей пляске, и все мысли вылетели из головы. Все, на что он сейчас был способен, это стоять и смотреть на Учителя.
Бах!
В тот миг, когда его глаза встретились с пустым взглядом осколка души Учителя, Мо инстинктивно дернулся и сбил горшочек с солью со стола.
Чу Ваньнин также вздрогнул, на его испачканном кровью лице отразилось беспокойство.
— Ты хочешь взять что-то?.. — хриплый голос раздался совсем близко от него. На мгновение горло юноши опять перехватило от захлестнувшей вины и стыда. — Я могу чем-то помочь?
Теперь Чу Ваньнин выглядел слегка удивленным, однако, поскольку его душа была не полной, его разум и настроение были неустойчивы, и он очень быстро успокоился.
Каждое наполненное мольбой о прощении слово давалось Мо Жаню с большим трудом:
— Учитель, позвольте мне помочь вам, ладно?..
Вода кипела в котле. На этой кухне сегодня мертвый выглядел теплым и полным энтузиазма, а живой был мрачен и молчалив.
Прошло довольно много времени, пока Мо Жань услышал знакомый голос Чу Ваньнина, чистый и нежный, как куньшаньский нефрит:
— А, ты уже пришел?
— Да…
— Тогда иди сюда. Подожди немного, осталось только сварить эти пельмешки, и ты можешь отнести их Мо Жаню.
— ..!
Ошеломленный Мо Жань замер, не понимая, о чем он говорит.
Чу Ваньнин тем временем один за другим опустил в котел белоснежные пухлые пельмешки. Из-за пара черты его лица утратили резкость, весь его облик стал расплывчатым и зыбким, но при этом более нежным и уязвимым. А затем Учитель продолжил:
— Вчера я был вынужден опять строго наказать его, должно быть теперь он ненавидит меня. Сюэ Мэн сказал, что раньше он никогда не отказывался от еды. Когда отнесешь ему эти пельмешки, не говори, что они от меня. Боюсь, тогда он откажется их есть.
В голове Мо Жаня царил хаос. Кажется, завеса над тайной, отравившей половину его жизни, вот-вот падет, ведь хрупкий росток правды, так долго скрытый во тьме, уже пробивался сквозь каменистую породу и был готов вырваться наружу.
— Учитель…
Чу Ваньнин горько рассмеялся:
— Боюсь, я слишком строг с ним. Впрочем, если он и дальше будет делать, что хочет, его вздорный характер не изменится… Ладно, забудь. Лучше помоги мне найти чашу с толстыми стенками. А то на улице очень холодно, пока будешь нести, все остынет.
Росток пробил землю.
Мо Жань почти наяву слышал звук, с которым он расколол камень, а потом внутри его сознания что-то с громким треском сломалось. Воспоминание, подобное острому когтю, вскрыло скорлупу и с громким демоническим визгом вырвалось наружу, накрыв Мо Жаня с головой!
В одно мгновение в глазах потемнело.
Пельмешки.
Ши Мэй.
Учитель.
…
Конечно, это был тот самый первый раз, когда он узнал вкус пельмешек, приготовленных Ши Мэем. В тот день он допустил ошибку и сорвал цветущую ветвь с редкого дерева, выращенного супругой хозяина Пика, и за это Чу Ваньнин его сурово наказал. Используя Тяньвэнь, он до крови рассек кожу на его спине и обратил его сердце в остывший пепел.
Мо Жань лежал на кровати, отказываясь вставать, и все его мысли были лишь о том, что он сорвал эти цветы только, чтобы подарить их Учителю, а за это его безжалостно отхлестали плетью. Тогда он думал, что ослеп, когда впервые увидел Чу Ваньнина, и только такая глупая свинья, как Сюэ, могла поверить, что в сердце этого человека живет нежность, и он захочет позаботиться о нем.
В тот же день Ши Мэй пришел к нему с миской дымящихся горячих пельмешек в бульоне, щедро сдобренном перцем чили. Он легкой походкой вошел в его комнату и заговорил с ним своим мягким, бархатным голосом. Тогда этот теплый голос, горячее сердце и обжигающий бульон с пельмешками отогрели его, и он почувствовал симпатию к Ши Мэю и разочаровался в Учителе.
Но кто знал...
Откуда ему было знать?!
У каждой души, что возвращалась в мир смертных, были свои причины. Некоторые из них как Ло Сяньсянь хотели увидеть, что случилось с близкими после их смерти. Другие, как тот паренек у моста, хотели просто прогуляться по знакомым местам.
Телесная Душа Чу Ваньнина почти утратила зрение и слух, даже не всегда понимала, где он находится, однако она вернулась, потому что внутри этого человека даже после смерти жила вина за допущенные ошибки.
Он хотел все исправить.
Поэтому на этот раз Чу Ваньнин должен был принять решение, отличное от того, что он принял при жизни.
Учитель вытащил сваренные пельмени-ушки и сложил их в чашу, добавил нарезанный зеленый лук, залил молочно-белым бульоном и добавил красное масло чили.
Он уже протянул чашу «Ши Мэю», как вдруг остановился на полпути.
— Все-таки на этот раз я был с ним слишком жесток, – пробормотал Чу Ваньнин.
На какое-то время он замолчал.
— Не надо. Не ходи. Я сам пойду к нему и извинюсь.
Мо Жань застыл в оцепенении, его лицо стало таким же бледным, как душа перед ним.
Раньше он считал, что Учитель такой же холодный и бесчувственный, что сердце его давно замерзло и покрылось коркой льда. Он никогда и подумать не мог, что на самом деле Учитель так заботится о его благе...
То единственное сожаление, что он не может отпустить в этом мире, связано с ним...
…он вернулся, чтобы извиниться.
Лед растаял, вода стала бескрайним океаном.
Мо Жань медленно поднял руку и уткнулся лицом в ладонь.
Его плечи тряслись.
Бездушный как железо? Холодный как железо?
Нет, все не так…
Горло сдавило от рыданий, и Мо Жань упал на колени. Он стоял на коленях перед призраком, который даже не мог его видеть. Мо Жань поставил духовный фонарь у ног Учителя и снова попытался заговорить, но из груди вырвался только хрип. Он мог лишь плакать кровавыми слезами и, в конце концов, сорвался и завыл в голос.
На коленях перед Чу Ваньнином.
Нет, все не так…
На пыльном полу он согнулся в три погибели и ухватился за окровавленный край одежды Чу Ваньнина.
Если сердце Чу Ваньнина из холодного железа, то его — из бездушного черного камня. Все его прошлое — череда недоразумений. Он так сильно ошибался… только…
— Учитель… Учитель, — он весь съежился, сжался в клубок от раздирающей его изнутри боли. — Я так виноват. Умоляю тебя… пойдем со мной… Я умоляю тебя… пойдем домой. Я так ошибался, я такой ужасный человек. Я не виню тебя, я не ненавижу тебя! Это я оступился, я виноват! Если хочешь, можешь бить и бранить меня сколько хочешь. Я никогда не отвечу ударом на удар. Учитель, вернись, и я сделаю все, что скажешь… Я буду почитать тебя, любить тебя, дорожить тобой…
Однако подол одежды Чу Ваньнина в его пальцах был призрачным и зыбким. Казалось, еще мгновение, и он растает в его руке.
В эту минуту Мо Жань был готов сам разорвать грудь и отдать свое сердце, лишь бы услышать, как оно снова бьется в теле Чу Ваньнина. Он хотел бы отдать ему всю свою кровь, лишь бы вновь увидеть краски на этом бледном лице.
Сейчас Мо Жань страстно желал сделать хоть что-то, чтобы исправить свои ошибки.
— Учитель, — он больше не сдерживал рыдания. – Давай начнем все сначала, ладно?..
Перед Пагодой Тунтянь, под той цветущей яблоней...
Уважаемый Наставник, который всем своим обликом напоминал ласкового белоснежного кота, поднял голову и лениво приоткрыл глаза феникса. На верхних ветках несколько цикад запели свою песню. Перед ним стоял юноша и улыбался.
— Господин бессмертный! Господин бессмертный, я так долго наблюдаю за вами. Почему вы меня не замечаете?
В мгновение ока пролетели двадцать лет, две жизни.
Все ушло.
Он действительно наглец и бесстыдник, волчонок с волчьим сердцем*, раз все еще смеет просить…
Учитель, давай начнем все сначала.
Давай, а?
Прошу, Учитель, позаботься обо мне, ладно?..
[*狼子野心 [ lángzǐ yěxīn ланцзы есинь] “у волчонка сердце волка” - обр. в знач.: волчья натура, неукротимый, неисправимый, трудновоспитуемый человек; указывает на коварные замыслы, злые намерения].
Похожий на цветок фонарь ярко сиял в ночи, освещая две мужские фигуры.
Сейчас они уже покинули Зал Мэнпо, и Чу Ваньнин направился к дому, в котором жил Мо Жань. Из-за своей слепоты он не мог ясно видеть дорогу, поэтому Мо Жань взял его за руку и повел за собой.
Утратив две части души из трех, Чу Ваньнин покорно следовал за своим проводником, слабо сознавая, какой сейчас день, где он находится, и что за человек переплел его пальцы со своими. Когда они вошли в комнату, Мо Жань вытер слезы и закрыл дверь за ними.
Чу Ваньнин поставил миску с пельмешками на стол и на ощупь подошел к изголовью кровати.
– Мо Жань еще спит? – шепотом спросил он.
– …
Не получив никакого ответа, Учитель, видимо, пришел к выводу, что Мо Жань на самом деле крепко уснул, и тихо вздохнул. Похоже, он был разочарован.
В этот момент Мо Жаню стало невыносимо больно за него. Испугавшись, что Чу Ваньнин решит уйти, он присел на край кровати и сказал:
– Учитель, я проснулся.
Услышав, что его зовут, Чу Ваньнин чуть сдвинул брови, однако не смог произнести ничего кроме смущенного «гм» и так и остался стоять, не решаясь заговорить.
Мо Жань уже понял, насколько застенчив Учитель. Если он решит, что «Ши Мэй» все еще стоит рядом, то вряд ли решится сказать все, что хотел, и предпочтет просто уйти. Поэтому Мо Жань взял со стола заколку для волос и кинул, имитируя звук захлопнувшейся двери. После этого спросил:
– Учитель, зачем вы пришли? Кто привел вас сюда?
Конечно, в отличие от живого Чу Ваньнина, его неполную душу оказалось довольно просто обмануть. Он ошеломленно замер, а затем неуверенно сказал:
– Меня привел Ши Минцзин. Он ушел?
– Ушел.
– Что ж… – помолчав немного, Чу Ваньнин все же сказал:
– Раны на твоей спине…
– Я не сержусь на вас за эти раны, Учитель, – тихо ответил Мо Жань, – я без спроса сорвал цветы с этого редкого дерева. Учитель должен был меня наказать.
Не ожидавший такого ответа Чу Ваньнин совсем растерялся и замер. Неуверенно затрепетали длинные ресницы, когда, вздохнув, он все же спросил:
– Все еще больно?
– Нет, больше не болит.
Чу Ваньнин поднял руку и ледяными пальцами на ощупь коснулся лица Мо Жаня.
– Прости меня. Не держи обиду на Учителя.
Раньше Чу Ваньнин, даже если хотел, не мог произнести такие нежные слова. После смерти его душа долго скиталась по миру, спустившись до самых глубин Ада. И теперь, когда она вернулась, оказалось, что в той жизни, что осталась позади, у него не было особых сожалений или причин для раскаяния, кроме обиды, нанесенной собственному ученику. Поэтому, получив второй шанс повторить этот эпизод, больше не скованный гордыней и необходимостью сохранять лицо любой ценой, Чу Ваньнин смог произнести то, что на самом деле хотел сказать.
Мо Жань ощутил, как тает лед в его душе и теплые волны омывают сердце. С прошлой жизни в нем жила эта ненависть. Старая рана годами не затягивалась, кровоточила и нагнаивалась, со временем превратившись в непробиваемый панцирь. Но сегодня хватило всего лишь пары слов извинения, чтобы расколоть его и измельчить в мелкую пыль.
Он смотрел на Учителя сквозь свет духовного фонаря, в которомстали почти незаметны мертвенная бледность и кровавые пятна на его лице. Сейчас Чу Ваньнин казался совсем живым и, словно впервые, Мо Жань увидел всю скрытую в нем нежность и уязвимость.
Не в силах сдержать захлестнувшие его чувства, Мо Жань накрыл ладонью ледяную руку Учителя на своем лице.
– Я не ненавижу вас, – сказал он, – Учитель, вы всегда хорошо относились ко мне. Я не злюсь на вас.
Сначала Чу Ваньнин выглядел растерянным, но потом улыбнулся.
Пусть он был мертв, пусть перед ним всего лишь часть души, пусть лицо его лишено красок жизни, но полускрытые длинными ресницами глаза сверкали как настоящий жемчуг, а стоило ему улыбнуться, и лед растаял, и в душе Мо Жаня вновь зацвела весна. Эта сияющая улыбка была по-настоящему светлой и искренней, ведь посмертное желание Учителя исполнилось. Этот гордый, несгибаемый и невероятно красивый человек был похож на пышно цветущую статную яблоню, чьи устремленные в небо величественные ветви украшены похожими на маленькие звезды изящными и нежными цветами, красота и благоухание которых до поры спрятаны за скромным одеянием из зеленой листвы.
Против воли, Мо Жань засмотрелся на него…
Это было впервые за две его жизни, когда он увидел Чу Ваньнина таким расслабленным и открытым. В голове появилась довольно глупая метафора «улыбка подобная цветку», которая даже близко не отражала то, что сейчас видели его глаза, поэтому он сделал еще одну попытку подобрать достойное описание. Однако «одна улыбка прекраснее, чем сто жизней» прозвучало бы слишком напыщенно и фальшиво.
В конце концов, как бы Мо Жань ни напрягал свои извилины, он так и не смог подобрать правильное определение.
Оставалось только, вздыхая, думать о том, что это очень красиво.
Такой привлекательный человек был рядом с ним, так почему раньше… почему раньше он этого не замечал?
Вне себя от счастья и смущения Мо Жань вдруг осмелел и тихо сказал:
– Учитель, я хотел вам кое-что рассказать.
– Да?
– Я не знал, что яблоня госпожи Ван была такой ценной. В тот день я сорвал с нее цветы, чтобы подарить вам.
Чу Ваньнин выглядел несколько удивленным. Голос смущенного Мо Жаня звучал все ниже и тише, но он все же нашел в себе силы повторить:
– Я… я… сорвал их для вас.
– Зачем ты сорвал для меня эти цветы?
Щеки Мо Жаня стали совсем пунцовыми:
– Я... я не знаю. Я просто увидел их и подумал, что они такие красивые. Я…
Он не мог больше произнести ни слова, но в глубине души сам был удивлен тому, что испытывал сейчас. Неужели, спустя столько лет, он все еще так ясно помнит, какие чувства испытывал, когда срывал те цветы, чтобы подарить их Чу Ваньнину?
Утратившая две третьих от целого душа Чу Ваньнина неожиданно оказалась нежной и ласковой, как кошка, у которой вырвали все когти. Теперь перед ним был только беззащитный мягкий пушистый живот и белоснежные круглые лапы.
Учитель погладил Мо Жаня по голове и сказал с улыбкой:
– Такой глупый.
– Угу... – Мо Жань почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Запрокинув голову, он сделал глубокий вдох, а потом выдохнул, – И правда, глупый.
– В следующий раз так не делай.
– Больше не буду.
В этот момент Мо Жань вдруг вспомнил свою прошлую жизнь. Тогда, не в силах повернуть назад, он махнул на себя рукой и сеял повсюду лишь зло, уничтожая целые народы. Он заточил Чу Ваньнина, чтобы вымещать на нем свою злость, унижал и пренебрегал им от начала и до самого конца только за то, что когда-то Учитель в сердцах сказал ту фразу, которую Мо Жань, напитав своей ненавистью, пронес через всю жизнь: «от природы дурной характер не поддается исправлению».
В его сердце сейчас теснилось так много чувств, но он смог произнести только:
– Учитель, обещаю, что в будущем никогда не разочарую вас. Я стану хорошим человеком и никогда не сделаю ничего дурного.
Он прочитал не так много умных книг и не мог придумать громких и цветастых выражений, в которые мог бы облечь свое обещание, но он чувствовал, что в этот момент горячая кровь захлестнула его сердце. В юности у него была простая и чистая душа, и сейчас, казалось, часть ее, наконец, очнулась от долгого сна.
– Учитель, ваш ученик такой глупый, раз только сегодня смог понять, что вы всегда хорошо относились к нему.
Его глаза полыхали решимостью, когда он поднялся
с кровати, встал на колени перед Чу Ваньнином и поклонился ему до земли.Когда он поднялся, выражение его лица стало серьезным и торжественным:
– Отныне и впредь Мо Жань больше не опозорит вас.
Учитель и ученик в ту ночь говорили о многом, но в основном, конечно, болтал Мо Жань. Если этому парню кто-то по-настоящему нравился, он умел быть милым и очаровательным. Чу Ваньнин в основном молчал и с легкой улыбкой на лице внимательно слушал его, изредка кивая головой. Время пролетело незаметно, и вот уже тусклый рассвет окрасил горизонт, разбавив чернила ночи блеклыми серыми красками зарождающегося дня.
Эта долгая ночь подошла к концу.
Великий мастер Хуайцзуй стоял у каменного моста. Река в этом месте текла так бурно, что вода забрызгала подол его монашеского одеяния, но он не двигался и смиренно ждал, словно и не чувствуя ничего.
Огненный диск утреннего солнца медленно появился из-за горизонта на востоке. Первые лучи, пробившись сквозь листву, отразились от вод бурного потока, что был дорогой в загробный мир. В одно мгновение река преобразилась и стала похожа на расплавленное золото, а гребни волн и пена на сияющие всеми цветами радуги чешуйки спрятавшегося в пучине дракона.
К этому моменту монах уже пересек границу небытия и находился за гранью смертного мира, поэтому увидеть его мог только тот человек, который найдет и принесет душу Чу Ваньнина. По этой причине, несмотря на то, что Ши Мэй и Сюэ Мэн в оговоренное время пришли к мосту, стоящего на берегу реки монаха они не заметили. Хотя на первый взгляд образцовый наставник казался невозмутимым, однако с каждой минутой пальцы перебирали четки все быстрее и быстрее.
Цзин!
Внезапно прокрученная бессчетное количество раз медная нить порвалась, и бусины солнца и луны посыпались на землю, как первые капли дождя.
Глаза Хуайцзуя широко открылись, плотно сжались губы, а лицо вмиг утратило краски.
Подобное было плохим предзнаменованием. Он погладил оставшиеся на нити бусины, посмотрел на те, что лежали на земле, а затем перевел взгляд на реку. Брызги воды в лучах восходящего солнца блестели, как рассыпанный жемчуг… Лицо ушедшего в свои мысли монаха постепенно становилось все более бледным и лишенным жизни.
– Образцовый наставник! – неожиданно кто-то позвал его. – Образцовый наставник! – этот юный голос был полон ликования и живого тепла.
Хуайцзуй немедленно повернулся на зов и сразу же увидел Мо Жаня, который бежал к нему. В руках он держал духовный фонарь, в глубине которого трепетали, то и дело сливаясь, два огонька – алый и золотой.
Утреннее солнце слепило глаза, но, казалось, лучистые глаза этого юноши горят еще ярче. Раскрасневшийся и задыхающийся от быстрого бега и волнения, он остановился около Хуайцзуя.
– Я нашел его! – Мо Жань сдул со лба выбившиеся из хвоста и упавшие на лицо волосы и бережно протянул монаху фонарь с душой Чу Ваньнина. – Он согласился идти со мной… Он вот… он вот здесь, – Мо Жань, не отрываясь, смотрел на духовный фонарь в своих руках. Было видно, что он колеблется, не решаясь передать душу Чу Ваньнина кому-то другому. Когда он все же протянул фонарь Хуайцзую, монах поднял руку, останавливая его.
Облегченно выдохнув, монах осмотрел юношу с ног до головы, а затем сказал со смехом:
– Раз уж ты его нашел, держи крепко и мне не отдавай.
Мо Жань очень осторожно прижал фонарь к своей груди.
Хуайцзуй взял прислоненный к дереву посох и дотронулся им до глади воды. Капля, упавшая с посоха, стала бирюзовой и, вернувшись в реку, превратилась в плот из зеленого бамбука, скрепленного белой веревкой.
– Дело не терпит отлагательств. Прошу, благодетель, скорее взойди на плот.
Ни для кого в мире живых не было тайной, что воды горного источника Пика Сышэн впадали в реку мертвых, что была частью Подземного мира. Однако попасть в Преисподнюю, справившись вниз по реке, было невозможно, ведь миры были разделены магическим барьером, препятствующим их слиянию.
Однако плот, созданный великим мастером Хуайцзуем, был наделен способностью соединять Инь и Ян в одной точке, существуя в обоих мирах. На этом плоту Мо Жань вместе с душой Чу Ваньнина быстро преодолел тысячи ли и полдня спустя достиг водопада, который был границей Призрачного Царства.
Стена воды, за которой был скрыт мир мертвых, казалось, не имела ни конца, ни края и была необъятна, как сама вселенная. Вода, подобно занавесу из прозрачных бусин, падала вниз с отвесной скалы и, разбиваясь о землю миллионами брызг, превращалась в туманную дымку.
Прежде чем Мо Жань успел что-то рассмотреть, течение подхватило бамбуковый плот и затянуло прямо в пасть водопада, похожего на огромного ненасытного доисторического монстра. Он был не готов к тому, что струи воды, словно бесчисленные острые кинжалы, в тот же миг пронзят его плоть, стремясь разорвать и уничтожить живого человека.
– Учитель!
Даже в минуту смертельной опасности Мо Жань переживал лишь за духовный фонарь, который он крепко прижимал к своему сердцу. Даже увлеченный в бешеный водоворот, когда небо и земля множество раз поменялись местами, Мо Жань все также крепко сжимал фонарь в своих руках...
Он не знал, сколько это длилось, но, наконец, оглушительный рокот водопада перестал резать его уши.
Ливень, что причинял боль, словно казнь «тысячи надрезов»* также мгновенно стих.
[*凌迟 língchí линчи — казнь «тысячи надрезов»: древняя пытка, постепенное срезание кожи и частей тела с еще живого человека].
Мо Жань медленно открыл глаза и с облегчением вздохнул, когда убедился, что фонарь в его руках цел. Когда же он поднял голову, то потерял дар речи от картины, что предстала перед его глазами.
Водопад на границе Инь и Ян исчез. Теперь их бамбуковый плот медленно плыл по глади огромного чернильно-синего озера, в котором, казалось, отражались миллионы маленьких звезд. Это бесчисленные души, сбившись, как рыба в косяки, дрейфовали в глубине темных вод. Тусклый лунный свет освещал берега озера, заросшие цветущим тростником, и белый пух* кружился в воздухе над водой.
[*芦花 lúhuā лухуа — летучка (пух) семян тростника].
В глубине зарослей можно было разглядеть силуэты двух людей. Движущиеся словно во сне мужчина и женщина затянули песню, исполненную печали и отрешенности:
– Тело мое сброшено в пучину, руки и ноги сгнили и стали грязью. Череп мой лежит в чистом поле, глаза вытекли, волосы стали пылью. Мое сердце пожрал большой рыжий муравей, огромный гриф клюет мои кишки… Моя душа вернулась домой… Моя душа вернулась домой…
Чистые воды реки мертвых всегда текли на восток, и ее течение нельзя было обратить вспять.
Мо Жань плыл на бамбуковом плоту уже довольно долго, как вдруг заметил в темноте высокую арку. Подплыв поближе, он увидел, что это потрясающее воображение величественное сооружение было создано руками очень умелого мастера, уделившего много внимания даже мельчайшим деталям. Нависающая над водой арка была похожа на благородного зверя, увенчанного ожерельем из янтарных бусин и украшенного инкрустациями и накладками из золота, нефрита и кости. Несмотря на свою красоту и величие, этот зверь был коварен и безжалостен к своим жертвам. Поджав под себя мощные лапы, испокон веков он вглядывался в бескрайнюю ночь и, разинув свою истекающую кровью пасть, ждал, когда бесчисленные души сами приплывут и упадут ему в желудок.
Вблизи можно было разглядеть пронзающие небо остроконечные башенки, похожие на обнаженные клыки. Сама же голова зверя была исполнена грозного величия создания, вечность внимающего жалобам душ на несправедливость мира.
Когда они приблизились к арке, душа Чу Ваньнина в фонаре выказала беспокойство. Скрытое шелком золотистое сияние то меркло, то ярко вспыхивало.
Почувствовав его тревогу, Мо Жань наклонился и, почти прикоснувшись губами к фонарю, прошептал:
– Все хорошо, – он обнял фонарь и влил в него еще немного своей духовной силы. – Учитель, не бойтесь. Я здесь.
Огонек души, немного померцав, опять загорелся ровным золотым светом.
Не удержавшись от улыбки, Мо Жань посмотрел на него из-под полуопущенных ресниц, погладил фонарь, и еще крепче прижал его к себе.
В темноте ночи перед ними вспыхнула надпись «Адские врата». Каждый ослепляющий взгляд иероглиф был словно только что написан кровью живых людей.
Бамбуковый плот, наконец, пристал к берегу, и Мо Жань ступил на вымощенную глиной дорогу в Царство Мертвых, от которой исходил явственный запах свежей крови.
Чем дальше он уходил по этой дороге, тем больше у него появлялось попутчиков. Тут были мужчины и женщины, старики и дети, встретился даже мертворожденный младенец, который не мог говорить и только горько плакал. Вне зависимости от того, кем ты был в смертном мире, правителем или крестьянином, генералом или солдатом, купцом или нищим попрошайкой, сейчас все шли по одной дороге в Призрачное Царство. И неважно сколько ты нажил за жизнь и сколько ритуальных денег сожгли на твоих похоронах, этот трудный путь каждый должен был пройти сам.
Мо Жань влился в поток душ и вместе со всеми двигался ко входу в Преисподнюю.
У ворот их встретил всего один стражник, который сидел, обмахиваясь тростниковым веером*. Судя по одежде, он был обычным солдатом, которого смерть настигла на поле боя, когда ему вспороли живот, поэтому время от времени его кишки выпадали наружу.
[*蒲扇 púshàn пушань — веер из душистого тростника или из листьев рогоза].
Раздраженно запихнув выпавшие внутренности назад рукояткой веера, он поднял глаза на подошедшую душу недавно умершего человека и лениво спросил:
– Имя?
– Сунь Эру*.
[*孙二五 Sūn èrwǔ — Плохой росток, где 二五 можно перевести как »дурной»/»дурак»; филос. две жизненные силы и пять стихий; будд. два вида прозрения (頓мгновенное и 澌 постепенное)].
– Причина смерти?
– Я умер от старости.
Страж у ворот взял большую печать и небрежно приложил к телу духа. Душа вспыхнула, и в руках у стража появилась табличка «смерть от старости», которую он передал Сунь Эру со словами:
– Не потеряй эту бирку. Если потеряешь, за новой придется идти в Семнадцатый Дворец. Следующий.
Сунь Эру заволновался. Впрочем, наверное, каждый умерший будет волноваться о следующей жизни, как бы храбр и умен он не был в прошлой.
– А когда я предстану перед Судом? Я, правда, порядочный человек! При жизни даже курицы не обидел и никогда не лез на рожон. Могу же я переродиться в здорового ребенка с успешной судьбой или хотя бы жениться на девушке из богатой семьи…
Преисполнившись беспокойства о своем будущем, старик болтал, не умолкая ни на минуту.
Страж, который слушал вполуха, только отмахнулся:
– Суд? Под призрачным солнцем так много душ ждут Суда. До тебя очередь дойдет не раньше, чем лет через восемь или десять, а до тех пор будешь как все жить в Призрачном Царстве. Только прибыл, а уже так многого хочешь. Чем ты лучше других? Подойдет твоя очередь, тогда и расскажешь Судье убивал ли ты куриц и не женился ли на снохе. Следующий.
Сунь Эру был так ошеломлен, что даже стал заикаться:
– Восемь или десять лет?
Мо Жань, стоявший в очереди, тоже удивился:
– Что? Так долго ждать Суда для перерождения?
– Конечно, только если ты не совершил тяжкое преступление, или твои души не вступили в открытый конфликт с друг другом. Тогда, конечно, другое дело, – страж злобно хохотнул, от чего его кишки опять вывалились наружу, и ему опять пришлось запихивать их обратно. – Тем, кто попадает на Восемнадцатый уровень Ада, долго ждать не нужно.
– … – Мо Жань.
Этот дурной старик Сунь все еще обдумывал то, что услышал. Он хотел было задать еще какой-то вопрос, но терпение стража подошло к концу. Он нетерпеливо отмахнулся и сказал:
– Иди уже. Все души в конце концов переродятся. А вы, почтенный старец, только задерживаете других. Следующий!
Подгоняемый веером Сунь Эру вынужден был уйти.
Следующей была молодая и все еще красивая девушка, чье лицо украшал густой слой румян и пудры. Бросив на стражника кокетливый взгляд, присущий женщинам определенной профессии, она тихо сказала:
– Господин офицер, я, юная дева Цзюнь Хуа-эр, была зарезана злодеем…
В этой длинной очереди у ворот в Чистилище души были подобны рыбам, что пытаются прокормиться в мутной воде: каждая из них лелеяла свои желания и планы.
Среди собранных в этом месте тварей всех мастей вечно царил хаос и неразбериха, и любые принципы мира смертных переставали действовать. Страшно подумать, что случилось бы, если бы их раскрыли сейчас. Мо Жань опасливо прижал к себе духовный фонарь.
Ему нужен был только его Учитель, все остальное не имело никакого значения.
Все, чего он хочет, это найти потерянную часть души Чу Ваньнина.
– Имя?
Страж у ворот широко зевнул и поднял глаза на Мо Жаня.
Мо Жань только собирался открыть рот, чтобы ответить, как страж ворот, видимо почувствовав, что с его душой что-то не так, вдруг вскочил на ноги и хищно уставился на него.
– …
Мо Жань проник в Преисподнюю в тайне, кроме того, он уже один раз умер, поэтому не знал, насколько странным выглядит его дух в глазах окружающих призраков. К тому же, у него в руках был фонарь, в котором пряталась часть души другого человека, что тоже не могло не вызвать вопросов. Однако в Призрачное Царство по-другому было не войти, так что в любом случае им нужно было преодолеть это препятствие.
Мо Жань заставил себя спокойно встретить взгляд охранника, который, щурясь, продолжал внимательно изучать его.
Притворившись, что не понимает, что происходит, юноша ответил на заданный ему ранее вопрос:
– Мо Жань.
Стражник не проронил ни звука.
Хотя внутри Мо Жаня барабаны били тревогу, на его лице не дрогнул ни один мускул:
– Я совершенствующийся, причина смерти – отклонение ци. Прошу вас, господин офицер, выдайте мне бирку.
— Отклонение Ци?.. – медленно повторил стражник, после чего недоверчиво хмыкнул. — Совершенствующийся?
— Да.
— Такой юный совершенствующийся, а уже попал сюда. Должно быть, ты очень обижен на мир за такую несправедливость.
Охранник фальшиво улыбнулся. До того, как умер, он был обычным человеком, и, как у большинства смертных, у него не было золотого ядра, которое можно было бы взрастить. Конечно, сейчас, получив такую возможность, он не мог упустить случая съязвить по поводу рано умершего даоса. Однако было ясно, что этот разговор был не более, чем яркой иллюстрацией притчи о зеленом винограде и лисе, которая на словах обесценивала то, что ей было недоступно.
— Как я погляжу, твоя душа какая-то неправильная и не такая уж и чистая.
Великий мастер Хуайцзуй наложил на Мо Жаня заклятие, скрывающее ауру живого человека и объединяющее душу с телом, поэтому стражник не смог сразу раскрыть его обман, но что-то все же насторожило его. Самодовольно улыбаясь, призрак сел, положив ногу на ногу и неспешно достал из выдвижного ящика иссиня черную линейку*.
— Мерка грехов**.
[*尺子 chǐzi чицзы — мерная (счётная) линейка, включает в себя иероглиф 尺 — чи, китайский фут (мера длины, равная 1/3 метра), что является прямой отсылкой к классической длине инструмента;
**丈罪尺 zhàngzuìchǐ чжанцзуйчи — «обмеряющая преступления линейка»].
На этих словах стражник буквально просиял от радости, хотя в этой ситуации гордиться ему было особо нечем. Ни в жизни, ни в смерти он не добился высокого положения, но все же у него была в руках Мерка грехов, благодаря которой он мог почувствовать себя вершителем судеб. Страж с торжественным видом ударил линейкой по столу и в упор посмотрел на Мо Жаня:
— Протяни руку и дай этому офицеру измерить твои прижизненные заслуги и добрые дела.
— …
Прижизненные заслуги и добрые дела?
[*功德 gōngdé гундэ — будд. творить добро; заслуги и добродетель; добрые дела].
Если «добрые дела» этого достопочтенного сейчас откроются, его тут же схватят и прямиком отправят на суд к призрачному правителю Яме, чтобы тот стер его в порошок.
Но в тот момент, когда глаза всех присутствующих были направлены на него, бежать ему было некуда. Оставалось только, тяжело вздохнув, подхватить духовный фонарь одной рукой, а вторую протянуть мертвецу.
Не успел стражник приложить Мерку грехов к вене на его руке, как из нее послышались ужасающие вопли. Под плач и стенания тысяч голосов линейка ярко засияла алым, и сквозь черный металл проступила свежая кровь.
— Чтоб тебе не найти покоя после смерти*…
[*死不瞑目 sǐ bù míngmù сы бу минму — «умереть, не сомкнув очей»; умереть с вечным сожалением, не найти покоя и после смерти].
— Мо Вэйюй, да чтобы ты умер миллионы раз и никогда не переродился!
— Мама! Папа! Сукин сын, за что?! За что?!
— Нет, не убивай меня… умоляю, пощади меня…
Мо Жань тут же отдернул руку. В одно мгновение с его лица исчезли все краски и оно стало белым, как бумага.
Все призраки у Ворот смотрели на него. У стражника заблестели глаза, и он плотоядно уставился на Мо Жаня, как тигр или волк, почуявший запах крови. Наконец, он перевел взгляд на Мерку грехов, но яркое красное сияние и кровь уже исчезли с нее, рассеявшись подобно мороку по утру. Черная линейка была совершенно чистой, и лишь только на ее поверхности медленно, один за другим, начали проявляться иероглифы.
«Преступления невозможно оправдать. Направить на…»
На какой именно по счету круг Ада?
Так как Мо Жань отдернул руку, мерке не удалось совершить полный подсчет его преступлений, и никаких знаков больше не проявилось.
С яростным огнем в глазах и свирепым выражением лица стражник вцепился в его руку. Он выглядел, как скучавший долгое время незадачливый охотник, которому вдруг несказанно повезло поймать редкую птицу. Ноздри его раздувались от предвкушения, глаза подозрительно блестели, кишки опять почти полностью вывалились наружу, однако на сей раз он даже не удосужился запихнуть их обратно.
— Стой! Не шевелись! Я должен еще раз проверить.
Он буквально сгорал от нетерпения, ведь сейчас этот призрачный стражник был так близок к исполнению самых смелых мечтаний. В этот момент он уже представлял себя приближенным ко двору правителя Ямы.
Ногти призрачного стража впились в запястье Мо Жаня, когда он насильно подтянул его к себе. С безумным блеском в глазах страж Адских Врат приложил Мерку грехов к телу Мо Жаня.
Если он и в самом деле поймает кого-то, кто должен спуститься на Восемнадцатый круг Ада, то это будет огромное достижение. Самая меньшая награда – это возможность сразу же подняться на три круга выше. Тогда ему больше никогда не придется сидеть у этих ворот и вести учет всех этих мертвых душ.
— Измеряй! Хорошо измеряй!
Мерка грехов вновь ярко засияла.
Снова полилась кровь, и стенания огласили воздух.
Мо Жань за свою жизнь убил так много людей, что когда все их проклятья были собраны в этой черной линейке, подобная концентрация обид, горестей и ненависти чуть не уничтожила Мерку грехов.
— Ненавижу…
— Мо Вэйюй, моя смерть не сойдет тебе с рук… Нет тебе пощады!..
С каждой секундой лицо Мо Жаня все больше и больше бледнело, он опустил взгляд и поджал губы. Сейчас сложно было сказать, что скрывает тьма в его глазах.
— Бесстыжий! Ты превратил мир людей в Чистилище!
— И после смерти я буду преследовать тебя…
— ААА!..
Плач, рыдания, вопли, проклятья.
Но вдруг среди всего этого хаоса послышался тихий вздох:
— Прости, Мо Жань. Учитель был не прав…
Мо Жань тут же поднял полные скорби глаза.
Он вновь услышал те слова умирающего Чу Ваньнина из прошлой жизни. Сказанные с такой нежностью и печалью, они, словно острый кинжал, раскроили ему череп и разбили на части его душу.
Между тем звуки, исходящие из Мерки грехов, постепенно стихли.
На ее поверхности снова проявились иероглифы:
«Преступления невозможно оправдать. Направить на…»
И на этот раз, хотя Мо Жань не отдернул руку, надпись так и не проявилась до конца!
Стражник удивленно постучал по Мерке грехов.
— Сломалась? — он снова хлопнул по ней. Вдруг линейка мелко задрожала, первоначальная надпись исчезла с ее поверхности, а на конце вспыхнуло несказанной красоты божественное сияние, которое быстро распространилось по всей Мерке грехов.
На этот раз из нее полились не плач и проклятия, а нежные трели сотен фениксов. Словно звуки Небесных райских садов достигли Подземного Царства, в один миг опьянив всю толпу призраков, включая стражника Адских Врат.
Только когда божественное пение вдруг стихло, страж пришел в себя.
Он еще раз взглянул на Мерку грехов, на которой сверху вниз начала появляться новая надпись: «Обычная душа. Пропустить».
На мгновение стражник лишился голоса, а потом закричал:
— Не может такого быть!
Разве только что тут не было «невозможно оправдать»? Почему сейчас «обычная душа»?
Он не мог в это поверить, поэтому снова и снова прикладывал Мерку, однако каждый раз был один и тот же результат: сначала вопли ужаса, затем божественная музыка, и надпись «невозможно оправдать» менялась на «обычная душа, пропустить».
У разочарованного стража не было никаких причин не пускать «обычную душу» в подземный мир.
Он злобно принялся запихивать свои кишки обратно в живот, приговаривая:
— Тьфу на тебя, похоже, ты и правда умер от безумия.
Мо Жань был удивлен не меньше. Он сам не понимал, что происходит. Все его догадки сводились к тому, что заклинание Хуайцзуя, наложенное на него для сокрытия души, запутало Мерку грехов. Убедив себя в этом, он облегченно выдохнул.
— Давай, бери бирку. Столько времени отнял у уважаемого меня. Катись отсюда, болезный!
— …
Лучше и быть не могло. Мо Жань прижал к себе фонарь и собрался войти в Ворота, но тут взгляд стража зацепился за вещь в его руках, и он тут же закричал:
— Стой!
Сердце Мо Жаня забилось быстрее, но его лицо сохранило спокойное выражение лица человека, вынужденного терпеливо сносить неизбежные испытания:
— Что опять?
Кивнув в сторону фонаря, стражник спросил:
— А что это у тебя в руках?
— А? Это... – Мо Жань погладил духовный фонарь и ему в голову тут же пришел ответ. Он повернулся к стражу и с улыбкой сказал:
— Это мое посмертное подношение*.
— Посмертное подношение?
— Да, это ритуальный сосуд*.
[*陪葬 péizàng фэйцзан — кто-то или что-то, захороненное вместе с умершим, чтобы служить ему в загробном мире; часто не только вещи и украшения, но и личных слуг, а также жен и наложниц (после смерти обычно, но были и прижизненные случаи) почившего императора захоранивали рядом с ним в качестве фэйцзан;
**法器 fǎqì фаци — ритуальный сосуд, а также различные инструменты, используемые в буддийских храмах для ритуалов].
— А, это интересно, – глаза стражника вспыхнули, и он сказал, указав на стол, — поставь это свое подношение сюда, и мы снова тебя измерим. Боюсь, как бы этот твой этот сосуд не оказался каким-то магическим оружием, которое сбивает с толку Мерку грехов.
— …
Мо Жань с трудом держал себя в руках. В душе он поносил этого барана последними словами, но на деле ему только и оставалось, что поставить на стол фонарь и со страхом в сердце покорно протянуть стражнику свою руку.
Предвкушая большую удачу, тот поспешно приложил линейку к его руке.
…Но результат был тем же.
Все те же слова проявились на Мерке грехов: «Обычная душа. Пропустить».
Что говорить о стражнике, если Мо Жань и сам-то ничего не понимал. Однако после стольких проверок стражнику пришлось смириться с тем, что перед ним хоть и очень странная, но обычная душа и, неохотно махнув рукой, пропустить его.
Мо Жань не стал задерживаться и, подхватив фонарь, направился вперед по длинному переходу, в конце которого мерцал свет.
И в конце тоннеля огромный Призрачный Мир предстал перед ним во всей красе.
Это был лишь Первый уровень Ада, но насколько простирался взгляд, границ его видно не было. Небо над Адом, казалось, кипело, переливаясь всеми оттенками золотого и алого. Странные деревья росли у дороги, причудливые лианы поднимались по отвесам крыш и стенам домов. Вдалеке возвышались огромные дворцы, вокруг которых, словно густой лес вокруг горы, выстроились хижины простого люда. У входа в город стояла огромная каменная глыба с надписью: «Тело обратится в прах, душа вернется в Царство Нанькэ». Рядом возвышалась огромная красная арка. Подобно золотой воде, что пролилась в красную реку, над аркой проступала надпись, каждый иероглиф которой был размером со взрослого мужчину: «Страна Нанькэ».
[*南柯乡 Nánkē xiāng Нанькэ сян, где сян — страна, земля, волость; Нанькэ — утопическая страна, увиденная во сне, оказавшаяся наяву муравейником, по новелле Ли Гунцзо «Правитель Нанькэ»; обр. сновидение, несбыточная грёза, фантастическая мечта].
Это и был Первый уровень Преисподней – Царство Нанькэ. Если умерший прожил обычную, ничем не примечательную жизнь, он попадал именно сюда. Смиренно прожив тут восемь-десять лет, душа могла дождаться от местного Судьи вызова на Второй уровень Ада для вынесения решения по своему делу.
Не выпуская из рук духовный фонарь, Мо Жань шел по дороге, глазея по сторонам. Осмотревшись, он с удивлением отметил, что в части архитектуры и быта это место не слишком отличалось от поселений смертных. Он насчитал восемнадцать пересекающихся улиц, девять в одном направлении и девять в другом, на которых, помимо простых домов, располагались таверны, притоны и торговые лавки. Куда ни кинь взгляд, призрачные мужчины, женщины и дети вели свою призразрачную жизнь: смеялись и веселились, грустили и безутешно плакали так, что можно было и забыть, что они были не более, чем разгулявшимися в ночи духами.
С востока до его слуха донесся скорбный плач недавно умершей молодой женщины:
— Как же мне быть, что же делать?! Все говорят, что женщина, которая вышла замуж во второй раз, будет разрезана пополам и поделена между своими призрачными мужьями: одному — голова, другому — ноги? Скажите мне, неужели это правда?
Рядом с ней сидела до пояса обнаженная молодая девушка с растрепанными волосами и тоже утирала слезы:
— Я не хотела идти работать в тот притон, но не смогла бы по-другому выжить. Перед смертью я хотела отдать местному храму все деньги, чтобы они установили порог. Тысячи прихожан храма, приходя помолиться, наступали бы на этот порог и искупили бы мои грехи. Но деревенский староста сказал мне, что только если я заплачу ему четыреста золотых, он разрешит мне установить перед храмом этот порог. И что мне оставалось делать? Если бы у меня было столько денег, разве стала бы я торговать телом…
На западе сидел мужчина и подсчитывал:
— Четыреста один день, четыреста два дня, четыреста три… мы ведь условились, что, как только я уйду, она последует за мной. Разве мы не решили умереть вместе ради нашей любви? Так почему же я здесь уже четыреста четыре дня, а она все еще не спустилась? Ох, она же такая хрупкая и слабая, и, может, заблудилась по дороге в загробный мир? Но если она сбилась с пути, то что же мне делать?
Новоприбывшие души жаловались и перешептывались, собравшись у арки с надписью. По всей видимости, они все еще не приняли свою смерть и не решались пойти дальше. Однако здесь можно было встретить и призраков, которые уже обжились в стране Нанькэ и, скрепя сердце, приняли эту новую реальность. Их легко было узнать по тому, как неспешно они перемещались по городу. Некоторые из них успели найти работу или открыть свое дело, а кто-то просто нищенствовал в долгом ожидании Суда.
Добравшись до третьей улицы, можно было наткнуться на большой рынок, ничуть не уступающий мирскому по шуму и суете.
В конце концов все эти призраки в прошлом были людьми и не могли отказаться от прошлых привычек, так как еще не выпили суп забвения. Если при жизни кто-то выступал в «Грушевом саду»*, то он и сейчас давал уличные представления, если же делом его жизни было рукоделие, то после смерти и в Аду он продолжал шить одежду. Пожалуй, только мясник не осмеливался здесь убивать животных, но зато он мог неплохо подзаработать на заточке ножей и ножниц для других промыслов.
[*梨园 líyuán лиюань -«грушевый сад»;название известной придворной музыкальной труппы, основанной танским императором Сюань Цзуном; любой театр].
Кто-то зазывал клиентов, кто-то кричал и аплодировал артистам. Куда не кинь взгляд, везде царили оживление и суета.
Мо Жань подошел к призраку, который продавал картины и каллиграфию. Видимо, при жизни эта душа не особо преуспела в своем ремесле, так как, похоже, умер этот человек от голода. Даже сейчас он имел весьма истощенный вид: на лице выделялись обтянутые кожей скулы, живот буквально прилип к позвоночнику.
Увидев, что кто-то нежданно задержался у его лавки, писарь поднял на потенциального покупателя мутный взгляд, но довольно бойко спросил:
— Молодой господин желает приобрести картину?
— Я хотел бы, чтобы вы нарисовали для меня портрет.
Призрака, похоже, огорчил его ответ:
— Портретной живописи по сравнению с изображениями гор и рек недостает истинной красоты и художественной глубины. Взгляните, например, на этот прекрасный пейзаж. Гора Тай утопает в облачной дымке…
Мо Жань перебил его:
— Мне не нравятся пейзажи, я хочу, чтобы для меня нарисовали одного конкретного человека.
— Не нравятся пейзажи? – взгляд писаря стал еще печальнее. — Благородному человеку должно быть по нраву смотреть горы и реки, и вам, юный господин, должно развивать свой художественный вкус. Умение разбираться в искусстве живописи подобно вдыханию самого прекрасного аромата. Изначально я не собирался продавать этот пейзаж облачной горы Тай, однако, раз уж вы сами подошли ко мне и кажетесь не лишенным некоего зерна мудрости, я уступлю эту картину по самой низкой цене, всего за…
— Я хочу купить портрет.
Писарь нахмурился.
Две пары глаз уставились друг на друга. Писарь и правда оказался достойным противником, однако он не стал долго упорствовать и неохотно отступил. Хотя именно рисованием он и зарабатывал на жизнь, на лице призрака вспыхнул гневный румянец:
— Я тебе не маляр какой-нибудь! Хочешь портрет, значит заплати в десятикратном размере.
— В Царстве Мертвых тоже нужны деньги? – удивился Мо Жань.
— Конечно. Семья и друзья ведь сожгли для тебя ритуальные деньги? – холодно ответил писарь. — Когда есть деньги, можно заставить и черта жернова крутить. Хоть я и не люблю мерзкий запах денег, даже благородный человек вынужден зарабатывать, чтобы на что-то жить. Ты мне не друг и не родственник и наверняка даже не знаком с творениями Бо Я или Цзыци*, так отчего же мне что-то делать для тебя просто так?
[ Чжун Цзыци и Бо Я — знаменитые музыканты и композиторы древности. Т.е. писарь говорит Мо Жаню, что он недостаточно образован и не разбирается в искусстве].
Этот призрак так много болтал о разной непонятной ерунде, что не блещущий образованием Мо Жань тут же нахмурился:
— Я только что прибыл сюда и еще никто не успел сжечь для меня погребальные деньги.
— Нет денег, нет товара, — отрезал этот книжный червь.
Мо Жань на мгновение задумался, и ему пришла мысль, что облачная гора Тай, возможно, все-таки сможет ему помочь. Ткнув в сторону картины, он обратился к писарю:
— Хорошо, не хочешь продавать — не надо. Однако мне все равно нечего делать, так что, может, расскажешь мне о пейзажной живописи?
В первый момент писарь остолбенел, но очень быстро сменил гнев на милость:
— Хочешь послушать про это?
— Конечно, я бы очень хотел повысить свой уровень образования. За этот урок мне же не нужно будет платить?
— Нет конечно, – ответил писарь с весьма высокомерным и заносчивым видом. Он постарался придать своему изможденному лицу подобие достоинства, что на деле выглядело довольно жалко и смешно. – Я не желаю говорить о грязных деньгах. Образованный и благородный человек никогда не опустится до такой вульгарной вещи.
Мо Жань молча кивнул головой. Он уже понял, почему этот книжный червь умер с голоду. Хоть он и считал это смешным, в душе все же пожалел, что в его карманах не завалялось серебра, потому что он на самом деле хотел отдать его этому призраку.
Между тем преисполненный радости писарь взял в руки тот самый пейзаж и поставил его на подставку перед ними. Робея, он несколько раз прочистил призрачное горло, в чем, в общем-то, не нуждался и, вновь приняв свой заносчиво-достойный вид, обратился к Мо Жаню:
— В таком случае, я начну.
Увидев, что этот книжный червь попался на его крючок, Мо Жань с улыбкой сказал:
— Позвольте услышать ваше мнение, как эксперта.
Автору есть, что сказать:
в этой главе присутствует множество отсылок к произведениям Лу Синя*. Некоторые персонажи, а также часть реплик женщин-призраков и призрачного ученого заимствованы мной из рассказов «Моление о счастье» и «Кун И Цзи». Я честно признаю это, чтобы не возникло недоразумений.
[*鲁迅 Lǔ Xùn Лу Синь (1881-1936) — китайский писатель, основоположник современной китайской литературы; «Моление о счастье» и «Кун И Цзи» — рассказы Лу Синя].
Повествование писаря длилось два часа. Он высокопарно разглагольствовал о Конфуции и Мэнцзы и на прочие заумные темы. У якобы внимательно слушающего Мо Жаня голова пошла кругом, кроме того его нещадно клонило в сон. Постоянно делать вид, будто его очень интересует этот разговор, оказалось очень непростым делом.
Однако уж что-что, а высиживать с умным видом на скучных уроках Мо Жань наловчился давно.
Сначала нужно произнести «О?», нахмурив брови, словно ты смущен и пребываешь в сомнениях. Дождавшись, чтобы другая сторона бросилась пояснять сказанное ранее, какое-то время спустя добавить «О...», чуть приподняв бровь и придав лицу сосредоточенное выражение человека на пороге просветления. И, наконец, заключительное победное «О!..», произнося которое нужно обязательно выпучить сияющие озарением глаза, чтобы учитель наверняка понял, что только благодаря его наставлению ты смог постичь истину.
Как жаль, что правило трех «О» ему так и не удалось использовать на уроках Чу Ваньнина.
К сожалению, Учитель ни разу не купился на этот трюк. На каждую попытку Мо Жаня заговорить ему зубы, он только холодно смотрел на него и говорил: «Закрой рот».
Однако маленький Книжный червь буквально сиял от счастья, ведь первый раз за свое существование он встретил такого внимательного слушателя, готового внимать его речам. В душе писарь сожалел лишь о том, что раньше не встретил такого замечательного собеседника, в котором не было ни капли высокомерия.
— Спасибо вам за науку, — с улыбкой сказал Мо Жань. — Услышав ваши разъяснения, я смог по-новому взглянуть на горы, что изображены на этой картине. Теперь я понимаю, что только истинно талантливый человек мог встать на стезю рисования пейзажей. Ваши работы бесценны, их не измерить в золотых слитках.
Если бы Книжный червь был жив, то непременно покраснел бы, но и сейчас он буквально вспыхнул от гордости и воодушевления. Этот призрак действительно ни на секунду не заподозрил обмана и стал жертвой хитроумного плана Мо Жаня. От совершенно детской радости его худое лицо засияло как начищенная монета.
Мо Жань впервые видел, чтобы его маленькое притворство могло сделать кого-то таким счастливым.
Он поднялся на ноги, поклонился и сделал вид, что собирается попрощаться:
— Время уже позднее. Пойду, поищу себе временный приют. Наставник*, завтра, если будет свободное время, я разыщу вас.
[*先生 xiānsheng сяньшэн — господин, уст. обращение: ученый, доктор, мастер — обращение к представителям профессий, требующих владения особыми навыками — врачам, учителям, ученым, гадателям и прочие].
Писарь, услышав такое обращение к себе, просиял еще больше. Охваченный блаженством напополам со страхом потерять такого замечательного собеседника, он зачастил:
— Нет… Ну какой же я наставник? Не стоит так льстить мне. Я ведь много раз пытался сдать государственный экзамен на ученую степень, но так и не справился… Увы!..
[* 秀才 xiùcái сюцай — неофициальное разговорное название 生员 шэнъюаня ― первой из трех ученых степеней в системе государственных экзаменов кэцзюй при династий Мин и Цин. Сдавший такой экзамен мог претендовать на должность в органах государственного управления].
Мо Жань с улыбкой ответил:
— Истинная нравственность человека зависит не от ученой степени, славы или богатства, а от чистоты его сердца.
Писарь был очень удивлен:
— Ты… Оказывается, ты можешь так красиво говорить?
— Это все речи моего наставника, а я лишь подбираю их*.
— …Повторяю их*, – автоматически поправил писарь.
— Правда? Ну и ну! Ха-ха-ха! – Мо Жань рассмеялся, смущенно ероша волосы. — Опять я все перепутал.
[*на самом деле Мо, скорее всего намеренно, ошибся в одном иероглифе и сказал 拾人牙丰 [shí rén yáfēng ши жэнь яфэн]— «подбираю чужой зуб», вместо 拾人牙慧 [shí rén yáhuì ши жэнь яхуэй]– «повторяю чужие слова»].
Писарь, наконец, заметил, что время позднее, и вряд ли кто-то уже придет покупать его творения, принялся собирать свой товар в плетеную корзину, приговаривая:
— Вот так и сижу тут годами без толку. Трудно встретить понимающего человека, с которым можно поговорить по душам. Правильно говорят, что отношения с благородными людьми чисты как вода, а с низменными людишками — приторны как мутное вино*, поэтому при встрече родственных душ не напиться и тысячей чаш*. Думается мне...
[*君子之交淡如水，小人之交甘若醴 jūnzǐ zhī jiāo dàn rú shuǐ, xiǎorén zhī jiāo gān ruò lǐ — отношения между благородными людьми легки как вода, отношения между низкими людьми приторны как сладкое вино; обр. хорошие отношения должны быть простыми и чистыми, без пафоса;
**酒逢知己千杯少 jiǔ féng zhī jǐ qiān bēi shǎo — при встрече близких людей и тысячи чаш вина мало — о неутомимости общения близких по духу людей. Полностью идиома звучит как “при встрече с задушевным другом и тысячи чарок будет мало, а при встрече с тем, кто тебя не понимает, и полслова будут лишними”].
Заметив, что этот Книжный червь, похоже, хочет отделаться от него и удрать, Мо Жань рассмеялся и отрезал ему путь к отступлению:
— Вы хотите сказать, что хотя уже довольно поздно, мы могли бы найти место, где можно пропустить по стаканчику?
— Ах, да. И то верно, что насчет того, чтобы выпить для поднятия настроения?
— Я согласен, — Мо Жань кивнул головой, — раз уж наставник платит.
— … — писарь онемел от его наглости.
На грязном засаленном столе стояли две чаши, наполненный лишь наполовину кувшин с молодым выдержанным вином и маленькая тарелка с остатками арахиса. Впрочем, в горке шелухи вряд ли удалось бы найти и пару орешков. В этом захудалом трактире на весь зал горела только одна свеча. Уродливый трактирщик за прилавком натирал треснувшую пиалу.
— Как-то здесь неуютно, – неловко сказал писарь. — Но у меня проблемы с деньгами, так что это еще не самое плохое из подобных заведений…
— Довольно сносно, — сказал Мо Жань, поднимая пиалу с вином и пристально рассматривая ее. — А разве призраки все еще могут пить?
— На самом деле, это только иллюзия еды из посмертных подношений, – писарь поднес ко рту и пригубил орешек, однако арахис не исчез. – Видишь, как-то так это и происходит. Попробуй на вкус.
Сохраняя внешнее спокойствие, Мо Жань поставил назад пиалу с вином, которую собирался выпить. Он не призрак, так что, если бы он начал пить и есть тут, это могло бы вызвать подозрения.
Захмелевший Книжный червь, который, судя по всему, “пил” не чаще раза в месяц, от ритуального вина быстро пришел в благостное расположение. Поболтав еще немного, он предложил:
— Молодой господин Мо, если все еще хочешь, этот покорный слуга нарисует портрет твоей возлюбленной?
Мо Жань торопливо замахал руками:
— Ну что вы, что вы, речь идет о моем учителе.
— А?! – писарь был очень удивлен. — Я уже много лет держу лавку в загробном мире и, стоя тут на рынке, повидал немало призраков, желающих купить портрет красавицы, однако никогда никто не просил меня нарисовать своего наставника. Учитель настолько хорошо относился к тебе?
Мо Жаня захлестнуло чувство стыда. С трудом он выдавил:
— Хорошо. Слишком хорошо.
— Понятно, – писарь кивнул. — Но для чего тебе этот портрет?
— Чтобы разыскать его.
Писарь снова протянул «А?!», и на его лице отразилось крайнее удивление:
— Так он тоже в Призрачном Царстве?
— Да. Я услышал, что умершие могут задержаться в Нанькэ восемь или десять лет. Вот хочу разыскать его, чтобы составить ему компанию.
Писарь, несомненно, был растроган этим заявлением. Немного подумав, он наконец со вздохом сказал:
— Так редко можно встретить, чтобы ученика и учителя* связывали настолько хорошие отношения. Ладно! Юный господин Мо, я помогу тебе в этом деле!
[*桃李 táolǐ таоли — персики и сливы; обр. в знач.: ученики-последователи; корни идиомы в притче:«Если вы сажаете персики и сливы весной, вы можете укрыться от жары под деревьями летом и съесть плоды осенью. Но если вы сажаете чертополох весной, вы вырастите только колючие листья и шипы. Поэтому только от вас зависит, что именно вы взрастите»].
Он тут же принялся распаковывать свою корзину, вытаскивая из нее принадлежности для рисования.
Мо Жань был вне себя от радости. Он непрестанно благодарил призрака и даже спросил его полное имя, чтобы, вернувшись в мир живых, сжечь для этого бедного недоученого много ритуального серебра, золота и роскошной одежды.
Они спешно разложили бумагу и растерли чернила, однако в итоге, когда писарь был готов приступить к работе, у Мо Жаня перехватило горло, и он с трудом смог выдавить из себя лишь пару слов.
— Мой Учитель… Он… он… – пальцы Мо Жаня сжались в кулаки. Юноша несколько раз стукнул себя по колену, но ему все равно не удалось собраться с мыслями.
Несчастный и растерянный, он смог выдавить из себя единственную фразу:
— В общем, он невероятно красивый*. Так
и нарисуйте.[*美人 měirén мэйжэнь - очень красивая и добродетельная красавица; устар. мудрый (талантливый) человек; сочетание красоты внутренней и внешней].
Писарь пристально посмотрел на него.
Мо Жань повторил:
— Так и рисуйте.
— …А какого типа его красота?
— Ну это же очень просто. У него очень привлекательная внешность, так что просто нарисуйте красиво и все.
— Ясное дело, что я буду рисовать красиво, но какое у него лицо?
— Какое лицо? – повторил Мо Жань с глупым видом. — Э… лицо, как лицо.
Писарь уже начал раздражаться:
— Круглое, вытянутое, как арбузное семечко, похоже на миндаль или на гусиное яйцо? В конце концов, просто опиши мне его.
— Я не знаю, как его описать. Оно выделяется своей красотой.
— …
— Ладно, забудем. Просто рисуйте мое лицо. По форме оно не сильно отличается, – сказал Мо Жань.
— …
А потом настал черед глаз.
— Какие у него глаза?
Воодушевленный Мо Жань открыл было рот, но писарь сразу остановил его.
— Только не нужно говорить, что глаза как глаза.
Мо Жань махнул рукой:
— Да понял я, понял! Его глаза выглядят… это… как это объяснить? Свирепые… и очень очаровательные? Холодные и нежные.
Писарь в гневе бросил кисть:
— Я не могу так рисовать! Пусть для тебя рисует кто-то другой!
— Другой?! – Мо Жань тут же вцепился в него мертвой хваткой. — Никто не сможет нарисовать так хорошо как вы.
Кипящий от злости писарь пристально посмотрел на него. Однако увидев искренность, написанную на лице Мо Жаня, сухо сказал:
— Спасибо за комплимент, конечно, но, раз так, мне нужны четкие ответы на мои вопросы.
В душе Мо Жань был немного обижен. Про себя он подумал: «Разве я не ответил на все твои вопросы? Не каждый сможет ответить также полно и по существу дела». Но так как сейчас он был в роли просителя, Мо Жаню оставалось только кивать с самым жалобным выражением лица, прижимая к себе духовный фонарь.
Писарь продолжил:
— Возвращаемся к его глазам. Глаза леопарда? На выкате? Круглые глаза? Оленьи? Феникса? Или же…
От потока этих вопросов Мо Жаню стало дурно. Он помотал головой и перебил:
— Спрашиваете, какой разрез глаз? Ну не слишком широкий… да и приподнятые сбоку. Я даже не знаю, как сказать, в общем… Такие вытянутые, уголки чуть вверх и очень красивые.
— То есть глаза феникса.
[*凤眼 fèngyǎn фэнъянь - глаза феникса; миндалевидные глаза с приподнятыми кверху наружными уголками; считаются самыми красивыми и изящными, обычно атрибут женской красоты (женский вариант “глаз дракона”)].
Мо Жань опять открыл рот, но, заметив мрачное выражение лица писца, обиженно закрыл его:
— Ну и ладно. Желаете рисовать глаза, как щелки, пусть так и будет.
Между тем писарь продолжил расспрашивать его:
— Переносица. Высоко или низко?
— Высоко.
— Губы тонкие или толстые?
— Тонкие.
— Брови выраженные густые или редкие?
— Густые.
— Точнее?
— Ну… брови, знаете, такие, вразлет, прямые как мечи.
— Ясно, – писарь добавил несколько штрихов к портрету и снова спросил:
— На лице есть особые отметины, родинки?
Мо Жань склонил голову и задумался. Затем лицо его покраснело, и он тихо промямлил:
— Есть…
— Где?
— За левым ухом, – еле слышно пробормотал Мо Жань. — Родинка совсем крохотная, почти точка, совсем светлая, но стоит…
«Но стоит поцеловать ее, и он становится таким чувствительным».
Писарь поднял бровь:
— Что значит «но стоит»?
— Нет, – Мо Жань затряс головой, как погремушкой, и лицо его вспыхнуло стыдливым румянцем. — Никаких “но”.
Удивленный писарь внимательно посмотрел на него, но из-за того, что в помещении было довольно темно, не смог разглядеть, насколько покраснело лицо Мо Жаня.
Окунув кончик кисти в тушь, он продолжил задавать вопросы:
— Предпочтительный стиль одежды?
— Ему нравится носить белое. Обычно зачесывает волосы в пучок и закрепляет венцом из весеннего нефрита*, но иногда собирает их в высокий хвост. – Мо Жань подумал и дополнил: — С такой прической он выглядит особенно…
[*玉冠 Yùguān юйгуань - заколка в виде венца-короны из нефрита; нефрит заколки Чу Ваньнина имеет голубовато-зеленый “весенний” цвет 青 qīng цин].
— Только не говори «особенно прекрасным»! — взвился писарь, который был уже не в состоянии это выносить.
— Ну, тогда путь будет просто изящным.
— …
С большим трудом, после множества уточнений, они наконец-то закончили. Мо Жань подул на чернила и поднял портрет, чтобы рассмотреть его подробнее. Хотя он видел, что портрет не отражает истинной красоты Чу Ваньнина, и это изображение не так уж и похоже на оригинал, однако, им все же можно было воспользоваться для поисков. С улыбкой юноша обратился к писарю:
— Большое спасибо, наставник. Это превосходно.
— Да я только что нарисовал на одном портрете Пань Ань, Фань Ли, Си Ши и Дяо Чань!
[*潘安 pān ān Пань Ань - литератор времен Западная Цзинь(247-300 гг.), олицетворение мужской красоты;
**范蠡 fàn lǐ Фань Ли - несравненный “золотой” красавец, советник в правительстве государства Юэ, сбежавший в туман озера ТайХэ вместе с легендарной красавицей Си Ши;
***西施 xī shī Си Ши, красавицы из княжества Юэ
****貂蝉 diāo chán Дяо Чань - одна из четырех известных красавиц древнего Китая, персонаж романа "Троецарствие" 三国演义].
— Ха-ха-ха-ха, – рассмеялся довольный Мо Жань. — Как только разыщу Учителя, обязательно найду способ вас отблагодарить.
Он еще какое-то время болтал ни о чем с писарем, который напивался до тех пор, пока окончательно не стемнело. Затем они попрощались перед трактиром и каждый пошел в свою сторону.
По его совету Мо Жань с портретом Чу Ваньнина направился на Пятую улицу Нанькэ, где по словам писаря, находилось здание под названием Шатер Шуньфэн*. В нем новоприбывшие призраки могли получить различные услуги и информацию.
Сам Мо собирался сориентироваться по ситуации на месте.
[*顺风楼 shùnfēng lóu шуньфэн лоу - “шатер попутного ветра” или “всезнающий шатер”;
顺风 shùnfēng шуньфэн - попутный ветер, удача, всезнающий;
楼 lóu лоу - здание в несколько этажей, терем; надстройка в виде башни; архит. шатер].
Над входом в Шатер Шуньфэн была прикреплена ярко-красная вывеска с нарисованной тотемной черной змеей. Мо Жань толкнул дверь и вошел внутрь. Перед ним был большой зал с длинной стойкой, за которой сидело около десятка призраков в кирпично-красных одеждах*. На всех служащих были надеты скрывающие их истинные лица лакированные театральные маски, искаженные в гневной гримасе. Перед призраками в масках выстроилась огромная очередь из призраков всех мастей, которые пришли сюда с разными просьбами и вопросами.
[*红衣 hóngyī хунъи - красное платье в театре (китайской опере) для ролей лиц, приговоренных к смертной казни].
Под потолком здания парило несколько сотен свечей из белого воска, отбрасывающих причудливые тени на лица собравшихся внизу духов. Призраки приходили и уходили, что создавало атмосферу суетливой, но бурной деятельности.
— Господин помощник, вы можете сказать, где мой младший брат? Его зовут Чжан Баи, он из Сучжоу. Умер в 21 год…
— У вас есть его изображение?
— Нет, нет его.
— Без портрета тоже можно найти, но расходы в таком случае увеличатся в десять раз.
— Братан…
Призрак под маской закашлялся, и звук этот для “братана” был слишком высокий и звонкий.
— Ааа, виноват, извини, сестренка. Сестра, эм, так вот, когда я умирал, то наказал жене, чтобы она никогда не выходила замуж второй раз. Однако еще при жизни я своими глазами видел, как она строила глазки моему младшему брату, хоть всегда это и отрицала. Пусть я и мертв, но все же не потерплю такого оскорбления. Можно ли тут навести справки и узнать, правда ли она в мире живых соблюдает наказ мужа и остается верна супружеским клятвам или все-таки спуталась с моим младшим братом?!
— По этому вопросу мы можем связаться с нашим агентом в Мире Смертных, но сначала ознакомьтесь со стоимостью услуги.
— Простите за беспокойство, этот бедный студент в прошлой жизни влюбился в прекрасную девушку. Однако она очень высоко ценила свое прекрасное тело, и относилась пренебрежительно ко всем, у кого не получилось сдать экзамен на получение должности. Этот недостойный из-за своей робости так и не смог открыть ей своих чувств. В дальнейшем она вышла замуж, и я даже порадовался за нее. Но кто мог подумать, что ее муж окажется настоящим мерзавцем. А потом… ах… после того как произошел несчастный случай она… в общем, она покинула мир раньше меня. Поэтому этот бедный студент хотел бы узнать ответ на два вопроса: где сейчас находится эта девушка и… допустим… я тут подумал, возможно ли, что пересекутся наши судьбы в следующей жизни?..
— Мы можем навести справки о грядущей судьбе, однако, за это надо будет платить не деньгами, а сроком жизни в следующем перерождении. Что же касается девушки, судьба которой вас беспокоит, назовите ее полное имя и покажите ее портрет.
— Ах, да! Хорошо! Отлично! Портрет, да, вот он. Имя этой девушки Яо Лань.
И так перед каждой стойкой призраки галдели, что-то просили и требовали. Пусть тела их давно уж гнили в могилах, но они все еще были одержимы событиями и страстями своей прошлой земной жизни.
Мо Жань прижал к себе духовный фонарь и осмотрелся по сторонам. Он быстро понял, что в Шатре Шуньфэн за ответ человек должен расплатиться либо деньгами, либо частью своей будущей жизни.
У него не было денег, а если он захочет расплатиться сроком жизни, то тут же выясниться, что он нелегально попал в загробный мир будучи живым. Поэтому Мо был вне себя от беспокойства и в душе проклинал Хуайцзуя, за то, что тот, отправляя человека в загробный мир, не удосужился обеспечить его ритуальными деньгами.
Однако, присматриваясь и прислушиваясь, Мо Жань выяснил, что ответ на вопрос о том, где находится душа человека, не такой уж дорогой. Набравшись решимости, он помчался обратно к трактиру и, обыскав окрестности, с большим трудом разыскал писаря. После долгих уговоров он упросил того дать ему взаймы немного серебра и помчался обратно в Шатер Шуньфэн.
После продолжительного ожидания очередь дошла и до него.
Мо Жань быстро подошел к стойке и сказал:
— Я кое-кого ищу. Вот его портрет.
Он передал призраку изображение Чу Ваньнина и собирался продолжить, но неожиданно призрак за стойкой уставился на рисунок, а затем, усмехнувшись, он сложил портрет и спросил:
— Зачем вы его ищете?
— А? – Мо Жань остолбенел. — Только взглянув на портрет, вы уже знаете где его найти?
— Да. Но сначала мне нужен ответ, зачем вы его разыскиваете?
— Он мой старый друг.
Призрак окинул его взглядом и проговорил:
— Подождите немного.
После этого он отошел в сторону, шепотом произнес несколько фраз, обращаясь к другому призраку в маске, а потом снова вернулся к Мо Жаню и уже более дружелюбным тоном сказал:
— Поскольку вы старый друг господина Чу, мы не возьмем с вас денег.
Призрачный служащий поднялся с места и махнул рукой, приглашая Мо Жаня следовать за ним.
— Пройдемте на верхний этаж.
Автору есть что сказать:
Правило трех “О” мне не принадлежит, а берет начало из твит-мема, бродящего по сети. Так как я встречала только множество перепостов, добраться до истоков шутки так и не смогла.
На ватных ногах Мо Жань поднялся вслед за призраком по жалобно скрипящей деревянной лестнице. В процессе подъема он все же не смог удержаться от вопроса:
— Вы называете его господин* Чу?
[*先生 xiānsheng сяньшэн - господин/наставник (вежливое обращение), также обращение к представителям профессий, требующих владения особыми навыками - специалистам/мастерам своего дела]
— Да. Ведь сам Владыка Ада Яма прислал его, чтобы присматривать за Шатром Шуньфэн. Здесь он главный.
— …
Мо Жань больше не проронил ни слова, хотя был очень удивлен таким ответом.
— Мы пришли.
Когда они поднялись на второй этаж, призрак в маске остановился перед арочной красной дверью и почтительно постучал в резную створку:
— Господин Чу, некий старый друг пришел искать встречи с вами.
Какое-то время за дверями было тихо. Затем раздался нежный голос, звучание которого тут же напомнило Мо Жаню о теплом вине, греющемся на жаровне, и волне шелковистых волос, рассыпавшихся по подушкам.
— Старый друг? Опять он? Я уже говорил, что не желаю впредь видеть его. Скажите, пусть уходит.
Призрак в маске замялся:
— Нет, господин Чу, на этот раз это не он.
— Тогда кто это еще может быть? – за дверями какое-то время было тихо. — Ладно, впусти.
Внутри помещение оказалось обставлено довольно просто, но со вкусом. Из мебели было только самое необходимое, отчего комната казалась холодной и необжитой. Однако на полу лежал роскошный ковер с таким длинным ворсом, что ноги вошедшего в комнату Мо Жаня погрузились в него по щиколотку. В нос ударил запах, который мог бы исходить от шерсти дикого зверя, и совершенно не соответствовал облику мужчины, который стоял у окна и подрезал цветущее растение.
По плечам, обтянутым белыми одеждами с длинными рукавами, рассыпались чернильно-черные волосы. Срезанный алый бутон, словно драгоценный рубин, подрагивал в его пальцах. Вероятно, это было правило Шатра Шуньфэн, но лицо Чу также было скрыто под лакированной маской ярко-синего цвета, которая злобно скалила белые клыки и яростно взирала на гостя тигриными глазами. Однако даже несмотря на скрывающую лицо страшную маску, весь облик этого человека был исполнен необъяснимой мягкости и душевной теплоты.
Он срезал лишние ветви, собрал их вместе, выбросил и только после этого повернулся к гостям.
В горле Мо Жаня мгновенно пересохло. В голову закралась мысль, которая сильно встревожила его. Если под маской скрыта часть души Чу Ваньнина, то ведь неизвестно, какая часть воспоминаний ей утеряна… А вдруг он не вспомнит его?..
Пока он размышлял об этом, мужчина положил садовые ножницы и подошел ближе.
Мо Жань, никогда не боявшийся ни гнева Небес, ни Адской бездны, вдруг почувствовал, что его сердце забилось как птица в клетке, а одежда вмиг намокла от пота.
— Учитель.
Мужчина подошел очень близко к нему и, когда он заговорил, Мо Жаню послышалась улыбка в его голосе:
— Чей учитель? Молодой господин, наверное, обознался?
Вот оно…
То, чего он боялся, произошло.
Сердце Мо Жаня оборвалось. Словно каменная глыба обрушилась на его грудь, увлекая его за собой на дно бездонной пропасти. Он в оцепенении смотрел на мужчину перед собой, не зная, что сказать.
Увидев его замешательство, этот человек поднял к лицу изящные белые руки и снял скалящуюся темную маску, открыв взгляду прекрасное лицо, достойное кисти художника.
Глыба, сдавившая грудь Мо Жаня, в тот же миг исчезла.
Однако он был настолько изумлен обликом мужчины под маской, что, не задумавшись ни на миг, выпалил:
— Чу Сюнь?
Стоит ли удивляться, что помощники на первом этаже ошиблись, решив, что на портрете изображен их начальник. Внешне Чу Сюнь и Чу Ваньнин действительно на восемьдесят процентов копировали друг друга, вот только Чу Сюнь был теплым и ласковым, а Чу Ваньнин – холодным и строгим. Только тот, кто хорошо знал хотя бы одного из них, мог бы различить их.
Таким человеком был Мо Жань.
Перед ним стоял тот самый молодой князь, которого он встретил в иллюзии своего испытания. Чу Сюнь, сын главы префектуры, живший двести лет назад в городе Линьань. Без всякого сомнения, это был он, поэтому Мо Жань, не долго думая, произнес вслух его имя.
Однако неиллюзорный Чу Сюнь никогда в жизни не видел его и сейчас выглядел очень удивленным. Улыбнувшись, он спросил:
— Вы правда знаете меня?
Мо Жань неловко замахал руками:
— Нет-нет, я искал не вас. Однако, я знаю кто вы… - он замолчал. Теперь они оба с любопытством изучали друг друга. Со смерти Чу Сюня прошло двести лет, но, судя по всему, он до сих пор не переродился. Должно быть, Владыка Яма, дав ему должность в своем Царстве, временно вывел его из цикла перерождений.
Мо Жань и подумать не мог, что опять встретит предка Чу Ваньнина. Он до сих пор был уверен, что этих двух связывала какая-то тайна.
Чу Сюнь кивнул головой:
— Вот оно что, – и, снова улыбнувшись, спросил. — И кого же вы хотели найти? Раз уж когда-то мы были знакомы, и судьба вновь свела нас, я могу помочь вам разыскать вашего друга. Страна Нанькэ огромна и вмещает несчетное множество душ, если вы захотите кого-то найти, на поиски могут уйти годы.
Сначала Мо Жань хотел лишь задать пару вопросов, а потом спуститься вниз и снова заняться поисками. Он и предположить не мог, что Чу Сюнь, даже попав в Ад, останется таким же отзывчивым, как и при жизни, и даже сам предложит помощь. Счастливый Мо Жань с энтузиазмом поблагодарил его:
— Это было бы просто замечательно. Спасибо за беспокойство, господин Чу!
Он поспешил передать портрет в руки Чу Сюня.
Развернув бумагу, господин Чу вновь не смог сдержать улыбку:
— Неудивительно, что люди внизу ошиблись. Человек на портрете очень похож на меня. Как его зовут?
— Чу Ваньнин, — ответил Мо Жань. — Его зовут Чу Ваньнин.
—Его фамилия тоже Чу? Какое совпадение…
Повинуясь душевному порыву, Мо Жань робко спросил:
— Может ли он быть вашим родственником?
— Трудно сказать. Нужно смотреть по земной жизни, а для этого нужно идти на поклон к Девятому Призрачному князю. А я… еще до своей смерти стал его заклятым врагом и не хотел бы обращаться к нему с личными просьбами. Да и не стоит мне снова влезать в мирские дела.
Его слова были вполне объяснимы, ведь именно этот князь демонов разрушил его город Линьань и на глазах молодого князя Чу уничтожил всю его семью. Даже для такого уравновешенного человека эти воспоминания были подобны незаживающей ране, и на мгновение тень омрачила его обычно доброжелательное лицо.
Мо Жаню, который в глубине души таил надежду, что на этот раз ему удастся узнать о том, что связывает Чу Ваньнина и Чу Сюня, оставалось только расстроенно кивнуть:
— Конечно, хоть это и достойно сожаления.
Чу Сюнь снова натянуто улыбнулся и больше не возвращался к этому вопросу. Он подошел к большому стеллажу, на котором были разложены различные диковинные вещи, достал с верхней полки компас, украшенный золотой гравировкой в виде переплетения “инь-ян” и жестом пригласил Мо Жаня присесть.
— Используя эту вещь, можно узнать где он?
— В девяноста процентах случаев.
— Тогда что насчет оставшихся десяти?
— Некоторые души имеют слишком мощную или искаженную ауру, поэтому разыскать их очень трудно. Но подобное отклонение большая редкость, а вы вряд ли настолько невезучий человек.
Золотая стрелка компаса начала вращаться, и, дрожа, остановилась, указывая на север. Однако, спустя несколько мгновений, она резко развернулась на юг, а затем, указав на восток, опять начала бешено вращаться.
Чу Сюнь молчал, и Мо Жань осторожно спросил:
— Что это значит?
— Кхм-кхм… — смущенно кашлянул Чу Сюнь. — Молодой господин… похоже, вам немного не везет.
— …
По правде говоря, Мо Жань давно привык к тому, что не был особо удачлив, поэтому не сильно удивился подобному повороту. Он вздохнул, извинился перед Чу Сюнем за отнятое время и повернулся, чтобы уйти и заново приступить к поискам Чу Ваньнина среди множества призраков.
В этот момент обуявшее компас безумие отступило: стрелка перестала бешено крутиться и, подрагивая, продолжила перемещаться между двумя позициями, словно не решаясь выбрать одно конкретное направление.
Чу Сюнь спешно окликнул уходящего юношу:
— Молодой господин, подождите.
Мо Жань тут же повернулся и подошел к нему. Затаив дыхание, он склонился над столом и уставился на компас, стрелка которого как маятник раскачивалась из стороны в сторону, но все также указывала два направления.
Нахмурившись, Чу Сюнь сказал:
— Что-то тут не так…
— Это значит, что происходит что-то необычное?
— Не столько необычное, сколько странное, – Чу Сюнь внимательно следил за передвижением стрелки компаса и все больше хмурился. — Вам не кажется, что компас указывает сразу в двух направлениях, словно искомый объект раздвоился?
Мо Жань вдруг испугался.
Как это возможно?
Сейчас изначальная душа находилась в мертвом теле Чу Ваньнина, телесная была скрыта в духовном фонаре, а в Ад он спустился за земной душой Учителя. В Призрачном Царстве должна быть только одна душа, и как бы она могла оказаться в двух местах одновременно?
Чу Сюнь сказал:
— Судя по всему, одна душа находится на юго-востоке, а вторая — на северо-востоке. Молодой господин, вы должны разыскать обе. Возможно, на компас влияет какая-то магия, поэтому он выдает частично неверные данные. Трудно сказать наверняка, не проверив на месте.
Обеспокоенный Мо Жань поблагодарил Чу Сюня и спешно покинул Шатер Шуньфэн, направившись на восток.
Он долго бежал, пока не достиг развилки дорог, где остановился в нерешительности. Все же юго-восток или северо-восток?
Казалось, все внутренности его горели огнем от волнения, когда он поднял выше духовный фонарь. Однако, стоило ему взглянуть на огонек души человека внутри, его сердце вдруг наполнило смутное чувство.
Повинуясь странному наитию, он вдруг свернул на узкую улочку, которая пересекалась со множеством переулков и тупиков.
Теперь, когда Мо Жань выбрал путь, чувство, что его направляют, стало еще более явным. Он почти слышал, как душа Чу Ваньнина из духовного фонаря указывает ему верный путь.
В конце концов Мо Жань остановился около очень старого деревянного двухэтажного здания.
«Приют для больных душ».
Он окинул взглядом огромную тяжелую вывеску над входом. Эта доска много веков висела тут под палящим солнцем и дождем. Покрывавший ее когда-то черный лак облупился, а нарисованная красной краской эмблема почти стерлась, обнажив заплесневелое, трухлявое дерево.
Мо Жань нахмурился, и его сердце сжалось от нехорошего предчувствия.
Больные души… что это значит?
Не из-за этого ли компас Чу Сюня вышел из строя?
Он толкнул дверь и, переступив высокий порог, вошел внутрь и довольно быстро получил ответы на все свои вопросы.
Приют для больных душ вмещал в себя несколько сотен кроватей, на которых лежали души, утратившие разум. Около десятка призраков в белых масках сновали между кроватями, передавая больным духовную энергию.
Так называемый Приют для больных душ оказался очень специфической больницей Призрачного Царства.
Мо Жаню удалось разыскать главного целителя этого заведения, ответственного за вопросы размещения больных. Сложив руки в приветственном жесте, он вежливо поклонился и спросил:
— Доктор, я хотел бы…
Видимо, лекарь очень спешил и, не дослушав, нетерпеливо перебил его:
— Купить лекарства можно на втором этаже. Чтобы пройти осмотр и поставить диагноз, пройдите налево и встаньте в очередь.
— А если я ищу человека?
— Ищете человека… какого человека?
Мо Жань протянул ему портрет:
— Доктор, может быть вы когда-нибудь видели этого даоса*?
[* 仙君 xiān jūn сянь цзюнь - господин даос; где “сянь” 仙 - даос, бессмертный, небожитель, святой; “цзюнь” 君 - господин, государь, владетельный князь, глава.
Даос — адепт, посвятивший себя даосизму; даосизм — учение о дао или «пути вещей»: китайское традиционное учение, включающее элементы религии и философии. Высшая цель для даоса — достичь духовного бессмертия. Даосский метод в основном заключается в развитии "трех сокровищ человека": сущности (цзин), энергии (ци) и ума или души (шэнь)].
Призрачный лекарь взял в руки портрет и, изучив его, поднял голову и посмотрел на Мо, затем опять взглянул на портрет и снова на Мо Жаня. В глазах, смотревших на него сквозь прорези маски, можно было прочесть искреннее сочувствие.
— Это близкий вам человек?
— Э… да.
— Его земная душа сильно повреждена, – призрачный лекарь указал пальцем на лестницу. — Он находится в самой дальней палате для безнадежных пациентов. Излечить подобные повреждения души нашим лекарям не по силам. Все, что мы можем, это поддерживать их существование какое-то время. Но, конечно, вы можете навестить его.
Мо Жань запаниковал:
— Земная душа повреждена? Как это могло случиться?
— Кто знает? Прохождение через шесть путей возрождения* очень болезненно для души. Может при прохождении какого-то из циклов дух его тяжело заболел или был поврежден. Такое возможно, если в течение короткого времени он перевоплотился несколько раз, или, будучи даосом в одной из жизней, был одержим из-за отклонения ци. Как бы там ни было, сейчас у него неполная душа. Вы спрашиваете меня, но я бы и сам хотел знать почему такое случилось.
[*六道轮回 liù dào lún huí лю дао лунь хуэй “шесть кругов реинкарнации”, бхавачакра, колесо сансары, перерождение на шести путях; согласно буддийским канонам каждой душе предопределено пройти по одному из шести путей перерождения: путь небес, путь человека, путь асуры (демона), путь голодного/ненасытного призрака, путь воплощения в звере и путь ада].
Мо Жань испугался еще сильнее:
— Тогда… тогда если у человека повреждена земная душа, то как это повлияет на него в будущем?
— Как повлияет? – призрачный лекарь задумался ненадолго. — На самом деле не так все страшно, ведь, в конце концов, повреждена лишь одна душа из трех. Это не окажет значительного влияния при вхождении человека в новый круг перерождения, однако, возможно, сама новая жизнь будет несколько короче или судьба его будет не слишком удачной, а может просто ему достанется болезненное тело.
— … — с болью в сердце Мо Жань выслушал эти слова. Хотя ему было трудно смириться с подобным, но что он мог сделать, кроме как поблагодарить призрачного лекаря и подняться на второй этаж.
Наверху было просторнее, чем внизу, где все было заставлено кроватями и дышать было нечем из-за снующих туда-сюда лекарей-призраков.
Может из-за того, что здесь лежали не требующие заботы души, которым было уже не помочь, на весь этаж был лишь один призрачный лекарь, который сидел у дверей на маленьком плетеном стуле и дремал.
Мо Жань не стал его будить, а сразу прошел в палату.
В огромном помещении стояло порядка двадцати кроватей со спинками из красного палисандра, разделенных однополостными простыми ширмами из белого шелка.
Вокруг царили покой и безмолвие.
В этой тишине пол под ногами громко и неприятно скрипел. Мо Жань осмотрел все помещение и взгляд его зацепился за арочный проем, рядом с выходом на террасу. Серебристый лунный свет проникал через тонкую ткань развевающегося от сквозняка занавеса.
В этом помещении было двадцать больных душ, но Мо Жань интуитивно сразу понял, где искать.
Может, попав в потусторонний мир, духовный фонарь, словно белая цапля*, вел его по правильному пути. Следуя внутреннему голосу, Мо Жань направился вглубь палаты, прямо к той полупрозрачной занавеси, освещенной светом луны.
[*鹭 lù - белая цапля; белый, как перья цапли.
Цапли в Китае : Изображение цапли (лу, лю) с цветком лотоса (лиен) по созвучию со словами «путь»/«карьера» 路 lù и «восхождение» служит пожеланием: «Пусть всегда на твоем жизненном пути будет восхождение/подъем».]
Он поднял руку и отодвинул ткань.
Действительно, бесприютная одинокая душа Чу Ваньнина была там. Лицо Учителя было бледно и безжизненно, глаза закрыты, что делало эту часть его души слишком похожей на тот труп, который он оставил в Зале Шуантянь.
Хотя он уже нашел его, а значит и возрождение Чу Ваньнина было не за горами, увидев эту истекающую кровью душу, похожую на пустую вымерзшую оболочку, Мо Жань почувствовал, как его сердце сжалось от боли, а во рту появился кислый привкус желчи.
Он вошел внутрь и поставил фонарь у изголовья кровати, а затем присел на край и попытался нежно обхватить ладонью его холодную руку.
Однако, этот обломок земной души сильно отличался от телесной части. Вероятно, из-за того, что ей был нанесен слишком большой урон, духовная оболочка стала практически бесплотной. Кончики пальцев свободно прошли сквозь нее и опустились на белую простынь.
Мо Жаня захлестнуло ощущение собственного бессилия и боль утраты.
Если бы он ошибся, если бы Великий Мастер Хуайцзуй не пришел, если бы душа Чу Ваньнина разделилась еще на несколько частей, если бы Учитель пал духом и не захотел с ним возвращаться… тогда на земле и на небесах они бы больше никогда не встретились друг с другом…
Не в силах сдержаться, Мо Жань склонился над душой Учителя. Даже понимая, что не может уткнуться в колени Чу Ваньнина, он закрыл глаза и, пытаясь обнять этот бестелесный призрак, опустил голову на кровать.
— Учитель.
В лунном свете его силуэт слился в единое целое с бесплотной душой.
Горькое чувство сдавило грудь, не давая дышать. Мо Жань сделал глубокий вдох, пытаясь восстановить душевное равновесие.
Он видел мертвое тело, видел телесную душу, а теперь перед ним была лишившаяся разума больная земная душа Учителя. При каждой такой встрече с частями души Чу Ваньнина его захлестывали все новые эмоции.
Когда он опустился на колени перед мертвым телом Чу Ваньнина, вина и раскаяние разрывали его на куски. Сгорая от стыда, он упал в ноги телесной души Учителя и, сжимая его ладони, молил пойти с ним.
Земная душа.
Что бы он ни сделал, не в его силах было коснуться этой души. Как бы ни хотел, он не мог удержать ее. И от этого его сердце обуял безграничный ужас. В этот момент он ясно понял, что это и есть тот конец, который он заслужил.
Мо Жань же с головы до ног был покрыт кровью. За какие такие заслуги он мог бы претендовать на то, чтобы снова быть рядом с этим чистым человеком и впредь следовать за ним по дороге жизни?
Мо Жань закрыл глаза, и мокрые от слез ресницы коснулись ткани подушки, которая быстро впитала соленую влагу.
Когда-то Мо Вэйюй думал, что Небеса плохо обошлись с ним. Сейчас же он понимал, что все это была лишь пустая блажь, потому что с самого начала все было совсем не так, как ему казалось. Небеса когда-то преподнесли ему щедрый дар, но из-за своего черствого сердца он видел только тьму и не смотрел на свет, поэтому в итоге все потерял.
Это он был плохим человеком.
Но Мо Жань осознал это только теперь, когда уже прошел по пути, с которого нельзя свернуть. Да, он был полон раскаяния и хотел исправить все, что натворил в прошлом, был готов потратить остаток подаренной ему второй жизни на то, чтобы вернуть Учителя и возместить ему все потери. Но сейчас он не знал, а будет ли у него шанс вернуться к исходной точке и начать все заново.
Стать кем-то вроде Наступающего на бессмертных Императора, тем человеком, перед которым склонится весь смертный мир...
Ему это больше не нужно.
Он лишь хотел прожить хорошую жизнь, и стать таким человеком, каким всегда хотел его видеть Чу Ваньнин.
Кто-то может сказать, что прежде чем строить планы на будущее, он должен был искупить былые прегрешения*.
[*知错能改 zhī cuò néng gǎi чжи цо нэн гай - “признав ошибку, будь готов ее исправить”].
Однако его вина была слишком велика.
Он не представлял, сколько времени потребуется, чтобы погасить эти долги. Возможно, даже в день своей смерти он покинет мир с грузом бесконечных сожалений на душе. В конце концов, если бросить камень в воду, то волны со временем утихнут, но если ударить топором по дереву, рубец останется, пока оно не сгниет.
— Учитель, — погрузившись в этот серебристый лунный свет, словно в чистую душу Чу Ваньнина, он говорил с ним так, словно уговаривал ребенка. — Пойдем, нам пора возвращаться.
Мо Жань поднялся с постели и поднял духовный фонарь.
Он прочитал про себя заклинание, и земная душа тут же вошла в фонарь, быстро вобравший в себя эту слабую тень и вмиг растворивший ее в духовном огне.
Мо Жань ждал.
Он ждал, предполагая, что для слияния двух частей души требуется время. Однако, несмотря на длительное ожидание, ничего не произошло.
От страшной мысли лицо Мо Жаня потеряло все краски.
Что происходит?
Разве не было сказано, что как только души объединятся, он сразу же сможет вернуться с Чу Ваньнином в человеческий мир?
Неужели магия Хуайцзуя больше не действует?
В голове у него царил полный хаос, в ушах гудело. Мо Жань только-только успел поверить, что ему удалось воплотить их рискованный план, как реальность окатила его ледяной водой. Не в силах унять учащенное сердцебиение, он вцепился в духовный фонарь и спустился по лестнице на нижний этаж.
— Целитель...
— Это ты? Что опять случилось?
— На верхнем этаже... это точно земная душа моего Учителя? Вы не ошиблись?
Призрачный лекарь ответил с легким раздражением:
— Конечно, я уверен. Разве мог бы я ошибиться в таком?
Мо Жань не сдавался, он все продолжал расспрашивать:
— Возможно ли, что сюда как-то попала его изначальная душа или...
— Или что? — лекарь раздраженно прицокнул языком. — Каждый человек имеет три разумные души — изначальную, телесную и земную. Я работаю в этом заведении целителем уже сто пятьдесят лет. Если бы я не мог отличить одну душу от другой, разве Владыка Яма уже не отправил бы меня в круговорот сансары для перерождения?
Мо Жань сжал губы, и тут неожиданная мысль посетила его голову.
— Целитель, за сто пятьдесят лет врачебной практики встречали ли вы кого-то... возможно, у кого-то могут быть две земные души?
— Вы больны?! — взревел лекарь. — По-моему, у вас проблемы с головой. Как насчет того, чтобы здесь подлечиться, давайте я проверю ваш пульс!
Конечно, Мо не мог позволить призраку прикоснуться к себе. Хотя Великий Мастер Хуайцзуй и скрыл его истинную сущность заклятием, если он не будет осторожен, в конце концов его
раскроют. Мо Жань спешно извинился и, прижав к себе духовный фонарь, выбежал из Приюта для больных душ.
Небо над Призрачным Царством всегда было темным. Однако, подняв голову, можно было легко отличить день от ночи. Если темные тучи окрашены в алые цвета холодного закатного солнца — это день, если же серебристый свет луны заливает все вокруг, значит ночь уже наступила.
К тому времени сгустились сумерки, и улица совсем опустела.
Обняв фонарь и низко склонив голову, Мо Жань брел по безлюдной дороге. Какое-то время он просто бесцельно бродил по улицам, с каждым шагом чувствуя себя все более растерянным, беспомощным и одиноким.
Эти разрушительные чувства, в той или иной степени сопровождавшие его всю жизнь, начиная с самого детства, сейчас захватили его целиком. Он вдруг вспомнил о людях, которые вместе с ним влачили жалкое существование в борделе. Когда Хмельной Яшмовый Терем выгорел дотла, все его обитатели погибли. Выжил лишь он... один...
Если подсчитать годы, то его мама могла уже переродиться. Остальные вряд ли попали в круг сансары. Он не знал, с кем из них может столкнуться здесь, если продолжит вот так блуждать по улицам.
Потом он подумал о Сюэ Мэне.
Вспомнилось, как тот бил и яростно бранил его, пытаясь тобрать духовный фонарь, как кричал:
«Он дух поветрия! Ходячее несчастье! »
«У тебя вообще есть совесть?.. Думаешь, ты достоин?»
Вцепившись в духовный фонарь, Мо Жань шел все медленнее и медленнее, пока не остановился у стены. Он опустил голову, покрасневшими глазами умоляюще посмотрел на мягкий золотистый свет внутри и тихо прошептал:
— Учитель, вы... возможно, это вы не хотите вернуться со мной?
Конечно, огонек в фонаре ничего не ответил, просто беззвучно вспыхнул на миг.
Простояв так довольно долго, Мо Жань все же смог взять себя в руки.
В этом огромном Призрачном Царстве он не знал, куда еще мог
бы обратиться за помощью, но вдруг вспомнил о Чу Сюне и, ухватившись за эту мысль, как за спасительную соломинку, помчался обратно к Шатру Шуньфэн.
К тому времени, когда он добежал до Шатра, заведение уже не работало. Призрак в маске запирал дверь на засов, но отчаянный крик Мо Жаня остановил его:
— Подождите, пожалуйста, не закрывайте!
— Это вы?
Призрак в маске оказался тем самым, что отвел его к Чу Сюню.
— Зачем вы опять здесь? - удивленно спросил он.
— Извините за беспокойство, но у меня неотложное дело... — Мо Жань бежал так быстро, что запыхался. Глаза его возбужденно горели, голос звучал хрипло и сбивчиво. — Я хочу еще раз встретиться с господином Чу.
Чу Сюнь все еще находился на втором этаже Шатра. Поставив в белую фарфоровую вазу цветущие ветви яблони, он задумчиво смотрел на них и был очень удивлен, увидев вернувшегося Мо Жаня.
— Молодой господин, зачем вы вернулись? Неужели не смогли найти своего человека?
— Я нашел, нашел, но я... я...
Заметив, в каком смятении, на грани паники, находится юноша, и как сложно ему решиться говорить откровенно, Чу Сюнь пригласил его войти, закрыл дверь за ним и только после этого сказал:
— Присядьте и расскажите мне все.
Мо Жань очень беспокоился о духовном фонаре. Он боялся, что Чу Сюнь заинтересуется этим странным предметом, поэтому, как только вошел, сразу же спрятал его его в мешочек цянькунь*.
[* 1 - речь идет о “безразмерной” сумке, в которой
путешествующие заклинатели могли хранить множество самых разных вещей; часто» изображают
в виде маленького мешочка, внутри которого находится измененное пространство.
2 цянькунь - единство противоположностей (небо и земля, инь и ян); другое значение
“обманка”/ “нечестный прием”; ЗЕЕ нан ли - сумка (вещевой мешок) размером в ли (0,5 км),
также “ли” имеет значения “изнанка”, “приватный”, “нутро”].
Хотя он не считал Чу Сюня каким-то злобным демоном, однако, если уж живой человек бродит по Царству Мертвых, ему стоит быть осторожным и не рассказывать об этом призракам.
— Молодой господин, вы ходили в юго-восточном направлении?
— Да.
Чуть подумав, Чу Сюнь уточнил:
— И нашли его в Приюте для больных душ?
Мо Жань кивнул, затем, подумав немного, сказал:
— Господин, мне удалось найти его в Приюте больных душ, но найденная мной земная душа не была полноценной. Она не могла ни двигаться, ни говорить, была полупрозрачной, и до нее нельзя было дотронуться, чем отличалась от всех прочих больных душ, которые содержатся там.
— Такое бывает, если земной душе нанесен большой урон, — выражение лица Чу Сюня стало мрачным, — если человек при жизни испытал огромное потрясение, души его могут оказаться ранены так сильно, что им сложно будет соединиться вновь.
Мо Жань прикусил губу и еле слышно сказал:
— Целитель из Приюта тоже сказал, что если земная душа повреждена, то после перерождения это скажется на состоянии человека. Но тот мужчина, которого я ищу... перед смертью я видел его, и у него не было никаких изъянов, поэтому я подумал, что тут что-то не так.
Чуть помедлив, он поднял голову и в упор взглянул на Чу Сюня:
— Господин Чу, встречался ли вам кто-нибудь в этом мире, у кого было бы две земные души?
Чу Сюнь был ошеломлен.
— Две земные души? — повторил он.
— Да.
Чу Сюнь не отверг сразу эту мысль, как лекарь из Приюта больных душ, а, опустив глаза, глубоко задумался. Немного поразмыслив, он посмотрел на Мо Жаня и сказал:
— Я полагаю... что это НЕ невозможно.
Мо Жань резко вскинул голову, его глаза вспыхнули и засияли ярче всех свечей, зажженных в комнате:
— Господин, это правда?!
Чу Сюнь кивнул:
— Обычный человек имеет три духовных души и семь животных духов. Однако когда-то я знал женщину, у которой было две полные изначальные души вместо одной.
— Могу ли я узнать детали этой истории.
Чу Сюнь резко тряхнул головой и прикрыл глаза. Задрожали ресницы, тело свело судорогой, однако волевым усилием он все же смог взять себя в руки:
— Это дела давно минувших дней, которые я не хотел бы обсуждать. Сейчас эта женщина погребена на Седьмом уровне Ада, где терпит ужасные страдания. Если Владыка Яма находит такие больные слившиеся души, он тут же заключает их на Седьмом уровне для медленного расщепления.
Услышав это, Мо Жань разволновался еще сильнее. В тусклом свете свечей он мог увидеть затаенную боль в глазах Чу Сюня, поэтому продолжил расспрашивать его:
— Почему у этой женщины оказалось две изначальные души? Ведь у обычного человека на седьмой день душа возвращается в тело, затем объединяется с двумя духовными и семью животными духами, потому что для возрождения нужны все десять частей.
Если у кого-то есть дополнительная земная душа, возможно, стоило бы собрать их вместе?
— Полагаю, так и есть.
— Господин, женщина, о которой вы говорили...
— Она была мертва, но ради достижения собственных целей Девятый князь вынудил ее вернуться в мир живых... — Чу Сюнь на какое-то время замолчал. Лежащие на колене тонкие пальцы судорожно сжались. —Она вернулась в мир живых и съела живьем собственного ребенка.
— ..! - Мо Жань тут же вспомнил события в древнем городе Линьань, свидетелем которых он стал, попав в иллюзорный мир юйминь Персикового Источника. Ему стало ясно, что «эта женщина», о которой говорил Чу Сюнь, на самом деле была его женой. Должно быть, те воспоминания до сих пор оставались кровоточащей раной в его сердце.
Так значит Чу Сюнь остался в Царстве Нанькэ и не входит в шесть кругов реинкарнации, ожидая, пока на Седьмом уровне Ада от души его жены отделится эта лишняя душа, и тогда они смогут вместе переродиться?
У Мо Жаня язык не повернулся расспрашивать его дальше.
Чу Сюнь тоже не стал возвращаться к этому вопросу. Одной фразы «съела живьем собственного ребенка» хватило, чтобы вытащить на поверхность воспоминания, загнанные в дальний угол сознания. Хотя тело его было призрачным, горло мужчины дрожало от сдерживаемых рыданий.
Закрыв глаза, он сказал:
— В тот момент душа этой женщины разорвалась от боли и слилась в единое целое с душой погибшего ребенка, — помолчав, он все же медленно продолжил: — На самом деле, изначальная душа
ребенка в тот момент застряла между ее тремя разумными душами и постепенно срослась с изначальной, став единым и неразделимым целым.
Этот человек, не только при жизни, но и после смерти, был готов, скрыв собственные сердечные страдания, терпеть невыносимые душевные муки ради помощи тем, кто в этом нуждался.
Мо Жань, который видел и понимал его состояние, почувствовал тяжесть на сердце, поэтому не решился продолжить расспросы, сказав только:
— Господин, не нужно подробностей, мне все понятно.
— Я рассказал вам все это для того, чтобы на примере объяснить: если у этого господина Чу, которого вы ищите, действительно две земных души, то, возможно, что одна из них принадлежит не ему.
Мо Жань, немного подумав,
переспросил:— Это не может быть его земная душа, которая раскололась на две части?
— Может. Но в этом случае ему уже ничем не помочь.
— Почему?
— Встречал я души, чтобы разорваны на части, но причины и следствия у этого совсем другие. Обычно в прошлом перерождении у таких людей за плечами величайшие злодеяния и бесчисленные убийства. Когда тройственное единство разумных душ не в силах вынести подобный груз, душа может разорваться на части. Но в этом случае раздроблена будет телесная душа, ведь именно она отвечает за доброту и человечность, сделать же что-то подобное с земной или изначальной душой вряд ли удастся.
— ...Должно быть, так и есть... — пробормотал Мо Жань.
Стоило Мо Жаню услышать про условие раскола души в виде бесчисленных злодеяний и убийств, он сразу понял, что Чу Ваньнин не имеет к этому никакого отношения. Но если сам он все же умрет в этой жизни, то попав на призрачный Суд, не поплатится ли за свои былые преступления расколом души?
Чу Сюнь тем временем продолжил:
— Однако, если предположить, что на самом деле расколота именно земная душа, а одна из ее половин будет очень слабой и неполноценной - так как именно в таком состоянии вы ее нашли в Приюте для больных душ, думаю, что вторая часть может оказаться душой без видимых повреждений.
Услышав эти слова, Мо Жань почувствовал себя так, словно у него камень с души свалился. Он поспешил попрощался:
— Большое спасибо, господин Чу! Тогда я... я пойду и снова найду его!
— Хорошо, только в прошлый раз компас указывал на северо-восток, а это направление противоположно тому, где находится Приют для больных душ. Молодой господин, Царство Нанькэ огромно, в нем слишком многие души годами ждут дня своего перерождения...
Чу Сюнь вздохнул.
Присмотревшись, Мо Жань заметил в его ласковом взгляде сочувствие и понял, что тот хотел сказать ему.
Бескрайнее царство Нанькэ населено несчетным множеством призраков...
Даже если он знает, в каком направлении идти, отыскать здесь душу все равно, что найти песчинку в пустыне.
Люди, которым не суждено встретиться, будь то при ярком свете дня или под полной луной, просто пройдут мимо и разойдутся в разные стороны, не заметив друг друга.
Будучи новичком в этом призрачном мире, сказать “я найду его” было проще, чем сделать это.
Но Чу Сюнь был добрым человеком, поэтому он не стал отговаривать Мо Жаня, а просто ободряюще похлопал его по плечу и сказал:
— Молодой господин, вижу, ваше сердце горит искренним стремлением найти этого человека. Уверен, этот огонь укажет вам путь, и вы обязательно свидитесь вновь.
Выражение его лица в мягком мерцающем свете свечей и то, как он это произнес, все это было так слишком похоже на Чу Ваньнина. На мгновение Мо Жаню показалось, что Учитель рядом с ним, и именно он говорил ему, что скоро они снова встретятся.
Мо Жань почувствовал себя очень неловко, ведь в этот момент его глаза налились слезами, словно у маленького ребенка. Он опустил голову и хрипло пробормотал:
— Господин, спасибо вам.
Чу Сюнь ничего не ответил. Когда Мо Жань развернулся и ушел, он закрыл за ним дверь. Ему казалось, что отсутствующее у призраков сердце снова трепещет в груди, а в глазах феникса застыло изумление.
Только что... в глазах этого парня он видел... слезы?
Призраки не могут плакать. Ему ведь просто привиделось?
Он обернулся и посмотрел на ветки цветущей яблони в фарфоровой вазе. В смертном мире это были просто цветы яблони, в Преисподней же они были редкой диковинкой, которую ему нужно было оберегать от негативной энергии этого места. Но как бы он не заботился о них, все же один цветок уже увял. Опавший лепесток, кружась, опустился на поверхность деревянного старинного стола.
Чу Сюнь подхватил и растер между пальцами благоухающий лепесток. Вскоре он оборвал все лепестки, превратив цветок в бесформенную грязную массу, затем мановением руки обратил в пыль и развеял по ветру.
— Кто-нибудь, сюда!
— Господин Чу, — тотчас открылась дверь и вошел человек в маске. Почтительно склонившись, он встал рядом, ожидая указаний.
Чу Сюнь, так и не повернув головы, пристально смотрел на ветви яблони, а потом тихо спросил:
— Тот человек, что недавно приходил в Шуньфэн, он опять вернулся?
— Нет, как обычно раз в десять дней пришел к дверям и принес с собой эти яблоневые ветви. В Шатер Шуньфэн зайти не осмелился и попросил через посыльного передать их вам.
— Господин, что-то случилось? Что-то не так с этим юношей, который только что приходил? Если тот человек посмел подослать кого-то, чтобы он докучал вам, не стоит ли обратиться к Владыке Ада, чтобы...
— Нет, — прервал его на полуслове Чу Сюнь, вырвавшись из плена захвативших его мыслей. Отстраненно улыбнувшись, он повернул голову и вздохнул: — Неважно. Никто его не подсылал. Этот ребенок может думать только о том, как найти своего человека. Это все не имеет ко мне никакого отношения.
— Но если тот человек не подослал к вам кого-то через границу Царства Призраков, тогда почему...
— Цзуй не будет в это впутывать других людей, — Чу Сюнь, одетый в одежды, что были белее снега, какое-то время молча стоял возле вазы с ветвями цветущей яблони. — Отпустите его.
Мо Жань вышел из Шатра Шуньфэн и по унылым и безлюдным улицам направился на северо-восток. Показывая редким прохожим портрет Чу Ваньнина, он шел от дома к дому, но такой способ найти человека был подобен поиску иголки в стоге сена. Ему так и не удалось получить никакой полезной информации.
Завидев портрет, многие призраки просто отмахивались и отворачивались. Были те, кто даже не желал взглянуть, закрывая двери или спешно уходя прочь.
— Человек на портрете? Никогда его не видел.
— Не видел, не знаю. Не мешайте мне заниматься моими делами.
— Что пристал! Надоел уже! Не видишь, что уже поздно! Убирайся! Какой еще портрет? Не хочу я ничего смотреть! Убери его! Убери!
Хотя страна Нанькэ была населена только призраками, но все эти души все еще сохраняли свои воспоминания и жизненный уклад, к которому привыкли в смертном мире. За эти восемь-десятьлет в ожидании Суда, они успевали найти здесь родственников, обзавестись друзьями, любимыми и даже завести себе духов кошек и собак. Иными словами, здесь было все так же, как и в смертном мире, поэтому, хотя призраки не нуждались во сне, с восходом луны они ложились в кровать.
Поэтому с наступлением ночи большинство призраков не хотели общаться с ним и ему так и не удалось встретить кого-то, кто пожелал бы поделиться хоть какой-то информацией.
Постепенно улицы совсем опустели, а Мо Жань все продолжал двигаться на северо-восток по бесконечной дороге, мимо бесчисленных домов, куда ему приходилось заходить просителем, натянуто улыбаясь и низко опустив голову...
— Я все уже сказал! Я ошибся! Присмотрелся и понял, что это совсем не тот человек! Перестань мне докучать! Достал!
Этот бородатый толстый мужчина собирался закрыть дверь и пойти отдохнуть со своеи женой и детьми в доме.
Однако, когда до этого Мо Жань встретил его на улице и показал портрет. Тогда этот призрак, чуть подумав, сказал, что несколько дней назад видел похожего человека в окрестностях восточного рынка. Но тут стоящая рядом с ним жена так выразительно посмотрела на него, что он тут же замолчал и, как будто что-то сообразив, замахал руками, заявив, что ничего не знает.
Мо Жань понял, что ему что-то известно, поэтому пошел за ним следом, до самых дверей его дома умоляя сказать правду.
Толстяк уже кипел от злости, раздраженный его настойчивостью. Схватив ручку ворот, он изо всех сил тащил дверь на себя, пытаясь закрыть ее. Мо Жань же, вцепившись в дверь с другой стороны, умолял:
— Может, вы подумаете еще? Где именно у восточного рынка вы его видели? В какую сторону он шел? Прошу вас...
— Я не знаю!
Услышав шум, вокруг них стали собираться призраки, жившие по соседству. Толстяк взревел во все горло и налег на дверь, не обращая внимания на пальцы Мо Жаня, блокирующие проем.
Внутренне Мо Жань взвыл от боли, но не вынул защемленные дверью пальцы, а наоборот, рискуя сломать их, попытался протолкнуть руку вперед.
— Я не уйду! Умоляю, подумайте еще! Я только хочу узнать, куда он пошел...
Мужчина внезапно настежь распахнул дверь и, не обращая внимания на окровавленные пальцы Мо Жаня, сильно толкнул его с криком:
— Я же сказал, что ничего не знаю! Не знаю я, куда он пошел! Катись отсюда!
Мо Жань стоял посреди улицы. Мимо проходили редкие запоздавшие прохожие, он же был как одинокий гонимый всеми бесприютный странник, затаивший обиду на свою несчастную судьбу. Под ногами у него была старая брусчатка из серо-голубого известняка, поросшего влажным сизым мхом, от которого промокшая обувь хлюпала и скользила при каждом шаге…
Немного успокоившись после недавнего спора, Мо Жань наконец вспомнил про свои израненные пальцы. Дверь, от которой они пострадали, была сделана из необработанных досок, и занозы глубоко вошли в кожу. Сейчас его руки были сплошь покрыты ранами и кровоточили, но, к счастью, в темноте призраки ничего не заметили.
Сквозь ресницы Мо Жань молча рассматривал свою руку. Из-за того, что сейчас на сердце было невыносимо тяжело, он практически не чувствовал боли.
Повернув голову, он еще раз мельком взглянул на плотно закрытые двери. Было совершенно ясно, что призрак, который спрятался за ними, больше не скажет ему ни единого слова.
Такие отказы не были для него чем-то новым. Мо Жань был знаком с таким типом людей, и обычно ему хватало одного взгляда или пары слов, чтобы понять, ответит человек на его мольбы или нет.
На самом деле, когда тот призрак отказался от своих слов, заявив, что «никогда не видел» человека на портрете, Мо Жань сразу понял, что не услышит от него ни слова правды. Однако, речь шла о земной душе Чу Ваньнина, поэтому он упорствовал до тех пор, пока его не вытолкали за дверь и не захлопнули ее у него перед носом.
Уже довольно давно его так грубо не вышвыривали за порог. Но есть ситуации, отношение к которым никогда не меняется. В судьбе происходят небольшие перемены, но есть такие поганые вещи, которые раз за разом повторяются, словно они при рождении выгравированы на твоих костях.
Сюэ Мэн когда-то называл его “дурным семенем”*.
[*贱种 jiàn zhǒng цзянь чжун — “дурное семя”,
где “цзянь” — дешевый/подлый/низкий/дрянной/безродный, а “чжун” семя/род/племя — оскорбление, указывающее на низкое происхождение человека, аналогичное “безродный ублюдок”].
Забавно, но Мо Жань всегда верил, что эти два ядовитых слова из уст Любимца Небес совсем не задевают его. В конце концов, в жизни он встречал множество людей, которые называли его и похуже, поэтому искренне считал, что давно привык к людскому яду и оскорблениям.
Обернувшись, он в последний раз взглянул на запертую дверь. Неподалеку до сих пор толпились призраки, которые тихо переговаривались и, глядя на него, мерзко хихикали, но постепенно и они начали расходиться по домам.
Насмешки, брань, отверженность* и абсолютное одиночество*.
[*茕茕孑立 qióng qióng jié lì цюн цюн цзе ли— для описания беспомощности в одиночестве, остаться без поддержки;
**形影相吊xíngyǐng xiāngdiào синъин сяндяо — только “тело и его тень утешают друг друга”; о крайней степени одиночества, когда у человека нет никого, кроме тени, чтобы его поддержать].
Уже очень давно он не оказывался в таком положении: беспомощный, бездомный и никому не нужный. Сейчас в его голове воспоминания о детстве и более поздних событиях его жизни беспорядочно нагромоздились на текущие события. Мо Жань потерялся в этих мыслях, ведь обстоятельства в целом были так схожи, что он невольно вернулся в то время, когда мама все еще была рядом с ним…
В то время, когда она еще не умерла, и он жил вовсе не в Музыкальном Доме*, а бродяжничал на улицах городка Линьи, который находился под защитой школы Жуфэн.
[*乐坊 lèfāng лэфан — “музыкальная палата” /музыкальная труппа, объединение музыкантов и актеров].
В то время, когда у него хотя бы была мама.
Мама очень любила его и никогда не разрешала своему маленькому сыну выходить на улицу, чтобы просить милостыню. Утром она запирала его в заброшенном сарае для дров, который служил им домом, а сама шла на улицы, где песнями и танцами зарабатывала на жизнь.
У нее была хорошая подготовка, и она могла танцевать на бамбуковом шесте. Поэтому каждый день его мать возвращалась домой с несколькими медными монетами, на которые покупала две пиалы жидкой каши и кукурузную лепешку, которую они делили на двоих. Его мама всегда старалась, чтобы он ел больше, но Мо Жань, зная это, как только откусывал кусочек лепешки, тут же говорил, что она слишком жесткая, а каша безвкусная, что его живот набит, и есть он больше не хочет.
Мама не знала правды. Каждый раз, когда она сердито вздыхала о том, какой же привереда ее Мо Жань, и со вздохом доедала половину лепешки и половину его порции каши, он, свернувшись рядом с ней клубочком, только притворялся беззаботно спящим малышом. На самом деле из-под опущенных ресниц он смотрел на нее. Наблюдал, как она ест досыта, ведь только убедившись, что она наелась, он мог почувствовать себя удовлетворенным. Пусть в его животе бурчало от голода, но на душе было спокойно.
Его мать также и предположить не могла, что каждый день, когда она уходит давать представления на городском рынке Линьи, ее ребенок вскарабкивается на поленницу, выбирается на улицу и тайком убегает, чтобы попрошайничать за пару кварталов от места ее выступления.
Молодая мать красиво пела лиричную песню, балансируя на трехметровом бамбуковом шесте. Ее худенькое тело изящно и грациозно двигалось в вершине, тогда как земля внизу была усыпана осколками фарфора. Если бы она оступилась и упала с такой высоты, осколки вонзились бы в ее тело. Однако именно это привлекало людей, кровь которых будоражили риск и новизна трюка, ведь эта женщина была готова поставить на кон свою никчемную жизнь, чтобы в конечном итоге получить от зевак величайший подарок для артиста — мимолетную улыбку.
А в двух кварталах от рынка ее сын шел вдоль улицы и также, улыбаясь, просил милостыню. Он останавливался у каждого подворья, каждой двери, перед каждым прохожим. Когда ему удавалось поймать взгляд человека, его грязная мордашка растягивалась в улыбке. Каждому он желал богатства и процветания, надеясь взамен получить хоть немного еды, но подавали ему не так уж и часто.
Как-то раз одной молодой беременной невестке из богатой семьи надоело сидеть в четырех стенах, и в дурном настроении она вышла прогуляться по рынку, где и заметила танцующую на шесте мать Мо Жаня.
Подобное представление показалось ей интересным, и она послала своего охранника поговорить с танцовщицей:
— На земле под тобой всего лишь щебень, да несколько осколков фарфора. Это не риск, просто обман. Зрелищем этот балаган не назовешь. Однако, если ты согласишься поменять этот щебень и черепки от битой посуды на настоящие ножи, которые будут воткнуты в землю острием вверх, а затем снова станцуешь для нас на своем шесте, моя госпожа даст тебе десять золотых монет.
Подобное требование было очень жестоким. Все равно, чтобы потребовать чужую жизнь за пару монет.
Но мать Мо Жаня на это лишь ответила:
— Но у меня нет денег, чтобы купить ножи.
Богатая госпожа расхохоталась, и тут же по ее приказу ножи были куплены в соседней лавке и воткнуты в землю.
— Танцуй, — сказала богачка, поглаживая выпирающий из-под роскошного платья живот.
Вокруг очень быстро собралась толпа зевак. Только сейчас они мало напоминали людей, скорее уж разодетых в шелк и жемчуга демонов и монстров, что при свете солнца, словно стая стервятников, слетелись на запах крови. Они вытягивали шеи, в надежде разглядеть все подробности, а глаза их сверкали жадным предвкушением кровавого зрелища.
— Танцуй! Танцуй!
— Хорошо танцуй, и тебе хорошо заплатят.
— Заплатим! Заплатим!
Все это происходило в пределах территории, что контролировалась духовной школой Жуфэн: здесь царил мир и никогда не было недостатка в богачах. Если чего и не хватало этим людям, так это таких будоражащих кровь развлечений с риском для чужой жизни.
Все эти шелка, золото и жемчуга окружили мать Мо Жаня, взяли в плотное кольцо нищенку, одетую в лохмотья.
Жизнь этой женщины, как горчичная трава, ничего не стоила*, потому ее можно было отнять ради смеха. Когда стервятники собрались на пиршество, маленький воробей, поблагодарив их за поддержку и внимание, вспорхнул на “заботливо” подставленное острие ножа.
[草芥 cǎojiè цао цзе - как “горчичная трава” - незначительная, ничтожная, очень дешевая].
Рискуя погибнуть, маленькая птичка была готова петь и танцевать на остром лезвии.
Она использовала свою жизнь, чтобы получить их улыбки и одобрение.
Хотя мастерство танцовщицы было на высоком уровне, но в этот раз, когда она стояла на кончике шеста, взгляд ее зацепился за острые ножи внизу. На миг женщину охватила паника, она утратила контроль над своим телом, из-за чего бамбуковый шест отклонился в сторону… Толпа ахнула, увидев, как маленькое тело соскальзывает вниз…
В последний момент она все же смогла уклониться от этого леса из ножей, но один из них зацепил ее ногу. Под крики возбужденной публики из резанной раны брызнула кровь.
Не обращая внимания на боль, женщина тут же вскочила на ноги и с улыбкой начала кланяться, извиняясь за неудачу.
Праздные зеваки, смеясь, обсуждали ее промах и «заботливо» советовали:
— Девушка, твои навыки ниже среднего, тебе нужно больше тренироваться.
— И то верно. Уж если зарабатываешь этим на хлеб, то должна быть мастером в своем деле*. Трехногая кошка* не сравнится с боевым конем!
[*有两把刷子 (yǒu liǎng bǎ shuāzi ю лян ба шуацзы) досл. иметь две писчих кисти для написания иероглифов (вместо одной) - быть мастером своего дела;
**三脚猫 (sānjiǎomāo саньцзяомао) “ трехногая кошка” - дилетант, недоучка].
Нашлось всего лишь несколько добросердечных людей, на глазах которых при виде этой картины выступили слезы. Они не могли спокойно смотреть на то, что происходит:
— Ох, прекратите немедленно! Посмотрите на бедную девушку, ей ведь очень больно! Нужно пойти в аптеку и купить лекарственные травы, чтобы приложить к ране.
Еле шевеля губами, раненная женщина пробормотала:
— Я не могу… У меня нет денег, чтобы купить лекарство...
Кто-то сочувствующе вздохнул, кто-то поднял руку, чтобы потеребить жемчуг на шее, кто-то даже так расчувствовался, что смахнул слезу.
— Как жаль.
— Да! Да!
— Вижу у тебя такая тяжелая жизнь, так что я дам тебе несколько монет, — с этими словами толстая старуха достала свой кошель. Вытащив пригоршню золотых монет, она начала скрупулезно перебирать деньги, в итоге убрав «неподходящие» в кошель. В конце концов на дне денежного мешка ей все же удалось нашарить три медяка. Взвесив в руке монетки, она вернула две из них в мешок, а одну положила в протянутые натруженные руки.
Вручив свое подаяние, эта благочестивая старуха для порядка пролила две слезинки и сказала с состраданием в голосе:
— Девушка, ты это заслужила, бери...
Сжав в ладони медную монетку, добытую с риском для жизни, бедная танцовщица пробормотала:
— Премного благодарна…
Премного благодарна…
Но где же та, кто так великодушно пообещала ей десять золотых монет? Гневно бранясь, она уже покинула рыночную площадь.
Не обращая внимания на кровоточащую ногу, спотыкаясь на каждом шагу, женщина бросилась следом, надеясь догнать богатую госпожу и попросить отдать обещанную награду. Но сопровождавший беременную женщину охранник с бранью толкнул на землю эту нищенку. Он орал так громко, что голос его было слышно на другом конце улицы...
— Что за невезение! Чудо, что моя госпожа не потеряла ребенка, когда ты залила всю землю своей грязной кровью. Что если бы наш господин узнав, что из-за тебя пострадала его любимая невестка, умер от разрыва сердца? И не постыдилась ведь требовать вознаграждение! Кто заставлял тебя запрыгивать на этот шест? Скажи спасибо, что твоя кровь не забрызгала мою госпожу, иначе... ты так легко не отделалась бы! Пошла вон!
Охранник бил ногами упавшую на землю женщину, но так как семья, которой он служил, была богата и уважаема в Линьи, никто не вмешался и не заступился за нее. Словно раздавленный сапогом ничтожный муравей она корчилась и дрожала, не в силах защититься.
Никто не хотел протянуть ей руку помощи…
Никто не желал оказать материальную поддержку...
Она вложила в этот танец всю свою жизнь и получила взамен лишь холодное равнодушие и вонючий медяк.
Давшая ей эту монету набожная старуха, сказала, что это то, что она заслужила.
И она не смела роптать, ведь это была целая медная монета. Но что можно купить на нее? Если обменять ее на простую кукурузную лепешку, на плошку жидкой каши уже не хватит. Из-за раны на ноге завтра она не сможет танцевать и тогда, что будет с ее ребенком… Ее сын такой маленький и худой, а теперь по ее вине он снова должен будет голодать...
Эта мысль стала последней каплей. Не выдержав, она упала на грязную землю и, свернувшись калачиком, взвыла от боли. Услышав эти душераздирающие рыдания, наблюдавшие за всей этой сценой люди лишь раздраженно вздыхали, многие начали расходиться по своим делам.
Вдруг маленький, грязный и плохо пахнущий ребенок выскочил из толпы.
Как загнанный зверек Мо Жань бросился к валяющейся в грязи женщине:
— Мама! Мама! —кричал он, крепко вцепившись в ее тело своими маленькими ручками.
Безродное* дитя обнимало свою мать-простолюдинку*.
[*卑贱 bēijiàn — низкого (незнатного) происхождения, ничтожный, презренный].
Так ничтожные букашки* хватаются за соломинку*. Так брошенное в воду после жертвенного обряда соломенное чучело* цепляется за ряску*, чтобы избежать стремительного течения.
[*蝼蚁 lóuyǐ лоуи медведки и муравьи - обр. насекомые, бессловесные скоты; ничтожество, слабый и бессильный человек; человек с низким социальным статусом;
**草芥 cǎojiè цао цзе - как “горчичная трава” - незначительная, ничтожная, очень дешевая; метафора для самой тривиальной и бесполезной вещи;
***刍狗 chúgǒu чугоу - соломенная собака, чучело собаки (в древнем Китае соломенная собака использовалась для жертвоприношений, по окончании обряда ее выбрасывали) - обр. ненужная, бесполезная вещь, хлам; метафора для дешевой вещи, выброшенной после использования;
****浮萍 fúpíng фупин - бот. ряска малая (Lemna minor L.); обр. непостоянство жизни, неуверенность в постоянно меняющемся мире].
Когда танцовщица увидела его, в ее глазах отразились удивление и паника. Только что она была слабой и сломленной женщиной, но стоило ей увидеть сына, как в ней проснулась мать, и она тут же перестала плакать. Жизнь их и без этого была тяжела. Каждый день она засыпала в аду, а просыпалась в чистилище, но она не хотела, чтобы ее ребенок видел ее слабой и беспомощной.
На лице матери еще не высохли слезы, а она уже лучезарно улыбнулась своему малышу.
— Ай-яй-яй, посмотри-ка на себя, почему ты здесь? С мамой ничего не случилось, это просто маленькая царапина… Вот, смотри…
Она взяла его маленькую ручку и положила в мокрую ладошку с таким трудом заработанную медную монетку.
Мо Жань протестующе затряс головой. Крохотное грязное личико было мокрым от слез.
— Этого хватит, чтобы купить лепешку… иди, купи ее и возвращайся. Мама подождет тебя, и мы пойдем домой.
Домой?
Но где этот дом?
Этот полуразрушенный сарай для дров?
Они спали там там уже несколько дней, после того как их выгнали из загона для овец…
У Мо Жаня перехватило дыхание, в глазах вспыхнуло неукротимое пламя, и он сказал:
— Мама, ты посиди и подожди немного.
— Куда ты собрался?.. Не безобразничай...
Мо Жань подобрал с земли нож и звонким ясным голосом громко закричал, привлекая людей, которые уже начали расходиться:
— Господа! Дядюшки и тетушки, барышни и молодые герои, пожалуйста не расходитесь! Для вас мы покажем еще один уникальный трюк! Не проходите мимо, уважаемые, оцените сами…
Хотя он был еще совсем мал, его духовный потенциал был очень высок. Хотя Мо Жань никогда его не культивировал, его способности были выше, чем у обычных людей, к которым природа не была так щедра.
Мо Жань взял в руку нож, сосредоточился, зажал острие в ладони, а потом с криком сломал его на две части и бросил их на землю перед собой.
Собравшиеся вокруг зеваки были поражены. Даже несколько даосов, затесавшихся в толпе, выказали изумление:
— А неплохо для такого малыша!
— Давай еще раз!
На этот раз Мо Жань взял в руки два ножа и тем же способом расколол оба лезвия.
— Отлично! – кто-то в толпе захлопал.
— А давай три!
Когда Мо Жань взял три ножа, толпа возбужденно загомонила. Но чем больше было ножей, тем тяжелее было их сломать.
— Дядюшки и старшие сестрицы, поощрите меня немного и я прибавлю еще ножей.
Этим людям нужно было зрелище, они принялись доставать самые мелкие медные монеты и бросать их на землю перед ним.
И ради этих медных монет Мо Жань сжал еще нож и еще один, и так до тех пор пока своими изрезанными ладонями он уже не мог переломить их. Наевшись падали, стервятники взмахнули своими черными как смоль крыльям и разлетелись.
Мо Жань бережно собрал с земли все медяки, и, усердно очистив их от грязи, протянул своей заплаканной матери.
— Мама, тут хватит тебе на лекарство, —малыш улыбнулся.
Женщина больше не могла сдерживать слезы: неудержимым потоком они текли по ее щекам.
— Сынок… —срывающимся голосом прошептала она, —ты такой добрый мальчик… Дай маме посмотреть на твою руку…
— Я в порядке... — его чистая сияющая улыбка обожгла сердце матери. Она заключила его в объятия и разрыдалась:
— Твоя мама действительно бездарная. Так плохо забочусь о тебе… Ты еще совсем малыш, но из-за меня вынужден терпеть унижения и страдать...
— Это не важно, – прошептал Мо Жань, согревшись в теплых материнских объятиях. — Мама, когда ты со мной, я не страдаю... Когда вырасту, я сделаю так, чтобы ты жила хорошо и каждый наш день будет как праздник.
Женщина улыбнулась и смахнула слезинки, спрятавшиеся в уголках глаз:
— Не так уж и важно, что наша жизнь не похожа на праздник. Сынок, пока ты растешь в безопасности и добром здравии, этого достаточно… достаточно для меня.
Мо Жань кивнул, а потом мягко отстранился и сказал:
— Мама, когда я вырасту, больше никто и никогда не посмеет тебя обидеть. Никто не посмеет притеснять и обманывать тебя. И я заставлю всех этих людей извинился перед тобой, а если откажутся, тогда пусть тоже танцуют на ножах. Я...
— Глупыш, разве можно так думать, – добрая женщина, которая не умела таить зло, погладила его по голове и пробормотала. — Не нужно так думать. Ты не должен ненавидеть людей. Мама хочет, чтобы ты рос добрым мальчиком. Пообещай маме, что вырастешь хорошим человеком, хорошо?
В то время Мо Жань был как нежный зеленый саженец, только-только пробившийся из-под земли. Не нужно было много усилий, чтобы склонить его в любом направлении. Его невежественная, но от природы добросердечная мать зажгла для него путеводную звезду, в надежде направить своего сына по верному пути, и малыш, немного подумав, решительно и серьезно пообещал:
— Хорошо. Мама, я обещаю тебе. Только, если в будущем я… когда я разбогатею, то построю много-много домов и отдам их тем людям, у которых нет семьи, денег и им негде жить. Я посажу много-много зерна и буду раздавать еду людям, чтобы они могли есть досыта… – вот такие слова он сказал своей матери. — Мама, тогда больше никто и никогда не будет жить так, как мы сейчас.
Женщина о чем-то задумалась. Наконец, она вздохнула и тихо сказала:
— В таком случае, все хорошо.
Малыш, копируя ее жест, тоже кивнул:
— Конечно, все будет хорошо.
Кто мог подумать тогда, что человек, произнесший подобные этим слова, обагрит свои руки кровью. Что наступит время, и где бы не ступала его нога, останется лишь покрытая костями выжженная пустыня, да парящие в небе стервятники и черные вороны. Что весть о его приближении будет подобна дурному повертию, а имя будет внушать лишь страх. Этому ребенку было суждено стать настоящим бедствием для смертного мира – Государем, наступающим на бессмертных.
Впрочем, много ли в истории найдется императоров, которые оглядываются в прошлое и держат данное в детстве слово? Даже если это обещание было дано в объятиях матери ясным звенящим голосом с сияющими детской искренностью глазами.
А тогда, благодаря материнским наставлениям, несмотря на тяжелое и полное лишений существование, в Мо Жане не было ни капли ненависти. Однако в его жизни всегда были вещи, с которыми ему было трудно смириться.
День за днем они выступали на рыночной площади, но когда человек видит что-то в первый раз, ему это интересно, смотреть на это второй раз ему уже скучно, а увидев представление третий раз, он чувствует пресыщение и даже отвращение. Так каждый раз они получали все меньше монет и, в конце концов, настало время, когда им пришлось просить милостыню.
Мо Жань хорошо запомнил сына богатого купца, который был примерно того же возраста, что и он, еще и потому что над уголком его рта была большая приметная родинка. Как-то этот мальчик сидел у ворот своего дома с тарелкой в руках. Так как ему не очень хорошо удавалось сладить с бамбуковыми палочками для еды, он просто взял одну из них и проткнул ей золотистый и хрустящий жареный пельмень*. Этот мальчик был очень привередлив в еде. Он выковыривал начинку из пельменей, а тесто бросал на землю собакам.
[*煎饺 jiānjiǎo цзяньцзяо — жареные пельмени].
Мо Жань осторожно подошел к нему и принялся наблюдать.
Увидев рядом грязного и вонючего ребенка, богатый мальчик вскочил и закричал от страха:
— Кто ты?!
Мо Жань же тихо спросил его:
— Молодой господин, это тесто от пельменей… могу ли я… вы не могли бы отдать его мне?
— Отдать тебе? С чего бы мне отдавать тебе что-то?
— Вы… вы же его не едите… поэтому я спросил…
— Я такое не ем. Наша семья достаточно богата, чтобы есть то, что хотим, – ребенок указал палочкой на двух откормленных щенков, сидевших рядом с ним. — А чем тогда я буду кормить собак, если отдам тебе тесто?
Мо Жань изо всех сил постарался натянуть на лицо заискивающую улыбку:
— А если собаки больше не захотят есть…
— Как это они могут не захотеть есть?! Мы кормим их тушеной свининой каждый день, а это тесто от пельменей им на пару укусов. Так что не останется тут ничего для тебя. Иди своей дорогой. Убирайся!..
Когда Мо Жань услышал про тушеное мясо, то невольно покосился на одну из упитанных собак и представил, каким вкусным был бы этот жирный щенок, если его сварить…
Не сдержавшись, он сглотнул подступившую к горлу слюну.
И это не ускользнула от взгляда богатого мальчика. Он шокировано уставился на Мо Жаня и в изумлении воскликнул:
— О чем это ты думаешь?
— Я не хотел… я просто…
— Ты что, хочешь съесть Ванцайхэ и Ванфу*?
[*旺财和 wàngcáihé ванцайхэ "процветание в богатстве и согласии";
**旺福 wàngfú ванфу “процветание в счастье и благополучии”].
Мо Жань сбивчиво попытался оправдаться:
— Нет-нет, я просто очень голоден и не могу не думать об этом, простите меня…
Но молодому господину уже было все равно, что он говорил. Стоило ему услышать «не могу не думать об этом», и он в лице переменился от ужаса, шарахнувшись в сторону.
Избалованный ребенок из богатой семьи и представить не мог, что кто-то может хотеть съесть этих двух милых собачек, стороживших ворота его дома. Он побледнел от ужаса, испугавшись этого страшного безумного мальчика, что стоял перед ним, и истошно завопил во все горло:
— Кто-нибудь, сюда! Скорее! Вышвырните его отсюда!
Подбежавшие слуги без разговоров начали пинать Мо Жаня, а он в этот момент думал только о том, как дотянуться до пары кусков теста, валяющихся на земле. Зажав их в руке, он облегченно выдохнул. Теперь они могли бить его сколько угодно, он ни за что не разожмет руку.
Испугавшийся маленький господин выронил из рук тарелку и убежал, а бамбуковая палочка и несколько пельменей остались лежать на земле.
Не замечая ударов, Мо Жань упрямо пополз к этому месту. Схватив палочку, он попытался подтянуть к себе пельмени. Маленькое худое тело было все в синяках, под уже заплывшим глазом проявлялся огромный фингал, глаз заплыл, но разбитые губы растянулись в искренней улыбке, и все грязное личико светилось от счастья.
Осталось целых два.
Пельмени вместе с начинкой!..
Один для него и один для мамы…
Или оба для мамы, а он может поесть и теста. Тоже неплохо…
И все же он не успел схватить эти пельмени. В суматохе один из слуг наступил на них сапогом. Бамбуковая палочка треснула и сломалась, золотистое жареное тесто лопнуло, и мясная начинка была втоптана в грязь.
Мо Жань оцепенело замер, сжав в руке грязную сломанную бамбуковую палочку. Удары, что продолжали сыпаться на него сейчас ощущались не больнее, чем капли дождя. Но стоило ему посмотреть на пельмени, которые больше нельзя было съесть, и из его глаз хлынули слезы. Они лились из-под распухших посиневших от ударов век, оставляя дорожки на грязном окровавленном лице, черты которого было уже не разглядеть.
Он всего лишь хотел доесть то, от чего отказался другой ребенок. Он не сделал ничего плохого.
Почему лучше выбросить и втоптать в грязь, лишь бы это не досталось ему?
Позже, когда Мо Жань вырос и стал молодым господином Пика Сышэн, многие люди из его окружения льстили и угождали ему, расхваливая на все лады. На его день рождения, ради того, чтобы завоевать его благосклонность, те, кто раньше не удостоил его и словом, пришли к его порогу с щедрыми дарами и поздравительными речами.
Ребенок, который ползал на коленях, подбирая втоптанное в землю тесто от пельменей, вдруг оказался на вершине, восхваляемый и превозносимый до небес. Он стоял перед горой подарков, учтиво принимая поздравления, но сердце его тревожно сжималось от нехорошего предчувствия.
Ему казалось, что еще чуть-чуть и все эти чудесные подарки отберут у него, или они будут раздавлены и уничтожены, как те пельмени из его детства. В этот момент перед глазами была картинка: он тянет руку к пельменям, но не успевает схватить и засунуть в рот, потому что они оказываются втоптанными в грязь. Потому, получив что-то, он старался как можно быстрее воспользоваться этой вещью: то, что он не мог съесть сразу, Мо Жань старательно прятал в оборудованном в своей комнате тайнике. Каждый день он доставал из своего хранилища припрятанные «сокровища» и пересчитывал их по несколько раз.
Как-то раз Сюэ Мэн со смехом сказал:
— Ха-ха-ха, это же коробка с рисовыми пирожными, которую нам прислали из Терема Цинфэн, что в Линьане. Разве не расточительно съесть их за раз? Посмотри на себя! Как голодный призрак сразу затолкал все себе в брюхо. У тебя их кто-то отнимет что ли?!
В то время Мо Жань только появился на Пике Сышэн, и на душе у него все еще было тревожно.
Поэтому в ответ на насмешливые слова новоявленного младшего двоюродного брата он лишь улыбнулся, слизнул крошки с губ и принялся открывать следующую коробку со сладостями.
Сюэ Мэн был поражен:
— Ого, вот это аппетит! Ты не лопнешь?
Но Мо Жань был озабочен только едой.
— Э… на самом деле, если ты наелся, не надо себя заставлять. Каждый год на свой день рождения я получаю множество коробок со всякими сладостями. Как съесть их все за раз…
Мо Жань набил рот до отказа, так быстро пережевывая еду, что, конечно, подавился. Он поднял на стоящего перед ним юношу слезящиеся иссиня-черные глаза.
В этот момент Мо Жань вдруг вспомнил, как в детстве встретил ребенка из богатой семьи, который мог позволить себе привередничать в еде и есть только начинку от жареных пельменей, а тестом кормить собак.
Сюэ Мэн тоже вырос, не зная нужды, поэтому мог вот так мимоходом сказать «если наелся - не ешь» и «никто это у тебя не отнимет».
Он искренне, от души восхищался подобным отношением к жизни и также истово завидовал ему.
Теперь, когда сам он стал молодым господином из уважаемой семьи, который был одет в красивую одежду и мог есть самые дорогие блюда, ему следовало бы научиться вести себя подобающе, жить в роскоши и сорить деньгами.
Но он так не мог.
Мо Жань схватил стоящий рядом стакан воды и, вульгарно шумно глотая, залпом осушил его. Протолкнув застрявшее в горле пирожное, он через силу продолжил впихивать в себя подаренную ему еду.
В дальнейшем он достиг титула Государя, наступающего на бессмертных.
Теперь весь мир принадлежал ему*.
[дословно “весь мир был вещью в его мешке” *囊中之物 (nángzhōng zhī wù нанчжун чжи у) “вещь в мешке”; обр.то, что не прилагая особых усилий можно получить].
Со всего мира ему слали красавиц, редкие вина, вкусную еду, золото, жемчуга, драгоценности и другие диковинные вещи.
Однажды из Линьи к его двору прибыл знатный торговец, владеющий медными копями. На его руднике нашли очень редкий минерал, добыть который не удавалось пару тысяч лет — огненный черный нефрит. Этот торговец заявил о желании преподнести сокровище в дар императору.
Подобные драгоценные подношения обычно присылали чиновники, чтобы получить повышение по службе, или главы сект, мечтающие получить защиту и покровительство. Мо Жань не был заинтересован в этой “мышиной возне” и особо не вникал в подобные вещи.
Однако именно в тот день Чу Ваньнин опять свалился с лихорадкой. Мрачно хмурясь, Мо Жань подумал о том, что черный огненный нефрит считался лучшим средством для того, чтобы рассеять холод и согреть тело. Вот незадача, еще утром этот задохлик был бодр и свеж, но стоило этому достопочтенному возжелать провести с ним в кровати день-другой, и он тут же завял и теперь лежит болезный, мозоля глаза Тасянь-Цзюня… Поэтому этого так вовремя явившегося дарителя с драгоценным нефритом в отличие от прочих просителей он решил принять лично.
Торговец был примерно одного с ним возраста, очень толстый, в уголке его рта была приметная крупная родинка, с торчащими из нее черными волосками.
Восседая на троне во Дворце Ушань, Мо Жань, скрестив руки на груди, кончиком пальцапотер подбородок. В гробовом молчании он разглядывал просителя до тех пор, пока этот жирный торгаш не начал дрожать, и его не бросило в холодный пот.
Очень скоро торговец окончательно пал духом. Упав на колени, он начал бить поклоны и дрожащими губами молить о милости:
— Верховный Владыка, Ваше величество… этот простолюдин… этот простолюдин…
Он замолк, не зная, что должен сказать. Его жирное тело обмякло, словно истаяв под украшенными золотой вышивкой шелковыми одеждами.
Мо Жань вдруг рассмеялся.
Хотя с этим человеком им была суждена только одна встреча, но она была незабываема для него.
Когда-то перед воротами богатого дома он встретил ребенка с родинкой в уголке рта. Тогда, глядя на него, Мо Жань думал, что никогда не сможет так расточительно относиться к этой жизни, к еде, одежде и к тарелке золотистых жареных пельменей, которые этот мальчик так небрежно протыкал бамбуковой палочкой. Он все еще помнил жир в уголках губ и лоснящееся золотое тесто.
Император улыбнулся и сказал:
— А знаешь, в твоем доме очень вкусно готовят жареные пельмени.
Хотя он даже не попробовал их, Мо Жань помнил эти пельмени половину своей жизни.
Сидя на вершине, Мо Жань свысока взирал на этого напуганного до ужаса человека, который от его слов сначала растерялся, затем испугался, а потом начал безбожно льстить. Его рот не закрывался, исторгая хвалу и обещания. Он тут же поклялся немедленно отослать своего повара на Пик Сышэн в дар Тасянь-Цзюню.
В тот день Мо Жань как никогда ясно осознал, что в этом мире большинство людей предпочтут, стоя на коленях, облизывать подошвы сапог сильных, но никогда не “опустятся” до сочувствия и доброты в отношении тех, кто слабее их.
Мо Жань затряс головой, пытаясь выкинуть мысли о прошлом из своей головы.
На самом деле он не любил оборачиваться назад и вспоминать то время. Это было его слабое место*, и не стоило лишний раз трогать его.
[*软肋 ruǎnlèi жуаньлэй - хрящевая “мягкая” часть ребра; перен. “ахиллесова пята”; слабое место].
Но сама ситуация, когда он стучался в каждую дверь как проситель, обращаясь к людям с просьбой и каждый раз получая отказ, была слишком знакомой. Он невольно ослабил контроль и воспоминания вырвались наружу, утягивая его в беспросветную тьму прошлого.
На какое-то время Мо Жань утратил чувство реальности.
Ему вдруг подумалось, что в самом начале его жизненного пути, тогда, в далеком детстве, он ведь поклялся своей матери «не быть злопамятным», пообещал «построить огромный дом, где будут миллионы комнат для обиженных судьбой бедняков»*…
[*安得广厦千万间，大庇天下寒士俱欢颜 - цитата из стихотворения великого китайского поэта Ду Фу: “О, если бы такой построить дом под крышею громадною одной, чтоб миллионы комнат были в нем для бедняков, обиженных судьбой”].
Но он не сдержал слова.
В конце концов, Мо Жань свел в могилу Чу Ваньнина — последнего человека, который к нему хорошо относился. Он стал причиной смерти собственного учителя.
Чу Ваньнин…
Стоило Мо Жаню подумать о нем, и сердце сжалось от боли. Он машинально нащупал за пазухой портрет, затем вытащил и развернул тонкий лист бумаги. Бумага уже кое-где помялась и затерлась. Сжав губы, он попытался ее разгладить, но кровь из окровавленных пальцев запятнала бумагу.
Мо Жань лихорадочно принялся складывать портрет, боясь испачкать его еще больше и не осмеливался дотронуться до него снова.
Мо Жань уже прошел улицы с Пятой по Третью, но у кого бы не спрашивал, в какой бы дом не стучался, взглянув на портрет, все призраки отвечали: «Человека с портрета я не видел».
Он шел один в этой бесконечной ночи. Темнота была такой густой и безграничной, что казалось он обречен вечно блуждать в ней без надежды когда-нибудь
встретить рассвет. Мо Жань чувствовал, что очень устал. Уже много часов у него во рту не было ни капли воды, ни зернышка риса. Не удержавшись, он купил у припозднившегося уличного торговца тарелку вонтонов* и, найдя темный угол, где его никто не мог увидеть, принялся за еду.[*云吞 yún tūn юньтунь вонтоны (китайские клецки) - еще одна разновидность китайских пельменей; заправляют не только мясом, но и грибами сянгу и стеблями молодого бамбука, их варят в супе и жарят].
В Призрачном Царстве еда всегда была холодной, и эти слипшиеся вонтоны не были исключением.
Мо Жань вытащил из-за пазухи духовный фонарь. Придерживая его одной рукой, другой он зачерпнул ложкой вонтон и поднес к фонарю:
— Учитель, не хотите попробовать?
Конечно, его учитель ничего не ответил.
Мо Жань съел вонтон сам и сказал:
— Я знаю, что вы не любите вонтоны, вам нравятся сладости. Когда я найду вас, мы вернемся домой, и я каждый день буду готовить для вас пирожные и торты.
В ночном безмолвии человек сидел рядом с фонарем с чашкой вонтонов в руках. Ветер гнал по земле пыль, иногда поднимая маленькие вихри из опавших сухих листьев. Сейчас Призрачное Царство казалось на редкость мирным и спокойным местом.
— Цветочный бисквит, глазированный османтус, песочное печенье с грецкими орехами, кекс с кусочками фруктов… — Мо Жань тихо нашептывал все это фонарю души, как будто Чу Ваньнин мог отозваться, услышав эти соблазнительные названия сладостей. Наконец, он улыбнулся сквозь слезы и спросил: — Учитель, где ваша вторая земная душа? В конце концов, где она может быть?
Юноша протянул руку и слегка погладил шелковую ткань фонаря. Он чувствовал себя совсем как в тот день в прошлой жизни, когда ему было тридцать, и Чу Ваньнин умер. Тогда, обнимая остывшее тело, которое уже покинула душа, он в оцепенении шептал: «Чу Ваньнин, я так ненавижу тебя», но, склонив голову, целовал бледное лицо.
— Дитя, ты ведь недавно здесь?
Совсем рядом послышался хриплый дребезжащий голос. Старик, у которого он купил вонтоны, был так стар, что почти потерял зрение. Он почти на ощупь подошел к нему и сел рядом. Скорее всего этот человек умер от старости: у него было сморщенное обветренное смуглое лицо, напоминающее кору дерева, растущего в пустыне. Неспешно ощупав свой погребальный саван, старик достал трубку с табаком и, как привык при жизни, сунул ее в рот. С присущей пожилым людям непосредственностью и доброжелательностью он решил немного поболтать с Мо Жанем.
Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Мо Жань с улыбкой повернул голову к призраку:
— Да, это мой первый день.
— Ага, то-то я вижу, новое лицо. Как вышло, что ты умер так рано?
— У меня было отклонение ци.
— О... — старик затянулся из своей незажженной трубки. — Так ты из заклинателей.
— Да, – Мо Жань кивнул и, неуверенно взглянув на старика и уже особо ни на что не надеясь, вытащил портрет: — Дядюшка, я хочу найти этого человека. При жизни он был моим учителем, и также недавно попал сюда. Вы случайно не встречали его?
Старик взял рисунок и, склонившись к фонарю, долго рассматривал его, щуря подслеповатые глаза.
Мо Жань вздохнул и потянулся, чтобы забрать портрет:
— Ладно, я ведь спрашивал у многих людей. Ничего, если вы тоже не знаете. Во всяком случае, никто…
— Я видел его.
Мо Жань вздрогнул. Мгновенно кровь прилила к голове и застучала у него в висках. Он торопливо придвинулся к старику:
— Дядюшка, вы точно видели именно его?! Вы уверены, что не обознались?
— Нет, я не обознался, — старичок сел удобнее, скрестив ноги. Потирая одну ногу о другую, он сказал. — Редко встретишь человека с такой примечательной внешностью. Несомненно, тот человек твой Учитель.
Мо Жань тут же вскочил на ноги. Но сообразив, что в такой ситуации его поспешность выглядит невежливо, повернулся к старику и дважды поклонился ему, а затем взглянул на старого призрака полными слез глазами и умоляюще попросил:
— Дядюшка, пожалуйста, укажите мне путь к нему.
— Ох, дитя, незачем быть таким учтивым. Даже самые знатные люди здесь всего лишь призраки. Настанет время, и ты переродишься, оставив позади все воспоминания о прошлой жизни. Только лишь на эти восемь или десять лет ты еще можешь оставаться собой. Мой сын ушел очень рано и, увидев тебя, я вспомнил о том, как сильно его любил, – он вытер слезы рукавом и в него же высморкался, прежде чем продолжил: — Видишь вон тот роскошный дворец на Первой улице?
— Да вижу. Мой Учитель там?
— Верно, кхе-кхе, именно там.
— А что это за место?
— Это выездная резиденция Четвертого Призрачного князя, – старик вздохнул. — Сам он в этом дворце не живет, но приказал построить его здесь, чтобы посещать деревню Нанькэ в поисках самых красивых призраков, что приходят сюда из смертного мира. Его слуги находят таких и запирают внутри этого дворца. Четвертый Призрачный князь самый развратный из всех Призрачных князей. Всякий раз, посещая Первый уровень Ада, он выбирает наложниц, не обращая внимания на их пол. Своих избранников он забирает на Четвертый уровень Ада, остальных же отдает на потеху подчиненным. Ах, что тут сказать, этот мир таков…
Не успел он договорить, как юный заклинатель схватив фонарь, словно взявший след волкодав, сорвался с места и мгновенно исчез в бескрайней ночи.
Изумленный такой прытью старик с завистью пробормотал:
— Хорошо быть молодым. Вот это скорость…
[*君 jūn цзюнь — государь, отец; муж; господин; скорее всего отсылка к Тасянь-Цзюню].
В резиденцию Четвертого демонического князя был только один вход, который находился под неусыпной охраной его личной гвардии*.
Естественно, Мо Жань был не настолько глуп, чтобы ломиться напролом через главные ворота. Опасаясь, что свет духовного фонаря в этой кромешной тьме может привлечь к нему ненужное внимание, он спрятал его в сумке цянькунь*, а затем как черная молния взобрался на стену и взмыл на карниз черепичной крыши.
[*禁卫 jìnwèi цзиньвэй — «охрана Запретного города»; императорская гвардия; стар. охрана внутренних покоев дворца государя/императора;
**乾坤囊 qiánkūn náng цянькунь нан — речь идет о «безразмерной» сумке, в которой путешествующие заклинатели могли хранить множество самых разных вещей; часто изображают в виде маленького мешочка, внутри которого находится измененное пространство; 乾坤 цянькунь — единство противоположностей (небо и земля, инь и ян); другое значение «обманка»/ «нечестный прием»;
***飞檐走壁 fēi yán zǒu bì фэй янь цзоу би — «взлетать на карнизы и ходить по стенам» (один из трюков ушу/цингуна); исх. «мастер боевых искусств должен взлететь на карниз легко, как ласточка, и ходить по стенам, как муха»].
Эта временная резиденция* Призрачного князя снаружи выглядела очень внушительно. За внешними стенами большую часть огромного двора усадьбы занимала похожая на лабиринт извилистая крытая галерея**, переходы которой многократно пересекались и наслаивались друг на друга. В пару прыжков Мо Жань оказался на крыше одной из привратных башен*** и, пригнувшись, слился с угольно-черной черепицей. Посмотрев вниз, он с сожалением отметил, что двор резиденции был похож на маленький городок, оценить истинные размеры которого на первый взгляд было просто невозможно.
[*行宫 xínggōng сингун — загородный дворец императора; временная резиденция на время путешествия императора или для его проживания за пределами столицы;
**回廊 huíláng хуэйлан — веранда, галерея (вокруг дома на придворовой территории);
***阙楼 quēlóu цюэлоу — дворцовая/привратная башня; в двух сторон от главных ворот дворца ставились башни].
Сердце Мо Жаня наполнилось безмерной тревогой.
Теперь он понимал, почему люди не хотели ему говорить, где именно находится его учитель. Все эти призраки до смерти боялись прогневить Четвертого князя. Теперь же, хотя Мо Жань знал, где земная душа Чу Ваньнина, и даже проник в нужный дворец, он по-прежнему понятия не имел, где его искать…
В этом дворце не меньше тысячи помещений и еще столько же галерей, где именно ему искать Чу Ваньнина?
До этого момента он чувствовал себя как человек, который почти нашел сокровище. От мысли о возможной неудаче руки начали трястись, и сердце затрепетало как пойманная птица.
Чу Ваньнин…
Где ты?
Из этих мыслей его вырвало появление группы людей, которые, громко печатая шаг, двигались в темноте, держа в руках красные фонари. Все они были одеты в золотые доспехи* и армейские сапоги**. Следуя друг за другом, они уверенно шли от восточных ворот по лабиринту крытых галерей и после десятка поворотов остановились у ничем не примечательного домика. Пригнувшись, Мо Жань осторожно следовал за ними по крышам.
[*金黄甲胄 jīnhuáng jiǎzhòu цзиньхуан цзячжоу — «золотые» латы и шлем (тут золотой — это цвет, а не материал);
**战靴 zhàn xuē чжань сюэ —армейские сапоги — высокие ботинки на толстой подошве, которые носили военные в древности].
Чуть в стороне от этого домика росло раскидистое старое дерево софоры, за которым Мо Жань смог спрятаться и наблюдать за происходящим, однако половина двора оказалась скрыта от него за ветками и цветами.
После того, как призрачные стражники зашли во внутренний дворик, до его ушей долетели звуки перетаскивания столов и стульев, звон посуды, крики и хохот. Вдруг на фоне этого веселого гама слух резанул пронзительный крик. В этот момент во двор втолкнули растрепанную сопротивляющуюся женщину. Волосы незнакомки рассыпались по плечам, верхнее платье было наполовину расстегнуто. Один из призрачных воинов грубо толкнул ее, и одежда соскользнула с плеч, обнажив белое как снег тело.
— Сбежать она собралась! Я тебе, блядь, сбегу!
Кнут безжалостно опустился на беззащитное тело женщины. Должно быть, в призрачном царстве он был орудием наказания, ведь при желании даже призрака можно было довести до того, что он начинал мечтать о прекращении существования.
Дрожащая женщина ползала по земле, словно ища способ улизнуть, но ее окружили стражники, и ей некуда было бежать.
— Вонючая сука, думала, что сможешь уйти, когда захочешь, после того как вошла во дворец Четвертого князя?
— При жизни я была чиста и непорочна, не грешила и не совершала преступлений! Почему вы делаете это со мной?! – звонко крикнула женщина*. — Отпустите меня! Я хочу войти в круг перерождений! Я не хочу оставаться здесь!
[*阴兵 yīnbīng иньбин женщина-воин; воительница].
С новыми ударами плети ее крики сменились стонами.
— Служение Четвертому князю спасло тебя от горечи и мук перерождений! Не ценишь добра, бесстыжая!
— Но он ведь даже не взглянул на меня! Почему я не могу уйти? Я… ааа!
Плеть хлестнула по ее лицу, и женщина разрыдалась. Ее тело била дрожь, но она все равно упрямо пыталась ползти к выходу, похожая на измученное, загнанное животное. Это зрелище, видимо, пришлось по вкусу собравшимся, и призрачные слуги Четвертого князя с громким хохотом обступили ее.
Когда в дом были загнаны другие «дары»*, командир призрачной стражи обратился к своим подчиненным с речью:
— Дорогие мои сослуживцы, все это время вы тяжело трудились. Теперь, когда Четвертый князь сделал выбор, во дворце осталось только то, что не пришлось ему по вкусу. Я знаю, как трудно было вам сдерживать свои желания, поэтому каждый из вас сейчас может выбрать себе то, что его порадует, и позабавиться от души. Если вы положите глаз на кого-то и захотите взять «игрушку» к себе домой, вам нужно будет зарегистрировать ее у меня.
[*贡品 gòngpǐn гунпинь — предметы (продукт) для принесения в дань/жертву].
Похотливые демоны*, служившие Четвертому князю, довольно взревели. Безумно смеясь, они поспешили к дому, чтобы выбрать самые красивые «вещи». Женщина во дворе тоже не могла избежать этой незавидной судьбы и в тот же миг была окружена несколькими призраками там же под деревом. Они набросились на нее, как стая голодных волков, словно хотели разорвать и сожрать ее душу.
[*淫鬼 yínguǐ иньгуй — похотливый демон, демон-инкуб, специализирующийся на соблазнении женщин].
Тишина внутри дома мгновенно взорвалась какофонией звуков. Кто-то рыдал навзрыд, кто-то пронзительно кричал, кто-то просил пощады. Нашлись и такие, кто, не желая терпеть пытки и стремясь облегчить свою участь, пресмыкались и лебезили, изо всех сил стараясь угодить сильным. Все же, будь то в Аду или в смертном мире, гниль, что таится в человеческой природе, не изжить.
Мо Жань ловко перепрыгнул на крышу дома и в темноте легко пробрался к тому месту, от которого шел самый сильный шум. Судя по тому, что сказал ему дядюшка у лотка с вонтонами, Чу Ваньнин был схвачен совсем недавно, а значит Четвертый князь еще не видел его, и здесь его быть не должно. Но все же на душе у Мо Жаня было неспокойно. Он осторожно отодвинул несколько кусков черной черепицы и осторожно заглянул вниз.
Ему открылась будоражащая своей пошлостью картина плотских утех*. В мешанине тел его взгляд выхватил одно знакомое лицо… Жун Цзю.
[望云蒸霞蔚 — страсть поднялась как розовые облака на заре; где 望 wàng — страсть,云蒸霞蔚 yúnxīng xiáwèi заря меж клубящихся облаков; обр. красочный (меняющийся) пейзаж].
В прошлой жизни Мо Жань души не чаял в этом юноше, но в ответ на его искреннюю любовь и обожание, тот замышлял отнять достигнутый им уровень совершенствования, чтобы отдать другому продажному мужчине.
Он был хитрым и хорошо знал, что такое жизнь и смерть.
Внутри этой комнаты множество людей отчаянно боролись, не желая подчиняться. Некоторые призраки в забытьи хватали ртом воздух и по привычке звали любимых людей, оставленных в мире живых. Некоторые, помня о своей репутации, плевались и ругались. Но Жун Цзю вел себя совсем иначе. Мо Жань прекрасно знал, что больше всего этот человек любил жизнь и богатство. После смерти, конечно, он не мог любить жизнь, но очень высоко ценил свою душу и вовсе не горел желанием снова страдать.
На огромной кровати, где другие «дары» сопротивлялись из последних сил и молили о пощаде, только он один, закрыв глаза, без сопротивления позволил призрачному стражнику пользовать себя. Его тело было податливо как масло, а тихие вскрики были нежны, как мурлыканье кошки.
Мо Жань посмотрел на его лицо, залитое румянцем возбуждения*, и сердце сжали тиски страха.
[*春潮 chūn cháo чуть чао — весенний прилив; «весна» как метафора для юности и страсти].
Он подумал о Чу Ваньнине.
Если Жун Цзю был гибким, хоть на палец мотай, то Чу Ваньнин был похож на стальной клинок.
На первый взгляд может показаться, что перед тобой холодная закаленная сталь, которую не сломать. Но вот в такой непростой ситуации Жун Цзю и не будет сражаться. Он будет милым, кротким и заискивающим, если потребуется, с легкостью прогнется и подставит свой зад, чтобы в итоге при помощи мягкой силы выстроить вокруг себя нерушимую защитную стену.
А что Чу Ваньнин?
Мо Жаню не нужно было долго думать, чтобы точно сказать, что сделает этот человек. Он скорее выберет Восемнадцатый уровень Ада или предпочтет, чтобы его душа рассеялась. Разве кто-то сможет прогнуть его?
Поток воды не переломить, но стальной клинок можно сломать.
Бах!
Этот звук прокатился тревожным эхом по резиденции. Призраки внутри комнаты и человек на крыше испуганно замерли.
Побледневший Мо Жань обернулся.
Посреди двора объятая бушующим пламенем стояла та самая воительница, над душой которой надругались призрачные стражи. Слезы лились из ее глаз, в груди зияла дыра, и дух уже начал рассеиваться.
Она застыла на мгновение.
И в один миг рассеялась прахом.
Все ее три души и семь духов были уничтожены.
[*魂飞魄散 hún fēi pò sàn хунь фэй по сань — разумные души улетели, а духи тела рассеялись].
Призрачный страж, что убил ее, бранясь, поднялся на ноги. На лице его была рана. Скорее всего эта женщина завладела усмиряющей души плетью и отхлестала его. Призрак злобно выплюнул:
— Еб твою мать! Жалкая сука! Стала призраком, а все еще трепыхается, тьфу! Дурная баба!
Мо Жаня словно бросили в прорубь.
В этот момент ему показалось, что он увидел судьбу вовсе не какой-то незнакомой женщины. Словно кто-то свыше показал ему, какой именно выбор сделает Чу Ваньнин.
Между тем Жун Цзю по-прежнему использовал свои уникальные навыки выживания, заигрывая с развратным призрачным стражем. Как шелковая повилика*, он цеплялся за того, кто мог стать его опорой*, опутывая своей мягкостью, чтобы взять под контроль и поглотить его жизненные силы.
[*丝萝 sīluó сыло «шёлковая повилика» — растение паразит, которое обвивается вокруг дерева, внедряет в его ткань «присоски» (гаустории) и выпивает его соки; обр. в знач.: брачные узы, брак, бракосочетание; сочетаться браком;
**刚硬的对象 — твердый объект/мишень/партнер для брака].
Все «дары» постепенно сдались и уступили. В воздухе так сильно воняло кровью и похотью, что к горлу подступала тошнота.
Казалось, эта порнографическая драма будет длиться бесконечно, но и она подошла к концу.
Жун Цзю на самом деле удалось привязать к себе одного из слуг Призрачного князя. Удовлетворенный стражник оделся и вместе со своими сослуживцами отправился к своему командиру регистрировать приглянувшегося ему призрака. Во временной резиденции Четвертого князя было принято, что тех, кого не выбрал господин, могли забрать к себе в дом его подчиненные.
Души, которые вошли в свиту Четвертого князя, выпадали из цикла перерождений. Под покровительством таких демонов можно было очень неплохо обустроить свой быт в Призрачном Царстве, избежав дальнейших унижений и оскорблений.
Жун Цзю был очень доволен таким поворотом судьбы.
Призрак, который решил взять его на содержание, довольно быстро вернулся обратно. Он еще раз поразвлекся с Жун Цзю, но время было позднее, и была его очередь стоять в карауле, поэтому ему пришлось уйти раньше остальных. Постепенно все демонические стражники разошлись по своим делам, оставив после себя лишь беспорядок и запустение. Разлитые остатки вина и разбитые человеческие чувства, окропив землю, медленно замерзали.
Жун Цзю томно сел на лежанке. Единственный мужчина здесь, он чувствовал себя более чем непринужденно.
Он привел в порядок свою одежду и волосы и после, взглянув на себя в бронзовое зеркало, с сожалением отметил, что после смерти его лицо выглядело несколько изможденным, утратив тот здоровый цвет, что так красил его при жизни, выгодно оттеняя полные желания прекрасные глаза под изящными дугами бровей.
Поэтому Жун Цзю, не обращая внимания на плач и стенания окружающих его дрожащих женщин, оправил одежду, надел шелковые туфли и в отличном расположении духа вышел во внутренний двор.
Цветы примулы в Призрачном Царстве были ярче, чем в смертном мире. Жун Цзю сорвал цветок и, растерев между кончиками тонких пальцев, смазал выделившимся соком губы и растер по щекам.
Каждый человек имеет свои приоритеты в жизни. Жун Цзю с рождения знал лишь горечь и страдания. Он думал, что так называемая дружба — это блажь благородных и богатых людей, рожденная исключительно от пресыщения прочими благами. Родившись нищим простолюдином* сам он уж точно не собирался беспокоиться о таких понятиях как дружба, совесть, стыд, бескорыстие и справедливость. У него никогда не было ничего, кроме его жизни, а теперь, после смерти, у него осталась только его душа.
[泥土里的脏种 — нечистым семенем в глинистой почве].
Внезапно позади раздался слабый шорох, как будто кто-то коснулся лепестков цветов.
Решив, что это вернулся тот офицер, которому он приглянулся ранее, Жун Цзю постарался придать своему взгляду выражение страстного желания, словно этот призрак был любовью всей его жизни, а сам он только и мечтал ему снова отдаться, даже не помышляя о вознаграждении.
Мобилизовав весь свой непревзойденный талант обольщения, перед которым не могли устоять ни мужчины, ни женщины, он обернулся с самой обворожительной улыбкой на губах.
Но стоило ему увидеть человека, стоявшего за цветущими ветвями, Жун Цзю невольно отступил. Его глаза округлились от изумления, рот приоткрылся. Сейчас он выглядел так, словно в него ударила молния…
— Это ты?!
— Да, это я, – ответил Мо Жань.
На миловидном личике Жун Цзю разом отразилась вся гамма испытанных им в этот момент чувств — изумление, нерешительность, злорадство, гнев, страх и притворное равнодушие.
В конце концов он натянул на лицо подчеркнуто вежливую улыбку.
Этот юноша давно привык скрывать злость за натянутой улыбкой, а сейчас ему не хотелось демонстрировать свою досаду.
— Господин Мо, как же вы здесь оказались? — их последнюю встречу точно нельзя было назвать приятной. Жун Цзю выпрямил спину и постарался выглядеть незаинтересованным.
— Я ищу человека, – ответил Мо Жань.
— Представить не могу, что такой ветреный человек, как господин Мо, ради поиска кого-то спустится в Призрачное Царство, — Жун Цзю насмешливо фыркнул.
Мо Жань, не собираясь вести с ним долгие беседы, сразу перешел к делу и вытащил портрет:
— Видел его?
Жун Цзю бросил всего один затуманенный взгляд* на рисунок и холодно усмехнулся:
— Ничего особенного, совсем не женская красота. Ваш новый питомец*?
[*烟视媚行 yān shì mèi xíng янь ши мэй син — затуманенный взгляд и грациозная поступь; для описания преувеличенно спокойной/отрешенной манеры поведения;
*倌儿 guānr гуань-эр — слуга, отвечающий за выпас свиней или овец, с уменьшительно-ласкательным префиксом (эр)].
Мо Жань нахмурился:
— Какой еще питомец?! Никакой он не питомец! Если не видел, так и скажи.
— Не видел, – холодно ответил Жун Цзю, — а если бы и видел, не сказал бы.
— …
— Я немного утомился, пойду отдохну. Господин Мо, можете идти. Провожать меня не нужно.
— Жун Цзю! — окликнул его Мо Жань.
Стройная фигурка остановилась, очаровательное личико с изрядной долей кокетства напополам с самодовольством, вполоборота повернулась в его сторону:
— Что-то случилось?
— Я хочу спасти его и забрать отсюда. Если хочешь, я и тебя могу взять с собой. Ты же не можешь оставаться в этом жестоком мире и ложиться под этих кровожадных демонов. Давай вместе вернемся.
Жун Цзю полностью развернулся в его сторону и преувеличенно ласково ответил:
— Господин Мо, вы говорите, что мне не место в этом жестоком мире? А где мое место? Невезучий Жун Цзю прожил в смертном мире двадцать лет, и здесь он не чувствует себя хуже, чем там. Был постоянный клиент человек, а стал призрак. Все идет по кругу, так какая мне разница?
— Но… сейчас твоя жизнь на острие ножа...
На этот раз Жун Цзю искренне расхохотался, да так, что потребовалось время, чтобы он смог снова заговорить с Мо Жанем:
— А разве раньше я ежедневно не жил на острие ножа? Для таких как вы, я не более, чем рыба на разделочной доске. В той жизни было не так много хороших людей, которые готовы были вознаградить меня серебром. А если уж посчастливилось встретить такого «хорошего человека», как господин Мо, не получить ничего за труды — это обычное дело, можно сказать легко отделался. Может ведь выйти и так, что обернуться не успеешь, а этот «хороший человек» уже сбежал со всеми моими сбережениями, а при новой встрече сделал вид, что не знаком со мной. Господин Мо, сначала вы ударили меня ножом, а потом советуете быть осторожнее с холодным оружием? Да вы просто эталон доброты и милосердия.
Автору есть, что сказать:
Когда сукин сын был молочным щенком, он был полон решимости стать тем, кто укроет и согреет всех бедных людей на земле. Однако в конечном итоге этот человек стал дьяволом, утопившим мир в крови. Если мать щенка не вошла в круг перевоплощений и жила в Призрачном Царстве, зная о всех его делах, это было очень грустно, не так ли?
Хотя события из прошлой главы могут вызвать жалость к этой собаке, не стоит его жалеть, потому что на самом деле то время было лучшим в жизни щенка за первые пятнадцать лет его жизни.
До того, как погрузиться в воспоминания, он сказал, что в то время у него, по крайней мере, была мать.
Позже у него не было даже матери.
На самом деле, я надеюсь, что нет необходимости проводить четкую черту между добром и злом, предательством и преданностью, и спорить о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Кто-то из героев этой истории еще отвернется от добра и станет злодеем, а кто-то сможет вернуться из тьмы к свету. В жизни у каждого человека бывают прекрасные моменты, моменты гнева, моменты жалости, моменты ненависти. Все мы живые люди из плоти и крови, а значит можем допускать ошибки и раскаиваться в них, можем быть предвзяты и справедливы, потому что только так мы обретаем внутреннюю целостность.
Если вы желаете, чтобы в истории были только хорошие люди, проповедующие одинаковые нравственные ценности, не было эмоциональных качелей, противостояния персонажей, моральных противоречий, зато в избытке были хвалебные оды (кхм!) изменениям, что несет нам весенний бриз революции, если вы верите, что когда-нибудь все люди мира смогут быть счастливы, не будут закрывать двери по ночам, а деньги будут валяться на обочине дороги годами, лучше включите телевизор в половине восьмого и посмотрите десять тысяч какой-то там эпизод сериала 《Синьвэнь Ляньбо》 *, и вы будете удовлетворены.
[*《新闻联播》 xīnwén liánbō 《Синьвэнь Ляньбо》 — ежедневная новостная программа Центрального телевидения Китая].
[辱 rǔ жу — позор, стыд, срам, бесчестье; быть запятнанным (посрамленным), в постыдном положении].
Он говорил о поступке, который совершил переполненный обидой Мо Жань в первый день возрождения.
Если подумать, хотя Жун Цзю и провинился перед ним, сговорившись с господином Чаном с целью обманом завладеть его духовными силами, все это было в прошлой жизни. Но после его воскрешения Жун Цзю с этим своим Чаном ему ничего не сделал, и у Мо Жаня не было ни одного оправдания своего неблаговидного поступка с кражей серебра.
— Я был не прав, – при этих обстоятельствах Мо Жань не мог себе позволить препираться с Жуном. — Все, что я забрал у тебя, верну позже.
— И каким образом? – спросил Жун Цзю. — Да и какая польза мне здесь от золота, жемчуга и серебра?
— …
— Браслеты из жемчуга могут вернуть мне мою жизнь?
— Что? – Мо Жань опешил. — Твою жизнь?
— Именно, мою жизнь, – кажется, Мо Жаню все же удалось задеть Жун Цзю за живое, и тот совсем сник.
— Знаете, как я умер?
— …
Похоже, это и правда давно кипело у него внутри, и теперь, стоило поднять крышку, как столб пара вырвалось наружу. Жун Цзю больше не мог сдерживать эти чувства и, прежде чем Мо Жань успел слово сказать, его лицо исказилось до неузнаваемости от ярости.
— Этот человек по фамилии Чан* оказался таким коварным*. Когда он понял, что я вам больше не нравлюсь, счел меня бесполезным. Он скормил мне эту бородатую байку, что искренне любит меня, но его семья против того, чтобы мы были вместе из-за того, что я шлюха из борделя, поэтому нам нужно реже встречаться. А я и правда был слепым. Верил, что его чувства ко мне глубоки*, что это решение обусловлено только волей его родителей, и что он сдался перед давлением обстоятельств… Тьфу! Как я мог верить во все эти его лживые россказни?!
[*姓常的 xìng cháng de син чан де - досл. “человек по фамилии Чан”; фамилия персонажа 姓常 Xìng Cháng Син Чан - “обычная жизнь”, где 姓 xìng Син - фамилия; носить фамилию; жизнь; 常 cháng чан - обычный/заурядный;
**歹毒 dǎidú дайду — “порочный яд” диал. злой; жестокий; коварный; вредоносный;
***情深意重 qíng shēnyì zhòng цин шэньи чжун — глубокие чувства и сильные желания;
****一派胡言 yīpài húyán ипай хуянь “сплошь сумбурные слова” — сплошной вымысел, чушь, ерунда].
— Тогда тебе следует злиться на господина Чана, а не на меня.
— Почему я злюсь на вас? — с ненавистью спросил Жун Цзю. — Тех ценностей, что я скопил, было достаточно, чтобы выкупить себя из борделя, но когда господин Мо все украл, я совсем пал духом. Я больше не мог жить там, но без денег на выкуп уйти не мог, поэтому решился на побег. Если бы вы меня не обокрали, я бы не оказался в таком жалком положении!
— Так... ты сбежал?
— Верно, и отправился к нему домой, – с ненавистью ответил Жун Цзю. — Но Син Чан мне даже двери не открыл, хотя за мной гнались эти цепные псы из охраны борделя. В конце концов, эта попытка сопротивляться судьбе провалилась, и меня схватили, вернули назад, жестоко избили и снова заперли там.
Мо Жань пробормотал себе под нос:
— Но этот Чан сказал, что ты поехал в Цайде, чтобы навестить родственников, и был убит во время прорыва границы Призрачного Царства.
— Ха! – женоподобное лицо Жун Цзю язвительно сморщилось. — Да он настоящий сказочник! Родственники? Откуда у меня родственники в Цайде?!
— …
— Разве господин Мо не сказал мне, что здесь я буду жить на острие ножа? Я расскажу, что значит жить на острие ножа! – Жун Цзю распалялся все больше. Черты его лица так сильно исказились, что сейчас он и впрямь стал похож на злого духа. — А давайте я поведаю вам, как я умер! Это все вы виноваты, мои любимые клиенты! Ха-ха… мои благодетели*!
[*恩客 ēnkè энькэ — “милостивый посетитель”; диал. любимый клиент (проститутки)].
— Я долго сидел взаперти в борделе без еды и воды, страдая в одиночестве. Никто даже не искал меня, никому не было дела до того, жив я или мертв. Прошло много дней, и я совсем потерял надежду, но неожиданно Син Чан пришел ко мне в слезах и рассказал, что тогда не впустил меня, так как боялся, что его родители в гневе прикажут слугам меня убить, если он откроет двери!
Мо Жань покачал головой, услышав подобную очевидную ложь:
— Ты просто не мог в такое поверить.
— Нет, — глаза Жун Цзю влажно блеснули. — Я поверил.
— …
— Конечно, я поверил! — его скрытая обида прорвалась сквозь неестественный смех, уголки его губ скривились в натянутой улыбке. — Почему бы мне не поверить? Выбор верить или нет может быть лишь у человека, которому есть из чего выбирать. А на что было рассчитывать мне? Я продавал свое тело за жалкие подачки и пустые обещания. Да, я поверил ему, а иначе у меня не осталось бы надежды и желания жить.
Он сделал паузу, прежде чем продолжить:
— Син Чан сказал, что пришел, чтобы сдержать свое обещание и забрать меня в свой дом. Но так как его родители не смогут вот так сразу принять меня, мы какое-то время будем жить в небольшом городке по соседству.
— В городе Цайде?
— Да, в Цайде.
Мо Жань переменился в лице, сообразив, что именно произошло дальше.
Жун Цзю продолжил, подтверждая его догадки:
— Я был так рад, тут же собрал все свои вещи. Хотя и собирать-то было нечего, ведь все, что я заработал, годами продавая свое тело, вы украли, так отблагодарив меня за подаренные минуты любви и ласки. Но тогда это не сильно заботило меня, ведь я верил, что теперь у меня есть господин Чан... Ох… – он замолк. На секунду из-за прошившей его тело судороги улыбка превратилась в жуткую гримасу. Сквозь зубы Жун Цзю, процедил: — Молодой господин Чан.
— Он обманом заманил тебя в Цайде и там убил?
— Нет... — Жун Цзю рассмеялся, но в глазах его была горечь и боль. — Это не он убил меня. Все вы, каждый из вас! Каждый внес свою лепту в мою смерть. Отрезав мне все другие пути, обчистив меня до нитки, вы, все вы убили меня!
Жун Цзю перевел дыхание и продолжил:
— Когда мы прибыли в Цайде, этот господин из семейства Чан привел меня в большую усадьбу. Огромный дом был холоден и пуст: в нем не было ни слуг, ни работников. Он сказал, что мы поживем здесь какое-то время и постепенно наладим быт, а пока я отдыхаю с дороги, он сходит на рынок за необходимыми вещами. И я послушно остался ждать его. А потом он вернулся вместе с каким-то мужчиной…
При этих словах Мо Жань переменился в лице:
— Ты смог разглядеть внешность этого человека?
— Нет, — Жун Цзю вздохнул. — На нем была маска и плащ с капюшоном, поэтому ничего о нем сказать не могу… Я увидел, как Син Чан опустился перед этим мужчиной на колени и так пресмыкался перед ним, так заискивающе улыбался, что даже я с моим опытом ублажать клиентов мог бы позавидовать его прыти. Жаль, он не видел, как отвратительно это выглядело со стороны. С этим мужчиной они говорили обо мне. Син Чан сказал, так как раньше я был физически близок с вами, в моем теле остались какие-то остатки древесного духа, и я подхожу для жертвоприношения. Мне сложно было понять о чем они говорят, ведь я не даос и никогда не стремился стать небожителем.
Мо Жань невольно отшатнулся, чувствуя, как деревенеет тело и волосы встают дыбом.
Ему-то как раз все сразу стало ясно. Конечно, когда он развлекался с Жун Цзю, вместе с телесными соками вливал в его тело какое-то количество своей древесной сущности. Этот фальшивый Гоучень искал кого-то на замену ему, а у Жун Цзю как раз осталось немного принадлежавшей ему древесной духовной энергии. Пусть ее было совсем мало, но она была достаточно чистой и полностью подходила для техники жертвоприношения.
— О том, что произошло потом, сказать ничего не могу, – лицо Жун Цзю приняло обычное легкомысленное выражение, но весь его дух буквально пронизывал холод разочарования и одиночества. — Как видите, господин Мо, я мертв.
Случись такое в прошлой жизни, или сразу после возрождения, Мо Жань наверняка бы лишь презрительно фыркнул и насмешливо сказал: «Сдох ты, ну и что? Я-то тут причем?»
Но сейчас ему было совсем не до смеха.
Ему и правда был противен Жун Цзю, потому что тот не гнушался никакими средствами и не останавливался ни перед чем. В прошлой жизни он даже замышлял лишить его духовных сил. Однако и сам Мо Жань в прежней жизни, хотя и любил предаваться любовным утехам с Жун Цзю, никогда не относился к нему искренне. Поэтому сейчас, в загробном мире, вот так вдруг услышав эту исповедь, он испытал очень противоречивые чувства.
Мо Жань подумал о всех тех незримых узах*, что против воли связали его с другими людьми, и решил, что надо с этим заканчивать прямо сейчас. Хватит!
[千丝万缕 qiānsī wànlǚ цяньсы ваньлюй - тысячи шелковинок и десятки тысяч нитей; обр. : многочисленные незримые узы, тесная связь с кем-то].
Он глубоко вдохнул и выпалил на одном дыхании:
— Жун Цзю, за все, что случилось с тобой, прости меня.
За всю его жизнь у Жун Цзю никто ни разу не просил прощения. Широко открыв глаза, он уставился на Мо Жаня, как будто впервые увидев его, потом долго изучал его, осмотрев с ног до головы, пока, наконец, не сказал:
— Даже если вы признали свою вину, я все равно не скажу вам, где находится этот человек с портрета.
— Мои слова не имеют ничего общего с портретом, – ответил Мо Жань.
Жун Цзю склонил голову, задумавшись на пару мгновений, а затем вдруг спросил:
— Молодой господин Мо, а известно ли вам, что до того, как я умер, мы вместе с господином Чаном хотели убить вас и забрать ваши духовные силы?
— Я знал об этом.
— Вы… Вы знали?
— Да, я знал, – Мо Жань кивнул.
После короткого замешательство Жун Цзю вспыхнул от гнева:
— Конечно этот Син Чан не умеет держать язык за зубами!
Сверкая глазами от негодования, он решительно вскинул голову:
— Если бы я знал, что все так закончится, лучше бы я его послушал и убил вас еще тогда. По крайней мере у меня было бы хоть несколько счастливых дней и, может быть, все не дошло бы до того, чтобы я умер такой жестокой смертью.
Мо Жань посмотрел на него и сказал:
— А ты всегда делаешь все, что тебе говорят другие люди?
— А почему нет? – ответил Жун Цзю, — Я всего лишь хотел жить хорошо. Например, почему торговать своим телом это плохо? Люди же торгуют рыбой и мясом, чтобы заработать себе на пропитание? Я знаю, что такие как вы, благородные господа, смотрят на меня с презрением. Но разве вас прокормит это ваше чувство собственного достоинства? Для меня куда важнее кувшин вина и кусок жареного мяса. Так что, если бы, убив вас, я смог сохранить свою жизнь, почему бы мне этого не сделать?
Губы Мо Жаня дернулись. Он хотел было возразить ему, но, вспомнив, что сам творил в прежней жизни, не смог ничего сказать.
Между тем возмущенный Жун Цзю продолжил:
— Люди убивают птиц ради мяса, так почему ради собственного выживания человек не может убить другого человека?
Мо Жань тяжело вздохнул и пробормотал:
— И какой смысл в такой жизни?
Казалось, что он спрашивал Жун Цзю. Но сейчас, отбросив все наносное, он задал этот вопрос тому человеку, каким он был в прошлой жизни, когда сидел на самой вершине смертного мира.
— Я не знаю. Я не понимаю, о чем вы говорите, и не собираюсь об этом думать, – равнодушно ответил Жун Цзю. — Меня продали в бордель по достижению шестнадцати лет. Первым моим клиентом стал старый даос, которому было сильно за пятьдесят. Спрашиваете, был ли какой-то смысл в этом всем? Я понятия не имею! Пока я был жив, думал только о том, как зарабатывать деньги. Если бы у меня были деньги, я бы сразу выкупил себя. После никто и никогда не смог бы использовать меня как нужник, и моя жизнь перестала бы зависеть от ваших улыбок и мимолетной благосклонности. Но до гробовой доски мое тело так и не стало свободным. Именно из-за вас я умер как животное!
Мо Жань долго молчал, а затем спросил:
— Если бы тебе был дан еще один шанс, ты снова бы выбрал сговориться с Син Чаном, чтобы убить меня?
— Верно.
— Хорошо. Если бы у меня был еще один шанс, я бы пустил по ветру все твои деньги, чтобы ты мог позволить себе есть только гнилые фрукты.
— Вы!..
Жун Цзю вспыхнул от гнева, отчего искусственный румянец на его щеках стал как будто даже ярче. Его тело задрожало, но он быстро взял себя в руки.
Сообразив, что потерял лицо, так постыдно утратив контроль над собой, он потянулся к волосам, бессознательно пытаясь привести в порядок прическу. На его лице вновь появилась обычная сладкая улыбка, но пламя ярости, что пылало в глубине зрачков, и не думало угасать.
— Вы предложили мне следовать за вами. Я Жун Цзю, и у меня свой путь.
—Надеюсь, ты сможешь насладиться желанной свободой в Призрачном Царстве.
Озадаченный его замечанием Жун Цзю прищурился:
— Конечно, я буду тут свободен и смогу хорошо устроиться. Всего-то и нужно попасть в постель того, у кого больше всего власти, и тогда я смогу избежать этого вечного круговорота перерождений и больше не буду страдать. По сравнению с дурами, что собраны в тех покоях, я просто писаный красавец* и, конечно, когда выберут меня, приму это с радостью.
[子都 zǐdū Цзы-ду - имя легендарного красавца, ставшее нарицательным для обозначения очень красивого мужчины; один из десяти легендарных красавцев; настоящее имя 公孙阏 Гунсунь Э, 春秋第一美男子 “Первый красавец «Вёсны и осени» (летопись княжества Лу, пятая книга конфуцианского «Пятикнижия» )].
Мо Жань со смехом ответил ему:
— Но эти люди служат Четвертому князю, и теперь смерть и жизнь твоей души, а также останешься ли ты здесь или переродишься, будет целиком и полностью зависеть от его слова.
Жун Цзю вздрогнул и настороженно уставился на Мо Жаня своими красивыми глазами.
— О чем это вы?
Если бы не эта ситуация, Мо Жань не стал бы дальше пытаться его переубеждать. Жун Цзю был человеком мягким и ведомым, ненависть сделала его упрямым, и ему оставалось лишь, усмирив гнев, продолжить его уговаривать:
— Ты говоришь, что внешность человека на портрете довольно посредственная, но я считаю его очень красивым. Взгляд на красоту у разных людей отличается, и никто не может сказать, посмотрит ли на тебя Четвертый князь, или нет.
— Думаете, человек с таким холодным взглядом может его привлечь?
— Необязательно, — ответил Мо Жань. — Однако, если Призрачному князю нравятся мягкие и нежные люди, почему же он сразу не выбрал тебя?
— … — Жун Цзю не издал ни звука, но лицо его уродливо скривилось.
Мо Жань же решил ковать железо, пока горячо:
— У этого человека характер суровый и резкий. Если его выберут, полагаю, что в будущем он перевернет Призрачное Царство с ног на голову. И когда придет время доклада о грехах, Четвертому Призрачному князю непременно придется ответить за свои преступления. В этой ситуации для него проще всего будет свалить все на призрачных слуг и принести их в жертву. Если ты собираешься как шелковая повилика обвиться вокруг сильного дерева, для начала убедись в том, что это будет безопасно для тебя. Если окрутишь кого-то, кто через несколько дней повалится, всего лишь потеряешь опору, что не так и страшно. Вот если ты будешь связан с тем упавшим деревом в течении долгого времени и успеешь пустить корни, то лишишься их вовсе, и тогда душа твоя навек рассеется.
И без того бледное лицо призрачного Жун Цзю, казалось, стало еще бледнее. Но его елейный голос как и прежде сочился ядом:
— Я не верю, вы лжете.
— …
— Господин Мо, готов поспорить, что вы просто не желаете увидеть, что я могу жить лучше вас.
Они оба замолчали. И тут Мо Жань вспылил. Прямо посмотрев на Жун Цзю, он выпалил:
— Я больше не собираюсь спорить с тобой. Жун Цзю, я должен спасти этого человека. Ты сейчас тут не со мной в игры играешь, а со своей жизнью.
Жун Цзю вскинул голову, глаза его опасно блеснули. С внезапностью гадюки, что бросается на жертву, он положил руку на грудь Мо Жаня:
— Кем он вам приходится? Как давно длится ваша связь? Дольше, чем со мной? В постели он лучше меня? Его постельные фокусы лучше или он слаще стонет? – Жун Цзю сделал паузу, его ресницы медленно опустились, пряча взгляд. — Господин Мо, вы не из тех благородных господ, которые будут рисковать своей жизнью ради других людей. Меня вам не обмануть. Вы человек без сердца, и не знаете, что такое любовь.
Не успел он закончить фразу, как Мо Жань схватил его за щеку, подтягивая ближе. Черные как смоль брови сошлись над переносицей, в глазах вспыхнул огонь:
— Раньше у меня не было сердца, а теперь есть.
Жун Цзю смотрел на него и не узнавал. Казалось, под оболочкой этого знакомого незнакомца скрывается разъяренное пламя.
Человек перед ним ругался и смеялся совсем как прежний Мо Вэйюй, вот только душа его как будто стала другой.
Словно обожженный этим огнем, Жун Цзю затрясся и хотел было развернуться и убежать, но Мо Вэйюй вцепился в него мертвой
хваткой.— И еще, — продолжил Мо Жань, — я и он… отныне и впредь чисты и невинны, я уважаю и почитаю его без всяких задних мыслей*. Не смей оскорблять его!
[*妄念 wàngniàn ваннянь- “грязные мысли”; предаваться несбыточным мечтам (сумасбродным идеям/безудержным фантазиям); будд. суетные мысли; мед. мания, маниакальный].
Сказав это, он оттолкнул Жун Цзю, который от неожиданности врезался в колонну и недоверчиво уставился на человека перед собой. Он был в таком смятении чувств, что даже не задумался о том, насколько странно звучат слова "отныне и впредь чисты и невинны". Если бы его разум был ясен, он обязательно задумался бы над тонкостями этой странной формулировки.
Если отныне чисты, значит, было время, когда они были запятнаны людскими страстями?
Но в смятении чувств Жун Цзю ничего не заметил.
— Он не твой… не твой…
— Нет, он мой учитель, — отрезал Мо Жань.
Хотя Жун Цзю больше не проронил ни слова, этот человек всегда имел прекрасное чутье даже на самый слабый запах отношений, выходящих за рамки простой дружбы. Те чувства, которые сам Мо Жань не мог понять, Жун Цзю мгновенно распознал.
Он был почти уверен, что Мо Жань любит этого человека с портрета, и мысль о том, что сам он так и не смог завоевать ничью любовь, всколыхнула в его сердце едкое чувство ревности и зависти.
Такой ветреный человек, как господин Мо, ради спасения этого мужчины был готов спуститься в ад и поставить на кон свою жизнь.
Он вдруг подумал: а что, если бы он с самого начала проявил по отношению к Мо Жаню немного человеческого участия, если бы смог открыть ему свое сердце, то возможно и тот… взрастил бы в себе искренние чувства для него?
Однако, прежде чем он смог обдумать эту мысль, Мо Жань опять заговорил. Голос его был холодным и злым, в нем не осталось и доли шутливости:
— Жун Цзю, я спрошу тебя еще раз: где он? Ты знаешь или нет? Я заклинатель, который далеко продвинулся по пути взращивания духа, и могу использовать свои способности для воздействия на разум человека, чтобы узнать правду. Хочешь верь, хочешь нет, но если потребуется, я лично встречусь с Призрачным князем.
Жун Цзю был совершенно ошеломлен этим заявлением:
— Вы…
— Всю свою жизнь я творил зло, но сейчас хочу исправить свои ошибки. Однако, если кто-то встанет у меня на пути, он должен помнить, что я все еще тот же Мо Вэйюй, – понизив голос, он продолжил, — Жун Цзю, я не боюсь смерти или того, что моя душа развеется без возврата. Я готов пойти на все, так что хорошо подумай!
Двое в молчании замерли друг напротив друга.
Два взгляда столкнулись в противоборстве: один горел решимостью, другой — ненавистью. Упорство против упрямства. Пламя против льда.
В конце концов огонь Мо Жаня растопил лед Жун Цзю и, опустив глаза, тот покорно отступил. Его ревность и ненависть были сильны, но упорство и одержимость Мо Жаня оказались сильнее. В этой борьбе двух воль Жун Цзю не был противником Наступающему на бессмертных Императору.
Даже румяна из цветов не могли теперь скрыть пепельно-серый оттенок увядающего лица призрака, который был абсолютно сломлен.
— Почему вы готовы делать это ради него?
— Он относился ко мне лучше всех, а я из-за своей ненависти заставил его страдать. Я у него в долгу.
— ...Я правда никогда не встречал этого человека, – после продолжительной паузы тихо сказал Жун Цзю. Увидев выражение лица Мо Жаня, он все же добавил, — Я не обманываю! Однако всех вновь прибывших закрывают в восточном крыле дворца. Каждого человека запирают в отдельную маленькую камеру, которая больше похожа на клетку. По коридору постоянно ходит дозором стража. Если пойдете туда, то, может, и найдете его.
Разве мог Мо Жань ждать? Он тут же повернулся и бросился прочь. Глядя ему вслед, Жун Цзю замер в растерянности. Он не понимал, отчего у него так горько на душе, но это мучительное чувство заполнило его сердце до краев. Не в силах сдержаться, он громко закричал вслед уходящему Мо Жаню:
— Мо Вэйюй… думаешь, что ты лучше меня? Думаешь, сможешь очиститься от грехов?! Мы одинаково грязные внутри! Никто не может начать все сначала!.. Мо Вэйюй, вот увидишь, еще увидишь, как я, Жун Цзю, смогу жить счастливо. Лучше плохо жить, чем хорошо умереть! Пусть мое тело сгнило, я продам душу, лишь бы жить здесь в роскоши и довольстве! Вот увидишь! Увидишь! Думаешь, что грязь, въевшуюся в твои кости, можно отмыть? Думаешь, вытерев губы, сможешь избавиться от вкуса гнили? Размечтался! Весь такой благородный господин Мо и такая грязная шлюха, как я, вот и посмотрим, у кого будет лучше жизнь! Мо Вэйюй!
Он кричал до тех пор, пока силуэт Мо Жаня не растаял в ночи. А потом поднял руки, закрыв лицо, присел на корточки и задохнулся в рыданиях.
— С какой это стати ты можешь начать все сначала? С какой стати у такого гнилого человека есть кто-то, кто его любит... с какой стати…
Автору есть что сказать:
Знаю, что вы рассчитывали, что Учитель в этой главе подключится к сети… 2333[бу-гага].
Кроме того… хотелось поговорить о названии глав... закрывает лицо рукой... Кажется, в последнее время они не всегда соответствует содержанию?
Поэтому я хотела бы спросить, а не вернуться ли мне к привычному: «Этот достопочтенный встал на праведный путь*» или просто назвать главу «Праведный путь*». Пожалуйста, укажите правильный путь этому лузеру! Спасибо! Ровно легла...
[*从良 cóngliáng цунлян - бросить проституцию и выйти замуж (о проститутке) — обр. встать на путь исправления, жить праведной жизнью после всех тяжких].
Напоминание о сюжете истории:
На вершине Сышэн открылось кошачье кафе. В нем жили бенгал Сюэ Мэнмэн, рэгдолл Ши Мэймэй и безупречно белый кот Ши Зунзун. Однажды хозяин кафе принес им на воспитание глупого щенка… [и понеслось…].
Как и сказал Жун Цзю, в восточной части дворцового комплекса находилось трехъярусное строение с множеством маленьких комнатушек. Хотя двор и само здание впечатляли размерами, выглядело все это довольно неухоженно и грязно. Во внутреннем дворике росло дряхлое старое дерево, на верхушке которого обитала огромная стая мертвых воронов. Каждая птица держала в клюве вырванный человеческий глаз, который дико вращался, выискивая признаки вторжения.
Громко чеканя шаг под звуки колотушки, два наряда призрачных караульных патрулировали территорию, охраняя «дары», отобранные для Четвертого Призрачного князя.
Спрятавшись за углом, Мо Жань наблюдал за интервалом движения патрулей, выискивая слепую зону, чтобы тайно проникнуть в здание.
Похожие на маленькие клетки комнатки были слабо освещены зажженными светильниками. Время от времени с той стороны ветер доносил тихий плач и всхлипы плененных душ. Этот лепет наполнял ночь звуками, похожими на ритуальное пение, от которых у человека волосы вставали дыбом и мурашки бежали по коже.
По самым грубым подсчетам Мо Жаня, в этом здании было около трехсот комнат. Патрули проходили каждые десять-пятнадцать минут*. За это время ему точно не отыскать комнату Чу Ваньнина. Кроме того, у каждой лестницы стоял охранник, у которого в руке был хлыст для усмирения душ, а на шее сигнальный рожок для вызова подмоги.
[*一盏茶时 [yī zhǎn chá shí и чжань ча ши] время одной чашка чая — мера измерения времени в Древнем Китае: 10-15 минут; обр. недолго].
Мо Жань начал было переживать, но в это время заметил вдалеке призрака, в одиночестве идущего прямо к нему. Этот демон был одет так же, как другие охранники резиденции, на поясе у него висел черный жетон с выгравированным на нем именем и званием. Спрятавшись в тени, Мо Жань спокойно ждал, пока призрак пройдет мимо него.
Призрак и охранник на лестнице кивнули друг другу. Ночь была тихой, и Мо Жань смог легко подслушать их разговор.
— Седьмой брат пришел сменить Третьего брата на посту?
— Да, и ты уже скоро заканчиваешь.
— Мне придется задержаться, пока мой сменный не придет. Дождусь его и пойду отдыхать.
Призрак поднялся на верхний этаж, а страж первого этажа остался ждать караульного, который должен его сменить. Ему было явно скучно, и он постоянно зевал, стоя на пронизывающем ночном ветру.
Подслушавшему их Мо Жаню в голову пришел отличный, хотя и очень опасный план…
Издалека долетали звуки деревянной колотушки, отмеряющей время смены стражи, эхом разнося по округе “тук-тук-тук”.
[梆子 bāngzi банцзы — колотушка (стража или торговца), деревянный барабанчик, часто используется для аккомпанемента в китайской опере].
На верхушках деревьев вороны забеспокоились и громко закаркали, как будто заметив нечто странное.
Стражник подобрался и подозрительно огляделся по сторонам. Из серого предрассветного тумана показался силуэт медленно идущего человека. Когда он приблизился, страж смог разглядеть молодого парня, которого прежде никогда не встречал. Это насторожило его.
— Кто такой?
— Я пришел сменить караульного, – ответил незнакомец.
Ветер разогнал алые облака, и луна осветила своим серебристым светом юное лицо. Какой красивый призрачный страж!
Черты его были правильными и благородными, изгиб бровей и разрез глаз полны врожденной чувственности. Кто, кроме Мо Жаня, мог быть этим «призраком»?
Неизвестно где, но он добыл одежду, латы и шлем охранника. На поясе болтался опознавательный черный жетон*, сигнальный рожок на груди отражал серебристый свет луны.
[*牌子 páizi пайцзы - дощечка, табличка с информацией, бирка, жетон].
— Мы прежде не встречались, – сказал охранник.
— Я здесь недавно.
Колеблясь, охранник протянул руку:
— Жетон?
Мо Жань отцепил опознавательную табличку от пояса и почтительно передал караульному. Лицо Восьмого брата не отражало никаких эмоций, но сердце юноши зашлось в груди от страха.
На его счастье, уставший после долгой смены охранник, повертев в руках его жетон, так и не смог понять, в чем подвох. Да и лень ему было что-то перепроверять, поэтому, похлопав новенького по плечу, он сказал:
— Тогда вторая половина ночи — твоя смена, а я пошел.
— Хорошей дороги, старший.
Услышав такое уважительное обращение, призрачный стражник довольно хохотнул и отмахнулся:
— Вот молодец! Хорош, малец, бывай, до завтра.
— Э… старший, погодите минутку!
— Чего тебе? – призрак повернул голову.
Мо Жань улыбнулся и, стараясь говорить как можно непринужденнее, спросил:
— Среди отборных даров много ли по фамилии Чу?
Демонический страж мгновенно опять насторожился:
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я интересуюсь по просьбе Чу Сюня из Шатра Шуньфэн, — ответил Мо Жань. — Кто-то из его дальних родственников спустился недавно, но в Шуньфэн не смогли найти его, вот Чу Сюнь и просил справиться, не тут ли этот человек.
В этом месте репутация Чу Сюня и вправду заставляла трепетать всех от страха, поэтому стражник, поколебавшись пару секунд, все же указал на второй ярус:
— У нас всего трое по фамилии Чу, и все заперты на втором этаже. Можешь пойти посмотреть.
Мо Жань расплылся в располагающей улыбке:
— Большое спасибо, старший, за уделенное мне время.
— Не стоит, — этот старший, похоже, был весьма глуп. — Рад был помочь.
Как только они обменялись любезностями, этот «старший», беззаботно напевая себе под нос, ушел. Свернув за угол, он даже не заметил, что связанный обездвиживающим заклятьем настоящий сменный дозорный лежит в канаве. Этот жалкий демон был разут и раздет до исподнего. Полные негодования глаза метали молнии, но он мог только молча злиться, так как его рот был плотно заткнут кляпом.
Мо Жань не сомневался в Жун Цзю, хоть тот и слукавил, сказав, что этих людей не выбрали в «дары», однако он не соврал относительно содержания душ под охраной именно в этом месте. С наружной стороны окна были заблокированы магическим барьером, внутренние коридоры постоянно патрулировались. Хотя Мо испытывал отвращение по отношению к Жун Цзю, однако твердо решил забрать его с собой.
Времени на раздумья не было, нужно было срочно принимать какое-то решение.
Мо Жань дождался, пока патруль пройдет мимо, и как только призраки скрылись из вида, бросился на второй этаж, но тут дорогу ему преградило длинное копье охранника второго этажа.
— Стой! Кто такой?
— Сегодня моя первая смена в карауле, я новенький с первого этажа.
Стражник почесал бровь:
— Если ты с первого, зачем рвешься ко мне на второй?
Мо Жань опять попытался прикрыться Чу Сюнем, но кто бы мог подумать, что стражник не только не купится на эту байку, но и сурово отчитает его:
— Даже если ты от господина Чу Сюня из Шатра Шуньфэн, что с того? Если кто-то вошел в этот дворец, он принадлежит Четвертому князю. Если Чу Сюнь желает похлопотать за своего родственника, то пусть сам идет на поклон к Четвертому князю. Я не собираюсь лезть в это дело!
Мо Жань в душе застонал. Надо же, этот стражник оказался куда умнее. Ему ничего не оставалось, кроме как скрепя сердце сказать:
— Я и не собирался забрать его сегодня. Но должен же я проверить, тот ли это человек?
— Зачем все усложнять? Просто назови его имя, и я скажу тебе. Входить внутрь для этого не нужно.
С трудом подавив волнение, сжигавшее его изнутри, Мо Жань назвал имя:
— Чу Ваньнин. Его зовут Чу Ваньнин.
Стражник уже взял в руки именной список, но, услышав это имя, выронил его из рук.
Увидев такую реакцию, Мо Жань забеспокоился по-настоящему:
— В чем дело? Какие-то проблемы?
— Какие-то проблемы? – стражник холодно усмехнулся. — Ты действительно новенький, раз ничего не знаешь. Четвертый князь совсем недавно приходил полюбоваться на этого красавца. Ему давно уже приглянулся этот бессмертный Чу. Его душа еще здесь лишь потому, что человека можно забрать на Четвертый уровень Ада, только когда на седьмой день его три души объединятся. Думаю, уже сегодня вечером этого Чу преподнесут в дар нашему Князю. Ты пришел за ним? Еще и спрашиваешь, какие проблемы?
От его слов Мо Жань побледнел как смерть. Когда стражник замолчал, ему с трудом удалось выдавить:
— Он приглянулся Четвертому князю?
— А что?
— …Ничего. В таком случае, извините за беспокойство.
Мрачный Мо Жань повернулся и сделал пару шагов по лестнице. Прежде, чем стражник успел что-то понять, у него в руке появилось его божественное оружие. Цзяньгуй в то же мгновение обвился вокруг шеи стражника!
Со скоростью молнии вспыхнул алый огонь.
Подобное оружие не зря называли божественным, ведь оно могло ранить демона и убить бога. Страж увидел лишь мелькнувшие перед глазами алые листья и услышал, как этот юноша с ненавистью сказал:
— Даже Владыка всех демонов Ада не сможет забрать у меня этого человека!
В эту же секунду дух стражника покинул его, и он упал без сознания. Мо Жань для надежности обездвижил его заклинанием, заткнул рот, оттащил в сторону с прохода и, сгорая от нетерпения, помчался по коридору.
В самом конце обнаружились три комнаты, на каждой из которых была прикреплена табличка с надписью «Душа умершего по фамилии Чу».
Мо Жань сам не мог объяснить внутреннее чутье, что двигало им, но, послушавшись своего сердца, он без колебаний подошел ко второй комнате и распахнул дверь. От быстрого бега его дыхание сбилось, и на пару томительных мгновений он просто замер на пороге, пытаясь отдышаться.
Прядь шелковистых черных волос упала на глаза, но он даже не убрал ее, сосредоточившись на том, что было внутри…
Жун Цзю не соврал.
Стены комнатки были холодного грязно-белого цвета, и по размеру она больше походила на клетку для содержания животных.
И только лишь человек внутри этих мертвых стен был словно очищающее белое пламя, излучающее живое тепло.
Как оказалось, не все «дары» были скованы цепью. Может быть потому, что Чу Ваньнин приглянулся Четвертому Князю, стража не осмеливалась оскорбить его подобным обращением. На полу этой комнаты даже лежала шкура с длинным мягким белым мехом, похожим на свежевыпавший снег.
Чу Ваньнин лежал на этом ковре и крепко спал. На первый взгляд этот человек выглядел суровым и решительным, но на самом деле в глубине души он был очень неуверенным в себе и уязвимым. Это становилось очевидно, стоило только увидеть, как он спит, свернувшись в клубочек, словно пытаясь уменьшиться в размерах. Он как будто пытался согреться, но при этом боялся занять чье-то место, такой жалкий в минуты своей слабости.
Эта земная душа отличалась от телесной. На лице не было и пятнышка крови, и весь его облик сиял красотой и свежестью. Кроме того, Чу Ваньнин был переодет в другую одежду. Его блестящее шелковое платье было таким же пламенно-алым, как закатное солнце. Верхние одежды по подолу и широким рукавам были украшены золотой вышивкой в виде извивающихся драконов, стремительных фениксов и танцующих бабочек.
Мо Жань неуверенно шагнул вперед и опустился перед ним на колени. Протянув дрожащую руку, он погладил его лицо.
— Ваньнин…
С его языка сорвалось не почтительное «Учитель», а именно то обращение, каким он привык называть его в прошлой жизни.
Ненависть, что текла по его жилам и отравляла его кости, неразрывно связала их судьбы.
Даже у него на руках Чу Ваньнин долго не мог очнуться, пребывая в полубессознательном состоянии.
Открыв глаза, он не сразу смог понять, что находится в объятиях Мо Жаня, и над ним склонилось юное лицо, исполненное заботы и душевной теплоты. Сначала он даже решил, что это сон, нахмурившись, глубоко вздохнул и опять закрыл глаза.
— Учитель!
Кто-то настойчиво звал его.
Но на этот раз он не назвал его «Ваньнин».
— Учитель! Учитель!
Чу Ваньнин резко открыл свои прекрасные глаза и, хотя выражение лица было все также нечитаемо, его выдали подрагивающие кончики пальцев.
В тот же миг Мо Жань схватил его руку и прижал к своему лицу, одновременно плача и смеясь. Поражающее красотой лицо под влиянием нахлынувших сердечных чувств сейчас выглядело одновременно смущенным и растерянным.
— Учитель, — задыхаясь от бури эмоций, Мо Жань просто смотрел на него, и, словно позабыв все слова, смог только повторить, — Учитель…
Чу Ваньнин какое-то время просто лежал в объятиях своего ученика, но стоило ему прийти в себя, и его подсознание сразу напомнило, насколько неподобающей является подобная поза, поэтому он тут же вырвался из рук Мо Жаня и, отпрянув, уставился на него.
Какое-то время он в оцепенении просто молча смотрел на Мо Жаня.
Вдруг его охватило пламя гнева.
Пока Мо Жань все еще не был в состоянии реагировать на происходящее, Чу Ваньнин сбросил с себя его руки и ударил наотмашь по лицу. Черные брови сошлись в гневе, и сам он весь стал как натянутая тетива*.
[*剑拔弩张 [jiàn bá nǔ zhāng цзянь бы ну чжан] меч обнажен и стрела в арбалете; обр. готов к бою, в состоянии боевой готовности].
— Вот бестолочь*, почему ты тоже умер?!
[*混账 hùnzhàng хуньчжан “пустая трата” — бран. негодяй; бесстыдник, прохвост, дурак, распиздяй, бестолочь].
Мо Жань открыл было рот, чтобы все объяснить, но вдруг понял, что подобно завесе тумана, что скрывает от глаз серебристый свет луны, гнев Чу Ваньнина лишь маскировал горе, скорбь и нежелание смириться, скрытые в спрятанных за длинными ресницами глазах. Стоит прикоснуться к нему сейчас, и это строгое выражение поплывет, как акварельная краска под дождем. Выругавшись, Чу Ваньнин сильно прикусил нижнюю губу, пытаясь взять под контроль свои эмоции и вести себя достойно в этой унизительной ситуации. Боясь окончательно потерять лицо, он захлебывался рыданиями, не давая им вырваться из горла.
Есть люди, которые, получив даже незначительную рану, охотно поведают о своих страданиях всему миру.
Но есть и другие, которые на первый взгляд высокомерны и заносчивы. Такие молча снесут любую боль и обиды, и, даже если их горло наполнится кровью, они скорее проглотят ее, чем покажут свою слабость и пожалуются кому-то.
И не то чтобы Мо Жань и раньше не знал об этом.
Но только сейчас от понимания этой правды жизни его сердцу стало по-настоящему больно.
Он так хотел снова обнять Чу Ваньнина, но тот оттолкнул его и хрипло сказал:
— Убирайся!
Чу Ваньнин отвернулся от него, словно желая спрятать за ледяным панцирем безразличия свое скорбящее сердце.
— Умер так рано и еще смеешь показаться мне на глаза!
— Учитель…
— Выметайся! – Чу Ваньнин отвернулся, пытаясь взять под контроль выражение своего лица. — Наши отношения ученика и учителя разорваны. Я, старейшина Юйхэн, не собираюсь быть наставником ничтожества, который умер в юности, в самом расцвете сил.
Умер в юности, в самом расцвете сил…
Сначала Мо Жань тяжело переживал эту брань, хотя и покорно выслушивал ее. Но потом на душе вдруг стало так по-весеннему тепло, ледник в его сердце окончательно растаял, став весело журчащим ручейком, а потом неудержимым потоком. Он хлопнул себя рукой по лбу, а потом прикрыл ладонью глаза, пытаясь справиться с этим горько-сладким чувством, но все же не смог сдержать смешок.
Услышав этот смех, Чу Ваньнин впал в ярость. Он резко повернулся и мрачно сказал:
— Над чем ты смеешься? Ты… — в гневе он хотел ударить его, но Мо Жань поймал его руку.
Медленно моргнув, чтобы не дать пролиться слезам из наполненных влагой теплых глаз, он, не проронив ни слова, с торжественным видом положил руку Чу Ваньнина себе на грудь.
[1] № daying даин — отзываться, откликаться, согласиться, обещать/дать слово, брать на себя обязательство.
Тук. Тук. Тук.
Сердце под его рукой билось сильно и размеренно.
Чу Ваньнин моргнул, в его глазах отразились удивление и радость, быстро сменившиеся неловкостью и смущением. Но старейшина Юйхэн по праву носил это звание. За долгие годы он привык соответствовать образу безупречного и отстраненного небожителя, поэтому очень быстро смог взять под контроль выражение лица, на котором отразилось слишком много эмоций. Казалось, что это совсем другой человек только что изливал свой гнев и разочарование на Мо Жаня.
[2] yuheng юйхэн — одно из значений: яшмовый балансир или «компас Семи Звезд» (астрономический инструмент).
— Если ты не умер, то зачем спустился?
Стоило Чу Ваньнину озвучить вопрос, и он тут же пожалел о своих словах.
Взглянув украдкой на Мо Жаня, он подумал, что тот пришел, чтобы спасти его. Но если Мо Жань сейчас скажет это вслух, Чу Ваньнин чувствовал, что сердце его остановится, а самообладание разобьется вдребезги.
[3] yupai mu ludnbing huang — все кони разбегутся, а солдаты дезертируют.
От волнения он даже забыл, что уже мертв и у него просто нет сердца.
Мо Жань же только пристально смотрел на него и молчал.
Он приблизительно представлял реакцию Учителя, если вот так прямо скажет: «Я пришел ради тебя». Это точно застанет Чу Ваньнин врасплох и поставит его в неудобное положение.
Поэтому после некоторого колебания он потеребил губу и, опустив ресницы, мягко спросил:
— Учитель не догадывается, зачем я спустился?
— ..ты спустился, чтобы искать неприятности![4] на свою голову.
— Учитель, когда вы успели сменить имя на Неприятности[5]? — рассмеялся Мо Жань. — И ведь ничего мне не сказали.
[4] чжао буцзыцзай — искать себе неприятности/проблемы, навлечь на себя несчастье, напрашиваться на драку/побои.
[5] буцзыцзай (в нашем случае, Мо Жань называет Учителя Бу Цзыцзай) — чувствовать неловкость/недомогание; неприятности, хлопоты, лишние проблемы (при отделении «фамилии» Бу от «имени Цзыцзай можно трактовать как Бу «свободный».
Чу Ваньнин, пораженный этой неизвестной доселе нежностью, быстро отдернул руку и от смущения снова впал в ярость:
— Что за чушь, совсем стыд потерял!
Но Мо Жань уже раскрыл его секрет.
Он уже понял, что гнев Чу Ваньнина был всего лишь маской. Этот человек был слишком неловок и упрям и предпочитал скрыть свое лицо за театральной маской, демонстрируя всем звериный оскал[6], лишь бы спрятать свои настоящие эмоции: ласку и нежность, радость и восторг, тоску и смущение, горе и печаль.
[6] чжанъя учжао — оскаливать зубы и выпускать когти; обр. в знач.: со свирепым и коварным видом, в лютой ярости, в диком бешенстве.
Какое глупое упрямство.
Да, Чу Ваньнин вел себя глупо, без устали нося эту маску всю свою жизнь.
Но и Мо Жань сам-то был не умнее. Ему потребовалось прожить две жизни, чтобы что-то понять о нем.
Эта шутливая перепалка разрядила атмосферу, и напряжение между ними почти исчезло. Мо Жаню удалось найти все четыре души Чу
Ваньнина, а значит, появилась надежда на его скорое возрождение, от чего он пришел в отличное расположение духа.
Мо Жань снова крепко схватил Чу Ваньнина за руку и начал рассказывать о том, как он спустился в ад, про Великого Мастера Хуайцзуя и прочие свои похождения. Стоило ему начать говорить, и он уже не мог остановиться. С красными глазами, задыхаясь, он все продолжал болтать, не умолкая ни на миг. В этом потоке слов были три, которые встречались чаще всего: «мне так жаль”! ».
[7] дуйбучжу — Я виноват! Извините меня! Мне так жаль!
Чу Ваньнин просто не понимал, что он мог бы сказать в ответ.
Когда он хорошо относился к людям, то совсем не думал получить за свое хорошее отношение что-то взамен. Также он не хотел, чтобы люди, которым он помог, чувствовали себя неловко или считали, что должны ему.
На самом же деле Чу Ваньнин просто боялся своей пылкости и
импульсивности, которые были другим полюсом демонстрируемой им холодности и выдержки.
Поэтому, будучи от природы справедливым и открытым, он не предавал огласке свои добрые поступки, предпочитая скрывать их от других людей.
Чу Ваньнин носил маску всю жизнь.
Но однажды человек, который ему нравился, протянул руку, сорвал с него эту разрисованную в темных тонах злую маску и вытащил его из крабового панциря.
И в этот момент он просто остолбенел, не зная, как поступить в подобной ситуации.
Пока Чу Ваньнин растерянно молчал, Мо Жань уже встал перед ним на колени. Он так и не выпустил из рук его ладонь, словно боясь, что
Учитель может снова исчезнуть. В этот момент в голову Чу Ваньнина невольно закралась абсурдная и весьма постыдная мысль...
Этот его ученик всегда был безрассудным и часто шел против заведенного порядка, и тут он вдруг так крепко хватает его за руку, нарушая все нормы приличия. Тут невольно задашься вопросом, а не задумал ли он сотворить что-то непотребное?
— ... — Чу Ваньнин сам испугался своих мыслей и, бессознательно
маскируя свое смущение, помрачнел еще сильнее. Не зная иного способа «сохранить лицо», он мог только прикрыться привычной надменной отчужденностью.
Вот только Мо Жань и не собирался делать ничего «такого», а просто
вцепился в него, как в потерянное и обретенное вновь сокровище.
Верно, ведь в прошлой жизни он сам выбросил этого человека, как стоптанные сапоги.
— Учитель.
Вся ненависть осталась позади, он стоял перед ним на коленях, исполненный искренности и почтения, даже какой-то слишком раскаленный и опаляющий.
— В прошлом я ошибался. В будущем, если вы скажете мне пойти на восток, я сразу отправлюсь на восток, скажете идти на запад - я немедленно пойду на запад. Я сделаю все, лишь бы вы были довольны, — может быть от того, что эти слова были сказаны с любовью и шли от сердца, хотя Мо Жань все еще улыбался, в его глазах стояли слезы. — Вы же вернетесь со мной, ладно?
Чу Ваньнин по-прежнему молчал. Его лицо было спокойным, как водная гладь, но сердце, объятое пламенем войны, подавало тревожные
сигналы. [8]
[8] синьчжун фэнхо ланъянь — в сердце огонь сторожевой башни и «волчий» дым, где сигнальный огонь (костер/фейерверк),
зажженный на сторожевой башне, в обр. знач.: военная тревога, пожар войны; «Волчий» дым — дымовой сигнал, предупреждающий о приближении противника, в обр. знач. хаос войны. Название происходит из легенды о том, что древняя армия, столкнувшись с
опасностью, для привлечения внимания союзников сжигала волчий навоз, источающий удушливый дым.
— Учитель.
Полный очарования юности голос звучал так мягко и кротко.
Если Мо Жань ненавидел человека, то ненавидел искренне и всей душой.
Но если ему кто-то нравился, то он отдавал этому человеку всего себя без остатка.
Так вышло, что он всегда был склонен впадать в крайности, идя на поводу у собственных страхов и навязчивых идей.
— Пообещайте, что вернетесь со мной, ладно?
Чу Ваньнин даже не шелохнулся, лишь равнодушно смотрел на него, как будто с головой погрузившись в свои мысли.
Мо Жань испугался, что Учитель совсем не обрадован его предложением. Поэтому, несмотря на то, что на душе у него было тяжело, сохраняя на лице лучезарную улыбку, он предпринял еще одну попытку, стараясь при этом не слишком наседать, чтобы не расстраивать его еще больше. Он взял его за руку и начал трясти, словно бы поддразнивая его:
— Учитель должен согласиться. Просто кивните разочек.
— ...
Мо Жань, испугавшись, что он так и не кивнет, чуть подумав, сказал:
— Может, я досчитаю до трех?
— ...
— Если Учитель ничего не скажет, будем считать, что вы пообещали
мне, — очень мягко и кротко сказал Мо Жань и после небольшой паузы начал медленно считать:
— Один, два, три.
Но Чу Ваньнин сейчас напоминал человека, которого вдруг опустили в теплую воду, после того как он долгое время провел на морозе. Сейчас он чувствовал не тепло, а только сильную боль.
Раньше, когда он был одинок, холод был привычен и не доставлял неудобств, однако, стоило появиться человеку, который окутал его своим теплом, он испытал сильнейшую боль, когда каждый кусочек его
оттаявшей плоти, каждый сантиметр его замороженной кожи потрескался и начал кровоточить.
Чу Ваньнин испытывал невыносимые сердечные страдания.
Кончики его пальцев в потной ладони Мо Жаня чуть дрожали.
Из-за его молчания Мо Жань занервничал все больше. Он очень боялся, что Чу Ваньнин совсем пал духом и не хочет возвращаться с ним в мир живых.
Мо Жань не осмеливался даже шевелиться, боясь, что Учитель бросит его и уйдет. Все еще сохраняя на лице невозмутимое выражение, он с деланным весельем сказал:
— Я считал слишком быстро. Вы не были готовы, поэтому я начну считать снова. Один, два, три.
— ...
Мо Жань судорожно глотнул и содрогнулся всем телом. Его улыбка стала умоляющей:
— Учитель, вы меня слышите?
В глазах феникса, наконец, появился намек на эмоции, но Чу Ваньнин все еще выглядел очень отстраненным. Застывшим взглядом он смотрел на Мо Жаня и молчал.
— Я еще раз медленно посчитаю. Боюсь, вы можете не расслышать. Один, два, три.
— ...
— Давайте, в последний раз?.. Один, два, три.
— ...
— Теперь точно в последний раз. Один... Два... Три...
Чу Ваньнин смотрел на стоящего на коленях Мо Жаня, как на пустое место. А он считал снова и снова... Как самый последний дурак, он повторял: один, два, три... один, два, три... Как будто словами можно вернуть плодородие выжженной почве, повернуть время вспять, заставить зацвести сухое дерево и оживить умершего любимого человека.
Но этот ученик перед ним, такой глупый и упрямый, продолжал считать с таким упорством, словно подсчитывал и собственные грехи, и все то хорошее, что сделал для него Учитель.
В конце концов, у него задрожал голос, а натянутая улыбка превратилась в паническую гримасу:
— Учитель.
Мо Жань запрокинул голову. Глаза у него были красными, но он уже причинил столько страданий Чу Ваньнину, и не хотел еще и разрыдаться перед этим благородным и сдержанным человеком, тем самым еще больше расстроив его.
Поэтому он сдержался и снова улыбнулся через силу, стараясь говорить спокойно и непринужденно:
— Я посчитаю еще раз. Просто позаботьтесь обо мне, ладно?
Услышав эти слова, Чу Ваньнин почувствовал себя так, словно ему всадили нож в сердце.
Содрогнувшись всем телом, он попытался медленно выдернуть пальцы из руки Мо Жаня, но тот только сжал их сильнее, продолжая говорить. Этот юноша не сводил с него немигающего горящего решимостью взгляда, своим упорством и хваткой напоминая пса.
— Один. Два...
Вдруг снаружи послышался топот множества ног, крики и ругательства. Чу Ваньнин поднял голову и увидел море огней во дворе. Многочисленная призрачная стража окружила здание, намереваясь пойти на штурм.
В конечном итоге Жун Цзю нашел удобный случай расквитаться и донес на них.
— Они там, наверху! Бсе наверх!
— Схватить этого мелкого бандита!
— Этот нарушитель законов небес, он здесь!
Вокруг царил хаос, держащие в руках факелы призраки все прибывали, готовые в любой момент, подобно приливной волне, захлестнуть и раздавить две мятежные души, навеки лишив их шанса переродиться вновь.
Мо Жань даже не повернул голову. Он все еще держал Чу Ваньнина за руку, слишком спокойный и умиротворенный в такой опасной ситуации.
Пусть Чу Ваньнин не был его любовником, он любил, уважал и почитал этого человека. Ему было достаточно просто смотреть на него, чтобы в его мятежном сердце наконец воцарился покой.
Чу Ваньнин прикрикнул:
— У тебя в голове помутилось?! Почему ты все еще ничего не сделал?
С этими словами он крепко схватил Мо Жаня за руку и одним рывком поднял его с колен. На свету его глаза ярко вспыхнули. Сейчас Чу Ваньнин выглядел решительным и собранным, совсем как при жизни. Гневно сдвинул брови, он крикнул:
— Уходим!
Мо Жань замер от неожиданности:
— Мы?
Чу Ваньнин рассвирепел еще больше:
— А есть кто-то еще?!
Сердце Мо Жаня бешено забилось, он вздрогнул всем телом и закрыл глаза. Когда он снова их открыл, То вдруг ослепительно улыбнулся, И эта улыбка сделала его лицо завораживающе прекрасным.
Все еще влажные от непролитых слез глаза сверкали подобно первой росе на цветах.
Теперь, когда Мо Жань наконец смог вздохнуть с облегчением, он мертвой хваткой вцепился в руку Чу Ваньнина.
Десять пальцев переплелись вместе.
Он прижал свой лоб ко лбу Чу Ваньнина и торжественно сказал:
— Три...
— Три!? Какие еще «три»?! Быстро уходим!
Снаружи целая армия призраков пришла за ними. Мо Жань повернулся и, бросив на них беглый взгляд, обеспокоенно сказал:
— Учитель, установите защитный барьер, а потом переправлю вас в духовный фонарь!
— Нет.
— ...Почему?! — Мо Жань застыл на месте.[9]
[9] дай жо му цзи — застыть, как деревянный петух; застыть с «деревянным выражением лица»; обр. в знач.: остолбенеть, быть парализованным от страха.
Хотя Чу Ваньнин смог сохранить холодное выражение лица, чувствовал он себя довольно неловко и по обыкновению в очередной раз прикрылся маской гнева:
— Еели бы у меня была моя духовная сила, разве был бы я заперт в этой драной клетке?
Вот это да!
Оказывается, этой душе Чу Ваньнина не хватает именно совершенствования.
На произнесение заклинания для перехода души в фонарь необходимо было на какое-то время полностью сосредоточиться и находиться в состоянии покоя. В подобной ситуации это было невозможно, поэтому Мо Жань бросился бежать, таща за собой Чу Ваньнина.
К счастью, хотя его учитель и лишился «совершенствования», быстро бегать он не разучился. Два человека выскочили из комнатушки и побежали, а за ними устрашающей огненной лавиной понеслась армия призраков. Добежав до ворот, Чу Ваньнин спросил:
— Ты знаешь дорогу?
— Нет, -— ответил Мо Жань.
Однако Мо Жань не растерялся. Указал на дворцовую стену, он
предложил:
— Поднимемся наверх, чтобы осмотреться.
К счастью, базовые навыки цингуна Чу Ваньнина были по-прежнему хороши и даже без духовной силы для него не составило труда одним прыжком взлететь на стену. Он плавно приземлился на черецицу и сверху увидел, как толпа мертвых душ с гневным воем догоняет их, чтобы забить до смерти. Повернувшись к Мо Жаню, он распорядился:
— Давай, призови Цзяньгуй!
Мо Жань тут же последовал его указанию. Стоило ему потереть ладонь, и из нее в лучах алого сияния появилась похожая в своей стремительности на змею божественная ивовая лоза. Извиваясь и шевеля алыми листьями, она становилась все длинней, пока не улеглась кольцом вокруг его ног.
— Длина духовной плети две с половиной тысячи метров[10], если
используешь точку цюйчи[11] для освобождения духовной энергии,
сможешь наполнить лозу энергий из шанъян[12]. Хлестай плашмя от себя сверху вниз!
[10] вули «пять ли»; в каждом ли — 500 метров.
[11] цюйчи — акупунктурная точка на сгибе локтя.
[12] шанъян — акупунктурная точка на указательном пальце.
Вжух!
Чу Ваньнин, казалось, вдруг понял что-то и поспешил добавить:
— Вливай меньше духовной силы.
Мо Жань замер, но он услышал эти слова слишком поздно.
Послышался грохот и гул, а затем словно огромная шипящая огненная змея проползла по земле, и из ее пламени в небо взметнулся пылающий дракон, плюющийся молниями. Со звериным рыком лоза вырвалась из центра ладони Мо Жаня и понеслась по проходу между стенами, смывая призраков, подобно девятому валу. Языки пламени взметнулись ввысь, на какой-то момент связав небо и землю. В одно мгновение авангард демонической армии был сожжен дотла вместе со стенами, черепицей, деревьями и травой!
Чу Ваньнин:
— Я же просил вливать меньше духовной энергии! — сердито нахмурившись, возмутился Чу Ваньнин.
— Так вы сказали, когда я уже... — Мо Жань вовремя вспомнил, что не должен препираться с учителем, так как обязан быть почтительным и закрыл рот, проглотив свой гнев. — Да, Учитель, вы совершенно правы.
— Не будем об этом, — Чу Ваньнин с досадой отряхнул рукав. — Яи правда сказал тебе слишком поздно.
Шокированный Мо Жань замер. Выходит, Учитель тоже может признавать свои ошибки? И для этого всего-то и надо первым повиниться?
Ошалело похлопав глазами, он все же не смог сдержаться и рассмеялся.
Чу Ваньнин скользнул По нему взглядом:
— Что за глупый смех? Мы идем или нет?
Автору есть, что сказать:
Ха-ха-ха-ха, спасибо вам, друзья, за ваше мнение. Договорились, если я все-таки решусь сменить название книги, путь будет «Этот достопочтенный бросил проституцию и женился[13]». А если после этого к вам нагрянет полиция, я вас не знаю! 23333 (ха-ха-ха).
[13]цунлян — бросить проституцию и выйти замуж (о проститутке) — обр. встать на путь исправления, жить праведной жизнью после всех тяжких.
— Бежим скорее, — сказал Мо Жань. Вдруг от пришедшей ему в голову мысли лицо его приняло горестное выражение. — Учитель, я убил столько призрачных стражников, боюсь, что теперь нас так просто не отпустят.
— Ничего непоправимого не произошло, — ответил Чу Ваньнин, — Твой удар не мог уничтожить их души. Сейчас они раздроблены, но через несколько дней вернут себе прежнюю целостность.
Мо Жань присмотрелся внимательнее и в самом деле заметил, что над выжженным полем вместе с пеплом парят светящиеся осколки душ, похожие на самых обычных светлячков. Прежде чем он успел рассмотреть их, Чу Ваньнин сам потащил его вперед:
— Бежим.
К этому времени у обрушившейся стены продолжали собираться разъяренные призрачные солдаты, многие из которых ранее в панике разбежались кто куда*. Чу Ваньнин и Мо Жань спрыгнули с черепичной крыши и со всех ног бросились прочь. Не отставая ни на шаг, Мо Жань спросил:
— Учитель, раз уж от моего удара эти призраки не могут умереть, и мои действия не нарушили порядок вещей в Призрачном Царстве, почему вы просили не вливать в Цзяньгуй много духовной силы, ведь это помогло затормозить их всех?
[*狼奔豕突 lángbēn shǐtū ланбэнь шиту “волки бегут прочь, кабаны рвутся вперед” — обр. в знач.: броситься врассыпную, бежать в панике].
Чу Ваньнин сдержанно ответил:
— Попробуй призвать оружие еще раз.
Хоть Мо Жань и не понял, зачем это было нужно, однако все равно попытался выполнить указание Учителя, но кто бы мог подумать, что на этот раз вместо божественного оружия в его руке вспыхнет лишь маленький фейерверк искр. Похоже, Цзяньгуй в самом деле очень устал и его мощь, в недавнем прошлом способная поглотить солнце и луну и сокрушить горы и реки*, иссякла.
[*吞日月镇山河 tūn rì yuè zhèn shānhé тунь жи юэ чжэнь шаньхэ — поглотить солнце и луну, сокрушить горы и реки].
— Чем больше духовной энергии ты используешь, тем больше времени нужно на восстановление. Все хорошо в меру. Сможешь запомнить? — сказал Чу Ваньнин.
[*过犹不及 guò yóu bù jí го ю бу цзи — перебор так же плох, как недобор; переделать так же плохо как недоделать; обр. все хорошо в меру].
— Запомню.
После паузы Мо Жань обратился к нему снова:
— Учитель, мне вдруг пришло в голову кое-что. Угадайте, о чем я подумал?
— И о чем же?
— Я подумал, что в иллюзии Персикового Источника вы тоже обучали меня, как правильно пользоваться лозой. В то время вы были таким маленьким, – Мо Жань хитро улыбнулся и, подкрепляя жестом слова, добавил, — ниже моего пояса.
Чу Ваньнин вдруг споткнулся.
— Осторожнее!
— Отвали!* – если бы Чу Ваньнин был жив, его уши запылали бы, но сейчас ему оставалось только привычно спрятать свое смущение за гневом. — Радуешься тому, что был выше Ся Сыни? Так почему бы теперь не сравниться со мной?
[*滚开 gǔnkāi гунькай — катись! проваливай! пошел прочь! пошел ты!]
Мо Жань рассмеялся. Хоть сейчас он и не был выше Чу Ваньнина, но еще во время событий в Цайдье в росте они уже практически сравнялись.
Он искоса бросил взгляд на Учителя и про себя сделал зарубку в памяти: через несколько лет, когда его тело окончательно сформируется, обязательно снова померяться ростом с Чу Ваньнином.
А пока Тасянь-Цзюнь вел в уме эти мелочные подсчеты, Юйхэн Ночного Неба находился в полном смятении чувств.
Хотя разумом он понимал, что скорее всего Мо Жань уже догадался, что он и есть Ся Сыни, но услышать такое своими ушами было слишком досадно. Это больно ударило по его чувству собственного достоинства и навек похоронило его репутацию*.
[*脸没地方搁 liǎn méi dìfāng gē лянь мэй дифан гэ — репутация пошла ко дну и лежит[там] без движения].
В конце концов… это же он когда-то, вскинув голову, громко и звонко назвал Мо Жаня “старший брат”, а!?
Думая о своем позоре, Чу Ваньнин все больше смущался, а значит и злился. Он ускорил бег и быстро вырвался вперед, оставив Мо Жаня позади.
Тот же, прекрасно понимая обуревающие его мысли, не спешил догонять, а следовал за ним, отставая ровно на полшага. Так эти двое и бежали навстречу свистящему в ушах пронизывающему ночному ветру. Мо Жань не мог отвести взгляда от спины мужчины, который был на расстоянии вытянутой руки от него*. Красное платье цвета крови и опадающих листьев клена струилось по небу, подобно первым лучам алой зари. Вышитые на нем бабочки и фениксы выглядели настолько живыми, что казалось в любой момент могут упорхнуть, но только чтобы вечно следовать за этими одеждами призрачным искрящимся шлейфом.
[*近在咫尺 jìn zài zhǐchǐ цзинь цзай чжичи “на расстоянии в чжичи (30 см)” (咫 zhǐ чжи — устаревшая мера длины, равна 26,64 см; 尺chǐ чи — мера длины, равная 1/3 метра) — рукой подать, совсем близко, в двух шагах].
В сердце Мо Жаня вдруг поднялась едкая горечь, отравившая медово-сладкий вкус царящего в нем полного удовлетворения.
В эту минуту он был безмерно благодарен судьбе, что все еще может видеть Чу Ваньнина и как в былые дни получать от него наставления.
Через несколько лет, если у них все же получится выбраться отсюда, он вырастет и сможет смотреть на Чу Ваньнина сверху вниз, склонив голову. И тогда он улыбнется и скажет ему: «Ваш ученик стал выше Учителя, но он смиренно подставит вам спину, чтобы вы могли использовать ее как ступеньку*».
[*垫脚 diànjiao дяньцзяо — подставка, приступка, подножная скамеечка; часто слуги подставляли спину, чтобы господин мог удобно подняться в экипаж или спуститься на землю].
В сердце его разливалось тепло, и даже жарко стало от одной мысли о том, насколько Небеса были благосклонны к нему. Ведь не каждый преступник может получить шанс начать все сначала, так же как не каждый, кто перенес горе, может найти в себе силы для прощения.
За холодной внешностью его Учителя всегда скрывалось горячее сердце, но самому Мо Жаню потребовалось так много времени, чтобы это понять.
Тем временем к их преследователям присоединилось еще несколько подразделений призрачных солдат, но и дворцовые ворота были уже совсем близко.
Преследовавшие их охранники резиденции остались далеко позади и уже вряд ли смогли бы их догнать, поэтому Мо Жань вздохнул с облегчением, но не успел он и выдохнуть, как вдруг впереди от грохота содрогнулась земля.
Из огненного вихря под аккомпанемент громовых раскатов перед ними возник огромный паланкин. Восемь мускулистых носильщиков, державших его на своих плечах, опустились на колени. Возлежащий в паланкине в окружении прекрасных девушек полный мужчина был завернут в белоснежные меха, по плечам его струились длинные волосы, и весь облик источал томность и пресыщенность. Девушка, сидевшая слева от толстяка, делала ему массаж плеч, а девушка справа кормила его спелой вишней.
Может, этот толстопузый и был духом, однако у него все же было подобие физического тела, поэтому он мог есть фрукты, как и любой живой человек, а не только лишь чувствовать их запах, как другие призраки.
Толстяк облизал губы, схватил рядом сидящую красавицу за челюсть и поцеловал ее губы своим липким ртом. Только после этого он поднял взгляд и насмешливо оглядел Чу Ваньнина и Мо Жаня:
— Ай-яй, как нехорошо. Этот князь выбрал для себя это маленькое золотце*, а тут явился не пойми кто и хочет его украсть, — сказал он, медленно растягивая слова. — Юный заклинатель, откуда в тебе столько этой возбуждающей наглости*?
[*宝贝 bǎobèi баобэй “драгоценная раковина” — дорогой, любимый; прелесть; деточка, золотко, сокровище, редкая и дорогая раковина;
**胆色 dǎn sè дань сэ — “цвета желчного пузыря”, о бесстрашном выражении лица, где 胆 dǎn дань— желчный пузырь (желчь) = вместилище храбрости (мужество); 色 sè сэ — делать вид; в цвет; выражение лица; страсть; эротический].
Лицо Чу Ваньнина лишилось последних красок. Невооруженным глазом было видно, насколько глубоко он переживает эту позорную ситуацию.
Какой-то жирный извращенец назвал его «золотцем» прямо на глазах у Мо Жаня… да если бы при нем осталась его духовная сила, Тяньвэнь бы уже разнесла этого негодяя в пыль.
У Мо Жаня тоже был смущенный вид, но он знал, что его духовные силы еще недостаточно восстановились, чтобы он смог защитить Чу Ваньнина и померяться силами с Призрачным князем. Поэтому ему оставалось только тянуть время, поддерживая разговор.
Он вышел вперед и сложил руки в приветственном жесте*:
— Ваше Высочество, простите, я много чего тут у вас сломал и нарушил покой вашего дворца, но этого человека я заберу с собой.
[*抱拳 bàoquán баоцюань — малый поклон; обнимать ладонью одной руки кулак другой на уровне груди в знак приветствия и уважения].
— О! Ты говоришь, что вот так просто возьмешь и заберешь его? – со смехом сказал Четвертый князь. — Посмотри, что надето на нем? Не понимаешь? Тогда я преподам тебе урок, дурень ты эдакий! Это называется свадебный наряд для посмертного брака. Иначе говоря, в нашем призрачном мире это ритуальные одежды для бракосочетания. И то, что он одет подобным образом, говорит о том, что теперь этот человек принадлежит этому князю и шагу не смеет ступить за ворота его дворца. Конечно, если не веришь, можете попробовать уйти, — он сделал эффектную паузу, — но если заставишь этого человека последовать за тобой, то, как только вы выйдете за ворота, духовная сила, заключенная в платье, раздробит и уничтожит его душу. Так что хорошенько подумай, что собираешься сделать.
Мо Жань внезапно понял, почему Жун Цзю говорил ему о том, что все пленники дворца были связаны. На Чу Ваньнине не было оков, потому что на его теле был этот алый наряд…
Сжав пальцы в кулак, Мо Жань ответил:
— Я забираю его, но, конечно, непозволительно, чтобы Четвертый Призрачный князь понес убытки. Что бы вы не попросили, я приложу все силы, чтобы достать это для вас.
— Этого князя привлекает лишь красота*. К тому же, в последнее время, мое высочество пресытилось ласковыми и послушными яствами. Теперь мое высочество желает совсем иного. Стоящий рядом с тобой холодный и неприступный красавец, с которым будет непросто управиться, вот такой по вкусу этому князю.
[*美人měirén мэйжэнь — красавица \ красавец, красивый человек, мудрый (талантливый во всем) человек].
— …
Наблюдая за выражением лиц Мо Жаня и Чу Ваньнина, Четвертый князь нашел их настолько интересными, что даже привстал, прежде чем спросить:
— По правде говоря, за все те века, что этот князь провел в Призрачном Царстве, первый раз кто-то вот так нагло вломился в его выездную резиденцию и учинил подобные бесчинства. В конце концов, это так интригующе, что мое высочество готово лично спросить: а кем тебе приходится этот человек?
Мо Жань ответил:
— Он мой учитель.
— Учитель и все? – Четвертый князь развел руки и рассмеялся. — А этот князь было подумал, что это какая-то кармическая связь, что не разорвать ни в жизни, ни в смерти.
Мо Жань попытался убедить его:
— …Но если вы не нравитесь ему, какой смысл удерживать силой?
Демонический князь лишь лениво отмахнулся:
— Детский лепет. Нравится или не нравится, хочет или не хочет, это не так уж и важно. Этого князя интересуют только плотские утехи, а сердце этого человека моему высочеству без надобности.
— …
— К тому же, — Четвертый князь захихикал, — если этот князь не нравится ему, может, ему нравишься ты? Если бы вы двое уже связали волосы в узел во время брачного обряда, то, может, мое высочество и утратило бы к нему интерес. Может, этот князь и любит красивых людей, но ему не интересны те, кто успел испить из брачных кубков и разделить супружеское ложе. Но, к твоему несчастью, этот человек всего лишь твой учитель и не больше.
Услышав эти слова, Мо Жань сначала замер в задумчивости, а потом вдруг рассмеялся:
— Ваше высочество, искренни ли вы сейчас?
— Этот князь — могущественный повелитель Четвертого уровня Ада! Зачем ему опускаться до обмана мелкого демона вроде тебя?
— Тогда позвольте мне уточнить всего одну деталь: если Учитель, когда надел ритуальные одежды вашего высочества, уже состоял в браке, будут ли они иметь ту же ограничивающую силу?
— Естественно, нет. Этому князю никогда не нравилось играть с чужими супругами, – Четвертый князь поморщился. — Но почему ты вдруг спрашиваешь об этом? Ты и твой учитель успели пожениться*?
[*成家 chéngjiā чэнцзя — жениться, обзавестись семьей; основать школу, напр. духовную или философскую].
Стремящийся сохранить лицо Чу Ваньнин тут же ответил:
— Конечно, нет.
А давно потерявший стыд и совесть Мо Жань ответил:
— Конечно, да!
Четвертый Призрачный князь:
— …
Не успел Чу Ваньнин снова рот открыть, как Мо Жань уже схватил его за руку и потащил к воротам. На ходу он, повернув голову к Четвертому князю, обратился к нему:
— Вы не обращайте внимания, у моего учителя плохая память. Вы сами сказали, что если мы породнились через брак, этот ритуальный свадебный наряд не сработает. Давайте не будем болтать попусту и договоримся: если я выведу его отсюда без последствий, Четвертый Призрачный князь отпустит нас с миром, если же я лгу, мы просто умрем без жалоб и сожалений.
Чу Ваньнин быстро одернул его:
— Мо Жань... ты с ума сошел? Тогда в Цайдье мы действовали в соответствии со сложившимися обстоятельствами*. Ту шутку нельзя расценивать как…
[*逢场作戏 féng chǎng zuò xì фэн чан цзо си “встретив подходящую площадку, устроить представление” — действовать, подстраиваясь под обстоятельства; участвовать в веселье/шутке за компанию; случайное похождение, опереточные страсти].
— А почему нельзя? – Мо Жань говорил решительно и без тени сомнения, словно он был совершенно уверен в своих словах. — Мы выпили вино из брачных кубков, мы поклонились друг другу, земле и небу, а также нашим предкам. Так почему я должен расценивать это как шутку?
— Мо Жань..!
Тысячи лет, что Четвертый Призрачный князь провел в Аду, каждый день был похож на предыдущий. Все местные развлечения давно приелись, и он очень скучал. И тут вдруг перед его глазами развернулся такой увлекательный спор. Старому демону это показалось весьма забавным и, устроившись поудобнее и подперев щеку рукой, тот теперь внимательно слушал их перепалку. Он похлопал по бедру сидящую рядом красавицу, чтобы она продолжила кормить его засахаренными фруктами, и, жуя, изрек:
— Если исход будет благоприятный для обоих, то можете идти, отпущу вас без помех. Но если умрете, то помните, что вы сами навлекли на себя эту беду.
— Премного благодарен, – поблагодарил его Мо Жань.
Главный вход в резиденцию был прикрыт полупрозрачным, колышущимся подобно водной глади бледно-фиолетовым мерцающим барьером. Очевидно, именно он должен был преградить путь беглым душам. Чем ближе подходил Чу Ваньнин к этому барьеру, тем сильнее было его внутреннее сопротивление. Этот неуч* приплел сюда тот невнятный посмертный брак, как можно вообще рассчитывать на что-то такое…
[*半吊子 bàndiàozi баньдяоцзы — недоучка, дилетант, человек, поверхностный и импульсивный, в общем, распиздяй и есть].
Но Мо Жань, который уверенно шел рядом, склонившись к нему, прошептал:
— Учитель, не стоит волноваться, наши брачные клятвы точно сработают.
— Да как они могут сработать?!
— Послушайте меня всего один раз, я точно знаю, о чем говорю, – сказал Мо Жань, ободряюще сжав пальцы Чу Ваньнина в своей руке, но вот только ладонь его была влажной от пота. — Даже если все кончится плохо, я разделю вашу судьбу, Учитель.
Чу Ваньнин содрогнулся. Глаза феникса с удивлением воззрились на Мо Жаня, словно до этого дня он никогда не видел его.
Мо Жань повернулся к нему и улыбнулся, продемонстрировав милые ямочки на щеках:
— Я в неоплатном долгу перед Учителем, и на этот раз я не оставлю его одного.
Чу Ваньнин долго молчал, а потом еле слышно прошептал:
— Почему?
— А вы, Учитель, почему?
Чу Ваньнин опустил ресницы и мягко вздохнул, больше не пытаясь отстраниться от Мо Жаня. Два человека, взявшись за руки, стояли перед магическим барьером, по которому то и дело пробегали вспышки фиолетовых молний. В надежде увидеть зрелище за спиной у них собралась целая толпа всевозможной нечисти.
— Идем?
— Идем.
Неизвестно, кто первый схватил другого за руку, вцепившись в нее мертвой хваткой. Холодные как лед пальцы переплелись с обжигающими, как крутой кипяток, влажная от пота ладонь доверчиво обхватила ту, что была суха и безжизненна, бледная кожа плотно прижалась к коже цвета спелой пшеницы.
Бушевал небесный огонь, гром ревел подобно дикому зверю.
Этот магический барьер был похож на неукротимый бушующий поток, который обрушился на них подобно водопаду, когда они вошли в него почти одновременно. Это была невероятная и яростная сила, способная повернуть реки вспять и сдвинуть горы, легко сломав две души, как нежные бамбуковые стебли. Казалось, еще мгновение, и те, что осмелились бросить вызов Вратам Жизни и Смерти, будут разорваны на куски, сожжены и развеяны пеплом по ветру.
Ярчайшая вспышка от удара молнии на мгновение ослепила всех, залив все вокруг белым светом.
Понимая, что еще мгновение, и вся ярость стихии обрушится на них, Мо Жань мысленно пообещал себе, что если они выберутся, он отныне будет только уважать и оберегать Чу Ваньнина, впредь не позволит себе быть непослушным и непочтительным и никогда больше не осквернит Учителя даже в мыслях.
Но именно в этот момент, находясь на границе жизни и смерти, ему вдруг нестерпимо захотелось снова увидеть лицо Чу Ваньнина.
Однако, повернув голову, он обнаружил, что внутри барьера, сквозь пронизанный молниями ливень, Чу Ваньнин тоже смотрит на него.
Острый взгляд красивых глаз, который обычно был исполнен ярости, решительности, сожаления, ненависти и вынужденной сдержанности… сейчас, когда в любую секунду он мог погаснуть навеки, был совершенно спокоен и безмятежен.
И еще, возможно, это был не более, чем обман зрения...
Была там и привязанность, глубокая и искренняя*.
[*深情 shēnqíng шэньцин— глубокое (искреннее) чувство; любовь (в самом широком смысле); душевная привязанность и искренняя дружба].
Раньше Мо Жань никогда не видел в глазах Чу Ваньнина ничего похожего. Выстроенные в его разуме каменные стены с громким гулом рухнули, и из-под обломков, пробившись сквозь скальную породу, вдруг проросла страстная и неудержимая любовь. У него даже не было времени разобраться, что это было за чувство, он знал лишь, что от него его кровь закипает, а душа и сердце сгорают в огне.
Среди грохочущего грома и сверкающих молний он без раздумий протянул руки и заключил Чу Ваньнина в крепкие объятия.
Бешено колотящееся сердце столкнулось с трепещущей душой.
Грудь ударилась о грудь.
Спускаясь в Призрачное Царство, он собирался лишь вернуть Чу Ваньнина и даже мысли не допускал о том, чтобы умереть вместе с ним. Мо Жань всегда чувствовал, что человек, которого он любит, это Ши Мэй, и если он и захочет разделить с кем-то жизнь и смерть, то, конечно, это будет именно он.
Однако теперь, перед лицом смертельной опасности, все, что было раньше, стало несущественным.
Сейчас, сжимая этого человека в своих объятиях, Мо Жань невольно подумал о том, как хочется ему вдавить в свою плоть и кровь это призрачное тело, спрятать эту душу внутри собственной души.
Чу Ваньнин.
Я останусь с тобой.
Я…
— Ох, надо же, вот никак не ожидал, что вы парочка преследуемых злым роком супругов*, — в этот момент шутливый возглас достиг их ушей. — Этот князь вопреки ожиданиям ошибся с душой? Кто мог подумать, что душа этого заклинателя по всем правилам связана с тобой брачными клятвами и тремя поклонами?
[*苦命鸳鸯 kǔmìng yuānyāng кумин юаньян “утки-мандаринки с горькой судьбой” — несчастные влюбленные (муж и жена)]
Мо Жань тут же открыл глаза.
Устрашающие молнии, которые должны были разорвать их в клочья, успели превратиться в тысячи семян одуванчика. Похожие на большие кружащиеся в танце снежинки, они парили в воздухе вокруг них.
Четвертый князь, посмеиваясь, поднялся в своем паланкине, стоящем недалеко от главных ворот, чтобы медленно и со вкусом похлопать им:
— Столько веков мое высочество скучало здесь, но сегодня вы показали этому князю отличное представление.
— … — Чу Ваньнин потерял дар речи.
Мо Жань до сих пор не мог прийти в себя. В голове все перемешалось, он ошалело перевел взгляд с Четвертого Призрачного князя на человека в своих объятьях. И тут до него вдруг дошло, что он обнимает Учителя совсем неподобающим образом и счел за лучшее спешно убрать руки. В этот момент Чу Ваньнин видимо тоже пришел в себя и торопливо отвернулся, так что Мо Жань так и не смог понять, что за выражение было у него на лице.
Спустя минуту его учитель, так и не сказав ни слова, поправил свое одеяние и встал рядом с ним.
Чтобы как-то прервать неловкое молчание, Мо Жань вскинул голову и с вызовом обратился к Четвертому Призрачному князю:
— Ну вот, как видите, мы не обманывали Ваше Высочество.
— Нет, конечно нет, — Четвертый князь с нечитаемой улыбкой покачал головой. — Сколько же дней прошло с тех пор, как этот князь так хорошо веселился. Ладно, в оплату за отличное представление, что вы устроили на потеху моему высочеству, идите с миром. У этого князя так много красавиц, что обойдемся как-нибудь без этой замужней души.
На радостях Мо Жань тут же просветлел сердцем и подумал:
«А этот Четвертый Призрачный князь, по сравнению с Девятым, которого повстречал Чу Сюнь, умеет быть по-царски великодушным. Конечно, он весьма развратный демон, но слово держит*, как настоящий князь».
[*言出必行yánchū bìxíng яньчу бисин — “данное слово обязательно сдержит”].
Пока он обдумывал эту мысль, Чу Ваньнин уже потащил его в сторону, намереваясь уйти как можно скорее.
В этот момент тучи на небе расступились, и лунный свет выхватил из полумрака фигуру Мо Жаня, которая отбросила на землю совершенно четкую черную тень.
Поначалу Четвертый князь, находящийся под впечатлением разыгравшегося перед ним «спектакля», ничего не заметил. Он обернулся к красавице и жестом приказал ей положить ему в рот еще одну виноградинку. Изящными пальцами девушка очистила ягоду от фиолетовой шкурки и поднесла сочащуюся соком мякоть к губам Четвертого князя. Тот уже собрался открыть рот, как вдруг понял, что было что-то неправильное в том, что только что случилось и, резко повернувшись, грозно крикнул:
— Стоять!
Его глаза тут же нашли тень на земле. От нее его взгляд медленно поднялся на лицо Мо Жаня.
— …По-твоему что же это такое там, на земле?
Мо Жань посмотрел вниз и только сейчас увидел, что от его ног на землю падает размытая тень!
Игривое настроение Четвертого князя как рукой сняло. Прищурив свои узкие глаза, он уставился на юношу, как стервятник перед броском на добычу:
— Ты, живой человек из плоти и крови, в самом деле посмел спуститься в Ад?
Заметив, что в ладони Четвертого князя собирается духовная энергия, Чу Ваньнин в тот же миг подтолкнул Мо Жаня и крикнул:
— Бежим скорее!
Мо Жаню не нужно было повторять дважды. Он схватил Чу Ваньнина за руку, и они помчались к воротам дворца, почти не касаясь ногами земли.
Раздраженный Мо Жань ворчал:
— Этот Великий Мастер Хуайцзуй выглядел таким предусмотрительным и заклятия накладывал так основательно, так как вышло, что он забыл про тень, которая может выдать меня?!
Услышав, как ученик ругает его учителя, Чу Ваньнин почему-то не выказал никакой реакции. Только искоса бросил на Мо Жаня странный взгляд, как будто хотел что-то сказать, но, в конечном итоге, все-таки промолчал.
— Надеетесь сбежать? – Четвертый князь презрительно фыркнул им вслед. — Думаете, это так легко?
Оба заклинателя в совершенстве владели навыками цингуна: увидев, что дворцовые ворота вот-вот закроются, они со скоростью ветра взобрались на внутреннюю стену и буквально полетели к ним. Тем временем Четвертый князь собрал в своей руке гром и молнии и одним взмахом с оглушительным грохотом обрушил небеса на землю. В одно мгновение стена высотой метров в пять* выросла так, что, казалось, достигла солнца.
[*数十尺 несколько десятков чи; 尺 чи ⅓ метра]
Так же невероятно быстро захлопнулись главные ворота, запечатав их внутри дворцовых стен.
Мо Жань выругался и, развернувшись, потащил Чу Ваньнина в противоположную сторону. Пусть они не успели покинуть дворец, не могли же они дать Четвертому князю схватить их.
В конце концов, сыграв с ними такую злую шутку, судьба все же дала им одно небольшое преимущество*. Каждый Призрачный князь имел свои сильные и слабые стороны*. Хотя Четвертый был силен в боевой магии, тысячелетия чревоугодия и распутства изрядно потрепали его телесную оболочку. Так что во всем, что касалось физической выносливости, он значительно уступал любому другому Призрачному князю, не говоря уж о том, что даже пройти пятьдесят метров на своих ногах для него было настоящим испытанием, после которого он начинал пыхтеть и задыхаться.
[*歪打正着 wāidǎ zhèngzháo вайда чжэнчжэ “бить криво, а попасть прямо [в цель]” — обр. в знач.: невзначай попасть в точку, по случайному везению; было бы счастье, да несчастье помогло;
**各有所长gèyǒusuǒcháng гэюсочан — у каждого свои сильные стороны / достоинства; каждый силен в своей области].
Железно придерживаясь принципа «если можешь сидеть, зачем ходить, а если можешь лежать, зачем сидеть», Четвертый Князь, наслаждаясь праздной жизнью на полную катушку, за тысячи лет совсем обленился и растолстел, превратившись в никчемного хиляка, неспособного пользоваться цингуном.
Когда Чу Ваньнин и Мо Жань вот так запросто сбежали у него из-под носа, он очень разозлился. Но из-за того, что этот лентяй в поисках красоты довольно часто без спросу крал привлекательных людей на территории других Призрачных князей, остальные восемь правителей Ада его сильно недолюбливали и всерьез не воспринимали. По этой причине Четвертый князь был не готов рассказать им о подробностях своего провала, хотя это и позволило бы, объединив усилия, устроить большую облаву.
— Думаете, вы хороши только потому, что быстро бегаете, а этот князь слишком упитан?! Но в любом случае вам не уйти из рук моей светлости!
Четвертый князь погладил свой огромный живот, но чувство обиды продолжало распирать его изнутри. Оглянувшись, он заметил носильщиков. Эти восемь храбрецов, гордо расправив плечи, твердо стояли на земле* и выглядели очень мужественно. От одного их вида князь разозлился еще больше:
— Что встали? Ноги этого князя слишком благородны, чтобы бегать за кем-то, но вы-то почему их не преследуете?
[*岿然不动 kuīrán bùdòng “высокий и величественный во всем” — твердо стоять на земле, быть стойким (непоколебимым)].
— …
Поговаривали, что Четвертый князь когда-то был стройным красавцем, но из-за того, что, будучи призраком, он долгое время был лишен изысканных лакомств смертного мира, то, как только ему удалось обрести телесную оболочку, он дни напролет только и делал, что пил да обжирался. Этот князь ел, когда сидел, когда лежал, когда шел и даже когда справлял большую нужду*. Даже когда он был так завален работой, что не успевал писать доклады Владыке Ада, рядом с ним всегда стояли два человека, один из которых растирал чернила и готовил бумагу, а другой нарезал фрукты и кормил его пирожными.
[*蹲着 dūnzhe дуньчжэ — сидеть на корточках (отсылка к蹲着茅房 dūnzhe máofáng дуньчжэ маофан — сидеть на корточках в отхожем месте)].
Вот так этот писаный красавец в расцвете сил, от рождения наделенный прекрасными внешними и духовными данными, превратил себя в заплывшего жиром толстяка*. И вроде при такой хорошей духовной основе он не должен был так растолстеть, тем не менее это случилось, и его несравненная красота была утрачена. Тогда Четвертый князь приказал убрать из его резиденций все зеркала, чтобы они не отражали его истинную внешность, напоминая о том, что он потерял. С того дня появились два слова, которые этот Призрачный князь ненавидел больше всего на свете: “жирный” и “полный”… Говорят, что некогда у него была прекрасная наложница, которая решила порадовать его песней. И начиналась эта песня с многократного повторения трех слов: «полный месяц изогнулся, полный месяц изогнулся, полный...»
[*胖子pàngzi панцзы — толстяк, жирдяй, полный человек;
*Девушка пела 月半弯 yuèbàn wān юэбань вань “полный месяц изогнулся”; но Четвертому князю могло послышаться юэ бэньван (本王 běn wáng бэньван “этот князь”) — “этот полный [как луна] князь”].
Она подавилась последним словом, потому что Четвертый князь лягнул ее ногой в грудь и принялся бранить:
— Полный, полный, полный! Хватило бы спеть про его жирноту дважды, но ты решила повторить и в третий раз. Думаешь, этот князь не понял, что своей песенкой ты хочешь публично унизить его достоинство?! Слишком уж ты дерзкая, наглая тварь!
Хотя демоны-носильщики и выглядели мужественно, но все же никто из них не осмелился погнаться за беглецами. Они стояли, повинно склонив головы перед оскорбленным Четвертым князем до тех пор, пока самый находчивый и сметливый из них не сказал:
— Наш князь так ловок и силен телом. Если он не смог угнаться за этими людьми, где уж нам их догнать?
Четвертый Призрачный князь, наконец, справился с одышкой, и, оставив мысли о немедленном преследовании нарушителей, повернулся к своим слугам:
— Хм… а в твоих словах есть смысл… Хорошо, что вы трезво оцениваете свои силы. Ладно, тогда сделаем так, слушайте мой указ и передайте его другим: закрыть все ворота, опечатать барьерными чарами все стены резиденции, чтобы даже муха не вылетела отсюда.
Он сплюнул застрявшую между зубами виноградную косточку и голосом, в котором звучала затаенная обида, сказал:
— Вот и посмотрим, как далеко сможет убежать эта парочка.
Мо Жань и Чу Ваньнин были очень проворны, а внутри княжеской резиденции было очень много галерей и переходов, представлявших собой настоящий лабиринт, поэтому очень скоро преследовавшие их призраки остались далеко позади. Тогда они спрятались в узком темном проулке, чтобы перевести дух. Так как Чу Ваньнин был душой, он не чувствовал усталости после долгого бега, но Мо Жань был человеком из плоти и крови, поэтому, тяжело прислонившись к стене, он попытался отдышаться.
Выглянув из переулка, Чу Ваньнин удрученно сказал:
— Они опечатали всю резиденцию.
Мо Жань сделал глубокий вдох и беспечно помахал рукой:
— Это не важно, Учитель. Как только ваша душа войдет в духовный фонарь, мы сразу же вернемся в мир живых, и этот князь никак не сможет воспрепятствовать этому.
Чу Ваньнин еле заметно кивнул головой, но почему-то морщинка беспокойства между его бровями так и не разгладилась. Однако Мо Жань не обратил на это внимания. Поспешно вытащив фонарь из мешочка цинькунь, он про себя прочитал заклинание. Золотой свет внутри духовного фонаря пару раз вспыхнул и сразу угас, а вторая земная душа Чу Ваньнина так и осталась стоять перед ним.
— В чем дело? — испугался Мо Жань. — Почему ничего не случилось?
Чу Ваньнин еще сильнее нахмурился. Печально вздохнув, он сказал:
— Я так и думал. Внутри магического барьера дворца заклинания перемещения не действуют. Боюсь, только покинув стены этой резиденции, мы сможем вернуться в мир живых.
Выслушав его слова, Мо Жань прикусил губу. В его взгляде горела все та же решимость и упрямство. Помолчав немного, он хрипло сказал:
— В любом случае я вытащу вас отсюда.
Чу Ваньнин взглянул на него:
— Не стоит слишком спешить. Территория резиденции огромна, призрачной страже нелегко будет найти нас, но здесь нет ни еды, ни воды. Мне это без надобности, но тебе так долго не продержаться.
Улыбнувшись, Мо Жань сказал:
— Я могу и поголодать, с детства привык.
Спустя время, дождавшись, пока в окрестностях все утихнет, они вышли из переулка и пошли по пустынной дороге из серо-голубого известняка. Погрузившись в холодный свет луны, словно два утопленника в прохладную воду, они шли плечом к плечу: у одного была тень, у другого — нет.
Мо Жань вдруг сказал:
— Учитель.
— …
— Только что там, у ворот, я был оскорбительно груб. Простите меня!
Чу Ваньнин на секунду застыл, словно громом пораженный, а затем, быстро спрятав холодный блеск в глазах за ресницами, безучастно ответил:
— Ничего страшного.
— Сложившаяся ситуация вынудила меня говорить непочтительно… я преступил границы допустимого. Простите меня!
Чу Ваньнин:
— …
— Еще неправильнее было утверждать, что мы женатая пара. И все же, надеюсь, вы простите меня!
Чу Ваньнин вдруг остановился и голосом, что был холоднее льда, сказал:
— Сколько еще ты собираешься извиняться? Неужели твоего хваленого красноречия не хватает ни на что другое?
— Другое? – сердце Мо Жань забилось чаще, он серьезно задумался и через какое-то время, осторожно подбирая слова, сказал. — Тогда… я правда очень сожалею?
— …
Раздраженно взмахнув рукавом*, Чу Ваньнин пошел вперед.
[*拂袖而去 [fúxiù érqù фусю эрцюй] “взмахнуть рукавом, уходя”— уйти раздраженным (разъяренным); уйти, хлопнув дверью; идиома базируется на том, что в древности рукава одежды были длинными и подобный жест был выражением крайней степени досады].
Бедный Мо Жань так и не понял, чем опять мог навлечь на себя его гнев, однако не стал настаивать на продолжении разговора, боясь разозлить Учителя еще больше. В недоумении почесав затылок, он просто послушно пошел следом.
— Учитель.
— Хм?
Мо Жань не смог долго молчать и не удержался от вопроса:
— А в прошлом вы… не переживали предопределенной судьбой встреч*?
[*因缘际遇 yīnyuán jìyù иньюань цзиюй “судьбоносная встреча/событие”, где 因缘 судьба, что-то предопределенное судьбой, нидана — звено причинно-следственной зависимости в цепи перерождений; 际遇 — удобный случай; встреча].
Чу Ваньнин остановился и повернул голову:
— Почему ты спрашиваешь?
— Здесь, в Призрачном Царстве, я нашел еще одну вашу земную душу. Я хочу сказать, что у вас на одну душу больше, чем у других людей… До этого в Шатре Шуньфэн я лично встретился с Чу Сюнем и спросил, как это возможно. Он ответил, что если у человека более, чем три души, возможно, одна из душ ему не принадлежит, — немного поколебавшись, Мо Жань все же нерешительно продолжил. — Но все четыре души, что я видел, внешне выглядели как Учитель, так что я думаю… Возможно, ранее в жизни Учителя случилось что-то, изменившее его судьбу…
Чу Ваньнин какое-то время молчал, задумавшись о чем-то. В какой-то момент, казалось, в его глазах вспыхнула догадка, но он тут же отвел взгляд и ответил:
— Нет, ничего такого не припомню.
Казалось, внутренние сомнения все же не оставили его. Поразмыслив, он все же спросил:
— У меня правда четыре души?
— Да.
— …
Чу Ваньнин видимо тоже не знал, почему так получилось, поэтому вздохнул:
— Так или иначе сейчас найти ответ на этот вопрос мне не по силам, кроме того, это ни на что не влияет, так что оставим данный вопрос на потом.
Сохраняя меры предосторожности и постоянно оглядываясь, они шли вдоль стены резиденции, пытаясь найти лазейку в чарах, наложенных Четвертым Призрачным князем.
— Все без исключения магические барьеры обязательно имеют свое слабое место, — сказал Чу Ваньнин. Он вплотную подошел к стене и погладил пальцами грубую каменную кладку. Отливающие синевой полупрозрачные барьерные чары покрывали стену, как водная гладь. Закрыв глаза, Чу Ваньнин гладил камни стены, по которым тек магический поток, но лишенный своей духовной силы, так и не смог ничего почувствовать. В конце концов он расстроенно опустил руки, признавая поражение, и покачал головой:
— Моя душа не полна. Из-за того, что мне не хватает духовных сил, я не уверен, что мы успеем найти брешь в этом барьере за такое короткое время.
— Учитель, может, вы скажете мне, что нужно делать, и я попробую?
— Не получится. Техника работы с магическими барьерами довольно сложна, так что потребуется не день и не два, чтобы обучиться ей.
Мо Жань настаивал:
— В таком случае может объясните, как найти слабость в барьерных чарах? Тогда, проверив все стены, одну за другой, мы сможем найти уязвимое место.
— ...У каждого магического барьера слабое место выглядит по своему, поэтому определить его, не изучив всю поверхность, невозможно. Но если мы будем, как ты предлагаешь, проверять все стены одну за другой, то просто потратим время впустую.
— Дайте мне хотя бы попробовать, — рассмеялся Мо Жань, — а вдруг мне повезет?
Чу Ваньнин уже открыл рот, собираясь что-то ответить, когда краем глаза заметил белую тень, быстро скрывшуюся за углом. Нахмурив брови, он по привычке вытянул руку, собираясь призвать Тяньвэнь, но, естественно, божественное оружие не откликнулось на его зов. Переменившись в лице, он раздраженно крикнул:
— Кто там?!
Белая тень тут же пустилась в бега.
Но разве мог Мо Жань позволить этой душе сбежать? Одним прыжком он преодолел разделяющее их пространство, и быстро скрутил призрака: зажал ему рот рукой, чтобы тот не мог их выдать, и, заломив руки за спину, ударом ноги под колени заставил рухнуть на землю. Присмотревшись к пленнику, он вмиг воспылал диким гневом*.
[*怒火中烧 nù huǒ zhōng shāo “пламя ярости душу обожгло” — пламя гнева жжет изнутри, кипеть от ярости].
— Жун Цзю!..
Перед ним на коленях стоял хрупкий белокожий юноша, который сейчас был похож на гибкую иву, согнутую ураганным ветром. Во влажных глазах было упрямство и нежелание покориться, с губ не сорвалось ни единого звука.
Мо Жань сердито спросил:
— Снова хочешь донести на меня? Ты правда думаешь, что я не убью тебя?!
Чу Ваньнин подошел к ним. Он никогда раньше не видел Жун Цзю и, взглянув на него сверху вниз, спросил Мо Жаня:
— Ты знаешь его?
Мо Жань не знал, что сказать. Он прекрасно помнил, что оба совершенных им в прошлом году преступления, грабеж и разврат, были связаны с Жун Цзю. За них Чу Ваньнин публично осудил и наказал его на Платформе Шаньэ на глазах всех учеников Пика Сышэн. Тогда он искренне считал Учителя жестоким и безжалостным человеком и затаил на него глубокую обиду, а сейчас, столкнувшись со старым неоплаченным долгом, просто не находил себе места от стыда.
Но Чу Ваньнин не почувствовал ничего странного. Решив, что этот юноша просто старый знакомый Мо Жаня, он сказал:
— Раз уж он последовал за нами, тогда не будем оставлять его здесь. Когда найдем выход, возьмем с собой, — бросив на Жун Цзю еще один внимательный взгляд, он добавил. — Для человека, ставшего призраком, правильнее всего как можно скорее вернуться в круг перевоплощений.
Мо Жань молчал.
Жун Цзю поначалу пришел в смятение от слов Чу Ваньнина, но шокированное выражение на его лице быстро сменилось обворожительной улыбкой. Чуть склонив голову набок, он заговорщически подмигнул Мо Жаню:
— Это и есть Учитель?
— Какой он тебе Учитель? С чего ты вдруг решил, что можешь так к нему обращаться? – тут же вспылил Мо Жань. — Это мой Учитель!
Обуреваемый завистью и ненавистью Жун Цзю не мог не использовать эту возможность, чтобы еще больше разозлить Мо Жаня. Растягивая слова, он протянул:
— Ммм, мой учитель.
— Ты…
Наконец и Чу Ваньнин понял, что что-то тут не так и решил вмешаться:
— Мо Жань, у вас с ним какие-то старые счеты?
— Мы…
Жун Цзю рассмеялся:
— Да ладно, Учитель, не будьте так строги к нему. На самом деле у нас не старые счеты*, а скорее старая дружба*, только и всего!
[*过节 guòjié гоцзе “отложенное дело” — перен.: размолвка, вражда, старые счеты;
*交情 jiāoqíng цзяоцин “связаны чувствами” —дружба/ приятельские отношения/ любовные путы].
Слова его звучали довольно двусмысленно, не говоря уже о тоне, каким они были произнесены. Чу Ваньнин не сказал ни слова. Хотя со стороны весь его облик выражал безразличие, но чуть прищуренные глаза, неодобрительно поджатые губы и нахмуренные брови выдавали его истинные чувства. Полжизни проработавший в борделе Жун Цзю давно научился улавливать мельчайшие изменения мимики людей. Читая по чистому лицу Чу Ваньнина, как по открытой книге, разве мог он не заметить обуревающие его чувства?
В своем сердце он был по-настоящему поражен. Уж кому, как не ему было знать, что от природы Мо Жань довольно любвеобильный и дерзкий настолько, чтобы с легкостью мог бросить вызов всему миру, возжелав собственного учителя. Но кто мог предположить, что и этот праведник* совсем не собирался отвергать Мо Жаня, так что эти отношения точно нельзя было назвать эгоистичной* неразделенной любовью*.
[*真人 zhēnrén чжэньжэнь “настоящий человек” — даос. совершенный человек, постигший совершенную мудрость; будд. поистине прозревший;
*一厢情愿 yī xiāng qíng yuàn и сян цин юань “предпочтение судить однобоко”— эгоистичный подход; заботиться только о своих желаниях, не учитывая мнения других людей; принятие желаемого за действительное; любить без взаимности;
*单恋 dānliàn даньлянь “непарная любовь” — неразделенная любовь, безответная любовь].
… Этот Пик Сышэн настоящая клоака.
Даже в такой критической ситуации Жун Цзю не мог не сокрушаться по поводу того, что казалось даже такому развратному человеку как он, не только омерзительным, но и удивительным. Парное совершенствование двух мужчин в мире людей не было чем-то необычным, но все же не поддерживалось обществом. Если бы достоянием общественности стала новость о том, что молодой господин Пика Сышэн Мо Вэйюй вместо обучения у своего наставника предается с ним разврату, глава ордена Сюэ Чжэнъюн от стыда боялся бы показаться на глаза порядочным людям.
Жун Цзю поднял свои обворожительные персиковые глаза и, глядя снизу вверх, внимательно изучил Чу Ваньнина. Он уже собрался открыть рот, чтобы еще больше подлить масла в огонь, но тот опередил его:
— Мертвые уже мертвы, о какой старой дружбе может идти речь? Не стоит ворошить прошлое.
— Господин даос, вы же сами меня спросили о наших отношениях? – рассмеялся Жун Цзю. — А я просто сказал вам правду.
— Вас кто-то спрашивал? – холодно отрезал Чу Ваньнин. — С самого начала я разговаривал только с ним.
Про кого шла речь было понятно без слов по тону и по темным искрам, промелькнувшим в глазах Учителя, когда он так четко и безапелляционно провел разграничительную линию между Мо Жанем и Жун Цзю, чтобы впредь ни у кого из них даже мысли не возникло о продолжении «старой дружбы». Слушая, как Чу Ваньнин отчитывает его, Мо Жань почувствовал, как в груди его вспыхнул огонь, а сердце распирает от сильных чувств. Он уже собирался подойти и ответить ему хоть что-нибудь, как вдруг разозленный донельзя Чу Ваньнин отвернулся:
— А впрочем, разбирайся сам. Делай, что хочешь!
Вот только Мо Жань понятия не имел, что ему теперь делать. Если отпустить Жун Цзю, то, скорее всего, этот человек тут же донесет на них. А взять с собой — все равно, что бочку с порохом таскать. Стоит Жун Цзю сказать чуть больше, и Чу Ваньнин точно задушит Мо Жаня голыми руками. Он совсем запутался. Увидев, что Чу Ваньнин отошел в сторону, чтобы еще раз проверить на прочность магический барьер Четвертого князя, Мо Жань схватил Жун Цзю за грудки и тихо спросил:
— В конце концов, чего ты хочешь?
— Мое сердце никак не успокоится, – длинные ресницы Жун Цзю слегка дрожали, но в глазах мерцали злые искорки. — Я не могу смириться, что такой порочный человек получил шанс начать все сначала.
Мо Жань прекрасно знал, что Жун Цзю не из тех, кто будет вредить кому-то без причины. Этот скот* если и делал вещи, которые причиняли боль другим, то только если они несли выгоду лично для него. Как бы он не злился на Мо Жаня, но собственная комфортная жизнь заботила его куда больше, поэтому вряд ли он, рискуя своей душой, вдруг побежал за ними только чтобы напакостить.
[*家伙 jiāhuo цзяхо “дворовый подручный” / “живущий за харчи” — разг. парень, малый, тип, приживала,животное (скот); жарг. половой член (хуй)].
Его изучающий взгляд скользнул по одежде Жун Цзю и остановился на его ногах.
Из двух миниатюрных белых ступней обута оказалась только одна, вторая же была перемазана в земле и глине. Совершенно очевидно, что их обладатель в спешке от кого-то убегал.
Мо Жань с интересом прищурился:
— Говори правду.
— Разве я уже не сказал? Правда в том, что моему сердцу сложно принять…
— Если ты продолжишь мне врать, я завяжу твои лживые глаза и заткну рот, свяжу и брошу на дно высохшего колодца. Так как ты призрак, от жажды и голода точно не умрешь, но и сбежать не сможешь. И если тебе очень повезет, может, тебя найдут дней через пять, а если не повезет, то так и просидишь там все десять лет, — Мо Жань сделал многозначительную паузу и шепотом добавил. — Сам решай, как мы поступим.
Как он и думал, Жун Цзю побледнел от страха и через некоторое время сказал:
— Я передумал. Не хочу больше оставаться тут. Выведите меня.
— Да, а что так? Неужели хочешь бросить своего призрачного муженька?
— … — Жун Цзю покусал губы и вдруг вскинул голову, с возмущением уставившись на него. — Я тоже хочу жить нормальной жизнью и тоже имею право на второй шанс! — он глубоко вздохнул и закончил. — Я хочу войти в цикл перерождений.
— Хорошо. Тогда я снова спрошу тебя: это ты донес патрулю и пустил их по моему следу?
— …
— Если не ответишь, у меня есть способ развязать тебе язык, — рука Мо Жаня засветилась алым. — Говори!
— Да! Да, это я донес! А что мне оставалось делать? – Жун Цзю вздернул подбородок, сверкнув глазами, в которых читалась затаенная обида. — Если бы я не отвлек их внимание, разве смог бы сбежать, воспользовавшись суматохой?
Рука Мо Жаня, сжимающая ворот одежд Жун Цзю, разжалась.
— Умеешь же ты выбрать момент, чтобы подгадить*. Пошел бы
ты на хуй*! — зло рассмеялся он.[*落井下石 luò jǐng xià shí ло цзин ся ши — бросать камни на упавшего в колодец обр. в знач.: добиватьповерженного; бить лежачего/беспомощного;
*你大爷 nǐ dàye ни дае “твоего дядюшку” — разг. твою мать!, иди ты!, пошел ты (на хуй)!].
— Я все еще могу очернить вас*, – Жун Цзю не спеша привел в порядок свою одежду и бросил многозначительный взгляд на стоявшего неподалеку Чу Ваньнина. — Милостивый государь Мо, для вас ведь это особый человек? Если я в деталях поведаю ему, как прежде вы развлекались со мной, а что-то и приукрашу для красного словца*, думаете, как он к этому отнесется?
[*含血喷人 hánxuèpēnrén ханьсюэпэньжэнь “плевать на людей кровью” — обр. в знач.: обливать людей грязью, клеветать;
**添油加醋 tiānyóu jiācù тянью цзяцу “добавлять масло и уксус” — обр. приукрашивать факты, прибавлять для красного словца, искажать действительность, преувеличивать].
Говоря это, Жун Цзю имел в виду, что Чу Ваньнин непременно примет все близко к сердцу, будет ревновать, не выдержит и сорвется.
Вот только Мо Жань даже не подозревал о том, что Чу Ваньнин влюблен в него, поэтому решил, что Жун Цзю хочет рассказать о его старых грехах. Конечно, если Учитель узнает о всех тех глупостях, что его ученик творил в прошлом, это будет ударом по его авторитету наставника. В таком случае разве он не выйдет из себя?
Он быстро выпалил:
— Выбрось из головы эту глупую затею!
Жун Цзю обворожительно улыбнулся. Хотя он родился мужчиной, этот человек умел быть чарующе обаятельным, используя в полной мере данные ему природой густые вьющиеся волосы, миловидное личико и нежный голосок:
— В таком случае вы будете защищать меня и заберете с собой. А я обещаю быть послушным, не болтать лишнего и не создавать проблем.
У Мо Жаня и правда не было иного выхода. Выругавшись про себя, он развернулся и пошел прочь. Жун Цзю принял это за молчаливое согласие и, сияя от радости, последовал за ним. Не сделав и пары шагов, Мо Жань развернулся и, ткнув пальцем в грудь Жун Цзю, прошептал:
— Жун Цзю, если ты соврал мне, клянусь, что рассею твою душу до того, как ты переродишься.
Грациозно ступая следом за Мо Жанем, Жун Цзю одарил его кокетливым взглядом:
— Пока вы не нарушите обещание, я свое тоже сдержу. Не обижайте меня, и я буду честен с вами. Господин Мо, разве вы не знаете, что я за человек? Вы же мой давний любимый клиент.
— …
В прежней жизни Мо Жань искренне наслаждался сладким голосом и приторными речами этого человека, а сейчас его буквально тошнило от него. Однако выбора у него не было, и оставалось только смотреть, как довольный Жун Цзю плавной походкой приблизился к Чу Ваньнину и встал рядом с ним. И все-таки, сколько бы он не размышлял на эту тему, все равно не мог понять…
В прошлом он ослеп?
Сун Цютун, Жун Цзю… эти продажные людишки*, как мог он так высоко ценить и любить их?
[*货色 huòsè хосэ — товары; красота; перен. тип, людишки, сброд; дрянь; секс с продажными женщинами].
Если бы Мо Жань мог сейчас предстать перед собой из прошлой жизни, то точно размозжил Тасянь-Цзюню его бестолковую голову, чтобы посмотреть, вода там, или мозги. Чем он вообще тогда думал?
К счастью, Жун Цзю не сказал слишком много, а Чу Ваньнин во всем, что касалось чувств, был неопытен и чист, как лист бумаги. Жун Цзю был мастером заговаривать зубы, поэтому очень быстро уладил возникшее недоразумение. Чу Ваньнин перестал хмуриться и постепенно расслабился. Более того, про себя он подумал, что с самого начала неправильно понял значение слов о “старой дружбе”, потому что у него самого слишком грязные мысли. Так что, хотя ему удалось сохранить невозмутимое выражение лица, в душе он чувствовал себя довольно неловко.
Присоединившийся к ним Жун Цзю неплохо ориентировался в княжеской резиденции, поэтому предложил:
— Хотя эта дорога безлюдна, укрыться здесь негде. Если хотите в безопасности искать прореху в барьере, тогда идите со мной, я отведу вас в подходящее место.
Упомянутое им «подходящее место» оказалось амбаром для хранения ткани, ниток и прочей фурнитуры для пошива призрачной одежды. Тюки с белой тканью громоздились до самого потолка, и среди них в самом деле было довольно легко затаиться.
Как только трое беглецов нашли укромное место, Чу Ваньнин приступил к осмотру барьера. Как лекарь пытается нащупать пульс пациента, так и он, приложив пальцы к стене, пытался почувствовать структуру этого барьера, накрывшего всю резиденцию Четвертого Призрачного князя.
Однако прошло много времени, а он так и не смог ничего обнаружить. Кроме того, душа самого Чу Ваньнина с каждой попыткой становилась все слабее. Мо Жань накрыл его руку своей ладонью и убрал от стены:
— Отдохните немного.
Из-за своего бессилия Чу Ваньнин разозлился еще больше. Раздраженно уставившись на свою ладонь, он обиженно сказал:
— Почему именно в этой душе так мало духовных сил?
— Может, получится передать вам мои?
— Бесполезно, – Чу Ваньнин бросил взгляд на сидящего неподалеку Жун Цзю и, понизив голос, добавил, — ты живой человек, а я призрак, энергии инь и ян несовместимы.
Отдохнув немного, Чу Ваньнин снова принялся за дело. Если бы духовная сила всех его трех душ все еще была при нем, то просто подключившись к мощному потоку магии Четвертого Призрачного князя, он быстро обнаружил бы уязвимое место барьера. Но теперь его духовной энергии хватило лишь на то, чтобы нырнуть в бурные воды чужой магии и плыть по ее течению подобно упавшему в море листу.
Прошло уже около двух часов, и Жун Цзю начал волноваться.
Он подбежал и вцепился в руку Мо Жаня:
— В конце концов, сможем мы выбраться или нет?
— Перестань суетиться, просто сядь и жди.
— Я умираю от волнения! Дайте мне слово, что я смогу выйти отсюда!
— От твоего волнения никакого прока. Просто жди.
— Разве ваш Учитель не должен быть очень могущественным? Он уже так долго что-то там делает, а ничего не происходит.
— Его три разумные души еще не объединились, а той, что застряла здесь, не хватает духовной силы. Ты можешь подождать?
Услышав это, Жун Цзю расстроился, но, похлопав ресницами, все же вернулся на прежнее место, устроившись на тюке с льняной тканью.
Спустя еще два часа Жун Цзю снова подошел к Чу Ваньнину:
— Господин даос, может, есть другой способ?
Стоящий с закрытыми глазами Чу Ваньнин, не отрывая пальцев от стены, ответил:
— Нет.
— Тогда, возможно, есть способ восстановить вашу духовную энергию?
Чу Ваньнин после небольшой заминки спросил:
— Вы обладаете духовными силами?
— Нет, — Жун Цзю растерялся, — а почему вы спрашиваете?
— Если бы можно было передать мне духовную энергию, я бы смог ее использовать.
Жун Цзю обрадовался:
— Оказывается все так просто? В таком случае пусть господин Мо…
Чу Ваньнин тут же перебил его:
— Он бесполезен.
Конечно, Жун Цзю не знал, что Мо Жань не был призраком, и от этого известия его улыбка мгновенно увяла:
— А почему?
— У него не те свойства.
Мо Жань знал, что Чу Ваньнин не умеет лгать, а раскрывать Жун Цзю эту тайну в его планы точно не входило, поэтому он сразу вмешался:
— Пожалуйста, выйди наружу и посторожи. Если увидишь, что кто-то идет, тут же сообщи нам.
Жун Цзю рассерженно взглянул на него, но, как ни крути, они были как три кузнечика в одной лодке, и ему оставалось только отправиться к воротам склада. Затаив обиду, он неохотно прислонился к косяку двери и принялся чистить ногти на руке, время от времени поднимая свои туманные персиковые глаза, чтобы оценить ситуацию снаружи.
Мо Жань, глянув на него один раз, устроился рядом с Чу Ваньнином.
После некоторых колебаний он все же решил, что не хочет больше обманывать его, поэтому сказал:
— Учитель, думаю… я должен признаться кое в чем.
— Ты совершил проступок?
— Да, так и есть. Помните, в том году вы отправили меня на площадь Шаньэ для публичного наказания, потому что я нарушил правила… – Мо Жань запнулся, стесняясь вслух обсуждать собственное целомудрие*. Стыдливость, в самом деле, весьма непостижимая вещь. Не имеет значения, что человек на первый взгляд выглядит развратным и непробиваемым, как Великая Китайская стена*, ведь в одночасье он может превратиться в самого застенчивого скромника, чьи чувства тоньше пергаментной бумаги*.
[*淫戒 yínjiè иньцзе “обет воздержания от похоти” — обет целомудрия / воздержания; запрет половой жизни;
万里长城 wànlǐ chángchéng Ваньли Чанчэн “Великая Китайская стена” — обр. быть надежной опорой;
和纸 hé zhǐ хэчжи — традиционная японская бумага васи: бумага ручного производства с неровной текстурой, используется для изготовления оригами, в декоре]
От переводчика: здесь автор обыгрывает принятую в китайской культуре метафору, где “толстый” - наглый и бесстыжий; “тонкий” - застенчивый и робкий].
Мо Жань низко опустил голову, и, густо покраснев, тихо закончил:
— Потому что я нарушил четвертое, девятое и пятнадцатое правило*.
[*戒律 jièlǜ цзелюй “соблюдай закон” — будд. религиозные предписания, заповеди, правила жизни].
Четвертое правило — воровство.
Девятое правило — разврат.
Пятнадцатое правило — обман.
Конечно, Чу Ваньнин отлично все помнил. Разве он мог об этом забыть? Хотя он открыл глаза, но на Мо Жаня не взглянул, лишь сказал:
— Да.
Глядя на это аскетичное и прекрасное в своей сдержанности лицо, Мо Жань не находил себе места от стыда. Он долго молчал, но в итоге все же опустил глаза и прошептал:
— Учитель, простите меня.
На самом деле у Чу Ваньнина уже появилась смутная догадка относительно того, что он хочет сказать. Хотя в душе он был очень зол, но все же старался не идти на поводу у чувств и правильно расставлять приоритеты*. Тем более он уже знал об этом бесстыдном поступке Мо Жаня, поэтому только лишь холодно ответил:
— Разве ты не был за это наказан? Если больше не совершал ничего подобного, то зачем об этом вспоминать?
[*轻重缓急 qīngzhòng huǎnjí цинчжун хуаньцзи “легкое от тяжелого, медленное от быстрого” — расставлять приоритеты, в т.ч.исходя из важности, срочности и неотложности, аналог нашего “мухи отдельно, котлеты отдельно”].
— Потому что этот Жун Цзю снаружи… на самом деле он… — Мо Жань так и не смог договорить.
Чу Ваньнин очень долго молчал, прежде чем он услышал сказанные с холодной усмешкой слова:
— Так это был он?
— Да.
Мо Жань не осмеливался поднять голову, чтобы посмотреть на Чу Ваньнина. На Пике Сышэн не требовали воздержания от учеников. Многие из них практиковали двойное совершенствование или имели любовников вне стен школы, и это считалось нормальным. Но Чу Ваньнин был совсем другим: он следовал по пути усмирения сердечного огня, и его совершенствование строилось на принципах чистоты тела и помыслов*. Возможно поэтому он всегда довольно презрительно относился ко всему, что касалось отношений между мужчинами и женщинами, будь то страстная любовь на час*, или нежная привязанность на годы*.
[*修的是清心之道 сю дэ ши цинсинь чжи дао “совершенствование по пути усмирения сердечного огня”; где 修 сю — совершенствование \культивация \ улучшение, 清心 qīngxīn —“очистить сердце/помыслы”.
От переводчика: в романах уся описано несколько способов совершенствования, две крайности которых это “двойное совершенствование” (получение энергии для духовного роста от партнера в результате сексуальных контактов) и “совершенствование по пути усмирения сердечного огня” (полный отказ от сексуальных удовольствий, накопление энергии через погашение собственных желаний). В некоторых романах упоминается, что даос, пошедший по второму пути и сохранявший на протяжении всей жизни целомудрие, мог достигнуть просветления и бессмертия значительно быстрее, однако если такой человек имел неосторожность поддаться искушению, “откат” мог буквально отбросить его назад, лишив большего количества накопленной благодати.
**男欢女爱 nánhuān nǚ’ài наньхуань нюй ай “мужчина заигрывает, женщина поддается” —обр. влюбленные без ума друг от друга; отношения, строящиеся на страсти
***风流债 fēngliúzhài фэнлючжай —“принесенные ветром обязательства” — чувство долга в любовных отношениях; длительные любовные отношения].
Более того, в том году Мо Жань, уважая установленные правила, отправился искать любовника в отдаленный публичный дом...
И дело было даже не в том, что Сюэ Чжэнъюн избаловал своего племянника, ведь Мо Жань был совершеннолетним, и выбранный им способ совершенствования был далек от пути усмирения сердечного огня. Для его цветущего возраста было слишком тяжело дни напролет очищать свой разум и усмирять постыдные желания, так что люди предпочитали просто смотреть сквозь пальцы на его похождения, и только Чу Ваньнин не мог этого снести. Для него все это было слишком омерзительно, и когда в прошлом году Учитель отправил его для наказания на Платформу Шаньэ, Мо Жань прочел в его глазах брезгливость, презрение и отвращение.
Хотя с того случая много воды утекло и он больше не совершал ничего подобного, в Царстве мертвых ему пришлось столкнуться с таким человеком, как Жун Цзю. Вряд ли такое могло прийтись ему по душе. Сейчас Мо Жань как никогда смог оценить правильность изречения: признавай свои ошибки сразу, а не в последний момент.
Его не страшило, что Учитель будет браниться или побьет его, наоборот, ему было жаль, что сейчас Чу Ваньнин не может призвать Тяньвэнь и отхлестать его, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос с “неоплаченным долгом”. Больше всего он боялся, что эта с таким трудом найденная земная душа просто развернется и убежит от него. Вот тогда Мо Жань действительно мог бы решиться наложить на себя руки.
Чем больше он об этом думал, тем больше беспокоился. Однако в их ситуации он не мог позволить себе и дальше таскать за собой пороховую бочку в виде Жун Цзю, поэтому решил, не дожидаясь пока рванет, сам поговорить с Чу Ваньнином и честно во всем признаться.
Прежде чем завести этот разговор, Мо Жань принял меры предосторожности, заняв позицию, которая блокировала выход. Он решил, если Учитель, выслушав его, решит развернуться и уйти, тогда он его поймает и свяжет. Неважно, как сильно Чу Ваньнин будет злиться, в любом случае он не может позволить ему снова оставить его и исчезнуть.
Пока Мо Жань ломал голову над тем, как ему удержать Чу Ваньнина, тот стоял как вкопанный, и лишь рукава и подол его расшитых золотом алых одежд чуть колыхались на ветру, загадочно мерцая в полумраке.
Сердце Мо Жань дрогнуло, и он прошептал:
— Учитель…
— За свой проступок ты уже понес наказание. Это все было давно, зачем опять поднимать эту тему? – Чу Ваньнин холодно посмотрел на него и отвел взгляд в сторону. Его тонкие губы несколько раз открывались и закрывались, как будто он никак не мог решиться что-то добавить. Наконец, с горьким сарказмом он все же сказал, — Какое это имеет отношение ко мне?
Было так неожиданно услышать от Учителя “какое это имеет отношение ко мне...”
Мо Жань застыл от удивления.
Грудь Чу Ваньнина была переполнена кислым чувством ревности, но он не мог позволить просочиться наружу и капле. Мо Жань же думал, что Учитель в замешательстве, очень разочарован и теперь больше не хочет заботиться о нем и будет игнорировать его вечно. Поэтому, чтобы хоть как-то выправить ситуацию, он тут же принялся каяться:
— Учитель, раньше я вел себя очень плохо, не злитесь…
— Почему я должен злиться? На что мне злиться? — несмотря на сказанные слова, чем больше Чу Ваньнин думал обо всем этом, тем более несчастным себя чувствовал. — Я знаю, что ты далеко не невинный ребенок. Думал одурачить меня, прикрывшись “старой дружбой”?.. Дай мне пройти!
— …
— Тогда пошел вон отсюда!
Хотя он и сам понимал, что сейчас в нем говорит ревность, и все это давние дела, а сейчас все иначе, Чу Ваньнин не мог сдержать свой гнев:
— Настоящий бесстыдник!
Но Мо Жань не спешил уходить и продолжал стоять рядом, не сводя с него своих бесстыжих ясных глаз.
— Я не уйду, — наконец сказал он.
Чу Ваньнин гневно выкрикнул:
— Вон! Не хочу тебя сейчас видеть!
— Не пойду, – пробормотал Мо Жань, противостоя этому потоку злости, словно камень, преградивший путь реке. Он прямо посмотрел на Чу Ваньнина покрасневшими глазами, в которых за его возмутительным упрямством ясно читалась вина и искреннее раскаяние. — Боюсь, что если я уйду, вы сразу сбежите… Учитель, не бросайте меня!
— … — Чу Ваньнин не мог понять, что в голове у этого парня.
Хотя одно упоминание о том случае вызывало отвращение, но в конце концов даже его можно было оправдать. Так уж повелось в мире совершенствующихся, что многие молодые люди, если они не избирали путь усмирения сердечного огня, достигнув совершеннолетия, с головой окунались в водоворот любовных увлечений и страстей, и никто не считал это чем-то странным или предосудительным.
Мо Жань не похож на Сюэ Мэна, который получил лучшее воспитание и с детства был окружен заботой и любовью. Его родители — порядочные люди, которые смогли привить сыну семейные ценности и моральные принципы. Но что насчет Мо Жаня?
Он всегда был своевольным.
С малых лет рос в грязном притоне.
Отца не было, мать — актриса музыкальной труппы.
Никто не занимался воспитанием мелкого сукиного сына, и он привык творить все, что взбредет в голову. И только когда ему исполнилось пятнадцать, в жизни Мо Жаня появился дядя, который за шкварник вытащил из гнилого болота этого скулящего и покрытого грязью щенка.
Если бы Чу Ваньнин в самом деле поверил, что после такой жизни Мо Жань по чистоте подобен куску белого нефрита, его, и правда, можно было бы назвать дураком.
Однако знать — это одно, но своими глазами увидеть нежного красавчика Жун Цзю, с которым раньше развратничал Мо Жань, было слишком большим ударом для Чу Ваньнина.
Так как ему не удалось прогнать Мо Жаня, он отвернулся, закрыл глаза и снова занялся изучением магического барьера.
Однако даже за работой мысли его продолжали крутиться вокруг Жун Цзю, его милого личика, похожего по форме на тыквенную семечку с мелкими изящными чертами и белоснежной гладкой кожей. Интересно, на ощупь она так же приятна, как на вид? А этот маленький ротик с розовыми губами и хорошо подвешенным языком… Мо Жань, этот щенок, уж точно не раз целовал его, постепенно спускаясь к пояснице, а потом… Он все не мог удержаться от мыслей о том, чем эти двое занимались в постели, и как, должно быть, заводили Мо Жаня женоподобные вздохи этой сучки, когда они сцеплялись так, что сразу и не разорвать. Мерзость!
Одно дело слышать о чем-то таком, а совсем другое — увидеть. Теперь, когда Чу Ваньнин увидел, он не мог перестать думать об этом. Он вдруг открыл глаза, и, давая выход сжигающему его изнутри гневу, свирепо толкнул Мо Жаня:
— Выметайся!
— Учитель…
— Катись!
Мо Жаню ничего не оставалось, кроме как, понурившись, медленно подойти к двери склада.
Жун Цзю был удивлен, увидев его.
— Ой, господин Мо, из-за чего вы поссорились со своим учителем?
Мо Жань не хотел ничего ему объяснять. Сейчас от одного взгляда на Жун Цзю у него начинала болеть голова. В прошлой жизни этот парень нравился ему только потому, что был немного похож на Ши Мэя. В этой жизни, сразу после возрождения, он опять спутался с ним из-за затаенной обиды и желания отомстить.
Но как бы он не хотел избежать этого после, их дороги опять пересеклись, и теперь у него не было никакой возможности избавиться от него.
— Можешь идти. Одного человека достаточно для охраны. Можешь найти себе другое место.
Сторожить двери склада было довольно опасно, и Жун Цзю с радостью пошел прочь.
Но сделав пару шагов, он не удержался и оглянулся. Ему вдруг стало интересно, как умер Мо Жань. Почему за те несколько лет, что они не виделись, его характер настолько сильно поменялся? Что за потрясение он испытал, раз стал таким? Действительно странно.
Длинные ресницы красавца затрепетали, когда его взгляд изучающе скользнул по силуэту Мо Жаня, ощупывая его сверху вниз. Вдруг он почувствовал что-то неправильное. Снова внимательно изучив Мо Жаня и отбрасываемую им слабую тень...
Жун Цзю был поражен.
У Мо Жаня есть тень.
Он… не покойник?
Его словно ударило молнией, и в одно мгновение множество мелких нестыковок и деталей сложились в единую картину. Если бы Жун Цзю все еще имел плоть, то сначала бы он похолодел от страха, а затем от переизбытка эмоций кровь совершенно точно прилила бы к его голове, в которой царил полный хаос.
Призрачный же Жун Цзю просто на какое-то время замер на месте.
Каждый человек по-разному реагирует на большие события. Реакция человека на стресс чаще всего обусловлена окружением, в котором он вырос. Например, многие простые люди похожи на птиц, увидевших лук*: еще не спущена тетива, а они уже напуганы до смерти. Или взять таких людей, как Любимец Небес Сюэ Мэн, которые всю свою жизнь наслаждаются покоем и достатком: мало что может напугать их по-настоящему.
[*惊弓之鸟 jīng gōng zhī niǎo цзин гун чжи няо “напуганная луком птица” — обр. в знач.: пуганая ворона и куста боится. Идиома имеет отсылку к истории из《 战国策‧楚策四》 ,в которой прославленный лучник Вэй Го встретил дикого гуся. Вэй Го только натянул тетиву, а гусь от страха (великий лучник все-таки в него целится) упал замертво. Используется как метафора для обозначения человека, с которым еще ничего не случилось, но от страха он впадает в панику и сам готов умереть / сдаться на милость победителя].
Жун Цзю, всю жизнь проживший в грязи и столкнувшийся со множеством жизненных трудностей, в первую очередь подумал, не повредит ли это лично ему, а, во-вторую, если нет, то как извлечь из этого пользу.
Он очень быстро понял: то, что Мо Жань на самом деле живой человек, проникший в Царство мертвых, очень выгодно для него и в будущем может принести большой куш.
Все, что ему нужно сделать — это раскрыть правду о Мо Жане. Такая большая заслуга несомненно позволит ему занять какую-нибудь, пусть и небольшую, должность в местных органах власти. При жизни Жун Цзю с полной отдачей обслуживал всех подряд в надежде зацепиться и забраться повыше. Пусть и после смерти, но он, наконец, получил свой шанс легкими шагами подняться к синим облакам*, еще и сохранив свою прекрасную телесную оболочку.
[*平步青云 píngbùqīngyún пинбуцинъюнь “легкими шагами подняться к синим облакам” — обр. быстро вырасти в должности, подняться по социальной лестнице].
Да это же как если бы мясной пирог с неба упал!
Зачем ему опять входить в цикл перерождений? Он может прямо здесь и сейчас отлично обустроиться, обернув поражение в победу, смыть позор, и начать все с чистого листа.
Жун Цзю немного прищурил подернутые мечтательной пеленой персиковые глаза. Он уже видел себя назначенным на должность. Вот он отправляется по служебному делу в бамбуковом паланкине, скрытый от чужих взглядов синим шелком, невозмутимо свысока взирая на толпу простых призраков и демонов.
Чем больше Жун Цзю об этом думал, тем более счастливым себя чувствовал. Но, поразмыслив хорошенько, он увидел слабое место в своем идеальном плане. Чтобы донести на Мо Жаня, ему нужно было улизнуть из-под его надзора, а это было практически невозможно. Так что срочно нужно было создать ситуацию, когда Мо Жаню станет не до слежки за ним...
Он напряженно раздумывал, когда взгляд его зацепился за расшитые золотом алые одежды.
— Господин бессмертный Чу, — позвал он, устраиваясь рядом. Упершись локтями в колени, он обхватил щеки ладонями, всем видом демонстрируя желание поболтать.
Однако Чу Ваньнин не обратил на него никакого внимания, продолжая молча исследовать барьер. Глаза его были закрыты, но казалось от него исходит такой холод, что даже его длинные ресницы покрылись инеем.
— Не удалось ничего обнаружить? – попытался разговорить его Жун Цзю.
Подождав некоторое время, он подумал, что раз уж Чу Ваньнин не обращает на него внимания, но все же не прогоняет, можно приступить к делу. Произнеся еще несколько ничего не значащих фраз, он понизил голос до таинственного шепота:
— Господин бессмертный Чу, на самом деле тогда я ведь не сказал вам всей правды. Побоялся, что вы будете смотреть на меня свысока и, отбросив жалость, бросите меня здесь.
Черные брови Чу Ваньнина сошлись над переносицей, как два острозаточенных меча. За внешней невозмутимостью и самоконтролем бушевало пламя гнева, и теперь хватило бы и легкого толчка, чтобы оно вырвалось наружу.
Разве этот огонь мог укрыться от острых глаз Жун Цзю?
Жун Цзю высоким голоском мягко и тихо продолжил:
— Пока я был во дворе, успел обдумать все и понял, что моя ложь могла оскорбить господина бессмертного куда больше, чем правда. От чувства вины душа моя не находила себе места, поэтому я решил, что должен признаться вам во всем…
Первый акт его представления был особенно удачным еще и потому, что совершенно случайно Жун Цзю начал свою речь с тех же слов, что и Мо Жань с его «я должен признаться».
Поначалу Чу Ваньнин еще сдерживался, хотя его и тошнило от омерзения, но стоило Жун Цзю произнести эту фразу, он уже не мог оставаться безучастным. Открыв глаза, но все еще не глядя на него, он холодно спросил:
— При жизни в какой именно забегаловке* ты прислуживал?
[馆子guǎnzi гуаньцзы — трактир, гостиница; театр]
Жун Цзю обомлел:
— Господин бессмертный… вы знали?
Подсознательно он бросил взгляд в сторону Мо Жаня. Плохо дело. Надо же, этот парень по фамилии Мо на шаг опередил его и не стал ничего скрывать от Чу Ваньнина. Но не все потеряно, может, если брызнуть масло на этот пылающий факел, еще удастся устроить пожар?
— Я и бессмертный Мо…
Прежде, чем он успел закончить, Чу Ваньнин прервал его:
— Я спросил, в какой именно забегаловке ты обслуживал?
Жун Цзю прикусил губу:
— Терем «Черный бамбук склоняет бессмертный персик»*.
[*紫竹镇的仙桃楼 цзычжу чжэнь дэ сяньтао лоу “Черный бамбук склоняет божественный/бессмертный персик”, где
**紫竹 zǐzhú — бот. листоколосник черный (Phyllostachys nigra Munro) черный бамбук; вид бамбука, который сначала зеленеет, а потом постепенно становится черным;
***镇 zhèn — покорять, подчинять, подавлять, утолять;
***仙桃 xiāntáo “бессмертный персик” — миф.персики бессмертия богини Сиванму: Царица-Мать Западного рая. Легенда гласит, что где-то в священных горах Куньлунь, в сказочных садах богини запада Сиваньму, растет персик бессмертия. Он приносит плоды бессмертия только один раз в 3000 лет, и тогда Богиня приглашает 8 бессмертных в свой сад на праздник. Но однажды, когда праздник был в разгаре, появился Царь Обезьян, съел все персики и сам стал бессмертным.
От переводчика: пошлый подтекст [для любителей]: “черный бамбук (член) поимел божественный персик (задницу) богини\бессмертного”; 仙 сянь имеет значение “бессмертный” и именно так называют даосов, так что пронзенный черным бамбуком персик может принадлежать и некоему “бессмертному господину”].
— Хм, Терем «Бессмертного персика», — повторил Чу Ваньнин с холодной усмешкой. Хотя он больше ничего не сказал, обычно бесстрастное лицо лицо отразило всю глубину его отвращения.
Жун Цзю украдкой несколько раз взглянул на него, прежде чем, поджав губы, бросил еще один пробный камень:
— Господин бессмертный Чу, вы ведь не презираете меня за это?
— …
— Мое тело всегда было слабым, а жизнь полна лишений. Меня продали в это заведение, когда я был совсем молод. Если бы я мог выбирать, то хотел бы стать похожим на вас, господин бессмертный, быть таким же доблестным и отважным, борющимся со злом и несправедливостью, – сказал он с придыханием и апломбом, затем испустил полный сожалений глубокий вздох и продолжил, — Если бы после перерождения я смог стать кем-то похожим на такого выдающегося даоса, как вы, это было бы так прекрасно.
— Душу человека колесо перерождений не изменит, – равнодушно сказал Чу Ваньнин. — Сожалею, но нас нельзя сравнивать.
Даже после того, как его грубо поставили на место, улыбка Жун Цзю не дрогнула. Он лишь чуть склонил голову, продолжив атаковать словами:
— Я знаю, что не могу сравниться с бессмертным господином. Это не более, чем мечты, живущие в моем сердце. Для таких людей, как я, невозможно жить, не сохранив хотя бы каплю надежды на лучшую долю. Если бы я отказался от этих мечтаний, то, боюсь, не смог бы проработать в том трактире даже полгода и давно покончил с собой.
Увидев, что Чу Ваньнин продолжает равнодушно молчать, Жун Цзю украдкой взглянул в ту сторону, где стоял Мо Жань, прикидывая, может ли он подслушать их разговор, а затем со вздохом тихо добавил:
— Ах, в конце концов, часто те, кто посещают нас, грубы и жестоки, за людей нас не считают. То, что мне удалось заполучить такого доброго и щедрого постоянного клиента, как господин Мо, вызывало зависть у многих.
Чу Ваньнин по-прежнему не произнес ни слова, но на тыльной стороне ладони выступили вены, а пальцы так впились в стену, что было очевидно, если бы он не утратил духовную силу, то в ней бы уже появилось пять дырок.
Какое-то время он сдерживался, но в итоге сдался и севшим голосом спросил:
— Было чему завидовать?
Жун Цзю придал своему милому женственному личику подобающее выражение с точно отмеренной долей любовной тоски и нежной привязанности. Не слишком много, но и не мало, так, чтобы зацепило.
— О, господин бессмертный Мо на самом деле очень хороший и добрый человек. Несмотря на то, что, повинуясь порыву, он взял у меня пару монет, однако я считаю, что это лишь потому, что я не удовлетворил его должным образом. До того дня он всегда вел себя подобающе, а уж его пылкий темперамент в постели пользовался бешеной популярностью в нашей среде.
Лицо Чу Ваньнина отражало лишь холодное равнодушие, но он слушал, не перебивая:
— В нашем Тереме все, кто имел честь составить ему компанию, с тоской вспоминают его. Многие юноши с нетерпением ждут его возвращения, мечтая вновь служить ему.
— И…сколько раз он приходил?
Жун Цзю изобразил полную горечи улыбку:
— Как это можно посчитать? Господин бессмертный, вы задаете вопрос, на который я не могу ответить.
— В таком случае, скажи мне, как часто он приходил? Кого выбирал? Когда был в последний раз? – похожие на два меча тонкие губы Чу Ваньнина словно высекали искры каждым новым вопросом. Сейчас, взглянув на него, впору было начинать бояться за жизнь Мо Жаня.
Притворившись, что не замечает ревнивый огонь в глазах Чу Ваньнина, Жун Цзю продолжал подливать масло и уксус*:
— Как часто бывал, сейчас и не припомню. Из тридцати дней десять точно проводил у нас. Относительно того, кого он искал… господин Мо такой непостоянный гость. Ой, ну зачем вспоминать старые дела, бессмертный господин Чу, не нужно его винить…
[*添油加醋 tiānyóu jiācù тянью цзяцу “добавлять масло и уксус” — обр. приукрашивать факты, прибавлять для красного словца, искажать действительность, преувеличивать].
— Я спросил тебя, когда он приходил в последний раз, – лицо Чу Ваньнина, казалось, превратилось в кусок льда. — Отвечай!
На самом деле после перерождения Мо Жань больше никогда не навещал Жун Цзю и не посещал бордели.
Хотя глядя в лицо Чу Ваньнину, Жун Цзю не осмелился солгать, он изобразил растерянность и опять подбросил в полыхающий костер охапку дров:
— Это я тоже… нет, не могу точно сказать, но до моей смерти, кажется, я все-таки видел издали фигуру господина Мо… но он был довольно далеко, так что я не могу утверждать точно.
Не успел он закончить фразу, как Чу Ваньнин внезапно убрал свои длинные пальцы от стены и спрятал их в рукавах одежды.
В полумраке было видно, что все его тело слегка дрожит, а глаза наполнены обжигающими искрами.
Про себя Жун Цзю посмеивался над тем, как ловко обманул этого наивного даоса. Сам он годами общался с самым разным сбродом, от протитуток до мошенников, и умел управлять мыслями других людей. Стоило ему открыть свой рот, и такой невинный праведник как Чу Ваньнин тут же проглотил наживку.
Теперь осталось только нанести последний удар. Жун Цзю нацепил на лицо смущенное и испуганное выражение и запричитал:
— Господин бессмертный Чу, что случилось? Я что-то не то сказал? За все те ошибки прошлой жизни я не виню господина Мо и не желаю ему зла… он… не такой уж порочный человек…
— Он что, нуждается в том, чтобы именно ты оправдывал его передо мной? – голос Чу Ваньнина дрожал от гнева. — Я занимаюсь воспитанием этого ученика! Считаешь, что имеешь право вмешиваться?!
— Господин бессмертный Чу…
Чу Ваньнин не обратил на него никакого внимания. Холодная глыба льда в его глазах подсвечивалась изнутри огненными всполохами гнева. Оттолкнув со своего пути Жун Цзю, он стремительной походкой направился к воротам амбара. Приблизившись вплотную к сидевшему рядом с ними Мо Жаню, он схватил его за шиворот и одним рывком поднял на ноги.
Озадаченный Мо Жань быстро обернулся:
— Учитель?
Чу Ваньнин тут же отдернул руку, с таким видом словно прикоснулся к чему-то очень грязному. Сейчас он напоминал обнажившего клыки гепарда, готового к тому, чтобы броситься на жертву и разорвать ее в клочья. Кипя от злости, он молча уставился в лицо Мо Жаня, не в силах произнести ни слова.
А что тут можно было сказать?
Публичное наказание на Платформе Шаньэ Мо Жаня ничему не научило. Было ясно, что эти его извинения и признания ошибок были не более, чем виляние хвостом* и притворство.
[*人模狗样 rén mú gǒu yàng жэнь мо гоу ян “человек копирует поведение собаки” — обр. внешний облик или поведение не соответствует реальности, выдавать себя за кого-то, притворяться].
Кто знает, сколько раз он тайком брал чужое? Сколько раз занимался мужеложеством* в этом Тереме, полном огрызков персиков*?!
[*断袖 duànxiù дуаньсю “отрезанный рукав” — заниматься мужеложеством, любовь между мужчинами; гомосексуализм;по преданию, ханьский император Ай-ди оторвал рукав своего одеяния, который застрял под телом спавшего рядом с ним фаворита, чтобы вставая, не потревожить его сон;
**余桃 yútáo юйтао “огрызки персиков” — мужеложцы; отсылка к произведению Хань Фэй-цзы 韩非子‧《韩非子‧说难》].
Мо Жань даже не догадывался, что стал жертвой коварного заговора. Увидев сердитое лицо Чу Ваньнина, на котором были написаны возмущение и отвращение, он не понимал, в чем провинился, изо всех сил подавляя собственную обиду на такое несправедливое отношение.
— Мо Вэйюй, те слова, что ты сказал недавно, это правда или ложь? — хрипло спросил Чу Ваньнин. Опущенные ресницы затрепетали, когда он упавшим голосом добавил, — Ты… и правда... от природы дурной характер не поддается исправлению!..
Эта фраза была похожа на огромный кусок скалы, который, упав в море, поднял огромные волны.
Мо Жань вздрогнул и отшатнулся назад. В оцепенении он мог только трясти головой, с непониманием и обидой глядя на Учителя.
Неправильно…
Это неправильно…
В прошлой жизни эти слова Чу Ваньнин произнес, когда совсем разочаровался в нем.
Почему сейчас, когда все в порядке, он опять это говорит?
Чтобы понять, что происходит, Мо Жань поспешно открыл рот, чтобы задать вопрос, но Чу Ваньнин тут же перебил его. В его глазах пылал лесной пожар, сжигающий все на своем пути и сдержать его он и сам был уже не в силах.
— Как долго ты будешь продолжать врать мне?! —хрипло спросил он.
У Мо Жаня в голове царил хаос.
О чем врать? Что хотел от него Чу Ваньнин?
В его прошлом было скрыто слишком много грязных тайн, и он не мог понять, какую именно на этот раз выложили на стол. Увидев разъяренного Чу Ваньнина, Мо Жань даже не подумал о том, что причиной могли быть козни Жун Цзю. Чу Ваньнин шаг за шагом приближался к нему, а Мо Вэйюй точно так же шаг за шагом отступал до тех пор, пока не уперся спиной в стену.
Чу Ваньнин наконец остановился и уставился ему в лицо. В мертвой тишине Мо Жань услышал срывающийся голос:
— Ты хочешь, чтобы я вернулся, но зачем? Чтобы ты мог продолжать мне врать, чтобы мог выводить меня из себя, чтобы держать меня в неведении* и манипулировать мной?.. Я ведь поверил, что ты встал на путь исправления… Я надеялся, что такой талантливый юноша под моим руководством сможет стать лучше! Я считал, что смогу хорошо обучить тебя…
[*蒙在鼓里 méng zài gǔ lǐ мэн цзай гу ли “храниться внутри барабана” — находиться в неведении; быть в темноте].
Он медленно закрыл глаза и после длинной паузы тихо прошептал:
— Из гнилого дерева ничего хорошего не вырезать.
— Учитель…
— Проваливай…
— …
— Ты слов не понимаешь, я сказал тебе проваливай?! – Чу Ваньнин резко открыл глаза, обжигая Мо Жаня ледяным взглядом. — Мо Вэйюй, ты разочаровал меня! Думал держать меня в блаженном неведении, лишь бы я вернулся с тобой в мир живых?
Сердце Мо Жаня болезненно сжалось. Не обращая внимание на гнев Учителя, он вцепился в скрытое широким рукавом запястье и затряс головой:
— Учитель, не сердитесь, — глаза его покраснели от подступивших слез. — Скажите мне, что случилось, ладно? Если я опять сделал что-то не так, я все исправлю, хорошо? Только не прогоняйте меня…
Исправлю…. Сейчас, вот только что, Мо Жань пообещал все исправить? Но если бы они не встретили Жун Цзю, сам он разве признался бы в этих своих многочисленных позорных поступках?!
Не зря говорят, что чувства заставляют даже самых разумных людей поступать безрассудно. Со стороны Чу Ваньнин всегда казался невозмутимым и хладнокровным человеком, но на самом деле за этим ледяным фасадом скрывалась пламенная натура, склонная к необдуманным поступкам под влиянием сильных чувств. Тот тип отношений, что в прошлом поддерживали Жун Цзю и Мо Жань, был для него совершенно неприемлем, не говоря уж о том, в каком свете их представил Жун Цзю. В итоге Чу Ваньнин был сбит с толку и без труда обманут этим ловким мошенником.
Безуспешно пытаясь освободиться от хватки Мо Жаня, Чу Ваньнин в порыве гнева поднял руку, желая призвать Тяньвэнь. Но как бы он мог ее призвать?
Чу Ваньнин был в такой ярости, что будь он еще жив, от эмоционального перенапряжения его бы уже вырвало кровью.
Вдруг перед глазами его вспыхнуло ослепительное алое пламя. Вызвав Цзяньгуй, Мо Жань вложил его в руку Чу Ваньнина, а сам опустился на колени перед ним. При этом он продолжал сжимать запястье Учителя, опасаясь, что тот уйдет, стоит ему ослабить хватку.
— Учитель, я знаю себя… В жизни я совершал множество поступков, которые печалили и злили вас... Но с момента как мы встретились в Призрачном Царстве я всегда говорил вам только правду…
Запрокинул голову, он прямо посмотрел ему в лицо, изо всех сил пытаясь сдержать подступившие слезы:
— Это правда, я не обманываю вас…
Чу Ваньнин сжимал в руке Цзяньгуй. Его сердце горело яростным огнем, но также он испытывал неловкость от того, с каким отчаянием Мо Жань цеплялся за него, дрожащий, почти сломленный, готовый умереть, но не отпустить его. Его душевные страдания были искренними, как мог он не почувствовать это?
Мо Жань продолжал:
— Учитель, если вы недовольны мной, если не можете простить меня, тогда бейте и ругайте, делайте все, что пожелаете. Если вам правда нестерпимо видеть меня… если вы считаете… считаете… что мою дурную природу нельзя изменить… — на этих словах у него перехватило дыхание, и он еще ниже опустил голову и склонился до земли.
— Если Учитель на самом деле не хочет… опять не желает меня…
Мо Жань не хотел, чтобы Чу Ваньнин видел, как он плачет, но уже не мог сдерживаться. Его плечи затряслись, слезы пролились на землю, беззвучно и тихо растворившись в пыли.
— Я… я покину Пик Сышэн… и больше… больше никогда не покажусь на глаза Учителю… я только прошу… я умоляю вас… умоляю…
Он стоял на коленях, почти касаясь лбом грязной земли, но продолжал крепко и упрямо держать запястье Чу Ваньнина, готовый умереть, но не отпустить его.
— Умоляю, не уходите.
— …
— Учитель…
Чу Ваньнин закрыл глаза.
— Вы же согласились пойти со мной, вы обещали вернуться, умоляю, не уходите…
Как будто сердце его опять облили кислотой. И пусть болеть нечему, пусть он всего лишь неполноценная душа, но все равно такое чувство, словно в грудь вонзили раскаленный нож, и теперь он обречен вечно сгорать в неугасимом адском пламени.
Чу Ваньнин с негодованием посмотрел на Мо Жаня и горестно сказал:
— Я обещал тебе? А ты мне ничего не обещал? На Платформе Шаньэ ты заявил, что все осознал, в Зале Цинтянь на коленях клялся, что не повторишь эту ошибку… так почему ты не смог сдержать слово!? Мо Вэйюй, ты действительно так ничего и не понял?! Мне снова нужно тебя наказать?!
— ..! – Мо Жань был поражен. Ему казалось, что он заблудился в густом тумане и совершенно не понимал, как выбраться из него. Он поднял голову и посмотрел на Учителя мокрыми от слез глазами. — Что?..
Не успел он сформулировать вопрос, как перед глазами алым пламенем вспыхнул Цзяньгуй, и щеку обожгло болью. Посыпались искры, свежая кровь пролилась на землю и забрызгала стену.
В гневе Чу Ваньнин был совершенно безжалостен, а сейчас он был так зол, что лишился дара речи.
Этот удар отнял у него последние силы, кнут выпал из ослабевших рук.
Щека Мо Жаня была рассечена, похожие на алый жемчуг капли падали на землю, но он даже не обратил внимание на боль. Схватив Чу Ваньнина за вторую руку, не отрывая взгляда от бледного лица, он спросил:
— На площади Шаньэ? В зале Цинтянь? Что… что я утаил? В чем я обманул
вас?От этих вопросов у Чу Ваньнина закружилась голова. Все, чего он хотел сейчас, это сбежать куда глаза глядят.
И тут Мо Жань вдруг понял, что что-то тут не так. Он оглянулся по сторонам, бросил взгляд в сторону пустого амбара…
Жун Цзю, этот отброс, пользуясь тем, что пока они яростно* выясняли отношения, им было не до него, украдкой проскользнул мимо них и сбежал. Сейчас уже и след его простыл!
[*如火如荼 rú huǒ rú tú жу хо жу ту “как огонь, как колосок тростника (беда, зло)” — сверкать яркими огнями и белыми цветами; обр. в знач.: пышно; бурно, кипуче].
Как только Мо Жань прозрел, он тут же переменился в лице, но было уже не до размышлений.
—Учитель, мы оба попались на его уловку! Надо уходить! Быстрее, следуйте за мной! Здесь больше не безопасно!
Он вскочил на ноги и потащил Чу Ваньнина за собой подальше от амбара. Но только они покинули двор, как увидели Жун Цзю, который вел за собой отряд призрачной стражи. Указав на них, он крикнул:
— Вот они, живой человек вместе с неполной душой… они вместе…
Мо Жань в ярости прошипел:
— Почему я не убил тебя?!
На объяснения времени не осталось. Мо Жань крепко схватил Чу Ваньнина за руку, и, перемахнув через стену, они снова помчались по улицам и проулкам княжеской резиденции. Гнавшихся за ними призрачных стражников с каждой минутой становилось все больше. Когда со стороны главного дворца донесся бой барабана и пронзительный свист, Чу Ваньнин не удержался и оглянулся. Со всех переулков в их сторону двигалось море огней, отчего резиденция стала похожа на многоголовую сверкающую огненную змею, которая в любой момент могла взять их в удушающий захват и проглотить.
Лицо Жун Цзю сияло. Пусть в прошлом из-за слабого тела его презирали и оскорбляли, сейчас он гнался за Чу Ваньнином и Мо Жанем с упорством голодного шакала, преследующего смертельно раненного зверя. От ощущения значительности собственного вклада в поимку этих двоих, он преисполнился гордости и самоуверенности, почувствовав себя бесстрашным мстителем и героем.
— Хватайте их!.. Схватите этого живого, что посмел нарушить границы Призрачного Царства!..
Он уже довольно долго бежал, когда вдруг почувствовал, как его схватили за руку. В гневе Жун Цзю обернулся и увидел того самого офицера, который его когда-то выбрал. Сердце тревожно екнуло, но он проигнорировал его и прикрикнул:
— Меня-то ты зачем хватаешь?! Сначала поймай вон тех двоих!
— Они нарушили закон и сбежали, но ты тоже сбежал без разрешения? – прищурясь, офицер уставился на него, и намерения у него были явно дурные.
Изумленный Жун Цзю ответил:
— Я сбежал только для того, чтобы схватить этих людей для Четвертого Призрачного князя. Это я обнаружил живого человека… Я выяснил, что Мо Вэйюй не призрак! Вы не можете арестовать меня! Вы не можете вот так взять и отнять мои заслуги* перед Четвертым князем!
[*功 gōng гун “заслуга” — достижение; подвиг; честь, слава, доблесть].
Сначала призрачный стражник был даже изумлен его наглостью, но когда до него дошел смысл этого заявления, то он расхохотался:
— Ты первым его обнаружил? Заслуги? Ха-ха-ха, я отнимаю твои заслуги?
Насмеявшись всласть, он отпустил руку Жун Цзю:
— По-моему, ты не в себе, раз решил использовать эту историю как повод, чтобы выделиться! То, что этот человек жив, уже давно выяснил сам Четвертый князь! Ты что, в самом деле решил, что ради такой мелкой сошки, как ты, наш Князь накрыл магическим барьером всю территорию дворца? Ха, значит мы тут отнимаем у тебя заслуги? А может сам Четвертый Призрачный князь отнимает твои заслуги?!
Испуганный Жун Цзю отступил, запнулся и упал на землю.
Мимо него огненным потоком текла огромная армия призраков, которые гнались за Мо Жанем и Чу Ваньнином. Губы Жун Цзю дрожали вместе со всем телом, зубы выбивали дробь. Он пробормотал:
— Уже давно обнаружили? Призрачный князь уже давно… он сам обнаружил? Я… я не первый? Значит, не будет никакой награды? Я…
Треснули и рассыпались его стеклянные мечты о красивой жизни в богатстве и почете, и сапоги призрачных солдат втоптали осколки в грязь.
Жун Цзю сбросил оцепенение и вдруг, словно обезумев, вскочил на ноги и вырвавшись, бросился бежать. Пусть у него всегда было слабое тело, но он не желал примириться с судьбой. В погоне за мечтой был готов словно мотылек броситься в огонь свечи.
Его жизнь никогда не была легкой. Все, что он в ней видел — узкая кровать и его “любимые клиенты”, обычно респектабельные мужчины лет за тридцать. Маленькая комнатка, в которую никогда не заглядывало солнце, курильница с благовониями, в дыму которой и не отличить день от ночи, и так всю жизнь.
Он был обречен жить в ночи, но мечтал когда-нибудь увидеть рассвет. Ради того, чтобы иметь шанс дожить до завтра, Жун Цзю был готов отказаться от своего достоинства, тела, лица, человечности и совести. За этот маленький лучик надежды он был готов отдать все… ведь это единственное, что у него в итоге осталось.
И теперь, чтобы сохранить этот луч надежды, ему осталось только добровольно броситься в огонь.
— Подождите! Подождите меня! Господин бессмертный Чу, спасите меня!..
— Держите его! Ловите беглеца! На допрос его к Четвертому Князю!
— Я не… хочу! – бледные пальцы Жун Цзю царапали землю, когда-то красиво уложенные волосы растрепались, женственно изящное лицо в холодном свете луны выглядело по-настоящему жутко. Выпучив глаза, он громко вопил:
— Не хочу! Бессмертный Чу, спасите меня! – через пару секунд этот крик отчаяния перешел в истерику. — Я нашел их первым! Я первым обнаружил живого человека! Это был я! Вы не можете так поступить со мной! Если бы не я, вы бы никогда не нашли их! Вы все хотите воспользоваться мной, хотите лишить меня моих заслуг!
Его подхватили под руки и потащили прочь, и постепенно безумный вой потерялся в топоте тысяч сапог.
Автору есть, что сказать:в ближайшем будущем мы покинем Призрачный мир.
Что касается судьбы Жун Цзю — это история с открытым концом. Этот парень с самого начала был в отчаянном положении, и рядом не было никого, кто мог бы указать ему путь, так что у него просто не было шанса стать хорошим человеком, поэтому он и пришел к такому концу. Жун Цзю, твоя старшая сестра[автор так называет себя]переживает за тебя. Пусть ты схвачен этими демонами, у тебя все еще есть шанс обаять Четвертого Призрачного князя. 23333[ха-ха-ха].
Как насчет маленького представления на эту тему?
Рядовой солдат Призрачного войска: — Великий князь, мы поймали перебежчика! Он донес на своих подельников!
Четвертый Призрачный князь: — Ик-ик-ик! — смачно отрыгивает, начинает “сидя на корточках” засовывать в себя рис, сало и пибимпап, запивая соевым соусом, иными словами, принимать вкусную и здоровую пищу! [навылет]
Рядовой солдат Призрачного войска: — Великий князь, прервите трапезу, еще только полнолун…
Четвертый Призрачный князь: — Ик! — в приступе гнева бросает в него тарелку. — Кто полный?! Этот князь просто очень внушительный! Могущественный! Понял!?
Жун Цзю: “Я не хочу терять свою душу, хочу взлететь по карьерной лестнице и разбогатеть, так что…”
— Если вы хотите знать мое мнение, Великий князь, вам не кажется, что вы все же недостаточно внушительны и могущественны? Разве вес вашего таланта и добродетели поспевает за вашим телесным воплощением? Если вы хотите обрести истинную мощь, разве не должны ваша рука быть толщиной с ногу, а нога в обхват талии? Так что, почему бы вам не есть побольше?
Системное напоминание игроку Жун Цзю:
[[Найдите способ при помощи лести развести зажравшегося Четвертого Призрачного князя на большой заказ*]].
[*Не совсем понятная мне игра слов, возможно тут имеет место слэнг и геймерские термины. Относительно Четвертого князя использованы иероглифы с двойными значениями:
*拍橘猫 май цзюй мао — дословно “отшлепать мандариновую кошку”, но, думаю, речь все же идет о том, чтобы “развести зажравшегося толстяка”;
拍 pāi — шлепать, кликать, комп. заказывать, делать заказ в интернете;
橘 jú — мандарин (дерево, плод); оранжевый; Луна в ВЮВ секторе неба;
猫 māo — кот; сидеть на корточках; прятаться, плевать в потолок; разг. модем].
Хотя Чу Ваньнин не слышал, что именно кричал им в спину Жун Цзю, однако после случившегося и так все было ясно. До него быстро дошло, что на складе Жун Цзю специально спровоцировал его, чтобы он сорвался на Мо Жаня, предоставив ему шанс улизнуть и донести на них.
А ведь обычно, сталкиваясь с проблемами, он трижды подумал бы*, прежде чем что-то предпринять. Но, когда дело касалось Мо Жаня, весь его хваленый самоконтроль и способность мыслить здраво улетучивались, и было достаточно пары слов*, чтобы обмануть его. От этой мысли Чу Ваньнин испытал острый приступ удушья.
[*三思 sānsī сяньсы «трижды подумать» — глубоко поразмыслить; отсылка к идиоме про «три думы»: о зрелых годах думай в молодости, о воспитании наследников — в старости, о возможных трудностях — в дни благополучия;
**三言两语 sān yán liǎng yǔ сань янь лян юй «три слова и два предложения»— в двух словах, кратко].
Он взглянул на Мо Жаня, который бежал совсем рядом, чуть впереди него и, не удержавшись, спросил:
— Ты после... после того случая бывал в том Тереме Бессмертного Персика?
Услышав полузабытое название, Мо Жань даже споткнулся.
— Жун Цзю, этот скот! — выругался он. — Это он сказал вам, что я ходил в Терем Бессмертного Персика?! Как я мог снова туда пойти?! Учитель, вы из-за этого злились и обвиняли меня в обмане?!
— …
— После Платформы Шаньэ я никогда не бывал там… в том месте. Я не обманывал Учителя. Если не верите, то можете связать меня Цзяньгуем и допросить.
— … Это ни к чему.
Чу Ваньнин опустил глаза и посмотрел на Цзяньгуй, который все еще сжимал в руке. И тут он понял, что даже не вливая духовные силы, он смог им воспользоваться, чтобы до мяса рассечь кожу* Мо Жаня… И правда…
[*皮开肉绽 pí kāi ròu zhàn «кожа лопнула, и мясо обнажилось» — обр. о жестоких побоях; плоть разорвана от телесного наказания].
Погоди-ка, божественное оружие?!
Огненное сияние Цзяньгуя освещало его лицо, отражаясь в глазах. Чу Ваньнин молча уставился на казавшееся особенно ярким в сумерках божественное оружие Мо Жаня, и почувствовал, как в сердце его поднимается девятый вал*. Он попытался направить энергию Цзяньгуя в свою ладонь и тут же ощутил колоссальную неукротимую мощь, устремившуюся от лозы в его тело.
[*惊涛骇浪 jīngtāo hàilàng цзинтао хайлан «страшные валы и яростные волны» — ужасный ветер и яростные волны; разгулявшаяся стихия; обр. о необычайных перипетиях, чрезвычайных событиях, опасных потрясениях].
Чу Ваньнин вдруг понял, откуда он может получить недостающую духовную энергию…
Живой и мертвый энергетически несовместимы, однако для божественного оружия нет разницы между человеком и призраком, поэтому, пока само оружие не воспротивится ему, он мог использовать его!
Мо Жань уже пробежал несколько шагов вперед, когда вдруг осознал, что Чу Ваньнин отстал. Он поспешно повернулся и с тревогой спросил:
— Учитель, в чем дело?
Рана на лице все еще не закрылась, и кровь стекала по его щеке, подчеркивая влажный блеск черных глаз, отчего Мо Жань выглядел совсем уж жалким.
Чу Ваньнин плотно сжал губы, чувствуя неловкость и невыносимый стыд. Но его гордость и самолюбие быстро напомнили ему, что хотя Мо Жань и был несправедливо обижен, но все же этот мальчишка раньше и в самом деле путался не пойми с кем, в том числе с этим Жун Цзю, так что этот удар он точно заслужил!
Размышляя таким образом, Чу Ваньнин однако так и не решил, в каком тоне ему теперь говорить с Мо Жанем и какие чувства допустимо показать ему. Поэтому, оказавшись лицом к лицу, он просто сделал вид, что ничего не произошло, и заговорил с ним в будничном, лишенном эмоциональной окраски тоне:
— Мо Жань, не стой там, отойди к дворцовой стене.
— Зачем?..
— Хочу показать тебе один магический прием, – все также ровно и сухо ответил Чу Ваньнин.
— …
Он еще не понял смысл слов Учителя, как увидел, что красное пламя Цзяньгуя сплошным потоком вливается в душу Чу Ваньнина, в итоге заключив все его призрачное тело в алый пламенный кокон. Широко открытыми глазами Мо Жань наблюдал за манимуляциями Чу Ваньнина с его божественным оружием, но вдруг пламя Цзяньгуя исчезло. Мужчина в расшитых золотом алых одеждах высоко поднял над собой зло плюющуюся искрами ивовую лозу и, повернув голову, сказал:
— Мо Жань, отдай приказ Цзяньгую.
Мо Жань уже начал догадываться о том, что он собирается сделать, и, хотя не до конца поверил в реальность его плана, тут же крикнул:
— Цзянгуй, Учитель подобен мне, повинуйся ему!
Ива в руке Чу Ваньнина прекратила раздраженно шипеть и, разбрасывая ослепительно алые искры, как маленький фейерверк, заполыхала по всей длине, излучая духовную силу каждым сияющим листом.
Чу Ваньнин поднял другую руку и медленно, едва касаясь, сантиметр за сантиметром, провел по телу Цзяньгуя. Где бы его пальцы не касались божественного оружия, оно тут же вспыхивало ярким духовным огнем.
Тем временем, несколько тысяч призрачных солдат уже почти настигли их и постепенно окружали человека и неполную душу, прижимая к возвышающейся выше облаков дворцовой стене, защищенной магическим барьером*. Им больше некуда было бежать.
[*结界 jiéjiè цзецзе «собирать/связывать/подавлять»— *будд. определить (выбрать) место под храм (алтарь); магический круг, магический барьер; создание даосами формации, позволяющей собрать духовную энергию (ману)].
Но Чу Ваньнин и не думал отступать.
В этот момент алые искры осветили его глаза, порывы порожденного божественным оружием призрачного ветра подхватили красное одеяние, и оно затрепетало вокруг него в безумном танце. Чу Ваньнин поднял ивовую плеть и нанес хлесткий и безжалостный удар. В считанные мгновения кнут взметнулся словно огненный дракон, ослепительно сияя божественным* светом, и осветил мрак призрачной ночи!
[*金光 jīnguāng цзиньгуан «золотой свет» — божественный свет От переводчика: тут не совсем понятно, перенял ли Цзяньгуй в итоге «золотую» духовную силу Чу Ваньнина или слово употреблено в смысле «божественности» сияния плети].
Цзяньгуй повиновался приказу Мо Жаня и больше не отвергал его учителя, так что теперь вся мощь божественного оружия была сконцентрирована в духовном поле Чу Ваньнина.
В глазах Чу Ваньнина полыхали шальные молнии, контрастируя с глубоким и уверенным голосом:
— Цзяньгуй, Десять тысяч гробов!
С оглушительным грохотом бесчисленные алые и золотые ивовые лозы вырвались из-под земли, в считанные секунды уничтожив мощеную мостовую и крытые галереи княжеской резиденции. Опутав призрачных солдат гибкими и прочными плетями, ветви Цзяньгуя подтаскивали пленников к основному «стволу», который захватывал их целиком, помещая в подобие сияющего алого гроба.
Мо Жань в изумлении наблюдал за слаженной работой божественного оружия и неполной души, которые, казалось, слились в единое целое, понимая друг друга без слов.
Он не мог отвести взгляда от трепетавшего на ветру одеяния Чу Ваньнина и похожих на облако дыма черных волос.
В мире живых и в мире мертвых не было никого, кто смог бы сдержать этот потрясший небо и землю пылающий дух.
Воспользовавшись моментом, Чу Ваньнин быстро сделал шаг назад, приложил руку к стене и закрыл глаза. На этот раз ему хватило секунды, чтобы найти уязвимое место в магическом барьере.
— Быстрей, вверх на три метра и вправо на тринадцать сантиметров атакуй огнем!
В тот же миг земля задрожала, и нерушимая преграда высотой до неба вернулась к своим старым размерам. Печать, скрепляющая магический барьер, окружавщий дворец, также не выдержала и рассыпалась в прах.
— Бежим отсюда!
Не было никакой нужды повторять второй раз. Мо Жань быстро запрыгнул на стену и, обернувшись, крепко ухватился за руку Чу Ваньнина, утягивая его за собой. Так, два смутьяна, разгромив выездную резиденцию Четвертого Призрачного Князя, вырвались наружу, и их силуэты быстро растворились в безбрежном мраке ночи…
Наконец, в маленьком узком переулке Чу Ваньнин и Мо Жань остановились и, одновременно прислонившись к стене, посмотрели друг на друга. Какое-то время они молчали, все еще не в силах поверить в случившееся, но, в конце концов, Мо Жань не выдержал и рассмеялся первым:
— Этот старый демон, чего доброго, с ума сойдет от злости… Ха-ха-ха! — от хохота края резаной раны на его лице опять разошлись, и он скорчился в болезненной гримасе.
— …Не смейся! — с упреком сказал Чу Ваньнин.
Улыбка Мо Жаня сразу погасла. В полумраке переулка было видно, как чуть дрожат его ресницы, из-под которых взгляд черных, как смоль, влажных глаз был направлен прямо на человека перед ним:
— Учитель, вы все еще сердитесь на меня?
Если бы он сказал: «Учитель, вы несправедливо обидели меня», то Чу Ваньнин, может быть, и почувствовал себя неловко, но Мо Жань спросил о том, что чувствует сейчас сам Чу Ваньнин, поэтому он, чуть помявшись, решил просто ничего не отвечать, проигнорировав этот вопрос.
— …Быстрее произнеси заклинание. Хоть мы и сбежали из резиденции Четвертого князя, думаю, как только он придет в себя, как бы ему не было стыдно просить поддержки у других Призрачных князей, в итоге он все же может решиться обратиться к ним за помощью. Так что не стоит с этим тянуть.
Услышав это, Мо Жань сразу понял, что Чу Ваньнин не собирается уходить от него. Только сейчас тугой обруч, что все это время сжимал его сердце, разжался, и он облегченно выдохнул.
От охватившей его радости Мо Жань опять не смог удержаться от смеха:
— Аха… ха-ха-ха… — он смеялся и смеялся, отчего щека болела все сильнее, и он невольно схватился за нее.
Чу Ваньнин промолчал.
Вытащив из сумки цянькунь духовный фонарь, Мо Жань обхватил его ладонями, склонил голову, и, беззвучно шевеля губами, три раза прочитал нараспев нужное заклинание. Как только он закончил, духовный фонарь ярко вспыхнул, на какое-то время ослепив их так, что им пришлось закрыть глаза.
Изнутри послышался тихий голос Хуайцзуя, нараспев читающего мантру. Преодолев границу Призрачного Царства, тихо и безмятежно он плыл, как пух отцветшего тростника над желтыми водами реки жизни и смерти.
— Настал час возвращения… настал час возвращения…
Звук был очень далеким, едва различимым и отрывочным:
— Настал час возвращения, — постепенно мантра стала слышна чуть лучше, как будто источник звука приблизился к ним, а затем голос великого мастера Хуайцзуя раздался прямо в ушах Мо Жаня:
— Почему здесь две земных души? – в голосе Великого Мастера послышалось сомнение.
Мо Жань закрыл глаза, чтобы сосредоточиться и мысленно все объяснить Хуайцзую.
После минутного молчания отдаленный неясный голос снова сказал:
— Вы своими глазами видели в Шатре Шуньфен Чу Сюня?
— Да.
— …
— Великий Мастер?
— Нет, ничего. Если молодой господин Чу сказал, что иметь две полные земные души это нормально, то так тому и быть. Вот только этот скромный монах никогда еще не пробовал перевести сразу две полных земных души через границу Царства Духов. Боюсь, мне потребуется на это больше времени, так что придется доставить беспокойство благодетелю Мо, попросив его подождать еще немного.
Мо Жань взглянул на резиденцию Четвертого Князя и спросил:
— Сколько времени это займет? Мы только что сбежали из дворца Призрачного князя, не знаю как быстро на нас объявят охоту…
— Это не займет много времени. Благодетель Мо, прошу не волнуйтесь.
Последняя фраза Хуайцзуя была еле слышна, звук удалялся и постепенно растаял в мантре «настал час возвращения».
Чу Ваньнин не слышал Хуайцзуя и, слегка нахмурившись, спросил:
— В чем дело?
— Так как душа Учителя особенная, Великий Мастер сказал, что нужно еще немного подождать. Мы все еще слишком близко от Дворца, нужно отойти подальше.
Чу Ваньнин почти незаметно кивнул, и они пустились в путь. Когда два человека подошли к жилым кварталам, уже рассвело, и первым встреченным им призраком оказался тот самый старик-продавец пельменей. Он как раз собирал свой лоток, собираясь домой, когда увидел Мо Жаня и удивленно охнул:
— Ох! Так ты нашел того человека?
Мо Жань и не думал, что второй раз встретится с этим призраком, и на несколько секунд ошеломленно замер, но быстро пришел в себя и ответил:
— Нашел, нашел, премного вам благодарен, дядюшка.
— Да за что меня-то благодарить, это все твоя счастливая судьба, молодой заклинатель. Ох… А с щекой твоей что?
— А, это… это стражник хлестнул меня плетью для усмирения душ, – на ходу сочинил Мо Жань.
— Ну да, я сразу так и подумал. Обычно ничто не может нанести рану призраку. Ох… как это, должно быть, больно, а?
Дядюшка подумал немного, поставил обратно плитку, которую держал в руках, быстро «разогрел» две маленькие пиалы с пельмешками-ушками и поднес их им:
— Вот, эти пельмешки я все равно сегодня уже не продам, так что, пожалуйста, поешьте на дорожку…
Мо Жань поблагодарил его и, проводив взглядом старенького продавца, собравшего свои пожитки и спокойно потопавшего восвояси, поставил пиалы на каменную скамью.
Чу Ваньнин никогда не любил зеленый лук, а старичок щедро посыпал им вонтоны. Мо Жань аккуратно переложил весь лук в свою пиалу, а ту, в которой лука больше не было, поставил перед Чу Ваньнином.
— Учитель, поешьте из этой пиалы.
Чу Ваньнин посмотрел на него и не стал отказываться. Он взял ложку и неспешно зачерпнул бульон, чтобы попробовать, каков он на вкус.
Мо Жань смотрел, как он ест. Холодный призрачный бульон только касался бледных губ и оставался в ложке, как и пельмешки. Именно так ели настоящие призраки.
— Вкусно?
— Сгодится.
— Они точно не такие вкусные, как те драконьи ушки*, которые делаете вы.
[*龙抄手 лун чаошоуlóng chāoshǒu «драконьи пельмешки-ушки». От переводчика: так как 龙 lóng переводится не только как «дракон/император», но имеет значение «любовь», «благоволение», «милость», то тут может быть заложен двойной смысл: «драконьи пельмешки-ушки» (по полному названию блюда: хунъюлун) и «приготовленные с любовью ушки»].
— Кхе! – застигнутый врасплох Чу Ваньнин закашлялся, подавившись призрачным бульоном. Вскинув голову, он с изумлением уставился на сидевшего рядом юношу, который посмеивался над ним, держась за раненую щеку. Внезапно он почувствовал себя моллюском, чью раковину сломали, а его самого вытащили на палящее полуденное солнце. Его маленькая тайна оказалась открыта, а прикрыться было нечем.
— …Какие еще драконьи ушки?
Старейшина Юйхэн сдвинул брови и попытался придать лицу самое невозмутимое выражение, из последних сил стараясь сохранить остатки своего авторитета наставника.
— Не притворяйтесь!
Только Чу Ваньнину удалось нащупать точку внутреннего равновесия, как Мо Жань поднял руку и погладил его по волосам, выбив почву у него из-под ног и разбив вдребезги весь его учительский авторитет.
Теперь Чу Ваньнин разрывался между тем, чтобы впасть в ярость или совсем пасть духом.
— Я все знаю.
— …
Мо Жань спокойно опять достал духовный фонарь из сумки цянькунь и поставил рядом с собой на лавку.
— При жизни с Учителем сложно было иметь дело*, но сейчас мы в Призрачном Царстве, где благовоспитанная душа врать не будет.
[*别扭 bièniu бэйню — упрямый, строптивый, непослушный; неловкий, неприятный (о чувстве); косноязычный; о человеке, с которым сложно иметь дело].
— Да, это я делал их для тебя, но это не более, чем…
Мо Жань приподнял брови и с улыбкой посмотрел на него.
«Не более чем» что?
Угрызения совести? Желание накормить голодного ребенка? Позднее раскаяние?
Он все еще не мог произнести вслух нужные слова.
Чу Ваньнин всегда чувствовал, что в его сердце есть некий изъян*. Так уж вышло, что его чувство собственного достоинства и желание сохранить лицо были значительно больше, чем у большинства людей. «Быть добрым к другим», «любить кого-то», «испытывать чувство привязанности» — все эти простые человеческие чувства воспринимались им как что-то постыдное. В юные годы он в одиночку прошел через ветер и дождь и превратился в выносливое дерево, чья крона упиралась в небеса. Он стал непреклонным и строгим, возвышающимся над всеми, подобно мощному дереву.
[*隐疾 yǐnjí иньцзи «скрытая болезнь» — скрытый порок; неизлечимая болезнь].
Такое мощное дерево никогда не будет привлекать кого-то своим цветением, его ветви никогда не согнутся под весом простых человеческих чувств, ведь оно совсем не похоже на шелковую повилику, которая выживает, обвивая сердца людей греховными соблазнами.
Строгий, устойчивый и очень надежный он просто молча стоял на обочине дороги, безмолвно защищая путников от дождя и ветра, отбрасывая тень на тех, кто в жару искал прохлады.
Возможно, дело было в том, что он был слишком высоким и величественным, так что, чтобы увидеть самые красивые и нежные листья, людям нужно было слишком высоко задирать голову. Путники приходили и уходили, но никто так и не посмотрел вверх, никто не захотел узнать его поближе.
Так уж устроено зрение людей: им проще смотреть под ноги или хотя бы на то, что находится на одном уровне с ними. Поэтому со временем он привык не ждать большего и принял свое одиночество, как часть естественного порядка вещей.
На самом деле никто в этом мире не рождается сам по себе, так уж определено природой, что мы всегда зависим от кого-то*.
[*依赖 yīlài илай зависеть [от...]; опираться [на...]; полагаться [на...]; быть неразрывно связанными, находиться в тесной связи].
Одни люди учатся использовать эту врожденную зависимость, и, цепляясь за сильного, становятся все более соблазнительными, нежными и кроткими. Со временем они используют свою бесхребетность лианы, чтобы взобраться повыше, и, используя медовые речи и льстивые слова, отхватить свой кусок пирога от мирских благ.
Другой тип людей, таких, как Чу Ваньнин, с тех пор, как они пробились на белый свет из горной породы, привыкли всего добиваться сами, служа опорой для всех прочих. Именно потому самим им не на кого опереться, со временем они становятся несгибаемыми и сильными, с ног до головы облачаясь в неподатливое железо и заковывая сердца в сталь. Эти люди привыкли смотреть свысока на слабости тех, кто цепляется за них, и, не желая быть использованными, боятся позволить себе даже секундную слабость.
Эти люди никогда не выпускают оружие из рук и не снимают свои латы, и в любой момент готовы дать отпор врагу и другу. В страхе обнажить перед кем-либо свою слабость, им не дано познать, что такое любовь и нежность чужих объятий.
С годами эти люди забывали, что были рождены, чтобы любить и быть любимыми, что когда-то они тоже были нежными и ранимыми, и, как все маленькие дети, плакали и смеялись, падали и поднимались, искренне желая, чтобы кто-то протянул руки и помог им подняться.
Возможно даже, что и он когда-то тоже этого ждал и надеялся, что кто-то придет и поможет ему. Но когда этот кто-то был нужен, он не пришел. Никто не пришел и во-второй раз, и в третий. Ему пришлось справляться самому снова и снова, раз за разом, и на смену несбывшимся надеждам пришло разочарование, а потом это стало нормой. И в тот момент, когда кто-то вдруг пришел ему на помощь, он вдруг почувствовал себя униженным и никчемным.
Да, он упал, просто упал, не надо преувеличивать.
Он же не сломал ногу, так к чему эта непрошенная забота*.
[矫情 jiǎoqíng цзяоцин «подделывать чувства» — поступать вопреки; лицемерить; прикрывать истинное отношение ложной заботой; делать наперекор, не считаться с чужим мнением].
А если в следующий раз нога на самом деле будет сломана, тот человек подумает: «Это всего лишь сломанная нога, я ведь не умер, зачем мне ваша непрошенная забота».
А если умрет? Тогда его призрак скажет: «Я ведь уже умер, зачем мне ваша непрошенная забота».
Отвергая лицемерную помощь от тех, кого они считают слабее, незаметно для себя эти люди становятся жертвами другого вида лицемерия, попадая в смертельно опасную ловушку гордыни и гипертрофированного чувства собственного достоинства. К сожалению, такое отношение к жизни подобно неизлечимой болезни, которая со временем только прогрессирует.
Мо Жань долго наблюдал, как этот безнадежный гордец опять пытается что-то сказать.
В итоге Чу Ваньнин так и не нашел слов и, поджав губы, бросил ложку.
Было видно, что он очень расстроен.
После долгого молчания он вдруг встал и сказал:
— Попытайся еще раз произнести заклинание, я хочу попасть в духовный фонарь.
— А?.. — Мо Жань замер в изумлении, а затем рассмеялся. — Думаете, духовный фонарь — это раковина, в которую можно спрятаться, если вам стало стыдно*?
[*不好意思 bùhǎo yìsi бухао исы «допускать постыдные мысли» — неловкость; стеснение; смущение; бросать в краску; чувство стыда; застенчивость].
С грозным выражением на лице Чу Ваньнин взмахнул рукавом и процедил:
— Стыдно? Ты что-то перепутал, почему это мне должно быть стыдно?
— Конечно, Учитель смущен, потому что…
— ..! – Чу Ваньнин, не ожидавший, что этот бесстыдник осмелится такое сказать, вмиг почувствовал себя подушечкой для булавок чужого остроумия и с возмущением крикнул:
— Заткнись!
— ...Потому что на самом деле вы очень хорошо ко мне относитесь.
Мо Жань вслед за ним поднялся на ноги. Багряные облака плыли по небу Призрачного Царства, то и дело скрывая туманный полумесяц. Серебристый свет выхватил из темноты лицо Мо Жаня, словно покрыв его кожу белым инеем.
Торжественный и серьезный, он больше не смеялся.
— Учитель, я знаю, что вы хорошо ко мне относитесь. Не знаю, сможете ли вы вспомнить те слова, что я скажу сейчас, когда мы вернемся и вы сможете восстановить свою душу, но… в любом случае, я хочу вам это сказать. Отныне и впредь, вы один из самых важных людей в моей жизни. Ваш ученик в прошлом натворил много глупостей. Все это время у него был лучший учитель в мире, но он все равно ненавидел его. Сейчас я очень в этом раскаиваюсь.
Чу Ваньнин молча смотрел на него, и Мо Жань продолжил:
— Учитель — лучший из учителей, а этот ученик – худший из учеников.
Сначала Чу Ваньнин чувствовал себя неловко, но когда Мо Жань вложил весь свой дар красноречия в эту жалкую попытку выразить свои чувства высоким слогом, выглядело это более чем неловко.
Ему очень хотелось рассмеяться, и в итоге он все-таки не удержался и чуть улыбнулся.
— О! – он чуть кивнул головой в знак согласия и повторил за ним, — Твой учитель — лучший из учителей, а этот его ученик – худший из учеников. Наконец-то ты научился трезво смотреть на себя*.
[*自知之明 zìzhī zhī míng цзычжи чжи мин «свет познания себя» — мудрость познать себя; знать свои достоинства и недостатки, знать себе цену; разумная самооценка].
Чу Ваньнин никогда не был жадным человеком, всегда многое отдавал другим людям и почти ничего не просил взамен. Пусть он и не мог получить любовь* Мо Жаня, но его назвали одним из самых важных людей и самым лучшим из учителей, а это тоже неплохо.
[*情谊 qíngyì цинъи «чувство близости» — платоническая любовь; чувство взаимной заботы и уважения; дружба].
Изначально во всем, что касалось привязанностей и взаимных чувств, Чу Ваньнин был беднее нищего, однако он никогда не стал бы выпрашивать любовь, как милостыню. И тут кто-то вдруг сам захотел дать ему маленькую горячую лепешку. Он был счастлив, как маленький ребенок, которому не нужно много, чтобы утолить голод.
Однако Мо Жань, этот бестолковый парень, в растерянности смотрел на смеющийся осколок души, и его собственная душа воспарила от радости, как иволга из высокой травы. Он был так счастлив, что, забывшись, брякнул:
— Учитель, вам надо больше улыбаться. Когда вы смеетесь, то выглядите таким красивым.
Чу Ваньнин, наоборот, тут же перестал улыбаться.
Его болезненная гордыня опять подняла голову. Он искренне считал, комплимент «красивый» больше подобает полевым цветам* и сорной траве*, которым нравится выставлять напоказ* свои достоинства, лишь бы заслужить благосклонный взгляд прохожего. А он не собирался уподобляться Жун Цзю и ему подобным.
[*野花 yěhuā «полевой цветок» — провинциальный цветок; обр. содержанка; проститутка;
**野草 yěcǎo «сорная трава»— обр.старая/возрастная проститутка; вышедшая в тираж шлюха;
***卖弄风情 màinong fēngqíng «выставлять напоказ ветреные чувства» — флиртовать, кокетничать; выпендриваться; намеренно притворяется соблазнительным; крутить роман с кем].
Вот только Мо Жань, этот слепец, полностью поглощенный тем, как бы покрасивее похвалить своего Учителя, даже не заметил перемены в его настроении:
— Учитель, знаете, когда вы смеетесь… вы... мм… каким же словом описать ваш образ…
Он очень старался подобрать слова, которыми можно было бы описать ту красоту, которую он только что увидел.
Это должно быть что-то связанное со словом «улыбка»
В Призрачном Царстве деревянный барабан ночного стража пробил три.
И тут Мо Жаня настигло озарение свыше и он сказал, не подумав:
— Точно! С такой улыбкой и в Ад отправиться в радость!*
[含笑九泉 hán xiào jiǔ quán хань сяо цзю цюань «с улыбкой войти в девять источников» — улыбаясь войти в Загробный мир; умереть счастливым].
— …
На этот раз Чу Ваньнин и правда рассердился. Больше не желая видеть Мо Жаня, он яростно взмахнул рукавами и, взяв в руки духовный фонарь, строго сказал:
— Мо Вэйюй, ты собираешься болтать бестолку, или уже начнешь читать заклинание? Если продолжишь нести эту чушь, уж лучше я сам отправлюсь во дворец Четвертого князя. Это лучше, чем в смертном мире днями напролет слушать этот вздор!
Мо Жань изумленно замер.
В Аду радостно с этой улыбкой… он неправильно выбрал метафору?
Находясь в Призрачном Царстве иметь красивую улыбку это же не уродство?..
В конце концов, возникшее посреди городской улицы недоразумение так и не было разрешено, а Мо Жань в очередной раз не понял, что он сказал не так. Однако, раз Учитель велел ему заткнуться, он так и поступил и послушно замолчал. Мо Жань озадаченно почесал затылок и поспешил утянуть Чу Ваньнина в проулок, подальше от любопытных глаз. К тому времени звучание мантры в его голове становилось все громче, и он осторожно позвал:
— Великий Мастер, еще долго?
По ту сторону все стихло, и до него донесся стук деревянного щелевого барабана* монаха, а затем голос Хуайцзуя прозвучал ясно и отчетливо прямо у него в ухе:
[*木鱼 mùyú муюй будд. деревянный щелевой барабанв форме рыбы или безногого краба, на котором буддийские монахи отбивали такт при чтении молитв].
— Сейчас.
Как только голос смолк, золотое сияние вырвалось из лампы, окутав вторую земную душу Чу Ваньнина, и множество сияющих капель запорхали вокруг него. Душа становилась все прозрачнее и, в конце концов, разлетелась на тысячи маленьких светлячков, которые, образовав подобие Млечного Пути, устремились в духовный фонарь.
Мо Жань слышал, как голос Великого Мастера нараспев читает мантры, и Призрачный Мир перед его глазами постепенно расплывался, превращаясь в бурный мутный желтый поток, по которому он медленно плыл, отгороженный от мира спокойными водами реки забвения, и лишь тростниковый пух парил вокруг.
— Настал час возвращения… настал час возвращения…
Все страдания и горести растворились и исчезали в этом пении буддийского монаха. Прижав к себе духовный фонарь, Мо Жань чувствовал, как тело его стало легким и свободным, почти невесомым.
— Тук!
Звук удара в щелевой барабан.
Будто бросили пригоршню стальных лезвий, которые вдребезги разбили гипнотизирующее звучание мантры.
Мо Жань тут же распахнул глаза, с трудом приходя в себя!
Призрачный мир растаял, как затянувшийся сон. Он понял, что лежит на бамбуковом плоту, который пришвартован к берегу у моста Найхэ на Пике Сышэн. Под плотом можно было увидеть, как быстро течет горный поток. Пенистые волны, столкнувшись с бамбуком, разлетались сверкающими брызгами. Темно-синее небо над ним уже начало окрашиваться алыми тонами. Тысячи листьев облетали с бамбука, что рос по берегам реки, все было наполнено шелестом и запахом свежей зелени.
Похоже, приближался рассвет.
Он несколько раз моргнул.
И вдруг обнаружил, что в его руках нет фонаря. От испуга собственная душа Мо Жаня ушла в пятки. Он резко сел.
— Учитель!..
— Не надо так кричать, все равно сейчас он не услышит.
Рядом с барабанчиком монаха стоял духовный фонарь, от которого исходило золотое сияние, испускаемое невыразимо прекрасной душой Чу Ваньнина.
Великий мастер Хуайцзуй взял духовный фонарь, поднялся с камня, на котором сидел, и поклонился Мо Жаню:
— Юный благодетель Мо хорошо потрудился.
Мо Жань вскочил на ноги и перепрыгнул с плота на берег. Крепко ухватившись за Хуайцзуя, он с тревогой спросил:
— Великий Мастер, мы ведь сейчас пойдем в Зал Шуантянь, за телом? Давайте поспешим, я боюсь, что мы опоздаем, и все души опять разлетятся.
Хуайцзуй не удержался от смеха:
— С чего бы им так просто разлететься? Не беспокойтесь, этот скромный монах обратился к благодетелю Сюэ, чтобы он обо всем позаботился и поговорил с главой школы. Бренное тело Чу Ваньнина уже перемещено в Павильон Алого Лотоса. Этот скромный монах отправляется туда, чтобы уйти в медитацию для исполнения магического ритуала возвращения душ вашего наставника в телесную оболочку.
— Так пойдемте же скорее! – заметив на лице Хуайцзуя натянутую улыбку, Мо Жань быстро исправился, – Великий Мастер, ладно, давайте мы будем идти медленно, не слишком быстро, не спеша.
Однако между бровей у него залегла морщинка беспокойства. Он старался идти не слишком быстро, но ему очень хотелось схватить за рукав Хуайцзуя, который вообще еле ноги переставлял, и силком потащить за собой.
Хуайцзуй, покачав головой, вздохнул и слабо улыбнулся:
— Молодой благодетель, нет смысла так спешить.
Мо Жань замахал рукой:
— Конечно, мы и не спешим, не спешим, совсем даже не спешим. Нужно ведь все делать не спеша, но чтобы наверняка.
— Да, именно не спеша и наверняка. Душа не может вернуться в тело в один миг. Если мы пойдем против естественного порядка и нарушим волю Небес, то и душа может рассеяться. Поэтому этот скромный монах будет действовать не спеша и постепенно достигнет нужного результата.
— Верно, верно, постепенно, не спеша, конечно, все верно, – бормотал Мо Жань, но даже согласившись с ним, он все же не смог сдержаться и, поколебавшись осторожно спросил, — А примерно сколько времени понадобится Великому Мастеру, чтобы вернуть Учителя к жизни?
Хуайцзуй очень спокойно ответил:
— Пять лет.
— А, вот как, пять лет, всего лишь пять… ПЯТЬ ЛЕТ?!
У Мо Жаня от испуга вся кровь отлила от лица. Он ртом хватал воздух, не в силах даже вздохнуть.
— Самое меньшее пять лет.
Мо Жань:
— …
Автору есть, что сказать:когда Учитель проснется, он увидит Мо Жаня в версии 2.0 ~ Не пропустите! Подготовьтесь к обновлению системы!
[*闭关 bìguān бигуань “закрыть двери” / “оборвать связи” — уединиться; закрыть ворота крепости; будд. уйти в затвор, уединяться для молитвы (созерцания), духовная практика в уединении].
Сквозь облака пробились первые лучи грядущего рассвета, и красное зарево постепенно затопило небо. Несмотря на столь ранний час, множество учеников в белых одеждах собралось у Павильона Алого Лотоса и, склонив головы, встали по обе стороны дороги.
— Бум! Бум! Бум!
Звук утреннего колокола донесся с башни Тунтянь, и из предрассветной дымки появились несколько человек, медленно несущих на плечах ледяной гроб. Первым шел Сюэ Чжэнъюн, вторым — старейшина Таньлан, за ними следовали Мо Жань и Сюэ Мэн, слева и справа двигались Ши Мэй и монах в ветхой потрепанной ризе*. Все они медленно шагали сквозь утренний туман по скользким плитам из голубовато-серого известняка.
[*袈裟 jiāshā будд. кэса, кашая — монашеская ряса из разноцветных лоскутов, обычно желтого, коричневого или оранжевого цвета].
Монах нес фонарь. Хотя небо уже просветлело, его сияние оставалось таким же ярким, и этот ослепительно-прекрасный золотой свет, подобный раскрывшемуся навстречу летнему солнцу цветку, неудержимо притягивал все взгляды.
При приближении процессии ученики еще ниже склоняли головы и боялись даже дышать. Все они были уже наслышаны о том, что просветленный великий мастер Хуайцзуй из храма Убэй специально приехал ради старейшины Юйхэна и, судя по всему, это был никто иной, как этот невзрачный и заурядный на вид монах. В конце концов, любопытство у юных учеников ордена не смогло победить трепет перед лицом легендарного человека, и они только украдкой поглядывали на монаха, медленно идущего по длинной горной тропе. Понурив головы, юные адепты вслушивались в мерный стук его посоха и изучали потертые башмаки из пеньки, пока великий мастер не ушел далеко вперед.
Гроб плавно несли по горной тропе. Поскольку это было возрождение, а не похороны, никто не плакал. На территории Павильона Алого Лотоса Хуайцзуй осмотрелся по сторонам и сказал:
— Положите его на берегу пруда с лотосами. Это место наполнено мощной духовной энергией, что значительно облегчит мою работу.
— Да, как скажете, великий мастер! — Сюэ Чжэнъюн, направляя остальных, проследил, чтобы гроб водрузили в указанное место. — Великий мастер, если вам нужно что-то еще, только рот откройте, и все будет. Спасая Юйхэна, вы возвращаете половину моей собственной жизни. Поэтому этот Сюэ обязательно сделает все возможное, чтобы помочь вам!
— Спасибо за вашу доброту и участие, глава Сюэ. Пока что этому скромному монаху нечего у вас просить, но если такая нужда возникнет в будущем, смогу ли я обратиться к Главе?
— Конечно, великому мастеру не нужно быть таким вежливым!
Хуайцзуй благодарственно сложил руки и с улыбкой поклонился Сюэ Чжэнъюну, затем повернулся и посмотрел на собравшихся на территории
надводного павильона людей:— Этому лишенному таланта бедному монаху потребуется пять лет, чтобы вернуть душу старейшины Чу в его тело. Чтобы избежать вмешательства извне и ненужной суеты, сегодня Павильон Алого Лотоса закроет свои двери* и откроется только в день возрождения Чу Ваньнина.
[*闭门谢客 bìménxièkè бимэньсекэ “запереть двери и не принимать гостей” — обр. в знач.: жить затворником, отказываться от общения с миром].
Хотя Сюэ Мэн уже знал о сроке в пять лет, стоило ему услышать от Хуайцзуя подтверждение того, что придется ждать так долго, глаза его тут же покраснели от подступающих слез. Он низко опустил голову, так ничего и не сказав.
— Если вы хотите попрощаться со старейшиной Чу, пожалуйста, подойдите к гробу сейчас. Пройдет более тысячи дней, прежде чем вы сможете увидеться вновь.
Множество людей по очереди подходили к телу.
Первыми, один за другим, подошли попрощаться Сюэ Чжэнъюн и другие старейшины.
— Хочу встретиться с вами как можно скорей, — сказал Сюэ Чжэнъюн.
— Просыпайся скорее, — добавил старейшина Таньлан.
— Надеюсь, что все пройдет без осложнений, — произнес Сюаньцзы.
Старейшина Луцунь вздохнул:
— Вам можно позавидовать. Пролежите так в заморозке пять лет и ни на день не постареете.
Остальные старейшины тоже внесли свою лепту в церемонию прощания: кто-то говорил много, кто-то ограничился парой слов. Вскоре настала очередь Сюэ Мэна. Сначала он пытался держаться, но в итоге сорвался и разрыдался над гробом Чу Ваньнина.
Наконец, он собрался и, остервенело вытерев слезы с заплаканного лица, голосом, срывающимся от душивших его слез, сказал:
— Учитель, пока вас нет, я брошу все силы на то, чтобы мастерски овладеть своим мечом, и на собрании на горе Линшань не посрамлю ваше имя. Когда проснетесь, то увидите, что я занял достойное место в списке лучших. У моего учителя не может быть бездарных учеников.
Сюэ Чжэнъюн подошел и похлопал его по плечу, но Сюэ Мэн не вцепился в него в поисках поддержки, как это было всегда, а вытер слезы и, насупившись, отвернулся. В глазах Учителя он больше не хотел выглядеть маленьким мальчиком, вечно прячущимся за отца.
Когда подошла очередь Ши Мэя, его глаза тоже увлажнились. Какое-то время он просто молча смотрел на Чу Ваньнина, а затем, так ничего и не сказав, отступил в сторону.
После того, как он ушел, в гроб аккуратно положили бледно-розовый цветок яблони. Рука, что принесла сюда этот цветок все еще выглядела по-юношески худой, но была уже довольно пропорциональной и красивой.
Мо Жань стоял у гроба. Ветер, принесший с озера сладкий аромат цветущих лотосов, немного растрепал волосы Чу Ваньнина, и Мо Жань поднял руку, чтобы убрать их с его лица.
Он прикусил губу, словно силясь что-то сказать, но не находя нужных слов. В конце концов его хватило только на то, чтобы тихо и хрипло выдохнуть:
— Я подожду.
Но чего именно он подождет?
Он сам не мог сказать точно. Изначально Мо Жань собирался сказать «я подожду, пока ты проснешься», но этого было недостаточно, чтобы выразить чувства, переполняющие его сердце. Казалось, будто внутри него кипит раскаленная лава, которая, не имея иного выхода, с каждым ударом сердца вливалась в его вены, заставляя содрогаться от боли и страха.
Ему казалось, что однажды, когда его сердце не выдержит и лопнет, лава вырвется наружу, и он станет лишь горсткой пепла, дрейфующей над этим бушующим морем огня.
К сожалению, он так и не смог понять, природы этого обжигающего чувства.
Поэтому просто сказал: «я подожду».
А потом Павильон Алого Лотоса был полностью закрыт от внешнего мира.
Огромный магический барьер, похожий на тот, что веками разделял Царства мертвых и живых, на пять лет отрезал его от мира.
С тех пор никто больше не мог наслаждаться здесь сладким ароматом цветущих лотосов в летний полдень или зимнею порою любоваться на то, как тихо падает снег на озерную гладь.
Уныло шелестели листья бамбука, с отцветающих яблонь дождем осыпались лепестки. От Павильона Алого Лотоса до горных ворот* ученики Пика Сышэн преклонили колени, а вместе с ними и Мо Жань, Сюэ Мэн и Ши Мэй опустились на землю на берегу бесконечной горной реки.
Зычный голос Сюэ Чжэнъюна потряс гору от основания до самых небес*:
[[*山门 [shānmén шаньмэнь] «горные ворота» - ворота [буддийского] монастыря; главный вход в орден/духовную школу].
**响遏行云 xiǎngèxíngyún сяньгэсинъюнь — “голосом останавливать плывущие облака”; об очень громком, зычном голосе].
— Отдайте долг уважения, Старейшина Юйхэн отправился в уединение!
Все ученики опустили головы и напутствовали:
— С уважением провожаем старейшину Юйхэна в уединение.
Голоса тысяч людей слились в единый поток и взмыли ввысь к облакам, что укрывали горные вершины Пика Сышэн. Им вторили хриплые крики встревоженных воронов, сидящих на верхушках деревьев, но не смеющих подняться. Эхо человеческих голосов, похожее на громовой раскат, прокатилось по кромке облаков, достигнув небесного свода.
— С уважением провожаю Учителя в уединение, — тихо повторил Мо Жань.
Прозвучал раскатистый удар колокола.
Впереди было пять лет ожидания.
После затворения Юйхэна все три его ученика, не пожелавшие даже на время принять наставничество других старейшин, продолжили усердно практиковаться.
Приняв во внимание природные данные* и выбранный путь совершенствования духа*, Ши Мэй и Сюэ Мэн не стали покидать Пик, а Мо Жань решил, что настало время посмотреть мир.
[*资质 zīzhì цзычжи “данная природой основа” — природные данные (включают внешность, темперамент, умственные способности);
**心法 xīnfǎ синьфа “сердечный закон” — профессиональный секрет, передаваемый от учителя ученику; будд. духовное наставление через убеждение и встречу умов].
Он сделал подобный выбор не только потому, что этот метод обучения в его случае был самым эффективным, но и по причине того, что хотел, чтобы эта его вторая жизнь сложилась совсем иначе, чем первая. Учитывая, что сам он на этот раз полностью принял сторону Чу Ваньнина, его беспокоил только поддельный Гоучень.
Мо Жань предполагал, что прячущийся за кулисами кукловод, как и он сам, переродился. В конце концов, этот человек уже на девяносто процентов освоил Вэйци Чжэньлун. В прошлой жизни до самой смерти Мо Жаня кроме него в мире не было никого, кто в совершенстве владел бы этой запретной техникой.
Понимая, что это не его стезя, он не стал пытаться самостоятельно выяснить личность этого человека. После битвы в Цайде заклинатели всего мира выслеживали его и только и ждали, когда этот хитрый ублюдок высунет из норы свой лисий хвост, так что его вмешательство в данном случае было бы излишним.
Мо Жань знал, что он не слишком-то умен, но природа щедро наделила его огромным запасом духовной энергии и поразительным талантом к самосовершенствованию. В будущем ему предстояло вступить в битву с очень серьезным противником, поэтому ему было нужно как можно скорее повысить свой уровень совершенствования и стать таким же непревзойденным по духовной мощи заклинателем, каким он был в прошлой жизни.
Вот только тогда Мо Жань был разрушителем.
В этой жизни он собирался стать защитником.
Вскоре после того, как Чу Ваньнин ушел в уединение, Мо Жань стоял перед горными воротами Пика Сышэн.
В руках у него был вещевой мешок со всем необходимым для долгого путешествия.
Чтобы проводить его пришло не так уж много людей: Сюэ Чжэнъюн, госпожа Ван и Ши Мэй.
Сюэ Чжэнъюн похлопал его по плечу и смущенно сказал:
— Мэн-эр не пришел, но он просил передать...
— Что ему нужно практиковаться со своим мечом, так что у него нет времени, чтобы попрощаться со мной?
…Сюэ Чжэнъюн смутился еще сильнее и в сердцах выругался:
— Этот мелкий прохвост все еще такой незрелый!
Мо Жань рассмеялся:
— Он всем сердцем стремится занять первое место на предстоящей встрече на горе Линшань. Естественно, ему нужно усердно тренироваться, ведь от этого зависит сможет ли наш Учитель сохранить лицо.
Сюэ Чжэнъюн нерешительно посмотрел на Мо Жаня и сказал:
— Встреча на горе Линшань — главное соревнование среди совершенствующихся, придерживающихся праведного пути. Жань-эр, путешествуя по миру, ты наберешься опыта и станешь сильнее, но, боюсь, на этом состязании не будут рады твоим смешанным техникам*. Было бы жаль упустить такой шанс.
[*三教九流 sānjiàojiǔliú саньцзяоцзюлю “три учения и девять течений (школ)” — все науки, вся премудрость; техники\методики, базирующиеся на разных религиях и философских школах.
Три религии: конфуцианство, буддизм и даосизм; девять философских школ: конфуцианцы, даосы, инь-янь, легалисты, логики, мохисты, политические стратеги, эклектики и земледельцы].
— Но для этого ведь есть мой двоюродный брат, — сказал Мо Жань.
— Разве ты не хочешь занять позицию лидера?
На этот раз Мо Жань улыбнулся от души.
Позиция лидера рейтинга? В его прошлой жизни в ходе встречи на горе Линшань он допустил ошибку. Не разобравшись в сути дела, его бросили в тюрьму, за что в дальнейшем он затаил обиду в своем сердце. Но вспоминая ту историю сейчас, пристало ли ему обращать внимание на такие пустяки? Он тот, кто умер и возродился, тот, кто всегда плыл против течения и прошел весь путь от нежелания смириться к отчаянному желанию, от этого желания к негодованию, от негодования к облегчению, от облегчения к чувству вины и стыду.
То, к чему теперь стремился Мо Жань, не вино и красота, не мирская слава и всеобщее поклонение, не жажда мести и возбуждение от убийства врага...
Когда-то он все это получил и быстро пресытился. Ему совершенно точно не хотелось возвращаться к тому прошлому, когда, стоя на вершине мира, он чувствовал только холод и одиночество.
Он был Наступающим на бессмертных Императором. Когда-то он стоял на вершине горы Тай, повелевал ветром и дождем* и вкусил все удовольствия этого мира. Разве могли удовлетворить его аплодисменты и восхищенные крики толпы на горе Линшань?
[*呼风唤雨 hū fēng huàn yǔ ху фэн хуань юй даос. “вызывать ветер, накликать дождь” — повелевать природой, управлять стихией; делать погоду, командовать парадом]
Что касается лидирующей позиции в рейтинге...
Пусть за нее борются те, кому это нужно.
— Я все еще не решил, чем хочу заниматься, — со смехом сказал Мо Жань. — В конце концов, Сюэ Мэн — ваш сын, молодой господин нашего ордена, и ему по праву рождения пристало вести такой образ жизни, я же бродяга и хулиган, у меня свой путь.
Мадам Ван не удержалась и из жалости попыталась переубедить его:
— Глупое дитя, что ты такое говоришь? Ты и Мэн-эр одинаковы. Какая разница между вами двумя?
Мо Жань рассмеялся, но в его голосе звучала скрытая горечь.
Родиться в достатке или в нищете — это не одно и то же. Даже если ему посчастливилось подняться до позиции молодого господина Пика Сышэн, первые десять лет своей жизни он провел бестолково и бесцельно, так как можно говорить, что они с Сюэ Мэном одинаковы?
Но, глядя на исполненное нежности и тревоги лицо госпожи Ван, было сложно произнести что-то подобное, поэтому он только кивнул и ответил:
— Тетя права, я не должен был так говорить.
Госпожа Ван грустно улыбнулась, с сожалением покачав головой, а затем вручила ему маленький парчовый мешочек цянькунь с вышитыми на нем цветами поллии:
— Ты отправляешься в дальний путь, и нет никого, кто позаботится о тебе. В этом мешочке лекарства, сделанные твоей тетей. Они гораздо лучше, чем те, что продаются в обычных лавках. Бережно храни этот мешочек, не потеряй.
— Спасибо, тетушка, — Мо Жань был по-настоящему тронут подарком.
— У меня ничего нет для тебя, только этот нефритовый кулон, — повинился Ши Мэй. — Носи его, он помогает согревать и питать духовное ядро.
Мо Жань взял кулон и увидел белый камень оттенка нежнейшего тофу, гладкий и источающий приятное тепло. На самом деле это была довольно редкая и драгоценная вещь, поэтому он поспешно вложил кулон обратно в руку Ши Мэя:
— Я не могу принять его, он слишком дорогой. К тому же мое духовное ядро поддерживается огнем, и если я попытаюсь использовать это кулон… боюсь, могу увлечься и впасть в буйство.
Ши Мэй рассмеялся.
— Что за глупости, с чего бы тебе сходить с ума?
— Я все равно не приму его, — настаивал Мо Жань. — У тебя слабое тело и ядро, так что лучше сам используй его.
— Но я специально заказал его для тебя в Палате Сюаньюань.
Когда Мо Жань услышал его слова, на сердце стало не только тепло, но еще и очень больно.
— Украшения, созданные Палатой Сюаньюань, стоят безбожно дорого. Этот нефритовый кулон в самом деле не принесет мне ощутимой пользы, но он идеально подходит тебе. Ши Мэй, спасибо за доброту, но оставь его себе и впредь носи, не снимая, чтобы быстрее развивать свой дух.
Ши Мэй хотел что-то возразить, но Мо Жань уже застегивал цепочку с кулоном на его шее.
— На тебе выглядит очень красиво, — сказал он и похлопал Ши Мэя по плечу. — Эта вещь подходит тебе больше, чем мне. Я человек грубый, боюсь, разбил бы его уже через пару дней.
— А-Жань прав, хотя этот нефритовый кулон может носить каждый, лучше всего он подходит человеку с духовной силой водной направленности. Оставь его себе, — сказала госпожа Ван, и Ши Мэй, конечно же, не посмел возразить ей, а только кивнул, и сказал Мо Жаню:
— Береги себя.
— Не волнуйся, я буду часто писать тебе.
Расставание было неизбежно, и Ши Мэю стало немного грустно, но услышав слова Мо Жаня, он не смог удержаться от смеха:
— Только Учитель может разобрать твой почерк.
Мо Жань сам не знал, что почувствовал, услышав упоминание имени Чу Ваньнина.
Ненависть, что давно стала частью его самого, исчезла без следа, и на ее месте теперь была вина, которая словно заживающие язвы и рубцы болезненно зудела и стягивала кожу.
В таком настроении Мо Жань в одиночестве начал спуск с горы.
— Раз, два, три... — не поднимал головы, он шел и считал шаги в своем уме и сердце. — Сто один, сто два, сто три...
Добравшись до подножия, он невольно повернул голову и посмотрел на вершину Пика Сышэн, скрытую за облаками и туманом. Туда, где казавшиеся бесконечными каменные ступени терялись за линией горизонта.
— Три тысячи семьсот девяносто девять, — пробормотал Мо Жань.
Он прошел весь путь и сосчитал их все.
Столько ступеней вело к горным воротам. В тот день такое количество ступенек Чу Ваньнин тащил его на себе.
Он чувствовал, что теперь до самой смерти не сможет забыть, какими ледяными, израненными и окровавленными были руки Чу Ваньнина.
Часто человек обращается к добру или злу вовсе не потому, что это заложено в него природой. Все люди похожи на поля. Кому-то везет и в плодородную почву падают зерна риса или пшеницы. Со временем они дают достойные всходы и прекрасный урожай, достойный лишь всеобщей похвалы и признания.
Но бывают другие поля, которым не так повезло. Весенний ветер разносит по ним семена мака, что со временем расцветает греховным червонным золотом и разливается под небесами кровавым морем. Люди ненавидят, ругают и боятся этих полей, те же, кто попадает в плен их сладковато-гнилостного зловония, проживают свои жизни как во сне, разлагаясь и умирая с проклятиями на губах.
В конце концов, праведники соберутся, бросят горящие факелы на такое зловонное поле, и столб черного дыма поднимется до небес. Они скажут, что эта земля была изначально греховна, раз породила демона, что пожирает людей, отравляя их разум и кости, и раз у этой проклятой земли нет ни стыда и ни совести, то она заслуживает уничтожения.
Сгорая в очистительном огне, беззвучно крича и трепеща от боли, маки быстро усохнут и горсткой серого пепла осядут на бесплодную землю. А ведь когда-то это поле тоже было плодородным, и оно также тосковало по сладости дождя и теплым объятиям солнца.
Но кто-то бросил первое семя тьмы, а когда оно укоренилось, все вышло из-под контроля, и беды было уже не избежать.
Так эта мягкая и подающая надежды земля была выжжена дотла и превратились в покрытую пеплом бесплодную пустыню.
Брошенную…
И больше никому не нужную.
Кому интересен кусок старой заброшенной земли?
Мо Жань никогда и подумать не мог, что кто-то придет и вернет его к жизни, даст шанс начать все сначала, вспашет и засеет землю на его поле.
Чу Ваньнин...
Он увидит его только через пять лет, а сегодня только первый день из этого срока.
Мо Жань вдруг понял, что уже начал скучать по лицу Чу Ваньнина — строгому и сердитому, исполненному достоинства, ласки и искренности.
Он медленно закрыл глаза.
После того, как он размышлял о своем прошлом, о тех событиях, что ветер времени уже занес снегами забвения, к нему пришло понимание, что Адский разлом был тем самым переломным моментом в двух его жизнях.
В прошлой жизни он искренне любил одного человека.
Когда его любимый пожертвовал собой, в ад попал сам Мо Жань.
В этой жизни он узнал, что был еще один человек, который всегда любил и оберегал его.
Позже этот человек тоже пожертвовал своей жизнью, но ради того, чтобы он смог вернуться в мир людей.
[*宗师 zōngshī цзунши — образцовый наставник; уважаемый человек; высокий авторитет; великий/уважаемый мастер/ученый].
Через восемь дней после отъезда Мо Жаня Сюэ Чжэнъюн получил от него первое письмо.
Пятна туши растеклись по бумаге*, и, хотя автор явно пытался писать аккуратно, получалось у него из рук вон плохо.
[*花纸 huāzhǐ хуачжи “цветочная бумага” — мраморная/цветная/узорная бумага; бумага, используемая для написания писем/каллиграфии].
«Дядя, не волнуйтесь за меня. Сегодня я переправился через Цветочную реку, и у меня все хорошо. В последнее время в этих местах бушевал злой дух, но, к счастью, обошлось без жертв. Ваш племянник уже урезонил этого надоедливого водного призрака, и теперь паромную переправу можно преодолеть без опаски. Хозяин корабля дал мне пять сотен серебряных монет, высылаю их вместе с письмом. Передайте привет тете и наилучшие пожелания Учителю!»
На сто двадцатый день пришло двадцать второе письмо.
«Дядя, не волнуйтесь за меня. Вашему племяннику случайно достался духовный камень высшего сорта. Если вставить его в рукоять сабли Сюэ Мэна, Лунчен станет оружием, достойным бессмертного, хотя, конечно, с божественным оружием ему все равно не сравниться. Передайте привет тете и наилучшие пожелания Учителю!»
На сто тридцатый день — двадцать четвертое письмо.
«Дядя, не волнуйтесь за меня. Недавно ваш племянник занимался совершенствованием в Заснеженной долине. Тут всегда холодно и растут диковинные цветы и деревья. Самый редкий из них — морозный снежный лотос*, но, к сожалению, поле с этими цветами охраняла тысячелетняя демоническая обезьяна. Когда Ваш племянник только прибыл в эти места, его духовных сил и навыков не хватило, чтобы подобраться к нему, но после дней усиленных тренировок ему удалось сломить демоническую защиту. Отправляю Вам чуть больше десятка цветов вместе с письмом. Передайте привет тете и наилучшие пожелания Учителю!»
[*雪莲花 xuěliánhuā сюэляньхуа — соссюрея обернутая (лат. Saussurea involucrata) “цветок снежного лотоса”].
…
Вместе с письмами часто приходили какие-то духовные предметы, редкие растения, эликсиры, поделки из дерева и камни.
Кроме Сюэ Чжэнъюна, Мо Жань писал личные письма Ши Мэю. Но их содержание обычно ограничивалось такими банальными вещами, как услышанные им во время странствий слухи и байки или сетования на отсутствие теплой одежды.
Поначалу кисть Мо Жаня часто пачкала бумагу, а в словах попадались ошибки, но со временем, хотя его манера начертания иероглифов так и не стала приятной для глаз, письма стали выглядеть аккуратно, а ошибок с каждым разом становилось все меньше.
Год пролетел в мгновение ока.
Однажды, попивая свежий весенний чай, Сюэ Чжэнъюн получил очередное письмо от Мо Жаня.
Закончив читать, он с улыбкой показал его госпоже Ван. Взглянув на него, женщина рассмеялась:
— Почерк этого ребенка становится все красивее.
— Прямо как у кое-кого, да?
— У кого?
Сюэ Чжэнъюн подул на свой чай и взял со стола свиток с названием «Древние защитные барьеры. Сборник с комментариями».
— Смотри, разве на семьдесят процентов он не копирует стиль Юйхэна?
Госпожа Ван взяла книгу в руки и, пролистав ее, удивленно сказала:
— Действительно, очень похоже.
— Когда Мо Жань пришел на пик Сышэн и поклонился Юйхэну как учителю, тот посоветовал ему несколько книг для чтения, но мальчик не понимал большую часть слов. Тогда Юйхэн сам взялся обучать его грамоте и долгое время преподавал ему основы начертания иероглифов от самых простых, что были частью его имени, до сложных, — Сюэ Чжэнъюн покачал головой. — Тогда Жань-эр был не особо прилежен в учении и с горем пополам справлялся с написанием талисманов, но теперь, похоже, он приблизился к идеалу.
Госпожа Ван улыбнулась:
— Похоже, ему нужно было чаще спускаться с горы. На воле он чувствует себя гораздо спокойнее.
Сюэ Чжэнъюн тоже улыбнулся:
— Интересно, как он будет выглядеть после пяти лет странствий. Сколько же ему тогда будет? Двадцать два?
— Двадцать два.
— Увы, — расстроенно вздохнул Сюэ Чжэнъюн. — Я-то думал, что Юйхэн будет держать их всех при себе до двадцати лет, но человек предполагает, а решают Небеса.
[*人算不如天算 rénsuàn bùrú tiānsuàn жэньсуань бужу тяньсуань“человек считает не лучше Небес” — человек предполагает, а Бог располагает].
Человек предполагает, а решают Небеса. Именно так думал и Мо Жань.
Он путешествовал по всему миру от гор на севере до морей на юге, от муссонных лесов до величественных ледяных вершин. Летом, устроившись на берегу реки Лао, он залпом осушил кувшин молодого вина, а по зиме в снегопад слушал пение цянской флейты, сидя у озера раскаленной лавы.
В прошлой жизни он стал императором, и все земли под небесами принадлежали ему, но только в этой жизни, преодолев тысячи гор и рек, он смог своими глазами увидеть рыбацкие джонки в восточном море или кипящие реки лавы на западе. Раньше он не замечал, как черны ноги носильщиков, идущих по камням брусчатки, не видел их потрескавшуюся от мороза кожу и твердые как железо ступни. Он никогда не слышал, как в грушевом саду тростниковая флейта поет в детских руках, и звук ее, легкий и невесомый, как рвущийся шелк, рассыпается по глади заросшего пруда.
«Всему, что сияет и цветет, суждено превратиться в руины...»
Он больше не был Наступающим на бессмертных Императором, и в этой жизни он уже никогда не станет им. Теперь он…
— Старший брат, — звонко окликнул его ребенок, стоявший за прилавком. — Старший брат, можешь помочь спасти эту птичку? У нее крылья сломаны, и я... я не знаю, что делать.
— Юный заклинатель, — хрипло позвал его деревенский староста, — Спасибо за то, что помогли нам. В этой деревне живут лишь старики и вдовы, если бы вы не пришли, из-за этого злого духа нам бы пришлось покинуть родные места. Вы наш благодетель! Этот старик… пока жив, этот старик будет помнить вашу доброту.
— Добрый человек, — дрожащим голосом взмолилась маленькая нищенка, которую он встретил по дороге. — Добрый человек, мы с мамой уже несколько дней ничего не ели. Пожалуйста, будьте милосердны. Проявите сострадание...
Мо Жань закрыл глаза и снова открыл их.
Потому что кто-то окликнул его:
— Образцовый наставник* Мо.
[*宗师 zōngshī цзунши — образцовый наставник; уважаемый человек; высокий авторитет; великий/уважаемый мастер/ученый.От переводчика: к Мо Жаню обращаются также как Чу Ваньнину и Хуайцзую, данное обращение знак высшего уважения].
От этого обращения привычно кольнуло в груди. Подняв голову, он посмотрел на загорелого парня, который позвал его, и без особой надежды попросил:
— Я не образцовый наставник. Это мой учитель — образцовый наставник. Не называй меня так больше.
Юноша почесал в затылке:
— Извините, все в деревне вас так называют. Я знаю, что вам это не нравится, но это уже не изменить.
Последние несколько дней Мо Жань провел в небольшой деревушке на границе обитаемого мира. Рядом возвышалась огромная заснеженная гора, и обитающие на ней ледяные призраки часто спускались в деревню и творили разные пакости. Это были низкоуровневые демонята, и созданный его учителем Ночной Страж с легкостью бы справился с ними, но эта деревенька была такой глухоманью, что до нее все еще не дошла даже весть об изобретении Юйхэна. Не имея другого выбора, Мо Жань решил сам воссоздать Ночного Стража в соответствии с руководством, составленным когда-то Учителем.
После множества неудачных попыток, он все же смог сделать первый рабочий образец. Его Ночной Страж был не таким быстрым и гораздо уродливее, чем у учителя, еще и жутко скрипел, но, главное, он мог быть использован по назначению.
Это оружие против зла так осчастливило жителей затерянной деревушки, что один за другим они начали звать его образцовым наставником Мо, что очень смущало Мо Жаня.
Но куда большой конфуз ждал его впереди.
В тот вечер закат уже окрасил половину неба алым. По натоптанной дороге он шагал через многолюдную Академию Синлинь*, возвращаясь из библиотеки на горе Тай, когда кто-то крикнул:
[*书院 shūyuàn шуюань ист. академия; уст. высшая школа;
**杏林 xìnglín синлинь “роща абрикосов”].
— Образцовый наставник Чу!
Услышав знакомое обращение Мо Жань неосознанно повернулся на голос, тем самым поставив себя в довольно неловкое положение. В мире было так много совершенствующихся по фамилии Чу, но услышав этот окрик, он сразу же решил, что учитель очнулся раньше срока.
Разумеется, это было невозможно. Он слабо улыбнулся и, покачав головой, уже собирался отвернуться, как вдруг снова раздался крик:
— Образцовый наставник Чу!
— ... — Мо Жань удобнее перехватил стопку книг, щурясь, всмотрелся в толпу и, наконец, заметил, что кто-то машет ему рукой. Человек был слишком далеко, чтобы можно было увидеть его лицо, но он смог рассмотреть синие одежды, колчан со стрелами у него за спиной и следующего за ним по пятам волка.
Мужчина быстро подошел к нему, но когда они с Мо Жанем рассмотрели друг друга, то оба ошеломленно замерли.
— Вы…
— Мо Жань, — другой человек оказался расторопнее, чем растерявшийся Мо, в руках которого была неудобная ручная кладь в виде стопы книг. Ему оставалось только кивнуть и, бросив полный любопытства взгляд на лицо юноши, сказать:
— Не ожидал встретить здесь молодого господина Наньгун Сы.
Тот, кто кричал ему «образцовый наствник Чу», оказался никем иным, как Наньгуном Сы, сыном главы ордена Жуфэн.
Поскольку этот парень умер слишком рано, в прошлой жизни Мо Жань не встречал его, но Чу Ваньнин — другое дело, он ведь долгое время был почетным мастером ордена Жуфэн, так что Наньгун Сы наверняка неплохо знал его. Мо Жань оглядел его с головы до ног, на мгновение задержав взгляд на колчане в руке Наньгун Сы.
Это был очень старый колчан из потертой хлопчатобумажной ткани, расшитой камелиями. Узоры на нем давно выцвели, яркие лепестки слегка пожелтели, словно пожухли со временем, как будто напоминание, что ничего не может длиться вечно, и даже запечатленная в вышивке красота когда-то исчезнет.
Колчан множество раз ломали и чинили, во многих местах были видны следы штопки. Мо Жань сразу понял, что этот колчан был очень дорогой вещью для Наньгун Сы, но у кого в этом мире не найдется как минимум трех вещей, которые для него важны? Даже если человек выглядит, как идеальная картинка, в его сердце могут храниться воспоминания о ком-то, кто долгое время шел рядом с ним по жизни. Часто люди не так просты и простодушны, какими хотят казаться.
Складка пролегла между бровями Наньгун Сы:
— Мо Жань... Я помню. Ученик образцового наставника Чу?
— Да.
Услышав утвердительный ответ, Наньгун Сы несколько приободрился:
— Прошу прощения за ошибку, но вы стояли слишком далеко. Я видел только вашу одежду и решил, что образцовый наставник вышел из затворничества раньше срока.
Мо Жань отвел взгляд от колчана. Он тактично не стал задавать вопросов, а вместо этого спокойно ответил:
— Когда я услышал ваш крик, то тоже подумал, что Учитель уже вышел из уединения, а меня не успели уведомить.
Наньгун Сы рассмеялся. Может из-за того, что он родился в непростой семье, но даже когда этот юноша искренне смеялся, его лицо все еще несло печать высокомерия, и эта его заносчивость отличалась кардинально от надменности Сюэ Мэна. Гордыня Сюэ Мэна базировалась на уверенности в себе и своих силах, а по лицу Наньгун Сы было видно, что у этого человека сложный характер, вспыльчивый темперамент, и считается он только с собственными желаниями.
Однако благодаря прекрасным природным данным, даже эта врожденная надменность не делала его отталкивающим и неприятным на вид, а скорее уж придавала дикость и неукротимость его облику. Про себя Мо Жань подумал, что на самом деле Наньгун Сы похож на необъезженного норовистого коня.
Он глубоко погрузился в свои размышления, когда услышал, как Наньгун Сы сказал:
— Я был очень опечален, когда образцовый наставник Чу пострадал в той битве с Призрачным Царством. И рад, что учитель наставника смог вернуть его в мир живых. Когда он проснется, я обязательно приеду на Пик Сышэн.
— Тогда я буду ждать прибытия молодого господина.
Наньгун Сы небрежно махнул рукой. Тут его взгляд упал на стопку книг в руках Мо Жаня, и он с любопытством спросил:
— Брат Мо, а зачем вам это?
— Учиться.
Наньгун Сы подумал, что эти книги окажутся какими-нибудь трудными для понимания трактатами о природе вещей, но присмотревшись, понял, что это канонические книги, вроде «Вольные странствия»*, «Записки о благопристойности»* и тому подобного. На миг он удивленно замер, но потом все же не сдержал любопытства:
— Это... Это же базовые трактаты. Я читал их, когда был ребенком. Какая от них польза?
[*逍遥游 xiāoyáoyóu сяояою «Свободное скитание» авторства Чжуан-цзы; часто публикуемая отдельно глава книги Чжуан-цзы, написанная в конце периода сражающихся царств; даосский сборник притч и нравоучений;
**礼记 lǐjì лицзи «Записки о благопристойности» авторства 戴圣 Дай Шэна; одна из базовых книг китайского конфуцианства, включает в себя две части: систему ритуалов и конфуцианскую философию].
Мо Жань не выказал даже тени смущения и спокойно объяснил:
— Когда я был ребенком, не мог написать даже свое собственное имя.
— Хм... — смущенный Наньгун Сы неловко прочистил горло. — Вы записались на обучение?
— Да. В последние несколько дней я собирал духовные камни для духовной практики в окрестностях горы Тай, и услышал, что Академия Синлинь объявила о новых открытых чтениях. Так как я все равно слоняюсь без дела, решил прийти и послушать.
Наньгун Сы кивнул, а затем, взглянув на темнеющее небо, предложил:
— Думается мне, брат Мо еще не ужинал. Раз уж ученик мастера Чу ступил на земли ордена Жуфэн, естественно, я хочу быть гостеприимным хозяином. Так уж вышло, что мой спутник ждет меня в ближайшем трактире. Как насчет того, чтобы вместе пропустить по чарке?
Поразмыслив, Мо Жань решил, что нет ничего зазорного, если он примет это приглашение, и вежливо сказал:
— Было бы невежливо отказаться*.
[*却之不恭 què zhī bù gōng цюэ чжи бу гун “непочтительно отвергать дары” — пренебрегать (добрым расположением) − неудобно].
— «Башня Уюй»* — самый известный трактир в Линьи, никто не делает девять оборотов гузенки* лучше, чем они. Вы слышали о нем? — спросил Наньгун Сы, идя с ним в ногу.
[*舞雩 wǔyú уюй - алтарь для поклонения духам дождя; фестиваль с музыкой и ритуальными танцами, проводимый в древние времена для призывания дождя;
**九转肥肠 jiǔzhuǎn féicháng цзюжуань фэйчан “девять оборотов свиной кишки (гузенки)”].
— Как я мог о нем не слышать? — с улыбкой сказал Мо Жань. — Одно из лучших заведений в Верхнем Царстве! Молодой господин Наньгун Сы, а у вас есть вкус.
— Это не у меня.
— О, вот как?
— Его выбрал мой спутник.
Как человек, проживший не одну жизнь, Мо Жань знал о сложных отношениях в ордене Жуфэн, и хотя он и не произнес это вслух, но про себя с удивлением подумал: «Е Ванси тоже здесь?»
Тем не менее он последовал за Наньгун Сы в трактир, но стоило ему поднять жемчужный занавес на входе и увидеть человека внутри, как он забыл, как дышать...
Одетая в простое белое платье Сун Цютун сидела у окна, любуясь на пышное цветение персика. Услышав шум, она повернула голову, и инкрустированные нефритом золотые подвески на ее висках зазвенели, отбрасывая мерцающие блики на белую как молоко кожу и неописуемо прекрасные алые губы.
Мо Жань, который было занес ногу, чтобы войти, неосознанно отшатнулся.
В голове была одна мысль: может еще не поздно сказать Наньгун Сы, что ему не нравится шаньдунская кухня в целом и особенно девять оборотов гузенки?
[*倒影 dàoyǐng даоин «перевернутое отражение» — отражение (в воде), обратное изображение].
— Проходите, брат* Мо, позвольте мне познакомить вас. Это младшая ученица моего ордена, ее зовут Сун Цютун.
[*兄 xiōng сюн —старший брат; старший; уважаемый друг, глубокоуважаемый (вежливое обращение к сверстнику)].
В конце концов, Мо Жань, скрепя сердце, все же позволил Наньгун Сы усадить его за стол и представить своей спутнице. Впрочем, Наньгун мог больше ничего и не говорить, ведь он слишком хорошо знал эту женщину, вплоть до того, где у нее находятся родинки на спине и ноге.
Стараясь держать лицо, он сдержанно кивнул:
— Дева Сун.
— Это ученик образцового наставника Чу, Мо Вэйюй с Пика Сышэн. Ты, скорее всего, встречала его раньше в Цайде, но так как там было слишком много людей, вряд ли запомнила.
Сун Цютун благосклонно улыбнулась, и, поднявшись, вежливо поклонилась ему*:
[敛衽 liǎnrèn ляньжэнь «подбирать полы платья» — приветствовать сложением рукавов; женское приветствие (поклон) со сложенными и спрятанными в рукава кистями рук].
— Младшая Сун Цютун приветствует государя Мо.
— ... — Мо Жань не смог заставить себя подняться для поклона. Он долго рассматривал ее, прежде чем ответить. — Не нужно церемоний.
К своей жене из прошлой жизни Мо Жань испытывал только ненависть и глубочайшее отвращение. Эта неизгладимая брезгливость появилась задолго до его перерождения, еще в прошлой жизни, подобно яду, она проникла в его костный мозг, став его неотъемлемой частью.
После возрождения Мо Вэйюй ни разу не виделся с ней лицом к лицу, и ощущения от тех встреч были несравнимы с тем отвращением на грани тошноты, что он испытал сейчас.
Сун Цютун выглядела очень хрупкой девушкой, всегда говорила тихим нежным голоском и напоминала незрелый зеленый плод, скрытый по ранней осени за пышной листвой дерева. Не такой ароматный, как цветы, да и цвет совсем неброский, но сочная и нежная мякоть и округлые формы так соблазнительны и свежи, что кажется, стоит только вонзить в него зубы и сможешь сполна насладиться терпким кисло-сладким соком.
И только укусив его, ты почувствуешь распространившийся по всему плоду мерзкий вкус от разлагающегося внутри заплесневелой сердцевины мертвого червя.
На самом деле, по сравнению с ним, даже в прошлой жизни Сун Цютун не совершала чудовищных злодеяний. Вряд ли таковым можно назвать предательство ордена Жуфэн, спасшего ей жизнь. Или то, что после того, как Мо Жань вырезал население целого города, она ради собственной защиты передала ему Е Ванси. Или то, что когда все земли Линьи были залиты кровью, а вместо городов остались лишь горы трупов, она, не скрывая радости, наслаждалась подарками Мо Жаня, рядилась в золото и украшала себя драгоценностями, изо всех сил стараясь угодить новому хозяину.
Когда бойня в городе закончилась, эта женщина, казалось бы, искренне рыдала над трупом Е Ванси, но после, когда этот человек замолчал навек, заявила, что он всегда был жесток с ней, не давая ни дня продыха, и что если бы не Мо Жань, она бы всю жизнь пахала как лошадь и умерла от истощения.
«Что тут добавить?» — про себя подумал Мо Жань. — «Что еще?»
Наньгун Сы был нетерпеливым человеком. Некоторые блюда запаздывали, так что он лично направился на кухню, чтобы поторопить поваров. В комнате остались лишь те двое, что в прошлой жизни были супругами.
— Молодой господин Мо, позвольте этой чашей выразить вам мое почтение, — сказала она, наливая ему вина и из-под рукава можно было разглядеть тонкое запястье, на котором красовался ярко-красный браслет.
Повинуясь импульсу, Мо Жань поднял руку и крепко схватил ее за запястье.
Она тихо ахнула и подняла на него испуганный взгляд зеленых глаз, прозрачных как поток речной воды.
— Молодой господин Мо, что вы...
Мо Жань на мгновение задержал взгляд на ее лице, а потом посмотрел на тонкие пальцы ее нежной руки.
— Какие прекрасные руки, — после долгой паузы мягко сказал он, но выражение его лица стало еще холоднее, — барышня Сун, вы умеете играть в вэйци?
— Немного, не слишком хорошо...
— Такие прекрасные руки словно созданы для того, чтобы играть в вэйци, — серьезно сказал Мо Жань. Снаружи послышались шаги Наньгуна Сы и лай его ручного волка.
— Прошу прощения за дерзость, — Мо Жань отпустил тонкое запястье Сун Цютун, вытащил носовой платок и тщательно вытер пальцы.
Снаружи красный свет закатного солнца освещал празднично украшенное к Весеннему Фестивалю здание трактира.
Выражение лица Мо Жаня не отражало его истинных чувств, и вел он себя так, будто ничего не произошло. Хотя Сун Цютун без всякого повода столкнулась с презрением с его стороны, но благодаря давней привычке терпеть унижения, она быстро справилась с чувствами, и даже налила Мо Жаню вина.
Тот пить не стал и впоследствии больше не притронулся к чарке.
Наньгун Сы спросил:
— Брат Мо, скоро встреча на горе Линшань. Вы ученик образцового наставника Чу и не можете посрамить его имя. Вы готовы?
— Я не поеду.
— Вы... это серьезно?
— Серьезно, — Мо Жань улыбнулся. — Моего двоюродного брата более чем достаточно. Заклинатели со всего мира соберутся на горе Линшань, а я не слишком люблю шумные сборища и не хочу ехать туда.
Было видно, что Наньгун Сы не поверил. Прищурив свои карие глаза, он пронзил его хищным взглядом ястреба, заметившего добычу.
Но Мо Жань спокойно и прямо смотрел на него, не пытаясь отвести глаза.
Ястреб некоторое время рассматривал скалу, пока не убедился, что это и правда всего лишь скала и за ней нет ни спрятавшегося зайца, ни притаившейся змеи.
Он откинулся на спинку стула, и, повертев в руках палочки для еды, вдруг ухмыльнулся:
— Тогда, выходит, что я не увижу вас на собрании на горе Линшань?
— Вы меня не увидите.
Наньгун Сы поклонился, приложив руки ко лбу*, и насмешливо добавил:
[*以手加额 yǐshǒujiāé прикладывать руки ко лбу —обр. в знач.: радостно приветствовать, поздравлять; полупоклон, когда в знак благодарности сложенные руки подносят к лицу на уровне лба].
— Ученик образцового наставника Чу настолько талантлив, что считает ниже своего достоинства принимать участие в подобных грандиозных собраниях.
— ...
Мо Жань не знал, что тут можно ответить. Как объяснить свое решение? Разве он мог сказать Наньгуну Сы, что был тридцатилетним ожившим трупом, а Наступающему на бессмертных Императору не пристало бороться с детишками или сидеть на трибунах с главами орденов, которых он побил или убил в прошлой жизни? И уж тем более было бы странно получать от них оценку своим достижениям на арене.
...Это же бред какой-то!
Прочистив горло, он сказал:
— Дело не в том, что я считаю себя выше других, просто я не очень хорош в классических техниках боя, и у меня нет прочного фундамента. Если буду участвовать в подобном соревновании, то могу поставить учителя в неловкое положение. Молодой мастер Наньгун, находясь в такой отличной форме, вы же не так тщеславны, чтобы желать посмеяться надо мной.
Если бы подобное услышал Сюэ Мэн, эта маленькая тщеславная птица, вероятно, он был бы на седьмом небе от счастья и наверняка согласился с Мо Жанем, на радостях оставив эту скользкую тему, но Наньгун Сы был не так прост. Он рано потерял мать и вырос в полном интриг и подводных течений ордене Жуфэн. На самом деле его жизнь была не так уж проста, так что услышав этот комплимент, он только чуть улыбнулся, но не повелся на лесть.
Наньгун сделал несколько больших глотков вина, отчего его выраженный кадык несколько раз дернулся, затем вытер губы рукавом и сказал:
— Раз уж молодой господин Мо не участвует, а со стороны, говорят, виднее, почему бы вам не угадать, кто будет победителем в этом году?
— …
«Блять, а ты знаешь кого спрашивать» — подумал Мо Жань.
Кто лучше него мог знать результат? Если не считать фальшивого Гоученя, который, скорее всего, тоже переродился, то он был единственным, кто точно знал результаты состязания мечников на горе Линшань в том году.
Победителем стал... Наньгун Сы.
Вдруг жемчужный занавес на двери был отброшен, и в комнату вошел человек, чье спокойное лицо какое-то время частично оставалось в тени. Прежде чем двое мужчин в комнате успели отреагировать, Сун Цютун подскочила, будто ее укололи иглой, и на лице ее отразилось замешательство на грани паники. Склонив голову, она виновато пробормотала:
— Молодой господин... молодой господин Е.
Этот юноша был высок и строен. В подчеркивающей тонкую талию черной походной одежде, расшитой по краю золотой нитью, и сверкающими наручами на тонких запястьях он был на треть изящен и на две трети прекрасен. Кто же еще это мог быть, как не Е Ванси?
— Я говорю не с тобой, — Е Ванси даже не взглянул на нее и, отодвинув занавеску, вошел в комнату. Его взгляд был направлен только на одного человека, и хотя он все еще смотрел холодно, его глаза словно вспыхнули каким-то внутренним светом, похожим на лунные блики на воде. — Наньгун Сы, я обращаюсь к тебе. Посмотри на меня и выслушай наконец!
Но вместо того, чтобы посмотреть на
него, Наньгун Сы обратился к Сун Цютун:— И зачем ты вскочила? Сядь.
— Нет, молодой господин Наньгун, я ниже по положению, и лучше мне стоять перед господином.
Наньгун Сы вдруг разозлился и крикнул:
— Сядь!
Сун Цютун отпрянула назад и схватилась за стол в нерешительности.
Е Ванси, не желая поддерживать эту провокацию, равнодушно сказал:
— Послушай его.
— Благодарю, молодой господин Е…
Е Ванси больше не обращал на нее внимания:
— Наньгун Сы, сколько еще ты будешь создавать проблемы? Глава ордена вне себя от гнева. Вставай и возвращайся со мной.
— Так будет лучше. Пусть он считает, что я умер, а я буду думать, что он сошел с ума! Нам не о чем будет говорить. Пока он не отменит свое решение, ноги моей не будет в ордене Жуфэн, — отчеканил Наньгун Сы. — Молодой господин Е, пожалуйста, возвращайся.
— Ты... — Е Ванси сжал кулаки, его тело задрожало, как натянутая струна. Наблюдающий за этой сценой Мо Жань подумал, что еще немного, и он опрокинет стол и уведет Наньгун Сы силой. Но Е Ванси все же был слишком воспитанным человеком, и смог сдержать клокотавший в нем гнев.
— Наньгун Сы, — помолчав несколько мгновений, он заговорил снова, но голос его звучал хрипло и надтреснуто, и в нем чувствовалась усталость, совершенно не вязавшаяся с написанной на его лице решимостью, — ты действительно хочешь именно этого?
— Да, и что?
Е Ванси закрыл глаза, сделал глубокий вдох, затем медленно открыл их. За все время, что стоял перед столом, он, наконец, повернул голову, чтобы посмотреть на Мо Жаня.
Не зря в народе говорят, не стоит выносить сор из избы. Конечно, вряд ли Е Ванси хотел, чтобы о разногласиях в семье прознали в других духовных школах. Мо Жань решил проявить такт и, поднявшись, поклонился Е Ванси:
— Только что я вспомнил, что у меня осталось незавершенное дело. Ранее я договорился забрать в мастерской пошитую для меня одежду. Не хотелось бы заставлять владельца ждать еще дольше, так что, пожалуй, откланяюсь.
Е Ванси посмотрел на него и чуть кивнул:
— Большое спасибо, молодой господин Мо.
— Не надо меня благодарить, вы уж поговорите как следует.
Когда Мо Жань проходил мимо Е Ванси, то почти бессознательно зацепился за него взглядом. Только подойдя поближе, он понял, что хотя Е Ванси выглядел гордым как сосна, вел себя спокойно и был сдержан в словах, уголки его глаз слегка покраснели, как будто перед приходом сюда он плакал.
Мо Жаню вдруг показалось, что в этом своем молчаливом терпении* Е Ванси был чем-то похож на Чу Ваньнина.
[*隐忍 yǐnrěn иньжэнь «таиться и терпеть» — скрывая свои мысли (чувства), терпеть несправедливость; молча терпеть].
Не удержавшись, он обернулся и обратился к Наньгун Сы:
— Молодой господин Наньгун, хотя я и не знаю, какие у вас претензии к молодому господину Е, но считаю, что он очень расположен к вам. Просто будьте откровенны, не нужно уходить от разговора, поговорите без обиняков.
Наньгун Сы не оценил его добрых намерений. Он был слишком зол и, не заботясь о приличиях, холодно сказал:
— Не лезьте в наши дела!
— !..
«Вот же дохляк*!»
[*短命鬼 duǎnmìngguǐ дуаньмингуй «недолговечное привидение» — бран. дохляк, доходяга; о человеке, которому суждено умереть рано].
Мо Жань пошел прочь, но прежде чем он успел спуститься по лестнице, до его ушей донесся яростный крик Наньгуна. Этот молодой человек, похожий на гибрид волка и собаки, своими острыми зубами рвал душу Е Ванси, устроив ему настоящий допрос с пристрастием...
— Е Ванси! Что за зелье ты подлил моему отцу в суп, раз теперь он считает тебя лучше меня? Вернуться с тобой? Зачем мне возвращаться с тобой? С самого детства, что я мог решать сам? А? Е Ванси, я спрашиваю тебя… черт возьми, да за кого ты меня принимаешь?
От удара ноги перевернулся стол, чашки и тарелки посыпались на пол.
Слуга в коридоре испуганно замер, гости начали высовывать головы из своих комнат.
— Что происходит?
— Эй, у кого такой дурной нрав? Не наливайте ему больше, а то разгромит весь трактир.
Поджав губы, Мо Жань снова оглянулся в ту сторону, откуда раздался шум, и услышал голос Е Ванси, сухой и безжизненный, как шорох увядших осенних листьев.
— Наньгун, если из-за меня тебе дома невмоготу, я уйду из ордена Жуфэн и никогда больше не покажусь тебе на глаза.
— ...
— Возвращайся, — повторил Е Ванси. — Я умоляю тебя.
Если бы Мо Жань не слышал это собственными ушами, то никогда бы не поверил, что такой гордый человек, как Е Ванси, может так униженно и жалко произнести это слово «умоляю».
Е Ванси смог произвести на него впечатление, и он искренне считал его не подверженным влиянию извне* благородным человеком и непобедимым богом войны. Мо Жань мог представить его истекающим кровью, но никак не плачущим, мог представить, как он примет смерть, но не как опустится на колени.
[*八风 bāfēng бафэн «восемь ветров» — роза ветров (ветры восьми направлений); обр. восемь сил (ветров), которые влияют на людей и движут ими: похвала, насмешка, честь, позор, выгода, потеря, удовольствие и страдание].
Но сегодня посреди трактира, на глазах Сун Цютун, обращаясь к этому мужчине, он сказал «умоляю».
Мо Жань закрыл глаза.
Век живи, век учись, как много вещей скрывает каждый человек?
Никто не покажется на людях обнаженным. Люди используют одежду, чтобы скрыть свое тело, и слова — чтобы скрыть свои чувства. Они похожи на начинку для пельменей, завернутую в тесто, а из нее торчат похожие на цветочные ветви шеи с головами, на которые нанесен густой слой театрального грима. Выбирая одно из театральных амплуа*, люди поют положенные им по роли песни, вот скромная девушка-служанка в темных одеждах, вот прилежный младший ученик. Весь мир как большая сцена для их выступления, с прекрасным чистым началом и отвратительным финалом, где людей можно отличить лишь по выбранным ими маскам.
[*生旦净末丑 shēng dàn jìng mò chǒu шэн дань цзин мо чоу — пять основных действующих лиц (масок-амплуа) в пекинской опере: «шэн» юный герой, «дань» девица; «цзин» военный (второй герой); «мо» старик; «чоу» уродец и шут].
Играя так долго, способны ли они сохранить себя, могут ли еще импровизировать* и выходить за рамки принятой роли?
[*水袖 shuǐxiù «водяной рукав» — кит. театр струящиеся рукава (удлиненные рукава, манипулируя которыми актер дополняет создаваемый им образ). Рукава традиционных оперных костюмов сделаны из белого шелка. При встряхивании они создают волну, напоминающую водную рябь, которая увеличивает красоту танца и позволяет выразить характер или эмоции персонажей в игре].
Но наступит ночь, стихнут кимвалы, замолкнут цитры, свет погаснет, и в тишине и одиночестве люди смоют густой масляный грим. Вода унесет яркие краски, открыв взгляду незнакомые лица. Девочка-кокетка окажется великим героем, а бравый воин — нежным и ранимым возлюбленным.
Когда Мо Жань вернулся в свое временное пристанище, он подумал, что прожил две жизни, но разве этого хватило, чтобы научиться понимать людей? А смог ли он научиться понимать себя?
Только Чу Ваньнин смог зародить чувства в его сердце и уничтожить их без следа мог только он. Только Чу Ваньнину было под силу возродить его сердце...
Он снова вспомнил сегодняшнее забавное недоразумение, когда Наньгун Сы принял его за Чу Ваньнина. Смешно, как можно их перепутать?
Но когда он умылся, то поднял глаза и увидел отражение в бронзовом зеркале. Этот человек был одет в простые белые одежды, и его волосы были аккуратно собраны в высокий строгий хвост.
Эту прическу он сам сделал утром, а одежда была такой потому, что старая стала ему тесна, и утром он пошел в магазин, чтобы купить что-то более подходящее по размеру. Рассматривая предлагаемые в лавке товары, Мо Жань заметил красивую белую ткань платья и подумал, что она выглядит очень красиво, поэтому просто купил и сразу же надел.
Хватило одного взгляда в зеркало, чтобы все стало ясно и понятно.
Эти белые одежды были очень похожи на те, что носил Чу Ваньнин.
Отражение в бронзовом зеркале было тускло-желтым, как сон из прошлой жизни. Мо Жань взглянул на человека в зеркале, и ему показалось, что за ним проступает призрак Чу Ваньнина.
Вода для умывания еще не высохла и стекала по его упрямому подбородку.
Стоя перед зеркалом, Мо Жань постепенно осознавал, что случилось. Как его Ночной Страж был жалкой подделкой творений Чу Ваньнина, так и он сам, в неуклюжих попытках подражать ему, стал грубой копией Учителя.
Все это время Мо Жань подсознательно искал Чу Ваньнина в мире смертных, и, не найдя его, постепенно сам стал им.
«Время летит, но угрызения совести становятся только сильнее.
Я не могу видеть тебя, но все время думаю, как бы ты поступил на моем месте? Что бы вызвало твою улыбку, а что разозлило?
Прежде, чем что-то сделать, я думаю о тебе, и стараюсь поступать так, чтобы порадовать тебя.
Я думаю: а если бы ты был здесь, и я сделал это, ты бы одобрительно кивнул мне? Похвалил бы меня, гордился бы мной, сказал, что я не ошибся?
Я думал так каждый день, пока эта привычка не вросла в мои кости и незаметно стала частью меня, а я и не понял.
Оказывается, со временем, я стал таким, каким ты остался в моей памяти».
— Заклинатель Чжао, заклинатель Ли, вы читали последние новости? В этот раз на собрании в Линшане темная лошадка вырвалась вперед. Это же просто потрясающе!
В чайной «Жемчужная отмель» несколько совершенствующихся за лущением арахиса и горячим чаем праздно обсуждали новости, что были горячее чая.
— Конечно, я давно уже знаю об этом! Неожиданно для всех победителем стал ученик Пика Сышэн. Этот орден Нижнего Царства рискует разозлить всех стариков из Верхнего. Особенно злы на них в Жуфэн, вот уж чьи славные предки, должно быть, в гробу перевернулись после такого сокрушительного поражения! Победителем ведь стал совсем юный заклинатель, которого зовут Феникс Сюэ?
— А? Хахаха, Феникс Сюэ? Старик Чжао, ты решил рассмешить меня до смерти. Маленький Феникс это только прозвище, а Сюэ — его фамилия. Настоящее имя Мэн, официальное Цзымин. Его отец — Сюэ Чжэнъюн. Сам понимаешь, от отца тигра не родится щенок. Конечно, Сюэ Цзымин очень хорош!
У очага закутанный в плащ высокий мужчина пил жареный рисовый чай*. Услышав их разговор, он вдруг опустил пиалу и вопросительно хмыкнул, а затем снова поднес чашу к губам и замер.
[*着油茶 zháoyóuchá чжэюча «жареный рисовый чай». Ингредиенты, необходимые для приготовления масляного чая: чай, кукуруза, имбирь, чеснок, свинина, арахис, зеленый лук, кислый перец, зеленая фасоль, рис].
— Все говорят, что этот юный Феникс свое прозвище честно заслужил. У других молодых господ было божественное оружие, но в бою никто не смог его превзойти. Используя простое мачете, он заставил их отступить и уступить. Этот парень просто бог!
— Ты забыл, чей он ученик? Разве ученики сияющего Юйхэна могут быть слабаками?
— А я думаю, что Сюэ Цзымин с большим трудом вырвал эту победу. Разве вы не слышали, что он и Наньгун Сы долго шли наравне и в сражении один на один были на одном уровне. Если бы девица Наньгуна не повисла на нем мертвым грузом, еще неизвестно, кто бы победил.
Человек, все это время внимательно слушавший их, на этих словах, наконец, опустил чашку на стол.
Он оглянулся, и праздно болтающие заклинатели увидели мужчину с острым, как разряд молнии, взглядом и внешностью прекрасной, но холодной, как осенние воды, на которых уже расцвели первые морозные цветы. Он широко улыбнулся и сам вступил в разговор:
— Уважаемые совершенствующиеся, извините за беспокойство. Я долго практиковался в горах, где потерял счет дням, не видя ни солнца, ни луны, так что пропустил собрание на горе Линшань. Только что я случайно услышал, как вы сказали, что победителем стал Сюэ Мэн… это довольно любопытно. Ничего, если я попрошу вас ответить еще на пару вопросов?
С самого начала было ясно, что эти заклинатели жаждали поделиться последними новостями, поэтому они тут же тепло поприветствовали Мо Жаня и пригласили его пересесть к ним.
Мо Жань больше не был грубым и бестактным юнцом, за время странствий став куда сдержаннее и терпимее, чем в те времена, когда только покинул орден. С дружелюбной улыбкой он попросил пожилого хозяина чайной принести шесть чайников линшаньского чая мяоюй, цукаты, пастилу, черешню, семечки и орешки. Предложив угощаться, он с улыбкой начал расспрашивать своих новых знакомых:
— Известно, что Сюэ Цзымин — любимец небес, так что меня не удивляет, что он смог победить даже без божественного оружия. Но я не ослышался, вы сказали, что какая-то девушка помешала Наньгун Сы из ордена Жуфэн победить в этом соревновании?..
В любой компании всегда найдутся мужчины, готовые поговорить о девушках, даже если к ним они не имеют никакого отношения.
— Ясное дело, не зря же говорят, что красивая женщина губит героя и хоронит его амбиции. Иначе, учитывая подготовку и способности Наньгун Сы, еще неизвестно, смог бы Сюэ Цзымин одержать победу.
— Это довольно интересно...
Результат состязания оказался совсем иным, чем в прошлой жизни. Тогда во время собрания на горе Линшань Е Ванси и Наньгун Сы разделили первое место. Сначала Мо Жань подумал, что смерть Чу Ваньнина заставила птенца Феникса усердно трудиться над собой, но, похоже, дело было не только в Сюэ Мэне.
— Мне любопытно, а кто эта девушка, какой у нее статус?
— Фамилия ее Сун. А вот имя Тун… Цун?.. Нет, не помню. Могу лишь сказать, что она очень недурна собой. Думаю, этот избалованный сынок главы ордена Жуфэн по уши в нее влюблен.
— Эта девица не просто «недурна собой», она необычайно красива. Если бы я был на месте Наньгун Сы, то также предпочел уступить первое место в Линшане, лишь бы порадовать эту красотку.
— … — Мо Жань счел за лучшее промолчать.
Чего и следовало ожидать.
Соревнования в Линшане делятся на групповые, парные и одиночные. Только пройдя все три этапа, можно добраться до финала.
В прошлой жизни Сюэ Мэн и Ши Минцзин сражались против Наньгуна Сы и Е Ванси. Если вспомнить, что Е Ванси был самым сильным заклинателем в мире после Чу Ваньнина, результат того соревнования был вполне предсказуем. Но в этой жизни все пошло не так, и вместо Е Ванси Наньгун Сы взял в напарники Сун Цютун, которая утянула его вниз.
Мо Жань поставил чашку на стол, поднял руку и потер лоб.
Он не мог понять, чем думал этот парень.
— Ох уж эти женщины! Даже дикий жеребец Наньгун Сы теперь под седлом красавицы, — вздохнул кто-то, и все остальные засмеялись.
Мо Жань не удержался и спросил:
— А что Е Ванси?
— Кто?
— Е Ванси, — повторил Мо Жань и столкнулся с непонимающими взглядами.
От чувства неправильности происходящего сердце Мо Жаня тревожно сжалось. Речь шла о Боге войны, который доставил ему столько проблем в прошлой жизни. Как люди могут не знать его имени?
Поэтому он попробовал расспросить их еще раз:
— Это второй молодой господин ордена Жуфэн. Высокий, длинноногий, воспитанный, говорит мало, но очень хорошо владеет мечом и... — увидев пустые глаза собеседников, Мо Жань уныло вздохнул. Он уже понимал, что ему ответят, но все же закончил фразу, — ...и луком.
— Я не знаю.
— Он не слишком известен?
— Брат, кто сказал тебе о нем? На соревнованиях в Линшане от ордена Жуфэн выступало шестнадцать учеников, но ни у одного не было фамилии Е.
Как и следовало ожидать, в этой жизни Е Ванси даже не вступил в битву.
Мо Жань на мгновение замолчал, вспомнив, о тех словах, что Е Ванси сказал Наньгун Сы тогда в трактире: «Возвращайся... Я уйду и никогда больше не покажусь тебе на глаза».
Внезапно сердце сжалось от жалости и тревоги. Неужели это правда? Е Ванси на самом деле решился покинуть орден Жуфэн?
Если вспомнить прошлую жизнь, перед смертью Е Ванси сказал палачу, что хочет быть похороненным на Кургане Героев ордена Жуфэн, рядом с могилой Наньгуна Сы. Мо Жань вздохнул. Как получилось, что все так изменилось? Казалось бы незначительные перемены в событиях породили нескончаемую рябь на глади будущего.
Небо и земля поменялись местами, а безбрежное море стало плантацией шелковицы*.
[*桑田 sāngtián сантянь — тутовая плантация (плантация тутового дерева - шелковицы, обычно для разведения тутового шелкопряда). Автор использовала перевернутую идиому: 桑田变成海 тутовые (шелковичные) плантации превратились в море — обр. о больших переменах в мире].
Оказывается, перемены судьбы могут быть бурными, как горный поток*, и принеся в жертву реки горячей крови и горьких слез, можно вернуть блудного сына на праведный путь и отпустить старую ненависть.
[*风起云涌 fēngqǐ yúnyǒng фэнци юньюн «поднимается ветер, клубятся облака» — быстрое и бурное развитие/разрастание явления; хлынуть бурным потоком].
Яркий пример этого он и Чу Ваньнин.
Однако иногда судьба меняется тихо и незаметно, как это случилось с Е Ванси и Наньгун Сы.
Может быть, в тот день Наньгун Сы поселился в одной гостинице с Е Ванси. Ночью, мучимый жаждой, он вышел из своей комнаты, чтобы попросить чайник чая и случайно встретил очаровательную «бедняжку» Сун Цютун. Возможно, Сун Цютун налила ему воды, или, поднимаясь наверх, споткнулась и упала, кто знает? А может, пока он жадными глотками пил воду, часть пролилось на его грудь, и она проявила заботу, протянув ему платок.
В то время слабый ветер играл легкими облаками, и ничего не предвещало беды. Наньгун Сы поблагодарил ее, ничего более.
Никто из них не знал, что на самом деле их судьбы уже изменились из-за этого платка, стакана воды и простого «спасибо». Никто не слышал грохота, с которым заворочались шестеренки судьбы, меняя направления их жизней.
Наньгун Сы зевнул и стал подниматься наверх.
Сун Цютун стояла и смотрела на него.
Е Ванси зажег свечи в своей комнате, чтобы дочитать незаконченную книгу.
В прошлой жизни Мо Жань был заносчивым и высокомерным*, думал, что мир вращается вокруг него*, и верил, что только ему суждено постигнуть законы жизни, смерти и возрождения*.
[*不知天高地厚 bùzhī tiāngāo dìhòu «не знать высоту неба и глубину земли» — быть невежественным и заносчивым; преувеличивать свои способности;
** 通天彻地 tōng tiān chè de тун тянь чэ ди «познать небо и землю» — знать все под небесами;
*** 生死轮回 shēngsǐ lúnhuí шэнсы луньхуэй «бесконечный круговорот жизни и смерти» — будд. сансара, круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой].
Теперь он знал, что все они были не более, чем ряской на воде жизни. Ночью подует ветер, польет дождь, и вот она исчезла без следа. Иногда ведь достаточно человеку с берега бросить камень, чтобы вдребезги разбить покой голубой глади чьей-то души.
[*浮萍 fúpíng фупин - бот. ряска малая (Lemna minor L.) — обр. непостоянство жизни, неуверенность в постоянно меняющемся мире].
Ему очень повезло, что темный ветер не унес его слишком далеко, и он еще может вернуться к Чу Ваньнину! У него еще будет шанс выказать должное почтение к своему учителю* и сказать: «Простите, учитель, я подвел вас».
[*尽孝 jìnxiào цзиньсяо «до смерти почитать родителей» — выражение долга и сыновней почтительности к родителям. От переводчика: здесь автор еще раз подчеркивает, что отношения «учитель-ученик» в китайской системе мироустройства —это отношения родителя и ребенка, а значит «горизонтальные» отношения Мо Жаня и Чу Ваньнина в глазах общества выглядят как «инцест»].
Он допил чай и, попрощавшись со всеми, вышел. На улице поднялся ветер, судя по всему, скоро должен был начаться дождь. Мо Жань накинул плащ и, быстро преодолев густой подлесок из орешника, направился в самую чащу леса.
Он уходил все дальше, пока его силуэт не превратился в точку, напоминающую капельку чернил, упавшую в тушенницу, и, наконец, растворился совсем в наступивших сумерках.
Громыхнуло! Потемневшее небо осветилось первой пурпурной молнией, а затем небеса разверзлись, и дождь обрушился на землю, подобно копытам тысячи лошадей.
— Вот это ливень! — кто-то выглянул наружу из чайной и, восхитившись красотой грозы, испуганно отступил перед новым громовым раскатом.
— Какой сильный дождь… вот уж правда... Если кого такая непогода застигнет в поле, вымокнет ведь до нитки.
— Не спешите, госпожа, лучше выпейте еще чашку чаю. Вернемся домой, когда небо прояснится.
Мо Жань бежал под дождем, спасаясь бегством от ливня и от тридцати двух бездарно потраченных лет его прошлой жизни.
Он не знал, сможет ли вода с небес смыть его грехи. Пусть Чу Ваньнин простил его, сам себя он так и не простил. На сердце было так тяжело, что ему не хватало воздуха.
Мо Жань был готов отдать остаток своей жизни на совершение добрых дел, лишь бы погасить этот неоплатный долг. Но хватит ли всех принятых им дождей, чтобы смыть злодеяния, что стали частью его костей, и вымыть грязь из его крови?
Он страстно желал, чтобы этот очистительный дождь лил все пять лет, пока он ждет пробуждения Чу Ваньнина, чтобы предстать перед своим учителем хотя бы чуточку более чистым.
В будущем он не хотел быть таким же грязным, как сейчас. Грязным, как ил со дна реки, как пыль, прилипшая к подошвам сапог носильщиков, как зола, забившаяся в заплатки и дыры на одежде нищих.
К тому времени, когда проснется Чу Ваньнин, он просто хотел стать лучше. Только тогда худший в мире ученик осмелится снова предстать перед лучшим в мире учителем.
Той же ночью Мо Жань слег.
Его тело всегда было сильным и выносливым, однако, добравшуюся до него болезнь, как сорвавшийся с горы оползень, было уже невозможно контролировать. Он лежал на кровати под толстым одеялом и видел сны о его прошлой жизни: как он мучил Чу Ваньнина, как Чу Ваньнин боролся с ним и как умер в его руках. Когда он очнулся, на улице все еще шел дождь и завывал ветер. Мо Жань потянулся к огниву, чтобы зажечь свечу, но сколько бы он не пытался высечь искру, фитиль не загорался. Отбросив свечу и огниво, он спрятал лицо в ладонях и до боли потянул себя за волосы. Кадык заходил ходуном, горло перехватило спазмом, а из глотки вырвался дикий звериный вой.
Ему удалось сбежать от смерти и избежать всеобщего осуждения, но от суда своего сердца он спрятаться не мог.
Мо Жань был напуган, ведь теперь он уже и сам не мог отличить сон от яви и через боль постоянно пытался проверить реальность происходящего.
Он очень страдал, чувствуя себя так, словно душа его раскололась на две половины: одна осталась в прошлой жизни, другая зацепилась за настоящее. Теперь обе части души Мо Вэйюя вступили в бой, пытаясь разорвать друг друга в клочья. Один “он” ругал другого за его преступления, руки, обагренные кровью невинных, и потерю человеческого облика. Второй огрызался, обвиняя первого в заурядности и бесхребетности, а также вопрошал, а с чего вдруг, имея то же лицо и прошлое, он возомнил, что вправе жить как праведник в этом мире?
Душа из этой жизни гневно обрушилась на душу из прошлого:
«Мо Вэйюй, Наступающий на бессмертных Император, ты отброс, утративший человеческий облик, зачем ты натворил столько бессмысленного зла, испоганив всю карму. Как в этой жизни мне погасить твой огромный долг?
Я собираюсь начать все сначала, но ты продолжаешь тянуть меня во тьму, затягивая в эти полные хмельного огня сны! Зачем ты появляешься так внезапно и с перекошенным злобой лицом обвиняешь и проклинаешь меня?
Почему кричишь, что я заслуживаю смерти без права возрождения и за мои грехи еще получу справедливое воздаяние?
В своей бесконечной злобе ты твердишь, что моя жизнь только сон, и желаешь мне однажды проснуться и вновь обнаружить себя в опустевшем Дворце Ушань. С диким хохотом ты напоминаешь мне, что тогда мне будет некого беречь и лелеять.
Ведь я уже убил единственного человека, готового умереть за меня.
Вот только разве это был я?
Нет, это не я! Это все ты, Тасянь-цзюнь! Это все ты, Мо Вэйюй!
Я не такой как ты! Не такой! На моих руках нет крови и я…
Я еще могу начать все сначала!»
Другая половина души открывала свой клыкастый рот и хрипло выла в ответ:
«Раз раскаялся, значит не виноват?
Разве это не твоя вина?
Так почему бы тебе не умереть? Отдай свою кровь как искупительную жертву душам тех, кто пострадал от тебя в прошлой жизни?
Лицемерная скотина!
В чем разница между тобой и мной? Я — Мо Вэйюй, но кто же тогда ты? Ты несешь на себе все грехи и все воспоминания прошлой жизни, поэтому никогда не сможешь избавиться от меня! Я — это ты, а значит я вечно буду жить кошмаром в твоем сердце, тем внутренним демоном, от которого ты не избавишься, пока все божества небес и ада не решат уничтожить твою мерзкую душонку.
Начать все сначала?
С чего бы это? Чем ты заслужил право на второй шанс? Ты вверг мир во тьму и обманул человека, который любил тебя.
Все эти добрые дела ты делаешь только для того, чтобы хоть немного задобрить свою больную совесть? Ха-ха-ха! Мо Вэйюй! Осмелишься ли ты рассказать этим людям, кем был в прошлой жизни?
Посмеешь сказать Чу Ваньнину кто ты? Сможешь признаться, что в прошлой жизни ножом пронзил его шею и бросил истекать кровью? Это не ты обрек его на жизнь, что хуже смерти? Ты! Это ты тот человек, кто обрек весь мир на страдания и разруху!
Это был ты! Ха-ха-ха! Тот утративший человеческий облик бешеный зверь — это ты, потому что ты — это я, а я — это ты! Тебе не сбежать от себя, Мо Вэйюй, и только посмей отрицать это.»
Мо Жань чувствовал, как сходит с ума. Он подошел к кровати и снова попытался при помощи огнива зажечь свечу в надежде, что свет защитит его от когтей монстра, что тянулись к нему из мрака ночи. Но даже свече он был противен, даже свеча не хотела его спасать.
Он был брошен во тьме, его дрожащая рука сжимала огниво, судорожно пытаясь высечь искру, один раз, другой, но у него ничего не получалось.
Наконец, Мо Жань упал на кровать и разрыдался, не переставая бормотать извинения. Этой ночью, казалось, что вокруг его постели собрались люди из его прошлого, и все они требовали его смерти и проклинали его как самое страшное зло в этом мире. Мо Жань не знал, что делать. Он вдруг почувствовал себя совершенно беспомощным.
— Мне очень жаль. Простите, — повторял он снова и снова, но никто не обращал на это внимания.
Никто его не простил.
Лоб горел в лихорадке, сердце пылало в огне вины.
Вдруг ему показалось, что рядом кто-то тихо вздохнул.
Он открыл глаза и среди мстительных духов заметил Чу Ваньнина. Облик Учителя был все также незаурядно прекрасен, и одет он был в привычные свободные белые одежды с широкими рукавами.
Он подошел и остановился у его кровати. Хватая ртом воздух, Мо Жань с трудом выдохнул:
— Учитель... я не… я не достоин снова видеть тебя.
Чу Ваньнин ничего не ответил, просто взял огниво и сделал то, что так долго не удавалось Мо Жаню — неспешно зажег свечу.
Там, где Учитель, горел огонь.
Там, где Чу Ваньнин, было светло.
Опустив длинные ресницы, он какое-то время стоял перед подсвечником, а потом поднял взгляд, спокойно посмотрел на Мо Жаня и почти незаметно улыбнулся.
— Спи, Мо Жань. Видишь, свет горит. Не бойся, — сказал он.
На миг Мо Жаню показалось, что его сердце безжалостно пронзили металлическим прутом, голова взорвалась приступом мучительной боли. Эта фраза была знакома ему. Когда-то он уже слышал эти слова.
Но он никак не мог вспомнить.
Взмахнув длинными рукавами, Чу Ваньнин сел на край кровати. Ночь была все такой же холодной и дождливой, но в доме сразу стало тепло и уютно. Тьма рассеялась.
— Я останусь с тобой, — сказал Чу Ваньнин.
Когда Мо Жань услышал это, сердце сжалось так сильно, что стало невыносимо больно.
— Учитель, не уходи, — он крепко ухватился за длинный рукав Чу Ваньнина.
— Хорошо.
— Если ты уйдешь, станет темно.
Сгорая от стыда, Мо Жань плакал навзрыд. Цепляясь за Чу Ваньнина, он закрыл глаза второй рукой:
— Пожалуйста, не бросай меня... Я тебя умоляю... Я правда... я правда больше не хочу быть императором. Учитель… не отвергай меня.
— Мо Жань.
— Пожалуйста! — возможно из-за жара, его разум притупился, и он стал излишне эмоциональным и уязвимым, а может, в глубине души Мо Жань уже знал, что это только сон, и, значит, как только он проснется, Учитель исчезнет, поэтому продолжал бормотать, — Прошу, не отвергай меня.
В ту ночь бесчисленные мстительные духи бились в окно, надеясь войти в дом и забрать его жизнь.
Но во сне Мо Жаня Чу Ваньнин зажег лампаду, и слабый свет рассеял бесконечную холодную тьму.
— Хорошо, — сказал Чу Ваньнин, — я не уйду.
— Не уйдешь?
— Не уйду.
Мо Жань открыл рот, чтобы поблагодарить его, но из горла вырвался только жалкий всхлип, похожий на скулеж собаки, обиженной, но изо всех сил пытающейся угодить хозяину.
Уже проваливаясь в сон, Мо Жань разлепил веки и, взглянув на Чу Ваньнина, пробормотал:
— Вы сказали, что не уйдете, сказали, что не бросите меня. Но итоге все оставили меня... Я никому не нужен. Половину своей жизни я прожил как брошенная собака... Меня брали на несколько дней, а потом прогоняли… Я устал... Правда... Учитель... я так устал... я не могу больше терпеть… не могу идти дальше...
Он и правда был как бездомный пес с грязной шерстью и обломанными когтями, который пил на ветру, спал на росе и, ради выживания, дрался за еду с дикими кошками и нищими.
Долгое время над ним издевались, и он перестал доверять людям. Обычный пес, увидев, что кто-то присел перед ним на корточки, будет ждать, что его накормят, но бездомная собака подумает только, что сейчас в нее бросят камень. Пытаясь уберечься от боли, он всегда был настороже, и скалил зубы на всех подряд, но таким его сделала жизнь.
— Учитель, если однажды ты захочешь отказаться от меня, просто убей, но не прогоняй, — от подкативших слез перехватило горло, но он тихо продолжил, — это слишком больно, когда тебя бросают снова и снова. Я предпочту умереть.
Он действительно сгорал в лихорадке. В конечном итоге, Мо Жань уже не помнил, где он, а потом не мог вспомнить даже то, кем был этот человек в его сне.
Перед тем как впасть в забытье, он прошептал:
— Мама… Так темно и страшно... Я хочу домой.
Автору есть, что сказать:
Для названия главы я использовала строчку из стихотворения Ду Фу: «Старый друг появляется в моих снах, светлый облик его я храню в своей памяти. Благородный муж теперь в западне, кто же поможет встать на крыло?»
Указываю, чтобы не было недоразумений.
Распускались и увядали цветы, дни и ночи сменяли друг друга, неизменным был лишь ровно сияющий барьер вокруг Павильона Алого Лотоса. Никто не мог выйти, никто не мог войти.
Пять лет пролетели в мгновение ока. Мир людей, как цветочный фонарь с движущимися картинками*, менялся каждый час, день и месяц.
[*走马灯 zǒumǎdēng цзоумаден «фонарь скачущих лошадей» — фонарь со свечой и маленькой каруселью движущихся картинок внутри, которая вращается от движения разогретого воздуха; мелькать, сменять друг друга, один за другим, раз за разом].
В беседах за чаем и исторических хрониках... те годы уместились в пару абзацев, написанных убористым почерком.
Оглядываясь в прошлое…
В первый год затворения Чу Ваньнина один его ученик, Мо Жань, отправился странствовать по миру, а два других ученика, Сюэ Мэн и Ши Мэй, остались совершенствоваться в ордене Сышэн.
За год манера письма Мо Жаня намного улучшилась, Сюэ Мэн достиг девятого уровня в технике Смертоносного клинка, а Ши Мэй по завершению года отправился в орден Гу Юэе для обмена опытом врачевания и очень преуспел на этом поприще.
Тогда же Мо Жань отправился в Ичжоу, где жила семья торговцев солью, дабы засвидетельствовать свое почтение молодому господину Чану, но по прибытии узнал, что тот на днях скончался. В Призрачном Царстве Мо Жань узнал, что молодой господин Чан вступил в сговор с поддельным Гоученем, и, конечно, хотел проверить эту информацию, но кто же знал, что другая сторона уже убрала свидетеля и даже тело его стало пеплом?
Еще одна нить, ведущая к разгадке, была обрезана.
На второй год затворения Чу Ваньнина состоялось собрание на горе Линшань, где Сюэ Мэн занял первое место, Мэй Ханьсюэ — второе, а Наньгун Сы — третье. Ши Мэй, вернувшись в Нижнее Царство, посвятил себя аптекарскому делу* и помощи людям. Мо Жань же путешествовал от заречья Цзяннань до Великой Пустыни Гоби, всю дорогу уничтожая демонов и творя добрые дела, а затем уединился в горах, и долгое время его точное местонахождение было никому не известно.
[*悬壶 xuánhú «вывесить кувшин» — обр. в знач.: торговать лекарствами].
На третий год затворения Чу Ваньнина призраки, исполненные злой ци, снова начали прорываться в смертный мир. Еще во время первого прорыва границы с Призрачным Царством в мир живых вырвалось слишком много зла, да и сам барьер был неустойчив, поэтому демоны стали появляться все чаще. Тогда Сюэ Мэн собрал лучших учеников ордена Пика Сышэн, чтобы дать им отпор. Конечно, эти демоны по численности и силе в сравнение не шли с теми, которым они противостояли в Цайде, однако и они представляли опасность для простых людей, став настоящим бедствием не только для Нижнего Царства.
Для собственной защиты девять Великих орденов послали сотни учеников охранять границу между Верхним и Нижним Царствами и возвели стену между ними, чтобы остановить призраков и беженцев.
Лишенные духовных сил, оставшиеся за стеной простые люди вынуждены были сражаться и с демонами, и с заклинателями, охраняющими границу Верхнего Царства. В результате Нижнее Царство от моря до гор превратилось в поле боя, а земля у подножия стены была усеяна трупами погибших. Сюэ Чжэнъюн множество раз пытался договориться с Верхним Царством относительно помощи в починке барьера с Призрачным Царством, но всякий раз терпел неудачу. Горячая кровь, которую ученики его ордена пролили в городе Цайде, оказалась пустой тратой*.
[*尽付东流 jìnfùdōngliú цзиньфудунлю «сгорело дотла, отброшено и утекло на восток» — обр. пойти прахом; развеяться как дым; потеряно и забыто].
В конце года уединенно живущий в горах Мо Жань получил письмо от дяди, из которого узнал о бедах, обрушившихся на Сычуань, и спешно вернулся в суетный мир*.
[*红尘 hóngchén хунчэнь «красная пыль» — багровая (непроглядная) пыль; перен. показная (крикливая) роскошь, внешний блеск (напр. о верхушке общества); мирская суета].
Шел четвертый год затворения Чу Ваньнина. Мо Жань и Сюэ Мэн сражались плечом к плечу. Два молодых господина Пика Сышэн собрали под свои знамена заклинателей Нижнего Царства и смели с лица земли логово горных демонов, уничтожив вторгшуюся в смертный мир нечисть. В финальной битве, что случилась в окрестностях мертвого города Цайде, Сюэ Мэн уничтожил и изгнал более тысячи демонов и злых духов, пока Мо Жань чинил Небесный Разлом, окончательно запечатав его своими духовными силами.
После того сражения Сюэ Мэн, которого раньше звали птенцом Феникса, стал птицей высокого полета, в глазах совершенствующихся и простых людей поднявшись на недосягаемую высоту. Из-за того, что техника запечатывания Небесного Разлома Мо Жаня была очень похожа на ту, что ранее использовал Чу Ваньнин, весь мир стал именовать его не иначе, чем образцовый наставник Мо*.
[*墨宗师 mò zōngshī Мо-цзунши —уважаемый/великий мастер/наставник.
От переводчика: «цзунши» — это уважительное обращение к человеку, достигшему вершин мастерства. На текущий момент в романе известно только о трех цзунши: Чу Ваньнин, его учитель Хуайцзуй, и его ученик Мо Вэйюй].
Годы летели как облачные борзые*.
[*白云苍狗 báiyúncānggǒu байюньцангоу «то тучки белые плывут, то вдруг как сизые собаки» (из стихотворения Ду Фу) — обр. о быстрой смене обстановки, неожиданных переменах;все слишком быстро меняется, и мир непостоянен].
Даже после того, как на соревновании на горе Линшань Сюэ Мэн сделал себе громкое имя, он не стал почивать на лаврах, наслаждаясь достигнутым, к чему был, несомненно, склонен в юности. Все свободное время, невзирая на жару и холод, снег и дождь, он усердно тренировался и медитировал в бамбуковом лесу, не прерываясь, даже если был болен.
Он помнил слова Учителя о том, что даже без божественного оружия гордый любимец небес останется собой, ему просто придется пролить больше крови и пота, чем другим. Даже недостаток природных данных можно восполнить усердными тренировками.
Иногда в конце тренировки, грациозно и плавно опускаясь на землю с верхушек бамбукового леса, Сюэ Мэн поворачивал голову. В ярком солнечном свете, проникающем сквозь зеленую листву, казалось, что он видит силуэт ребенка, сидящего на камне и играющего на листе.
В этот момент он мысленно возвращался в тот день, когда уменьшившийся Чу Ваньнин наблюдал за его тренировкой в лесу. Нежная мелодия, которую он наигрывал, подсказывала ему, когда нужно ускориться, а когда замедлиться.
И в этот раз, чуть склонив голову, Сюэ Мэн ясно вспомнил каждую ноту той мелодии, словно она только что прозвучала в его ушах.
Он сосредоточился на этом звуке, возвращая себе самообладание и хладнокровие, затем открыл глаза и увидел, как сверху падает сломанный сухой стебель бамбука. В тот же миг в его зрачках отразился блеск меча. Лунчэн со свистом рассек воздух и превратился в неуловимую молнию, что, добравшись до цели, породила снегопад.
И вот сабля вернулась в ножны, и ее хозяин гордо расправил плечи. Разрезанная на тысячи нитей увядающая листва бесшумно упала на его сапоги.
Сюэ Мэн опустил голову и на какое-то время вновь стал похож на изнеженного и несдержанного молодого господина.
Но когда он снова поднял глаза, его лицо выражало решимость, а взгляд был ясным и спокойным, как бурный поток, который наконец-то влился в озеро, став мирным и степенным.
Прошло пять лет.
Сюэ Мэн снова вынул саблю из ножен и начал протирать белой тканью. Когда он уже собирался вложить оружие в ножны, то услышал звук приближающихся торопливых шагов. Ученик подбежал к нему, крича на ходу:
— Молодой господин! Молодой господин!
— Что случилось? — Сюэ Мэн нахмурился. — Несешься, сломя голову, где твои манеры? В чем дело?
— Павильон Алого Лотоса... — раскрасневшийся и запыхавшийся от бега ученик с трудом выдохнул, — Хуайцзуй… Великий Мастер Хуайцзуй вышел! Юйхэн... старейшина Юйхэн очнулся!.. Он очнулся!
Победитель сотен битв, легендарный Лунчэн с жалобным лязгом упал на землю.
Красивое, аристократически бледное лицо Сюэ Мэна вмиг посерело, а затем вспыхнуло лихорадочным румянцем. Его губы открывались и закрывались, а потом, даже забыв подобрать оружие, он словно на крыльях полетел к южной вершине Пика Сышэн. Он так спешил, что даже споткнувшись о камень на полпути, не обращая внимания на боль, шатаясь и запинаясь, помчался дальше.
— Учитель! Учитель! — Сюэ Цзымин, только что отчитавший ученика своего ордена за неподобающее поведение, в одно мгновение растерял все свои благородные манеры.
Он подбежал ко входу в Павильон Алого Лотоса и в дверях столкнулся с выходившим Сюэ Чжэнъюном. Увидев своего сгорающего от нетерпения сына, готового ворваться в Павильон, Сюэ Чжэнъюн с улыбкой приобнял его, отводя прочь от дверей.
— Отец! — возмутился Сюэ Мэн, который буквально умирал от беспокойства.
— Полно, полно тебе. Я понимаю, что ты хочешь увидеть Юйхэна, — с улыбкой сказал Сюэ Чжэнъюн, — но он только пришел в себя, и совсем без сил. Сказал мне всего несколько слов и сразу уснул. Тебе самому потом будет неловко, если сейчас нарушишь покой своего учителя.
Сюэ Мэн ошеломленно застыл:
— Ты все верно говоришь, но... — но эти пять лет были просто невыносимы. Ему столько всего нужно было рассказать Учителю. Он хотел прямо сейчас сообщить ему, что все-таки смог занять первое место на собрании в Линшане, что уничтожил и изгнал сотни демонов и...
— Будь благоразумен.
— ...
Сказать Сюэ Мэну «будь благоразумен», было все равно, что поймать пальцами ядовитую гадюку длиной в семь цуней*. Хотя он подчинился, излив свое недовольство лишь в долгом вздохе, его шея вытянулась вперед, как будто юноша пытался заглянуть за спину своего дородного отца и увидеть того, кто лежал на кровати за полуприкрытой дверью.
[寸 cùn цунь — мера длины, около 3,33 см; 7 цуней — 23,3 см].
Не желая сдаваться, Сюэ Мэн, поджав губы, взмолился:
— Я ведь... просто войду и взгляну на Учителя. Я не буду ничего говорить.
— Я что, не знаю тебя? Когда ты счастлив, орешь во все горло, — Сюэ Чжэнъюн впился в него проницательным взглядом. — После победы на горе Линшань перед посторонними ты изображал высокомерное безразличие, но стоило тебе вернуться домой, и пять дней кряду ты болтал без умолку о том, как сбросил Наньгун Сы со спины его волка. Даже тетушка Ли из зала Мэнпо теперь может повторить эту историю слово в слово. А теперь ты говоришь, что будешь молчать? Да кто тебе поверит?
— Ну хорошо, — Сюэ Мэн увял, — отец прав.
— Конечно, когда твой отец ошибался?
Обиженно надув губы, Сюэ Мэн все же не смог сдержать свое любопытство:
— Отец, как там Учитель?
— Очень хорошо. Великий Мастер Хуайцзуй даже смог удалить из его тела яд Божественной Ивы Чжайсинь Лю.
— Значит, Учитель больше не будет становиться Маленьким учителем Ся?
— Ха-ха, нет, больше не будет.
Сюэ Мэн почесал в затылке. Вопреки ожиданиям, он почувствовал сожаление при мысли о том, что больше никогда не увидит Ся Сыни.
— А во всем остальном? Есть какие-нибудь проблемы со здоровьем?
— Не волнуйся, все в порядке. Ну разве что, он спал пять лет, и теперь его лицо утратило былую свежесть, — Сюэ Чжэнъюн вспомнил выражение на лице Чу Ваньнина и рассмеялся. — К счастью, пока что он еще слаб, иначе точно устроил бы мне допрос с пристрастием, а я не слишком хороший рассказчик. О! Точно!..
Он вдруг задумался о чем-то, а потом обратился к Сюэ Мэну:
— Мэн-эр, есть дело, которое я могу поручить только тебе. Пока твой Учитель был изолирован от мира, много чего произошло. Если попытаемся рассказать ему обо всем, то утомим его своими
разговорами. Как насчет того, чтобы взять у матери немного серебра и спуститься в город Учан, чтобы купить несколько книг? Должны же быть какие-то хроники, летописи, ну, или что-то в этом роде. Купи все, что сочтешь нужным, чтобы он мог ознакомиться.Услышав это предложение, Сюэ Мэн сразу заподозрил неладное. Не иначе как его отец, этот старый лис, решил избавиться от слишком шумного отпрыска, выпнув его с горы под благовидным предлогом, еще и тяжелую работу носильщика на него взвалил.
Однако, взвесив эту мысль, он все же должен был признать, что носильщиком он поработает для Учителя... а значит, отказываться нет причин. В любом случае Учитель опять уснул, и, честно говоря, Сюэ Мэн не был уверен, что при виде наставника сможет сдержать свое ликование и не разбудит его.
Так что, тяжело вздохнув, он с видимой неохотой пробормотал:
— Раз нужна книга, я куплю книгу.
— Не скупись, купи побольше! Купи книги от авторов Верхнего и Нижнего Царства. Возьми всего помаленьку, Юйхэн ведь любит читать.
— Ну, ладно, — с этих слов начался одиночный спуск с горы Сюэ Мэна, пребывающего в самом дурном расположении духа.
Сюэ Мэн не любил читать, поэтому в книжной лавке чувствовал себя неуверенно. Оглядевшись, он понял, что без посторонней помощи ему не справиться и, опустившись рядом с сидевшим на корточках хозяином лавки, обратился к нему:
— Дядя, у вас есть книги, в которых рассказывается об изменениях в мире совершенствующихся за последние несколько лет? Я хотел бы купить несколько.
С первого взгляда хозяин лавки опознал форму Пика Сышэн. Хотя он и не понял, что перед ним Юный Феникс Сюэ Мэн, но все равно с энтузиазмом принялся помогать ему:
— Если бессмертный господин говорит о «Книге перемен», конечно же, она у меня есть. У меня здесь полная официальная и неофициальная хроника, биографии, летописи географических изменений, описания демонов и даже рукописи десяти самых известных сказителей в мире совершенствующихся. Что предпочитает бессмертный господин?
Когда Сюэ Мэн услышал этот перечень, у него сразу же заболела голова. Махнув рукой, он сказал:
— Все. Неси все, что есть. Цена не важна.
Самые приятные слова для торговца это не «люблю тебя», «скучаю по тебе», «хочу тебя», а «покупаю», «беру все» и «цена не важна».
Владелец лавки тут же просиял и, потирая руки, поспешил за книгами. В ожидании, от нечего делать, Сюэ Мэн осматривал стеллажи и тут его взгляд зацепился на тонкую брошюру, на первой же странице которой он прочитал:
Рейтинг самых богатых заклинателей:
«Первое место: Цзян Си. Статус: глава ордена Гу Юэе с Острова Линьлин.
Второе место: Наньгун Лю. Статус: глава ордена Жуфэн из Линьи.
Третье место: Ма Юнь. Статус: глава мастерской Горная усадьба Таобао на озере Сиху.
...»
И так далее, и тому подобное. Все это было написано бисерным каллиграфическим почерком.
Сюэ Мэн восхитился и тут же захотел найти себя в этом списке, но, просмотрев страницу несколько раз, так и не увидел имени «Сюэ Мэн».
Сначала он впал в уныние, потом рассердился, а затем, понимая, что не может просто смириться, все же решился перевернуть страницу, чтобы посмотреть дальше, но там было всего три или четыре имени и пояснение:
«Время и силы, потраченные на составление этой книги, ограничены. Все рейтинги включают только первые сто претендентов. Все, кто не вошел в первую сотню, не указываются».
Сюэ Мэн сердито отшвырнул книгу:
— Хотите сказать, что этот молодой господин так беден?
Пораженный владелец лавки подобрал брошюру и принялся успокаивать его:
— Не сердись, бессмертный господин. Эти списки всегда составляют как попало. Часто места в рейтинге меняются в зависимости от региона, где продается книга. Купите такую в Линьи, и первое место там обязательно достанется главе ордена Наньгун. Это просто игра, развлечение для народа, не гневайтесь!
Выслушав его, Сюэ Мэн внутренне согласился с разумностью этих доводов. К тому же, его заинтересовало содержание брошюры, поэтому фыркнув, он снова забрал ее у продавца и небрежно перелистнул еще пару страниц.
На этот раз он увидел еще более странный рейтинг.
«Рейтинг самых высокомерных молодых господ из почтенных семей».
Автору есть, что сказать: Ма Юнь из Горной Усадьбы Табао в списке богатеев кукушкино яйцо, хахахаха ~
Учитель проснулся, и мы возобновляем наши ежедневные представления ~
Начнем с маленькой пьесы ~
Музыка для слуха любого торговца — «покупаю», «покупаю», «покупаю», а что хотел бы услышать каждый из персонажей ~
Чу Ваньнин больше всего хотел бы услышать: старейшина Юйхэн всегда был хорошим учителем.
Мо Жань 2.0 хотел бы услышать: ты отличаешься от себя в прошлой жизни.
Мо Жань 1.0 хотел бы услышать: все любят тебя.
Мо Жань 0.5 хотел бы услышать: сукин сын, очнись, хватит спать, твоя слюна уже на пол течет!
Сюэ Мэн хотел бы услышать: молодой хозяин Пика Сышэн первый во всех рейтингах и самый любимый ученик Учителя!
Ши Мэй хотел бы услышать: он такой ласковый и нежный, разве такой человек может быть главным злодеем?
Е Ванси хотел бы услышать: Наньгун Сы проживет долгую жизнь.
Наньгун Сы хотел бы услышать: твой отец отошел от дел, и теперь ты можешь жить, как хочешь.
Сун Цютун хотела бы услышать: это роман о гетеросексуальной любви.
Мэй Ханьсюэ хотел бы услышать: Мэй Ханьсюэ, готовься появиться…
[**道侣 dàolǚ даолюй «компаньон в пути» — даосские партнеры; спутники по жизни и совершенствовании; пара людей, вместе занимающихся даосскими практиками; обычно это супруги, но вовсе не обязательно].
Имена были написаны аккуратным ровным почерком:
Первое место: Наньгун Сы. Статус: молодой господин ордена Жуфэн.
Второе место: Сюэ Мэн. Статус: молодой господин Пика Сышэн.
Сюэ Мэн от возмущения дар речи потерял и с громким хлопком закрыл брошюру. Мышцы на его лице дрожали от напряжения. Казалось, стоит ему чуть расслабиться и отпустить себя, и он тут же превратится в того злодея*, что сжигает книги и закапывает живьем их авторов*.
[洪水猛兽 hóng shuǐ měng shòu «наводнения и хищные звери» — обр. в знач.: великие бедствия; чрезвычайно опасные или угрожающие вещи; злой гений; величайшее зло;
**焚书坑儒 fénshū kēngrú ист. «сжигать книги и хоронить живьем конфуцианцев» — 213 г. до н. э., согласно летописям, первый Император (основатель династии Цинь) 秦始皇 Цинь Шихуан сжег все классические конфуцианские книги и похоронил заживо около 500 конфуцианских ученых].
— Да ладно?! — потемнев лицом, Сюэ Мэн похлопал брошюрой по плечу испуганного хозяина. Каждое его слово было похоже на плевок сквозь зубы. — Эту книжонку с другими паковать не надо, я заберу ее и тщательно изучу.
Запихнув «Бестолковый список»* за пазуху, Сюэ Мэн, нагруженный выбранными хозяином лавки книгами, пошатываясь, начал взбираться на гору.
[*《不知所云榜》bùzhīsuǒyún bǎng бучжисоюнь бан; 不知所云 бучжисоюнь — бестолковый, путанный; 榜 бан — доска объявлений, список, перечень].
Он был очень зол. Да что там, он умирал от гнева!
Значит у него второе место в рейтинге «самых высокомерных молодых заклинателей»?
Тьфу! Да если бы он знал, кто та слепая псина, что составляет подобные списки, отметелил бы его так, что мать родная не узнает! Чтобы выместить зло, ему бы сотни ударов не хватило. Пошел бы ты со своим «высокомерный», сукин сын!
От негодования упоительный восторг от новости о пробуждении Учителя в его сердце несколько поугас. К моменту возвращения в Павильон Алого Лотоса он смог восстановить душевное равновесие, но уже не лопался от переполнявших его радостных эмоций. Хотя он все еще испытывал волнение, злость уравновесила его чувства, а разум обрел ясность.
Снаружи Павильон охраняли два старших ученика. Входить кому-то было строжайше запрещено, ведь посетители могли помешать отдыху старейшины. Но Сюэ Мэн был молодым хозяином Пика, кто бы посмел остановить его? Поэтому он без труда смог проникнуть внутрь.
Уже стемнело, окна Павильона были приоткрыты, пропуская слабый медовый свет. Сюэ Мэн не знал, проснулся ли его Учитель, поэтому неслышно приблизился к двери и тихонечко толкнул ее, продолжая сжимать в руках книгу.
Было так тихо, что он слышал, как сердце бешено бьется, словно птица в клетке.
На какое-то время выбросив из головы мысли о «Бестолковом списке», он, затаив дыхание, устремил сияющий взгляд в сторону кровати.
— … — довольно долго ошеломленный Сюэ Мэн не мог произнести ни слова. — Э?..
Почему на кровати никого нет?
Он уже собирался пройти дальше и осмотреться, когда ледяная влажная ладонь опустилась ему на плечо.
Пронизывающий до костей замогильный голос раздался у него прямо за спиной:
— Зачем вы вторглись в Павильон Алого Лотоса?
Зубы Сюэ Мэна выбили дробь, лицо посерело, краем глаза он смог разглядеть мертвенно бледную кожу нападавшего и, вскинув руку, нанес удар.
К его изумлению, тот оказался быстрее и со скоростью молнии нанес рубящий удар по шее Сюэ Мэна, а затем впечатал ногу ему в живот. Сюэ Мэн опустился на колени и сложился пополам, книги рассыпались по полу. Теперь он был не только потрясен, но и совершенно раздавлен!
Стоит отметить, что за последние годы Сюэ Мэн сильно изменился. Он усердно тренировался в течение последних пяти лет, и теперь даже Наньгун Сы не мог совладать с ним. И вот человек, лица которого он даже не смог рассмотреть, в два удара уложил его на пол. Кто это мог быть?
Кровь прилила к голове, в ушах загудело. Когда Сюэ Мэн почти довел себя до нервного срыва, совсем рядом раздался холодный голос, и тон, с каким он заговорил с ним, был совершенно ледяным:
— Я провел в уединении пять лет, и теперь каждый считает вправе врываться в мое жилище? Чей ты ученик, кто твой учитель? Почему никто не научил тебя соблюдать правила приличия?
Стоило этим словам отзвучать, и Сюэ Мэн бросился вперед, чтобы заключить произнесшего их человека в крепкие объятия.
— Учитель! Учитель!
Чу Ваньнин:
— …
Сюэ Мэн поднял голову. Изначально он обещал себе проявить выдержку, но в итоге не смог сдержаться. Слезы брызнули из глаз и непрерывным потоком потекли по лицу:
— Учитель, это я... Посмотри... Это же я...
Оказалось, Чу Ваньнин только проснулся и вышел умыться. Именно поэтому его руки и были такими холодными и влажными. Он все еще оставался в тени, и выражение его лица было не рассмотреть, но тусклого света свечи было достаточно, чтобы сам он мог видеть все.
Перед ним на коленях стоял молодой человек лет двадцати, с очень белой кожей и темными густыми бровями. Его глаза были посажены несколько ближе друг к другу, чем у большинства людей, что придавало ему серьезный вид при общей чувственности черт. Губы у этого молодого человека были красиво очерченные, полные и влажные. Такое лицо не вызывает негативных эмоций, даже когда гнев искажает его. На самом деле подобную внешность можно было описать как «исполненную очарования», вот только ее обладателю такой эпитет вряд ли пришелся бы по вкусу.
Однако самой восхитительной и совершенной частью этого лица были глаза, похожие на крепкое вино, приправленное такими острыми пряностями, как врожденная страстность, дерзость и уверенность в своих силах.
Даже если такое вино налить в чайные чаши из белоснежного нефрита, это не изменит сути такого человека: он останется все таким же категоричным в суждениях и никогда не научится признавать свои ошибки.
Надо же, ведь в самом деле прошло целых пять лет. Когда Чу Ваньнин погиб, Сюэ Мэну было шестнадцать, а теперь он уже отметил свой двадцать первый день рождения.
Шестнадцать лет — это возраст, в котором мужчина меняется сильнее всего. Бывает, что его уже и через полгода не узнать, а Чу Ваньнин пропустил целых пять лет, поэтому неудивительно, что он сразу не признал его.
Чу Ваньнин долго и пристально смотрел на молодого человека перед собой, прежде чем неуверенно окликнуть:
— ...Сюэ Мэн…
Было не совсем ясно, зовет он его или просто озвучивает тот факт, что перед ним его ученик.
Это был Сюэ Мэн, но он уже не был тем ребенком из его воспоминаний. Мальчик вырос, раздался в плечах, да и рост...
Чу Ваньнин решительно потянул его вверх, заставляя подняться на ноги.
— Почему ты стоишь на коленях? Вставай.
—...
Оказалось, что разница в росте между ними была не так уж велика.
Годы у молодых не идут, а летят. Их тела меняются очень быстро, и двух-трех лет достаточно, чтобы, словно по росчерку, ребенок стал выглядеть как взрослый. Первым, кого увидел Чу Ваньнин после того как очнулся, был Сюэ Чжэнъюн, который почти не изменился с годами, поэтому он не почувствовал течение времени. Но теперь, после встречи с Сюэ Мэном, к нему пришло осознание того, что за прошедшие пять лет многие вещи и люди сильно изменились.
— Учитель, то собрание на горе Линшань, я... — чтобы успокоиться, Сюэ Мэн решил поговорить с Чу Ваньнином, и, конечно, первой была тема, что волновала его больше всего. — Я занял первое место.
Чу Ваньнин внимательно посмотрел на него, а потом уголки его рта поднялись в легкой улыбке:
— Само собой разумеется.
Сюэ Мэн залился румянцем:
— Я сражался с Наньгуном Сы. У него было божественное оружие, а у меня нет, но я... — он почувствовал, что его слова звучат как бахвальство и просьба о похвале, и, устыдившись, опустил голову. Теребя в пальцах край рукава, он закончил, — я не опозорил Учителя.
Чу Ваньнин с улыбкой кивнул и вдруг спросил:
— Должно быть, тебе пришлось хлебнуть немало горечи.
— Это было совсем не горько*! — Сюэ Мэн помолчал, а потом добавил: — Сладко*!
[*苦 kǔ ку — горько; терпко; трудно, мучительно; терпеть невзгоды и печали;
**甜 tián тянь — сладко, вкусно; хорошо, весело; счастливо].
Чу Ваньнин протянул руку, чтобы погладить его по голове, как делал много лет назад, но вовремя вспомнил, что Сюэ Мэн уже не ребенок, а значит это теперь будет выглядеть неуместно, на полпути поменял направление движения и похлопал его по плечу.
Книги рассыпались по полу, поэтому учитель и ученик вместе собрали их и сложили в стопку на столе.
— Ты купил так много? — удивился Чу Ваньнин, — Когда, по-твоему, я прочту все это?
— Нет, это совсем немного. Учитель, вы ведь читаете очень бегло*, так что закончите за одну ночь.
[*一目十行 yīmù shíháng иму шисин «одним взглядом десять строк» — обр. в знач.: очень быстро читать].
— ...
Даже годы спустя Сюэ Мэн не перестал идеализировать и превозносить своего Учителя. Чу Ваньнин просто потерял дар речи. Не зная, что сказать, он зажег свечу и пролистал несколько книг.
— В Палате Цзяндун новый глава?
— Да, точно. Их новый глава — женщина, и говорят, у нее очень скверный характер.
Книга, которую он читал, была посвящена истории Палаты Цзяндун. Чу Ваньнин очень внимательно изучал статью, посвященную новому руководителю ордена, пока не дошел до раздела, озаглавленного «Личные ученики последней главы Палаты Цзяндун», и вдруг, как будто между прочим, спросил:
— Мо Жань... как он жил все эти годы?
Вопрос звучал очень сдержанно, почти небрежно, поэтому Сюэ Мэн не почувствовал себя обделенным и ответил честно:
— Сносно.
Чу Ваньнин вопросительно приподнял брови:
— Сносно? В каком смысле?
Взвешивая* каждое слово, Сюэ Мэн ответил:
— Стал похож на человека*.
[*斟酌 zhēnzhuó чжэньчжо «наливать и пить» [о вине] — обр. в знач.: обдумывать, соразмерять;
**个人 gèrén гэжэнь — отдельный человек, личность, индивидуум].
— А раньше он не был похож на человека?
Но прежде чем Сюэ Мэн успел открыть рот, Чу Ваньнин кивнул:
— И правда не слишком похож. Продолжай.
— ... — насколько Сюэ Мэн красочно и живо рассказывал о своих достижениях, настолько краток и лаконичен был при описании жизни других людей, и особенно Мо Жаня.
— Все эти годы он бегал тут и там, но стал разумнее. Больше ничего.
— Он не участвовал в собрании на горе Линшань?
— Нет, в то время он совершенствовался в Снежной долине.
Чу Ваньнин не стал расспрашивать дальше.
Они еще немного поболтали о других вещах. Сюэ Мэн боялся утомить Учителя, поэтому, хотя ему хотелось многое сказать, он все же сдержался и, попрощавшись, откланялся.
После его ухода Чу Ваньнин, не раздеваясь, лег на постель.
Он помнил все, что случилось в Призрачном Царстве, поэтому не был удивлен переменами в личности Мо Жаня. Просто ему все еще было странно, если за эти годы Сюэ Мэн так изменился. Он с трудом смог узнать своего ученика, не случится ли то же самое при встрече с Мо Жанем?
Он помнил, что Сюэ Чжэнъюн сегодня перед уходом сказал ему: «Юйхэн, завтра мы устраиваем пир в Зале Мэнпо в честь твоего выхода из уединения. Даже не пытайся отказаться. Я уже написал А-Жаню. Ты же не допустишь, чтобы твой ученик, преодолев тысячи ли, по возвращению домой остался без еды и вина?»
Поэтому Чу Ваньнин не отказался. Хотя ему и не нравились шумные праздники, Мо Жань всегда был его слабым местом.
Со слов Сюэ Чжэнъюна, после последнего Раскола Небес, не только город Цайде, но и многие деревни в окрестностях горы Байтоу были разрушены. Выжившие мужчины или стали инвалидами, или восстанавливались после тяжелых ранений, поэтому многие поселения все еще лежали в руинах. А с наступлением холодов те места превратились для их обитателей в ад на земле.
[*白头山 báitóushān байтоушань «гора белая голова» — гора Байтоу, кор. Пэктусан гора на границе Китая и Кореи].
Мо Жань отправился туда, чтобы помочь людям восстанавливать их дома.
Чу Ваньнин какое-то время читал книгу при свете свечи, но в итоге мысли его все время крутились вокруг этого. Не выдержав, он отложил книгу, взмахнув рукавом, создал передающий звук цветок хайтана и, чуть подумав, передал через него следующее сообщение:
— Глава ордена, мне придется побеспокоить вас и попросить отправить еще одно письмо Мо Жаню. Пожалуйста, напишите, чтобы он не беспокоился и возвращался без спешки. Если по какой-то причине он не сможет быстро вернуться, я не буду в обиде на него. Становится холоднее, а зимы в окрестностях горы Байтоу суровы. Пусть не срывается с места, а найдет убежище в деревне и переждет холода.
Отправив цветок, Чу Ваньнин удовлетворенно вздохнул, снова лег на кровать, взял книгу «Хроники мира совершенствования» и вновь погрузился в чтение.
Утверждая что он может прочесть все эти объемные тома за одну ночь, Сюэ Мэн, конечно, сильно преувеличил его возможности, но все же несколько исторических хроник за вечер он мог прочесть без труда.
Была поздняя ночь, капли воска от догорающей свечи стекали по подсвечнику. Чу Ваньнин закрыл книгу, прикрыл веки и слегка нахмурился.
Он ознакомился со всем, что случилось в мире совершенствующихся за последние пять лет. Сначала содержание Хроники было не слишком увлекательным, но как только речь пошла о событиях, связанных с открытием второго Небесного Разлома в Цайде, на страницах появилось много описаний, связанных с Мо Жанем.
Изначально Чу Ваньнин лежал на боку, подперев голову рукой, и лениво перелистывал страницы, но дойдя до этого места он тут же сел и поднес книгу поближе, чтобы не пропустить ни одну деталь.
«Беженцы, бегущие на восток, встретили на пути своем построенную заклинателями стену, за которую им не дозволено было войти. Каждые несколько дней небеса затягивали тучи, и тогда нечисть бушевала по всей равнине. Простые люди за стеной гибли тысячами, кровь их как алая река омыла нижние земли*. К сентябрю всякое сообщение между Верхним и Нижним Царством было прервано. В течении семнадцати дней беженцам за стену не доставляли продовольствие. Люди начали бороться за еду, большинство переселенцев попали под влияние злой энергии инь и погибли...»
[*血流漂杵 xuèliú piāochǔ сюэлю пяочу «палицы плавали в льющейся крови» — обр. в знач.: бойня; река крови, в которой не тонет даже боевое оружие].
В хронике было написано, что из-за вырвавшихся в смертный мир демонов все больше простолюдинов Нижнего Царства пытались обезопасить свои семьи и перебраться в более благополучное Верхнее Царство, но всем этим людям отказали в убежище, бросив на произвол судьбы без еды и крова. Ради выживания голодные люди начали убивать друг друга.
О застилавшем небо кровавом шторме, что бушевал в те дни, сейчас напоминали лишь пара строк на бумаге. Прочитав их, Чу Ваньнин почувствовал тяжесть на сердце.
«Молодой господин Сюэ и молодой господин Мо с Пика Сышэн возглавили поход заклинателей против зла, свившего гнездо в самом центре земель Сычуани. После того как Лунчэн уничтожил тысячи демонов, обратив противника в бегство, имя Сюэ Мэна было покрыто славой. Мо Жань в одиночку закрыл Адский Разлом, в совершенстве повторив технику, созданную его учителем Чу Ваньнином, чем потряс весь мир совершенствования».
Хотя Чу Ваньнин понимал, что описанный здесь Разлом не был таким обширным и опасным, как тот первый, с которым им пришлось иметь дело, его глаза распахнулись от удивления:
— Он в самом деле смог своими силами закрыть Разлом?
Заглянув дальше, он прочитал еще много историй о Мо Жане, который путешествовал по миру, уничтожая всякого рода нечисть.
«...В восточных землях поселился демон засухи*, но по какой-то причине покровительствующая тем местам Усадьба Битань долгое время отказывалась вмешаться и пресечь его бесчинства. Услышав об этой беде, Мо Жань пришел на помощь и три дня сражался с демоном на реке Хуанхэ. Наконец, он срубил голову демона и сжег его тело, однако и молодой господин был тяжело ранен: живот вспорот, ребро сломано. К счастью Цзян Си, глава ордена Гу Юэе...»
[*魃 bá ба — миф. демон, способный вызывать засуху].
Кончики пальцев Чу Ваньнина похолодели.
«Молодой господин был тяжело ранен: живот вспорот, ребро сломано».
Чей живот? Чье ребро? Мо Жаня?
Чу Ваньнин не был из тех, кто не может с первого раза прочитать верно, но ему не хотелось верить написанному здесь. Он перечитал эту строку четыре или пять раз, а затем положил палец на это место в книге и прочитал снова, медленно, слово за словом:
«Мо Жань пришел на помощь...», «три дня сражался с демоном...»
Перед глазами Чу Ваньнина появился силуэт человека в легких латах, надетых на простую походную одежду. Его сапоги захлестывали бушующие желтые воды реки, холодный осенний ветер бросал в лицо холодные брызги, но он крепко сжимал в руке сверкающую алую ветвь божественной ивы.
«Он срубил голову демона и сжег его тело, однако и молодой господин был тяжело ранен….»
Рука Чу Ваньнина сжала бумагу так, что костяшки пальцев стали такими белыми, словно были вырезанными из нефрита.
Перед его внутренним взором возникла эта сцена: яростно полыхающий Цзяньгуй с жутким свистом обрушился на череп демона, забрызгав все вокруг черной зловонной кровью. Но в этот миг острые когти умирающего демона пронзили живот Мо Жаня, ломая ему ребро.
Потеряв голову, чудовище накренилось и с грохотом рухнуло в воду, перекрыв своим огромным телом русло руки. Мо Жань, который уже не мог твердо держаться на ногах, тоже упал на берегу. В считанные минуты его одежда пропиталась кровью...
Чу Ваньнин медленно закрыл глаза.
И долго, очень долго не открывал их. В тишине ночи только чуть дрожали влажные ресницы.
Во всех книгах, что он прочел, его ученика теперь называли не иначе, как образцовый наставник Мо.
Читая эти слова, Чу Ваньнин почувствовал себя так странно, что никаким словами не передать.
У него никак не получалось связать воспоминания об улыбчивом ленивом юноше с этим «образцовым наставником Мо». Он пропустил слишком многое в жизни Мо Жаня, и если завтра ему удастся вернуться, сможет ли он хотя бы узнать его?
За эти годы его ученик заработал много шрамов и сам стал образцовым наставником.
Почему-то от этой мысли на сердце стало тревожно.
Несомненно, он горел желанием увидеть Мо Жаня, но в то же время, он боялся этой встречи.
В расстроенных чувствах он ворочался полночи и заснул очень поздно.
Пусть этот человек уже даже умер однажды, возродившись, он все также не умел заботиться о себе и заснул среди разбросанных на кровати книг, даже не укрывшись одеялом. Он был очень слаб, его духовная энергия не восстановилась полностью, и поскольку никто не осмелился вторгнуться в Павильон Алого Лотоса, чтобы разбудить его, проснулся Чу Ваньнин только вечером следующего дня.
Он открыл окно и долго молчал, глядя на алый закат.
Последние лучи закатного солнца отражались от гладкой поверхности пруда. Дикий журавль* медленно скользил по линии горизонта. Усталая птица спешила вернуться в свое гнездо.
[*野鹤 yěhè ехэ «дикий журавль» — поэт. обр. в знач.: отшельник].
Судя по всему уже настал час петуха*...
[*酉时yǒushí юши «час петуха» — время с 5 до 7 часов вечера; в древности стандартный китайский час был равен двум часам].
Он провел в постели ночь и почти весь день?
Кровь отхлынула от лица Чу Ваньнина. Вцепившись рукой в оконную раму, он чуть не сломал ее.
Позорище! Праздник в его честь, приготовленный для него главой ордена, вот-вот начнется, а он все еще сонный, одежда и волосы не в порядке... Что ему делать? Что же делать? Что?!
В глубине души он был очень взволнован.
— Юйхэн! — как назло, именно этот момент выбрал Сюэ Чжэнъюн, чтобы заявиться на его гору. Толкнув дверь, он ввалился в комнату и, обнаружив там Чу Ваньнина, сидящего на кровати с очень странным* выражением лица, шокировано замер.
[*高深莫测 gāoshēn mòcè гаошэнь моцэ «высота и глубина совершенно неизмеримы» — обр. в знач.: трудно постижимый, весьма загадочный, недоступный для понимания.
Полная идиома: горы и реки слишком высоки и глубоки, чтобы поддаваться измерению].
— Почему ты еще не встал?
— Встал, — если бы не выбившаяся из волос прядь, упрямо лезущая на лоб, Чу Ваньнин, возможно, даже смог бы сохранить свой строгий образ. — В чем дело, глава? Что случилось, чтобы вы почтили меня личным визитом?
— Ничего такого, просто я целый день не видел тебя и начал волноваться. — Сюэ Чжэнъюн потер руки. — Поднимайся, по-быстрому приведи себя в порядок и приходи в Зал Мэнпо. Перед уходом великий мастер Хуайцзуй сказал обратить особое внимание на то, что тебе можно будет принимать пищу только через сутки после пробуждения. Так как очнулся ты вчера в это время, как раз уже можно. Я приказал приготовить побольше твоих любимых блюд: львиные головы с крабовым мясом и засахаренный лотос с клейким рисом*. Давай уже, переодевайся и пойдем вместе.
[*桂花糖藕 guìhuā táng ǒu гуйхуа тань гоу — клейкий рис с приготовленными на пару корнями лотоса засахаренными в османтусовом сиропе с красными финиками].
— Глава, спасибо за вашу любезность и искреннее беспокойство, — услышав про львиные головы и засахаренный лотос, Чу Ваньнин решил особо не утруждаться, а просто заменить пару деталей одежды и сразу пойти с Сюэ Чжэнъюном.
В конце концов, львиные головы с крабовым мясом надо есть горячими, ведь если они остынут, то потеряют весь свой неповторимый вкус.
— Да не за что, совсем не за что, — наблюдая, как он обувается, Сюэ Чжэнъюн потер руки и, вдруг словно что-то вспомнив, сказал: — Ох, точно, есть еще кое-что.
Чу Ваньнин и раньше в житейском плане был полный профан. После пяти лет «летаргического сна» он все еще чувствовал себя заторможенным и не сразу мог собраться с мыслями. Он уже обулся, когда сообразил, что надел носки задом наперед, правый сапог на левую ногу, а левый на правую. Ему потребовалось время, чтобы понять, что не так, после чего он начал неспешно переобуваться.
Чу Ваньнин так сосредоточился на том, чтобы правильно надеть носки, что даже не поднял голову, услышав последние слов Сюэ Чжэнъюна:
— Что? — рассеянно откликнулся он какое-то время спустя.
Сюэ Чжэнъюн с улыбкой сказал:
— Сегодня утром пришло срочное письмо от А-Жаня. Он написал, что обязательно вернется сегодня вечером, и даже подготовил подарок для тебя. Ребенок подрос и стал таким разумным, я даже... — он вздохнул. — … Гм, Юйхэн, а зачем ты снова снимаешь носки?
— Просто они вчерашние, — ответил Чу Ваньнин. — Немного грязные, так что я хочу надеть новые.
— Тогда почему ты сразу не надел новые?
— Просто вспомнил только сейчас.
Сюэ Чжэнъюн был человеком прямодушным и простым, поэтому, осмотревшись, он, недолго думая, сказал:
— Честно говоря, Юйхэн, ты ведь тоже уже давно достиг совершеннолетия, но посмотри на что похож твой дом. Не пора ли тебе найти себе даосского партнера? Великий мастер Хуайцзуй жил очень скромно и оставил после себя идеальный порядок, но теперь он ушел, и посмотри во что превратился твой дом: бумага на востоке, одежда на западе... Как насчет того, чтобы я помог тебе выбрать достойного спутника жизни?
— Могу ли я попросить достопочтенного главу удалиться?
— А?
Чу Ваньнин помрачнел, выражение его лица снова стало невозмутимым и холодным:
— Мне нужно переодеться.
— Ха-ха, ладно я выйду, но что насчет спутника жизни..?
Чу Ваньнин поднял голову. Его глаза были похожи на замерзшие озера, и ледяной взгляд, которым он одарил Сюэ Чжэнъюна, не обещал ничего хорошего. Наконец сообразив, куда ветер дует, глава выдавил из себя еще парочку натянутых смешков, пытаясь хоть как-то разрядить гнетущую атмосферу:
— Э… Я ведь просто спрашиваю, Юйхэн. Просто предлагаю. Можно же хотя бы попробовать присмотреться.
Веки Чу Ваньнина опустились. Кажется, услышав это предложение, он даже презрительно закатил глаза.
Сюэ Чжэнъюн вздохнул и беспомощно сказал:
— Что не так-то? Я знаю, что ты очень разборчив, и готов это учесть.
— Причем тут моя разборчивость? Я просто не хочу впустую тратить свое время и силы на ерунду, — решительно заявил Чу Ваньнин.
— Ну, раз уж ты не собираешься сам никого искать, тогда скажи мне, какая внешность тебя привлекает? Я не собираюсь форсировать события, но могу порекомендовать тебе обратить внимание на кого-то подходящего.
Чу Ваньнину надоела эта навязчивость и не хотелось, чтобы глава продолжал докучать ему пустой болтовней, поэтому он небрежно бросил:
— Живой человек. Женщина. Достопочтенный глава, пожалуйста, уходите. Дорогу вы знаете, так что провожать не буду.
С этими словами он принялся толкать Сюэ Чжэнъюна в направлении выхода. Но Сюэ Чжэнъюн все еще не был удовлетворен исходом этого разговора. Один раз пережив смерть Юйхэна, он искренне за него волновался.
Когда он узнал, что Чу Ваньнин умер, Сюэ Чжэнъюн очень жалел, что у того не осталось детей, как это было с его братом. Так хотя бы остался человек, о котором он мог бы позаботиться, успокоив тем самым свое сердце.
Но у Чу Ваньнина не было ни детей, ни братьев, он держался в стороне ото всех. Из-за этого Сюэ Чжэнъюну было еще горше, ведь кроме сожалений, он остро ощущал вину за то, что Чу Ваньнин при жизни был так одинок.
— Может, ты не хочешь говорить об этом сейчас, но «нет» ты ведь тоже не сказал... Юйхэн, правда, я ведь серьезно с тобой разговариваю! Я ведь… Эй! — Сюэ Чжэнъюн собирался еще поспорить, но Чу Ваньнин уже вытолкнул его из комнаты и с треском захлопнул дверь прямо у него перед носом.
А потом путь главе ордена преградил еще и магический барьер.
Сюэ Чжэнъюн:
— ...
Автору есть, что сказать:
Обновление в нашем маленьком театре:
«Стандартные требования главных героев при подборе даосского партнера*».
Однажды глава ордена разослал небольшой опросник, в котором каждый должен был перечислить список стандартных требований к своему предполагаемому даосскому партнеру.
Чу Ваньнин: —Что, снова? Я ведь уже отвечал: женщина, живая. Этого более, чем достаточно.
Мо Жань: (вздыхает) — Ну... на самом деле, я не знаю, каковы мои требования к даосском партнеру. Думаю, мой IQ не слишком подходит для длительных платонических отношений.
Сюэ Мэн (отбросив шутки в сторону, серьезно обдумывает вопрос): — Рост не ниже моего подбородка, вес не больше моего веса, талия не толще моего бедра, глаза лучше миндалевидные, да, мне нравятся миндалевидные глаза, внешне не хуже Ши Мэя (Ши Мэй: — ...), физически не слабее Мо Жаня (Мо Жань: — Сдавай уже опросник, такой женщины не существует!), верность и преданность, умение готовить, и, самое главное: любовь к острой пище! Терпеть не могу есть из раздельного котла*. Моя семья не императорская и наследник трона им срочно не требуется, а я еще слишком молод, чтобы называться закоренелым холостяком*. Так что неважно, найду ли я сейчас себе пару или нет. В конце концов, настоящий мужчина должен ответственно подходить к такому вопросу, поэтому, если хотя бы одно из вышеперечисленных условий не будет выполнено, не тратьте мое драгоценное время на пустые разговоры.
Ши Мэй: — Доброе сердце, красота или уродство внешности не имеют значение.
Наньгун Сы: — Во-первых, честность, во-вторых, красота.
Е Ванси: — Не интересно, без разницы.
Мэй Ханьсюэ: — Вы можете найти кого-нибудь, кто увеличит количество сцен с моим участием? Режиссер, вам не нужен дублер для вашей парочки главных героев?
[*道侣 dàolǚ даолюй «компаньон в пути» — даосские партнеры; спутники в жизни и совершенствовании; пара людей, вместе занимающихся даосскими практиками; обычно это супруги, но вовсе не обязательно;
**鸳鸯锅 yuānyangguō юаньянго — «котел уток-мандаринок»; котел для бульона с разделителем: с одной стороны - острый бульон, с другой - неострый (см. Горячий горшок Гудон и «Утка-мандаринка»)
От переводчика: утки-мандаринки являются символом влюбленных людей, поэтому, возможно, здесь намек, что Сюэ не хочет «есть» (в смысле, спать) отдельно от своего «даосского партнера»;
*剩男 shèngnán шэннань «лишний мужчина» — одинокий мужчина; холостяк; так в Китае называют мужчину без пары после 30 лет].
Конечно же выход старейшины Юйхэна из пятилетнего затворничества был достойным поводом для большого праздника, но Сюэ Чжэнъюн знал, что Чу Ваньнин не любит птумное веселье в целом, и длинные и занудные поздравления в частности, поэтому заранее все надлежащим образом спланировал. Сначала Чу Ваньнин боялся, что его присутствие испортит атмосферу праздника, но вскоре понял, что его беспокойство было излишним.
Хотя внешне Сюэ Чжэнъюн выглядел как здоровый детина, от природы наделенный физической силой, но обделенный интеллектом, на самом деле этот человек имел очень острый ум, чувство меры и хорошо разбирался в людях. Перед старейшинами и учениками он сказал всего
несколько слов, Но они тронули сердце каждого, вызвав у собравшихся бурю эмоций. Только старейшина Луцунь, который не разобрался в тонкостях ситуации, рассмеявитись в голос, выкрикнул:
— Юйхэн, сегодня такое радостное событие, почему на вашем лице опять это пресное выражение? Вы просто обязаны что-нибудь сказать. Здесь ведь есть ученики, которые никогда вас раньше пе видели.
Сюэ Чжэнъюн осадил его:
— Лупунь, все, что нужно было сказать Юйхоэну, я сказал за него. Не нужно тревожить его без причины!
— Это не то же самое! Пусть скажет сам хоть пару слов.
— Но он...
— Все в порядке, — Сюэ Чжэнъюн хотел возразить, но холодный низкий голос прервал его. — Раз уж появились новые ученики, я скажу им несколько слов.
Чу Ваньнин поднялся со своего места и оглядел Зал Мэнпо. Тысячи
людей внимательно смотрели на него.
Но Мо Жаня среди них не было.
Чуть подумав, Чу Ваньнин сказал:
— Павильон Алого лотоса на Южном пике охраняется множеством хитроумных ловушек и механическими Стражами. Во избежание случайных травм, пожалуйста, не пытайтесь проникнуть на его территорию. Особенно это касается новых учеников.
В Зале воцарилось молчание.
Только Луцунь не удержался и спросил:
— И это вся речь?
— Я все сказал, — Чу Ваньнин опустил глаза и сел обратно.
На этот раз тишина продлилась еще дольше.
Большинство новых учеников в этот момент подумали: этот человек
умер и воскрес пять лет спустя, разве не обязан он поделиться с нами опытом? Наверное, он должен был рассказать, что у него на сердце, или поблагодарить тех, кто спас его, ну или что-то еще в этом роде?
Почему он выглядел так, будто эта речь для него лишь пустая
формальность? Он отделался всего лишь одной фразой, разве это не проявление неуважения?
Старшие же ученики не могли удержаться от смеха. Некоторые из них шептали на ухо своим соседям по столу:
— Старейшина Юйхэн совсем не изменился.
— Все также немногословен.
— Да уж, такой вспыльчивый, и характер у него скверный. Кроме красивого лица, ничего примечательного в нем нет.
В зале собралось очень много людей, и, конечно, Чу Ваньнин не мог расслышать эти язвительные слова. Собравшиеся болтали, смеялись, потом снова с любопытством смотрели на сидевшего рядом с Сюэ Чжэнъюном мужчину, одетого в белые как снег одежды.
Праздничный банкет начался. Кроме пряной и острой сычуаньской кухни столы ломились от изысканной выпечки и цзяннаньских сладостей.
Сюэ Чжэнъюн приказал открыть еще сотню бутылей лучшего крепкого вина «Цветы груши», чтобы все могли насладиться вкусом изысканного алкоголя, и янтарное вино щедро полилось в чаши. Чу Ваньнин доедал уже четвертую львиную голову с крабовым мясом, когда перед ним со звоном опустилась супница, в которую было налито вино.
— Юйхэн, выпей!
— Это же чашка для супа.
— Ой-ой! Плевать, чарка для вина это или чашка для супа, пей! Ведь это твое любимое белое вино »Цветы груши», — глаза Сюэ Чжэнъюна светились от восторга. — Не отнекивайся, ведь даже я, Сюэ Чжэнъюн, не могу превзойти тебя в умении пить! Тебя не свалит и тысяча чарок! Нет, даже десять тысяч! Ну же, ну... Давай, эту первую выпьем за тебя!
Чу Ваньнин с улыбкой взял болыпую чашу, до краев наполненную вином и, чокнувшись с чашей Сюэ Чжэнъюна, объявил:
— Раз уж Глава ордена так настаивает, я выпью одну чашу.
Осушив ее залпом, ОН перевернул супницу И показал раскрасневшемуся от вышивки Сюэ Чжэнъюну.
— Хорошо! Отлично! — воскликнул он, сияя довольной улыбкой. — Пять лет назад ты попросил у меня бутыль этого вина, но я отказал тебе. Позже я много раз жалел об этом, думая, что никогда... никогда больше... — его голос становился все тише и тише. Но вдруг он снова вскинул голову, глубоко вздохнул и громко закончил: — Больше никогда я так не скажу! Если захочешь вина, все «Цветы груши» в моем погребе твои! Я позабочусь о том, чтобы ты мог пить лучшее вино всю свою жизнь!
Чу Ваньнин улыбнулся:
— Ладно, это хорошая сделка, я запомню.
Пока они разговаривали, Сюэ Мэн в углу тихо шушукался с каким-то юношей, а затем вдруг схватил его за руку и потянул за собой к главному столу. Подойдя к Чу Ваньнину, они преклонили колени, уважительно приветствуя его как наставника.
— Учитель! — Сюэ Мэн поднял к нему свое юное красивое лицо с благородными чертами.
— Учитель, — второй юноша тоже поднял голову. Он был прекрасен, как цветущий лотос, поднявитийся над темными водами, как легкое белое облако, показавшееся из-за горы. Неужели это и правда Ши Мэй?
Красавец между тем стыдливо повинился:
— Ваш ученик весь день провел в больнице для бедных города Учан и не смог прийти раньше, чтобы должным образом поприветствовать Учителя. Мне очень совестно, простите меня.
— ...Все в порядке.
Чу Ваньнин опустил взгляд и некоторое время внимательно изучал Ши Мэя. Хотя его бледное лицо со стороны казалось спокойным и равнодушным, сердце вдруг наполнилось неожиданным чувством потери.
Возлюбленный Мо Жаня вырос в несравненно прекрасного юношу*.
[фэнхуа цзюодай «цветущий ветер угасающей эпохи» — бесподобная красота, не имеющая аналогов в своем поколении! необычная и оригинальная красота].
Пять лет назад Ши Мэй был прелестным ростком, но теперь, когда он полностью расцвел, то стал подобен цветку эпифиллума*, раскрывающемуся в самую долгую ночь. Так долго удерживающая его зеленая чашечка больше не могла сдержать рвущиеся к луне белые лепестки и пьянящий аромат, и в тот момент, когда цветок открылся, все вокруг померкло по сравнению с ним. В нем все было прекрасно: персиковые глаза, прозрачные и чистые, как горный родник весной, плавный изгиб переносицы, черты лица не слишком острые, и не слишком мягкие, полные красные губы, похожие на сочные ягоды вишни в каплях росы, и речи, что слетали с них, сладкие и нежные как вишневый сок.
[таньхуа — бот. эпифиллум остролепестковый: так как цветок распускается ночью его называют «лунная красавица» или «королева ночи»]
— Учитель, ваш ученик очень скучал по вам.
Ши Мой редко был так откровенен в выражении своих чувств. Сердце Чу Ваньнина тревожно сжалось, и он замер в растерянности, не зная, что сказать.
Глаза Ши Мэя покраснели, было видно, что он взволнован до глубины души. При виде его искренних переживаний Чу Ваньнин испытал что-то похожее на стыд.
Разве может он ревновать к Ши Минцзину? Он ведь значительно старше и занимает высокую должность, так с чего ему испытывать ревность?
Одернув себя, Чу Ваньнин кивнул и равнодушно сказал:
— Поднимайтесь.
Получив дозволение, его ученики встали и...
Успокоившемуся было Чу Ваньнину хватило одного взгляда на Ши Мэя, чтобы снова впасть в ступор:
Ши Мэй стал выше Сюэ Мэна?
Это сравнение заставило Чу Ваньнина поперхнуться. Прочистив горло, он бросил на них еще один беглый взгляд.
Даже немного выше его самого.
Ши Мэй был еще и великолепно сложен: широкие плечи, тонкая талия, длинные ноги. Гибкий и прочный, как тонкая сталь, неописуемо элегантный и угонченный. Достигнув зрелости, Ши Минцзин сильно вытянулся и перестал выглядеть хрупким и слабым женоподобным юнцом.
Чу Ваньнин невольно спал с лица.
Он чувствовал, что сильно проигрывает, и неожиданно это оказалось
довольно болезненно.
Однако... Ну и ладно!
В любом случае, о своих чувствах к Мо Жаню он не сказал даже когда умер, а теперь уж тем более не осмелится признаться. Что касается самого Мо Жаня, этот
малый* следовал за ним по пятам под небесами и спустился следом в адские глубины, но так и не понял, что он ему нравится, так что и впредь вряд ли что-то заметит.
[цзяхо — парень, малый, тип; животное: жарг. половой член].
На всю жизнь их связали узы отношений учителя и ученика, но вполне возможно, они еще смогут стать хорошими друзьями, что тоже неплохо.
Относительно всего остального: если не можешь получить, просто забудь, и дело с концом!
Сюэ Мэн вдруг смущенно покраснел, толкнул Ши Мэя локтем и многозначительно посмотрел на него.
Ши Мэй беспомощно посмотрел на него и смущенно прошептал:
— Вы правда желаете, чтобы это сделал я?
— Да, так будет уместнее.
— Но молодой господин готовил все это пять лет...
— Вот именно, меня смущает то, что я это готовил. Иди! Разве часть из этих вещей не ты принес?
— Э... хорошо, — вздохнул Ши Мэй. Он никогда не умел спорить с Сюэ
Мэном, так что ему оставалось только взять большую деревянную шкатулку из палисандра, все это время стоявшую у них за спиной, и, держа ее на вытянутых руках, подойти к Чу Ваньнину, который опять увлеченно ел свои любимые львиные головы.
— Учитель, молодой господин и я... за пять лег мы подготовили
несколько подарков для вас... Так, сущие безделицы... Не судите строго, пожалуйста, примите.
Сюэ Мэн стоял позади, и с каждым словом Ши Мэя его лицо краснело
все больше. Чтобы скрыть панику, он скрестил руки на груди и задрал голову вверх, делая вид, что заинтересовался резными балками, на которых держится крыша Зала Мэнпо.
Отказываться от подарков на людях, также как и открывать их сразу, считалось неприличным, но как учитель этих двоих, Чу Ваньнин не хотел принимать слишком ценных даров, поэтому, немного подумав, он спросил:
— Что это?
— Это... просто безделушки, купленные там и туг, — такой проницательный человек, как Ши Мэй, сразу понял сомнения Чу
Ваньнина и поспешил успокоить его, — их цена не стоит даже упоминания.
Учитель, посмотрите потом, а если не понравится, то можете их вернуть.
— Разве вернуть принятый подарок не менышая грубость, чем открыть его прямо сейчас, — возразил Чу Ваньнин.
— Нет, нет, нет! Не открывайте! — испуганный Сюэ Мэн бросился к ним в явным намерением забрать шкатулку.
Но Чу Ваньнин уже открыл ее и, покосивитись на содержимое, отчитал Сюэ Мэна:
— Куда так спешишь? Не боишься упасть?
Сюэ Мэн:
— ...
Как и следовало ожидать, сундучок до краев был заполнен
занимательными мелкими вещицами. Там были украшенные изысканной вышивкой ленты для волос, оригинальные заколки и уникальная яшмовая пряжка на пояс. Чу Ваньнин выудил из шкатулки пузырек с уникальным успокаивающим разум и сердце эликсиром, на котором в тусклом свете свечей блеснула печать мастера Ханьлиня из Гу Юэе.
Одна эта шкатулка стоила несколько городов.
Чу Ваньнин не знал, что сказать. Он поднял свои глаза феникса и впился взглядом в Сюэ Мэна, отчего тот покраснел еще сильнее.
Сюэ Чжэнъюн рядом с ним удивленно хохотнул и сказал:
— Мэн-эр дарит это тебе от чистого сердца. Юйхэн, просто прими и все. Старейшины также приготовили тебе дары, и вряд ли они будут стоить дешевле.
— Сюэ Мэн — мой ученик, — отрезал Чу Ваньнин, подразумевая, что
не хочет принимать так много дорогих подарков от своих учеников.
— Все эти пять лет я покупал эти вещи, чтобы порадовать Учителя! —
встревожился Сюэ Мэн. — Я тратил на это только те деньги, что заработал сам, и ничего не брал у отца! Учитель, если вы не примете их, я... я...
— Он будет так страдать, что не сможет уснуть — закончил за сына Сюэ Чжэнъюн. — Может, даже объявит голодовку.
Чу Ваньнин и правда не знал, как разговаривать с этими двумя, поэтому снова посмотрел на шкатулку, и туг его взгляд зацепился за маленькую деревянную коробочку, затерявшуюся в этой куче дорогих вещей.
— Это... — открыв ее, он увидел внутри четырех маленьких куколок,
вылепленных из глины.
Ничего не понимая, он снова посмотрел на Сюэ Мэна и увидел, что тот побагровел. Увидев, что Чу Ваньнин смотрит на него, Сюэ Мэн быстро опустил голову, словно маленький мальчик, пойманный на горячем. Было видно, что сейчас ему очень стыдно.
— Что это такое? — спросил Чу Ваньнин.
Сюэ Чжэнъюн тоже заинтересовался:
— Давай достанем их и посмотрим.
— Не... нужно... — слабо пробормотал совершенно несчастный Сюэ Мэн, смущенно прикрыв лицо рукой. Но его отец с радостью вытащил
сразу все четыре глиняные фигурки, которые на вид оказались довольно уродливыми и практически ничем не отличались друг от друга. Разве что одна была чуть выше и симпатичнее остальных. Судя по всему, Сюэ Мэн слепил этих глиняных кукол своими руками.
Когда-то Сюэ Мэн пытался обучиться технике создания Ночных Стражей, но после дня обучения Чу Ваньнин заставил его сосредоточиться на искусстве меча. Все потому, что, получив в руки напильник, всего за день этот ребенок чуть не разрушил всю его мастерскую в Павильоне Алого Лотоса.
С его «телом и сердцем орхидеи» наверняка было очень трудно заставить себя месить глину.
[ «тело и сердце/душа орхидеи» — прекрасное создание, утонченная
натура»: чистый сердцем и духом (метафора для описания возвышенной девушки!].
Сюэ Чжэнъюн взял одну из глиняных фигурок и повертел ее в руках.
Все еще не понимая, что это, он спросил сына:
— Что ты хотел сделать?
— Ничего особенного, просто обычная игрушка, — насупившись,
ответил Сюэ Мэн. — Безделица, не более того.
Выкрашенная черным лаком глиняная фигурка была по-настоящему
уродливой. А вот та, что была выше остальных и покрыта белым лаком, выглядела даже неплохо.
— Что же ты такое? — пробормотал Сюэ Чжэнъюн и дотнорулся большим пальцем до головы маленького человечка.
— Нетрогай его! — крикнул Сюэ Мэн.
Но было уже слишком поздно, маленький черный человечек заговорил:
— Дядя, не щупай меня.
Сюэ Чжэнъюн:
— ...
Чу Ваньнин:
Сюэ Мэн шлепнул себя по лбу и закрыл глаза рукой, не находя в себе смелости посмотреть им в глаза.
Наконец, Сюэ Чжэнъюн громко рассмеялся:
— Ох, Мэн-эр, ты ведь вылепил маленького Жань-эра? Только какой-то он слишком уродливый. Ха-ха-ха!
— Это потому, что он на самом деле урод! Посмотри, зато какого я
вылепил Учителя! Вот он красивый! — сказал Сюэ Мэн, кивнув покрасневшим лицом в сторону маленькой белой фигурки.
Стоило прикоснуться пальцем к голове куколки, и глиняный Учитель, холодно фыркнув, сказал:
— Развратничать запрещено*!
[фансы — безобразничать, вести себя разнузданно/самонадеянно/нахально, наглеть].
Чу Ваньнин:
— ...
— Ха-ха-ха-ха-ха! — Сюэ Чжэнъюн хохотал так, что чуть не
разрыдался. — Отлично! Просто отлично. Ты даже вложил в него
духовную запись звука, и теперь эта пигалица говорит прямо как Юйхэн! Даже тон совсем как у него, один в один, ха-ха-ха!
Чу Ваньнин досадливо отряхнул рукав:
— Глупая выходка!*
[чушь, вульгарщина: безобразие; диал. распутничать, развратничать. От переводчика: Т.е., в контексте, он говорит почти то же, что и игрушечный Юйхэн].
С непроницаемым выражением лица он осторожно собрал все четыре маленькие глиняные фигурки, положил их обратно в коробочку и положил ее рядом с собой. Хотя со стороны Чу Ваньнин казался равнодушным и спокойным, но когда он поднял голову и посмотрел на Сюэ Мэна, то в его глазах плескалась нежность.
— Этот подарок я приму. А остальные — заберите обратно. Пользуйтесь ими, вашему учителю они не нужны.
— Но ведь...
— Молодой господин, учитель попросил забрать их обратно, так что будьте добры, — рассмеялся Ши Мэй и очень тихо добавил, — в любом случае, молодой господин ведь больше всего хотел, чтобы Учитель принял именно коробку с глиняными фигурками?
Лицо Сюэ Мэна почти дымилось. Он сердито взглянул на Ши Мэя, пнул его по лодыжке, прикусил губу, но ничего не сказал.
Так вышло, что Сюзэ Мэн с детства был окружен любовью и почетом, поэтому привык говорить и делать все, что считал нужным. Он не привык скрывать свои эмоции и в выражении своих симпатий и антипатий всегда был пылок и прямолинеен.
Это было очень редкое качество, которое Чу Ваньнин высоко ценил в нем и которому завидовал белой завистью. В отличие от него самого, Сюэ Мэн всегда был кристально честен в проявлении своих чувств. Сам же он, даже если очень тосковал по кому-то, никогда не сказал бы об этом вслух.
После возрождения Чу Ваньнин начал меняться, но все же слишком
медленно. Глыба льда не растает за один день и, честно говоря, скорее всего, ему всей жизни не хватит, чтобы растопить свой ледяной панцирь. Скорее поменяется мир, чем он сам.
Пир подошел к концу, а Мо Жань так и не вернулся.
Чу Ваньнин чувствовал себя очень подавленным. Хотя он упрямо молчал, на самом деле ему очень хотелось расспросить Сюэ Чжэнъюна о содержании утреннего письма Мо Жаня и возможных причинах его задержки.
Но вместо этого он принялся топить печаль в вине. Он так вцепился в чашу, что костяшки его пальцев побелели. Вино прожигало нутро до самого сердца, но его было все еще недостаточно для того, чтобы он нашел в себе смелость повернуться к Главе и задать всего один вопрос: когда он вернется?!
Автору есть, что сказать:
да здравствует Вейбо!
Маленькое представление «Почему все герои опаздывают».
Ча Ваньнин: — Да, я опоздал, но не буду объяснять почему! Готов понести наказание.
Мо Жань 0.5: — Старуха слишком медленно переползала через дорогу, мешая этому достопочтенному проехать. Пришлось избавиться от нее, вот и опоздал. И дайте уже этому достопочтенному белый платок, чтобы вытереть кровь с лица.
Мо Жань 1.0: — А-ха-ха-ха! Я встретил бабку, которая еле ползла по дороге. Со своим костылем она была как курица на шампуре. Очень смешно! Я забрал у нее эту палку, чтобы самому попробовать так перейти дорогу. Забавно ж получилось! Но потом я вернул ей костыль. Эй, что вы так разволновались! Не надо так переживать...
Мо Жань 2.0: — На дороге увидел почтенную старую женщину, которой было трудно идти. Я помог ей. Задержался, извините.
Ши Мэй: — Столкнулся с травмой и должен оказать медицинскую помощь... Связан по рукам и ногам, уйти не могу... Извините.
Сюэ Мэн: — Отвали, дерьмо собачье!
Наньгун Сы: — Выше выразились грубо. Я, как человек вежливый, выражусь иначе: не лезьте не свое дело.
Е Ванси;: — Я не опоздал. Проверьте еще раз, наверное, ваши песочные часы протекают.
Мэй Ханьсюэ: — Заклинательницы преследуют меня на каждом шагу. Даже если я выйду на пару часов раньше, то все равно опоздаю. Так что я уже смирился с этим.
Чу Ваньнин так ни о чем и не спросил, а Сюэ Чжэнъюн так и не затронул интересующую его тему.
Между тем Хозяин Пика Сышэн так увлекся вином, что почувствовал тяжесть в голове и головокружение, а это, в свою очередь, сказалось на связности и скорости его речи.
Внезапно он резко придвинулся ближе и в упор уставился на Чу Ваньнина.
— Юйхэн, ты несчастен! — заявил он.
— Нет.
— Ты зол!
— Нет.
— Кто-то расстроил тебя?
Спросить его?
А вдруг ответ немного успокоит его сердце? Может, Мо Жань и не писал, что точно вернется сегодня вечером. Может, он обещал попробовать вернуться сегодня, или, может, Сюэ Чжэнъюн вообще все перепутал и он вернется только завтра…
Чу Ваньнин посмотрел на распахнутые двери, за которыми уже сгустились сумерки.
Пир подходил к концу, угощения давно остыли.
Это ведь первый день, как он вышел из затворничества, а Мо Жань даже не спешит вернуться.
Здесь собрался весь Пик Сышэн, все ученики. Пришли даже те, кто не знал и ни разу не видел его. Только он один не пришел.
Это все его вина! Именно из-за него праздник был безнадежно испорчен.
Всех этих фаршированных крабом львиных голов, засахаренного лотоса с клейким рисом и даже любимого вина из цветов груши ему было недостаточно.
Чу Ваньнин закрыл глаза и вдруг услышал шум у дверей в Зал Мэнпо. Ученики, что сидели ближе к выходу, повскакивали со своих мест и начали выглядывать наружу, громко переговариваясь:
— О!.. Смотрите! Вон там!
— Что это в небе?!
Все больше и больше людей собирались у дверей, остальные прислушивались к хлопкам и треску, накатывающему волнами, как громовые раскаты по весне.
Ученики начали выбегать наружу и, столпившись на зеленой лужайке рядом с Залом Мэнпо, запрокинув головы, смотрели на огненные деревья и серебряные цветы, что превратили ночь в день. Как будто Млечный путь вдруг буйно расцвел необыкновенно прекрасными огненными хризантемами, а затем все его звезды рассеялись по небосклону тысячами маленьких светлячков.
— Кто-то запускает фейерверки!
Ученики не прятали счастливых улыбок. Все новые серебряные вспышки выхватывали из темноты сияющие от восторга юные лица, а в широко распахнутых глазах отражались падающие звезды.
— Как красиво! Никогда не видел такого большого фейерверка! Даже на празднование Нового года было не так!
Чу Ваньнин неспешно вышел из Зала. Его настроение было безнадежно испорчено. Конечно, он был благодарен Сюэ Чжэнъюну за то, что тот устроил для него такой грандиозный фейерверк, но ему так и не удалось избавиться от щемящей сердце тоски.
— Фью!.. — пронзительный свист пронзил небо и облака.
Он равнодушно задрал голову вверх. Сноп огненно-красных и золотых искр осветил тьму ночи, подобно пущенной в небо огненной стреле.
Это было невероятно красиво.
Если бы только этот парень тоже мог увидеть...
Тук-тук! — он отчетливо слышал биение своего сердца.
Сияющая стрела поднималась все выше и выше, и, достигнув узкого серпа луны, с грохотом взорвалась, в один миг разлетевшись мириадами искрящихся золотых капель, затмивших своим сиянием Млечный путь и Лунный Дворец.
Как сорванные ветром белоснежные лепестки яблоневого цвета, яркие блики собирались в облака и бурлящие реки, затопившие своим светом все небеса. Ослепленный блеском и уставший от шумной суеты Чу Ваньнин неспешно прикрыл глаза.
— Ученик Мо Жань от всего сердца поздравляет Учителя с возвращением.
Кто-то из стоявших за его спиной учеников произнес это вслух. Он отчетливо слышал каждое слово. И каждое слово для него было, как острая игла.
Чу Ваньнин вздрогнул всем телом. Он чувствовал себя так, словно множество шипов вонзились ему в спину, а в горло засыпали раскаленные угли. Его сердце пустилось вскачь, словно взбесившийся конь, кровь вскипела в венах. Забыв, как дышать, он резко повернул голову…
Позади него только что покинувшие Зал Мэнпо ученики в изумлении запрокинули головы. Кто-то из них прочитал это вслух...
Постепенно таких становилось все больше.
И вот уже весь Пик Сышэн, мужчины и женщины, старейшины и младшие ученики, стоящие поодиночке и группами, восхищенно смотрели на сияющее ночное небо и повторяли одни и те же слова:
Ученик Мо Жань...
от всего сердца поздравляет Учителя с возвращением
Первые слова словно нежный рокот прилива, как ласковый шепот из забытого сна…. И вся строка такая твердая и весомая, как та скальная порода, что лежит в основании самых высоких гор. Чу Ваньнин поднял голову и увидел, что под воздействием духовной силы сверкающие искры фейерверка собрались вместе и, сформировав огромные иероглифы, сложились в эту фразу.
Эти огни фейерверка не погасли, а собрались в сияющий поток, разрезавший небесную твердь на тысячи километров. Эта звездная река и эти слова, написанные на небе, как самые высокие горы, навсегда разделили прошлое и будущее Чу Ваньнина. Потому что теперь он точно знал, что тот самый единственный человек, который мог сделать его счастливым и заставить печалиться, по кому он тосковал и из-за которого испытывал жгучий стыд, этой долгой ночью также всем сердцем хотел встретиться с ним.
Он чувствовал себя, как ветка, брошенная в бурное море, и не иначе как морская вода застлала ему глаза, когда он вспомнил, как на пороге жизни и смерти у Врат Дворца Четвертого Призрачного князя, Мо Жань крепко обнял его и посмотрел на него нежно, пылко и решительно.
И негде было укрыться.
Он был со всех сторон окружен шепотом этого человека, его смехом и искренней любовью.
Чу Ваньнин не хотел даже задумываться, основывалась ли эта привязанность на их отношениях учителя и ученика, или все же было что-то еще.
Ему было достаточно того, что эта любовь просто была.
Как ни спешил, Мо Жань все-таки не успел вернуться к началу банкета.
И пусть он путешествовал от зари до зари, пусть звезды были ему плащом, а луна вместо шляпы, трудная дорога через горы заняла больше времени, чем он рассчитывал.
К счастью, в его мешке лежали сигнальные огни, изготовленные старейшиной Сюаньцзи на тот экстренный случай, если он заболеет или попадет в беду. Это было настоящее сокровище, созданное великим мастером, ведь если при помощи духовной силы что-то написать на бумаге и запечатать ее в корпус до того как поджечь фитиль, когда фейерверк вспыхнет в небе, из его искр сложатся те самые слова. В этот момент, даже если сам он будет далеко, на Пике Сышэн все равно увидят и прочтут его послание.
Этот фейерверк стоил огромных денег, ведь изготовление подобных вещей было сложным и затратным процессом, но Мо Жань, не задумываясь, использовал его, чтобы поприветствовать и успокоить гнев Учителя.
Даже если их разделяли тысячи гор и рек, даже если река времени поглотила часть их прошлого…
Он хотел, чтобы Чу Ваньнин увидел эти слова:
«Ученик Мо Жань от всего сердца поздравляет Учителя с возвращением»...
Через два часа пир закончился. Когда Чу Ваньнин вернулся в Павильон Алого Лотоса, была уже глубокая ночь.
Он весь пропах алкоголем и чувствовал себя отвратительно, поэтому решил помыться. Однако ночи в это время года были холодны, а вода в пруду ледяной. Вчера вечером Чу Ваньнин уже пытался искупаться и сильно замерз. Подумав немного, он вернулся домой, взял чистую сменную одежду, деревянный таз с мыльными принадлежностями и направился к купальне Мяоинь*.
[*妙音 miàoyīn мяоинь — чудесные звуки; волшебная музыка].
Мяоинь называлась общественная купальня ордена. Чу Ваньнин посещал ее всего несколько раз, в те первые месяцы, когда он только начал осваиваться на Пике Сышэн.
Было довольно поздно и вряд ли сейчас там было много купающихся. Чу Ваньнин решительно отодвинул батистовую шторку на входе в купальню и вошел внутрь. На Пике Сышэн многие здания перестраивались по несколько раз, однако купальня Мяоинь практически не изменилась. Это был природный горячий источник, со всех сторон окруженный выкрашенными иссиня-черной краской высокими стенами. Большие двери были занавешены тонким развевающимся занавесом, за которым скрывалась небольшая крытая галерея. Из нее по шестиуровневой покрытой лаком узкой деревянной лестнице из тунгового дерева можно было спуститься в саму купальню.
В галерее перед лестницей каждый посетитель снимал обувь и носки. Поэтому с первого взгляда можно было определить, сколько человек сейчас купаются в горячем источнике.
Разуваясь, Чу Ваньнин заметил, что рядом с лестницей стояла всего одна пара обуви. Ботинки были очень большие и довольно грязные, но аккуратно поставлены в углу, а не разбросаны как попало.
Чу Ваньнин подумал про себя: «Интересно, кто это? Решил искупаться так поздно…»
Но он не стал развивать эту мысль, а, подхватив свой деревянный тазик, босиком спустился по ступеням и, отодвинув последний легкий занавес, вошел в купальню.
Весь дворик был заполнен паром, поднимающимся от воды. Словно заря средь клубящихся облаков, над купальней возвышался впечатляющий водопад, который бил прямо из природной скалы, с громким шумом падая в воду основного бассейна. Знойный белый пар нежно гладил уставшее тело и поднимался вверх, проникая в каждый уголок купальни.
Из-за того, что туман был слишком плотным, все вокруг казалось нечетким и размытым. Чтобы люди могли рассмотреть лица друг друга, им нужно было стоять очень близко.
Чу Ваньнин прошел по дорожке из разноцветной гальки* и остановился перед входом в бассейн, с двух сторон от которого росли цветущие персиковые деревья. Рядом с источником прямо в скале из голубого известняка были вырублены небольшие ниши для хранения одежды и мыльных принадлежностей. Поставив в одну из них свой тазик, он снял сначала верхнюю одежду, потом исподнее, после чего медленно вошел в воды источника.
[*雨花石 yǔhuāshí юйхуаши «брызги каменного дождя» — гладкая галька с красивыми цветочными узорами].
И правда тепло.
Расслабившись, он не удержался от удовлетворенного вздоха.
Если бы днем в этот горячий источник не набивалось так много народу, а ночью ему не было бы лень приходить сюда для купания, он бы даже признал, что его пруд в Павильоне Алого Лотоса довольно холодный и убогий.
Сюэ Чжэнъюн, как человек дотошный и внимательный к деталям, если брался за что-то, то продумывал все от и до. Он лично контролировал строительство купальни Мяоинь, поэтому цветущие круглый год персиковые деревья вокруг купальни создавали приятную атмосферу, а водопад позволял быстро смыть усталость и грязь. В стороне была построена деревянная беседка с мелкой геотермической галькой, используемой для точечного акупунктурного массажа.
По сравнению со вчерашним поспешным купанием в холодном грязном пруду здесь было даже слишком удобно и роскошно.
Убедившись, что поблизости никого нет, довольный Чу Ваньнин отбросил все мысли и, расслабив свое стройное тело, нырнул и поплыл к водопаду.
Плесь!
Только Чу Ваньнин вынырнул из воды и принялся вытирать лицо, как вдруг услышал этот звук. Сияющая на губах легкая улыбка вмиг растаяла без следа. На расстоянии вытянутой руки в струях водопада спиной к нему стоял мужчина. Скорее всего из-за громкого звука льющейся воды он так долго не замечал, что в горячем источнике плещется другой человек.
Если бы Чу Ваньнин проплыл под водой чуть дальше, его пальцы наверняка коснулись бы тела этого мужчины.
Удача была на его стороне, и ему удалось остановить коня на самом краю пропасти, неловкого столкновения удалось избежать, однако он все равно вынырнул слишком близко, что выглядело довольно грубо и выходило за рамки приличий. Так вышло, что мужчина, за спиной которого он вынырнул, оказался значительно выше Чу Ваньнина. Из-за загорелой кожи цвета меда и широких плеч незнакомец выглядел довольно грубым простолюдином с налетом первобытной дикости. Двигающиеся вместе с руками лопатки были похожи золотистые горы, что до поры таят в себе разрушительную силу и мощь.
Мышцы на руках были четко очерченными, твердыми и пропорциональными, но не слишком накачанными. Похожие на серебристый шелк водные струи, с громким плеском ударяясь об эти широкие плечи, разлетались мелкими брызгами или, сливаясь в маленькие ручейки, стекали по его спине, как по широкой равнине. Казалось, что одержимая этим великолепным телом вода тонкой блестящей паутиной прилипла к медовой коже, готовая следовать за объектом своей страсти хоть на край света.
Чу Ваньнин по сути своей был очень невинным и чистым человеком, для которого такое горячее тело совсем рядом с ним оказалось настоящим потрясением. Залившись стыдливым румянцем, он поспешно отвернулся, чтобы уйти.
Неизвестно, может дно бассейна было слишком скользким, или от нервного потрясения у него подогнулись ноги, но при попытке сделать шаг назад, он поскользнулся и с громким плеском упал в воду!
— Кхе-кхе!
От стыда и неловкости Чу Ваньнин тут же вспыхнул от корней волос до кончиков ушей. Он был так взволнован и потрясен, что нахлебался воды и закашлялся еще сильнее. От мысли о том, что эта вода только что стекала по телу этого парня, его благостное расположение духа вмиг улетучилось, а на смену ему пришли гнев и тошнота. Он раздраженно барахтался, пытаясь встать на ноги, но, как назло, у него ничего не получалось.
Как мог безупречный старейшина Юйхэн дойти до такого?..
Вдруг крепкая и сильная рука подхватила его, помогая встать на ноги. Чу Ваньнин, который в этот момент мог думать лишь о сохранении остатков собственного достоинства, тут же шарахнулся в сторону и снова опасно накренился. Мужчина, шокированный его странным поведением, снова ухватил его за плечо.
— С вами все в порядке? — тихий низкий голос прозвучал совсем близко. Из-за разницы в росте незнакомцу пришлось опустить голову, и теперь при каждом его слове Чу Ваньнин чувствовал его горячее дыхание на своем ухе. — Камень здесь очень скользкий, будьте осторожны.
Его уши покраснели еще сильнее. Спиной он почти чувствовал грудь этого мужчины и отчетливо представлял, как она поднимается и опускается, а потом снова поднимается… Каждый раз, когда эта грудь опускалась, Чу Ваньнин чувствовал такое облегчение, словно его помиловали накануне казни, а когда поднималась вновь, чужое тело так плотно прижималась к его позвоночнику, что он ощущал себя натянутой до предела тетивой самострела.
Внутри Чу Ваньнин весь кипел от ярости и стыда. Когда он позволял этому человеку лапать себя?
Стряхнув руки незнакомца, Чу Ваньнин с мрачным выражением лица, сделал шаг в сторону и, так и не взглянув на него, отмахнулся:
— Со мной в порядке.
Шум водопада заглушил и несколько сгладил тон и слова Чу Ваньнина.
Однако, услышав его, этот мужчина неожиданно вздрогнул и на мгновение замер на месте, словно впав в ступор от изумления. Затем, чуть подняв руку, он словно хотел что-то сказать, но не отваживался произнести даже слово...
Пока он топтался на месте, Чу Ваньнин отошел подальше, спрятавшись за шумной водяной завесой водопада.
Автору, есть что сказать:
Сегодня в основе нашего маленького спектакля бородатый анекдот про «почесывание головы»*.
[От переводчика: возможно, речь о «Спичка поцарапала голову и сгорела дотла» (контекст: сам напросился)].
Мо Жань: — Ну… ведь название главы должно было напомнить Учителю быть осторожным на скольком полу. Почему же вы поскользнулись? (ха-ха)
Чу Ваньнин: — ...Разве? Я думал, там написано «Осторожно, здесь скользкий тип».
Сердце Чу Ваньнина колотилось как бешеное, лицо по-прежнему было красным от злости.
Боковым зрением он заметил, что похожий на гору мужчина, словно впав в ступор, стоит на том же месте. Хотя Чу Ваньнин избегал прямо смотреть на него, но тем не менее точно знал, что незнакомец следит за ним. Он буквально кожей ощущал на себе его прямой, беззастенчивый и жадный взгляд. Как только что извлеченный из пылающего горна пышущий жаром меч, этот взгляд вонзился в скрывающую его водяную завесу. Столкнувшись с раскаленным лезвием, струи воды превратились в облако пара, но даже это не помешало ему добраться до желанной цели.
Без видимой причины Чу Ваньнин вдруг почувствовал себя оскорбленным. Еще больше потемнев лицом, кусая губы в бессильной злости, он отступал все дальше, пытаясь спрятаться в самой глубине водопада.
Кто мог предположить, что этот человек окажется таким тупицей, что, увидев как Чу Ваньнин пытается укрыться за водопадом, последует за ним, словно марионетка, которую тянут за веревочку.
— …
Чу Ваньнин совсем разъярился. Происходящее напомнило ему о том времени, когда он только появился на Пике Сышэн, и его преследовали несколько извращенцев. Среди них была и странная девица, которая по ночам забиралась на крышу Павильона Алого Лотоса, чтобы подсмотреть, как он принимает ванну. Этой мысли хватило, чтобы у него начала неметь кожа головы, и от того места, где этот мужчина схватил его за плечо, по всему телу побежали мурашки.
К счастью, когда он надежно укрылся за жемчужными бусами из прозрачных капель в самой глубокой части бассейна, этот парень, казалось, отступил и, поворачиваясь на каждом шагу, все же вернулся на прежнее место, чтобы продолжить медитировать под струями воды.
С трудом уняв огонь гнева в своем сердце, Чу Ваньнин потерял всякое желание и дальше нежиться в горячей воде и решил как можно скорее помыться и уйти.
Именно тогда он обнаружил, что из-за своего потрясающего* падения потерял не только достоинство, но и банное полотенце вместе с завернутым в него мыльным рогом* и благовониями.
[*石破天惊 shípò tiānjīng шипо тяньцзин «сокрушающий землю и разрушающий небеса» — обр. в знач.: потрясающий; изумительный;
*皂角 zàojiǎo цзаоцзяо «мыльный рог» — мыльные стручкис гледичии — мыльного дерева (лат. Gleditsia, род растений семейства бобовых), сок которых используется как мыло].
К этому времени должно быть все уже растворилось в воде...
Ему что, теперь подниматься на берег за новыми?
Ходить голым туда-сюда на глазах у этого бесстыдника?
На этот раз Чу Ваньнин не покраснел, его лицо побледнело до синевы. От позора и унижения тонкие губы сжались в узкую полоску.
В итоге, конечно, никуда он не пошел.
Как дурак стыдливо скрестил руки на груди и прижался спиной к скале, продолжая прятаться за водопадом.
Чу Ваньнин: — …
Незнакомец: — …
Внезапно, повысив голос, чтобы перекрыть шум водопада, он нерешительно спросил Чу Ваньнина:
— Вам ведь нужен мыльный рог?
— …
— И благовония?
— …
— Вам не обязательно выходить, я могу подать.
Не спеша вылезать из своего убежища, Чу Ваньнин, чуть прикрыв глаза, холодно сказал:
— Просто брось их мне.
Но этот человек не стал ничего бросать. Кажется, его поведение в отношении этого чужака было слишком грубым и неуважительным. Он уже ничего не ждал, но какое-то время спустя стоящий за водопадом Чу Ваньнин вдруг увидел подталкиваемые к нему духовной силой листья персикового дерева, на которых лежали мыльный корень и два конуса благовоний.
Когда Чу Ваньнин выловил их, одного взгляда хватило, чтобы он изумленно замер.
Мыльный рог был самым обычным, но этот человек выбрал благовония с запахом цветов сливы и яблони, а ведь это были два его самых любимых аромата.
Сквозь сверкающую водную завесу он с трудом мог различить силуэт высокого мужчины вдалеке.
— Вы же хотели эти два? — спросил этот человек.
— Приемлемо, — ответил Чу Ваньнин.
Незнакомец опять замолчал. На значительном расстоянии друг от друга в молчании они смывали с себя дневную грязь, надежно пряча за невозмутимыми лицами свое беспокойство и тайные мысли. В процессе намыливания Чу Ваньнин сумел обуздать свои чувства и даже почти уговорил себя выбраться из глубин водопада. Все-таки вода в том месте, где он прятался, была слишком стремительной, и ему было неудобно.
Однако, как только он вышел наружу, этот незнакомец снова уставился на него. Ладно, пусть смотрит. Чу Ваньнин попытался не обращать на него внимание, но все равно не мог отделаться от ощущения, что на него пялятся с каким-то скрытым намерением. Этот дикарь смотрел на него так, словно хотел что-то сказать, но никак не мог решиться. Одного случайного взгляда в ту сторону хватило, чтобы у стыдливого Чу Ваньнина по всему телу волосы встали дыбом, и он засомневался, а стоит ли ему покидать его убежище за водопадом.
В итоге промучавшись так еще немного, Чу Ваньнин не выдержал и решил поскорее покинуть это место.
Самое досадное, что его вещи остались лежать у входа в бассейн, и чтобы одеться, ему нужно было возвращаться по тому же пути. Ничего не поделаешь, оставалось только, скрепя сердце* и сцепив зубы, натянуть на лицо невозмутимое выражение и направиться к тому месту, где стоял этот мужчина.
[*硬着头皮 yìngzhe tóupí инчжэ тоупи «отвердив кожу головы» — обр. скрепя сердце; через не хочу, набравшись смелости/наглости. От переводчика: тут отсылка к принятой в Китае метафоре про «толсто/тонкокожесть», где толстокожий - непробиваемо наглый, а тонкокожий - легко ранимый, стыдливый].
Кто бы мог предположить, что когда, держась на значительном расстоянии, Чу Ваньнин поравняется с ним, этот парень вдруг быстро свяжет волосы и, отряхнув с них воду, последует за ним, всем видом демонстрируя намерение также покинуть купальню.
От ярости у Чу Ваньнина выступили вены на висках. Он прибавил шаг, но кто же знал, что этот наглый бесстыдник тоже пойдет быстрее.
Чу Ваньнин: …
От кончиков пальцев к его ладони стало распространяться золотое сияние, и он до сих пор не призвал свое божественное оружие вовсе не из-за страха поранить этого парня, а по причине укоренившегося в нем убеждения, что прежде, чем вступать в бой, нужно одеться.
Поэтому он просто ускорил шаг.
На этот раз мужчина не стал его догонять и даже остановился.
Чу Ваньнин хотел было с облегчением вздохнуть, но не успел он выдохнуть, как за спиной раздался голос:
— Ваши волосы… они еще в пене.
— …
— Может не будете спешить и помоетесь?
Пока Чу Ваньнин пытался обуздать захлестнувшую его ярость, наглый незнакомец, не спеша, подошел еще ближе и остановился всего в шаге от него. На этот раз ясный глубокий голос прозвучал прямо за спиной.
Если бы Чу Ваньнин не был так зол, возможно, он бы заметил, что хотя само звучание изменилось, этот голос был все же знаком ему. Но пламя гнева уже разгорелось до небес, и, захваченный бурлящей огненной рекой, он потерял способность мыслить здраво.
— Вы… – кажется, этот мужчина хотел сказать ему что-то еще...
Вот только терпение Юйхэна подошло к концу. Он резко обернулся к преследовавшему его мужчине, и над головой его расплавленным золотом вспыхнула занесенная для удара ивовая лоза. В глазах Чу Ваньнина сверкали громы и молнии и, если бы ярость можно было превратить в оружие, она стала бы мечом, который он тотчас же всадил в своего обидчика:
— Ты что, ненормальный?
Золотым росчерком, божественная ивовая лоза рассекла туманную мглу и устремилась к груди мужчины. И в этой вспышке Чу Ваньнин впервые смог рассмотреть его лицо.
Первое, что он увидел, это пара сияющих глаз, в которых читалась безграничная нежность и жгучий стыд. Яркие, как светлячки на фоне усеянного звездами ночного неба, изменчивые, как гонимые ветром облака, загадочные, как темные воды самого глубокого озера.
…Мо Жань?!..
Но было уже поздно менять направление удара. Сияющая ивовая лоза с шипением разрезала гладкую и влажную кожу на груди Мо Жаня. Он глухо охнул и больше ничего. Только на миг опустил голову и тут же снова поднял ее, взглянув на Чу Ваньнина своими темными глазами, в которых не было и следа обиды или гнева. Чуть влажные, омытые нежной грустью, словно первыми каплями дождя, эти прекрасные очи смотрели на него.
Чу Ваньнин тут же отозвал Тяньвэнь и, выпрямившись, замер.
Он довольно долго молчал, прежде чем нашел в себе силы спросить:
— Почему ты не уклонился?..
— Уч… Учитель… — пробормотал Мо Жань.
Чу Ваньнин был ошеломлен. Он много раз представлял себе момент их встречи, но даже предположить не мог, что в итоге она случится в купальне Мяоинь, еще и прямо в горячем источнике:
— Почему ты здесь? Когда вернулся?!
— Только что, – прошептал Мо Жань. — Я очень спешил, и все мое тело в дорожной пыли. Таким грязным я не мог показаться на глаза Учителю, поэтому решил сначала помыться, а потом искать встречи. Я и представить не мог, что...
— … — на какое-то время Чу Ваньнин просто лишился дара речи.
Кто из них мог такое себе представить?
Оба думали, что все пройдет чинно и благородно, в торжественной обстановке и без вторжения в личное пространство друг друга.
Разве сам Мо Жань не мечтал предстать перед Чу Ваньнином чистым и одетым в свои лучшие одежды?
И что в итоге?
Не только совершенно неподобающе, но и до обидного нелепо.
Не торжественно и серьезно, а недостойно и глупо.
И сейчас он не просто не одет в лучшие одежды, а стоит в чем мать родила.
Очень чистый, конечно. По крайней мере в этом его ожидания полностью совпали с реальностью.
Но сейчас он бы предпочел, чтобы его голое тело было прикрыто хотя бы грязной тряпицей.
— Учитель, на самом деле… на самом деле, я правда...
Мо Жань никогда не придавал слишком большого значения условностям, и причина его растерянности была совсем иной. Все эти пять лет, что Чу Ваньнин провел беспамятстве, для него они были не более, чем затянувшимся сном. Для Мо Жаня же это было более тысячи дней в ожидании, каждый из которых был выгравирован болью на его костях.
Захватившие его в этот момент противоречивые чувства по интенсивности и силе не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывал Чу Ваньнин. Глаза Мо Жаня покраснели от подступающих слез, но он все же сумел взять под контроль бушующие эмоции.
— Так давно… я… мы... просто… не смел поверить. Думал, принял желаемое за действительное... обознался… я думал...
— …
В голове Чу Ваньнина словно жужжал целый рой разъяренных ос. Он совершенно не представлял, что тут можно сказать, и потребовалось время, чтобы он выдавил из себя:
— …Если ты не был уверен, то почему просто не спросил я это или нет? Зачем было молча ходить за мной?
— Я хотел спросить, – тихо ответил Мо Жань. — Но прошло целых пять лет… и тут, так вдруг… я увидел Учителя прямо перед собой… и я на самом деле... я почувствовал, что это все только мой сон…
Тоскуя по дому, чем ближе родной порог, становлюсь все более робок и не смею прохожих спросить*.
[*Оригинальное стихотворение 宋之问 Сун Чживэнь《渡汉江 Пересекая реку Ханьцзян》
От переводчика: возвращаясь после изгнания в родной дом, поэт очень хотел узнать новости о родне и друзьях, но боялся спрашивать кого-то из прохожих].
В общем-то, именно этими словами можно было описать его чувства, когда он издали смотрел на знакомый силуэт.
За эти пять лет Мо Жань слишком часто видел похожие сны. Он боялся, что снова сходит с ума и в итоге проснется на залитой слезами подушке, а долгожданная встреча окажется не более, чем пустой мечтой.
Чу Ваньнин же был в полном замешательстве. Ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы сохранить отстраненный и безразличный вид, но после этих слов Мо Жаня его сердце утонуло в слезах, а в горле стало сухо как в пустыне.
— ...Разве сон может быть таким абсурдным?... — хрипло сказал он.
Услышав ответ Чу Ваньнина, Мо Жань сначала растерялся, но потом ему в голову пришла одна смелая мысль. Прикусив губу, он быстро обдумал ее, и в его глазах вспыхнули искорки жадного ожидания. На самом деле он не собирался заговаривать об этом при первой же встрече, однако, чуть поколебавшись, рассудил, что лучше воспользоваться моментом, пока Чу Ваньнин снова не выстроил вокруг себя высокую стену, которую потом будет очень сложно преодолеть.
Поэтому, после небольшой паузы, он сказал:
— …Учитель, возможно, вы уже не помните?
— Не помню что?
Глаза Мо Жаня потемнели и стали похожи на бездонные омуты:
— Когда-то вы сказали мне «слишком хороший сон не всегда будет правдой»*
[От переводчика: именно эти слова в 45 главе сказал иллюзорный «Ши Мэй» перед тем, как Мо Жань признался ему в любви].
— Это только потому, что… — начал было он, и замолк на полуслове, вдруг вспомнив, что именно эти слова были сказаны им на дне озера Цзиньчэн, когда он спас Мо Жаня. Тогда Чу Ваньнин чувствовал себя ужасно и совсем пал духом, поэтому произнес ту унылую фразу. Хотя это случилось очень давно, вопреки ожиданиям, сейчас он легко вспомнил ее.
Но откуда Мо Жань мог знать, что это он был тем человеком на озере Цзиньчэн? Неужели Ши Мэй все рассказал ему?
Чу Ваньнин поднял взгляд и увидел, что Мо Жань в упор смотрит на него. В эту секунду он вдруг прозрел и понял, что Мо Жань не знал наверняка, и сказал эти слова, чтобы увидеть его реакцию.
Мо Жань прошептал:
— Это и правда были вы, Учитель.
Чу Ваньнин: — …
Мо Жань поднял руку, и края раны на его груди разошлись еще сильнее. Не обращая внимания на кровотечение, он горько улыбнулся и сказал:
— Все эти года я думал о событиях из нашего прошлого и тех вещах, что Учитель делал ради меня. Вспомнил я и о том, что случилось в иллюзии на дне озера Цзиньчэн… Ши Мэй никогда не называл меня по имени… — он замолчал, но после паузы все же закончил. — Все эти воспоминания со временем становились все более болезненным, поэтому я очень ждал пробуждения Учителя, чтобы увидеться с вами и услышать ответы на все мои вопросы из ваших уст.
— …
— Одна из самых важных вещей, о которой я хотел спросить вас... Учитель, это ведь вы спасли меня на дне озера Цзиньчэн?
С этими словами Мо Жань сделал шаг вперед, Чу Ваньнин же попятился назад.
В этот момент он очень остро осознал, каким огромным стал Мо Жань. Он возвышался над ним, как горный пик, каждой частичкой своего тела излучая нечеловеческую силу и мощь. Сейчас глаза Мо Жаня смотрели только на него и видели только его. Словно в глубоких озерах в них отражалось его душа, сияющая так же ярко как восходящее солнце.
Без особой причины сердце Чу Ваньнина забилось чаще.
— Это не я, — ответил он, пытаясь справиться с паникой.
Но было видно, что Мо Жань ему не поверил.
Как утопающий хватается за соломинку, так и Чу Ваньнин пытался ухватиться за первую попавшуюся тему. Но он был так напуган, взволнован и сконфужен, что забыл, что похожий вопрос он Мо Жаню уже задавал и даже получил на него вполне конкретный ответ.
Чу Ваньнин посмотрел на кровоточащий порез на его груди и спросил:
— Только что я нечаянно ранил тебя. Почему ты не уклонился от удара?
Мо Жань на мгновение замер, а затем, спрятав взгляд за густыми ресницами, с улыбкой ответил:
— Вы сказали, «слишком хороший сон не всегда будет правдой», – снова повторил он, и, помолчав, тихо добавил, — я хотел чувствовать боль. То, что причиняет боль, не будет подделкой.
Он подошел еще ближе и теперь стоял прямо напротив Чу Ваньнина.
Из-за того, что они так неожиданно встретились, нежность и восторг, любовь и тоска захватили его целиком, Мо Жань и думать забыл о достоинстве и приличиях, с головой погрузившись в грезы, что вдруг стали реальностью. В этот момент у него напрочь вылетело из головы, что следует соблюдать дистанцию, подобающую для отношений учителя и ученика, и не вторгаться вот так внезапно в личное пространство Чу Ваньнина.
Но в любом случае, он не смог бы удержаться.
Под влиянием захлестнувших его чувств он видел перед собой только своего Ваньнина, а не наставника Чу.
Глаза Мо Жаня
наполнились слезами. Он с улыбкой поднял руку, чтобы вытереть лицо и смахнуть предательские капли с уголков глаз:— Кажется, я забрызган с ног до головы.
Запрокинув голову Чу Ваньнин растерянно смотрел на его. Он ждал возвращения Мо Жаня довольно долго, но все же не годы, поэтому, несмотря на некоторую нетрезвость, его ум не был так сильно затуманен сильными эмоциями. По этой причине он не мог не обратить внимания на двусмысленность ситуации, в которой они оказались… абсолютно голые учитель и ученик, уединившись в купальне, стоят друг напротив друга и беседуют о... Мо Жань сейчас был так близко, что хватило бы одного шага, чтобы он смог обнять его как тогда, когда они были в Призрачном Царстве.
Чу Ваньнин не хотел и дальше, запрокинув голову, смотреть в красивое лицо Мо Жаня, поэтому посмотрел чуть ниже, на ровную линию плеч, широкую грудь и кровоточащую рану, оставленную его божественным оружием. Похоже на алые бусы капли крови при каждом вдохе Мо Жаня дрожали, словно боялись сорваться и упасть. Не в силах отвести от них взгляд, Чу Ваньнин все никак не мог перестать биться над вопросом, что в этой купальне было более обжигающим: это крепкое ладное тело или закипающая вокруг него вода.
Он просто чувствовал, что только ощущая знойное дыхание Мо Жаня на своей коже, он теряет свою душу.
— Учитель, я…
«Что ты?..»
Мо Жань даже не успел договорить, как Чу Ваньнин вдруг резко развернулся и бросился прочь.
— …
Это было настоящим потрясением.
Его Учитель ведь на самом деле просто взял и сбежал от него.
Первый раз он видел, чтобы Чу Ваньнин, отбросив достоинство, пустился в бега и выглядел при этом так, словно за ним гналась страшная тварь, которая хотела сожрать его тело и душу.
— Я правда... очень скучал по вам, — не сходя с места, по инерции договорил Мо Жань и обиженно поджал губы.
Почему он сбежал…
Мо Жань почувствовал себя немного обиженным.
Когда он добрался до берега, то увидел в спешке одевающегося Чу Ваньнина, чье лицо приобрело непередаваемый малиновый цвет с нежным оттенком зелени. Одного взгляда на него хватило, чтобы Мо Жань почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах.
— Учитель, — обиженно пробормотал он.
Чу Ваньнин просто игнорировал его.
— Учитель….
Чу Ваньнин завязал пояс, все еще не обращая на него внимания.
— Ну Учитель?..
— Чего тебе?!
Только накинув себе на плечи верхние одежды, Чу Ваньнин смог вздохнуть с облегчением. По его ощущениям, вместе с одеждой к нему вернулись разум и чувство собственного достоинства. Он, наконец-то, перестал чувствовать себя так, словно с него живьем сняли кожу.
Похожие на мечи брови в гневе сошлись над переносицей, глаза феникса злобно сверкали в сторону этого мятежника, который осмелился вырасти и стать выше него.
— Что за вопрос не может подождать, пока мы выйдем отсюда?! Хочешь и дальше разговаривать со мной голым?! Что ты себе позволяешь!?
Смущенный этой отповедью Мо Жань сжал кулаки и скрестил руки, пытаясь прикрыться. Прочистив горло, он смущенно сказал:
— Кхм… я ведь тоже не хочу оставаться голым.
— Так почему бы тебе не одеться?
— … — Мо Жань стыдливо опустил глаза и на какое-то время замолчал. Блуждая взглядом по росшим на берегу персиковым деревьям, он попытался подобрать правильные слова, — …дело в том, что… — собрав всю свою решительность, он сделал глубокий вдох и выпалил, — Учитель, вы надели мою одежду.
Высказавшись, зардевшийся Мо Жань уставился на усеянные цветами ветви персикового дерева.
Автору есть, что сказать:
Маленькая миниатюра:
На форуме Пика Сышэн сегодня появилось несколько анонимных сообщений...
Анонимный пользователь: — Случайно надел одежду своего ученика. Что можно сделать, если снимать ее у него на глазах не хочу? Срочно жду ваш совет в режиме онлайн.
Анонимный пользователь I: — Послал множество подарков, но мой кумир отверг их все, приняв только то, что я сделал своими руками. Мне нужно понять, он относится ко мне как к постороннему или боится разорить меня? На самом деле я человек не бедный, и хотя моего имени нет в рейтинге богатеев, я все еще могу позволить себе покупать самые дорогие сладости из ограниченной серии... Так почему? Почему он не принимает их? Я так расстроен!
Анонимный пользователь II: — Ох, на самом деле такие сложные чувства. Он вернулся.
Анонимный пользователь III: — Эти [BDSMные] качели когда-нибудь остановятся? Это мечта или реальность? А если сон, то на каком я уровне? Не обращайте на меня внимания. Я просто хочу найти дыру в этом дереве.
[*满意 mǎnyì маньи — испытывать удовлетворение/довольство; думать только о… Мо Жане, конечно].
В один миг в голове Чу Ваньнина воцарился хаос*. Сегодня беды преследовали его, сменяя друг друга так же быстро, как ливень приходит на смену штормовому ветру. Все громче гремел гром, все ярче сверкали молнии, и черные тучи сгустились над его жизнью, грозясь запятнать ее белый шелк черным пятном туши*.
[*翻江倒海 fān jiāng dǎo hǎi фань цзян дао хай «повернула река, перевернулось море» — обр. в знач.: хаос; перевернуть все вверх дном; устроить беспорядок; совершить великий подвиг;
**От переводчика: «тушь» здесь написана тем же иероглифом, что и фамилия Мо Жаня].
Раздеться или нет?
Сейчас для него это был вопрос жизни и смерти.
Конечно, отказаться раздеваться не слишком хорошая идея, так как он уже не может сделать вид, что не заметил, что надел чужую одежду. Он ведь не может притвориться, что не слышал слова Мо Жаня?
Раздеться…
А как же его достоинство? В спешке и с таким трудом он натянул на себя все эти вещи не для того, чтобы на глазах у Мо Жаня снимать их одну за другой.
Повисло неловкое молчание.
Мо Жань нарушил его первым:
— Тем не менее я чисто выстирал эту одежду, и если Учитель не брезгует, тогда… можете носить ее.
— Да, – ответил Чу Ваньнин.
Мо Жань облегченно выдохнул. Он никогда не отличался особой сообразительностью и только после того, как сказал эту фразу, понял, что Чу Ваньнин вообще-то уже надел большую часть его вещей. Не заговори он об этом снова, вполне возможно, Учителю пришлось бы прямо на глазах своего ученика развязать пояс и снять одежду.
Этот образ зажег в душе Мо Жаня целый фейерверк, ошпарив его с ног до головы.
Его лицо покраснело еще больше. К счастью, за годы, что он провел путешествуя по миру, его кожа утратила былую нежность и белизну. На коже цвета спелой пшеницы было не так просто разглядеть румянец смущения, вот только сердце его билось слишком громко, и в какой-то миг он даже испугался, что Чу Ваньнин услышит его лихорадочный стук и поймет, какие грязные мысли вынашивает его ученик в своем сердце*. Поэтому он быстро опустил голову, взял одежду Чу Ваньнина и начал молча одеваться.
[*做贼心虚 zuò zéi xīn xū цзо цзэй синь сюй «у злодея сердце дрожит от страха» — обр. нечистая совесть покоя не дает; на воре шапка горит].
Закончив, два человека посмотрели друг на друга и поняли, что снова оказались в затруднительном положении.
Размер не соответствовал.
Одежда Чу Ваньнина была слишком мала для Мо Жаня. Полы разошлись, обнажив мощную мускулистую грудь цвета меда. Наполовину открытые ноги торчали из-под слишком короткого подола, локти выглядывали из рукавов. В целом, очень жалкое зрелище.
Впрочем, Чу Ваньнин оказался не в лучшем положении. Верхняя одежда Мо Жаня не только полностью закрывала его ноги, но и волочилась за ним по земле, как белое облако. Хотя выглядело это даже красиво и элегантно, теперь было совершенно очевидно, что он не просто ниже, а намного ниже Мо Жаня.
Чу Ваньнин был этим несколько раздосадован.
С невозмутимым лицом он произнес:
— Надо идти.
Конечно, подразумевал он под этим: «МНЕ надо идти».
Но Мо Жань неправильно понял его, почему-то решив, что это приглашение следовать за ним. Кивнув головой, он подхватил деревянный тазик для стирки, который принес с собой Чу Ваньнин, и пошел к выходу из купальни, следуя за ним след в след.
Чу Ваньнин: — …
Они подошли к большим дверям и, откинув занавес, покинули купальню. По сравнению с горячим источником снаружи было по-осеннему прохладно. Чу Ваньнин не смог сдержать дрожь. Заметив это, Мо Жань участливо спросил у него:
— Холодно?
— Не холодно.
Мо Жань, который и предположить не мог, как трудно ему дается каждое слово, со смехом сказал:
— А я немного замерз.
Он поднял руку, и тут же в его ладони появилось красное свечение, которое быстро разрослось и, накрыв их куполом, превратилось в защищающий от холода барьер. Этот барьер был очень красив: мягкое свечение струилось по нему, как проточная вода, а сверху можно было рассмотреть узор из мелких цветов.
Чу Ваньнин поднял глаза и с нечитаемым выражением лица сказал:
— Неплохо, ты вырос как мастер.
— Но все еще уступаю Учителю.
— Практически на моем уровне. Если бы я сам создал сейчас рассеивающий холод барьер, едва ли справился лучше тебя, — Чу Ваньнин внимательно изучил сияющий барьер, особое внимание уделив бледным цветочным узорам. — Цветы персика очень красивы.
— Это цветы яблони.
Успокоившееся было сердце Чу Ваньнина чуть дрогнуло, и он поспешно опустил глаза, делая вид, что от сияния барьера у него рябит в глазах.
— У этих цветов пять лепестков, – сказал Мо Жань.
— …
Чу Ваньнин слабо улыбнулся, привычно пряча волнение на дне глаз за деланным спокойствием и насмешливым тоном:
— Подражаешь мне?
И неожиданно встретил прямой и чистый взгляд идущего рядом человека. Ответ Мо Жаня был таким же открытым и честным, без всяких скрытых подтекстов:
— Я плохо учился, раз насмешил Учителя, — кивнув, ответил он.
Чу Ваньнин просто лишился дара речи.
Дальше они какое-то время шли плечом к плечу в полной тишине. Не выдержав, Чу Ваньнин ускорил шаг, чтобы вырваться вперед, но Мо Жань, следуя за ним шаг в шаг, вдруг спросил:
— Учитель, я не успел вернуться к вашему торжеству и вы… вы сердитесь?
— Нет.
— Правда?
— Зачем мне врать тебе?
— Тогда почему вы идете так быстро?
Не мог же Чу Ваньнин ответить: «потому что ты слишком высокий»? Немного помолчав, он посмотрел на небо и сказал:
— Потому что скоро начнется дождь.
И в итоге ведь накаркал. Изначально пасмурное небо заволокло черными тучами, и первые дождевые капли с треском посыпались на землю, накрыв их жемчужным занавесом из крупных капель.
Мо Жань рассмеялся.
Его улыбка была все такой же прекрасной, как и пять лет назад, а вложенная в нее искренняя радость ослепляла.
Чу Ваньнин пристально посмотрел на него и строго спросил:
— Что за глупый смех?
— Пустяки, – появившиеся на щеках Мо Жаня милые ямочки сделали его просто неотразимым.
Этот парень вырос таким высоким, но его трепещущие от смущения ресницы были такими же трогательно длинными и густыми. Если подумать, он ведь вел себя очень прилично, не наглел и не распускал язык, как прежде.
Заметно смущаясь, Мо Жань пробормотал:
— Просто я так долго не видел Учителя. Сейчас, когда я снова могу смотреть на вас, я так счастлив.
— …
Чу Ваньнин не мог оторвать взгляд от ямочек* на его щеках. Раньше он думал, что эти сладкие медовые озера навеки отданы одному Ши Минцзину. Оказывается, всего-то и нужно было пожертвовать своей жизнью, чтобы, наконец, понять, что это не так, и он тоже может стать причиной их появления.
[*梨涡 líwō ливо «грушевые омуты» — ямочки на щеках].
Пытаясь скрыть нахлынувшие чувства, Чу Ваньнин привычно обругал его:
— Дурак.
Опустив свои длинные мягкие ресницы, Мо Жань совершенно по-дурацки рассмеялся. Забыв, что нужно смотреть под ноги, он случайно наступил на длинную полу одежды, которую до этого тщательно обходил стороной. Опустил голову, Чу Ваньнин посмотрел на потоптанный подол, затем перевел взгляд на Мо Жаня. Хотя выражение его лица было строгим и осуждающим, но в итоге он так ничего и не сказал.
Мо Жань же высказался со свойственной ему прямотой:
— Учитель, эта одежда вам немного великовата.
— … — это и в самом деле было все равно, что наступить на больную мозоль*.
[*哪壶不开提哪壶 nǎ hú bù kāi tí nǎ hú «среди всех чайников ты возьмешь тот, который не кипит» — обр. в знач.: говорить о том, о чем нужно молчать; быть бестактным; затрагивать в разговоре болезненную тему; наступать на больную мозоль; сыпать соль на рану.Выражение основано на притче о сыне владельца чайной, который отвадил от посещения заведения отца не желающего платить коррумпированного чиновника, заваривая ему чай холодной водой ].
Мо Жань собирался проводить Чу Ваньнина до самого Павильона Алого Лотоса. Чу Ваньнин же, по правде говоря, уже давно привык всегда и везде ходить один. Очень редко ему выпадала возможность разделить с кем-то зонт, будь это обычный бумажный зонтик из промасленной бумаги или барьер, созданный при помощи магии.
Поэтому на полпути он остановился и сказал:
— Я создам для себя отдельный барьер.
Мо Жань в изумлении замер, а затем выпалил:
— Хорошо же шли под моим, зачем…
— Разве учитель может заставлять своего ученика держать над ним зонтик?
— Но, Учитель, в прошлом вы тоже очень много сделали для меня! — помолчав немного, Мо Жань продолжил более медленно, взвешивая каждое слово. — Все эти пять лет каждый день я посвящал тому, чтобы измениться и стать лучше вовсе не потому, что Учитель чего-то не может сделать сам. Я лишь надеялся, что если хотя бы немного приближусь к уровню Учителя, то смогу быть полезным ему и тем самым выразить свою благодарность и уважение. Даже спустя годы усердных тренировок для меня вы все еще недосягаемая вершина, и вряд ли моя мечта отплатить вам добром воплотится в этой жизни. Поэтому…
Он низко опустил голову и, вцепившись в полы одежды, бессознательно сжал пальцы в кулак.
Дождь, падая на землю, стекал ручейками в воду. Растревоженный ливнем пруд покрылся рябью, похожей на пенные цветы.
— Поэтому, прошу вас, позвольте мне хотя бы такую малость, как накрыть вас зонтом.
Чу Ваньнин не мог и слова сказать, просто молча смотрел на него.
— Всю свою жизнь я хочу держать зонт для Учителя.
— … — грудь Чу Ваньнина опалило сердечной болью. Стоило ему услышать это душераздирающее заявление, и к его глазам вдруг подступили слезы.
Но в этой жизни на его долю выпало слишком много страданий, и он давно разучился показывать свои слабости.
Чу Ваньнин был похож на одинокого путешественника, который после долгих странствий, наконец, нашел пристанище: место, где можно было прилечь и отдохнуть.
Он обессиленно рухнул, и даже кости его стонали от наслаждения.
Единственный раз за всю жизнь...
Мо Жаню в этом году исполнилось двадцать два. Говорят, что, когда человек проходит двадцатилетний рубеж, время для него ощущается совсем иначе, чем в юности, когда годы ползут очень медленно и даже три-пять лет ощущаются, как целая жизнь.
После двадцати человек начинает понимать, как стремительно уходит время и осознает, что в мире все слишком быстро меняется, а умерших людей уже не вернуть.
Этот юноша сказал, что готов потратить время своей стремительно утекающей жизни, ради того чтобы укрыть его зонтом.
Сердце Чу Ваньнина, не привыкшего получать от людей тепло и доброту, вдруг переполнилось чужими жаркими чувствами, но вместо радости он испытал лишь нестерпимую боль внутри. Он посмотрел на того человека, который вот так вдруг отогрел его, а теперь смущенно прятал глаза, и внезапно сказал:
— Мо Жань, посмотри на меня.
Мужчина поднял голову.
— Скажи это еще раз,– попросил Чу Ваньнин.
Мо Жань поднял голову и прямо посмотрел ему в глаза. Это лицо все еще было несколько непривычным для взгляда Чу Ваньнина, и оно все же отличалось от лица того мужчины, которого он видел в своих абсурдных смущающих снах.
Этот мужчина выглядел ласковым и серьезным, мужественным и пылким, решительным и закаленным, как лучшая сталь. Его взгляд, направленный на Чу Ваньнина, был прямой как стрела, без следа фальши или неуверенности.
Последний раз, когда пять лет назад он смотрел так на Чу Ваньнина, Мо Жань все еще был ребенком. И вот вдруг, в мгновение ока, он превратился в такого видного мужественного молодого человека.
И этот мужчина преклонил перед ним колено и, запрокинув голову, открыто встретил его взгляд:
— Учитель, я хочу держать для вас зонт всю жизнь, — сказал он.
Ошеломленный Чу Ваньнин замер, не в силах отвести взгляд от правильных черт лица, черных как смоль бровей, ясных сияющих глаз и прямого носа с высокой переносицей.
Его ученик так вырос и возмужал. Нежный саженец превратился в стойкую и крепкую сосну, сначала сравнявшись с ним, а затем и превзойдя его в росте и силе. Однажды могучее дерево, что звалось Чу Ваньнин, долгое время одиноко стоявшее под дождями и ветром, очнулось от затянувшегося сна и обнаружило, что дождь кончился и тучи разошлись. В лучах ласкового утреннего солнца рядом с ним возвышалось еще более высокое и раскидистое дерево, защищающее его от непогоды. Сияющая на солнце золотом роса покрывала его листья, горные ветры пели хвалебные песни его густой кроне.
И это дерево сказало ему, что готово будет сопровождать его всю жизнь.
До тех пор, пока они оба не засохнут и, лишившись всех ветвей и листьев, рухнут рядом на землю. С этого дня, весной, летом, осенью и зимой, он больше не будет одинок.
Чу Ваньнин все смотрел на него, и внезапно до него дошло, что за эти годы Мо Жань стал другим человеком. Он больше не тот истекающий кровью юноша, которого он вынес из Цайде на своей спине пять лет назад.
Чу Ваньнин стоял, укрытый от дождя магическим барьером из трепещущих яблоневых цветов, и словно в первый раз по-настоящему видел Мо Жаня. Разве не должен он изучить его от и до, ведь это был тот самый человек, который хотел сопровождать его всю жизнь.
Сердце Чу Ваньнина затрепетало и ускорило бег.
Внезапно он открыл для себя, что теперь этот мужчина стал просто невероятно хорош собой. Подобная красота легко могла ослеплять людей и лишать их разума. Мо Жань был совершенен от крыльев прямого носа до четко очерченных чувственных губ, от мужественного подбородка до массивной шеи с выраженным кадыком.
В прошлом Чу Ваньнин глубоко и искренне любил Мо Жаня, без труда скрывая эти чувства ото всех, но встретив его сегодня, почувствовал, что этот мужчина был огнем, который ему не удержать в своих руках. Поднявшись до небес, он очень скоро затмит луну и солнце и с легкостью подожжет сухой хворост в его сердце.
Чу Ваньнин чувствовал, что лава, которая так долго спала в глубине его сердца, пробудилась и начала плавить его кости и плоть, стремясь вырваться наружу и извергнуться неудержимым яростным потоком.
Заключив этот огонь в ледяную клетку холодной отчужденности, долгие годы он гордился своей способностью контролировать его и кичился своим умением сдерживать страсти и усмирять желания…
Но теперь все это обратилось в пепел.
Сгорело без остатка.
Автору есть, что сказать:
Обновление личного дела: Мо Жань 2.0
Второе имя: Корм для рыбок*(вычеркнуть), Вэйюй (вычеркнуть).
[От переводчика: 喂鱼 wèi yú вэйюй «корм/приманка для рыбки» / «кормить рыбу» звучит идентично 微雨 wèiyú вэйюй «моросящий дождь» (второе (официальное) имя Мо Жаня).
Само выражение является частью китайских анекдотов про отношения мужчин и женщин, где флирт и ухаживания — прикормка для любви «рыбки». Так об отношениях в браке, когда одному из партнеров недостает знаков внимания, часто говорят: «кто будет кормить рыбу, которая попалась на крючок?»].
Посмертное имя: — …Эй, я еще не умер!!!
Род занятий: Император (возрожденный)... Ой, нет, конечно, в этой жизни не император, а бомж* (странствующий по миру тунеядец, творящий добрые дела).
[*无业游民 wúyè yóumín уе юминь «праздношатающийся безработный» — бродяга, бомж; не имеющий определенного вида занятий праздношатающийся, бездельник, тунеядец].
Социальные функции: Бескорыстный герой* (вычеркнуть), Великий Мастер Мо (вычеркнуть)
[*雷锋 léi fēng Лэй Фэн — прославлен китайской коммунистической пропагандой как образец самопожертвования, альтруизма и преданности партии].
Фавориты на текущий момент: посмотрите-ка, все пока живы.
[*От переводчика: и правда, никого даже в масле не сварили].
Любимая еда: пельмешки.
Ненавидит: когда близкие люди уходят.
Рост: 189.
Встревает Мо Жань 0.5: — А почему он на 3 сантиметра выше меня?
Пирожок с мясом: — О, это потому что он вырос в совершенно иных условиях. Ты днями просиживал в темной комнате, изучая технику Вэйци Чжэньлун, а он резвился на свежем воздухе, бегая по миру. Так что, хотя вы двое — один и тот же человек, но из-за того, что среда определяет развитие, разница в вашем росте — 3 сантиметра. Прости уж меня, Твое Величество, но теперь ты не самый высокий человек во всем романе. Улыбочку!
[*От переводчика: тут что-то вроде «скажите, сыр» или «улыбаемся и машем», в общем, Пирожок издевается].
Чу Ваньнин тяжело дышал, в горле у него пересохло.
Он не желал смириться и признать свое поражение. Поэтому, отчаянно сопротивляясь зову своего сердца, он усилием воли погасил пламя внутри и с деланным равнодушием спросил:
— Всю жизнь?
— Всю жизнь.
— Но я могу идти очень быстро, не заботясь о тебе.
— Это не важно, я догоню.
— Также я могу остановиться и отказаться идти дальше.
— Я буду стоять рядом с Учителем.
Чу Ваньнин не рассчитывал, что на все его вопросы Мо Жань ответит вот так, не раздумывая, и от этого занервничал еще больше.
— А если я вообще больше не смогу ходить? — спросил он, сердито взмахнув длинными рукавами.
— Тогда я буду носить вас на руках.
— …
Сообразив, что он сказал, Мо Жань на мгновение замер. Это было слишком непочтительно, даже дерзко и нагло. Широко открыв глаза от испуга, он взволнованно замахал руками:
— Я понесу вас на спине!
Сердце Чу Ваньнина билось все быстрее и быстрее. Ему приходилось сдерживаться из последних сил, чтобы удержаться и не помочь ему подняться с колен. Не в силах избавиться от навязчивого желания хотя бы на мгновение прикоснуться к этому мужчине, он переживал еще больше, хмурился и со стороны выглядел возмущенным и раздраженным:
— Кто-то здесь хочет, чтобы ты нес его на спине? – сердито спросил Чу Ваньнин.
Растерявшийся Мо Жань открыл рот и замер, не зная, что ответить.
Его учителю так трудно угодить. Нести на спине – плохо, нести на руках – тоже плохо, на плече не понесешь и волоком не потащишь. Он был слишком глуп, совершенно не представлял, что нужно сказать, чтобы Чу Ваньнин остался доволен.
Поэтому растерявшийся Мо Жань уныло опустил голову, как никогда напоминая брошенную хозяином собаку.
Наконец, еле слышно он прошептал:
— Тогда я тоже никуда не пойду.
— …
— Если хотите мокнуть под дождем, тогда я последую* за вами.
[*陪 péi пэй — составлять компанию, сопровождать, следовать (за кем-то); прислуживать, быть на вторых ролях; помогать; возмещать].
Чу Ваньнин совсем запутался и чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Он привык быть независимым по жизни, поэтому, недолго думая, отрубил:
— Я не хочу, чтобы ты следовал за мной.
Мо Жань молчал. Боковым зрением Чу Ваньнин мог видеть только его широкий лоб, черные брови и густые длинные ресницы, которые, подобно дрожащим туманным занавесам, то поднимались, то опускались.
— Учитель… — импульсивный отказ взволнованного Чу Ваньнина Мо Жань истолковал по-своему, — вы все еще сердитесь на меня…
Тем временем Чу Ваньнин изо всех сил, но не особенно результативно, пытался взять под контроль свое трепещущее сердце. Не расслышав, он рассеянно переспросил:
— Что?
— Когда мы были в Призрачном Царстве, я множество раз просил у вас прощения, но понимаю, что этого недостаточно. Все эти пять лет я жил с чувством вины и памятью о том, что я в долгу перед вами.
Чу Ваньнин: — …
— Я думал, что хочу стать хоть немного лучше. По крайней мере настолько, чтобы, стоя рядом с вами, не чувствовать себя грязным и не стыдиться поднять голову. Но я… я не могу угнаться за вами… Каждый день, просыпаясь, я боюсь, что это был только мой сон, и на самом деле, когда я очнусь, окажется, что вы умерли. В моих ушах звучат те слова, что вы сказали мне на озере Цзиньчэн: «если сон слишком хорош, он не всегда будет правдой». И тогда мне… мне так тяжело на душе…
Голос Мо Жаня звучал хрипло и надрывно.
Ему было, что рассказать, но он не хотел говорить. Для себя он решил, что будет неправильно перекладывать на Чу Ваньнина весь груз этих пяти лет. Разве мог он просто взять и без оглядки вывалить на него все то, что случилось с ним в течение этих лет без него?
Он… во время пребывания в Снежной долине иногда ему сложно было определить, какое сейчас время, и где он находится. Тогда он брал иглу и прокалывал пальцы до кости. Боль была адская, но только она могла убедить его, что он в трезвом уме и ясной памяти, все еще жив и не покинул этот мир.
Только так он мог поверить, что вся его вторая жизнь — это не долгий сон. Что, пробудившись однажды, он не обнаружит, что на Пике Сышэн «вещи остались неизменными, но с людьми все иначе», что глаза Сюэ Мэна все так же полны ненависти, орден Жуфэн разрушен до основания, а в опустевшем Павильоне Алого Лотоса в своих белых одеждах покоится Чу Ваньнин.
Совсем как при жизни, совсем как живой.
Каждое слово в этой фразе заставляло его плакать кровавыми слезами.
Удивительное дело, но когда он узнал, что ради его спасения Чу Ваньнин пожертвовал своей жизнью, и спустился за ним в Призрачное Царство, хотя его сердце болело, но все же он не был захвачен беспросветным отчаянием и тоской. Но шли дни, и время утекало как вода… Чем ближе был день пробуждения Чу Ваньнина, тем сильнее страдал Мо Жань, тем глубже становились раны на его сердце.
Казалось бы, за столько лет, проведенных в уединении, у него было много свободного времени, чтобы все обдумать и найти себя. Но за все то время, пока Чу Ваньнина не было рядом, его мысли и чувства так и не смогли прийти к согласию. Изо всех сил пытаясь подражать другому человеку, он в панике бежал от себя, страстно желая лишь одного: полностью разрушить свою личность и заменить ее на перевернутое отражение Чу Ваньнина.
В итоге, множество вещей, на которые он раньше не обращал внимания, о которых не задумывался и о которых постепенно забыл, стали возвращаться к нему, подобно морскому приливу. Волны ушли, а он в одиночестве остался один наедине с тем, что они выбросили на берег.
И все вдруг стало таким ясным и понятным.
Он вспомнил прошлую жизнь, хаос войны и полные безысходности последние дни.
Тогда на Пик Сышэн в изменившийся до неузнаваемости Дворец Ушань пришел Сюэ Мэн и со слезами на глазах задал ему вопрос:
«Почему ты так относишься к своему Учителю?»
Именно тогда, на пороге смерти, Сюэ Мэн пытался заставить его оглянуться назад.
«Мо Жань», — сказал он тогда. — «Подумай хорошенько, оставь свою слепую ненависть. Обернись назад.
Когда-то он взялся обучить тебя духовным практикам и искусству боя на мечах, а после всегда защищал.
Когда-то он обучил тебя письму, стихосложению и каллиграфии.
Когда-то ради тебя он пытался научиться готовить пищу и поранил руку.
Когда-то он… днем и ночью ждал, когда ты вернешься... он единственный ждал тебя… всю ночь до рассвета...»
Но тогда Мо Жань не захотел его слушать, он не хотел оглядываться назад.
Но теперь пришло время отлива, и он стоял на берегу своей судьбы. Мо Жань опустил голову и под своими ногами увидел брошенное сердце. То самое сердце, которое когда-то было открыто для него и любило его до самой смерти, смиренно принимая любые страдания от его рук.
Из-за своего самодурства, упрямства и самоуверенности он не заметил, как наступил на него.
Чу Ваньнин бросил свое сердце ему под ноги, а он растоптал его!
Стоило Мо Жаню подумать об этом, и он чувствовал, что все его тело холодеет. Разве не он виноват, что эта раздавленная и изуродованная плоть теперь лежит в луже крови… что он наделал? За две жизни, за шестнадцать лет, он хоть один раз поблагодарил Чу Ваньнина? Был ли хоть один день… когда в сердце своем он поставил Чу Ваньнина на первое место?!
Скотина!
Неужели тогда его сердце было из камня*? Почему оно не умело болеть и страдать?!
[*木石 mùshí муши «дерево и камень» — обр. в знач.: бесчувственный чурбан; метафора «равнодушный и бесчувственный человек». Истоки: выражение из 83 свитка «Хроник династии Сун»: «Человек ― не дерево и не камень, как может он не иметь чувств?»].
За эти пять лет столько раз во снах все такой же прекрасный лицом и одетый в свои неизменные белые одежды Чу Ваньнин приходил к нему как к старому другу.
И каждый раз он просыпался на мокрой подушке, каждый раз он повторял одни и те же слова: «Чу Ваньнин… Учитель, прости меня, я так виноват! Я недостойный и испорченный, я плохой человек*».
[*不好 bùhǎo бухао — плохой, дурной; неприятный; неприемлемый; недостойный; испорченный; диал. зло; постыдное (неприятное) дело].
Он говорил это каждый день, но камень вины на его сердце не становился легче.
Он думал об этом человеке, вдыхая аромат весенних цветов и глядя на падающий снег зимой.
Каждый рассвет был золотым, как душа Чу Ваньнина, каждая ночь черна, как его глаза. Свет луны напоминал о широких белых рукавах на фоне первого снега, а восходящее солнце дарило то же тепло, что и его взгляд. Когда же предрассветная синева сменялась зарей, в облачном море посреди огненного зарева он видел стройный силуэт Чу Ваньнина.
Повсюду был только он.
Изматывающие его разум и душу днем и ночью боль и тоска стали тем мостиком, благодаря которому он стал лучше понимать простых людей. Эти годы он так часто ставил на кон свою жизнь ради помощи незнакомцам, что сам не заметил, как почти забыл о своей влюбленности и одержимости Ши Мэем.
Как-то недалеко от Снежной долины Мо Жань увидел припорошенные снегом цветы голоцветного жасмина*.
[*迎春花 yíngchūnhuā инчуньхуа «цветок встречающий весну» — бот.Jasminum nudiflorum Lindl.]
Какое-то время он просто любовался ими, пока в голове не сформировалась простая мысль:
«О, эти цветы такие красивые. Если Учитель увидит их, ему точно понравится».
Вроде такая мимолетная и простая мысль. Такая мелочь, ничего особенного.
Когда Чу Ваньнин умер, он скорбел и искренне оплакивал его, но сохранял самообладание. Но в этот момент вся тоска, что так долго подтачивала его сердце, вдруг прорвалась наружу, грозя свести его с ума. Дамба в тысячу метров была разрушена одним маленьким муравейником и рухнула в один миг.
Его похожие на вой рыдания спугнули стаю диких гусей, присевших отдохнуть в заснеженном ущелье. Сорвавшийся голос звучал так уродливо, что в итоге ему самому стало стыдно за нарушение вечного покоя золотых цветов, что росли в Снежной долине.
Прошло пять лет.
Он никогда не сможет простить себя.
— Учитель… Простите меня… я изо всех сил спешил вернуться в срок. Я подготовил подарок и хотел лично поприветствовать вас не с пустыми руками… — все его хладнокровие сгорело в огне и улетучилось с пеплом, а напускное спокойствие осыпалось на землю, как битая черепица.
Стоящий на коленях перед Чу Ваньнином Мо Жань в конце концов совсем потерял голову. Земля ушла у него из-под ног, и он только и мог, что цепляться за Учителя, моля о прощении:
— Я… я такой дурак! Это первое, что я пообещал после вашего воскрешения и не смог исполнить даже такой малости. Это моя вина!
Чу Ваньнин не мог видеть его таким, ведь он всегда любил Мо Жаня, и теперь, встретившись с ним после долгой разлуки, разве мог он заставить его страдать?
Однако, услышав эти слова, чуть замешкавшись, он все же спросил:
— Почему ты опоздал сегодня?
— Сначала... я думал, что успею вовремя. Но в городе Цайде встретился с пакостливой нечистью, и я…
— Ты уничтожал демонов и поэтому задержался?
— Простите меня, – Мо Жань низко опустил голову. — Я не только опоздал, но и подарки, что были приготовлены для Учителя, почти полностью уничтожены… кроме того, я с ног до головы был залит грязной кровью, поэтому в спешке отправился в купальню, чтобы смыть ее, а в итоге…
Чу Ваньнин почувствовал, как его сердце наполняется покоем и нежностью.
Уважаемый Мастер Мо.
Этот Мо Жань и в самом деле совсем не такой, как пять лет назад.
Тогда он был эгоистичным ребенком, но сейчас понял, что есть вещи важнее собственного блага. Чу Ваньнина нельзя было назвать романтичным человеком, идущим на поводу у своего сердца. Вот если бы он узнал, что Мо Жань видел проделки демонов в Цайде и прошел мимо, он бы точно разозлился не на шутку. Но теперь, когда этот мужчина покорно стоял перед ним на коленях и неуклюже просил прощения, он чувствовал, что это было не только поистине глупо, но и невероятно мило.
Чу Ваньнин неуверенно сделал шаг вперед. Нежность наполнила его сердце, переливаясь через край. Он протянул руку, чтобы помочь Мо Жаню подняться, и вдруг неожиданно услышал низкий голос:
— Учитель, прошу, не прогоняйте меня. Останьтесь моим наставником.
На этот раз пришла очередь Чу Ваньнину остолбенеть. Он ничего не знал ни о внутренних переживаниях Мо Жаня, ни о пожирающем его изнутри чувстве вины и страхе, поэтому совершенно не ожидал от него подобных слов. После некоторого колебания, он неуверенно сказал:
— Почему…
— Пусть идет дождь, я все равно останусь рядом с вами, буду гнаться за вами, оберегать вас и носить на спине. Даже если это вам в тягость и совсем не нравится, умоляю, не прогоняйте меня.
Мо Жань, наконец, поднял лицо, и сердце Чу Ваньнина затрепетало.
Он увидел покрасневшие глаза, затуманенные слезами.
Чу Ваньнин всегда был решительным человеком, но сейчас он растерялся и совершенно не представлял, что делать и говорить дальше.
— Ты… в этом году тебе ведь исполнилось двадцать два года, почему ты все еще…
Он замолк. Помолчав, он тяжело вздохнул и сказал:
— Сначала встань с колен.
Мо Жань яростно вытер глаза и упрямо заявил:
— Учитель не хочет меня, я не встану.
…Конечно, все такой же проходимец!
У Чу Ваньнина сразу разболелась голова. Поджав губы, он схватил Мо Жаня за запястье и потянул вверх, заставляя подняться.
Но стоило его пальцам коснуться этой руки, он тут же кожей ощутил литые мышцы и обжигающий жар, исходящий от сильного молодого тела, так разительно отличавшегося от субтильного тела подростка. Сердце Чу Ваньнина забилось так сильно и быстро, что в груди стало больно и горячо. Он ошеломленно замер, а затем поспешно выпустил руку Мо Жаня.
К счастью, Мо Жань в этот момент был настолько поглощен своими переживаниями, что не обратил внимания на странное поведение своего учителя. Сам же Чу Ваньнин с недоверием уставился на свою руку. Внутри него штормовой ветер гнал яростные волны, разбивая их о берег его сердца.
Он только что… Что с ним не так?
Неужели за пять лет долгого сна его самодисциплина, духовная и телесная чистота, гордость и сдержанность были безвозвратно утеряны?
Он поднял взгляд и снова ошеломленно взглянул на Мо Жаня.
Или все дело в том, что его ученик так изменился, что, в конечном итоге, рядом с ним он больше не может сохранять самообладание?
Мо Жань же, сохраняя видимость покорности, не собирался уступать Чу Ваньнину. Остервенело кусая губы, он всем видом давал понять, что избавиться от него будет не просто:
— Пожалуйста, Учитель, не прогоняйте меня, — с этими словами он снова упал на колени.
Разве посмел бы Чу Ваньнин снова помочь ему встать? Поэтому он поспешил строго прикрикнуть:
— Ты снова стоишь на коленях! Вот сейчас я в самом деле не хочу тебя!
— …
Мо Жань замер и непонимающе захлопал глазами. И тут до него, наконец, дошло, что именно сказал Чу Ваньнин, и его глаза засияли от счастья:
— Учитель, так вы не обижаетесь на меня… Вы не сердитесь, что я не успел в назначенное время встретиться с вами? Вы…
Чу Ваньнин раздраженно перебил его:
— Я само великодушие. С чего мне быть таким мелочным?
Под влиянием нахлынувших чувств Мо Жань не смог сдержаться и попытался обнять его. Испуганный этой пылкостью Чу Ваньнин отступил и, грозно нахмурив брови, сделал ему выговор:
— Ты что творишь? Совсем стыд потерял?
— Ох, — сообразив, что только что вел себя недостойно, Мо Жань тут же начал извиняться. — Простите! Я виноват! Виноват! Я просто забылся от счастья.
Уши Чу Ваньнина вспыхнули, но тон голоса остался таким же холодным и сухим:
— Человеку уже больше двадцати, а он все еще не знает, что такое приличия.
Теперь и у Мо Жаня заалели кончики ушей:
— Я испорченный, — буркнул он себе под нос.
Это его «я плохой, я испорченный», похоже, стало мантрой Мо Жаня. Каждый раз, когда Чу Ваньнин слышал от него эти слова, он чувствовал одновременно и раздражение, и смех, и жалость, и сердечное тепло.
Чуть приподняв завесу ресниц над сияющими глазами феникса, он украдкой еще раз взглянул на Мо Жаня.
И снова убедился, что тот стал сногсшибательно красивым, стройным и высоким. Упругая кожа цвета спелой пшеницы оказалась вовсе не иллюзией горячего источника. По неизвестной причине щеки Мо Жаня раскраснелись, и весь он буквально пылал жаром, как будто внутри него горело маленькое солнце. Возможно, из-за излучаемой им жизненной силы, весь он был словно окутан туманной дымкой от испаряющейся с кожи влаги. А потом Чу Ваньнин снова увидел эти глаза, черные как смоль, яркие как звезды.
Бум!..
Чу Ваньнин ясно слышал стук своего сердца. Стоило ему прикоснуться к Мо Жаню, его пальцы словно обожгло, и этот жар все еще не угас. В горле вдруг пересохло, и, даже браня его, он не посмел вновь поднять взгляд:
— Дурак!
Неожиданно он развернулся и пошел прочь.
Следуя за ним, защитный барьер тут же увеличился в размерах. А потом Мо Жань сделал то, что обещал — погнался за Чу Ваньнином.
Чу Ваньнин опустил взгляд, не решаясь обернуться. Он точно знал, что сейчас его глаза светятся любовью и желанием, которые он больше не мог скрывать. Точно также больше не в его силах было погасить пожар, что стремительно распространялся от кончиков пальцев по всему телу.
В конце концов, он все-таки сжег* его.
[*毁 huǐ хуэй— разрушать; ломать; сгубить; сжигать; погибнуть в пламени пожара.
Этот мужчина с легкостью смог сделать то, что пять лет назад не удалось юному Мо Жаню. Полностью завладев его сердцем, он столкнул его в море грешных желаний.
С этого дня Чу Ваньнин стал обычным человеком из плоти и крови. Одного мимолетного взгляда хватило, чтобы он попался в ловушку плотских желаний и страстей*. И из этих шелковых сетей ему было уже не выбраться.
[*色授魂与 sèshòuhúnyǔ сэ шоу хунь юй «цвет, что дарят, сердце принимает» — обр. в знач.: передавать эмоции выражением лица и движениями души; понимать друг друга без слов; любовь и желание во взгляде.
Истоки: «Ода об императорском лесе» (автор Сыма Сянжу): 彼色来授, 我魂往与接也. Тот цвет, что был предложен мне, всем сердцем я направлю и приму.
От переводчика: 色 sè сэ цвет, переводится еще и как «женская красота», а также, как «похоть» и «сладострастие»].
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль «Учитель проводит вступительный тест».
Чу Ваньнин: — Приступим. Давайте сыграем в «Повелителя умов»*. Не волнуйтесь, все смогут получить очки.
[*«头脑王者» — это мини-программа WeChat; по сути, викторина, где учитывается правильность и скорость ответов; за битвой могут наблюдать друзья, приглашенные в чат].
Щенок: — Угу!
Чу Ваньнин: — Сколько лепестков у цветка хайтана?
Щенок: — Пять!
Чу Ваньнин: — Какой сорт яблони растет на территории Павильона Алого Лотоса?
Щенок: — Сифу*!
[*西府 xīfǔ сифу «западный дворец» — аббревиатура для яблони роскошной: Malus spectabilis Berkh.]
Чу Ваньнин: — Какой рост у Ши Мэя?
Щенок: — 183!
Чу Ваньнин: — Какой рост у Сюэ Мэна?
Щенок: — Ха-ха! 178!
Сюэ Мэн: — ..mdzz*... что смешного!?
[*mdzz сленг. сокращение от 妈的智障 māde zhìzhàng мадэ чжичжан — «блять, ты умственно отсталый», также является эквивалентом нашего классического «пиздец!» в контексте «катастрофа!»].
Чу Ваньнин: — Какой у тебя рост?
Щенок: — Ха-ха-ха-ха-ха-ха! 189!
Сюэ Мэн: — Ох!
Чу Ваньнин: — Мой рост?
Мо Жань: — Кхэ… восемь метров один*.
Чу Ваньнин: — Ладно, ты сдал, можешь продолжить обучение.
[От переводчика:八米一 bāmǐyī бамии «восемь метров один», где 一 «и» может переводиться не только как «один», но и как «целиком/целых». Мо Жань, скорее всего, предпочел ответить неверно, так как негоже ученику быть «выше» учителя хоть в чем-то. В зависимости от трактовки, рост Чу Ваньнина может быть как 180 (восемь метров один), так и 181 см (метр восемь один). В большинстве сторонних источников рост Чу Ваньнина обозначен как 181 см.
PS. 米 ми «метров» созвучно с 咪 mī «мяу», так что может у нас «восемь кхэ на одно мяу»].
Этой ночью Чу Ваньнин лежал в своей кровати в Павильоне Алого Лотоса, ворочаясь с боку на бок, и никак не мог уснуть.
Он думал о том, как вышло, что Мо Жань вырос таким. Образцовый наставник Мо. Мо Вэйюй. Стоило закрыть глаза, перед внутренним взором появлялось это красивое мужественное лицо с ярко сияющими серьезными и ласковыми глазами, и все внутри завязывалось узлом от желания.
Чу Ваньнин грязно выругался про себя и, пнув одеяло, сбросил его с кровати. Раскинув руки и ноги, он лежал на спине и с мученическим выражением на лице рассматривал потолочные балки.
Бросив все силы на то, чтобы выбраться из моря запретных желаний и разорвать любовные узы, в итоге он чувствовал себя совершенно разбитым.
— Мо Вэйюй,
ты — животное, — пробормотал он.Крутясь на кровати волчком, Чу Ваньнин никак не мог отделаться от навязчивых мыслей об увиденном в купальне Мяоинь. Обжигающе, горячее, упругое, исполненное силы и животного магнетизма тело продолжало маячить перед глазами. Он не мог забыть эти широкие плечи и прямую линию спины в тот момент, когда тот медленно повернулся к нему, и капли горячей воды стекали по идеальной линии брюшного пресса* ниже…
[*人鱼线 rényúxiàn жэньюйсянь «линия русалки» — нижняя линия мышц мужского брюшного пресса в форме буквы V].
Бледный как смерть Чу Ваньнин резко сел на кровати, не смея дальше развивать эту мысль.
Словно утопающий за соломинку, он схватился за первую попавшуюся книгу.
Этот гений своего времени, страдалец Чу Ваньнин, пытался закопаться в книги, чтобы спрятаться от внутреннего демона.
Произвольно открыв одну из тех книг, что купил Сюэ Мэн, он увидел страницу, исписанную мелким бисерным почерком. Чу Ваньнин долго изучал эти странные письмена, пока до него не дошло, что же это такое.
Наверху тонкого листа очень ровным и правильным почерком было выведено название:
«Рейтинг размеров героев в расцвете сил мира совершенствующихся».
По отдельности ему был знаком каждый иероглиф, но смысл всей фразы Чу Ваньнин понять не мог.
Герои в расцвете сил… размер… рейтинг?
Какой размер*?
[*尺寸chǐcun чицунь — длина; мерка, размер; габарит; калибр].
Рост?
Присмотревшись, он заметил сноску, написанную очень мелким почерком:
«Рейтинг является неполным, поскольку не все герои посещают общественные купальни или публичные дома. В Духовной школе Жуфэн не хватает размеров Наньгун Сы и Сюй Шуанлинь. В ордене Гу Юэе не хватает данных Цзян Си. На Пике Сышэн Сюэ Мэна, Се Фэнъя, Чу Ваньнина…»
— …?
Чу Ваньнин ошеломленно замер.
Что это значит? Чтобы измерить рост обязательно нужно посетить купальню или публичный дом?
Кто бы мог подумать, что он увидит тут свое имя…
Нахмурив лоб, Чу Ваньнин кончиком пальца повел вниз и продолжил чтение. Первое же имя в рейтинге выбило из него дух.
«Мо Вэйюй.
Статус: молодой господин Пика Сышэн, образцовый наставник Мо».
Он тут же вспомнил фигуру Мо Жаня. Этот ребенок действительно вырос высоким и довольно внушительным, но он видел и выше, с чего вдруг сразу первое место?
Склонившись еще ниже, он прочел сноску:
«Замечен во время купания в Доме Дэюй*. Впечатляюще незаурядный, достойный восхищения».
[*德裕 déyù дэюй — добродетель и достаток].
— …
В Доме Дэюй во время купания…
Впечатляюще незаурядный?...
Чу Ваньнин смутно чувствовал, что что-то тут не так, но был слишком целомудренным, чтобы понять скрытый смысл этих слов. Даже после долгих размышлений он так и не мог сообразить, в чем тут подвох и, сдавшись, продолжил чтение.
На втором месте оказался неизвестный ему заклинатель по имени Сань Сю. Рядом тоже присутствовала сноска:
«Замечен во время омовения в горном озере. Весьма внушительный».
«Какая все-таки ерунда», — с отвращением подумал Чу Ваньнин. — «Хотя обувь и собранные под венец волосы могут увеличить рост человека, но все же разница не настолько значительна, чтобы ради этого подглядывать за человеком во время купания. Неужели сейчас в народе стало популярно такое низкосортное чтиво…»
Когда же он взглянул на третье место…
«Мэй Ханьсюэ.
Положение: ответственный за обучение адептов старший ученик главы ордена Куньлуньского Дворца Тасюэ».
На этот раз сноска мелким шрифтом отличалась от предыдущих «замеченных во время купания»:
«Размер замерен и подтвержден лично Чунь Инь, служанкой чайного дома. Кроме того в мире совершенствующихся множественные источники подтверждают, что достоинство молодого господина Мэя способно растопить тело любой женщины и превратить его в податливую глину. Не подлежит сомнению и тот факт, что за ночь с легкостью способен удовлетворить десять человек».
Чу Ваньнин: — …
В наступившей после этого в мертвой тишине старейшина Юйхэн слышал лишь треск зажженного бикфордова шнура.
Бах!
Словно обжигающую руку горячую картошку*, он свирепо отшвырнул книгу на другой конец спальни. Лицо его полыхало от стыда, глаза яростно сверкали, внутри царил полный хаос.
[*烫手山芋 tàngshǒu shānyù таншоу шаньюй «обжигающий руки сладкий картофель» — обр. щекотливая проблема, головная боль].
В конце-то концов, что же он увидел?
Значит, размер! Может, из-за своего воспитания он медленно соображал, но в этот момент не мог не вспомнить некоторые детали своих постыдных снов. Неужели речь шла о том самом размере? Какой цинизм! Ни стыда, ни совести! Мерзкие распутники! Грязные свиньи! Совсем совесть потеряли?!
Какое-то время Чу Ваньнин неподвижно сидел на кровати, не в силах унять клокочущую внутри злобу. Наконец, он поднялся с кровати, подобрал брошенную на пол книгу и, ткнув в нее пальцем, при помощи духовной силы разорвал на мелкие клочки...
Но слова «впечатляюще незаурядный, достойный восхищения» продолжали жечь его разум каленым железом. Он был буквально подавлен шипением раскаленного металла, прожигающего его сердце насквозь. Лицо покраснело, пылали уши, в душе грохотали громовые раскаты.
Чу Ваньнин всегда был исключительно порядочным и непорочным человеком. И даже в купальне Мяоинь он старательно отводил взгляд, избегая смотреть туда, куда не следовало. Вдобавок, в поднимающейся от горячей воды туманной дымке тело перед ним было не более, чем расплывчатым пятном, и даже если бы он захотел, все равно не смог бы что-то увидеть. Однако сейчас хватило нескольких слов из грязной книжонки, чтобы перед зажмуренными глазами возник вполне ясный образ. Написанные на бумаге слова рисовали сочную и яркую картину, которая мгновенно захватила все его мысли.
Впечатляюще незаурядный…
Чу Ваньнин со злостью потер лицо и обхватил руками голову. Спустя время он схватился за одеяло и накрылся им с головой.
«Почему в первый же день после выхода из затвора со мной случилось все это?..» — с горечью и обидой подумал Чу Ваньнин. — «Этот мир перевернулся, и теперь я желаю только лечь и снова умереть!»
Поскольку старейшина Юйхэн всегда строго дисциплинировал себя, даже если всю ночь ему не удалось сомкнуть глаз, даже если его душа пребывала в смятении, даже если разум его так и не обрел покоя, на следующее утро он поднялся вовремя, умылся, причесался, надел одежду и венец и, нацепив на свое лицо обычное строгое и бесстрастное выражение, величественно и плавно спустился с Южной горы Пика Сышэн.
Сегодня был день ежемесячной проверки. На Платформе Шаньэ, сияя доспехами, несколько тысяч адептов ордена демонстрировали свои боевые навыки. Восседающие на высоком помосте старейшины Пика Сышэн внимательно следили за показательными выступлениями учеников, беспристрастно оценивая их успехи.
За пять лет отсутствия место Чу Ваньнина на помосте не изменилось: как и прежде оно было по левую руку от Сюэ Чжэнъюна.
С болезненным выражением лица, едва переставляя ноги в своих белых одеждах, Чу Ваньнин поднялся на помост по ступеням из голубого известняка. Взмахнув широкими рукавами, он сразу же уселся на свободное место, сам налил себе чашку чая и, отпив из нее, уставился в никуда.
Заметив раздраженное выражение на лице Юйхэна, Сюэ Чжэнъюн решил, что тот все еще зол из-за того, что Мо Жань не успел появиться на вчерашнем банкете в его честь. Из лучших побуждений он поспешил умаслить его и, наклонившись, тихо шепнул:
— Юйхэн, Жань-эр вернулся.
Неожиданно брови Чу Ваньнина сошлись на переносице, а лицо потемнело еще больше:
— Да, я видел.
— Да? Видел? – Сюэ Чжэнъюн на миг опешил, а затем закивал головой. — Хорошо. И как он тебе? Не думаешь, что он стал больше, а?
— Да…
Чу Ваньнин не хотел разговаривать о Мо Жане с Сюэ Чжэнъюном. В конце концов, со вчерашнего дня проклятая мантра «впечатляюще незаурядный, достойный восхищения» снова и снова тихим шепотом звучала в его голове. Он даже не собирался искать взглядом Мо Жаня среди тысяч учеников внизу. Опустив голову, Чу Ваньнин осмотрел стол перед собой:
— Здесь много свежих фруктов и пирожных.
Сюэ Чжэнъюн улыбнулся:
— Еще не завтракал, да? Если они тебе нравятся, съешь побольше.
Чу Ваньнин не стал церемониться и сразу съел песочное печенье-лотос в прикуску к горячему чаю. Цвет теста на этом печенье красиво и плавно менялся от светлого у основания к малиново-алому на острых лепестках. Слоеное тесто с идеально разделенными слоями аппетитно хрустело во рту, а начинка из сладкой бобовой пасты имела приятный медовый привкус османтуса.
— Мастерство Терема Цинфэн* из Линьаня… – пробормотал Чу Ваньнин.
[*清风 qīngfēng цинфэн «свежий ветерок» /«чистота нравов»].
Обернувшись, он спросил у Сюэ Чжэнъюна:
— Это ведь работа мастера не из Зала Мэнпо?
— Так и есть, Жань-эр приготовил это специально, чтобы почтить тебя, – сказал Сюэ Чжэнъюн и довольно рассмеялся.— Видишь, на столах других старейшин ничего такого нет.
— … — только услышав его слова, Чу Ваньнин заметил, что в отличие от других столов, стол перед ним ломился от сладостей и десертов. Множество пирожных, засахаренные фрукты и даже маленькая фарфоровая пиала цвета морской волны, накрытая маленькой крышкой, под которой обнаружилось ровно три шарика из белой муки со сладкой начинкой.
Эти шарики были сделаны не из обычного клейкого риса, а из муки произведенной из лотосового корня Бразении*, выращенного в Линьане. Корень сушили, растирали в муку, чтобы из нее получилось гладкое как нефрит жемчужно-белое тесто.
[*莼 chún чун — Бразения Шребера (лат.Brasenia schreberi) очень редкий вид пурпурного лотоса, очень прихотлив и сложен для выращивания, опыляется ветром].
— О, представляешь, Жань-эр спозаранку явился в зал Мэнпо и попросил разрешения занять на время всю кухню, и только ради того, чтобы приготовить эту мелочь. У красного шарика начинка из сладкой бобовой пасты с добавлением выжимки из розовых лепестков, в желтом арахисово-кунжутная паста, а для зеленого, как он сказал, использованы растертые молодые листья лунзинского чая. Все исключительно свежее, но вот только маловато как-то... — тут Сюэ Чжэнъюн понизил голос и пробормотал себе под нос, — с самого утра трудился над ними, слов нет, хорошо получилось, вот только всего три штуки.
Чу Ваньнин:
— …
— Юйхэн, а тебе хватит?
— Да, – Чу Ваньнин чуть помешкав, едва заметно кивнул.
Просто рисовые шарики он ел именно так: не съедал больше трех шариков за раз. Первый — распробовать вкус, второй — почувствовать сладость и аромат, третий — наесться досыта. Если бы он съел четвертый, то почувствовал лишь пресыщение.
Мо Жань сварил для него три штуки. Удивительное совпадение. Ровно три, не больше и не меньше, словно мысли его прочитал.
Фарфоровой белой ложкой он зачерпнул круглый шарик из сваренного из лотосовой муки похожего на кисель бульона и, поднеся к губам, заметил, что и размер у него идеальный, как раз на один укус. Те шарики, что готовил повар из Зала Мэнпо были слишком большими и вязкими, поэтому есть их было не так приятно.
Кажется, изготовивший эти шарики человек, точно знал вместимость его рта, и какой размер должен быть у закуски, чтобы ему было удобно ее съесть. Он чувствовал, что даже мягкую начинку любовно и бережно завернули в нежное тесто.
По неизвестной причине эта забота что-то всколыхнула в душе Чу Ваньнина. Умирая от стыда, он поспешно спрятал лицо, пытаясь взять себя в руки.
— У него хорошо получилось.
— Жаль, что он все это сделал только для одного тебя, а другим остается только смотреть. Даже собственного дядюшку обделил, – со вздохом сказал раздосадованный Сюэ Чжэнъюн.
Слушая его, Чу Ваньнин поджал губы, и, не сказав ни слова, взял ложку и помешал бульон. Когда шарики были съедены, их сладость достигла цели и начала медленно плавить его сердце.
Налегая на сладости, совершенно не заинтересованный показательными выступлениями учеников Чу Ваньнин взял со стола первый из свитков, содержащих описание изменений, произошедших на Пике Сышэн за последние пять лет.
Все свитки Сюэ Чжэнъюн разложил по хронологии, информация была изложена кратко и лаконично, поэтому Чу Ваньнин быстро закончил чтение первого и потянулся за следующим. Именно тогда он заметил под свитками толстую рукописную книгу.
— А это….. – он вытащил толстую прошитую вручную книгу*. Бросив на нее один только взгляд, Сюэ Чжэнъюн со смехом сказал:
— Тоже подарок Жань-эра для тебя. Вчера, когда он спешно возвращался на Пик, по пути ему пришлось разобраться со злыми духами, поэтому обложка забрызгана кровью и часть листов порвана. Он постеснялся отдать рукопись тебе лично и сегодня утром обратился ко мне с просьбой положить ее тебе на стол.
[*线装书 xiànzhuāngshū cяньджуаншу — прошивная книга; книги, сшитые традиционным китайским способом прошивной брошюровки].
Чу Ваньнин слегка кивнул головой. Прежде чем открыть книгу, его изящные пальцы погладили обложку с названием. Всего четыре слова, написанные аккуратным ровным почерком в традиционном стиле*:
[*楷书 kǎishū кайшу «образец написания» — кит. каллигр. стиль написания иероглифов; нормативное (уставное) написание].
«Письма для моего Учителя».
Его глаза слегка расширились от удивления.
Неужели это написано для него?
В сердце неожиданно разгорелся тлеющий уголек. Так горячо и так больно. Он оторвал взгляд от книги и посмотрел на плещущееся внизу море людей, надеясь разглядеть Мо Жаня. Но куда не глянь, повсюду сияли одинаковые серебристые доспехи, похожие на чешую кишевшей в пруду рыбы.
Не найдя и следа нужного ему человека, он снова взглянул на рукопись.
Оказывается все пять лет, пока Чу Ваньнин был скрыт от него, Мо Жань думал о нем и скучал по своему Учителю. Было множество слов, которые Мо Жань хотел сказать ему, и, опасаясь, что со временем забудет, он решил их записать.
Мо Жань попросил изготовить прошивную книгу, в которой была ровно одна тысяча восемьсот двадцать пять страниц. По его подсчетам, этого должно было хватить, если каждый день в течение пяти лет исписывать по одной странице. Дела большие и малые, начиная с того, что он съел сегодня какие-то очень невкусные листья, когда работал в поле, заканчивая ежедневными успехами в совершенствовании, — все это он записывал на бумаге.
По его подсчетам ему нужна была одна тысяча восемьсот двадцать пять листов, не больше, не меньше, чтобы закончить свою рукопись к тому дню, когда Учитель вернется. Но порой мысли лились неудержимым потоком и не умещались в один лист. Крохотные иероглифы тесно жались к друг другу, пытаясь вырваться за пределы бумаги. Тот, кто написал их, так страстно хотел, чтобы Чу Ваньнин вместе с ним увидел цветущую облепиху в пустыне Гоби и туманную зарю на горе Чанбайшань. Если бы он мог, то наверняка спрятал бы в этой книге все испробованные им сладости, чтобы поделиться ими с Чу Ваньнином, когда тот проснется.
В этих рядах мелких строчек от начала и до конца не было ни слова о его чувствах и переживаниях, ничего печального и грустного, только простодушные описания ярких моментов его пятилетних странствий, только хорошие вещи, которыми он хотел поделиться.
Когда страниц стало не хватать, Мо Жань стал вкладывать дополнительные листы. Так получилась еще одна внушительная пачка писем в конце книги…
Чу Ваньнин медленно переворачивал страницы. Глаза его чуть увлажнились.
На его глазах детский размашистый и прямой почерк Мо Жаня постепенно менялся, становясь все красивее и элегантнее.
На последней странице, казалось, еще не высохли чернила, а на самой первой они уже успели выцвести.
«Письмо для моего Учителя»
Четыре слова. В каждом письме они были написаны по разному. Медленно… и одновременно очень быстро… на этих страницах дни бежали как резвые скакуны, зимы сменяли весны...
В конце ему встретился перьевой набросок птиц и цветов, подписанный вертикально по всем канонам каллиграфического стиля «железо гнет и ломает золото».
[*屈铁断金 qū tiě duàn jīn цюй те дуань цзинь«железо гнется золото ломается» — каллиграфический стиль. В основе выражение: просто позволь железу согнуть золото и отрезать его].
Чу Ваньнин перевернул последнюю страницу, а затем его пальцы вновь вернулись к заглавию в четыре слова:
«Письма для моего Учителя».
Письма для моего Учителя.
Он смотрел на эту надпись, и перед глазами возникла картина: подросток Мо Жань взял в руки кисть и склонился над первым письмом. Спустя время он отложил кисть в сторону, и голову поднял уже мужчина, юные годы которого остались позади.
От первого письма до последнего, казалось, он своими глазами видел, как меняется Мо Жань от шестнадцати до двадцати двух лет. Тело вытянулось и раздалось в плечах, черты лица стали резче и мужественнее.
Но каждый день, как бы не был занят, Мо Жань садился за стол, чтобы написать ему письмо.
— Учитель!
Чу Ваньнин так увлекся, что не заметил, как показательные выступления учеников закончились. Он очнулся только когда вдруг услышал, что кто-то громко окликнул его, и, подняв голову, обнаружил, что у помоста на Платформе Шаньэ стоит взволнованный Сюэ Мэн и активно машет ему.
А рядом с ним скромно переминался высокий мужчина с широкими плечами, узкой талией и длинными ногами. После выступления на арене его спокойное лицо все еще излучало жар, выступивший на лбу пот в лучах солнца переливался и блестел как шкура гепарда.
Заметив, что Чу Ваньнин смотрит на него, он на миг оцепенел, а потом вдруг широко улыбнулся. Даже золотая заря не смогла бы затмить эту улыбку, похожую на согретый солнцем кипарис, трепещущий на теплом ветру. Страсть плескалась на дне его глаз, длинные изогнутые ресницы молили о нежности. Решительное и открытое лицо, несмотря на несколько смущенное выражение, ослепляло своей юношеской свежестью и чувственностью.
Какой же все-таки красивый парень*.
[*儿郎 érláng эрлан паренек; молодец, храбрец, воин; устар: мой муж].
Сохраняя видимое спокойствие, Чу Ваньнин сидел на возвышении и, скрестив руки на груди, с достоинством взирал на него сверху вниз. Со стороны он выглядел все таким же холодным и неприступным, и только Небесам было известно, что этот человек уже потерял душевный покой, и, сбросив шлем и латы, готов сбежать с поля боя*.
[*丢盔弃甲 diūkuīqìjiǎ дюкуйцицзя «сбросить шлем и снять латы» — обр. в знач.: бежать без оглядки с поля брани, потерпеть сокрушительное поражение].
Стоявший в толпе людей Мо Жань, с трудом сдерживая смех, вдруг поднял руку и указал на свою одежду, а затем на Чу Ваньнина.
— … — прищуренные глаза феникса настороженно и недоуменно уставились на него.
Мо Жань улыбнулся еще шире и, прикрыв от других губы рукой, беззвучно, но четко произнес несколько слов.
Чу Ваньнин: — ..?
Шелестели листья, дул утренний ветерок, он ничего не расслышал. Мо Жань с беспомощным видом посмотрел на него. Наконец, ухмыльнувшись одним только краем губ, он покачал головой и демонстративно коснулся подола своей одежды.
Чу Ваньнин опустил голову вниз, и всего мгновение спустя его уши стали алыми как маков цвет:
— …
Величественный и исполненный достоинства старейшина Юйхэн, наконец-то понял, что хотел сказать ему его ученик. Оказывается, поднявшись рано утром, он второпях схватил первую попавшуюся верхнюю одежду из беспорядочно сваленных в Павильоне Алого Лотоса вещей, и по роковой случайности это оказалась та самая одежда, которой вчера он обменялся с Мо Жанем.
…Неудивительно, что пока он шел сюда, ему казалось, что что-то волочится за ним по земле! Оказывается, это был слишком длинный подол!
«Мо Вэйюй, ты невыносим!» — разгневанный Чу Ваньнин возмущенно отвернулся. — «Бесстыжий негодяй, ты такой тупица, что так и не понял, что не надо наступать на больную мозоль*!»
[*哪壶不开提哪壶 nǎ hú bù kāi tí nǎ hú «среди всех чайников ты возьмешь тот, который не кипит»— обр. говорить о том, о чем нужно молчать; быть бестактным; затрагивать в разговоре болезненную тему].
Автору есть, что сказать:
Маленькая миниатюра «Содержание книги щенка».
Ярким примером того, какие письма писали друг другу люди в древности, считаю «Книгу Юаньвэй», этот образчик тошнотворной слащавости. Честно говоря, при прочтении я все же не удержалась от того, чтобы всей душой не болеть за крепкую па-па-па*-дружбу между господином Бо Цзюйи и господином Юань Чжэнем*. Аплодирую*[па-па-па как хлоп-хлоп-хлоп] стоя! Ха-ха-ха.
[*啪啪啪 pāpāpā «хлоп-хлоп-хлоп» —жарг. трахаться, чпокаться; па-па-па (звукоподражание занятию сексом);
*白居易 Bái Jūyì и 元稹 Yuán Zhěn — поэты эпохи Тан, дружеская переписка которых увековечена в произведении «Книга Юаньвэй»].
Письма щенка не так сложны, тем более, даже обложившись справочниками, я не смогу овладеть красноречием Бо Цзюйи и вмиг набью оскомину от всех этих «нижайший из низких», «клей и лак моего сердца». Так о чем может писать собака?
Выдержки из трактата «Письма господина ПсиНы»:
Марципан из Линьи хорош на вкус, но дороже обычного. Сорок медяков за полкило. Но вкусный, очень вкусный.
Картофельное рагу очень сытное. Я поел вчера вечером и все еще не голоден. И оно вкусное, очень вкусное.
Случайно пролил мед на жареные крылышки в мешочке Цянькунь. А это вкусно, очень вкусно.
Нарезка из сырой рыбы в Цюаньчжоу имеет специфический вкус, но все равно вкусная, очень вкусная.
Учитель, просыпайтесь! Давайте есть вместе!!!
Как усталые птицы вечером возвращаются в свои гнезда, так ученики Пика Сышэн, закончив дневные занятия, потянулись в направлении Зала Мэнпо. Только Мо Жань не спешил уходить и, стоя рядом с деревянным манекеном для оттачивания ударов, как будто кого-то ждал.
За последние годы напряжение в отношениях между ним и Сюэ Мэном заметно ослабло, в особенности после того, как Мо Жань прислал ему найденный в Линши духовный камень высшего качества, который Сюэ Мэн инкрустировал в рукоять Лунчэна. С того времени неприязнь между братьями поутихла, поэтому Мо Жань не удивился, когда Сюэ Мэн не ушел, а, обернувшись, спросил его:
— Есть пойдешь?
— Приду чуть позже.
Подняв глаза, он увидел, что, заслоняя Сюэ Мэна, перед ним стоял Ши Мэй. Лучи заходящего солнца оттеняли его лоснящуюся от пота белоснежную кожу* и несравненную красоту. Поправив выбившуюся прядь на виске, он пригладил волосы и спросил:
[*肤如凝脂 fūrú níngzhī фужу нинчжи «кожа [бела] как застывший жир» — обр. о лоснящейся, мягкой и блестящей коже].
— А-Жань, ты ведь Учителя ждешь?
— Ага.
Только вернувшись на Пик, Мо Жань с самого утра отправился на показательные выступления, так и не встретившись с ним. Они не виделись со времени той битвы, когда рука об руку с Сюэ Мэном Мо Жань закрыл новый Небесный Разлом, но уже тогда было ясно, что ростом Ши Мэй вскоре превзойдет Сюэ Мэна.
Однако теперь, когда они оба стояли перед ним в лучах закатного солнца, Мо Жань почему-то чувствовал себя немного неловко. Разумеется, он не считал, что Ши Мэй подурнел, вот только...
Ему было сложно сформулировать свои чувства. В прошлом он привык видеть Ши Мэя хрупким, скрытым за спиной более высокого и массивного Сюэ Мэна, и не ожидал, что сейчас все перевернется с ног на голову.
Наконец, Мо Жань с улыбкой сказал Ши Мэю:
— Вчера я пропустил званный ужин, и думаю искупить свою вину, составив компанию Учителю. Хочу пригласить его вместе спуститься с горы, чтобы поужинать, поэтому в Зал Мэнпо не пойду. Если хотите, можете пойти вместе с нами.
Сюэ Мэн и Ши Мэй не имели привычки есть вместе с Чу Ваньнином, поэтому, переглянувшись, ушли. Не зная, чем заняться, Мо Жань, оглядевшись по сторонам, присел на корточки на большом валуне из голубого известняка и, сорвав травинку щетинника*, принялся забавляться с ней в ожидании, пока Чу Ваньнин спустится.
Когда последние лучи заката окрасили небо ярким багрянцем, и народившийся месяц высунулся из-за пурпурных облаков, из бамбуковой рощи, через которую проходила тропинка, ведущая с Южной горы, не спеша вышел человек. Он успел переодеться в новые белые одежды и теперь в руках нес сверток. Увидев Мо Жаня, Чу Ваньнин замер, и всего на мгновение на его лице появилось смущенное выражение.
— Я как раз собирался найти тебя… а ты здесь.
— Я ждал Учителя, чтобы поесть, — спрыгнув с камня, сказал Мо Жань, продолжая крутить в руках травинку* и сияя улыбкой. — В Учане открылась новая таверна, в которой работает один из самых известных поваров Верхнего Царства, прославившийся своими неповторимыми десертами. Я хотел бы пригласить Учителя отведать эту новинку.
[*狗尾巴草 gǒu wěibā cǎo гоу вэйба цао — щетинник зеленый (лат. Setaria viridis (L.) Beauv); можно перевести как «травинка собачий хвост», так как 狗尾 gǒuwěi гоувэй переводится как «собачий хвост». От переводчика: здесь, благодаря игре слов, собачьим хвостом крутит Мо Жань].
Чу Ваньнин смерил его невыразительным взглядом с головы до ног и с прохладцей спросил:
— Значит вырос и разбогател?
Мо Жань улыбнулся еще шире и ничего не ответил.
Чу Ваньнин хмыкнул и бросил ему тканевый сверток, который держал в руках. Поймав его, Мо Жань спросил:
— Что это?
— Твоя одежда, — ответил Чу Ваньнин, проходя мимо него.
Мо Жань догнал его и пошел плечом к плечу с ним.
— Эти вещи сделаны из неплохой ткани, — со смехом сказал он, — она легкая, но теплая. Если Учителю понравилась моя одежда, я могу попросить ушить ее, хотя так тоже хорошо...
— Я не ношу чужие вещи.
Мо Жань немного растерялся, но тут же попытался сгладить неловкость:
— Я не в этом смысле, я правда… просто сегодня утром увидел Учителя в этой одежде и подумал, что она вам нравится… Я не думал обидеть вас. Давайте я пойду к тому портному, который пошил мой наряд, и закажу новую одежду для вас.
— А ты знаешь, какой размер одежды я ношу? – спросил Чу Ваньнин.
Мо Жань подумал: как бы он мог этого не знать?
Его руки множество раз смыкались вокруг талии Чу Ваньнина в крепком объятии. Если Чу Ваньнин вставал на цыпочки, то его подбородок упирался точно в его плечо, и, когда они сплетались в порыве страсти, не раз Чу Ваньнин, не в силах сдержаться, кусал его, оставляя под ключицей отпечаток острых зубов, не сходивший потом несколько дней.
Как мог он не знать длину ног Чу Ваньнина. Он на себе опробовал их силу в рукопашном бою, но какими слабыми они были, когда беспомощно обвивались вокруг его талии. Тогда эти длинные стройные голени дрожали, а округлые пальцы на ступнях судорожно подгибались…
Как он мог не знать насколько широкие плечи у Чу Ваньнина и насколько упруги его округлые ягодицы…
Как назло, девственный духовно и физически Чу Ваньнин даже не представлял, о чем спрашивает. Он полагал, что задал остроумный вопрос, и не мог понять, почему его образцовый ученик Мо Вэйюй вдруг так смутился.
Чу Ваньнин раздраженно взмахнул рукавом:
— Не зная этого, как ты собирался раскроить мне одежду?
— …
Мо Жань не нашел слов для оправдания.
Не мог же он признаться, что знает. Что, даже когда месил тесто для шариков, не мог не думать о стройном и сильном теле Чу Ваньнина, окутанном туманом купальни Мяоинь. Подтянутое и красивое, оно было точно таким, как он запечатлел его в своей памяти.
Грязные мысли, как дикие кони, уносились все дальше. Мо Жань подумал о бледных тонких губах. Когда он вынуждал эти губы обхватывать его член, Чу Ваньнин всегда очень страдал. Этот рот не мог принять его до конца, из-за настойчивых толчков его глотка судорожно сжималась, и все тело содрогалось от рвотных спазмов.
Мо Жань закрыл глаза и сглотнул, про себя проклиная своего внутреннего зверя.
Ты должен уважать, почитать и беречь его. Отбрось эти пошлые мысли, даже не смей мечтать о таком.
Почитай его… уважай его...
Мо Жань резко выдохнул, подавляя вспыхнувшее плотское желание, но в голове продолжала крутиться мысль о том, что его шарики вышли слишком большими, и Учителю будет неудобно, когда он возьмет их в рот. Он переделывал их несколько раз, пока не пришел к идеальному размеру. Зажав между пальцами изящный маленький шарик, Мо Жань опять подумал о тонких губах Чу Ваньнина, представил, как теплый и нежный рот обволакивает это клейкое тесто...
Кончик языка нежно гладит вязкую сладость, каждым движением разжигая чувственное пламя, вытаскивая на поверхность все чувства и желания* Мо Жаня.
[*七情六欲 qīqíng liùyù цицин лююй «семь чувств и шесть страстей» — весь спектр человеческих эмоций, где七情qīqíng — семь чувств: радость, гнев, печаль, страх, любовь, ненависть и половое влечение; 六欲 liùyù — шесть плотских страстей, порождаемых шестью опорами сознания - индриями 六根 liùgēn: глаз, ухо, нос, язык, тело, разум].
Мо Жань точно знает, какой величины десерт сможет вместить рот Чу Ваньнина, а он еще спрашивает, известен ли ему размер его одежды?
Этот вопрос, как шершавый язычок котенка, нежно лизнул его грудь.
Но Мо Жань не смел думать об этом и дальше, поэтому, покорно склонив голову, сказал:
— Прежде чем заказать одежду, естественно, я собирался просить совета у Учителя.
Чу Ваньнин удивленно взглянул на него:
— Ты простудился?
— Нет!
— А почему голос такой хриплый?
— Я… перенервничал*.
[*上火 shànghuǒ «воспламениться» — плохо себя чувствовать, возбудиться; перенервничать; кит. мед. страдать от избытка внутреннего жара. От переводчика: Мо Жань произнес слова, которые можно, в меру своей испорченности, трактовать, как: «я возбудился», «я перенервничал» или «меня лихорадит»].
Чу Ваньнин немного растерялся, не зная, что и думать. Быстро отвернувшись, он поджал губы и нахмурился, но покрасневшие кончики ушей выдавали его с головой.
Этот нежный румянец окончательно поблек, только когда они добрались до городка Учан и расположились в отдельной комнате с окном в недавно открывшемся заведении Башня Чжунцю*.
[*仲秋 zhòngqiū чжунцю «середина осени» — восьмой месяц (по лунному календарю)].
В этот раз Мо Жань очень серьезно отнесся к приглашению Чу Ваньнина на ужин. Хотя прежде он уже звал его разделить трапезу, но это было не от души, а скорее из необходимости быть вежливым. Сейчас его чувства и настрой были совсем иными.
Слуга Башни Чжунцю в первую очередь принес им чайник «Облака и туман гор Лушань», подал тыквенные семечки и арахис, а затем почтительно вручил двум бессмертным с Пика Сышэн два бамбуковых свитка с наименованиями блюд. Приняв их, Мо Жань мило улыбнулся и сказал:
— Спасибо большое.
Чу Ваньнин незаметно взглянул на Мо Жаня.
Прежде за ним не водилось привычки кого-то благодарить хоть за что-то.
— Учитель, можете заказать все, что пожелаете, но очень рекомендую попробовать окуня с кедровыми орешками. Слышал, у него приятный кисло-сладкий вкус, да и выглядит красиво.
Чу Ваньнин еле заметно кивнул головой:
— В таком случае, закажи порцию, а остальное на твое усмотрение.
Мо Жань рассмеялся:
— Тогда я закажу все, что придется Учителю по вкусу.
Чу Ваньнин с деланным безразличием спросил:
— А ты знаешь, что я люблю есть?
— …Да, знаю.
Он и в прошлом знал, но все время забывал.
Но больше никогда не забудет.
Он рассматривал бамбуковый свиток, когда вдруг услышал звук шагов. Зазвенел жемчужный занавес и до них донесся голос слуги:
— Ах, господин бессмертный, сюда, пожалуйста. Те два даоса, которых вы ищете, забронировали отдельную комнату… да-да, напитки еще не подавали.
Белая рука с нежной и гладкой кожей аккуратно отодвинула занавес из зеленых агатовых бусин.
Длинные мягкие черные как смоль волосы, яркие губы, ясные глаза и сияющая белозубая улыбка... Невероятно красивый мужчина, державший в руках кувшин вина, вдруг возник на пороге комнаты. Обернувшийся Мо Жань сначала даже опешил от изумления:
— Ши Мэй? Почему ты здесь?
— В Зале Мэнпо я встретил главу Пика. Услышав, что вы спустились с горы, чтобы поесть в новой таверне, он заявил, что, может, блюда здесь и хороши, но вот вино вряд ли имеет нужную выдержку, и решил передать для вас пару бутылок «Белых цветов груши», — сказал Ши Мэй и, сияя улыбкой, потряс большими красными глиняными бутылками, красиво перевязанными бамбуковой пенькой. Послышался звук плещущегося внутри вина. Казалось, еще немного, и терпкий аромат можно будет почувствовать даже через глиняные стенки. — К счастью, я успел вовремя. Если бы вы заказали напитки, то это вино было бы лишним, и я зря пришел, — со смехом добавил он.
Чу Ваньнин спросил:
— А что насчет тебя? Успел поесть?
— Я поем, когда вернусь. Зал Мэнпо закроют еще не скоро, так что я успею.
— Ты только пришел, зачем уходить, — Чу Ваньнин был слишком воспитанным человеком, чтобы не предложить, — присоединяйся к нам.
— Э… Боюсь, что А-Жань слишком потратится.
Мо Жань рассмеялся:
— Я не разорюсь, если поставлю к столу еще один стул, — с этими словами он сделал знак слуге принести еще одну пиалу и палочки для еды. Таверна Башня Чжунцю действительно оказалась весьма живописным и дорогим местом. В отдельных комнатах для привилегированных клиентов все, включая изящные палочки для еды, было инкрустировано золотом и серебром, поэтому стоило зажечь свечи, и комната вмиг наполнилась яркими бликами.
Ши Мэй сел и до краев налил вино в три кубка из яшмы*. Одуряющий аромат вина из грушевых цветов тут же затопил комнату. Мо Жаню этот запах был слишком хорошо знаком. В прошлой жизни он заливал им боль после гибели Ши Мэя, а когда умер Чу Ваньнин, всю ночь пил его, сидя на крыше.
[*夜光杯 yèguāngbēi егуанбэй «сияющая в ночи чарка» — кубок из яшмы; винная чарка из нефрита горы Цилянь, после розлива вина приобретает лунно-белый цвет].
Теперь все беды позади, и они оба все еще живы.
Внезапно Мо Жань почувствовал, что такие важные для него в прошлом вещи, как любовь и страсть, без сомнения хороши, но перестали иметь для него первостепенное значение. Сейчас те два человека, которые больше всех в этом мире заботились о нем, были живы. Он смог заработать достаточно денег, чтобы пригласить их поесть и выпить в хорошем месте. Для счастья ему хватит и этого.
Три чаши вина и парочка блюд сейчас для него были важнее всех завоеваний его прошлой жизни.
— Мы готовы сделать заказ. Одну порцию окуня-айхуа с кедровыми орешками, «львиные головы» фаршированные крабовым мясом, «хрустальные» свиные ножки, окорок копченый с вишней, суп трех свежестей, паровая свинина в рисовом кляре на листе лотоса и, пожалуйста, все без острых приправ. Второй заказ: одна порция отварной рыбы в остром сычуаньском соусе, острый соевый творог по-сычуаньски, салат из свиного языка и бычьих потрохов с огурцом и перцем, цыпленок с арахисом и перцем чили, и все это с кунжутным маслом и поострее. А в эти блюда соли не жалейте: нефритовые пельмени с креветками, ребрышки и картофель выпаренные в соевом соусе, сушеный морской гребешок в желудочной сетке и лапа феникса в соусе из черных бобов. А на десерт…… — Мо Жань взглянул на Чу Ваньнина и закрыл свиток. — Мы не будем выбирать, просто принесите по порции каждого.
[*清炖蟹粉狮子头 qīngdùn xiè fěn shīzitóu циндунь се фэнь шицзытоу — тушеные большие мясные тефтели (обычно из свинины), фаршированные крабовым мясом;
*水晶肴肉 shuǐjīng yáo ròu шуйцзин яо жоу — свиные ножки (мясо, типа нашей грудинки) в прозрачном застывшем рассоле/холодце;
*三鲜上汤 sān xiān shàng tāng саньсяньшантан «суп трех свежестей» — трехсоставной бульон, включающий свежую рыбу, свежие грибы и мясо;
*粽叶粉蒸肉 zòngyè fěnzhēngròu цзунъе фэньчжэнжоу — приготовленные на пару кусочки свинины с рисовой мукой в листьях лотоса;
*水煮鱼shuǐzhǔ yú шуйчжу юй — отварная рыба в остром сычуаньском соусе
*麻婆豆腐 má pó dòufu мапо доофу — острый соевый творог [мапо] по-сычуаньски: соевый творог жареный со свиным/говяжьим фаршем и перцем в остром соусе;
*夫妻肺片 fūqī fèi piàn фуци фэй пянь — нарезка из свиного языка, холодных бычьих внутренностей, включая легкие и желудок, с огурцом и сычуаньским перцем;
*宫保鸡丁gōngbǎo jīdīng гунбао цзидин — цыпленок гунбао; блюдо сычуаньской кухни из мяса цыпленка с арахисом и перцем чили;
*瑶柱金钱肚 yáo zhù jīnqián dǔ яо чжу цзиньцянь ду — сушеный морской гребешок (или мясо других моллюсков) в желудочной сетке жвачных животных;
*豉汁凤爪 chǐ zhī fèng zhuǎ чи чжи фэн чжао — лапа феникса (куриная лапа) в соусе из черных бобов].
Не поднимая глаз, Чу Ваньнин сказал:
— Съесть все не получится.
Мо Жань ответил:
— Заберем с собой.
— Оно остынет.
— …Разогреем в Зале Мэнпо.
Чу Ваньнин подумал, что Мо Жань ведет себя как мелкий делец, в шахте которого вдруг наткнулись на золотую жилу и, разбогатев за одну ночь, он теперь сорит деньгами направо и налево, выбрасывая их на ветер. Но сейчас Чу Ваньнин не хотел заниматься воспитанием своего ученика, поэтому он спокойно развернул меню и сделал заказ:
— Принесите порцию рулетиков из бобовой муки, ерпа в листе бамбука*, и три рисовых шарика со сладкой бобовой пастой. Спасибо.
[*份叶儿耙 fènyè erbà фэнье эрпа— пирожные из клейкого риса с начинкой из арахисовой пасты, завернутые в листья бамбука]
Вскоре на стол начали подавать заказ. Ши Мэй любил острую пищу, а Чу Ваньнин нет, поэтому Мо Жань сразу разделял поданные блюда. Очень быстро одна половина стола зазеленела от поданных пресных блюд, другая же заполыхала от еды, щедро сдобренной красным перцем. Когда все было расставлено на столе, подобное контрастное сочетание цветов оказалось на удивление красивым.
— И, наконец, мы рады представить вам, коронное блюдо нашего ресторана — окунь-ауха с кедровыми орешками.
Как только блюдо было объявлено, два слуги внесли поднос с большой и ароматной рыбиной. Обжаренный до золотистой хрустящей корочки окунь весил не менее двух с половиной килограмм и был красиво выложен на огромной тарелке из лазурного фарфора. Рыба была нарезана одинаковыми кусками, полита ярко-красным кисло-сладким соусом и украшена изумрудно-зеленым горошком и кедровыми орешками, мелко нашинкованным юуаньским окороком и хрустальной мякотью креветок. Это впечатляющее зрелище не только ублажало взор, но и возбуждало аппетит.
Чу Ваньнин любил сладкое, а кисло-сладкие блюда вообще были его слабостью. Хотя при виде этого окуня ни один мускул не дрогнул на его лице, но глаза невольно заблестели.
Этот блеск не укрылся от глаз Мо Жаня.
Обслуживающий их слуга окинул изучающим взглядом стол и обнаружил, что со стороны Ши Мэя еще осталось свободное место. Он было хотел подвинуть другие блюда, чтобы расчистить место для рыбы, но другая пара рук оказалась куда проворнее и уже начала переставлять тарелки. Мо Жань передвинул ближе к себе мясные блюда, которые не очень нравились Учителю, а все острое и пряное поставил перед Ши Мэем. Так перед Чу Ваньнином появилось пустое пространство, и Мо Жань с улыбкой сказал:
— Поставьте эту рыбу здесь.
— О, хорошо!
Конечно, слуга был просто счастлив встретить гостя, который решил помочь ему с сервировкой стола. С радостным лицом он забрал блюдо у принесших его людей, водрузил на освободившееся место и, низко поклонившись, вышел.
Мо Жань осуществил эту перестановку естественно и непринужденно и для стороннего наблюдателя все выглядело лишь как желание помочь обслуге, но Ши Мэй сразу почувствовал за его действиями проявление благосклонности и был очень удивлен увиденным. В его глазах на мгновение свет сменился тенью, но Ши Мэй тут же опустил взгляд, пряча странный блеск во взгляде. Однако даже так он выглядел слегка разочарованным.
Ши Мэй чувствовал, что вернувшийся после пятилетних странствий Мо Жань уже не тот, что прежде. И дело было не только во внешних изменениях, но и в его чувствах по отношению к нему, которые за эти годы, похоже, угасли.
Он ведь тоже любил окуня с кедровыми орешками, так почему это блюдо оказалось так далеко от него? Как Мо Жань мог забыть об этом? Или же…
Или же господин его сердца изменился, и с этих пор ничего не будет как раньше?
Ши Мэй никогда не был склонен принижать свои достоинства. Он знал, что и внешностью, и характером превосходил Чу Ваньнина. Во всем мире совершенствующихся вряд ли нашлось бы даже десять людей, которые могли бы в этом сравниться с ним.
Но сейчас в нем зародилось зерно сомнения.
Он знал, что в юности Мо Жань прослыл развратным и ветреным человеком. Со стороны могло показаться, что в человеке для него самое главное — это красивая внешность, но это было не более, чем иллюзией. На самом деле больше всего в мире Мо Жань ценил искренние дружеские чувства.
[*花心huāxīn «сердцевина цветка» — сердце (душа) красавицы; ветреный человек, плейбой;
*风流 fēngliú «течение ветра» — романтичный; развратный; любвеобильный].
Если человек давал ему пару медных монет, он возвращал ему тысячу золотых.
Теперь с прежней враждой между ним и Учителем было покончено, и эти двое очень хорошо ладили, что не скажешь об их отношениях, которые, похоже, стремительно шли ко дну. От этой мысли Ши Мэй почувствовал холодок в сердце. Подняв голову, он из тени внимательно присмотрелся к лицам этих двоих, ярко высвеченных свечами.
Один, низко опустив голову, пил вино. Глубокие и темные как омуты, влажные глаза феникса чуть прикрыты похожими на мягкие перья черными как смоль ресницами, на бледном лице маска безразличия и скуки.
Другой, со счастливой улыбкой подперев
рукой щеку, не сводил глаз с того, что пил. Словно полная луна, заглянувшая в чашу «Белых цветов груши«, в его глазах отражался огонь свечей, как искрящийся на весеннем солнце белый снег танцевали в них яркие блики, отбрасываемые убранством Башни Чжунцю. Подрагивающие длинные ресницы рождали легкую рябь на этих бездонных озерах, в которых сейчас, подобно звездам на ночном небе, сияли преданность и любовь. Вот только владелец этих глаз и сам пока не знал об этом.Ши Мэй был так шокирован увиденным, что отшатнулся и локтем случайно сбил со стола палочки для еды. Когда они с глухим звуком упали на пол, он очнулся от оцепенения и, извинившись, наклонился, чтобы их поднять.
Но под столом его ждало еще одно потрясение.
Безразличные к его внутренним терзаниям палочки для еды упали прямо рядом с сапогом Мо Жаня. Мерцая драгоценной отделкой, теперь они преспокойно лежали и ждали, когда их подберут.
Ши Мэй не привык беспокоить людей по пустякам, поэтому не стал звать слугу и просить его принести еще одни палочки для еды. Кроме того, пережив такое потрясение, даже самодостаточный человек с самым золотым характером вряд ли смог бы смириться с потерей и сохранить самообладание. Довольно часто в таких ситуациях люди действуют импульсивно, не задумываясь о последствиях.
То же можно сказать и о Ши Мэе, который по воле случая получил возможность выяснить, как много чувств в своем сердце Мо Жань оставил для него... Чуть поколебавшись, низко склонив голову, он вытянул белую нежную руку, чтобы поднять палочки, лежащие рядом с ногой Мо Жаня.
Палочки лежали очень близко и, совершенно естественно, что когда он поднимал их, Ши Мэй тыльной стороной ладони на мгновение прикоснулся к голени Мо Жаня.
Автору есть, что сказать:
《Если у меня будет много денег》
Мо Жань: — Читайте в новелле.
Чу Ваньнин: — Такого со мной точно не случится. Материалы для моих механизмов стоят очень дорого, поэтому у меня не может быть много денег.
Е Ванси: — Все преходяще. Мне хватит того, что я имею сейчас. Остальное пожертвую нуждающимся.
Мэй Ханьсюэ: — Куплю ювелирные украшения, чтобы уломать красивую девчонку.
Наньгун Сы: — Думаете деньги гарантируют счастье? Вы даже не представляете боль такого богатого человека, как я.
Сюэ Мэн: — Если у меня появятся деньги, первое, на что я их потрачу, оплачу усыпление этой двуликой скотины, что отписалась выше тебя. Я буду счастлив испытать твою боль! Давай, не жмоться, открывай свой сундук!
[*清心寡欲 qīngxīn guǎyù цинсинь гуаюй «очистить сердце и умерить желания» — укротить порочные желания; очищать ум от желаний и амбиций].
Мо Жань пригубил «Белые цветы груши», когда вдруг почувствовал прикосновение к своей ноге*. Он машинально хотел отодвинуться, но не успел пошевелиться, как прикосновение стало более явным, как будто что-то под столом прижалось к нему.
[*小腿 xiǎotuǐ сяотуй— анат. голень; часть задней конечности между коленом и лодыжкой].
На какое-то время он оцепенел, не понимая, что происходит. А потом Ши Мэй вынырнул из-под стола и снова сел прямо, и он увидел, как легкий румянец возбуждения проявился на этом бледном несравненно прекрасном лице. Хотя он поджал губы и стыдливо опустил глаза, судя по всему, случившееся не было случайностью. И тут до Мо Жаня, наконец, дошло…
Вот буквально только что, это было…что?
— Кхе-кхе-кхе! — у Мо Жаня пересохло в горле, и он закашлялся.
В его сердце Ши Мэй всегда был как белый снег солнечной весной*, такой же светлый, как нарождающаяся луна среди зеленых побегов ивы. Он мог только издали любоваться его красотой, но никогда не позволил бы себе никаких вольностей. Хотя он любил его так сильно, что был готов умереть за него, Мо Жань никогда бы не посмел проявить свои чувства к Ши Мэю, не говоря уж о том, чтобы воплотить их в жизнь.
[*阳春白雪 yáng chūn bái xuě ян чунь бай сюэ «белый снег солнечной весной»—утонченный, возвышенный и чистый].
Но этот чистый и невинный человек, разве только что он не…. щупал его?
Эта пугающая мысль так захватила разум Мо Жаня, что в испуге он начал трясти головой, как погремушкой. Заметив это, Чу Ваньнин нахмурился и спросил:
— Что с тобой?
— Ничего!
Ши Мэй щупал его прямо перед Учителем!.. Как такое возможно?!
Это совершенно не похоже на то, что мог бы сделать Ши Мэй...
Выражение лица Мо Жаня стало еще более сложным. Подобная перемена в Ши Мэе не только не стала для него приятным сюрпризом, а скорее даже напугала его.
Пока он пытался прийти в себя, Ши Мэй, повысив голос, громко позвал:
— Слуга, эти палочки для еды слишком грязные, пожалуйста, принесите другие!
Слуга тут же явился на его зов, а затем опять ушел. Запутавшийся в собственных чувствах Мо Жань медленно повернулся и взглянул в бледное и спокойное лицо Ши Мэя. Ласковый взгляд был все таким же чистым и безмятежным, словно Мо Жаню померещился тот смущенный румянец. Словно почувствовав, что кто-то смотрит на него, Ши Мэй поднял на него свои красивые персиковые очи, а затем с легкой нечитаемой улыбкой повернулся к нему всем телом:
— Что-то случилось?
— Ничего! Ничего не случилось!
— Палочки для еды упали прямо рядом с твоим сапогом, — спокойно пояснил Ши Мэй.
— О… — Мо Жань перевел дух, чувствуя невероятное облегчение. На самом деле, он что-то слишком много надумал себе. Чтобы разрядить повисшее в воздухе напряжение, он хотел сказать Ши Мэю еще пару слов, но тот уже отвернулся и, поднявшись, взялся за половник, чтобы налить супа.
Устыдившись своих недавних мыслей, Мо Жань поспешил предложить:
— Я могу налить суп для тебя.
— Нет, я сделаю это сам.
Засучив рукава, Ши Мэй неспешно начал наливать в свою тарелку суп трех свежестей.
Этот суп сам Мо Жань поставил поближе к Чу Ваньнину, а значит он оказался практически на другой стороне стола от Ши Мэя. Пока все сидели, такая расстановка блюд никого не смущала, но теперь, когда Ши Мэю пришлось встать и практически перегнуться через стол, чтобы дотянуться до супа, появилось чувство неловкости.
Один черпак. Второй черпак. Медленно и методично.
Мо Жань:
— …
Ши Мэй, спокойно встретив его беспокойный взгляд, чуть-чуть улыбнулся и, опустив глаза, продолжил молча наливать суп.
Мо Жань все еще чувствовал неловкость и, когда Ши Мэй закончил наливать себе, спросил у Чу Ваньнина, не хочет ли он супа. Чу Ваньнин отказался, после чего сразу переставил супницу на середину стола, чтобы она была на равном расстоянии от всех.
Его наставник и его любимый человек.
С самого начала не стоило выделять кого-то.
И тут Ши Мэй неожиданно сказал:
— А-Жань, ты стал таким здравомыслящим, совсем не тот обозленный ученик, постоянно провоцирующий гнев Учителя. Раз так, и мы сегодня собрались здесь втроем, пришло время рассказать тебе об одном деле и снова извиниться перед Учителем.
Услышав его торжественный и официальный тон, Мо Жань невольно напрягся:
— Что за дело?
— Помнишь, как я в первый раз пришел к тебе с чашей пельменей? — сказал Ши Мэй. — Их приготовил не я. Никогда не умел готовить что-то из муки, так что…
Мо Жань рассмеялся:
— Я подумал что-то серьезное, а ты решил сказать то, что мне давно известно.
— О, ты уже... давно..? — было видно, что Ши Мэй поражен. Его прекрасные глаза широко распахнулись, потом он повернулся, чтобы посмотреть на Чу Ваньнина, который молча наблюдал за ними, потягивая вино. — Так Учитель сказал тебе?
— Нет, я увидел это перед тем, как отправился в Призрачное Царство.
Мо Жань был уже готов рассказать подробности, но внезапно Чу Ваньнин резко поставил на стол недопитую чашу вина и, громко кашлянув, холодно и строго взглянул на Мо Жаня.
Мо Жань знал, что Учитель был очень щепетильным человеком, для которого было естественно скрывать от других свою мягкость, поэтому ограничился кратким:
— В общем, пять лет назад я понял все причины и следствия*, но это слишком долгая история, не будем об этом.
[*前因后果 qiányīnhòuguǒ цяньиньхоуго «причина и следствие» —начало и конец; от начала до конца (всё по порядку); все обстоятельства].
— Ладно, — кивнул Ши Мэй и повернулся к Чу Ваньнину. — Учитель, вы ведь сами не захотели относить те пельмешки А-Жаню и отправили меня вместо себя, а я тогда и подумать не мог, что это так важно. После, наблюдая, как из-за этого недоразумения между вами растет пропасть, я чувствовал себя все более виноватым. На самом деле, много раз я пытался найти подходящий случай, чтобы объяснить все А-Жаню, но каждый раз слова только вертелись на языке, а я так и не осмелился открыть рот… По правде говоря, в то время я вел себя эгоистично еще и потому, что на Пике Сышэн, кроме молодого господина, из близких людей у меня был лишь А-Жань, и я боялся, что если ему станет известно о том, что я не был до конца искренним с ним, он будет немного расстроен и…
— Все в порядке, это же я запретил тебе говорить. В чем ты винишь себя?
— Но я чувствую себя неловко, словно присвоил ваши добрые поступки. Учитель, я виноват перед вами, – Ши Мэй потупил взгляд и, немного помолчав, добавил, – А-Жань, и перед тобой я тоже виноват.
Мо Жань никогда ни в чем не обвинял Ши Мэя. Несмотря на то, что изначально его симпатия к нему возникла из-за того недоразумения с пельмешками Чу Ваньнина, однако впоследствии его теплые чувства по отношению к нему были искренними. Кроме того, Ши Мэй ведь просто следовал инструкциям Чу Ваньнина и изначально совсем не собирался присваивать себе чужие заслуги.
Мо Жань поторопился утешить его:
— Нет! Тебе не нужно расстраиваться из-за этого! Все это дело прошлое...
Мо Жань посмотрел на лицо Ши Мэя в ярком свете лампы. В прошлой жизни он так и не смог увидеть его таким, ведь тогда, в это время, Ши Мэй был уже мертв. Он ушел совсем юным, так и не успев достигнуть расцвета молодости и красоты, и всю жизнь это очень мучило Мо Жаня.
У него просто не было возможности узнать, что, дожив до двадцати четырех лет, Ши Мэй будет выглядеть так.
Довольно высокий, даже долговязый, лицо белое, как ледяной нефрит, персиковые глаза ясные и прозрачные, словно весенние воды. С виду такой нежный и застенчивый, что кажется даже в гневе не сможет настоять на своем.
Сжавшееся в тугой комок сердце как будто отпустило, и Мо Жань вдохнул полной грудью, чувствуя себя совершенно счастливым и умиротворенным.
Хотя он чувствовал, что по сравнению с девятнадцатилетним Ши Мэем, этот двадцатичетырехлетний мужчина был немного чужим, непохожим на того прежнего, близкого ему друга, но это все еще Ши Мэй. Наверное именно потому, что он не мог быстро привыкнуть к его новому облику, ему пришла в голову эта абсурдная мысль: «Ши Мэй нарочно пощупал меня за ногу». Однако, поразмыслив, Мо Жань решил, что со временем у него получится привыкнуть... Что же касается развития их отношений, пусть все идет своим чередом, ему больше не хотелось навязываться и проявлять инициативу.
За те пять лет, что он бродил по миру в поисках следов странных происшествий, Мо Жань множество раз был на грани гибели, но так и не смог напасть на след фальшивого Гоученя. До него доходили кое-какие слухи, но поручиться за их правдивость было нельзя. Злодей пока не высовывался из-за кулис и не был пойман за руку, но Мо Жань чувствовал, что впереди их ждут трудные времена, так что сейчас не время расслабляться и вести себя легкомысленно.
Этих двух людей рядом с ним, он собирался беречь и защищать, если потребуется, даже ценой своей жизни.
Здесь и сейчас Мо Жань отпустил своих внутренних демонов, но он и предположить не мог, что эти демоны никогда не сидят без дела. Стоило ему избавиться от них, и они тут же прицепились к другому человеку.
Пожалуй, потому что еды этим вечером было слишком много, вернувшись домой, Чу Ваньнин почувствовал сонливость. Сначала он планировал всю ночь посвятить работе над чертежами нового Ночного Стража, но, набросав половину, начал зевать. Какое-то время он продолжал работать через силу, но, в конце концов, сонно моргнув пару раз, не раздеваясь, лег на кровать и заснул.
В путанных снах ему пригрезилось множество скверных и грязных* вещей.
[*乱七八糟 luàn qī bā zāo луань ци ба цзао «на семь порочных, на восемь скверных» — грязный и хаотичный; беспорядочный и безобразный].
Сначала перед его глазами возник пресловутый «Рейтинг размеров героев в расцвете сил мира совершенствующихся», а потом он сразу же оказался в купальне Мяоинь и увидел мощное тело, частью которого и являлся тот самый выдающийся и незаурядный предмет.
В тусклом свете свечей между бровей спящего пролегла тревожная морщинка, словно он изо всех сил старался освободиться из оков порочных сновидений, но, потеряв над собой контроль, все глубже погружался в эту трясину...
А потом ему приснился тот самый сон.
Изменившийся Пик Сышэн, где вещи остались прежними, а люди стали другими, и Зал Даньсинь.
Взрослый Мо Вэйюй сжимает его подбородок, со злобой во взгляде и издевкой в голосе произносит те самые отвратительные грязные слова:
— Я пообещаю то, что ты хочешь, если позволишь поиметь тебя один раз.
Этот Мо Вэйюй отличался от того взрослого Мо Жаня, которого он теперь узнал. В этой версии он выглядит слишком безумным, его красивое лицо очень бледное, белая кожа совсем не того цвета спелой пшеницы, который он успел оценить.
— Сам встань на колени... вылижи меня своим языком...
Обрывки этих грязных фраз доносились до него из глубин кошмара. Как будто какая-то тварь билась о стенки черепа, пытаясь вырваться из оков разума, чтобы наброситься на Чу Ваньнина и разорвать его в клочья.
Он дрожал от холодного ужаса, и в то же время все его тело томилось и плавилось от возбуждения.
Чу Ваньнин видел, как приблизившись вплотную, Мо Жань начал срывать с него одежду. Звук рвущегося шелка еще никогда не был таким ясным, и тут же сон начал темнеть, словно погружаясь в грязную воду.
Как и бесчисленное множество раз до этого, кошмар оборвался именно на этом моменте.
Раньше, после того, как он заканчивался, Чу Ваньнин крепко засыпал и спокойно спал всю ночь. Но по неизвестной причине, на этот раз перед его глазами вновь забрезжил свет.
Чу Ваньнин хотел как следует осмотреться, но этот новый сон был таким расплывчатым, словно он лежал в облаке пара. Оглянувшись, он смог рассмотреть только какие-то мутные алые пятна.
Его зрение оставалось затуманенным, но постепенно усиливались обоняние и осязание. В итоге, когда эти два чувства обострились до предела, Чу Ваньнин вдруг ощутил взрыв страстного желания и внутреннего жара, а потом, наконец, увидел прямо перед собой хорошо развитое мужское тело, навалившееся на него сверху и плотно придавившее его к постели. Испугавшись, Чу Ваньнин инстинктивно хотел сбросить наглеца, но, пребывая в мире грез, он не был хозяином своего тела.
Чу Ваньнин слышал тяжелое прерывистое дыхание мужчины и чувствовал, что его самого бьет дрожь. Чужое горячее дыхание обжигало его ухо, но еще сильнее жгли губы, которые дразняще и легко касались мочки его уха и тут же отступали, не желая идти дальше.
Повернув голову, он обнаружил, что лежит на мягком широком ложе, которое скрипит и качается в такт движений человека на нем. В нос ударил животный запах тела мужчины, который мог бы исходить от шкуры хищника, смешавшийся с другим неприятным сладковатым запахом*. Из-за этого зловония казалось, что вся кровать застелена не простынями, а звериными шкурами. Раскачиваясь вверх и вниз словно на волнах, Чу Ваньнин попытался вытянуть руку и ухватиться за простыни, но понял, что у него просто нет сил.
[*腥臊 xīngsāo «зловоние от сырого мяса/рыбы» — скверный дух, дурной запах, вонь (сладковатый запах как от сырой рыбы или мяса). От переводчика: часто используется для описания запаха физиологических жидкостей: крови или спермы].
Этот мужчина был такой свирепый и вбивался в него с таким усердием, словно поставил себе цель разорвать его тело на части. В какой-то момент, как будто со стороны, Чу Ваньнин услышал, как из его собственного горла полились хриплые и похотливые стоны.
В отчаянии он затряс головой, пытаясь оказать хоть какое-то сопротивление, но это было бесполезно, ведь сила оседлавшего его человека была так велика, что, казалось, он одним ударом может не только размозжить все кости в его теле, но и вырвать его сердце. Чу Ваньнин чувствовал, что от ужаса кровь стынет в его жилах, и все его тело, с головы до пят, бьет неконтролируемая дрожь...
Может быть дело было в том, что этот сон был слишком реальным, а может, он просто очень сильно вымотался, но проснулся Чу Ваньнин только в полдень и еще долго лежал на кровати, пытаясь прийти в себя. Ему казалось, что стоит приподнять голову, и он снова почувствует животный запах шкуры зверя, смешавшийся со сладковатой вонью сырого мяса.
Он несколько раз моргнул и с облегчением обнаружил, что в одиночестве лежит в своей холостяцкой кровати с резным балдахином из темно-красного сандалового дерева в Павильоне Алого Лотоса. Вокруг царил покой, и все было как обычно.
Только вот...
Чу Ваньнин прислушался к себе, затем медленно опустил глаза вниз и замер.
— …
Годами следуя в своем совершенствовании по пути очищения сердца и усмирения желаний, старейшина Юйхэн уже забыл, когда у него были естественные для половозрелого мужчины плотские реакции. И вот, проснувшись поутру, этот святой человек обнаружил, что самым позорным образом... он… кончил...
Все годы воздержания и совершенствования по пути духовного очищения теперь что, псу под хвост?!
А эти ночные грезы… что это вообще такое? Как могло ему присниться что-то настолько безобразное?! Как… как могло с ним такое случиться?
Неужели это все из-за того, что в купальне Мяоинь он увидел тело Мо Жаня, а потом прочитал в этой грязной книжонке про его «достойную восхищения» незаурядную штуку?
Настроение Чу Ваньнина совсем испортилось. Он спрятал лицо в ладонях и свирепо растер его. Когда старейшина Юйхэн сел на кровати, вид у него был все такой же мрачный.
…
Что с ним не так?
Поджав губы, он собирался уже пойти искупаться в холодном пруду с лотосами, чтобы погасить сжигающий его сердце огонь и унять плотское желание. Но как только его пальцы коснулись пола, он почувствовал колебание барьера, установленного им вокруг Павильона Алого Лотоса.
Кто-то вошел.
Чу Ваньнин тут же переменился в лице и поспешно прикрыл одеялом нижнюю часть тела. Нежданный посетитель видимо не пренебрегал тренировками цингуна и двигался довольно быстро, так как в дверь буквально сразу дважды постучали:
— Учитель, вы уже встали?
Этот голос был точь-в-точь как у того мужчины из сна. Только во сне он был более низким и влажным, пропитанный безграничным желанием и раскаленный страстью.
Голос за дверью звучал ровно и почтительно, даже с некоторой долей тревоги. Видимо заметив, что уже день на дворе, а Чу Ваньнин еще не появился, этот человек и правда был обеспокоен.
Сидевший на кровати Чу Ваньнин, услышав этот голос, еще сильнее вцепился в толстое хлопковое одеяло, чувствуя, что стена между сном и реальностью пошла трещинами. Этот сон, где его прижимают к кровати и без капли сострадания яростными толчками выбивают из него дух, с голосом человека снаружи грозился стать реальностью... Ярко вспыхнувшие чувства захлестнули его как огненный прилив, и у него просто не осталось сил, чтобы погасить охватившее его желание.
Он уже собирался снова лечь и притвориться спящим, как вдруг услышал голос Мо Жаня за дверью:
— Учитель, вы же дома? Если позволите, тогда я вхожу.
Тогда я вхожу…
Это были самые обычные слова, самая заурядная фраза и не более того, но Чу Ваньнин внезапно вспомнил о мужчине из сна. Как он навалился на него всем телом, как двигались его губы, как обжигал упирающийся в его тело член.
И тогда, задыхаясь, тот мужчина сказал ему:
— Расслабься немного, я хочу войти.
Лицо Чу Ваньнина залилось лихорадочным румянцем, тело оцепенело, и он, бездумно глядя перед собой, сидел на кровати, как мраморное изваяние. Одежда в беспорядке, в сердце пылает пламя гнева, в глазах злость и нежелание сдаваться на волю чувств, похожие на острую необтесанную гальку на отмели. Зимой в лютую стужу при одном взгляде на эти каменные клыки в сердце рождается страх. Но под лучами жаркого солнца растают снега, весенние воды станут стремительным течением, которое обточит самые острые грани, забрав как минимум половину злости.
Он редко чувствовал себя настолько смущенным и беспомощным и практически никогда не испытывал такого сильного сексуального желания.
Совсем потерянный Чу Ваньнин тупо продолжал сидеть на том же месте, а Мо Жань тем временем толкнул дверь. Только тогда он встрепенулся, вспомнив, что хотел притвориться спящим, но было уже поздно.
Таким образом, когда Мо Жань вошел, он увидел Чу Ваньнина, сидящего на кровати. Черные как ночь блестящие волосы свободно струятся по телу, окутав его с головы до ног. Солнечные лучи падают на прекрасное лицо, похожее на покрытое льдом озеро. Брови свирепо сдвинуты, глаза яростно сверкают. Когда он в упор посмотрел на Мо Жаня, его взгляд был как ледяной клинок, в ослепительном сиянии показавшийся из ножен.
Но из-за того, что уголки глаз Чу Ваньнина покраснели, то, что должно было быть холодом, стало уязвимостью, гнев обернулся обидой и унижением. Сейчас он выглядел так, словно только что его мучили и творили с ним недопустимые вещи. На самом дне влажных глаз затаилось тонущее в горячем желании упрямство.
Мо Жань молча смотрел на него, не в силах отвести взгляд от мужчины, похожего на колючий куст, в глубине которого за острыми шипами спрятался нежный розовый бутон. Мо Жань замедлил шаг, от этого зрелища на миг забыв, как нужно дышать. Словно огромная каменная глыба упала на его грудь, породив в сердце девятый вал, грозящий заслонить небо и похоронить землю…
[чи — есть, пить, глотать, лакомиться, понимать, осмысливать, усвоить, терпеть; брать на себя, вынести ].
Мо Жань долгое время молчал, и только кадык на шее выдавал его волнение.
Внезапно брошенный в водоворот страстного желания, он из последних сил боролся с захватившим его бурным потоком, как утопающий за соломинку уцепившись за сбивчивую мантру:
«Уважай, почитай и оберегай!
Уважай и боготвори, почитай и преклоняйся, дорожи и оберегай. Не смей осквернять и оскорблять его. Не позволяй себе опять запутаться в паутине ненужных чувств. Не смей как в прошлой жизни идти на поводу низменных инстинктов и унижать Учителя, заставляя его делать позорные вещи».
Чтобы охладить кипящую в его сердце лаву, Мо Жаню пришлось пять раз повторить эти слова. С трудом взяв эмоции под контроль, он легкой походкой с безмятежной улыбкой на губах вошел в комнату и как ни в чем не бывало обратился к Чу Ваньнину:
— Учитель, оказывается, вы все это время были внутри... так почему не издали ни звука?
— Я только что проснулся, -— сухо ответил Чу Ваньнин.
Сухо, и правда, так сухо. В горле пересохло, страстное желание грозило высушить его изнутри. Сейчас одной случайной искры хватило бы, чтобы вспыхнувитий пожар в один миг выжег всю округу*.
[ляоюань «полыхающий родник/пахотная земля/порядочный человек» — выжигать степь; обр. о бедствиях, потрясениях, распространяющихся с быстротой степного пожара].
В руке Мо Жань тащил пятиярусный бамбуковый короб с едой, который даже на вид был очень тяжелым. Он хотел поставить свою ношу на стол, но одного взгляда на заваленную напильниками, гвоздями, сверлами, чертежами и свитками поверхность хватило, чтобы он отказался от этой идеи. У него не оставалось выбора, кроме как подтащить короб прямо к кровати Чу Ваньнина.
Похоже после позднего пробуждения Учитель пребывал не в лучшем расположении духа. Увидев его передвижения, он заметно занервничал и, нахмурившись, спросил:
— Что ты делаешь?
— Учитель, вы проснулись поздно. В Зале Мэнпо к этому времени не
осталось ничего съестного. Я с утра свободен, поэтому приготовил немного еды и хотел составить вам компанию за завтраком.
С этими словами он открыл крышку короба и одно за другим достал блюдечко обжаренных грибов, тарелку с молодым нежно-зеленым чилимом и латуком, затем «серебряные» рулетики из тонкой лапши, корень лотоса в медовом сиропе и, в самом конце, две пиалы еще теплого рассыпчатого и блестящего белого риса, и чашку бульона с ветчиной и зимними ростками бамбука.
Две пиалы отварного риса...
Чу Ваньнин дар речи потерял. Мо Жань в самом деле думает, что у
него такой хороший аппетит?
— На столе небольшой беспорядок, если Учитель не хочет есть в кровати, я могу освободить и сервировать его?
Чу Ваньнина, конечно, не радовала перспектива есть в постели, но его тело все еще не справилось с плотским желанием, и, чтобы скрыть возбуждение, ему приходилось прикрыть нижнюю часть тела одеялом.
Поэтому, выбирая между хорошими манерами и репутацией, он решительно выбрал второе.
— На столе много вещей и уборка займет слишком много времени, так
что поем прямо здесь.
Мо Жань, чуть улыбнувшись, кивнул:
— Хорошо.
Стоило признать, что кулинарное мастерство Мо Жаня достигло
невиданных высот. Пять лет назад он уже очень хорошо готовил, а уж по прошествии этих пяти лет не каждый шеф-повар даже в самых лучших ресторациях мира мог соперничать с ним. К тому же, похоже, он очень хорошо знал вкусовые пристрастия Чу Ваньнина. Например, зная, что ему не нравится есть жидкую кашу утром, он приготовил свежие травяные шампиньоны и рулетики, в которые вместо сладкой бобовой начинки положил начинку из сладкого картофеля. Для супа он использовал самые нежные побеги бамбука, а ветчина была не жирная, но и не постная, цветом похожая на алые облака в лучах заката...
Мо Жань никогда не спрашивал Чу Ваньнина о предпочтениях в еде, но все было приготовлено в полном соответствии с его вкусом, как будто они прожили вместе много лет.
Чу Ваньнин в полной мере наслаждался едой. Несмотря на то, что его
движения были спокойными и неторопливыми, палочки не останавливались ни на миг. Когда Чу Ваньнин уже допивал чашу бульона, он поднял голову и увидел, что Мо Жань сидит возле его кровати и, поставив ногу на деревянную подставку, подперев щеку рукой, со странной улыбкой смотрит на него.
— Что-то не так? — Чу Ваньнин машинально достал платок и вытер рот. — У меня что-то прилипло к губам?..
— Нет. Просто, когда я вижу, что Учитель ест с таким аппетитом, чувствую себя счастливым.
Чу Ваньнин почувствовал себя неловко и, как всегда в таких случаях, использовал холодный тон:
— Ты восхитительно готовишь, но этого риса многовато. В следующий
раз хватит и одной пиалы.
Мо Жань, похоже, хотел что-то сказать, но в последний момент сдержался и широко улыбнулся, продемонстрировав ему свои жемчужно-белые, ровные и красивые зубы:
— Да.
На самом деле иногда Чу Ваньнин вел себя глупо. Такой аккуратный, осторожный и дотошный в важных вопросах, в обычной жизни он был самый настоящий разиня и раздолбай. Ведь было совершенно очевидно, что на дне коробки лежали вторые палочки для еды, и все блюда были приготовлены на двоих.
Этот человек в одиночку съел почти все, что было приготовлено на двоих, а потом обвинил его в том, что еды многовато, и он немного объелся...
Чем больше Мо Жань думал об этом, тем смешнее ему было. Он приложил руку к виску, пряча лицо, опущенные ресницы затрепетали.
— Почему ты опять смеешься?
— Это ерунда! Не обращайте внимания!
Мо Жань боялся ранить самолюбие Учителя, ведь он знал, как важно для Учителя в любой ситуации сохранять лицо. Поэтому, не желая ставить его в неловкое положение, он постарался сменить тему разговора:
— Учитель, я вдруг вспомнил об одном деле, о котором забыл вам рассказать вчера.
— Что за дело?
— На обратном пути я услышал слух, что Великий Мастер Хуайцзуй ушел за день до вашего выхода из уединения.
— Да, все верно.
— Поэтому вы не виделись с ним, когда очнулись?
— Не виделся.
Мо Жань облегченно выдохнул и сказал:
— Тогда получается, Учителя нельзя обвинить в неуважении. Я слышал, что люди критикуют вас, потому что Великий Мастер Хуайцзуй в течение пяти лет тратил свои духовные силы на воскрешение Учителя, а после пробуждения он даже не нашел время поблагодарить его должным образом. Но раз Великий Мастер сам ущел, так и не дождавшись, пока Учитель очнется, с чего бы Учителю сломя голову бежать в Храм Убэй и, стоя на коленях, поливать ступени слезами благодарности. Все эти сплетни действительно отвратительны. Раз все прояснилось, я поговорю с дядей, чтобы упомянул об этом завтра на утреннем собрании...
Чу Ваньнин вдруг перебил его:
— Не нужно.
— Почему?
— Я и Великий Мастер Хуайцзуй давно испытываем взаимную неприязнь. Даже если бы он не ушел ко времени моего пробуждения, все равно я не стал бы благодарить его.
От такого заявления Мо Жань на время оцепенел:
— Почему? Я знаю, что ваш даосский наставник сам изгнал вас из Храма, и вы с Мастером Хуайцзуем давно уже разорвали связь учителя и ученика, но в минуту смертельной опасности он пришел, чтобы помочь вам, а также...
Прежде, чем он успел договорить, Чу Ваньнин опять перебил его:
— Это дело между ним и мной обсуждению не подлежит. Впредь я не желаю возвращаться к этому разговору. Если другие люди говорят, что я бессовестный, грубый, хладнокровный, бесчувственный, просто поверь им на слово. Очевидно же, что это правда.
Мо Жань поспешил возразить:
— Почему это правда? Для меня очевидно... что вы не такой человек!
Чу Ваньнин вскинул голову. Неожиданно его лицо словно покрылось коркой льда. Как будто Мо Жань по неосторожности дотронулся до чешуи под горлом дракона*, и тут же кровь хлынула рекой.
[нилинь «обратная чешуйка» — чешуя под горлом дракона; затрагивать чешую дракона, посаженную против ворса; обр. по трактату Хань Фэй цзы: затрагивать больное место могущественного человека. Согласно легендам у драконов под горлом были обратные чешуи, за прикосновение к которым они могли убить].
— Мо Жань, — вдруг сказал он, — как много ты знаешь обо мне?
— Я...
На дне ясных глаз Чу Ваньнина он увидел такой лютый холод, что если бы этот трескучий мороз вырвался наружу, то запросто мог бы заморозить все окрестные горы.
В какой-то момент ему вдруг захотелось сказать;
«Я знаю. Я очень многое знаю о тебе. Знаю почти все. Но даже если что-то из твоего прошлого мне все еще неизвестно, я хотел бы тебя выслушать и разделить твою ношу. Ты вечно прячешь все в глубине своего сердца, навешиваещь на него тысячи засовов, возводищь вокруг неприступные стены, роешь рвы и ставишь барьеры. Ты не устал так жить? Разве ты не чувствуешь, как это тяжело?»
Но он был не в том положении, чтобы говорить такое.
Сейчас он всего лишь ученик у ног учителя, поэтому не должен грубить и выказывать непочтительность.
В конце концов, Мо Жань просто прикусил язык и ничего не сказал.
Они долго молчали, и постепенно тело Чу Ваньнина, напряженное, как тетива лука, расслабилось, но все равно он выглядел немного вымотанным. Вздохнув, он тихо сказал:
— Люди — не святые мудрецы, перед волей небес они бессильны. Есть вещи, которые мы не можем контролировать, как бы не пытались. Ладно, не упоминай больше при мне просветленного Хуайцзуя. Выйди, я хочу переодеться.
— ...Да, — склонив голову, Мо Жань молча собрал в короб все чаши и пиалы. Уже дойдя до двери, он внезапно обернулся:
— Учитель, вы не сердитесь на меня?
Чу Ваньнин вскинул голову и пристально посмотрел на него:
— За что я должен сердиться на тебя?
— Тогда хорошо, просто отлично. А завтра мне можно прийти снова? — широко улыбнувшись, спросил Мо Жань.
— Как хочешь, — после небольшой паузы, словно вспомнив что-то, Чу Ваньнин быстро добавил, — только в следующий раз не нужно говорить «я вхожу» или что-то подобное.
— Почему? — опешил Мо Жань.
— Хочешь войти, входи! К чему лишние слова?! — Чу Ваньнин опять разозлился. Он сам не знал на что сердится: на Мо Жаня, из-за которого он больше не чувствовал себя чистым и целомудренным, или на себя за то, что не мог ничего поделать с вспыхнувшим на щеках позорным румянцем.
Когда сбитый с толку Мо Жань ушел, Чу Ваньнин встал с кровати. Ему было лень надевать обувь, поэтому он босиком подошел к книжному шкафу и взял с полки бамбуковый свиток. Резко встряхнув его, он наблюдал, как бамбуковые планки раскрылись, открыв его взору первые строчки. От одного взгляда на них, он потерял дар речи, и взгляд его надолго затуманился и потемнел.
Этот бамбуковый свиток перед уходом оставил на подушке Хуайцзуй. На нем было наложено запечатывающее заклятие, и только Чу Ваньнин мог открыть его. Сверху ровным и аккуратным почерком было написано «Молодому господину Чу, лично в руки».
Его наставник, обучавший его, теперь называл его «молодым господином Чу».
Это какой-то абсурд.
Само письмо было не длинным и не коротким. В нем были описаны вещи, на которые Чу Ваньнину стоило обратить внимание после пробуждения. Большая же половина была посвящена исключительно «просьбе».
Великий Мастер Хуайцзуй просил его после восстановления сил найти время и встретиться с ним в Храме Убэй на горе Лунсюэ*. В письме он искренне и слезно молил не отказывать ему в этой просьбе, ссылаясь на свой преклонный возраст, утверждал, что время его на исходе, писал, что, размышляя о прошлых делах, испытывает мучительный стыд и раскаяние.
[Лунсюэшань «гора драконьей крови»]
«Прежде чем этот старый монах навеки погрузится в паринирвану, он
надеется снова увидеть государя. Ваше тело по-прежнему поражено той старой болезнью. Зная, что этот застарелый недуг обостряется каждые семь лет, заставляя вас уходить в затвор и медитировать в течение десяти дней, этот старый монах испытывает муки совести. Если государь пожелает прийти на гору Лунсюз, то этот монах может попробовать излечить ваш недуг. Но сам магический ритуал довольно опасен, и государю нужно привести с собой ученика, обладающего древесной и огненной сущностью, чтобы он смог сопровождать вас и сдерживать ваш дух».
Старая болезнь... гора Лунсюэ...
Чу Ваньнин нахмурился, сжатые в кулак пальцы впились в глубоко в
ладонь.
Как это можно излечить? Разрушенное и навечно утерянное на горе
Лунсюэ в его четырнадцатый Цинмин, как это можно восстановить?
[байлю «злой рок»; праздник Цинмин — традиционный китайский праздник поминовения усопших, отмечается на 106 день после зимнего солнцестояния или 15-й день после весеннего равноденствия].
Хуайцзуй смог постигнуть все тайны Небес, раз теперь способен зарубцевать даже самые глубокие шрамы*?!
[ му сань фэнь «войти в дерево на три фэня» [-11 мм; 1фэнь = -3,715 мм ]—обр. проникать в самую глубь; глубокий].
Он резко открыл глаза, и в центре его ладони появилось золотое сияние. В одно мгновение свиток из прочнейшего пятнистого бамбука превратился в пепел и исчез без следа.
[сянфэйчжу — поэт. бамбук Сян-фэй; очень ценный пятнистый бамбук. По преданию, император Шунь, посещая владения на юге, скоропостижно скончался. Две его наложницы плакали у реки Цзянсян, и их слезы остались в виде пятен на бамбуке].
В этой жизни ноги его не будет в Храме Убэй.
Он никогда снова не назовет Хуайцзуя своим учителем.
Чу Ваньнин не успел и глазом моргнуть, как пролетели четыре дня с момента его выхода из уединения. В этот день Сюэ Чжэнъюн позвал его в зал Даньсинь и вручил бумажный свиток с поручением. Одним небрежным встряхиванием развернув свиток, Чу Ваньнин быстро прочитал пару строчек.
— Вы дали это не тому человеку, — сказал он, взглянув на главу из под полуопущенных век.
— Почему? — Сюэ Чжэнъюн взял у него свиток и перечитал его еще раз. — Никакой ошибки.
— ... — Чу Ваньнин прищурился. — Здесь написано: «Помогите крестьянам из деревни Юйлян* собрать урожай».
[юйлян «прохладный нефрит» ].
— Ты не умеешь?
Сюэ Чжэнъюн вытаращил глаза:
— Что, правда не умеешь?!
От такого вопроса Чу Ваньнин почувствовал себя очень неудобно, и в результате пришел в ярость*:
[ну фа чун гуань «от гнева волосы подняли венец» — обр. в знач.: взбеситься, быть вне себя от возмущения].
— А что, нормальных дел уже нет? Например, нечисть искоренять или со злом сражаться?
— В последнее время все сравнительно спокойно. Вся нечисть притихла, и злые духи не шалят. Эй, Жань-эр ведь все равно поедет с тобой. Будешь сидеть в сторонке и отдыхать, а он пусть мешки таскает. Молодой парень, что с ним станется. Соберете рис, отработаете хлеб и вернетесь, делов-то.
Чу Ваньнин еще сильнее нахмурил свои черные как смоль брови:
— С каких это пор Пик Сышэн начал заниматься подобной ерундой?
— Э... ну мы все время так делаем. Вот буквально на днях, кошка бабушки правителя города Учан забралась на дерево и не могла слезть, так Ши Минцзин лазил на дерево, чтобы снять ее. Просто раньше важных дел было побольше, а из-за таких мелочей никто не беспокоил тебя, — ответил Сюэ Чжэнъюн. — Сначала я и правда думал поручить это дело кому-нибудь другому, но ты совсем недавно очнулся, и, я считаю, тебе тоже нужно чем-то заняться, ты же не любить сидеть без дела.
— Так я не... я не буду собирать рис, — Чу Ваньнин поперхнулся и сказал это, вместо «я не умею собирать рис».
Сюэ Чжэнъюн отмахнулся:
— Как скажешь, я ведь говорил, что Жань-эр поможет тебе. Просто выйдешь, развееться, погуляешь немного.
— Так я отправляюсь на задание или на увеселительную прогулку?
— И то верно, — Сюэ Чжэнъюн почесал затылок, — однако деревня Юйлян находится очень близко к Цайде. Жань-эр, конечно, навел там порядок и залатал новый раскол, но все же он не так хорош в этом, как ты. Почему бы по пути не заглянуть туда и, если есть такая необходимость, укрепить барьер.
После этих слов Чу Ваньнин, наконец-то получивший обоснование своего участия в этом походе, без дальнейпгих вопросов принял свиток и, развернувшись, покинул Зал Даньсинь.
Автору есть. что сказать:
Поздравляю всех с началом нового квеста «Если не смогу возбудить тебя, значит я проиграл».
Собака и Учитель собираются начать прохождение самого простого квеста в романе, кроме того, к ним очень скоро присоединится поддерживающий персонаж женского пола. Детка, пни эту тупую псину под зад! Придай ей ускорение в понимании, кого она любит! Твою ж мать!!! Глупый мертвяк, даже не думай!!!
Придерживаясь принципа, что не убивает, делает вас бессмертными, я дам вам попробовать вкус дуриана. В этом квесте не будет настоящих «подкатов», Но подкатывать будут много. Желаю всем хоропто провести время, наблюдая за фальшивыми подкатами ~ Ха-ха-ха ~
[«автомобиль» термин интернет-сленг часто используется в грязных шутках ниже пояса на тему сексуальных домогательств]
Деревня Юйлян – очень маленькая деревня, где в основном жили старики, молодых людей же было совсем немного. Поэтому каждый год в пору сбора урожая они обращались к бессмертным Пика Сышэн с просьбой о посильной помощи.
Подобные запросы не имели ничего общего с путями совершенствующихся, поэтому другие духовные школы просто не обращали на них внимания. Однако Сюэ Чжэнъюн вместе со своим старшим братом поднялся с низов* и с детства привык справляться с жизненными трудностями. Поговаривали, что в детстве братья Сюэ жили подаяниями*, поэтому Глава Пика Сышэн никогда не отмахивался от просьб старых крестьян и каждый раз относился к ним очень серьезно, отправляя учеников своего ордена для выполнения полевых работ.
[*白手起家 báishǒu qǐjiā байшоучициа «голыми руками начать дело» – обр. в знач.: начинать с нуля; создать свое благополучие собственным трудом;
** 吃百家饭 chī bǎijiāfàn чшибаи циафань «есть сто блюд из риса» – просить милостыню, попрошайничать].
Деревня находилась не слишком далеко от Пика Сышэн, но и не близко. Путешествовать пешком было долго и трудно, в повозке ехать слишком пафосно.
Поэтому Сюэ Чжэнъюн приготовил для них пару хороших лошадей. Когда Чу Ваньнин спустился к главным воротам ордена, то увидел стоящего под высоким кленом Мо Жаня. Царила поздняя осень, листья кленов одели в алые одежды окрестные леса. Ветер шелестел вытканными серебристым инеем листьями, забавляясь и играя с ними, как с резвящимся в пруду красными карпами.
Мо Жань держал поводья темного коня. Вторая лошадь белой масти ласково терлась о его щеку, пока он дразнил ее пучком клевера. Услышав шаги, мужчина оглянулся, и в этот момент несколько багровых листьев неспешно спланировали ему на голову. Оказавшись в эпицентре листопада, он запрокинул голову вверх и рассмеялся.
— Учитель.
Чу Ваньнин замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.
Солнце пробивалось сквозь густую листву, освещая покрытые мхом каменные ступени и стоящего неподалеку мужчину. Возможно из-за того, что ему предстояло работать в поле, на Мо Жане не было форменной одежды Пика Сышэн или простых белых одежд, которые он носил после того, как вернулся в орден.
Он был одет в черную холщевую одежду с обычными наручами на запястьях. Хотя одежда была очень простой, она красиво облегала тонкую талию, длинные ноги и широкие плечи Мо Жаня, подчеркивая его идеальную фигуру, особенно в области груди. Из-за того, что ворот одежды был довольно открытым, в нем без труда можно было разглядеть кожу цвета меда и крепкие и упругие мышцы груди, вздымающейся и опускающейся в такт его дыханию.
Если сравнить его с Сюэ Мэном, который, предпочитая вызывающий и броский стиль* распустившего хвост павлина, носил сверкающие серебром доспехи, очарование* Мо Жаня было безыскусным и грубым, скорее даже естественно-невинным... иными словами, он выглядел как простой
честный человек, который не знал в своей жизни соблазнов и праздности и умел лишь усердно трудиться.[*明骚 míngsāo минсао «волнение света» – вызывающе яркий; полный страсти; распущенный;
**风骚 fēngsāo фэнсао «волнение ветра» – поэтичный; очарование, шарм, красота; кокетство]
Лишившись дара речи, Чу Ваньнин несколько раз оглядел его с ног до головы, прежде чем смог выдавить:
— Мо Жань.
— Да? Что случилось, Учитель? — с улыбкой спросил этот мускулистый красавец.
— Тебе не холодно с таким открытым воротом? — произнес Чу Ваньнин с каменным выражением лица.
Мо Жань сначала опешил, но тут же предположил, что Учитель так проявляет свою заботу и очень обрадовался. Бросив цветущий клевер обратно в корзину с травой для лошадей, он отряхнул руки и, перепрыгивая за раз через две-три ступени, побежал по лестнице из голубого известняка. Он навис над Чу Ваньнином, вмиг подавив его своей статью и красотой, и, прежде чем тот успел среагировать, ухватил его за запястье.
— Мне не холодно! С самого утра я был загружен делами и на самом деле мне даже очень жарко, — он безмятежно улыбнулся и без задней мысли прижал ладонь Чу Ваньнина к своей быстро вздымающейся обнаженной груди, — вот, Учитель, сами проверьте!
Такой горячий.
Кожа молодого человека полыхала жаром. Чувствуя биение его сердца, глядя в глаза, что сияли ярче звезд, Чу Ваньнин почувствовал, как спина его онемела. Потемнев лицом, он быстро стряхнул чужую руку и убрал ладонь.
— Что ты себе позволяешь?
— Ах… я что, вспотел? — Мо Жань сразу отступил, неверно истолковав его реакцию. Он искренне верил в то, что Учителя не привлекают мужчины, ведь, в конце концов, в прошлой жизни это он принудил Чу Ваньнина предаваться с ним разврату и жить во грехе. Ему и в голову не могло прийти, что настроение Учителя может испортить что-то иное, кроме капель пота, выступивших на его теле.
Вспомнив, что Чу Ваньнин любит чистоту и ненавидит, когда к нему кто-то прикасается, Мо Жань невольно покраснел и, почесав затылок, пробормотал:
— Я сделал это, не подумав…
Если бы в этот момент он присмотрелся повнимательнее, то точно заметил бы, что изящная шея Чу Ваньнина стала малинового цвета, а под опущенными ресницами скрывались глаза, в которых горело желание.
Но Мо Жань не заметил этого сразу, а Чу Ваньнин не дал ему еще одного шанса присмотреться. Ступая подошвами своей белой обуви по скользкому голубому известняку, он направился прямо к темной лошади и одним плавным и красивым* движением вскочил на нее.
[*行云流水 xíngyún liúshuǐ синъюнь люшуй «[подобно] плывущим облакам и текущей воде»].
Затмив собой небо и солнце, прекраснее, чем алые листья кленов, молодой мужчина в ослепительно-белых одеждах верхом на черном коне чуть склонил голову, взглянув сверху вниз в лицо стоящего на земле ученика. На чистом и гладком как ледяной нефрит лице проступил его истинный необузданный темперамент, однако, несмотря на эту его излишнюю остроту и порывистость, он все еще оставался старейшиной Юйхэном, лучшим из лучших, непревзойденным гением своего поколения.
— Я уезжаю, пошевеливайся и догоняй.
На последнем слове длинные стройные ноги сжали бока лошади, и в клубах пыли, словно взлетев над мирской суетой, Чу Ваньнин умчался прочь.
Ошеломленный Мо Жань, не знавший плакать ему или смеяться, так и остался стоять на том же месте. Несколько мгновений спустя он привязал к седлу белой лошади наполовину пустую бамбуковую корзину с клевером и, вскочив в седло, крикнул:
— Темная лошадка – моя! Эй! Учитель, к чему скакать сломя голову?!... Учитель! Подождите меня!
Два всадника, ослабив поводья, скакали во весь опор и в итоге добрались до деревни Юйлян менее, чем за час.
За пределами деревни на несколько километров* тянулись колосящиеся золотые нивы, на которых усердно трудились около трех десятков крестьян. Людей в деревне было немного, поэтому на уборку урожая вышли все от мала до велика. С подвернутыми штанинами, согнувшись в три погибели, они споро работали серпами. Судя по тому, как по раскрасневшимся лицам стекали ручейки пота, работа была не из легких.
[в оригинале «на десятки му», где *亩 mǔму – мера площади, равная 60 квадратным чжан 丈, что соответствует приблизительно 7 соткам].
Мо Жань сразу же пошел к старосте деревни, чтобы вручить ему сопроводительное письмо, после чего без лишних слов сменил обувь на плетеные чуни из конопли* и направился прямо в поле. Он был полон сил и энергии, к тому же был совершенствующимся, поэтому без труда срезал под корень сразу сноп колосьев. Не прошло и половины дня, как он скосил два больших рисовых поля.
[*麻鞋 máxié масе – лапти/чуни, плетенные из конопляного волокна].
Золотые колоски риса, сложенные вдоль рисового поля для просушки, источали приятный аромат свежескошенной травы и хлеба. Все окрестности заполнилось звуком серпов работающих крестьян и звонким голосом, сидевшей на взгорье девушки. Собирая колосья в снопы, она напевала старую народную песню:
«Закатное солнце мерцает красным цветком, четыре горы оделись багряным, встретила суженого пиона сафлор, песню любовную пела юноше с веером алым, сердечного друга спросила, когда придет цветок он сорвать.
Потяну за пояс мужчину, когда наступит удачное время?
Сегодня я занят делами, завтра колю дрова, послезавтра, может, приду, сестренка, в твой дом».
Нежный мотив и наполненные девичьей стыдливостью слова песни, звучавшей из уст юной селянки, заполнили все пространство между небом и землей и проникли прямо в сердце каждому слушателю:
«Сегодня я... занят делами, завтра колю дрова, послезавтра, может... приду, сестренка, в твой дом».
Нога Чу Ваньнина так и не ступила в поле. Прислонившись к дереву, он пил горячую воду из высокого глиняного горшка, и, слушая эту песню, издали следил за черной фигуркой в поле. Мысли и чувства поднимались и опускались как волны прилива. Горячая вода, минуя горло и желудок, с каждым глотком растекалась по груди волнами жара.
— Пошлая песня, — допив воду, холодно констатировал он, после чего поднялся и пошел отнести глиняный горшок деревенскому старосте.
Поймав на себе нерешительный взгляд старика, пребывавший не в лучшем расположении духа Чу Ваньнин спросил:
— Что случилось?
— Бессмертный господин… не выйдет в поле? – старик оказался очень прямолинейным человеком и раз уж его спросили, заговорил о том, что его тревожило. Все его тело, вплоть до седой бороды, дрожало, белые брови сошлись над переносицей. — Бессмертный Господин здесь… контролировать работу?
— …
Чу Ваньнин впервые почувствовал себя так неловко.
Выйти в поле…
Разве Сюэ Чжэнъюн не сказал ему стоять в сторонке, наблюдая, как усердно трудится Мо Жань? От него что, правда ждут, что он опустится до такого?
…Он не может и не будет!
К сожалению, старый деревенский староста просто продолжал молча смотреть на него, кроме того несколько работающих неподалеку женщин и детей, услышав разговор, тоже подняли головы и начали косо поглядывать на хорошо одетого мужчину.
Дети непосредственны и часто говорят, что думают. Ребенок с собранными в два пучка волосами вдруг громко спросил:
— Матушка, этот братик-даос одет в такую белую одежду. Как он будет работать в поле?
— У него очень широкие рукава... — пробормотал другой ребенок.
— И обувь такая красивая…
Чу Ваньнин почувствовал себя так, словно спину его утыкали иголками. Чуть замешкавшись, он все же осознал, что не может потерять лицо. Не спеша выбрав серп, не снимая обуви, он ступил в заливное* рисовое поле. Скользкая грязь тут же обволокла его ступни, а холодная стоящая вода промочила ноги до щиколотки. Чу Ваньнин попытался пройти два шага, морщась от ощущения скольжения по грязи, затем попробовал пару раз махнуть серпом, но вложил в движение слишком мало сил, поэтому срез вышел неровным.
[*Заливное поле — участок пахотной земли для выращивания риса или других культур, залитый водой и огражденный валами для ее удерживания.]
— Пф!.. Этот братик-даос такой неуклюжий! – под тутовым деревом двое маленьких детей, подперев щечки, наблюдали за его действиями и хихикали над ним.
Чу Ваньнин: — …
Больше не желая находиться рядом с этими людьми, помрачневший Чу Ваньнин, прилагая невероятные усилия, чтобы в этом болоте сохранить непринужденную неспешную походку и невозмутимое выражение лица, широкими шагами направился к пышущей жаром мощной фигуре, срезающей рис вдалеке.
Он хотел украдкой подсмотреть, как Мо Жань делает это.
Среди трех попутчиков обязательно найдется тот, кто сможет обучить тебя*. Следуя этой поговорке, он собирался тайком обучиться новому ремеслу.
Очевидно, что опыт полевых работ Мо Жаня был неизмеримо богаче, чем у Чу Ваньнина. Склонившись под палящим солнцем, он одним резким движением скашивал рисовые колосья, и те покорно и охотно падали в его широкие объятия. Держа собранные колосья одной рукой, другой он ловко связывал сноп и бросал его в бамбуковую корзину позади себя.
Все это Мо Жань делал с самым серьезным выражением лица, да так увлеченно, что даже не заметил приближения Чу Ваньнина. Сильные руки уверенно работали серпом, длинные мягкие ресницы прикрывали глаза от палящего солнца, красиво очерченные ноздри размеренно втягивали раскаленный воздух, капли пота стекали по щекам, тело же буквально источало ауру животной сексуальности, обжигающей и дикой, знойной и возбуждающей. Под лучами солнца его кожа была подобна сияющей бронзе, искрящейся и шипящей в тот момент, когда раскаленный металл окунули в чан с холодной водой.
Стоя в стороне, Чу Ваньнин какое-то время просто любовался им, но потом, вдруг осознав недопустимость подобного, тут же нахмурил брови, тряхнул головой и, что-то пробормотав, с каменным выражением лица двинулся дальше.
Он же хотел украдкой учиться!
Ему нужно было понять, как именно Мо Жань держит серп, каким должен быть радиус замаха и угол наклона. Почему рисовые колосья в руках Чу Ваньнина жесткие, как железная проволока, а в руках Мо Жаня превращаются в слабых покорных девиц, которые одна за другой охотно падают в его объятия.
Чу Ваньнин так сосредоточился на процессе обучения, что не заметил лягушку, которая с громким «ква» внезапно выпрыгнула из-под его ног и перемахнула ограду межи.
Застигнутый врасплох, он попытался уклониться и отступить, но заливное рисовое поле было слишком скользким, и непревзойденный старейшина Юйхэн вмиг был повержен одной отважной лягушкой.
Шух!
Оказавшись перед угрозой упасть в грязь лицом, Чу Ваньнин оказался не в состоянии использовать ни одного заклинания, а вместо этого подсознательно попытался ухватиться за усердно трудящегося перед ним мужчину.
Полный девичьего кокетства голос разнесся над полем:
Потяну за пояс мужчину... когда наступит удачное время?
По неудачному стечению обстоятельств на этих словах Чу Ваньнин уцепился за пояс Мо Жаня, потом сделал еще один неуверенный шаг вперед, и, уткнувшись в широкую пышущую жаром мужскую грудь, тут же оказался в кольце сильных рук.
Автору есть, что сказать:
Женский вспомогательный персонаж: — Я появляюсь уже в этой главе, правда?
Мо Жань: — Э… если только в качестве лягушки*?
Женский вспомогательный персонаж: — До свидания.
[*青蛙 qīngwā цинва «зеленая лягушка» — интернет сленг: прозвище некрасивого молодого человека; но здесь, похоже, акцент на “поющую лягушку-дурнушку”].
Мо Жань спокойно срезал рис, как вдруг сзади его схватили за пояс и потянули вниз. Ощущение само по себе было довольно пугающим.
Оглянувшись назад, он обнаружил не просто Чу Ваньнина, а Чу Ваньнина, почти упавшего в грязь лицом, что повергло его в еще больший шок.
Мо Жань тут же отбросил серп и обернулся, чтобы помочь Учителю подняться, но Чу Ваньнин упал так неудачно, что уже наполовину растянулся на земле и удерживался от полного падения лишь за счет того, что цеплялся за него руками. Вдохнув легкий аромат цветов яблони, исходивший от повисшего на нем человека в белых одеждах, Мо Жань без раздумий крепко обнял его в ответ. Срезанные им рисовые колосья выпали из его руки и упали им под ноги.
— Учитель, зачем вы вышли в поле? — пробормотал он, все еще не до конца придя в себя. — Так напугали меня!
— … — Чу Ваньнин.
— Заливное рисовое поле очень скользкое, нужно быть осторожнее!
Мужчина в его объятиях лишь молча опустил голову, слишком смущенный, чтобы произнести хоть слово. Девушка между тем продолжала горланить свою навязчивую песенку:
«Потяну я... за пояс мужчину... ох… когда наступит удачное время?..»
В Чу Ваньнина словно ударил разряд молнии. Одним рывком он поднялся на ноги, отпустил пояс Мо Жаня, расправил плечи, а затем резко оттолкнул стоявшего рядом мужчину. Несмотря на маску спокойствия, дыхание его сбилось, а в глубине глаз вспыхнул яркий свет, напоминающий лучи закатного солнца, на миг отразившиеся в темных стоячих водах. По его рваным движениям было видно, что он все еще растерян и дезориентирован, хотя и пытается взять себя в руки.
— … — Мо Жань шокированно замер, заметив, что у Учителя покраснели мочки ушей. Этот румянец на бледной коже напомнил ему о молодых ветвях персика в цвету. Мо Жань вдруг вспомнил, как приятна на вкус эта нежная кожа. Каждый раз, когда в прошлом он прикусывал мочку уха, Чу Ваньнин помимо воли начинал дрожать. Даже если до этого он выказывал нежелание и отказывался уступать ему, такой малости было достаточно, чтобы сломать хребет железной воли, превратив его тело в хлюпающую под ногами весеннюю грязь.
Горло Мо Жаня вмиг пересохло, а взгляд невольно стал более глубоким и томным…
Как назло, в этот момент Чу Ваньнин был вне себя от гнева и не знал, куда выплеснуть свою ярость.
— На что ты смотришь?! Не на что тут смотреть! — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Мо Жаня словно ледяной водой окатило, сердце сжалось от холода.
Скотина!
Как он вообще посмел пойти на поводу своих низменных инстинктов и сотворить такое с собственным учителем? Такой гордый человек по своей воле разве лег бы под него*? Впредь он даже в мыслях не должен произносить это пошлое «лег под него»! Чу Ваньнин такой холодный и возвышенный по сути своей, и все порочные страсти и желания чужды ему! Хватит думать об этих вероломных и непристойных вещах!
[* 雌伏 cífú цыфу «жаться к земле» (подобно самке) — обр. в знач.: сгибаться перед сильным; уступать]
Мо Жань снова и снова пытался вытряхнуть грязные мысли из головы, тряся головой, как погремушкой.
Заметив это, Чу Ваньнин разозлился еще больше:
— Может, хватит кривляться*?! Думаешь, это смешно?!
[**摇头摆尾 yáotóu bǎiwěi яотоу байвэй «кивать головой и вилять хвостом» — не находить себе места от радости и самодовольства; подлизываться, кривляться].
— … — Мо Жань тут же перестал мотать головой и удивленно взглянул на него.
Ведь очевидно, что этот человек испытывает стыд несмотря на эту гневную маску, которой он так быстро прикрылся. Присмотревшись повнимательней, можно было заметить яркие всполохи* на дне его глаз.
[*色泽 sèzé сэцзэ — «след цвета», но здесь, скорее всего, двойной смысл с намеком на «след похоти» или «озера сладострастия», где 色 sè сэ цвет, оттенок; сладострастие, похоть; 泽 zé цзэ болото, пруд, след].
Испугался, что на глазах ученика упал в грязь лицом, или смущен тем, что оступился из-за кваканья лягушки. С какой стороны не глянь, довольно неловкая ситуация.
Это так мило.
На этот раз Мо Жань и правда не смог удержаться от улыбки.
Стоило ожидать, что это еще больше раззадорит Чу Ваньнина. Черные брови сошлись над переносицей, отражая всю глубину его негодования:
— Над чем ты снова смеешься? Я просто не могу работать на земле и возделывать зерно тоже не умею! Что тут смешного?!
— Да, конечно! Не смешно, совсем не смешно! — придав своему лицу самое серьезное выражение, Мо Жань попытался задобрить его, но даже если улыбка скрылась в уголках его губ, искрящиеся неудержимым весельем глаза было не спрятать.
Ему нужно было продержаться совсем чуть-чуть, и этот инцидент был бы исчерпан, но, как назло, именно в этот момент лягушка запрыгнула на насыпь между межами и, словно решив продемонстрировать свое превосходство, надув щеки, громко и отчетливо издала двойное победное «ква».
Все усилия Мо Жаня пошли прахом. Не в силах сдержаться, он быстро отвернулся и, прикрыв нижнюю часть лица рукой, «закашлялся».
Однако никакое притворство не могло скрыть последовавшее за этим отчетливое «пф» и «ха-ха-ха».
— … — от его реакции Чу Ваньнин пришел в бешенство и уже собирался забраться на гребень межи, но Мо Жань успел окликнуть его.
Они стояли буквально в шаге друг от друга, и в иной ситуации Мо Жань бы просто схватил и притянул его к себе. Однако сейчас он не мог себе этого позволить, ведь на его руках все еще осталось тепло объятий Чу Ваньнина, а нос все еще забит ароматом цветущей яблони от его одежд.
Мо Жань совсем размяк и буквально таял под яростным взглядом, однако он не смел дать волю своему сердцу. Человек перед ним был так хорош, что ему очень хотелось бережно держать его в объятиях и поклоняться ему, как святому небожителю. Мо Жань не хотел опять все испортить своей грубостью, причинить ему боль и разрушить его.
Поэтому он позволил себе только окликнуть:
— Учитель.
— Что? Мало ты смеялся? — спросил Чу Ваньнин, бросив косой взгляд на него.
Благодаря обворожительным ямочкам на щеках, улыбка Мо Жаня лучилась лаской, а не насмешкой:
— Хотите изучить все тонкости* этого ремесла? Мне не сложно обучить вас, Учитель, вы ведь такой талантливый, поэтому быстро научитесь.
[*玩玩 wánwán ваньвань — разбираться в тонкостях, понимать (знать) до мелочей].
Пока Мо Жань личным примером* показывал ему, как срезать рис, Чу Ваньнин не мог не задуматься о том, что он, вроде как, пришел тайком умыкнуть нужные ему знания, так как получилось, что в итоге он сам стал учеником*?
[* 手把手教 shǒu bǎ shǒu jiào шоу ба шоу цзяо — научить на личном опыте, лично обучать;
** 拜师 bàishī байши — поступать в ученики/подмастерья к кому; почитать (считать) своим учителем]
Вот уж действительно, все встало с ног на голову!
Однако Мо Жань подошел к вопросу его обучения очень серьезно, был очень деликатен и не смеялся, наблюдая за его неуклюжими попытками освоить новый навык.
Его черные, как смоль, брови и правильные черты лица, по сравнению с его юношеским обликом, стали более выраженными и твердыми. От рождения прекрасное лицо изначально несло на себе отпечаток высокомерия на грани нахальства, но мягкий сдержанный взгляд, казалось, таил в себе множество накопившихся за годы тревог и забот, надежно скрытых от посторонних глаз за нежностью и напускной беззаботностью.
— Вот так, просто нужно приноровиться, понимаете?
— …Да.
Чу Ваньнин сделал срез в соответствии с его наставлениями, но, к сожалению, ему все еще не хватало сноровки. Он привык работать с твердой древесиной и оказался совершенно беспомощным перед хрупкими стеблями риса.
Мо Жань, понаблюдав за ним какое-то время, протянул мускулистую руку и помог ему правильно перехватить серп.
Их кожа соприкоснулась лишь на мгновение. Мо Жань не осмелился пойти дальше, также как и Чу Ваньнин не мог позволить ему большую близость.
Один был, как не имеющий выхода стремительный поток, другой — похож на практически высохший пруд. Очевидно, если бы поток смог влиться в пруд, они бы идеально дополнили друг друга: бурный поток, сбросив оковы, наконец, нашел бы свою тихую гавань, обветренные трещины высохшего пруда были бы заполнены ласковыми водами.
К сожалению, с момента рождения они скрывались и избегали этой встречи.
Стоя на безопасном расстоянии, один пытался учить:
— Палец еще немного ниже. Будьте осторожны, не порежьтесь.
Другой с беспримерным упрямством отмахивался:
— Знаю.
— Просто расслабьтесь немного, не надо быть таким напряженным.
— …
— Расслабьтесь.
Но чем больше Мо Жань настаивал, тем сильнее напрягалась спина Чу Ваньнина, а ловкие руки совсем утратили былую сноровку.
Расслабься, расслабься, можно подумать, он не хочет расслабиться! Легко сказать! Мо Жань стоял так близко, что он затылком чувствовал его дыхание. Этот воздушный поток был таким горячим и давящим, еще и с уникальным, присущим только Мо Жаню, будоражащим запахом. Как он мог расслабиться?!
Непонятно с чего, но его опять атаковали воспоминания о том позорном сне, что он видел совсем недавно.
Там они были почти в той же позе, и Мо Жань также дышал ему в затылок, и эти губы дразняще едва касались мочки его уха.
Тяжело выдохнув, этот мужчина упрекнул его:
— Расслабься немного… не сжимай меня внутри так сильно...
[*含 hán – обнимать; держать во рту [перен. минет]; удерживать внутри себя. Исходя из контекста, речь идет именно об анальном сексе].
Лицо Чу Ваньнина в одно мгновение залилось яркой краской.
Он изо всех сил пытался вырваться из плена этих неправильных воспоминаний, но стоило одной волне схлынуть, как его накрыло «Рейтингом размеров героев в расцвете сил мира совершенствующихся».
— … — Чу Ваньнин чувствовал, что еще немного, и его голова задымится.
В конце концов, и Мо Жань заметил странности в его поведении:
— Почему вы так напряжены? Вам нужно расслабить…
— Я расслабился! — Чу Ваньнин неожиданно обернулся. В его прозрачных, как весенние воды, глазах вспыхнуло яростное пламя. Они были так близко, что, будь этот взгляд мечом, он в тот же миг пронзил бы Мо Жаня.
Было ясно, что сердца обоих мужчин бились, как барабаны. Но даже если бы этот звук разнесся по всему миру и достиг небес, эти двое не смогли бы услышать его до тех пор, пока один из них не сделал бы шаг вперед, чтобы обхватить другого руками, всем телом прижаться к напряженной спине, дразняще прикусить ушную раковину, потом нежно вобрать в рот мочку уха и, тяжело дыша, выдохнуть: «Расслабься немного, не бойся»... Только тогда они смогли бы понять друг друга.
Но, очевидно, сейчас Мо Жань не стал бы делать этого, а Чу Ваньнин и подавно.
Сконфуженный Мо Жань поспешно убрал руку и выпрямился:
— …Учитель, тогда попробуете сами?
— Да.
Мо Жань снова улыбнулся ему и, взяв свой серп, занялся жатвой, впрочем, не отходя далеко. Сделав пару срезов, он, вспомнив о чем-то, снова обернулся к Чу Ваньнину:
— Учитель.
— Что еще? — мрачно спросил Чу Ваньнин.
Мо Жань указал пальцем на его обувь:
— Снимайте сапоги!
— Не сниму.
— Если не снимете, можете снова упасть, — попытался его убедить Мо Жань. — Подошвы вашей обуви скользят, и в следующий раз, когда вы будете падать, я могу не успеть подхватить вас.
— …
Чу Ваньнина это предложение вогнало в еще большее уныние, но, поразмыслив, он в итоге подошел к краю межи, снял обувь и носки и, бросив их около копны скошенного риса, босым вернулся обратно в залитое грязной водой поле, чтобы с головой погрузиться в работу по уборке риса.
К полудню Чу Ваньнин уже освоил навыки работы с серпом, и его движения стали более плавными и уверенными, а из скошенного совместно с Мо Жанем риса получился большой золотистый стог.
На одном дыхании выкосив большой кусок поля, Чу Ваньнин немного устал. Он выпрямился, глубоко вдохнул полной грудью и краем рукава вытер пот с лица. Слабый ветерок гнал золотые волны по колосящимся полям риса, неся с собой приятную осеннюю свежесть. Внезапно он чихнул. Мо Жань тут же обернулся и очень обеспокоенно посмотрел на него:
— Вам не холодно?
— Нет, — Чу Ваньнин покачал головой, — просто зола* в нос попала.
[*草木灰 cǎomùhuī цаомухуэй – зола от сожженной травы и деревьев использовалась как универсальное удобрение].
Мо Жань широко улыбнулся и хотел было что-то сказать, как вдруг из-под росших вдалеке тутовых деревьев до них донесся голос юной деревенской девушки по имени Лан Лан*:
[*郎朗 lánglǎng ланлан «звонкий/умный/светлый муженек/мужчина». От переводчика: вот такое странное для девушки имя].
— Обед готов!.. Стол накрыт!.. Идите обедать!
— Это ведь та девушка, которая пела? — спросил Чу Ваньнин, не оглядываясь.
Мо Жань повернулся, заслонил рукой глаза от солнца, пристально посмотрел вдаль и тут же подтвердил:
— Действительно она. Учитель понял это по голосу?
— Да, такой пронзительный и надрывный крик, на каждом звуке три излома*, – сказал Чу Ваньнин, перенося последнюю корзину с рисовой соломой к стогу. Ему было неохота надевать сапоги, тем более что грязь тут была везде, поэтому он, так и не обувшись, пошел к тутовым деревьям. Мо Жань с улыбкой покачал головой и, подняв брошенную им обувь, побежал следом.
[*一波三折 yībō sānzhé «на каждой волне — три излома» — обр. в знач.: трудный путь с множеством препятствий; вычурный стиль или язык].
Крестьянская еда варилась в больших котлах. Несколько крестьянских женщин принесли три больших казана с готовыми блюдами и открыли их. В одном был пышущий жаром отварной рис, в другом тушеная с мясом капуста, а в третьем овощной суп с тофу.
На самом деле, уровень жизни людей в Нижнем Царстве оставлял желать лучшего, и мясо для простых людей было настоящей роскошью, но в деревню прибыли бессмертные господа с Пика Сышэн, и староста деревни решил, что негоже кормить таких гостей одними овощами, поэтому в тушеную капусту добавили не только свиную поджарку, но и довольно много вяленого бекона.
Как только была открыта крышка, от аромата жареного мяса у многих деревенских молодцов слюнки потекли.
— Эту еду не назовешь хорошей, но, надеюсь, бессмертные господа не побрезгуют, — обратилась к ним жена старосты. Это была дородная женщина лет пятидесяти с округлыми формами, зычным голосом и широкой улыбкой. — Мясо сами мариновали овощи с наших полей. Не откажите в милости.
Мо Жань поспешно отмахнулся от ее увещеваний:
— Не откажемся и не побрезгуем, — сказал он и, наполнив две чаши рисом, одну передал Учителю, а другую оставил себе.
Заглянув в казан с мясом и капустой, Чу Ваньнин занервничал, заметив в еде значительную примесь красного перца. Однако пожилая женщина, как назло, начала с еще большим энтузиазмом расхваливать именно это блюдо и щедро налила в его чашу половник горячего соуса с большими кусками вкусно пахнущего пряного мяса.
— …
Для жителей провинции Сычуань подобная острая пища, конечно же, была убийственно хороша, но Чу Ваньнин не без оснований опасался, что, съев содержимое этой чаши, он запросто может расстаться с жизнью.
Но оказавшись лицом к лицу с пышущей энтузиазмом крестьянкой, он застыл в нерешительности. Вдруг перед ним появилась рука с чашей, в которой рис был полит овощным супом с тофу. Хотя эта пища была слишком постной и скудной, Чу Ваньнину она сразу пришлась по вкусу.
— Обменяйтесь со мной! — предложил Мо Жань.
— Все нормально, ешь сам, — Чу Ваньнин поспешил отказаться от этого щедрого предложения.
Наблюдавшая за ними женщина сначала была немного ошеломлена, но потом, когда до нее, наконец, дошло, в чем дело, хлопнув себя по голове, запричитала:
— Ай-яй-яй, неужели бессмертный господин не может есть острую пищу?!
Чу Ваньнин заметил, что женщине стало неловко, и поспешил успокоить ее:
— Нет, я могу попробовать немного, — с этими словами он взял немного риса, щедро политого острым бульоном, и положил в рот...
Какое-то время Чу Ваньнин молчал, а затем на глазах у деревенских жителей его невозмутимое лицо начало стремительно краснеть, потом задрожали губы, и, в конце концов...
— Кхэ-кхэ-кхэ-кхэ!
Его накрыл жесточайший приступ кашля.
Кто сказал, что в этом мире есть только три невыносимые вещи: любовь, нищета и чихание?!
Очевидно же, что в этом списке должен был быть еще и перец чили!
В конечном итоге, Чу Ваньнин сильно переоценил себя и слишком недооценил чаоцяньский перец чили*. Задыхаясь от кашля, он побагровел до корней волос и лишился голоса. Окружавшие его деревенские жители были потрясены до глубины души. Маленький ребенок, спрятавшись за спинами взрослых, захихикал и тут же получил подзатыльник.
[*朝天椒 cháotiānjiāo — Capsicum annuum var. conoides (китайский сорт перца чили)].
Мо Жань поспешно отложил чашу и палочки, чтобы налить ему чашку постного супа. Чу Ваньнин выпил суп и сразу же почувствовал себя лучше, однако палящее ощущение на кончике языка продолжало изводить его. Он поднял полыхающее лицо, и, взглянув на Мо Жаня покрасневшими в уголках и сильно слезящимися глазами, хрипло простонал:
— Еще!
Еще!..
Конечно, Чу Ваньнин просил у него еще одну чашку супа, но Мо Жань уже попал в плен раскрасневшегося лица и этих затуманенных глаз, напоминающих о первых цветах яблони в каплях росы. Все его тело тут же вспыхнуло лихорадочным жаром, на смену которому, против его воли, пришло неудержимое страстное желание.
На мгновение Мо Жаню показалось, что он снова видит того человека из прошлой жизни, который покорно лежал под ним и под воздействием щедро влитых в него любовных зелий плавился от вожделения. Дрожащее тело, рваное дыхание, расфокусированный взгляд широко распахнутых влажных глаз, с обескровленных влажных губ срываются хриплые стоны и слова:
— Прошу… еще…
Автору есть, что сказать:маленький спектакль
«Перечислите вещи, которые большинство людей на дух не переносят».
Чу Ваньнин: — Острая* пища.
Мо Жань: — Смотреть, как Чу Ваньнин ест острую пищу.
Ши Мэй: — Люди, играющие мышцами по поводу и без.
МэнМэн: — Принуждение к мужеложеству*.
Мэй Хансюэ: — Закрытие публичного дома.
Е Ванси: — Жениться на Сун Цютун.
Наньгун Сы: — Смерть выращенной тобой собаки.
Мясной пирожок: — Работать сверхурочно.
[*辣 là ла — острый/пряный; яростный/жестокий, порочный/сексуальный;
**搞基 gǎojī гаоцзи «долбить фундамент/основу/цоколь» жарг. заниматься мужеложеством, долбиться в очко].
Кончики пальцев Мо Жаня слегка дрожали, сердцебиение участилось.
Самое печальное в природе мужчин то, что их сексуальное влечение не контролируется разумом. Даже если Мо Жань категорически отрицал свое желание, определенная часть его тела уже отвердела и возмутительно увеличилась в размерах.
Шепотом обругав себя последними словами, он поспешил скорректировать позу, в которой сидел, чтобы скрыть позорную реакцию своего тела, а потом наклонился, чтобы передать Чу Ваньнину еще одну чашу горячего супа.
Когда он вручил ему чашу, его палец слегка коснулся Чу Ваньнина. Мо Жань был поражен, почувствовав онемение, как будто в этот момент молния пронзила его позвоночник. Рука дрогнула, и часть супа пролилась на землю.
Между бровями Чу Ваньнина пролегла морщинка раздражения, но сейчас ему было не до размышлений, поэтому он просто взял суп и выпил его, чтобы облегчить мучительное ощущение горения на губах и в горле. Притихший Мо Жань сидел рядом и неотрывно смотрел на его влажные от супа губы, которые из-за жгучего перца стали похожи на спрятавшиеся среди листвы спелые плоды или экзотические яркие цветы на голых ветках.
Целовать эти мягкие, теплые и влажные…
— Хлоп!
Мо Жань со всей мочи влепил себе оплеуху.
Воцарилась мертвая тишина*, толпа деревенских жителей ошеломленно уставилась на него.
[*鸦雀无声 yāquèwúshēng яцюэушэн «не слышно ни ворона, ни воробья» — обр. в знач.: так тихо, что даже птицы не поют; царит мертвая тишина, стоит гробовое молчание].
Мо Жань тут же опомнился, смущенно прочистил горло и внезапно севшим голосом пояснил:
— Просто комар сел на лицо.
— Ай-яй-яй! — звонкий голос Лан Лан взвился над толпой. — Осенние комары просто звери, так и норовят напиться кровушки, чтобы перезимовать. Господин бессмертный, может вам целебную мазь на травах принести?
— А? – Мо Жань немного опешил, а потом повернул голову в поисках источника звука. Оказалось, что с ним заговорила очень хорошенькая девушка, уже достигшая совершеннолетия. Она была одета в простое платье, на которое был накинут плотный хлопковый халат цвета морской волны. Угольно-черные блестящие волосы были заплетены в толстую косу, словно нарисованные тушью глаза и брови оттеняли нежную белизну кожи. Взгляд был смелым, даже дерзким, но стоило ему упасть на Мо Жаня, и в нем вспыхнул неподдельный и недвусмысленный плотский интерес.
Задумавшись о том, что вроде именно эта девушка пела ту песню, Мо Жань далеко не сразу отреагировал на ее предложение.
Пока он замешкался, сидевшая рядом с девушкой женщина поспешила вмешаться. Она родила семерых детей и многое повидала в жизни, поэтому сразу поняла мысли красавицы, и, исключительно из добрых побуждений, сказала:
— Бессмертный господин не останется в нашей деревне надолго. Как только закончится страда, он сразу уедет. Зачем ему сейчас твоя мазь? Лин-эр*, если хочешь, можешь отправить горшочек мази на Пик Сышэн.
[*菱 líng лин — водяной орех (чилим), рогульник; «детское» имя девушки по написанию и значению отличается от «взрослого», хотя звучит также].
Девушка, которую ласково назвали Лин-эр, тут же просияла:
— Конечно, так и сделаю. Сегодня же вечером принесу горшочек мази бессмертному господину.
— ... — Мо Жань даже не успел ничего сказать, как эти две инициативные женщины приняли решение за него и даже его согласия не спросили. От подобной бесцеремонности он просто потерял дар речи, а повернувшись за поддержкой к Чу Ваньнину, увидел, что тот достал носовой платок и с выражением отвращения на лице очень медленно вытирает с рук жирные разводы от пролитого супа.
Мо Жань не знал, как правильно общаться с женщинами, поэтому решил переключиться на Чу Ваньнина:
— Я тоже облил руки супом. Как закончите, одолжите мне платок?
Чу Ваньнин тут же передал ему свой носовой платок со знакомыми вышитыми цветами яблони.
Увидев вышивку, Мо Жань сразу вспомнил, что в Персиковом Источнике у него был этот же платок. Если подумать, Чу Ваньнин выглядел холодным и бесчувственным, но на самом деле был весьма постоянным в своих предпочтениях* человеком. Мо Жань еще в прошлой жизни заметил, что стиль одежды и обстановка в доме этого человека даже десять лет спустя практически не изменились, но почему-то очень удивился, увидев, что подобный консерватизм касается даже платка.
[*长情 chángqíng чанцин — преданный в любви, однолюб].
Прошло так много времени, потускнела вышивка и поблекли воспоминания, но этот человек все еще с ностальгией вспоминал о прошлом и цеплялся за этот старый кусок ткани, как за что-то дорогое.
Вытерев руки, Мо Жань бросил еще один более внимательный взгляд на платок и вдруг заметил, что, несмотря на то, что каждый цветок был вышит в мельчайших деталях, стежки были довольно грубыми. Сообразив, что этот платок вышит новичком, он был совсем сбит с толку.
Мо Жань сердцем чувствовал, что это Чу Ваньнин изводил себя рукоделием, когда скучал, не зная, чем заняться. Он тут же представил себе Учителя, который с самым серьезным и сосредоточенным выражением лица вышивает цветы яблони, и не смог сдержать улыбку.
Он собирался еще раз тщательно изучить платок, но Чу Ваньнин забрал его.
— Зачем забирать? Я могу постирать его для вас, — сказал Мо Жань.
— Я сам в состоянии его постирать, — отрезал Чу Ваньнин и снова взял чашу и палочки для еды. Мо Жань, который дал себе слово, что не позволит Учителю снова искать смерти, тут же поменялся с ним чашами:
— Ешьте из моей, я к ней даже не прикасался.
Жена деревенского старосты тут же начала хлопотать:
— Если господин бессмертный не может есть острое, то и не нужно. Ничего страшного, все в порядке.
Чу Ваньнин поджав губы, бросил долгий взгляд на свою чашу, прежде чем выдавить:
— Я прошу прощения, — с этими словами он обменялся с Мо Жанем чашами. Взяв в руки его чашку и палочки для еды, Мо Жань тут же осознал, что Чу Ваньнин уже ел ими и, по непонятной причине, сердце его согрелось и затрепетало.
Подхватив крупный кусок сочной свинины, он небрежно бросил его в рот, а потом, чуть прихватив палочки зубами, потерся о них губами...
Предаваясь разврату в прошлой жизни, что он только не делал с Чу Ваньнином! Но в этой жизни ему было дозволено лишь облизывать использованные им палочки и прикасаться губами к краю чаши, из которой он ел.
Вот только, вопреки ожиданиям, этого оказалось достаточно, чтобы самая непокорная часть его тела вновь стала невыносимо твердой и горячей.
Сколько он не ругал себя, сколько не запрещал себе развратные мысли о непорочном и праведном Учителе, но Мо Жаню так и не удалось обуздать свое порочное сердце. Он мог заставить себя не прикасаться к Учителю, но не мог запретить себе желать его.
В нем давно уже не было обиды на Чу Ваньнина. Раньше Мо Жань думал, что после того, как он избавится от ненависти к Учителю, останутся только уважение и желание защищать*, но, похоже, с этим он сильно просчитался. Когда черная, как смоль, пелена спала с его сердца, за ней обнаружилась не только умытая слезами раскаяния нежная привязанность, но и обжигающая, как крутой кипяток, любовная жажда… Дрейфуя в бурном море желаний*, он цеплялся за голос разума, как утопающий за доски разбитой лодки, но мимолетного взгляда Чу Ваньнина, одного небрежно брошенного им слова было достаточно, чтобы вновь бросить его в пучину страстей.
[*爱护 àihù айху — ревниво оберегать, любовно беречь, лелеять, заботиться;
**爱欲 àiyù айюй — будд. любовь и желание; любовная жажда;
***欲海 yùhǎiюйхай — будд. море желаний/страстей].
Он и правда чувствовал, что сходит с ума.
Чу Ваньнину не нравились мужчины, поэтому Мо Жань скорее бы умер, чем начал приставать к нему и принуждать к чему-либо.
Капли тайных желаний, до поры скрытые в его душе, в одно мгновение превратились в безбрежный океан огня. Ему же оставалось только страдать, все глубже погружаясь в эти обжигающие воды*, в какой-то момент совершенно забыв обо всем, кроме этого чистого, невинного человека, чувства к которому так долго спали в глубине его порочного сердца.
[*水深火热 shuǐshēn huǒrè «вода всё глубже, огонь всё жарче» — обр. невыносимые страдания, критическое положение, ад кромешный, огонь и вода].
Сейчас, когда Мо Жань сидел рядом с ним, слушая осенний ветер и кваканье лягушек, полной грудью вдыхая запах спелых рисовых колосьев, ему в голову вдруг пришла совершенно нелепая мысль: как было бы прекрасно, если бы они могли провести так всю жизнь… Раньше ему все время казалось, что его в чем-то обделили, поэтому он, как безумный, пытался захватить и ограбить весь мир, но вот сейчас он чувствовал, что у него уже все есть, и не смел желать большего.
Страда обычно длилась около двух недель, и все это время Чу Ваньнин и Мо Жань должны были жить в деревне Юйлян.
Хотя деревенька была не из богатых, тем не менее им с легкостью выделили два пустующих дома по соседству, а вот с меблировкой возникли трудности. Стиснув зубы, жена старосты согласилась выделить им пару кроватей с толстыми матрасами и даже предложила заклинателям помочь застелить постель, но оба мужчины в один голос тактично отказались.
Чу Ваньнин сказал:
— Постель из рисовой соломы хорошо согреет нас. Вы можете оставить кровати себе.
Мо Жань со смехом поддержал его:
— Мы все-таки заклинатели, идущие по пути бессмертия, и не имеем права отбирать у простых людей их одеяла и матрасы.
Чувствуя себя виноватым, деревенский староста снова и снова оправдывался:
— Эх, правда, вы уж простите. Раньше у нас было много матрасов, но в прошлом году злой дух разбушевался, потом деревню затопило и много еще чего...
— Все в порядке, — успокоил его Чу Ваньнин.
После еще пары утешительных фраз деревенский староста с женой, наконец, ушли. Мо Жань помог Чу Ваньнину застелить постель и постарался положить под его циновку и простынь побольше соломы для мягкости. Со стороны он был похож на пса, который в зубах притащил хозяину свою лежанку, планируя потом устроиться у него в изголовье.
Прислонившись к краю стола, Чу Ваньнин какое-то время равнодушно наблюдал за его возней с соломой, а потом сказал:
— Ну хватит уже, и так хорошо. Боюсь, если ты положишь еще, я буду спать не на кровати, а в стогу.
От его слов Мо Жань немного смутился и, почесав голову, сказал:
— Сегодня я не подрасчитал, но завтра обязательно схожу на ближайший рынок, чтобы купить матрас для Учителя.
— Ты уйдешь покупать матрас, а все работы в поле останутся на мне? — Чу Ваньнин бросил на него пристальный взгляд. – Так и быть, просто отлично, – с этими словами он подошел к постели и сделал глубокий вдох. — Пахнет рисом.
Мо Жань попытался возразить:
— Так не пойдет! Учитель, вы же больше всего боитесь холода, нельзя же…
— Зима ведь еще не настала? — Чу Ваньнин нахмурил брови. – Не тяни время и хватит уже болтать, ладно? Возвращайся в свою комнату. Я устал за день, ног не чувствую и спать хочу.
Понурившись, Мо Жань послушно ушел.
Чу Ваньнин только снял обувь и, зачерпнув воды из чана, приготовился по-быстрому сполоснуть ноги и взобраться на перину из рисовой соломы, как услышал стук в дверь. Вернувшийся Мо Жань, громко крикнул из-за двери:
— Учитель, я вхожу!
— … — Чу Ваньнин в один миг пришел в ярость. — Я же просил тебя, не говорить больше «я вхожу»!
Мо Жань, не обращая внимания на его гнев, расплывшись в улыбке, толкнул дверь головой, так как по-другому он ее открыть просто не мог. Закатанные по локоть рукава открыли взгляду очень привлекательные мускулистые руки с кожей медового оттенка, сжимающие бочку с чистой горячей водой, от которой шел белый пар.
В этой туманной дымке глаза молодого человека сияли как-то особенно ярко, буквально прожигая его насквозь.
Чу Ваньнин не мог отвести от него взгляд. Сердце сорвалось на бешенный бег, все слова просто вылетели из головы.
Мо Жань поставил большую деревянную кадку рядом с кроватью и, буквально ослепив его широкой улыбкой с очаровательными ямочками, сказал:
— Учитель, ваши ноги за день устали, так что просто опустите их сюда, чтобы распарить, а потом я сделаю вам массаж, и вы сможете лечь спать.
— Не...
— Я
понимаю, Учитель хочет сказать «не нужно», — со смехом перебил его Мо Жань, — но на самом деле это необходимо. Когда я первый раз работал в поле, на следующий день у меня очень ломило поясницу. Если не сможете расслабиться и хорошо отдохнуть, завтра просто не сможете встать, тогда маленькие сорванцы снова будут подшучивать над вами.Вода в бочке была достаточно горячей, даже слегка обжигающей, но ее температура оказалась вполне терпима для ног.
Чу Ваньнин медленно погрузил в нее свои босые ноги с округлыми и нежными пальцами, плавным и изящным изгибом лодыжек и молочно-белой, очень бледной кожей, долгое время не видевшей даже лучика солнца.
Рассмотрев все это в подробностях, Мо Жань не мог не признать, что кожа Чу Ваньнина действительно очень хороша, белее и чище, чем у самых прекрасных и изнеженных сычуанских девушек. Поразмыслив еще немного, он пришел к выводу, что даже его жена из прошлой жизни, Сун Цютун, не могла похвастаться такой нежной и приятной на ощупь кожей... Ох, о чем он опять думает?!
Пока Чу Ваньнин распаривал ноги, Мо Жань сидел за столом и пытался читать принесенную с собой скучную книгу по лечебной духовной практике. Воцарилась почти мертвая тишина, так как оба мужчины инстинктивно замедлили дыхание, не желая быть услышанными друг другом. В маленькой комнате лишь изредка можно было услышать потрескивание свечи и плеск воды, когда Чу Ваньнин менял положение ног.
— Я закончил, они больше не ноют, возвращайся к себе.
Однако Мо Жань твердо стоял на своем, ведь он больше не доверял Чу Ваньнину, когда тот говорил что-то вроде «мне не больно» или «вполне терпимо». Отложив книгу, он опустился на колени перед кроватью Чу Ваньнина, схватил мокрую стопу, которую тот не успел отдернуть и, смело встретив его недовольный взгляд, твердо сказал:
— Учитель, я сделаю массаж и сразу уйду.
— … — Чу Ваньнин хотел было пнуть его, чтобы этот паршивец катился туда, откуда пришел и, блять, дал ему уже побыть одному!
Но рука, удерживающая его ногу, словно пасть тигра*, была очень сильной, кожа - грубой на ощупь, с мозолями на ладонях и подушечках пальцев. Как назло, из-за горячей воды ступни стали особенно чувствительными, и от соприкосновения с шероховатой кожей ему стало щекотно. Все его силы были потрачены на сдерживание глупого смеха, и так он упустил последний шанс с холодным выражением на лице прогнать Мо Жаня.
[虎口 hǔkǒu хукоу «пасть тигра» — часть ладони между большим и указательным пальцем; обр. гибельное место, опасное положение].
Мо Жань преклонил одно колено, положил на него стопу Чу Ваньнина и, низко опустив взгляд, терпеливо и бережно принялся массировать ее.
— Учитель, на рисовом поле было холодно? — спросил он, не прекращая разминать ногу Чу Ваньнина.
— Терпимо.
— Там очень много сухих веток и сгнившей листвы. Вот, видите, здесь все в царапинах...
— … — Чу Ваньнин посмотрел на свою правую ногу, где действительно обнаружилась пустяковая ранка. — Это всего лишь маленькая царапина, я даже ничего не почувствовал.
Но Мо Жань не отступал:
— Учитель, подождите немного, сейчас я принесу целебную мазь, смажу вашу ногу и перебинтую. Тетя дала мне с собой подходящую мазь, после нее рана заживет за ночь.
Сказав это, он тут же поднялся и вышел. Выделенные им с Чу Ваньнином домишки находились в десяти шагах друг от друга, поэтому Мо Жань очень быстро вернулся с баночкой целебной мази в руках.
— Почему ты всегда поступаешь наперекор мне?!
— Почему наперекор? Если загноится, хлопот не оберетесь. Давайте вашу ногу, Учитель.
Чу Ваньнин был немного смущен. Его ноги были очень интимным местом. В течение всей его долгой жизни он обычно прятал их от чужих взглядов и уж точно не ходил по земле босиком, как сегодня. Мало кто видел, и уж тем более никто и никогда не касался его голых ступней.
Именно потому, что по невинности своей Чу Ваньнин даже не догадывался, к чему могут привести подобные вольности с ногами, он доверил Мо Жаню массировать свои ноги. Кто бы мог подумать, что в итоге от умелых манипуляций сладкая истома охватит его расслабленное тело, а в сердце поселятся тысячи плотоядных муравьев. Поэтому, когда Мо Жань потянулся за второй ногой, Чу Ваньнин немного замешкался.
Мо Жань же любовался этой парой целомудренно прикрытых краем одежды невинных ног, которые под влиянием горячей воды окрасились нежным румянцем. Пальцы на ногах Чу Ваньнина длинные и изящные с аккуратными ноготками, похожими на тонкий сверкающий лед замерзшего по зиме озера Вечности. Как изысканный и сияющий жемчуг на зардевшихся от тепла влажных розовых пальцах.
Словно льдинки на бутонах яблони.
Мо Жань преклонил второе колено, чтобы снова с нежностью и почтением взять в ладони эту теплую цветущую яблоневую ветвь.
И тут же почувствовал, как эта ветка дрогнула в его руках, затрепетала и зашелестела каждым лепестком. Ему вдруг захотел склонить голову и нежно поцеловать ее, чтобы вернуть ей уверенность в собственной неотразимости, избавить от страхов, раскрыть ее аромат и расправить листья.
— Учитель…
— Что?
Ему показалось, что голос Чу Ваньнина звучит немного хрипло, словно под напором огненной страсти лед на цветах растаял, и с раскрывшихся навстречу теплу цветов на землю упали первые капли росы…
Мо Жань вскинул голову, и в этот момент ровно горящая свеча с треском взорвалась снопом искр. Восковые слезы медленно скатились вниз, и в эти бесконечные мгновения Мо Жань увидел глаза Чу Ваньнина, в которых, как в зеркале, отразились его страсть и жгучее желание.
— Вы…
Чу Ваньнин зажмурился, спрятав взгляд за завесой ресниц, и с деланным равнодушием сказал:
— Мне щекотно, можно немного быстрее?
Лицо Мо Жаня в тот же миг покраснело до корней волос. К счастью, благодаря загару, румянец на его щеках был почти незаметен. Тихо охнув, он поспешно опустил лицо и сделал вид, что тщательно обрабатывает ранку на ноге Чу Ваньнина целебной мазью.
Однако в его голове эхом снова и снова повторялась фраза «можно немного быстрее».
Кадык ходил ходуном, взгляд жадно скользил по нежной коже.
Против воли на него нахлынули яркие и четкие воспоминания о прошлой жизни. Особенно о Дворце Ушань, где на сбитых простынях и алых как кровь подушках он объезжал Чу Ваньнина, вкушая белизну этой молочной кожи. Яростно сцепившись*, словно дикие звери, вонючие и липкие, они задыхались, рычали и стонали.
[*纠缠 jiūchán цзючань «завязать узлом» — переплетаться; запутываться; взять измором].
Он вспомнил, как, лежа под ним, Чу Ваньнин издавал приглушенные стоны, как обожженный страстью ледяной голос превращался в мягкий рокот весенних вод.
— Можно немного... быстрее… Аааах!.. — казалось, что он снова слышит, как Чу Ваньнин стонет ему в ухо эти слова.
Мо Жань закрыл глаза, брови сошлись над переносицей в болезненной гримасе.
Теперь он, наконец, осознал одну вещь: сохранять спокойствие и чистоту помыслов, находясь рядом с Чу Ваньнином, было слишком тяжело для него.
Он опасался, что на расстоянии не сможет защитить и обогреть этого человека, не сможет о нем позаботиться.
Но если останется рядом, то однажды не сможет сдержать пагубный огонь в своем сердце. Ведь стоит ему немного ослабить контроль, и неукротимое пламя сожжет его разум, и тогда он боялся сотворить что-то, выходящее за рамки дозволенного.
Он хотел трахнуть Чу Ваньнина и хотел сделать это прямо сейчас, вместо того, чтобы стоять перед ним на коленях, разминать его стопы и смазывать мазью его царапины. Этот человек сидит на кровати прямо перед ним. Сейчас его духовная мощь практически не уступает той, что была в прошлой жизни, так что Чу Ваньнин не сможет вырваться из его лап.
Мо Жань страстно жаждал его, желал завладеть этим мужчиной, прижать к постели, заставить его горло пересохнуть от желания, и чтобы свидетельство его страсти разбухло до боли. Все его мысли были лишь о том, как он хочет ворваться в тело Чу Ваньнина, а потом сильно и ритмично вбивать его в эту кровать, он…
— Учитель, я закончил мазать! — расслабленный Чу Ваньнин вздрогнул в испуге, когда услышал этот хриплый вскрик.
Только Мо Жань знал, каким трудом он дался ему. Даже одежда на спине промокла от пробившего его холодного пота.
Внезапно он ощутил сильную печаль… Почему, когда дело касается Учителя, он не может сдержать грязные мысли? Почему не может сохранять спокойствие и выдержку, когда находится рядом с ним?! Почему у него не выходит избавиться от этого жгучего желания?!
Чу Ваньнин, Чу Ваньнин…
Его учитель всегда был очень гордым человеком. Если бы Чу Ваньнин узнал о потаенных надеждах, живущих в сердце его ученика, он бы отверг его и посмотрел на него с презрением?
Прошло две жизни.
Он не хотел, чтобы Учитель снова смотрел на него сверху вниз.
Пока Чу Ваньнин надевал носки и обувь, его ученик сидел, низко опустив голову, и молчал, со стороны напоминая хорошо воспитанного верного пса. Только Мо Жаню было известно, что на цепи в его сердце сидит ненасытный матерый волк.
Спустя время Мо Жань, наконец, смог подавить огонь в своем сердце и сказал:
— Учитель, хорошенько отдохните. Если завтра почувствуете себя плохо, не выходите в поле, я смогу справиться за двоих.
Прежде, чем Чу Ваньнин успел что-то ответить, снаружи донесся пронзительный, но очень нежный голосок:
— Бессмертный Мо, Бессмертный Мо, вы здесь?
Автору есть, что сказать:
Маленькая постановка:
«Если бы все герои оказались в современном мире, какая профессия им подошла с учетом их навыков»
Учитель:
— Во-первых, закончу с отличием Шаньдунское профессиональное техническое училище «Ланьсян*», во-вторых, стану автомехаником мастерской по ремонту спецтранспорта и буду собирать экскаваторы и краны. Ах, да, раз уж зашла речь, пообещай, что если после этой своей дурацкой писанины сядешь за новый роман, напишешь про главного механика, который водит трактор*. Мне надоело, что второй главный герой водит «Ламборгини», «Бэнтли», «Рифат» и «Феррари»*! Если ты пишешь, что я не умею водить, какой же я после этого главный герой? Так что я собираюсь водить трактор!
— Чу Ваньнин, ты написанная мной неблагодарная свиная нога*! Прицепился к этому трактору, вместо того, чтобы попросить Феррари! Иди к черту!
Собака: шеф-повар, лучший выпускник Восточного Кулинарного Педагогического Университета*. Думаю, шеф-повар на «Порше»* и главный механик, управляющий трактором, составят идеальную пару!
[*выпускник Восточного кулинарного 师专 Шизуаня]
Сюэ Мэн: ничего не умеет делать, поэтому, наверное, умрет от голода.
Ши Мэй: мог бы очень быстро разбогатеть на продаже поддельных лекарств, но из-за своей совестливости быстро падет духом и, в конце концов, вероятно, обанкротится.
Е Ванси: станет полицейским.
Мэй Ханьсюэ: ...жиголо.
Наньгун Сы: управляющим зоомагазином, если эта вакансия недоступна, из него выйдет хороший директор свинофермы.
От переводчика: здесь точно есть подтекст, и хотя я не уверена в трактовке, но склонна предположить, что под 开拖拉机 «управлять трактором» подразумевается «управлять своим членом и задницей», где 机 jī не только «трактор/механизм», но и «кости таза/агрегат/орган»;
*蓝翔 Ланьсян «парящий голубой [мужчина]»/ «лазоревое дерьмо», где
蓝 lán лань —голубой; диал. прозвище мужчины (интернет-сленг), букв. «голубой мужчина»;
翔 xiáng сян — летать, парить; сленг. кал, дерьмо;
* 猪脚 zhūjiǎo свиная нога; инт. главный персонаж.
Об автомобилях, которыми управляет настоящий Герой:
兰博 «Ламборгини» — «экзотическая красота и эрудиция»;
宾利 «Бентли» — «деловые качества»;
利法 «Рифат» — «непобедимая магия»;
法拉利 «Феррари» — «выдающиеся способности», в одном из значений «непревзойденный навык по уборке урожая»;
保时捷 «Порше» — «быстрая победа обеспечена»!
[От переводчика: название главы можно перевести как «Учитель хочет затрахать меня до смерти», так как 撩 liāo ляо переводится как «дразнить»; «провоцировать и возбуждать»; «завалить»; «домогаться»; а также является сленговым обозначением для секса].
Чуть приподняв веки, Чу Ваньнин искоса глянул на Мо Жаня и бросил:
— Тебя ищут.
— ...А? Да кто может искать меня в такое время? — сейчас, когда голова Мо Жаня была занята только Чу Ваньнином, из нее напрочь вылетело все, что случилось днем в деревне. Как только он коснулся прекрасных пальцев на ногах Учителя, он тотчас позабыл, о чем там насчет него договорились местные селянки.
— Это ведь та, что пела днем, — как будто невзначай* заметил Чу Ваньнин, — самая красивая девушка в этой деревне.
[*轻描淡写 qīngmiáo dànxiě цинмяо даньсе «слабо рисовать, тонко писать» — преуменьшать, сглаживать; касаться мимоходом, вскользь].
— Да?.. По мне, так все девушки в этой деревне на одно лицо...
Услышав его ответ, Чу Ваньнин после небольшой заминки сказал:
— За те пять лет, что мы не виделись, когда ты успел ослепнуть?
— …
Хотя Чу Ваньнин говорил все тем же ровным бесцветным тоном, подняв взгляд, Мо Жань заметил в его глазах веселые искорки. Кажется, Учитель в отличном расположении духа, раз подшучивает над ним. Он невольно почувствовал себя польщенным, и на сердце тут же стало легче и светлее.
Девушка по имени Лин-эр держала в руке зеленый мешочек, расшитый белыми цветами и, стоя у входа в домик Мо Жаня, орала во все горло:
— Бессмертный господин Мо, бессмертный...
— Я здесь, — внезапно за ее спиной раздался низкий мужской голос. Лин-эр обернулась и увидела Мо Жаня, который, отдернув теплый занавес, стоял в дверях соседнего дома, привалившись спиной к косяку:
— Барышня, уже довольно поздно. Что-то случилось? — с улыбкой спросил он.
Лин-эр сначала испугалась, а затем обрадовалась и, сделав шаг навстречу, поприветствовала:
— К счастью, бессмертный господин еще не уснул. Вот, это вам. Помните, в полдень тетушка сказал мне отнести вам? Вы… вы можете воспользоваться этим, – с этими словами она протянула ему тканевый мешочек.
Мо Жань открыл его и увидел три маленьких глиняных горшочка.
— Что это?
— Целебная мазь на травах, – с энтузиазмом пояснила Лин-эр и, с улыбкой проведя по своей щечке, добавила, — в полдень на поле вы ведь сказали, что вас комар укусил…
— А? — Мо Жань только сейчас об этом вспомнил и немного смутился. Тогда он экспромтом придумал подходящую отговорку, а эта простодушная девушка в нее поверила и принесла ему мазь от укусов. В этой ситуации он невольно почувствовал себя виноватым*.
[*汗颜 hànyán ханьянь — лицо в поту (от стыда); обр. стесняться, стыдиться].
Жители деревни Юйлян были слишком уж простодушными людьми…
— Но, похоже, укус не слишком серьезный, — Лин-эр внезапно встала на цыпочки, и, внимательно изучив загорелое лицо Мо Жаня, одарила его сияющей улыбкой. — Почему-то я не могу разглядеть комариного укуса.
Мо Жань, сухо откашлявшись, ответил:
— Все-таки заклинатели не обычные люди...
Лин-эр захлопала в ладоши и со смехом перебила его:
— Вы действительно удивительные и очень занимательные люди. Я хотела бы, чтобы и у меня были способности к совершенствованию. Жаль, не судьба.
Они перекинулись еще парой слов, после чего Мо Жань поблагодарил ее и, взяв целебную мазь, вернулся в комнату. Чу Ваньнин уже сменил место и теперь сидел за столом, неспешно листая страницы книги, которую принес с собой Мо Жань. Услышав шорох, он поднял глаза и посмотрел на него:
— Целебная мазь на травах, — смущенно пробормотал Мо Жань.
— Тебя правда комар укусил? Подойди, я посмотрю, — распорядился Чу Ваньнин.
В свете фонаря кожа лица Мо Жаня приобрела оттенок темного меда, отчего его черты выглядели более резкими, а выражение лица решительным и мужественным. Чу Ваньнин, бросив на него всего один взгляд, отвел глаза и спросил:
— ...Опухло? Где?
Мо Жань смущенно почесал затылок:
— У меня толстая кожа, все уже давно рассосалось, — с этими словами он поставил на стол перед Чу Ваньнином три горшочка с лекарствами, — так что мне они не нужны. Учитель, оставьте их себе, ваша кожа комарам больше по вкусу.
Чу Ваньнин, уклоняясь от прямого ответа, только сказал:
— Сначала лекарство от резаных ран, теперь мазь от комаров. Продолжишь в том же духе, и мне придется открыть аптеку.
Мо Жань потер нос и рассмеялся очень сдержанно и деликатно, но в то же время искренне. Чу Ваньнин протянул руку и ткнул его пальцем в лоб:
— Поздно уже. Возвращайся к себе и спи.
— Да, Учитель. Приятных снов.
— Приятных снов.
Но все же в тот вечер эти двое, лежа каждый в своей тростниковой хижине, разделенные лишь маленьким двором в десять шагов, так и не смогли воплотить в жизнь эти взаимные пожелания, так как сон все не желал приходить к ним. Ворочаясь с боку на бок, они никак не могли уснуть.
Чу Ваньнин не мог думать ни о чем, кроме ощущения мозолистых пальцев на своих ступнях. Ему казалось, что он все еще чувствует шершавые подушечки пальцев Мо Жаня, ласково растирающих его влажную кожу.
Проблема Мо Жаня была куда сложнее. Он крутился в кровати, прятал лицо в изгибе локтя, много раз менял положение на тонком матрасе, лежащем на скрипучем деревянном полу, снова и снова повторяя одну и ту же мантру: «Учитель — божество, спустившееся с небес на землю, практически святой, непорочный и нетронутый грехами этого мира*. Не важно, что происходило между нами в прошлой жизни, в этой я никогда не совершу прежних ошибок, никогда больше не оскорблю этого человека и совершенно точно не трахну* его…»
[*不食人间烟火 bù shí rénjiān yānhuǒбу ши жэньцзяньяньхо «не есть приготовленную людьми пищу» — обр. отречься от мира, быть выше мирских забот;
**乱搞 luàngǎo луаньгао «заниматься распутством» — безобразничать, хулиганить; развратничать; вести беспорядочную половую жизнь; жарг. трахаться/ебаться].
Кроме того, у него есть Ши Мэй.
Да, нужно больше думать о Ши Мэе… Ши Мэй…
Но внезапно он почувствовал на сердце еще большую тяжесть.
На самом деле, с тех пор, как он вернулся на Пик Сышэн и снова встретился с Ши Мэем, Мо Жань почувствовал, что от былой страсти не осталось и следа.
Любить Ши Мэя и, не задумываясь, вставать на его защиту уже давно вошло в привычку. Он всегда так поступал, но что дальше?
Пять лет назад он еще чувствовал сердечную привязанность к юному и милому Ши Мэю, но спустя пять лет, встретив этого элегантного, но все же немного чужого красавца, в сердце своем Мо Жань так и не смог принять его.
Это странное изменение в собственных чувствах сбило его с толку. Он и сам не мог понять, что с ним не так, и как поступить так, чтобы хорошо было всем.
На следующий день Чу Ваньнин встал с утра пораньше.
Когда он вышел из домика, по счастливому совпадению, Мо Жань тоже отодвинул теплый занавес на двери своей хижины, и эти двое оказались лицом к лицу.
— Доброе утро, Учитель!
— Доброе утро, — Чу Ваньнину хватило одного взгяда на него, — …плохо спал?
Мо Жань натянуто улыбнулся:
— Не привык к такой постели. Но ничего, отдохну немного в полдень.
Они вместе отправились на поле. Утренний воздух был напоен свежим запахом трав, со всех сторон их окружали безлюдные поля, слышалось кваканье лягушек и плач осенних цикад.
Чу Ваньнин сладко зевнул и тут краем глаза заметил кое-что, и не смог сдержать смех.
— Мо Жань.
— А?
Протянув руку, он легонько провел пальцами по виску Мо Жаня, вытащил из его волос рисовую соломинку и с легким смешком спросил:
— Ты что, всю ночь катался по кровати? Это с твоей головы.
Мо Жань хотел было приняться оправдываться, как вдруг заметил, что в волосах Чу Ваньнина тоже кое-что есть, и также невольно рассмеялся:
— Тогда и Учитель тоже катался.
С этими словами он помог Чу Ваньнину вытащить золотой стебель из спутавшихся волос.
В золотых лучах восходящего солнца учитель и ученик стояли рядом и смотрели друг на друга: один чуть опустив голову, второй немного подняв лицо.
Всего пять лет назад Чу Ваньнин был тем, кто при разговоре опускал голову, а Мо Жань тем, кто поднимал. Но прошли годы, Мо Вэйюй уже не ребенок, осадок, наконец-то, опустился, и пришло время принять то, что уже случилось. В ласковых лучах утреннего солнца Мо Жань вдруг не удержался от ребячества и спрыгнул с межи в поле. Раскинув руки, он повернулся к человеку, стоявшему на насыпи, и со смехом раскрыл ему объятия:
— Учитель, прыгайте, я подхвачу.
— … — с высокого гребня межи Чу Ваньнин пристально посмотрел на макушку человека внизу. — Ты что, с ума сошел?
— Ха-ха-ха.
Чу Ваньнин снял обувь и носки и сам грациозно спрыгнул на заливное рисовое поле, подняв волны в стоячей воде. Ступни сразу же немного замерзли. Взмахнув рукавом, он широким жестом отмерил себе больший кусок поля:
— Это все мое. Вчера я собрал риса меньше, чем ты, но сегодня тебе придется признать поражение.
Так и стоявший с вытянутыми руками Мо Жань почесал голову и опустил руки. Уголки рта его изогнулись в самой очаровательной улыбке, показав ямочки на щеках.
— Хорошо, если я проиграю, то сделаю для Учителя много песочного лотосового печенья и фаршированных крабовым мясом львиных голов.
— И засахаренный лотос с клейким рисом, — добавил Чу Ваньнин.
— Хорошо! А если Учитель проиграет? — в глазах Мо Жаня вспыхнули искры, похожие на отраженные от воды солнечные блики или россыпь звезд в ночном небе. — Что тогда?
Чу Ваньнин искоса взглянул на него и холодно спросил:
— А что ты хочешь?
Мо Жань, чуть прикусив губу, после долгого раздумья, сказал:
— Если Учитель проиграет, то он должен будет съесть много песочного лотосового печенья и фаршированных крабовым мясом львиных голов, приготовленных мной.
Немного помолчав, он добавил еще более ласковым тоном:
— И очень много засахаренного лотоса с клейким рисом.
И неважно, проигрыш это будет или победа, он будет осыпать его дарами и цветами.
Может, жать рис в первый раз было непривычно, но на второй Чу Ваньнин вполне освоился*. Он всегда был человеком, который не умел признавать поражение, и даже если вчера над ним смеялись, сегодня он был готов доказать всем, что не стоит его недооценивать и смотреть на него свысока. Сделав глубокий вдох, Чу Ваньнин стабилизировал свой разум, с головой погрузился в работу и уже к полудню сжал риса больше, чем Мо Жань.
[*一回生二回熟 yīhuí shēng èrhuí shóu ихуэй шэнь эрхуэйшу «в первый раз новичок, во второй раз мастер» — в первый раз непривычно, а во второй – уже знакомо; впервые — незнакомец, во второй раз — приятель].
Устроившись под тутовым деревом с миской риса в руках, Чу Ваньнин буквально лучился от гордости. Хотя он не сказал ни слова, и лицо его хранило то же равнодушное выражение, но в его глазах возвышавшийся среди рисовых полей огромный стог скошенного им риса был горой золота.
— Лин-эр, отнеси бессмертному господину еще одну чашку риса.
Множество людей сидели рядом с ними, но наметанным глазом тетушка заметила, что Мо Жань ест очень быстро, и его чашка уже показала дно, поэтому поспешила распорядиться о добавке.
Мо Жань опустил чашку и палочки для еды и с неловкой улыбкой поспешил ответить:
— Не надо, я уже наелся. Мне нужно отлучиться из деревни по делу, но я быстро вернусь, а вы ешьте не спеша.
Лин-эр тут же выказала беспокойство и с тревогой спросила:
— Господин бессмертный съел совсем немного. Эта еда вам не по вкусу? Если вам не нравится эта еда… Я хочу… могу приготовить что-то специально для вас...
— Нет, не надо, все очень вкусно, — Мо Жань, естественно, не мог увидеть заветные желания, поселившиеся в сердце девушки. Одарив ее самой искренней простодушной улыбкой, он махнул рукой и широким шагом направился к конюшне.
— Куда это ты собрался? — окликнул его Чу Ваньнин.
Мо Жань чуть повернул голову, и Чу Ваньнин понял, что он улыбается:
— Съезжу в город, куплю кое-что и сразу вернусь.
— Бессмертный господин...
— Ладно, пусть делает что хочет, — холодно отрезал Чу Ваньнин, ухватив палочками кусочек жареного тофу.
Несмотря на то, что эти два бессмертных господина прибыли вместе, но проницательные селяне быстро сообразили, что один из них имел более высокий статус и авторитет. Кроме того, Чу Ваньнин по природе своей был человеком холодным и отчужденным, и раз уж он открыл рот и огласил решение, эти простые люди не решились спрашивать, куда отправился Мо Жань.
После совместной трапезы селяне разбились на группы по интересам. Некоторые, расположившись для отдыха прямо на земле, жевали листья табака или, разомлев на солнце, спали. Собравшиеся вместе женщины вязали одежду на зиму. Шумные деревенские детишки, оседлав бамбуковые палочки, играли в кавалеристов. Тощая дворовая кошка с надеждой обнюхивала землю. Розовый кончик носа жадно трепетал, уши были настороженно прижаты. Похоже, она была очень голодна и рассчитывала найти какие-нибудь объедки, чтобы насытиться.
Чу Ваньнин с чашкой горячего чая в руках сидел в стороне, откинувшись спиной на стог сена. Увидев эту жалкую тощую кошку, он пожалел ее и поманил рукой, намереваясь дать немного еды. Но, к сожалению, эта представительница кошачьих не доверяла людям и, увидев, что Чу Ваньнин поднял руку, видимо, решила, что он собирается ее ударить, и поспешно отбежала подальше.
Чу Ваньнин:
— …
Неужели он выглядит таким ужасным, что даже кошка его боится?
Подперев щеку, он мрачно обдумывал это, как вдруг услышал звон медных побрякушек. Радостная Лин-эр с чашкой чая в руках присела рядом с ним.
Чуть повернув голову, Чу Ваньнин без всякого выражения холодно взглянул на нее.
Эта девушка была довольно красива лицом, но что еще удивительнее, в этом бедном и разоренном крае она не выглядела чахлой и худой, а имела весьма цветущее и развитое тело. Кроме того, похоже, у нее был неплохой вкус в выборе одежды. Не имея денег на покупку украшений, красавица нарезала колечки из меди и пришила их к одежде, так что при каждом движении они издавали мелодичный звук и ярко блестели на солнце.
— Бессмертный господин, — позвала она голосом мягким и сладким, как перезрелые ягоды.
— В чем дело? — ответил Чу Ваньнин голосом промозглым, как утренний туман.
Лин-эр от такой холодности на мгновение даже остолбенела, но тут же сделала вид, что ничего не заметила, и со смехом сказала:
— Ничего такого, просто я увидела, что бессмертный господин грустит в одиночестве, и решила составить ему компанию, поговорить о том о сем.
— …
Чу Ваньнин не думал, что его лицо можно назвать доброжелательным. Самым ярким доказательством его неумения производить хорошее первое впечатление являлось поведение этой кошки. Но кошка — не человек: животным чужд расчет, а вот у людей могут быть самые разные мотивы.
Как и следовало ожидать, поболтав немного на общие темы, Лин-эр перешла к делу и будто бы между прочим поинтересовалась:
— Бессмертный господин, на Пике Сышэн… каких людей берут в ученики? Как вы думаете, я… могла бы попробовать?
— Протяни руку, — сказал Чу Ваньнин.
— О!.. — широко открыв глаза от волнения, она тут же исполнила его просьбу.
Чу Ваньнин кончиками пальцев легко дотронулся до ее запястья, чтобы почувствовать пульс. Какое-то время спустя он убрал руку и произнес:
— Ничего не выйдет.
Щеки Лин-эр мгновенно покраснели:
— Да? Разве у меня нет духовного корня*?
[*慧根 huìgēn хуэйгэньбудд. корень мудрости — врожденный талант для просветления].
— Когда я попросил тебя протянуть руку, ты ведь сразу поняла, что я хочу исследовать твое духовное ядро. И вряд ли до этого ты не спрашивала других, — ответил Чу Ваньнин. — Девушка, твоя связь с Небесами слишком слаба, боюсь, даже усиленно практикуясь, ты и к старости не сможешь построить духовный фундамент и только впустую потратишь время в горах. Лучше оставь эти мысли.
Лин-эр молча понурила голову. Вид у нее был совершенно потерянный. Потребовалось время, чтобы трясущимися губами она прошептала:
— Большое спасибо за ваш совет, бессмертный господин.
— Не стоит благодарности.
Девушка ушла, больше не сказав ни слова, и, глядя на ее удаляющуюся фигурку, Чу Ваньнин испытал очень смешанные чувства. Так уж повелось, что очень многие жители Нижнего Царства мечтали стать заклинателями, но в Верхнем Царстве таких было значительно меньше. В первую очередь это было связано с тем, что в Верхнем Царстве основной мотивацией для взращивания бессмертия было поддержание престижа семьи и желание прославиться, однако люди Нижнего Царства часто вставали на путь самосовершенствования в надежде спасти свою жизнь.
Откинувшись на копну сена, Чу Ваньнин сделал глоток чая. Стало холоднее, и, пока он держал чай в руках, тот успел остыть. Сделав еще пару глотков, он закрыл глаза, намереваясь вздремнуть. Однако из-за того, что Чу Ваньнин практически не спал ночью, а с самого утра ударно трудился, легкая дрема обернулась глубоким сном. Так, незаметно, пролетел почти весь день.
Когда он снова открыл глаза, небо окрасил кроваво-алый закат. Над верхушками деревьев кружили и громко каркали вороны. Среди межей аккуратными рядами лежали скошенные рисовые колосья, над которыми ветер кружил в воздухе мелкие соломинки и шелуху.
В изумлении Чу Ваньнин широко открыл глаза.
Он просто прилег на стог сена и вот так вдруг проспал до самого вечера. Наверняка из-за его статуса селяне постеснялись его будить. Более того, они не только не стали нарушать его сон, но и накрыли его какой-то одеждой, чтобы он не простудился.
— …
Эта одежда…
Чу Ваньнин хотел сесть прямо, но тут его нос учуял слишком хорошо знакомый запах. Опустив взгляд, он внимательнее взглянул на эту ткань. Материал был плотным и грубым, но чистым и с примесью приятного аромата мыльного рога.
Это ведь верхняя одежда Мо Жаня.
Непонятно почему, как только Чу Ваньнин понял это, ему расхотелось вставать, и он, расслабившись, снова лег, прикрыв половину лица одеждой Мо Жаня так, что из-под нее была видна только пара чуть прищуренных ясных и чистых глаз, скрывающих непостижимые эмоции.
Это и правда какое-то безумие.
Прикрыв глаза опахалами мягких ресниц, он осмотрел окрестные поля в поисках знакомой фигуры. Конечно же, он быстро ее нашел, ведь Мо Жань вырос в такого выдающегося и высокого красавца, что сразу привлекал все взгляды, где бы он ни находился.
Сейчас этот молодой мужчина помогал старосте села грузить сжатый рис в запряженную волами повозку. Работая спиной к Чу Ваньнину, разгоряченный тяжелой физической работой он, как и прочие селяне, разделся до пояса, открыв взгляду крепкую медовую спину.
Накалившаяся под лучами закатного солнца широкая спина словно плавилась от жары. Капли обильного пота медленно стекали вниз, по пути вырисовывая каждую мышцу, струились по позвоночнику от широких плеч по узкой талии к пояснице, а потом еще ниже…
Мо Жань был как раскаленное железо на пылающих углях горна, где любые нежные и сладкие чувства переплавлялись в обжигающую мужскую страсть и влечение. Чу Ваньнин долго наблюдал издалека, и постепенно его глаза переставали видеть что-то еще, кроме этого человека с гладкими мышцами и кожей, похожей на влажный мех гепарда. Когда Мо Жань повернул голову, чтобы что-то сказать деревенскому старосте, его взгляд тут же прикипел к его профилю. Эта лучезарная улыбка, сладкие ямочки на щеках и сияющие глаза буквально кружили голову и сводили с ума.
Как будто почувствовав на себе его взгляд, Мо Жань повернул голову, и Чу Ваньнин поспешил закрыть глаза, притворяясь спящим.
Сердце оборвалось и забилось громко и часто. Словно ливень, внезапно обрушившийся на горы, в его ушах слышалось гулкое биение крови.
Спустя время, когда Чу Ваньнин осторожно приоткрыл глаза, чтобы снова взглянуть на Мо Жаня из-под занавеса ресниц, тот уже отвернулся. По высокой меже к работающему мужчине подошла Лин-эр и, застенчиво потупив взгляд, протянула платок.
— Бессмертный господин, вот, промокните пот.
Мо Жань как раз ухватил очередной тюк рисовой соломы, чтобы погрузить его на повозку. Услышав ее слова, он со смехом ответил:
— Слишком занят, подожди немножко.
Счастливая Лин-эр встала рядом с ним, внимательно следя за погрузкой и то и дело поправляя выбившиеся из тюка колоски. Удивленный подобным усердием Мо Жань сказал:
— Спасибо.
Еще больше обрадованная его сердечностью девушка между тем не могла отвести взгляда от широких плеч и крепкого тела этого мужественного мужчины, оказавшегося на расстоянии вытянутой руки. Слушая его дыхание, наблюдая, как перекатываются мышцы на мускулистой мокрой от пота спине, она невольно зарделась и, выбросив из головы, что мужчины и женщины не должны касаться друг друга, схватилась за платочек и нежно позвала:
[*男女授受不亲 nánnǚ shòushòu bùqīn наньнюйшоушоубуцинь «мужчин и женщин нельзя смешивать» — конфуцианское правило: когда мужчина и женщина дают или берут что-нибудь, они не должны касаться друг друга].
— Бессмертный господин, если не вытереть пот со лба, он зальет глаза.
Увлеченный работой Мо Жань лишь отмахнулся:
— Сейчас не могу, руки заняты.
— Я могу вытереть его за вас… — еще не закончив говорить, девушка спиной почувствовала холодок.
Непонятно в какой момент Чу Ваньнин подошел к ним со спины. На его плечи все еще была наброшена черная верхняя одежда Мо Жаня, лицо выглядело так, словно он только что проснулся не в лучшем расположении духа:
— Мо Жань, — холодно позвал он.
— А? — минуту назад очень занятый человек тут же выпустил из рук тюк с рисовой соломой и, потерев кончик носа, обернулся. Стоило ему увидеть Чу Ваньнина, и на его лице в тот же миг расцвела счастливая улыбка. — Наконец-то Учитель проснулся.
Чу Ваньнин смерил его оценивающим взглядом с головы до ног:
— Тебе не холодно?
— Жарко, — с улыбкой ответил Мо Жань.
Как только он это сказал, большая капля пота, скопившегося между его иссиня-черными бровями, скатилась вниз прямо в глаз. Охнув, Мо Жань прищурил один глаз, а вторым настойчиво продолжил пялиться на Чу Ваньнина. Ему все же было неловко брать платочек у девушки, поэтому он предпочел искать помощь у Чу Ваньнина:
— Учитель, мой глаз…
— Я постирал платок.
— …
Лин-эр, увидев их затруднительное положение, поспешила встрять в разговор:
— Тогда возьмите мой…
Проигнорировав ее предложение, Чу Ваньнин сделал шаг вперед, с самым равнодушным выражением лица запрокинул голову, поднял руку и, ухватив длинный обшлаг простого белого рукава, промокнул пот на лбу Мо Жаня.
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль «Что значит любить»
Учитель: —...Понятия не имею.
Сюэ Мэн: — Хвалить меня, очень сильно хвалить*, это и есть любовь!
[*往死里 wǎng sǐ lǐ ван сы ли «до смерти» — очень сильно].
Ши Мэй: — Ах! Чувствовать, что я не злодейский черный лотос, это и есть любовь.
Мэй Ханьсюэ: — То, что поможет мне обыграть* лучшего в мире мужчину, это и есть любовь.
[*争取到 zhēngqǔdào чжэнцюйдао — переманить на свою сторону, добиться, склонить, отвоевать, переиграть. От переводчика: трактовать можно и как «обыграть» и как «соблазнить». Напомню, что на соревновании в Линшане лучшим стал Сюэ Мэн, а второе место занял Мэй Ханьсюэ].
Наньгун Сы: — В подарок принимаю только платиновый агат*, а люблю только свою собаку, это и есть любовь.
[*瑙白 Наобайцзинь «платиновый агат» — имя волка Наньгун Сы].
Е Ванси: — ...Может, любить меня больше собак?
Собака 1.0: (грызет писчую кисть) — Эй... У кого есть правильный ответ? Дайте этому достопочтенному списать.
Собака 2.0: — Чувствую, что очень скоро смогу на личном опыте узнать ответ на этот вопрос.
Собака 0.5: (нетерпеливо) — Какого черта, что за дурацкий вопрос? «Что значит брать?» Что здесь написано?! Какого черта?! Уберите это! Нахуй! Нахуй!
Евнух Лю: (шепотом) — Ваше Величество, это произносится как «любить», а не «брать».
[От переводчика: собака перепутала очень похожие по написанию иероглифы «爱» любить и «受»брать/принимать (в т.ч. и в сексе)].
Сначала Мо Жань пораженно замер.
Потом всей грудью вдохнул знакомый аромат яблоневых цветов. Пусть лицо Чу Ваньнина не отражало никаких эмоций, но его рукав касался лба и век Мо Жаня очень нежно и осторожно. Но, самое главное, этот человек в белой, как снег, одежде сейчас был так близко, что он без труда мог рассмотреть каждую трещинку на его мягких губах. Ему нужно было лишь чуть-чуть наклонить голову, чтобы поцеловать эти нежные лепестки, а потом совсем чуть-чуть усилить нажим, чтобы добраться до сладких тычинок, спрятанных в глубине этого бутона.
— Победа за тобой. Но так как ты не разбудил меня, то это не чистая победа, — внезапно заявил Чу Ваньнин, закончив вытирать пот с его лба.
Мо Жань от неожиданности оцепенел, а затем широко улыбнулся:
— Я не выиграл. Победил Учитель.
— Разве после полудня не ты не жал рис?
— Когда я вернулся, поля были почти убраны. На городском рынке я изрядно потратился на теплые вещи. Чтобы получить выгодную цену, пришлось обойти все лавки, так что я припозднился, – ответил Мо Жань. — Значит, Учитель убрал больше риса.
Чу Ваньнин недоверчиво фыркнул, однако было видно, что его удовлетворил этот ответ.
Очень скоро он спросил:
— А на что ты так потратился на рынке? Купил матрас?
Прежде, чем Мо Жань успел что-то сказать, стоявшая рядом с ним Лин-эр, не желая оставаться в тени, поспешила встрять в их разговор и с улыбкой ответила за него:
— Бессмертный господин купил очень много вещей. Лошадка смертельно устала это все тащить из города до деревни.
— Да ничего особенного. Немного угля и всего по мелочи. А еще мясо и чуть-чуть сладостей.
— Ничего себе по мелочи! — возразила Лин-эр. — Бессмертный господин купил каждой семье по набитому ватой матрасу. Лошадка еле дотащила до нас заполненную доверху повозку, а уж потом оставшиеся дома старики помогли ее дотолкать.
Чу Ваньнин немного удивился:
— Откуда у тебя столько денег?
— Накопил потихоньку, — рассмеялся Мо Жань. — На самом деле, эти матрасы здесь стоят не так уж и дорого по сравнению с их стоимостью в Верхнем Царстве.
— Что насчет мяса?
— Купил по ходу дела и отдал деревенскому старосте, чтобы завтра его приготовили для всех.
С тем же каменным выражением лица Чу Ваньнин продолжил допрос:
— А сладости?
Лин-эр со смехом захлопала в ладоши:
— Бессмертный Мо купил их для деревенских детишек и раздал, как только вернулся. Там были и солодовые конфеты, и османтусовый цветочный торт. Местные дети таких сладостей никогда в жизни не пробовали, так что не описать словами, как все сейчас счастливы, — сделав небольшую паузу, она радостно закончила, — и мне тоже достался кусочек.
Эта девушка определенно была из тех, кто в любой ситуации умеет хорошо пристроиться. Кроме того, она была настолько непосредственной, что уже несколько раз вмешивалась в их разговор. Хотя Чу Ваньнин до сих пор не обращал на нее особого внимания, стоило этим словам прозвучать, и он удостоил ее холодным взглядом:
— Вкусно было?
Ничего не подозревающая Лин-эр рассыпалась в похвалах:
— Ой, очень вкусно, слаще меда!
Чу Ваньнин неожиданно холодно усмехнулся:
— В таком случае попроси у него еще, — после этих слов он раздраженно взмахнул рукавами и пошел прочь. Не понимая, чем опять рассердил Учителя, Мо Жань хотел было догнать его, но вдруг ему на глаза опустилась тьма. Это Чу Ваньнин стянул с плеч его одежду и швырнул ему в лицо. Стащив черную ткань с головы, Мо Жань бросил на него полный беспокойства взгляд:
— Учитель?
— Ходишь в чем мать родила, почти голый, на что это похоже?! Ты не замерз, а по мне так уже достаточно похолодало! — строго отчитал его Чу Ваньнин. — Одевайся!
— …
Несмотря на то, что Мо Жаню было очень жарко, он без слова возражения тут же оделся, раз уж Чу Ваньнин так сказал. Материал сразу же пропитался потом, и одежда неприятно прилипла к телу. Из-под густых ресниц Мо Жань непонимающе воззрился на Чу Ваньнина.
Нахмурив свои похожие на мечи черные брови, Чу Ваньнин скомандовал:
— Подними ворот! Грудь открыл, чтобы глазели все?! Совсем стыд потерял!
— …
Мо Жань сразу же плотно запахнул полу и высоко поднял ворот, так чтобы из-под него не было видно ни кусочка голой кожи. Однако, вопреки ожиданиям, даже скрытая одеждой, знойная красота его тела еще сильнее будоражила воображение. Одного взгляда на подобающим образом одетого ученика хватило, чтобы по непонятной причине Чу Ваньнин почувствовал себя еще более удрученным. Раздраженно взмахнув рукавами, внутренне сыпля проклятиями, он стремительно удалился, оставив позади ошарашенного Мо Жаня, похожего на брошенного хозяином глупого пса.
Наблюдавшие за этой сценой деревенский староста, его жена и Лин-эр были весьма озадачены. Опечаленная случившимся девушка про себя подумала: «Этот бессмертный господин… такой жестокий… я никогда не встречала такого чудного человека с таким дурным характером…»
Ей было так жаль Мо Жаня, что она решилась шепотом выразить ему свою поддержку:
— Ваш учитель очень дурно обходится с вами. Только такой мягкий и добрый человек, как вы, может терпеть его и не… — Лин-эр начала говорить, отвернувшись в сторону, но когда она повернула голову и встретилась взглядом с Мо Жанем, то тут же умолкла, подавившись окончанием фразы. Всегда улыбающийся и доброжелательный со всеми бессмертный господин Мо смотрел на нее с гневом и злобой. На миг ей почудилось, что на нее смотрит не человек, а оскалившийся волк.
Она захлопнула рот, а Мо Жань поспешно опустил голову. Когда девушка снова взглянула на него, на лице этого заклинателя было все то же открытое и доброжелательное выражение. В сердце своем Лин-эр даже усомнилась, а не привиделась ли ей та странная перемена, или этот великодушный и сдержанный мужчина только что показал ей свое истинное нутро хищника?
— Прошу меня простить, вам придется заканчивать без меня, — глухо сказал Мо Жань. — На сердце неспокойно, я должен догнать его, – с этими словами он развернулся и широким шагом пошел прочь.
Чу Ваньнин стоял на
берегу реки. Пух от семян тростника парил над водой и кружился в воздухе, поднимаясь к небесам. Заходящее солнце уже наполовину погрузилось в хрустальные воды, превратив их в бушующую пламенную реку.Мо Жань бежал так быстро, что, когда догнал Чу Ваньнина и остановился у него за спиной, дыхание его сбилось:
— Учитель.
— …
— Я сделал что-то не так?
— Нет, — ответил Чу Ваньнин.
— Тогда почему вы выглядите недовольным?
— Я доволен.
— Что? — остолбенел Мо Жань.
Чу Ваньнин повернул голову и мрачно повторил:
— Я доволен и недоволен.
Мо Жань:
— …
Он не рассчитывал, что Чу Ваньнин будет говорить загадками. Внимательно изучив выражение его лица, он вдруг рассмеялся от посетившей его идеи:
— Я понял, отчего Учитель недоволен.
Хотя в этот момент Чу Ваньнин вцепился в края широких рукавов и едва заметно передернул плечами, лицо его сохранило все то же невозмутимое выражение:
— Говорю же, я…
Мо Жань, однако, уже подошел к нему и, заложив руки за спину, встал рядом с ним под деревом. На берегу реки рос очень старый баньян*, оголенные толстые корни которого выступали над землей, напоминая переплетения кровеносных сосудов, уходящих глубоко в тело земли.
[*榕树róngshù жуншу — дерево баньяна].
Стоя на одной из таких древесных артерий, Мо Жань казался еще выше.
Чу Ваньнин, который был на взводе, почувствовал себя еще более раздраженным и сказал:
— Спустись немедленно!
— Ой.
Мо Жань тут же легко соскочил с выступающего древесного нароста и приземлился рядом с Чу Ваньнином.
Это дерево было похоже на огромного спящего дракона, свернувшегося на земле так, что незанятой его «кольцами» земли было совсем немного.Чу Ваньнин как раз занял самый большой кусок ровной поверхности, так что, если Мо Жань не хотел стоять на корнях, он должен был встать вплотную к самому Чу Ваньнину.
Спрыгнув вниз, Мо Жань постарался как можно ниже наклонить голову, так что его дыхание коснулось ресниц Чу Ваньнина, и тот смутился еще больше. Сохраняя невозмутимое выражение лица, он попытался исправить положение и сказал:
— Поднимись обратно!
— … — Мо Жань не смог сдержать смеха. — То спустись, то поднимись, Учитель, вы разыгрываете меня?
Разумом Чу Ваньнин тоже понимал, что ведет себя по-дурацки и, как только Мо Жань прямо сказал об этом, помрачнел еще сильнее и больше не произнес ни слова.
Мо Жань вынул руку из-за спины и волшебным образом в его ладони появилась горка конфет, завернутых в пестрые обертки из рисовой бумаги.
— Не сердитесь, я приберег их для вас, — Мо Жань протянул ему руку увенчанную этим медово-сладким холмом.
Но Чу Ваньнин разозлился так, что от ярости его чуть не вырвало кровью. Сурово сдвинув брови, он завопил:
— Мо Вэйюй!
— Да?! – Мо Жань тут же выпрямился.
— Кому нужны твои сладости? Думаешь, я трехлетний ребенок? А может, за капризную девицу меня держишь? Я абсолютно не… ммм!..
…круглую конфетку прижали к губам и запихнули прямо в рот.
Чу Ваньнин потрясенно замер.
Сначала покраснели кончики его ушей, а потом румянец захватил все лицо, и было совершенно не понять: от стыда это или от гнева. Широко распахнутые глаза феникса испуганно и сердито взирали на этого улыбающегося мужчину перед ними.
— С молочным вкусом, — сказал Мо Жань, — вашим любимым.
Чу Ваньнин вдруг разом лишился дара речи и сил к сопротивлению. Он чувствовал себя котом, который обнаружил, что ему остригли когти. Он мог сколько угодно скалить зубы и топорщить шерсть, но это были лишь пустые угрозы.
Он так и не выпустил изо рта конфету с молочным вкусом.
Словно выпавшей из скирды соломинкой, ветер играл выбившейся при поспешном бегстве прядью у виска. От одного взгляда на Учителя сердце Мо Жаня начало зудеть от нестерпимого желания протянуть руку и аккуратно пригладить эти непослушные волосы.
Так вышло, что Мо Жань был человеком, который сначала делал, а потом думал.
Как только желание оформилось в мысль, он в самом деле протянул руку...
Чу Ваньнин:
— …
Мо Жань с умиротворяющей улыбкой сказал:
— Я купил много конфет и сладостей для жителей деревни, но то, что было куплено специально для Учителя, и в сравнение с ними не идет. Все самое вкусное я тайком припрятал в рукаве. Ваши любимые сладости ждут вас дома и, когда вернетесь, сможете спокойно и без спешки полакомиться ими. Я не хотел, чтобы эти маленькие сорванцы, увидев те красивые лотосовые пирожные, начали попрошайничать и донимать вас.
Чу Ваньнин еще какое-то время помолчал, затем осторожно покатал во рту размягчившийся молочный леденец, и только потом поднял глаза на мужчину, стоявшего в облаке тростникового пуха под старым баньяном.
Потребовалось время, чтобы потерявший нить разговора Чу Ваньнин смог выдавить несколько слов:
— Засахаренный лотос с клейким рисом?
— Купил, — рассмеялся Мо Жань.
— Львиные головы с крабовом мясом?
— Тоже купил.
— …
Чу Ваньнин склонил голову чуть на бок. У него сложилось неприятное чувство, что за сегодняшний день его гордость слишком часто падала на землю. Поразмыслив, он решил, что пора поднять свой авторитет и стряхнуть пыль с чувства собственного достоинства, и, распрямив плечи и гордо вскинув подбородок, заявил:
— Жаль, нет «Белых цветов груши».
Вероятно, он полагал, что, задрав подбородок, будет выглядеть внушительно и строго, доминируя над своим учеником.
Однако этот прием мог сработать только в те времена, когда юный Мо Жань был не выше его.
Чу Ваньнин ни на секунду не усомнился в том, что и на этот раз эффект будет тем же. Он даже предположить не мог, что в этот момент Мо Жань видел лишь мягкую линию подбородка, беззащитно обнаженное адамово яблоко и длинную белую, как фарфор, шею.
В его глазах Чу Ваньнин был похож на самоуверенного кота, смело подставившего свое самое уязвимое место под волчьи клыки. Преисполненный гордыни, он искренне верил, что так сможет напугать свирепого хищника, не предполагая, что этот волчара только и думает, как бы прихватить его белое горло зубами, чтобы облизывать и посасывать, а потом вгрызться в его маленькое тельце и выпотрошить живот.
Дурак!
Мо Жаню пришлось собрать всю решимость, чтобы отвести взгляд от подбородка Чу Ваньнина. Когда он снова взглянул на него, его взгляд все еще таил в себе скрытые желания, а голос звучал низко.
Он неестественно рассмеялся и, с трудом натянув на себя личину благороднейшего из людей, ответил:
— Есть.
Чу Ваньнин не сразу понял, о чем он, и, нахмурившись, переспросил:
— Что?
— «Цветы белой груши».
Сохраняя невозмутимое выражение лица, Мо Жань усилием воли подавил страстное желание в своем сердце и хрипло повторил:
— Вино «Цветы белой груши» я тоже купил.
Чу Ваньнин:
— …
— Гуляя по рынку, я предположил, что, возможно, Учителю захочется выпить, — пояснил Мо Жань, — и, к счастью, смог купить его.
Чу Ваньнин пристально посмотрел на ученика, который всеми силами старался ему угодить, и вдруг понял, что не знает, что сказать. Все его попытки подначить и досадить, разбились об эту доброжелательность, и он осознал, что в такой ситуации совершенно бессмысленно и дальше демонстрировать холодность и безразличие.
Он медленно расслабился и, подперев спиной баньян, долгое время внимательно осматривал Мо Жаня сверху донизу, прежде чем позвал:
— Мо Жань.
— А?
— Ты очень изменился.
Стоило ему произнести эти слова, ему показалось, что глаза Мо Жаня тревожно вспыхнули, но длинные густые ресницы очень быстро скрыли от него этот странный блеск:
— Учителю нравится или нет?
— …Сносно… — ответил Чу Ваньнин.
Затем он вдруг вспомнил о чем-то, поднял руку и после некоторой заминки осторожно дотронулся пальцами до пояса Мо Жаня.
Мо Жань, вздрогнув от неожиданности, в замешательстве посмотрел на Чу Ваньнина сверху вниз.
— В книге я прочитал, что ты сражался с демоном засухи на реке Хуанхэ, — сказал Чу Ваньнин. — Он ранил тебя в это место?
— …Да.
Чу Ваньнин, который так и не решился попросить взглянуть на шрам, тихо вздохнул и похлопал Мо Жаня по плечу:
— Теперь ты достойный человек и можешь впредь именоваться образцовым наставником Мо.
— Ваш ученик не смеет.
На губах Чу Ваньнина промелькнула улыбка. Он ткнул пальцем между бровей Мо Жаня и быстро спустил его с небес на землю:
— Вот именно, целыми днями бегать где попало неподобающе одетым не похоже на образцового наставника. Идем, солнце садится, сегодня ляжем спать пораньше. Какие планы на завтрашний день?
Чуть подумав, Мо Жань ответил:
— Слышал, завтра будем отбивать рис и готовить муку для рисовых лепешек.
Чу Ваньнин кивнул и вдруг сказал:
— Не смей опять разбрасываться одеждой.
— Да, — ответил зардевшийся Мо Жань.
— Если тебе жарко, просто отдохни.
— Ладно.
Чуть подумав, Чу Ваньнин продолжил:
— У тебя всегда должен быть при себе носовой платок. Не провоцируй незамужних девушек, не путайся с ними и не давай им пустых надежд. У тебя есть платок?
— Э… нет… — Мо Жань почувствовал себя очень неловко.
— …И чем ты обычно вытираешь лицо?
— …рукавом, — Мо Жань почувствовал еще большую неловкость от собственной неотесанности.
Чу Ваньнин, похоже, тоже лишился дара речи. После продолжительной паузы он сказал:
— По возвращению я помогу тебе раскроить платок.
Глаза Мо Жаня радостно засияли:
— Для меня?
— Да.
Мо Жаня переполняло счастье:
— Это так здорово! Учитель, а когда мы его сошьем?
Чу Ваньнин слегка нахмурился:
— …Тебе придется подождать. Сначала нужно закончить все дела здесь.
— Тогда я… тоже хочу с вышитыми цветами яблони, можно?
— …Я сделаю все возможное...
Получив обещание заполучить вышитый Учителем носовой платок в обмен на пригоршню конфет, Мо Жань от радости опять не мог уснуть. Накрывшись новым лоскутным одеялом, он ворочался в постели, смакуя свалившееся на него счастье.
Последние пять лет он влачил жалкое существование, во сне и наяву страдая от кошмаров.
Это был первый раз, когда он не мог заснуть от радости.
Сердце билось так часто, что потребовалось много времени и сил, чтобы успокоить его. В итоге он не выдержал и сел на кровати, чтобы взглянуть в окно, которое смотрело прямо в окно спальни Чу Ваньнина. Он оперся о изголовье и немного приоткрыл ставни, чтобы вдохнуть сладкую свежесть ночи в удаленной от мира деревне, увидеть крошечный деревенский дворик и свет свечей в домике напротив.
Чу Ваньнин еще не спит.
Интересно, что он делает?
Может, обдумывает, что вышить на выклянченном у него носовом платке? Или лакомится принесенным ему песочным лотосовым печеньем?
Мо Жань очень долго не сводил глаз с окна напротив, где горел этот теплый желтый свет, когда же он погас, и Чу Ваньнин лег спать, не в силах расстаться с ним, он тихо и нежно прошептал:
— Учитель, сладких снов.
Но в глубине его сердца были сокрыты другие слова, которые он не мог произнести вслух, даже если никто не слышал его:
«Ваньнин. Сладких снов».
Автору есть, что сказать:
Маленькая сценка: «Чем Учитель и его ученики вытирают пот?»
Культурный человек Чу Ваньнин: носовым платком с вышитыми цветами яблони.
Дикарь Мо Вэйюй: рукавом.
Образец для подражания прекрасный Ши Мэймэй: акульими губами*. Разве красивые люди могут потеть? Даже если случится такая оказия, никто никогда не узнает об этом.
[От переводчика: вряд ли речь идет о рыбном блюде, скорее о «свистке» — пухленьким губешкам, за которыми прячутся очень острые зубешки].
Лохопет (... ...) Сюэ Цзымин: платок позора с вышитыми иероглифами «Сюэ Мэн». Вышит лично рачительной госпожой Ван, потому что ее сын постоянно теряет вещи, а так нашедший точно будет знать, кому прислать пропажу.
[От переводчика L.: что-то вроде инициалов на воротничке в детском саду].
[*翻身 fānshēn фаньшэнь «перевернуть тело» — переворачивать что-то; повернуться с боку на бок; перен. освободиться от гнета\оков [прошлого]; начать новую жизнь].
Вняв пожеланию Мо Жаня, этой ночью Чу Ваньнин видел сны, но, к сожалению, они были совсем не сладкими.
Во сне он вернулся в то время, когда небеса раскололись над Цайде, но на этот раз починить Адский разлом ему помогал Ши Мэй.
Свинцово-серые тучи обрушились на землю снежным бураном. Когда силы Ши Мэя иссякли, дьявольское заклинание пробило его сердце навылет, и он упал с драконьего столпа в это бескрайнее снежное море. Мо Жань подбежал к Ши Мэю и, заключив в объятия окровавленное тело, преклонил колени у ног Чу Ваньнина, умоляя его протянуть руку и спасти своего ученика.
А он ведь тоже хотел бы спасти его, но нечисть нанесла двойной удар, и он получил те же внутренние повреждения, что и Ши Мэй. Его лицо стало белее снега, но, даже захлебываясь кровью, Чу Ваньнин не мог позволить себе издать ни единого звука. Он знал, что стоит ему открыть рот, кровь хлынет из него, и почуявшие ее сладкий запах твари за барьером вновь пойдут в бой и разорвут их всех в клочья.
— Учитель… умоляю… я умоляю вас...
Мо Жань рыдал в голос и непрерывно бился головой о мерзлую землю, кланяясь ему...
Не в силах это вынести, Чу Ваньнин закрыл глаза и, в конце концов, просто сбежал…
А Ши Мэй умер.
Мо Жань так и не простил его за это.
Потом ему приснился мост Найхэ на Пике Сышэн во время весенних заморозков и проливных дождей, щедро питающих молодую поросль бамбука. Прячась под зонтиком, он в одиночестве шел по мокрой дорожке из голубого известняка и вдруг заметил, что, пока еще очень далеко, по мосту ему навстречу идет другой человек. На нем была простая черная одежда, в руках, вместо зонтика, стопка книг, завернутых в промасленную бумагу. Когда он приблизился, Чу Ваньнин невольно замедлил шаг.
Юноша тоже заметил его, однако не замедлил шаг, а лишь скользнул по нему безразличным взглядом из-под намокших от дождя ресниц.
Чу Ваньнин хотел окликнуть его: «Мо…»
Но Мо Жань не дал ему ни единого шанса заговорить с ним. Еще крепче вцепившись в свои книги, он свернул налево и обошел его по самому краю моста. Отклонившись еще на пару сантиметров, его ученик рисковал упасть в бурную реку, и все это ради того, чтобы пройти как можно дальше от идущего по правой стороне Учителя.
Эти двое встретились на середине моста.
Тот, кто раньше всегда открывал зонт под дождем, свернул налево, и тот, кто обычно ходил без зонта, тоже свернул налево.
Они пересеклись* и прошли мимо друг друга.
[相错 xiāngcuò сянцо «пересечься/смешаться»,но если если сочетание иероглифов разбить то это будет «взаимно ошиблись/запутались», что усиливается дальнейшим использованием иероглифа 过 guò го «проходить [мимо]», имеющее второе значение «совершать ошибку». Таким образом альтернативное значение этой фразы можно трактовать как «Они оба были не правы и допустили ошибку»].
Мокнущий под дождем ушел не оглядываясь. Человек с зонтом остановился и замер.
Дождь барабанил по зонту, но Чу Ваньнин стоял на одном месте до тех пор, пока его ноги не окоченели, словно влажный и промозглый холод Сычуани проник в каждую кость его тела.
Внезапно он почувствовал, что очень устал, и у него просто не осталось сил идти дальше.
Сновидение померкло и погрузилось в темноту.
Остались только промозглая тяжесть и холод.
Словно вымокнув под этим холодным дождем, его ноги налились тяжестью и полностью утратили подвижность.
Во сне Чу Ваньнин перевернулся на бок и сжался в комочек, как будто пытаясь уменьшиться и исчезнуть. Что-то беззвучно вытекло из уголка глаза, намочив подушку. Чу Ваньнин смутно осознавал, что это всего лишь сон, но почему-то такой реальный, что он всей душой чувствовал ненависть, обиду и разочарование Мо Жаня и отчетливо понимал, что это был полный разрыв их отношений.
Но… неужели это возможно?
Как они могли прийти к такому финалу?
Он не мог смириться с этим, и, не в силах устоять перед его немым сопротивлением, тьма перед глазами снова рассеялась.
Чу Ваньнин оказался в том же сне, но со смерти Ши Мэя прошло уже несколько месяцев.
Мо Жань день ото дня становился все более мрачным и нелюдимым. Хотя он продолжал посещать практические занятия и лекции Чу Ваньнина, но теперь, кроме стандартных ответов на вопросы по темам уроков, из него было сложно вытянуть и пару слов.
Чу Ваньнин так и не смог объясниться с ним, относительно того, почему не протянул руку помощи умирающему Ши Минцзину. Ему хватило одного взгляда в глаза Мо Жаня, чтобы понять: никакие слова уже не смогут изменить его отношение к нему.
В тот день на занятии, стоя на верхушке сосны, Мо Жань практиковался в концентрации духовной силы.
По неизвестной причине внезапно тело его ученика не выдержало нагрузки, и он полетел вниз. Не задумываясь, Чу Ваньнин подхватил его и крепко обнял, однако сам не успел сгруппироваться и произнести смягчающее падение заклятие, поэтому два человека просто рухнули на землю.
К счастью, глинистую почву устилал толстый слой опавших сосновых иголок, поэтому они не разбились, однако острая сухая ветка раскроила запястье Чу Ваньнина. Рана оказалась довольно серьезной, и кровь тут же ручьем хлынула на землю.
Мо Жань долго смотрел на кровоточащую рану Чу Ваньнина, а затем впервые за все эти месяцы поднял глаза и прямо посмотрел на него. Какое-то время он просто изучал лицо Чу Ваньнина.
— Учитель, у вас кровь течет, — слова прозвучали механически и, на первый взгляд, в них не было и следа чувств, но последующая за ними фраза смягчила общее впечатление. — В моей сумке цянькунь есть лекарственная мазь и бинты. Давайте, я помогу с перевязкой.
Посреди густого соснового леса, воздух которого был напоен свежим хвойным ароматом, онемевший Чу Ваньнин не сводил взгляда с молчаливого Мо Жаня, который, склонив голову, виток за витком накладывал повязку на его руку.
Густые ресницы юноши слегка дрожали, и Чу Ваньнин никак не мог разглядеть выражение его лица. В этот момент ему вдруг захотелось набраться смелости и задать всего один вопрос: «Мо Жань, ты правда так ненавидишь меня?»
Но дул легкий освежающий ветерок, нежно пригревало солнышко, вокруг них пели птицы и жужжали пчелы, Мо Жань держал его за руку и аккуратно перевязывал его рану. Все было так спокойно и мирно.
В конечном итоге он так и не решился озвучить свой вопрос, боясь неосторожно разрушить эти мгновения тихой идиллии.
Кроме того, Чу Ваньнин вдруг осознал, что ответ не так уж и важен. Главное, что в этой части сна он узнал, что даже после смерти Ши Мэя, его кровь и раны, вопреки всему, были небезразличны Мо Жаню и могли заставить его сердце хотя бы чуть-чуть смягчиться.
На следующий день, когда Чу Ваньнин проснулся, он еще какое-то время находился под впечатлением ото сна и не мог прийти в себя.
Лежа в постели, он все еще ощущал ноющую боль в руке и, кажется, совсем немного остаточного тепла. Спустя какое-то время Чу Ваньнин устало потер лицо и невольно поразился нелепости ситуации и своему отношению к ней.
Почему ему снятся такие тревожные запутанные сны?
Говорят, люди видят во сне отражение своих дневных дум. Неужели, глядя на привлекательную внешность Ши Мэя, он был настолько подавлен, что темные желания отравили его сны, и ему пригрезилась гибель Ши Минцзина?..
Действительно, чушь несусветная.
Он поднялся с постели, быстро оделся, умылся, причесался и очень скоро напрочь выбросил из головы странные сны прошлой ночи.
Сегодня деревенский староста решил, что пора отбивать рис для няньгао*.
[*年糕 niángāo няньгао — новогодняя сладость из клейкого риса или рисовой муки].
В Нижнем Царстве няньгао являлось обязательным блюдом для новогоднего застолья, если, конечно, в следующем году хозяева рассчитывали привлечь удачу в свой дом. Для приготовления этой сладости накануне вечером круглый рис смешивали и перетирали с рисовой мукой. Затем, согласно традиции, женщины и старики разводили огонь и пропаривали получившуюся массу. Хотя процесс был трудоемкий и занимал довольно много времени, но для него не требовалась грубая мужская сила, поэтому Чу Ваньнин решил, что ничего страшного, если он встанет сегодня позже и неспешно пройдется по полям.
Когда он наконец добрался до места, то увидел, что посреди площадки для просушки и молотьбы установлен огромный котел. Из установленной поверх него огромной деревянной бочки, размером в половину человеческого роста, валил пар. Стоявшая на скамеечке жена деревенского старосты время от времени досыпала в бочку рисовую муку, доводя массу до нужной консистенции. Шумные деревенские ребятишки играли и бегали вокруг костра, иногда вынимая из огня батат, жареный арахис и кукурузные початки.
К удивлению Чу Ваньнина, Мо Жань, похоже, встал очень рано и помогал жене старосты присматривать за костром. Вдруг один из игравших у костра ребятишек, споткнувшись, растянулся на земле и, всхлипнув несколько раз, разревелся в полный голос.
— Как же ты так? — Мо Жань помог упавшей девочке подняться и отряхнуть с одежды глину. – Где-то еще осталась грязь?
— Рука… — всхлипнула маленькая замарашка, демонстрируя Мо Жаню грязную ладошку.
Мо Жань тут же подхватил малышку на руки и отнес к колодцу, достал ведро чистой воды и помог ей вымыть руки. Чу Ваньнин стоял довольно далеко и не мог слышать, о чем он говорит с ребенком, однако уже через минуту девочка перестала рыдать, а потом, еще и слезы не высохли, начала смеяться. Мо Жань, осторожно вытирая обращенное к нему сопливое личико, продолжал смешить ее, издавая разные смешные звуки.
— …
Чу Ваньнин тихо стоял в сторонке и смотрел, как дурачится Мо Жань, как он несет ребенка обратно к очагу, как выкатывает из костра печеный сладкий картофель* и, аккуратно сняв шкурку, вручает его в протянутые детские ручки.
[*红薯 hóngshǔ хуншу — сладкий картофель, батат].
Он просто смотрел.
И как будто видел, как Мо Вэйюй жил эти пять лет.
— А, Учитель, вы уже здесь?
— Да.
Постояв еще немного, Чу Ваньнин подошел к Мо Жаню и присел рядом. Какое-то время он смотрел на бушующее под котлом пламя, прежде чем на миг поднял глаза, чтобы спросить:
— Что здесь пекут?
— Арахис, батат, кукурузу, — старательно перечислил Мо Жань, а потом предложил, — хотите, я поджарю конфетку для вас?
— …Конфеты можно жарить?
— Учитель, на открытом огне ее жарить нельзя — тут же сгорит, но нагреть можно, — Мо Жань рассмеялся. — Давайте-ка лучше я.
С этими словами он достал из кармана молочную конфету. Сняв обертку из рисовой бумаги, Мо Жань зажал ее щипцами, поднес к огню, немного покрутил в струе горячего воздуха и сразу вытащил обратно. Взяв подтаявшую конфету пальцами, он зашипел:
— Ащ, горячо, — затем подул на нее и поднес к губам Чу Ваньнина. — Попробуйте.
— … — естественно, Чу Ваньнин не мог допустить, чтобы кто-то кормил его с рук. Протянув руку, он взял немного растаявшую от жара мягкую и вязкую белую конфету и, сунув в рот, тщательно прожевал, в полной мере распробовав ее насыщенный молочный вкус.
— Неплохо. Испеки еще одну, — распорядился Чу Ваньнин, покончив со сладостью.
Мо Жань послушно приготовил еще одну молочную конфету, которую Чу Ваньнин поспешно сам взял в руки и съел.
— Давай еще одну.
— …
Так Мо Жань разогрел еще восемь конфет. Когда дошло до девятой, к нему подбежал ребенок и сказал, что хочет съесть печеный батат. Так как руки Мо Жаня были заняты конфетой, ему оставалось только попросить Чу Ваньнина помочь.
Тот тут же взял другие щипцы и нацелился на самый большой клубень, но, заметив это, Мо Жань поспешил остановить его:
— Этот положите обратно и возьмите тот, поменьше, рядом с ним.
— Большой ведь лучше.
— Большой еще не готов, – ответил Мо Жань.
Чу Ваньнин однако усомнился:
— Откуда ты знаешь, что не готов?
— Просто поверьте мне, я часто готовил их, когда ночевал под открытым небом. Передайте ребенку маленький клубень, он уже сладкий и вкусный.
Чу Ваньнину оставалось только оставить в покое большой клубень и нацелиться на маленький. Ребенок, конечно, не знал с каким выдающимся человеком мира совершенствующихся имеет дело, но увидев тот батат, который он выбрал для него, наклонился к нему и прошептал:
— Большой старший брат, я хочу съесть тот большой.
— Иди скажи это другому старшему брату, — ответил Чу Ваньнин, — это он запрещает тебе его съесть, говорит, что еще не готов.
Малыш в самом деле тут же подбежал к Мо Жаню:
— Старший брат Мо Жань, я хочу съесть большой.
— Если хочешь съесть большой, придется подождать еще немного.
— А «немного» это сколько?
— Считай от одного до ста.
— Но я умею только от одного до десяти… — обиженно пробормотал малыш.
Мо Жань в ответ только рассмеялся:
— В таком случае ты наказан: будешь есть маленький.
Малышу оставалось только смириться с несправедливостью судьбы. Тяжело вздохнув, он опустил голову и пробормотал:
— Ну ладно, маленький так маленький.
Чу Ваньнин достал батат и принялся счищать с него кожицу. Между тем молочная конфета, которую держал в щипцах Мо Жань, стала очень мягкой, и, пока она совсем не расплавилась, он схватил ее и протянул Чу Ваньнину:
— Учитель, давайте, откройте рот…
В руках Чу Ваньнина все еще был батат, поэтому он, не задумываясь, приоткрыл рот, и Мо Жань вложил в него сладкую, подтаявшую молочную нугу. Когда огрубевшие подушечки пальцев слегка коснулись уголка его губ, Чу Ваньнин вдруг опомнился и осознал, что только что съел конфету прямо из рук своего ученика. В тот же миг кончики его ушей стали ярко-алыми от смущения.
— Хотите еще?
Чу Ваньнин поперхнулся. К счастью, яркое пламя костра отбрасывало теплые блики на его лицо, и никто не заметил, как на миг изменилось его выражение:
— Не надо.
Мо Жань рассмеялся:
— Хорошо. Чтобы накормить вас досыта, я скормил вам последнюю молочную конфетку, так что все равно ничего не осталось.
Расслабленный Мо Жань говорил, не выбирая слова и не слишком задумываясь над их значением.
Поэтому он с легкостью употребил выражение «накормить досыта*». Конечно, ученик не должен был использовать подобные выражения при разговоре со своим наставником. Эти два слова звучали слишком грубо, двусмысленно и властно. Словно он хозяин, «накормивший досыта» своего любимого зверька или император, «удовлетворяющий голод» своих жен и наложниц, включая и «кормление плотью» в спальне. Послушаешь его, так он эдакий властелин мира, снизошедший до того, чтобы «досыта накормить» своей пылающей плотью умоляюще скулящего у его ног слабого человека.
[*喂饱 wèibǎo вэйбао «кормить, наполняя до отказа» — накормить досыта, прокормить. От переводчика: это выражение имеет и иной смысл —удовлетворение сексуального желания, когда мужчина «кормит/наполняет» женщину «досыта/полностью»].
Чу Ваньнин настолько погрузился в толкование значения этих грубых слов, что надолго выпал из окружающей действительности.
Когда рис был пропарен, пришло время поработать физически, и все молодые мужчины деревни взяли в руки колотушки, чтобы отбить тесто для приготовления няньгао. Староста вручил Мо Жаню обернутый марлей деревянный молоток и хотел было передать такой же Чу Ваньнину, но Мо Жань с улыбкой остановил его:
— Староста, мой наставник никогда не занимался подобной работой, поэтому не сможет сделать ее хорошо.
— … — стоявший рядом с ним Чу Ваньнин счел за лучшее промолчать.
В глубине души он был не просто недоволен, а даже зол. С тех пор как он покинул горный храм, никто и никогда не мог сказать, что Чу Ваньнин что-то «не сможет сделать хорошо».
Он привык слышать от других людей только просьбы в духе:
«Господин бессмертный, пожалуйста окажите милость, сделайте одолжение...»
И вот, в первый раз в его жизни, кто-то отодвинул его за спину и сказал:
«Он не умеет, поэтому не сможет сделать это хорошо».
Чу Ваньнин хотел было разъяриться и, демонстративно махнув рукавами, фыркнуть ему в лицо:
«Сам ты неумеха!»
Но в последний момент он смог взять себя в руки и не сорваться.
Потому что, в конце концов, Мо Жань был прав, он действительно не смог бы сделать это хорошо.
В итоге они последовали за деревенским старостой к большой каменной ступке, в которой уже лежал пышущий жаром пропаренный рис.
Мо Жань сказал ему:
— Учитель, я буду отбивать тесто, а вы поворачивайте лепешку после каждого третьего удара. Будьте осторожны, не спешите, не обожгите руки и не дайте себя ударить.
— …Если ты сможешь попасть по мне своим молотком*, то этот бессмертный навсегда покинет путь духовного совершенствования и по возвращению домой займется сельским хозяйством.
[*锤子 chuízi чуйцзы — молоток (для забивания гвоздей); жарг.половой член;
От переводчиков: вообще-то староста дал Мо Жаню 木槌子 mùchuízi мучуйцзы — колотушку-киянку (деревянный молот),но у кого что болит, тот о том и говорит].
Мо Жань рассмеялся:
— Я на всякий случай, лучше подуть на воду, чем обжечься на молоке...
Чу Ваньнину было неохота тратить время на пустую болтовню, тем более, деревенские мужчины уже приступили к делу, а ему не хотелось опять плестись в хвосте, поэтому он сделал шаг к каменной ступке и поторопил:
— Давай уже.
Мо Жань сразу же со всей мочи опустил деревянный молоток и одним сильным ударом расплющил горячую рисовую лепешку. Молот тут же глубоко погрузился в мягкую податливую ловушку рисовой плоти*. Трижды вонзив колотушку в тесто, Мо Жань поднял на Чу Ваньнина сияющие глаза и сказал:
[От переводчика: тут идет четкий ассоциативный ряд, когда молот (член) вбивается в податливое нежное белое тесто (рисовую лепешку), рисовая масса при этом обхватывает молот... и все это «туда-сюда» сопровождается очень характерным чпокающим звуком].
— Учитель, поверни.
Чу Ваньнин тут же подхватил рисовую лепешку и перевернул ее, после чего Мо Жань снова принялся вбиваться в нее своим тяжелым молотом.
После нескольких повторений, они вошли в ритм. Мо Жань наносил три удара, приподнимал колотушку, Чу Ваньнин тут же переворачивал рисовое тесто другой стороной и, как только он убирал руки, Мо Жань тут же снова начинал его отбивать. Могло показаться, что взбивать тесто для няньгао довольно просто, однако человек, в руках которого был молоток, должен был обладать не только недюжинной физической силой, но и сноровкой. Нужно множество раз отбить и перевернуть тесто, прежде чем оно станет вязким и клейким, и работу можно будет считать завершенной.
Так они работали какое-то время. Мо Жань еще даже не запыхался и не раскраснелся, а уставшие деревенские уже принялись хрипло подбадривать друг друга, громко отсчитывая удары молота:
— Раз, два три, раз, два, три, раз…
Мо Жань решил, что в этом есть смысл и, начал опускать молот в такт со всеми. Когда рисовая масса начала превращаться в клейкую, работающие вокруг люди совсем выбились из сил, Мо Жань же был по-прежнему бодр и полон энергии. Улыбнушись стоящему напротив Чу Ваньнину, он сказал:
— Еще!
Чу Ваньнин то и дело незаметно посматривал на него. На лбу этого пышущего жаром мужчины выступил обильный пот, похожий на золотые капли меда, сияющие под лучами полуденного солнца. Его губы были чуть приоткрыты, и хотя на первый взгляд он не выглядел уставшим, его дыхание стало более глубоким, а грудь поднималась и опускалась чаще.
Поймав на себе взгляд Чу Ваньнина, Мо Жань даже замер, а потом поспешно вытер лицо рукавом. Подняв на Учителя яркие как звезды глаза, он с улыбкой спросил:
— В чем дело? Рис к лицу прилип?
— Нет.
— Тогда?..
Он видел, насколько Мо Жань разгорячен, но несмотря на то, что обливается потом, его ученик изо всех сил пытался соблюсти приличия и застегнул ворот до самого кадыка. Повинуясь внезапному порыву, Чу Ваньнин вдруг спросил:
— Тебе не жарко?
Вчера он также выговаривал Мо Жаню за то, что ему «не холодно», а сегодня вдруг спрашивает «не жарко» ли ему. Конечно, Мо Жаню было от чего прийти в замешательство. Последние два дня погода практически не менялась, поэтому после небольшой заминки, Мо Жань поспешил ответить:
— Терпимо.
— Если тебе жарко, разденься.
— Если Учителю не нравится видеть меня без одежды, я не буду раздеваться.
— …Ты же весь мокрый от пота, а это еще более отвратительно.
К тому времени, когда он это сказал, Мо Жань и в самом деле был уже липким от пота, поэтому, получив дозволение, поспешил скинуть с себя влажную одежду на стоящий рядом жернов. Чу Ваньнин с деланным безразличием покосился в его сторону и тут же почувствовал, как в его сердце разгорается огонь. Из-за гранитного жернова он наблюдал, как Мо Жань раздевается. Сначала его взгляду предстали широкие плечи и руки с рельефными крепкими мышцами. Когда же он снял нательную рубаху, Чу Ваньнин почувствовал, как его собственное лицо жарко заполыхало от одного взгляда на блестящее на солнце лоснящееся от пота разгоряченное тело. Словно только что выпрыгнувшая из воды прекрасная русалка, Мо Жань повернулся к Чу Ваньнину и улыбнулся так ярко, что впору было ослепнуть и навек потерять душу.
— Господа бессмертные, хотите пить? — обратилась к ним жена деревенского старосты, которая обходила работников, предлагая им чай.
Мо Жань повернулся к каменной ступке и, снова ухватившись за деревянный молот, с улыбкой ответил:
— Не надо, я пока не хочу пить.
Но тут же в его поле зрения появилась другая рука, схватившая с подноса чашку чая.
На глазах двух изумленных зрителей, Чу Ваньнин одним глотком выпил весь чай, затем передал пустую чашку жене старосты и сказал:
— Еще одну, пожалуйста.
— …Учитель, ваша жажда так сильна?
Эти слова неприятно кольнули Чу Ваньнина. Резко вскинув голову, он настороженно сверкая глазами, поспешил возразить:
— Жажда?.. Нет, я ничего не жажду.
И опять опрокинул в себя полную чашку чая.
Недоуменно взирающий на него Мо Жань не мог не задаться вопросом: неужели болезненное самоуважение Учителя перешло ту грань, когда ему стыдно даже испытывать жажду?
Автору есть, что сказать:завтра канун Нового года, но это не повлияет на регулярность обновлений ~ даже в Китайский Новый год главы будут выходить по графику ~ однако последний день старого года нужно многое успеть, поэтому я могу припоздниться с ответами на ваши комментарии ~ пожалуйста, не принимайте это близко к сердцу, ладно? ~ Ловите краба*!
[*蟹蟹 xièxiè сесе —краб-краб; сленг.: спасибо! благодарю Вас! (из-за созвучия с 谢谢 xièxie)].
Маленький спектакль «Как вы проводите День влюбленных*?»
Псина: — Как я провожу День влюбленных? В этот день все кому не лень пытаются покуситься на мой короб с едой*? Почему люди хотят есть собачью еду*? Просто не лезьте! Я порву каждого, кто посмеет открыть на него свою пасть!
[*狗粮 gǒuliáng «собачий хлеб» — собачий корм; интернет-сленг: публичное проявление привязанности «одинокий пес желает, чтобы его накормили»; 吃狗粮 chī gǒuliáng «есть собачью еду»; жарг. одиночка, завидующий паре].
Чу Ваньнин: — Я не собираюсь участвовать в этом празднике жизни.
Ши Мэй: (снимая театральный костюм вместе с образом, хватает ланч-бокс айдола Ши Мэя и гневно закатывает глаза) — Да ладно! Если я на самом деле захочу найти кого-нибудь, чтобы отпраздновать с ним День влюбленных, вы, ребятки, сразу устроите нам поминки на Цинмин. Я вас насквозь вижу!
[清明节 qīngmíngjié — праздник Цинмин: традиционный китайский праздник поминовения усопших. От переводчика: могу предположить, что тут красавчик Ши Мэй говорит о тяжелой доле китайского айдола, поклонницы которого очень не любят, когда их кумир устраивает личную жизнь].
Сюэ Мэн: — Сколько я не думал об этом, нет никого, кто достоин меня. Что я могу поделать? Меня это тоже расстраивает.
Наньгун Сы: — Забота о любимой собаке — святая обязанность каждого! Бойкотируем День влюбленных и защищаем Наобайцзиня. Начнем с меня!
Мэй Ханьсюэ: — Чехлы, продаю чехлы*! Невидимая защита для вашего могучего ствола! Попробуйте разочек!
[套 tào тао — чехол; ножны; кобура; ловушка; жарг. презерватив].
Е Ванси: — Уважаемый господин, вам придется сотрудничать с нами в расследовании преступления. Всю неделю наше полицейское управление получает по пятнадцать звонков в день с жалобами на мошенника, продавшего им то, чего нет. Пожалуйста, пройдемте со мной.
Выпив чаю, они вернулись к работе. Но стоило Мо Жаню взмахнуть молотом, Чу Ваньнин тут же понял, что дело плохо.
С каждым рубящим движением он все отчетливее ощущал звериный магнетизм и сексуальное напряжение, излучаемые этим великолепным телом. Подобно золотому водопаду солнечный свет стекал по разгоряченной плоти, обрисовывая каждую мышцу и мускул на теле. Когда Мо Жань поднимал молот, распрямляя широкие плечи, можно было насладиться прекрасным видом твердых литых мышц пресса и мощной груди, похожей на раскаленный камень.
Деревянный молот снова и снова безжалостно вбивал в каменную ступу томящееся в ней влажное белое тесто. Полностью поглощенный клейким рисом, он каждый раз ускользал из жадных объятий, но только чтобы вернуться вновь.
Мо Жань наносил удар за ударом, вкладывая в них столько силы и мощи, что Чу Ваньнин невольно подумал, что если бы этот молот действительно попал ему по руке, то его кости вмиг превратились бы в муку. Мо Жань полностью сосредоточился на работе: его дыхание стало глубже, грудь вздымалась в такт учащенному сердцебиению, между черных, как смоль, бровей выступила испарина, кадык двигался вверх-вниз, мускулы перекатывались при каждом рубящем движении молота. Наблюдая за ним, Чу Ваньнин вдруг вспомнил сон, который видел не так давно.
В этом сне они были в одной постели, и Мо Жань своим телом делал с ним то же, что и его молот с рисовой лепешкой в каменной ступе: вбивался, сминал, раскалывал плоть и кости, превращая его в жидкую клейкую массу… погруженный в воспоминания он невидящим взглядом смотрел в одну точку до тех пор, пока не услышал окрик Мо Жаня:
— Учитель!
Кажется, он звал его уже не первый раз.
— Учитель? Учитель?!
Чу Ваньнин, наконец, пришел в себя, но его сердце продолжало бешено биться, в горле пересохло, а взгляд все еще не до конца прояснился:
— А?
Разгоряченный работой Мо Жань спокойно смотрел на него, но голос его буквально обжигал:
— Учитель, ну же, поверни…*
[*翻身 fānshēn фаньшэнь «перевернуть тело» — переворачивать что-то; повернуться с боку на бок].
— …
Чу Ваньнин чувствовал, как с этой фразой сон и реальность наложились друг на друга. Голова закружилась, перед глазами замелькали алые светотени, и он ясно увидел двух людей, сцепившихся на красных простынях, расшитых золотыми фениксами и драконами. Прекрасно сложенное мужское тело раскачивалось в бешенном ритме, гоня по алому шелковому морю все новые волны. Мужчина под ним выгибался, его ноги были напряжены, а пальцы на них свело судорогой.
— Учитель, ну же, повернись…
Казалось, он чувствует его горячее дыхание у своего уха:
— Дай мне увидеть твое лицо, когда я трахаю тебя.
Ошеломленный атаковавшими его видениями, Чу Ваньнин закрыл глаза и затряс головой… Да что же это такое? Галлюцинация? Или он вот так вдруг вспомнил подробности одного из своих эротических снов?
Его сердце сжалось от страха, кровь прилила к голове, тело пробил холодный пот.
Заметив, что с ним творится что-то неладное, Мо Жань отложил молот и сделал шаг навстречу:
— Учитель, что с вами? Вам нездоровится?
— Нет, — от одного звука голоса Мо Жаня Чу Ваньнин почувствовал себя так, словно его сердце грызут тысячи муравьев. Он поспешно оттолкнул Мо Жаня и злобно уставился на него покрасневшими в уголках глазами. Его дыхание сбилось, от ненависти к себе сердце скакало в груди, как обезумевшая обезьяна… — Солнце палит нещадно, в глазах рябит. Не стой так близко ко мне, ты весь потный.
Опустив голову, Мо Жань осмотрел себя и тут же почувствовал неловкость, ведь ему была известна любовь Учителя к чистоте. Он тут же отступил в сторону, однако его обеспокоенный взгляд еще долго преследовал Чу Ваньнина.
После этого Чу Ваньнин не проронил ни слова, а к тому времени, когда закончившие работу селяне расселись вокруг костра в ожидании, пока няньгао испекутся на пару, его уже не было среди них.
— Э, спрашиваете о бессмертном господине Чу? Он сказал, что у него разболелась голова, и ушел отдохнуть к себе в дом, — сказал деревенский староста. — Когда он уходил, я заметил, что у него щеки раскраснелись. Может, лихорадит его?
Услышав это, встревоженный Мо Жань тут же бросил помогать упаковывать готовые няньгао и уже через несколько минут был в маленьком дворике, разделявшем их дома.
Толкнув дверь, Мо Жань увидел, что на кровати никого нет, и еще больше разволновался. Услышал плеск воды из кухни, он, не задумываясь, откинул разделяющий комнаты занавес и ворвался внутрь.
И сразу же увидел совершенно голого Чу Ваньнина, который поливал себя водой из деревянной бадьи, стоя босиком на глиняном полу хижины.
В конце октября землю уже прихватывают заморозки.
Чу Ваньнин… блять, с чего ты вдруг решил устроить обливание холодной водой?!
Мо Жань был ошеломлен. Цвет его лица изменился с синего на белый, а затем на красный. Не сводя глаз с абсолютно голого Учителя, он слышал лишь похожий на прибой грохот крови в ушах, в котором все прочие звуки просто растворились и исчезли.
То, что он увидел...
После перерождения он впервые так четко и ясно видел все тело Чу Ваньнина. Полностью обнаженное, не скрытое туманом или какими-то иными преградами, хорошо знакомое тело, в одно мгновение разрушившее все тщательно возведенные им стены и вдребезги разбившее закрытые на множество засовов ворота памяти. Он чувствовал, как вскипевшая кровь превратилась в раскаленную магму, пытающуюся прожечь себе путь и вырваться из оков слабой плоти.
Ничего не изменилось, все осталось точно таким, каким он помнил и хорошо знал.
Мо Жань вдруг понял, что задыхается.
Он видел плечи Чу Ваньнина, этот идеальный баланс силы и гибкости, напомнивший ему готовый к бою натянутый до упора лук. Потом его взгляд соскользнул на лопатки, скрытые под тонким льдом белоснежной кожи.
Затем, следуя за струйками воды… О, да… вместе с льнущими к этому
прекрасному телу струйками воды он омыл пылающим взглядом поразительно тонкую талию Чу Ваньнина, до краев наполнив две ямочки на пояснице отравленным вином, убийственным для любого, кто посмел бы возжелать испить его.Взгляд соcкользнул на упругие ягодицы, похожие на налитые сладким соком осенние персики. Он все еще помнил, как от одного прикосновения к ним терял голову от возбуждения, как эти медовые плоды дрожали под его руками, когда тела их сплетались так крепко, что, казалось, еще немного и расколется душа. С того момента, как он первый раз подмял тело Чу Ваньнина под себя, попробовал его неповторимый вкус, он уже не мог избавиться от зависимости к нему…
— Бессмертный господин Мо! — внезапно кто-то громко окликнул его. — Бессмертный господин Мо, вы здесь?!
Мо Жань испуганно обернулся. Прежде, чем он успел что-то предпринять, занавес на двери был вновь отдернут, и Лин-эр вошла в комнату со словами:
— Почему вы так быстро убежали? Моя мама сказала, чтобы я позвала вас отведать сладкий няньгао. Вы…
Увидев моющегося Чу Ваньнина, она вмиг лишилась голоса.
Чу Ваньнин:
— …
— … А! – девушка жалобно пискнула и поспешила закрыть глаза. Выражение лица Чу Ваньнина было не лучше. Он заметался в поисках одежды, но вот беда, когда Чу Ваньнин прибежал сюда, чтобы охладиться, ему и в голову не могло прийти, что к нему в дом вломятся даже не один, а два незваных гостя. В самом деле, какого черта!
Войдя в дом, он по привычке просто скинул одежду и бросил ее у порога кухни. Неужели теперь, чтобы добраться до нее, ему придется на глазах у незамужней девицы пройти через всю кухню в чем мать родила?
В этой, казалось бы, безвыходной ситуации Мо Жань, не раздумывая, подошел к нему и, прижав ладони к стене с двух сторон от его головы, полностью заслонил Чу Ваньнина собственным телом.
Повернув голову к Лин-эр, он рявкнул:
— Пошла вон!
— А! Да-да! — впавшая в ступор девушка, помешкав еще немного, развернулась и, пошатываясь, выскочила из комнаты и домика. Подгоняемая страхом, она припустила так, словно за ней гнались демоны.
Чу Ваньнин:
— …
Мо Жань мрачно смотрел ей вслед до тех пор, пока не убедился, что девушка убежала достаточно далеко, и только после этого, облегченно выдохнув, повернул голову.
И оказался лицом к лицу с холодно смотревшим на него Чу Ваньнином.
В этот момент он понял, что повел себя как злой пес, защищающий свою еду ото всех, кто пытался на нее покуситься. Только что этот пес злобно рычал и яростно скалил зубы, но стоило наглецу обратиться в бегство, и он тут же вернулся к отвоеванной сладкой косточке и, поскуливая, попытался ее облизать.
Его руки все еще упирались в стену. В попытке защитить Чу Ваньнина от чужого взгляда он так сильно прижал его к стене, что теперь с легкостью мог почувствовать запах его тела. Мо Жань невольно замер на месте...
Разум сгорел в огне, рассудок помутился.
Запахи легче всего пробуждают воспоминания и желания. Так запах жареного мяса вызывает чувство голода, аромат цветущей сливы будит воспоминания о первом снеге…
С похотью все точно так же.
Мо Жань просто чувствовал, что душа его вмиг потеряла покой, а возведенная вокруг порочных желаний стена пошла трещинами. Запах тела Чу Ваньнина был той маленькой искоркой, что, упав в иссушенную грудь, могла сжечь дотла клетку, в которой он запер своего внутреннего зверя.
При повседневном общении рядом с аккуратно одетым Чу Ваньнином, он не всегда мог обуздать собственные желания, а сейчас этот человек стоял перед ним полностью обнаженный, не прикрытый ничем…
Сейчас Мо Жань страстно желал схватить холодного как лед Чу Ваньнина за усыпанные водным бисером запястья, развернуть его, припечатать к стене и сразу же сорвать с себя одежду. Затем без жалости вжаться в это тело, приподнять так, чтобы спина плотно прижалась к его груди и тут же со звериной жестокостью грубо ворваться в него сразу и до упора. А потом, совсем как в прошлой жизни, трахать его до полусмерти, задыхаясь, истекая потом и растворяясь в этом соблазнительном запахе.
На самом деле нельзя… так сильно желать его.
Дыхание Мо Жаня вдруг стало очень тяжелым.
Он молчал, Чу Ваньнин тоже не проронил ни слова.
Два человека замерли у стены, почти соприкасаясь с друг другом. Мышцы на руках Мо Жаня стали похожи на натянутые канаты, вздулись вены. Он сопротивлялся изо всех сил, но его тело уже начало дрожать от напряжения.
Нельзя касаться его! Нельзя его трогать!
Уважай и почитай его! Люби и береги его!
Ты не можешь снова оскорбить Учителя и делать с ним те порочные вещи!
Он снова и снова про себя повторял эти фразы, надеясь, что этой мантрой сможет запечатать взбунтовавшееся сердце.
Тело бил озноб, на лбу выступила испарина.
«Нельзя… нельзя…. Мо Жань, ты не можешь… не имеешь права поддаваться этим безумным фантазиям…»
Его кадык ходил ходуном, дрожь усиливалась. Пытаясь скрыть пылающий страстью взгляд, он прикрыл глаза, но охватившее его смятение все же отразилось на его лице…
В иной ситуации, может, все обошлось бы, но в этом положении как мог Чу Ваньнин не заметить, что с Мо Жанем творится что-то неладное?
Однако сейчас он сам чувствовал себя не лучше Мо Жаня, а, возможно, и хуже.
Внешне Чу Ваньнин выглядел холодным и равнодушным, однако только небесам было известно, как трудно ему дались самоконтроль и это показное равнодушие.
Опаляющее тяжелое дыхание Мо Жаня вкупе с его подавляющей исключительно мужской аурой обжигало его почти до волдырей на коже, а подпирающие стену руки, в кольце которых он оказался, поражали своей силой и мощью. После своего воскрешения он еще ни разу не сходился с Мо Жанем в спарринге, но в этот миг отчетливо понял, что, случись им драться, полагаясь на физическую силу без использования магии, эти руки запросто бы переломали ему все кости и стерли их в порошок.
Он не хотел смотреть Мо Жаню в глаза, поэтому его взгляд скользнул ниже.
Пусть их тела и не соприкасались, но они стояли так близко, что Чу Ваньнин кожей ощущал исходящий от широкой пылающей груди Мо Жаня жар, животный магнетизм и напряжение.
Казалось, эта грудь могла растопить даже самый неуступчивый толстый лед, превратив его в ручной весенний ручей.
— Учитель…
Когда этот молодой мужчина внезапно позвал его, он не поверил своим ушам, настолько насыщенным влажной похотью и страстным жаром был этот хриплый голос.
Это простое слово «учитель»... не счесть, сколько раз Мо Жань произносил его спокойно, почтительно, возмущенно и шутливо.
Но сегодня впервые он услышал совсем другое «учитель». Казалось, на этот раз, смешавшись со страстным желанием и похотью, это слово прилипло к губам Мо Жаня и зависло между ними, такое грязное, но обольстительное... Чу Ваньнин чувствовал, как онемение быстро распространилось по всему его телу, проникнув даже в кости.
Не может быть! Мо Жань не мог так звать его.
Он ослышался, просто надумал себе лишнего.
Это все его порочное сердце.
Чу Ваньнин подсознательно попятился и, врезавшись голой спиной в холодную стену, невольно содрогнулся всем телом. Дрожащие губы чуть приоткрылись, отчего он стал казаться еще более растерянным и уязвимым.
Взгляд Мо Жаня потемнел еще больше, когда он уставился на эти влажные бледные губы.
Хотя Мо Жань продолжал оставаться на месте, его воображение уже нарисовало соблазнительную картину. Вот сейчас он склонит голову и поцелует Чу Ваньнина, его губы сомнут эти нежные лепестки, а жадный язык грубо вторгнется на заповедную территорию, которую до него никто не занимал. Его руки обхватят талию Чу Ваньнина и безжалостно сомнут эту нежную кожу, оставив на ней багровые отметины.
Как бы он не подавлял себя, в жилах Мо Жаня по-прежнему текла кровь дикого волка.
В постели он не привык скрывать свою звериную натуру, поэтому секс с ним всегда был очень страстным и жестким. Мо Жань трахался так, словно хотел разорвать своего любовника на куски, пожрать его горячую плоть и обсосать кости, а потом вылизать каждую капельку пролитой крови, каждый вырванный кусочек мясца.
Но он не мог позволить себе отказаться от вегетарианской диеты.
Мо Жань закрыл глаза, пытаясь сдержать рвущуюся наружу раскаленную лаву, но получалось плохо. Он слишком хорошо знал, что его страсть — это похоть дикого зверя, поэтому изо всех сил пытался подавить этот неконтролируемый прилив желания и, пока не поздно, избавиться от этих крамольных мыслей о мужеложстве*.
[*兔子赶跑 tùzi gǎnpǎo туцзы ганьпао «прогнать кролика» — сленг: избавиться от гомосексуализма/чего-то гейского, где 兔子 tùzi — заяц; кролик; жарг. гомосексуалист].
Он убрал руки и с трудом прохрипел:
— Учитель, я хочу дать вам… я схожу за одеждой.
Тяжелое дыхание коснулось ресниц Чу Ваньнина.
Мо Жань резко развернулся и, в несколько шагов добравшись до брошенной у дверей кухни одежды, стал собирать ее с пола.
Чу Ваньнин так и остался стоять, прислонившись к стене, и тяжело дышал, чувствуя себя полностью истощенным, словно после забега на длинную дистанцию. Прищурившись, он уставился на прямую спину Мо Жаня, старательно собиравшего сброшенную им одежду, и внезапно вспомнил о своем собственном состоянии. На несколько секунд Чу Ваньнин впал в ступор, но потом его разум прояснился.
Когда Мо Жань вошел в дверь, он обливался холодной водой, стоя спиной к нему, а к тому времени, когда он развернулся, Мо Жань подошел уже слишком близко, чтобы заметить совершенно явственное свидетельство его вожделения.
Но если сейчас, собрав одежду, Мо Жань снова повернется, незапятнанная репутация надменного и сдержанного в желаниях старейшины Юйхэна и его возвышенный образ добродетельного и аскетичного праведника рухнут и пеплом развеются по ветру.
Чу Ваньнин запаниковал.
Он увидел, что Мо Жань уже аккуратно собрал всю его одежду, повесил на руку и вскинул голову, чтобы повернуться…
В своем пылающем сознании Чу Ваньнин видел только два выхода из этой ситуации.
Во-первых, притвориться, что у него внезапно заболела нога и присесть.
Во-вторых, ослепить Мо Жаня*.
[*戳瞎 chuōxiā чася «выколоть глаза» — ослепить; лишить зрения].
Он все еще выбирал, какой их этих вариантов наихудший, а Мо Жань уже повернулся к нему и сказал:
— Учитель, вы…
Вы... что?
Он так и не закончил фразу.
Стоило ему увидеть эту картину, и все слова застряли между зубами и, увязнув в трясине, уже не смогли выбраться наружу.
[*酷刑 kùxíng кусин — жестокое/бесчеловечное наказание/кара/ пытка].
Оказалось, как раз перед тем, как его ученик повернул голову, в пылающем мозгу Чу Ваньнина вспыхнула идея. В последний миг он развернулся и теперь, скрестив руки, стоял, прислонившись лицом к стене, а Мо Жаню же оставалось в изумлении смотреть на его впечатляющий тыл.
Так как в такой позиции Мо Жань не мог видеть позорящий его «анфас», Чу Ваньнин искренне считал, что это его решение было очень удачным.
Этот дуралей понятия не имел, что, помимо мощной спины, открыл жадному взгляду Мо Жаня тонкую талию, исполненные соблазна ямочки на пояснице, крепкие налитые ягодицы и пару длинных сильных ног… Сейчас в глазах Мо Жаня он был похож на кролика, которого поймали, освежевали, поджарили на огне до хрустящей корочки, а потом положили перед ним со словами: «Вот, пожалуйста, угощайся».
У Мо Жаня вмиг пересохло в горле, глаза налились кровью. Потребовалось время, чтобы он смог выдавить:
— Учитель, это сейчас… зачем?
«Зачем?.. Э… эта поза действительно немного странная, что бы такого сказать, чтобы не опозориться и не выдать себя?..»
Пытаясь скрыть смущение, Чу Ваньнин натянул на лицо самое холодное выражение и вполоборота повернул голову к Мо Жаню.
К тому времени Мо Жань выпустил из рук одежду и начал медленно подходить к нему. Возможно, дело было в игре света и тени, но выражение лица его ученика заставило сердце Чу Ваньнина сжаться от испуга. В этот момент Мо Жань напоминал голодного волка, который выскочил на лесную опушку и вдруг увидел кусок нежного парного мяса в капкане. Пока голодное брюхо яростно билось с рассудком, зверь замер в полушаге от желанного куска, яростно сверля его алчущим взглядом. Пламя внутренней борьбы быстро захватило все тело и отразилось мрачным огнем в черных глазах Мо Жаня.
Чу Ваньнин, наконец, сообразил, что что-то в его плане пошло не так. Словно спустив до предела натянутую тетиву, он пронзил напряженную тишину комнаты двумя словами:
— Потри спину.
— …А? — все слова застряли в горле, и все, что мог издать Мо Жань, это хриплый носо-горловой звук, прозвучавший неожиданно сексуально. — Что?
На самом деле это была первая отговорка, которая пришла на ум Чу Ваньнину. Хотя странно звучащий голос Мо Жаня заставил его усомниться в правильности выбранного способа, отступать было поздно, поэтому, собрав всю свою выдержку, он натянул на лицо самое невозмутимое выражение и холодно сказал:
— Раз уж ты уже здесь, потри мне спину и можешь идти.
— …
— Последние дни я был занят и весь пропотел, из-за этого чувствую дискомфорт, — Чу Ваньнин изо всех сил старался выглядеть непринужденно и говорить небрежно. — Помыться не помешает.
Он не был уверен в правдоподобности своей лжи и сомневался в том, что Мо Жань в нее поверил.
Но в итоге Мо Жань послушался его, покорно сходил за небольшим полотенцем и, смочив его теплой водой, принялся тереть ему спину.
Юйхэн ночного неба прослыл мудрецом, но его сегодняшний поступок, без преувеличения, можно было назвать самой глупой вещью, которую он делал в своей жизни.
На этом свете может ли быть что-то более мучительное, чем это?
Горячо любимый человек стоит у тебя за спиной, и через грубое махровое полотенце ты чувствуешь каждое прикосновение его сильных рук, растирающих все твое тело. После каждого такого касания, как после погружения в воды горного родника ранней весной, на теле оставался жаркий алый след. Пусть Мо Жань и сдерживал свою силу, однако его прикосновения были все еще достаточно дерзкими и жесткими. Кроме того, это тело никогда не гладил другой человек, и сейчас он чувствовал, что каждая его мышца дрожит от страха и предвкушения. Чтобы сохранить устойчивость и не выдать себя перед человеком позади него, все тело Чу Ваньнина выгнулось, как туго натянутая струна.
Ему пришлось прижаться лбом к холодной стене, чтобы Мо Жань не мог увидеть, как сильно он кусает губы. От прилива крови его глаза покраснели, предательское свидетельство страстного желания стало твердым и обжигающе горячим, и даже обнажившаяся темная головка увлажнилась первыми каплями росы…
[От переводчика: тут «ветка» (枝 zhī чжи) увлажненная каплями «росы» (предъэякулянта)].
В конце концов, Чу Ваньнин был невинным человеком, до сих пор ничего не знавшим о плотских утехах, так как он мог испытывать подобное волнение перед человеком, к которому питал сердечную привязанность, и продолжать притворяться возвышенным и чистым моралистом?
Это было слишком нестерпимо…
Но если бы сейчас кто-то попросил Мо Жаня назвать самую мучительную вещь в мире, что бы он ответил?
Пожалуй, вы услышали бы совсем другой ответ. Скорее всего, он сказал, что это, когда перед тобой, широко расправив плечи и упираясь о стену руками, стоит совершенно обнаженный мужчина. Этот человек уверен в себе и не менее уверен в тебе, раз вот так, без опаски, вверяет себя в твои руки. Он полностью доверяет тебе и не боится, даже когда его обнаженное тело и твои руки разделяет лишь грубое полотенце. Тебе же, обуреваемому грязными мыслями и низменными желаниями, остается лишь пылающими руками растирать и разминать его тело с головы до ног.
При этом кому, как не ему, знать: если растирая спину Учителя приложить чуть больше силы, то кожа этого человека возбуждающе раскраснеется, совсем как во время их жестких постельных игр.
Его рука прошлась по лопатке, затем, скользнув ниже, невольно задержалась на талии, постепенно усиливая нажим. Он чувствовал, что тело под его ладонью слегка вздрогнуло, однако, возможно, это у него разыгралось воображение. Покрасневшими глазами Мо Жань уставился на заманчивый изгиб талии, из последних сил сдерживаясь от того, чтобы отбросить полотенце и проследить его собственной рукой, а потом сжать так, чтобы на нежной белоснежной коже осталось пять соблазнительных красных отметин.
Когда-то Мо Вэйюй уже попробовал на вкус этого человека и потерял голову от наслаждения, так как мог он теперь рядом с ним молча давиться слюной и продолжать притворяться благородным праведником?
Это было слишком нестерпимо…
Каждый из этих двоих переживал невыносимые муки, балансируя на грани, когда стоит потереть чуть сильнее и вспыхнет пожар.
Первым не выдержал Чу Ваньнин. Не в силах терпеть эту муку, он хрипло сказал:
— Довольно. Выйди. До остального я сам дотянусь.
Мо Жань облегченно выдохнул и незаметно смахнул со лба мелкие капли пота:
— Да… Учитель… — с трудом выговорил он.
Занавес на двери кухни поднялся и опустился. Мо Жань поспешно покинул дом.
Даже после его ухода Чу Ваньнин еще долго не мог прийти в себя. Он продолжал стоять, подпирая лбом стену. Его уши были такими же ярко-красными, как и следы, оставшиеся на спине от грубого полотенца. Он так и не понял, в конце концов, заметил ли что-то Мо Жань, или нет.
— …
Чуть приоткрыв свои глаза феникса, словно страдая от унижения, Чу Ваньнин закусил нижнюю губу и после долгого колебания все же опустил руку, и крепко сжал болезненное средоточие неудовлетворенного желания.
Он ведь и прибежал сюда, чтобы, облившись холодной водой, подавить порочные побуждения.
Но человек предполагает, а небеса располагают, и нежданно явившийся Мо Жань столкнул его в еще более бурные воды моря плотских страстей. Чу Ваньнин, выбравший для своего духовного роста путь очищения сердца и усмирения плоти, оказался совершенно беспомощен перед телесной оболочкой простого смертного и, в конечном итоге, пошел на поводу собственной похоти, прибегнув к самому низменному способу самоудовлетворения.
Чуть приоткрыв губы и полуприкрыв глаза, с застывшим на лице выражением страдания и почти детской обиды...
Он обессиленно прислонился к ледяной стене горячим лбом. Плечи опустились, кадык ходил ходуном, сбившееся дыхание перемежалось судорожными всхлипами.
Такой грешный, но такой прекрасный.
Подобно попавшей в паутину белой бабочке-паруснику*, он увяз в любовных путах, и сколько бы не махал крыльями, уже не мог вырваться на волю.
В конце концов, он был испачкан этой грязью.
Грязный до мозга костей, скорбящий об утраченной невинности, такой жалкий, поддавшийся соблазну Учитель с высоты своих принципов упал в пучину греха.
В конце концов, охваченный ненавистью к себе Чу Ваньнин впечатал кулак в стену. Он был так разочарован и зол, что не рассчитал силу удара и разбил костяшки в кровь.
— Мразь!
Он и сам не знал, кого сейчас бранит: себя или все же Мо Жаня.
Глаза Чу Ваньнина наполнились слезами, в которых были пробудившаяся чувственность и желание, ненависть и досада, растерянность и неверие.
Совершенно незаметно пролетело больше половины месяца с тех пор, как они прибыли в деревню Юйлян, и почти весь урожай был убран с полей.
С того дня памятного омовения спины Чу Ваньнин избегал Мо Жаня, словно он был какой-то ядовитой гадиной. Возможно, со стороны эта перемена в его отношении не была такой уж заметной, но сам он ощущал ее очень остро и мучился от этого еще сильнее.
Долгие годы Чу Ваньнин жил в одиночестве с чистым сердцем, нетронутым порочными желаниями, поэтому был уверен, что без труда сможет снова встать на путь праведности. Не зря же он всегда презирал пары, практикующие двойное совершенствование? Для старейшины Юйхэна подобные отношения были совершенно недопустимы, он никогда не завидовал им, искренне считая подобный путь духовного развития отвратительным и достойным презрения.
Этот человек никогда в жизни не видел порнографических рисунков просто потому что не хотел, и это не было притворством. Чу Ваньнин не отрицал такие понятия как «любовь» и «поцелуй» в отношениях близких людей, если за ними не было никаких пошлых подтекстов, но если речь заходила о чем-то, что выходило за рамки благопристойности, допустим, о «взаимном утешении*» или «вторжении», он сразу же бледнел до синевы и впадал в паническое отрицание.
[*抚慰 fǔwèi фувэй — утешить/приласкать. От переводчика: отсылка к 相互抚慰 xiānghù fǔwèi сянху фувэй — взаимная мастурбация].
Это можно сравнить с ситуацией, когда еду в тарелке убежденного вегетарианца тайно полили топленым свиным салом. Скорее всего этот человек почувствовал лишь запах и смог бы это съесть. Но если бы перед ним поставили чуть подрумяненный на гриле стейк с кровью, вероятно, он мог бы умереть от отвращения.
В тот день, когда, потеряв голову от желания, Чу Ваньнин довел себя до пика и излился, разум сразу вернулся к нему. Хватая ртом воздух, он долго смотрел на липкую белесую слизь на своих руках и чувствовал себя так, словно ему на голову вылили ведро ледяной воды.
Бледное лицо Чу Ваньнина позеленело.
Что он творит? Вопреки всему, этот щенок, проживший на свете чуть больше двадцати лет, смог лишить его рассудка и возбудить так, что для погашения захлестнувшей его похоти ему пришлось заняться самоудовлетворением.
Чу Ваньнин прямо-таки покрылся гусиной кожей от одной мысли о том, что истинная причина, по которой он отступил на три шага, когда снова столкнулся с Мо Жанем, была в том, что он боялся, что под влиянием напасти, скрытой в его собственном сердце, мог сделать что-то, о чем потом будет сожалеть.
Он отступил, и Мо Жань тоже отступил.
Мо Жань в свою очередь оказался во власти запоздалого страха, когда обнаружил, что его жажда Чу Ваньнина, похоже, намного сильнее, чем он мог предположить. Возведенная им прежде плотина оказалась не в состоянии справиться с бурным потоком чувств и в любой момент могла рухнуть под напором вышедших из берегов желаний.
Он хорошо знал, что было ошибкой полагаться на то, что его человеческая природа может полностью подавить звериную натуру. Поэтому, страшась снова навредить Чу Ваньнину, он также интуитивно старался избегать его общества.
Хотя эти двое отдалились друг от друга, со стороны создавалось обманчивое впечатление, что ученик стал более почтителен к своему учителю, а учитель более доброжелателен к своему ученику.
Эти дни они прожили в мире и согласии.
Однажды охотники подстрелили в горах упитанного водяного оленя. По такому случаю деревенские жители решили устроить ночные посиделки у костра на сушильном поле.
Каждая семья принесла с собой немного еды, выпечку и вяленое мясо, а деревенский староста открыл два больших глиняных кувшина гаоляновой водки. В приподнятом настроении селяне расселись вокруг костра, чтобы насладиться ароматом жареного мяса, едой, выпивкой и праздной беседой. Чу Ваньнин и Мо Жань не стали садиться вместе. Разделенные огнем костра, они украдкой поглядывали друг на друга сквозь бушующее пламя.
Но иногда эти «незаметные» взгляды пересекались на полпути, и тогда каждый делал вид, что это была случайность. Пойманный на подглядывании равнодушно опускал глаза, кожей чувствуя, как к его щеке тут же прилип взгляд того, на кого он сам тайком пытался поглазеть.
Ярко полыхало рыжее пламя, потрескивали дрова.
Люди вокруг смеялись и болтали, шумная деревенская пирушка была в самом разгаре, но эти двое ничего не слышали и не видели. Все, что осталось в их мире: луна на небесах и два человеческих сердца, выхваченные из тьмы ее серебристым сиянием.
Принесенная старостой водка быстро закончилась, но все чувствовали, что ее не хватило, и хотели продолжения веселья.
Очень кстати Мо Жань вспомнил, что у него в доме остался целый кувшин «Белых цветов груши». Оповестив об этом обрадованных селян, он поднялся со своего места и отправился за вином.
На полпути он понял, что кто-то идет за ним следом и, повернувшись всем телом, спросил:
— Кто здесь?
Звук шагов позади сразу стих, а затем в поле его зрения появилась пара ярко-зеленых туфель, украшенных вышитыми желтыми цветами.
Несколько опешивший Мо Жань спросил:
— Барышня Лин-эр? Это ты?
Линь-эр выпила совсем немного, но и этого хватило, чтобы ее нефритово-белые щечки раскраснелись, а сочные губы чуть припухли. Девушка стояла в серебристом свете луны, глядя на него влюбленным взглядом. Следуя за участившимся дыханием, полная грудь быстро поднималась и опускалась. Сделав глубокий вдох, она, наконец, обратилась к нему:
— Бессмертный господин Мо, подождите немного. Я хочу вам что-то сказать.
Автору есть, что сказать:
Начало положено! Помогите вашей старшей сестричке подарить героям мозги! Пожертвуйте чего-нибудь на осчастливливание собаки и кота! И уже в следующей главе мозги псины наконец-то встанут на место, и он разберется в своих чувствах! (на самом деле я не такой уж и тугодум - -) Ха-ха-ха-ха! С Новым Годом!
Маленький спектакль «Разные интерпретации конца главы»
1. Если бы Лин-эр говорила за всех читателей...
Лин-эр: — Бессмертный господин Мо, подождите немного. Я хочу вам что-то сказать.
Мо Жань: — Говори.
Лин-эр: — Позвольте спросить вас, когда вы уже тронетесь*?
[*开车 kāichē кайчэ — завести машину, трогаться; жарг. делать что-то вульгарное/непристойное].
Мо Жань: — ...
2. Если бы Лин-эр была «черным экскурсоводом»...
Лин-эр: — Бессмертный господин Мо, подождите немного. Я хочу вам что-то сказать.
Мо Жань: — Говори.
Ли-эр: — Жареная оленина по-сельски, домашнее вино, итого 889 юаней. Бессмертный господин, будете платить картой или наличными?
Мо Жань: — Но разве вы не говорили, что у нас бесплатный шведский стол?
Лин-эр: — Да, конечно, но вечеринка у костра оплачивается отдельно. Упс!
Мо Жань: — ...
3. Если бы Лин-эр работала сутенершей в кошачьем типа-кафе...
Лин-эр: — Бессмертный господин Мо, подождите немного. Я хочу вам что-то сказать.
Мо Жань: — Говори.
Лин-эр: (незаметно потирая ручки) — Сексуальные бенгалы, воспитанные британцы, горячие манчкины, экзоты на любой вкус. Просто приобретайте наш месячный абонемент, и безлимитно гладьте и тискайте наших кисок. Бессмертный господин, ну как, вы согласны?
Мо Жань: — …А у вас есть белый кот? Стоит его тронуть, и он сразу бьет тебя когтистой лапой раз так десять…
*白月光 байюэгуан báiyuèguāng «лунный свет от новолуния до полнолуния»– недоступный, недосягаемый человек, что всегда в твоем сердце, но не может быть с тобой рядом
[из романа «Красная роза с белой розой» китайской писательницы Чжань Гайлин].
** 朱砂痣 zhūshāzhì чжушачжи «киноварная родинка» — полная идиома: «киноварная родинка на твоем сердце». Истоки выражения:«мужчина женился на красной розе, со временем, красная стала как кровь убитого комара на стене, а белая роза осталась недосягаемой как луна за окном; когда же он женился на белой розе, то белая стала как рисовое зернышко, прилипшее к одежде, а красная — киноварной родинкой на сердце» [из романа «Красная роза с белой розой» китайской писательницы Чжань Гайлин].
Есть еще один смысл, заложенный в это выражение: метки киноварью ставили невестам перед свадьбой, чтобы показать, что к ней никто не прикасался; стереть киноварную метку все равно, что в глазах общества лишить девушку девственности.
*** 命中劫 mìngzhòngjié минчжунцзе «рок, судьба равная средней кальпе» (кальпа в буддизме — сменяющие друг друга стадии зарождения, развития, распада и исчезновения мира; жизнь души от зарождения до гибели); в метафорическом смысле: «я неизбежно влюбился бы в тебя, ты моя судьба».
Может Мо Жань и не отличался сообразительностью, но, увидев горящий взгляд девушки, сразу же сделал правильные выводы и поспешил сказать:
— Барышня Лин-эр, ты сегодня много выпила. Что бы ты не хотела мне сказать, точно сможет подождать до завтра…
— Нет уж, я хочу поговорить об этом сегодня!
В один миг эта юная нежная девушка превратилась в свирепого и непокорного тигренка с растрепанными волосами и сверкающими глазами.
Опасаясь связываться с ней сейчас, Мо Жань уже подумывал использовать цингун и пуститься в бега, но девица уже крепко вцепилась в его рукав, поэтому ему оставалось только с доброжелательной улыбкой попросить:
— Отпусти меня.
— Не отпущу, — как говорится, пьяному и море по колено, тем более что Лин-эр было не занимать храбрости, а план уцепиться за бессмертного господина с Пика Сышэн она обдумывала уже не один день. Поэтому девушка громко и внятно заявила о своих намерениях:
— Вы мне нравитесь, а я нравлюсь вам?
Мо Жань: — …
Увидев, что мужчина никак не реагирует, Лин-эр заволновалась.
Когда Мо Жань только появился в деревне Юйлян, она сразу заметила, что этот мужчина создает впечатление очень мужественного и доблестного человека. Впоследствии она узнала, что он был тем самым прославленным «Уважаемым Мастером Мо». Маленькое зернышко в ее сердце пустило глубокие корни, и все окончательно вышло из-под контроля.
Но вот уже уборка урожая подходит к концу, и очень скоро Мо Жань покинет эти места и не вспомнит юную селянку с границы Нижнего Царства, чьей единственной ценностью было красивое лицо и ладное тело. Хотя ей было неизвестно, что думает о ней Мо Жань, девушка точно знала, что если сейчас она упустит возможность выразить ему свою симпатию, вряд ли у нее появится второй шанс сделать это. Поэтому сегодня вечером, выпив для храбрости, Лин-эр отважилась пойти следом за Мо Жанем и, преградив ему путь, признаться в своих чувствах.
Эта смелость и напор, по правде говоря, даже напугали Мо Жаня.
Красивое лицо Лин-эр раскраснелось от волнения.
В этот момент про себя она подумала: если бы Мо Жань согласился, то как замечательно было бы заполучить такого красивого любовника, не говоря уже о том, что зацепиться за такого мужчину, все равно, что в один миг взлететь на самую вершину Пика Сышэн. После этого ей не придется прозябать в этом богами забытом селе и всю жизнь можно будет прожить в комфорте, не заботясь о завтрашнем дне, просто…
— Сожалею, барышня Лин-эр, но тебе придется отпустить*.
[*放手fàngshǒu — оставлять/отпустить (что-л.); опустить руки; самоустраниться. От переводчика: «отпустить рукав»/ «оставить ложные надежды»].
Всего одной фразой он камня на камне не оставил от воздушного замка, который она построила в своей голове.
Красивые черты Лин-эр исказились от разочарования, с лица вмиг сошел весь румянец, но все же она нашла в себе силы спросить:
— Я… во мне есть что-то некрасивое?
— В тебе все прекрасно, — вежливо ответил Мо Жань, мягко высвобождаясь из хватки девичьих рук, — но мне ты не нравишься.
Хотя, похвалив ее внешность, он пытался сохранить ее девичью гордость, этим «мне ты не нравишься», он буквально растоптал ее самолюбие.
Глаза Лин-эр мгновенно наполнились слезами обиды. Хотя ей нравился Мо Жань, ее чувства к нему не успели укорениться, поэтому сейчас она скорбела скорее о своих разбитых мечтах, а не о растоптанных чувствах.
— Тогда вам… — сдержав слезы, она все же спросила, — Тогда какая внешность вам нравится?
— Мне…
Этот вопрос поставил Мо Жаня в тупик.
Что ему нравится?
Он хотел было по привычке сказать, что ему нравится внешность Ши Мэя. Но когда эта фраза была готова сорваться с его губ, он вдруг понял, что это совсем не так и, растерявшись, так ничего и не ответил.
— Скажите, что именно вам нравится? — продолжала давить Лин-эр. Чтобы не упустить ни единой эмоции, отразившейся на его лице, она ни на миг не сводила с него взгляда своих красивых глаз.
На самом деле эта девушка заслуживала жалости. Ее старшая сестра вышла замуж за обычного торговца тканями из Верхнего Царства и несколько лет назад переехала в Лайчжоу, где зажила припеваючи.
Лин-эр вместе с матерью как-то отправилась навестить сестру. Весь пеший путь женщины несли на спине нехитрые гостинцы: сушеную рыбу с сычуаньским перцем. Но мужу сестры не понравились запылившиеся бедные родственники, которые еще и рыбой воняли, и, чтобы не позориться перед соседями, он очень быстро спровадил их из дома. Этот эпизод словно острый нож засел в сердце Лин-эр. С того дня она поклялась себе, что не смирится со своей нищенской жизнью, когда-нибудь будет жить лучше, чем ее сестра, и тогда вернет сторицей все обиды.
Поэтому все эти годы эта девушка искала выдающегося человека, отдавшись которому, она смогла бы изменить свою судьбу.
В ее положении Лин-эр и правда не желала упускать Мо Вэйюя.
По этой причине сейчас она сходила с ума от волнения и была готова идти до конца. Сделав вид, что под влиянием алкоголя у нее подогнулись ноги, девушка повисла на Мо Жане. Она знала, что перед ее мягким податливым телом сложно устоять. Когда летом она шла по полю, местные мужики глаз с нее не сводили и потом еще долго смотрели вслед. Сейчас отчаявшаяся девушка сделала ставку на тело и попыталась нежной манящей плотью проломить броню Уважаемого Мастера Мо.
— Что со мной не так? Совсем не хочешь меня? Даже не рассмотрел толком, а уже отвергаешь?
Ее обжигающее мягкое тело буквально приклеилось к нему, но Мо Жань всем нутром чувствовал отторжение. Потемнев лицом, он разорвал эти нежеланные объятия и грубо оттолкнул ее.
— Барышня Лин-эр, как давно мы знакомы? Почему ты должна мне нравиться? С чего мне вообще тебя рассматривать?
— Но ведь пока не попробуешь, не узнаешь!
Заметив, что она снова хочет подойти к нему, Мо Жань тут же предостерег ее:
— Не приближайся ко мне снова!
— Настолько не нравлюсь? — глаза Лин-эр округлились от недоверчивого изумления. — Но, может, совсем немного… хотя бы капельку?..
— Ты мне совсем не нравишься! — по ее лицу Мо Жань понял, что, видимо, все еще недостаточно ясно выразил свое отношение. В сердечных делах лучше сразу отсечь пустые надежды, значит резать нужно быстро, по-живому и безо всякой жалости. — Ты меня ни капли не возбуждаешь.
Лин-эр лишилась дара речи.
Ей это не просто не понравилось. Она не могла это понять и принять.
То есть, как не возбуждает?..
Сколько неженатых мужчин способны устоять против женщины с прекрасным лицом и отличной фигурой, которая проявила инициативу и предложила себя? Может ли настоящий мужчина вот так брезгливо оттолкнуть предложенное ему сокровище и резко сказать «ты меня не возбуждаешь?». Разве можно не только устоять перед мягким ароматным нефритом, но даже не возжелать его?
Какое-то время она с глупым видом стояла столбом, а потом неверяще пробормотала:
— Вы… ты… почему ты… как ты можешь?..
Она была не в состоянии говорить внятно.
На самом деле она хотела сказать: «Как ты можешь не испытывать плотского желания? Это же ненормально».
В целом, Мо Жань прекрасно понимал, о чем она думает и что пытается сказать, но он действительно не желал ей что-то объяснять. Плывя по бурному течению жизни, они встречались случайно. Девушка, живущая на болоте, хотела испить сладкой любовной росы и взлететь к небесам, но живущему в горах мужчине это было совсем не нужно.
Пусть думает, что хочет.
Кивнув ей на прощание, Мо Жань тихо сказал:
— Сожалею, — и скрылся во мраке ночи. Ветер дул в лицо, и он невольно прищурился.
Этот разговор с Лин-эр заставил его осознать, что, может быть, все это время его понимание любви было ошибочным.
Лин-эр спросила его: «Какая внешность вам нравится?»
Оказывается, он никогда не задумывался над этим вопросом.
Тот, кто с детства лишен человеческого тепла и ласки, не может позволить себе быть слишком разборчивым, и всем сердцем потянется к любому, кто будет добр к нему.
«Что именно нравится?»
До сих пор он даже в мыслях не допускал размышлений на эту тему.
На самом деле в этом мире каждый человек с самого рождения имеет свои специфические вкусы и пристрастия. В детстве, попрошайничая у дороги, Мо Жань часто слышал, как другие дети, ухватив своих родителей за край одежды, канючили: «Я хочу съесть тот, где зеленый лук» или «Мама, красный фонарь мне нравится больше, чем желтый, хочу красный».
Однако сам он не мог такого сказать, хотя бы потому, что это было совершенно бесполезно. Все, что он мог получить из еды , это самую дешевую пшеничную лепешку, да и то не целую, ведь ее нужно было разломить, чтобы поделиться с мамой.
Позже, когда Мо Жань оказался в Музыкальной Палате, он также часто видел представителей «золотой молодежи», которые, обмахиваясь шелковыми веерами, комментировали представление в духе: «В прошлый раз мне понравилась Цуй-эр. Сегодня она будет петь, все-таки какой у нее нежный и сладкий голосок».
Хотя в глазах Мо Жаня, старшая сестрица Цуй-эр была далеко не так хороша, как сестрица Бай Жун. Но кому было интересно его мнение?
Никто и никогда не спрашивал его: «Что тебе нравится?». Не было никого, кого заинтересовал его выбор или понимание прекрасного. Иметь мнение — это было роскошью, доступной лишь богатым. Мо Жаню же должно было быть признательным за кусок хлеба, и проливать слезы благодарности, если кто-то расщедрился дать ему одежду, способную хотя бы как-то прикрыть наготу… «Нравится?»
Заикнись он о таком, люди точно решили бы, что этот дурак бредит. С какой стати ему вообще может что-то нравиться? С его-то низким статусом как смеет он что-то оценивать? С чего вдруг решил, что может любить? У него была только его жалкая жизнь и для ее сохранения ему каждый день приходилось вести ожесточенную борьбу со всем миром.
Со временем привычка хватать без разбора все подряд стала частью его натуры. Впоследствии, даже когда все его увешанное золотом и драгоценностями тело благоухало самыми редкими и ценными благовониями, да так сильно, что от запаха амбры и борнеола он начинал чихать, Мо Жань так и не смог перестать чувствовать этот прогорклый запах нищеты, въевшийся в его кости.
Если непредвзято оценить жизнь Мо Вэйюя, то все детство он жил в бедности и терпел унижения. Все его чувства и переживания, радости и печали были подобны грязи под подошвами башмаков прохожих. Он ничего не стоил и был никому не нужен, поэтому никто так и не спросил у него: «что тебе нравится?».
Позже, когда он вознесся над людьми и стал высокомерным и жестоким властителем мира смертных, чтобы снискать расположения императора, многие пытались предугадать его желания, но никто так и не посмел прямо спросить: «что вам нравится?».
И только сейчас, когда Лин-эр вот так вдруг задала ему этот вроде бы простой вопрос, он почувствовал себя так, словно налетел на стену.
Когда-то он был уверен, что если ему кто-то нравится, то он должен относиться к нему с уважением, почтительно на вытянутых руках положить ему под ноги свое сердце и не сметь предаваться несбыточным мечтам о взаимности.
Именно так были выстроены их отношения с Ши Мэем.
Мо Жань искренне верил, что именно это и есть любовь, и до сих пор не случилось ничего, что опровергло бы это убеждение.
Но сейчас у него появились смутные подозрения, что, похоже, все не так просто, как он думал раньше.
Неужели кротость нравится ему больше, чем строптивость?
Неужели покорность милее, чем неукротимый дух?
Правда ли, что прекрасные очи, напоминающие омытые росой нежные лепестки персиковых цветов, ему милее, чем похожие на ледяные лезвия свирепые глаза феникса?
Он… он действительно любит Ши Минцзина? А не… не…
Мо Жань не осмелился даже мысленно произнести имя этого человека, но сердце невольно забилось чаще, и кровь мгновенно вскипела в жилах.
Мо Жань и сам был напуган своей страстью.
Вожделение, похоть, любовь и желание изначально неразделимы и неразлучны. Другой человек притягивает тебя голосом, запахом, тактильным ощущением от прикосновения к коже. Иногда для обольщения достаточно одного мимолетного взгляда, и вот ты уже можешь думать только о том, чтобы войти в него, завладеть плотью, что не имеет к тебе никакого отношения, пометить это желанное тело своим запахом и страстно вложить себя в другого человека, оставив на нем свой неизгладимый след.
Но Мо Жань всегда верил, что любовь священна, поэтому нельзя осквернять любимого человека.
Но, если подумать, как в вопросе плотской любви можно обойтись без этого самого «осквернения»?
Когда горячо любимое, желанное тело появляется перед твоими глазами, как бы ты не уважал его обладателя, разве возможно погасить внутренний жар, подавив мысли, что скачут как кони, и чувства, что мечутся как обезьяны*?
[*意马心猿 yìmǎxīnyuán имасиньюань мыслями [скачет] как лошадь, душою [мечется] как обезьяна — обр. в знач.: раздираемый сомнениями, мятущийся].
Мир наполнен любовью, и только лишь плотская любовь лишена чистоты.
От рождения ей суждено быть запятнанной липким горячим потом, утонуть в красках плоти, осесть на висках и запутаться в волосах запахом фотинии* и сырой рыбы*, погрязнуть в страстных стонах и криках, прорасти из грязи мятых влажных простыней прекрасными, истекающими нектаром желания пестиками и тычинками, став нежными бутонами, что со временем превратятся в цветы и плоды.
[*石楠 shínán шинань — фотиния пильчатая (Photinia serrulata Lindl.), китайский вереск; в Китае считается, что при цветении это растение пахнет спермой.
От переводчика L.: в г. Ухане, где дерево произрастает в его естественном ареале, оно используется для озеленения города и Уханьского Университета, но из-за сильного, похожего на сперму запаха при цветении весной жители обратились с просьбой вырубить фотинию и посадить другие менее пахучие деревья и кустарники.
**腥气 xīngqì синци — запах сырой рыбы (крови); скверный запах].
Бежавший в ночи Мо Жань вдруг резко остановился. В ярких глазах его плескался панический страх.
В голове как будто что-то взорвалось. Все это время он упрямо держался за старые убеждения, изо всех сил сдерживая бурный поток, что, вырвавшись на волю, мог снести горы, переполнить моря, утопить и поглотить его без
остатка.Трепеща от ужаса, он застыл на месте.
Влечение и страстное желание.
Любовь.
Чу Ваньнин…
Наконец-то он смог вырыть имя этого человека из земли и открыто произнести его.
Когда грязь и песок были смыты, его взгляду открылось истинное сокровище.
Это был всегда Чу Ваньнин… все его тайные чаяния, сокровенные чувства и самая огненная страсть… все это всегда принадлежало Чу Ваньнину!
В глазах потемнело. Навязчивая идея, что довлела над ним на протяжении двух жизней разлетелась вдребезги. Воздвигнутую им каменную стену смыло яростной приливной волной, что, достигнув его сердца, одним ударом выбила из него дух и лишила способности дышать.
Он был в ужасе.
Неужели, с самого начала…. он мог так…
Его любовь к человеку, точнее то, что он считал любовью, оказалось ошибкой?
Когда Мо Жань с кувшином грушевого вина вернулся к костру, Лин-эр уже ушла.
Естественно, никто даже не заметил ухода девушки, и, конечно, никто не знал об их разговоре с Мо Жанем. Вино вновь полилось рекой, изрядно подогрев шумное застолье.
После трех поднятых чарок, подвыпившие крестьяне затеяли игру. Они сплели венок из рисовой соломы, а затем выбрали человека, чтобы он бил в барабан. Венок передавался до тех пор, пока бил барабан, а когда барабан смолкал, тот, у кого оказывался соломенный венок, должен был вытянуть один вопрос и правдиво ответить на него.
На границе Нижнего Царства это нехитрое развлечение было довольно популярно среди простого люда. Правила игры были очень просты, поэтому даже далекий от праздности Чу Ваньнин с легкостью мог влиться в нее.
— Ладно, это старик Бай! Старик Бай, давай, тяни жребий!
Старик Бай с горестным выражением на лице подошел к большой чаше и вытянул из нее сложенный лист бумаги. С тяжелым вздохом развернув его, он прочел вслух:
— Какая женщина красивее: с большой грудью или толстой задницей?
Селяне, стоящие вокруг, расхохотались.
Старое бледное лицо стало ярко-красным. Потрясая бумажкой, старик Бай выругался:
— Кто тот долбоеб, который бросил сюда подобный вопрос? Этот старик в рот ебал тебя и всех твоих предков!
[*瓜娃子 guāwázi гуавацзы «маленький арбуз»— диал. дурак, тупица, долбоеб].
— Лучше не надо, — со смехом сказал один из деревенских мужиков, одергивая полы одежды, — Прежде чем ебать покойников, на вопрос ответь.
Старик Бай прикрыл рот и склонил голову, так чтобы упавшие на лицо космы прикрыли его прищуренные глаза с нависшими лягушачьими веками. На него со всех сторон глазели односельчане. После долгой паузы, он тихо промямлил:
— Я думаю, что все бабы одинаковы.
Тут же в толпе кто-то хохотнул и выкрикнул:
— Надуть нас хочешь, хорош заливать! Сам же за утренним чаем лил мне в уши, что женщины с большим задом и на вид приятнее и разродятся без проблем! Почему просто не сказал правду?! Пей вино! Пей! Штрафную чарку!
Старику Баю оставалось только с горестным выражением лица поднять чарку и, кривясь, ее опорожнить. Стоило ему выйти из круга, как невестка тут же присела ему на уши и начала пилить.
Чу Ваньнин, из толпы наблюдавший за этой неловкой ситуацией, про себя подумал, что если бы ему выпал такой вульгарный вопрос, он бы точно не смог на него ответить.
Тем временем взявший на себя обязанности ведущего деревенский староста, взял в руку черный пояс и со смехом объявил:
— Нам нужно сменить барабанщика. Пусть старик Чжан тоже поиграет с нами. Кто его заменит?
Чу Ваньнин тут же откликнулся:
— Давайте я!
Он подошел к обтянутому воловьей кожей барабану, взял колотушку и сел на расстеленную на земле циновку.
Деревенский староста тщательно завязал ему глаза черным кушаком, поправил повязку, а потом спросил:
— Не туго?
— Не туго.
— Что-нибудь видно?
— Не видно.
Староста рассмеялся:
— В таком случае, господин бессмертный, прошу, подыграйте нам на барабане. Как надумаете остановиться, сразу останавливайтесь.
— Хорошо, — сказал Чу Ваньнин и, подняв деревянную колотушку, ударил по туго натянутой коже. Он снова и снова бил в барабан, постепенно ускоряя темп. Звук ударов становился все громче, быстрее и беспорядочнее.
С закрытыми глазами он не мог видеть прожигающий пламя костра направленный на него взгляд Мо Жаня, такой глубокий, противоречивый растерянный и испуганный.
Похожие на оранжевых светлячков искры костра взлетали ввысь, чтобы навеки раствориться в ночи. Из темноты Мо Жань смотрел на сидящего на свету мужчину в белых одеждах. Его взгляд, как острый нож, очень медленно скользил по лицу Чу Ваньнина, прочертив линию от высокого лба до кончика носа, к губам и по подбородку.
Черная ткань на глазах Чу Ваньнина стала для него не поддающимся описанию соблазном, но на этот раз Мо Жань не мог позволить себе поддаться этому лакомому искушению и, незаметно ускользнув, в уединении тщательно пережевать и вылизать его.
Внутри он ощущал вкус любви.
Мо Жань снова почувствовал, как трепещет его сердце и еще раз убедился… нет, он не ошибся.
Он в самом деле любит Чу Ваньнина. И это чувство не имеет ничего общего с отношениями между учителем и учеником, никак не связана с почтением и дружеской симпатией.
Он целиком и полностью влюблен в него, страстно жаждет его и нуждается в нем.
Он…
Пусть очень поздно, но он, наконец-то, осознал, что любит Чу Ваньнина.
Да! Это любовь!
Поразительно, насколько он был глуп и слеп, как закостенел в своих заблуждениях и нежелании видеть правду.
Только сегодня он постиг истину и прозрел.
Да, он любит Чу Ваньнина.
Теперь, когда окаменелая земля над ним пошла трещинами, Мо Жань, наконец, начал видеть ясно. Очень многие вещи, которые раньше он не мог понять, вопросы, на которые прежде не мог найти ответов, все они нашли разрешение, стоило ему, пусть и запоздало, осознать свою любовь.
Однако у него не было времени распробовать эту мысль и всесторонне обдумать ее.
С громким «бум» барабанная дробь стихла, а потом, как рябь на водной глади, эхо ударов стихло.
И именно в этот момент, не раньше и не позже, на его колено опустился соломенный венок. В растерянности он взял венок и, подняв глаза, увидел, как Чу Ваньнин с облегченным вздохом одной рукой сдернул черную повязку с сияющих ярче луны глаз феникса и без задней мысли осмотрелся по сторонам.
Ему тоже было интересно, к кому попал венок, когда он перестал бить в барабан.
В итоге его взгляд встретился со взглядом Мо Жаня.
Чу Ваньнин:
— …
Мо Жань:
— …
Нет ничего более смущающего, чем когда ты видишь, что он подглядывает за тобой, но ты-то в этот момент тоже подглядываешь за ним. Взгляды на миг переплетаются и тут же, пытаясь улизнуть, расходятся в стороны.
Но уже мгновение спустя Чу Ваньнин забыл о том, что нужно прятать взгляд, пораженным глупым влюбленным выражением на красивом и решительном лице Мо Жаня. Эта обжигающе горячая и ничем не прикрытая любовь была ярче костра, громче шумной толпы и несокрушимее земной тверди.
Глаза Чу Ваньнина чуть расширились.
— Удачи, бессмертный Мо! — с улыбкой сказал староста, поднося к Мо Жаню чашу с жребием.
Мо Жань замер в нерешительности, но, в соответствии с правилами, все же водрузил венок на голову. Черные глаза ярко сияли, сердце пребывало в смятении. Покрыв голову, он снова внимательно посмотрел на Чу Ваньнина, и, удивительно, но в свете пламени его загорелое лицо вспыхнуло ярким румянцем.
Заметив его странное поведение, Чу Ваньнин был смущен и напуган. Его глаза расширились еще больше и стали почти круглыми.
Под прямым взглядом Чу Ваньнина Мо Жань опустил ресницы и, плотно сжав губы, не проронил ни слова. Он выглядел покорным, даже немного робким.
Сейчас Мо Вэйюй был так похож на не слишком умного юношу, который наконец-то понял, что влюблен в красавицу. Эта его первая любовь казалась такой неловкой и неуклюжей, даже немного жалкой, но в то же время не могла не вызывать умиления.
Чу Ваньнин:
—…
Если до этого он был просто напуган, то теперь, можно сказать, что он был в ужасе.
…он боялся сотворить что-нибудь безрассудное!
Как же вышло, что этот здоровенный дурень* вдруг так изменился и теперь творит все, что хочет, не считаясь ни с кем. Не иначе по ошибке выпил какое-нибудь магическое зелье?
[*五大三粗 wǔ dà sān cū у да сань цу «на пять большой, на три грубый» — здоровенный, мощного телосложения;
**熊货 xiónghuò сюнхо «грубая вещь»— бран. негодник, тупица, дрянь; 熊 также переводится как медведь].
Автору есть, что сказать:
Маленькое представление «Почему ты не среагировал*?»
[*反应 fǎnyìng фаньин — реагировать, откликаться; реакция тела на внешние стимулы (в т.ч. эрекция/возбуждение в ответ на стимуляцию)]
Лин-эр: — Бессмертный господин, почему вы не отреагировали, когда я обняла вас? Может, у вас болезнь* какая? (Или ему не нравятся пышки?) Хотите пригласим лекаря, пусть осмотрит вас, выпишет секретный рецепт, который и мертвого поднимет.
[*隐疾 yǐnjí иньцзи — скрытое болезнь/порок; венерическая или кожная болезнь].
Мо Жань: — ...Барышня… причина в том, что этот рукав отрезан*, просто прими это.
[*断袖 duànxiù дуаньсю «отрезанный рукав»— мужеложец; любовь между мужчинами; гомосексуализм. По преданию, ханьский император Ай-ди отрезал рукав своего одеяния, который застрял под телом спавшего рядом с ним фаворита, чтобы вставая, не потревожить его сон].
Лин-эр: — Переживаете, что у вас рукав порвался? Давайте, я помогу вам его зашить!
Мо Жань неторопливо достал из чаши листочек бумаги и развернул его.
Бегло пробежав глазами по строчкам, он облегченно выдохнул, но уже спустя секунду немного напрягся.
— Что там? — спросил деревенский староста.
Мо Жань передал ему бумагу. Ознакомившись с ее содержимым, староста хохотнул:
— Ха-ха-ха! К счастью, с бессмертным господином Мо к нам в гости не пожаловал никто из его сестриц-наставниц и младших сестриц по обучению, а то, чего доброго, кто-нибудь точно был бы обижен.
Чу Ваньнину с самого начала было интересно, что там за вопрос вытащит Мо Жань, а после слов старосты его любопытство достигло апогея, и он уставился на бумажку так, словно хотел просверлить в ней дыру.
Мо Жань со смехом сказал:
— Но, староста, посмотрите, что здесь написано. Разве это не нарушение правил? Всем задавали один вопрос, а тут целых три.
— Господин даос на редкость удачлив, раз вытащил именно этот жребий, — ответил староста, — но если вам не нравится, то можете бросить эту бумагу назад и попробовать вытянуть еще раз.
Если заново тянуть жребий, то не факт, что ему не выпадет что-то вроде «какая женщина красивее: с длинными ногами или с тонкой талией» или что-то в этом роде, поэтому Мо Жань с улыбкой отмахнулся от его предложения:
— Ясно, ясно. Оставим этот.
С этими словами он вернул бумагу старосте и объявил:
— Я вытянул вопрос: расскажите о трех самых любимых людях в вашей жизни.
Чу Ваньнин: — …
В этот момент к костру вернулась Лин-эр. Глаза девушки были красными от слез. Так как она боялась, что на свету односельчане сразу это заметят, то села подальше от огня, поэтому Мо Жань ее не заметил.
На самом деле, после того, как Мо Жань огласил вопрос, он вообще ни на кого не смотрел. Этот вопрос был слишком личным, поэтому не только он, но и все собравшиеся у костра почувствовали себя немного неловко. В ожидании его ответа все молчали и смотрели на огонь.
Языки пламени плясали в черных глазах, отбрасывая причудливые тени на загорелое лицо. В глубокой задумчивости Мо Жань долго смотрел на пламя, прежде чем заговорил:
— Тогда сначала я расскажу о моей маме... Я потерял ее рано, и, честно говоря, теперь уже плохо помню, как она выглядела. Я только знаю, что когда она была рядом, у меня всегда была еда и спокойный сладкий сон. Поэтому, если нужно назвать трех самых любимых людей, то она будет первой из них.
Деревенский староста кивнул:
— Безгранична материнская любовь*. Да, давайте засчитаем господину даосу первого человека.
[*舐犊情深 shìdúqíngshēn шидуциншэнь «облизывать теленка с глубоким чувством» — так же ласково, как корова облизывает теленка; обр. в знач.: безумно любить своих детей; метафора о безграничной любви родителей к своим детям].
— Тогда второй человек — это мой старший брат-наставник. Он всегда тепло относился ко мне, и пусть нас не связывают кровные узы, для меня он ближе родного брата.
Чу Ваньнин с самого начала ждал такого ответа, поэтому его лицо и сердце не захлестнул девятый вал, может, лишь небольшая рябь коснулась спокойных вод души. То, что Мо Жань любит Ши Минцзина, было совершенно очевидно. В прошлом, в озере Цзиньчэн, он своими ушами слышал его признание, так что сейчас эти слова совсем не удивили его.
Он лишь смотрел, как костер высветил в ночи словно выструганный тесаком жесткий профиль, по которому с первого взгляда можно было сказать, что человек перед ним во всех отношениях выдающийся, но слишком упрямый. Непреклонный дух отражался в черных и мрачных, но очень ярких глазах Мо Жаня. В их глубине словно горел божественный огонь, который не погаснет до тех пор, пока в этой облаченной в плоть лампе не закончится масло.
Человеку с такими глазами предопределено от рождения быть строптивым упрямцем.
Чу Ваньнин же был буквально помешан на этой его строптивости, жаль только сам упрямец ему не принадлежал.
Мо Жань сказал еще много хороших слов о Ши Минцзине, но Чу Ваньнин не слушал его. Он только чувствовал, что ночной ветер принес с гор промозглый холод, поэтому налил себе чашку горячего чая и, обхватив ее двумя ладонями, медленно выпил.
Чай сначала согрел его горло, а затем, достигнув желудка, окутал теплом все тело, и даже сердце его как будто немного оттаяло.
Он налил еще одну чашку и уже поднес ее к губам, как вдруг услышал, как Мо Жань, закончив говорить о Ши Минцзине, сделал паузу, а потом что-то сказал:
— Есть еще один человек. Третий, о ком я хочу рассказать, — это мой Учитель.
— Кхэ-кхэ-кхэ! — горячий чай встал Чу Ваньнину поперек горла. Он кашлял снова и снова, его лицо стало ярко-красным от удушья и смущения. Опустив голову, он усиленно делал вид, что пытается стереть чай со стола, решительно отказываясь прямо взглянуть на Мо Жаня.
Если человека, привыкшего жить скромно прячась в тени, вдруг вытащить на яркий свет, он придет в смятение и растеряется. В этот момент все его мысли будут лишь о том, как бы побыстрее снова спрятаться и свернуться в клубочек, забившись в самый темный укромный уголок.
Но на этот раз Мо Жань не оставил ему ни единого шанса на побег.
Чу Ваньнин, этот мужчина, всегда был слишком замкнутым и закрытым. Если он позволит ему уйти, то ему останется лишь смотреть на быстро удаляющуюся спину и затылок гордо вздернутой головы. С этими мечущими молнии яркими глазами и свирепо сведенными бровями со стороны он кажется таким вспыльчивым и дерзким, но Мо Жань точно знал, что это не более чем отполированная годами приросшая к лицу маска.
Ведь в Зале Мэнпо он видел ранимую и беспомощную истинную душу Чу Ваньнина.
Он больше не собирался позволять Чу Ваньнину принижать себя.
Впредь его Учитель больше не сможет носить эту пугающую злобную маску. Если его болезненное чувство собственного достоинства не позволяет ему снять ее, то Мо Жань протянет руку помощи.
Несколько капель пролитого чая давно были вытерты насухо, но Чу Ваньнин продолжал тереть совершенно сухой стол.
Он так привык прятаться в темном коконе, что сейчас просто не мог найти в себе силы поднять голову и взглянуть на свет.
Постепенно до него дошло, что у костра стало подозрительно тихо. И в этой тишине он вдруг услышал, как какой-то деревенский малыш хихикнул и вроде бы шепотом, но так, что услышали все, сказал:
— Мам, бессмертный Чу так тупит*.
[*傻 shǎ ша — глупый, тупой; дурачок; безголовый; одуреть, обалдеть, остолбенеть. От переводчика: думаю, тут «тупой» в значении «тормоз» (медленно соображает)].
Женщина торопливо прикрыла рукой рот этого слишком непосредственного ребенка:
— Тсс…
Но Чу Ваньнин уже услышал его слова.
Тупит…
Нет! Никогда в жизни в отношении Юйхэна Ночного Неба никто не посмел употребить слово «тупой». Его называли заносчивым, резким, грубым и черствым, но не…
— Учитель, если вы продолжите тереть этот стол, то, боюсь, протрете в нем дыру.
Черные войлочные сапоги вдруг оказались очень близко, остановившись напротив, буквально в шаге от него. Приблизься Мо Жань еще хоть на полшага, и это выглядело бы непочтительно и даже оскорбительно. Чу Ваньнин видел, как огромная подавляющая черная тень нависла над ним, как гора. От этого давления у него перехватило дыхание, и это было так унизительно, что он тут же вспыхнул от гнева.
На миг он почувствовал себя почти сломленным и тут же разозлился на себя за эту внезапную слабость.
Поэтому Чу Ваньнин скомкал платок и, бросив его на стол, резко вскинул голову, и гневно уставился на Мо Жаня пылающими боевым задором глазами феникса.
Почти в тот же миг Мо Жань почтительно опустил голову и мягко сказал:
— Учитель, позаботьтесь обо мне.
Со стороны казалось, что эта фраза подействовала на Чу Ваньнина как сильнейшее магическое заклинание. Только сам Чу Ваньнин знал, что когда в ответ на «позаботьтесь обо мне» Мо Жаня он поднял голову, это было всего лишь совпадением.
Но какой от этого толк?
Мо Жань и все наблюдавшие эту сцену люди решили, что Чу Ваньнин как ребенок повелся на мольбу ученика и сразу же покорно согласился с ним.
Сразу же!
Эти два слова заставили его почувствовать себя очень униженным, словно на глазах у всех он в один миг окончательно уронил свое достоинство.
Хотя лицо Чу Ваньнина как будто заледенело, в глазах его разгорались опасные искры.
Однако, натолкнувшись на кроткий и теплый взгляд Мо Жаня, этот огонь вмиг утонул в безбрежных весенних водах, затопивших выжженные его гордыней земли, попутно аккуратно сточив острые клыки, готовых сорваться с губ злых слов.
Мо Жань же повторил:
— Учитель, мой третий ответ — это вы.
Не найдя выхода своему гневу, Чу Ваньнин поспешил спрятать свое смятение за каменным лицом:
— …Хм?
Со стороны он казался совершенно невозмутимым и бесстрастным.
В такой ситуации, сохранив этот отрешенный и снисходительный вид, он действительно не посрамил своей репутации взирающего на смертный мир свысока недостижимого, как луна, образцового наставника Чу. Мысленно Чу Ваньнин даже поаплодировал собственной выдержке.
Вот только почему во взгляде Мо Жаня плещется веселье?
Тем временем Уважаемый Мастер Мо думал, что этот образцовый наставник Чу, похоже, и правда боится выглядеть глупо.
Чу Ваньнин, естественно, и предположить не мог, что в своем сердце Мо Жань уже навесил на него так пугавший его ярлык «дурачок», ведь его ученик давно уже понял, что чем больше его Учитель волнуется, тем более отстраненный и равнодушный вид на себя напускает.
— Ну и что дальше? Зачем ты сюда подошел? — спокойно спросил Чу Ваньнин.
Неожиданно, этот вопрос попал прямо в цель, и улыбка застыла на лице Мо Жаня.
Мо Жань много чего хотел сделать.
Но фактически не мог ничего.
Что с того, что ему нравится Чу Ваньнин? Он понял это слишком поздно, и сейчас этот человек так бесконечно далек, что и не дотянуться. Кроме того, он потратил две жизни на то, чтобы добиться Ши Мэя, так как теперь сказать, что он любит совсем другого человека и хочет вернуться назад, чтобы сделать другой выбор. На самом деле, в сердце ему самому так и не удалось до конца принять этот факт.
Если бы сразу после возрождения он понял свои чувства, тогда, может, еще не все было бы потеряно.
Но сейчас это «открытие» лишь усилило его душевные страдания.
В прошлой жизни тело Чу Ваньнина слишком сильно пострадало от его рук, ведь он всегда рассматривал их постельные утехи, как самую жестокую пытку для этого гордого человека.
На самом деле, в глубине сердца Мо Жань всегда считал Чу Ваньнина бесконечно далеким от мирских забот, страстей и грешных желаний божеством.
Поэтому, чтобы сломить гордый дух Чу Ваньнина, Мо Вэйюй принуждал его к интимной близости множеством самых разных способов.
Но теперь он хотел поладить с Чу Ваньнином.
Мо Жань не мог больше думать об этом.
Вдруг резко поглупев, он точно знал лишь одно: впредь ему нужно держаться подальше от Учителя, вознести его на алтарь и поклоняться ему, как непорочному божеству.
Но оказалось, что его «любовь» на самом деле включает в себя еще и обжигающую тайную страсть.
И Мо Жань совершенно точно не мог позволить Чу Ваньнину узнать об этом. Все, что он мог, это сдерживать себя и, замаскировав свою любовь под «сердечную привязанность ученика к учителю», со всем почтением положить свои чувства к его ногам.
Поэтому Мо Жань ответил:
— ...Я только хотел, чтобы Учитель знал это.
— … — Чу Ваньнин безмятежно смотрел на него и молчал.
Тогда Мо Жань осторожно добавил:
— Просто не смог сдержаться, хотел, чтобы все узнали…
— Узнали что?
Мо Жань широко улыбнулся. Пламя, горящее в сияющих любовью угольно-черных глазах, скрыло бурлящее внутри него страстное желание.
— Узнали, как мне повезло, — с улыбкой ответил он, — ведь я обучаюсь у самого лучшего, прелучшего, наилучшего Учителя в мире.
[От переводчика: фактически трижды произносится одно и то же слово, но оно имеет широкий спектр толкований 最好 zuìhǎo «наилучший»: самый хороший/красивый/добрый/приятный].
Он понимал, что его слова звучат коряво и неуклюже, но он постарался вложить всю душу в это признание.
Так уж вышло, что когда Мо Жань говорил искренне и от самого сердца, то неизбежно становился косноязычным и выражался как деревенщина.
Чу Ваньнин смотрел на него совершенно нечитаемым взглядом, только лишь чуть подрагивали длинные ресницы.
Мо Жань сделал глубокий вдох. Он не знал, откуда в нем взялась эта безрассудная храбрость, но он чувствовал, что если сейчас не использует этот момент, в жизни его вряд ли будет второй шанс так нагло и прямо выразить свои чувства.
Внезапно Мо Жань преклонил колени, чтобы оказаться на одном уровне с сидящим Чу Ваньнином. Досадно, но его тело было слишком большим, и даже в таком положении получилось так, что он смотрел на Учителя сверху вниз.
Но сейчас ему было все равно. Он чувствовал лишь, как бешено бьется его сердце, и стремительно бежит кровь по венам.
— Учитель.
Чу Ваньнин интуитивно понял, что дело принимает дурной оборот.
Глаза мужчины напротив него буквально обожгли его скрытой в них глубокой тоской и томлением, и Чу Ваньнин невольно отпрянул назад, испуганно уставившись на Мо Жаня снизу вверх.
Но, в конце концов, эта острая стрела все равно пронзила его сердце.
— Я люблю вас.
Все, ему было не сбежать. Скачущего по лесной чаще пятнистого оленя охотник поразил стрелой точно в ногу, и он обреченно опустился на землю. Ошарашенный Чу Ваньнин просто смотрел на Мо Жаня, ничего не слыша и не видя из-за нарастающего грохота крови в ушах…
Люблю... это слово содержало в себе столько скрытого смысла и трактовать его можно было очень широко.
Оно не такое откровенное и пылкое, как слово «влюблен*», которое способно в один миг обжечь сердце другого человека, но все же содержит так много самых разных подтекстов, позволяющих мужчинам и женщинам, сохранив видимость спокойствия, сказать о своих намерениях и выразить любовь, переполняющую их сердце.
[*От переводчика: в признании Мо Жань использовал форму 喜欢 xǐhuan сихуань любить/нравиться/обожать, которая является более «чистым» выражением любви и не несет в себе прямого «плотского» намека как 爱 àiай любить (пристраститься)].
Мо Жань думал про себя:
«Я люблю тебя, но не посмею нарушить твой душевный покой и навязывать свои чувства. Ты можешь думать, что это не более чем выражение дружеского расположения ученика своему учителю. Хотя я исполнен сожалений, для тебя так будет лучше».
В свою очередь Чу Ваньнин думал про себя:
«Только из жалости ты сказал, что любишь меня. Твоя любовь не более, чем благодарность за мое учение и спасение твоей жизни. Это не то чувство, о котором я мечтал, но для того, чтобы получить даже это дружеское расположение, я отдал все, что имел, и у меня больше нет козырей, которые можно было бы обменять, чтобы получить чуть больше твоей любви. Достаточно того, что я смог добиться твоего признания и любви как учитель. Я не буду навязываться и требовать большего».
Но они больше ничего не сказали друг другу, а наблюдавшие за ними люди были восхищены глубокой привязанностью между этим учителем и его учеником.
Только лишь сидящая в дальнем углу Лин-эр почувствовала, что что-то не так между этими двумя. Приглядевшись к красивому лицу Мо Жаня, она заметила старательно подавляемые им глубокое желание и страсть, нашедшие странный волнующий отклик в ее душе.
Но она была невинной сельской девушкой, выросшей в забытой богом деревне уезда Цзычан, где о голубых* слыхом не слыхивали. Поэтому хотя она и чувствовала какую-то странность, не могла сказать, в чем она заключалась.
[дословно *龙阳 lóngyáng лунъян — гомосексуалист. От переводчика L.:Р. Ван Гулик, голландский востоковед в своем труде «Сексуальная жизнь в древнем Китае» описывает некоего Лун Ян-Цзюня, который в IV в. до н. э. служил министром при князе Вэй. Также еще один источник, датированный III в. до н. э., «Чжань го цэ», подтверждает, что у Лун Яна в самом деле была гомосексуальная связь с правителем Вэй. Лун Ян приобрел в китайской истории такую широкую известность, что слово «лунъян» стало в литературе общепринятым обозначением для гея, наравне с выражением «отрезанный рукав»].
В этом мире всегда найдутся распутные, беспринципные и черствые сердцем люди, что по жизни делают все, что хотят, не страшась кары небес.
Но если уж кто-то сможет запасть в сердце такому человеку, то любовь его будет как пламя, щедро политое растительным маслом. Он будет сгорать от ревности, страстно желать утолить жажду открыться и быть принятым любимым человеком, мечтая погрузиться с ним в море страстей и никогда не разлучаться.
Но вот только хочет ли другой человек, чтобы ему открылись? Вдруг это признание шокирует и испугает его? Да, влюбившись, эти бесстрашные люди начинают бояться, что их любовь не взаимна, что они будут отвернуты и осмеяны. Они боятся того и этого, и страхи эти довлеют над ними сильнее, чем страх перед гневом небес. Услышав, что осенняя цикада пропела дважды, они ни за что не пропустят это мимо ушей и будут изводить себя мыслями: «Боже мой, цикада пропела дважды, может, это знак свыше, и он не любит меня?»
Иными словами, любовь — самое неуловимое чувство. Ты постоянно сомневаешься и гадаешь, есть она или нет, скрываешь ее, втайне мечтая быть раскрытым, и за две версты чуешь вездесущий, присущий ей кислый запах ревности.
В прошлой жизни Мо Вэйюй был Наступающим на бессмертных Императором, в этой жизни стал образцовым наставником Мо.
Печально известный деспот столетия и гений своего поколения.
Самый страшный демон, а ныне почти святой праведник, он так и не смог сбежать от этого кислого запаха.
А что Чу Ваньнин?
Этот мужчина всегда был как рыба в сети. Стоило чуть повеять любовью, и он, страдая от головной боли, трепыхался, запутываясь еще больше.
К сожалению, Чу Ваньнин предпочел бы смерть потере достоинства, поэтому, хмыкнув, просто отказался обсуждать подобные «банальные и заурядные вещи».
Этот человек действительно любил играть со смертью.
Автору есть, что сказать:
Маленькое представление «У тайной любви и правда кислый запах*»
[酸臭 suānchòu суаньчоу «кислый запах»; 酸 suān уксус/ревность; кислый; гнилостный; печальный, горестный; 臭 chòu запах, аромат, вонь, смрад. От переводчика: «кислый запах» можно трактовать как «воняет ревностью» или «имеет аромат печали»].
Мо Жань.
До того как понял, что влюблен: — Кто ты? Какой у тебя статус? Прости, но я немного занят. Что? Есть хочешь? Тогда иди, погуляй, купи себе что-нибудь.
После того, как тайно влюбился: — Как я мог говорить все те вещи, что написаны выше…. О, мой Бог! На дереве плачет цикада, это точно знак свыше! Неужели я совсем не нравлюсь ему?
Чу Ваньнин.
До того как понял, что влюблен: — Ты пришел, чтобы просить меня о помощи? Что за дело? Тогда зачем ты пришел? Тебе заняться больше нечем?
После того, как тайно влюбился: — …Ты можешь прийти ко мне, даже если не нуждаешься в моей помощи.
Сюэ Мэн.
До того как понял, что влюблен: — Катись отсюда, страшилище!
После того, как тайно влюбился: — Кхэ!… Присмотревшись, я понял, что не все так страшно. Хотя со мной, конечно, тебе никогда не сравниться, но через силу я могу попробовать взглянуть еще разок…
Ши Мэй.
До того как понял, что влюблен: — Тебе нездоровится? Как, какая разница? Давай, садись, я проверю твой пульс.
После того, как тайно влюбился: — Я плохо себя чувствую, не мог бы ты побыть со мной немного? Лекаря звать не нужно, налей мне стакан горячей воды и просто посиди рядом, ладно?
Е Ванси.
До того как понял, что влюблен: — Все должны подчиняться правилам, установленным орденом Жуфэн. Исключение только для моральных принципов.
После того, как тайно влюбился: — Все должны подчиняться тебе. Что же касается моральных принципов…. Ты ведь не будешь их нарушать, я тебе верю.
Мэй Ханьсюэ.
До того как понял, что влюблен: — Барышня, это саше для тебя, этот браслет тоже тебе и эти серьги, и жемчужные подвески. А что подаришь мне ты?
После того, как тайно влюбился: все то же, что выше.
Наньгун Сы.
До того как понял, что влюблен: — Убирайся, ты мешаешь мне кормить мою собаку.
После того, как тайно влюбился: — Подойди, давай вместе прокатимся на моей собаке.
Наобайцзинь: — Гав-гав-гав!
«Хозяин, ты же помнишь, что моя максимальная грузоподъемность 70 килограмм?»
Леса окрасились в золото и багрянец, время страды подошло к концу.
К их отъезду жители деревни Юйлян подготовили много больших и маленьких узелков, корзин и мешков с вяленым мясом, рисовым печеньем, пряностями и мешковиной. Кроме того, они так и норовили сунуть в руки Мо Жаню и Чу Ваньнину свертки с едой.
Хотя Пик Сышэн не испытывал проблем в снабжении, но селяне делали это от чистого сердца, и отказ обидел бы их. Поэтому двум даосам оставалось только с благодарностью принять эти дары и помочь старосте загрузить их в седельные сумки.
Пришла и Лин-эр. В руках у девушки была бамбуковая корзинка, накрытая расшитым голубой нитью полотном. Под тканью оказались паровые булочки и с десяток вареных зеленых яиц*.
[*От переводчика L.: существует только одна порода из традиционных древних пород кур, которая несет яйцо светло-зеленого цвета — это черномясная порода Ухэйилюй (Люйкэданьцзи)].
Она встала перед конем Мо Жаня. Взгляд ее ясных больших глаз, интуитивно различающих ложь и правду, скользнул по его внушительной фигуре и тут же вильнул в сторону. Она хотела увидеться с ним в последний раз, но сейчас, вспомнив, как в ту ночь, подогретая алкоголем и расчетом, смело призналась ему в своих чувствах, девушка почувствовала себя очень неловко. Помявшись, она вышла вперед и, подняв корзину над головой, обратилась к сидевшему на лошади красавцу:
— Бессмертный господин Мо, это… это то, что я сама приготовила утром. Возьмите с собой и поешьте в дороге с бессмертным господином Чу.
Не зная ее намерений, Мо Жань с сомнением посмотрел на нее, не уверенный, стоит ли принимать от нее что-то.
Лин-эр, однако, поняв его опасения, внезапно вскинула голову и прямо взглянула на него. Ее щеки полыхали от стыда, но в глазах были видны упрямство и раненая гордость.
Хотя она приложила все силы, чтобы дотянуться до этого великого бессмертного, Лин-эр была не из тех девушек, которые не знают, что такое чувство собственного достоинства, и преследуют объект своих мечтаний даже после того, как их отвергли. Она лишь сказала:
— Бессмертный господин, не беспокойтесь. Лин-эр не имеет никаких скрытых намерений. Я лишь хотела поблагодарить вас за те замечательные две недели, что господа даосы заботились о деревне Юйлян.
Мо Жань принял корзинку и, бросив на нее взгляд из-под полуопущенных ресниц, искренне ответил:
— Спасибо, барышня.
— Бессмертный господин очень любезен.
Убедившись, что эта девушка смогла справиться с чувствами в своем сердце, Мо Жань почувствовал укол вины в отношении нее и, в конце концов, не удержался от вопроса:
— Барышня, какие у тебя планы на будущее?
— Бессмертный господин, зачем вы спрашиваете?
— Я чувствую, что барышня не из тех людей, кто может долго жить в сельской местности.
На губах Лин-эр появилась улыбка, но в глазах все еще можно было прочесть затаенную обиду:
— Я думала отправиться в Верхнее Царство. Слышала, что духовная школа Жуфэн славится своим милосердием. В Линьи простые люди из Нижнего Царства могут получить работу и не бояться быть вышвырнутыми за гродские ворота. Я хороша в рукоделии, неплохо готовлю, так что точно смогу найти свое место в жизни.
Конечно, о самом главном она умолчала. Орден Жуфэн среди прочих заклинательских школ был самым многочисленным. Под его контролем находилось семьдесят два города, а Линьи был его сердцем. Из десяти человек, встреченных на улицах Линьи, пять точно были заклинателями, поэтому там проще всего было встретить подходящего для ее целей достойного мужчину.
Чу Ваньнин не знал о ее целях, но, услышав о желании девушки отправиться в Линьи, нахмурился и посоветовал:
— Школа Жуфэн – это слишком глубокие воды. Одинокой девушке выжить там будет очень непросто. Барышня, если собираешься переселиться в Верхнее Царство, почему бы тебе не отправиться на Остров Линьлин в Янчжоу?
— В Янчжоу мне не выжить, расходы на еду и одежду слишком велики, – ответила Лин-эр. — Большое спасибо, бессмертный господин, за совет и участие, но у Лин-эр есть своя голова на плечах.
Выслушав ее ответ, Чу Ваньнин понял, что убеждать ее бессмысленно и отступился.
Нагрузив лошадей седельными сумками, заклинатели пустились в путь. Проезжая мимо Цайде, Чу Ваньнин внимательно осмотрел установленный там магический барьер. К счастью, он и правда оказался очень мощным и устойчивым. Так как они скакали почти без передышки, то к полудню уже вернулись на Пик Сышэн.
Чу Ваньнин сразу же отправился с докладом к Сюэ Чжэнъюну, а Мо Жань, не зная чем себя занять, слонялся без дела. Около Моста Найхэ он наткнулся на человека, старательно натирающего голову одного из львов, венчавших опоры моста.
Про себя Мо Жань подумал: «кто-то опять нарушил правила или сотворил что-то такое, за что его сослали заниматься этой тяжелой работой».
Как правило, отбывающий наказание человек чувствовал себя неловко, поэтому Мо Жань решил не подниматься на мост. Он уже собирался развернуться и уйти, но вдруг услышал, как кто-то окликнул его:
— А-Жань!
— …
Присмотревшись, он с удивлением обнаружил, что льва натирал не кто иной, как Ши Мэй. Мо Жань обомлел, ведь в голове его никак не укладывалось то, что сейчас видели его глаза.
Во-первых, он был удивлен, что такой благонадежный и правильный человек, как Ши Мэй, провинился так, что в наказание его отправили чистить мост.
Во-вторых, его поразило то, как он сейчас выглядит.
Учитывая то, что он совсем недавно своими глазами видел, каким долговязым стал Ши Минцзин, тем не менее издали Мо Жань его не признал. Более того, с каждой встречей Ши Мэй казался ему все более чужим и незнакомым, а теперь, увидев его на мосту, он даже не сразу признал его.
— Почему ты здесь? Что-то натворил? — спросил Мо Жань, подойдя к нему.
Ши Мэй выглядел несколько сконфуженно.
— Эм… нас наказали вместе с молодым хозяином.
— Мэнмэн? — после небольшой паузы Мо Жань рассмеялся.
Все было как обычно. Сюэ Мэн вечно во что-то вляпывался, и в этом уж точно не было ничего нового.
— На что он опять подбил тебя?
— Сказал, что хочет войти в запретную область на заднем склоне горы, чтобы поймать несколько призраков для тренировок.
— …
— И в итоге почти пробил брешь в барьере, который установил Учитель перед уходом.
Услышав это, Мо Жань не знал смеяться ему или плакать:
— Он считает, что призраки — это кошечки или собачки? Поймает их и будет воспитывать, как домашних питомцев. Ты тоже хорош! Видел же, что он опять валяет дурака, так почему не отговорил его?
Ши Мэй тяжко вздохнул, на лице его отразилась безысходность:
— Конечно же я пытался убедить его не делать этого, но все без толку. Я боялся, что он попадет в беду, поэтому и пошел с ним, чтобы помочь, если что… ох, забудь, просто ничего не говори, к счастью, несмотря на мою бесполезность, все закончилось не так уж и плохо. А-Жань, ты лучше о себе расскажи. Ты ведь с Учителем ездил в деревню Юйлян, чтобы помочь простым людям с уборкой урожая?
— Да.
— Ну и как, все хорошо?
— Да, все прошло очень гладко.
Перебросившись еще парой пресных фраз, они попрощались, и Мо Жань в одиночестве побрел по тенистой тропе через рощу. В своих мыслях он вновь вернулся в прошлое, только чтобы прийти к выводу, что все эти годы его чувства к Ши Мэю были похожи на навязчивую идею, где-то даже привычку, но никак не любовь.
Раньше он думал, что раз ему очень комфортно и хочется быть рядом с этим красивым, милым и талантливым юношей, то это и есть соблазн и чувства, но на деле все было совсем не так.
Людям нравятся красивые вещи. Как ни крути, он всегда восхищался экзотической красотой Ши Мэя, но если копнуть глубже, этот тип внешности нравился ему чисто эстетически и совершенно не будил в нем никаких желаний.
Ему нравилось смотреть на него, но точно также ему нравилось смотреть, как по осени горы одеваются в алый наряд и в жаркий летний день в пруду расцветают лотосы. Все эти годы, думая о Ши Мэе, он никогда не грезил ни о чем неподобающем и пошлом.
Да, он по-прежнему дорожил Ши Мэем и относился к нему с симпатией и заботой.
Но все же его восприятие отличалось от того, что было в прошлом. Сейчас Мо Жань наконец-то понял, что значит любовь именно для него. Он точно не добрый самаритянин Люся Хуэй*. Его любовь должна быть влажной и обжигающей, с полным проникновением и обладанием, множественным столкновением двух тел, пылающей в жилах страстью и обильным семяизвержением.
[*柳下惠 liǔxià huì Люся Хуэй — государственный деятель VII в. до н. э., дафу 大夫 княжества Лу 鲁, личное имя — Чжань Хо.От переводчика L.: Люся Хуэй был советником города-государства Люй и судьей (693-609 до н.э. ). Легенда гласит, что в холодную ночь Люся Хуэй у городских ворот встретил бездомную нищенку. Боясь, что она замерзнет до смерти, Люся Хуэй велел ей сесть к нему на колени, развязал свою верхнюю одежду, плотно укутал ее и сидел вместе с ней всю ночь без каких-либо намеков на непристойное поведение. В Китае это имя нарицательное для человека с высокими моральными качествами, не поддающегося плотским искушениям].
Да, он волкособ*, хотя умеет ценить аромат диких роз.
[*狼犬 lángquǎn ланцюань«собака-волк» —гибрид собаки и волка; 狼狗 lánggǒu лангоу: группа собак, имеющая внешнее сходство с волками, включающая в себя породы от немецкой овчарки до лаек, включая хаски].
Но у него острые клыки хищника и соответствующий аппетит, поэтому и питался он, конечно, не травой и цветами, а плотью и кровью.
К ужину Сюэ Мэн наконец-то закончил приводить в порядок книгохранилище, систематизировав и аккуратно сложив все канонические книги и свитки во второй секции. Он так вымотался, что даже в Зале Мэнпо продолжал вздыхать и охать, жалуясь на то, что даже его любимая острая рубленая жареная курятина по-ляньпиньски* не могла вернуть ему радость жизни.
[*辣子鸡丁 làzi jīdīng лацзы цзидин — обжаренная рубленая курятина с красным перцем чили и другими специями].
Умирая от скуки, он вяло поигрывал палочками для еды, как вдруг увидел, что Чу Ваньнин вошел в столовую. В тот же миг его душа воспарила, и, резво вскочив места, он выкрикнул на весь зал:
— Учитель!
Чу Ваньнин лишь раз глянул на него и чуть кивнул.
В это время Мо Жань сидел рядом с Сюэ Мэном и Ши Мэем. Эти трое учеников, словно связанные красной нитью судьбы, всегда ели вместе, но сегодня, стоило появиться Чу Ваньнину, Мо Жань поспешил сдвинуть всю посуду на столе, чтобы освободить побольше места рядом с собой.
— Что ты делаешь?
Мо Жань ничего не ответил, а просто улыбнулся Сюэ Мэну и, вскочив на ноги, помахал Чу Ваньнину:
— Учитель, садитесь здесь.
Сюэ Мэн: — …
Ши Мэй: — …
Уважение — это одно, а есть вместе — совсем другое дело.
В большинстве случаев люди предпочитают садиться за один стол и грызть кости с теми людьми, рядом с которыми они могут чувствовать себя свободно. Во время совместных приемов пищи как минимум нужно поддерживать застольную болтовню и быть терпимым к неизбежным оплошностям и проявлению дурных манер со стороны сотрапезников.
Стоило взглянуть на выражения лиц Сюэ Мэна и Ши Мэя, чтобы понять, что несмотря на то, что им уже приходилось есть вместе с Чу Ваньнином, и они были знакомы с его сдержанной манерой поведения за столом, привыкнуть к этому они так и не смогли, и идея совместной трапезы с Учителем их совсем не обрадовала.
Для них ужин с Учителем и общение с ним были в равной мере сопряжены с напряжением и вежливостью, поэтому во время еды они ни на минуту не могли расслабиться, а значит и насладиться вкусом пищи.
Чу Ваньнин тоже это прекрасно понимал, поэтому бросил на Мо Жаня красноречиво отчужденный взгляд и покачал головой. В конце концов, он положил себе на тарелку пресные овощи и направился к своему привычному месту.
Пять лет его не было в Зале Мэнпо, но, подойдя к своему столу, Чу Ваньнин заметил закрепленный в углу маленький листок меди, на котором мелким шрифтом было
выгравировано «Почетное место старейшины Юйхэна».— …
«Сюэ Чжэнъюн, ты ненормальный что ли?!»
Переставив с деревянного подноса на стол свою тарелку, Чу Ваньнин тяжело опустился на стул, но не успел он толком приступить к еде, как вдруг другой человек отодвинул стул и сел напротив него прямо на «почетное место старейшины Юйхэна». Он поставил свой поднос прямо рядом с тарелкой Чу Ваньнина, да так близко, что они почти столкнулись друг с другом.
Чу Ваньнин поднял взгляд:
— … зачем ты пришел?
— Там слишком тесно, — сказал Мо Жань, с улыбкой поднимая с подноса чашку с вареным рисом. — Я пришел поесть вместе с Учителем.
Чу Ваньнин недоуменно взглянул в ту сторону, где сидели Сюэ Мэн с Ши Мэем. И где там тесно?
Мало того, что сам он пребывал в недоумении, те двое, что были так внезапно оставлены Мо Жанем, тоже были в полной растерянности и теперь со сложными выражениями на лицах безмолвно наблюдали за столом, где сидели Чу Ваньнин и Мо Жань.
Сюэ Мэн пробормотал:
— Этот сукин сын с ума сошел что ли?
Ши Мэй: — …
Однако Мо Жаню было сейчас не до них. От одного взгляда на содержимое тарелки Чу Ваньнина, в которой оказались одни овощи, ему стало не по себе. Этот человек имел слишком специфический вкус и, как будто наперекор всем, предпочитал выбирать самую невкусную и отвратительную на вкус еду. Мо Жань подумал, что подобное неправильное питание не идет ему на пользу и с возрастом может обернуться большими проблемами со здоровьем.
Раньше его не заботило, что ест Чу Ваньнин, но теперь-то все было по-другому. Даже если на миг забыть, что он любил этого человека, просто из уважения к своему Учителю его прямой обязанностью было позаботиться о том, чтобы тот хорошо поел.
Однако накормить Чу Ваньнина было так же сложно, как заставить поесть капризного кота. И ведь нельзя даже проявить настойчивость и просто запихнуть в него полезную пищу. Если этот человек не захочет есть, заставить его он точно не сможет.
Тут Мо Жаня осенила блестящая идея. Он взял смачный кусок тушеной в соевом соусе свинины и положил в тарелку Чу Ваньнина.
— Учитель, попробуйте это.
Как и следовало ожидать, Чу Ваньнин нахмурился:
— Мне не нравится мясо с салом, убери.
Мо Жань был готов к такому ответу и со смехом сказал:
— Я слышал, что на вкус оно очень сладкое и приготовлено по рецепту с юга Цзяннани.
— Вот это вот вообще не похоже на мясо по-южноцзяннаньски.
— Как вы можете это утверждать, если даже не попробовали?
— Я могу понять это, просто взглянув на него.
— Но повар сказал, что сделал его по рецепту с юга Цзяннани, — Мо Жань закинул удочку и теперь с улыбкой ждал только, когда кот попадется на его наживку. — В Зале Мэнпо очень опытный повар, разве он мог так ошибиться? Должно быть, Учитель слишком долго не бывал в родных краях и забыл, как выглядит тушеное мясо у него дома.
Чу Ваньнин вспыхнул:
— …Не болтай ерунды, как я мог ошибиться?!
Мо Жань тут же демонстративно сунул в рот кусочек и с самым серьезным видом принялся его пережевывать, словно определяя вкус, после чего убедительно заявил:
— Я думаю на этот раз Учитель и правда ошибся. Это мясо очень сладкое. Может попробуйте? Всего один кусочек.
Совершенно не подозревая, что Мо Жань что-то замышляет, возмущенный Чу Ваньнин схватил палочками кусок мяса и сунул его в рот.
— И как? — Мо Жань с трудом сдерживал смех, наблюдая за попавшимся на крючок белым котом.
Сурово сдвинув брови, Чу Ваньнин ответил:
— Нет, слишким сильный аромат аниса заглушат вкус. Я пойду к повару и скажу ему, что мясо в Цзяннани так не готовят.
— Ой-е-ей! — Мо Жань тут же крепко ухватился за его рукав, на миг потеряв дар красноречия. Кто знал, что этот парень примет его шутку так близко к сердцу? Если он сейчас пойдет разбираться с поваром, разве его хитрый план не будет раскрыт? Поэтому он поспешил отговорить его:
— Учитель, не горячитесь так. Повар наверняка сейчас очень занят. Раз уж Учитель попробовал и понял, что есть ошибка в рецепте, конечно, позже я сам поговорю с ним, а сейчас нам обоим нужно хорошенько подкрепиться.
Поразмыслив, Чу Ваньнин все же решил сесть обратно и молча продолжил есть.
Мо Жань тут же начал планировать, как снова развести его, на этот раз на кусок рыбы.
Чу Ваньнин опустил палочки для еды и спросил:
— Селедка*?
[*鲥鱼 shíyú шиюй лат.Tenualosa reevesii— индийская тенуалоза, сельдь-гильза]
— Ага.
— Забери, я не ем такое.
— А почему не едите?
— Мне не нравится.
Мо Жань с понимающей улыбкой сказал:
— Потому что в ней много косточек, не так ли?
— …Нет.
— Но Учитель, каждый раз, когда вы едите рыбу, выбираете ту, в которой мало костей, или они большие и их легко убрать. Учитель, вы и правда не умеете есть маленьких костистых рыбок, ха-ха-ха!
Он действительно прекрасно знал слабые места Учителя и «взять на слабо», в самом деле, хорошо сработало. Чу Ваньнин опять попался на его уловку и с раздражением поспешил возразить:
— Это просто смешно! — схватив палочками переданный Мо Жанем кусок селедки, он демонстративно начал его есть, всем видом показывая, что он может съесть даже самую костистую рыбу.
Так одураченный Мо Жанем Чу Ваньнин и сам не заметил, что съел намного больше, чем обычно. На этот раз он отведал не только все виды овощей, но и как минимум по кусочку мяса, рыбы и птицы. Когда он ел в одиночестве, то обычно съедал все очень быстро, сейчас же, из-за того, что кое-кто его постоянно отвлекал, трапеза заняла больше часа.
К тому времени, когда они убрали грязную посуду и вышли из обеденного зала, Сюэ Мэн и Ши Мэй давно покинули Мэнпо, и в столовой оставалось всего несколько припозднившихся учеников. Мо Жань увязался за Чу Ваньнином, и они вдвоем пошли по тенистой тропинке к Павильону Алого Лотоса. Тем временем последние косые лучи заходящего солнца вступили в неравный бой со сгущающимися сумерками. Подул прохладный вечерний ветерок. Довольный Мо Жань, шагавший по тропинке, заложив руки за голову, вдруг широко улыбнулся:
— Учитель.
— Что?
— Ничего, просто захотелось окликнуть вас.
— …А по-моему ты просто переел да еще и на ночь глядя.
Улыбка Мо Жаня стала еще более нежной:
— Да! Я наелся до отвала! Учитель, можно в будущем я всегда буду есть вместе с вами?
Даже прекрасно зная, что Мо Жань не вкладывает в это предложение никакого другого значения, сердце Чу Ваньнина забилось сильнее и, не сдержавшись, пропустило пару ударов. К счастью, ему удалось сохранить невозмутимое выражение лица.
— С чего вдруг? Ты поссорился с Сюэ Мэном?
— Нет, вовсе нет, — отмахнулся Мо Жань и со смехом добавил, — просто я уже очень давно не ел с ними. Прошло пять лет, и, снова оказавшись за одним столом, я почувствовал себя неловко. Если Учитель считает, что я ему помешаю, тогда завтра найду другое место. Есть одному тоже неплохо.
— …
Конечно, он не мог правдиво сказать «когда ты ешь в одиночестве, мне жаль тебя», и уж тем более «я все время хочу накормить тебя чем-то еще, кроме овощей». Эти фразы нельзя было произносить, тем более, что Мо Жань прекрасно понимал, что с Чу Ваньнином они не сработают. Ему оставалось только демонстрировать слабость и беспомощность, чтобы вызвать жалость и показать, что он очень нуждается в его обществе, и тогда такой добрый человек, как Чу Ваньнин, не сможет отказаться.
Мо Жань по глазам видел, что Учитель колеблется, а значит нужно было еще чуть-чуть поднажать, поэтому он продолжил:
— Но, по правде говоря, я не хочу есть один.
— Почему?
Мо Жань опустил свои длинные пушистые ресницы. Половина эмоций в его ослепительной улыбке была настоящей, а половина только для того, чтобы заставить Чу Ваньнина размякнуть и согласиться:
— Учитель, неужели вы не догадываетесь? Если человек в одиночку съел что-нибудь, это ведь не значит, что он наелся.
Он остановился, сделал многозначительную паузу и в упор взглянул в лицо Чу Ваньнина. В алых лучах заката вечерний ветерок ласково трепал непослушную челку Мо Жаня, а ямочки на щеках были как никогда очаровательны.
— Если два человека едят вместе, беседуют о разных вещах, обсуждают что-то, делятся своими ощущениями, тогда в желудке становится тепло и приходит настоящее насыщение. Только так можно наесться досыта.
— …
— Учитель, завтра я могу еще раз поесть с вами?
Перед теплом, излучаемым горячим сердцем этого молодого и дерзкого волкособа, было практически невозможно устоять.
Тем более в своем желании любой ценой растрогать Чу Ваньнина Мо Жань не собирался отступать ни на шаг:
— Учитель, я не был дома пять лет. Вы очнулись, и я хочу есть вместе с вами.
— Нет, у нас разные привычки.
— Я не ем ни кроличьих голов, ни утиных шей, — на этих словах Мо Жань рассмеялся, нахально подергал Чу Ваньнина за рукав и, действуя как последний проходимец, пообещал, — я буду есть с вами тофу с зеленым лучком и сладкие корешки лотоса с рисом. Вы же согласны, да ведь?
Лучше бы он этого не говорил! Его слова напомнили Чу Ваньнину о незакрытых старых счетах. Переменившись в лице, он холодно усмехнулся и, наконец, объявил:
— Да, я согласен, но по утрам ты будешь есть то же, что и я.
На радостях Мо Жань вовремя не понял, в чем подвох, и сразу же согласился, и только потом все же решился уточнить:
— Ладно, а что включает это «то же самое»?
— Мягкий соленый тофу, — объявил Чу Ваньнин и безжалостно добавил, — с сушеными водорослями.
Мо Жань: — …
Конечно, это была его месть за то время, когда в бытность Ся Сыни ему приходилось есть острый суп гудон!
И напоследок, сквозь зубы, но очень четко и внятно, он припечатал:
— А еще сушеные креветки.
Использован арт Watercatlor
От переводчика: в этот раз в «Автору есть, что сказать» маленькое представление называется: «Главные герои в «剑三门派 Мечи трех духовных школ» — это популярная в Китае MMORPG-игра в жанре сянся. Не играя в эту игру и не зная ее персонажей, я не могу понять подтексты, заложенные автором в послесловие, поэтому не могу сделать адекватный перевод.
Арты к главе
Визуализация от переводчика:
Куры Ухэйилюй и их зеленые яйца
Птица внесена в список «проект сохранения национальных зародышевых ресурсов» и представляет собой породу, охраняемую государством. Зеленые яйца от нее содержат много лецитина, витаминов A,B, E и микроэлементы йод, цинк, селен, содержание в нем аминокислот в 5-10 раз больше обычных яиц, а размер яичного желтка на 8% больше обычных. Идеальная натуральная продукция для здоровья с высоким содержанием витаминов, микроэлементов, аминокислот, с низким содержанием холестерина и жира. Прекрасный стартап, дарю!
Скульптуры Люся Хуэй и спасенной им от холода женщины
Легенда гласит, что в холодную ночь Люся Хуэй у городских ворот встретил бездомную женщину. Боясь, что она замерзнет до смерти, Люся Хуэй велел ей сесть к нему на колени, развязал свою верхнюю одежду, плотно укутал ее и сидел вместе с ней всю ночь без каких-либо намеков на непристойное поведение. В Китае это имя нарицательное для человека с высокими моральными качествами, не поддающегося плотским искушениям.
辣子鸡丁 làzi jīdīng лацзы цзидин — обжаренная рубленая курятина с перцем-чили и другими специями
鲥鱼 shíyú шиюй лат. Tenualosa reevesii— индийская тенуалоза, сельдь-гильза
С тех пор в Зале Мэнпо каждый день можно было наблюдать
удивительное зрелище.
До Мо Вэйюя никогда ни один посторонний человек не посмел бы приземлить свой зад на «Почетное место старейшины Юйхэна».
Однако теперь все пришедшие в столовую ученики могли наблюдать, как Мо Жань мирно и спокойно ест вместе с Чу Ваньнином. Эти двое сидели лицом к лицу, и Мо Жань то и дело подкладывал в тарелку своего наставника что-нибудь вкусненькое.
— Шшш, смотрите скорее, старший брат Мо опять предлагает старейшине кусок говяжьей грудинки. Ба! Ставлю серебряную монету на то, что Юйхэн не будет ее есть.
Неподалеку группа учеников глазела на них, шепотом делая ставки.
— Я тоже готов побиться об заклад, что не съест. Старейшина Юйхэн, вроде бы, не любит говядину.
— А я ставлю на то, что съест. Все-таки голубиные яйца до этого он принял.
Вся компания, затаив дыхание, украдкой посмотрела в ту сторону, где нахмурившийся Чу Ваньнин проткнул палочками подброшенный в его тарелку кусок говядины и что-то холодно сказал Мо Жаню.
С такого расстояния было не расслышать, о чем они говорят, но по губам было видно, что Мо Жань что-то ответил, отчего выражение лица Чу Ваньнина стало еще более суровым.
Ученик, поставивший на то, что Чу Ваньнин не станет есть говядину, тут же просиял. Он так пристально смотрел на эту парочку, что вместо рта чуть не залил суп себе в ноздри.
— Смотри! Смотри, старейшина не ест. Он не стал его есть!
— Не бей меня локтем и говори потише. Если старейшина Юйхэн услышит, что мы делаем на него ставки, он с нас шкуру живьем спустит!
— Эй, мне все равно, эти двадцать серебряных монет мои!
Но прежде, чем спорщик успел забрать со стола «призовые» серебряные монеты и уйти, ученики, сидевшие рядом, хоть и понизив голос, довольно громко зашипели на него:
— Погоди, победитель еще неизвестен. Старейшина опять взялся за палочки!
— Как?
Они опять дружно уставились в ту сторону, где Чу Ваньнин снова прихватил палочками кусок говядины. Все спорщики полными надежды глазами следили за ним, словно сейчас в тисках этих палочек из белого нефрита был не кусок мяса, а их сердца. В этот томительный момент любое промедление причиняло невыносимую боль.
— Ешь! Ешь! Ешь его!.. Двадцать серебряных монет, двадцать серебряных монет, двадцать серебряных монет... — повторял ученик, поставивший на то, что Чу Ваньнин съест мясо. От напряжения у него начали трястись колени, а потом его тело застыло, а взгляд остекленел. — А?!
Ухватив мясо палочками, старейшина Юйхэн без лишних слов бросил его обратно в тарелку Мо Жаня!
— Ха-ха-ха! Я победил! Трудно далась мне эта победа!
— Я ведь сразу сказал, что старейшина не будет это есть. Так что, отдавай мои монетки.
Проигравший ученик тяжело вздохнул. С поникшим видом он ударился лбом об обеденный стол и, повернув голову, в расстроенных чувствах уставился на Чу Ваньнина, думая про себя:
«Старейшина, я был неправ. Не стоило мне делать ставку на вас и тогда я не проиграл бы все деньги, отложенные на покупку духовных камней в этом месяце!»
В процессе этого самобичевания он первым заметил, что локоть Мо Жаня сдвинулся, а потом и его внушительное тело наклонилось вперед. Склонившись к Чу Ваньнину, он что-то сказал ему. А потом в пух и прах проигравший неудачник своими глазами увидел, как старший брат Мо подцепил все тот же многострадальный кусок грудинки и вместе с несколькими кусочками овощей поднес к губам Чу Ваньнина.
— ..?!
Ученик был просто потрясен... Неужели старший брат Мо действительно собрался своими руками накормить старейшину Юйхэна?!
Очевидно, что Чу Ваньнин тоже оказался не готов к подобной наглости. Он тут же схватил свои палочки для еды и, отбросив все нормы приличия, постучал ими по палочкам Мо Жаня, а потом строго что-то сказал ему.
Хотя было ничего не слышно, но и по губам легко читалось:
— Положи!
Мо Жань со смехом тут же положил еду в тарелку, но не свою, а Чу Ваньнина, поэтому у его сотрапезника просто не осталось выбора, кроме как, тяжело вздохнув, без дальнейших препираний съесть и мясо, и овощи. Все это время более десятка пар жадных глаз внимательно следили за ним, не упустив ни единой детали этого «представления».
Все спорщики за столом обомлели, а тот ученик, который уже праздновал победу, просто дар речи потерял. Серебряные монеты, которые он уже держал в руках, со звоном посыпались на стол.
А вот распластавшийся по столешнице тоскующий парнишка тут же воспарил от счастья и, сверкая глазами, с пылом заявил:
— Я вырвал победу из пасти поражения! Ха-ха-ха! Поражение обернулось победой! Братья и сестры, уж извините, но все монеты возвращаются ко мне! Ха-ха-ха, вот так-о! Готовьте денежки, завтра снова сыграем! Ха-ха, приготовьтесь делать ставки!
В стороне ото всех сидели ни о чем не подозревающие наставник и его ученик. Мо Жань неспешно подъедал палочками остатки риса в своей тарелке, незаметно наблюдая за тем, как Чу Ваньнин, опустив голову, доедает говяжью грудинку.
В зале Мэнпо было жарко. Мо Жань закатал левый рукав по локоть, обнажив часть крепкого предплечья и красиво перекатывающиеся под кожей цвета дикого меда мышцы. Разливая наваристый бульон из супницы по тарелкам, он воспользовался тем, что Чу Ваньнин не смотрит на него, и добавил в его чашку побольше ребрышек. Так как мясо оказалось на дне, обнаружить его было нелегко.
— Учитель, пейте бульон, пока не остыл.
— Бульон?
Мо Жань невинно захлопал глазами:
— Ой, кажется, я забылся и налил и для вас тоже.
Чу Ваньнин посмотрел на бульон, на поверхности которого плавали красиво нарезанные кусочки овощей и зелени. То, что он увидел, выглядело очень аппетитно и пришлось ему по вкусу, поэтому он не стал отказываться и зачерпнул одну ложку.
— Ну как, вкусно?
— Сносно.
— Тогда не пропадать же добру, — улыбнулся Мо Жань, — съешьте весь.
Чу Ваньнин холодно глянул на него:
— Смеешь говорить это мне? Зачем опять нахватал столько разных блюд? В следующий раз не бери так много. Если не наешься, я поделюсь с тобой.
— Ха-ха-ха, ладно, в следующий раз возьму меньше.
Довольный его ответом Чу Ваньнин кивнул головой. Мо Жань взял двумя руками свою чашку с супом, но бульон оказался слишком горячим, поэтому он подул на него. За облаком ароматного пара мужественное лицо смягчилось, и на нем проступила скрытая нежность.
Горячий бульон — это удивительная пища. Иногда одна тарелка кипятка с мясом и специями может согреть человека от желудка до сердца. Кроме того, пить горячий бульон вместе с любимым человеком так же приятно, как бросать в воду каменные блинчики и наблюдать, как по спокойной глади расходятся искрящиеся в лучах солнца причудливые волны.
Мо Жань, в жизни которого было не так уж много таких моментов, невольно затаил дыхание.
Оказывается, чтобы почувствовать себя беззаботным и счастливым, ему нужно было только выпить эту чашу бульона.
Но ради этой чашки когда-то он пил кровь невинных и косил людей как траву. Из-за нее же сейчас нечистая совесть грызла его кости, а раскаяние разъедало внутренности.
Обхватив суповую чашку двумя руками, он поспешно осушил ее.
На сердце кошки скребли — ну и ладно! Не было уверенности в завтрашнем дне — не важно! Мучили угрызения совести -— пусть так! В этот момент он не хотел изводить себя этими мыслями. В его жизни было слишком мало таких светлых минут, так что, если уж судьба вдруг расщедрилась на целую чашку счастья, нужно было, не раздумывая, хватать ее и есть здесь и сейчас. Дело не в том, что он не хотел медленно и неспешно распробовать этот незабываемый вкус, ведь на самом деле Мо Жань всегда истово завидовал таким людям, как Сюэ Мэн: рожденные в достатке, они могли легко и непринужденно вкушать все блага жизни, даже не задумываясь о том, что кто-то может их отнять.
Мо Жань не мог просто наслаждаться благами, ведь в этой жизни ему ничего не давалось просто так. За все приходилось бороться, а потом, скаля зубы и громко лая, оборонять вырванный кусок. Поэтому для него единственным способом навсегда сохранить что-то дорогое, было сожрать это. Когда дело касалось сохранения нажитого, Мо Жань всегда действовал как дикий зверь. Только проглотив добычу, он мог почувствовать себя спокойно, ведь эта вещь в его желудке, а значит теперь всегда будет принадлежать ему и больше никто не сможет ее отнять.
В детстве он отбирал еду у других детей.
В прошлой жизни он прибрал весь мир заклинателей.
В этой жизни он хотел захватить лишь чашку супа.
Разумеется, Мо Вэйюй знал, что в жизни своей сотворил много зла и боялся, что когда-нибудь судьба расквитается с ним за все. Поэтому он так торопился отхватить свой жалкий кусочек счастья, а потом снова мчался куда-то со всех ног, изо всех сил пытаясь оставить злой рок далеко позади.
Как и большинство людей, совершивших тяжкие преступления, он раскаивался и хотел начать все сначала. С этим грузом вины, даже сохраняя показную беззаботность, Мо Жань не мог избавиться от тревоги. «Что посеешь, то и пожнешь» — он точно знал, что это не пустые слова. Даже в эпицентре веселой кутерьмы у него не получалось радоваться жизни. Где-то на грани сознания он чувствовал, что это все не более, чем мираж, и, в конце концов, однажды он проснется в опустевшем Дворце Ушань и вернется в свой персональный ад.
Поэтому, пока этот бульон не остыл, он торопился отпить хотя бы еще несколько глотков.
Тогда, даже если однажды он получит по заслугам и отвергнутый всем миром в наказание будет сброшен в холодный бездонный омут, просто сохранив в груди воспоминание об этом тепле, даже в одиночку он сможет все выдержать.
— О чем задумался? — спросил Чу Ваньнин.
— А? — тихо откликнулся Мо Жань. Придя в себя, он поспешил со смехом отмахнуться. — Пустяки! Наевшись досыта, я люблю иногда просто сидеть и ни о чем не думать.
Чу Ваньнин взглянул на его пустую суповую тарелку:
— Уже все съел?
— Да.
— Кажется сегодня тебе пришелся по вкусу бульон со свиными
ребрышками?
— Ха-ха, ага!
Чу Ваньнин взял его чашку и сказал:
— Тогда я схожу за добавкой.
Он быстро сходил на раздачу и вернулся с большой супницей полной бульона, который оказался настолько горячим, что, тут же поставив ее на стол, Чу Ваньнин схватился обожженными пальцами за мочки ушей, чтобы сбить температуру.
[От переводчика: В Китае считается, что защемление мочек ушей помогает снять боль при ожоге (без волдырей) подушечек пальцев].
Потом он опять сел за стол и сказал:
— Пей.
— Отлично! Полная тарелка!
— Не спеши, пей помедленнее, — упрекнул его Чу Ваньнин и добавил, — если мало, есть еще, у тебя же никто не отнимет.
Мо Жаня неожиданно очень тронула эта простая фраза. Взяв тарелку двумя руками, он опустил потемневший взгляд черных глаз и, издав неопределенный горловой звук, с улыбкой сказал:
— Хорошо.
Чу Ваньнин даже не догадывался, что сейчас Мо Жань переживает один из лучших мгновений В своей жизни. У него в руках была полная миска горячего наваристого бульона, и он слышал от человека рядом «если мало, есть еще, у тебя же никто не отнимет». От переизбытка чувств к глазам подступили слезы.
Все пять лет, что Чу Ваньнина не было рядом, он торопил время и каждый день изводил и винил себя.
И вот, пять лет спустя Учитель говорит ему. не спеши*.
[маньмань лай — не торопись; обр. в знач.: не принимай близко к сердцу].
Сердце Мо Жаня болезненно сжалось. Чем сильнее он сближался с Чу Ваньнином, тем сильнее были его душевные муки. На самом деле, в круговороте жизненной рутины очень легко было не обращать внимания на мелочи, которые говорили об истинной привязанности. Но теперь, когда Мо Жань знал куда смотреть, все тайное стало явным, и он ясно видел, что Чу Ваньнин всегда был очень терпелив, мягок и добр с ним.
В прошлой жизни он опозорил и погубил такого человека.
В этой жизни за какие заслуги ему дарован шанс вновь идти по жизни рядом с этим милостивым государем?
Его сердце и душа дрожали и корчились в муках. С одной стороны, он чувствовал себя недостойным и понимал, что должен как можно быстрее покинуть Чу Ваньнина и впредь держаться от него как можно дальше. После всего, что он натворил, где его совесть? Как ему наглости хватает пользоваться покровительством Чу Ваньнина, принимать его доброе отношение и наслаждаться теплом его улыбки? Дерзкий наглец без стыда и совести!
Но, с другой стороны, разве может страдающий от жажды отказаться от воды... Прав он или нет, достойно это или нет, в этой новой жизни у него есть годы, чтобы по капле каждый день искупать совершенные им злодеяния. Ведь так тоже можно, Учитель?
Я пришел к тебе грешный с головы до ног и позади меня лишь горы
трупов.
Умытыми в крови невинных руками в этой жизни я принял согретый твоим добрым сердцем теплый бульон.
Я готов остаток жизни провести, стоя на коленях, согласен, чтобы после смерти моя душа вернулась в чистилище, ради робкой надежды, что ты... согласишься принять из моих рук эту чашу и пригубить ее.
— Учитель.
Он даже не сразу заметил, что к ним подошел Сюэ Мэн.
Мо Жань снова почувствовал упадок душевных сил. На самом деле после смерти Чу Ваньнина он долгое время изводил себя, страдая от раскаяния и чувства вины. Со временем он так проникся этими чувствами, что начал излучать их во вне. Из-за этого окружающие не решались лезть к нему в душу и расспрашивать его. Мо Жань пытался справиться с этими негативными эмоциями и только в течение последнего года его душевное состояние несколько улучшилось.
Но иногда хватало капли, вроде неосторожно сказанного слова или воспоминания, чтобы он опять увяз в ненависти к себе.
Подняв голову, Мо Жань мрачно взглянул на Сюэ Мэна. Увидев выражение его лица, потрясенный Сюэ Мэн вздрогнул от испуга и отшатнулся.
— Эй, сукин сын, что с тобой? Чего так уставился на меня? Я тебе денег должен?
Глубоко погруженный в свои тяжелые думы Мо Жань далеко не сразу смог переключиться. С большим трудом натянув на лицо улыбку, он пробормотал:
— Переел малость. У тебя дело к Учителю? Тогда вы поговорите, а я выйду, проветрюсь.
— Куда это ты собрался! Не уходи, останься, дело-то тебя касается.
— Касается меня? Что за дело?
Сюэ Мэн напустили на себя таинственности и объявил:
— Боюсь, то, что я скажу, может расстроить тебя...
Туг уж Чу Ваньнин не выдержал:
— Ладно, Сюэ Мэн, говори прямо.
— Ой, — изначально Сюэ Мэн хотел разжечь любопытство Мо Жаня и развести его на эмоции, но услышав слова Учителя, тут же ответил, — дело в том, что только что пришло приглашение на свадьбу от Сун Цютун.
От ужаса Мо Жань переменился в лице и смертельно побледнел.
Однако его нервная дрожь не имела никакого отношения к Сун Цютун, а относилась исключительно к Сюэ Мэну... В этой жизни Мо Жань точно знал, что из себя представляет Сун Цютун, поэтому впредь он собирался всячески избегать этой подлой женщины. Судьба дала им обоим шанс начать все с чистого листа, все связи разорваны, между ними нет ничего общего.
Но Сюэ Мэн...
Почему он вдруг решил, что замужество Сун Цютун может расстроить его?
Сердце Мо Жаня сжалось от нехорошего предчувствия. Он тут же подумал о фальшивом Гоучене, что так упорно преследовал его. Натворив столько бед, этот закулисный злодей так и остался не пойманным и где-то затаился, так ни разу и не всплыв за последние годы.
Самое опасное то, что этот негодяй, скорее всего, так же,как и он, возродился, поэтому как свои пять пальцев знал прошлое Мо Жаня, все его старые грехи и слабые места!
Побледневший Мо Жань волевым усилием взял себя в руки и очень спокойно спросил Сюэ Мэна:
— Как это связано со мной?
— А ты сам не знаешь? — удивленно переспросил Сюэ Мэн. — Сегодня человек из духовной школы Жуфэн принес приглашение на свадьбу. Эта Сун Цютун прислала доверенного человека, специально чтобы пригласить тебя. Если ты с ней никак не связан, то зачем она пишет тебе? Мо Жань, не принимай близко к сердцу мой вопрос, но когда это ты успел привлечь ее внимание?
— ... — Мо Жань был совсем сбит с толку. Мрачные мысли и подозрения, как острые занозы, глубоко вошли ему под кожу. Потребовалось время, чтобы он собрался с мыслями и спросил:
— Она написала лично мне? Может, это какая-то ошибка...
— Нет никакой ошибки.
С этими словами Сюэ Мэн нащупал за пазухой конверт и бросил его на стол перед Мо Жанем.
— Туг черным по белому написано: «передать господину бессмертному Мо лично в руки с поклоном от Сун Цютун». Какая тут может быть ошибка?
Мо Жань мельком взглянул на конверт. Сердце стучало как барабан, переполненная версиями голова грозила лопнуть.
Без сомнения это был почерк Сун Цютун. Неужели только потому, что они случайно встретились в этой жизни, она решила пригласить его на такое важное событие, как собственная свадьба?
Сюэ Мэн стоял перед ним, скрестив руки на груди. От его былого воодушевления почти ничего не осталось:
— Ты вскроешь конверт в одиночестве или вместе с нами посмотреть что там?
Покосившись на Чу Ваньнина, Мо Жань понял, что тот тоже выжидательно смотрит него, чуть нахмурив свои прямые брови.
— Откроешь? — Сюэ Цзымин становился все более раздраженным. Он всегда выступал против беспорядочных связей между мужчинами и женщинами, поэтому сейчас так агрессивно реагировал на свидетельство его «развратного» поведения.
Обстоятельства складывались так, что скрывать содержимое письма было слишком чревато, но...
Мо Жань чувствовал, как дурнота накатывает на него волнами. Так ничего не ответив, похолодевшими кончиками пальцев он молча взял конверт и открыл его.
Автору есть что сказать:
Мо Жань: — Учитель, пейте бульон.
Мо Жань: — Учитель, ешьте мясо.
Мо Жань: — Учитель, попробуйте рыбу.
Мо Жань: — Учитель, съешьте десерт.
Мо Жань: — Учитель, выпейте вина.
Четвертый Призрачный Князь: — Знаете в чем разница между
главным героем и героем второго плана? Если я ем, то толстею, а он не потолстеет, сколько бы не съел!
Мо Жань: — Нет, ты толстый потому что рыжий кот*, и это не имеет никакого отношения к тому, какая у тебя роль.
[*в Китае считается, что проще всего раскормить именно рыжего кота, но и в европейской культуре есть поговорка: «Девять из десяти рыжих котов толстые, а под десятым пол проваливается »].
Сюэ Мэн: — Вдобавок, Четвертый Жирдяй, ты вообще-то не герой второго плана, а простой статист из массовки*...
[лунтао «костюм дракона» - театральный костюм с изображением дракона. Чаще всего такой костюм «без деталей» Используется для ре лей как им! тераторских слуг или участников массовых сцен, поэтому стал именем нарицательным для всех статистов из массовкм].
[*有话好说 yǒu huà hǎo shuō ю хуа хао шо — есть что сказать [в свое оправдание]; договориться (о разногласиях); обсудить (претензии); универсальный призыв к обсуждению проблемы].
Внутри был тонкий лист бумаги, на котором было всего несколько коротких предложений.
Стоило Мо Жаню прочесть их, и с его души словно камень свалился. Облегченно выдохнув, он почувствовал, что холодный пот пропитал насквозь его внутреннюю одежду.
Сюэ Мэн подошел ближе и наклонился, чтобы посмотреть.
— Что это, а? – хватило одного взгляда, чтобы между его бровей пролегла морщинка. — Что это такое?
— …А что это еще может быть? Я ведь говорил тебе, что не знаком с ней, — успокоившийся Мо Жань искренне рассмеялся и положил письмо на стол. – Ты столько тумана напустил, что я и правда начал бояться.
Так уж вышло, что во время своих странствий Мо Жань убил очень много печально известной нечисти, среди которой был и карп-оборотень. Долгие годы он был настоящим бедствием для озера Юньмэнцзе*. Несмотря на то что этот невероятно сильный демон обитал в непролазной глуши, немало странствующих заклинателей пытались снискать славу, сразив чудовище, но, в конечном итоге, их белые кости стали украшением его логова.
[*鲤鱼精 lǐyújīng лиюйцзин — карп-оборотень;
**云梦泽 yúnmèngzé Юньмэнцзе — дословно «云梦 юньмэн» переводится как «грезы, достигшие облаков/мечты о высоком»].
Хотя наполненные злой энергией воды Юньмэнцзе были отличным местом для культивации духов зверей в нечистую силу, карп по натуре своей не являлся агрессивным существом, и было довольно странно, что он смог развиться в такого страшного монстра-убийцу. Чтобы одолеть его, Мо Жаню пришлось нанести ему более восьмидесяти ударов. Когда же он, наконец, задушил демона Цзяньгуем и вспорол рыбье брюхо, то ему открылся источник его невероятной мощи.
— В брюхе карпа-оборотня оказался духовный лунный хрусталь*, – со смехом пояснил Мо Жань. — Этот камень тысячи лет накапливал в себе лунное сияние и превратился в духовный камень высшего сорта. Он очень ценен, так как позволяет значительно увеличить мощь духовного оружия или быстро взрастить духовное ядро.
[*望舒晶石 wàngshū jīngshí ваншу цзинши «лунный шпат»].
— Она ведь костяная бабочка, зачем он ей? – спросил Чу Ваньнин.
— Она просит его для своего будущего мужа. У ее жениха огненное внутреннее ядро, и последние годы он очень быстро совершенствовался, из-за этого есть опасность искажения духовного потока и впадения в буйство. Пишет, что она готова отдать любые деньги, чтобы выкупить духовный лунный хрусталь, и хочет, сделав его частью своего приданого, передать мужу для подавления вредоносной духовной энергии внутри его тела.
Выслушав его пояснения, Сюэ Мэн кивнул:
— Она готова отдать все деньги ради здоровья и спокойствия своего будущего мужа. Такая редкая сердечность и доброта.
Услышав его слова, Мо Жань со смехом сказал:
— По-твоему, где она возьмет деньги? Конечно, выпросит их в ордене Жуфэн. Если красивая девица со сладким голоском и нежными речами попросит о помощи, кто из ее собратьев сможет ей отказать? Сам-то ты смог бы?
У Сюэ Мэна глаза на лоб полезли:
— Не смей утверждать, что похоть может затмить мне разум.
— Не злись ты так, это просто пример, — сказал Мо Жань, возвращая письмо Сюэ Мэну.
На Пике Сышэн было принято хранить все письма без ответа в книгохранилище в специальной запечатанной шкатулке, поэтому Мо Жань добавил:
— Сдай в архив.
Сюэ Мэн опешил от неожиданности:
— В архив?
— Не хочешь? Тогда просто сожги и дело с концом.
— …Не буду, — Сюэ Мэн забеспокоился. — У людей большое событие — свадьба. Невеста просит продать ей лунный камень. Она ведь не в подарок просит, а готова заплатить любые деньги! У нее добрые намерения, почему ты не хочешь продать?
— Дело не в том, что я не хочу его продавать, ведь для меня этот лунный хрусталь совершенно бесполезен, но так уж вышло, что я уже отдал его тебе.
— Отдал?! Отдал мне?
— Верно, — засмеялся Мо Жань и ткнул пальцем в саблю на поясе Сюэ Мэна. – Ты забыл, что пару лет назад я прислал духовный камень, чтобы дядя инкрустировал его в твой Лунчэн? Сейчас твой меч стал несравнимо лучше, чем раньше. Ты отлично с ним управляешься, и теперь его практически не отличить от божественного оружия. Не хочешь спасибо сказать икринке карпа-оборотня?
Сюэ Мэн разинул рот и надолго потерял дар речи.
Он знал лишь, что во время своих странствий по миру Мо Вэйюй как-то получил редкий духовный камень, но его никогда не интересовало его происхождение, а оно оказалось довольно удивительным. Мо Жань же лишь мысленно глубоко вздохнул: неважно, был ли он злодеем или хорошим человеком, его младший брат так и не смог принять его, и в их отношениях до сих пор сохранялась некоторая натянутость.
Когда Сюэ Чжэнъюн сказал ему, что Мо Жань прислал духовный камень, который сможет повысить уровень Лунчэна, хотя в душе он был тронут и благодарен, но также очень расстроен и даже обижен. Сюэ Мэн чувствовал себя так, словно без всякой причины получил от соперника что-то хорошее, поэтому он не стал вдаваться в расспросы, а просто отдал Лунчэн отцу, чтобы он отвез его для доработки в Дворец Тасюэ.
Кто же мог предположить, что Мо Жань отдал ему бесценный лунный хрусталь. Сюэ Мэн испытывал противоречивые чувства, которые сложно описать словами.
Целую вечность спустя он выдавил из себя сухое:
— Спасибо.
— Всегда пожалуйста, не стоит благодарности, — со смехом отмахнулся Мо Жань. — Так уж получилось.
Выражение лица Сюэ Мэна стало совсем кислым, а упрямый рот тут же выдал:
— Я вообще-то не тебя благодарил, а этого дохлого карпа-оборотня. Вот ему спасибо!
— Ха-ха-ха, тогда в знак признательности своему благодетелю карпов больше ешь.
— Эй!
Посмеявшись вволю, Мо Жань внезапно вспомнил об одной вещи. Ямочки на щеках еще не разгладились, когда он поинтересовался:
— Да, кстати, ты так меня запугал, что я забыл спросить, за кого замуж собралась Сун Цютун? С чего вдруг приглашения на свадьбу младшей ученицы разносят люди из ордена Жуфэн? Удивительное дело! Они что через брак с Усадьбой Битань решили породниться?
— Ничего подобного!
— Не с Усадьбой Битань? Я-то подумал, что их глава тот еще похотливый старикан. По дружбе могли бы и отдать ему Сун Цютун, — со смехом пояснил Мо Жань. — Тогда кто еще? Кто решил с такой помпой породниться со школой Жуфэн... Неужели кто-то из Дворца Тасюэ?
— Что у тебя с головой?! – шокированный Сюэ Мэн вытаращился на него. — Почему это обязательно должен быть брак по расчету?
Улыбка застыла на губах Мо Жаня:
— В таком случае, кто это?
— Наньгун Сы! Ты забыл, что этот Дикий мустанг* ордена Жуфэн уже достиг брачного возраста, а Сун Цютун девушка красивая и составит ему хорошую…
[*野马 yěmǎ ема — «дикая лошадь»; здесь отсылка к имени 驷 sì сы — «хороший конь»].
Не успел он договорить, как шокированный Мо Жань вскочил с места и закричал:
— Наньгун Сы?!
Сюэ Мэн вздрогнул от неожиданности:
— Что с тобой?
— Она… почему она выходит замуж именно за Наньгун Сы? Как это могло случиться?..
Эта новость шокировала его и подняла в его душе такую бурю, что он еще долго не мог успокоиться, бормоча себе под нос:
— Наньгун Сы…
Его бурная реакция была вполне объяснима.
Так вышло, что в прошлой жизни к этому времени Наньгун Сы уже умер от тяжелой болезни!
В этой жизни, странствуя по миру, Мо Жань всем сердцем болел за пострадавших от смуты простых людей и не слишком заботился о том, что творится в духовных школах Верхнего Царства. С орденом Жуфэн его практически ничего не связывало, поэтому все эти годы о них он даже не вспоминал. Когда Сюэ Мэн вдруг объявил о браке между Наньгун Сы и Сун Цютун, он внезапно очень ясно осознал, что…
Это неправильно.
Это все неправильно. В этом мире изменился ход событий не только в том, что касалось лично его, в ордене Жуфэн тоже все пошло не так.
Человек, который давно уже должен был лечь в гроб, готовится к свадьбе и жениться собирается ни на ком-нибудь, а на его императрице из прошлой жизни…
Эта жуткая новость встала ему комом поперек горла, лишив возможности дышать.
Этот Наньгун Сы ослеп?! Как можно было повестись на такую женщину?
Однако без поздравлений и подарков было не обойтись, и раз уж приглашения были получены, разве можно было их проигнорировать? Свадебный банкет был назначен на пятнадцатое число этого месяца. Сюэ Чжэнъюн, передав все дела ордена почетным старейшинам Таньлану и Сюаньцзи, приготовился отправиться в Линьи.
Кроме того, по принятому в мире совершенствующихся регламенту, вместе с главой ордена на подобном мероприятии обязательно должны были присутствовать его жена госпожа Ван, Сюэ Мэн и Мо Жань. Кроме того, Наньгун Сы отправил специальное приглашение Чу Ваньнину, написав в сопроводительном письме, что в юности старейшина Юйхэн не раз давал ему ценные советы, и теперь он просит Чу Ваньнина оказать ему честь, удостоив личным посещением его праздник. Так что Чу Ваньнину тоже пришлось поехать.
— Орден Жуфэн — ныне самая крупнейшая духовная школа в мире. Женитьба молодого наследника — большое событие, на котором соберутся все выдающиеся заклинатели Верхнего и Нижнего Царства, — мягко сказал Сюэ Чжэнъюн. — На Пике Сышэн обычно мало кто обращает внимание на разные мелочи, но в этот раз нужно соблюсти все правила приличия и следовать этикету. Мы не можем дать повод людям смеяться над нами.
Сюэ Мэн спросил:
— Что еще за правила? По мне, так я и так эталон воспитанности.
Сюэ Чжэнъюн ухватил его за венец, под который были спрятаны собранные в узел волосы и пояснил:
— Например, сейчас на тебе неправильный венец. Золотой.
— Золотой, и что с того?
Госпожа Ван тихо рассмеялась и пояснила:
— Мэн-эр, это твой первый свадебный банкет, так что ты можешь этого и не знать. Твоя мама объяснит тебе, а ты слушай внимательно. В Верхнем Царстве во время церемонии бракосочетания только жених может носить золотые украшения на голове. Если же ты придешь на свадьбу в золотом венце, то люди воспримут это так, словно ты пришел туда, чтобы похитить невесту. Разразится большой скандал и нас точно засмеют.
Лицо Сюэ Мэна тут же вспыхнуло от смущения. Заикаясь он произнес:
— Похитить невесту? Я не… не... не похищаю чужих невест!
Мо Жань сразу воспользовался этой прекрасной возможностью подколоть его:
— Признайся, ты ведь боишься, что вас с барышей Сун схватят и запрут в одной тесной камере?
— Это тебя надо в будку посадить! – когда Сюэ Мэн стеснялся, он всегда начинал злиться. — Я просто не надену этот венец!
— По-моему, вы оба не слишком хорошо представляете, какой должна быть одежда на свадьбу. Давайте сделаем так, я найду портного, который пошьет одежду по вашим меркам, а вы ее просто наденете, – сказал Сюэ Чжэнъюн.
Он сделал паузу и, бросив взгляд в сторону Чу Ваньнина, осторожно спросил:
— Юйхэн, а ты согласен?
Сюэ Чжэнъюн не опасался говорить прямо с другими людьми, ведь с ними, в худшем случае, все можно было свести на шутку, но с Чу Ваньнином все было сложнее. Этот человек настолько привык одеваться в белое, что не заговори он об этом, тот запросто может прийти в этом траурном одеянии на свадьбу наследника ордена. Тогда Наньгун Лю точно взбесится так, что его кровью рвать начнет, и не самые близкие отношения Пика Сышэн и духовной школы Жуфэн могут оказаться окончательно испорчены.
Но Чу Ваньнин спокойно ответил:
— Согласен.
Вечером накануне отбытия на
Пик Сышэн доставили заказанную Сюэ Чжэнъюном одежду для свадебного банкета. Для того, чтобы сшить ее правильно и в соответствии с последней модой, он специально пригласил закройщика из Линьи. Одежда выглядела строгой, но красивой, и сам пошив был лучше всяких похвал. Даже такой привередливый человек, как Сюэ Мэн, получив свой наряд, удовлетворенно кивнул.Держа в руках аккуратно сложенную стопкой одежду, Мо Жань поднялся на Южную гору Пика Сышэн и, войдя на территорию Павильона Алого Лотоса, громко позвал:
— Учитель, дядя прислал меня передать вам эту одежду.
Дойдя до берега пруда, он увидел Чу Ваньнина, практикующего танец с мечом.
Тут же в памяти всплыло, что вторым божественным оружием Чу Ваньнина был обоюдоострый прямой меч*. Однако из-за того, что этот меч имел очень сильную убийственную ауру и мощь его могла разрушить небо и землю, Чу Ваньнин не стал бы использовать его без крайней необходимости. Если меч не вынимать из ножен, он заржавеет, если мечник не будет оттачивать навыки боя, когда придет время, он не сможет контролировать и использовать собственное оружие. Так что, хотя его божественный меч был обречен оставаться в ножнах, Чу Ваньнин время от времени брал в руки другие мечи и упражнялся с ними.
[*剑 jiàn цзянь — меч; также родовое слово для обоюдоострого холодного оружия].
Увлеченный танцем с мечом под холодным светом луны Чу Ваньнин скинул верхний халат, и на нем осталось только белоснежное нижнее платье. Нежный шелк трепетал на вечернем ветру, создавая вокруг него ореол возвышенного существа, чуждого этому суетному миру.
Вместо того, чтобы как обычно связать волосы в высокий хвост, на этот раз он собрал их в аккуратный пучок, отчего его лицо казалось еще более одухотворенным и тонким. Рассекающий воздух длинный меч рисовал в воздухе морозные узоры, ноги словно вросли в землю, тело же двигалось легко и мягко. В своих серебристо-белых одеждах в бледном свете луны он был похож на отражение лотоса в темных водах пруда. Когда его ледяная духовная энергия выплескивалась наружу, казалось, водный дракон безжалостно рвет ткань небес. Отрабатывая связку, он снова и снова нападал и отступал, открывался и ставил блок, и каждый раз его танец с мечом выглядел все идеальнее. Стоя неподалеку, Мо Жань внимательно наблюдал за его тренировкой и так и не смог найти ни одного изъяна в его технике.
Вдруг Чу Ваньнин сурово сдвинул брови и стремительно направил наполненный духовной энергией меч на лотосовый пруд. Мощный духовный поток разделил спокойные воды на две части, образовав коридор, который не спешил сомкнуться… «Отрезающий воду обнаженный меч»! Легко оттолкнувшись ногами от земли, стройное тело взмыло в воздух. Раскинув руки с трепещущими на ветру рукавами, словно сошедший на землю небожитель, Чу Ваньнин пронесся среди разверзшихся волн, и грациозно опустился на крышу надводного павильона на другом берегу.
— Учитель!
Испугавшись, что увлеченный тренировкой Чу Ваньнин умчится в неизвестном направлении, Мо Жань бросился к Павильону и спешно окликнул его. Яркая луна висела высоко в небе, ночные сумерки принесли прохладу, буйно цвели росшие вокруг павильона старые яблони. С каждым порывом ветра с ветвей слетали белые лепестки и благоухающим снежным облаком медленно опадали на покрытую инеем землю. Чу Ваньнин ступил на скат крыши. Полы его одежды чуть разошлись, и нефритовый лунный свет высветил его тонкий силуэт. Услышав окрик, он опустил голову и посмотрел вниз. В этот момент он выглядел на редкость красивым: черные глаза ярко сверкали, сбившееся дыхание стало частым и прерывистым, обычно бледные губы — ярко-красными и сочными, щеки окрасил румянец.
— Зачем пришел?
Ночной ветер немного растрепал его волосы на висках, глаза смотрели с прищуром.
— Я пришел, чтобы отдать вам одежду. Примерьте ее скорее, вдруг не подойдет?
Чу Ваньнин тихонько фыркнул, и вдруг ему пришло в голову, что Мо Жань ведь теперь тоже Уважаемый Мастер, и после своего возрождения он еще ни разу не померился силами с ним. Эта мысль настолько захватила его, что без раздумий он тут же плавно спорхнул вниз и, наставив меч на Мо Жаня, громко крикнул:
— Сначала попробуй поймать мой меч!
Мо Жань был потрясен, ведь направляясь сюда, он точно не ожидал такого поворота. В последний момент ему удалось уклониться в сторону от острия меча, которое почти вошло в его грудь.
— Если Учитель хочет устроить спарринг со мной, я не против, но давайте отложим его ненадолго. Сначала примерьте эту одежду. Дядя ждет, когда я вернусь с ответом.
— Сначала сразимся, а потом я примерю.
— Дядя будет волноваться. Портной все еще ждет в главном зале, ведь если одежда не подойдет, ее надо будет переделать.
— Тем более хватит время тянуть.
— …
Все-таки кое в чем Сюэ Мэн был очень похож на Чу Ваньнина. Дух борьбы и любовь к состязаниям в боевых искусствах были у них в крови и, если уж они что-то вбили себе в голову, удержать их было невозможно. Во время этого диалога длинному мечу почти удалось поразить жизненно важные точки на теле Мо Жаня. К счастью, благодаря прошлым усиленным тренировкам, Мо Жань смог вовремя уйти из-под удара, иначе, даже если бы он сам остался цел, пошитая для Чу Ваньнина одежда была бы продырявлена.
Снова и снова уклоняясь от сыплющихся на него ударов, в какой-то момент Мо Жань все-таки не успел увернуться. От ранения его спасла только мгновенная реакция Чу Ваньнина, который, вовремя повернув клинок, нанес ему удар плашмя, после чего с вызывающей насмешкой заявил:
— Уважаемый Мастер Мо, и это все, на что Вы способны?
В этой ситуации Мо Жаню оставалось только признать, что если этот мужчина хочет вынудить его сражаться, то ничего тут не поделаешь. Вот только в руках у него была стопка новой одежды, которую даже некуда было положить, поэтому, горько усмехнувшись, он ответил:
— Похоже, сегодня Учитель не желает мне уступать, а собирается всласть натешиться* со мной?
[*欺负 qīfu цифу — обижать, притеснять; издеваться; выебать; выдрать; трахнуть].
Глаза Чу Ваньнина стали как два штык-ножа, прямые как мечи брови сошлись над переносицей:
— Ты правда думаешь, что в этой жизни я уступлю тебе?
— Ха-ха-ха, чтоб мне сдохнуть, и то правда!
— …Так ты будешь драться или нет?
— Ладно-ладно, я буду драться! Разве у меня есть выбор? — Мо Жань со смехом покачал головой и на кончиках его пальцев зажглось алое пламя. — Цзяньгуй, иди сюда!
Цзяньгуй тут же откликнулся на призыв, но так как в руках Чу Ваньнина был самый обычный меч, Мо Жань не стал вливать в свое оружие духовную силу, а только крепко сжал рукоять плети. Когда меч опять атаковал его в лобовую, Мо Жань ловко отпрыгнул назад и, взмахнув лозой, крепко обвил ей эфес меча и запястье Чу Ваньнина. Вот только Чу Ваньнина такой ход совсем не смутил. Одним быстрым движением он высвободил запястье, стремительнее призрака переместился за спину Мо Жаня и приставил к его шее длинное лезвие.
Стоя прямо за ним, Чу Ваньнин мрачно объявил:
— Никуда не годится. Ты не стараешься. Давай еще раз.
Его теплое дыхание коснулось уха Мо Жаня, и его тело тут же обдало жаром. Кадык под лезвием меча дернулся, улыбка стала натянутой. Внезапно севшим голосом он ответил:
— Учитель, не нужно спешить с выводами. Не зря ж толкуют: не говори гоп, пока не перепрыгнешь*. И кто сказал, что до этого я старался?
[*得那么满，再仔细看看 «если что-то получил, тщательно изучи это» — еще один русский аналог: «не суди книгу по обложке»].
Как только прозвучали эти слова, Чу Ваньнин вдруг ясно осознал, что пылающая лоза Мо Жаня обвила его руку от плеча до запястья, лишив возможности нанести удар.
Чу Ваньнин уставился на свою руку и какое-то время молчал. Вдруг глаза его вспыхнули боевым задором.
— Ах так? Неплохо, беру свои слова назад.
Мо Жань с улыбкой спросил его:
— Я вот думаю, что бы мне попросить в качестве компенсации?
— Чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы Учитель переоделся.
Чу Ваньнин высокомерно фыркнул:
— …Вернемся к этом вопросу, когда в бою решится кто из нас победитель, а кто проигравший.
С этими словами он собрал всю свою духовную силу в удерживаемую Цзяньгуем руку и божественному оружию пришлось отступить. Быстро отступив назад, он максимально увеличил дистанцию между собой и Мо Жанем и тут же стремительно контратаковал при помощи меча.
У Мо Жаня не осталось иного выхода, кроме как поднять плеть и использовать ее, чтобы блокировать направленный на него удар. Ни в одно из оружий не было влито ни капли духовной энергии, поэтому их столкновение сопровождалось звоном, а не оглушительным ревом, с которым в ином случае сошлись бы огонь и молния, но все равно это зрелище внушало благоговейный трепет. Каждое движение и каждый выпад были свободны и легки, как плывущие облака и текущая вода. Одной рукой Мо Жань все еще удерживал принесенную на примерку верхнюю одежду, поэтому Чу Ваньнин также сражался, используя только правую руку. В мгновение ока эти двое нанесли не менее сотни ударов, и в этом хаосе атак и блоков было практически невозможно определить кто был лучше, а кто хуже.
Чу Ваньнин дышал тяжело, капли горячего пота, стекая по его похожим на мечи бровями, капали на ресницы и слепили глаза, но он был так увлечен состязанием с Мо Жанем, что совершенно не собирался отвлекаться и на протяжении всей борьбы ни на секунду не отвел взгляд и не моргнул. Полыхающие ярче северного сияния глаза феникса ослепляли своим яростным блеском.
На этот раз бойцовский дух и воинственный пыл уважаемого бессмертного Бэйдоу были в полной мере раскрыты его собственным учеником. Он всегда любил сражения и дружеские спарринги, но обычно, за неимением способного его расшевелить достойного противника в любой битве сохранял холодность и бесстрастность. Мо Жань стал тем факелом, что поджог озеро с крепким вином в его сердце. Бах! И в одно мгновение пламя взметнулось до небес.
Когда плеть и меч сошлись в схватке, длинный меч под градом мощных ударов начал зловеще дребезжать, когда же два человека взмыли в воздух и столкнулись в лобовой атаке, зажатый между двумя Великими Мастерами, он не выдержал и с печальным звоном осыпался на землю сверкающей металлической пылью!
— Меч и то переломился, — беспомощно проговорил Мо Жань, — все еще хотите сразиться?
Но глаза Чу Ваньнина уже заволок дым сигнальных костров, а ветер неудачи лишь сильнее раздул огонь боевого азарта. Полы белого одеяния чуть разошлись, выгодно подчеркнув все достоинства ладного тела, когда, отбросив эфес сломанного меча, четко и твердо он ответил:
— Сразимся.
— …
Мо Жань еще не успел отозвать Цзяньгуй, а гибкое тело Чу Ваньнина уже метнулось к нему со скоростью заметившего антилопу голодного гепарда, пикирующего на добычу снежного сокола и выпущенной из арбалета стрелы. Мо Жань поспешно убрал Цзяньгуй и поднял руку, чтобы блокировать удар, после чего эти двое снова сошлись в борьбе за победу, в рукопашной пытаясь решить кто из них лучше.
Ближний бой совсем не похож на сражение с использованием холодного оружия. При равных навыках человек, отличающийся высоким ростом и более крепким телосложением, в столкновении изначально имеет преимущество. Поэтому, так как Чу Ваньнин и Мо Жань одинаково хорошо владели своим телом, естественно, Чу Ваньнин оказался в более слабой позиции.
Мо Жань со смехом предложил ему:
— Учитель, прекратите драться. Честно говоря, без использования духовной силы вам меня не победить.
Чу Ваньнин тут же вспылил:
— Заносчивый наглец!
— Я не заносчивый и не наглый! Учитель, если вы сердитесь, я дам вам фору в десять ударов.
— Мо Вэйюй! — Чу Ваньнин от смущения разозлился еще больше, и его удары стали более стремительными и безжалостными.
Под порывами ветра с яблонь падал снег из лепестков. Под деревьями учитель и ученик атаковали друг друга руками и ногами, пытаясь одержать верх любой ценой*. После восьми десятков раундов Чу Ваньнин почувствовал усталость... Перед приходом Мо Жаня он час танцевал с мечом, потом не меньше сотни раз сошелся с ним в бою с оружием и теперь, действительно, был совершенно измотан.
[*无所不用其极 wúsuǒ bùyòng qí jí усо буюн ци цзи — не останавливаться ни перед чем, пуститься во все тяжкие, использовать (перепробовать) все средства].
Однако его глаза по-прежнему ярко сверкали, сердце билось сильно и быстро, а незаурядно красивое лицо сияло одухотворенностью и воодушевлением.
С каждым наносимым ударом их бой становился все более близким и контактным. В какой-то момент Чу Ваньнин ловко развернулся попытался ударить Мо Жаня под ребра, но был тут же схвачен им.
Два тела тесно прижались друг к другу, дрожащие от напряжения руки тесно сплелись в напряженной борьбе…
Мо Жань взял в железный захват руку Чу Ваньнина. Длинные грубые пальцы так сильно сжимали тонкое запястье, словно хотели раздавить кости и раскрошить их в порошок.
От этого противостояния и близости чужого тела Мо Жань так распалился, что в какой-то момент его звериная натура взяла верх над разумом. Он перестал контролировать свою силу и вдруг резко развернул Чу Ваньнина и безжалостно вывернул ему плечо…
Изумленный Чу Ваньнин опомниться не успел, как оказался в крепких объятиях взмокшего от пота Мо Жаня.
— Все еще хотите драться? — прозвучал за его спиной насмешливый голос. Сердце Чу Ваньнина сорвалось на бешенный бег. Его спина оказалась плотно прижатой к широкой груди, обжигающе горячей как крутой кипяток и твердой как железо. Он оказался прикован к этому раскаленному камню, который продолжал давить на него, словно желая полностью поглотить, втереть в себя и расплавить. Губы Мо Жаня почти прижались к его уху, и его частое дыхание обожгло чувствительную кожу обнаженной шеи. Как назло, в этот день Чу Ваньнин собрал волосы в высокий узел, и теперь его шея оказалась совершенно открытой и беззащитной перед пугающим дыханием свирепого хищника, который, казалось, хотел подавить его волю, а потом разорвать всей силой своего мужского темперамента.
Влажные от пота тела склеились и сплелись с друг другом, подобно слившимся весенним ручьям…
— Учитель, вы все еще хотите драться?
— … — Чу Ваньнин упрямо прикусил нижнюю губу, пряча покрасневшие глаза феникса.
Пошел нахуй со своими вопросами, он точно не собирался сдаваться!
Как раз когда он собирался снова ринуться в бой, губы Мо Жаня, словно невзначай, коснулись мочки уха. Может это и случайность, но именно мочка уха была его самым чувствительным местом. Достаточно было чуть-чуть потереть ее, чтобы по телу Чу Ваньнина распространилась горячая волна, кожа покрылась мурашками и все волоски встали дыбом. Стиснув зубы, он процедил:
— Отпусти меня!
Хотя слова его звучали резко и зло, однако в объятиях Мо Жаня у него никак не получалось держать под контролем свое предательски дрожащее тело. К счастью, они оба были настолько вымотаны, что Мо Жань не мог понять, что его дрожь никак не связана с перенапряжением. На самом деле Мо Жань сейчас вообще не мог ясно соображать. Вместо того, чтобы выяснять, что не так с поведением Чу Ваньнина, он бросил все силы на то, чтобы сдержать собственные животные инстинкты.
Чу Ваньнин услышал низкий глубокий голос с хрипотцой, который, казалось, сочился жарким и влажным неудовлетворенным желанием:
— После того как я отпущу Учителя, согласится ли он пойти в дом и переодеться? — с игривым смешком произнес он.
Чу Ваньнин резко вскинул свои покрасневшие от волнения глаза феникса и гневно крикнул:
— …Отпусти!
Его попытки вырваться привели к тому, что противник только усилил хватку и почти вывернул ему руку. Хотя тело Чу Ваньнина было довольно гибким и выносливым, он не смог сдержать тихого стона.
Этот звук был слишком похож на те, что Мо Жань слышал во время их постельных забав в прошлой жизни. От неожиданности он вмиг окаменел. Реакция определенной части его тела тоже не заставила себя ждать. Между тем, он так плотно прижал к себе Чу Ваньнина, что его охватил страх, что тот заметит захватившее его страстное томление и почувствует упирающийся в него значительно увеличившийся в размерах твердый и горячий член. Разве мог он допустить, чтобы Учитель узнал о его грязном желании? Не решаясь и дальше удерживать Чу Ваньнина подобным образом, он почти инстинктивно попытался оттолкнуть его.
Стоит ли удивляться, что стоило ему чуть ослабить хватку, как оказавшийся на свободе кипевший от злости Чу Ваньнин, обхватив рукой пострадавшее запястье, с разворота безо всякой жалости пнул его ногой. В этот удар он вложил всю свою силу и ярость, поэтому застигнутый врасплох противник не успел поставить блок и оказался повержен. Мо Жань и предположить не мог, что этот выбившийся из сил мужчина может так неожиданно и сильно лягнуть его. Он растянулся на голой земле, с трудом сохраняя сознание и морщась от боли в ребрах, которые, похоже, были сломаны.
— Учитель, сейчас это была слишком…
«...нечестная победа».
Но вторую часть фразы он так и не осмелился произнести. Сощурив влажные от слез боли глаза, он попытался поднять голову, чтобы взглянуть на Чу Ваньнина, и увидел, что нижнее платье Учителя было в полном беспорядке. В ожесточенной схватке шелковые полы разошлись, обнажив крепкую гладкую грудь, которая быстро вздымалась и опускалась. Часто и тяжело дыша, Чу Ваньнин без особого успеха попытался оправить одежду. После ожесточенной драки собранные в пучок волосы растрепались, выбившиеся из прически пряди упали на лоб и виски, сверкающие глаза были все еще красными от гнева и возбуждения.
Чу Ваньнин медленно выпрямился в полный рост и, чуть вздернув подбородок, посмотрел на него сверху вниз пылающим взглядом, в котором ясно читалась высокомерная снисходительность.
Немного выровняв дыхание, он объявил:
— Ты проиграл. Такой большой, а ни на что не годишься.
Мо Жань не знал смеяться ему или плакать. Когда он попытался ответить, в уголках его губ тут же появилась кровавая пена:
— А кто бы не проиграл? Учитель одним пинком переломал мне все ребра.
— …
Стоило Мо Жаню это сказать, и Чу Ваньнин тут же почувствовал, как силы покидают его. Он был настолько поглощен азартом боя, что даже не помнил свой последний удар ногой. Наклонившись, он начал ощупывать грудь Мо Жаня:
— Куда я тебя пнул?
— Сюда…
— Больно? Сильно болит?
— …
Было действительно больно, но ему ведь уже не пятнадцать, чтобы, как раньше, на вопрос Учителя ныть о том, как ему плохо.
Однако Чу Ваньнин все понял, просто взглянув на бледный цвет его лица. Протянув руку, он решительно забрал у него одежду, а другой попытался поднять Мо Жаня на ноги. Тут-то и выяснилось, что в их противостоянии было потрачено слишком много сил, да и Мо Жань внезапно оказался слишком большим и тяжелым. В итоге Чу Ваньнин не только не смог сдвинуть Мо Жаня с места, а наоборот, сам упал на него. Услышав болезненный стон человека под ним, он поспешно сел прямо и без раздумий опять принялся ощупывать болезненные ребра Мо Жаня.
— Что-то серьезное? — лицо Чу Ваньнина совсем побелело.
Мо Жань поморщился и закрыл лоб рукой:
— Для начала слезьте с меня.
К счастью, он еще мог говорить, а значит раздавил он его не насмерть.
Чу Ваньнин тотчас же попытался подняться на ноги, но не оправившемуся от падения человеку встать оказалось не так просто. Приподнявшись, он обнаружил, что ноги стали совсем ватными и больше не могли удержать его ослабевшее тело в вертикальном положении. В какой-то момент его колени подогнулись, и Чу Ваньнин самым позорным образом рухнул назад.
Вот только приземлился он не в то же самое место, а чуть ниже, прямо на бедра Мо Жаня. В иной ситуации Чу Ваньнин и не обратил бы на это внимания, но сейчас между ними был всего лишь тонкий слой шелковой ткани, и сидя на Мо Жане в такой позиции, он вдруг ощутил неловкость. Попытавшись отодвинуться, Чу Ваньнин тут же почувствовал, как что-то твердое и жесткое настойчиво упирается в него снизу.
Автору есть, что сказать:
Маленькое представление «Кокетство* Мо Жаней»
[*撒娇 sājiāo сацзяо «испускать красоту/флюиды» — вести себя как ребенок; флиртовать; приставать; кокетничать, капризничать, жеманничать].
Чу Ваньнин: — Давай, я хочу драться с тобой!
Мо Жань 1.0: — А может не надо? Я не смогу победить Учителя. Учитель ведь давал мне уже десять ударов форы, и все равно ничего не вышло. QAQ*...
[QAQ — эмодзи: грустное лицо с разинутым ртом и парой слезящихся глаз].
Чу Ваньнин: — Давай, я хочу драться с тобой!
Мо Жань 2.0: А что если я проиграю? Давайте, если Учитель отлупит меня, я буду хорошо заботиться об Учителе…^_^
[^_^ — эмодзи: хитрая ухмылка].
Чу Ваньнин: — Давай, я хочу драться с тобой!
Мо Жань 0.5: (играет бровями) — Все еще есть силы для спарринга? Неужели прошлой ночью… я плохо тебя выдрал*?
[*欺负 qīfu цифу — обижать, притеснять; издеваться; выебать; выдрать; трахнуть].
Чу Ваньнин: — …
Мо Жань: — …
Откуда только силы взялись! Охваченный паникой Чу Ваньнин тут же вскочил на ноги. У него дрожали губы, цвет лица быстро сменился с зеленого на белый, потом заполыхал алой зарницей. Он выглядел одновременно ошеломленным и напуганным.
Кто бы мог подумать, что великий и неустрашимый старейшина Юйхэн мог быть так сильно испуган.
Сердце Мо Жаня мгновенно пришло в смятение. Чувствуя себя крайне неловко, он обхватил руками пострадавшую от удара грудную клетку и с большим трудом сел, а потом очень осторожно позвал:
— Учитель…
Чу Ваньнин повел себя, как кот, которому на хвост наступили, и, услышав голос Мо Жаня, поспешил отпрыгнуть еще дальше.
Он в самом деле испытывал очень большой душевный дискомфорт. Глаза феникса открылись так широко, что стали круглыми.
С первого взгляда было заметно, что он в самом деле потрясен и напуган…
Мо Жань горько улыбнулся:
— Простите, я не… я…
На самом деле он не знал, что тут можно сказать.
Тем временем в голове Чу Ваньнина бушевал яростный шторм: «Почему я? А может, дело не во мне? Как мог Мо Жань так отреагировать? Это не ошибка? Я правда это почувствовал? Но если это не эрекция, что у него там может быть такое большое и твердое? Почему оно настолько…»
Внезапно он вспомнил о том чертовом рейтинге и словах в описании…
«Впечатляюще незаурядный...»
Лицо Чу Ваньнина покраснело еще сильнее. Заметив, что Мо Жань хочет еще что-то сказать, он тут же протестующе поднял руку:
— Не говори ничего, возвращайся.
От мысли, что он умудрился так разозлить Учителя, что тот гонит его, Мо Жань расстроился еще больше. Задерживаться было нельзя, но как можно было просто взять и уйти? Стоически терпя боль, он преклонил колени и тихо прошептал:
— Учитель, простите, я не нарочно.
— …
Со сложным выражением лица Чу Ваньнин смотрел на него, казалось, напряженно обдумывая что-то очень важное. На самом же деле, в этот момент он вообще не мог думать ни о чем, кроме застрявших в его мозгу словах: «Впечатляюще незаурядный...».
Мо Жань ушел, а Чу Ваньнин еще долго простоял на том же месте.
Волоски на его руках поднялись дыбом, да и в целом он выглядел очень подавленным и даже немного отупевшим от смущения.
Ему вдруг вспомнилось, как давным-давно по дороге к озеру Цзиньчэн они купались в горячих источниках, где Мо Жань поскользнулся и упал прямо на него. Тогда все случилось очень быстро, так что Чу Ваньнин толком и не понял, показалось ли ему, или он в самом деле почувствовал это. Но только что Мо Жань сам сказал: «Простите, я не нарочно», тем самым дав понять, что только что у него и правда... встало на него… и это точно не иллюзия и не самообман.
Конечно, он знал, что для большинства мужчин вполне нормальна внезапная эрекция. Похотливый огонь может вспыхнуть в их теле, стоит перед глазами появиться мало-мальски соблазнительному образу. Но Чу Ваньнин был довольно самокритичен и не считал себя достаточно привлекательным, чтобы вызвать подобное влечение у кого-либо. В мире было великое множество более красивых людей, так с чего бы Мо Жаню возбудиться, глядя на такого растрепанного и потного неряху?
…И что хорошего он в нем нашел?
Чу Ваньнин был совершенно сбит с толку, смущен и растерян, но все еще не мог избавиться от мурашек и волнующего ощущения от трения незаурядного «орудия» Мо Жаня между ног. Даже через одежду ему удалось в полной мере оценить его габариты и свирепую мощь.
Среди всего этого хаоса из мыслей и чувств, грозящего утопить его, в голову Чу Ваньнина вдруг просочилась совершенно сумасбродная идея.
Он не смог удержаться от мысли: «Если этот огромный «хищник» вырвется из клетки, кто сможет выдержать его напор?..»
Чу Ваньнин до скрипа стиснул зубы, но от лихорадочного румянца на лице было избавиться не так легко, не говоря уже о том, что затуманенный вожделением взгляд глаз феникса выдавал его с головой.
Ему казалось, что он сгорает изнутри, и вырвавшееся наружу жаркое пламя скрутило его по рукам и ногам.
Чу Ваньнин еще долго стоял во дворе, прежде чем, наконец, нашел в себе силы вернуться в дом. Он распустил волосы и, прихватив зубами ленту, поднял руки, чтобы собрать свои длинные волосы и завязать их в высокий хвост.
Облегченно вздохнув, он поднял взгляд и уставился на свое отражение в бронзовом зеркале.
Узкие сощуренные глаза феникса, когда он не улыбался, а значит практически всегда, смотрели строго и холодно. Некрасивые.
Переносица не слишком высокая, переход лишь слегка изогнутый, крылья носа недостаточно выразительные. Ничего особенного.
Рот…
Ладно, рот точно такой же, как и те слова, что из него выходят. Еще и эти тонкие, бледные, непривлекательные губы без единого намека на тепло. Не стоит тешить себя надеждами, что такой рот может кому-то нравиться.
Кто знает, что за блажь вдарила в голову Мо Жаню, что он вдруг воспылал желанием.
Чу Ваньнин всегда жестко ограничивал себя и привык держать людей на расстоянии, поэтому практически ничего не знал о плотской любви и этой стороне человеческих отношений. Случайно наткнувшись на порнографические картинки и описания в книгах, он испытал брезгливое отвращение, словно одно прикосновение к чему-то подобному испачкало его пальцы. Поэтому, сколько бы он не вглядывался в зеркало, ему так и не удалось найти объяснение случившемуся.
Довольно!
Не о чем тут думать!
Не имеющий любовного опыта старейшина Юйхэн в итоге успокоил свое сердце следующей мыслью: мужское тело устроено так, что похоть может захватить его и вовсе безо всякой причины. Так что все это просто совпадение и не более того.
Ранним утром следующего дня Сюэ Чжэнъюн и госпожа Ван стояли перед главными воротами, ожидая еще трех людей, которые должны были отправиться вместе с ними на торжество. Первым пришел Сюэ Мэн. Обычно он предпочитал носить форму ученика Пика Сышэн в синих тонах и легкие доспехи, что, впрочем, было ему очень к лицу.
Но сегодня на нем была изысканная праздничная одежда в традиционном стиле, а волосы убраны в простую прическу, скрепленную шпилькой из изумрудного нефрита. В этом костюме даже его темперамент стал немного другим, более мягким, элегантным и романтичным.
Заметив родителей, он немного смутился и, смущенно оправив рукава, коротко поприветствовал их:
— Отец, матушка.
Сюэ Чжэнъюн не смог удержаться от восхищенного восклицания:
— Мэн-эр, на тебя любо-дорого посмотреть. Такой же красивый, как твоя мать. Все-таки вы отлиты по одной форме.
Госпожа Ван опустила свои прекрасные глаза. Из-за эмоциональной похвалы мужа ее лицо немного зарделось.
Она взмахнула рукой, подзывая Сюэ Мэна:
— Давай, Мэн-эр, подойди ближе.
Сюэ Мэн послушно встал перед ней. Запрокинув голову, она долго смотрела на него, и, казалось, в эти долгие мгновения перед глазами ее пролетали месяцы и годы. Наконец, с тихим вздохом она произнесла:
— Эта одежда очень идет тебе, подчеркивает нежность и белизну кожи. Очень неплохо.
Довольный Сюэ Мэн со смехом ответил:
— Все потому, что мама родила меня таким красивым.
— Ты такой же словоблуд*, как твой отец, — госпожа Ван печально вздохнула. — Я и глазом моргнуть не успела, а уже пролетело более двадцати лет…
[*嘴贫 zuǐpín цзуйпинь «плохой/бедный рот» — болтун; пустобрех; краснобай].
Сюэ Мэн, похоже, начал догадываться, куда она клонит. Его улыбка стала натянутой, и он инстинктивно отступил на полшага назад.
Но разве могли его спасти какие-то полшага, если мать решила, что пришло время для серьезного разговора.
Как и следовало ожидать, госпожа Ван тут же потянула его обратно и самым проникновенным голосом заговорила о волнующем ее вопросе:
— Мэн-эр, сегодня мы отправляемся в духовную школу Жуфэн, чтобы поздравить молодого господина Наньгуна с радостным событием, а ты ведь почти одного с ним возраста. Не пора ли нам поговорить о твоем браке?
— Мама, я пока не хочу заводить семью… и еще нет человека, который бы мне так понравился… — пробормотал Сюэ Мэн.
— Я знаю, что у тебя еще нет любимой, поэтому на этом празднике тебе нужно больше времени уделять общению с девушками из других духовных школ. Совсем необязательно, чтобы твоя избранница была из знатной семьи или писанной красавицей, главное, чтобы она нравилась тебе и была хорошим человеком. В таком случае матушка обо всем позаботится и найдет хорошую сваху, чтобы сосватать ее за тебя.
Сюэ Мэн зарделся от смущения:
— Мама, у меня еще даже гороскоп* ни с кем не совпал, а ты уже думаешь, кто будет свахой?
[*八字 bāzì бацзы восемь [циклических] знаков, служащих для обозначения года, месяца, дня и часа рождения человека; в древности считалось, что гороскопы двух вступающих в брак людей должны подходить друг другу, иначе это может навлечь беду на всю семью].
— Твоя мать просто напомнила тебе и только…
— Но мне правда никто не нравится. Мама, когда мы закрывали Небесный Разлом, я видел множество заклинательниц из Верхнего Царства, но ни одна из них не была красивее меня. Женившись на любой из этих дурнушек, разве я не опозорю себя? Я не женюсь! Не хочу и не женюсь! — Сюэ Мэн упрямо затряс головой, как погремушкой, но тут его осенила блестящая идея. — Кроме того, почему на меня-то все насели? Разве Мо Жань не старше на целый год? Почему бы тебе не позаботиться о его браке? А ведь есть еще мой наставник…
— Зная статус старейшины Юйхэна, с ним себя сравниваешь? — со смешком произнесла госпожа Ван. — Ладно, я не заставляю тебя, просто попросила приглядеться, но если тебе там правда никто не понравится, то ничего страшного в том нет. Думаешь, твоя мама свяжет тебя и притащит на церемонию?
Однако Сюэ Чжэнъюн, поразмыслив немного, вдруг сказал:
— Но я думаю, что кое в чем Мэн-эр прав. Я и сам не так давно сказал Юйхэну о том, что ему пора подыскать себе партнера на тропе совершенствования.
— Что? — Сюэ Мэн был по-настоящему поражен услышанным. — Отец, говорил об этом с Учителем? И он не рассердился на тебя?
— Еще как рассердился! — рассмеялся Сюэ Чжэнъюн. — Выгнал меня взашей.
Госпожа Ван: — …
Довольный Сюэ Мэн хохотнул:
— Я сразу так и сказал! Мой Учитель твердо идет к бессмертию по пути совершенствования духа. Уже сейчас он божественнее всех богов вместе взятых. Такой святой человек, как он, давным давно сбросил оковы плотских желаний, так зачем ему даосский партнер?
Сюэ Чжэнъюн печально вздохнул, явно не желая смириться. Он было хотел поспорить с сыном, но госпожа Ван наклонилась к нему и, прикрыв рот рукавом, тихо прошептала:
— Муж, ни слова больше, старейшина Юйхэн уже здесь.
В не до конца рассеявшемся утреннем тумане показался силуэт Чу Ваньнина. В свободных одеждах с трепещущими на ветру длинными рукавами он медленно ступал по мокрому голубому известняку дорожки.
На плечи был наброшен длинный серебристо-голубой верхний халат классического кроя, украшенный по краям причудливой вышивкой. При каждом его движении золотая нить тускло вспыхивала в первых лучах солнца, подобно бегущей по воде сияющей ряби. Собранные в простой пучок волосы были скреплены шпилькой из белого нефрита, украшенной вырезанным из рубина цветком сливы. Весь облик этого человека дышал первозданной непогрешимой чистотой и холодностью на грани высокомерия.
В этот момент Сюэ Чжэнъюн в полной мере ощутил всю бесплодность своих усилий. Открыв рот, он тут же поспешил его закрыть.
Он подумал, что Сюэ Мэн все-таки прав.
«Какая женщина может быть рядом с таким человеком, чтобы он не испепелил ее своим сиянием?»
Между тем снизошедшее в мир смертных божество, дойдя до ворот, остановилось и взглянуло на Сюэ Чжэнъюна из-под нахмуренных бровей:
— Уважаемый глава.
— Ха-ха, Юйхэн! А эта одежда тебе идет, а?!
Чу Ваньнин поднял руку и за длинную веревочку вытянул из рукава запутавшийся в завязках мешочек с благовониями. Встряхнув его, он заявил:
— Присланное с одеждой саше отличается от обычных.
— А, ну конечно. В Линьи завязывание саше — это целое искусство. А что не так?
Стоящее на вершине смертного мира недосягаемое божество, прославившееся своей гениальностью и непревзойденным талантом, нахмурилось еще больше:
— Слишком сложно. Не могу завязать. Пожалуйста, уважаемый глава, покажите мне.
Сюэ Чжэнъюн: — …
После того, как глава Сюэ трижды показал Чу Ваньнину, как завязать узел, тот так и не смог сделать это правильно, так что, в конце концов, счел за лучшее отступиться. Не в силах наблюдать за этим позором, Сюэ Мэн подошел к Учителю и предложил ему помощь в завязывании саше, после чего быстро и ловко в несколько оборотов обвязал его вокруг пояса. Чу Ваньнин с печальным удивлением оценил результат его трудов и похвалил:
— Недурно.
Наблюдавший эту сцену Сюэ Чжэнъюн мысленно уже полностью поменял свое мнение: «О боже, если такой человек не найдет себе партнера на тропе совершенствования, учитывая, что он совершенно не способен позаботиться о себе, сможет ли он выжить?»
Очень скоро к ним присоединился Мо Жань. После полученного накануне безжалостного удара от Чу Ваньнина выглядел он весьма бледно. Ему было слишком неловко просить кого-то помочь с исцелением полученной травмы, ведь тогда его обязательно начали бы спрашивать о том, кто ее нанес. Не мог же он в самом деле признаться, что ему так зарядил ногой старейшина Юйхэн?
В итоге Мо Жань попытался излечить себя сам посредством медитации и, хотя сейчас он чувствовал себя значительно лучше, грудь его все ещё болела и было трудно дышать.
Наконец, он заметил стоящего рядом с Сюэ Чжэнъюном и спокойно ожидающего его Чу Ваньнина. В расшитой золотом серебристо-голубой одежде с очень высоким воротом этот сдержанный и серьезный праведник был просто неотразим.
Мо Жань почувствовал, что с таким трудом восстановленное дыхание безнадежно сбилось. В груди словно что-то застряло, и теперь каждый вдох давался ему с невероятным трудом.
— Кхе!
Это действительно невыносимо. Он безнадежно влюбился в человека, которого ему любить никак нельзя, кроме того еще и поклялся никогда больше не притрагиваться к нему.
Но сейчас этот проживший две жизни старый демон в самом деле походил на импульсивного двадцатилетнего юнца, горячая кровь которого вскипала от одного взгляда на любимого человека. Объект его обожания всего лишь сменил одежду, а ему казалось, что весь мир перевернулся. С этого момента его счастье и горе были связаны только с ним, его дыхание и биение его сердца тоже были связаны только с ним, даже заглянувший в окно серебристый месяц и одинокий муравей, что в свете луны тащил куда-то соблазнившую его былинку, все было связано с этим идеальным мужчиной.
Но эта безусловная любовь очень терзала и угнетала его.
Потому что в его мире этот человек был в каждом цветке и листочке, но он не имел права завладеть ими и не мог их сорвать.
Ебать, в этой жизни мир людей, похоже, решил проверить его на прочность.
Временно передав все дела по управлению орденом старейшине Таньлану, прихватив пригласительные письма, Сюэ Чжэнъюн вместе с «прицепом» отправился в путь.
Обычно, если не было спешки, отправляясь в путешествие, Чу Ваньнин предпочитал конный экипаж, и этот раз не был исключением. Вся компания легко и непринужденно путешествовала по главной дороге в Линьи. По пути они несколько раз столкнулись с мелкими демонами и оборотнями и помогли зачистить распоясавшуюся нечисть.
Так, без особых происшествий, за десять дней они добрались до города Дайчэн.
Город Дайчэн славился своими румянами, поэтому сразу по прибытию Сюэ Чжэнъюн повел свою жену в парфюмерную лавку. Сюэ Мэн на дух не переносил приторно-сладкое воркование старых супругов, от которого он уже весь покрылся гусиной кожей, поэтому решительно отказался идти с ними. Вместе с Чу Ваньнином они нашли маленькую придорожную чайную, где можно было на открытом воздухе дождаться возвращения четы Сюэ.
Учитель и два его ученика ощутили ностальгию, оказавшись в знакомом месте.
Сюэ Мэн сказал:
— Жаль, Ши Мэя нет с нами, а так было бы все почти так же, как шесть лет назад, когда мы отправились за божественным оружием. Можно же еще подняться на вершину Сюйин и посмотреть, что там творится.
Мо Жань со смехом ответил ему:
— Не боишься, что фальшивый Гоучень все еще там? Увидит тебя и по старой дружбе утащит на дно озера поболтать о прежних временах.
Как только речь зашла о фальшивом Гоучене, Чу Ваньнин нахмурился:
— За последние пять лет он никак не проявил свою злую сущность?
Мо Жань ответил:
— Трудно что-то утверждать наверняка. Было несколько нераскрытых дел, связанных с кражей божественного оружия. Я подозреваю, что за ними стоит именно он, но доказательств у меня нет.
Покрутив в руке чашку, Сюэ Мэн вопросительно взглянул на Мо Жаня:
— А я склоняюсь к тому, что эти нераскрытые дела не имеют к нему никакого отношения. Сам подумай, в свое время он столько сил приложил, чтобы найти людей с определенной духовной сущностью, так долго преследовал тебя и покушался на твою жизнь только из-за того, что твоя духовная сила имеет древесную природу. Все это указывает на то, что он должен искать людей, а не оружие.
Поразмыслив, Чу Ваньнин сказал:
— Но при этом за эти пять лет не было ни одного громкого дела о загадочной пропаже людей.
Сидевший, подперев рукой щеку, Мо Жань поднял руку:
— Я тоже не встретил на своем пути никаких препятствий или ловушек. Но это может быть связано с тем, что он просто не знал, где меня искать, ведь все эти пять лет я не сидел на месте и постоянно странствовал.
После этого все трое погрузились в свои мысли. Только когда хозяйка подала им чай со сладостями, Сюэ Мэн, почесав затылок, первым нарушил молчание:
— Если вы оба утверждаете, что последние годы он не творил зла, то, может быть, играя с огнем, он подпалил себе хвост и сгорел?
— …
— Не смотрите вы на меня так. Это же темная магия, от нее и откат может быть, и отраженный удар, ну и все такое прочее, — пробурчал Сюэ Мэн. — Иначе чего это он за целых пять лет не натворил ничего значительного?
Мо Жань внезапно сказал:
— Есть еще одна возможная причина.
— Что за причина?
— Вот смотри, Учитель эти пять лет тоже ничего не делал.
Только Мо Жань это сказал, как Сюэ Мэн тут же ударил его палочками для еды:
— На что это ты намекаешь? Подозреваешь, что Учитель — это ложный Гоучень?
— …Ты можешь хоть раз дать мне договорить, — растерянно ответил Мо Жань. — Я просто провел аналогию. Я думаю, если фальшивый Гоучень непричастен к воровству божественного оружия, то, может быть, по какой-то причине у него не было возможности что-то затевать последние пять лет. В таком случае, возможно, так же, как Учитель, из-за ранения или еще по какой-то причине он вынужден был затвориться в каком-то месте и не мог выйти наружу.
Пока он рассуждал, ему в голову внезапно пришла мысль, которая ошеломила его самого.
— Учитель…
— Что?
Мо Жань покачал головой, не в силах поверить в эту идею, но, после некоторого колебания, все же еле пробормотал:
— Великий Мастер Хуайцзуй…
Он не знал, чем эти пять лет занимались другие выдающиеся бессмертные, но ему был известен как минимум один Великий Мастер, который вместе с Чу Ваньнином оказался отрезанным от мира в Павильоне Алого Лотоса и не мог оттуда и шага ступить.
Великий Мастер Хуайцзуй.
Однако это предположение было слишком недопустимым и возмутительным. Что бы он не думал, Великий Мастер Хуайцзуй был учителем Чу Ваньнина и использовал все знания и силы, чтобы спасти своего ученика. Хотя Мо Жань не до конца понимал, что за чувства питает Чу Ваньнин к своему бывшему наставнику, он не посмел бы опрометчиво обвинять его.
Чу Ваньнин же ответил:
— Не думай об этом. Это не может быть он, — в его голосе не было ни капли сомнений.
Мо Жань тут же послушно кивнул. Раз уж Чу Ваньнин не хотел говорить о своем детстве и годах ученичества под руководством Хуайцзуя, у него нет права давить на него.
Однако он продолжил развивать свою мысль:
— В таком случае есть ли еще Великие Мастера, которые последние пять лет не появлялись на людях?
— Глава школы Гу Юэе, Цзян Си, — ответил Сюэ Мэн. — На встречу на горе Линшань прибыли все главы духовных школ, и только он оказался больным. И вообще он редко выходит в свет.
Мо Жань улыбнулся:
— Да ладно, это же старший соученик твоей матери? Подозреваешь его?
Тут вмешался Чу Ваньнин:
— Цзян Си очень высоко себя ценит и не может смириться с тем, что духовная школа Жуфэн более влиятельна, чем его орден Гу Юэе. Не только последние пять лет, а с тех пор, как Наньгун Лю возглавил собрание Десяти Великих Орденов, он не посещает подобные встречи.
— Тогда не подходит, — сказал Сюэ Мэн. — Ох, ладно, просто забудем! Если не можешь что-то понять, лучше и не начинать голову ломать. Слишком мало подсказок, а от всех этих загадок у меня скоро череп лопнет.
На его удачу в это время вернулись госпожа Ван и Сюэ Чжэнъюн. Было уже довольно поздно, и пятерым путникам нужно было поскорее решить, где в Дайчэн лучше остановиться на ночлег.
— Я знаю одну отличную гостиницу! Там даже есть горячий источник, в котором можно отмокнуть и расслабиться, — объявил Сюэ Мэн.
Мо Жань: — …
Он прямо-таки пятой точкой почувствовал, о какой именно гостинице говорит Сюэ Мэн. Разве это не та ночлежка, в которой они останавливались в годы юности?
Тогда, нежась в тех самых горячих источниках, он ни с того ни с сего поскользнулся и упал прямо в объятия Чу Ваньнина…
Вспомнив подробности того инцидента, он невольно закашлялся и
поспешно отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица. Ему не хотелось, чтобы кто-то заметил отразившиеся на нем стыд и предвкушение, однако окрыленное надеждой предательское сердце невольно забилось быстрее.Так уж вышло, что Сюэ Мэн был человеком, склонным к преувеличению. Если ему что-то нравилось, то он восторженно пел хвалу, не обращая внимания на ясно видимые другим пятна грязи. Если же ему что-то не нравилось, то он самозабвенно втаптывал в грязь объект своей ненависти, добивая его батогами, и скорее бы умер, чем переменил свое мнение. Кто может знать сына лучше, чем отец? Поэтому Сюэ Чжэнъюн резонно поверил сыну лишь наполовину и спокойно переспросил Мо Жаня:
— Жань-эр, ты ведь тоже жил в этой гостинице, как она тебе?
Мо Жань опять откашлялся и, не осмеливаясь прямо взглянуть дяде в глаза, ответил:
— Эм… правда, неплохо.
— В таком случае там и остановимся, — решил Сюэ Чжэнъюн. У Мо Жаня тут же вспотели ладони. Сердце билось так быстро, что он чувствовал покалывание в кончиках пальцев.
Демонстрируя кротость и послушание, Мо Жань низко опустил голову и мягко сказал:
— Да.
Однако в действительности, в глубине души в этот момент он думал: «Я… неужели... я смогу снова, как в тот раз... понежиться в купальне вместе с Учителем…»
Он невольно предался воспоминаниям о стройном и изящном теле Чу Ваньнина, частично скрытом за водяным туманом. Каждая линия словно туго натянутая струна, исполненная соблазнительного напряжения и непреодолимого искушения.
Но снова оказавшись в одной купальне с Чу Ваньнином внутри этого неясного тумана, сможет ли он сдержать себя?
Закончив обсуждение места для ночлега, все начали подниматься из-за стола. Сюэ Мэн как раз закончил есть мелкий арахис и, стряхнув с пальцев шелуху, встал из-за стола. Оглянувшись, чтобы посмотреть, кто всех задерживает, он понял, что его двоюродный брат продолжает сидеть на своем месте с очень странным выражением лица.
— Что опять с тобой? Ты идешь?
Выражение лица Мо Жаня и правда было каким-то непонятным. Возможно, причина была в освещавших их столик лучах закатного солнца, но это смазливое лицо в самом деле выглядело немного покрасневшим.
Мо Жань демонстративно налил себе еще чашку зеленого чая и неспешно поднес ее к губам, упорно не желая вставать. Продолжая сидеть в напряженной позе, он смущенно кашлянул и сказал:
— …Заказали так много, а не доели. Не стоит бросать деньги на ветер. Ты иди, я знаю дорогу. Допью чай и сразу приду.
Автору есть, что сказать:
Кхе, хотя некоторые из моих читателей и так об этом знают, но все же поясню, сославшись на научные исследования. Для мужской природы действительно нормально иногда иметь эрекцию без особой причины. Иногда для этого достаточно просто душевного подъема или отличного настроения… Эм-мда...
Заговорив об этом, я вдруг вспомнила об одном бедолаге, опубликовавшем свою историю на Чжиху*. В пору студенчества однажды преподаватель вызвала его, чтобы продекламировать что-то перед всеми. У него вообще не было никаких «таких» мыслей, он просто читал вслух, но его неуправляемый «друг» именно в этот момент решил, что пришла пора вставать. Так как дело было в разгар лета, все студенты были легко одеты. На нем были шорты, и его эрекцию было сложно не заметить. Он писал, что до самой смерти не сможет забыть, как его учительница, мило улыбнувшись, отвернулась, но щеки ее были пунцовыми от смущения. Ха-ха-ха-ха!
[*知乎 zhīhū чжиху «знаю!» —китайский веб-сервис вопросов и ответов, созданный в 2011 году для обмена знаниями, что-то вроде Яндекс-Кью].
Маленький спектакль:
«Говорят, Сюэ Мэнмэн так придирчиво выбирает спутника жизни, словно является наследником императорского трона. Тогда мне стало интересно, удовлетворяет ли его требованиям какая-нибудь из fem!версий главных героев»
[Имена всех «девушек» имеют то же звучание, но записаны иными иероглифами и значение у них другое].
Милая девушка Мо Вэйюй*.
[* 墨薇羽 mò wēiyǔ; мо - «темный/тушь»; вей — «цветок» (азиатский королевский папоротник или дикая роза); юй — «перо птичье/ оперение стрелы»].
Итог: pass (пропускаем).
Обоснование от Сюэ Мэна: — Нельзя жениться на старшей двоюродной сестре.
Милая чаровница Ши Минцзин*.
[*师茗婧 shī míngjìng; ши — «учитель»; минцзин — «нежный листочек чая»].
Итог: pass (пропускаем)
Обоснование от милашки Сюэ Мэнмэна: — Хорошенькая, даже красивая, добрая и кроткая, еще и закончила медицинское училище по направлению «Сестринское дело». В целом недурно, но грудь слишком маленькая, жопа с кулачок, фигура немного подкачала. Ладно, надо посмотреть весь ассортимент, но, на всякий случай, ее номер телефона я сохраню. Если не найду ничего лучше, рассмотрю ее еще раз.
Милая девушка Наньгун Сы*.
[*南宫丝 nángōng sī; наньгун — «дворец небожителей»; сы — «шелковая нить»].
Итог: pass (пропускаем).
Обоснование от Сюэ Мэнмэна: — Эта девушка самая странная из тех, с которыми я познакомился на свидании вслепую. Ее характер чуть ли не круче моего. Кроме того, она утверждает, что ее семья самая богатая в Шеньдуне, и отец у нее губернатор провинции. Пока мы общались, она ни разу не взглянула на меня, только и делала, что играла со своей собакой. Разве это правильно смотреть на простых людей свысока? Так-то я тоже единственный сын старосты деревни Сышэн! Блять, чем больше я об этом думаю, тем больше злюсь! Как земля носит таких позерш?! Твою ж мать, еще и кичится своим богатством перед всеми и хвастается, что не хочет, мол, она тащиться по грязи в какие-то ебени, потому летает везде на собственном самолете. Устроила передо мной ярмарку тщеславия*! Разве можно так бесстыдно выставлять свое богатство напоказ? Я с большим трудом смог справиться с презрением и тактично прокомментировал ее пост в вейбо: «экономия энергоресурсов — это обязанность каждого. Девушки, заботящиеся об окружающей среде, лучше всех». А она мне тут же пишет: «Мало того, что ты нищеброд, так еще и зануда, отпишись от меня». Отписаться? Конечно я от нее не только отписался, но еще и с радостью заблокировал! Бесит!
[* 陈独秀 chén dúxiù чэнь дусю «кичиться исключительностью» — когда собеседник умничает и принижает другого].
Милая девушка Е Ванси*.
[*叶忘熙 yè wàngxī «лист потерявший/забывший свет/славу/радость»].
Итог: pass (пропускаем).
Обоснование: — Эта барышня всем хороша: рост что надо, покорная и верная, честная и порядочная, из хорошей семьи. Не красавица, конечно, но и не дурнушка. Я бы не отказался дружить с ней, так что решил пригласить ее поесть остренького*. Я знаю место, где за каких-то шестнадцать юаней можно наесться до отвала. Не подумайте, что я скупердяй, просто хочу проверить, а вдруг она презирает бедных и охотится за деньгами. Вдруг я нравлюсь ей только потому, что нувориш во втором поколении? Так что решил проверить ее и сделать вид, что я бедный. Сначала она согласилась, но в день свидания я отправил ей напоминание, а в ответ получил уведомление: «Этот пользователь больше не дружит с вами…» Эм, что я сделал не так? Помню только, что вчера оставил комментарий под постом о «друзьях для покатушек» этой самовлюбленной королевы Наньгун Сы и тут же заблокировал ее… Но какое отношение к этому имеет сестрица Е Ванси? Неужели между милой маленькой сестричкой Е и этой меркантильной сучкой Наньгун что-то есть? Если подумать, то страшно представить…QAQ
[*麻辣烫 málàtàng малатан — блюдо сычуаньской кухни, а также забегаловки, где этим кормят; инт. сленг MLT (make love tonight) «заняться любовью сегодня вечером»].
Милая девушка Чу Ваньнин*.
[*楚婉凝 chǔ wǎnníng «розга гибкая и холодная»; вань — прелестная/покорная/гибкая; нин — застыть/заиндеветь/сгуститься/собраться; морозный/собранный/задумчивый].
Итог: pass (пропускаем).
Обоснование от Сюэ Мэнмэна: — Моя мама сказала, что женщина с таким кровожадным взглядом станет несчастьем для любого мужа...
Милая девица Мэй Ханьсюэ*.
[* 梅含雪 méi hánxuě «дикая слива обнимает снег»/ «Мэй отсосет девственнику/Сюэ»; хан— «класть (помещать) в рот; обнимать; жарг. делать минет»; Сюэ — «снег/девственность»].
Итог: pass (пропускаем).
Обоснование, отказа, указанное Сюэ Мэном: — Честно говоря, она невероятно красива, выглядит, как девушка смешанной расы, но когда я отправил ее фото в мужской чат университета, в котором более ста человек, восемьдесят парней написали, что переспали с ней… Я малость охренел, ведь наши с ней отцы дружат, и теперь не знаю, стоит ли мне рассказать об этом другу моего отца, чтобы впредь он лучше контролировал свою дочь. Что делать? Я очень волнуюсь, жду совета онлайн.
Все, написанное выше, является стенограммой свиданий вслепую наследника трона и стопроцентного натурала Сюэ Мэна. Завтра вас ждет второй акт этого маленького спектакля. Милые девушки, имевшие счастье побывать на свидании с Сюэ Мэном, поделятся впечатлениями от смотрин и откроют свое сердце.
Милая девушка Наньгун Сы: — Прекрасно! Это ж не мужик, а прямо-таки дивный цветок! Завтра?! Позвольте этой старушке вдоволь посмеяться над маленькой птичкой[хуйком] этого ярого шовиниста! Я вся горю от злости! Умеет же он вывести из себя!
На самом деле из-за горного пика Сюйин в прошлом этот маленький городок был довольно знаменит. Но после того, что устроил фальшивый Гоучень, все божественное оружие в озере Цзиньчэн было уничтожено, и город очень быстро пришел в упадок. Многие постоялые дворы, что раньше зарабатывали на путешествующих в поисках божественного оружия заклинателях, вынуждены были закрыться или приспособиться зарабатывать на чем-то еще.
Однако та гостиница с горячим источником, в которой в прошлом останавливались учитель с учениками, продолжала упрямо бороться за существование. Близилось бракосочетание молодого господина Наньгун, и большинство направляющихся в орден Жуфэн гостей по пути останавливались на отдых в Дайчэне, благодаря чему у этого постоялого двора вновь появилась надежда вернуть былую славу.
Отодвинув бамбуковую штору на входе, Сюэ Чжэнъюн первым вошел в гостиную:
— Хозяин, мы хотим здесь остановиться!
— Четыре человека?
Сюэ Чжэнъюн не успел ответить, как услышал за спиной низкий и ровный голос:
— Нет, пятеро.
Оказывается, Мо Жань прибежал так быстро, что успел их догнать на пороге гостиницы.
Заметив его, Сюэ Мэн был немного удивлен:
— Оу, так быстро?
Сначала Мо Жань остолбенел, а потом лицо его потемнело от злости. Мысленно он зло фыркнул: «Можно подумать, твой упал бы медленнее? Так посиди со стояком в открытой чайной, читая сутры очищения сердца».
Но Мо Жань, конечно, понимал, что Сюэ Мэн ни о чем таком и не думал, поэтому было несправедливо обижаться на него. Пусть и с трудом, но он все же смог удержать язык за зубами и даже чуть кивнуть головой.
— Похоже, ты проглотил тыквенные семечки вместе с шелухой. И как тебя не вырвало?!
Мо Жань: — …
— Уважаемые гости, на пять человек сколько комнат желаете снять?
Сюэ Чжэнъюн ответил:
— Одну для меня с женой, и еще три самые лучшие из тех, что у вас есть. Итого — четыре.
Мо Жань выслушал предложенный дядей план размещения с совершенно непроницаемым выражением лица, но сердце его от волнения забилось быстрее. В глубине души он надеялся, что сегодня повторится тот же самый разговор, что случился в памятном году: хозяин скажет, что все комнаты заняты, и придется немного потесниться, и тогда он сразу же…
Хватит мечтать! Ведь на самом деле даже так он не сможет ничего сделать. Вот только при одной мысли, что у него может появиться шанс остаться на всю ночь в одной комнате вдвоем с Чу Ваньнином, в сердце вспыхнуло жаркое пламя, и все его существо охватило радостное волнение и предвкушение, лишний раз подтверждающее тот печальный факт, что в его жилах по-прежнему текла кровь хищного зверя.
Однако в жизни редко бывают подобные совпадения, и на этот раз обрадованный хозяин поспешил принять заказ:
— Отлично! Резервирую четыре комнаты!
Он повернулся к шкафчику с ключами и громко объявил своим зычным голосом:
— Дорогие гости, вам на второй этаж! Прошу, поднимайтесь!..
Не проронивший ни слова Мо Жань мрачно взглянул на него.
Про себя же он думал: «Тупой придурок, хули ты так радуешься, что разом сдал все четыре комнаты? Чему тут радоваться?! Что в этом хорошего?! Все сделаешь, лишь бы заработать побольше! О себе только и думаешь, продажная шкура?!»
— Жань-эр, ты зачем так сильно сжимаешь столешницу стойки?
— … — Мо Жань с невозмутимым выражением на лице убрал руку и холодно улыбнулся. Столешница в том месте, где он схватился за нее, потрескалась. Было очевидно, что если бы он приложил чуть больше силы, то просто сломал бы ее. — Да так, просто.
Взяв у Сюэ Чжэнъюна ключ от комнаты, Мо Жань поднялся наверх, но у двери пораженно замер.
Повернув голову, он увидел, что Чу Ваньнин смотрит на него.
— Это твоя комната?
— Э… да! — Мо Жань в нерешительности опустил ресницы, но несколько мгновений спустя все-таки не смог сдержаться и снова поднял взгляд. Его черные блестящие глаза прямо взглянули в лицо Чу Ваньнину.
— Учитель, вы еще помните?
— …Помню что?
Мо Жань указал на входную дверь своей комнаты и объявил:
— Когда мы ходили в поход за божественным оружием, Учитель жил именно в этой комнате.
— …
Мо Жань ни на секунду не спускал с него глаз. Хотя он пытался скрыть обуревающие его чувства, в голосе все равно прозвучала слабая надежда:
— Учитель, вы еще помните?
Про себя Чу Ваньнин подумал: «Как я могу не помнить?».
С каждым шагом по старой лестнице, ведущей на второй этаж, он медленно, но верно погружался в прошлое, в котором были те же давно требующие ремонта скрипучие ступеньки и влажный запах гниющего дерева.
Он почти видел юного Мо Жаня, который с циничным выражением лица пинком распахивает дверь и насмешливо улыбается ему. В тот же миг на щеках его появляются совсем неглубокие озорные ямочки, глубоко запавшие в его сердце на долгие годы.
Увидев, что молчание затягивается, Мо Жань, похоже, был немного разочарован. Опустив глаза, он сказал:
— Ладно, может, я неправильно запомнил и все перепутал…
— Все верно.
Мо Жань вскинул голову.
Чу Ваньнин смотрел на него с легкой улыбкой:
— Ты не перепутал, это та комната.
Эти слова, подобно падающей звезде, осветили непроглядную тьму глаз Мо Жаня. Уголки его рта медленно расплылись в медовой улыбке, словно только что ему в рот положили невероятно сладкую конфету. Указав на комнату Чу Ваньнина, он сказал:
— Еще и Учитель будет ночевать в моей прежней комнате.
Он так обрадовался, что не особо задумывался, о чем говорил.
Чу Ваньнин, однако, услышав его слова, почувствовал некую неловкость, и улыбка вмиг исчезла с его губ.
— А этого я не помню, — сердито ответил он и, распахнув дверь, вошел в комнату, а потом захлопнул деревянную створку прямо перед носом Мо Жаня.
— …
Э… и что он опять сделал, чтобы навлечь на себя его недовольство?
Тем вечером Мо Жань так и не осмелился пойти в купальню на горячем источнике. Как говорится, береженого бог бережет*, тем более, он чувствовал, что его страстная жажда почти достигла предела. Он прекрасно понимал, если Чу Ваньнин снова даст его похотливому подсознанию хотя бы малейший повод, то вряд ли на этот раз ему удастся сдержать своего внутреннего зверя и сохранить чистоту помыслов. Скорее уж, позабыв обо всем, он тут же вприпрыжку помчится срывать девственный цветок, растущий на вершине этой неприступной горы.
[*不怕一万就怕万一 bùpà yīwàn jiù pà wànyī «не бойся десять тысяч раз, бойся одного» — китайская поговорка: из 10 тысяч удачных попыток можешь только раз проколоться и все испортить; вариации: лучше перестраховаться, чем сожалеть; соломинка может переломить спину верблюда].
Положив руку под голову, Мо Жань лежал на кровати и изнывал от скуки. Так, от нечего делать, он начал обдумывать, как в будущем лучше всего ужиться с Чу Ваньнином.
Он и правда был не самым умным человеком. Думая о Чу Ваньнине, он представлял его себе большим белым котом. Ему очень хотелось быть ласковым с Чу Ваньнином и хорошо заботиться об этом белоснежном пушистом красавце, но в итоге тот, как самый настоящий кот, постоянно вздыбливал шерсть и выпускал когти, словно ему было неприятно, когда к нему прикасаются.
Мо Жань действительно чувствовал себя виноватым в том, что не знал, в каких местах можно гладить котика, а где лучше не трогать. Он напоминал человека, который только завел котенка и совершенно не представлял, что с ним нужно делать. Все, на что хватило его ума, это положить его на ладонь и мысленно вылизывать его мягкую шерстку.
С яростным ревом Мо Жань отвесил себе очередную оплеуху.
Разозлившись на себя, он в самом дурном расположении духа перевернулся на другой бок и крепко зажмурился.
Внезапно ему пришло в голову, что, исходя из планировки комнат, кровати в этой и соседней комнате разделяет только хлипкая деревянная стена.
Как только эта мысль просочилась в его разум, Мо Жаню стало не до сна. В горле тут же пересохло.
Чу Ваньнин уже пошел в купальню? Или только собирается пойти?
Однако, прислушавшись, он не услышал звуков движения... а что если Чу Ваньнин не планирует идти в купальню и уже лег в постель? В таком случае сейчас они очень близко, и если бы между ними не было этой тонкой деревянной перегородки, то они лежали бы вместе…
Лежали вместе... Эта мысль вмиг распалила молодую кровь. Внутри Мо Жаня словно проснулся вулкан: кипящая магма устремилась вверх, и только толстая порода воли пока еще сдерживала этот огненный фонтан.
Ни о каком сне речи больше не шло. Мо Жань еще плотнее всем телом прильнул к стене. Ведь, в конце концов, глиняные стены совсем похожи на те, что сделаны из дерева, и эти доски на самом деле были очень тонкими, толщиной всего-то в три пальца.
Мо Жань представил, что Чу Ваньнин лежит всего в десятке сантиметров от него, и из одежды на нем только тонкое… Он закрыл глаза и судорожно сглотнул, чувствуя, как жар от сердца растекается по всему телу. Он крепко зажмурил глаза, хотя, если бы сейчас он открыл их, они наверняка были налитыми кровью и красными от возбуждения.
А потом ему вдруг вспомнилось кое-что… еще более возбуждающее. Все его тело напряглось и затрепетало, а кровь стремительно прилила к определенной части внизу.
А ведь однажды он уже дрочил* на той самой кровати, где сейчас лежит Чу Ваньнин.
[*自渎 zìdú цзыду «самоосквернение» — книжн. онанизм, мастурбация].
Воспоминания о тех годах были такими влажными, греховными и сладкими, что у Мо Жаня даже кожа на голове онемела. Он вспомнил, как в тот год, купаясь в горячем источнике, случайно упал в объятья Чу Ваньнина и после так и не смог избавиться от охватившего его тело сухого жара, поэтому только и мог, что, подперев лбом стену, предаваться греховному самоудовлетворению до тех пор, пока его любовное томление не нашло выход в бурном семяизвержении…
Мо Жань приоткрыл наполненные тьмой иссиня-черные глаза, напоминающие о скальной породе, разъедаемой прорывающейся из недр огненной лавой, и опять уперся лбом в стену.
Его сердце так распирало, что казалось, оно вот-вот лопнет. Как мог он быть таким тупым, ведь его желания и любовь были настолько явными… так почему… он сразу не распознал?..
Он прижал руку к стене, пытаясь сдержаться, но, на самом деле, это было не в его силах.
Думая, что не любит, он мог беззастенчиво хотеть Чу Ваньнина и дрочить на него, но стоило ему полюбить его, как между ними словно выросла неприступная стена. Даже в мечтах Мо Жань больше не мог коснуться любимого человека, не почувствовав себя грязным грешником, осквернившим чистоту Чу Ваньнина.
Для тела мужчины в самом расцвете сил было невероятно трудно сдерживать свое плотское желание. Он прижался кончиком носа к стене, вжался всем горящим телом в хлипкую деревянную переборку, которая сейчас казалась не толще бумажного листа. В мыслях царил полный хаос, страсть затуманила глаза, неутолимая жажда захлестнула его подобно морскому приливу. И в этот миг его захлебывающийся страстью разум вдруг породил очень слабое обманчивое ощущение.
Словно дыхание Чу Ваньнина и исходивший от него неясный аромат цветущей яблони просочились сквозь щели в древесине, проникли в его постель и крепко обвились вокруг тела.
Запах Чу Ваньнина соблазнял и утешал его.
Возбуждал в нем звериную похоть и взывал к его человечности.
Разжигал в нем страстный огонь и стремление к недостижимому.
Раздираемый искушением и сожалением, измученный Мо Жань болезненно нахмурился, от напряжения на упирающихся в стену руках вздулись вены.
Вопреки свирепому выражению лица, с губ его сорвался больше похожий на всхлип умоляющий шепот:
— Чу Ваньнин… Ваньнин…
Он и предположить не мог, что по другую сторону стены, терзаемый теми же мыслями Чу Ваньнин также не осмелился пойти в купальню и пораньше лег в постель. В то же самое время он тоже думал о нем и страстно желал его. Длинные пальцы гладили ту же холодную и бездушную деревянную стену, горячий лоб точно так же упирался в нее.
Эти две сильные личности... В прошлой жизни недоразумение пролегло между ними глубокой пропастью, недопонимание и ошибки привели к тому, что они стали совершенно чужими людьми. В этой жизни им оставалось только заполнить эту бездну морем пролитой ими крови, чтобы у них появился шанс когда-нибудь доплыть друг до друга. Но из-за разделяющей их преграды им все еще было сложно разглядеть бурные эмоции и чувства человека на той стороне, поэтому приходилось полностью довериться переполнявшим их сердца любви и страсти.
Однако сейчас они оказались так близко друг к другу.
Так близко, что Мо Жаню казалось, что он слышит, как сильно бьется сердце Чу Ваньнина, а Чу Ваньнину почудилось, что он слышит сбивчивое дыхание Мо Жаня.
Тук-тук-тук!
Испуганный Мо Жань зло окликнул:
— Кто?!
От этого громкого окрика Чу Ваньнин тоже испуганно вздрогнул. И в тот же миг к нему пришло осознание, что Мо Жань в самом деле лежал, прижавшись к стене, и его низкий хриплый голос прозвучал так близко, словно сейчас он находился на подушке рядом с ним.
— …
Чу Ваньнин неосознанно сжал пальцы в кулак и широко распахнул свои черные, как смоль, глаза.
— Это я, Сюэ Мэн, — послышался голос из-за двери. — Мама сказала, что положила мои вещи в твой багаж. Открывай быстрее! Сколько можно ждать, я помыться хочу!
Подслушивать, конечно, нехорошо, но Чу Ваньнин резонно решил, что на самом деле он ведь и не подслушивает, просто стена слишком тонкая, звукоизоляция отсутствует, а Сюэ Мэн слишком громко орет.
В общем, конечно, он не хотел подслушивать.
Рассудив таким образом, Чу Ваньнин завернулся в одеяло и еще ближе придвинулся к стене.
Из соседней комнаты донесся скрип кровати, а немного погодя звук открывшейся двери и голос Сюэ Мэна:
— Эй, ты что, уже спишь? В такую рань?
— Я устал, — кажется, Мо Жань даже немного поперхнулся. – Я уже спал, а ты меня разбудил. Бери свою одежду и проваливай.
— А чего это ты меня так торопишь? — Сюэ Мэнмэн сделал многозначительную паузу, с каждым словом голос его звучал все более подозрительно. — В такую рань спрятался в комнате, закрылся на защелку и сидишь в такой духоте. Я сказал тебе пару слов, а ты уже пылишь. Неужели ты тут…
Что он там делал?
От пришедшей в его голову мысли глаза Чу Ваньнина широко распахнулись. Ему невольно припомнилось то ощущение от прикосновения к телу Мо Жаня после драки у пруда с лотосами. Кровь этого молодого человека была так горяча, что он слишком легко возбуждался, и его убийственных размеров орудие тут же приходило в полную боеготовность.
«Если едва перешагнувший двадцатилетний рубеж молодой заклинатель не следует «пути воздержания», то сколько, должно быть, в его теле клокочущей магмы? Как часто ему нужно давать ей выход?»
Ранее Чу Ваньнин никогда не задумывался об этом. Он так давно шел по пути очищения сердца и усмирения желаний, что просто не мог знать ответы на эти вопросы.
Теперь ему хотелось узнать об этом побольше, но он так привык в первую очередь заботиться о сохранении лица, что просто не мог поступиться своим достоинством.
Такой гордый человек, кому он мог задать такие вопросы? В самом деле, не мог же старейшина Юйхэн поймать какого-нибудь ученика и спросить: «Прошу прощения, извините за беспокойство, я хотел бы спросить, как часто должен дрочить половозрелый молодой заклинатель?»
…только подумав об этом, он почувствовал себя конченным извращенцем.
Естественно, в библиотеке Пика Сышэн можно было найти книги по двойному совершенствованию и даже любовные романы, но, чтобы взять конкретную книгу из библиотеки, нужно было зарегистрировать факт изъятия. Чу Ваньнин просто не мог себе представить, что в регистрационном журнале появится следующая запись:
«Жизнеописание героя-любовника» или «Воспоминания о плавании в бурном море страстей».
Одолжил для прочтения: Старейшина Юйхэн, Чу Ваньнин.
…Лучше сразу убейте!
Автору есть что сказать:
Маленький спектакль
«Для всех ожидающих продолжения! Эрха-«трансвеститы» дают обратную связь о свиданиях вслепую с милашкой Сюэ Мэнмэном».
Милая девушка Мо Вэйюй:
— Погоди, я думаю, что у свахи вообще с головой не в порядке. Как можно организовывать свидание вслепую, не выяснив, в каких родственных отношениях состоит пара? Я пила кофе, когда в кафе зашел мой младший двоюродный брат. Твою мать! Сваха, это и есть твой «высокий, богатый и красивый идеальный мужчина»? Пф! Ха-ха-ха-ха-ха! Простите, но я так прыснула, что все лицо ему кофе залила.
Милая девушка Ши Минцзин:
— ...Я дала ему свой контакт в WeChat из вежливости, однако не думаю, что у меня когда-нибудь появится желание снова с ним поболтать. На самом деле, обычно я не обращаю внимание на рост мужчины, но он пришел в ботинках на высокой платформе, очевидно, для того, чтобы казаться выше, а потом, глядя в глаза, заливал мне, что его рост сто восемьдесят сантиметров. Честно говоря, я почувствовала себя немного не в своей тарелке… Нет, правда, если бы он с самого начала был честен, я не стала бы смеяться над ним. Ах, на самом деле, низкий рост не проблема, но можно же быть хотя бы честным.
Госпожа Наньгун Сы:
— Эта сваха лоханулась*!!! Я сдерживалась целый день и сейчас, наконец-то, могу словесно проблеваться! Блять, что это за свидание вслепую, черт ее дери? Я просто вкратце обрисовала свое семейное положение: рассказала ему, что мой отец губернатор Наньгун, так он посоветовал поостеречься и не попасться на коррупции, сказала, что моя семья открыла фабрику, а он заявил, что нужно быть ответственнее и держать дела в порядке... В конце концов, я не знала о чем с ним вообще можно разговаривать, ну не сидеть же нам было в неловком молчании, поэтому я заговорила с ним о моей собаке. В результате он ткнул в сторону моего самоеда и заявил: «Твой чихуахуа такой милый, это самка?» Чихуахуа у тебя в башке! Если не разбираешься в животных, просто заткни пасть! Чтобы побыстрее покончить с этим свиданием, я добавила его контакт в WeChat и забыла о нем. И угадайте, какой итог? Я отправила в круг друзей фото, где я загораю на своей яхте в океане, а он пишет мне, что я должна больше думать об экономии энергоресурсов, потому как защитницы окружающей среды красивее всех! Еб твою мать! И это я еще не запостила нашу семейную плавающую крепость в Вэйхай! Тогда что бы он написал?.. «Девушка с пушкой* самая красивая?» В черный список, тупой склочник!
[*日了狗了 rì le gǒu le жи лэ гоу лэ букв.: «выеб собаку» — ложануться, лохануться, дать маху;
**炮台 pàotái паотай — плавучий форт: о броненосце береговой обороны;
**打炮 dǎpào дапао — вести огонь/стрельбу, стрелять из пушки; дебютировать; заявить о себе; произвести хорошее впечатление; жарг. перепихнуться; трахаться].
Милая девушка Е Ванси:
— Выглядит бедновато, но главное, чтобы человек был хороший, остальное не важно. Я была не против поесть с ним остренького в той забегаловке, где комплексный обед за 16 юаней. В любом случае, если бы мы не наелись, я могла бы попросить папу открыть в нашей гостинице шведский стол и записать все на мой счет. На самом деле, когда два человека вместе, неважно, кто больше тратит.
...Но я не могла стерпеть его несправедливых обвинений в адрес дочери нашего босса.
В бан его!
Милая девушка Чу Ваньнин:
— Если бы не недоеденный десерт на столе, я бы ушла еще когда он сказал: «Моей маме не нравятся приподнятые к уголкам раскосые глаза». С другой стороны, на дураков внимание не обращают, поэтому, прежде чем уйти, я все-таки доела тот кусочек бисквитного торта из свежего молока с клубникой...
Барышня Мэй Ханьсюэ:
— Эммм, этот милый мальчик, кажется, мне немного знаком. Я спала с ним?
Неважно, с кем только я не спала. Те, кто не смог запомниться с первого раза, не достойны второго. Жизнь слишком коротка, чтобы размениваться! Если ты не смог сразу удовлетворить мой аппетит, иди в бан. Что? Говоришь, я слишком распутная? Точно! А как узнал? Мои друзья в WeChat разделены на несколько групп: «10 см: забавные безделушки», «15 см: так себе игрушки», «20 см: игрушки для жесткого траха». Ах, да, еще есть группа «впечатляюще незаурядный, достойный восхищения», но пока там никого нет. Если когда-нибудь я встречу такой экземпляр, то сразу же дам согласие на брак.
Сюэ Мэн: — Ладно, плевать, что там говорят другие, но, барышня Мэй, член длиной в 20 сантиметров сложно представить, 15 сантиметров — это уже очень достойный размер, а уж больше 20… это что-то из области твоих влажных фантазий?
Двоюродный брат Мо Жань: — ..Кхе! На самом деле все-таки встречаются и такие, например, у меня...
Сюэ Мэн: — ?!..
Из плена этих безудержных фантазий его вырвал низкий голос Мо Жаня:
— Что ты там увидел? Ничего там нет! Забирай свои кальсоны и катись отсюда.
Немного опешивший от его напора Сюэ Мэн выпалил:
— А по-моему, ты что-то скрываешь!
Мо Жань: — …
Что-то напряженно обдумывая, Сюэ Мэн долго смотрел в лицо своему двоюродному брату, и вдруг его осенило. Охваченный стыдом и гневом, он заорал:
— В твоей башке черт ногу сломит! Я пришел сказать, что если ты тут закрылся на замок и не хочешь спускаться в купальню из-за того, что там много народу, а сам втихую думаешь помыться тут по-быстрому, то все это только потому, что ты свинота с грязными мыслями! А в итоге все это станет моей головной болью!
В соседней комнате Чу Ваньнин тут же почернел лицом.
В его голове грязные мысли?..
Сюэ Мэн, дыхание которого от злости стало тяжелым и прерывистым, смерил Мо Жаня пристальным взглядом с головы до ног, после чего процедил:
— Раньше я даже не думал о таких вещах, но теперь, когда мы заговорили об этом, неужели ты в самом деле…
— …Ты же мыться собирался? Хватит болтать!
— Ну уж нет! Я вдруг понял, что ты слишком подозрительный! — Сюэ Мэн заметил, что не только тон Мо Жаня стал резче, но и в черных глазах зажглись опасные искры. Почувствовав запах крови, он продолжил давить. — Когда ты был подростком, как только заканчивались занятия, тут же бежал в бордель, а теперь говоришь, что за все эти годы бродяжничества у тебя не было ни одной любовной интрижки? С чего это твой темперамент так резко изменился?
— …
Мо Жань, похоже, тянул время и молчал. Чу Ваньнин жадно прислушивался к каждому звуку, ведь ему тоже очень хотелось узнать, что он ответит.
Молчание затягивалось, и с каждой секундой Чу Ваньнин чувствовал все большую тревогу. Почему он не проронил ни звука? Ему стыдно? Он раскаивается? Или все-таки…
— Ты правда хочешь знать?
Когда Мо Жань, наконец-то, открыл рот, в его голосе ясно слышался гнев.
Вопреки всем ожиданиям, это оказалось благородное негодование.
Чу Ваньнин мысленно прицокнул языком от удивления. Он полагал, что вопрос Сюэ Мэна был вполне разумным и не было никаких причин для того, чтобы в ответ на проявленный близким человеком искренний интерес, так яро демонстрировать свое недовольство, сразу закрываться и…
Он не успел закончить свою мысль, как услышал голос Мо Жаня:
— Блять, заебал уже! Озабоченный, иди и потрахайся уже хоть с кем-нибудь, а мне это не интересно! Пошел на хуй!
Чу Ваньнин: — …
Сюэ Мэн: — …
После этого взрыва повисла мертвая тишина. А затем Сюэ Мэн взревел так, что его, наверняка, слышала вся гостиница:
— Мо Вэйюй! Ты, бесстыжий сукин сын! Вонючий проходимец!
— Вот именно! Все так, как ты говоришь! Блять, свали уже и не мешай мне спать.
— Не лезь ко мне! Ты мерзкая гнусь!
— Да кто к кому тут лезет?
— Ты, ты… — Сюэ Мэн начал заикаться, его прелестную мордашку тут же залил ярко-алый румянец. Изначально ему хотелось пристыдить Мо Жаня и поставить его в неловкое положение, но он предположить не мог, что в итоге этот бесстыжий Мо Жань обернет его слова против него и припрет его к стенке. Как тут не вспомнить, что ему уже двадцать один. Если посмотреть на его ровесников, Наньгун Сы женится на первой красавице мира заклинателей, Цзян Дунтан уже успел стать отцом троих детей, что уж говорить о Мэй Ханьсюэ из Куньлуньского Дворца Тасюэ…
После всего, как еще этот Мэй Ханьсюэ не загнулся от сифилиса?
Такое чувство, что он остался единственным желторотым птенцом без опыта в любовных делах. От этой мысли Сюэ Мэн почувствовал себя несправедливо обиженным.
Он злился вовсе не потому, что мечтал предаваться разврату, ведь, на самом деле, по натуре своей он не был похотлив, но ему было очень обидно осознавать, что и в этой области Мо Жань его обошел. Более того, на текущий момент в этом деле он настолько вырвался вперед, что Сюэ Мэну было просто нереально его догнать. Если бы Мо Жань не затрагивал эту тему, испытывал стыд или хотя бы вел себя поскромнее, то это не затронуло бы так сильно самолюбие Сюэ Мэна, но Мо Жань свысока презрительно бросил ему эту фразу…
«Заебал уже, иди потрахайся наконец».
Малыш* молодого господина Сюэ почувствовал себя несколько недооцененным, а его собственная гордость была уязвлена.
[*小 xiǎo сяо «малыш/мелкий»— как и в русском так иногда называют член].
Он еще долго не мог выговорить ничего, кроме:
— Ты, ты, ты… — пока, наконец, не сорвался на гневное, — в любом случае, это ты меня достал, нелюдь! — после чего выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.
Чу Ваньнин тоже задохнулся от возмущения. Хотя его выдержка была лучше, чем у Сюэ Мэна, своими ушами услышав, как Мо Жань намеренно задел Сюэ Мэна, используя эти злые слова, он не смог сдержать волны негодования, поднявшиеся в его сердце, и потом еще долго безуспешно пытался утихомирить эту бурю.
Низким хриплым голосом, напоминающим грозный рык скрытого в густых зарослях льва, мелкий засранец за стеной посмел произнести такие грубые слова, и от этого он чувствовал себя так, словно его сердце насадили на раскаленный железный прут.
Ком встал в горле Чу Ваньнина, глаза его вспыхнули мрачным блеском.
Прежде Мо Жань действительно часто нарушал запрет посещать публичные дома, и Чу Ваньнин, конечно, ясно понимал, что он совсем не такой целомудренный, как Сюэ Мэн. Просто прежде Мо Жань не был настолько сексуально привлекательным, чтобы сбить его с праведного пути, сейчас же он просто не мог удержать под контролем грешные мысли и фантазии.
После того как ему напомнили о старых грехах Мо Вэйюя, он не мог не подумать о той огромной обжигающей штуке, и как двигалось это горячее, истекающее потом и страстью крепкое тело, когда тот соблазнительный подросток с гладкой и нежной кожей предавался разврату и заставлял трепетать от удовольствия и изнеможения всех тех многочисленных хрупких белокожих красавиц и красавцев.
Чу Ваньнин чувствовал себя так, словно сердце его снаружи щекочут пером, в то время как пламя ярости пожирает его изнутри.
Его разрывало на части от гнева и страстного желания, и сила этих эмоций была так сильна, что от возбуждения покраснели уголки глаз, а раскрасневшееся лицо приобрело оттенок лепестков крабовой яблони.
Тем временем выскочивший за дверь Сюэ Мэн снова вернулся.
— Открой!
— … Да что опять-то?
— Я снизошел до того, чтобы войти в твою конуру не для того, чтобы полаяться! Где моя одежда?!
— На столе. Сам возьмешь.
— Гм! – Сюэ Мэн сгреб свои вещи в охапку и, сердито пыхтя, вышел.
Кажется, эта парочка, наконец, угомонилась, и снова стало тихо. Чу Ваньнин услышал тяжелые шаги Мо Жаня, потом скрип кровати. На этот раз он отчетливо слышал, как тот ворочается, пытаясь устроиться поудобнее, и прочувствовал все звуки, вплоть до жалобных стонов старой деревянной койки, пытающейся выдержать вес этого огромного, как гора, жаркого тела.
Ему вдруг мучительно захотелось пить. Просто встать прямо сейчас и выпить стакан воды. Но он слышал каждое движение Мо Жаня и понимал, что если он сейчас поднимется с постели, то это не останется незамеченным. Поэтому ему оставалось только замереть, превратив себя в подобие каменной статуи, снаружи холодной и серой, но в сердцевине своей окрасившейся всеми оттенками алого.
Лежавшему через стену от него Мо Жаню тоже было не по себе.
Сексуальная неудовлетворенность сделала его раздражительным, а Сюэ Мэн пришел в самый неподходящий момент и тем самым спровоцировал его на грубость. Он не смог вовремя взять эмоции под контроль и самым бесстыдным образом начал орать пошлости, хотя и не знал, слышит ли их Чу Ваньнин.
Ведь если Учитель не спал, то, конечно, все слышал…
Чем дольше Мо Жань лежал в постели, тем сильнее его одолевали мрачные мысли и тем больше он сожалел. Мужчина ворочался с боку на бок, и Чу Ваньнин, слыша, как скрипит кровать за стеной, не мог не проникнуться его беспокойством.
Спустя какое-то время до Чу Ваньнин донесся низкий голос Мо Жаня:
— Учитель…
— ..!
Покрутившись еще, Мо Жань так измучился неизвестностью, что, в конце концов, не сдержался и попытался позвать Чу Ваньнина, чтобы узнать его реакцию.
— Учитель, вы спите?
— …
— Вы слышите меня?
Сердце Чу Ваньнина билось как боевой барабан, и этот грохот так смущал его, что он подтянул стеганое одеяло, чтобы укрыться с головой, в надежде скрыть громкий стук сердца, которое человек за стеной и не услышал бы.
— Учитель…
Да вот только так голос Мо Жаня звучал так интимно близко, что казалось, будто они лежат в одной кровати, и стоит Чу Ваньнину стянуть с себя одеяло, и он тут же увидит красивое лицо Мо Жаня и его обнаженную грудь. Он словно наяву видел, как, подперев рукой щеку, тот смотрит на него своими ярко блестящими черными, как смоль, глазами, и его хищный голодный взгляд полон жажды и желания схватить и сожрать вместе с кожей и костями.
— Вы ведь слышали, что я говорил?
Чу Ваньнин был полон решимости до последнего притворяться глухим, тем более что он прекрасно понимал, что Мо Жань задал этот вопрос в надежде, что он не слышал его.
Если он выдаст себя, то, когда они увидятся завтра утром, оба будут чувствовать себя очень неловко.
Мо Жань еще несколько раз громко позвал его, но не услышав за стеной ни единого звука, тихо вздохнул. В тот момент, когда он в самом деле поверил, что Чу Ваньнин заснул, у него отлегло от сердца, но также он почувствовал и некоторое сожаление.
В глубине души, Мо Жань все еще хотел, чтобы Чу Ваньнин обратил на него внимание.
Но Чу Ваньнин игнорировал его, и ему оставалось только погладить разделяющую их тонкую стенку. Сначала Мо Жань просто водил по стене огрубевшими подушечками пальцев и, закрыв глаза, представлял, что поглаживает грудь Чу Ваньнина. А затем горящими от страсти губами он припал к дереву, как хотел бы приникнуть к нежным лепесткам губ спящего Чу Ваньнина, тихо вздохнул и пробормотал:
— Нет, хватит… я просто хочу тебя…
Однако эти слова были сказаны так тихо, что Чу Ваньнин не мог расслышать их. Он с ног до головы завернулся в одеяло, спрятав свое пылающее лицо и сердце, но вскоре даже сквозь толстую ткань до него донесся скрип кровати по соседству, словно лежащий на ней охваченный волнением мужчина с негодованием резко перевернулся и в сердцах выругался:
— Твою мать!
В Чу Ваньнине вдруг проснулось какое-то животное чутье, благодаря которому ему удалось предугадать, что он сейчас услышит. В этот миг волосы на всем его теле встали дыбом, и ему захотелось заткнуть уши, но он только поднес кончики пальцев к ушам и тут же безвольно опустил их.
Все еще прячась под одеялом, он открыл глаза, бездумно уставившись перед собой, и очень скоро услышал…
Даже сквозь одеяло он слышал тяжелое дыхание Мо Жаня, рваное, ритмичное, частое, неистовое и яростное. От этих волнующих звуков руки Чу Ваньнина тут же покрылись мурашками, спина онемела, тело обмякло.
Сбивчивое дыхание Мо Жаня, словно клокочущее в его горле, было таким сексуальным и греховным, то сдавленным, то необузданно несущимся во весь опор. Разве мог он не понять, что именно означают эти возбуждающие звуки?
Чу Ваньнин закрыл глаза, ему вдруг стало очень душно, его губы чуть приоткрылись и слегка задрожали.
Он вдруг вспомнил о преследующих его влажных снах, в которых он видел полностью обнаженное тело Мо Жаня. Стоило ему закрыть глаза, и он смог еще яснее представить сцену, что сейчас происходила за пределами его одеяла. Он буквально чувствовал присутствие Мо Жаня рядом с собой, до мельчайших деталей видел его лежащее на спине полное сил и энергии крепкое тело, и как таинственно сияют в темноте чуть прищуренные затуманенные черные глаза…
Мо Жань опустил руку и ослабил завязки штанов, освобождая яростно рвущийся из одежды огромный истекающий смазкой член. Истинные размеры этого великана Чу Ваньнин даже боялся себе вообразить, хотя и мог примерно обрисовать его контуры и представить насыщенно-красный цвет головки. Мо Жань крепко сжал в руке эту штуку, которая запросто может лишить человека жизни, и начал надрачивать. Вместе с нарастающим ритмом, кадык Чу Ваньнина начал ходить ходуном. Тяжело сглатывая слюну, он не мог не задаться вопросом: «О ком он думает, так страстно и мучительно утешая себя?»
— Да…
Чу Ваньнин услышал приглушенный низкий стон мужчины за стеной, такой хриплый и сексуальный, что его голова вмиг словно онемела. Во мраке эта заразная
влажная дымка страстного желания окончательно затуманила глаза феникса.Он тоже не смог стерпеть…
Несколько раз тонкая белая рука Старейшины Юйхэна спускалась вниз, и каждый раз он отдергивал ее, из последних сил борясь с собственной похотью. В конце концов, он не выдержал и дрожащими пальцами нащупал и крепко сжал свой давно уже возбужденный обжигающе горячий член.
Это грубое и горячее прикосновение заставило его испытывать стыд, но в то же время сильное возбуждение. Чуть запрокинув голову, он с трудом подавил рвущийся из горла стон. Укрывшись в коконе из одеяла, он, наконец, смог отбросить свою холодную маску безразличия и взлетать, и падать вместе с волнами частого дыхания Мо Жаня, все глубже погружаясь в безбрежный океан плотских страстей. Чу Ваньнин обращался с собой неуклюже и грубо, несколько раз причинив себе боль. В конце концов, он больше не мог сдерживаться и, сбросив одеяло, опустился на него ничком, продолжая тереть и сжимать себя. Сейчас он представлял собой невероятно соблазнительное зрелище: дрожащие длинные, стройные ноги, раскосые глаза томно полуприкрыты, несколько промокших от пота прядей упали на лицо, с приоткрытых губ слетает частое дыхание и беззвучные вздохи.
Чу Ваньнин был уверен, что это из-за того, что он сбросил одеяло, звуки из-за стены стали еще более ясными, но он был настолько подавлен и оглушен своими эмоциями, что слух его притупился. Услышав влажный хлюпающий звук, он решил, что тот исходит из-за стены, но, опустив голову, обнаружил , что это его собственный истекающим соком желания ствол испачкал ладонь и теперь при каждом движении комнату наполняли невообразимо пошлые звуки.
Лицо Чу Ваньнина вспыхнуло еще жарче. Он повернул голову так, чтобы видеть разделяющую их деревянную переборку. Так он мог почувствовать, что Мо Жань лежит рядом с ним, они оба полностью обнажены и ублажают друг друга, разделяя эту страсть и чувственное наслаждение.
Похоть вскружила ему голову, вся его чистота и сдержанность осыпались на землю, как сорванная ветром черепица. Он слышал только хриплое дыхание за стеной, чувствовал волны удовольствия, расходившееся от нижней части его тела, и тонул в этом блаженстве. Из-за собственной неопытности и длительного воздержания он оказался совершенно не готов к захлестнувшему его вожделению, поэтому все происходящее было для него слишком возбуждающим. Кожа стала невероятно чувствительной к каждому прикосновению. Он был как высохший сотни лет назад колодец, что веками голодал и томился от жажды, страстно желая быть заполненным другим горячим телом.
Судя по доносившимся звукам, человек за стеной начал ускорять темп, и чем настойчивее и быстрее он двигался, тем сильнее разгорался огонь в сердце Чу Ваньнина. Его поясница выгнулась, дрожащие колени почти не держали, любовные соки, обильно выделяемые его членом, промочили простыни. Он смутно чувствовал, что все происходящее слишком безрассудно и недостойно и не должно было с ним случиться, но ничего не мог с собой поделать. Ему было слишком хорошо. В своей жизни он ни разу не делал ничего подобного и даже предположить не мог, что это может быть настолько приятно.
Если после того, как в деревне Юйлян Чу Ваньнин в первый раз занимался самоудовлетворением, он страдал от нарушения обета, в итоге ощущая лишь брезгливость и отвращение, то на этот раз все было совсем иначе. Теперь, когда за перегородкой был любимый человек, он слышал его частое дыхание, ловил сдавленные страстные стоны, Чу Ваньнин больше не чувствовал, что его собственное влечение это что-то гадкое и отвратительное. Оказывается, он тоже способен плавать в этом бурном море желаний и испытывать удовольствие, а не отторжение.
Он чуть приоткрыл свои влажные затуманенные глаза. Несколько растрепанных прядей упали на глаза.
Зрение все еще было расфокусировано, все вокруг стало зыбким и расплывчатым. Вдруг перед его глазами промелькнуло странное видение.
А может быть это не иллюзия?
Это было похоже на один из тех странных и слишком реальных снов, которые он уже видел не раз.
В этой иллюзии на шитых золотом алых простынях, от которых исходил резкий животный запах свежевыделанных шкур, он точно так же, как сейчас стоял на коленях. На лбу его выступили капли пота, с приоткрытых губ срывалось частое неровное дыхание, пряди волос спадали на глаза.
При свете непотушенных свечей мужчина позади него стремительно и яростно врывался в его тело. Их ноги так переплелись, что он чувствовал, как напрягаются его мышцы при каждом толчке.
Простыни, подушки и одеяла были беспорядочно скомканы, но этот мужчина, не прерываясь ни на миг, продолжал вбиваться в него снова и снова. В горле застрял хриплый стон удовольствия, но прежде, чем он смог излиться, Чу Ваньнин услышал голос позади себя:
— Почему ты молчишь? Давай же, кричи!
Иллюзия и реальность наложились друг на друга. Чу Ваньнин плотно стиснул зубы. Пусть вожделение переполняло его тело, а неконтролируемые эмоции, как морской прилив, захлестнули его разум, он лишь еще ниже склонил голову, не желая даже рот открыть.
Смежив веки, Чу Ваньнин стал еще грубее орудовать рукой.
Но просто закрыть глаза было недостаточно, чтобы перестать видеть эту эротическую галлюцинацию во всех ее грязных подробностях.
Толкнувшись в его тело еще пару раз, мужчина, громко бранясь, вышел из него и отстранился. Обхватив Чу Ваньнина своими крепкими сильными руками, он заставил его перевернуться, и в свете свечей тот, наконец, увидел искаженное похотью невероятно красивое лицо. Конечно же это был Мо Жань.
Из-за того, что в своих эротических фантазиях он так ясно представлял себе Мо Жаня, Чу Ваньнин всегда чувствовал стыд и еще более мучительное возбуждение. Страдая от угрызений совести, он затряс головой, пытаясь избавиться от этой иллюзии.
Но это не помогло.
Он слышал частое дыхание Мо Жаня за перегородкой.
В этой порнографической иллюзии, занимающийся с ним сексом дикарь дышал также хрипло и тяжело.
Чу Ваньнин же настолько потерял стыд, что в этой своей эротической фантазии смог увидеть даже самые мелкие и пошлые детали. Перевернув его, Мо Жань приставил свой огромный блестящий от смазки член к его растраханному судорожно сокращающемуся анусу. Внушительная головка терлась о его вход, иногда дразняще проникая чуть глубже, но не входя в него полностью.
Тем временем в комнате гостиницы, Чу Ваньнин одной рукой продолжал ублажать себя, а другой мертвой хваткой вцепился в матрас.
Позорище!
Он испытывал невыносимое унижение и стыд.
Как могло выйти так, что его одолевают подобные фантазии?
Он совершенно точно не... никогда не видел ничего подобного... так почему это все выглядит настолько реально? Почему ему кажется, словно в прошлом он, в самом деле, испытал все это безумие уродливого и грязного, но обжигающе страстного совокупления?
Неужели животное начало человека с рождения выгравировано на его костях?
— Упрямишься? Правда думаешь, если с твоих оскверненных губ не сорвется ни слова, ты сможешь сохранить свою чистоту?
В этой иллюзии влажные глаза Мо Жаня смотрели на него с нескрываемой злостью и неприкрытой похотью.
— Столько раз я трахал тебя, так к чему сопротивляться? Ты сам захотел, чтобы я выебал тебя, сам согласился лечь под меня…
— Прекрати…
Иллюзия или реальность.
Остался только этот тихий шепот…
— Как можешь ты снова стать чистым*? Думаешь, после всей той грязи, в которой ты измазался, когда брал меня в рот, отсасывал мне, раздвигал передо мной ноги, насаживался на мой хуй и у тебя из всех щелей текло то, что я соизволил тебе дать, ты все еще чистый? Не будь глупцом, с того дня, когда ты впервые лег под меня, это слово больше не имеет к тебе никакого отношения.
[*清高 qīnggāo цингао «чистый и возвышенный» — чистый, невинный, благородный и добродетельный].
— Не надо, замолчи…
Чистота и невинность.
Он больше не чист.
Гордость и чувство собственного достоинства.
Они изорваны в клочья, как ветхое платье.
— Тебе действительно стоило бы увидеть, как ты смотришься подо мной*… — взгляд Мо Жаня, словно срезающий кожу острый нож, медленно скользил по его телу сверху вниз, пока не замер на судорожно сжимающемся, дрожащем отверстии, которое после последнего совокупления было все еще влажным и липким от спермы и крови.
[*下面 xiàmian сямянь — внизу, нижний, под [кем-то/чем-то]; подчиненный. От переводчика: контекст «Тебе действительно надо полюбоваться, как хорошо ты выглядишь, когда покорно лежишь подо мной»].
Его взгляд стал более глубоким и туманным, кадык судорожно дернулся. Шепотом выругавшись, Мо Жань обхватил рукой свой возбужденный орган и снова начал медленно вводить его в сжавшийся под этим яростным напором дрожащий проход, постепенно растягивая его.
В итоге он вошел полностью, так, что даже его мошонка, словно стремясь тоже втиснуться внутрь, вжалась в исстрадавшийся растянутый анус. Невероятно огромный пульсирующий орган заполнил его так полно и плотно, что, казалось, достиг того предела, после которого Чу Ваньнин скорее умер бы, чем дал ему войти еще глубже.
— Ааа…
Иллюзия? Или все-таки реальность?
В конце концов, рвущийся из горла стон перелился через край. Именно этот стон пробудил Чу Ваньнина и помог ему вырваться из плена сна.
Видение быстро рассеялось и растаяло словно дым.
Последнее, что он увидел, это был Мо Жань, который стремительно и остервенело вбивался в его тело. Среди сбитого постельного белья и подушек охваченные безумием страсти двое мужчин неистово совокуплялись. Он услышал тяжелое дыхание Мо Жаня и слова, сказанные его хриплым обжигающе страстным голосом:
— Я каждый день так трахаю тебя, что будь ты женщиной, давно бы уже понес от моего семени… Ох, не боишься, что твоего ребенка называли бы ублюдочным семенем зла*?
[*孽种 nièzhǒng «семя зла/несчастья» — незаконнорожденный; ублюдок; бастард].
Стыд и возбуждение, животная страсть и человеческие чувства.
Очнувшийся в своем гостиничном номере распаленный Чу Ваньнин был очень зол на свое тело. Он резко перевернулся, думая лишь о том, как навсегда избавиться от этих грязные образов, засевших в его голове.
Он вдруг почувствовал себя очень обиженным.
За что ему это? Его глаза покраснели от досады за подобную несправедливость.
Никогда прежде ему и присниться не могли все эти вещи. Раньше он никогда и нигде не видел ничего подобного, даже ни на один эротический рисунок украдкой не взглянул. Так почему ему снятся такие абсурдные и бесстыжие эротические сны… и что ему делать, если кто-то узнает об этом?
Воспоминание об иллюзии почти развеялось, но в этот момент кровать за стеной вдруг заходила ходуном. Мо Жань начал мастурбировать задолго до того, как на это решился Чу Ваньнин, и теперь его наслаждение почти достигло пика и было готово забить ключом. Он больше не мог терпеть и, чтобы побыстрее кончить, начал еще более неистово двигать бедрами и поясницей. Ему, в самом деле, слишком долго пришлось сдерживать себя, поэтому хватило нескольких сильных толчков, чтобы с тихим хриплым рычанием он, наконец, пришел к желанной разрядке.
Услышав этот сдавленный хриплый рык, Чу Ваньнин так возбудился, что отбросил последний стыд. Устремив взгляд покрасневших влажных глаз на стену, он стал еще грубее двигать рукой, надрачивая свой член, до тех пор, пока также не кончил прямо на постель.
В своей жизни Чу Ваньнин никогда не испытывал такого головокружительного экстаза, как в эти секунды семяизвержения.
Он судорожно хватал ртом воздух и, не сдержавшись, прохрипел:
— Даа… ааа…
После оргазма у него все поплыло перед глазами. Совершенно не понимая, как так вышло, что он угодил в эти липкую любовную паутину, обессиленный Чу Ваньнин повалился поверх испачканного одеяла и с ошеломленным выражением на лице попытался восстановить учащенное хриплое дыхание.
Он так долго избегал всех соблазнов.
Вот только в сердце своем все же хотел с головой погрузиться в это чувство любви.
Когда желание и любовь переплетаются, похоть уже не кажется такой отвратительной и неприемлемой. Поэтому, после того как он осквернил свое тело в деревне Юйлян, Чу Ваньнин просто опустил руки, но внутренне совсем не изменился. Сейчас же он все еще чувствовал стыд, но тот утонул в той влаге, что до краев наполнила его сердце, и приятное возбуждение окончательно поглотило его.
Внезапно Чу Ваньнина захватило страстное желание, скорее даже невыносимая жажда, чтобы эта деревянная стена между ними исчезла и такой же мокрый от пота Мо Жань прижался к его спине своей вздымающейся раскаленной грудью и, задыхаясь от страсти, осыпал поцелуями его плечи и шею.
Совершенно потерянный Чу Ваньнин собрался с силами, чтобы снять одежду и лечь. В голове постоянно вертелась мысль, что если бы такое было возможно, ему больше не о чем было мечтать.
Этого было бы вполне достаточно.
На следующий день Мо Жань проснулся рано.
Здесь в Линьи готовили еду, что вряд ли придется по вкусу Чу Ваньнину, и в гостинице также не оказалось ничего пресного. Поэтому он отправился закупиться продуктами на местный рынок, чтобы потом, арендовав на время кухню, своими руками приготовить для Учителя несколько блюд.
В этом мире множество мужчин в погоне за объектом своих желаний, казалось бы, были готовы на все, но обычно их ухаживания не идут дальше покупки букета цветов и сервировки завтрака. Стоит им понять, что понравившийся человек труднодостижим, и за его сердце придется побороться, как они тут же прекращают гонку и начинают искать новую любовь. В мире так много красивых людей, так зачем тратить время на то, чтобы добиться кого-то неприступного, когда есть множество куда более доступных лакомых кусочков.
Но Мо Жань был другим.
Он потратил две жизни, чтобы добиться любви Ши Мэя.
Теперь же, осознав, кого на самом деле желает его сердце, а также приняв тот факт, что никогда не сможет получить от Чу Ваньнина ничего большего, чем дружба между учеником и учителем, он по-прежнему всем сердцем желал каждый день заботиться о Чу Ваньнине.
Он хорошо знал, что тот недостижим, и так будет в этой жизни и в следующей, но все равно не изменил своего отношения.
— Сынок, надо же, ты пришел за продуктами в такую рань! Посмотри на этот редис и морковь, может, купишь? Они, правда, очень свежие.
— Молодой господин, посмотрите на эти украшения! Здесь браслеты и ожерелья, шпильки и заколки для волос. У нас есть все, что душе угодно, и это работа настоящих мастеров!
— Сюда иди! Нет, ты просто взгляни! Эти духовные камни могут улучшить любое духовное оружие! Не проходи мимо! Ну же! Ну!
Изначально Мо Жань планировал купить только овощи, но когда с полной корзиной он проходил мимо торговых рядов, то заметил торговую стойку, заваленную множеством мелких изящных вещиц, одна из которых тут же приковала его взгляд. Он неосознанно потянулся к ней и сам не заметил, как оказался у прилавка.
Неподалеку стоял человек в плаще с капюшоном, полностью скрывающим лицо, который внимательно изучал разложенные на стойке блестящие аксессуары.
Незнакомец поднял руку, отчего черный рукав его верхней одежды задрался, обнажив очень красивые и изнеженные белые пальцы, которые были настолько идеальны, что Мо Жань не мог не обратить внимание на их обладателя.
При взгляде на скрытую плащом фигуру он подумал, что перед ним мужчина, но, увидев эту руку, решил, что это может быть и женщина.
Движимый любопытством, Мо Жань повернул голову и попытался оценить внешность этого человека, однако увидел лишь закрывающую лицо черную вуаль и пару ясных и холодных глаз, которые ему тоже не удалось внимательно рассмотреть из-за тени, отбрасываемой надвинутым на лицо капюшоном.
Два человека посмотрели друг на друга, и Мо Жань по привычке широко улыбнулся.
Однако этот человек отвернулся и отдернул руку от духовного камня, к которому было потянулся. В этот момент краем глаза Мо Жань заметил внушительное кольцо на его большом пальце.
Серебряный перстень с узором в виде змеиной кожи с похожими на броню чешуйками.
Внезапно он понял, что этот змеиный узор на кольце ему знаком, но прежде, чем он успел его рассмотреть, человек уже спрятал руку в широком рукаве и, бросив на Мо Жаня холодный взгляд, так и не проронив ни слова, отвернулся и ушел.
— Вот уж странный тип… — пробормотал Мо Жань ему вслед. Однако на такое грандиозное событие, как свадьба наследника ордена Жуфэн, было разослано множество приглашений во все концы света. В последнее время в Линьи прибыло очень много непонятных иноземцев чудаковатого вида, и этот, прячущийся за капюшоном плаща, был далеко не самым странным из них.
В это время Мо Жань услышал звон колокольчиков у заднего входа, после чего занавес приподнялся и в лавку зашла хозяйка.
Мо Жань тут же выбросил из головы загадочного человека в черном, и, улыбнувшись, указал на приглянувшуюся ему магическую вещицу:
— Хозяйка, сколько стоит это?
Хозяйка отодвинула засов на двери лавки, зевнула и, лениво потянувшись, приготовилась заняться делом. В этот момент перед заспанной женщиной в ярких лучах восходящего солнца прямо на пороге ее лавки появился очень высокий красивый мужчина. Мощная фигура и прямая осанка ясно говорили о том, что ему привычнее в одной руке держать меч, а в другой – нож. Такой человек должен был с равнодушным и надменным видом просто пройти мимо торговых рядов, никого не удостоив даже взглядом.
Но, вопреки ожиданиям, красавец широко улыбнулся. Застенчиво затрепетали мягкие и густые ресницы, а на щеках появились неглубокие, но очень очаровательные ямочки.
В руках он держал бамбуковую корзину, в которой лежали не духовные камни или свитки с заклинаниями, а свежая молодая зелень, фрукты и овощи: красные наливные яблоки, толстый белый редис и пышный изумрудно-зеленый салат, на листьях которого еще не высохла роса.
Однако эти яркие краски не смогли отвлечь женщину от красоты лица посетителя...
Хозяйка так и застыла с открытым для зевка ртом, в оцепенении уставившись на молодого человека, в котором жесткость окровавленного меча так гармонично сочеталась с мягкостью и нежностью. Она долго не могла прийти в себя и просто стояла столбом и хлопала глазами.
— Хозяйка?
— Ай-ай, господин бессмертный что-то желает?
— Именно, вот это, — Мо Жань поднял со стойки один из пары кулонов из розового камня. — Сколько стоит?
— У молодого господина глаз наметан! Эту пару подвесок из кристаллов драконьей крови огранил мастер из духовной школы в горах Куньлунь. Хотя материал не слишком дорогой, но все же эти кулоны сами по себе весьма примечательны. Молодому господину, конечно, известно, что если человек носит кристалл драконьей крови, то при повышении температуры его тела, камень становится ярко-красным… — на этих словах хозяйка весело рассмеялась. — Заклинатель, раз уж вам приглянулись эти парные подвески, значит вы уже выбрали даосского партнера, с которым желаете заняться двойным совершенствованием, не так ли? Ох, даже не представляю, что за божественной красоты дева была так удачлива, что смогла зацепиться за вас. Купите эти кулоны и точно не прогадаете. Когда вернетесь к своей избраннице, убедитесь, что каждый из вас наденет по кулону, и как дойдет дело до двойного совершенствования, по его цвету всегда будете знать какой настрой у вашей возлюбленной.
Мо Жань с самого начала хотел купить этот кулон, но только потому, что знал о том, что кристаллы драконьей крови хорошего качества могут согреть и подавить холод в организме заклинателя. Чу Ваньнин постоянно мерз зимой, поэтому эта вещица идеально подошла бы ему для защиты от стужи.
Однако, стоило Мо Жаню услышать слова торговки, он уже не смог избавиться от мыслей о том, как выглядела бы эта подвеска на теле смущенного и распаленного страстью Чу Ваньнина. Он во всех подробностях представил, как от переполняющего его желания кулон станет пунцово-алым, словно капля крови, трепещущая на острие меча.
Прочистив горло, он сказал:
— Тогда давайте оба. Заверните их для меня.
Чтобы Чу Ваньнин ничего не заподозрил, Мо Жань купил подарки Сюэ Мэну, Сюэ Чжэнъюну и госпоже Ван. Вернувшись в гостиницу, он вывалил на стол все купленные вещи, а потом осторожно вытащил из-за пазухи небольшой бумажный пакет с двумя подвесками. Лежавшие внутри кулоны, нагревшись от тепла его тела, стали похожи на две капли крови. Одну капельку он оставил в пакете, а вторую повесил себе на шею…
Покончив с этим, он оправил одежду, уделив особое внимание тому, чтобы кулон не был заметен в разрезе ворота, а затем аккуратно упаковал второй кулон.
Рука сама потянулась к скрытому под воротом камню и от одного прикосновения сердце его забилось быстрее. В прежней жизни он пережил множество удивительных и абсурдных событий, и теперь и сам был удивлен, что так паникует всего лишь из-за припрятанного под одеждой маленького секретика.
— Подарок? Для меня? — Сюэ Мэн, получивший от Мо Жаня в разгар завтрака кисточку на меч, выглядел так, будто увидел привидение. — Зачем ты мне это даешь? Неужто и правда решил извиниться передо мной за вчерашнее?
Что касается вчерашнего инцидента, так как Мо Жань был уверен, что Чу Ваньнин тогда спал и ничего не слышал, он был настолько спокоен, что у него ни один мускул на лице не дрогнул.
Зато Чу Ваньнин, не сдержавшись, схватил первую попавшуюся чашку с чаем. После нескольких глотков остывшего травяного чая, ему удалось справиться с собой и восстановить невозмутимое выражение лица.
Тем временем Мо Жань со смехом ответил Сюэ Мэну:
— О чем это ты? Очевидно же, что вчера ты сам напросился. Что касается кисточки на меч, то я просто увидел эту безделицу и подумал, что она выглядит красиво и достойно, поэтому купил и отдаю ее тебе просто так, без повода... — после небольшой паузы, он продолжил, — мы редко выбираемся куда-то все вместе, поэтому я захотел купить всем что-то на память и приобрел такие памятные мелочи не только для тебя, но и для нашего учителя, и для дяди с тетей. Сущие безделицы и стоят совсем недорого.
— И для нас тоже? — переспросила изумленная госпожа Ван.
— Тетушка, для вас эта коробочка для румян и пудры из ароматной древесины райского дерева*. Дядя, а для вас подвеска на складной веер, — вручив всем подарки, Мо Жань, наконец, достал и отдал Чу Ваньнину подвеску с кулоном из драконьей крови. — А это для Учителя.
[*沉香 chénxiāng чэньсян (Aquilaria agallocha Roxb.) алойное дерево].
— …Что это?
— Подвеска с кулоном, — казалось, жар сердца переметнулся на ладонь, которая тут же стала горячей и потной. — Кристалл драконьей крови способен рассеивать холод. В Линьи их очень много, и я купил его для Учителя, чтобы он грел вас.
Чу Ваньнин принял подарок. Подобные камни не слишком ценились, однако ему он и правда подходил.
— Большое спасибо, — сказал он.
— Да не за что. Учитель, не хотите его примерить?
Взглянув на Мо Жаня, Чу Ваньнин не заметил скрытого в глубине его глаз сокровенного, слишком непочтительного и эгоистичного желания, и без задней мысли сразу же надел подвеску на шею. Розовый камень тут же ярко вспыхнул, так что заметивший это Сюэ Мэн не смог удержаться от комментария:
— Выглядит красиво и достойно, куда лучше моей кисточки на меч. Где ты его купил? Я тоже хочу себе такой.
— Больше нет. На всем рынке только один такой. Я хотел купить для себя, но не нашел.
Сюэ Мэн был очень разочарован. Он поднял свою кисточку на меч, посмотрел на нее, а затем снова перевел взгляд на ярко сияющий кулон из драконьей крови на шее Чу Ваньнина и пробормотал:
— …Не может быть. Таких вещей в Линьи пруд пруди. Когда придем в орден Жуфэн, спрошу у Наньгун Сы. У него-то точно таких целая гора…
Мо Жань просто проигнорировал его. Все его внимание было сосредоточено на Чу Ваньнине, который надел кулон, но не спрятал его под одежду. Он невольно заволновался, и, чуть помявшись, все же не вытерпел и сказал:
— Учитель, этот кулон не носят сверху.
— А?
— Он должен быть внутри, — сказал Мо Жань, склонившись над ним, чтобы помочь заправить кулон под одежду. Он вдруг оказался слишком близко, горячее дыхание обожгло ухо Чу Ваньнина, и тот тут же оттолкнул его.
Чу Ваньнин тут же опустил глаза. Выражение лица на первый взгляд казалось строгим и холодным, но на этот раз Мо Жань присмотрелся повнимательнее, и тут же заметил, что уши Учителя стали алыми, как цветы крабовой яблони. Это выглядело так трогательно и очаровательно, что не могло не вызвать в нем желания поцеловать эти нежные лепестки, обхватить их губами, втянуть в рот, чтобы посасывать и облизывать их.
И все же Мо Жань был немного удивлен и не мог не задаться вопросом, а почему это Чу Ваньнин так покраснел?
Кажется, он ничего такого не сделал и границ приличия не преступал. Всего-то хотел помочь Учителю разобраться с подвеской, но это же не считается?..
Тщательно все обдумав, он припомнил сказанную ранее фразу:
«Он должен быть внутри».
Мо Жань остолбенел и вмиг покраснел от стыда. Если бы кожа молодого человека не была такой загорелой, пожалуй, яркий румянец на его лице выглядел бы еще заметней, чем покрасневшие уши Чу Ваньнина.
Мо Жань мог поклясться, что, произнося эти слова, действительно не вкладывал в них никакого двойного смысла…
Эта мысль привела его в еще большее изумление. Ведь даже если он не подумал ни о чем таком неприличном, так как такой праведный человек, как Чу Ваньнин, мог тогда подумать о чем-то развратном?
Сколько Мо Жань не думал об этом, он так и не смог понять, как такое возможно. Пока он безуспешно бился над разгадкой, Чу Ваньнин с невозмутимым выражением лица, но красными ушами, не проронив ни слова, спрятал кулон под одеждой.
Прошлой ночью из-за разделяющей их перегородки в три пальца толщиной, ушедший на покой Наступающий на бессмертных Император пропустил слишком много впечатляющих вещей: расцвет чувственности Чу Ваньнина и его первый сексуальный опыт, когда разум и плоть этого гордого человека окончательно увязли в трясине порочных желаний. Мо Жань ничего не знал о том, что произошло на кровати, отделенной от него одной тонкой стенкой, поэтому, конечно, не мог уразуметь, что в данный момент Чу Ваньнин все еще не выбрался из грязного болота, в которое погрузился вчера. Хотя ему было очень стыдно, его тело все еще трепетало от пережитого чувственного желания, и он все еще чувствовал отголоски той страсти, поэтому стал невероятно чувствительным.
Из-за сбитых влажных простыней и грязных слов, что он видел и слышал внутри иллюзии, и из-за того, что он боялся, что кто-то может узнать о его грехопадении, Чу Ваньнин повел себя совершенно нетипично для себя и, услышав эту простую фразу, подумал о пошлом.
Чу Ваньнин быстро взглянул на него и понял, что тот порочный огонь, что этой ночью вспыхнул в глубине его сердца, все еще не угас. Он потянулся за…
Ручку чайника тут же перехватил Мо Жань.
— Этот чай уже остыл. Не нужно его пить, это вредно для желудка.
— … — Чу Ваньнин ничего не ответил, только многозначительно взглянул на него и протянул руку к чайнику, всем видом демонстрируя, что он все равно собирается выпить холодного чаю.
— Давайте я схожу и принесу вам чашку горячего.
— Не нужно…
Но Мо Жань уже ушел искать хозяина гостиницы. Через пару минут он вернулся с чайником горячего зеленого чая, налил чашку и передал ее Чу Ваньнину:
— Учитель, выпейте.
— Верно, Юйхэн, пей горячий чай. Холодный вреден для здоровья.
У Чу Ваньнина не было выбора, кроме как принять эту чашку горячего чая. Он чуть подул на него, но пить не стал, а просто поставил на стол рядом.
Его сердце и без этого чая было обжигающе горячим.
Если станет еще жарче, то, чего доброго, последний слой тонкого льда в его глазах растает. Если неудержимые весенние воды его грешных желаний перельются через край, он больше не сможет скрыть свои постыдные мысли.
После этого сможет ли уважаемый старейшина Юйхэн смотреть людям в глаза?
Позавтракав, вся компания уже была готова отбыть из гостиницы, как с улицы вошло несколько новых посетителей.
На предводителе этой группы был накинут бледно-голубой плащ, украшенный орнаментом из листьев и трав, лицо было скрыто под капюшоном. Выглядел этот мужчина довольно неприметно и ничем не выделялся из толпы. Стоило ему войти в гостиницу и увидеть Сюэ Чжэнъюна, то он тут же сам подошел к ним и по всем правилам поприветствовал его уважительным поклоном.
— Здравствуйте, дядя Сюэ.
— Это и правда ты!..
Человек откинул капюшон, и Сюэ Мэн с громким «ах» тут же отступил на шаг назад. Сюэ Чжэнъюн же весело рассмеялся:
— Ого! Разве это не Ханьсюэ?
Мэй Ханьсюэ поднял голову. Он родился со светлой кожей и высокой переносицей, четко очерченными надбровными дугами и глубокими глазами. Своей экзотической красотой этот мужчина довольно сильно выделялся среди прочих людей. К тому же кожа его была безупречна и даже в полумраке комнаты словно светилась своим собственным светом. Может быть потому что с раннего детства он рос среди льда и снегов на горном хребте Куньлунь, весь его облик дышал морозом и инеем, отчего он казался ослепительно чистым и ярким, но отчужденным и высокомерным.
[От переводчика: у Мэй Ханьсюэ «рельефная» европейская внешность, в отличии от более плоских, сглаженных черт, свойственных азиатскому типу].
Одним словом, если судить только по его облику, никто не заподозрил бы в нем прославившегося на весь мир ветреного развратника Мэй Ханьсюэ.
[*风流种 fēngliú zhǒng фэнлю чжун «ветреное семя» — семя любви/разврата].
— Ваш покорный слуга прибыл сегодня в Линьи по делам Дворца Тасюэ. Я не думал встретить вас здесь, дядя Сюэ, — Мэй Ханьсюэ держался слишком холодно. Несмотря на учтивость его слов и вежливую улыбку, в глазах молодого человека было лишь безразличие, а от его почтения веяло прохладой. — Племянник хотел бы отдать дань уважения и справиться о здоровье* дяди и тети.
[*问安 wèn’ān вэнь ань — из вежливости спросить о здоровье: самочувствии, благополучии; отдать дань уважения/поприветствовать].
— Хорошо, очень хорошо. Ох, вот бы Мэн-эр был таким же вежливым.
Неожиданно, Сюэ Мэна очень расстроили эти слова. Стоя позади, он бросал на Мэй Ханьсюэ взгляды, похожие на маленькие ядовитые стрелы, каждый последующий из которых был яростнее, чем предыдущий.
Про себя же он думал: «Этот Мэй Ханьсюэ мелкая шавка! На показ один, а за спиной совсем другой! Совершенно ясно, что по натуре своей он бездушный извращенец, что не гнушается ни мужчинами, ни женщинами! В Персиковом Источнике он даже пытался пощупать его за поясницу, а сейчас перед старшими ведет себя как праведный монах на полпути к просветлению. Да у этой скотины настоящий актерский талант!»
За все время Мэй Ханьсюэ даже не взглянул на своего товарища по детским играм. Скромно потупив взгляд и еле шевеля губами, он весьма учтиво произнес:
— Дядюшка должно быть шутит. Молодой господин Сюэ – Любимец Небес и уже стал лучшим в соревновании на горе Линшань. Конечно, он от природы превосходит всех прочих.
— Вот именно! Отец, этот парень и правда побитый мной горе-вояка*…
[*手下败将 shǒuxià bàijiàng шоусябайцзян «карманный разбитый генерал» — побеждённый противник; битый генерал; горе-вояка].
— Мэн-эр... — госпоже Ван стало неловко за его поведение, и она потянула Сюэ Мэна в сторону. Взбешенный птенец феникса продолжал мысленно ворчать. Еще немного и от злости у него из ноздрей дым бы повалил.
— Дядя, вы сейчас направляетесь в орден Жуфэн? — спросил Мэй Ханьсюэ.
— Время терпит, часом раньше, часом позже, нет смысла спешить. Так или иначе у Наньгун Лю найдется для нас комната. Разве он не обещал, что за месяц до свадьбы освободит для гостей один из городов Жуфэн, чтобы все могли удобно разместиться? — со смехом ответил Сюэ Чжэнъюн. — Мы специально приехали пораньше, чтобы дать возможность младшему поколению поближе познакомиться.
На этих словах он многозначительно посмотрел на Сюэ Мэна, словно намекая, что все это для того, чтобы тот присмотрел себе невесту.
— … — Сюэ Мэн.
— Ханьсюэ, а ты не собираешься прямо сейчас отправиться в орден Жуфэн?
— Хозяин Дворца поручил мне одно дело, еще я должен прикупить побольше духовных камней и вернуться в орден. Поэтому я приехал в город раньше и останусь здесь на несколько дней, а за день до свадьбы снова вернусь. Думаю, успею управиться.
Сюэ Мэн тихо пробормотал себе под нос:
— Все с тобой ясно. Не хочешь приезжать раньше, потому что боишься, что охранники знатных семей, дочерей которых ты обманул, поймают и побьют тебя, как собаку.
Мо Жань тут же навострил уши и со смехом спросил:
— Мэнмэн, о ком ты? Что за собака?
— …
Сюэ Мэн фыркнул и, скрестив руки, ответил:
— Неважно, может у меня быть секрет?
— Пф, думается мне, ты просто боишься, что кто-то узнает, что у тебя с Мэем есть секрет.
— Ты опять чушь несешь!
Услышав эту фразу, Мэй Ханьсюэ наконец взглянул на них, и, встретив его взгляд, Сюэ Мэн на миг остолбенел…
Он почувствовал, что что-то не так, и этот Мэй Ханьсюэ был каким-то странным. Сюэ Мэн ясно помнил, что когда они виделись в последний раз в Персиковом Источнике, взгляд этого щенка был нежным, словно цветы персика, и даже когда он злился, его глаза все равно лучились теплом и весельем.
Но взгляд этого человека был совсем не ласковым. Какие там цветы персика, скорее уж мертвая ледяная пустыня. Это был равнодушный взгляд педанта и аскета, которому были чужды все страсти этого мира. Даже когда он улыбался, в его глазах были лишь холод и озлобленность.
Сюэ Мэн ошеломленно моргнул и на мгновение замер. Ему вдруг припомнилось, когда во время битвы за Небесный Разлом ученики дворца Тасюэ под предводительством Мэй Ханьсюэ пришли на помощь, этот сукин сын на людях тоже притворялся достойным и серьезным человеком. От этой мысли Сюэ Мэн вдруг пришел в ярость. Как может эта скотина так хорошо играть? Зачем так мастерски прикидывается? Он и правда зверь в человечьем обличии! Благовоспитанная мразь!
— Эй, Мэн-эр, куда это ты пошел?
— Здесь слишком душно! Я подожду снаружи! Как закончите разговор, выходите! — с этими словами Сюэ Мэн широким шагом быстро дошел до двери и, отбросив занавес, выскочил на улицу, все еще внутренне кипя от ярости. Любимец Небес действительно чувствовал себя несправедливо обиженным.
Он просто недоумевал, как такое возможно? Вся гостиная провоняла от этого отброса, но почему-то кроме него никто этого даже не заметил?
Как же это бесит!
Автору есть, что сказать:
Сюэ Мэнмэн: — Мэй Ханьсюэ, почему мне кажется, что у тебя раздвоение личности?
Мэй Ханьсюэ: — А ты угадай. Угадаешь и приз твой.
Сюэ Мэнмэн: — Что за приз?
Мэй Ханьсюэ: — Золотая карта вип-клиента публичного дома «Циньхуай». Милые девушки из этого заведения владеют всеми секретами мастерства. Гарантирую, что ты выйдешь оттуда с высоко поднятой головой, твоя уверенность в собственных силах взлетит до небес, и ты сможешь свысока смотреть на своего двоюродного старшего брата.
[*十八般武艺 shí bā bān wǔ yì ши ба баньу и — умение владеть всеми видами холодного оружия; все секреты [любого] мастерства].
Сюэ Мэнмэн: — Ты… Да ты и правда сутенер! = =
В любом случае, им все же стоило поторопиться.
Распрощавшись с Мэй Ханьсюэ, они покинули Дайчэн и всего через час с небольшим добрались до сердца самого большого в мире ордена заклинателей — Духовной школы Жуфэн из Линьи.
Из названия сразу можно было сказать, что духовная школа Жуфэн была основана влиятельными семьями совершенствующихся из округа Линьи. Она включала в себя семьдесят два больших и малых подразделения, которые со временем разрослись так, что для того, чтобы добраться от главных ворот до задней двери ордена, нужно было ехать на лошади, поэтому со временем их стали называть «городами». У каждого из семидесяти двух городов ордена Жуфэн были свои задачи, специализация и полномочия, что кардинально отличалось от устройства Пика Сышэн, где «все варилось в одном котле», так что можно было без преувеличения сказать, что эти два ордена разнились как небо и земля. И пусть Сюэ Мэн до мозга костей презирал заклинателей из Верхнего Царства, даже он, стоя перед главными воротами Линьи, был поражен до глубины души.
[*城 chéng чэн — город; городская стена].
Члены духовной школы Жуфэн в мире заклинателей вели себя, как благословенные небесами наследники императорского рода, и на то у них были все основания.
Наконец, они прибыли к воротам столицы школы Жуфэн. Это был город-крепость с покрытыми иссиня-черной черепицей белыми стенами и построенными строго по сторонам света четырьмя угловыми звездными башнями, такими высокими, что, казалось, они могут проткнуть небо и зацепить солнце. Арку над выкрашенными красным лаком главными воротами покрывал толстый слой позолоты, ширина проезжей части была не меньше полутора метров*, сама же дорога, которой не было видно конца, была вымощена первоклассными духовными камнями, укрепляющими духовное ядро заклинателей. С таким камнем человеку даже не нужно было ничего предпринимать. Достаточно было встать на него, чтобы повысить свой уровень концентрации духовной силы. Хотя эффект камней был не такой уж значительный, но всем известно, что из «песчинок можно построить пагоду», поэтому каждый из таких камней можно было бы продать как минимум за тысячу золотых.
[*五尺 5 чи - 167 см].
Сюэ Чжэнъюн охнул:
— Все-таки хорошо иметь много денег!..
На что госпожа Ван с умиротворяющей улыбкой сказала:
— Если бы у тебя было много денег, ты бы тоже захотел вымостить дорогу на Пик Сышэн духовными камнями?
— Нет, конечно. Я бы в каждой деревне Нижнего Царства вымостил ими рыночную площадь. Эти камни полны духовной силы, поэтому мелкая низкоуровневая нечисть не посмеет приблизиться к ним. Если бы в каждой деревне была такая площадка, то при нашествии демонов и оборотней жители могли бы укрыться там до тех пор, пока наши ученики не прибудут на подмогу, — загибая пальцы, пробормотал Сюэ Чжэнъюн. Затем он махнул рукой и покачал головой. — Жаль, я не могу себе это позволить.
Внимательно слушавший его Сюэ Мэн, вздохнул вместе с ним:
— Жаль, Пик Сышэн не слишком богат.
— Ну да, – Сюэ Чжэнъюн закивал головой так, словно чеснок в ступке толок, — они ведь практикуют тот же путь духовного совершенствования, что и мы. Понятия не имею, откуда у заклинателей из ордена Жуфэн столько денег.
До сих пор не проронивший ни слова Чу Ваньнин вдруг спросил:
— Уважаемый глава, знаете ли вы, сколько обычно берет рядовой ученик ордена Жуфэн за изгнание злого духа?
— Никогда не интересовался, а сколько?
Чу Ваньнин показал ему четыре пальца.
— Четыреста серебряных монет? – изумленный Сюэ Чжэнъюн вытаращился на него. — Так дорого?
Чу Ваньнин же ответил:
— Четыре тысячи золотом.
— …
— В Верхнем Царстве много богатых людей, и ордену Жуфэн очень легко зарабатывать на них деньги. Как уважаемый глава, берущий за ту же работу всего 80 серебряных, сможет угнаться за ними? Тем более, что уважаемый глава иногда вообще денег не берет, – посетовал Чу Ваньнин, но взгляд его был очень мягким, даже нежным. — Давайте уже войдем в город.
В больших школах общение между людьми довольно сильно регламентировано. В школе Жуфэн обязанности по приему гостей исполняли распорядители церемоний, стоящие по обеим сторонам от ворот. Несмотря на то, что они одаривали приветливыми улыбками всех гостей вне зависимости от их статуса, было совершенно ясно, что еще на входе их оценивали и сортировали.
Если гостем был простой заклинатель, то ему тут же давали сопровождающего, отправляли на экскурсию по окрестностям с конечной остановкой в гостинице, где можно было остановиться на постой. Тех, кто прибыл из небольших и не слишком богатых школ, но имел какой-то статус, отправляли на прием к старшему распорядителю.
Что же касается представителей десяти самых больших духовных школ, в число которых входил и Пик Сышэн, то их распорядители ордена Жуфэн, не разводя церемоний, сразу приглашали отдохнуть в отапливаемый теплый павильон*, где они могли в комфортной обстановке подождать, пока глава школы Жуфэн Наньгун Лю закончит свои дела и лично поприветствует уважаемых гостей.
[*暖阁 nuǎngé нуаньгэ — зимняя (отапливаемая) комната/флигель/прихожая, где гости в комфортной обстановке ждут встречи с хозяином дома;
Внутри зимней комнаты горели благовония с густым запахом амбры и ладана; стоило наступить на ворс мягкого ковра, и в нем утопала половина ступни; внутри же комнаты пышно цвела необыкновенной красоты камелия. Все восемь цветов необычной расцветки буйством цветения и красок словно пытались превзойти друг друга. У основания белые лепестки к сердцевине становились ярко-красными, как свежепролитая кровь, напоминая белое платье девицы, по подолу расшитое алой нитью греха. Конечно, облокотившийся на изящную балюстраду Сюэ Чжэнъюн не мог по достоинству оценить эту роскошь, но для госпожи Ван было очевидно, что все вещи в этой комнате были уникальны и стоили очень дорого.
Сюэ Мэн тоже не слишком в этом разбирался и, заметив на лепестках белоснежной камели пятна, напоминающие звезды, решил из интереса потрогать их.
— Не трожь! – остановил его Чу Ваньнин.
— Почему?
Чу Ваньнин ничего не ответил, только покачал головой. Госпожа Ван со вздохом пояснила:
— Эти цветы настолько уникальны, что один такой можно продать за пару десятков тысяч золотых.
— … — Сюэ Мэн тут же побледнел до синевы и отдернул руку, после чего без дальнейших разговоров сел в мягкое кресло.
Он вспомнил о той брошюре с рейтингами из книжной лавки. Тогда он так разозлился, когда не нашел своего имени среди ста самых богатых молодых людей мира совершенствующихся, но сейчас ему стало совершенно ясно, что та книга его не обманула.
У него на лбу словно зажглась огромная надпись:
«Нищеброд».
Кстати, ему так и не удалось узнать, куда пропала та книга, а ведь он ее даже не дочитал…
Очень скоро занавес, сплетенный из расположенных в шахматном порядке бусин из красного коралла и речного жемчуга, зазвенел. Две прелестные, но очень серьезные заклинательницы в струящихся платьях из шелка ледяного тумана, пошитых в
традиционных цветах ордена Жуфэн, раздвинули в разные стороны кораллово-жемчужный занавес, после чего, преклонив колени и опустив глаза, голосами, что напоминали трели иволги, объявили:— Бессмертный глава пожаловал!
Как только звук стих, в комнату вошел улыбающийся мужчина лет сорока, самой заурядной внешности с некоторым налетом учености на бледном лице. Такой с легкостью мог затеряться в любой толпе, ведь помимо того, что у него была очень светлая кожа, больше же ничего достойного внимания в нем не было.
Но как только он открыл рот, угощавшийся чаем Мо Жань, чуть не выплюнул его обратно…
— О, глава Сюэ! Ох, глава Сюэ! Этот ничтожный каждый день взывал к небесам, солнцу и луне, в надежде, что вы сможете пораньше посетить нашу школу Жуфэн! Это такая честь принимать могучего героя, прославившегося на весь мир своими подвигами и безупречными манерами! Кто сможет сравниться с вами! Это такое счастье, такая радость! Вы осветили мою убогую хижину своим сиянием! Хорошо-то как! Как же хорошо! Очень хорошо!
Сюэ Мэн: — …
Мо Жань: — …
Глава не имеющей себе равных в мире заклинателей духовной школы, столкнувшись с главой Пика Сышэн, который из Десяти Великих орденов был первым с конца, к всеобщему удивлению, принялся нахваливать его, не жалея сил и эпитетов, и даже трижды с жаром и воодушевлением повторил: «хорошо!»
Он так старательно и искренне превозносил Сюэ Чжэнъюна, что тот, ясное дело, был весьма польщен и с улыбкой ответил:
— Право, вы мне льстите. Глава Наньгун, вы сама любезность.
— Это вовсе не любезность. Я искренне восхищаюсь главой Сюэ, ведь он настоящий герой нашего поколения, внушающий благоговейный трепет уважаемый наставник для всех нас. Посмотрите на этого ничтожного, что, дожив до средних лет, может похвастаться лишь слабыми костями и жиреющим в праздности телом. В самом деле, глядя на вас, мне становится стыдно за себя.
Проникновенная речь Наньгун Лю была столь сердечной и горячей, что сначала довольно сдержанный Сюэ Чжэнъюн не выдержал и распустил свой павлиний хвост:
— Что вы, помилуйте, я не заслужил такой чести! Ха-ха-ха, глава Наньгун слишком скромен.
В прошлой жизни Мо Жань не был лично знаком с Наньгун Лю*. Когда он вырезал школу Жуфэн, этот человек пустился в бега. Ему же было лень вникать, куда девалась эта мелкая рыбешка и совершенно наплевать, был ли он убит или прожил всю жизнь под чужим именем и сгинул в безвестности.
[*南宫柳 nángōng liǔ “ива небесного дворца”]
В этой жизни в первый раз встретившись лицом к лицу с Наньгун Лю и услышав его елейные речи, Мо Жань тут же невзлюбил его и, понизив голос, проворчал:
— Оказывается глава первой в мире духовной школы только и умеет, что красиво рот открывать.
Редкая вещь, но, услышав его слова, Сюэ Мэн согласился с ним, прошептав в ответ:
— Точно. Посмотри на него! Вот что значит хорошо подвешенный язык*. С тех пор как он рот открыл, вместо аромата цветов в этой комнате я чую только сладкий запашок из льстивой пасти Наньгун Лю.
[*舌灿莲花 shé càn lián huā шэ цань лянь хуа «язык сияющий как цветок лотоса» — хорошо подвешенный язык].
После того, как Наньгун Лю закончил нахваливать старшего, тут же принялся за младшего.
— Ого! Разве этого не Любимец Небес, молодой господин Сюэ?
Нищеброд Сюэ Мэн достоинством был далеко не обделен.
С равнодушным лицом он сложил руки в знак приветствия.
[*拱手 gǒngshǒu гуншоу — складывать руки (в знак приветствия, просьбы, почтения): левая кисть охватывает правый кулак перед грудью].
— Глава Наньгун Лю.
— Вот уж и правда, доблестный вырос юноша, настоящий красавец! Какой бравый молодец! Вот смотрю на этот нос и эти глаза, охо-хо, сколько в нем боевого задора! Правильно говорят, от тигра не родится щенок, достойный сын своего отца!
Сюэ Мэн: — …
Наньгун Лю снова повернулся к Сюэ Чжэнъюну:
— Глубокоуважаемый брат Сюэ, как же я завидую вам. Посмотрите, на всем свете не найти молодого человека, хотя бы вполовину такого достойного, как ваш сын! От себя могу добавить: пусть в мире заклинателей много молодых талантов, но даже если кто-то посмел бы назвать вашего сына вторым, то под небесами не сыскать никого, кто смог бы назваться первым!
Сюэ Мэн, который изначально был настроен негативно, крепился из последних сил, но Наньгун Лю, словно не замечая отчуждения, продолжал заваливать молодого человека цветистыми комплиментами и все-таки смог сломить его сопротивление. В конце концов тщеславный малыш Сюэ был настолько оглушен, что на его лице расцвела довольная улыбка.
Когда он снова повернулся к Мо Жаню, то запел совсем по-другому:
— Эх, может этот глава Наньгун Лю склонен преувеличивать, но ведь, в конце концов, он говорит правду.
— Что за правду он говорит? — искоса взглянув на него, Мо Жань не удержался и решил его подколоть. — Ты про то, что на всем белом свете, если тебя назовут вторым, никто не посмеет назваться первым?
— А что не так? На собрании в Линшань я…
— Ну, конечно, состязание! Вот только очень многие заклинатели просто не приняли в нем участия. Ты в самом деле думаешь, что герои со всего мира спят и во сне видят померяться с тобой силами на этой крохотной арене?
— … — щеки Сюэ Мэна покраснели от стыда, но после небольшой паузы он возмущенно прошипел, — ну и ладно, я знаю, что ты мне просто завидуешь.
Когда-то юный Мо Жань непременно бы высмеял его еще разок, но теперь, пусть даже остроумный ответ уже вертелся на языке, предпочел сдержаться. Он уже давно принял самовлюбленность и нарциссизм, как неотъемлемую часть натуры Сюэ Мэна. Что хорошего в бессмысленном споре? С этой мыслью он лишь кивнув головой и ответил с улыбкой:
— Ладно-ладно, так и есть, я тебе завидую, ты самый крутой.
Однако, когда он поднял взгляд на Наньгун Лю, улыбка в его глазах тут же исчезла.
Не все злодеи этого мира одинаковы. Преступления одних настолько ужасны, что слава о них достигает Небес. Весь мир страстно жаждет покарать их, убить и уничтожить даже память о них.
А бывают такие, что творят зло не своими руками, а используя дар красноречия и лесть, однако этих прогнивших до мозга костей людишек мало кто осуждает и презирает.
В прошлой жизни Мо Жань стал злодеем из первой группы, однако не затаил зла на тех достойных людей, которые выступили против него. Нет, он не питал ненависти к Мэй Ханьсюэ и Сюэ Мэну, а в отношении Е Ванси испытывал восхищение и жалость. Больше всех в этом мире Мо Жань презирал и ненавидел Наньгун Лю и ему подобных. Ради собственной выгоды эти мрази с легкостью вставали на колени и лизали геморрой на чужой заднице.
Блять, эти ебаные жополизы и хуесосы!
Как только Наньгун Лю вошел в комнату, Чу Ваньнин сразу же встал у окна, из которого открывался превосходный вид на двор и аккуратные крыши домов столицы ордена Жуфэн.
Задувающий в окно сильный ветер с гор подхватил занавеску из нежной кисеи, превратив стоявшего за ней Чу Ваньнина в туманный силуэт. В тот момент, когда Наньгун Лю заметил его, горящее жарким энтузиазмом добродушное лицо на миг превратилось в застывшую маску, но он очень быстро взял себя в руки и направился к окну.
— Образцовый наставник Чу…
Чу Ваньнин даже не взглянул на него. Продолжая со скучающим видом изучать пейзаж за окном, он холодно ответил:
— Глава Наньгун Лю, мы с вами уже давно знакомы и прекрасно понимаем что к чему.
В этот момент, словно решив испытать его терпение, порыв ветра бросил в лицо Чу Ваньнина струящуюся, как весенние воды, тонкую кисею занавески. Не выдержав, он поднял руку и, ухватив раздражающую его ткань, холодно сказал:
— Ни к чему этот обмен любезностями.
Наньгун Лю тут же рассмеялся и с улыбкой произнес:
— Ваш покорный слуга ничего такого и не хотел. Вспомнив, как давно мы не виделись с образцовым наставником, я просто подошел поприветствовать его и ничего более. Образцовый наставник, почему вы вечно держите всех на расстоянии*?
[*拒人于千里之外 jù rén yú qiān lǐ zhī wài цзюй жэнь юй цянь ли чжи вай «отвергать людей за тысячи ли» — держать всех на расстоянии; никого к себе не подпускать; высокомерное отношение и решительное неприятие других].
— Я здесь ради Наньгун Сы, — Чу Ваньнин так и не обернулся. — Не ради вас.
— Сы-эр будет счастлив увидеться с вами. Хотя вы и не приняли его в ученики, однако все же милостиво дали ему первые уроки. После того, как вы нас покинули, он часто говорил мне, что скучает по вам.
— …
Заметив, что Чу Ваньнин ничего не возразил, Наньгун Лю продолжил:
— Образцовый наставник, когда в Цайде открылся Небесный разлом, вы самоотверженно рисковали жизнью ради правого дела, чем вызвали всеобщее восхищение. Хотя образцовый наставник Хуайцзуй успел прийти на помощь и помог вам восстановить духовную основу, вряд ливаше тело восстановилось полностью? Духовная школа Жуфэн специально для вас приготовила двадцать питающих дух таблеток самого высшего качества. От имени всех заклинателей нашего мира, в знак признательности тому, кто стал эталоном для всех нас, прошу, Уважаемый Наставник, примите…
[*元阳 yuányáng юаньян — кит. мед. источник мужской силы (позитивного начала); даос. изначальный ян].
— Наньгун Лю!
Чу Ваньнин, наконец, повернул голову и прямо взглянул на него, однако и тон стал совсем другим. Когда он выпустил из пальцев кисею и резко обернулся, в какой-то момент его силуэт словно растворился в слепящем свете.
Его яростно горящие глаза метали молнии, брови как будто заиндевели, а потемневший взгляд не предвещал ничего хорошего.
— Не надо возносить меня на пьедестал, с которого я не могу спуститься, это недопустимо*. Как может какая-то духовная школа, вроде Жуфэн, благодарить меня от имени всего мира? Кто дал вам такие полномочия?
[*下不来 xiàbulái «не могу спуститься/сделать что-то» — неудобно, стыдно, неловко].
— … – растянутые в подобострастной улыбке уголки рта Наньгун Лю даже не дрогнули. После небольшой паузы, он со смехом сказал, — только посмотрите на себя, вот зачем опять вы начинаете…
Сюэ Чжэнъюн знал, что отношения между Чу Ваньнином и Наньгун Лю никак нельзя назвать хорошими. Всему миру совершенствования было известно, что, когда Чу Ваньнину было пятнадцать лет, Наньгун Лю поклонился ему как почетному гостю и попросил стать приглашенным мастером в Духовной школе Жуфэн. Чу Ваньнин сладко ел и вкусно пил за счет ордена, принимал щедрые подношения и жил в роскоши словно небожитель, однако через несколько лет внезапно вошел в главный зал школы Жуфэн и публично рассорился с Наньгун Лю. В процессе жаркого спора эти двое обменивались фразами, среди которых можно было расслышать отдельные слова: «озеро Цзиньчэн», «божественное оружие», «требование демона со дна озера», «моральные принципы», «хроническая болезнь», «супруга». Так или иначе, слышавшие этот разговор посторонние люди пришли в замешательство.
Однако всем невольным свидетелям было понятно, что Чу Ваньнин в ярости. В приступе гнева он вскочил с места и стукнул кулаком по столу.
«Ему тогда платили огромное содержание и каждый месяц преподносили не менее тысячи духовных камней и амулетов, но он не пожелал взять ничего, даже медяка не прихватил. Просто встал перед залом, на глазах у всех снял с пояса свою сумку цянькунь и отдал все деньги и ценности, что у него были, а потом, не проронив ни слова, с невозмутимым видом снял венец и отказался от должности приглашенного мастера. Этот нефритовый венец Наньгун Лю пожаловал ему как лучшему наставнику, а он распустил волосы и вернул его распорядителю церемоний ордена Жуфэн».
…сейчас эту историю, захлебываясь от восторга, пересказывали сказители обоих Царств.
«Наньгун Лю потемнел лицом, но все же попытался погасить конфликт и снова обратился к образцовому наставнику Чу:
— Господин бессмертный, вы так долго и усердно работали на благо нашей школы. Даже если решили покинуть нас, мы должны с вами полностью рассчитаться, как было когда-то договорено. Наш орден не может допустить распространения слухов о том, что Духовная школа Жуфэн ради своей выгоды использует людей.
На это образцовый наставник Чу ответил:
— Прежде я усердно служил этому дому только для того, чтобы отплатить госпоже Жун за доброту. Теперь, когда госпожа умерла, а наши с вами жизненные принципы не совпадают, у меня нет желания здесь оставаться. В деньгах я не нуждаюсь. Мне стыдно, что когда-то я согласился принять вашу слишком щедрую плату.
Сказав это, он развернулся и навсегда покинул Духовную школу Жуфэн».
Впервые услышав эту историю, Сюэ Чжэнъюн подумал, что сказитель сильно приукрасил факты, поэтому попытался аккуратно расспросить Чу Ваньнина, чем его так обидела Духовная школа Жуфэн. Но Чу Ваньнин не любил говорить о людях за спиной, поэтому лишь покачал головой и не стал вдаваться в подробности.
Однако, судя по происходящему сейчас, слова сказителя могли оказаться истинной правдой.
Заметив, что ситуация накалилась до предела, госпожа Ван не могла не попытаться разрядить ее и мягко сказала:
— Старейшина Юйхэн, стоит ли так сердиться? Вы же знаете, что гнев может повредить вашему здоровью? — повернувшись к Наньгун Лю, она сложила руки в вежливом приветствии. — Господин бессмертный Наньгун, мы высоко ценим вашу доброту и добрые намерения, но на Пике Сышэн нет недостатка в духовных камнях и лекарственных элексирах. Мы не можем принять ваши питающие дух таблетки…
— …Ха-ха-ха, слова госпожи верны. Ваш покорный слуга просто предложил, не обдумав все как следует.
Наньгун Лю уже было собирался уйти, но остановился на полпути, все же решив закончить встречу на позитивной ноте:
— Старейшина Юйхэн, если обидел вас, простите. Прошу, не принимайте все так близко к сердцу.
Мо Жань, со стороны наблюдавший всю эту сцену, не мог не поразиться его выдержке. Надо же, Учитель практически выплеснул в лицо этому человеку стакан холодной воды, но он смог сохранить спокойствие и доброжелательную улыбку. Ого, да он и правда крут!
Думая таким образом, он опустил голову и пригубил чашку зеленого чая «Солнце сияет на заснеженной бирюзе листьев»*. Кто мог предположить, что пока он смакует отменный чай, расплывшийся в улыбке Наньгун Лю устремится прямо к нему.
[*日照雪青茶 rì zhào xuě qīng chá жи чжао сюэ цин ча «солнце сияет на заснеженной бирюзе листьев».
Данный сорт улуна произрастает на чайных плантациях, расположенных в горах провинции Шаньдун на высоте 1700 метров. Свое название чай получил из-за того, что в зимние месяцы на чайных кустах часто выпадает иней. Чтобы справиться с низкими температурами, в молодых листьях вырабатывается более высокая концентрация сахаров, что в свою очередь отражается на вкусе чая].
Автору есть, что сказать:
Название камелии и ее описание взято из 12 главы «С тех пор опьянел» книги Цзинь Юна «天龙八部: Восемь рас небесных драконов». Сразу это подтверждаю, чтобы не возникло недоразумений.
Сегодня сценка в одно предложение:
Бескомпромиссный натурал Сюэ Мэн и правда как единственный в своем роде кирпич: куда нужно вставишь, в любое место передвинешь.
Дело принимало дурной оборот. Эта приемная была битком набита людьми и, как только Наньгун Лю вошел, госпожа Ван, Сюэ Мэн, Сюэ Чжэнъюн тут же встали и вежливо поприветствовали его.
Чу Ваньнин был сильно не в духе и продолжал стоять у окна.
Что до Мо Жаня, то в своей прошлой жизни он сравнял с землей эту убогую Духовную школу Жуфэн, и пусть сейчас она снова ярко сияла в зените славы, уж ему-то было известно, что это просто построенный на песке тщеславия разрозненный орден*, недостойный даже упоминания. Кроме того, изначально в его планы не входило специально ставить Наньгун Лю в неловкое положение, он просто не привык кому-то кланяться, поэтому ему и в голову не пришло встать.
[一盘散沙 yīpánsànshā ипаньсаньша «блюдо сыпучего песка» — обр. о группе людей, где отсутствует сплоченность и взаимовыручка (каждый сам за себя)].
Ситуация вышла странная и неловкая.
Как радушный хозяин и представитель старшего поколения, Наньгун Лю не растерялся и одарил его самой доброжелательной улыбкой, в которой не было ни капли обиды. Лицо его по-прежнему лучилось энтузиазмом и желанием познакомиться поближе.
Будучи гостем и представителем молодого поколения, Мо Жань вольготно развалился в кресле и оказался застигнут врасплох с закинутыми на этажерку ногами и чашкой горячего чая в руках.
Сюэ Чжэнъюн, который только сейчас обернулся и заметил поведение Мо Жаня, почувствовал себя очень неловко.
Этот Мо Жань совершенно неуправляем и не знает, что такое правила приличия!
— А вы, наверное… в последние годы прославившийся на весь мир своими подвигами образцовый наставник Мо.
Мо Жань оторвался от чая и, прикрыв чашку крышкой, наконец, поднял на него взгляд:
— Ну да.
— И правда, такой молодой герой как…
Мо Жань тут же со смехом перебил его:
— Бессмертный господин Наньгун, вы ведь уже использовали эпитет «молодой герой» на моем младшем двоюродном брате, может, подберете для меня что-то другое?
Его тон был мягким, а улыбка теплой, поэтому со стороны этот тон мог показаться эталоном вежливости. Однако слова его были совсем не так учтивы, к тому же, даже закончив говорить, он и не подумал встать, а вместо этого снова взял отставленный в сторону чай, поднял крышечку из мятно-зеленого фарфора и сдул поднявшийся над чашкой ароматный пар.
Прикрыв длинными густыми ресницами глаза, он неспешно сделал первый глоток.
Этот молодой человек, кроме того, что был красив, талантлив и статен, вел себя очень сдержанно и с самого начала разговора поставил себя так, словно это он стоял на вершине мира заклинателей и являлся настоящим хозяином Духовной школы Жуфэн, а Наньгун Лю был не более чем надоедливым псом, крутящимся у него под ногами.
— Ха-ха-ха, образцовый наставник Мо все верно сказал. Способности этого ничтожного скромны, а познания ограниченны, так что я не смог быстро придумать достойное описание для…
— Не прибедняйтесь, — Мо Жань отставил чай в сторону и с легкой улыбкой поднял глаза, — бессмертный господин Наньгун не успел войти в комнату, а уже наговорил добрых слов с три короба. Если господин утверждает, что ему не хватает слов, то кто посмеет сказать, что владеет искусством красноречия?
— Ох, образцовый наставник Мо, я не заслуживаю вашей похвалы. Право слово, вы мне льстите!
— А кто сказал, что я похвалил вас? — пара черных глаз с насмешкой воззрилась на него. — Определенно, красноречие далеко не всегда благо.
Сюэ Чжэнъюн больше не мог это терпеть и, понизив голос, шикнул:
— Жань-эр!..
По его мнению Чу Ваньнину было простительно в разговоре с Наньгун Лю вести себя грубо. По крайней мере, у него на то были причины. Кроме того, он имел определенный авторитет и статус в мире совершенствования, Мо Жань же…
Но его племянник полностью проигнорировал окрик Сюэ Чжэнъюна и снова обратился к Наньгун Лю:
— Бессмертный господин Наньгун, эти льстивые речи вы лучше оставьте для других молодых заклинателей. Такой неотесанный деревенщина, как я, просто не в состоянии их понять, поэтому и слушать их не хочу.
Сюэ Чжэнъюн: — …
Конечно, Мо Жань прекрасно понимал, что подобным поведением своего дядю уж точно не порадует, но совершенно не раскаивался.
В этом мире слишком много мерзавцев, и со своим взрывным темпераментом Чу Ваньнин всегда будет как белая ворона, летящая выше стаи. Когда-то давно, усмиряя злого духа в доме Ло Сяньсянь, Чу Ваньнин выяснил, что причиной всех бед семьи было унижение слабой женщины. Тогда, забыв о своей репутации и о том, что перед ним клиент, он до крови избил главу дома Чэнь.
Очевидно, что Чу Ваньнин был прав, но он все равно подвергся всеобщему осуждению. Люди назвали его самого «бесчувственным», его поведение - «произволом», а его поступок - «бесчеловечным».
Мо Жань не хотел, чтобы теперь пошла молва, что его учитель «не знает правил приличия».
Поэтому он решил вести себя еще более вызывающе, чем Чу Ваньнин, и намеренно «перегнул палку», надеясь таким грубым способом, заслонив собой, защитить его. Поэтому когда, следуя правилам этикета, трое его спутников приняли лесть и наигранное участие Наньгун Лю, Мо Жань намеренно не сделал этого.
Это решение родилось не в один миг. После того, как он узнал, что это Чу Ваньнин вынес его с заваленного трупами поля боя и тащил на своей спине по бесконечной лестнице, после того, как в зале Мэнпо увидел размытый отпечаток души человека с чашей пельменей в руках, после того как спустился в Ад, чтобы спасти Чу Ваньнина, он поклялся…
Пока Чу Ваньнин позволит ему это, он будет стоять рядом с ним и поддерживать его во всем.
После того, как гости уже дважды отказались от любезностей Наньгун Лю, любой другой глава ордена давно бы разгневался и выгнал их вон, однако Наньгун Лю этого не сделал. Он просто сделал вид, что ничего не случилось и с энтузиазмом продолжил разговор с Сюэ Чжэнъюном, чем еще больше смутил его. Глава Пика Сышэн отвел Наньгун Лю в сторону и шепотом извинился за то, что не смог правильно воспитать своего племянника.
На что Наньгун Лю с улыбкой ответил:
— Ох уж эта молодежь, кто в их годы может сдержать свой пыл? Я думаю, что образцовый наставник Мо человек темпераментный и искренний, что очень хорошо.
После окончании аудиенции у Наньгун Лю один из учеников Жуфэн проводил всех к дому, где они смогли бы остановиться и отдохнуть.
Всю дорогу Мо Жань громко чихал. Сюэ Мэн обернулся, чтобы посмотреть на него:
— Не мог просто промолчать в ответ на добрые слова в свой адрес? Вот за твой аморальный язык Наньгун Лю тебя и проклял...
— Вали! Вали! Вали! А то я тебя сейчас тоже прокляну! — Мо Жань посмотрел на него слезящимися глазами. — Я… Апчхи!.. Я нанюхался благовоний… в той комнате… Апчхи! Эти благовония и правда... слишком... Апчхи!.. Слишком…
— Слишком вонючие.
— Точно… Учи… апчхи!.. тель!
Чу Ваньнин протянул ему носовой платок и, нахмурившись, с отвращением сказал:
— Вытрись уже и приведи себя в порядок.
Получив носовой платок с вышитыми на нем яблоневыми цветами, Мо Жань широко улыбнулся сквозь слезы:
— Все-таки сердце Учителя болит* за меня! Спасибо за заботу, Учитель.
[*心疼 xīnténg синьтэн «сердце болит» — сильно любить, трястись (над кем-либо); жалеть (кого-то); волноваться (о ком-то)].
Его слова несколько смутили Чу Ваньнина:
— Ничего у меня не болит. Кому ты нужен?
— Вот именно! — вмешался Сюэ Мэн. — Кому ты нужен? Ясно же, что больше всего Учитель заботится обо мне.
Мо Жань ответил с изрядной долей презрения:
— Тебе сколько лет, если ты все еще пытаешься быть лучше других? — он взглянул на платок у себя в руках и принял самый серьезный вид. — Помнится, Учитель прежде обещал вышить мне точно такой же платок, вот прямо один в один. А что насчет тебя?
— … — Чу Ваньнин тут же быстро выхватил платок из его рук и строго прикрикнул, — Мо Вэйюй!
Услышав это, Сюэ Мэн на миг остолбенел, а потом взбеленился:
— Да только черт поверит, что Учитель вышьет тебе платок! Ты, похоже, бредишь, бесстыдник!
Так за разговорами вся компания вошла во двор, который выделил им для размещения Наньгун Лю. В доме было четыре отдельных входа для гостей: один для Сюэ Чжэнъюна и его супруги и по одному для всех остальных. Со вкусом оформленный внутренний дворик пересекала извилистая дорожка*, пышные деревья отбрасывали прохладную тень, слух услаждало пение птиц и звуки бегущей воды. И правда, умиротворяющая и ласкающая взгляд идиллия.
[*曲径通幽 qūjìng tōngyōu цюйцзинтунъю «извилистая дорожка ведет к тихому месту» — перен. о чарующей природе уединенных мест. Источник идиомы: 常建 Cháng Jiàn 《题破册寺后禅院》].
Однако Мо Жань, который наконец смог избавиться от чихания, увидев отведенную им усадьбу, был ошеломлен и в нерешительности замер у главного входа. Его глаза невольно заволокло пеплом воспоминаний, когда он неохотно последовал за остальными. Видя эти кирпичи и черепицу, деревья и камни, он чувствовал, как сердце его охватывает тоска и подавленность.
Это было то место, где в прошлом орден Жуфэн смог произвести на него самое глубокое впечатление.
Вернувшись в то место, где жил прежде, он не мог отделаться от мыслей о том, что если бы в этой жизни Чу Ваньнин не обменял свою жизнь на его, возможно, все могло пойти по старому пути: он стал бы Наступающим на бессмертных Императором, к этому времени уже обзавелся бы многомиллионной армией марионеток Вэйци Чжэньлун и превратил прекрасные поместья знатных семей Линьи в выжженную землю. Стоило ему представить это, он тут же покрылся холодным потом и вмиг бессчетное множество хаотичных мыслей и запутанных эмоций* заполнили его разум.
[*千头万绪 qiāntóu wànxù цяньтоу ваньсюй «на тысячу концов десять тысяч нитей» — обр. в знач.: крайне запутанный и сложный; множество вещей и хаотичных мыслей].
Мо Жань зажмурился. Он уже не был мальчишкой, который не умел контролировать свой гнев, и давно уже научился подавлять свои эмоции. Именно поэтому никто не смог увидеть охватившей его сердце мглы.
Все разошлись по выделенным им комнатам, только Мо Жань стоял, заложив руки за спину, перед дверью своих покоев, так и не найдя в себе сил толкнуть дверь и войти.
Проходившая мимо служанка заметила его нерешительность и осторожно поинтересовалась:
— Бессмертный господин, вы недовольны вашей комнатой?
— Э... нет, — Мо Жань, наконец, пришел в себя и с улыбкой ответил, — у меня ощущение, что эта усадьба очень похожа на одно место, где я жил прежде, поэтому немного расчувствовался и все.
— И правда, какое удачное совпадение. Я-то подумала, что господину это место не понравилось. Если бессмертному господину что-то нужно, просто скажите, и эта служанка приложит все силы, чтобы услужить вам.
Мо Жань со смехом отмахнулся:
— Все в порядке. Иди и занимайся своими делами.
Сказав это, он задрал голову, чтобы увидеть крону огромного столетнего коричного дерева, и тени от его ветвей, словно призраки из прошлой жизни, просочились сквозь занавес ресниц.
[*桂树 guìshù гуйшу «дерево коричного лавра» — это целое семейство Маслиновых от османтуса до лавра].
Его ресницы затрепетали, сердце омрачила скорбь.
Внезапно он повернулся и окликнул уходившую служанку:
— Погоди немного!
— Бессмертный господин чего-то желает?
— …я хотел спросить об одном человеке, — Мо Жань внезапно умолк. Когда он заговорил снова, в глазах его вспыхнул огонь, — не знаешь ли ты…
— Кого?
— Забудь, это неважно. Я спрошу о другом. Ты знаешь, где находится Е Ванси?
Служанка ответила:
— Господин Е личный ученик старейшины Ши Сюя*. Он живет в одном доме со старейшиной Сюем. Бессмертный господин, если хотите найти его, смело идите туда.
[*是徐 shìxú ши сюй «такой медленный/тормоз/тихоня»].
В глубине души Мо Жань облегченно выдохнул. Последний раз они виделись в трактире, когда Е Ванси умолял Наньгун Сы вернуться с ним, а когда тот отказался, Е Ванси сказал Наньгуну что-то вроде: «если из-за меня ты не хочешь вернуться в Духовную школу Жуфэн, тогда я покину орден».
На самом деле он даже немного волновался за Е Ванси, который в прошлой жизни уже достаточно настрадался. Слишком уж он был похож на Чу Ваньнина: оба скорее девять раз умрут, чем один раз поступятся своими моральными принципами. Один из них был слишком сдержан в проявлении чувств, а другой чересчур горяч и неистов, но в итоге в его прошлой жизни кончили они одинаково плохо.
Мо Жань мучился угрызениями совести из-за того, что совершил когда-то, поэтому надеялся, что в этой жизни у Е Ванси все будет хорошо. Его не мог не порадовать тот факт, что, к счастью, Наньгун Сы не был настолько бессердечным, чтобы вынудить Е Ванси уйти.
Дом старейшины Сюя был известен как «Двор Трех жизней*». Говорят, что этот человек выбрал такое название из-за выражения: «один глоток супа забвения богини Мэн-по*, и ты забудешь все беды трех жизней», тем самым желая напомнить, что даже самый просветленный человек не будет жить вечно, поэтому не стоит, усугубляя собственные страдания, хранить в сердце воспоминания о пережитой боли. Так или иначе после смерти все пересекут мост Найхэ* и навеки забудут смертную жизнь.
[*三生别院 sānshēng biéyuàn *саньшэн бэйюань «Двор Трех жизней», где 三生 sānshēng — будд. три жизни, три существования (прошедшее, настоящее и будущее); 别院 biéyuàn «отдельный двор» — отдельный огороженный двор и дом в усадьбе (дом в доме);
**孟婆 mèng pó мэнпо миф. Мэн-по — богиня ветра, готовящая суп забвения, выпив который призрак утрачивает все воспоминания о прошлых жизнях;
***奈何桥 nàihéqiáo найхэцяо — мост между миром живых и мертвых].
Звучало весьма пессимистично. Стоит ли удивляться, что с таким учителем Е Ванси вырос таким молчуном, из которого палками слова не выбьешь.
[*三棍子打不出一个屁的闷葫芦 «закупоренная тыква-горлянка, из которой палками ни черта не выбить»].
— Интересно, этот попугай действительно умный. Давай, повтори еще раз: одна ложка риса, черпак воды и маленькая комнатушка*...
[*в основе цитата о том, что пристало благородному мужу из «Беседы и суждения» Конфуция:
«Когда благородный муж умерен в еде, не стремится к удобству в жилье, расторопен в делах, сдержан в речах и, чтобы усовершенствовать себя, сближается с людьми, обладающими правильными принципами, о нем можно сказать, что он любит учение» ].
Мо Жань попросил охрану доложить о его визите, но не успел он обойти отражающую стену перед входом*, как со внутреннего двора до него долетел томный голос и ленивый мужской смех.
[*照壁 zhàobì чжаоби «отражающая стена», экран, устанавливаемый перед входом в дом или поместье, отпугивающий нечистую силу и защищающий от неблагоприятного воздействия].
Мо Жань сделал еще несколько шагов и увидел мужчину лет тридцати стоящего на залитом солнцем дворе. Этот человек был одет в скромное белое одеяние, по краям которого, вот неожиданность, обнаружилось несколько заплаток. Несмотря на то, что день выдался холодным, на нем не было обуви, и он сидел босиком на холодных каменных плитах, дразня белоснежного голубоглазого попугая с длинными перьями на хвосте пригоршней тыквенных семечек.
Попугай поочередно взмахивал то одним, то другим крылом и важно раскачивался на жердочке. Похоже, пока удача была на его стороне и он громко орал во весь голос:
— Ааа… ложка риса… черпак воды... маленькая комнатушка…
— Да, хорошо, весьма неплохо. Ты даже умнее, чем Листочек. Листочек* в детстве не был таким сообразительным: изо всех сил старался процитировать этот отрывок, но так и не смог, — мужчина высыпал в кормушку попугая все семечки. — Вот, твой почтенный отец наградит тебя за старание.
[*小叶子 xiǎoyèzi сяоецзи «маленький лист» или «малыш Е-цзи»; 子 цзи — потомок; доченька/сынок].
— …
Этот человек только что назвал себя отцом птицы...
В смысле, он кудахчущий придурок или петух*?
[*鸟自称老子 niǎo zìchēng lǎozi няо цзычэн лаоцзы «птичий отец»;
**鸟人咯 niǎoréngē няо жэньгэ «человек-птица» или «кудахчущий придурок»].
Мужчина повернул голову и увидел стоящего у стены Мо Жаня. Сначала он разгрыз семечку, сплюнул шелуху и только после этого чуть улыбнулся и вскочил на ноги. Его улыбка была ослепительно красива, но все же был в ней намек на некоторую скрытую напряженность. Купаясь лучах яркого солнца этот человек выглядел весьма непосредственно и непринужденно.
— Мо Жань? Образцовый наставник Мо? — он рассмеялся. — Рад нашей встрече.
Мо Жань тоже улыбнулся и вежливо ответил:
— И я рад встрече.
Доброжелательно улыбаясь, он внимательно всмотрелся в лицо этого человека, и оно показалось ему знакомым. В прошлой жизни, вырезая орден Жуфэн, похоже, он встречал его. Это же…
— Отец*, ты опять без обуви бегаешь, где попало.
[*义父 yìfù ифу — приемный/названный отец].
Внезапно послышался хорошо знакомый голос, ласкающий слух, как легкий ветерок, и в тоже время внушительный, как раскаты весеннего грома.
Мо Жань тут же обернулся и увидел Е Ванси, выходящего из арочных ворот. Он был все также строен и высок, красивые и благородные черты его сурового лица смягчились, когда он подошел к этому странному человеку и наклонился, чтобы поставить перед ним принесенные с собой ярко-желтые атласные туфли.
Отец?
Это названный отец Е Ванси…
Сердце заметалось в груди словно раненый зверь*. Сквозь годы он, казалось, вновь слышал отчаянные крики и стоны, лязг мечей, бой боевых барабанов и тревожный зов сигнального рога.
[*狼奔豕突 lángbēn shǐtū ланбэнь шиту «волки бегут прочь, кабаны рвутся вперед» — обр. в знач.: броситься врассыпную, бежать в панике].
— Отец!
В памяти внезапно всплыло окровавленное лицо.
Это был Е Ванси из его прошлого. Рыдающий в голос Е Ванси, чей отчаянный крик расколол небеса… В том году Мо Вэйюй уничтожил Духовную школу Жуфэн. Этот трус Наньгун Лю постыдно бежал и брошенные на произвол судьбы семьдесят два города остались без лидера, словно дракон без головы. В рядах защитников ордена началась паника, но тут первый покровитель Жуфэн, старейшина Сюй, смело выступил вперед. Он смог собрать рассыпавшихся как песок отступающих под натиском Мо Жаня заклинателей, и, объединившись с Е Ванси, смог дать отпор.
Его фамилия была не Наньгун, но он сделал то, что должен был сделать глава. Этот старейшина разделил судьбу своей духовной школы и умер вместе с семьюдесятью двумя городами ордена Жуфэн.
Он не был родным отцом Е Ванси, но когда наполненный злым духом кинжал полетел в спину Е Ванси, он заслонил его своим телом. Не сомневаясь ни секунды, своей плотью и кровью он защитил выращенного им ребенка.
Стоя на самом верху городской стены, Мо Жань своими глазами видел всю эту сцену. В тот момент его губы скривились в горькой усмешке. Только Небесам известно, как же он тогда завидовал.
Вопреки всему, в этом мире был человек, способный пожертвовать своей жизнью ради другого, не связанного с ним даже каплей родной крови!
Ничто в этом мире не могло так потрясти и ранить его измельчавшую душонку, как эта зависть. От нее тогда он словно обезумел и впал в буйство, кроваво-алая пелена заволокла его глаза.
Про себя он думал... Отлично, просто замечательно! Е Ванси настоящий везунчик, не то что он, Мо Вэйюй… Есть бы в этом огромном мире, кроме его матери, нашелся хотя бы один человек, готовый отдать жизнь за Мо Вэйюя, то разве он дошел бы до такого?!
Небеса ко всем так добры и снисходительны и только с ним скупы и безжалостны!
Он хотел уничтожить всех, кто вызывал у него зависть. Пусть эти людишки, дарящие друг другу тепло и любовь, все вместе катятся в ад. Почему только у него в этой жизни не было ни одного счастливого дня, ни одной согретой чужим теплом минуты, а единственный заботливый человек, который был добр к нему, давным-давно мертв?
Ему в жизни и так перепадало так мало тепла, так почему у него отняли даже эти жалкие крохи?!
Ненавижу!
— …
Теперь, оглядываясь назад, Мо Жань думал, что он был очень глуп тогда, раз за пылью этого суетного мира не заметил, что рядом всегда был человек, готовый умереть за него. Он допустил ошибку, сам обманул себя, ничего не понял и все потерял.
Мо Жань закрыл глаза. Усилием воли погасив бурю в своем сердце, он снова поднял взгляд.
Да, когда-то он знал этого человека. Сюй Шуанлинь* — учитель Е Ванси, а также его названный отец.
[*徐霜林 xú shuānglín Сюй Шуанлинь «тихий лес покрыт инеем»: сюй — тихий/спокойный; шуан – покрытый инеем/замерзший/серебристый/седой, линь – лес].
На второй день кровавой расправы над орденом Жуфэн он сгорел в пожаре войны, спасая жизнь Е Ванси.
Мо Жань отвернулся. На сердце было слишком горько. Он не мог больше смотреть на этого так естественно и непринужденно улыбающегося в лучах яркого солнца красивого мужчину.
Поэтому Мо Жань пошел поприветствовать Е Ванси:
— Молодой господин Е.
Только сейчас заметив Мо Жаня, Е Ванси сначала невольно опешил, а затем со смехом сказал:
— О, старый друг Мо тоже приехал. Сколько лет, сколько зим.
— Да, давно мы не виделись.
На самом деле в этой жизни, судьба лишь несколько раз сводила Е Ванси и Мо Жаня. Их знакомство нельзя было назвать близким, поэтому Е Ванси с легкой улыбкой поинтересовался:
— Вы пришли к моему названному отцу?
— … — Мо Жань смущенно взглянул на Сюй Шуанлиня и покачал головой:
— Нет, я искал вас.
— Листочек, как же давно никто не приходил в этот двор в поисках тебя. Просто невероятно, — Сюй Шуанлинь вяло улыбнулся и сунул в рот еще одну тыквенную семечку. — И где ты свел знакомство с образцовым наставником Мо?
— Мы познакомились в Персиковом Источнике.
— Тогда хорошо, просто замечательно, — с этими словами все так же улыбающийся Сюй Шуанлинь высыпал оставшиеся семечки в птичью кормушку, — ладно, молодежь, поговорите, а я пока пойду погуляю в другом месте.
Е Ванси тут же крепко ухватил его за одежду:
— Отец, почему ты опять босиком?
— Эм, забыл, — Сюй Шуанлинь послушно надел туфли и все с той же ленивой улыбкой сказал, — так даже лучше.
Однако боковым зрением Мо Жань заметил, что, подойдя к углу дома, он нагнулся, снял обувь и, засунув туфли за пазуху, беззаботно пошел дальше босиком.
— …
Эти отец и сын по внешности и по характеру действительно шли вразрез с принятым порядком вещей. Из-за высокого уровня совершенствования Сюй Шуанлинь давно перестал стареть и выглядел очень молодо. На вид ему сложно было дать больше тридцати, поэтому со стороны его можно было принять за брата Е Ванси.
А учитывая то, что этот человек часто вел себя, как капризный и непослушный ребенок, он был скорее младшим братом, так как на роль старшего никак не тянул.
Выходит «Двор трех жизней», эта полная величия и глубокого смысла надпись над входом, была написана лишь для забавы?
Е Ванси вместе с Мо Жанем медленно пошли по аллее.
Во дворе росло множество плодовых и декоративных деревьев, но в разгар суровой зимы они давно облетели и лишь несколько пожухших желтых листьев из последних сил цеплялись за ветки, дрожа на пронизывающем ветру.
— Прошу прощения за то, что вел себя так глупо в нашу прошлую встречу в таверне.
— Всякое бывает, — ответил Мо Жань. — Как вы жили все это время?
Как только эти слова сорвались с его губ, он тут же пожалел о них. Такие люди никогда не будут жаловаться, как бы плоха ни была их жизнь. Вполне ожидаемо Е Ванси рассмеялся и ответил с улыбкой:
— Неплохо. А вы как?
— Отлично.
На самом деле отношения этих двух не были такими уж близкими. Мо Жань хотел найти этого человека только потому, что вспомнил о злодеяниях в прошлой жизни, и его сердце словно придавило огромной скалой. Поэтому ему так важно было прийти сюда и увидеть живого и здорового Е Ванси. Однако, когда они остались наедине, Мо Жань не знал, о чем с ним говорить.
Если на то пошло, Мо Вэйюй знал очень много секретов Е Ванси, вот только ни об одном из них нельзя было говорить. Он никак не мог придумать тему для разговора и некоторое время они просто брели по дорожке в унылом молчании. Наконец, Е Ванси спросил:
— А как поживает Ся Сыни?
Мо Жань удивленно замер, а затем рассмеялся:
— Вы еще помните его имя? Потрясающе!
— Его имя очень легко запомнить.
— Ха-ха-ха, и то правда. Ся Сыни приехал с нами. Скоро вы сможете с ним повидаться.
Е Ванси был слегка удивлен:
— Он тоже приехал?.. Но ведь должно быть приглашение главы…
— Вы все еще не знаете, кто такой Ся Сыни? — хохотнул Мо Жань. — Ладно, я вам сейчас все расскажу, но это очень длинная история.
После этого он пересказал от начала и до конца историю того, как Чу Ваньнин превратился в Ся Сыни. Выслушав его с серьезным выражением лица, Е Ванси восхищенно вздохнул:
— Господину Мо так повезло, что он смог заполучить такого наставника.
Мо Жань с улыбкой ответил:
— А ордену Жуфэн очень повезло, что он смог заполучить господина Е.
Чуть смутившись, Е Ванси с легкой улыбкой ответил:
— Господин Мо преувеличивает.
В конце концов, они дошли до небольшого понтонного моста* из покрытого лаком красного дерева. Вся дорога к нему была усеяна сухими ветками и опавшими листьями и только лишь в этом месте их встретил изумрудно-зеленый бамбук, стойко и высокомерно противостоящий холодному ветру и снегу. В пределах ордена Жуфэн вода была настолько напитана духовной энергией, что никогда не замерзала, потому, стоя на мосту, можно было круглый год слышать журчание горного ручья и любоваться яркой зеленью бамбука.
[*浮桥 fúqiáo фуцяо — понтонный (наплавной) мост; мост, созданный путем укладки досок на лодки и плоты; известно, что такие мосты создавались в Китае с 770 до н.э.].
Мо Жань обернулся и увидел, что Е Ванси стоит, опустив голову. Солнечные блики от кристально-чистых вод горного ручья как в зеркале отражались в его черных глазах. Казалось, что это был все тот же господин Совершенство, но стоило присмотреться и любой бы заметил печать страдания на его изможденном лице.
Свадьба Наньгун Сы стала для Е Ванси слишком тяжелым испытанием.
Вдруг сердце Мо Жаня сжалось от острой жалости. Он словно увидел Чу Ваньнина, который, сколько бы он не делал добра людям, не мог заставить их оглянуться и увидеть его искренность. Повинуясь импульсу, Мо Жань вдруг предложил:
— Господин Е, переходите на Пик Сышэн.
— Что?
—… — как только Мо Жань произнес эти слова, то тут же понял, как грубо и бестактно они прозвучали. Уже зная ответ Е Ванси, он тяжело вздохнул и поспешил извиниться, — я сказал, не подумав, молодой господин Е, не принимайте мои слова близко к сердцу.
Е Ванси рассмеялся. Прежде, эта улыбка превращала его в неотразимого красавца, который был на две трети доблестным и на треть очаровательным. И вроде бы это был тот же человек, но его щеки впали, скулы заострились и, хотя героический дух остался при нем, очарование утонуло в полных тоски глазах. Он изо всех сил пытался скрыть свое состояние, но его печаль была так глубока, что спрятать ее было невозможно.
С натянутой улыбкой он сказал:
— Выходит, старший брат Мо приехал сюда вербовать людей для Пика Сышэн?
— Ха-ха-ха, так и есть! Но я и в мыслях не держал, что молодой господин Е может согласиться. Это была просто шутка и все!
— Так и есть. Пока мой названный отец
остается здесь, я не могу уйти.— Молодой господин, какие у вас планы на будущее?
— … — по лицу Е Ванси на миг пробежала рябь душевной боли. Было видно, что он не знает, что ответить на такой вроде бы простой вопрос. Что ему делать дальше? Он всегда чувствовал себя мотыльком, Наньгун Сы же был его зажженной лампадой. Его единственным желанием было всегда следовать за его огнем, пусть даже в итоге он будет им уничтожен.
Но Наньгун Сы не хотел его.
— Буду делать то, что должен: служить Духовной школе Жуфэн, — Е Ванси опять слабо улыбнулся, — поддерживать главу школы и названного отца, впоследствии буду помогать молодому хозяину…
Он запнулся. Его пальцы сжались так, что костяшки стали белее нефрита.
Мо Жань испытал настоящее потрясение, когда Е Ванси смог взять себя в руки и спокойно закончить фразу... Удивительно, но он в самом деле смог это сказать…
— ... и молодой госпоже.
Когда Е Ванси, наконец, произнес эти последние слова, то казалось силы его иссякли, и он поспешно опустил взгляд. Но это было лишь мгновение слабости. Почти сразу он поднял голову и с самым любезным выражением посмотрел на Мо Жаня. Удивительно, но на его лице все еще сияла доброжелательная улыбка, и сам он в этот миг был похож на стойкий зеленый бамбук, который не согнуть даже самому сильному ветру и лютой зимней стуже.
Внезапно подул западный ветер* и над бамбуковой рощей закружился снег, похожий на тростниковый пух.
[*西风 xīfēng сифэн — западный ветер; ассоциируется с ветром из загробного мира].
И в тот же миг Мо Жань ясно осознал:
«Нет, нельзя допустить, чтобы Наньгун Сы женился на Сун Цютун».
Приближался день бракосочетания молодого господина ордена Жуфэн, но вдруг среди гостей, прибывших в Линьи ради этого события, стал распространяться скандальный слух…
— Господин Чжан, ваш покорный слуга недавно слышал кое-что интересное. Сначала я не поверил, ведь подобная сплетня просто выходит за рамки приличия, но, тщательно все обдумав, пришел к выводу, что велика вероятность того, что это правда. Не хотите ли послушать?
— Как удачно! Я тут тоже слышал об одной шокирующей тайне ордена Жуфэн. Неужели мы с вами думаем об одном и том же?
Его собеседник многозначительно приподнял брови и спросил:
— Связан ли тот секрет с отношениями двух известных персон?
— Да, именно так.
Эти двое обменялись выразительными взглядами и один из них, понизив голос, сказал:
— Позвольте мне начать. Я слышал, что Е Ванси из Жуфэн и…
Его собеседник, только услышав это имя, тут же забыл про хорошие манеры, хлопнул себя по ляжкам и расхохотался в голос. Глаза сплетника вспыхнули предвкушением, и он взволнованно затараторил:
— Да-да! Все верно! Ха-ха-ха! Когда я услышал об этом, чуть со смеху не умер! Е Ванси из школы Жуфэн и Сун Цютун втайне от всех крутят роман!
— Правду люди говорят, хорошее редко выходит за ворота, а дурные вести разлетятся по всему миру. Не ожидал, что весть об этих вопиющих событиях достигнет ушей даже таких благородных людей, которые не любят слушать сплетни, вроде нас с вами. Однако, не стоит болтать об этом деле. В Линьи слишком много людей из Жуфэн, так что, боюсь, здесь и у стен есть уши.
Трудно сказать, есть ли у стен уши, однако если три человека скажут, что видели тигров в городе*, то им поверят. Вся эта история очень уж напоминала погруженную в воду коробочку хлопка, которая под влиянием слухов постепенно разбухала. И пусть ни один человек не видел ничего своими глазами, но содержание сплетни обрастало деталями, становясь все полнее и пикантнее*...
[*三人成虎 sān rén chéng hǔ сань жэнь чэн ху — букв. если три человека скажут, что в городе есть тигры (то им поверят); ложь повторенная тысячу раз становится правдой;
**香艳 xiāngyàn сянъянь «любовный аромат» —благоухающий; «обольстительный», соблазнительный, эротичный].
В конце концов, в полях, домах и даже в самых маленьких деревнях за пределами Линьи обычные люди, не имевшие никакого отношения к миру совершенствования, яро обсуждали этот слух.
— Братец Гоудань*, я расскажу тебе один секрет, но ты не должен никому больше его рассказывать, ладно?
[*狗蛋 gǒudàn гоудань «собачье яйцо»; простолюдины давали плохо звучащие первые имена детям, чтобы отвратить от них злых духов].
— Какой еще секрет? Ты же знаешь, я человек надежный, что бы ты мне ни рассказал, никуда дальше оно не уйдет.
— Тогда слушай! В ордене Жуфэн большой скандал! Поговаривают, что Сун Цютун, ну та бабенка, которая замуж за Наньгун Сы собралась, настоящая шлюха. Братец Гоудань, представляешь, оказывается, она давно путается с Е Ванси за спиной у своего жениха!
— Как такое возможно?!
— А почему нет? Разве ты забыл, что когда-то Сун Цютун была выставлена как товар в аукционном доме Сюаньюань? Не иначе, тогда Е Ванси соблазнился красотой этой девки и, пойдя на поводу у своих грязных желаний, выкупил ее для парного совершенствования?
Ли Гоудань был так потрясен, что долго сидел с разинутым ртом, прежде чем, заикаясь, пробормотал:
— Небеса! Святые Небеса!... Да как же такое могло случиться?..
В тот день мир простого деревенского мужика Ли Гоуданя перевернулся. Вечером, укладываясь спать, он даже приобнял свою жену и, тяжело вздохнув, сказал:
— Чуньхуа, какая же ты у меня хорошая.
Простая деревенская женщина Чжао Чуньхуа уставилась на мужа круглыми от изумления глазами:
— С чего это ты мне вдруг в уши льешь?
— Понимаешь ли, может ты у меня и не красавица, даже малость толстовата и коротковата, но зато женщина трудолюбивая и плодовитая. Не то, что некоторые девки, которые, забыв про скромность и приличия, крутят шашни, да прелюбодействуют за спиной у родного мужа.
Чжао Чуньхуа возмутилась:
— Почему это я некрасивая? Это потому что лицом постарела? — и тут же не смогла сдержать распаленное любопытство. — А в какой семье жена по мужикам таскается*? Почему я не знаю?
[*搞破鞋 gǎo pòxié гао посе «трахать рваный башмак» — таскаться; изменять супругу].
— Это не из наших деревенских, а из этих тунеядцев, что целыми днями только и делают, что на мечах летают. Заклинательница из ордена нашего барина.
Внимательно слушавшая его Чжао Чуньхуа была поражена:
— Это кто такая?
— Та, что за нашего молодого барича собралась, вот это кто!
Чжао Чуньхуа даже не сразу поняла, что речь идет о Наньгун Сы, когда же до нее, наконец, дошел смысл слов мужа, она тут же подскочила и села на кровати:
— Святые Небеса, как же скверно! Как такое может быть? Не наговаривай на людей зазря!
— Я наговариваю? — для пущей уверенности Ли Гоудань выпятил грудь колесом и торжественно провозгласил. — Мой приятель своими глазами видел, как Е Ванси и Сун Цютун из ордена Жуфэн прелюбодействовали! Эти двое давным-давно спят за спиной у Наньгун Сы!
Слухи о романе мужчины с женщиной распространяются быстрее, чем дурное поветрие. Нищие и богатые, совершенствующиеся и простой люд, все с удовольствием смакуют эту благодатную тему для обсуждения. Очень быстро собравшиеся в школе Жуфэн гости в той или иной мере узнали об этих скандальных слухах. Когда окольными путями сплетня, наконец, достигла ушей Чу Ваньнина, она уже обросла очень колоритными деталями и подробностями, вплоть до того в какой день и в каком месяце Е Ванси и Сун Цютун ходили на тайное свидание и чем там занимались. Кроме того, поговаривали, что Сун Цютун согласилась выйти замуж за Наньгун Сы, потому что понесла дитя от Е Ванси, но этот бессердечный карьерист ради продвижения по службе отказался от своего ребенка и его матери.
— Если не верите, давайте просто подождем и посмотрим, на кого будет похож ребенок: на Наньгун Сы или все же на Е Ванси!
Чу Ваньнин знал Наньгун Сы, но не был близко знаком с Е Ванси и Сун Цютун, поэтому ему сложно было понять правдивы эти слухи или нет. Он чувствовал лишь глухое раздражение, ведь такой человек, как он, с легкостью справляясь с очевидным злом, столкнувшись с такими двусмысленными вещами, которые к тому же касались отношений между мужчиной и женщиной, сразу же оказывался совершенно беспомощным и не знал, как правильно реагировать.
В тот день, когда Наньгун Сы нанес визит в гостевой дом, Чу Ваньнин все же не удержался и разок подколол его на эту тему, но Наньгун Сы намеков не понимал и с энтузиазмом поделился новостью, связанной с его волком Наобайцзинем.
— Несколько дней назад была случка, и если все прошло успешно, то в следующем месяце демоническая волчица должна родить. Не знаю, сколько волчат будет в этом помете, — Наньгун Сы рассмеялся, — но если волчата будут хороши, я попрошу отца отправить одного на Пик Сышэн.
Услышав его слова, Чу Ваньнин подумал, что сейчас самое время аккуратно намекнуть, и сказал:
— Э, а ты не боишься, что эти волчата будут нечистокровными?
— Почему нечистокровными? Как и Наобайцзинь, эта демоническая волчица из клана снежных волков. Точно чистокровные.
— А ты уверен, что эта самка демонического волка до этого не спаривалась с другими демоническими волками?
Наньгун Сы на миг даже остолбенел:
— Как бы она смогла? Эту демоническую волчицу содержали в Усадьбе Битань. На все их поместье она там одна такая, с кем ей там было спариваться? Нет, она выращена специально для нашего Наобайцзиня.
Чу Ваньнин искренне считал, что, использовав эту аллегорию с волками вместо людей, конкретно и весьма откровенно намекнул Наньгун Сы на те скандальные слухи. Почему же Наньгун Сы его не понял?
Чу Ваньнин, все еще раз хорошенько обдумал и решил, что, возможно, он выразился недостаточно ясно, и стоит попробовать еще раз:
— Несмотря на то, что в Усадьбе Битань она единственный демонический волк, когда ты привез ее на случку с Наобайцзинем, она же некоторое время находилась в школе Жуфэн? Ты выращиваешь столько демонических волков, как ты думаешь, не могли бы они…
— Нет, это невозможно! — простодушный Наньгун Сы довольно хохотнул. — Образцовый наставник так тревожится об этом? Эта волчица и Наобайцзинь с самого начала были заперты в одной клетке, так что у других волков не было никаких шансов к ней подобраться.
— …
Какой же ты тупой! Ну и ладно!
Наньгун Сы даже не заметил, как помрачнел Чу Ваньнин и, поднявшись с места, предложил ему:
— Наставник, когда вы ушли, учебный полигон Сяоюэ* еще не был обустроен, а сейчас его уже дважды расширяли. Давайте, я вам его покажу, и на Наобайцзине прокатитесь?
[*啸月 xiàoyuè сяоюэ «выть на луну»; 校场 jiàochǎng сяочан — учебный полигон/поле].
— Нет, не стоит, — ответил Чу Ваньнин.
Наньгун Сы выглядел несколько разочарованным:
— Почему?
— Я не умею ездить ни на чем, кроме лошадей. Что касается тебя, ты ведь совсем скоро станешь мужем, так что должен меньше времени тратить на забавы. Вместо того, чтобы целыми днями возиться с волчатами и пропадать на учебном полигоне, посвяти свободное время общению с Сун Цютун. Люди и животные в этом плане не так уж сильно отличаются: если не будешь уделять время своей женщине, ваши отношения быстро охладеют.
— Не может быть. Мы с Цютун хорошо ладим, кроме того она очень послушная.
— …
— Если образцовый наставник считает, что я ей пренебрегаю, то могу позвать ее с нами. Я часто упоминал вас при ней, так что она, должно быть, тоже желает увидеться с вами.
Услышав это, Чу Ваньнин подумал, что на самом деле он ведь ничего не знает об этой Сун Цютун, поэтому не может судить насколько правдивы эти слухи. Так что до свадьбы Наньгун Сы неплохо бы побольше разузнать об этой молодой паре, а не сразу доверять всяким досужим сплетням.
В итоге он все же кивнул и тоже поднялся на ноги:
— Хорошо. Тогда ты иди, разыщи ее, а я буду ждать вас у входа на учебный полигон Сяоюэ.
Когда Наньгун Сы выходил из ворот двора, у защитной стены он столкнулся с возвращающимся Мо Жанем. После того как они оба вежливо поприветствовали друг друга, Мо Жань вошел во двор и сразу же увидел стоящего под османтусовым деревом Чу Ваньнина. Перед ним на жаровне из красной глины кипел чайник, от которого поднимался легкий белый пар, а на каменном столе стояли две недопитые чашки с чаем Восьми драгоценностей*.
[*八宝茶 bābǎochá бабао ча — чай «Восемь сокровищ», чай восьми драгоценностей: зеленый чай с добавлением разных ингредиентов, среди которыхсахар (или каменный сахар), бутоны роз, ягоды годжи, красные финики, грецкие орехи, сушеная мякоть плодов лунъянь, семена кунжута, изюм, дольки мелких яблок и т.д.].
— Учитель, зачем Наньгун Сы приходил к вам?
— Он пригласил меня на учебный полигон Сяоюэ посмотреть на выращенного им демонического волка, — с этими словами Чу Ваньнин отвернулся, намереваясь войти в дом, — вот только эта одежда не подходит для верховой езды, пойду переоденусь.
Демонические волки — свирепые создания. Хотя Мо Жань знал, что Чу Ваньнин хороший наездник и вообще очень способный и талантливый, на душе все равно было неспокойно. Решив, что не может отпустить его одного, он поспешил объявить:
— Я пойду вместе с Учителем.
Услышав это, Чу Ваньнин остановился на полпути и, чуть повернув голову, окинул его оценивающим взглядом:
— Ты умеешь ездить верхом на волках?
Мо Жань рассмеялся, его черные глаза ярко вспыхнули:
— А почему бы нет? Я хорошо езжу верхом и, имея базовые навыки, логично, что при желании могу объездить не только волка, но и кого угодно.
Чу Ваньнин как раз собирался махнуть рукой и посмеяться над его самоуверенностью, как вдруг понял, что фраза «я могу объездить кого угодно» звучит слишком уж подозрительно двусмысленно, даже пошло. Перед его глазами тут же замелькали сцены из влажных снов и появились образы двух мужчин. Одним из них был Мо Жань, по крепкому торсу которого стекал обильный пот, вторым же — сам Чу Ваньнин, лежащий ничком на плетеной кушетке. Он был словно обессилевший конь, загнанный безжалостным хозяином, всего лишь покорная игрушка в руках Мо Жаня, который снова готов был скакать на нем во весь опор.
Щеки Чу Ваньнина неожиданно зарделись. Не в силах сдержаться, он тихо выругался:
— Бесстыжий!
Он и сам не знал, кого именно ругал, Мо Жаня или все-таки самого себя. Развернувшись, Чу Ваньнин вошел дом и захлопнул дверь, оставив снаружи наполовину скрученный бамбуковый занавес, который содрогнулся и задрожал, словно трепещущее сердце человека, спрятавшегося внутри.
Учебный полигон Сяоюэ представлял собой огромное бескрайнее поле, которое в эту холодную пору выглядело особенно уныло. Сбросившие листву деревья печально шелестели голыми ветвями, пожухлые травы покрыл тонкий слой инея. Прикрытое легким кружевом облаков холодное зимнее солнце зависло высоко на небосклоне. Его тусклое сияние делало этот безрадостный пейзаж еще более безжизненным. Впрочем, вдали уже виднелись охотничьи угодья ордена Жуфэн: густой хвойный лес, в котором росли сосны, лиственницы и кипарисы. Опавшая хвоя, словно нежное и пышное оперение птенца, золотым ковром устилала землю под вековыми деревьями.
Наньгун Сы стоял перед деревянной изгородью и говорил о чем-то с Сун Цютун, когда заметил, как из золотистой туманной дымки появились два человека. Увидев, что с Чу Ваньнином пришел еще и Мо Жань, он сначала немного растерялся, но потом со смехом спросил:
— Образцовый наставник Мо, вы боитесь доверить мне своего наставника, поэтому решили последовать за ним?
— Ничего подобного, — Мо Жань тоже рассмеялся. — Я пришел, потому как опасаюсь, что Учителю что-то придется не по душе. Не имея поблизости подходящего человека, ему придется излить свой гнев на молодого господина Наньгуна и, тем самым, нанести ему несправедливую обиду. Так что я здесь специально для того, чтобы принять удар на себя*.
[*受气包 shòuqìbāo шоуцибао «принять гнев, остановив своим телом» — козел отпущения; мальчик для битья].
— … — Чу Ваньнин взглянул на него и холодно сказал, – а по-моему ты пришел именно для того, чтобы злить меня*.
[*做火刀火石 zuò huǒdāo huǒshí цзо ходао хоши «быть кремнем и кресалом» — разжечь огонь (гнев); спровоцировать, выбесить].
— Пфф! — стоящая за спиной Наньгун Сы, Сун Цютун, услышав это, фыркнула и тихо рассмеялась. Подняв длинные ресницы, такие же мягкие и пушистые как перья птицы, она грациозно вышла из-за спины жениха. В ней все было прекрасно, ладная фигурка, густые волосы и прелестные черты лица. Непревзойденная красота этой женщины не могла не волновать сердца людей.
Взглянув на Мо Жаня и Чу Ваньнина, она с улыбкой произнесла своим нежным голоском:
— Я давно наслышана о том, что образцовый наставник Чу и образцовый наставник Мо служат примером самой глубокой любви* между учителем и учеником, и сегодня я и впрямь смогла увидеть это своими глазами.
[*情深 qíng shēn цин шэнь «глубокая/крепкая любовь/привязанность/дружба». От переводчика: это выражение делает акцент на платонических чувствах, а не физической стороне, но все равно из-за множества трактовок остается довольно двусмысленным по сути своей].
Чу Ваньнин смерил ее взглядом с головы до ног. Еще в аукционном зале Палаты Сюаньюань он заметил, что красота этой женщины способна разрушить страну. Однако, при ближайшем рассмотрении, она казалась еще прекраснее, чем он помнил: прелестнее цветка лотоса в лучах восходящего солнца и ослепительнее, чем полуденное солнце. Ее роскошные волосы цвета черного дерева сияющим ореолом обрамляли лицо, которое с первого взгляда поражало несравненной красотой. Стоит ли после этого удивляться, что Наньгун Сы так влюблен?
Подумав об этом, он не удержался и украдкой взглянул на Мо Жаня, желая увидеть его реакцию.
Кто бы мог подумать, что в тот же миг его взгляд столкнется с другим взглядом, и он будет пойман с поличным. Оказывается, Мо Жань вообще не смотрел на Сун Цютун, словно рядом с Наньгун Сы была не женщина, а пустое место. Вместо этого все его внимание было сосредоточено только на Чу Ваньнине, и в тот момент, когда их глаза встретились, Мо Жань одарил его самой теплой и нежной улыбкой.
Чу Ваньнин тут же растаял, но, как назло, в этот момент ему нужно было изображать на лице невозмутимость. Какое-то время они с Мо Жанем просто смотрели друг на друга, а затем Уважаемый Наставник Чу с деланным безразличием отвел взгляд.
— На учебном полигоне Сяоюэ содержится много демонических волков, но самый дерзкий из них Наобайцзинь. Он мой любимец.
Наньгун Сы вместе с гостями вышел на середину поля, вытащил из-за пояса маленький нефритовый свисток* и три раза быстро свистнул. Какое-то время было очень тихо, а затем в лесной чаще словно поднялся черный шторм, из которого со скоростью молнии вылетел ослепительный белый вихрь. Это был демонический волк с острыми золотыми когтями и белоснежной шерстью, искрящейся на солнце словно свежевыпавший снег. Подпрыгнув в воздухе, с радостным «Уву», отразившимся эхом от холодного зимнего неба, он сделал красивую дугу и приземлился точно перед Наньгун Сы.
[*玉笛 yùdí юйди «нефритовая флейта»; 笛 dí — [поперечная] флейта; дудка; свисток].
—Аовууу!
Наньгун Сы шагнул вперед, погладил его по всклокоченному загривку, а затем оглянулся и с улыбкой сказал:
— Наставник, посмотрите, как он вырос. Когда вы ушли, он был еще щенком.
— Когда я уходил, он уже был размером со взрослого мужчину, — с каменным лицом ответил Чу Ваньнин.
— Ха-ха-ха, правда что ли? А мне все кажется, что мой малыш еще не вырос.
— …
— Наставник, вы на нем поедете.
Сказав это, Наньгун Сы опять свистнул в свой свисток, и из леса выскочило еще два белоснежных демонических волка.
— Мастер Мо, не желаете прокатиться?
Когда все трое мужчин забрались на спины выбранных демонических волков, Наньгун Сы сказал:
— Крепко держитесь за сбрую и шерсть на загривке, а ногами сдавите бока, точно так же как при верховой езде на лошади, — он опустил взгляд и сказал Сун Цютун, — Цютун, ты поедешь со мной. Я буду держать тебя.
Сначала Чу Ваньнин не был уверен, что у него получится, но проехав на волке пару шагов, он понял, что это не так уж сложно. Демонический волк оказался очень разумных и высокодуховным зверем, который без слов понимал желания седока, поэтому управлять им оказалось проще, чем лошадью.
Наньгун Сы улыбнулся и предложил:
— Как насчет того, чтобы проехать кружок?
— А где здесь можно покататься?
— Да где угодно. В вашем распоряжении весь полигон Сяоюэ и охотничьи угодья ордена на заднем склоне горы. Езжайте, куда хотите.
Мо Жань со смехом предложил:
— Не желаете устроить состязание?
— Да, давайте, устроим забег, — Чу Ваньнин быстро взглянул на Сун Цютун, сидящую с Наньгун Сы на спине демонического волка, и подумал, что это прекрасная возможность укрепить чувства этой пары, поэтому так охотно поддержал эту идею.
Наньгун Сы весело рассмеялся и, сняв с запястья браслет из духовных камней, объявил:
— Давайте так, кто первый доедет до озера Ганьцюань на севере охотничьих угодий, выловит там пять каменных окуней и вернется назад, тот и выиграл. Этот браслет будет призом. Согласны?
[*甘泉 gānquán ганьцюань «сладкий источник»;
**石斑鱼 shíbānyú шибаньюй — каменный окунь, групер].
— Браслет из духовных камней «Семь звезд»? Господин Наньгун, это слишком щедрое предложение.
[*七星 qīxīng цисин «семь звёзд» — кит. астр.: Северный Ковш, Большая Медведица].
— Такой ни за какие деньги не купишь, мой любимый, — сказал Наньгун Сы, надевая браслет. Натянув поводья, он склонился к Сун Цютун. — Держись крепче, не хочу, чтобы ты упала. Если поедем слишком быстро, просто скажи.
Бросив один короткий взгляд на Сун Цютун, Мо Жань с легкой улыбкой произнес:
— Боюсь, господин Наньгун, можете прямо сейчас проститься со своим браслетом.
— Ха-ха, вы недооцениваете меня! Я вырос на волчьей спине, так что второй человек в моем седле не проблема, могу и еще одного взять. Давайте, я досчитаю до трех, и начнем... Один, два, три!
Эхо слов еще не затихло, а три белоснежных вихря, словно выпущенные из лука стрелы, рванули в направлении охотничьих угодий. Пролетев над полем и скошенными зарослями полыни, они достигли кромки леса и исчезли в густых зарослях подлеска.
Чу Ваньнин сначала придерживал волка и следовал позади Наньгун Сы и Сун Цютун, но затем тишину леса осквернил громкий визг Сун Цютун. Слушать ее вопли, не имея возможности прикрыть уши руками, было слишком тяжелым испытанием, а уж когда девушка начала капризничать, Чу Ваньнин не смог стерпеть и, увеличив скорость, обогнал парочку.
Как только ее крик: «молодой господин, можно помедленнее» затих за спиной, Чу Ваньнин, наконец, начал получать удовольствие от езды на демоническом волке. Этот зверь был настолько чутким и умным, что стоило ему пальцем пошевелить, и Наобайцзинь тут же считывал его желание и все в точности исполнял. Неудивительно, что Наньгун Сы так высоко ценил этих животных.
Зимний ветер дул в лицо, но Чу Ваньнин не чувствовал холода. Подняв голову, он смотрел, как лучи солнечного света, словно маленькие ручейки, пробиваются сквозь кроны сосен, чтобы на открытых местах обрушиться на него ярким сияющим водопадом. Захваченный яркими ощущениями, он не смог сдержаться и рассмеялся в голос. Этот стремительный бег наполнял его тело легкостью, а душу радостью, поэтому он подгонял Наобайцзиня, заставляя его мчаться по лесу так, что резво прыгая по толстому слою опавшей хвои, своими золотыми когтями он поднял большое облако пыли.
Позади него на одном из демонических волков с темными когтями по имени Хэйчжао* след в след мчался Мо Жань, и от этого сердце Чу Ваньнина наполнила невыразимая радость, спокойствие и умиротворение.
[*黑爪 hēizhǎo хэйчжао «черный коготь»].
Ему вдруг подумалось, что в нем больше нет прежней нерешительности. Наконец-то у него появилась эта сила потворствовать своим желаниям и свободно двигаться вперед, ведь теперь, кажется, какой бы путь он не выбрал, за спиной всегда будет звучать эхо шагов того самого человека, с которым они теперь неразделимы.
Чу Ваньнин и Мо Жань примчались к озеру Ганьцюань почти одновременно. Очень богатые духовной энергией нефритовые воды были прозрачны, чисты и таинственны, как сокровенное зеркало*. Питаемые духовным потоком деревья и цветы по берегам оказались неподвластны изменениям, связанным со сменой времен года. Посреди зимы мандариновые и апельсиновые деревья по-прежнему украшала пышная изумрудная листва, за которой прятались бесчисленные золотистые плоды, а воздух вокруг был напоен сладким цитрусовым ароматом.
[*玄鉴 xuánjiàn сюаньцзянь «непостижимое/чудесное/обманчивое зеркало» — сокровенное зерцало; обр. о сердце человека].
Легко спрыгнув на землю, Чу Ваньнин, оглядевшись вокруг, заметил:
— И правда, красиво здесь. Все прекрасное собрано в одном месте*.
[*钟灵毓秀 zhōnglíng yùxiù чжунлин юйсю «собрав лучшее, породить прекрасное» — обр.:
в красивой местности рождаются прекрасные таланты].
Ведя за собой на поводу Хэйчжао, Мо Жань подошел к нему и с улыбкой сказал:
— Если Учителю здесь нравится, то когда мы вернемся на Пик Сышэн, я посажу много фруктовых деревьев и круглый год буду питать их духовной силой, чтобы вы могли есть свежие плоды, когда захотите.
Чу Ваньнин только фыркнул. Не сказав ни да ни нет, он пошел к берегу и, подняв руку, призвал Тяньвэнь.
Мо Жань решил, что Учитель задумал что-то не то, и попытался преградить ему путь:
— Что вы хотите сделать?
— Поймать рыбу.
— …Учитель, если используете «Ветер», то всю рыбу в озере изничтожите.
— Думаешь?.. — Чу Ваньнин пристально посмотрел на него, а затем забросил золотую лозу в озеро и тихо пробормотал речитативом. — Кому здесь жить надоело? Для желающих уйти вот крючок.
Повторив это трижды, Чу Ваньнин выдернул Тяньвэнь из воды. На сияющих золотых листьях действительно оказалось несколько жирных толстолобиков, которым, похоже, не хотелось жить. Закатив белые глаза, они пялились в небо и хватали ртом воздух.
Осмотрев улов, Чу Ваньнин обернулся к Мо Жаню и спросил:
— Он ведь сказал, что хочет именно каменного окуня?
— Да.
— …Ты знаешь, как выглядит каменный окунь? — Чу Ваньнин тут же решил, что его вопрос прозвучал недостаточно конкретно, и приподнял увешанную рыбой Тяньвэнь, чтобы Мо Жань сам мог оценить его улов. — Среди них есть такие?
— …Учитель, давайте я вас подменю и сам поймаю нужных.
Мо Жань быстро поймал Цзяньгуем десять рыбин и начал раскладывать их по сумкам цянькунь, прикрепленным к шеям демонических волков. Тем временем Чу Ваньнин снял с Тяньвэнь «не желающих жить» рыб и выпустил их обратно в воду, после чего тихо напутствовал им:
— Жизнь коротка до боли, простите за беспокойство, но вам придется еще немного потерпеть.
Услышав эти слова, Мо Жань подумал, что этот мужчина такой забавный и милый. Он затолкал последнего каменного окуня в сумку и, повернувшись, снова взглянул на Чу Ваньнина, идущего к нему от берега изумрудно-зеленого омута. Вода за его спиной пошла рябью, и его подсвеченный солнечными бликами размытый белый силуэт словно парил над озером.
Вдруг в его душе родилось острое желание подойти к Чу Ваньнину и крепко обнять его. Он мечтал сблизиться с ним и долго ласкать его бережно и нежно. Он хотел смять его тело и раздавить в пыль. Он жаждал затащить его в мандариновую рощу, прижать к дереву и, задрав ноги, грубо и безжалостно вторгнуться в него, а потом брать его снова и снова, до бесконечности.
Мо Жань растерянно смотрел, как Чу Ваньнин подходит все ближе, и сам боялся своих желаний, слишком сильных и противоречивых, чтобы он мог их контролировать. Когда-то в его сознании нежность и жестокость переплелись так тесно, что породили того самого императора.
Любовь любовью.
Но разве может она быть такой?
Обжигающе горячая, как раскаленный безжалостный клинок, изнутри режущий тебя на части.
Живительно теплая, как весенний дождь, омывающий тебя нежностью и лаской.
— Наньгун Сы, кто бы мог подумать, — Чу Ваньнин не заметил в глазах Мо Жаня странного темного блеска. Он подошел к нему, чтобы проверить, хорошо ли закреплен мешок цянькунь на шее Наобайцзиня, — всего-то взял с собой девушку, а все никак доехать не может.
— Может, они занимаются чем-то другим.
Голова Мо Жаня была словно в огне. С волчьим блеском в глазах он уставился на белоснежную шею склонившегося к седлу Чу Ваньнина. Внизу живота полыхало пламя, мысли путались, поэтому эти слова он произнес, не подумав.
Чу Ваньнин замер:
— Чем занимаются?
— … — Мо Жань тут же очнулся и сообразил, что позволил себе лишнего. Сухо откашлявшись, он поспешил отвернуться, — неважно!
Но Чу Ваньнин уже успел осмыслить значение этой оговорки. Его глаза вдруг широко распахнулись и тут же снова угрожающе сощурились. Холодно, но зло он процедил:
— О чем ты только думаешь?! Сейчас же садись на коня и поедем назад!
Мо Жань пошевелил губами, намереваясь сказать «не на коня, а на волка», но быстро оценив напряженное лицо Чу Ваньнина и его покрасневшие уши, поспешил проглотить слова, что вертелись на языке.
С досадой он наблюдал, как Чу Ваньнин стремительно и легко вскочил на Наобайцзиня. Какой же он несравненно прекрасный и одухотворенный, в чем-то очень ограниченный, но все равно до боли желанный. Мо Жань подумал, что если бы Чу Ваньнин стал его любовником, то сегодня он так нежно и страстно отлюбил бы его, что после тот не усидел бы ни на лошади, ни на волке, а только и мог, что расслабленно нежиться в его объятиях.
Испугавшись своих злодейских замыслов, Мо Жань тут же попытался их вытрясти из своей бедовой головы.
К несчастью, в этот момент Чу Ваньнин повернул голову и, застав его за этим занятием, требовательно спросил:
— В чем дело? Почему ты качаешь головой? Я что-то не так сказал?
— Нет-нет! Учитель, все вы верно говорите, это я думаю не о том.
«На самом деле мне вообще не интересно, чем там занимаются Наньгун Сы и Сун Цютун. Человек, о котором я думаю, это вы…»
И тут Мо Жаня посетила очередная крамольная мысль, что если бы Наобайцзинь сломал ногу, тогда у Чу Ваньнина не было бы волка, и, кто знает, может он и соблаговолил бы прокатиться вместе с ним на Хэйчжао.
Он мечтал снова обнять его, как умирающий от жажды человек припасть к этой божественной росе, которую когда-то совсем не ценил и растрачивал зря… С головой погрузившись в эти неотвязные бесплотные мечты, Мо Жань мчался следом за Чу Ваньнином весь путь до полигона Сяоюэ. Вернувшись, они обнаружили, что Наньгун Сы и Сун Цютун уже ждут их там.
Сун Цютун сидела на земле. Обнаженная лодыжка, похожая на пронизанный солнцем белоснежный нефрит, была запятнана кровью.
Оказалось, что на полпути она забыла, что Наньгун Сы велел ей подогнуть ноги и поцарапалась о колючие кусты. Хотя рана была незначительной, Наньгун Сы не мог оставить ее без внимания и тотчас же вернулся, чтобы сделать перевязку.
Мо Жань мельком взглянул на ее ступни и должен был бы признать, что они действительно красивые, однако даже в сравнение не идут с ногами Чу Ваньнина. Сейчас ему было стыдно, что в прошлой жизни ему тоже очень даже нравились ноги Сун Цютун.
И правда, похоже, он тогда ослеп.
Теперь он чувствовал, что в Чу Ваньнине ему нравится буквально все. Он хорош, с какой стороны не взгляни, и даже эта пара глаз, сверкающих, как зимнее солнце, и этот взгляд, исполненный презрения и высокомерного превосходства, прекрасно отражали его гордый нрав и были неотъемлемой частью его холодной красоты. Чу Ваньнин нравился ему именно таким: невероятно красивым и убийственно прекрасным.
Теперь Мо Жань был доволен, даже если он просто смотрит на него, бранится и возмущенно закатывает глаза. Этого было достаточно, чтобы в его сердце распускались цветы*, а душа иволгой взлетала по высокой траве*.
[*心花怒放 xīn huā nù fàng синь хуа ню фан цветы сердца бурно расцвели — обр. в знач.: приходить в восторг; ликовать всем сердцем;
**莺飞草长 yīng fēi cǎo zhǎng ин фэй цао чан «высокие травы и полёт иволги» — обр. в знач.: о приходе весны; пробуждение чувств и желаний].
— Любишь играть — умей за поражение платить, — прямо сказал Наньгун Сы и сразу же передал Чу Ваньнину свой бесценный браслет. — Отдаю его Уважаемому Наставнику.
Чу Ваньнин внимательно изучил браслет и сказал:
— Духовные камни «Семи звезд» хороши для питания духовного ядра, а это то, что мне нужно, благодарю.
Вот только Мо Жаня его слова вовсе не обрадовали. Не сдержавшись, он пробормотал себе под нос:
— В будущем я куплю вам что-нибудь получше.
— Что? — Чу Ваньнин не расслышал и, обернувшись, вопросительно взглянул на него.
Мо Жань вдруг увидел глаза феникса так близко, что мог рассмотреть отражение своего лица в зрачках. Этого ощущения близости хватило, чтобы терпкий привкус зависти в его сердце начал таять.
Он со смехом ответил:
— Я сказал, что если в будущем увижу что-то более подходящее для Учителя, то сразу же куплю это для него.
— Ладно.
Чу Ваньнин вот так просто взял и согласился. Сердце Мо Жаня было готово запеть от радости.
Дошло до того, что он даже с мелочным превосходством взглянул на Наньгун Сы, но тот, похоже, не придал этому никакого значения. Мо Жань, который так и не смог избавиться от желания показать этому чужаку его место, самодовольно подумал, что теперь-то Наньгун Сы точно знает, что хоть Учитель и принял его подарок, все, на что он может рассчитывать, это вежливое «спасибо». А вот они с Учителем не чужие люди, поэтому с ним Чу Ваньнин особо не церемонится.
Но в этот момент Чу Ваньнин добавил:
— Только напомни продавцу, пусть даст счет, чтобы потом я вернул тебе деньги.
Мо Жань: — …
После того как десять пресноводных каменных окуней были извлечены из сумок цянькунь, Наньгун Сы отвел всех к деревянному охотничьему домику, построенному на границе полигона Сяоюэ. Рядом с домиком стояла старая закопченная печь, на которой обнаружилась кухонная утварь и все необходимое для готовки. По сравнению с хорошо обустроенным учебным полем эта ветхая хижина смотрелась довольно неуместно и, похоже, была построена значительно раньше, чем сам полигон.
Чу Ваньнин кончиком пальца провел по изгороди и остановился перед привязанными к ней бунчуками*. Истрепанные ветрами и непогодой, они давно уже не были такими яркими и нарядными.
[*旄 máo мао — бунчук: древко с привязанным хвостом коня/яка/птичьих перьев].
Когда Наньгун Сы взял приправы и вышел из дома, то увидел, что Чу Ваньнин смотрит на бунчуки, и с улыбкой сказал:
— Это тот год, когда ушел наставник, я привязал их все здесь, но они быстро обветшали.
Чу Ваньнин ничего не ответил, только тихо вздохнул и сел на низкий табурет-пенек.
Когда он служил ордену Жуфэн, Наньгун Сы был еще ребенком. Тогда они часто вместе гуляли на поле Сяоюэ, и этот охотничий домик остался стоять здесь с тех пор.
Мужчины быстро разожгли огонь, и зажарили окуней, насадив их на ветки мандариновых деревьев. Ароматный жир проступил из-под хрустящей корочки, и воздух наполнил приятный запах жареной рыбы.
Наньгун Сы отдал шесть рыбин сидевшим у деревянной изгороди демоническим волкам, а оставшиеся четыре посыпал солью и раздал людям.
Съев лишь пару кусочков, Сун Цютун протянула свою жареную рыбу уже расправившемуся со своей порцией Наньгун Сы:
— Мне так много не съесть. Молодой господин, прошу, разделите эту рыбу со мной.
Взглянув на них, Чу Ваньнин заметил, что Наньгун Сы принял рыбу и с удовольствием съел и вторую порцию. Про себя он решил, что ему нравится, что эта Сун Цютун такая почтительная, ласковая и внимательная к другим. Похоже, все слухи о том, что эта девушка изменяет своему жениху* не более, чем досужие сплетни*. В самом деле, разве можно воспринимать такое всерьез?
[*红杏出墙 hóng xìng chū qiáng хун син чу цян «красный абрикос через стену пророс» — обр. в знач.: об измене жены;
**流言蜚语 liúyán fēiyǔ люянь фэйюй «речи как вода, слова как саранча» — кривотолки, сплетни; ложные слухи].
Пока он пребывал в глубоких раздумьях, перед ним появился лист лотоса, на котором лежало аккуратно очищенное от костей горячее и ароматное рыбное филе.
Чу Ваньнин в изумлении обернулся и увидел, как Мо Жань убирает маленький серебряный кинжал, который он всегда носил при себе.
— Ешьте, Учитель, — с улыбкой сказал он.
— Где ты взял лист лотоса?
— Сорвал на озере, когда рыбу ловил, и очень кстати прихватил с собой, — Мо Жань вручил ему рыбу. — Ешьте, пока не остыла. Холодная она не такая вкусная.
Когда Чу Ваньнин принял из его рук лист лотоса, по спокойным водам его души словно прошла легкая рябь:
— Спасибо, — сказал он.
Он действительно не любил есть рыбу из-за костей, а теперь очищенный окунь так и таял во рту. Кусочек за кусочком Чу Ваньнин ел сочное филе и не смог остановиться, пока не съел его полностью. После того как подвешенный над очагом чайник закипел, Сун Цютун поднялась и заварила чай. Налив всем по чашке, она взяла одну из них двумя руками и с вежливым поклоном протянула ему:
— Наставник Чу, прошу, выпейте чаю.
Сжимающие фарфоровую чашку нежные изящные руки могли соперничать с ясной луной, и только яркое пятнышко цвета киновари на запястье запятнало белизну совершенной кожи.
Чу Ваньнин вдруг вспомнил, что на аукционе в Палате Сюаньюань, его владелица сказала, что Божественный Мастер Ханьлинь собственноручно нанес на ее тело девственный замок — шоугунша*. Учитывая то, что эта киноварная точка все еще не исчезла, все эти слухи об интимной связи Сун Цютун и Е Ванси не более, чем необоснованные сплетни.
[*守宫砂 shǒugōngshā шоугунша «киноварная защита внутренних покоев дворца» — точка, нарисованная на внутренней стороне запястья киноварью; является доказательством невинности девушки; считается, что пока эта точка не исчезнет, девушка все еще девственница].
Подумав об этом, Чу Ваньнин, наконец, смог вздохнуть с облегчением. Наньгун Сы по сути своей был чистым, но не слишком прозорливым человеком. Внешне он вел себя как одинокий волк, всегда державшийся особняком, внутри же был бесхитростным и горячим диким степным конем. Такие люди нравились Чу Ваньнину, поэтому он не хотел, чтобы Наньгун Сы связал свою жизнь с неподходящим человеком.
Сун Цютун также почтительно передала чай и Мо Жаню, но тот не стал его пить. Отставив чашку в сторону, он с улыбкой сказал:
— Барышня Сун, у меня есть одна вещь, которую я хотел бы отдать вам.
Автору есть, что сказать:
Небольшой театр на тему концовки главы и шаблона
«Главный герой подарит тебе кое-что»
Мо Жань: —Барышня Сун, для тебя я приготовил фритюрницу, полную масла.
Мо Жань: — Сюэ Мэнмэн, тебе я дарю целую толпу геев. [Просвещайся!]
Мо Жань: — Ши Мэймэй*, тебе я… Эх! Ладно, просто забудь! Не важно.
[*妹妹 mèimei мэймэй младшая сестра; разг. любимая девушка; молодая жена].
Мо Жань: — Молодой господин Е, для вас у меня целая свадьба.
Мо Жань: — Наньгун Сы, для вас у меня очки для поправки зрения.
Мо Жань: — Учитель, сегодня вечером приходите в мою комнату. Для вас в подарок я подготовил бесчисленное множество самых разных состязаний.
Мо Жань: — Эм… по-моему, я кого-то забыл… — чешет в затылке. — …Никак не могу вспомнить….. А, похуй!
Мэй Ханьсюэ: — …
С этими словами он достал сверкающий браслет из жемчуга Восточно-Китайского моря и горного хрусталя богини Сихэ* с горы Чжужун** . С первого взгляда было понятно, что это весьма дорогая вещь.
[*羲和 xīhé сихэ — богиня Южно-Китайского моря, родившая 10 солнц. Древние использовали это слово для обозначения бога солнца, дословно «взращивающий солнечный свет»;
**祝融 zhùróng чжужун — божество стихии огня (бог Южно-Китайского моря), а также самая высокая вершина в горной системы Хунань].
— Прежде вы написали мне письмо с просьбой продать духовный камень, извлеченный из демонического карпа, но, к сожалению, к тому времени этот камень был инкрустирован в рукоять меча моего двоюродного брата. Поэтому я решил подготовить для вас другой подарок и купил этот браслет из духовных элементов огненной и водной стихий. Думаю, он должен вам подойти.
— Это… это слишком дорого, боюсь, что я не могу это принять…
— Какие могут быть причины, чтобы не принять подарок? — рассмеялся Мо Жань. — Этот огненно-водный браслет тоже может усмирить духовное пламя, просто он подходит только женщине. Наденьте и впредь, сопровождая молодого господина Наньгуна, вы сможете постепенно стабилизовать и замедлить его слишком стремительный духовный поток. Поверьте, это очень практичная вещь.
Повернувшись, Сун Цютун посмотрела на Наньгун Сы. После того, как тот утвердительно кивнул головой, она вежливо поклонилась и приняла браслет двумя руками, после чего с теплом в голосе сказала:
— Премного благодарна, Уважаемый Мастер Мо.
После все четыре человека сидели и за чаем вели обычную праздную беседу.
Беспокоясь о предстоящем важном событии в жизни Наньгун Сы, Чу Ваньнин постарался убедить его уделить больше внимания организации свадебной церемонии, чтобы, когда придет время, не случилось никаких накладок и беспорядков.
Наньгун Сы выпил свой чай в пару глотков и, жонглируя пустой чашкой, со смехом ответил:
— Наставник, не нужно беспокоиться, ведь я лично еженощно контролирую весь процесс. Я ведь уже не ребенок и понимаю, что в таких делах нужно быть очень внимательным. Вот, например, вчера я обнаружил, что на платье Сун Цютун не хватает вышивки с жемчугом, и сразу же отправил его на переделку.
Удивительно, но когда он заговорил о свадьбе, его простодушное и беззаботное лицо стало немного
застенчивым.Украдкой взглянув на Сун Цютун, он с улыбкой добавил:
— Когда придет время, Цютун будет очень красивой.
Когда эта фраза достигла ушей бывшего мужа Сун Цютун, тот рассеянно налил себе еще чашку чая и невольно погрузился в невеселые мысли. Конечно, кому как не ему было знать, насколько неотразимой и непревзойденной красавицей* была Сун Цютун, как мастерски умела она очаровывать и влюблять в себя других людей. Но что с того?
[*国色天香 guósè tiānxiāng госэтяньсян — краса Китая и небесный аромат (обр. о пионе); необычайная красавица].
В том году, когда солнце взошло над горными пиками, император Тасянь-Цзюнь совершил большое жертвоприношение Небесам* и женился на первой императрице мира совершенствования. В первую брачную ночь свечи феникса* ярко сияли в комнате новобрачных, но император не остался на ночлег.
[*祭天 jìtiān цзитянь — [ежегодное] большое жертвоприношение небу, проводимое лично императором;
**凤烛 fèngzhú фэнчжу «свеча феникса» — свадебные свечи, которые зажигали в комнате новобрачных; кроме того, императрица ассоциировалась с фениксом, а император с драконом].
В тот вечер он сильно перебрал с выпивкой. Чадили красные свечи, полог был опущен, а свадебный обряд слишком затянулся. Он поднял раскрасневшиеся от вина глаза на смущенное лицо невесты и некоторое время пристально смотрел на нее. Оказавшись перед лицом судьбоносных изменений и церемоний в своей жизни, люди склонны подводить итог под прожитыми годами. В это время они особенно болезненно переживают все выпавшие им на долю превратности судьбы*. Так уж вышло, что эта чаша не миновала даже Наступающего на бессмертных Императора.
[*沧海桑田 cānghǎi sāngtián цанхайсантянь «где было синее море, там ныне тутовые рощи» — обр. в знач.: огромные перемены; житейские бури, превратности судьбы].
Внезапно он почувствовал, что все вокруг него ложь. Его взгляд словно проник сквозь пелену веселья и праздника, что застлала ему глаза, и перенесся на многие годы назад, где бушевала беспросветная метель.
Вот он на холодном ветру в одной лишь ветхой нижней одежде… умирающий от голода и жажды, слизывает рисовый отвар с рук сжалившегося над ним человека… охваченный волнением и страхом, впервые поднимается на Пик Сышэн… поднимается на цыпочки, чтобы сорвать яблоневую ветвь, что так пленительно прекрасна в свете полной луны … стоит на коленях перед Чу Ваньнином, принимая удары ивовой лозы…
Он никогда и помыслить не мог, что однажды загонит под свою пяту всех совершенствующихся этого мира и заставит весь мир покориться своей воле.
— Муж мой*, о чем ты задумался? — алые сочные губы слегка приоткрылись, выразительные глаза пристально смотрели на него, ее тихий вздох и нежное дыхание было сладким и ароматным. Без сомнения, эта роскошная женщина вполне соответствовала его положению повелителя мира*.
[*夫君 fūjūn фуцзюнь — [мой] супруг; муж; почтительное обращение жены к мужу;
**高高在上 gāogāozàishàng гаогаоцзайшан «высоко в вышине» — обр. в знач.: стоять высоко над другими; ставить себя выше всех].
И вроде ведь все у него теперь есть: красавица, слава и могущество…
Так почему нет чувства удовлетворения?
Мысленно он протискивался сквозь толпу этих льстивых лиц, которые восхваляли его великолепие, превозносили его мудрость, преклоняли колени, лебезили и угодничали, и видел, что все они были похожи как две капли воды.
А потом среди этого хора, он услышал, как невиданной красоты дева ласково зовет его нежным, как лепестки пиона, голоском:
— Муж мой… муж…
Ему стало тошно и мерзко. Он попытался выбраться из толпы подхалимов, однако этот приторный голос, словно патока, обволакивал и тянул назад.
Он внезапно оттолкнул Сун Цютун так грубо, что прелестная невеста отлетела и упала ничком на багряно-красное брачное ложе. Зазвенели золотые украшения в волосах, застучали нефритовые бусины на подвесках. Внутри этой наполненной роскошью иллюзии Мо Жань чувствовал, как все ложное и наносное деформируется и плывет. В какой-то миг ему показалось, что эти золотые блики всего лишь призрачные огни заблудших душ, а ярко-красные свадебные свечи льют кровавые слезы.
Мо Жань чувствовал гадкий привкус во рту и отвращение… но не мог понять, от кого его тошнит? От Сун Цютун? Или, может быть, от того, каким он стал?
И он бросился прочь из комнаты.
В прошлой жизни мало кто знал, что в день свадьбы Наступающего на бессмертных Императора, императрица Сун Цютун была отвергнута и покинута, а Мо Жань, одетый в расшитое золотом алое свадебное одеяние, одним ударом распахнул двери Павильона Алого Лотоса.
Император вошел внутрь, и вскоре свет в надводном павильоне погас. Так супруг Сун Цютун провел в том доме всю свою первую свадебную ночь.
Только вечером следующего дня, когда Сюэ Мэн ворвался на Пик Сышэн и устроил переполох, разомлевший Мо Жань томно распахнул двери Павильона Алого Лотоса и, на ходу поправляя кое-как натянутую одежду и головной убор, с самым что ни на есть непристойно удовлетворенным выражением лица неторопливо зашагал в направлении приемного зала своего дворца.
Никто из посторонних так и не узнал, что же на самом деле случилось в ту ночь в Павильоне Алого Лотоса.
Попрощавшись с Наньгун Сы, Чу Ваньнин и Мо Жань вместе вернулись к месту своего поселения.
Чу Ваньнин вдруг холодно спросил:
— Только что, когда Наньгун Сы говорил, что Сун Цютун красива, ты так странно уставился на нее и будто окаменел. Почему?
— Я представил, как она выглядит в свадебном платье, — ответил Мо Жань.
Как обычно в Чу Ваньнине тут же взыграла ревность. Он раздраженно тряхнул рукавами и с ледяным выражением лица процедил:
— Непристойные мысли! Разве можно думать о чужой невесте?
Мо Жань улыбнулся:
— Кто сказал, что я о ней думаю? Я думал о том, какой фасон платья она выберет при ее типе внешности и только. Уверен, в красном она и вполовину не так хороша, как мой учитель.
— …
Изначально Чу Ваньнин просто хотел излить переполнявший его гнев, но был застигнут врасплох, когда этот дерзкий волкособ лизнул его ладонь.
Лицо его побледнело, затем покраснело, и он надолго замолчал, не в состоянии подобрать слова. В конце концов, Чу Ваньнин снова раздраженно взмахнув своими длинными рукавами и потребовал:
— Ту неловкую историю с Призрачным Церемониймейстером больше никогда не упоминай.
Мо Жань лишь вздохнул про себя: «Я упомянул это не для того, чтобы тебе было неловко. Ты сам спросил меня, а я не захотел тебе врать, поэтому сделал комплимент твоей красоте, но теперь ты смотришь на меня так, словно хочешь убить...
Вот только, даже когда ты злишься на меня, я ощущаю невыразимую сладость.
Стоит мне подумать, что когда-то я уже потерял тебя, и я чувствую, что от того, что сейчас ты можешь так энергично и самозабвенно бранить меня, мое сердце словно погружают в кадку с медом. Чу Ваньнин…
Что поделать, мне не под силу не хотеть тебя».
Время пролетело незаметно, и вскоре день свадьбы Наньгун Сы приблизился вплотную.
Духовная школа Жуфэн была переполнена гостями, прибывшими со всего мира*. Мастера из прославленных школ и главы небольших орденов, странствующие заклинатели и не имеющие духовной силы богатые купцы — все, кто не приехал заранее, теперь сутками простаивали у городских ворот в очереди желающих попасть на грандиозное торжество. Если смотреть с высоты птичьего полета, то за несколько дней Линьи стал похож на огромный шелковый зонт, который продолжали плести похожие на ткацкие челноки снующие туда-сюда экипажи и повозки. Заполнившие улицы разодетые в лучшие наряды мужчины и женщины стали стежками этой яркой живой вышивки. Сверкая жемчугами и самоцветами, изумрудами и украшениями из нефрита они, словно яркие звезды Млечного Пути, заполнили главную улицу, ведущую к сердцу ордена Жуфэн.
[*五湖四海 wǔ hú sì hǎi у ху сы хай «пяти озер и четырех морей» — обр. в знач.: отовсюду, со всех уголков; сов сего мира].
Пока они были в Линьи, отец Сюэ Мэна таскал сына за собой на все приемы, заставляя его знакомиться с подходящими по возрасту заклинательницами.
— Господин бессмертный Ван, сколько зим сколько лет, давно не виделись, рад встрече. Ой-ой-ой, а это разве не малышка Сяо Маньто*? Ого! Уже такая взрослая, а стройная какая, глаз не отвести! Настоящая покорительница мужских сердец! Давай, Сюэ Мэн, скорее иди сюда, поприветствуй своего дядюшку* Вана.
[小曼陀 xiǎo màntuó сяо маньто; *小 xiǎo — «маленький»; 曼陀 màntuó «красивый/далекий берег» — бот.дурман индийский белый;
**伯伯 bóbo бобо — разг. дядя/дядюшка: обращение к мужчине - ровеснику отца или старше].
Сюэ Мэн неохотно подошел и, почти не открывая рта, сказал:
— Приветствую начальника* Вана.
[*大伯 dàbó дабо — начальник; дядя: старший брат отца и его сверстник; шурин;виночерпий в трактире].
Сюэ Чжэнъюн отвесил ему легкий подзатыльник и, продолжая улыбаться, сквозь зубы процедил:
— Дядя Ван, а не начальник Ван.
— Ха-ха-ха, да все равно, это же одно и то же. Все-таки Любимец Небес такой блестящий талант и красавец. Сразу видно, в тебя уродился, старина Сюэ, похоже, Небеса и правда к тебе благосклонны!
В конце концов, Сюэ Мэна и «малышку Маньто» выпихнули прогуляться по саду. Сяо Маньто в этом году исполнилось шестнадцать. Дважды по восемь — возраст буйного цветения, однако вела себя девушка весьма отчужденно и скованно. Некоторое время она молча шла бок о бок с Сюэ Мэном, а затем сказала:
— Старшие настояли на нашей совместной прогулке с определенным умыслом. Молодой господин Сюэ не может этого не понимать.
— Угу.
— Однако я сразу хочу предупредить возможное недопонимание: мы можем прогуляться вместе, но темперамент молодого господина Сюэ мне не по душе. По этой причине не стоит думать обо мне и строить какие-то планы.
— Э… а?!
Сюэ Мэн был потрясен и тут же встал, как вкопанный. С посеревшим лицом он повернулся к Сяо Маньто.
Тогда этот маленький полевой цветок* гордо вскинула подбородок и довольно заносчиво и вызывающе холодно заявила прямо в лицо Сюэ Мэну:
[*野花 yěhuā — дикий/полевой цветок; любовница, доступная женщина. Здесь отсылка к имени «дурман» , но с оскорбительным намеком].
— Мое сердце уже занято, даже если господина Сюэ так сильно тянет ко мне…
— Ты ненормальная?! — взорвался Сюэ Мэн. — Меня? — с ошеломленным выражением на лице он ткнул пальцем в свою грудь. — Меня тянет к тебе?
— А иначе зачем ты увел меня гулять по заросшей тропинке в самую отдаленную часть сада? Еще скажи, что не замыслил дурное*?
[*心里有鬼 xīn li yǒu guǐ «внутри сердца прячется злой дух» — иметь дурные мысли, совесть не чиста].
— Почему ты мне сразу не сказала, что у тебя дыра в башке?!
Тут вспыльчивый темперамент Сюэ Мэна и проявился. Глаза его метали громы и молнии, пока он снова и снова повторял:
— Меня тянет к тебе? Ты мне нравишься?! Мне?!..
— Зачем ты столько раз повторил, что тебя ко мне тянет? Ты точно развратник*! — Сяо Маньто тоже оказалась не робкого десятка. Топнув ногой, она гордо вскинула подбородок и залепила Сюэ Мэну хлесткую пощечину.
[*登徒子 dēngtúzi дентуцзы — мужчина, помешанный на женщинах и неразборчивый в связях (такому без разницы с кем); бран. сластолюбец, потаскун, бабник; Денту-цзы— имя нарицательное от имени персонажа из оды поэта Сун Юя].
У Сюэ Мэна от злости в голове помутилось и перед глазами все поплыло. Вот так, ни за что, ни про что, эта маленькая ручка нанесла такой болезненный удар по его лицу и самолюбию. От растройства и обиды его разве что кровью не рвало. Если бы госпожа Ван не наставляла его всю жизнь, что женщинам надо уступать, пожалуй, он бы уже придавил к земле эту Сяо Маньто и затолкал эти слова в ее цветочный гудок*.
[*喇叭花 lǎbahuā лабахуа «цветочная труба» — о цветах, имеющих трубчатую структуру, вроде петунии; повители, вьюнка и дурмана].
Как раз в этот момент вдалеке показался молодой человек, с высокой переносицей, светлыми глазами и волосами. Завидев его, Сяо Маньто застыла как изваяние. Ее глаза тут же до краев наполнились слезами, и полный сладости тонкий голосок зазвенел на весь сад:
— Молодой господин Мэй! — девушка со всех ног бросилась навстречу идущему по тропинке мужчине.
Конечно, так некстати появившимся человеком, был не кто иной, как Мэй Ханьсюэ. Очевидно, что гуляя по этой захолустной тропе, он не ожидал повстречать кого-то еще и на миг застыл в растерянности. Однако, стоило ему увидеть, как зоркая Сяо Маньто мчится к нему, он быстро поднял руку и воздвиг перед собой искрящийся электрическими разрядами защитный барьер. Бац! Путь к нему был отрезан. Застигнутая врасплох девушка с разбегу ударилась о барьер и, вскрикнув, отлетела в сторону.
Вот только Мэй Ханьсюэ даже и не думал помогать ей подняться. Мельком взглянув на нее сверху вниз, он нахмурился и сказал:
— Барышня, вы обознались.
— Как это обозналась? Не могла я обознаться… ты обещал мне расшитое золотом саше. Говорил, что увидев меня лишь раз, уже никогда не сможешь забыть. Обещал, что как только мне исполнится восемнадцать, сразу женишься на мне. Ты… ты все забыл?
Мэй Ханьсюэ: — …
— Молодой господин Мэй…
— Вы действительно приняли меня за другого, — Мэй Ханьсюэ больше ничего не сказал, а только покачал головой, бросил эту короткую фразу и прошел мимо рыдающей девушки.
Ставший свидетелем этой сцены Сюэ Мэн в этот момент почувствовал не только злость на этого человека, но и удовлетворение от свершившейся мести.
Его действительно бесил этот распутник — Мэй Ханьсюэ, что мог забыть человека, с которым спал, едва натянув штаны. Неудивительно, что, обладая такой ветренной натурой, теперь он осмеливается ходить только по безлюдным тропинкам.
А злорадствовал Сюэ Мэн исключительно потому, что, кто бы мог подумать, эта Сяо Маньто влюбилась в такого выебистого хуя* как Мэй Ханьсюэ. Как не крути, а это имя ему идеально подходит: бесчувственная снежинка* — вот он кто! Правильно говорят, что у этого распутника два лица: одно он надевает, чтобы совратить женщину, а другое носит после того, как добился своего. То, что Сяо Маньто влюбилась в эту скотину, настоящее проклятие на восемь жизней*
[*家伙 jiāhuo цзяхо— разг. человечишка; тип; орудие; инструмент; скотина; сленг. хуй;
**雪 xuě сюэ в имени Ханьсюэ переводится как «снег». Сюэ Мэн называет Мэй Ханьсюэ 花 huā — цветок/красавчик/порочный, но в связке с именем 雪花 это переводится как «снежный цветок», т.е., в устах Сюэ Мэна, Мэй Ханьсюэ и «холодная снежинка», и «бесчувственная шлюха» одновременно.
***八辈子血霉 bābèizi xuè méi бабэйцзысюэмэй «кровавая плесень на восемь жизней». Здесь опять игра слов, где 血霉 сюэмэй «кровавая плесень» (самое большое невезение, ниспосланное свыше проклятие) звучит как перевернутое Мэй ХаньСюэ.
Согласно поверью, если мужчина женился на женщине, на которую пало проклятие «кровавой плесени», то этот и все его последующие браки на протяжении восьми жизней были несчастными].
Мэй Ханьсюэ направился прямиком к нему и, прищурив свои светлые, прозрачные как стекло, глаза, окинул его недобрым взглядом.
«Что ты смотришь?» — подумал Сюэ Мэн. — «С чего вдруг какой-то хер смеет так смотреть на меня? Твой шлюший псевдоним* широко известен в узких кругах, мое же славное имя потрясло весь заклинательский мир».
[花名 huāmíng хуамин «цветочное имя» — прозвище/псевдоним проститутки].
Сюэ Мэн надменно вскинул голову, ведь этот дурень и правда думал, что его грозный облик и холодный взгляд помогут поставить распутника Мэя на место. Любимец Небес приготовился презрительно фыркнуть вслед прошедшему мимо Мэй Ханьсюэ, но в тот момент, когда они поравнялись…
— Почему у тебя лицо опухло?
Кто бы мог подумать, что Мэй Ханьсюэ остановится прямо перед ним и уставится своими стеклянными глазищами ему в лицо:
— Довольно оригинальная опухоль.
К тому времени Сюэ Мэн уже набрал полную грудь воздуха и по инерции надменно и горделиво фыркнул.
Мэй Ханьсюэ: — …
— … — лицо Сюэ Мэна тут же залил румянец. Охваченный диким гневом, он яростно повернулся и взвился, — что ты ко мне цепляешься?! Я шел по дороге и случайно оступился!
— Тогда тебе стоит лучше смотреть под ноги, — спокойно ответил Мэй Ханьсюэ. — Так ведь и правда упасть недолго, и добром это точно не кончится.
Сказав это, он просто взял и ушел, а ошеломленный Сюэ Мэн остался стоять столбом. Какое-то время спустя он вне себя от гнева топнул ногой:
— Мэй Ханьсюэ! Ты собака плешивая! Сукин сын в третьем поколении! Я тебе еще это припомню! С этого дня под небесами нет места для нас двоих*!
[*势不两立 shìbùliǎnglì шибулянли «двое не могут существовать вместе» — непримиримая вражда; заклятые враги].
Обиженный до глубины души Сюэ Мэн, закрыв горевшие от гнева глаза, рванул прочь из сада и тут же на ходу случайно натолкнулся на еще одного человека.
Разгневанный Сюэ Мэн в ярости выругался:
— Какого хуя!? Слепой что ли?! Не видишь, куда прешь?!
Подняв голову, он увидел красивого мужчину, одетого в темные одежды с вышитыми золотой шелковой нитью цветами поллии. Волосы были собраны на макушке под сапфировый венец Гуюэе. Он посмотрел на него из-под вееров длинных тонких ресниц, и Сюэ Мэн увидел влажные глаза, словно подернутые туманной дымкой моросящего дождя. С первого взгляда можно было сказать, что это лицо чрезвычайно привлекательно и свело с ума немало женщин.
Мужчина брезгливо оттолкнул Сюэ Мэна и поспешил привести в порядок свое одеяние. Похоже, он тоже пребывал не в лучшем расположении духа. Когда его длинные тонкие пальцы разглаживали складки на вороте, Сюэ Мэн заметил на его указательном пальце серебряный перстень, украшенный гравировкой в виде панциря черной черепахи Сюань У* и замер от испуга:
[*玄武 xuánwǔ Сюань У — дух-покровитель севера, изображался в виде черепахи со змеей вместо хвоста].
— Цзян Си*?
[*姜曦 jiāng xī цзян си «засохший имбирь»].
Глава ордена Гуюэе! Самый богатый и могущественный человек в мире! Цзян Си!
Хотя этот человек был одного возраста с Сюэ Чжэнъюном, они отличались как небо и земля. Кроме того, что эти двое имели совершенно разный темперамент, внешнешность Цзян Си за последние два десятилетия совсем не изменилась, и выглядел он лет на двадцать с небольшим. Этот человек был не только самым богатым и влиятельным в мире заклинателей, но и невероятно пригож лицом и фигурой, так что, глядя на него, приходилось признать, что именно он был истинным любимцем Небес.
На последней встрече в Линшане собрались руководители Десяти Великих орденов, и только Цзян Си так и не появился. Еще тогда Сюэ Мэну стало интересно, как выглядит этот тип, что хер положил на все другие духовные школы, теперь же ему хватило одного взгляда, чтобы ощутить окружающую его подавляющую ауру богатства*. Окаменев под его презрительным взглядом, он уставился на этого потрясающего мужчину.
[*裘马 qiúmǎ «меха и лошади» (древние китайские символы богатства) — [легкие] меха и [упитанные] лошади; обр.: о богатстве и роскоши].
Цзян Си с совершенно невозмутимым выражением лица весьма язвительно произнес:
— …Ты смеешь называть главу Великого ордена по имени? Смешно!
Услышав эти слова, Сюэ Мэн почувствовал, что этот человек унизил его в сто раз сильнее, чем до этого Мэй Ханьсюэ, и тут же гневно парировал:
— А что такого? Ты слишком старый, чтобы тебя по имени называли? Можно только «глава Великого ордена господин бессмертный»? Даже в Наньгун Лю нет столько гонора!
— Какая невоспитанность! – потемнев лицом, холодно процедил Цзян Си. — Чей ты ученик?
— А с какой стати я вообще должен тебе отвечать? Кем ты себя возомнил? Пусть стая макак из Гуюэе слушает твои приказы, я же тебе точно ничего не должен. Так что не собираюсь я тебе отвечать! По-моему, ты всего лишь…
— Мэн-эр!
Неожиданно поблизости раздался нежный голос. Сюэ Мэн тут же закрыл рот и, отшатнувшись от Цзян Си, посмотрел ему за спину.
Было непонятно, когда именно пришла госпожа Ван, но похоже мать Сюэ Мэна слышала, как невоспитанно и дерзко вел себя ее сын. С обеспокоенным выражением на побледневшем лице она поспешила осадить его:
— Мэн-эр, замолчи немедленно. Подойди сюда, встань возле мамы.
Сюэ Мэн, злобно зыркнув на Цзян Си, брезгливо отряхнул руки, после чего послушно подошел к матери и почтительно склонил голову:
— Мама.
Постояв немного на месте еще какое-то время, Цзян Си медленно повернулся и, прищурившись, поднял взгляд своих прекрасных глаз, в которых сейчас, однако, появился зловещий блеск.
Какое-то время он рассматривал белые стены с черной черепицей за их спинами, прежде чем, наконец, посмотрел на мать и сына и с презрительной усмешкой* равнодушно произнес:
[*齿冷 chǐlěng чилэн «зубам становится холодно» — презрительная усмешка, насмешка].
— А, так это и есть Любимец Небес, известный своим благородством и обходительностью, драгоценный сын Сюэ Чжэнъюна Сюэ Мэн?
Госпожа Ван: — …
Ресницы Цзян Си задрожали. Он на миг прикрыл глаза, а потом взглянул на них с нескрываемым сарказмом:
— И правда, достойное семя Сюэ Чжэнъюна, просто образец воспитанности.
— Я запрещаю тебе оскорблять моего отца!
— Мэн-эр! — госпожа Ван тут же схватила его и затащила себе за спину. Побледнев еще больше, она учтиво склонилась в почтительном поклоне перед Цзян Си. — Мой недостойный сын* Сюэ Мэн не в меру избалован и своенравен. Прошу, глава Цзян, будьте великодушны, не таите обиду.
[*犬子 quǎnzǐ цюаньцзы «щенок» — уничижит. мой сын].
— Ах, значит глава Цзян… — сейчас Цзян Си был похож на гадюку, которая сначала надкусила эти слова, посмаковала во рту, а потом медленно заглотила. — Хорошо, забудем. В его теле половина твоей крови, сестрица-наставница* , так что, исходя из старшинства в семье*, я могу считать его своим племянником…
[*师姐 shījiě шицзе — вежл. сестрица-наставница: о старшей по возрасту дочери учителя или старшей соученице;
**辈分 bèifen бэйфэнь «разделение поколений» старшинство в семье или клане; положение в семейной иерархии].
— Кто тут хочет быть твоим племянником?! Урод, рожей не вышел, чтобы быть моим дядей! Пошел ты!
— Мэн-эр!
Цзян Си с мрачной усмешкой взглянул на Сюэ Мэна, а затем медленно перевел взгляд на лицо госпожи Ван, но та тут же опустила глаза и сказала:
— Прошу, глава, не стоит так шутить. Эта скромная женщина уже давно не ученица школы Гуюэе, так что о каком старшинстве может идти речь.
— ...Хорошо, — Цзян Си еле заметно кивнул и холодно продолжил, — просто чудесно! На том и порешим. Сегодняшняя встреча со старым другом и сыном старого друга, действительно, значительно расширила горизонты Цзян Си. Не знаю, уж в какой там грязи маринуют людей на этом нищебродском Пике Сышэн, что даже Белая Магнолия* умудрилась испачкаться.
[*白玉兰 báiyù lán байюй лань — магнолия голая: Magnolia denudata Desr.].
— Цзян Си! Еб твою мать, повтори еще раз! Я тебе пасть порву!
Услышав, как этот человек прямо у него на глазах оскорбляет его мать, Сюэ Мэн почувствовал, как кровь прилила к его голове. Несмотря на отчаянные попытки госпожи Ван удержать его, он был готов ринуться в бой, но раньше, чем ситуация окончательно вышла из-под контроля, раздался оглушительный грохот и множество ярких фейерверков огненными цветами расцвели в небе над Линьи. Зазвенели колокола, забили барабаны и усиленный магией голос церемониймейстера Духовной школы Жуфэн в одно мгновение долетел до всех семидесяти двух городов.
— Банкет в честь всех прибывших начнется в пять вечера во Дворце Шилэ*. Уважаемые господа, окажите честь лично почтить наш праздник своим присутствием…
[*诗乐 shīlè шилэ «музыка и поэзия»].
Цзян Си еще раз холодно взглянул на Сюэ Мэна и, гневно взмахнув рукавами, развернулся и ушел.
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль:
«Некоторые комментарии на форуме* Пика Сышэн»
Автор темы
(Аноним):
Ищу видео «Павильон Алого Лотоса.avi». Видео с высоким разрешением, не порезанное. Готов в ноги кланяться нашедшему!
1 комментатор
(Благородный человек ласковый, как вода):
Ничем не могу помочь, но мой комент первый!
2 комментатор
(Супруга очень красива*):
А что там? Художественный фильм?
3 комментатор
(Отодвинул крышу старейшины Юйхэна):
Отвечаю на комментарий выше.
Это экшн-боевик с элементами боевых искусств и акробатики. Один мужик сначала дрался с другим, а потом бросил его на землю и врезал от души, затем сел верхом и еще добавил. Да он его буквально по стеночке размазал и, хотя тот бежал со всех ног, все равно был безжалостно избит. Вся боевка очень хорошо поставлена, и сама сцена очень красиво отснята. По-моему, стоит смотреть, даже просто чтобы расширить кругозор.
4 комментатор
(Нет никого* круче меня):
Что-что? Причем тут Павильон Алого Лотоса? Может, Учи… кхе-кхе... старейшина Юйхэн собирает собственную коллекцию приемов всех боевых искусств? Тогда мне тоже нужна копия! Я «за»!
5 комментатор
(Этот достопочтенный растопчет вас, ничтожества):
Эй вы там наверху*, просто забудьте об этом, если не мечтаете сдохнуть в муках после просмотра!
6 комментатор
(Админ, старейшина Юйхэн):
Этот пост нарушает Правила и будет удален вместе с веткой комментариев. Если кто-то попробует его восстановить, забаню.
[*BBS ([biːbiːɛs], англ. bulletin board system — электронная доска объявлений;
**甚美 shénměi шэньмэй «очень красива»; читается как «Супруга Шэньмэй»;
***没人 mòrén мо жэнь «нет никого»;
****楼上 lóushàng «верхний этаж» — инт. обращение к комментатору/ам, отписавшемуся/имся раньше].
[*喝喜酒 hēxǐjiǔхэсицзю «пить свадебное вино [за счастье молодых]» — посетить свадебный банкет].
Естественно, такое большое событие, как празднование свадьбы наследника самого богатого и могущественного ордена, планировалось растянуть на три дня. В первый день был дан большой банкет в честь всех прибывших гостей*, где в преддверии основного события они могли бы познакомиться, расслабиться и смыть дорожную пыль*. Но гвоздем программы этого вечера было даже не само застолье, а возможность поохотиться в охотничьих угодьях Жуфэн. Планировалось, что на закате, когда солнце зайдет за гору, почтенный и уважаемый всеми старейшина повяжет красные шелковые ленты на рога трех снежных оленей* и выпустит их на территории охотничьих угодий ордена, после чего отец жениха выберет из неженатых юношей и девушек двадцать два охотника, которые смогут принять участие в борьбе за главный приз.
[*接风 jiēfēng цзефэн «встретить ветер» — дать банкет (обед) в честь приехавшего;
*洗尘 xǐchén сичэнь «смывать пыль» — обр. в знач.: устроить угощение в честь приехавшего из далёких краёв гостя; будд. очиститься от мирской скверны].
***灵角鹿 líng jiǎolù «духовный снежный олень»; снежный олень обитал в Евразии в конце плейстоцена — начале голоцена, от Ирландии к востоку до озера Байкал. Это самый крупный когда-либо существовавший род оленей вымер около 7700 лет назад].
Поймав одного из трех снежных оленей, гость получал в награду десять миллионов золотых. Другими словами, для таких школ, как Жуфэн и Гу Юэе, подобное развлечение было всего лишь еще одним способом похвастаться перед всем миром своим богатством.
Дворец Шилэ находился на верхнем этаже главного дворца, крыша и карнизы которого были покрыты бирюзовой черепицей. Из окон открывался прекрасный вид на залитые лучами закатного солнца поля и леса охотничьих угодий.
Все прибывшие, согласно этикету, спешили поздравить Наньгун Лю с предстоящим радостным событием, тот же, независимо от статуса гостя, вежливо отвечал на приветствия, благодарил и любезно приглашал гостей к столу. Спустя час все приглашенные, наконец, расселись по своим местам, и с первым ударом в баньчжун* пир был официально открыт.
[*编钟 biānzhōng стар., муз. бяньчжун, колокола: обычно 12-16 колоколов разного размера по полутонам, подвешенных в два ряда на одной стойке].
— Еще неизвестно, кому глава Наньгун позволит отправиться в охотничьи угодья своего ордена, чтобы поймать снежного оленя.
— Говорят, будет тянуть жребий. По тому, кому выпадет счастливый жребий, можно будет судить, кто из нас везунчик. Просто представьте себе, мало того, что поймавший снежного оленя получит огромный куш, все остальные тоже с пустыми руками не уйдут, ведь в угодьях Жуфэн много других духовных зверей и волшебных плодов. Есть ли на свете лучшее место?
Как раз во время этого оживленного обсуждения двери дворца распахнулись, и Наньгун Сы вместе с Сун Цютун вышли на террасу. Сплетение золота с кармином, статный молодой мужчина и прекрасная изящная женщина, держась за руки, предстали перед главой ордена.
Наньгун Лю поднялся и с улыбкой кивнул головой, приветствуя их, а затем громко объявил:
— Уважаемые и дорогие наши гости со всех уголков мира и заклинатели из величайших духовных школ, несмотря на свою занятость, вы смогли выкроить время и лично посетить школу Жуфэн, чтобы присутствовать на церемонии бракосочетания моего сына. Это большая удача и милость для нас!
Стоявшие внизу гости дружно загомонили:
— Глава слишко великодушен!
— Молодой господин талантлив, госпожа прекрасна*, на редкость подходящая пара.
[*郎才女貌 lángcái nǚmào ланцай нюй мао «талантливый муж и красивая жена» — обр. хорошая пара. Идеальная пара — мужчина служит государству, красивая женщина украшает дом].
— Да! Так и есть!
Все эти льстивые речи, слово в слово, эти уважаемые господа произносили в прошлой жизни, когда женился сам Мо Жань, поэтому, слушая их сейчас, он испытывал лишь скуку и отвращение. Блуждая бессмысленным взглядом по ликующей толпе, он очень скоро наткнулся на сидящего рядом со старейшиной Шуанлинь Е Ванси.
По-прежнему одетый в самую простую одежду Е Ванси не поднимал глаз от тарелки и, судя по всему, был полностью поглощен едой. Пока Мо Жань наблюдал за ним, тот так ни разу и не поднял голову, чтобы взглянуть на Наньгун Сы.
Е Ванси выглядел и вел себя совсем как обычно, даже более сдержанно и спокойно. Возможно, потому что его мучения длились слишком долго, этот человек успел осознать и принять собственное бессилие и отказался от борьбы с собственной судьбой. Глядя на него, Мо Жань вдруг вспомнил свое собственное детство. Тогда ему очень нравился один бумажный фонарь в виде пагоды, который каждую ночь продавался на городском рынке.
Этот фонарь был изготовлен очень тщательно, художник прорисовал каждую деталь, вплоть до плиток черепицы на крыше пагоды, однако и цену заломил немалую, поэтому, хотя фонарь был очень хорош, его долго не удавалось продать. Естественно, Мо Жаню такая покупка была не по карману, но каждый день с наступлением сумерек он бежал на городской рынок. Остановившись напротив торговой лавки, ребенок часами любовался сияющей в ночи прекрасной бумажной пагодой, и источаемый ей мягкий свет как в зеркале отражался в иссиня черных глазах.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды на рынок не пришла молодая пара, с ног до головы одетая в дорогие шелка. Было видно, что девушке с первого взгляда приглянулась бумажная пагода. Хватило одной полной кокетства фразы о том, что он ей нравится, чтобы мужчина тут же вытащил деньги и заплатил за фонарь.
Пагоду купили. Задрав голову, Мо Жань наблюдал за старым художником, который неспешно снял фонарь с деревянной стойки, на которой он простоял так долго. В тот момент, когда старик, вежливо поклонившись, передал пагоду девушке, трепещущий огонь в последний раз осветил исполненное отчаянной жажды лицо Мо Жаня, прежде чем его теплый свет навсегда исчез из его жизни, растворившись в ночи вместе с парой этих безупречно прекрасных людей.
Тогда Мо Жань почувствовал нестерпимую тоску, но оставался спокойным, ведь он давно уже смирился с этой потерей.
Поэтому он понимал, что чувствует сейчас Е Ванси. Ведь впервые увидев тот фонарь-пагоду, он сразу понял, что этой роскошной вещи не суждено принадлежать ему. На самом деле, каждый раз когда торговец зажигал пагоду, он множество раз внутренне представлял себе ситуацию, когда этот свет погаснет для него навсегда.
Это не помогло отпустить и облегчить боль потери.
С самого начала они оба понимали, каким будет финал, поэтому даже в своих мечтах не осмеливались зайти слишком далеко.
— Пришло время тянуть жребий! Время жеребьевки настало… — старый слуга из канцелярии Духовной школы Жуфэн, в руках у которого был большой украшенный растительным орнаментом* бронзовый треножный котел, поднялся на постамент и с низким поклоном протянул его Наньгун Лю. — Глава, настал благоприятный час. Просим, начните жеребьевку!
[*缠枝 chánzhī — чаньчжи: традиционный китайский орнамент в виде сплетающихся веток растений и цветов].
— Отлично! Давайте начинать! Глава Наньгун Лю, тяните!
Наньгун Лю со смехом сказал:
— Помня о том, что повиновение — лучшая вежливость*, я не буду заставлять вас ждать и поскорее вытяну двадцать две бамбуковые дощечки с именами молодых героев. Именно они удостоятся чести принять участие в организованной нами ночной охоте. Если кто-то не желает участвовать и хочет отказаться, пожалуйста, сообщите заранее!
[*恭敬不如从命 gōngjìng bùrú cóngmìng гунцзин бужу цунмин «повиновение — лучшее проявление уважения» — почтение не заменяет послушание (идиома); лучше почтительно принять, чем вежливо отказаться].
Некоторые девушки из небольших школ, обладавшие недостаточно высоким уровнем духовного развития, а также те, кто был слишком молод и недостаточно смел, попросили своих родителей и попечителей подойти к главе Наньгун с просьбой исключить их имена из жеребьевки.
Сюй Шуанлинь испытующе взглянул на Е Ванси и, лениво улыбнувшись, спросил:
— Листочек, хочешь позабавиться? Ты только скажи, и я придумаю, как выпустить тебя через тайную дверь.
— Я не пойду, — ответил Е Ванси. — Отчим, прости, что беспокою тебя этим, но скажи главе, чтобы исключил мое имя.
— Как мы можем упустить этот шанс? Ведь приз за оленя десять миллионов золотых.
Е Ванси: — …
Сюй Шуанлинь был совсем не такой кроткий, как его приемный ребенок. После недолгого размышления, уголки его рта растянулись в хитрой ухмылке:
— Если не хочешь идти, то я пойду вместо тебя.
— Отец…. тебе уже за сорок…
— А что не так-то? По-моему, я выгляжу очень молодо. Если пойду, то точно вернусь сразу с тремя оленями, и мы получим тридцать миллионов золотых. Если откажешься от легких денег, что сами плывут в руки, Небеса точно покарают тебя.
Сюй Шуанлинь упрямо стоял на своем, в упор не замечая уныния приемного сына. В итоге он натянул башмаки, посмеиваясь, подошел к Наньгун Лю и что-то прошептал ему на ухо. Праздные зеваки, наблюдавшие за жеребьевкой, подумали, что он просто хочет изъять из розыгрыша табличку с именем Е Ванси. Никто и предположить не мог, что этот старейшина так любит деньги, что хочет сам включиться в игру.
Наньгун Лю очень быстро вытянул таблички с именами гостей для участия в ночной охоте.
— Шэнь Фэн, Линь Шэн, Цюй Яньжань…
Стоявший рядом с главой старейшина Шуанлинь забрал у него из рук стопку подписанных бамбуковых палочек и принялся сам озвучивать имена участников. Перед оглашением одного из них он чуть помедлил, а потом объявил:
— О? Это же сам непревзойденный Любимец Небес, Сюэ Мэн.
Очень скоро были оглашены ровно двадцать одно имя. Одного не хватало и бессовестный старейшина Шуанлинь, сияя улыбкой, поднял руку и объявил:
— Остался еще один участник, и это будет такая кучка старых костей, как я. Прошу любить и жаловать.
Зная нрав этого старейшины, Наньгун Лю даже не попытался остановить его. Беспомощно улыбнувшись, он раздал каждому участнику по сигнальному фейерверку.
— Тот, кто поймает оленя, должен зажечь сигнальный огонь. Как только будут выпущены все три фейерверка, мы будем знать, что все три оленя пойманы и охота закончена, – пояснил Наньгун Лю. — После этого я буду ждать всех на полигоне Сяоюэ, где пройдет церемония награждения победителей и вручение тридцати миллионов золотых.
Собравшиеся с энтузиазмом зааплодировали. Многие из них пытались подбодрить своих друзей и знакомых, на которых пал жребий.
Наньгун Лю снова улыбнулся и продолжил:
— Кроме того, по просьбе моего сына добавлен еще один приз для первого охотника, поймавшего оленя: десять демонических волков. Заключив кровный договор, он сможет забрать их с собой!
Демонические волки!
Даже одного такого зверя на черном рынке днем с огнем не сыщешь, а тут целых десять!
Зал забурлил. Кто-то не смог удержаться и, вскочив на ноги, принялся громко подбадривать своего свояка:
— Старший брат, полагаюсь на тебя! Если станешь первым, год буду тебе сапоги чистить!
Толпа взорвалась громким хохотом.
Одна из заклинательниц не осталась в долгу и громко крикнула:
— Старший ученик, если обойдешь всех и выиграешь, я займусь с тобой двойным совершенствованием!
— Вау… вот это да! Лихо! Ха-ха-ха, откуда эта бойкая девица?
В один миг Дворец Шилэ наполнил веселый смех и гомон. Даже те, кто с самого начала не проявлял интереса к этому состязанию, за чаркой хорошего вина с интересом наблюдали за этой суматохой.
Не желая становиться частью этой веселой кутерьмы, Мо Жань обратился к Чу Ваньнину:
— Учитель, я составлю компанию Сюэ Мэну и провожу его до охотничьих угодий. Вы пока наслаждайтесь хорошей едой и выпивкой, а я скоро вернусь.
Чу Ваньнин ответил:
— Иди. И передай Сюэ Мэну мой наказ, чтобы не вел себя слишком безрассудно.
— Хорошо.
Мо Жань проследовал за двумя десятками избранных охотников через ярко освещенный и пышно украшенный главный зал. Наблюдая, как эти полные решимости прекрасные юноши и девушки один за другим растворяются в непроглядной тьме, Чу Ваньнин залпом осушил чарку вина «Свадьба дочери»*.
[*女儿红 nǚrhóng нюйэрхун«дочь в красном» — традиционное желтое рисовое вино «Свадьба дочери»].
Он предчувствовал, что теперь у Пика Сышэн будет достаточно денег, чтобы вымостить духовным камнем все дороги Нижнего Царства. В конце концов, там был его ученик, поэтому у него не было и капли сомнений.
Можно считать, что тридцать миллионов золотых уже у них в руках*.
[*唾手可得 tuò shǒu kě dé то шоу кэ дэ «на руки поплевать и дело сделано» — получить что-то, не прилагая усилий].
Не успели еще все юные охотники войти в лес, и даже ушедший провожать Сюэ Мэна Мо Жань еще не вернулся, как послышался грохот, и в небе расцвел алый цветок первой сигнальной ракеты. Наньгун Лю прицокнул языком от удивления и восхищенно вздохнул:
— Просто потрясающе! Подумать только, я еще и чашку чая не успел допить, а кто-то уже поймал первого оленя. Интересно, чей же это ученик? Такое исключительное мастерство достойно уважения!
Сидевший рядом с Наньгун Лю Ли Усинь из Усадьбы Битань, услышав его слова, погладил свою бородку и со смехом предложил:
— Если присутствующим здесь милостивым государям это интересно, почему бы нам не заключить пари? Давайте поспорим, кто из двадцати двух отправившихся на охоту молодых талантов первым добрался до снежного оленя? Если я, к примеру, поставлю пятьдесят тысяч золотых на Ли Моу, как думаете, глава Наньгун, это скрасит нам ожидание и подольет масла в огонь общего интереса?
Собравшиеся зеваки тут же поддержали это предложение, поэтому на на стол были выложены двадцать две бирки с именами участников и ярко-алое шелковое полотно, на которое каждый, кто решил сделать ставку, записывал сумму и скреплял обязательство подписью.
Повернувшись к Чу Ваньнину, Сюэ Чжэнъюн шепотом спросил:
— Почему Усадьба Битань поставила на своего ученика всего пятьдесят тысяч. Неужели старик Ли так беден?
Чу Ваньнин ответил:
— Большие ставки вредят здоровью, а маленькие поднимают настроение.
Сюэ Чжэнъюн в ответ рассмеялся и тут же предложил:
— Тогда, может, и мы немного поднимем себе настроение?
Чу Ваньнин бросил на него пристальный взгляд и, хотя он не произнес ни слова, Сюэ Чжэнъюн тут же втянул голову в плечи и отступился:
— Ладно, ладно, я знаю, что ты этого не любишь, тогда…
— Почему только для поднятия настроения, — старейшина Юйхэн развязал кошель и, кинув его на стол, с каменным лицом продолжил, — я собираюсь по-крупному вредить здоровью.
— …
Сюэ Чжэнъюн долго таращился на него так, словно увидел привидение, прежде чем, наконец, спросил:
— Сколько ставим?
— Триста тысяч.
— …Так много? А если проиграем?
— Влезем в долги, — ответил Чу Ваньнин. — Разве вы не хотели мощеную духовным камнем мостовую? Соберем еще немного денег и тогда сможем отремонтировать еще и особенно пострадавшие от напастей деревни.
— Думаешь? А если Сюэ Мэн проиграет?
— Не может Сюэ Мэн проиграть. Он же ваш сын, так что вы должны это понимать лучше
меня.— …
Увидев, что Сюэ Чжэнъюн все еще волнуется, Чу Ваньнин сказал прямо:
— Долг будет мой, а выигрыш ваш. Давайте!
Тонкое шелковое полотно было уже все исписано именами и ставками. Даже маленькие небогатые духовные школы, которые обычно не позволяли себе лишние траты, не смогли удержаться и поставили немного, чтобы попытать счастья.
Наблюдая за этим ажиотажем, Наньгун Сы тоже почувствовал азарт и встал, желая сделать ставку. Сун Цютун окликнула его:
— Муж мой, ты тоже хочешь поучаствовать?
— Выиграю несколько монет, чтобы прикупить для тебя пару украшений.
Сун Цютун сразу же замолчала и сникла. Она опустила свое прелестное лицо, и пряди длинных черных волос закрыли его, как полупрозрачный шелковый занавес. Со стороны девушка выглядела такой робкой, смущенной и потерянной. Став случайным свидетелем этой приторно-сладкой сцены между двумя новобрачными, Чу Ваньнин почувствовал себя неудобно. Он тут же отвернулся, чтобы не смущать Сун Цютун еще больше, поэтому не заметил тени недовольства на ее лице.
Наньгун Сы с улыбкой взялся за перо и склонился над длинным списком. Он уже приготовился написать имя и сумму под фамилией выбранного им «козырного» кандидата, как внезапно за спиной услышал резкий свист. Только звериные волчьи инстинкты Наньгун Сы позволили ему увернуться от стрелы, которая, чиркнув по его щеке, пролетела мимо и с глухим треском вошла в колонну из позолоченного лавра.
Щепки разлетелись во все стороны, острие глубоко увязло в дереве!
— Кто это?!
— Здесь наемные убийцы!
— Осторожно! Дайте сигнал тревоги! Зовите стражу!
Резкий и пронзительный свист разлетелся над всеми семьюдесятью двумя подразделениями ордена Жуфэн. Теплая атмосфера всеобщего веселья, царившая во Дворце Шилэ, в один миг превратилась в хаос. Люди выхватили мечи и, сбившись в кучки, озирались по сторонам.
Наньгун Сы посмотрел на стрелу мрачным взглядом, в котором зажегся злой огонь. Вытерев кровь с порезанной щеки, он широким шагом подошел к колонне и, запрокинув голову, посмотрел вверх.
Это была обычная оперенная стрела, которая глубоко вошла в дерево, но к ней была прикреплена закупоренная маленькая трубка из бамбука. С невозмутимым выражением лица Наньгун Сы снял ее с древка и острыми, как собачьи клыки, зубами сорвал сургучную печать. Изнутри выпала записка.
Наньгун Сы развернул листок, с невозмутимым видом пробежал глазами по первой строке и внезапно переменился в лице. Пальцы его судорожно сжали листок. Он недоверчиво снова взглянул на содержимое записки и на этот раз при прочтении содрогнулся всем телом, так что его ногти даже проткнули бумагу насквозь.
— Сы-эр, в чем дело?
Наньгун Сы поднял голову. Ноздри его яростно раздувались, а выражение лица было настолько диким, что, казалось, еще чуть-чуть, и оно превратится в морду леопарда.
— Всего лишь клевета!
Сказав это, он уже хотел уничтожить записку, но Наньгун Лю, на шаг опередив его, с помощью духовной силы остановил руку сына. Приглушенным голосом он настойчиво повторил:
— В чем дело? Я хочу знать, отдай мне письмо.
— Отец, не надо тебе это читать. Это не письмо, а сплошная ложь и наговор!
Наньгун Лю, однако, не стал его слушать и забрал записку из рук обездвиженного Наньгун Сы. Быстро прочитав содержимое записки, он бросил короткий взгляд на Сун Цютун. В этот момент глава ордена Жуфэн выглядел как человек, попавший в весьма щекотливое и затруднительное положение. Прежде, чем кто-то успел что-то сказать, Наньгун Лю поднес записку к огню свечи, и она вмиг обратилась в пепел. После этого он натянуто рассмеялся и обратился к свидетелям этой сцены:
— Мой сын был прав, это в самом деле просто вздор. Не знаю, кто и зачем так скверно пошутил, это и правда…
— И что же тогда правда?
Вдруг со стороны карниза до них долетел хриплый голос.
Гости пришли в смятение, многие от страха переменились в лице. Е Ванси тут же вынул из ножен меч и встал, загородив собой Наньгун Сы. Чу Ваньнин тоже поднялся и внимательно присмотрелся к тому месту, откуда исходил звук.
Стоит отметить, что, устраивая этот торжественный прием, орден Жуфэн принял все меры предосторожности, поставив лучших из своих учеников охранять место проведения банкета. То, что этот человек смог пробраться на крышу здания и при этом оставался незамеченным до тех пор, пока сам не выдал себя, могло говорить лишь о том, что перед ними далеко не рядовой заклинатель, а значит недооценивать его точно не стоит.
— Глава Наньгун, исключительно по велению моего доброго сердца я решил напомнить тебе, что не стоит без особой причины разрешать сыну жениться на такой ветреной особе*. Но вместо того, чтобы прислушаться к моему предупреждению, ты сказал, что мои слова — вздор, и тем самым просто вынудил меня открыть всем глаза.
[*水性杨花 shuǐ xìng yáng huā шуй син ян хуа «текучая вода, цветущая ива» — обр. в знач.: ветреная [как пух ивы], легкомысленная, непостоянная женщина].
Эхо голоса еще не затихло, как мелькнула темная тень, и прежде, чем кто-то успел что-то понять, он уже стоял посреди банкетного зала, заложив руки за спину, словно черный ворон посреди стаи воробьев.
— Аааа!
— Скорее! Бежим!
Людская волна схлынула как отлив. Испуганные люди бросились в разные стороны, и за считанные секунды вокруг него образовалось пустое пространство. Главы духовных школ прикрывали старших учеников, старшие ученики закрыли собой младших, юноши защищали девушек, родители грудью встали за своих детей.
Человек в черном, лицо которого было скрыто свирепой бронзовой маской, а фигура наброшенным на плечи плащом, с прохладцей в голосе сказал:
— Зачем бежать? Если бы я хотел причинить вам зло, то давно утопил этот зал в крови. Все будет хорошо, просто стойте и слушайте.
Автору есть, что сказать:
Что ж… чувствую, что результат этой азартной игры уже можно предугадать… 23333 аха-ха-ха!
Маленькая пьеса «Прирожденный спорщик»
Мо Жань: — Ходят слухи, что Высокий и Холодный господин* не умеет пить.
[*高冷 gāolěng гаолэн «высокий и холодный» — высокомерный и равнодушный; используется для описания эгоистичных или безразличных людей и, в то же время, для описания людей с высокими идеалами и большими амбициями].
Чу Ваньнин: — Вздор, лично я не пьянею и после тысячи чарок.
Мо Жань: — Ходят слухи, что Высокий и Холодный господин не силен в азартных играх.
Чу Ваньнин: — Вздор, лично моя ставка всегда выигрывает.
Мо Жань: — Ходят слухи, что Высокий и Холодный господин считает ниже своего достоинства на Празднике Фонарей сказать своему парню «я люблю тебя».
Чу Ваньнин: — Вздор, лично я…
Мо Жань: — Ха-ха-ха! Я знаю, что Учитель не такой, как все эти пустоголовые кокетки. О, вы же что-то хотели сказать? Давайте, я вас внимательно слушаю.
Хотя Наньгун Лю сохранял внешнюю невозмутимость, на лбу у него выступили капельки пота. Он уже успел оценить духовную мощь незваного гостя и понять, что его слова не пустой звук, поэтому не сразу смог справиться с волнением и страхом. Только ради сохранения репутации Главы самой могущественной в мире духовной школы он взял себя в руки и смог выдавить.
— Милостивый государь, кто вы? Зачем ворвались в орден Жуфэн
посреди ночи?
— Я ведь все уже сказал. Просто хочу предостеречь от непоправимой ошибки. Не позволяй своему сыну жениться на той, кто того не стоит.
Как только он произнес эти слова, все гости начали украдкой переглядываться.
Сплетня о тайной интимной связи Е Ванси и Сун Цютун давно уже разлетелась по всем окрестностям и, похоже, была известна всем, кроме Наньгун Сы, который был ее неотъемлемой частью, и Наньгун Лю.
Но приглашения на свадьбу были уже разосланы, да и брачное обязательство подписано. Разве удастся ордену Жуфэн сохранить лицо, если сейчас они пойдут на попятную? Губы Наньгун Лю на миг дрогнули, но он, презрительно хмыкнув, заявил во всеуслышание:
— Только мой сын может решать, на ком ему жениться. В этом деле помощь посторонних нам не нужна.
Человек в черном со смехом ответил:
— У Главы такая широкая душа. Оказывается, для него даже не важно, а принадлежит ли сердечко Сун Цютун семье Наньгун, или оно так и осталось в семье Е.
Сун Цютун задрожала от ярости, ее лицо стало бледным, каку покойницы, а прекрасные глаза широко распахнулись.
— Ты клевещешь! — крикнула она.
— Почему это я клевещу? Неужели ты уже успела позабыть все те скандальные вещи, которые прежде творила вместе с Е Ванси?
Е Ванси, не ожидавший, что его имя будет упомянуто, был так ошеломлен, что на мгновение впал в ступор. Когда же до него дошло, о чем говорил человек в черном, ко всеобщему удивлению, первой его реакцией был совсем не гнев, а совершенно искренний смех.
— Что за бред ты несешь?
— И вовсе не бред. Я не стал бы говорить, если бы не видел все своими глазами, — убежденно возразил человек в черном. — Не жалея денег, Е Ванси выкупил Сун Цютун на аукционе Сюаньюань. Это общеизвестный факт, ведь тогда свидетелями торга стали многие заклинатели. Потратив целое состояние, чтобы заполучить эту красавицу, господин Е, какие цели ты преследовал?
— Я увидел ее бедственное положение и не мог не вмешаться.
— Значит «не мог не вмешаться»? Но если даже ты просто решил спасти деву в беде, что помешало впоследствии отпустить ее на свободу? Почему ты оставил ее при себе, да еще привел в орден Жуфэн и взял в услужение?
— Сун Цютун — костяная бабочка, и это уже стало известно всем. Если бы я просто отпустил ее, боюсь, она сразу же стала бы жертвой непорядочных людей. Поэтому я и привел ее в школу Жуфэн, чтобы дать возможность где-то осесть и начать новую жизнь.
— Возможность где-то осесть? Да господин Е у нас добрый самаритянин*, раз, проводя дни напролет в компании несравненной красавицы, он ни разу не вышел за рамки приличий.
[Люся Хуэй; тот самый, что грел нищенку в объятиях].
Речь человека в черном была полна насмешки и грязных намеков, но Е Ванси совсем не смутился. В ответ на все обвинения он лишь спокойно ответил:
— Моя совесть чиста.
Несмотря на его слова, никто ему не поверил. Так уж повелось, что люди мерят поступки других по своей мерке. Большинство гостей были заклинателями Верхнего Царства, и выпади им удача заполучить прекрасную костяную бабочку, они бы скорее позволили проломить себе голову и переломать кости, чем выпустили такой трофей из рук. Никому из них и в голову не могло прийти, что кто-то может захотеть защитить костяную бабочку вместо того, чтобы заняться с ней двойным совершенствованием или просто потушить и съесть. Как эти люди могли поверить в искренность Е Ванси?
Поэтому собравшиеся в зале гости переглядывались и практически на всех лицах читались презрение и насмешка. Тревожная атмосфера испорченного праздника была щедро сдобрена низменным удовольствием от подглядывания за грязными подробностями чужой личной жизни.
Наньгун Сы хмуро сказал:
— По-моему, ты просто ищешь проблем на свою голову и, пользуясь ситуацией, пытаешься очернить орден Жуфэн. Какое тебе дело до того, на ком я женюсь? Знать не хочу кто ты и откуда, катись туда, откуда пришел.
— Молодой господин Наньгун, как же плохо ты разбираешься в людях, — в процессе всего разговора человек в черном расхаживал по залу и вдруг остановился прямо напротив Сун Цютун. Насмешливо хохотнув пару раз, он обратился к ней, — барышня Сун, твой жених так слепо верит тебе. Неудивительно, что после всего ты можешь позволить себе сидеть здесь без тени волнения и краски на лице и вести себя как жена наследника ордена Жуфэн.
Однако Сун Цютун вовсе не была так спокойна, как люди рядом с ней. Полным напряжения голосом она крикнула:
— Не смей ставить под сомнение мою чистоту!
— После того, что у тебя было с господином Е, о какой чистоте ты говоришь? — голос человека в черном зазвучал еще более убежденно, — почти сразу после того, как он спас тебя, ты сама вызвалась прислуживать ему. Когда вы двое стали встречаться тайком, то были уверены, что никто ничего не узнает, однако все это время я был рядом и следил за вами из темноты. Если ты не хочешь, чтобы другие люди узнали о твоих постыдных поступках, не совершай их, иначе ты...
Тут Сун Цютун внезапно вскочила на ноги и перебила его криком:
— Ты все врешь!
— Если я вру, почему ты так дрожишь?
— Я... меня оскорбляют... я... — она испуганно взглянула на Наньгун Сы. — Господин...
Наньгун Сы привлек ее к себе и заслонил свой спиной. Пара свирепых волчьих глаз мрачно уставилась на человека в черном:
— Не смей обливать людей грязью.
— Я обливаю людей грязью? Чтобы до тебя, наконец, дошло, я расскажу тебе кое-что, — со смехом сказал человек в черном. — Молодой господин Наньгун, ты ведь уже знаешь, что у красавицы Сун на бедре левой ноги есть приметная красная родинка, не правда ли?
Услышав это, Наньгун Сы словно окаменел:
— Ты...
— Размером она где-то с рисовое зернышко, ярко-красного цвета, но не темно-красная, а кроваво-алая. Если бы я своими глазами не видел, как эта девица развлекается с господином Е, откуда бы мне было знать об этой пикантной детали?
— Это...
— Молодой господин!.. — Сун Цютун в панике схватилась за рукав Наньгун Сы и со слезами на глазах пыталась оправдываться, — это неправда, все не так! Меня оболгали!.. Должно быть, он подсматривал за мной во время купания...
— Что интересного в том, как ты моешься? — перебил ее человек в черном, которому, похоже, ее слова пришлись не по вкусу. — Если уж за кем-то подглядывать, так лучше взобраться Пик Сышэн и посмотреть, как купается и переодевается старейшина Юйхзн.
История о том, как ученица пыталась подсмотреть за купанием старейшины Юйхэна, в мире совершенствующихся давно уже стала притчей во языцех, которую в красках пересказывали сказители в каждой чайной. Когда человек в черном упомянул об этом, многие из гостей восприняли его слова как забавную шутку. Те смельчаки, которые рискнули своими глазами увидеть реакцию Чу Ваньнина, тут же испуганно отвели взгляд, потрясенные убийственной яростью, исказившей его ледяное лицо.
Между тем человек в черном обошел вокруг Наньгун Сы и Сун Цютун и вдруг, словно придя в восторг от пришедшей ему в голову идеи, захлопал в ладоши и со смехом сказал:
— Да, точно! Я вдруг кое-что вспомнил! Когда господин Е выкупил барышню Сун на аукционе в Палате Сюаньюань, в подтверждение качества товара на ее руку самим Божественным Мастером Ханьлинем была нанесена шоугунша. И раз уж барышня Сун до сих пор прозрачна, как лед, и чиста, как яшма*, а я своим поганым ртом необоснованно позорю честное имя девушки, значит, на ее запястье до сих пор должна была сохраниться печать, нанесенная киноварью.
[бинцин юйцзе «прозрачный как лед, чистый как яшма» — обр. о высоких моральных качествах девушки (реже юноши)].
Выдержав театральную паузу, он ехидно взглянул на дрожащую, как лист на ветру, побелевшую от страха Сун Цютун, и с легким смешком продолжил:
— Барышня Сун, раз ты утверждаешь, что все еще чиста и непорочна, что мешает тебе предъявить нам доказательство своей невинности?
Обескураженный Наньгун Сы оглянулся на Сун Цютун и сказал:
— Ничего страшного, просто покажи им ее, пусть все увидят и...
И потрясенно замолк, увидев, что губы Сун Цютун совсем потеряли цвет, лицо стало белее листа бумаги, зубы стучали, а тело била дрожь.
Наконец, все еще не понимая, что происходит, он удивленно спросил:
— Что с тобой... Что случилось?
Сун Цютун отпустила руку Наньгун Сы и отступила на шаг. Вцепившись В собственный рукав, заливаясь слезами, девушка затрясла головой:
— Нет... ни за что...
Наньгун Сы в шоке уставился на нее. Все выглядело так, словно он уже понял, что произошло, и теперь не мог выдавить из себя ни слова.
Продолжая холодно усмехаться, человек в черном с притворным участием спросил:
— Что такое? Не можешь?
— Нет, все не так... это ошибка... я тоже не знаю, как... — силы покинули Сун Цютун, и она, рыдая втри ручья, обессиленно опустилась на пол. — Я не знаю... Я тоже не знаю... умоляю... пощадите меня...
Она плотно прижимала рукав к руке так, что под ним ничего нельзя было рассмотреть, но такое поведение говорило само за себя, и все свидетели этой сцены уже поняли, что слова человека в черном правдивы, и шоугунши на ее запястье больше нет.
Она была девственной невестой, до свадьбы не делившей ложе со своим будущим мужем, но киноварный девственный замок на ее руке исчез.
Прыгнув в реку Хуанхэ, от грязи не отмыться*, и теперь девушке было сложно оправдаться.
[«прыгнув в Хуанхэ трудно отмыться» — о ситуации,когда трудно снять с себя подозрения].
Человек в черном как раз хотел что-то добавить, как вдруг в тишине раздался ясный и холодный голос, привлекая всеобщее внимание к прямой и стройной фигуре поднявшегося с места Чу Ваньнина:
— Киноварная печать на запястье барышни Сун была на месте еще несколько дней назад. Это противоречит твоим словами о ее давней порочной связи с господином Е. Боюсь, что ты намеренно замыслил погубить их.
Неизвестно почему, но стоило человеку в черном услышать этот голос, и на него словно напала немота. Кроме того, стоило ему резко обернуться к Чу Ваньнину, и его подавляющая властная аура вмиг растаяла как дым:
— ...
После длинной паузы человек в черном только тихо вздохнул.
Свидетели всего, что случилось в этом зале, не поверили своим ушам. Только что рот этого обличителя порока извергал такие бурные потоки слов, которые было ничем не остановить: он угрожал и наседал, загоняя своих жертв в угол, но сейчас его голое был полон терпения и снисходительности:
— Уважаемый Наставник Чу прав, вот только я не говорил, когда именно господин Е и барышня Сун совершили прелюбодеяние, а всего лишь сказал, что эти двое состоят в незаконной связи. И если же вы хотите узнать точное время, то это, и правда, случилось всего несколько дней назад.
Е Ванси пробормотал себе под нос:
— ...Какая чушь...
Лицо Чу Ваньнина стало еще более холодным, и он грозно постановил:
— Нет ни одного доказательства, которое могло бы подтвердить или опровергнуть твои слова. Не препятствуй мне, и я выясню правду.
— Вы...
Пока старейшина Юйхэн произносил свою речь, кончики его пальцев вспыхнули золотым сиянием. Когда человек в черном заметил этот свет, зрачки его испуганно расширились. Буквально в самый последний момент он все же успел уклониться от стремительного броска божественного оружия Чу Ваньнина.
— Уважаемый Наставник Чу, что это вы творите?
Улепетывающий со всех ног от ивовой лозы человек в черном смотрелся довольно забавно, однако он настолько мастерски владел своим телом, что преследовавшей его Тяньвэнь никак не удавалось его связать. Царившая в банкетном зале гнетущая атмосфера рассеялась, и в свете последних событий все происходящее стало напоминать свадебный розыгрыш.
— Не надо меня бить, я еще не все сказал, — шутливым тоном выкрикнул человек в черном, в очередной раз скрывшись за спинами гостей.
— Если тебя что-то не устраивает, то почему бы не снять маску и не поговорить лицом к лицу! — парировал Чу Ваньнин, сурово сдвинув свои прямые как мечи брови.
— Если вы этого так хотите, то, конечно, я ее сниму, но не сейчас!
— Почему не сейчас?!
— Я очень уродлив! На свету распугаю весь честной народ.
Человек в черном очень долго метался по залу, ловко уклоняясь от Тяньвэнь, однако удары Чу Ваньнина становились все более стремительными и свирепыми, и их противостояние достигло точки, когда все могло выйти из-под контроля. Тогда он сделал хитрый ход и нырнул за колонну и, не обращая внимания на золотые брызги, посыпавшиеся в разные стороны от удара Тяньвэнь о деревянную преграду, закричал во все горло:
— Е Ванси, разве ты не благородный человек? Сегодня я открою миру твое истинное лицо! Ты купил женщину для парного совершенствования и принудил Сун Цютун обслуживать тебя! Ты попрал все нормы морали и осквернил невесту своего господина! Ты... ты разодетая в шелка скотина! Зверь в человеческом обличии!
Е Ванси, наконец-то, разозлился:
— Вздор! Что ты несешь?!
— А что я сказал не так? Разве не ясно, почему шоугунша Сун Цютун исчезла? — орал человек в черном, продолжая скрываться за колонной. — Позавчера, стоя перед тобой на коленях, она молила отпустить ее* и не принуждать к этой связи теперь, когда она стала невестой твоего господина. Но ведь ты не отступился, продолжал настаивать на своем, еще и сказал ей...
[ванкайимянь открыть сети с одной стороны — обр. в знач.:допускать
послабление, относиться снисходительно; дать возможность уйти, сохранив достоинство].
Лицо Е Ванси потемнело. Сквозь зубы он процедил:
— Что «еще» я ей сказал? Ты лгун!
— Ах, ты уже забыл свои слова, так я и напомнить могу! Тогда ты сказал, — человек в черном прочистил горло и, подражая манере речи Е Ванси, продолжил, — барышня Сун, я потратил так много денег на то, чтобы пошить прекрасную одежду для другого мужчины. Сейчас молодой хозяин Наньгун благоволит к тебе, и ты решила, что сможешь одним махом разрубить нашу связь и выйти из отношений, оставив меня с убытком. Ты слишком замечталась.
Под конец он расхохотался самым злодейским смехом.
Е Ванси:
— ...
Автору есть, что сказать:
Что ж, первый раунд завершен, и вы все, наверное, уже догадались,
кто есть кто~
Но почему этот хороший парень так упорно поливает грязью наш милый Листочек? Завтра мы объявим победителя розыгрыша
~Хе-хе-хе!* ~ (думаю, некоторые из вас были уверены, что результат второго раунда будет известен уже сегодня. Двойной фэйспалм*).
[«закрыть ладонью лицо» — разг, фэйспалм].
Сегодня вы вошли в игровую локацию «Темницы ордена Жуфэн», чтобы найти и побить первого Босса. По старым правилам, чтобы не влиять на прохождение квеста, какое-то время не будет подсказок в виде маленьких спектаклей. Чмоки! Завязываю ~
Все гости прекрасно слышали это обвинение. Многие из них презрительно уставились на Е Ванси, хотя были и те, кто с пренебрежительным сочувствием смотрели на Наньгун Сы и Сун Цютун.
Из толпы послышался шепот:
— Что за мразь…
— Странно, почему молодой господин Наньгун все еще не вышел из себя?
— Оказывается, с самого начала барышня Сун попала в безвыходное положение. Ох, разве можно ее винить… она всего лишь красивая девушка без семьи и связей, ставшая разменной монетой в споре двух молодых господ… что ей оставалось делать?
Человек в черном так увлекся своим представлением, что в какой-то момент забыл о Тяньвэнь и тут же получил ощутимый удар. На его счастье он успел увернуться, и плеть не смогла обвиться вокруг него или нанести серьезный вред его телу, однако плащ оказался порван, кровь из пореза брызнула на пол. Из горла обличителя вырвался тихий стон, после чего он стал куда осмотрительнее, и больше ни на секунду не упускал из виду лозу Чу Ваньнина, проворно уворачиваясь от сыплющихся на него ударов. Впрочем, ранение никак не повлияло на проворность его языка, и он с удвоенной силой принялся сыпать обвинениями в адрес Е Ванси:
— Молодой господин Е, барышня Сун так и не осмелилась признаться жениху в том, что случилось между вами пару дней назад. Думаю, она боялась нарушить хрупкий мир между тобой и Наньгун Сы. Но небеса все видят, и есть на свете высшая справедливость*! Неужели у тебя не осталось ни стыда ни совести? Теперь, когда грехи твои всем известны, ты не собираешься склонить голову и покаяться перед людьми?!
[*青天有眼，明镜高悬 qīngtiān yǒuyǎn míngjìng gāoxuán «голубое небо имеет глаза, светлое зеркало подвешено высоко» — о том, что есть высшая [божественная] справедливость].
С одной стороны Е Ванси был в ярости, с другой сама ситуация казалась ему абсурдной и смешной:
— Нет на мне никакого греха.
— Выходит, на тебе греха нет, значит, барышня Сун одна во всем виновата? Пусть она не воспротивилась твоей воле, но, по-моему, с твоей стороны было очень непорядочно принуждать ее. А может, ты хочешь убедить всех нас, что это она соблазнила тебя, а не ты заставил ее уступить?
В это время не проронивший ни слова Наньгун Сы вдруг повернулся и, взглянув на Сун Цютун сверху вниз, протянул ей руку, чтобы помочь ей подняться.
Однако девушка решила, что он хочет взять ее за руку, чтобы лично убедиться в том, что шоугунша исчезла с ее запястья. Проснувшись вчера, она тут же обнаружила, что киноварь с ее руки окончательно стерлась, и очень испугалась. Объяснить случившееся она не могла, а предание этого факта огласке могло породить недопонимание и ухудшить ситуацию. В конце концов, остались считанные дни до момента, когда она разделит брачное ложе с Наньгун Сы, после чего ее девственный замок, в любом случае, станет только воспоминанием. Поэтому Сун Цютун умолчала об исчезновении шоугунши, надеясь, что ситуация разрешится сама собой.
Кто мог подумать, что появится человек, который выльет на нее ведро помоев…
Как ни крути, а Е Ванси на самом деле спас ее и держал при себе в качестве личной служанки. Если развивать эту мысль, нарисованная киноварью печать с ее запястья исчезла, да и родинку на ее бедре этот человек в черном описал очень точно, и это ей никак не оспорить*. Голова гудела от роящихся в голове мыслей, и она совершенно не представляла, что делать в ее положении.
[*百口莫辩 bǎi kǒu mò biàn бай коу мо бянь «сто уст не докажут» — не иметь возможности оправдаться/доказать свою невиновность].
В смятении чувств Сун Цютун подняла мокрые от слез глаза на глазевшую на нее толпу и увидела в обращенных на нее взглядах лишь презрение и жалость. Под давлением этих полных снисхождения глаз, почти беззвучных шепотков и тихих пересудов она невольно перевела взгляд на Е Ванси, который стоял в гордом одиночестве и с высоко поднятой головой противостоял всеобщему осуждению.
Человек в черном, уворачиваясь от лозы Уважаемого Наставника Чу, продолжал носиться по всему банкетном залу, безостановочно осыпая свою жертву бранью и обвинениями:
— Е Ванси! У нас с тобой давняя вражда, и сегодня я разоблачу тебя, лицемер! Это каким подонком надо быть, чтобы прелюбодействовать с невестой своего господина?! Развратил добропорядочную барышню и не стыдно тебе?! Какой же ты мерзавец!
И тут оцепеневшая от страха Сун Цютун поняла, как ей следует поступить. Обвинение ей не опровергнуть. Исходя из слов человека в черном, у них с Е Ванси давняя вражда, поэтому он всеми правдами и неправдами хочет втоптать в грязь его репутацию благородного человека.
Она не может взять на себя грех прелюбодеяния, но если просто согласиться со словами этого человека в черном и признать, что Е Ванси вынудил ее, тогда хотя бы…
Внезапно она громко и истерично завопила:
— Да, это он погубил меня!
Рука Наньгун Сы замерла так же, как и все его тело. Он ошеломленно и испуганно смотрел на нее, словно не в силах поверить в то, что его невесту осквернил человек, который долгие годы был правой рукой его отца. Весь его облик как зеркало отражал его внутреннее потрясение.
Сун Цютун разрыдалась и закрыла лицо руками. Срывающимся голосом, она сказала:
— Да, господин Е опозорил меня, он… он принудил меня… я никогда не давала ему согласия…
Какое-то время Наньгун Сы пристально смотрел на нее. Пламя свечей яркими бликами отражалось в его потемневших глазах, где, казалось, сейчас сошлись в битве изначальные тьма и свет. Наконец, он медленно опустил руку, которую до этого протянул, чтобы помочь Сун Цютун, и его хриплый голос, словно горсть горящих углей, рассыпался по залу:
— Ты точно понимаешь, что говоришь?
Увидев его ярость, Сун Цютун испугалась еще больше и зарыдала в голос:
— Молодой господин, простите меня… Я боялась, что вы не примете меня, поэтому… прямо… прямо не осмеливалась рассказать вам… а еще больше я боялась… боялась, что после того, как правда выйдет наружу, вы с господином Е возненавидите друг друга. Глава так ценит его, и если между вами будет неприязнь, это расколет орден Жуфэн. Разве могла я это допустить? — она низко склонилась в поклоне, длинные рукава дрожали вместе с трясущимися от рыданий плечами. Сейчас эта искренне горюющая красавица не могла не тронуть даже самые черствые сердца. — Это правда, Цютун не знала, как поступить… не смела обратиться к главе с таким позорящим честь вопросом… только и могла, что скрывать… Молодой господин, Цютун опозорила ваше доброе имя, но… но душой и сердцем я правда была верна…
Побледневший Наньгун Сы отступил и замотал головой из стороны в сторону, повторяя как заведенный:
— Ты понимаешь… ты понимаешь, что говоришь?
Облаком сияющего шелка волосы Сун Цютун накрыли дрожащие прекрасные плечи. Словно темные волны, излучающие собственный свет лучше самой дорогой ткани в мире, они еще больше подчеркивали хрупкую красоту ее точеной фигурки и очарование заплаканного нежного личика:
— Все правильно, Цютун поступила очень плохо, она не должна была ничего утаивать от молодого господина. Но я всего лишь брошенная сирота, без роду и племени, поэтому…
Внезапно громкий крик Наньгун Сы прервал ее речь:
— Ты вообще понимаешь, что говоришь?!
— Я…
От его резкого окрика Сун Цютун вздрогнула всем телом. Она подняла заплаканное личико и, взглянув на него полными слез глазами, трясущимися губами пробормотала:
— Я…
— В конце концов, как ты могла так поступить? Я и подумать не мог, что ты можешь… что ты способна на такое!
Люди, услышав слова Наньгун Сы, начали переглядываться и и многозначительно поигрывать бровями. Кто-то даже не удержался и тихо прошептал:
— Я конечно слышал, что в ордене Жуфэн достоинство мужчин ставят выше женской добродетели, но даже подумать не мог, что Наньгун Сы вместо Е Ванси начнет обвинять пострадавшую и опозоренную Сун Цютун. Действительно, леденящее душу зрелище.
— Похоже он и правда не отличает добра от зла.
Услышав признание Сун Цютун, Чу Ваньнин сразу же отозвал свою лозу, но теперь, увидев реакцию Наньгун Сы, тоже немного растерялся.
Он помнил, что Наньгун Сы иногда склонен вести себя излишне высокомерно и порой давать волю своему вспыльчивому темпераменту, но по сути своей он был человеком прямолинейным и порядочным, поэтому не стал бы оскорблять кого-то без веских на то оснований. Как ни крути, если Наньгун Сы хочет в этом деле докопаться до истины, логичнее было требовать ответа у Е Ванси, а не Сун Цютун.
Но сейчас по непонятной причине ярость Наньгун Сы обрушилась именно на Сун Цютун... Как так вышло?
Среди гостей лишь только Мэй Ханьсюэ так и продолжал сидеть на своем месте, спокойно выпивая и наслаждаясь царившей вокруг суматохой. Если бы в этот момент здесь оказался Сюэ Мэн, то он, скорее всего, сразу заметил бы, что этот Мэй Ханьсюэ и тот, с которым он встретился совсем недавно, разительно отличались. На этот раз на нем была запомнившаяся еще по Персиковому Источнику личина ветреного повесы, о чем красноречивее любых слов свидетельствовали его раскованная манера поведения и полный кокетства масляный взгляд.
Сун Цютун тем временем продолжала лить горючие слезы и перекладывать всю вину за свой позор на Е Ванси, тот же, похоже, был в таком ужасе, что, к удивлению свидетелей этой сцены, не проронил ни слова в свое оправдание. Широко открыв глаза, он, словно громом пораженный, уставился на женщину, которую когда-то выкупил и вызволил из Палаты Сюаньюань.
— Да, Цютун слабая духом и бесхребетная. Мне не хватило смелости ради сохранения чистоты своего тела наложить на себя руки до того, как господин Е обесчестил меня. Цютун всю жизнь была бесправнее ряски на воде и не смела распоряжаться собой, ведь все, что у нее есть, было подарено молодым господином Е… Но теперь я осознала, как ошибалась, когда… я... я во всем слушалась приказаний господина…
Дослушав ее причитания, Наньгун Сы вдруг высоко поднял голову и закрыл глаза.
Теплый свет празднично украшенного банкетного зала осветил его напряженное лицо. Отбрасываемые ресницами дрожащие черные тени клубились, словно темные облака, предвестники надвигающейся бури. Было очевидно, что молодой господин Наньгун сдерживается из последних сил.
Он стиснул кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Кадык судорожно перекатывался в унисон с огромными волнами, что захлестнули его разум. Было видно, что Наньгун Сы бросил все силы на то, чтобы эта буря не вырвалась наружу. Его скулы заострились, на висках вздулись вены, а тело трясло так, словно вся кровь в его венах вскипела, и сердце в любую секунду взорвется от распирающего его гнева.
Он сдерживался сколько мог, но в конце концов не выдержал и, яростно выругавшись, выхватил меч и разрубил на две части низкий столик* перед Сун Цютун! Довольно, расходитесь*!
[*案几 ànjǐаньцзи — низкий узкий столик (обычно за него садятся на пол, подогнув колени под себя), за которым в древности люди ели, читали и писали;
**杯盘狼藉 bēipán lángjí «чарки пусты и тарелки разбросаны как попало» — обр. всё съедено дочиста, конец бурного веселья/пирушки].
— Сун Цютун, ты ведь знаешь… знаешь, что я больше всего ненавижу и презираю, то, с чем никогда не смирюсь, — это ложь! — после этого громкого признания, он вдруг крикнул, — Е Ванси!
— …Молодой хозяин.
— Е Ванси, подойди ко мне!
— …
Наньгун Сы стремительно обернулся и посмотрел прямо на него покрасневшими влажными глазами:
— Иди сюда!
Е Ванси послушно подошел. Зрители, с энтузиазмом наблюдавшие за разыгравшейся перед ними драмой, затаили дыхание в ожидании, когда обнаженный меч Наньгун Сы войдет в грудь прелюбодея Е Ванси. Все ждали, что господин ордена Жуфэн выпустит предателю кишки, вырежет его черное сердце и бросит на пол. Полные предвкушения и страха в этот момент взгляды всех гостей были прикованы только к ним.
Задыхающийся от гнева Наньгун Сы в повисшей тишине уставился на Е Ванси и после долгого напряженного молчания приказал:
— Ты... убери технику изменения голоса.
— Техника изменения голоса? — сбитые с толку люди начали изумленно переглядываться. — Какое отношение к этому делу имеет техника изменения голоса?
— Эй, в конце концов, что не так с голосом Е Ванси, раз для его изменения он использует магию? Неужели его настоящий голос так ужасен, что может напугать людей? А может за этим скрывается какая-то постыдная тайна?
Е Ванси однако просто опустил глаза и тихо сказал:
— Молодой хозяин, это невозможно.
Наньгун Сы окаменел и в еще большем изумлении уставился на него:
— Скажи, почему?
— С тринадцати лет изо дня в день на протяжении десяти лет я использовал магию для изменения моего голоса, поэтому эта техника слишком глубоко укоренилась в моем духовном ядре, — Е Ванси ненадолго замолчал, а потом спокойно закончил, — мой настоящий голос невозможно восстановить.
— … — пораженный Наньгун Сы отступил на шаг. Ему потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, после чего он поднял голову и устремил взгляд на мужчину, что все это время с нечитаемым выражением на лице восседал на почетном месте главы.
— Отец? — пробормотал он.
Наконец, Наньгун Лю заговорил:
— Сы-эр, это и правда достойно сожаления, но… решение изменить голос Е Ванси было принято очень давно. Он сам пошел на это ради того, чтобы достигнуть своего текущего положения в ордене. Тогда никто не ожидал, что все так обернется. Тебе не стоит принимать все так близко к сердцу.
— Но…
Наньгун Лю спустился с платформы и встал позади заслона из охранников. Заложив руки за спину он продолжил:
— Как отец я знаю, что вы с детства очень дружны с Е Ванси. Да и сам я благодарен ему за преданность и упорную работу во благо ордена на протяжении всех этих лет. Но его былые заслуги не имеют отношения к сегодняшнему инциденту… Прелюбодеяние с Сун Цютун, попрание норм морали и законов, принятых в нашем обществе, а также оскорбление своего господина являются тяжкими преступлениями, которые требуют самого сурового наказания*.
[*死罪 sǐzuì сыцзуй — тягчайшее преступление, караемое смертной казнью].
Удивительно, но судя по реакции Наньгун Сы, он не ожидал от Наньгун Лю таких слов:
— Отец! — возмущенно воскликнул он.
Наньгун Лю взмахнул рукой, и тут же Наньгун Сы накрыло голубое сияние связывающего заклятия. Сбросив охватившее его оцепенение, он тут же яростно взревел внутри, но было поздно. Это барьерное заклинание, известное как «наставляющий магический круг», передавалось в ордене Жуфэн из поколения в поколение. Из-за того, что некогда в этом ордене были известны случаи отцеубийства с целью захвата власти, во избежание смуты было принято решение, что сын главы в детстве кровью подписывал с отцом договор, позволяющий тому в любой момент использовать это заклинание, чтобы ограничить его силы. Действие связующих чар, наложенных отцом на сына, продолжалось чуть менее часа, и, как бы не был силен Наньгун Сы, в течение этого времени он не мог вырваться на волю.
[*规诫结界 guījiè jiéjiè гуйцзе цзецзе «исправляющий и наставляющий магический круг»: 规诫 guījiè «исправлять и наставлять»; 结界 jiéjiè — магический круг/барьер].
Наньгун Сы что-то кричал внутри магического круга, но после запечатывания барьера ни один звук уже не мог просочиться наружу…
В сложившейся ситуации для Наньгун Лю было приемлемее признать, что у Е Ванси и Сун Цютун была тайная любовная связь, чем выставлять на всеобщее обозрение другие тайны ордена Жуфэн. Глава подошел к человеку в черном и, вежливо поклонившись, рассыпался в благодарностях:
— Я не знаю в чем причина вашей вражды с Е Ванси, но сегодня благодаря вам, уважаемый гость, моя семья смогла избежать большой беды.
Человек в черном холодно ответил:
— Глава Наньгун излишне любезен.
— Охрана, сейчас же арестуйте Е Ванси! Возьмите его под стражу до…
— Подождите! — внезапно перебил его человек в черном. Несмотря на неловкость ситуации, Наньгун Лю тут же поспешил скрыть свое беспокойство под улыбающейся маской.
— Господин желает дать нам еще одно наставление?
— Я тут подумал, не успел ваш сын сказать пару слов о технике изменения голоса, как уважаемый глава тут же поспешил ограничить его и заключить господина Е в темницу. Почему бы это?
— Ох, это внутреннее дело ордена Жуфэн, неуместно здесь обсуждать его детали…
Человек в черном рассмеялся:
— Как я погляжу, ради сохранения репутации ордена Жуфэн Уважаемый глава готов «уступить пешку, чтобы сохранить ладью». Бедная барышня Е пожертвовала собой, больше десяти лет жизни усердно трудилась на благо этой духовной школы, а ты ради сохранения репутации своего семейства готов ее невиновную наказать.
Смысл этого заявления еще не дошел до других, а благожелательное выражение вмиг слетело с лица Наньгун Лю.
Сидевший неподалеку Мэй Ханьсюэ улыбнулся и, плеснув себе в чарку еще крепкого вина, залпом опорожнил ее и снова поставил на стол.
В свете свечей лицо Наньгун Лю стало цвета воска. Помолчав, он с натужной улыбкой переспросил:
— Что за барышня Е?.. Господин, вы…
Глаза человека в черном насмешливо блеснули, и его зычный голос, звонким эхом отразившись от стен, донес его слова до каждого уголка большого зала, в один миг поразив сердца и умы людей:
— Е Ванси не мужчина.
Автору есть, что сказать:
Все это время я так любила ваши комментарии с догадками о том, что брат Е — девушка... 23333 (аха-ха-ха-ха!), но чтобы не проболтаться, мне приходилось обегать их за 50 ли (25 км)! Ха-ха-ха!
— Е Ванси вовсе не мужчина.
— …
После затянувшегося молчания зал вдруг вскипел!
Один за другим гости поменялись в лице. Теперь все взгляды были устремлены только на Е Ванси, который, не проронив ни звука, так и стоял посреди зала с закрытыми глазами и опущенной головой.
Не мужчина?!
Этот красивый и статный юноша, кто бы мог подумать... вдруг девушка?
Эта фраза была подобна капле воды, упавшей на раскаленную сковороду. За волной жара последовало мгновение напряженной тишины, затем кто-то судорожно вздохнул, и тут же со всех сторон загудело, затрещало, и слова, словно брызги раскаленного масла, полетели во все стороны.
— У Е Ванси и правда женское тело?
— Боже мой… как так вышло?..
— Неудивительно, что Наньгун Сы и не думал обвинять ее, ведь он прекрасно знает, в чем дело! Тогда, выходит Сун Цютун просто…
— Чтобы защитить себя, она подставила другого человека!
— Какое коварство! Если двое этого не делали, то не делали. Неужели для того, чтобы смыть свой позор, обязательно нужно оклеветать другого человека?
— Нет, я все равно не могу в это поверить! Как Е Ванси может быть девушкой? Сколько ни смотрю, ничего такого не вижу…
Тускло мерцающие холодные глаза Наньгун Лю столкнулись с непроглядной тьмой во взгляде человека в черном:
— Господин, не стоит выдвигать абсурдные и необоснованные обвинения. Какие доказательства вы можете…
— Если совесть чиста, выпусти Наньгун Сы, — перебил его человек в черном. — К счастью, твой сын, несмотря на грубость и дикий нрав, все же человек чести, а не бездушный интриган, как ты.
— …
Глядя на судорожно сжатые кулаки и блестящее от пота лицо Наньгун Лю, человек в черном холодно спросил:
— Почему ты все еще не освободил его?
Наньгун Лю, щелкнув рукавами, ответил:
— Этот урок послушания я сам решил преподать своему непутевому сыну. Не хватало еще, чтобы посторонний лез в дела моей семьи и указывал мне, как поступать!
Несмотря на то, что глава Жуфэн отказывался признавать, что слова человека в черном правдивы, наблюдавшие за этой сценой люди начали понимать, что в этом деле все не так просто. Даже те, кто с самого начала не верили ни единому слову человека в маске, начали сомневаться и с подозрением поглядывать на красивое лицо Е Ванси, пытаясь отыскать в нем намек на то, что перед ними все-таки женщина.
В этот момент, вдруг из-за толпы кто-то
крикнул:— Глава Наньгун, очевидно, что вы совершаете ошибку!
Все головы в один миг повернулись в сторону мужчины в небрежно накинутом на плечи манто из меха лисы. В ярком свете исполненный природной грации и очарования Мэй Ханьсюэ поднялся со своего места и, посмеиваясь, громко заявил:
— Несмотря на храбрость и отвагу, барышня Е, без всякого сомнения, является самой настоящей женщиной. Уважаемый глава, как мужчина вы должны беречь и лелеять такой драгоценный нефрит, как старший — быть сниходительнее и добрей. Неужели ради престижа Духовной школы Жуфэн вы способны обидеть девушку?
С этими словами он неспешно вышел на середину зала и с улыбкой продолжил:
— Должен признать, что некогда, во время пребывания в Персиковом Источнике, этот скромный господин имел честь свести краткое знакомство с барышней Е. Еще тогда я почувствовал, что героический ореол и дерзость этой красавицы в сочетании с силой и грацией нежной ивы выделяют ее среди прочих прекрасных дам. Эта дева с первого взгляда смогла пленить этого скромного господина, но мой грубый язык и необдуманные слова оскорбили барышню Е и навек отвратили от меня ее сердце, в итоге наша встреча закончилась досадной ссорой и рукоприкладством. Получив урок от барышни Е, я невольно восхитился величием Духовной школы Жуфэн, где даже женщины обладают настолько выдающимися способностями и мастерством. Также изрядная доля моего искреннего восхищения была адресована наставнику барышни Е, однако сегодня, столкнувшись с отношением главы Наньгуна... ох, почему-то я чувствую, что блистательный орден Жуфэн недостоин такой гордой красавицы.
— …Господин бессмертный Мэй, вы с Е Ванси встретились только раз, так что могли и ошибиться, — взгляд Наньгун Лю помрачнел еще больше, но улыбка словно намертво приклеилась к его губам, — ради сохранения репутации Дворца Тасюэ с Куньлунь, я не стану с вами спорить, ведь вы могли и обознаться.
Однако в его речах мало что осталось от былой уверенности.
Человек в черном со смехом сказал:
— Господин Мэй прославленный ценитель женской красоты. Уж если он не может определить, мужчина перед нами или женщина, боюсь, никому в этом мире это не под силу.
Услышав его слова, Наньгун Лю с трудом сдержал сжигающее его изнутри пламя гнева и, уже не скрывая раздражения, ответил:
— Господин, сначала вы обвинили Е Ванси в том, что он опозорил Сун Цютун, а теперь утверждаете, что Е Ванси женщина. Как ни крути, а с самого начала вы задумали устроить смуту в Духовной школе Жуфэн и очернить репутацию моего ордена!
Человек в черном ответил:
— Но если бы я не пошел на крайние меры, как молодой господин Наньгун смог бы увидеть, что из себя представляет барышня Сун? Если бы он женился не на том человеке, то это отравило бы большую часть его жизни.
— Но не так давно вы предъявили четкие и обоснованные обвинения! Кроме того, если бы Е Ванси был женщиной, то каким образом могла исчезнуть киноварь с запястья Сун Цютун?
— А это у нее нужно спросить. С меня-то в этом деле какой спрос? – ухмыльнулся человек в черном. — Раз уж на то пошло, орден Жуфэн под завязку набит учениками мужского пола, пара тысяч точно наберется. Если Уважаемому главе нечем заняться, пусть допросит их всех с пристрастием, может и найдется ответ.
Так как это дело затрагивало репутацию школы, гости предпочитали держать языки за зубами. Хотя люди молчали, но выражение глаз было не скрыть, и в них ясно читалась смесь презрения и любопытства. Наньгун Лю спиной чувствовал, как эти взгляды, точно тысячи игл, впились ему в спину. Простояв на одном месте какое-то время, он вдруг обернулся к Е Ванси и громко крикнул:
— Иди сюда!
— …
— Ответь нам сам, барышня Сун несправедливо обвинила тебя? — Наньгун Лю уставился в лицо Е Ванси. Он пошел ва-банк, ведь в рукаве у него был главный козырь. Он прекрасно знал, что Е Ванси искренне и глубоко любит его сына, поэтому в такой ситуации точно не допустит, чтобы репутация Духовной школы Жуфэн была разрушена. — В конце концов, скажи всем нашим гостям, кто ты!
Е Ванси никогда и ни в чем не спорила с ним. С раннего детства она всегда была самой послушной шахматной фигурой на его доске.
Он прекрасно помнил тот год, когда тринадцатилетняя Е Ванси получила его приказ явиться в главный зал Духовной школы Жуфэн.
Когда большие двери закрылись за ней, в зале остались только они двое.
Он восседал на холодном как лед роскошном троне, свысока взирая на тринадцатилетнюю девочку, что еще не вступила в пору женского расцвета. На ней было зеленое теплое платье, атласная лента в косе, на запястье лишь тоненький серебряный браслет.
С легкой улыбкой он сказал ей:
— Ванси, ты ведь уже знаешь, для чего я позвал тебя сегодня.
Е Ванси опустилась на колени и склонилась в низком поклоне:
— Да, уважаемый господин.
— В прошлом, защищая наш орден, твой названный отец не раз получал тяжелые ранения. Его тело слишком пострадало, поэтому он больше не может должным образом исполнять обязанности командира тайной стражи. Ты — его названная дочь, кроме того Сы-эр с детства дружит с тобой*. Из всего моего окружения, только тебе я могу довериться.
[*青梅竹马 qīng méi zhú mǎцин мэй чжу ма «зеленые сливы, бамбуковые лошадки» — детские игры; обр. о детской дружбе].
Не смея поднять голову, Е Ванси распростерлась по полу. Из-под собранных в косу волос проглядывала тонкая белая шея, что делало ее похожей на ягненка, добровольно подставившего горло под нож палача.
Наньгун Лю продолжил:
— Ты очень щедро одарена природой талантом к совершенствованию и в будущем можешь достигнуть в этом небывалых высот. Я собираюсь сделать тебя командиром Тайной стражи. Когда-нибудь именно ты станешь защитником всех семидесяти двух городов нашего ордена. Кроме того, так ты сможешь облегчить бремя твоего названного отца и стать правой рукой Сы-эра. Пока мой сын будет на свету, а ты в тени, слава Духовной школы Жуфэн не померкнет.
Он сделал многозначительную паузу.
— Но, если ты не хочешь, неволить не буду. Твой названный отец сможет продержаться то время, пока я буду искать другую подходящую кандидатуру. Это призвание потребует от тебя слишком большой жертвы, поэтому я пойму, если ты решишь отказаться.
Закончив свою речь, Наньгун Лю поудобнее расположился на троне и приготовился ждать. У этой девочки не было ни отца, ни матери, ей не на кого было опереться и положиться в этом мире, поэтому, в глубине души, он уже знал ее ответ и теперь только ждал, когда она кивнет в знак согласия.
Наконец Е Ванси распрямила спину и спокойно посмотрела на него.
В какой-то момент Наньгун Лю бросило в холодный пот. Он почувствовал, что глаза этого ребенка сквозь фальшивую улыбку ясно видят его истинную расчетливую и алчную натуру, но это был лишь миг, а потом Е Ванси сказала:
— Мой названный отец подарил мне жизнь. Если хочу отплатить добром за оказанную милость*, я не могу отказаться.
[*恩 ēn энь — милость; благодеяние; доброта; любовь и сострадание].
Наньгун Лю мгновенно успокоившись, вздохнул:
— В конце концов, я обошелся с тобой несправедливо.
Е Ванси все так же спокойно и апатично ответила:
— Это я должна благодарить господина за оказанную мне честь.
Наньгун Лю поспешил перейти к главному:
— Однако Духовная школа Жуфэн издавна следовала принципу превосходства мужчины над женщиной*, ведь принято считать, что тело и сердце женщины слабее мужского. В этом мире только мужчина может в бою вести за собой людей и командовать гарнизоном. Ванси, ты ведь такая умная и должна понимать, как нужно поступить.
[*男尊女卑 nán zūn nǚ bēi нань цзуньнюй бэй — один из принципов конфуцианства: превосходство мужчины над женщиной; статус мужчин благородный, а статус женщин скромный].
Е Ванси ничего не ответила. После небольшой паузы она на глазах Наньгун Лю с непроницаемым выражением лица сняла с руки серебряный браслет, выдернула атласную ленту из косы и, сняв верхнюю одежду, осталась в только в ослепительно белом нижнем платье. Наконец, она расплела косу и завязала волосы на мужской манер в высокий хвост. Вышедшее из-за туч солнце проникло в окно главного зала и высветило тонкий силуэт, прямую спину и полное решимости лицо. Несмотря на юные годы, в ней было столько мужества и стойкости, что уже сейчас за этой хрупкой оболочкой можно было разглядеть ее бойцовский характер и неукротимый дух*.
[*松柏 sōngbǎi сунбай «сосна и кипарис» — обр. в знач.: воплощение стойкости, непоколебимой честности и неизменной верности; о человеке кристальной чистоты и стойкости, не меняющемся от невзгод].
— Хорошо, — Наньгун Лю, ничем не выдав своей заинтересованности, напомнил ей, — с этого момента одевайся именно так, однако не стоит забывать о голосе.
Е Ванси опустила ресницы. Как только она вошла и опустилась на колени, сразу заметила лежащие неподалеку от нее золотые ножницы.
Схватив их, она решительно воткнула их в горло и потянула вниз.
Брызнула кровь.
— Старый голос исчезни, вовек не изменись.
Медленно, слово за словом, она выдавила эти слова заклинания, после чего, закрыв глаза, бросила окровавленные ножницы на циновку перед собой.
Наньгун Лю на пару секунд задержал взгляд на залитых кровью ножницах, а затем сказал:
— Хорошо. Просто отлично. С сегодняшнего дня именно ты, молодой господин Е, являешься преемником начальника темной стражи школы Жуфэн. Пусть даже Сы-эр будет против, я заставлю его уважать твой новый статус...
Когда Е Ванси заговорила, это был уже совершенно другой юношеский голос:
— Могу я просить вас об одолжении, уважаемый хозяин? Я не хочу, чтобы мой названный отец в одиночку нес на себе тяготы службы. Могу я уже сейчас разделить его заботы?
...Наньгун Лю слишком хорошо знал, что за человек Е Ванси.
За эти десять лет она изучила все правила и манеры поведения благородного мужчины так хорошо, что комар носа не подточит. Кроме того, достигнув женской зрелости, Е Ванси ежедневно принимала специальные снадобья, через боль меняя свою природу и тело, чтобы уподобиться мужчине.
В его глазах она была верной собакой, подобранной и вскормленной орденом Жуфэн, которая не может предать и укусить кормящую руку.
Десять лет назад она сама перерезала себе горло, пролила кровь и навечно изменила свой голос.
Сегодня она также не разочарует его.
Он был готов поспорить на что угодно, что Е Ванси поможет ему.
Пока Е Ванси будет говорить «я не женщина», даже если ей не поверят, кто осмелится с ней поспорить?
Человек в черном, очевидно, думал точно так же. Он вышел вперед и, встав перед Е Ванси, поднял руку, преграждая ей путь:
— Наньгун Лю, ранее барышня Е отдала все, что имела, преданно служа твоему ордену Жуфэн. Теперь при помощи своих хитрых уловок ты хочешь, чтобы она пожертвовала еще и жизнью?
Наньгун Лю собирался вновь вступить в спор, как вдруг в далеком ночном небе вспыхнула мандариново-рыжая искра и через секунду раскрылась огненным цветком… кто-то поймал еще одного оленя.
Вот только на фоне раскрытых сегодня тайн Духовной школы Жуфэн, все гости уже потеряли интерес к охоте. Даже имя победителя теперь было мало кому интересно, что уж говорить о том, кто занял второе место. Взоры всех присутствующих были по-прежнему прикованы к центру зала, где среди опрокинутых столов и стульев у разрубленного на части маленького столика таинственный разоблачитель в черном дерзко вклинился между Наньгун Лю и Е Ванси, жених был заперт собственным отцом в Наставляющем Магическом Круге, а невеста, стоя на коленях на полу, лила горькие слезы.
Случившееся на этой свадьбе превзошло все ожидания, начиная с дела о прелюбодеянии и полного разлада между молодоженами, заканчивая тем, что мужчина оказался женщиной, а глава ордена Жуфэн категорически не желал брать на себя ответственность за этот вопиющий обман. Пожалуй, этот праздничный банкет лет на пять станет самой горячей темой для обсуждений и пересудов не только в каждой городской чайной, но и в самой захолустной деревенской избе.
Когда на твоих глазах творится история, кому есть дело до каких-то трех жалких оленей?
Поэтому никто не заметил, что небо над охотничьими угодьями раскололось, и в нем появилась темно-бордовая щель. Только когда над лесной чащей взмыла стая воронья и разом взорвались все двадцать фейерверков, превратив небо в кровавое море, люди во Дворце Шилэ осознали, что случилось что-то непоправимое, и бросились к огороженной перилами смотровой площадке...
— Что происходит?
— Почему все фейерверки запущены разом?
— Скорее, смотрите все! Вверху! Там в небе! Что это?!
— …Небесный разлом!
— Точно! Небеса раскололись!
На миг в зале воцарилась мертвая тишина, а потом людское море забурлило, как вода в котле, из которого доносились истеричный визг и крики:
— Граница с Призрачным Царством разрушена! Как Адские врата могли открыться в границах Верхнего Царства?!
— Это прямо над охотничьими угодьями!
— Старший брат! Там все еще мой брат-наставник!
— Сестра!..
Толпа людей вела себя словно рыбы, что сбиваются в косяк при первом признаке опасности. Страх подействовал на них как брошенная в воду приманка. Секунда и, выпрыгивая из воды и порождая волны, вся стая бросилась к центру водоема. Больше никого не волновал какой-то заурядный скандал в другой духовной школе: у каждого в этом мире есть свои тайны, а жизнь одна. Возможно в последней попытке сохранить лицо, Наньгун Лю, используя технику усиления голоса, громко крикнул:
— Господа, не поддавайтесь панике. Это всего лишь небольшая трещина в границе с Призрачным Царством! Пока вы находитесь в стенах Духовной школы Жуфэн, Наньгун Лю не допустит, чтобы его гости пострадали!
С этими словами он одним взмахом руки призвал свой меч и, наступив на отливающую синим рукоять, поднялся над землей. Сквозь свист усиливающегося темного ветра, он крикнул:
— Пятерка лучших из внутренней стражи Духовной школы Жуфэн, следуйте за мной! Мы исследуем охотничьи угодья, остальные старейшины и ученики охраняйте Дворец Шилэ и защищайте гостей!
Найдя благовидный повод увильнуть от дальнейшего допроса человека в черном, не желая разгребать этот безнадежно испорченный свадебный банкет, в окружении пяти личных охранников глава Наньгун направился в сторону Полигона Сяоюэ.
— Ладно, допустим, все не безнадежно, но как такое вообще могло произойти?
— Да, никогда еще Призрачному Царству не удавалось прорваться в Верхнее Царство, почему это случилось сейчас?
Под крышей богато украшенного яшмой и жемчугом дворца люди не находили себе места от ужаса. В пределах Верхнего Царства все привыкли жить в безопасности, роскоши и достатке, и сейчас, столкнувшись с реальной угрозой, они были напуганы и не желали брать на себя ответственность и рисковать своей жизнью. Конечно, эти заклинатели могли бросить вызов и уничтожить достаточно высокоуровневую нечисть, но Раскол Небес – это же другое дело. Если трещина небольшая и в нее проникнут лишь злые духи из нижних Кругов Ада, с этим еще можно справиться, но если, как в Цайде пять лет назад, разверзнется Последний Круг Ада…
Стоило подумать об этом, и даже бывалых заклинателей начинала бить дрожь, ведь в той ожесточенной битве погиб даже такой непревзойденный воин, как Чу Ваньнин. Вглядываясь в кровоточащую трещину в небесах, зажатые между красными перилами смотровой площадки и напирающей толпой, люди невольно начинали бояться за собственную жизнь.
Чу Ваньнин поднялся и обратился к Сюэ Чжэнъюну:
— Уважаемый глава, у этой трещины странный цвет. Боюсь, этот раскол ведет на Последний Круг Ада. Я беспокоюсь за Сюэ Мэна и остальных, так что тоже пойду туда.
С этими словами он приподнял подол своих серебристо-голубых праздничных одежд и легко вскочил на алые перила, а затем на глазах множества изумленных гостей, используя цингун, одним прыжком легко запрыгнул на покрытый серо-зеленой черепицей карниз и быстро растворился в ночи.
— Юйхэн! — Сюэ Чжэнъюн хотел окликнуть Чу Ваньнина, но его уже и след простыл.
Он грязно выругался про себя и собирался уже прыгнуть за ним, когда на его плечо легла тяжелая рука. Повернув голову, он оказался лицом к лицу со скалящейся бронзовой маской. Человек в черном похлопал его по плечу и, понизив голос, тихо сказал:
— Дядя, останься здесь и защити тетушку. Я последую за Учителем, не беспокойся.
— Жань… — пробормотал изумленный Сюэ Чжэнъюн.
Человек в черном поднял руку и, слегка дотронувшись до своих губ, покачал головой.
— …
Сюэ Чжэнъюн, разумеется, и подумать не мог, что Мо Жань окажется тем самым человеком в черном. Тот же, не теряя времени на объяснения, ухватился за перила и резво перемахнул через них. Плащ взметнулся у него за спиной, как расправленные крылья сокола, прежде чем он скрылся за крышей и вслед за Чу Ваньнином растворился в кромешной тьме.
— Учитель!
Используя цингун, Мо Жань пробежал половину пути по крышам, прежде чем понял, что так ему Учителя не догнать. Призвав меч, с которым у него был заключен договор, он взобрался на него и очень быстро догнал Чу Ваньнина.
Подняв руку, он сдвинув хищно скалящуюся бронзовую маску на лоб, открыв свое приметное красивое лицо, и громко крикнул:
— Подождите меня!
Глаза Чу Ваньнина от изумления широко распахнулись:
— Так это был ты?
— Поднимайтесь сюда. Давайте полетим вместе на моем мече, а по дороге я вам все подробно расскажу.
[От переводчика: дословно фраза звучит «я возьму учителя управлять моим мечом»; другими словами Мо Жань предложил Чу Ваньнину «взять его» и «порулить его мечом»...].
Чу Ваньнин крепко сжал протянутую ему руку и легко вскочил на зависший над землей меч. Он сразу же хотел отпустить руку Мо Жаня, но большая грубая ладонь только еще крепче обхватила его кисть. Стоило стоящему за его спиной Мо Жаню сказать пару слов и его дыхание опалило ухо Чу Ваньнина. Несмотря на дувший в лицо холодный ночной ветер, от специфического будоражащего запаха, исходящего от тела этого молодого мужчины, Чу Ваньнина бросило в жар.
— Этот меч слишком яростный и горячий*, поэтому очень быстро летит. Учитель, держитесь крепче.
[*烈 liè — яростный, доблестный, горячий, знойный, порочный].
Оседлав ветер, двое стремительно мчались на мече к месту главных событий.
— Все, что только что произошло в главном зале, ты считаешь, что поступил правильно? — спросил Чу Ваньнин.
— Да. Скитаясь по горам и весям в последние годы, я был наслышан об этой Сун Цютун, — ответил Мо Жань, — хотя она довольно малодушна и своими руками не будет вершить великое зло, вырезая целые города, тем не менее, добить лежачего и закидать камнями упавшего в колодец вполне способна. Если бы она вышла замуж за Наньгунь Сы и стала женой будущего хозяина Духовной школы Жуфэн, пожалуй, этот орден стал бы еще отвратительнее.
Чу Ваньнин возразил:
— Хуже, чем сейчас, орден Жуфэн быть не может.
Как только он произнес это, то нахмурился и, взглянув на черный плащ Мо Жаня, почувствовал, как в сердце его зародились сомнения:
— …Кстати, а откуда ты узнал, что Е Ванси девушка?
— Учитель, не буду скрывать, я понял это еще в Персиковом Источнике.
На самом деле Мо Жань узнал об этом в прошлой жизни, но не мог же он сказать это Чу Ваньнину, поэтому с улыбкой продолжил вдохновенно врать:
— Как-то я шел по тропинке и услышал, как Мэй Ханьсюэ говорил на эту тему со своими людьми из дворца Тасюэ. Тогда я подумал, что уж кто-кто, а Мэй Ханьсюэ не мог ошибиться в этом вопросе, поэтому решил присмотреться повнимательнее и в результате еще больше уверился в том, что Е Ванси — женщина, а не мужчина.
— Как?
— Учитель, вы никогда не замечали, что у всей одежды Е Ванси высокий ворот? Она всегда закрывает шею, что само по себе очень странно. Обычно у мужчины может быть один или два наряда такого фасона, а у нее вся одежда в одном стиле.
— ...Нет, не замечал.
Мо Жань поднял вторую руку и решил продемонстрировать слова наглядно прямо на Чу Ваньнине:
— Все воротники ее одежды закрывают шею до одного места. Вот примерно досюда.
В процессе демонстрации его пальцы нечаянно коснулись кадыка Чу Ваньнина. Эта небольшая выпуклость оказалась настолько незащищенной и притягательной, что он просто не смог найти в себе силы сразу убрать с него свои пальцы. Мо Жань не мог отделаться от мысли, что его строптивый и неукротимый Учитель полностью доверился ему и позволил прикоснуться к самой уязвимой точке на своем горле. Ощущение оказалось настолько возбуждающим, что на миг он забыл обо всем.
Мо Жань был настолько ошеломлен, что забыл о том, что нужно следить за дорогой. К тому же меч и правда оказался слишком резвым, поэтому, когда он услышал предостерегающий крик Чу Ваньнина: «Осторожнее!» — было уже поздно, и его меч на полной скорости врезался в верхушку огромного дерева.
Бам-м-м! — звук удара эхом разнесся по округе.
В полном смятении, Мо Жань еще крепче вцепился в руку Чу Ваньнина. Охваченный беспокойством, он вмиг забыл о приличиях и хрипло позвал:
— Ваньнин...
Но все произошло слишком быстро, и его слова были заглушены звуком ломающихся ветвей, поэтому Чу Ваньнин не расслышал, что именно он сказал.
У Чу Ваньнина от удара и возмущения закружилась голова: «Значит, полетели на мече! Полетели на мече?! Да кто так на мече летает?! Что плохого в том, чтобы скакать по крышам, зато на своих двоих и по твердой земле? Нужно было настоять на своем, а не вестись на это предложение Мо Жаня!»
Двое заклинателей вместе свалились вниз. Спина Мо Жаня первой коснулась щедро посыпанной мелкими камушками лесной подстилки и, хотя его падение не закончилось травмами, но оказалось по-настоящему болезненным. Он лежал на земле, сквозь ветви нависшего над ними дерева смотрел на звезды и нежданно ощущал себя просто до неприличия счастливым…
Ха-ха-ха! Как же хорошо, что первым упал он, а не Чу Ваньнин.
Он не мог удержаться от улыбки. Чу Ваньнин свалился ему прямо на грудь, но даже резкая боль в незаживших ребрах не могла сдержать рвущийся из его груди счастливый смех. Мо Жань поднял чуть прищуренные глаза и широко улыбнулся, отчего на щеках мужчины появились озорные и соблазнительные ямочки.
Чуть приподняв голову от его груди, Чу Ваньнин в тот же миг стал свидетелем его неуместного веселья и разъярился не на шутку:
— Над чем ты смеешься?! От удара о землю совсем сдурел?
[*傻 shǎ ша — действовать напролом, потерять голову, одуреть, остолбенеть].
Воспользовавшись случаем, Мо Жань заключил его в объятия и прижал к себе. Пусть это было не к месту, пусть он все еще испытывал боль от падения, сейчас Мо Жань просто хотел поднять руку и коснуться волос Чу Ваньнина.
Его руки опередили мысли, и он тут же именно так и поступил.
Чу Ваньнин как всегда был прав, упав с небес на землю, он действительно потерял голову.
— Учитель…
Он просто гладил волосы Чу Ваньнина. Казалось, на этот раз сама ночь дала ему целый набор отмычек от шкатулки, в которой так долго были заперты его тайные страсти и желания. Он больше не мог контролировать свою жажду близости, и, вырвавшись на волю, она захлестнула его как девятый вал.
Слишком устав от постоянных препирательств и ссор, Чу Ваньнин не сразу решился разрушить эти мгновения нежности между ними и на какое-то время просто замер. Наконец, справившись с трепетом в своем сердце, он поспешил приподняться, после чего в самой суровой и высокомерной манере отчитал Мо Жаня:
— Что толку кричать на тебя? Управлять падением с меча тоже надо уметь, да?!
Мо Жань тихо вздохнул. В последний раз легко коснувшись его волос, он прочистил горло и с горькой улыбкой сказал:
— Учитель, вы имеете полное право упрекать меня. Не могли бы вы встать с меня, чтобы и я мог подняться?
Хотя в этот момент про себя он думал: «Учитель, прошу, полежите в моих объятьях еще немного».
Но такие слова, очевидно, нельзя было произнести вслух.
Потемнев лицом, Чу Ваньнин очень быстро поднялся, а потом помог встать и Мо Жаню.
— Как ты? — сухо спросил он. — Ничего не повредил?
— Все в порядке, — улыбнулся Мо Жань. — У меня кожа грубая и толстая, самое то для падений.
Чу Ваньнин хотел что-то ответить, как вдруг заметил запутавшийся в волосах Мо Жаня увядший цветок, который, похоже, прицепился к его макушке во время их неудачного падения. Не удержавшись, он чуть прищурил свои глаза феникса:
— Твоя голова…
— Ранена?
Мо Жань поднял руку и на ощупь попытался найти место ранения.
— Нет, зацвела.
Чу Ваньнин небрежно, как бы между прочим, снял с его волос цветок и с каменным лицом вручил Мо Жаню. Смущенный Мо Жань поднялся и почесал в затылке, но его улыбка стала еще более яркой и ослепительной.
— … — Чу Ваньнин поспешно отвернулся и кашлянул пару раз. — Раз все в порядке, тогда давай двигаться дальше.
Мо Жань заикнулся:
— Меч…
— Никакого меча! — возмущенный Чу Ваньнин резко повернулся и свирепо уставился на него. — Цингун!
— Ну… цингун так цингун, — Мо Жань неохотно взмахнул рукой и, поймав меч, сунул его в свою сумку цянькунь.
Чем дальше они углублялись в лес, тем гуще росли деревья, и сейчас они в любом случае не смогли бы лететь на мече так же быстро, как двигались, используя цингун. К тому же Чу Ваньнин был настоящим мастером и двигался так быстро, что казалось его ноги не касаются земли.
Дующий в лицо холодный ветер немного остудил горящую от возбуждения кровь Мо Жаня.
Вдруг до него донесся голос бежавшего впереди Чу Ваньнина. Подчеркнуто равнодушно, как будто между прочим, он весьма небрежно поинтересовался:
— Откуда ты знаешь про родинку на бедре Сун Цютун?
Застигнутый врасплох Мо Жань на миг оцепенел и... Бац!.. Всеми уважаемый, прославленный Великий Мастер Мо врезался головой в сосну.
— У тебя что, куриная слепота?!
— Э... нет, — ответил Мо Жань, — простите, я сегодня немного рассеянный.
Чу Ваньнин немного нахмурился, а потом, как будто что-то сообразив, пришел в ярость:
— Уж не родинка ли на бедре Сун Цютун спутала все твои мысли? Самое главное для совершенствующегося это умение очищать сердце и усмирять желания. Как ты вообще так духовно вырос, если при виде красотки тут же теряешь голову?!
Мо Жань не нашел что сказать в ответ. На самом деле он понимал, что в словах Чу Ваньнина есть резон, вот только с объектом его пристрастия он ошибся. Красотой, которую он так страстно жаждал, была вовсе не Сун Цютун, а мужчина с нравом необъезженного дикого коня, который набросился на него с бранью, тихо рыча, как рассерженный снежный барс.
Он вздохнул и, с нежностью взглянув на Чу Ваньнина, покорно ответил:
— Учитель, мне не нравится такой тип внешности, как у барышни Сун. Вы надумываете. Про родинку на ноге я услышал от обслуги на аукционе в Палате Сюаньюань. Своими глазами я ее не видел. Учитель, не надо сердиться.
— Кто сказал, что я сержусь?.. А, ладно! Я тебя о другом спрошу: раз уж Е Ванси — женщина, как исчезла киноварь на руке Сун Цютун? Вряд ли это совпадение.
— Это и правда не совпадение. Учитель, вы помните, что не так давно я подарил Сун Цютун браслет?
— Допустим.
— На этом браслете было созданное мной заклятье, — Мо Жань сделал паузу. — Потребовалось четыре дня, да и действует оно не так хорошо, как хотелось бы, но у меня было слишком мало времени на что-то лучшее. Главное, что пока Сун Цютун носит на руке этот браслет, киноварный замок, нанесенный Великим Мастером Ханьлинем, будет скрыт моим заклинанием.
Хотя Чу Ваньнин промолчал, выражение его лица было немного смущенным.
Он чувствовал, что Мо Жань что-то недоговаривает.
За прошедшие годы его ученик сильно изменился и даже научился в семи случаях из десяти не лезть в чужие дела, но столкнувшись с несправедливостью в отношении знакомых ему людей, он все еще не мог просто пройти мимо и не вмешаться. Однако затратить столько времени и сил на создание специального заклинания, а потом разыграть целое представление, только чтобы разоблачить истинное лицо какой-то женщины и не дать ей выйти замуж за наследника ордена Жуфэн? Даже для него это было как-то чересчур.
Это имело бы смысл, если бы в прошлом Мо Жань затаил большую обиду на Сун Цютун, или его с Е Ванси связывали очень близкие отношения, в противном случае ему не стоило лезть в это дело.
Какое-то время они бежали в полном молчании, но в какой-то момент Мо Жань все же смог уловить ход мыслей Чу Ваньнина. Немного обогнав его, он на ходу позвал:
— Учитель.
— Что? — холодно откликнулся Чу Ваньнин.
Конечно, Мо Жань не мог рассказать о событиях предыдущей жизни, однако не хотел, чтобы Чу Ваньнин продолжал мучиться сомнениями. Поразмыслив над этим вопросом, он решил, что может открыть ему хотя бы половину своих чувств и мыслей:
— Учитель, Е Ванси очень хороший человек. В Павильоне Сюаньюань она не пожалела денег, чтобы спасти женщину, которую видела впервые в жизни. Вы ведь тоже помните тот случай.
— Да.
— Но Е Ванси уже очень давно любит Наньгун Сы. Учитель, вы же тоже заметили это?
— Допустим… да, можно сказать, что сегодня вечером я это увидел.
— Хорошо, что Учитель тоже смог разглядеть это. С давних пор зная барышню Е и ее тайну, я не мог не проникнуться ее чаяниями. До сих пор Сун Цютун не подозревала, что Е Ванси – женщина, поэтому она уважала и трепетала в благоговейном страхе перед ней, не имея, впрочем, никаких злых умыслов. Но если бы эта женщина вышла замуж за Наньгун Сы, вряд ли этот секрет ордена Жуфэн остался тайной для нее. Зная натуру Сун Цютун, любая любящая женщина рядом с Наньгун Сы была бы для нее как бельмо на глазу*.
[*眼中钉 yǎnzhōngdīng яньчжундин «гвоздь в глазу» — о ненавистном человеке].
С грустью в сердце Мо Жань вспомнил, как в прошлой жизни Сун Цютун поняла, что он втайне испытывает чувства к Чу Ваньнину, она сразу же прониклась ненавистью к нему и, воспользовавшись отсутствием Мо Жаня во дворце, из ревности вырвала ему все десять ногтей на руках.
Что будет, если Е Ванси окажется во власти такой женщины? Ответ тут совершенно очевиден.
Злые дела Сун Цютун не были чем-то глобальным и напоминали острый гвоздь, впившийся в пятку, или наживую выдернутый ноготь. Она умела прятать свои мелкие пакости за непростительными преступлениями других людей и, усугубляя агонию жертв истинных злодеев, продлевала свою жалкую жизнь.
В этом мире у величайших героев и злодеев один удел: когда Небеса падают на землю, они ломают самое высокое дерево. Сначала они уничтожили самого достойного и доброго героя, такого как Чу Сюнь, вытолкнутый вперед парой слабых рук. Потом раздавили самого порочного деспота, такого как искупавший мир в крови миллионов людей Тасянь-Цзюнь.
Но если бы более мелкое зло в течение дней, месяцев и лет не копилось под небесами, не было бы тех шрамов, что один за другим легли на тело и душу Мо Жаня, сотворив из него величайшего злодея.
Иначе разве мог бы в этом мире родиться Наступающий на бессмертных Император, Мо Вэйюй?
— Вмешавшись в это дело, ты не боишься попасть под перекрестный огонь? — спросил Чу Ваньнин.
Мо Жань понимал, что на этот раз он в самом деле хватил через край* и показал больше, чем должен был.
[*锋芒 fēngmáng фэнман острие/край — обр. в знач. талант; способности].
В прошлой жизни Е Ванси была утоплена им в море крови, в этой, даже если слава или упадок школы Жуфэн не были связаны с ним, Мо Жань помнил, что задолжал Е Ванси целую жизнь, поэтому, даже если это выходило за рамки приличий и могло навлечь на него подозрения, он без колебаний вмешался в это дело и сделал все, что от него зависело.
Мо Жань хотел, чтобы не только Чу Ваньнин, но и все те люди, с которыми он плохо обошелся в прошлом, эту жизнь прожили намного лучше. В глубине души он все еще надеялся, что сможет искупить собственные грехи.
— Боюсь, кто бы не боялся, — ответил Мо Жань, — но раз уж я узнал эту правду, в конце концов, мне пришлось найти способ успокоить свою совесть.
Хотя Чу Ваньнин по-прежнему считал, что в этом деле Мо Жань повел себя излишне самонадеянно, но выслушав его доводы, с оговорками принял их. Тем более, что ветер донес до них странный тошнотворно-сладкий запах, и тут же перед ними внезапно поднялся мощный духовный поток.
Прежде, чем Чу Ваньнин успел среагировать, побледневший Мо Жань прошептал:
— Плохо дело. Это Вэйци Чжэньлун!
— Там впереди?
Поднявшийся ночной ветер разнес трупную вонь по всей округе. Вырвавшиеся из трещины в небесах злые духи уже вовсю бесчинствовали и продолжали прибывать. Точно так же, как когда-то в Цайде, из земли в небо поднялись пять путей — столбов света, соответствующих пяти основным элементам: металл, вода, дерево, огонь и земля.
[*五道 wǔdào удао — 5 миров; 5 типов перерождений, 5 путей: небо, человек, домашние животные, голодные духи, ад].
Взгляд Чу Ваньнина заледенел:
— Это он.
Мо Жань, естественно, сразу понял, о ком речь... Озеро Цзиньчэн, Персиковый Источник, город Цайде… Исчезнув на пять лет, он вновь вернулся, тот самый закулисный злодей, фальшивый Гоучень!
Вот только в глубине души Мо Жань смутно чувствовал, что эта партия Вэйци Чжэньлун полностью отличается от всего, с чем они сталкивались прежде. На этот раз не было никакого прикрытия или маскировки… такое чувство, что их противник действовал очень нагло, с полной уверенностью в победе.
Испуганные лесные птицы вспорхнули с веток и разлетелись кто куда. Мо Жань одним рывком догнал Чу Ваньнина, и вместе они взмыли навстречу Небесному Расколу.
В непосредственной близости от дыры можно было разглядеть выползающих из клокочущего огня адской трещины демонов и чудовищ. Увидев это, Мо Жань пробормотал:
— Последний Круг Ада…
На этот раз, как и пять лет назад в Цайде, открылся Последний круг ада!
Мо Жань тут же развернулся и вцепился в запястье Чу Ваньнина:
— Учитель, не ходите туда!
— …Глупости не говори.
Мо Жань и сам понимал, что ведет себя глупо, но за две свои жизни он дважды видел, как раскалываются небеса, и оба раза последствия для него стали воплощением самого страшного кошмара. Увидев в Небесах эту Адскую пасть третий раз, как он мог не волноваться?
Вот только его слова «не ходи туда» и в самом деле не имели никакого смысла.
Природу людей трудно изменить, особенно когда речь идет о таком человеке как Чу Ваньнин. Дай ему хоть десять тысяч выборов и шансов спастись, перед лицом опасности он не будет прятаться, не убежит и не отступит. Поэтому сейчас, беспомощно глядя на Чу Ваньнина, Мо Жань не знал, как ему подобрать правильные слова.
Взглянув на него, Чу Ваньнин тихо сказал:
— Не беспокойся, я буду осмотрителен.
После этого он поднял руку и призвал Тяньвэнь. Усиленная влитой в нее духовной силой золотая лоза засияла, заструилась и засверкала вокруг него, словно взорвавшийся в ночи фейерверк.
Мо Жань восхищенно вздохнул, не в силах отвести взгляд от Чу Ваньнина. Между его пальцами тоже возник ослепительный свет, исходящий от явившегося на его призыв Цзяньгуя. Сияющее очищающим алым огнем оружие Мо Жаня идеально дополнило* божественный золотой свет Тяньвэнь. Разлученные века назад, вновь воссоединившись в бою, эти две божественные ивовые лозы стали несокрушимым оружием.
[*交相辉映 jiāo xiāng huī yìng цзяо сян хуэй ин — усиливать блеск, дополнять красоту друг друга].
— Да… понимаю, я не буду вас отговаривать. Учитель, что бы вы не делали, я буду с вами.
В их горящих решимостью глазах отражалось божественное золотое сияние, оттененное греховным алым пламенем.
— Я вместе с Учителем.
Чу Ваньнин оказался застигнут врасплох жаром и исступленным желанием, что он увидел во взгляде Мо Жаня. В глазах его ученика отражалось слишком много эмоций, и часть из них, определенно, выходила за рамки того, что можно было назвать любовью к своему учителю, но даже сейчас он не осмелился попытаться разобраться, что это за неопознанные чувства.
Подняв руку, он ткнул Мо Жаня пальцем в лоб:
— Благодарности не жди.
Мо Жань на мгновение оцепенел, затем обхватил его руку и потянул вниз. Сжимая ладонь Чу Ваньнина, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не наброситься на него с поцелуями, и только со смехом сказал:
— Ну, нет так нет. Тогда пора идти.
Две тени бессмертных воителей, подсвеченные сиянием готового к бою божественного оружия, быстро достигли сердца охотничьих угодий ордена Жуфэн.
Это было озеро Ганьцюань.
Прибыв на место, Чу Ваньнин и Мо Жань укрылись в мандариновой роще. Питающий озеро духовный поток исчез, и в эту холодную зимнюю ночь на поверхности озера уже появился толстый слой льда. Вокруг озера по сторонам света был выстроен периметр с четырьмя ключевыми точками, в центре каждой из которых блестела рукоять оружия.
Чу Ваньнин тихо уточнил:
— Четыре божественных оружия четырех разных атрибутов?
Мо Жань сначала замер в изумлении, но быстро пришел в себя и ответил:
— Значит, все те кражи божественного оружия последние пять лет, действительно, его рук дело…
— Но в Цайде он использовал живые человеческие сердца, так почему сейчас вдруг поменял тактику?
Мо Жань собирался ответить, но тут Чу Ваньнин прервал его, кивнув на что-то:
— Тихо, посмотри туда.
Проследив за направлением его взгляда, Мо Жань увидел группу личных телохранителей Духовной школы Жуфэн, которые медленно брели по поверхности замерзшего озера. Среди них были и те молодые совершенствующиеся, которые этим вечером отправились на охоту. Из груди у всех непрерывным потоком струились тонкие ручейки духовной энергии, стекающиеся к божественному оружию сродственному духовному элементалю каждого из заклинателей. Именно эти многократно усиленные мощью божественного оружия чистые духовные потоки, собравшись вместе, пронзали Небесный Свод, образуя разлом между мирами. Эта стремительно увеличивающаяся, непрерывно исторгающая нечисть пасть вела прямо на Последний Круг Ада.
Широко открыв глаза, Мо Жань изумленно спросил:
— Что они делают?
— Все выглядит так, будто все охранники уже утратили сознание и находятся под полным контролем камней Вэйци Чжэньлун. — Чу Ваньнин нахмурился, его блуждавший по толпе взгляд, вдруг замер. Обычно бесстрастное лицо исказилось и смертельно побледнело. Когда он судорожно стиснул плечо Мо Жаня, его пальцы дрожали.
— В чем дело? — Мо Жань обернулся. Заметив в толпе бредущих людей хорошо знакомую фигуру, он в ужасе воскликнул:
— Сюэ Мэн?!
Так же, как у других молодых людей, что отправились в охотничьи угодья Жуфэн охотиться на оленей, в теле Сюэ Мэна был скрыт камень Вэйци Чжэньлун, поэтому с пустым потухшим взглядом он вместе с другими заклинателями бесцельно бродил вокруг озера. Когда с небес обрушилась новая волна нечисти, вместе со всеми он бесстрашно бросился им наперерез и храбро сражался, как лишенная души, не боящаяся боли и смерти марионетка. Безжалостно рубя мечом демонов, которые могли нарушить целостность формации, он даже не пытался остановить ту нечисть, что растворялась в ночи, прорвавшись за пределы периметра.
Так что назначение этих превращенных в марионеток людей стало очевидно: они должны были защищать массив из пяти элементов.
Увидев, в каком положении находится его ученик, Чу Ваньнин пытался держать себя в руках, но в итоге не выдержал. Он уже собирался выскочить из их укрытия, но в последний момент Мо Жань удержал его.
Сквозь зубы Чу Ваньнин прошипел:
— Убери руку.
— Нельзя выходить! Нужно еще подождать…
— Чего ждать? Там Сюэ Мэн!
Чу Ваньнин был слишком сильным. Мо Жань не мог удержать его одной рукой, поэтому он обхватил его двумя руками, притянул к себе и закрыл ему рот. Так как Чу Ваньнин продолжал биться в его руках, сопротивляясь изо всех сил, Мо Жань, прижавшись к его спине еще сильнее, зашептал, опалив жарким дыханием его затылок и ухо:
— Сейчас слишком опасно лезть напролом. Вы не должны действовать так необдуманно. Хотя бы раз послушайте меня, ладно?
В ответ на свои увещевания он тут же получил очень болезненный удар локтем под дых, после чего Чу Ваньнин с легкостью вырвался из его объятий. Задыхаясь от ярости, он посмотрел на него пылающими праведным негодованием глазами феникса. От охвативших его эмоций голос Чу Ваньнина звучал хрипло и надрывно:
— Под контролем камня Вэйци Чжэньлун его духовные силы очень быстро истощаются. Здесь повсюду демоны. Малейшая ошибка, и он погибнет!
— Этого не случится.
— …
Мо Жань схватил руку Чу Ваньнина. Его горящий взгляд был полон решимости:
— Я знаю, как работает техника Вэйци Чжэньлун. Просто поверьте мне.
Столкнувшись с его серьезным твердым взглядом и непоколебимой уверенностью в голосе, Чу Ваньнин немного растерялся. Постепенно его дыхание выровнялось, и он медленно опустился назад. Вдруг сверху до них донесся вой. Одновременно повернув головы, они увидели, как вырвавшийся из разлом демон ринулся на Сюэ Мэна…
Вжух!
Лунчен холодно сверкнул в лунном свете, и Сюэ Мэн, взлетев легко, словно ласточка, одним ударом разрезал чудовище на части!
— Под воздействием камня Вэйци Чжэньлун живой человек очень медленно теряет свою духовную энергию до тех пор, пока она не иссякнет полностью, но Сюэ Мэн находится под контролем совсем недолго и за такое короткое время ничего непоправимого с ним не случится.
Чу Ваньнин обернулся и, озадаченно нахмурившись, вопросительно посмотрел на него:
— Откуда у тебя такие точные сведения?
— …Я много чего повидал, пока странствовал.
Рассеченный демон тут же рассыпался в пепел. Сюэ Мэн перехватил саблю. С лезвия медленно капала черная кровь, оставляя на белом снегу причудливые следы.
Свет луны осветил равнодушное лицо с пустыми, лишенными жизни, глазами.
Сердце Мо Жаня болезненно сжалось.
Даже в прошлой жизни Сюэ Мэну удалось избежать превращения в Черный Камень Вэйци Чжэньлун. В конце концов, кто…?!
Внезапно издалека до них донесся шорох, словно кто-то двигался в их направлении.
Мо Жань быстро пришел в себя и прошептал:
— Кажется, кто-то идет.
В самом деле в этот момент из леса один за другим вышли два человека и по замерзшему льду озера направились к открывшемуся проходу в периметре.Стоило им войти и весь массив вспыхнул зеленым светом. Достигнув центра формации, один из них достал божественное оружие, но
из-за неудачного ракурса, Мо Жань не смог его как следует рассмотреть.Человек ударил ладонью по льду и вонзил божественное оружие в центр периметра. В тот же миг луч сине-зеленого света ударил в небо, разогнав темные тучи. Из-за облаков показалась луна, и ее холодный свет, отразившись от озерного льда, осветил фигуры людей, стоящих внутри активированного магического массива мечей.
Первый был одет в богато расшитый золотом традиционный костюм, частично скрытый под наброшенным на плечи плотным теплым военным плащом*. Из-за широкополой шляпы лица его было не разглядеть. Второй человек, несмотря на сильный холод, оказался босым, и, судя по всему, это не доставляло ему никаких неудобств.
[*大麾 dàhuī дахуэй «большое знамя» — один из традиционных костюмов ханьской национальности, его еще называют военным плащом].
Этот человек, задрав голову, посмотрел на трещину в небесах, которая продолжала расти.
Изумленный Мо Жань широко открыл глаза.
— Как это возможно?!
…Сюй Шуанлинь?!
Он был не просто поражен, а потрясен до глубины души. Сюй Шуанлинь… старейшина Сюй?
Он же приемный отец Е Ванси! Тот самый, что в прошлой жизни своим телом закрыл Е Ванси и погиб. Он же хороший человек, что могло с ним случиться?!
Не понимая, в чем причина такой реакции Мо Жаня, Чу Ваньнин похлопал его по плечу и прошептал:
— Успокойся.
— Почему он до сих пор не появился? — спросил человек в широкополой шляпе, стоявший рядом с Сюй Шуанлинем и, услышав этот голос, Мо Жань тут же опознал Наньгун Лю.
Судя по тону, Наньгун Лю был на взводе. Сильно нервничая, он не мог сдержать проклятий:
— Демон тебя раздери, ты точно нигде не ошибся?
— Давай еще подождем и увидим, — ответил Сюй Шуанлинь.
— Можно побыстрее! Эта трещина слишком быстро растет. Я не знаю, когда эти гости хватятся и пошлют людей искать меня. Промедлим и опять все выйдет из под контроля!
[*宾客 bīnkè гость; стар. нахлебник, приживальщик].
— Я знаю, что ты волнуешься. Но кому как не тебе должно быть известно, что разорвать небо быстрее вряд ли выйдет? В прошлый раз, в Цайде, именно из-за того, что я поспешил, ситуация и вышла из-под контроля, и в итоге туда заявились все Десять Великих орденов. Если ты сейчас же не возьмешь себя в руки, то в итоге все испортишь*.
[*功亏一篑 gōng kuī yī kuì «для завершения холма недостало одной корзинки земли» — обр. в знач.: проиграть из-за пустяка; не добиться успеха из-за отсутствия последнего усилия; провалиться на пороге успеха].
— …Тьфу!
Чуть прикрыв глаза, Сюй Шуанлинь строго сказал:
— Глава школы, до чего же ты нетерпелив. Мы так долго искали подходящих людей и эти пять божественных орудий, способных собирать духовную силу заклинателей. В конце концов, ты столько лет терпел, осталось продержаться одну короткую ночь.
— Хорошо сказано, – Наньгун Лю глубоко вдохнул и кивнул головой, — Я ждал пять лет… хотя нет, не пять лет, я ждал этого дня с тех пор, как занял пост главы Духовной школы Жуфэн… — он ласково провел ладонью по рукаву одежды, и мерцание надетого на большой палец кольца отразилось темным огнем в его глазах.
— Я ждал этого целую вечность… — пробормотал Наньгун Лю.
— Больше ждать не придется.
Внезапно, словно гром обрушившийся с небес на землю, над безмолвной гладью озера раздался исполненный холодной ярости мужской голос. Заговорщики испуганно переглянулись.
Яркая луна светила с небес, ветер с гор шумел в ветках деревьев, стройный мужчина в развевающихся серебристо-голубых одеждах стоял на верхушке сосны. Острые глаза феникса смотрели с опасным прищуром, цвета праздничных одежд оттеняли его лицо, похожее на лед, застывший в яшме. Пронизанная вечным холодом красота, от которой начинало ломить кости.
— Наньгун Лю, сегодня все закончится здесь.
Испуганный Наньгун Лю, скрипнув зубами, процедил:
— Чу Ваньнин!..
Тяньвэнь угрожающе потрескивала в его руках, рассыпая вокруг золотистые искры. Этот свет отражался в мрачных непроницаемых глазах Чу Ваньнина. Исходящее от него ощущение угрозы нарастало с каждой секундой.
— Вот оно что! Юйхэн Ночного неба, почитаемый всеми Бессмертный Бэйдоу, что ж ты не сдох во время бедствия в Цайде?! Опять явился, чтобы лезть в мои дела и все портить, злобная тварь!
Изумленный разительной переменой в его поведении Чу Ваньнин нахмурился и строго спросил:
— Значит, за тем бедствием пять лет назад стоишь именно ты?
Поняв, что правда уже вышла наружу, Наньгун Лю не стал ничего скрывать и с холодной усмешкой ответил:
— Да, и что с того?
Чу Ваньнин поднял Тяньвэнь и медленно начал пропускать лозу сквозь пальцы, словно полируя каждый лист, после чего она засияла еще ярче, почти платиновым блеском. Его взгляд стал острым, как у сокола перед броском:
— …Когда-то у озера Цзиньчэн ты возжелал меч. Живущий в озере демон согласился обменять его на духовное ядро твоей жены. Ты вырезал ее сердце и бросил его в озеро. Еще тогда твоя порочная натура настолько отвратила мое сердце, что в порыве ненависти и омерзения я хотел убить тебя. Тогда ты молил меня дать тебе еще один шанс, убеждая, что Наньгун Сы слишком мал, чтобы остаться еще и без отца… ты говорил, что это было помрачение рассудка, бес попутал… уверял, что совесть мучает тебя… Кроме того, ты обещал, что будешь жить праведно, наведешь порядок в школе Жуфэн и никогда не будешь творить злых дел, ты…
Наконец его пальцы достигли конца лозы, и тут же по всей длине его божественное оружие заполыхало золотом.
Теперь разгневанный Чу Ваньнин каждое слово медленно цедил сквозь до скрипа стиснутые зубы*:
[*银牙咬碎 yínyá yǎosuì *иньяяосуй «сокрушать серебряные зубы» — обр. в знач.: крайняя злость или боль].
— Наньгун Лю, ты погряз во зле! Насколько же ты бессердечен?!
— Обвиняешь меня? — Наньгун Лю вдруг хрипло рассмеялся. — Наставник Чу, почему бы тебе не винить себя за собственную незрелость, слабость и нерешительность? Впрочем, сколько тебе тогда было, лет пятнадцать или шестнадцать? Тогда ты был таким наивным, сама простота и непосредственность. Пара правильных слов, несколько слезинок, Сы-эр в качестве прикрытия, и ты тут же смилостивился и пощадил меня. Эй, Образцовый Наставник, а ты не думаешь, что все, что я имею сейчас, получено благодаря твоей снисходительности*, так что тебе теперь тоже не уйти от ответственности?
[*网开一面 wǎngkāiyīmiàn ванкайимянь «открыть сети с одной стороны» — обр. в знач.: относиться снисходительно к людям, совершающим ошибки; дать шанс оступившемуся человеку].
Звук голоса еще не затих, когда его обдало волной холодного воздуха.
Разрезав тьму ночи, Тяньвэнь устремилась к тому месту, где стоял Наньгун Лю. В одно мгновение яркий свет осветил всю округу и золотое пламя взвилось до небес. Покрывавший озеро лед раскололся, во все стороны брызнули ледяные брызги!
Наньгун Лю тут же громко скомандовал:
— Всем в строй!
Глаза бесцельно бродивших по берегу людей-марионеток тут же ярко вспыхнули, одна за другой все головы повернулись в сторону разбушевавшегося Чу Ваньнина. Обладая самым большим боевым потенциалом, Сюэ Мэн оказался на острие атаки.
Дон!
Лунчэн со звоном столкнулся с Тяньвэнь. Боясь ранить Сюэ Мэна, Чу Ваньнин тут же уменьшил вливаемую в лозу духовную силу и отскочил в сторону. Зло взглянув на Наньгун Лю, он крикнул:
— Наньгун Лю, ты способен только использовать людей*?! Тоже мне мастер боя!
[*拿他人做嫁衣 ná tārén zuò jià yī на тажэнь цзо цзяи «заставлять других шить для себя свадебную одежду» — обр. в знач.: пожимать плоды, заставлять других людей делать основную работу]
— Ха-ха, не можешь смириться с тем, что можешь убить меня только расправившись со своим приемником, но именно в этом мое мастерство! — рассмеялся Наньгун Лю. — Тебе придется сражаться с живыми людьми, единственная вина которых в том, что внутри них мой Черный Камень Вэйци Чжэньлун. Чу Ваньнин, молодой господин Сюэ ведь твой ученик? У тебя поднимется рука? Ты совершенно бессилен передо мной и можешь только смириться со своей участью. Совсем как тогда, больше десяти лет назад на берегу озера Цзиньчэн, ты не можешь ничего сделать и тебе остается только опустить руки и уйти, ты…
Внезапно он замолк. Как будто в его ухмыляющееся лицо выплеснули ведро холодной воды и вместо ярко горящего огня осталась темно-серая грязная сажа.
…Взгляд Чу Ваньнина был слишком уж невозмутим и спокоен.
Он всмотрелся в хладнокровное выражение лица этого человека, и от увиденного его захлестнула волна необъяснимого беспокойства. Содрогнувшись всем телом, Наньгун Лю зашевелил губами и почти робко спросил:
— Что ты задумал?..
Чу Ваньнин не стал тратить время на пустую болтовню с Наньгун Лю. С трескучим морозом в глазах он поднял руку и, взмахнув Тяньвэнь, чуть охрипшим голосом отдал приказ:
— Тяньвэнь, Десять тысяч гробов!
Несколько десятков золотистых лоз вырвались из-под земли и одного за другим сковали по рукам и ногам всех управляемых Вэйци Чжэньлун людей. А затем, разбив лед, из глубин озера, словно огромный божественный голубой дракон Цан-Лун*, поднялась особенно внушительная золотая лоза. Не обращая внимания на ледяные брызги, Чу Ваньнин взмыл в воздух и мягко приземлился на лист на ее вершине. Шквальный ветер играл полами его свободных одежд и трепетал, запутавшись в длинных рукавах. Подняв свою тонкую, но сильную руку, он четко и внятно произнес два слова:
[*苍龙 cānglóng — миф. Цан-Лун (голубой дракон) дух-покровитель востока; кит. астр. восточный сектор неба; название Юпитера].
— Призываю Цзюгэ*!
[*九歌 jiǔgēцзюгэ «девять песен»].
Из исходящих из его ладоней золотых нитей духовной силы на его коленях материализовался иссиня-черный гуцинь. В узкой части инструмент удлинялся и, закручиваясь, пышно разрастался ветвями цветущей яблони. Крепления для струн сверкали подобно льду на озере, а сами белоснежные струны словно источали морозный холод.
Непревзойденное божественное оружие — Цзюгэ.
Самый грозный прием Тяньвэнь — «Ветер» мог уничтожить все живое в округе, коронным же приемом Цзюгэ под названием «Песня» можно было очистить сердца от скверны и излечить зараженных злом людей. Стоило Чу Ваньнину несколько раз коснуться струн, наиграв небольшой отрывок Песни, как на застывших лицах людей, подвергшихся воздействию запретной техники Вэйци Чжэньлун, промелькнуло замешательство. До этого момента, даже опутанные с ног до головы лозами Тяньвэнь, они продолжали остервенело бороться, но при звуках гуциня обмякли и начали недоуменно оглядываться по сторонам, словно не понимая, где находятся.
Разъяренный Наньгун Лю начал читать мантру подавления звука. От напряжения на его лбу вздулись вены, однако ему оказалось не под силу справиться с божественным оружием Чу Ваньнина. Понимая, что его усилия бесполезны, раскрасневшийся от гнева Наньгун Лю резко повернул голову и крикнул:
— Шуанлинь, заткни уже этот гуцинь!
— …Я? Тьфу ты! Ладно. Ладно!
Сюй Шуанлинь вздохнул и довольно неохотно собрался взлететь на высокую сосну напротив огромной ивовой лозы, но неожиданно перед ним словно ударила черная молния и в следующий момент путь ему преградила темная фигура. Не обращая внимание на порывы холодного ветра, перед ним стоял Мо Жань с хлыстом наперевес.
— Прошу, старейшина Шуанлинь, дайте мне наставление.
Сюй Шуанлинь пару раз ошеломленно моргнул, а потом вдруг расхохотался в голос:
— Думаешь, можешь остановить меня? Вот уж, действительно, единые сердцем и помыслами* учитель и ученик. Я так растроган!
[*一心 yīxīn «одно сердце/душа/разум» — всем сердцем и помыслами; всецело; единодушие; будд. концепция «единого ума». Отсылка к 一心为公 [yīxīn wèi gòng] - всецело отдать себя общему делу/служению].
Повернувшись в их сторону, Чу Ваньнин сказал:
— Барьер?
— Установлен.
Мо Жань не появился сразу именно потому, что получил от Чу Ваньнина указание установить по периметру озера магический защитный барьер. Хотя на этот раз Небесный Раскол не был таким большим, как в Цайде, но все же на Последнем Круге Ада обитали самые опасные демоны и чудовища, многие из которых были лишены разума или безумны. Не критично, если сбежит парочка из них, но если в смертный мир прорвется множество таких тварей, тогда кровопролития не избежать, и кровавый ветер еще долго будет гулять по долам и весям.
Тем временем Мо Жань и Шуанлинь успели обменяться парой десятков ударов.
— Старейшина Шуанлинь, — обратился к нему Мо Жань, — даже не пытайтесь приблизиться к моему наставнику, пока не справитесь со мной.
— Зачем так грубо? — губ снова вставшего в боевую стойку Шуанлиня на миг коснулась улыбка. — Неужели в наши дни нужно принуждать людей решать все вопросы посредством рукоприкладства? Мне неловко говорить это, но, молодой человек, в тебе слишком много жажды насилия. В моем преклонном возрасте, боюсь, я могу и не вынести такого жестокого обращения.
Мо Жань: — …
— Следуя твоим желания, можно и здоровье угробить, — Шуанлинь расплылся в самой доброжелательной улыбке. — Милый мальчик, пощади. Может, договоримся: отпусти меня водички испить, да усладить слух прекрасной одой в исполнении твоего наставника?
Мо Жань и сам не знал, как ему теперь противостоять Сюй Шуанлиню. В прошлой жизни он своими глазами видел его героическую смерть и точно знал, что этот человек не может быть законченным негодяем. Мо Жань оказался не готов к тому, что в этой жизни за всеми злодеяниями, помимо этого конченного мерзавца Наньгун Лю, стоит именно он, поэтому сейчас не мог что-то обсуждать с ним и полностью сосредоточился на их противостоянии.
Цзяньгуй мог допросить любого не хуже, чем Тяньвэнь. Нужно было лишь прочно связать им Сюй Шуанлиня, чтобы потом выяснить, что тот думает на самом деле. Но техника боя Сюй Шуанлиня отличалась невероятной легкостью и плавностью движений, так что и в отступлении, и в нападении этот человек значительно превосходил Наньгун Лю. Словно воздушный змей он парил над поверхностью озера, без труда уворачиваясь от разрубающих лед ударов Цзяньгуя, так что сияющий алым хлыст мог, в лучшем случае, чуть задеть его, но никак не поймать.
Коме того, поскольку он был приемным отцом Е Ванси, пока обстоятельства этого дела окончательно не прояснились, Мо Жань продолжал сдерживать себя и не атаковал в полную силу, оставляя ему шанс отступить и сохранить лицо...
Вдруг Сюй Шуанлинь снова злорадно рассмеялся и объявил:
— Почти готово. Великий Мастер Мо, прежде, я хочу извиниться перед тобой.
Не понимая, что стоит за этими словами, Мо Жань на миг остолбенел:
— За что?
— За то, что я собираюсь нанести вред твоему учителю.
На этих словах Сюй Шуанлинь вскинул руку и на кончиках его пальцев вспыхнул белый свет. В следующий момент он развернулся к играющему на цине Чу Ваньнину и, подняв руку, издал угрожающий свист.
Мо Жань, который беспокоился за Чу Ваньнина больше, чем за себя, тут же отвлекся и забыл об обороне. Глаза Сюй Шуанлиня потемнели. Другой рукой он выхватил из-за пояса складной боевой веери стремительно атаковал Мо Жаня, целясь ему в горло.
— Шаа!..
Хотя Мо Жань успел вовремя уклониться, острые пластины веера поцарапали его шею. Сюй Шуанлинь перехватил испачканный свежей кровью веер и направил его на землю. Словно рубиновые слезы капли крови упали на лед в сердце озера, и в тот же миг все дно ярко вспыхнуло изумрудно-зеленым светом.
Опустив голову, Мо Жань только сейчас смог разглядеть, что именно так оберегали Наньгун Лю и Сюй Шуанлинь. Божественное оружие с древесным элементалем находилось подо льдом в самом центре озера и все это время высасывало духовную энергию из окружающей его растительности.
Хватило одной капли перенасыщенной древесной духовной энергией свежей крови Мо Жаня, чтобы божественное оружие тут же пробудилось и вспыхнуло ослепительным зеленым светом. После пары мгновений мертвой тишины лед под их ногами задрожал и из расступившихся вод озера вырвалось примитивное и грубое, ярко сияющее острое заточенное черное лезвие.
Сюй Шуанлинь крикнул Наньгун Лю:
— Запретное заклинание наложено! Он точно должен прийти… На носу новый Небесный Раскол. Приготовься принять бой! К бою!
Принять бой?
Они призвали кого-то из Последнего Круга Ада? Неужели все было затеяно ради этого?
Но эта мысль промелькнула и тут же исчезла, стоило ему, наконец, рассмотреть парящее над озером божественное оружие. Его словно самого ударили кнутом, в голове не было ни одной мысли, как будто в этот момент из него просто вынули душу. Он замер в оцепенении, не в силах произнести ни единого звука.
Это духовное оружие, собирающее древесную духовную энергию в самом центре выстроенной заговорщиками формации, это оружие…
Побывавший в несметном количестве битв, кровавый клинок Наступающего на бессмертных Императора… его божественное оружие — Бугуй!
[*不归 bùguī бугуй «без возврата»].
Мо Жань внезапно ощутил сильную давящую боль в груди, перед глазами потемнело и запульсировало. В ушах звучало какое-то невнятное бормотание, повторяющееся снова и снова. Он задыхался, чувствуя, как запах пролитой в прошлой жизни крови пропитал воздух, его одежду и тело. Он буквально утопал в вонючем кровавом море, из последних сил борясь с тошнотой. Перед глазами плясали разноцветные круги, сердце сорвалось в бешеный бег…
Увидев, что Сюй Шуанлинь собирается схватить Бугуй, Мо Жань, не раздумывая, тут же поднял руку, чтобы призвать свое божественное оружие. Однако, как только ему удалось установить связь со своим мечом, мелодия гуциня Чу Ваньнина резко оборвалась. Мо Жань сразу понял, что что-то не так. Дыхание перехватило от холодного ужаса. Борясь с удушьем, он обернулся назад.
От увиденного зрачки его расширились.
— Учитель!
Как он мог забыть!? У Чу Ваньнина очень хрупкое духовное ядро. Он узнал это от лекаря после того происшествия в Павильоне Сюаньюань. Похоже энергия его Бугуя несовместима с духовной силой Чу Ваньнина и может наносить непоправимый вред его уязвимого духовному ядру.
Как он мог забыть об этом?!
Мо Жань тут же прервал связь с Бугуем и бросился к огромной лозе и успел за мгновение до того, как лишенная подпитки лоза рухнула в воду. Крепко обняв побледневшего от боли Чу Ваньнина, Мо Жань вместе с ним упал в мандариновую рощу вблизи озера.
Техника Десять тысяч гробов Чу Ваньнина перестала действовать, и удерживающие людей плети ивовой лозы начали осыпаться. К счастью, даже освободившись, они все еще находились под впечатлением Песни и не подчинялись приказам Наньгун Лю, просто замерев на месте с отсутствующим выражением на лицах.
— Учитель! — очень взволнованный и раскаивающийся Мо Жань упал коленями на снег и, придерживая болезненно нахмурившего брови Чу Ваньнина, непрерывно гладил его бледное лицо. — Как вы?
Его сердце болезненно сжалось, когда он заметил бегущую из уголка рта Чу Ваньнина тонкую струйку крови. Мо Жань поспешно вытер ее, но в тот же миг его пригвоздило воспоминанием о прошлой жизни, когда Чу Ваньнин точно так же лежал в его объятьях. На самой высокой заснеженной вершине горного хребта Куньлунь Чу Ваньнин, истекая кровью, умирал у него на руках, и сколько бы он не пытался стереть кровь с его лица, ему так и не удалось его очистить.
Словно шило вонзилось в сердце Мо Жаня.
Его глаза покраснели:
— Очень больно?
Чу Ваньнин слишком сильно пострадал от пагубного влияния разрушающей ауры Бугуя. Он помнил, как нацелившийся на него сгусток темной энергии вошел в его грудь и, судя по ощущениям, попытался разорвать ее на части.
Но еще более невыносимым было то, что в тот же миг перед его глазами замелькал калейдоскоп из искореженных обрывков каких-то сцен и образов.
Чу Ваньнин затряс головой, пытаясь освободиться от этих разрозненных туманных видений. Собравшись с силами, он взглянул в сторону Наньгун Лю, и тут же последняя кровь отхлынула от и без того смертельно бледного лица.
Откуда только силы взялись, но в этот момент он вцепился в руку Мо Жаня и хрипло вскрикнул:
— Вон там!
Мо Жань с ужасом увидел, как побелело* лицо Чу Ваньнина, а потом в глазах феникса, словно в зеркале, отразился огонь…
[*面如金纸 miàn rú jīnzhǐ мянь жу цзиньчжи «лицо как лист сусального золота» — обр. в знач.: крайняя степень страха или гнева].
Огонь?
Мо Жань резко повернул голову, чтобы своими глазами оценить масштаб обрушившегося на мир людей бедствия. После того, как из Небесного Разлома вышли мелкие призраки и демоны, из него на землю полился похожий на водопад расплавленной лавы огонь Преисподней. Все те призраки, которые не успели сбежать, попав под этот огненный поток, едва успев издать надрывный вой, тут же превратились в пепел.
Что за чертовщина тут творится?
Лава из глубин Преисподней словно огромный каскад медленно и неумолимо тянулась к земле. Первые огненные языки уже лизали поверхность озера, но, вопреки законам природы, соприкоснувшись с ними, вода и лед не растаяли, а вспыхнули как сухая трава и начали гореть. Чтобы этот огонь не поглотил их, стоящие прямо под огненным водопадом Наньгун Лю и Сюй Шуанлинь активировали самое мощное тайное заклятие Водных Уз.
[*水系咒诀 shuǐxì zhòujué шуйси чжоуцзюэ «тайная мантра водных уз»].
Хотя живое пламя двигалось очень медленно, но неподвижно застывшие под воздействием Вэйци Чжэньлун люди оказались под угрозой быть испепеленными.
Мо Жань мрачно выругался и поднял руку, формируя магическую печать. Но его знания о мантре Водных Уз были слишком поверхностны и уже на середине лежащий у него в объятьях Чу Ваньнин остановил его руку и, побледнев еще больше, бескровными губами прошептал:
— У тебя ошибка в формировании печати. Я сам.
Мо Жань помог ему сесть, но остановил его руки:
— Не нужно ничего делать, просто научите меня.
Чу Ваньнин колебался, ведь он и сам понимал, что так как его духовное ядро пострадало, у него могут быть проблемы с наложением заклинания. Когда на кону человеческие жизни, он не имел права быть самонадеянным и небрежным. Поэтому, взяв Мо Жаня за руки, он поставил каждый из десяти его пальцев в правильную позицию, после чего сипло сказал:
— Накладывай заклинание.
Духовный поток из кончиков пальцев Мо Жаня быстро преобразовался в большой купол, напоминающий встревоженную легким ветерком гладь озера, и накрыл им утративших разум людей.
Чу Ваньнин с облегчением выдохнул и уже хотел похвалить Мо Жаня, но, подняв взгляд, увидел, что освещенное отблесками адского пламени красивое лицо его ученика блестит от слез.
Он что… плачет?
Из-за чего?
Чу Ваньнин несколько растерялся.
Ши Мэя здесь нет, Сюэ Мэн не ранен, с другими людьми Мо Жань не знаком. Поэтому, может это очень самонадеянно и эгоистично с его стороны, но может же он хоть раз набраться набраться смелости и предположить, что на этот раз Мо Жань плачет из-за него?
— …Не плачь.
Опомнившись, Мо Жань поспешно кое-как вытер лицо.
— Ты же уже взрослый. Где это видано?
Глядя на него блестящими от слез глазами, в ответ Мо Жань лишь спросил:
— Больно?
Услышав этот вопрос, Чу Ваньнин обомлел и замер. А затем ноющую боль в груди смыло волной тепла и неги, словно в этот момент его измученное тело опустили в горячий источник. Страдание тесно переплелось с нежностью, кислый и горький вкус сожалений стал неотделим от вяжущей сладости тихого счастья, что не описать словами. В прошлом, перед лицом великой катастрофы, он пожертвовал собой ради того, с кем были связаны его тайные чувства и заветные желания. Это было так несвоевременно, но он не мог поступить иначе.
— Всего лишь небольшая травма. Наверное, из-за того, что я призвал сразу два божественных оружия, расход духовных сил оказался слишком большим, поэтому обострилась старая болезнь, — Чу Ваньнин нерешительно поднял руку и, чуть поколебавшись, погладил Мо Жаня по голове. — Не волнуйся, мне уже не больно.
Затем он снова повернул голову, чтобы взглянуть, как морем огня на землю с небес обрушился Пылающий Алый лотос*.
[*烈焰红莲 lièyàn hónglián леянь хунлянь «пылающий алый лотос», где 烈焰 «бушующее пламя». Скорее всего, здесь имеет место отсылка к Авичи-нарака (Avīci) — самый глубокий уровень ада, ад непрекращающихся страданий. В этот ад попадают те, кто «отсёк корни благого» и из-за приверженности к ложным воззрениям уничтожил в себе ростки не-жадности, не-вражды, не-невежества].
Его взгляд потяжелел, на смену скрытой на дне глаз боли пришли решимость и злость.
— Теперь, когда мы знаем, что собирается сделать Наньгун Лю, нужно найти возможность, — он сделал паузу, а потом без колебаний закончил, — убить его.
В глазах Чу Ваньнина вспыхнула ненависть, но за ней была скрыта и толика раскаяния.
Наньгун Лю все верно сказал: когда на берегу озера Цзиньчэн произошла трагедия, ему было всего пятнадцать лет. Юный Чу Ваньнин только ступил в суетный мир, и все его неглубокие познания о нем были почерпнуты из книг, поэтому, столкнувшись с уже обнажившим свою демоническую натуру Наньгун Лю, он проявил слабость и отпустил его. Конечно, можно было оправдаться тем, что это было сделано ради спокойствия Верхнего Царства, сказать, что он не обнародовал тот факт, что Наньгун Лю обменял жизнь своей жены на божественное оружие, потому что не хотел, чтобы Наньгун Сы когда-нибудь узнал о случившемся.
Именно его благие намерения, простодушная наивность и чрезмерная снисходительность привели к той катастрофе, что сейчас происходила у них на глазах. Он сам выпустил тигра обратно в лес, и тем самым стал причиной обрушившегося на мир адского пламени Пылающего Алого лотоса...
Но, в конце концов, чего добивается Наньгун Лю?!
Предупреждение: 18+, в главе детально описан акт каннибализма!
Словно в ответ на его слова, из вытекающей лавы показалась ступня скелета, настолько гигантская, что ноготь на мизинце был размером с колесо повозки. Стоило этой ступне опуститься, и озеро Ганьцюань оказалось наполовину заполнено, вторая же нога растоптала бесчисленные мандариновые деревья на берегу.
С оглушительным рыком огромный скелет выбрался из трещины в небе. Задрав свой неповоротливый череп, он издал рев, что потряс небеса, а затем закованными в кандалы руками, высоко поднял невероятных размеров секиру и с громким «Хо-о-о!..» рубанул по берегу озера.
Когда огромная секира вонзилась в землю, опаляющая взрывная волна разошлась по всей округе, срывая целые пласты земли и ломая деревья.
Когда ударная волна почти достигла того места, где стоял Сюэ Мэн, вспыхнуло голубое сияние и на ее пути встал Наньгун Лю. У него в руках было два парных меча, а все тело окутано мощной аурой, которая была способна противостоять даже этому всесокрушающему жару. С оглушительным грохотом две сокрушительные силы столкнулись в поединке. Стоявший рядом с Наньгун Лю Сюй Шуанлинь, продолжая держать над ними барьерное заклинание Водных Уз, закричал:
— Бей между ребрами! Там, видишь?!
— Вижу, — ответил Наньгун Лю, скрипнув зубами. Сбросив свою повседневную угодливую личину, он бесстрашно атаковал ребра огромного скелета. Мо Жань сосредоточил взгляд на грудной клетке скелета и вскоре заметил большой огненный сгусток, внутри которого, присмотревшись, он смог различить смутный силуэт привязанного человека. Ему хотелось как следует рассмотреть пленника, но из-за того, что огромный скелет яростно сражался с Наньгун Лю, за трепетом огненных языков было сложно разглядеть детали.
Было вполне естественно предположить, что раз уж Наньгун Лю приложил столько сил для того, чтобы призвать из глубин Преисподней ужасного демона, который сам по себе был страшнее сотни чудовищ, то целью его было выпустить монстра гулять по смертному миру, утопив оба Царства в крови. Но сейчас, наблюдая, как храбро сражается Наньгун Лю, казалось, что этот человек всю свою жизнь посвятил совершенствованию только для того, чтобы, не щадя себя, остановить эту тварь.
Это действительно выглядело очень странно…
Но у Мо Жаня не было времени, чтобы обдумать эту мысль. Сюэ Мэн и остальные лишенные разума заклинатели все еще так и стояли на месте, и если битва продолжится в том же духе, рано или поздно они могли пострадать. Мо Жань постарался вспомнить, какой последовательностью движений Чу Ваньнин накладывал заклинание, и, повторив все в точности, хрипло крикнул:
— Цзяньгуй, Десять тысяч гробов!
И тут же несколько десятков сияющих алым ивовых лоз выползли из-под земли и, словно змеи, обвились вокруг заставших на берегу марионеток Вэйци Чжэньлун, оттаскивая их подальше от места сражения.
— Недурно. У тебя хорошо получилось его использовать.
Хватило это скупой похвалы Чу Ваньнина, чтобы в груди Мо Жаня разлилось ласковое тепло. Сейчас, когда его любимый человек был рядом, а люди, которых он хотел защитить находились под надежной охраной его божественного оружия, Мо Жань смог успокоить свой разум и трезво оценить происходящий у них на глазах бой.
Он быстро понял, что, хотя атакующие заклинания Наньгун Лю были постыдно слабыми, его навыки уклонения от ударов и защитные чары оказались на высшем уровне. Похоже, этот человек с малых лет совершенствовался именно в этом направлении, так что нет ничего удивительного в том, что в прошлой жизни, когда он решил вырезать под корень Духовную школу Жуфэн, этот прославленный многоуважаемый глава бежал быстрее кролика.
Хотя атаки огромного скелета были очень мощными, но из-за огромного неповоротливого тела он двигался слишком медленно, поэтому ни один удар его секиры не смог серьезно навредить верткому Наньгун Лю. Тот же, не теряя времени, запрыгнул на монстра и помчался вверх по похожему на лестницу позвоночнику. Его яркое праздничное одеяние трепетало на ветру, ярко-красные кисточки на шляпе подпрыгивали в такт движениям... Наконец, он добрался до грудины скелета и сквозь белые кости ребер смог ясно разглядеть сердце монстра с висящим на нем человеком…
Наньгун Лю гаркнул так, как если бы в этот момент освободился от долго изводившей его тяжелой ноши, а затем, подняв голову к небесам, безумно расхохотался:
— Ха-ха-ха… Ха-ха-ха! Я нашел тебя! Наконец… наконец-то я нашел тебя!
Его голос изменился до неузнаваемости, налившиеся кровью глаза яростно сверкали из-под широкополой шляпы.
— В конце концов, я тебя нашел! — в диком восторге орал он.
Глаза мужчины скрытого в огненном сердце скелета были плотно закрыты. Он оказался обладателем самого что ни на есть заурядного незапоминающегося лица и выглядел худым, даже хрупким.
Словно умалишенный Наньгун Лю продолжал непрестанно повторять:
— Я тебя нашел! Я нашел тебя!.. Ха-ха-ха!.. Я нашел тебя… Я тебя нашел…
Внезапно он поднял свой сияющий голубым светом напитанный духовной энергией меч и безжалостно вонзил его в крепко спящего внутри духовного ядра скелета мужчину!
Кто мог ожидать, что человек, который до этого не подавал никаких признаков жизни, вдруг поднимет голову и откроет глаза. Наблюдавший за этим с земли Сюй Шуанлинь яростно закричал во все горло:
— Не смотри ему в глаза! Я ж, блять, говорил тебе, не смотреть ему в глаза!
Однако Наньгун Лю стоял слишком близко к этому мужчине, поэтому оказался застигнут врасплох и не успел отвернуться до того, как их взгляды встретились. Все, что он успел увидеть — круглые собачьи глаза с багряно-алыми зрачками дикого зверя, проливающие кровавые слезы, и тут же все его тело охватила резкая разрывающая на части боль.
— А-а-а! — заорал он и полетел на землю. Если бы Сюй Шуанлинь не успел сотворить поддерживающее заклятие, то при таком неудачном падении он точно переломал бы себе все кости.
Быстро подойдя к нему, Сюй Шуанлинь в бешенстве топнул своей босой, покрасневшей от жара ногой по земле:
— Зачем ты посмотрел? Разве я не предупреждал, что если взглянешь ему в глаза, то почувствуешь все страдания его души? Ты…
Сюй Шуанлинь так и не договорил, потому что, пока он отчитывал его, Наньгун Лю, пошатываясь, поднялся с земли и его широкополая шляпа свалилась, обнажив растрепанный узел волос и пару до смерти испуганных глаз.
— А-а-а!.. А-а-а!
Лунный свет упал на ничем не прикрытое лицо. Он попытался прикрыться, но все было бесполезно. Его пальцы тут же свело судорогой боли, кожа, на которую падал лунный свет, начала трескаться и лопаться, обнажая ярко-алую, истекающую кровью плоть.
— А-а-а!
Наньгун Лю отчаянно закричал, пытаясь прикрыть лицо длинными рукавами, но из-за этого его руки обнажились до предплечий, и кожа на них так же начала стремительно рваться и покрываться кровоточащими трещинами.
Мо Жань и Чу Ваньнин, которые наблюдали за всем издалека, не могли поверить своим глазам… что творилось с Наньгун Лю?
Кто бы мог подумать... неужели он… не переносит лунный свет?
Шелковая ткань взметнулась по ветру, как крылья ястреба, когда Сюй Шуанлинь, сняв свою верхнюю одежду, набросил ее на голову Наньгун Лю, оставшись лишь в белом нательном платье. Полы его нижней одежды распахнулись, обнажив часть рельефной голой груди, однако, несмотря на зимнюю стужу, он словно и не чувствовал холода. Взглянув на бессильно осевшего на землю дрожащего Наньгун Лю, он разъярился еще больше и без всякого почтения к главе своего ордена безжалостно пнул его голой ногой по голове:
— Чего разлегся, вставай! Если не убьешь его до того, как собранная нами духовная энергия иссякнет, будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь!
Кто бы знал, что Наньгун Лю только на вид силен и могущественен, а по сути малодушный и никчемный человек, который, столкнувшись с трудностями, только и мог, что сидеть на земле, горько рыдая и размазывая сопли:
— Мне так больно… лучше умереть, чем так страдать… лучше умереть, чем так жить… Лицо в крови… Руки в крови…. Я больше не вынесу… Шуанлинь, я больше не могу… смени меня…
— Сменить тебя?! Мне заменить тебя?! Вечно я все делаю вместо тебя! — вспылил Сюй Шуанлинь и снова пнул его ногой по лицу. — Почему бы тогда тебе не отдать мне место главы, чтобы я и это делал за тебя?! Хватит!
— Ты думаешь я против?! – взвыл упавший на землю от удара Наньгун Лю. — Думаешь, я этого не хочу?! Знаешь, как я устал от всего этого! Проклятие, наложенное на меня Ло Фэнхуа*, отравило всю мою жизнь! Он позволил мне занять это высокое положение без права отказаться и уйти! Давай, бери! Я уже заждался, чтобы хоть кто-то сменил меня! Досадно только, что даже мой преемник не сможет снять с моей руки это проклятое кольцо!
[*罗枫华 luó fēnghuá ло фэнхуа «ловить сетью цветущий клен»; 罗 luó — сеть; тонкий шёлк; 枫 fēng — клен; 华 huá — цветок; юность; красота; цветущий, роскошный, блестящий; прекрасный].
— Ло Фэнхуа? — шепотом повторил Мо Жань. — Такое знакомое имя, кажется, я где-то уже слышал его.
— …Конечно ты его слышал! Он был главой Духовной школы Жуфэн до Наньгун Лю, — Чу Ваньнин, который все это время внимательно слушал весь разговор между этими двумя, нахмурил брови. — Если подумать, он был главой всего два года, а потом скоропостижно скончался от неизлечимой болезни.
Мо Жань был ошеломлен:
— Но ведь орденом Жуфэн на протяжении множества поколений управляли выходцы из рода Наньгун. Как вышло, что место главы смог занять кто-то по фамилии Ло? Разве он не из клана Наньгун?
— Так и есть, обычно место главы всегда занимал кто-то из семьи Наньгун, но Ло Фэнхуа стал главой ордена Жуфэн, узурпировав власть.
Услышав объяснение Чу Ваньнина, Мо Жань вспомнил, что уже встречал упоминание об этом человеке в истории ордена Жуфэн, которую он читал во время обучения, но места на страницах хроники ему было отведено совсем немного. История Духовной школы Жуфэн была слишком запутанной и в ней было слишком много семейных неурядиц, вражды и обид, а ему было не интересно вдаваться в суть этих бесконечных склок внутри одного рода, поэтому Мо Жань просто пролистал ту книгу, особо не вникая в подробности.
Широко открыв глаза, он переспросил:
— Так власть в школе Жуфэн была захвачена чужаком?
— Да. Поскольку в то постыдное дело был вовлечен нынешний глава, в обществе не принято вспоминать эту историю, — ответил Чу Ваньнин. — Путь Наньгун Лю к ведущей позиции в его ордене нельзя назвать легким. Он был еще молод, когда отец сошел с ума и умер. Несмотря на то, что перед смертью он указал на него как на своего преемника, очень искуссному в заклинательстве и весьма честолюбивому младшему брату Наньгун Лю это решение пришлось не по вкусу. В ночь, когда умер их отец, он силой отнял у старшего брата перстень главы ордена и занял место Наньгун Лю.
— Но если узурпатор его младший брат, значит он тоже должен носить фамилию Наньгун, причем тут Ло?
— Дослушай меня, — ответил Чу Ваньнин, наблюдая, как дрожащий Наньгун Лю медленно поднялся с земли и, закутавшись с ног до головы в брошенную ему Сюй Шуанлинем свободную одежду, опять начал карабкаться по позвоночнику скелета к факелу, пылающему в центре его груди. — Младший брат Наньгун Лю был очень кровожадным и жестоким, — продолжил свой рассказ Чу Ваньнин. — Всего через три месяца после того, как ему удалось узурпировать пост главы, воспользовавшись своим положением, он убил двух глав орденов Верхнего Царства. Поговаривали, что поводом стала обида, затаенная со времен соревнования на горе Линшань: вроде как из-за того, что он был незаконнорожденным младшим сыном главы ордена Жуфэн, они создавали ему проблемы во время прохождения этапов состязания и были предвзяты при выборе победителя… Но на этом этот человек не остановился и впоследствии всех, на кого он затаил обиду, всех тех, кто когда-то оскорблял и порицал его, он приказал вытащить на главную площадь ордена Жуфэн и выколоть им глаза. Я не видел собственными глазами это злодеяние, но по сохранившимся в летописях свидетельствам очевидцев, чтобы вывезти вырванные глаза с площади потребовалось три повозки.
Сердце Мо Жаня перехватило от ужаса, но он не проронил ни слова.
Сейчас вполне естественно было бы гневно бранить жестокого тирана, вот только в его положении разве имел он право кого-то осуждать и проклинать?
Чу Ваньнин в этой жизни знать не знает, что в прошлом существовании Мо Жань делал вещи и похуже. Так из-за личной обиды он под корень истребил почти всех людей, живших в семидесяти двух городах Жуфэн, а также во время казни начальника одного из городов использовал фрукт линчи, чтобы растянуть его агонию на год.
[*凌迟果 língchí guǒ «плод линчи». От переводчика: считалось, если вложить в рот умирающего плод линчи, то можно продлить его последний вздох, а значит боль от последнего шага за грань жизни и смерти, на триста шестьдесят пять дней. Остановка сердца станет бесконечной пыткой, по сравнению с которой казнь линчи покажется актом милосердия. Линчи́ 凌遲 «затяжная экзекуция» 杀千刀 «смерть от тысячи порезов» — особо мучительный способ смертной казни через отсечение от тела жертвы небольших фрагментов плоти в течение длительного периода времени].
На самом деле, когда он на этот раз приехал в Жуфэн, Мо Жань всеми силами старался избежать встречи с тем градоначальником, ведь его ненависть к этому человеку была слишком глубока, и он боялся, что, увидев его, может вновь потерять человеческий облик и сделать что-нибудь безумное.
Приходилось признать, что ему до сих пор так и не удалось изменить свою жестокую натуру.
Так как он мог осуждать кого-то за кровожадность и жестокость?
Тем временем Наньгун Лю все ближе подбирался к сердцу огромного скелета, и по мере того, как он приближался к своей цели, холодное сияние меча в его руке становилось все интенсивнее.
— Ло Фэнхуа был учителем этого человека. Не в силах смириться с его бесчинствами и жестокостью, в союзе с Наньгун Лю он устроил мятеж. Однажды ночью они подняли восстание и успешно сместили этого человека с позиции лидера Духовной школы Жуфэн. Но тут жажда власти охватила Ло Фэнхуа и, завладев перстнем главы, он не отдал его Наньгун Лю…
Пораженный Мо Жань спросил:
— Он что, сам его надел?
— Верно, — ответил Чу Ваньнин. — Символ главы каждой духовной школы несет на себе мощное заклятье, кратно усиливающее духовную силу, и признает лишь одного хозяина. В ордене Жуфэн таким атрибутом власти* является перстень. Кто бы не надел его, он будет признан главой, и только смерть может разорвать эти узы.
[*信物 xìnwù синьу «знак доверия» — свидетельство; залог (предмет, подтверждающий соглашение); символ].
— …Учитывая, что Ло Фэнхуа пробыл у власти всего два года, прежде чем внезапно скончался, неужели Наньгун Лю убил его, чтобы вернуть себе место главы ордена?
Чу Ваньнин покачал головой:
— В официальной хронике школы Жуфэн говорится, что Ло Фэнхуа умер от болезни, после чего Наньгун Лю вернул себе перстень главы ордена, но как там все было на самом деле вряд ли кто теперь расскажет. Сам видишь, Наньгун Лю приложил все силы, чтобы выманить этого монстра на бой, а теперь сыпет обвинениями и проклятиями… так что, боюсь, в этой истории все не так просто.
Мо Жань тоже думал, что дело это непростое, но в голове у него созрел еще один важный вопрос:
— А младший брат? Что случилось с младшим братом Наньгун Лю, после того, как его свергли?
— Умер, — ответил Чу Ваньнин. — В ночь мятежа Ло Фэнхуа «очистился от плевел»* и своими руками прервал жизнью своего ученика. Говорят, он разрезал его на множество кусков, изрубил в кровавую кашу.
[*清理门户 qīng lǐ mén hù «очиститься от плевел» — действо, когда наставник наказывает/уничтожает/изгоняет своего ученика, причинившего вред ордену].
Мо Жань: — …
Он чувствовал себя совершенно опустошенным, не в силах избавиться от мыслей о том, что если бы в этой жизни Чу Ваньнин узнал о его былых деяниях, то не захотел бы тогда его Учитель также «очиститься от плевел» и порубить его на куски?
Из омута душевных терзаний его выдернул громкий грохот. Это Наньгун Лю все-таки смог пронзить мечом скрытого внутри огромного скелета человека. Скелет оскалил зубы и издал исполненный страдания оглушительный рев, ударил рукой по земле, сминая мандариновые
деревья вместе с висящими на них золотистыми плодами.Острый цитрусовый запах смешался с запахом крови, накрыв всю округу странным дурманящим ароматом. Монстр вдруг замер, затем опустился коленями на землю и в брызгах лавы его белые кости в один миг превратились в пепел и рассеялся, как дым на ветру…
Наньгун Лю извлек свой длинный меч из тела и, подхватив подмышки выпавшего из скелета мужчину, в экстазе закричал:
— Я сделал это! Я свободен! Теперь проклятие уничтожено… Разрушено проклятие! Ха-ха-ха!
Оседлав ветер, он вместе со своей ношей спустился на землю как раз в тот самый момент, когда у озера Ганьцюань появилась первая группа совершенствующихся из Дворца Шилэ.
Когда прибывший первым глава Гуюэе, Цзянь Си, увидел клокочущую лаву, даже его бесстрастное надменное лицо дрогнуло:
— Негасимое Адское пламя?
[*无间地火 wújiàn dìhuǒ у цзянь дихо — «непрерывный подземный огонь»].
Он тут же повернулся и, взмахнув рукавом, посыпал идущих следом за ним людей духовным порошком Водных Уз. Каждая школа имеет свои методы защиты от воздействия стихий. Если не брать в расчет разницу в мастерстве и заклинаниях, для защиты от пламени обычно применялись барьеры, и только в ордене Гу Юэе для этого использовались духовные порошки, которые были способны противостоять даже адскому пламени.
Закончив с этим, Цзянь Си сердито повернул голову и строго спросил:
— Наньгун Лю, что тут происходит?!
Но Наньгун Лю как будто и не слышал его, крепко вцепившись в выпавшего из огромного скелета человека. Пламя вокруг тела этого мужчины уже погасло, а с ним мертвеца покинули сознание и духовная сила. Глаза были закрыты, и сейчас он мало чем отличался от обычного трупа, бессильно лежавшего в когтях у Наньгун Лю.
Сюэ Чжэнъюн, заметив Мо Жаня и Чу Ваньнина, тут же бросился к ним, взволнованно крича на ходу:
— Жань-эр, Юйхэн, с вами все в порядке? Мэн-эр… Где Мэн-эр?!
Мо Жань поспешил успокоить его:
— С Сюэ Мэном все в порядке, он там…
Взглянув в указанном направлении, Сюэ Чжэнъюн увидел, что все тело Сюэ Мэна опутала огромная ивовая лоза, оставив открытым только бледное безжизненное лицо. Пошатнувшись от нахлынувших чувств, он бросился к Сюэ Мэну, но Мо Жань успел перехватить его, крепко схватив за плечо:
— Дядя, Сюэ Мэн сейчас без сознания, но это временно. Так будет лучше для него. Внутри этой ивовой лозы он сейчас в сравнительной безопасности. Не ходи, останься с нами.
Разгоряченный и взволнованный Сюэ Чжэнъюн тут же потребовал ответа:
— В конце-то концов, что здесь случилось? Даже с большого расстояния мы видели, как в мир прорвался огромный демон! Глава Наньгун… — его речь оборвалась, как только, развернувшись, он увидел сидящего в озере лавы Наньгун Лю с безжизненным телом на руках.
Он внезапно почувствовал, что было в этом что-то неправильное. Почему этот труп кажется ему знакомым?
Кажется, это и правда было очень давно, прошло так много лет… и все же когда-то он уже видел лицо этого мужчины…
Черты этого человека были настолько обычные, что за прошедшие годы почти стерлись из памяти Сюэ Чжэнъюна, и ему никак не удавалось вспомнить, где именно он видел его прежде, однако ощущение неправильности с каждой секундой только нарастало. В этот момент Наньгун Лю внезапно поднял окровавленное лицо и уголки его рта искривились в широкой улыбке, глаза вспыхнули странным блеском, а с губ сорвался безумный хохот. Сейчас его поведение и облик полностью отличались от привычной заискивающей и льстивой личины.
Тем временем подоспели еще несколько человек, среди которых оказались Е Ванси и Наньгун Сы.
— Отец... — пробормотал Наньгун Сы.
Заметив Сюй Шуанлиня, Е Ванси изумленно воскликнула:
— Отчим?!
Сюй Шуанлинь взглянул на Е Ванси и, покачав головой, сделал ей знак не подходить ближе. Адская лава бушевала у подола его одежд, распахнутое белоснежное нижнее платье развевалось на ветру, а на губах играла легкая ленивая улыбка. Чуть вздернув подбородок, он с интересом наблюдал за шумной суетой, порожденной призванным им на землю Адом Пылающего лотоса.
Стоя босыми ногами на голой земле, Сюй Шуанлинь то и дело шевелил округлыми пальцами, когда из-под них вылетали огненные искры. Опустив голову, он словно чего-то ждал, и отблески огня отражались в его глазах словно резвящиеся в ночном пруду золотисто-красные карпы.
— А-а-а!.. — вдруг из толпы собравшихся у берега заклинателей раздался женский вопль.
Сюй Шуанлинь даже не поднял головы, только лишь губы его растянулись в довольной усмешке. Конечно, он знал, что произошло, и уже услышал чавкающий звук поедания плоти.
За его спиной под серебристым светом луны Наньгун Лю, вцепившись в тело мертвеца, разорвал зубами его шею и теперь жадно высасывал то, что когда-то было кровью.
После того вопля никто больше не издал ни звука, никто не пытался остановить или осудить. Шокированные и испуганные люди замерли, не в силах поверить, что подобное происходит у них на глазах…
Наньгун Лю, глава лучшей духовной школы в мире, самым позорным образом, словно озверевший от голода падальщик, жрал мертвечину?
Как… такое… возможно?..
— Отец!
Наньгун Сы первым не выдержал и, словно охваченный безумием, помчался к Наньгун Лю. Вцепившейся в него Е Ванси не удалось его остановить, поэтому она побежала вместе с ним.
— Отец, что ты делаешь?! Зачем ты это делаешь?!
— Глава…
Наньгун Лю словно и не слышал его. Он остервенело отрывал от трупа большие куски плоти и тщательно пережевывал. Одежда, под которой он прятал свое лицо, давно уже свалилась с него, и в свете луны красная кожа продолжила трескаться, причиняя ему еще большие страдания. Чем больнее ему было, тем отчаяннее он вгрызался в мертвую плоть, словно она была тем горьким лекарством, что могло излечить и облегчить его мучения.
Кто-то из молодежи не смог вынести этого зрелища, и из толпы послышались звуки рвоты, кто-то слабо стонал, кто-то бормотал, как заведенный:
— Как это возможно…
— Безумец… безумец…
— Как отвратительно…
Лунный свет неумолимо продолжал разрушать тело Наньгун Лю. Он все еще сидел, склонив голову над мертвецом, когда его шею свело судорогой и изо рта полилась слюна вперемешку с кровью и гнойной сукровицей. Тогда, задрав голову, он широко раскрыл свою окровавленную пасть и, дрожа всем телом, завопил во все горло:
— А-а-а! А-а-ааа!
Вопреки ожиданиям, несмотря на то, что он поедал плоть этого человека, ничего не изменилось, и его кожа продолжала трескаться в лунном свете.
Все лицо его было в крови, и только вокруг глаз еще оставалась небольшая область неповрежденной кожи. Наньгун Лю отбросил мертвое тело и, наступив на него, резко развернулся, чтобы вцепиться в полы одежды Сюй Шуанлиня, рыча как дикий зверь:
— Что случилось? Почему это не подействовало?!.. Все бесполезно!
Его вены вздулись, руки тряслись, глаза покраснели и из них катились крупные слезы боли.
— Больно… До смерти больно!.. Я хочу умереть!.. Я хочу умереть! — отчаянно кричал он, срывая голос. Внезапно ему в голову пришла какая-то мысль. Выпустив ворот Сюй Шуанлиня, он склонился над трупом, чтобы вырезать его сердце. — Духовное ядро! Ну конечно, простой плоти не хватает духовности… Я съем его духовное ядро! Духовное ядро!.. Духовное ядро, духовное ядро…
Он неспешно вырезал мечом сердце из груди трупа и в порыве безумия почти ласково погладил его окровавленными ладонями.
В этот миг острые когти безжалостно вонзились в его спину, насквозь прошив его грудную клетку!
Брызнула свежая кровь!
Наньгун Лю оцепенел. Похоже, что он не почувствовал боли, даже не понял, что с ним случилось, и просто неосознанно повернул голову к нападавшему.
Подняв свои налитые кровью глаза, он увидел чистого и бодрого Сюй Шуанлиня, который с легкой улыбкой на лице смотрел на него.
— Зачем тебе его есть? Что бы не сожрали люди, подобные тебе, все не впрок*.
[*浪费 làngfèi ланфэй — излишние траты, напрасные расходы; расточительство].
Наполненные духовной энергией крюкообразные когти резко втянулись назад, и кровь фонтаном брызнула на землю.
Губы Наньгун Лю снова и снова открывались и закрывались, словно он не мог найти слов. Похоже, ему и в голову не приходило, что когда-нибудь Сюй Шуанлинь может проделать дыры в его спине. Прошло довольно много времени, прежде чем его вырвало кровью, и он упал коленями на землю.
— Отец!.. — вопль ужаса Наньгун Сы разорвал небеса.
— Глава!
Все свидетели этой сцены пораженно замерли.
Сюй Шуанлинь спокойно присел на корточки, неспешно достал из своего мешка цянькунь какой-то плод и, сунув его в рот Наньгун Лю, заставил того проглотить.
Отличавшийся острым зрением Мо Жань, увидев это, тут же изменился в лице.
— Плод линчи?!
Сюй Шуанлинь скормил Наньгун Лю продлевающий агонию плод линчи, поступив с ним точно так же, как с умирающими юйминь в Персиковом Источнике! От обрушившейся на него боли Наньгун Лю тут же пожалел, что не умер. Дрожа всем телом, все еще стоя на коленях, он согнулся, как сушеная креветка. Сюй Шуанлинь посмотрел на него сверху вниз, и отражающиеся в его глазах отблески огня согрели его холодный взгляд, Придав ему теплое выражение.
— Глава, большую часть жизни я жалел тебя, но, в конечно итоге, ты так и остался используемым другими ничтожеством,
— Отчим?! — в ужасе произнесла Е Ванси.
— Отец... оставь моего отца! Отпусти его! — в конце концов, кровь не водица, даже если Наньгун Лю полностью игнорировал его, увидев эту ужасную сцену, Наньгун Сы не мог этого вынести и, не помня себя от гнева, бросился на Сюй Шуанлиня, который тут же одной рукой отразил удар и поставил барьер между ними.
Презрительно закатив глаза, он бросил на Наньгун Сы ледяной взгляд.
— Когда говорят старшие, младшие не влезают. На колени!
С этими словами он поднял палец к небесам, а потом указал им вниз, и Наньгун Сы тотчас же почувствовал, как на его плечи опустилась огромная тяжесть. Некоторое время, сцепив зубы, он сопротивлялся этому давлению, но в итоге одно за другим преклонил колени.
— А-Сы! — Е Ванси тут же выступила вперед, прикрывая своим телом Наныгун Сы. Она не могла поднять меч против Сюй Шуанлиня, но и стоять в стороне тоже не могла. С болью и растерянностью, ясно написанными на ее лице, она взмолилась, — отец, не причиняй ему вред...
— Кто хочет навредить ему? Он не стоит моего внимания, — взгляд Сюй Шуанлиня снова вернулся к скорчившемуся на земле Наньгун Лю. Подняв ногу, он со всей силы пнул его по окровавленной щеке. — Спустя годы, перед лицом сильных мира сего, я не могу удержаться от того, чтобы поведать всем о нашей старой дружбе.
Наньгун Лю закашлялся, и вместе с кровью из его рта выплеснулись слова:
— Старая дружба? О чем это ты собрался рассказать?! Разве не ты сказал мне, что если призвать из Ада Бесконечных Мучений душу Ло Фэнхуа, можно будет снять проклятие, которое он на меня наложил? Ты говорил, я сразу исцелюсь и больше никогда... не буду бояться ночи. Ты солгал мне... Кто бы мог подумать, что... ты все-таки обманешь меня.
Услышав эти слова, молодые заклинатели никак не отреагировали, зато люди из поколения Сюз Чжэнъюна все как один спали с лица. Сюэ
Чжэнъюн отодвинул молодежь, и, выйдя вперед, уставился на лежащий на земле труп...
— Ло Фэнхуа?
— Да, это и правда Ло Фэнхуа!
Тот, чьи останки сейчас лежали на пылающей земле, в самом деле когда-то был учителем братьев Наньгун, а также тем единственным Главой Духовной школы Жуфэн с другой фамилией, что, прежде чем скоропостижно скончаться, смог ненадолго узурпировать власть в ордене. Это был Ло Фэнхуа!
— А ты не думал, что это было бы слишком просто, — со смехом ответил Сюй Шуанлинь. — Снять проклятье? Тогда ты своими руками убил его, сейчас, словно дикий зверь, жрал его плоть и пил кровь, и после всего этого, кто бы мог подумать, еще надеешься снять проклятье? Надо же, ты и правда такой доверчивый и наивный.
— А разве я не должен был есть его плоть и пить кровь? Даже если ради возвращения власти я обрек его на преждевременную кончину, но ведь это он перед смертью оставил проклятье на перстне Главы, а потом позволил мне надеть его... Эти последние десять лет! У меня не было ни одной, кхе-кхе.... не было ни одной... спокойной ночи! Ни одного дня нормальной жизни! Я... разве... не должен...
— Конечно, должен! — с каменным выражением лица согласился Сюй Шуанлинь. — Ты уже слишком задолжал, — внезапно по его лицу пробежала тень. С кривой улыбкой он присел на корточки и, приподняв голову Наньгун Лю за подбородок, заявил, — ты справился превосходно. Никто не мог бы сделать лучше. Никто не мог быть таким способным и послушным... Главой. Нет никого, кто мог бы сравниться с тобой в глупости, — ехидно ухмыльнувшись, он подвел емкий итог, — ничтожество.
Закончив свою речь, Сюй Шуанлинь медленно поднялся на ноги, развел руки в стороны и с самым теплым и доброжелательным выражением лица торжественно объявил всем присутствующим:
— Уважаемые гост и, наш торжественный банкет завершен, но у этого Сюй есть для вас еще и десерт, и я приглашаю вас, милостивые государи, всем вместе отведать его.
Кто-то из толпы сердито крикнул:
— Сюй Шуанлинь! В конце концов, чего ты добиваешься?!
— На самом деле это не так уж и важно. Я всего лишь хочу поделиться с вами рассказом об одном весьма занимательном деле. Уже много лет Духовная школа Жуфэн свысока взирает на мир совершенствования, хотя дурно пахнущих историй внутри этого ордена не счесть, и все же есть среди них одно дело, которое после десяти лет ожидания этот Сюй собирается предать огласке и вынести на суд общественности.
Когда он произносил последние слова, его громкий торжественный голос несколько смягчился. После чего он еще тише и мягче добавил:
— Боюсь, что эта тайна станет последней страницей, вписанной в тайную историю Духовной школы Жуфзн.
Услышав эти слова, Наньгун Лю почувствовал, как его сердце затрепетало от страха, губы онемели, все тело прошила волна неконтролируемой дрожи. Он не мог ничего выговорить, лить не отрываясь следил за человеком, гордо стоявшим посреди озера растекающейся лавы:
— Ты... на самом деле... кто ты?!
Чуть склонив голову набок, Сюй Шуанлинь лишь чуть улыбнулся и ничего не ответил.
В его руке вдруг вспыхнуло сияние, из которого появился кинжал. Он схватил его за лезвие, а когда свежая кровь из пореза собралась в центре ладони, обмакнул в нее пальцы другой руки и начертил в воздухе магическую руну. Слегка подув на нее, он произнес:
— Лодочник на переправе в загробный мир, возьми этих господ в мои грезы.
После этого Сюй Шуанлинь снова повернулся к Наньгун Лю и со смехом сказал:
— Глава, если тебе и правда нужно знать, кто я, просто смотри внимательно, и все поймешь.
Мо Жань хотел помешать ему, но Чу Ваньнин остановил его.
— Учитель?
— Эта магия не несет зла и очень похожа на иллюзорный мир юйминь, с которым мы столкнулись в Персиковом источнике. С помощью этого заклятья другие люди могут заглянуть в воспоминания того, кто его наложил, — пояснил Чу Ваньнин. — Не спеши, давай посмотрим, что он хочет нам показать.
Сюй Шуанлинь продолжал дуть на руну, и исходящий от нее свет, подхваченный ветром, распространялся все дальше, быстро накрыв все озеро похожим на купол сияющим иллюзорным массивом. Похожие на мелкий песок обрывки сцен из прошлого парили под сводом, медленно опускаясь вниз, и постепенно вся озерная гладь покрылась фрагментами воспоминаний Сюй Шуанлиня...
Теперь это стало похоже на сильный снегопад, одевший поверхность озера в новый наряд. По мере того, как заклинание набирало силу, разрозненные картинки собирались вместе, становясь все четче и ярче.
Люди, стоявшие вокруг парящего озера, наблюдали, как у них на глазах травы и деревья, лед и лава поблекли и растаяли, и они оказались на Башне Фэйяо ордена Жуфэн.
[«башня /помост парящего нефрита»]
В иллюзии они увидели опустевшую Башню Фэйяо, где в этот момент находилось только двое человек, один из которых стоял, а другой сидел.
Тот, что стоял, был босым и небрежно одетым, с кое-как собранными под покосившийся венец волосами — это был Сюй Шуанлинь. Сидящий мужчина с белым лоснящимся лицом был одет в роскошные бордовые одежды, расшитые яркими цветными узорами — это был Наньгун Лю.
Наньгун Лю поглаживал надетое на большой палец инкрустированное темно-зеленым жадеитом кольцо Главы школы и выглядел очень взволнованным и обеспокоенным.
— Все пять божественных оружий готовы?
Сюй Шуанлинь с ленцой ответил:
— Ты спрашиваешь это уже девятый раз, если спросишь в десятый, я брошу все и дело с концом.
Сгорая от нетерпения, Наньгун Лю нервно притопнул:
— Отлично, раз все хорошо, значит, ждем прибытия гостей в полном составе в день свадьбы Сы-эра... Дай мне еще раз взглянуть на список жертв. Хочу посмотреть, кто из них до сих пор не приехал,
Сюй Шуанлинь бросил ему тонкую бумажную брошюру, и Наньгун Лю вскочил на ноги, чтобы подхватить и тут же открыть ее. Словно у обезумевшего от жажды человека, дорвавшегося до воды, его лихорадочно блестевшие глаза жадно шарили по странице. Он взволнованно пересчитал раз, потом еще раз, тыкая пальцем в бумагу так, словно хотел продырявить лист насквозь.
— Все в сборе, — подтвердил Сюй Шуанлинь, заметив, что Наньгун Лю бормочет что-то себе под нос, словно безумец. — Больше двадцати заклинателей, плюс нанятые нами стражи. У всех чистая духовная суть одной из пяти стихий. Объединим мощь духовных ядер этих людей с силой духовных оружий. Может, это будет не так мощно, как при прямом использовании чистой духовной сущности, но этого должно хватить. Могу поручиться, что у нас получится открыть врата в Последний Круг Ада.
Наньгун Лю крепко сжал брошюру и кивнул головой:
— Хорошо.
— Но это твой последний шанс. Если снова облажаешься, боюсь, снять твое проклятие будет почти невозможно.
— Нет, на этот раз нам нельзя провалиться!
Все тем же ленивым голосом Сюй Шуанлинь ответил:
— Это ты себе скажи. Это тебе никак нельзя провалиться.
— Хорошо, хорошо, на этот раз я не должен провалиться, ни в коем
случае! — после небольшой паузы Наньгун Лю спросил, — Шуанлинь, я все же волнуюсь, может еще раз прогоним наш план?
— ...Братан*, мы уже раз двадцать это делали.
[dage — старший брат; старик/братан: при обращении к другу].
— Лишним не будет. В таком деле осторожность не помешает, — настаивал Наньгун Лю.
На лице Сюй Шуанлиня отразилась безысходность:
— Ну, как хочешь.
Наньгун Лю тут же начал детально проговаривать план:
— Вечером накануне свадьбы Сы-эра я соберу всех гостей на приветственный банкет во Дворце Шилэ. Во время жеребьевки вытащу двадцать одну заранее помеченную бирку, — он поднял голову и посмотрел на Сюй Шуанлиня. — Теперь твоя очередь.
— ...Ну, я напрошусь пойти вместе с ними, — у Сюй Шуанлиня не было иного выбора, кроме как присоединиться к нему, — как только мы углубимся в лес, я поведу жертв к озеру Ганьцюань, там помещу в них черные камни Вэйци Чжэньлун, чтобы детки послушно передали свои духовные силы божественному оружию. После того, как я благополучно возьму их всех под контроль, запущу все фейерверки и открою Адские Врата.
— Хорошо! Хорошо! — в отличии от безучастного Сюй Шуанлиня, Наньгун Лю выглядел очень взбудораженным, и со всей серьезностью проговаривал последовательность действий. — Как только я увижу запущенные тобой фейерверки, то сразу же возьму пятерых нужных стражей и под предлогом закрытия Небесного Раскола, отправлюсь в охотничьи угодья, чтобы встретиться с тобой. Там мы поместим в стражей камни Вэйци Чжэньлун и принесем их в жертву!
Сюй Шуанлинь слегка кивнул и подвел итог:
— Ошибок быть не должно.
— Нельзя допустить ни единого промаха, — Наньгун Лю сжал перстень на своем большом пальце, отчего лицо его побледнело до синевы. — Я уже сыт по горло, с меня хватит!.. — пробормотал он.
Помолчав какое-то время, он вдруг резко вскинул голову и с тревогой спросил:
— Шуанлинь, точно можно обойтись без использования чистой духовной сущности? А если сила божественного оружия будет недостаточно чиста...
— Не волнуйся ты так. Эти пять божественных оружий — лучшие среди лучших, а возглавит их непревзойденное, самое мощное оружие в мире, что способно сдвинуть горы и заполнить ими моря. Как только мы вольем в него духовную энергию жертвы, считай, что дело сделано.
— А что если?.. Я говорю, а вдруг... что, если мы не сможем открыть Адские Врата или, как в Цайде, кто-нибудь помешает нам... тот же Чу Ваньнин! — сплюнув, Наньгун Лю продолжил. — Этот чертов Юйхэн, ярчайшая звезда ночного неба, почитаемый всеми Бессмертный Бэйдоу, вечно сует свой нос, куда не следует! В прошлый раз в Цайде нам по счастливой случайности удалось убить его. Такое большое деяние! Но кто же знал, что этот старый плешивый осел Хуайцзуй вернет его к жизни... Ненавижу!
Увидев этот отрывок воспоминаний, Мо Жань внутренне вспыхнул от гнева: в ту битву ситуация в Цайде настолько вышла из-под контроля, что все крупные духовные школы, включая орден Жуфэн, прислали своих заклинателей для подавления хлынувшей в мир нечисти. Больше сотни адептов Духовной школы Жуфэн также сложили головы в том бою, а эти двое с самого начала все знали и...
В таком случае кто из них фальшивый Гоучень?
Наньгун Лю или все же Сюй Шуанлинь?!
— Чу Ваньнину тогда не суждено было умереть, — спокойно отозвался Сюй Шуанлинь в иллюзорном мире. — Было бы жаль, если бы такой талантливый человек погиб из-за случайности.
— Что с того, что он талантлив? Я сразу невзлюбил его за то, что этот заносчивый праведник вечно задирает нос до небес!
— Эм, раз уж ты напомнил, бессмертный Глава, ты же на днях встречался Чу Ваньнином. Что скажешь, это воскрешение из мертвых нанесло урон его духовным силам?
— Не знаю, что там с его духовными силами, но норов лучше не стал, — с ненавистью и злобой ответил Наньгун Лю. — Высоконравственный чистоплюй, смотрящий на людей свысока. Блять, в его присутствии я чувствуя себя шелудивым псом, вывалявшимся в грязи!
Сюй Шуанлинь рассмеялся:
— Глава, какая интересная метафора.
— Лучше не поднимай эту тему! Я бешусь только при упоминании об этой встрече! Я, уважаемый всеми Глава самого большого и могущественного ордена в мире, любезно раскланиваюсь перед Чу Ваньнином, — допустим, это еще куда ни шло, но почему я должен сносить хамство его ученика? Этот несносный Мастер Мо —невоспитанный грубиян и норов у него даже хуже, чем у его учителя, — он сделал глубокий вдох, злобно сверкнув глазами продолжил, — вот где чистейшая древесная духовная сущность! Как жаль, что нельзя вернуться к первоначальному плану и вместо божественного оружия использовать его плоть и кровь как жертвенный дар Небесам! Хотел бы я использовать его как живой столб*, чтобы разорвать небо и открыть вход в Ад!
[жэньчжу «человеческий/живой столб» — ритуал человеческого жертвоприношения в Китае, при котором жертву заживо замуровывали в одну из опор ля будущего строения].
— На озере Цзиньчэн и в Персиковом Источнике мы дважды потерпели поражение, — сказал Сюй Шуанлинь. — А потом пять лет он не сидел на месте, постоянно странствовал, И найти его было практически невозможно. Даже в тот единственный раз, в логове демона на реке Хуанхэ, когда нам удалось заманить его в ловушку и серьезно ранить, этому парню опять крупно повезло, и проезжавший мимо Цзян Си помог ему. С тех пор Мо Жань оперился, он уже не тот семнадцатилетний мальчишка, так что теперь никому из нас с ним не справиться. Его чистая духовная сущность теперь нам не по зубам, так что план этот обречен на провал.
— Просто подожди! — взвился Наньгун Лю. — Когда я избавлюсь от проклятья, мои силы возрастут, и придет время, когда весь мир, включая Уважаемого Наставника Чу и Уважаемого Мастера Мо, будут стоять передо мной на коленях и повиноваться моим приказам!
Услышав эту похвальбу, Сюй Шуанлинь только улыбнулся, и промолчал.
После вспышки ярости, Наньгун Лю постепенно успокоился. Сделав несколько глубоких вдохов, он, уставившись на кольцо на своем большом пальце, вдруг спросил:
— Шуанлинь, пять лет назад, когда ты отказался от идеи использовать человека с древесной сущностью, истинная причина была не в том, что Мо Жань отправился странствовать и его было не отыскать?
Медленно оторвав взгляд от кольца, Наньгун Лю продолжил:
— Это потому, что к тому времени ты обнаружил, что у Е Ванси чистая земляная духовная сущность, не так ли? Ты не захотел приносить свою приемную дочь в жертву, ведь в этом мире она для тебя единственный родной человек...
— В этом мире у меня нет родных людей, — бесстрастно прервал его Сюй Шуанлинь. — Кроме того, Главе ведь известно, что у его сына чистая огненная духовная сущность. Допустим, я соглашусь пожертвовать Е Ванси, тогда, может, и Глава сможет отказаться от Сы-эра?
— Оставим этот разговор, — с самым безмятежным выражением лица отмахнулся Наньгун Лю. — Раз уж можно людей заменить божественным оружием, то не стоит это обсуждать, так тому и быть.
— А если бы нельзя было заменить?
Наньгун Лю заметно напрягся:
— Что это значит?! Разве ты не обещал, что проблем не будет?
— Глава, не надо так волноваться. Это просто мое любопытство, но все же, если бы в этом мире было только пять человек с подходящими духовными сущностями, и только пожертвовав Сы-эром можно было открыть Адские Врата, что бы выбрал уважаемый Глава? Продолжил бы страдать от проклятия или... — он не договорил, но уголки его губ приподнялись в глумливой насмешке.
Наньгун Лю тоже не ответил. Прошло довольно много времени, и наблюдавшие за этой сценой люди уже решили, что на этом все и закончится, но тут Наньгун Лю вдруг тихо сказал:
— Кто не заботится о себе, того покарают Небеса и Земля.
От этих его слов лица всех невольных зрителей исказились. Больше всех был поражен Сюэ Чжэнъюн, который любил своего сына больше жизни. Не в силах понять и принять выбор Наньгун Лю, обуреваемый гневом он воскликнул:
— Не может такого быть!.. Даже тигр не ест своих тигрят! Как можно пожертвовать сыном ради продления собственной жизни? Это просто абсурд!
Шокированный Наньгун Сы с потерянным выражением на лице застыл на месте. Лицо молодого человека ничего больше не выражало и глаза его были абсолютно пусты...
Сцена начала затемняться, и пронизанные светом фрагменты памяти, сталкиваясь между собой, разлетелись в разные стороны, издавая звуки, похожие на столкновение ветряных колокольчиков,
Когда перед зрителями вспыхнула новая иллюзия, они оказались под необъятным небом с очень низко висящими облаками. Возвышающиеся вокруг заснеженные горы ослепляли людей отраженным белым светом.
Кто-то воскликнул:
— Это озеро Цзиньчэн?!
Автору есть, что сказать:
Вторая часть главы — это, в основном, фрагменты воспоминаний,
раскрывающие суть событий, что произошли раньше, но также есть
мелкие детали, которые связаны с финалом истории и еще одной
запретной техникой. Не волнуйтесь, в будущем вы получите ответы на все свои вопросы ~
Это в самом деле было озеро Цзиньчэн. На его каменистом берегу можно было увидеть все ту же табличку с начертанной красной краской надписью «Путь вперед труден».
Действующими лицами этой иллюзии были все те же два человека: Наньгун Лю и Сюй Шуанлинь. Точнее, здесь было только два живыхчеловека, потому что вся земля вокруг них была завалена множеством трупов людей.
Хотя, правильнее было бы сказать, трупами людей из племени русалок.
— Поторопись, если мы снова заблокируем дорогу и заклинатели не смогут подняться на гору, это может вызвать подозрения.
— Почти готово, — Сюй Шуанлинь сунул в рот одному из мертвых черный камень и затем мысленно прочитал тайное магическое заклинание, после чего русал неуверенно поднялся с земли и, поклонившись людям, с громким плеском прыгнул обратно в покрытое колотым льдом озеро Цзиньчэн. Сюй Шуанлинь сказал:
— Я еще не в полной мере овладел этой запрещенной техникой. Когда я достигну мастерства в ее использовании, больше не нужно будет помещать камень в каждого, достаточно будет подняться над ними и бросить камни сверху, и все они тут же окажутся в моей власти и будут подчиняться всем моим приказам.
— Настолько потрясающая мощь?
— Не зря же это назвали запретной техникой. Когда достигнешь высшего уровня, все живые существа становятся просто меховыми или кожаными мешками. Видел я одного… — Сюй Шуанлинь внезапно замолчал, а потом со смехом сказал, — я хотел сказать, читал в древних книгах, что настоящий мастер может оставить человека живым и в полном сознании, но при этом тот будет беспрекословно выполнять все его команды. Вот это, я считаю, потрясающе! На моем текущем уровне я могу управлять только мертвыми телами, но не контролирую души. Неплохо, конечно, но не идет ни в какое сравнение с реальной мощью этой техники.
Наньгун Лю кивнул:
— Тебе и незачем слишком быстро совершенствоваться в этом. Не стоит привлекать лишнее внимание.
— Уважаемый Глава, конечно, прав.
— Но благодаря тебе мы смогли найти способ… как снять с меня это проклятие. Нужно открыть врата на Последний Круг Ада, используя объединенную чистую энергию пяти элементов: дерева, земли, огня, воды и металла. Найти людей с подходящей духовной сущностью нелегко, ведь не можем же мы ходить по всем школам и искать тех, кто соответствует по всем параметрам. Но ты в корне преобразовал обитателей озера Цзиньчэн, и теперь они будут проверять всех, кто будет приходить сюда за божественным оружием и извещать тебя, если найдется кто-то подходящий. Так что можно просто расслабиться и получать удовольствие, пока другие сделают за нас грязную работу.
Разглагольствуя, Наньгун Лю подошел к лошади, достал из седельного мешка мандарин и? аккуратно очистив его от шкурки, с довольным вздохом вгрызся в сочную мякоть:
— Шуанлинь, вся нечисть озера Цзиньчэн не смогла одолеть тебя. Все-таки ты по-настоящему талантлив.
Сюй Шуанлинь со смехом ответил:
— Хотя озеро Цзиньчэн — очень древняя реликвия, но минуло слишком много времени и божественная сила, некогда вложенная в него Гоученем Шангуном, почти исчезла. Будь иначе, вряд ли я смог бы найти лазейку в его защите. Так что, Уважаемый Глава, спасибо за комплимент, но не стоит меня перехваливать
Наньгун Лю расхохотался:
— Но все же, скажи, как я могу тебя наградить?
— Мне не о чем просить.
— Эй, так не годится! Ты обязательно должен что-то попросить!
— Тогда, может, Уважаемый Глава наградит меня, позволив съесть половинку его мандарина.
Сначала Наньгун Лю изумленно замер, но тут же рассмеялся:
— И это все? — но все же очистил целый мандарин и отдал его Сюй Шуанлиню. — Тогда уж, бери целый.
— Половины достаточно, — губ Сюй Шуанлиня коснула бледная тень улыбки, — я не желаю многого.
— А ты и правда чудной*. Ну половину, так половину.
[*奇奇怪怪 qíqíguàiguài цици гуайгуай — слишком странный; такой чудной, что не описать словами].
Наньгун Лю протянул ему очищенную половинку мандарина, но так как пальцы Сюй Шуанлиня были в крови, он не захотел брать его и съел истекающую соком мякоть прямо из рук Наньгун Лю, после чего, осклабившись, сказал:
— Сладкий и сочный. Хороший вкус.
В это мгновение в лучах солнца улыбка Сюй Шуанлиня выглядела немного пугающей. Мандариновый сок вытек из уголка его губ, и он, словно ядовитая змея, вытянул язык, чтобы слизнуть его.
Наньгун Лю испугался и тут же отдернул руку. Но тут же на его лице отразилась досада и смущение, словно он и сам не мог понять, почему ему вдруг стало страшно.
Сюй Шуанлинь неожиданно сказал:
— Взгляните-ка на это.
Наньгун Лю проследил взглядом, и через мгновение его глаза расширились, а на круглом лице отразилась сложная смесь очень разных эмоций:
— Это… он…
— Да, это помфрет-каннибал*.
[*食人鲳 shírénchāng шижэньчан «помфрет-каннибал» — пиранья].
Сюй Шуанлинь, взяв ветку, вытащив зеркального помфрета на песчаный берег, и, чуть наклонившись, внимательно изучил его. У монстра было тело рыбы и оскалившаяся голова льва, на клыках все еще не высохла кровь, а пара пустых пепельно-серых глаз вылезла из орбит и бессмысленно смотрела в небеса.
Сюй Шуанлинь случайно испачкался в его крови и, принюхавшись, тут же инстинктивно начал обтирать об песок свои босые ноги. Нахмурившись, он резюмировал:
— Фу, настоящая тухлятина.
Он распрямил спину и тут же пнул труп помфрета.
— Должно быть в озере Цзиньчэн редко встречаются такие злые создания. Говорят, Гоучень оставил охранять озеро с непревзойденным оружием тварей благородных и чистых сердцем, но с тех пор много воды утекло и здесь многое изменилось. Даже демоны могут вырваться из Преисподней, а боги пасть, так как можно требовать вечной святости от маленьких мифических зверей.
Наньгун Лю пробормотал:
— Так это он… хотел, чтобы я подарил ему сердце Жун Янь*.
[*容嫣 róng yān жун янь «привлекать радость»; 容 róng — заключать в себе, обнимать, привлекать; 嫣 yān— очарование, веселье, улыбка; прекрасный облик].
Зрители за пределами иллюзии, за исключением давно знавшего правду Чу Ваньнина, услышав это, вздрогнули от ужаса. Изумленные и напуганные они потрясенно переспрашивали друг у друга:
— Что?!
— Жун Янь… это ведь… это…
Одни бормотали себе под нос, другие с изумлением и жалостью поглядывали на Наньгун Сы:
— Это ведь его...
Наньгун Сы оцепенел, а потом весь затрясся. Пошатываясь, он отступил назад, но тут же споткнулся и упал на колени. Без единой кровинки в лице он был бледнее покойника и ужаснее призрака.
— Мама? Это невозможно… невозможно!
При взгляде на него Е Ванси не могла сдержать слезы:
— А-Сы…
— Это невозможно! — Наньгун Сы был на грани безумия. Его мужественное лицо от ужаса, гнева, горя и страха исказилось до неузнаваемости. Сейчас он вообще ничего не слышал, и любые слова проходили мимо его сознания. — Это невозможно! Моя мать умерла в сражении с демоническим зверем! Отец сказал, что она обезглавила монстра, но он успел пронзить ей сердце!
Его тело прошила волна дрожи и он пробормотал себе под нос:
— Без сердца… пронзил сердце*… насмерть…
[*穿心 chuānxīn чуань синь «пронзить сердце» — проделать дыру в груди; пройти через центр; 心 xīn синь — сердце/душа/грудь/сердцевина/духовное ядро].
Он не плакал. Его широко открытые глаза были сухими и вылезли из орбит от охватившего его ужаса. Он хрипло повторял снова и снова, то шепча, то срываясь на крик, а потом крик перешел в исполненный ярости и боли безумный вой:
— Пронзил сердце! Пронзил сердце!!!
Внезапно нахлынули воспоминания.
Он был еще совсем мал, когда его родители вместе с группой других заклинателей из ордена отправились к озеру Цзиньчэн просить меч. Он помнил очень хорошо, как вечером накануне их отъезда убежал вместе с Наобайцзинем на задний склон горы в лесную часть охотничьих угодий и развлекался там до позднего вечера. Была уже глубокая ночь, когда он вернулся и тайком проскользнул в свою комнату. Он планировал сделать вид, что все это время просидел там, занимаясь чтением и каллиграфией, не зная, что после ужина матушка уже приходила его искать. Она хотела подарить ему недавно вышитый ею колчан для стрел, но в итоге, обойдя все крыло, занимаемое молодым баричем, так и не смогла его найти. Конечно, женщина тут же поняла, что вместо занятий он опять тайком убежал играть и развлекаться.
Жун Янь была очень сдержанной и холодной женщиной. Она никогда не баловала Наньгун Сы, относясь к нему без душевной теплоты, которую люди ждут от матери любящей своего сына. Когда она второй раз зашла в покои сына, то увидела, что полностью одетый Наньгун Сы сидит за столом и делает вид, что увлеченно читает «Свободное* скитание». Кивая головой, он вдохновенно читал вслух. Жун Янь попросила его оторваться от книги, а затем спросила:
[* 逍遥游 xiāoyáoyóu «свободное скитание» первая часть из трактата «Чжуан-цзы». Это один из наиболее крупных философских древнекитайских трактатов — даосская книга притч].
— Чем ты занимался после ужина?
Наньгун Сы, конечно, не знал, что Жун Янь давно уже раскрыла, что он занимался посторонними делами. Отложив бамбуковые дощечки, он почесал в затылке и, сияя улыбкой, ответил:
— Мама, я учился: книгу заучивал.
— Читал весь день?
Боясь наказания, мальчик немного помялся, но все же кивнул головой:
— Д-да… Да!
Жун Янь расправила плечи, гордо вытянула шею, вскинула подбородок и, взглянув на сына сверху вниз, холодно сказала:
— Лжешь.
Испуганный Наньгун Сы покраснел, но упрямо возразил:
— Я не лгу.
Жун Янь без лишних слов взяла его бамбуковые дощечки и, сложив их, спросила:
— «И если бы весь свет принялся его бранить, он бы не счел себя опозоренным*»... Что за фраза стоит перед этим предложением?
— Пока… весь свет… ээ…
— «Да если бы целый свет его хвалил, он все равно бы не загордился*»! — Жун Янь нахмурила свои изящные брови.
[*Выдержки из притчи о Разнице между большим и малым, малым и великим из«Свободного скитания»].
— Наньгун Сы, это так ты обычно учишься? Мало того, что бездумно развлекаешься допоздна вне дома, так теперь еще и врать научился?!
— Матушка…
— Не зови меня так!
Увидев, что она в гневе, Наньгунь Сы запаниковал. В отличии от его мягкого и доброжелательного отца, его сильная духовно, воинственная* и подавляющая мать пугала его.
[*戎装 róngzhuāng жунхуан «военное снаряжение».От переводчика: здесь идет противопоставление Жун Хуан — Жун Янь, с намеком на то, что имя не соответствует характеру].
— Ты такой никчемный!
У мальчика покраснели глаза, ведь больше всего он боялся, что она опять будет его ругать. Поэтому он, затаив маленькую надежду на удачный исход, принялся выкручиваться:
— Я… я не долго гулял. Всего лишь после ужина совсем немного поиграл во дворе.
Мать пристально посмотрела на него. Изначально, Жун Янь почти не сердилась, но чем больше ее сын прибегал ко лжи и уловкам, пытаясь настоять на своем, тем сильнее она злилась.
— Как только стемнело, я сразу вернулся…
Хлоп!
Звонкая пощечина прервала Наньгун Сы на полуслове.
Грудь Жун Янь ходила ходуном от гнева. Замерев на месте с поднятой для удара рукой, она яростно закричала:
— Наньгун Сы! Жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж — семь недопустимых вещей для благородного человека! Разве не этому ты должен был научиться? Ты так и будешь продолжать лгать своей матери?!
Ошеломленный ее ударом Наньгун Сы не сразу смог прийти в себя. Слезы обиды в один миг переполнили его глаза, и, чувствуя себя несправедливо обиженным, он громко закричал:
— Если бы ты не была такой жестокой, разве захотел бы я обманывать тебя? Чуть что не так, ты сразу бьешь и бранишь меня… Ты... Ты плохо ко мне относишься! Ты мне не нравишься, я тебя не люблю! Я люблю папу! — сказав это, он попытался убежать, намереваясь найти Наньгун Лю.
— Ты останешься со мной!
Изменившаяся в лице Жун Янь крепко схватила его. Яростно сверкая глазами, она ткнула ярко-красным ногтем в нос сына и процедила:
— Зачем ты бежишь искать своего отца? Твой отец просто ничтожество, только и умеет, что заискивать и льстить! Неужели хочешь пойти по его стопам?! Сядь на место!
— Я не хочу! Не хочу!
Жун Янь, сжав зубы, подтащила Наньгун Сы к его учебному столу, но стоило ей отпустить его, мальчик тут же вскочил и бросился бежать. Ей ничего не оставалось, кроме как, подняв руку, бросить в него ограничивающее заклинание, что тут же связало его по рукам и ногам. Поставленный на колени, Наньгун Сы чувствовал себя униженным и злым, задыхаясь, как загнанный в клетку зверь.
— Отпусти меня! Я не хочу такую мать! Ты… ты ни разу слова мне доброго не сказала, никогда не заботилась обо мне, только и знаешь, что ругать меня… Ты всегда только бранишь меня!
Лицо Жун Янь то краснело, то бледнело, губы дрожали. Спустя долгое время она, наконец, сказала:
— Ты дашь мне честное слово, что останешься в комнате и выучишь «Свободное скитание» от начала до конца. Я завтра приду и проверю. Если будешь упрямиться, я…
В конце речи Жун Янь немного растерялась: и что тогда? На самом деле она сама не знала. С детства она отличалась прямолинейностью и вспыльчивым характером и могла, не обращая внимания на статус Главы, публично сделать выговор своему слабохарактерному мужу.
Но Наньгун Сы… Что она могла сделать с ним?
На какое-то время Жун Янь застыла без движения, испытывая одновременно печаль и злость, обиду и беспомощность. Всплеск эмоций спровоцировал обострение старой болезни и ее скрутил приступ кашля. Жун Янь кашляла и кашляла, изо всех сил пытаясь удержать пошедшую горлом кровь. Прежде чем Наньгун Сы успел это заметить, она вытерла рот платком и очень грустно произнесла вмиг охрипшим голосом:
— Сы-эр, ты еще очень молод и еще не можешь ясно видеть, что хорошо, а что плохо. Порой человек, что мягок с тобой, не обязательно желает тебе добра, так же как и тот, кто строг с тобой, не обязательно желает тебе зла. Твой отец слабак и бездарь, не говоря уж о том... — она остановилась, не зная, как продолжить. Подумав немного, она решила не озвучивать свою мысль и сказала другое, — твоя мать не хочет, чтобы ты стал таким заклинателем и Главой, как он…
Наньгун Сы прикусил губу и ничего не ответил.
— Ты очень непослушный и небрежно относишься к обучению, ладно, не такой уж большой проступок, но как вышло, что ты научился так красноречиво лгать и мошенничать? Многовековая слава нашей Духовной школы Жуфэн основана на том, что только достойные люди* могут стоять на вершине мира совершенствующихся. Раз твой отец никогда всерьез не пытался донести до тебя эту истину, как твоя мать, я должна наставить тебя на верный путь. Даже если ты не хочешь меня слушать, даже если считаешь, что я
слишком строга и жестока с тобой, даже если ненавидишь меня, я буду повторять это снова и снова, пока ты не запомнишь.[*君子 jūnzǐ *цзюньцзы — человек высоких моральных качеств, человек чести. От переводчика: здесь отсылка к названию ордена 儒风门 rúfēng жуфэн «нравы ученых людей»].
— …Папа не наставляет меня, потому что оберегает! Он понимает, что я еще ребенок, поэтому хочет, чтобы у меня было счастливое детство, а что ты?! – сердито крикнул Наньгун Сы. — Разве ты мать? Ты видишь во мне только молодого господина Духовной школы Жуфэн, который когда-нибудь станет Главой! Рядом с тобой у меня не было ни одного счастливого дня! Я не буду тебя слушать!
От возмущения кровь прилила к лицу Жун Янь, и ее бледные щеки окрасились болезненным румянцем. Она поспешно прикрыла лицо платком и снова закашлялась. Потребовалось время, чтобы она смогла отдышаться после приступа и сказать:
— Ладно. Пусть ты не желаешь слушать, я все равно буду говорить тебе это до тех пор, пока однажды ты не поймешь.
— … — но это ребенок было слишком упрямым и просто закрыл уши руками.
Жун Янь опустилась на стул и постаралась успокоиться, но пульсирующая боль в сердце никак не желала уходить. Очень давно, в юные годы, сражаясь с нечистью, она была ранена. Хотя с тех пор каждый день она принимала лекарства, но последствия ранения превратились в хроническую болезнь, которая с каждым годом все сильнее подтачивала ее хрупкое здоровье. Подняв голову, в неровном свете свечей она посмотрела на своего непокорного ребенка и невольно закрыла глаза.
После продолжительного молчания, она вновь заговорила, медленно роняя слова:
— Сы-эр, мама не сможет быть с тобой рядом всю жизнь. Придет день, когда я больше не смогу присмотреть за тобой и предостеречь от заблуждений. Я только надеюсь, что ты когда-нибудь сам сможешь во всем разобраться…
Она вдруг замолчала и не стала развивать эту тему.
Потому что увидела, как связанный ее заклятием Наньгун Сы, сгорбившись и подогнув ноги под себя, сидит на полу и рыдает навзрыд. Из-за ее жестокости и брани смешливый, жизнерадостный и открытый сыночек, ее Сы-эр захлебывался слезами.
Жун Янь оцепенела. Затем она медленно встала и подошла к установленному ей барьеру и, подняв руку, хотела снять связывающее заклинание и, склонившись, обнять сына, погладить его опухшую красную щеку и поцеловать в лоб.
Но мать смогла сдержать свой порыв. В конце концов, она по-прежнему была зла на него. В итоге, так, стоя над ним, Жун Янь все же закончила свою прерванную ранее речь:
— Когда-нибудь ты сам поймешь… жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж — семь вещей, что недопустимы для благородного человека из ордена Жуфэн.
— Я не пойму, я не желаю это понимать… я… я … — Наньгун Сы поднял заплаканные глаза на мать, стоявшую за связывающим его барьерным заклятием и, рыдая в голос, громко крикнул, — я ненавижу тебя! У меня нет такой матери, как ты!
— …
В эту минуту, лицо Жун Янь по ту сторону связывающего барьера, стало безжизненно серым. Казалось, что сердце этой непреклонной и решительной женщины разрывается от горя.
Последние двадцать лет это лицо часто появлялось во снах Наньгун Сы, после которых наутро его подушка была мокрой от слез. Но тогда он был похож на маленького ядовитого скорпиона, беспорядочно размахивающего своими клешнями, снова и снова вонзая ядовитое жало в материнское сердце.
Боль. Эта боль и правда была слишком сильна.
Он знал, что она останется с ним на всю жизнь, ведь он никогда не сможет смириться и простить себя.
Спустя два дня Жун Янь так и не пришла увидеться с ним. Вместо этого она отправила служанку отнести ему расшитый камелиями колчан и письмо.
Это письмо было написано рукой его матери в строгой и отстраненной манере, и в нем было не так уж много приятных слов. Мать всего лишь сообщала, что, зная о том, что Наньгун Сы недавно приступил к обучению боевым искусствам и особенно ему нравится практиковаться в стрельбе из лука, она вышила для него колчан для стрел. Кроме того в письме она сообщала, что вместе с его отцом отправляется на озеро Цзиньчэн, но когда вернется, обязательно тщательно проверит его знания в части понимания «Свободного скитания», в надежде, что на этот раз он не будет упрямиться и потворствовать своему дурному характеру.
А что же он?
Что он сделал?
Его гнев не прошел. Он затаил в сердце ненависть и взяв нож, разрезал вышитый мамой колчан на куски, письмо от нее швырнул в огонь, превратив его в пепел, а дощечки«Свободное скитание» размолотил в щепу. Выместив зло на бессловесных вещах, в силу своего возраста ребенок почувствовал облегчение и даже радость.
Он отомстил ей.
Он ненавидел ее.
Пусть она знает, что он никогда не будет слушать поучения такой отвратительной матери, он никогда не согласиться с ней, он…
Скаля зубы, он будет биться с ней до конца. В сердце своем он уже строил планы и неприступные стены.
Он ждал, что его мать склонит голову перед ним, признает свои ошибки, и еще, может быть… на самом деле, вся его мелочная злоба и жалкие попытки отомстить были направлены лишь на то, чтобы привлечь ее внимание и добиться от нее ласкового слова и нежного материнского объятия.
Он много чего ждал.
Будь то, признание вины, нежное объятие, раскаяние или ласка, он принял бы все!
Сияя от воодушевления, он приготовился встретить врага во всеоружии и с нетерпением ждал возвращения этой женщины, чтобы объявить ей войну, но в итоге…
Он дождался только ее мертвого тела.
«Ночью в лесу Глава Духовной школы Жуфэн был атакован. Его жена заслонила его своим телом и умерла от проникающего удара в сердце».
Когда процессия с гробом подошла к воротам, Наньгун Сы бездумно стоял у парапета на привратной башне у ворот ордена Жуфэн. Ветер трепал траурные штандарты из белого шелка и по ветру летели бумажные деньги, а он, как единственный сын, должен был стоять впереди и ждать. Согласно обычаю, после того, как старейшина разобьет ритуальную глиняную чашу*, гроб с супругой можно было внести в ворота, чтобы она могла нанести последний визит к родному очагу и в родительский дом. В это время старшему сыну полагалось стоять на коленях, плакать и отбивать поклоны, приветствуя возвращение духа матери.
[*摔盆 shuāipén шуайпэнь — разбить глиняный таз (ритуальная чаша с отверстием посередине): обычай при выносе покойника].
Но Наньгун Сы не мог плакать.
Он чувствовал, что все это так абсурдно и фальшиво, поэтому не может происходить на самом деле. Солнце ярко освещало землю и, отражаясь от белого шелка и бумаги, слепило глаза. От этой ряби у него закружилась голова, а к горлу подступила тошнота.
Это не может быть по-настоящему...
Это не правда!
Но если это окажется правдой, то что тогда ему делать? Как смириться с тем… что прежде, чем они были навеки разделены, ее последними словами, обращенными к нему, были: «жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж — семь недопустимых вещей для благородного человека».
И что он ей ответил тогда?
Он не хотел вспоминать. Но в тот день его ненависть была так глубока, что его громкий крик навсегда запечатлелся в его памяти вместе с болезненно бледным и печальным лицом матери по другую сторону связывающего барьера.
Боль...
Эта боль и правда была слишком сильна.
Те слова… те последние слова, которые его мать услышала от него в этой жизни… да, он сказал…
Ненавижу тебя.
У меня нет такой матери, как ты.
Когда гроб с телом прибыл, старейшина разбил чашу, и множество людей преклонили колени и заплакали. Стоявший у гроба отец тоже лил горькие слезы, и только Наньгун Сы продолжал стоять, крепко сжимая в руке куски того самого порезанного им на куски расшитого камелиями колчана для стрел.
Припорошенные снегом ярко-красные лепестки и желтые тычинки гордых цветов, проросших из-под снега посреди зимы. Казалось, ее теплые пальцы, создавшие это яркое разноцветье, только что последний раз коснулись тонкого шелка. Неизвестно, предчувствовала ли она свою смерть или же это было простым совпадением, но она вышила очень усердно и тщательно каждый цветок, так что они были как живые. Казалось, она вложила в эту вышивку всю любовь и заботу, которую так и не смогла выразить словами, а также все предупреждения и наставления, которые уже не сможет ему дать. Все ее надежды и чаяния были бережно вложены ей в каждый стежок и надежно спрятаны в этот маленький детский тряпичный колчан.
Наньгун Сы крепко сжал его в руках.
Ведь, это была последняя вещь, оставленная ему его матушкой… его мамой.
Но иллюзия не рассеялась из-за боли и страданий Наньгун Сы, безжалостно продолжая раскрывать людям кровавую правду о всей подоплеке событий последних лет.
На берегу озера Цзиньчэн Наньгун Лю пнул оскаленную морду помфрета-каннибала, и, еще раз взглянув на него, пробормотал:
— Скотина.
— Эта скотина и правда возжелала духовное ядро твоей супруги, но уважаемый Глава мог бы отказаться его отдавать, — сказал Сюй Шуанлинь, — и все же уважаемый Глава ради того, чтобы получить божественное оружие, продал свою жену.
— Что значит продал? Когда ты так говоришь, это слишком неприятно звучит. У сестрицы-наставницы Жун давно были проблемы со здоровьем. Лучший целитель с Острова Линьлинь осмотрел ее и подтвердил, что дни моей жены сочтены. Если бы она была здорова телом, разве согласился бы я отдать ее сердце этому свирепому монстру?
Сюй Шуанлинь чуть приподнял брови, но промолчал.
Наньгун Лю какое-то время смотрел на помфрета-каннибала и вдруг, вскипев, в сердцах с обидой сказал:
— Судьба несправедлива!
Казалось бы, как человек, находящийся в зените богатства и славы, может сетовать на судьбу? Несколько удивленный подобным заявлением, озадаченный Сюй Шуанлинь со смехом спросил:
— Что?
— Я говорю, что судьба несправедлива.
— …
— Почему, когда другие приходят просить божественное оружие, к ним являются благословенные звери и просят принести цветущую ветвь, спеть песню и тому подобную ерунду, а как пришел я, так ко мне заявился злой демон и потребовал жизнь моей жены… Что мне оставалось делать? Какой у меня был выбор?
Наньгун Лю выглядел очень подавленным.
— Ты ведь сам видел, когда я просил духа озера Цзиньчэн о божественном оружии, никто из тех, кто сопровождал нас, и слова не сказал, и только так называемый Уважаемый Наставник посмел меня попрекать. Этот Чу Ваньнин… блять, этот пятнадцатилетний пацан уже тогда посмел пойти против меня… Еще молоко на губах не обсохло, а уже возомнил себя образцом человеколюбия, нравственности и морали… Конечно, от пустой болтовни язык не отвалится, посмотрел бы я на него в деле*! Никогда не поверю, что если бы перед ним встал такой выбор, он бы предпочел умирающую от болезни жену мощному божественному оружию!
[*站着说话不腰疼 zhànzhe shuōhuà bù yāoténg чжаньчжэшохуа бу яотэн«от праздной болтовни спина не заболит» — обр. болтать без дела; легко сказать, сложно сделать].
Сюй Шуанлинь рассмеялся:
— На самом деле трудно сказать, как оно было бы. Не смотри на меня так, по правде говоря, никогда не угадаешь, что творится в голове у этих добродетельных людей.
— А о чем они еще могут думать? Только о том, чтобы их имя было увековечено в летописях, и весь мир восхвалял их праведность. Что я, не знаю их?
Чем больше Наньгун Лю думал на эту тему, тем сильнее была его обида. Бормоча проклятья, он пинал труп помфрета.
— С тех пор, как я занял пост Главы, со мной не раз обходились несправедливо, не говоря уж о проклятье, но при этом мне приходится каждый раз с улыбкой встречать людей, что обидели меня… хорошо еще, что я могу сдержать свой гнев и выдержать любое унижение*, иначе, боюсь, я бы умер от руки Чу Ваньнина еще в тот год, когда просил у озера божественное оружие.
[*胯下之辱 kuàxià zhī rǔ — позор пролезания под чужим задом (между ляжками): принуждение к этому действию считалось крайним унижением и позором].
— Думаю, ты прав, — Сюй Шуанлинь неожиданно прищурился и с улыбкой добавил, — я тоже думаю, что Чу Ваньнин в том году хотел тебя убить. Не ожидал, что ты не только сможешь убедить его не использовать Тяньвэнь и вымолишь у него жизнь, но еще и уболтаешь никому не рассказывать о том случае на озере Цзиньчэн. Что-что, а в умении сохранить свою шкуру в целости и сохранности тебе равных нет, и этой способностью уважаемого Главы я не могу не восхититься.
— Как бы он ни был тогда зол, Чу Ваньнин не мог не понимать, что хаос в Духовной школе Жуфэн ни к чему хорошему не приведет, – ответил Наньгун Лю. — Кроме того, у меня был еще и Сы-эр. Для такого маленького ребенка лучше было думать, что его мать погибла, героически сражаясь с нечистью, чем знать неприглядную правду.
Сюй Шуанлинь восхищенно вздохнул, а потом чуть кивнул головой и вдруг совершенно прямо и беспристрастно сказал:
— Неудивительно, что он захотел покинуть орден. Если бы я был на его месте, меня бы тоже тошнило от тебя.
— Ты думаешь, я этого хотел? У меня что, был выбор? Я тебе уже все объяснил, это несправедливость судьбы, — ответил Наньгун Лю.
Увидев эту сцену, некоторые тайком начали посматривать в сторону Чу Ваньнина и перешептываться:
— Выходит, наставник Чу с самого начала знал о деле супруги Жун?
— Не просто знал, но никому ничего не рассказал и тем самым помог Наньгун Лю сокрыть это преступление.
— Возможно в юные годы не хватило решимости, ведь тогда ему было всего пятнадцать. Кто бы захотел вызвать неудовольствие Духовной школы Жуфэн? Оскорбишь их, так потом так одарят, что не унесешь*.
[*吃不了，兜着走 chībuliǎo dōuzhe zǒu «не доешь — возьмешь с собой» — обр. расхлебывать последствия; не сойдет с рук; даром не пойдет].
Были и те, кто шепотом пытались заступиться за Чу Ваньнина:
— А по-моему, причина в другом, и он не хотел из-за уже допущенной ошибки нанести еще больший вред. Все слышали, как Наньгун Лю сам сказал, что наставник Чу не разглашал правду, потому что опасался, что это будет большим ударом для Наньгун Сы.
— В таком случае он неверно расставил приоритеты. Что важнее, душевное спокойствие маленького ребенка или порядочность Главы ордена? Увы, если бы эта правда вышла наружу раньше, Духовная школа Жуфэн не оказалась бы сейчас в таком положении.
— Сложно сказать, как оно было бы. Если бы он все рассказал еще тогда, боюсь, что в Верхнем Царстве могла начаться смута… Одним словом, каждый человек делает свой выбор и, окажись ты на его месте, еще неизвестно, решишься ли ты бесстрашно выступить вперед и взять на себя ответственность за последствия.
— Эй, не наговаривай на меня, на его месте я бы точно сразу же раскрыл всему миру правду о Наньгун Лю. Если знаешь о черных делах человека и остаешься сторонним наблюдателем, то сам становишься сообщником его преступлений.
Пусть люди разговаривали шепотом, но у Мо Жаня был очень хороший слух. Как только несколько фраз долетели до его ушей, он тут же разозлился и хотел громко высказаться по этому вопросу, но тут его крепко ухватили за рукав.
— Учитель!
С нечитаемым выражением на лице Чу Ваньнин покачал головой:
— Незачем это обсуждать.
— Но все было не так! Они что, не понимают? В той ситуации как вы могли обнародовать это дело? Это кто тут еще не умеет правильно расставлять приоритеты? Сейчас мы все выясним…
В разгар его пламенной речи Чу Ваньнин тихо и холодно обронил:
— Злишься?
Мо Жань кивнул.
— Хочешь непременно что-то сделать?
Снова кивок.
— Хорошо, тогда можешь помочь мне заткнуть уши, — сказал Чу Ваньнин.
— …
— Я не хочу спорить с ними, но и слушать все это не хочу. Помоги мне закрыть уши, а когда они закончат, уберешь руки.
Мо Жань не стал ждать и тут же встал за спиной Чу Ваньнина, прикрыв ладонями его уши. Он опустил взгляд на макушку человека перед собой, все еще чувствуя себя очень злым и подавленным. У него болело сердце за него, и ему на самом деле было сложно понять, почему, несмотря на то, что Чу Ваньнин всю жизнь старался поступать правильно, люди все еще были недовольны его поступками? Этот человек обе жизни прожил ради других и никогда не думал о собственной выгоде, так почему хватило одного спорного решения в деле, где до сих пор не все было ясно и понятно, и столько людей готовы осудить его, с радостью поливая грязью за спиной?
Похоже, так уж повелось с давних пор: люди готовы со слезами на глазах благодарить злодея за один хороший поступок и за малейшую ошибку разорвать на куски хорошего человека.
В прошлой жизни Тасянь-Цзюнь убил бесчисленное множество людей, но однажды, не ясно с какого перепоя, пожаловал каждому монаху буддийского храма Убэй по двадцать тысяч золотом. После этого люди на тысячи голосов начали петь ему хвалу, утверждая, что Наступающий на бессмертных Император раскаялся в своих преступлениях и встал на праведный путь*. В то время, совершив такой незначительный хороший поступок, в глазах народа Тасянь-Цзюнь тут же воссиял праведностью святого небожителя.
[*放下屠刀立地成佛 fàngxià túdāo lìdì chéng fó фансятудаолиди чэн фо «положить нож и тотчас же стать буддой» — обр. в знач.: раскаяться в своих преступлениях, встать на праведный путь].
Ну а что Чу Ваньнин? Чу Ваньнин бесспорно является образцовым наставником, самым гуманным и добрым человеком в мире, но стоило ему один раз принять неверное решение, как все вокруг готовы приписать ему дурные намерения.
Сколько раз такое случалось?
Чу Ваньнин действует жестко и хладнокровно, люди сразу упрекают его в черствости и бесчувственности.
Чу Ваньнин пытается действовать мягко и гибко, тут же люди упрекают его в трусости и нерешительности.
Во время своих пятилетних странствований Мо Жань как-то услышал рассказ о происшествии с землевладельцем Чэнем из Цайде. Кто бы мог подумать, но рассказчик утверждал, что в погоне за славой и ради привлечения внимания к своей персоне Чу Ваньнин кнутом отхлестал своего нанимателя, нанеся вред простому человеку…
— Он просто бесчувственный чурбан без стыда и совести. Не верите? Вот скажите, парни, разве может быть, чтобы у хорошего человека не нашлось хотя бы трех преданных друзей? Посмотрите на этого Чу Ваньнина! Еще в пятнадцать лет он взбунтовался и покинул своего наставника Великого Мастера Хуайцзуя, а потом всегда держался особняком. Мир так велик, но кто захотел бы стать его сердечным другом?
Даже если тогда в Цайде хозяин Чэнь допустил ошибку, он все равно был заказчиком. В той истории Чу Ваньнин дважды оступился, ведь своими действиями он нанес удар не только по деловой репутации своего ордена, но и пренебрег кодексом поведения заклинателей. По-моему, из-за того, что он так долго был один, его душевное здоровье несколько пошатнулось.
[*朋友 péngyou пэнъю — друг, приятель; [любимый/ая] парень/девушка].
Душевное здоровье пошатнулось?
В конце концов, надо еще посмотреть, у кого что пошатнулось.
После того, чем пожертвовал ради вас этот человек, неужели вам все еще недостаточно?
Неужели вы действительно хотите выжать из него всю кровь, пережевать его плоть и принести в жертву его кости? Только так он станет достаточно хорош для вас? Тогда он не посрамит землю и небеса и будет достоин присвоенного ему вами звания Уважаемый Наставник Чу?
Чтобы закрыть его уши, Мо Жаню пришлось поднять руки. Чу Ваньнин и правда был довольно высоким мужчиной, но когда они стояли рядом, его макушка едва достигала подбородка Мо Жаня. Чу Ваньнин вовсе не был хрупким и слабым человеком, но, глядя на него из-под полуопущенных ресниц, в этот момент Мо Жань остро чувствовал, как он уязвим. Не выдержав напора чувств, плотина в его сердце рухнула, и его вмиг затопило безграничной любовью и нежностью.
Еще никогда он так сильно не желал обнять этого человека.
И в этом не было никакой похоти, он хотел просто обнять его, согреть теплом своего тела, своей плотью и кровью защитить его от этого жестокого мира. Только это и ничего более.
Все те пафосные речи и разглагольствования, что только звучали, в стиле «если бы это был я, на его месте я бы уж точно…», Чу Ваньнин слышал не раз, и в отличие от Мо Жаня реагировал на них довольно спокойно, даже безразлично.
Тем временем воспоминание об эпизоде на озере Цзиньчэн закончилось, и этот фрагмент начал разрушаться. Чу Ваньнин отвел взгляд и увидел Наньгун Сы, который так и продолжал стоять на коленях спиной к нему, даже не пытаясь подняться.
Чу Ваньнин тихо вздохнул.
Хотя в глазах всего мира он не был учителем Наньгун Сы, на самом деле Чу Ваньнин всегда считал его своим учеником. Именно поэтому он до конца надеялся, что Наньгун Сы никогда не узнает правды, и всю жизнь проживет с верой в то, что по несчастливой случайности Жун Янь погибла в сражении с монстром. Но его надеждам не суждено было сбыться, и спустя столько лет пламя все же добралось до бумаги и превратило ее в пепел.
В глазах Чу Ваньнина стоящий на коленях взрослый Наньгун Сы и преклонивший колени перед гробом матери малыш из его воспоминаний вдруг наложились друг на друга.
Тот ребенок с большим трудом пытался по памяти декламировать текст из «Свободного скитания». Но взявшись за то, что было ему не под силу, он не смог запомнить все хорошо. Вытирая слезы, то и дело спотыкаясь, Наньгун Сы упрямо читал наизусть для своей матушки:
— В Северном океане обитает огромная рыба Кунь. Она может обернуться птицей Пэн, у которой спина длиннее, чем горный хребет… – всякий раз, когда он запинался, на его нежном детском личике отражалось такое глубокое горе, которое не должен знать такой малыш. — Если бы целый свет… хвалил… не загордился, весь свет… осуждал… он бы не… испугался. Покой… покой внутри и снаружи делится на…
Тонкий детский голос неожиданно оборвался. Похоже, он забыл следующую строку. Крохотное тело задрожало, как ветка ивы на ветру. В конце концов, он закрыл лицо руками и, не в состоянии больше сдерживаться, зарыдал в голос.
— Мама… я был не прав, Сы-эр виноват… Просыпайся... проснись, ладно? Мама… я больше никогда не буду баловаться… Как только ты проснешься, ты будешь снова учить меня, ладно?
Позже «Свободное скитание» стало той книгой, которую Наньгун Сы по памяти переписывал на каждом утреннем уроке. Она стала его неизменным спутником с детства до бурной юности молодого хозяина Духовной школы Жуфэн.
Госпожа Жун ушла, и больше никто не смог его обучать.
А вскоре и Чу Ваньнин ушел, не оглядываясь.
Наньгун Сы больше не принял ни одного постоянного наставника. Полагаясь лишь на отремонтированный ветхий колчан и опираясь на одну истину «жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж — семь вещей, что недопустимы для благородного человека из ордена Жуфэн» в величайшей духовной школе в мире, где чужую душу не увидеть за льстивой улыбкой*, в конце концов, он вырос хорошим человеком и настоящим героем, в корне отличающимся от своего отца.
[* 人心隔肚皮 rénxīn gé dùpí жэньсинь гэ дупи «чужое сердце [нутро] за кожей живота не разглядеть» — обр. чужая душа - потемки].
Так прошло уже около пятнадцати лет с того дня, как умерла госпожа Жун.
Фрагменты призрачной иллюзии снова собрались вместе, и на этот раз перед глазами людей появились внутренние покои Наньгун Лю. В ночь полнолуния Наньгун Лю скрючился на занавешенной сверху летней циновкой плетеной кровати, мертвой хваткой вцепившись в плетеную бамбуковую подставку*. Несмотря на то, что на дворе было лето, и Наньгун Лю накинул на себя несколько толстых матрасов, его губы посинели, а тело била крупная дрожь.
[*竹夫人 zhúfūrén чжуфужэнь — бамбуковая жена: бамбуковая плетеная подставка для рук и ног — постельная принадлежность в жаркую погоду].
Чу Ваньнин похлопал Мо Жаня по руке:
— Отпусти, я тоже хочу наблюдать.
Мо Жань ответил:
— Вы можете и не смотреть, я все вам перескажу, — он все еще не хотел отнимать руки от ушей Чу Ваньнина, но когда Чу Ваньнин хлопнул его по ладоням, Мо Жань понял, что ему его не переспорить и неохотно опустил руки. Все еще недовольный, он мрачно оглянулся вокруг, про себя решив, что если еще хоть кто-нибудь осмелится сказать плохо о Чу Ваньнине, он обязательно запомнит этих людей, чтобы впоследствии разобраться с каждым по отдельности.
Тем временем в иллюзии Сюй Шуанлинь неспешно вошел в комнату и с ленцой поприветствовал Главу бледным подобием уважительного поклона. Но Наньгун Лю, похоже, уже давно привык к подобному небрежному обращению и не придал этому никакого значения. Уставившись на него налитыми кровью глазами, он дрожащим голосом спросил:
— Шуанлинь, лекарство? Где мое лекарство?
— Так уж получилось, что у меня ничего не вышло.
— А-а-а! — закричал Наньгун Лю. От гнева, боли и страха из его глаз брызнули слезы и потекли по искаженному лицу, смешиваясь со слезами и соплями. – Как… Как так…. Почему… ты же сказал, что это возможно… я больше не вынесу! Мои кости словно шипы раздирают мое тело! Скорее, помоги мне закрыть окно поплотнее, чтобы и лучик света ни проник сюда, чтобы ни один лучик…
— Оно уже очень плотно закрыто. Сегодня полнолуние, так что даже если ты не выйдешь наружу, все равно будешь чувствовать боль. Бесполезно, тебе этого не избежать, — ответил Сюй Шуанлинь.
— Нет… нет! Лекарство? — Наньгун Лю словно сошел с ума. — Лекарство! Что с лекарством!? Ты сказал, что сможешь подобрать нужный состав! Я ведь поверил тебе! Где мое лекарство?!
— Я заново пересмотрел все свитки. Это проклятие слишком сильное и от его ужасного яда нельзя избавиться, если не использовать одну вещь.
— Что за вещь? Я отдам тебе все, что хочешь! Только дай мне лекарство! Дай мне лекарство!
— Мне нужно духовное ядро того, кто наложил это проклятье, — ответил Сюй Шуанлинь.
— ..! — от лица Наньгун Лю вмиг отлила вся кровь.
— Духовное ядро… ты хочешь… ты хочешь его духовное ядро?
— А оно есть?
— Откуда же оно возьмется?! — взревел Наньгун Лю. От этого всплеска эмоций его волосы растрепались, а в уголках губ выступила слюна. — Ты ведь знаешь того, кто меня проклял! Мой «хороший» учитель, это ничтожество… благородный человек! Ло Фэнхуа! Он захватил мое место, так что, как только я занял пост Главы, сразу же приказал разорвать его труп на тысячи частей! После этого я взял его останки и бросил в самое проклятое место на земле, Кровавый Пруд*, тем самым отправив его душу на Последний Круг Ада без права на перерождение! Ныне даже кости его сгнили и ничего не осталось! А ты хочешь, чтобы я отыскал его духовное ядро? Где мне его искать?! Как я его найду?!
[*血池 xuèchí сюэчи — пруд крови: будд.место для грешников в аду].
Сюй Шуанлинь промолчал. Дождавшись, пока Наньгун Лю закончит орать и начнет задыхаться от отчаяния и боли, он неспешно предложил:
— Я знаю еще один способ, но будет очень трудно воплотить его в жизнь. Хочешь услышать?
— Говори… говори, скорее, расскажи мне!
— Хотя Ло Фэнхуа и умер, ты должно быть знаешь, что в «Книге мертвых*» написано, что душа, попав на Последний Круг Ада, несмотря на то, что теряет возможность переродиться, все же может объединить все свои три души и семь духов*, чтобы, сформировав дьявольский зародыш, внутри него воссоздать кости и плоть своего прижизненного облика. Чем более трагической и жестокой была смерть, тем сильнее будет порожденное душами дьявольское отродье, вплоть до того, что дьявольский зародыш может сформировать вокруг себя огромный скелет, который будет защищать души от рассеивания.
[*亡人录 wángrénlù ванжэньлу — записи/список мертвецов/пропащих душ;
**三魂七魄 sānhúnqīpò саньхуньципо— даос. тройственное духовное (разумное) начало и семь нечистых (животных) духов (в теле человека);три бессмертных души и семь смертных форм в даосизме, противопоставляющие духовную и плотскую стороны человека].
— И что с того? Я же не могу отправиться на Последний Круг Ада, чтобы вскрыть его труп и…
— Ты не можешь пойти туда, но можно настойчиво пригласить его прийти сюда, — Сюй Шуанлинь улыбнулся. В свете свечи его лицо выглядело безмятежным, словно они обсуждали приглашение давнего друга на чаепитие. — Призрачный и смертный мир разделены барьером, но, если соединить пять чистейших душ пяти элементов, в нем можно проделать брешь прямо на Последний Круг Ада.
— Открыть…. дверь прямо на Последний Круг Ада?
Сюй Шуанлинь со смехом ответил:
— Верно! Проделав дыру в барьере, мы вызовем дьявольский зародыш Ло Фэнхуа сюда. Сформированное душами тело по всем параметрам, включая духовное ядро, будет таким же, каким оно было при жизни. Съешь плоть, выпьешь кровь, вытащишь из него духовное ядро и можешь забыть о своем проклятии, — он сделал небольшую паузу, прежде чем продолжил. — Вот только собрать сразу пять чистейших духовных сущностей будет тяжеловато. Нам нужно найти хотя бы одну совершенную душу с самой чистой и мощной духовной энергией… но ты не волнуйся раньше времени. Я подумаю и обязательно найду решение этой проблемы.
Наньгун Лю открыл рот, собираясь что-то сказать, но из горла его вырвался лишь ужасающий вой. Слезы и сопли хлынули с новой силой, он ничком упал на кровать и затрясся.
— Что, на самом деле так больно? — вздохнул Сюй Шуанлинь. — Наверняка, после того, как ты убил его, твой учитель возненавидел тебя еще больше. Надо же, смог наложить на кольцо такое жестокое, неснимаемое проклятье, что и Небеса заплачут, увидев тебя сейчас.
— У-у!..
— Ладно, потерпи, скоро рассвет, боль пройдет, — Сюй Шуанлинь забрался на кровать и, скрестив ноги, он одной рукой подпер рукой щеку, а другой почесал пятку. — Давай, я составлю тебе компанию. Буду болтать о том и сем, хоть немного отвлеку, и тебе будет не так больно.
Тяжело дыша, Наньгун Лю весь забился еще глубже под одеяло.
— Эй, о чем бы нам поговорить?.. А может поболтаем о Сы-эре? Этому ребенку тоже не повезло. Надо же было ему родиться с нестабильным яростным духовным ядром. Как я слышал, совершенствование с такой духовной основой нелегко контролировать и человек легко может впасть в безумие. Похоже, что это наследственный недуг рода Наньгун. У его прадеда, вроде ж, был тот же порок?
Сжавшийся под ватным одеялом Наньгун Лю, сглотнув слюну, ответил:
— Да.
— Ну и что ты планируешь с этим делать?
— Зачем мне что-то делать? — голос Наньгун Лю дрогнул. — Его недуг не идет ни в какое сравнение с моим, с ним легко можно справиться. Позже женится и… в конце концов, его духовный поток легко подавить при помощи совершенствования в паре. Ты все еще… лучше думай, как справиться с моим проклятием…
— Разве я постоянно не думаю о том, как справиться с твоим проклятьем? Однако, чем больше ты думаешь про свою болезнь, тем тебе же больнее, — Сюй Шуанлинь опять вернулся к прежней теме разговора. Ковыряясь между пальцами ног, он со смехом спросил, — но разве в его случае двойное совершенствование будет благоприятным для обоих? Я слышал, что прабабка Сы-эра умерла довольно рано.
— Ну и что, это все мелочи.
— Айя! Я то спросил просто наугад. Вот уж не думал, что она умерла из-за двойного совершенствования, — Сюй Шуанлинь сокрушенно вздохнул. — Воды Духовный школы Жуфэн действительно темный омут без дна. Кто мог подумать, что здесь Главы женятся исключительно с целью использовать жизни своих благородных супруг, чтобы справиться со своей бедой.
— Жизнь женщины… изначально… пустая трата.
— Настолько презираешь женщин, а? — рассмеялся Сюй Шуанлинь.
— Великий Духовный Глава давал нам именно такое наставление, но ты, похоже, ничего не понял.
[*太掌门 tài zhǎngmén тай чжанмэнь«великий/почтенный глава/мастер/руководитель религиозного учения].
— Я и правда не понял. Так что там говорил Великий Духовный Глава?
— Школу Жуфэн может возглавить только благородный человек высоких моральных качеств.
— Верно.
— А кто такой этот «благородный человек»? Это мужчина*, понятно?
[От переводчика: в конфуцианской философии, и правда, женщине отводилось место чуть выше домашнего скота. Единственное ее предназначение было в продолжении рода и удовлетворении потребностей мужчины. Само понятие 君子 jūnzǐ «человек высоких моральных качеств», в конфуцианской трактовке изначально являлось определением для мужчины и не могло быть применено к женщине].
— …Пфф! Ты как-то очень однобоко и непочтительно истолковал его слова. Глава ордена, услышав эту извращенную трактовку, боюсь, как бы Великий Духовный Глава не восстал из своей могилы на Кургане Героев.
Продолжая трястись, Наньгун Лю ответил:
— Ты никогда не был женат, так что тебе не понять. Женщина, она… по сути своей бесполезна… и нужна лишь для продолжения рода, это... ее единственный долг. Бабушка была готова пожертвовать собой ради деда и с легким сердцем охотно согласилась на…
— С легким сердцем охотно согласилась? — с улыбкой переспросил Сюй Шуанлинь. — В таком случае, выходит, тебе всего-то и нужно найти для Сы-эра женщину, готовую с легким сердцем заняться с ним двойным совершенствованием и погибнуть за него?
— …Уже нашел…
От этого заявления Сюй Шуанлинь на миг окаменел:
— Что? Как? Кто это? — он выглядел настолько заинтригованным, что попытался сорвать одеяло и вытащить Наньгун Лю наружу из его кокона. — Какой успех! Неужели ты смог найти кандидатуру на роль жены молодого господина Духовной школы Жуфэн. Ну же, скорее расскажи мне, кто она!
Наньгун Лю поглубже зарылся в одеяло и медленно отполз в самый дальний угол кровати. Какое-то время молча терпя боль, он, наконец, хрипло сказал:
— Твоя названная дочь Е Ванси.
— ..!
Внутри иллюзии глаза Сюй Шуанлиня вдруг расширились, так же как и у большинства людей, что, затаив дыхание, следили за происходящим.
У Мо Жаня же в этот момент появилось ощущение, что тут что-то не сходится.
С ним была память о двух прожитых жизнях, и если этот диалог имел место в его первой жизни, то это позволяло совсем иначе взглянуть на подоплеку и интригующие детали некоторых событий прошлого.
Он всегда знал, что Е Ванси и Наньгун Сы связывали глубокие чувства. На самом деле его уверенность была основана не только на том, что Е Ванси попросила его после смерти похоронить ее вместе с Наньгун Сы. В предыдущей жизни тот факт, что Е Ванси была женщиной, был обнародован значительно раньше, и случилось это именно потому, что глава Наньгун Лю выбрал ее будущей женой для Наньгун Сы.
Если посмотреть на это в свете открывшихся обстоятельств, выходит, что после того, как отец нашел для сына идеальный «плавильный котел»* и заключил брачный контракт, Наньгун Сы вдруг скоропостижно скончался, а Е Ванси получила шанс выжить… Мо Жань не мог не задуматься, а такой ли уж случайностью была смерть Наньгун Сы?
[*炉鼎 lúdǐng лудин «треножный котел» — оборудование алхимика; 双修的炉鼎 shuāngxiū de lúdǐng шуансю дэ лудин «треножный котел для двойного совершенствования» — метафора для обозначения человека (чаще всего женщины), используемого как источник духовной силы при двойном совершенствовании. В данном случае, совершенствование не равноценный союз, а донорство одной из сторон, которое может завершиться полным истощением и смертью донора].
Ему бы не хотелось, чтобы это было так.
Внутри иллюзии у Сюй Шуанлиня руки сжались в кулаки. Хотя на лице все так же сияла улыбка, тон его стал куда более прохладным:
— Ты хочешь, чтобы Листочек вышла замуж за А-Сы?
— Да, она лучше всех подходит.
— Чем подходит? — со смехом спросил Сюй Шуанлинь. — Сначала ты хотел сделать из нее начальника Тайной стражи, для чего сотворил из нее существо непонятного пола, а теперь решил выдать ее за А-Сы. Не боишься, что А-Сы ее отвергнет?
— Рад он точно не будет, но раньше они неплохо ладили. Я видел, что они часто подолгу разговаривали и смеялись, так что, думал, в итоге он ее примет. Впрочем, когда я заговорил с ним об этом браке, Сы-эр сильно разозлился и заявил, что ему никогда не нравилась Е Ванси, и заботился он о ней лишь потому, что знал, что девушке нелегко найти, с кем поговорить в Темном городе. В итоге он наотрез отказался от этого брака.
— … — Сюй Шуанлинь потерял дар речи.
— Но как я мог с этим согласиться? Тогда он сильно поссорился со мной, обвинил в том, что я не уважаю его выбор и пытаюсь принять вместо него важнейшее решение в жизни*. Чем больше я настаивал, тем хуже было его отношение к Е Ванси. В итоге из-за того, что я слишком благоволю Е Ванси, он заподозрил меня черт знает в чем, — выругался Наньгун Лю, — может, его отвращает ее некрасивое лицо?
Сюй Шуанлинь был довольно беспристрастен:
— …Если бы тебя самого прежний глава заставил жениться на женщине, которая тебе не нравится, ты бы согласился? Я думаю, тут дело не во внешности, а в том, что ты не уважаешь его право самому решать, что для него лучше.
— Он такой поверхностный! Жениться надо на полезной и добродетельной женщине. А уж если ему так нравятся красавицы, то в будущем, после укрепления здоровья, неужто кто-то помешал бы ему взять наложницу? — вздохнув, сказал Наньгун Лю. — Тьфу! В этом есть доля моей вины… кхе-кхе, не смог… вовремя разглядеть чувства Е Ванси к Сы-эру. Если бы у нее была ее прежняя внешность, Сы-эру она бы понравилась.
— Ты слишком преувеличиваешь, — ответил Сюй Шуанлинь, — Сы-эр в любом случае не принял бы ее.
— Только если ему жизнь не дорога. При таком яростном неустойчивом ядре, как у него, партнер в процессе двойного совершенствования будет испытывать страшные мучения. Если он решит взять в жены обычную девушку… боюсь, что она просто не выдержит… — Наньгун Лю многозначительно вздохнул. — А Е Ванси любит его. Она сама согласилась, и, главное, могла бы это вынести.
— Как она могла согласиться на такое?!
— Я спросил ее.
— Что?!
— Я спросил ее и все без утайки рассказал об этом деле, — сказал Наньгун Лю. — Она больше боится, что Сы-эр может пострадать из-за своей болезни, чем за собственную жизнь.
Сюй Шуанлинь какое-то время просто молча сидел, опустив голову, напряженно размышляя о чем-то. В конце концов он все же сказал:
— Она, и правда, такая дура.
Увидев это, Мо Жань окончательно уверился... Наньгун Сы умер от внезапной неизлечимой болезни? Не смешите меня, почти наверняка именно Сюй Шуанлинь своими руками убил его.
Чтобы Е Ванси могла жить, Наньгун Сы должен был умереть.
Причина, по которой в этой жизни Наньгун Сы до сих пор не умер, скорее всего, именно в том, что он увлекся Сун Цютун. Как говорится, не целился, но попал в яблочко. Сун Цютун действительно была прекрасной костяной бабочкой, чье тело идеально подходило для двойного совершенствования. В такой ситуации их брак с Наньгун Сы, естественно, полностью устраивал его отца. Можно даже сказать, что эта женщина была куском пирога, упавшим с неба, так что Наньгун Лю вмиг и думать забыл об идее замужества Е Ванси с Наньгун Сы.
Так как брачного контракта между Е и Сы нет, Сюй Шуанлиню в этой жизни не нужно было вредить Наньгун Сы, и это многое объясняет. Однако Мо Жань все еще был весьма озадачен… Сегодня выяснилось, что Сюй Шуанлинь — настоящий безумец, демон во плоти. Так почему Е Ванси столь важна для него? Она всего лишь его приемная дочь и не больше… Этот коварный и страшный человек, что движет им, какой идеей он одержим?
Чего на самом деле он добивается?
Этот отрывок воспоминаний был совсем коротким. Призрачные образы вновь ярко вспыхнули и рассыпались, а потом собрались во фрагмент более раннего воспоминания.
Наньгун Лю выглядел заметно моложе и еще не растолстел. В руках он вертел переливающуюся изумрудным блеском мелкую вещицу, которая, при ближайшем рассмотрении, оказалась кольцом главы Духовной школы Жуфэн.
Надев этот перстень один раз, его невозможно было снять вплоть до самой смерти. Учитывая, что Наньгун Лю не надел кольцо, он еще не стал настоящим хозяином ордена Жуфэн.
В комнату вошел страж и опустился на колени, приветствуя Наньгун Лю, как господина. Судя по тому, что его одеяние было в пятнах крови, по-видимому, только что произошел кровавый переворот, а значит, это был фрагмент воспоминания о той ночи, когда Наньгун Лю убил своего учителя и вернул себе кольцо главы школы.
— Глава, как нам поступить с телом Ло Фэнхуа?
В глубоком раздумье Наньгун Лю покрутил кольцо:
— Похороните его в Кургане Героев. Так или иначе нас связывали отношения учителя и ученика, так что погребите его со всеми причитающимися почестями.
— Слушаюсь!
Страж, почтительно пятясь, ушел.
Мо Жань слегка нахмурился. Ему показалось немного странным, что события этого фрагмента не совпадали с тем, что они узнали ранее: Ло Фэнхуа, наставник братьев Наньгун, по приказу Наньгун Лю был разорван на части, останки его брошены в Кровавый пруд, а душа оказалась заключена на Последнем Круге Ада без права на перерождение.
Так почему же сейчас Наньгун Лю приказал достойно похоронить своего учителя в Кургане Героев?
В иллюзии Наньгун Лю поглаживал испускающий ярко-зеленое сияние перстень главы, отражавшийся в его глазах странным потусторонним блеском. Казалось, он был немного напуган и в то же время томится от неутолимой жажды.
Его кадык дернулся, когда он медленно поднял руку с сияющим в пламени свечей кольцом и торжественно надел его на большой палец.
Он рассматривал свою руку, вытягивая и поднося к глазам. Уголки его рта уже начали растягиваться в лучезарной счастливой улыбке, но вдруг по довольному лицу прошла рябь и недоулыбка так и застыла на его губах.
Наньгун Лю вдруг дико закричал, свалился со своего трона и забился в судорогах на полу.
— А-а-а!.. А-а-а!
— Глава?
— Глава, что с вами?
Люди из его свиты подбежали к нему, стараясь оказать помощь. Когда Наньгун Лю поднял голову, его лицо было в крови. Только что кожа выглядела идеально, но не прошло и секунды, как вся она покрылась многочисленными кровоточащими мелкими ранками, похожими на булавочные уколы, которые тут же зажили, а потом появились снова.
— Что это?! — в панике закричал Наньгун Лю. — Больно!.. Как больно!.. Как… это могло случиться со мной?! Что происходит?!
Послышался звук шагов.
В лунном сиянии в дверях главного зала появился мужчина. Легко и изящно ступая по холодным
камням босыми ногами, он подошел к Наньгун Лю и, приподняв подол своего длинного одеяния, опустился перед ним на одно колено.Этим человеком был не кто иной, как молодой Сюй Шуанлинь. Нагнувшись, он приподнял лицо Наньгун Лю и внимательно осмотрел его. Наньгун Лю из последних сил сдерживал вопли и тяжело дышал. Слезы и сопли смешивались с кровью на его лице. От этого неприглядного зрелища Сюй Шуанлинь, казалось, испытал приступ тошноты. Нахмурив брови, он спросил:
— Почему это вдруг произошло?
— Я не знаю… как… я не могу знать… советник Шуанлинь… советник, спаси! Помоги мне…
[*先生 xiānsheng сяньшэн — господин (вежливое обращение, используется отдельно или вместе с фамилией); наставник; ученый, мастер (о представителях профессий, требующих владения особыми навыками)].
В то время Сюй Шуанлинь был только помощником Наньгун Лю, поэтому Наньгун Лю называл его советником, а не старейшиной.
После беглого осмотра Сюй Шуанлинь схватил правую руку Наньгун Лю, и, присмотревшись к ярко сверкающему кольцу, вдруг изменился в лице:
— Почему к нему прицеплено проклятье Десяти Тысяч Бедствий*?
[*万劫 wànjié ваньцзе — будд. десять тысяч кальп/бедствий/катастроф].
Столпившиеся вокруг придворные, слуги и личная стража, услышав его слова, отшатнулись, словно от Наньгун Лю повеяло могильным холодом. Сам же проклятый оказался на редкость неискушенным и ничего не знал о наложенном на него смертельном заклятии. Подняв заплаканное лицо, он непонимающе глядел на Сюй Шуанлиня. Вытекающие из его носа сопли, смешиваясь с кровью, продолжали капать на каменный пол.
— А что это такое?
— Смертельное проклятье.
Выражение лица Сюй Шуанлиня было очень смущенным.
— Похоже перед смертью Ло Фэнхуа через этот перстень наложил смертельное проклятие на того, кто наденет его. Теперь каждую ночь в лунном свете кожа проклятого им человека будет трескаться, как от мороза, а он -испытывать такую боль, что смерть станет милее подобной жизни...
— Что?!
— Это еще не все, — Сюй Шуанлинь погладил кольцо и закрыл глаза, чтобы почувствовать бушующий внутри духовный поток. — Каждое пятнадцатое полнолуние, даже если не выходить из дома и закрыться в четырех стенах в полной темноте, все равно испытаешь боль от тысячи порезов. Ты не сможешь этого избежать...
Он открыл глаза и, взглянув на сжавшегося на полу, потерявшего человеческий облик Наньгун Лю, закончил совсем тихо:
— ...До последнего вздоха.
Взгляд Наньгун Лю под залитыми кровью веками вдруг стал острее. Сейчас он был похож на прячущуюся в темноте большую крысу, которая вдруг увидела, как в ее нору пытается заползти гадюка.
Он смешно затрепыхался и пробормотал:
— До последнего вздоха?
— Да.
— Нельзя разрушить?
— Это проклятье нельзя сломать, — ответил Сюй Шуанлинь. — По крайней мере сейчас я не могу придумать, как это можно сделать… может быть, в будущем…
Он еще не договорил, как Наньгун Лю вырвал свою руку из его ладони и с безумным хохотом начал сползать по ступеням, оставляя на холодных, гладко отполированных плитах пола смазанный кровавый след. От его хриплых рыданий и безумного, переходящего на визг смеха многие их тех, кто следил за иллюзией, начали морщиться, а кто-то просто не выдержал и заткнул уши.
— Ха-ха-ха!.. На мне проклятье? Ты меня проклял? Ло Фэнхуа, ты украл место главы ордена Жуфэн, испокон веков принадлежавшее роду Наньгун. Я сместил тебя, но ведь сохранил твой труп в целости и сохранности… поступил с тобой по-божески*! А ты вдруг проклял меня? Как можно быть таким жестоким… нет у тебя ни стыда, ни совести!.. Я ведь не забыл, как ты…. с добротой и любовью учил меня… поэтому я хотел похоронить тебя… похоронить в Кургане Героев… Ха! Курган Героев! А ты хотел, чтобы я страдал и каждую ночь у меня лопалась кожа… до последнего вздоха! — с яростным ревом он упрямо двигался к дверям главного зала, пока не смог спрятаться в густой тени больших окованных красной медью дверей. Его пальцы судорожно скрючились и он обессиленно осел на пол, отчаянно ударив ладонью по холодному камню. — До последнего вздоха! Как ты мог так поступить со мной?! Как можно быть таким жестоким… Скотина! Грязное животное! Ты разрушил мою жизнь!
[*全尸 quánshī «нетронутый труп» — труп, в котором сохранились все части тела. От переводчика: здесь опять отсылка к вере китайцев в то, что для будущей благополучной реинкарнации умершего необходимо, чтобы его тело было погребено в целости.
**天经地义 tiānjīng dìyì «закон неба и принцип земли» — согласно с законами людскими и небесными; обр. непреложная истина; в соответствии с представлениями общества о правильности и порядочности].
— Глава… — люди из его окружения не могли не проникнуться жалостью к его страданиям и бросились к нему, чтобы помочь подняться, но Наньгун Лю яростно взревел и начал отбиваться, как сумасшедший.
Залитое кровью, обычно безвольное лицо слабака и труса, не способного на большие поступки, сейчас выглядело совсем иначе. В его глазах, как в зеркале, отражалась сжигающая его изнутри ненависть, похожая на огонь степного пожара, быстро распространявшийся по сухой траве.
Наньгун Лю истерически завопил:
— Слушайте… мой первый… приказ главы!..
Свита тут же почтительно опустилась на колени, ожидая его повеления.
— Прежний глава ордена Ло Фэнхуа совершил непростительное преступление… немыслимое зло… и нет ему прощения! Я приказываю его тело… изрубить на тысячу частей… а кости раздробить в песок!..
Сюй Шуанлинь тихо стоял в стороне и слушал, опустив взгляд. По выражению его лица сложно было понять, о чем он думает.
В это время Наньгун Лю накрыл новый приступ и он, не выдержав, рухнул на пол. Громко рыдая, он все же заставил себя подняться и, заливаясь слезами, поднялся на трон главы школы Жуфэн, откуда, сквозь зубы выдавливая каждое слово, завершил свой первый приказ:
— Прах бросьте… в Кровавый Пруд…
Ты проклял меня, чтобы до последнего вздоха я страдал, истекая кровью.
А я навечно запру тебя в Адском Чистилище без возможности перерождения.
В конце этого фрагмента воспоминания Наньгун Лю посмотрел куда-то вдаль пустым, невидящим взором, и голосом, что звучал сипло и тонко, как старая окарина, просипел:
— Ло Фэнхуа, ты животное… ты просто грязное животное…
Этот фрагмент памяти разлетелся хлопьями снега и на его месте начал формироваться новый. Открывающиеся один за другим самые отвратительные секреты Духовной школы Жуфэн были представлены на суд всем присутствующим. И если Е Ванси и Наньгун Сы просто не могли не смотреть, потому что все это затрагивало их напрямую, то основная часть зрителей испытывали своеобразное удовольствие, подсматривая за скрытыми пороками сильных мира сего.
Зависть — одно из самых уродливых чувств в этом мире. Сколько из этих людей, принявших приглашение на свадьбу Наньгун Сы, действительно искренне почитали Духовную школу Жуфэн? Многие ли из них, проходя мимо Тройных Башен* по земле выложенной духовными камнями, каждый из которых был на вес золота, своими глазами видя величие и красоту семидесяти двух городов Жуфэн, испытали лишь восхищение, без капли зависти?
[*三出阙 sānchūquē саньчуцюэ «три выдающихся дворца/башни» — легендарное здание, олицетворяющее власть императора; одна из самых высоких архитектурных форм в древнем Китае. Строили обычно две Тройные Башни (с двух сторон от главной дороги) напротив входа во дворец].
Чем выше был дом, тем больше зевак привлечет его обрушение, и вмиг кожура от тыквенных семечек и брызги слюны праздных зевак разлетятся по всей округе.
Чужие страдания — это ли не лучшая тема для разговоров на досуге?
Мо Жань не хотел бы видеть все это, но в этом дурно пахнущем деле было слишком много важных деталей, которые могли пролить свет на многие события его жизни. Несмотря на то, что, судя по воспоминаниям Сюй Шуанлиня, именно он убил и взял под контроль обитателей озера Цзиньчэн и юйминь в Персиковом Источнике, Мо Жань не мог отделаться от мысли, что где-то здесь кроется подвох.
Он нутром чуял, что с этими воспоминаниями что-то не так.
…Но что именно?
Нахмурив брови, он принялся напряженно размышлять.
Внезапно, боковым зрением он заметил мерцающий свет вдали. Но из-за того, что именно сейчас разворачивался новый фрагмент иллюзии, никто не смотрел в сторону леса и ничего не замечал.
Мо Жань на мгновение оцепенел от ужаса, а потом резко переменившись в лице, громко крикнул:
— Пламя Бедствия*!
[*劫火 jiéhuǒ цзехо — будд. огненная кальпа: всеобщий пожар при гибели мира].
Услышав его, люди начали поворачивать головы:
— Пламя бедствия? Откуда тут Пламя Бедствия?
— Там… В той стороне!
— Нет! С этой стороны тоже!
Никто и подумать не мог, что пока они смотрели воспоминания Сюй Шуанлиня, все семьдесят два города ордена Жуфэн охватит бушующее негасимое пламя. Огонь был еще далеко, а они находились в глубине густого леса и, не всматриваясь, конечно, не заметили зарево на горизонте.
Пламя бедствия — самый страшный пожар, который может потушить лишь благословенный ливень, посланный Небесами. В противном случае он будет гореть, пока не выжжет дотла всю округу.
От пожарища валил густой дым, стремительно распространяющийся огонь напоминал брызги воды на тонком шелке, что быстро расползались по всей ткани. Если присмотреться, можно было увидеть, как из городов Жуфэн вылетают крошечные сверкающие метеоры, но, если подумать, откуда тут метеоры? Конечно же это были последователи и ученики Духовной школы Жуфэн, которые на своих мечах пытались выбраться из моря огня.
Когда люди в лесу увидели это, многие из них смертельно побледнели и стали громко кричать:
— Что происходит?
Большинство же тут же бросились назад, к Дворцу Шилэ, выкрикивая имена своих оставшихся там родственником и товарищей. Сюэ Чжэнъюн спал с лица, ведь госпожа Ван осталась там, и она не умела летать на мече…
— А-Жань! Юйхэн! Позаботьтесь о Мэн-эре, я пойду искать жену…
Мо Жань тоже был очень встревожен, он кивнул и ответил:
— Дядя, поспеши, забери оттуда тетю, а мы останемся здесь. Я не допущу, чтобы с Сюэ Мэном что-то случилось.
Сюэ Чжэнъюн похлопал его по плечу и направился туда, где огонь уже подбирался к Дворцу Шилэ.
Спокойно наблюдавший со своего места за охватившей людей паникой Сюй Шуанлинь вдруг ослепительно улыбнулся и насмешливо прокомментировал:
— Какое прекрасное зрелище! Дерево падает и макаки разбегаются кто куда*.
[*树倒猢狲散 shù dǎo húsūn sàn шу дао хусунь сань — посл. когда дерево падает, обезьяны (китайские макаки) разбегаются; обр. когда вожак теряет власть, разбегаются все его приспешники; крысы бегут с тонущего корабля].
Обернувшись, Мо Жань увидел, как Сюй Шуанлинь щелкнул пальцами и искрящиеся осколки похожих на снежинки воспоминаний собрались в центре его ладони.
Они снова оказались в реальности, в которой, куда ни кинь взгляд, их окружало безбрежное огненное море. Из по-прежнему открытых Адских Врат продолжала хлестать расплавленная лава, медленно заливая охотничьи угодья ордена Жуфэн.
Наблюдавший за Сюй Шуанлинем Мо Жань вдруг почувствовал, как у него мурашки по спине побежали.
Было в глазах этого человека что-то непостижимое и абсолютно безумное. И этот взгляд был слишком хорошо знаком ему…
В прошлой жизни, на Пике Сышэн в опустевшем после смерти Чу Ваньнина Дворце Ушань каждый раз, глядя в зеркало, он видел точно такую же пару внушающих ужас глаз…
Глаза, до предела наполненные кровавым безумием, жаждой саморазрушения и желанием забрать с собой в могилу весь мир.
— Ты ведь хочешь уничтожить Духовную школу Жуфэн?
Сюй Шуанлинь практически никак не отреагировал на вопрос Мо Жаня, только пальцы на его ноге потерлись один о другой.
Наконец, с легкой улыбкой он спросил:
— А почему нет? Я разрушаю свой собственный дом. Какое тебе до этого дело?
— Твой дом?..
Прямо по бурлящей лаве Сюй Шуанлинь неспешно подошел к Наньгун Лю и, схватив его за ворот, поднял с земли, после чего чуть подняв веки, ответил:
— Верно, мой дом.
Одной рукой Сюй Шуанлинь продолжал удерживать зависшего на пороге смерти благодаря плоду линчи, полуживого Наньгун Лю. Он заставил его посмотреть ему в лицо, а потом, используя вторую руку, медленно и неспешно, начиная с шеи, принялся медленно отрывать…
Шурх.
Именно с этим тихим звуком он снял маску из разрисованной истинным мастером шкуры столетнего змеиного демона, которая все это время полностью имитировала человеческую кожу, и из-под нее показалось совершенно другое, далеко не такое неувядающе прекрасное лицо.
Наньгун Лю был так потрясен, что сначала задрожал всем телом, а затем жалко съежился. Он висел на волоске от смерти, но все же смог выдавить из онемевшего горла несколько слов:
— Ты… это ты… ?! Ты… не… умер? Оказывается… ты… правда…
— Конечно, я не умер, ты ведь еще жив. Как я могу умереть раньше тебя? — с насмешкой ответил Сюй Шуанлинь. — Я всегда и во всем был лучше тебя и продолжительность жизни не исключение. Ты сгниешь в грязи, а я буду жить припеваючи. Но как же так, мы с тобой воссоединились после стольких лет разлуки, и ты от счастья в кои-то веки не знаешь, что сказать?
Он призвал огонь и небрежно сжег только что снятую маску. Пламя быстро распространилось по змеиной коже и обожгло кончики его пальцев, но он словно и не чувствовал боли. Взмахнув рукой, Сюй Шуанлинь прижал обгоревшие подушечки пальцев к губами Наньгун Лю и, чуть склонив голову, насмешливо сказал:
— Господин бессмертный глава, давно не виделись… Или мне все же
следует называть тебя… старший брат?
— Наньгун Сюй*!
[*南宫絮 nángōng xù наньгун сюй «грубый хлопок небесного дворца»; 絮 xù — старый хлопок, грубое волокно; вата; мямлить, надоедать].
Среди тех, кто еще не покинул берег озера, кто-то из людей старшего поколения громко крикнул:
— Это ведь он?!
— И правда, это Наньгун Сюй…
— Разве он не умер давным-давно?!
— Ло Фэнхуа убил его своими руками… так как же… как он смог выжить?
Е Ванси была потрясена больше всех. Изящное лицо побелело, губы беззвучно что-то шептали. Со слезами на глазах она неверяще покачала головой и попятилась:
— Отчим…
Сюй Шуанлинь посмотрел на нее и с улыбкой позвал:
— Листочек, подойди к своему папе. Папа не причинит тебе вреда.
— Даже не думай еще раз дотронуться до нее! — вдруг выкрикнул кто-то и, схватив Е Ванси за руку, потянул ее прочь. Обернувшись, она увидела лицо Наньгун Сы, с налитыми кровью глазами, перекошенное от боли и ненависти. — Е Ванси, встань позади меня!
Фальшивый Сюй Шуанлинь рассмеялся:
— Мой замечательный племянник, по характеру ты ни капли не похож на своего отца, а скорее уж вылитая матушка.
— Закрой рот! Ты недостоин даже упоминать о моей матери!
— Почему это я не достоин? — медленно проговорил Сюй Шуанлинь. — Знаешь ли ты, что единственным мужчиной, которого она любила, был я, а вовсе не твой отец?
— ..!
Видя, как гнев и отвращение исказили лицо юноши, прочитав в его глазах боль на грани умопомешательства, Сюй Шуанлинь почувствовал настоящее наслаждение, словно чужие страдания питали его собственную ненависть, давно отравившую кости. Не скрывая радости, он довольно рассмеялся:
— Твой отец уничтожил мою репутацию, отнял у меня все, и что теперь? Духовная школа Жуфэн… Духовная школа Жуфэн под его руководством пришла к своему закату. Ненавидишь меня, Сы-эр? Ненавидишь меня… старший брат?! Ха-ха-ха… А ты-то ведь надеялся, что этот жалкий Наньгун Сюй просто возьмет и сдохнет? Думал, что я послушно лягу в могилу и с того света буду смотреть, как вы все живете долго и счастливо?
Его улыбающееся лицо исказилось в свирепой гримасе:
— Даже не мечтайте! — он зло сплюнул.
С этими словами он подошел к Наньгун Лю, который был грани смерти, но все никак не мог умереть, и, схватив своего старшего брата за грудки, поднял его словно испачканную грязью и тиной кучу тряпок.
— Что толку от блистательной Духовной школы Жуфэн, если она попала в руки такого отброса? И это глава школы… смешно! Занимая этот пост много лет, он был лишь послушной марионеткой в моих руках. Все это время ты, словно пес, бегал за мной и послушно исполнял все мои прихоти. Скажешь нет? — он со смехом похлопал по окровавленному лицу Наньгун Лю, но, несмотря на то, что на губах его играла самая доброжелательная улыбка, в глазах горел темный огонь. — Старший брат, какой же ты все-таки пиздабол, трусливая размазня, самый что ни на есть никчемный человечишка!
Стоявший чуть в стороне от остальных глава ордена Гу Юэе, Цзян Си, обратился к нему:
— Ваша светлость, неужели ваша единственная цель за один день разрушить вековое наследие Духовной школы Жуфэн?
Сюй Шуанлинь повернул голову и, озадаченно моргнув, ответил:
— Вековое наследие? Это такая ерунда! Если фундамент разрушен, можно возвести новое здание, если семьдесят два города сгорят дотла, можно построить их заново. Сердца людей сгорят и превратятся в пепел, ветер подует и развеет золу над полями, вот тогда я буду счастлив, — он сделал паузу, а потом ослепительно улыбнувшись, закончил, — я хочу сжечь все ваши сердца.
Эта исполненная неясной угрозы фраза, сказанная безумцем со счастливым выражением лица, заставила людей содрогнуться от ужаса. Никто еще не успел среагировать, а терпение Наньгун Сы уже подошло к концу.
Во взгляде его вспыхнул огонь преисподней, в глазах не осталось желания жить, лишь жажда мести, ненависть и безумие. Услышав призыв яшмового свистка, из леса с воем вылетел демонический волк размером в три человеческих роста и в пару прыжков приземлился рядом с хозяином. Наньгун Сы размытой тенью взлетел ему на спину.
— Призываю Маньто*! — и тут же в яркой вспышке у него в руках появилось его божественное оружие — лук. Привстав в стременах, он натянул тетиву и с бешеной ненавистью на лице послал сразу три стрелы, целясь в жизненно-важные точки на теле Сюй Шуанлиня.
[*曼陀 màntuó маньто — дурман индийский белый. От переводчика: оружие зовут так же, как и девушку, отшившую Сюэ Мэна].
— Сы-эр, какой ты непослушный, — со смехом сказал Сюй Шуанлинь, с легкостью уворачиваясь от двух стрел. Сообразив, что от третьей ему не уйти, он быстро схватил тело полумертвого старшего брата и прикрылся им от стрелы.
В конце концов, Наньгун Лю был родным отцом Наньгун Сы, и даже если он повел себя не лучшим образом, почтение к нему с детства отпечаталось на его костях. Не в силах сдержать свое оружие, он до крови прикусил себе губу и напрягся всем телом так, что в висках застучало, а рот наполнился кровью…
— Все еще хочешь поиграть со своим дядюшкой? — с ласковой издевкой спросил Сюй Шуанлинь, одарив его самой доброжелательной улыбкой. — Дядя рад составить тебе компанию.
— Наньгун Сюй, я убью тебя!
— Дитя, мы же одна семья, к чему эти угрозы? — речь этого доброго дядюшки была полна доброжелательности, однако руки его уже проворно плели заклинание, способное нанести серьезный вред духовной силе его племянника.
Хватило всего нескольких печатей, чтобы наблюдавшие за этим противостоянием заклинатели, оценив его мастерство, вытаращили глаза и раскрыли рты от изумления. Некоторые из них даже не смогли удержаться от мысли… неудивительно, что когда Наньгун Лю был избран отцом, чтобы возглавить орден Жуфэн, его младший брат потерял душевный покой… Ведь духовный потенциал и мастерство заклинательства этих двух братьев были как небо и земля, и, если уж судить по справедливости, старший брат младшему даже в подметки не годился*.
[*提鞋 tíxié тисе «надевать другим ботинки» — обр. в знач.: быть никчемным, бездарным человеком; пренебрежительно о способностях другого человека].
— Невероятно!
— Но разве это не Наньгун Сюй тогда украл технику старшего брата? Как могло случиться, что он вдруг стал таким мастером?!
— Он практически на одном уровне с образцовыми наставниками*…
[*宗师 zōngshī цзунши — это уважительное обращение к человеку, достигшему вершин мастерства; уважаемый/образцовый/великий мастер/наставник].
Если сначала еще нашлось несколько заклинателей, которые кинулись на помощь Наньгун Сы, то сейчас они один за другим начали сдавать позиции и отступать. Когда стало понятно, что Духовную школу Жуфэн уже не спасти, те, кто был посметливее, решили воспользоваться ситуацией и сбежать под шумок. Такой настрой оказался заразным поветрием и очень скоро даже те, кто не планировал убегать, сочли за лучшее как можно быстрее покинуть это место и растворились в чаще леса, напрочь забыв о своих братьях, находящихся под воздействием техники Вэйци Чжэньлун.
В один миг сердце охотничьих угодий Жуфэн опустело. Мо Жань огляделся и увидел, что кроме него, Чу Ваньнина, Наньгун Сы и Е Ванси никого не осталось…
Хотя нет, с ними остался Цзян Си.
Это было довольно неожиданно. Цзян Си — самый удачливый делец своего времени, богатейший человек в мире, руководитель духовной школы Острова Линьлин и глава самого большого и влиятельного, после Духовной школы Жуфэн, ордена в мире. Было довольно неожиданно, что он захотел вмешаться в это безнадежное дело.
— Глава Цзян…
Вежливое обращение, произнесенное тихим дрожащим голосом, заставило Мо Жаня вздрогнуть от неожиданности. Он осмотрелся и только тогда заметил, что за мандариновым деревом стоит еще один человек. Хотя от страха его лицо приобрело пепельно-серый оттенок, а губы дрожали, он все же смог справиться с собой и не сбежал.
Ли Усинь?!
Это был руководитель одной из небольших духовных школ Верхнего Царства. На маслянисто-восковом лице цвета рисовой шелухи выступили капли пота, когда, сглотнув слюну, он неуверенно взглянул на тех немногих, кто не пустился в бега, и нерешительно спросил:
— Может, пойдем вместе?
Цзян Си ответил не сразу. Его взгляд быстро скользнул по остальным, прежде чем он решительно сказал:
— Хозяин* Ли, следуйте со мной. Я спасу этих спящих марионеток, а вы отвечаете за их переправку в безопасное место.
[*庄主 чжуанчжу zhuāngzhǔ — хозяин (владелец) хутора (фермы)].
— Да, хорошо! Конечно!
— Что же касается образцового наставника Чу и образцового наставника Мо…
Тут Чу Ваньнин перебил его:
— Мо Жань, иди помоги Наньгун Сы, а я закрою Небесный Разлом и сразу же присоединюсь к тебе.
Этот Адский Разлом отличался от того, с которым им пришлось иметь дело в Цайде. Здесь не было тысяч свирепых демонов, только льющийся с неба золотисто-алый огненный поток, но сам разрыв был огромный и, стоило признать, что Чу Ваньнин справится с его закрытием быстрее и лучше всех.
Мо Жань отозвал Цзяньгуй и, как только Десять тысяч гробов «открылись», молодые заклинатели, используемые как черные камни Вэйци Чжэньлун, мягко упали на землю. Цзян Си взмахнул своими длинными рукавами, осыпав их многочисленными целебными порошками, которые должны были стабилизировать их состояние, после чего обернулся к Ли Усиню:
— Мне придется вас побеспокоить.
Ли Усинь кивнул и тут же в яркой изумрудной вспышке у него в руке появился богато украшенный тонкий дуэльный меч*. Ли Усинь мысленно прочел заклинание, и его меч, способный унести в лучшем случае трех человек, увеличился и удлинился метров на пять-шесть, зависнув в воздухе. Одного за другим Цзян Си перенес потерявших сознание людей и уложил их на меч, но когда очередь дошла до Сюэ Мэна, на оружии Ли Усиня для него не хватило места.
[*重剑 zhòngjiàn чжунцзянь — шпага: очень тонкий, длинный меч (лезвие до 110 см в длину и до 2,4 см в ширину), используется скорее как колющее оружие].
Ли Усянь сказал:
— Я не смогу за один раз увезти всех, поэтому решим, что с ним делать, когда вернусь.
Цзян Си бросил взгляд в ту сторону, где шел ожесточенный бой. Огненные искры летели в разные стороны, духовные потоки становились все более мощными и необузданными, иссушая и выворачивая с корнем мандариновые деревья. Он понимал, что если так и дальше пойдет, то очень скоро битва доберется до этого места.
Ничего не поделаешь, опустив голову, он с отвращением взглянул на Сюэ Мэна и сказал:
— Ладно, отправляйтесь, а оставшегося неудачника* я сам понесу.
[*废物 fèiwù фэйу — отброс, хлам, мусор; разг. ничтожество, дрянь, неудачник].
После чего громко крикнул:
— Призываю Сюэхуан*!
[*雪凰 xuěhuáng сюэхуан «снежный/серебристый феникс»].
Под его ногами в тот же миг в синем сиянии появился серебряный литой меч*. «Снежный Феникс Сюэхуан» был исключительной красоты оружием с изысканно украшенной рукоятью и тонким лезвием. Со стороны казалось, что такой утонченный меч не сможет поднять даже своего хозяина, но, к счастью, вес двух человек он все-таки выдержал. Взяв на руки пребывавшего в забытьи Сюэ Мэна, Цзян Си вдруг вспомнил, как тот дерзил ему недавно, а также то, что он был сыном госпожи Ван и Сюэ Чжэнъюна, и не смог подавить отвращение, которое тут же ясно отразилось на его лице.
[*长剑 chángjiàn чанцзянь — длинный (обычно обоюдоострый) меч].
Ли Усянь: — …
Глядя сейчас на главу Цзян, можно было подумать... а может он только и ждет, чтобы на полпути подняться повыше и скинуть этого малолетнего господина с Пика Сышэн на скалы, превратив его в кровавый фарш?
— На что вы смотрите? Нужно быстрее отправляться в путь, чтобы успеть вернуться с подмогой, — с самым невозмутимым выражением лица отчитал его Цзян Си. — Мы не можем допустить, чтобы школа Жуфэн была уничтожена.
Два божественных оружия, под завязку нагруженные потерявшими сознание и лишенными духовных сил молодыми заклинателями, поймав ветер, поднялись к облакам и быстро скрылись вдали.
К тому времени Чу Ваньнину почти удалось запечатать Адские Врата, а ожесточенная схватка между Мо Жанем, Наньгун Сы и Сюй Шуанлинем достигла апогея. С одной стороны Мо Жань жестко напирал, используя всю свою духовную мощь, с другой — горящий жаждой убийства Наньгун Сы бросил все силы на то, чтобы уничтожить врага, так что, несмотря на свои непревзойденные боевые навыки, будучи зажатым между этими двумя, Сюй Шуанлись начал сдавать позиции.
Оказавшись в столь незавидном положении*, он повернулся к Е Ванси и крикнул:
[*捉襟见肘 zhuōjīn jiànzhǒu чжоцзиньцзяньчжоу «потянешь за полу ― видны локти» ― обр. об остром недостатке чего-то; концы с концами не удается свести; куда ни кинь ― всюду клин].
— Листочек, ты что там стоишь столбом? Правда хочешь, чтобы у тебя на глазах твоего отца порешил кто-то другой? Хватит тупить, иди сюда и помоги мне!
Пальцы Е Ванси сжались в кулаки, на лице отразилось сильнейшее душевное страдание, все тело дрожало, но она не шагнула вперед, а, наоборот, шаг за шагом начала пятиться назад.
— В самом деле хочешь остаться в стороне*? Уже забыла, как я нашел тебя в мандариновой роще, забрал с собой, дал тебе имя, вырастил и выкормил?
[*袖手旁观 xiù shǒu páng guān сю шоу пан гуань «засунуть руки в рукава и наблюдать со стороны» — обр. быть безучастным зрителем (посторонним наблюдателем)].
— ...Н-нет...
Она была близка к тому, чтобы сдаться, но так уж вышло, что с детства и глава, и этот старейшина воспитывали ее как благородного мужа, так что теперь, столкнувшись с подобным сложным выбором, она, по старой привычке, держалась стойко. Ее спина все еще была прямой, и пусть лицо залил лихорадочный румянец, оно не было мокрым от слез, что в такой ситуации было бы простительно для обычной девушки.
Однако внутренне она была совершенно изломана, и сейчас, казалось, хватило бы даже легкого ласкового прикосновения, чтобы ее тело рассыпалось в пыль и смешалось с грязью.
Заметив ее состояние, Сюй Шуанлинь мрачно выругался, но больше не стал принуждать ее вмешаться. Развернувшись к двум нападавшим, он еще яростнее бросился в бой.
Цзинь!
Клинок в его руке вдруг с режущим слух металлическим скрежетом разлетелся на части. Даже изготовленное Куньлуньским Дворцом Тасюэ высококачественное оружие в итоге не смогло выдержать натиск божественной лозы Мо Жаня. Обломки меча, жалобно звякнув, упали на землю.
Мо Жань холодно спросил:
— У тебя есть еще что-то, чем можно сражаться?
Сюй Шуанлинь понял, что дело принимает дурной оборот. В тот же миг у них над головами раздался рев, сменившийся характерным грохотом. Взглянув вверх, он убедился, что Чу Ваньнин уже полностью залатал Небесный Раскол, и ночное небо над охотничьими угодьями вернулось в нормальное состояние. Потеряв энергетическую подпитку из Призрачного Царства, адская лава вмиг превратилась в облако искр, разлетевшихся по округе несчетным множеством сверкающих светлячков.
И посреди этого фейерверка, словно ярчайшая звезда небосклона, Чу Ваньнин плавно спускался с небес на землю. Праздничное одеяние развевалось по ветру, оттеняя фарфоровую белизну лица и подчеркивая исключительной красоты брови и глаза.
Но даже эта красота не могла затмить ледяную ярость, исходящую от его облика.
— Проклятье! — Сюй Шуанлинь до скрежета стиснул зубы.
Одного Великого Мастера Мо было уже более, чем достаточно, а теперь еще этот образцовый наставник Чу? Если эта парочка объединит усилия, разве кто-то в этом мире сможет справиться с ними в одиночку?
Сюй Шуанлинь отступил на шаг назад и, достав нож, разрезал свою ладонь, после чего быстро нарисовал на собственном лбу магическую печать. Мысленно прочитав активирующее заклинание, он хрипло крикнул:
— Собираешься меня спасать?! До каких пор будешь тянуть с этим?!
После этого он поднял руку и провел скрюченными пальцами по воздуху. В тот же миг его ногти внезапно выросли на несколько десятков сантиметров и с отвратительным звуком разорвали грудь лежавшего на льду Ло Фэнхуа. Вытащив его окровавленное духовное ядро, он быстро втянул когти и сунул трофей себе за пазуху, после чего, отпрыгнув назад, схватил тело своего полумертвого старшего брата и, сняв барьер с озера, прыгнул прямо в полынью…
Только тогда Мо Жань, наконец, опомнился… ведь именно на дне находился использованный для открытия Адских Врат Бугуй!
Босоногий Сюй Шуанлинь плавал превосходно, так что, несмотря на то, что ему приходилось тащить за собой полутруп, он смог быстро достигнуть дна и схватить черный, как смоль, меч. Как только он вынырнул из воды, небо снова треснуло.
Чу Ваньнин изумленно вскинул брови:
— Небесный Раскол?
Голос его звучал неуверенно, потому что эта трещина была совсем небольшой, размером в рост высокого мужчины. Она не была похожа на Адский Раскол и из нее не просачивалась темная иньская энергия.
Сюй Шуанлинь отбросил в сторону прицепившиеся к нему водоросли и легко взмыл вверх, одной рукой поддерживая своего старшего брата, а другой вцепившись в Бугуй. Он яростно взмахнул мечом и волна темной энергии заставила троих его преследователей замешкаться. Воспользовавшись этой заминкой, он быстрее вихря взлетел еще выше. В этот момент из небесной трещины неожиданно показалась очень красивая рука и крепко ухватила Сюй Шуанлиня за запястье.
…Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти!
[*时空生死门 shíkōng shēngsǐmén шикун шэнсымэнь — «пространственно-временной континуум врат жизни и смерти»].
Чу Ваньнина словно молнией поразило, его глаза изумленно расширились. Он сохранял спокойствие и невозмутимость, даже когда увидел применение запретной техники Вэйци Чжэньлун, но сейчас от потрясения его лицо побелело, а пальцы, скрытые под длинными рукавами одежд, сжались в кулаки.
Мо Жаня же словно ударили пыльным мешком по голове, а потом еще и облили ледяной водой. Он, все еще не веря, поднял голову:
— Что?!
Как это возможно?!
Неужели, это и правда была самая мощная из трех запретных техник? Ходили слухи, что с ее помощью можно было разорвать время и пространство и сделать так, чтобы, вопреки воле небес и судьбе, человек находился в двух разных местах и временах одновременно. Эта давно утраченная запретная техника была самой сокровенной тайной и самым большим запретом мира заклинателей.
Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти!
Автору есть, что сказать:
Обращаю внимание скрупулезных сестренок, что собака в прошлой жизни владела двумя запретными техниками. Единственное, чем не владел этот пес – это Возрождение из мертвых. В таком случае, вы спросите, почему он так удивился, увидев разрыв пространства и времени (врата пустоты) и даже не сразу смог поверить в их реальность? Нет, это не баг, чуть позже я дам все ответы. ~ Чмоки-чмоки~
[*重生术 chóngshēngshù чжуншэн «даосская техника/искусство возрождения/вечной жизни»;
**空门 kōngmén кунмэнь ― букв.врата пустоты].
[*污 wū у ― грязно, гнусно, распущенно, аморально].
В считанные секунды рука, показавшаяся из Врат Жизни и Смерти, ловко втянула Сюй Шуанлиня в другое пространство. Наньгун Сы хотел было последовать за ним, но не успел. Как только тело его дяди оказалось внутри, Небесный Разлом с грохотом захлопнулся.
В ночном небе не осталось и следа Сюй Шуанлиня, кроме небольшого клочка одежды, который не успел пройти Врата до того, как они закрылись. В мертвой тишине кусок белой ткани плавно опустился на гладь озера и быстро намок в воде…
— Как это возможно? —пробормотал Мо Жань. — Как вышло, что кто-то в этом мире смог в полной мере овладеть техникой Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти?
Ему, как Наступающему на бессмертных Императору, было прекрасно известно о существовании трех запретных техник:
Вэйци Чжэньлун, Возрождение и Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти.
Хотя первыми двумя было очень сложно овладеть, в мире совершенствования это не было каким-то неслыханным делом. Например, в предыдущей жизни этими двумя видами запретного магического искусства в той или иной мере овладели великий мастер Хуайцзуй, он сам, а может и кто-то еще.
Однако в истории мира совершенствования все упоминания о применении третьей запретной техники можно было пересчитать по пальцам. Последний случай, когда она была использована, произошел несколько тысяч лет назад. Тогда один образцовый наставник был настолько убит горем после смерти дочери, что решил использовать эту запретную технику и через Врата Жизни и Смерти проникнуть в то пространство и время, где его дочь была еще жива, чтобы забрать ее в свой мир.
Но его действия в том мире заметил он сам. Разве мог «тот» отец позволить отнять у него любимую дочь? В отчаянной битве между двумя версиями одного образцового наставника пространственно-временной проход начал изменяться и деформироваться и, в конце концов, затянутая в разлом их общая дочь оказалась раздавлена…
Сам образцовый наставник смог вернуться обратно невредимым, но вскоре умер. Свиток с запретной техникой был запечатан в священное дерево Янди*. На протяжении нескольких тысяч лет этот неудачник оставался последним человеком, сумевшим открыть Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти.
[*炎帝神木 yándì shénmù янди шэньму «священный столб/священное дерево огненного императора»].
Эта запретная техника так долго была скрыта от людей, что большинство совершенствующихся считали ее не более чем красивой легендой и верили, что в этом мире не существует способа преодолеть пространство и время. Однако в прошлой жизни Мо Жань использовал свою власть и духовную силу, чтобы заполучить свиток с неполным описанием техники и, благодаря обретенным знаниям, даже смог пробить брешь в пространстве…
При этом все, чего ему удалось достичь, было разрывом пространства, но не времени, к тому же проход оказался очень нестабильным. Мо Жань решил бросить туда кролика и переместить его на несколько тысяч километров. Кролик и правда переместился, но в процессе перемещения его вывернуло наизнанку. Внутренние органы оказались снаружи, а шкура завернулась внутрь. Зверек превратился в кусок окровавленного мяса, но сердце его продолжало биться…
Впоследствии Мо Жань пробовал снова и снова, однако в пяти случаях из ста результат был самый что ни на есть тошнотворный: тело дробилось, выходило кусками, бывали случаи, когда сначала появлялась отрубленная голова, а через полчаса из разлома выпадало остальное тело…
Но даже этих его экспериментов было достаточно, чтобы вызвать большой общественный резонанс и бурю негодования в мире совершенствования. Практически все заклинатели искренне поверили в то, что Мо Жань полностью овладел запретной техникой Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти, вот только сам он не мог похвастаться такой уверенностью. Пусть ему не удалось своими глазами увидеть принцип ее работы тысячи лет назад, изучив все имеющиеся записи, он все же прекрасно понимал, что восстановленное им запретное искусство значительно отличается от изначальной запретной техники Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти.
Чу Ваньнин быстро спустился к водной глади озера и выловил плавающий на поверхности кусочек одежды Сюй Шуанлиня. Закрыв глаза, он внутренним взором внимательно изучил духовный отпечаток на ткани, после чего облегченно выдохнул, но потом начал мрачнеть на глазах.
Покачав головой, он сказал:
— Это не полная техника Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти. Похоже, этот человек получил только половину руководства. Исходя из духовного отпечатка на этой ткани, он смог открыть только проход в пространстве, а не пространственно-временные врата.
— Что это значит?
— Это значит, что используемое им заклинание очень сильно отличается от настоящей запретной техники, — ответил Чу Ваньнин. — Отпечаток на ткани указывает на то, что этот заклинатель проделал дыру только в нашем пространстве. Другими словами, он использовал этот разрыв, чтобы просто переместить Наньгун Сюя в другое место нашего мира.
Мо Жань не мог не подумать: «Разве это не та же недоработанная техника Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти, которую я освоил в прошлой жизни? Если это так, то в целом, ничего удивительно в случившемся нет».
Но тень, что легла на его сердце, было не так просто прогнать, поэтому он спросил:
— А если бы это была подлинная запретная техника? Что бы случилось при ее использовании?
Выражение лица Чу Ваньнина неуловимо изменилось, но Мо Жань так и не смог понять, о чем именно он подумал в этот момент. После небольшой паузы, Чу Ваньнин все же ответил:
— Будь это настоящей техникой Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти, последствия сложно было бы предсказать. Знаю только, что с ее помощью можно было бы разорвать ткань пространства и времени и отправить Наньгун Сюя в другую реальность.
Услышав эти слова, Мо Жань изменился в лице. Поджав губы, он больше не издал ни звука.
В прошлой жизни он не мог похвастаться глубокими познаниями, а собранные им обрывки записей не вызывали особого доверия. К тому же Мо Жань сомневался в правдивости истории об образцовом наставнике, который, разорвав пространство и время, переместился в другую версию реальности, чтобы забрать умершую дочь.
Теперь, когда он услышал подтверждение из уст Чу Ваньнина, Мо Жань, наконец, поверил в такую возможность, и от этого его тело бросило в холодный пот.
За те пять лет, что Чу Ваньнин отсутствовал в мире живых, Мо Жань прочел множество самых разных книг и, в глубине души, не мог не понимать, что его возрождение было тайной, которую было слишком сложно постичь и объяснить.
В прошлой жизни он никогда не видел практического применения запретной техники Возрождения и изначально полагал, что это примерно то же, что произошло с ним: в день смерти вернуться назад во времени и начать все сначала.
Но в этой жизни у него была возможность своими глазами увидеть, как великий мастер Хуайцзуй использовал запретную технику Возрождения, и это было совершенно не похоже на его случай. Сколько Мо Жань ни обдумывал это, он так и не смог найти ответа. Техника Возрождения великого мастера Хуайцзуя заключалась в том, чтобы вернуть все разумные души Чу Ваньнина из Загробного Мира и помочь им воссоединиться с телом, на котором не было смертельных повреждений и признаков гниения. После пробуждения Чу Ваньнин продолжил жить в этой же реальности безо всяких прыжков во времени.
Такое Возрождение было совсем не похоже на то, что пережил он сам.
Если бы в прошлой жизни после его смерти кто-то использовал для его возрождения ту же запретную технику, что и великий мастер Хуайцзуй, тогда он должен был вернуться во Дворец Ушань все тем же наводящим ужас Наступающим на бессмертных Императором, а Чу Ваньнин, Ши Мэй, Сюэ Мэн, дядя, тетя… все они по-прежнему были бы мертвы и никого из них не могло быть рядом с ним.
Тогда он предположил, что в этом мире может существовать еще одна техника Возрождения, поэтому его и Чу Ваньнина воскресили по-разному. Но в тот момент, когда Чу Ваньнин подтвердил, что все слухи о самой загадочной из трех великих запретных техник — Пространственно-временных Вратах Жизни и Смерти, являются чистой правдой, ему в голову вдруг пришла очень странная пугающая мысль…
Возможно ли, что сам он не просто переродился, но и испытал на себе технику Пространственно-временных Врат Жизни и Смерти? Неужели злая душа, которая в искупление за свои преступления должна была страдать в той реальности, смогла разорвать пространство и время, чтобы вернуться в тот год, когда ничего непоправимого еще не произошло, и все можно было исправить?
Но если это так, разве тот человек не должен был пристально следить за каждым его шагом? Возможно ли, что все, включая его возрождение, было лишь частью его плана, и сейчас, притаившись в тени, он внимательно наблюдает за ним?
Внезапное прозрение заставило Мо Жаня содрогнуться от страха.
Но прежде, чем он успел обдумать эту мысль детально, в городе, где уже бушевал страшный пожар, что-то взорвалось. Звук был настолько сильным, что, казалось, раскололась земля и задрожал небосвод.
— Пойдем посмотрим, — сказал Чу Ваньнин.
Не успел он договорить, как пламя взметнулось до небес, охватив все семьдесят два города Духовной школы Жуфэн. Похоже, прежде чем покинуть орден, Сюй Шуанлинь
заложил под каждым из городов сосуды, наполненные концентрированным «пламенем бедствия». Вырвавшись на волю, в один миг негасимый огонь поднялся на десятки метров ввысь, затмив все звезды Млечного Пути!Даже если бы Мо Жань и Чу Ваньнин не бросились туда со всех ног, а находились за сотни километров от главных ворот Духовной школы Жуфэн, они смогли бы увидеть бушующее пламя, опалившее ночное небо.
Когда Сюэ Чжэнъюн вывел госпожу Ван из огненного моря, он обернулся назад и неожиданно обнаружил, что языки пламени свернулись и превратились в два сплетенных тела, одно из которых было мужским, а другое — женским. Сюэ Чжэнъюн был потрясен:
— Это ведь… что за дела?
Госпожа Ван была из благородной и богатой семьи, и в жизни видела немало чудесных артефактов. Переменившись в лице, она пояснила:
— Это своего рода запись воспоминаний, сделанная заранее на специальном свитке. Для того, чтобы показать их другим людям, не требуется применение магии, достаточно оставить свиток с записью в том месте, где вспыхнет пламя. Если поджечь такой свиток, все записанные на него фрагменты воспоминаний один за другим будут проявляться в огне до тех пор, пока пламя не потухнет.
— …Так и будут проявляться? — Сюэ Чжэнъюну, как главе ордена, было невыносимо смотреть, как пламя бедствия поглощает Духовную школу Жуфэн. В глазах его, вопреки всему, читалось сочувствие.
Вся подноготная ордена, свидетельские показания, вещественные доказательства и улики, все это уже было выставлено на суд толпы. Можно было бы сказать, что дело закрыто и закончить на этом!
Что не так с этим Сюй Шуанлинем? Этот сумасшедший собрал свои воспоминания, записал на магическом свитке и устроил грандиозный пожар, только для того, чтобы как можно больше людей смогли своими глазами увидеть грязные тайны его семьи и ордена. Используя бушующее огненное море в качестве холста, магию как краски, а воспоминания как кисть, он нарисовал порочную картину. О подобном разврате порядочные люди говорят лишь шепотом с глазу на глаз, а этот бесстыдник еще и применил заклинание для усиления звука, чтобы даже глухой мог услышать каждый стон.
— Черт возьми, что задумал этот Сюй Шуанлинь? — Сюэ Чжэнъюн сидел на увеличенном железном веере, меч госпожи Ван завис в воздухе рядом с ним. Бушующее пламя отбрасывало на его лицо причудливые блики, то затемняя, то высветляя резкие черты. — Неужели он раскрыл еще не все тайны ордена Жуфэн и собирается продолжить срывать покровы? — пробормотал он.
Госпожа Ван: — …
— Может, хватит уже? Он разорвал в клочья репутацию Духовной школы Жуфэн и превратил свой орден в посмешище всего мира совершенствования. Такие раны еще долго не заживут. Почему бы на этом не остановиться?..
Но когда из пламени раздался женский голос, все заклинатели, сбежавшие из огненного ада, а теперь с интересом наблюдавшие за развернувшимся перед их глазами пикантным представлением, ошеломленно замерли.
Сюэ Чжэнъюн тоже застыл от изумления.
— Братик Лю, мы с тобой уже не так молоды, а ты все еще такой бессовестный… ох…
Вслед за этим под аккомпанемент слабых стонов и вскриков две расплывчатые фигуры в море огня начали обретать очертания. В зареве пожара, захватившего все семьдесят два города Жуфэн, теперь можно было в деталях рассмотреть сплетенные в порыве страсти обнаженные тела. На белоснежном предплечье женщины была видна татуировка в виде собранных в единый орнамент пяти летучих мышей*, которая тут же увеличилась до размеров павильона, так что теперь зрители могли разглядеть мельчайшие детали, вплоть до искусно прорисованных шерстинок на каждой из тотемных тварей.
[*五蝙衔 wǔbiānxián убяньсянь — узор летучих мышей: традиционный узор для привлечения удачи].
Зрители вытаращили глаза и открыли рты от изумления. Все взгляды тут же устремились на представителей Школы Цзяндун* — одной из десяти великих духовных школ мира совершенствования.
[*江东堂 jiāngdōng táng цзяндун тан «школа к востоку от реки»; Цзяндун — историческое название левобережья (восточных областей) вдоль нижнего течения реки Янцзы (особенно с города Уху до Нанкина)].
Ученики Школы Цзяндун были напуганы еще больше: глазами, похожими на круглые медные колокольчики, они шокировано уставились на женщину, которая была главой их ордена — Ци Лянцзи*.
[*戚良姬 qī liáng jī ци лян цзи «секира/скорбь отличная любовница»].
Лицо женщины, которая заняла пост главы совсем недавно, смертельно побледнело. Словно обдуваемая горячим ветром статуя, она неподвижно застыла на своем мече.
Украшавшая ее обнаженное предплечье татуировка из пяти летучих мышей тут же оказалась в центре всеобщего внимания…
Она и подумать не могла, что будет поймана на прелюбодеянии и ее тайная любовная связь с Наньгун Лю станет частью выставленных на всеобщее обозрение воспоминаний. Теперь, совершенно голая и беззащитная, она оказалась у всех на виду, а прикрыться было нечем…
Без прикрас и возможности оправдаться она была выставлена на суд толпы.
В смятении испуганная женщина застыла на месте.
Мо Жань был шокирован не меньше. Как только в небе появилось обнаженное тело главы Ци, он тут же плотно прикрыл ладонью глаза Чу Ваньнина.
— Не смотри.
Чу Ваньнин: — …
Он действовал почти неосознанно, ведь в отношении Чу Ваньнина Мо Жань всегда был жутким собственником. Однако, если раньше он жаждал обладать его телом, сорванным дыханием, стонами и криками, что прорывались сквозь упрямо стиснутые зубы, теперь для него стало жизненной необходимостью овладеть еще и целомудренным сердцем Чу Ваньнина.
— Не смотрите, это слишком грязно.
«Можно подумать, что теперь стало чище?» — подумал Чу Ваньнин. — «Что изменилось от того, что ты закрыл мне глаза? Я ведь прекрасно слышу, как совокупляются эти мужчина и женщина».
Чу Ваньнин промолчал, позволяя Мо Жаню закрыть ладонями весь обзор. Он старался сохранять спокойствие и ясность мыслей, но, вне зависимости от его желаний, щеки все равно опалило жаром.
— Ах… быстрей… еще быстрей… еще, еще… Ооо…
Мо Жань: — …
Чу Ваньнин: — …
Возможно, из-за того, что глаза были закрыты, все остальные чувства обострились. Высокий пленительный голос главы Ци, словно жесткое перышко, царапал и ласкал спину, и, взбираясь все выше по позвоночнику, рождал онемение, переходящее в невыносимый зуд разбуженного желания. Нарочно или нет, но каждый стон этой женщины сочился вожделением, а звуки агрессивного мужского вторжения проникали в разум, словно корни большого дерева в плодородную почву. Весенние воды порочных страстей, пройдя через эту хлюпающую жижу, пролились на головы людей грязным ливнем и наполнили все вокруг скверным запахом сырой рыбы*.
[*腥气 xīngqì синци — скверный запах; запах сырой рыбы. От переводчика: считалось, что именно так пахнут физиологические жидкости человека, включая кровь и сперму].
Эти будоражащие кровь звуки очень нервировали Мо Жаня.
С одной стороны он собирался и дальше закрывать глаза Чу Ваньнина, с другой чувствовал насущную потребность закрыть ему еще и уши. Вот только, чтобы прикрыть уши Чу Ваньнина нужно было убрать руки от глаз, а этого он делать точно не собирался.
Хуже всего было то, что в этой сладострастной атмосфере чувства Мо Жаня вышли из-под контроля, а мысли сильно отклонились от потребности закрывать глаза и уши. Пробудившийся в сердце хищный зверь хрипло зарычал, провоцируя и подстрекая его к самым неприличным действиям.
Место и время было самым неподходящим, но Мо Жань вдруг осознал, что больше всего на свете ему хотелось прямо сейчас обнять ни о чем не подозревающего Чу Ваньнина, крепко сжать его в объятьях, ласково потереться о его спину, втянуть в рот мочку уха, чуть пососать, а потом, схватив его за подбородок, повернуть голову и, жестко удерживая, страстно поцеловать.
Потемневшим взглядом он уставился на Чу Ваньнина, который был слишком близко. Дыхание сбилось и теперь с каждым вздохом становилось все тяжелее.
Учитель, без сомнения, был сильным, неукротимым и свирепым противником, но учитывая разницу в телосложении, в рукопашной перевес определенно был бы на стороне его ученика. Решись Мо Жань в самом деле сотворить с ним что-то непотребное, у Чу Ваньнина, как и в прошлой жизни, не было бы ни единого шанса воспротивиться его желаниям. При подобном раскладе этому строптивому мужчине осталось бы только направить все свои выдающиеся силы на то, чтобы сдержать рвущиеся из груди стоны и крики.
Сопротивляться до последнего, но все равно быть покоренным, разбитым и полностью разжеванным его зубами — вот его судьба.
Человек, стоявший впереди него, понятия не имел о том, какие грязные желания терзают сейчас Мо Жаня. Видимо, для того, чтобы разрядить неловкую ситуацию, Чу Ваньнин принялся браниться вполголоса:
— Какое возмутительное бесстыдство!
— Хм, — у Мо Жаня в горле пересохло. Глядя на него влажными от желания глазами, он хрипло поддакнул, — и правда, очень постыдно.
— Эта Ци Лянцзи ведь замужняя женщина, ее муж умер совсем недавно и она заняла его пост главы Школы Цзяндун. Кто мог подумать, что она сразу же спутается с Наньгун Лю и попадет в такую ситуацию, — полным презрения голосом высказался Чу Ваньнин, после чего коротко резюмировал, — это отвратительно.
— Хм, — Мо Жаню никак не удавалось обуздать так некстати атаковавшее его желание. Он и сам не заметил, как его губы оказались слишком близко к шее Чу Ваньнина.— И правда, отвратительно, — рассеянно пробормотал он.
Мо Жань без интереса скользнул взглядом по озаренному пламенем небу, где Наньгун Лю и Ци Лянцзи продолжали страстно сношаться на глазах у всех.
Он смутно помнил, что Ци Лянцзи была значительно старше Наньгун Лю, а ее покойный муж приходился ему старшим названным братом*. Так что Наньгун Лю, согласно семейной иерархии, должен был звать ее невестка*.
[*义兄 yìxiōng исюн — старший из названых братьев
**嫂子 sǎozi саоцзы — жена старшего брата; невестка].
Было довольно странно, что эти двое внешне добропорядочных людей вдруг оказались в одной постели.
Пока он обдумывал эту мысль, из пожара бедствия долетел глухой голос Наньгун Лю. Подняв глаза, он увидел, что двое бесстыдников сменили позу, и Наньгун Лю, полным соблазна голосом, сказал:
— Если хочешь еще, просто назови меня старший братик.
[*哥哥 gēge гэгэ «старший брат»; разг. мой парень, муженек, братец].
Кем? Мо Жань удивился не на шутку. Как… как такое возможно?
Эта женщина намного старше, так с чего ей называть его старший братик?
Но, похоже, Тасянь-Цзюнь сильно недооценил постельные навыки Наньгун Лю, а также слишком переоценил выдержку Ци Лянцзи. Потеряв голову, она даже не попыталась спорить и с придыханием простонала:
— Старший братик… братец… давай, не мучай меня… ну же… ааа!...
— … — даже лицо бесстыжего* Мо Жаня после такого залилось стыдливым румянцем.
[*厚如城墙的脸皮 hòu rú chéngqiáng de liǎnpí «кожа лица толще, чем городская стена». От переводчика: считалось, что тонкая кожа быстрее краснеет и чем более «толстокожий» человек, тем он более бесстыжий].
В этот самый момент мягкие длинные ресницы Чу Ваньнина под его ладонями слегка задрожали, рождая внутри невыносимый жар и зуд. Такой малости оказалось достаточно, чтобы сладкая истома в один миг захватила все его тело.
Нежные ресницы, словно пойманные бабочки, продолжали щекотать кожу ладони, отчего обжигающий зуд только усиливался. Мо Жань замер и уставился на обнаженную шею Чу Ваньнина. В ночи, окрашенной отблесками бушующего пламени, ему вдруг показалось, что бледная кожа Чу Ваньнина покраснела, напоминая цветы персика, раскрывшиеся навстречу луне.
Мо Жань моргнул, сердце его билось как боевой барабан.
Словно пойманный на чем-то неприличном, он поспешил опустить взгляд потемневших глаз, в которых продолжали тлеть раскаленные угли.
Страстный огонь не погас, а лишь затаился в ожидании, пока яростный ветер желания Чу Ваньнина раздует его, и он вырвется на волю, словно феникс из пепла, сжигая все на своем пути.
И на миг Мо Жань пожалел…
Почему в его прошлой жизни не было этого эпизода с бесстыжим Наньгун Лю?
Если бы он раньше видел подобные постельные игры, ему, определенно, захотелось бы поиграть в них с Чу Ваньнином. И тогда, Мо Вэйюй со всей страстью трахал бы этого недостижимого холодного мужчину, а тот так же низко стонал под ним, задыхался от страсти и севшим голосом звал его «старший брат».
И тут он вспомнил, что в этой жизни Чу Ваньнин уже называл его не просто братом или старшим братом, а братом-наставником.
Просто тогда он не знал, кто такой Ся Сыни, и в самом деле считал его своим младшим братишкой, а себя братом-наставником Маленького Учителя. Теперь, оглядываясь назад, он чувствовал нестерпимый жар в своем сердце.
Пусть его волчьи мечты были слишком дерзкими и порочными, даже зная, что это невозможно, он не мог не думать об этом.
Он представил раскинувшегося на сбитой постели Чу Ваньнина. На лбу испарина, несколько мокрых от пота прядей прилипли к коже. Чуть приоткрыв прекрасные глаза феникса, он бросает на Мо Жаня быстрый взгляд, в котором ясно читается обида и подавленное желание, однако вспыхнувший в его теле огонь в один миг сжигает все другие чувства, оставив после себя лишь молящие о снисхождении, влажные, чуть покрасневшие глаза.
Губы Чу Ваньнина чуть приоткрыты, он пытается закусить их, но в итоге, не в силах больше сдерживаться, влажно и хрипло стонет:
— Старший брат…
Мо Жань: — …
В какой-то момент его руки опустились. Мо Жань уже понял, что если он и дальше будет стоять так близко, прикрывая глаза Чу Ваньнина, то действительно может сорваться и совершить нечто возмутительное.
Любовь не то чувство, которое можно контролировать, тем более если ты уже распробовал ее вкус и познал наслаждение послевкусия.
Чу Ваньнин оглянулся и посмотрел на него. Его щеки немного покраснели и он подсознательно вскинул подбородок, придав своему лицу надменное выражение. Ясные и яркие глаза обдали Мо Жаня арктическим холодом:
— Что с тобой?
Мо Жань взглянул на его губы и, закашлявшись, поспешил отвести взгляд:
— Ничего.
— Относительно того дела, ты уже смогла узнать, как настроены эти старые нахлебники, старейшины? — поглаживая волосы Ци Лянцзи, с ленцой протянул удовлетворенный Наньгун Лю.
Ци Лянцзи открыла глаза и, кокетливо взглянув на него, спросила:
— Что за дело?
— Ну вот, посмотри на себя, ты ведь все поняла. Просто тебе нравится дразнить меня, уклоняясь от прямого ответа, — ответил Наньгун Лю. — Что еще это может быть? Разве в прошлом ты не говорила мне, что, как только займешь должность главы ордена, сразу же приступишь к объединению Школы Цзяндун с Духовной школой Жуфэн?
— Ах, ты об этом деле, — рассмеялась Ци Лянцзи. — Имей терпение, а? Я только добилась этого положения, кольцо главы даже еще согреться не успело.
— И все же тебе нужно поторопиться. Как только мы объединим два наших ордена в один, я сразу назначу тебя Первым Защитником* Духовной школы Жуфэн. Когда придет время, выше тебя в этом мире буду стоять только я*… — на этих словах Наньгун Лю, не удержавшись, провел рукой по ее тонкой талии.
[*护法 hùfǎ хуфа – будд. защитник буддийской веры, покровитель буддизма (второй человек при дворе после императора);
**一人之下，万人之上 yī rén zhi xià, wàn rén zhi shàng и жэнь чжи ся，вань жэнь чжи шан «ниже Единственного (императора), над всеми прочими» – обр. о первом министре].
Но Ци Лянцзи не выглядела удовлетворенной. Хотя раскрасневшееся от вина лицо все еще было полно кокетства, она подняла руку, останавливая любовника.
— Я с таким трудом добилась положения главы, а ты не даешь мне насладиться им хотя бы несколько дней? Что хорошего в должности Защитника ордена? Ты ведь даже не собираешься жениться на мне и дать мне статус супруги-защитницы Духовной школы Жуфэн.
Наньгун Лю смутился:
— Ты ведь знаешь буйный нрав Сы-эра. Если я захочу жениться второй раз*, он этого точно не примет. Более того, мы оба сейчас занимаем те позиции, когда женитьба уже не только наше личное дело. Если люди узнают об этом, боюсь, наши отношения станут пищей для пересудов и грязных сплетен.
[*续弦 xùxián сюйсянь «срастить струну» — обр. в знач.: вторично жениться после смерти жены. От переводчика: в древнем Китае 琴瑟 qínsè цинь и сэ использовалась в качестве метафоры для мужа и жены (символ супружеского согласия). Разорванная струна ассоциировалась со смертью супруги и, чтобы мужчина смог вновь играть, ему необходимо было заменить струну — взять новую жену].
— Грязных сплетен?! — в обращенных на него глазах Ци Лянцзи вспыхнуло пламя гнева. — Значит ты боишься людской молвы, а я не боюсь? Неужели ты забыл, как умер мой муж? Ты полагаешь, все это было только ради того, чтобы занять его место и стать главой Школы Цзяндун? Наньгун Лю, ты ведь знаешь, с самого детства я всегда ждала и любила только тебя!
— Ладно тебе, не сердись. Не стоит сразу выходить из себя.
— Как я могу не сердиться на тебя? Сперва, ради того, чтобы твой почивший батюшка сделал тебя наследником, ты женился на этой дряни Жун Янь! Я… мне пришлось оставить надежду и выйти замуж за моего старшего соученика. А теперь, когда с таким трудом нам удалось избавиться от этих двоих, ты думаешь будет достаточно, объединив наши два ордена, просто назначить меня Защитником?
— Лянцзи…
— Я не согласна! Пусть Защитником твоего ордена будет тот, кому это нравится, а я хочу быть твоей законной супругой! Что касается твоего сына, Наньгун Сы, то он такой же дерзкий, грубый и неукротимый, как эта тварь Жун Янь. Неужели ты действительно хочешь сделать его своим преемником? — забыв обо всем, распаленная Ци Лянцзи решила излить все, что было у нее на сердце. — Я не боюсь, что скажут люди, мы с тобой оба овдовели, так что с того, что теперь соединим наши жизни? Кто может нам помешать? Я не просто хочу за тебя замуж, а в будущем собираюсь родить тебе десяток сыновей. Наньгун Лю, неужели вместо меня и нашего общего ребенка ты выберешь щенка той подлой суки?
Под таким напором Наньгун Лю вынужден был отступить. Он попытался успокоить разъяренную женщину:
— Конечно, я горячо люблю тебя, но этот вопрос не решить за один день. Давай будем действовать согласно нашему плану. Став Главой, ты должна попросить покровительства у ордена Жуфэн, и уже после того, как наши школы объединятся, мы…
— Так не пойдет! — глаза Ци Лянцзи даже немного покраснели от гнева. — Когда я… в прошлом я уже доверилась тебе и что в итоге? Ты тут же отвернулся от меня и женился на Жун Янь… Но в этот раз все будет по-другому! Ты должен дать мне четкий ответ! Скажи мне, ты женишься на мне или нет?
— …
Увидев, что он колеблется, она рассердилась еще больше и закричала:
— Наньгун Лю, как долго ты собираешься вести себя как трус?! Ради нашей любви я смогла своими руками убить мужа… а что ты?! Даже не смеешь кивнуть головой?!
Что?!
Став свидетелями такого, люди были потрясены до глубины души.
Изумленный Сюэ Чжэнъюн шепотом обратился к госпоже Ван:
— Неужели она на самом деле убила прежнего главу Школы Цзяндун?
Пришло время и секретам Палаты Цзяндун стать достоянием общественности. Хотя прошлый глава умер, в школе по-прежнему было немало его старых приверженцев, не говоря уже о двух кровных братьях. Как только эти слова прозвучали, они, забыв обо всем, атаковали попытавшуюся улизнуть Ци Лянцзи.
— Ты убила старшего брата?
— Как ты могла? Пусть брат и был старше тебя на десяток лет, но он был добр к тебе, ты… не жена, а гадина! Ты жизнью заплатишь за жизнь старшего брата!
[*蛇蝎 shéxiē шэсе «змея и скорпион» — обр. о жестоком, порочном, опасном человеке; бран. гадина].
Несмотря на разразившийся скандал, сожженный в бушующем пламени магический свиток продолжал раскрывать нелицеприятные детали прошлых событий. Так как теперь на общий суд было выставлено не только грязное белье Духовной школы Жуфэн, но и постыдные тайны, касающиеся других духовных школ Верхнего Царства, все больше людей начали всерьез беспокоиться за собственную репутацию. И не зря, потому что так или иначе, в итоге пострадали практически все знатные семьи, приглашенные в орден Жуфэн.
Вслед за Палатой Цзяндун настала очередь Храма Убэй, Дворца Хохуан* и Усадьбы Битань… оказался затронут даже отрешенный от мирской суеты Куньлуньский Дворец Тасюэ. Помимо воспоминаний Наньгун Сюя, здесь были воспоминания других людей, заботливо собранные этим страшным человеком за несколько десятилетий. Будь то прославленный ученик или уважаемый старейшина, все, кто был замешан в мерзких делах ордена Жуфэн, оказались разоблачены, а их неблаговидные поступки были выставлены на суд общественности.
[火凰阁 huǒhuáng gé хохуан гэ «дворец огненного феникса«].
Была там и запись, подтверждающая сговор Наньгун Лю с предыдущим наставником храма Убэй — образцовым наставником Тяньчанем*…
[天禅 tiānchán тяньчань «алтарь для жертвоприношения небесам»].
— Образцовый наставник, завтра финал соревнования на горе Линшань. Победа очень важна для меня. Мой отец и так недоволен моими способностями, а если я и в этот раз потерплю поражение от меча моего младшего брата, боюсь, мне и правда… будет непросто занять пост главы.
— Не стоит переживать раньше времени, благодетель Наньгун. Вы выучили все, что было в тех свитках, что передал вам ранее этот старый монах?
— Выучил.
Образцовый наставник Тяньчань потеребил ус и с улыбкой сказал:
— В таком случае завтра вам не нужно бояться поражения. Просто используйте заклинания из свитка в указанном порядке и ваш младший брат не сможет сравниться с вами.
Наньгун Лю был озадачен:
— Этот младший* слишком глуп, пожалуйста, образцовый наставник, растолкуйте.
[*晚辈 wǎnbèi ваньбэй — о себе самом перед лицом более старшего по возрасту и званию человека].
— Техника из этого свитка — это секретная техника вашего младшего брата Наньгун Сюя. В результате собственных изысканий и упорных тренировок он создал ее, чтобы продемонстрировать свой талант на встрече в Линшане.
— О! — Наньгун Лю был очень удивлен. — Но если это создано братом Сюй… как я смогу победить, используя против него его собственную технику?
Образцовый наставник Тяньчань слегка улыбнулся:
— Наньгун Сюй человек нелюдимый и высокомерный. В процессе создания этой техники он скрывался в горах и ни с кем не общался, все время посвящая совершенствованию. Даже если он будет утверждать, что сам создал эту технику, кто ему поверит?
— …
— Вы совсем не похожи на него, благодетель Наньгун. Если я и Настоятель Сы из Дворца Тасюэ поручимся, что своими глазами видели, как вы упорно тренировались и старательно создавали эту технику, как бы хорошо ни был подвешен язык у вашего младшего брата, он не сможет доказать, что не крал ее у своего старшего брата, а это, как вы понимаете, непростительное деяние, заслуживающее наказания, — совершенно невозмутимо продолжил Тяньчань. — Если репутация запятнана, людская молва никогда не позволит ему отмыться от этой грязи. Какой толк тогда в его таланте и Первом месте на турнире?
— Так вот оно что… — Наньгун Лю широко открыл глаза, словно получив божественное просветление, и сложил руки в благодарственном жесте. — Большое спасибо, образцовый наставник, что указали мне правильный путь! После того, как этот младший займет пост главы, он оправдает ваше доверие и будет жить согласно вашим заветам. После успешного завершения этого дела Духовная школа Жуфэн и Храм Убэй… будут друзьями навек!
Сгорая в ночи, свиток воспоминаний продолжал раскрывать отвратительные секреты людей, которые обидели и несправедливо осудили Сюй Шуанлиня, срывая засохшую корку с зарубцевавшихся ран и выставляя напоказ все их преступления. Сейчас в зареве пожара заклинатели и простые люди, жившие в землях ордена Жуфэн, смогли своими глазами увидеть скрытую от чужих глаз за внешним лоском и красотой дорогих одежд вонь и копошащихся в грязи вшей.
Открыв Адский Разлом, Сюй Шуанлинь с улыбкой сказал: «Я хочу сжечь все ваши сердца», но только сейчас люди, наконец, поняли истинный смысл его слов.
Наньгун Сюй в течение многих лет скрывался под личиной уважаемого старейшины Духовной школы Жуфэн. Его план мести включал не только физическое разрушение семидесяти двух городов ордена Жуфэн и его векового духовного фундамента.
Он собирался уничтожить всех людей, которых ненавидел.
Всех, кто был ответственен за его промахи, кто загнал его в тупик и оклеветал ради личной или общественной выгоды.
Старший брат стал лишь первой мишенью и жертвой его мести. После того, как голова Наньгун Лю упала на землю, пришел черед глав духовных школ и старейшин…
Кем бы ни являлся человек, пробудивший гнев Сюй Шуанлиня, ему было не уйти от карающего огня на этом помосте для наказаний.
Глядя на зарево, осветившее эту бесконечно длинную ночь, Чу Ваньнин вдруг вспомнил рассказ Ло Сяньсянь об окровавленном мужчине, который с улыбкой произнес похожие слова:
«В Линьи есть великий герой, в двадцать сердцем уже мертвец*».
[心已死 xīnyǐsǐ «сердце мертво»— обр. о потере иллюзий, полном разочаровании в жизни.От переводчика: «临沂有男儿，二十心已死» фраза про «Двадцать мертвых сердец мужчин/ы из Линьи» являлась загадкой для меня с 19 главы, но сейчас, исходя из контекста, я перевожу ее именно так].
С выдающимся молодым человеком, щедро наделенным от природы талантом к совершенствованию, обошлись несправедливо самые близкие люди. Они строили против него козни, погубили его репутацию, а потом лишили семьи и жизни. Не просто присвоили технику, в которую он вложил столько сил и души, но и указали на него как на вора.
Какая нелепая ошибка…
В двадцать сердцем уже мертвец.
У озера Цзиньчэн и в Персиковом Источнике Сюй Шуанлинь, разговаривая с ними через свои белые камни, как-то пошутил, что он демон, который выбрался из Преисподней и теперь собирается взыскать с этого мира долг, отбирая человеческие жизни.
Сейчас, куда бы ни упал взгляд Чу Ваньнина, он видел напуганных людей из всех крупных духовных школ Верхнего Царства. Вековое дерево ордена Жуфэн заполыхало и напуганные обезьяны не знали куда бежать.
Половину своей жизни Сюй Шуанлинь прожил как сухое дерево, чтобы в нужный час вспыхнуть и сжечь в огне мести всех своих обидчиков.
И в итоге он добился своего.
Бах!
Внезапно раздался оглушительный грохот и над Седьмым городом Духовной школы Жуфэн… прямо над цитаделью Тайной стражи в небо ударил ослепивший толпу столб фиолетового света.
Е Ванси нахмурила свои прямые как мечи брови:
— Плохо дело!
Она уже собиралась полететь в сторону Темного города, но Наньгун Сы успел перехватить ее. Его некогда дерзкий и высокомерный облик баловня судьбы за одну ночь был разбит вдребезги, но, несмотря на собственный душевный раздрай, он крепко схватил Е Ванси за плечо и хрипло сказал:
— Не ходи туда.
— Но под Пагодой Цзиньгу* заключены тысячи демонов. На протяжении всего своего существования Духовная школа Жуфэн использовала ее для заточения самой опасной нечисти и проклятых артефактов. Если печать будет разрушена, они вырвутся в смертный мир... — Е Ванси не смогла договорить, лишь лицо ее исказилось от ужаса.
[*金鼓塔 jīngǔ tǎ цзиньгу та «башня золотого барабана»].
Наньгун Сы спросил:
— Что изменится от того, что ты пойдешь туда?
— Я…
— Е Ванси, ты и так сделала слишком много для ордена Жуфэн, — Наньгун Сы окинул ее пустым взглядом и потянулся к ее лицу. В какой-то момент показалось, что он хочет стереть золу с ее щеки, но пальцы дрогнули и рука его безвольно упала.
— Не стоит тратить силы впустую и обрекать себя на гибель — сказал он, — стабилизировать Пагоду Цзиньгу сможет лишь объединенная мощь десяти старейшин и главы школы.
— Я понимаю, что иду на смерть, но даже если я умру... — Е Ванси на миг замолкла, на ее лице отразилась подлинная мука, — даже если умру, я… не могу оставаться в стороне. Если Пагода Цзиньгу рухнет, тысячи демонов вырвутся в наш мир и Духовная школа Жуфэн подвергнется… подвергнется всеобщему осуждению… а ты…
— Думаешь, если Пагода Цзиньгу устоит, орден Жуфэн не будут осуждать? – Наньгун Сы криво улыбнулся. Кровь в уголках его губ уже запеклась и улыбка эта была полна безысходности. — Не дури, Духовной школе Жуфэн пришел конец, но ты-то ведь еще жива? Поэтому я, правда… — Наньгун Сы закрыл глаза, его ресницы задрожали, а горло перехватило от волнения. — Я правда не желаю, чтобы хоть кто-то еще умер за этот орден… Он того не стоит…
Е Ванси в изумлении смотрела на освещенного бушующим пламенем Наньгун Сы. Но прежде, чем она успела что-то сказать, еще более страшный взрыв потряс Темный город. С ужасающим грохотом вековая Пагода треснула. Повернув голову, Е Ванси увидела, как тысячи блестящих белых бликов метнулись в разные стороны от расколовшейся Пагоды Цзиньгу и исчезли в непроглядной мгле.
Е Ванси еще больше побледнела:
— Пагода Цзиньгу… вот-вот рухнет…
Бах!...
Земля содрогнулась и пошла трещинами, а затем в смертный мир вырвалось чудовище, больше сотни лет заточенное под Пагодой Цзиньгу. Монстр был похож на испускающую кроваво-алое сияние гигантскую рыбу с огромным хвостом, напоминающим гигантский пламенеющий лотос. Издав оглушительный рев, от которого задрожали листья на деревьях за тысячи километров от ордена Жуфэн, чудовище развернулось и, разрушив остатки стоявшей на ее пути Пагоды, устремилось в сторону Восточного моря. Стены величественного здания осыпались на землю тысячами мелких осколков кирпича и черепицы. Заклинатели, чьи мечи зависли в воздухе слишком близко от рухнувшей Пагоды, были сбиты с ног ударной волной, порожденной ревом демона. Упав в Пламя Бедствия, эти люди даже вскрикнуть не успели, как сгорели дотла.
— Что это такое?
— Гунь!*
[*鲧 gǔn гунь — миф. гунь: большая мифическая рыба из древнекитайской мифологии].
Заклинатель, с большим трудом удержавшийся на своем мече, громко возмутился:
— Что ты себе позволяешь? Почему это я должен сгинуть*?
[*От переводчика: на китайском название этой мифической рыбы Гунь 鲧 на слух звучит также как 滚 gǔn гунь — катись, убирайся, выметайся].
— О чем ты вообще?! Я сказал, что это «гунь»!.. Один из древнейших мифических зверей!.. По легенде первый глава Духовной школы Жуфэн Наньгун Чанъин* смог подчинить себе живущего в Восточном море свирепого мифического зверя гуня и заключил его под построенной им Пагодой Цзиньгу… я... я и подумать не мог… что это правда!
[*南宫长英 nángōng chángyīng наньгун чанъин «достойнейший цветок/герой небесного дворца»].
Вырвавшийся на волю мифический зверь слишком долго находился под давлением Пагоды и еще не восстановил свой изначальный магический потенциал. Все еще испытывая страх перед заклинателями, он не стал задерживаться и пустился в бега в направлении своего родного Восточного моря. Однако попутно монстр поднял такую воздушную волну, что она сама по себе стала огромным бедствием. Бушевавшее над орденом пламя взметнулось до небес и с удвоенной силой принялось завоевывать новые территории, распространяясь туда, где до этого было сравнительно безопасно.
Сюэ Чжэнъюн, который не раз смотрел опасности в лицо, мгновенно оценил положение и громко крикнул:
— Бегите!... Быстрее, все бегите!
Взрывная волна из песка и огня от обрушения Пагоды накрыла ошеломленных людей. Сюэ Чжэнъюн не стал ждать и, посадив на свой железный веер госпожу Ван, стремительно полетел прочь. Большинство заклинателей последовали его примеру, однако были и те, кто, как Ли Лянцзи и братья ее покойного мужа, были так поглощены внутренними распрями, что не обращали внимания ни на что и не пытались спастись. Даже когда их поглотила стена огня, глаза этих людей продолжали сиять непримиримой ненавистью…
Так они и сгорели, вместе обратившись в пепел.
Наньгун Сы быстро вскочил в седло Наобайцзиня и протянул руку Е Ванси:
— Скорее поднимайся! — после этого он повернул голову и посмотрел на Чу Ваньнина. — Образцовый наставник… вы тоже…
— Волк не сможет выдержать наш вес. Поезжайте первыми.
— Но…
Мо Жань тут же отреагировал и ответил Наньгун Сы:
— Быстрее, уходите! Учитель полетит на моем мече!
Увидев, что пожар с ужасной скоростью подбирается все ближе, Наньгун Сы мысленно выругался. Крепче обхватив Е Ванси, он пришпорил демонического волка и быстро растворился в непроглядной ночи.
Мандариновая роща с треском выгорала, под шквалом огня деревья падали одно за другим и ветер разносил по округе едкий дым с очень характерными цитрусовыми нотками. Мо Жань призвал свой меч и вместе с Чу Ваньнином переместился туда, куда еще не добрался пожар.
За их спиной величественная и прекрасная цитадель сотню лет возвышавшейся над Верхним Царством Духовной школы Жуфэн, вместе со всеми монументальными башнями, бесчисленными галереями, лугами и лесами охотничьих угодий, сгинула в пламени и исчезла в одночасье.
Порожденная гунем воздушная волна подняла огненный вихрь, который в считанные часы выжег земли Линьи.
Прибывшие на праздник заклинатели пытались сбежать на мечах, но пламя жалило их спины и жгло пятки. Многие из тех, чья духовная мощь оказалась недостаточно сильна, потерпели поражение в борьбе с огнем и были поглощены им.
Те, кому удалось обогнать огненный вал, пролетали над деревнями и городами, что во времена процветания выросли вокруг ордена Жуфэн.
Пребывавшие в неведении местные жители, увидев стену пламени, наступающую на них со стороны ордена, бросали дома и скарб и в панике бежали со всех ног. Но разве ноги из плоти и крови могут спасти от огненной лавины?
Повсюду звучали крики и плач:
— Отец!
— Папочка! Папа!
Сюэ Чжэнъюн, как и многие другие заклинатели, увеличил свое оружие до максимальных размеров, чтобы забрать как можно больше людей.
Госпожа Ван пыталась успокоить спасенных детей:
— Не плачьте, сидите тихо. Не делайте резких движений и держитесь друг за друга, чтобы не упасть.
К сожалению, железный веер не мог стать еще больше, а в городе под ними было слишком много людей, которых они не могли спасти. Сюэ Чжэнъюн опустился на колени и наклонился, чтобы поднять еще одного рыдающего малыша, но веер не выдержал и опасно накренился. Ему пришлось разжать пальцы, но до этого он успел увидеть заплаканное лицо и испуганные глаза, в которых на миг блеснул огонек надежды, прежде чем ребенок снова упал вниз.
Многое повидавший на своем веку несгибаемый воин с железными нервами не сдержался и расплакался как дитя:
— Почему? Почему все так? Неужели так много невинных должно погибнуть только потому, что с одним человеком поступили несправедливо? — у Сюэ Чжэнъюна перехватило дыхание от подступивших к горлу рыданий, по его щекам градом катились слезы. — Разве мало обрушившихся на этот мир бедствий? Столько человеческих жертв… неужели небесам все еще недостаточно?
Глаза госпожи Ван тоже покраснели. Она держала на руках двух спасенных детей. Родители этих малышей на вытянутых руках подняли их на железный веер, но сами взобраться не успели и погибли в огне. Дети плакали, и госпожа Ван гладила их по волосам, пытаясь утешить, но не знала, что сказать.
Она оглянулась и увидела позади несколько десятков заклинателей на мечах. Большую часть уже охватило пламя, были и те, кто полетел в другом направлении, но Чу Ваньнина и Мо Жаня среди них не было. Со слезами на глазах она мысленно вознесла молитву Небесам за этих двух дорогих ее сердцу людей.
Рядом с ними летел Цзян Си. Он продолжал держать на руках все еще не пришедшего в себя Сюэ Мэна. Пламя освещало его красивый профиль и сурово сжатые губы. К сожалению, его великолепный изящный клинок не подходил для перевозки тяжестей и теперь сердито гудел у него под ногами.
Цзян Си с отвращением взглянул на Сюэ Мэна. У него на лице было написано, что он думает о том, а не скинуть ли этого парня в бушующий под ними огонь, но встретив полный мольбы взгляд сидевшей на веере госпожи Ван, угрюмо нахмурился, поджал губы и не бросил.
Плачущий Сюэ Чжэнъюн попытался вытащить еще одного совсем маленького ребенка, надеясь на то, что духовное оружие выдержит, но каким бы большим ни было его сердце, железный веер не мог вместить всех.
Когда ему снова пришлось отпустить детскую руку, Сюэ Чжэнъюн сам чуть не упал вниз. Страдая от собственного бессилия, он стоял на коленях на краю веера, скрючившись словно от удара в живот… и вдруг его ослепила серебристо-алая вспышка. Это Цзян Си, взмахнув рукавом, при помощи духовной силы подтянул к себе девочку, которую до этого не смог удержать Сюэ Чжэнъюн.
Раздраженный гул его изысканного меча стал еще громче.
У Цзян Си всегда был плохой характер. Подняв ногу, он пнул Сюэхуан и прикрикнул на него:
— Что ты ноешь? Силенок не хватает, так садись и жди, пока не сгоришь.
Сюэхуан в самом деле тут же замолк и больше не гудел, бесшумно неся Цзян Си и двух других людей, но тонкая рукоять выглядела настолько утомленной, словно могла сломаться в любой момент.
Подлетев к Сюэ Чжэнъюну, Цзян Си взглянул на него с нескрываемым презрением и сделал ему выговор:
— Как мужчина может плакать? Не можешь спасти — значит не способен! И не надо рисоваться, берясь за то, что тебе не под силу!
— Брат… — поспешила вмешаться госпожа Ван.
— А разве я не прав? — ухмыльнулся Цзян Си. Несмотря на невероятную красоту, с этой кривой усмешкой его лицо выглядело отталкивающим и неприятным. — Если бы в прошлом ты не сбежала с ним, а осталась в Гу Юэе, то сейчас не была бы такой слабой и никчемной! Даже мечом сама управлять не можешь! Так освободи место, чтобы твой добросердечный героический муженек смог спасти еще кого-нибудь.
Госпожу Ван будто ножом ударили. Она опустила голову, скрывая выражение глаз за занавесом ресниц, и больше не произнесла ни слова.
А где-то далеко от них, в совершенно противоположном направлении летел также значительно увеличившийся в размерах меч Мо Жаня, на котором теперь, кроме Чу Ваньнина, сидело множество спасенных простых жителей Верхнего Царства.
Многие тряслись и рыдали, глядя на то, как их родные дома исчезают в быстро наступающем море огня. Отблески пламени отражались в полных слез глазах, и людям оставалось только сомкнуть веки и горько плакать.
В этой атмосфере всеобщей скорби Мо Жань не проронил ни звука. В отличие от Сюэ Чжэнъюна он не тратил душевные силы на то, чего не мог изменить. Когда он понял, что его меч не сможет поднять больше людей, то просто перестал смотреть вниз и вслушиваться в рыдания и мольбы, доносившиеся из поселений, мимо которых они пролетали.
— Впереди море, — он слегка нахмурил брови, — Учитель, куда мы теперь?
— Ты сможешь продержаться до острова Фэйхуа?
[*飞花岛 fēihuā dǎo фэйхуа дао «остров осыпавшихся цветов»].
Так как остров Фэйхуа в Восточном море и правда был ближе всего к Линьи, Мо Жань кивнул:
— Выдержу, но я не знаком с Восточным морем и мне потребуется время, чтобы найти его. Учитель, присмотрите за людьми. Пусть уже приходят в себя. На мече слишком тесно, и если они заснут, боюсь, точно свалятся.
— Хорошо, — ответил Чу Ваньнин.
Мо Жань управлял мечом еще больше двух часов и только когда первые лучи поднявшегося на востоке солнца отразились от бескрайних бирюзовых вод, они вынырнули из облаков и увидели под собой небольшой остров в форме кольца*.
[*环形岛 huánxíngdǎo хуаньсиндао «остров кольцеобразной формы» —атолл].
Наконец-то они нашли остров Фэйхуа.
Хотя формально остров находился под властью Духовной школы Жуфэн, из-за своей удаленности он был малонаселен. На острове проживала лишь небольшая община рыбаков, жизнь которых целиком и полностью зависела от даров моря. Жители острова видели, как среди ночи вспыхнуло небо над цитаделью ордена Жуфэн, а затем зарево пожара стало распространяться все дальше, заполнив собой весь горизонт за морем. Испуганные люди не знали, что случилось в Линьи, и не смели лечь спать, напряженно вглядываясь в небеса в страхе, что этот огонь обрушится и на них.
Когда забрезжил рассвет, зарево пожара так и не коснулось острова, и люди облегченно выдохнули, но тут из-за облаков появился огромный меч, несущий множество людей. Вильнув в сторону, он тяжело приземлился на влажную после отлива песчаную отмель. Группу прибывших возглавлял высокий красивый мужчина с пятнами крови на лице, который, казалось, прилетел к ним прямо с поля битвы.
На острове Фэйхуа жили простые люди, среди которых не было ни одного совершенствующегося. Увидев заклинателя, они были немного напуганы, ведь кто знает злой это человек или добрый, и зачем он явился сюда.
— Ах, почему у них такие черные лица? — прошептал кто-то, глядя на мужчин, женщин и детей за спиной у Мо Жаня.
— Выглядят так, словно они сбежали от пожара… неужели из Линьи?
Крепкий рыбак набрался смелости и, выйдя вперед, спросил:
— Вы... вы заклинатели из ордена Жуфэн?
— С Пика Сышэн, — Мо Жань передал Чу Ваньнину ребенка, которого всю дорогу держал на руках, так как мальчик был слишком мал, чтобы самому устоять на мече. — Пламя Бедствия обрушилось на семьдесят два города Жуфэн. Это… это жители Линьи. Пожар распространялся слишком быстро, а грузоподъемность меча ограничена, поэтому вывезти больше не вышло и я...
Он осекся, когда, подняв глаза, увидел, что ошеломленные рыбаки испуганно глазеют на него. Кажется он говорил слишком быстро и непонятно. Откуда простым рыбакам с острова Фэйхуа знать о Пламени Бедствия и полетах на мече? Поэтому Мо Жань поджал губы и мягко сказал:
— Извините, но давайте я объясню вам все позже, — он оглянулся на группу измученных людей позади себя. — Не могли бы вы
сначала дать им немного еды и воды?Охваченный страхом малыш, потерявший родителей, испугавшись, обнял Мо Жаня за ногу и потянулся, пытаясь ухватиться за край его одежды.
Мо Жань положил руку ему на голову и успокаивающе погладил по волосам.
— Простите за беспокойство, — сказал он, обращаясь к рыбакам.
На острове Фэйхуа жили добрые люди, так что вскоре им принесли чай и легкие закуски. Мо Жань вкратце изложил события, после чего пораженные люди еще долго смотрели на огненное зарево, охватившее половину неба за морем.
— Орден Жуфэн... неужели все сгорело? — кто-то все еще не мог поверить.
— Неужели глава Наньгун погиб?
— Не погиб, — ответил Мо Жань. — Его заставили проглотить плод линчи и утащили в неизвестное нам место.
— А что такое плод линчи?
— Это…
Чу Ваньнин наблюдал, как Мо Жань пытается объясниться с рыбаками, но подходить не спешил.
Он выглядел слишком неприступным и холодным, так что вряд ли у него получилось бы договориться с деревенскими жителями лучше, чем у Мо Жаня.
Даже проснувшийся у него на руках ребенок, увидев нависшего над ним сурового незнакомца, заплакал, вместо того чтобы спокойно лежать, как до этого у Мо Жаня.
Чу Ваньнин растерянно оглянулся на своего ученика, но тот все еще был окружен жителями деревни и не замечал его затруднительного положения. Чувствуя себя совершенно беспомощным, он попытался успокоить ребенка:
— Не плачь, — холодно сказал он с привычным каменным выражением лица, но ребенок только зарыдал еще громче и начал кричать:
— Папа! Мамочка!.. Хочу к папе и маме!..
— Не плачь! — еще жестче потребовал Чу Ваньнин. — А ну-ка не плачь!
— А-а-а!.. Мама! Мама!
Стараясь удержать мальчика одной рукой, Чу Ваньнин попытался второй погладить его по волосам, но неожиданно ребенку совсем не понравилась эта идея и он начал вырываться из его рук. От громкого рева маленькое личико покраснело, из глаз потекли слезы, а из носа сопли:
— Я хочу к папе! Хочу к маме! Хочу домой!
Что тут можно было поделать? Чу Ваньнин и вправду не умел обращаться с детьми и совершенно не представлял, что еще в этой ситуации можно сделать или сказать, чтобы успокоить этого мальчишку. Раздумывая на эту тему, он и не заметил, как его брови грозно сошлись над переносицей, а равнодушное лицо стало похоже на покрытый инеем нож.
Малыш, который до этого громко рыдал и пинался, увидев, как изменился в лице Чу Ваньнин, вдруг испуганно замолк. Не смея произнести больше ни слова, он прикусил губу, а из его глаз, словно бусины с оборванной нити жемчуга, продолжили сыпаться слезы.
Тут Чу Ваньнин кое о чем вспомнил: развязав мешочек цянькунь, он достал из него конфету из сладкого клейкого риса, снял бумажную обертку и протянул ребенку.
Плачущий малыш при виде сладости смешно икнул, посмотрел на Чу Ваньнина, потом снова на конфету в его руке. С самого младенчества в воспитательных целях мама рассказывала ему страшные сказки о темных заклинателях, которые таким образом заманивают непослушных детей, чтобы сделать из них ингредиенты для приготовления своих зелий бессмертия.
Продолжая безмолвно плакать, ребенок с ужасом уставился на страшного человека.
Чу Ваньнин не знал, о чем думает мальчик и продолжал протягивать конфету, в упор глядя на него в ожидании реакции.
У Чу Ваньнина были вытянутые, чуть приподнятые к вискам, прекрасные глаза, но из-за их холодной красоты, даже когда он не улыбался, все равно казался высокомерным и надменным, а уж с этой натянутой улыбкой и вовсе выглядел так, словно замыслил нечто ужасное.
Не все могли спокойно терпеть чужое высокомерие и холодность, поэтому, хотя Чу Ваньнин и был красив, он не умел нравиться людям.
И особенно его не любили дети.
— Ешь.
Пока они летели на мече, Чу Ваньнин видел, как Мо Жань успокаивает детей, угощая их конфетами. Сейчас он делал то же самое и не мог понять, почему в его случае этот способ не работает.
Ребенок упрямо сжал губы и, дрожа всем телом, медленно покачал головой.
Он не хотел становиться ингредиентом для зелья бессмертия.
— Ты…
Прежде, чем он успел договорить, ужас ребенка достиг предела и, содрогнувшись всем телом, он громко зарыдал. Услышав этот душераздирающий рев, люди начали оглядываться на них.
Чу Ваньнин будто не замечая, что происходит, продолжал протягивать конфету, шепотом убеждая рыдающего малыша:
— Очень сладко.
Чу Ваньнин говорил о конфете, но ребенок соединил эти его слова с произнесенным до этого «ты» и решил, что этот страшный заклинатель сказал «ты очень сладкий». В маленькой головке тут же окончательно сложилась мысль, что злой бессмертный собирается сделать из него какое-нибудь очень сладкое зелье и от ужаса он заорал во все горло.
Чу Ваньнин застыл.
Автору есть, что сказать:сегодня наша маленькая театральная труппа возобновляет свою работу~
«Три диких экскурсовода*».
[*野导 yědǎo едао «деревенский/дикий/грубый гид/лидер — так называют непрофессиональных гидов, не имеющих лицензии на экскурсионную деятельность].
Мясной Пирожок: — Всем привет. Добро пожаловать на остров Фэйхуа. Давайте пригласим нашего провинциального гида Сюэ Мэнмэна рассказать нам немного об этих живописных местах и дать пару полезных советов по технике безопасности~
Сюэ Мэнмэн: — Блять, сама ты из деревни!
Мясной Пирожок: — Так как гид Сюэ оскорбил руководство, он отстранен от работы. Пожалуйста, позвольте господину Чу Ваньнину, нашему второму вольнонаемному гиду, объявить о мерах предосторожности и рассказать вам об этих живописных местах.
Чу Ваньнин: — Я отказываюсь что-либо рассказывать.
Мясной Пирожок: — Поскольку гид Чу отказался от сотрудничества с администрацией, он также отстранен от работы. Пожалуйста, третий нелицензированный гид Мо Жань, расскажи о мерах предосторожности и местных достопримечательностях.
Мо Жань: — Хотя все ждут от меня спойлеры предстоящего квеста в подземелье, я не буду открывать сразу все карты. Даже если вам невтерпеж, придется подождать, и вы все увидите сами ~ ха-ха ~ Знаю, что некоторые из моих друзей думают, что я, заплатив медяк, сорвал большой куш. Я тоже так думаю, тем более Мясной Пирожок обещала, что прежде чем устроит для нас очередной аттракцион с ножами (а, согласно сюжету, железный дождь неминуемо прольется на наши головы), перед финальным броском по осколкам стекла к решающей битве, она все же даст нам полузгать сладких конфеток.
Он как будто держал в руке горячую картошку и не знал, что с ней делать. Все больше людей оглядывались на него, и от такого излишнего внимания кончики его ушей покраснели от смущения. Наконец, в поле зрения появилась пара рук, которые забрали у него ребенка. Чу Ваньнин с облегчением вздохнул и обернулся:
— Мо Жань?
— Да, — Мо Жань усадил мальчика на сгиб локтя, а свободной рукой пригладил волосы Чу Ваньнина. Он выглядел спокойным, но стоило его взгляду упасть на пламенеющее небо над Линьи, как между бровей пролегла горькая морщинка. Когда Мо Жань снова посмотрел на Чу Ваньнина, он постарался приподнять уголки губ в подобии улыбки, пытаясь скрыть охватившее его сердце беспокойство. И пусть его улыбка не была такой лучезарной и очаровательной, как всегда, но от нее сразу же стало теплее на душе.
— Ты договорился с жителями острова?
— Ну, можно и так сказать.
— Пожар в Линьи, скорее всего, не потухнет еще дней пять. До тех пор нам придется оставаться на острове Фэйхуа, но тут совсем мало домов, а мы привели слишком много людей…
— Я спросил об этом у старосты. В тесноте, да не в обиде, если потесниться, сможем разместиться все.
Не было ничего плохого в том, чтобы позволить Мо Жаню решать такого рода вопросы. Он умел общаться с людьми, да и выглядел куда приятнее… достаточно вспомнить о том, как на него заглядывались девушки в деревне, где они помогали с уборкой риса. Определенно, Мо Жань привлекал их куда больше, чем он сам.
Думая об этом, Чу Ваньнин и сам не мог понять, что за эмоции у него вызывает этот факт. Наконец, кивнув, он сказал:
— Спасибо, что взял на себя этот тяжелый труд.
— Что вы такое говорите, это совсем не тяжело, — Мо Жань посмотрел на конфету в его руке и тут же все понял. Взглянув на затихшего у него на руках малыша, он подмигнул ему и с улыбкой спросил, — так почему ты плачешь?
— Я хочу к маме... и папе...
Мо Жань понимал, что едва научившийся ходить ребенок еще слишком мал, чтобы осознать, что его родители погибли в море огня и уже никогда не вернутся. Он больше не мог сдерживать грусть, поэтому просто потерся лбом о детскую щечку и утешающе прошептал:
— Мама и папа… отлучились по делам и еще какое-то время вы не сможете увидеться. Веди себя хорошо, чтобы они гордились тобой, когда вы снова встретитесь.
Какое-то время он обнимал и утешал ребенка, пока тот, наконец, не начал успокаиваться. Малыш все еще всхлипывал, но больше не кричал и не плакал навзрыд.
Опустив голову, Мо Жань смотрел на него сквозь влажные от слез ресницы, а все еще сжимающий в руке конфету Чу Ваньнин стоял рядом и молча наблюдал за ним.
У Мо Жаня были правильные черты и четко очерченный профиль. Если бы он взялся рисовать тушью его красивое лицо, то это были бы четкие, выразительные и сочные линии в стиле классиков каллиграфии*. Над жесткой линией скул, словно прекрасные бабочки порхали ресницы, скрывающие глаза, взгляд которых сейчас был нежнее первых весенних листьев.
[*颜筋柳骨yánjīn liǔgǔ яньцзинь люгу «мышцы Яня, а кости Лю» — обр. о твёрдом выразительном почерке; по именам знаменитых каллиграфов — Янь Чжэньцина и Лю Гунцюаня].
Увлеченный созерцанием Чу Ваньнин забыл обо всем и не сразу понял, что Мо Жань опустил голову, чтобы взять губами конфету из его пальцев. Чу Ваньнин резко сжал ладонь, глядя на него широко распахнутыми глазами, и испуганно спросил:
— Что ты делаешь?
Кусочек сладкого клейкого риса был настолько маленьким, что даже от такого легкого движения начал рассыпаться на кусочки и, пытаясь собрать их все, теплый и влажный кончик языка прошелся по ладони Чу Ваньнина, заставив все его тело тут же превратиться в камень. Этого мимолетного интимного прикосновения было достаточно, чтобы мурашки побежали по позвоночнику. Словно нежный росток разорвал оболочку зерна и вырвался из-под давящего на него глинистого грунта в мягкий чернозем...
Довольный Мо Жань чуть повернул голову и, продолжая зажимать сладкую нугу между губ, подмигнул ребенку, после чего, запрокинув голову, демонстративно проглотил:
— Видишь, это не противная пилюля, а просто сладкая конфета.
Чу Ваньнин: — …
Его мысли улетели куда-то очень далеко, и сейчас он совершенно не слышал, о чем Мо Жань разговаривает с этим ребенком.
Когда его душа наконец вернулась в тело, он увидел, что малыш робко смотрит на Мо Жаня. Расхрабрившись, мальчик удивленно переспросил:
— Ого! Правда конфетка?..
— Да, — с улыбкой ответил Мо Жань. — Этот бессмертный братишка очень добрый, зачем ему кормить тебя всякой магической гадостью?
Чу Ваньнин снова промолчал.
За прошлую ночь произошло столько событий, что Мо Жаню не хотелось спать. Когда ему, наконец, удалось разместить спасенных мужчин, женщин и детей, небо уже просветлело, и он в одиночестве отправился на берег. На рассвете начался отлив, обнаживший скрытый до этого под водой песчаный пляж.
Стоило ему остаться одному, как тяжелые мысли вырвались из клетки разума и тоскливая мгла затуманила взор.
Сняв обувь, он медленно пошел по кромке воды, оставляя за собой на мокром песке извилистую цепочку следов.
Если уж говорить о Сюй Шуанлине, было еще много вещей, которые он не мог понять. Например, почему этот парень так не любит обувь и предпочитает всегда и везде ходить босиком?
В прошлом Мо Жаня было слишком много людей, с которыми он обошелся несправедливо. Может поэтому он очень хорошо понимал Сюй Шуанлиня, который без колебаний бросил все силы на уничтожение Духовной школы Жуфэн и Школы Цзяндун, а также сделал все, чтобы внести разлад в умы заклинателей и перевернуть вверх дном Верхнее Царство.
Быть раздавленным и изгнанным — не самое мучительное.
Больнее всего, когда предают близкие люди, а ты ведь даже не сделал ничего плохого. Просто твоя кровь кипела от страстного желания добиться признания и стать лучшим в главном соревновании мира заклинателей в Линшане. Но именно там тысячи людей обвинили тебя в том, что уникальная техника, в создание которой ты вложил все силы и душу, украдена тобой у брата.
Под градом насмешек и презрительных взглядов у Наньгун Сюя уже тогда не было ни единого шанса вновь подняться.
Мо Жань понимал, что после того как осядет пепел, в омытом слезами невинных мире грядут большие перемены, но, в любом случае, духовные школы, морально и физически пострадавшие в этом бедствии, будут едины в том, что Сюй Шуанлинь просто безумец. И, может быть, только гуляющий в одиночестве по песчаному берегу Мо Жань, который и сам когда-то косил людей как траву и купался в чужой крови, будет пытаться понять...
Что вообще за человек Сюй Шуанлинь?
Опасный безумец, каким он был в юности? Возможно, тот юноша был полон надежд и энтузиазма, практикуясь с утра до ночи в мандариновой роще, а на закате усталый и довольный возвращался домой со сладким мандарином в рукаве, чтобы угостить им своего слишком ленивого брата?
В то время он и подумать не мог, что его бездарный и ни на что не способный старший брат, исключительно при помощи своего хорошо подвешенного языка сможет проложить дорогу на самую вершину мира совершенствования, а его сбросить на самое дно.
Хотя, кто знает, может быть этот безумец похоронил себя под горой старых свитков с магическими техниками, ломал голову над полустертыми письменами, мрачно хмурился, подолгу смотрел вдаль невидящим взглядом и лихорадочно делал пометки в минуты озарения, а потом раздраженно грыз перо и снова глубоко погружался в размышления?
Тогда он еще не знал, что все его старания в итоге обернутся потерей репутации и разбитыми надеждами.
Мо Жань закрыл глаза. Морской бриз обдувал лицо, а солнечные лучи пролились расплавленным золотом на ресницы.
Ему вспомнилась легенда о Дворе Трех Жизней, где испив суп забвения богини Мэнпо можно забыть все свои три жизни. Случайно ли Сюй Шуанлинь назвал так место, в котором прожил так много лет?
[*三生别院 sānshēng biéyuàn саньшэн бэйюань «Двор Трех жизней» — дом, где жили Сюй Шуанлинь и Е Ванси; от 三生 sānshēng — будд. три жизни (прошедшее, настоящее и будущее)].
А есть ведь и прошлая жизнь, где Сюй Шуанлинь также скрывался в ордене Жуфэн и вряд ли его цели отличались от тех, что были этой жизни. Однако тогда он сгорел в огне войны: погиб, защищая Е Ванси...
Е Ванси*.
[*叶忘昔 yè wàngxī «лист/век забывший о прошлом»].
Если подумать, и ей это имя дал Сюй Шуанлинь.
О чем он предпочел бы не помнить?
Пытался ли он когда-нибудь забыть о годах несправедливых обвинений и потере репутации, былой ненависти, славе и позоре?
Была еще и загадка тела Ло Фэнхуа, которое Сюй Шуанлинь так стремился вытащить с Последнего Круга Ада.
Зачем ему этот труп?
В иллюзии Сюй Шуанлинь сказал Наньгун Лю, что снять проклятие с кольца главы можно только получив духовное ядро того, кто его проклял. Но, судя по конечному результату, вряд ли настоящей целью Сюй Шуанлиня была помощь Наньгун Лю.
Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти, Вэйци Чжэньлун и Возрождение…
И, наконец, та рука из трещины.
Мо Жань хмурился все сильнее, подсознательно чувствуя, что упускает что-то важное...
Вдруг его глаза широко открылись.
Он вспомнил одну вещь….
Умирающий дракон Ванъюэ сказал ему, что таинственный злодей, получивший силы божественной Ивы озера Цзиньчэн, сумел выучить две запретные техники: Возрождение и Вэйци Чжэньлун.
Но он ни слова не сказал о Пространственно-временных Вратах Жизни и Смерти.
То есть все, что было важно для Сюй Шуанлиня, это овладеть техниками Возрождение и Вэйци Чжэньлун. Излишне говорить, что вторая запретная техника была нужна ему для того, чтобы управлять своими марионетками.
А Возрождение?
Кого он хотел возродить?
Если подумать, есть только два ответа: это Жун Янь или Ло Фэнхуа.
По словам Сюй Шуанлиня, Жун Янь когда-то любила его, но по неизвестным причинам порвала с ним и вышла замуж за его старшего брата.
Тщательно обдумав все, Мо Жань понял, что это не она.
Если Сюй Шуанлинь действительно любил Жун Янь и готов был сделать все возможное, чтобы вернуть ее к жизни, почему в прошлой жизни он убил ее единственного сына?
И, что важнее, надев маску старейшины Сюй Шуанлиня, он уже давно затаился рядом с Наньгун Лю. Если бы этот человек хотел использовать технику Возрождения, чтобы вернуть Жун Янь, то не проще ли было просто предотвратить принесение ее в жертву монстру из озера Цзиньчэн?
Нет, это точно не Жун Янь.
Мо Жань поднял голову и посмотрел на море, воды которого лучи восходящего солнца окрасили в красный цвет. Волны неспешно обмывали песчаный берег, каждый раз захватывая новые участки прибрежной косы. Вместе с поднявшимся на востоке солнцем, залившим расплавленным золотом все пространство между небом и землей, на остров пришел прилив.
Это Ло Фэнхуа.
Мо Жань был почти уверен, что человек, которого Наньгун Сюй хотел вернуть в мир живых — Ло Фэнхуа.
Эта Духовная школа Жуфэн не так проста, как кажется на первый взгляд. Даже с восходом солнца под алыми волнами морского прилива все еще скрыто слишком много разбитых остовов раковин и прекрасных, но очень опасных, морских звезд.
Море быстро поднялось, и волны размыли мелкий песок отмели, по которой он шел.
Ногам вдруг стало холодно. Мо Жань опустил голову, и в этот момент набежавшая волна омыла его щиколотки.
— Ох...
Он пошевелил замерзшими пальцами на ногах и хотел было вернуться на пляж за своей обувью, но, повернув голову, увидел, что из пламенеющих алых облаков к нему навстречу идет Чу Ваньнин. Он протянул Мо Жаню его обувь и носки, которые до этого он так небрежно бросил на песок.
— Почему в такой холодный день ты босиком?
Мо Жань поднялся на вершину песчаного склона, сел на один из гигантских валунов, разбросанных по краю пляжа и, стряхнув песок с ног, обулся. Он вдруг почувствовал облегчение. Пусть в этой жизни ему не суждено получить от Чу Ваньнина ту любовь, о которой он мечтал, у него как и прежде был лучший в мире Учитель, который волновался и заботился о нем. Было приятно знать, что заметив босого Мо Жаня, Чу Ваньнин забеспокоился о том, чтобы он не простудился...
— Думаешь о Жуфэн?
— Чувствую, там все не так просто.
— Полагаю, так и есть, — со вчерашнего вечера Чу Ваньнин почти все время хмурился. Даже сейчас, когда они получили небольшую передышку и могли, наконец, расслабиться, его брови все еще были тревожно сведены. Он убедился, что Мо Жань надел носки и обувь, после чего снова устремил взгляд на бескрайнее море.
Солнце поднялось из моря и окрасило горизонт всеми оттенками червонного золота. Теперь, когда это великолепное сияние переплелось с отсветом бушующего над Линьи пожара, их стало почти не отличить.
— После того, как кто-то утянул Сюй Шуанлиня в ту пространственную трещину, нам будет трудно его отыскать, — сказал Чу Ваньнин. — Если он не захочет, чтобы его заметили, боюсь, его не поймают даже за десяток лет.
Мо Жань покачал головой.
— Он не может ждать еще десяток лет. Как только его духовная энергия восстановится, обязательно начнет действовать.
— О чем ты?
Мо Жань не стал сдерживаться и озвучил свою догадку:
— Тело Ло Фэнхуа — не настоящая плоть, а созданный в чистилище сосуд. Вне Последнего Круга Ада без энергии инь он очень скоро начнет гнить и разлагаться. Так что, полагаю, даже если Сюй Шуанлинь не успеет подготовиться как следует, в ближайший год что-то произойдет.
Чу Ваньнин не издал ни звука.
Он всегда был осторожен в мыслях и поступках, и, учитывая недостаток информации, не стал бы как Мо Жань строить столь смелых предположений. С другой стороны, не было ничего зазорного в том, чтобы выслушать мнение Мо Жаня по этому вопросу.
— А как насчет той руки? — спросил Чу Ваньнин. — Рука, которая в последний момент вытащила Наньгун Сюя, что думаешь о ней?
Мо Жань, помолчав какое-то время, покачал головой:
— Это первая запретная техника, я слишком мало о ней знаю, чтобы строить догадки. Нет, на ее счет мне сказать нечего.
На самом деле, его слова не соответствовали действительности. Однако, хотя Мо Жань и не хотел снова лгать Чу Ваньнину, были вещи, о которых он действительно не мог говорить прямо.
Точнее не осмеливался.
Сколько он себя помнил, ему выпало слишком мало безмятежных дней. Если даже сложить две жизни, вряд ли больше года наберется.
А сейчас человека, десятилетиями скитающегося по свету в одиночестве, вдруг позвали к костру и дали ему в руки тыкву-горлянку с горячим чаем. Разве сможет он встать и уйти, своими руками разрушив этот прекрасный сон?
Поэтому ему оставалось только сказать: нет, я ничего не знаю.
Но на душе у Мо Жаня было неспокойно, ведь он был уверен, что загадочный хозяин красивой руки не так прост. Иначе, почему бы Сюй Шуанлиню в прошлой жизни не собрать пять духовных корней и, расколов Небеса, не устроить кровавую бойню? Кто, если не еще один переродившийся, научил его запретным техникам? Скорее всего, именно этот человек надоумил Сюй Шуанлиня нарушить естественный порядок вещей и вернуть Ло Фэнхуа из Ада...
Более того, на озере Цзиньчэн Белый Камень, тело которого контролировал Сюй Шуанлинь, сказал Чу Ваньнину: «Если думаешь, что я единственный в этом мире, кто знает три запретные техники, то, боюсь, долго ты не проживешь».
Мо Жань думал, что Сюй Шуанлинь знал, что в этот мир пришел кто-то, кого здесь быть не должно, и в то же время он чувствовал, что хотя Сюй Шуанлинь был знаком с кем-то из переродившихся, ему было неизвестно, что сам Мо Жань тоже переродился.
Иначе почему во время устроенного им большого разоблачения всех и вся, он не раскрыл его темную тайну? Если у Сюй Шуанлиня были воспоминания о прошлой жизни, он мог бы добавить в свой огненный свиток воспоминание о Мо Жане, и тогда, что бы он ни сделал, вряд ли Учитель захотел бы вновь принять такого ученика. Это был бы конец всех его надежд, после которого Мо Вэйюй больше не смог бы повернуть время вспять.
Так почему Сюй Шуанлинь не сделал этого?
Есть две причины:
Первая — он почему-то не мог этого сделать.
Вторая — он предпочел до поры придержать этот козырь в рукаве.
Но в любом случае с этим Мо Жань мало что мог сделать. У него на руках было слишком мало улик, и, пока противник ведет себя осторожно, ему останется только стоять на свету и ждать пока в его спину не вонзится холодный нож.
Мо Жань сжал губы, пряча тревогу в глазах за дрожащими густыми ресницами.
Есть вещи, которые ему не дано контролировать. Прошлую жизнь он прожил с ненавистью в сердце, думал только о личной выгоде и совершал безумные поступки. В этой жизни, независимо от того каким будет ее финал, каждый прожитый день он старался прожить так, чтобы отплатить тем, кому задолжал, и защитить Учителя, Ши Минцзина, Сюэ Мэна и Пик Сышэн.
Изо всех сил он старался сберечь каждое мгновение незаслуженно подаренного ему душевного тепла.
Мо Жань блуждал в своих мыслях, когда к ним подбежал рыбак и закричал:
— Беда, бессмертные господа, беда приключилась!
Оттолкнувшись рукой от земли, Мо Жань тут же вскочил на ноги и спросил:
— Что случилось?
— Хозяйка острова несколько дней назад ушла в море и вернулась только сегодня утром. Услышав новости от деревенского старосты, она разозлилась и приказала выгнать из домов всех людей, что вы привезли, включая стариков и детей, и сейчас все стоят на улице, — со слезами на глазах, добрый рыбак продолжил, — день такой холодный, а им даже не позволили взять теплую одежду и одеяла... Хозяйка острова сказала…
— Что она сказала? — мрачно спросил Чу Ваньнин, тоже поднимаясь на ноги.
— Она сказала, что люди из Линьи должны заплатить за еду и воду острова Фэйхуа… А если у них нет денег, то их... схватят и сделают рабами на острове... Если хотят остаться, то должны подчиняться...
Он еще не договорил, а Чу Ваньнин уже пришел в ярость и помчался к деревне. Белый как луна плащ развевался на ветру.
Автору есть, что сказать:
Сегодня болтала с одним моим дружком* и он предложил давать представлениям моего маленького театра более развернутые и радужные названия:
[*基友 jīyǒu цзию — гомоксексуалист, гей; шутл. близкий друг].
«Императора дома ждет маленькая сварливая жена»
«Властная жена Мирового Тирана»
«Отвергнутая молодая красавица-жена: Учитель, куда бежать?!»
После изучения этого вопроса, мне стало казаться, что весь мир затянуло радужными облаками Мэри Сью 23333333 (му-ха-ха-хи-хи-ха-ха).
Тогда я также решила внести маленький вклад и попробовать поиграть с названиями в стиле «知音: Закадычного друга»~
[*知音 zhīyīn — знаток музыки; близкий (задушевный, интимный) друг;
От переводчика:《知音》известный журнал, издаваемый провинции Хубэй. Стал именем нарицательным из-за систематического использования сенсационных заголовков для привлечения аудитории].
«После замужества я узнала, что мой муж любит мужчину: тайна кровавых слез Императрицы Сун».
«Неправильно выбрав истинную любовь, даже возродившись, останешься один».
«Ослепленный любовью безумец, почему ты ловишь в воде отражение упавших цветов?».
«О, праведный даос, откуда знать тебе, что у братца, что так любезно помыл тебя, сердце черного волка!».
[*锦囊 jǐnnáng цзиньнан — парчовый мешочек для хранения ценных вещиц или записей].
Хотя на острове Фэйхуа царила нищета, Хозяйка этой бесплодной земли умела зарабатывать и жила в роскоши.
На ней было атласное платье с вышитым золотой нитью орнаментом из летучих мышей и плотная накидка из снежного шелка Куньлуньского Дворца Тасюэ. Тронутые сединой густые волосы были собраны в высокую прическу, украшенную шпилькой с цветами, вырезанными из изумрудов. Брови были густо подведены черной тушью, на щеках лежал толстый слой пудры, жирно блестели накрашенные малиновой помадой губы, шею обвивало жемчужное ожерелье, а уши оттягивали тяжелые золотые серьги с рубинами, каждый из которых был размером с голубиное яйцо. Этой женщине было явно за пятьдесят, ее старое тело отличалось излишней тучностью, а лицо сплошь покрывали морщины. Вероятно, она думала, что дорогие вещи сделают ее краше, но, на самом деле, со всеми этими навешанными на нее побрякушками она выглядела как ярко разрисованная старая черепаха.
Старая черепаха владела половиной земель острова Фэйхуа, и в ее присутствии деревенский староста не смел даже рта открыть.
И вот, когда взошло солнце, разряженная в зелень листьев и цветы сафлора старая черепаха выползла на площадь и уселась перед беженцами из Линьи в заранее подготовленное для нее широкое кресло из красного палисандра.
— Зачем ты их принял? — она подняла тяжелые жирные веки и посмотрела на деревенского старосту. — Они не заплатили ни монеты, так почему ты пустил их на порог? Сколько они успели съесть?
— Совсем немного…. Только то, что осталось от ужина. Да почти ничего и не съели, — пробормотал староста.
Старая черепаха хмыкнула:
— За это им придется заплатить. Разве этот рис и пшеница не были выращены на земле третьей госпожи Сунь? Год выдался неурожайным, поэтому, чтобы помочь жителям деревни, я даже открыла свой амбар и выдала каждой семье на острове горшок масла и пять килограмм ячменной муки. Ваше дело, на что тратить вашу еду, но вы раздаете беженцам из Линьи еду третьей госпожи, а это весьма прискорбно, не так ли?
— Третья госпожа права, конечно, — староста расплылся в заискивающей улыбке. — Но вы же видите, большинство из них дети и старики, а на улице сегодня так холодно. У вас ведь сердце святой, может, просто забудем об этом?
Старая черепаха вытаращилась своими заплывшими жиром глазами:
— Как я могу забыть о таком? Денежки счет любят.
Деревенский староста не нашелся с ответом.
— Сколько еды им дала каждая семья? — спросила она. — Я ведь просила тебя все подсчитать, ты не забыл?
Старосте не осталось ничего другого, кроме как кивнуть:
— Не забыл и все подготовил.
Он поспешно передал записи. Когда эта старая черепаха, третья госпожа Сунь, подняла руку, чтобы взять лист, все смогли увидеть девять браслетов из золота, серебра, нефрита и драгоценных камней, закрывавших почти половину ее предплечья.
— Так, — она лениво просмотрела список, положила его в коробку с учетными книгами, потом что-то прикинула на пальцах и, наконец, сказала, — эти люди жрут как свиньи. Только прибыли и уже успели схарчить двадцать шесть наших паровых булочек, а ведь они довольно большие, так что девяносто серебряных за все — не слишком большая цена. Кроме того, выпили полбака пресной воды, которую я привезла из Линьи, где мне ее продали за три золотых. Учитывая дорожные расходы, выходит не меньше четырех золотых за бак, а за половину — два золотых. Итого, два золотых и девяносто серебряных. Кстати, сестрица Чжан?
Женщина с добрым лицом вздрогнула и поспешно подняла голову:
— Да, третья госпожа.
Третья госпожа Сунь с самодовольной улыбкой заявила:
— Твои булочки на пару самые лучшие, потому что ты добавляешь в них свиной жир, а за него они тоже должны заплатить.
— Но ведь… на десять булочек уходит всего горошинка сала. Как же такое посчитать?
— А что тут трудного? На десять булочек — кусочек сала размером с горошину, включая приготовление, взять медяк за все вполне приемлемо. Всего два золотых, девяносто серебряных и один медяк, — подытожила третья госпожа Сунь. — Кроме того, они спали в ваших домах. Дома не мои, но земля под ними принадлежит мне, и они проспали там полночи. Половина ночи будет стоить семьдесят медяков с человека.
Она повернула голову к мявшемуся рядом старосте и спросила:
— Сколько их?
— Отвечаю третьей госпоже, сорок девять.
— Погоди, разве раньше ты не говорил пятьдесят один? Где еще двое?
Прежде чем эхо последних слов затихло, внезапно раздался мрачный голос:
— Здесь.
Хотя Чу Ваньнин в этот раз вместо белого был одет в праздничное одеяние цвета серебристой поздней луны, он все еще выглядел как спустившийся на землю небожитель, от которого за версту веяло высокомерием. Надменный взгляд холодных глаз резанул жадную старуху как лезвие остро заточенного ножа.
Но, несмотря на то, что госпожа Сунь была обычным человеком, она не смутилась и не испугалась, даже увидев перед собой совершенствующегося..
Эта женщина занималась торговлей большую часть своей жизни, у нее в крови было торговаться* и считать каждый медяк, но все же нельзя было сказать, что в жизни она совершила что-то преступное или достойное всеобщего осуждения.
[*吹毛求疵 chuīmáo qiúcī чуймао цюцы «раздувать шерсть (животного), ища болячки» — обр. в знач.: выискивать недостатки, придираться к каждому пустяку].
Поэтому она, неспешно оглядев его, заявила:
— Оказывается, у нас тут еще и бессмертный господин! Тогда понятно, почему тебе не нужен сон. Ты ведь спас этих людей? Отлично, вовремя нарисовался! Поскорее заплати мне за них.
— Третья госпожа, эти двое бессмертных не из ордена Жуфэн, они с Пика Сышэн, не стоит вам... — прошептал староста.
— Неважно, из какого они ордена. Меня интересуют деньги, а не люди.
Чу Ваньнин посмотрел на сбившихся в кучу, дрожащих от холода беженцев и, подняв руку, создал вокруг них золотисто-алые согревающие чары, после чего повернулся к старой торгашке:
— Сколько ты хочешь?
— Два золотых, девяносто три серебряных и четыреста тридцать медяков.
Хотя третья госпожа Сунь была омерзительна, сейчас им некуда было идти. Чу Ваньнин понимал, что если ее обидеть, эта мелочная женщина отыграется на людях, которых они привезли, поэтому, сцепив зубы, он вытащил из мешка цянькунь кошель и бросил ей.
— Здесь около восьмидесяти золотых, — почти все его деньги остались у Сюэ Чжэнъюна, и сейчас он на самом деле был стеснен в средствах. — Мы проживем тут около семи дней. Посмотрите, достаточно ли этого.
— Недостаточно, — третья госпожа не собиралась снисходить до собственноручного пересчета денег, а просто бросила кошелек своим подчиненным, чтобы они все пересчитали. — Восьмидесяти золотых в лучшем случае хватит, чтобы вы все прожили тут три дня и это не считая еды.
— Ты!...
— Если бессмертный господин не верит, я могу сделать детальный расчет. Торговцы знают цену деньгам, так что я сумею обосновать каждую монету.
Тем временем подоспел Мо Жань, но и у него при себе почти ничего не было. Того, что они насобирали вдвоем с Чу Ваньнином едва хватило, чтобы оплатить еду и кров для пятидесяти человек на четыре дня.
Получив деньги, третья госпожа Сунь несколько смягчилась. Ее ярко накрашенные губы растянулись в довольной улыбке:
— Можете остаться на четыре дня. Но если после не будет денег, мне все равно, погаснет пожар или нет, вам придется немедленно покинуть остров.
Чтобы сэкономить, Чу Ваньнин не стал ужинать. Пытаясь связаться с Сюэ Чжэнъюном, он отправил через море передающий звук цветок крабовой яблони, после чего вернулся в свою временную хижину.
Это пристанище было еще более обветшалым чем то, в котором они жили в деревне Юйлян, когда помогали с уборкой урожая. На острове оказалось не так много домов, где можно было остановиться, и всем пришлось потесниться, но Чу Ваньнин не привык жить в одном помещении с незнакомцами, поэтому предпочел разделить жилье с Мо Жанем.
В обшарпанной комнате горел свет, но Мо Жаня там не было, и Чу Ваньнин не знал, куда тот мог пойти.
Он снял верхнюю одежду. Несмотря на дорогую ткань и модный крой, сейчас она выглядела не лучше, чем те белые одежды, которые он носил раньше: вся в саже, подпалинах и пятнах крови. Чу Ваньнин наполнил деревянное ведро горячей водой с печи, чтобы заняться стиркой, как вдруг дверь открылась.
Он поднял глаза и, прищурившись, взглянул на вошедшего:
— Куда ты ходил? Вернулся так поздно.
Мо Жань вошел в комнату, держа в руках закрытую плетеную бамбуковую корзинку. К ночи ветер усилился и стало очень холодно, поэтому всю дорогу он прижимал корзинку к груди. Посмотрев на него своими красивыми глазами, он вздернул покрасневший от холода нос и с улыбкой сказал:
— Ходил побираться* в дом третьей госпожи.
[*要饭 yàofàn яофань «просить рис» — побираться, собирать на пропитание; просить милостыню].
— Побираться? — ошеломленно переспросил Чу Ваньнин.
— Шучу, — ответил Мо Жань. — Но немного еды я принес.
— Что за еда?
— Булочки на пару, — немного смущенно ответил Мо Жань. — Еще немного ухи и свинины тушеной в соевом соусе, но, к сожалению, без десерта. Третья госпожа Сунь держит всю деревню в кулаке, местные ее боятся, так что никто не осмелился дать мне хоть что-нибудь. Пришлось пойти прямо к ней, чтобы обменять мой серебряный кинжал на еду.
[*馒头 mántou маньтоу — хлебец, приготовленный на пару; пампушка].
Чу Ваньнин нахмурился:
— У этой женщины черная душа. Помню, в этот серебряный кинжал был вставлен духовный камень. Зачем ты поменял его на подобную ерунду?
— Зато я сторговался на пятьдесят два таких ужина для всех. Можете посмотреть на общей кухне, — улыбнулся Мо Жань. — Так что учителю не нужно беспокоиться за других. Будьте паинькой* и съешьте все.
[*乖乖 guāiguāi, guāiguai гуайгуай — дитятко, деточка, золотко (ласковое обращение к ребёнку); покорным, послушным].
Чу Ваньнин и вправду проголодался, так что послушно сел за стол, выпил пару глотков рыбного бульона, затем принялся за паровую булочку, а также съел небольшой кусок тушеной свинины. Скупая третья госпожа выделила им совсем мало мяса, и почти все оно было очень жирным и жилистым. Чу Ваньнин не любил такое, но если окунуть булочку в рыбный бульон, вкус получался весьма неплохой, поэтому он съел одну и сразу принялся за вторую.
Мо Жань заметил дымящееся ведро с водой и спросил:
— Учитель собирался стирать одежду?
— Да.
— Это ведь верхняя одежда, так что позвольте мне постирать ее для вас?
— Не нужно, я сам.
— Все в порядке, я ведь тоже собирался стирать, заодно и ваше простирну, — ответил Мо Жань. С этими словами он подошел к кровати, забрал вещи, которые снял до этого, взял бадью с водой и вышел.
Во дворе ярко светила луна. Мо Жань запрокинул голову, чтобы полюбоваться ее сиянием. Он тревожился за Сюэ Мэна и дядю, а также о том, куда теперь отправились Е Ванси и Наньгун Сы. Огонь по ту сторону моря так и не погас, на горизонте словно разлилось кровавое море, а в небо днем и ночью поднимались столбы пламени и дыма.
Сун Цютун и... тот человек.
Человек, которого он так ненавидел в прошлой жизни, что из-за него уничтожил весь орден Жуфэн.
Вероятно, что все они погребены в море огня.
Мо Жань вздохнул и больше не думал об этом. Он поставил деревянную бадью на землю, добавил в нее холодной воды, закатал рукава и принялся за стирку.
Чу Ваньнин был очень методичен и скрупулезен, если речь шла об изготовлении механизмов или написании книг, но когда дело касалось стирки или приготовления пищи, вечно умудрялся устроить бардак.
Например, прежде чем опустить одежду в воду, Мо Жань всегда проверял мешочек цянькунь и потайные карманы, чтобы при стирке ничего не испортить, а вот Чу Ваньнин часто забывал сделать это.
— ...
Разглядывая целую груду разнообразных мелочей, извлеченных из замоченной в бадье одежды Чу Ваньнина, Мо Жань лишился дара речи.
Зачем ему это все?
Носовой платок с вышитыми цветами яблони.
Ладно, с этим понятно.
Различные лечебные элексиры.
В этом тоже нет ничего плохого.
Молочные леденцы.
Приглядевшись, Мо Жань узнал конфеты, которые покупал для него в деревне Юйлян.
Надо же, все еще не съел?
Снова посмотрев вниз, он опешил...
…Взрывающаяся печать?
Лицо Мо Жаня едва не посинело от ужаса. Он осторожно приподнял размокший лист бумаги, с которого стекала вода.
Насколько же бесстрашен этот человек? Разве можно носить на теле подобные вещи да еще и без всякой защиты? Хоть вероятность того, что эта штука взорвется сама по себе, ничтожно мала, все равно слишком опасно. Это ведь не шутки!
Мо Жань нахмурился и еще раз осмотрел всю верхнюю одежду, в итоге вытащив из нее взрывающиеся и замораживающие печати, печати усмиряющие дух, и даже печать с нарисованным дракончиком для Заклятья Парящего Дракона, которую когда-то нарисовал Чу Ваньнин.
Если бы он не проверил, бумага бы точно намокла и большая часть этих печатей пришла в полную негодность. Чу Ваньнин и правда…
Мо Жань обреченно покачал головой и мысленно сделал пометку, больше никогда не позволять Чу Ваньнину самому заниматься стиркой.
Пока он думал об этом, из потайного кармана выскользнула какая-то маленькая пестрая вещица. Мо Жань равнодушно поднял ее, сначала решив, что это какой-то магический предмет, но присмотревшись, замер в изумлении.
Это был потрепанный парчовый мешочек. Вышитые на нем цветы со временем выцвели и поблекли, утратив прежнюю яркость.
Немного озадаченный, он не мог отделаться от ощущения, что эта вещь ему знакома. Должно быть, где-то и когда-то он видел ее, но это было слишком давно, чтобы так сразу вспомнить.
Нахмурясь, Мо Жань смотрел на этот маленький мешочек, и в его темных глазах разные эмоции сменяли друг друга как свет и тень. В стремительном потоке времени он пытался найти источник, где впервые увидел это цветение.
Легкая и прохладная на ощупь ткань, потускневшая с годами.
Он поднес ее к глазам и внимательно осмотрел, но так и не смог вспомнить. Волнуясь, что там может оказаться нечто опасное, вроде взрывающейся печати, он открыл мешочек, заглянул внутрь… и онемел.
Там оказалась прядь волос.
Хотя нет, если присмотреться, на самом деле, там было две пряди.
Связанные вместе, скрученные в жгут и плотно переплетенные между собой. Практически неотличимые по цвету, с годами они еще и спутались, так что теперь казались одним целым.
— Волосы? — изумился Мо Жань и тут же перед глазами вспыхнуло воспоминание... — Мешочек… Свадебный парчовый мешочек? — пробормотал он. На него нахлынули видения, от которых в сердце вспыхнуло пламя, быстро захватившее всю грудь. Широко распахнув глаза, он растерянно смотрел на вещь своих руках.
Призрачная Госпожа.
Он вспомнил.
Золотой мальчик и Нефритовая девочка, брачная чаша, что они разделили и клятва, что скрепила их вечный союз. Он все вспомнил...
Отныне двое пойдут под небесами и в смерти одинокие души никогда не расстанутся.
Он... вспомнил все это.
Он вспомнил!
Когда Призрачная Госпожа поженила их с Чу Ваньнином в городе Цайде, Золотая девочка и Нефритовый мальчик положили отрезанные у них пряди волос в мешочек и передали его Чу Ваньнину.
Этот тот самый парчовый мешочек.
— Как такое возможно? — от прилившей к голове крови загудело в ушах, в глазах потемнело. — Как это может быть?..
Он сжал мешочек в дрожащей руке. Внутри его широко открытых глаз сейчас всевозможные эмоции сменяли друг друга как в безумном калейдоскопе. Удивление, страх, недоверие, растерянность, дикий восторг, но также и горькая печаль.
Учитель… Чу Ваньнин…
Он… Почему он… Почему он сохранил это?
Автору есть, что сказать:
Сукин сын, поздравляю с получением ключевого артефакта [Свадебный парчовый мешочек] x1.
Системная подсказка:
[Свадебный парчовый мешочек] Получен в арке Призрачной Свадьбы от Призрачной Госпожи. Спустя много лет цветочная вышивка немного выцвела. Внутри есть прядь… хотя нет, две пряди волос. По неизвестной причине все эти годы Чу Ваньнин носил этот мешочек возле сердца.
Игрок [Мо Жань],
используя этот предмет, может получить 100 баллов Храбрости.Для других игроков артефакт не имеет никакой пользы.
Сегодняшняя антреприза по-прежнему спонсируется моим дружком* 23333
[*基友 jīyǒu цзию — гомоксексуалист, гей; шутл. близкий друг].
Дружок: — Сукин Сын 2.0 и Белый Кот — это же воплощение недотраха*.
[*梦露 mènglòu мэнлу «мечта о сладкой росе/дороге»].
Я: — Почему?
Дружок: — Чу Ваньнин только мечтает прокатиться с ветерком, Мо Жань слишком крепко держится за руль, поэтому вечно пролетает. Один спит и во сне видит потрахаться, другой дрочит без сна и отдыха. Мечтатель и дрочер, дрочер и мечтатель. Все еще думаешь, это не ода недотраху? (закатывает глаза)
[От переводчика: здесь сложная игра слов с отсылкой к сленгу, поэтому перевод очень приблизительный. Кататься на машине/вести машину [开车 kāichē кайчэ] = заниматься сексом/чем-то непристойным; кататься в одиночестве и тренировать выдержку [撸 lū лу] = дрочить; поэтому «мечта о сладкой росе/дороге» в данном случае можно интерпретировать как недотрах у обоих (один только мечтает (видит во сне), другой только «тренирует выдержку» и дрочит].
Чу Ваньнин как раз доел последнюю булочку, когда дверь у него за спиной открылась и вошел Мо Жань. В обеих руках он нес кучу мелких вещей, которые осторожно сгрузил на кровать.
— Учитель, в вашей верхней одежде было несколько обрывков бумажных талисманов, я положу их здесь.
Сказав это, он поспешно опустил голову и вышел.
Ему было стыдно и неудобно прямо спросить Чу Ваньнина о свадебном мешочке, ведь он чувствовал, что каким бы ни был ответ, для них обоих это будет очень неловко. Кроме того, что Чу Ваньнин очень ранимый, так еще и совершенно не умеет выражать свои мысли через рот. А что, если что-то пойдет не так и он расстроится?
Мо Жань поджал губы, его черные глаза ярко блестели от смущения и растерянности.
Вдруг в его голове родилась совершенно невероятная идея…
Возможно ли, что Чу Ваньнину… что он и вправду нравится Чу Ваньнину?
Эта дерзкая мысль поразила и испугала его самого. Он тряхнул головой и тихо пробормотал:
— Нет, не может такого быть…
Не зря говорят, что если живешь на горном склоне, сложно понять насколько велика гора.
[*不识庐山真面目 bù shí lú shān zhēn miànmù бу ши лу шань чжэнь мяньму «не знать истинного облика горы Лушань» — обр. не понимать истинного положения дел].
Найдись этот мешочек в одежде незнакомого человека, например, какой-нибудь заклинательницы, Мо Жань бы сразу понял, что у нее на сердце… Если тебе кто-то не нравится, зачем столько лет хранить свидетельство связи с ним? Казалось бы, все очень просто.
Но как только речь зашла о Чу Ваньнине, в мыслях Мо Жаня воцарился полный хаос. Чем больше волнуешься о человеке, тем глупее себя ведешь, когда дело касается чувств: ты не знаешь куда деваться, мысли путаются, от равнодушного взгляда на сердце остаются шрамы, а долгое молчание выбивает землю из-под ног.
Из-за этого даже очевидные вещи не казались такими уж простыми, и Мо Жань обдумывал все снова и снова, пытаясь найти обоснование и оправдание.
Он ошибся?
Неправильно понял? Надумал себе всякого?
Или Чу Ваньнин просто забыл выбросить этот мешочек?
Но все эти вопросы он мог задавать лишь пальцам на своих ногах, пока усиленно стирал одежду в деревянной бадье. Вода с каждым мгновением становилась все холоднее, а сердце — горячее.
Не выдержав, Мо Жань оглянулся на ветхий дом, где за оклеенным бумагой старым деревянным окном горел теплый золотистый огонь свечи. Отбрасывая неровные тени, пламя слегка колыхалось и дрожало, а вместе с ним трепетал молодой росток, проросший в груди Мо Жаня.
Если бы Чу Ваньнин и правда любил его…
Все было просто, когда он был грубым и бесстыжим Наступающим на бессмертных Императором, но… сейчас, стоило Мо Жаню просто подумать об этом, и его лицо тут же зарделось как маков цвет.
Он почувствовал жар и невыносимую жажду.
И единственный, кто мог утолить эту жажду, был сейчас в этой хижине совсем рядом с ним. Только испив сладость этого человека, он мог обрести утешение и покой. Человека, которого он поклялся лелеять, беречь и уважать...
Стоило ему подумать об «уважении», и он почувствовал себя так, словно на его раскаленную грудь выплеснули чашку воды. Раньше, когда Мо Жаня захлестывало страстное желание обладания Чу Ваньнином, он совершенно не мог контролировать себя и сейчас, вспоминая свое поведение в прошлом, он чувствовал жгучий стыд.
Но теперь все изменилось.
Этим вечером парчовый мешочек, словно охапка смолистых поленьев, упал на тлеющие угли в его сердце и разжег все спящие в нем порочные желания.
«Почитать его, уважать его».
Он снова и снова твердил эту очищающую сердце мантру, но выплеснутая на раскаленную плоть вода в одно мгновение превратилась в пар, что затуманивал глаза и мысли.
К своему величайшему изумлению, Мо Жань обнаружил, что в конечном итоге мантра «уважения и почитания» окончательно и бесповоротно… перестала действовать.
Тем временем внутри дома Чу Ваньнин, доев последнюю булочку, захотел вытереть пальцы, поэтому подошел к постели и взял свой расшитый цветами яблони платок из груды прочих выуженных из его одежды мелочей.
Печально вздохнув, он мысленно упрекнул себя за рассеянность. Надо же было забыть, что перед стиркой следовало вытащить из одежды вещи. Мо Жань наверняка внутренне посмеивался над ним…
— Хм? — он не закончил свою мысль и осекся, заметив торчащий из-под кипы талисманов красный шнурочек.
Сердце Чу Ваньнина дрогнуло, он протянул руку, чтобы вытянуть за веревочку скрытую под бумагой вещицу, но на полпути его пальцы замерли в воздухе, не смея двинуться дальше. После секундного колебания, его рука изменила направление и коснулась ткани нижней рубашки в районе сердца.
Одного прикосновения хватило, чтобы он смертельно побледнел.
Его парчового мешочка там не было!
На лице Чу Ваньнина появилась гримаса ужаса, когда он вспомнил… исподнее, пошитое по указанию Сюэ Чжэнъюна под праздничное одеяние, оказалось из слишком скользкого шелка, да и потайной карман в нем был слишком неглубоким, поэтому чтобы случайно не потерять обычно бережно хранимый у сердца свадебный парчовый мешочек, на этот раз он положил его в казавшийся более надежным потайной карман верхнего одеяния.
Приглядевшись к кучке вещей, он окаменел, чувствуя себя так, словно его поразила молния.
Сверху лежала всякая мелочь вроде конфет, ниже — бумажные талисманы и только мешочек был стыдливо прикрыт от посторонних глаз. Как будто тот, кто его спрятал под другими вещами, мучительно краснея, суетливо размахивал руками, пытаясь убедить его: «Я не видел! Я ничего не видел!»
— …
Наконец, собравшись с духом, Чу Ваньнин затаил дыхание и, все еще лелея безумную надежду, потянул за красную нить и вытащил мешочек из-под груды беспорядочно сваленной влажной бумаги.
И в самом деле… мешочек был завязан, но совсем не так, как обычно это делал он сам.
Чу Ваньнин попытался успокоиться, но кровь прилила к бледным щекам, а кончики ушей заполыхали так ярко, что казалось, вот-вот и они начнут кровоточить. Он развязал красную веревочку и заглянул внутрь. Две переплетенные пряди волос, которые так же, как и его желания, долгие годы таились в темноте, больше не могли спрятаться от мягкого золотистого света свечей.
Мо Жань видел их!
Еще и так явно показал это, демонстративно спрятав* улику под кучей мелочей!
[*此地无银三百两 cǐdì wú yín sānbǎi liǎng цыди у инь саньбай лян «здесь не зарыты 300 лянов серебра» — о ситуации, когда человек пытается что-то скрыть, но сам же себя и выдает своими действиями;аналог: шито белыми нитками.
Идиома основана на рассказео человеке, который зарыл в землю деньги, а сверху, на всякий случай, написал «здесь не зарыты 300 лянов серебра». Его сосед, прочтя записку, деньги вырыл и приписал: «Сосед Ван не крал твои деньги»].
От осознания этого кровь застучала в висках, сердце забилось еще чаще, а лицо стало красным и горячим, словно раскаленный уголь.
Что же делать?
А если Мо Жань узнает о его сокровенных мыслях?
Плохо дело!
Мо Жань любит Ши Минцзина. Если он поймет, что Чу Ваньнин испытывает к нему такие сильные чувства, то совершенно точно будет напуган. Тогда установившиеся между ними теплые и доверительные отношения будут разрушены... Охваченный паническим ужасом Чу Ваньнин снова и снова сжимал в руке многострадальный мешочек и потребовалось время, чтобы он все-таки смог взять себя в руки.
Чу Ваньнин все еще надеялся, что Мо Жань ничего не поймет и создаваемая годами репутация непорочного и бесстрастного человека выдержит это испытание и защитит его от подозрений… Говорят, если тот, кого ты тайно любишь, однажды узнает об этом, ты сможешь сбросить груз с сердца и почувствовать облегчение, но в случае Чу Ваньнина все было совсем иначе.
Ему тридцать два года, и он давно привык к одиночеству.
Совсем еще юные Мо Жань и Ши Мэй переживали лучшие годы жизни, время надежд и стремлений, а Чу Ваньнин давно уже миновал пору цветения. Ему уже за тридцать, поздно начинать отношения. То, что он чувствовал, несомненно было самой большой любовью его жизни, но он понимал, что эти отношения не могут закончиться ничем, кроме сокрушительного провала и новых душевных ран*.
[*铩羽而归 shā yǔ ér guī ша юй эр гуй «вернуться домой с подбитым крылом» — обр. потерпеть поражение].
Чу Ваньнин снова завязал мешочек, несколько раз прошел туда-сюда по комнате, и, в конце концов, остановился перед бронзовым зеркалом.
Он поднял веки и посмотрел на свое отражение. Зеркалом давно не пользовались, его покрывал толстый серый слой пыли, сквозь который с трудом можно было разглядеть лишь мутный силуэт. Подняв руку, он протер зеркало, и под слоем пыли обнаружилось отражение далекого от идеала лица.
Царапина в углу беспристрастного бронзового зеркала пришлась прямо на уголок его глаза. Чу Ваньнин моргнул, разглядывая себя.
— Такой некрасивый, — он посмотрел на человека в отражении и вдруг почувствовал злость и досаду. — Как я мог... вырасти таким?..
Чу Ваньнин знал, что Мо Жаню нравятся красивые, нежные, изящные и деликатные юноши.
Он не подходил ни по одному пункту.
Хоть у него и не было морщин, ничто не могло скрыть тяжесть прожитых лет, что легла на его плечи. Чу Ваньнин уже не молод, сердцу его не хватает юношеского пыла и безрассудной храбрости, чтобы признаться в любви молодому человеку, который, помимо всего прочего, был его собственным учеником.
Если это выйдет наружу, он себе-то в глаза смотреть не сможет, не говоря уже о Мо Жане и людях с Пика Сышэн.
К тому же, за те пять лет, что он провел между жизнью и смертью, Ши Минцзин изо дня в день становился только краше. Вспомнить хотя бы эти прекрасные глаза: даже когда этот очаровательный юноша не улыбался, они манили сладостью сочных персиков… А теперь давайте взглянем на человека в зеркале: в его глазах нет ничего, кроме уродливого высокомерия и гордыни.
Если сравнивать их двоих, даже круглый дурак не выбрал бы его.
Чу Ваньнин снова взглянул в тусклое бронзовое зеркало и подумал, что если бы время повернуло вспять и этот уродливый человек в отражении встретил бы и полюбил кого-то в двадцать с небольшим, то, возможно, он и нашел бы в себе смелость безрассудно признаться в своих чувствах, даже если в итоге получит лишь неминуемый отказ и разбитое сердце.
Но сейчас Чу Ваньнин уже пару лет как перешагнул тридцатилетний рубеж. Он уже не юн, все, что ему осталось — стыд и страх, скрытая за язвительностью вечная бдительность и страшное лицо, при виде которого рыдают даже младенцы.
Мо Жань — молодой герой в самом расцвете сил, Ши Мэй — несравненный красавец, а он — просто уродливый старик, боявшийся чего-то пожелать или попросить, и мечтавший прямо сейчас провалиться сквозь землю.
Чу Ваньнин только хотел оставаться в своем безопасном коконе и не смел мечтать о взаимности. Ему было достаточно тайно и безответно любить, оставаясь в глазах Мо Жаня достойным человеком и хорошим учителем.
Он чувствовал, что может довольствоваться этим.
Этого более чем достаточно.
В этот момент сзади раздалось:
— Ой.
Чу Ваньнин не оглянулся. В отражении он видел, что в дом вошел Мо Жань с деревянной бадьей в руках.
Никто из них не спешил заговорить первым. В грязном зеркале Чу Ваньнин смог разглядеть только внушительную фигуру юноши, но не выражение его лица и скрытые за черными глазами тайные мысли.
Хотя он изо всех сил старался сохранять спокойствие и сотни раз убеждал себя не терять выдержку, сердце его тут же сорвалось в сумасшедший бег. Чу Ваньнин не хотел, чтобы Мо Жань заметил его смущение, поэтому быстро распустил свой высокий хвост и, прихватив губами ленту, склонил голову и сделал вид, что завязывает волосы перед зеркалом.
Он подумал, что поступил очень умно — если у него во рту лента, то, естественно, он не может разговаривать, так что...
Но вдруг чужая рука коснулась его уха. Чу Ваньнин содрогнулся всем телом. Хотя он пытался сдержаться, но все равно не смог подавить нервную дрожь.
Мало того, что он не привык, чтобы к нему прикасались, так еще и человеком, который так нагло потер мочку его уха, оказался Мо Жань. Грубые пальцы лишь слегка прошлись по нежной коже, а его спина тут же предательски онемела.
Чу Ваньнин упрямо не стал поднимать голову, ведь он был почти уверен в том, что если сделает это, то даже в тусклом и грязном бронзовом зеркале будет видно, как сильно он покраснел. Поэтому, пытаясь успокоиться, он только еще сильнее вцепился зубами в ленту и пробубнил:
— Ты закончил со стиркой?
— Да, — голос был низким и немного хриплым.
Чу Ваньнин чувствовал, что Мо Жань оказался как-то уж слишком близко. Его самого знобило, но горячее дыхание мужчины было сильнее ночного холода. У него закружилась голова, мысли стали медленными и тягучими, но он не смел повернуться.
Рука Мо Жаня скользнула по его распущенным волосам и замерла.
— Учитель, я просто хотел… — застенчиво начал он.
— ...
Что он мог сказать?
Чу Ваньнин только сильнее прикусил ленту для волос и опустил глаза. Сердце пропустило удар.
Вопрос был сложным и деликатным, так что Мо Жань, помявшись, решил отступиться от этой скользкой темы.
— Нет, ничего. Не поздно собирать волосы?
Чу Ваньнин не смог ответить. Сейчас он слишком остро ощущал жар тела позади себя.
Слишком горячо.
— Вы куда-то собираетесь?
— Нет, — ответил Чу Ваньнин, — просто выйду во двор, помою посуду.
— Я могу помочь?
— У меня есть руки и ноги, я справлюсь сам, — отрезал Чу Ваньнин.
Мо Жань у него за спиной улыбнулся. Осторожно подбирая слова, он с улыбкой попытался настоять на своем:
— Конечно, у Учителя есть руки и ноги, но в бытовых делах он бывает довольно неуклюж. Боюсь, как бы не пришлось нам платить за разбитую посуду.
От подобной наглости Чу Ваньнин лишился дара речи.
Увидев, что он молчит, Мо Жань подумал, что нечаянно обидел его, и поспешил отступить. С неизменной улыбкой, но серьезным тоном он сказал:
— На улице холодно, не забудьте одеться потеплей.
Чу Ваньнин в нос произнес что-то похожее на «гм» или «угу», но стоило этому приятному звуку достигнуть ушей Мо Жаня, как новые ростки плотского огня тут же пустили корни в его сердце и вонзили когти в его горящую грудь. Он тяжело сглотнул и потемневшим от желания взглядом уставился на бледную шею, заманчиво обнажившуюся в тот момент, когда Чу Ваньнин опустил голову.
Мо Жань чувствовал, как жажда с каждой секундой становится только сильнее. Он невольно сглотнул еще раз, стараясь сделать это как можно тише, чтобы Чу Ваньнин ничего не заметил.
Глубоко вздохнув, Мо Жань заставил себя широко улыбнуться:
— Зеркало такое мутное.
— Им просто давно не пользовались.
— Учителю ведь плохо видно. Давайте я помогу вам собрать волосы?
Чу Ваньнин держал бело-голубую ленту в зубах, и прежде, чем он успел отказаться, Мо Жань за нее дернул. Не мог же он вцепиться в ткань, как собака в кость, так что ему все же пришлось выпустить ленту изо рта. Пока Мо Жань собирал его волосы в высокий хвост, Чу Ваньнин тщательно изображал равнодушие, бурча себе под нос:
— Ты завязал? Если узел недостаточно тугой, придется все переделывать.
— Учитель, вы забыли? Я ведь уже заплетал вам волосы в Персиковом Источнике.
Чу Ваньнин потерял дар речи. Ся Сыни был его позорным прошлым, и он не хотел лишний раз о нем вспоминать, поэтому закрыл глаза и нахмурился, ожидая, пока Мо Жань расчешет его волосы.
Как назло, пальцы Мо Жаня все время задевали уши, отчего внутреннее беспокойство Чу Ваньнина только нарастало. Кожа на голове онемела, горло горело словно от нестерпимой жажды, а брови с каждым мгновением все сильнее сходились над переносицей.
— Почему еще не готово?
Мо Жань не смог сдержать легкую улыбку:
— Вы всегда так торопитесь. Не беспокойтесь, скоро закончу.
Голос Мо Жаня, казалось, стал звучать еще ближе, чем раньше. Когда его дыхание почти опалило уши Чу Ваньнина, он невольно сжал руки, спрятанные в длинных рукавах.
Может это было только его болезненное воображение, но в этот момент ему показалось, что Мо Жань дышит тяжелее, чем обычно, словно зверь, который после долгой погони загнал добычу и в любую секунду готов наброситься на нее и сожрать. У Чу Ваньнина вдруг возникло зудящее ощущение буравящего затылок чужого взгляда. Как будто за спиной был тигр, который вот-вот накинется на него, прижмет к бронзовому зеркалу, и, нетерпеливо разорвав горло, жадными глотками будет пить его бурлящую от возбуждения кровь.
Иногда интуиция людей куда прозорливее их разума. Однако Чу Ваньнин хоть и чувствовал что-то неладное, из-за своей заниженной самооценки просто не мог поверить, что может вызвать подобные сильные желания.
Откуда ему было знать, что если бы он осмелился поднять взгляд, то увидел бы в зеркале отражение дико сверкающих черных глаз, в которых в дыму от тысяч разорвавшихся фейерверков боролись разум и желание.
Сжимая руке скользкую шелковую ленту, Мо Жань с большим трудом контролировал свое тело. Пока его руки аккуратно расчесывали волосы Чу Ваньнина, темная половина его души с тревогой твердила: «Что ты делаешь? Ты и правда хочешь завязать ленту на его волосах? А может лучше завязать ее на другом месте?!»
Он чувствовал, что должен грубо прижать Чу Ваньнина к старому сломанному зеркалу, завязать лентой его глаза, а потом сжать его подбородок и впиться в его губы голодным поцелуем, всосать мягкий кончик его языка, наконец, вкусив запретную сладость этого вожделенного рта. Он просто обязан потереться лицом об это покрасневшее ушко и облизать прячущуюся за ним крошечную алую родинку, а затем, тяжело дыша, прижаться губами к его уху и тихо шепнуть:
«Чу Ваньнин, мой добрый учитель, почему ты спрятал этот мешочек? Я... тебе... нравлюсь?»
Его страстное сердце разрывалось, кровь кипела, а покрасневшие глаза горели от желания.
Автору есть, что сказать:
Ждете продолжение жаркой сцены в нашем маленьком театре? Мои нетерпеливые друзья, можете потерпеть еще пару дней? Не нужно суетиться и торопить события, и вы сможете своими глазами увидеть, как они рвут последний слой разделяющей их оконной бумаги~
Когда количество баллов Храбрости Мо Жаня достигнет 800, у него развяжется язык и он сможет, наконец, во всем признаться. Не спрашивайте меня, почему это 800, а не 500, 400, 1000 или 888! Я не по правилам играю! Смотрите набросок ниже 2333333 (мухахаха).
Ежедневно я рандомно добавляю баллы Храбрости. Сегодня, Мо Жань, ты получишь +...эээ... 100!
Количество баллов Храбрости игрока Мо Жань достигло отметки 200.
Психологическая подготовка игрока Чу Ваньнин завершена на 20%.
Маленький спектакль《Что каждый из героев носит с собой?》
Чу Ваньнин: —...У меня слишком много вещей, которые нельзя выбросить.
Мо Жань: — Мне обязательно нужно взять с собой деньги. Нет особых причин, просто с детства не люблю быть бедным.
Сюэ Мэн: — Я возьму с собой золотце*. Заткнись, сукин сын, мои шорты* не короче твоих!
[*宝贝 bǎobèi баобэй —прелесть; деточка, сокровище, золотко; сокровище; дорогая раковина.
От переводчика: главное золотце Эрхи — Чу Ваньнин. Это еще Четвертый Призрачный Князь сказал;
**东西短 dōngxīduǎn дунсидуань — короткие брюки западного образца/ короткий предмет/хуй.
От переводчика: кто о чем, а Сюэ Мэн все никак не может смириться с «впечатляюще незаурядным»].
Ши Мэй: — У меня с собой игла… Что ты делаешь? Она не для иглоукалывания.
Наньгун Сы: — Колчан.
Е Ванси: — Стрелы, потому что тот, кто отписался выше, помнит только о колчане, но вечно забывает о стрелах.
Мэй Ханьсюэ: — Множество залогов любви.
Мясной Пирожок: — Стальную каску. Боюсь быть избитой.
После того, как волосы Чу Ваньнина были собраны в конский хвост, он вышел на улицу, чтобы вымыть три тарелки, и очень долго не возвращался обратно в дом.
Сидящий на кровати Мо Жань уже начал беспокоиться. Он неосознанно расковыривал трещину в деревянном каркасе кровати, время от времени поглядывая на окно.
«Как же поступить?» — эта мысль крутилась в его голове снова и снова. — «Куда мне лечь сегодня ночью?»
Простой, по сути, вопрос на поверку оказался практически неразрешимой дилеммой.
Мало того, что Мо Жань сомневался в мыслях и чувствах Чу Ваньнина, в его собственном сердце человеческий эгоизм вел неравный бой с принципами*, а страсть сошлась врукопашную с разумом.
[*天人交战 tiān rén jiāo zhàn тянь жэнь цзяо чжань «небо и человек вступили в бой» — обр. небесные принципы и эгоистичные желания столкнулись в сердце/разуме].
Наконец, теплый занавес приподнялся, и с порывом холодного воздуха Чу Ваньнин вошел в дом, неся в руках вымытые тарелки. Он посмотрел на сидящего на кровати Мо Жаня. В свете потрескивающей свечи тому показалось, что в глазах Чу Ваньнина скрыта какая-то тайна, но в следующий момент он опустил веки, не позволяя Мо Жаню увидеть больше. Повернувшись к нему спиной, он сел за стол.
— Учитель, вы не будете ложиться?
Стоило только этим словам вырваться наружу, и Мо Жань почувствовал, что допустил промах. Как ни крути, он повел себя как мужчина, который был настолько охвачен страстной жаждой, что принялся зазывать свою возлюбленную поскорее разделить с ним постель.
Не оборачиваясь, Чу Ваньнин холодно ответил:
— У меня еще остались дела. Если хочешь спать, ложись первым.
— Я тоже не хочу спать. Учитель, чем вы хотите заняться? Я могу помочь вам.
— Ты не сможешь мне помочь. Сегодня вечером я хочу сделать побольше передающих звук цветов яблони, — с этими словами Чу Ваньнин поднял руку. С кончиков его пальцев полился ровный поток духовной силы, из которой сформировался золотой яблоневый цветок, медленно опустившийся на край стола.
Цветок, созданный из духовной энергии Чу Ваньнина, обладал способностью записывать небольшие фразы, поэтому его можно было использовать для передачи сообщений на расстояние. Это была уникальная секретная техника, другие заклинатели и в самом деле не могли ее воспроизвести.
Озадаченный Мо Жань подошел к столу, отодвинул стул и сел. Подперев подбородок рукой, локтем он оперся на спинку стула и поинтересовался:
— Учитель, а зачем вы их делаете?
— Хочу продать.
— А?
Услышав удивление в голосе Мо Жаня, Чу Ваньнин поднял глаза и, обдав его холодным взглядом, ответил:
— Нам не хватит денег, чтобы остаться на острове Фэйхуа на все семь дней, но разве третья госпожа Сунь не торгашка? Я сделаю духовные цветы, которые будут сиять золотом круглый год. Учитывая, как эта женщина любит обвешиваться драгоценными побрякушками, думаю, она не удержится от покупки. Завтра пойду на местный рынок и попытаюсь продать их ей.
Мо Жань не смог сдержать смех:
— Учитель хочет... продавать цветы*?
[*卖花 màihuā майхуа «продавать цветы/красоту» — обр. в знач.: зарабатывать на проституции; продавать любовь за деньги].
Чу Ваньнин тут же переменился в лице. Конечно ему не понравилось сравнение с женщиной из борделя, что торгует невинностью*, поэтому он резко ответил:
[*白兰花 báilánhuā байланьхуа «белая орхидея» — символ невинности].
— Цветы, созданные при помощи духовной энергии, нельзя сравнивать с теми «цветами».
— Тогда завтра будем вместе их продавать.
Чу Ваньнин предпочел не отвечать ему. Опустив голову, он сформировал еще пять цветков, и только после этого угрюмо сказал:
— Делай что хочешь, лишь бы потом тебе не было стыдно.
— А что в этом постыдного? — Мо Жань взял один из цветков и понюхал его. Запаха не было, но сияющие лепестки завораживали своей уникальной красотой и изяществом, а испускаемое ими золотое сияние отбрасывало причудливые блики на его привлекательное лицо и темные ресницы.
Мо Жань улыбнулся и сказал:
— Эта третья госпожа Сунь будет на коленях умолять вас продать их ей. Учитель, сколько вы планируете брать за каждый?
— Создание даже сотни таких цветов не потребует больших затрат духовной энергии. Как насчет трех медяков за штуку?
Мо Жань: — ...
Заметив его реакцию, Чу Ваньнин слегка нахмурился и с сомнением спросил:
— Слишком много?
Мо Жань лишь вздохнул. Он не стал комментировать много это или мало, а просто сказал:
— Учитель, завтра не назначайте цену — я все продам.
— Почему? Я и сам могу назначить цену на цветы.
— Три медных монеты? — Мо Жань выставил три пальца перед Чу Ваньнином и потряс ими перед его носом, — Учитель, вы — Юйхэн Ночного Неба, Бессмертный Бэйдоу! Это ваша секретная техника, которую не может повторить ни один заклинатель в мире, и вы собираетесь продавать эти духовные цветы по три медяка за штуку?!
— Но у меня никогда не спрашивали о них. Помимо красивого вида и способности передавать сообщения, эти цветы совершенно бесполезны, так что вряд ли они стоят дороже.
Мо Жань лишь рассмеялся:
— Тогда продайте их мне, ладно? Я отдам вам деньги прямо сейчас.
Чу Ваньнин отдернул руку и золотой лепесток, потеряв духовную подпитку, сорвался с кончиков его пальцев. Протянув раскрытую ладонь, он холодно сказал:
— По рукам.
— ...
В повисшей неловкой тишине Мо Жань потянулся за кошельком. Только тогда он вспомнил, что все их деньги были выжаты старой черепахой, и почувствовал себя немного сконфуженным.
Подняв глаза, Мо Жань увидел, что Чу Ваньнин с улыбкой смотрит на него, и смутился еще больше.
— Учитель знал, что у меня нет денег, поэтому… — обиженно пробормотал он себе под нос.
Чу Ваньнину это показалось очень забавным:
— Сам же бахвалился, что можешь купить меня.
— Я...
Мо Жань хотел было начать оправдываться, но замолк на полуслове.
Внезапно он понял, что слова, которые только что произнес Чу Ваньнин, прозвучали довольно двусмысленно.
На самом деле он хотел сказать «купить у меня цветы», но оговорился и все прозвучало так, словно вместо духовных цветов Мо Жань собирался купить его самого. От этой мысли у него перехватило дыхание, быстро забившееся сердце пропустило несколько ударов.
Он боялся смотреть в глаза Чу Ваньнину, опасаясь, что тот поймет, какие непристойные помыслы бродят у него в голове. Он просто пялился на его ладонь и тут внезапно осознал, что Чу Ваньнин так долго мыл посуду на улице, что горячая вода успела остыть и стала ледяной, так что кончики его пальцев покраснели от холода.
Не долго думая, Мо Жань просто крепко сжал эти холодные пальцы.
Чу Ваньнин был поражен и напуган. Изображая спокойствие и невозмутимость, он даже протянул руку, чтобы шутливо потребовать плату, но вместо этого попал в плен пары широких и теплых ладоней. Температура этих щедрых рук была очень приятной, но Чу Ваньнин отдернул пальцы, словно обжегшись о раскаленное железо.
— Что ты делаешь?!
— ...
У Мо Жаня изначально не было грязных мыслей, он просто хотел согреть Чу Ваньнина, ведь его сердце тревожилось за него. Столкнувшись с такой бурной реакцией, от неожиданности он ошеломленно замер.
В тусклом свете эти двое просто молча смотрели друг на друга, пока повисшую между ними тишину не нарушил треск оплывшей свечи.
Чу Ваньнин понимал, что повел себя слишком импульсивно и нужно как-то разрядить обстановку, но от неловкости только еще плотнее сжал губы и не смог проронить ни звука.
Мо Жань молча смотрел на него, чувствуя невыносимый зуд в груди. Невидимый росток, проросший в его сердце, начал набирать силу и стремительно расти, пытаясь вырваться наружу.
— Учитель...
— ...
— Возможно, вы...
Мо Жань умолк, так и не договорив. Кто знает, как все обернется, если он спросит. Его разум не дал ему сорваться в бездну*, и он снова замолчал.
[*悬崖勒马 xuányá lèmǎ сюанья лэма «сдержать коня на самом краю пропасти» — обр. в знач.: одуматься пока не поздно, опомниться].
Однако, хотя Мо Жань и не закончил свой вопрос, Чу Ваньнин тут же отрезал:
— Нет.
Мо Жань даже опешил:
— Что «нет»?
— Что бы ты ни хотел у меня спросить, мой ответ — нет, — Чу Ваньнин нахмурил брови и напрягся, со стороны напоминая кота, который вздыбив шерсть и выпустив острые когти, не желает никого подпускать, защищая свою территорию. — Убери руки.
Мо Жань сразу отпустил его ладонь и тут же оперся локтями на спинку стула, всем видом демонстрируя невинность и послушание.
Чу Ваньнин вернулся к созданию цветов из духовной энергии, начав с оторванного лепестка. Внешне он выглядел очень холодным и неприступным, по привычке скрывая за гневом собственную беспомощность. Помолчав немного, Мо Жань сказал:
— Учитель, на самом деле я просто собирался спросить, не холодно ли вам и хотел... согреть ваши руки.
— Мне не холодно.
Ложь! Рука, которой он только что касался, была ледяной.
Чувствуя неловкость оттого, что они вот так сидели и молчали, Чу Ваньнин в итоге предложил:
— Если хочешь спать, ложись. Завтра я отведу тебя продавать цветы*.
[*卖花 màihuā майхуа «продавать цветы» — обр. в знач.: продавать любовь за деньги; заниматься проституцией].
— ...
Обычно Чу Ваньнин говорил «отведу тебя практиковаться», «отведу тебя медитировать», «отведу тебя в библиотеку»...
А теперь он собирался отвести его «продавать цветы», и это звучало как-то...
Мо Жань изо всех сил пытался сдержать смех, но ему не удалось спрятать смешинки, бликами свечи прыгающие в его глазах. Он скрыл смешок за носовым «хм», но с места не двинулся.
— Иди спать.
Мо Жань бросил взгляд на кровать.
Он уже твердо решил, что не ляжет раньше Чу Ваньнина.
Дело в том, что Мо Жань так и не понял, ложиться ему спать на кровать или же на пол, поэтому он хотел принять решение исходя из выбора Чу Ваньнина. Если тот займет только одну половину кровати, оставив место и для него, значит, он сможет лечь рядом с ним.
А если Чу Ваньнин ляжет по центру, то... ничего не поделаешь, придется это принять.
От этой мысли лицо Мо Жаня залил стыдливый румянец.
— Я не хочу идти спать.
— Зачем сидеть здесь без дела? — нахмурился Чу Ваньнин.
Мо Жань поднял руку, соединив пять своих длинных красивых пальцев, и внезапно во вспышке духовной силы с них слетела огненно-красная бабочка.
[*蝴蝶 húdié худе — бабочка (дневная).От переводчика: бабочка является символом любви и верности. В Китае очень популярен перевод европейской пословицы: «любовь похожа на бабочку: сожмешь слишком сильно — она задохнется, отпустишь — и она улетит»].
Чу Ваньнин: — ...
— Я просто продам ее, — Мо Жань засмеялся и щелкнул пальцами, после чего алая бабочка взлетела и села на отложенные Чу Ваньнином в сторону яблоневые цветы. Ее крылышки ярко вспыхнули, когда она пробралась в сердцевину золотого цветка и начала его опылять. — У меня нет ни стыда ни совести, так что я попрошу десять золотых за одну.
Чу Ваньнин внимательно следил, как такая же бесстыжая, как и ее хозяин бабочка порхает с цветка на цветок, слизывая с тычинок сладкий нектар.
Лицо его почернело.
— Мо Вэйюй!
— ...Что случилось?
Он был так зол, что не знал, что сказать.
В конце концов, Чу Ваньнин с трудом подавил свой гнев и хрипло выдавил:
— Ей красная цена три медяка, не больше.
Мо Жань расхохотался.
Насмеявшись всласть, он создал еще одну бабочку, которая на этот раз мягко приземлилась на яблоневый цветок, еще не покинувший кончики пальцев Чу Ваньнина.
— Другим людям я продам ее за десять золотых. Думаю, это хорошая цена.
Чу Ваньнин разозлился:
— Тогда давай ты продашь своих бабочек мне! — переведя дыхание, Чу Ваньнин жестко закончил. — А я перепродам их, потому что не могут они быть дороже моих цветов!
Поразмыслив немного, он дополнил свое деловое предложение:
— Но пока у меня нет денег, так что я заплачу тебе, когда мы вернемся на Пик Сышэн.
Создав третью бабочку, Мо Жань с улыбкой легонько подул на нее и огненная красавица запорхала вокруг Чу Ваньнина в причудливом танце. Сам же молодой человек, подперев голову загорелой рукой, мягко сказал:
— О чем вы?
— ...Не хочешь давать мне в долг?!
С надменным выражением лица Чу Ваньнин гордо вскинул подбородок и гневно свел брови. Про себя он решил, что если Мо Жань не даст ему в долг, то он разорвет их связь учителя и ученика, а потом преподаст урок этому невежественному и заносчивому нахалу.
Однако этот беспринципный наглец только широко улыбнулся, продемонстрировав ему свои сладкие ямочки, а потом вкрадчиво произнес:
— Нет, я хотел сказать...
И что же он хочет сказать?
Придав своему лицу еще более холодное и величественное выражение, Чу Ваньнин приготовился принять бой.
— Купите меня.
Намеренно или нет, но Мо Жань выразился так же двусмысленно, как сделал до этого Чу Ваньнин. Подперев щеку рукой, он серьезно посмотрел на него и, ласково улыбнувшись, сказал:
— Берите все, не нужно платы.
[От переводчика: в оригинале фраза звучит очень двусмысленно и ее можно интерпретировать как «я готов отдаться тебе целиком и бесплатно»].
Он не ожидал подобного ответа.
Чу Ваньнин был поражен, на его лице тут же вспыхнул румянец.
Стояла уже глубокая ночь, когда бабочки и цветы яблони заполнили весь дом. Такого количества было более чем достаточно для продажи, но ни один из них не спешил укладываться спать.
Мотивация Мо Жаня была понятна, он просто хотел посмотреть, как поведет себя Чу Ваньнин, а потом действовать по обстоятельствам. И хотя Чу Ваньнин не знал о разработанном Мо Жанем хитром плане, он тоже не желал брать на себя ответственность, и собирался посмотреть, как поступит Мо Жань.
Он ляжет на пол... или на кровать?
Пусть рядом с этим молодым мужчиной Чу Ваньнин не чувствовал себя в безопасности, но если бы тот лег на кровать, он не стал бы его прогонять.
В сердце своем он таил надежду, что утомленный Мо Жань пробурчит под нос «спать хочу» и просто ляжет на кровать.
Почему он все еще не спит?!
Мо Жань и Чу Ваньнин продолжали создавать бабочек и цветы, с тревогой размышляя об одном и том же.
«Ну же, иди спать. Ложись на кровать, а потом и я…»
— Учитель.
— Что?
— Вы не устали? Уже слишком поздно, может, пора лечь отдохнуть?
— Нет, все в порядке, я могу долго не спать.
Так прошло еще два часа.
— Мо Жань.
— Да?
— Почему ты все еще здесь сидишь?
— Хочу сделать побольше бабочек. Если учитель хочет спать, то ложитесь первым, а я потом лягу.
Сцепив челюсти, Чу Ваньнин из последних сил боролся с зевотой. Он не спал уже две ночи подряд, его глаза покраснели от недосыпа, но он продолжал упорствовать:
— Я пока не хочу спать.
Мо Жань: — …
Сложно сказать, сколько еще прошло времени, но когда бабочки и цветы стали похожи на наполнивший дом сверкающий золотисто-алый океан, сонный Мо Жань с трудом поднял голову и ошеломленно замер.
Чу Ваньнин так сильно устал, что уснул прямо на столе.
На кончиках его пальцев застыл наполовину сформированный цветок яблони. Золотые лепестки трепетали от мерного дыхания крепко спящего человека. Мо Жань осторожно снял недоделанный цветок с кисти Чу Ваньнина, а затем поднял его на руки...
Автору есть, что сказать:
Баллы Храбрости, начисленные Сукину Сыну — 200, шкала прогресса [400/800].
Психологическая подготовка Учителя завершена на [40/100].
Маленькая зарисовка «Продолжай писать!»
Продолжите последнее предложение сегодняшнего дня:
На кончиках его пальцев застыл наполовину сформированный цветок яблони. Золотые лепестки трепетали от дыхания спящего человека. Мо Жань осторожно снял недоделанный цветок с кисти Чу Ваньнина, а затем поднял его...
Начали!
Затем поднял его и бросил на пол.
Затем поднял его и с досадой бросил на кровать.
Затем поднял его и яростно бросил в море.
Затем поднял его, забросил на коня и пустился вскачь.
Затем поднял его и подбросил до потолка.
Затем поднял его и сломал себе руку.
Затем поднял его, и молния прошила его поясницу.
Затем поднял его и выпнул из дома, словно надувной мяч.
Затем поднял его! Да! Спортсмен под №10 Мо Вэйюй отлично справился с этим пасом. Даже не поскользнувшись, несмотря на коэффициент сложности 0.5, он очень плавно провел эту подачу и мастерски ушел от удара. Это большой шаг в спортивной карьере нашего игрока Мо Вэйюя!
Затем поднял его, снял верхнюю одежду (перья/шерсть), нижнее белье (кожу) и положил на кровать (тарелку)… О чем вы только думаете?! Посолил, поперчил, залил соевым соусом, оставил мариноваться на 15 минут, после чего поставил запекаться в духовке до хрустящей золотистой корочки! [Приятного аппетита!]
Чу Ваньнин два дня до этого не смыкал глаз и уснул очень крепко. Движения Мо Жаня были нежными и осторожными, поэтому он не проснулся, даже когда тот поднял его и отнес на кровать.
Мо Жань положил Чу Ваньнина на середину кровати, осторожно придерживая под шею рукой, подложил под голову подушку и укрыл одеялом.
Покончив с этим, он как зачарованный уставился на умиротворенное лицо спящего, изучая каждый миллиметр кожи и каждую черточку красивого лица, от черных как смоль бровей до бледных тонких губ.
Такой красивый.
Его Учитель, его Ваньнин, как он может быть настолько красив?
Подобная красота может убить. От одного взгляда его сердце стало мягким, как масло, а нижняя часть тела твердой, как сталь.
Кожа на голове онемела, волосы на загривке встали дыбом, мысли смешались. Мо Жань прекрасно понимал, что это неправильно, но любимое лицо было так близко, а исходивший от тела тонкий, еле уловимый аромат яблони дразнил, царапая сердце множеством мягких когтистых лапок. Он страстно желал прямо сейчас наброситься на Чу Ваньнина, сорвать с него эту одежду и любить его нагое тело, переплетясь с ним на этой теплой постели.
Возможно из-за того, что кровь Мо Жаня вскипела и забурлила в венах, а сердце стучало так громко и сильно, как зовущий в бой барабан, или, может, его пылающий неудовлетворенной страстью взгляд был слишком обжигающим, но крепко спящий мужчина вдруг проснулся.
Чу Ваньнин открыл глаза, и сон вмиг слетел с него.
— …
Какое-то время оба молчали. Пойманный на месте преступления Мо Жань ошеломленно замер, а только что очнувшийся от сна Чу Ваньнин был растерян и напуган. Широко открытые глаза феникса встретились с пылающим взглядом Мо Жаня.
Наконец, сбросив оцепенение, Чу Ваньнин строго спросил:
— Что ты делаешь?
Выражение, которое он видел на лице этого внушающего трепет молодого мужчины сложно было описать словами. Когда тот начал медленно наклоняться и низко навис над ним, от испуга Чу Ваньнин забыл как двигаться и дышать.
— Ты…
Тело Мо Жаня склонялось все ниже и ближе…
Сердце билось все громче и быстрее... Бам-бам-бам.
Пшшш…
Стоявшая в изголовье кровати оплывшая свеча зашипела, и слабый свет померк, после чего напряжение между ними только усилилось, а атмосфера стала еще более неоднозначной.
Мо Жань еще немного наклонился и задернул плотный полог, затем выпрямился и пересел на край кровати.
Опустив голову, он исподлобья посмотрел на лежащего в кровати Чу Ваньнина, после чего низким и ровным голосом произнес:
— Я видел, что Учитель крепко уснул, и хотел задернуть полог, но не подумал, что могу разбудить вас.
Чу Ваньнин не издал ни звука. Используя подушку для опоры, он чуть наклонил голову и посмотрел на него.
Висящий на металлических кольцах темно-желтый полог тихо колыхался за спиной Мо Жаня. Пламя от горевшей на столе свечи, казалось размытым и отдаленным, словно она находилась за покрытым изморозью окном. Из-за полумрака красивое лицо сидевшего рядом молодого мужчины было почти не различить, и только черные глаза ярко блестели в темноте словно две падающие звезды.
Мо Жань вдруг позвал его:
— Учитель.
— А?
— Есть кое-что, о чем я хочу спросить вас.
— …
Похоже, под покровом темноты его ученик стал куда смелее.
Сердце Чу Ваньнина тревожно сжалось: неужели он хочет спросить о том парчовом мешочке?
На его спокойном как гладь пруда лице не отразилось ничего, но в груди поднялся девятый вал.
…Еще ведь не поздно притвориться спящим?
Но Мо Жань спросил:
— Где мне лечь спать?
Чу Ваньнин: — …
И пусть Мо Жань усердно трудился большую часть ночи, теперь ему нужно было принять тот факт, что в итоге придется довольствоваться подстилкой на полу…
— Хотя, кровать слишком маленькая, – на самом деле, он сразу же пожалел о своем вопросе. Учитывая то, что он был полон сил и желания, да еще и знал вкус тела Чу Ваньнина, ложиться вместе с ним было плохой идеей. Учителю лучше не знать, какой ужасной может быть его сорвавшаяся с поводка похоть. — Лучше уж посплю на полу.
— …У тебя есть, что постелить?
— Есть какая-то лежанка.
— Ты не замерзнешь?
— Нет, просто подложу побольше соломы.
Мо Жань тут же отправился за рисовой соломой и, вернувшись с целой охапкой, аккуратно разложил ее на полу. Окончательно проснувшийся Чу Ваньнин больше не хотел спать. Повернувшись на бок, он приподнял полог и тихо наблюдал, как молодой человек быстро и умело подготовил место для сна.
— …
— Спокойной ночи, Учитель, добрых снов.
Мо Жань, не
раздеваясь, лег в свою импровизированную постель и укрылся тяжелым ватным одеялом. Черные глаза мягко и спокойно взглянули на лежащего в кровати Чу Ваньнина.Чу Ваньнин прочистил горло:
— Кхм.
Глядя на Мо Жаня, который всем видом демонстрировал послушание, Чу Ваньнин внутренне облегченно выдохнул. Натянув на лицо привычное надменно-холодное выражение, он с показной небрежностью опустил полог и устроился поудобнее в своей постели.
Но вдруг Мо Жань опять поднял голову, а потом и сел.
— Что случилось?
— Нужно погасить свет.
Он встал и задул свечу.
Комната погрузилась в тишину. Терзаемые страхами и надеждами, учитель и ученик лежали каждый в своей кровати, наблюдая, как во мраке ночи тускло мерцают созданные ими бабочки и яблоневые цветы.
— Учитель.
— Что опять? Ты будешь спать или нет?
— Буду спать, — этой ночью тихий голос Мо Жаня был наполнен какой-то особенной кроткой нежностью. — Просто я вдруг понял, что мне нужно поговорить с вами кое о чем.
Чу Ваньнин сжал губы. Несмотря на то, что его испуг не был таким сильным как в первый раз, сердце забилось быстрее и в горле пересохло.
— Я тут подумал… Учитель, когда вы спите, всегда забиваетесь в самый угол. Не стоит так стеснять себя, ложитесь на середину кровати.
В низком, приятном слуху голосе чувствовалась едва заметная улыбка.
Чу Ваньнин поспешно отмахнулся:
— Я так привык.
— Почему?
— В моей комнате вечный беспорядок. Как-то я ворочался во сне, упал с кровати и поранился о валявшийся на полу напильник.
Выслушав его объяснение, Мо Жань долго не подавал голоса.
Не дождавшись ответа, Чу Ваньнин спросил сам:
— Что не так?
— Ничего, — ответил Мо Жань, но теперь его голос прозвучал гораздо ближе. Чу Ваньнин повернулся и сквозь полог в тусклом свете, который отбрасывали бабочки и цветы, разглядел, что тот подтаскивает свою подстилку ближе к его кровати.
Наконец, Мо Жань снова улегся и с улыбкой сказал:
— Пока я здесь, Учителю не о чем беспокоиться. Теперь вы точно не поранитесь, если упадете, — чуть помолчав, он добавил, — я буду здесь.
— …
После небольшой паузы Мо Жань услышал, как человек, лежащий на кровати, тихо фыркнул и пробормотал:
— У тебя такие твердые мышцы на руках, что если я свалюсь на тебя, вряд ли это будет лучше, чем упасть на напильник.
Мо Жань рассмеялся и ответил:
— У меня есть часть тела и пожестче, просто Учитель ее еще не видел.
Изначально он имел в виду свои грудные мышцы, но еще до того, как последнее слово слетело с его губ, он понял, насколько пошло* прозвучала эта фраза, оцепенел и тут же поспешил оправдаться:
[*浓浓腥膻味 nóngnóng xīng shān wèi нуннун син шань вэй «густой привкус сырого козлиного мяса» — дурновкусие; запах пошлости].
— Я не это имел в виду.
Услышав первое предложение, смущенный Чу Ваньнин просто промолчал, но когда прозвучала вторая фраза, между ними словно разверзлась пропасть неловкости.
Конечно, он знал, что у Мо Жаня есть невероятно твердое и обжигающее орудие, более устрашающее, чем рукоять огромного меча созданного им механического воина. Даже если не вспоминать об этом злополучном рейтинге размеров заклинателей мира совершенствования, он и сам смог убедиться в этом, прочувствовав его мощь даже через одежду. Неудивительно, что это грандиозное орудие страсти внушало людям страх и трепет.
Взволнованный Чу Ваньнин строго сказал:
— Спи!
— …Да…
Но как тут заснешь?
Страсть и любовь, подобно расплавленной лаве, терзали и томили этих двух человек в надежде излиться, ласково облизывая трещины в их сердцах. В комнате стало так тихо, что они слышали не только каждое движение, но и слабый звук дыхания друг друга.
Заложив руки за подушку под головой, Мо Жань широко открытыми глазами следил за огненно-красными бабочками, порхающими по комнате. Одна из них спланировала вниз и села на полог, осветив его мягким алым светом.
В этой звенящей тишине Мо Жань вдруг кое-что вспомнил…
Человек, спасший его в кошмарной иллюзии Чжайсинь Лю на озере Цзиньчэн, шепнул ему кое-что на ухо.
В тот момент его сознание было затуманено, и он не был уверен, что эти слова не пригрезились ему. Но теперь, хорошо все обдумав, Мо Жань был готов поверить, что, скорее всего, тогда он не ослышался.
Возможно, это правда… и он слышал, как Чу Ваньнин тогда сказал: «Я тоже люблю тебя».
Сердце Мо Жаня билось все быстрее и быстрее. Пробившийся росток в его груди превратился в нежную веточку, на которой появились первые листья и бутоны. Подпитываемая его волчьим сердцем, щедро политая его порочными желаниями очень быстро эта веточка выросла в пышное дерево, закрывшее небеса.
В голове загудело, перед глазами мелькали цветные круги. Чем больше он об этом думал, тем больше чувствовал, что что-то тут не так…
«Я тоже люблю тебя».
Я тоже люблю тебя…
Если он в самом деле тогда просто ослышался, почему, после того как они очнулись от кошмара озера Цзиньчэн, Чу Ваньнин отказался признаться в том, что именно он спас его?
Но, что если он все же не ослышался?!
Если Чу Ваньнин и правда сказал тогда именно это…
Мо Жань резко сел. Он был так взволнован, что не смог сдержаться и хрипло позвал:
— Учитель!
— …
Несмотря на то, что человек за пологом даже не шевельнулся, Мо Жань все же продолжил:
— Сегодня, когда стирал одежду, я нашел одну вещь. Это…
За пологом было тихо.
— Вы знаете, что это? — стоило ему произнести эти слова, и он сам испугался своей смелости. Надо же быть таким глупым, чтобы настолько бестактно спрашивать об этом Чу Ваньнина.
Но тот не отзывался.
Мо Жань помедлил в нерешительности. Не сводя с полога черных как смоль, влажных глаз, он снова позвал:
— Учитель, вы не спите?.. Вы слышите меня?..
На плетеной кровати, скрытой за плотным пологом, Чу Ваньнин не шевелился. Похоже, что он в самом деле уснул. Мо Жань долго не мог успокоиться и несколько раз протягивал руку, чтобы отодвинуть полог, но каждый раз замирал в нерешительности.
— Учитель, — одними губами сказал он и снова лег.
Очень тихо и ласково он прошептал:
— Позаботься обо мне.
Чу Ваньнин, естественно, проигнорировал его мольбу.
Он пришел в полное замешательство. Трезвый и ясный ум, которым он всегда так гордился, сейчас был словно в густом дыму. Он лежал на кровати, невидящим взглядом смотрел на спиральный орнамент на темном занавесе, и в его окаменевшем разуме медленно ворочалась одна мысль: «В конце концов, чего хочет Мо Жань?»
В процессе напряженного размышления на эту тему, в мозгу Чу Ваньнина рождались самые невероятные догадки, но он боялся и всячески избегал самого очевидного, казалось бы, предположения, что Мо Жань тоже любит его.
Он был похож на умирающего от голода человека, которому достался одуряюще вкусно пахнущий подрумяненный до хрустящей корочки мясной пирожок. Ему пришлось приложить много сил, чтобы добыть это лакомство, поэтому он был очень бережен и, обхватив его двумя руками, аккуратно съел тесто, но когда осталась лишь мясная начинка, он еще долго не мог решиться съесть и ее.
Чу Ваньнин прислушивался к ласковому и одновременно взволнованному бормотанию за занавесью.
Он тихонько подтянул одеяло до подбородка, потом прикрыл им всю нижнюю половину лица так, что снаружи осталась лишь пара ярко блестящих глаз, а в конечном итоге, спрятал и глаза, укрывшись с головой.
Конечно же он все слышал, но не знал, как ответить…
Сердце трепетало в груди, ладони вспотели.
Чувствуя себя загнанным в тупик, смущенный и злой, он страстно желал прямо сейчас сесть на постели и громко рыкнуть: «Да, блять, так и есть! Я втайне хранил тот парчовый мешок! Ты мне нравишься! Доволен? А теперь катись отсюда, дай мне спокойно поспать!»
Он томился и одновременно боялся, его сердце охватил нестерпимый зуд.
— Учитель?
— …
— Правда спишь?..
Спустя мгновение Чу Ваньнин услышал, как Мо Жань тихо вздохнул.
Спрятанное в темноте его взбудораженное сердце томилось и трепетало. Сладость и горечь, смешавшись со множеством других вкусов эмоций, переполнили его сознание, грозясь перелиться через край. Мысленно Чу Ваньнин убеждал себя успокоиться и взять эти чувства под контроль, но в итоге его щеки заполыхали еще ярче, и, не удержавшись, он все-таки пнул ногой одеяло.
Автору есть, что сказать:
Баллы Храбрости, начисленные Сукину Сыну — 100, шкала прогресса [500/800]
Психологическая подготовка Учителя завершена на [60/100]
Маленькая зарисовка: «Если бы Мо Жань имел WeChat, как бы все были подписаны».
[WeChat Мо Жань 0.5]
Ши Мэй (самый талантливый красавец в мире).
Сюэ Мэн (мудила*).
[*鸟人 niǎorén няожэнь «человек-птица/член» — жарг. придурок, засранец; хуйло; пиздюк...]
Чу Ваньнин (хе-хе-да*).
[*呵呵哒 hēhēdā хехеда — интернет-сленг:используется, когда человек хочет шутливо (а иногда и с презрительной насмешкой) поддразнить кого-то].
Сюэ Чжэнъюн (дядя по отцу).
Госпожа Ван (жена дяди по отцу).
Мэй Ханьсюэ (член банды мудилы).
Е Ванси (лучшая девица Духовной школы Жуфэн).
[WeChat Мо Жань 1.0]
Ши Мэй (мой лунный свет от полнолуния до новолуния).
Сюэ Мэн (тупой баклан).
Чу Ваньнин (Учитель).
Сюэ Чжэнъюн (дядя).
Госпожа Ван (тетя).
Мэй Ханьсюэ (председатель женской ассоциации).
Е Ванси (лучшая сестрица из Духовной школы Жуфэн).
[WeChat Мо Жань 2.0]
Ши Мэй (брат-наставник).
Сюэ Мэн (младший двоюродный брат).
Чу Ваньнин (маленькое золотце [баобэй-эр] [но это не для посторонних глаз]).
Сюэ Чжэнъюн (дядя).
Госпожа Ван (тетя).
Мэй Ханьсюэ (самый опытный игрок на поле профилактики венерических заболеваний).
Е Ванси (бедная девочка).
Наньгун Сы (наконец увидел его живым).
Рано утром Чу Ваньнин поднялся с темными кругами под глазами. Он не выспался, поэтому его и без того вечно мрачное и холодное лицо теперь словно покрывала ледяная корка.
Он толкнул дверь, вышел наружу и увидел Мо Жаня, стирающего во дворе свою нижнюю одежду.
… И чего это он спозаранку надумал устроить стирку?
Разве вчера вечером уже все не перестирал?
Заметив, что он вышел из дома, Мо Жань вдруг проявил некоторое смущение. Поспешно стерев со щеки брызги мыльной пены, он, повернувшись к Чу Ваньнину, вежливо поприветствовал:
— Учитель.
— Да?
— Третья госпожа Сун, получив деньги, держит свое слово и с раннего утра прислала домашнюю еду нам и всем беженцам. Я поставил вашу порцию на маленький столик во дворе. Учитель, поешьте скорее.
— А ты?
— Я уже поел, — сильные руки Мо Жаня в мыльной воде привлекли его внимание. Разглядывая перекатывающиеся под медовой кожей крепкие мышцы, Чу Ваньнин никак не мог отвести взгляд. — Когда Учитель позавтракает, мы сразу же отправимся продавать бабочек и цветы.
Еда, которую передала третья госпожа Сун, была пресновата, но ее оказалось достаточно много, целых три булочки на пару.
Чу Ваньнин сидел в маленьком внутреннем дворике и неторопливо жевал выпечку. Свет восходящего солнца пробивался сквозь обвитую пожухлой виноградной лозой плетеную изгородь, отбрасывая на маленький столик узорчатые тени.
Обернувшись, Чу Ваньнин искоса взглянул на мощную фигуру стирающего Мо Жаня вдалеке, и в его сердце тут же поднялась волна спутавшего мысли темного жара.
Он яростно вгрызся в булочку, отхватив кусок побольше, и принялся остервенело его жевать.
На деревенском рынке острова Фэйхуа, где годами ничего не менялось, появление золотистых цветов яблони и алых духовных бабочек вызвало огромный ажиотаж. Даже рыбаки, которым уже пора было выходить в море, побросали лодки и поспешили на рынок, чтобы своими глазами увидеть это чудо…
— Смотри, какие цветы!
— И что в них такого удивительного? Я что, цветов раньше не видел?
— Это золотые цветы яблони! Они созданы из духовной силы и не вянут круглый год! А еще с их помощью можно передавать сообщения!
— Да ладно?! Где? Где?!
Толпа стала похожа на колышущееся море.
— Взгляни на этих бабочек!
— Красивые, но если они тебе так нравятся, то налови себе весной.
— Они алые! Созданы из духовной силы и могут отгонять мелкую нечисть! Мало того, что эти бабочки красивые, так еще и послушные: не сбегут и всегда будут летать рядом!
— Ого! Где? Где?!
На рынок накатила новая волна из любопытствующих.
Когда новость о необычном товаре дошла до третьей госпожи Сун, та, не зная чем себя занять, возлежала на высоких подушках в своем особняке. Прихватив с собой несколько слуг, женщина тут же направилась на рынок. Уже издалека она увидела золотое и алое сияние, видимое даже сквозь плотное кольцо столпившихся вокруг людей, которые непрерывно охали и ахали, выражая свое искреннее восхищение.
Внутри нее тут же все зачесалось от любопытства. Расталкивая селян, третья госпожа Сун начала протискиваться вперед лишь для того, чтобы увидеть, что в центре всеобщего внимания были двое прибывших вчера бессмертных. Один из них с ослепительной улыбкой на губах показывал фокусы с бабочками и громко зазывал покупателей, а другой, скрестив руки на груди, с каменным выражением лица молча стоял под деревом и безразлично наблюдал.
— Продаю бабочек, продаю бабочек… — улыбчивый красавец повернулся к мужчине с пресным лицом и со смехом сказал, — Учитель, почему вы не зазываете покупателей?
Чу Ваньнин не знал и знать не хотел, даже как пишется это слово. Зазывать? Нет уж, увольте. Не может же он как этот бесстыжий и невоспитанный Мо Вэйюй у всех на виду громко орать: «Продаю цветы*, продаю яблоневые цветы!»
[*卖花 màihuā майхуа «продавать цветы/красоту» — обр. в знач.: продавать любовь за деньги].
Пусть выбросит из головы эту дурную идею!
— Сколько стоит бабочка? — думая, что такая магическая вещь должна быть очень дорогой, окружающие долго не решались узнать цену, но, в конце концов, кто-то набрался храбрости и спросил.
— Всего лишь десять золотых за одну, — ответил Мо Жань.
Чу Ваньнин громко кашлянул за его спиной, и Мо Жань тут же поправился:
— Три медяка за одну.
— Так дешево? — люди были изумлены и один за другим стали выходить вперед, чтобы купить диковинку. Теперь обе руки Мо Жаня оказались заняты: левой он передавал бабочек, правой — цветы. Вдруг его взгляд случайно зацепился за одетую в лохмотья маленькую девочку, стоявшую в стороне от толпы. Малышка держала во рту палец и жадно смотрела на царившее вокруг них радостное оживление.
Улыбнувшись ей, Мо Жань, не говоря ни слова, сложил пять пальцев и создал очень красивую бабочку-парусника, похожую на маленького феникса. Он легко подул, и бабочка, вспорхнув над людским морем, перелетела толпу и опустилась девчушке на косу.
Она замерла, на лице отразилось недоверчивое изумление. В нерешительности малышка сделала несколько шагов, потом остановилась и покачала головой.
У нее не было денег…
Не было даже одной монетки, не говоря уж о трех медяках…
Мо Жань помахал ей рукой и беззвучно, но четко произнес «дарю тебе». Он широко улыбнулся, подмигнул изумленной девочке и, отвернувшись, продолжил усердно трудиться.
Третья госпожа Сун смотрела, как раскупаются эти сверкающие багрянцем и золотом чудесные вещи. Одна из модниц, купив цветок яблони, сразу же украсила им свою прическу, и в одно мгновение иссиня-черные волосы начали ярко сиять и переливаться, придавая ее облику неземное очарование. Конечно же, третья госпожа Сун тоже не смогла удержаться.
— Эти бабочки и цветы, я хочу купить их все.
Мо Жань поднял взгляд и все с той же лучезарной улыбкой ответил:
— А я-то думаю, кто тут такой большой и щедрый, а это третья госпожа Сун.
— Сколько еще осталось? Посчитайте, и я заберу их к себе домой.
— Так не пойдет, — рассмеялся Мо Жань. — У нас тут очередь. Эти люди пришли первыми, так что я не могу обслужить вас раньше них.
Оглядев столпившихся вокруг сельских жителей, третья госпожа Сун начала беспокоиться, что пока до нее дойдет очередь, все уже раскупят, поэтому решительно предложила:
— Тогда я повышаю цену.
— Я тут не хозяин, — ответил Мо Жань, — лишь помощник. Цену назначает мой наставник, вот у него и спросите.
Третья госпожа Сун отыскала заклинателя, который с каменным и высокомерным лицом продавал под деревьями цветы.
— Бессмертный, продай мне оптом всех бабочек и цветы. Уверена, как деловые люди мы сможем договориться о цене.
Чу Ваньнин холодно и невозмутимо ответил:
— Десять золотых за штуку.
Услышав это, Мо Жань прыснул со смеху. Обернувшись, он встретился взглядом с черными, как безлунная ночь, глазами феникса, и в тот же миг в его сердце расцвела нежность. Мо Жань невольно взъерошил волосы и улыбнулся так широко, что очаровательные ямочки* на его щеках стали еще глубже.
[*梨涡 líwō «грушевые омуты» — ямочки на щеках].
Третья госпожа Сун была очень богата, и подобная сумма являлась для нее мелочью, так что она сразу же распорядилась, чтобы слуги доставили всех бабочек и яблоневые цветы в ее дом.
Вернувшись, она немедленно зачесала волосы в высокий пучок, воткнула в прическу около пяти десятков золотых цветов и заставила всех бабочек порхать вокруг себя. Теперь издалека ее сияющая голова напоминала подтаявшую восковую свечку. Даже слуги сочли это очень смешным, но так как она была их хозяйкой, им пришлось изо всех сил бороться с приступами хохота. Они так старались удержаться и не рассмеяться в голос, что у некоторых начали болеть ребра.
Впрочем, радость третьей госпожи Сун длилась недолго. Очень скоро ей донесли, что те заклинатели на рынке опять продают чудесные вещи. Услышав это, она встревожилась не на шутку и, озаряя сиянием своей головы всю округу, в окружении роя бабочек помчалась на рынок.
— Бабочки!.. Продаю бабочек!..
Третья госпожа Сун пробралась сквозь толпу и уперев руки в боки взъярилась:
— Разве только что я не выкупила все? Как вышло, что осталось что-то еще на продажу?
С невинным выражением лица Мо Жань захлопал глазами:
— Это новые.
— Если можно наделать новых, то почему ты и твой наставник продали их мне по десять золотых за штуку?!
— Сама подумай, допустим, ты встала с утра пораньше и пошла купить жареные манты*, а там большая очередь. Если ждать не желаешь и хочешь пролезть вперед, что бы сказал тебе на это хозяин лавки? Решила поесть раньше всех — заплати и ешь на здоровье. Думаешь, это неправильно?
[*生煎包子 shēng jiān bāozi шэн цзянь баоцзы — жареные пельмени (манты/пампушки) с сырым мясом].
Третья госпожа Сун гневно выдохнула:
— Ты! Ты — чертов спекулянт, ты…
Она обдумывала, как оспорить ошибочные рассуждения этого молодого человека, как вдруг заметила, что к ним приближается молчаливый господин, продающий цветы. На кончиках пальцев Чу Ваньнина вспыхнуло яркое золотое сияние, собравшееся в два яблоневых цветка, сидящих на одной цветоножке.
Забыв про свой гнев, третья госпожа Сун тут же жадно уставилась на диковинку:
— А это что такое? Почему он отличается от других?
— Этот яблоневый цветок обладает омолаживающими свойствами. Если перед сном положить его в изголовье кровати, он способен освежить лицо и сделать кожу сияющей. Эффект после применения сохраняется примерно пятнадцать дней, — Чу Ваньнин небрежно передал цветок Мо Жаню и распорядился, — продай его за сто золотых.
— Стой, — третья госпожа Сун опасалась, что промедли она еще минуту, и эти двое опять обвинят ее в попытке пролезть без очереди, чтобы потом содрать с нее побольше. И хотя на сердце кошки скребли, она все же сказала, — не нужно выставлять на продажу, я выкуплю его. Сколько таких ты еще сможешь сделать? Я хочу купить все!
Чу Ваньнин ответил:
— Я не люблю много раз использовать одну и ту же технику, поэтому создам всего три.
— Тогда держи за них триста золотых.
— Мо Жань, возьми деньги, — сказал Чу Ваньнин и, опустив голову, приступил к формированию пары цветков для третьей госпожи Сун, после чего, сосредоточившись, создал еще один…
Третья госпожа Сун раздраженно спросила:
— Разве ты не сказал, что сделаешь только три?
— В этот я добавил тайное заклинание Мяоинь*, — холодно ответил Чу Ваньнин. — Если носить его при себе, такой цветок сможет сделать голос более красивым и мелодичным.
[*妙音 miàoyīn мяоинь — чудесные звуки; волшебная музыка].
— …
Третья госпожа Сун была жадной до денег, но куда больше она была жадна до вещей, что могли даровать молодость и красоту. Женщина алчно наблюдала, как этот страшный человек с Пика Сышэн один за другим создает яблоневые цветы. Ей оставалось только скрипя зубами от досады признать поражение:
— Ладно! Ладно! Я покупаю, покупаю!
Вернувшись вечером домой, учитель и ученик сели за стол и пересчитали выручку. Заработанного с лихвой хватало на то, чтобы кормить и поить всех людей, которых они привели с собой, до тех пор, пока на другой стороне не погаснет пламя. Чу Ваньнин подтолкнул половину серебра к Мо Жаню, а вторую часть оставил у себя.
— Перед самым отъездом оставшееся вернем третьей госпоже Сун.
Мо Жань удивился:
— Почему?
— Остров Фэйхуа находится далеко от Линьи, земли тут бедные, и, казалось бы, люди здесь должны жить впроголодь. Однако рыбаки на острове не только сыты, но и хорошо одеты. Тебе не показалось это странным?
— Хм, — он озвучил то, о чем Мо Жань и сам уже задумывался.
Чу Ваньнин продолжил:
— Стоило немного поговорить с людьми и все стало понятно. Сегодня, пока ты раскладывал товар, я нашел деревенского старосту и расспросил его немного. На самом деле третья госпожа Сун — уроженка Линьи и когда-то была ученицей Духовной школы Жуфэн. Природными талантами она не блистала, да и наставник в Жуфэн не особо занимался ее духовным развитием, поэтому за пять лет обучения ей удалось освоить лишь базовые навыки владения мечом.
Мо Жань изумился:
— Так она из ордена Жуфэн? В таком случае Учитель, должно быть, когда-то встречал…
— Нет, — ответил Чу Ваньнин. — Деревенский староста рассказал мне, что когда ей было семнадцать, она прилетела на остров Фэйхуа для отбора новых учеников вместе с другими членами школы Жуфэн, большая часть которых являлась выходцами из знатных семей Линьи. Оказавшись на отдаленном острове, населенном только простыми смертными, они начали притеснять и обижать местных жителей, не боясь, что их призовут к ответу за совершенные преступления. Понимая, что Жуфэн далеко и люди не смогут просить Главу ордена о справедливости, они ели и пили задаром, грабили средь бела дня, вплоть до того, что …
— Что?
— Насиловали девушек и юношей.
— …
— Третья госпожа Сун не совладала с гневом и повздорила со старшими соучениками. Хотя тогда она не отличалась внушительным телосложением и громким голосом, язык у нее был острым, а темперамент буйным, так что в итоге ученики ее же школы ополчились против нее. В конце концов все закончилось тем, что брат-наставник проткнул ее мечом и столкнул в море с утеса.
Мо Жань пробормотал:
— Вот оно как, выходит? Неудивительно, что когда староста деревни пытался ее переубедить, он сказал, что мы не из ордена Жуфэн. Кто бы мог подумать?.. Эх…
— Да, тогда ей очень повезло, что меч не задел жизненно важные органы. После того как она упала в море, ее заметил рыбак. У него когда-то было две дочери, но обе они рано умерли, так что, после того как он спас ее, девушка стала его приемной дочерью. Он научил ее ловить рыбу, охотиться и торговать, а после смерти приемного отца она унаследовала его дело и на этой основе постепенно создала самое процветающее хозяйство на острове Фэйхуа.
Помолчав, Чу Ваньнин продолжил:
— Ты сам слышал ее слова о том, что прошлый год на острове Фэйхуа был неурожайным, и поэтому она открыла свои хранилища, чтобы оказать помощь всем, кто живет на этих бесплодных землях. Хотя третья госпожа Сун — оборотистая торговка, тем не менее, сдирая втридорога с заклинателей, с жителей острова она берет совсем немного, а иногда помогает им и вовсе безвозмездно.
Мо Жань ничего не сказал, однако ему тут же вспомнилась та маленькая девочка на базаре, что так жадно смотрела на бабочек и яблоневые цветы.
Ее одежда была потрепанной, а личико — чумазым, так что сразу можно было сказать, что этот ребенок, скорее всего, сирота. Однако она не была худой, щечки были круглые, а глаза ясные и блестящие. Если бы ей никто не помогал, разве это дитя, живущее подаяниями, не выглядело бы изможденным и болезненным?
— Третья госпожа Сун не менее двадцати раз в год плавает на материк. Только на дорогу уходит по меньшей мере семь дней, так что можно сказать большую часть жизни она провела в море. Сам видишь, какой богатый у нее дом. Так зачем женщине, которой давно перевалил пятый десяток, отказавшись от комфорта, рисковать жизнью, плавая туда-сюда по беспокойному морю? Каждый год, не жалея времени и сил, она везет в Линьи произведенные здесь товары, чтобы потом купить и доставить на остров Фэйхуа воду и припасы, — продолжил Чу Ваньнин. — А ведь деньги ей явно не так уж и нужны.
— …Я понял, — после того, как Мо Жань выслушал его, ему стало не по себе. Он тут же встал и, забрав свою половину денег, собрался уйти, но Чу Ваньнин окликнул его:
— Куда это ты собрался?
— Хочу вернуть ей деньги, которые заработал.
— Сядь, — спокойно сказал Чу Ваньнин. — Почему ты такой глупый?
— А?
— Третья госпожа Сун — целеустремленная женщина с волевым характером, которая никогда не признает поражение. Больше всех в этом мире она ненавидит заклинателей… Если ты заявишься к ней в дом и попытаешься вернуть ей деньги, она прикажет побить тебя палками и вышвырнет за порог.
— …
При мысли об этом Мо Жань содрогнулся от фантомной боли в спине. Тяжело вздохнув, он спросил:
— Тогда как же мне поступить?
— Я побеседовал со старостой деревни и договорился, что перед отъездом мы отдадим ему остаток денег, а он потом найдет возможность передать их третьей госпоже Сун, — пояснил Чу Ваньнин. — К тому времени и мы, и люди, которых мы привезли, будем уже далеко, а эти деньги, в конце концов, позволят сделать жизнь на острове Фэйхуа чуть лучше. Думаю, это в интересах третьей госпожи Сун, так что она не откажется их принять.
Опустив глаза, Мо Жань немного подумал, а потом слегка кивнул:
— Это правильно. Сделаем так, как говорит Учитель.
Чу Ваньнин тихо вздохнул и сказал:
— В этом мире все не так просто, и слишком многое является не тем, чем кажется на первый взгляд. Не стоит принимать решения, не разобравшись, стремись лучше понять суть вещей, ведь часто истина скрыта куда глубже. Я постоянно напоминаю себе, что не должен судить о людях и событиях по первому впечатлению, и что нужно дважды подумать, прежде чем действовать, но иногда все равно ничего не могу с собой поделать.
От его слов у Мо Жаня стало тяжело на сердце.
Делать выводы, не разобравшись в сути вещей, судить о людях, исходя из первого впечатления, и на эмоциях выносить вердикт о том, что хорошо и плохо, что добро и зло... Разве это не то, что он когда-то сделал с Чу Ваньнином?
Впрочем не только он, но и большинство людей, живущих в смертном мире, попав в водоворот эмоций, не могут сохранить ясный ум и, спокойно обдумав все, увидеть истину, скрытую под песком и пылью.
Сам Мо Жань в отношении Чу Ваньнина, так же, как Наньгун Сы со своей мамой… ослепленные сильными чувствами, они не стали разбираться в сути и совершили роковую ошибку, которую нельзя исправить.
Пожалуй, только такой человек как Чу Ваньнин, со стороны казавшийся надменным и холодным, продолжал держаться за веру в то, что каждый имеет право на второй шанс, и старался не обвинять людей, не докопавшись до сути их дурных поступков. Чем больше Мо Жань узнавал о нем, тем яснее понимал, что бессердечный и вспыльчивый Бессмертный Бэйдоу обладал чистым сердцем, в котором не было места ненависти и жестокости.
За показным высокомерием и равнодушием его лица скрывалась душа, полная снисхождения и милосердия ко всем людям.
Теперь, когда он узнал о существовании этой души, Мо Жань еще больше любил и жалел Чу Ваньнина, всем сердцем желая всю жизнь защищать и оберегать его. Может быть именно из-за того, что его руки были по локоть в крови, а за спиной возвышались горы трупов, он так хорошо понимал, что в этом мире нет ничего более ценного, чем сердце, сохранившее детскую чистоту и искренность.
Это как услышать пение цянской флейты в смраде сражения или увидеть цветок, что расцвел в грязном окопе.
Поэтому, печально известный как главное бедствие мира совершенствования, Наступающий на бессмертных Император, оказавшись рядом с такой душой, мысленно пообещал себе…
Если наступит день, когда Учителю потребуется его помощь, даже если ему придется плакать кровавыми слезами, даже если он будет избит до смерти, даже если тело его будет разорвано на куски, прах развеян по ветру, даже если нужно будет пожертвовать своей головой и всеми тремя частями души, лишившись права на перерождение…
Он должен защитить этого чистого сердцем и душой Бессмертного Бэйдоу.
— О чем задумался?
— Э, да ни о чем, — Мо Жань слабо улыбнулся. — Просто задумался об одной мелочи.
— Мелочи?
Мо Жань поджал губы и тут очень кстати вспомнил о том, что когда утром они собирались на рынок, Чу Ваньнин обмолвился, что хотел бы научиться технике управления летающим мечом, поэтому сказал:
— Учитель, пойдемте со мной.
Автору есть, что сказать:
Баллы Храбрости, начисленные Сукину Сыну — 200, шкала прогресса [700/800]
Психологическая подготовка Учителя завершена на [90/100].
Оповещение об обновлениях.
Последние дни болят глаза. Завтра пойду в больницу на осмотр. Не решаюсь долго смотреть в экран компьютера или дисплей телефона. Мне пришлось сохранить и закодировать все черновики, чтобы ничего не потерять, поэтому вчера на комментарии не отвечала. Извините ~ чмоки-чмоки ~
Маленькая зарисовка: «Почему Мо Жань спозаранку стирает одежду?»
Мо Жань: — Исключительно из любви к чистоте.
Чу Ваньнин: — Что ж, это очень хорошая привычка (наивно поверив, кивает головой).
Сюй Мэн: — …Моя интуиция меня никогда не подводит, что-то тут не так.
Ши Мэй: *прицокивает языком*
Е Ванси: — ..? Я не особо знакома с вашим мужским миром.
Наньгун Сы: — Понять не могу, тебя собака облизала?
Мэй Ханьсюэ: (бьет себя по коленке, ржет как конь до желудочных колик) — Ха-ха-ха-ха-ха! А я знаю! Хотел бы я первым ответить на этот вопрос!
Двое подошли к краю утеса, возвышающегося над омывающими остров Фэйхуа бурными водами. Их окружали лишь отвесные скалы причудливой формы, молодой месяц и бескрайнее море, темные воды которого, ударяясь о камни, превращались в хлопья белоснежной пены.
Мо Жань призвал связанный с ним договором меч, после чего повернулся к Чу Ваньнину и спросил:
— Учитель, как так вышло, что вы не умеете управлять мечом?
— Не то чтобы не умею, — ответил Чу Ваньнин, — просто владею этим навыком недостаточно хорошо.
— Какой именно прием вам не дается?
Чу Ваньнин с надменным видом взмахнул рукавами, однако покрасневшие уши выдали его смущение:
— Я могу летать только низко над землей.
Мо Жань был немного удивлен. На самом деле, при управлении мечом не важно, на пару сантиметров ты взлетишь или на сотню метров, — расход духовной энергии все равно один и тот же. Раз уж Чу Ваньнин был способен оторваться от земли и летать на низких высотах, не существовало никаких объективных причин, по которым он не мог бы подняться выше.
— Учитель, давайте вы попробуете, а я посмотрю, — предложил он.
Однако Чу Ваньнин явно не спешил призывать меч, лишь с пресным видом заявил:
— Обычно я не люблю использовать меч подобным образом. В конце концов, любое оружие достойно уважения, и не подобает наступать на него ногами.
— ..?
Мо Жань не понял этого странного объяснения, но все же слегка кивнул головой в знак согласия.
— Может Учитель и прав, но… не можем же мы летать лежа на мече или повиснув на нем.
От этого заявления Чу Ваньнин на время лишился дара речи. Подняв голову, в свете луны он увидел озорную улыбку на лице Мо Жаня, и, не в силах сдержать раздражение, проворчал:
— Если дело по-настоящему срочное, я могу призвать дракона и полететь на нем.
Мо Жань обомлел:
— Того маленького дракончика?
— Он может стать больше, — ответил Чу Ваньнин. Казалось бы, ему удалось мало-мальски защитить свою репутацию, но он тут же опять смутился и неловко пояснил, — однако в той ситуации с пожаром в Жуфэн этот дракон был совершенно бесполезен: боится огня.
Тут Мо Жаня вдруг осенило:
— Так Учитель решил научиться управлять мечом, потому что хочет…
— На всякий случай.
Мо Жань не стал развивать эту тему. Захлестнувшее Линьи море огня поглотило слишком много жизней. В тот день Чу Ваньнин — самый выдающийся бессмертный своего времени, стоял на мече Мо Жаня и беспомощно смотрел, как под ними Пламя Бедствия забирает все новые жизни, превращая простых людей в дым и пепел. Не в силах увезти ни одного человека на своем мече, что он чувствовал тогда?
Неудивительно, что человек, который предпочитал вызвать извозчика и ехать в повозке, но не использовать свой меч, внезапно обратился с такой просьбой к своему ученику.
— Я все понял. Учитель, не беспокойтесь, конечно я хорошо обучу вас.
Выслушав его слова, Чу Ваньнин опустил взгляд, так ничего и не ответив. Было неясно, о чем сейчас думает этот человек, но, в конце концов, он все же вздохнул и поднял руку:
— Призываю Хуайша.
Золотой свет быстро сгустился в его руке, и в умиротворяющем и безмятежном свете луны Мо Жань вновь увидел то божественное оружие, с которым в прежней жизни встретился первый и последний раз, когда они с Чу Ваньнином сошлись в смертельном поединке не на жизнь, а на смерть.
Убийственный клинок Чу Ваньнина…
Хуайша.
Этот длинный меч на самом деле был очень похож на Чу Ваньнина, и вряд ли в этом мире нашелся бы человек, лучше подходивший на роль его хозяина. Скромно украшенная рукоять переходила в сверкающий расплавленным золотом клинок, затмивший своим сиянием все вокруг, словно осветивший мрак ночи залп фейерверка или струящийся мелкий белый песок.
— Это Хуайша, — оглядев меч, сказал Чу Ваньнин, — ты еще не знаком с ним. Он слишком агрессивный, поэтому я редко им пользуюсь.
При виде этого оружия Мо Жань испытал смешанные чувства. Чуть помедлив, он кивнул и тихо сказал:
— Хороший меч.
Когда подул ночной ветер, Мо Жань встал на свое оружие. Он чуть пошевелил стопой, и меч сразу же послушно поднялся, оторвавшись от земли на десяток сантиметров.
Мо Жань повернул голову к Чу Ваньнину и предложил:
— Учитель, вы тоже попробуйте.
Чу Ваньнин встал на свой меч, и Хуайша так же плавно оторвался от земли, зависнув на том же уровне.
— У вас ведь хорошо получается? — удивился Мо Жань. — Давайте попробуем подняться повыше, — с этими словами он поднялся на высоту в полтора метра, после чего, опустив голову, взглянул на Чу Ваньнина сверху и с улыбкой позвал, — поднимайтесь ко мне.
— …
Чу Ваньнин поджал губы и, не проронив ни звука, поднял Хуайша на один уровень с ним.
— Учитель, видите, все хорошо, не так ли? Давайте еще…
Он замолк на полуслове, заметив, как побледнел Чу Ваньнин. Выражение его лица было напряженным, опущенные ресницы дрожали, как трава на осеннем ветру. Все выглядело так, словно он изо всех сил пытается держать лицо и не выдать своего волнения.
Мо Жань посмотрел вниз и убедился, что они оторвались от земли не больше, чем на полтора метра.
Подняв глаза, он с сомнением посмотрел на Чу Ваньнина.
И тут ему в голову пришла невероятно абсурдная идея…
Неужели Учитель не может управлять мечом, потому что… боится высоты?!
Мо Жань: — …
С одной стороны, это было крайне неловко, с другой — просто уму непостижимо. Как человек, чей легендарный цингун находится на таком уровне, что он одним прыжком взлетает на несколько метров и в один миг взбирается на самое высокое здание, может бояться высоты? Но факт оставался фактом: лицо стоящего на мече Чу Ваньнина действительно выглядело очень бледно. Несмотря на то, что он изо всех сил пытался скрыть охватившую его панику, расфокусированный взгляд и сошедшиеся над переносицей брови выдавали его с головой.
Чтобы проверить свою догадку, Мо Жань осторожно окликнул:
— Учитель?
Реакция Чу Ваньнина оказалась слишком уж бурной. Он вздрогнул всем телом и резко вскинул голову. Усилившийся к ночи ветер растрепал его волосы, но он даже не поднял руку, чтобы убрать их с лица. В спрятавшихся за спутанными прядями глазах феникса словно брызги вспыхнувшего в небе фейерверка зажглось раздражение:
— Ну?!
— Кхэ… Пфф!
— Что тут смешного?!
— У меня в горле пересохло, и я закашлялся.
Мо Жань отчаянно пытался сдержать смех. Кто бы мог подумать, что Чу Ваньнин и правда боится высоты. Неудивительно, что он так оправдывался, из последних сил пытаясь сохранить лицо.
В таком случае, раз уж Учитель настолько опасается уронить свое достоинство, ученик, конечно же, должен помочь ему поднять его репутацию на самый высокий уровень.
Так что Мо Жань с самым честным выражением лица начал вдохновенно врать:
— На самом деле, чем больше высота, тем тяжелее управлять мечом. Я сначала тоже не мог подняться выше метра. Пришлось долго практиковаться, прежде чем у меня начало получаться.
— Ты раньше тоже не мог высоко подниматься?
— Да.
Мо Вэйюй, меч которого с первого раза взмыл на тридцать метров, серьезно кивнул головой и мягко продолжил:
— Поднявшись на полтора метра, я боялся взглянуть вниз. Забыл, но, кажется, я завис где-то… да, в метре над землей? В общем, помню, как Сюэ Мэн с легкостью спихнул меня с меча, а сам взмыл ввысь.
У Чу Ваньнина немного отлегло от сердца.
Он всегда стеснялся кому-то рассказать о том, что не может управлять мечом из-за боязни высоты, но вдруг оказалось, что такое бывает и стыдиться тут нечего.
— Учитель, по возможности старайтесь не смотреть вниз.
— А?
— Смотрите на меня, — сказал Мо Жань, зависнув над ним на своем мече. Чуть подумав, он все же спустился пониже. — Не думайте о том, насколько вы высоко, просто старайтесь подняться на один уровень со мной.
Стиснув зубы, Чу Ваньнин взлетел еще немного. Сейчас, когда у него под ногами было лишь тонкое и гладкое лезвие меча, поначалу казавшийся ласковым ночной бриз теперь холодной и липкой змеей заполз под полы его одежды, лишь усилив накативший на него приступ тошноты.
— Не смотрите вниз, не смотрите вниз, — терпеливо повторял Мо Жань, пытаясь помочь Чу Ваньнину справиться со страхом. Видя его состояние, он протянул ему ладонь. — Давайте, хватайтесь за мою руку.
Но Чу Ваньнин уже настроился на то, чтобы несмотря ни на что обучиться так долго не дававшейся ему технике, поэтому ответил:
— Не нужно, я смогу.
Мо Жань не стал настаивать, ведь ему был известен характер Чу Ваньнина. Он всегда все стремился делать сам, так что, если это был не жизненно важный вопрос, не стоило лезть к нему с непрошенной помощью.
Этот человек всю жизнь был огромным деревом, подпирающим небеса, и не привык полагаться на других людей.
Чтобы что-то изменить, Мо Жаню нужно только неотступно следовать за ним по пятам, всегда стоять плечом к плечу, чтобы со временем он привык к его обществу, расслабился и почувствовал себя свободно и комфортно.
Несмотря на все эти благие побуждения, в глубине души Мо Жань все еще хотел превратить Чу Ваньнина в лозу, что послушно обовьется вокруг его пальца, и податливую родниковую воду, что омоет его грубое тело. Он хотел раздавить его в своих объятьях, навеки став неразделимым с ним плотью и кровью. В этом он был похож на большинство мужчин, которые испытывали пугающую жажду обладания в отношении глубоко и искренне любимых людей.
Таков уж был инстинкт, заложенный в них природой.
Этот инстинкт собственника агрессивно подталкивал Мо Жаня к тому, чтобы запереть Чу Ваньнина под замок, а потом без сна и отдыха снова и снова переплетаться с ним и обладать им, неистово и пылко вбиваясь в его покорное тело.
Он страстно желал, чтобы Чу Ваньнин днями напролет возлежал на мягких подушках в тепле и уюте, среди роскоши и курящихся благовоний, и чтобы никто, кроме него, никогда не смог увидеть его.
Он жаждал, чтобы всю жизнь это тело вечно принадлежало только ему и грело лишь его одного.
Он мечтал, чтобы с этой кожи не сходили поставленные им засосы, и чтобы разбуженный в нем ненасытный зверь мог каждую ночь вгрызаться в эту сладкую плоть, наполняя нутро горячей любовью до тех пор, пока хотя бы немного не удовлетворит свой чувственный голод.
Однако любовь заставила Мо Жаня проникнуться состраданием.
Это чувство вынудило его считаться с желаниями Чу Ваньнина. Теперь он хотел видеть его воодушевленным и полным сил, верхом на легконогом скакуне или выступающим против суетного мира с мечом в руке, одним взмахом длинного рукава сметая облака, словно свежевыпавший снег.
Он был готов позволить ему вознестись до небес и, возвысившись над всеми деревьями в лесу, накрыть все живое тенью своей доброты и человеколюбия. Согласен потворствовать его стремлению раскинуть над миром свою пышную крону, и позволить ветру и дождю ломать его ветви и срывать листья.
Так любовь надела кандалы на его инстинкты и обуздала его животные желания. Заставила скромно опускать глаза и подавлять сжигающий сердце жар, впредь строго придерживаясь правил приличия.
В этой жизни он был согласен навеки запереть в клетку свою животную натуру и вырвать из ее пасти остро заточенные клыки.
Когда-то любовь сделала его собственником и эгоистом, теперь из-за любви он стал терпеливым и бескорыстным.
Ведь только так в итоге он не будет пытаться, как в прошлой жизни, связать и изменить Чу Ваньнина.
Эта запоздалая чистая любовь смогла заставить Наступающего на бессмертных Императора сдаться и по своей воле согласиться остаток жизни просто быть рядом с Чу Ваньнином.
Меч медленно поднялся, постепенно достигнув нужной высоты. Хотя Чу Ваньнин не смотрел вниз, но скрытые длинными рукавами кончики пальцев едва заметно дрожали, а кожа на голове онемела.
Заметив состояние Чу Ваньнина, Мо Жань попытался его успокоить:
— Не бойтесь, это ведь то же самое, что цингун.
— Это другое, — ответил Чу Ваньнин, — в цингуне все зависит только от тебя, а тут решает меч...
— Но мечом-то управляете именно вы.
— Мечом управляет душа меча! — сердито возразил Чу Ваньнин.
Мо Жань: — ...
Кажется, он начал
понимать, почему его наставник, который был известен как непревзойденный мастер цингуна, боялся летать на мече. Просто в жизни Чу Ваньнин привык полагаться только на себя, поэтому мог оставаться спокойным, лишь используя собственные силы.Осознание этого очень расстроило Мо Жаня и ранило его сердце.
— Все хорошо, Учитель, вам просто нужно довериться Хуайше.
Хотя лицо Чу Ваньнина казалось спокойным, но скрыть волнение и панику в глазах у него не получалось. Мо Жань видел, что его лоб покрыла испарина, а ноги дрожат. В таком нестабильном состоянии продолжать этот урок было опасно. Если Чу Ваньнин сейчас упадет с меча, есть вероятность, что его страх укоренится еще глубже, поэтому Мо Жань поспешил предложить:
— Давайте пока закончим.
Чу Ваньнина не пришлось упрашивать, и они тут же спустились. Оказавшись на земле, его наставник немного пришел в себя и сразу спросил:
— Как высоко мы поднялись?
Намеренно преувеличив его достижение, Мо Жань ответил:
— Выше пяти метров.
Чу Ваньнин от изумления широко раскрыл глаза:
— Так много?
— Так и есть! — Мо Жань широко улыбнулся, — Учитель, вы такой крутой, что в следующий раз с легкостью подниметесь выше ста пятидесяти метров.
— ...
Стоило Чу Ваньнину услышать про сто пятьдесят метров, и его побледневшее лицо стало совсем белым. Отмахнувшись, он отвел глаза и молча уставился на Хуайшу.
Немного погодя Мо Жань предложил:
— Учитель, чтобы привыкнуть к ощущению полета, давайте вместе пролетим один круг на моем мече.
— В этом нет необходимости. Не нужно.
— Но, Учитель, стоя на мече, вы ни разу так и не взглянули на землю.
Своими словами Мо Жань попал прямо в цель. Каждый раз, когда Чу Ваньнин летел с кем-то на мече, он смотрел в спину человека перед ним или в какую-нибудь другую точку, стараясь представить, что они все еще на земле.
Мо Жань снова призвал свой меч, специально расширил его чуть больше, чем было необходимо, после чего, наступив на него ногой, обернулся и мягко позвал:
— Давайте, идите ко мне.
Стиснув зубы, Чу Ваньнин собрался с силами и легко вскочил на зависший над землей меч.
— Займите устойчивое положение, — посоветовал Мо Жань.
Следуя его приказу, меч быстро взмыл в воздух и набрал высоту. Сначала Чу Ваньнин как обычно закрыл глаза, но, услышав смех Мо Жаня в своих ушах, пришел в себя и, набравшись храбрости, посмотрел вниз.
Казалось бы, ничего страшного, всего один взгляд, но все волосы на его теле тут же встали дыбом.
Этот сукин сын Мо Жань продолжал набирать скорость, взлетая все выше в небеса. Очень скоро остров Фэйхуа остался далеко позади. Шквальный ветер свистел в ушах и, быстро прокравшись под одежду, пробирал до костей. С единственной опорой в виде меча под своими ногами они летели над морем, черные воды которого этой ночью напоминали огромную пасть древнего гигантского монстра, готовую поглотить неосторожно упавших в нее глупых людишек.
Ресницы Чу Ваньнина задрожали, и он неосознанно снова закрыл глаза. В этот момент он услышал голос Мо Жаня за своей спиной:
— Не бойтесь, с вами ничего не случится.
— Я... не боюсь, — пробормотал Чу Ваньнин, лицо которого стало белее листа бумаги.
Мо Жань с улыбкой ответил:
— Отлично! Не боитесь, значит не боитесь. Тогда, если вам вдруг станет холодно или скучно, просто скажите, и я сразу же верну вас обратно на остров.
Чу Ваньнин ничего не ответил, ведь он прекрасно понимал, что Мо Жань просто дал ему возможность отступить, сохранив лицо.
В конце концов, дрожащий от холода уважаемый бессмертный несомненно выглядит куда лучше, чем уважаемый бессмертный, дрожащий от страха высоты.
Увидев, что несмотря на душевные страдания, этот гордец упрямо отказывается признаться в своей слабости, Мо Жань не выдержал и предложил:
— Я еще немного увеличу меч.
Он поднял руку и увеличил лезвие в несколько раз, так, чтобы можно было встать бок о бок с Чу Ваньнином.
— Учитель, через несколько дней пожар в Линьи потухнет. Мы просто вернемся на Пик Сышэн, но что делать с привезенными нами людьми? — Мо Жань специально завел этот разговор, чтобы отвлечь Чу Ваньнина и помочь ему немного расслабиться.
Несмотря на собственный душевный разлад, Чу Ваньнин смог собраться и спокойно ответить:
— Мы отвезем их в Шучжун.
— А?
— Им лучше будет там, чем в землях Линьи, которые после пожара превратятся в непригодное для жизни пепелище.
Мо Жань кивнул:
— Ладно.
Сердце его сжималось от боли, стоило ему взглянуть на побелевшего Чу Ваньнина. Не выдержав, он сам предложил:
— Может, вернемся?
— Нет, полетаем еще немного.
Мо Жань снова увеличил размер меча и попросил Чу Ваньнина сесть. В конце концов, сидеть и смотреть вниз легче, чем делать это стоя. После этого он принялся плести барьерное заклинание. Краем глаза заметив его действия, Чу Ваньнин повернулся к нему и спросил:
— Что ты делаешь?
— Это просто барьер, отгоняющий холод, — ответил Мо Жань, одарив его теплым и нежным взглядом, — на такой высоте слишком холодно.
Чу Ваньнин не стал с ним спорить.
Барьер Мо Жаня оказался очень похож на тот, что обычно создавал он сам, вплоть до проступивших на духовной сфере яблоневых цветов, только у Чу Ваньнина они сияли расплавленным золотом, а у Мо Жаня — алым огнем.
Под этим полупрозрачным барьером, который по сути спасал лишь от холода, он вдруг почувствовал себя под защитой и даже океан под ними уже не казался таким устрашающе темным. Напряженное тело Чу Ваньнина постепенно расслабилось, сбившееся дыхание стало более ровным и размеренным.
Сидящий рядом с ним Мо Жань с улыбкой сказал:
— Учитель, посмотрите вон туда.
— Куда?
— Там, видите?
— ...
Чу Ваньнин долго смотрел в том направлении, куда указывал Мо Жань, но ничего примечательно так и не увидел. Нахмурившись, он сказал:
— Кроме луны ничего там нет.
— Вот именно, это луна.
Удивленный Чу Ваньнин на миг замер, после чего спросил:
— И что в ней такого? С земли она выглядит точно так же.
Мо Жань улыбнулся:
— Это первый раз, когда я любуюсь луной вместе с учителем.
Чу Ваньнин ничего не сказал. Когда Мо Жань уже и не ждал ответа, Чу Ваньнин вдруг прошептал:
— На самом деле это не так. Мы с тобой уже смотрели на нее раньше.
— ...Что?
Сбитый с толку Мо Жань повернулся и удивленно уставился на него.
Бледное лицо Чу Ваньнина в свете луны было похоже на белые лепестки цветка, раскрывшегося навстречу луне. Густые ресницы прикрывали темные глаза, в глубине которых, словно на дне морском, скрывались неведомые ему воспоминания.
— Это было слишком давно, ты, должно быть, уже не помнишь, — сказал Чу Ваньнин, — а впрочем, это не так уж и важно.
Мо Жань не знал, что и сказать. В общей сложности он прожил дольше, чем сидевший рядом с ним Чу Ваньнин. Многие воспоминания сгладились и стерлись из его памяти, так что, возможно, Чу Ваньнин помнил и хранил вместо него в своем сердце то, что он давно забыл.
Сейчас, глядя на его профиль, он не мог не испытывать горькую вину, но был в ней и привкус медовой сладости. Внезапно память подбросила ему образ парчового мешочка, и Мо Жань вспомнил, о чем вчера хотел спросить Чу Ваньнина... почему он так бережно хранит их сплетенные волосы и воспоминания о минутах, проведенных с ним…
В городе Цайде и в озере Цзиньчэн...
Во время Небесного Раскола он пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти его.
Почему?
Раньше он не решался строить настолько смелые догадки, считая, что это было бы слишком дерзко и нагло с его стороны.
Но маленькие открытия последних двух дней раздули греховное пламя в его волчьем сердце.
Почему?
— Учитель.
— А?
Горячая кровь прилила к сердцу Мо Жаня, в горле пересохло от неутолимой жажды, а в глазах вспыхнуло обжигающее пламя желания. Внезапно ему захотелось прямо сейчас придвинуться ближе и поцеловать его, а потом, набравшись храбрости, задать всего один вопрос... я тебе нравлюсь?
В этот момент, когда на этом мече они зависли между небом и землей, он сам вдруг оказался в плену неясной иллюзии.
Словно им обоим удалось, наконец, избавиться от прошлой любви, ненависти, вражды, освободиться от оков этого мира и оказаться в новом — таком же светлом и чистом, как свет луны, пробивающийся сквозь легкие облака.
Мо Жань почувствовал, как нежный саженец в его груди превратился в огромное дерево и теперь, когда его толстые корни глубоко проникли в мертвую землю, воздух наполнился густым запахом плотского желания.
Заметив, что Мо Жань слишком долго молчит, Чу Ваньнин повернул к нему голову и спросил:
— Что случилось?
Мо Жань молчал. У него кружилась голова от невыносимой жажды обнять и поцеловать его, прямо сейчас завладев им целиком и полностью.
Он непроизвольно наклонился вперед и внезапно осознал, что, несмотря на благотворное влияние защитного барьера, Чу Ваньнин переменился в лице, а его плотно сжатые губы побледнели до синевы. Неосознанно скрестив руки на груди, он вцепился побелевшими пальцами в тонкую ткань одежды.
Даже напуганный Чу Ваньнин продолжал держаться и надеяться только на себя.
На мгновение Мо Жань словно окаменел.
Опасный огонь в его глазах погас, превратившись в тлеющие угольки, похожие на фонари рыбацких джонок в ночном море.
Осталась только нежность.
Изначально Мо Жань хотел просто схватить Чу Ваньнина за талию и, прижав к себе, впиться поцелуем в его сладкие губы, но вместо этого он только горько улыбнулся.
Он хотел бы схватить эти холодные руки и согреть их своим теплом, но после небольшой заминки лишь аккуратно накрыл своей ладонью руку Чу Ваньнина с тыльной стороны.
— Ты… — на бледном лице Чу Ваньнина тут же появился яркий румянец, но он быстро опомнился и, не теряя бдительности, хрипло спросил, — что ты делаешь?
Он хотел убрать руку, но Мо Жань не спешил ее отпускать. Чу Ваньнин почувствовал, как его ледяные пальцы утонули в уютном тепле этой горячей и широкой ладони.
— Не нужно всегда полагаться только на себя, — сказал Мо Жань. — Я рядом, и вы можете опереться на меня.
Даже если бы Чу Ваньнину удалось остаться спокойным и невозмутимым, он бы не смог проигнорировать теплоту и заботу, которые были вложены в эти слова.
А ведь были еще и эти смущающие сердце черные как смоль глаза, торжественно и серьезно смотревшие на него с нежностью и любовью. От охватившей его паники сердцебиение Чу Ваньнина стало похоже на капли обрушившегося на землю проливного дождя, что с каждой секундой становился все яростнее и сильнее.
Не осмеливаясь взглянуть в глаза Мо Жаню, он отвернулся и опустил голову.
Как же жарко.
Как может быть так жарко на высоте в тридцать пять метров над землей?
Чу Ваньнин всегда сохранял спокойствие и высоко держал голову, но сейчас, лишенный брони, с обрезанными когтями, он словно ступил на неизвестные земли. Столкнувшись лицом к лицу с открытостью Мо Жаня, он оказался застигнут врасплох и все его обычные способы защиты перестали работать.
Распахнув неприступную раковину моллюска, Мо Жань обнаружил дрожащую нежную плоть. Белый жемчуг и обнажившаяся мякоть оказались прямо перед его носом.
Лишившись своей раковины, этот надменный и сдержанный мужчина вдруг испытал панический страх и беспомощность.
Что же делать...
Что ему нужно сказать?
Он...
Чу Ваньнин вдруг четко осознал, что его ладонь все еще крепко сжимает рука Мо Жаня.
Он не знал, что делать, был слишком взволнован и растерян, чтобы мыслить ясно. Его глаза покраснели, и он инстинктивно попытался выдернуть захваченные в горячий плен кончики пальцев.
Но ничего не получилось, ведь Мо Жань даже не думал отпускать его.
Ладонь Чу Ваньнина стала влажной от пота.
— Не убирай.
— …
В хватке Мо Жаня было столько силы, настойчивости и отчаянного упорства, что в какой-то момент Чу Ваньнин вдруг всем сердцем ощутил скрытую в этих его словах горечь.
Не сводя с него лихорадочно горящих глаз, через какое-то время Мо Жань произнес своим сводящим с ума низким и хриплым голосом:
— Чу Ваньнин...
— ...Как ты меня назвал?
— ...Да, я был непочтителен.
Сердце грозилось прямо сейчас выскочить из груди Чу Ваньнина и пуститься в бега. Он так не нервничал, даже когда пытался взлететь, стоя на мече. Все эти эмоции были слишком непривычными и пугающими, но он все еще отчаянно боролся, бросив все силы на то, чтобы устоять и не упасть в эту бездну.
Спрятав глаза, ему удалось выдавить:
— Что ж, хотя ты и допустил ошибку, но все не настолько...
В этот момент сердце Мо Жаня достигло точки кипения и, отбросив все сомнения, он просто выпалил:
— Ваньнин.
«...безнадежно…*» — это последнее слово Чу Ваньнин так и не успел произнести.
[*无药可救 wú yào kě jiù у яо кэ цзю «нет спасительного средства (лекарства)» — обр. неизлечимый; неисправимый].
Стоило ему снова услышать этот бархатный голос, как в ушах загудело и в голове в один миг стало пусто.
Осталось только слово, что он так и не смог сказать.
Безнадежно.
Ему не спастись...
Они так долго барахтались в трясине своих эротических фантазий, что в итоге отяжелевшие сердца утянули их в темный омут, из которого им было не выбраться*.
[*天罗地网 tiānluódìwǎng тяньлодиван «на небе силки и сети на земле» обр. в знач.: сети, из которых не вырваться].
Не сводя глаз с Чу Ваньнина, Мо Жань хрипло сказал:
— Ваньнин, на самом деле есть одна вещь, про которую я хотел спросить у тебя все эти дни.
— ...
Жар в сердце Мо Жаня стал нестерпимым. Он лишь еще сильнее сжал дрожащие пальцы Чу Ваньнина и продолжил:
— Хотя, нет, я не буду ни о чем спрашивать тебя.
Чу Ваньнин только вздохнул с облегчением, как услышал следующую фразу.
— Я не спрошу тебя ни о чем. Я просто сам все тебе расскажу.
Набравшись решимости, Мо Жань не собирался отступать.
На одном дыхании, исчерпав на этом всю свою храбрость, он выпалил:
— Я люблю тебя.
Казалось, еще немного и его сердце выпрыгнет из груди.
— Я люблю тебя, и это не та любовь, что испытывает ученик к своему учителю. Да... да, я дерзкий и наглый, но я... я люблю тебя.
Чу Ваньнин закрыл глаза. Согретые влажным теплом чужой ладони пальцы постепенно перестали дрожать.
Разве такое могло с ним случиться?
Это ведь невозможно?...
Должно быть, он просто ослышался. Он ведь такой некрасивый, жестокий, косноязычный, занудный, ни на что не годный дурак. Кто захочет полюбить его?
— Я люблю тебя.
Чу Ваньнин был настолько ошеломлен, что не знал, что сказать. Его разум был так потрясен случившимся, что все слова просто вылетели у него из головы. В этот момент он мог чувствовать только едкую горечь и панический страх. Он понимал, что сейчас правильнее всего было бы как обычно раздраженно взмахнуть рукавом и сказать «какая чушь» или «дурацкая шутка», но ни одно из этих слов так и не сорвалось с его губ.
После долгого молчания, все еще не пришедший в себя Чу Ваньнин бездумно хрипло пробормотал:
— ...У меня дурной характер.
— Ты очень добр ко мне.
— Я... я старше тебя.
— Но выглядишь моложе.
Взволнованный Чу Ваньнин от ощущения собственной беспомощности и убогости совсем пал духом:
— Я такой уродливый...
На этот раз настала очередь Мо Жаня остолбенеть от изумления. Широко открытыми глазами он уставился на невероятного мужчину перед собой. У него в голове не умещалось, как такой красивый человек может стыдиться себя?
Заметив, что он не проронил ни слова, Чу Ваньнин окончательно сник и, опустив голову, тихо сказал:
— Я некрасивый.
— ...
— Не так хорош собой, как ты.
Пока он бормотал эти слова себе под нос, внезапно его щеки ласково коснулась теплая ладонь Мо Жаня, а потом он услышал его тихий вздох, что был мягче, чем свет луны этой ночью:
— Можешь заглянуть мне в глаза?
— Тебе в глаза?..
Когда в его теплых и влажных глазах отразился человек в белых одеждах, Мо Жань спросил:
— Ты видишь? Это самый красивый человек в мире.
Чу Ваньнин пристально посмотрел на него. Хотя сейчас в его в сердце бушевал шторм, на застывшем лице не отразилось никаких эмоций.
Рука Мо Жаня, державшая его ладонь, стала влажной от пота, но он все равно тихо повторил:
— Я тебя люблю.
Чу Ваньнин выглядел так, словно его ударили ножом. Его пальцы задрожали, и он поспешно опустил голову. Когда это «я тебя люблю» острым клинком вонзилось в его сердце, так долго сдерживаемые желания, словно горячая кровь, окончательно вырвались из-под контроля. Глаза Чу Ваньнина покраснели от волнения. Он столько времени мечтал об этом признании, но оказался совершенно не готов к нему и теперь не знал, как реагировать и что сказать. Почти плача от волнения и переполнявших его чувств, он выдавил:
— Я скверный человек. Меня не... меня никто никогда не любил.
Меня никогда никто не любил.
Никто никогда не пытался добиться меня, не проявлял ко мне симпатию, не гордился и не дорожил мной.
Тридцать два года.
Никто не любил меня.
После этих слов Мо Жань будто впервые увидел человека перед собой. Наблюдая, как Чу Ваньнин низко опускает голову, пряча глаза, он внезапно почувствовал такую сильную боль, словно его сердце треснуло и раскололось на мелкие кусочки.
Безо всякого сомнения перед ним было настоящее сокровище, но оно половину жизни находилось под толстым слоем пыли.
Ему стало так больно за него, что он никак не мог подобрать правильные слова.
В конце концов, неловко сжимая руку Чу Ваньнина, он мог лишь твердить:
— Это неправда, все не так.
«Кто-то точно любит тебя. Я люблю тебя.
Для кого-то ты самый дорогой и желанный. Перестань так принижать себя! В этом мире нет никого лучше тебя, так что прекрати вести себя как идиот, утверждая, что ты и гроша ломаного не стоишь.
Чу Ваньнин, ты такой дурак!
Я люблю тебя!»
Завершив свою мысленную тираду, Мо Жань все же решился спросить:
— А что насчет тебя?
— ...Меня?
Потупив взгляд, Мо Жань поспешил скрыть свое смущение за опущенными ресницами:
— Я... я такой глупый, такой невежественный, такой безответственный, я... я совершил много поступков, за которые мне никогда не расплатиться.
Он сделал паузу, прежде чем очень тихо спросить:
— А ты любишь меня?
Чу Ваньнин только собрался с силами, чтобы поднять голову, но, услышав этот вопрос и столкнувшись взглядом с парой излучающих нежность темных глаз, снова впал в замешательство. Смущение придало ему сил и он, наконец, выдернул ладонь из руки Мо Жаня и отвернулся.
Он не кивнул и не покачал головой.
Не признался ни в чем, но и отрицать ничего не стал.
Однако Мо Жань совершенно ясно видел, как основание шеи и уши Чу Ваньнина заалели, словно цветы крабовой яблони на белом снегу.
— Тот парчовый мешочек...
— Молчи! — покрасневший Чу Ваньнин внезапно прервал его резким окриком. — Ничего не говори.
Мо Жань смотрел на Чу Ваньнина, который по привычке пытался прикрыть свое смущение гневом, и видел за отражением луны игру света и тени в темных водах его разума.
Он снова сел и, протянув руку, поймал кончики пальцев Чу Ваньнина.
Холодные пальцы Чу Ваньнина и горячие пальцы Мо Жаня одинаково дрожали, но Мо Жань упрямо сложил их вместе... как никогда раньше в этой жизни...
Их пальцы переплелись, ладони плотно прижались к друг другу.
В этот миг на покрасневшем лице Чу Ваньнина отразились все его эмоции, но на этот раз он даже не стал вырываться.
Так, крепко сжимая руку Чу Ваньнина, пусть и запоздало, Мо Жань понял, что только что получил ответ на вопрос, который тревожил его сердце.
Чу Ваньнин... тоже любит его.
Теперь он был уверен.
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль:
«Нужно ли вам сегодня наше маленькое представление?»
Сюэ Мэн: — Эй, а кто будет задействован в сегодняшнем представлении?
Мясной Пирожок: — А ты угадай.
Сюэ Мэн: — Ебать*! А что насчет моего учителя?!
[*mmp — из кит. интернет-сленга: то же, что и Fuck! на английском языке].
Мясной Пирожок: — Эй, полегче на поворотах! Хе-хе...
Сюэ Мэн: — ...
Милый юноша Мэй Ханьсюэ, продающий фастфуд на углу улицы: — Хватит преследовать своего учителя. Лучше сядь и съешь тарелку рисовой лапши с жареной свининой. Не нужно детям лезть во взрослые дела.
Сюэ Мэн: — ..?!
[гуфу «нести вину на плечах» — обмануть ожидания, не оправдать доверия; подвести; цин — вежл. вы/сударь (уважительное обращение к собеседнику); ты/дорогой(фамильярное обращение в разговоре между очень близкими друзьями или супружеской парой)].
Это было впервые и для Чу Ваньнина — так крепко сжимать ладонь Мо Жаня и переплетаться с ним пальцами.
Одно это уже оказалось слишком сильным потрясением. К счастью, Мо Жань не предпринимал попыток сблизиться еще больше, иначе Чу Ваньнин и в самом деле мог спрыгнуть с тридцатиметровой высоты и пуститься в бега.
Вот уж действительно, повезло так повезло.
Что касается Мо Жаня, то он был готов снова и снова поглаживать ладонь Чу Ваньнина, переплетая его пальцы со своими.
К сожалению, ему этого было недостаточно — слишком мало. Но, к счастью, он так и не решился на большее, ведь стоило ему поцеловать Чу Ваньнина, и он точно не удержался бы и попытался получить куда больше.
Вот уж действительно, не повезло так не повезло.
К тому же Мо Жань чувствовал, что, несмотря на его сдержанность, Чу Ваньнин был готов сорваться с места и бежать куда глаза глядят.
Как только меч опустился на землю, Чу Ваньнин, не сказав и пары слов, тут же развернулся и ринулся прочь, но сделав несколько шагов, осознал, что подобное поведение выглядит очень странно, и постарался отступить с достоинством.
Однако, стоило ему неспешно пройти еще немного, как он услышал, что Мо Жань догоняет его, и снова перешел на бег.
— ...
Наблюдая за его стремительным бегством, Мо Жань почувствовал, как сердце его болезненно зудит и плавится от охватившего его жара.
Поэтому только в самый последний момент он заметил, что низко опустивший голову Чу Ваньнин не разбирая дороги идет прямо на большое дерево:
— Осторожно!...
Бах!
Несмотря на его предостережение, Чу Ваньнин врезался головой прямо в мощный ствол.
Мо Жань тут же бросился к нему:
— Больно? Дай мне взглянуть?
Но Чу Ваньнин молча прикрыл лоб рукой и снова пошел вперед,
Только Мо Жань хотел броситься за ним, как услышал:
— Не ходи за мной.
— Но я... тоже хочу вернуться в дом и поспать.
— Постой снаружи. Остуди свою горячую голову на холодном ветру. Когда замерзнешь, можешь зайти.
Когда замерзнешь?
Мо Жань улыбнулся. Разве он может замерзнуть?
После того как этой ночью он сжимал руку Чу Ваньнина, в сердце его вспыхнуло такое пламя, что какой-то прохладный ночной ветерок вряд ли мог его погасить.
Но, естественно, Мо Жань не стал перечить и послушно остановился. Стоя в холодном сиянии луны, он смотрел, как Чу Ваньнин уходит все дальше, пока его силуэт не скрылся за дверью дома. После чего подошел к дереву, в которое так неудачно врезался Чу Ваньнин, и с тихим вздохом уткнулся лбом в шероховатый ствол.
Закрыв глаза, он кожей ощутил всю грубость старой древесной коры. Чу Ваньнин...
..любит его.
Лепестки цветов осыпаются дождем, на одинокий остров пришла весна.
Яркая луна высоко, легкие облака заслонили солнце.
Грохочет темный прилив, вода и небеса слились на горизонте.
Этот мир не может стать лучше, ведь Чу Ваньнин любит его.
Хотя Мо Жань никогда не умел красиво выражать свои мысли и был довольно невежественным, но сейчас, когда душа его готова была воспарить от счастья, ему захотелось изложить свои мысли и чувства В белом стихе. Любовь смогла изменить даже такого дикаря, как Мо Вэйюй, в один миг превратив неотесанного чурбана в поэта, и все потому, что теперь он знал: Чу Ваньнин любит его, Чу Ваньнин... Чу Ваньнин любит его!
Он потерся лбом о грубую кору, пытаясь «остудить горячую голову», ведь он и правда хотел взять себя в руки, хотел...
Нет, это просто невозможно!
Он не мог успокоиться, не мог ничего с собой поделать и остыть тоже не мог. Как погасить распирающий сердце жар? Его полуприкрытые веки слегка дрожали, но из-под длинных ресниц наружу все равно просачивались захватившие все его существо нежность и ликование. Уголки рта поневоле все сильнее изгибались в улыбке, отчего сладкие ямочки на щеках становились все глубже, расплескивая сладкий мед счастья, что переполнял его сердце.
Чу Ваньнин любит его.
Любит именно его.
Да... тот самый человек, которым он был так одержим, самый лучший мужчина в мире, которого он хочет держать в своих объятиях всю оставшуюся жизнь, Чу Ваньнин... его Чу Ваньнин...
Когда-то возвышавшийся над всем миром Наступающий на бессмертных Император, а теперь Уважаемый Мастер Мо, стоял на белом песке забытого богом острова у ствола огромного дерева. Слушая шелест листьев, он закрыл глаза и склонил голову, а потом, вздрогнув всем телом, рассмеялся в голос.
Теперь, когда он знал, что Чу Ваньнин любит его, холодный ветер казался нежным бризом, а шум волн — ласкающей слух мелодией.
Чу Ваньнин любит его.
Опустив взгляд, он улыбнулся, но, несмотря на счастливую улыбку на губах, слезы рекой лились из его глаз.
Он был похож на сумасшедшего, который смеялся и плакал, ведь невзирая на сладость момента, его сердце сжималось от боли.
Чу Ваньнин...
...любит его.
Еще с истории в городе Цайде он тайно хранил при себе тот свадебный парчовый мешочек с их связанными волосами.
Значит, любил уже тогда...
Внезапно для Мо Жаня стало крайне важно узнать, с каких пор Чу Ваньнин молча сопровождал его, как долго он стоял позади и ждал, когда он оглянется, заметит его и протянет руку.
Чу Ваньнин, как долго ты ждал меня?
В этой и прошлой жизни.
Если сложить их вместе, выйдет ведь не меньше двадцати лет?
Больше двадцати лет.
Пройдя сквозь пыль дорог и дым сражений, Мо Вэйюй точно знал, что самая бесценная вещь в этом мире — время.
Власть и могущество изменчивы, как луна, и неуловимы, как ветер. Все сокровища этого мира, сладкие речи и любовь красавиц словно прилив, что приходит и уходит. Лишь ушедшие годы и умершие люди подобны бурной реке, воды которой не повернуть вспять.
Если кто-то согласен обменять десять тысяч золотых на тебя, ИМ движет лишь животная страсть.
Если же человек готов обменять на тебя свое светлое будущее* — это и есть истинная любовь.
[цянь чэн сы цзинь «жизненный путь словно вытканная парча»
блестящие перспективы, светлое будущее].
Чу Ваньнин потратил больше двадцати лет жизни, свои лучшие годы, на то, чтобы ждать тебя.
Он ничего не сказал тебе и ни о чем не попросил.
Так наивно и глупо.
Это и в самом деле слишком глупо.
Желчь подступила к горлу Мо Жаня и от корня его языка распространилась выше, захлестнув его разум горькой мыслью:
«Чу Ваньнин, ты и правда такой... глупый!»
Зачем ты так? Как это возможно?
За какие такие заслуги я, Мо Вэйюй... мог позволить тебе стать таким?
Чу Ваньнин, ты — лучший человек на свете, а я?
Недостойный жалости убийца, чьи руки по локоть в крови. Монстр, недостойный перерождения, имя которого проклинают миллионы людей.
Я издевался над тобой, ненавидел, подвел и убил тебя.
Ты ведь не представляешь, что я натворил?..
Ты даже не представляешь!
Мо Жань еще сильнее вжался в дерево. Сорвавшийся с его губ сдавленный вскрик утонул в шуме морского прибоя. Что же он наделал?..
На глазах Чу Ваньнина он добивался любви другого человека.
На его глазах он умолял другого человека о взаимности.
В иллюзии озера Цзиньчэн он сказал Чу Ваньнину: «Ши Мэй, я
люблю тебя».
Это было все равно, что взять нож и всадить ему в сердце!
Но что сделал Чу Ваньнин?
Безмолвный, как камень и спокойный, как озерная гладь, он без слов принял этот нож, продолжив после этого заботиться о нем, терпеть его нападки и следовать за ним.
До самого конца.
...До последнего вздоха.
Совсем один под ярко сияющей луной Мо Жань смеялся и горько плакал, и никто в этом мире не видел, как он сходит с ума.
Чу Ваньнин и две его жизни. Этот гордый несгибаемый человек дважды умер, но так и не открыл ему своего сердца. Он просто жертвовал собой, не прекращая любить его до самого конца.
Для него Чу Ваньнин сделал все, что мог, прекрасно понимая, что в сердце Мо Жаня ему нет места. Зная, что ему никогда не добиться взаимности, он решил отступить, не досаждать и не тревожить его, навсегда сохранив в тайне свои чувства.
Ради него, отбросив остатки достоинства, он сделал такой выбор.
В прошлой жизни перед смертью Чу Ваньнин произнес лишь одно: «В жизни и смерти я никогда не буду винить тебя».
В нынешней жизни этот прекрасный гордый мужчина сказал ему: «Я плохой. Меня никогда никто не любил».
Наступающий на бессмертных Император... Мо Вэйюй... что... ТЫ наделал?..
Что ты наделал?!
Ты ослеп или сошел с ума?!
Почему ты не смог разглядеть правду и подвел самого важного человека в твоей жизни?!
Тем временем Чу Ваньнин лежал на кровати с задернутым пологом и смотрел на пробивавшийся сквозь его туманную дымку тусклый свет свечи.
Лицо горело, сердце билось все быстрее, мысли же, наоборот, словно замерзли и текли очень медленно.
По сравнению с человеком снаружи, который не мог насладиться сладостью момента из-за груза старых грехов, Чу Ваньнин был слишком искренним и чистым.
Он поднял руку к глазам и уставился на нее. Чуть позже, придя в себя, он обнаружил, что не заметил, как другой рукой прикрыл эту ладонь с тыльной стороны, совсем как раньше это сделал Мо Жань.
Осознав, что он делает, Чу Ваньнин сначала оцепенел от изумления, а затем разозлился на себя за то, что из-за импульсивных действий этого дерзкого молокососа, душа его теперь мечется как стая обезьян, а мысли скачут словно кони.
Позорник!*
[мэйцицзы — бесполезный, ни на что неодный; размазня].
Он со злостью шлепнул левой ладонью по правой.
Внезапно дверь в дом со скрипом распахнулась, и полог над кроватью зашевелился от ворвавшегося в комнату ночного ветра.
Чу Ваньнин поспешно отвернулся, закрыл глаза и притворился спящим. Он услышал, как вошедший в комнату мужчина подошел к кровати, высокая фигура заслонила собой слабый свет свечи. Тень Мо Жаня, упавшая на него, давила на Чу Ваньнина, заставляя его задыхаться.
— Учитель, вы уже спите?
Словно пропитанный соленой горечью морской воды, голос Мо Жаня звучал очень ласково и немного хрипло.
Чу Ваньнин предпочел ничего не отвечать.
Постояв так какое-то время, Мо Жань очень тихо, стараясь не разбудить Чу Ваньнина, расстелил свою лежанку на прежнем месте, а потом задул свечу.
В один миг комната погрузилась во мрак, но на этот раз, без множества ярко сияющих духовных бабочек и цветов, темнота была какой-то уж слишком глубокой и возбуждающей. Она бередила чувства Чу Ваньнина, заставляя его одновременно бояться и с нетерпением ждать того, что может случиться этой темной ночью.
Вот только Мо Жань ничего не предпринимал. Этот пылкий человек, который когда-то прославился своим необузданным темпераментом и страстью к плотским утехам, внезапно стал косноязычным, осторожным, робким и очень почтительным.
Он даже спать лег полностью одетым.
Чу Ваньнин облегченно выдохнул, но в То же время его сердце кольнула легкая досада. Не успев устыдиться своих крамольных мыслей, он услышал, как Мо Жань поднялся с пола, а затем на цыпочках подошел к его кровати и отодвинул полог.
Сердце Чу Ваньнина тут же подскочило до самого горла. Свернувшись калачиком, он сохранял неподвижность. Притворяясь спящим, он изо всех сил старался успокоить сбившееся дыхание, надеясь лишь, что его обман не будет замечен.
Он не знал, зачем встал Мо Жань, и что он намерен предпринять.
Чу Ваньнин никогда ни с кем не встречался и не интересовался двойным совершенствованием. Все его познания 06 интимных отношениях были почерпнуты из тех постыдных снов.
Он был похож на человека, который никогда раньше не переходил реку вброд. Бурное течение слишком пугало его, и он предпочел бы сперва потренироваться в неглубокой заводи, прежде чем ступить в неизведанные воды. Столкнувшись лицом к лицу с непредсказуемой стихией он очень боялся оступиться и, оказавшись втянутым в водоворот, пойти ко дну.
Именно поэтому Чу Ваньнин в самом деле так опасался дальнейших действий Мо Жаня.
Возможно, Мо Жань заметил, как дрожит его тело или услышал, насколько громко бьется его сердце, но почему-то он вдруг замер на месте и какое-то время ничего не предпринимал. А затем наклонился и...
Он склонился так низко, что Чу Ваньнин почти чувствовал жар, исходящий от его груди, и обжигающее дыхание на своей коже.
Какое-то время Мо Жань просто смотрел на него, потом убрал за ухо выбившуюся из его прически прядь волос и бережно подоткнул одеяло.
Чу Ваньнин немного успокоился, ощущая одновременно удовлетворение и глухое раздражение. С чего это вдруг Мо Жань стал таким благородным и заботливым?..
Эхо мысли еще не замолкло в его голове, а этот «благородный человек» снова склонился над ним. Чу Ваньнин успел почувствовать только мягкое и теплое прикосновение к щеке. В голове словно что то взорвалось и загудело. Он ощущал себя маленьким островом, на который налетел разрушительный шторм. Одна за другой огромные волны обрушивались на прибрежные камни, превращаясь в миллионы пенных брызг.
Запах Мо Жаня захватил его в плен и теперь обжигал, яростно терзая чувства.
Он поцеловал его в щеку.
Немногие способны просто смотреть на спящего любимого человека, не предпринимая иных действий, кроме как мысленно пожелать ему добрых снов и поправить одеяло.
На этом Мо Вэйюй исчерпал всю свою сдержанность и терпение. Пусть он опутал цепями свои порочные желания и даже смог на время обуздать своего внутреннего зверя, но, в конце концов, все же сорвался и украл этот полный тепла и ласки поцелуй.
Бедняга Юйхэн Ночного Неба, этот образец выдержки и невозмутимости, герой своего поколения и самый талантливый заклинатель в мире, от одного жаркого выдоха Мо Жаня вмиг растерял свой героизм. Кровь загрохотала в ушах, его бросило в пот, ладони вспотели.
На какое-то время Чу Ваньнин просто выпал из реальности: он не мог ни о чем думать и не хотел ничего понимать. Затаив дыхание, он слушал бешеный стук сердца, которое, казалось, больше не принадлежало ему, ведь в этот миг весь мир просто перестал существовать. В животе вдруг словно вспыхнул огромный костер, перед глазами все поплыло и засверкало ярким многоцветьем. Борясь с головокружением, с большим трудом он смог осознать лишь одну вещь:
Мо Жань поцеловал его.
Пусть даже в щеку.
Что касается деталей, например, как долго Мо Жань целовал его — у него просто не осталось сил думать об этом. Крепко сжав пальцы под одеялом, он весь покрылся горячим потом. Не выдержав напора эмоций, задрожали плотно смеженные веки и...
На его счастье, ночь была темной, и Мо Жань не заметил как трепещут его ресницы.
Лицо Чу Ваньнина было слишком горячим, а сам он был совершенно потерян в собственных эмоциях, поэтому, к счастью, он не почувствовал, как во время поцелуя одинокая слеза скатилась по щеке Мо Жаня и упала на его шею.
Автору есть, что сказать: Сукин Сын, наконец-то, узнал правду и
теперь мучается угрызениями совести. Чтобы не смазывать впечатление, представлений нашего маленького театра сегодня не будет. Но мы не закрылись, ждите новых спектаклей ~Чмоки!
Утром следующего дня Чу Ваньнин проснулся очень рано.
Он не стал сразу подниматься и, взглянув для начала сквозь полог, обнаружил Мо Жаня, крепко спящего на своей подстилке рядом с его кроватью.
Через плотную ткань было плохо видно, поэтому, немного поколебавшись, Чу Ваньнин протянул руку, чтобы ее отодвинуть. Однако его решимость быстро улетучилась, и в итоге он лишь ухватил полог кончиками пальцев и слегка приоткрыл его, успокаивая себя тем, что если он заглянет в маленькую щелочку, это не будет считаться подглядыванием.
Лучи багряно-алого утреннего солнца просочились сквозь оконную бумагу* и золотыми солнечными зайчиками прыгали по полу и красивому лицу Мо Жаня.
[*窗户纸 chuānghuzhǐ чуанхучжи — бумага, используемая в древности вместо стекла].
Чу Ваньнин очень давно не видел умиротворенное лицо крепко спящего Мо Жаня и теперь не мог оторвать от него взгляда, долго и внимательно изучая его черты.
Пока он любовался своим учеником, ему вдруг вспомнился тот год, когда Сюэ Чжэнъюн привел Мо Жаня на Пик Сышэн. В его памяти вновь появился образ немного застенчивого подростка, который, однако, мог заразить своей жизнерадостностью и энтузиазмом всех вокруг, когда был счастлив. Непонятно почему, но ему с первого взгляда приглянулся Чу Ваньнин, поэтому, несмотря на отказ, юный Мо Жань продолжал настаивать на том, чтобы именно он стал его учителем.
Долгое время этот парень настойчиво преследовал его, не желая отступать.
Впервые встретив Мо Жаня перед башней Тунтянь, Чу Ваньнин категорически отказался принять его в качестве ученика, потому что считал, что обоснование «он выглядит самым нежным и нравится мне больше всех» является по сути своей нелепостью и не внушает никакого доверия.
По этой же причине две недели он просто игнорировал Мо Жаня.
Пытаясь найти к нему подход, Мо Жань пытался расспросить госпожу Ван, Ши Минцзина и даже Сюэ Мэна.
Неизвестно, кто подал ему плохую идею «смиренно ждать у дверей наставления*», но Мо Жань начал караулить Чу Ваньнина у входа в Павильон Алого Лотоса. Он почтительно приветствовал его и обращался с просьбой об ученичестве утром, когда Чу Ваньнин уходил, и снова с уважением кланялся и просил стать его учителем, когда тот возвращался к ночи. В любую погоду, невзирая на дождь и ветер, этот юноша словно капли воды точил камень его терпения.
[*程门立雪 chéngménlìxuě чэнмэньлисюэ «стоять на снегу у дверей [ученого] Чэна» обр. в знач.: почтительно ожидать наставлений; несмотря на трудности, всегда оказывать должное почтение учителю].
Но Чу Ваньнин был тверже гранитной скалы, и подобное поведение только раздражало его еще сильнее.
Ругаясь про себя последними словами, он делал вид, что в упор не замечает Мо Жаня, и проходил мимо.
Чу Ваньнин не любил, когда другие люди преследовали его словно одержимые. Сам он не был склонен к демонстрации эмоций и по жизни предпочитал иметь дело с такими же спокойными и пресными людьми.
Неизвестно, было ли это следствием полученных в детстве жизненных уроков, но Мо Жань хорошо умел читать по лицам и, почувствовав холодность Чу Ваньнина, по прошествии двух дней перестал преследовать его и навязываться в ученики.
Однако он продолжал каждый день приходить к Павильону Алого Лотоса, чтобы убрать с дорожки упавшие ветви и подмести опавшие листья.
Когда Чу Ваньнин вышел наружу, Мо Жань, смущенно почесав затылок спрятанной за спину метлой, с улыбкой поприветствовал его:
— Старейшина Юйхэн.
На рассвете он не желал ему доброго утра, поздно вечером не говорил «спокойной ночи».
Это всегда было только одно предложение — «старейшина Юйхэн» и милая улыбка.
Чу Ваньнин обычно даже не смотрел на него и просто шел по своим делам. Но слыша, как за спиной Мо Жань работает метлой, сметая с дорожки опавшие листья, он больше не чувствовал раздражения.
Так прошло десять дней. Однажды рано утром он как обычно вышел из павильона. Этой ночью в пруду распустилось больше десятка алых лотосов и, вдохнув полной грудью напоенный изысканным ароматом влажный воздух, Чу Ваньнин пришел в самое прекрасное расположение духа.
Толкнув дверь, он увидел длинную извилистую горную дорогу, на которой сидел юный Мо Жань. Низко склонив голову, он пытался вытащить из трещины в каменных ступенях лист, который, по всей видимости, до этого безуспешно пробовал вымести. В итоге это ему удалось, после чего он распрямил спину и уже хотел выбросить свою добычу в ближайшие кусты.
Подняв глаза, Мо Жань обнаружил, что Чу Ваньнин стоит рядом с ним около Горных Врат. Сначала он был ошеломлен этим внезапным появлением, но быстро пришел в себя и растянул губы в улыбке. Его рукава были закатаны, а в вытянутой руке зажат мертвый лист, который он не успел выбросить. Махнув Чу Ваньнину, он привычно сказал:
— Старейшина Юйхэн.
Чистый голос словно сладкий нектар наполнил уши Чу Ваньнина, и звонким эхом отразившись от горных пиков, затерялся средь белых облаков, пробивающихся сквозь них солнечных лучей и шелеста ветра в зарослях бамбука.
Чу Ваньнин застыл на месте. В лучах слепящего утреннего солнца его глаза были похожи на пронизанный светом темный янтарь. Прищурившись, он присмотрелся повнимательнее к этому юноше и в какой-то момент ему показалось, что даже мертвый лист в руке Мо Жаня словно ожил и заиграл новыми красками, став таким же ярким, как его лучезарная улыбка.
Натянув на лицо привычную маску спокойствия, Чу Ваньнин неспешно спустился по каменным ступенькам.
Мо Жань уже давно привык к подобному безразличию и просто отступил в сторону, почтительно пропуская его.
Конечно, старейшина Юйхэн как и всегда прошел мимо него.
Но потом вдруг слегка повернул лицо назад и, бросив на юношу мимолетный взгляд, голосом чистым, как горный родник, и спокойным, как озерная гладь, произнес лишь одно слово:
— Спасибо.
Мо Жань на миг даже немного обомлел, но тут же его глаза ярко вспыхнули и, небрежно отмахнувшись, он поспешил заявить:
— Не за что, это ведь обязанность каждого ученика.
Чу Ваньнин тут же охладил его радость:
— ...Я не собираюсь принимать тебя в ученики.
Однако его тон и выражение лица уже не были так тверды, как раньше.
После этого Чу Ваньнин развернулся и продолжил свой путь. Но уже через пару шагов, непонятно почему, возможно из чувства жалости, он не выдержал и снова обернулся.
И к своему удивлению обнаружил, что Мо Жаня
совершенно не расстроил его отказ. Со счастливым выражением лица, буквально горя воодушевлением и неистощимой энергией, он продолжил подметать ступени....Неужели этот глупый мальчишка просто пропустил мимо ушей его последние слова и, запомнив только сказанное в самом начале «спасибо», теперь просто до неприличия счастлив?
Несколько дней спустя пошел дождь.
Он был не слишком сильный, а Чу Ваньнин всегда был чересчур ленив, чтобы брать с собой зонт или пользоваться барьером для защиты от непогоды. Вот и в этот раз он решил, что до Платформы Шаньэ идти не так уж и далеко, а если дождь усилится, и он все-таки вымокнет, то всегда можно высушить одежду при помощи заклинания.
Толкнув дверь, он вышел из павильона.
Мо Жань оказался на том же месте.
Но сегодня он не подметал дорожку, а, отложив метлу в сторону, сидел на корточках спиной к Чу Ваньнину, держа в руке зонтик из промасленной бумаги*. Все его внимание было сосредоточено на чем-то, лежащем на земле, спина напряжена и лишь узкие плечи иногда подрагивали. Этот юнец не отличался высоким ростом, а после того как присел, стал выглядеть совсем уж маленьким. Со стороны, с этим большим темно-коричневым зонтом он казался похожим на гриб, вылезший из-под земли после весеннего дождя.
[*油纸伞 yóuzhǐsǎn ючжисань — китайский бумажный зонтик из промасленной бумаги для защиты от солнца и дождя].
Чу Ваньнин едва заметно улыбнулся. Подойдя к нему сзади, он слегка откашлялся и спросил:
— Что ты делаешь?
— Ой... — юноша вздрогнул от неожиданности. Повернув голову, он посмотрел на него снизу вверх и произнес свою коронную первую фразу, — старейшина Юйхэн?
Прежде, чем Чу Ваньнин смог ответить, широко открыв глаза он произнес вторую фразу:
— А почему вы не укрылись под зонтом?
Перед тем, как он успел что-то сказать, Мо Жань вскочил на ноги и, поднявшись на цыпочки, поднял зонт повыше, припечатав его третьей фразой:
— Я отдам вам свой.
Но, в конце концов, он был слишком мал ростом, да еще и стоял на ступеньку ниже, поэтому, несмотря на все старания, ему с трудом удалось прикрыть зонтом макушку Чу Ваньнина. А вот держать зонтик ровно у Мо Жаня не получилось, и при первом же сильном порыве ветра его рука дрогнула, зонт накренился и капли воды словно прозрачные бусины посыпались на шею Чу Ваньнина, холодными змейками пробравшись под его воротник.
Опять не дав Чу Ваньнину и слова сказать, Мо Жань начал извиняться:
— Я виноват! Простите!
Чу Ваньнин: — ...
Когда Мо Жань произнес первую фразу, он хотел сказать: «Да».
Когда Мо Жань произнес вторую фразу, он хотел сказать: «Без надобности».
Когда Мо Жань произнес третью фразу, он хотел сказать: «Оставь себе».
Но когда в четвертой фразе Мо Жань принялся сбивчиво извиняться, Чу Ваньнин даже дар речи потерял. Он стоял, низко опустив голову, и по его лицу было не понять, раздражен он или ему просто все равно. В конце концов Чу Ваньнин со вздохом забрал у Мо Жаня доставлявший им обоим столько хлопот зонт.
Взглянув на юношу из-под полуопущенных век, он задумался на мгновение, а затем вернулся к исходному вопросу:
— Что ты делаешь?
— Спасаю дождевых червей.
Чу Ваньнин подумал, что неправильно расслышал, и, нахмурившись, переспросил:
— Что?
Мо Жань широко улыбнулся, отчего милые ямочки на щеках стали еще глубже, смущенно почесал затылок и снова присел на корточки:
— Спасаю… спасаю этого дождевого червя.
Чу Ваньнин опустил глаза, и его взгляд тут же упал на руку Мо Жаня, сжимающую мокрую ветку, которую тот, должно быть, только что поднял с земли. Присмотревшись внимательнее, он и правда заметил на каменных ступенях неуклюже пытающегося уползти полуживого дождевого червя.
— Когда дождь закончится, выбравшиеся на каменную дорожку черви высохнут и погибнут, — немного смущенно пояснил Мо Жань, — поэтому я хочу вернуть их всех на траву.
Все так же сухо Чу Ваньнин спросил:
— При помощи ветки?
— ...Ну да.
Заметив его холодность, Мо Жань испугался, что старейшина Юйхэн, сделав неверные выводы, начнет презирать его и поспешил пояснить:
— На самом деле я не боюсь брать их руками, но в детстве мама сказала мне, что дождевых червей нельзя трогать, иначе их кожа начнет гнить...
Чу Ваньнин покачал головой:
— Я говорю не об этом.
Сказав это, он немного поднял руку, слегка пошевелил пальцами, и из щели между длинными каменными ступенями показалась тоненькая золотая ивовая ветвь, которая аккуратно обвилась вокруг лежащего в луже дождевого червя и перенесла его в траву поблизости. Широко открыв глаза, Мо Жань искренне изумился:
— Что это?
— Тяньвэнь.
— Что такое Тяньвэнь?
Бросив на него один короткий взгляд, Чу Ваньнин пояснил:
— Это мое оружие.
Мо Жань удивился еще больше:
— Оружие старейшины... такое... такое...
— Такое маленькое? — договорил за него Чу Ваньнин.
Мо Жань смущенно хихикнул.
Холодно взглянув на него, Чу Ваньнин отряхнул рукав и холодно сказал:
— Естественно, у него есть и более свирепая форма.
— Тогда можно мне на нее посмотреть?
— Для тебя же будет лучше никогда ее не видеть.
В то время Мо Жань не понимал, что стоит за этими словами Чу Ваньнина. Повернув голову, он следил, как золотая лоза обыскивает трещины в камнях и переносит на траву всех обнаруженных дождевых червей. Постепенно в его восхищенном взгляде проявилась изрядная доля страстной жажды на грани белой зависти.
И тут Чу Ваньнин вдруг спросил его:
— Хочешь научиться?
Мо Жань остолбенел, глаза его широко распахнулись. От охватившего его волнения он потерял дар речи и, в конце концов, отчаянно закивал, выражая свое полное и безоговорочное согласие.
Взглянув на раскрасневшееся от смущения маленькое симпатичное личико, Чу Ваньнин сказал:
— Завтра после утренней медитации приходи в бамбуковую рощу за Платформой Шаньэ. Я буду ждать тебя там.
После этих слов белые шелковые туфли продолжили свой путь по мокрым каменным ступеням, а Мо Жань еще долго смотрел вслед медленно удаляющемуся силуэту под зонтом. Потребовалось время, чтобы до него, наконец, дошло, что именно сказал ему Чу Ваньнин, и в тот же миг глаза его просветлели, а на лице вспыхнул яркий румянец.
Не заботясь о лужах на земле, он тут же преклонил колени и, поклонившись до земли, с искренней радостью и нетерпением в голосе громко крикнул вслед удаляющейся фигуре в белом:
— Да, Учитель!
— ...
На этот раз Чу Ваньнин не стал ничего отрицать, хотя и согласия не выразил. Он просто остановился, постоял какое-то время, а затем, так и не обернувшись, продолжил путь. Капли дождя стучали по поверхности зонта, погружая мир вокруг в зыбкую туманную дымку.
Только когда его силуэт исчез из виду, Мо Жань поднялся с земли и сразу же заметил, что над его головой раскрылся защищающий его от ветра и дождя золотой полупрозрачный барьер с узором в виде цветов с пятью лепестками.
Чу Ваньнин помнил, как Сюэ Чжэнъюн, узнав о его решении, сначала облегченно выдохнул, а потом с любопытством поинтересовался:
— Юйхэн, почему ты согласился принять его?
В тот момент он сидел на своем почетном месте старейшины на Платформе Шаньэ и держал в руке бумажный зонтик, полученный от Мо Жаня. Повертев в длинных пальцах неудобную бамбуковую ручку зонта, он, наконец, холодно произнес:
— Хочу помочь ему спасать дождевых червей.
Леопардовые глаза Сюэ Чжэнъюна округлились, словно он и в самом деле был диким котом:
— Спасать кого?
Чу Ваньнин ничего не ответил. Он сделал вид, что внимательно рассматривает сделанные из зеленого бамбука спицы зонтика, но его губы растянулись, изобразив что-то, подозрительно напоминающее улыбку.
Как же давно это было. В мгновение ока пролетели годы.
Молодой человек, которого он тогда принял в ученики, когда-то был ребенком с кристально чистой душой. И хотя в какой-то момент он сбился с пути, но, к счастью, в конце концов, не разочаровал его: вырос честным человеком и стал уважаемым бессмертным.
Придерживая плотную ткань кончиками белых, как корень лотоса, пальцев, Чу Ваньнин продолжал разглядывать лицо спящего Мо Жаня через маленькую щелочку в пологе.
Милый юноша превратился в красивого и статного молодого человека. Со временем черты его лица стали более резкими и выразительными, в выражении глаз проявились спокойствие и сдержанность, свойственные зрелости.
Как и раньше, в пору юности, когда Мо Жань крепко спал, его брови были слегка нахмурены. Два ряда густых плотно сомкнутых ресниц казались наглухо закрытыми дверями в сердце, на котором лежал тяжкий груз памяти о прошлых ошибках.
Чу Ваньнин понимал, что его домыслы довольно смешны и нелепы. Откуда у прожившего не так много лет молодого человека, могут взяться настолько печальные воспоминания?
Не успел он закончить эту мысль, как длинные ресницы Мо Жаня дрогнули, и он открыл глаза.
— ...
Пальцы Чу Ваньнина сразу же напряглись, ему захотелось быстро отдернуть руку и притвориться спящим.
Но у Мо Жаня была особенность, свойственная скорее людям пожилым, а не юным лежебокам, что любят понежиться в теплой постели: он всегда очень быстро просыпался.
Казалось, что даже во сне Мо Жань остро чувствовал все изменения в окружающей обстановке, интуитивно ощущая опасность... словно каждый день своей жизни он ходил по тонкому льду, рискуя погибнуть от клинка наемного убийцы.
Так что, прежде чем Чу Ваньнин успел убрать кончики пальцев из щели в пологе, взгляд Мо Жаня упал именно на это место.
Чу Ваньнин: — ...
Незапятнанная репутация старейшины Юйхэна оказалась под угрозой. Но к счастью в этот момент его осенила идея. Он быстро перевернулся, и его расслабленная рука, как будто невзначай, раздвинула занавеску.
Теперь все выглядело так, словно он не приподнимал тайком полог, а просто неловко перевернулся во время сна и случайно отодвинул его рукой.
Как и следовало ожидать, Мо Жаню даже в голову не пришло, что такой серьезный человек, как Чу Ваньнин, мог морочить ему голову, поэтому он сразу же повелся на его уловку. Опасаясь разбудить своего наставника, Мо Жань очень тихо встал со своей лежанки.
Однако, вместо того, чтобы сразу уйти, он сначала поймал обнаженное запястье Чу Ваньнина и осторожно переместил обратно на постель.
Очень скоро послышался звук открывшейся двери и Мо Жань вышел.
Чу Ваньнин расслабился и открыл глаза. Медленно приходя в себя, он еще долго смотрел на полоску дневного света, проникшего в дом через приоткрытую дверь.
Возможно потому, что он никогда не думал, что сможет быть с Мо Жанем, и в мечтах своих не осмеливался представлять, как это могло бы быть, даже после того, что случилось ночью, Чу Ваньнин чувствовал себя так, словно ему все это только приснилось.
Он знал, что Мо Жаню всегда нравился Ши Минцзин. В конце концов, все это время он был рядом с ними и видел все своими глазами.
Он видел, как Мо Жань улыбался Ши Минцзину, как готовил лапшу по его вкусу, и каким счастливым был, когда втайне помогал Ши Мэю справиться с трудным уроком, искренне веря, что никто об этом не узнает.
На самом деле, Чу Ваньнин все видел и знал.
Из-за этого он ощущал зависть, ревность, печаль и неудовлетворенность.
Тогда он не желал мириться с этим и теперь, казалось бы, должен был почувствовать облегчение.
Но это оказалось не так просто, ведь в прошлом, даже зная, что его мечты бесплодны, он отказывался отступиться от своих чувств и уйти из жизни Мо Жаня.
На протяжении многих лет Чу Ваньнин не раз задавался вопросом, стоят ли того эти его безответные чувства и стоит ли так упорствовать, бесплодно ожидая невозможного? Но каждый раз терялся с ответом и откладывал решение на потом в надежде, что все разрешится само собой.
Чу Ваньнин всегда считал себя бесстрастным и холодным человеком. Со стороны наблюдая за страданиями влюбленных, он искренне не понимал, зачем так мучить себя, цепляясь за ненужные чувства, вместо того, чтобы просто отбросить то, что причиняет такую боль. Тогда, взирая свысока на людские слабости, ему было просто отрицать любовь, и только когда это адское пламя охватило его собственное сердце, он, наконец, осознал...
Глубокая привязанность и искренняя любовь слишком глубоко прорастают в сердце, становясь частью тебя самого.
И, если уж это произошло, это чувство можно только подавить, но вырвать невозможно.
Именно поэтому Чу Ваньнин, который не мог понять мысли и чувства Мо Жаня, оказался сбит с толку и начал сомневаться. Он не понимал, что заставило Мо Жаня отвести взгляд от прекрасного Ши Минцзина и переключиться на такого неинтересного и жалкого человека, как он.
Может это... из благодарности?
Из чувства вины?
Он хотел своим телом расплатиться за его доброту*?
[*дословно 女鬼报恩花妖偿情 »как цветочный дух отплатить за благосклонность своим телом» — отсылка к китайской сказке об ученом, который спас цветочного демона (дух лотоса)].
...Твою ж мать! Неужели он признался Ши Мэю в своих чувствах, а тот отверг его?..
Чу Ваньнин окаменел. В голове был полный хаос и ни одной умной мысли. Ему вдруг вспомнилась история о ветренном Чэнь Шимэе*, который с такой же легкостью предал свою возлюбленную. Чем больше он думал об этом, тем больше злился. В конце концов, Чу Ваньнин поднялся с постели и, воспользовавшись тем, что его никто не видит, свирепо пнул лежащий на полу матрас Мо Жаня, на котором тот спал прошлой ночью.
[*陈世美 chén shìměi Чэнь Шимэй (персонаж китайского театра) — обр. вероломный муж; коварный изменник. В Китае это имя нарицательное для мужчины, который при повышении общественного положения бросает жену, чтобы устремиться на поиски новой молодой ее замены].
Автору есть, что сказать:
Вчера модератор признал новую главу «недостаточно чистой» и теперь она ожидает повторной проверки администратором. Если в итоге глава будет заблокирована, не волнуйтесь, я обязательно подам апелляцию.
Кроме того… как поцелуй в щеку может быть «недостаточно чистым»? Эта пизда* по-любому жопой читала!
[*小妹妹 xiǎomèimei сяомэймэй — младшая сестренка; разг. женский половой орган — вагина (рус. мат. пизда)].
《Я слышал, что ты недостаточно чистый*》
[*不纯洁 bùchúnjié бучуньцзе не[достаточно] чистый/белоснежный/целомудренный].
Зарисовка, рожденная из-за негодования по поводу аудита 180 главы моего романа.
Аудитор: — Я слышала, что ты недостаточно чист. Заблокируем главу, где ты пере[па-па-па]пихиваешься.
0.5: — Только попробуй!
Аудитор: — Забудем, проверка пройдена.
Аудитор: — Я слышала, что ты недостаточно чист. Заблокируем главу, где ты хочешь перепихнуться.
1.0: (жутко ухмыляясь) — Эй, подруга, ты это серьезно?
Аудитор: — Ладно, на этот раз забудем, но чтобы больше такого не было.
Аудитор: — Я слышала, что ты недостаточно чист. Заблокируем главу, где ты перепихиваешься.
2.0: — Но у меня не было секса [па-па-па].
Аудитор: — Заблокируем главу, где ты дал волю чувствам и отпустил свою «птичку» полетать.
2.0: — Я держу свою «птичку» в клетке.
Аудитор: — Закроем главу, где ты целовался!
2.0: — … Я нецелованный.
Аудитор: — Ебать! Все равно я тебя забаню! Ну-ка, сознавайся, какие «добрые дела» ты творил?!
2.0: (вздыхает): — Я честный человек, только в щеку целовал.
Аудитор: (словно клад откопала) — Отлично! (стукнула кулаком по столу и вскочила с места) Вот оно! Ты без спросу целуешь людей! Позор тебе! Закроем главу с поцелуем в щеку! Я слежу за тобой!
Мораль сей сказки такова: даже если мы хотим быть вежливыми и честными как 2.0, иногда нам приходится вести себя как 0.5, ведь если ты будешь миролюбивым 2.0, над тобой точно будут издеваться.
(Эй-эй, не болтай ерунду!)
[*烛龙 zhúlóng миф. Чжулун — Светоносный дракон: божество с головой человека и туловищем змеи. Согласно легенде, открывая глаза, дает миру свет, закрывая их, погружает землю во мрак].
Однако какой смысл гадать. Чу Ваньнин не хотел слишком много думать об этом и уж тем более делать преждевременные выводы и накручивать себя.
У него все еще оставались сомнения относительно внезапно вспыхнувших чувств Мо Жаня, поэтому, когда огонь в Линьи погас и настало время вместе с беженцами покинуть остров, Чу Ваньнин не пожелал снова путешествовать на его мече.
Конечно же, старейшина Юйхэн, который с трудом смог подняться на высоту в шесть метров, не собирался вставать на Хуайшу, чтобы пересечь бескрайнее море. И когда перед отбытием все собрались на пляже, в то время как Мо Жань увеличивал свой меч, Чу Ваньнин вместо клинка достал Драконий Талисман.
Стоило только капле крови с кончика его пальца упасть на нарисованную чешую, и оживший маленький скандальный дракон вспорхнул с бумаги. Сделав несколько кульбитов в воздухе, он громко закричал своему хозяину:
— Ох, Чу Ваньнин, мы столько лет с тобой не виделись! Я очень соскучился! Что ты попросишь меня сделать на этот раз?
— Перенеси меня на другую сторону моря.
— Эй! Этот достопочтенный — рожденный до сотворения мира первый и единственный Светоносный дракон, истинный владыка огня! Как можно использовать его в качестве мула и ездить на нем, словно на каком-то осле?!
На глазах у всех этот мелкий бумажный дракон гневно затряс головой и хвостом. Несмотря на тщедушное тельце, голос его оказался неожиданно громким. Некоторые детишки не смогли удержаться от смеха, слушая его напыщенные речи.
Чу Ваньнин нахмурился и поднял ладонь, в которой тут же вспыхнуло золотое пламя.
— Не перенесешь — сгоришь, — тихо предупредил он.
— ...
Разгневанный дракончик перевернулся в воздухе и упал на спину прямо на песчаный пляж. Оскалив зубы и выпустив когти, он сдул длинный ус и злобно вытаращился на хозяина-деспота:
— Как ты только умудряешься оставаться все таким же грубым, несговорчивым, бессердечным бесстыдником?! Неудивительно, что, сколько бы лет не прошло, каждый раз, когда ты призываешь меня, я вижу, что ты так и живешь один!
Услышав это, Мо Жань, казалось, хотел было возразить, но вспомнив о людях вокруг и о том, как для Чу Ваньнина важно в любой ситуации сохранить лицо, решил промолчать и лишь с улыбкой покачал головой.
Чу Ваньнин сердито прикрикнул:
— Ты слишком много болтаешь! — и, взмахнув ладонью, метнул огненный шар прямо в лежащего на земле дракончика. На самом деле он не собирался его сжигать, поэтому мощный огненный сгусток лишь опалил бумажный ус и, пролетев мимо, разбился о прибрежный риф. Издав испуганный вопль, маленький дракон с жалобным стоном приземлился на песок и стал ощупывать свою бородку толстой лапой.
— Хвост этого достопочтенного! Борода этого достопочтенного! Этого достопочтенного… мозги и голова! Уф, все на месте! Я все еще жив!
— Если будешь и дальше ныть, то это ненадолго, — сквозь зубы процедил Чу Ваньнин. С угрожающим шипением в его ладони начал формироваться новый огненный шар. — Увеличивайся!
— Авуууууу! — с притворным отчаянием возрыдал дракон, смахивая лапами несуществующие слезы, но встретив острый как нож взгляд Чу Ваньнина, вздрогнул и осекся, отчего его заунывный вой неожиданно закончился забавной икотой.
Вяло поднявшийся с земли дракон как никогда был похож на бумажную поделку без костей и плоти. Грустно понурив усы и бороденку, он снова икнул и обиженно сказал:
— Только на этот раз, чтобы больше такого не было.
— Договорились.
Вот только когда Чу Ваньнин обуздал его в прошлый раз, он сказал то же самое.
Бумажный дракон, словно разминаясь, вытянул четыре лапы, после чего, издав пронзительный крик, вспыхнул золотым светом, который с каждой секундой становился все ослепительнее и объемнее, пока сияние полностью не поглотило его маленькое тщедушное тельце.
— Хоу-у-у!!!
Неожиданно его тихий и звонкий крик превратился в мощный и устрашающий вой. От яркой вспышки стало больно глазам, и тут же налетел шквальный ветер, поднявший огромные волны. Собравшиеся на побережье люди, оказавшись в эпицентре шторма, пытались закрыть лица, прикрываясь рукавами.
Чу Ваньнин лишь слегка прищурился. Его собранные в хвост длинные волосы и свободная одежда трепетали под яростным натиском ветра. Когда золотой свет погас, люди осмотрелись по сторонам и обнаружили, что дракончик бесследно исчез. На берегу опять стало тихо и спокойно.
— Эй? Он пропал? — спросил какой-то храбрый ребенок. Прежде чем его голос затих, с небес на них обрушился рев, который, казалось, мог перевернуть небо, вскипятить море и разогнать грозовые тучи.
В мертвой тишине все запрокинули головы, и тут из густых облаков вынырнул могучий дракон. Его огромные глаза ярко сияли, острые когти были агрессивно выпущены, усы толщиной с вековое дерево воинственно топорщились. Словно хищник, выслеживающий добычу, он величественно парил в вышине. Сделав несколько кругов над ними, он вдруг заложил крутой вираж и камнем упал вниз!..
Всех снова накрыло порывом шквального ветра.
— Ой!..
— Папа!
Потерявший родителей ребенок был так напуган, что тут же заплакал и по привычке стал звать отца. Мо Жань взял малыша на руки и попытался шепотом успокоить его.
Чу Ваньнин не ожидал, что опять напугает это дитя, поэтому после минутного замешательства прикрикнул на летящего прямо на людей дракона:
— Не так быстро!
— А?
Услышав его приказ, огромный дракон глухо заворчал и с грохотом приземлился на каменистый берег, неспешно разместив на прибрежной косе свое впечатляющее тело.
Этот дракон был настолько громадным, что лететь сидя на нем было все равно что стоять на земле. Неудивительно, что Чу Ваньнин, который так не любил полеты на мече, хотел оседлать именно его.
Желая немного подбодрить Чу Ваньнина, Мо Жань поддразнил сидевшего у него на руках ребенка:
— Хочешь полететь на драконе вместе с вон тем старшим братом?
Однако малыш совершенно этого не желал и, уткнувшись лицом в его плечо, прошептал:
— Скажу тебе по секрету: он мне не нравится...
Так же тихо Мо Жань прошептал в ответ:
— Скажу по секрету только тебе — мне он очень нравится.
— А?.. — малыш был потрясен до глубины души, но, в конце концов, он был слишком мал и бесхитростен, чтобы понять смысл слов Мо Жаня, поэтому тихо спросил, — в самом деле?
— Тссс! Никому не говори.
Ребенок засмеялся и, прикрыв рот рукой, несколько раз кивнул.
— О чем вы там шепчетесь? Взлетать не планируете? — Чу Ваньнин не собирался лететь рядом с ними, поэтому, окинув их холодным взглядом, отдал приказ. Дракон тут же взмыл в небеса и, быстро набрав высоту, исчез в облаках.
Поскольку меч нес слишком много людей, быстро долететь не получилось, и они прибыли в город Учан в Шучжуне только вечером. Чу Ваньнин добрался раньше них и уже успел пообщаться с представителями нескольких больших местных семей. Учан процветал под защитой находившегося поблизости Пика Сышэн, поэтому люди здесь в меру своих сил пытались помогать заклинателям из ордена.
Благодаря этому беженцы из Линьи были быстро пристроены в дома самых зажиточных семей Учана. Малыш, которого Мо Жань держал на руках, перед тем как уйти неохотно помахал ему рукой:
— Еще увидимся, старший братик!
— Ну конечно увидимся, — с улыбкой откликнулся Мо Жань, наблюдая, как в лучах закатного солнца они уходят все дальше.
Чу Ваньнину никогда не нравились все эти затянутые сцены прощаний, поэтому, постояв немного, он развернулся и пошел прочь. Мо Жань тут же бросился следом за ним, и они вместе направились домой.
В тишине два человека добрались до горных ворот и шаг за шагом стали подниматься по лестнице. В наступивших сумерках склонившиеся под порывами ветра деревья отбрасывали на каменные ступени под их ногами причудливые тени. Мо Жань вдруг вспомнил, что когда-то, исчерпав свои духовные силы, Чу Ваньнин полз по ним, таща на себе его безжизненное тело. Наблюдая, как этот человек со спокойным лицом шел сейчас рядом с ним по тем же самым ступеням, Мо Жань испытал смешанные чувства.
Задыхаясь от этой сладкой горечи, он протянул руку и нежно обхватил кончики пальцев Чу Ваньнина.
— ...
Пусть даже раньше он уже держал его за руку, Чу Ваньнин все еще чувствовал себя скованно и неловко, не находя себе места от смущения. Он изо всех сил старался сохранять невозмутимое лицо, чтобы казаться равнодушным и уверенным в себе.
К сожалению, рядом с ним был именно Мо Жань.
Это был Мо Вэйюй, который видел Чу Ваньнина насквозь, с легкостью читал его сердце, а также точно знал, что пальцы у него на ногах постоянно мерзнут, а самая чувствительная точка на его теле — родинка за ухом.
Никто из них не проронил ни слова, но убедившись, что Чу Ваньнин не пытается убрать пальцы, Мо Жань обхватил ладонью всю его руку.
Впереди было еще очень много ступеней, и, с одной стороны, Мо Жань страстно жаждал, чтобы эта лестница была как можно длиннее, и он мог бы держать эту руку как можно дольше.
Но другой стороны, ему хотелось, чтобы этот путь был в несколько раз короче, ведь тогда в прошлом Чу Ваньнин страдал бы меньше, когда нес его на себе по этой бесконечной лестнице домой.
Добравшись до вершины, они, наконец, увидели впереди огромные Горные Врата.
Внезапно из тени дерева появилась длинная фигура в подбитом мехом серебристой лисицы плаще, и, прежде чем парочка смогла рассмотреть кто это, они услышали вскрик:
— Учитель?!
Испуганный Чу Ваньнин тут же выдернул руку из ладони Мо Жаня и спрятал ее в длинном рукаве. Только после этого он остановился и поднял голову.
Навстречу выскочил Ши Мэй и тут же побежал к ним вниз по лестнице. В последних лучах заходящего солнца его лицо казалось таким же чистым и свежим, как только что распустившийся лотос, а ярко сияющие глаза и прекрасная улыбка затмили своим сиянием даже закатные облака.
Этот мужчина в самом деле был потрясающе красив.
Скорее всего, Ши Мэй не увидел, что они шли, держась за руки. Было заметно, что он приятно удивлен этой встрече:
— Какое счастье! Наконец-то вы вернулись! — с улыбкой сказал он.
Все случилось слишком внезапно. Смущенный Мо Жань неловко спросил:
— Ши Мэй, ты куда-то уходишь?
— Да, я собирался спуститься в город, чтобы купить кое-что для главы, но и подумать не мог, что могу встретить тебя и Учителя. Несколько дней назад глава получил сообщение с цветком яблони, но вы все не возвращались, и я не мог не беспокоиться...
Чу Ваньнин вмешался:
— Я и Мо Жань живы и здоровы. Как насчет остальных?
— Все в порядке, — ответил Ши Мэй, — молодой господин попал под действие запретной техники, но, к счастью, воздействие было недолгим, и его духовное ядро не пострадало. Последние несколько дней старейшина Таньлан занимался его лечением, и сегодня утром он смог встать с постели и прогуляться.
Чу Ваньнин облегченно вздохнул:
— Это хорошо.
Ши Мэй улыбнулся, взглянул на Мо Жаня и, кротко потупив взор, сказал:
— Я был бы рад пообщаться подольше, но если не приду вовремя, чтобы забрать выписанные лекарства, человек Гу Юэе ждать не будет. Мне нужно идти. Учитель, Мо Жань, увидимся сегодня вечером.
— Да, иди, — ответил Чу Ваньнин, — обсудим все в другой раз.
Когда силуэт Ши Мэя растаял вдали, Чу Ваньнин тут же повернулся и взглянул на стоящего рядом мужчину. Хотя он понимал, что сам выдернул ладонь из руки Мо Жаня, но почему-то тут же почувствовал приступ злости именно на него. Полоснув Мо Вэйюя острым как нож ледяным взглядом, он с досадой тряхнул рукавами и, отвернувшись, пошел прочь.
Мо Жань: — ...
Когда они вместе, наконец, добрались до Зала Даньсинь, то от увиденного просто потеряли дар речи.
Главный зал Пика Сышэн от двери до кресла главы был заполнен золотом и серебром, парчой и шелком, кораллами и редчайшими духовными и драгоценными камнями. Чу Ваньнин даже дверь смог открыть только наполовину из-за того, что она оказалась блокирована кучей привратных духовных плит. Но еще удивительнее было то, что в зале находилось с три десятка очень взволнованных красавиц.
Что касается Сюэ Чжэнъюна, то он безуспешно пытался объясниться с мужчиной, который, судя по по пошиву и цвету ярко-алой форменной одежды, являлся учеником Дворца Хохуан.
— Нет, мы действительно не можем принять этот дар. Все остальное мы возьмем, но этих артисток*, пожалуйста, заберите. Спасибо конечно, но мы здесь не любим слушать песни и смотреть на танцы.
[*歌姬 gējī гэцзи — певицы и/или танцовщицы, которых держали при императорском дворце; устар. артистка].
Стоило Мо Жаню войти вслед за Чу Ваньнином, он сразу же почувствовал исходивший от девушек густой запах пудры. Из-за своей чувствительности к этому аромату, он не смог сдержаться и несколько раз громко чихнул.
Сюэ Чжэнъюн тут же обернулся и, увидев их, засиял от радости.
— О! Мо Жань, Юйхэн! Наконец-то вы вернулись! Скорее, помогите мне убедить этого... эээ... этого посланника!
Чуть приподняв брови, Чу Ваньнин уточнил:
— Что за посланник?
Прежде чем Сюэ Чжэнъюн успел ответить, молодой человек в красном одеянии расплылся в широкой улыбке и, обернувшись к ним, очень страстно и истово объявил:
— Старший ученик Дворца Хохуан явился по поручению главы ордена, чтобы заключить союз с Пиком Сышэн.
Чу Ваньнин: — ...
Конечно, не стоило опрометчиво заключать подобные союзы со всеми, кто этого желал. Объединив силы, им с трудом удалось убедить в этом молодого человека и отослать его. Глядя в спину посланника, Сюэ Чжэнъюн тяжело вздохнул и вытер пот со лба:
— Вы не представляете, как много людей из больших и малых духовных школ со всего мира в последнее время заявились сюда с предложением о заключении дружеского союза с Пиком Сышэн. За исключением Куньлуньского Дворца Тасюэ раньше мало кто интересовался нашими делами, а теперь все поют нам хвалу и заваливают дарами, да так навязчиво, что я уже не знаю, как от них отделаться.
С каждым его словом Чу Ваньнин мрачнел все больше.
— Как теперь обстоят дела в Верхнем Царстве? — спросил он.
Сюэ Чжэнъюн вздохнул:
— Все течет, все меняется*.
[*三十年河东，三十年河西 sān shí nián hé dōng, sān shí nián hé xī сань ши нянь хэ дун，сань ши нянь хэ си «тридцать лет на востоке от реки (Хуанхэ), тридцать лет — на западе»; река может изменить русло, и деревня, которая была на восточном берегу, может оказаться на западном — обр. жизнь полна взлетов и падений].
— А конкретнее?
— Хаос и паника, — ответил Сюэ Чжэнъюн. — Этот безумец Сюй Шуанлинь своим Свитком Памяти раскрыл слишком много секретов и породил очень много обид. Допустим, он хотел отомстить, но стоило ли это того? Излишне упоминать, что Духовная школа Жуфэн полностью уничтожена, но и в Палате Цзяндун теперь раскол, Гу Юэе и Дворец Тасюэ рассорились так, что их последователи при встрече готовы разорвать друг друга на части, да еще и Храм Убэй...
Сюэ Чжэнъюн осекся и замолчал, вспомнив, что в этом храме жил учитель Чу Ваньнина, Великий Мастер Хуайцзуй.
Однако Чу Ваньнин совершенно беспристрастно и холодно заметил:
— Хотя Храм Убэй считается обителью праведников, мой бывший учитель по своей воле был вовлечен в дело о переделе власти в ордене Жуфэн. Учитывая его злые намерения, он сам себя опорочил и разрушил свою репутацию.
— Хм...
Услышав из его уст такие безжалостные слова в адрес собственного учителя, Сюэ Чжэнъюн и Мо Жань посмотрели на Чу Ваньнина в некотором замешательстве.
Чу Ваньнин поджал губы и больше ничего не добавил. Помолчав немного, он спросил:
— А где Наньгун Сы?
— Не знаю. После пожара о нем и Е Ванси ничего не слышно... ох, то есть о молодой госпоже Е.
Мо Жань не смог удержать беспокойный вздох.
Может быть, после испытаний, что выпали на их долю в двух жизнях, эта пара благородных людей сможет прийти к счастливому финалу?
Увидев, что выражение его лица изменилось, а глаза затуманились, Сюэ Чжэнъюн спросил:
— Жань-эр, в чем дело?
Мо Жань не мог сказать правду, поэтому пришлось соврать:
— Я думал о том, что местонахождение Сюй Шуанлиня до сих пор не известно, а эти двое имеют с ним глубокую связь и могут пострадать.
— Не беспокойся, все духовные школы уже отправили своих людей, чтобы исследовать все странные события, что произошли в последнее время в мире совершенствования, — попытался успокоить его Сюэ Чжэнъюн. — Если Наньгун Сюй не задумал что-то из ряда вон выходящее, его обязательно обнаружат. Молодой господин Наньгун и госпожа Е могли оказаться заблокированы огнем далеко в горах. Возможно, они пока просто не могут связаться с нами.
— Надеюсь, что так и есть, — пробормотал Мо Жань.
Какое-то время они еще разговаривали о переменах, которые произошли в мире за последние несколько дней. Хотя Сюэ Чжэнъюн получил цветок яблони с сообщением Чу Ваньнина и знал, что они находились на острове Фэйхуа, осталось множество моментов, которые он хотел с ними обсудить. Чу Ваньнин подробно отвечал на все его вопросы за них обоих, когда же разговор заходил о чем-то, связанном с Мо Жанем, он делал паузу и намеренно менял тему.
Что касается Сюэ Чжэнъюна, то ему, естественно, даже в голову не могло прийти, что между Чу Ваньнином и Мо Жанем что-то происходит.
За исключением потрясающей внешности, эти двое совершенно не подходили друг другу.
Возраст, статус, темперамент. Даже цвет кожи, вкусы в еде и поза во время сна – совершенно ничего общего.
Сколько он был знаком с Чу Ваньнином, по жизни тот был чистым и возвышенным Юйхэном Ночного Неба, холодным и неприступным Бессмертным Бэйдоу. Уважаемый Наставник Чу не проявлял душевной теплоты к людям, был очень умерен в плотских желаниях и больше всего дорожил своей репутацией. Как такой человек мог вступить в отношения с собственным учеником?
Если бы Сюэ Чжэнъюн прочитал об этом в какой-нибудь бульварной книжонке или услышал подобную историю от уличного сказителя, то точно подавился бы семечками и расплескал по столу весь чай, после чего упал на пол и зашелся в гомерическом хохоте.
Но именно так и рождается любовь.
В темном забытом богом углу в тайне ото всех вырос этот прекрасный цветок. И пусть бутон еще не раскрылся, нежный и изысканный аромат уже начал распространяться по округе.
Вернувшись на Пик Сышэн, Чу Ваньнин тем же вечером отправился на ужин в Зал Мэнпо.
Распахнув дверь Павильона Алого Лотоса, он увидел человека, тихо стоявшего на усыпанных опавшими листьями бамбука каменных ступенях.
Услышав шорох, мужчина резко повернул голову, и лучи заходящего солнца, словно цветная тушь, золотыми брызгами рассыпались по его щекам, окружив голову сияющим огненным ореолом.
Широко улыбнувшись, он окликнул его:
— Учитель.
В тот же миг в голове Чу Ваньнина на реальность наложились воспоминания о том времени, когда в первый свой год на Пике Сышэн Мо Жань каждый день точно так же стоял перед его домом, наблюдая, как он уходит, и ожидая, когда он вернется.
Те годы ушли безвозвратно и уже не счесть, сколько раз с тех пор этот молодой человек называл его учителем. Теперь в этом почтительном обращении ему все чаще слышались нотки сдержанной страсти и почти открытой нежности.
— Что ты здесь делаешь?
— Жду, чтобы поужинать вместе.
Чу Ваньнин бросил взгляд на короб с едой, который Мо Жань принес с собой, и сказал:
— Я собираюсь поесть в Зале Мэнпо. Давно там не был и вообще не хочу ужинать дома.
Мо Жань сначала замер в замешательстве, а затем, что-то сообразив, с улыбкой сказал:
— Учитель неправильно понял, этот короб пуст. Я просто отнес Сюэ Мэну немного еды. У него плохой аппетит, поэтому я приготовил для него чашку лапши.
Чу Ваньнин не ожидал, что Мо Жань будет носить еду Сюэ Мэну. Сколько он знал этих двоих, они вечно были не в ладах и, несмотря на свое родство, постоянно пытались перегрызть друг другу глотки.
Он многое пропустил и не заметил, что все изменилось. Но, возможно, за пять лет его беспробудного сна эти мальчишки просто повзрослели. Как бы там ни было, для Чу Ваньнина стал большим сюрпризом тот факт, что лед между братьями начал таять и их противостояние перестало быть настолько острым.
Хотя отношения этой парочки были далеки от братских или дружеских, но Сюэ Мэн все-таки не забыл слепить уродливую глиняную фигурку Мо Жаня, а Мо Жань сам приготовил миску лапши и отнес ее больному Сюэ Мэну.
Чу Ваньнин вздохнул:
— Как он? Когда я зашел навестить его сегодня, он все еще спал.
— Сюэ Мэн проснулся, съел лапшу и хотел выйти прогуляться, но он еще слишком слаб, так что я смог уговорить его снова лечь, — ответил Мо Жань. — Даже неглубокое воздействие Вэйци Чжэньлун не проходит бесследно. Потребуется время, чтобы он восстановился полностью.
— Хм.
Хотя Чу Ваньнин никак не прокомментировал его ответ, сердце опять начал грызть червячок сомнения.
...Пусть Мо Жань упомянул Вэйци Чжэньлун мельком, не углубляясь в детали, он вдруг смутно ощутил, что есть в этом что-то неправильное. Слишком уж хорошо Мо Жань знал слабые и сильные стороны этой запретной техники, да еще и говорил об этом так обыденно, как будто сталкивался с ней каждый день.
— Учитель?
Чу Ваньнин поднял голову, возвращаясь к реальности. Мо Жань с улыбкой спросил его:
— О чем вы задумались?
— ...Ни о чем.
Должно быть, он слишком цепляется к мелочам. В конце концов, Мо Жань — Уважаемый Мастер, так что нет ничего удивительного в том, что он обладает некоторыми познаниями в части запретных техник.
Успокоив себя, Чу Ваньнин отбросил сомнения и постарался сменить тему:
— Где мы будем есть? Я не хочу покидать орден.
— Я тоже не хочу спускаться в город, — Мо Жань потер нос и с нежной улыбкой сказал, — неважно где, я просто хочу поесть с тобой.
Чу Ваньнин никогда бы в этом не признался, но это интимное признание все же тронуло его сердце, и какое-то время он просто не мог поднять лицо и взглянуть в эти сияющие и ласковые темные глаза, в которых застыло его собственное отражение в золотых лучах закатного солнца.
Во взгляде Мо Жаня было столько искренности и теплоты, что Чу Ваньнин не смог придумать ни одной причины, чтобы отказать ему, поэтому в оживленный обеденный Зал Мэнпо они пришли вместе.
Может быть, тот тонкий слой оконной бумаги, который все это время был между ними, наконец порвался, но теперь Мо Жань без колебаний своими палочками подкладывал Чу Ваньнину в тарелку самые вкусные кусочки, а когда увидел, что уголок его губ испачкан супом, с улыбкой поднял руку и вытер за него это жирное пятнышко. С другой стороны, зная о серьезности чувств друг друга, под пристальным вниманием множества любопытных глаз, эти двое смущались и сгорали от стыда.
Завершив трапезу, Чу Ваньнин встал и хотел убрать поднос, но Мо Жань окликнул его:
— Учитель, подождите.
— Что случилось?
Мо Жань протянул ладонь, но, когда его пальцы почти коснулись лица Чу Ваньнина, рука так и застыла в воздухе.
Отдернув ее, он смущенно улыбнулся и кивнул в сторону губ Чу Ваньнина:
— У вас в уголке рта рисовое зернышко.
— ...
Чу Ваньнин на мгновение словно окаменел, затем поставил поднос на стол и с исключительно спокойным видом вытер рот платком, после чего, раздраженно поджав губы, прошептал:
— Что-нибудь еще?
Мо Жань с улыбкой ответил:
— Нет, теперь все очень чисто.
Чу Ваньнин снова взял поднос и ушел. Он был очень смущен, но также смутно чувствовал легкое разочарование, в котором не был готов признаться даже себе...
Когда Мо Жань поднял руку, а потом, вспомнив о приличиях, опустил ее, Чу Ваньнин почувствовал себя очень неуютно.
В том же духе он вел себя следующие несколько дней.
Мужчина, который раньше не ограничивал себя в плотских утехах, теперь стал похож на робкого юношу, который впервые влюбился. С Чу Ваньнином он был очень нежен и предупредителен, но не делал ничего выходящего за рамки допустимого. Казалось, Мо Жань боится испугать и оттолкнуть его, поэтому старается быть очень осторожным во всех своих словах и поступках. Иногда Чу Ваньнин ясно видел страсть, пылающую в его глазах, но мужчина быстро прятал ее за занавесом ресниц, и только широкая ладонь ласково сжимала пальцы Чу Ваньнина.
Когда Мо Жань снова поднимал голову и смотрел на него, желание во взгляде уже было полностью скрыто за всепоглощающей нежностью.
Эта нежность была настолько безбрежна, что у Чу Ваньнина появлялось странное ощущение…
Казалось, Мо Жань держит в ладонях глиняного человечка, которого до этого разбили, а потом склеили по кусочкам, и стоит ему нажать посильнее, как он рассыпется в пыль.
На самом деле Чу Ваньнина такое спокойное и неспешное развитие отношений вполне устраивало. Хотя эротические сны, полные безудержной страсти и огня, бередили его душу, но на такого рода вещи лучше смотреть со стороны, ведь неизвестно, смог бы он выдержать, стань они реальностью.
В любом случае, как бы влюбленные не сдерживали свои чувства, тщательно придерживаясь всех норм приличия, это не могло продолжаться долго.
В тот день Чу Ваньнин пообедал, встал с места и, прихватив с собой персик, собрался уйти. Но прежде чем он успел откусить хоть кусочек, его запястье оказалось поймано чужой рукой. Пораженный Чу Ваньнин поднял взгляд и, увидев Мо Жаня, внезапно осипшим голосом выдохнул:
— Что ты делаешь?!
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль: «Все виды ответов на вопрос: что ты делаешь!?»
Чу Ваньнин: — Что ты делаешь? －－
Мо Жань: — Граблю тебя.
Чу Ваньнин: — Что ты делаешь? －－
Мо Жань: — Твой младший братишка весь истомился. У тебя есть зажигалка? Ну или спички хотя бы! Дай прикурить!
Чу Ваньнин: — Что ты делаешь? －－
Мо Жань: — Учитель, сегодня на уроке вы прямо блистали талантами. Уверены, что хотите сделать выговор моему отцу? А давайте вы, прежде, чем встретитесь с этим стариком*, лучше познакомитесь с его сыном.
[老子 lǎozi отец; я (гневно или шутливо о себе). От переводчика: контекст тут в том, что лучше Учителю встретиться с 1.0, чем с 0.5].
Чу Ваньнин: — Что ты делаешь? －－
Мо Жань: — Офицер Чу, ранее я предупреждал вас, что вы не должны вмешиваться в это дело и мешать расследованию. Однако вы продолжаете лезть и явно ищете неприятностей, так что не вините меня в том, что я помещаю вас под домашний арест. Вы вынудили меня!
Чу Ваньнин: — Что ты делаешь? －－
Мо Жань: — Братец такой замечательный. Ты во всем прав, а я на все согласен, так почему бы нам не пойти вон в
тот дом, чтобы потрахаться? Не шевелись и не кричи. Ты же не хочешь, чтобы все эти люди увидели, как ты краснеешь от стыда?
[*戒辣 jièlà цзела — воздерживаться от острого/секса/ярости, где 戒 jiè цзе — остерегаться; дать обет воздержания; отказаться от; 辣 là ла — острое/пряное; порок/секс; ярость/гнев].
Вокруг не было ни души. Мо Жань затолкнул Чу Ваньнина в переулок за залом Мэнпо, который оказался таким узким, что после того, как туда вошел Мо Жань, места почти не осталось.
Все еще державший в руке персик Чу Ваньнин удивленно уставился на него.
Видимо, длительное воздержание сложно давалось молодому мужчине в полном расцвете сил, и, в конце концов, самоконтроль Мо Жаня дал трещину. Его дыхание участилось, грудь часто вздымалась, ярко блестевшие черные глаза не отрываясь смотрели на Чу Ваньнина. Внезапно он протянул руки, чтобы обнять его.
— Мой персик!.. — вскрикнул Чу Ваньнин.
Но было слишком поздно стенать. Свежий, сочащийся сладким соком плод уже упал на землю и, ударившись о стену, остался лежать неподалеку от них.
— Учитель, — полное томления и неудовлетворенного желания горячее дыхание опалило ухо Чу Ваньнина. Мо Жаню пока еще удавалось держать себя в рамках допустимого и, хотя его голос был опален страстью, больше никаких действий он не предпринимал.
Удерживая Чу Ваньнина в кольце своих рук, он глухо прошептал:
— Я больше не могу это терпеть.
Чу Ваньнин широко открыл глаза:
— Что случилось, у тебя что-то болит?
Услышав его вопрос, Мо Жань поначалу замер от изумления, а потом рассмеялся в голос. Он перехватил руку Чу Ваньнина, которой тот пытался потрогать его лоб и, приложив к губам, нежно поцеловал.
Не на шутку встревоженный Чу Ваньнин нахмурил брови и строго сказал:
— Если ты плохо себя чувствуешь, я отведу тебя к старейшине Таньлану.
— Не нужен мне этот прокисший зимний разносол, — беспомощно пробормотал Мо Жань, — мне бы свежей капусткой похрустеть.
Только тут Чу Ваньнин сообразил, в чем дело. Изменившись в лице, он попытался скрыть смущение за вспышкой гнева:
— Кого ты капустой назвал?
Мо Жань рассмеялся:
— Виноват, исправлюсь.
Замолчав, он уставился на Чу Ваньнина влажными черными глазами.
— Но, Учитель, я так скучаю по тебе.
Он обнимал его так нежно и смотрел так ласково, что гнев Чу Ваньнина из-за глупого «капустного» прозвища вмиг улетучился, и на его месте осталось лишь смущение, осевшее нежным розовым румянцем на кончиках его ушей. Неловкая пауза затягивалась, и Чу Ваньнин пробормотал:
— ...Мы ведь только что ели за одним столом.
— Это не в счет.
— ...
— Учитель, я просто хочу побыть с тобой хотя бы еще чуть-чуть. Каждый раз, когда ты заканчиваешь есть, то сразу уходишь. А когда мы с тобой среди этой толпы людей, я даже не могу прикоснуться к тебе… — в голосе мужчины явно прозвучали нотки обиды. — Останься со мной подольше, не возвращайся домой прямо сейчас.
Щеки Чу Ваньнина вспыхнули от возбуждения. Сердце словно взбесилось, пытаясь вырваться из груди. Исходящие от тела Мо Жаня жар, страстная жажда и нетерпение оказались настолько заразительными, что даже когда он вжался в него всем телом, Чу Ваньнин не смог выдавить ни слова возражения.
Мо Жань пробормотал:
— Учитель, просто позволь мне пообнимать тебя вот так еще немного...
На Пике Сышэн им и правда оказалось очень сложно уединиться, и особенно очевидной эта проблема стала именно сейчас, когда в орден все чаще наведывались посланники различных духовных школ с предложениями о заключении союза. Сюэ Чжэнъюн постоянно утаскивал Чу Ваньнина посовещаться, поэтому времени на личные встречи становилось все меньше.
Во время еды они не могли сесть слишком близко друг к другу. Всегда приходилось помнить о толкущихся вокруг зорких учениках, которые из-за малейшей неосторожности могли заподозрить что-то неладное. Вот так и вышло, что после возвращения на Пик Сышэн им редко удавалось даже просто подержаться за руки.
Неудивительно, что после столь длительного воздержания Мо Жань не выдержал.
С наступлением темноты все больше и больше людей выходило из Зала Мэнпо. Несколько непоседливых учениц, проходя мимо переулка, натолкнулись на выращенную старейшиной Сюаньцзи огненную крысу. Крысеныш с огоньком на кончике хвоста воинственно запищал, вызвав шквал визга и смеха. От такой суеты Чу Ваньнину стало не по себе, и он оттолкнул Мо Жаня:
— Выходи!
— Еще немножечко...
— Сейчас опять кто-нибудь придет, выходи.
В конце концов, Чу Ваньнин всегда был человеком сдержанным и скромным. Даже если Мо Жаню удалось разбудить в нем желание, он все равно не терял голову от внезапно нахлынувшей страсти. Мо Жань тяжело вздохнул и, хотя ему этого совсем не хотелось, разжал руки. Чу Ваньнин тут же покинул погруженный в темноту узкий переулок, после чего выжидательно оглянулся на него.
— Почему ты все еще не вышел?
Пытаясь скрыть неловкость, Мо Жань смущенно кашлянул и предложил:
— Учитель, иди вперед, а я тут еще немного постою.
Озадаченный Чу Ваньнин собирался еще что-то сказать, но тут его взгляд скользнул по лицу Мо Жаня. Кожа цвета спелой пшеницы, казалось, слегка покраснела, а яркие черные глаза лихорадочно мерцали, словно звезды в ясную лунную ночь.
Старейшина Юйхэн начал догадываться, в чем тут может быть дело, и непроизвольно посмотрел вниз. В тот момент, когда Чу Ваньнин своими глазами увидел изменения определенной части тела Мо Вэйюя, он почувствовал себя так, словно его покусали ядовитые насекомые. От прилива крови к голове у него загудело в ушах, а сам он покраснел до кончиков волос.
— Ты... ты просто… — так и не закончив предложение, он сердито тряхнул рукавами и с самым мрачным видом ринулся прочь.
С того случая прошло десять дней. Хотя Мо Жань по-прежнему держал в клетке своего внутреннего волка, каким бы ласковым и послушным он ни казался, страстный огонь в его крови разгорался все сильнее и от надвигающейся бури было уже не спрятаться за потрескавшимися стенами уважения и воздержания. Каждое утро и каждый вечер он смотрел на восседающего на высоком помосте старейшину Юйхэна, и страстное желание в его глазах было уже невозможно скрывать. Хуже того, с каждым днем его жажда становилась все более явной и очевидной.
Когда ты одержим кем-то, то как ни старайся скрыть свою любовь, все равно не сможешь этого сделать.
Время от времени Сюэ Мэн случайно замечал странные взгляды, которые Мо Жань бросал на учителя во время их совместных занятий. В такие моменты он в шоке смотрел сначала на него, а потом на Чу Ваньнина, но, так как в своем нежелании видеть некоторые вещи юный феникс был упрямее осла, он даже представить не мог на какую кривую дорожку ступил его брат. Чем больше он смотрел, тем меньше понимал, что за странный огонь горел в глазах этого сукина сына.
Подсознательно Сюэ Мэн чувствовал душевный дискомфорт, но не мог понять, в чем его причина.
Однажды во время утренних занятий Сюэ Мэн воспользовался тем, что вокруг никого нет и, понизив голос, обратился к Мо Жаню:
— Эй, я хочу спросить тебя кое о чем.
— И о чем же?
— Учитель ведь болен?
Мо Жань испугался не на шутку:
— Почему ты это говоришь? Что с Учителем? Почему я ничего не знаю?
— Ты не знаешь? — озадаченный Сюэ Мэн потер подбородок. — Странно. Тогда почему в последнее время ты постоянно пристально смотришь на него и бесконечно окружаешь такой заботой?
— ...
После его слов Мо Жань прочистил горло и, опустив взгляд, пробормотал:
— О чем ты только думаешь. Не наговаривай на Учителя.
— Я не наговариваю, — помолчав, обиженно пробормотал совсем растерявшийся Сюэ Мэн, — тогда чего ты на него так пялишься?
— Ты что-то не то увидел.
— Я не слепой*.
[*瞎 xiā ся — слепой, косоглазый; бестолковый; тупой].
— Ты слепой.
— Я слепой? Тогда ты псина!
Два здоровяка, которым давно перевалило за двадцать, ссорились, как малые дети. Сидевший на платформе Чу Ваньнин, услышав, что они опять лаются, бросил на них самый что ни на есть ледяной взгляд. Оба возмутителя спокойствия тут же послушно замолчали и, опустив головы, продолжили переписывать названия лекарственных трав, но под столом их локти втайне продолжили борьбу. В какой-то момент Мо Жань вдруг ослабил нажим и без предупреждения убрал руку.
Сюэ Мэн, который бросил все силы на то, чтобы перебороть Мо Жаня, вместе с опорой в виде чужого локтя потерял равновесие и с грохотом повалился прямо на него.
Довольный Мо Жань ударил по колену и радостно хохотнул:
— Ха-ха-ха-ха!
Сюэ Мэн так разъярился, что забыл, где находится, и в царящей вокруг умиротворяющей тишине раздался его громкий вопль:
— Ах ты наглец бесстыжий! Специально позоришь меня!
— Мо Вэйюй! Сюэ Цзымин! — увидев, что его собственные ученики в очередной раз ударили в грязь лицом, Чу Ваньнин рассердился. Подняв на них ледяной взгляд глаз феникса, он нахмурил брови и тихо сказал:
— Хотите подраться — выйдите вон! Не мешайте людям заниматься.
Мо Жань сразу же с самым серьезным и покорным видом ответил:
— Да, Учитель.
Сюэ Мэн с большой неохотой попытался успокоиться, но все еще испытывал злость и чувствовал себя униженным из-за этого нелепого падения. Подумав немного, он оторвал небольшой кусок бумаги и, написав на нем несколько слов, скомкал и бросил его в Мо Жаня.
Шух!
Он никак не думал, что бумажный комок пролетит над головой адресата и упадет между страницами чужой книги, где его и подберет изящная белая рука. Ши Мэй озадаченно развернул смятую записку и прочитал написанные на ней слова:
«Ты ведь не просто так пялишься на него! Тебе точно от него что-то нужно! Ты хочешь, чтобы учитель передал тебе свою секретную технику!»
Снизу была нарисована перечеркнутая черным крестом собака.
Ши Мэй: — ...
После утренних занятий Чу Ваньнина нашел Сюэ Чжэнъюн, сообщивший, что раз уж Пламя Бедствия выжгло земли Линьи и там нельзя будет жить как минимум лет пять, спасенных беженцев необходимо разместить по селениям, находящимся под защитой Пика Сышэн.
— Людей, которых мы привезли с собой, уже расселили в городе Учан, поселке Фэнхэ* и деревне Байшуй*. Как и тех, которых спасли вы с Мо Жанем, — сказал Сюэ Чжэнъюн. — Вот только в Учане все они не поместятся, так что, думаю, лучше отвезти половину вновь прибывших в деревню Юйлян, где как раз не хватает молодежи.
[*白水 báishuǐ байшуй «чистая вода»;
**丰禾 fēnghé фэнхэ «обильный колос»].
— Да, думаю, Юйлян — хорошее место для того, чтобы начать новую жизнь, — согласился Чу Ваньнин.
Сюэ Чжэнъюн кивнул:
— Хотя Юйлян находится совсем рядом, лучше вам выехать пораньше. Нужно организовать переселение множества людей. Мэн-эр не уверен, что имеющихся там запасов риса, масла, соли и дров хватит, чтобы обеспечить всех беженцев. Я попрошу Ши Мэя отправиться с вами, чтобы оказать посильную помощь.
— ...Ладно, — ответил Чу Ваньнин.
Для жителей деревни Юйлян Чу Ваньнин и Мо Жань были старыми знакомыми. Староста деревни узнал об их прибытии за два дня из сообщения Сюэ Чжэнъюна, поэтому уже с самого утра ждал у ворот появления бессмертных господ с Пика Сышэн. Была там и Лин-эр, которая за это время расцвела и стала еще краше. Увидев Мо Жаня, она поспешила радушно приветствовать его.
Мо Жань даже немного растерялся от такой теплой встречи, но быстро пришел себя и с улыбкой спросил:
— Барышня не отправилась искать счастья в Верхнее Царство?
— Нет, к счастью, я не поехала туда. Если бы тогда я отправилась в Линьи, то, боюсь, лишилась бы даже жизни, — Лин-эр со страхом похлопала себя по своей привлекающей мужские взгляды полной груди. — В эти неспокойные времена лучше уж остаться в Нижнем Царстве. Учитывая, что творится в мире, деревенская жизнь с каждым днем становится все привлекательнее... Раньше мы все так хотели попасть в Верхнее Царство, а теперь вот видим, как люди оттуда переселяются к нам. Никогда такого не было. Никогда!
— Так и есть, — услышав слова девушки, кто-то из местных жителей решил поддержать ее, — все течет, все меняется*. С нашим главой Сюэ, кто знает, может, через десять или двадцать лет люди из Верхнего Царства будут мечтать переехать сюда?
[*山不转水转 shān bù zhuàn shu zhuàn шань бу чжуань шуй чжуань «нельзя повернуть гору, но реку повернуть можно» — только гору нельзя повернуть; все в мире меняется].
Ши Мэй тихо сказал:
— Нижнее Царство страдает уже сотню лет, но у любой реки есть другой берег и не существует бескрайнего моря, так что пришло время им терпеть лишения, а нам пожить хорошей жизнью.
Во время разговора он раздавал местным жителям переданную госпожой Ван травяную мазь. Приглядевшись, Мо Жань обнаружил на пломбе змеиный герб ордена Гуюэе и не смог сдержать изумленный возглас:
— Это же... лекарственная мазь, сделанная руками самого Великого Мастера Ханьлиня?
— Да, ее прислал глава Цзян несколько дней назад.
Услышав их, Чу Ваньнин сказал:
— В отличие от Дворца Хохуан Цзян Си прислал по-настоящему полезные вещи. В этих землях слишком много злых духов, демонов и прочей нечисти, поэтому наш глава не мог отказаться от такого щедрого дара и с благодарностью принял его.
— Вот оно что... — пробормотал Мо Жань. — Но присылать целебные эликсиры, созданные руками самого Мастера Ханьлиня, для лечения простых смертных — как-то слишком уж щедро. Эх!...
В воздухе так и осталась висеть не сказанная им фраза: «Эх, этот Цзян Си и в самом деле невероятно богат».
Когда-то на аукционе в Палате Сюаньюань Чу Ваньнин купил несколько флаконов Ароматной росы Тапира за два с половиной миллиона золотых, а теперь Цзян Си щедрым взмахом руки взял и отправил им в дар целый обоз не менее драгоценных снадобий.
Расстроенный Мо Жань сунул мазь в карман и мысленно вздохнул: «Раз уж духовной школе Жуфэн в самом деле пришел конец, ее место уж точно займет не Пик Сышэн, а орден Гуюэе. Потребуется не меньше сотни лет, чтобы Нижнее Царство могло хотя бы приблизиться к лидирующему положению в мире совершенствования».
После дня напряженной работы запасы провизии и одежды для беженцев из Линьи были распределены по пустующим домам, а сами дома подготовлены к заселению. Закончив с уборкой, учитель и его ученики собрались отправиться в обратный путь, но староста настоял на том, чтобы они остались на ужин. Не желая обидеть этих простых людей отказом, заклинатели последовали за стариком в храм предков* деревни Юйлян.
[*宗祠 zōngcí цзунцы [родовой] храм предков — место, где хранятся мемориальные доски умерших предков семьи, проводятся различные семейные церемонии или решаются семейные дела].
В этом храме местные жители собирались для празднования больших событий, например, на традиционный ужин в канун Нового года и большое представление на Фестиваль Фонарей. В этот день, чтобы радушно принять вынужденных переселенцев из Верхнего Царства, они расставили более тридцати банкетных столов, зарезали быка и с десяток овец, а также приготовили много риса и лапши.
Староста деревни с прошлого раза запомнил, что Чу Ваньнин не ест острую пищу, и специально для него подготовил постный стол, предложив сесть за него всем, кто не привык есть пряные блюда.
В основном это были те беженцы, которых Мо Жань и Чу Ваньнин спасли из Пламени Бедствия. Они уже успели познакомиться с холодным темпераментом Бессмертного Бэйдоу, поэтому, сидя с ним рядом, чувствовали себя не в своей тарелке. Из вежливости люди не могли пересесть в другое место, и в то время как за другими столами деревенские жители весело болтали и пили, за их столом воцарилась напряженная атмосфера всеобщей неловкости, когда все просто ели, боясь проронить лишнее слово.
Мо Жань, который прекрасно готовил, подрядился помогать на кухне и вышел в общий зал, только когда последнее блюдо было подано. Медовая кожа блестела от пота, глаза ярко сияли, а точеный профиль и молодецкая стать не могла не привлечь внимание женщин всех возрастов.
— Готовы манты с бульоном внутри*!.. — громко объявила дородная женщина, в руках которой была большая бамбуковая решетка для варки на пару. — На каждый стол по двенадцать штук: шесть с парным мясом и шесть с грибами-шиитаке и мясом! Ешьте, пока горячие!
[*灌汤包子 guàntāng bāozǐ гуаньтан баоцзы «баоцзы с бульоном внутри»— напоминают манты или большие пельмени с начинкой, которые варятся на пару].
Улыбающийся Мо Жань принялся помогать женщине разносить манты по столам.
— Спасибо, бессмертный Мо!
— Спасибо, бессмертный!
Малыш, который был хорошо знаком с Мо Жанем, громко закричал:
— Спасибо, братец Вэйюй!
Лин-эр внимательно наблюдала за каждым движением Мо Жаня, не в силах отвести от него горящего желанием взгляда. Хотя она уже знала, что не нравится ему и ей никак его не получить, но все равно не могла перестать глазеть...
Ох, ну и ладно, ничего страшного нет, если она просто на него посмотрит.
— Спасибо, бессмертный Мо, — томно шевеля алыми губами самым что ни на есть нежным голоском поблагодарила она, когда мужчина подошел к ее столу.
В ответ Мо Жань одарил ее искренней улыбкой, в которой не было и намека на интерес. Ослепленная и обезоруженная Лин-эр, которая изначально просто хотела привлечь к себе внимание этого красавца, сама оказалась смущена и поспешно опустила голову.
В итоге необслуженными остались два стола: за одним из них сидел Чу Ваньнин, а за другим – Ши Мэй, которые из-за разных пристрастий сели порознь. Сначала Мо Жань обслужил стол Чу Ваньнина. Увидев его, Учитель нахмурился и сделал ему выговор:
— Хватит уже хлопотать, еда стынет.
Когда он подошел к столу Ши Мэя, тот с улыбкой сказал:
— А-Жань, ты просто мастер на все руки, спасибо.
— Ха-ха, могло быть и лучше, к тому же я просто помогал тетушке.
После этих слов Мо Жань повернулся, чтобы уйти. Ши Мэй решил, что он хочет сходить за тарелкой для себя, поэтому подвинулся, освобождая ему место на скамейке, и предложил:
— Садись здесь. Я уже заказал еще одну чашку с мантами специально для тебя.
Сначала Мо Жань остолбенел от неожиданности, потом неловко почесал затылок и с улыбкой сказал:
— Я хочу сесть за стол Учителя.
— ...С каких пор ты перестал есть острую пищу? Там ведь сидят только те, кто не ест острое.
— Я бросил, — сказал Мо Жань.
Ши Мэй какое-то время молчал. На мгновение его взгляд опасно потемнел, но почти сразу он вновь широко улыбнулся и со смехом произнес:
— Я, конечно, слышал о людях, которые бросали пить и курить, но еще никогда не слышал, чтобы кто-то бросил есть острый перец.
— Не стоит сравнивать это с курением. Если долго не есть такую пищу, то потом не так уж и хочется, — махнув рукой, Мо Жань снова направился на кухню, с улыбкой напутствовав, — а ты давай ешь манты, а то бульон остынет и будет не так вкусно.
Автору есть, что сказать:
Мо Жань: — Я собираюсь бросить есть острое.
Чу Ваньнин: — Зачем самому себе создавать проблемы.
Ши Мэймэй: — Ты не сможешь бросить есть острое. Это как научить Учителя есть полезные сладости, учитывая его дурное пристрастие к сладким извращениям*.
[*变态甜 biàntài tián бяньтай тянь «сладкие извращения»].
Сюэ Мэнмэн: — Вот не понимаю я вас, гомосеков! Хотите встречаться — зеленый свет! Но зачем вы вовлекаете в свои извращенские игры мой любимый перчик?
Перчик: — Уа-а-а! *безутешно рыдает*
Быстро сходив на кухню, Мо Жань вернулся с полной тарелкой риса и коробом для закусок и сел рядом с Чу Ваньнином.
Чу Ваньнин был несколько удивлен его выбором и с сомнением уточнил:
— Ты... не пойдешь к столу Ши Мэя?
Мо Жань удивленно воззрился на него:
— А зачем мне идти к его столу?
Услышав его ответ, Чу Ваньнин сразу же воспрял духом и его настроение значительно улучшилось. Опустив глаза, он несколько раз кашлянул и пробормотал:
— Я думал, еда с того стола тебе больше по вкусу.
Мо Жань посмотрел на порозовевшие кончики ушей и внезапно его осенило: неужели Чу Ваньнин ревнует? От этой мысли его сердце затрепетало в груди. С улыбкой он склонился к Чу Ваньнину и прошептал ему на ухо:
— Мне по вкусу быть там, где есть ты.
Уши Чу Ваньнина стали малиновыми от смущения.
Сначала он упирался коленями в ноги Мо Жаня, но теперь это прикосновение вдруг стало ощущаться как-то уж слишком остро, и он захотел отодвинуться. Однако Мо Жань не дал ему этого сделать и под прикрытием стола нагло схватив его за ногу.
— Ты!..
Его вскрик тут же привлек внимание сидевших за их столом людей:
— Господин бессмертный, что случилось?
Сообразив, что он повел себя недостойно, Чу Ваньнин заставил себя успокоиться и холодно ответил:
— Ничего.
Мо Жань спрятал улыбку, про себя решив, что ревнующий Чу Ваньнин ему очень даже нравится.
На самом деле он не собирался делать ничего безрассудного или развратного, ведь сейчас игра не стоила свеч*, а просто хотел удержать его рядом.
[*杀敌五百自损一千 shādí wǔbǎi zì sǔnyīqiān шади убай цзы суньицянь «уничтожить пятьсот врагов, пожертвовав тысячей солдат»].
Поэтому Мо Жань снова потянул Чу Ваньнина за ногу, по-детски навязчиво пытаясь уговорить его опереться о себя.
Тот опять попытался отодвинуться, и он снова вернул его назад.
В конце концов Чу Ваньнин не выдержал и пнул его под столом, но отодвигаться больше не стал.
Довольный Мо Жань весело рассмеялся, на что Чу Ваньнин проворчал:
— Ты просто ненормальный.
После чего они оба принялись за еду.
Мо Жань украдкой глянул в тарелку Чу Ваньнина и, как и ожидалось, там оказался лишь пучок зелени и кусок тофу. Похоже, манты с бульоном внутри уже съели сидевшие за столом не знающие меры и приличий дети.
Тогда Мо Жань вручил Чу Ваньнину принесенный им с кухни бамбуковый короб.
— Что это?
Склонившись, Мо Жань зашептал:
— Плетенка с мантами. Шесть с икрой* краба и шесть с мясом очищенных креветок. Я сделал их специально для тебя… Тсс, молчи и ешь быстрее. Так и знал, что ты лучше голодным сидеть будешь, чем начнешь соперничать за еду с другими людьми.
[*蟹黄 xièhuáng сехуан — «икра» краба: совокупность яичников c не выведенными яйцеклетками и пищеварительных желез самок краба, считается очень полезным для здоровья деликатесом].
— ...
Если бы он начал есть за общим столом приготовленные специально для него баоцзы, это точно не осталось бы без внимания, поэтому смущенный Чу Ваньнин в нерешительности замер на месте. Однако стоило ему взглянуть в сияющие искренностью и заботой глаза Мо Жаня, на его испачканную в муке щеку, и он не смог ему отказать.
Тем более, что сама эта фраза «я приготовил это специально для тебя» захватила в плен его сердце.
Все также молча Чу Ваньнин открыл короб и, используя палочки, застопорил крышку в вертикальном положении, чтобы спрятать от окружающих его содержимое. Но как бы он ни пытался скрыть очевидное, стоило ему откинуть крышку и по залу стал распространяться утонченный аромат запеченного в нежном тесте крабового мяса. Как только он вонзил зубы в нежное тонкое тесто, наваристый, обжигающий рот бульон брызнул на язык, согрев своим жаром не только тело, но и душу.
— Ну как, вкусно? — сгорая от нетерпения, Мо Жань внимательно следил за выражением его лица. В его глазах ясно читалась надежда получить похвалу.
Полностью вовлеченный в процесс Чу Ваньнин, не отрываясь от еды, сказал:
— Неплохо, ты тоже попробуй.
— Я не буду есть, это все для тебя, — со счастливой улыбкой на губах Мо Жань не сводил с него пронизанных теплом и светом черных глаз. — Если нравится, попробуй еще с мясом креветки?
Этот молодой человек так искренне и неотрывно смотрел только на него своими черными как смоль глазами, из-за муки на щеке казавшимися еще ярче, и выглядел таким уязвимым и очаровательным, что сердце Чу Ваньнина не могло не дрогнуть.
Он все еще не мог понять, почему Мо Жань оставил красавца Ши Мэя и обратил свой взор на него. Но сейчас в этом ясном и уверенном взгляде не было и намека на то, что в его сердце осталось место для кого-то другого, что не могло не вселить уверенность в сердце любого даже самого неуверенного в себе человека.
После ужина староста деревни пригласил всех пойти посмотреть представление труппы бродячих артистов, которое должно было пройти на установленном около реки деревянном помосте, откуда уже доносился звон цимбал и звуки хуциня*. На сцену вышли шуты, акробаты и актеры с выбеленными лицами*. Струящиеся рукава плыли по ветру, яркие маски сменяли друг друга, один из артистов под барабанную дробь поднял голову к небу и, убрав медную трубку изо рта, изрыгнул столб пламени. В огненной вспышке ярко засверкали бусы и заколки в волосах актеров и зрителей. Толпа ахнула и разразилась громкими аплодисментами.
[*胡琴 húqin хуцинь — китайский аналог скрипки: музыкальный инструмент со смычком, пропущенным между двумя его струнами;
*Здесь речь идет об артистах пекинской оперы (京剧 jīngjùцзинцзюй), которая очетает в себе музыку, вокальные партии, пантомиму, танцы и акробатику].
Чу Ваньнина никогда не интересовали подобные низкопробные трюки. Во-первых, уловки простых смертных выглядели слишком уж неловко, а так как он с первого взгляда мог раскрыть секрет их фокусов, то не испытывал никакого азарта, а значит и удовольствия. Во-вторых, во время таких представлений вокруг сцены яблоку было негде упасть, а ему никогда не нравились шум и суета.
Так как не только он, но и Ши Мэй оказались не заинтересованы, они без лишних слов собрались покинуть деревенский праздник. Мо Жань не стал возражать и просто молча пошел рядом с ними, лишь оглянувшись напоследок на ярко освещенную сцену.
Ши Мэй мягко напомнил ему:
— Пойдем, уже поздно. Глава, наверное, уже начал волноваться.
— Угу.
Мо Жань без лишних слов склонил голову и поспешил догнать своих спутников, но, пройдя всего несколько шагов, услышал, как Чу Ваньнин с деланным равнодушием спросил:
— Хочешь посмотреть?
— Это ведь «Ван Кай и Ши Чун состязаются в богатстве*». Довольно интересная постановка.
[*王恺和石崇斗富 «Ван Кай и Ши Чун состязаются в богатстве».Предание о хвастовстве и бахвальстве. В династию Цзинь (III – V вв.) сановники Ши Чун и Ван Кай, соперничая в роскоши, не знали меры в пышности одежд и колесниц, доходя в изощренности до пределов возможного, а цзиньский государь У-ди, доводившийся Ван Каю племянником, постоянно ему содействовал. Ван Кай однажды сделал полог из фиолетового шелка длиной в сорок ли, но Ши Чун решил перещеголять соперника и построил навес из пурпурной (королевской) парчи длиной в пятьдесят ли (25 километров). В связи с этой историей есть устоявшаяся фраза «Воздвигнуть парчовый навес длиною в пятьдесят ли» — сильно хвастаться богатством].
Он не признал, что хочет посмотреть на представление, но и не стал этого отрицать, поэтому Чу Ваньнин, выслушав его ответ, спокойно сказал:
— Тогда давай вернемся и посмотрим.
Ши Мэй застыл в растерянности:
— Учитель, мы уже задержались из-за ужина и не вернулись вовремя. Если еще и на представление останемся...
Чу Ваньнин прервал его:
— Просто посмотрим и сразу вернемся.
Ши Мэй кротко улыбнулся и мягко ответил:
— Хорошо, как скажете, Учитель.
Все трое вернулись и, протиснувшись сквозь оживленную толпу, пробрались поближе к сцене. Многие беженцы из Линьи никогда раньше не были в здешних местах и не видели традиционную сычуаньскую оперу. Порхающие в воздухе длинные струящиеся рукава, яркие костюмы и постоянно сменяющиеся гротескные театральные маски изумляли их. Многие цокали языками от восхищения. Чтобы маленькие дети могли видеть происходящее на сцене, взрослые сажали их себе на плечи.
— Государь пожаловал мне кораллы и дерево из яшмы. Эти бесценные сокровища ослепляют….
На сцене Ван Кай и Ши Чун пыжились изо всех сил, пытаясь показать кто из них богаче, краснея от гнева и пытаясь потеснить противника.
— Кто еще сможет выстлать обратный путь в пятьдесят ли* пурпурным шелком?
— Отлично! Ха-ха-ха, так принеси еще отрез!
Глаза всех, кто смотрел представление, ярко сияли, дети спешили набить рот пирожными, чтобы освободить руки и вместе со взрослыми громко хлопать в ладоши.
Это было не Верхнее Царство, где больше всего ценились хорошие манеры. Здесь люди все вместе с детским простодушием радовались зрелищу. Никто не сидел с невозмутимым лицом, потягивая жасминовый чай, пока слуга разминал ему спину, служанка обмахивала опахалом, а актеры, не чувствуя поддержки зрительного зала и не вкладывая душу, просто отрабатывали гонорар. Так уж вышло, что там, где всем правит богатство и изысканность манер, частенько царит атмосфера скуки и даже самая прекрасно исполненная ария «Князь расстается с наложницей*» звучит пресно и безвкусно.
[*霸王别姬 bà wáng bié jī ба ван бэй цзи «князь [баван] расстается с наложницей» ария из классической пекинской оперы; омофон: расставание черепахи (рогоносца) со сверчком].
Эти люди были простыми и бесхитростными, зато прямо-таки горели энтузиазмом. Дурно воспитанные и шумные, они толпились, наступая друг другу на ноги, громко аплодировали и еще громче кричали, распространяя вокруг себя живую энергию праздника. Качаясь на волнах всеобщего веселья, Чу Ваньнин почувствовал себя не в своей тарелке. Такой скучный человек, как он, скорее предпочел бы сидеть за чашкой чая в Верхнем Царстве, слушая заунывную арию «Князь расстается с наложницей», вместо того чтобы стоять в возбужденной толпе, наблюдая, как Ван Кай препирается с Ши Чуном.
Рядом с ним был еще один человек, которому тоже не нравилась эта шумная атмосфера деревенского праздника.
Он стойко терпел толкотню и шум, но от пения зурны и звона медных тарелок и колокольчиков у него очень скоро разболелась голова. Воспитание не позволяло этому вежливому мужчине проявлять недовольство, и он продолжал сохранять доброжелательное выражение лица ровно до того момента, когда на сцене с «разбитыми кораллами» стоящий рядом рослый детина вдруг резко подпрыгнул на месте и начал колотить в ладоши, да так интенсивно, что случайно опрокинул чайный напиток* стоявшего рядом с ним паренька прямо на Ши Мэя.
[*茶汤 chátāng «чайный отвар» — чай и компот, а также заваренный на чайной основе просяной суп; жидкая каша из просяной муки с сахаром и чаем].
— Ох! Виноват! Вы уж простите!
— Господин бессмертный! Как же неудобно-то вышло, я такой неуклюжий!
Ши Мэй поспешил успокоить их:
— Ничего страшного, это пустяк.
Но теперь на его одежде было большое неряшливое пятно. Вздохнув, он с сожалением сказал Чу Ваньнину:
— Учитель, давайте я отправлюсь обратно без вас. Как переоденусь, сразу доложу уважаемому главе, что поручение выполнено.
Чу Ваньнин спокойно напутствовал его:
— Хорошо, будь осторожен в пути.
Ши Мэй улыбнулся, попрощался с Мо Жанем и ушел. Про себя Чу Ваньнин решил, что использованная его учеником тактика отступления очень даже хороша. Может, ему самому поискать в толпе человека, который его толкнет? При удачном исходе у него появится прекрасный повод сбежать от этих восторженных людей. Пока он размышлял на эту тему, толпа вдруг взорвалась аплодисментами и подбадривающими криками. Подняв голову, он взглянул на сцену и увидел, что негодующий усатый Ван Кай начал изрыгать пламя.
Бах!...
Столб огня вырвался из его рта и взметнулся над речной гладью, на миг превратив темные воды в оранжево-алый поток.
Толпа пришла в дикий восторг.
— Ух ты!
— Давай еще! Сделай это еще раз!
— … — Чу Ваньнин не понимал, что в этом такого интересного... Приведите сюда Сюэ Мэна, и он устроит вам огненное шоу безо всяких приспособлений.
Окончательно потеряв интерес к представлению, он вдруг заметил совсем рядом улыбающегося Мо Жаня. Чтобы все отлично видеть такому высокому мужчине не нужно было вытягивать шею или, расталкивая людей, пробираться поближе к сцене. Огненная вспышка высветила красивое лицо, игривые ямочки на щеках, похожие на наполненные сладостью глубокие озера, и бездонные темные очи, в глубине которых за кротостью и нежностью, казалось, загадочно мерцали до поры сокрытые тайные надежды.
Словно почувствовав взгляд Чу Ваньнина, Мо Жань повернул голову и улыбнулся ему еще ярче. Теперь в этих влажных черных глазах он видел лишь собственное отражение.
— Когда я был маленьким, то часто бегал смотреть на уличные представления, но меня каждый раз прогонял управляющий, поэтому я так и не смог досмотреть этот спектакль до конца, — мягко и непринужденно пояснил Мо Жань. — Сегодня я впервые увидел всю постановку. Учитель, тебе понравилось?
— …
Чу Ваньнин посмотрел в его восторженно сияющие глаза и в итоге сказал:
— Ну, неплохо.
Улыбка Мо Жаня расцвела как яркий огненный цветок во мраке ночи. Внезапно со сцены послышалось тихое пение. Занавес опустился и, когда поднялся вновь, перед зрителями предстала новая героиня с густо подведенными черной тушью бровями, в одежде, украшенной множеством синих перьев. «Великий государь испустил дух. На кого в жизни теперь опереться его наложнице…»
— О, это же «Прощай, моя наложница», — Мо Жань с улыбкой посмотрел на Чу Ваньнина. — Пошли? Я, наконец, смог осуществить свою мечту досмотреть «Состязание в богатстве» и теперь можно возвращаться домой.
— Давай посмотрим еще немного.
— А?
— Эта постановка не такая уж и скучная, можно остаться и еще посмотреть.
Приятно удивленный Мо Жань приподнял брови, а затем одарил его сияющей улыбкой:
— Ладно.
«Прощание», «Храм Цзиньшань», «Расследование о двух гвоздях», «Сожаления об убийстве в башне»*….
[*сюжеты-арии из традиционной сычуаньской (пекинской) оперы (всего их более 2000)].
Одна ария сменяла другую, но, несмотря на поздний час, никто не расходился, даже наоборот, с наступлением ночи люди становились все более восторженными и воодушевленными.
Они продолжили смотреть представление, и люди вокруг совсем не уставали, а только все больше приходили в восторг.
Следом за Наложницей на сцене появился Мудрец, декламирующий:
— Доброе слово греет три зимы, злая речь ранит, как холод в июне…
Когда очередь дошла до ожесточенной схватки, в которой Сун Цзян* убивает Бао Ци*, одобрительные возгласы и аплодисменты заглушили даже пение актеров на сцене. Охваченные весельем деревенские жители громко орали и хохотали, толкались и хлопали Чу Ваньнина по плечу. Как назло, он сам отрезал себе все пути к отступлению и от собственной беспомощности его накрыло очередным приступом гнева. Именно в этот сложный момент пара теплых рук легла на его плечи.
[*Сун Цзян и Бао Цзи — персонажи из китайского классического романа XIV века «水浒传 Речные заводи», основанного на народных сказаниях о подвигах и приключениях 108 «благородных разбойников»].
Оглянувшись, он встретился глазами с Мо Жанем. Чу Ваньнин и не заметил, когда тот оказался позади него. Широко улыбнувшись, Мо Жань притянул его к себе за талию и заслонил своим большим телом от раздражающих его людей.
На какое-то время громкий смех, крики, звон медных тарелок и бой барабанов стали очень далекими. От взгляда на Мо Жаня у него запылали уши, и Чу Ваньнин поспешно отвернулся, не желая больше пялиться на него.
Атмосфера за его спиной накалилась до предела. Обжигающее дыхание опалило шею, сильная грудь плотно прижалась к нему сзади, длинные сильные пальцы крепко сжали плечи. Барабаны били все быстрее, возвещая начало нового огненного шоу. Взгляды всех зрителей сейчас были прикованы к сцене. Люди кричали, свистели и хлопали в ладоши.
Чтобы не выказать своего волнения, Чу Ваньнин через силу хотел поаплодировать вместе со всеми. Но прежде чем успел поднять руки, он ощутил, что Мо Жань придвинулся к нему еще плотнее, буквально накрыв его своим телом. Возможно, он надеялся, что в этой толчее этого никто не заметит, или дело было в том, что толпа наседала слишком сильно, толкая его к сцене, а может, ему просто захотелось стать ближе к любимому человеку и, соединившись с ним плотью и кровью в единое целое, разделить этот момент всеобщего душевного подъема и безудержного веселья.
Какой бы ни была причина, Мо Жань опустил взгляд и уверенно заключил его в кольцо рук, после чего склонил голову и в тот миг, когда сцену осветил очередной сноп огня, поцеловал Чу Ваньнина в ухо.
Яркое пламя выхватило из темноты ярко разрисованное лицо актера и полностью захватило сердца и умы зрителей.
— Спасибо, что остался со мной, — нежно и чуть хрипло прошептал Мо Жань на ухо Чу Ваньнину, — я знаю, что на самом деле тебе это не нравится.
— ...Не надо надумывать, мне все нравится.
Мо Жань негромко рассмеялся и, закрыв эту тему, обнял еще крепче, уперевшись подбородком в изгиб его шеи.
Когда огонь снова вспыхнул в ночи, Чу Ваньнину вдруг захотелось спросить его об одной вещи. Он открыл рот и...
— Мо Жань, почему ты?..
— Ха-ха-ха! Здорово!
Чу Ваньнин говорил слишком тихо, и его голос просто утонул в гомоне толпы.
— Что? — переспросил Мо Жань.
— ...Неважно, — лицо Чу Ваньнина немного раскраснелось от охватившего его приступа гнева. Он не хотел повторять это дважды. За раз израсходовав все свои душевные силы, теперь он чувствовал лишь невыносимый стыд и точно не собирался еще раз открывать рот.
Мо Жань какое-то время молчал. Он действительно не расслышал вопрос Чу Ваньнина, но все же вдруг сказал:
— Человек, которого я люблю, — это всегда был ты.
— ...
Сердце подскочило в груди Чу Ваньнина и тут же перешло на бешеный бег.
— Это всегда был ты. Но раньше я был слишком глуп и не мог понять своих истинных чувств.
Тук-тук-тук! Грозясь выскочить из груди, сердце стучало в унисон с барабаном на сцене. Звон медных тарелок и колокольчиков звонким эхом резонировал в его теле, собираясь в районе груди.
— Прости.
— …
— Я заставил тебя слишком долго ждать.
Перед его глазами словно вспыхнул ослепительный фейерверк, в ушах загудело, земля ушла из-под ног, поменявшись местами с небом. Стало совершенно непонятно, стоит ли он на тверди земной или утопает в облаках. Сейчас только человек за его спиной был той несомненной реальностью, которая убеждала его, что это все не сон. Прежде ветер не имел формы и цвета, но теперь он превратился в обжигающее дыхание Мо Жаня.
На самом деле Чу Ваньнину и не нужны были долгие объяснения. Он хотел только, чтобы любимый человек просто признал, что тоже любит его. Теперь, когда это случилось, у него голова пошла кругом, весь мир потерял четкость и окрасился во все цвета радуги. Чу Ваньнин не мог думать, не мог шевелиться. С головой погрузившись в бурные волны людского моря, он тонул в ярких красках обрушившегося на него мира и, в конце концов, лишился возможности видеть, слышать, чувствовать вкус, цвет и запах.
Автору есть, что сказать:
Не придавайте значения бессистемности выступлений моего маленького оперного театра. В конце концов, это все вымысел и издержки производства. Ха-ха-ха-ха.
Маленький спектакль: «Группа поддержки из деревни Юйлян».
Шимэй (сестренка-наставница): — Ух! Я прямо кожей чувствую, что эта деревня переполнена дурными намерениями в отношении меня.
Псина: — Откуда у тебя такие мысли?
Шимэй: — Ладно, забудем про подрывную деятельность персонажа по имени Лин-эр, в конце концов, дело прошлое. Но вот сейчас я стою себе, никому не мешаю, смотрю представление, и не пойми кто выплескивает на меня чайный отвар. Я так долго оставался в тени, наконец-то смог выйти на сцену и что в итоге? Неужели эта массовка не может быть ко мне подобрее?
Псина: — Ну… может на роли деревенских жителей пригласили людей из кошачье-собачьего фан-клуба (хохочет до слез).
Когда сознание вернулось, Чу Ваньнин с большим трудом смог вспомнить, что делал все это время. Он не знал точно, в какой момент они выбрались из шумной толпы и, оказавшись в ближайшей роще, теперь жадно целовались, словно воду глотая обжигающее дыхание друг друга.
Однако эту жажду было не так просто утолить.
Они слишком давно и так отчаянно хотели друг друга, что теперь их страсть была похожа на безумие. Кадыки ходили ходуном, губы и зубы, сойдясь в яростном поцелуе, ранили до крови, но они ничего не замечали и не могли остановиться.
Мо Жань прижал Чу Ваньнина к дереву так сильно, что в его дрожащую спину впечаталась грубая кора. Откуда-то издалека доносилась тихая струнная музыка, но они не слышали ее, ведь в этот момент все звуки, далекие и близкие, рассыпались и рассеялись, оставив в целом мире только их учащенное дыхание.
Напрочь забыв о стыде и приличиях, их влажные губы и языки грубо терлись, спутывались и переплетались друг с другом.
Так бесстыдно и вульгарно…
Чу Ваньнин не желал признавать себя побежденным, но он слишком долго сдерживал свое желание и чувственную жажду, а вырвавшееся на волю пламя другого человека оказалось слишком ярким и пугающим. Страсть Мо Жаня была похожа на сорвавшегося с цепи дикого зверя, который хотел вцепиться ему в глотку, пожрать его плоть и выпить его кровь.
Впервые столкнувшись с такой яростной жаждой, Чу Ваньнин не понимал, что с ними происходит, правильно это или нет, и что теперь с этим делать.
Казалось, что прямо сейчас тот целомудренный, сдержанный и одинокий мужчина, который привык все просчитывать на сто шагов вперед, в один миг был разорван в клочья и полностью уничтожен.
Однако строптивость и упрямство так въелись в его кости, что, барахтаясь в этом бушующем море страстей, он цеплялся за них, как за спасительную корягу, отказываясь покориться и показать свою слабость. Пусть его спина давно уже онемела, а душа почти покинула тело, он все равно стремился проявить инициативу и получить перевес в их любовном поединке, вместо того чтобы расслабиться и, став мягкой глиной в более опытных руках, получать удовольствие от своего первого любовного опыта.
К сожалению, несмотря на большие амбиции, его навыки оставляли желать лучшего.
Все было настолько плохо, что он даже умудрился прикусить кончик языка Мо Жаня, отчего рот тут же наполнился сладковатым вкусом свежей крови. Из-за всех этих неудач его лицо раскраснелось от смущения, а дыхание сбилось.
В итоге наблюдая за его неуклюжими попытками проявить себя, Мо Жань с трудом сдерживал смех. По его мнению, Чу
Ваньнин, который старанием пытался компенсировать отсутствие опыта, выглядел невероятно мило и так соблазнительно, что ему тут же захотелось со всей скопившейся в нем за годы воздержания страстью и нежностью преподать ему урок чувственной любви.Льдинка, что он до сих пор носил в своем сердце, в этот миг окончательно растаяла и превратилась в чистые как слеза ласковые весенние воды, которые своей любовью и нежностью могли наполнить сотни ярко сверкающих расплавленным золотом бездонных озер.
Когда они разъединились, между их влажными ртами развратно и непристойно протянулась тонкая ниточка слюны. Покрасневшие от поцелуев губы припухли, глаза переполнились нежностью и желанием. Дыхание Мо Жаня стало тяжелым, прерывистым и влажным. Опустив голову, он пристально посмотрел в глаза Чу Ваньнина и грубыми подушечками пальцев нежно коснулся его щеки.
На самом деле Чу Ваньнин прекрасно знал, что его навыки на любовном поприще могут вызвать лишь презрительный смех, но одно дело понимать, а другое — принять и признать это. Угрожающе прищурившись, он грозно спросил:
— И над чем ты смеешься?
Увидев, что Мо Жань ничего не отвечает, но его глаза все ярче лучатся от едва сдерживаемого смеха, Чу Ваньнин рассердился еще больше.
— Я делаю что-то... не так, да?
Улыбка из глаз Мо Жаня окончательно перекочевала в уголки его губ. Стоя лицом к лицу с Чу Ваньнином, он снова крепко обнял его. Два подтянутых мужских тела тесно сплелись, и хотя это не было настолько же полно и плотно, как при слиянии мужского и женского тел, зато между ними так искрило, что казалось еще немного и они оба сгорят в огне неудовлетворенного желания.
— Что тут может быть не так? Все просто отлично, — Мо Жань ласково погладил его волосы, а потом, прижавшись виском к его виску, нежно шепнул на ухо, — мой Учитель лучше всех...
— Но ты ведь все еще смеешься!
Улыбка Мо Жаня с каждой секундой становилась все шире. Он чувствовал, что его грудь наполняется жаром, словно раскаленный камень, в то время как скрытое внутри нее сердце делается все мягче, нежнее и податливее.
— На самом деле моя реакция на тебя — нечто большее, чем просто смех!
Сначала Чу Ваньнин не понял скрытого смысла этих слов, но по мере того, как не только грудь Мо Жаня, но и нижняя часть его тела все настойчивее вжимались в него, он не мог не заметить свидетельства его яростного и неистового желания. Сбивчивое горячее дыхание Мо Жаня было таким возбуждающим, волнующим и дразнящим, что у Чу Ваньнина вмиг онемела кожа на голове, в горле пересохло, а тело прошила волна нервной дрожи.
Стоило ему сообразить в чем дело и Чу Ваньнина накрыло осознание, насколько агрессивным, диким и свирепым мог быть этот, казалось бы, нежный и ласковый мужчина, учитывая, что одна его конкретная часть, при желании, запросто могла убить его, просто разорвав внутренности.
Когда все волоски на теле Чу Ваньнина встали дыбом, он попытался оттолкнуть Мо Жаня, но прежде, чем смог поднять руки, обжигающе горячий рот снова впился в его губы, посасывая, облизывая и безжалостно терзая нежные девственные лепестки. Мо Жань тяжело дышал, его изнывающее от страсти тело, желание которого он чувствовал даже сквозь разделяющую их одежду, словно придавило его к земле. От такого напора Чу Ваньнин немного растерялся, чем тут же воспользовался горячий и наглый язык Мо Жаня, который тут же вторгся в его рот и движимый неутолимой жаждой, как одержимый, принялся сосать, тереться и облизывать, осваивая завоеванную территорию… Сознание Чу Ваньнина окончательно отключилось, его ноги обмякли и онемели…
Все его тело дрожало от возбуждения, неведомого ему ранее странного бессилия, приятного жара и сжигающей нутро болезненной страсти.
Чу Ваньнин не помнил, как тем вечером они вернулись на Пик Сышэн. Он был будто не в себе, весь путь находясь в каком-то странном благодатном забытьи. Единственным четким воспоминанием было то, что в тот момент, когда перед расставанием у Павильона Алого Лотоса они снова обнялись и слились в долгом и жадном поцелуе, его вдруг охватила страстная жажда вечно вот так держать любимого человека в своих руках, а еще лучше поглотить его, сделать частью себя... но нет, даже этого было бы недостаточно… слишком мало…
В памяти осталось, как между поцелуями Мо Жань шепотом умолял разрешить ему остаться на ночь в Павильоне Алого Лотоса. Ухватившись за ускользающее сознание, Чу Ваньнин перевел дыхание и, с трудом вспомнив, что он разумный взрослый мужчина, ничего не ответил.
Он сам не знал, почему не согласился — возможно из-за своей болезненной гордости, или оттого, что слишком долго был один и оказался не готов к такому быстрому развитию отношений. А может быть, все дело было в том, что он был слишком закостенелым в своих убеждениях и до обидного неопытным девственником. На краешке сознания Чу Ваньнина билась мысль, что все происходящее с ним сейчас, конечно, очень волнующе и бесконечно соблазнительно, но слишком уж абсурдно, не говоря уже о том, что настолько стремительный ход событий просто застиг его врасплох.
Насилу вырвавшись из объятий Мо Жаня, горящий в любовной лихорадке Чу Ваньнин толкнул дверь и ввалился внутрь своего надводного павильона. В этот момент впервые в своей жизни он понял истинное значение выражения «не смел и головы повернуть».
Сейчас его чувства были натянуты до предела, словно тетива лука, и казалось, если он не выдержит и повернет голову назад, то его желание прорвет плотину, и он уже не сможет оттолкнуть этого человека.
И тогда они оба просто сгорят дотла.
Когда, вернувшись домой, Чу Ваньнин захотел омыться и переодеться, то внезапно обнаружил, что его исподнее оказалось постыдно влажным. От витающего в воздухе сладковатого запаха он тут же покраснел до корней волос. Он был так растерян и смущен, что даже прикрытые веками ледяные глаза феникса в уголках стали розовыми, напоминая лепестки цветов крабовой яблони.
Чу Ваньнин замер на месте и еще долго стоял столбом, пытаясь понять, как такое могло случиться с ним? Как же так?
За всю свою жизнь он не терял контроль над своим телом и никогда не был настолько зависимым от кого-то.
Вот дерьмо! И что же ему теперь делать?
В прошлом, когда Чу Ваньнин сталкивался с какой-то сложной задачей, он просто шел искать решение в книгах. Учитывая, что с самого детства он очень много читал, его разум сам был похож на огромную библиотеку.
Это был первый раз, когда никакие книги не могли помочь ему найти ответ. Поэтому он пребывал в полной растерянности, не понимая, насколько уместно случившееся с ним, как должно быть, и как ему теперь себя вести.
К счастью, Мо Жань хорошо понимал его чувства и, получив отказ, не стал наседать и лезть напролом.
Однако близость между ними больше не ограничивалась держанием за руки. Теперь они часто страстно целовались в том самом переулке за Залом Мэнпо, а с наступлением ночи уединялись в роще. Мо Жань никогда не блистал красноречием и в разговоре с начитанным Учителем иногда ощущал себя грубым и косноязычным дураком, который, даже если захочет, не сможет облечь свои чувства в слова. Однако ярко сияющие глаза говорили о его любви лучше тысячи слов, и иногда Чу Ваньнину казалось, что он может запросто утонуть в их медовой сладости.
Так уж повелось, что его ученик всегда предпочитал действовать, а не говорить. При всем этом Чу Ваньнина не покидало ощущение, что Мо Жань очень хорошо чувствует его потребности и желания. Хотя они только начали встречаться, иногда у него возникало очень странное чувство, что они прожили вместе много лет.
Дни текли своим чередом, а их встречи, наполненные объятиями и поцелуями, становились все более продолжительными, а их жажда — еще более мучительной, ведь все эти страстные ласки не гасили жар в крови, лишь сильнее распаляя их. Теперь, расставаясь, оба чувствовали лишь раздражение и неудовлетворенность.
Если Чу Ваньнин, благодаря многолетней практике подавления порочных желаний, еще как-то мог сдерживать собственную похоть, то Мо Жаню приходилось совсем худо. В юности его ученик выбрал иной духовный путь и никогда не практиковал укрощение естественных потребностей тела, не говоря уже о том, что он был молодым человеком в полном расцвете физических сил, кровь которого кипела от неудовлетворенной страсти. Стоит ли удивляться, что по окончании их тайных свиданий, Мо Жань не мог сразу же встать и уйти.
Причина этого была совершенно ясна, ведь даже одежда не могла скрыть явное свидетельство его желания.
Было видно, что, пытаясь справиться с последствиями их любовных свиданий, он и правда очень страдал.
В тот день после ужина они снова уединились в пустынной роще на заднем склоне горы и почти час наслаждались обществом друг друга. Этим вечером планировалось собрание старейшин. Чувствуя, что время уже на исходе, Чу Ваньнин сказал, что ему пора. Однако, по подсчетам Мо Жаня, время у них еще было, поэтому он и не подумал его отпустить.
При этом его ученик не стал нарываться на грубость, пытаясь убедить его остаться, а просто набросился на него с поцелуями.
На этом участке леса было несколько живописных валунов, которые когда-то вытесали из скалы для постройки, а потом так здесь и бросили. Мо Жань сел на один из них, усадив Чу Ваньнина на колени к себе лицом. Обычно в этом положении тот, кто был снизу, оказывался чуть ниже того, кто сидел сверху, но из-за высокого роста Мо Жаня его голова была как раз вровень с головой Чу Ваньнина, что было очень удобно.
Влажные от поцелуев губы, снова жадно слились, заглушив любые возможные возражения. Распалив Чу Ваньнина, Мо Жань начал прокладывать дорожку из поцелуев по его шее, затем прикусил и немного пососал судорожно перекатывающийся кадык. Услышав в ответ низкий стон, он почувствовал, что еще немного, и его сердце не выдержит и превратится в обугленную головешку.
Чу Ваньнину тоже было невыносимо тяжело. Он хотел освободиться и уйти, но его тело обмякло, да и ноги совсем не слушались. Эта поза в последнее время особенно нравилась Мо Жаню, ведь так он мог крепко обнимать Чу Ваньнина и чувствовать ответную реакцию его напряженного тела. Что до самого Чу Ваньнина, то воскресив в памяти некоторые пикантные детали из своих снов, он даже представить не мог, какой ужасно развратной могла бы стать эта сцена, окажись они оба без одежды.
Возможно, они уже достигли точки невозврата, но даже самые яростные поцелуи не могли погасить горевшее в крови желание и лишь подливали масло в костер их страсти.
Когда Мо Жань, наконец, оторвал от него свои влажные красные губы, его пылающий взгляд обрушился на него, как морской прибой. Пытаясь восстановить сбившееся дыхание, он тяжело сглотнул, и его кадык очень волнующе дернулся прямо перед глазами Чу Ваньнина. Мо Жань не сводил с него глаз и, казалось, хотел что-то сказать, но, в конце концов, просто яростно впился в его губы зубами.
Хотя это был самый настоящий и довольно сильный укус, Чу Ваньнин почувствовал не только боль, но и сильнейшее возбуждение, которое отозвалось странной ломотой и дрожью в каждой чувствительной точке его тела.
В итоге любовь загнала Мо Жаня в ловушку, из которой самому ему было никак не выбраться. Подавив рвущийся из горла стон, он, горестно всхлипнув, еще крепче обнял сидящего у него на коленях любимого человека. Нежно гладя черный шелк волос, Мо Жань думал о том, что несмотря на то, что его Учитель такой прекрасный человек, он все равно не может заставить себя просто любить его и заботиться о нем. Такой соблазнительный и желанный, он сводил его с ума, пробуждая дикую жажду безжалостно наброситься на него и взять силой…
В безмятежной тишине хриплое дыхание двух возбужденных мужчин становилось все тяжелее. Запрокинув голову, Чу Ваньнин чуть прикрыл дрожащие веки. Это же просто невыносимо, вот так обниматься, целоваться и ничего больше. Его собственное терпение было на исходе, что уж говорить о держащем его на руках молодом мужчине.
Глаза Мо Жаня покраснели и слегка увлажнились. В его приглушенном хриплом голосе, помимо с трудом сдерживаемых эмоций, прозвучали нотки обиды:
— Учитель…
— …
— Умоляю, я больше не выдержу…
А если не выдержит, то что сделает? Чу Ваньнин вдруг вспомнил обрывки своих странных снов, и по его спине, от копчика до шейных позвонков, прошла волна неконтролируемой дрожи. Хотя Чу Ваньнин не издал ни звука, его уши ярко вспыхнули. Казалось, еще немного, и он сам не выдержит... и тогда... что ему делать с этим?..
Прежде чем Мо Жань снова приник к его алым от поцелуев губам, Чу Ваньнин еле слышно прошептал:
— Тогда... не здесь.
Не здесь, это ведь значит, что все возможно, но где-то в другом месте.
Сам не свой от удивления и радости, Мо Жань снова накинулся на него с поцелуями и даже попытался встать, удерживая Чу Ваньнина на руках.
До крайности смущенный Чу Ваньнин сердито прикрикнул на него:
— Ты! Отпусти меня сейчас же!
Мо Жань очень аккуратно поставил его на землю, не забыв поцеловать напоследок.
— Куда хочет пойти Учитель?
Прежде, чем Чу Ваньнин успел что-то ответить, неподалеку от них из-за поросшего травой валуна раздался подозрительный шорох. От потрясения сознание Чу Ваньнина тут же прояснилось, и он поспешно оттолкнул Мо Жаня…
Не успели они отскочить друг от друга, как из тени бамбуковой рощи вышел мужчина в развевающейся от ветра одежде, держащий в руке чуть покачивающийся при движении фонарь.
Подойдя ближе, этот человек еще какое-то время молчал, прежде чем они услышали его приглушенный голос, в котором были ясно слышны испуг и недоумение:
— Вы... почему вы здесь?
Автору есть, что сказать:
зарисовка«Не воспринимайте это всерьез»
Некоторые друзья раньше язвили: мол, а почему продолжительность жизни ваших так называемых «бессмертных» все еще настолько коротка? На самом деле это повод еще раз перелистать «Историю Верхнего и Нижнего Царств мира совершенствования», обратив внимание на следующие прописанные там истины…
Давным-давно в смертном мире были люди, которые могли при жизни вознестись на Небеса, но для этого им нужно было последовательно пройти все стадии духовного развития – заложение фундамента, формирование золотого ядра, достижение бессмертия, прохождение через ниспосланное Небесами Бедствие (известное также, как Гнев Небес и Кальпа) и, наконец, вознесение. Согласно этой легенде, людям, достигшим стадии прохождения через бедствие, не нужна еда, а если они что и съедят, то даже пукают радугой. Так что, глядя на багровые облака на заре, знайте, это на Девятых Небесах бессмертные небожители очень плотно поужинали и к утру расцветили небо своими прекрасными испражнениями.
Так вот, на этапе прохождения через Гнев Небес достигшие бессмертия даосы могли подниматься на Девятый уровень Небес и время от времени даже спускались оттуда в смертный мир, чтобы рассказывать людям о том, как же прекрасно им там живется, но ни один окончательно вознесшийся бессмертный не вернулся на землю, чтобы рассказать о жизни бессмертных выше уровня Девятых Небес.
И все же нашелся один даос, который успешно пройдя через Бедствие, прорвался сквозь границу Девятых Небес и увидел вселенную за ее пределами и то, что предстало перед его глазами, разбило ему сердце…
Используя последние духовные силы, он смог передать свои последние слова на землю, и именно они и стали предисловием к «Летописи Верхнего и Нижнего Царств мира совершенствования».
«Не совершенствуйте свое духовное ядро, не становитесь небожителями, не возноситесь за пределы Девятых Небес! Здесь кругом только замерзшие трупы основателей ваших духовным школ! Наверху нечем дышать! Здесь нет кислорода! Нет… ту-ту-ту-ту...(гудки)!..»
Так умер последний вознесшийся бессмертный.
Источник: адаптация юмористической зарисовки “Кончился кислород”.
Свет фонаря выхватил из темноты немного дерзкое, но несомненно красивое лицо с округлившимися от изумления глазами.
Сюэ Мэн.
На какое-то время Чу Ваньнин просто потерял дар речи. Он боялся подумать, как много Сюэ Мэн успел увидеть и услышать. Молчание затягивалось, и Мо Жань поспешил первым нарушить тишину:
— У меня дело, которое нужно обсудить с Учителем.
Сюэ Мэн слегка прищурился. Он просто шел по лесу и, услышав тихие вздохи в кустах, подумал, что это какая развратная парочка учеников устроила тайное свидание, укрывшись в роще на заднем склоне горы.
Стоит сказать, что Сюэ Мэн не был уполномочен пресекать такого рода инциденты. Из десяти великих духовных школ, только в Храме Убэй и Храме Шанцин* в уставе был прописан запрет на любовные отношения и двойное совершенствование. Хотя на Пике Сышэн ученики были освобождены от «обета целомудрия», внутренними правилами ордена все же запрещались «беспорядочные любовные связи», «посещение публичных домов», а также «любовные отношения, идущие вразрез с человеческой природой».
[*上清 shàngqīng шанцин — даос. высшая чистота; одна из трех небесных сфер, райские кущи].
Но, в конце концов, разве это был не Сюэ Мэн?
Личный ученик и верный последователь Чу Ваньнина.
На протяжении многих лет для Сюэ Мэна именно Чу Ваньнин являлся образцом для подражания. Все слова и поступки Учителя были для него непреложной истиной, и раз уж Чу Ваньнин не одобрял, когда ученики слонялись без дела и зажимались по кустам, то он также яростно осуждал не только сексуальные практики в паре, но и любые проявления привязанности между соучениками.
По заднему склону горы проходила граница между человеческим и призрачным миром. Учитывая насколько непрочен был барьер, каким дураком нужно быть, чтобы обжиматься и лобызаться в таком опасном месте? Охваченный праведным негодованием Сюэ Мэн поднял фонарь повыше и направился к кустам, чтобы пресечь это безобразие.
Но он и подумать не мог, что тусклый свет выхватит из тьмы именно этих двух людей.
Ошеломленный Сюэ Мэн пришел в полное замешательство*. Он даже забыл формально поприветствовать Чу Ваньнина, просто выпалив:
[Здесь автор использует игру слов, где имя 蒙 méng мэн — глупый, невежественный, одураченный, перекликается с омофоном 懵 měng мэн — одурманенный, одураченный, в смятении, в замешательстве].
— Вы что здесь делаете?
Барьер не был нарушен и в ремонте не нуждался. Вокруг не было цветущих растений и целебных трав, да и пейзаж был, мягко говоря, не для любования. В такую отдаленную глушь, просто праздно гуляя, не добрести.
Если бы Сюэ Мэна спросили:
— Вот представьте, в безлюдном захолустье в кромешной темноте и полной тишине в кустах прячутся два человека. Они не гуляют по освещенной ярким солнцем мощеной дорожке, не любуются красивыми видами, не вдыхают аромат цветов и не слушают щебет птиц. Молодой господин, что вы о них подумаете?
Конечно, в ответ Сюэ Мэн усмехнулся бы и, не раздумывая, ответил:
— Что тут думать? Уединившись в таком месте, чем еще можно заниматься? Это любовное свидание, без вариантов.
Если бы его снова спросили:
— А если оба они холостые мужчины, которые давно знают друг друга, внешне привлекательные и имеющие приблизительно один социальный статус. Молодой господин, как думаете, какие между ними могут быть отношения?
Сюэ Мэн, конечно, тут же закатил бы глаза и презрительно фыркнул:
— Какие у них могут быть отношения? Больные на голову педики, отрезанные рукава, вот они кто! Фу, как противно, меня сейчас стошнит!
Если бы после этого ему вдруг сказали:
— Ха-ха! Молодой господин, эти двое — учитель и ученик, так что впредь не стоит вам делать таких поспешных выводов…
Скорее всего Сюэ Мэн, даже не дослушав, вспылил бы и начал орать:
— Какое бесстыдство! Куда это годится?! Кто эти похотливые скоты?! Я прямо сейчас погоню их взашей с Пика Сышэн!
Однако достаточно было бы озвучить, что эти учитель и ученик — Мо Вэйюй и Чу Ваньнин, и Сюэ Мэн наверняка тут же замер бы словно громом пораженный. После того, как на его лице, будто в калейдоскопе, сменилось бы множество самых разных эмоций, схватившись за лоб, он бы сел на землю и заявил:
— В таком случае все, что я тут наговорил раньше, не считается. Ты… да, ты… просто задай мне все эти вопросы еще раз. Я уверен, что наверняка всему этому есть логичное объяснение.
...Вот именно так все и было бы.
В устоявшейся системе ценностей Сюэ Мэна имя Чу Ваньнина просто не могло быть связано с нарушением закона, дисциплины и морали. И уж тем более его Учитель не мог быть вовлечен в подобные грязные и противоестественные отношения, поэтому он, конечно же, сразу отбросил все крамольные мысли и решил, что что-то не так понял.
Но после первоначального шока Сюэ Мэн все еще чувствовал гулкую пустоту в голове и, услышав слова Мо Жаня, упрямо пробормотал себе под нос:
— Что за чушь! Что можно обсуждать в подобном месте?
Чу Ваньнин уже открыл рот, чтобы попытаться объяснить, но в этот момент под прикрытием длинных рукавов Мо Жань незаметно сжал его руку, подав ему знак молчать.
В конце концов, даже трехлетний ребенок лгал убедительнее, чем Чу Ваньнин, так что для них обоих будет лучше, если он возьмет этот разговор на себя.
— Вечером я встретил здесь новогодний пирог с османтусом, — начал он.
[*桂花糖年糕 guìhuā táng niángāo гуйхуа тан нянъао — новогодний пирог с сахаром и сладким ароматом османтуса].
Чу Ваньнин: — ...
Ошеломленный Сюэ Мэн переспросил:
— Что ты нашел?
— Всего лишь дух ароматного и очень сладкого новогоднего рисового пирога с османтусом, — с самым серьезным видом заявил Мо Жань. — Росточком чуть выше тридцати сантиметров, с листом лотоса на голове. Еще у него был хвост, на кончике которого горело синее пламя.
— Что за нечисть такая? В справочниках я ничего подобного не видел.
— Так и я не встречал, — с широкой улыбкой ответил Мо Жань. — Но раз уж удерживающая демонов Пагода ордена Жуфэн рухнула, освободилось множество нечисти, которая считалась давно вымершей. Вдруг этот дух один из них? Так что я решил позвать Учителя взглянуть на него.
Услышав это объяснение, Сюэ Мэн, наконец, смог выдохнуть с облегчением, а к его побледневшему лицу прилила краска. Он и сам не знал почему, но сейчас у него будто камень с души свалился. Он поднял фонарь повыше и, озираясь по сторонам, подошел к ним:
— Так вы нашли этого духа рисового пирога?
— Нет.
Сюэ Мэн зло зыркнул на него:
— Я Учителя спрашивал, а не тебя.
Чу Ваньнин ответил:
— ...Нет, не нашли.
Мо Жань рассмеялся:
— При виде Учителя этот сладкий рисовый пирожок так испугался быть съеденным на десерт, что тут же спрятался.
Возмущенный Чу Ваньнин сначала даже дар речи потерял, а потом сердито прикрикнул:
— Мо Вэйюй! Хочешь снова отправиться в библиотеку книги переписывать?!
Привычный обмен колкостями окончательно успокоил Сюэ Мэна. Мысленно он обругал себя: нет, правда, что на него нашло? Как он мог хотя бы на миг допустить, что между Учителем и Мо Жанем есть какая-то противоестественная связь... Это же просто смешно! Как такое может быть?
Учитель словно самая холодная святая вода в мире в его ладонях, и он никому не позволит даже прикоснуться к ней, не говоря уже о том, чтобы осквернить ее чистоту.
В это время Мо Жань спросил его:
— Я уже все тебе рассказал, теперь твоя очередь. Скажи-ка, сам-то ты что здесь забыл?
Сюэ Мэн пробормотал:
— Я ищу маминого Цайбао*.
[*菜包 cài bāo цайбао — приготовленная на пару булочка с овощами].
Мо Жань приподнял брови:
— Это тот толстый кот, которого она подобрала недавно?
— Да.
— Рыжий, с узором на голове, похожим на корону*? Он еще ест только рыбу, а мясо на дух не переносит?
[*здесь речь о иероглифе 王 wáng ван — князь/правитель].
— Да, все верно, ты его видел? — Сюэ Мэн жалобно вздохнул, всем видом демонстрируя свою беспомощность. — Он хоть и толстый, но бегает очень быстро. Я обошел всю гору вдоль и поперек, побывал даже там, где не ступала нога человека, но и следа его не нашел… — он осекся, словно в голову его пришла какая-то идея. Уставившись на Мо Жаня широко раскрытыми глазами, он испуганно воскликнул: — Ааа! А вдруг этот рисовый оборотень съел его?!
— …
Мо Жань хотел рассмеяться, но все же сдержался, сделав вид, что закашлялся:
— Насколько я могу судить, этот дух слишком мал, чтобы представлять угрозу для кого-либо. Думаю, если бы он столкнулся с Цайбао, беспокоиться нужно было бы не о коте, а о сладком рисовом пироге.
Сюэ Мэн потер подбородок и, мысленно прикинув габариты Цайбао, согласился:
— И то верно... ты прав...
Тут вмешался Чу Ваньнин:
— На заднем склоне слишком опасно. Не стоит тебе тут одному ходить. Я помогу с поисками.
Сюэ Мэн поспешно замахал руками:
— Разве я могу беспокоить Учителя.
Чу Ваньнин возразил:
— Все равно нам тут больше делать нечего, так что поможем тебе найти кота, а потом я пойду в Зал Даньсинь на собрание старейшин. Мо Жань, пошли, быстрее начнем — быстрее закончим.
Мо Жань: — ...
На самом деле он уже смирился с поразительной выдержкой Чу Ваньнина, который одним усилием воли смог потушить бушующий в крови пожар. Но неужели он в самом деле думает, что Мо Жань сможет прямо сейчас встать и пойти искать кота?.. Он так-то еще здесь не кончил!
Заметив, что, несмотря на слова Учителя, Мо Жань даже не шелохнулся, да еще и в лице как-то странно переменился, Сюэ Мэн участливо поинтересовался:
— Что с тобой?
Мо Жань ответил:
— Ничего, просто малость поплохело, как встал. Вы начинайте искать, а я нагоню вас чуть позже.
Чу Ваньнин окинул его внимательным взглядом и только тут до него дошло, что костюм Мо Жаня отличается от его собственного. Тот привык носить черную с золотом облегающую все тело одежду, которая выгодно подчеркивала его мощную фигуру и отлично подходила для того, чтобы практиковать боевые искусства, однако теперь недостатки подобного кроя стали более чем очевидны. Если не накинуть поверх свободный плащ, то изменения впечатляюще незаурядной нижней части вряд ли удастся скрыть.
— ...
Чу Ваньнин больше не проронил ни слова. Несмотря на ночную прохладу, скрытое мраком холодное лицо старейшины вдруг залилось ярким румянцем. Казалось, закатное зарево отразилось от покрытого льдом озера, и в момент слияния угасающего тепла и арктического холода родилось чистое, как горный хрусталь, завораживающее сияние.
С того дня Чу Ваньнин и слышать не хотел о тайных любовных свиданиях с Мо Жанем на территории Пика Сышэн.
Так уж совпало, что в это время ему и без этого было чем заняться. Так как во всех духовных школах теперь прекрасно понимали, что пока Сюй Шуанлинь разгуливает на свободе, ни один заклинатель не сможет спать спокойно, они обратились за помощью в Цитадель Тяньинь. Эта организация издавна являлась третейским судьей мира совершенствования и занималась не только расследованием преступлений заклинателей, но и наказанием отступников. Однако, Сюй Шуанлинь был слишком хитер и жесток, он смог полностью уничтожить все следы своих злодеяний, так что даже Настоятель Цитадели Тяньинь был вынужден признать свою беспомощность в расследовании этого вопроса.
[ *天音 tiānyīn тяньинь «голос небес»].
В конце месяца, не выдержав неизвестности, Ли Усинь разослал во все крупные духовные школы открытое письмо с призывом к главам и старейшинам собраться для обсуждения этого вопроса в Линшане.
Естественно, Чу Ваньнин отправился туда вместе с Сюэ Чжэнъюном.
В последний раз эти признанные мастера собирались в Линшане, когда Сюэ Мэн и другие молодые герои соревновались между собой в искусстве боя. Но прошла всего пара лет, и мир совершенствования стал совершенно другим. Почетные места, занимаемые когда-то представителями ордена Жуфэн, были пусты. Дворец Хохуан тоже переживал не лучшие времена, так что заикающийся юноша, недавно назначенный главой этого ордена, затерявшись в толпе, боялся и слово сказать. Новый Великий Наставник из Храма Убэй был крайне осторожен в словах и предложениях. После того, как старый глава оказался вовлечен в скандал, все адепты этого ордена предпочитали держать рот на замке…
С сожалением Сюэ Чжэнъюн вспомнил те благодатные времена, когда отважные мужи сходились здесь в дружеских поединках, а вокруг царила мирная атмосфера, полная радости и веселья. Сейчас ему казалось, что все это было очень давно, словно с тех пор миновали не годы, а века. Думая об этом, он не смог удержаться от печального вздоха.
На этот раз место председателя собрания, которое должно было тщательно расследовать дело Наньгун Сюя, занял Цзян Си. По темпераменту и манере поведения этот мужчина в корне отличался от занимавшего это место ранее Наньгун Лю. Прежний председатель вечно расточал улыбки, не любил обижать людей и был вежлив со всеми, невзирая на положение и статус.
А что же Цзян Си?
Как только главы проголосовали и, объявив результат, пригласили его возглавить совет, он без единого слова благодарности с совершенно холодным выражением лица бесцеремонно* занял место председателя, ранее принадлежавшее Наньгун Лю.
[*От переводчика: особенность китайского этикета, прикидываясь скромным, сначала отказаться от предложенных благ, позволяя другим себя уговаривать].
Прежде чем занять этот пост, Наньгун Лю дважды скромно отказался и лишь на третий раз после долгих уговоров «неохотно» уступил, после чего еще почти час безбожно льстил и заискивал, благодаря всех присутствующих за оказанное доверие.
«Премного вам благодарен, милостивые государи, ваша поддержка и помощь нужны мне как воздух. Надеюсь, на вашу снисходительность к моим ошибкам и вашу помощь в их исправлении…» — Наньгун Лю так упивался своим красноречием, что слюна летела во все стороны.
Цзян Си же сказал всего три слова:
— Буду рад помочь.
[*应该的 yīnggāi de ингай дэ — без проблем, рад помочь; так и должно быть, заслуженно].
К всеобщему удивлению, он сказал это так, как будто этот пост с самого начала должен был принадлежать именно ему.
Этот глава Цзян и правда был не просто состоятелен, а невероятно богат, не просто самонадеян, а заносчив без меры, а уж его дурной характер и беспрецедентная наглость давно стали притчей во языцех.
Вдруг кое-что припомнив, Сюэ Чжэнъюн тихо прошептал Чу Ваньнину:
— Он ведь раньше принципиально не посещал собрания в Линшане.
Чу Ваньнин, который мало что смыслил в тонкостях дипломатии и политических интригах, лишь чуть нахмурил свои черные брови:
— И что с того?
— Я о том, что с тех пор, как Наньгун Лю занял место председателя и орден Жуфэн был признан духовной школой номер один мира совершенствования, Цзян Си не участвовал ни в одном собрании глав десяти великих духовных школ…
Чу Ваньнин какое-то время внимательно смотрел на Цзян Си, прежде чем сказал:
— Этот человек слишком честолюбив. Вряд ли такой как он допустил бы, чтобы им руководил кто-то вроде этого ничтожества.
Сюэ Чжэнъюн обиженно возразил:
— Так-то я тоже не хотел быть под руководством этого отброса.
Чу Ваньнин холодно улыбнулся:
— Конечно, если уважаемый глава скрепя сердце терпел, это не значит, что он склонил голову.
Пока они разговаривали, к ним подошел юноша в одежде цветов ордена Гуюэе. Остановившись у их стола, он вежливо поклонился, после чего на вытянутых руках преподнес обитую парчой шкатулку.
Повернувшись к нему, Сюэ Чжэнъюн удивленно спросил:
— Что это?
Слуга покачал головой и указал пальцем на ухо и рот, давая понять, что он глухонемой и не может ни говорить, ни слышать.
Присмотревшись, Чу Ваньнин понял, что этот человек и правда не похож на обычных учеников школы Гуюэе. Подсказкой стал серебряный обруч в виде змеи на его шее.
— Великий Мастер Ханьлинь?..
Заметив, что Чу Ваньнин смотрит на его шею, немой слуга кивнул и, поклонившись ему, снова почтительно протянул шкатулку.
На крышке был изображен изысканный герб в виде змеи, разглядев который, Сюэ Чжэнъюн тихо сказал Чу Ваньнину:
— Судя по всему, это личный слуга самого Мастера Ханьлиня.
С этими словами он оглядел места, занятые представителями ордена Гуюэе, и в самом деле заметил лучшего целителя, аптекаря и мастера ядов своего времени, Великого Мастера Ханьлиня, в миру известного как Хуа Биньань*. На голове Великого Мастера была шляпа с вуалью, скрывавшая лицо так, что была видна только пара глаз, спокойно наблюдавших за ними.
[*华碧楠 huá bìnán “яркая/прекрасная/узорная яшмовая нань”, где 楠 nán нань или нанму — китайский лавр.
В прошлом древесина этого дерева была настолько ценной, что только королевские семьи могли позволить себе вещи из нее. Особенно ценится в наполовину окаменевшем состоянии, тогда ее называют 烏木 wumu, или «черное (эбеновое) дерево». В текущий момент цена “черного дерева” на рынке превышает 10 000 долларов за кубометр].
Автору есть, что сказать:
вчера многие ваши вопросы в разделе комментариев остались без ответа, потому что с 9.00 до 16.00 выложенная глава была заблокирована. Прошу прощения, чмок…
Зарисовка «Блокировка».
Псина 2.0: — Почему вчера заблокировали 185 главу? Из-за поцелуя в губы?
Администратор: — Нет, потому что ты пощупал его за задницу.
Псина 2.0: — ….Посмотри на меня, я сама скромность! Дай срок, вот перекинусь в 0.5 и приду к тебе в сеть в этом модусе. Обещаю, что приложу все силы, чтобы не забить тебя до смерти.
[*灯 dēng ден — лампа, фонарь; в буддизме считается, что фонарь/лампада может указывать путь во мраке (зле), потому что он используется как метафора дхармы (досл. «то, что удерживает и поддерживает»)].
Казалось, что когда Хуа Биньань увидел, что Чу Ваньнин повернул голову, в его глазах промелькнула улыбка. Из-под рукава бирюзово-зеленых шелковых одежд показалась белоснежная изящная рука, указавшая на стоящую перед Чу Ваньнином драгоценную шкатулку.
Чу Ваньнин кивнул и сказал:
— Премного благодарен.
Удостоверившись, что он принял шкатулку, немой слуга низко поклонился и вернулся к своему господину.
Сюэ Чжэнъюн удивленно спросил:
— Юйхэн, ты знаешь великого мастера Ханьлиня?
— Нет, мы не знакомы, — Чу Ваньнин взглянул на шкатулку перед собой, — иначе мне не пришлось бы заплатить два с половиной миллиона золотых Палате Сюаньюань за изготовленное им Ароматную росу Тапира — Мосянлу.
— Тогда почему он дал тебе это?
— Я тоже не знаю, — ответил Чу Ваньнин, — Давайте просто откроем и посмотрим.
Открыв парчовую шкатулку*, они увидели пять изящных флаконов с Ароматной росой Тапира и бумажное письмо.
[*锦盒 jǐnhé цзиньхэ «тканая/парчовая шкатулка/ларец/футляр»].
Чу Ваньнин открыл послание, которое оказалось довольно простым и лаконичным: Хуа Биньань узнал, что когда-то в Палате Сюаньюань образцовый наставник Чу заплатил очень высокую цену за несколько флаконов Ароматной росы Тапира. Понимая, что произведенное им сонное зелье не стоит таких денег, он хотел предложить ему еще пять флаконов, но никак не мог найти удобного случая передать их ему лично. Теперь, когда волей судьбы они смогли встретиться в Линшане, ему хотелось бы преподнести этот дар в знак своего уважения и дружеского расположения.
Сюэ Чжэнъюн тут же прокомментировал:
— По-моему, он хочет подружиться с тобой.
— …
При такой подаче, отказ принять подарок нанес бы удар по достоинству дарителя, поэтому Чу Ваньнин кивком поблагодарил Хуа Биньаня, но саму шкатулку сразу же передал Сюэ Чжэнъюну.
Обрадовавшись как ребенок, тот переспросил:
— Отдаешь ее мне?
— ...Для старейшины Таньлана, — ответил Чу Ваньнин. — Меня не отпускает чувство, что этот Хуа Биньань немного странный. Каждый год Палата Сюаньюань продает с аукциона лекарства по завышенным, практически заоблачным ценам, и что? Он каждому покупателю компенсирует переплату?
Сюэ Чжэнъюн пробормотал:
— А я не думаю, что это странно. В конце концов, может там и высокие цены, но озвученная тобой действительно переходит все границы допустимого.
На лице Чу Ваньнина отразился гнев:
— Когда ты в чем-то нуждаешься, любые деньги отдашь. В общем, возьмите эти пять флаконов и передайте их старейшине Таньлану. Не думаю, что в них содержится какой-то яд, так что пусть он изучит и научится готовить Ароматную росу Тапира, чтобы впредь у нас не было лишних расходов.
— А разве тебе это больше не нужно?
— Мне…
Чу Ваньнин осекся на полуслове. Если подумать, в последнее время его и правда почти не тревожили эти странные, слишком уж похожие на реальность сны. Может, за исключением нескольких дней, когда они покинули орден Жуфэн, но даже тогда это были скорее разбитые на фрагменты отрывочные сцены, в остальные же ночи он спал глубоко и спокойно.
Было бы транжирством пить Ароматную росу Тапира без особой надобности, поэтому Чу Ваньнин решил, что при таком раскладе не стоит держать дополнительный запас при себе.
Пробыв несколько дней в Линшане, они вернулись на Пик Сышэн, но Мо Жаня там уже не было.
— Ушел укрощать нечисть, — сказал Сюэ Мэн.
Между бровями Чу Ваньнина пролегла едва заметная морщинка беспокойства:
— Снова демон? Уже девятнадцатый в этом месяце.
— Беглецы из Пагоды Цзиньгу, — Сюэ Мэн вздохнул, — хотя мы уже многих поймали и заперли в нашу пагоду Тунтянь, но она все же не такая вместительная, как та, что была в ордене Жуфэн, да и вмурованные в ее основание духовные камни и амулеты недостаточно сильны, чтобы удерживать такое количество нечисти, так что, боюсь, однажды она просто не выдержит и рухнет.
— В следующий раз, когда сюда снова наведается Ли Усинь, надо попросить, чтобы он забрал часть пойманных нами демонов в Пагоду Шэнлин* Усадьбы Битань, — предложил Сюэ Чжэнъюн.
[*圣灵 shènglíng шэнлин — «святой дух»].
Сюэ Мэн улыбнулся:
— А это отличная идея.
Сюэ Чжэнъюн продолжил:
— И с Гуюэе тоже можно поделиться. Я слышал их Пагода Чжайсин* даже выше и мощнее, чем та, что была в ордене Жуфэн...
[*摘星 zhāixīng чжайсин «собирать звезды»].
Но на этот раз Сюэ Мэн и не думал соглашаться. Черные как смоль брови сошлись над переносицей, а голос вскипел от гнева:
— Нет!
— Но почему?
— Бесит меня этот пес Цзян! Отвратительный тип! Скорее Пагода Тунтянь лопнет, чем я отдам ему хотя бы одного демона, пойманного нашим орденом!
Чу Ваньнин покачал головой и, не желая больше слушать крики отца и сына, просто развернулся и ушел, не прощаясь.
Вернувшись в Павильон Алого Лотоса, он лег вздремнуть и в тот вечер снова спал очень хорошо без странных снов и видений. К тому времени, когда он снова открыл глаза, заходящее солнце залило небеса алым как кровь сиянием, и сумерки, как наступающий прилив, постепенно затягивали тьмой пылающий небосвод. Когда он встал с кровати, кровавый отпечаток заката превратился в тонкий росчерк на линии горизонта.
В этот час в Зале Мэнпо вряд ли осталось хоть что-то съестное, а он все же немного проголодался. Приведя в порядок одежду и волосы, Чу Ваньнин вышел из надводного павильона, собираясь прогуляться до Учана, чтобы там перекусить.
По счастливому совпадению, на выходе он встретил Мо Жаня, который вернулся с охоты за нечистью и как раз шел по лестнице, направляясь к Павильону Алого Лотоса.
Увидев его, Мо Жань широко улыбнулся:
— Учитель, дядя сказал, что ты, наверное, уже выспался, и я как раз шел разбудить тебя.
— У тебя какое-то дело?
— Нет, — ответил Мо Жань, — я просто хотел встретиться с тобой и немного прогуляться.
Он такого совпадения на сердце у Чу Ваньнина сразу потеплело. Как же приятно, что они так хорошо чувствуют и понимают друг друга. Одна эта мысль развеяла его тревоги лучше тысячи слов.
— Куда мы пойдем?
Одновременно сказали они.
Чу Ваньнин так же, как и Мо Жань на несколько секунд замер в растерянности, прежде чем решился предложить:
— Куда скажешь.
И опять они произнесли это вместе.
Покраснев от смущения, под прикрытием длинных рукавов Чу Ваньнин крепко сжал пальцы в кулаки. Хотя глаза его горели, а ладони вспотели, он тут же нацепил на лицо маску спокойствия и невозмутимо взглянул на своего ученика.
Наблюдавший за ним Мо Жань не мог сдержать понимающей улыбки:
— Везде хорошо.
На самом деле сейчас Чу Ваньнина переполняли эмоции, но по старой привычке он во что бы то ни стало старался сохранять холодное выражение лица, и его тихое счастье было похоже на чуть тронутые розовой дымкой белые цветы яблони.
— Тогда пошли в город, — сказал он, — там на месте осмотримся и где-нибудь перекусим.
Чу Ваньнин даже не спросил, как Мо Жань управился с демоном, впрочем, это было и не нужно, ведь теперь они понимали друг друга без слов. Еще у двери Павильона, стоило ему разглядеть слабо мерцающий в сумерках золотой узор на одежде Мо Жаня, он понял, что все прошло удачно, и вопросы отпали сами собой.
Они вместе вошли в город Учан.
За последние годы он разросся и расцвел. Раньше здесь было всего три продольные улицы, связанные тремя переулками, сейчас же улиц стало пять, а переулков шесть.
— Когда я впервые пришел на Пик Сышэн, в этом городе все двери закрывались еще до наступления темноты, дворы были усыпаны пеплом от сгоревших благовоний, на входе висели отражающие зло зеркала, а под карнизами — колокольчики для успокоения неупокоенных душ, — Чу Ваньнин смотрел на поток людей, который не иссякал, несмотря на то, что давно сгустились сумерки и зажглись фонари, — от тех времен у этого города осталось разве что название, а все остальное изменилось до неузнаваемости.
Мо Жань с улыбкой сказал:
— Теперь, с Пиком Сышэн под боком, здесь будет все лучше и лучше.
Они неспешно шли по главной улице, не так давно заново вымощенной серо-голубым известняком. Несмотря на поздний час, на их пути было множество лавок, торгующих сахарными леденцами в виде марионеток для театра теней и засахаренными фруктами на палочке. Тут же на открытом воздухе готовили горячие закуски и суп гудон. Яркое многоцветье и гул толпы создавали особую атмосферу праздника, которую дополняли развешанные рядами бумажные фонари.
Заприметив забегаловку, в которой он с Сюэ Мэном и Ся Сыни когда-то ел гудон, Мо Жань со смехом потянул Чу Ваньнина за собой:
— Учитель, давай тут поедим. Здесь даже есть твое любимое соевое молоко.
Они присели на маленькие скрипучие бамбуковые стулья. Хотя уже похолодало, но повару, похоже, было так жарко, что он даже снял рубашку. Утирая пот, он подошел к ним, чтобы принять заказ:
— Что желают бессмертные господа?
Чу Ваньнин озвучил свой
заказ:— Мне горшок «утка-мандаринка».
[*鸳鸯锅 yuānyangguō юаньянго — букв. горшок «утка-мандаринка»: котел с подогревом снизу, разделенный на две секции: для острого и не острого бульона. Название достаточно романтичное: пара мандаринок по-китайски «юаньян» символизирует пару на всю жизнь и является символом верности].
Мо Жань сказал:
— Горшок грибного супа.
— ...Разве ты не хочешь чего-нибудь острого?
Мо Жань опустил глаза и, мягко улыбнувшись, тихо ответил:
— Собираюсь в будущем воздерживаться*.
[От переводчика: автор обыгрывает два слова: 辣 là — острый; порочный/сексуальный и 戒 jiè — остерегаться; быть бдительным; поститься; воздерживаться. Т.е. Мо Жань решил не только бросить есть острое, но и воздерживаться от секса, в общем, устроил себе полный целибат].
Чу Ваньнин на мгновение растерялся. Он смутно догадывался, почему Мо Жань вдруг решил отказался от острого, и стоило ему вытащить эту мысль на поверхность, как его сердце, словно маленькую рыбку, попавшую в водоворот, начало бросать из стороны в сторону и качать на волнах.
— Тебе не нужно воздерживаться…
— Нет, мне это даже нравится.
— …
— Мне нравится воздерживаться, поэтому я буду воздерживаться, — он взглянул на Чу Ваньнина из-под завесы густых ресниц и, заметив, как порозовели кончики его ушей, улыбнулся.
На самом деле он не договорил...
Если есть из одного котла, можно погрузить туда одновременно две пары палочек. Это ведь куда интереснее, чем когда каждый ест из своей половины.
Мо Жань заказал еще несколько жареных блюд. К сожалению, в маленькой закусочной не готовили изысканных десертов, поэтому пришлось ограничиться тремя горшочками соевого молока. Сделав заказ, они стали терпеливо ждать в окружении мужчин и женщин, темноволосых детей и седовласых стариков, которые вместе ели и пили, спорили и смеялись, играли и били кулаками по столам. Слушая гомон толпы и вдыхая полной грудью витающий в воздухе запах молодого вина, растворившегося в облаках ароматного пара от бурлящих котелков, Мо Жань почувствовал, как медленно, но верно погружается в теплое море довольства и умиротворения.
Этот мир простых смертных был таким обыденным и заурядным, но полным жизни и радости.
До пятнадцати лет Мо Жань жил впроголодь и не мог позволить себе хорошее вино и вкусную еду.
Даже достигнув положения Наступающего на бессмертных Императора, возвышающегося над всеми этими людьми, он так и не смог почувствовать это умиротворение и безмятежность.
То, что он ощущал прямо сейчас.
Взметнулись языки пламени. Обнаженный по пояс повар бросил на раскаленную сковороду потроха и овощи. В причудливой игре света и тени его лоснящаяся от пота кожа, казалось, была покрыта золотым медом. Сильные руки с рельефными мышцами умело управлялись со сковородой, воздух над раскаленным металлом плавился и, закручиваясь, поднимался вверх. Кухонных дел мастер последовательно добавил масло, соль и уксус, ловко перемешал содержимое и, доведя до готовности, сбросил на тарелку так, что когда блюдо было подано на стол, масло еще шкворчало и пузырилось.
— Жареные потроха*! – громко объявил юный помощник повара.
[*油爆双脆 yóu bào shuāng cuì ю бао шуан цуй — жареные куриные/свиные потроха и верхняя часть желудка, жареные свиные почки].
В прошлой жизни Наступающего на бессмертных Императора не радовали даже самые изысканные деликатесы, но стоило ему услышать «Жареные потроха» и с его губ сорвался счастливый смех. Тонкие пальцы погладили гладкий подбородок, а затененные густыми ресницами блестящие глаза, казалось, вобрали в себя весь огонь мира, осветив мрак этой ночи.
Чу Ваньнин спросил:
— Почему ты смеешься?
— Не знаю, просто я очень счастлив.
Чу Ваньнин промолчал, но улыбка сидевшего напротив него красавца была такой очаровательной и заразительной, что его сердце затрепетало и забилось быстрее.
После еды удовлетворенный Мо Жань запрокинул голову к небесам и с удивлением осознал, что, кажется, скоро пойдет дождь, но похоже никто этого не замечал, и людской поток все так же тек по улицам, наполняя светом и звуком эту прекрасную ночь.
Когда они проходили мимо лавки, торгующей фонарями, Мо Жань внезапно остановился и замер, не сводя с них взгляд.
Проследив за его взглядом, Чу Ваньнин увидел старого мастера, который тщательно обклеивал бумагой светильник в виде пагоды. Рядом с ним стоял почти такой же полностью готовый фонарь, под которым была специальная подставка, позволяющая запустить его по течению реки*.
[*河灯 hédēng хэдэн — pum. речные фонари: бумажные, пускаемые по воде 15-го числа седьмой луны на 中元节 zhōngyuánjié чжунюаньцзе Фестиваль [голодного] Призрака или Праздник полнолуния середины года, чтобы «осветить путь блуждающим духам»].
— Дядюшка, пожалуйста, продайте мне этот фонарь-пагоду.
Чу Ваньнин вручил сидевшему на корточках старому мастеру золотой лист и без лишних слов передал покупку стоявшему позади него ученику.
— Возьми.
Пораженный, но счастливый Мо Жань, еще не до конца придя в себя, уточнил:
— Это мне?
Чу Ваньнин промолчал. Сжимая в руке прихваченный из закусочной недопитый кувшин с вином, он огляделся по сторонам и, обнаружив неподалеку небольшую речку, направился в ту сторону, откуда слышался плеск волн.
Огонь фонаря то ярко вспыхивал, то чуть затухал, отчего бумажная пагода выглядела еще реалистичнее и прекраснее.
Вцепившись обеими руками в речной фонарь, Мо Жань следовал за ним, бормоча себе под нос:
— Я с детства хотел запустить такой, но у меня каждый год не хватало денег.
— Ну конечно, — Чу Ваньнин скользнул по нему ничего не выражающим взглядом, — ты же у нас самый бедный.
Мо Жань лишь улыбнулся в ответ.
Река медленно и тихо несла свои воды куда-то вдаль. Чу Ваньнину не хотелось спускаться к воде по каменным ступеням, поэтому он просто лениво прислонился к перилам моста. Заклинатель в белом одеянии опирался спиной на почерневшую от времени опору и неспешно потягивал вино из перевязанного ярко-красной лентой глиняного кувшина. Запрокинув голову, он сделал глоток и, чуть повернув лицо, взглянул вниз. Свет удаляющегося фонаря осветил белоснежное, как нефрит, лицо, и, хотя на нем не отразилось никаких эмоций, взгляд темных глаз, провожающий счастливого мужчину, неуклюже спускающегося к реке с фонарем в руках, лучился теплом, которое было невозможно скрыть.
Вот дурак, с чего так радоваться?
Однако сам он, не моргая, наблюдал, как болтающий о чем-то с бумажной пагодой Мо Жань дошел до самой кромки воды, наклонился и очень осторожно опустил ее на воду. Слабое золотисто-алое свечение отразилось в водах неспешно текущей реки. Мо Жань дважды провел ладонью по воде, создавая волну, и отправил пагоду в дальний путь.
После этого Мо Жань еще долго стоял на погруженном во мрак берегу.
Сегодня был не праздничный день, поэтому никто, кроме него, не запускал фонари вниз по реке.
Лишь одинокий крохотный фонарик-пагода слабо, но упрямо светил во тьме, уплывая все дальше и дальше по холодной реке, пока не превратился в трепещущую искру, растворившуюся во мраке безбрежной ночи.
Мо Жань молча стоял на берегу, и никто не догадался бы, о чем он думал в этот момент.
На самом деле он видел конец пути.
На черной речной глади до самого горизонта больше не осталось света.
Накрапывал дождь, вот-вот должна была начаться гроза.
Дождевые капли быстро застучали по покрытой ряской воде, выбеленным стенам и черной черепице.
Люди вокруг них со смехом и криками начали разбегаться по домам. Редко когда по зиме вдруг прольется такой сильный ливень. Торговцы наперегонки бросились накрывать плотной промасленной холщевиной свой товар, кастрюли и сковороды и, толкая перед собой свои маленькие лотки на колесах, бежали кто куда, пытаясь найти укрытие от проливного дождя.
Чу Ваньнин тоже на миг почувствовал смутную тревогу. Конечно, весна уже близко, но и зима еще не кончилась, так откуда такой сильный дождь?
Он стоял под прикрытием моста, поэтому не промок, хотя задувающий ветер немного намочил подол его одежды. Зато бегущий под дождем Мо Жань вымок до нитки. На мокром лице, по которому стекали струйки воды, черные глаза сверкали как-то особенно ярко.
Окинув его нежным и немного смущенным взглядом, Чу Ваньнин с улыбкой сказал:
— Посмотри на себя. Используй заклинание и высушись.
— Угу.
Даже такой сильный ливень не мог помешать двум бессмертным господам, а уж тем более таким образцовым наставникам, как Мо Жань и Чу Ваньнин, сухими вернуться на Пик Сышэн, но никто из них даже не попытался поставить барьер. Вместо этого они просто стояли под опорой моста, ожидая, когда закончится дождь.
Однако ливень и не собирался утихать. Туманная дымка сшила небо и землю в единый холст, на котором цветная картина оживленного рынка расплылась, словно щедро смоченная водой акварель.
— Похоже, этот дождь и не думает заканчиваться, — наконец сказал Мо Жань.
— Льет как как сумасшедший. Странный какой-то дождь, — прохладно отозвался Чу Ваньнин.
Мо Жань засмеялся и, повернув к нему голову, спросил:
— Что же делать? Мы не сможем вернуться.
— …
Чу Ваньнин понимал, что должен ответить что-то вроде: «Разве ты не совершенствующийся? Не можешь накрыть себя заклинанием?», ну или хотя бы: «Почему это мы не можем вернуться?»
Но он не проронил ни слова. Просто молча поднял голову, вглядываясь в пронизанную дождем ночь.
Его ладони вдруг стали очень горячими, а между сжатыми пальцами выступил пот.
Пока он лихорадочно думал, что ответить, Мо Жань схватил его за руку. Как только дрожащие, горячие и немного потные пальцы оказались в плену ладони Мо Жаня, все чувства Чу Ваньнина были тут же бесцеремонно обнажены и выставлены напоказ.
— Учитель, я... я хочу с тобой…
Слова вертелись на языке, но Мо Жань так и не смог произнести их вслух. Сердце подскочило в груди и комом встало в горле.
Чу Ваньнин видел, как глаза Мо Жаня вдруг стали очень глубокими и влажными. Безуспешно пытаясь скрыть под нежностью сжигающий его изнутри огонь желания и двусмысленность собственных слов, мужчина хрипло пробормотал:
— Я хочу сказать… дождь слишком сильный. Сегодня ночью лучше не возвращаться в орден. Идти далеко, можно и простудиться.
Чу Ваньнин так старательно пытался сделать вид, что ничего не понимает, что совершенно невпопад выпалил в ответ:
— Мне не холодно.
— Тогда, может, жарко?
— И не жарко…
Грудь Мо Жаня все быстрее поднималась и опускалась, дыхание участилось и стало почти обжигающим. Прежде, чем Чу Ваньнин договорил, он прижал его руку к своему бешено бьющемуся сердцу и прошептал:
— Мне жарко.
Капли дождя барабанили по воде и болотной ряске.
Чу Ваньнин смотрел в глаза мужчины перед собой и видел в них степной пожар и плавящий камень жар летнего полдня.
Этот молодой мужчина так сильно нервничал, что не мог не вызывать сочувствие напополам с умилением.
Осипшим от волнения голосом Мо Жань, наконец, нашел в себе силы спросить:
— Пойдем в ближайшую гостиницу, ладно? Давай, прямо сейчас?
Автору есть, что сказать:
Пес [смердячий]: перечитывая последнюю фразу, я почему-то чувствую себя как студент, который обманом заманил своего парня в гостиничный номер, чтобы, как последняя скотина, воспользоваться им…
Предупреждение: 18+ глава содержит детальное описание секса между мужчинами, в том числе при сомнительном согласии одного из партнеров.
Сердце Чу Ваньнина вдруг тревожно сжалось.
Что еще за «дождь слишком сильный»!? Для чего эти игры с «холодно-жарко»? Очевидно же, что они могут вернуться! Так нет, зачем-то нужно было придумывать такие несуразные причины, лишь бы затащить его в гостиницу.
Как бы туго Чу Ваньнин ни соображал, он прекрасно осознавал, к чему все идет.
Сейчас Мо Жань держал его за руку и мог узнать, о чем он думает по биению пульса.
Если, просто покачав головой, он выразит отказ, Мо Жань не станет его принуждать, но если ответит «да», значит согласится с ним…
С ним... что?
Чу Ваньнин не знал, а если и догадывался, то решительно не хотел думать об этом.
Он только чувствовал, как пылает его лицо, и этот жар не мог погасить даже самый сильный ливень.
Он сильно нервничал, не зная, что ответить, поэтому еще крепче вцепился в узкое горлышко винного кувшина и, запрокинув голову, попытался сделать глоток. К его разочарованию, внутри было почти пусто, и лишь несколько холодных капель «Белых цветов груши» смочили его пересохшее горло. Чу Ваньнин сглотнул и опустил голову. На контрасте с красной лентой на бутылочном горлышке его судорожно сжавшиеся пальцы казались еще более тонкими и белыми.
Он не произнес ни слова, но атмосфера почему-то стала еще более неловкой.
Мо Жань был не из тех людей, кто злоупотребляет алкоголем, но увидев, как Чу Ваньнин, запрокинув голову, жадно пьет вино, он внезапно спросил:
— Там есть еще?
— Больше нет.
— Ты такой нетерпеливый*. И пьешь так же быстро, — с этими словами Мо Жань склонил голову и нежно поцеловал его губы. — Тогда я... могу попробовать его только так.
[*急 jí цзи — быстрый, торопливый; нетерпеливый; страстный; горячий; вспыльчивый].
У «Белых цветов груши» был сладкий вкус с легким ароматом цветов османтуса.
В прошлой жизни Чу Ваньнин умер, когда Мо Жаню исполнилось тридцать. Той ночью он пил вино на крыше до тех пор, пока от вкуса не осталось лишь чувство горечи.
В дальнейшем, после своего перерождения, Мо Жань не хотел лишний раз прикасаться к вину.
Слишком уж горько.
Он осторожно поцеловал Чу Ваньнина. Сначала просто на миг слегка коснулся его прохладных губ своими, прежде чем снова нежно и очень бережно приникнуть к нему.
Шум дождя и мир вокруг — все растаяло и исчезло.
Перед галереей никого не было, а дождевая завеса скрывала их от посторонних глаз надежнее самого плотного полога. Потеряв счет времени, они обнимали и целовали друг друга, сталкиваясь зубами и яростно сплетаясь влажными языками. За шумом крови в ушах и биением собственного сердца Чу Ваньнин давно уже не слышал грохота дождя, остервенело бьющегося о поперечную балку и каменную брусчатку мостовой.
В отличие от холодных капель, дыхание Мо Жаня на его коже обжигало. Не переставая осыпать поцелуями его лицо, он неспешно переместился от губ к переносице, после чего, уделив внимание глазам и бровям, скользнул губами по виску и добрался до уха. Когда наглый влажный язык лизнул ушную раковину, тело Чу Ваньнина напряглось. Его охватило такое сильное волнение, что только до боли сжав пальцы в кулак, ему удалось сдержать рвущиеся из горла стоны.
Он пытался не дать Мо Жаню окончательно переплестись с ним шеями*, но тот уже прихватил губами мочку и начал вылизывать крошечную родинку за его ухом…
[*交颈 jiāojǐng — переплетаться шеями, как утки-мандаринки; обр. о верной/супружеской любви/нежности].
Чувствуя, как Чу Ваньнин слегка дрожит в его руках, Мо Жань обнял его еще крепче, вдавив в себя так, словно хотел втереть в собственное тело, навечно сделав частью своей плоти и крови.
Севшим голосом он хрипло прошептал на ухо Чу Ваньнину:
— Учитель…
Несмотря на почтительное обращение, мятежные руки Мо Жаня в этот момент продолжали настойчиво ласкать тело Чу Ваньнина. Казалось, его страсть, слишком долго бурлившая в наглухо закрытом котле, только и ждала, когда он приоткроет крышку. Огонь неудовлетворенного желания, бушующий внутри этого молодого тела, словно кипящая вода, стремился вырваться наружу облаком пара, однако в костер под его котлом летели все новые дрова, только распаляя его еще больше.
Это бесконечное томление стало настоящей мукой для них обоих.
— Пойдем со мной!..
Возможно, Чу Ваньнин был одержим внутренним демоном, но в какой-то момент он крепко сжал руку Мо Жаня и, забыв обо всем, безрассудно помчался с ним куда-то под дождем.
Льющийся с неба дождь был ледяным, но их сгорающим от жара телам он казался кипятком. У них не было зонтика, и никто даже не попытался создать защитный барьер. Словно в один миг утратив духовную силу, спасаясь от разгулявшейся стихии, как простые смертные, они вбежали на постоялый двор с трепетавшим на ветру красным бумажным фонарем на входе.
Служащий гостиницы лениво позевывал, понимая, что в такой сильный ливень вряд ли появится какой-нибудь постоялец, поэтому, увидев на пороге двух промокших до нитки мужчин, был, мягко говоря, удивлен.
Рука Мо Жаня, все еще крепко сжимающая запястье Чу Ваньнина, была такой горячей, что казалось, еще немного — и от нее пойдет пар.
Смахнув другой рукой ручьем стекающую с его красивого лица воду, он взволнованно объявил:
— Мы заселяемся.
— А, хорошо, хорошо. Вот ключи от двух комнат наверху, всего…
— Что? — услышав о двух комнатах, Мо Жань разволновался еще больше. Его кадык судорожно дернулся, а тонкие пальцы сжались и нервно забарабанили по столешнице. — Нет, нам нужна только одна комната.
Ошеломленный слуга в замешательстве уставился на Мо Жаня, после чего неуверенно взглянул на Чу Ваньнина.
Чу Ваньнин повернул к нему свое пылающее от смущения лицо и, выдернув руку из мертвой хватки Мо Жаня, заявил:
— Две комнаты.
Служащий обдумал что-то и, чуть поколебавшись, предложил:
— Если вам не хватает денег, то можете взять одну.
— Берем две, — решительно отрезал Чу Ваньнин, одарив служащего взглядом, который мог запросто проделать в нем две дыры. Недоумевая, чем он так разгневал этого заклинателя в белом, испуганный слуга поспешил вручить им два ключа, взяв в оплату один серебряный слиток.
Чу Ваньнин изо всех сил старался восстановить дыхание и выглядеть спокойным и невозмутимым. К сожалению, он промок насквозь, и вода с его бровей в итоге залила глаза, повиснув каплями на длинных ресницах. Несколько раз моргнув, он натянул на лицо самое серьезное выражение и распорядился:
— Я пойду вперед, а ты сходи за имбирным чаем и полотенцем и поднимайся следом.
Отдав приказ, он с самым чопорным лицом взял латунный ключ из руки Мо Жаня и с важным видом начал подниматься вверх по лестнице. Разумеется, все это представление было разыграно исключительно для одного слишком любознательного служащего гостиницы.
Кто-то из них ведь должен был хотя бы попытаться сохранить видимость приличий.
Оставшийся позади Мо Жань никак не прокомментировал это выступление, но в глубине души нашел его довольно забавным. В конце концов, Чу Ваньнин всегда был слишком стыдливым, и для него было очень важно в любой ситуации сохранить лицо.
Чу Ваньнин зашел в комнату, в которой находилась узкая кровать, явно рассчитанная только на одного человека.
Стоило ему взглянуть на нее, как в горле тут же пересохло, а лицо так сильно покраснело, что он больше не осмеливался смотреть в ту сторону, и просто стоял посреди комнаты, не зажигая света и не зная, что ему делать дальше.
Мысли были словно в тумане, а происходящее казалось каким-то абсурдом. Все это свалилось на него слишком быстро, будто снег на голову.
Как такое могло случиться?..
Почему я стою здесь? Я сам прибежал сюда под дождем, чтобы развратничать. Как до такого дошло?..
Прежде, чем он успел закончить эту мысль, дверь за его спиной скрипнула, и в комнату вошел Мо Жань.
Чу Ваньнин напрягся и резко выпрямился. Под прикрытием длинных рукавов он сжал пальцы в кулак, изо всех сил стараясь унять мелкую дрожь во всем теле, но тщетно.
Впервые в жизни он ощущал себя настолько растерянным и беспомощным перед другим человеком, что готов был полностью уступить ему инициативу.
Из-за дождя или от пробившего его холодного пота, ладони стали влажными.
С характерным щелчком дверь закрылась на засов, и Чу Ваньнин тут же ощутил запах железа, словно в этот миг у его шеи оказался топор палача. А может, это был запах крови из оскаленной пасти загнавшего его в угол дикого зверя.
Неожиданно он испытал такой острый приступ паники, что чуть было не пустился в бега.
К счастью, из-за темноты никто не видел выражение его лица в этот момент.
Наконец, Мо Жань решился заговорить с ним. Несмотря на всю нежность и сдержанность, его голос звучал хрипло и напряженно:
— Почему ты не зажег свечу?
— ...Забыл.
Мо Жань поставил на стол деревянный поднос и подал Чу Ваньнину маленькую пиалу с чаем:
— Ты просил имбирный чай. Пей, пока горячий.
С этими словами он подошел к подсвечнику около западного окна и наклонился, чтобы зажечь свечу.
Снаружи выл ветер и лил дождь. Ставни были распахнуты, и сквозь украшенную орнаментом в виде виноградной лозы деревянную решетку можно было рассмотреть размытый тусклый свет от соседних домов.
Мо Жань стоял у открытого окна рядом с изящным медным подсвечником в виде журавля, и белая завеса дождя красиво обрамляла его стройный высокий силуэт с безупречно очерченным профилем. Когда он попытался высечь огонь, используя кремень и кресало, россыпь искр выхватила из тьмы его длинные ресницы, похожие на дрожащие крылья черных бабочек.
Он был заклинателем, и зажечь свечу при помощи духовной силы было бы проще всего, но сейчас Мо Жань собирался сделать это обычным способом, совсем как простой смертный. Ему хотелось увидеть, как рассеяв тишину и темноту, выбитая из камня искра превратится в тонкую пламенную прядь, и восковая свеча, раскрывшись огненным цветком, прольет первые алые слезы.
У него, наконец, получилось высечь искру, но когда он поднес тлеющий трут к фитилю, Чу Ваньнин вдруг сказал:
— Не зажигай ее.
Руки Мо Жаня застыли в воздухе. Оглянувшись, он спросил:
— Почему?
Чу Ваньнин не знал, что ответить, поэтому не терпящим возражений тоном повторил:
— Не нужно зажигать свечу.
Мо Жань замер в замешательстве, после чего внимательнее пригляделся к застывшему словно изваяние посреди темной комнаты Чу Ваньнину, и тут до него начало медленно доходить...
Если подумать, даже Юйхэн Ночного Неба может бояться неизвестности.
В прошлой жизни в постели Наступающего на бессмертных Императора побывало немало любовников. Будь то мужчина или женщина, каждый желал показаться перед ним во всей красе и никто никогда не просил погасить свет, предпочитая, чтобы красные свечи горели всю ночь, выгодно подчеркивая красоту их тел и мастерство в постели. Пытаясь снискать расположение императора, люди льстили и заискивали, всячески стараясь ему угодить, и, казалось бы, воспоминания об этом должны были греть его сердце…
Однако Мо Жань совсем не тосковал по тем временам.
Сначала Жун Цзю, потом Сун Цютун — странное дело, — если подумать, он держал этих людей рядом и всячески баловал их исключительно по той причине, что они напоминали ему Ши Мэя, любовь к которому стала своего рода навязчивой идеей.
Но ему никогда не нравилось смотреть на их лица в постели.
Он всегда просил любовников повернуться спиной, не целовал и не ласкал, а когда брал их тела, то просто тупо следовал инстинктам, сохраняя ясность разума.
Иногда он даже ловил себя на мысли, что все, что он с ними делает, так скучно и бессмысленно.
На самом деле, это и правда не имело никакого смысла.
Сейчас он даже не мог вспомнить те освещенные ярким светом свечей кокетливо улыбающиеся, исполненные подобострастия и вожделения, раскрасневшиеся от вина лица.
Теперь, размышляя об этом, Мо Жань понимал, что удовольствие в постели не имеет ничего общего с настоящей любовью. Наоборот, чем глубже он погружался в болото беспорядочных связей, тем более опустошенным и отчаявшимся становился. В конце концов он почти потерял веру в лучшее и страстно жаждал лишь одного — утопить в крови и грязи весь мир вокруг себя.
Погрузившись во тьму, он больше не смог бы тянуться к свету, надеясь на искупление, и уж точно не посмел бы пытаться удержать тот последний очищающий огонь в своих руках.
Идеальное завершение всего!
На самом деле, почему бы ему уже просто не выкинуть все это из головы?
Сколько бы он ни убеждал себя в том, что не испытывает ностальгии по тем временам, встал на путь исправления и ужасное прошлое больше не имеет власти над ним, но ему никогда не забыть, как во власти тоски и душевной боли он дрожащими пальцами обхватил шею Чу Ваньнина и прижал его к холодным как лед, золоченым каменным плитам Дворца Ушань.
Он делал это с ним на каменном столе в пустынном дворе, на сбитых простынях в спальне, в снегу, в горячем источнике, на императорском троне и даже в таком священном месте, как Храм Предков.
Осквернял его.
Вглядываясь в его лицо, целуя шею, щеки и губы, называя по имени...
Он просто изорвал его в клочья.
Только правда в том, что в то время Чу Ваньнин также жаждал этой тьмы и хотел погасить свет.
Он не нуждался даже в лучике света.
Но его Учитель отказывался говорить и об этом, он просто молча терпел и ни о чем не просил.
Если подумать, Чу Ваньнин был заточен в его Дворце целых восемь лет, но за все это время попросил его только о двух вещах, в самом начале и в конце.
В первый раз, когда Чу Ваньнин только вошел во Дворец Ушань, он попросил его освободить Сюэ Мэна.
Во второй, — прежде чем навеки покинуть этот мир, он попросил его отпустить самого себя.
Если это был не предсмертный бред, то что тогда…
Мо Жань долго молчал, продолжая сжимать в руках кресало и кремень.
Потребовалось время, чтобы Чу Ваньнин смог немного расслабиться. Когда Мо Жань, наконец, выпрямился, то услышал его тихий вопрос:
— Что-то случилось?
— ...Ничего.
Голос Мо Жаня, несмотря на мягкость, был каким-то слишком влажным с нотками затаенной горечи.
Он подошел и обнял одиноко стоящего в темноте мужчину. Мокрая от дождя одежда льнула к их телам, придавая особую интимность этим объятиям.
— Ваньнин, — тихо позвал Мо Жань, обнимая его еще крепче.
— …
В этот момент Мо Вэйюй был почти готов рассказать Учителю о своем грязном прошлом, но слова, словно рыбная кость, застряли у него в горле.
Он в самом деле не мог этого произнести.
После того, как ему с таким трудом удалось завоевать это тепло, правда станет слишком тяжелым испытанием не только для него, но и для Чу Ваньнина. Даже если он грешен и страдает от чувства вины, Мо Жань не хотел и не был готов говорить об этом.
Он не желал просыпаться.
Ему хотелось насладиться счастьем и погрузиться с головой в этот прекрасный сон.
Пусть даже на рассвете ему перережут горло.
В кромешной тьме без единого лучика света Мо Жань припал к губам Чу Ваньнина, затягивая его в долгий и неистовый поцелуй.
В комнате было очень тихо и даже шум дождя за окном не мог нарушить эту тишину. Они слышали дыхание и сердцебиение друг друга, касание губ и влажные звуки поцелуев.
Чу Ваньнин изо всех сил старался дышать как обычно, но все без толку: обжигающие поцелуи и прикосновения Мо Жаня заставляли его грудь вздыматься все чаще. Он был высоким и сильным мужчиной, но Мо Жань мог с легкостью сковать его движения, закрыв его как высокая и величественная горная вершина. Заключив Чу Ваньнина в кольцо горячих рук, он начал с почти невесомого поцелуя, постепенно становясь все более дерзким и настойчивым в своих ласках.
Проникнув влажным горячим языком в рот Чу Ваньнина, Мо Жань набросился на него с поцелуями, как изнывающий от жажды путник, приникнувший к сладкой росе. Он словно пытался набрать побольше воды, чтобы потушить пылающий внутри него огонь, но дыхание Чу Ваньнина оказалось вовсе не спасительной влагой, а тем сосновым маслом, которое с каждым глотком только усиливало пожар, бушующий в его крови.
Непонятно, кто был первым, но они начали стаскивать одежду друг с друга. Возможно, из-за порывисто сорванного пояса или от ощущения горячих пальцев на обнаженной коже, судорожный вздох и приглушенный стон смешались в непроглядной темноте дождливой ночи. Они слишком истосковались друг по другу, и теперь, когда взаимная жажда достигла предела, их движения стали излишне торопливыми и болезненно неловкими. В тишине темной комнаты изредка раздавались сдавленные стоны, но основным фоном оставалось хриплое дыхание двух сгорающих от страсти мужчин.
Прежде чем Чу Ваньнин успел привыкнуть к ощущению холода на обнаженной коже, он почувствовал, что Мо Жань целует его шею, неспешно спускаясь к ключице. Когда влажные горячие губы, наконец, добрались до его груди…
Чу Ваньнин тихо ахнул. Сгорая от стыда и возбуждения, он непроизвольно выгнулся и запрокинул голову назад.
Его лицо покраснело, но к счастью темнота скрывала его позор. Надеясь, что Мо Жань не видит, как пылает его лицо, он прошептал:
— Окно…
— Что?
В замешательстве Мо Жань поднял голову и встретился взглядом с влажными глазами* Чу Ваньнина.
[От переводчика: часто в описаниях сгорающих от страсти китайских мужчин фигурируют «влажные» глаза и «влажный» голос (и еще много чего «влажного» и «красного»). В Китае считается, что при сильном возбуждении глаза человека не только краснеют (в уголках, если что, а не как у циклопа), они еще и влажнеют. В какой-то мере можно считать это описание эквивалентом нашему «глаза с поволокой» и «голос с хрипотцой»].
Сначала Мо Жань надеялся услышать ответ Чу Ваньнина, но одного взгляда хватило, чтобы кровь прилила к голове, и захватившее его страстное желание напрочь вышибло все разумные мысли. Не в силах сдержаться, он снова набросился на Чу Ваньнина, яростно целуя его губы и лаская тело. Потребовалось время, чтобы он смог оторваться от этого манящего рта и переспросить:
— Что?
— ...Окно... — сердце Чу Ваньнина билось очень быстро. Он не знал, как правильно дышать во время затяжного поцелуя, поэтому от недостатка воздуха у него закружилась голова, — ты все еще не закрыл окно.
Мо Жань с трудом оторвался от его тела, чтобы захлопнуть ставни.
Как только исчез единственный источник слабого света, в комнате воцарилась кромешная тьма. Теперь, когда больше не нужно было скрывать охватившее его вожделение, кровь вскипела в жилах Мо Жаня.
Спотыкаясь на каждом шагу, они добрались до старенькой кровати, жалостно скрипнувшей, когда они вдвоем рухнули на нее. Не дав Чу Ваньнину опомниться, Мо Жань прижал его к постели, срывая остатки одежды, которая после их бурной прелюдии уже была в самом плачевном состоянии.
Он чувствовал, как Чу Ваньнин дрожит под ним, совсем как в прошлой жизни, когда они занимались сексом в первый раз. Хотя на этот раз он старался быть сдержанным, его любимый человек все равно трепетал под ним, не в силах контролировать свой испуг.
Сердце Мо Жаня содрогнулось от любви и жалости, и, нежно обхватив ладонями лицо Чу Ваньнина, он принялся осыпать поцелуями его щеки, губы, глаза и подбородок.
— Не бойся… — хрипло шепнул он ему на ухо.
— Я не... Я не боюсь…
Мо Жань взял его за руку и, переплетя свои пальцы с дрожащими пальцами Чу Ваньнина, прошептал, обжигая горячим дыханием мочку его уха:
— Доверься мне… ладно? Все будет хорошо…
Чу Ваньнин хотел было сказать парочку «ласковых» слов этому самодовольному нахалу, но все мысли в тот же миг вылетели у него из головы.
Он только чувствовал, как огромное мощное тело Мо Жаня давит на него, мозолистые руки ласкают его талию и спину. Не выдержав этой сладкой муки, он невольно выгнулся всем телом, прильнув к обнаженной обжигающе горячей груди… Мо Жань уже давно избавился от одежды и теперь, прижавшись к его пышущему жаром торсу, Чу Ваньнин чувствовал себя железом, плавящимся в раскаленном горне.
Их сплетенные разгоряченные влажные от дождя и пота тела терлись друг о друга, так что теперь они могли каждым сантиметром кожи чувствовать обоюдное желание. Иссушенное страстной жаждой дыхание двух мужчин с каждой секундой становилось все более хриплым и тяжелым.
На самом деле какими бы страстными и глубокими ни были их поцелуи, они не могли утолить охватившую их жажду.
Голова Чу Ваньнина начала кружиться, перед глазами вдруг стали появляться нечеткие фрагменты сцен с переплетенными телами, дрожащими от слабости ногами, ярко-красными занавесями и простынями…
Внезапно он со всей ясностью осознал, что это сцена из его сна.
В этом видении Мо Жань, вцепившись в его талию, яростно вбивался в его тело. С неприлично громким звуком бедра этого Мо Жаня ударялись о его ягодицы, безжалостно разрывая тело, в попытке проникнуть как можно глубже в его нутро. Хотя молодой человек в его видении был так же красив, как и настоящий Мо Жань, у него были повадки дикого зверя и глаза атакующего жертву хищника.
Чу Ваньнин не мог понять, почему его подсознание подбросило ему это видение именно сейчас. Может быть, представлять себе что-то подобное в моменты сильнейшего сексуального возбуждения — это нормально и естественно для человеческой природы?
Но Мо Жань ничего не знал о его грешных мыслях. Он был уверен, что Чу Ваньнин не просто ничего не знает о плотских отношениях между мужчинами и женщинами, но и совершенно не представляет, что значит заниматься с кем-то любовью. Он боялся напугать и причинить ему боль в его первый раз, поэтому не спешил переходить от прелюдии к более решительным действиям. В этой жизни он не хотел, чтобы любимый человек терпел какое-то неудобство и пострадал от его необузданной страсти.
Чем больше они переплетались друг с другом, тем сильнее и невыносимее становилось желание Чу Ваньнина. Не в силах терпеть эту пытку, он одной рукой вцепился в Мо Жаня, а другой — в сбитые простыни. Ему хотелось опустить руку вниз и приласкать себя, чтобы хотя бы немного облегчить собственные страдания. От осознания этого его лицо залил стыдливый румянец. Нет, он совершенно точно не мог позволить себе делать такие постыдные вещи на глазах у любимого человека.
Но тот самый разгоряченный орган внизу его тела настолько увеличился, что теперь самым непристойным образом выпирал из его исподнего.
Чу Ваньнин с отчаянием осознал, что своими безуспешными попытками любой ценой сохранить лицо, причиняет себе лишь еще большие страдания.
Он хотел, страстно желал и жаждал прямо сейчас выплеснуться и получить облегчение, но исключительно из упрямства продолжал бороться с собой. Постепенно глаза феникса начали затуманиваться, а разум помутился...
Он перестал что-то понимать и о чем-то думать, бездумно отдавшись на волю собственных чувственных ощущений...
На самом деле Чу Ваньнин точно знал, как именно двое мужчин могут доставить друг другу удовольствие в постели. Его сердце переполняли любовь и желание, ведь он в самом деле любил этого мужчину и был готов пойти до конца, вместе с ним погрузившись в это бушующее море страстей и чувственных удовольствий.
Вдруг перед его глазами вновь задрожала размытая иллюзия.
Странно... почему это Пик Сышэн... Зал Даньсинь…
Лишь только эта мысль промелькнула в его голове, как его тут же затянуло в водоворот нового видения.
Чу Ваньнин увидел Мо Жаня, сидящего на большом троне на том месте, где раньше стояло кресло принимавшего высоких гостей главы ордена. Сам он сидел прямо на Мо Жане, лицом к лицу, и был совершенно нагим. Несмотря на то, что он был самым постыдным образом обнажен, одежда Мо Жаня была почти в идеальном порядке, за исключением приспущенных штанов, но даже так его срамное место было прикрыто ногами самого Чу Ваньнина.
Не сводя с него немигающего взгляда, Мо Жань еще глубже вошел в него и развязно подвигал бедрами.
— Приятно*? — насмешливо спросил он.
[*爽 shuǎng шуан — приятно, круто, удобно; жарг. заниматься сексом, разврат, пошлость].
Кажется, в этот момент, как будто страдая от сильной боли, он затряс головой.
Не обращая внимания на его стиснутые зубы, Мо Жань просунул палец ему в рот, силой пытаясь вырвать из него стон.
— Покричи! Кричи, я сказал!
Но он продолжал упорствовать, и из его горла вырвался лишь приглушенный всхлип.
Мо Жань перестал играть с ним и, обхватив его за талию, не сдерживаясь, насадил на себя до основания. После этого безжалостные руки неспешно соскользнули на ягодицы Чу Ваньнина и яростно сжали их до красных пятен.
— Кричи! — хриплым от ярости голосом приказал он.
— Нет...
Одной рукой обхватив его талию, а другой продолжая сжимать ягодицу, Мо Жань чуть приподнял его, а потом начал медленно натягивать на свой член до самого упора, внимательно следя за реакцией Чу Ваньнина. Убедившись в том, что несмотря на то, что его тело дрожит, тот продолжает упрямо молчать, он усилил нажим и сам начал двигать бедрами, еще сильнее углубляя проникновение, которое из-за невысокой амплитуды больше напоминало быстрое скольжение двух плотно пригнанных к друг другу деталей. Сходя с ума от этого трения, буквально нанизанный на его член Чу Ваньнин мог только тихо шептать:
— Нет, не надо...
— Разве это тебе решать? — мужчина на троне усмехнулся. Хотя он перестал двигаться, его горячая возбужденная плоть все еще находилась глубоко внутри тела Чу Ваньнина, пульсируя вместе с биением его сердца.
— Кроме того, разве тебе самому это не нравится? Смотри, здесь ты очень даже твердый.
Образы и звуки стали терять четкость, рассеиваясь клочьями серого тумана. Похоже, из-за сильного перевозбуждения его мозг в итоге породил эту безумную фантазию.
Совершенно потерянный Чу Ваньнин тупо лежал на кровати в номере гостиницы. Тело его сотрясала мелкая дрожь, член стал болезненно твердым.
Что с ним творится… и что ему теперь делать?..
Иллюзия становилось все более туманной, но он все еще видел, как сидевший на троне Мо Жань вышел из него почти полностью, но только чтобы снова одним рывком яростно насадить его на себя.
Это было невыносимо... возбуждающе…
И он не выдержал и, обессиленно упав на этого мужчину, простонал:
— А… а...
Тяжело дыша, Мо Жань продолжал вторгаться в его тело, безжалостно трахая его.
— Ты так развратно кричишь. Неужели не боишься, что люди тебя услышат?.. Блять... ты хочешь, чтобы я затрахал тебя до смерти?!
Видение Чу Ваньнина становилось все более размытым...
И, наконец, исчезло совсем...
Это иллюзия, обман зрения, подделка, ведь это совершенно точно не могло быть правдой.
Просто горячечный бред, наложившийся на бесконечно преследующий его кошмарный сон.
Однако почему-то, вопреки всем законам природы, ощущение того вторжения и обладания его телом все еще было слишком реальным.
Должен ли он... сделать это наяву?
Все еще не до конца придя в себя, Чу Ваньнин чуть прикрыл свои прекрасные глаза феникса и тихо сказал:
— Входи…
Мо Жань ошеломленно замер.
Чу Ваньнин знает, что нужно делать?
Откуда ему это знать?
Этот чистый, как белый лист, мужчина в жизни своей даже эротических рисунков не видел, так откуда у него вдруг такие познания?!
— Ну... это ведь… так делается? — пробормотал Чу Ваньнин.
Задав этот вопрос нависшему над ним мужчине, он покраснел так, что, казалось еще чуть-чуть, и он начнет истекать кровью.
— Откуда... откуда ты узнал об этом?
— …
Конечно Чу Ваньнину было очень неловко признаться в том, что он настолько распутный, что ему снятся такие развратные сны, поэтому он уклончиво ответил:
— Случайно увидел в одной книге в библиотеке… — и тут же поспешил добавить. — Кто-то свою книгу забыл.
Мо Жань, конечно, ни на секунду не усомнился в правдивости его слов. В глубине души он почувствовал облегчение и некоторый трепет.
Поцеловав уголки губ и кончик носа Чу Ваньнина, он сказал:
— Не спеши.
— ...!
Не спеши?
Да кто тут спешит-то?!
От злости и унижения дыхание Чу Ваньнина сбилось, и кровь прилила к лицу, но Мо Жань тут же заключил его в объятия, нежно прижал к своей груди и, ласково погладив по виску, мягко сказал:
— Будет больно.
— ...Тогда не нужно, — в последней попытке сохранить лицо, Чу Ваньнин решительно отрезал себе все пути.
Мо Жань едва заметно улыбнулся. Его тихий и мягкий голос с едва заметной хрипотцой ласкал слух:
— Этим вечером тебе не нужно заботиться обо мне… — звук его голоса затих.
— …
Чу Ваньнин моргнул.
Сегодня вечером, что?
Он в изумлении наблюдал, как нависший над ним Мо Жань, оперевшись на руки с двух сторон от его тела, начал медленно спускаться вниз.
Такого в своих снах Чу Ваньнин еще не видел. Что это он собирается делать?
— Сегодня вечером я просто хочу, чтобы тебе было хорошо, — сказал Мо Жань, склоняясь над ним. Прежде, чем Чу Ваньнин успел среагировать, он распустил завязки на его исподнем, высвобождая возбужденную плоть, после чего, обласкав ее самым жарким взглядом, открыл рот и…
— Ах!.. — застонал Чу Ваньнин. Волна неконтролируемой дрожи прошила его позвоночник. Что это за ощущение?
Как... Как такое может быть?.. Это же так грязно…
Он испытывал необыкновенное чувство, ощущая свою плоть внутри теплого рта возлюбленного.
Что касается самого Мо Жаня, то он обнаружил, что чувствовать тепло разбухшего от желания члена любимого человека в своем рту оказалось неожиданно приятно. Стараясь не ранить зубами, он вбирал его все глубже. Услышав, как участилось дыхание Чу Ваньнина, он поднял глаза, чтобы одарить его нежным и немного снисходительным взглядом.
Наступающий на бессмертных Император…
Он никогда не делал ничего подобного и даже не думал, что способен на такое.
Однако сейчас он сам истово и страстно желал и даже был счастлив делать это.
— Ты же не хочешь... Как ты можешь?.. Вытащи! Вытащи его изо рта немедленно! — казалось, лицо Чу Ваньнина раскраснелось как никогда ранее. Закусив губу, он остервенело тряс головой. Внутри холодных глаз, там где раньше были только ледяные ножи, сейчас плескались весенние воды желания и смущения.
Какой же он милый.
Когда Мо Жань вобрал его член глубоко в глотку, от наплыва новых ощущений Чу Ваньнин обессиленно откинулся на кровати. Словно выброшенная на берег рыба, он жадно хватал ртом воздух, перед глазами все плыло, и ему никак не удавалось сфокусироваться хоть на чем-то.
Мо Жань еще несколько раз заглотил его член до основания, прежде чем отстранился и, окинув его жадным взглядом, произнес влажным от следов его похоти ртом:
— Золотце*, тебе хорошо?
[宝贝 bǎobèi баобэй—прелесть; деточка, сокровище, золотко; сокровище; дорогая раковина].
Чу Ваньнин чувствовал себя так, словно у него в голове взорвался фейерверк. Пребывая в полубессознательном состоянии, он даже не сразу понял, как назвал его Мо Жань. Сейчас он чувствовал
только сладость и стыд, и когда они достигли предела, его тело, казалось, превратилось в желе. Но все же, как он мог произнести это вслух? Как он мог?..Он ведь его учитель, да еще и такой старый. Он – Бессмертный Бэйдоу. Он…
— Ах...
Тихий хриплый стон снова прозвучал в погруженной во мрак притихшей комнате.
Мо Жань снова принялся облизывать его жаждущий ласки член, умело лаская шершавым языком все те потаенные местечки, к которым сам Чу Ваньнин прикасался крайне редко. От такой интенсивной стимуляции, на глазах у него выступили слезы. Так же как и в прошлой жизни, он до последнего продолжал отрицать свои желания и боролся со своей природой, но правда была в том, что несмотря на его сопротивление, он всегда хотел, чтобы Мо Жань принял его и занялся с ним любовью. И Чу Ваньнин сдался: его горло судорожно сжалось и из него вырвался хриплый вздох.
Он бессознательно прикрыл затуманенные похотью глаза, а Мо Жань, стараясь доставить ему еще большее удовольствие, начал ритмично двигать головой вперед-назад, каждый раз стараясь принять его член как можно глубже в свое горло. Не в силах терпеть, Чу Ваньнин протянул руку и, погрузив все пять тонких пальцев в темные волосы на его макушке, предприняв последнюю слабую попытку оттолкнуть его.
— Не... не делай этого... это грязно... ах...
Но Мо Жань лишь поднял на него свои горящие вожделением черные глаза и сказал:
— Я люблю тебя и хочу доставить тебе удовольствие... Как это может быть грязным?
Он мягко поцеловал налившуюся кровью головку его члена, на котором от напряжения выступили вены, и нежно добавил:
— В тебе все идеально.
После этих слов, он снова обхватил его плоть губами и с еще большим энтузиазмом принялся ласкать, лизать и сосать его. Это был первый любовный опыт Чу Ваньнина. Разве мог такой добродетельный и неопытный в вопросах телесной любви человек долго выдержать такой напор? Когда его возбуждение достигло пика, и он кончил, его член еще несколько раз рефлекторно толкнулся в горло Мо Жаня.
Мо Жань... должно быть, ему было очень неприятно?
Воспарив на крыльях сильнейшего в его жизни оргазма, Чу Ваньнин словно завис между небом и землей. Он никогда и подумать не мог, что сможет испытать настолько сильное чувственное удовольствие.
Но даже с головой погрузившись в море наслаждения, Чу Ваньнин продолжал мучиться угрызениями совести за то, что только что сделал. Он хотел сесть, вытереть уголки губ Мо Жаня, ласкать его и целовать, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность.
Но его поясница обмякла, ноги и ступни совсем онемели.
У него не вышло даже подняться.
Пока Чу Ваньнин стыдливо прятал взгляд под опущенными ресницами, Мо Жань проглотил мутную жидкость, которую исторгло его тело. Осознав это, Чу Ваньнин совсем потерял присутствие духа. Его сознание опустело, шея онемела, и только яремная вена судорожно пульсировала, выдавая бешеный бег его сердца.
Наконец, Мо Жань нежно коснулся его лица и накрыл его безвольное тело своей раскаленной плотью. В отличии от обмякшего во всех местах Чу Ваньнина, нижняя часть, прижавшаяся к его животу, была жесткой и обжигающей. В глазах Мо Жаня все еще горел яростный огонь неудовлетворенного желания, а от тела исходил запах разгоряченного похотью дикого зверя, но, невзирая на это, он смотрел на него с той же любовью и нежностью.
— Я люблю тебя.
Я и правда, искренне и очень сильно люблю тебя.
Человек с волчьим сердцем, вернувшийся на праведный путь блудный сын, несмотря на неподъемный груз вины на душе, не готовый сдаться и отступить. Эгоистично, отчаянно, пылко и жадно...
Я люблю тебя.
[*好 hǎo хао — хороший; милый; красивый; добрый; порядочный].
В комнате было так тихо, что они ясно слышали каждый судорожный вздох и биение сердец друг друга. Воздух наполнился сладковатым запахом похоти.
Лежавший рядом с ним на кровати Мо Жань чуть изменил позу: притянув Чу Ваньнина ближе, он обнял его сзади, потом нежно поцеловал уголок его глаза и припал губами к шее.
Их разгоряченные потные тела, такие липкие и грязные, словно склеились, продолжая тереться и запутываться друг в друге. Перед глазами Чу Ваньнина все еще плыли радужные круги. Он не осмеливался даже думать о том, что они только что сотворили, настолько все это было нереально и даже абсурдно.
К этому времени теплое сердце Мо Жаня уже раскалилось добела, и согретая его огненным жаром кровь хлынула вниз, стремясь вырваться наружу. И тут вдруг человек в его объятиях тихо спросил:
— А как же ты?
На миг Мо Жань ошеломленно замер.
— Что я?
Смущенно кашлянув, Чу Ваньнин пробормотал:
— Ты…
Больше он ничего не сказал, просто обернулся, и в кромешной тьме пара ярко сияющих глаз заглянула в глаза Мо Жаня. Несмотря на то, что видимость была ограничена, тому показалось, что он видит румянец, пылающий на щеках Чу Ваньнина.
— Ты ведь все еще... — Чу Ваньнин заколебался, не в силах выговорить это пошлое слово. Наконец, спрятав глаза за ресницами, он пробормотал, — Я хочу помочь тебе.
Когда Мо Жань все понял, его сердце сжалось от печали и сладости. Нежно обняв Чу Ваньнина, он пробормотал:
— Почему ты такой глупый*? Не так уж это и важно. Если хочешь, когда-нибудь мы вернемся к этому вопросу.
[*傻 shǎ ша — глупый, неразумный; идущий напролом; упертый].
— ...И вовсе я не глупец! — жестко отрезал Чу Ваньнин. Ему не нравилось, когда его называли подобным образом. — Разве не ты тут упертый дурак? Ты так и... разве ты не чувствуешь дискомфорт?
— Ах, это? Я просто подожду пока ты уснешь, а потом схожу обольюсь холодной водой...
Однако Чу Ваньнин не собирался отступать:
— Я помогу тебе.
— Не нужно! — воскликнул Мо Жань, пытаясь остановить его благой порыв.
— …
Чу Ваньнин больше ничего не сказал. Похоже, из-за своей неопытности он и без того чувствовал неловкость и неуверенность в собственных силах, поэтому подумал, что, скорее всего, Мо Жань просто не хочет его обидеть прямым отказом и сказал, что примет душ, на самом деле подразумевая, что уж лучше удовлетворит себя своими руками, чем примет его неуклюжую помощь.
Пока Чу Ваньнин размышлял об этом, румянец сошел с его горящего от стыда лица. Он даже нашел в себе силы холодно сказать:
— Если не хочешь, просто забудь об этом.
Услышав нотки недовольства в его голосе, Мо Жань был слегка удивлен. После только что пережитого оргазма Чу Ваньнин уже не так безупречно контролировал голос, и, судя по тому, что Мо Жань слышал сейчас, было совершенно очевидно, что тот был недоволен и обижен его ответом.
Почему этот человек такой глупый?
Как он может не хотеть его? Все, о чем он сейчас мечтал, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась, этот дождь лил вечно, и он мог жить и умереть* вот так, в объятиях Чу Ваньнина, полностью поглотив его и слившись с ним телом и душой.
[*醉生梦死 zuìshēng mèngsǐ цзуйшэн мэнсы «жить как во хмелю, умереть как во сне» — обр. в знач.: жить сегодняшним днем; забыв обо всем, срывать цветы удовольствия].
Он хотел жестко трахать его и видеть, как Чу Ваньнин задыхается и плачет под ним, а также пометить своим запахом каждый сантиметр его тела, однако ему приходилось сдерживать себя и терпеть.
Когда в прошлой жизни Мо Жань проделал это с Чу Ваньнином в первый раз, того лихорадило несколько дней. Его бледное лицо с потрескавшимися губами навсегда врезалось в память Мо Жаня.
Теперь он хотел сделать все без спешки. В конце концов, можно же и потерпеть ради того, чтобы в свой первый раз Чу Ваньнин не чувствовал боли и отвращения. Зато впоследствии, занимаясь с ним любовью, он не будет бояться полностью отдаться страсти и разделить с Мо Жанем удовольствие телесной близости.
Однако, похоже, Чу Ваньнин все не так понял.
Мо Жань поцеловал его в лоб и тихо сказал:
— Почему это я не хочу? Что ты себе надумал?
— ...
— Разве ты не видишь, что со мной, — горячее дыхание коснулось виска Чу Ваньнина, влажный голос с хрипотцой прошелся по нервам. — Посмотри, как я возбужден. Неужели после этого ты все еще думаешь, что я не хочу тебя... дурачок?
Чу Ваньнин тут же взвился:
— Еще раз назовешь меня дурачком, я снесу тебе голову! Ты… ты...
Мо Жань поймал его за руку и положил ее на то самое «говорящее» место, после чего все гневные слова просто вылетели у Чу Ваньнина из головы, а перед глазами все поплыло, словно его хватил солнечный удар.
— Вот так, и это все из-за тебя.
В темноте Мо Жань поцеловал его веки, затем опустился к губам и, охваченный восхитительным опьянением, долго упоенно покусывал и облизывал их, не в силах остановиться.
С каждым поцелуем это обоюдное желание становилось все более неудержимым. Их губы и ноги переплелись, тела терлись друг о друга так, что возбуждение нарастало, заполнив сексуальным напряжением всю комнату. Утонув в собственном вожделении, Мо Жань далеко не сразу заметил, что покрасневший Чу Ваньнин упрямо бормочет себе под нос:
— Я тоже хочу... сделать тебе приятно…
Последние слова зависли в воздухе, растворившись в захлестнувшем Чу Ваньнина приступе стыдливости. Мо Жаню показалось, что его душа вот-вот воспарит от счастья, а тело разорвется от неудовлетворенного желания.
Чу Ваньнин все еще держал руку на напряженном члене Мо Жаня. Невольно он почувствовал, как заключенное в нем неутоленное желание распространяется от его ладони по позвоночнику к вмиг онемевшей голове.
Наконец, у него появилась прекрасная возможность воочию оценить свирепость, мощь и величие, заключенные в этом пылающем «орудии убийства», по праву возглавившем мировой Рейтинг*. Какой же он огромный, твердый, обжигающе горячий, напряженный до предела, так что тонкая ткань исподнего с трудом сдерживала его неистовый напор. Теперь Чу Ваньнин был практически уверен, что никогда не сможет вместить в себя нечто подобное...
Кто бы мог подумать, что телесная близость с этим мужчиной способна запросто лишить человека жизни.
Теперь-то до него дошло, что предупреждение Мо Жаня о том, что ему будет больно не просто проявление излишней заботы. Совершенно очевидно, если в него засунуть такую штуку, его просто разорвет.
Но стоило ему подумать о мучениях Мо Жаня, которые он мог бы облегчить, как Чу Ваньнин вдруг почувствовал приступ безрассудной храбрости. Впрочем, возможно, дело было в том, что он являлся одним из тех людей, которые готовы поступиться своим комфортом и терпеть боль ради того, чтобы доставить удовольствие любимому человеку.
Мо Жаня же захлестнуло волной паники. Ему и так трудно было сохранять ясность рассудка, а если еще и Чу Ваньнин будет настаивать на том, чтобы принять его в себя, то вся сдержанность просто сгорит в огне страсти.
Ему ли не знать, что охваченный похотью мужчина — свирепый зверь, не чувствующий меры и не слышащий доводов рассудка, жаждущий только доминировать и обладать.
Крепко прижав к себе Чу Ваньнина, он прохрипел:
— Не делай этого, Ваньнин, ты... ты...
— Ничего страшного, я просто повторю то, что делал ты...
— Нет, — Мо Жаню казалось, что его горло ошпарили кипятком. Еле ворочая языком, он признался, — я не смогу сдержаться.
Чу Ваньнин не понял, что он имел в виду, и удивленно переспросил:
— Почему не сможешь?
Мо Жань мысленно выругался. Он в самом деле больше не мог терпеть. Дыхание на его коже, тихий голос и это тело совсем рядом — все это медленно, но верно плавило цепь, на которую он когда-то посадил свои грешные желания, и грозило спалить дотла его самого.
Низко застонав, он вдруг приподнялся и, прежде, чем Чу Ваньнин успел что-то понять, быстро перевернул его и прижал к постели. Чу Ваньнин чувствовал, как вжимающееся в него сильное, разгоряченное тело Мо Жаня словно обволакивает его сзади, заключив в теплый кокон.
Сквозь тонкий слой разделяющей их ткани, Чу Ваньнин ощутил, как все еще зачехленное внушающее трепет непревзойденное «оружие» Мо Жаня яростно толкнулось ему в промежность.
От неожиданности он тихо ахнул, и голос его в этот момент прозвучал непристойно тонко и мягко, что стало неожиданностью для него самого. Лицо тут же залила краска стыда, пальцы крепко вцепились в простыню, а губы плотно сжались, чтобы не пропустить больше ни одного позорного вздоха или стона.
Что значит «не могу сдержаться»?
Кажется, теперь Чу Ваньнин начал понимать смысл этой фразы, особенно когда Мо Жань так интенсивно терся об него возбужденной плотью, да еще и хрипло нашептывал:
— Я с таким трудом сдерживаюсь. Просто с ума схожу, настолько хочу войти в тебя и трахнуть... как ты не можешь этого понять?..
Горячее дыхание обдало его ухо, одна сильная рука опиралась на кровать, поддерживая тело на весу, а другая крепко сжимала его талию. Несколько раз ударившись о него своей нижней частью, не почувствовавший никакого облегчения Мо Жань вдруг похлопал его по ягодицам и хрипло сказал:
— Сожми ноги.
Чу Ваньнин настолько растерялся, что неосознанно сделал так, как сказал Мо Жань, и уже собирался повернуть голову, чтобы посмотреть, что он задумал, как вдруг между его бедрами вклинилось огромное обжигающе горячее «смертельное орудие». Задохнувшийся от неожиданности Чу Ваньнин испуганно замер. От волнения все поплыло перед глазами, а кожа на голове вмиг онемела.
Стоило Мо Жаню стянуть исподнее, и огромный член, сбросив оковы, пришел в полную боевую готовность. Как только темный ствол с налившейся кровью, истекающей смазкой головкой оказался зажат между теплыми и нежными бедрами Чу Ваньнина, он испустил вздох облегчения и, обняв его за талию, начал двигаться, имитируя половой акт.
— Ах...
Раньше Чу Ваньнин и подумать не мог, что это может происходить так. Толстый, истекающий смазкой член яростно терся о внутреннюю сторону его бедер, а его собственное тело, охваченное негой, совсем размякло, спина словно онемела, а глаза заволокло туманной дымкой вожделения. Смущенный Чу Ваньнин совсем утратил связь с реальностью, испытывая сильнейшее возбуждение оттого, что его любимый мужчина так самозабвенно и страстно трется об него. Повернув голову набок, он уткнулся лицом в зазор между матрасом и подушкой, по которой в беспорядке разметались его волосы...
Член Мо Жаня несколько раз прошелся в опасной близости к входу в его тело, словно намереваясь, полностью погрузившись в распластавшегося под ним мужчину, раз и навсегда взять над ним верх и подчинить себе своего строптивого учителя. Ощущение опасности вкупе с яростными толчками подстегнуло поутихшее желание Чу Ваньнина, и его возбуждение вновь начало стремительно нарастать.
Промежность Мо Жаня яростно и пылко, безумно и жадно снова и снова билась об его бедра.
Быстрые шлепки, с которыми встречались их тела, были отчетливо слышны в тишине комнате, густые и жесткие волосы щекотали его ягодицы, от пота и смазки кожа на бедрах становилась все более липкой, горячей и раздраженной.
— Учитель, сожми еще немного... А-а-ах!..
В хриплом голосе Мо Жаня было столько страсти и желания, что Чу Ваньнин без лишних вопросов сделал то, о чем он его просил.
— Да!.. Вот так... Еще сильнее… Ох, блять!..
Вожделение нарастало, разум затуманивался. Постепенно дикая животная похоть почти полностью захватила страстно совокупляющихся мужчин. Мо Жань запрокинул голову и тяжело сглотнул, отчего его кадык сексуально заходил ходуном.
— Учитель... золотце... ты такой горячий внутри… О... да!..
С членом, зажатым между бедрами, слушая, как под аккомпанемент влажных звуков столкновения их тел Мо Жань сыплет грязными словечками, Чу Ваньнин почему-то вовсе не ощущал себя испорченным и грязным. Жадно вслушиваясь в хриплое дыхание Мо Жаня, он чувствовал, что сам сошел с ума, иначе почему, несмотря на полное жара сердце, сорвавшееся на дикий бег, он тихо спросил:
— Тебе хорошо?
— Хорошо… — Мо Жань чуть приоткрыл глаза. Во влажном взгляде ясно читались охватившие его смятение и замешательство.
Он наклонился над Чу Ваньнином, заключил его в кольцо своих сильных рук и прижал к кровати так, что они полностью переплелись телами в единое целое, буквально склеившись до пояса, в то время как нижняя часть Мо Жаня с каждым ударом затягивала их обоих все глубже в водоворот влажного жаркого безумия.
Обхватив рукой подбородок Чу Ваньнина, Мо Жань быстро нашел его рот, вовлекая в жадный страстный поцелуй и еще теснее переплетаясь с ним влажными и липкими губами и языками.
Член Мо Жаня энергично двигался между бедер Чу Ваньнина, терся о его сдвинутые ляжки, настойчиво пытаясь протолкнуться все глубже. От сильных толчков хлипкая кровать под ними ходила ходуном, упирающиеся в матрас пальцы ног Чу Ваньнина побелели от напряжения. Все это так подействовало на него, что в какой-то момент ему начало казаться, что Мо Жань в самом деле вторгается в его тело.
Подняв голову, он сам яростно поцеловал Мо Жаня. Когда под покровом ночи в нем вдруг проснулись звериные инстинкты и совершенно животное бесстыдство, переполняющая его любовь вылилась в этот полный соблазна безрассудный порыв.
Поцелуй вышел таким интенсивным и всепоглощающим, что от учащенного сердцебиения и недостатка воздуха у Чу Ваньнина закружилась голова, и перед глазами вдруг появился еще один осколок из его обрывочного сна...
Чу Ваньнин не знал, где это было, но он точно так же лежал на кровати, только застелена она была ярко-красным постельным бельем.
Там также были переплетенные ноги и ступни, сбившееся дыхание и хриплые стоны, стекающий по коже горячий пот и неутолимая жажда.
Это была та же поза: Мо Жань вторгался в него со спины, одновременно пытаясь повернуть его лицо, чтобы поцеловать. Огромный полностью эрегированный член яростно входил и выходил из его хорошо растянутого тела. Он не был уверен, как много раз он уже принял его в себя, кроме того, похоже, они использовали какую-то смазку, поэтому это оказалось не так уж и больно, зато очень жарко и влажно. Ощущение огромного члена, до упора вбивающегося в его растраханный вход, порождало во всем теле волны неконтролируемой дрожи.
— Ах... Ах…
Он услышал, как кто-то кричит, задыхается и стонет. Этот слабый и тихий голос, чей он?
Неужели это он сам?
Казалось, Мо Жань бесконечно долго играл с его телом, постепенно становясь все более неудержимым и яростным, как будто одержимый смертельно опасным стремлением проткнуть его насквозь. Удивительно, но тело Чу Ваньнина плавилось от удовольствия, словно после множества тренировок оно давно пристрастилось к такому полному обладанию и жестокости. Более того, когда Мо Жань толкался в его обмякшее тело, он двигался ему навстречу, желая усилить и углубить вторжение.
Все выглядело так, словно внутри его тела паразитировал плотоядный цветок, накормить который можно было только яростно совокупляясь с другим человеком.
Это напоминало воздействие сильнейшего в мире наркотического афродизиака, который мог разрушить личность даже самого несгибаемого человека.
Чтобы получить краткое облегчение, жертва была готова падать все ниже, пресмыкаться и хрипло молить о снисхождении.
Кто это?..
Какое любопытное зрелище... Какой странный сон... Иллюзия... или реальность... что же это?
— Чу Ваньнин, тебе ведь нравится, когда я тебя трахаю?..
Посмотри, как низко ты пал…
Расслабься немного, ты слишком тугой, зачем так сильно втягивать меня?..
Сейчас я кончу, вот-вот кончу в тебя... ах!..
Это так грязно, неразборчиво и неясно, но так похоже.
Что за дела?!
Это и правда очень похоже на звук голоса Мо Жаня, и все же не совсем то же самое.
Мо Жань никогда не говорил таким странно искаженным голосом, никогда…
Не глотал слова... Должно быть, это просто подделка…
Грязь какая!
Этот разврат совсем спутал его мысли.
Позади него задыхающийся Мо Жань все более необузданно и грубо бился о его тело. Ноги расползались, побелевшие пальцы ног из последних сил упирались в матрас, подушка и простыни были безнадежно сбиты. Пытаясь получить желанную разрядку, Мо Жань долго и яростно двигался туда-сюда, затем вздрогнул всем телом и со вздохом крепко обнял его, прижавшись еще сильнее. Сейчас со стороны они, должно быть, были похожи на двух спаривающихся животных, жаждущих долгих глубоких поцелуев сверху и влажного быстрого совокупления снизу.
— Ваньнин... Учитель…
Приближаясь к своему пику, задыхающийся Мо Жань продолжал хрипло звать его.
— Золотце…
Одной рукой придерживая Чу Ваньнина за талию, Мо Жань продолжал пощипывать и растирать его полные ягодицы. В горле пересохло, кадык ходил ходуном. Когда он почти достиг критической точки, его глаза опасно сверкнули, и он настолько обезумел, что в последнем свирепом рывке чуть не сломал Чу Ваньнина пополам, после чего сгреб его в объятия и принялся зацеловывать, покусывая мочку уха и шею.
Его грудь прижималась к горячей и влажной спине, а разум был почти полностью уничтожен. Придерживая рукой твердый как камень и отчаянно рвущийся в бой член, не в силах сдержаться, он приставил его к входу в тело Чу Ваньнина.
Заметив, каким диким и неудержимым было желание Мо Жаня, на этот раз Чу Ваньнин и правда запаниковал. Несмотря на сковавший его тело страх, он попытался остановить его:
— Ты ведь говорил, что не будешь входить, ты… подожди...
Хватая воздух, Мо Жань поцеловал его загривок и, тяжело сглотнув, наклонился, чтобы прильнуть губами к щеке Чу Ваньнина.
— Не бойся, я не буду входить, но... я очень хочу кончить сюда.
Когда влажная головка уперлась в сжавшееся колечко мышц, Мо Жаню пришлось приложить все силы, чтобы сдержать свою порочную натуру. Мысленно выругавшись, он начал яростно и нетерпеливо тереться членом между ягодицами Чу Ваньнина, доводя себя до оргазма и наконец... после последнего особенно сильного толчка, он плотно прижал член к его входу и с тихим рычанием бурно излился. Сперма потекла по внутренней стороне бедер Чу Ваньнина, пачкая постель и наполняя воздух непристойным запахом греха.
В этот момент по дрожащему телу Чу Ваньнина прошла судорога.
Быстро сообразив в чем дело, Мо Жань вытянул руку и, обхватив ладонью его член, с воодушевлением принялся помогать ему достигнуть разрядки.
Раздавленный своим позором, покрасневший Чу Ваньнин тихо пробормотал:
— Не надо… не нужно его трогать... Я ведь только что уже…
Не сводя с него сияющих счастьем и обожанием глаз, Мо Жань пробормотал:
— Да, я знаю, что до этого ты уже кончил.
В уголках глаз Чу Ваньнина выступили злые слезы. Чувствуя себя втоптанным в грязь и ужасно униженным, он гневно отрезал:
— Ты… не смей говорить это слово.
— Какое?
— …
— О! — Мо Жань удивленно приподнял брови, а потом что-то сообразив, натянуто улыбнулся. — Ладно.
Он нежно поцеловал его, но в движениях его рук не было ни капли почтения:
— Но, Учитель, я все равно хочу снова увидеть, как выглядит твой оргазм*.
[*高潮 gāocháo гаочао «высокий прилив» — кульминация, оргазм].
— Хм…
Руки этого молодого мужчины и правда оказались очень опытными и умелыми. Стоявший колом член Чу Ваньнина оказался послушной игрушкой в его ладонях, и очень скоро, достигнув нового пика возбуждения, он бурно излился второй раз. Впрочем, разве мог такой невинный человек, как Чу Ваньнин, устоять перед натиском рук, не понаслышке знающих, что такое разврат и потворствование плотским желаниям? Кроме того, в самый ответственный момент его разум затуманился, перед глазами замелькали какие-то расплывчатые тени, а в ушах зазвучали неясные голоса. Он почувствовал сонливость и давящую усталость…
— Ваньнин.
Он услышал, как за его спиной полный нежности и любви голос Мо Жаня так интимно и ласково зовет его по имени.
После того, как они смогли дать выход своей страсти, их дыхание выровнялось, и тела охватила сладкая истома. Какое-то время благодарный Мо Жань нежно гладил и целовал расслабленное тело Чу Ваньнина, а после всю ночь держал в своих объятиях, защищая и сторожа, словно бесценное сокровище.
Чу Ваньнин лежал в забытьи, прислонившись голой спиной к пышущей жаром груди Мо Жаня. Какое-то время он еще бодрствовал, зависнув между сном и явью, прежде чем закрыть глаза и крепко уснуть.
Когда Чу Ваньнин проснулся, то сквозь щель в окне пробивался свет нового дня, и, судя по звуку барабанящих по черепице дождевых капель, дождь и не думал заканчиваться.
Он почувствовал легкую головную боль: осколки воспоминаний о вчерашней ночи были похожи на плавающие в чане рыбьи чешуйки, ярко поблескивающие каждый раз, когда липкий свет падал на них.
Чу Ваньнин хотел вспомнить побольше деталей, но чешуйки опускались все глубже и глубже, пока наконец полностью не исчезли в темноте его памяти.
А потом он просто вмиг вспомнил, чем занимался с Мо Жанем прошлой ночью, и все его тело напряглось, а лицо мгновенно залил стыдливый румянец. Он хотел было встать, но сильная рука все еще обнимала его, а мерно вздымающаяся и опускающаяся широкая грудь все также плотно прижималась к его спине.
Мо Жань еще не проснулся.
И он стал ждать. В полумраке спальни сложно было определить как много времени прошло, но ему казалось, что его ожидание слишком уж затянулось.
Затянулось настолько, что у него онемела рука.
Затянулось настолько, что стремительный бег его сердца замедлился.
Затянулось настолько, что он перестал чувствовать неловкость.
Наконец, Чу Ваньнин перевернулся и посмотрел в лицо спящему Мо Жаню.
Невероятно, даже можно сказать, уникально красивый. Каждой черточкой, будь то брови, нос или губы, Мо Жань, вне всякого сомнения, был самым прекрасным мужчиной в мире.
Только лоб слегка нахмурен, словно внутри его головы были скрыты какие-то тяжелые думы, которые не давали ему расслабиться даже во сне.
Лежа так, лицом к лицу, не проронивший ни слова Чу Ваньнин еще очень долго изучал его черты.
Но это бесконечное ожидание затянулось настолько, что он не сдержался: в первый раз в своей жизни Чу Ваньнин взял на себя инициативу и сам нежно поцеловал губы Мо Жаня.
В конце концов, он осторожно убрал его руку со своего тела, сел на край кровати, надел нижнее белье и потянулся за своим белым одеянием. Одежда была безнадежно помята, и сколько бы Чу Ваньнин ни пытался разгладить складки, у него так и не вышло привести ее в подобающий вид.
Ему оставалось просто смириться, втайне надеясь, что по дороге домой они не встретят никого с Пика Сышэн. Размышляя на эту тему, он начал одеваться, надеясь идеальным внешним видом компенсировать плачевное состояние своего костюма.
Внезапно кто-то обнял его сзади.
Чу Ваньнин внутренне вздрогнул, хотя внешне это выглядело всего лишь как небольшая заминка в его выверенных движениях.
Погрузившись в свои мысли, он пропустил момент, когда Мо Жань проснулся, поднялся, обнял его и поцеловал в мочку уха.
— Учитель…
Чу Ваньнин просто не знал, что сказать. Впервые в жизни он так открылся перед кем-то и теперь был растерян и смущен. Кроме того, вопреки ожиданиям, Мо Жань начал вести себя как застенчивый молодожен, робеющий перед женой после первой брачной ночи. Потребовалось время, чтобы он нашел в себе силы мягко сказать:
— Доброе утро…
— Для доброго утра уже слишком поздно, — Чу Ваньнин даже не обернулся, продолжая одеваться.
Мо Жань улыбнулся и, тихо фыркнув, протянул руку, чтобы заправить под одежду висевший на его шее кулон.
— Чтобы он отгонял холод, его нужно держать ближе к телу, иначе он бесполезен.
Тут Чу Ваньнин, казалось, о чем-то вспомнил и, повернув голову, взглянул на него.
Когда ночью они занимались любовью, Чу Ваньнин почувствовал, что на шее Мо Жаня что-то болтается, но в тот момент его разум был настолько ослеплен страстью, что он просто не заострил на этом внимание. Присмотревшись сейчас, он понял, что на самом деле это был кулон из драконьей крови, парный к тому, что носил он сам.
— Ты... — Чу Ваньнин был поражен. – Разве во время нашего пребывания в Духовной школе Жуфэн ты не говорил, что мой кулон был последним и других нет? Как?..
Он тут же закрыл рот.
Чтобы все понять, ему хватило одного взгляда на Мо Жаня. С нежностью в глазах тот смотрел на него и улыбался так, что озорные ямочки на его щеках буквально источали ласковую сладость и самодовольство.
От осознания того, какие эгоистичные желания двигали Мо Жанем уже тогда, его бросило в жар. Не желая больше говорить, Чу Ваньнин демонстративно отвернулся и сделал вид, что полностью поглощен процессом одевания.
— Давай вернемся пораньше, — произнося эти слова, он так и не осмелился взглянуть на Мо Жаня. — Если задержимся, боюсь, кто-нибудь может что-то заподозрить.
Мо Жань послушно откликнулся:
— Я во всем буду слушать Учителя.
Однако его эгоистичные желания остались неудовлетворенными, а кровь все также кипела в жилах, поэтому когда Чу Ваньнин надел сапоги и собрался подняться с постели, он наклонился и поцеловал его в губы.
— Не сердись, когда мы вернемся, мне придется сдерживаться, и сейчас я просто хочу запечатлеть этот момент в памяти, — с улыбкой Мо Жань приложил палец к губам хотевшего что-то сказать Чу Ваньнина. — Учитель, ты, правда, очень милый.
После этого «ты очень милый» Чу Ваньнин всю дорогу до главных ворот Пика Сышэн был как в тумане.
Он чувствовал, что если кого-то из них можно назвать милым, то это точно будет не он, а Мо Жань.
Этот талантливый и добрый красавец так фанатично и преданно любит его. Иногда Чу Ваньнину казалось, что все это иллюзия, и он не мог поверить, как такой совершенный человек может принадлежать косноязычному сухарю вроде него. Он ведь даже трех слов связать не может, не то что найти правильные слова для любовного признания.
Но когда Мо Жань так пристально и серьезно смотрел на него, в этих сияющих любовью черных глазах не было ни капли фальши. Когда он целовал Чу Ваньнина, его возбуждение было неподдельным, а сбивчивое дыхание полностью принадлежало и контролировалось самим Чу Ваньнином.
Несмотря на то, что прошлой ночью он был неловким, косноязычным и рассеянным…
Мо Жань не выглядел разочарованным и, проснувшись утром, все еще захотел поцеловать его и сказать: «ты, правда, очень милый».
— Учитель.
— А?
Когда он пришел в себя, то увидел, что Мо Жань развернул над ними алый барьер, украшенный яблоневыми цветами, и теперь с улыбкой машет перед ним рукой:
— Куда мы идем? Если идти этой дорогой, то придем в Павильон Алого Лотоса... Давайте сначала поедим в Зале Мэнпо, а потом можно будет вернуться.
В Зале Мэнпо царили привычные шум и суета. Хотя учитель и ученик привычно сели за один стол, у них не получалось вести себя так же легко и непринужденно, как раньше.
Пока они, низко опустив головы, поглощали содержимое своих тарелок, группа учеников, которые любили делать ставки на все, что касалось Чу Ваньнина, не могли удержаться от перешептываний.
— Почему старейшина Юйхэн сегодня не разговаривает с братом-наставником Мо?
— Он не только ничего не говорит ему, но даже не смотрит на него.
— Странное дело, брат-наставник Мо больше не кормит старейшину Юйхэна. Разве обычно он не старается ему всячески угодить?.. Что между ними произошло? Неужели поссорились?
— Если бы ты поссорился со своим учителем, продолжил бы сидеть с ним за одним столом?
— Ха-ха, и то верно.
Пока они шептались друг с другом, Чу Ваньнин поднялся со своего места и направился к раздаче, чтобы добавить в тарелку еще немного каши. Когда мимо юных сплетников прошелестели развевающиеся белые одежды, они тут же примолкли и, почтительно опустив головы, с похвальным рвением принялись поедать паровые булочки, но стоило Чу Ваньнину вернуться на свое место, как обсуждение возобновилось с новой силой…
— Вам не кажется, что старейшина Юйхэн сегодня немного странный?
Тут же кто-то кивнул:
— Точно! Просто не могу пока точно сказать, что с ним не так. Может это из-за одежды?
После того как пять пар глаз некоторое время самым внимательным образом изучали «объект», самый младший из учеников вдруг громко прищелкнул языком и заявил:
— Кажется, она выглядит слишком помято, не так аккуратно, как обычно.
Стоило ему это озвучить, и все поняли, что это правда, но даже так никто не заподозрил ничего дурного. После длительного обсуждения, они сошлись на том, что старейшина Юйхэн, должно быть, опять ходил в запретную зону на заднем склоне, чтобы залатать прорехи в барьере между мирами, ну или что-то там еще.
Эти ученики привыкли восхищаться старейшиной Юйхэном, смотреть на него снизу вверх, кто-то мог даже счесть его весьма занятным типом, но ни один из них не относился к нему как к живому человеку из плоти и крови, у которого могут быть свои желания и привязанности. Поэтому, как бы сильно ни наследили Мо Жань и Чу Ваньнин, сколько бы улик они не оставили, никто так ничего и не заметил.
Когда люди возносят какого-то человека на алтарь, у того не остается иного выбора, кроме как стать безмолвным, неподвижным, отбросившим все эмоции и желания холодным камнем. Любая его попытка отклониться от этого совершенного образа будет считаться святотатством и подвергнется общественному осуждению.
Поэтому, когда отношения между Мо Жанем и Чу Ваньнином стали достоянием общественности, почувствовав, что их боги пали со своих пьедесталов, многие испытали гнев и отвращение, не в силах это понять и принять.
Только они забыли, что сами вознесли этих людей на пьедестал для поклонения, тем самым обязав их стать идеальными с головы до пят и жить в соответствии с ожиданиями и требованиям каждого, отказывая себе в любых эгоистичных желаниях и страстях. Заставлять человека жить чужой жизнью — не только слишком трудная задача, но и самая безжалостная жестокость.
Арты к главе
Автору есть, что сказать:
Маленькая зарисовка: «Учитель и его ученики на борту любовной лодки»
Сукин Сын: в какой бы версии не был, в плавании ругается как последний матрос.
Учитель: полон решимости не брать на себя инициативу и старается даже мельком не упоминать о возможности вдвоем прокатиться на лодочке, но стоит отчалить и его не остановить: тут же сметает все съестное на борту.
Сюэ Мэн: на самом деле очень хочет попробовать, но не знает с кем. Даже найдя идеального кандидата, конечно, такого же неопытного, как он сам, начинает испытывать страх не оправдать ожидания, впадает в буйство, начинает грести не туда, весло падает и... в итоге мысль о па-па-па-гребле внушает ему только панический ужас. QAQ.
Ши Мэй: из тех, кто, отправляясь в ночной круиз с попутчиками на час, постоянно страдает оттого, что гости его домогаются, принимая за самого опытного на судне морского волка.
[*闭关 bìguān бигуань — будд. уходить в затвор, уединяться для молитвы (созерцания); ретрит: практика в уединении].
С того дня у Чу Ваньнина и Мо Жаня не было ни единого шанса встретиться наедине.
Накрывший Сычуань ливень не прекращался много дней. В селениях на побережье Янцзы стало появляться все больше разных чудовищ, а к стенам Байди* бурлящий поток принес большое количество дохлой рыбы и мертвых раков. Многочисленные свирепые твари выходили из воды и атаковали людей, поэтому почти все старейшины и ученики Пика Сышэн были немедленно направлены в прибрежные города и поселки бороться с лютующей нечистью. В подобной критической ситуации присутствие таких могущественных заклинателей, как Чу Ваньнин и Мо Жань, в одном и том же нуждающемся в помощи районе было бы нерациональным, поэтому один отправился в порт Санься*, а второй — в Инчжоу*.
[*白帝 báidì байди — один из пяти небесных императоров, бог Запада; название древнего города в устье ущелья Дунцутан провинции Сычуань;
**三峡 sānxiá санься — Три ущелья: три порога на р. Янцзы; собирательное название Ущелья Кутанг, Ущелья У и Ущелья Силин в верховьях реки Янцзы в провинциях Сычуань и Хубэй;
***益州 yìzhōu — ист. Инчжоу: древнее царство в районе Чэнду, существовавшее «с незапамятных времен до династии Цинь»].
За сотню лет Духовная школа Жуфэн заточила бессчетное множество всевозможных существ в Пагоде Цзиньгу, поэтому ее разрушение неизбежно породило хаос в смертном мире.
Не только в Сычуани, но и за ее пределами — в Янчжоу, Лэйчжоу и Сюйчжоу, считавшихся ранее мирными и процветающими областями Верхнего Царства, все чаще стали появляться демоны-каннибалы. Случаи массовых убийств простых людей вынудили духовные школы бросить все силы на уничтожение распоясавшейся нечисти, поэтому поиски Сюй Шуанлиня замедлились еще больше.
За годы тренировок потрясающая духовная мощь Мо Жаня не только увеличилась, но и стала более стабильной, поэтому ему понадобилось всего четыре дня, чтобы решить проблемы в Инчжоу. Возвратившись на Пик Сышэн, он узнал, что Чу Ваньнин тоже вернулся. Забыв об отдыхе, обрадованный Мо Жань тут же собрался в Павильон Алого Лотоса, но главные ворота надводного павильона оказались закрыты. Когда Мо Жань спросил об этом Сюэ Чжэнъюна, тот удивленно ответил:
— Он в уединении. Разве Юйхэн не предупредил тебя?
— Опять в уединении? — на лице Мо Жаня отразился неподдельный испуг. — Учитель ранен?
— С чего ты взял, что Юйхэн ранен? Разве он не посвящал тебя ранее в особенности своего духовного пути*? Каждые семь лет он уходит в уединение для духовной медитации. В прошлый раз, когда Юйхэн затворялся, ты ведь присматривал за ним, забыл?
[*心法 xīnfǎ синьфа «законы сердца» — будд.: духовное наставление (помимо сутр); профессиональный секрет, передаваемый учителем ученикам; даос.: название духовного пути. Даосское учение о «законах сердца/ума» позволяет выявлять перебои и искажения в протекании процессов в пространстве сердца-ума-духа и предлагает духовные практики и медитации для исправления искажений энергетических потоков].
Как только Сюэ Чжэнъюн сказал об этом, Мо Жань тут же вспомнил, что действительно, было такое дело… Тогда он только стал учеником Чу Ваньнина и вот, по прошествии полугода, его Учитель объявил: в юности он был слишком усерден в постижении духовного наставления по совершенствованию сердца* и его тело пострадало. Хотя эта застарелая болезнь не слишком опасна, но каждые семь лет ему нужно затворяться на десять дней для специальной медитации.
[*炼心 liànxīn ляньсинь — даос. культивация сердца, совершенствование сознания, концентрация внимания в начале].
На протяжении этих десяти дней дух Великого Мастера Чу ослабевал настолько, что он почти превращался в простого смертного, и ему необходимо было усиленно медитировать, чтобы восстановить свое тело и духовную основу. В течение этого периода у него был всего один час в день, когда он мог восстановить свое сознание для того, чтобы попить воды и что-нибудь съесть, а все остальное время никто не должен был его тревожить и тем более наносить ему какую-либо травму. Осознавая собственную уязвимость, Чу Ваньнин возвел вокруг Павильона Алого Лотоса мощный защитный барьер, пропускавший лишь Сюэ Чжэнъюна, Сюэ Мэна, Ши Мэя и Мо Жаня, которые должны были помочь ему пережить это испытание.
Незадолго до того, как в прошлый раз Учитель ушел в уединение, у них с Мо Жанем произошел конфликт из-за «сорванного цветка*». После того, как Чу Ваньнин наказал его, Мо Жань был очень обижен, поэтому, когда Учитель уединился для медитации, в назначенный ему день он не пошел присматривать за ним, а вместо этого сбежал помогать дяде наводить порядок в архиве.
[*摘花 zhāihuā чжайхуа — срывать цветы; дефлорация: лишение невинности].
Вспомнив сейчас тот случай, Мо Жань почувствовал, как его сердце тревожно сжалось, и тут же сказал:
— Я схожу его навестить.
— Тебе незачем идти. Перед тем как затвориться, он сказал, что, как и в прошлый раз, будет достаточно, если за ним будет присматривать кто-то один. Первые три дня его оберегает Сюэ Мэн, следующие три — Ши Мэй, а ты проведешь с ним последние четыре дня.
— Я просто хотел пойти… взглянуть на него одним глазком…
— На что там смотреть? — со смехом сказал Сюэ Чжэнъюн. — В прошлый раз ведь за ним также присматривали Мэн-эр и Ши Мэй, так к чему это излишнее беспокойство? Кроме того, если ты наведаешься туда и Мэн-эр тебя заметит, вы же тут же зацепитесь языками и своими криками побеспокоите Юйхэна.
Поразмыслив, Мо Жань был вынужден признать, что это здравая мысль, поэтому согласился никуда не ходить. Однако ночью он никак не мог заснуть, все время думая о том, что сейчас в Павильоне Алого Лотоса Сюэ Мэн находится наедине с Чу Ваньнином. Эта мысль отравляла душу кислым привкусом ревности, только усугубляя его терзания.
Конечно, он знал, что Сюэ Мэн чист и непорочен как младенец, к тому же совершенно не интересуется мужчинами, но ему все равно было не по себе. Половину ночи он проворочался с боку на бок, уснув только когда уже начало светать, и в итоге проспал не больше пары часов.
Проснувшись, Мо Жань понял, что так дальше продолжаться не может.
Он ничего не мог с собой поделать — ему было просто жизненно необходимо увидеть Чу Ваньнина хотя бы издали.
Пусть ворота Павильона Алого Лотоса были закрыты, а по всему периметру стояла магическая защита, но Мо Жань был учеником Чу Ваньнина, и этот защитный барьер, конечно, не мог остановить его. Что касается самих ворот из изумрудно-зеленых побегов молодого бамбука, они служили скорее украшением, чем были реальной преградой. С его навыками цингуна Мо Жань просто перемахнул их одним прыжком, плавно и бесшумно приземлившись во дворе. Каждый раз, когда Чу Ваньнин медитировал и совершенствовался, он предпочитал делать это в беседке из зеленого бамбука в самой дальней части пруда с лотосами, так что и в этот раз его стоило поискать именно там.
И правда, в висевшей над водной гладью туманной дымке он рассмотрел возвышающуюся над зеленым морем из листьев лотоса, со всех сторон занавешенную колышущейся кисеей изысканную бамбуковую беседку, в центре которой, на циновке медитировал одетый в ослепительно белые одежды Чу Ваньнин.
Конечно, Сюэ Мэн стоял рядом с ним. Заметив, что снаружи пригревает утреннее солнышко, он приподнял и подвязал кисейную занавеску с одной стороны, чтобы Учитель тоже мог погреться. Зимнее солнце тут же прокралось в беседку, немного осветив
бледное лицо Чу Ваньнина. По-видимому, даже погруженный в глубокую медитацию Учитель все же почувствовал это приятное тепло, и очень скоро его лицо даже немного порозовело.Через некоторое время из-за усилившейся циркуляции внутренней энергии* на его лбу выступила испарина. Сюэ Мэн сразу же схватил белоснежный платок и промокнул его лицо. Что-то почувствовав, он поднял голову и, осмотревшись, тихо пробубнил себе под нос:
[*周天 zhōutiān чжоутянь «небесный круг» — циркуляция ци по энергетическим каналам; кит. мед.: суточный оборот внутренней энергии «ци»].
— Странно. Почему я чувствую, что кто-то следит за мной?..
Тем временем Мо Жань не просто следил за ним, он не спускал с него глаз.
Хотя внешне он выглядел спокойным, но в сердце его уже поднимался яростный шторм.
Ему казалось, что Сюэ Мэн слишком долго вытирает лоб Чу Ваньнина своим носовым платком, стоит ближе, чем это необходимо, и глаза его как-то уж очень странно затуманились... в общем, обрушив на Сюэ Мэна множество совершенно беспочвенных обвинений, Мо Жань почувствовал себя еще более расстроенным и подавленным.
С каждой секундой он все глубже погружался в пучины собственной паранойи. Понимая, что смотреть на это все стало невыносимым испытанием для его психики, и не желая дальше мучить себя, он уже собрался развернуться и уйти, но настолько потерялся в своих внутренних переживаниях, что перестал контролировать бесшумность собственной поступи.
В ту же секунду Сюэ Мэн замахнулся и бросил в него холодно сверкнувший на солнце духовный дротик в виде цветка сливы.
— Кто?! — строго крикнул он.
Цветочный духовный дротик — это мелочь, Мо Жань поймал его голой рукой, но вот от этого окрика его сердце подскочило до горла. Он поспешил выйти из укрывавшей его бамбуковой рощи и, пробежав цингуном по поверхности лотосового пруда, легко запрыгнул в бамбуковую беседку.
Сюэ Мэн, который, широко открыв глаза, молча наблюдал за его передвижениями, удивленно спросил:
— Ты… но как?..
— Как-как, осторожно и на цыпочках, — Мо Жань поспешил заткнуть ему рот рукой и, понизив голос, спросил, — ты чего так орешь?
— Ву-ву-ву… Ву! — побагровевший Сюэ Мэн яростно мычал и вырывался до тех пор, пока ему не удалось сбросить руку Мо Жаня. Пригладив растрепавшиеся волосы, он зыркнул в его сторону и, не скрывая злости, фыркнул: — Ты еще будешь мне нотации читать? Кто словно вор прятался в кустах? Что ты там высматривал?
— …Я боялся, что ты начнешь орать, как сейчас.
— Я могу кричать, сколько захочу, Учителю все равно это не помешает! — сердито отрезал Сюэ Мэн. — На нем заклинание безмолвия*. Ты что ослеп, раз не видишь, что он наложил на себя заглушающее звук заклинание? Пока ты его не разрушишь, можешь орать прямо в ухо, он все равно ничего не услышит…
[*泯音咒 mǐnyīn zhòu миньинь чжоу «заглушающая звук мантра»].
Пока он болтал без умолку, Мо Жань стоял в оцепенении:
— Заклинание подавления звука? В таком случае, почему дядя сказал, что боится, что мы будем шуметь, если я приду сюда?
— Папа наверняка видел, что ты вернулся из Инчжоу уставшим, и хотел, чтобы ты сначала отдохнул, — помолчав, Сюэ Мэн предложил, — если не веришь мне, просто сам пораскинь мозгами. Учитель ведь не первый раз здесь уединяется и в первую очередь всегда накладывает заклинание подавления звука, чтобы мы могли свободно себя чувствовать рядом с ним. Ты что-то совсем не шевелишь извилинами и наверняка когда-нибудь сдохнешь из-за своей тупости.
Мо Жань: — …
Увидев, что старший братец собирается усесться на пол беседки, Сюэ Мэн схватил его под руку и попытался выпроводить:
— Эй, ты что делаешь?
— Раз так, я тоже останусь здесь, — заявил Мо Жань.
— Кто хочет, чтобы ты тут остался, а? Договорились же, что первые три дня я за ним присматриваю. Так и скажи, что хочешь подлизаться к Учителю? Проваливай, не пытайся отнять мою работу.
— Ты точно сможешь хорошо о нем позаботиться?
— Почему это я не смогу хорошо позаботиться об Учителе? Я ведь не первый раз присматриваю за ним во время медитации.
Видя раздражение Сюэ Мэна, Мо Жань не знал, что еще добавить. Помявшись, он уже собирался уйти, как вдруг заметил на столе чашку чая. Оценив крупные темные листья и легкий свежий аромат, он как бы между прочим спросил:
— Это же «Холодный и ароматный снег», выращенный в горах Куньлунь?
[*雪地冷香 xuě dì lěng xiāng сюэ дилэн сян «ароматный чай, словно запорошенное снегом поле» – речь идет о первоклассном чае, который сам по себе является эталоном. Имеет слегка горьковатый освежающий вкус, применяется в китайской традиционной медицине: снимает жар, утоляет жажду, освежает и успокаивает разум].
— О! А ты-то откуда знаешь?
— …
Как он мог не знать? Это был любимый чай Сюэ Мэна. Этот парень как всегда горел желанием поделиться с Учителем самыми любимыми вещами, но при этом ни на секунду не задумывался о том, подходят ли они Чу Ваньнину и нравятся ли они ему.
— «Холодный и ароматный снег» имеет свежий аромат и обладает охлаждающим эффектом. Учитывая тот факт, что тело Учителя по природе своей уязвимо для холода, ты уверен, что ему будет приятно пить такой чай?
Сюэ Мэн растерялся и, залившись краской стыда, попытался оправдаться:
— Я даже не подумал об этом. Просто решил, что это ведь очень хороший чай, и я…
— Поменяй его на чай с бутонами розы, добавь в него две ложки меда и держи подогретым, чтобы Учитель, как очнется, сразу его выпил. Я схожу на кухню, приготовлю немного легких закусок и принесу их тебе попозже.
Пытаясь сохранить остатки достоинства, Сюэ Мэн поспешил возразить:
— Ему не следует есть сладкое, тем более, что эти десять дней он хотел поститься.
— Я знаю, но дядя сказал, что немного поесть он может, — отмахнулся Мо Жань, после чего покинул бамбуковую беседку и направился к выходу с территории надводного павильона. — До встречи.
Некоторое время Сюэ Мэн ошеломленно смотрел вслед удаляющемуся силуэту.
Когда Мо Жань отошел подальше, он опустил голову и не смог удержаться, чтобы еще раз не взглянуть на шею своего Учителя… вчера совершенно случайно он заметил на ней бледный след синяка.
В лучах солнечного света стало еще очевиднее, что это не был след от укуса насекомого или какого-то старого ранения. Сюэ Мэну давно уже было не пять и не четырнадцать, и пусть в некоторых вещах у него не было личного опыта, это не значит, что он не знал, что это может быть, так что эта маленькая отметина на шее Чу Ваньнина очень беспокоила его.
Сюэ Мэн вспомнил все мелкие детали, особенно случившееся в тот день, когда он услышал странные звуки на заднем склоне горы.
Он постоянно убеждал сам себя в том, что тогда это был просто шелест листьев и шум ветра, но неясная дымка подозрения вновь заволокла его сердце, нависнув над его чистым разумом темными тучами. Иногда за этим непроглядным клубившимся туманом проступало что-то странное, с каждым появлением обретая все более отчетливые и пугающие очертания.
Так и сейчас, в этот теплый солнечный день, Сюэ Мэну почему-то вдруг стало неуютно и холодно, он невольно вздрогнул словно от озноба и нахмурился.
Из-за этой тревоги, на шестой день затворения Чу Ваньнина Сюэ Мэн принял решение…
Он должен тайно проследить за Мо Жанем.
Это был последний день, когда Ши Мэй присматривал за Чу Ваньнином. Мо Жань должен был сменить его только в полночь, но поужинав пораньше в Зале Мэнпо, он набил корзинку легкими закусками и направился прямиком к Павильону Алого Лотоса. Следивший за ним Сюэ Мэн оказался застигнут врасплох решением Мо Жаня сменить Ши Мэя раньше времени, поэтому, так и не доев свой ужин, он тут же тайно проследовал за ним к надводному павильону. Когда тот спокойно вошел через главный вход, помедлив немного, Сюэ Мэн, точно так же, как когда-то Мо Жань, перемахнул через ограду.
В это время солнце еще не зашло, но уже можно было увидеть слабую тень народившегося месяца. Казалось, небо только что смыло с лица яркий дневной грим и лишь в уголках его усталых глаз еще лежали ярко-алые росчерки вечерней зари. Постепенно, вместе с жирными белилами, липкими румянами и пудрой эти яркие тени были смыты темной водой сумерек с ярко сверкающими каплями звезд со дна угасшего дня.
Когда с корзинкой в руках Мо Жань подошел к Павильону Алого Лотоса, он еще издали увидел в беседке Ши Мэя, но тот не заметил его прихода, так как стоял к нему спиной.
Когда Ши Мэй почтительно опустился на колени перед Чу Ваньнином, улыбающийся Мо Жань хотел окликнуть его, но тут заметил, как в руке того холодно блеснул металл. Что бы это ни было, оно нацелилось прямо на медитирующего Чу Ваньнина. Мо Жань окаменел от ужаса, в голове словно что-то ярко вспыхнуло, и он вдруг громко крикнул:
— Ши Мэй!
Спина стала мокрой от выступившего холодного пота, все волосы на теле встали дыбом.
За обе свои жизни Мо Жань не раз оказывался на краю гибели и давно привык жить в ожидании нападения, так что теперь даже шелест ветра в траве и ветвях воспринимался им как нападение вражеской армии*. Не зря говорят «однажды укушенный змеей, десять лет боится колодезной веревки». Когда-то эта беседка в Павильоне Алого Лотоса уже хранила труп Чу Ваньнина, который пролежал здесь целых два года, вплоть до дня его собственной смерти.
[*草木皆兵 cǎo mù jiē bīng цао му цзе бин «трава и деревья кажутся [вражескими] солдатами» — обр. в знач.: впасть в панику, жить в постоянном страхе;
**一朝被蛇咬，十年怕井绳 yī zhāo bèi shé yǎo, shí nián pà jǐng shéng «однажды укушенный змеей, десять лет боится колодезной веревки» — ср. обжегшись на молоке, станешь дуть и на воду].
На самом деле ему не очень нравилось это место. Каждый раз, ступая в беседку на воде, он сразу вспоминал последние годы своей прошлой жизни и лежащего среди этих лотосов с навечно закрытыми глазами мертвого Чу Ваньнина.
Подсознательно он всегда чувствовал, что Павильон Алого Лотоса — несчастливое место: бездонная глотка, способная в любой момент поглотить последний огонь жизни в этом мире.
Ши Мэй обернулся, чуть согнул кисть и сверкнувший серебром предмет скрылся в его рукаве:
— А-Жань?.. Ты зачем пришел?
— Я…
Сердце колотилось так сильно, что несколько секунд он не мог сделать вдох, но, несмотря на это, Мо Жань все же нашел в себе силы и, нахмурив брови, сказал:
— У тебя в руке…
— В руке?
Ши Мэй на мгновение растерялся, а затем снова поднял руку, и Мо Жань увидел, что в ней он держит отлитый из чистого серебра гребень с ручкой, инкрустированной мелкими духовными камнями, улучшающими циркуляцию духовной энергии.
Мо Жань запнулся. Потребовалось время, чтобы он смог выдавить из себя:
— Ты… расчесывал волосы Учителя?
— …А? Что случилось? — Ши Мэй окинул его испытующим взглядом, потом чуть приподнял свои красивые брови. — У тебя такое странное выражение лица, снаружи что-то произошло?
— Нет, я просто…
Он замолк, так и не договорив. Побелевшее лицо залил яркий румянец и только благодаря сгустившимся сумеркам это осталось незамеченным Ши Мэем. Мо Жань поспешил опустить голову, скрывая за кашлем свое смущение:
— Ничего.
Ши Мэй по-прежнему молча смотрел на него, а затем, видимо, что-то понял и на его лице отразилось потрясение. Поколебавшись немного, он все же сказал:
— Неужели ты подумал…
Мо Жань тут же поспешно выпалил:
— Я так не думаю!
В конце концов, Ши Мэй всегда прекрасно относился к нему, и он правда считал его родным человеком. Мо Жань был шокирован своим поведением и из-за этого недоразумения почувствовал себя очень виноватым перед Ши Мэем, поэтому, не подумав, брякнул это: «я так не думаю».
После долгого молчания Ши Мэй сказал:
— А-Жань.
— А?
— Я ведь даже не договорил, — Ши Мэй тихо вздохнул, — а ты сразу начал отпираться.
Как только эти слова прозвучали, стало совершенно ясно, что Ши Мэй уже понял, что до этого Мо Жань ошибочно принял серебряный гребень в его руке за кинжал убийцы.
Хотя причиной его бурной реакции был страх в этой жизни тоже потерять Чу Ваньнина, и он точно также испугался бы, будь это Сюэ Мэн или Сюэ Чжэнъюн, но оказавшись перед несправедливо обвиненным Ши Мэем, Мо Жань почувствовал себя очень неловко.
Потупившись, он выдавил:
— …Прости.
На его памяти Ши Мэй в любой ситуации был ласков и терпелив. Очень редко он бывал холоден или прямо обвинял кого-то. Однако этой ночью возле лотосового пруда Ши Мэй очень долго просто молча смотрел на Мо Жаня.
Поднявшийся ветер закрутил лежащие на воде зеленые листья, игриво вовлекая алые лотосы в свой танец.
Ши Мэй, наконец, тихо сказал:
— Люди меняются, и мы уже не так близки, как прежде. Однако, А-Жань, ты знаешь меня десять лет, как же дошло до того, что в своем сердце ты считаешь меня настолько ужасным человеком?
Его голос был мягким и спокойным, не напряженным от гнева и не плаксивым из-за нанесенной ему обиды. Мо Жань взглянул в прозрачные и чистые, как ключевая вода, глаза Ши Мэя, которые, казалось, ясно видели его сердце, и у него пропало всякое желание отпираться и болтать попусту.
Ши Мэй вложил в руку Мо Жаня ярко сверкающий серебряный гребень и холодно сказал:
— В последний раз, прежде, чем закрыть глаза для медитации, Учитель разрешил мне заплести ему косу. Раз ты уже пришел, передаю это тебе.
— Ши Мэй…
Однако высокий и статный красавец, отодвинув его плечом, неспешно прошел мимо и, так ни разу не обернувшись, в одиночестве покинул вечно погруженный в уныние Павильон Алого Лотоса.
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль: «Как быть, если кто-то злится?»
Вопрос: Что делать, когда злится Чу Ваньнин?
Мо Жань 0.5: — Что значит злится? Какое право он имеет злиться? Только этот достопочтенный может злиться, потому что вечно от него в постели слова доброго не дождешься. Смех да и только!
Мо Жань 1.0: — Быстро хватать Ши Мэя и валить куда подальше. Как еще можно выжить, если Чу Ваньнин разозлится по-настоящему?
Мо Жань 2.0: — Я не могу позволить Учителю тратить жизненные силы на гнев.
Сюэ Мэн: — Плохо дело!.. Я... должно быть, я в чем то ошибся? Я… я сейчас же все исправлю.
Ши Мэй: — Я тоже не могу позволить Учителю тратить жизненные силы на гнев.
Что делать, когда злится Мо Жань?
Чу Ваньнин: — …Мне кажется, он не умеет злиться.
0.5: — ????? Тебе наебнуть? Ты что, забыл о моем существовании?
Сюэ Мэн: — Обложить трехэтажным матом этого сукина сына.
Ши Мэй: — Просто задобрить его, вести себя как с маленьким ребенком.
Что делать, когда злится Сюэ Мэн?
Чу Ваньнин: — Он ведь постоянно злится?
Мо Жань: — Эй, он ведь постоянно злится?
Ши Мэй: — Пфф, он ведь постоянно злится?
Что делать, если разозлится Ши Мэй?
Чу Ваньнин: — Он умеет злиться?
Сюэ Мэн: — А он умеет злиться?
Мо Жань: — Да… он умеет злиться... Честно говоря, сегодня я умудрился разозлить его и теперь не знаю, что делать. Жаль, что я никогда не был силен в искусстве задабривания людей...
В этом мире после Чу Ваньнина самым важным для Мо Жаня человеком был Ши Мэй.
Когда-то Мо Жань верил, что влюблен в Ши Мэя. Хотя впоследствии понял, что это не так, это никак не сказалось на его намерении хорошо относиться к нему и заботиться о его благополучии.
Пусть даже он чувствовал, что постепенно Ши Мэй отдаляется и становится ему чужим, он все равно считал этого высокого и элегантного мужчину своим другом. Теперь он знал, что ту чашу с пельмешками он принес ему по распоряжению Чу Ваньнина, однако разве от этого Ши Минцзин перестал быть Ши Минцзином?..
Это был все тот же верный друг, улыбка которого поддерживала его в самые темные времена, всегда готовый протянуть ему руку помощи. Когда он был одинок и отвержен, Ши Мэй стал для него старшим братом, который утешал его и заботился о нем.
Ему пришло в голову, что вообще-то Ши Мэй тоже сирота и во всем мире у него больше нет близких людей. Тот же Сюэ Мэн слишком надменен и заносчив, и хотя они дружат уже много лет, за все эти годы Ши Мэй так и не начал обращаться к нему по имени, продолжая называть его «молодой господин».
Выходит, единственным человеком, которого Ши Мэй мог назвать своим другом, был он сам.
А в итоге именно он ранил его в самое сердце.
Прячущийся в бамбуковой роще Сюэ Мэн, скрестив руки на груди, долго наблюдал, как Мо Жань абсолютно неподвижно сидит и вертит в руках серебряный гребень, словно глубоко задумавшись о чем-то.
Прождав еще полчаса, Сюэ Мэн так и не увидел никаких подвижек и начал чувствовать себя идиотом…
Как ему вообще в голову взбрело, что у Учителя могут быть какие-то особые отношения с Мо Жанем? У него в голове что-то переклинило или что?.. Чем больше он топтался на месте, тем более ужасно и неловко себя чувствовал. В конце концов, собираясь уйти, он развернулся на месте и совершил ту же ошибку, что до этого Мо Жань.
Расслабившись на мгновение, он перестал контролировать звук своих шагов.
Мо Жань тут же вскочил на ноги и, отодвинув занавес, крикнул:
— Кто?
— …
Под серебристым светом луны сконфуженный Сюэ Мэн с напускным безразличием неспешно вышел из тени бамбуковой рощи и, пряча глаза, негромко кашлянул.
Мо Жань даже на миг остолбенел:
— Ты что здесь делаешь?
— Окружному начальнику можно даже пожары устраивать, а простому человеку и лампы зажечь нельзя*? — Сюэ Мэн все еще отводил взгляд, не решаясь взглянуть на Мо Жаня, и хотя за словом в карман он не лез, покрасневшее лицо выдавало его с головой. — Я тоже просто захотел проведать Учителя.
[*只许州官放火，不许百姓点灯 zhǐxǔ zhōuguān fànghuǒ, bùxǔ bǎixìng diǎndēng «окружному начальнику можно даже пожары устраивать, простому же люду и лампы зажечь нельзя» — ср. что позволено Юпитеру, не позволено быку; о двойных стандартах].
Мо Жань нутром чуял, что Сюэ Мэн, скорее всего, зачем-то следил за ним. От этой мысли его лицо невольно помрачнело, однако, прежде чем Сюэ Мэн что-то заметил, он быстро взял себя в руки и натянул маску невозмутимости.
— Раз уж пришел, то проходи, посиди немного.
Сюэ Мэн отказываться не стал и сразу направился к бамбуковой беседке.
— Что пить будешь? Чай или что покрепче? — спросил Мо Жань.
— Чай, — ответил Сюэ Мэн, — от любой выпивки я быстро пьянею.
На столе стояли чай и вино. Когда Мо Жань разжигал маленькую глиняную плитку, вспыхнувший в ночи огонек выхватил из темноты черты его лица и силуэт. Он бросил в чайник ингредиенты для приготовления «Восьми сокровищ» и поставил на плиту. Два брата, один — сидя на скамье, другой — оперевшись спиной на столб беседки, какое-то время молча ждали, пока вскипит чайник.
— Почему ты здесь так рано? Ведь Ши Мэй должен был оставаться на страже до полуночи, — наконец, спросил Сюэ Мэн.
— Мне нечем было себя занять, вот я и пришел пораньше, – ответил Мо Жань, а потом с улыбкой добавил, — а ты разве здесь не по той же причине?
Сюэ Мэн подумал, что, похоже, все так и есть.
Мо Жань, должно быть, так же как и он сам, всего лишь хотел позаботиться об Учителе и ничего более. В конце концов, после той битвы во время первого Небесного Раскола, Мо Жань постепенно начал меняться к лучшему и теперь, по прошествии многих лет, сильно отличается от того мелочного скупердяя, которого он знал когда-то. Ценой своей жизни Чу Ваньнин смог спасти своего ученика, и со временем тот вырос уважаемым, порядочным и приличным человеком.
Опустив ресницы, Сюэ Мэн на миг задумался, а потом вдруг рассмеялся.
— Ты чего? — спросил Мо Жань.
— Ничего, просто вспомнил последнее затворение Учителя. В то время ты еще не помирился с ним и за все десять дней лишь раз пришел повидаться. Даже не взглянув на него, ты сразу же заявил, что тебе недостает умений, поэтому у тебя не выйдет хорошо присматривать за ним во время медитации, и убежал помогать отцу приводить в порядок архив. Тогда в глубине души я был очень зол на тебя и даже подумать не мог, что спустя семь лет ты так изменишься.
Помолчав, Мо Жань ответил:
— Люди меняются.
— Появись у тебя шанс вернуться на семь лет назад, ты бы остался или снова сбежал?
— А ты как думаешь?
Сюэ Мэн всерьез задумался об этом, а потом сказал:
— Боюсь, что все те десять дней и десять ночей тебя было бы не отогнать от Учителя.
Мо Жань тихо рассмеялся.
— Хм, и чего ты ржешь? — Сюэ Мэн изменил положение: поставил на бамбуковую скамейку одну ногу, лениво оперся на нее локтем и, запрокинув голову, уставился на своего двоюродного брата сияющими глазами. — Сейчас мы с тобой одинаково тепло относимся к Учителю, и теперь мне кажется, что наши мысли и намерения не должны сильно разниться.
Мо Жань опустил глаза:
— Хм.
Сюэ Мэн отвел взгляд и, изучая ветряные колокольчики, висящие на коньке крыши, сказал:
— Это хорошо. Изначально, когда Учитель умер, я ненавидел сам факт того, что он обменял свою жизнь на твою, но сегодня мне кажется, что ты не такой уж пропащий и бессовестный.
Мо Жань не знал, что тут можно сказать, поэтому снова ограничился неопределенным:
— Хм.
Ветряные колокольчики тихо зазвенели под порывом ветра.
После нескольких минут тишины Сюэ Мэн не сдержался и с нескрываемым интересом в глазах внезапно обратился к нему:
— Кхе-кхе, на самом деле есть кое-что, о чем я хочу тебя спросить.
— Ну так спрашивай.
— Скажи мне честно, тогда на заднем склоне горы, вы двое…
На самом деле Мо Жань знал, что Сюэ Мэн все это время хотел поговорить об этом.
Он долго обходил этот неудобный вопрос*, но так и не смог его избежать, поэтому теперь ему оставалось только ждать, что скажет ему Сюэ Мэн.
[*七弯八绕 qī wān bā rào циваньбажао «семь изгибов и восемь поворотов» — сгибаться во многих местах и постоянно менять направление, обр. непростая задача, требующая изворотливости (идиома из китайского комикса 1981 г.в. «Похищение звезд в сентябре»)].
Но Сюэ Мэн только шевелил губами, не в силах выговорить крамольные слова. Его лицо то краснело, то бледнело, то краснело опять, и, в конце концов, в упор глядя на Мо Жаня, он сказал совсем не то, что собирался изначально:
— Вы двое на самом деле… искали там дух новогоднего рисового пирога с османтусом, а?
Вода начала закипать. Тонкие нити пара, сплетаясь и закручиваясь, поднимались над чайником, растворяясь во мраке холодной ночи.
Их взгляды встретились. Полыхающие жаром глаза Сюэ Мэна были полны тревоги и томительного ожидания, черные зрачки Мо Жаня — бесстрастны и спокойны, как вода в древних бездонных колодцах.
— Пей свой чай.
Сюэ Мэн внезапно схватил его за запястье и, уставившись на него в упор, повторил:
— Вы двое правда искали там дух новогоднего пирога?!
— …
Чуть замешкавшись, Мо Жань высвободил руку из его хватки и, подойдя к столу, взял черный как смоль чугунный чайник, чтобы наполнить до краев две чашки.
Только после этого он поднял взгляд и сказал:
— Если мы не искали дух новогоднего пирога, что еще мы могли там делать?
— Ты…
— Без веской причины Учитель никогда не стал бы обманывать тебя. Если не веришь мне, во всяком случае ему-то ты должен верить.
Казалось, Сюэ Мэн окончательно зашел в тупик*. Его рука слегка сжалась на колене, затем он низко склонил голову и сказал:
[*捏住了七寸 niē zhùle qī cùn не чжулэ ци цунь «схватить змею на семь цунь» — обр. ситуация, когда любое действие может привести к неблагоприятным последствиям. Истоки идиомы: считается, что если схватить змею на семь цунь (23,3 см) от головы, то можно ее полностью обездвижить, однако это очень рискованно, ведь если схватить ее чуть ниже, то она сможет поднять голову и укусить, а если выше, это может убить ее, а ловцу змей она обычно нужна живой].
— Я не могу не верить ему.
— Тогда пей чай, — вздохнул Мо Жань. — Зачем тебе вообще столько думать, если по итогу в голове один мусор.
Он опустил голову и подул на поднимающийся над чашкой пар. В клубящейся дымке его лицо было затуманенным и неясным, словно отражение луны в воде, которое, даже если захочешь, не ухватить и не рассмотреть.
Теплый чай «Восемь Сокровищ» имел солоноватый вкус выдержанного вина. Сюэ Мэн неспешно сделал несколько глотков, чувствуя, как это ласковое тепло успокаивает его бешено колотящееся сердце. Он выпил весь чай, но от сохранившей тепло чашки все еще шел пар.
Сюэ Мэн потупился и с совершенно растерянным выражением лица вдруг произнес так, что было непонятно, обращается он к Мо Жаню или разговаривает сам с собой:
— Я на самом деле слишком беспокоюсь за него и поэтому так много надумываю. Малейшее дуновение ветра и я уже…
— Знаю, — ответил Мо Жань, — ведь я такой же.
Сюэ Мэн повернул голову и посмотрел на него.
Мо Жань стоял, опираясь спиной на столб беседки. Чай в его чашке еще не закончился, и он, сделав глоток, сказал:
— Только что из-за этого я несправедливо обидел Ши Мэя. Ты, по крайней мере, лучше меня, не настолько импульсивный.
Сюэ Мэн немного удивился:
— Неудивительно, что он перебросился с тобой парой слов и сразу ушел. Что за кошка между вами пробежала?
— …Давай не будем об этом, — Мо Жань горько усмехнулся, — я еще больший фантазер, чем ты.
Сюэ Мэн наморщил нос:
— Его судьба достойна жалости. В голодный год, когда семьи обменивались детьми, чтобы съесть их, если бы папа не спас его, он бы точно оказался в общем котле… Ши Мэй всегда относится к тебе лучше всех, так что ты не должен его обижать.
— Да, я знаю. Тогда я просто погорячился*, такого больше не повторится.
[*一时激动 yīshí jīdòng иши цзыдун — минутная горячность; сиюминутный порыв].
Так, вдвоем охраняя медитирующего в беседке Чу Ваньнина, они еще долго болтали о том о сем и ни о чем.
Это было очень странное чувство. Мо Жань смотрел на подсвеченное луной надменное и красивое лицо Сюэ Мэна и думал о том, что именно этот человек в прошлой жизни пробил дыру в его груди, и в дальнейшем каждая их новая встреча сопровождалась слезами и кровопролитием.
Тогда он и подумать не мог, что они все еще смогут вот так заваривать чай и греть вино, ведя долгие беседы под луной у пруда с лотосами.
Кстати, о подогретом вине.
Чай закончился, а Сюэ Мэн и не думал уходить, так что Мо Жань подогрел чайник вина, и они распили несколько чашек, не столько для того, чтобы напиться, а скорее чтобы поддержать беседу, не нарушая приличий.
Однако, кажется, он все-таки переоценил умение Сюэ Мэна пить.
Если говорить об устойчивости к алкоголю, лучшим среди них был Учитель, который мог запросто выпить тысячу чарок. Сам он почти не уступал Учителю, Ши Мэй значительно отставал от них обоих, но самым безнадежным, конечно же, был Сюэ Мэн.
Хватило и пары чарок «Белых цветов груши», чтобы у него все поплыло перед глазами, а язык начал заплетаться.
Заметив его состояние и опасаясь навлечь беду на свою голову, Мо Жань поторопился убрать вино от греха подальше.
Пусть сознание Сюэ Мэна было неясным, но он еще не полностью его утратил. Понимая к чему все идет, он улыбнулся и, покраснев от смущения, сказал:
— Убери его, хорошо? Я… я больше не могу пить.
— Ну да, — отозвался Мо Жань. — Тебе бы вернуться к себе и отдохнуть. Сам сможешь дойти? Я не могу уйти, но могу позвать дядю, чтобы пришел и помог тебе.
— А? Мгм… незачем ему приходить, не надо его звать, – Сюэ Мэн, улыбаясь во весь рот, замахал руками. — Сам смогу вернуться, я ведь все еще помню дорогу.
Ничуть не успокоенный этим заявлением, Мо Жань выставил палец перед его лицом:
— Сколько?
— Один.
Он показал на Чу Ваньнина:
— Это кто?
Сюэ Мэн улыбнулся:
— Старший братик-небожитель.
— …Скажи нормально.
— Ха-ха-ха, это Учитель, конечно, я его узнал, — со смехом сказал Сюэ Мэн, обнимая столб беседки.
Мо Жань нахмурился, мысленно браня Сюэ Мэна последними словами. Почему с каждым годом проблема с алкоголем у этого парня только усугубляется? Так как его ответы на предыдущие вопросы Мо Жаня совсем не успокоили, он спросил:
— Тогда скажи, кто я? Только давай без шуток! Так кто я такой?
Несколько секунд Сюэ Мэн просто тупо пялился на него.
Казалось, что на этот момент наложились тени их общего прошлого, когда в канун Нового года в Зале Мэнпо Сюэ Мэн точно так же напился и с трудом смог узнать Ши Мэя, Чу Ваньнина назвал старшим братиком-небожителем, а потом захихикал и обозвал Мо Жаня «псиной».
Мо Жань спокойно смотрел на него, подготовившись к тому, что как только Сюэ Мэн откроет рот и назовет его псиной, он сначала по-тихому накостыляет ему, а потом позовет Сюэ Чжэнъюна, чтобы тот забрал этого пьянчужку недоделанного домой.
Однако Сюэ Мэн с очень странным выражением лица в оцепенении тупо уставился на него. В конце концов, он чуть открыл рот, и его губы сложились так, словно он собирался произнести слово «псина».
Мо Жань уже приготовился протянуть руку и закрыть ему рот ладонью…
— С-старший брат…
[От переводчика: дело в том, что 狗 gǒu гоу «собака» и признесенное Сюэ Мэном 哥 gē гэ«старший брат» начинаются с одного звука, а значит изначальное положение губ будет одно и то же].
Поднятая рука так и застыла в воздухе. Сюэ Мэн с трудом сфокусировал на нем затуманенный алкоголем взгляд и снова тихо выдохнул:
— Брат.
Мо Жань на миг оцепенел. Казалось, его ужалила пчела и от места укуса яд начал распространяться по телу, разъедая его сердце жгучей и ноющей болью. В горле встал ком, так что, даже если бы он захотел, все равно не смог бы ничего выговорить. Застыв на месте, он просто тупо смотрел на исполненное врожденного высокомерия юное лицо Сюэ Мэна, на котором, словно в открытой книге, читались все его чувства и эмоции.
На этом лице Мо Жань уже привык видеть ненависть, возмущение и презрение, но он никогда не видел его таким, как в этот момент.
Сюэ Мэн ласково погладил висевший у него на поясе Лунчэн. В конце концов, это Мо Жань обезглавил тысячелетнего монстра, а хранящийся в нем редчайший духовный камень отправил на Пик Сышэн, чтобы его вставили в этот меч.
Если бы не Лунчэн, возможно, он и не смог бы стать лучшим на встрече в Линшане. Пожалуй, без этого клинка его ждала судьба никому не известного заклинателя средней руки, по жизни несущего на своих плечах груз несбывшихся надежд и нереализованных амбиций*.
[*背负仲永之伤 «нести на плечах скорбь Чжунъюна». Чжунъюн — имя нарицательное из рассказа Ван Аньши (1021 — 1086) «Скорбь Чжунъюна». Фан Чжунъюн в детстве прославился своим поэтическим даром, но ему пришлось вести жизнь обычного человека, так как из-за запрета отца у него не было возможности получить должное образование].
Когда Сюэ Мэн был в трезвом уме, он из гордости и желания сохранить лицо не мог заставить себя сказать Мо Жаню слова благодарности, хотя на самом деле все это время чувствовал себя очень неудобно... Каждый день, начищая Лунчэн, он думал об этом, и от этих мыслей его грудь переполняли весьма противоречивые чувства.
После того как Сюэ Мэн, вернувшись из ордена Жуфэн, узнал о том, что именно Мо Жань спас его от Сюй Шуанлиня, его моральные страдания усилились многократно, а когда он услышал, что о Чу Ваньнине и Мо Жане по-прежнему нет никаких вестей, то просто разрыдался в голос. Все решили, что молодой господин плачет только из-за беспокойства за своего Учителя, но лишь сам Сюэ Цзымин знал, что той ночью, лежа на больничной койке, глядя в темноту невидящим взглядом, крепко сжав в руках свой Лунчэн, он хрипло сказал:
— Брат, прости меня...
Где ты?.. С тобой и Учителем… все в порядке?..
Мо Жань лишился дара речи, и не в состоянии сделать даже шаг, замер на месте словно деревянный истукан.
Прошлые события, подобно бурному потоку, стремительно проносились у него перед глазами.
Он вспомнил, как в прошлой жизни Сюэ Мэн в одиночку поднялся на Пик Сышэн и, стоя посреди холодного и обезлюдевшего Дворца Ушань, с покрасневшими глазами допрашивал его о местонахождении Чу Ваньнина.
Сюэ Мэн сказал ему тогда:
— Мо Вэйюй, обернись назад…
Мо Жань вспомнил о том времени, когда он стал Наступающим на бессмертных Императором, и Сюэ Мэн с Мэй Ханьсюэ совершили покушение на его жизнь. Тогда, среди белого дня Мэй Ханьсюэ преградил ему путь, а Сюэ Мэн, с перекошенным от ярости лицом и проклятиями на губах, вонзил в его грудь свою саблю, подняв кровавую бурю.
Тогда Сюэ Мэн крикнул ему:
— Мо Вэйюй, никто не спасет тебя. В этом мире нет тебе места!
Воскрешая в памяти дела давно минувших дней, Мо Жань вспоминал те ненависть, гнев и пыл, с которыми он и Сюэ Мэн танцевали свой танец дракона и змеи*.
[*龙蛇 lóngshé «дракон и змея» росчерки и извивы (в кит. скорописи); будд. совершенномудрый и (или) заурядный, мудрец и (или) глупец. От переводчика: может использоваться как метафора для описания людей, вышедших из одного круга/семьи, один из которых — выдающийся (китайский дракон очень похож на змею и является символом императорской власти), а другой — заурядный (змея, что, как водится, рождена ползать и летать не может)].
Он вспомнил и тот день, когда Чу Ваньнин умер. Тогда Сюэ Мэн вскочил и, взревев, будто смертельно раненый бык, бросился на него и придавил к стене. От ярости и боли вены вздулись на его шее, и он взвыл словно загнанный зверь:
— Как ты можешь говорить, что он не спас бы тебя?!.. Как можешь говорить, что он не спас?!
Это был лишь миг — в яркой вспышке света все эти воспоминания промелькнули перед его глазами.
Может быть, Мо Жань так глубоко ушел в себя, что эта ситуация вдруг напомнила ему о самом раннем, затерявшемся с годами в лабиринтах памяти, неясном воспоминании.
Он увидел двух подростков. Один из них был ужасно тощим, съежившимся от страха, словно привыкшая к побоям бродячая собака. Испуганно забравшись с ногами на стул, он сидел, обхватив руками колени, и боялся лишний раз двинуться. Конечно же, это был он сам.
Вторым был юноша с лицом как снежно-белый нефрит, прелестный, несмотря на всю свою надменность, похожий на гордого и ослепительно прекрасного маленького павлина с ярким оперением. С изумительной красоты саблей за поясом, одной ногой опираясь на соседний стул, он стоял перед ним, не сводя с него пристального взгляда круглых, как пуговицы, черных глаз.
— Мама сказала, что я должен навестить тебя, — проворчал юный Сюэ Мэн. — Говорят, ты и есть мой двоюродный старший брат?.. Однако выглядишь ты как-то уж слишком убого.
Мо Жань не издал ни звука, только наклонил голову еще ниже. Он не привык к тому, чтобы кто-то так пристально вглядывался ему в лицо.
Сюэ Мэн спросил:
— Эй, как тебя зовут? Мо… как-то там... Мо... как тебя? Просто скажи мне, я не помню.
— …
— Я же тебя спрашиваю, почему молчишь?
— …
— Ты что, немой?!
Задав вопрос третий раз и не получив никакого ответа, юный Сюэ Мэн зло рассмеялся:
— Должен сказать, что меня вполне устраивает, что мой двоюродный старший брат молчаливый и такой покорный, что слова поперек не скажет, но что ж ты такой худой и мелкий? Ветер дунет и тебя унесет, а мне потом позориться, что у меня двоюродный старший брат такой слабак. Смех да и только!
Мо Жань опустил голову еще ниже, не желая обращать на него внимания.
И тогда, в тишине перед его глазами вдруг замаячило что-то ярко-красное. Грубиян, всучивший ему этот яркий предмет, практически воткнул его ему прямо в нос. Ошарашенный Мо Жань окаменел от неожиданности, а потом до него дошло, что испугавшей его вещью была связка танхулу*.
[*糖葫芦 tánghúlu танхулу — засахаренные плоды и ягоды на бамбуковой шпажке: боярышник, яблоки, дольки мандарина, клубника и др.]
— Это тебе, — сказал Сюэ Мэн. — Все равно я столько не съем.
Кроме засахаренного боярышника Сюэ Мэн принес с собой еще коробку сладостей и небрежно оставил ее на столе, словно бросив подаяние нищему. Но Мо Жань с глупым видом смотрел на это богатство, про себя думая, какой же этот парень щедрый и великодушный. Прежде, даже когда он, стоя на коленях, просил милостыню, никто не хотел подавать ему так много всего и сразу.
— Я… это…
— Что? — Сюэ Мэн недовольно нахмурился, — Что «яэто»? Что ты хочешь сказать этим своим «яэто»?
— Я могу съесть всю эту связку?
— А?
— Вообще-то мне хватит и одной… или можешь сначала поесть ты, а я потом…
— Ты ненормальный? Считаешь себя собакой, раз готов подъедать чужие объедки? — Глаза Сюэ Мэна стали совсем круглыми, словно он не мог поверить, что такое вообще возможно. — Конечно это все тебе! Вся эта связка и вся коробка — все твое!
Лакированная деревянная коробка для лакомств была настоящим произведением искусства: на крышке золотой краской был нарисован парящий среди облаков журавль. Прежде Мо Жань никогда не видел таких красивых и изысканных вещей.
Он не осмеливался протянуть руку, но его черные глаза буквально пожирали этот прекрасный ларец. От его странной реакции Сюэ Мэн пришел в замешательство и немного раздраженно сам открыл коробку с лакомствами. Сильный аромат молока, фруктов и сладкой клейкой бобовой пасты заполнил комнату. В шкатулке лежало девять пирожных: три ряда поперек и три вдоль. Подрумяненные и хрустящие, словно изысканный и блестящий золотой жемчуг, а также матовые и мягкие с просвечивающей через тончайшее тесто алой бобовой пастой, которые, казалось, порвутся, стоит лишь немного подуть на них.
Юный Сюэ Мэн даже не взглянул на прекрасные лакомства, а просто подтолкнул всю коробку к нему и не терпящим возражения тоном сказал:
— Ешь скорее. Если не хватит, у меня еще есть. Я все равно на них уже смотреть не могу. Хорошо, что теперь можно поделиться с тобой.
Этот маленький господин имел дурные манеры, тон его речей был полон нескрываемого высокомерия, круглые глаза презрительно взирали на него сверху вниз, а нос был задран так высоко, что все его милосердие выглядело не более, чем оскорбительной подачкой.
Но пирожные и засахаренные фрукты, что он дал ему, были невероятно ароматными, сладкими, нежными и мягкими.
После двух жизней, наполненных едкой горечью и кровавой солью, тот полузабытый сладкий вкус, казалось, вновь вернулся на кончик его языка. В сиянии луны Мо Жань смотрел в лицо захмелевшему Сюэ Мэну, а Сюэ Мэн точно так же не сводил с него прищуренных глаз. Через некоторое время Сюэ Мэн широко улыбнулся, но в этот момент он был настолько пьян, что сам не знал, почему ему так хочется смеяться.
Он отпустил столб, за который держался, и, похоже, хотел дружески похлопать Мо Жаня по плечу, но не устоял на ногах и, сделав шаг, споткнулся, упав прямо в объятия Мо Жаня.
— Ты… старший брат…
Мо Жань застыл как громом пораженный. Он медленно опустил взгляд и легонько похлопал Сюэ Мэна по спине. Усилившийся ночной ветер обдувал их, растрепав волосы Мо Жаня так, что они закрыли половину его лица, надежно скрыв все эмоции, что отразились на нем в это мгновение. Сюэ Мэн никогда не умел пить, поэтому очень скоро так и уснул в его объятьях, и только тогда Мо Жань хрипло произнес…
— Сюэ Мэн, прости меня. Я недостоин быть твоим старшим братом…
Автору есть, что сказать:
Маленькая зарисовка «Одна правдивая история».
Сегодня я получила от подруги торт, на котором она написала «Чу Ваньнин — самый красивый».
Я очень расстроилась и попыталась сделать ей внушение, что правильнее было бы дописать «...но Псина еще красивее», в конце концов, он актив и главный герой, и возражения не принимаются!
Она продолжила спорить со мной:
— Неужто надо было было написать «Сукин Сын — самый красивый»?
Я: — …
Она: — Или написать «Мо Жань* — самый красивый»?
(*«Горящие Чернила» самые прекрасные).
Я: — А почему нет-то?
Она: — Да ладно, я с начальной школы не видела у протагониста такого дурацкого имени... Я, конечно, не хотела говорить тебе это, чтобы ты, как его создатель, могла сохранить лицо.
…Тьфу ты!
Ну как же я жить-то буду без ее одобрения! Ладно, а теперь давайте раскроем первое имя (псевдоним) из ее анкеты:
Чжуан Фа… «Здоровые волосы» (пол: женский).
И она не меняла это имя, пока не пошла в среднюю школу.
После этого, есть ли у нее моральное право насмехаться над кличкой моей собаки?!
В тот день, когда затворничество Чу Ваньнина подошло к концу, на Пик Сышэн явился незваный гость.
Тук-тук-тук.
Ранним утром в ворота Павильона Алого Лотоса настойчиво постучали.
Мо Жань как раз помогал Чу Ваньнину переодеться. После десяти дней медитации тот еще не совсем пришел в себя, поэтому, услышав стук в дверь, довольно холодно отозвался:
— Войдите.
— Пфф! — фыркнул Мо Жань.
— …И над чем ты смеешься?
— Учитель, вы же сами наложили защитные чары на ворота — кто еще, кроме меня и Сюэ Мэна, сможет войти?
Только теперь Чу Ваньнин вспомнил об этом и, подняв руку, снял барьер. Снаружи оказался прибывший с докладом, провонявший винными парами ученик, который, сгорая от беспокойства, метался перед воротами словно безголовая муха*:
[*没头苍蝇 meí toú cāng ying мэй тоу цан ин «муха с отрезанной головой» — обр.: о людях, которые бесцельно мечутся, не зная, что делать].
— Старейшина Юйхэн, беда! Сильный демон явился к воротам Зала Даньсинь!
Переглянувшись, учитель и ученик немедленно отправились к месту событий.
Уже на подходе Мо Жань заметил огромную тыкву-горлянку*, катающуюся по площади перед Залом Даньсинь, и столпившихся поодаль учеников и старейшин, которые ошеломленно наблюдали за ее перемещениями.
[*葫芦 húlu хулу — лагенария обыкновенная (Lagenaria siceraria), тыква-горлянка].
Мо Жань не мог поверить своим глазам:
— …Сильный демон?
Огромная тыква:
— Бур-бур-бур-бо!
Заметив, что пришли Чу Ваньнин с Мо Жанем, растроенный Сюэ Чжэнъюн заметно взбодрился и, хлопнув себя по ляжке, громко крикнул:
— А, Юйхэн! Как вовремя ты проснулся! Теперь мы спасены! Скорее иди сюда! Выручай!
Чу Ваньнин все еще пребывал в некой растерянности, однако из-за природной холодности и бесстрастности, даже когда он был ошеломлен, его лицо все так же сохраняло невозмутимое выражение, и было совершенно непонятно, о чем он думает:
— Хм?
— Это еще один монстр, сбежавший из Пагоды Цзиньгу, — Сюэ Чжэнъюн горестно насупил брови. По его лицу было не понять — то ли он злится, то ли веселится от души. — Принесла же нелегкая, а теперь и не выгонишь эту… Разгульную* Тыкву.
[*酒色jiǔsè цзюсэ — вино и женщины/цвет; пьянство и разврат].
Подняв глаза, Чу Ваньнин смог в полной мере оценить размер бедствия — огромная тыква, величиной с двух рослых мужчин, каталась по каменной мостовой как сумасшедшая. Все ее тело источало перламутровый блеск, из открывающегося то тут, то там отверстия, похожего на рот, время от времени вырывалась тонкая струйка бледно-розового дыма, а иногда и фонтанчик булькающего красного вина. Судя по всему, это и правда был легендарный демонический дух Разгульной Тыквы.
— Но ведь эта нечисть не вредит людям, — сказал Чу Ваньнин.
— Но она их спаивает!
Это была истинная правда. Каждый раз, догнав кого-то из учеников, Разгульная Тыква трескалась и из открытого «рта» начинала извергать на него вино с уже знакомым:
— Бур-бур-бур-бо*!
[*咕噜 gūlu гулу — журчать, булькать (о воде); бурчать (в животе); 啵 bō бо — целовать, чмок. От переводчика: «Буль-бур-буль-чмок»].
Чу Ваньнин: — …
— Я слышал, что усмирить эту Разгульную Тыкву сможет только тот, кто ее перепьет, — с надеждой глядя на Чу Ваньнина, сказал Сюэ Чжэнъюн. — Юйхэн, по-твоему…
У Чу Ваньнина внезапно разболелась голова. Приложив руку к виску, он отошел в сторону и, призвав Тяньвэнь, взмахнул ей перед Разгульной Тыквой.
— Хватит бегать, — строго сказал он. — Я выпью с тобой.
Толстая тыква от радости закачалась из стороны в сторону, тут же треснула и из отверстия в лицо Чу Ваньнина брызнула струя вина. Неожиданно он легко увернулся, запросто избежав винного душа. Мало кто успел заметить яркую золотую вспышку, но уже мгновение спустя Разгульная Тыква была крепко-накрепко связана Тяньвэнь.
— Давай-ка изменим способ возлияния. Может, у тебя где-то чарка припасена?
— Бур-бо! — из трещины выпала половинка маленькой тыквы-горлянки, наполненная кристально-прозрачным крепким вином. — Бо!
Под пристальными взглядами множества людей Чу Ваньнин невозмутимо уселся и неспешно начал распивать вино с Разгульной Тыквой.
— Бур-бо-бо-бо-бо!
— Да, давай еще по чарке.
— Бо!
— А «Белые цветы груши» у тебя есть?
— Бо-бо-бо!
Сюэ Чжэнъюн изумленно спросил:
— Юйхэн, ты как будто понимаешь, что она говорит?
— Ну да, — ответил Чу Ваньнин. — Нечисть этого вида легко понять.
— Бо-бо-бо, — пробубнила Разгульная Тыква.
Мо Жань со смехом спросил:
— Учитель, а сейчас она что сказала?
— Ведет со мной застольную беседу. Говорит, что уже очень давно не сушилась на солнышке.
Пьяная тыква выглядела очень довольной. Кажется, она даже поняла слова Чу Ваньнина и, панибратски перекатившись поближе, по-дружески плеснула в его тыквенную чарку вина до самых краев.
— На этот раз это «Цветы белой груши»?
— Бо!
— Я не люблю «Свадьбу дочери».
— Бо... — разгульная тыква поспешила выплеснуть вино, заменив его на другое.
Наблюдавшая за этим толпа людей изумленно притихла. Никто не мог даже слова вымолвить.
Нет, вы только посмотрите — человек и демон как ни в чем не бывало спокойно пьют с утра до полудня, при этом человек не пьянеет, а демон радуется как дитя. У многих от такого зрелища глаза на лоб полезли и челюсти поотвисали. У входа в Зал Даньсинь собиралось все больше и больше народа.
Пришли и Сюэ Мэн с Ши Мэем.
Увидев Ши Мэя, Мо Жань тут же вспомнил о недоразумении между ними и, почувствовав угрызения совести, хотел было сам подойти и принести извинения, но Ши Мэй, краем глаза заметив его перемещения, развернулся и сразу же ушел.
Выглянувший из зала Даньсинь Сюэ Мэн толкнул Мо Жаня локтем и сказал:
— Похоже, он все еще сердится на тебя за то недоразумение.
Мо Жань с тоской спросил:
— Так что же мне теперь делать?
— Поговори с ним. А то из-за вас я тоже мечусь как между двух огней, — отозвался Сюэ Мэн. — Давай, иди уже, так или иначе, тут и без тебя все под контролем.
Мо Жань бросил взгляд на спаивающего Разгульную Тыкву Чу Ваньнина и, решив, что в ближайшее время вряд ли стоит ждать каких-то сюрпризов, сказал Сюэ Мэну:
— Тогда я пойду, разыщу его, а ты останься, присмотри за Учителем. Если что-то пойдет не так, сразу же сообщи мне.
Найти Ши Мэя не составило никакого труда. Догнав его около площадки для тренировок по фехтованию, Мо Жань позвал:
— Ши Мэй!
— …
— Ши Мэй!
Ши Мэй остановился, обернулся и спокойно посмотрел на него:
— А-Жань, у тебя ко мне какое-то дело?
— Нет…. — Мо Жань поспешно замахал руками и, нахмурив брови, сказал, — я пришел сказать тебе, что в прошлый раз повел себя очень неправильно.
— О каком конкретно случае ты сейчас говоришь?
У застывшего в изумлении Мо Жаня даже глаза округлились:
— Что?
Выражение лица Ши Мэя по-прежнему было кротким и нежным, поднявшийся ветер ласково растрепал волосы на его висках:
— Это когда в Павильоне Алого Лотоса ты решил, что я хочу причинить вред Учителю? А может, речь о деревне Юйлян, когда ни один из вас не сел со мной за стол? Или, возможно, о том, что случилось еще раньше: когда Учитель очнулся, я принес вам двоим вино, а ты за весь ужин не сказал мне даже пары слов? Так какой из этих случаев ты имеешь в виду?
Совершенно не ожидавший, что ему вдруг припомнят такие давние дела, Мо Жань совсем растерялся. Потребовалось время, чтобы он смог собраться с мыслями и выдавить:
— Ты… ты уже так давно злишься на меня?
Ши Мэй покачал головой:
— На самом деле я не злюсь, но все же это меня задело.
— …
— А-Жань, с тех пор как Учитель возродился, ты сознательно стараешься отдалиться от меня.
Мо Жань не знал, что сказать. Все это время он действительно старался держаться подальше от Ши Мэя. Прежде они были слишком близки, и Чу Ваньнин, конечно, не мог этого не замечать.
Со времен своей юности Мо Жань всегда чувствовал, что в их отношениях с Ши Мэем чего-то не хватает, но спустя годы так и не решился порвать этот плотный слой оконной бумаги между ними. Когда же он, наконец-то, смог осознать свои истинные чувства, то понял, что совершенно не представляет, как теперь ему вести себя с Ши Мэем, и что делать с их отношениями…
Мо Жань уже думал открыто поговорить с Ши Мэем, но в итоге решил, что это будет неуместно. Он ведь никогда не признавался в своих чувствах и не знал, что испытывает по отношению к нему сам Ши Мэй, так что, заяви он сейчас о разрыве их отношений, это прозвучало бы излишне резко и самоуверенно.
Поэтому в итоге Мо Жань решил просто потихоньку деликатно исчезнуть из его жизни.
Ши Мэй пристально смотрел на него, но так и не дождавшись ответа, сказал:
— Когда ты только появился на Пике Сышэн, мы с тобой договорились, что раз я тоже сирота и у меня не так уж много друзей, с этих пор мы всегда будем членами одной семьи.
— …Да…
— Почему ты так переменился?
На сердце Мо Жаня словно лег камень, а его разум охватило смятение, ведь, если подумать, он и сам не мог объяснить, почему вдруг решил вот так резко отдалиться от Ши Мэя.
Получается, что после своего возвращения из Призрачного Царства, он не сказал Ши Мэю и сотни фраз? С тех пор два человека, которые раньше были неразлучны, с каждым днем становились все дальше и дальше друг от друга. В глубине души Мо Жань не мог не усомниться в правильности своего решения отойти в сторону. Похоже, желая сделать как лучше, в итоге он слишком далеко зашел.
— Я виноват, прости меня, — сказал он.
— …Ерунда, не о чем тут сожалеть, — Ши Мэй отвел взгляд. — Ладно, просто забудь, вот и все.
— Не сердись. Когда ты злишься… мне тоже от этого плохо. Ты всегда был очень добр ко мне.
Ши Мэй, наконец, слабо улыбнулся:
— Я был очень добр к тебе. А если сравнить с Учителем?
— Это не одно и то же, — ответил Мо Жань.
Глядя на возвышающиеся вдали иссиня-черные горные вершины, Ши Мэй сказал:
— Я помню, прежде ты говорил мне, что я хорошо отношусь к тебе и согреваю тебя своим душевным теплом. А что насчет Учителя?
— Он дал* мне жизнь, — ответил Мо Жань.
[*给 gěi гэй — давать; даровать].
Ши Мэй очень долго молчал, прежде чем тяжело вздохнуть:
— Не сравнить.
Видя его таким, Мо Жань почувствовал, что камень, лежавший на его сердце, стал еще тяжелее:
— Это в принципе нельзя сравнивать. Все люди разные, так же как и отношения между людьми, а ты…
Ши Мэй не стал ждать, пока он договорит. Повернув голову навстречу ветру, стоя в профиль к Мо Жаню, он похлопал его по груди и сказал:
— Ладно, тебе незачем это говорить. Я знаю, что ты хочешь сказать. Я тоже слишком придирался к тебе. На самом деле, я не такой мелочный человек, но ты опять все неправильно понял, и это действительно очень огорчило меня.
— Э…
— Давай покончим с этим сейчас и больше не будем вспоминать об этом.
Черные глаза Мо Жаня наполнились нежностью. Чуть кивнув головой, он с благодарностью сказал:
— Хорошо.
Ши Мэй привалился своим стройным телом к каменным перилам ограды, которой была обнесена тренировочная площадка. Опустив голову, он смотрел на раскинувшийся под их ногами горный лес и слушал шелест листьев. Спустя какое-то время…
— Давай вернемся.
— Что ты хотел сказать в том году?
Они заговорили почти одновременно. Совсем растерявшийся Мо Жань удивленно переспросил:
— В каком году?
— В том году, когда небо раскололось, — ответил Ши Мэй.
Мо Жань только сейчас вспомнил, как во время Небесного Раскола над Цайде, его невысказанное признание так и замерзло у него на губах…
— Тогда ты не договорил, и я так и не узнал, что именно ты хотел сказать мне. Могу я спросить об этом сейчас?
Мо Жань только хотел ответить, как вдруг за его спиной, как раз со стороны Зала Даньсинь, раздался страшный грохот.
Они оба вмиг переменились в лице.
— Там ведь Учитель! — крикнул Мо Жань. И Ши Мэй, не тратя время на болтовню, твердо сказал:
— Нужно вернуться и посмотреть!
Они вместе бросились к главному дворцу, только чтобы обнаружить на площади около Зала Даньсинь вторую гигантскую тыкву.
Мо Жань в шоке спросил:
— Это еще что?!
Закрыв лицо рукой, Сюэ Чжэнъюн пробормотал:
— Разгульная тыква.
— Сколько их вообще?!
— Только две. Одна для вина, а вторая для распутства. Они как два цветка лотоса на одном стебле, двойня, одним словом, — казалось, Сюэ Чжэнъюн вот-вот взорвется от гнева. — Пока младший брат пытался перепить Юйхэна, сюда заявился еще и старший.
Потребовалось время, чтобы Мо Жань осознал сказанное, а когда это случилось, его бровь нервно дернулась:
— Если Пьяная Тыква любит спаивать людей, тогда Распутная… — он переменился в лице и, резко обернувшись, зло уставился на кружащую по полю огромную тыкву нежно-розового цвета.
Сюэ Чжэнъюн сконфуженно договорил:
— Распутная Тыква способна ввести в соблазн кого угодно, и укротить ее может только самый целомудренный человек.
Мо Жань тут же завертел головой, громко крича:
— Сюэ Мэн!
— Ха! — воскликнул Ши Мэй, после чего тоже поинтересовался: — А где Сюэ Мэн? Куда он делся?
— …Он уже проходит испытание в этой тыкве. Сказал, что хочет разделить заботы Юйхэна, — ответил Сюэ Чжэнъюн, указав на катающуюся по площади Распутную Тыкву.
Мо Жань облегченно выдохнул:
— Тогда все в порядке. Если Сюэ Мэн не самый целомудренный человек в этом мире, то на всем белом свете больше не осталось непорочных людей.
Как только звук его голоса затих, раздался грохот и «Бах!» — из горлышка Распутной Тыквы вылетело тело Сюэ Мэна, упав прямо посреди толпы. Из-за этого громкого звука все взгляды устремились прямо на него, и даже выпивавший с Пьяной Тыквой Чу Ваньнин оторвался от чарки и повернул голову.
— Что случилось? — спросил изумленный Ши Мэй.
Кто-то испуганно сказал:
— Неужели даже молодой господин не…
— Кхе-кхе! — залившийся румянцем Сюэ Мэн, пошатываясь, поднялся на ноги. В глазах его смешались гнев и стыд. Повернувшись к Распутной Тыкве, он заорал: — Ты… ты развратное чудовище! Ты... ты… ты бесстыжая нечисть!
Мо Жань осмотрел Сюэ Мэна с ног до головы. Непонятно, когда тот успел переодеться в шитые золотом алые свадебные одежды и украсить затейливую прическу дорогими украшениями, но в любом случае смотрелось все это на нем очень забавно и интересно:
— Что тут все-таки происходит?
Не найдя цензурных слов, Сюэ Чжэнъюн просто закрыл лицо всей пятерней.
— Я слышал, что Распутная Тыква не так уж и похотлива, — сказал Ши Мэй. — На самом деле, она хочет найти самого чистого и романтичного человека, сердце которого еще никем не занято, чтобы вступить с ним в брак. Говорят, поглощенные ей люди оказываются в комнате для новобрачных…
— …И что потом?
— А потом Дух Распутной Тыквы превращается в невесту или жениха, лицо которого, вне зависимости от пола, прикрыто вуалью, и нужно, чтобы поглощенный ей человек сам ее поднял.
— Подняв вуаль, он увидит истинное обличье Распутной Тыквы? — уточнил Мо Жань.
— Естественно, нет. Каждый увидит что-то свое: если у тебя есть любимый, то ты увидишь именно этого человека, а если никто тебе не мил, но ты похотлив, то, говорят, сможешь увидеть… — Ши Мэй смущенно кашлянул и сконфуженно закончил, — …абсолютно обнаженного несравненной красоты человека, мужчину или женщину. Только человек, чья душа кристально чиста, может увидеть истинный облик Распутной Тыквы.
Мо Жань обернулся и с недоверием взглянул на дымящегося от ярости Сюэ Мэна:
— В таком случае, кого же там увидел Сюэ Мэн?
Он правда не мог поверить, что в сердце Сюэ Мэна может поселиться хоть кто-то, и уж тем более, что ему в грезах может явиться какая-нибудь голая красавица или красавец.
Но факт остается фактом: Сюэ Мэна действительно выкинуло из Распутной Тыквы. К тому же теперь довольная тыква очень весело и задорно каталась по площади, так что всем было совершенно очевидно, что она наслаждается шуткой, которую сыграла с ним.
Жалостливый Ши Мэй не выдержал и подошел поддержать Сюэ Мэна:
— Возможно, Распутная Тыква просто что-то не так поняла…
Прежде чем он договорил, Сюэ Мэн вытащил Лунчэн и, направив его на Распутную Тыкву, яростно заорал:
— Блядина, ты специально превратилась в меня, чтобы сбить с толку! Еще и посмела обрядить меня в это женское тряпье! Сучара тыквоголовая! Протухшая бахча! Как ты посмела так опозорить меня!
— … — ученики Пика Сышэн, включая Мо Жаня, замолкли, изо всех сил пытаясь сдержаться, но это было совершенно невозможно, и пару секунд спустя все уже хохотали как сумасшедшие.
Удивительное дело, но даже для самовлюбленного Сюэ Цзымина, этого распускающего хвост павлина, нарцисса, что часами мог любоваться своим отражением, Распутная Тыква подобрала подходящую невесту. Когда Сюэ Мэн поднял вуаль, то увидел свое собственное ярко накрашенное лицо…
— В общем-то, это логично, — заметил Мо Жань, который изо всех сил сдерживал гомерический хохот. Ухмыльнувшись, он чуть кивнул головой и метко добавил, — из Сюэ Мэна должна была выйти очень красивая девица.
Не успев насладиться собственной шуткой, он услышал, что Сюэ Чжэнъюн, который выглядел так, словно страдает от головной боли, громко крикнул:
— Юйхэн, как насчет того, чтобы оставить Пьяную Тыкву на десерт, и сначала помочь нам укротить эту Распутную Тыкву?
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль «К разговору о смене пола Сюэ Мэна»:
fem!версия, полный ООС, не принимайте всерьез.
Требования барышни Сюэ Мэнмэн к будущему мужу:
Мужчина. Сила и боевые навыки не ниже моих, «индекс привлекательности»* не меньше моего. Принимая во внимание, что в моей семье есть Княгиня*, как ее прямая наследница, я могу позволить себе быть разборчивой. Рассчитываю, что месячный доход моего избранника составит не менее миллиона, чтобы он мог позволить себе приобрести апартаменты в районе второго кольца имперской столицы, построить трубопровод по перекачке духовной энергии из Духовной школы Жуфэн на мою кухню, отрезать голову этой собаке Цзян Си, а так же почитал и уважал моих родителей. Кроме того, я рассчитываю на достойное содержание после свадьбы. На Новый год супруг обязан дарить мне 99999 красных конвертов с внушительной суммой (и на праздник Цинмин также) и желательно налом, чтобы я могла их сфотографировать, разослать фото своим друзьям в WeChat на зависть моему двоюродному брату Мо Вэйюю.
Но самое главное, я надеюсь найти честного человека, который понравится моей маме. Заранее спасибо.
[*颜值 yánzhí яньчжи «номинальная стоимость» — инт.-сленг: «индекс привлекательности»: числовое значение (сумма баллов), для оценки привлекательности человеческого лица (исходя из общепринятого эталона);
**отсылка к госпоже Ван: 王 wáng ван — князь; царь, король].
А теперь о реакции главных героев, прочитавших требования барышни Сюэ к будущему мужу:
Мо Жань: — Неужели на гетеросексуальном брачном рынке такие мародерские требования? Какое счастье, что я гей*.
Чу Ваньнин: — Какое счастье, что и я гей.
Ши Мэй: — Какое счастье, что я тоже гей.
Наньгун Сы: — Почему опять появилась эта сумасшедшая женщина, которая в прошлый раз обвиняла меня в «звездной болезни»?
Е Ванси: — Какое счастье, что я женщина.
Мэй Ханьсюэ: — Какое счастье… э, еще ведь не поздно стать геем?
[*Везде, вместо приличного слова гей (да, есть несколько приличных значений), употреблено жаргонное слово 搞基 gǎojī гаоцзи — жарг. заниматься мужеложеством, долбиться в очко; пидорас].
На Пике Сышэн было только три одиноких и непорочных человека.
Сюэ Мэн.
Старейшина Таньлан.
Чу Ваньнин.
Сюэ Мэна Распутная Тыква уже выплюнула. Старейшина Таньлан в прошлом был женат и целомудренным не являлся. Его жена была слишком слаба телом и умерла вскоре после свадьбы. По слухам, он начал изучать медицину именно потому, что больше не хотел видеть, как кто-то у него на глазах угасает от затяжной болезни.
Оставался только Чу Ваньнин.
— Старейшина Юйхэн, несомненно, сможет все уладить.
— Да-да, раз уж молодой господин не справился, мы можем рассчитывать только на его наставника.
Услышав это, Мо Жань занервничал еще больше, но что он мог поделать в данной ситуации?
В отчаянии, сходя с ума от беспокойства и совершенно не подумав, он обратился к Сюэ Чженъюну:
— А если я попробую?
Оглядев его с ног до головы, Сюэ Чжэнъюн очень мягко и тактично ответил:
— Жань-эр, первое требование к человеку, который хочет укротить Развратную Тыкву — это никогда не иметь любовных связей.
Мо Жань: — …
Тем временем у выпивавшей с Чу Ваньнином Пьяной Тыквы «голова», наконец-то, пошла кругом, и, потеряв равновесие, она упала на землю и лопнула. Когда густой зеленый дым развеялся, на камнях осталась лежать маленькая бледно-розовая тыковка из яшмы. Быстро засунув ее в свой мешок цянькунь, довольный Сюэ Чжэнъюн заявил:
— Ха-ха, вот это я понимаю, наш Юйхэн! Давай, теперь раскатай эту Распутную Тыкву.
Несмотря на невозмутимое выражение лица, Чу Ваньнин опустил взгляд, словно не желая смотреть в глаза Сюэ Чжэнъюну:
— Не буду.
Не только Сюэ Чжэнъюн, но и все ученики и старейшины застыли от удивления.
— А... почему?
— …Перепил и устал.
Сюэ Чжэнъюн был не глуп. Уж он-то знал, что даже тысяча чарок не свалит с ног Чу Ваньнина, а значит, все это не более чем отговорки.
Он так пристально уставился на невозмутимого мужчину в белых одеждах, что под его настойчивым взглядом Чу Ваньнин не выдержал и, взмахнув рукавом, отвернулся. Внезапно Сюэ Чжэнъюна осенило и, пораженный этой идеей, он бездумно брякнул:
— Юйхэн, неужели ты…
Уши Чу Ваньнина неожиданно покраснели. Вспыхнув от гнева, он резко повернулся и пронзил его мечущими молнии глазами феникса:
— Что за вздор?!
Сюэ Чжэнъюн тут же словно онемел, так и не произнеся вертящееся у него на языке «неужели ты женат». Всю жизнь следуя по пути укрощения сердечных желаний, разве мог такой человек, как Чу Ваньнин пойти на это?
Ярчайшая звезда ночного неба Юйхэн, почитаемый всеми святой Бессмертный Бэйдоу имеет с кем-то любовную интрижку? Да кто в это поверит?
Встревоженный не на шутку Сюэ Чжэнъюн хлопнул рукой по ноге и потребовал:
— Ты должен хотя бы попробовать, иначе эта тыква так и будет бродить здесь. Пусть напрямую она людям не вредит, но в итоге допечет нас всех до смерти. Кроме того, эта наглая тыква такая толстокожая, что нам и за пять лет с нее кожуру не снять.
— …
Чу Ваньнин бегло осмотрел толпу учеников: во всех обращенных на него взглядах не было даже тени сомнения в его репутации и способности победить Распутную Тыкву, и лишь в глазах Мо Жаня он прочел угрызения совести. Заметив румянец, проступивший на его щеках, Чу Ваньнин мрачно выругался про себя. Как идти вперед, так и отступать было одинаково плохим решением, однако, если сейчас прикинуться разгневанным и покинуть площадь, то в будущем вряд ли удастся избежать пересудов. В итоге он решился:
— Тогда я попробую.
Распутная Тыква в мгновение ока перенесла Чу Ваньнина в свое нутро и удовлетворенно завертелась на месте. Все ученики Пика Сышэн были уверены, что стоит Чу Ваньнину попасть внутрь, и он очень быстро укротит бесстыжего демона, и только Мо Жань знал…
Самый целомудренный бессмертный этого мира, теперь был не так уж и чист. Совсем недавно, той самой дождливой ночью в городке Учан, в сумраке маленького гостиничного номера, их губы, зубы и тела, сплетались на сбитой постели так, что не разорвать...
Тогда он своими руками испачкал его.
Чу Ваньнин открыл глаза.
В чреве тыквы оказался совсем иной мир, чем-то похожий на один из его навязчивых снов.
Как и говорилось в легендах, внутри Распутной Тыквы горели алые свадебные свечи, а стены были задрапированы красными полотнами с начертанными на них традиционными пожеланиями «двойного счастья» молодоженам. Пройдя вперед, он увидел огромную кровать из красного палисандра, покрытую толстым одеялом, на столике рядом стояли чаши с красными финиками и арахисом. От алых занавесок до постельного белья — все здесь было идеально подготовлено для первой брачной ночи.
Прислуживала новобрачным лишь одна служанка, которая, возможно, и была воплощением Духа Распутной Тыквы. Превратившись в старушку с волосами болотного цвета, она стояла у входа и приветствовала его широкой улыбкой, обнажив зубы, цветом напоминающие голубовато-зеленый нефрит.
Чу Ваньнин прекрасно понимал, что не сможет подчинить себе Распутную Тыкву, поэтому, не желая тратить время на пустую болтовню, шагнул вперед и сказал:
— Бабуля, просто дай мне уйти. Не нужно просить меня поднимать вуаль.
Старушка с самым доброжелательным выражением лица пробубнила:
— Угу-угу.
— …
Он никак не ожидал, что прислужница окажется неспособной воспринимать человеческую речь и мозгов у нее будет меньше, чем у Пьяной Тыквы. Похоже, она не могла понять просьбу Чу Ваньнина, так что ему ничего не оставалось, как, скрепя сердце, с тяжелым вздохом подойти к кровати.
В изголовье кровати, расправив плечи и выпрямив спину, сидел человек. Его верхняя одежда черного цвета была украшена весьма мрачным орнаментом с изображением дракона, а багряные нижние одежды — золотой вышивкой перьев феникса, на ногах алые туфли* на высокой деревянной платформе, голова покрыта шелковой вуалью, через которую нельзя было разглядеть лицо.
[*舃 xì си — обувь на толстых многослойных деревянных подошвах; также алые «си» были частью официального одеяния императора].
Ковыляя, старушка неспешно подошла к Чу Ваньнину. Из облачка дыма в ее руках появился жезл-жуи* из зеленого нефрита. Передав его Чу Ваньнину, она сделала приглашающий жест.
[*如意 rúyì жуи будд. жезл «жуи», изогнутый жезл с резьбой или инкрустацией, символ исполнения желаний и счастья].
Несмотря на то, что Чу Ваньнин вовсе не жаждал увидеть разодетого, словно невеста, Мо Жаня и ему было тошнотворно даже думать об этом, он, припомнив, как когда-то в Цайде ему пришлось носить одежду невесты для посмертного брака, решил, что будет неплохо, если и Мо Жань примерит на себя это дурацкое платье.
— …
Все правильно! Око за око, унижение за унижение.
Постояв немного, Чу Ваньнин сделал глубокий вдох и решительно шагнул вперед.
Старуха поторопила его:
— Угу-угу.
— Да понял я, имей терпение.
Стоило ему жезлом-жуи сдернуть с головы «невесты» красный шелк, и глаза Чу Ваньнина широко распахнулись от изумления:
— Это ты?..
Когда шелковая вуаль спала, в свете красных свечей Чу Ваньнин увидел мужчину в императорском венце с девятью жемчужными нитями*. Он поднял голову, свет и тени от жемчужной завесы заиграли на его бледном и красивом лице. Черные глаза взглянули на Чу Ваньнина с нескрываемой иронией и ехидством. Чуть вздернув подбородок, этот человек одарил Чу Ваньнина насмешливой улыбкой… и тот невольно оцепенел...
[*九旒珠冕 jiǔ liú zhū miǎn цзю лю чжу мянь «венец/тиара с девятью жемчужными нитями»].
Это в самом деле был Мо Жань, но с каким-то уж слишком нездорово-бледным цветом лица и совершенно больными глазами. Если подумать, на всем облике этого Мо Жаня лежал отпечаток какой-то неправильности на грани ненормальности.
— Ну надо же, похоже в глубине своего сердца Чу Ваньнин так и не смог забыть этого достопочтенного, – увидев его оцепенение, мужчина внезапно схватил его за запястье холодными как лед пальцами и уставился на него свирепым и безжалостным взглядом завидевшего добычу стервятника. Красивые губы искривились в усмешке, однако то, что видел Чу Ваньнин было скорее уж хищным оскалом, чем теплой улыбкой.
— Этот достопочтенный очень доволен.
…Что за ерунда?!
Чу Ваньнин почувствовал острый приступ раздражения и одновременно ему стало очень смешно при мысли, что, похоже, пока эта Распутная Тыква сидела в заточении в Пагоде Цзиньгу, она совсем сдурела. Иначе как объяснить, что она подсунула ему такую странную версию его избранника?
— Пусти.
Но Мо Жань и не думал разжимать руку.
Чу Ваньнин повернул голову к зеленоволосой старушке и сказал:
— Пусть он отпустит.
Не успел он договорить, как «новобрачная» вскочила на ноги, и Чу Ваньнин лишь успел заметить, как взметнулись жемчужные нити на императорском венце, а уже в следующий момент сильные руки крепко обхватили его талию и перед глазами все закружилось. Когда он опомнился, Мо Жань уже толкнул его на застеленную алым покрывалом кровать и, склонившись над ним, придавил так сильно, словно и в самом деле собрался обесчестить.
— Похоже, ты и правда получаешь удовольствие от незабываемых ощущений, которые дарит тебе этот достопочтенный? — жаркое дыхание мужчины опалило его шею. — Даже забыв обо всем, ты не забыл меня…
Нахмурив брови, Чу Ваньнин попытался вывернуться, мысленно браня эту Распутную Тыкву с ее абсурдными разговорами.
Мо Жань всегда вел себя очень прилично, был послушен и ласков с ним. Разве мог он обращаться к нему подобным образом? Ему самому было и стыдно, и смешно слушать этот бред. Разрываясь между злостью и растерянностью, Чу Ваньнин бросил все силы, чтобы вырваться из цепких объятий, все сильнее сминая постель.
Внезапно перед его глазами яркой вспышкой мелькнуло воспоминание. Прищурившись, он вгляделся в ярко-алое расшитое золотом парчовое одеяло и внезапно кое-что понял…
Сон.
На мгновение он словно окаменел.
Затем его лицо залил ярко-алый румянец.
Это… это ведь один из его снов.
В его снах Мо Жань вел себя именно так: его губы произносили похожие резкие слова и возбуждающие гадости, да и вел он себя с ним точно так же грубо и бесцеремонно.
Значит, Распутная Тыква не создала этот образ, а просто воплотила в реальность его собственные постыдные желания? Эта мысль была настолько позорной и так смутила его самого, что кончики ушей Чу Ваньнина ярко запылали от стыда.
— Золотце…
Неожиданно тело его бросило в жар и пот. Воспользовавшись тем, что Чу Ваньнин отвлекся, «Мо Жань» поцеловал его мочку уха, после чего засунул язык ему в ушную раковину.
— Ах…
Застигнутый врасплох Чу Ваньнин не ожидал, что это простое действие вызовет настолько бурный отклик в его теле, и уж тем более не думал, что вырвавшийся из его горла стон будет таким хриплым и влажным, насквозь пропитанным похотью и страстной жаждой.
Из-за этого нечаянного стона его буквально накрыло новой волной унижения и почти невыносимого стыда.
Он и сам не знал, почему эта сцена вдруг оказалась такой реальной, но сейчас ему казалось, что когда-то, очень давно и при похожих обстоятельствах, Мо Жань точно так же прижимал его к кровати, запутываясь с ним телами, грубо, резко и стремительно покрывая его шею, щеки и уши жадными поцелуями.
В итоге Чу Ваньнин так разнервничался и разозлился, что уголки его глаз покраснели, и хотя он прилагал все силы, чтобы оказать сопротивление, ему никак не удавалось вырваться. Только когда губы этого «Мо Жаня» потянулись к его губам…
Бах!
Словно что-то почувствовав, «Мо Жань» внезапно замер и с недоверием уставился на Чу Ваньнина.
Воспользовавшись этим замешательством, Чу Ваньнин наконец оттолкнул его. Собрав в руке золотое сияние концентрированных духовных сил, он призвал Тяньвэнь и полоснул плетью по этому псевдо-Мо Жаню.
Увидев свечение Тяньвэнь, шокированный «Мо Жань» в изумлении выпалил:
— Оказывается вы… вы и правда…
Ивовая лоза безжалостно опустилась, рассыпая вокруг золотые брызги.
Несмотря на боль, «Мо Жань» безропотно вынес удар. Широко распахнув от изумления глаза, через несколько секунд он превратился в тонкую струйку дыма.
Вместе с призрачным «Мо Жанем» исчезла и зеленоволосая старушка.
Под полотном с пожеланиями счастья молодоженам на коленях стоял очень красивый мужчина неопределенного возраста с заостренными ушами и зелеными волосами.
Все еще кипящий от злости Чу Ваньнин сел на кровати. Поправив распахнутый ворот и полы одежды, он бросил рассерженный взгляд на этого бесстыжего малого и, с трудом обуздав свой гнев, чуть понизив голос, рыкнул сквозь зубы:
— Мерзкое отродье.
Этот парень, прославившийся когда-то как очень могущественный Дух «Распутной Тыквы», не отрываясь смотрел на Чу Ваньнина, и лицо его постепенно растеряло всю краску:
— Это вы…
Раздраженный Чу Ваньнин повернул голову и, пристально вглядываясь его лицо, спросил:
— Я — что? Что еще за «это вы»?
Задрожав от охватившего его ужаса Дух Распутной Тыквы начал биться головой о землю, низко кланяясь Чу Ваньнину:
— Этот младший не знал… — казалось, он панически боится произнести имя Чу Ваньнина, как заведенный продолжая кланяться до земли и трястись как осиновый лист. — Виноват! Прошу, бессмертный господин, пожалуйста, простите мой грех!
— …
Прежде Чу Ваньнин укротил немало нечисти, не счесть тех демонов и оборотней, которые, благодаря ему, простились с жизнью, да и имя «Тяньвэнь» в среде этих отвратительных чудовищ* было очень хорошо известно... так стоит ли удивляться, что многие мелкие демоны, завидев ее, боялись шелохнуться от страха.
[*牛鬼蛇神 niúguǐ shéshén «бычий демон и змеиный дух» — обр. в знач.: нечисть; низкий человек].
Однако, кто мог предположить, что этот могущественный Дух Распутной Тыквы при виде Тяньвэнь выкажет такое же малодушие.
Отозвав Тяньвэнь, Чу Ваньнин с самым холодным выражением лица спокойно встал с кровати и какое-то время мрачно смотрел сверху вниз на валяющегося у него в ногах молодого демонического духа. Наконец, он приказал:
— Выпусти меня.
— Да, конечно!
Не осмелившись пренебречь прямым приказом, Дух Распутной Тыквы быстро прочитал заклинание, и тут же с громким хлопком все вокруг заволокло зеленым дымом. Какое-то время Чу Ваньнин не мог ничего рассмотреть сквозь этот плотный туман, но когда мгла развеялась, он увидел, что снова стоит на площади перед Залом Даньсинь.
Его тут же обступили люди.
— Учитель, все в порядке?
— Юйхэн, ты отлично справился!
— Учитель! Учитель, вы не ранены?!
Клочья дыма пахли протухшей тыквой и от этого запаха у Чу Ваньнина немного закружилась голова. Потребовалось время, чтобы он пришел в себя и, оглядевшись, заметил, что Распутная Тыква исчезла, а перед ним на плите из серо-голубого известняка лежит крохотная тыковка персикового цвета.
На мгновение Чу Ваньнин задумался о том, что случилось с ним в демонической иллюзии. Ему все еще было очень стыдно и, конечно, не было никакого желания обсуждать случившееся с кем бы то ни было, поэтому с нечитаемым выражением лица он обратился к Сюэ Чжэнъюну:
— Заприте обе демонические тыквы в подавляющей зло пагоде.
— Хорошо… ээм… — как-то очень уж нерешительно ответил Сюэ Чжэнъюн. Его взгляд скользнул по фигуре Чу Ваньнина, потом в явном смятении заметался вверх-вниз…
Внутренне сжавшись от нехорошего предчувствия, Чу Ваньнин строго взглянул на него:
— Что-то не так?
— …Да ничего такого.
Но выражение лица Сюэ Чжэнъюна вовсе не говорило о том, что там «ничего такого». К тому же Чу Ваньнин вдруг обнаружил, что окружившие его ученики с затаенным любопытством и веселым блеском в глазах тайком поглядывают в его сторону. Чу Ваньнин резко повернул голову, только чтобы обнаружить, что даже Мо Жань смотрит на него со смущением, а на его лице цвета спелой пшеницы проступает слишком уж подозрительный румянец.
— Что?..
На этот раз, еще не закончив вопрос, Чу Ваньнин уже понял причину повышенного внимания окружающих.
Опустив голову, он, наконец, увидел свою одежду.
Неизвестно в какой момент, но, скорее всего, когда он только попал внутрь Распутной Тыквы, его белое одеяние и простой головной убор сменились на алое с черно-белой вышивкой и золотой венец, похожие на те, что были на Сюэ Мэне. Именно такую одежду было принято надевать для свадебной церемонии, поэтому неудивительно, что обнаружив ее на себе, Чу Ваньнин просто дар речи потерял.
Очень скоро история о том, как, облачившись в свадебные одежды, старейшина Юйхэн укротил развратную нечисть, стала самой горячей темой для пересудов на Пике Сышэн.
Главным же вопросом, который все ученики горели желанием обсудить, был: «Интересно, на ком же в конце концов женился старейшина Юйхэн, пока находился в чреве тыквы».
Те, кому жизнь была не слишком дорога, с воодушевлением предполагали:
— Несомненно, это прекраснейшая из небожительниц!
Те, кто искал смерти, играя бровями и подмигивая, возражали:
— А может это был богоподобный небожитель?
Но обычно среди них находился тот, кто очень высоко ценил свою жизнь и на тот свет не слишком торопился. Этот человек с самым серьезным видом объяснял всем:
— Подняв свадебную вуаль, старейшина увидел самого Духа Распутной Тыквы. Если бы он увидел кого-то другого, то вряд ли Распутная Тыква была удовлетворена настолько, что дала себя укротить.
Но общественность не слишком любила разумные утверждения этого влюбленного в жизнь прагматика. Услышав подобные скучные рассуждения, все качали головами и тут же расходились.
И все же на Пике Сышэн нашелся доблестный герой, что не убоялся мучительной смерти…
В этот день с утра стояла пасмурная погода, и раз уж утренние тренировки было решено перенести, Мо Жань надумал воспользоваться тем, что в кои-то веки люди оставили в покое Чу Ваньнина, поэтому на рассвете, прихватив с собой легкие закуски, проник в Павильон Алого Лотоса с самыми грязными намерениями.
На пару с Учителем поедая рис с пряностями, тот, кто был прославлен людской молвой как «прекраснейшая небожительница» и «богоподобный небожитель», посмеиваясь, схватил Чу Ваньнина за руку и, притянув к своей груди, спросил:
— Учитель, внутри Распутной Тыквы ты правда женился на мне?
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль «Вот вечно все так, сначала покупаем машину*, а потом... кхе-кхе-кхе… жалуемся»
[От переводчика: напоминаю, что кататься на машине/вести машину [开车 kāichē кайчэ] - заниматься сексом/чем-то непристойным, соответственно, «купить машину» можно интерпретировать как «завязать отношения/жениться»].
0.5 – Ты считаешь меня скотиной*?
[*不是人 bùshì rén бушижэнь «не человек». Из «Сон в Красном Тереме»: люди без моральных принципов не могут называться «людьми»].
2.0 — …Но ты и правда скотина.
0.5 — Ну и ладно! Все равно этот достопочтенный презирает тебя и подобных тебе мужчин, которые в отношениях только и могут, что подержать любимого человека за руку. Посмотри, этот достопочтенный лишь на пару секунд показался на сцене, а вон как все подтолкнул. Если бы это была не иллюзия, наша «машина» сразу же приехала бы куда надо.
2.0 — Купи педаль тормоза и про номерной знак «2.0» не забудь. Можно немного притормозить на этапе ухаживаний, чтобы в решающий момент дать по газам и доехать без происшествий.
0.5 — Купи педаль газа и наклейку «Наезжающий на бессмертных Император» на свой номер. Не нужно тратить время на пустую болтовню, хочешь «наехать» на кого-то, просто дави на газ.
[*燃妹 rán mèi жань мэй «зажигательная/пылающая младшая сестра»]
Чу Ваньнин чуть едой не подавился.
— Женился, что значит женился? — сердито спросил он. — Ты же взрослый мужчина, как тебе не стыдно говорить такие вещи…
Не обращая внимания на его гнев, Мо Жань улыбнулся еще шире:
— Раз уж ты не женился на мне, тогда может это я женился на тебе?
Чу Ваньнин разозлился еще больше. Хотя, если уж быть откровенным, сейчас он был не столько зол, сколько пристыжен.
Хоть убейте, но он никогда не признался бы, что в своей иллюзии Распутная Тыква обратила Мо Жаня в бледнокожую версию из его эротических снов. И уж совершенно точно не осмелился бы рассказать ему, как в этих снах разгоряченные и потные они яростно и неистово занимались любовью.
Не зря говорят: честь человеку нужна так же, как кора дереву*. Одной из важнейших вещей в жизни старейшины Юйхэна было его честное имя, поэтому он с досадой сказал:
[*人要脸树要皮 rén yào liǎn shù yào pí жэнь яо лянь шу яо пи «честь для человека как кора для дерева»].
— Если продолжишь нести чушь, то уходи сейчас же. Я не позволю тебе здесь оставаться.
На этот раз Мо Жань действительно притих и, несмотря на то, что судя по его поджатым губам, все же немного обиделся, постарался вести себя самым примерным образом. Взглянув на Чу Ваньнина своими влажными черными глазами, он ласково и немного кокетливо потерся кончиком носа о его щеку:
— Ну, Учитель, я больше не буду ни о чем тебя спрашивать, только не прогоняй меня.
— Что, Учитель-Учитель, не притворяйся паинькой, — сердце Чу Ваньнина дрогнуло и начало таять как масло на раскаленной сковороде. Не в силах сопротивляться, он все же оттолкнул тершуюся об него голову и с каменным лицом сказал:
— Хватит звать меня без повода*.
[*乱叫 luànjiào луаньцзяо «беспричинно звать/кричать» — обр. в знач.: «скулить/лаять»].
— Но ведь Учитель и правда звучит как-то недостаточно интимно.
— О чем ты?
Услышав его вопрос, Мо Жань охотно начал излагать:
— Вот смотри, при посторонних я называю тебя Учитель, и когда мы наедине, я тоже называю тебя Учитель. Не думаешь, что это как-то очень скучно?
Чу Ваньнин не собирался покупаться на его уловки:
— Не думаю.
— … — так как эта хитрость не сработала, Мо Жань тут же изменил тактику и, притянув к себе Чу Ваньнина, начал повторять на все лады, — Учитель, Учитель, Учитель, — при этом с каждым разом его голос звучал все приторнее и сальнее, отчего волоски на спине Чу Ваньнина поднялись дыбом. В конце концов его терпение лопнуло и, схватив лежащий рядом свиток, он шлепнул Мо Жаня по щеке.
— Замолчи.
Свиток был очень толстый, да и шлепнул он слегка и совсем не больно.
Улыбающийся Мо Жань отвел от своего лица руку со свитком, открыв прекрасный вид на свою исключительно красивую физиономию:
— Боюсь, что настолько привыкну называть Учителя подобным образом, что могу случайно забыться и позвать так при посторонних. Поэтому я просто вынужден настаивать на том, чтобы придумать для нас с тобой отдельное обращение.
Сдвинув брови, Чу Ваньнин спросил:
— Но если ты придумаешь другое обращение, неужто по привычке не назовешь меня им перед чужими людьми?
Мо Жань лишь тяжело вздохнул:
— Почему ты не хочешь заглотить ни один из моих крючков?
— … — подобная метафора не слишком обрадовала Чу Ваньнина и, придя в еще более дурное расположение, он опустил голову и принялся читать свой свиток, не обращая никакого внимания на лежавшего на его столе ученика, то и дело игриво сдувающего со своего лба растрепанную челку.
Так, в относительном мире и согласии, они просидели ровно минуту, прежде чем неугомонный Мо Жань жалобно протянул:
— Я хотел попросить Учителя о милости.
— Хм?
— Ши Мэй и Сюэ Мэн, да и все остальные называют тебя Учителем. Я тоже называю тебя Учителем. Нет никакой разницы. А я… я ведь не так уж много и прошу, просто какое-то другое обращение… чтобы только я мог так тебя называть.
Чу Ваньнин опустил руку, сжимающую свиток и, распрямив плечи, строго взглянул на него.
— Я не буду слишком часто тебя так звать, — густые и длинные ресницы Мо Жаня опустились, отбрасывая тонкие тени на его нос, — Только изредка… неужели это тоже нельзя?
— …
— Ну раз нельзя, так нельзя, — с каждым словом Мо Жань выглядел все более несчастным. — Тогда я не буду просить, больше не буду.
В конце концов, Чу Ваньнин не выдержал и сдался.
Пусть он был старше Мо Жаня почти на десять лет, но перед «мягкой силой»* этого ласкового попрошайки весь его жизненный опыт в итоге оказался совершенно бессилен.
[*软磨硬泡 ruǎn mó yìng pào жуань мо ин пао «уговаривать и уламывать» — использовать все методы для достижения цели; не мытьем, так катаньем].
После того как он чуть кивнул головой, этот талантливый красавец расцвел настолько ослепительной улыбкой, что в какой-то момент Чу Ваньнин почувствовал себя немного обманутым…
Со стороны казалось, что на любое предложение он свирепо скалил зубы и выпускал когти, но в конечном итоге именно Чу Ваньнин практически всегда шел на компромисс с Мо Жанем, во всем потакая его желаниям.
Он и правда был похож на рыбку, которая очень долго петляет вокруг да около, но в какой-то момент у нее мутится в голове, и она все равно заглатывает этот блестящий крючок по имени Мо
Жань.— Хорошо, как я должен к тебе обращаться? — спросил «крючок».
Чу Ваньнин спокойно ответил:
— Как хочешь.
— Как это «как хочу». Не будь таким небрежным, это ведь очень важный вопрос.
Мо Жань надолго задумался, вот только особой тактичностью он никогда не отличался, и на то, чтобы придумать что-то оригинальное и красивое ему просто не хватало ума, поэтому оставался только один подходящий вариант:
— Золотце?
Чу Ваньнин сразу же вспомнил ту самую иллюзию и торопливо сказал:
— Что-то другое.
— Дорогой* Чу?
[*郎 láng лан — молодой человек (при обращении); сударь, господин (напр. слуга к хозяину); муженек/ненаглядный/возлюбленный (жена ласково о муже или любовнике)].
Чу Ваньнина действительно чуть не стошнило от такого обращения. С самым мрачным выражением лица он спросил:
— …Тогда, может, мне стоит называть тебя сестричка* Жань?
[*燃妹 rán mèi жань мэй «зажигательная/пылающая младшая сестра». От переводчика: так как «муженек Чу» - обращение жены/любовницы к мужу/любовнику, Чу Ваньнин называет Мо Жаня «сестричка Жань» или «зажигательная сестричка»].
— Ха-ха-ха, действительно, как-то не очень хорошо звучит, — Мо Жань со смехом почесал в затылке и опять нахмурил брови, усердно размышляя. Но чем более напряженно он думал, тем хуже это у него получалось, — маленькое драгоценное золотце Чу?
Договорив, он и сам пришел в ужас от того, что сказал и, обхватив голову руками, совсем пригорюнился.
Наблюдая за его плачевным состоянием, Чу Ваньнин не смог удержаться от смеха:
— Все же не надо тебе много думать. Какой смысл голову ломать, если результата все равно нет? В итоге неловко нам обоим.
Хотя Мо Жань понимал, что он прав, но все же не мог так просто смириться и со смехом ответил:
— Просто подожди, вот сейчас я еще хорошенько поразмыслю и точно придумаю самое подходящее тебе прозвище.
После этого, схватив Чу Ваньнина за загривок, он подтянул его ближе и, усадив к себе на колени, начал пялиться на него, да так усердно, что тому стало неловко:
— Зачем ты это делаешь?..
Мо Жань лишь вздохнул и пробормотал:
— Сколько бы я ни смотрел, все равно не могу сдержаться.
— Что за бардак… ты…
Прежде чем он успел договорить, теплые и влажные губы Мо Жаня закрыли его рот, наполнив его ароматом медовой свежести. Крепко обняв сидящего на его коленях Чу Ваньнина, Мо Жань вовлек его в долгий глубокий поцелуй, а шум дождя снаружи заглушили смущающие и влажные звуки от соприкосновения и сплетения их губ и языков.
Когда они разделились, Чу Ваньнин медленно открыл увлажнившиеся глаза, внутренне разрываясь между желанием посмотреть на Мо Жаня и одновременно не осмеливаясь взглянуть на него.
Мо Жань улыбнулся, ведь ему было хорошо известно, что, несмотря на то, что Чу Ваньнин очень стеснительный, стоило ему обнять его, их сердца начинали биться в унисон, и он ничего не мог с собой поделать, самозабвенно отвечая на все его ласки и поцелуи.
— На самом деле, никакое прозвище не сможет отразить, насколько ты замечательный.
— Хм?
— Не важно, — Мо Жань рассмеялся и, в конце концов, огласил единственное, что подходило идеально, — Учитель самый лучший.
Чу Ваньнин прислонился к его плечу, и его захлестнула такая приторная сладость*, что он просто не знал, что делать со своими чувствами.
[*甜腻 tiánnì тяньни «сладкий и жирный» — обр. излишне сентиментальный, слащавый].
Оседлав колени Мо Жаня, даже сквозь одежду он ясно мог почувствовать его твердый и горячий член и этого было более чем достаточно, чтобы у него дым из ушей начал валить.
Спустя какое-то время Чу Ваньнин не выдержал и прошептал:
— Почему ты снова?..
— Ох, да ничего страшного.
— Давай… я помогу тебе… — после этого предложения лицо Чу Ваньнина тут же вспыхнуло от смущения.
Мо Жань сразу же попытался его отговорить:
— Не нужно. Учителю ведь надо идти на Совет старейшин.
Чу Ваньнин искоса взглянул на песочные часы:
— У нас есть еще минут пятнадцать, так что…
Совершенно сконфуженный Мо Жань пробормотал:
— Этого не хватит.
— А?
— …Не успею довести дело до конца.
На мгновение Чу Ваньнин замер, а когда до него дошел весь смысл этой фразы, зарделся еще сильнее, чем раньше.
Он тут же соскочил с коленей Мо Жаня и отступил на шаг.
Впрочем, очень скоро Чу Ваньнин почувствовал досаду на себя. Пожалуй, его поспешное бегство выглядело как признак слабости, поэтому, чтобы реабилитировать себя, он сделал шаг вперед.
Мо Жань с улыбкой наблюдал за его перемещениями. Он все так же сидел на стуле и даже не пытался скрыть свидетельство своего желания. Хотя одежда прикрывала его, та самая выдающаяся часть все еще выглядела внушающим ужас орудием убийства, способным отнять жизнь у простого человека.
— Обещаю больше не дразнить тебя, — Мо Жань опять крепко схватил его за запястье, притягивая ближе. Изначально он планировал снова усадить его на себя и осыпать поцелуями, но, вспомнив насколько соблазнителен вкус распаленного Чу Ваньнина, испугался, что не сможет сдержаться и ограничился тем, что просто взял его за руку.
Не отрывая взгляда от Чу Ваньнина, он поднес его руку к губам и, скрыв горящие желанием глаза за длинными ресницами, поцеловал. Очень нежно, даже благоговейно.
Но под конец не удержался и лизнул тыльную сторону ладони.
— Учитель такой сладкий.
Дождь, который с небольшими перерывами шел в Сычуани полмесяца, в этот день, наконец, прекратился, небо прояснилось, и выглянуло солнце.
Минуя бамбуковую рощу, Мо Жань бесстрашно шлепал по глубоким лужам. Сегодня возобновились утренние практики, но Чу Ваньнин на них не пришел. По слухам, он отправился на задний склон горы обучать глупых учеников Сюаньцзи метать дротики мэйхуа*.
[*梅花镖 méihuā biāo мэйхуа бяо — восьмиконечный дротик в виде цветка сливы (сюрикен)].
Уже на подходе к тренировочному полю он услышал спокойный холодный голос Чу Ваньнина:
— Рука расслаблена, мэйхуа зажат между указательным и безымянным пальцем. Духовная сила спокойно течет из кончиков пальцев в оружие, и когда край дротика засветится золотым, бросайте его в цель.
— Ша…
Просто вслушавшись в звук, Мо Жань понял, что несколько учеников опять промазали и теперь печально вздыхали и сетовали:
— Пресвятые небеса, как же это трудно.
— Старейшина, вы можете повторить, чтобы мы еще разок посмотрели?
Чу Ваньнин ответил:
— Когда сияние распространится на дротик, он станет немного горячим. Не нужно смотреть на него, просто прислушайтесь к своим ощущениям.
— Но разве можно, не глядя, попасть в цель?
Чу Ваньнин только открыл рот, чтобы ответить, как услышал за спиной насмешливый голос:
— Конечно, можно и метко бросить, и в цель попасть.
Чу Ваньнин обернулся:
— Почему ты пришел?
— Брат-наставник Мо, — дружно поприветствовала его группа новых учеников.
Среди них была и прелестная младшая ученица. Стоило ей увидеть Мо Жаня, девушка тут же зарделась и неловко путаясь в руках и ногах поприветствовала его малым поклоном.
Не обращая внимания на учеников Сюаньцзи, Мо Жань сразу же подошел к Чу Ваньнину и предложил:
— Учитель, почему бы просто не показать им, как можно метать дротики с закрытыми глазами?
— …Ладно.
Получив разрешение, Мо Жань снял со своей головы сиреневую повязку в три пальца шириной и завязал Чу Ваньнину глаза. Похожая на текущую воду шелковая ткань прильнула к коже, а ее концы тут же подхватил игривый ветер.
— Дротики мэйхуа, — распорядился Чу Ваньнин.
Один из младших учеников старейшины Сюаньцзи подошел к Чу Ваньнину и вручил ему свой дротик.
— Три, — сказал Чу Ваньнин.
— А? — хотя юный ученик был озадачен этим требованием, но все же достал из своей сумки еще два дротика мейхуа и передал их ему. Тонкие белые пальцы Чу Ваньнина нежно погладили холодный металл. Не проронив ни слова, он поджал губы и без промедления молниеносно метнул дротики в цель…
— Цзинь!.. Дон!
Отчетливо просвистело и дважды звякнуло.
— Ого, попал! Прямо в яблочко! Но почему только один?
Чу Ваньнин промолчал, Мо Жань же холодно заметил:
— Еще два в мишенях у вас за спинами.
Эти ученики были новичками на Пике Сышэн, поэтому, услышав его слова, они не сразу поверили, однако стоило им повернуть головы, и они затрепетали от священного ужаса. Оставшиеся два дротика и правда глубоко вошли в самую сердцевину мишеней, стоявших в противоположных концах поля.
В лучах утреннего солнца шумела бамбуковая роща, пораженные ученики старейшины Сюаньцзы от потрясения онемели. Чу Ваньнин стянул с глаз сиреневую шелковую повязку, уголки его глаз феникса приподнялись, затрепетали освобожденные из плена ресницы.
Он вернул повязку Мо Жаню со словами:
— Первый звук, что вы слышали, был от столкновения двух из трех дротиков мэйхуа в воздухе. Умело контролируя свою духовную силу, можно заставить дротики столкнуться в воздухе так, чтобы они полетели по заданной траектории в противоположные стороны. Если вы сможете освоить этот способ метания, за счет элемента неожиданности это может дать вам значительное преимущество в бою.
Ученики переглянулись, и тут самый юный из них с надеждой воскликнул:
— Старейшина, как этому научиться? Может, есть какой-то секрет?
Чу Ваньнин ответил:
— Мо Жань, покажи им свои руки.
Посмеиваясь, Мо Жань послушно вытянул руки. Ученики поспешили обступить его, стремясь первыми заметить секрет, скрытый в ладонях брата-наставника Мо, но, сколько бы они ни смотрели, ничего примечательного обнаружить так и не смогли. И все же при виде этих рук глаза одной юной заклинательницы влажно заблестели, а девичье сердечко забилось, как у испуганного олененка.
Вместе с несколькими сестрами, только что вступившими в орден, эта девушка все еще не могла угомониться и часто выбиралась в городок у подножия горы, чтобы купить развлекательные книжки, среди которых был и «Бестолковый список», с которым когда-то столкнулся и Чу Ваньнин. Ознакомившись с «Рейтингом размеров» девушки были поражены и смущены. Уединившись в комнате общежития для учениц ордена, посмеиваясь друг над другом, они не раз обсуждали эту пикантную тему.
— Я слышала, что чем длиннее пальцы у мужчины, тем более выдающееся у него то самое место, — утверждала одна из ее храбрых старших сестер с большой грудью и не меньшей дерзостью, — в следующий раз, когда я пойду пообедать в Зал Мэнпо, обязательно на раздаче встану рядом со старшим братом-наставником Мо и посмотрю, так ли длинны его пальцы.
Впоследствии эта старшая сестра действительно пролезла без очереди, чтобы встать позади Мо Жаня, но так торопилась, что в спешке опрокинула суповую тарелку, вылив на него половину горячего бульона.
Девушка испуганно замерла, от неловкости и смущения маленький ротик открылся, а взгляд заметался из стороны в сторону. Она просто не знала, что теперь делать, и в этот момент в поле ее зрения появилась большая красивая рука, которая забрала у нее полупустую чашу с горячим бульоном и, поставив ее обратно на столешницу, вручила ей новую полную тарелку.
— Не пролей снова. Нехорошо разбрасываться едой.
Услышав этот полный животного магнетизма низкий голос, старшая сестрица не посмела даже голову поднять. Ее лицо тут же залил яркий румянец, а голова задымилась, как обжигающе горячий бульон в миске.
Впрочем, это не помешало ей тайком бросить взгляд на тонкую талию Мо Жаня, оценить линию его плеч и широкую грудь, высмотреть скрытые за полами одежды мощные бедра и, конечно, в деталях рассмотреть его руки…
— Лучше не бывает.
Вернувшись, она долго не могла подобрать слова, чтобы описать свое восхищение, и в итоге на ум ей пришли только эти слова.
Тогда жадно внимавшие ей младшие сестры лишь завистливо поджимали губы, с горячим сердцем предаваясь мечтам и восхитительным домыслам.
Внезапно холодный голос выдернул девушку из ее воспоминаний…
— И что это вы там так долго разглядываете?
Кто-то из учеников сказал:
— Старейшина простите, но этот ученик слишком глуп и не может ничего увидеть.
— Возможно, дело в том, что руки брата-наставника Мо очень сильные?
Ученики один за другим высказывали свои предположения, и когда очередь дошла до нее, девушка, покраснев еще больше, забылась от волнения и выпалила:
— Пальцы очень длинные.
— ..?
Мо Жань даже на миг остолбенел от неожиданности. Он тоже не понимал, к чему это детальное изучение его рук, поэтому, наконец, просто убрал их и, почесав в затылке, оглянулся на Чу Ваньнина.
Хотя Чу Ваньнин не знал, что могут означать длинные пальцы, но он не был глуп. Взглянув на эту прелестную, смущенную донельзя юную ученицу, он интуитивно догадался, что ничего хорошего это все не предвещает и, потемнев лицом, с досадой взмахнул рукавом и холодно сказал:
— Зачем смотреть так долго, если вы все равно ничего не видите?
Увидев как раздраженно сошлись его брови, ученики вздрогнули от страха и, опустив головы, поспешно отступили.
Мо Жань не хотел, чтобы Чу Ваньнин выглядел в глазах учеников жестоким и бессердечным, поэтому, почувствовав как накалилась атмосфера, решил разрядить обстановку и со смехом пояснил:
— Все дело в мозолях!
Сказав это, он снова искоса взглянул на Чу Ваньнина и продолжил:
— После длительных тренировок кончики пальцев стираются и грубеют, появляются мозоли. Если вы будете усердно практиковаться, то после сотни повторений у вас тоже появятся мозоли, зато со временем вы научитесь контролировать силу броска и вкладываемую в оружие духовную энергию. На пути к мастерству не ищите коротких путей.
Так, на пару, они вели занятия до полудня. Когда большинство из учеников усвоили основы метания дротиков, Чу Ваньнин не стал их задерживать. Даже если чужие ученики нуждались в его наставлениях, если бы он слишком яро взялся за их обучение, старейшина Сюаньцзи мог почувствовать себя некомфортно. В конце концов, Чу Ваньнин больше не был тем пятнадцатилетним идеалистом, который только покинул родной храм на горе. С годами он понабрался житейской мудрости и стал понимать, как выстраиваются отношения между людьми в смертном мире.
В сопровождении Мо Жаня он неспешно миновал бамбуковую рощу и подошел к мосту Найхэ.
Они шли плечом к плечу, так что под ниспадающими рукавами тыльные стороны ладоней то и дело касались друг друга, заставляя их замирать от тепла, нежной истомы и чувств, что словно весенние цветы проросли в их сердцах и дали первые бутоны.
Вокруг не было ни души и, воспользовавшись этим, Мо Жань, наконец, обхватил и чуть сжал пальцы Чу Ваньнина. Несмотря на то, что он почти сразу же отпустил его руку, кончики ушей у обоих покраснели, а в горле пересохло.
Честно говоря, после той близости дождливой ночью в городке Учан, шансов уединиться у них было до слез мало.
Даже за закрытыми дверями Павильона Алого Лотоса им постоянно нужно было беспокоиться о внезапном визите Сюэ Чжэнъюна. Поэтому стоит ли говорить, что даже этого мимолетного соприкосновения пальцев хватило, чтобы зажечь в груди Мо Жаня жаркое пламя желания. Не сдержавшись, он тихо сказал:
— Учитель, сегодня вечером мы можем пойти…
Не успел он договорить, как в поле их зрения появился бегущий к ним человек. Мо Жань тут же поджал губы и встал прямо рядом с Чу Ваньнином, молча ожидая развития событий. Не заметив ничего необычного, посланник вежливо поклонился:
— Старейшина Юйхэн, срочное дело. Уважаемый Глава приглашает вас как можно скорее посетить Зал Даньсинь.
— Что случилось? — спросил Чу Ваньнин.
— Прибыли гости с важными известиями, касающимися Сюй Шуанлиня. Глава Сюэ не может единолично принять решение и еще с утра созвал всех старейшин, только вас не смогли найти.
Услышав имя Сюй Шуанлиня, Чу Ваньнин, забыв о желании передохнуть, тут же помчался в Зал Даньсинь.
Мо Жань бросился следом, крича на ходу:
— Подожди меня, я ведь тоже сталкивался с Сюй Шуанлинем, может смогу чем-нибудь помочь.
Используя цингун, они очень быстро оказались перед дверями Зала Даньсинь и поспешили зайти внутрь. Кроме Сюэ Чжэнъюна и старейшин, они увидели двух залитых кровью людей.
Взгляд Мо Жаня упал на ножны меча за спиной одного из них. Эта вещь показалась ему знакомой, и после небольшой заминки он широко распахнул глаза и резко переменился в лице:
— Е Ванси?!
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль «Я передумал».
Чу Ваньнин: — Зачем влюбленные придумывают друг для друга эти мерзкие пошлые прозвища? Это просто невыносимо!
Мо Жань: +1
Чу Ваньнин: — Учитель и есть учитель. Если тебе неловко, можно ведь просто называть человека по имени, зачем придумывать какие-то прозвища?
Мо Жань: — Согласен.
Чу Ваньнин: — …Ты правда согласен?
Мо Жань: — Да, я передумал. Мне даже нравится говорить: «Учитель, ты такой тугой», «Учитель, тебе нравится, как я тебя ебу?», «Учитель, ты такой влажный». Все-таки что-то в этом есть!
Чу Ваньнин: — …
Услышав, что кто-то зовет ее, Е Ванси обернулась. Несмотря на изможденный вид, ее душевное и физическое состояние были не такими уж плачевными, как можно было подумать с первого взгляда.
Увидев Мо Жаня, Е Ванси опустила взгляд и, следуя этикету, поприветствовала его по-мужски... похоже, она так и не смогла избавиться от этой привычки:
— Молодой господин Мо.
Мо Жань перевел взгляд с нее на стоящего рядом Наньгун Сы и не смог удержаться от вопроса:
— Вы… откуда вы пришли? Почему с ног до головы в крови?..
— По пути из Линьи нам встретилось много нечисти. Было сложно сохранить опрятный вид, прошу прощения, — ответила Е Ванси.
Мо Жань как раз хотел еще что-то спросить, но его опередил Сюэ Чжэнъюн:
— Жань-эр, ты тоже здесь? Хорошо, заходите оба, есть разговор.
Как только Чу Ваньнин вошел в зал, он больше ни разу не взглянул на Мо Жаня, и, сев на свое место рядом с главой, поправил одежду и посмотрел на Наньгун Сы.
Пусть между ними не было связи учителя и ученика, однако он все же был первым наставником Наньгун Сы. Одного взгляда хватило, чтобы сердце Чу Ваньнина сжалось от боли за него, однако вслух он произнес всего лишь одну простую фразу:
— …Выглядите не слишком хорошо. Вы в порядке?
Со дня гибели Духовной школы Жуфэн он был первым и единственным, кто, увидев их, спросил, все ли с ними в порядке.
Глаза Наньгун Сы немного покраснели. Он резко опустил голову, сжал кулаки и закрыл глаза, стараясь подавить желание заплакать при Чу Ваньнине. Потребовалось время, чтобы он взял себя в руки и хрипло ответил:
— Все в порядке. Терпимо.
В ответ Чу Ваньнин лишь тихо вздохнул и опустил глаза, больше ничего не спросив.
На самом деле, он ни на минуту не поверил словам Наньгун Сы. Вряд ли долгую дорогу двух молодых людей, которым пришлось пробиваться сквозь заполненный нечистью Линьи, можно было назвать легкой прогулкой. Разве могли они на этом пути не столкнуться с лишениями и невзгодами?
Сердце Сюэ Чжэнъюна тоже болело от жалости за этих двоих, поэтому он решил не мучить их повторным пересказом и быстро изложил суть:
— Юйхэн, пока тебя не было, молодой господин Наньгун и барышня Е рассказали, что нашли кое-какие улики и специально приехали, чтобы ввести нас в курс дела.
— Слышал, что это как-то связано с Сюй Шуанлинем?
— Да.
— Сначала присядьте, а потом расскажите все, — сказал Чу Ваньнин.
Мо Жань тут же придвинул к ним стулья, но после долгой дороги Наньгун Сы и Е Ванси чувствовали себя слишком грязными и вонючими, поэтому не захотели марать дорогую обивку. Чу Ваньнин не стал настаивать и, помолчав немного, спросил:
— В тот день, когда мы расстались в Линьи, куда вы направились?
— Мы с Е Ванси были вынуждены спрятаться от пожара за рекой на горе Вэйшань, — ответил Наньгун Сы и после паузы продолжил, — так как эта гора расположена вдалеке от обитаемых мест, нам было сложно кому-то отправить оттуда весточку. Е Ванси получила ранение, поэтому после того, как пожар потух, нам пришлось задержаться и немного передохнуть, прежде чем… вернуться в Духовную школу Жуфэн.
Услышав, как Наньгун Сы упомянул орден, к которому он присоединился впервые спустившись с храмовой горы, Чу Ваньнин невольно подумал о том, как быстро все меняется в этом мире. Не в силах разобраться в собственных противоречивых чувствах, он со вздохом сказал:
— Там, должно быть, и травинки не осталось.
— Образцовый наставник совершенно прав, действительно, теперь это совершенно бесплодные земли, но из руин, тем не менее, кое-что выползло...
Чу Ваньнин, пристально взглянув на него, спросил:
— Что?
— Вот эти насекомые.
Наньгун Сы приоткрыл лежащий перед ним окровавленный мешок и все увидели, что внутри копошатся и жужжат множество насекомых с пахнувшим кровью раздвоенным хвостом. На зеленых надкрыльях у каждой твари было по пять черных пятен: три больших и два маленьких. Похоже, эти насекомые боялись света, поэтому большинство из них не спешило покидать мешок, но несколько все же вылетело наружу, и все увидели, что они, расползаясь по колоннам и стенам Зала Даньсинь, оставляют за собой кровавые следы.
Мо Жань сразу опознал жуков-шихунь*.
[*噬魂虫 shìhún chóng шихунь чун «насекомое пожиратель души»].
Подобные жуки водились только в Кровавом Пруду, который находился в окрестностях Духовной школы Жуфэн. Этих тварей, что питались плотью и душами людей, нельзя было назвать ни живыми, ни мертвыми.
Практически все старейшины сочли этих жуков омерзительными. Старейшина Луцунь даже прикрыл платком рот и нос, не в силах вынести исходившей от них вони.
— Мы обнаружили этих жуков-шихунь среди руин, — пояснил Наньгун Сы. — Сначала я думал, что привлеченные несчастьем они прилетели поживиться туда из Кровавого Пруда, который находился не так уж далеко, но позже понял, что это не так.
— Почему?
— Их слишком много. Вместе с Е Ванси мы обошли все семьдесят два города Жуфэн и везде: в кирпичной кладке, в грязи и золе, мы нашли несчетное множество жуков-шихунь. Почувствовав, что здесь что-то не так, мы тщательно все проверили и обнаружили не только взрослых особей, но и личинок… Образцовый наставник, вы ведь понимаете, что это может значить?
Чу Ваньнин не слишком хорошо разбирался в ядовитых насекомых и сначала даже растерялся от его вопроса, но, тщательно все обдумав, быстро понял, в чем дело.
Кровавый Пруд находился недалеко от горы Вэйшань и был отделен от прочих земель Линьи широкой рекой. Хотя крылья жуков-шихунь были слабы, взрослые особи, почуяв запах смерти, могли добраться до ордена Жуфэн. Но откуда там взялись личинки?
Не могли же они отрастить ноги, чтобы, переплыв реку и обойдя гору, добраться до пепелища Духовной школы Жуфэн?
Чу Ваньнин нахмурился:
— Кто-то заранее принес их туда?
— Да, я так и подумал.
И тут сидящего рядом с ним старейшину Таньлана осенило:
— Пожирая души, жуки-шихунь способны накапливать духовную энергию. После подобной страшной катастрофы в Линьи появилось множество неупокоенных душ, несущих в себе энергию обиды за несправедливую раннюю смерть. Если подумать, среди погибших было множество заклинателей — носителей всех энергетических элементалей, пожирая души которых, жуки-шихунь могли аккумулировать в себе их энергию практически без потери качества. Используя тысячи этих жуков как источник духовной энергии, даже не полагаясь на собственные силы, можно создать и управлять магической формацией любой сложности.
Так кто же мог заранее выпустить этих насекомых? Кто заранее знал о бедствии, что обрушится на Линьи? Кому так нужна была чужая духовная сила?
Никто не озвучил это вслух, но ответ был для всех очевиден.
Только главному виновнику и зачинщику — Сюй Шуанлиню, хотя правильнее было бы назвать его Наньгун Сюем — именем, данным при рождении.
— Все это время в Верхнем и Нижнем Царстве мы искали следы магии Сюй Шуанлиня, но что если все это время для своих темных дел он использовал не собственные силы, а накопленную жуками-шихунь духовную энергию? — спросил Сюэ Чжэнъюн.
— Да, все так и есть! — ответил Наньгун Сы.
Сюэ Чжэнъюн застонал:
— Ох… все верно, поисковые заклинания эффективны только для обнаружения людей, нечисть и этих тварей они не заметят. Если бы Сюй Шуанлинь действительно использовал этот метод, то на самом деле мог бы скрывать следы использования магии все это время.
После чего спросил Таньлана:
— Можем ли мы отследить по этим насекомым местонахождение Сюй Шуанлиня?
— Невыполнимо — ответил Таньлан, — поглотив души, жуки-шихунь спускаются в Преисподнюю, чтобы переварить съеденное, а после еще долго прячутся под землей, и отследить их перемещения нет никакой возможности.
Услышав это, Сюэ Чжэнъюн вдруг вспомнил кое о чем и сказал:
— Раз уж они направляются в Преисподнюю, почему бы нам не расспросить о них великого мастера Хуайцзуя? Никто не знает о Призрачном Царстве больше, чем он.
Но Чу Ваньнин тут же отверг эту идею:
— Не нужно его ни о чем спрашивать.
— Почему?
— Искать встречи с ним совершенно бессмысленно, — ответил Чу Ваньнин, — он не желает вмешиваться в дела смертных, так что все равно ничего вам не скажет.
Когда-то Чу Ваньнин был личным учеником великого мастера Хуайцзуя, а теперь он так категорично выразил свое мнение по этому вопросу, что совершенно сбитым с толку старейшинам стало неудобно обсуждать это дальше, и в главном зале снова воцарилась тишина.
Спустя некоторое время Сюэ Чжэнъюн все же пробурчал:
— И что же тогда делать? Раз уж Сюй Шуанлинь может использовать собранную этими ядовитыми тварями духовную силу, чтобы скрыться от наших поисковых заклинаний, не стоит и пытаться его найти? Неужто опустим руки и дадим ему улизнуть?
Чу Ваньнин предложил:
— А может стоит полностью поменять сам подход к его поиску?
— Это как?
— Уважаемый глава, спасаясь бегством, Сюй Шуанлинь взял с собой три вещи. Помните, что это было?
Сюэ Чжэнъюн начал перечислять:
— Золотое ядро Ло Фэнхуа, Наньгун… — он быстро взглянул на Наньгун Сы и, чуть смягчив тон, поправился, — главу Наньгуна и еще божественное оружие.
— Что ж, этот человек явно преследовал какую-то цель и даже во время поспешного бегства сделал все, чтобы утащить за собой эти три вещи, так что вряд ли это было спонтанной прихотью. Итак, по мнению главы, зачем Сюй Шуанлинь забрал с собой старшего брата? — спросил Чу Ваньнин.
— Э… отомстить?
— Тогда зачем он прихватил божественное оружие?
Немного подумав, Сюэ Чжэнъюн ответил:
— Опираясь на пять мощных источников кристально-чистой духовной энергии разных типов, можно открыть проход в Призрачное Царство.
— Но ведь он уже создал такой проход, чтобы получить золотое ядро Ло Фэнхуа, — возразил Чу Ваньнин. — Ему не нужно делать это еще раз.
— Тогда зачем?
— Я думаю, что, возможно, он планирует использовать технику Возрождения мертвых.
Сюэ Чжэнъюн в миг остолбенел:
— Техника Возрождения мертвых… Но разве для нее нужно использовать пять типов элементалей кристально-чистой духовной энергии? Ведь великому мастеру Хуайцзую это не требовалось?
Чу Ваньнин покачал головой:
— Хуайцзуй когда-то сказал, что в этом мире есть разные техники Возрождения, поэтому Уважаемому главе не стоит ориентироваться на ту, которую он применил.
Услышав его слова, старейшина Таньлан усмехнулся:
— Старейшине Юйхэну нечего сказать, поэтому он решил заболтать нас. На чем строится это абсурдное предположение, что Сюй Шуанлинь провернул все это только ради использования техники Возрождения?
— Оно строится на том, что в итоге он забрал с собой золотое ядро Ло Фэнхуа, — ответил Чу Ваньнин.
В большом зале чуть приглушенный голос Чу Ваньнина звучал спокойно и ровно.
— Много лет назад во время расследования в городке Цайде я столкнулся с призраком безвинно погибшей девушки. В детстве она встретила окровавленного безумца, который насильно скормил ей мандарин и сказал, что ее глаза очень напоминают ему о старом друге, а потом добавил еще одну странную фразу... «в Линьи есть великий герой, в двадцать сердцем уже мертвец».
Ну конечно, именно в двадцатилетнем возрасте Наньгун Сюй пострадал от наговора и подвергся всеобщему осуждению, навсегда лишившись права на достойную жизнь.
В тот год, на собрании в Линшане, он был горячим, напористым и честолюбивым юнцом, который верил, что полагаясь на талант и усердие, только своими силами честно и открыто сможет добиться заслуженной славы и признания.
Но в конечном итоге, хотя он и выложился полностью, наградой ему стали лишь позор и дурная слава.
С острым клинком в руке и честолюбивыми стремлениями в сердце, в конце концов, он оказался бессилен перед хорошо подвешенным языком и льстивой натурой своего старшего брата.
И он возненавидел.
Ненависть переполнила его сердце, но в мире, где все издевались и насмехались над ним, осуждали и с презрением отвергали его, ему некуда было ее излить.
В итоге живой человек стал мертвецом, а мертвец превратился в одержимого местью злого духа.
Отравленный ненавистью злой дух смог выбраться из-под кровавой горы, вознамерившись получить воздаяние и справедливость, которую он заслужил так же, как и все несправедливо обиженные честные люди в этом мире.
— Если допустить, что тем безумцем был Сюй Шуанлинь, то кто же тогда этот старый друг, чьи глаза так похожи на глаза Ло Сяньсянь?
— Они похожи внешне и оба носили фамилию Ло… — изумился Сюэ Чжэнъюн, — неужели это Ло Фэнхуа?
— Я думаю, что, скорее всего, это был Ло Фэнхуа, — подтвердил Чу Ваньнин. — На дне озера Цзиньчэн Сюй Шуанлинь опробовал сразу две запретные техники: Вэйци Чжэньлун и Возрождение. Допустим, техника Вэйци Чжэньлун была необходима ради того, чтобы контролировать других людей, но для чего тогда Возрождение? Он забрал с собой тело главы Наньгуна и золотое ядро Ло Фэнхуа, однако совершенно очевидно, что эта техника нужна ему не для воскрешения главы Наньгуна...
— Но зачем ему воскрешать Ло Фэнхуа? — пробормотал Сюэ Чжэнъюн. — Разве не Ло Фэнхуа когда-то навлек на него беду?
— Чужая душа — потемки, так что не стоит судить поверхностно, — сказал Чу Ваньнин. — Однако, учитывая, что он унес с собой сердце Ло Фэнхуа, я не вижу другой причины для этого, кроме его Воскрешения.
Все в зале замолчали. Тщательно обдумав его слова, большинство не могло не отметить, что анализ, проведенный Чу Ваньнином, на самом деле весьма неплох, хотя и строится исключительно на одних предположениях без каких-либо доказательств. Говоря по существу, в конце концов, все это были лишь его умозаключения и, к сожалению, только неизвестно где скрывающийся Сюй Шуанлинь мог бы прояснить ситуацию.
После собрания Мо Жань еще очень долго размышлял обо всем этом, и вечером того же дня он отправился в теплый флигель, примыкающий к главному залу, чтобы поговорить с Сюэ Чжэнъюном.
Сюэ Чжэнъюн просматривал древние рукописи, в которых упоминались «жуки-шихунь», надеясь нащупать зацепку, которая помогла бы им отследить местонахождение Сюй Шуанлиня.
— Дядя.
— Жань-эр? Уже так поздно, почему ты все еще не спишь?
— Я не смог заснуть, к тому же мне нужно кое-что спросить у тебя.
Сюэ Чжэнъюн махнул головой, приглашая его сесть. Мо Жань также не стал тратить время на пустые разговоры и сразу перешел к делу, прямо спросив:
— Дядя, возможно, ты помнишь… Ло Фэнхуа… учитель Сюй Шуанлиня, что он был за человек?
— Ло Фэнхуа? — Сюэ Чжэнъюн нахмурил брови. Поразмыслив какое-то время, он покачал головой. — Я очень мало с ним общался, поэтому вряд ли смогу рассказать что-то конкретное… Честный, стойкий, справедливый, говорил мало, но, на самом деле, характер у него был хороший. Решительный и храбрый, никогда не увиливал от ответственности и не откладывал дела на потом. Когда он был главой Духовной школы Жуфэн, то посылал учеников в Нижнее Царство истреблять нечисть.
— Другими словами, не считая узурпации изначально принадлежавшего выходцам из семьи Наньгун места главы ордена, в остальном его не за что упрекнуть, так? — подытожил Мо Жань.
Сюэ Чжэнъюн вздохнул:
— Да, все верно, больше его осуждать не за что. Изначально он и правда был очень хорошим малым. Я все еще не могу понять, что должно было случиться, чтобы этот добросердечный человек наложил на своего ученика такое невероятно жестокое проклятие.
Поколебавшись немного, Мо Жань все же спросил:
— Дядя, а ты не думаешь, что твое описание Ло Фэнхуа напоминает описание другого человека?
Сюэ Чжэнъюн на мгновение потрясенно замер:
— Ты имеешь в виду Юйхэна?.. Да ладно тебе, у Юйхэна не лучший характер.
— Нет, другого человека.
— И кого же?
— Е Ванси, — сказал Мо Жань.
— А... — протянул Сюэ Чжэнъюн. Широко открыв глаза, он словно мысленно еще раз несколько раз «пережевал» это имя, прежде чем повторил его вслух, — Е Ванси…
Этот человек был добрым, стойким, выносливым и твердым в своих убеждениях и, если подумать, действительно напоминал Ло Фэнхуа, которого знал Сюэ Чжэнъюн, когда тот, пусть и недолго, был главой Духовной школы Жуфэн.
— Похож?
— …Похож... — чем больше Сюэ Чжэнъюн думал, тем больше изумлялся. Поскольку Е Ванси и Ло Фэнхуа были разного пола, да еще и имели довольно большую разницу в возрасте и статусе в ордене Жуфэн, раньше ему и в голову не приходило сравнивать их. Но сейчас, когда Мо Жань упомянул об этом, он внезапно осознал, что эти два человека словно были отлиты по одному лекалу и похожи как две капли воды.
Стоило это осознать, и покрытые пылью времени воспоминания стали всплывать в его памяти одно за другим. Он вспомнил даже то, что в то время, когда Ло Фэнхуа был лишь приглашенным наставником ордена Жуфэн, он одевался в таком же стиле, практически в такую же одежду, что и Е Ванси.
А еще у этих двоих была одинаковая манера речи и поведения.
Даже то, как они натягивали тетиву лука…
В молодости ему довелось увидеть, как Ло Фэнхуа стреляет из лука. Это случилось на празднике в честь дня рождения Наньгун Лю, куда в числе прочих гостей были приглашены оба брата Сюэ. Сюэ Чжэнъюн помнил, как, не обращая внимания на закрывшую небо и землю снежную вуаль, Ло Фэнхуа, чуть оттопырив мизинец, туго натянул тетиву тремя пальцами, и в следующий миг стрела пронзила похожие на вату хлопья снега и со ста шагов поразила демонического снежного зайца.
Все вокруг наперебой принялись расхваливать его мастерство лучника, сам же Ло Фэнхуа лишь мягко улыбнулся и небрежно закинул лук на сгиб левой руки, почти непроизвольно погладив тетиву кончиками пальцев правой.
Это были очень плавные движения, исполненные грации и безмятежности, да и сам финал отличался от грубого стиля большинства лучников каким-то особым сочетанием мощи и скромной элегантности.
Это так поразило и запало в сердце, что даже годы спустя Сюэ Чжэнъюн сохранил в памяти этот момент.
Сейчас ему пришло в голову, что во время боя за Небесный раскол Е Ванси и Наньгун Сы также использовали лук и стрелы. Хотя техника Наньгун Сы отличалась яростью и мощью, и его стрелы разили противника наповал, он не произвел на Сюэ Чжэнъюна особого впечатления. Куда больше его заинтересовали очереди из стрел, которые выпускала из своего лука Е Ванси. Каждый такой выстрел заканчивался тем самым привычным жестом, когда она перекидывала лук на сгиб левой руки, а другой рукой бессознательно поглаживала тетиву.
Еще тогда он интуитивно заострил на этом внимание, пытаясь вспомнить, кого именно ему так напоминает эта полная естественной грации, непринужденная манера стрельбы из лука.
Он вдруг хлопнул себя по лбу:
— Ох, и правда…. Точно, все так и есть! Прямо как две капли воды!
Приподняв брови, Мо Жань уточнил:
— Как две капли воды?
— То, как они стреляют из лука. В этом Ло Фэнхуа как две капли воды похож на Е Ванси! Ну просто точь-в-точь!
Наблюдая, как восторженно охает и ахает изумленный своим открытием Сюэ Чжэнъюн, Мо Жань невольно улыбнулся, но не удержался от того, чтобы поправить его:
— И все же кое в чем дядя ошибся.
— А? Что не так?
— Неверно указал причину и следствие*, — ответил Мо Жань.
[*因果 yīnguǒ иньго «причина и следствие» — будд. (в теории перерождений) соответствие следствий причинам (воздаяний деяниям); карма].
— Причину и следствие?
— Да, это не Ло Фэнхуа похож на Е Ванси, — со вздохом сказал Мо Жань, — а Е Ванси похожа на Ло Фэнхуа, — на этих словах его глаза ярко вспыхнули, ведь в этот момент он окончательно убедился, что его первоначальная догадка была верна: техника Воскрешения Сюй Шуанлиня действительно предназначалась для возрождения Ло Фэнхуа.
Хотя Мо Жань не был в курсе старых дел Духовной школы Жуфэн и всех тайн, что были похоронены под руинами этого ордена, но за две свои жизни он все же кое-что узнал: в прошлой жизни Сюй Шуанлинь принял смерть за Е Ванси, а в этой был готов мириться с ненавистным ему орденом Жуфэн только чтобы не разочаровать ее, почему?
Он не мог поверить, что Сюй Шуанлинь поступал так исключительно потому, что она его приемная дочь и именно из-за нее так долго тянул с воплощением своего плана.
Этот Сюй Шуанлинь был тем самым безумцем, что так беспечно когда-то сказал «в Линьи есть великий герой, в двадцать сердцем уже мертвец», тем, кто назвал свой дом «Двор Трех жизней», тем, кто хотел обратить прошлое в прах и вытоптать заложенное в нем природой доброе начало. На этом пути он зашел так далеко, что дал своей приемной дочери имя, стирающее все и обнажившее все.
Ванси — «забыть прошлое».
Забыть прежнего себя, старого друга, всю ненависть и любовь прошлого.
Возможно, совершенно неосознанно Сюй Шуанлинь вырастил и воспитал из брошенной сироты Е Ванси отражение совершенно другого человека.
Этот человек так искренне старался забыть свое прошлое, но, пожалуй, от начала и до конца продолжал жить в этом грязном болоте из воспоминаний.
К этому времени Мо Жань уже начал понимать, что именно потому, что его собственный разум когда-то точно так же был потерян во тьме безумия, он лучше чем другие люди мог понять и предсказать поведение и мотивы Сюй Шуанлиня. Однако именно поэтому Мо Жаню было сложно поделиться этими мыслями с кем-то еще, и все, что ему оставалось — это строить догадки и наблюдать за развитием событий.
Без особого результата просмотрев множество древних текстов, на следующий день Сюэ Чжэнъюн опять созвал Совет старейшин и объявил:
— Ядовитые твари и экзотические насекомые — это сильная сторона Гуюэе. Поскольку жуки-шихунь были обнаружены на месте разрушенного ордена Жуфэн, правильнее было бы уведомить об этом Цзян Си.
Сюаньцзи поддержал его:
— Не имеющий себе равных в целительстве мастер Ханьлинь находится в прямом подчинении у Цзян Си. Не будет вреда, если мы обратимся к нему за помощью в расследовании этого дела.
Нахмурившись, Чу Ваньнин спросил у Е Ванси:
— Барышня Е, вы когда-нибудь видели, чтобы ваш приемный отец занимался разведением насекомых?
— Никогда.
— Пытался ли он приручать диких тварей или, может, использовал их в целительстве? Хотя бы поверхностно, как любитель.
— Он… у него был только попугай. Он боялся взять в дом даже обычного щенка, не говоря уже о редких тварях и демонах, а способностей целителя у него практически и не было...
Выслушав ее, Чу Ваньнин сказал Сюэ Чжэнъюну:
— Лучше пока не извещать Гуюэе о жуках-шихунь.
— Почему?
— Раз Сюй Шуанлинь был не силен во врачевании и приручении живности, скорее всего, выкармливал и занимался ядовитыми тварями вовсе не он, а тот, кто протянул ему руку из трещины в небесах.
— Ты в самом деле подозреваешь Гуюэе?..
— Не стоит торопиться с выводами, — ответил Чу Ваньнин, — но и осторожность тут точно не повредит.
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль: «Кто злодейский boss №2?»
Сюй Шуанлинь: — Всем привет! Для начала хочу представиться: я злодейский босс номер один этой истории. Теперь, когда мы знакомы, предлагаю сыграть в викторину чисто на интерес. И вот мой вопрос: кто босс номер 2 и как с ним бороться?
Мо Жань: — Готов биться об заклад, что boss №2 — это твой учитель. Раз уж все говорят, что у него хороший характер, то я точно смогу победить его, используя свое прокачанное ниндзюцу злой иронии*.
[*嘴遁忍术 zuǐdùn rěnshù цзуйдунь жэньшу — секретный язык ниндзя (злая ирония, резкие слова): китайский мем из аниме «Наруто»].
Чу Ваньнин: — Я готов побиться об заклад, что boss №2 — это 0.5. У него такой плохой характер, что я планирую без жалости бросить его на землю и хорошенько отмутузить.
Сюэ Мэн: — Я… я готов побиться об заклад, что boss №2 это… это Цзян Си? Он так трясется над своим богатством, что достаточно украсть и обнулить его карту, чтобы он был повержен.
Ши Мэй: — Тогда готов побиться об заклад, что boss №2 — это, ну ладно, это я сам. Ай, как могло случиться, что человеческая жизнь так трудна, даже коробку еды* из забегаловки на углу спокойно не получить QAQ
[*领盒饭 lǐnghéfàn линхэфань «получить коробку для еды» — интернет сленг: умереть (обычно о персонаже в сериале или фильме)].
Мэй Ханьсюэ: — Товарищи*, посторонитесь, вот твоя тележка ланч-боксов, все как договаривались.
[*同志 tóngzhì тунчжи — единомышленник, товарищ; разг. гомосексуал, гей].
Таким образом, так как они не могли положиться на Гуюэе, после собрания Сюэ Чжэнъюн попросил старейшину Таньлана отправиться вместе с ним в оранжерею, чтобы найти госпожу Ван и вместе обсудить способы выслеживания жуков-шихунь. Чу Ваньнин не был специалистом в этой области, и помочь им он был не в силах, поэтому с чистой совестью какое-то время мог позволить себе предаваться безделью.
В надвигающихся сумерках в Павильоне Алого Лотоса он стоял на понтонном мосту и наблюдал за резвящимися в пруду рыбками, когда в ворота постучали. Чу Ваньнин отозвался:
— Входи.
Лунный свет осветил молодое лицо посетителя, которым оказался не кто иной, как Наньгун Сы.
— Образцовый наставник, вы звали меня?
— Я слышал, что уже послезавтра ты вместе с Е Ванси собираешься покинуть Пик Сышэн. Куда вы планируете пойти?
Наньгун Сы опустил ресницы:
— Мы хотели отправиться на гору Цзяо*.
[*蛟山 jiāoshān цзяошань «гора водяного дракона». От переводчика: Цзяошань (или гора Цзяо) — реальный горный массив, по которому проходит часть Великой Китайской стены, также там находятся буддийские храмовые комплексы: храм Фуциан,храм Шанцин, храм Юанмин и самый знаменитый храм Юйцин].
Гора Цзяо была цитаделью Духовной школы Жуфэн, находившейся за пределами Линьи, и являлась очень важным для этого ордена местом. По легенде, основатель и первый Глава Духовной школы Жуфэн заключил соглашение с водным драконом. После смерти кости водного дракона превратились в гору и впоследствии всех выдающихся личностей ордена Жуфэн хоронили именно здесь. Сама горная вершина из поколения в поколение охранялась духами погибших героев школы Жуфэн, и если находились люди, что движимые жаждой наживы пытались пробраться в эту цитадель, гора сама карала их так, что после и целого трупа было не найти. Каждый год, во время зимнего солнцестояния на Цинмин, действующий Глава Духовной школы Жуфэн приходил туда, чтобы совершить жертвоприношения и поклониться духам предков, поэтому смело можно сказать, что гора Цзяо была родовым храмом предков для ордена Жуфэн.
— Мой отец… — взгляд Наньгун Сы на миг потускнел, но он взял себя в руки и продолжил, — мой отец говорил мне, что на горе Цзяо, в родовом храме, хранятся сокровища, оставленные Главами прошлых поколений для нужд потомков на случай крайней нужды. Думаю, настало время достать их.
Он настолько доверял Чу Ваньнину, что вот так, безо всяких опасений, доверил ему информацию о местонахождении главной сокровищницы своей семьи. Пусть, по сравнению с тем же Сюэ Мэном и другими учениками старейшины Юйхэна, их отношения с Чу Ваньнином не были настолько близкими и доверительными, но все равно жизни этих двоих были неразрывно связаны, ведь только лишь из-за несчастливого стечения обстоятельств Наньгун Сы не стал его первым учеником.
Время от времени Наньгун Сы размышлял: что если бы в прошлом на озере Цзиньчэн не произошел этот безжалостный обмен и его мама осталась жива? Разве не называл бы он сейчас Чу Ваньнина «учитель»?
— Долог путь до горы Цзяо, — сказал Чу Ваньнин, — я слышал, для того, чтобы выразить почтение, перед восхождением необходимо поститься десять дней, иначе дух водного дракона отвергнет просителя и не пустит на гору. Если уж вы двое хотите идти, то не лучше ли закончить очищение постом на Пике Сышэн, а после трогаться в путь?
Наньгун Сы покачал головой:
— Сейчас в мире совершенствования мало кто не затаил обиду на меня и Е Ванси. Вряд ли нам когда-нибудь удастся избавиться от этого клейма. Если мы задержимся здесь надолго, пойдет молва, и это наверняка повредит Главе Сюэ, так что мы не можем остаться.
— Что за чушь ты несешь?!
— …
— Поститься десять дней довольно тяжело, а если в это время враги найдут вас? — попытался убедить его Чу Ваньнин. — Кроме того, Глава Сюэ — очень великодушный человек, он не позволит вам двоим вот так уйти. Послушай меня, не спеши уходить.
После всех тех трудностей, что им пришлось пройти, Наньгун Сы был изнурен до крайности, и сейчас, услышав слова Чу Ваньнина, на тот камень, что давно лежал у него на сердце, словно пролилась кислота, а к глазам подступили слезы.
Быстро опустив голову, он сказал:
— Образцовый наставник, Наньгун Сы никогда не забудет вашей милости.
— Да перестань, я прошу остаться на несколько дней, о какой милости тут может идти речь? — отмахнулся Чу Ваньнин. — Кроме того, я попросил тебя прийти, потому что есть одно дело, которое нам нужно обсудить.
— Образцовый наставник, говорите.
— Я слышал, как Сюй Шуанлинь говорил, что твое золотое ядро развивается по пути насилия и в своем развитии склонно к отклонению духовного потока вплоть до одержимости и безумия*. С этой болезнью тебе стоит обратиться к госпоже Ван, чтобы она тебя осмотрела и помогла тебе.
[*霸道 bàdào бадао — кит. филос.: путь насилия; тирания, деспотизм, жестокость;
*走火入魔 zǒuhuǒ rùmó цзоухо жумо «воспламенившись, воспылать порочной страстью» — помешательство, одержимость, сумасшествие].
Наньгун Сы на миг оцепенел, а затем, горько усмехнувшись, ответил:
— Этот порок семьи Наньгун передается из поколения в поколение. Отец уже приглашал Мастера Ханьлиня из Гуюэе, но после осмотра он сказал, что эту болезнь невозможно подавить, и с годами она будет лишь прогрессировать. Если лучший целитель нашего мира опустил руки, разве сможет госпожа Ван найти лучший метод лечения?
— Мастер Ханьлинь тоже человек подневольный и, вероятно, дело не в том, что он не может тебя вылечить, а просто не хочет этого делать, — пояснил Чу Ваньнин. — Между духовными школами накопилось слишком много застарелых обид, и, возможно, столкнувшись с конфликтом интересов, даже прославленному целителю пришлось отступить от некоторых своих принципов. Что же касается госпожи Ван… она действительно обладает очень глубокими познаниями в области подавления одержимого яростью духовного ядра. Пожалуйста, разреши ей помочь тебе.
Наньгун Сы был немного озадачен:
— Но с чего вдруг она взялась изучать этот вопрос?
— …Это просто совпадение. Не задавай лишних вопросов, а просто иди к ней.
После того как, многократно поблагодарив его, Наньгун Сы покинул Павильон Алого Лотоса, Чу Ваньнин не смог удержаться от печального вздоха и еще долго смотрел ему вслед.
Чу Ваньнин не мог не вспомнить того блестящего юношу, который, несмотря на свою дерзость и заносчивость, в хорошем настроении любил посмеяться и делал это так искренне и заразительно, что, казалось, глаза его сияли ярче утренней зари, освещая сердца людей.
Он не знал, когда еще сможет увидеть его таким.
Когда Чу Ваньнин собрался вернуться в дом, неожиданно в ворота опять постучали. Решив, что это Наньгун Сы что-то забыл ему сказать, он сразу сказал:
— Входи.
Двери надводного павильона открылись, но вошел не Наньгун, а Мо Жань с деревянной бадьей в руках. Он чуть замялся на входе, видимо боясь показаться слишком наглым и грубым, после чего, прочистив горло, позвал:
— Учитель.
Слегка удивленный его поведением, Чу Ваньнин спросил:
— Ты по делу?
— Ничего важного. Просто хотел спросить, не хочешь вместе искупаться?
От неожиданности Чу Ваньнин даже поперхнулся. Справившись с кашлем, он удивленно уставился на него и уточнил:
— Где?
Помявшись еще немного, Мо Жань нерешительно предложил:
— В купальне Мяоинь.
— …
В купальне Мяоинь мало того что было множество укромных уголков, так еще из-за поднимающегося от воды густого пара было сложно различить пальцы на вытянутой руке. Можно сказать, что это было идеальное место, чтобы уединиться, делать что угодно и при этом никто ничего не заметит и не заподозрит.
Теперь, когда Мо Жань позвал его пойти туда, чтобы вместе искупаться, Чу Ваньнин не только напрягся, но и подумал, что все-таки этот парень — настоящий бесстыдник.
Между тем потерявший стыд и совесть Мо Жань продолжил:
— Сюэ Мэн только что вернулся оттуда и сказал, что в купальне Мяоинь почти никого… — во время его убедительной речи щеки мужчины немного покраснели. Видимо, почувствовав, что у него на лице написаны все его намерения, он поспешил немного сместить акценты. — Сегодня слишком холодно. Я подумал, что если Учитель решит искупаться в пруду, то может простудиться…
Конечно же, его учитель не мог бы простудиться. Если бы Чу Ваньнин захотел, он бы мог согреть воду в месте купания тепловым магическим барьером, и Мо Жань знал это не хуже него самого.
Несмотря на это, он все равно пригласил Чу Ваньнина вместе пойти в купальню Мяоинь. Ясно как белый день, какие амбициозные планы* он строил на этот счет, но каким же надо быть бесстыжим наглецом, чтобы оправдать это заботой о том, что Чу Ваньнину может быть холодно*.
[* 司马昭之心 sīmǎ zhāozhī xīn сыма чжао чжисинь «сердце Сыма Чжао» — метафора для очень амбициозного человека по имени Сыма Чжао, генерала эпохи Трех Царств, который сознательно узурпировал трон и фактически стал правителем страны при марионеточном государе;
**冷 lěng — мерзнуть; холодный; одинокий, забытый; никому не нужный].
Бесстыжий Мо Жань, глядя на него своими черными как смоль бархатными глазами, спросил:
— Учитель пойдет со мной?
— …
Чу Ваньнин понимал, что если он даже просто кивнет, это будет говорить о том, что он прекрасно понял желания этого волка и по своей воле готов залезть к нему пасть.
В пасть…
Подумав об этом, он вдруг вспомнил ту безумную ночь в гостинице, когда Мо Жань без колебаний отбросил всякое достоинство и заставил его утонуть в наслаждении, которого он никогда раньше не испытывал.
Сейчас, когда затуманенные влажным паром любовного желания, полные жара и ласки глаза так жадно и страстно смотрели на него, вопреки здравому смыслу и воле, сердце вмиг стало мягче масла, и все разумные мысли просто вылетели из головы.
— Просто составь мне компанию, проводи меня.
— …Тебе пять лет?
Затаив в сердце дурные помыслы, красавец перед ним широко улыбнулся и взмолился:
— Да, скоро стемнеет, а я боюсь призраков. Только если старший братец Ваньнин проводит меня, я осмелюсь куда-то пойти.
Тьфу ты! И правда настоящий бесстыдник!
Но в итоге Чу Ваньнин все равно пошел с ним.
Большинство учеников Пика Сышэн предпочитали омываться после вечерних занятий, поэтому в это время в купальне Мяоинь в самом деле почти никого не было.
Откинув тонкий занавес на входе, Мо Жань ступил своими стройными голыми ногами на дорожку из разноцветной гальки, ведущую к бассейну. Чуть наклонив голову, он улыбнулся Чу Ваньнину и, показав направление, пошел вперед.
Чу Ваньнин лишь мысленно усмехнулся: «Разве ты не боишься призраков? Вон как резво бежишь впереди меня».
Купальня Мяоинь была разделена на две большие секции — пруд с лотосами и пруд с дикой сливой. Берег у бассейнов с горячей водой был засажен духовной травой и переполнен духовной энергией. Большинство учеников предпочитали нежиться в этих двух больших водоемах, но кроме них в глубинах купальни было скрыто несколько безымянных бассейнов, которые не пользовались особой популярностью. Мало кто хотел в них купаться, и здесь можно было встретить кого-то, только если два основных пруда были переполнены.
Старейшина Юйхэн с холодным и отстраненным выражением лица в одиночестве шел по галечной тропинке. Краем глаза он заметил в большой купальне несколько неясных силуэтов. Из-за густого пара он не смог разглядеть лиц, но, судя по звонким голосам и бессмысленной болтовне, это были припозднившиеся ученики.
Чем ближе Чу Ваньнин подходил к пруду с дикой сливой, тем гуще становился пар, и очень скоро он уже не мог разглядеть даже пальцы на свой вытянутой руке.
Вдруг из туманного марева показалась большая рука, которая обняла его сзади, и в следующий миг спина Чу Ваньнина будто приклеилась к раскаленной и крепкой груди Мо Жаня. Возможно, потому что на нем было слишком мало одежды, а объятия были очень крепки, Чу Ваньнин смог ясно прочувствовать, как растет желание Мо Жаня.
Испуганный его напором Чу Ваньнин поспешил сказать:
— Что ты делаешь? Перестань безобразничать.
Мо Жань наклонился к его уху и, прижавшись к нему губами, с улыбкой сказал:
— Братик Ваньнин, не уходи больше, я чувствую, что там, впереди, прячется призрак.
— …
Несколько секунд Чу Ваньнин колебался между фразами «засунь своего «призрака» себе в задницу» и «засунь своего «братика» себе в задницу», но, в конце концов, ограничился простым:
— Отпусти!
Даже не собираясь его слушаться, Мо Жань рассмеялся и еще кокетливее продолжил:
— Это слишком тяжело, боюсь, мне не под силу.
— Ты болен?
— Ну, можно сказать, что я и правда болен, — голос Мо Жаня звучал все тише и ниже, — если не веришь, сам посмотри.
Хотя кончики ушей Чу Ваньнина предательски покраснели, его голос звучал твердо и решительно:
— Не буду я смотреть.
Мо Жань рассмеялся и очень хрипло произнес:
— Тоже неплохо, будь по-твоему.
Несмотря на то, что на словах он был сама кротость и покорность, руки Мо Жаня словно жили своей жизнью и творили, что хотели. Шершавые и грубые, как галька, подушечки пальцев погладили горло Чу Ваньнина, после чего медленно скользнули вверх, чтобы ущипнуть его за подбородок.
— Хватит… распутничать!
Из-за того, что он ничего не видел в этом тумане, остальные чувства обострились до предела. Чу Ваньнин чувствовал, как Мо Жань наклонил голову и его горячее и влажное дыхание опалило его затылок и шею, породив в теле невольную дрожь возбуждения.
— Братец Ваньнин, почему ты дрожишь? Неужели тоже боишься призраков?
— Хватит болтать без толку!
Мо Жань мягко рассмеялся, ласково обняв его сзади, поцеловал в шею и с намеком на ложную почтительность откликнулся:
— Как скажете, без толку болтать не буду. Тогда… Уважаемый Учитель, Вы же позволите вашему ученику прислуживать вам при омовении и переодевании?
— …
Казалось бы, куда еще хуже…
Чу Ваньнин больше не мог это терпеть: казалось, что поднимающийся от горячего источника пар обжигал не только его тело, но и разум. Ни с того ни с сего он вдруг ощутил себя ужасно неловко. От смущения и внезапно нахлынувших унижения и обиды, уголки его глаз предательски покраснели, и он вдруг заявил:
— Не буду мыться, я ухожу.
Зная о его стыдливости и застенчивости, Мо Жань сразу же понял, что Чу Ваньнин просто боится не устоять и пытается сбежать с поля боя до того, как началось сражение*. Это было так мило и забавно, что Мо Жань не смог удержаться от вопроса:
[*打退堂鼓 dǎ tuìtánggǔ да туйтангу «бить отступление в большой барабан» — идти на попятную; испугавшись трудностей, бросать дело на полпути; в древнем Китае уход чиновника из зала для собраний министров сопровождался боем в барабан].
— Учитель, как ты сейчас можешь уйти? А что мне делать, если кто-нибудь случайно натолкнется на меня?
Чу Ваньнин с невозмутимым лицом ответил:
— Натолкнется и натолкнется, по мне, так лучше быть укушенным собакой, чем потакать твоему распутству.
— Значит «укушенным собакой»?
— …Да, и что?
Черные глаза его ученика потемнели от желания. Сейчас их хищный блеск не был похож на то ровное ласковое сияние, к которому Чу Ваньнин так привык. Оскалив ровные белые зубы в широкой улыбке, Мо Жань опасно наклонился, почти приникнув к его уху.
Чу Ваньнин ждал, что сейчас он скажет что-то очень грязное и пошлое, и уже приготовился разозлиться, и под этим предлогом сбежать, но неожиданно этот невозможный мужчина тихо, но крайне угрожающе взвыл:
— У-у… ву-у-у.
— …И что это значит?
— Разве не похоже? — было видно, что Мо Жань даже немного огорчился. — Раньше у меня был щенок с синими глазами и узором на лбу в виде трех языков пламени, и выл он именно так.
Чу Ваньнин даже дар речи потерял:
— Никогда такого не слышал. Кроме того, зачем ты вообще пытаешься выть как собака?
Мо Жань опять улыбнулся и самодовольно спросил:
— А ты как думаешь?
— …. — на этот раз Чу Ваньнин решил его просто проигнорировать.
Мо Жань поцеловал его в ухо, а потом наклонился и начал лизать его шею, хрипло приговаривая:
— Я завыл, потому что Учитель сказал, что предпочел бы, чтобы его укусила собака.
Чу Ваньнин задеревенел. Все тело обдало жаркой волной. Он ясно слышал громкий стук сердца в своих ушах: бум-бум-бум.
А этот бесстыжий мужчина еще и добавил:
— Теперь я могу тебя укусить, Учитель? — и, не дожидаясь ответа, впился в его губы яростным поцелуем.
Переплетясь с ним телами, ухо к уху, висок к виску, изначально Мо Жань хотел лишь ощутить этот сладкий вкус и сразу остановиться, однако он и подумать не мог, что поцелуй только усугубит его мучения. Это все равно что пытаться утолить жажду отравленным вином*, ведь для него Чу Ваньнин всегда был и ядом, и лекарством: в один миг этот человек мог разрушить все его здравомыслие и разжечь степной пожар в его крови.
[*饮鸩止渴 yǐnzhèn zhǐkě иньчжэнь чжикэ «утолять жажду отравленным вином» — обр. предпринять отчаянный шаг, не думая о последствиях; руководствоваться сиюминутными интересами, в итоге усугубив ситуацию].
Его «ощутить и сразу остановиться» превратилось в «не могу насытиться», «не могу насытиться» переплавилось в «даже если захочу, не смогу отступиться», а потом это «даже если захочу, не смогу отступиться» стало потонувшим в обжигающем дыхании «не хочу отступаться».
Когда они разомкнули губы, взгляд Чу Ваньнина все еще был затуманен желанием, но он все же не окончательно потерял разум и тут же напомнил распаленному Мо Жаню о цели их прихода сюда:
— Я здесь, чтобы искупаться. Давай сначала помоемся…
Мо Жань в ответ тихо промычал что-то вроде «гм» или «хм». К величайшему сожалению Чу Ваньнина, у него был настолько сексуально-хриплый голос, что, услышав эти возбуждающие звуки у своего уха, он и сам вынужден был признать тщетность всех его слабых попыток сопротивляться этой магии. Позвоночник тут же словно прошило молнией, а в глазах вспыхнул жаркий огонь неудовлетворенного желания.
Ладонь Мо Жаня опустилась на его запястье, и он повел его за собой вглубь горячего источника. Грохот водопада заглушал звук участившегося дыхания двух возбужденных мужчин.
Чу Ваньнин все еще чувствовал себя неуютно, и когда Мо Жань попытался снова поцеловать его, вытянул руку, останавливая его порыв:
— Тут точно никого?
— Никого, я все осмотрел, — низкий, чуть хриплый голос Мо Жаня обжигал сильнее, чем вода в горячем источнике, заставлял кипеть кровь и грозил выжечь его от сердца до желудка.
— Учитель потрогай меня там. Может, я правда болен? Иначе почему он такой горячий… и такой... твердый?
— …
Щеки Чу Ваньнина вспыхнули от стыда, который, кажется, в этот момент, достиг предела, но Мо Жань так крепко сжимал его руку, что ему никак не удавалось высвободиться. Он несколько раз дернулся, пытаясь вырваться из этой мертвой хватки, а потом в его голове словно что-то взорвалось: бах! Тело онемело, рука Мо Жаня сжалась на его запястье так сильно, что, казалось, еще немного, и он просто раздробит ему все кости.
Дыхание молодого мужчины стало частым и обжигающе-горячим. Подобное проявление желания в отношении него не могло не тронуть сердце Чу Ваньнина. В густых клубах пара, где все выглядело каким-то слишком иллюзорным и размытым, реальным было лишь это красивое лицо с черными как смоль, влажными и горящими от возбуждения глазами.
Тяжело сглотнув, Мо Жань умоляюще уставился на Чу Ваньнина и вновь произнес своим осипшим от желания, завораживающим голосом:
— Учитель, помоги мне…
После чего снова впился в чуть приоткрытые губы Чу Ваньнина.
Похоть подобна маслу: стоит ее плеснуть в бушующее пламя страсти, и простой водой благоразумия его уже не потушить. В один миг накатит огненный шторм и сожжет лес добрых намерений дотла, обратив его в золу и пепел.
Языки, сплетаясь в поцелуях, скользили вглубь, чтобы напиться дыханием друг друга, но этого было слишком мало* для удовлетворения их потребности в близости, и с каждой секундой огонь возбуждения разгорался все ярче.
[*隔靴搔痒 géxuē sāoyǎng гэсюэ саоян — «чесать [ногу] через сапог» — делать впустую; напрасно, бесполезно].
Мо Жань увлек Чу Ваньнина вглубь горячего источника, туда, где вода лишь немного не доходила до пояса. Прижав его к гладкому, скользкому камню стены, он, словно одержимый, тут же набросился на него с поцелуями, попутно пытаясь стянуть с Чу Ваньнина тонкое нижнее одеяние, которое так и не было снято из-за слишком поспешного вхождения в воду.
Бурный поток бился о камни, создавая похожую на тонкую кисею водяную дымку, уши заполнил грохот водопада, за которым было толком ничего не расслышать.
Чу Ваньнин и глазом не успел моргнуть, как был прижат к отвесной скале и осыпан поцелуями. Его одежда оказалась распахнута и спущена на локти так, что его руки оказались буквально связаны ей.
— Ты… ты не…
Однако стыд и волнение от осознания того, что он был связан, неожиданно сделали Чу Ваньнина еще более чувствительным. Он задыхался под жадными поцелуями Мо Жаня, его соски под дерзкими ласками шершавого языка быстро набухли и покраснели. Прямые брови сошлись над переносицей в страдальческой гримасе, обычно полное достоинства благородное лицо растеряло всю свою невозмутимость, и вожделение исказило бесстрастные черты. Чу Ваньнин сопротивлялся из последних сил, но в ожесточенной внутренней борьбе между разумом и похотью, в конце концов, был повержен собственной страстью и совершенно потерял голову.
— Полегче, чуть полегче…
В горле пересохло. Задыхаясь от этого грубого напора, не в силах больше сдерживаться, он запрокинул голову и прикрыл свои раскосые глаза феникса.
Рассеянная водяная дымка скрыла все вокруг.
Когда Мо Жань развернул его, Чу Ваньнин почувствовал, как под водой крепкие бедра Мо Жаня плотно прижались к его ягодицам. Вжимаясь лицом в прохладную скалу, он ощущал, как температура внизу росла с огромной скоростью, заставляя его крепко смежить веки от стыда. Разве мог он когда-то представить, что однажды будет сбит с праведного пути собственным учеником и дойдет до такой степени бесстыдства, что будет предаваться с ним разврату в купальне Мяоинь, куда в любой момент мог заглянуть кто угодно.
Стыд, растерянность, желание, возбуждение — от наплыва всех этих чувств его взгляд начал терять фокус.
В этот момент он ясно почувствовал, как что-то толстое, длинное и обжигающе-горячее уперлось ему между ног и заскользило между его ягодицами. От неожиданности его дыхание сорвалось и он невольно выдохнул:
— Ах…
Мужчина за его спиной на миг замер. Кажется этот вздох еще больше возбудил его, потому что в следующий миг он еще крепче обхватил Чу Ваньнина за талию и с силой толкнулся в него под водой.
Хотя Мо Жань не вошел в его тело, а лишь вколачивался между его ног, он был очень сильно возбужден, ведь под ним был Чу Ваньнин — самый сильный афродизиак его жизни.
Он так сильно вжался в его тело, что казалось, при каждом его толчке водная гладь с плывущими по ней цветами лотоса лишь слегка колышется, в то время как под водой горячего источника толстый и длинный член терся о внутреннюю часть бедер Чу Ваньнина, упорно и жадно, несколько раз скользнув по тому самому потайному любовному гнездышку*. Голова Мо Жаня была как в тумане. Охваченный вожделением, он был на грани того, чтобы, забыв обо всем, задрать бедра Чу Ваньнина и, удерживая его на руках, ворваться в него, позволив тому уютному местечку, что в прошлой жизни столько раз щедро одаривало его наслаждением, поглотить его, плотно обхватить и засосать. Ему хотелось крепко обнять Чу Ваньнина и прижать его к себе так сильно, чтобы войти до конца, разом и полностью овладев им. Он жаждал позволить бедрам Чу Ваньнина до боли сжимать его талию, пока вытраханный и рыдающий от наслаждения, он будет кончать под ним.
[*温柔乡 wēnróuxiāng вэньжоусян «теплое и ласковое место» — царство нежности и ласки, уютное гнездышко].
— Ваньнин…
Из онемевшего горла вырвался влажный хриплый стон.
Глаза Мо Жаня потемнели, ритмичный шорох накатывающих волн слишком уж напоминал звуки их совокуплений из прошлой жизни. Ощущения от горячей воды в источнике в сочетании с трением о бедра Чу Ваньнина неизбежно привели к тому, что он почти потерял разум.
Боясь сотворить что-нибудь еще более безумное, он с хриплым стоном повернул Чу Ваньнина и прижался грудью к его груди. Водопад похоти застлал им глаза и лишил разума, горячие брызги падали на опьяненные любовной страстью лица. Мо Жань неистово приник к его подбородку, потом яростными поцелуями по линии челюсти добрался до рта, чтобы жадно и деспотично впиться губы Чу Ваньнина.
Другая рука скользнула вниз, чтобы, обхватив средоточие болезненного желания Чу Ваньнина, прижать его к своему стоящему колом члену.
Чу Ваньнин и подумать не мог, что такое возможно. Усилившееся возбуждение от трения их половых органов друг об друга привело к тому, что обессиленно прикрыв глаза, он запрокинул голову и хрипло застонал:
— Мо… Мо Жань…
Он успел только невнятно простонать его имя, так как следующий сорвавшийся с его губ звук был запечатан чужим ртом. Обхватив вместе их члены, Мо Жань быстро и яростно двигал рукой, надрачивая и даря головокружительное удовольствие им обоим. Крепко обнимая своего Учителя, он чувствовал, как тот едва уловимо дрожит в его объятиях. Эта дрожь, которую Чу Ваньнин не мог контролировать, породила в сердце Мо Жаня безграничную нежность, желание оберегать и любить его, но в то же время она грозила свести его с ума и делала совершенно одержимым.
Когда поцелуй закончился и их губы с трудом разъединились, охваченный этой дикой кипящей страстью Чу Ваньнин почти неосознанно открыл глаза и посмотрел вниз, туда, где их тела неистово терлись друг об друга.
Хватило одного взгляда, чтобы кожа на его голове онемела.
Впервые он так ясно видел член Мо Жаня, и это, в самом деле, оказался смертоносный клинок из плоти и крови: толстый и крепкий, исполненный мощи и угрозы. От сексуального возбуждения на огромном половом органе выступили вены, влажная и липкая от предэякулята головка ритмично и плавно скользила и терлась о живот Чу Ваньнина.
Чу Ваньнин поспешил крепко сомкнуть веки. Все его тело тряслось словно в лихорадке, в голове воцарился полный хаос.
«Как он может быть таким огромным?.. Как такое может войти в меня? Пожалуй, я даже в рот его взять не смогу, меня просто сразу же вырвет. Как можно такое…»
Ему было очень стыдно, его глаза покраснели, словно в них насыпали песок.
«Если такую штуку вставить в меня, я ведь, наверное, умру?»
Выходит, все те его порочные сны на самом деле не имеют ничего общего с реальностью. Щеки Чу Ваньнина вспыхнули от стыда. Если подумать, разве такое вообще возможно?..
Разве мог бы он сам встать на колени и выдерживать подобное жестокое вторжение? Разве мог бы по своей воле принять в себя такой член и после этого, словно охваченное похотью животное, еще и бесстыже подмахивать и стонать, умоляя трахнуть его еще жестче, сильнее и глубже?
Как можно при этом чувствовать удовольствие? Как можно от такого вторжения кончить?..
Как это возможно?!
Чем больше он об этом думал, тем более нереальным, унизительным и обидным все это ему казалось, вплоть до того, что в душе его родилось презрение к самому себе. К счастью, Мо Жань не дал ему времени на самоуничижение.
Обхватившая сразу два члена большая ладонь прекрасно знала, что нужно делать, чтобы удовлетворить их обоих.
Возбуждение постепенно нарастало, вены на шее вздулись, тело дрожало, словно в лихорадке. В конце концов, Чу Ваньнин не выдержал и стон удовольствия почти сорвался с его губ.
— Не кричи. Сквозь туман не видно лиц, но голоса хорошо слышны, — Мо Жань поспешил зажать ему рот и нос незанятой рукой.
Он так крепко зажимал ему рот, что в этом горячем тумане Чу Ваньнин оказался на грани смерти от сильнейшего приступа удушья. Его руки были все еще скованы наполовину снятым одеянием, рот жестко заткнут, а член полностью во власти Мо Жаня. Неожиданно для себя Чу Ваньнин испытал болезненное, но невероятно сильное возбуждение от ощущения собственной беспомощности.
— Ох…
Но все же это давление оказалось слишком мучительным, и очень скоро в уголках глаз у него выступили слезы.
Он был похож на погибающего журавля, когда откинувшись назад, запрокинул голову, обнажив тонкую белую шею, и беспомощно замотал головой… словно на самом деле приготовился умереть. Но Мо Жань не собирался выпускать его из своих рук и, воспользовавшись ситуацией, начал жадно целовать и покусывать его шею и кадык. Только после этого, подняв взгляд, он увидел полное страдания выражение лица Чу Ваньнина и его болезненно нахмуренные брови, напоминающие об умирающем мученике перед вознесением.
— Учитель… — пробормотал он, и не в силах устоять, убрал руку, прикрывающую рот Чу Ваньнина, но только чтобы впиться в его губы яростным поцелуем.
Будоражащие предательские звуки поглотил рокот водопада.
Мо Жань целовал Чу Ваньнина так долго и неистово, что тот начал задыхаться от нехватки воздуха, губы его распухли, а взгляд затуманился.
Мо Жань крепко обнял его и зарылся лицом в его шею. Скрытые от чужих глаз туманом горячего источника, они долго потакали своим тайным желаниям, и когда, задыхающиеся и мокрые от пота, наконец, подошли к финалу, переплетясь шеями, словно пара совокупляющихся диких животных, они сожалели лишь о том, что не могут стать еще ближе, слиться в единое целое, став плотью и кровью друг друга.
— Не надо… я правда не хочу… — даже в этот момент дрожащий от страха и наслаждения Чу Ваньнин продолжал сопротивляться собственным желаниям. — Не делай этого больше, я не буду…
Стоило Мо Жаню услышать тихое бормотание Чу Ваньнина, его глаза еще больше потемнели. Он нежно поцеловал его в щеку и, с трудом справившись со сбившимся дыханием, хрипло прошептал:
— Золотце, подожди немного, давай вместе…
Он начал наращивать скорость, все быстрее работая рукой, и Чу Ваньнин принялся неосознанно двигать бедрами, подстраиваясь под заданный Мо Жанем темп. Очень скоро эти двое просто перестали думать о чем-то, кроме друг друга и насущной потребности выплеснуть сжигающие их страсть и любовь.
— А… Ах…
Удовольствие от разрядки оказалось слишком острым, а может дело было в магии купальни Мяоинь*, но во время оргазма совершенно потерявшийся в наслаждении Чу Ваньнин не смог сдержаться и хрипло ахнул, напрочь забыв понизить голос.
[*妙音 miàoyīn мяоинь — чудесные звуки; волшебная музыка].
Оба они тяжело дышали. Грубость и ласка, грязь и чистота — все смешалось и стерлось сейчас, когда в глазах отражалось лишь лицо другого человека, то самое, одно-единственное лицо… Еще один поцелуй, затянувшийся и влажный, как легкая рябь на воде от только что пережитой кульминации.
— Ты так обильно кончил… — пробормотал Мо Жань хриплым от похоти голосом. Его глаза потемнели. Показав руку, наполненную их любовными соками, он наклонился и вытер ее о живот Чу Ваньнина, после чего неспешно прошелся ладонью по каменным мышцам идеального пресса и размазал остатки по напряженной груди.
Из-за пережитого оргазма и нервного перенапряжения Чу Ваньнин продолжал трястись как осиновый лист на ветру и, к сожалению, как бы он ни пытался взять себя в руки, ему никак не удавалось унять эту дрожь. Нежно удерживая его в своих объятиях, Мо Жань ласково погладил его по спине и прошептал ему на ухо:
— Ведь хорошо было?
— …
— В следующий раз… если ты будешь готов… — прильнув к Чу Ваньнину влажным от пота телом, Мо Жань поцеловал его, — мы сделаем это по-настоящему, ладно?
Несмотря на то, что Чу Ваньнин давно уже был готов услышать эти слова, но после того, как сегодня он своими глазами увидел это внушающее трепет устрашающе огромное оружие, его тело вмиг напряглось, а спина онемела от страха.
Заметив охватившее его напряжение, Мо Жань тут же принялся нежно зацеловывать его, ласково нашептывая:
— Я не дам тебе страдать от слишком сильной боли и смогу сделать так, что тебе будет приятно…
Возбуждение еще не отпустило, они все еще были скрыты за водопадом, в самой глубине горячего источника, а Мо Жань продолжал умолять, используя против него свой пропитанный любовью и животной похотью низкий голос:
— Тебе понравится, правда… Может быть, будет немного больно, когда он войдет, но совсем чуть-чуть, ведь я буду все держать под контролем…
Слушая его, Чу Ваньнин чувствовал лишь невыносимый стыд. Он хотел было просто развернуться и уйти, но после всего случившегося ноги его ослабли и занемели.
— Прекрати говорить об этом…
Видимо, заметив, что его слова не вызывают в нем особого отвращения, Мо Жань в очередной раз проявил непослушание и, приникнув влажными губами к мочке уха Чу Ваньнина, продолжил искушать его:
— Я все сделаю очень хорошо… Учитель, если боишься, то можно использовать специальное средство. Я куплю его для тебя… просто доверься мне. Когда тело привыкнет, тебе будет очень хорошо.
«Я ведь еще помню, как прошлой жизни я трахал тебя, заставляя сходить с ума от наслаждения. Но тогда я делал это, потому что ненавидел тебя и хотел наказать. В этой жизни я хочу обнимать тебя, стать с тобой единым душой и телом и больше никогда не разлучаться. Я хочу любить тебя так, чтобы и тебе это нравилось, так, чтобы ты никогда не смог забыть меня».
Хватило поцелуя, чтобы в его глазах снова затлел огонек желания, и пары ласковых фраз, чтобы прикрыть похотливую вонь чистым ароматом искренности и завернуть собственную кровожадность в нежный шелк обоюдного желания.
Но если первая половина его следующей просьбы была полна почтительности, то вторая выходила за все рамки приличий:
— Мой любимый Учитель, может ты позволишь мне себя выебать и кончить в тебя?
Автору есть, что сказать:
Маленький спектакль: «Кто из этих двоих перебарщивает: 0.5 или 2.0?»
ООС, современность и древние времена перепутаны, так что прошу, не воспринимайте это всерьез…
Цайбао[Овощная паровая булочка]госпожи Ван (все верно, это всего лишь тот самый жирненький кот): — Старейшина Юйхэн, как вы думаете, кто больше заставляет вас испытывать стыд и вообще перегибает палку в отношениях: 0.5 или 2.0, мяу?
Чу Ваньнин: — 2.0.
Цай Бао: — Почему, мяу? Разве он не прислушивается ко всем вашим желаниям?
Чу Ваньнин: — 0.5 никогда ни о чем меня не спрашивает, а просто берет и делает. Хотя его слова иногда звучат слишком грязно, но я не вижу в этом такой уж большой проблемы. А 2.0?!
Цайбао: — А что же 2.0, мяу?..
Чу Ваньнин: (в дикой ярости) — Он вообще думает о моих чувствах, когда с этим своим подобострастным уважением спрашивает о таких вещах?! Он ждет, чтобы я кивнул и сказал: «ну конечно, входи, только не забудь надеть презерватив и добро пожаловать»?
Цайбао: — Похоже на то, мяу, мур-ха-ха-ха…
Чу Ваньнин: — Вот 0.5 никогда не спрашивает о моих ощущениях и пожеланиях, он просто и без лишних слов сделает свое дело и также молча уйдет на работу. 2.0 же просто жизненно необходимо после секса взять двухчасовое интервью о том, что у меня на душе… Может в будущем мне нужно будет еще и опросник по качеству оказанных услуг каждый раз заполнять?
Цайбао: — Мур-ха-ха-ха-ха-ха-ха-гав! Рассмешили до собачьих колик!
В тот же день, после того как Цайбао вернулся на гору, он написал тематическую статью, ставшую невероятно популярной среди всех кошек Пика Сышэн: «Хочешь быть боссом или верным псом».
Цайбао: — Наш старший братец старейшина Юйхэн заявил, что встречаться с 0.5 — это как быть первоклассным жиголо, которого крышующий его босс имеет нахаляву, мяу!
Жоубао [Мясной пирожок с мясом]: — Наш старший братец старейшина Юйхэн заявил, встречаться с 2.0 — это как самому быть дотошным преступным боссом, которому придется изрядно потратиться, чтобы купить первоклассного жиголо, мяу!
На следующий день все кошки Пика Сышэн были лишены кошачьего корма…
[*狐狸精 húlijīng хулицзин «лиса-оборотень» — обр. обольститель/ница, искуситель/ница].
Из-за этих слов Мо Жаня Чу Ваньнин чуть не сгорел от стыда. Больше не обращая на него никакого внимания, он поспешно выбрался из купальни Мяоинь и ушел не оглядываясь.
Добродетель нужна человеку, как дереву кора, так почему этот бесстыдник посмел говорить такие постыдные вещи, совершенно не заботясь о сохранении его достоинства?.. Неужели Мо Жань действительно рассчитывал, что он кивнет головой и согласится?
Если хочешь чего-то, то просто сделай и все, зачем о таком спрашивать?!
На следующий день заболел старейшина, преподающий историю и литературу*, и Сюэ Чжэнъюн попросил Чу Ваньнина провести занятие вместо него и проверить качество усвоенных учениками знаний. Лекции по изучению канонических текстов посещало огромное количество учеников, поэтому он предложил Мо Жаню помочь Чу Ваньнину контролировать дисциплину и разъяснять неясные моменты.
[*经史 jīngshǐ цзинши — канонические книги и исторические сочинения].
У Чу Ваньнина было три ученика, и все они были очень занятыми людьми, так что, выбирая между Ши Мэем и Мо Жанем, Глава руководствовался очень простым принципом «наименьшей привлекательности»: Ши Мэй был очень утонченным и красивым, Мо Жань прослыл дружелюбным и отважным героем. Оба они были очень популярны среди младших учениц, вот только Ши Мэй, который из хилого юноши с годами превратился в настоящего красавца с нежным голосом, длинными ногами, тонкой талией, удивительно красивым лицом и очень мягким и уступчивым характером, в равной мере нравился не только женщинам, но и мужчинам.
Несмотря на свою невосприимчивость к женским чарам, Мо Жань, попавший в толпу восторженных поклонниц, оказался не способен из нее выбраться.
— Брат-наставник Мо, брат-наставник Мо, я не понимаю это предложение, можешь мне объяснить?
— Старший брат Мо, я не понимаю разницу между этими двумя заклинаниями, брат-наставник может научить меня?
— Брат-наставник Мо…
После того, как Мо Жань закончил объяснять расплывшейся в улыбке девятой по счету младшей ученице, почему мантра «Десять тысяч волн, обращенных вспять» должна быть начертана именно так, как она нарисована в канонической книге ее создателем, Чу Ваньнин, наконец, не выдержал. Нахмурив брови, он через несколько рядов сидящих учеников бросил на Мо Жаня самый что ни на есть мрачный и холодный взгляд.
Мо Жань, которого со вчерашнего дня он всячески избегал, на самом деле, в глубине души чувствовал себя немного обиженным.
В прошлой жизни он вел себя с Чу Ваньнином очень грубо, поэтому в этой старался быть с ним очень бережным и заботливым. Теперь каждый раз, делая шаг в отношениях, он хотел убедиться, что Чу Ваньнин всем доволен, поэтому сейчас не мог понять, что же он сделал не так. Неужели вчера ему не стоило задавать тот вопрос?
А может все дело в неправильном обращении? Возможно, вместо «Мой любимый Учитель, в следующий раз можно мне войти?» ему нужно было сказать: «Мое любимое золотце*, в следующий раз можно мне войти?»
И вот, после целого дня отчуждения, поймав обращенный на него свирепый взгляд Чу Ваньнина, Мо Жань моментально ожил и расцвел яркой улыбкой, подобно молодой китайской капусте, политой чистой водой в жаркий день.
— …
Он и правда не понимал, с чего вдруг у этой толпы красивых девушек* так много вопросов именно к нему.
[*莺莺燕燕 yīngyīng yànyàn инин яньянь «иволги и ласточки» — обр. весенний пейзаж; скопление красивых девушек].
Они что действительно такие глупые? Если им и в самом деле что-то непонятно в этой мантре, то создатель «Десяти тысяч волн, обращенных вспять» прямо здесь. Почему бы просто не спросить у Чу Ваньнина, вместо того, чтобы виться вокруг него, громко призывая на помощь «брата-наставника Мо»?
Чу Ваньнин был недоволен, но ничего не сказал. Он лишь молча, но многозначительно взглянул на Мо Жаня.
Заметив этот взгляд, Мо Жань сразу понял, что что-то пошло не так, но по стечению обстоятельств именно в этот момент десятая младшая ученица замахала руками, пламенно призывая его на помощь:
— Старший брат Мо!..
— Прости, сейчас я несколько занят, — с улыбкой сказал Мо Жань и, указав на Сюэ Мэна, добавил, — спроси у брата-наставника Сюэ.
После чего он сразу направился к Чу Ваньнину, оставив эту, совсем юную*, младшую ученицу разочарованно кусать перо и тяжело вздыхать.
[От переводчика: в оригинале «младшая ученица, которая только начала собирать волосы в пучок»: до 15-16 лет у девочек могла быть какая угодно прическа, в т.ч. распущенные волосы, с 16 лет девушки начинали собирать все волосы или их часть в пучок и закреплять заколкой, что считалось признаком совершеннолетия].
— Учитель, что случилось? Похоже, вы чем-то недовольны?
Чу Ваньнин поджал губы, но так как он не мог сказать напрямик, что именно ему не нравится, то, чуть поколебавшись, ответил:
— Я немного устал. Пусть Сюэ Мэн следит за той частью зала, а ты помоги мне присмотреть за этой.
Мо Жань ни капли не усомнился в сказанном и, чуть кивнув головой, тут же принялся добросовестно исполнять свой долг, следуя за Чу Ваньнином по рядам. Удивительное дело, но пока он находился рядом с Чу Ваньнином, гораздо меньше девиц стремилось задавать ему вопросы. Неужели в этой части аудитории собрались более умные ученики?
Теперь, когда Чу Ваньнин не слышал этого надоедливого «брат-наставник Мо» или еще более раздражающего «старший брат Мо», настроение его немного улучшилось. Все с тем же каменным лицом он неспешно расхаживал между рядами учеников, декламирующих канонические писания, как вдруг краем уха услышал разговор двух младших учеников:
— Старший соученик, старший соученик, сейчас я тебе кое-что расскажу. В купальне Мяоинь объявилась лиса-оборотень!
— А? Что ты сказал?
— Вчера, когда я уже заканчивал мыться в купальне с дикой сливой и собирался вернуться, то вдруг вдалеке услышал такой… э-э-э… звук… определенного рода движений…
Его старший соученик выглядел по-настоящему изумленным. Он несколько раз открыл рот, прежде чем все-таки решился спросить:
— Может, это была какая-то пара безрассудных учеников?
— Кто бы мог быть настолько смелым? Это совершенно невозможно! Одно дело — заниматься подобным наедине, укрывшись от чужих глаз, а другое — прийти в купальню Мяоинь. Если старейшина Юйхэн или старейшина Таньлан поймают за таким, они ведь тут же все ноги переломают! Это абсолютно точно не могли быть ученики из нашей школы!
— Ой, и то правда.
— Это несомненно лиса-оборотень, что отбирала ян, чтобы восполнить инь*. Сегодня вечером я позову с собой несколько учеников, чтобы устроить облаву на эту хитрую лисицу. Поймать этого демона было бы большой заслугой, ведь неправильно смотреть сквозь пальцы на то, как она соблазняет наших соучеников, верно?
[*采阳补阴 cǎi yáng bǔ yīn цай ян бу инь «отбирать ян и восполнять инь». В древнем Китае считалось, что демоны-инкубы (в т.ч. лисы-оборотни) могут продлевать свою жизнь, восполняя свою иньскую (водную/разрушительную энергию) за счет питания янской (огненной/созидательной) энергией мужчин через поглощение их спермы во время процесса совокупления].
— Ну, в целом ты конечно прав, но видел ли ты, кого из наших соучеников она соблазнила вчера вечером?
— …В
купальне Мяоинь такой густой туман, чтобы рассмотреть лица мне пришлось бы подойти к ним вплотную. Я ведь еще девственник, а вдруг приглянулся бы этой похотливой лисице, и она затащила бы меня заниматься двойным совершенствованием, — смущенный младший ученик болтал и болтал, как вдруг, подняв глаза, заметил, что у его собеседника какое-то очень уж странное выражение лица. Протянув руку, он подергал его за рукав:— Что случилось? Что у тебя с лицом?
— …
Младший ученик, наконец, почувствовал холодок за своей спиной и, медленно повернувшись, увидел старейшину Юйхэна, который с непостижимым выражением на лице смотрел прямо на него. Ощутив исходящую от него ледяную ауру, юноша испуганно ойкнул и поспешил извиниться:
— Простите, старейшина!
— Ты пришел сюда изучать канонические писания, значит изучай канонические писания. Какого черта ты тут болтаешь о призрачном наваждении, демоническом соблазнителе и двойном совершенствовании? — мрачно отчитал его Чу Ваньнин. — Считаешь, что это очень увлекательно? Читай книгу, а если услышу, что ты снова несешь чепуху — накажу, — закончив свою пламенную речь, он раздраженно взмахнул рукавами и ушел.
Мо Жань, который слышал весь этот разговор от начала и до конца, хотел рассмеяться, но не осмелился. Не спуская сияющих любовью глаз со спины Чу Ваньнина, он не мог не задаться вопросом: как ему удалось понравиться этому праведному и серьезному человеку? Как вышло, что Чу Ваньнин сам захотел быть с ним вместе?..
В его груди разлилось тепло и горечь, и этот кисло-сладкий вкус рассеялся, лишь когда после занятий в Зале Циншу* он, не в силах больше сдерживаться, крепко обнял и нежно поцеловал перебиравшего свитки Чу Ваньнина.
[*青书殿 qīngshū diàn циншу дянь «зал голубого слова»; «циншу» — это общее название даосской классики].
Раздраженный Чу Ваньнин хлопнул его бамбуковыми дощечками по голове и начал отчитывать:
— Это все твоя «хорошая идея»! После этой истории в купальне Мяоинь... кем по твоей прихоти я теперь стал?
С трудом сдерживая смех, Мо Жань потерся кончиком носа о край его уха и, прикинувшись святой невинностью, ласково промурлыкал:
— И кем же стал Учитель?
Глаза Чу Ваньнина широко раскрылись от изумления, ведь он и подумать не мог, что после всего случившегося по его вине, Мо Жань поведет себя как последний бесстыдник:
— Ты!..
Ямочки на щеках Мо Жаня словно наполнились медом. Он снова поцеловал Чу Ваньнина и со смехом сказал:
— Что там эти маленькие братишки болтали о лисе-искусительнице? Отбирал… что?.. А-ха-ха, отбирал ян и восполнял инь?
— Если еще раз скажешь это, я тебя убью, — Чу Ваньнин почти засунул бамбуковые дощечки ему в рот.
— У-бу-бу… Можно я хотя бы выберу, как умереть? — продолжал веселиться Мо Жань. — Тогда пусть в купальне Мяоинь лиса-искусительница отбирает мой ян, пока я не умру от истощения? Какой же прекрасный способ…
— Мо Вэйюй!
С той поры Чу Ваньнин больше никогда не соглашался мыться в купальне Мяоинь вместе с Мо Жанем.
Через несколько дней, перед завтраком, госпожа Ван отозвала Мо Жаня в сторону, чтобы поговорить с ним об одном деле.
— Жань-эр, во время своих странствий, несколько лет назад, ты не встречал в Ущелье Сюэ* одну странную барышню?
[*雪谷 xuě gǔ сюэ гу «снежная долина/Ущелье»].
— Что за барышню? И в каком смысле странную?
— Белокожая, без единой кровинки в лице, любит одеваться в красные одежды, с собой всегда носит корзину и иногда заговаривает с путниками, посетившими Ущелье Сюэ…
— А, тетушка, наверное, говорит о барышне Сюэ Цяньцзинь*? — с улыбкой сказал Мо Жань.
[*雪千金 xuě qiānjīn сюэ цяньцзинь «снежное сокровище/дочь снегов»].
Госпожа Ван сначала удивилась, а потом обрадовалась:
— Ты знаешь о Сюэ Цяньцзинь? Этот призрак не слишком известен, я думала, что ты даже не читал про него и мне придется дать подробное описание, а ты… кто бы мог подумать…
— Оно есть в заметках Учителя, а я просто прочел его записи, — ответил Мо Жань. — Зачем тетя спрашивает меня о Сюэ Цяньцзинь?
— Несколько дней назад молодой господин Наньгун обратился ко мне за советом. Прощупав его пульс, я пришла к выводу, что его бьющую через край огненную духовную энергию все же можно взять под контроль и подавить. Однако нужные для создания лекарства ингредиенты очень редки, и сложнее всего достать рыбу-сосульку из корзинки Сюэ Цяньцзинь, — госпожа Ван печально вздохнула. — Молодой господин Наньгун одного возраста с Мэн-эром, и сейчас, когда он лишился статуса и положения*, у меня болит сердце за него. Я бы хотела сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ему, но встретить Сюэ Цяньцзинь очень трудно. Последний раз ее видели в Ущелье Сюэ двадцать лет назад, а до этого в архивных записях Куньлуньского Дворца Тасюэ есть упоминание о встрече с ней сотню лет назад. Поэтому я хотела попросить тебя попытать удачу.
Услышав это, Мо Жань почувствовал одновременно и радость, и печаль. Радость оттого, что огненное ядро Наньгун Сы можно умиротворить, ведь став обычным заклинателем, этот парень без опаски сможет жениться на Е Ванси, которая питала к нему самые искренние чувства.
А печаль — потому что за год странствий по долине Сюэ ему так и не удалось найти мифическую Сюэ Цяньцзинь. В смятенных чувствах, он ответил госпоже Ван:
— После того, как вопрос с Сюй Шуанлинем будет решен, я лично отправлюсь в Ущелье Сюэ и обыщу окружающие его горы от подножия до вершины.
Пообещав это, Мо Жань почувствовал такое воодушевление, что решил немедленно сообщить обо всем Наньгун Сы. Госпожа Ван только и успела сказать ему вслед:
— Ох, Жань-эр, не надо так торопиться, я уже все объяснила молодому господину Наньгуну. Тебе незачем опять…
Но Мо Жань уже убежал довольно далеко и не услышал ее слов.
Обыскав всю округу, он, наконец, обнаружил Наньгун Сы около моста Найхэ. Мо Жань уже собирался подойти, но в этот момент заметил, что с другой стороны моста приближается человек. Присмотревшись, он узнал Е Ванси и нутром почуял, что сейчас не время окликать Наньгун Сы, а лучше остаться в стороне, издали наблюдая за ними.
Е Ванси все еще выглядела как красивый парень*, в лице которого было очень сложно отыскать девичьи черты. Ее тренировки, духовные практики и обучение сделали из нее настоящего мужчину, и если бы все эти годы в своем сердце она не лелеяла тайную любовь к Наньгун Сы, то, пожалуй, и сама бы давно позабыла о своей женской природе.
[*英俊 yīngjùn инцзюнь — выдающийся/талантливый красавец].
Заметив ее, Наньгун Сы слегка закашлялся и поспешно отвел взгляд, вглядываясь в речную гладь.
— Молодой господин, вы звали меня?
— ...Э — Наньгун Сы выглядел очень смущенным. Не зная куда деть руки, он сложил их на голове украшающего мост каменного льва. Потребовалось довольно много времени, чтобы ему удалось выдавить из себя «хм».
— Что-то случилось?
— И да и нет, — ответил Наньгун Сы. Не решаясь взглянуть на Е Ванси, он продолжал поглаживать пальцами гриву каменного льва, — Просто… есть вещь, которую я хочу отдать тебе.
Растерявшаяся Е Ванси спросила:
— Что?
Опустив голову, Наньгун Сы медленно начал отвязывать от пояса со стороны, которую не видела Е Ванси, нефритовую подвеску. Провозившись дольше, чем нужно, он, наконец, смог отцепить украшение и, положив его в ладонь Е Ванси, откашлявшись, сказал:
— Спасибо тебе за все эти годы… Ай, ладно, я не знаю, как это правильно сказать. Сейчас у меня нет ничего по-настоящему ценного, и я могу дать тебе только эту подвеску. Она была со мной много лет, нефрит, конечно, не самый лучший, но…
Он замолк и быстро опустил веки, пряча взгляд. Все его лицо вмиг залилось краской смущения.
Наньгун Сы так и не осмелился взглянуть на Е Ванси, и когда спустя минуту сообразил, что она тоже молчит, никак не реагируя на его подарок, вдруг очень огорчился и смутился, осознав, что повел себя излишне грубо и нагло. Красный от стыда и неловкости, он попытался забрать подвеску в виде нефритового феникса из рук Е Ванси, бормоча под нос:
— Да, я знаю, она некрасивая... раз тебе не нравится, тогда… верни ее мне. Все в порядке, я все понимаю… после возрождения Духовной школы Жуфэн я найду для тебя лучшую из лучших, я…
Обомлевшая Е Ванси, наконец, пришла в себя и улыбнулась. В это мгновение в ее сияющих глазах промелькнуло что-то от той нежной и красивой девочки, которой она могла бы стать, а на щеках, которых никогда не касались румяна и пудра, появился слабый румянец.
Ее мозолистая, покрытая шрамами рука, совсем не похожая на руку изнеженной барышни, крепко сжала нефритовую подвеску. Порыв ветра растревожил бамбуковую рощу. Под унылый шелест листьев Е Ванси сказала:
— Этого более чем достаточно, молодой господин. Спасибо.
Лицо Наньгун Сы покраснело еще больше, и он смущенно промямлил:
— Ну, раз тебе нравится, это хорошо… мне тоже… ай… я не знаю, что сказать.
Мо Жань: — …
Спрятавшись в бамбуковой роще, он слышал каждое слово, и теперь все, чего ему хотелось — это выйти, схватить Наньгун Сы за голову и хорошенько приложить о каменного льва.
Кроме как выкармливать маленьких волчат, этот человек хоть что-то умеет? Как вышло, что после того как он полдня ходил вокруг да около, вместо признания, все закончилось этим «я не знаю, что сказать»?
Вдруг, непонятно зачем, Наньгун Сы добавил:
— Госпожа Ван сказала, что злую энергию моего духовного ядра можно подавить и, возможно, для этого мне даже не понадобится заниматься двойным совершенствованием.
Е Ванси замерла. Решив, что до этого, вероятно, неправильно поняла его жест, она тихо ответила «вот как» и, спрятав взгляд за опущенными ресницами, надолго замолчала.
Если больше нет необходимости в двойном совершенствовании, Наньгун Сы может выбрать себе кого угодно. Пожалуй, у нее теперь нет причин нагло и бесстыже навязывать ему свое общество, следуя за ним по пятам. У нее тоже есть чувство собственного достоинства, и она не собирается умолять его о любви и жалости. Скорее всего, Наньгун Сы просто решил использовать этот кусок нефрита, чтобы поставить точку в их отношениях, оставив ей что-нибудь на память.
— Ты ведь понимаешь, да?.. Ты же поняла, о чем я?
— …Да.
Услышав ее ответ, Наньгун Сы воодушевился и продолжил неловкие попытки поговорить с ней о своих чувствах:
— Тогда, если согласна… на самом деле… в будущем ты можешь звать меня как в детстве, я… я думаю, что так будет лучше всего… ой, извини… я правда не знаю, что сказать… Ох!..
Он пару раз тяжело вздохнул и, в конце концов, не сдержавшись, закрыл ладонью глаза и совершенно несчастным голосом посетовал:
— Боже, что я несу?
На этот раз пришла очередь Е Ванси растеряться. Все еще не понимая, о чем речь, она вскинула голову, а потом до нее, наконец, дошло, что Наньгун Сы только что сказал. Ее глаза широко открылись, а щеки залил очень яркий румянец.
Листья кружили над мостом Найхэ, ее свободные одежды развевались на ветру, теплый нефрит грел руку, подхваченные ветром красные кисточки бечевки порхали словно алые бабочки.
Потребовалось время, чтобы Е Ванси смогла справиться со смущением и попробовала тихо позвать его:
— А-Сы?
Возможно, это была только иллюзия, но в этот момент Наньгун Сы вдруг показалось, что ее навеки измененный заклинанием голос, вопреки ожиданиям, прозвучал по-женски мягко и нежно.
Он резко вскинул голову и взглянул в лицо Е Ванси. На фоне алой зари, заткавшей небо алой парчой облаков, он видел все то же знакомое честное и открытое лицо, и лишь внутри чуть прищуренных глаз появился странный мерцающий блеск. В конце концов, Е Ванси не сдержалась, и слезы покатились по ее сияющему улыбкой лицу.
Вглядываясь в эти блестящие от слез глаза, Наньгун Сы почувствовал как туманные детские воспоминания одно за другим всплывают перед его глазами.
И конечно, там была маленькая девочка, незрелая и неопытная, с румяными щечками, очень длинными ресницами и услаждающим взгляд милым личиком.
В то время Е Ванси еще не была отправлена Наньгун Лю в Темный город и не совершенствовала свое тело и духовное ядро, используя секретные техники ордена. После того, как ее нашел и приютил Сюй Шуанлинь, днями напролет она следовала по пятам за Наньгун Сы, постигая основы магии.
В тот день Наньгун Лю для тренировки отправил их вместе в самую простую иллюзию, созданную приглашенным мастером Духовной школы Жуфэн, чтобы они могли испытать свои силы в реальном бою. Испытание, заложенное в этой иллюзии было очень легким, но все же немного пугающим. Они оказались в окружении призраков безвинно убиенных людей, которые бродили вокруг жалобно плача и стеная. В своих рваных одеждах, со всклокоченными волосами, выглядели эти духи весьма неприглядно.
Изначально Наньгун Сы не собирался обращать внимания на Е Ванси, а просто хотел по-быстрому найти и уничтожить прячущихся среди призраков демонов. Он и подумать не мог, что на этот раз Е Ванси не сможет поспеть за ним. Обернувшись, он увидел, что девочка свернулась калачиком на полу разрушенного храма, не осмеливаясь даже пошевелиться.
Презрительно взглянув на нее, он фыркнул и уже собирался развернуться и уйти, как неожиданно увидел, что за ее спиной возник призрак висельника. Вытянув свой ярко-красный длинный язык, демон потянулся им к нежной маленькой шее, собираясь задушить…
— А!..
Е Ванси слишком поздно заметила его и так испугалась, что смогла только закричать. Вцепившись в свой меч, она не использовала его для защиты, а лишь закрыла глаза и отвернулась.
Но ничего не произошло.
Когда Е Ванси робко открыла глаза, то обнаружила стоящего перед ней Наньгун Сы, который уже вогнал в атаковавшего ее призрака висельника меч, и наклеил заклинание призыва грома и молний на душу умершего. После того, как демон исчез в похожей на взорвавшийся фейерверк вспышке, юноша опустил голову, чтобы посмотреть на нее. Сначала он хотел отругать ее, но эта девчушка была похожа на испуганную маленькую кошку, глядящую на него круглыми от страха глазами, из которых безудержно текли слезы.
Ошарашенный Наньгун Сы замер, но, быстро взяв себя в руки, сказал ей:
— Ты! Как можно быть такой никчемной? Даже призраков боишься…
— Но это же был призрак! — разрыдалась Е Ванси. — Чего мне еще бояться, если не призраков?
Наньгун Сы фыркнул:
— … Почему все девчонки такие бесполезные?
— Я тоже хочу быть полезной! — громко возразила ему эта прелестная девочка, продолжая рыдать в три ручья и размазывая сопли по милому личику. — Кто желает быть тебе обузой?.. Я ведь тоже хочу помочь, но ты так быстро ходишь и меня не ждешь… а я… я просто боюсь призраков и все!..
— Эх...
Наньгун Сы ничего не оставалось, как присесть на корточки рядом с ней, но, не зная как правильно утешать плачущих девушек, он просто сидел и смотрел, как она плачет. Тогда Е Ванси еще не прошла сквозь жесткие тренировки в Темном городе и была самой обычной мягкой и нежной девочкой, которая могла проливать слезы из-за пустяка.
Давясь рыданиями, она сказала:
— На что ты смотришь?
— …Жду, пока ты перестанешь реветь.
— …
— Когда перестанешь реветь, мы пойдем вместе. Кто сможет устоять перед такой плаксой, — Наньгун Сы тяжело вздохнул и, подняв руку, легонько щелкнул по белому лбу. — Следуй за мной, я защищу тебя.
Утреннее солнце поднималось все выше над клубящимися розовыми облаками, щедро даря земле и небу свое золотое сияние. Теперь, когда он вспомнил о прошлом, Наньгун Сы внезапно осознал, что с того случая в иллюзорном мире это был второй раз, когда он видел, что Е Ванси проливает слезы, как самая обычная девушка.
Впоследствии она заковала свое сердце в железо и лед, и всегда держала под контролем все свои чувства, скрывая их за маской невозмутимости.
Е Ванси так загнала вглубь себя свое истинное «я», что не только Наньгун Сы, но и она сама уже забыла, каким человеком была изначально. Однако в ее памяти навсегда запечатлелся силуэт юного наследника ордена Жуфэн, за которым она всегда следовала. От мальчика до юноши, а потом и до молодого хозяина духовной школы — они прошли этот путь вместе, и не так уж важно, что где-то на этой дороге девичья краса навсегда покинула ее.
Без слез и жалоб, не мешая ему и не задерживая его, она молча следовала за ним все эти двадцать лет.
Автору есть, что сказать:
«Как изменить судьбу Е Ванси? Очень просто… изменить натуру Наньгун Сы». Серьезный ООС! Ешьте осторожно!
Призрак из мира иллюзий: — Верни меня… Отдай мне жизнь…
Наньгун Сы: — Ой, мамочки, да здесь дьявольское логово, спасайся кто может! (убегает, обгоняя пыль, так, что только пятки сверкают)
Е Ванси: — …
Призрак из мира иллюзий: — Верни меня… Отдай мне жизнь…
Наньгун Сы: — Посмотри что я умею! Секретная техника моего рода! Лучшие мастера Жуфэн научили меня мацать сисечки*!
Е Ванси: — …
Призрак из мира иллюзий: — Верни меня… Отдай мне жизнь…
Наньгун Сы: — Пу…
Е Ванси: — Фу! Почему так воняет?
Наньгун Сы: — А это мой фамильный пердеж, может выкуривать даже самых свирепых призраков.
Е Ванси: — …
После десятидневного поста Наньгун Сы и Е Ванси смогли отправиться в путь. Ранее Наобайцзинь получил ранение, сильно повредившее его духовную сущность, поэтому в предстоящем им долгом путешествии не мог нести своего хозяина. Огромный демонический волк превратился в щенка размером с ладонь, которого Наньгун Сы поместил в свой колчан для стрел. И теперь, высунув наружу маленькую пушистую мордочку, он внимательно следил оттуда за окружающей обстановкой.
Проводив их до ворот ордена, Мо Жань дотронулся до гривы одной из ожидавших их лошадей и с улыбкой сказал:
— Путь до горы Цзяо неблизкий, а управление мечом требует много энергии, поэтому возьмите этих лошадей. Они выращены на духовной траве и домчат вас быстрее ветра. Конечно, им не сравниться с Наобайцзинем, но как временное средство передвижения они вполне сгодятся.
Поблагодарив Мо Жаня, Наньгун Сы и Е Ванси сели на коней и, сложив руки в малом поклоне, уважительно попрощались:
— Большое спасибо, дорогой друг Мо. Не стоит нас провожать. Мы обязательно встретимся снова!
— Да, берегите себя в пути.
Стоя под аркой ворот, Мо Жань еще долго смотрел, как их силуэты постепенно исчезают вдали. Когда он собрался уходить, то вдруг услышал, как из рощи слева послышался треск, словно сухая ветка обломилась и упала на землю.
— Мяуууу…
Чуть прищурившись, Мо Жань удивленно осмотрелся и пробормотал:
— Кошка?
Тем временем Е Ванси и Наньгун Сы бок о бок выехали из горных врат. От Пика Сышэн до городка Учан через перелесок вела утоптанная пустынная дорожка. Солнечные лучи пробивались сквозь ветви и листья деревьев, копыта лошадей, мерно цокая, наступали на эти пестрые осколки света, превращая их в облачка пылинок.
Наньгун Сы то и дело искоса поглядывал на Е Ванси, и как раз в тот миг, когда он решился заговорить, Наобайцзинь, прятавшийся в колчане со стрелами, вдруг уцепился за его край белоснежными лапками со сверкающими золотыми когтями, высунул голову и дважды провыл: «у-у-у… у-у-у!». Наньгун Сы вздрогнул и тут же осадил лошадь, громко крикнув:
— Берегись!
Не успел его голос затихнуть, как со всех сторон на них обрушился дождь из игл. Благородные скакуны испуганно заржали, Наньгун Сы с Е Ванси почти одновременно вытащили свои мечи. Эти двое с детства вместе обучались искусству боя и понимали друг друга без слов, поэтому Наньгун Сы блокировал атаку слева, а Е Ванси — справа. Отраженные их мечами ядовитые иглы линхуа* со звоном упали на землю. Выбрав момент, Е Ванси привела в действие бумажный талисман и перед ними тут же вырос магический барьер, заключивший их в защитный периметр.
[*梨花针 líhuā zhēn линхуа чжэнь «иглы цветов груши». Оружие из 27 серебряных игл впервые упоминается в романе 《楚留香传奇》].
Наньгун Сы крикнул:
— Кто вы такие?!
Падающий на дорожку солнечный свет померк, но закрыло его не набежавшее облако, а фигура стоящего на тонкой ветке мужчины. В просторном одеянии с длинными рукавами, с бородой и усами, развевающимися по ветру, этот человек стоял, заслонив просвет неба, и с ненавистью смотрел на них сверху вниз…
Это был старший двоюродный брат бывшего главы Палаты Цзяндун — Хуан Сяоюэ*.
[*黄啸月 huáng xiàoyuè хуан сяоюэ «золото/желторотое дитя воет на луну»].
C видом святого даоса, он, не таясь, стоял на верхушке дерева и холодно смотрел в лицо Е Ванси. Тут же лес вокруг них зашумел и из него выскочило более ста человек из ордена его младшего брата. У каждого на голове была повязка с ярко-алым кольцом на лбу, что указывало на то, что эти люди были лучшими учениками Палаты Цзяндун.
Хуан Сяоюэ потеребил бороду и заявил:
— Вы двое, похоже, хорошо проводили время на Пике Сышэн? Прятались внутри десять дней и ночей, даже носа наружу не показывали. На самом деле, непозволительно заставлять этого старика так долго ждать.
Наньгун Сы тут же вспылил:
— Хуан Сяоюэ, опять ты?!
— Да, я, и что с того? — холодно парировал Хуан Сяоюэ. — Палата Цзяндун и Духовная школа Жуфэн теперь враги, и ты это прекрасно знаешь.
Наньгун Сы процедил сквозь стиснутые зубы:
— От Линьи до Сычуани мы отбили уже четыре нападения твоих прихлебателей, а ты все никак не успокоишься? Откуда это желание отомстить любой ценой? Это Сюй Шуанлинь раскрыл правду о том, что твоего младшего брата убила его жена, но ты снова и снова приходишь выставлять счет нам. Где твоя совесть?!
— Совесть? Этот старик и правда презирает потерявшего честь и совесть юнца вроде тебя, — мрачно ответил Хуан Сяоюэ. — Всем очевидно, что именно твой орден Жуфэн нанес непоправимый вред Палате Цзяндун, из-за чего в итоге наш орден развалился на части. Неужто посмеешь это отрицать?
— Почтенный, если у вас есть претензии к Духовной школе Жуфэн, разве не стоит открыто и честно вынести их на всеобщее обсуждение, вместо того, чтобы втайне организовывать убийство на дороге? — вмешалась Е Ванси.
— Наглая девчонка, закрой рот, когда мужчины разговаривают. Будешь открывать его, когда тебя спросят, невежественная прислуга*, — с досадой отмахнулся Хуан Сяоюэ. — Думаешь, если твой оскотинившийся папаша растил тебя как мужчину, то ты и яйца отрастила? Желторотой соплячке* никогда не стать настоящим воином. Место женщины — на кухне, готовить овощи и рис. Разве имеет право глупая баба бряцать оружием перед уважаемым старцем?
[*黄毛丫头 huángmáo yātou хуанмао ятоу «прислуга с желтыми волосами» — сопливая девчонка, невежественная девица].
Наньгун Сы в гневе воскликнул:
— Хуан Сяоюэ, должна же в тебе остаться хоть капля разума!
— Очень хорошо, тогда этот почтенный старец будет говорить с тобой разумно и подведет общий итог счетов между нами, — Хуан Сяоюэ сделал многозначительную паузу, после чего, зло уставившись на Наньгун Сы, продолжил, — твой отец, отбросив стыд и совесть, вступил в связь с замужней женщиной. Более того, именно он подстрекал эту гадюку отравить моего младшего двоюродного брата и захватить власть в ордене. Что же касается человека рядом с тобой… — он перевел пылающий яростью взгляд на Е Ванси, — она дочь этой скотины. Это ее приемный отец выставил на всеобщее обозрение личные дела нашей семьи, чем запятнал репутацию Палаты Цзяндун и тем самым нанес ей непоправимый вред. Сегодня я лично возглавил самых талантливых учеников нашей духовной школы, чтобы впредь разбойники вроде вас не могли свободно разгуливать по нашему миру. Мы сделаем это ради Палаты Цзяндун и во имя справедливости!
Он взмахнул рукой и сотня зло взиравших на них учеников тут же атаковала. Никто не ожидал, что как только они выскочат из леса, с неба на нападавших обрушится огненный смерч, и взрывной волной всех учеников Палаты Цзяндун откинет на несколько метров назад.
Изумленный Наньгун Сы спросил:
— Брат Мо?
Нежданным «гостем» и впрямь оказался Мо Жань. Сжимая в руке полыхающую алым огнем ивовую лозу, он стоял на верхушке дерева напротив Хуан Сяоюэ и очень пристально смотрел на него не предвещавшим ничего хорошего холодным взглядом.
Не ожидавший появления Мо Жаня Хуан Сяоюэ переменился в лице. Ему потребовалось довольно много времени, чтобы собраться с мыслями и произнести, растягивая слова:
— Почему образцовый наставник Мо спустился с горы? Неужели, чтобы посмотреть на наше веселое состязание?
— Об этом вам лучше спросить не этого образцового наставника Мо, а своих учеников. Хорошие люди не будут прятаться в лесу и мяукать, чтобы скрыть свое присутствие.
Лицо Хуан Сяоюэ помрачнело еще больше, а кожа от прилива желчи стала такой же желтой, как его фамилия*:
[**黄 huáng хуан «желтый»].
— Что образцовый наставник Мо имеет в виду? — возмущенно воскликнул он.
— Может, лучше почтенный Хуан сам расскажет, что я имею в виду, — ответил Мо Жань. — Атакуя гостей Пика Сышэн на его территории, почтенный Хуан считает, что дорога, ведущая к воротам нашего ордена, слишком спокойная и чистая, поэтому решил нарушить покой этих земель и пролить тут немного крови?
— Раз уж все происходит за воротами вашего ордена, то вас это никак не касается. Я здесь ради мести за погибшего брата, и образцовому наставнику Мо не стоит вмешиваться!
— Почтенный Хуан, конечно, прав, за нашим порогом ваши личные обиды действительно не касаются Пика Сышэн, — сказал Мо Жань.
Хуан Сяоюэ надменно хмыкнул:
— Так почему образцовый наставник все еще стоит у нас на пути?
Мо Жань даже не подумал уходить и лишь повыше поднял еще ярче заполыхавший Цзяньгуй. Исходившее от божественного оружия сияние с каждой секундой становилось все более насыщенным, каждый листочек на ивовой лозе, казалось, налился кровью и трепетал от предвкушения:
— Но что, если я сам хочу вмешаться? — спросил Мо Жань.
— Ты!..
Хуан Сяоюэ не мог не слышать о мощной духовной силе Мо Жаня, но так жаждал воздаяния, что не в силах был смириться и отступить, поэтому ему оставалось только злиться и сыпать угрозами:
— Неужели образцовый наставник Мо и в самом деле решил стать врагом Палаты Цзяндун?
— У меня нет такого намерения. Я лишь хочу расчистить дорогу, чтобы уважаемые гости нашей школы могли благополучно покинуть Сычуань, и мне абсолютно безразлично, кто встанет у меня на пути — Палата Цзяндун или Палата Цзянси.
Хуан Сяоюэ прищурился. В этот момент в его карих глазах было столько ненависти, что если бы это яростное пламя могло вырваться наружу, то оно вмиг сожгло бы дотла Мо Жаня вместе с зеленым кипарисом, на котором тот стоял.
— Вы намерены до конца покрывать этих недобитков ордена Жуфэн?
— Что еще за недобитки? — холодно спросил Мо Жань. — Я хочу задать вопрос почтенному старшему Палаты Цзяндун: разве в том досадном инциденте с вашим орденом были замешаны барышня Е и молодой господин Наньгун?
— …
— Это они устроили переворот в Палате Цзяндун? А может, они распускали скандальные слухи о вашем ордене? — Мо Жань в упор посмотрел на Хуан Сяоюэ. — Возможно, это они убили предыдущего главу или спланировали его убийство?
— Нет, и что с того?! — гневно закричал Хуан Сяоюэ. — Долг отца переходит на сына! Это непреложная истина*!
[*天经地义 tiānjīng dìyì тяньцзин дии «закон неба и принцип земли» — обр. в знач.: непреложная/святая истина, само собой разумеющееся].
— Вот как? Значит «непреложная истина»?! — холодно сказал Мо Жань. — Ладно, по-моему, нет никакого смысла дальше что-то обсуждать с почтенным Хуаном, пусть за нас говорит наше оружие. Нападайте!
Разозленный Хуан Сяоюэ вспыхнул в бессильной ярости:
— Мо Вэйюй! Ты совершенно безрассудный!
— Интересно, кто это тут безрассудный? — дерзкий голос донесся до них из леса, после чего на горную тропинку вышел Сюэ Мэн, в руке которого сиял обнаженный Лунчэн. Отражаясь от лезвия его сабли, солнечный свет так слепил глаза, что некоторые из нападавших были вынуждены прищуриться. — Явились под двери моей семьи, чтобы устроить разборки и кровавую резню? А может в Палате Цзяндун решили, что Пик Сышэн вымер? Смерти ищете?
Пока Мо Жань был один, Хуан Сяоюэ планировал, воспользовавшись численным перевесом, отвлечь его, чтобы выбрать момент и убить своими руками. Но сейчас, когда появился этот Маленький Феникс Сюэ Мэн, ситуация в корне поменялась. В конце концов, это ведь был Любимец Небес, тот самый легендарный фехтовальщик, который выиграл соревнования в Линшане. Кто же не знает, как смертельно опасен обнаженный Лунчэн в его руках?
Сейчас, когда оба брата плечом к плечу встали перед горными вратами своего ордена, так явно намереваясь защищать Наньгун Сы и Е Ванси даже ценой своей жизни, Хуан Сяоюэ не смог бы изловчиться и найти лазейку в их обороне.
Лицо Мо Жаня, увидевшего Сюэ Мэна, наоборот, вдруг стало очень серьезным. Вместо приветствия, он сказал:
— Возвращайся.
— Давай я помогу тебе...
— Это дело никак не касается Пика Сышэн — это мое личное желание помочь, так что тебе не нужно вмешиваться, — Мо Жань нахмурился, мысленно проворчав: «и почему этот мелкий хуй* такой дурень?». Несмотря на то, что Палата Цзяндун уже не так сильна, в конце концов, худой верблюд выносливее лошади, и это все еще одна из девяти крупнейших школ Верхнего Царства. Кроме того, племянница бывшего главы Палаты Цзяндун является даосским партнером старшего наставника Дворца Хохуан, так что эти два ордена довольно близки. Если Сюэ Мэн сейчас вмешается и поможет ему, то это однозначно будет расценено как вмешательство Пика Сышэн и публичный разрыв отношений сразу с двумя крупнейшими духовными школами мира совершенствования.
[*弟弟 dìdi диди — младший брат; разг., шутл.: половой член].
Конечно, нельзя было допустить, чтобы до этого дошло, поэтому Мо Жань повторил:
— Возвращайся сейчас же.
Но Сюэ Мэн был настолько простодушным человеком, что не мог разобраться в этих деликатных политических нюансах, наоборот, он тут же задохнулся от гнева из-за того, что Мо Жань отказался от его помощи, однако даже с места не сдвинулся. Вдруг вдалеке показались клубы пыли, а потом в поле их зрения появился белоснежный рысак, который нес всадника в белых одеждах с четырехструнной лютней* за спиной. Когда конь поравнялся с ними, стало понятно, что это прекрасная бессмертная дева* из Куньлуньского Дворца Тасюэ.
[*琵琶 pípa пипа — китайский 4-струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни;
**仙姑 xiāngū сяньгу — божественная дева; красавица; заклинательница].
— Срочное донесение! Срочное донесение!.. — громко и отчетливо выкрикивала бессмертная и, хмуря тонкие изогнутые брови, плетью подгоняла своего быстроногого скакуна.
Выскочив из-за поворота горной тропинки, она внезапно наткнулась на изготовившихся к бою людей и, резко натянув поводья, застыла, недоуменно моргая.
— Срочное... вы... эй... вы что здесь делаете?
В итоге из-за прибытия заклинательницы с приказом из Дворца Тасюэ битва Мо Жаня с Хуан Сяоюэ не только не состоялась, но Хуан Сяоюэ даже был приглашен Сюэ Чжэнъюном на Пик Сышэн. Пришлось вернуться и Е Ванси с Наньгун Сы.
Бессмертная дева из дворца Тасюэ вышла на середину Зала Даньсинь, быстро произнесла формальные слова приветствия, после чего сразу перешла к делу:
— Срочное донесение: обнаружено возможное местонахождение Сюй Шуанлиня.
Стоило Е Ванси услышать эти слова, как она переменилась в лице и побелела как полотно.
— Наш орден выпустил больше десяти тысяч яшмовых бабочек*, чтобы найти магический след Сюй Шуанлиня. Этим утром, наконец, две из них вернулись. Было обнаружено, что на горе Хуан* установлен необычный магический барьер. Глава Дворца* считает, что именно там может скрываться Сюй Шуанлинь, поэтому нам было приказано передать это донесение во все крупные духовные школы, чтобы позже обсудить план совместных действий.
[*玉蝶 yù dié юй де «яшмовая/нефритовая бабочка»;
**凰山 huángshān хуаншань «гора феникса»; 凰 huán миф. — самка феникса;
***宫主 гунчжу «господин/хозяин дворца» — настоятель/ница даосской духовной школы/храма].
Удивленный Сюэ Чжэнъюн радостно переспросил:
— В конце концов нашли его?
Бессмертная дева ответила:
— Полной уверенности нет, но яшмовые бабочки донесли, что вокруг горы Хуан воздух пропитан темными миазмами, и кровавая аура не рассеивается ни ночью, ни днем. Это довольно странное явление, поэтому, скорее всего, он именно там.
Воодушевленный Сюэ Чжэнъюн вскочил с места:
— Прекрасно! Раз уж удалось уцепиться за нить, лучше побыстрее распутать этот клубок, на войне главное — стремительность. Какой план у главы Дворца?
— Глава Дворца и глава Пика имеют схожие взгляды, она также считает, что дело не терпит отлагательств и нужно как можно скорее отправить разведывательную миссию.
— Превосходно! — сказал Сюэ Чжэнъюн и повернулся к Хуан Сяоюэ, — Даос* Хуан, не желаете отправиться вместе с нами? Если на сей раз нам удастся схватить истинного зачинщика Сюй Шуанлиня, вы сможете отомстить за убийство своего младшего брата.
[* 道长 dàozhǎng даочжан — обращение к служителю даосского храма/монаху].
На сердце Хуан Сяоюэ словно положили тяжелый камень. Он ведь прекрасно знал, что с его силами у него практически нет шансов убить Сюй Шуанлиня, а его так называемая месть изначально была лишь прикрытием для совсем иных намерений.
На самом деле и правда, какое отношение имели эти два юнца к смерти его двоюродного младшего брата?
За всеми его громкими заявлениями о мести за почившего родственника с самого начала скрывался корыстный расчет, а на уме был хитроумный план. После всего случившегося Палата Цзяндун пришла в упадок, однако он когда-то слышал про припрятанные орденом Жуфэн несметные богатства, которые могли бы существенно поправить положение их духовной школы. Устроив облаву на Е Ванси и Наньгун Сы, Хуан Сяоюэ планировал одним выстрелом убить двух зайцев: избавиться от претендентов на клад и, вынудив их выдать местонахождение фамильной сокровищницы, обогатиться за чужой счет.
Спрятав сжатые кулаки под широкими рукавами свободной одежды, Хуан Сяоюэ постарался трезво обдумать ситуацию, после чего, изобразив на своем, похожем на сморщенный мандарин, желтом лице доброжелательную улыбку, заявил:
— Доподлинно неизвестно, находится ли Сюй Шуанлинь на горе Хуан, кроме того, отношения между Палатой Цзяндун и Духовной школой Жуфэн слишком запутанны. Сейчас на кону не только моя личная месть, но и репутация всей школы, так что этот серьезный вопрос мы должны всесторонне обсудить.
— Тоже верно, — сказал Сюэ Чжэнъюн. — В таком случае как насчет того, чтобы сначала отыскать Сюй Шуанлиня и свершить вашу личную месть, а потом посетить Духовную школу Жуфэн, чтобы разрешить оставшиеся недоразумения?
— Странные речи вы ведете, глава Сюэ. Духовная школа Жуфэн теперь выжженная земля, с кого мне прикажете взыскать долги перед нашим орденом?
— Это я хотел спросить у даоса Хуан Сяоюэ, — с самой доброжелательной улыбкой ответил Сюэ Чжэнъюн, — учитывая тот факт, что от ордена Жуфэн осталась лишь гора битого кирпича и черепицы, почему вы так торопитесь уничтожить выживших юных наследников этой духовной школы?
— Вы!.. — заорал Хуан Сяоюэ и с досадой тряхнул рукавами. — Это личное дело семьи Хуан.
Расплывшись в улыбке, Сюэ Мэн не преминул заметить:
— Только что это было вопросом репутации всего ордена, а теперь вдруг опять стало личным делом семьи даоса Хуана. Палата Цзяндун входит в девятку крупнейших духовных школ Верхнего Царства, как можно настолько несерьезно подходить к подобным вопросам?
Хуан Сяоюэ и сам понимал, что его позиция не выдерживает никакой критики, поэтому решил просто промолчать и отступить. Бросив свирепый взгляд на Сюэ Чжэнъюна, он с досадой махнул рукавом и во главе учеников Палаты Цзяндун с недовольным видом покинул Пик Сышэн. Решив перехватить инициативу, он призвал меч и, встав на него, со своим отрядом направился в сторону горы Хуан.
Испытывая угрызения совести, Е Ванси попыталась извиниться перед Сюэ Чжэнъюном:
— Глава Сюэ, простите, мне очень жаль, мы…
— На попавшего в сеть птенца даже у охотника рука не поднимется, — Сюэ Чжэнъюн проводил взглядом Хуан Сяоюэ и его последователей, после чего доброжелательная улыбка вмиг слетела с его лица, а в глазах появился стальной блеск. — Люди из Палаты Цзяндун слишком лживы.
Он посмотрел на пробивающийся из открытых дверей дневной свет и нахмурился так сильно, что между его бровей пролегла глубокая складка. После долгих размышлений Сюэ Чжэнъюн глубоко вздохнул и объявил:
— Давайте вместе отправимся на гору Хуан.
Путь до горы Хуан был долгим, и поэтому каждый добирался на своем мече. Когда они прибыли на место, у подножия горы уже собралось множество совершенствующихся изо всех крупных духовных школ Верхнего Царства, и люди продолжали прибывать. Подобно косяку карасей*, множество заклинателей сновали туда-сюда, но, несмотря на раздутые щеки и важные лица, было видно, что никто из них не понимает, что нужно делать.
[*过江之鲫 guò jiāng zhī jì го цзян чжи цзи «караси пересекают реку» — множество толкущихся без дела людей, которые, следуя моде, желают поучаствовать в каком-то знаковом событии. Источник метафоры: после основания династии Восточная Цзинь на юг стали массово перебираться обеспеченные люди и аристократия с севера, в то время было принято говорить, что в Цзянси было больше знаменитостей, чем карася в реке].
В их группе Чу Ваньнин был первым, кто спустился с меча. Его поступь была немного неровной, а лицо болезненно-белым. К счастью, этот мужчина всегда выглядел слишком бледным, а его лицо и раньше не могло похвастаться здоровым румянцем, поэтому никто, кроме Мо Жаня, не заметил ничего подозрительного. Воспользовавшись тем, что на них не обращают внимания, он подошел и нежно погладил тыльную сторону ладони Чу Ваньнина.
— Учитель, сегодня ты очень хорошо управлял мечом.
— Да?
— Правда-правда, — с улыбкой ответил Мо Жань.
Чу Ваньнин смущенно кашлянул и отвел глаза.
Чуть осмотревшись, он убедился, что над вершиной горы Хуан в самом деле оказалось скопление миазмов злой духовной энергии такой плотности, что его практически можно было разглядеть невооруженным глазом. Главы всех прибывших раньше них восьми духовных школ уже стояли у подножия и пытались пробить закрывший гору защитный барьер, вливая в него свои духовные силы. Сюэ Чжэнъюн поспешил присоединиться к ним, чтобы оказать посильную помощь в общем деле.
Тем временем начали подтягиваться люди с Пика Сышэн, прибыл и Сюэ Мэн. Приземлившись рядом с Мо Жанем и Чу Ваньнином, он быстро оценил ситуацию и нахмурился:
— Как вышло, что мы все еще здесь? Почему не поднимаемся на гору?
Повернувшись к нему, Мо Жань ответил:
— Мы не то что подняться, даже войти не можем.
Сюэ Мэн был сбит с толку:
— Почему?
— Гора Хуан — одна из Четырех Великих Дьявольских гор* мира совершенствования, — пояснил Чу Ваньнин. — Это очень необычная гора, не так просто пробиться на нее.
[*四大邪山 sì dà xié shān сы да се шань «четыре горы великого зла»].
Сюэ Мэн был поражен:
— Я слышал, что существуют Четыре Великие Священные горы, неужели есть еще и Четыре Дьявольские? И какие вершины входят в эту четверку?
Чу Ваньнин ответил:
— Гора Цзяо, гора Цзя*…
[*甲 jiǎ цзя — первый, доспех, панцирь; латник (воин в доспехах)].
Сюэ Мэн остолбенел:
— Гора Цзя*?
[*假 jiǎ цзя — ложный; поддельный, фальшивый. От переводчика: опять путаница с омофонами].
— …Цзя, как латник Сюань-У.
— Ох, конечно, — Сюэ Мэн покраснел от стыда. — Да.
— Гора Ляо* и гора Хуан, которая сейчас прямо перед нами.
[* 獠 liáo [ночная] охота;бран. мерзость, дрянь].
После небольшой паузы Чу Ваньнин все же продолжил:
— Это кровавое прошлое мира совершенствования, о котором не принято говорить. Ныне практически не осталось тех, кто мог бы рассказать о произошедших тогда событиях. Конечно, если тебе будет интересно, то в старых рукописях еще можно найти записи о Четырех Великих Дьявольских горах.
— А почему вообще существует такая дрянь, как эти Дьявольские горы?
Чу Ваньнин не дал прямого ответа на этот вопрос, а вместо этого сам спросил Сюэ Мэна:
— Ты еще помнишь историю о том, как первый глава Духовной школы Жуфэн подчинил себе водяного дракона?
— Помню, — ответил Сюэ Мэн. — В Восточном море мутил воду зловредный водный дракон. Основатель ордена Жуфэн победил демона и заточил его в Пагоде Цзиньгу, а позднее заключил с ним кровный контракт, чтобы использовать его в личных целях. После смерти первого главы Духовной школы Жуфэн демонический водный дракон обратился в могильный курган. Драконьи жилы превратились в пещеры, кровь — в реку, кости — в скалы, а чешуя стала лесом. Эта гора на протяжении множества поколений охраняет могилы самых выдающихся последователей ордена Жуфэн, поэтому ее называют «Курган Героев» или же просто гора Цзяо.
Чу Ваньнин кивнул:
— Все верно. Дело в том, что Гора Цзяо — место упокоения земного воплощения злого духа зеленого дракона Цин-луна. Как известно, есть четыре созвездия священных зверей: зеленый дракон Цин-лун, феникс Чжу-Цюэ, белый тигр Бай-Ху и черепаха-змея Сюань-У*. Однако эти четыре благоприятных созвездия на земле могут породить злых потомков, что принесут хаос в наш мир.
[*瑞兽 ruìshòu жуйшоу — миф.благовещий/священный зверь.
От переводчика: четыре мифологических зверя, охраняющие четыре стороны света, в китайской астрономии каждый из них отвечает за одну четверть зодиакальной полосы неба и одно время года (подробнее см. визуализации)].
До Сюэ Мэна пусть и медленно, но начало доходить:
— Выходит эти четыре горы — усмиренные духи священных зверей, и гора Цзяо — одна из них?
— Да.
Сюэ Мэн продолжил развивать мысль:
— Тогда гора Хуан… это Чжу-Цюэ?
Он резко запрокинул голову, чтобы совсем по-другому взглянуть на покрытую туманной мглой горную вершину. В самом деле, при внимательном рассмотрении оказалось, что эта гора напоминает вытянувшего шею огненного феникса.
— Верно, — подтвердил его догадку Чу Ваньнин. — Кроме того, каждая из этих четырех демонических гор охраняется собственной, присущей только ей, черной магией. Например, гора Цзяо пропускает только тех, кого ведет за собой потомок
Духовной школы Жуфэн. Если же посторонние вторгнутся на ее территорию, то сухожилия водяного дракона станут лозой, которая обовьет нарушителя и заживо похоронит в камне. На горе Хуан тоже имеется нечто подобное.— Это очень странно, — повернув голову, Сюэ Мэн посмотрел на пытавшихся пробить барьер глав всех ведущих духовных школ мира, среди которых был и его отец. — Всем известно, что гора Цзяо — это гора Духовной школы Жуфэн, но кому принадлежит гора Хуан? Не проще ли просто найти потомка той школы, предок которой подчинил злой дух Чжу-Цюэ, чтобы он стал нашим проводником?
И тут Мо Жань, который вплоть до этого момента не проронил ни слова, сказал:
— Этот человек недавно умер. Если бы она была жива, то действительно, смогла бы провести нас.
Сюэ Мэн удивленно воззрился на него:
— Тебе известно, кто это?
— Да, — бесстрастно ответил Мо Жань. — Это женщина, которую мы все знаем.
Автору есть, что сказать:
«Кто умрет завтра?»
Мо Жань: — Для разогрева перед завтрашней решающей битвой кто-то должен умереть.
Сюэ Мэн: — Я точно не умру.
Наньгун Сы: — Ключевые персонажи не могут умереть просто так.
Е Ванси: — Наверное это тот статист, имя которого никто из нас уже и не помнит.
Чу Ваньнин: — Простите, но тот статист мне не очень-то и нравился. Да, конечно, с моей стороны это неправильно, не стоит судить о людях поверхностно, так что я виноват, простите.
Сюэ Чжэнъюн: — Думаю, никто из присутствующих по этому человеку плакать не будет.
Госпожа Ван: — В конце концов, у этого человека реплик было еще меньше, чем у меня.
Мэй Ханьсюэ: — …Сначала я не хотел вмешиваться в ваше обсуждение, но, увидев последнее сообщение, почувствовал, что просто обязан уточнить: тот человек с маленьким количеством реплик — это ведь не я?
Мифические священные звери Древнего Китая и китайская астрономия
От переводчика: четыре мифологических зверя, охраняющие четыре стороны света, в китайской астрономии каждый из них отвечает за одну четверть зодиакальной полосы неба и одно время года:
— Эй, и кто это? Почему только она может открыть гору Хуан? А как же прочие потомки того, кому покорился дух Чжу-Цюэ?
Мо Жань не ответил прямо, а вместо этого сказал:
— Много веков назад дух Чжу-Цюэ был покорен Сун Цяо*, более известным по второму имени Синъи*
[*宋乔 sòng qiáo сун цяо «возвышенная песня», где 乔 qiáo высокий/фальшивый/подлый;
**星移 xīngyí синъи «двигать звезды»].
Сюэ Мэн побледнел, с языка невольно сорвалось:
— Неужели речь идет о потомке прославленного героя* Сун Синъи?!
[*化碧 huàbì хуаби «[кровь] превращенная в яшму» — уважительное обращение к истинным патриотам, готовым умереть за отечество].
— Да.
— Это ведь Сун Синъи был последним из племени «прекрасных костяных бабочек», кто смог подняться до звания образцового наставника?
С нечитаемым выражением лица Мо Жань ответил:
— Именно так. А последний человек, который мог бы открыть доступ на гору Хуан, погиб в поглотившем орден Жуфэн огненном море. Это Сун Цютун.
Сюэ Мэн невольно открыл от изумления рот, но только он собрался что-то сказать, как в отдалении вдруг началась странная суматоха. Группа учеников в темно-зеленых одеждах Усадьбы Битань поспешно окружила место, где главы духовных школ пытались прорваться сквозь магический барьер горы Хуан.
— Глава Ли!
— Глава!
Чу Ваньнин нахмурился и направился к скоплению людей. Пробравшись сквозь толпу, он увидел Ли Усиня, которого поддерживали под руки его ученики. Лицо его было белее листа бумаги, изо рта шла кровь, пачкая седую бороду окровавленной слюной. Губы старика посинели до мертвенной белизны, глаза закатились, сознание помутилось, и голос дрожал:
— Это самое главное… это… самое главное…
Когда духовная сила Ли Усиня иссякла, отдача от магического барьера стала еще сильнее, и давление на оставшихся глав усилилось. Временно занимающий должность главы Палаты Цзяндун Хуан Сяоюэ был значительно слабее остальных глав, и подобное магическое воздействие стало для него слишком трудным испытанием. Он держался из последних сил и даже не смог повернуться, чтобы посмотреть, что случилось. В отличие от него, Цзян Си, лицо которого тоже побелело от напряжения, все же сумел повернуть голову, чтобы оценить состояние Ли Усиня и процедить:
— Он поражен Кошмаром Феникса*.
[*凤凰梦魇 fènghuáng mèngyǎn фэнхуан мэнъянь «кошмарный сон феникса»].
К магической защите горы Хуан было прицеплено проклятье, и если заклинатель пытался прорваться, то, открывшись для удара по барьеру, он очень легко мог быть поглощен Кошмаром Феникса.
Это было похоже на иллюзию, созданную Чжайсинь Лю в озере Цзиньчэн, но из Кошмара Феникса было куда труднее выбраться, и пораженный им человек практически не имел шансов проснуться.
Видя состояние своего главы, ученики из Усадьбы Битань опустились на колени и начали громко звать его:
— Глава! Очнитесь, глава!..
Все глубже погружаясь в иллюзию, Ли Усинь вскоре начал безумно хохотать и бредить. Высвободившись из рук поддерживающего его Чжэнь Цунмина, он упал на спину и принялся размахивать руками и ногами, громко хохоча:
— Самое главное... смогу забрать его!.. Самое главное!.. Самое главное!!!
Ученики из других школ, стоявшие чуть поодаль, начали тихо перешептываться:
— Что за «самое главное»?..
Ли Усинь, конечно, не мог им ответить. В своем кошмаре он радостно улыбался, обнажив два ряда липких от кровавой слюны зубов. Он буквально упивался какой-то ему одному известной победой, но спустя минуту в видении что-то изменилось, и его морщинистое и сухое, как древесная кора, лицо застыло, а потом на нем вдруг проявилось негодование.
— Нет!.. Так нельзя! Вы не можете так поступить! Мы же условились, что вы вернете мне свитки с описанием тайной техники фехтования Усадьбы Битань! Вы не можете отказаться от своего слова!
Через мгновение на его лице появилась скорбная маска.
Эти метаморфозы не могли не пугать. Ли Усинь был даосом старой закалки, который больше всего заботился о поддержании своей незапятнанной репутации, не говоря уже о том, что он был главой известной в мире совершенствования духовной школы. Никогда еще люди не видели его таким жалким…
Сейчас он не был похож ни на главу духовной школы, ни на уважаемого даоса.
Да что там, теперь он и на взрослого мужчину похож не был.
Пуская слюни, старик скорбно щурился, словно пытаясь удержать в этих старческих морщинах остатки утерянного достоинства, и жалобно умолял:
— Восемь миллиардов золотом — это слишком много. Это тайное руководство по технике владения мечом изначально принадлежало Усадьбе Битань и моему почтенному наставнику. Да, все верно, когда наша духовная школа была в упадке, нам и правда пришлось продать его вам… Глава… умоляю вас… сбросьте цену…
Услышав его слова, люди начали переглядываться.
Восемь миллиардов золотом?
Руководство по технике владения мечом?
Тут вдруг кто-то вспомнил, что бывший глава Усадьбы Битань обладал вспыльчивым нравом и повышенным чувством справедливости, поэтому часто говорил без обиняков, не щадя чувства других людей, и умудрился настроить против себя всех руководителей духовных школ Верхнего Царства. Когда его орден столкнулся с великим бедствием, никто не захотел протянуть ему руку помощи, и Усадьба Битань быстро стала терять свои позиции. Дошло до того, что этот некогда великий орден три года не мог платить ежемесячное обеспечение своим ученикам. Впоследствии непонятно каким образом этот орден вдруг снова разбогател, но, странное дело, техника Отрезающего воду меча Усадьбы Битань, что столетиями внушала трепет заклинателям всего мира, перестала быть настолько впечатляющей, и ученики, что позднее пытались изучить это тайное искусство, так и не смогли достигнуть уровня предшествующего поколения.
По этой причине люди начали высмеивать Ли Усиня как никчемного учителя, обвиняя его в том, что орден, который раньше негласно называли Усадьбой Непревзойденного меча, по уровню боевых навыков своих учеников скатился на последнее место среди Десяти Великих духовных школ.
Но теперь, услышав произнесенные в бреду слова Ли Усиня, люди начали понимать, что все было не так просто, как казалось на первый взгляд... Неужели для того, чтобы преодолеть кризис после великого бедствия, Усадьбе Битань пришлось продать свою главную ценность — тайное руководство по искусству владения мечом?
Кто же этот мародер? Кто воспользовался чужой бедой, чтобы получить выгоду*? Были те, кто сразу заподозрил Гуюэе. Множество косых взглядов тут же обратилось в сторону Цзян Си.
[*趁火打劫 chènhuǒdǎjié чэньходацзе «пользуясь пожаром, заняться грабежом» — обр. в знач.: извлекать выгоду из чужих затруднений].
— Неужто это Гуюэе?..
— Может ли это быть отец-наставник главы Цзяна?..
Охваченный душевной болью Ли Усинь продолжал кататься по земле, так что даже Чжэнь Цунмин уже не мог удержать его. Он то рыдал в голос, то громко выл и кричал, потом вдруг поднялся на четвереньки и начал бить земные поклоны, пачкая свежей кровью и соплями все вокруг.
— Верните его мне. Я копил всю жизнь и смог собрать только пять миллиардов сто миллионов золотом, — причитал Ли Усянь, — только пять миллиардов и сто миллионов… Я правда старался изо всех сил, но не смог скопить столько, сколько вы просите. Вы ведь понимаете, что я не могу убивать и грабить людей, чтобы собрать нужную сумму?! Ваш орден каждый день зарабатывает миллионы, а Усадьба Битань никогда не могла похвастаться достатком… я умоляю вас…
После этого «ваш орден каждый день зарабатывает миллионы» даже те, кто изначально не подумал на Цзян Си, посмотрели на него. Торговая Палата Сюаньюань находилась под полным контролем Цзян Си и была крупнейшим черным рынком в мире совершенствования. Если не он, то кто еще это мог быть?
Юный ученик Усадьбы Битань, не совладав с собой, поднял на Цзян Си покрасневшие от гнева глаза и закричал:
— Глава Цзян, значит, три завершающих свитка «Руководства Отрезающего воду меча», жизненно необходимые всем ученикам ордена Битань, на самом деле все это время были в Гуюэе?! Запросить за них восемь миллиардов золотом… Как можно быть таким бесстыжим?!
Цзян Си не успел ответить, как слева от него послышался хриплый голос:
— До выяснения всех обстоятельств, как ты смеешь без доказательств обвинять главу Цзяна?
К всеобщему удивлению, эти слова произнес Хуан Сяоюэ, который, казалось бы, только что едва мог перевести дыхание.
Руки даоса тряслись от напряжения, но все же он бросил последние силы на то, чтобы выразить свою преданность Цзян Си. Впрочем, причины такой внезапной «лояльности» были вполне очевидны для всех присутствующих.
Юноша из усадьбы Битань настолько разозлился, что был готов наброситься на Хуан Сяоюэ, но товарищи по ордену поспешили удержать его от опрометчивого поступка:
— Чжэнь Фу*, не связывайся с ними.
[*甄复 zhēnfù чжэнь фу «воплощенное самообладание»].
Мо Жань слегка растерялся.
Услышь он это имя раньше, то так же, как и в случае с Чжэнь Цунмином*, не смог бы удержаться от смеха, но сейчас, глядя на несчастного обезумевшего старика, который, стоя по колено в грязи, продолжал кланяться, он вдруг почувствовал сильную горечь.
[*甄淙明 zhēn cóngmíng чжэнь цунмин — «воплощение ясного взгляда/благоразумия» звучит так же, как и 真聪明 «истинно одаренный умом». От переводчика: имена этих учеников полностью противоположны их поведению].
Ему было совсем не до смеха.
— Пять миллиардов не устроит? Тогда… тогда пять миллиардов и пятьсот миллионов? — Ли Усинь плакал в голос, утирая слезы длинным рукавом. — Пять миллиардов и пятьсот миллионов. Если я отправлюсь в Инчжоу, займусь перепродажей кистей и чернил, а также продам несколько родовых артефактов и духовных камней, то смогу набрать пять миллиардов и пятьсот миллионов… Глава, сделайте доброе дело, будьте милосердны… верните нашему ордену Руководство по искусству владения мечом.
Кланяясь, он так сильно бился головой о землю, что, в конце концов, разбил лоб в кровь.
— Техника Отрезающего воду меча — это душа Усадьбы Битань… — тихо всхлипывал он. — С тех пор, как я возглавил наш орден, моей единственной целью было вернуть наследие, оставленное Первым Учителем. Я положил на это всю свою жизнь, отдал все силы… От черных до седых волос я умолял вашего отца, так же, как прошу сейчас вас… я даже обращался с просьбой к Ло Фэнхуа…
— А?!
Лица многих людей в толпе побледнели.
Ло Фэнхуа?!
Ли Усинь умолял Ло Фэнхуа?!
Так значит это не Гуюэе… это… это…
Люди начали переглядываться. Хотя никто не сдвинулся с места, но все головы в тот же миг повернулись туда, где в стороне от всех стояли Наньгун Сы и Е Ванси.
— Точно! Это Духовная школа Жуфэн!
На этот раз не нужно было следить за словами и понижать голос — и вот уже кто-то громко крикнул:
— Какой позор!
— Теперь понятно, почему за последние десятилетия в школе Жуфэн так стремительно улучшилась техника владения мечом! Они просто присвоили наследие Усадьбы Битань! Скоты!
— На последнем собрании в Линшане Наньгун Сы занял третье место! Разве можно называть человека мастером клинка, если для победы он использовал ворованную технику!
— Как же это отвратительно!
Наньгун Сы застыл на месте, на лице его ясно читалась растерянность и непонимание. Конечно, он ничего не знал о злодеяниях и грязных тайнах своих предшественников. Искупать зло, сотворенное его отцом и дедом, должны были все семьдесят два города Духовной школы Жуфэн, но сейчас весь груз ответственности за былые неблаговидные деяния обрушился на его плечи.
Кровь отхлынула от его лица, но он не пытался сбежать и не проронил ни слова в свое оправдание.
Е Ванси взяла его за руку и потянула прочь, но Наньгун Сы осторожно высвободился и встал перед ней, заслонив от толпы своим телом.
— Надо же, у него оказывается есть совесть…
— Думаешь, у такой скотины, как его папаша, сын — порядочный человек?
Ученики Усадьбы Битань возмущались громче всех:
— Убирайся! Почему ты все еще здесь?!
— Духовная школа Жуфэн уже вылетела из Десятки Великих орденов! Нечего тут прохлаждаться! Убирайтесь оба!
— Псы бесстыжие, ни стыда ни совести!
Со всех сторон слышались возбужденные крики, брань и проклятья, на каждом обращенном к Наньгун Сы лице отчетливо читалась ненависть.
Тут кто-то из толпы вырвался вперед. Взметнулись полы бирюзового одеяния, и один из учеников Усадьбы Битань схватил Наньгун Сы за грудки.
— А-Сы! — испуганно вскрикнула Е Ванси. Наньгун Сы успел оттолкнуть ее в сторону, прежде чем ученик Усадьбы Битань повалил его на землю и начал осыпать градом ударов. Он бил его по лицу, по ребрам, в живот, и хотя этот парень не использовал духовную силу, но, охваченный бешенством, вкладывал в каждый удар всю свою силу и ярость.
В этот момент вдруг раздался холодный голос, который строго приказал:
— Прекрати.
Кулак, который должен был разбить лицо Наньгун Сы, замер на полпути. Лежавший в грязи обессиленный наследник ордена Жуфэн закашлялся и отхаркнул кровавую слюну.
Разгневанный ученик замахнулся, чтобы добить его, но его рука была перехвачена на полпути.
В гневе юноша повернул голову и рявкнул:
— Ах ты тварь! Не стоило тебе…
И замолк, так и не договорив.
Потому что перед ним стоял самый сильный заклинатель мира совершенствования — образцовый наставник Чу Ваньнин.
— Прекрати.
Глаза Чу Ваньнина, словно два омута с ледяной водой, смотрели на него сверху вниз. Выражение лица образцового наставника в этот миг было сложно описать словами: казалось, на нем не дрогнул ни один мускул, но в то же время отразилось очень много самых противоречивых эмоций.
Чу Ваньнин еще крепче сжал руку разгневанного ученика Ли Усиня и, поджав губы, добавил:
— Хватит бить.
Наньгун Сы опять закашлялся и отхаркнул кровавый сгусток. Е Ванси бросилась к нему на помощь, но он отмахнулся от нее:
— Не вмешивайся. Я должен взять ответственность за деяния Духовной школы Жуфэн и ответить за все вместо моего отца.
Услышав это, вспыльчивый ученик Усадьбы Битань еще больше разозлился и попытался высвободить руку из пальцев Чу Ваньнина, чтобы продолжить драку.
Чу Ваньнин нахмурился еще сильнее:
— Хватит драться.
— Не нужно вам в это вмешиваться! Вы человек с Пика Сышэн, и это дело вас никак не касается! — юнец настолько обезумел, что, повернувшись к Чу Ваньнину, на глазах у всех начал орать на него. — Как они могли так поступить с моим наставником?! Как же так?! Отчего такое отношение к Усадьбе Битань? Сколько лет наш орден для Жуфэн был и коровой, и лошадью!! Как же так?.. За что они так с нами?!
Он вскочил на ноги и завыл в голос, а позади него стенал Ли Усинь.
В бреду глава Усадьбы Битань продолжал униженно молить о снисхождении существующего только в его пораженном кошмаром сознании Наньгун Лю:
— Ло Фэнхуа сказал, что хотел бы выменять для меня руководство по владению мечом… но он не знает, где оно находится… Вы обещали мне… Глава… вы мне обещали!.. В этом году мне исполнится семьдесят девять лет, возможно, жить мне осталось совсем недолго. Я столько лет совершенствовался, но так и не смог пройти последнюю ступень до бессмертия. Это значит, сбросив бренную оболочку, я не вознесусь на Небеса и не смогу вновь увидеть моего наставника… Единственное дело, что он поручил мне перед уходом... я так и не смог его выполнить, — каждое слово Ли Усиня падало в толпу, словно выхарканный им сгусток крови. — Я не имею права не выполнить его волю, глава!.. — громко взвыл он. — Верните его мне… верните то, что принадлежит Усадьбе Битань… отдайте этому старику!.. Я умоляю вас!..
Ученика Усадьбы Битань била нервная дрожь, рука Чу Ваньнина также немного дрожала.
В глазах юноши, полных ненависти и непонимания, стояли слезы.
Несмотря на все попытки, он так и не смог вырваться и, в конце концов, не сдержавшись, плюнул на щеку Чу Ваньнина со словами:
— Разве так поступает образцовый наставник? Все вы — бездушные звери!
— Учитель!
— Мо Жань, стой на месте! Не подходи!
Чу Ваньнин разжал руку, освобождая юношу, который тут же снова бросился с кулаками на раненого Наньгун Сы. Но внезапно перед ним вспыхнул золотой свет, и магический барьер с цветами яблони накрыл Наньгун Сы и Е Ванси, надежно защитив их от толпы разъяренных людей.
Стоявший на коленях Чу Ваньнин медленно поднялся с земли и посмотрел на мешанину из лиц разгоряченных и громко галдящих людей.
На одной стороне стоял он, на другой — лил кровавые слезы скорбящий Ли Усинь.
Словно ветка, сломавшаяся в морозный день, старческий голос Ли Усиня пронзил небесный свод:
— Пять миллиардов пятьсот миллионов по-прежнему недостаточно?..
В своем кошмаре старик все еще пытался торговаться с Наньгун Лю.
Униженный до смерти.
Такой невыносимо жалкий.
Потерявший достоинство несчастный старик, опустившийся на самое дно.
— Пять миллиардов восемьсот миллионов?
Услышав его дрожащий голос, Чу Ваньнин закрыл глаза. Под широкими рукавами его подрагивающие пальцы сжались в кулаки.
В конце концов, внятно и четко выговаривая каждое слово, он сказал:
— В прошлом мы были дружны с Жун Янь. Наньгун Сы — сын госпожи Жун.
У подножия горы Хуан более тысячи человек затихли, слушая безумный вой Ли Усиня и холодный голос Чу Ваньнина.
С одной стороны бредил Ли Усинь:
— Пять миллиардов восемьсот миллионов золотом! Глава, этого хватит? Это ведь всего три свитка «Руководства Отрезающего воду меча»!..
С другой — звучал глубокий и ясный голос Чу Ваньнина:
— Когда я покинул храмовую гору и спустился в смертный мир, у меня не было денег, и я не знал, как их заработать. Благодаря милости госпожи Жун мне было дозволено временно остаться в Духовной школе Жуфэн.
Он сделал паузу. Какое-то время в воцарившейся тишине были слышны лишь тихие всхлипы Ли Усиня.
— Однажды госпожа Жун попросила меня взять ее сына Наньгун Сы в ученики. Тогда я был очень молод и побоялся не справиться с такой ответственностью, поэтому не дал ей прямого ответа. И все же в тот год…
Чу Ваньнин повернул голову, чтобы взглянуть на лежащего на земле Наньгун Сы, после чего медленно, слово за словом, обнародовал правду, которую Наньгун Сы успел забыть:
— В тот год госпожа Жун привела своего маленького сына и вместе с ним три раза поклонилась мне в храме предков, совершив обряд передачи Наньгун Сы мне в ученики. Если бы я решил остаться в Духовной школе Жуфэн, подросший Наньгун Сы должен был стать моим личным учеником и почитать меня как своего наставника.
Чу Ваньнин поднял взгляд и во всеуслышание объявил:
— Наньгун Сы — мой ученик.
При этих словах Сюэ Мэн побелел как полотно!
Мо Жань и Ши Мэй тоже переменились в лице, но, не проронив ни звука, просто продолжали смотреть на Чу Ваньнина.
— Всем известно, что долг отца ложится на сына, но также говорят, что учитель на один день — второй отец на всю жизнь. Раз уж я принял три церемониальных поклона от Наньгун Сы, значит он имеет право называть меня отцом-наставником, — объявил Чу Ваньнин. — Теперь, зная, что его отец-наставник все еще здесь, если вы ищете мести, желаете и дальше бить и бранить моего ученика… я стою перед вами, и я не буду сопротивляться.
— Учитель!
— Учитель!..
Мо Жань, Сюэ Мэн и Ши Мэй одновременно упали на колени, Наньгун Сы тоже попытался приподняться. Из его рта продолжала течь кровь, из-за чего он мог лишь невнятно бормотать:
— Нет… я не кланялся… Я не кланялся… у меня нет отца-наставника… у меня нет учителя…
В это же время Ли Усинь вдруг испустил протяжный крик. Его усы и борода взметнулись подобно метели, когда, запрокинув голову к небесам, он широко открыл глаза, из которых потекли кровавые слезы и, задыхаясь, провыл:
— Пять миллиардов девятьсот миллионов, столько хватит? Глава Наньгун… Пять миллиардов девятьсот миллионов… это ведь очень много… Пожалей старика! Оставь мне хотя бы пару монет на гроб… ладно? Ладно?!
Он запрокинул голову так, что, казалось, еще немного — и вздувшиеся на его шее вены лопнут и она оторвется:
— Ладно!
После третьего «ладно» из горла Ли Усиня фонтаном хлынула кровь, и он умер.
Мертвое тело с глухим стуком упало на землю.
Уважаемый глава самого слабого из Десяти Великих орденов. При жизни, чтобы снискать расположение других духовных школ, он старался угождать всем, чем заслужил репутацию шута и навязчивого старикашки. Чтобы вернуть своему ордену три свитка «Руководства Отрезающего воду меча», он был обречен вести заурядную жизнь без особых свершений и, вот ирония, даже так не смог его выкупить.
Отброс и неудачник, полная посредственность.
Вот так, широко распахнув глаза, человек, что жил как пыль, упал в пыль и смешался с грязью.
Он умер.
Когда поднялся ветер, на лицах людей отразились самые разные эмоции, но никто не посмел нарушить тишину.
Мо Жань вдруг вспомнил, что на горе Цзяо спрятаны несметные сокровища, которые смогли бы возродить из пепла любую духовную школу. В конце концов, об этом знали даже в Палате Цзяндун, и Усадьба Битань, которая всегда была так близка к Духовной школе Жуфэн, не могла не понимать, что это значит.
После смерти Наньгун Лю большие и малые духовные школы пытались схватить Наньгун Сы и Е Ванси, и хотя все они утверждали, что ими движет чувство справедливой мести, было очевидно, что единственной их целью были несметные богатства горы Цзяо.
И только Усадьба Битань не включилась в эту гонку.
Все, что пыталась сделать Усадьба Битань, чтобы приспособиться к резко изменившемуся миру — это неловко и неуклюже, подчас используя самые глупые методы, подружиться с Пиком Сышэн и Гуюэе, надеясь, что в будущем они будут взаимно поддерживать друг друга.
Ли Усинь даже и не подумал о возможности прибрать к рукам все сокровища Духовной школы Жуфэн, а ведь было совершенно очевидно, что всю жизнь главы Ли этот орден унижал и эксплуатировал его и Усадьбу Битань.
Может, из-за того, что долгие годы его притесняли и использовали, этот старикан в глубине души понял, что, конечно, нужно стремиться к богатству, но не стоит ради него поступаться честью и совестью.
Мо Жань издали посмотрел на лежащего в пыли Ли Усиня, — на этого грязного, жалкого и даже в чем-то смешного старика — и внезапно осознал, почему в тот ужасный день, когда рухнула Духовная школа Жуфэн, он поменял к нему свое отношение. Когда охваченные паникой люди, думая лишь о сохранении своей жизни, пустились в бега, этот старикан тоже боялся и хотел сбежать, но, несмотря на свой страх, остался, чтобы помочь.
Совершенно очевидно, в той ситуации с его навыками он был почти бесполезен, но все же скрепя сердце он остался вместе с ними посреди бушующего моря пламени.
Именно его меч спас десятки человеческих жизней, которые, в общем-то, не имели к нему никакого отношения.
Говорят, что основатель Усадьбы Битань, овладев искусством Отрезающего воду меча, мог заставить расступиться воды реки и открыть дверь в небеса, поэтому в историю он вошел как Великий мастер клинка.
Ли Усиню не хватало всего трех свитков Руководства, чтобы овладеть этой изумительно прекрасной техникой и стать мастером клинка.
Все, что смог сделать этот человек — просто увеличить свой меч и вывезти из бушующего моря огня совершенно незнакомых ему людей, среди которых были и ученики ордена Жуфэн. Одного за другим он смог вырвать их из всепоглощающего пламени и вернуть в мир живых.
Автору есть, что сказать: сегодня вечером представления не будет.
Не имеет значения, умер главный персонаж или второстепенный, неважно, положительный он герой или отрицательный — пока он сохраняет остатки человечности, я буду следовать старому правилу и не позволю моему маленькому театру испортить атмосферу. Всех целую ~
Ученики Усадьбы Битань и представить не могли, что, даже не начавшись, битва у горы Хуан убьет их лидера.
Хотя Ли Усинь был в годах и в его движениях уже чувствовалась свойственная старости усталость, если бы в результате насланного на него горой Кошмара Феникса энергия в его меридианах не начала циркулировать в обратном направлении, он бы не скончался так внезапно.
В полной тишине ученики в зеленых одеждах Усадьбы Битань один за другим опустились на колени.
Скорбный вой разорвал небесный свод и ранил сердца людей. Ученик, который хотел свести счеты с Наньгун Сы, забыв обо всем, подполз к своему старому учителю и не в силах сдержать свое горе, зарыдал в голос, размазывая длинным рукавом слезы по заплаканному лицу.
Внезапно огромный барьер, закрывавший гору Хуан, загудел так, что уши заложило. Цзян Си переменился в лице и сурово прикрикнул:
— Кто-нибудь, займите место Ли Усиня, иначе сегодня мы все тут погибнем!
Сюэ Чжэнъюн просто повернул голову и позвал:
— Юйхэн! Скорее иди сюда! Помоги нам!
Чу Ваньнина не нужно было просить дважды, ведь лучшим его навыком было именно искусство работы с магическими барьерами. Звук, что они слышали, был криком злого духа феникса, а значит они все же смогли пробиться до внутреннего слоя проклятья и очень скоро смогут прорваться сквозь барьер. Однако, если сейчас они не справятся, второй попытки у них не будет, ведь отдача от этого проклятия может перевернуть горы и высушить реки. По разрушительности оно может превзойти даже поглотившее орден Жуфэн Пламя Бедствия, вот только убежать от него будет куда труднее.
Вспоров барьер острым, как меч, взглядом, Чу Ваньнин одним прыжком переместился к нему и, взмахнув рукавами, нанес удар по бреши, образовавшейся после падения Ли Усиня.
Стоило Чу Ваньнину подключиться к барьеру, как он в потрясении повернул голову и изумленно воззрился на стоящего рядом Хуан Сяоюэ:
— …
Он видел, что лицо Хуан Сяоюэ раскраснелось и покрылось испариной, тело дрожит. Со стороны казалось, что он прикладывает нечеловеческие усилия для прорыва барьера, и, очевидно, прочие главы даже не сомневались в том, что так оно и есть.
Хотя Хуан Сяоюэ мог одурачить других, но обмануть такого признанного мастера магических барьеров, как Чу Ваньнин, ему было не под силу.
Перехватив бремя Ли Усиня, Чу Ваньнин тут же почувствовал в этом месте излишне сконцентрированный напор убийственной магии, словно Ли Усинь с самого начала в одиночку боролся с потоком темной энергии, который должны были сдерживать двое. При создании заклинателями атакующей формации, удар должен распределиться более-менее равномерно между всеми включенными в нее. Подобная концентрация разрушительной энергии в одной точке довольно редкое явление, возникающее только в одном случае — тот, кто стоял рядом, вообще не прикладывал никаких сил...
На самом деле, Хуан Сяоюэ все это время только притворялся!
Чу Ваньнин пришел в ярость. Нахмурив свои черные брови, он окинул этого лицемера холодным взглядом и строго прикрикнул:
— Ты… как ты смеешь! Думаешь, это детская забава?!
— Ч… что?.. — Хуан Сяоюэ тяжело дышал, и голос его звучал не громче, чем писк комара. Казалось, еще немного — и его хватит сердечный приступ. Те главы, у которых еще остались силы, услышав шум, с трудом повернули головы.
— О чем вы, образцовый наставник… какие еще забавы?..
— Сам знаешь, какие! Почему бы тебе просто не убраться отсюда?!
Не отрываясь от барьера, Сюэ Чжэнъюн крикнул:
— Юйхэн, что ты набросился на даоса Хуана? По-твоему, сейчас время выяснять отношения? Если у тебя есть к нему вопросы, давай сначала пробьем барьер, а потом вы снова поговорите!
Взгляд Хуан Сяоюэ заметался и замер, споткнувшись об острый, как лезвие меча, взгляд Чу Ваньнина. Сердце его похолодело от страха.
С самого начала у него не было духовной силы, необходимой для участия в формации, созданной для открытия барьера горы Хуан, но ради сохранения лица он все равно вызвался помочь. Ему просто хотелось, чтобы впоследствии все в Верхнем Царстве знали, что Палата Цзяндун все так же сильна, а Хуан Сяоюэ все еще великий мастер.
Кто мог подумать, что такой рохля, как Ли Усинь, в одиночку примет на себя демоническую энергию, которой должны были противостоять они вдвоем, и пораженный проклятием так трагически скончается на глазах у всех. И, казалось бы, умер и умер, бог с ним, но нет же в итоге на его место встал Чу Ваньнин…
Этого образцового наставника Чу следовало бы изрубить на тысячу кусков!
Хуан Сяоюэ больше не нужно было ничего изображать, потому что его жирное лицо на самом деле от страха покрылось холодным потом.
Он напряженно думал: что же ему теперь делать?
Навредить себе — вот ключ к решению проблемы. Хуан Сяоюэ прикусил язык, чтобы кровь, смешавшись со слюной, выступила в уголках его губ.
— Образцовый наставник… на самом деле, вы неправильно поняли этого старика… после того как Ли Усинь упал, я правда не мог… не мог больше… больше…
Он демонстративно сильно закашлялся так, чтобы кровавые брызги разлетелись в разные стороны.
— Этот старик действительно не мог больше терпеть…
Но разве мог он обмануть Чу Ваньнина?
Духовно Ли Усинь был сильнее Хуан Сяоюэ, так что, если бы они оба старались изо всех сил, разве мог Ли Усинь упасть первым?
Он яростно взмахнул рукой и, используя призванную Тяньвэнь, отбросил Хуан Сяоюэ на три метра в сторону от барьера.
— Убирайся!
— Ой!
Перепуганные ученики Палаты Цзяндун плотным кольцом окружили своего старшего.
Многие из тех, кто стал свидетелем этой сцены, гневно уставились на Чу Ваньнина:
— Как может образцовый наставник Чу вести себя так неразумно?
— Даос Хуан отдал все силы на общее дело! С чего вдруг этот человек начал плетью махать?! Нашел время показывать людям свой дурной нрав!
— Разве правильно, пользуясь своей силой, обижать и запугивать тех, кто слабее?!
Эту брань Чу Ваньнин просто пропустил мимо ушей. Его грудь распирало от клокочущего внутри гнева, в похожих на льдинки глазах феникса горел злой огонь. Возможно, это было лишь отражение подсвеченного алым магического барьера, но в этот момент казалось, что в его зрачках пылает адское пламя.
— Я сказал, пошел вон, — его голос звучал очень тихо, но угрожающе.
Любой человек, кто хотя бы немного знал Чу Ваньнина, понимал, что если он громко кричит и ругается, то еще есть шанс его переубедить и договориться, но если он становится холодным и сдержанным, никто не сможет его остановить. Мало того, тот кто попытается вмешаться и сам может попасть под горячую руку и расстаться с жизнью под ударами не знающей жалости Тяньвэнь.
Сюэ Чжэнъюн пробормотал:
— Юйхэн… в конце концов, что случилось?..
— Хуан Сяоюэ, ты вообще использовал хоть каплю своих духовных сил, чтобы пробить барьер горы Хуан? — от возмущения на руке Чу Ваньнина, лежащей на барьере, вздулись вены. — Когда рядом с тобой Ли Усинь уже не мог в одиночку нести эту ношу, ты поделился с ним хотя бы толикой своей духовной силы?!
— Что вы такое говорите?! — возмущенно закричала младшая ученица Палаты Цзяндун. — Нашего мастера Хуана все еще рвет кровью, а вы смеете утверждать, что он недостаточно старался? Успокоитесь, только если увидите, что он умер от перенапряжения так же, как глава Ли?
Черные брови Чу Ваньнина еще сильнее сошлись над переносицей. Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент огромный барьер яростно затрясся и пошел волнами. Ладони всех глав окутало ярко-алое сияние.
Цзян Си поспешил скомандовать:
— Сконцентрируйтесь! Это последний слой! Скоро прорвемся!
— …
У Чу Ваньнина не было желания продолжать препираться с этой толпой умалишенных. Отвернувшись, он сосредоточился и, начертав заклинание прорыва, положил ладони на колеблющийся магический барьер, влив в образовавшуюся трещину всю свою духовную мощь, похожую на ослепительный поток бушующего пламени.
Загрохотало и загудело.
Содрогнулась земная твердь.
В магическом барьере горы Хуан появилась огромная брешь в два с половиной метра высотой и такая широкая, что в нее одновременно плечом к плечу могли войти пять человек.
Сюэ Чжэнъюн радостно воскликнул:
— Открылся! Мы взломали барьер!
Он стоял к трещине ближе всех и сразу же попытался заглянуть внутрь, но тут же ему в нос ударила вонь от проникших в брешь темно-красных ядовитых испарений. Невольно отшатнувшись, глава Сюэ изумленно закричал:
— Почему так воняет?!
Стоило появиться новому зрелищу, и людям сразу же перестали быть интересны препирательства Усадьбы Битань и Палаты Цзяндун. Заклинатели всех школ столпились вокруг открывшейся бреши, разглядывая проход.
Из-за исповедуемого его орденом пути совершенствования, настоятель Храма Убэй Сюаньцзин* оказался наиболее чувствителен к такому явлению. Перебирая четки, он торжественно объявил:
[*玄镜 xuánjìng сюаньцзин «черное зеркало»].
— Это место от подножия до вершины завалено телами невинно убиенных людей. Боюсь, одержимых обидой и ненавистью трупов на горе Хуан намного больше, чем мы могли предположить.
Потемнев лицом, Цзян Си сказал:
— Похоже, эта шустрая крыса* Сюй Шуанлинь действительно свила гнездо на этой дьявольской горе, — и повернувшись к толпе, объявил: — Слушайте все! Раненые, трусливые, бесполезные и симулянты… — на слове «симулянты» его полный безбрежного холода темный взгляд остановился на лежащем на земле Хуан Сяоюэ, после чего с едва заметной усмешкой он продолжил, — все эти люди остаются у подножья горы, остальные следом за мной поднимутся на гору.
[*过街老鼠 guòjiēlǎoshǔ гоцзелаошу «крыса, перебегающая улицу» — обр. в знач.: предмет всеобщего осуждения; объект всенародного гнева; сокращение от 老鼠过街, 人人喊打! когда крыса перебегает улицу, каждый кричит: «Бей ее!»].
Увидев, что Чу Ваньнин вошел в проем, Сюэ Мэн, не желая отставать, сразу хотел последовать за ним, но обнаружил, что Мо Жаня нет рядом. Оглянувшись, он увидел, что рядом с Наньгун Сы опять поднялась суматоха. Оказывается, что как только скорбь немного поутихла, ученики Усадьбы Битань преисполнились ненависти и решили, что пришло время свести счеты с Наньгун Сы. Несмотря на то, что Чу Ваньнин огородил его защитным магическим барьером, Наньгун Сы все еще был окружен людским стадом с искаженными бессильной злобой лицами, изрыгающими в его адрес брань и проклятья.
Сюэ Мэн с тревогой позвал:
— Мо Жань, почему ты все еще там? Все уже поднимаются в гору, поторапливайся!
— Иди вперед. Прикрой Учителя и Ши Мэя, и если что-то пойдет не так, сразу отправь мне сообщение с парящим цветком.
У Сюэ Мэна не было выбора, кроме как уйти без него.
К этому времени у подножья горы остались лишь люди из Усадьбы Битань и Палаты Цзяндун. Мо Жань проводил взглядом спину уходящего Сюэ Мэна, после чего обернулся и сказал:
— Я могу понять ваши чувства, господа, но Наньгун Сы не замешан в истории с Руководством «Отрезающего воду меча». Если господа хотят свести счеты, то, по крайней мере, стоит дождаться, пока будет пойман Сюй Шуанлинь и тогда вернуться к решению этого вопроса.
— Это совершенно разные вещи! Неважно, Сюй Шуанлинь или Наньгун Сы — ни один из них не сбежит!
— Верно! Оба должны заплатить!
Среди этих людей единственным, кто еще не окончательно утратил разум, был Чжэнь Цунмин. Пристально глядя на Мо Жаня покрасневшими от слез глазами, он спросил:
— Образцовый наставник Мо, вас и вашего учителя люди называют «образцовыми наставниками». Разве правильно, что два образцовых наставника, злоупотребляя своим статусом и положением, ради личной корысти выгораживают преступника?
— Я лишь считаю, господа, что все должно быть по закону, и если вы, в самом деле, честно хотите решить все по справедливости, то должны усмирить эмоции и согласно правилам мира совершенствования доставить Сюй Шуанлиня и прочих подозреваемых в Цитадель Тяньинь, чтобы Десять Великих орденов беспристрастно разобрались во всем и вынесли совместное решение. Разве правильно, что сейчас без суда и следствия вы стремитесь разорвать на части человека, который не имеет намерения сопротивляться? — ответил Мо Жань.
Чжэнь Цунмин: — …
Кто-то выкрикнул:
— Каких еще десять школ? Девять! Разве орден Жуфэн теперь можно считать духовной школой?
Чжэнь Цунмин внезапно сказал:
— Восемь, — после того, как он попытался очистить кожу своего наставника, а потом, вытирая слезы, размазал его кровь по себе, измазанное лицо этого юноши выглядело особенно потерянно и скорбно. — Осталось только восемь духовных школ… В Усадьбе Битань тоже нет главы.
— Брат-наставник…
Не обращая внимания на рыдания и стенания младших учеников, он повернул голову, чтобы взглянуть на Мо Жаня, и сказал:
— После битвы за Небесный Раскол Учитель сказал мне, что Пик Сышэн можно считать честной школой. Теперь я вижу, что, похоже, он ошибся на ваш счет.
Мо Жань: — …
— Мастер Мо, неужели вам так необходимо защищать этих двух скотов из школы Жуфэн? — спросил Чжэнь Цунмин.
Прежде, чем Мо Жань успел ответить, послышался хриплый голос Наньгун Сы:
— Мо Жань, уходи.
Е Ванси встала на одно колено рядом с Наньгун Сы, чтобы помочь ему подняться. Хотя это было по-настоящему тяжело для них, они не выглядели испуганными и растерянными, только лишь голос Наньгун Сы прозвучал чуть глуше, чем обычно:
— Молодой господин Мо, поднимайтесь на гору, это дело вас никак не касается.
Мо Жань покосился на эту парочку и сказал:
— Когда-то ты три раза поклонился моему наставнику, как своему учителю, неужто для тебя это ничего не значит? Раз уж мы оба его ученики, как это может не иметь ко мне отношения?
Пораженный Наньгун Сы выдохнул:
— Ты…
Мо Жань повернул голову и снова взглянул в лицо Чжэнь Цунмина. К этому времени вокруг него собрались не только люди из Усадьбы Битань, но и ученики Палаты Цзяндун. Словно хищные звери, почуявшие запах крови, они подходили ближе, пытаясь взять его, Наньгун Сы и Е Ванси в кольцо.
Поддерживаемый с двух сторон под руки ученицами, задыхаясь и картинно закатывая глаза, вперед выступил Хуан Сяоюэ. Зло уставившись на Мо Жаня, он оттолкнул поддерживающих его девушек и, ткнув в его сторону сухим, как сучок, пальцем, завопил:
— Этот старик с пеленок проникся принципами справедливости мира совершенствования! Как я могу безучастно наблюдать за твоими неблаговидными деяниями!
Мо Жань холодно ответил:
— Почтенный Хуан и правда пример для подражания для всего мира совершенствования. Только что он был на последнем издыхании, но не прошло и пятнадцати минут, как этот храбрый даос вновь полон сил и готов вершить справедливость. Просто восхитительно!
— Ты… кхе-кхе! — разгневанный его выпадом Хуан Сяоюэ демонстративно схватился за грудь и закашлялся так, словно в самом деле вот-вот потеряет сознание. Хотя эта сцена была сыграна превосходно, Мо Жань не удостоил ее даже взглядом.
Ученики в зеленых одеждах Усадьбы Битань объединились с одетыми в фиолетовую форму людьми Палаты Цзяндун и плотным кольцом окружили трех человек. Шаг за шагом они подступали все ближе, все еще не осмеливаясь первыми вступить в бой.
Все понимали — если сейчас не получится удачно разыграть козырь с численным перевесом, потом будет сложно что-то переиграть*.
[*覆水难收 fù shuǐ nán shōu фу шуй нань шоу «разлитую воду трудно собрать»— обр. в знач.: сделанного не воротишь;то, что сделано, сделано и не может быть отменено].
Нахмурившись, Чжэнь Цунмин хрипло сказал:
— Образцовый наставник Мо, в последний раз спрашиваю: вы правда не уступите?
— А-а-а!
Прежде чем Мо Жань успел ответить, до них долетел пронзительный женский крик. Неизвестно, кто из заклинательниц так завопил, но причина стала ясна почти сразу, когда из трещины в магическом барьере горы Хуан хлынул поток непонятной темно-серой грязи.
Хуан Сяоюэ испуганно спросил:
— Что это? Оползень?
Мо Жань прищурился.
Нет, это точно не оползень.
Присмотревшись, люди похолодели от ужаса.
Из проема наружу хлынула волна обгоревших тел! Руки этих трупов пригорели к телу, остатки плоти болтались на костях, как ветхая одежда, сквозь ошметки кожи почти невозможно было разглядеть прижизненный облик.
— У-у… — кто-то не выдержал и, согнувшись, начал блевать.
— Твою мать, это слишком мерзко…
— Неужто на горе скопилось так много этой дряни?
— Это ж сколько тут мертвецов?..
Увидев этот поток мерзости, Мо Жань тоже встревожился. В это время в воздухе раздался гул и стенки открытой совместными усилиями всех глав бреши в барьере задрожали, как будто намереваясь вновь сомкнуться…
Удивительное дело, но, похоже, этот барьер имел способность к самовосстановлению! Потребовалось совсем немного времени, чтобы пробоина начала закрываться, грозясь запереть внутри всех, кто успел войти!
— Сначала поднимемся на гору, а о мести и справедливости поговорим потом, — предложил не на шутку обеспокоенный Мо Жань. — Сюй Шуанлинь сейчас где-то на вершине, так почему бы вам не озаботиться тем, чтобы поймать главного виновника?
Люди Усадьбы Битань заколебались в нерешительности, но Хуан Сяоюэ, потеребив бороду, с холодной усмешкой ответил:
— Главы самых сильных духовных школ уже поднимаются на эту гору, так что нет причин сомневаться в том, что Сюй Шуанлинь будет пойман. Но если оставить без надзора этих скользких юнцов из ордена Жуфэн, они могут и ускользнуть от нас. Если по недосмотру упустим их сейчас, то, кто знает, когда еще представится случай их поймать.
— Хуан Сяоюэ! — Мо Жань так разозлился, что в его руке алым огнем заполыхал явившийся на его зов Цзяньгуй. — Все тебе мало?!
Увидев, что он призвал божественное оружие, больше сотни человек вытащили из ножен и направили на него свои мечи, настороженно ожидая его дальнейших действий.
Мо Жань понимал, что ему вряд ли удастся избежать жестокой битвы, впрочем, это не слишком волновало его. Куда больше он был обеспокоен тем, что многие посчитают эту бойню началом противостояния со всем Пиком Сышэн…
Однако в этот момент за спиной он услышал лишенный интонаций низкий голос:
— Господа, поднимайтесь на гору. Наньгун Сы никуда не сбежит и будет ждать вас здесь.
Хуан Сяоюэ тут же ответил:
— С какой стати нам верить твоему слову, юнец? Или ты можешь заключить себя в магический круг, из которого не сможешь выйти*?
[*画地为牢 huà dì wéi láo хуа ди вэй лао «начертить на земле круг в качестве тюрьмы» — установить жесткие рамки, наложить ограничения; по преданию внутри такого круга в древности помещали преступника, чтобы устыдить его].
Холодно взглянув на него, Наньгун Сы поднялся на ноги и внезапно вытолкнул Е Ванси из магического барьера, установленного Чу Ваньнином.
— А-Сы!
Снаружи никто не мог проникнуть внутрь этого барьера, но те, кто были внутри, могли в любой момент покинуть его.
Оставшись один внутри защитной сферы, Наньгун Сы медленно достал из ножен свой меч. Отраженный лезвием свет высветил исполненное решительности лицо.
Подбородок, губы, нос.
Полные решимости глаза.
Сообразив, что он собирается сделать, Е Ванси с криком начала биться о сомкнувшийся перед ней барьер:
— Не делай глупостей!
— Предки, что основали нашу духовную школу, оставили потомкам наставление: «жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж — семь табу благородного человека» — вымолвил Наньгун Сы. — Отринув добродетель, мой отец жил вопреки этому учению. Однако, несмотря на мое высокомерие, за двадцать шесть лет жизни я никогда не действовал опрометчиво и в части соблюдения этих семи заповедей моя совесть чиста.
Словно струя проточной воды, меч с тихим звоном полностью вышел из ножен.
— Не надо!
Мо Жань тоже понял, что он собирается сделать и постарался ослабить барьер. Однако созданная Чу Ваньнином магическая преграда была слишком прочной, чтобы ему удалось быстро справиться с ней.
Он пробормотал:
— Наньгун…
Однако Наньгун Сы не взглянул даже на Е Ванси и уж тем более не обратил внимания на Мо Жаня. Он сказал:
— Господа, раз уж сегодня вы отказываетесь поверить мне на слово, у меня нет другого выхода. К счастью, когда-то я овладел искусством наложения пут, и прямо сейчас сам заточу себя здесь. Пожалуйста, не впутывайте в это дело невиновных. Я, Наньгун Сы, запру себя в магическом круге и буду ждать вашего возвращения.
— Наньгун!
Прежде, чем этот крик затих, пролилась кровь.
Меч Наньгун Сы вонзился в землю, но между лезвием и земной твердью оказалось еще кое-что. То, что он так безжалостно пригвоздил к земле, оказалось его левой рукой…
Он в самом деле без всякой жалости, словно змею на семь цунь*, прибил свою руку к земле. Молнии зазмеились по мечу, активируя заклинание заточения.
[Отсылка к идиоме *捏住了七寸 niē zhùle qī cùn не чжулэ ци цунь «схватить змею на семь цунь» — обр. ситуация, когда любое действие может привести к неблагоприятным последствиям. Считается, что если схватить змею на семь цунь (23,3 см) от головы, то можно ее полностью обездвижить, однако это очень рискованно, ведь если схватить ее чуть ниже, то она сможет поднять голову и укусить, а если выше, это может убить ее, а ловцу змей она обычно нужна живой].
Е Ванси преклонила колени перед барьером.
Кровь Наньгун Сы струилась из-под эфеса меча, окрашивая землю в алый цвет.
Е Ванси так низко опустила голову, что никто не смог разглядеть выражение ее лица, лишь только пальцы рук с побелевшими костяшками судорожно цеплялись за струящийся барьер.
Этим заклятием, прибивая к земле, укрощали свирепых зверей, злых духов и домашнюю скотину. В Верхнем Царстве не было заклинателя, который не знал бы, как им пользоваться.
Наньгун Сы использовал этот метод магического связывания, чтобы пригвоздить себя.
От пронизывающей боли его губы посинели и затряслись, но он не проронил ни слезинки. Какое-то время спустя, он поднял на столпившихся у барьера людей покрасневшие глаза, чтобы четко и внятно сказать:
— Идите.
— … — в двух своих жизнях Мо Жань очень редко встречал людей, которые могли настолько поразить его, что он лишился бы дара речи.
В прошлой жизни это удалось только Е Ванси.
Сейчас это случилось, когда он смог по-настоящему разглядеть суть человека, которого Е Ванси любила.
Когда-то он был сбит с толку: как Е Ванси могла полюбить этого незрелого юнца, который влюбился в смазливую мордашку, за внешней красотой не заметив истинной сути девушки? Разве достоин этот безмозглый «золотой мальчик» ее искренней привязанности?
Однако в эту минуту он смог посмотреть на него глазами Е Ванси.
Стоящий на коленях в грязи, истекающий кровью, но непоколебимый в своих убеждениях.
Наньгун Сы.
— Уходите! — яростно взревел Наньгун Сы. — О чем вам еще волноваться?! Или мне нужно еще и ноги к земле прибить?! Уходите!
Чжэнь Цунмин развернулся первым.
Он вернулся к телу Ли Усиня, поправил одежду, придав ему достойный вид, после чего поднял труп и пошел прочь.
— Старший брат!
— Старший брат, ты не останешься?
— Старший брат, мы что, так и уйдем? Ты собираешься спустить им все?..
— Зачем здесь оставаться? — ответил Чжэнь Цунмин. — Неизвестно, сколько продлится битва на этой горе. Думаешь, наш глава все это время должен лежать тут в грязи без приличного гроба и ждать погребения?!
Переглянувшись между собой, ученики Усадьбы Битань низко опустили головы и промолчали.
Поравнявшись с Мо Жанем, Чжэнь Цунмин нарочно задел его плечом и тихо сказал:
— Образцовый наставник Мо, запомни свои слова. После этой битвы увидимся в Цитадели Тяньинь.
— К счастью, в этом мире все еще есть Цитадель Тяньинь, которая восстановит справедливость, — тот ученик, который до этого плюнул в лицо Чу Ваньнина, шел за своим братом-наставником. Взглянув на Мо Жаня полными ненависти покрасневшими глазами, он глухо добавил, — Настоятель Цитадели, конечно, рассудит по справедливости, чтобы наш учитель мог упокоиться с миром. Мо Жань, Наньгун Сы… оба вы одним миром мазаны! Злодеи, подождите и получите по заслугам! Ждите смерти!
Автору есть, что сказать: завтра будут воспоминания 0.5 на ранней стадии почернения. На этот раз обойдется без графичного описания насилия, но чтобы сохранить остатки достоинства 0.5, я все же должна вас заранее предупредить ==
0.5: — Кто здесь достопочтенный? Этот достопочтенный даже на раннем этапе почернения был довольно опасен! Разве можно сравнивать мое величество даже с пятью глупыми юнцами, вроде 2.0? *холодная ухмылка.pgj*
Сун Цютун: — Ваше Величество, это ведь… jpg?
2.0: — Ой, он ведь безграмотный. Неуч и есть.
«Цитадель Тяньинь»
[*阁天音 gé tiānyīn гэ тяньинь “цитадель/храм/дворец голос небес”; 阁gé — государственное (административное) учреждение; управление; храм; дворец; 天音 tiānyīn — «голос небес»].
Храм для публичного суда мира совершенствования, который старше любой из Десяти Великих духовных школ.
Чтобы держать нейтралитет, обычно не принимает участия в делах мира совершенствования, оставаясь в стороне от суетного мира. Когда возникают резонансные дела, затрагивающие интересы многих духовных школ, задерживает преступников и организует справедливый суд.
Цитадель Тяньинь обладает непререкаемым авторитетом среди заклинательских школ, и для этого есть три причины: во-первых, это старейшая организация мира совершенствования, которая существует более тысячи лет. Во-вторых — Настоятель Цитадели является прямым потомком богов и людей. Ради сохранения и защиты чистоты крови должность эта передается по наследству. И в-третьих, для судейства и вынесения приговора Цитадель Тяньинь использует инструмент, оставленный богами — небесные весы. Именно поэтому заклинатели всего мира глубоко чтят этих бессмертных пророков и благоговеют перед ними.
Несколько тысяч лет духовные школы переживали расцвет и упадок, но Цитадель Тяньинь существовала всегда.
Теперь, когда люди из Усадьбы Битань ушли, у Хуан Сяоюэ не было причин оставаться. Так что, хочешь не хочешь, но ему пришлось подниматься на гору.
Надеясь побыстрее нагнать передовой отряд, Мо Жань первым бросился в брешь в барьере горы Хуан, а люди из Палаты Цзяндун последовали за ним. В целом Мо Жань был готов к тому, что ждало их внутри, но ученики Палаты Цзяндун принялись визжать как резаные…
Там были трупы.
Мертвые люди повсюду.
Они облепили стволы деревьев, свешивались с ветвей, лежали и ползали по земле. Все обозримое пространство вокруг было покрыто телами. Очень медленно они шевелились, извивались и ползли, пытаясь добраться до живых людей.
В конечном итоге гора Хуан превратилась в гору Мертвецов!
Оценив положение, Хуан Сяоюэ достал метелку* и, сделав внезапный выпад, за раз снес головы четырем живым мертвецам. Мо Жань никак не ожидал от старика подобной прыти. Прежде чем он успел сообразить, с чего вдруг этот старый пройдоха стал таким смелым, до его ушей донесся жалобный всхлип, после чего даос Хуан закатил глаза и, кашляя кровью, картинно повалился наземь.
[*拂尘 fúchén фучэнь — стар. метелка, мухогонка — кроме прямого назначения по отгонке мух и комаров, использовалась даосами как оружие].
Мо Жань: — …
Ученики Палаты Цзяндун тут же захлопотали вокруг него:
— Старший Хуан…
— Старший…
— Ничего страшного, хотя этот старик ранен, он еще может послужить общему делу, — Хуан Сяоюэ попытался подняться, но после двух безуспешных попыток его колени обмякли, и он, задыхаясь, снова упал на землю.
Ученики Палаты Цзяндун взволнованно заголосили:
— Старшему нужно выйти наружу и отдохнуть. Здесь слишком много злых чар. Это может навредить вашему сердцу.
— Да! Точно!
Хотя Хуан Сяоюэ рвало кровью, смешанной с вязкой слюной, он всячески отказывался от помощи. После третьего раунда увещеваний, с видом, выражавшим величайшее сожаление, Хуан Сяоюэ в сопровождении учеников Палаты Цзяндун покинул пределы магического барьера горы Хуан.
Этот барьер мешал людям войти, но не преграждал путь к бегству, так что очень скоро из всех адептов Палаты Цзяндун осталось лишь несколько человек. Тем временем они заметили молодого человека, который спускался с вершины к подножию. У этого заклинателя были золотистые длинные волосы, глубокие голубые глаза и холодный взгляд.
Увидев с Мо Жанем друг друга, они оба немного растерялись.
Первым пришел в себя Мо Жань:
— …Старший брат Мэй?
Мэй Ханьсюэ вежливо кивнул, продолжая хранить ледяное молчание.
Мо Жань же нетерпеливо спросил:
— Там, наверху, как там мой Учитель и остальные?
— Они ушли вперед, — в это время за спиной Мэй Ханьсюэ, пошатываясь, поднялся оживший мертвец. Мо Жань хотел было предупредить его, но в этот момент ярко сверкнул меч и Мэй Ханьсюэ, не оборачиваясь, нанес им удар, проделав в груди трупа дыру.
Когда Мэй Ханьсюэ выдернул меч, по нему стекала черная зловонная жижа. С невозмутимым выражением на лице, этот человек спокойно очистил лезвие и продолжил как ни в чем не бывало:
— Идите в гору, сначала прямо, на первой развилке повернете налево. Там очень много мертвецов, так что все сейчас заняты тем, что расчищают дорогу.
Мо Жань поблагодарил его и хотел уже броситься вперед, чтобы быстрее нагнать основную группу, как Мэй Ханьсюэ окликнул его.
— Подождите.
— У старшего брата Мэя какое-то дело ко мне?
— Глава Дворца и госпожа Жун — давние знакомые. На сердце у нашей главы неспокойно, поэтому она приказала мне вернуться и присмотреть за той парой из Духовной школы Жуфэн. Как они? Все еще ждут снаружи?
Мо Жань облегченно выдохнул:
— Да, они ждут снаружи. Наньгун Сы наложил на себя связывающее заклятие, но Хуан Сяоюэ тоже вернулся, и, боюсь, он снова может попытаться усложнить их положение. Прошу, позаботьтесь о них.
Мэй Ханьсюэ поджал губы и, не тратя время на разговоры, развернулся на носках и исчез за магическим барьером.
Не мешкая более, Мо Жань также устремился догонять основную группу.
По дороге ему бросилась в глаза одна странность: изначально он ожидал увидеть тела погибших в бою заклинателей, но повсюду были только изрубленные мертвецы, отвратительная до тошноты гниющая плоть, но ни одного «свежего» тела.
Неужели это потому, что все, кого привели с собой главы духовных школ, являются выдающимися талантами?
Так как Мо Жань спешил присоединиться к сражению, у него не было времени все хорошенько обдумать, потому, добравшись до основной группы, он ринулся в самую гущу сражения и занялся расчисткой подножья горы. Однако, странное дело: допустим, трупы, которые ему встретились по дороге были обессилены после столкновения с передовым отрядом, но теперь-то что не так? Стоило ему вступить в бой, и ощущение неправильности происходящего усилилось.
Слишком просто.
Такое чувство, что он сражается не с одержимыми жаждой крови свирепыми мертвецами, а убивает не способных оказать сопротивление простых людей.
Эта ситуация все больше тревожила его, и постепенно в голове Мо Жаня зародилась ужасная догадка…
— Пить, кхе-кхе…
Внезапно с ветки большого дерева, прямо перед ним, свесился труп с растрепанными спутанными волосами и, протянув руку, попытался схватить его за шею. Мо Жань шарахнулся в сторону, но мертвяк не унимался. Медленно повернув голову, он втянул воздух ноздрями и все-таки схватил его за плечо, после чего попытался приблизить к нему свое оскалившееся сгнившее лицо.
Хотя Мо Жаня тошнило, воспользовавшись ситуацией, он внимательно рассмотрел навязчивого мертвеца и только потом безжалостно пнул его ногой в толпу трупов, которые пытались к нему подобраться, сбив нескольких из них с ног.
— Мо Жань!
Сюэ Мэн пробился к нему и встал с ним спина к спине. Он тяжело дышал, на щеках его были брызги черной крови, глаза метали молнии:
— В чем дело? — отдышавшись, спросил он. — Эти трупы с нами шутки шутят? Хотят задавить нас числом? Почему они все такие слабые?!
Взгляд Мо Жаня помертвел, казалось, могильный холод поселился в его глазах. В прошлой жизни Наступающий на бессмертных Император был увлечен изучением черной магии. Благодаря тем познаниям, у него уже появилась смутная догадка, но сейчас все еще было слишком мало нитей, чтобы он мог уверенно связать их в единое целое.
Сквозь сцепленные зубы он процедил:
— Это не мертвые заклинатели. Это трупы обычных людей.
— Что? — изумился Сюэ Мэн, повернувшись к нему вполоборота. — Черт тебя раздери, эти мертвецы обгорели дочерна, как ты можешь определить, заклинатели они или нет? Блять, да тут даже мужчину от женщины не отличить!
Мо Жань не ответил прямо, а вместо этого спросил:
— Если бы мы с тобой дрались, я не успел увернуться и ты схватил меня за плечо, как бы ты поступил?
— …Как ты вообще мог позволить схватить себя за плечо? В рукопашной это то место, которое необходимо оберегать в первую очередь. Даже ученик-первогодка не допустит такого промаха!
— А почему его нельзя касаться?
— Духовное ядро слишком близко! Схватить за плечо — все равно что схватить половину ядра. Если после этого мне вздумается ударить в середину груди, можешь сразу попрощаться с жизнью!
— Допустим, — сказал Мо Жань. — Только что этот зомби таким же образом схватил меня…
Сюэ Мэн испугался не на шутку:
— Ты почему такой неосторожный? Жить надоело?!
Мо Жань поспешил вклиниться в его тираду:
— И он пальцем не шевельнул.
— А?
— С такого близкого расстояния он даже не подумал использовать вторую руку, чтобы нанести удар по моему духовному ядру. Для совершенствующихся защита своего ядра и атака на духовное ядро другого человека — привычка, въевшаяся в костный мозг. Ты верно подметил, даже ученик-первогодка духовной школы не допустил бы такой промах. И превратившись в живого мертвеца, в рукопашном бою он сражался бы так, как его научили, но этот труп не сделал ничего.
Мо Жань помолчал, затем мрачно продолжил:
— Почему он не воспользовался этой возможностью? Есть два варианта. Он не додумался или просто не мог.
Сюэ Мэн: — …
Мо Жань продолжил развивать свою мысль:
— Руки-ноги целы, и такой шанс, который просто невозможно упустить. Поэтому, скорее всего, он не подумал о такой возможности… Боюсь, именно потому, что при жизни большинство из этих людей были простыми смертными, после гибели они не могут быть достойными противниками собравшимся здесь заклинателям, и именно поэтому среди нас до сих пор нет ни одного раненого.
Ошарашенный его предположением, Сюэ Мэн переспросил:
— Но как так вышло? Зачем Сюй Шуанлиню заваливать гору Хуан трупами простых людей? Почему с его способностями он не попытался взять под контроль заклинателей?
— Также одно из двух: он либо не мог, либо просто не додумался.
— Как он мог не додуматься?!
— Раз так, остается одно: он не мог, — взгляд Мо Жаня потяжелел. Искрящийся Цзяньгуй отразился в его черных глазах, словно жидкий металл, льющийся в безбрежный океан сгустившихся сумерек. — Духовных сил Сюй Шуанлиня недостаточно, чтобы управлять таким количеством заклинателей при помощи техники Вэйци Чжэньлун.
— Если управлять этими слизняками — все, на что он способен, разве он не слабак?
Отступив на шаг, Сюэ Мэн пнул слишком близко подобравшегося мертвяка в толпу напирающих трупов и растерянно спросил:
— Так что делать-то? Как это остановить?
Мо Жань промолчал, но то, что было смутной догадкой стало обретать все большую ясность.
Понаблюдав за сражением заклинателей с трупами, вскоре он заметил нечто необычное: как только у мертвеца были отсечены руки, ноги, голова, он падал на землю, и в тот же миг из-под земли появлялись тонкие ростки лозы. Вонзаясь в мертвое тело, с чавкающим звуком они вырывали из его груди то, что когда-то было сердцем, и вместе с ним скрывались под землей.
Это было не так трудно заметить, но в хаосе битвы вряд ли кто-то обратил внимание на эти мелкие и тонкие нити. Их можно было обнаружить, только если замереть рядом и наблюдать.
— Мо Жань? — окликнул его Сюэ Мэн, но Мо Жань не обратил на него внимания.
Вдруг он стремительно рванулся вперед и схватил за шею одного из мертвяков. Вытащив другой рукой скрытый в рукаве маленький кинжал, он вонзил его прямо в сердце трупа.
Черная кровь брызнула ему на лицо!
Широко разинув рот, изумленный Сюэ Мэн отступил на пару шагов, буквально лишившись дара речи.
Сначала он подумал, что Мо Жань, похоже, сошел с ума…
Он видел лишь его точеный профиль, когда тот быстро вскрыл грудную клетку трупа и, достав оттуда грязно-серое сердце, раздавил его. Внутри гниющей плоти оказалась скрыта маленькая круглая шашка — камень для вэйци.
Удивляться тут было нечему: все трупы на горе Хуан явно находились под контролем техники Вэйци Чжэньлун, но Мо Жаня интересовал вовсе не этот черный камень… Невзирая на нестерпимую вонь, он продолжил тщательно копаться в месиве из гниющей плоти и крови.
Сюэ Мэн не выдержал и, согнувшись пополам, проблевался.
— Ты! Ты ненормальный?.. Это так омерзительно… оу…
Не обращая на него внимания, Мо Жань тщательно перебирал сгустки крови, пока, в конце концов, не нашел то, что искал.
Осмотрев камень, он обнаружил присосавшееся к нему багряно-красное насекомое... пожирающего души жука-шихунь.
В тот же миг из земли вдруг вырвались десятки тонких отростков ползучей лозы и устремились к окровавленным рукам Мо Жаня! Он начал быстро уклоняться, но плети лозы продолжали настойчиво следовать за ним, словно утянуть под землю эту шашку вместе с жуком для них было вопросом жизни и смерти.
Теперь Мо Жань полностью осознал замысел Сюй Шуанлиня и способ, которым он планировал его реализовать.
Волосы на его теле встали дыбом, кровь застыла в венах…
Потому что за исключением Наступающего на бессмертных Императора, никто в мире не мог додуматься применить эту темную секретную технику подобным образом!
Так же как Чу Ваньнин когда-то изобрел «Десять тысяч волн, обращенных вспять», эти черные камни, жуки-шихунь и толпа зомби были частью хорошо знакомого Мо Жаню боевого построения «Формирование Единого сердца», которое было создано им в прошлой жизни!
Если прежде это были всего лишь догадки, то воссоздание этого формирования было для него равносильно удару пыльным мешком по голове. Исходя из этого, еще два его предположения можно было принять как свершившийся факт:
Во-первых, в этом мире, кроме него, есть как минимум еще один возрожденный.
Во-вторых, этот возрожденный очень хорошо знаком с техниками Наступающего на бессмертных Императора из прошлой жизни.
У Мо Жаня затряслись руки. Он еще крепче сжал в ладони черный камень с присосавшимся к нему красным жуком. Просачиваясь между пальцев, вонючая кровь капала на землю.
Он автоматически уворачивался от атакующих его со всех сторон тонких лоз, но в голове у него царил полный хаос.
Вместе с волной панического ужаса в его памяти всплыли обрывки воспоминаний из прошлой жизни…
Тогда ему было всего лишь девятнадцать.
К тому времени Небесный Разлом, ведущий в Призрачное Царство, был закрыт, Ши Мэй похоронен, а он уже полгода втайне ото всех практиковал технику Вэйци Чжэньлун. Правда, на этом пути его пока преследовало невезение, и он снова и снова терпел неудачи.
Вплоть до того дня.
Сидевший в позе лотоса девятнадцатилетний Мо Вэйюй медленно открыл глаза. Он развел сложенные руки и увидел, что в центре бледной ладони лежат две черных как смоль шашки вэйци... Это был первый раз в его жизни, когда в результате усердной работы ему удалось создать два черных камня Вэйци Чжэньлун.
До этого он перепробовал тысячи самых разных методов, однако все его попытки окончились неудачей. Мо Жань раздобыл очень старый свиток с описанием запретной техники, но записи там были слишком сложны для понимания, а попросить совета у Чу Ваньнина он, конечно, не мог. На самом деле, в то время он уже не очень-то и хотел с ним разговаривать. Смерть Ши Мэя пролегла между ними пропастью, которую невозможно было заполнить.
Фактически от их отношений учителя и ученика осталась одна видимость. С тех пор, как он встал на темную стезю и обнажил свою дьявольскую натуру, иногда ему встречался мужчина, одетый в белое. Всякий раз, повстречав его на пути, он проходил мимо, не проронив ни слова, словно и не видел вовсе.
На самом деле, несколько раз, когда они расходились на мосту Найхэ, Мо Жань боковым зрением подмечал, что Чу Ваньнин, казалось, хотел что-то сказать ему. К сожалению, обостренное чувство собственного достоинства не позволяло Чу Ваньнину проявить инициативу и первому заговорить со своим учеником. Что до Мо Жаня, то он не собирался давать ему ни единого шанса, поэтому, заметив его колебания, еще больше ускорял шаг и уходил, не оглядываясь.
В конечном итоге эта ошибка легла неподъемным грузом на их плечи.
Так как не было никого, кто мог бы помочь ему, Мо Жань потратил очень много времени на то, чтобы более или менее понять суть техники, изложенной в тайном свитке, самым главным в которой было: все камни для Вэйци Чжэньлун, — неважно черные или более мощные, способные на создание эмпатической связи, белые шашки вэйци, — должны быть созданы из концентрированной духовной силы «игрока».
Чтобы сделать одну шашку, необходимо было потратить колоссальное количество духовной энергии. К примеру, на создание одного черного камня требовалось столько же духовной силы, сколько хватило бы на сотню сильнейших атак, а для создания белого нужно было в один миг израсходовать запас духовной энергии мастера уровня Чу Ваньнина.
Другими словами, даже если человек обладал незаурядным умом и достиг совершенства в понимании сути техники Вэйци Чжэньлун, но не имел достаточного запаса духовной энергии, все это было совершенно бесполезной тратой сил, и ему оставалось только мечтать, да разглагольствовать. Хотя Мо Жань был невероятно духовно одарен от природы, в конце концов, в то время он был всего лишь юношей, которому не исполнилось и двадцати, поэтому, несмотря на то, что он прикладывал все силы, его очень долго преследовали неудачи, и в итоге ему удалось создать лишь два черных камня, которые, наконец-то, лежали у него на ладони.
В свете единственной свечи, едва освещающей его лицо, в лихорадочно блестевших глазах Мо Жаня отразились две черные шашки вэйци.
Он все-таки смог сделать это!
В этот момент его совершенно не волновало количество камней. Уже то, что у него получилось создать из своей духовной энергии камни для техники Вэйци Чжэньлун, приводило его в восторг. Он сделал это!
Его красивые черты внезапно исказились, и он вдруг стал похож на свирепого хищного зверя.
Когда Мо Жань вышел из комнаты, где практиковал секретную технику, у него закружилась голова — наполовину от блаженства, а наполовину оттого, что изготовление этих двух черных камней истощило все его духовные силы. Оказавшись на улице, он был ослеплен ярким солнечным светом, в глазах зарябило, и дыхание сбилось. Его лицо покраснело, затем побелело, все поплыло перед глазами. Заметив вдали два размытых силуэта приближающихся учеников Пика Сышэн, Мо Жань собрал силы на то, чтобы спрятать камни в своем мешке цянькунь, после чего упал на землю и потерял сознание.
Пребывая в полузабытьи, он знал, что его перенесли обратно в его комнату в общежитии и положили на узкую кровать. С трудом приоткрыв глаза, он увидел, что рядом с ним кто-то сидит.
У него был жар, болела голова, и никак не получалось рассмотреть лицо посетителя. Он только смутно чувствовал, что его глаза смотрят на него с искренним участием и беспокойством…
— Ши*…
[*Ши Мэй и Шицзунь (Учитель), начинаются с одного иероглифа 师 «ши»].
Его губы шевелились, но голос пропал. Не в силах договорить, он не смог сдержать слезы, которые беззвучно полились из его глаз.
Человек в белом молча смотрел на него, а потом Мо Жань почувствовал, как теплая рука нежно коснулась его лица, вытирая слезы. Вздохнув, он очень тихо сказал:
— Ну что ты плачешь?
— …
«Ши Мэй, ты ведь вернулся?
Ты можешь не уходить?.. Не умирай… не бросай меня одного…
С тех пор как мама покинула меня, в целом мире никто, кроме тебя, не был ласков и добр со мной. Все остальные лишь презирали и отвергали меня, никто не хотел оставаться со мной рядом…
Ши Мэй, не уходи…»
Даже если бы захотел, Мо Жань не смог бы остановить эти потоки горячей соленой влаги, льющиеся из его глаз. Пусть он чувствовал себя слабаком и размазней, но продолжал рыдать в голос, и даже во сне слезы продолжали течь по его щекам.
Все это время молчаливый гость тихо сидел на краю его кровати и просто держал его за руку. И пусть он не проронил ни слова и его поддержка выглядела неловкой, но он не покидал его ни на минуту и постоянно был рядом.
Мо Жань вдруг вспомнил о лежащих в его мешке цянькунь двух черных камнях вэйци, каждый из которых, несомненно, был источником и семенем зла. Но также они были его выстраданным козырем в борьбе против воли Небес.
Чтобы создать камень для Вэйци Чжэньлун мало было истратить огромное количество духовной энергии, в конце требовалось принести жертву, которой должна была стать его чистая душа.
Взгляд Мо Жаня под мокрыми от слез ресницами затуманился. Взглянув на призрак Ши Мэя, он пробормотал:
— Прости… если бы ты был жив, я тоже…
Я тоже не захотел бы пойти по этому пути.
У него не осталось сил и, так и не договорив, он крепко заснул, а когда проснулся, человек в белом уже ушел. Конечно, первой мыслью было, что все это ему только приснилось, однако он помнил, что в его комнате была зажжена курильница с благовониями, которую ему дал Сюэ Чжэнъюн. Хотя ароматный дым успокаивал и умиротворял, ему не нравился этот запах.
Благовония погасли, хотя длинная ароматическая спираль еще не догорела, а значит ее потушили.
Кто-то заходил сюда?
Мо Жань сел и тупо уставился на курильницу. Если честно, ему просто не хотелось думать об этом. Он увидел свою одежду, перевязь, божественный меч, которые были аккуратно разложены на столе. Там же лежал его мешок цянькунь.
Он вдруг очнулся и босиком бросился его проверять.
Раскрыв мешок, он убедился, что, к счастью, все три сложных узла, которые он завязал, прежде чем упасть в обморок, были на месте.
Мо Жань вздохнул с облегчением и, перетряхнув мешок, обнаружил на дне две иссиня-черных шашки для партии Вэйци Чжэньлун. Словно два замысливших зло демонических глаза, они безмолвно взирали из темноты, выжидая возможность, чтобы пожрать его с потрохами.
Он замер, какое-то время неотрывно глядя на эти черные камни.
Похоже, это и правда была его судьба… Если бы тогда Чу Ваньнин перевернул мешок цянькунь Мо Жаня… все изменилось бы.
Но Чу Ваньнин никогда не стал бы рыться в чужих вещах. Он даже в открытую перед ним торбу не заглянул бы дважды.
Мо Жань зажал в ладони свои черные шашки. В горле пересохло, кадык заходил ходуном, а сердце застучало, как барабан.
И что ему делать? Как теперь использовать эти два камня?..
Теперь, когда ему наконец удалось создать такое совершенное оружие, Мо Жаню не терпелось его опробовать... Вот только на ком? Словно удар молнии, в его голове вспыхнула совершенно безумная идея.
Чу Ваньнин.
Мо Жань хотел загнать этот камень в Чу Ваньнина.
После того как он поместит его в этого бездушного и черствого лицемера, станет ли тот послушным его воле? А если он прикажет ему опуститься на колени, сможет ли устоять на ногах?
Интересно, а получится ли у него приказать Чу Ваньнину встать перед ним на колени, валяться у него в ногах и молить о прощении? Он мог бы даже заставить Учителя называть его хозяином, изводить, колоть, кусать и рвать его в клочья!
От этих мыслей глаза перевозбужденного Мо Жаня лихорадочно заблестели.
Да, он сможет изводить его…
Что будет самым болезненным для этого вознесшегося над смертными богоподобного небожителя? Что станет для него самым большим унижением?
Ему нужно опорочить его…
Мо Жань крепко сжал камни в кулаке. Во рту пересохло, горло горело огнем, и эта неутолимая жажда лишь усиливалась. Охваченный сильнейшим возбуждением и тревогой, в предвкушении Мо Жань снова и снова облизывал потрескавшиеся губы, мечтая поскорее увидеть, как Чу Ваньнин покорно склонит перед ним свою белую шею. Он представил, как протянет руку и прикоснется к ней, чтобы почувствовать этот приятный трепет страха перед ним, и потом…
Сжать пальцы и сломать ему шею? Раскрошить его кости в порошок?
Мо Жань понял, что это не доставит ему удовольствия.
Без всякой видимой причины он вдруг ощутил себя опустошенным и неудовлетворенным.
Если Чу Ваньнин просто умрет, это будет как-то слишком скучно и бессмысленно. Даже фантазировать об этом нисколько не хотелось. Он хотел увидеть, как сломленный и раздавленный Чу Ваньнин плачет и ползает у его ног, желал наблюдать, как сгорая от стыда и гнева, он мечтает о смерти, но продолжает жить.
Даже тогда Мо Жань интуитивно чувствовал, что есть лучший способ излить на него свой гнев.
Он приложил к губам шашку вэйци и, ощутив губами холод ее острого края, хрипло пробормотал:
— Ты не сможешь удержать меня, Чу Ваньнин. Очень скоро настанет тот день, когда я прикажу тебе…
Прикажу тебе что?
В то время он еще не осознал, что именно так яростно хочет получить, и не смог понять, что в тот момент над всеми прочими его желаниями преобладали жажда подчинить Чу Ваньнина и сексуальная тяга к нему.
Но уже тогда многими его действиями управлял пробудившийся в нем звериный половой инстинкт самца. Движимый этой животной жаждой обладания, он страстно желал первое же изготовленное им семя зла вложить именно в Чу Ваньнина. Он хотел испачкать его!
Повинуясь порыву, Мо Жань встал, толкнул дверь и вышел наружу…
Автору есть, что сказать:
Сегодня слишком много дел, не успела разобраться с сообщениями и тегнуть запись. Все оставляю на завтра Q_Q Прошу прощения, просто пашу, как лошадь. Постановку для своего маленького театра тоже не придумала. Кажется, еще немного — и бездыханной рухну на пол.
0.5: — Хочешь маленький театр? Этот достопочтенный сам по себе театральная студия.
2.0: — Забудь, ты театр, работающий в ночную смену.
0.5: — Вчера ты сказал, что я неграмотный, и я это стерпел. Но сегодня ты называешь мою театральную студию порнографической! Лжец, где твоя совесть?!
[*恶魔 èmó эмо —будд. демон; дурной (опасный) человек; злое дело; порочная страсть].
Однако, потоптавшись в нерешительности возле Павильона Алого Лотоса, Мо Жань немного успокоился и не совершил ничего безумного.
Это было слишком опасно.
Мо Жань впервые создал камни для Вэйци Чжэньлун и еще не разобрался в их действии. Если бы он опрометчиво взялся проверять свою недоработанную технику на мастере уровня образцового наставника, ему вряд ли удалось бы надолго задержаться в мире живых.
Так, после долгих колебаний, Мо Жань обуздал свой первый порыв и покинул Павильон Алого Лотоса. Всесторонне все обдумав, он решил поместить два черных камня Вэйци Чжэньлун в тела двух младших учеников Пика Сышэн. В будущем ему нужно будет провести множество опытов, чтобы разобраться во всех аспектах запретной техники, поэтому юные ученики с нестабильным духовным фундаментом в данном случае были самым верным выбором.
Это был прохладный вечер, когда сумерки уже накрыли вершины гор. Мо Жань быстро вскинул руку, готовясь вживить свои черные камни в выбранных жертв. Он неотрывно смотрел на двоих ребят, которые на берегу реки устроили шутливое соревнование по запусканию камешков по воде. От напряжения его рука тряслась, а зрачки сузились до размеров булавочной головки. Лунный свет высветил из тьмы его безжизненное и очень бледное лицо, когда, упрямо поджав губы, он вышел вперед и легким движением пальцев совершил бросок.
Это был первый раз, когда Мо Жань использовал эту чудовищную запретную технику, да еще и на живых людях, поэтому он был взволнован и напряжен до предела.
— Хм…
Обе его жертвы вдруг упали на колени. Мо Жань же, как птица, испуганная натянутым луком, или злодей, что, совершая идеальное убийство, боится даже легкого дуновения ветерка, тут же спрятался в ближайших кустах. От волнения его быстро бьющееся сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из глотки.
Тук-тук-тук.
После того как он убедился, что даже несколько минут спустя эти двое, пребывая в полной прострации, так и стоят на коленях, его бешено колотящееся сердце наконец начало замедлять свой бег.
Нижние одежды Мо Жаня промокли от холодного пота, а кожа на голове онемела, но он набрался смелости и вылез из кустов.
Теперь он вновь стоял в полный рост под серебристым светом луны на покрытой галькой речной отмели. Хотя внешне Мо Жань выглядел почти невозмутимым, но по-прежнему не осмеливался дышать полной грудью и двигался так же тихо и осторожно, как молодая змея, выползшая в сумерках на охоту.
Остановившись около своих жертв, он склонил голову, рассматривая этих двух младших учеников.
Только что они шумно играли, а сейчас со спокойными, словно стоячая вода, бледными лицами застыли перед ним, как две коленопреклоненные статуи. Мо Жань беззастенчиво изучал их, а они даже головы не подняли, замерев в одной позе.
— …
Он пошевелил пальцем, пытаясь с помощью тайной техники заставить их сдвинуться с места.
Ударившись друг о друга, ученики медленно встали. В их черных остекленевших глазах Мо Жань видел лишь свое собственное отражение.
Оно не было очень четким, но, непонятно почему, Мо Жаню казалось, что он смотрится в идеальные зеркала, которые отражают его во всех деталях, вплоть до прилипшего к рукаву волоса. В этих глазах на фоне полной луны он увидел демона с бледным лицом и сияющими алым огнем глазами.
Словно со стороны Мо Жань услышал свой дрожащий голос, который хрипло приказал:
— Назовите свое имя.
Ответом ему стали два лишенных эмоций звонких голоса, которые в унисон произнесли:
— Имя не зависит от меня.
Сердце Мо Жаня снова забилось быстрее, кровь понеслась по венам, как пущенные во весь опор кони, кадык судорожно дернулся, прежде чем он с трудом выдавил следующий вопрос:
— Где ты находишься?
— Место не зависит от меня.
— Какой сегодня день?
— Время не зависит от меня.
Черные камни, являясь самой низшей шашкой на доске Вэйци Чжэньлун, не могли дать ответа на три эти вопроса: они не знали своего имени, а также где и в каком времени они находятся.
…Все определял их хозяин.
И это полностью соответствовало тому, что он прочитал в древнем свитке.
Мо Жань содрогнулся всем телом. Как ни странно, осознав, что он своими руками смог создать два полноценных черных камня, он трепетал не от восторга, а от панического ужаса.
Чего он боялся? Он и сам не понимал, но сердце и душа его пребывали в хаосе и смятении.
Он только знал, что сейчас стоит на краю пропасти… Нет, он уже падает в эту бездну — туда, где его ждет лишь тьма и непроглядная чернота, где нет смерти, нет света, нет цели и нет дна.
Ему казалось, что в этот миг его душа, обливаясь кровавыми слезами, вопила от боли, но, на его счастье, эта агония не длилась долго. В конце концов, его душа раскололась, разбилась вдребезги и рассыпалась на мельчайшие осколки, разлетевшиеся по белу свету мельчайшей пылью.
Мо Жань протянул дрожащую руку и коснулся щеки одной из своих марионеток.
Он тяжело сглотнул, но во рту не было слюны, сухие губы потрескались, а красивое юное лицо исказилось в уродливой гримасе. Уставившись на этого младшего ученика, он задал последний вопрос:
— Чего ты хочешь?
— Я хочу без сожаления пожертвовать жизнью ради хозяина этого камня.
— …
Мо Жаня перестало трясти.
В один миг весь мир затих, успокоился и стал холоднее льда.
Он создал два камня и использовал их, чтобы превратить этих младших братьев, имен которых он даже не знал, в послушных его воле безвольных марионеток. Если он скажет им идти на восток — они не смогут пойти на запад, если захочет, чтобы убили друг друга — они не сумеют ослушаться.
Он и правда их хозяин.
На доске Вэйци Чжэньлун легче всего управлять мертвецами, а самых больших затрат духовных сил требует контроль над живыми людьми.
Но Мо Жань от рождения обладал невероятно сильной и подавляющей духовной энергией, поэтому, благодаря своему природному таланту, он с первого раза смог создать камни Вэйци Чжэньлун, способные управлять двумя живыми заклинателями, пусть даже это были зеленые юнцы, только вставшие на путь совершенствования.
Справившись с первым испугом, Мо Жань вдруг почувствовал возбуждение и невероятный душевный подъем. Казалось, перед его глазами начал разворачиваться свиток с грандиозными замыслами, наполненный яркими красками чувственных удовольствий: песнями, женщинами, вином, сиянием золота, серебра и парчи. Теперь, чего бы он ни пожелал в этом мире — все было в его руках.
Все что любил, он теперь мог крепко сжать в кулаке и не выпускать.
Все, что ненавидел, он мог растереть в порошок.
Мо Жань был так взволнован, что его сердце забилось еще быстрее, но уже не из-за панического страха, а от восторга, в который привела его удивительная техника Вэйци Чжэньлун! Третья запретная техника!
В тайне ото всех он изучал ее и из-за своего невежества терпел поражение несметное количество раз, но, в конце концов, все-таки смог… наконец-то ему удалось… он отлично справился!
Весь мир теперь у него в кармане!
Имея в распоряжении эти черные шашки, он сможет сделать даже то, о чем раньше не мог и мечтать, заполнив все земли от Великой Пустыни до заречья Цзяннани* своими верными приспешниками**!
[*Мобэй 漠北 mòběi — земли на севере: устаревшее название пустыни Гоби в Монголии, Цзяннань 江南 jiāngnán — земли на юге: правобережье реки Янцзы;
**爪牙 zhǎoyá чжаоя«когти и клыки» — приспешники, прихвостни, агентура].
Перед глазами все переливалось яркими красками и радужными узорами.
Казалось, теперь он может сделать что угодно, он…
— Мо Жань.
Внезапно хорошо знакомый холодный голос обрушился на его радужные мечты.
На него словно вылили ведро холодной воды. В один миг все его величественные башни и белокаменные дворцы рассыпались песком, а сам он рухнул с небес на землю, прямо в грязь удручающей реальности.
Мо Жань медленно обернулся. Его горящий алым огнем хищный взгляд упал на бесстрастного человека в белом, стоящего на освещенной лунным сиянием галечной отмели.
— …
Вряд ли Мо Жань смог бы припомнить момент, когда он хотел видеть Чу Ваньнина меньше, чем сейчас.
— Что ты здесь делаешь?
Мо Жань стиснул зубы, его руки невольно сжались в кулаки. Он совершенно точно не был готов дать ответ на этот вопрос, ведь за его спиной все еще стояли далеко не идеальные первые черные шашки Вэйци Чжэньлун. Он понимал, что если Чу Ваньнин подойдет поближе и присмотрится повнимательнее, то, конечно же, сразу заметит странность в их поведении, и тогда все его планы пойдут прахом.
Учитывая крутой нрав Чу Ваньнина, он наверняка вытянет из него все жилы, переломает ноги, уничтожит его духовное ядро, а потом спалит все те записи, которые он скопировал в запретной секции библиотеки.
Увидев, что он молчит, Чу Ваньнин чуть нахмурился и своими белыми шелковыми сапогами ступил на песок, сделав первый шаг в его направлении.
Но на самом деле это был лишь один шаг — только шаг и все. Сразу же остановившись, Чу Ваньнин посмотрел на юных учеников, стоящих у Мо Жаня за спиной.
Не оглядываясь, Мо Жань чуть-чуть пошевелил мизинцем. В этот момент он вложил все свои духовные силы, чтобы мысленно выкрикнуть команды своим черным шашкам, и в итоге все-таки смог заставить этих младших учеников действовать так, как ему было нужно.
Один из них со смехом сказал:
— У тебя недолет! Только что я совершенно точно бросил дальше тебя.
— Надуть меня хочешь! В любом случае ты… Ох, старейшина Юйхэн!
Эти двое вели себя как обычные ученики, застигнутые в разгар веселой забавы. Увидев Чу Ваньнина, они сначала испуганно замерли, после чего поспешно поприветствовали его... Однако, глядя в их глаза, Чу Ваньнин чувствовал, что в них есть что-то неправильное, хотя и не мог точно сказать, что именно его так смущает.
— Приветствую старейшину.
— Приветствую старейшину Юйхэна.
Оба ученика растянули губы в вежливых улыбках и, должным образом поприветствовав Чу Ваньнина, попытались по-быстрому сбежать.
Все еще хмурясь, Чу Ваньнин внимательно наблюдал, как две марионетки Мо Жаня спокойно идут по отмели в направлении бамбуковой рощи, то и дело задевая друг друга плечами… Проводив их взглядом, он обернулся, чтобы снова пристально посмотреть на Мо Жаня. В этот момент тот почувствовал настолько сильное облегчение, что не сдержался и глубоко вздохнул. Но не успел он выдохнуть, как Чу Ваньнин вдруг скомандовал:
— Стойте.
— …
Лицо Мо Жаня немного напряглось. Он впился ногтями в ладонь так, что остались красные следы, но не проронил ни звука, с нарочитым спокойствием наблюдая за каждым движением Чу Ваньнина и мельчайшими изменениями в выражении его лица.
— Вернитесь, — приказал Чу Ваньнин застывшим в ступоре марионеткам.
У Мо Жаня не было иного выхода, кроме как, сцепив зубы, позволить своим пешкам подчиняться чужим приказам и, медленно вернувшись от опушки бамбуковой рощи, встать перед Чу Ваньнином.
Полная луна выплыла из-за маленького облака.
В ярком лунном свете Чу Ваньнин пристально вглядывался в лица этих учеников и вдруг, подняв руку, приложил кончики пальцев к шее одного из них.
Мо Жань не сводил с него глаз. Несмотря на внешнюю безмятежность, в этот момент его сердце сорвалось на бешеный бег.
Он понял, что Чу Ваньнин почувствовал, что дело нечисто, и решил проверить пульс. Конечно, его Учитель не хуже Мо Жаня знал, что осваивающие Вэйци Чжэньлун новички обычно могли взять под контроль только мертвое тело. Хотя эти две марионетки были изготовлены из живых людей, Мо Жань не был до конца уверен в совершенстве своей техники и не знал точно, убил он или нет этих юнцов, когда забивал в их сердца камни.
— …
Неизвестно, сколько времени длился этот напряженный момент, но в конце концов Чу Ваньнин опустил руку и, с досадой взмахнув рукавом, сказал:
— Идите.
Мо Жань чувствовал себя так, словно к его шее прижали острый нож и теперь, наконец, убрали… хорошо еще, что Чу Ваньнин ничего не заметил. Все-таки есть высшая справедливость, и на этот раз Небеса позволили ему прямо под носом у Чу Ваньнина украсть чужие жизни.
Дождавшись, когда ученики скроются в роще, Чу Ваньнин заглянул ему в глаза и спросил:
— Уже очень поздно. Почему ты здесь?
— Просто мимо шел, — с вызовом ответил Мо Жань. На самом деле, он не пытался спровоцировать конфликт, скорее наоборот, специально выбрал этот наглый тон, чтобы не вызвать лишних подозрений, ведь их отношения с Чу Ваньнином давно нельзя было назвать теплыми. Может быть, именно из-за его холодной непочтительности, изначально преисполненный сомнениями Чу Ваньнин неодобрительно поджал губы и так и не нашелся, что сказать.
Что до Мо Жаня, он ни минутой дольше не хотел оставаться с ним наедине, поэтому поспешно отвел глаза и пошел прочь. Но когда он собирался пройти мимо Чу Ваньнина, их плечи столкнулись, и тот внезапно произнес одну фразу, которая заставила Мо Жаня напрячься и замереть.
— Недавно кто-то прокрался в запретную секцию библиотеки.
— … — Мо Жань не обернулся, но в этот миг его глаза опасно сверкнули.
— Тебе должно быть известно, что там хранятся несколько древних книг из тех, что распределили между собой Десять Великих орденов. В них содержатся записи о запретных техниках...
Мо Жань остановился и спокойно ответил:
— Я знаю.
— На самой важной из этих книг есть явные следы того, что кто-то ее перелистывал.
— А причем тут я? — с холодной усмешкой спросил Мо Жань.
Он держался из последних сил, прекрасно понимая, что стоит сияющей золотом Тяньвэнь явить себя миру и устроить ему Небесный Допрос, как взращенный в его душе внутренний демон и все его преступные замыслы окажутся перед Чу Ваньнином как на ладони.
Тогда всем великим мечтам и амбициозным планам Мо Вэйюя сразу придет конец.
После продолжительной паузы Чу Ваньнин сказал:
— Мо Жань, до каких пор ты будешь упрямиться?
В его тихом голосе явно слышались нотки печали и удрученности.
— … — Мо Жань не ответил, но мысленно уже представил, что будет дальше.
Наверняка сейчас расплавленным золотом вспыхнет в ночи и обовьет его Тяньвэнь, и Чу Ваньнин, в полном соответствии с так лелеемым им образом благородного человека, задаст свой первый вопрос: как такая подлая тварь, как он, которую даже с безвинным животным сравнить стыдно, посмела сотворить подобную мерзость? Так или иначе, в глазах Чу Ваньнина он всегда был именно такой бездушной тварью…
— Ты что, не понимаешь, насколько это опасно?
Это прозвучало как-то совсем неправильно.
Мо Жань отстраненно обдумал эту странную фразу.
А потом в некоторой растерянности повернул голову и наконец посмотрел в освещенное ярким светом луны лицо Чу Ваньнина.
Лицо Учителя выглядело бледнее, чем обычно, за морщинкой между чуть нахмуренными бровями скрывалось явное беспокойство, ясные глаза внимательно изучали Мо Жаня, словно пытаясь прочесть его мысли, но на самом деле не видели ничего.
— Если кто-то в ордене практикует это запретное искусство, то он будет убивать людей. Ты не спишь по ночам и гуляешь один в глуши, неужто тебе жизнь не дорога?
— …
Практически сквозь зубы Чу Ваньнин приглушенно и мрачно произнес:
— После того, как ты своими глазами видел, сколько людей погибло во время битвы при Небесном Расколе, почему ты так и не научился дорожить своей жизнью? Теперь, когда ты знаешь, что запретная техника кем-то украдена, как ты можешь вести себя столь неосмотрительно?!
Мо Жань безмолвствовал. Его черные как смоль глаза безотрывно смотрели на человека напротив.
До этого на его лбу выступила испарина, и теперь, по мере того как он успокаивался, под порывами холодного ветра его разгоряченное тело начало остывать. В тот момент, когда Мо Жань окончательно расслабился, его сердце вдруг затопило странное чувство, которое он и сам не мог точно определить, а на губах расцвела едва заметная улыбка:
— Учитель…
Когда он произнес это, обращенные на него глаза Чу Ваньнина странно замерцали.
После смерти Ши Мэя Мо Жань ни разу не улыбался ему и очень редко называл Учителем.
— Так вы заботитесь обо мне? — с едва заметной улыбкой спросил Мо Жань.
— …
Постепенно эта улыбка становилась все более яркой.
Яркой, как лезвие ножа.
Сверкающий в лунном свете белый нож этой улыбки вошел в грудь Чу Ваньнина и в следующий миг вышел кроваво-красным с алым жемчугом на лезвии.
Мо Жань медленно расплылся в дьявольской усмешке и, обнажив звериный оскал, словно скорпион занес свой ядовитый хвост для удара.
— Битва при Небесном Расколе… — он рассмеялся. — Просто замечательно, что Учитель решил вспомнить битву при Небесном Расколе. На самом деле совсем неважно, чему та битва научила меня, главное, что Учитель научился болеть сердцем за других людей! Да?!
Чу Ваньнин вздрогнул, в его глазах отразилось смятение, но он уже не мог отступить и увильнуть от этого разговора.
Улыбка на лице Мо Жаня становилась все более и более гротескной, безрассудной и жестокой.
Наконец-то он мог наброситься на Чу Ваньнина, кусать и рвать его плоть, вцепиться в горло и переломать кости. Внезапно он почувствовал такое воодушевление и восторг, что не смог сдержать свое ликование и рассмеялся в голос:
— Ха-ха-ха, отлично, просто превосходно. Какая отличная сделка: один безымянный ученик в обмен на совесть образцового наставника Чу. Неужели образцовый наставник Чу научился беспокоиться о жизни окружающих его людей? Учитель, сегодня я наконец-то почувствовал, что Ши Мэй умер не зря!
Хотя Чу Ваньнину удавалось сохранить внешнюю холодность и невозмутимость, услышав этот хохот, что закружил вокруг него, словно стервятник над жертвой, он невольно вздрогнул.
— Мо Жань…
— Это ведь даже хорошо, что Ши Мэй умер! Его смерть в обмен на ваши принципы и чувство долга! Выходит, он отдал жизнь за благородное дело!
— Мо Жань, ты…
Перестань смеяться.
Не нужно говорить это все снова.
Но он действительно не мог произнести ни слова. Чу Ваньнин просто не мог… не мог принести извинения и молить о понимании, так же, как не мог снисходительно упрекать этого ученика, который чуть не сошел с ума от горя. Не мог сказать: ты ошибаешься, дело не в том, что я не хотел спасать его, просто тогда у меня в самом деле больше не оставалось духовных сил.
Моя рана была такой же тяжелой как у него, и если бы я потратил еще хоть каплю духовной силы, то стал бы основанием могильного кургана из тысяч павших по моей вине людей и жалким прислужником в Призрачном Царстве.
Но Чу Ваньнин стеснялся произнести это вслух.
Возможно, потому что ему казалось, что это будет жалким признанием его слабости.
Или, возможно, он чувствовал, что в сердце Мо Жаня нет для него места, и его смерть в самом деле ничего не значит в сравнении с гибелью нежного и доброго Ши Минцзина.
Поэтому, в конце концов, Чу Ваньнин старательно подавил дрожь в голосе и с трудом, слово за словом, тихо выдавил:
— Мо Вэйюй, как долго ты собираешься сходить с ума?
— …
— Давай вернемся.
Но воспоминание о пережитом горе уже раздуло пламя гнева. Горло Мо Жаня горело от соленой горечи, которая искала выхода.
— Ши Мэй отдал свою жизнь не ради спасения такого безумца, как ты!
— Слова Учителя неверны, — с безумным смешком ответил Мо Жань. — Разве Ши Мэй пожертвовал своей жизнью ради меня?
Как змея, скорпион, пчела и муравей — каждым словом он кусал его, наполняя сердце ядом.
— Ведь совершенно очевидно, что человек, вместо которого он умер — это вы, Учитель!
Жало глубоко вошло в плоть.
При виде того, как побледнело лицо Чу Ваньнина, сердце Мо Жаня наполнилось болезненным удовольствием. Он хотел пронзить его ядовитыми шипами, язвить и насмехаться над ним, чтобы он также страдал от раздирающей внутренности боли и мечтал о смерти.
Отлично!
Пусть они вместе отправятся в Ад.
— Я тоже хотел бы вернуться, — как ни в чем не бывало продолжил Мо Жань, одарив Чу Ваньнина такой широкой улыбкой, что глубокие ямочки на щеках, казалось, наполнились отравленным вином. — Я тоже не хочу бродить один среди ночи, но моя комната напротив ЕГО.
Мо Жаню не нужно было говорить, кого он подразумевал под этим «его».
Эта ненамеренная интимность причинила Чу Ваньнину еще большую боль.
— Но в его комнате больше никто не зажжет лампу.
Чу Ваньнин закрыл глаза.
Широкая улыбка Мо Жаня, по мере того как он успокаивался, начала сходить на нет:
— Я хотел бы зайти к нему в комнату и попросить его приготовить для меня чашу пельмешек в остром соусе, но теперь это невозможно.
На какое-то мгновение ресницы Чу Ваньнина задрожали, а губы шевельнулись, будто он хотел что-то сказать.
Однако Мо Жань не дал ему ни единого шанса набраться смелости и высказаться в свое оправдание, язвительной насмешкой погасив этот отчаянный порыв:
— Учитель, вы знаете, что лучшие пельмешки делают люди из Сычуани, потому что в соус они добавляют то самое красное чили-масло и острый сычуаньский перец, которые вы так ненавидите. Я могу понять ваше желание приготовить для меня тарелку пельменей, но мне не нужно пробовать их, чтобы парой слов описать вкус того, что вы делаете.
Чу Ваньнин, так и не открыв глаза, немного нахмурился.
Можно подумать, так он мог спрятаться от острых, как меч, слов, слетавших с губ Мо Жаня.
— Я не слишком начитан, но несколько дней назад я слышал, как Сюэ Мэн сказал одну фразу. Думаю, она очень подходит, чтобы описать пельмешки Учителя.
Что это?
Напрасные хлопоты?
Пустая трата?
Пытаясь выстроить оборону вокруг своего сердца, Чу Ваньнин судорожно искал в своем подсознании самое отвратительное и неприятное оскорбление, чтобы морально подготовиться и не чувствовать себя таким жалким и униженным.
Грош цена?
Мо Жань все еще молчал, словно смакуя эти слова во рту.
Верно — не стоящий и медяка!
Чу Ваньнин почти поверил, что не найти сравнения, которое сможет ранить его сердце сильнее, чем это.
Но его спокойствие длилось лишь до тех пор, пока Мо Жань не произнес очень тихо и спокойно:
— Жалкая подделка*.
[*东施效颦 dōng shī xiào pín дун ши сяо пинь «Дун-ши хмурит брови в подражание [красавице Си-ши]» — жалкое подражание.По легенде из «Чжуан-цзы»: женщина уродливой внешности Дун-ши нахмурилась, чтобы придать своему лицу очарование опечаленной красавицы Си-ши, но вызвала лишь отвращение соседей].
Чу Ваньнин так растерялся, что почти бездумно распахнул глаза.
Все-таки он совсем не ожидал, что Мо Жань может быть настолько ядовитым. Скрытые под широкими рукавами, его руки задрожали.
Замесить тесто, растереть начинку со специями и приправами…
Руководствуясь досконально изученными им «Рецептами древнесычуаньской кухни», с испачканными в муке руками и лицом, он учился заворачивать пельмешки, пока из кривых и косых уродцев у него не получились симпатичные круглые пухляши.
Он тщательно изучил теорию и очень старался сделать все идеально.
А взамен получил эти два слова.
Жалкая подделка.
Поздней ночью, на залитой серебристым светом луны речной отмели, Мо Жань с ненавистью смотрел на него. Еще несколько бесконечных мгновений Чу Ваньнин стоял на месте как вкопанный, а потом вдруг, не проронив ни слова, развернулся и пошел прочь.
Неизвестно почему, но в тот день Мо Жаню показалось, что он ушел слишком поспешно. Кроме того, в его походке не было обычного спокойного достоинства, скорее уж это было похоже на поспешное бегство с поля боя после разгромного поражения.
По непонятной причине в его душе в этот момент зародилось странное чувство. Нахмурившись, Мо Жань смотрел в спину уходящему Чу Ваньнину, и, когда его силуэт почти растаял вдали, он все же крикнул:
— Подождите!
Автору есть, что сказать:
Если вы хотите побить Сукина Сына, то помните об осторожности, ведь сила его атаки велика. Предлагаю организовать команду и вместе его отметелить!
Сегодня я много писала и не осталось времени ответить на ваши комментарии. Сначала я написала 6000 иероглифов, но потом сократила написанное до 4000 иероглифов… Сколько ни пишу — все не нравится. Я устала, голова раскалывается, сил нет. Похоже, я качусь по наклонной и плыву против течения.
0.5: — Мне кажется, или Вэйци Чжэньлун похожа на одну очень популярную онлайн-игру?
2.0: — А если поподробнее?
0.5: — Ну… собираешь самых разных людей и зверушек, а потом играешь с ними в семью*...
[*От переводчика L.: уж не на «Sims» ли Тасянь намекает?]
2.0: …Хахахаха! Чего еще ожидать от дурака и задрота, который неделями не вылазит из дома и играет в онлайн-игрушки? Неудивительно, что ты ниже меня на 3 см!
Но Чу Ваньнин не остановился и не обернулся.
Просто не мог оглянуться.
Хоть он и сцепил зубы, чтобы сдержаться, но слезы все равно текли из глаз.
Чу Ваньнин действительно был очень обижен.
Но даже если его несправедливо обидели, что он мог сделать?
Оправдываться?
Гневно укорять?
Разве он не упустил тот момент, когда еще можно было рассказать Мо Жаню правду и сохранить лицо? Неужели теперь он должен говорить это под градом его насмешек, глядя в горящие ненавистью глаза? Он же не хочет добиться того, чтобы вместо «подсовываешь жалкую подделку» услышать «приписываешь себе чужие заслуги»*?
[*鸠占鹊巢 jiū zhàn què cháo цзю чжань цюэ чао «голубь занял гнездо сороки»— прийти на готовое, приписать себе чужие заслуги].
Поэтому он просто ушел.
Интересно, когда той ночью, стоя рядом с мостом Найхэ, в том самом месте, где вешние воды впадают в реку мертвых, учитель и ученик упомянули одного усопшего человека, осознавали ли они, что их слова с бурным потоком пронесутся по горам и долинам, и вместе с желтыми водами двух великих рек устремятся в Преисподнюю? Думали ли они о том, что если тот нежный, как цветущий лотос, юноша в загробном мире услышит их разговор, вероятно, ему будет очень грустно оттого, что между его собратом по обучению и учителем теперь разлад.
Какое-то время Мо Жань просто стоял в одиночестве на берегу реки. Ему вдруг подумалось, что это, возможно, был знак судьбы.
…Чу Ваньнин не доверял другим людям, однако ни на секунду не усомнился в нем.
Было ли это еще одним знаком свыше, но в тот день, перед тем как встретить Мо Жаня, во время патрулирования заднего склона горы Чу Ваньнин столкнулся с мелким призраком. Чтобы связать его, он воспользовался Тяньвэнь, после чего заткнул плеть за пояс.
Золотая Тяньвэнь ярко сияла на фоне белых одеяний, способная по первому же его слову допросить любого подозрительного ученика и в зародыше задушить будущего Наступающего на бессмертных Императора.
Но Чу Ваньнин не снял ее с пояса, он не стал никого допрашивать.
Избежавший допроса Тяньвэнь Мо Жань неспешно направился к шелестящей под усилившимся ночным ветром бамбуковой роще. Устремившись в самые густые заросли, он очень быстро растворился в ночи и был окончательно поглощен мраком.
С тех пор Мо Вэйюй начал втайне изготавливать черные камни: сначала по две штуки, потом по четыре, а потом и по десять в день.
С каждым разом все больше и больше.
Одну за другой он подсаживал черные шашки в тела учеников Пика Сышэн, превращая их в свои глаза и уши, приспешников и тайное оружие.
После первоначальной эйфории Мо Жань постепенно начинал чувствовать раздражение и неудовлетворенность. С каждым днем он становился все более несдержанным и вечно недовольным.
Слишком медленно.
Досадно мало.
Он боялся, что Чу Ваньнин что-то заподозрит, поэтому не решался как в первый раз вкладывать всю имеющуюся в его распоряжении духовную энергию в изготовление шашек для Вэйци Чжэньлун. За раз он создавал по одному камню, сберегая половину сил. Также, чтобы усыпить бдительность Учителя, он сделал вид, что зарыл топор войны и, спрятав когти и зубы, как верный пес вернулся к ногам Чу Ваньнина, чтобы следовать за ним по пути совершенствования духа.
На самом деле, Мо Жанем двигал трезвый расчет. Ведь если Чу Ваньнин поможет ускорить повышение его духовного уровня, то это позволит ему значительно быстрее вымостить лестницу из человеческих костей и подняться на вершину человеческого мира. Так с чего бы ему отказываться от того, что плывет прямо в руки?
В тот день, стоя на верхушке дерева, он так усердно практиковался, что, переусердствовав, потерял равновесие и упал вниз.
В тот же миг перед ним мелькнули белые одежды Чу Ваньнина, когда тот в стремительном прыжке подхватил и обнял его. Но он так спешил, что не успел создать барьер, и в итоге они вместе упали с дерева на землю. Придавленный телом своего ученика Чу Ваньнин глухо застонал от боли. Открыв глаза, Мо Жань увидел, что рука Чу Ваньнина была распорота веткой, и из открытой раны вовсю хлещет кровь.
Мо Жань пристально смотрел на рваную рану на руке Учителя, и в его душе поднималось совершенно не имеющее ничего общего с состраданием звериное возбуждение. К этому времени его натура исказилась настолько, что в тот момент он не ощутил ни вины, ни благодарности, а лишь думал, что кровь Чу Ваньнина выглядит действительно красиво, так пусть потечет еще чуть-чуть.
Но разумом Мо Жань, конечно, понимал, что еще не пришло время снять маску и показать свое истинное лицо жестокого демона, поэтому помог Чу Ваньнину очистить и перевязать рану.
Оба молчали, каждый был поглощен своими тайными мыслями. Белая ткань обернула руку в несколько слоев.
Наконец Мо Жань многозначительно произнес:
— Учитель, благодарю вас!
Слова благодарности, да еще произнесенные таким благожелательным тоном, застали Чу Ваньнина врасплох. Вскинув глаза, он в упор посмотрел на Мо Жаня. Проникающий сквозь крону солнечный свет отбрасывал блики на юное лицо, отчего от природы смуглая кожа казалась очень бледной, почти прозрачной.
В это время Мо Жаню и правда было очень любопытно, что думает Чу Ваньнин о его благодарности.
Наконец-то блудный сын вернулся?
Наконец-то он смягчился?
Но Чу Ваньнин ничего не сказал, только опустил ресницы и одернул рукав.
Поднялся ветер, и солнца было в самый раз.
В прошлой жизни Мо Вэйюй не мог читать мысли Учителя, но и Учитель в итоге неправильно понял его.
В дальнейшем духовная сила Мо Жаня стала стремительно расти. Он был удивительно талантлив от природы, и теперь половины его духовной энергии хватало на создание не одного, а двух, а вскоре и четырех черных камней за раз.
Но и этого ему было недостаточно.
Ему нужна была стотысячная армия послушных его воле солдат, способная одним махом захватить Пик Сышэн, мощная сила, которая могла бы растоптать и бросить к его ногам даже такого талантливого заклинателя как Чу Ваньнин.
Арифметика относилась к тем наукам, которые никак не давались Мо Жаню. Человек, который очень скоро станет Наступающим на бессмертных Императором, часто часами просиживал за столом со счетами в руках, тупо перебирая костяшки.
Как-то Сюэ Мэн пришел навестить его и случайно наткнулся на это зрелище. Он тут же склонился над столом и с интересом спросил:
— Эй, что ты делаешь?
— Считаю.
— Что считаешь?
Мо Жань поднял на него потемневший взгляд и с улыбкой предложил:
— Угадай.
— Не могу угадать, — Сюэ Мэн взял лежащую перед Мо Жанем счетную книгу и начал внимательно изучать ее, бормоча под нос, — одна штука… триста шестьдесят пять дней… триста шестьдесят пять штук… четыре штуки... триста шестьдесят пять дней... что это за чепуха?
— Я хочу купить конфет, — с преспокойным видом ответил Мо Жань.
— Конфет?
— Лучшая конфетка «Юэшэнчжая»* стоит медяк. Если каждый день откладывать по медяку, то за триста шестьдесят пять дней можно накопить на триста шестьдесят пять штук. А если каждый день откладывать по четыре медяка, можно будет… — Мо Жань низко наклонил голову и опять сосредоточился на счетах, передвигая костяшки. Как ни крути, а он все еще не был уверен в результате своих расчетов. — Это будет тысяча…
[*月晟斋 yuèshèngzhāi юэшэнчжай «яркая луна в пост»].
Сюэ Мэн даже без счетов посчитал в уме быстрее него и сразу же ответил:
— …Тысяча четыреста шестьдесят конфет.
Мо Жань поднял голову и, после небольшой паузы, осклабился:
— А ты и правда быстро считаешь.
Мо Жань редко хвалил Сюэ Мэна, поэтому на несколько секунд тот просто ошеломленно замер. Справившись с удивлением, он со смехом сказал:
— Разумеется! В конце концов, я с детства помогаю маме взвешивать лекарства.
Немного подумав, Мо Жань с улыбкой сказал:
— Так или иначе, считаю я неважно. Может, сделаешь доброе дело и поможешь мне сосчитать?
Мо Жань не вел себя так спокойно и доброжелательно со дня смерти Ши Мэя. Глядя на его силуэт на фоне бьющего из окна солнца, Сюэ Мэн вдруг почувствовал какую-то жалость в сердце.
В конце концов, чуть кивнув, он пододвинул стул и сел рядом с Мо Жанем:
— Давай, говори, что нужно.
— Если откладывать каждый день на десять конфет, сколько у меня получится накопить за год? — с теплом в голосе спросил Мо Жань.
— Три тысячи шестьсот пятьдесят. Это даже считать не нужно — слишком просто.
Мо Жань только вздохнул:
— А если добавить немного: пятнадцать в день… — поразмыслив, он все же понял, что изготовление такого количества камней в день превысит его предел, поэтому тут же поправился. — Двенадцать в день. За год это сколько?
— Четыре тысячи… Четыре тысячи триста восемьдесят.
— Я хочу пять тысяч штук, сколько дней мне еще нужно копить?
— Нужно… — Сюэ Мэн взъерошил волосы, старательно считая в уме, а потом вдруг спросил, — а зачем тебе так много конфет? Все равно столько не съешь.
Мо Жань опустил глаза и, скрыв темноту внутри за длинными ресницами, ответил:
— В будущем году Пик Сышэн будет праздновать тридцать лет с момента основания. Если я хочу подарить конфеты каждому ученику, нужно начинать экономить уже сейчас.
Сюэ Мэн застыл от удивления:
— У тебя в самом деле такие планы?..
— Ага, — с улыбкой сказал Мо Жань. — Удивлен? Тебя тоже не обделю.
— Да мне и не надо, — Сюэ Мэн махнул рукой. — Можешь даже съесть мои жевательные мармеладки. Давай лучше я помогу тебе посчитать за сколько ты сможешь накопить на пять тысяч конфет.
Сюэ Мэн сразу взял в руки счеты и, сидя на фоне цветущих за окном деревьев, самым добросовестным образом помог ему сделать нужные расчеты. Все это время Мо Жань, подперев щеку, сидел рядом, глядя на него со странным блеском в глазах. Какое-то время спустя он с улыбкой сказал:
— Спасибо большое.
Всецело поглощенный подсчетами, Сюэ Мэн буркнул что-то себе под нос и даже головы не поднял.
Сейчас в его круглых черных глазах словно в зеркале отражались гладкие костяшки счет. Один, два… они и правда были очень похожи на черные камни для вэйци, количество которых стремительно увеличивалось.
В то время Сюэ Мэн и подумать не мог, что считает не конфеты, а человеческие жизни. Жизни людей, которые однажды уничтожат Пик Сышэн.
Также он не мог знать, что, по всей вероятности, его предложение помочь и тонкий силуэт на фоне окна затронули последнюю хрупкую струну доброты, еще остававшуюся тогда в сердце Мо Вэйюя.
Поэтому, приняв во внимание старую дружбу, Мо Жань не выделил ему ни одного из тех пяти тысяч черных камней Вэйци Чжэньлун.
— Это займет так много времени? — глядя на окончательную цифру, рассчитанную Сюэ Мэном, Мо Жань возмущенно тряхнул головой. — Слишком долго.
— Хочешь, я одолжу тебе денег? — предложил Сюэ Мэн.
— Не надо, — засмеялся Мо Жань.
Тем вечером Мо Жань изготовил десять черных камней. Все они имели изъяны, ведь для его плана не было смысла стараться изо всех сил. Такие шашки не смогли бы взять под контроль не только живых людей, но даже обладающие мощной духовной силой трупы.
Взяв эти десять камней, Мо Жань спустился с горы. Напевая под нос веселую песенку, он направился в пригород Учана, в место, известное как Склон Хэгуй — «склон, откуда журавли отправляются в обратный путь»*.
[*鹤归坡 hèguī pō хэгуй по «склон, откуда отправляются в обратный путь журавли».
От переводчика: 鹤 hè хэ журавль: птица, на которой летают небожители; также является символом бессмертных небожителей].
Считалось, что после смерти человек садится на журавля, который переносит его на Девятое Небо. Это была красивая выдумка для простых смертных, а по факту на этом склоне располагалось кладбище, на котором хоронили всех умерших в городке Учан.
Не мешкая, Мо Жань пошел мимо рядов многочисленных могил. Скользя взглядом по надгробиям, он очень быстро обнаружил захоронение со свежей надписью на плите. Земля еще не поросла травой, а на погребальном камне лежали свежие фрукты и паровые булочки. Он поднял руку над могильным холмом и, сжав пять пальцев, нарисовал спиральную печать. Земля с грохотом разверзлась, и под песком обнаружился самый простой гроб.
Поскольку из-за полученного в детстве жизненного опыта Мо Жань совсем не боялся мертвецов и не испытывал священного трепета перед бренными останками, он просто спрыгнул в могилу и, призвав меч, выломал гвозди, после чего одним ударом ноги выбил тонкую крышку гроба.
Лунный свет осветил лицо трупа. Мо Жань схватил его голову и повернул, после чего придирчиво оглядел тело, словно оценивая качество свинины перед покупкой.
Это был старый хрыч, совсем недавно завернутый в саван и опущенный в могилу. У него было сморщенное лицо и впалые щеки. Судя по всему, у его семьи было не так много средств на захоронение, поэтому в могиле не было ничего, что могло бы предохранить труп от порчи, так что гроб вовсю «благоухал» трупной вонью, а кожа и плоть мертвеца уже начали гнить, став благодатной почвой для личинок мух.
Морщась от невыносимого зловония, Мо Жань аккуратно надел железные перчатки и, схватив мертвого старика за шею, неспешно вытащил его из гроба. Голова мертвеца безжизненно повисла. Взгляд Мо Жаня заледенел, в руке ярко вспыхнул черный камень Вэйци Чжэньлун и в следующую секунду он одним ударом легко вбил его в грудь трупа.
— Вот и ладненько, какой послушный покойничек, — сначала Мо Жань ласково погладил лицо мертвеца, а потом вдруг отвесил ему хлесткую оплеуху и со смехом сказал, — Ты чего такой вялый? Не в настроении? Встань прямо, мое маленькое золотце*. Моя послушная деточка.
[*От переводчика: Тасянь-Цзюнь (Мо Жань 0.5) в самом деле называет этого своего первого зомби 宝贝 bǎobèi «золотце», т.е. точно так же как Мо Жань 2.0 ласково называет Чу Ваньнина].
Хотя для оживления этого трупа он использовал камень с дефектом, который не смог бы удержать под контролем сильного мертвеца, но его силы оказалось более чем достаточно, чтобы поднять на ноги немощного старика.
Труп, хрустя окоченевшими суставами, выпрямился. Плотно смеженные веки приподнялись, обнажив подернутые серой пленкой мутные глаза.
— Назови свое имя, — приказал Мо Жань.
— Имя не зависит от меня.
— Где ты находишься?
— Место не зависит от меня.
— Какой сегодня день?
— Время не зависит от меня.
Мо Жань, прищурившись, взвесил в руке оставшиеся девять дефектных камней. А ведь и правда… если контролируешь мертвое тело, то не нужно расходовать так много духовной энергии и изготавливать идеальный черный камень.
Он улыбнулся так широко, что на его щеках появились ослепительно красивые глубокие ямочки, и медленно задал последний вопрос:
— Чего ты хочешь?
— Я хочу ради хозяина камня без сожаления растереть свои кости в пыль, — хрипло ответил старик.
Очень довольный результатом Мо Жань весело расхохотался. Подняв еще девять тел умерших, он вбил в них оставшиеся камни. Конечно, он старался выбирать трупы посвежее, которые совсем недавно были опущены в могилу и сохранили хотя бы остатки несъеденной червями кожи и плоти.
Эти тела при жизни принадлежали старым и больным людям, которые были настолько немощны, что падали от легчайшего дуновения ветра, но обращенные на них глаза Мо Жаня сияли не только безумием, но и восторженным ликованием.
Наконец, он спокойно достал из своего мешка цянькунь десять коробочек и раскрыл одну из них. На дне лежали два кроваво-красных насекомых. Самка и самец так крепко сцепились хвостами, что их оказалось очень сложно разделить.
— Потрахались и хватит. Чтобы не наскучить друг другу, надо уметь вовремя остановиться. Пришло время и на меня поработать, — протянул Мо Жань, разъединяя совокупляющихся жуков. Ухватив пальцами самца, он повернулся к старику, в которого загнал первый камень, — ну-ка, братец, сделай милость, открой свой вонючий рот.
Старик послушно разинул рот, обнажив полусгнивший язык. Бросив на него жука, Мо Жань приказал:
— Глотай.
Не было никакого сопротивления или нерешительности.
Труп смиренно заглотил жука-шихунь, отправив его к себе в живот.
Таким же образом Мо Жань скормил всех самцов из коробок остальным трупам, а затем самым будничным тоном распорядился:
— Прекрасно. Теперь ложитесь обратно и отдыхайте.
На следующий день он опять создал десять недоделанных черных камней, затратив на них минимум духовных сил. Прицепив к своим шашкам оставшихся самок жуков-шихунь, он загнал их в тела младших учеников.
Эти молодые люди не почувствовали никакого дискомфорта, кроме легкого зуда в спине, но Мо Жань не стал проявлять нетерпение, а просто спокойно ждал…
Ждал, когда самки жуков-шихунь отложат яйца, и в сердцах этих учеников вылупятся мужские личинки, симбиотически связанные с отцовской особью.
Таким образом, посредством связи взрослых особей с личинками два абсолютно не связанных между собой черных камня станут единым целым… марионетками, где дитя будет полностью покорно воле родителя.
Это все равно что запускать воздушного змея, где слабые трупы стали нитью в руках Мо Жаня, тогда как с другой стороны находились более мощные и сильные рабы под контролем Вэйци Чжэньлун. Мо Жаню нужно было лишь отдать приказ взрослой особи в теле мертвеца, чтобы другой труп, в чьем теле жила ее личинка, начал выполнять те же действия.
Он назвал свое изобретение «единое сердце».
Эта хитроумная техника от начала и до конца была придумана и усовершенствована именно Мо Жанем. До него все, кто соприкасался с Вэйци Чжэньлун, были Великими Мастерами. У этих людей не было недостатка в духовной энергии и, если они были бы настолько безумными, что у них чесались руки создать несколько тысяч, десятки тысяч и даже сотни тысяч шашек Вэйци Чжэньлун, им не нужно было бы пользоваться такого рода уловками.
В то время Мо Жань был настолько увлечен черной магией, что не осознавал, что сотворил ужасающую вещь, аналогов которой в мире совершенствования никто не создавал как минимум несколько десятков тысяч лет…
Он разработал черномагическую технику, способную уничтожить весь мир, которой фактически мог воспользоваться любой человек.
При желании это мог сделать каждый!
— Брат!
Внезапно над ухом раздался громкий крик.
Мо Жань тут же пришел в себя, но перед его глазами уже вспыхнул кроваво-алый свет.
Погребенный под горой Хуан злой дух Феникса обратился множеством нитей лозы, которые устремились к Мо Жаню, пытаясь проткнуть его насквозь. Одним из преимуществ Феникса в земном воплощении была скорость полета, с которой мало кто мог сравниться. Сейчас, когда дух Феникса взялся за него всерьез, Мо Жань просто не успел уклониться от его стремительного броска, поэтому одна из лоз все-таки добралась до него и пробила ему плечо. В тот же миг из раны хлынула кровь.
Сюэ Мэн испуганно вскрикнул:
— Ты как?!
— Не подходи! — выдохнул Мо Жань. С холодом в глазах, он следил за змеящейся по земле окровавленной лозой, которая напоминала щупальца, готовые в любой момент снова наброситься на него. Опасаясь новой атаки, он строго окрикнул Сюэ Мэна. — Скорее, иди к Учителю! Скажи ему остановиться! Пусть все остановятся!
Несмотря на то, что кровь лилась из открытой раны не переставая, он продолжал крепко сжимать кусок сердца с черным камнем.
Голова закружилась от атаковавших его разум десяти тысяч дум.
Ошибки быть не могло: это точно было «Формирование Единого сердца». Более того, оно было даже совершеннее, чем то, что создал он сам в прошлой жизни. Но, в любом случае, суть его не поменялась: только поддерживая тело материнской особи здесь, можно было придать сил дочерней личинке на другой стороне.
Рука Мо Жаня, сжимающая камень Вэйци Чжэньлун, задрожала. Постепенно эта дрожь расползалась по всему телу, но причиной ее была вовсе не боль в плече. От ступней вверх по его телу поднималась волна дикого ужаса, от которого кровь стыла в жилах.
У него не осталось сомнений в том, что кто-то еще смог возродиться.
И теперь его волновал другой вопрос: знает ли этот возрожденный о том, что Мо Жань — тоже призрак, получивший второй шанс на жизнь в этом мире? А если знает, тогда…
Спина его покрылась холодным потом. Разум вдруг захватило беспросветное отчаяние.
Перед глазами всплыло безжизненно бледное лицо Наступающего на бессмертных Императора. Из густой тени украшенного жемчужными нитями императорского венца на Мо Жаня взирало это безжалостное лицо с холодной как лед язвительной ухмылкой на губах.
Восседая на стоявшем далеко на вершине императорском троне, он непринужденно наклонился вперед и, подперев щеку рукой, холодно усмехнулся, глядя на него:
— Образцовый наставник Мо, думаешь сбежать? И куда ты сможешь сбежать?
Дьявольская лоза наступала, как морской прилив, из которого один за другим начали выходить убитые им в прошлом люди. Это был его долг, который остался висеть на нем с прежней жизни.
Он видел окровавленного Ши Мэя, совершенно обескровленное лицо Чу Ваньнина, повешенную женщину, волочащую за собой три метра белого шелка и выпотрошенное тело мужчины, внутренности которого вывалились наружу.
Все они пришли по его душу.
— Рано или поздно, ты не сможешь этого избежать. Кто-то уже знает о том, что в этой телесной оболочке скрыта мерзкая душа, не достойная перерождения.
Мо Жань закрыл глаза.
Если этот загадочный человек на самом деле знает, что Мо Жань тоже возродился, значит в случае его поимки, он может разоблачить все грязные тайны его прошлого и тогда… что ему делать?
Он боялся даже думать об этом.
Автору есть, что сказать:
Злодейский Босс: — Как же мне это нравится: я тебя вижу, а ты меня — нет.
Псина: — Да кто ты такой?
Злодейский Босс: — Я маленький зеленый дракон*, маленький зеленый дракон, у меня много маленьких секретов*, маленьких секретов!
Псина: — …Пошел нахуй!
[От переводчиков: напевает детскую песенку Little dragon с недетским подтекстом:
*青龙 qīnglóng миф. Цин-Лун (зеленый дракон) дух-покровитель востока (еще так Пирожок называла одного из учеников Чу Ваньнина); прост. мужчина с бритым лобком;
**小秘 xiǎomì «маленькая тайна» — любовница (босса)].
[*护 hù ху — брать под защиту, принимать сторону/покрывать (кого-л.)].
Тем временем Сюэ Мэн уже добежал до места ожесточенной битвы и, замахав руками, громко крикнул:
— Остановитесь! Все остановитесь! Прекратите сражаться! Это бесполезно!
На самом деле, еще до того, как он прибежал с этим заявлением, многие начали догадываться, что с этими мертвяками что-то не так.
Больше тысячи представителей элиты мира совершенствования сражались с несколькими десятками тысяч неорганизованных низкоуровневых трупов, накатывающих на них, словно прибой на прибрежные скалы. Может со стороны сцена выглядела впечатляющей и даже героической, но чем больше они сражались, тем сильнее ощущалось чувство неправильности происходящего, ведь весь их героический поход против зла с каждой минутой все больше походил на бойню.
Из множества заклинателей, которые прошли сквозь барьер и добрались до этого места, легкие раны получили лишь два особенно неловких юных ученика, остальные же были целы и невредимы. Поэтому, когда Сюэ Мэн выкрикнул эту фразу, почти все тут же остановились и повернули головы в его сторону.
— Я…
Сюэ Мэн запнулся на полуслове. Впервые он оказался в центре внимания такого огромного количества людей, многие из которых были старейшинами и уважаемыми мастерами.
— Что случилось? — спросил Чу Ваньнин.
Услышав голос своего Учителя, Сюэ Мэн сразу же успокоился и, указав на то место, где Мо Жань вел ожесточенный бой с хищной лозой, ответил:
— Похоже, Мо Жань знает, что тут происходит. Он сказал, что дальнейшее сражение с этими трупами ничего не даст.
Люди в толпе начали обмениваться растерянными взглядами. Многие из них были влиятельными людьми, старейшинами, главами школ и им было как-то не с руки слушать наставления какого-то выскочки из молодых мастеров. Потемнев лицом, Цзян Си вслух озвучил мысли большинства:
— Мо Жаню чуть больше двадцати лет. Что этот сопливый мальчишка может знать?
Будь это кто-то другой, Сюэ Мэн, возможно, еще стерпел бы и даже смог бы проявить немного учтивости, но с ним заговорил именно Цзян Си. От одного взгляда на его надменное лицо Сюэ Мэн тут же вскипел от злости и в гневе выпалил:
— Если кто-то в двадцать лет был глупым молокососом, это не значит, что другие люди будут такими же! Впрочем, что взять с узколобого консерватора!
Публично поставить Цзян Си в такое неловкое положение? Да это просто ни в какие ворота не лезло! Ученики ордена Гуюэе не могли остаться в стороне и тут же набросились на него с упреками и угрозами:
— Что ты себе позволяешь?
— Сюэ Мэн, вымой свой грязный рот!
Если оказавшись перед
толпой, молча взиравших на него людей, Сюэ Мэн почувствовал себя не в своей тарелке, то сейчас, столкнувшись с нападками, он совершенно не стушевался и мобилизовался. После стольких лет перебранок с Мо Жанем он привык отвечать провокацией на провокацию и всегда был готов принять вызов. Презрительно вскинув брови, он резко сказал:— И что в том, что я сказал, неверно? В такой сложной ситуации ваш глава Цзян вместо того, чтобы совместно заняться поиском выхода, решил обсудить чужой возраст и опыт!
Цзян Си тоже был известен своей вспыльчивостью. Уважаемый глава, Председатель Совета глав всех школ, вопреки ожиданиям, вдруг прищурил глаза и на глазах у всех вступил в словесную перепалку* с младшим по возрасту и статусу.
[*唇枪舌剑 chún qiāng shé jiàn чунь цян шэ цзянь «губы — копья, а язык — меч» — обр. в знач.: ожесточенный спор, словесная перепалка].
— Возраст и опыт тесно связаны. Когда ты достигнешь возраста своего отца, тогда, возможно, сможешь понять причину, по которой в разговоре со старшими в первую очередь нужно помнить о правилах приличия и этикете.
— Если глава Цзян в самом деле так мыслит, то как он может считаться старшим? — гневно спросил Сюэ Мэн.
— Ладно, Мэн-эр, — нахмурившись, сказал Сюэ Чжэнъюн, — давай поговорим об этом в другой раз. Где Жань-эр? Скорее отведи нас к нему.
Несмотря на то, что Сюэ Чжэнъюн вовремя остановил Сюэ Мэна, и у Цзян Си больше не было повода дальше с ним препираться, тот все же не мог не оставить последнее слово за собой. Раздраженно тряхнув рукавами, он с досадой бросил:
— Сюэ Чжэнъюн, как я посмотрю, ты и правда знаешь толк в воспитании!
Сюэ Чжэнъюн сильно побледнел и даже хотел что-то ответить, но в последний момент все же сдержался и не стал на глазах у всех спорить с главой самого влиятельного ордена мира совершенствования. Проглотив обиду, глава Сюэ счел за лучшее промолчать и последовал за толпой заклинателей вниз по склону горы.
Дойдя до места, он сразу увидел, что развевающаяся на ветру простая походная одежда его племянника порвана, а один из рукавов в крови. В руке Мо Жань крепко сжимал черный камень, вокруг него лежали сожженные обрывки лозы, а новые плети пока не спешили выползать наружу.
Увидев, что он ранен, Чу Ваньнин и Сюэ Чжэнъюн изменились в лице.
— Жань-эр, как ты? — воскликнул глава Сюэ. — Нужно его вылечить… Исцелите его! Скорее, позовите кого-нибудь! Ши Мэй! Иди сюда! Помоги!
Ши Мэй, похоже, тоже был напуган. При виде кровоточащего плеча Мо Жаня его лицо посерело, и он просто замер на месте, не в силах пошевелиться.
В конце концов вперед выступил божественный мастер* Ханьлинь из Гуюэе. Стоило его руке лишь слегка коснуться разорванного рукава, как Мо Жань сразу же почувствовал, что острая боль начала отступать. Обернувшись к Хуа Биньаню, он чуть кивнул головой:
[*圣手 shèngshǒu шэншоу «святая рука» — божественный целитель/врач, виртуоз своего дела, корифей].
— Большое спасибо, божественный мастер.
— Не за что, — холодно ответил Хуа Биньань. — Я слышал, что образцовый наставник Мо обнаружил что-то, чем хотел срочно с нами поделиться?
Мо Жань и до этого находился в полном смятении чувств, а сейчас, когда настал момент и ему необходимо было принять решение, его внутреннее напряжение достигло апогея. Он ясно понимал, что если выложить все, что он знает о Формировании Единого сердца, то безо всякого сомнения у некоторых людей возникнут подозрения и догадки, которые могут затронуть его самого.
Однако сейчас у него не было выхода. Кому, как не ему, знать, какая кровавая бойня начнется, если тень Вэйци Чжэньлун накроет мир. Он был готов пожертвовать своей репутацией только ради того, чтобы Чу Ваньнин никогда этого не увидел.
— Посмотрите на это.
Он раскрыл ладонь и предъявил окровавленный черный камень собравшимся вокруг него людям.
Цзян Си усмехнулся:
— Шашка Чжэньлун? Образцовый наставник Мо, вы этим давно всем известным фактом так хотели с нами поделиться? Если бы внутри этих трупов не было черных камней Вэйци Чжэньлун, то как этими трупами можно было бы управлять?
Мо Жань упрямо поджал губы и ответил:
— Это не просто шашка Чжэньлун — это жук-шихунь на шашке Чжэньлун.
Он еще раз показал черный камень вэйци всем, кто желал рассмотреть его поближе, и ткнул в кровавую точку:
— Вот, прямо здесь.
Сохраняя соответствующую его высокому статусу невозмутимость, Цзян Си, заложив руки за спину, молча стоял рядом с ним, бесстрастно рассматривая насекомое.
Сюэ Чжэнъюн подошел ближе, чтобы лучше видеть жука, однако даже длительное его разглядывание не натолкнуло его на какие-либо мысли, поэтому в итоге он все же спросил:
— Жук как жук, что с ним не так?
— Такой есть на каждом камне, — ответил Мо Жань. — Эта партия Вэйци Чжэньлун не так проста, как кажется на первый взгляд.
Он скользнул взглядом по множеству глаз, что сейчас были обращены на него.
Конечно, Мо Жань знал, что делает.
Чтобы предотвратить катастрофу, он должен был рассказать все, что ему известно.
Но это не значит, что он не понимал, какова будет цена…
На самом деле этот закулисный злодей был чертовски умен. Если до сих пор он не был уверен в том, что Мо Жань действительно переродился в этом теле, то воссоздание Формирования Единого сердца бесспорно было идеальной ловушкой для него.
Если в этой ситуации Мо Жань вероломно промолчит, то по его вине страшное бедствие обрушится на смертный мир. Но если он все же решится открыть рот, то этот закулисный злодей сразу же узнает…
Наступающий на бессмертных Император возродился.
Однако у Мо Жаня не было иного выбора и ему оставалось только, тщательно взвешивая каждое слово, сказать:
— Я не знаю, господа, видели ли вы когда-нибудь представление кукольного театра?
Кто-то из толпы ответил:
— …Конечно видели. Но к чему вдруг этот вопрос?
— Я тоже видел, но в детстве я был очень маленького роста и не мог протиснуться в первые ряды, так что мне оставалось только стоять за сценой, подслушивая и подсматривая за тем, что происходит за кулисами, — сказал Мо Жань. — Поэтому для меня кукольный театр не похож на то, к чему привыкли вы — в отличие от меня, вы видели то, что происходит на сцене: как несколько тряпичных разукрашенных марионеток, выходя на подмостки, сражаются и убивают, разговаривают и поют.
Цзян Си не выдержал:
— Что ты хочешь сказать? Можешь излагать как-то покороче?
— Нет, — ответил Мо Жань, — не каждый человек может так глубоко мыслить, как глава Цзян, а я хочу, чтобы все не только услышали, но и поняли мои слова.
— …
Увидев, что Цзян Си хмурится, но молчит, Мо Жань продолжил:
— Могут ли эти марионетки двигаться сами по себе?
— Конечно нет, — ответил Сюэ Чжэнъюн.
— Тогда вы понимаете, каким образом они двигаются? Несколько человек, сидя на корточках под сценой, при помощи палок и нитей манипулируют ими.
— Верно.
— Ладно, — кивнув, Мо Жань продолжил свои объяснения, — у меня есть одно предположение… Конечно, я не могу проникнуть в мысли Сюй Шуанлиня, но все же, думаю, в целом я прав. Гора Хуан, на которой мы сейчас находимся, очень напоминает то самое место под сценой, а эти бессильные высохшие трупы по сути нити и палки, при помощи которых можно управлять марионетками на сцене... Естественно, им не нужно обладать какими-то большими способностями, ведь все, что от них требуется — это поддерживать и двигать тряпичную куклу в нужном направлении.
— ...Продолжай, — сказал Цзян Си.
— Если в самом деле гора Хуан всего лишь закулисье, то настоящий спектакль разворачивается вовсе не здесь, а на сцене. И тут возникает закономерный вопрос: если Сюй Шуанлинь руководитель этой труппы, то кому он отдает распоряжения?
— Само собой, тем людям за кулисами, в чьих руках нити и палки, — ответил Сюэ Чжэнъюн.
— Именно. Сюй Шуанлинь отдает приказания кукловодам на горе Хуан, а те приводят в движение тряпичных кукол, чтобы они поднялись и показали нужное ему представление.
Дослушав Мо Жаня, Цзян Си прищурился и уточнил:
— Ты хочешь сказать, что кроме горы Хуан, есть еще одно место, так называемая «сцена» с горой трупов, которых ты обозначил как «марионеток»?
— Глава Цзян такой проницательный.
— Тебе незачем мне льстить, — отрезал Цзян Си. — Вот только я хочу кое-что понять… Чтобы убедить, ты засыпал нас цветистыми сравнениями и яркими метафорами*, но в итоге все, что мы тут услышали, не более чем полет твоей безудержной фантазии*. Образцовый наставник Мо, пока что все твои предположения абсолютно голословны. У тебя есть хоть какие-нибудь доказательства?
[*花团锦簇 huā tuán jǐn cù хуа туань цзинь цу «букеты цветов, горы парчи» — метафора для описания чего-то очень красочного и впечатляющего;
*天马行空 tiān mǎ xíng kōng тянь ма син кун «небесный скакун мчится по воздуху» — обр. никак не добраться до существа дела (о речи или поступке); о полете мысли, неуемной фантазии].
— …На самом деле, у меня не так уж много доказательств моих слов, – ответил Мо Жань. — На эту мысль меня натолкнуло то, что я случайно обнаружил на шашке Чжэньлун в сердце мертвеца жука-шихунь.
Черный камень в его руке был липким от вонючей крови, но, даже покинув тело носителя, жук-шихунь был все еще жив и лениво шевелился, не спеша его оставлять.
Мо Жань какое-то время молча разглядывал насекомое, а потом поднял голову и прямо взглянул, но не на Цзян Си, а на стоявшего за его спиной божественного мастера Ханьлиня, Хуа Биньаня.
— Божественному мастеру, должно быть, лучше всех известно о способности жуков-шихунь к адаптации.
— Этот вид насекомых в самом деле невероятно адаптивен, но на что конкретно пытается указать нам образцовый наставник Мо?
Мо Жань ответил одним словом:
— Имитация.
— Это совершенно естественно, — сказал Хуа Биньань. — Личинки жука-шихунь исключительно искусны в подражании. До достижения зрелости они ментально связаны с отцовскими особями и полностью имитируют все их движения.
— Хорошо. Тогда, если я возьму черный камень Вэйци Чжэньлун с личинкой этого жука и помещу его в тело другого человека, находящегося на значительном расстоянии отсюда, что произойдет?
— … — тембр голоса Хуа Биньаня немного изменился, — что бы ни делал мертвец здесь, тело человека там в точности это повторит.
— Как это можно прекратить?
— Никак, кроме смерти самца ничего не поможет.
Мо Жань кивнул и сказал:
— Господа, разойдитесь немного. Будьте осторожны и смотрите.
Сказав это, он с холодной решимостью в глазах внезапно нанес удар, пытаясь уничтожить черный камень вместе с сидевшим на нем жуком-шихунь. В тот же миг земля под ним задрожала и, разорвав каменистую почву, на свет вырвалась лоза, которая тут же яростно атаковала Мо Жаня. Испуганные люди поспешили отступить, но Мо Жань успел уклониться от атаки и поторопился мысленно погасить свое намерение уничтожить жука-шихунь и шашку Чжэньлун.
Выровняв дыхание, он заложил руку за спину и, встав на прежнее место, объявил:
— Теперь вы все видели своими глазами. Магия горы Хуан защищает жизни этих жуков-шихунь, не давая нам уничтожить их. Если кто-то и сейчас будет настаивать на том, что появление жуков-шихунь на шашках Чжэньлун — это просто совпадение... или что они на них только ради украшения, то мне больше нечего вам сказать.
Повисла тишина. Люди размышляли о его словах, пытаясь переварить догадку Мо Жаня.
Это предположение переходило все пределы разумного, но почему-то никто не смог найти в этой теории ни одного изъяна.
Образ мыслей Мо Жаня казался безумным, но взгляд его был тверд, а в словах звучала абсолютная уверенность в своей правоте.
Казалось, что он на сто процентов знал, о чем думает и как действует Сюй Шуанлинь, и теперь изо всех сил старался убедить их.
Но такого рода глубокая убежденность не могла не пугать людей, и даже Чу Ваньнин начал испытывать тревогу относительно душевного состояния своего ученика. Нахмурив брови, он издали внимательно изучал бледное лицо Мо Жаня, и в какой-то момент у него вдруг екнуло сердце от странного ощущения, будто он почти получил ключ к двери, за которой его ждет свирепое чудовище… которое разорвет его в клочья.
Возможно, Сюэ Чжэнъюн был единственным человеком, чьи мысли были сравнительно просты. Он не придал никакого значения тому факту, что Мо Жань за столь короткий отрезок времени смог додуматься до такой странной и подозрительной «марионеточной техники», а всего лишь серьезно обдумал эту версию и вдруг, хлопнув себя по лбу, воскликнул:
— Так выходит, что Сюй Шуанлиня на этой горе может и не быть?!
— Я полагаю, что его здесь нет, — подтвердил его догадку Мо Жань.
Старейшина Сюаньцзи тут же обеспокоился тем, о чем большинство людей даже не подумало. Озабоченно нахмурив брови, он спросил:
— Поднимаясь сюда мы истребили не менее десяти тысяч оживших трупов, откуда он взял столько тел? Гибель такого количества людей не могла не привлечь внимания Десяти Великих орденов.
Мо Жань со вздохом произнес:
— Есть место, где в один день умерло куда больше. Вы что, забыли?
— Где это могло умереть сразу столько людей?
Видя недоумение людей, Мо Жань не стал вдаваться в долгие объяснения и произнес лишь одно слово:
— Линьи.
— Невозможно!
Тут же кто-то поспешил возразить:
— В поглотившем Линьи огненном море все сгорело дотла. Какие тела там могли остаться?
— Их забрали через пространственный разрыв, — ответил Мо Жань, — У Сюй Шуанлиня ведь есть сообщник, который может разрывать пространство.
На этот раз никто не стал спорить с ним, но не потому, что он смог их убедить, а лишь из-за того, что все это звучало слишком абсурдно и нелепо.
После долгой паузы Цзян Си сказал:
— Это первая запрещенная техника, которая была утрачена столетия назад…
— Первая запрещенная техника — это «пространственно-временной раскол», а я говорю о «разрыве пространства», — перебил Мо Жань.
— Здесь несколько десятков тысяч трупов. Пусть даже Сюй Шуанлинь действовал не один, — выражение лица Цзян Си стало совсем уж ледяным, — это же насколько велики должны быть способности этого человека, чтобы перенести всех этих людей на гору Хуан, прежде чем их поглотило огненное море?
— Глава Цзян Си, а не могли бы вы взглянуть на ситуацию под другим углом, — ответил Мо Жань. — А что, если эти люди во время переноса уже сгорели заживо, но еще не превратились в пепел. При помощи этой техники проще перемещать мертвые тела, чем возиться с живыми.
Цзян Си пришлось не по вкусу, что представитель молодого поколения так явно ведет в их разговоре. Он прищурился, готовясь взять реванш, но не успел ничего сказать, так как бледная тонкая рука остановила его. С едва заметной улыбкой на губах божественный мастер Ханьлинь, Хуа Биньань, вступил в разговор, обратившись к Мо Жаню:
— Образцовый наставник Мо, вы так уверенно говорите, словно видели все своими глазами. А есть ли у вас доказательства?
Мо Жань никак не ожидал, что этот известный своей скромностью целитель выйдет вперед и задаст ему подобный вопрос. На миг он ошеломленно замер, но все же смог собраться и ответить:
— Вряд ли кто-то лучше, чем образцовый наставник Хуа сможет определить, обгорела плоть этих окоченевших трупов или сгнила.
Хуа Биньань обернулся и взглянул на несколько расчлененных трупов поблизости, которые, несмотря на отрезанные руки и ноги, продолжали пытаться подняться. Наконец, он повернулся обратно и холодно ответил:
— Даже если тела обгорели, что позволяет вам утверждать, что эти трупы стали такими из-за обрушившегося на Линьи бедствия?
Но Мо Жань не собирался отступать и, в упор уставившись на него своими черными глазами, спокойно сказал:
— Это не более чем предположение. Если образцовый наставник Хуа считает, что это вздор, то он может придумать другой способ, при помощи которого Сюй Шуанлинь смог протащить на гору Хуан тысячи свежих трупов прямо под носом разыскивающих его духовных школ мира совершенствования.
Хуа Биньань весело рассмеялся:
— Я не силен в темной магии, так что даже гадать не буду.
— …
На несколько секунд на горе Хуан воцарилась мертвая тишина.
Эти слова божественного мастера Ханьлиня, словно отравленная стрела вонзились в сердца и отравили души людей ядом недоверия.
После рассказа Мо Жаня о том, как можно использовать связь между личинкой и самцом жука-шихунь, в сердца многих закрался невыразимый словами первобытный ужас, от которого волосы вставали дыбом.
Не зря в народе есть поговорка: «Скажи, что видят твои глаза, и я скажу кто ты».
Многих из присутствующих никак нельзя было назвать наивными и простодушными людьми и, естественно, рано или поздно они должны были задаться вопросом: как вышло, что Мо Жань смог за такое короткое время обдумать такую безумную и страшную по сути своей гипотезу?
Конечно, его сложно было обвинить в том, что он является прихвостнем Сюй Шуанлиня, ведь в таком случае он точно не стал бы выдвигать такое предположение.
Следовательно, может статься, что этот праведный и честный на словах образцовый наставник Мо на самом деле тайно изучает темную магию и, возможно, даже практикует некоторые запрещенные техники?
Подхваченная ветром легкая вуаль на лице Хуа Биньаня чуть приподнялась, обнажив изогнутые в легкой улыбке губы:
— Если уж зрить в корень, когда дело касается предположений о замыслах Сюй Шуанлиня, должен признать, что мне вряд ли удастся сравниться с образцовым наставником Мо.
Мо Жань в какой-то момент хотел возразить, но вдруг осознал, что своими речами сам выбил опору у себя из-под ног и при такой постановке вопроса ответить-то ему было нечего. Он приложил столько сил, чтобы убедить этих людей, и теперь просто не мог сказать: «На самом деле я тоже не силен в черной магии, просто вот решил пофантазировать на тему».
В этот критический момент он вдруг услышал знакомый ясный и холодный голос:
— Образцовый наставник Хуа, к чему эти ядовитые намеки*?
[*含沙射影 hánshā shèyǐng ханьша шэин «стрелять в тень человека песком изо рта» — вредить исподтишка, бросать ядовитые намеки, клеветать. Истоки идиомы: в море жила рогатая трехногая черепаха Юй, у которой не было глаз, поэтому когда она слышала шаги людей, то начинала плеваться в них песком. Человек, на тень которого попадал песок, мог серьезно заболеть].
— А? — с улыбкой откликнулся Хуа Биньань. — Образцовый наставник Чу...
В ярко сияющих в лунном свете белоснежных одеждах Чу Ваньнин спокойно взирал на него со скучающим выражением лица:
— В разных обстоятельствах и положении люди могут мыслить по-разному. Сидящие на циновке в зале видят лишь кукол на сцене, но те, кто могут смотреть представление только из-за кулис, видят сидящих на корточках под столом обычных людей. Образцовый наставник Хуа, вы понимаете, что я хочу сказать?
— Прошу прощения, ваш покорный слуга — глупый человек, которому все нужно растолковывать, — все так же улыбаясь ответил Хуа Биньань.
— Мо Жань имеет свою точку зрения, — холодно продолжил Чу Ваньнин, — он один из моих учеников, поэтому, я надеюсь, впредь вы будете осторожнее в словах и не будете строить на ровном месте столь смелые предположения.
От такой поддержки и безоговорочного доверия у Мо Жаня сдавило горло.
— Учитель… — пробормотал он.
Хуа Биньань какое-то время смотрел на Чу Ваньнина, словно желая что-то сказать, но, в конце концов, все же промолчал и все с той же улыбкой на губах растворился в группе адептов Гуюэе.
За это время Цзян Си смог придать своему лицу обычное надменное выражение, но его дурное настроение никуда не делось:
— В любом случае сначала мы поднимемся на вершину, а уж потом вернемся к этому вопросу, — холодно постановил он.
Когда они достигли вершины горы, то нашли там только громадный барьерный массив с огромным количеством дыр, через которые непрерывно лился красный свет.
При виде этой формации сердце Мо Жаня тут же ухнуло вниз, а пальцы похолодели.
Это и правда было Формирование Единого сердца… Этот массив был необходим для лучшего совмещения пешек Чжэньлун с жуками-шихунь и позволял значительно облегчить управление созданным боевым порядком.
Глава Дворца Тасюэ, нахмурившись, окинула взглядом этот, похожий на тотемный столб, магический массив и спросила:
— Это же что-то вроде формации? Никогда такого не видела. Глава Сюэ, у вас больше опыта, может вы встречали что-то подобное?
Сюэ Чжэнъюн подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть странное формирование, но в итоге лишь покачал головой:
— Нет, не встречал.
В темно-карих глазах Цзян Си появился мрачный блеск. Какое-то время он внимательно изучал похожие на сверкающие глаза дыры в массиве, и, наконец, вытянув руку, попытался ментально прощупать его. В конце концов, это был его долг, ведь он лучше большинства присутствующих разбирался в магии, связанной с магическими насекомыми и ядами. Закрыв глаза, он полностью погрузился в исследование духовного потока, но спустя приблизительно пять минут внезапно убрал руку и обернулся к Мо Жаню:
— У тебя есть еще какие-нибудь идеи?
Учитывая их более ранние дебаты, подобная реакция с его стороны была равносильна почти безоговорочному признанию правоты Мо Жаня!
— …Есть, — ответил Мо Жань.
— Говори, — сказал Цзян Си.
— Поскольку данная техника завязана на сцепке отцовская особь под сценой, а мать и дитя на сцене, то сколько мы видели здесь людей с шашками Чжэньлун внутри, столько Сюй Шуанлинь сможет поднять трупов там, где ему это нужно, — Мо Жань сделал паузу, перед тем как перейти к главному, — вот только если здесь нам встретились трупы обычных людей, которые сами не могут даже курицу связать, то там, боюсь, мы столкнемся с сильнейшими, прославившимися еще при жизни, заклинателями.
Шокированный Сюэ Мэн не удержался и переспросил его:
— Выходит, именно поэтому Сюй Шуанлинь убил так много простых людей? Чтобы лучше контролировать трупы заклинателей?
— Боюсь, что так и есть.
— …
Сюэ Мэн обернулся, чтобы взглянуть на пройденный им путь от подножия до вершины, который был буквально усеян мертвыми телами, и в один миг вся кровь отхлынула у него от лица. Возможно, из-за этого отвратительного зрелища он почувствовал дурноту или в этот момент представил другое место, где им предстоит встретиться лицом к лицу с таким же количеством трупов сильнейших совершенствующихся, но, скорее всего, по совокупности этих причин, Сюэ Мэна немного повело в сторону.
Внезапно кто-то громко крикнул:
— Скорее, смотрите сюда! Здесь еще одно мертвое тело!
На голой вершине горы не было иных укрытий, кроме зарослей кустарника, в которых чей-то острый глаз разглядел кусок белых одежд.
Автору есть, что сказать:
Ха-ха ~ Есть ли среди вас те, кто так и не смог понять принцип Формирования Единого сердца? Так, иди-ка сюда, я объясню еще раз на пальцах:
А — очень хорошо управляемый объект, Б — объект, манипулировать которым очень трудно. Поэтому тот, кто применяет эту технику, использует жука-шихунь, чтобы установить связь между объектами А и Б.
Главная роль жука-шихунь — подражание.
Манипулятор отдает приказ объекту А, и подчиненный через жука-шихунь объект Б копирует все действия объекта А.
Маленький спектакль:
«Какой аспект в глазах окружающих для вас наиболее важен?»
Цзян Си: — Поддержание лица главы.
Чу Ваньнин: — Поддержание лица образцового наставника.
Мо Жань: — Поддержание лица Учителя.
Хуа Биньань: — Поддержание лица божественного мастера.
Сюэ Мэн: — Поддержание лица молодого господина Пика Сышэн.
Сюй Шуанлинь: — Вы можете перестать думать только о сохранении своего лица, а? Тем более, что я даже не знаю, что такое это ваше «лицо»! Так, давайте быстрее уже организуйте доставку тумаков и еды мне прямо на дом. Я мечтаю хорошо поесть и умереть. Побыстрее бы уже отсняться в этой мелодраме, наконец, отмыть ноги от блевотины и послать вас всех нахуй с самой высокой пагоды, мать вашу*!
[*MMP — 妈卖批 mā maì pī «твоя мама торгует оптом/критикой» — интернет-сленг: подразумевается «твоя мама - шлюха» (от сычуаньского произношения 卖 屄 [mā maì bī]); китайский аналог «мать твою/вашу» или английского FUCK].
Несколько человек подошли и вытащили тело из кустов. Этот труп буквально обгорел с головы до пят, но даже так с первого взгляда становилось ясно, что человек до последнего сражался за жизнь, барахтаясь в безбрежном огненном море. Лицо спеклось настолько, что черт было не разглядеть, и только судя по костяку и уцелевшей в огне сетке из серебряных нитей, можно было предположить, что при жизни это была женщина.
Чу Ваньнин закрыл глаза и провел рукой над трупом, после чего уверенно сказал:
— Нет следов присутствия камня Вэйци Чжэньлун.
Кто-то пробормотал:
— Не так уж это и странно. На этой горе Сюй Шуанлинь использовал такое огромное количество трупов для своих шашек Чжэньлун, что мог ведь кого-то и пропустить.
Немедленно нашелся тот, кто поспешил ему возразить:
— Думаете, если бы этот труп был пропущен, он бы остался вот так лежать в одиночестве на самой вершине?
Мо Жань тоже слонялся поблизости, то и дело поглядывая на этот женский труп. Как человек, который в прошлой жизни в совершенстве овладел Вэйци Чжэньлун, он знал некоторые слабые места и ограничения этой техники, поэтому у него уже были некоторые догадки относительно того, кем при жизни была эта женщина. Однако, чтобы что-то утверждать, ему требовалось найти доказательства своей теории и очень скоро ему это удалось.
Мо Жань снял с обгоревшей руки обугленную цепочку и, стерев темно-серый налет сажи, обнаружил под ним кроваво-красные духовные камни.
Вручив браслет Цзян Си, он назвал имя:
— Сун Цютун.
— Откуда ты… — начал было говорить Цзян Си, но замолк на полуслове, когда рассмотрел браслет, после чего спросил о другом, — тебе знакома эта цепочка?
— Это мой свадебный подарок, — кратко пояснил Мо Жань. — Сун Цютун — прямой потомок выходца из клана прекрасных костяных бабочек — Сун Синъи, который когда-то смог укротить злой дух Феникса. Именно поэтому Сун Цютун была использована как ключ для открытия свободного прохода в запретные земли горы Хуан.
— Сюй Шуанлинь убил Сун Цютун, чтобы использовать ее как ключ к барьеру горы Хуан? — переспросил кто-то.
Мо Жань лишь покачал головой, вглядываясь в то, что когда-то было лицом Сун Цютун. Нельзя сказать, что ему было ее жаль, но все же при виде этого тела он испытывал довольно смешанные чувства. Помолчав, он все-таки ответил:
— Нет, боюсь, когда они поднялись на гору, она была еще жива.
— Почему?
На сей раз не успел Мо Жань рот открыть, как вмешался Цзян Си. По-видимому, чтобы восстановить свою репутацию и не дать молодому выскочке в очередной раз вылезти вперед, он решил сам дать ответ на этот вопрос и с деланным равнодушием сказал:
— Потому что она была нужна живой, чтобы отдать приказ горе Хуан.
Мо Жань взглянул на него, про себя подумав, что так даже лучше. Начни он опять говорить, это породило бы еще больше подозрений насчет его осведомленности, и в дальнейшем ему было бы еще сложнее оправдаться. Поэтому он просто отошел в сторону, уступив Цзян Си право быть в центре внимания жадно внимающей толпы.
Тем временем кто-то спросил:
— Отдать приказ? Сун Цютун — слабая девушка, какие приказы она могла бы отдать?
— Хоть она и слаба, но далеко не все ее предки были такими ничтожествами. В горе Хуан заточен злой дух Феникса, который мог подчинить только тот, в ком течет кровь героя, покорившего его когда-то, — нисколько не смутившись, ответил Цзян Си и твердо закончил, — а Сун Цютун как раз является этим последним потомком.
У того человека, что спрашивал, от шока даже дыхание перехватило:
— А?! Злой дух Феникса покорил кто-то из прекрасных костяных бабочек?
— Верно.
— Никогда о подобном не слышал…
— Неудивительно, об этом почти никому не известно, — ответил Цзян Си. — Четыре Великие Демонические горы пригодны только для охраны самих себя, поэтому мало кому интересно, кто может открыть их барьер и пробудить их защиту. Когда-то, оставшись без кола и двора, Сун Цютун бродяжничала до тех пор, пока ее не схватили, чтобы продать как вещь на аукционе. Вряд ли эта женщина вообще знала о том, что при желании могла бы укрыться на горе Хуан… Скорее всего, она даже не слышала о том, что ее предок покорил злой дух Феникса.
— Так выходит… поэтому Сюй Шуанлинь перенес ее сюда?
— Должно быть так, — Цзян Си продолжил развивать свою мысль, — когда внезапно в Духовной школе Жуфэн вспыхнул пожар и множество людей в панике бросились бежать, вряд ли кто-то вернулся в главный зал, чтобы позаботиться о слабой девушке. Единственным человеком, которому была интересна ее судьба, был Сюй Шуанлинь или, возможно, тот самый его сообщник, что все это время прячется в тени.
Стоящий рядом с ним Сюэ Чжэнъюн, поразмыслив, кивнул, поддерживая его идею:
— Раз уж тот неизвестный сообщник смог создать трещину в пространстве, чтобы утащить Сюй Шуанлиня в другое место прямо у нас из-под носа, думаю, что и с Сун Цютун он мог проделать это без особых усилий. Я даже могу предположить, как развивались события… Когда он перенес ее на гору Хуан, то, учитывая, что по натуре своей эта женщина была склонна стремиться к блеску и льнуть к силе*, в попытке спастись она не могла не ухватиться за спасительную соломинку и слепо повиновалась всем приказам. Так что этому человеку всего лишь было нужно перенести ее сюда и сказать, чтобы она отдала приказ горе Хуан.
[*趋炎附势 qūyán fùshì цюйянь фуши «стремиться к свету (блеску) и льнуть к силе» — обр. в знач.: заискивать перед сильными мира сего, раболепствовать перед власть имущими].
— Но почему он не использовал черный камень Вэйци Чжэньлун, чтобы контролировать Сун Цютун? — спросил кто-то.
— Потому что дух Феникса может распознать, сам человек отдает приказ или находится под контролем чужой воли, — ответил Цзян Си. — Гора покорится, только если приказ отдан по своей воле живым человеком, пребывающим в здравом уме и трезвой памяти.
Люди примолкли, обдумывая полученную информацию. Вдруг кто-то из толпы истерично выкрикнул:
— Тогда что мы все здесь делаем? Мало того, что нас провели, как детей, отправив плутать по этому «закулисью» вместо выступления на «сцене», так еще из-за магической защиты этой чертовой горы Хуан мы даже не можем искоренить этих богомерзких жуков-шихунь… и что нам теперь делать?
Цзян Си нахмурился. Похоже, ему не слишком нравились придуманные Мо Жанем метафоры со «сценой» и «закулисьем», но раз уж эти термины укоренились в сознании людей, ему оставалось только оперировать ими:
— Найти «сцену» и уничтожить «марионеток» Сюй Шуанлиня.
— Образцовый наставник Мо, — закончив свою речь, Цзян Си тут же обратился к Мо Жаню. Тот все это время стоял поодаль от основной массы людей и, скрестив руки на груди, внимательно слушал его выступление. Услышав, что его зовут, он невольно вздрогнул от неожиданности:
— А? В чем дело?
— Анализ ситуации, сделанный образцовым наставником Мо, был очень точным, — без особого энтузиазма признал Цзян Си. — Так что этот скромный глава Цзян хотел бы снова обратиться к нему за советом и спросить: образцовый наставник Мо, как ты думаешь, где может находиться эта «сцена» и как нам ее найти?
— …Может попробовать Цзяньгуй?* — ответил Мо Жань
[*От переводчика: учитывая, что название божественного оружия Мо Жаня переводится как «Какого черта!», то в этом контексте слова Мо Жаня звучат как пожелание отправиться ко всем чертям].
— Попробовать… что?
Мо Жань смущенно кашлянул. В центре его ладони вспыхнул свет, и в считанные секунды в его руке материализовалась сияющая алым божественная ивовая лоза.
— Вот, это и есть «Цзяньгуй», — сказал Мо Жань.
Цзян Си: — …
Так же как и Тяньвэнь, Цзяньгуй мог допросить живого человека, злого духа и труп, чья душа покинула тело. Различие лишь в том, что для того, чтобы допросить живого человека и труп, нужно было заставить их говорить через рот, а для допроса злых и добрых духов — напрямую взаимодействовать с душами.
Сун Цютун умерла несколько месяцев назад, и ее душа уже давно покинула тело, но, к счастью, гора Хуан была полна мощной иньской энергии, поэтому мертвое тело еще не разложилось.
— Цзяньгуй, начинай допрос, — шепотом скомандовал Мо Жань.
Повинуясь приказу, Цзяньгуй, тихо шелестя листьями, несколько раз обвил тело Сун Цютун, отчего оно тут же начало светиться ярко-алым светом.
Это сияние потусторонним огнем отразилось в глазах Мо Жаня, когда он попытался задать первый вопрос:
— Кто привел тебя сюда? Это на самом деле был Сюй Шуанлинь?
Обгоревшее лицо Сун Цютун, черты которого было уже не различить, осталось совершенно неподвижным.
Кто-то в толпе прошептал:
— …Не сработало.
Прищурившись, Мо Жань снова задал свой вопрос:
— Верно ли, что тот, кто привел тебя сюда — Сюй Шуанлинь?
Опять ничего не произошло.
— По-видимому, образцовый наставник Мо еще слишком молод, — прокомментировал его неудачу Цзян Си. — Лучше, если за дело возьмется твой наставник.
Но в тот же момент шея Сун Цютун внезапно дернулась! Окоченевшее тело двигалось очень медленно, но было совершенно очевидно, что она покачала головой.
Увидев это, Сюэ Чжэнъюн воскликнул:
— Неужели это был не Сюй Шуанлинь?
Мо Жань еще сильнее стянул Цзяньгуй на теле Сун Цютун. От напряжения на тыльной стороне его рук вздулись вены, когда он задал следующий вопрос:
— До этого ты когда-нибудь видела человека, который привел тебя сюда?
После томительной паузы Сун Цютун вдруг открыла рот, но вовсе не для ответа. Из ее рта наружу выползла длинная скользкая змея, которая с громким шипением устремилась прочь.
Кто-то из учеников Гуюэе сразу же опознал эту тварь:
— У нее в животе была змея-туньянь*!
[*吞言蛇 tūnyán shé туньянь шэ «глотающая слова змея»].
Змея-туньянь была неядовитым демоническим созданием с покрытым духовной оболочкой телом. Такая тварь могла прожить внутри человека больше двадцати лет и покидала его только после смерти носителя.
Множество духовных школ Верхнего Царства использовали этих неядовитых змей для сохранения своих тайн. Обычно молодого гада вынуждены были глотать те, кто служил в тайной страже ордена. После того как змея оказывалась внутри их тел, они не могли обмануть лишь одного человека — хозяина змеи, на вопросы же других людей способны были отвечать только неправду или смешанную с ложью полуправду. При попытке выдать тайну хозяина эта змея тут же пробуждалась от спячки, чтобы разорвать внутренности своего носителя, порвать ему глотку и изорвать в клочья язык.
Красный свет Цзяньгуй внезапно погас. Все тело Сун Цютун затряслось, голова замоталась из стороны в сторону, после чего из ее открытого рта хлынула гнилая кровь с кровяными сгустками, в которых, присмотревшись, можно было различить измельченные остатки внутренностей, языка и трахеи…
Теперь даже труп этой женщины не мог сказать им ни слова правды.
Люди были ошеломлены и расстроены подобным развитием событий. Вдруг кто-то предложил:
— Если она не может сказать, может у нее выйдет написать?
В тот момент, когда Мо Жань увидел змею-туньянь, он окончательно осознал, насколько детально этот кукловод продумывает каждый свой шаг. Несомненно за всем этим стояла очень неординарная личность. Шагнув вперед, он взял Сун Цютун за руки, чтобы рассмотреть их поближе.
— Ну что? — спросил Сюэ Чжэнъюн.
Мо Жань лишь покачал головой:
— Сухожилия перерезаны, она не сможет ничего написать.
Было ощущение, что их обложили со всех сторон, и выхода просто нет. Налетевший холодный ветер отозвался в бескрайних лесах горы Хуан шелестом листьев, похожим на злорадный смех. На вершине горы воцарилась довольно странная и безрадостная атмосфера, нарушаемая только стонами и рычанием зомби, которые, казалось, были повсюду. Хозяин усадьбы Таобао Ма Юнь первым нарушил эту мертвую тишину:
— Выходит, последняя нить, ведущая к разгадке, обрезана?
Никто не проронил ни слова.
Мо Жань отозвал Цзяньгуй, и мертвое тело Сун Цютун с глухим стуком осело на землю.
Вскоре из-под земли появилось множество отростков лозы горы Хуан. Бережно обвившись вокруг трупа своей повелительницы, они утащили ее обратно в заросли кустарника, как будто эта женщина была маленьким деревцем, которое могло спастись только среди себе подобных.
До этого Мо Жань не понимал, почему Сюй Шуанлинь и его сообщник, убив Сун Цютун, просто не предали огню ее тело, вместо того, чтобы возиться с перерезанием сухожилий и скармливанием ей змеи-туньянь. Теперь, когда он увидел эту сцену, все, наконец-то, встало на свои места…
Гора Хуан повиновалась потомку клана костяных бабочек от его рождения и до смерти. Пока труп находился на горе Хуан, дух Феникса никогда не позволил бы, чтобы его повелительницу сожгли дотла.
В этот момент, непонятно почему, Мо Жань подумал о собственной кончине в прошлой жизни. Умирая, Мо Вэйюй знал, что не было никого, кто захотел бы позаботиться о его теле, поэтому, прежде чем испустить последний вздох, он сам лег в гроб в заранее вырытой могиле. Если подумать, даже в этом не было особого смысла, потому что было бы странно, если бы ополченцы, что поднялись на гору в поисках возмездия, не разорвали его труп на пять частей*.
[*五马分尸 wǔmǎ fēnshī у ма фэньши «разрывать тело пятеркой коней» — древний метод казни, когда человека привязывали к пяти коням за руки, ноги и голову и разрывали на части. Кроме того, что для живого человека это была мучительная смерть, считалось, что подвергшийся такой казни не сможет возродиться, так как его тело потеряло целостность].
Вероятно, его собственная смерть в прошлом существовании была еще более жалкой, чем у Сун Цютун. В конце концов, не нашлось даже лозы, готовой оберегать целостность его трупа.
Вокруг него множество людей тихо бормотали что-то себе под нос, переговаривались друг с другом, хмурясь, обсуждали случившееся и делились своими предположениями и вариантами дальнейших действий. Были и те, кто как Цзян Си и Чу Ваньнин, закрыв глаза, отключились от происходящего и напряженно думали.
Мо Жань тоже закрыл глаза, мысленно перебирая все события и пытаясь выстроить их в единую систему. Такая тактика с огромным количеством крови и жертв была очень похожа на то, как действовал он сам в предыдущей жизни. Возможно поэтому Мо Жань интуитивно чувствовал, что если постарается, то сможет предугадать мысли и дальнейшие действия Сюй Шуанлиня.
Ему казалось, что он видит, как, погрузившись в размышления, босой Сюй Шуанлинь вышагивает взад-вперед по «Двору Трех жизней» и в какой-то момент спрашивает себя: «У меня недостаточно духовной силы, чтобы управлять нужным количеством трупов заклинателей и что же мне теперь делать?»
А потом ему в голову приходит идея…
Использовать Формирование Единого сердца. Чтобы он смог управлять почти любым количеством трупов совершенствующихся, ему всего лишь нужно убить такое же количество простых людей, превратив их в веревочки для своих марионеток.
Где самое безопасное место, чтобы сделать это?
Четыре Великие Дьявольские горы.
Что делать, если не удастся открыть магический барьер горы Хуан?
Взять с собой тело Сун Цютун.
По мере того как обрывки нитей собирались вместе, мрак в глазах Мо Жаня становился все беспросветнее.
Откуда взять простые трупы?
…Устроить большой пожар в Линьи и сжечь всех.
Несмотря на то, что это были всего лишь догадки, все они, словно яркие кусочки мозаики в причудливом калейдоскопе, постепенно складывались в единую картину, отражаясь яркими вспышками озарения на радужке черных глаз. В какой-то момент Мо Жаню даже почудилось, что он и есть Сюй Шуанлинь, а Сюй Шуанлинь — это он сам, тот самый человек с безумным взглядом, что, стоя на вершине горы Хуан, свысока взирает на плещущееся у подножия море из черных обгоревших тел.
Открывшийся ему панорамный вид становился все яснее и точнее в деталях, пока в какой-то момент картинка не застыла, став статичной.
Если бы он был Сюй Шуанлинем, то после всех этих приготовлений, разве следующим его шагом не должно было стать сооружение «сцены», где он смог бы показать миру то представление, которое так долго и кропотливо готовил?
Но как ему выбрать хорошее место для «сцены»?
Где найти столько останков доблестных и сильнейших заклинателей?
Где укрыться ото всех и получить защиту…
Внезапно свет померк в его глазах.
— …Гора Цзяо, — пробормотал он.
Цзян Си покосился на него и переспросил:
— Что?
Мо Жань переменился в лице. Взглянув на восток он вдруг истово закричал:
— Гора Цзяо! Курган Героев!.. «Сцена», которая ему так нужна находится на горе Цзяо. Это Курган Героев! В Линьи больше всего жертв было среди простых людей, так что вряд ли Сюй Шуанлинь смог получить нужное ему количество трупов сильных заклинателей!.. Но есть ведь еще Курган Героев!
Цзян Си тут же отреагировал на его заявление:
— Ты правда думаешь, что Сюй Шуанлинь решил пробудить останки заклинателей Духовной школы Жуфэн, которых хоронили в Кургане Героев последние несколько сотен лет?
Мо Жань даже не потрудился дальше препираться с ним, а просто, мысленно выругавшись, со всех ног помчался к подножью горы.
Сюй Шуанлинь и правда безумец! В Кургане Героев были захоронены поколения руководителей ордена, включая первого главу и тех бессмертных, что смогли отринуть бренное тело и вознестись на Небеса. Одно дело использовать Формирование Единого сердца для управления трупами обычных заклинателей, а совсем другое — попытаться взять под контроль телесную оболочку бессмертных небожителей. Неужели такое возможно?
Но ведь если духовных сил Сюй Шуанлиня не хватит на то, чтобы обуздать останки этих полубогов, то сначала они обратятся против пробудившего их человека, а после его смерти вся эта орда проснувшихся после векового сна трупов самых могущественных заклинателей ордена Жуфэн начнет крушить и уничтожать все живое в этом мире.
Это могло стать страшным бедствием, по разрушительности вполне сравнимым с открытием Небесного Раскола на Последний Круг Ада!
Автору есть, что сказать:
«Конфликт при полном взаимопонимании».
Сюй Шуанлинь: — Почему ты так
хорошо меня знаешь?Сукин Сын 2.0: — Только хулиган может понять хулигана.
Сюй Шуанлинь: — Почему ты так хорошо понимаешь ход моих мыслей?
Сукин Сын 2.0: — Только извращенец может понять извращенца.
Сюй Шуанлинь: — И все-таки почему ты так хорошо меня понимаешь?
Сукин Сын 2.0: — Только прилежный ученик может понять прилежного ученика*.
Сюй Шуанлинь: — ..?! Ты — прилежный ученик? Совсем стыд потерял?!
Сукин Сын 2.0: — Ты скопировал мое Формирование Единого сердца! И после этого смеешь называть меня бесстыжим?!
[*学霸 xuébà сюэба «прилежный ученик». От переводчика: дословный перевод «учиться главенствовать/быть деспотом»; «подражать лидеру/тирану»].
Устремившись к подножию горы, Мо Жань и сам не заметил как миновал клокочущее море трупов. Выскочив за пределы барьера, он сразу же нашел глазами Наньгун Сы.
Удерживающее его заклятие и барьер были сняты, и стоявшая перед ним на коленях Е Ванси уже перевязывала его рану на руке. Между этими двумя и адептами Палаты Цзяндун прямо на земле спокойно сидел Мэй Ханьсюэ, перед которым стояла вертикальная цитра* — кунхоу. С бесстрастным выражением лица он неспешно поглаживал кончиками пальцев струны, рождая поток умиротворяющих звуков.
[*箜篌 kōnghóu кунхоу — китайская арфа: древняя вертикальная цитра с 5 – 25 струнами].
Надо сказать, что Мэй Ханьсюэ был не просто рядовым заклинателем, а старшим наставником* Куньлуньского Дворца Тасюэ. К тому же поговаривали, что этот человек мог появляться как дух и исчезать как призрак, а практикуемые им боевые техники были весьма причудливы, разнообразны и непредсказуемы, как, впрочем, и его манера поведения. Так, в начале поединка он мог вести себя как исключительно порядочный и серьезный человек, а в следующем раунде сбить противника с толку двусмысленными шутками и подлыми приемами.
[*掌教大师兄 zhǎngjiào dàshīxiōng чжанцзяо дашисюн «наставляющий на истинный путь старший брат и наставник», где 掌教 zhǎngjiào чжанцзяо «направляющая длань» — ведущий наставник; 大师兄 dàshīxiōng дашисюн — самый старший из соучеников одного мастера; старший брат-наставник].
Вот и вышло что, хотя адепты Палаты Цзяндун жаждали линчевать Наньгун Сы, с таким стражем им оставалось только послушно сидеть на камнях в сторонке и злобно таращиться на него в надежде, что рано или поздно сами Небеса ниспошлют им шанс до него дотянуться.
Увидев спускающегося с горы Мо Жаня, Мэй Ханьсюэ прекратил играть, убрал цитру и, поднявшись ему навстречу, вежливо кивнул.
Весь его образ дышал благородством, а поведение было очень сдержанным и благопристойным.
— Как там на горе?
— Все оказалось подделкой, — ответил Мо Жань.
— Подделкой? — слегка нахмурившись, переспросил Мэй Ханьсюэ. Люди из Палаты Цзяндун начали подбираться поближе, чтобы услышать, о чем они говорят. Неподалеку от них, в тени камня, устроился Хуан Сяоюэ. Пока несколько учеников растирали и массировали ему ноги и руки, он усиленно делал вид, что находится на последнем издыхании, но, услышав слова Мо Жаня, тут же встрепенулся и навострил уши.
— Сюй Шуанлиня здесь нет. Боюсь, что он на горе Цзяо. Мы… — начал излагать Мо Жань, но не успел он договорить, как Наньгун Сы побледнел до мертвенной белизны и, впившись в него взглядом, перебил:
— Сюй Шуанлинь на горе Цзяо?
— Вероятно, но полной уверенности нет.
Наньгун Сы замер, а затем после небольшой паузы пробормотал:
— …Невозможно, гора Цзяо подчиняется только приказам членов семьи Наньгун, а Сюй Шуанлинь, он…
И тут он запнулся, потому что вспомнил… Последняя капля крови отлила от его лица, пара расширившихся черных зрачков в ужасе уставилась в лицо Мо Жаня.
На самом деле он успел забыть, что в прошлом Сюй Шуанлинь тоже носил фамилию Наньгун.
Когда-то в семье Наньгунов было два подающих надежды доблестных юноши, Лю и Сюй*, один гибкий и грациозный, как ветка ивы, другой легкий в общении и мягкий, как ивовый пух. Люди верили, что в руках этих братьев Духовная школа Жуфэн вновь заблистает ярчайшей звездой на небосклоне мира совершенствования, но кто тогда мог подумать, каким будет финал этих двух юных героев и породившей их Духовной школы Жуфэн.
[*柳 Лю – плакучая ива/грациозный и изящный, как ива, 柳 Сюй – ивовый пух/многословный и мягкий].
Наньгун Сы молча опустил взгляд и больше ничего не сказал.
Тем временем через барьер стали выходить все новые группы спустившихся с вершины горы Хуан заклинателей. Словно стайки возвращающихся после нереста рыб, застрявших в устье реки, они теснились у подножия горы, ожидая пока соберется весь многотысячный косяк.
Вскоре подошел Чу Ваньнин, за которым по пятам следовали Сюэ Мэн и Ши Мэй. Взглянув на Наньгун Сы, он спросил:
— Как твоя рана на руке?
— Пустяки, в конце концов, я сам нанес ее себе, — ответил Наньгун Сы. — Спасибо образцовому наставнику за его доброту и милосердие.
— Разве правильно величать своего учителя образцовым наставником? Как же так-то?! Учитель прикрыл тебя своим добрым именем, а ты продолжаешь отвергать его, ты… — выдохнул Сюэ Мэн.
— Я не кланялся ему как своему учителю, — Наньгун Сы с трудом разомкнул сухие потрескавшиеся губы, — я ничему не учился и ничего не перенял у образцового наставника Чу, так что ему не нужно принимать близко к сердцу давнюю просьбу моей матери, с которой она обратилась к нему в пору его юности.
Чу Ваньнин: — …
— Простите, но я даже не запомнил те три церемониальных поклона.
Чу Ваньнин еще не успел ответить, как увидел, что в их сторону идет Цзян Си в сопровождении других глав и старейшин. Чу Ваньнин не привык вести личные разговоры в присутствии такого количества зевак, поэтому, поджав губы, просто вытащил из своего мешка цянькунь пузырек с лекарством и передал Наньгун Сы.
— Наноси ежедневно, и через три дня все заживет.
Не успел он закончить фразу, как их окружила толпа народа.
Опираясь на учеников, Хуан Сяоюэ выполз из своего укрытия и на трясущихся ногах стал пробираться в первые ряды. Уж он-то знал, что этот кусок пирога Палата Цзяндун никак не может упустить.
Теперь, когда глава Гуюэе был выбран лидером всех духовных школ, все ждали, что он скажет, но Цзян Си пока просто молча смотрел на Наньгун Сы, поэтому никто не мог понять, какую позицию выгоднее всего сейчас занять…
Находясь на вершине мира совершенствования, орден Жуфэн самоуправствовал и бесчинствовал на протяжении многих лет, и за это время у большинства духовных школ накопились к нему претензии. Долгие годы они молча терпели, не имея возможности выплеснуть свои обиды, и сейчас были готовы обрушить их на голову беззащитного Наньгун Сы.
Но в чем был виноват Наньгун Сы? Он не забирал в залог «Руководство по технике Отрезающего воду меча» у главы Усадьбы Битань и не заламывал неподъемную цену за его возвращение, по-хорошему, он даже не знал, где оно теперь находится… Его отец, Наньгун Лю, был виновен во множестве преступлений, но, погибнув, он одним махом сбросил со своих плеч все накопившиеся к нему претензии. Отныне все обиженные им люди считали, что сын должен погасить отцовский долг. Но опять же, если каждый сын должен отвечать по долгам своего отца, то кто из присутствующих может сказать, что он чист и непорочен?
Кроме того, этот молодой человек сейчас единственный кровный представитель семьи Наньгун, который может стать ключом к горе Цзяо.
— Ты…
Цзян Си замолчал, чтобы еще раз обдумать, как лучше будет это сказать.
Только он произнес это повисшее в воздухе «ты», как рядом кто-то заговорил высоким дребезжащим голосом:
— Благодетель Наньгун, не могли бы вы пойти с нами, чтобы, как говорится, «отвязать привязанный вашим кланом колокольчик с шеи тигра»*. Духовная школа Жуфэн оставила после себя этот хаос, и теперь вы не можете остаться в стороне, предоставив другим расхлебывать заваренную вами кашу.
[*解铃还需系铃人 jiě líng hái xū xì líng rén «отвязать колокольчик (с шеи тигра) должен тот, кто его привязал» — кто совершил ошибку, тому ее и исправлять; вопрос должен разрешить тот, кто его поднял].
Обнаружив, что данную речь произнес не кто иной, как настоятель храма Убэй Сюаньцзин, Цзян Си мысленно усмехнулся. Этот старый плешивый осел* беспокоился только о своей выгоде*, и все его возвышенные речи были лишь от желания вылезти вперед, лишний раз напомнив о себе.
[*秃驴 tūlǘ тулюй «плешивый осёл» — так грубо называли буддийских монахов из-за того, что они брились налысо;
**六根不净 liùgēn bùjìng люгэнь буцзин «нечистый на шесть индрий» — о человеке, который беспокоится только о своих интересах].
Вот только сейчас это оказалось ему на руку, ведь Цзян Си никогда не отличался учтивостью и был не слишком хорош в светских речах. Поэтому он с радостью закрыл рот и уступил место наставнику Сюаньцзину, предоставив ему возможность с именем Будды на устах учить Наньгун Сы принципам высшей справедливости.
Выслушав его, Наньгун Сы сразу согласился:
— Да, я отправлюсь вместе с вами на гору Цзяо.
Наставник Сюаньцзин не ожидал, что он вот так с ходу согласится открыть барьер горы Цзяо. После небольшой заминки, он сложил ладони и с поклоном сказал:
— О, Амитабха, благодетель смог понять суть дела, на Небесах это учтут и уменьшат груз ваших грехов.
Наньгун Сы, казалось, хотел что-то сказать в ответ, но в итоге промолчал. Только сидейший в колчане за его спиной Наобайцзинь громко завыл и попытался выбраться наружу, но Наньгун Сы аккуратно надавил ему на холку, возвращая его назад в колчан.
— Я отправляюсь вместе с вами на гору Цзяо, потому что не хочу, чтобы веками покоящиеся там герои Духовной школы Жуфэн стали безвольными марионетками и помогали «тигру» творить зло, — скрепя сердце все-таки сказал Наньгун Сы. — Но, конечно, я благодарен наставнику за его искреннее желание наставить меня на путь добродетели.
Таким образом ключ к горе Цзяо был получен.
Вот только проход на каждую из Четырех Великих Дьявольских гор имел свои особенности. В отличие от горы Хуан, если человек хотел войти на гору Цзяо, будь он Наньгун или любой другой человек, которого представитель рода Наньгун ведет за собой, все обязаны были соблюсти два условия:
Первое — десятидневное очищение постом*.
[*斋戒 zhāijiè чжайцзе — устар. [ритуальное] очищение постом, в течение которого нельзя пить алкоголь, есть мясо и спать со своими женами и наложницами].
Второе — достигнув предгорий горного хребта Цзяо, весь дальнейший путь нужно было пройти пешком. Не на мече и не на лошади, только своими ногами необходимо было преодолеть все три горы на пути к главной вершине. Лишь так каждый, кто пришел к горе Цзяо на поклон, мог доказать духу горы свою искренность.
Сюэ Чжэнъюн быстро прикинул в уме и сказал:
— Отсюда до горной цепи Паньлун*, если ехать верхом, примерно дней десять хода, так что как раз к концу пути мы сможем завершить положенный пост. Милостивые государи, если у вас нет никаких неотложных дел, то предлагаю не возвращаться в свои школы для поста, а держать его вместе прямо в пути.
[*磐龙群山 pánlóng паньлун «каменный дракон»].
Глава дворца Тасюэ ответила:
— Хорошо, идем все вместе. Заодно в пути обсудим наши дальнейшие шаги и выработаем стратегию для противостояния врагу.
Оглядев присутствующих, Сюэ Чжэнъюн вынужден был признать:
— Вот только нас здесь по меньшей мере три тысячи, так что лошадей для всех найти будет трудно…
Вдруг над головами поднялась рука и из толпы донесся слабый дрожащий голос. Вороватого вида мещанин с бегающими крысиными глазами*, в вульгарной ярко-красной одежде, расшитой по краю черными тотемными котами, предложил:
[*獐头鼠目 zhāngtóu shǔmù чжантоу шуму «голова безрогого оленя и крысиные глаза» — обр. о человеке, имеющем вид отъявленного пройдохи и проходимца;
**形容猥琐 xíngróng wěisuǒ синжун вэйсо «мещанская/вульгарная физиономия»].
— Тех, что есть в моей Усадьбе, должно хватить.
— Хозяин Усадьбы Ма? — Цзян Си насмешливо приподнял брови.
Этого человека звали Ма Юнь* и на самом деле он был главой одной из Великих духовных школ Верхнего Царства известной как «Усадьба Таобао»*. В том самом «Бестолковом списке», что когда-то купил Сюэ Мэн, он занимал третье место среди самых богатых людей смертного мира, а теперь, когда Наньгун Лю испустил дух, безо всякого сомнения, занял вторую строчку...
[*От переводчиков: с долей вероятности 99,9% Пирожок так знатно проехалась по Джеку Ма (настоящее имя которого как раз Ма Юнь 马云 Mǎ Yún «конь, достигающий облаков»), владельцу не только сайта Таобао, но и самой большой торговой империи в мире Alibaba Group.
**山庄 shānzhuāng шаньзуан — горная усадьба, дом в горах; 桃苞 táobāo таобао — бутон персика].
По сравнению с надменным Цзян Си, Ма Юнь выглядел куда более приземленным и имел внешность настоящего торгаша. Впрочем и способы, которыми эти двое заработали свои состояния, сильно разнились. Цзян Си, благодаря своей жесткой манере вести дела, широкому кругу полезных знакомств и свободному доступу к множеству уникальных артефактов, был главным воротилой на мировом черном рынке.
Глава Ма пошел другим путем и открыл по всему миру почтовые станции, которые принимали и отправляли различного рода посылки, перевозимые на лошадях и лодках. Также он открыл прокат изготавливаемых его орденом повозок и лодок, приводимых в движение при помощи духовной силы. Помимо этого, в Усадьбе Таобао занимались селекцией и разведением тягловых и быстроходных коней, поэтому сам глава в народе получил прозвище «лошадиный сутенер»*.
[*接客马 jiēkè mǎцзекэ ма «лошадь, принимающая гостей». От переводчиков: 接客 цзекэ jiēkè созвучно с китайским произношением европейского имени Джек 杰克 jiékè цзекэ и обозначает зазывалу в публичном доме, который принимает и обхаживает посетителей, а 马 Ма переводится как лошадь, так что дословно «лошадиный сутенер» или «сутенер Ма»].
Оказавшись лицом к лицу с презрительно взирающим на него Цзян Си, Лошадиный Сутенер Ма совсем стушевался и, втянув шею в плечи, пробормотал:
— Или тогда… давайте отправимся на Остров Линьлин? В конюшнях главы Цзяна, несомненно, больше быстроногих рысаков, чем в моих скромных хлевах, кхе-кхе-кхе…
— … — толпа выжидающе примолкла.
Цзян Си с минуту смотрел на его морщинистое улыбающееся лицо, после чего, так и не придумав достаточно остроумного ответа, сказал:
— Не выдумывайте, я просто до глубины души растроган щедростью главы Ма, который так великодушно предложил свою помощь. Это место находится недалеко от Усадьбы Таобао, так что желание главы Ма одолжить всем желающим своих лошадей, конечно, наилучший вариант.
Услышав его слова, хозяин Усадьбы Ма облегченно вздохнул и с улыбкой объявил:
— В таком случае, милостивые господа, добро пожаловать в мою захолустную деревню. Время уже позднее, лучше остановиться там на ночь, а завтра всем вместе отправиться в дальнюю дорогу.
Усадьба Таобао стояла на вершине Гушань на берегу озера Сиху*. На самом деле от «вершины» тут было одно название, так как фактически Гушань была довольно посредственным холмом, на который можно было подняться всего лишь за час.
[*西子湖 xīzǐhú озеро Сиху (западное озеро) на горе 孤山 gūshān Гушань (гора одиночества). От переводчика: в современном мире Гушань — это не гора, а самый большой остров озера Сиху рядом с Ханчжоу].
— Вот мы и пришли! — в приподнятом настроении хозяин Усадьбы Ма остановился перед выкрашенными в ярко-алый цвет большими воротами ордена и, подняв руку, снял защитный барьер. — Входите, господа хорошие, пожалуйста, милости просим.
После неудачного похода на гору Хуан все главы были встревожены и не находили себе места от беспокойства, и только один глава Ма вел себя так, словно ничего не случилось и, расплывшись в счастливой улыбке, буквально светился от энтузиазма. Глядя на него люди обменивались многозначительными взглядами, и хотя многие про себя горько усмехались, но никто так ничего и не сказал. Первыми в ворота Усадьбы Таобао вошли главы школ, потом старейшины, затем их личные ученики и лучшие мастера, а уж за ними многочисленные рядовые адепты всех духовных школ.
Следующий за Мо Жанем Сюэ Мэн пробормотал себе под нос:
— Что за черт этот Лошадиный Сутенер Ма? От его улыбок у меня мурашки по коже. Неужто он заодно с шайкой Сюй Шуанлиня? Почему от его «милости просим, господа хорошие, в мой котел»* у меня ощущение, что мы сами лезем в ловушку?
[*请君入瓮 qǐng jūn rù wèng цин цзюнь жу вэн «прошу Вас, сударь, пожаловать в котел!» — обр. попасться в собственную ловушку. Первоначально эти слова были сказаны тайно назначенным следователем 来俊臣 Лай Цзюньчэнем преступному сановнику 周兴 Чжоу Сину эпохи Тан, после того, как последний рекомендовал ему сажать в раскаленный котел несознающихся преступников].
— …Это не так.
— С чего вдруг опять такая уверенность?
— Здесь собрались готовые к бою выдающиеся люди всех Великих духовных школ. Будь он подручным Сюй Шуанлиня, то все равно не смог бы ничего предпринять, а только выдал бы себя.
— Тогда чему он так радуется?
Мо Жань со вздохом ответил:
— Он радуется возможности умножить свое богатство.
— Умножить богатство? Да он сейчас совершил явно убыточную сделку, — Сюэ Мэн был озадачен. Так же как и у его отца, у него не было деловой жилки и чутья на выгоду. Говорят, что когда он был ребенком, госпожа Ван дала ему серебряную пластину, чтобы он пошел к торговцу и сам купил себе что-нибудь. В результате Маленький Феникс обменял ее на маленького воздушного змея и три засаленных медяка. Его жестоко обманули, но он был искренне рад покупке и считал, что раз этот змей нравится ему, то точно стоит ту цену, которую он за него заплатил.
Разве мог такой человек догадаться, что на уме у Лошадиного Сутенера Ма?
Поэтому даже после долгих размышлений Сюэ Мэн так ничего и не понял. В конце концов, он возмущенно сказал:
— Наверное, ты просто ослышался? Он обещал безвозмездно предоставить нам этих лошадей, а не сдавать их в аренду. Это значит, что он не получит даже медяка, он…
В это время к ним подошла одна из младших учениц, отвечавших за расселение гостей по комнатам. Мо Жань махнул рукой, давая понять, что сейчас не время возвращаться к этому вопросу, и сразу же последовал за служанкой, одетой в наряд персикового цвета, которая с вежливой улыбкой сопроводила его туда, где их планировалось разместить на ночлег.
В каждом гостевом домике, что были построены на склоне холма, можно было разместить шесть человек. В сумерках Мо Жань стоял перед окном своей комнаты и вглядывался в даль, где за туманом озера Сихэ виднелась иссиня-черная гора.
После спуска с горы Хуан Мо Жань никак не мог избавиться от беспокойства и только сейчас за закрытыми дверями, наконец, смог дать выход снедающей его тревоге. Одной рукой он поглаживал оконную раму, а другой бессознательно играл с чем-то гладким и теплым, приятно греющим его ладонь.
Пейзажи Цзяннани, несомненно, очаровывали, но в данный момент у него не было настроения ими восхищаться. Увидь кто-то в эту минуту его лицо в свете заходящего солнца, он вряд ли смог бы поверить, что этот человек — тот самый честный и праведный образцовый наставник Мо.
Потому что теперь это лицо принадлежало человеку из прошлой жизни — Наступающему на бессмертных Императору.
Зловещее и порочное.
Отразившись в карих глазах, заходящее солнце на миг превратило лицо Мо Вэйюя в оскаленную морду леопарда*.
[*豹变 bàobiàn баобянь «леопардово превращение» — обр. о человеке низкого происхождения, который, отринув добро, сумел высоко подняться, используя подчас нечестные методы].
Тот второй возрожденный, что стоял за спиной Сюй Шуанлиня, заставлял его дрожать от страха. Он чувствовал себя так, словно к его шее приставлен нож: лезвие уже порезало кожу, распороло плоть, и кровь сочилась из открытой раны.
Этот человек мог в любой момент запросто отрезать ему голову, тогда как сам Мо Жань не мог даже повернуться. Все это время этот неведомый враг незримо стоял за его спиной и с легкостью мог забрать его жизнь в любое время и в любом месте.
Сейчас Мо Жань пребывал в полном смятении, хотя, если подумать, он ведь всегда чувствовал, что не сможет долго скрывать свое возрождение.
Если в день решающей битвы откроется вся правда о нем, что ему делать?
Как после этого будут смотреть на него дядя и тетя? Что подумает о нем Ши Мэй? Что скажет Сюэ Мэн?
И есть еще Чу Ваньнин.
Чу Ваньнин…
Если события прошлой жизни будут известны, насколько сильно возненавидит его Чу Ваньнин? Захочет ли он после этого хотя бы взглянуть на него?
В душе Мо Жаня все перепуталось, и чем больше он думал об этом, тем сильнее его бил озноб от могильного холода, что, казалось, пробирал до самых костей…
Вдруг с тихим стуком та вещь, что он крутил в руке, упала на пол.
Сердце забилось чаще от смутного предчувствия. Словно зачарованный, Мо Жань поднял упавшую вещицу и скользнул по ней взглядом.
Эта мелкая вещь была вся в пыли. По-видимому, в гостевых домиках Усадьбы Таобао давно никто не останавливался, поэтому их почти не убирали и на полу лежал изрядный слой пыли…
Мысли Мо Жаня оборвались. Лицо стало белее листа бумаги.
До него, наконец, дошло, с чем он играл все это время…
На его ладони лежал теплый и гладкий, черный как смоль камень...
Вэйци Чжэньлун!
От охватившего его ужаса Мо Жань вмиг переменился в лице!
Последние два года перед смертью в его прошлой жизни у него вошло в привычку всякий раз, когда он был раздражен или расстроен, собирать свою духовную силу в центре ладони и, сформировав из нее маленький черный камушек, снова и снова вертеть его в руке.
В то время эта привычка заставляла людей из его свиты трепетать от ужаса. Как-то Мо Жань случайно подслушал, как дворцовые служанки шептались об этом. Девушки думали, что он создает шашки, когда очень злится и очень хочет убить кого-нибудь, а потом оживить и сделать из него марионетку.
— Я все время боюсь, что государь в любой момент может бросить в меня эту штуку.
— По правде говоря, было бы приятнее наблюдать, как он забавляется с чьим-нибудь черепом.
— Думаете вам одним страшно? Вот я из личной прислуги его величества, и только небесам известно, сколько раз из-за этого у меня от страха подгибались ноги. Но ведь когда император делает эти шашки, он тратит огромное количество своих духовных сил, так что не могу поверить, что это все только ради забавы. Несомненно у него есть какая-то цель, или он в самом деле просто хочет как-то излить свою злобу… Вот только, если он решит использовать для этого мое тело, что я смогу сделать?..
Хотя тогда Мо Жань промолчал, однако, в глубине души он посчитал этот разговор довольно забавным.
Он не понимал, с чего вдруг эти болтливые дворцовые слуги решили, что могут понять, что у него на сердце.
На самом деле, он делал эти шашки Чжэньлун, не вкладывая в это действие какого-либо смысла. Это было просто небольшим личным пристрастием Наступающего на бессмертных Императора, только и всего, но после того, как он узнал о слухах, что ходили при его дворе, иногда, исключительно ради забавы, он вдруг притворялся, что прямо сейчас бросит созданный им черный камень в кого-то из слуг. Напуганные люди тут же падали к его ногам и начинали молить о пощаде. С каменным лицом глядя на то, как у них дрожат ноги и выступает холодный пот, в душе он смеялся над ними, считая, что это все очень весело.
На самом деле, в последние два года его прошлой жизни только это развлечение хотя бы немного радовало его.
Он уже очень давно не делал камней для Вэйци Чжэньлун.
Казалось, что с момента возрождения Мо Жань подсознательно стремился отделить нового себя от того, кем он был раньше, поэтому больше никогда не применял это заклинание.
В мгновение ока пролетели эти семь с лишним лет, и он искренне поверил, что забыл эту тайную формулу.
Но оказалось, что ему так и не удалось убежать от себя…
Семя греха было посеяно в его душе.
Мо Жань уставился на эту черную штуку, лежащую в его дрожащей ладони…
И от захлестнувшего его отчаяния совсем потерял надежду…
Внезапно он осознал, что и сам не может понять, кто он такой. Наступающий на бессмертных Император? Или все еще образцовый наставник Мо?
Также он не мог определить, где он сейчас находится… На берегу озера Сиху? Или все-таки на площади перед Дворцом Ушань?
Вдруг стало очевидно, что он не может понять, что это: сладкий сон или реальность. Все его тело тряслось, как в лихорадке. Крохотный черный камешек отражался в его глазах, как тень кошмарного прошлого, похожая на кровавое пятно в кромешной тьме. В его голове вдруг раздался безумный хохот и полный дикой злобы голос яростно взревел:
— Мо Вэйюй! Мо Вэйюй! Тебе не сбежать! Не спрятаться! Твоя судьба вечно быть злодеем и демоном! Ты — звезда разрушения! Ты — бедствие этого мира!
Этот вопль пронзил его разум.
И тут в дверь кто-то постучал:
— Тук-тук-тук.
Мо Жань вздрогнул и очнулся от этого кошмарного наваждения. Весь в холодном поту, он еще крепче сжал в ладони черный камень и, повернув голову, резко спросил:
— Кто?
— Это я, — ответил человек за дверью, — Сюэ Мэн.
Автору есть, что сказать:
«Усадьба Таобао Джека Ма».
Цзекэ Ма: — Приветствую всех в Горной Усадьбе Таобао… В моей обители вы можете приобрести необычные артефакты для совершенствования и антикварные безделушки. А теперь пусть мои представители проведут презентацию нашей продукции!
Сюэ Мэн: — Завидуешь влюбленным парочкам, их опухшим губам и стертым языкам? Не переживай, одна ложка острого соуса «Мама Ван» и твой язык (кхе-кхе) почувствует всю гамму ощущений от поцелуя взасос. Острый соус «Мама Ван» — достаточно острый, чтобы воспарить и проститься с жизнью раньше срока, достаточно острый, чтобы обречь тебя на вечное одиночество.
Ши Мэй: — В этом мире нет некрасивых юношей и девушек, есть только не ухаживающие за собой юноши и девушки. Если хотите быть красивыми, берегите каждый волосок. Бальзам ополаскиватель «Эталон чистоты»* даст вам шанс вернуть утраченное и начать жизнь с чистого листа. Давай, красотка**, вперед! Ты лучшая!
[*师明净 Shī Míngjìng Ши Минцзин «эталон/формула чистоты/прозрачности» один из переводов полного имени Ши Мэя.
**鹿小葵 Lù Xiǎokuí Лу Сяокуй — имя нарицательное: девушка-подсолнух, невинная и добрая, трудолюбивая, неунывающая подруга Шан Божаня из сериала «Да, господин модельер»].
Чу Ваньнин: — Я, конечно, не специалист клиентского сервиса, но... купите кота из первых рук и за наличный расчет. Берегите себя, если решите погладить против шерстки и хвост помять,[и пусть земля вам будет пухом]. Ну и простите уж, что не провожаю. Наш босс не любит ходить на работу, поэтому наша лавка не работает шесть дней в неделю. Если захотите предъявить претензии, придется потерпеть.
Мо Жань: «Смазка Мощное Желание»* — лучшая смазка для вашего ружья при стрельбе на короткие дистанции. Ради своего босса тряхни мошну и принимайся за дело. Полная самоотдача, бурный восторг и продолжительные аплодисменты*, стойкое движение к намеченной цели и шесть дней усиленного труда в неделю…. Трахайся бесконечно, уже в этой жизни узнай, что такое управлять машиной (будь сверху)...
[*抹威欲 mǒ wēiyù мо вэйюй «смазка мощное желание»;
**用力鼓掌 yònglì gǔzhǎng юнли гучжан «изо всех сил хлопать в ладоши» — неутомимо (с полной самоотдачей) заниматься сексом (хлоп-хлоп-хлоп = па-па-па)].
Мо Жань открыл дверь.
Не полностью, оставив лишь узкую щель, но ее было достаточно, чтобы за спиной купающегося в солнечном свете Сюэ Мэна разглядеть Ши Мэя в простой повседневной одежде.
— Мы принесли немного лекарства для твоих ран… — с ходу заявил Сюэ Мэн. — Чем ты там занимаешься? Открой дверь и впусти нас.
Помолчав еще пару секунд, Мо Жань все-таки опустил руку, давая возможность двум нежданным посетителям войти в его комнату. Сюэ Мэн сразу же подошел к окну и, вытянув шею, внимательно оглядел окрестности в свете догорающего заката. Оценив красоту пейзажа, он отвернулся от окна и пробормотал:
— Из твоей комнаты открывается такой красивый вид. Под моими окнами растут несколько камфорных лавров, которые закрывают обзор так, что вообще ничего не видно.
Мо Жань рассеянно ответил:
— Если тебе здесь нравится, я с тобой поменяюсь.
— Незачем. В общем-то, какая разница, я просто сказал, чтобы с чего-то начать разговор, — махнув рукой, ответил Сюэ Мэн. Послонявшись по комнате, он остановился у стола и сказал, — пусть Ши Мэй нанесет мазь на твою рану от лозы. Если ее не обработать, может и загноиться.
Потемневшие глаза Мо Жаня неотрывно следили за передвижениями Сюэ Мэна... В голове неотвязно крутилась лишь одна мысль: как бы он повел себя, если бы знал о событиях прошлой жизни, и о том, что за душа скрывается под телесной оболочкой его старшего двоюродного брата? Стал бы он тогда приносить ему лекарство и смог бы улыбаться так же тепло и доброжелательно?..
Поймав его взгляд, Сюэ Мэн почувствовал себя не в своей тарелке и, ощетинившись, спросил:
— В чем дело? У меня какая-то дрянь на лице?
Мо Жань покачал головой и сел за стол, опустив глаза.
Стоявший все это время в стороне Ши Мэй сказал ему:
— Сними верхнюю одежду, я осмотрю твою рану.
Пребывающий в подавленном состоянии Мо Жань, не задумываясь, поднял руки, снимая через голову верхнюю одежду:
— Прости, что беспокою тебя, — сказал он.
Ши Мэй покачал головой и тихо вздохнул:
— Ох, можно подумать тебе не все равно. Следуя за Учителем, ты перенимаешь не хорошие, а самые дурные его привычки. Так же как и он, при виде опасности бросаешься вперед и, в конце концов, сам себе вредишь, заставляя других людей волноваться и чувствовать себя виноватыми.
В процессе своего монолога он достал инструменты из походной аптечки, тщательно промыл и обработал нагноение на плече Мо Жаня, после чего густо намазал мазью и перебинтовал его. Закончив с перевязкой, Ши Мэй сказал:
— В ближайшее время старайся не мочить бинты и не делай резких движений. Эта лоза ядовита, так что потребуется время на то, чтобы рана затянулась. А сейчас вытяни руку, мне нужно проверить твой пульс.
Мо Жань тут же послушно протянул руку.
Похожие на белоснежный нефрит тонкие пальцы Ши Мэя на минуту коснулись места биения пульса, и в какой-то миг в его глазах промелькнула печаль.
Это выражение исчезло так быстро, что Мо Жань случайно заметил его лишь потому, что не сводил с него глаз.
— Что там?
Опомнившись, Ши Мэй поспешил успокоить его:
— Пустяки.
— Серьезное отравление?
Ши Мэй покачал головой и после небольшой заминки слабо улыбнулся ему:
— Не такое уж и серьезное, но не забывай усердно совершенствоваться и очищать свои духовные меридианы, иначе в будущем могут возникнуть осложнения, — он опустил голову и начал собирать свою аптечку. — Мне еще нужно разобраться с лекарствами, так что я, пожалуй, пойду, а вы поболтайте.
Когда дверь за ним закрылась, Сюэ Мэн какое-то время еще смотрел ему вслед. Чуть нахмурившись, он сказал:
— Почему-то мне кажется, что в последнее время Ши Мэй постоянно не в настроении. Странно он себя ведет, словно его одолевают какие-то тайные мысли.
Мо Жань, который тоже не мог похвастаться хорошим настроением, ответил:
— Может, проверив мой пульс, он понял, что мой смертный час уже близок и теперь скорбит по мне?
— Типун тебе на язык, накаркаешь еще, — Сюэ Мэн возмущенно уставился на него. — Зачем себя сурочишь? Тем более я ведь не шучу, в последние дни Ши Мэй постоянно ходит мрачнее тучи.
Теперь и Мо Жань немного забеспокоился и, прекратив разрабатывать перевязанную руку, спросил:
— Это точно?
— Точно, — подтвердил Сюэ Мэн. — И вот что я тебе скажу, и раньше не раз бывало такое, что он как будто отключался от мира. Представляешь, замрет и смотрит в одну точку, я его зову-зову, а он не откликается. Как думаешь, может он…
— Что?
— Может, он влюбился в кого-нибудь?
Мо Жань: — …
Ши Мэй влюбился? Если бы восемь лет назад Сюэ Мэн сказал ему такое, он бы, скорее всего, тут же взвился бы от ревности и начал сыпать проклятиями, а сейчас всего лишь немного удивился. Оглянувшись назад, Мо Жань попытался найти хоть какую-то зацепку, но обнаружил, что все эти годы уделял Ши Мэю так мало внимания, что фактически совсем ничего о нем не знал.
— Вот только меня не спрашивай. Так или иначе, тот, кого он любит — это точно не я, — с этими словами Мо Жань запахнул полу исподней рубахи и начал натягивать верхнюю одежду. — Кроме того, с чего это ты, уважаемый, так беспокоишься о чужих чувствах?
Сюэ Мэн немного смутился, покраснел и даже закашлялся от смущения:
— Да мне вообще без разницы! Просто к слову пришлось!
Он уставился на Мо Жаня так, словно хотел испепелить на месте этого, от природы слишком смазливого и хорошо сложенного говнюка, черт бы его побрал, и внезапно понял, что тут что-то не так.
Он еще разок окинул его придирчивым взглядом и уже не смог отвести взгляд от мускулистой груди Мо Жаня…
Недовольный этим пристальным вниманием Мо Жань, не подумав, брякнул первое, что пришло в голову:
— И чего ты на меня уставился? Нравлюсь?
— … — но Сюэ Мэн молчал, не в силах выдавить ни звука.
Мо Жань же продолжил вещать все тем же убийственно серьезным тоном:
— Не стоит на меня так пялиться, все равно у нас двоих нет ни единого шанса.
Побелев как полотно, Сюэ Мэн поспешно отвернулся. Приложив руку ко лбу, он сделал вид, что ничего не случилось, и в тон Мо Жаню ответил:
— Фу, мерзость! Думаешь, такой сногсшибательный красавец?!
Но в это время сердце его билось как боевой барабан... ведь он увидел, что на шее Мо Жаня, а точнее, прямо на его голой груди, висит кулон из темно-красного горного хрусталя, который выглядел подозрительно знакомым. Сюэ Мэн был почти уверен, что уже где-то видел точно такой же, но никак не мог вспомнить где. Почему-то от одного вида этого кулона кровь зашумела в ушах, и все его тело с ног до головы покрылось гусиной кожей.
Где же он видел его раньше?
Тем временем Мо Жань закончил одеваться и вдруг заметил на столе несколько пятен от лекарства.
— У тебя есть платок? — спросил он Сюэ Мэна.
— А?.. Да, есть, — Сюэ Мэн, наконец, пришел в себя и, отыскав платок, вручил ему. — Вечно ты забываешь взять его с собой.
— Просто у меня нет такой привычки.
С каменным лицом Сюэ Мэн сказал:
— Просто признай, что когда бахвалился тем, что Учитель вышьет для тебя платок, то просто пыль в глаза пускал.
Мо Жань теперь тоже вспомнил, что когда-то просил Чу Ваньнина подарить ему платок с вышитыми цветами яблони. Может Учитель забыл или ему просто было лень, но Мо Жаню до сих пор так и не удалось получить обещанный подарок. Чувствуя себя немного смущенным, он откашлялся и ответил:
— В последнее время у Учителя было так много хлопот, что ему просто некогда…
— Даже если бы у него было море свободного времени, он не стал бы вышивать платок только для тебя одного, — Сюэ Мэн холодно усмехнулся, — как минимум на один могу претендовать я… и есть еще Наньгун Сы, он ведь теперь тоже имеет право на свою долю.
При упоминании Наньгун Сы Мо Жань, который и до этого пребывал не в лучшем расположении духа, помрачнел еще больше.
— Ты ходил проведать его?
— Нет, зачем мне его навещать? — ответил Сюэ Мэн. — Кроме того, их с Е Ванси поселили рядом с этим мелким бесом Цзян Си. Если бы я мог, убрался бы за тридевять земель*, лишь бы оказаться подальше от него, так что, конечно, я и не думал туда идти.
[*十万八千里 shíwàn bāqiān lǐ шивань бацянь ли «108 тысяч ли» — обр. в знач.: очень далеко].
Мо Жань кивнул:
— Хорошо, что они там. Хотя у Цзян Си дурной характер и куча других недостатков, но все же он достаточно здравомыслящий человек и не создаст им дополнительных проблем.
Сюэ Мэн тут же в негодовании взвился:
— Он? Если окажется, что этот сукин сын — здравомыслящий человек, я возьму его фамилию и буду зваться не Сюэ Мэн, а Цзян Мэн.
Мо Жань: — …
Сюэ Мэн всегда умел устраивать скандалы на ровном месте. Стоило ему открыть рот, и он начинал шуметь, громко возмущаться несправедливостью мира, и в глаза рубить правду-матку без оглядки на чины и сословия. Но сейчас, возможно как раз потому, что он вот так искренне кипел от возмущения, Мо Жань вдруг почувствовал, как в его холодный мир вошло немного человеческого тепла.
Ужасный кошмар прошлой жизни, наконец, начал понемногу отступать.
— Кстати, раз уж мы об этом заговорили, — сказал Сюэ Мэн, — возможно ли, что на самом деле Учитель не хотел брать Наньгун Сы в ученики?
— Раньше Учитель точно этого не хотел, — ответил Мо Жань, — но теперь ни ты, ни я не сможем его остановить.
Сюэ Мэн опешил от его заявления:
— Почему?
— Давай, я спрошу тебя, — со вздохом отозвался Мо Жань. — Прежде Ли Усинь глубоко почитал Наньгун Сы, но, несмотря на более высокое положение и почтенный возраст, этот старик никогда не осмеливался ему и слова поперек сказать. Почему?
— Разумеется, потому что его могущественный отец был главой величайшей духовной школы Верхнего Царства.
— Хорошо, тогда я спрошу по-другому: почему именно сейчас Хуан Сяоюэ и ему подобные неизвестные «герои» осмеливаются задирать и третировать его?
— …Ну, из-за обиды?
На какое-то время Мо Жань просто дар речи потерял. Про себя он не мог не подумать о том, что такое мог сказать только Сюэ Мэн.
Внезапно ему стало очень завидно. Он подумал, что несмотря на то, что Сюэ Мэну уже больше двадцати лет, порой его мысли бывают такими же наивными и простыми, как у ребенка. «Как ребенок» было очень точным описанием для Сюэ Мэна, потому что наиболее очевидными чертами ребенка являлись чистосердечие, простота и прямолинейность. Но одновременно это значило, что его брат так и не вырос, оставшись незрелым и безрассудным.
Но если говорить о видении Мо Жаня, то он считал, что, прожив двадцать лет, продолжать смотреть на этот суетный мир чистыми детскими глазами — это настоящее чудо.
Глядя на стоявшее перед ним «чудо», он с горькой улыбкой спросил:
— Откуда же взялось так много обид?
— Духовная школа Жуфэн вытряхнула на свет божий слишком много грязных тайн Верхнего Царства…
— Но эту встряску устроил Сюй Шуанлинь, так какая тут связь с Наньгун Сы? Более того, разве Наньгун Сы не пострадал больше всех от обнародования всех этих тайн? Этот парень узнал, что его мать свел в могилу его собственный отец, так что, выходит, он не только не зачинщик всего этого, а пострадавший, одна из главных жертв.
Сюэ Мэн открыл рот, словно желая что-то возразить. Мо Жань сделал паузу, ожидая, что он скажет, но в результате Сюэ Мэн, постояв с открытым ртом, обиженно его захлопнул.
Ему нечего было сказать.
Спустя какое-то время он с явной неохотой спросил:
— Тогда просто скажи, что ты думаешь. Почему?
— Во-первых, просто посмотри на эту толпу, — ответил Мо Жань. — События в Духовной школе Жуфэн — дело прошлое, и всю эту честную компанию уже не будоражат, а третировать попавшего в беду наследника влиятельной семьи куда веселее, чем пинать какого-нибудь не знавшего хорошей жизни нищеброда.
С тем же отношением в прошлой жизни столкнулся и сам Сюэ Мэн. Низверженный Маленький Феникс, сколько унижений он стерпел в те дни?
Сюэ Мэн не мог этого знать, но Мо Жаню-то это было хорошо известно…
Опасаясь гнева Наступающего на бессмертных Императора, ни одна из духовных школ не захотела приютить его и уж тем более сотрудничать с ним. Но Сюэ Мэн упорно продолжал путешествовать по всему миру, умоляя глав больших и малых духовных школ объединиться и свергнуть тиранию Мо Вэйюя, пока его сумасшествие не стало причиной еще более безумных деяний.
Конечно, это было в первые годы царствования Мо Жаня.
Девять лет Сюэ Мэн скитался по миру в поисках сторонников, но никто не хотел его слушать. В конце концов, единственным орденом, который пусть и неохотно, но все же согласился дать ему пристанище, стал Дворец Тасюэ с горы Куньлунь, и только Мэй Ханьсюэ оказался готов приложить все силы, чтобы помочь ему.
Мо Жань был счастлив, что в этой жизни Сюэ Мэну не пришлось вновь пройти через подобное унижение.
Пребывавший в неведении Сюэ Мэн спросил:
— Тогда что во-вторых?
— Во-вторых, так они могут почувствовать себя вершителями высшей справедливости.
— В каком смысле?
— Ты знаешь, что потомки богов из Цитадели Тяньинь делают с опасными преступниками?
— Подвешивают на три дня и три ночи и оставляют на потеху толпе, — без прежней уверенности ответил Сюэ Мэн. — Почему ты спрашиваешь меня об этом? Разве в прошлом ты не видел это своими глазами? В то время, когда ты только появился на Пике Сышэн, как раз был вынесен приговор опасной преступнице, и папа, отправившись на публичное разбирательство этого дела, взял нас с собой. Помню, когда ты смотрел на казнь, то выглядел таким храбрецом, но позже от нервного потрясения у тебя начался жар и потом лихорадило еще несколько дней…
Мо Жань нервно рассмеялся и после длительной паузы признался:
— Неудивительно, я ведь тогда впервые увидел, как вырезают духовное ядро.
— Тебе-то чего бояться? Никто не собирается вырезать твое духовное ядро.
— Все может быть, — ответил Мо Жань.
Сюэ Мэн в изумлении поднял руку, чтобы пощупать лоб Мо Жаня:
— Жара вроде нет, тогда что за бред ты несешь?
— Однажды мне приснился сон, как какой-то человек вонзил меч мне в грудь под наклоном в несколько сантиметров, а затем, подцепив сердце, разрушил мое духовное ядро.
— … — Сюэ Мэн на минуту онемел. Придя в себя, он махнул
рукой и заявил, — да ладно тебе, пусть ты и бесишь меня, но, как ни крути, ты все-таки мой старший двоюродный брат. Кто бы ни захотел вырезать твое духовное ядро, сначала ему придется иметь дело со мной.Мо Жань улыбнулся, было неясно, о чем он думает, лишь в бездонных черных глазах, то ярко вспыхивали яркие искры, то набегала тень.
Зачем он вообще решил в разговоре с Сюэ Мэном упомянуть о том прошлом деле в Цитадели Тяньинь?
Может быть, для Сюэ Мэна это был незначительный эпизод, быстро стершийся из его памяти, но в душе Мо Жаня увиденное оставило очень яркий неизгладимый след.
Он до сих пор так и не смог забыть то судебное разбирательство. Подсудимой была совсем юная девушка, на вид около двадцати лет.
На площади перед Цитаделью Тяньинь собралась толпа зевак. Мужчины и женщины, старики и дети, заклинатели и миряне, — там были представители всех слоев общества, и все они, задрав головы и вытянув шеи, смотрели на помост для наказаний*, где находилась девушка, скованная тремя магическими путами: магическими цепями, вервием бессмертных и запирающим душу замком. Люди перешептывались:
[*邢台上 xíng táihàng син тайшан «платформа/постамент/сцена наказаний/казни»].
— Разве это не госпожа Линь?
— Она ведь только вышла замуж за господина из знатного рода. Что за преступление совершила эта девушка, если дело дошло до самой Цитадели Тяньинь?..
— Вы еще не знаете? Это она устроила пожар в доме семьи Чжао! Эта женщина убила собственного мужа!
— Ох... — услышав эти слова, люди начали ахать и охать, кто-то поинтересовался, — а зачем она это сделала? Говорят, ее муж хорошо к ней относился.
В разгар перешептываний, на помост неспешно поднялась глава Цитадели Тяньинь со свитком в руках. Поприветствовав собравшихся, она неспешно развернула его и начала зачитывать обвинения против женщины по фамилии Линь.
Список обвинений был очень длинным, так что на это ушло не менее получаса.
Суть преступления заключалась в том, что эта женщина по фамилии Линь была совсем не той знатной барышней, с которой изначально должна была породниться семья Чжао. Оказывается, она была мошенницей в маске из человеческой кожи, истинной целью которой было сблизиться с молодым господином Чжао и совершить убийство из мести за личную обиду. Что касается барышни из богатой семьи, которая на самом деле должна была выйти замуж за господина Чжао, то бедная девушка уже давно была зарезана этой дрянью Линь и стала неприкаянной душой.
— Можно, конечно, один раз выдать фальшивое за настоящее*, — сурово резюмировала результат расследования глава Цитадели Тяньинь, — но, как ни одна душа не минует небесных сетей, так ни один преступник не сможет избежать нашего правосудия. Барышня Линь, пора сорвать маску и показать людям твой первоначальный облик.
[*狸猫换太子 límāo huàn tàizǐ лимао хуань тайцзы «поменять кошку на новорождённого наследного принца» — обр. выдать фальшивое за настоящее. Эта идиома основывается на сюжете оперной постановки времен династии Сун: наложница Лю позавидовала тому, что наложница Ли родила наследного принца, и подменила его на кошку, после чего ложно обвинила наложницу Ли в рождении демона-оборотня. В итоге наложница Ли была разжалована и отослана от двора, и только годы спустя об этой подмене стало известно, и справедливость восторжествовала].
Безжалостно сорванная маска из человеческой кожи упала на землю, словно змеиная линька.
Прикованная к помосту наказаний растрепанная женщина, наконец, явила миру свое истинное, безжизненно-бледное, но, несомненно, прелестное лицо. Один из учеников Цитадели Тяньинь схватил ее за подбородок и задрал голову так, чтобы все могли во всех деталях рассмотреть ее черты.
Публика тут же возмущенно зашумела, кто-то надрывно заголосил:
— Какая коварная женщина!
— Как можно из личной обиды убить невинную девушку из знатного рода, а потом разорить и изничтожить целое благородное семейство?
— Нужно убить ее!
— Выколоть ей глаза!
— Линчевать ее «тысячей порезов»! Срежьте с нее всю кожу!
Многоголосая толпа состояла из множества людей, но, казалось, что они отрастили себе единую голову и теперь эта огромная, неповоротливая и тупая зверюга плевалась слюной, ревела и вопила, требуя крови.
В какой-то момент эта уродливая тварь возомнила себя благословенным зверем, что имеет право представлять небо, солнце и луну, и от имени Небесного Императора и Владычицы Земной решать, что в мире людей праведно и справедливо.
Нарастающие пронзительные вопли всех этих господ больно царапали барабанные перепонки юного Мо Жаня, который был до глубины души поражен безудержным гневом толпы. Казалось, что невинно погибшая от ножа девушка или не упокоившийся с миром молодой господин Чжао в один миг стали всем здесь самыми родными, верными друзьями, детьми и любовниками, и теперь эти люди жаждали отомстить за них и свершить справедливость, своими руками разорвав на куски эту преступницу по фамилии Линь.
Испуганный их неистовством Мо Жань в шоке широко распахнул глаза и спросил:
— Определение наказания… разве это не обязанность Цитадели Тяньинь?
Сюэ Чжэнъюн поспешил успокоить его:
— Жань-эр, не бойся, конечно, наказание будет определено Цитаделью Тяньинь. Просто люди так выражают отвращение и недовольство поступком этой женщины. Но все это лишь слова, а окончательный приговор вынесет непревзойденное божественное оружие Цитадели Тяньинь. Все будет честно и справедливо, не волнуйся.
Но события развивались совсем не так, как предсказал Сюэ Чжэнъюн. С каждой минутой выкрики становились все громче и безумнее, лишь подогревая ярость толпы:
— Эта шлюха*! Убийца невинных людей! Разве можно позволить ей умереть легкой смертью? Глава Цитадели Му! Ваш орден отвечает за справедливость в мире совершенствования, поэтому вы обязаны осудить ее так, чтобы она мучилась в десять, а лучше — в сто раз сильнее, чем ее жертвы! Дайте ей испить до дна чашу страданий и закусить плодами собственных злодеяний! Пусть получит надлежащее наказание за свои преступления!
[*婊子 biǎozi бяоцзы «уличная девка» — груб. шлюха, шалава, блядь].
— Сначала разорвите ей рот, один за другим вырвите все зубы, а потом разрежьте язык на тонкие полоски!
— Натрите ее тело клейкой пастой и, когда высохнет, оторвите вместе с кожей, а потом облейте ее с ног до головы настоем на остром перце! Пусть эта тварь сдохнет в муках!
Была среди зевак и содержательница публичного дома. Щелкая тыквенные семечки, она исполненным очарования звонким голоском со смехом предложила:
— Ай-яй, сорвите с нее одежду! Разве подобные люди не должны быть голыми? Засуньте ей в пизду змею и угря, а потом пусть сотня мужиков покрепче оприходуют эту дрянь, как следует. Думаю, это будет заслуженным наказанием за ее преступления.
Правда ли, что гнев этих людей проистекал от их собственной праведности?
Мо Жань в это время сидел рядом с Сюэ Мэном на трибуне для почетных гостей. Он был так сильно потрясен происходящим, что его начало мелко потряхивать. В конце концов, Сюэ Чжэнъюн заметил, что с ним творится что-то неладное и собрался увести его с трибуны, но именно в этот момент со стороны помоста послышался грохот. Воспользовавшись общей суматохой, кто-то бросил под ноги преступницы детонирующий амулет. Это было запрещено правилами, но люди Цитадели Тяньинь то ли не смогли, то ли просто не захотели вмешаться и защитить осужденную, так что, достигнув цели, амулет взорвался, и ноги женщины в один миг превратились в кровавое месиво…
— Дядя!.. — потрясенный Мо Жань вцепился в полы одежды Сюэ Чжэнъюна. Его тело била крупная дрожь, с которой он просто не мог справиться…
— Отлично!
Казалось гром аплодисментов может снести горы и опрокинуть моря. Не сдерживая ликования, люди рукоплескали герою, поддерживая его одобрительными выкриками:
— Отлично сработано! Так и нужно карать за зло и нести добро! Давай еще раз!
— Кто это бросил? Нельзя такое бросать! — громко закричали стоявшие на помосте ученики Цитадели Тяньинь, и начали скидывать вниз все, что за это время успела набросать толпа: овощи, камни, яйца, ножи. После этого они установили магический барьер и встали в стороне, чтобы наблюдать за толпой. Пока люди не пытались лишить преступницу жизни, они и не думали останавливать их.
Внушающая страх и почтение легендарная Цитадель Тяньинь никогда не стала бы бороться с людьми, отстаивающими справедливость.
Стоило Мо Жаню вспомнить об этом, и он почувствовал невыносимую тяжесть в груди. Не желая больше думать об этом, он на несколько мгновений смежил веки. Наконец, взяв себя в руки, он снова открыл глаза и сказал:
— Пойми, Сюэ Мэн, если Наньгун Сы по-прежнему будет настаивать на том, что не признает себя учеником нашего Учителя, то в итоге он лишится последней защиты перед миром совершенствования. В этом случае, когда поход на гору Цзяо подойдет к концу, если Наньгун Сы действительно отвезут в Цитадель Тяньинь для допроса, скорее всего, мы снова сможем увидеть то же неприглядное зрелище.
— Но ведь тогда, после допроса в Цитадели Тяньинь, люди были обозлены из-за того, что та женщина убила так много невинных людей и только поэтому…
— Поэтому, если в чьих-то руках есть нож, он может колоть и резать сколько душе угодно, так, что ли? — Мо Жань опять почувствовал невыносимую тяжесть на душе и не стал озвучивать свою мысль целиком.
В этом мире не счесть людей, которые под знаменем «отстаивания справедливости» совершают ужасные поступки и вымещают свою неудовлетворенность жизнью, внутреннюю жестокость и безумие, давая им выход в подобных местах.
За чаем они поболтали еще немного, после чего Сюэ Мэн заметил, что солнце уже село, и ушел.
Подойдя к окну, Мо Жань достал из потайного кармана в рукаве черный камень. Бросив на него один короткий взгляд, он влил духовную силу в два пальца и, зажав между ними шашку Чжэньлун, в один миг раздробил ее в пыль.
Поднялся ветер, затрепетали листья, и человек перед окном задрожал вместе с ними. Он медленно поднял руку, закрыл лицо и обессиленно привалился к деревянной решетке. Он еще какое-то время стоял так, прежде чем резко развернуться и скрыться в глубине комнаты, полностью погрузившись в ее непроницаемый мрак.
После он еще долго сидел в непроглядной темноте, размышляя обо всем. В конце концов, все эти мысли окончательно сломили его, разорвав в клочья и разрушив до основания всю его уверенность в себе. Теперь Мо Жань и правда не знал, как ему поступить. Он чувствовал, что о некоторых событиях ему все же следовало бы рассказать, но вполне возможно, что в итоге от этого все еще больше запутается и окончательно выйдет из-под контроля.
И что же ему теперь делать?
Он не знал…
Чем больше Мо Жань думал, тем больше не хотел делать что-либо, и от этого лишь сильнее запутывался, боялся и мучился.
Он не мог выкинуть из головы мысли о том тайном злодее, что все время стоял за его спиной.
Думал о Цитадели Тяньинь, почитаемой в мире совершенствования, как божество, в которое можно лишь слепо верить.
Думал о той допрашиваемой женщине с изуродованными ногами.
Словно загнанный зверь он метался по комнате, со стороны напоминая вышагивающего по комнате безумца, на лице которого, словно в театре теней, снова и снова сменяли и поглощали друг друга Наступающий на бессмертных Император и образцовый наставник Мо.
В конце концов, он не выдержал и, толкнув дверь, вышел наружу.
Стояла глубокая ночь.
Чу Ваньнин уже приготовился лечь спать, когда услышал, что кто-то стучится в его комнату. Открыв дверь, он замер в изумлении, увидев стоящего перед ним Мо Жаня.
— Зачем ты пришел?
Мо Жань чувствовал, что балансирует на грани безумия. В любой момент, в любом месте, по его вине могла произойти катастрофа, и это сводило его с ума. Набравшись храбрости, он пришел сюда, намереваясь признаться во всем сразу, но стоило ему увидеть лицо Чу Ваньнина, как все его мужество вмиг испарилось, превратившись в пыль и пепел эгоизма и малодушия.
— Учитель… — после затянувшейся паузы промямлил Мо Жань. — Я не мог уснуть. Можно мне войти и посидеть с тобой?
Чу Ваньнин посторонился, и Мо Жань тут же вошел внутрь, захлопнув за собой дверь. Его волнение было таким сильным, что, хотя он не проронил ни слова, Чу Ваньнин не мог не почувствовать разъедающую его изнутри тревогу.
— Что-то случилось? — спросил он.
Мо Жань не ответил. Он очень долго смотрел на Чу Ваньнина, прежде чем вдруг подошел к единственному окну и плотно закрыл ставни.
— Я... — хрипло и сбивчиво начал Мо Жань. В какой-то миг его голос сорвался, а сердце вдруг захлестнула волна воодушевления, и в этом безумном порыве он выпалил, — я хочу тебе кое-что рассказать.
— Это о Сюй Шуанлине?
Мо Жань отрицательно покачал головой, немного поколебавшись, кивнул, а потом опять покачал.
Отразившийся в его глазах свет свечи напоминал извивающийся ярко-красный язык гадюки, сладострастно облизывающий плошку с воском. Странные тусклые отблески и тени в глазах Мо Жаня, а также смятение и замешательство, легко читаемые на его лице, так потрясли Чу Ваньнина, что он инстинктивно поднял руку, желая дотронуться до его щеки.
Но стоило кончикам его пальцев коснуться кожи Мо Жаня, как тот тут же закрыл глаза, пряча их странное выражение за дрожащими ресницами. Чу Ваньнин видел, как судорожно перекатился кадык Мо Жаня, словно в этот момент его изнутри ужалил скорпион, после чего он поспешно отвернулся и невнятно пробормотал:
— Прости.
— …
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Хотя Чу Ваньнин не знал, что именно произошло, но он еще никогда не видел Мо Жаня таким, и сейчас у него волосы встали дыбом от предчувствия, что еще немного — и небеса рухнут на землю, раздавив их всех.
В итоге он ничего не ответил, лишь, помедлив немного, слегка кивнул. Мо Жань подошел к подсвечнику и какое-то время пристально вглядывался в пламя свечи, прежде чем поднял руку, чтобы окончательно погасить последний огонек во мраке ночи.
Комната мгновенно погрузилась во тьму.
Но Мо Жань так долго смотрел на пламя свечи, что перед глазами у него до сих пор колыхался ее призрачный свет — сначала оранжевый и желтый, постепенно угасающий в мертвенно-белое ничто.
Мо Жань продолжал стоять спиной к Чу Ваньнину, но тот не подгонял его, ожидая, пока он сам решится заговорить.
Автору есть, что сказать:
на самом деле, допрашиваемая женщина из воспоминаний Мо Жаня должна была стать одной из главных героинь моего романа. А потом я обнаружила, что ее история не вписывается в текущую временную шкалу: этот персонаж появляется на сцене тогда, когда орден Гуюэе уже изобрел средство, которое позволяло жить до пятиста лет, а это более поздний период мира совершенствования. Так как Сукин Сын и Ко застряли в более ранней эпохе, аха-ха-ха, пришлось мне отказаться от перспективной дамы и променять ее на более универсальную барышню.
Маленькая постановка: «Можно или нельзя погасить свет».
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Чу Ваньнин: — …Хочешь сказать, я такой уродливый?
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Сюэ Мэн: — Говори с закрытым глазами, с какой стати ты хочешь, чтобы я погасил свет?
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Ши Мэй:— Давай не сегодня. Я не согласен остаться с тобой наедине в этой маленькой темной комнате. Меня уже в дрожь бросает от мысли о том, что после этого сделают со мной в разделе комментариев.
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Е Ванси: — …Проходимец!
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Наньгун Сы: — Тогда обуздай себя.
— Можно потушить свет? — спросил Мо Жань. — …Не смогу ничего сказать, пока вижу тебя.
Мэй Ханьсюэ: — Хочешь отыграть со мной ночной сценарий*? Это не слишком хорошая идея. А что если какой-нибудь папарацци нас заснимет? Улыбочку~~~
[*夜光剧本 yèguāng jùběn егуан цзюйбэнь «лунный/светящийся в ночи сценарий». Новое определение для адюльтера на съемках, придуманное пользователями сети по итогам истории, когда пойманный папарацци Хавик Лау объяснил, что он вошел в комнату Ван О поздно ночью, чтобы написать сценарий для съемок «Безрассудного запустения». Пользователи сети высмеяли его сценарий как «светящийся в ночи»].
Мо Жань несколько раз пытался заговорить, но в итоге лишь беззвучно шевелил губами. Виски болезненно пульсировали, а бешено бегущая по венам кровь, казалось, еще немного, и просто вскипит в жилах. Он был готов отпустить поводья и выложить все как есть, но в следующий момент его пылающее тело бросило в холод и, казалось, даже кончики пальцев покрылись коркой льда.
— Учитель.
— …
— На самом деле… я… — когда Мо Жаню все-таки удалось открыть рот, у него с трудом получилось выдавить только эти четыре слова, прежде чем его мысли опять смешались, и он потерянно замолчал.
Почему он вообще решил, что должен все рассказать?
Все это было в его прошлой жизни, с которой он покончил во Дворце Ушань. Он ведь в самом деле умер тогда, и теперь является лишь хранителем тех воспоминаний… Так почему он должен рассказывать об этом?
Конечно, признание облегчит его совесть, но действительно ли это правильный выбор?
Ведь сейчас все так хорошо: ему при встрече улыбается Сюэ Мэн, Чу Ваньнин теперь его возлюбленный, дядя и тетя в добром здравии, и даже Ши Мэй все еще жив… разве может быть что-то важнее этого? Даже если ему придется мучиться от чувства вины и всю жизнь прожить как беглый преступник, он не хотел своими руками разрушить все, что имел сейчас.
Но, как ни крути, были вещи, которые он все равно должен был рассказать. Ведь теперь, когда Мо Жань окончательно убедился в том, что закулисный злодей переродился вместе с ним, только он мог предупредить людей о надвигающейся опасности и помочь им встретить ее во всеоружии. Небеса даровали ему шанс искупить свою вину за былые преступления, и, вероятно, сама эта возможность возродиться, сохранив память о прошлых ошибках, была дана ему именно для того, чтобы в нужный момент он мог бесстрашно выступить вперед и остановить надвигающуюся бурю.
Даже если это будет стоить ему жизни.
Мо Жань закрыл глаза. Его трясло, между ресниц запутались так и не пролитые слезы.
Он не боялся проститься с жизнью, ведь, в конце концов, один раз он уже умер, но в этом мире были вещи пострашнее смерти. Чтобы понять это, ему хватило его прошлой жизни... Тогда, чтобы сбежать от этих вещей, он принял решение покончить с собой. В те годы, особенно после смерти Чу Ваньнина, он все время убегал, пытаясь оторваться от преследующего его незримого зверя, но именно сейчас этой твари удалось загнать его в угол.
Он уже чувствовал острые когти на своем горле.
Обреченный на одиночество, покинутый близкими* и презираемый всем миром во веки веков.
[*众叛亲离 zhòngpàn qīnlí чжунпань циньли «народ отвернулся и родственники покинули» — обр. в знач.: оказаться в полной изоляции].
Он знал, что ему не сбежать… не скрыться от этого…
От ужаса Мо Жань беззвучно заплакал. Слезы неудержимым потоком потекли по его щекам, падая на пол, как первые капли надвигающегося ливня.
Изо всех сил пытаясь подавить дрожь в голосе, он сказал:
— Прости… я… я не знаю, как это сказать… я, правда… я…
Вдруг пара сильных рук крепко обняла его со спины.
Мо Жань широко распахнул глаза, когда осознал, что Чу Ваньнин подошел сзади и заключил его в объятия.
— Если ты не хочешь говорить об этом, тогда не говори, — донесся приглушенный голос из-за его плеча. — У каждого есть свои секреты… и любой может оступиться.
Мо Жань замер.
Чу Ваньнин понял его без слов?
Он понял… впрочем, разве могло быть иначе, ведь Чу Ваньнин всегда видел его насквозь. Сколько раз Учитель был свидетелем того, как провинившийся Мо Жань в панике признавался в своих грехах, искренне и фальшиво, неохотно и от чистого сердца.
И хотя Чу Ваньнин не знал, в чем провинился Мо Жань, ему было совершенно ясно, что тот, невзирая на мучительность признания былых ошибок, через силу пытается заставить себя сделать это.
— Учитель…
— Если это дело так сильно тебя беспокоит, и ты хочешь поговорить об этом, тогда скажи как есть. Я здесь и готов выслушать тебя, — сказал Чу Ваньнин, — но если тебе больно говорить об этом, и ты решишь, что лучше промолчать, я не буду тебя расспрашивать... Я знаю, что в будущем ты больше никогда не совершишь ничего подобного.
Сердце Мо Жаня будто пронзили ножом.
Он почти незаметно покачал головой: нет, все не так…
Все не так просто, как ты думаешь… далеко не так просто…
«Учитель, я ведь не цветы срывал там, где их рвать нельзя. Я убивал людей, проливал реки крови и складывал горы из костей. Я разрушил большую часть мира совершенствования и уничтожил тебя».
Он снова замер, чувствуя, как неподъемный груз вины ломает его изнутри.
«Я погубил тебя, Чу Ваньнин!
Так зачем ты утешаешь своего палача… Зачем хочешь облегчить страдания человеку, что когда-то вонзил нож в твое сердце? Зачем перед смертью ты просил, чтобы я отпустил себя?
Почему тогда ты не убил меня?..»
Все его тело трясло. Почувствовав эту дрожь, Чу Ваньнин ошеломленно замер. Первая теплая капля упала на тыльную сторону его ладони.
— Мо Жань… — тихо пробормотал он.
— Я хочу обо всем рассказать.
— Тогда расскажи.
Придя в еще большее смятение, Мо Жань покачал головой:
— Я… я не знаю, как это сказать…
Голос, который до этого момента ему удавалось держать под контролем, наконец, сорвался.
— Правда… я правда не знаю, как мне заговорить об этом…
— Тогда ничего не говори, — Чу Ваньнин отпустил его, после чего развернул к себе лицом и в этой непроницаемой темноте ласково погладил его по щеке. Мо Жань попытался увернуться, но Чу Ваньнин и не думал отступать и теперь уже двумя руками обхватил его мокрое от слез лицо.
— Ничего не говори, — повторил он.
— Я…
Внезапно аромат цветущей яблони накрыл Мо Жаня с головой, а потом он почувствовал, как губы Чу Ваньнина коснулись его губ. Кажется, это был первый раз, когда Чу Ваньнин сам поцеловал его. Неуклюже и неловко он приник к его губам и, чуть приоткрыв их языком, проскользнул внутрь горького от слез рта, вовлекая его в обжигающе-страстный поцелуй.
Смятение, растерянность, безумие.
Мо Жань тоже не знал, почему так устроены люди, что любовь для них и правда спасительная гавань, в которой можно укрыться от любых душевных мук и страданий. Может быть, в конечном итоге все мы те же животные, которые в процессе совокупления способны забыть обо всем, ведь в погоне за удовлетворением желаний плоти реально лишь удовольствие, которое ты можешь получить здесь и сейчас.
Дать беспомощному сочувствие, а потерявшему надежду — небольшую передышку.
Вот и сейчас все разговоры были забыты. Потерявшись в этом затяжном поцелуе, Чу Ваньнин ощущал, как растет желание Мо Жаня, и даже через одежду мог почувствовать всю его силу и мощь. Поколебавшись, он все же нерешительно протянул руку, чтобы потрогать его, но Мо Жань перехватил его пальцы, переплетая их со своими:
— Сейчас хватит и этого.
Он привлек его в объятия и крепко прижал к себе. Во всем мире только этот человек мог унять его боль и только он был способен очистить его душу.
— Больше ничего делать не нужно, хватит и этого…
Чу Ваньнин молча поднял руку и погладил его лицо. Безо всякой причины он вдруг почувствовал, как сердце сжалось от любви и жалости:
— Такой глупый.
Мо Жань перехватил его вторую руку и, переплетя все десять пальцев с пальцами Чу Ваньнина, прижался лбом к его лбу:
— Как было бы хорошо, если бы я был таким глупым раньше.
Чу Ваньнин чувствовал, что никакие его слова не смогут переубедить Мо Жаня, да у него никогда и не получалось утешать людей, поэтому он неловко потерся о его щеку кончиком носа, а потом снова нежно приник к его губам.
Когда Чу Ваньнин проделывал все это, от смущения у него покраснели кончики ушей, но при этом он изо всех сил старался выглядеть совершенно спокойным и невозмутимым. А ведь он по своей инициативе поцеловал Мо Жаня, и даже сам первым обнял его, хотя раньше никогда такого не делал.
— Учитель… — Мо Жань уклонился, но было заметно, что от поцелуя его дыхание заметно участилось, — хватит… не надо, не делай этого.
— Всегда это делал ты, — Чу Ваньнин освободился из его рук, но только чтобы крепко обнять его за шею, — но сегодня ты будешь слушаться меня.
— Учитель…
Вглядываясь в эти влажно блестящие в темноте, по-щенячьи ласковые глаза, Чу Ваньнин неловко похлопал его по макушке, чувствуя небывалый прилив облегчения и нежности.
— Будь паинькой*.
[* 乖 guāi гуай — послушный, милый (ребенок)].
В кромешной темноте они целовались и ласкали друг друга, привалившись к стене. Нежные поцелуи превратились в неистовые, неистовые — в страстные, а страстные — в яростные и по-мужски свирепые, наполненные животной похотью и неутолимой жаждой.
— Учитель… Ваньнин…
Мо Жань снова и снова звал его по имени. Жалобно, страстно, безумно и виновато.
Стоило Чу Ваньнину подарить ему хоть немного любви, и он почувствовал себя так, словно выпил самое сильное в мире любовное зелье.
В конце концов, Мо Жань отбросил все тягостные мысли. Крепко притиснув Чу Ваньнина к стене, он вжался в него всем телом и начал яростно целовать, давая выход своему безумному желанию. Довольно скоро они стали задыхаться от недостатка воздуха, уголки их глаз покраснели, а сердцебиение участилось. Между поцелуями Чу Ваньнин вдруг чуть отстранился и, нахмурившись, сказал:
— Свет…
— Разве он уже не погашен?
Продолжая целовать его губы, облизывать мочки ушей и шею, Мо Жань услышал, как Чу Ваньнин, старательно сдерживая желание застонать, прошептал ему на ухо:
— Нет, зажги…
Мо Жань замер.
— Хочу видеть тебя, — сказал Чу Ваньнин.
Зажегся свет.
Тьма ушла.
Первым, что он увидел, были блестящие и ясные, упрямые и решительные, самые прекрасные в мире глаза Чу Ваньнина. Нежный румянец возбуждения лишь слегка коснулся, словно покрытого инеем, холодного лица, целиком и полностью захватив кончики ушей.
— Я хочу видеть тебя, — повторил Чу Ваньнин.
Мо Жань вдруг почувствовал такую ужасную боль в сердце, что казалось еще немного — и он умрет... Как мог этот, покрытый ранами отвратительный комок плоти, когда-то не знавший жалости и сострадания, под этим любящим взглядом продолжать жить?
Не выпуская Чу Ваньнина из своих объятий, Мо Жань поцеловал его, а потом приложил его ладонь к своей груди — туда, где пульсировало сердце.
— Запомни это место, — сказал он.
— …
— Если когда-нибудь мою вину невозможно будет простить, — потершись кончиком носа о нос Чу Ваньнина, он продолжил таким же тихим низким голосом, — своими руками убей меня. Ударь прямо сюда.
Чу Ваньнин вздрогнул и недоверчиво уставился на него:
— Ты сам понимаешь, что говоришь?
Мо Жань улыбнулся, и в этой прекрасной улыбке, кроме искренности и очарования образцового наставника Мо, отчетливо проступила и толика безумия Наступающего на бессмертных Императора.
— Мое духовное ядро сформировано благодаря тебе, и мое сердце теперь твое. Если однажды мне придется умереть, эти две вещи должны принадлежать тебе. Только тогда я смогу…
Он не стал договаривать.
Растерянность и ужас, которых он никогда раньше не видел в глазах Чу Ваньнина, заставили его умолкнуть на полуслове.
В конце концов, Мо Жань опустил взгляд и, горько усмехнувшись, сказал:
— Это просто шутка. Я только хотел сказать…
Он крепко обнял своего любимого. Неизвестно, будет ли у него еще когда-нибудь такой шанс.
— Ваньнин…
«Я люблю тебя, хочу тебя, не могу жить без тебя.
Я так много хочу сказать тебе, но, как и в прошлой жизни, не могу и рта открыть».
Чу Ваньнин все еще находился в растерянности и смятении. Он никак не мог понять, насколько же большую ошибку надо было совершить, чтобы сказать подобное.
Но стоило Мо Жаню поцеловать его, и в его мыслях тут же воцарился хаос, а ведь раньше он так гордился своим умением сохранять холодный разум в любой ситуации. Хотя, может быть, дело было вовсе не в поцелуе Мо Жаня, а в его нежелании думать об этом сейчас.
Отчаяние подогревает страсть, словно капля масла, упавшая на зажженный факел.
Желание вмиг вышло из-под контроля. Охваченные безумием примитивной жажды обладания, они сорвали с друг друга верхнюю одежду, еще не добравшись до кровати. Когда Мо Жань навалился на Чу Ваньнина, придавив его к смятой постели, тот уже не был так застенчив и робок, как в первый раз.
Мужская похоть по сути своей достаточно примитивна и груба, поэтому и удовлетворить ее довольно просто. Быстро справившись с завязками на его исподнем, Мо Жань, склонив голову, начал целовать и посасывать его член. Иногда он поднимал глаза, чтобы в тусклом свете лампы увидеть расфокусированный взгляд Чу Ваньнина и его выгнутую напряженную шею.
Сколько еще раз они займутся любовью?
Два? Один?
Очень скоро они поднимутся на гору Цзяо и, возможно, сразу же столкнутся лицом к лицу с закулисным злодеем. Если против них действительно будет использована техника Вэйци Чжэньлун, единственный человек, который сможет быстро и доходчиво объяснить ее суть людям — это он сам.
После этого все тайное станет явным*.
[*水落石出 shuǐ luò shí chū шуй ло ши чу «вода спала — камни обнажились» — обр. в знач.: все скрытоестанет очевидным, все тайное становится явным].
Но сейчас, отчаянно переплетясь с Чу Ваньнином телами на этой постели, он обманывал своего Учителя и самого себя, убеждая, что в будущем у них будет еще множество возможностей.
Что они всегда будут вместе.
Если любовь и страсть могут навечно связать их неразрывными узами, с заката и до полудня он жаждал заниматься с ним любовью, и, засыпая, сплестись телами и запутаться в друг друге так, чтобы не распутаться до рассвета. Когда же первый луч солнца рассеет ночную тьму, он мечтал нежными ласками разбудить его, чтобы среди бела дня на сбитой постели они могли предаваться разврату, чувствуя себя такими бесконечно грязными, бесконечно любимыми, бесконечно желанными.
Мо Жань сжал их члены вместе, поглаживая и надрачивая.
Глаза Чу Ваньнина заволокло туманом желания, дыхание стало частым и поверхностным. В такт движениям Мо Жаня, его губы чуть приоткрывались и закрывались, а взгляд становился все более расфокусированным и отрешенным.
В самый упоительный момент, когда они были близки к кульминации, внезапно кто-то постучал в дверь.
Чу Ваньнин резко пришел в себя, и румянец возбуждения вмиг сошел с его лица. Мо Жань тут же закрыл ему рот ладонью, не позволяя издать ни звука, так что в комнате вмиг воцарилась тишина. Вот только сам Мо Жань и не думал останавливаться, продолжая яростно двигать другой рукой, доводя их обоих до такой желанной разрядки.
Чу Ваньнин хотел покачать головой, но Мо Жань так крепко держал его, что он только и мог что смотреть на него своими глазами феникса, в которых читались возбуждение и страдание, злость и разочарование.
— Учитель, вы здесь?
Услышав этот голос, Чу Ваньнин рассердился еще сильнее и зло уставившись на Мо Жаня, тихо хлопнул рукой по деревянному изголовью.
Мо Жань тяжело сглотнул, так что его кадык очень сексуально перекатился, после чего низким севшим голосом пробормотал:
— Да. Я знаю, что это Сюэ Мэн.
— Учитель?.. — так и не дождавшись ответа, Сюэ Мэн пробормотал, — Странно, свет-то горит… Учитель?!
Несмотря на смущение Чу Ваньнина, Мо Жань, похоже, и не собирался обращать внимание на нежданного гостя. Он по-прежнему лежал на нем и с наслаждением предавался разврату. Чу Ваньнину оставалось предположить, что из-за того, что в комнате было довольно темно, Мо Жань принял яростный огонь в его глазах за туманную дымку вожделения.
— Учитель?
Ученик снаружи не собирался уходить, а ученик в его постели не думал останавливаться. Оказавшись между молотом и наковальней, Чу Ваньнин так разозлился, что в отчаянии укусил Мо Жаня за палец. Только после этого Мо Жань отдернул руку и поднял на него свои темные глаза, в которых, казалось, плескалась затаенная обида.
Его тихий голос вдруг стал обжигающе-низким и обволакивающе-вкрадчивым:
— Ты так больно укусил меня…
— От боли не умер, ну и ладно, — прошипел Чу Ваньнин, пытаясь успокоить вконец сбившееся дыхание. Бросив на Мо Жаня суровый предупреждающий взгляд, он ответил человеку за дверью, — я уже в постели, в чем дело?
— Ой, да ничего важного, — ответил Сюэ Мэн. — Просто я… я никак не могу заснуть. Разные мысли одолевают, вот я и решил поговорить с Учителем…
Его голос мало-помалу затихал, и было легко представить, как снаружи Маленький Феникс с каждым словом все ниже опускает голову.
Чу Ваньнин: — …
Что происходит? Почему именно сегодня ночью у этих двоих появилось желание излить ему душу?
Чу Ваньнин почувствовал тревогу и, шлепнув лежащего на нем Мо Жаня, тихо сказал:
— Вставай и одевайся быстрее.
Мо Жань тут же широко распахнул глаза и с совершенно щенячьим выражением уставился на него:
— Ты хочешь, чтобы он вошел?
— Его голос звучит как-то странно…
— А как же я?
— … — несмотря на смущение, Чу Ваньнин все же нашел в себе силы твердо сказать, — а ты оденься и спрячься под кроватью.
Автору есть, что сказать:
Мо Жань: (с вызовом) — Почему я должен прятаться под кроватью?! В конце концов, я ведь не какой-то там прелюбодей*! Я и с места не двинусь! Просто подожду, пока он войдет!
[*隔壁老王 gé bì lǎo Wáng гэ би лао Ван «Господин Ван из соседнего дома» — шутливое обозначение для человека, который предположительно спит с женой соседа].
Чу Ваньнин: — Хорошо, тогда ты сиди, а я пойду открою дверь.
Мо Жань: —… (вмиг струсил*)
[*秒怂 miǎo sǒng мяо сун «испугаться в секунду» — видя сильную позицию партнера, другая сторона, испугавшись, тут же идет на уступки; на сленге: зассал].
Мо Жань аж поперхнулся. Сюэ Мэн действительно невыносим! Чего, спрашивается, расшумелся-то?! Все мысли о том, рассказывать или нет о мрачных тайнах его прошлой жизни, окончательно исчезли. Вспыхнувшее негодование лишь усилило бушевавший в его крови огонь неудовлетворенного желания. Он не мог понять, зачем Сюэ Мэн вообще приперся поговорить с Чу Ваньнином посреди ночи?.. Ему заняться больше нечем?!
Но переспорить Чу Ваньнина было невозможно, поэтому, все еще лежа на нем, Мо Жань наклонился, чтобы заглянуть под кровать, после чего принял прежнее положение и, поцеловав этого упрямца, объявил:
— Ничего не выйдет.
— Ты…
— Не сердись, это не потому, что я тебя не слушаюсь, — ответил Мо Жань, — просто кровать очень низкая, так что при всем желании я под ней не помещусь.
Чу Ваньнин: — …
— В этой комнате нет даже шкафа для одежды, а окно и дверь выходят на одну сторону. Мне негде спрятаться, поэтому скажи ему, пусть уходит.
Чу Ваньнину после размышлений не оставалось ничего другого, кроме как послушно сказать:
— Давай поговорим об этом завтра. Я хочу спать.
— А можно мне просто посидеть с вами немного? — голос Сюэ Мэна звучал обиженно, плаксиво и даже немного гнусаво. — Учитель, мое сердце и правда в смятении. Есть кое-что, о чем мне нужно спросить вас с глазу на глаз.
— …
— ...Иначе сегодня я так и не смогу уснуть.
Неожиданно Мо Жань также проникся мольбами, произнесенными таким неожиданно мягким и вкрадчивым тоном, совершенно несвойственным Сюэ Мэну. Теперь уже и ему захотелось узнать, о каком деле тому так необходимо поговорить с Чу Ваньнином именно сегодня ночью. Приподнявшись, он принялся осматривать комнату, и тут его осенила прекрасная идея. Однако стоило ему нашептать ее на ухо Чу Ваньнину, как тот переменился в лице:
— Ты такой… Это слишком недостойно.
— Тогда отошли его поскорее.
Чу Ваньнин хотел что-то ответить, но в этот момент услышал, как за дверью Сюэ Мэн пинает опавшую листву, и невольно подумал, что этот его ученик редко проявляет подобную навязчивость в своем желании поговорить с ним, поэтому, мысленно выругавшись, он оттолкнул Мо Жаня и строго сказал:
— Это первый и последний раз… Кроме того, подбери с пола одежду и держи язык за зубами.
Мявшийся у двери Сюэ Мэн, так и не дождавшись ответа, несмотря на свое смущение, все же решил проявить настойчивость и снова позвал:
— Учитель?
— …Да, я слышу тебя. Заходи.
Получив разрешение, Сюэ Мэн толкнул дверь. Стоило ему зайти в комнату, он сразу же немного нахмурился, так как почуял какой-то специфический запах, и хотя тот был таким слабым, что ему не удалось вспомнить, что может так пахнуть, в любом случае, это точно было что-то знакомое.
Похоже, Чу Ваньнин на самом деле уже спал. Он лежал на кровати с опущенным пологом, скрывающим все, что было внутри. Услышав шаги Сюэ Мэна, он поднял к нему свое заспанное разрумяненное после сна лицо и, судя по его прищуренным глазам и покрасневшим немного влажным уголкам глаз, он все еще не до конца проснулся.
Когда он взглянул на Сюэ Мэна, тот стыдливо покраснел и смущенно пробормотал:
— Простите, Учитель, я потревожил ваш сон.
— Все хорошо. Садись.
Сюэ Мэн сел на край стола.
— О чем ты хотел со мной поговорить? — спросил Чу Ваньнин.
— Я… — Сюэ Мэн выглядел очень удрученным. Вернувшись к себе, он какое-то время еще думал о разговоре с двоюродным братцем, а потом до него вдруг дошло, почему кулон на его шее показался ему таким знакомым... По пути в Духовную школу Жуфэн Мо Жань купил точно такой же для Чу Ваньнина, и тогда ему удалось схватить его, чтобы рассмотреть повнимательнее. Сюэ Мэн помнил, что тот кулон показался ему достаточно красивым, чтобы он захотел себе такой же.
Но ведь тогда Мо Жань сам сказал ему, что кулон был последним и других таких не осталось.
Чем больше Сюэ Мэн думал об этой странной истории, тем сильнее становилось его беспокойство. Он был человеком прямолинейным, поэтому, разрываясь между молчанием и желанием получить разъяснения из первых рук, он помучился немного и, в конце концов, все-таки пришел сюда.
Однако, оказавшись под прицелом внимательного взгляда Чу Ваньнина, Сюэ Мэн опять начал сомневаться в своем решении, ведь на самом деле он не знал, как правильно задать такой деликатный вопрос.
Наконец, собравшись с мыслями, Сюэ Мэн глухо выдавил:
— Учитель, вам не кажется, что Мо Жань… он немного странный?
Стоило этим словам прозвучать, как сердца Чу Ваньнина и Мо Жаня одновременно пропустили удар. Впрочем, выражение лица Чу Ваньнина при этом осталось неизменным.
— …Что-то случилось? — спокойно спросил он.
— Учитель ничего не почувствовал? — каждое слово трудно давалось Сюэ Мэну. Какое-то время он мямлил себе под нос что-то нечленораздельное, пока, в конце концов, скрепя сердце, не решился говорить без обиняков. — У меня такое чувство, что он, кажется... эм… слишком рьяно старается снискать расположение Учителя.
Сюэ Мэн, конечно, не решился сказать «ухаживает за Учителем», но обращенный на Чу Ваньнина взгляд был полон тревоги и смущения.
— … Почему ты так говоришь? — спросил Чу Ваньнин.
— По правде говоря, это потому, что сегодня я… — Сюэ Мэн понимал, что, если уж решился прокатиться на тигре, спрыгнуть уже не получится, так что, собрав всю свою храбрость, закончил, — сегодня я... сегодня я заметил одну вещицу у него на шее.
Прятавшийся за пологом Мо Жань испуганно поднял руку, чтобы коснуться висевшего на шее кулона и даже немного спал с лица.
Чу Ваньнин все еще не сообразил, что именно увидел Сюэ Мэн, поэтому, нахмурившись, смотрел на него, ожидая разъяснений. Пока он ждал, а Сюэ Мэн смущенно мялся, подбирая слова, большая и горячая рука коснулась бедра Чу Ваньнина.
Взгляд Чу Ваньнина заметался. Решив, что Мо Жань собирается совершить что-то безрассудное, он поспешил воспользоваться тем, что Сюэ Мэн стыдливо отвел взгляд, чтобы заглянуть за полог. К его облегчению, Мо Жань лишь хотел показать ему цепочку с кулоном и беззвучно напомнить, о чем идет речь.
Чу Ваньнин тут же все понял.
Чуть подумав, он обратился к Сюэ Мэну:
— Ты увидел на теле Мо Жаня такую же цепочку с кулоном, как у меня?
— Нет-нет, я не имел в виду ничего такого! — взволнованный и смущенный Сюэ Мэн замахал руками. — Я просто подумал, что это немного странно и я…
— Все в порядке, — ответил Чу Ваньнин, — Я вернул тот кулон.
— А? Учитель, вы правда вернули его?
— Мне было неудобно носить его, поэтому я решил вернуть этот подарок.
Сюэ Мэн тут же облегченно выдохнул, а на его бледное как полотно лицо начал возвращаться румянец. Расплывшись в улыбке, он сказал:
— Я просто обязан пояснить, как так получилось. Он ведь мне ясно сказал, что тот кулон был последним. Я еще тогда подумал, что он…
Он на разные лады сбивчиво повторил одно и то же несколько раз, прежде чем хлопнул себя по лбу и расстроенно сказал:
— Учитель, сделайте вид, что вы ничего не слышали. Я знаю, что совсем не умею изъясняться и иногда несу полную чушь. Ох, я и правда такой дурак!
Чу Ваньнин никогда не умел складно лгать, и поэтому не представлял, как его теперь убедить, что все в порядке. На самом деле, любая ложь шла вразрез с его принципами и тяжким грузом ложилась на его совесть. Ему достаточно было всего лишь спокойно сказать, что у него нет никаких особых отношений с Мо Жанем, чтобы снять с себя все подозрения, тем более, что Сюэ Мэн, похоже, только этого и ждал.
Если бы он просто сказал «нет», даже при наличии неопровержимых улик прямо перед глазами, Сюэ Мэн все равно предпочел бы поверить Учителю. Но именно это полное доверие не позволяло Чу Ваньнину соврать, поэтому ему оставалось только молча смотреть на то, как сидящий перед ним Сюэ Мэн почесывает затылок и вздыхает, не находя себе места от волнения*.
[*抓耳挠腮 zhuā ěr náo sāi «хвататься за уши и чесать щеки» — обр. быть в замешательстве, не находить себе места от волнения].
Он не хотел, чтобы его ложь прозвучала слишком категорично.
Глядя, как Сюэ Мэн продолжает извиняться, без продыху ругая себя за
глупость и бестактность, Чу Ваньнин почувствовал угрызения совести, разъедающие его сердце изнутри. К счастью, все эти внутренние переживания никак не отразились на выражении его лица, похожем на спокойную гладь воды в древнем колодце.— Сюэ Мэн… — тихо позвал он.
Сюэ Мэн тут же замолчал, ожидая, что он скажет.
Вот только что он должен был сказать?
«Мне очень жаль. Надеюсь, что ты окончательно не разочаруешься во мне и в будущем все так же будешь называть меня своим наставником»?.. Но он не мог так сказать, потому что это звучало слишком мягко, жалко и банально, но в то же время и очень жестоко.
Как он мог просить Сюэ Мэна полагаться на него, что бы ни случилось с ними в будущем? В этом мире все преходяще. На протяжении жизни люди проходят через встречи и разлуки, ссоры и примирения. Они растут, меняются и отбрасывают старое, так же, как молодые побеги бамбука, что постоянно тянутся вверх: рано или поздно внешний слой отмирает и отслаивается, жухнет и превращается в грязь.
Сюэ Мэн проживет еще не одно десятилетие, и на протяжении всех этих лет не так много людей смогут остаться рядом с ним. Старые дела и старые друзья со временем превратятся в змеиную линьку, в тесный внешний покров подросшего побега бамбука.
Не дождавшись продолжения, Сюэ Мэн еще шире открыл свои круглые глаза и с беспокойством позвал:
— Учитель?
— Не важно, — небрежно отмахнулся Чу Ваньнин, — мне кажется, ты слишком себя накрутил и тебе нужно немного успокоиться. Думаю, было бы неплохо, если бы ты разыскал старейшину Таньлана и попросил у него пару флаконов с Ароматной росой Тапира.
Сюэ Мэн: — …
— У тебя есть еще какое-то дело?
Чуть подумав, Сюэ Мэн ответил:
— Да, есть.
— Какое?
— Учитель, вы в самом деле планируете признать Наньгун Сы своим учеником? — этот вопрос долгое время бередил душу Сюэ Мэна. — В таком случае разве он не станет моим старшим братом-наставником?
— …Для тебя это так важно?
— Да, — Сюэ Мэн сконфуженно потеребил край своей одежды, — прежде я был первым учеником, а если теперь считать и его, тогда я не…
Увидев его таким, Чу Ваньнин почувствовал, что мгла в его душе немного прояснилась, а сам он не может удержаться от едва заметной улыбки.
Госпожа Ван с детства излишне баловала Сюэ Мэна, а когда появился Мо Жань, этому ребенку даже нравилось соперничать со своим двоюродным братом на глазах у родителей, но Чу Ваньнин никак не ожидал, что взрослый Сюэ Мэн продолжит вести себя подобным образом. Одного появления Наньгун Сы оказалось достаточно, чтобы он принял это на свой счет и, распушив свой павлиний хвост, тут же бросился выяснять, кто из них первый, а кто второй.
Чу Ваньнин ответил:
— Это не имеет значения, для меня вы все равны.
— Но это важно, я не согласен, чтобы он считался старшим учеником! Хотя он первым преклонил колени перед Учителем, признали вы его последним. Я, конечно, не возражаю, если Учитель примет его, но сможет ли Наньгун Сы принять тот факт, что будет последним и самым младшим учеником? — Сюэ Мэн был очень серьезен в этом вопросе. — Я ведь тогда буду называть его младший брат Наньгун.
— …Это тебе решать.
Настроение Сюэ Мэна тут же улучшилось, а вот желание уйти значительно поубавилось.
Прячущийся за пологом кровати Мо Жань начинал нервничать и беситься, думая про себя: «Хватит молоть языком, мелкий ты хуй! Надо и меру знать! Свали уже! Катись отсюда! Выметайся!»
Но Сюэ Мэн и не думал сваливать, ведь у него открылось второе дыхание, на котором он и обратился к Чу Ваньнину:
— Есть еще одно дело, о котором я хотел поговорить с Учителем.
— Да? — довольно равнодушно отозвался Чу Ваньнин. — Говори.
Мо Жань: — …
— Дело в том, что сегодня Мо Жань напомнил мне о том, что ранее Учитель согласился вышить для него носовой платок…
— Ах, это?.. Да, но я еще не вышил его. Ты тоже хочешь?
Глаза Сюэ Мэна сразу загорелись:
— А мне тоже можно?
— С самого начала я хотел вышить по платку для каждого из вас, — ответил Чу Ваньнин, — но из-за постоянной занятости все время откладывал.
Услышав эти слова, Сюэ Мэн был приятно удивлен, а Мо Жань совершенно ошеломлен и потерян.
Не… не только для него одного?
В тот же миг его захлестнула жгучая обида. Как назло, Чу Ваньнин повернулся к Сюэ Мэну и за разговором даже не заметил, как потемнело его лицо.
Пока окончательно избавившийся от мглы сомнений Сюэ Мэн с воодушевлением и бурным восторгом обсуждал с Чу Ваньнином, какую именно вышивку на платке он хочет видеть, Мо Жань, обдумывая эту мысль, становился все мрачнее. К тому же, увидев своими глазами, как хорошо ладят между собой Чу Ваньнин и Сюэ Мэн, даже понимая, что между ними ничего такого нет, он не мог избавиться от кислого вкуса ревности.
— Поллию трудно вышить, но если ты хочешь узор с поллией, то по возвращении я проконсультируюсь с госпожой Ван.
— Трудно вышить? — Сюэ Мэн на миг обомлел. — Тогда не утруждайте себя, вышейте что-то попроще. Учитель, а что вы любите вышивать?
— …На самом деле, я не очень силен в цветочных орнаментах, да и птиц вышиваю не слишком хорошо, — немного смутившись, Чу Ваньнин прочистил горло, прежде чем продолжил, — лучше всего я умею вышивать Сутру сердца*.
[*般若波罗蜜多心经 bōrě pōluómìduō xīnjīng баньжо боломидо синьцзин — будд. «Праджняпарамита хридая сутра», «Сутра сердца»: गते गते पारगते पारसंगते बोधि स्वाहा — гатэ, гатэ, парагатэ, парасамгатэ, бодхи, сваха].
— ..?
— Когда я был молод, в храме Убэй меня… меня научил Хуайцзуй. Я… — прежде, чем он договорил, его брови вдруг сошлись над переносицей, цвет лица немного изменился, а губы сжались в тонкую линию.
Сюэ Мэн растерялся:
— Учитель, что случилось?
— … — Чу Ваньнин, чуть помедлив, ответил, — ничего… у тебя есть еще какие-то вопросы ко мне?
— Э... да, было еще что-то, но я вдруг забыл, сейчас вспомню… — Сюэ Мэн низко опустил голову и задумался. Как только он отвел глаза, Чу Ваньнин не смог сдержать облегченного вздоха. С трудом контролируя сбившееся дыхание, он уставился сверкающими от негодования глазами на того самого человека*, что все это время прятался в глубине его кровати.
[*那个人 nàgerén нагэжэнь — тот самый человек; суженый: предназначенный судьбой спутник жизни].
Перед этим Мо Жань просто сделал несколько недвусмысленных, возбуждающих движений, чтобы намекнуть Чу Ваньнину, что пора бы уже выставить из комнаты засидевшегося Сюэ Мэна. Кто же мог предположить, что пристальный взгляд покрасневших глаз неспособного оказать открытое сопротивление Чу Ваньнина вмиг разожжет в его сердце бушующее пламя.
В нем всегда было слишком сильно животное начало, так что в некоторых аспектах отношений для него было естественно идти на поводу у примитивных звериных инстинктов, но все же он терпел и из последних сил удерживал под контролем свои животные желания, потому что слишком сильно любил Чу Ваньнина и чувствовал себя очень виноватым перед ним. Глубокая любовь и чувство вины сковали его по рукам и ногам и защелкнулись железным кольцом на шее внутреннего зверя, не позволяя ему переходить грань допустимого в постели.
Но сейчас раздражение и ревность расплавили стальной ошейник. Не проронив ни слова, Мо Жань уставился на Чу Ваньнина влажными, черными как смоль глазами, в которых разгорался опасный огонь, а потом сделал нечто совершенно безумное.
Отделенный от пребывающего в раздумьях Сюэ Мэна лишь пологом, он нагнулся и с головой залез под парчовое одеяло, а потом, неспешно скользя по длинным, стройным и крепким ногам Чу Ваньнина, подтянулся повыше.
Одеяло не пропускало свет, а темнота лишь усиливала ощущения, делая их острее и ярче. Мо Жань ясно ощутил легкую дрожь Чу Ваньнина и напряжение его взбудораженного тела. В какой-то момент он почувствовал, как пять трясущихся пальцев вцепились в его крепкое плечо в отчаянной попытке оттолкнуть в сторону.
На самом деле, это все, что сейчас мог сделать Чу Ваньнин, чтобы попытаться его остановить.
Вот только эффект вышел обратный, и после такого пассивного сопротивления у Мо Жаня появилось желание разорвать его на части.
Сюэ Мэн продолжал что-то говорить, но о чем он там болтал, было уже совершенно не важно. Мо Жань рассеянно прислушался и тут до его слуха донеслось:
— Учитель, вышейте что угодно, мне все понравится.
От этих слов на него опять нахлынула злость. Его дыхание уже коснулось внутренней части бедер и члена Чу Ваньнина, но даже зная, насколько сильно сейчас его желание, он не спешил давать волю рукам.
Склонив голову набок, Мо Жань коснулся трепещущими ресницами самой чувствительной части тела Чу Ваньнина, а затем начал неспешно целовать, лизать и посасывать внутреннюю часть бедер, оставляя недвусмысленные следы, которые еще не скоро исчезнут.
Чу Ваньнин задрожал еще сильнее, наверняка уже десять раз раскаявшись, что позволил Мо Жаню спрятаться именно в этом месте. Его ногти глубоко впились ему в кожу в области лопатки, но разве подобная мелочь могла остановить этого безумца?
— Учитель, вы меня слушаете?
— Д-да…
Губы Мо Жаня были так близко от члена Чу Ваньнина, что тот мог почувствовать его жаркое и влажное дыхание. Мо Жань же замер под одеялом в предвкушении той самой безумной и захватывающей дух возможности…
Наконец, когда Сюэ Мэн задал свой очередной дурацкий вопрос, которого Мо Жань даже толком не расслышал, он дождался, пока Чу Ваньнин откроет рот для ответа, и в тот же миг под парчовым одеялом с почти с животной жадностью накрыл ртом средоточие его горячего желания.
— ..!
Чу Ваньнин тут же весь напрягся и судорожно сглотнул так, что кадык заходил ходуном. Его ногти до крови расцарапали кожу Мо Жаня, но тот даже не заметил. Реакция Чу Ваньнина еще сильнее распалила и взбудоражила его, и теперь он жадно раздувал вспыхнувший между ними двумя в темноте огонь вожделения. Учитывая, насколько сильна выдержка Чу Ваньнина, Мо Жань прекрасно осознавал, что даже если сейчас он сорвет с Чу Ваньнина остатки одежды и грубо трахнет его, тот не издаст ни стона, поэтому и вел себя так нагло и развязно.
Конечно, также ему было известно, что Чу Ваньнин мог сколько угодно сопротивляться своему желанию, но удовольствие его тела было настоящим. И свидетельством этого был твердый обжигающе горячий член, налитая и гладкая головка которого упиралась ему в горло. Ощущение было не слишком приятным, но Мо Жань и не думал отступать, принимая этот дискомфорт как должное и упрямо засасывая член Чу Ваньнина еще глубже, чтобы принять его в себя до самого конца.
Даже оказавшись в сладком плену рта Мо Жаня, и сходя с ума от возбуждения, Чу Ваньнин все же смог это скрыть и даже ответить Сюэ Мэну на его вопрос. Что в этой жизни, что в прошлой, самообладание этого человека было все таким же потрясающим.
Он довольно хорошо держался, лишь его речь стала более тихой и плавной, чуть более замедленной в определенные моменты. Если бы в данную минуту Мо Жань не находился под его одеялом с его членом во рту, он бы ни за что не поверил, что этот мужчина именно в этот момент испытывает такую возбуждающую стимуляцию и высшее наслаждение.
Наконец Сюэ Мэн чуть кивнул головой и сказал:
— Я понял.
— Если понял, тогда скорее возвращайся к себе, — ответил Чу Ваньнин, — не думай об этом больше. Время позднее, ложись спать.
Сюэ Мэн поднялся.
— Что ж, Учитель, тогда я пойду… Кстати, а лампу погасить?
— …Да.
Именно в этот момент его член глубоко вошел в глотку Мо Жаня, и Чу Ваньнин чуть приоткрыл губы, из последних сил пытаясь сдержать стон.
Его брови сошлись над переносицей, ресницы затрепетали, а щеки окрасил слабый румянец.
Сюэ Мэн помедлил в нерешительности:
— Учитель, у вас жар?
— …Н-нет.
— Но ваше лицо так раскраснелось, — обеспокоенный Сюэ Мэн, недолго думая, тут же приблизился и, подняв руку, пощупал лоб Чу Ваньнина.
Вот этого Чу Сяонин* уж точно не ожидал. С одной стороны он был вынужден принимать оральные ласки от Мо Жаня, а с другой — его лба касался ни о чем не подозревающий первый ученик. Перед ним маячило полное искреннего участия лицо Сюэ Мэна, а под одеялом Мо Жань, вобрав его член в свой теплый рот, начал двигаться, имитируя толчки при соитии. От осознания ситуации острое удовольствие сменилось чувством стыда, которое в один миг затопило с головой. Ему приходилось контролировать каждую частичку своего горящего от возбуждения тела, чтобы не позволить с трудом сдерживаемым стонам и вздохам вырваться наружу.
[*楚晓宁 chǔ xiǎoníng чу сяонин. Автор поменяла первый иероглиф имени на 晓 xiǎo сяо (рассвет; знать, понимать; преподать), что в связке с 宁 níng нин (мир, покой; усмирять; унимать, укрощать) можно трактовать как «познавший мир» или «получивший урок смирения»].
— Жара нет, — пробормотал Сюэ Мэн. — Учитель, вам нехорошо?
Услышав его вопрос, Мо Жань про себя подумал: «Нехорошо? Как это нехорошо? Да сейчас твой Учитель на грани смерти, настолько ему хорошо, но из-за того, что ты околачиваешься здесь, я не могу сделать так, чтобы ему стало еще лучше. Когда ты уже свалишь отсюда?»
Когда его раздражение почти достигло предела, Чу Ваньнину, наконец, удалось спровадить Сюэ Мэна. Прежде чем попрощаться и уйти, заботливый Сюэ Мэн не забыл погасить лампу.
Услышав звук захлопнувшейся двери, Чу Ваньнин в бешенстве откинул одеяло и, схватив Мо Жаня за собранные в пучок волосы, подтащил его к себе и дал пощечину. В темноте послышался его приглушенный голос:
— Совсем стыд потерял… да?!
Ответом ему было частое сбивчивое дыхание и затуманенный похотью взгляд черных глаз. Большинство мужчин по природе своей — похотливые животные, а уж в постели с любимым человеком, так и вовсе превращаются в блудливое зверье, наглотавшееся афродизиаков. Вот и Мо Жань, получив оплеуху, даже не почувствовал боли. Вцепившись в руку Чу Ваньнина, он прижал его к кровати и быстро сорвал с него оставшуюся одежду. Когда их тела склеились кожа к коже, оба не смогли сдержать стон удовлетворения.
Мо Жань не проронил ни звука, в глазах у него появился безумный блеск, а нижняя часть стала до боли твердой. Головка внушающего ужас своими габаритами напряженного члена сочилась прозрачными каплями предъэякулянта. Совершенно потеряв голову от вожделения, он терся о Чу Ваньинина, размазывая липкую, пахнущую рыбой*, жидкость по его животу.
[*腥臊 xīngsāo «зловоние от сырого мяса/рыбы» — скверный дух, дурной запах, вонь (сладковатый запах, как от сырой рыбы или мяса).От переводчика: часто используется для описания запаха физиологических жидкостей: крови или спермы].
Как совсем недавно под одеялом он безжалостно и неутомимо доводил Чу Ваньнина, так теперь разожженное им самим пламя изводило и безжалостно сжигало его изнутри. Как совсем недавно Чу Ваньнин прилагал все силы, чтобы не застонать, так теперь Мо Жань напрягал всю свою волю, чтобы не задрать ноги Чу Ваньнина и не вогнать безжалостно в него свой ноющий от желания болезненно твердый член.
Все его мышцы окаменели от напряжения, но Мо Жань продолжал яростно целовать Чу Ваньнина. Совершенно потеряв голову от желания, он терся об него и дрочил, думая лишь о том, как же ему хочется засадить на полную. Похоть и досада лишь подстегнули его примитивную натуру и теперь все его мысли крутились вокруг того, как войти в тело любимого человека, раз и навсегда покорить его, разорвать в клочья и через боль заставить принять себя и сделать своим человеком.
— Поднимись… золотце, поднимись еще… — прохрипел он, — скорее, давай, сожми меня, я больше не выдержу, сожми ноги чуть сильнее… — воспользовавшись последним проблеском разума, Мо Жань поставил Чу Ваньнина на колени, и как и в прошлый раз, вставив свой изнывающий от похоти обжигающе горячий член между его бедер, начал им грубо толкаться и тереться.
От сильных и яростных толчков его грудь стала влажной от пота, а перед глазами замелькали яркие точки.
Обхватив Чу Ваньнина за талию, Мо Жань толкался снова и снова, но, несмотря на все свои попытки получить облегчение, чувствовал лишь все большую сексуальную неудовлетворенность, отчего злился и налегал еще сильнее. На этот раз он не сквернословил, только лишь ожесточенно и усердно проталкивал обжигающе горячий член между сжатыми бедрами, все плотнее прижимаясь к Чу Ваньнину, отчего его лобок интенсивно терся о его промежность, а мошонка шлепала по бедрам.
Под этим бешеным напором Чу Ваньнин совсем потерялся в собственных ощущениях, в отличие от самого Мо Жаня, который второй рукой быстро нащупал его член и, не сбавляя темпа, принялся самозабвенно надрачивать его.
— Ах…
Мо Жань вцепился зубами в его плечо и, чуть прикусив, мягко шепнул ему на ухо:
— Не кричи. Здесь плохая звукоизоляция. Боюсь, что Сюэ Мэн не слишком далеко ушел.
Чу Ваньнин больше не проронил ни звука, его рассеянный взгляд подернулся влажной дымкой вожделения. Утешаемый рукой Мо Жаня спереди, он чувствовал, как ужасающе огромное мужское орудие снова и снова грубо толкается между его бедрами, и боялся даже представить, что было бы, войди в него эта штука. От одной мысли об этом он содрогнулся всем телом…
Той ночью они еще трижды занимались любовью, хотя точнее было бы сказать, это Чу Ваньнин трижды кончил под Мо Жанем. Под конец его сознание стало настолько рассеянным, что он с трудом понимал, где он и кто он, и просто прижимался к телу обнимающего его мужчины, целовался, обнимался и трахался с ним, чувствуя, как его сердце разрывается от любви.
В какой-то момент Чу Ваньнин попытался сам поцеловать Мо Жаня, и хотя это выглядело довольно неуклюже, Мо Жань тут же пришел в боевую готовность и в замешательстве выдохнул:
— Не возбуждай меня…
Чу Ваньнин замер.
Возбуждает его?
Кто его возбуждает?..
С одной стороны это бесило, а с другой было забавно и уж точно довольно неожиданно.
— Тогда мне вообще не шевелиться, полностью положившись на тебя? — спросил Чу Ваньнин.
Мо Жань придвинулся и нежно поцеловал его за ушком:
— Просто оставь это мне, ладно?
В его голосе все еще чувствовалась горечь, за которой можно было почуять надвигающуюся бурю. В комнате было темно, но, подняв взгляд, Чу Ваньнин ясно увидел в глазах Мо Жаня с трудом сдерживаемое пламя.
Все разумные мысли вмиг вылетели из головы Чу Ваньнина, а на их место пришел палящий жар. Прежде, чем Мо Жань понял, что происходит, он перевернулся, оседлал его талию и, прижав его плечи обеими руками, навис над ним.
— Учитель, ты… — удивленно пробормотал Мо Жань.
Какое-то время Чу Ваньнин хранил молчание, лишь раскосые глаза феникса ярко сверкали, а мочки ушей предательски алели в темноте.
— Я ведь уже говорил: сегодня ты будешь меня слушаться, и это не обсуждается, — наконец, сказал он.
Затем он медленно приподнялся и начал спускаться ниже. Увидев это, Мо Жань почувствовал, как вмиг онемела кожа у него на голове, а кровь вскипела в жилах:
— Не действуй безрассудно, — пробормотал он. — Если ты… завтра ты не сможешь отправиться в дорогу.
Но Чу Ваньнин просто пропустил его слова мимо ушей. Если уж этот человек уперся, то обязательно все сделает по-своему, не обращая внимания на чужие слова.
Спина Мо Жаня одеревенела от напряжения. С одной стороны, он страстно желал, чтобы Чу Ваньнин взял на себя инициативу и по своей воле оседлал и объездил его, а с другой, он точно не был готов к тому, что Чу Ваньнин сделает это именно сейчас, ведь ему-то было известно, что стоит ему войти в тело любимого человека, его самоконтроль полетит ко всем чертям и вряд ли у него получится ограничиться одним разом.
На самом деле, оглядываясь назад, в прошлой жизни, когда они занимались сексом с утра до ночи и с ночи до утра, хоть раз он смог сдержаться и трахнуть его лишь единожды? Достаточно вспомнить ту сумасшедшую ночь, когда он натер Чу Ваньнина афродизиаком и изводил изнемогающего и стонущего от сжигающего его желания мужчину почти без перерыва всю ночь.
Под конец ему уже нечем было кончать, а он все еще не чувствовал насыщения и не собирался отступать, снова и снова тараня так приятно сжимающиеся вокруг его члена влажные и липкие стенки…
Переплетясь с Чу Ваньнином руками и ногами, губами и языками, он засаживал ему снова и снова, бормоча на ухо вгоняющие в краску непристойности:
— Нравится трахаться?..
— Учитель, снизу ты так сильно втягиваешь меня.
— Столько раз ты уже кончил и все еще не удовлетворен?
С этими словами он заставил Чу Ваньнина опустить голову и посмотреть на место их соединения, после чего бесцеремонно протянул руку и, проведя рукой от пупка вниз по напряженному животу, низко и хрипло сказал:
— Твой живот полон моей спермы и как же мне теперь поступить?
Когда он произносил эти абсурдные слова, его глаза горели от страстного желания и вожделения, словно у обезумевшего от похоти дикого зверя.
— Сможет ли Учитель понести от этого достопочтенного и родить ему ребенка? А?
Он снова толкнулся внутрь. До этого он уже так много раз кончил в Чу Ваньнина, что этого было достаточно, чтобы липкая любовная влага при каждом его движении просачивалась по краям.
Действие снадобья еще не кончилось и, несмотря на усталость, мужчина в объятиях Мо Жаня от этой стимуляции содрогнулся всем телом и тихо застонал. Слыша это жалобное хныканье, видя, как от нового приступа вожделения потемнели глаза Чу Ваньнина, в конце концов, Мо Жань не смог остаться безучастным и снова принялся трахать его, раз за разом все глубже загоняя в него свой член, чтобы полностью заполнить и удовлетворить его…
Сейчас он испытывал дикую злость на то, что не может вести себя как Наступающий на бессмертных Император мира совершенствования.
Его животная тяга к Чу Ваньнину была настолько сильной и бурной, что в этот момент он мог думать только о том, как спрятать его ото всех, запереть в комнате, днями напролет никого не видеть и заниматься с ним любовью. Трахать его, положив на живот, прижав к стене и кровати, чтобы он сам раздвинул свои длинные ноги и, оседлав его член, неустанно объезжал его, снова и снова принимая его и толкаясь ему навстречу.
Самое прекрасное, чем он хотел бы любоваться вечно, это как выебанный им Чу Ваньнин рыдает в голос и молит о пощаде, как, кончая в его руках, не в силах сдержаться истекает любовными соками… Самое прекрасное, что могло с ним произойти в этой жизни: если бы он мог вообще не покидать тела Чу Ваньнина. Только так он мог получить наивысшее наслаждение и удовлетворение.
Зная, какая неудержимая животная похоть сокрыта в его душе, и как хрупок тот слой коры, что не дает лаве желаний вырваться наружу, Мо Жань тяжело сглотнул и, уставившись на Чу Ваньнина своими черными глазами, в последней попытке предупредить его взмолился:
— Учитель, не делай этого…
— Тогда сделаю по-другому, — щеки Чу Ваньнина горели от стыда, но в глазах застыло упрямство.
Прежде, чем Мо Жань успел обдумать его слова и хоть как-то среагировать, он наклонился и взял его... Чтобы не дать Мо Жаню удержать себя, а себе подумать, он действовал очень быстро и решительно…
И просто взял в рот этот внушающий ужас своими размерами, обжигающе горячий член.
— Ах!..
Все мышцы живота Мо Жаня напряглись, а позвоночник словно прошила молния.
Чтобы хотя бы немного расслабиться Мо Жань инстинктивно закрыл глаза и, не в силах сдержаться, зарылся пальцами в длинные волосы Чу Ваньнина. Большая сильная рука крепко обхватила затылок Чу Ваньнина, мощная грудь резко вздымалась и опускалась, каждая мышца напряглась до предела.
— Ваньнин…
Из уголков его глаз просочилась предательская влага, и было непонятно это слезы возбуждения или благодарности.
Была ли это боль или все же удовольствие?..
Уже не разобрать.
Во рту возлюбленного его не поддающийся контролю половой орган увеличился в размерах и сильно затвердел. В своих максимальных габаритах с отчетливо проступившими вздувшимися венами он выглядел чрезвычайно устрашающе, агрессивно и опасно.
Чу Ваньнин не мог полностью взять в рот такую огромную вещь, но все же, подражая Мо Жаню, он предпринял отчаянную попытку сделать как он и, дрожа всем телом от стыда, усердно лизал и посасывал ствол, поднимаясь все выше. Постепенно вожделение согрело его грудь и он, старательно лаская огромную головку, начал забирать все глубже. Когда на полпути член Мо Жаня уперся ему в горло, от прикосновения горячей плоти с рыбным запахом у него возникли неконтролируемые рвотные позывы.
При виде его стараний сердце Мо Жаня сжалось от любви и жалости, и он попытался отговорить Чу Ваньнина:
— Золотце, не надо, если даже…
Осекшись на полуслове, он не смог сдержать глухого стона.
Из-за своего упрямства Чу Ваньнин никогда не сдавался и даже в постели оставался верным себе. Он начал медленно раскачиваться, посасывая его член и постепенно втягивая его… Мо Жаня нельзя было назвать скорострелом. Даже во времена Наступающего на бессмертных Императора, когда множество мужчин и женщин всеми возможными способами пытались ублажить его, он все равно не чувствовал какого-то особого волнения.
Но лежащий между его бедрами Чу Ваньнин, который неумело целовал и сосал его член...
Все померкло перед его глазами, непроглядная мгла внезапно расцветилась всеми цветами радуги, а потом его накрыло туманной пеленой дождя.
Это было слишком возбуждающе.
Не в силах сдержаться, Мо Жань запрокинул голову и, тяжело дыша, запустил пальцы в длинные волосы Чу Ваньнина, подбадривая его низкими сексуальными стонами.
Его Ваньнин, его Учитель…
Юйхэн Ночного Неба, бессмертный Бэйдоу...
Самый прекрасный мужчина на свете…
Недосягаемо чистый Чу Ваньнин сам захотел сделать для него такое.
Без афродизиаков и принуждения…
Сам, по доброй воле…
Глаза Мо Жаня увлажнились, ресницы слегка задрожали.
Это была самая сладкая его мечта.
Мастером в этом деле Чу Ваньнин, конечно, не был, правильно выбрать скорость и силу не мог, еще и с зубами был не очень аккуратен, так что время от времени причинял ему боль, однако Мо Жань вмиг потерял голову, ведь его Ваньнин так искренне пытался доставить ему удовольствие. Когда же он, наконец, достиг оргазма, горячие слезы бесконтрольно полились из его глаз.
Он обнял Чу Ваньнина, крепко прижал к себе, и, не в силах сдержаться, набросился на него с поцелуями, почти физически ощущая, как болит его душа и в то же время, как ей невыносимо тепло и хорошо.
— Ваньнин… — шептал он ему на ухо снова и снова, — Ваньнин…
Влажные от вожделения черные глаза Чу Ваньнина взглянули на него, и тут же смущенно скрылись за веерами ресниц. Потребовалось время, чтобы он смог найти в себе силы хрипло прошептать:
— Тебе понравилось?
Этот мягкий вопрос острой иглой вошел в его кровь и плоть.
Какая глубокая и нестерпимая боль.
Мо Жань еще крепче обнял его и медленно ответил:
— Понравилось.
Уши Чу Ваньнина покраснели еще сильнее. Получив одобрение, он больше не проронил ни слова.
Продолжая без остановки гладить его волосы, Мо Жань прошептал:
— Просто ты мне нравишься… ты мне нравишься больше всего и всех… Ваньнин.
В этом мире никто не может быть лучше тебя и сравниться с тобой.
Кроме тебя, никто не сможет тронуть мое сердце.
Учитель.
Я так сильно люблю тебя.
Когда поздно ночью Чу Ваньнин проснулся, Мо Жань уже встал. Аккуратно одетый, он сидел за столом перед одиноко горящим в ночи огоньком*, низко опустив голову, и возился с кучей каких-то вещей.
[*豆孤灯 dòugūdēng доугуден «бобовый одинокий светильник» — плошка с соевым жиром и фитилем].
Прежнее волнение и страхи поблекли и растворились в рассеянном свете и послевкусии телесных удовольствий. Разомлевший Чу Ваньнин какое-то время лениво смотрел на Мо Жаня, прежде чем спросил:
— Что ты делаешь?
— Учитель проснулся? Свет слишком яркий…
— Нет, — прервал его оправдания Чу Ваньнин и снова спросил, — что ты делаешь?
Мо Жань поджал губы и немного смущенно улыбнулся.
Чу Ваньнин набросил на себя халат и босиком подошел к нему, чтобы посмотреть, что там. На столе перед Мо Жанем лежал его собственный платок с вышитыми цветами яблони и еще три белых платка, на которых Мо Жань вышивал похожий орнамент, то и дело сверяясь с оригиналом.
— Ты платки вышиваешь?
— …Я думал, что Учитель вышьет платок только для меня, — воткнув иголку в вышивание, другой рукой Мо Жань обнял Чу Ваньнина за талию и, притянув к себе, поцеловал его в грудь.
Под сердцем у Чу Ваньнина был шрам.
Учитель никогда не рассказывал, как получил этот шрам, а Мо Жань особо и не расспрашивал, но в моменты особой близости он подсознательно тянулся поцеловать именно это место.
— Платки для остальных я вышью сам, — решительно сказал Мо Жань, — в любом случае они даже не поймут, кто именно это сделал… — после этого он взял тот платок, который был почти закончен, и со смехом спросил, — посмотри на эту вышивку, Учитель, разве она не похожа на твою?
— Мне и смотреть не надо — я знаю, что похожа, — со вздохом ответил Чу Ваньнин.
И почему этот человек такой ужасный собственник?
Чу Ваньнин погладил Мо Жаня по голове, а тот, запрокинув голову, с легкой улыбкой посмотрел на него.
Свет от лампы был слишком тусклым, и от напряжения у Мо Жаня заболели глаза. Теперь, когда Чу Ваньнин поймал его взгляд, он не мог не отметить, что его глаза немного покраснели, но, несмотря на это, улыбка Мо Жаня была все такой же нежной и лучезарной.
— Все еще хочешь поговорить о тех вещах? — спросил Чу Ваньнин.
Мо Жань на миг замер, а затем прошептал:
— Не хочу.
— Хм, — ответил Чу Ваньнин, — хорошо.
— Будь что будет… — эту фразу Мо Жань сказал скорее для самого себя, чем для Чу Ваньнина.
Будь что будет.
Слишком мало у них было таких дней.
В этом суетном мире Мо Вэйюй не бог, а лишь ряска, плывущая по течению жизни. Человек эгоистичен. Дай умирающему от жажды пригубить стакан воды, а потом попроси его по своей воле выплеснуть все, что осталось, на землю. Слишком тяжело, и вряд ли кто-то в этом мире способен совершить подобное.
Так что Мо Жань намеревался пить этот благодатный дождь до тех пор, пока это будет возможно.
Если в будущем он снова вернется в чистилище, ему уже не будет так больно.
Этой чистой воды прошлого хватит, чтобы утешать его всю последующую пустынную жизнь.
На следующий день множество людей собрались у ворот Усадьбы Таобао, чтобы вместе отправиться в путь к горе Цзяо.
Глава Ма приказал своим подчиненным дать всем по крепкому быстроногому скакуну. На каждом черном с золотом седле висел украшенный вышитым полуночным котом* мешок цянькунь. Стоило севшему на лошадь Сюэ Мэну увидеть этот мешок, и он тут же презрительно наморщил нос.
[*夜猫 yèmāo емао — букв. полуночный кот; о человеке, не спящем ночью или полуночнике-сове].
Вдруг он услышал, как рядом с ним кто-то со смехом сказал:
— Все-таки вкус главы Ма оставляет желать лучшего. Ну, допустим, спереди мешок цянькунь расшит головой кота, но зачем было с оборотной стороны вышивать красной нитью иероглиф «Ма»? Однако очень забавно.
[*От переводчика: шутка в том, что 大头猫 dàtóumāo кроме как «большая голова кота» переводится как «большой и толстый конец кота», красный цвет имеет намек на распутство, а 马 mǎ «конь» может быть переведен как «большой». В общем, все опять свелось к выдающимся хуям, что не могло не разозлить не отличающегося габаритами Сюэ Мэна].
Сюэ Мэн повернулся и увидел Мэй Ханьсюэ, который, сидя верхом на абсолютно белом благородном скакуне, также забавлялся с мешком цянькунь. Подняв свои светло-зеленые искрящиеся от смеха глаза, он с улыбкой взглянул на Сюэ Мэна. Висевший у него на лбу каплевидный кристалл, ярко сияя на солнце, отбрасывал мягкие блики на его очаровательное лицо, лишь подчеркивая экзотическую красоту.
Сюэ Мэн побледнел. Бросив на Мэй Ханьсюэ презрительный взгляд, он тихо выругался себе под нос:
— Подонок.
«Подонок» лишь усмехнулся и, что удивительно, совсем даже не разозлился, а наоборот, прищурив свои выразительные глаза, как ни в чем не бывало продолжил беседу:
— Сам молодой господин Сюэ сегодня почтил нас своим присутствием. Выглядишь не очень хорошо, не выспался?
— …
— Под глазами синяки, а на чело легла тень тяжелых дум. У меня с собой есть травяная мазь, что, с божьей помощью, поможет тебе успокоить разум и вернуть утраченный сон…
— Мэй Ханьсюэ, тебе заняться нечем? — Сюэ Мэн старался сдержаться, но надолго его не хватило. Не в силах больше терпеть, он сердито оглянулся и обрушился на наглеца с гневной речью. — Дворец Тасюэ выгнал тебя из наставников? Иначе с чего вдруг ты ошиваешься возле людей с Пика Сышэн?
— Глава моего ордена отправила меня сюда, — все так же улыбаясь заявил Мэй Ханьсюэ, — чтобы доставить твоему отцу тайное оружие, которое он просил у нее вчера вечером.
— Так быстрее отдай его и свали!
Но Мэй Ханьсюэ даже не подумал злиться на его грубость и со смехом ответил:
— Ну тогда сей же миг сваливаю.
— ..?!
Сюэ Мэн нутром чуял, что этот человек ненормальный. Те несколько раз, что он видел его, тот был то нежным и мягким, словно баба, то холодным и бесстрастным, точно камень. После того, как он случайно столкнулся с ним в Духовной школе Жуфэн, Сюэ Мэн даже мысленно ругал себя за то, что дразнил его, а сегодня этот псих опять надел благонравную личину «ударь меня по левой щеке, и я подставлю правую», прям оскорбленная невинность*. При виде такого лицемерия Сюэ Мэн не смог сдержать раздражения. Натянув удила, он развернул лошадь и уставился на исключительно изящного и элегантного светловолосого наездника напротив.
[*好人 hǎoren — хороший (порядочный) человек; хороший для всех, божья коровка; разг.: отвергнутый мужчина].
— Мэй Ханьсюэ, между нами ведь нет вражды?
— Нет.
— Тогда, может, мы с тобой очень близки?
Мэй Ханьсюэ рассмеялся. Конечно, он и не собирался отвечать, лишь в паре светлых глаз замерцали осколки света. Поднявшийся ветер подхватил выбившиеся из-под капюшона длинные золотистые пряди, и в лучах солнца их цвет, казалось, стал еще теплее и мягче.
На самом деле, Сюэ Мэн не нуждался в его ответе и поэтому он, нахмурившись, процедил:
— Доставь тайное оружие и катись. Твои шашни с людьми из других школ меня не касаются, но даже не мечтай наладить со мной отношения, чтобы, воспользовавшись случаем, ловить рыбку в мутной воде и порочить учениц Пика Сышэн.
— ...Пф! — не сдержавшись, Мэй Ханьсюэ рассмеялся в голос, но тут же, сжав руку в кулак, прикрыл губы, маскируя смех за приступом кашля. После этого он еще какое-то время с большим интересом смотрел на Сюэ Мэна, прежде чем смиренно ответил: — Хорошо.
Он натянул поводья, и под порывом ветра привязанный к его белому запястью серебряный колокольчик тихо зазвенел.
Улыбающийся Мэй Ханьсюэ исподлобья взглянул на Сюэ Мэна:
— Я ухожу.
Сюэ Мэн злобно уставился на него:
— Ну так уходи! Или мне нужно устроить фейерверк в честь твоего отбытия?
После этого Мэй Ханьсюэ, в самом деле, наконец, развернул лошадь и даже успел проехать пару шагов, как вдруг, словно что-то вспомнив, повернул голову и сказал:
— Точно, есть ведь еще кое-что.
Сюэ Мэн не собирался его слушать, однако любопытство победило здравый смысл, и в итоге он раздраженно спросил:
— Что?
Слегка улыбнувшись, Мэй Ханьсюэ указал длинным белым пальцем на губы, а потом рассмеялся и, чуть понизив голос, с бестактностью, свойственной этой скотине, натянувшей личину благовоспитанного господина, заявил:
— А ты действительно горяч.
Лицо Сюэ Мэна мгновенно позеленело!
— Ты!.. Ты! Ты!.. — его почти стошнило от омерзения. Голова разрывалась от множества гневных слов и отборной брани, но пока Сюэ Мэн пытался собрать из них достойный ответ, возглавившие поход главы духовных школ дали приказ сформировать строй и отправляться в путь. Воспользовавшись этим, улыбающийся Мэй Ханьсюэ напоследок помахал ему рукой и, подстегнув лошадь, ускакал прочь.
Когда Мо Жань неспешно подъехал к Сюэ Мэну, Мэй Ханьсюэ уже растворился в людском море, поэтому все, что он увидел — это как его младший брат вне себя от злости бьет себя по груди, с трудом сдерживая рвотные позывы.
Мо Жань удивленно спросил:
— …Что за дрянь ты съел?
— Бэ… Вот только тебя с разговорами мне не хватало. Блять, мало того, что с утра пришлось сожрать собачье дерьмо…
— …Конечно нужно поститься, но как бы ты ни был голоден, собачье дерьмо жрать не стоит… — ответил Мо Жань.
— Отвали! — Сюэ Мэн толкнул Мо Жаня в грудь, чтобы убрать его со своего пути, и направил свою лошадь прочь. Охватившую его сейчас злость было просто не передать словами*. Покраснев как рак, он поднял голову и взревел:
[*一佛升天二佛涅槃 yī fó shēngtiān èr fó nièpán и фо шэнтянь эр фо непан «один Будда вознесся на небо, второй ушел в нирвану» — видоизмененная идиома (оригинальная: 一佛出世，二佛涅槃 «один Будда родился, другой вошел в мир иной (нирвану)» означает отрезок от рождения до смерти), которую в данном случае можно интерпретировать, как крайнюю степень неприятия, когда хуже просто некуда, так как оба Будды по факту скончались].
— Оу!.. Дерьмо ты собачье! Сам ты, блять, горяч!
Шумная колонна из нескольких тысяч человек отправилась в путь от Горы Гушань к горе Цзяо. На самом деле, подобное зрелище было довольно необычным, ведь большинство присутствующих здесь путешествовали исключительно на мечах, поэтому даже во время войны прибывали на место сбора практически мгновенно, и очень редко такое огромное количество заклинателей из разных духовных школ отправлялись куда-то верхом.
В итоге в кавалькаде оказалось множество людей, которые не привыкли проводить так много времени в седле. В первый день все было более-менее терпимо, но на следующий многие не выдержали. К счастью, в каждом мешке цянькунь хозяина Ма оказалось множество полезных вещей: тонизирующие пилюли, роскошный маленький ароматизированный веер, а также несколько изготовленных из тончайшего шелка брошюр, в которых были напечатаны различные диковинные товары Усадьбы Таобао и цены на них.
Во время привала Сюэ Мэн во все глаза уставился на главу Ма, не в силах поверить, что второй по богатству человек в мире, не жалея времени и сил, полным энтузиазма голосом орал во все горло:
— Господа! Милостивые государи! Взгляните на наш каталог! Если в нем есть товары, что привлекли ваш взыскательный взор, просто отметьте их, и по возвращении я, глава Ма, гарантирую их доставку прямо к вашему порогу!.. Семидневная гарантия возврата денег, замена товара в течение пятнадцати дней! При заказе артефактов мы берем предоплату в половину цены с полным расчетом после доставки!..
Так как многим и правда было нечем заняться, а в мешке цянькунь, кроме этого каталога другого чтива не было, шелковая брошюра оказалась весьма востребованной.
Если долго изучать такой каталог, то и у самых стойких рано или поздно дрогнет сердце. Даже Сюэ Мэн не смог удержаться и, взявшись за кисть, в итоге все же отметил «подходящее для всех возрастов, мягкое и очень полезное, изготовленное из самых натуральных продуктов высшего качества, увеличивающее духовную силу... печенье «Ласточкино гнездо» с горы Наньпин».
Наконец-то он понял, что значили слова Мо Жаня об «умножении богатства».
К тому моменту, когда на седьмой день путешествия они все-таки добрались до горной цепи Паньлун, большинство заклинателей были совершенно измотаны, а глава Ма стал намного богаче.
— Дракона отличает гордый нрав, надеюсь, государи проявят уважение.
Приподнявшись в седле, Сюэ Чжэнъюн вслух прочитал слова, начертанные на огромном камне-столбе у подножия горной гряды Паньлун. Повернувшись, он спросил у Наньгун Сы:
— Молодой господин Наньгун, что это значит?
— Это значит, что по всем горным тропам нужно будет идти пешком, — ответил Наньгун Сы, — кроме того, до тех пор пока не откроется магический барьер горы Цзяо, нельзя произносить непристойности. Того, кто нарушит это правило, постигнет заслуженная кара.
Раз уж Наньгун Сы предупредил об этом, главы немедленно передали его сообщение своим адептам. Способ передачи в каждой духовной школе был свой: глава Дворца Тасюэ, например, достала из-за пояса яшмовую флейту и два раза подула в нее, глава Сюаньцзин использовал серебряный колокольчик, Цзян Си даже пальцем не шевельнул, оставив эту работу Хуа Биньаню. Тот взмахнул рукавом и из него вдруг пошел черный дым, который при более детальном рассмотрении оказался множеством мелких насекомых. Зависнув возле уха каждого ученика, эти букашки доносили до них всю информацию.
Сюэ Мэна затошнило от омерзения:
— Однако, великий мастер Ханьлинь — настоящий извращенец. Неужто у него по всему телу эти мерзкие жуки? — вдруг что-то вспомнив, он повернулся к Ши Мэю. — Кстати, во время своего обучения на Острове Линьлин ты ведь не пересекался с Хуа Биньанем? Если когда-нибудь решишь поразить меня, не стоит показывать эти фокусы с жуками, лучше просто закажи мне выпивку.
Ши Мэй, развернувшись к нему всем корпусом, со смехом сказал:
— …Молодой господин действительно слишком переживает.
К этому времени Пик Сышэн тоже приступил к оповещению своих учеников, и если другие школы, воспользовавшись случаем, блеснули своими магическими техниками, то Сюэ Чжэнъюн использовал простейшее заклинание по усилению голоса, чтобы проорать на всю округу:
— После того, как въедем в ущелье — никакого мата и брани! Кто не может себя контролировать, заткните рот заклинанием безмолвия! Все слышали?!
Эхо от его зычного голоса пронеслось над горами, сотрясая деревья, останавливая облака, бесконечно закручиваясь и возвращаясь: «Все слышали? ...слышали! шали!.. ли!..»
Толпа заклинателей: — …
Автору есть, что сказать:«Сюэ Мэн правда натурал?»
Мэй Ханьсюэ: — У меня с Сюэ Мэном отношений нет.
Цзян Си: — Я и Сюэ Мэн? Это невозможно!
Мо Жань: — Я и Сюэ Мэн? Мерзость какая!
Чу Ваньнин: — У меня с Сюэ Мэном нет будущего.
Ши Мэй: — Я с Сюэ Мэном? И кто из нас актив?
Наньгун Сы: — Для меня Сюэ Мэн недостаточно красив.
Сюэ Мэн: — …Парни, вы вообще думаете о моих чувствах?!
В этот момент Наньгун Сы не мог не подумать об отце, который каждый год в день зимнего солнцестояния, поднимаясь на гору для проведения церемонии поклонения духам предков, отвечал на эти два вопроса. Был ли он хотя бы немного взволнован, испытывал ли хотя бы намек на угрызения совести?
Или же воспринимал эту традицию двух вопросов только как ключ к дверям семейного склепа, считая, что это всего лишь заклинание, открывающее магический барьер на гору Цзяо, и ничего более?
Магический барьер открылся.
Каменные изваяния с двух сторон вдруг затряслись и одновременно опустились на одно колено.
— Покорно просим, хозяин, поднимитесь на гору.
На какое-то время Наньгун Сы застыл на месте, но так как он стоял спиной к толпе, никто не видел выражения его лица, даже Е Ванси.
Наобайцзинь громко завыл, пытаясь выбраться из колчана, зацепившись за его край своими белоснежными лапами с золотыми когтями.
— Вууу, ууу...
— Входите!
Придя в себя, Наньгун Сы произнес это лаконичное приглашение и взял на себя инициативу, первым ступив на территорию горы Цзяо.
— Здесь нам все еще нужно быть осторожными в словах и делах? — спросил Сюэ Чжэнъюн, сняв с себя заклятье безмолвия.
— Нет необходимости, — ответил Наныгун Сы, — этот запрет действует только в окрестностях горной цепи Паньлун, ведь, на самом деле, главное его назначение — оградить гору от людей, держащих камень за пазухой или обиду на орден Жуфэн. После того, как водный дракон признал, что мы не враги, он не будет обращать внимания на нашу речь.
Но даже после его слов большинство людей про себя все еще скорбели и не были склонны к тому, чтобы много говорить, в полном молчании следуя за Наньгун Сы на гору. Каждые триста метров слева и справа от горной дороги высились парные каменные зодиакальные барельефы. Сначала пара мышей, затем бык и корова, тигр и тигрица, кролик и крольчиха... где-то на середине подъема начинались захоронения великих героев Духовной школы Жуфэн.
Спящие вечным сном на горе Цзяо герои были погребены от нижних уровней до вершины в соответствии с их заслугами и прижизненной жертвой.
Сейчас они достигли самых нижних захоронений.
Здесь стоял сияющий белизной нефритовый столб высотой в два с половиной метра, на котором были выгравированы имена героев, а на самом верху — эпитафия «Курган беззаветно преданных душ».
— Слышал, что на этом уровне захоронены самые верные слуги и последователи прошлых поколений семьи Наньгун, — прошептал Сюзэ Мэн, обращаясь к Мо Жаню. — Здесь не меньше тысячи имен.
Он был прав: эта часть горы была сплошь покрыта могилами, которые простирались вдаль, насколько хватало глаз.
Охваченный тревогой Ши Мэй спросил:
— А что делать, если все эти тысячи поднимутся? Удостоенные захоронения на горе слуги семьи Наньтун, несомненно, сильные и умелые воины, как бы нам не увязнуть здесь.
Сюэ Мэн торопливо зажал ему рот:
— Тссс, с ума сошел!? Быстро сплюнь, накаркаешь еще...
Шедший рядом с ними Мо Жань мрачно произнес:
— Боюсь, что ему и каркать не надо...
— Эй, сукин сын, ты куда пошел-то?
Не обращая внимания на обеспокоенного Сюэ Мэна, Мо Жань отделился от общей колонны, подошел к одной из могил и, опустившись на колено, начал ее изучать.
Могильник героев Духовной школы Жуфэн отличался от обычного кладбища тем, что здесь не было земляных насыпей над телами умерших.
Каждый из героев был захоронен в полупрозрачном гробу из похожего на тонкий лед белоснежного нефрита. Половина гроба была погружена в землю, а верхняя часть оставалась снаружи. Со стороны это массовое захоронение выглядело как сплошной нефритовый пояс, переливающийся и сияющий в свете луны словно горный хрусталь.
Эти гробы были похожи на тот, что был установлен в Зале Шуантянь Пика Сышоэн: в нем останки не разлагались и труп сохранялся таким, каким был при жизни. Опустив голову, Мо Жань внимательно изучал гроб перед собой. Похоже, за этими захоронениями никто особо не следил, поэтому гроб покрывал толстый слой пыли и грязи. Сквозь полупрозрачную крышку с трудом удалось различить очертания покойника в гробу: черты лица были слишком размыты, но судя по телосложению, это была женщина.
Некоторое время он смотрел на покойницу, но потом его взгляд снова заскользил по поверхности гроба...
Он просто нутром чувствовал, что с ним что-то не так, но никак не мог сообразить, в чем же конкретно дело.
Оглядевшись, Мо Жань убедился, что никто не обращает на него никакого внимания, после чего приложил руку к поверхности гроба и закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям...
Внезапно он почувствовал дрожь в Центре ладони и широко распахнул глаза, изменившись в лице.
В этом гробу действительно ощущалось присутствие нечистой силы, но ощущение было довольно слабым, да и шашки Чжэньлун внутри точно не было... Неужели он просчитался?
— Мо Жань! — окликнул его Сюэ Мэн, который вместе с основной колонной ушел уже довольно далеко.
— Сейчас, — прошептал Мо Жань, скорее для себя, чем для него.
Он провел рукой по крышке гроба, стирая толстый слой грязи, чтобы рассмотреть наружность той женщины, что лежала внутри.
Он продолжал тереть, когда вдруг боковым зрением заметил одну деталь и тут же замер.
Ему стало понятно, что именно изначально так смутило его.
Грязь...
Грязь на гробу была неправильной!
Помимо расчищенного им места, Мо Жань вдруг обнаружил еще одно, на котором не было грязи... на стыке крышки гроба было четыре неровных отпечатка. Чуть поколебавшись, он все же протянул руку, чтобы сравнить, и обнаружил, что подобные следы могли остаться, если бы человек выбирался из гроба. Кроме отпечатка большого пальца, отпечатки остальных четырех пальцев полностью совпадали по местоположению и размеру!
Мо Жань спал с лица. Только он подумал о том, чтобы предостеречь остальных от дальнейшего восхождения на гору, как вдруг почувствовал, что воздух перед ним сгустился, став могильно влажным и леденяще холодным.
Резко вскинув голову, он увидел перед собой белое лицо трупа.
Позади могильной плиты, подогнув под себя ноги, сидела женщина в погребальном одеянии и пристально смотрела на него пустым немигающим взглядом.
Конец II тома
