Загадка и магия Лили Брик [Аркадий Иосифович Ваксберг] (pdf) читать онлайн

А Я

—

ЖЕ НЩИН А

Загадка
и магия

>ЛИЛИ

АРКАДИЙ ВАКСБЕРГ

Загадка и магия

ЛИЛИ БРИК

Астрель
Москва
2005

УДК 821.161.1-94
ББК 84(2Рос=Рус)6
В14
Дизайн обложки
Куткиной Елены
Подписано в печать 28.06.2005. Формат 84* 108/u.
Уел. печ. л. 18,48. Тираж 4000 экз. Заказ № 7665.
Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93,
том 2; 953000 —книги, брошюры
Саштгарпо-эпидемиолоппеское заключение
№ 77.99.02.953. Д.001056.03.05 от 10.03.2005 г.

В14

Ваксберг, А. И .
Загадка и магия Лили Брик/ Аркадий Ваксберг. —
М.: Олимп: ACT: Астрель, 2005. — 461, [3] с. —(Роко­
вая женщина).
ISBN 5-17-020743-3 (ООО «Издательство АСТ»)
ISBN 5-7390-1277-5 (ООО «Агентство «КРПА Олимп»)
ISBN 5-271-07374-2 (ООО «Издательство Астрель»)
Загадка этой хрупкой женщины, до последних дней своей
жизни сводившей с ума мужчин, миновавшей рифы Кремля и
Лубянки и устоявшей перед всеми ветрами жестокого XX века, так
и осталась неразгаданной...
К этой загадке вновь и вновь обращается известный писатель,
историк, публицист, ю рист Аркадий Ваксберг — автор
беспристрастный, но необыкновенно чуткий и внимательный. Его
книга «Загадка и магия Лили Брик» содержит много новых
материалов, документов, писем, приоткрывающих завесу над
тайными сторонами жизни Маяковского и Бриков, их окружения,
а также предлагает читателям новую версию того, что явилось
причиной трагической смерти поэта...

УДК 821.161.1-94
ББК 84(2Рос=Рус)6
ISBN 5-17-020743-3 (ООО «Издательство АСТ»)
ISBN 5-7390-1277-5 (ООО «Агентство «КРПА Олимп»)
ISBN 5-271-07374-2 (ООО «Издательство Астрель»)

© Разработка серии, текст, оформление.
ООО «Агентство «КРПА Олимп», 2004
© ООО «Издательство Астрель», 2004

Беигту ЯпгфельЬту
и Василию Васильевичу Катаняну

ОТ АВТОРА
ышедшей пять лет назад книги «Лиля Брик. Жизнь и
судьба» в продаже больше нет —вся разошлась, несмот­
ря на неоднократные допечатки тиража. А спрос на нее не
уменьшился. И это само по себе достаточное основание для
переиздания. Однако есть для него и другие причины, бо­
лее важные. Лишь поэтому я позволяю себе предварить
исправленную и значительно расширенную новую версию
старой книги этим небольшим пояснением.
Первое издание книги вызвало большую полемику, осо­
бенно на читательских обсуждениях и в письмах, которые
я получил. Стержнем всех дискуссий был один вопрос: так
какая же она, Лиля Брик, —«положительная» или «отри­
цательная»? Кто она: ангел и светоч или ведьма и монстр?
От меня требовали категорического и однозначно четкого
ответа —никто не хотел принимать тот, который я только
и мог дать: не знаю. И даже еще того резче: знать не хочу!
У тех, кто, хотя бы и мимолетно, виделся с Лилей Брик
или что-то про нее слышал, обычно уже имеется готовое о
ней мнение, так что в рассказе о ее жизни они, по вполне
понятному психологическому закону, ищут ему подтверж­
дение. И, коли речь идет о моей книге, ничего такого там
не находят! Ни те, которые «за», ни те, которые «против».
Это, понятное дело, их огорчает (раздражает —так будет
точнее), и свою реакцию они выражают порой достаточно
бурно.

В

5

Не скрою, пока я эту книгу писал, Лиля Брик предста­
вала передо мной в разных своих ипостасях: на многих стра­
ницах меня восхищала, на других удивляла, огорчала, сму­
щала и возмущала. Человек соткан из противоречий, тем
более если он не посредственность, а личность. К тому же
он и не статуя — «на века», а живой организм, который
постоянно изменяется под влиянием времени и того, что
происходит в мире, в стране, в его окружении и в нем са­
мом. Люди плоские, одномерные, застывшие в своей раз и
навсегда состоявшейся данности, вообще не могут пред­
ставлять интереса для литератора. Иначе говоря, такие
персонажи изначально не «предмет» литературы. Возве­
личивать или растаптывать своих героев, вешать на них
ярлыки («хороший», «плохой») —разве это может быть
задачей писателя?
Лиля Брик всю жизнь была человеком «на виду», поразному, но всегда активно принимала участие в обществен­
ной жизни, широкая известность пришла к ней уже в моло­
дости, и даже в самые глухие годы она не оказывалась забы­
той. Да ей и не дали бы «забыться» —ни друзья, ни тем
более враги. С каким угодно знаком, при каком угодно от­
ношении к ней она принадлежит не семье, а истории. Уже
по одному этому «приватизировать» ее невозможно, ника­
кой монополии на ее биографию быть не может. Говорю об
этом для того, чтобы отвести упреки одного из тех, кому
посвящается эта книга, —Василия Васильевича Катаняна,
который разгневался на меня за то, что я его «опередил»,
выпустив свою книгу до того, как выпустил он свою.
Но чего же тут гневаться?! Если личность того заслужи­
вает, к ее судьбе обращаются подчас не один и не два —
множество авторов. Никто их не путает, хоть реальные
факты, о которых биографы повествуют, одни и те же (ка­
кими же еще они могут быть, если речь идет не о вымыш­
ленной, а о подлинной биографии?), но изложение их и
трактовка —всегда разные.
6

Василий Васильевич —пасынок Лили Юрьевны, про­
живший десятилетия в самом близком общении с ней. Он
ее наследник и душеприказчик. Его стремление воздвиг­
нуть ей памятник, представить ее такой, какой видится она
ему, влюбленному в нее и свято чтущему память о ней, зас­
луживает всяческого уважения. Лиля Брик не ошиблась,
доверив ему исполнение ее воли, он выполнил это с чес­
тью.
Василий Васильевич — автор великолепно написан­
ных, интереснейших мемуаров «Прикосновение к идолам».
Много страниц посвящено в них, естественно, и Лиле
Брик. Ни один биограф Лили, в том числе и автор этих
строк, не мог и не сможет обойтись без его ценнейших
мемуарных свидетельств. Такова вообще судьба всех мему­
аров —они дают богатый материал для биографа. Литера­
турная биография, однако, совсем иной, принципиально
иной жанр. Тому, кто был связан с героем теснейшими се­
мейными узами, быть его биографом никогда не удавалось
и не удастся. Для достоверной биографии, по моему глубо­
кому убеждению, нужен взгляд извне, а не изнутри.
Близкие люди, с истинным благоговением относящие­
ся кпамяти о Лиле Брик, сохранили для истории мельчай­
шие детали ее образа жизни, вкусов, пристрастий, впечат­
лений —и как она могла из старых тряпочек сшить дивную
занавеску, и какие духи предпочитала, и что из книг или
фильмов ей нравилось, а что отвергалось. И это прекрасно.
Но все такого рода подробности интересны лишь постоль­
ку, поскольку это касается значительной личности, органич­
но вписавшейся в свое время, отразившей всю его слож­
ность, его драматизм, его противоречия. Вне этого кон­
текста, в отрыве от всего, что происходит за окнами свое­
го дома, они не имеют общественного интереса.
Разумеется, жизнь любого человека сама по себе инте­
ресна и ценна, но она имеет право на внимание других
людей лишь в том случае, если в этой жизни отражается
7

время. Так что не обилием бытовых подробностей, любов­
но воспроизведенных домашними в ее жизнеописании,
значительна персона Лили Брик, а тем, какое место она
реально занимала в общественной и культурной жизни того
времени.
Достоверный портрет человека, прожившего долгую
и сложную жизнь, неизбежно требует для своего воссозда­
ния разных красок. Попытка ограничиться только одной
оказывает «модели» дурную услугу: в такой портрет про­
сто невозможно поверить. Картина получается объектив­
ной при том лишь условии, что углы не сглаживаются, что
правда предстает во всей своей наготе, без грима и умолча­
ний. Работа над полной драматизма, неразгаданных тайн и
множества белых пятен биографией Лили Брик не была
для меня ни в каком, даже самом условном, смысле прикос­
новением к идолу.
Для того чтобы вернуться к книге о Лиле Юрьевне,
были и другие, еще более серьезные, основания. Объем
наших знаний о ней за последние годы существенно увели­
чился. Приоткрылись секретные архивы спецслужб, и из
них были извлечены неизвестные ранее документы. По­
явились новые мемуарные свидетельства. Стало еще оче­
видней то, что, конечно, было очевидно и раньше: жизнь
Лили Юрьевны неотторжима от ее окружения, благодаря
которому, если быть честным, она и осталась в истории.
Так что волей-неволей новое издание книги в гораздо боль­
шей степени, чем первое, превратилось не только в книгу
о самой Лиле Брик, но еще и в книгу о двух самых близких
к ней людях: Маяковском и знаменитой ее сестре Эльзе
Триоле.
В 2000 году в издательстве «Эллис Лак» вышла на рус­
ском языке аутентичная (поскольку сестры общались друг
с другом по-русски) переписка Лили и Эльзы, содержащая
множество очень важной информации об их жизни и рас­
крывающая их духовный мир, интересы, характеры, при­
8

том в непрерывном развитии. Без учета всего этого пол­
ные, объективные биографии двух знаменитых корреспон­
денток просто не могут существовать. В толстенный том
вошли 295 писем, проделавших путь из Москвы в Париж и
из Парижа в Москву между 1921 и 1970 годами. Чуть рань­
ше, но практически одновременно, в Париже, в издатель­
стве «Галлимар», вышла та же переписка, переведенная на
французский язык, и в ней оказалось 1223 письма: все, что
сохранилось в архивах двух столиц, притом, в отличие от
русского издания, без каких бы то ни было купюр и изъя­
тий.
Большинство купюр (купюр, не изъятий!), каковых в
московском издании великое множество, касается в основ­
ном перечня посылаемых друг другу продуктов и одежды,
а также (при очевидно целенаправленной селекции) неле­
стных характеристик тех или иных лиц из мира литерату­
ры и искусства (нелестные характеристики других —со­
хранены). Логика понятна: икорно-чулочных, шоколадноблузочных, парфюмерных и им подобных деталей в опуб­
ликованных по-русски текстах и так —в избытке.
Однако текст французского издания, несмотря на то
что он, как пишет популярный еженедельник «Пуэн», «при
своем гастрономически-одежном изобилии похож на несъе­
добное пюре», имеет принципиально важную особенность:
в полноте и неприкосновенности представленного в нем
текста —демонстративный отказ от какой бы то ни было
цензуры, имеющей своей целью идеализировать образы
авторов переписки, навязать читателю то, и только то, о
них представление, которое цензоры-душеприказчики счи­
тают пригодным для современников и будущих поколений.
Опять и опять до боли знакомое: своим, соотечествен­
никам, можно знать лишь то, что специально для них от­
фильтровано, иностранным же —все, без каких-либо огра­
ничений. На примере одного (лишь одного, но какого!)
письма, забракованного для русского издания (отнюдь не
9

про икру и чулки!), мы увидим, к чему это приводит. И на­
против, французские публикаторы (с согласия, кстати ска­
зать, В. В. Катаняна), отказываясь от функции цензоров,
ничего от читателя не утаивая, не позволяют себе втор­
гаться в чужой текст и проводить отбор на свой вкус, давая
тем самым возможность читателю делать свои выводы.
Навязанная тенденциозность всегда дает лишь обратный
эффект.
«Без гнева и пристрастия», —гласит старый принцип,
дошедший до нас от древних римлян. «Без восторгов и уми­
ления», —можно было бы еще добавить. Вот то, чем я ру­
ководствовался, готовя к печати это обновленное издание
старой книги, заслужившей слишком лестное для меня вни­
мание российского и зарубежного читателя.

СЛОМАННЫ Й Н О Ж
{Вместо вступления)
има 1976 года. Лютый рождественский мороз. В Мос­
кве гостит болгарский поэт —из поросли шестиде­
сятников —Любомир Левчев. Мой друг. И —что гораздо
важнее —друг Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенско­
го. Увы, Евтушенко в очередном заграничном вояже. Зато
Вознесенский в Москве и — надо же, такая удача! —как
раз завтра, 23 декабря, дает в Доме актера свой поэтичес­
кий вечер. Конечно, он ждет нас. Конечно, оставит два
кресла в первом ряду, хотя зал, в этом нет никакого сомне­
ния, будет забит до отказа.
Так и есть: зал полон. Но два кресла оставлены. И ря­
дом еще два, пока что пустые —для каких-то важных особ:
на страже стоят сразу две билетерши, отгоняя тех, кому
мест не досталось. В зале хлопают: пора начинать. Но уже
очевидно: пока почетные гости места не займут, Андрей
на сцену не выйдет. «Кто-нибудь из ЦК, —убежден Любо­
мир, примеряя наши реалии на болгарский аршин. —Или
министр». —«Такие сюда не ходят», —спешу я его успоко­
ить. Любомир непреклонен: «Других не стали бы столько
ждать. И не стерегли бы места». Мне трудно сдержать сча­
стливую улыбку: как все-таки далека даже брежневская
Москва от живковской Софии! Спор бесполезен —надо
дождаться.

З

11

И вот —движение в зале: идут! Миниатюрную старуш­
ку, согнувшуюся под тяжестью похожего на шаль огромно­
го шарфа, поддерживает за локоть не сдавшийся возрасту
спутник в старомодных очках, а дорогу к первому ряду им
пробивает директор Дома. Кто-то из публики привстает,
чтобы лучше увидеть. Но, увы, гостей, похоже, далеко не
все знают в лицо. Они не из тех, что мелькают на телеэкра­
нах. Они —совсем из другой эпохи. Живые реликты. «Это
тебе не ЦК», —победно говорю я Любомиру. Он не возра­
жает. Он уже понял. Он-то —узнал...
Андрей в особом ударе. Читает стихи, то и дело косясь
в нашу сторону. Утонувшая в кресле старушка слушает, чуть
вытянув голову и время от времени приставляя ладонь к
левому уху. Когда ее высохшая рука тянется вверх, мелька­
ют искорки от камней на перстнях, вспыхивает рубино­
вым цветом и тотчас же гаснет лак маникюра. Ее близость
мешает слушать поэта. Невозможно сосредоточиться. Хо­
чешь не хочешь, а думаешь только о ней. Я чувствую, что,
вопреки моей воле, мне интересней не сами стихи, а то,
как она им внимает. Как реагирует. Чаще никак. Порой с
одобрением. Порой с восхищением. И лишь раз —Андрей
прочитал «Долой порнографию духа!» —бурно, неистово:
в увядших, казалось, руках нашлись силы для долгих апло­
дисментов. Позже она скажет: «Это же парафраз Маяковс­
кого: «Даешь Революцию Духа!»
Вечер окончен. Нас ведут в директорский кабинет.
Шампанское, фрукты, конфеты... На правах хозяина Анд­
рей угощает. Но почетная гостья делает только один гло­
ток. В ее огромных темных глазах неувядающей красоты —
печаль и усталость. «Мы только что из Парижа. И прямо
сюда... Столько хочется рассказать. Завтра сочельник. При­
ходите —все вместе. Берите друзей. Больше мы никого не
зовем». У Андрея, я вижу, другие планы. Но может ли он
устоять перед молящим взглядом болгарского друга? Завт­
ра его последний вечер в Москве. И другого шанса встре­
титься с пей может не быть.
12

24 декабря. Лютый мороз. Ледяной ветер. В восемь сбор
у гостиницы «Будапешт», где живет Любомир. Нас пятеро.
С нами одна очень известная и талантливая актриса: ее
пригласил Андрей. За Любомиром увязался оказавшийся
тоже в Москве болгарский литкритик —уж он-то ни за что
не упустит подвернувшийся случай: ему все равно, с кем и
к кому, лишь бы была знаменитость. Покладистый шофер
такси согласен взять пятерых: дама устроится на коленях.
У всех в руках хризантемы —лиловые, красные, желтые:
других цветов в морозной Москве не нашлось.
Кутузовский проспект —возле гостиницы «Украина».
На шестом этаже нас уже ждут. Из прихожей виден накры­
тый стол, посреди возвышается гигантская редька —та­
кие растут только в Узбекистане. Лиля Юрьевна отдохнула
и теперь благоухает французской косметикой. Ухоженное
лицо, где морщины выглядят как искусная графика, кажет­
ся творением великого мастера. Ее рыжие волосы, трону­
тые нескрываемой уже сединой, изумительно сочетаются
с темно-карими глазами, серебряной брошью с большим
самоцветом, нитками разноцветных бус и благородно чер­
ными тонами модного платья, для нее сочиненного, ей по­
священного. Худенькие ноги в кокетливых сапожках. Я по­
стыдно ловлю себя на мысли: как этим ногам выдержать
невесомость даже ее хрупкого тела? И еще: в каком стран­
ном контрасте находится эта хрупкость с сильным и звон­
ким голосом, с богатством его красок —у нее, идущей к
девяноста годам.
Двери в комнаты распахнуты настежь. Оттуда, со стен,
смотрит на нас молодая Лиля, такая, какой увидели ее Алек­
сандр Тышлер и Давид Штеренберг. Там же, на стенах,
Пикассо и Шагал. Альтман. Якулов. Сарьян. Божественный
Пиросмани. Сергей Параджанов. Истинные шедевры —
расписные подносы, которые она собирала и с которыми
не рассталась даже в своей нищете.
«За стол! За стол! Адски хочу есть. Ни за кем не буду
13

ухаживать —каждый берет сам». Ауж брать-то есть что!.. В
Москве тех лет, с пустыми полками ее магазинов, —про­
сто богатство. Икра, крабы, угри, миноги, заливной судак —
память о детстве, копченый язык, колбасы всевозможных
сортов... Французский сыр... Марокканские мандарины...
«Не стесняйтесь —берите побольше: все из «Березки», я
победила».
Впрочем, победа, пожалуй, одержана вовсе не ею. Ара­
гон прислал деньги, но в валютных магазинах продавали
только вышедшую из моды одежду. И еще бытовую технику
прошлых лет. Продуктов, даже и за валюту, едва хватало на
иностранцев. Исключение из правил мог допустить лишь
министр внешней торговли. Лиля ему написала —ответа
не было полгода. Наконец, позвонил глава Госбанка Алхи­
мов: «Вопрос утрясался... Рад сообщить: вам все-таки разре­
шили». «Утрясали» на самом верху, не иначе как с Сусло­
вым. Ей-то бы он отказал, но не рискнул дразнить Арагона
из-за каких-то миног. Поиздевавшись полгода, решил усту­
пить. «Зато теперь у нас камамбер. И колбаса похожа на
колбасу, а не на бумагу из туалета...»
Бокал шампанского —это все, что она может себе по­
зволить. И пилюли из пузырьков, что стоят рядом с ее та­
релкой, —Лиля глотает их каждые десять минут. Разговор
не клеится. Любомир робеет, хотя она ласково зовет его
«Люба». Так называемый критик и вовсе помалкивает, это
общество не по нему, хотя он своего добился: попал в дом к
знаменитости. Безучастно жует Лилин муж — Василий
Абгарович Катанян. Оживляется, когда в моих неумелых
руках от ножа остаются вдруг две половинки: «Не обращай­
те внимания, ему пора на покой. Металл устает так же, как
люди». Сломанный нож —дурная примета, мелькает у меня
в голове, но я тут же гоню мрачные мысли.
Лиля вдруг произносит: «Андрюша, вы знаете, в Пари­
же я ожила и —отказалась». —«От чего, Лиля Юрьевна?» —
14

«Неужели не помните? Я же предупредила: вот мы съез­
дим еще раз в Париж, покажу Васе все, где он еще не бы­
вал, и, ведь правда, пора на покой. Вдвоем это легче...» —
«Не помню, Лиля Юрьевна, и не хочу помнить. Вы же это
не всерьез говорили...» —«Еще как всерьез! Вася помнит
наш уговор. Ведь правда? —Катанян безучастен. Его кивок
почти незаметен, но Лиля воспринимает его, как подтвер­
ждение. —Вот видите... Но меня окружили в Париже та­
кой любовью, что снова жить захотелось. Дайте-ка мне не­
много икры».
То и дело Андрей глядит на часы, переглядываясь с акт­
рисой, у которой вечер спланирован совершенно иначе.
«Лиля Юрьевна, нам пора, —посреди чьей-то фразы вдруг
бросает Андрей, стараясь не смотреть на Любомира. —Наш
болгарский друг —министр, у него сегодня официальный
раут». Наш друг, конечно, не был министром, и никакого
раута не было тоже, и вообще он с радостью просидел бы
здесь до утра. Но не мог же он перечить тому, кто привел
его в этот дом.
«Пусть идет, если так, —потерянно говорит Лиля. Толь­
ко что просветлевший, взгляд ее тухнет, да и голос не так
уже звонок, как минуту назад. —А вы оставайтесь». Анд­
рей безжалостен и неумолим: «Мы тоже приглашены».
Все так же отрешенно сидит Катанян, отхлебывая шам­
панское, зато, оживившись, бодро вскакивают актриса и
критик —им не терпится в более веселое общество. Я все
еще медлю в надежде остаться. Андрей поднимает меня за
шиворот: «Пора, мы опоздаем». —«Я столько всего накупи­
ла, —растерянно бормочет Лиля. —Конфеты... Торт... И
больше никого не позвали...»
Мы толпимся в передней, прощаясь. Любомир нео­
трывно смотрит на кольца, что, нанизанные на золотую
цепочку, висят у нее на груди. На те два, про которые
столько написано. Миниатюрное и большое. По ободу од­
ного из них Маяковский выгравировал инициалы ЛЮБ —
15

при вращении они читались ЛЮБЛЮ Б ЛЮБЛЮ Б... Скло­
нившись, Любомир целует оба кольца. Ее и его.
И мы уходим —в мороз, в другую компанию, где нас
уже ждут. В шумную и пустую. В иллюзию праздничной
жизни. Бестолковой и суетной. В тот полусвет, которого
всегда сторонилась легендарная женщина века. А сама она
и последний спутник ее удивительной жизни остаются одни
в пустой квартире доедать продукты из вожделенной «Бе­
резки» и ждать боя часов, возвещающих приход Рождества.
Не православного, которое наступит лишь через две неде­
ли. И не католического, к которому ни Лиля, ни Катанян
никакого отношения не имели. А условного —«загранично­
го», —которое вот уже многие годы, в пику властям, отме­
чала московская интеллигенция.
Это была моя последняя встреча с Лилей Юрьевной
Брик. Несколько часов спустя, уже на рассвете, по горячим
следам я доверил блокноту рассказ о прерванном нашем
застолье. Запись сохранилась. К ней мы еще вернемся.

I
С МАЯКОВСКИМ...

ТАК НАЧИНАЮТ Ж И ТЬ
СТИХОМ ...
мя отца Лили Брик —Урия Александровича Кага­
на —можно найти не только в списке присяжных
поверенных при Московской судебной палате конца XIX
и начала XX века, но еще и в списке членов Московско­
го Литературно-художественного кружка, объединявше­
го в те годы сливки культурной элиты «второй» россий­
ской столицы. Для того чтобы человеку иной, не твор­
ческой, профессии войти в этот избранный круг, надо
было и самому проявить деятельный интерес к искусст­
ву и еще заручиться рекомендацией уважаемых писате­
лей, художников или актеров, которые могли бы подтвер­
дить какие-то заслуги соискателя перед русской куль­
турой.
В актерско-писательской среде Урия Кагана знали
как книгочея, собирателя предметов искусства, участ­
ника литературных дискуссий, а в среде юристов —как
защитника прав национальных меньшинств, прежде все­
го евреев. О т многих своих коллег еврейского проис­
хождения он отличался тем, что не пожелал принять
православия (это сразу же открыло бы ему доступ к карь­
ере без всяких ограничений) и, стало быть, добился все­
го —университетского диплома, возможности жить в
столицах, получить адвокатскую практику — особым
упорством, особым старанием, сумев одолеть все барье­
ры, которые российский закон воздвиг для иноверцев.

И

19

Его жена, рижанка Елена Ю льевна Берман, была
дочерью хорошо образованных и достаточно богатых
родителей, училась в Московской консерватории (для
некрещеной еврейки попасть в эту святая святых тоже
требовало немалых усилий), но профессионалом так и
не стала, рано выйдя замуж и посвятив себя целиком се­
мье. Она помогала мужу отстаивать права соплеменни­
ков, подвергавшихся дискриминации, но еврейская тема
не стала главной в их жизни. Вне работы, в домашнем
быту, эта пресловутая тема как бы не существовала: круг
интересов семьи был гораздо шире. Ни на идише, ни на
иврите дома не говорили, зато, не считая, разумеется,
русского, в обиходе был беглый немецкий и почти столь
же бегл ый французский. На досуге охотно и много музи­
цировали, устраивали домашние концерты, совместно
обсуждали прочитанные книги — их, на разных языках,
в доме было великое множество.
Лиля Каган, которой будет суждено остаться в исто­
рии под именем Лили Брик, была первенцем в этой ин­
теллигентной московской семье. Она родилась 11 нояб­
ря 1891 года (по григорианскому календарю), когда ее
матери было всего девятнадцать, а отцу на семь лет боль­
ше. Есть версия, что имя ей выбрал отец в честь возлюб­
ленной Гете Лили Ш енеман. Трудно сказать, чем при­
влекла к себе внимание московского адвоката муза не­
мецкого поэта, но в любом случае очевидно, какой дух
царил в семье, какими интересами она жила и какими
судьбами вдохновлялась. Пять лет спустя появится на
свет еще одна дочь, Эльза, — ее непривычное для рус­
ского уха имя тоже было, конечно, подсказано европей­
ской литературой. Впрочем, как пишет ее французский
биограф, подлинное, внесенное в свидетельство о рож­
дении, имя было другим: Элла. Даже если это и так, то
тоже происхождения иноземного...
Традиционный быт респектабельного семейства,
где жизнь текла по привычным законам, был взорван
первой волной тех социальных потрясений, которые
вскоре поистине перевернули мир. Интерес к классике
20

сменился увлечением авангардной поэзией, а равноду­
шие к политике — приобщением к романтике наступа­
ющих революций: дети из либеральных семейств рос­
сийской интеллигенции тогда повально увлекались
фрондерством и многие из них чуть позже вступили, уже
по-настоящему, в борьбу с властями.
Лиле было всего тринадцать, когда на каком-то —не
то митинге, не то бурном собрании вольнодумцев —она
позн аком илась с сем н адцатилетн им братом своей
школьной подруги Осипом Бриком. Ю ных гимназистов
волновали нешуточные проблемы: права угнетенных,
независимость Польши. Кружок по политэкономии,
который подростки создали, Ося как раз и возглавил:
самый старший из всех, к тому же убежденный марксист!
И — что, наверно, еще важнее — ж ертва гонений: за
пропаганду крамолы его успели уже изгнать из гимна­
зии —не слишком, правда, надолго. Кто мог бы предпо­
ложить, что именно Ося навсегда войдет в жизнь Лили
Каган и даст ей не просто другую фамилию, но главное —
Имя?
Ей льстило его внимание, но Ося был вовсе не пер­
вым, кто пробудил в ней бурные чувства. Едва-едва сфор­
мировавшись, Лиля стала привлекать к себе внимание,
притом отнюдь не юнцов. Еще гимназисткой она почув­
ствовала свою безграничную власть над мужскими серд­
цами, которая лишала рассудка, казалось бы, трезвых,
имеющих жизненный опыт людей.
Все дошедшие до нас скупые свидетельства убеди­
тельно подтверждают: у своих обожателей она вызыва­
ла отнюдь не платонические и возвышенные, а вполне
земные, плотские чувства. Туманивший разум эротичес­
кий угар настигал даже тех, кто раньше был равнодушен
к каким бы то ни было женским чарам. Осознание свое­
го магнетизма, которым она обладала, не затрачивая
благодаря ему ни малейших усилий для своих неизмен­
ных побед, навсегда определило ее линию жизни, вну­
шив — с полным на то основанием —убежденность во
всемогуществе: устоять перед Лилей так и не смог ни
21

один (почти ни один!) мужчина, на которого она обра­
щала свой взор.
Вряд ли случайно она засекретила перед смертью
свой интимный дневник, —именно ту его часть, кото­
рая охватывает, казалось бы, самый невинный период
жизни: первые двадцать с чем-то лет. Разрешила потом­
кам читать все остальное, а на юные свои годы реши­
тельн о налож ила табу. В ер о ятн о , слиш ком бурная
юность не вполне сочеталась с тем ее обликом, кото­
рый сложился позднее и который хотелось бы ей сохра­
нить в памяти будущих поколений. Который дал возмож­
ность ее персоне обрасти массой правдивых и дутых ле­
генд.
Напрасно! В этих банальных и пылких романах нет
ничего постыдного, а мелькание обожателей без имен
и без облика помогает раскрыть новые грани загадоч­
ной личности Лили Брик, вызывавшей к себе и безмер­
ную любовь, и безмерную ненависть, но никого — до
самой кончины —не оставившей равнодушным.
Еще в гимназии говорили о литературной ее одарен­
ности, друзьям и знакомым родители с гордостью чита­
ли школьные сочинения Лилички, в которых явственно
ощущались глубокие знания, небанальность мышления
и вполне самобытный стиль. Могло ли кому-либо прий­
ти в голову, что эрудицией и самобытностью обладала в
тушору вовсе не она, а учитель словесности, без памяти
влюбленный в нее и выполнявший любую ее прихоть?
Он-то и писал те самые сочинения, которые приводили
в восторг Лилиных близких.
Поклонники сменяли друг друга, она не успевала их
толком запомнить, и годы спустя, ретроспективно вос­
станавливая в дневниковых записях с обратной датой
этапы своих амурных побед, путала очередность, с кото­
рой эти поклонники возникали и исчезали, путала даты
и даже, кажется, имена... Ее броская, манящая красота
нимфетки, стремительно превращавшейся в женщину,
глаза, которые все, не сговариваясь, называли «боже­
ствен н ы м и », «ж арким и», «колдовским и», «торж е­
22

ственными», «сияющими», «магнитными», волосы с мед­
ным отливом, как у сказочной Суламифи, загадочная
улыбка, дарившая несбыточные надежды, уравнивали в
страсти и давних друзей, и новых знакомых, и даже слу­
чайных попутчиков.
Молодые богачи, которых сегодня назвали бы «но­
выми русскими», вымаливали у нее «час наедине», за
который были готовы выложить чуть ли не миллион.
Блистательный оф ицер, с которым она познакомилась
в поезде, собирался тут же стреляться, получив отказ в
поцелуе. Модный режиссер соперничал с модным худож­
ником за право на ее ответные чувства. Сам Федор Ша­
ляпин, которому были доступны, пожалуй, все красави­
цы мира, обратил благосклонный взор еще на Лилю-подростка и пригласил на спектакль в свою персональную
ложу. Люди театра знали, сколь был точен обычно вы­
бор певца и что именно, не обязательно сразу, должно
было следовать за приглашением в ложу. Подробный рас­
сказ очевидцев о персональной ложе Ш аляпина я слы­
шал своими ушами полвека назад на уникальном судеб­
ном процессе в Москве (о признании шаляпинского от­
цовства, все детали процесса —в первом томе мемуар­
ной книги автора «Моя жизнь в жизни»). «Но ей же
было тогда только двенадцать лет», —возражают мне.
Двенадцать с чем-то —это, конечно, немного... А сколь­
ко было Лолите? Мы ведь помним, что Осип, с которым
у нее, тринадцатилетней, вспыхнул бурный роман, был
вовсе не первым, страстные поцелуи в новинку ей уже
не были. Эпизод с восхищенным Ш аляпиным так и ос­
тался эпизодом, не больше, никаких последствий он не
имел, а его желание продолжить знакомство с очарова­
тельной Лолитой ни малейшей тени на нее не бросало.
И сейчас — не бросает тоже...
В промежутке между очередными ее увлечениями
произошла еще одна встреча с Осей. Он сделал ей пред­
ложение — и был отвергнут. Считается, что тогда она
еще не была уверена в искренности и силе его любви.
23

На простецком бытовом жаргоне это зовется иначе: еще
не перебесилась.
Следить за поведением дочерей всегда считалось
долгом и привилегией матери. Отец, похоже, смирился
с реальностью —он терпел и страдал, зато мать сделала
выводы и принимала меры. Те, что были обычными на
сей счет в благородных семействах, где взрослеющие де­
вочки выкидывали, случалось, еще и не такие коленца.
Лиля охотно бралась за учебу, но, быстро заскучав
от повседневной рутины, легко о ней забывала. Матема­
тический факультет Высших женских курсов, куда она
поступила, казалось бы, по влечению, оказался ей чужд
совершенно. Московский архитектурный институт, на
который она сменила постылую математику, был ближе
ее душе, но овладение этой профессией требует терпе­
ния и самоотдачи — и Лиля сочла, что это не для нее.
Какое-то время она проучилась в Мюнхене, стремясь ов­
ладеть профессией скульптора, и, как оказалось впос­
ледствии, достигла в этом занятии известных успехов.
Н о оно, как, впрочем, и все остальное, не могло заме­
нить того, что было куда интересней: любовные приклю­
чения, пылкие клятвы, тайные свидания, разрывы и но­
вые встречи. Они, и только они, отнимали все время.
Занимали все мысли. Куда уж тут до учебы!..
Мать, однако, не теряла надежды увести дочь с гре­
ховной тропы простейшим, испытанным способом: ото­
слать свою Лилю в другие края, в иную среду, подальше
от тех, кто ее совращал или только хотел совратить. Это
был столь же наивный, сколь и отчаянный шаг: другая
география не означала другой биографии, на любых
широтах и в любой среде Лиля продолжала оставаться
самою собой. Хозяин отеля на глазах у матери домогал­
ся ее благосклонности. Бельгийский студент устраивал
сцепы ревности ничуть не менее яростные, чем его рус­
ские сверстники. Не слишком удачной идеей оказалась
и поездка к бабушке —в польский город Катовице.
Бабушку заранее предупредили об опасности, кото­
рой подвержена внучка, и попросили строго следить за
24

ней. Замкнутая в домашнем пространстве, под бдитель­
ным бабушкиным присмотром, —уж тут-то, по крайней
мере, Лиля была ограждена от любых домогательств.
Увы!.. Сразить очередную жертву она смогла, как оказа­
лось, не выходя на улицу.
В нее страстно влюбился родной дядя, —влюбился
настолько, что требовал не просто взаимности, а супру­
жеского союза, благо законы иудейской религии не со­
держали на этот счет никаких запретов. Помехой могла
стать разве что та же бабушка «невесты» (она же мать
«жениха»), но потерявший голову дядя ручался зато, что
преодолеет и этот барьер. Убежище превратилось в ло­
вушку. У Елены Ю льевны не осталось другого выхода,
кроме как срочно востребовать дочь обратно.
Оставить ее совершенно без дела мать не могла. На­
шли учителя фортепиано по имени Гриша Крейн, кото­
рый стал давать Лиле уроки музыки на дому. В перерыве
между гаммами она согрешила с ним на диване в комна­
те для уроков (вроде бы в тот момент, когда сестра «со­
вратителя» мыла на кухне посуду), тут же его возненави­
дела и тотчас отвергла. Бесповоротно! О т прочих —
бесчисленных и мимолетных —ее увлечений этот «ро. ман» отличался, по крайней мере, одним: его результа­
том стала беременность.
В таких пикантных деталях, возможно, и не следова­
ло бы копаться биографу, если бы за банальной житейс­
кой историей не стояли более важные обстоятельства,
оказавшие решающее влияние на всю последующую судь­
бу роковой московской красавицы. И стория эта край­
не туманна, мы знаем о ней лишь по рассказу душепри­
казчика Лили и очень близкого к ней человека Василия
Васильевича Катаняна, который имел возможность про­
читать никому не доступный, ретроспективный Лилин
«дневник» и предать гласности некоторые его фрагмен­
ты. В пересказе, источником которого является зыбкая
память стареющей Лили, случайно или нарочно пере­
путаны даты, и это наводит на мысль, что есть какие-то
обстоятельства, которые даже к концу своей жизни она
почему-то предпочитала скрывать.
25

По Лилиной версии, ее тотчас отправили «от греха
подальше» к каким-то дальним родственникам в провин­
циальную глушь, а «родные» (то есть конечно же мать)
«приняли все нужные меры». Н о «совратителя» Лиля
уже прогнала, так что быть от него подальше в смысле
географическом попросту не имело ни малейшего смыс­
ла. Аборты (это ли имелось в виду под всеми «нужными
мерами»?) делали в Москве, вероятно, лучше, чем в ка­
ком-нибудь заштатном городишке, а состоятельные ро­
дители, конечно, могли бы обеспечить для дочери и луч­
ших врачей, и полную конфиденциальность. Сколько
же времени провела Лиля в «глуши», где она была нико­
му не известна? Н и в одном доступном и достоверном
источнике этот срок не указан. Что именно Лиля скры­
вала —там, в этой самой глуши, и о чем не хотела впос­
ледствии говорить? Чего дожидалась? Не разрешения
ли от бремени? И когда это было?
Есть, впрочем, иная версия, еще более похожая на
правду: аборт сделали именно там, в провинциальной
глуши. Операция прошла не слишком удачно: Лиля на­
всегда лишилась возможности иметь детей, хотя и без
этой беды к материнству никогда не стремилась. Н и
тогда, ни потом.
Туманное свидетельство о туманной истории (туман
и впредь еще множество раз будет окутывать ее бурную
жизнь) привело к необходимости «перепутать» важней­
шую дату, забыть которую она уж никак не могла. Подве­
дя черту под своим пестрым, сумбурным прошлым, Лиля
связала, наконец, судьбу с человеком, которого все эти
годы любила —«так, как, кажется, еще никогда ни одна
женщина на свете не любила» (из письма счастливого
Осипа Брика своим родителям). Со слов Лили В. В. Ка­
танян сообщает, что 26 марта 1913 года она и Осип «от­
праздновали свадьбу».
Между тем документы с непреложностью подтверж­
дают, что московский раввин обвенчал их —не в сина­
гоге, а дома —26 февраля (11 марта по григорианскому
календарю) 1912 года и, что, стало быть, история с учи­
26

телем музыки, положившая конец лавине любовных при­
ключений «самой замечательной девушки» (так харак­
теризовал свою невесту Осип Брик в другом письме ро­
дителям), относится к 1911 году. Ей было тогда двадцать
лет. Решающий разговор между ними произошел в кафе,
сразу же после того, как Лиля вернулась из своего таин­
ственного провинциального изгнания. Затем состоя­
лась помолвка и, наконец, долгожданная свадьба.
Долгожданной, похоже, была она прежде всего для
родителей Лили. О т такого поворота событий они были
счастливы даже больше, чем сами виновники торжества.
Собственно, именно брак всегда и везде считался луч­
шим выходом из подобного положения, спасая репута­
цию легкомысленных барышень и направляя остепенив­
шихся на добродетельный путь. В данном случае был
вполне отраден и выбор, который сделала дочь.
Семьи Бриков и Каганов были и раньше знакомы,
породниться с состоятельной и респектабельной купе­
ческой семьей (Макс Брик держал крупную фирму, за­
нимаясь скупкой и перепродажей кораллов), выдать за­
муж «беспутную» дочь за дипломированного юриста,
каким стал к тому времени Осип, — это позволяло им
обрести, наконец, душевный покой и восстановить ре­
путацию в глазах своего окружения.
Судя по всему, родители жениха совсем иначе вос­
приняли событие, которое привело в такой восторг их
старшего сына. Конечно, они знали, хотя бы в общих
чертах, какой шлейф тянется за будущей их невесткой,
так что их вряд ли могла обрадовать счастливая весть.
Это предвидел Осип, добавляя к своему сообщению о
предстоящей женитьбе: «...знаю, что мое известие Вас
взволнует, и поэтому я до сих пор Вам не писал...»*.
Нам неизвестно в точности, какой была их реакция,
но о ней можно судить по ответному письму Осипа, ко­
* Здесь и далее при цитировании писем и документов
сохраняется орфография и пунктуация подлинников. —
Примсч. автора.
27

торое сохранилось: «Как и следовало ожидать, извес­
тие о моей помолвке с Лилей Вас очень удивило и взвол­
новало. Ее прошлое? Но что было в прошлом? Дет­
ские увлечения, игра пылкого темперамента. Н о у ка­
кой современной барышни не было этого? Я, ко­
нечно, чрезвычайно сожалею, что не могу Вам объяс­
нить все лично, но надеюсь, что письмо мое будет доста­
точно убедительно, рассеет все возможные подозрения,
сомнения и недоразумения. Прошу Вас, дорогие
родители, поверить мне, что в этом мое счастье».
Родителям Осипа было известно, что в биографии
невесты не одни лишь детские увлечения, но, однако,
они сдались, поняв основное: решение сыном принято
и, ему возражая, они лишь усложнят свои отношения с
ним. Давние семейные традиции требовали родительс­
кого благословения на брак —Осип его получил.
Молодые сыграли свадьбу и поселились в снятой для
них скромной квартирке из четырех комнат, которую
содержали родители Лили. Н ежелание более состоя­
тельных родителей жениха принимать участие в этих
расходах объяснялось, разумеется, вовсе не скупостью,
а их отношением к выбору сына. Но ссоры из-за этого
никакой не возникло, контакты не были прерваны —как
и до своего супружества, Осип продолжал работать в
торговой конторе отца, совершая по его поручению слу­
жебные поездки в Сибирь, Нижний Новгород, Узбеки­
стан. Теперь повсюду его сопровождала молодая жена,
которой тогда еще не наскучила роль хозяйки —скорее
воображаемого, чем реального —семейного очага.
Что запомнилось ей из этих поездок? Яркость и пес­
трота азиатских красок, искусство узбекских мастеров,
горящий от пожара буддистский храм где-то в Бурятии.
Они уехали, не дождавшись конца пожара —он дошел
до них год или два спустя в кинозале: в хронике перед
началом какого-то фильма они увидели, как башня хра­
ма рухнула под напором огня. Осип произнес тогда фра­
зу, которая тоже осталась в памяти: «Случай не уйдет,
уйти может жизнь».
28

Семейная идиллия продолжалась в Москве, куда они
возвращались из дальних поездок. Вечерами вслух чи­
тали Толстого и Достоевского. Не торопясь, обстоятель­
но — «Заратустру» модного тогда Ф ридриха Ницше.
Конец этой идиллии наступил очень быстро, что, веро­
ятней всего, было предрешено, если помнить о характе­
ре Лили и ее темпераменте. Впрочем, тут тоже очень
много тумана, и нам опять приходится обращаться к
тому, что относится к личной жизни двоих и куда вле­
зать постороннему вроде бы не положено. Но Лиля сама
никогда не делала из этого тайны, —лишь уникальность
ее судьбы, в самых мельчайших своих проявлениях, по
большому счету, и представляет интерес.
Сама Лиля не раз писала впоследствии, что ее супру­
жеская жизнь с Осипом Бриком прекратилась в 1915 го­
ду. Биографу О сипа Анатолию Валюженичу она при­
зналась, что это произош ло на год раньше — весной
1914-го. Разница существенна, ибо в 1915 году произош­
ло событие, перевернувшее ее жизнь. Событие, которо­
му будет суждено ее обессмертить. И поэтому время,
когда Осип из супруга превратился в «ближайшего дру­
га», действительно имеет значение.
Интересно и другое: что же привело к их фактичес­
кому — или, проще сказать, физическому — разрыву?
Новое увлечение Лили? О нем ничего не известно. По­
хоже, к тому времени нового просто не было. Увлечение
Оси? И о нем также нет сведений. По словам Лили, Осип
был равнодушен к плотской любви. Дальнейш ая его
жизнь это опровергает, но и Лиле никто тогда —и даже
какие-то годы после —не заменил Осипа Брика. Что же
все-таки разрушило их брачный союз в традиционном,
житейском смысле этого слова? Вопрос повисает в воз­
духе. Не имея каких-либо данных, гадать невозможно.
Ясно одно: никакаяпосторонняя сила тогда еще в этот
союз не вторгалась. И однако же он распался, хотя внеш­
не никаких перемен не произошло. Для всех они по-пре­
жнему оставались супругами. И для всех таковыми оста­
нутся —и тогда, и потом...
29

Тем временем в семье Каганов подрастала младшая
дочь. Лиля и Ося сочетались законным браком, когда
ей было пятнадцать с половиной лет: критический воз­
раст! Сняв с себя заботу за нравственность остепенив­
шейся Лили, Елена Ю льевна переключилась на Эльзу.
Она-то знала, какая кровь бурлит в жилах ее дочерей...
Но разве когда-нибудь и кому-нибудь удавалось остано­
вить любыми запретами это бурление? Чему дано свер­
шиться — неизбежно свершается.
«Лирическая» биография Эльзы началась, однако,
позже, чем ее старшей сестры. Осенью 1913-го ей толь­
ко что исполнилось семнадцать. Окончив гимназию, она
поехала на каникулы в Финляндию и, вернувшись, по­
ступила в так называемый педагогический —дополни­
тельный — класс. Редко ей выпадавшими свободными
вечерами ходила гостить к подругам — сестрам Иде и
Але Хвас, впоследствии ставшими пианисткой и худож­
ницей.
Родители двух сестер были родом из Прибалтики —
оттуда же, откуда и Елена Ю льевна Берман, —дружба с
уважаемой семьей, где царил истинный дух культуры,
вполне поощрялась. Завсегдатаями хлебосольного дома
в центре Москвы были молодые художники, поэты и му­
зыканты —многие из них очень скоро станут знамени­
тостями и оставят яркий след в искусстве и литературе.
Здесь и произошла та встреча, которой поистине суж­
дено было стать во всех отношениях судьбоносной.
Впоследствии Эльза так вспоминала о ней: «В хвасовской гостиной, там, где стоял рояль и пальмы, было
много чужих людей. Все шумели, говорили. Кто-то
необычайно большой, в черной бархатной блузе, раз­
машисто ходил взад и вперед, смотрел мимо всех неви­
дящими глазами и что-то бормотал про себя. Потом, как
мне сейчас кажется —внезапно, он также мимо всех заг­
ремел огромным голосом. И в этот первый раз на меня
произвели впечатление не стихи, не человек, который
их читал, а все это вместе взятое, как явление природы,
как гроза...»
30

Надо ли говорить, что этой грозой был Владимир
Маяковский, о котором в ту пору ни Эльза, ни Лиля не
имели никакого понятия?
«Я сидела девчонка девчонкой, — продолжает Эль­
за, —слушала и теребила бусы на шее... Н итка разорва­
лась, бусы посыпались, покатились во все стороны. Я
под стол, собирать, а Маяковский за мной, помогать.
На всю долгую жизнь запомнились полутьма, портняжий
сор (мать Иды и Али была модной московской портни­
хой. — А. В.), булавки, нитки, скользкие бусы и рука
Маяковского, легшая на мою руку».
Его руке было суждено еще не раз лечь на ее руку, и
если бы не было той первой встречи под портняжным
столом, возможно, не было бы и ничего остального: на­
глядная иллюстрация к роли случайности в мировой
истории... Сначала Эльза сторонилась М аяковского,
напуганная его настойчивостью, но через год встречи
возобновились.
Урий Каган был к тому времени уже тяжко болен,
лечился в Германии, где его, Елену Юльевну и Эльзу зас­
тала война (они добирались домой кружным путем че­
рез Скандинавию), но продолжал работать, нуждаясь
при этом в особом уходе. Мать все время отдавала ему,
да и Эльзе было уже восемнадцать...
Тайные встречи стали явными: М аяковский ходил к
Эльзе едва ли не каждый день. П о извечной традиции
такие визитеры к «девице на выданье» именуются жени­
хами. Но Маяковский никогда не следовал никаким тра­
дициям. И сестры Каган —тоже.
В то самое время, когда рука Маяковского ложилась
на руку Эльзы, он переживал роман за романом, и все
они казались ничуть не случайными: одесситку Марию
Денисову сменила в П етербурге С оф ья Ш амардина
(«Сонка»), потом художница Антонина Гумилина. Им
троим не стала помехой другая художница — Евгения
Ланг... Какие-то отнош ения — лю бовные безусловно,
пусть и лишь платонические —связывали еще Маяковс­
кого с художницей Верой Ш ехтель, дочерью знамени­
31

того архитектора Федора Ш ехтеля, и с Шурой Богдано­
вич, дочерью другой известной в России пары: издате­
ля и литератора Ангела Богдановича и его жены Татья­
ны. И все они —вместе и порознь —ничуть не мешали
его отношениям с Эльзой, которые —так казалось, по
крайней мере, со стороны —становились все прочней
и прочней.
В жизни Лили меж тем произошли серьезные пере­
мены. Началась война, которая застала Бриков на отды­
хе. Пока родители с Эльзой выбирались из враждебной
Германии, Лиля и Осип катались на пароходе по Волге.
Путешествие реш или продлить насколько возможно,
чтобы вызов из военного ведомства не застал адресата
дома: Осип подлежал призыву, идти на ф ронт ему, есте­
ственно, не хотелось, так что юридически —этот язык
был ему хорошо понятен —он обрек сам себя на положе­
ние дезертира.
Какое-то время пришлось скрываться. Потом общие
знакомые нашли ход к знаменитому тенору Леониду Со­
бинову —у прославленного артиста Императорских те­
атров были повсюду хорошие связи. Лишь в самом нача­
ле 1915 года Осип смог, наконец, выйти из «подполья»:
по протекции его устроили вольноопределяющ имся
(как «лицо, получившее высшее образование») в Пет­
роградскую автомобильную роту. Этот статус давал мно­
жество льгот и поблажек, но, однако же, был равнозна­
чен статусу солдата и позволял считать его носителя
призванным на военную службу.
Н ичего другого не оставалось: пришлось переби­
раться в Петербург, который, чтобы не оскорблять рус­
ский слух ненавистным немецким именем, превратился
теперь в Петроград. Оставив в Москве мать, сестру и
умирающего отца, Лиля уехала туда вслед за Осей и сня­
ла в Петрограде квартиру, чтобы всегда быть вблизи от
него. После московского простора двухкомнатная квар­
тира на улице Жуковского показалась жалкой конуркой.
Зато в любое время можно было видеться с Осей, да и
сам он время от времени наведывался домой. «Служба»
32

в автороте была «не пыльной» и жизнь ничем не ослож­
нила, на привычный ее ритм не оказала никакого влия­
ния. Только Лиле, из-за прогрессировавш ей болезни
отца, приходилось часто ездить в Москву.
В один из таких приездов мать —мать, а не Эльза —
раскрыла ей маленькую семейную тайну: у младшей сес­
тры появился докучливый ухажер! «Какой-то там Мая­
ковский», который все ходит и ходит, не считаясь с эле­
ментарными приличиями, компрометирует юную девуш­
ку из приличной семьи и своей назойливостью доводит
Елену Юльевну до слез. Это имя Лиля будто бы впервые
услышала, и — опять-таки будто бы — оно ни о чем не
сказало ей. Но сестру упрекнула: «из-за твоего Маяковс­
кого мама плачет». Маме хватало слез и без этого —огор­
чать ее еще и своими проблемами Эльза не смела. Мая­
ковскому было сказано, чтобы больше не появлялся.
Вряд ли она знала тогда, какой удар наносит своему
ухажеру. Только что закончился разрывом его затянув­
шийся и драматичный роман с «Сонкой», которой при­
шлось делать тайком поздний и опасный аборт. Только
ли этим объяснялась его настойчивость? Так или иначе
от Эльзы он не отступился.
Больного отца перевезли на дачу, в подмосковный
поселок Малаховка. Маяковский был не из тех, кто от­
ступался, когда ему давали от ворот поворот. Узнать дач­
ный адрес труда не составило. Приблизиться к дому он
не посмел —дожидался Эльзу на станции. Долго не уда­
валось, но однажды все же дождался.
«Володя мне вспоминается, — многие годы спустя
рассказывала Эльза, —как тень, бредущая рядом со мной
по пустой дачной улице. Злобствуя на меня, Володя шел
на расстоянии, и в темноте, не обращаясь ко мне, сколь­
зил вдоль заборов его голос, стихами.- В эту ночь
зажглось во мне великолепное, огромное, беспредель­
ное чувство восхищения и преданнейшей дружбы...»
На самом деле «просто дружбой» дело не ограничи­
лось. «Сразу стало ясно, — писала впоследствии Эль­
за, —что я могу встречаться с Маяковским тайком и без
2 З агадка „ м аги я Лили Брик

33

малейшего угрызения совести. Я приезжала в город, в
нашу пустую, пахнущую нафталином летнюю квартиру,
со свернутыми коврами, завешанными кисеей лампами,
с двумя роялями в накинутых, как на вороных коней, по­
понах. ».
Блюстители доброго имени этой семьи —И нна Гене
и Василий Васильевич Катанян —убеждены, что, тай­
но встречаясь в пустой московской квартире, влюблен­
ные никогда «не переступили грань», что отношения
между Эльзой и Маяковским так и не вышли «за рамки».
Да полно!.. Неужто?.. Такая «детскость» и ничем не
объяснимая щепетильность были не в характере Мая­
ковского —о том свидетельствует вся его жизнь.
Да и Эльза, похоже, отнюдь не стремилась скрыть
правду. П очти тридцать лет спустя, в книге «Тетрадь,
зарытая под персиком» (1944), где и сам автор, и все
герои выведены под своими подлинными именами, Эль­
за призналась: «В течение двух лет у меня не было ника­
кой другой мысли, кроме как о Владимире, я выходила
на улицу в надежде увидеться с ним, я жила только наши­
ми встречами. И только он дал мне познать всю полноту
любви. Ф изической — тоже». (Во избежание спора о
точности перевода привожу французский оригинал:
«Pendant deux ans, je n ’ai pas eu une seule реш йе qui n ’ait
eu trait a Vladimir, je ne suis jam ais sortie dans la rue sans
penser que je pourrais le rencontrer, je ne vivais que par
rapport a lui. C’est bien lui qui m ’a tout appris de l’amour.
М кте l’am our physique»).
Н а книге обозначен ее жанр: повесть. И это вроде
бы лиш ает нас возможности отнестись к ней как к доку­
менту. И Эльза, и ее будущий муж не раз прибегали к
подобным приемам: воспроизводили реальные факты
не в мемуарном свидетельстве, а в беллетристическом
гриме, избавляя себя тем самым от необходимости от­
вечать за их точность. Н о в «документальности» того, о
чем рассказала «Тетрадь, зарытая под персиком», сомне­
ваться конечно же не приходится. Хотя бы уже потому —
повторю это снова, — что все подлинные имена геро­
34

ев полностью сохранены. Автобиографическая проза
не перестает быть документальной, назвавшись повес­
тью.
«Сегодня мне кажется, —писала Эльза уже не в пове­
сти, а в мемуарах, —что мы встречались часто, что это
время длилось долго». Наверное, было не совсем так,
поскольку Маяковский к тому времени (еще в январе
1915 года) по каким-то причинам переселился в П етро­
град. Ни там, ни в Москве квартиры у него не было, он
много ездил по стране с чтением стихов, пытался посту­
пить на военную службу, но получил отказ как «неблаго­
надежный» в политическом отнош ении. Н еприкаян­
ность и неустроенность все время толкали его на смену
кратковременных адресов.
Перемещение в Петроград, возможно, объяснялось
попыткой восстановить отношения с «Сонкой», кото­
рая работала сестрой милосердия в одном из петроград­
ских военных лазаретов. И з этого ничего не вышло.
Маршруты Москва — Петроград и снова Москва стали
привычными.
Сладостно тайные встречи с Эльзой в пустой мос­
ковской квартире оборвались семейной трагедией:
13 июня 1915 года в Малаховке умер Урий Александро­
вич Каган. В те скорбные дни Эльза хотела обнять Елену
Юльевну — та отстранилась: не могла простить ей ее
любовного увлечения, когда умирал отец.

Лукавила ли Лиля, когда говорила Эльзе: «Какой-то
там Маяковский»? Судя по ее позднейшим воспомина­
ниям, она и раньше не только слышала его имя, но и
видела его несколько раз в Литературно-художественном
кружке: членство отца позволяло и семье посещать это
очень престижное в московской культурной среде мес­
то дискуссий, концертов и встреч. Кем могла она быть
для него? Всего лишь одной из многих... Сам он был уже
знаменитым футуристом, снисходительно выслушивал
«мнения» мэтров о своих скандальных стихах, не обра­
35

щая внимания па клубную «публику», к которой только
и могла она тогда относиться. И, встретив ее раз или
два — в темноте, на скамейке, возле дачи, где умирал
отец, — воспринял не как Лилю, а всего лишь как «гувернершу» младшей сестры, мешающую их встречам.
Лиля же всерьез к нему не относилась —думала, что он
один из тех графоманов, которых расплодилось тогда
великое множество.
До того дня, который станет, по признанию самого
Маяковского, «радостнейшей датой» его жизни, оста­
вались считанные недели. День этот настал, когда он
пришел к Брикам.
После похорон отца Эльза приехала в Петроград по­
гостить у сестры. О на же и настояла на этой встрече —
на свою голову. Уговаривать Маяковского не было нуж­
ды —он готов был читать свои стихи всегда и везде.
Лиля потом вспоминала: «Между двумя комнатами
для экономии места была вынута дверь. Маяковский сто­
ял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутрен­
него кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку,
заглянул в нее и сунул в тот же карман. Он задумался.
Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию
Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого
не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требо­
вал, впадал в истерику, делал паузы между частями». Так
впервые прозвучало у Бриков «Облако в штанах». «Мы
подняли головы, — вспоминала Лиля, — и до конца не
спускали глаз с невиданного чуда».
Эльза следила за реакцией. Осип был потрясен, Лиля
онемела от неожиданности и восторга («Я потеряла дар
речи» —так передавала она потом свое первое впечат­
ление). Эльза торжествовала: «Ну, что я вам говорила?!»
Торжествовала она напрасно: «дар речи» потеряла не
только Лиля.
Маяковский взял из рук Брика тетрадь с текстом по­
эмы, положил на стол, раскрыл на первой странице,
спросил Лилю: «Можно посвятить вам?» —и старатель­
но вывел над заглавием: «Лиле Ю рьевне Брик».
36

Другие поэты и раньше посвящали ей свои стихи:
Константин Большаков, Михаил Кузьмин. Но они про­
сто не шли ни в какое сравнение. Впервые (потом это
случится еще множество раз!) Лиля и Осип проявили
присущее им, как оказалось, безошибочне чутье на та­
лант. Тем паче —на гениальность. Лиле Ю рьевне, а не
Эльзе Ю рьевне, едва познакомившись с ней, посвятил
великий поэт великую свою поэму. В том, что она вели­
кая, сомнений у Лили не было... А Эльза сидела рядом,
ей оставалось лишь наблюдать за тем, что происходит.
За катастрофой, которую она сама же и вызвала...
Едва дождавшись утра, Маяковский помчался за го­
род, в поселок Куоккала, к Корнею Чуковскому, своему
тогдашнему покровителю, другу и конфиденту. Помчал­
ся сказать, что теперь для него начинается новая эра: он
встретил ту единственную, без которой не мыслит себя
самого. Ту, о которой не мог и мечтать...
Событие, перевернувшее всю его жизнь, свершилось.
Но мужчиной ее жизни —по крайней мере, тогда —Ма­
яковский не стал.
После смерти мужа Елена Ю льевна сменила кварти­
ру, переехав в Замоскворечье. Эльза жила вместе с ней,
поступив на Высшие строительные курсы при том са­
мом архитектурном институте, в котором раньше учи­
лась Лиля. Отраженный свет тех отнош ений, которые
установились между Л илей и М аяковским, виден в
первых письмах Эльзы к нему, написанных в сентябре
1915 года: два месяца после «радостнейшей» для Мая­
ковского июльской даты она не могла прийти в себя.
Лиля приехала в Москву навестить мать, и между сест­
рами, вероятно, произошло объяснение, расставившее,
без обиняков, все точки над «и». Лишь тогда Эльза ре­
шилась, наконец, написать «милому Владимиру Влади­
мировичу», отстраненно обращаясь к нему уже не толь­
ко но отчеству, но еще и на вы.
«Так жалко, что вы теперь чужой, — писала она, —
что я вам теперь ни к чему... Как-то даже не верится, но
37

так уж водится, что у нас с Лилей общих знакомых не
бывает.
Н и за что не могла бы теперь с вами говорить, как
прежде, вы меня теперь отчего-то страшно смущаете: буду
краснеть, путаться в словах и будет неловко ужасно.
Если б вы знали, как жалко! Так я к вам привязалась
и вдруг — чужой...»
«В Москву не собираетесь?» — спросила все же в
письме, отправленном вдогонку —через две недели.
В Москву Маяковский собраться не мог: 19 сентября
1915 года его призвали на военную службу. Он обратил­
ся за помощью к 1орькому, и тот, тогда еще тоже влюб­
ленный в его стихи, пустил в ход все свои связи. П оэта
удалось устроить чертежником в автошколу — она раз­
мещалась по соседству с авторотой, где служил Осип
Брик. Навещая мужа, Лиля одновременно навещала те­
перь и его.
Этому предшествовала их совместная поездка —«по
семейным делам». П о чужим — не своим... У родствен­
ника Осипа, отправленного служить в какую-то глушь,
надо было невесть почему получить согласие на спеш­
ный развод. С этой странной и деликатной миссией к
нему отправилась Лиля, а Маяковский увязался за ней.
Ехали ночным поездом, в сидячем вагоне, потом еще два
часа на лошадях, остановились на постоялом дворе. Род­
ственник упорствовал, сломить его Лиле не удавалось.
Тогда Маяковский, который не отходил от нее ни на шаг,
решил вмешаться: «Вот что, Петя, давайте разводиться
по-хорошему». И так выразительно на него посмотрел,
что П етя безропотно сдался. «Был август, —вспомина­
ла Лиля, —мы ехали ночью к станции на извозчике, по­
лулежа в коляске, лицом к небу, и на нас лил звездный
дождь». Говорят, что для тех, кто его видит, это счастли­
вый знак...
Осип симулировал болезнь, его уложили в госпиталь,
чтобы был поближе к дому, —дом и стал его госпиталем,
где он проводил основное время. Маяковский тоже без
малейших хлопот получал от начальства отпуск. Вместе
38

с ним зачастили к Брикам его друзья: уже заявившие о
себе в литературе Велимир Хлебников, Василий Камен­
ский, Борис Пастернак, Давид Бурлюк, Виктор Шклов­
ский, Николай Асеев, филологи Роман Якобсон, Борис
Эйхенбаум...
Ж изнь Бриков сделала крутой поворот. Еще совсем
недавно Осип готовился стать криминалистом (его на­
учный руководитель' Михаил Гернет станет впослед­
ствии видным советским ученым и удостоится Сталинс­
кой премии за «Историю царской тюрьмы»), писал ра­
боту об одиночном заключении, о том, как влияет оно
на душу преступника. Занимался судьбой проституток,
ходил на бульвар, вел с ними задушевные беседы и бес­
платно защищал при конфликтах с полицией, ничего
не требуя взамен; растроганные проститутки прозвали
его «блядским папашей». Потом переш ел на коммер­
цию, помогая отцу в разных юридических сделках. Ока­
залось, что истинное его призвание совершенно в дру­
гом: язык, лингвистика, литература. Влюбившись с пер­
вого взгляда в М аяковского и в его поэму, Осип на свои
деньги издал «Облако в штанах» тиражом в тысячу с не­
большим экземпляров —даже сейчас для стихов начи­
нающего поэта это огромная цифра...
В двухкомнатной квартирке, сколь ни была она тес­
на, всегда было место для ночлега друзей, накрытый стол
ждал гостей круглые сутки, самовар приносили и уноси­
ли. Шли бурные литературные споры. Трудно было по­
верить, что идет война и где-то совсем рядом сотни, а
может быть, тысячи людей гибнут ежедневно...
П рийти в этот дом, который сплетники, пошляки и
брюзги много позже окрестят почему-то «салоном», мог
любой, кто хотел разговаривать. Не болтать, не трепать­
ся, а свободно делиться мыслями. Судить о вопросах,
которые были интересны для всех. И, конечно, читать
стихи. К стене прикрепили огромный лист белой бума­
ги, каждый гость должен был что-нибудь на нем напи­
сать. Н епременно о Лиле. Только о ней. В стихах или в
прозе. Коротко или длинно. Но — написать. Исключе­
39

ние составлял лишь сам Маяковский. Ибо то, что он ей
посвящал, на стенном листе не умещалось. Поэма «Флей­
та-позвоночник» была написана в октябре — ноябре.
Тогда она называлась иначе: «Стихи ей». И это назва­
ние говорило само за себя.
31 декабря Лиля устроила здесь встречу Нового года.
Смирившись с неизбежным, приехала из Москвы Эль­
за. «Разубранную елку (ее назвали «футуристической». —
А. В.), —позже вспоминала она, —подвесили под пото­
лок, головой вниз, как люстру, стены закрыли белыми
простынями, горели свечи, приклееные к детским круг­
лым щитам, а мы все разоделись и загримировались так,
чтобы не быть на самих себя похожими. На Володе, ка­
жется, было какое-то апашеского вида красное кашне,
на Шкловском матросская блуза. В столовой было еще
тесней, чем в комнате с роялем, гости сидели вокруг сто­
ла, прижатые к стене...» Пили спирт, разбавленный виш­
невым сиропом...
В эту ночь поэт Василий Каменский сделал Эльзе
«серьезное предложение», которое было тотчас отверг­
нуто, а Виктор Ш кловский, уже сраж енны й чарами
Лили, теперь влюбился еще и в нее. Похоже, на всю
жизнь. Н о этот двойной успех не мог притушить ее
боль —чувство к Маяковскому не остыло, а вспыхнуло с
новой силой. Эльза старалась, как могла, чтобы этого
никто не заметил. Но Лиля была не из тех, от кого мож­
но что-либо скрыть.

ЗАПУТАННЫЙ УЗЕЛ
удя по стихам, которые Маяковский написал в это
время и которые посвятил Лиле, да и по дошедшим
до нас свидетельствам современников, отношения меж­
ду ними складывались совсем не просто. Трудно, мучи­
тельно —если точнее. Никакого «брака втроем» —ни в
обывательском, ни в каком-либо ином смщсде — тогда
40

еще не было и в помине. Безусловного ответного чув­
ства, кроме разве что неподдельного восхищения талан­
том, Маяковский уЛили не вызвал. П режние любовные
линии —у каждого свои —не оборвались, и это, скорей
всего, позволило совсем уже было приунывшей Эльзе
реанимировать свои надежды.
Стремясь скрасить свое одиночество и как-то защи­
титься от охватившего ее чувства обреченности, она
завязывала разные полулюбовные знакомства, которые
не приносили никакого успокоения, а еще больше усу­
губляли драму. Лишь много позже, летом 1916 года, Эль­
за закрутит любовь с молодым лингвистом Романом
Якобсоном —его семья и семья Каганов дружили давно
и мечтали когда-то породниться домами. Якобсон назы­
вал ее «Земляничка» и настойчиво звал замуж.
Но это будет тогда, когда на Маяковском придется
поставить крест. Пока же рана еще не зажила и надежда
еще не умерла. Любое известие о том, что у Лили с Мая­
ковским не все получается гладко, возвращало Эльзу к
мысли о возможном реванше. Мысль эта становилась
все более навязчивой, потому что из Петрограда прихо­
дили вести не столько о бурно развивающемся романе,
сколько о размолвках и недоразуменяих: отнош ения
между Лилей и Маяковским были настолько запутаны,
что в них, скорее всего, с трудом могли разобраться и
сами стороны пресловутого треугольника.
Влияние Лили на Маяковского было, конечно, огром­
ным. Она заставила его прежде всего сменить порченые,
гнилые зубы на вставные —жемчужно белые, и это при­
дало ему совсем иной облик. Она его «остригла, приоде­
ла, —свидетельствовал Виктор Шкловский. —Он начал
носить тяжелую палку». В его гардеробе появился даже
галстук, чего никогда не было прежде.
Однако дальше этого, похоже, дело не шло. Лиля дер­
жала его на расстоянии. О на и Осип продолжали жить
вместе, но это был союз друзей, а не супругов. Есть сви­
детельства —возможно, недостоверные; возможно, име­
ющие под собой какую-то почву, но сильно обогащен­
41

ную фантазией рассказчиков, — что даже случались в
их союзе, и как раз в эту пору, нешуточные ссоры.
Один мемуарист (известный в свое время писательсатирик Виктор Ардов), со слов литератора Михаила
Левидова, который хорошо был знаком с Бриками, рас­
сказывал, что однажды, после очередного конфликта,
Лиля ушла из дома и, пьяная, вернулась только под утро.
«Поскольку я на тебя рассердилась, —будто бы сказала
она Осипу, —пошла гулять, ко мне привязался один офи­
цер, позвал в ресторан, я согласилась. Отдельный каби­
нет... Я ему отдалась — вот что мне теперь делать?» И
О сип, заверш ает рассказчик, невозмутимо ответил:
«Прежде всего принять ванну».
К ардовскому рассказу, выдержанному в традицион­
ной стилистике забавных баек этого литератора и вос­
произведенному к тому же с чужих слов, надо отнестись
с большой осторожностью. Ардов был очень близок к
Ахматовой (он был мужем актрисы Нины Ольшевской,
в их квартире на «легендарной Ордынке» Анна Андреев­
на останавливалась, приезжая в Москву), которая не
любила ни Лилю, ни все ее окружение. П ричины для
этого были —о том речь впереди.
Пуститься очертя голову в мимолетную любовную
авантюру Лиля, конечно, могла, но пьянство и пьяных
не выносила, сама не пила — к такой примитивной и
низкой богемности у нее (по крайней мере, тогда) было
стойкое отвращ ение. Уличных знакомств не терпела. И
уж если бы захотела «гульнуть», желающих нашлось бы
превеликое множество. Н е чета какому-то там офицеру,
случайно встретившемуся на улице... И не было ни ма­
лейшей нужды, наподобие куртизанки, унижать себя по­
сещением отдельного кабинета: как говорится, не ее
почерк.
Возможно, этот рассказ отразил в вольной интерпре­
тации другую, действительно имевшую место, историю,
о которой много рассказано в разных источниках, в том
числе и самой Лилей. Н е все детали в этих свидетель­
ствах совпадают, но суть везде одна.
42

На лето (шел 1916 год) Брики сняли дачу в блиста­
тельном Царском Селе, вблизи от резиденции импера­
тора. Однажды Лиля с какой-то знакомой ехала в поезде
на дачу —их спутником оказался мужчина вызывающей,
необычной внешности. Привлекали внимание не толь­
ко высокие сапоги и длинный суконный кафтан на шел­
ковой пестрой подкладке, но еще и неуместная жарким
летом меховая бобровая шапка. О пираясь на палку с до­
рогим набалдашником, пассажир, не мигая, присталь­
но разглядывал Лилю. Его грязная борода и длинные
черные ногти плохо сочетались с глазами ослепитель­
ной синевы, завораживаю щ ий взгляд кружил голову.
Лиля не сразу, но догадалась: Распутин!.. После долго­
го, многозначительного молчания «старец» молвил Ли­
линой спутнице: «Приходи ко мне, чайку попьем. И ее
приводи!»
Об этой встрече Лиля рассказала Осе, откровенно
признавшись, что вообще-то ей бы очень хотелось, и
будь ее воля... Ося категорически запретил —ослушать­
ся его она не посмела. До гибели Распутина оставалось
всего несколько месяцев. В декабре она вспомнила си­
неву его колдовских глаз, увидев в газетах снимок окро­
вавленного лица, разбухший от воды труп на льду замер­
зшей Невы.
Встречи бывали разные, иногда самые неожидан­
ные. Некая Любочка, считавшаяся подружкой, позвала
ее на завтрак к своему любовнику, князю Трубецкому,
жулику и проходимцу, несмотря на громкое имя и кня­
жеский титул. В его присутствии Лиля напрямик спро­
сила подружку: «Верно ли, Любовь Викторовна, что вы
с мужчинами живете за деньги?» Любочку вопрос ни­
чуть не смутил: «А что, Лиля Ю рьевна, разве даром луч­
ше?»
В другой раз та же Любочка пригласила ее в театр —
танцевала прославленная М атильда Кш есинская. За
Лилей стал ухаживать великий князь Дмитрий Павло­
вич. Было забавно —не более того. Остались в памяти
блеск бриллиантов на дамах и благоухание дорогих си43

rap, исходящее от их кавалеров. Лишь исполненные пе­
ред началом спектакля «Марсельеза» и английский гимн
напомнили о том, что война продолжается.
Куда милей, куда ближе душе и сердцу была другая
среда, другие люди и встречи едва ли не каждый день в
доме на Жуковской улице. Поэт Константин Л ипскеров
выпустил книгу «Песок и роза» — там были стихи, ей
посвященные. Художник Борис Григорьев написал ог­
ромный ее портрет —не в натуральную величину, а еще
больше: Лиля лежит на траве, фоном служит зарево —
то ли восход, то ли закат, а может быть, и пожар...
Но главным был Маяковский —он сам и его стихи.
«Мы любили тогда только стихи, —много позже писала
Лиля. — Я знала все Володины стихи наизусть, а Ося
совсем влип в них». Летом 1916-го Маяковский читал
Лиле свою новую поэму (большое стихотворение?) «ДонЖуан», ей, естественно, посвященную. Прочитал толь­
ко Лиле —на улице, на ходу. И, увидев ее реакцию, тут
же изорвал в клочья: не хотел оставлять свидетельство
того смятения, в котором тогда находился. Об этом го­
ворит содержание поэмы — о нем известно только со
слов Лили: «опять про несчастную любовь».
Отношения его с Лилей становились все более слож­
ными и даже загадочными: иногда казалось, что взаим­
ное- чувство связывает эту пару все больше и больше,
иногда, наоборот, —что разрыв между ними все глубже
и глубже. Осип смотрел на их странный роман не с пози­
ций ревнивого мужа, а доброго друга: он, похоже, влю­
бился в Маяковского куда более пылко, чем Лиля.
Не было такого ее желания, которое Маяковский не
мог бы исполнить. Ее просьба, даже самая пустяковая,
означала приказ. Он давно мечтал побывать у Александ­
ра Блока — и, как назло, получил приглашение в день
Лилиных именин. Разрешение было дано, но с услови­
ем не опаздывать к ужину (еще бы: Лиля готовит блиг
ны!) и взять у Блока автограф. Первое не обсуждалось:
он и сам бы примчался задолго до срока, который ему
указали. Второе —смущало: придется Блока просить.
44.

Просить, однако, не было необходимости — Блок
вызвался сам подарить ему книгу. Снял с полки, раскрыл
титульный лист, сел —и надолго задумался. Маяковский
не смел нарушить его молчание —лишь безуспешно раз­
глядывал циферблат часов. Время шло, он безбожно
опаздывал. Приготовил покаянную речь —произносить
ее не пришлось: Лиля его простила. Ведь он как-никак
вернулся с автографом! На подаренной книге Блок на­
писал: «Владимиру Маяковскому, о котором в последнее
время я так много думаю».
Лиля тоже думала. И тоже —о нем. И тоже —много.
Никак не могла определить характер их отношений. На­
верное, ближе всех к истине Инна Гене и Василий Васи­
льевич Катанян. Они считают, что Лиля любила только
Осипа, которы й ее не любил; М аяковский — только
Лилю, которая, увы, не любила его; и, наконец, все трое
не могли жить друг без друга. Сама Лиля, как, впрочем, и
Осип, про свои чувства всегда утверждала иное, но со
стороны, пожалуй, виднее. Во всяком случае, тупик, в
котором все они оказались, свидетельствует о том, что
дело было отнюдь не в какой-то проверке чувств, на чем
настаивала Лиля, отвергая «агрессию» ошалело влюбив­
шегося поэта. П росто она все еще не могла принять для
себя никакого решения. Это вконец измотало Маяковс­
кого и еще больше усугубило драму ее сестры.

Ни завязавш иеся и становившиеся все более тес­
ными отношения с Якобсоном, ни попытки других пре­
тендентов привлечь к себе ее внимание не залечили
душевную рану Эльзы и не вытеснили Маяковского из
ее сердца. Могла ли Лиля не знать, что вольно или не­
вольно обрекает на страдания родную сестру? К страс­
тям не приложимы ни логика, ни благородство, ни здра­
вый смысл. Но была ли, собственно, страсть —с ее сто­
роны?
Ситуация складывалась совершенно абсурдная: дер­
жа Маяковского на расстоянии и не допуская его до себя,
45

она вместе с тем разрушала мосты, которые связывали с
ним Эльзу. Он ощущал над собой безграничную Лилину
власть, ненавидел эту зависимость и был ею счастлив. А
в Эльзе снова проснулась надежда. Через год после того,
когда казалось, что все уже кончено, возобновилась их
переписка —Эльза снова сменила холодное «вы» на при­
вычное «ты», отказалась обращаться к нему по отчеству,
и одним уже этим символический возврат к старому вро­
де бы состоялся.
«Кто мне мил, тому я не мила, и наоборот, —прямо­
душно признавалась она Маяковскому. —Уже отчаялась
в возможности, что будет по-другому, но это совершен­
но не важно». И сразу же —горькое признание: «Летом
я было травиться собралась: чем больше времени про­
ходило с тех проклятых дней, тем мне становилось тя­
желее, бывало невыносимо».
О каких днях шла речь, адресат знал без пояснений:
о тех, что стали «радостнейшей датой» —для него, по­
воротным пунктом в жизни —для Лили. И прокляти­
ем —для Эльзы. «Очень хочется тебя повидать. А ты не
приедешь?» П риехать он не мог, даже если бы и хотел:
мешала военная служба. Впрочем, кажется, он захотел!
Захотел снова увидеть ее... Под ответным письмом «ми­
лому Элику» подписался: «Любящий тебя всегда дядя
Володя». И —позвал недвусмысленно: «Собирайся ско­
рее».
Наконец-то!.. Все бы бросить, казалось, и не медля
лететь в Петроград... Н о ведь надо было остановиться у
Лили («Жить в гостинице мама ни за что не позволит»),
«быть сплошь на людях» (то есть общаться с «дядей Во­
лодей» на глазах у сестры и под ее неослабным контро­
лем)... «Я себя чувствую очень одинокой ,— при­
знавалась Эльза в ответном письме, —я тебя всегда по­
мню и люблю. О т тебя, дядя Володя, я все приму,
только ты не хочешь».
Отношения Маяковского с Лилей, похоже, заходи­
ли в тупик: ни туда, ни обратно. Настроение было мрач­
ное, хотя уже началось триумфал ьное признание его как
46

поэта. Брик не только издавал на свои деньги его стихи,
но и платил за каждую строчку вполне приличную сум­
му. Вышла его богохульная поэма «Флейта-позвоночник»
с посвящением Лиле: «...на цепь нацарапаю имя Лили­
но и цепь исцелую во мраке каторги». О браз кандаль­
ной цепи, на которой его держала любимая женщина,
говорит сам за себя. «Сердце обокравшая, всего его ли­
шив, вымучившая душу в бреду мою», —вот как отзыва­
ется он о той, кому посвятил свою поэму. Лиля не возра­
жала, а поэму —с полным на то основанием —сразу же
признала гениальной.
В журналах печатались его стихи. Сборник «Простое
как мычание» выпустило горьковское издательство «Па­
рус». Горьковский же журнал «Летопись» принял к печа­
ти поэму «Война и мир», которую не пропустила цензу­
ра, но на чтениях в том кругу, который был Маяковскому
дорог, поэма имела шумный успех. Словом, в творчес­
ком отнош ении дела шли хорошо.
И только с Лилей все было запутано в такой узел,
который он не мог развязать. Эльза казалась спаситель­
ным якорем. Он позвал ее снова.
«М иленький, — поспеш но отвечала она, — у
меня нет денег, совсем никаких. Понимаешь, я у мамы
теперь на жалованьи и у меня это плохо выходит! Я
тебя очень люблю».
Долго сидеть на маминой шее, проедая небольшое
наследство, доставшееся им от отца, Эльза, разумеется,
не могла. Учеба на строительных курсах продвигалась
успешно, один ее проект попал даже на выставку и был
одобрен. Настало время самой зарабатывать деньги —
в конце ноября 1916 года Эльза поступила работать на
завод. Это еще больше отдалило ее от Маяковского: те­
перь она, даже если бы захотела, не могла в любое время
помчаться к нему в Петроград.
И как раз тогда он стал еще требовательней настаи­
вать на ее приезде: «Милый хорошой Элик! Приезжай
скорее! Ты сейчас единственный, кажется, чело­
век, о котором я думаю с любовью и нежностью. Целую
47

тебя крепко-крепко. Володя». Просто Володя. Без шут­
ливого «дядя».
Эльза понимала, что это значит! Тем более что попе­
рек начала страницы было выведено нервно: «Ответь
СЕЙЧАС Ж Е, прошу очень». Решение созрело немед­
ленно: «Только для тебя и еду. Правда —это кажет­
ся невероятным?» Письмо ее Маяковский получил уже
после того, как она примчалась.
Но примчалась она не одна: Эльзу сопровождала
мать. П ричин для этого вроде бы не было. Эльза давно
вышла из подросткового возраста, Елена Юльевна, ко­
торой не исполнилось еще и сорока пяти, была вполне
здорова, в уходе не нуждалась и вполне могла бы остать­
ся одна в течение нескольких дней. Просто ей надоело
безропотно наблюдать страдания Эльзы, которой гро­
зила незавидная участь отвергнутой и униженной.
Надежды на то, что замужество Лилю остепенит,
явно не оправдались. Борьба двух дочерей за недостой­
ного их человека, мнение о котором у нее сложилось
уже давно, приводила в ярость. Н о главное —Лиля!..
Дочь благородных родителей... Хорошо воспитанное,
интеллигентное существо... Мало того, что при здоро­
вом и любящем муже она опять взялась за свое, но еще и,
прихоти ради, обрекла на муки родную сестру... Зная
Лилин характер и повадки того, кто кружил голову ее
дочерям, Елена Каган не слишком верила в успех заду­
манной «операции». Но кто же другой смог бы разру­
бить этот узел? Внести поправку в дурной и пошлый
сюжет —только таким он и мог ей казаться.
Произош ло то, чего Эльза сама ожидала: «Я что-то
такое чувствую в воздухе, что не должно быть, и все, все
время мысль о тебе у меня связана с каким-то беспокой­
ством». Как в воду глядела... Маяковский не обманывал
в письмах, жалуясь на свою боль, не лукавил, уверяя, что
спасти его может только «милый и родной Элик». Но
достаточно было Лиле сменить гнев на милость, сказать
доброе слово, одарить ласковым взглядом —и настрое­
ние круто менялось. О тчаяние уступало место надежде,
48

тоска — эйфории. В квартирке на Надеждинской ули­
це, которую снимал Маяковский, Эльзу встретил совсем
другой человек. В письмах он целовал ее крепко-крепко,
думал о ней с любовью и нежностью, наяву —дома, где
им никто не мешал проявить свои чувства, —был холо­
ден, мрачен и молчалив. И ради этого молчания мча­
лась она сломя голову в Петроград?!
Где, собственно, здесь, в Петрограде, был ее дом? И
был ли вообще? Остановились, конечно, у Бриков, куда
Эльза возвращалась к «семейному» ужину после мучи­
тельных часов с неразговорчивым, сумрачным Маяков­
ским у него на Надеждинской. Здесь ждала ее мать, у
которой разговора со старшей дочерью так и не полу­
чилось. Приходил Маяковский, читал стихи, вызывая
раздражение Елены Юльевны, шумное одобрение Лили
и с трудом сдерживаемые слезы у Эльзы.
Однажды случилось страшное. В полном отчаянии
он бросил ей, провожая: «Идите вы обе к черту —ты и
твоя сестра!» Был самый конец декабря, собирались
вместе встречать Новый год с близкими и друзьями. Все
рухнуло в одно мгновение. Схватив за руку ничего не
понявшую мать, Эльза ринулась на вокзал.
Маяковский приехал к отходу поезда. Прошло какихнибудь два часа после той дикой, чудовищной сцены —
его настроение снова переменилось. Для этого не все­
гда нужны были основательные и видимые причины. Он
опять был ласков и нежен. Не стесняясь Елены Юльев­
ны, говорил о своей любви. Обещал приехать в Москву.
«Мой милый, хорош ий Володя, —писала ему Эльза
сразу же по возвращ ении, забыв обиды, простив гру­
бость, снова готовая сорваться с места по первому его
зову, —не верится мне, что ты приедешь, и душа у меня
не на месте... Разнервничалась до последней степени: в
поезде плакала совершенно безутешно, мама и не знала,
что ей со мной делать. Прямо стыдно! Милый Во­
лодя, приезжай, не сердись на меня и не нервничай.
Жду тебя с нетерпением, люблю тебя очень. А ты меня
не разлюбил?»
49

Любил ли он ее вообще? Эльза так для него и оста­
лась всего лишь спасительным якорем, за который стре­
мился он ухватиться, когда в их отнош ениях с Лилей
бушевали шторма. Внешне все было отлично: вдвоем,
рука в руке, прогулки по городу —ночью и днем, чтение
стихов, разговоры о литературе, коллективная работа
над журналом, которому Маяковский дал необычное имя
«Взял». Н о мечтал он не только об этом, а возможно,
совсем не об этом, и мечта эта не получала воплощения,
потому что Лиля все никак не решалась создать для
себя модель будущей ж изни. Такую модель, чтобы и
Володю не потерять, и Осю не потерять, чтобы всем
жить в мире друг с другом, и остаться при этом свобод­
ной от всяких цепей —супружеских, дружеских или мо­
ральных.
Именно о такой любви, о таком раскрепощении духа
и тела, о таком отры ве от всяческих догм все чаще и все
основательней писали тогда ц журналах, говорили на
диспутах, и сам Владимир Ильич (о чем она тогда, ко­
нечно, не знала) из швейцарского далека затеял пере­
писку со своей возлюбленной Инессой Арманд о поце­
луях без любви и с любовью, о свободе от уз «буржуазно­
го» брака и постылого ханжества. Спорить об этом Ма­
яковскому было, может быть, интересно, но почему-то в
реальной жизни хотелось совсем другого.
«Милый и дорогой Элик! Скучаю без тебя. Це­
лую много», —из его письма от 5 февраля 1917 года. До
крушения трона оставались считанные дни, страна жда­
ла роковых перемен, но «зубная боль в сердце», по выра­
жению 1ейне, была сильнее любых иных потрясений.
Знала ли Лиля вообще о существовании этой коррес­
понденции, от которой до наших дней сохранилось в
общей сложности шестнадцать писем? Догадывалась —
скорее всего. Н о вряд ли знала... Письма в Петроград
шли на Надеждинскую, в Москву —к Эльзе, где мать сте­
регла от старшей дочери тайну младшей. И если пере­
писка с Эльзой возобновилась в такой тональности, это
означало только одно: с Лилей у него опять ничего не
50

клеилось. Н извержение монархии и пьянящий воздух
истинной, не выдуманной свободы на время отвлек всех
троих (даже, пожалуй, всех четверых —ведь Осип при­
давал «треугольнику» форму «квадрата») от затянувшей­
ся драмы, которой все еще не было видно конца.
«...Что творится-то, великолепие прямо! — писала
Эльза Маяковскому 8 марта 1917 года в последнем из со­
хранившихся писем того периода и в единственном, где
нет ничего о любви. — К счастью «заря революции»
оказалась не слишком кровавой, по крайней мере у нас
здесь». Кровь (да какая!), была еще впереди, но о ней
ничего не будет ни в воспоминаниях Лили, ни в воспо­
минаниях Эльзы: все знали, все понимали, но острые
углы, о которые можно невзначай пораниться, предпо­
читали обходить стороной. Эти дни стали судьбонос­
ными не только для страны и для мира, но и лично для
них. «Моя судьба сошла с рельс, —писала Эльза позже в
своих мемуарах. —Но я уже Володе своих тайн не пове­
ряла: было ясно, что он все рассказывает Лиле».
Окончательно поняв, что Лилин магнит ей не одо­
леть, Эльза завершила свои любовные отнош ения с Ма­
яковским и примирилась с сестрой. Рана в сердце оста­
лась, но осталось и чувство благодарности к человеку,
который с тех пор вошел в ее жизнь на правах близко­
го друга. Во всяком случае, она имела основания так
его называть и таким представлять —читателям в том
числе.
Личная же ее судьба действительно «сошла срельс».
Отношения с Якобсоном, которого она никогда не лю­
била, все еще продолжались, снова сватался Василий
Каменский, старомодно прося руки ее дочери у Елены
Каган, безуспеш но дом огались взаим ности В иктор
Ш кловский и Борис Кушнер, поэт, один из теоретиков
футуризма. Появлялись еще и другие мимолетные спут­
ники —появлялись и исчезали, оставляя горечь в душе
и ничего не давая взамен. Их имена или только инициа­
лы мелькают в ее письмах и позднейших воспоминани­
ях —она упоминает о них, не оставляя сомнений в том,
51

сколь ничтожную роль играли они в ее жизни. Печаль­
ным итогом этого «непутевого» года остался только
аборт, навсегда лишивший ее возможности иметь детей.
Ж изнь в петроградской квартире меж тем била клю­
чом. Эпохальные политические события воспринима­
лись на улице Жуковского прежде всего как свобода для
творчества, как освобождение от цензурных тисков, как
дорога в большую литературу, открытая теперь для «ле­
вых» течений. На волне всеобщего энтузиазма именно
в тесной квартирке Бриков —весной семнадцатого, на
масленицу, под блины (со сметаной, наверное! а то и с
икрой: ведь продукты еще не исчезли) —родился про­
славленный О ПО ЯЗ (Общество изучения поэтическо­
го языка). Так —вместе со Шкловским, Эйхенбаумом и
Якобсоном —в дом Бриков вошел и не ставший еще зна­
менитым прозаиком молодой литературовед Ю рий Ты­
нянов. Тогда же в квартире Бриков зародилась идея, ко­
торая сразу и была осуществлена: группа писателей, ар­
тистов, художников объединилась в Левый блок Союза
деятелей искусства. Кроме Осипа туда вошли Маяковс­
кий, Ш кловский, режиссер Всеволод Мейерхольд, ху­
дожник Владимир Татлин и еще много других, чьим име­
нам было суждено пережить свое время.
Имени Лили пока еще не было среди них: чуть поз­
же она войдет в этот круг не в качестве жены Оси и не в
качестве подруги Володи, а совершенно самостоятель­
но —как Лиля Брик. И в этом, пожалуй, не будет натяж­
ки: она была участником всех дискуссий, всех обсужде­
ний, всех издательских начинаний, —участником, чьим
мнением не пренебрегали. С которым считались.
Отнюдь не восторженно относившийся к ней поэт
Николай Асеев, ученик и в какой-то мере эпигон Мая­
ковского, признавал впоследствии, что Лиля умела «убе­
дить и озадачить никогда не слышанным мнением, соб­
ственным, не с улицы пришедшим, не занятым у автори­
тетов». Сама она — и тогда, и потом —старательно ос­
52

тавляла в тени свое личное участие. «Филологи собира­
лись у нас, —вспоминала она годы спустя. —Разобрали
темы, написали статьи. Статьи читались вслух, обсуж­
дались. Брик издал первый «Сборник по теории поэти­
ческого языка». К этому сухому перечислению можно
добавить: и в «разборе» тем, и в их обсуждении, и в из­
дании сборника сама она играла отнюдь не последнюю
роль. К этому времени относится и первое прямое ее
соучастие в делах Маяковского: она помогала ему делать
агитлубки для горьковского издательства «Парус».
Маяковский уже не нуждался в Брике-издателе: его
стали печатать охотно и много. В частности, тот же
«Парус» (поэму «Война и мир»), как и другое горьковс­
кое издание —начавшая выходить в апреле семнадцато­
го газета «Новая жизнь». Там было, в частности, напе­
чатано новое его стихотворение «Революция», посвя­
щенное Лиле. Бурные политические события обознача­
ли первую трещинку — не очень существенную, но на
принципиальной основе —в монолитном, казалось, со­
дружестве: совершенно чуждый тогда большевизму, Ма­
яковский воздержался, однако, от дальнейшего сотруд­
ничества в «Новой жизни», вольно или невольно следуя
примеру большевиков, покинувших газету Горького и
меньшевика Николая Суханова за ее под держку Времен­
ного правительства: «после», как известно, не обязатель­
но означает «поэтому». Брик же, напротив, не только
продолжал с газетой сотрудничать, но вскоре даже по­
ступил туда в штат. Он весьма скептически оценивал
шансы большевиков на победу и вообще не разделял их
властных амбиций.
Вряд ли на этом выборе как-то сказалось влияние
Лили. И Брик, и Маяковский —каждый из них был ей
дорог совсем не партийной позицией, одной или дру­
гой. О на оставалась женщиной — просто женщиной,
влюбленной в талант...
Дома по-прежпему шли нескончаемые литературные
дискуссии, прерываемые карточной игрой. Лиля ее обо­
жала, но все же не так, как Маяковский: он вносил в игру
53

азарт, который вообще сопутствовал ему на всех этапах
его жизни. Играли в винт, покер, «железку», «девятку» —
непременно на деньги, так требовал Маяковский. Лиля
сердилась —потому ли только, что он часто выигрывал
и не прощал никому карточных долгов? Сердилась, разу­
меется, не по скупости, а зная, к чему нередко приводит
ничем не сдерживаемый азарт. Похоже, в этом, и толь­
ко в этом, он ей не уступал. Боялся ее, нервозно выслу­
шивал упреки, но стоял на своем.
Отнош ения не прояснились и не подверглись пока
еще никаким переменам. Так и не покинув Надеждинс­
кую, которая была в двух шагах от Жуковской, он часто
оставался ночевать у Бриков на диване, ничем особен­
но не отличаясь от других гостей, ночлегом для которых
то и дело служил то т же диван.
Его —весьма частые теперь —поездки в Москву, где
он много выступал с чтением стихов, не внесли никаких
перемен в его отнош ения с Эльзой. Конечно, она ходи­
ла его слушать — и в Политехнический, и в Кафе по­
этов на углу Тверской и Настасьинского переулка, и в
кафе «Питореск» на Кузнецком Мосту. Завсегдатаями
этих кафе были в основном «недорезанные буржуи»,
иронично и добродушно рукоплескавшие Маяковскому,
когда он бросал им в лицо: «Ешь ананасы, рябчиков жуй:
день твой последний приходит, буржуй». Эльза сидела
рядом с Якобсоном, аплодировала не иронично, а бур­
но и болела за него. За поэта —не за любимого...
Двухкомнатная петроградская квартирка Бриков уже
не могла вместить всех друзей. Для многолюдных засе­
даний, которые там происходили, не хватало места. По
счастью, в том же доме, только несколькими этажами
ниже, освободилась шестикомнатная квартира, и Бри­
ки, не очень стестенные тогда в средствах, переехали
туда. Сборища стали еще более многолюдными и еще
более шумными, хотя мебели не прибавилось и комна­
ты были наполовину пусты.
В жизнь Маяковского и этот простор не внес суще­
ственных бытовых перемен. В историческую ночь с 24
54

на 25 октября 1917 года он был в Смольном институте,
где заседал «штаб революции». А на Жуковской тем вре­
менем, как всегда по вечерам, играли в карты, на этот
раз в «тетку» —забытую теперь игру, где проигрывает
тот, у кого набралось больше взяток. Вместо Маяковско­
го азартно играл Горький, тоже не чуждый таких развле­
чений, — он зашел сюда на огонек. Здесь, в доме Бри­
ков, он и встретил большевистский переворот, услышав
глухой выстрел крейсера «Аврора» и не придав ему, как
почти все петроградцы, никакого значения: тогда по­
всюду стреляли.
Каноническая советская модель, согласно которой
Маяковский с первого же дня «революции» безогово­
рочно следовал позиции большевиков, не соответству­
ет истине. С их «культурной программой», изложенной
наркомом Луначарским, он разошелся и уехал из столи­
цы в Москву, чтобы «напрямую говорить с народом» на
своих поэтических вечерах. Брик пошел еще дальше,
опубликовав резкую статью в «Новой жизни»: «Если
предоставить свободно хозяйничать в
области , то получится нечто, ничего
общего с культурой не имеющее». В той же статье он
призывал защищать культуру от «большевистского ван­
дализма».
Охотно участвуя во всех литературных спорах, Лиля
с полным равнодушием относилась к политике в букваль­
ном, практическом ее выражении. Даже в дни истори­
ческих перемен, когда политикой был пропитано все
вокруг. Н ет никаких признаков не только ее прямого
участия в каких-либо политических событиях того вре­
мени, но даже сколько-нибудь личного, эмоционально­
го отношения к ним. Мысли ее были далеко —не мета­
форически, а географически: неожиданно открылась
перспектива очень заманчивой поездки в Японию. Это
было связано с балетным ее увлечением, длившимся уже
два года.
Переехав в Петроград, она вдруг реш ила занимать­
ся танцами —полулюбительски, полупрофессионально.
55

Поступила в школу известной тогда балерины Алексан­
дры Дорипской, которая до войны в составе труппы Рус­
ского балета гастролировала за границей вместе с Вац­
лавом Нижинским. Училась Л иля вполне усердно, дела­
ла успехи, даже в новой просторной квартире выделила
большую комнату для репетиций и тренировки.
Задумав гастрольную поездку в Японию, Дорийская
пригласила и Лилю, с которой к тому времени ее связы­
вали уже не только формальные, но и дружеские отно­
шения. Поездка, к сожалению, сорвалась, но —так или
иначе —мысль о долгой разлуке с Маяковским, которая,
возможно, ей предстояла, Лилю ничуть не тревожила.
Он узнал об этом проекте из ее письма, в котором были
такие строки: «Мы уезжаем в Японию. («Мы» означало:
с Осипом. —А. В.) Привезу тебе оттуда халат». И все...
Словно шла речь о загородной прогулке...
В Москву ему она сообщала далеко не о самых важ­
ных петроградских новостях, не терзаясь ревностью, с
полным равнодушием —внешним, по крайней мере, —
относясь к тому, что они не виделись месяцами. Даже на
Н овый год Маяковский остался в Москве, чтобы уча­
ствовать в «елке футуристов» в Политехническом музее
и новогодних празднествах в Кафе поэтов. Это реше­
ние говорило само за себя. Но ни упреков, ни просто
какого-то сожаления о разлуке в письмах Лили того пе­
риода найти невозможно. В них вообще нет никаких
любовных мотивов, это письма доброго и давнего дру­
га, а не возлюбленной и уж никак —не влюбленной. Зна­
ла ли она, по крайней мере тогда, какой роман мучитель­
но и пылко переживал Маяковский, осознав, что взаим­
ность их любви существовала лишь в его «воспаленном
мозгу» (из стихотворения «Ко всему», написанного в
1916 году)?

С прежними Любовями Маяковского, казалось, было
покончено, но одна, после долгого перерыва, все же
имела внезапное и бурное продолжение. Еще за четыре
56

года до «радостнейшей даты» Маяковский встретил на
похоронах Валентина Серова молодую художницу Евге­
нию Ланг, которой шел тогда двадцать второй год. Уже
на следующий день, узнав каким-то образом ее адрес, он
стоял под ее окнами с букетом цветов.
Отношения длились довольно долго, не переходя в
новое «качество»: в силу и искренность чувств влюблен­
ного поэта Евгения не поверила. Год спустя она вышла
замуж — не по любви — и, разведясь через несколько
месяцев, возобновила встречи с Маяковским. Тут как
раз появилась Эльза, и Евгения снова сбежала, став во
втором браке женой довольно известного в Москве ад­
воката. Но и это был брак без любви, а значит, без буду­
щего.
Весною семнадцатого, на вечере в московском теат­
ре «Эрмитаж», где выступали художники и поэты (Мая­
ковский читал там «Войну и мир»), они встретились. И
все завертелось снова...
Маяковский переживал глубокий кризис. До Лили
он никак достучаться не мог. Н и любовными признани­
ями, ни письмами, ни стихами, похожими на вопль от­
чаяния. Спасительный якорек —Эльза —уже ни от чего
не спасал: разрыв стал слишком глубоким, в ее жизни
появились другие люди, возврат к прошлому ни в каком
смысле был невозможен. Роман с Евгенией, безоглядная
и преданная любовь которой была для него очевидна,
заполнял вакуум и спасал от одиночества.
Возобновился роман не сразу. Все еще прикоманди­
рованный к автошколе вольноопределяющийся Маяков­
ский должен был возвратиться в Петроград. Между ним
и Ж еней шла переписка, нам неизвестная. Похоже, о
ней не знала и Лиля. Не знала о переписке и, по всей
вероятности, даже о самом сущ ествовании Евгении
Ланг. В разные годы Лиля не раз говорила, что Маяковс­
кий никогда не скрывал от нее своих увлечений. Впос­
ледствии, видимо, так и было, но относилось ли это и к
Жене?. Похоже, что нет: когда очень хотел, Маяковский
умел быть скрытным. И Ж еня была не из тех, кто стре­
57

мится «работать на публику», афишируя свою близость
со знаменитым человеком. Для встречи с Ж еней, а не
для чего-то другого, Маяковский в июне умчался в Мос­
кву. Здесь их отношения и перешли, наконец, в «высшую
фазу». Они длились восемь месяцев. Многие годы спус­
тя Евгения Ланг призналась: «Это были месяцы счас­
тья».
О ни прерывались его пребыванием в Петрограде.
Чтобы развязать себе руки для поездок в Москву, он до­
бился у своего военного начальства нового отпуска —
теперь уже на целых три месяца. Большевистский пере­
ворот и вовсе сделал его свободным. Отъезд на долгое
время в Москву, над причиной которого ломали голову
его биографы, ища для этого непременно политичес­
кий, а не какой-то другой подтекст, скорее всего был
вызван очень личной, по-человечески вполне понятной
причиной: просто Ж еня, зная о Лиле, ни за что не хоте­
ла ехать с ним в Петроград. С ним и к нему...
Альтернатива была такой: разрыв с Ж еней — или
Москва. Измотанный невзаимностью, Маяковский выб­
рал Москву, то есть попросту Ж еню, —в надежде найти
с ней душевный покой. Для этого он должен был снять с
себя те вериги «любовного рабства», на которых «наца­
рапано имя Лилино», и вновь обрести чувство хозяина
положения. Быть уверенным в том, что любим и что эта
любовь не подвержена никаким ветрам. Н е усомниться
в том, что женщина, которая рядом, ради него готова на
все. И это он получил! Н о изгнать Лилю из его мыслей и
сердца ни Ж ене, ни кому-то другому было уже не под силу.
Бегство от самого себя, как известно, ничего не прино­
сит, кроме новой печали.
Чтобы избавиться от докучливой опеки родных, он
покинул дом на П ресне, где жили мать и две его сестры
и где в чисто бытовом смысле он был вполне ухожен.
Поселился в гостинице «Сан-Ремо» на Петровке. Как
он ни таился, но в общественных местах появлялся вме­
сте с Ж еней, и остаться незамеченным это, разумеется,
не могло. Была Ж еня и на вечере в Политехническом в
58

конце февраля 1918-го, где публика выбирала «короля
поэтов». Маяковскому досталось второе место —«коро­
лем» стал И горь Северянин.
Эпизод этот широко известен, но далеко не всем из­
вестны детали. В конкурсе участвовали четверо —кро­
ме Маяковского и Северянина еще Каменский и Бурлюк.
Условия были такие: первое место —королевские поче­
сти, остальным участникам —деньги от сборов, в соот­
ветствии с местом, которое они заняли. Трое друзей, ни
в грош не ставя бутафорскую корону «короля поэтов»,
предпочли реальные деньги, к тому ж е немалые: сбор
был огромный. И сами конкуренты, с помощью той же
Евгении, подсыпали, как рассказывал позже Каменский,
фиктивные бюллетени «за Северянина». Фальсифика­
торы своего достигли: М аяковский оказался вторым,
Каменский третьим, Бурлюк четвертым. Деньги поров­
ну разделили на всех троих, и они растаяли моменталь­
но. А о лаврах «короля поэтов» помнят уже почти целый
век.
Болеть за Маяковского пришли тогда и Эльза с Якоб­
соном, который был даже избран членом комиссии, под­
считывавшей бюллетени. Н о ни он, ни Э льза—ближай­
шие друзья —о проделках фальсификаторов никакого
понятия не имели. И реш ительно не могли понять, по­
чему столь ранимого Маяковского его поражение нис­
колечко не огорчило.
Эльза ли сообщила или кто-то другой, —так или ина­
че до Лили дошла, вероятно, весть о спутнице Маяковс­
кого. Свидетельством именно этому служат, скорее все­
го, строки ее письма к нему, где Лиля с очаровательной
женской игривостью, но вполне недвусмысленно тотчас
дает ему знать, что его тайна раскрыта: «Ты мне сегодня
всю ночь снился: что ты живешь с другой женщиной,
что она тебя ужасно ревнует и ты боишься ей про меня
рассказать. Как тебе не стыдно, Володенька?»
Боялся он рассказать не про Лилю —о ее существо­
вании и об их отнош ениях знал не только «весь П етро­
град», но и «вся Москва». В том числе и Ж еня, которой
59

он не смел признаться, что Лиля из его жизни никуда не
ушла и что Ж ене ее заменить не под силу. С поразитель­
ной точностью Лиля и на этот раз сразу все поняла, все
просчитала, подслушала ход его мыслей и нанесла точ­
нейший удар.
«Не бываю нигде», — коротко ответил он «дорого­
му, любимому, зверски милому Лилику», как бы пропус­
тив мимо ушей рассказ о ее «сне» и заверяя: «От жен­
щин отсаживаюсь стула на три на четыре —не надыша­
ли б чего вредного. Больше всего на свете хочется к
тебе. Если уедешь куда, не видясь со мной, будешь пло­
хая».
Оберегая его покой и не желая самой выглядеть, по
меньшей мере, двусмысленно, Лиля не писала ему о ра­
зыгравшейся тогда гнусной истории, незаслуженно бро­
сившей пятно на его честь. Блистательный литератур­
ный критик и эссеист, признанный впоследствии клас­
сиком детской поэзии и эталоном интеллигентности
в русской литературе двадцатого века, Корней Чуковс­
кий ни за что ни про что оклеветал Маяковского, кото­
рого имел все основания считать своим другом. По при­
чине, которая в точности до сих пор никому не извест­
на, он насплетничал Горькому, будто М аяковский не
просто обесчестил чистую и невинную девушку, но и
заразил ее сифилисом, подцепив, стало быть, постыд­
ную эту болезнь у жриц свободной любви: сифилис тог­
да считался исклю чительной «привилегией» прости­
туток.
Ж ертвой Маяковского, по версии его «друга», была
Соня Шамардина («Сонка»), у которой был нешуточный
роман с Чуковским, водившим ее на разные литератур­
ные вечера. На одном из них, еще осенью 1913 года-, он
познакомил ее с Маяковским, и «Сонка», признававша­
яся впоследствии, что очень любила Чуковского, очер­
тя голову «втюрилась в футуриста». Итогом этого ми­
молетного, но оставившего след и в жизни Маяковско­
го, й в его поэзии романа (в первом варианте четвертой
главы «Облака в штанах» Сонка фигурировала под сво­
60

им подлинным именем) был очень мучительный, по­
здний аборт, навязанный и устроенный непрошеными
«спасателями», и разрыв отношений, которые, вероят­
но, завершились бы тем же и без столь драматичных
последствий.
О своих злоключениях «Сонка» честно поведала Кор­
нею Чуковскому, уязвленному ее изменой и, разумеется,
затаившему обиду на своего счастливого соперника. «За­
верш ение «исповеди», — вспом инала впоследствии
«Сонка», —было в Куоккале, в дачной бане Чуковского.
Домой меня нельзя было пригласить из-за Марии Бори­
совны (жены. — А. В.). Хорошо, что баня в этот день
топилась. Он принес туда свечу, хлеба и колбасы и взял
слово, что с Маяковским я больше встречаться не буду,
наговорив мне всяческих ужасов о нем». Было это в ян­
варе 1914 года — после этого Маяковский десятки раз
бывал у Чуковского в той же Куоккале на правах близко­
го друга, подолгу живал у него, оставил ему множество
своих рисунков тушью и карандашом, равно как и сти­
хотворных экспромтов, выслушивал восторженные сло­
ва хозяина о себе и своих стихах.
Что побудило Чуковского ровно четыре года спус­
тя — ни с того ни с сего — трансф орм ировать «испо­
ведь» в сплетню, сославшись на рассказ неведомого вра­
ча, и отправиться с ней к Горькому, уже ставшему в то
время влиятельной фигурой при захвативших власть
большевиках? Держать язык за зубами Горький вообще
никогда не умел: прежде всего он поспешил обрадовать
пикантной новостью наркома просвещения Луначарс­
кого.
Потом с его же легкой руки сплетня пошла гулять по
всему Петрограду. Не могла не дойти и до Лили, в доме
которой Алексей Максимович так любил чаевничать,
наслаждаться гостеприимством и предаваться картеж­
ной игре. Лиля всегда была человеком не рефлексий, а
действия. О на тотчас отправилась к Горькому, прихва­
тив с собой как свидетеля Виктора Ш кловского, и по­
требовала объяснений.
61

Горький «стучал пальцами по столу, — вспоминал
впоследствии Ш кловский, — говорил: «Не знаю, не
знаю, мне сказал очень серьезный товарищ. Я вам узнаю
его адрес». Л. Брик смотрела на Горького, яростно улы­
баясь». Лиля ничего не оставляла на пол пути. Чтобы их
разговор имел документальное подтверждение, она не
ограничилась личной встречей и написала Горькому
письмо, пожелав получить на него письменный же
ответ.
Вот это письмо, впервые опубликованное видней­
шим шведским славистом Бенгтом Янгфельдтом, кото­
рому принадлежит честь и первой публикации всей пе­
реписки между Маяковским и Лилей.
«Алексей Максимович, очень прошу вас сообщить
мне адрес того человека в Москве, у которого вы хотели
узнать адрес доктора. Я сегодня еду в Москву с тем, что­
бы окончательно выяснить все обстоятельства дела.
Откладывать считаю невозможным. Л. Брик».
Горький ответил прямо на том же письме —словно
наложил резолюцию: «Я не мог еще узнать ни имени, ни
адреса доктора, ибо лицо, которое могло бы сообщить
мне это, выехало на Украину с официальными поруче­
ниями. А П».
Н икакой дальнейш ей переписки между ними не
было, и вообще на том эта постыдная история прекра­
тилась. В Москву «выснять все обстоятельства дела»
Лиля, разумеется, не поехала. И по горячим следам ни­
чего Маяковскому не сообщила. Бывшие его друзья —и
Горький, и Чуковский — превратились во врагов. За­
чем и кому это было нужно —вряд ли кто-нибудь сумеет
понять.
И все-таки самое важное в этой истории — откры­
тая позиция Лили. Ведь ясно же, что принять столь дея­
тельное и энергичное участие в выяснении интимней­
ших и крайне щекотливых деталей мог позволить себе
лишь человек, не скрывающий своей личной причаст­
ности именно к этой стороне жизни оклеветанного мол­
62

вой человека. По нравам и традициям не только того
времени такое могла позволить себе только жена. Толь­
ко жена, и никто больше.
Маяковский в это время занялся непривычной для
себя работой, которой очень увлекся: по заказу кино­
фирмы «Нептун» сделал сценарий игрового фильма —
экранизацию романа Джека Лондона «Мартин Иден»
(фильм назывался «Не для денег родившийся») —сам и
сыграл главную роль. Заказчику (продюсеру по нынеш­
ней терминологии) он так понравился в качестве арти­
ста, что тот пригласил его еще на одну картину.
В спешке ее снимали вообще без всякого сценария,
воплощая на экране одну плохонькую сентиментальную
повесть итальянского писателя-социалиста Эдмондо Де
Амичиса («Учительница рабочих»), а название филь­
ма, благодаря Маяковскому, вошло в историю: «Барыш­
ня и хулиган». Об этом, приметном все-таки, событии в
своей жизни Лиле он написал, как о чем-то совсем пус­
тяковом: «Единственное развлечение (и то хочется,
чтоб ты видела, тебе будет страшно весело). Играю в
кинемо. Роль главная».
Лиля знала, как ей себя вести с влюбленными, кото­
рые вдруг стали отбиваться от рук. О на не писала Мая­
ковскому целый месяц, и это, конечно, сразу же дало
результат. «Не забывай, что кроме тебя мне ничего не
нужно и не интересно, —писал ей Маяковский. —Люб­
лю тебя». И в свою очередь, тоже зная слабости женско­
го сердца, попытался разжалобить: «Ложусь на опера­
цию. Режут нос и горло». О перация, к счастью, была
чепуховой, но только ли поэтому Лиля не проявила ни
малейшей тревоги? «После операции, —весьма спокой­
но откликнулась она, —если будешь здоров и будет же­
лание —приезжай погостить. Ж ить будешь у нас».
Письмо жестокое, несмотря на неизменное «обни­
маю, детынька моя» и даже «целую». Каждое слово подо­
брано точно и читалось адресатом именно так, как того
63

желала Лиля. «Приезжай погостить» —так пишут толь­
ко чужому. «Ж ить будешь у нас» —значит, наш с Осей
дом —это не твой дом. Поэтому другая строка из того
же письма — «Ужасно скучаю по тебе и хочу тебя ви­
деть» —звучала в этом контексте довольно фальшиво.
И, хватаясь за соломинку, как утопающий, Маяковский
нашел безошибочно точный ход: «...Хотелось бы снять­
ся с тобой в кино. Сделал бы для тебя сценарий».
Вот на это предложение Лиля откликнулась без про­
медлений. И вполне деловито: «Милый Володенька, по­
жалуйста, детка, напиши сценарий для нас с тобой и
постарайся устроить так, чтобы через неделю или две
можно было его разыграть. Я тогда специально для это­
го приеду в Москву. Ужасно хочется сняться с то­
бой в одной картине». Могла бы, кажется, и без дела
приехать в Москву, узнав или заподозрив, что любимый
человек «живет с какой-то женщиной». Но в таком по­
рыве, естественном для любой любящей подруги, надоб­
ности не видела. Маяковский понял и это.
За сценарий для них двоих Маяковский взялся сразу
же. И потратил на эту работу всего одну или две недели.
Для Лили была им придумана роль балерины, для него
самого —роль художника. О том, что начинаются съем­
ки картины под названием «Закованная фильмой», со­
общили газеты. Н е преминули добавить —может быть,
с умыслом, а может, и без оного, —что Лиля приезжает
в Москву вместе с Осипом.
Только из газет об этом событии узнала и Ж еня Ланг,
с которой все эти месяцы отношения не просто сохра­
нялись, но, казалось, обретали стабильность и шли к
еще более прочному союзу. «Володя, решай, — твердо
сказала Ж еня. —Выбор за тобой, и он должен быть сде­
лан сразу. Сразу и окончательно».
Маяковский призналася честно: «Я не могу с ними
расстаться». Так и сказал, по свидетельству Ж ени: «с
ними» —не «с ней». И не лукавил: его привязанность к
Осипу, духовная общность, доверие и благодарность —
весь этот сложный комплекс чувств, далеко выходивший
64

за рамки традиционной мужской дружбы, был не менее
сильным магнитом, чем влюбленность в «женщину его
жизни».
Ж еня все поняла. И отрезала — сразу. Раз — и на­
всегда. В мае, когда Лиля в сопровождении Осипа при­
ехала на съемки в Москву, Маяковский на самом деле
уже не «жил» ни с какой женщиной. Он мог спокойно и
честно смотреть Лиле в глаза.
О Ж ене, похоже, не было сказано ни слова. Словно
ее и не было. Не с тех ли пор в отношениях между Лилей
и Маяковским установилось непреложное правило: если
о своих дежурных увлечениях, сколь бы далеко они ни
зашли, он сам ничего не рассказывает, значит, их неза­
чем принимать всерьез.

В июле 1967 года в Москве проходил очередный меж­
дународный кинофестиваль. Я был аккредитован на нем
от нескольких зарубежных газет. Один из коллег, моло­
дой македонский журналист и поэт Георгий (Джоко)
Василевски, тоже приехавший на фестиваль, попросил
меня устроить встречу с Лилей Брик, у которой он меч­
тал взять интервью. Я не был тогда с ней знаком, хотя
бы и отдаленно, но по Коктебелю знал переводчицу с
французского Тамару Владимировну Иванову (жену пи­
сателя Всеволода Иванова и мать нынешнего академи­
ка — филолога, лингвиста и культуролога — Вячеслава
Всеволодовича Иванова, которого даже вовсе с ним не
знакомые люди знают под домашним именем Кома):
часть их дачи в Переделкине, после смерти Всеволода
Иванова, досталась Лиле. Тамара Владимировна устро­
ила нам эту встречу, о которой я расскажу в другой, хро­
нологически более подходящей, главе. Сейчас приведу
лишь короткий фрагмент той записи, которую я сделал
по ходу их разговора.
«Я влю билась в Володю сразу, — р ассказы вал а
Лиля, —можно сказать, моментально, как только он на­
чал читать у нас свою поэму. «Облако в штанах», вы зна­
3 Загадки и магил Лили Брик

G5

ете... Он ее посвятил мне, вы это, конечно, знаете тоже.
Полюбила его сразу и навсегда. И он меня тоже, но у
него и любовь, и вообще, что бы он ни делал, было мощ­
ным, огромным, шумным. И чувства были огромными.
Иначе он не умел. Поэтому со стороны кажется, что он
любил меня больше, чем я его. Но как это измерить —
больше, меньше? Н а каких весах? Н а какой счетной ли­
нейке? Любовь к нему я пронесла через всю жизнь. Он
был для меня... Как бы вам это объяснить? Истинный
свет в окне».
Тут Лиля Ю рьевна прервала свой монолог и обрати­
лась ко мне: «Переведите вашему другу, что такое свет в
окне». — «Не надо, я понял, —сказал Джоко, который
хорошо говорил по-русски. — Свет в окне — это когда
слепит яркое солнце, такое яркое, что вообще ничего
не видно». Лиля Ю рьевна не возразила».

КРУЖ ЕНИЕ СЕРДЕЦ
ъемки картины под странно звучащим сегодня на­
званием «Закованная фильмой» шли в привычном
для тех времен темпе. Студия «Нептун» отвела на произ­
водство максимум две-три недели. Еще до того, как Мая­
ковский начал писать сценарий, исполнители двух глав­
ных ролей были уже определены: он сам —и Лиля. Ока­
завшись в непривычном для себя амплуа, никакого сму­
щения или страха она не испытывала. Вела себя перед
камерой так, словно всю жизнь только этим и занима­
лась. Маяковский, напротив, нервничал, срывался, вы­
ходил из себя, хотя он-то как раз уже освоил профессию
и считался актером со стажем. Достаточно было, одна­
ко, одной лишь реплики Лили, и он тотчас брал себя в
руки. Успокаивался. Входил в общий ритм.
Нервничал он вовсе не оттого, что на съемочной
площадке что-то не получалось. Ни один посторонний
не мог знать, чем вызваны его ранимость и возбудимость.

С

66

Но Лиля-то знала... Каждый день почта приносила ей
письма из Петрограда. Некий Ж ак, человек без профес­
сии, хорошо известный, однако, в обеих русских столи­
цах, одолевал ее страстными письмами, требуя призна­
ний в ответной любви и немедленного возвращения «до­
мой» —в его пылкие объятия. Из восторгов своих обо­
жателей Лиля никогда не делала тайны, в данном же слу­
чае шквал любовных признаний был особенно кстати,
распаляя в Маяковском ревность и окончательно отре­
зая ему путь назад: она не забыла свой «вещий сон» и ту,
которая тогда ей «приснилась», по-прежнему считала
разлучницей и соперницей.
О Ж аке —его подлинное имя: Яков Львович И зраи­
левич —известно лишь то, что каждый вечер он посе­
щал богемное кафе «Бродячая собака» и водил дружбу с
1орьким, которую любил афишировать при каждом удоб­
ном случае. Немногочисленные мемуаристы называют
Ж ака «бретером», «прожигателем жизни», отмечая при
этом его культуру и острый ум. Бездельников Горький не
мог терпеть, но к Жаку почему-то был расположен. П ри­
вязался настолько, что верил каждому его слову.
Есть все основания полагать, что первоисточником
слуха о сифилисе или, по крайней мере, его главным
разносчиком был именно Ж ак, преследуя этим вполне
очевидную цель: вызвать у Лили отвращ ение и страх,
понудить ее вычеркнуть «растлителя-сифилитика» из
своей жизни. П о чистой случайности в это же время
Чуковский все еще терзался ревностью к Маяковскому,
не в силах простить ему «Сонку», отнош ения которой с
поэтом давным-давно прекратились. И нтересы людей,
не имевших друг с другом буквально ничего общего, ми­
стическим образом сошлись.
Лиля тоже не любила бездельников и пустоцветов.
Даже блистательных. Чутье на подлинный дар было раз­
вито у нее в совершенстве —убедиться в этом мы смо­
жем еще не раз. Никаким талантом страстный бретер
отмечен не был —она разгадала это мгновенно. У таких
людей не было ни малейших шансов добиться ее взаим­
67

ности Н о Ж ак, конечно, про это не знал — ведь он о
себе был весьма высокого мнения. Оказавшись с Горь­
ким на короткой ноге, он еще больше возвысился в сво­
их же глазах. Его истерически длинные письма стано­
вились все более невыносимыми. Лиля на них не отве­
чала, но и Маяковскому читать не давала, информируя
лишь о том, что она их получает и выкидывает в мусор­
ное ведро. Своей недоступностью эти письма еще боль­
ше распаляли его богатое воображение.
Лилина тактика сработала безотказно. Едва съемки
закончились, Маяковский вместе с Бриками отправил­
ся в Петроград. 17 июня он формально «выписался» из
Москвы и 26-го «прописался» в Петрограде —все на той
же улице Жуковского. Пресловутый советский инсти­
тут прописки, продолжающий существовать почти де­
вяносто лет, тогда уже начал действовать, но пока еще
носил не полицейско-принудительный, а добровольный
характер. «Выписка» из Москвы означала, что на своей
свободе Маяковский ставит крест и прочно «записыва­
ет» себя в Лилино рабство.
Эльза осталась в Москве. Она по-прежнему жила с
матерью в Голиковском переулке, расставшись оконча­
тельно с мыслями о Маяковском и отказав Якобсону,
который настойчиво домогался ее руки. Пришла, нако­
нец, «взрослая трезвость», заставив отрешиться от вся­
ких иллюзий и всерьез задуматься о своей дальнейшей
судьбе. В те самые дни, когда Маяковский «выписывал­
ся» из Москвы, Эльза закончила архитектурно-строи­
тельное отделение женских строительных курсов, уже
твердо зная, как поступить дальше.
Среди ее поклонников появился человек, к которо­
му она не питала никаких лирических чувств, но кото­
рый мог ей помочь начать новую жизнь. Это был нахо­
дившийся с военной миссией в Москве французский
офицер Андре Триоле, — она дала ему обещание стать
его женой. Где и как Эльза познакомилась с Триоле, ког­
да точно (считается, что еще в 1917-м) между ними завя­
зался роман, сколько времени он длился и как развивал68

ея, —все эти подробности никому не известны. Ни один
человек, писавший об Эльзе, этой страницы ее биогра­
фии не касается вовсе. В ее произведениях никакого от­
ражения она не нашла. В своих воспоминаниях Эльза
тож е ее избегала. Любая нарочитость имеет причину.
О б этой нам остается только гадать.
1 Два человека —Лиля и мать, — по существу, вытал­
кивали Эльзу из России. Из советской России... Н о к по­
литике это не имело ни малейшего отношения. Сестры
любили друг друга и скандалить, деля Маяковского, со­
всем не хотели. Но и лицемерить, делая вид, что в их
отношениях не существует проблем, —не хотели тоже.
П ребывание вблизи друг от друга (расстояние между
Москвой и Петроградом в расчет, разумеется, не бра­
лось), неизбежные общие встречи могли в любую мину­
ту стать источником новых конфликтов. Сами сестры,
скорее всего, нашли бы выход из положения, но нена­
висть, которой воспылала к Маяковскому Елена Юльев­
на, исключала любой компромисс.
Чувства матери нельзя не понять. В старомодном ее
представлении вызывающе вольное поведение старшей
дочери называлось распутством и подлостью, Маяковс­
кий же выглядел дьяволом, погубившим обеих ее доче­
рей. Вторгся в чужую семью, разрушил ее, не создав ни­
какой другой, совратил и унизил Эльзу... Бегство за гра­
ницу казалось спасением —не от большевиков, которые
лично Елене Ю рьевне ничем еще не досадили, а от дьявола-искусителя и от непутевой Лили.
Андре Триоле к тому времени, исчерпав свои, неве­
домые нам, служебные обязанности, отбыл в Европу.
Чтобы сочетаться законным браком, Эльзе надлежало
отправиться вслед за ним. Так она и сделала. Порази­
тельно другое: почему-то этот брак не состоялся в Моск­
ве. Как могла рассчитывать Эльза на выезд в Европу из
подвергнутой блокаде России, где больш евики сами
лишили своих сограждан свободы передвижения? Из
совдепии не выезжали — из нее бежали, рискуя жиз­
нью и не ведая о том, что ждет беглеца впереди. Худож­
69

ник Иван Пуни, приятель Маяковского, Бурлюка, Хлеб­
никова и всего их круга, вместе с женой, художницей
Ксенией Богуславской, в это самое время бежали в Куоккалу по льду Финского залива. Чуть позже тот же са­
мый путь с риском для жизни проделал влюбленный и в
Лилю, и в Эльзу Виктор Шкловский. А вот Эльза уезжа­
ла, как уезжают все нормальные люди в нормальной стра­
не в нормальные времена. История ее отъезда полна не
разгаданных до сих пор загадок. Ни на один вопрос, ко­
торый естственно возникает, нет ответов. Впрочем, и
вопросов этих почему-то никто не поставил. Ни тогда,
ни потом.
Вот как сама Эльза описывает формальную процеду­
ру своего отъезда: «...В бывшем Институте благородных
девиц (Москва, улица Ново-Басманная. —А. В.) мне вы­
дали заграничный советский паспорт, в котором значи­
лось — «для выхода замуж за оф ицера французской ар­
мии». А в паспорте моей матери стояло «для сопровож­
дения дочери». Товарищ, который выдал мне паспорт,
сурово посмотрел на меня и сказал в напутствие: «Что у
нас своих мало, что вы за чужих выходите?»
Никаких заграничных паспортов в привычном смыс­
ле этого слова тогда не существовало —в каждом инди­
видуальном случае их выписывали на гербовой бумаге и
вручали счастливчику. Далеко не все страны принима­
ли эту большевистскую липу за паспорт. Н о получить
даже такую считалось удачей неслыханной. Исключи­
тельным правом выдачи разрешений обладала зловещая
ЧК —миновать эту инстанцию ни один соискатель заг­
раничного «паспорта», конечно, не мог. «Товарищ», ко­
торый «напутствовал» Эльзу, мог быть только сотрудни­
ком этого ведомства.
Когда и к кому конкретно обратилась Эльза за таким
разрешением? Как и с чьей помощью удалось провер­
нуть ей столь сложное дело? Обычно эта процедура за­
нимала не одну неделю, для получения разреш ения на
выезд уж во всяком случае требовались рекомендации
благонадежных и авторитетных лиц.
70

Есть еще одна странность, куда более значительная.
Еще в марте 1918-го началась англо-франко-американс­
кая интервенция с целью свергнуть советскую власть —
«офицер французской армии», ради брака с которым
Эльза отправилась за границу, служил, таким образом, в
войсках, которые вели войну с властями, выдавшими
Эльзе заграничный паспорт. Непостижимым образом
они благословили ее на супружество с офицером-противником! Для этой цели отправили за границу. С пора­
зительной непосредственностью причину отправки за­
писали в паспорт открытым текстом. Да еще дали в со­
провождение мать...
Все это плохо стыкуется с элементарной логикой,
здравым смыслом и всем известными большевистски­
ми нравами. «Намекает, —клокоча от злости, пишет про
меня мой критик, — что Эльза и ее мать имели шурымуры с ГПУ». Не намекаю, а ставлю вопросы. Так отве­
чайте! Опровергайте! Зубовный скрежет, то бишь воз­
мущение каким-то «намеком», не есть опровержение. А
ответов как не было, так и нет. Не оттого ли эта важней­
шая страница биографии Эльзы полна белых пятен? Не
оттого ли в ее мемуарах, изобилующих множеством кра­
сочных и важных деталей, нет ни одной, которая отно­
силась бы к этому эпизоду? Не оттого ли об этом нет ни
единого слова в изданных ее биографиях?
Так или иначе, но легальное право на выезд она от
советских властей получила. Какой ценой —об этом нам
приходится только гадать. И уже через неделю, не под­
вергая риску ни на день счастливо доставшийся ей лоте­
рейный билет, отправилась в путь. На три-четыре меся­
ца, утверждала впоследствии Эльза. Н о квартира была
отдана московским властям, в нее по ордеру въехала се­
мья «пролетария», все вещи распроданы. Включая ро­
яль, в котором для Елены Ю льевны была заключена вся
ее жизнь!.. На какое же пепелище собиралась Эльза вско­
рости возвратиться? На чью крышу рассчитывала?
Путь лежал через Петроград —мать и дочь отправ­
лялись в Европу русским пароходом, носившим загра­
71

ничное имя «Онгерманланд». День перед отъездом про­
вели в пустой квартире на улице Жуковского — Елене
Ю льевне повезло. Пустой она была потому, что в жизни
Лили и Маяковского только что произошли принципи­
ально важные перемены: потайной адюльтер превратил­
ся в публично заявленное сожительство.
Все трое (включая Осипа) переехали на лето в дач*
ный поселок Левашово. Маяковский работал, отвлека­
ясь только по вечерам, меняя письменный стол на кар­
тежный. Лиля загорала и читала старые книги. Осип
тоже читал, меланхолично наблюдая за тем, как разво­
рачивается на его глазах весьма необычный роман. Там,
в Левашове, Лиля и объявила ему, что чувства провере­
ны, что теперь, наконец, она убедилась в своей «настоя­
щей любви» и, стало быть, Маяковскому она уже не про­
сто товарищ и друг, а вроде как бы жена. Осип принял к
сведению то, в чем и так не сомневался, —все трое по­
решили остаться ближайшими друзьями и никогда не
расставаться.

Эта новость была доведена до сведения Елены Юль­
евны и стала тем финальным ударом, который нанес ей
Маяковский еще на родной земле. Маяковский? Нет,
скорее родная дочь. Во всяком случае, проститься с ней
в Левашово она не поехала, тем паче что Лиля даже не
встретила мать на вокзале. У Эльзы были ключи от квар­
тиры на улице Жуковского, все остальное — встречи,
проводы и дежурные поцелуи —считалось условностя­
ми, чуждыми новой, революционной морали.
Прощаться с сестрой и «дядей Володей» поехала в
Левашово только Эльза. «Было очень жарко, —вспоми­
нала она впоследствии. —Лиличка, загоревшая на сол­
нце до волдырей, лежала в полутемной комнате; Володя
молчаливо ходил взад и вперед. Не помню, о чем мы го­
ворили, как попрощались... Подсознательное убежде­
ние, что чужая личная жизнь —нечто неприкосновен­
ное, не позволяло мне не только спросить, что же будет
72

дальше, как сложится жизнь самых мне близких, люби­
мых людей, но даже показать, что я замечаю новое поло­
жение вещей».
Наутро Лиля спохватилась —новая «мораль» все же
не вытеснила полностью дочерние чувства. Примчалась
в Петроград, чтобы проститься. Прощание было сухим
и жестким. Гнев на милость Елена Ю льевна не сменила,
Маяковского видеть не пожелала и, вызвав извозчика,
отправилась на пристань вместе с Эльзой без чьего-либо
сопровождения. Лиля примчалась — снова одна! — пе­
ред самым отплытием, с кульком собственноручно сго­
товленных драгоценных котлет: Петроград уже тогда го­
лодал, но Лили это пока еще не коснулось.
Пароход отчалил. С каменным лицом и сомкнутыми
губами, без единой слезинки в глазах, Елена Юльевна
прощалась на палубе с родиной, но не с отвергнутой ею
дочерью Лилей, которая одиноко стояла на заваленной
мусором безлюдной пристани и махала рукой. Маяковс­
кий прятался где-то на задворках, не смея себя обнару­
жить. Было 4 июля 1918 года. Ни оставшиеся, ниуехав­
шие —никто не знал, что их ждет впереди.

Новая ситуация, в которой оказался дружеский тре­
угольник, похоже, никак не повлияла на образ жизни всех
его сторон. Левашово жило привычной дачной жизнью,
словно совсем рядом, в нескольких километрах отсюда,
не происходили судьбоносные события, сотрясавшие
страну, Европу и мир. У каждого в семейном пансионе
была своя комната — Маяковский запирался с раннего
утра. Он работал — это магическое слово чтилось Бри­
ками больше всего.
Оторваться от письменного стола —днем, а не вече­
ром —пришлось ему лишь однажды. Все тот же Ж ак про­
должал штурмовать Лилю любовными письмами. Одно
из них, полное упреков и ультиматумов, с грозным при­
казом о немедленной встрече, каким-то образом попало
в руки Маяковского. Никого не предупредив, он ринул­
73

ся в Петроград. Вслед за ним отправились Лиля и Ося —
дома, на Ж уковской, они ждали исхода неминуемого
скандала. Маяковский вернулся весь в синяках. Оказа­
лось, он «случайно» встретил Ж ака на улице, тот будто
бы бросился на него, требуя отдать ему Лилю, —завяза­
лась драка. Милиция задержала обоих, но Ж ак потребо­
вал тотчас же вызвать своего «ближайшего друга». Гром­
кое имя ближайшего напугало блюстителей революци­
онного порядка: после кратковременной размолвки с
большевиками Горький снова оказался в фаворе. Конф­
ликтовать с такой знаменитостью никто не хотел —от­
пустили обоих. П о иронии судьбы ненавистные Мая­
ковскому Горький и Ж ак избавили и его самого от неже­
лательных последствий.
Не только противники большевиков, но и сами боль­
шевики — по крайней мере, многие из них — вовсе не
были еще уверены в том, что новому режиму удастся удер­
жать власть. Надежда на мировую революцию, правда,
еще не иссякла, и это стимулировало новую власть к
преодолению любых невзгод, чтобы продержаться до
полной победы пролетариев всех стран. Однако начав­
шийся голод и невероятные бытовые лишения, крова­
вые битвы на фронтах гражданской войны и раскол в
самом большевистском лагере лихорадили огромную
страну, в одной части которой почти ничего не знали о
том, что происходит в другой.
И лишь все те, кто считал себя принадлежащим к
«левому», то есть не консервативному, не традиционно­
му, не академическому, искусству чувствовали себя в сво­
ей стихии, обрели внутреннюю свободу и восприняли
большевистский переворот как уникальный шанс для
самореализации. Н ечто подобное уже было при Париж­
ской коммуне, когда поддержавшие ее художники, акте­
ры и музыканты, не замечая агонии призрачной власти,
творили так, будто власть эта утвердилась навеки.
Уединившись в левашовском своем заточении, Мая­
ковский создавал первую советскую пьесу «Мистериябуфф», которой было суждено стать и первой пьесой
74

советского автора, поставленной в советском театре.
За это, естетственно, взялся Всеволод Мейерхольд: в
мире театра он был таким же бунтарем, каким был в ли­
тературе Владимир Маяковский. Строго говоря, не он
взялся —ему поручили. И он с радостью принял это по­
ручение новой власти. Тем более что пьеса, которую Ма­
яковский в присутствии наркома Анатолия Луначарс­
кого и еще дюжины именитых гостей впервые читал на
квартире Бриков 27 сентября, и впрямь зажгла неисто­
вого реформатора театра. Восхищение его было столь
велико, что он плохо просчитал вполне очевидную ре­
акцию своих коллег, привыкших к совсем иной драма­
тургии, совсем иной театральной эстетике.
Через несколько дней Луначарский поволок Маяков­
ского в бывш ий им ператорский (Александринский)
театр (главная драматическая сцена империи) и заста­
вил автора огласить свой опус еще раз — всей труппе.
Однако охотников играть в богохульной пьесе практи­
чески не нашлось. Вообще, заметим попутно, агрессив­
ная богоборческая тенденция, присутствовавшая едва
ли не во всех творениях Маяковского этого периода,
несомненно отражала почти не скрываемый им комп­
лекс неудачника: единственным доступным ему оружи­
ем —Словом —он мстил Богу за то, что тот обделил его
взаимностью любимой...
Мейерхольду, взявшему на себя обязательство поста­
вить пьесу в рекордно короткий срок (за один месяц) —
к первой годовщине Октябрьской революции, — при­
шлось приглашать актеров из других петроградских те­
атров. Все это были, увы, в своем большинстве актеры
далеко не первого ряда, готовые продаться хоть черту,
хоть дьяволу, лишь бы получить какие-то деньги: один за
другим театры прекращали работу, не имея средств хотя
бы на то, чтобы отапливать помещение. Н икаких дру­
гих побудительных мотивов, кроме как желания подра­
ботать, у этих актеров не было. Они не понимали ни
смысла пьесы, ни тем более ее усложненной, совершен­
но для них непривычной, формы.
75

На помощь пришла Лиля, взяв на себя обязанности
помощника режиссера. Сохраняя терпение и невозму­
тимость, она помогала Маяковскому заниматься с акте­
рами, обучая их непривычной стихотворной ритмике
и умению хором произносить со сцены ни на что не по­
хожие строки. Преодолеть актерское сопротивление не
удалось, однако же, даже Лиле. Совсем отчаявшись, она
призвала на помощь Мейерхольда. Только он смог укро­
тить актеров —занятия продолжались...
Как и было обещано, премьера в помещении театра
музыкальной драмы состоялась в первую священную го­
довщину —7 ноября 1918 года. Главную роль —Челове­
ка —играл сам Маяковский. Несколько актеров сбежа­
ли в последний момент —не явились на премьеру, «за­
быв» поставить об этом в известность дирекцию и ре­
жиссера. Снова выручил автор: экспромтом сыграл еще
роли Мафусаила и одного из чертей, благо весь свой
текст он знал наизусть.
Вступительное слово перед спектаклем произнес Лу­
начарский. Зал был переполнен. Лиля сидела неподале­
ку от Блока —ревниво следила за тем, как он и его жена
(драматическая артистка!) реагировали на непривыч­
ный текст и столь же непривычную постановку. Успех
был ошеломительным. Блок аплодировал вместе со все­
ми. Особые лавры достались художникам спектакля —
Натану Альтману и Казимиру Малевичу. Лиля сияла...
Была ли она не права, считая, что успех спектакля —это
еще и ее успех?
Никакие триумфы, однако, не могли заслонить убо­
гость и серость быта. Возвращение в город, когда нача­
лись осенние холода, заставило вплотную столкнуться с
постылой реальностью: не нашлось даже денег, чтобы
расплатиться с хозяином дачного пансиона. Пришлось
продать ту самую картину Бориса Григорьева, на кото­
рой Лиля была запечатлена в сверхнатуральную вели­
чину.
Картину купил Исаак Бродский —молодой художник
с приличной тогда еще репутацией, который вскорос­
76

ти станет ревностным аллилуйщиком советского режи­
ма и главным певцом «ленинской темы». П ортрет ока­
зался в надежных руках известного человека, который
никогда не подвергнется никаким гонениям, никаким
превратностям судьбы в кровавые сталинские времена.
Все полотна из коллекции Бродского, чье имя стала но­
сить одна из самых красивых улиц северной столицы,
полностью сохранились. После его смерти они стали
экспонатами его музея-квартиры. Бесследно исчез толь­
ко Лилин портрет: одна из многих загадок ее удивитель­
ной жизни...
Ж или вскладчину, разными способами доставая ис­
чезнувшие из лавок продукты. Маяковский снял бывшую
комнату для прислуги —с отдельным входом на той же
лестнице, где жили Брики. Дневная жизнь Лили в ос­
новном проходила там, ночная —в супружеском доме:
этому правилу, о котором все трое заранее договорились,
они не изменяли —ни тогда, ни потом.
Во все еще интенсивной культурной жизни Петро­
града, главным образом в плодившихся тогда конферен­
циях и совещаниях, в митингах и дискуссиях, Маяковс­
кий неизменно участвовал вместе с Осипом Бриком,
часто выезжая —опять-таки с ним же —в Москву.
Присутствие Лили было естественным: в самые раз­
ные комиссии и комитеты она входила теперь уже не
как жена Брика и не как друг Маяковского, а вполне са­
мостоятельно —на правах активного участника «фрон­
та искусств». Помехой порой была ее беспартийность.
П риняв активнейшее участие в создании «коллектива
коммунистов-футуристов» («комфут»), она не была до­
пущена до ф орм ального членства, ибо не обладала
партийным билетом. Это не мешало ей «вести беспо­
щадную борьбу со всеми лживыми идеологиями буржу­
азного прошлого», как сказано было в манифесте «комфутов», который она сочиняла вместе с Осипом и Мая­
ковским.
Петроградская культура, однако, хирела с космичес­
кой скоростью. После бегства ленинского правитель­
77

ства в Москву (март 1918-го) центр культурной жизни,
естественно, переместился в новую, то бишь в старую —
допетровскую — столицу. Н икто в точности не знает,
кто из членов семейного триумвирата первым подал
мысль о необходимости жить неподалеку от власти. Зная
инертность Брика и зависимость Маяковского, можно,
не боясь ошибиться, сказать, что инициатива принад­
лежала именно Лиле. Так или иначе, в первых числах
марта 1919 года все трое покинули увядающий город и
отправились за Синей птицей в Москву. Роман Якоб­
сон, у которого были всюду солидные связи, исхлопо­
тал для пришельцев комнату в Полуэктовом переулке, в
одной квартире с их другом, художником Давидом Штеренбергом. Комната эта воспета в известных стихах Ма­
яковского: «Двенадцать квадратных аршин жилья. Ч ет­
веро в помещении: Л иля, Ося, я и собака Щеник».
Это была самая трудная зима для постреволюцион­
ной России. Беспощадный большевистский террор, с
одной стороны, гражданская война и блокада — с дру­
гой, обескровили богатую некогда страну и ввергли ее в
величайш ий хаос. Голод и холод царили в советской
столице. Водопровод и канализация не работали: Мая­
ковский запечатлел и это в своих стихах, рассказав о
том, как в уборную ходили пешком через всю Москву —
на Ярославский вокзал.
В квартире в Полуэктовом от старых времен сохра­
нился, по счастью, камин: в нем жгли, согреваясь, кар­
низы, ящики, доски, все, что поддавалось огню и что
можно было достать. Каминную трубу однажды «зае­
ло» —все обитатели, включая собаку, чудом не угорели.
О т обледеневшей стены спасал висевший на ней ковер
с выпукло вышитой уткой. О реальной утке — на обе­
денном столе — в этом хлебосольном доме пришлось
надолго забыть.
«...Только в этой зиме, —писал Маяковский восемь
лет спустя в поэме «Хорошо», —понятной стала мне теп­
лота Любовей, дружб и семей». И —совсем уже прямо:
«Если я чего написал, если чего сказал — тому виной
78

глаза-небеса, любимой моей глаза. Круглые да карие,
горячие до гари». Глаза Лили...
У спекулянтов в голодной Москве все же можно было
что-то достать — за баснословные деньги. Н о денег-то
как раз и не было —гонорары платили настолько скуд­
ные, что жить на них не смог бы никто. Лиля приняла и
эту реальность, предпочтя дело нытью. Процветал лишь
тот, кому было чем торговать. Что мог выставить на про­
дажу человек ее круга? Такой товар Лиля нашла. Соб­
ственноручно переписала «Флейту-позвоночник», не
забыв отметить на первой странице: «Посвящается Лиле
Брик». Маяковский сделал обложку и снабдил уникаль­
ный сей манускрипт своими рисунками. Этот поистине
исторический экземпляр Лиля отнесла букинисту —тот
знал толк в раритетах, тотчас нашел покупателя, кото­
рый щедро расплатился за доставшуюся ему реликвию.
Целых два дня Брикам и Маяковскому было что есть...
Лето, как всегда, принесло облегчение: земля спаса­
ла изголодавшихся людей своими дарами. Доброволь­
ческая Белая Армия генерала Деникина приближалась
к Туле, откуда рукой подать до Москвы, но здесь, в крас­
ной столице, жизнь шла своим чередом. Как и многие
москвичи, Брики и Маяковский сняли подмосковную
дачу, не изменив давним и мирным традициям состоя­
тельных горожан. Выбор пал на поселок Пушкино, где
некая гражданка Румянцева отдала им на дачный сезон
(не даром, конечно) «избушку на курьих ножках», тоже
воспетую позже в стихах ее знаменитого постояльца. Тут
же поселился и Роман Якобсон.
Питались грибами —лес с однообразной, но дармо­
вой едой подступал почти к самой дачке, отделенный от
нее лишь живописным лугом. Маяковский много рабо­
тал, Лиля безотлучно оставалась при нем. Это был, ве­
роятно, хоть и очень короткий, самый спокойный, не
замутненный ничем период их отнош ений. То и дело
поэт отрывался от бумажного листа, и тогда устраивали
розыгрыши, дурачились, вели себя так, словно и не шла
совсем неподалеку братоубийственная война.
79

Как-то в саду играли в крокет. Был знойный, солнеч­
ный день. Хорошо знавшая, как идет ей быть смуглой,
Лиля избавила себя от излишней одежды, которая, как
известно, лишь мешает загару. Какой-то зевака стоял у
забора, глядя на нее во все глаза. Она весело крикнула
ему: «Что, голую бабу не видел?» И уже готова была рас­
статься с остатками тряпок на теле. Зевака срочно рети­
ровался. Маяковский смотрел на нее с восхищением: к
зевакам он не ревновал...
Для ревности, похоже, с обеих сторон тогда не было
никаких оснований. Старые Лилины воздыхатели както оттерлись, заслоненные могучей фигурой Владими­
ра Маяковского, ушли в прошлое и его прежние связи.
Только что покончила с собой молодая женщина с тра­
гической судьбой, которая совсем еще, в сущности, не­
давно занимала в жизни Маяковского заметное место.
Предположительно именно она, художница Антонина
1умилина, автор фантастико-эротических картин, была
прообразом М арии в 4-й части поэмы «Облако в шта­
нах».
Свою ревность к ней Лиля перенесла даже на чело­
века, который заменил Тоне Маяковского: художник
Эдуард Ш иман почему-то вызывал у Лили стойкое от­
вращ ение. Этот ф акт заслуживает быть отмеченным
только в одной связи: тогда все, что хотя бы косвенно
напоминало ей о других женщинах в окружении Мая­
ковского, вызывало бурную, подчас совершенно неадек­
ватную, реакцию с ее стороны. Тогда... Но вскоре все
станет совсем по-другому...

В ЛЮ БВИ ОБИДЫ НЕТ
диллия на то и идиллия, что она краткосрочна. Без­
мятежность подмосковного лета сменилась возвра­
щением в город с суматошным его повседневьем. Без
всяких видимых причин отношения обострились: Лиля

И

80

устала от постоянного присутствия Маяковского, и он,
чувствуя это, стремился к уединению. Добрым гением
снова стал Якобсон: помог Маяковскому получить от­
дельную комнату в Лубянском проезде —ту, которая со­
хранится за ним до самого конца. Сам Якобсон жил в
том же доме —дверь в дверь. Другие жильцы квартиры
Маяковскому не досаждали ему — психологически он
себя чувствовал здесь в своей берлоге, имея возмож­
ность в любую минуту остаться наедине с собою самим.
Лиля не посягала на это его одиночество: в мемуарной
литературе о Маяковском нет никаких свидетельств со­
вместного их пребывания в Лубянском проезде.
Именно в эти дни ранней осени 1919 года у Лили
впервые —и, судя по всему, единственный раз —появи­
лась мысль об эмиграции. К политике это не имело ни
малейшего отношения. С советской властью она легко
находила общий язык, ощущая ее своей властью, открыв­
шей простор для любых экспериментов в искусстве,
никаких притеснений от новых хозяев страны не ощу­
щала, находя неудобство лишь в быте, исключавшем тот
образ жизни, к которому она привыкла. Пример сест­
ры, оказавшейся в Европе и наслаждавшейся —пусть и
убогим, послевоенным, и, однако же, несомненным —
комфортом, казался заманчивым.
Ж изнь Эльзы разворачивалась тем временем по ино­
му сценарию, совсем не похожему на тот, с которым она
покинула Петроград.
Уехала Эльза, как мы помним, к своему жениху —лишь
для того, чтобы сочетаться с ним законным браком и
«месяца через три-четыре» вернуться домой. Пришлось
задержаться в Норвегии, дожидаясь английской визы:
бутафорский чекистский «паспорт» границы не откры­
вал. Английской —поскольку Андре Триоле ожидал не­
весту на берегах туманного Альбиона. Что мешало ему
самому приехать в Норвегию, почему мать и дочь доби­
вались английской, а не французской визы, — об этом
мы никогда не узнаем: в записках Эльзы таких сведений
тоже нет. Н е узнаем мы и о другом «пустяке»: на какие
4

Загадка п магия Лили Ьрик

81

все-таки деньги две женщины жили несколько месяцев
в совершенно чужой стране? Как и еще об одном: за­
чем Эльза все равно поехала в Англию, хотя к тому вре­
мени жених Андре Триоле давно уже переместился в
Париж?
Загадки этого путешествия на том не кончаются.
Елена Ю льевна осталась в Лондоне и поступила рабо­
тать в советско е учреж дени е «Аркос» (All R ussian
Cooperative Society Ltd), которое выполняло тогда фун­
кции торгового представительства и одновременно слу­
жило каналом для связи между правительством Его Ве­
личества и самозваной властью большевиков, не при­
знанной де-юре ни одной из влиятельных стран. Есте­
ственно, «Аркос», работавший отнюдь не только на Ан­
глию, с самого начала служил «крышей» для советских
спецслужб, энергично начавших внедряться в различ­
ные западные структуры.
Каким образом дама непролетарского происхожде­
ния, вообще ни одного дня, ни при каком режиме, не
состоявшая ни на какой службе, —домашняя учитель­
ница музыки, и только! —оказалась на этом боевом по­
сту, сведений нет. Даже фальшивых... В некоторых ис­
точниках невнятно и глухо говорится о том, что ей по­
могло знание языков и что устроилась она на эту работу
с помощью Лилиных связей. Какие именно связи помог­
ли Лилиной матери получить столь теплое место под
солнцем, —ответа на этот вопрос мы не имеем. Обе сес­
тры деликатную тему предпочли обойти стороной. Но
что же делать биографу, которому «обойти стороной»
ничего не дозволено, если, конечно, он стремится к вы­
яснению истины? Когда лак заменяет перо, таких воп­
росов, естественно, просто не существует...
О чевидно одно: возвращ аться в совдепию Елена
Ю льевна не пожелала. И за Эльзой, отправившейся в
Париж, не последовала тоже, хотя покинула родину вро­
де бы как раз для того, чтобы сопровождать свою дочь и
участвовать в церем онии ее бракосочетания. Андре
ждал невесту в Париже, и лишь через год с лишним пос­
82

ле того, как Эльза выехала из советской России для ре­
гистрации брака, таковая, наконец, состоялась: мадему­
азель Каган превратилась в мадам Триале и под этим
именем осталась в истории.
В эмиграцию отправился и неудачник, которого Эль­
за отвергла: Роман Якобсон получил «научную команди­
ровку» в Прагу, где осело множество русских изгнанни­
ков — главным образом гуманитарных профессий. На­
учная командировка была тогда самой удачной формой
легального отъезда: больше половины командированных
в совдепию так и не вернулись. Перед отъездом Якоб­
сон, хорошо знавший о настроениях Лили, предложил
ей фиктивный брак, чтобы простейшим способом от­
крыть и для нее дорогу в свободный мир. Если «Лилины
связи» позволили ей устроить отъезд из совдепии мате­
ри и сестры, то что мешало бы ей повторить то же са­
мое уже для себя? Впоследствии Якобсон говорил, что
задуманное мероприятие лишь «случайно не получи­
лось»: формула эта весьма загадочна и позволяет трак­
товать ее по-разному.
Год спустя, 19 декабря 1920 года, он писал Эльзе из
Праги в Париж, чуть-чуть приоткрыв завесу над тем, что
происходило тогда, осенью девятнадцатого, в жизни ее
сестры: «Лиле Володя давно надоел, он превратился в
такого истового мещанского мужа, который жену кормит-откармливает. Разумеется, было не по Лиле. Кончи­
лось бесконечными ссорами: Лиля готова была к каж­
дой ерунде придраться У Лили неминуемо apnis 1е
beau temps* дождик К осени 1919 разъехались, Во­
лодя поселился со мной (на Лубянском проезде. —А. В.),
а зимой разошлись».
Про «омещанивание» Маяковского Якобсон сообща­
ет конечно же со слов Лили —вот уж что совсем непохо­
же на этого лютого ненавистника мещанства в любом
его проявлении! Нелепым представляется утверждение
про «откармливание» жены — когда?! В полуголодное
* После хорошей погоды (франц.).
83

лето-девятнадцатого года... Если уж кто кого откармли­
вал, то, скорее, Лиля Маяковского, а вовсе не он ее.
Наконец, очень сомнительно выглядит и другая вер­
сия, существующая в мемуаристике: будто бы Маяковс­
кий слишком «оболыпевел» и тем вступил в противоре­
чие с Лилиными убеждениями. Таковых в ту пору за ней
и вовсе не наблюдалось —она не была ни за большеви­
ков, ни против, и уж во всяком случае, зацикленная на
любовных переживаниях, не могла принимать судьбо­
носных решений по мотивам идеологическим.
Скорее всего, разочаровавшись в своем окружении,
не видя перспектив для кардинальных жизненных пере­
мен, днадцативосьмилетняя Лиля решила оборвать уны­
лую череду дней и начать новую жизнь в милом ее серд­
цу западном экстерьере. О том, что это было именно
так, свидетельствует стихотворный экспромт Бориса
Пастернака на подаренной ей в те дни рукописи поэмы
«Сестра моя — жизнь».
Пастернак переживал тогда кратковременное увле­
чение Лилей — к таким мимолетным вспышкам страс­
тей Лиле было не привыкать. Влюбленность эта, похо­
же, не имела естественного развития до победного кон­
ца, зато вошла еще одной страницей в бурную биогра­
фию Лили. Зная цену уникальным раритетам, она по­
просила влюбленного в нее поэта переписать свою по­
эму от руки и сделать ей дарственную надпись. Вместо
посвящ ения П астернак оставил стихотворны й эксп­
ромт, смысл которого трудно понять, не зная все то, о
чем сказано выше: «Пусть ритм безделицы октябрьской
послужит ритмом полета из головотяпской в страну, где
Уитман. И в час, как здесь заблещут каски цветногвардейцев, желаю вам зарей чикагской зардеться».
Из этой сумбурной на первый взгляд надписи можно
извлечь богатую информацию. Во-первых, дату: дело
происходит в октябре 1919-го, именно тогда, когда Якоб­
сон готовился к поездке за границу. Лиля собирается
покидать «головотяпскую» страну, то есть такую, где не
приходится рассчитывать на разумную и цивилизовап84

ную жизнь. «Цветногвардейцы» —это эвфемизм «крас­
ногвардейцев», ибо «белогвардейцы» не могут быть
«цветными»: белое всегда белое, а не цветное. Именно
предстоящий «блеск» их касок пугает и поэта, и ту, к
которой обращены его строки. И, наконец, чикагская
заря вкупе с четким указанием «страны, где Уитман» не
оставляют ни малейших сомнений относительно того,
куда Лиля Ю рьевна собиралась держать путь. Почему
эта европейская женщина остановила свой выбор на
Америке, мы не знаем, да существенного значения это,
пожалуй, и не имеет. Возможно, потому, что именно
Америка ассоциировалась тогда с полным отрывом от
своего прошлого, с возможностью начать совершенно
новую жизнь. С нуля...

С нуля она не начала: если после хорошего времени
бывает дождик, то и после дождика —хорошее время.
Примирение состоялось. Немалую роль сыграло и то,
что Маяковскому было теперь где отдохнуть от нее, а ей
отдохнуть от его присутствия. Повседневное общение в
тесноте убивало любые чувства, и вряд ли в этом можно
было винить кого-либо из них. Каждый был по-своему
яркой индивидуальностью, тривиальное бытовое сожи­
тельство было отнюдь не ко благу.
Она продолжала кружить головы мужчинам, и Мая­
ковский отнюдь не был этому помехой. Один мемуарист,
не называя имени очередного обожателя, рассказывает
о том, как Лиля отправилась с ним в Петроград. На обо­
их пришлась одна лавка, легли голова к ногам, и тот —
при погашенном свете —«впился ей в ноги». Ничего не
добившись, «бегал за ней в городе, как полоумный», на­
деясь преуспеть на обратном пути. Купе на двоих вселя­
ло надежду —ее разбил случайный попутчик: Лилин зна­
комый —поэт Борис Кушнер —оказался хоть и с биле­
том, но без определенного места. Обожателя отослали
спать на верхнюю полку, а на нижнюю Лиля легла вместе
с Кушиером: по той же «модели» —голова к ногам. Те85

перь уже Кушнер «впивается в ноги» и получает тот же
афронт...
Эти маленькие приключения вносили разнообразие
в жизнь, ничего не меняя по сути. Впрочем, они все вре­
мя позволяли ей чувствовать себя желанной и обожае­
мой, и это ощущение поднимало жизненный тонус, не
давая ей права хандрить. Один из «новеньких», появив­
шийся на ее горизонте, резко выделялся из общего ряда.
Это был Николай Лунин, искусствовед и художествен­
ный критик, женатый на враче Анне Евгеньевне Аренс.
Ему едва перевалило за тридцать, но он уже был хорошо
известен своими книгами об японской гравюре, о рус­
ских иконах, как и своими эссе о современном искусст­
ве. Революция сделала его комиссаром при Русском му­
зее и Эрмитаже, потом он стал ближайшим сотрудни­
ком наркома просвещения Луначарского, ведая работой
музеев и охраной памятников культуры. В ту пору он бур­
но демонстрировал свою ненависть к буржуазии и бур­
жуазному искусству, что не могло не импонировать Лиле,
как и его возмущение горьковским Домом искусств, где
«окопалась буржуазия».
Лунин и Горький были тогда на ножах: имели раз­
ные взгляды на «буржуазию». «Пусть люди хорошо оде­
ваются, —вполне разумно вещал Буревестник, —тогда у
них вшей не будет. Все должны хорошо одеваться. И кар­
тины пусть покупают. Человек повесит картинку — и
жизнь его изменится. Он работать станет, чтобы купить
другую». Лунина передергивало от этих сентенций.
«П ротив меня сидел Лунин, — рассказывает К орней
Чуковский в своем дневнике. —На столе перед ним ле­
жал портфель. Лунин то закрывал его ключиком, то от­
крывал, то закрывал, то открывал. Лицо у него дергалось
от нервного тика. Он сказал, что буржуазные от­
бросы ненавидят его. Горький на это ответил: «Я
его ненавижу, ненавижу таких людей, как он. В их комму­
низм я не верю». Лиля, естественно, была на стороне
антибуржуазного Лунина: их мысли и чувства вполне
совпадали.
86

Вскоре (в 1923 году) Пулин станет мужем Анны Ахма­
товой, которая всю ж изнь ненавидела и презирала
Лилю, — одной из причин, породивших эти сильные
чувства, несомненно, была «позорная» страница биогра­
фии Пунина. Он был околдован Лилей и имел мужество
никогда этого не скрывать: «...У нее торжественные гла­
за, —записал он в своем дневнике, —есть наглое и слад­
кое в ее лице с накрашенными губами и темными века­
ми. Эта самая обаятельная женщина много знает о
человеческой любви и любви чувственной».
Ахматова впервые увидит ее через два года, уже став
женой Пунина. Увидит случайно, в театре, и оставит
свои впечатления о ней, совпадающие —даже лексичес­
ки — с впечатлением Пунина, но окраш енные совсем
иным, не скрываемым ею, чувством: «Лицо несвежее,
волосы крашеные и на истасканном лице наглые гла­
за». Без ее глаз не обходится вообще ни один Лилин
портрет, кем бы, с каким бы чувством ни был он нари­
сован.
Еще не расставшись с первой молодостью, Лиля пе­
реживала тогда вторую. В нее влюблялись безоглядно,
мало кто мог, встретившись с нею, остаться равнодуш­
ным к магии ее шарма, который притягивал, как магнит,
людей самых разных вкусов и интересов. Многие годы
спустя писатель Вениамин Каверин рассказывал интер­
вьюеру, вспоминая двадцатый год: «Как-то (в П етрогра­
де. —А. В.) я был у Шкловского. Туда пришел Маяковс­
кий с Лилей Брик — прелестной, необыкновенно кра­
сивой, милой женщиной, которая мне очень нравилась
тогда. Она была очень молода и хороша».
П римерно такими же словами вспоминали о ней
того времени и другие люди из мира культуры, имевшие
счастье, хотя бы и мимолетно, встретить ее и свести
знакомство. К орней Чуковский попытался загладить
свою вину и всячески демонстрировал свое расположе­
ние. После долгих уговоров ему удалось зазвать Лилю и
Маяковского в Петроград, соблазнив поэта возможнос­
тью жить в комфортабельном Доме искусств, который
87

славился своей бильярдной. Перед таким соблазном Ма­
яковский не устоял.
Лиля «держится с ним, —записал в дневнике Чуков­
ский, —чудесно, дружески, весело и непутанно. Видно,
что связаны они крепко — и сколько уже лет: с 1915.
Никогда не мог я подумать, чтобы такой чк, как
Маяковский, мог столько лет остаться в браке с одною.
Н о теперь бросается в глаза именно то, чего прежде
никто не замечал: основательность, прочность, солид­
ность всего, что он делает. Он — верный и надежный
чк: все его связи со старыми друзьями, с Пуниным, Шкловским и пр. остались добрыми и задушевны­
ми».
Эти восторги имели, увы, мало общего с реальнос­
тью. П рочности и солидности в его отношениях с Ли­
лей, к сожалению, не было, как и не было никакой заду­
шевности в связях с поименованными «и пр.» друзьями.
Но, скорее всего, Чуковский не просто выдавал желае­
мое за действительное —он, видимо, искренне так по­
лагал, поскольку М аяковский старался создать такую
именно видимость, и Лиля усердно в этом ему помогала.
Во всяком случае, ни малейшего сомнения в том, что
Лиля жена Маяковского, у Чуковского не было, и оба
московс ких гостя делали все, чтобы создать о себе имен­
но такое впечатление.
«Прибыли они в «Дом Искусств» часа в 2, —записы-:
вал в дневник Чуковский. — Им отвели библиотеку —
близ столовой — нетопленную. Я постучался к ним в
четвертом часу. Он спокоен и уверенно прост. Не пози­
рует нисколько. Рассказывает, что в Москве «Дворец
Искусства» называют «Дворец Паскудства», а «Дом Пе­
чати» зовется там «Дом Скучати» ».
Чуковский суетился, окружив гостей, перед которы­
ми чувствовал вину, особой заботой. В голодном Пет­
рограде для них был устроен и обед, и ужин. П ри огром­
ном стечении публики состоялся поэтический вечер —
Лилю усадили на «королевское» место в первом ряду. Ее
окружали литературные знаменитости бывшей столи­
88

цы: Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Евгений За­
мятин, Георгий Иванов, влюбленный Николай Пунйн,
художники и артисты. Молодежь потребовала читать
«О блако в ш танах». «П освящ ается Л и ле Ю рьевне
Брик», —громко возвестил Маяковский, отвесив Лиле
поклон.

Тем временем в положении семейного триумвирата
произошли серьезные изменения. На первый взгляд они
не казались значительными: просто Осип получил но­
вую работу. К таким переменам в ту пору было не привы­
кать: мало кто задерживался на том или другом посту
сколько-нибудь долгий срок. Но, как бы к этому ни отно­
ситься и сколь бы малое значение ни придавать, долж­
ность, нежданно полученная Осей, никак не относилась
к числу рядовых. 8 июня 1920 года политотдел Московс­
кого ГПУ выписал ему сохранившееся в архиве служеб­
ное удостоверение, подтверждающее, что Осип Брик
назначен юрисконсультом зловещей ЧК, одно имя кото­
рой наводило ужас на миллионы людей.
С понятием «юрисконсульт» связано вполне конкрет­
ное представление о функциях человека, который зани­
мает эту должность. Он должен способствовать соблю­
дению законов учреждением, в котором работает, и за­
щищать его интересы — опять-таки с помощью зако­
нов —в различных инстанциях и организациях. Насчет
соблюдения законов Лубянкой можно говорить, разуме­
ется, лишь с печальной улыбкой, а интересы свои она
защищала где бы то ни было любыми средствами, но
отнюдь не законами. И при чем тут политотдел? Ю рис­
консульт работает при руководителе ведомства, он свя­
зан с его финансовой частью, но отнюдь не с политвоспитателями и пропагандистами-агитаторами.
• Какие же функции выполнял на Лубянке юрискон­
сульт, давным-давно забывший о своем юридическом
дипломе и отдавший всего себя изучению языка, то есть
ставший профессиональным, причем высокого уровня,
89

филологом и лингвистом? С работы своей возвращался
он чуть ли не за полночь, и Лиля, вспоминают многие
мемуаристы, нередко говорила гостям: «Подождите,
будем ужинать, как только Ося придет из Чека». При
этих словах П астернака бросало в дрожь.
Видимо, не без оснований. В годы своей чекистс­
кой службы, а тем более впоследствии, уже покинув свой
пост, Осип часто рассказывал о кровавых пыточных
ужасах, коим был свидетель. Иные слушали, другие пред­
почитали не вникать в столь живописные подробнос­
ти. Каким же образом юрисконсульт (если он действи­
тельно был юрисконсульт, если действительно в недрах
Лубянки вообще существовала такая, абсолютно ей чуж­
дая, штатная должность) не только знал об этих пытках,
не только был их свидетелем, но вообще находился в
том пом ещ ении, где экзекуторы заним ались своим
ремеслом? Ведь его контора — вряд ли это надо дока­
зывать — должна была быть отделена от тех мрачных
подвалов, где свирепствовали солдаты «железного Фе­
ликса».
И все же главный вопрос состоит в другом. Он тоже
почему-то обходится всеми, кто прикасается к этой за­
гадке. Каким образом сторонний человек оказался на
таком посту? Ведь на работу в это ведомство не брали по
объявлению. Нельзя было постучаться в дверь отдела
найма и предложить свои услуги. На Лубянку могли лишь
пригласить, причем правом на подобное приглашение
обладал разве что человек, занимавший в этом ведом­
стве достаточно высокое положение. Напрашивается
один-единственный вывод: или Осип, или Лиля, или
Маяковский, или, наконец, кто-либо из их самых близ­
ких друзей имел тесные связи в лубянских верхах и мог
«навести» эти верха на вполне надежного и достойного
кандидата.
О такого рода деликатных контактах Бриков и Мая­
ковского нам предстоит еще говорить достаточно под­
робно. Все высокоответственные лубянские товарищи
появятся (по версии, единодушно, кажется, принятой
90

всеми маяковведами) в ближайшем окружении этой се­
мьи гораздо позже —во всяком случае, о более раннем
знакомстве ничего достоверного не известно. И однако
же вполне очевидно: никак не позже весны 1920 года ктото из гвардейцев Феликса Дзержинского —по крайней
м ер е од ин , а во зм о ж н о , и больш е — уже был
на короткой ноге с домом Бриков и рекомендовал Оси­
па на престижный в те годы пост. Занять его мог чело­
век, облеченный высоким доверием большевистских
властей.
Н е случайно Сергею Есенину приписывали тогда
такую эпиграмму: «Вы думаете, что Ося Брик — иссле­
дователь русского языка. Н а самом же деле он шпик и
следователь ВЧК». Весьма возможно, что эпиграмму эту
сочинил не Есенин. Весьма возможно, что следовате­
лем ВЧК Осип не был. Важно то, что такая эпиграмма
тогда появилась, отражая отношение литературных кру­
гов к неожиданно возникшему новому статусу коллеги с
вполне порядочной репутацией.
Прямым следствием этой метаморфозы —по край­
ней мере, хронологическим —является переезд Бриков
из тесного жилья в Полуэктовом переулке в большую
квартиру в Водопьяном: в самый центр Москвы, на угол
Мясницкой улицы, напротив главного почтамта. Квар­
тира была коммунальной — других в Москве тогда по­
просту не было (разве что для самой-самой кремлевс­
кой знати).
Брикам и Маяковскому достались две большие смеж­
ные комнаты с пятью окнами и красивой изразцовой
печью. В первой стоял черный рояль — на нем иногда
играли, но чаще он служил столом для рисования. Впро­
чем, Маяковский предпочитал рисовать плакаты со сво­
ими стихотворными подписями прямо на полу. Стены
покрасили голубой краской — одну из стен украшала
клетка с канарейкой, ее принес М аяковский, бросая та­
ким образом вызов набившим оскомину штампам: в ходу
было твердое убеждение (оно отражено и в литерату­
ре), что канарейка, фикус и семейство из семи мрамор­
91

ных слоников являются безусловной атрибутикой мах­
рового мещанства.
Завсегдатаями нового бриковского жилья стали поэт
Николай Асеев, другие поэты, но главным образом ху­
дожники —Малевич, Попова, Родченко, все люди одно­
го круга, одних интересов. Здесь не только работали, но
и упоенно резались в карты: в винт, в покер —ни Лиля,
ни Маяковский этому своему увлечению не изменили и
никогда не изменят впредь.
На всю квартиру был один телефон, и соседи, имея
отводную трубку, не стесняясь, сопели в нее, подслуши­
вая «интересные» разговоры новых жильцов. Подверг­
шийся уплотнению хозяин квартиры, теперь уже быв­
ший, — «Боб» Гринберг —остался в добрых отношени­
ях и с Бриками, и с Маяковским, стараясь не раздражать
влиятельных квартирантов, олицетворявш их собою
новую власть. Ч ер ез несколько лет ему удастся эми­
грировать в Америку, где еще позже он станет издате­
лем альманаха «Воздушные пути», который оставит за­
метное место в истории русской эмигрантской литера­
туры.
Квартира в Водопьяном, где созданный Лилей «твор­
ческий» беспорядок тоже по-своему отражал эстетику
революции, перевидала великое множество знаменито­
стей, которые пользовались здесь полной свободой сло­
ва и поведения. Борис Пастернак, Сергей Эйзенштейн,
Дзига Вертов, Казимир Малевич и другие столпы ново­
го искусства покидали квартиру в Водопьяном лишь для
того, чтобы уступить место очередным гостям, для ко­
торых всегда был здесь и стол, и дом, и постель.
Лиля и Маяковский вместе создавали плакаты
РОСТА (Российское телеграфное агентство, будущий
ТАСС). М аяковский обычно делал контуром рисунок
плаката, а Лиля его раскрашивала. «Наклоняясь над сто­
лом, —вспоминал один из очевидцев, —она, то мелко­
мелко водя тонкой кистью, то плавным мазком наклады­
вая одну краску, тщательно и ловко заполняла контуры
плакатов, сделанные Маяковским. В просветы его рукой
92

было вписано: «красная», «синяя», «зеленая». Иногда
Лиля предлагала менять краску, он всегда соглашался,
но не сразу, а подумав». Лиля «была для меня, —продол­
жает тот же мемуарист, —не «простой смертной», —она
казалась человеком с другой планеты, ни на кого не по­
хожей: ни лукавства, ни притворства, всегда сама со­
бой». Эти слова принадлежат одной из лучших перевод­
чиц западной литературы на русский язык Рите Райт,
утверждавшей, что Маяковский горячо симпатизировал
ей именно за то, что она поняла и полюбила Лилю. Ско­
рее всего, так оно и было.
Его отношение к Лиле можно дополнить свидетель­
ством Виктора Шкловского. Однажды, вспоминал он,
Маяковский был с Лилей в кафе «Привал комедиантов».
Уходя, Лиля забыла сумочку, и Маяковский вернулся за
ней. Поблизости сидела другая знаменитая женщина тех
револю ционных лет — журналистка Л ариса Рейснер.
Она печально посмотрела на Маяковского. «Теперь вы
будете таскать эту сумочку всю жизнь», —с иронией ска­
зала она. «Я, Лариса, эту сумочку могу в зубах носить, —
ответил Маяковский. —В любви обиды нет».

ОПАСНЫЕ СВЯЗИ
лужба Осипа в ЧК приносила свои дары. Именно
через него Пастернак выхлопотал для своей сест­
ры Ж озефины разреш ение на выезд в Германию, кото^
рым та и воспользовалась, отправившись в Берлин тран­
зитом через Ригу. Вслед за ней, осенью 1921 года, прями­
ком в Германию отправились и родители Пастернака с
его младшей сестрой Лидией. Конечно, «юрисконсульт
ГПУ» сам никаких разреш ений давать не мог, но эта
скромная должность (признаем, за неимением другой
информации, что он реально занимал именно эту скром­
ную должность, которая обозначена в выданном ему че­
кистском удостоверении от 8 июня 1920 года) обеспечи­

С

93

вала главное: связи. Благодаря им он ее получил, благо­
даря им же оказывал услуги друзьям.
Могущество советской тайной полиции было тогда
уже для всех очевидным, тесное знакомство с влиятель­
ными чекистами, а тем более служебная причастность к
их среде, обеспечивали блага, недоступные простым
смертным. В этом, вполне понятном, желании прибли­
зиться к хозяевам жизни не было никакого фарисейства:
и Брики, и Маяковский, и все те, кто входил в постоян­
ный их круг, получили от новой власти те возможности
для самовыражения, которые они —вполне искренне,
между прочим, — считали подлинной свободой. Поче­
му бы в таком случае не сотрудничать с самой мощной
организацией, эту власть охраняющей?
Хотелось, конечно, большего. Хотелось приобщить­
ся не только к охранникам, но и к самим охраняемым.
Зимой 1921 года в квартире в Водопьяном решили реа­
нимировать увядший петроградский «комфут» — сде­
лать его московским, и уже не на партийной основе.
Признав себя «определенным культурно-идеологичес­
ким течением», коммунисты-футуристы создали свой
комитет под председательством Осипа Ьри секретаре —
Лиле Брик. Кроме них и Маяковского туда вошли Мей­
ерхольд, художники Натан Альтман и Давид Ш теренберг
и другие их единомышленники. Всевозможных комите­
тов расплодилось тогда великое множество, этот отли­
чался от иных лишь тем, что его составили подлинные
таланты и что равное место среди них заняла Лиля
Брик —человек без какой-либо определенной творчес­
кой профессии: не литератор, не художник, не режис­
сер или артист, но, однако же, в этом союзе значивший
больше, чем все остальные...
Она, а не кто-то другой, надумала и пробиться в вер­
ха. В самые-самые... В апреле «комфуты» отважились
сделать Ленину щедрый подарок —новую книгу Маяков­
ского «150 000 000», включавшую поэму с тем же назва­
нием. За дарственной надписью «Товарищу Владимиру
Ильичу с комфутским приветом» следовала подпись не
94

только автора, но еще и шести других «комфутов», при­
чем Лиля шла сразу же за Маяковским.
До Ленина книга дошла, и —что совсем поразитель­
но — он ее прочитал. Результатом были несколько ле­
нинских записок наркому просвещения Луначарскому
и заместителю наркома Михаилу Покровскому с выго­
вором за поддержку футуризма и за издание поэмы, по­
лученной им в подарок. «Это хулиганский коммунизм.
Вздор, глупо, махровая глупость и п ретенци оз­
ность» — так оценил вождь революции коллективный
комфутский порыв.
Не похоже, чтобы его инвективы очень уж огорчи­
ли «комфутов». Впрочем, может быть, о безжалостных
ленинских суждениях они тогда и не знали: ведь этот
ленинский приговор был предан огласке лишьв 1958 го­
ду! П росто вождь им не ответил, но ничего чрезвычай­
ного в этом не было: разве он и в самом деле не был пере­
гружен работой, тем более в столь судьбоносный мо­
мент: еще не полностью завершилась гражданская вой­
на, а изголодавшаяся, измученная страна только-только
вступила в нэп...
Н и симпатий Лили к коммунистической верхушке,
ни восторга перед чекистской гвардией поколебать
ничто не могло. Ее преданность власти осталась все той
же. Есть мнение, что свою роль сыграл не только житей­
ский расчет, но и эстетический выбор: революция была
частью модерна. Эта общая позиция людей ее круга,
причислявших себя к левому искусству, дополнялась тем,
что имело касательство лично к ней: женщина до мозга
костей, она инстинктивно тяготела к победителям. Не
просто к властвующим, а к тем, кто настойчиво боролся
за власть и сумел ее захватить.
Как истинная женщина, она ревниво следила за са­
мой знаменитой тогда представительницей прекрасно­
го пола, покорившей Москву, —за той, чье имя было у
всех на устах. В июле 1921 года из Европы прибыла в
советскую Россию прославленная Айседора Дункан, посвоему тоже бросившая вызов классическому искусст­
95

ву, и кремлевская верхушка, прежде всего тот же неуго­
монный нарком Луначарский, носилась с ней как с пи­
саной торбой.
Айседору поселили в роскошных апартаментах на
Пречистенке, где позже разместилось управление по об­
служиванию дипломатического корпуса. О богемных по­
хождениях завсегдатаев этих апартаментов — Сергея
Есенина, А натолия М ариенгофа, художника Георгия
Якулова и других —говорила тогда «вся Москва». Водка
на П речистенке лилась рекой, порой вынуждая гуляк
терять человеческий облик.
Зато в тесных комнатенках Бриков —Маяковского в
Водопьяном, уже тогда с чьей-то легкой руки брезгливо
прозванных литературным салоном, любое проявление
богемности вызывало стойкое отвращение. Алкоголем
там тоже не пренебрегали, но пьяных не было никогда: в
этом «салоне» жили совсем иными интересами, не видя
никакой необходим ости растрачивать поэтический
талант на загулы и драки.
Ревность Лили к Айседоре была «дважды» естествен­
ной: обе не только претендовали на особое место в пост­
револю ционной культуре, но и связали свою судьбу с
двумя самыми знаменитыми русскими поэтами, каждый
из которых вращался в совершенно различной среде и
имел аудиторию, совершенно несовместимую с аудито­
рией конкурента. Разница состояла еще и в том, что,
безоговорочно поддерживая власть и ее носителей,
Лиля не теряла голову и руководствовалась точным рас­
четом, тогда как Айседора находилась полностью во вла­
сти романтических иллюзий, внушенных ей богатым
воображением.
Случайно встретив во время прогулки одного из са­
мых серых, самых невзрачных и некомпетентных пред­
ставителей советской верхушки Николая Подвойского
(он руководил тогда военной подготовкой гражданско­
го населения), Айседора так отозвалась о нем в одной
из своих статей: «Как Прометей, этот человек должен
дать людям огонь для их возрождения... Это богоподоб96

ный человек, это великая душа, это человек с сердцем
Христа, с разумом Ницше, с кругозором человека буду­
щего».
В такой фанатичный экстаз, в такой, едва ли не па­
родийный, восторг Лиля никогда не впадала, подобные
славословия никому не адресовала, ни к чьим стопам не
припадала. Чуждая политической экзальтации, она, при
всем ее конформизме, обладала той мерой вкуса, кото­
рый ни за что не позволил бы ей унизиться до столь сме­
хотворной риторики.
Были между ними и другие отличия: Лиля не была
тогда еще столь знаменита, как Айседора, и, похоже,
отнюдь к этому не стремилась. Внутренняя свобода, ко­
торой она обладала и раньше, теперь как бы получила
опору в том общественном климате, который утверждал­
ся новой действительностью . Айседора, при всей ее
революционности, связала себя в Москве с Сергеем Есе­
ниным узами тривиального «буржуазного» брака, тогда
как Лиля, даже будучи формальной женой Осипа Бри­
ка, никаких уз не признавала и каждый раз считала сво­
им мужем того, кто был ей особо близок в данный мо­
мент. Айседора безумно ревновала Есенина к любой
юбке, а юбкам в его окружении поистине не было чис­
ла. Лиля относилась к таким дежурным «изменам» со­
вершенно спокойно, не испытывая при этом ни злости,
ни мук.
Маяковский только что пережил легкий флирт с ху­
дожницей Елизаветой Лавинской, которая, как и ее муж,
художник Антон Лавинский, работала с ним в «Окнах
РОСТА», создавая агитплакаты. Антон отбыл в длитель­
ную поездку на Кавказ, а вернувшись, обнаружил дома
новорожденного мальчика, уже получившего имя Ники­
та: впоследствии он стал довольно известным скульпто­
ром. Злые языки утверждали, что мальчик —сын Мая­
ковского.
Весьма почтенные люди, отнюдь не падкие на сплет­
ни и слухи, относились к «злым языкам» с полной серь­
езностью. Какой-то свет на этот сюжет могла бы про­
97

лить та часть мемуарных заметок Елизаветы Лавинской,
которой лет тридцать с лишним назад не дали пробить­
ся в печать и упрятали в архивный спецхран, где она
пребывает и по нынеш ний день. Так что —все возмож­
но...
Даже если это не так, какие-то, весьма серьезные,
основания для подобной молвы, разумеется, были. Од­
нако же на отнош ениях между Лилей и Маяковским зау­
рядный тот адюльтер никак не сказался. Никак не ска­
зался он —по крайней мере, при жизни Маяковского —
и на отнош ениях между Лилей и четой Лавинских. Все
они продолжали дружить «домами» — в полной гармо­
нии с теми идеями любовно-семейной коммуны, кото­
ры е вошли тогда в моду.
Лилю занимали совсем другие проблемы. Она гото­
вилась к поездке в Ригу — это был ее первый выезд за
границу за последние десять лет. Совсем недавно Лат­
вия обрела независимость, стала «нормальной» европей­
ской державой, приютившей у себя огромное число рус­
ских эмигрантов, прежде всего из культурной среды. Там
обосновались русские издатели и журналисты. Свобод­
ная пресса и не зажатые цензурой книги доставляли со­
ответствующим советским службам много хлопот. Имен­
но Латвия — наиболее близкая, наиболее доступная и
сильно русифицированная страна —для многих, оказав­
шихся в советской клетке, стала истинным окном в Ев­
ропу. Лубянка же, в свою очередь, облюбовала ее как
самый удобный трамплин для проникновения в «глуби­
ны» Европы, где вскоре советские агенты, которыми она
была наводнена, чувствовали себя поистине как дома.

Поездка состоялась в начале октября 1921 года. Мно­
гие обстоятельства, связанные с ней, до сих пор окута­
ны тайной. Известно, что Лиля обещала Эльзе приехать
в Берлин, где мать и сестра готовы были встретиться с
ней после долгой разлуки. Однако никаких следов тех
усилий, которые Лиля для этого предпринимала (если,
98

конечно, она их предпринимала) до нас не дошло, как
ничего не известно и о том, что ей помешало туда при­
ехать. Зато вдруг, к полному удивлению Эльзы, она вос­
пылала желанием отправиться прямо в Лондон, где жила
и работала мать. П ри этом проблемы с выездом у нее,
похоже, и не было, —проблема была не в визе советс­
кой, а в визе английской.
Как могло прийти ей в голову, что Эльза, не имевшая
никаких связей, живущая «на птичьих правах» —к тому
же не в Лондоне, а уже в Париже, —в состоянии в чемто помочь? Еще больше туману напускает письмо, кото­
рое ей отправила Эльза 8 сентября 1921 года —не обыч­
ной к тому же почтой, а с оказией: «Я тебе уже писала,
что по разным причинам (!) визы я достать не могу, знаю,
что и мама не может. Боюсь, что твой приезд неосуще­
ствим. Н о оно, может быть, и к лучшему. Париж и
Лондон тебя зря так особенно привлекают, я бы на тво­
ем месте сюда не стремилась». И все: никаких объясне­
ний, почему же это «и к лучшему»...
Рекомендации Эльзы на решение Лили не повлия­
ли. За английской визой она отправилась в Ригу. Совет­
ская Россия еще не была тогда признана Англией, бли­
жайшее английское консульство находилось в Риге.
Лиля заведомо знала, что и в самом лучшем случае ждать
визу придется не один день, поэтому попутно она взя­
лась найти там издателя для Маяковского: в условиях
нэпа, утверждает один из его биографов, и из-за травли,
которой его подвергли, Маяковский искал издателей и
признания за рубежом.
Между тем именно в условиях нэпа, когда, как грибы
после дождя, вдруг расплодились десятки новых изда­
тельств, напечататься стало гораздо легче, чем в пору
жесткой государственной монополии. Никакой травле
Маяковского еще не подвергли —секретный отзыв Ле­
нина, высказанный двум членам правительства, ничуть
не повлиял на популярность Маяковского и на его твор­
ческую активность: известны по крайней мере тридцать
шесть его авторских вечеров в течение года; известно
99

его участие в грандиозных поэтических манифестаци­
ях, которые проходили в крупнейших аудиториях Моск­
вы и Харькова (тогда — столицы Украины); известно,
что «Мистерию-буфф» заново поставили в Москве и
других городах, причем всюду она шла при полном анш­
лаге десятки раз. По случаю Третьего конгресса Комин­
терна приятельница М аяковского и Лили Рита Райт
перевела «Мистерию-буфф» на немецкий язык, и она
трижды была исполнена для делегатов и гостей при ог­
ромном стечении публики. Несколько странно называть
все это травлей...
Стремление Лили вырваться к матери в Лондон впол­
не объяснимо. Туда могла бы из Парижа приехать и Эль­
за. Но ведь и в Берлин, куда советских пускали с доста­
точной легкостью, они, как уже сказано, обе были гото­
вы приехать. Эльза успела к тому времени провести с
Андре год на Таити, написать об этом книгу путевых
очерков, вернуться во Францию. Вскоре она разведется
с мужем, сначала фактически, потом юридически, по­
чему-то скроет этот развод от сестры и осядет на корот­
кое время в Лондоне, чтобы скрасить там одиночество
своей матери, которым, судя по всему, Елена Ю льевна
не очень-то и тяготилась.
Конечно, встретиться с матерью и сестрой в Лондо­
не было бы для Лили большой удачей. Но, оставшись в
Риге на целых четыре месяца, английской визы она так
и не дождалась. Зато нашла издателя для Маяковского —
тот даже выслал ему в Москву небольшой аванс.
В чем же тогда состоит тайна ее поездки? Прихот
дится задать вопросы, которые обычно не задают, по­
скольку считаются они как бы неделикатными. Каким
образом, под каким предлогом выехала она за границу?
Ведь любому понятно, что без участия «соответствую­
щих» компетентных властей поездка состояться не мог­
ла. На какие деньги Лиля собиралась жить за границей?
Советский рубль все еще представлял собой не более,
чем клочок бумаги (так называемый «золотой», то есть
конвертируемый, червонец ввели годом позже), обме100

пять его на валюту можно было только по специальному
распоряжению или кремлевских, или лубянских влас­
тей. Даже в самом лучшем случае обмену подлежала лишь
крайне ничтожная, едва ли не символическая, сумма. Но
никаких денежных затруднений в Риге Лиля, видимо, не
имела. И не только потому, что провернула выгодное дель­
це, продав за хорош ие деньги рижскому филателисту
все еще считавшиеся экзотикой советские почтовые
марки. И не только потому, что, как писала она Маяков­
скому, рижане давали ей деньги в долг.
Провожая Лилю на вокзале в начале октября, Мая­
ковский встретился с одним пассажиром, следовавшим
в Ригу тем же поездом. И даже в том же вагоне. Это был
Лев Эльберт, Маяковскому вроде бы уже известный.
Впоследствии этот «меланхолический человек, медли­
тельный и невозмутимый» (так опиш ет его Василий
Катанян-старший) войдет в биографию Маяковского
под прозвищем «Сноб» —«за манеру цедить слова». По
общепринятой версии он работал в главном политичес­
ком управлении наркомата путей сообщения («Главполитпуть») и заказывал Маяковскому агитплакаты для
своего ведомства (такие плакаты действительно суще­
ствуют). На перроне Маяковский узнал, что его бывший
работодатель неожиданно стал дипломатом, работает
в наркоминделе и направляется в Ригу по служебным
делам.
Мне казалось, что эту версию придется пересмот­
реть —после того, как появились новые, ранее неизвес­
тные, данные. «Виновником» пересмотра должен был
стать безвременно скончавшийся журналист Валентин
Скорятин, который ввел в оборот очень большое коли­
чество важнейших архивных документов, побудивших
иными глазами увидеть многие страницы биографий
главных героев этой книги. К сожалению, его упорный
и плодотворный поиск был продиктован стремлением
во что бы то ни стало найти доказательства в подтверж­
дение априорной версии о том, что Маяковского убили
советские спецслужбы — к этому скандальному и дерз­
101

кому вымыслу нам еще предстоит вернуться. Но оши­
бочность (или пусть лишь сомнительность) поставлен­
ной журналистом цели не лишает ценности те находки,
которые сделаны им в ходе своих архивных раскопок.
О ни существуют сами по себе как объективная реаль­
ность, отвечая на одни загадочные вопросы и порождая
много других, не менее загадочных.
Однако в том, что касается послужного списка Эльберта в начале двадцатых годов, Скорятин, как оказа­
лось, ошибся. Эльберт действительно работал какое-то
время в «Главполитпути», а Маяковский действительно
рисовал для этого ведомства агитплакаты. Так что нет
ничего невероятного в том факте, что они могли быть
знакомы. Н о в 1921 году —непосредственно перед поез­
дкой в Ригу —Эльберт сделал внезапный карьерный ска­
чок, став особоуполномоченным Иностранного отдела
ВЧК... Отдел этот создан в последних числах 1920 года с
одной исключительной целью: развернуть шпионскую
службу и «профессионально» заниматься международ­
ным террором, уничтожая за границей неугодных режи­
му лиц. Естественно, человек, избравший для себя это
поприще, не мог назвать свое истинное место работы и
свою должность —дипломатия в таких случаях служила
(и служит) лучшим прикрытием.
«У меня складывается впечатление, —подводил
итог этой части своих раскопок Валентин Скорятин, —
что Л. Эльберт и Л. Брик тогда отправились в Ригу для
выполнения обычного задания ГПУ». Обычными он
называет «чекистские операции, направленные на За­
падную Европу». Для такого вывода сам Скорятин не
привел никаких оснований.
Какое шпионское задание могла получить Лиля? На
что она в этой, весьма специфической, сф ере была спо­
собна? Скорее всего, Лубянка просто использовала ее
желание добиваться в Риге английской визы, чтобы
попутно извлечь из этого выгоду и для себя: мать Лили
была родом из Риги, там оставались жить ближайшие
родственники (в том числе родная тетя) и знакомые
102

Лили, и они, разумеется, могли способствовать чекисту
Эльберту для установления нужных связей, а возможно,
и для явок в каких-либо будущих операциях. Действовал
примитивный закон истинно советского «рынка»: мы —
вам (загранпаспорт и визу в Латвию), вы —нам (неболь­
шую услугу). Как это часто бывало, верные люди, к како­
вым, несомненно, относилась и Лиля, сами ничего кон­
кретного не делая и ни во что не вникая, просто помо­
гали славным чекистам во всевозможных их операциях.
И тем самым работали на ГПУ, даже и не работая в
нем...
У «дипломата» Эльберта была еще одна особенность:
он беспрерывно «челночил» из Риги в Москву и обрат­
но, служа мостиком связи между Лилей и Маяковским
и, естественно, таким образом все больше сближаясь с
поэтом, что могло ему пригодиться в дальнейшем. Веро­
ятно, именно он привозил Лиле в Ригу деньги («Спаси­
бо тебе за денежки на духи» —из ее письма Маяковско­
му) — обменять в Москве рубли на валюту мог только
человек со «специальными» связями, а по почте такие
переводы за границу из советской России вообще тогда
были невозможны. Тот же Эльберт (кто же еще?) обес­
печил курьерскую связь с помощью дипломатической
почты. Лиля настаивала («Только что приехал из Моск­
вы курьер. Я потрясена тем, что не было письма для
меня!!») и сама охотно пользовалась этим способом свя­
зи, а Маяковский не захотел («Курьерам письма прихо­
дится сдавать распечатанными, поэтому ужасно непри­
ятно, чтоб посторонние читали что-нибудь нежное»).
Из Москвы письма шли по почте или со случайной
оказией —в рижский отель «Бель вю», где Лиля остано­
вилась. У тети, у друзей жить не пожелала, — значит,
средства это ей позволяли: «Без денег оказаться не могу,
так как все предлагают в долг сколько угодно», —сооб­
щала она Маяковскому и Брику. Да и Елена Ю льевна в
Лондоне явно не бедствовала — ее, пусть небольшие,
денежные переводы в Ригу тоже были для дочери очень
кстати.
103

Вопреки необоснованным подозрениям того же Скорятина, Лиля на самом деле стремилась добиться анг­
лийской визы. Это видно и из уже цитированного пись­
ма Эльзы, пришедшего в Москву (напомню: с оказией})
накануне отъезда в Ригу. Здесь, в Латвии, с английской
визой тоже ничего не получалось —скорее всего, пото­
му, что в Лондоне власти ставили перед собой те же воп­
росы, которые сейчас ставим и мы: чем объяснить то
особое положение, в котором оказалась просительни­
ца и которое столь разительно отличалось от положе­
ния других совграждан? На какие средства она собира­
лась в Англии жить, а если средства такие есть, то как
ею добыты?
О казалось, что существует единственный способ
визу заполучить —придать поездке служебный характер.
Если бы Лубянка действительно отправляла Лилю с ка­
ким-то своим заданием или даже просто имела в ней хоть
какой-нибудь интерес, создать такую легенду и найти
подходящую «крышу» не представляло никакого труда:
такой механизм был отработан и использовался советс­
кими спецслужбами сотни, если не тысячи, раз.
Спохватилась, притом с опозданием, сама Лиля: «Во­
лосик, милый, —писала она Маяковскому уже 18 октяб­
ря , —попробуй взять для меня командировку в Лондон у
Анатол Вас. Здесь они (то есть советс­
кое полпредство, которое, стало быть, ее опекало —ко­
нечно, с чьей-то подачи! —А. В.) не имеют права давать:
она должна идти из Москвы».
Маяковский кинулся исполнять поручение —без ре­
зультата! Анатолий Васильевич, то есть нарком Луна­
чарский, сослался на занятость («И вообще, я думаю, —
сообщал М аяковский, — он ничего бы не сделал для
меня. Кроме этого с его командировкой была бы снова
канитель на недели и едва ли бы она дала результат»).
Через профсоюз работников искусств Маяковский под­
нял на ноги наркомат внешней торговли, чтобы отпра­
вить «художницу Брик осмотреть'»Лондоне кустарную
выставку» —затея была настольк»ш ита белыми нитка­
104

ми, что из нее ничего не вышло. Маяковский был прав,
сообщая своему «Лилятику», что он сделал все, «что
может сделать человек». Спецслужбы могли бы сделать
куда как больше. Н о они не сделали ничего.
«Любимый мой Щеник! —писала Лиля Маяковско­
му в конце октября. Не прошло и месяца, как они расста­
лись. — Н е плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и
навсегда люблю! Приеду непременно! Приехала бы сей­
час, если бы не было стыдно. Ж ди меня!
Не изменяй!!!
Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе АБСОЛЮ ТНО.
Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники,
но мне никто, нисколько не нравится. Все они по срав­
нению с тобой —дураки и уроды! Вообще ты мой люби­
мый Щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! Тоскую по тебе постоянно. Целую тебя
с головы до лап. Твоя, твоя, твоя Лиля».
Стыдно ей могло быть разве что за самоуверенность:
она не сомневалась, отправляясь в Ригу, что английская
виза достанется ей без особого труда. Н е исключаю и
то, что ее могли в этом убедить товарищи-покровители.
Письмо ее, похожее по лексике и по способу выраже­
ния чувств на все другие, отправлявшиеся в Москву чуть
ли не каждый день, отражают отнюдь не вымышленную
ею тревогу. За характерной для обоих корреспондентов
любовной риторикой скрывается все еще подлинный
страх Лили потерять Маяковского. «Не забывай меня,
Щ еник, — взывала она в другом письме, — и помни о
том, что я тебя просила. Подожди меня, пожалуйста!»
Просила она его, конечно, лишь об одном: остаться ей
верным. «Не изменяй!» —этот возглас повторяется по­
чти во всех ее письмах, в том числе и в тех, что —неза­
печатанными —возил дипкурьер. «...Помни ежесекунд­
но, —отвечал ей Маяковский, —что я расставил лапы,
стою на вокзале и жду тебя, как только ты приедешь,
возьму тебя на лапы и буду носить две педели не опуская
на пол».
105

Никакого сомнения в искренности его клятву Лили,
видимо, не было, но не было и уверенности в том, что он
устоит от проходных романов и увлечений. Пример Ели­
заветы Лавинской, ей, конечно, известный, мог быть
повторен с другими. Возможно, поэтому Лиля клялась в
своей абсолютной верности. Вообще-то это было ей со­
вершенно не свойственно, взывать к целомудрию она
всегда считала пережитком мещанства, и однако же чу­
тье подсказало ей, что на этот раз такая исповедь будет
вполне уместна. И даже необходима.
Слух о том, что в Риге у нее роман с одним советским
дипломатом, дошел до Москвы. Во всяком случае, не мог
не дойти. Именно потому, что был он несправедлив,
Лиля поспешила его опровергнуть. Похоже, никакого
романа с Эльбертом у нее действительно не было —его
имитация защищала агента Лубянки вместе со своей
спутницей совсем от иных подозрений. Их «любовные»
рижские встречи служили банальной ширмой для сугу­
бо деловых отнош ений —опровергнуть молву Лиля мог­
ла лишь в письмах, которые возил дипкурьер, но вовсе
не в тех, что опускались в почтовый ящик и, стало быть,
подвергались полицейской перлю страции. Отсюда и
клятвенные заверения в верности, и маниакальная по­
требность использовать для связи лишь наркоминдельский канал: боязни того, что «посторонние» прочита­
ют «что-нибудь нежное», у нее, разумеется, не было. Ма­
яковский должен был знать, что она ему абсолютно вер­
на, а латвийская контрразведка —нечто «прямо наобо­
рот».
Н и английскую, ни транзитную германскую визу
Лиле так и не выдали. Надежды, видимо, не лишали —
об этом свидетельствуют ее письма в Москву, —но тяну­
ли время. Промаявшись в Риге четыре месяца и успев
сделать множество полезных дел (договорилась об из­
дании книг Маяковского, о его будущих поэтических
выступлениях, получила и отправила с оказией в Моск­
ву не только его гонорары, но и посылки с продуктами, с
одеждой...), несолоно хлебавши Лиля вернулась в Моск­
106

ву. Но в том, что все равно доберется до Лондона, уже не
сомневалась: были какие-то признаки, что визы она по­
лучит —надо лишь запастись терпением.
Ее возвращению предшествовало короткое письмо
Маяковского: «Приезжай, целую! Дорогой мой и милый!
Люблю тебя и обожаю! Весь твой Щ енок». В Москве
Лилю ждали не только «милые зверики» —так она обра­
щалась к Маяковскому и Брику, —но и новая поэма «Люб­
лю», написанная в ее отсутствие одним из этих «звериков» и посвященная, естественно, ей же. «Пришла, —
говорится в поэме, — деловито, за рыком, за ростом,
взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала
сердце и просто пошла играть —как девочка мячиком».
Игра эта «мальчика» отнюдь не обидела —она его вос­
хитила: «От радости себя не помня, скакал, индейцем
свадебным прыгал, так было весело, было легко мне...»
Скакал и сейчас, когда после столь долгой разлуки вер­
нулась любимая, и между ними опять воцарились мир и
согласие, создававшие иллюзию семейного дома.
Ничуть не меньшую радость доставила нежданная
высочайшая похвала, сразу же ставшая достоянием глас­
ности. Выступая на съезде металлистов, Ленин, отме­
тив, что не является поклонником поэтического талан­
та Маяковского, счел нужным поддержать его сатири­
ческое стихотворение «Прозаседавшиеся» о вошедшей
в советское повседневье заседательской суете и демаго­
гической болтовне —непременных спутниках махрово­
го бюрократизма. Эту сатиру и одобрил Ленин —«с точ­
ки зрения политической и административной». Напе­
чатанный в газете, его одобрительный отзыв сулил бла­
госклонное отношение властей не только к поэзии Мая­
ковского, но и лично к нему. А значит, и к его близким...
Надежда эта не была иллюзорной. В апреле Лиля
снова отправилась в Ригу уже за готовыми визами: анг­
лийской и немецкой. Вслед за нею —2 мая —в Ригу по­
ехал и Маяковский: это была его первая заграничная
поездка. П одготовленные ею его выступления сорва­
лись — их запретил столичный префект. Был конфис­
107

кован и тираж выпущенной издательством «Арбайтерхайм» поэмы «Люблю», весьма далекой от политики.
Дело было, видимо, не в содержании, а в самой личнос­
ти автора и его подруги. Единственное, что удалось, —
выступить в том же издательстве, без предварительно­
го оповещения в прессе, с чтением поэмы «150 000 000».
Совместное пребывание Лили и Маяковского в полю?
бившемся ей отеле «Бель вю» длилось девять дней. 13 мая
они оба вернулись в Москву.
Визы на въезд были действительны несколько меся­
цев, поэтому теперь, став их обладательницей, Лиля
особенно в путь не спешила. Было решено большую часть
лета провести в Подмосковье, на даче, все в том же по­
селке Пушкино, и лишь потом отправиться в Лондон:
тоска по матери, как видно, была не столь уж безумной.
Возможно, были какие-то другие причины, побуждав­
шие ее отложить столь давно ожидаемую поездку.
В Водопьяный снова зачастили друзья. Среди «но­
веньких» оказался милый, застенчивый человек совсем
из другой среды, которого завсегдатаи дома сразу же
стали ласково называть «Яня». Яня (Яков Саулович)
Агранов уже тогда занимал очень высокое место в совет­
ской государственной иерархии. Несмотря на свои двад­
цать девять лет, он имел к тому времени богатую биогра­
фию. В течение трех лет пребывал в эсеровской партии,
потом переметнулся к большевикам. Работал секрета­
рем «Большого» (то есть в полном составе) и «Малого»
Совнаркома. «Малый» включал в себя лишь узкий круг
особо важных наркомов, фактически и вершивших от
имени правительства все важнейшие дела. Работал, ста­
ло быть, в повседневном общении с Лениным. И —что
окажется потом гораздо важнее —со Сталиным, кото­
рый тоже входил в состав «Малого» Совнаркома. По­
знакомились они и сблизились еще в сибирской (ени­
сейской) ссылке, где Агранов пребывал с 1915 года и
где был принят в партию ячейкой ссыльных, —до како­
го-то времени это было самым надежным гарантом
успешной карьеры. В беседе с Соломоном Волковым в
108

1975 году Лиля придала его биографии более романтич­
ную окраску: «Агранов был старый большевик, он вер­
нулся в 1917 году с каторги». В селе Еланском, Енисейс­
кой губернии, где Агранов провел полтора года, не слы­
хали, наверно, даже слова такого — каторга... О какой
каторге вообще могла идти речь, если выслали его не за
какое-либо деяние, а просто за принадлежность к эсе­
ровской партии? Возможно, это он сам выдавал себя за
мученика царского режима и за партийного ветерана, а
Лиля механически повторяла то, что о н ей внушил...
Никто точно не знает, когда, где, каким образом про­
изошло знакомство Агранова с кругом Маяковского —
Брик. Кто первым и при каких обстоятельствах пожал
благородную руку этого высокопоставленного советско­
го деятеля? Кто пригласил его в дом? По версии Лили
он сам напросился (когда?), наслушавшись стихов Мая­
ковского, которые тот читал в каком-то чекистском
клубе. «Когда мы познакомились с Аграновым, —
продолжала Лиля, —он жил в какой-то комнатенке с кло­
пами. Он нас приглашал к себе, и мы иногда вечером
приходили к нему. И вечно не хватало водки. Так Агра­
нов сам бегал на угол купить немножко водки. Семья Аг­
рановых жила очень бедно». Очередная сказка о желез­
ных рыцарях революции и падающих в голодный обмо­
рок партийных вождях! Но если «клопиное» жилье в
коммуналке действительно имело место (в таких дета­
лях, которые выхватывал ее цепкий взгляд, память Лиле
никогда не изменяла), то уж никак не во второй полови­
не двадцатых годов: задолго до этого Агранов занял в
советской иерархии столь высокое положение, которое
просто не позволяло ему, даже только в служебных инте­
ресах, жить в подобных условиях.
С мая 1919 года секретарь сразу «двух» Совнаркомов,
то есть ближайший помощник предсовнаркома Лени­
на, непостижимым образом сочетал эту, поглощавшую
без остатка все время, работу с другой должностью, еще
более трудоемкой. Вторая его должность называлась так:
особоуполномоченный О собого отдела ВЧК (опять
109

же —дважды особый!). Не боясь ошибиться, можно ска­
зать, что он и был сочинителем всех сценариев, кото­
рые сам же потом и готовил к постановке. Именно в этом
качестве он вел как следователь множество громких по­
литических дел, одно из которых он с большим успехом
окончил совсем недавно —весной 1921 года: дело о ми­
фическом «петроградском заговоре», по которому был
расстрелян Николай Гумилев. А в 1922-м, на квартире в
Водопьяном, с легкой руки Агранова бывшей жене Гуми­
лева Анне Ахматовой и Осипу Мандельштаму впервые
была выдана кличка, ставшая для них зловещим клей­
мом: «внутренние эмигранты». В этом контексте особо
пронзительно звучит та атесстация другу, которую на
склоне своих лет дала Лиля, беседуя с тем же Соломо­
ном Волковым: «Он был очень заинтересо­
ванный в поэзии человек». Как именно он был в ней за­
интересован, мы, к сожалению, знаем...
Со слов видного в ту пору партийного деятеля Федо­
ра Раскольникова, его жена Муза писала впоследствии
в своих мемуарах: «В ГПУ, затем в НКВД был
подчинен отдел, занимающийся надзором за интелли­
генцией. Х арактерная черта эпохи: все знали, что
«Янечка» наблюдает за политическими настроениями
писателей». Знали об этом, конечно, и в Водопьяном.
Что привело его в «салон» Бриков? Потребность наблю­
дать за писателями, чья лояльность режиму (если точ­
нее: безграничная преданность режиму) не вызывала ни
малейших сомнений? Или что-то еще, тогда еще более
важное?
Во всяком случае, по не совсем понятным причинам
отъезд Лили в Англию задержался на три месяца. Не
менее загадочно и другое: для этой поездки ей потребо­
вался почему-то новый заграничный паспорт. Соответ­
ствующее досье Валентин Скорятин обнаружил в архи­
ве консульского управления наркоминдела. Эту находку
следует считать сенсационной.
Речь идет о поистине ошеломительной записи, сде­
ланной чиновником наркоминдела в «выездном деле»
110

Дили — такие лосье заводились на каждого, кто полавал заявление о выезде за границу и кому выдавался
заграничный паспорт. Заявление подано, сказано там,
24 июля (1922 года), паспорт выдан 31 июля. Хорошо и
достоверно известно, что «обычным» гражданам с та­
кой скоростью паспорта не выдавались и не выдаются.
Объяснение этому феномену содержится в другой запи­
си, сделанной в том же досье. В графе «Перечень пред­
ставленных документов» написано: «Удост
ГПУ от 1 9 /VII № 15073». И ничего больше! В графе «Ре­
золюция коллегии НКИД» ссылки на какую-либо резо­
лю цию нет вообщ е — при наличии «удостоверения
ГПУ» надобности в ней, естественно, не было...
Удостоверение выдано за пять дней до подачи заяв­
ления в наркоминдел, и в этом, возможно, уже содержит­
ся объяснение: скорее всего, это удостоверение не
столько отражало реальную действительность, сколько
создавало «правовую» базу для получения заграничного
паспорта. Сомнительно, чтобы Лиля была штатным со­
трудником, находившимся на официальной службе в
ГПУ и пользовавшимся правом на получение служебно­
го удостоверения. Н о от этой, почти несомненной, фаль­
си ф икац ии ситуация не становится м енее загадоч­
ной, —напротив, порождает много новых, не разгадан­
ных до сих пор, загадок.
Значит, такая фальсификация была кому-то нужна,
значит, кто-то мог позволить себе на нее пойти. Этот
«кто-то», как каждому ясно, должен был занимать в чеки­
стском ведомстве очень высокое место (уж, наверно, не
меньшее, чем то, которое занимал Агранов), чтобы заду­
мать и осуществить такой маскарад. А если все это не
было маскарадом? Если Лиля действительно служила
(кем?!) на Лубянке? Даже в этом случае представить свое
удостоверение в другое ведомство как единственное ос­
нование для получения заграничного паспорта она мог­
ла лишь по указанию или хотя бы с согласия высокого
начальства все тех же спецслужб. Таким образом, круг
замкнулся.
111

Мы вступаем здесь в самую темную, в самую таин­
ственную полосу жизни всех сторон пресловутого тре­
угольника. Каким образом и когда именно ближайши­
ми их друзьями стали лубянские бонзы? Что именно сбли­
зило их? Почему с таким упорством приватизаторы
Лилиной биографии относят знакомство Лили с Агра­
новым к 1928 году, тогда как все материалы, которыми
мы располагаем, побуждают сдвинуть эту, отнюдь не ра­
достнейшую, дату по крайней мере лет на шесть назад?
Что побудило ближайших соратников «железного Фе­
ликса» столь плотно войти в круг литераторов, озабо­
ченных всего лиш ь созданием «револю ционной по­
эзии»? И вроде бы ничем больше...
П отребность оградить Лилю от всяческих подозре­
ний побуждает тех, кто писал о ней, считать Маяковс­
кого, а не ее «первоисточником» этих странных связей.
Что ж, возможно и это. Почему же о столь важном зна­
комстве нет в гигантской литературе о нем никакой ин­
формации? Где и как произошла эта первая встреча, так
и оставшаяся секретной? В биограф ии М аяковского
прослежен каждый день, если не каждый час, —и ника­
кого упоминания о таком знакомстве в летописях его
жизни найти невозможно. Агранов и другие его колле­
ги, о которых речь впереди, вдруг, как Бог из машины,
возникают в бриковском доме и становятся друзьями
всех его завсегдатаев. И это никого не удивляет, словно
появление в доме столь чуждых Маяковскому людей со­
вершенно естественно и ни в каких пояснениях не нуж­
дается. Тогда, может быть, вовсе не он ввел их в бриковский дом, а кто-то другой, в чьей биографии каждый
день и каждый час просто еще не прослежен? И не Агра­
нов ли устроил Осипа Брика на работу в ЧК?
Нельзя, разумеется, путать эпохи, перенося сегод­
няшнее отношение к лубянским монстрам на то отноше­
ние, которое они вызывали тогда. Тем более в кругу лю­
дей, романтически боготворивших «карающий меч ре­
волюции». Литературный критик Бенедикт Сарнов в
своих мемуарах воспроизводит такой эпизод. Дело про­
112

исходит в семидесятых годах. Мемуарист гостит уЛили
в тот момент, когда другой гость приносит ходивший
тогда по рукам «самиздатовский» рассказ Солженицы­
на «Правая кисть» —о перетрудившемся на своей рабо­
те чекистском палаче. «Я , —рассказывает Сарнов, —дочитал рассказ до конца. Слушатели подавлен­
но молчали. П ервой подала голос Лиля Ю рьевна. Тяже­
ло вздохнув, она сказала: «Боже мой! А ведь для нас тогда чекисты были —святые люди!»
И это, конечно, сущая правда. Именно так и относи­
лись к чекистам в ту пору люди того —бриковского, а не
какого-то другого —круга. Общаясь с чекистами, дружа
с ними, выполняя их «скромные» просьбы, они поступа­
ли по совести, а не вопреки ей. С полной и искренней
убежденностью полагали, что делают правое дело: ведь
это были защитники их власти, давшей им, в тогдашнем
их понимании, подлинную творческую свободу. Изви­
няет их это или не извиняет — вопрос другой. Важно
понять, какие чувства ими тогда руководили. Тогда —
не потом...
О том, что Лиля была любовницей Агранова, знают
сегодня все собиратели слухов. Была ли? Василий Васи­
льевич Катанян, основываясь на рассказах самой Лили
и сокровенно личных ее письменных свидетельствах,
утверждает, что никаких иных отношений, кроме пла­
тонических и чисто дружеских, между ними никогда не
было. Вполне возможно... И все же многие годы спустя,
в глубокой старости, беседуя с литературоведом Дувакцным, Лиля не опровергла его, а промолчала, когда он
сослался на эту молву. Полагают, что, если бы этого не
было, она решительно назвала бы молву грязными сплет­
нями. Именно так и назвал расхожую версию главный
блюститель Лилиной чести. Но разве имеет большое
значение, спал с ней Агранов или не спал? Что может
добавить к ее длиннющему «донжуанскому» списку еще
одно имя? Важно другое: именно этот, вполне вероятно,
что не любовный, роман она почему-то обходила молча­
нием, рассказывая о прошлом. Распространяться о нем
3

Загадки и магия Лили Ьрпк

из

не считала возможным. И тогда, когда Агранов был на
верхах, и тогда, когда оттепель развязала всем языки, и
уже не было смысла чего-то бояться. Наверно, имела для
этого основания.
На чем же тогда держались эти плотные связи? За­
чем он был ей нужен, —об этом гадать не приходится. А
ему — зачем ему была она так уж нужна? Что могло их
сблизить и что — сблизило? Вокруг нее, во всяком слу­
чае, на коротком от нее расстоянии, вились всегда толь­
ко люди большого таланта — из мира искусств, культу­
ры и прежде всего изящной словесности —в авангард­
ной («революционной») обертке. Как затесался в их круг
«милый Яня»? Как стал другом дома — ближайшим из
самых близких? О чем могла она говорить с невеждой и
палачом, за плечами которого едва набралось четыре
класса городского училища? Если не было даже посте­
ли, то что же все-таки было? Слишком много накуроле­
сил Яня Агранов (о главных его проделках речь впере­
ди), чтобы все эти вопросы отнести лишь к простому
любопытству.

В начале августа 1922 года Лиля наконец-то двину­
лась в путь. Задержавшись ненадолго в Берлине, 18 авгу­
ста она отправилась в Лондон. Несколько дней провела
с матерью наедине: устав ее ждать, Эльза вернулась в
Париж, но, получив известие о приезде Лили, поспеши­
ла на встречу с ней. Только теперь Лиля узнала о переме­
нах в семейной жизни сестры. О том, как встретились
Лиля и Елена Ю льевна, ничего не известно. И Лиля, и
Эльза в своих мемуарных записках обходят этот вопрос
стороной. Потому скорее всего, что трещ ина склеива­
лась с трудом, напряжение не проходило. Что могло из­
менить позицию матери? Образ жизни дочери, полнос­
тью ей чуждый, не только не стал иным, но лишь приоб­
рел эпатирующую публичность. Имени М аяковского
Елена Юльевна по-прежнему не могла слышать, но и прес­
сой, и молвой Лиля была с ним связана неразрывно, —
114

мать принимала эту реальность, однако смириться с ней
не могла. Разведенная Эльза тоже не оправдала надежд —
ни у одной из дочерей нормальной семьи не сложилось.
Маяковский и Осип оставались в Москве, проводя
почти все время на даче. По соседству жила молодая кра­
савица Тамара Каширина, студентка театральной шко­
лы и начинающая актриса, работавшая с Мейерхольдом.
Вскоре в нее влюбится Исаак Бабель, и она родит ему
сына. Еще позже она станет женой другого писателя —
Всеволода Иванова —и останется навсегда верной сча­
стливому их союзу.
Тамара Владимировна Иванова (тогда еще просто
Каширина) познакомилась с Лилей перед тем, как та
отбыла за границу. Отбыла, наказав Тамаре «следить»
За Маяковским. Следила, правда, не столько она за ним,
сколько он за ней. Ухаживал настойчиво, но не навязчи­
во. Катал на лодке по пруду, брал с собою в театр. Такого
флирта Лиля никогда не боялась. Считала его нормаль­
ным и даже желанным. Тамара и Лиля станут друзьями,
и дружбу эту долгие и долгие годы ничто омрачить не
сможет.
Перед тем как отправиться в Лондон, Лиля сумела
достать немецкую визу для Маяковского и для Осипа.
Немецкую —ибо с получением выездной советской про­
блем, видимо, не было: для друзей дома оказать такую
услугу не представляло никакого труда. Самым ходким
мотивом для едущих за границу было в те годы лечение.
Все знали, что с медициной в советской России дела
обстоят неважно, и те, кто был у властей на хорошем счету,
отправлялись лечиться за границу. Чаще за государствен­
ный счет, иногда и за свой. Просьба о визе для лечения
почти всегда удовлетворялась —особенно немцами.
По легенде Маяковский и Брик выезжали на лече­
ние в Баварию, в курортный городок Бад-Киссинген.
Это не помешало Маяковскому перед отъездом публич­
но заявить на своем вечере в Большом зале Московской
консерватории: «Я уезжаю в Европу, как хозяин, посмот­
реть и проверить западное искусство». И еще: «Я еду
115

удивлять». Не очень-то похоже на больного, нуждающе­
гося в немецких водах... Тем более на человека, которо­
му положено скрывать истинные цели своей поездки.
Ни в какой Киссинген они, разумеется, не поехали.
С остановкой в Петрограде, потом в Таллине, они паро­
ходом добрались до Германии и встретились с Лилей в
берлинском «Курфюрстенотеле», который стал с тех пор
постоянной их резиденцией при наездах в германскую
столицу. Лиля была не одна — к ней приехала Эльза.
После четырехлетней разлуки все четверо наконец-то
«воссоединились» на нейтральной территории.
Радость встречи омрачали годы, их разделившие, с
неизбежностью повлиявшие на характер каждого из них.
«С Володей мы не поладили с самого начала, —вспоми­
нала впоследствии Эльза, —чуждались друг друга, не раз­
говаривали». Эльзу будто бы раздражала его страсть к
карточной игре. Н о причиной было что-то другое, чему
вряд ли легко подобрать точное объяснение. Лиля хоро­
шо понимала чувства сестры и реакцию Маяковского —
оттого и мирила их скорее для вида: она совсем не боя­
лась того, что Эльза вдруг «уведет» Маяковского за со­
бой. Былое прошло — с обеих сторон, — и возврата к
нему быть уже не могло.
Все дни проводили в гостинице и в одном из люби­
мых тогда русской эмиграцией «Романишес кафе». Обе­
дали и ужинали в самом дорогом ресторане «Хорхер» —
в деньгах, стало быть, они не нуждались и жили на ши­
рокую ногу. Лилю раздражало, что Маяковский, найдя
случайного партнера, целые часы проводил в гостинич­
ном номере за игрой. И все равно унего оставалось вре­
мя для встреч с «русским Берлином».
В Берлине собралась тогда очень большая часть рус­
ской культурной элиты, причем вовсе не только против­
ники большевиков и «великого Октября». С Есениным
и Айседорой «зверики» и «лисики» разминулись — те
уже отбыли за океан, да и вряд ли этим компаниям, чуж­
дым друг другу, захотелось бы встретиться. Н о приехал
Роман Якобсон. Виктор Ш кловский, бежавший минув­
116

шей весной из России по льду Финского залива, тоже
обосновался в Берлине и встречался с Бриками почти
каждый день.
Осип тешил друзей кровавыми байками из жизни
Чека, утверждая, что был лично свидетелем тому, о чем
рассказывал. А рассказывал он о пытках, об иезуитстве
мастеров сыска и следствия, о нечеловеческих муках
бесчисленных жертв. «В этом учреждении, — говорил
Осип, — человек теряет всякую сентиментальность»:
признавался, что и сам ее потерял. «Работа в Чека, —
констатировал Якобсон, — очень его испортила, он
стал производить отталкивающее впечатление». Осип
все еще продолжал служить в ГПУ, хотя только что был
«вычищен» из компартии как сын купца. Время, когда
изгнание из партии ставило полностью крест на судьбе,
еще не настало. Даже помехой для поездки за границу
оно, как видим, не оказалось. Если лишившегося парт­
билета сына купца продолжали держать на чекистской
службе, значит, в этом качестве он все еще был кому-то
нужен.
Времена вообще были пока что достаточно вольны­
ми. Вегетарианскими, как потом стали их называть.
Маяковский осмелился, никого не спросясь, из Берли­
на поехать в Париж. Подбили его Сергей Дягилев и
Сергей Прокофьев, с которыми он встретился несколь­
ко раз в Берлине. Пошел во французское консульство за
визой и, как ни странно, ее получил: помог Дягилев, у
которого были большие связи. Лиля почему-то с ним в
П ариж не поехала. Так рвалась, так стремилась — и
вдруг... Не потому ли, что не имела инструкций?
Неделя, впервые проведенная в Париже, навсегда
влюбила его в этот город. Но тоска по советской «буче»,
«боевой и кипучей», гнала его назад, в Москву. П очти­
тельно обращаясь в стихах на вы к Эйфелевой башне,
он приглашал ее: «Идемте! К нам! К нам, в СССР! Идем­
те к нам —я вам достану визу». Слово «виза» уже тогда
преследовало всех «советских», как заноза в мозгу. Не­
смотря на его призывы, Эйфелева башня осталась все117

таки в Париже, М аяковский же вернулся в Берлин и
с удивлением узнал, что Лиля и Осип, не дождавшись
его, хотя он отсутствовал только неделю, поспешили от­
быть домой. В Берлине у него все еще оставались неза­
вершенные издательские дела —он вернулся в Москву
лишь 13 декабря.
Не дав себе покоя ни на день, Маяковский сразу же
окунулся в бурную общественную жизнь. С интервалом
в несколько дней дважды выступил в Политехническом.
Первая лекция называлась «Что делает Берлин?». Вто­
рая — «Что делает Париж?». Одновременно очерки о
парижских его впечатлениях стали печататься в самой
популярной ежедневной газете «Известия» —они име­
ли шумный успех. Лиля присутствовала на первом его
выступлении. Пробилась в Политехнический с величай­
шим трудом —молодежь, которой не досталось билетов,
штурмовала зал, заняв все проходы, лестницы и саму эс­
траду.
Раздражение, которое она испытала, без помощи Ма­
яковского прорываясь через толпу, имело свои послед­
ствия. Неожиданно она стала прерывать его обидными
(ей казалось, что справедливыми) репликами. Востор­
женные мальчики и девочки, до отказа заполнившие зал,
тщетно пытались ее остановить. Сразу же после второ­
го выступления в Политехническом (27 декабря), на ко­
торое она не пошла, между «Кисой» и «Щеником» на­
ступил внезапный и бурный разрыв. Попытку его объяс­
нить Лиля сделала позже — в своих воспоминаниях:
«Маяковский с
чужих слов. Длинный был у нас разговор, молодой,
тяжкий. Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Все конче­
но. Ко всему привыкли —к любви, к искусству, к револю­
ции. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты,
живем в тепле. То и дело чай пьем. Мы тонем в быту. Мы
на дне. Маяковский ничего настоящего уже никогда не
напишет».
Даже при беглом взгляде на эти воспоминания нельзя
не заметить, что они лишены какой-либо логики. П оче­
118

му публичные выступления поэта, его рассказы о загра­
ничных своих впечатлениях —почему они означают, что
«мы тонем в быту», что «мы на дне»? С чего взяла она,
что у Маяковского не было своих впечатлений, что он
рассказывал только «с чужих слов»? Даже если что-то
узнал от других —все равно ведь там же, в Берлине!
Всего за одну парижскую неделю он успел встретить­
ся со множеством людей (в том числе с Ж аном Кокто,
Игорем Стравинским, Пабло Пикассо, Фернаном Леже,
Ж оржем Браком, Робером и Соней Делоне), посетить
Палату депутатов, аэродром Бурже, «Осенний салон»,
побывать в художественных галереях и в трех театрах.
И это все —рассказ «с чужих слов»?!
Маяковского можно было бы упрекнуть разве что за
слишком плоскую, прямолинейно агитпроповскую оцен­
ку русской эмиграции, но это было тогда вполне в духе
времени и никак не могло вызвать протеста у Лили. И
тем не менее она потребовала расстаться на два месяца.
Почему именно на два? Срок, скорее всего, выбран слу­
чайно: так решила Лиля, и это, стало быть, обсуждению
не подлежит...
«Раньше, прогоняемый тобою, я верил во встречу, —
признавался в своем отчаянном письме к ней Маяковс­
кий. Он написал его на следующий день после разрыва.
Написал, не уединившись в комнате на Лубянском про­
езде, а в кафе, чтобы плакать на людях, не стыдясь своих
слез. —Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от
жизни, что больше ничего и никогда не будет. Ж изни
без тебя нет. Как любил я тебя семь лет назад, так
люблю и сию секунду. Что б ты ни захотела, что б ты ни
велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом».
Значительную часть этого письма Л иля впослед­
ствии опубликует в своих воспоминаниях —только рас­
ставит знаки препинания, которыми Маяковский пре­
небрегал. Зачем она его опубликовала?
Трудно представить себе более рабское, более уни
женное, более отчаянное письмо, никакой провиннос­
тью с его стороны —об этом можно сегодня сказать со119

вершенпо определенно — не вызванное. И за что он в
том же письме несколько раз просит уЛили прощения?
«Я не вымогаю прощения»... «Я не в состоянии не пи­
сать, не просить тебя простить меня за все»... «Если ты
хочешь попробовать последнее, ты простишь, ты отве­
тишь»...
В чем он провинился? Какой тяжкий —притом им
самим осознанный —грех заставляет его ползать на ко­
ленях в надежде на милосердие? Любовь, разумеется, не
унижает, объяснение в любви —тем более. В каком-то
смысле любовь —это всегда зависимость от любимого.
И однако же...
«Никто из достоевских персонажей не впадал в по­
добное рабство» —так годы спустя прокомментировал
это письмо благородный человек и прекрасный поэт
Владимир Корнилов, и был безусловно прав.
Что же на самом деле побудило Лилю столь жесто­
ким образом взять для их совместной любви долгий
«тайм-аут» и понудить Маяковского искренне считать,
что в разрыве повинен он сам, а отнюдь не она?

Летом 1922 года, незадолго до отъезда в Германию, в
полюбившемся Брикам и Маяковскому подмосковном
поселке Пушкино Лиля познакомилась еще с одним дач­
ником, который принадлежал тогда к высоко чтимому
ею кругу ответственных работников, то есть к партий­
ной верхушке. Маяковский встретился с ним впервые
еще годом раньше в Москве, так что на летней террасе
за рюмкой водки и чашкой чая оказались люди, вовсе не
понаслышке знавшие друг о друге.
Этим человеком был Александр Михайлович Краснощеков, уроженец ныне печально знаменитого украин­
ского Чернобыля. Различные советские источники со­
общают, что его подлинное имя Абрам Моисеевич Тобинсон. Архивы Киевского охранного отделения царс­
ких времен сообщают другое имя: Фроим-Юдка Мовшев
Краснощек. Никто не знает, какое из них сочиненное.
120

Но это, пожалуй, не так уж важно. М ножественность
имен характерна для тех, кто в дореволюционной Рос­
сии занимался подпольной деятельностью. Краснощеков ею и занимался, причем, как у многих деятелей под­
полья, в его биографии множество провалов и темных
мест.
По официальной биографии, он уже в 1902 году, двад­
цати двух лет от роду, уехал из России и вскоре обосно­
вался в США, вернувшись на родину через Дальний Вос­
ток лишь в июне 1917 года. По данным же главно­
го жандармского управления царской России, 27 марта
1907 года он задержан в Брянске по обвинению в убий­
стве ротмистра Аргамакова. Каких только загадок не
задают нам секретные архивы!..
Есть, однако, факты бесспорные. В 1912 году Краснощеков окончил юридический и экономический фа­
культеты Чикагского университета. После свержения
монархии в Россию возвратился человек, не сменивший
свои убеждения, но получивший блестящее образова­
ние и освоивший несколько важных профессий. Ему
пришлось пробыть какое-то время в колчаковской тюрь­
ме, прежде чем выйти на волю и проводить «линию
партии» на Дальнем Востоке. Судьбе было угодно сде­
лать его премьер-министром и министром иностранных
дел марионеточной Дальневосточной Республики, при­
думанной Лениным для отвода глаз и создания фикции
«независимости» удаленных от Москвы территорий.
Страх от возможного превращения фикции в реаль­
ность побуждал «кремлевских мечтателей» даже всех
своих ставленников подозревать в измене. Обвиненный
в том, что он привлек в свое правительство меньшеви­
ков и эсеров, что стремился к личной диктатуре и к от­
рыву Дальневосточной Республики от РСФСР, Краснощеков в середине 1921 года был отозван в Москву. Буду­
чи без дела, он выполнял «отдельные поручения» крем­
левских начальников (одним из таких поручений была
поездка с Айседорой Дункан в кодонию для малолетних
преступников — Краснощ еков служил Айседоре и ги­
121

дом, и переводчиком), охотно входил в московскую куль­
турную среду, посещая разные мероприятия, которыми
была так богата зажившая нэповской жизнью Москва.
Тогда-то М аяковский и познакомился с ним.
В Пушкино, на дачу, возвращался по вечерам из Мос­
квы на служебном автомобиле уже обретший новый пост
крупный партийный сановник. Краснощеков, которого
снова облекли высоким доверием, стал к тому времени
заместителем наркома финансов и членом Президиума
Высшего совета народного хозяйства. Это были его
официальные, публично объявленные должности. Была
и еще од н а— потайная: его назначили членом комис­
сии по изъятию церковных ценностей, то есть по грабе­
жу имущества различных конфессий, прежде всего Рус­
ской Православной церкви.
Комиссию возглавлял Лев Троцкий, в большинстве
своем она состояла из лиц отнюдь не православного ве­
роисповедания. Ленин повелел им всем «не высовывать­
ся», подставляя, когда в том будет нужда, «православно­
го» члена комиссии — Михаила Калинина. Однако от
особо доверенных легальные грабители не скрывали
своих функций, вызывая у них вовсе не отвращ ение, а
священный трепет и благородный восторг. Кто знает,
рассказал ли Краснощеков своей новой знакомой про
все свои должности. Каждого, кто —больше ли, меньше
ли —привлекал к себе ее внимание, она обычно умела
разговорить.
Краснощеков был молод (сорок два года), красив,
обаятелен, хорошо образован, говорил на нескольких
языках, его одухотворенное, волевое лицо свидетель­
ствовало о работе мысли и об уверенности в своей
силе —эти качества Лиля любила больше всего. Ж ена
его осталась в Америке, дочь Луэлла (такое американс­
кое имя дали ей при рождении) жила с отцом, и девочка
сразу же привязалась к Лиле —на всю жизнь, как потом
оказалось.
Только-только начавшийся роман Краснощекова и
Лили был прерван ее заграничной поездкой. Никогда
122

бы она себе не позволила этого, будь на то ее воля! Уж во
всяком случае не отсиживалась бы без дела в Берлине
больше двух месяцев после возвращения из Лондона,
выслушивая Осины байки и раздражаясь от картеж­
ных страстей Маяковского, который часами резался в
покер.
Сразу же по возвращении в Москву угасший было
роман возобновился. Краснощеков к тому времени под­
нялся еще на одну ступеньку служебной лестницы, став
председателем созданного по его же инициативе П ро­
мышленного банка, призванного составить конкурен­
цию Госбанку. Вероятно, Маяковский позволил себе ка­
кую-то резкость в разговоре с Лилей — иначе трудно
объяснить, за что он просил прощения.
Так или иначе, 28 декабря по ее прихоти был объяв­
лен принудительный мораторий на их отношения. Они
договорились не видеть друг друга, назначив конт­
рольную дату следующей встречи: 28 февраля 1923 года.
Лишь тогда, «проверив» за два месяца свои чувства и
подвергнув ревизии свое общее прошлое, они должны
были решить, как им жить дальше. Маяковский заперся
у себя на Лубянском проезде, Лиля осталась в Водопья­
ном. М аяковский тотчас принялся за новую поэму —
потом она будет названа им «Про это».
Лиля «проверяла» тем временем свои отнош ения
сразу с двумя: с Маяковским и с Краснощековым. Вер­
ная своим принципам, новую увлеченность она ни от
кого не скрывала. О т Маяковского —в том числе.

ЗАРУБКИ НА СЕРДЦЕ
олько в стихах Маяковский давал чувствам полную
волю —без всяких ограничений. Запрет на встре­
чи все время нарушался. Маяковский дежурил под окна­
ми Лили, которая осталась в Водопьяном, посылал ей
записки и длинные письма через домработницу Аннуш­

Т

123

ку, через поэта Николая Асеева, искал встреч на улицах.
Лиля была непреклонна: мораторий на общение закон­
чится в три часа дня 28 февраля, и ни одной минутой
раньше! «Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благо­
даря всему, —письменно обращался к ней Маяковский,
покорно соглашаясь на те мучения, которым она его под­
вергла, —люблю, люблю и буду любить, будешь ли ты
груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно
люблю. Аминь. Смешно об этом писать, ты сама знаешь».
Ничего смешного-то как раз и не было. Безгранич­
ная, неподвластная разуму, любовь, многократно увели­
ченная его воображением и органично присущей ему
склонностью к гиперболам —и в поэзии, и в жизни, —
такая лю бовь неизбеж но обрекала на страдания, и
Лиля —с безупречно точным расчетом, совершенно со­
знательно, чего и сама впоследствии никогда не отри­
цала, — шла на это, побуждая его столь мучительным
образом приковать себя цепью к письменному столу.
Муки художника (об этом говорит весь мировой опыт)
сублимируются в его творчестве, в максимальной сте­
пени позволяя ему выразить себя и свои чувства. Лишь
благодаря этим мукам человечество получило в дар ве­
личайш ие образцы лю бовной лирики. Правда, мало
кого «объект любви» подвергал страданиям с единствен­
ной целью: выжать из влюбленного автора поэтический
шедевр.
«Любишь ли ты меня? —спрашивал Лилю Маяковс­
кий в другом письме из своего заточения. —Для тебя,
должно быть, это странный вопрос —конечно, любишь.
Но любишь ли ты меня? (Ударение на слове «меня»! —
А. В.) Любишь ли ты так, чтоб это мной постоянно чув­
ствовалось?
Нет. Я уже говорил Осе. У тебя не любовь ко мне
(ударение на словах «ко мне». —А. В.), у тебя —вообще
ко всему любовь. Занимаю в ней место и я (может быть,
даже большое), но если я кончаюсь, то я вынимаюсь,
как камень из речки, а твоя любовь сплывается над всем
остальным. Плохо это? Нет, тебе это хорошо, я бы хо­
тел так любить».
124

Так виделось то, что случилось, самому Маяковско­
му. К таким мыслям его привело. На такие страдания
обрекло.
Теперь —та же ситуация глазами Лили. Ее реакция.
Ее чувства. С предельной откровенностью они отраже­
ны в ее письме Эльзе от 8 февраля 1923 года, когда твор­
ческое его заточение достигло самого пика.
«Милая моя Элинька, я, конечно, сволочь, но —что
ж поделаешь! Все твои письма получила. Ужасно рада,
что твой «природный юмор» при тебе. (Публикаторы
переписки не сочли возможным —скорее, просто этой
возможности не имели —ознакомить нас с «природным
юмором» Эльзы, поэтому мы не знаем в точности, над
чем она потешалась. Впрочем, из того, что следует сра­
зу же за этим пассажем, догадаться не трудно. Письма
Эльзы, на которое, видимо, отвечает Лиля, нет и в пол­
ном, французском, издании переписки. —А. В.) Мне в
такой степени опостылели Володины: халтура, карты и
пр. пр. ...что я попросила его два месяца не бывать у нас
и обдумать, как дошел он до жизни такой. Если он уви­
дит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я
опять приму его. Если же —нет, то Бог с ним!

Я в замечательном настроении, отдыхаю. На­
слаждаюсь свободой! Занялась опять балетом —каждый
день делаю экзерсис. По вечерам танцуем. Оська танцу­
ет идеально Мы завели себе даже тапера. Заразили
пол-Москвы.

Романов у меня — никаких. (Если не считать, разу­
меется, роман с Краснощековым. Знала ли Эльза о нем?
Или этот роман Лиля почему-то предпочла скрыть? —
Л, В.) С тех пор, как не бывает Володя —все пристают
пуще прежнего. Но я непоколебима! Довольно нас по­
мещики душили!»
Замечательным настроение у Лили было и потому
еще, что в очень недалеком будущем маячил очередной
европейский вояж. «Сейчас февраль. В начале мая ду­
125

маем ехать. Значит —скоро увидимся!» Никаких опасе­
ний насчет того, что поездка не состоится. Раз «дума­
ем», значит, «скоро увидимся». Без проблем...
Сколь бы ни была велика его любовь, она не мутила
разум и не застила глаза. Маяковский ясно видел всю
беспощадную реальность и точно оценивал ситуацию.
Свои мысли он доверил бумаге. Но длинное письмо, где
содержатся приведенные выше строки — «Любишь ли
ты меня?» —и еще много других безошибочных наблю­
дений, повергавших его в отчаяние, послать Лиле все
равно не посмел, хотя и не уничтожил. Понимал ли, ка­
ким бесценным документом, точно отражающим его
внутренний мир, его безуспешную борьбу с самим со­
бой, оно является? Лиля нашла это письмо среди других
бумаг поэта лишь после того, как тот погиб.

«Я не любила никого другого, только Володю, все­
гда, всегда, и когда мы были вместе, и когда наши отно­
шения изменились, и когда он ушел из жизни. Всегда.
Только его одного». Так говорила при мне Лиля Брик
македонскому журналисту Георгию Василевскому в июле
1967 года.
Когда поздним вечером 24 декабря 1976 года, проща­
ясь с Лилей, болгарский поэт Любомир Левчев благого­
вейно целовал висевшее на ее груди золотое кольцо с
инициалами ЛЮ Б, Лиля в присутствии Андрея Возне­
сенского и меня повторила те же слова: «Я любила толь­
ко его одного. Я говорила ему, что буду так же любить
его и в старост»; которой он очень боялся. Мне не ну­
жен был никто другой, никто другой...»
Думаю, есть немало людей, которы е слышали от
Лили те же слова. Особенно часто она повторяла их в
последние годы.
«Вся драма в том, —сказал мне Василий Васильевич
Катанян, чья безграничная преданность Лиле и памяти
о ней ни у кого не вызывает сомнений, —что Маяковс­
кий любил только Лилю, а Лиля любила только Брика,
126

но вовсе не Маяковского. Возможно, старалась себя убе­
дить в том, что любит его, но не любила». То же самое
Василий Васильевич высказал (и не раз) в своих кни­
гах, и вряд ли отважился бы на это, не будучи уверен в
точности своего утверждения.
Как разгадать эту загадку? Как разобраться в том, в
чем запутались сами участники той драмы? Как просле­
дить хронологию событий, относящихся к пресловутой
«области чувств», не подверженных логике, не допуска­
ющих документального подтверждения или опроверже­
ния, не поддающихся холодному анализу мемуаристов,
биографов и историков?
Остались письма, остались противоречивые воспо­
минания «действующих лиц» той, многоактной, теперь
уже давней, драмы, неуклонно перераставш ей в траге­
дию. Остались пристрастны е и субъективные свиде­
тельства современников. Остались запальчивые, кате­
горичные суждения комментаторов, которым нужен
только такой, а не какой-то другой образ «нашего Мая­
ковского», только такой, а не какой-то другой образ «на­
шей Лили Брик».
Но главное, что гораздо важнее, —остались стихи.
Добровольно заточив себя в «тюрьму» — так назы­
вал Маяковский свое сидение за столом на Лубянском в
течение двух месяцев (в них вошла и одинокая встреча
Нового года, приход которого Лиля отметила в привыч­
но веселом общ естве в Водопьяном), — М аяковский
писал поэму о «смертельной любви поединке». Поэму,
про которую он сам сказал, что она написана «по лич­
ным мотивам». В ней прямо говорится, что, пока он ее
писал, «в столе» (именно так! не — «на столе») лежала
фотография смеющейся Лили, а он писал про свою боль.
Называется поэма «Про это». Маяковский обязал себя
завершить работу до конца «моратория», и обязатель­
ство это он выполнил. Иначе, впрочем, и быть не мог­
ло —ведь не мог же он предстать перед Лилей с пусты­
ми руками!
127

На окончательном варианте поэмы рукой Маяковс­
кого проставлена дата: 11 февраля 1923 года. Но еще
пятью днями раньше Лиля писала Эльзе в Париж —это
то самое письмо, большой фрагмент которого проци­
тирован выше: «Прошло уже два месяца: он днем и но­
чью ходит под окнами, нигдене бывает и напи­
сал лирическую поэму в 1300 строк!! З н ач и т — на
пользу!» Н асчет «нигде не бывает» — это все-таки не
совсем так: М аяковский за эти два месяца участвовал во
многих общественных мероприятиях, посещал издатель­
ства, заключал договоры на издание своих книг. А все
остальное —сущая правда. Поэма, так получается, была
завершена уже в начале февраля, и Лиля об этом знала.
С точностью до числа строк...
Обменявшись записками, они договорились о совме­
стной поездке в Петроград. Билеты покупал Маяковс­
кий. М ораторий заканчивался в три часа, поезд отхо­
дил в восемь. Встретились на ступеньках вагона. Встре­
ча эта описана множество раз —достаточно вспомнить
самое главное: как только поезд тронулся, Маяковский
тут же, в коридоре, не обращая внимания на сновавших
взад и вперед пассажиров, прочитал Лиле только что
написанную поэму и —расплакался. «Теперь я была сча­
стлива, —написала Лиля годы спустя в своих воспоми­
наниях. — Поэма, которую я только что услышала, не
была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковс­
ком свой идеал и идеал человечества. Звучит, может
быть, громко, но тогда это было именно так».
Конечно, Лиля была счастлива. Счастлива оттого,
что новая поэма Маяковским написана и что она гени­
альна. Какой ценой она появилась, —теперь этот воп­
рос становился уже второстепенным. Вернувшись через
несколько дней в Москву, она позвонила Рите Райт:
«Скорей приезжай. Володя написал гениальную вещь».
Рита тотчас примчалась —и получила в дар чистую тет­
радь. «Записывай все, что он скажет, — объяснила ей
Лиля свой подарок. — Володечка — гений. Каждое его
слово останется».
128

Тончайшее ее чутье не подвело и на этот раз. Она
хорошо понимала цену его поэзии. Маяковский считал
излишним хранить свои рукописи, чтобы не «заакадемичиться». Лиля умолила его подарить ей все, им напи­
санное, прежде всего то, что связано с созданием поэмы
«Про это». Так сохранились наброски к поэме и ее чер­
новик.
Возвратившись в Москву, Лиля созвала в Водопья­
ный друзей — слушать поэму «Про это». Пришел нар­
ком Луначарский с женой, известной в ту пору актри­
сой Малого театра Наталией Розенель, пришли Борис
Пастернак, Николай Асеев, художник Давид Ш теренберг и еще много других людей их круга, чье мнение
очень тогда ценилось. «Впечатление было ошеломляю­
щее, огромное», —вспоминала впоследствии Розенель.
Лиля сияла. Ее портрет работы фотохудожника Алексан­
дра Родченко украсил обложку первого издания поэмы,
состоявшегося уже в начале июня. Поэма вышла с ав­
торским посвящением: «Ей и мне». Лишь очень немно­
гие знали, что скрывалось за этими двумя словами.
Н ет никаких свидетельств, что на этом чтении при­
сутствовал Корней Чуковский. Однако, оказавшись тог­
да же в Москве, он тоже слышал чтение Маяковским
поэмы, и, судя по описанию, тоже у Бриков и тоже в при­
сутствии Лили. «Пирожное и коньяк, —записал Чуков­
ский в своем дневнике. Н ачинает читать. Хорошо
читает. Есть куски настоящей поэзии, и тема ши­
рокая, но в общем утомительно». Ну, что ж, у каждого
свое впечатление, это нормально. «Я сказал Маяковско­
му, — продолж ает К орней И ванович, что А нненков
(Ю рий Павлович Анненков — художник и литератор,
друг и Чуковского, и Маяковского. Эмигрировал годом
позже. — А. В.) хочет написать его портрет. Маяковс­
кий согласился позировать. Но тут вмешалась Лиля
Брик. «Как тебе не стыдно, Володя! Конструктивист —
и вдруг позирует художнику. Если ты хочешь иметь свой
портрет, поди к фотографу Вассерману —он тебе хоть
двадцать дюжин бесплатно сделает». Между прочим,
129

сама позировала с большой охотой, и не одному худож­
нику, а многим и многим...
В то же самое время разворачивалась другая, не столь
кровоточащая, драма. Но тоже драма любви. Косвенно
она опять же имела отношение к Лиле. Безответно влюб­
ленный в Эльзу (и немножечко, рикошетом, в Лилю)
Виктор Ш кловский выпустил книгу «Zoo, или Письма
не о любви». Книге предпослано авторское уведомление:
«Посвящаю Эльзе Триоле и даю книге имя Третья Элоиза». Все герои этой книги — подлинные, и даже носят
свои имена, в том числе и Эльза-Аля. Ее письма к Шклов­
скому немножко стилизованы, но в основе —полностью
или частично —автором использован истинный текст.
Впрочем, первое письмо Ш кловский адресовал не
Эльзе, а ее «очень красивой» сестре «с сияющими глаза­
ми». «Целую тебя, милую, —писал Ш кловский Лиле из
Берлина в Москву, —самую красивую, спасибо еще раз за
любовь и ласку». Письмо датировано 3 февраля 1923 го­
да — мучительный конфликт Маяковского и Лили как
раз к этому дню достиг апогея и приближался к развяз­
ке. «Я люблю тебя, Аля, —писал в то же время Шкловс­
кий своей «Элоизе», —а ты заставляешь меня висеть на
подножках твоей жизни». Н а подножках Лилиной жиз­
ни висел Маяковский, и все они были —не были влюб­
лены друг в друга, оставляя в стихах и в прозе память о
своих подлинных или мнимых страданиях. И еще —ос­
тавляя зарубки на сердце: у одних раны заживали легко
и быстро, для других становились смертельными.

Казалось, после всего, только что пережитого, дол­
жна была, наконец, наступить полоса покоя —может ли
человек даже с воловьими нервами долго выдержать то
напряжение, которое оба они испытали? Оба? Кто зна­
ет... Один — безусловно. Н о, как известно, покой нам
только снится...
Роман Лили с Краснощековым разворачивался в пол­
ную силу, он был у всех на виду, о нем судачила «вся Мос­
130

ква» —очень уж были заметны фигуры его участников.
Каждая по-своему — и все равно очень заметны. Н о
Лиля, следуя своему пониманию свободы, не видела и в
этом ни малейшей драмы, полагая, что главное —соблю­
дать правило, согласованное Бриками и Маяковским еще
в 1918 году: дни принадлежат каждому по его усмотре­
нию, ночью все собираются под общим кровом.
Вероятно, именно это имея в виду, она написала Ма­
яковскому: «Неужели не хочешь пожить по-человечес­
ки и со мной?! А уже, исходя из общей жизни —все ос­
тальное?! Мне —очень хочется. Кажется —и весе­
ло, и интересно. Если бы, независимо от того, где
были и что делали днем, мы могли бы вечером или но­
чью ВМЕСТЕ рядом полежать в чистой удобной посте­
ли; в комнате с чистым воздухом; после теплой ванны!
Разве не верно?»
П рочитав это письмо, скорее М аяковский Лилю,
чем она его, мог бы упрекнуть в стремлении погрязнуть
в быте —теплая ванна и удобная постель, танцы с тапе­
ром и прочие экзерсисы находились на обочине его
интересов. О н жил совершенно другим, испытывая как
раз в это время необычайный творческий подъем: но­
вые стихи, одно за другим, новые очерки и памфлеты
появлялись в печати, выходили отдельными изданиями,
Маяковский был нарасхват, всюду — на любом поэти­
ческом вечере, на многолюдных литературных дискус­
сиях он был желанным участником и уж во всяком слу­
чае желанным гостем.
«И со мной»... Н о именно в это время в каких-либо
иных любовных приключениях он не был замечен. Он
тоже хотел пожить по-человечески —в любом понима­
нии этого слова, — но сам вряд ли имел возможность
заняться квартирным вопросом при той странности и
нестабильности отношений, которые продолжали суще­
ствовать между ним и Лилей. Ее дневная свобода, кото­
рая —это с очевидностью вытекает из письма —долж­
на была сохраниться за ней и при создании какого-то
своего, общего с Лилей, и только с Лилей, дома, никак
131

не могла побудить его бросить все дела и отдаться стро­
ительству семейного «гнезда».
О том, что представляло собой тогдашнее его гнез­
до, рассказал посетивший в Водопьяном Маяковского и
Бриков итальянский журналист Энрико Каваккиоли,
корреспондент газеты «Мессаджеро»: «В комнате, до­
вольно просторной, вокруг большого стола — десять
деревянных стульев. Никакой другой мебели, кро­
ме традиционной кафельной печи. мебель
старого стиля. Куча книг. Огромный склад. Разбросан­
ные здесь и там, нагроможденные на полу, расставлен­
ные в шкафах с перевернутыми корешками, хранящие­
ся в старых холщевых мешках, словно картошка.
Казалось, прошел разрушительный град по мебели, по
полкам, по диванам, заваленным бумагами, по запылен­
ным стульям, по кубистским картинам, развешанным по
стенам, как связки луковиц». Здесь М аяковский жил,
здесь проходили заседания ЛЕФа, здесь ссорились и ми­
рились, дружили и занимались любовью...
Между тем над Краснощ ековым стали сгущаться
тучи. Посты, которые он занимал, неизбежно обрекали
его на участие в таких операциях, которые при жела­
нии легко могли быть использованы для любых, компро­
метирующих его, обвинений. Он ворочал огромными
деньгами —рано или поздно это всегда дает повод для
более или менее правдоподобных подозрений в махина­
циях и злоупотреблениях.
Эта опасность стала подстерегать его еще больше
после того, как он оказался —в дополнение ко всему ос­
тальному —еще и генеральным представителем Русскоамериканской индустриальной корпорации (РАИК),
будто бы независимой от советского государства «част­
ной» компании, осваивавшей пока еще никем не захва­
ченный советский рынок. Оставшаяся в Соединенных
Штатах жена Краснощекова получала от этой компании
его жалованье (200 долларов в месяц), ему тоже что-то
перепадало в советской России —и на мелкие расходы,
и по-крупному. Сколько-то тысяч долларов он просто
132

растратил, сколько-то его же Промбанк дал в виде кре­
дита РАИКу, то есть компании, генеральным представи­
телем которой в Советском Союзе опять-таки он и яв­
лялся.
Насколько все эти обвинения соответствовали дей­
ствительности, сейчас сказать трудно, но — тогда, по
крайней мере, —выглядели они вполне убедительно, тем
более что параллельно, с помощью того же Промбанка,
возникла и процветала еще одна компания («Американ­
ско-русский конструктор»), возглавлял которую родной
брат Александра Краснощекова Яков. До какого-то вре­
мени все эти факты и разоблачительные выводы финан­
совой ревизии скрывались от публики, поскольку в цен­
тре скандальных аф ер оказался очень крупный предста­
витель советской верхушки, своим должностным поло­
жением бросавший тень на всю партийную элиту и во­
обще на весь советский режим.
Однако, кроме потайных операций, в достовернос­
ти которых можно было и сомневаться, значительная
часть жизни обоих братьев шла на виду у всех. Слухи,
один другого сенсационнее, ползли по Москве и Пет­
рограду. О том, например, что при своих поездках в
Петроград Александр Краснощеков, его брат и их «по­
мощники» занимали несколько апартаментов в лучшей
гостинице города «Европейская», где вечерами шла пья­
ная гульба с участием ансамблей цыган. Ночью кутилы
перемещались в квартиры своих развлекателей, куда уже
заранее были доставлены вина и всякая гастрономия —
за счет, разумеется, банка. За усладу гостей песнями и
плясками темпераментные цыганки получали золотые
украшения и огромные пачки червонцев.
Вскоре в обвинительное заключение по делу брать­
ев Краснощековых войдет и такая фраза: они «заказы­
вали своим женам каракулевые и хорьковые шубы...».
Ю ридическая жена Александра Краснощекова жила в
Америке и, кроме двухсот долларов в месяц, ничего дру­
гого от него не получала. На роль жены в этом контексте
могла претендовать только Лиля. Но имя ее —черным
133

по белому —в судебных документах ни разу не упомина­
ется. Компетентные органы щадили Лилю уже тогда.
В самый разгар финансовых ревизий деятельности
Краснощекова, всевозможных экспертиз и вызовов его
на допросы в качестве «свидетеля», Брики и Маяковс­
кий, заблаговременно озаботившись получением виз,
приняли реш ение не вносить никаких перемен в согла­
сованные ими планы на лето. 3 июля 1923 года они отбы­
ли из Москвы, воспользовавшись редчайшим тогда ви­
дом транспорта: рейсовы й самолет компании «Дерулюфт» доставил их с Ходынского поля в Москве прями­
ком в Кенигсберг, откуда они проследовали в Берлин и,
не задерживаясь, отбыли на курорт Бад-Флинсберг, вбли­
зи Геттингена. В безмятежную и размеренную курортную
жизнь на водах приятное разнообразие внес приезд из
Праги Романа Якобсона, который зримо убедился в том,
что никакой надобности бежать о т больш евиков по
фиктивному брачному свидетельству у Лили действи­
тельно не было.
Судя по тому, как Брики и Маяковский передвига­
лись в европейском пространстве, никакой несвободы
они и в самом деле не ощущали.
Три недели полуотдыха, полулечения имели еще бо­
лее счастливое продолжение в течение всего августа,
который Брики и Маяковский провели на острове Нордернее — популярном балтийской курорте на границе
Германии и Голландии. К ним присоединился не только
Виктор Ш кловский, но и —что гораздо важнее —Эльза
и даже Елена Ю льевна, сменившая гнев на милость и
решившая, ничуть не изменяя своих взглядов на семью
и брак, принять жизнь такой, какая она есть. Присут­
ствие О сипа придавало московской компании хотя бы
внешнюю благопристойность, оберегая Лилину маму от
душевного дискомфорта.
Погода была превосходной, море теплым, песчаный
пляж идеальным, дюны исключительно живописными.
Давно уже все, кто собрался тогда на острове, не испы­
тывали такой безмятежности и такого блаженства.
134

Кроме обрывочных газетных сообщений, доходив­
ших до курортников из Москвы крайне нерегулярно,
никаких известий о ходе следствия, начатого против
Краснощекова, Лиля не имела. Даже оказавшись в Бер­
лине уже в начале сентября и имея возможность читать
как советские, так и эмигрантские газеты, уделявшие
скандалу «в большевистском логове» немало места, Лиля
в Москву не поспешила. 15 сентября туда поездом, с пе­
ресадкой в Риге, уехал Маяковский, 18-го он был уже в
Москве. Лиля и Осип остались в Берлине.
19 сентября арестовали Краснощекова, но Маяковс­
кий, отправляя Лиле письмо уже после этого события,
которое не могло оставить его безучастным, не счел нуж­
ным уделить ему даже одного слова. «Дорогой мой и слад­
кий Лиленочек! — писал он. — Ужасно без тебя заску­
чал!!!! П риезжай скорее! Без тебя здесь совсем не­
возможно! Приезжай скорее, детик. Целую вас всех
(Киса+Ося), а тебя еще и очень обнимаю. Твой весь...»
В Москве Л илю ждали статьи, опубликованные, вви­
ду их особой важности, сразу в двух центральных газе­
тах: «Правде» и «Известиях». Это, собственно говоря,
были не статьи, а официальное сообщение наркомата
рабоче-крестьянской инспекции, подписанное самим
наркомом Валерьяном Куйбышевым. «...Установлены, —
утверждал нарком, — бесспорные факты преступного
использования Краснощековым средств в лич­
ных целях, устройство на эти средства безобразных ку­
тежей, использование хозяйственных сумм банка в це­
лях обогащения своих родственников... должен
понести суровую кару по суду».
Золотая подмосковная осень была как раз в самом
разгаре, и так мечталось продолжить пляжное блажен­
ство дачным в обществе любимого человека. Вместо
этого Лиля должна была носить передачи арестанту в
Лефортовскую тюрьму. Дочь Краснощекова Луэлла пе­
реселилась к Брикам и стала теперь уже дочерью Лили.
Н е Лили, конечно, а дляЛили, но суть от этого не меня­
ется. Краснощеков болел, кроме вкусных вещей ему чуть
135

ли не ежедневно носили лекарства — по очереди: то
Лиля, то Луэлла. А жизнь на виду оставалась такою же,
как всегда: все так же собирались в Водопьяном, спори­
ли, рисовали, музицировали, острили, разыгрывали
друг друга, читали только что написанные стихи, ссо­
рились и мирились друг с другом...
Очередная поездка за границу была задумана сразу
же но возвращении из 1ермании. Теперь Лиля, похоже,
просто не могла без Европы: к этому образу жизни при­
выкаешь, как к наркотику, и отказаться уже невозмож­
но... Своих планов и в новой —неожиданной для нее —
ситуации Лиля менять не собиралась, оставив Краснощекову, по его просьбе, томик стихов Уитмена —он со­
бирался его переводить в тюремной камере, тогда это
еще позволялось, как в кошмарные царские времена: как
известно, арестованные революционеры писали, случа­
лось, в крепостных казематах целые книги.
Уже в начале февраля 1924 года, едва отшумели скор­
бные дни по случаю смерти Ленина (пока они не закон­
чились, советский этикет не позволял думать ни о чем
мелком и суетном), Лиля отправилась в Париж через
Берлин: теперь визы выдавали ей без труда, хорошо изу­
чив, как видно, всю ее подноготную. Со стороны совет­
ских властей этому не мешало то обстоятельство, что
31 декабря 1923 года Осип расстался с ГПУ —формаль­
но потому, что (так сказано в служебной аттестации)
был «медлителен, ленив, неэффективен». Каждое слово
этой триады можно понимать и толковать по-всякому.
Какая, к примеру, эффективность должна и может быть
в работе юрисконсульта этого ведомства? Н и одного
судебного или арбитраж ного дела, где юрисконсульт
Брик мог бы проявить свою эффективность или неэф­
фективность, ГПУ отродясь не вело —чем же тогда он
провинился?
Впрочем, истинной причиной, как считают его био­
графы, было «буржуазное происхождение» Осипа. Но
происхождение его ни для кого не являлось загадкой уже
в тот момент, когда Осипа на работу брали, а в краткий
136

период нэпа к социальным корням проявляли, напротив,
гораздо большую терпимость, чем в пору военного ком­
мунизма. Это происхождение, как мы видим, ничуть не
повлияло на дальнейшую карьеру Осипа, как и на судьбу
Лили. Возможно, надобность в его Лубянском служении
по тем или иным причинам просто отпала, —даже, на­
верно, стала кому-то мешать, —а дружба с лубянскими
шишками осталась все равно неизменной. И у Осипа, и
у Лили, и у Маяковского.

П О ПРАВИЛАМ КО НСПИ РАЦ ИИ
середине февраля 1924 года Лиля очутилась в Пари­
же в объятиях любимой сестры, приготовившей ей
небольшой, но уютный уголок на улице Ложье, 41. (Прой­
дут годы, и Лиля станет уверять свою сестру, что впер­
вые попала в Париж только в 1928-м и что жила совер­
шенно не там. У Эльзы была куда более цепкая память,
тем более что она сама и устраивала Лиле ее первое па­
рижское гнездышко. Но, не смея спросить, зачем той
нужно ретроспективное смещение дат, деликатно про­
молчала.) Окунувшись в парижскую жизнь, она не забы­
ла, однако, про московские невзгоды. Отзвуком этого
служит одна кратчайшая фраза из ее письма Маяковс­
кому от 23 февраля: «Что с А. М.?»
Ответы Маяковского на ее письма известны, но от­
вета именно на этот вопрос в них нет. О твет содержит­
ся, пожалуй, не в письмах, а в стихотворении «Юбилей­
ное», написанном вскоре по случаю празднования 125-й
годовщины со дня рождения Пушкина. И не только в
той строке, где Маяковский считает себя, наконец, «сво­
бодным от любви», но и в более драматичных строках:
«их и по сегодня много ходит — всяческих охотников
до наших жен». Пребывание Краснощекова в тюрьме не
было и не могло быть для Маяковского облегчением:
непоправимый удар по тому союзу с Лилей, о котором

В

137

Маяковский мечтал, уже был нанесен —дело шло к раз­
вязке, хотя, судя по их переписке, ничего в отношениях
между ними не изменилось.
Париж подарил Лиле не только себя, но и очень при­
ятный, хотя и краткий, романчик. За ней стал ухажи­
вать художник Фернан Леже, тогда еще вовсе не знаме­
нитый. Н о Лиля как раз любила не уже знаменитых, а
тех, в ком она проницательно видела будущую знамени­
тость. Леже водил ее в дешевые дансинги и скромные
бистро, ей льстили его восторги, но, кажется, дальше
восторгов дело так и не пошло.
Предполагалось, что с Маяковским они снова встре­
тятся в Берлине, но Лиля (она уже перебралась в отель
«Иена») сумела добиться продления просроченной анг­
лийской визы и отправилась к матери. «Париж надоел
до бесчувствия! —убеждала она Маяковского. —В Лон­
дон зверски не хочется! Соскучилась по тебе!!! Я
люблю тебя и ужасно хочу видеть. Целую все лапки, и
переносики, и морду».
Последнюю декаду апреля и начало мая Лиля и Мая­
ковский провели вместе в Берлине. Германия не была
целью поездки — предполагалось их совместное путе­
шествие в Америку. Н о планы эти сорвались: не было
визы, которую пробивал им в Нью-Йорке Давид Бурлюк.
После трехмесячного отсутствия 9 мая Лиля вместе с
Маяковским вернулась в Москву. В судьбе Краснощекова все еще не было никаких перемен.
Столь ненавидимый Лилей «быт» снова напомнил о
себе на классический советский манер. Раньше Брики
и Маяковский вселялись в комнаты тех «буржуев», кого
«уплотняли», чтобы те не жили слишком просторно.
Теперь в роли буржуев оказались они сами. Одну из двух
комнат в коммунальной квартире вВодопьяном у низ£г
отобрали —ту, которая была записана на имя Маяковс­
кого, поскольку он считался вполне обеспеченным, имея
крохотную комнатушку в Лубянском проезде.
Предстояло найти другое жилье, которое бы жиль­
ем вообще не считалось и, значит, могло быть занято
138

без разрешения городских властей. Таковым тогда еще
оставались подмосковные дачи. И з всех ближних при­
городов выбор пал на Сокольники —этот район по-пре­
жнему считался дачной местностью. Выбор был не слу­
чайным: поблизости находилась Лефортовская тюрьма,
где все еще томился Краснощеков. Чтобы носить ему
передачи, Лиле и Луэлле не требовалось теперь преодо­
левать большие расстояния при помощи плохо работав­
шего городского транспорта.
Удобств на даче, естественно, не было, их отсутствие
компенсировалось большим пространством: целый дво­
рец! Теперь у Бриков и Маяковского были четыре ком­
наты: гостиная, спальня, еще одна, миниатюрная —там
в осенне-зимний сезон был угол для Маяковского, пото­
му что четвертая комната, за ним закрепленная по обще­
му уговору, не отапливалась, с окончанием лета ее запи­
рали на висячий замок, забив ящиками и чемоданами.
О т ближайшей трамвайной остановки к даче надо было
идти через безлюдный лес.
Всего лишь несколько лет назад огромные апарта­
менты со всеми удобствами в петроградской квартире
на Жуковской никаким дворцом не казались. Советские
критерии роскоши быстро вошли в жизнь и стали при­
вычной нормой. Несмотря на отдаленность от города и
трудности с транспортом, дача в Сокольниках всегда
была полна гостей. Особенно часто бывали Пастернак
и Ш кловский, неизменные «спутники» М аяковского —
поэты Николай Асеев и Семен Кирсанов, набивавший­
ся в друзья корреспондент агентства Гавас в Москве Ж ан
Фонтенуа, которого обитатели и гости сокольническо­
го дома насмешливо величали — на русский манер —
Фонтанкин. С Фонтенуа Маяковский имел и встречи в
Париже, —однажды, во время довольно загадочного ме­
роприятия, о котором речь впереди, он служил ему пе­
реводчиком.
Маяковскому, похоже, дачный простор по душе не
пришелся, Сокольникам он чаще предпочитал комнату
139

в Лубянском —не только потому, что это был центр го­
рода: лефортовское соседство все время напоминало о
том человеке, с которым ему выпал печальный жребий
делить место в Лилином сердце. Был ли он, впрочем,
уверен, что в этом сердце осталось для него хоть какоето, пусть даже скромное, место?
Еще летом и ранней осенью 1924 года он отправился
в большую поездку по Кавказу и Крыму —не только для
выступлений, но и чтобы сменить обстановку, остаться
наедине с собою. С собою —и со стихами. Стихи этого
цикла отражают его душевные муки. «Ревность обступа­
ет скалой» —не просто поэтическая вольность. За каж­
дым камнем ему чудится «любовник-бандит» —это тоже
не только метафора... «Вот и любви пришел каюк, доро­
гой Владим Владимыч» — эти строки были написаны
еще до его южной поездки, в июне того же года. Даже
если бы и хотел, в стихах он солгать не мог.
В конце октября Маяковский снова покинул Москву,
отправившись в П ариж через Ригу и Берлин. Собствен­
но, даже не в Париж, а почему-то в Канаду —с останов­
кой в Париже. И стория крайне таинственная, к ней еще
предстоит вернуться. Транзитную французскую визу ему
уже в Париже заменили на другую — с правом кратко­
временного пребывания во Франции. Он сам не знал,
зачем поехал, метался, ему и хотелось, и не хотелось на­
зад. Даже при находящемся в тюрьме Краснощекове он
чувствовал себя «третьим лишним».
Об этом —прямо и недвусмысленно —в его смятен­
ном письме из Парижа: «УЖАСНО ХОЧЕТСЯ в Моск­
ву Хотя — что мне делать в Москве? Писать я не
могу, а кто ты и что ты, я все же совсем, совсем не знаю.
Утешать ведь все же себя нечем, ты — родная и люби­
мая, но все же ты в Москве и ты или чужая, или не моя.
Ужасно тревожусь за тебя. И за лирику твою, и за
обстоятельства».
Слова эти (лирика... обстоятельства...) — обтекае­
мые, не поддающиеся точной расшифровке —были, од­
нако, хорошо понятны в этом контексте и автору пись­
140

ма, и его адресату: ни один Лилин роман до сих пор не
имел столь тупикового —тюремного! —финала. В про­
межутках между своими заграничными поездками она
пыталась использовать все свои связи, чтобы помочь
Краснощекову, но пока что ничего не получалось. Дело
Краснощекова находилось под столь высоким патрона­
жем, что даже Агранов и его отнюдь не маломощные кол­
леги преодолеть волю куда более высоких начальников
не имели возможности. Скорее всего, понимая бессмыс­
ленность и даже опасность подобных инициатив, про­
сто-напросто не ударили палец о палец.
В Париже Маяковский, ожидая то ли визы в Амери­
ку (в Канаду? в Мексику?), то ли каких-то дальнейших
инструкций, проводил почти все время в «Ротонде» или
в «Доме», потягивая американский грог. Илья Эренбург,
как он сам признавался, спешил сюда — в то же самое
время, —чтобы «побеседовать с тенями Верлена и Се­
занна». Маяковский —чтобы услышать русскую речь и
вступить в разговор. «Париж, тебе ль, столице столе­
тий, к лицу эмигрантская нудь?» —восклицал он в сти­
хах этого цикла. Но общался почти исключительно с
эмигрантами: незнание языка делало его немым и лиша­
ло возможности иного общения.
Ж изнь как-то скрашивала Эльза, интонацией все
время напоминая Лилю. Виделись они ежедневно —
Эльза поселила его в том же отеле, где жила сама. С тех
пор отель «Истрия» на улице Кампань-премьер, номер
29, стал постоянным местом его парижского пребыва­
ния и вошел с пунктуальной топографической точнос­
тью в его стихи. Он и сейчас сохранился — на той же
улице, под тем же номером и тем же названием, а о Мая­
ковском и других знаменитостях, здесь проживавших,
напоминает теперь мемориальная доска. Каждый может,
если, разумеется, повезет, остановиться в этом отеле и
даже «заказать» комнату Маяковского. Переделанную —
и все-таки ту же. Маяковский дал «Истрие» не только
всемирную славу, но и фактически обеспечил этот отель
неиссякающей рентой...
141

Эльза опять сдружилась с Андре Триоле —на его ф ир­
менном бланке Маяковский писал Лиле письма, как бы
подтверждая документально, что за «дружбой» может
опять воспоследовать «любовь». С его помощью Лиле
была куплена модная шубка. Именно так: не шуба, а шуб­
ка. В дополнение к краснощековской, она приятно обо­
гатила Лилин гардероб. Шубкой, естественно, дело не
ограничилось. «Первый же день приезда, —докладывал
Лиле Маяковский, — посвятили твоим покупкам. Зака­
зали тебе чемоданчик замечательный, и купили шляпы.
Вышлем, как только свиной чемодан будет готов. Духи
послал (но не литр —этого мне не осилить) —флакон,
если дойдет в целости, буду таковые высылать постепен­
но. Осилив вышеизложенное, займусь пижамками».
Едва Маяковский отбыл из Москвы, Краснощекова,
приговоренного к шести годам лишения свободы, пере­
вели из тюрьмы в больницу, —это значительно облегчи­
ло Лиле возможность видеться с ним. Н е исключено,
что она сама, через какие-то доступные ей каналы, при­
ложила к этому руку. «Что делать? — писала Лиля Мая­
ковскому в отель «Истрия» буквально за день до перево­
да Краснощекова в больницу. —Не могу бросить Аогександра> М, пока он в тюрьме. Стыдно! Так
стыдно, как никогда в жизни. Поставь себя на мое мес­
то. Н е могу. Умереть —легче. Ж иву у тебя (то есть
в Лубянском. — А. В.). Когда говорю — дома, сама не
понимаю где. Люблю, скучаю, хочу к тебе».
Поставить себя на место Лили Маяковскому было,
наверно, не просто. Его отчаянный ответ на это призна­
ние —более чем странное, если учесть, кому оно адре­
совано, —свидетельствовал о том, что дело неизбежно
идет к разрыву, хотя все любовные атрибуты (тоскую,
люблю, целую...) оставались на прежних местах: «Пос­
леднее письмо твое очень для меня тяжелое и непонято
ное. Я не знал, что на него ответить. Ты пишешь про
СТЫДНО. Неужели это ВСЕ, что связывает тебя с ним,
и ЕДИН СТВЕНН ОЕ, что меш ает быть со мной. Н е
верю! А если это так, то ведь это так на тебя не похо­
142

же —так не решительно и так не существенно. Это не
вы яснение несущ ествую щих о тн о ш ен и й — это моя
грусть и мои мысли — не считайся с ними. Делай, как
хочешь. Н И ЧТО , НИКОГДА и НИКАК МОЕЙ ЛЮ Б­
ВИ К ТЕБЕ НЕ ИЗМЕНИТ».
Маяковский рвался в Москву — и делал все, чтобы
отсрочить день своего возвращения. Никакого проти­
воречия здесь нет. Что ожидало его в Москве? Будет ли
Лиле стыдно и перед ним? Какую вину перед Краснощековым она себе не прощала, за что корила себя, чего
стыдилась? Н е того ли, что в его растратах ощущала и
свое присутствие? Или того, что печальный поворот в
его судьбе, к которому — вольно или невольно — она
была тоже, притом ощутимо, причастна, не внес ни ма­
лейших поправок в ее привычную жизнь?
За четыре дня до Нового года Маяковский вернулся
в Москву, так и не дождавшись виз, чтобы отправиться в
какую-либо страну американского континента. Встреча
была теплой и нежной, пробудив надежду на то, что все
образуется. Н о примерно через две недели Краснощекова неожиданно освободили полностью — выписали
из больницы и в тюрьму не вернули. Считать это кос­
венным признанием судебной ошибки, конечно, нельзя:
своих «ошибок» советская юстиция старалась не при­
знавать, приговор отменен не был, реабилитации не
последовало. П о чьему-то —несомненно, очень высоко­
му — распоряжению Краснощекова просто отпустили
на волю, сославшись на состояние здоровья. Такой гу­
манности за властями не замечалось — болезнь была
просто удобным предлогом. Решающую роль все же сыг­
рали связи —десять лет спустя они уже не помогали,
только вредили.
П очти сразу же вслед за его освобождением имя
Краснощекова снова оказалось у всех на устах. И опять —
в сочетании с Лилей. Бойкий молодой драматург Бо­
рис Ромашов скроил скандальную пьеску «Воздушный
пирог», положив в основу сюжета то же громкое судеб­
ное дело. Выведенному под именем директора банка
143

Коромыслова Краснощекову давалась в пьесе хоть ка­
кая-то индульгенция: он предстал как ж ертва неких
объективных обстоятельств: то ли социальных, то ли
сугубо личных, но как бы не зависящих от него. Обли­
чался, да и то с поправками на «смягчающие обстоятель­
ства», номенклатурщик, но не номенклатура. Зато окру­
жение директора — прежде всего его любовницу Риту
Керн, актрису и балерину, — автор не пощадил. Она и
была —в трактовке драматурга —исчадием зла, толкнув
крупного советского работника на путь преступлений.
«Вся Москва» ломилась на премьеру спектакля и на пос­
ледующие его представления, без труда разгадывая, кто
есть кто, и видя в любом фабульном повороте не столько
плод авторского воображения, сколько информацию о
подлинных фактах.
Ни Лиля с Краснощековым, ни Маяковский, ни Бри­
ки на спектакле не были —их отсутствие там, где успе­
ли уже побывать «все», лишь подтверждало ходившие
по Москве слухи. Впрочем, ни Краснощекову, ни Лиле
действительно было не до театра. Он с трудом возвра­
щался к жизни после условий тюремной больницы, а
Лиля вскоре после выхода его на свободу тяжело зане­
могла. Настолько, что ее почти на месяц уложили в боль­
ницу.
Во всех источниках (и письмах тоже) говорится о
том, что у нее обнаружили доброкачественную опухоль
желудка: такая версия была создана и для Маяковского,
и для «всей Москвы». Между тем ее лечил не хирург и не
онколог, а самый известный в то время московский ги­
неколог Исаак Брауде. В конце февраля Лилю перевели
на домашний режим: она лежала на сокольнической
даче, где, «как нянька» (из письма ее к Рите Райт), за
ней ухаживал М аяковский. О тнош ения между ними
не становились от этого более тесными — наоборот,
невозможность для Лили видеться с уже свободным
Краснощековым лишь усиливала то напряжение, кото­
рое выматывало их обоих и требовало какой-то раз­
рядки.
144

Раскаленную атмосферу этого «дома» фатально дополнило еще одно событие, которого никто, конечно,
не ожидал. Вскоре после Нового года в Москву прибыл
первый французский посол Ж ан Эрбетт, которого со­
провождал довольно известный к тому времени писатель
Поль Моран, впоследствии коллаборационист, академик
и популярный автор множества книг. Тридцатишести­
летний писатель успел уже приобрести большой дипло­
матический опыт в Лондоне, Риме, Мадриде и должен
был помочь послу освоиться в загадочной стране боль­
шевиков. Эта помощь была тем более необходима, что
Ж ан Эрбетт вообще был не профессиональным дипло­
матом, а сотрудником газеты «Тан», который ко време­
ни своего прибытия в Москву, как пишет один историк,
уже три года находился «под колпаком ОГПУ» (было бы
точнее сказать: «на крючке у ОГПУ»), публикуя в своей
газете статьи, выгодные советскому режиму.
У Поля Морана была, однако, и своя личная, литера­
турная цель. Российская экзотика и никому толком не
ведомый ленинизм в его практическом выражении при­
влекали писателя богатством потенциальных сюжетов.
В поисках таковых он и попал на сокольническую дачу —
его привел Ж ан Фонтенуа, предварительно рассказав­
ший Морану о ярких личностях ее обитателей и поис­
тине «экзотических» отнош ениях между ними. Лиля ус­
траняла языковый барьер, что позволило французскому
писателю чувствовать себя среди русских коллег, как у
себя дома. Гостя приняли с необычайным радушием —
иностранцы вообще были тогда редкостью в советской
столице, французский литератор с пятью уже опубли­
кованными книгами, да еще на правах друга семьи, —
тем паче.
Несколько месяцев спустя радушных хозяев ждало
жестокое разочарование. Если точнее —жестокий удар.
Избрав объектом своего изучения «любовный треуголь­
ник» Бриков и Маяковского и ближайшее их окруже­
ние — завсегдатаев и знакомых, — он опубликовал но­
веллу «Я жгу Москву» —не столько остроумный, сколь6 Засадка и магия Лили Брик

N

145

ко злобный памфлет с откровенно антисемитским душ­
ком. Позднейшие исследователи находят в этом памф­
лете определенные литературные достоинства, стилис­
тическую оригинальность и множество исторических
аллюзий, выходящих за рамки локального сюжета; объяс­
няю т антисемитскую направленность новеллы (чего
удивляться этой направленности? в годы нацистской
оккупации она проявится без всякого флера, в своем на­
туральном виде) поразившим Морана обилием евреев
среди советской верхушки. Возможно...
Однако непосредственным «объектам» стилисти­
ческих упражнений французского стилиста было от это­
го не легче. П одлинные имена и подлинные, притом
нарочито извращ енные, ситуации были им слегка за­
шифрованы, но декодировались без малейшего труда.
Лиля предстала в образе Василисы Абрамовны, Осип —
в странном симбиозе с Краснощековым —получил имя
Бена М ойшевича, и даже Маяковский был почему-то
зачислен в евреи под псевдонимом «Мардохей Гольдвассер».
Ж изненная драма стала поводом для пошлого зубо­
скальства и была перелицована в фарс. Обильно посы­
пав солью открытую рану, автор позволил себе глумить­
ся над чувствами реальных, а не выдуманных им людей,
виновных лишь в том, что были доверчивы и впустили
его не только в свой дом, но и в свои души. Даже самые
заклятые их «друзья» на родине ничего подобного себе
не позволяли. Эмигрировавший из Франции в Советс­
кий Союз (на свою погибель) польский писатель Бруно
Ясенский ответил Морану язвительным памфлетом «Я
жгу Париж», но что это могло изменить? Факт свершил­
ся —удар из-за угла литературным гангстером был уже
нанесен.
Рассказ об этих драматичных событиях в первом из­
дании мой книги вызвал почему-то бурный протест Ли­
линого душеприказчика. Он обвинил меня в том, что я
«протиражировал сплетни, против которых боролся
еще Маяковский». Я тоже борюсь с ними и тоже возму­
146

щаюсь наглостью французского сплетника и клеветш ка. Но у нас с душеприказчиком, как видно, разный под
ход к фактам истории. Одни замечают лишь те, кото­
рые им подходят, не замечая при этом того, что почемуто им неугодно, словно этого неугодного вовсе и не было.
По советским канонам вся история (чего и кого угодно)
только так и писалась. В течение многих десятилетий
нормой было забвение неподходящих имен, умолчание
неподходящих фактов. Мемуарист имеет на это право.
Для биографа (не советского) такой подход исключает^
ся. Гнусность Поля М орана причинила Маяковскому
много страданий. Умолчать об этом — значит в угоду
неизвестно чему исказить его жизнь.

События этой зимы подвели Лилю и Маяковского к
финальной черте в их драматических отношениях. На­
вестить дочь приехала из Лондона Елена Юльевна. Едваедва свыкшись с образом Лилиной жизни и мучительно
приняв ее супружество с Маяковским при живом и со­
вместно проживающем муже, Елене Ю льевне пришлось
пережить новый шок: вторжение четвертого (Краснощекова) в отношения троих (Лили, Осипа и Маяковс­
кого) не могло пройти для нее незамеченным. Ей снова
пришлось подавить в себе традиционные взгляды на
мораль и на образ жизни семейных людей, приняв дочь
такой, какою она была.
В мае Маяковскому представилась возможность сно­
ва уехать в Париж: поводом послужила открывшаяся там
международная выставка декоративных искусств. По
столь серьезной причине он добивался специальной
командировки и отправился в Париж вместе с автором
проекта советского павильона на выставке, архитекто­
ром Константином Мельниковым, и своим другом, фо­
тохудожником Александром Родченко.
Однако истинная цель поездки состояла в другом:
он не терял надежды добиться все-таки американской
визы. Получив мексиканскую (каким-то чудом ему уда­
147

лось убедить работников консульства, будто он не поэт,
а рекламный агент), Маяковский решил, что оттуда НьюЙ орк все-таки ближе, чем от Парижа, и что там отноше­
ние к нему может быть чуть более благосклонным. На
этот раз с Москвой предстояла разлука надолго, но это
его уже не повергало, как раньше, в тревогу. Похоже,
любви действительно пришел «каюк» —или, если точ­
нее, не самой любви, а надежде на взаимность.
Поэтому ли или просто для того, чтобы скрасить свое
одиночество и «застраховать самолюбие мужчины», как
пелось в популярном романсе Александра Вертинского,
Маяковский завел ни к чему его не обязывавший, легонь­
кий роман с сероглазой русской девушкой Асей, кото­
рую вывез в Париж из голодной Москвы безумно в нее
влюбившийся какой-то сумасшедший француз. Сумас­
шедший не в метафорическом, а в медицинском смыс­
ле. Ей тогда было шестнадцать лет. Теперь, в свои двад­
цать три, при сошедшем «с катушек» муже, она чувство­
вала себя свободной, жила одним днем, не обременяя
свою совесть никакими условностями. Роман этот не
оставил следов ни в биографии Маяковского, ни в его
поэзии —он означал лишь то, что сердечная рана стала
слишком глубокой, а образовавшийся вакуум требовал
заполнения.
Эльза знала об этом романе —значит, знала и Лиля.
Свои мимолетные увлечения Маяковский и сам не скры­
вал. На этот раз в его исповеди не было и вовсе нужды —
он понимал, что Эльза исполнит роль информатора. Это
не мешало ему по-прежнему обращаться к Лиле в пись­
мах «Дорогой, дорогой, милый, милый, милый и любимейший мой Лиленок» и уверять, что «скучает ужасно».
Так оно, конечно, и было: одно не мешало другому.
Он снова поселился в отеле «Истрия» —в соседнем
номере с Эльзой. Советский паспорт, по которому про­
должала жить Эльза, уже не давал ей возможности сво­
бодно поехать в свою страну — для этого, как и всем
иностранцам, ей была нужна въездная виза. Хлопотал
Маяковский, но нет оснований считать, что без его хло­
148

пот виза не была бы выдана. К невозвращенцам, даже
если они предпочли заграницу по мотивам не полити­
ческим, кремлевско-лубянские власти относились с по­
дозрением и осуждением. К Эльзе, по всей вероятнос­
ти, это отношения не имело. В Москве все еще находи­
лась Елена Ю льевна, и Эльзе хотелось застать ее там.
Тем более что и комната в Лубянском, и уголок в Соколь­
никах оставались свободными на время отсутствия Ма­
яковского —было где ночевать.
Комичный, но и весьма драматичный случай едва
не сорвал все планы: Маяковского дочиста обокрали,
забрав двадцать пять тысяч франков и оставив ему (ве­
роятно, чтобы смог добраться до полиции) лишь три.
Н е три тысячи — три франка... Советский посол Лео­
нид Красин, к которому Маяковский бросился в первую
очередь, флегматично отреагировал: «На всякого муд­
реца довольно простоты».
О подробностях он рассказывал Лиле в письме: «Вор
снял номер против меня в И стрие и, когда я на двадцать
секунд вышел по делам моего живота, он с необычайной
талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажни­
ки (с твоей карточкой, со всеми бумагами!) и скрылся
из номера в неизвестном направлении. Все мои заявле­
ния не привели ни к чему, только по приметам сказали,
что это очень известный по этим делам вор. Денег по
молодости лет не чересчур жалко. Н о мысль, что мое
путешествие прекратится, и я опять дураком приеду на
твое посмешище, меня совершенно бесила».
По чистой случайности именно в это время Лиля
выбивала для Маяковского деньги в государственном из­
дательстве, которое выпускало собрание его сочине­
ний. Не имея никакой информации о краже, она подня­
ла на ноги всех, от кого это зависело, чтобы снабдить
Маяковского деньгами для дальнего путешествия. В счет
будущих платежей издательство отправило для него
деньги на адрес советского посольства в Париже, где
ему выдали авансом ту сумму, о переводе которой при­
шло сообщение из Москвы. Приунывший было Маяков­
149

ский снова стал почти богачом, небольшую сумму дал
еще в долг Андре Триоле.
Маяковский успел на отходивший в Мексику паро­
ход, а Эльза, с помощью которой он обивал пороги по­
лицейских участков, безуспешно пытаясь напасть на
след вора, наконец-то вздохнула спокойно и уже через
несколько дней отправилась в Москву.
Обратно в П ариж ее пока не тянуло —ей удастся за­
держаться в Москве больше, чем на год (неоднократным
продлением визы занимались, как видно, «друзья»), и
стать свидетелем конца затянувшегося первого акта дра­
матичной лю бовной истории. Той истории, свидете­
лем начала которой и даже участницей она тоже была.

Покидая Францию и направляясь к американским
берегам, Маяковский уже знал, какие события происхо­
дят дома за его спиной. «Как на Волге? — сдержанно
спрашивал он в письме, отправленном за два дня до от­
плытия парохода «Эспань», который увозил его в Мек­
сику. —Смешно, что я узнал об этом случайно от знако­
мых. Ведь это ж мне интересно хотя бы только с той
стороны, что ты, значит, здорова!»
Что же именно он узнал —«от знакомых?». То есть,
скорее всего, от Эльзы, которая поделилась с ним секре­
том, сообщенным Лилей в письме, адресованном лично
ей. Скорее всего... Приходится сделать эту оговорку, ибо
аутентичного документа нет. Точнее, он мне не извес­
тен. Приходится разгадывать ребусы, хотя разгадать вот
этот проще простого. К великому сожалению, в гигант­
ской переписке двух сестер не осталось почти ничего
от тех жарких лет, которые и вынесли Лилю Брик на
авансцену истории. За все двадцатые годы в толстен­
ном русском томе осталось лишь три письма, во фран­
цузском — полном! — одиннадцать, при этом за 1924 и
1925 годы ни одного (сделаем поправку на то, что часть
времени в эти годы Эльза провела в Москве)! Возмож­
но, Лилин архив ею же самой подвергся «прополке»...
150

Если это так (другого объяснения не нахожу), то что и
зачем захотелось ей скрыть от будущих дотошных био­
графов? Задаю вопрос (неизвестно кому) и знаю, что
ответа на него быть не может.
Так вот, что же узнал Маяковский? Он узнал, что
Лиля, не сочтя нужным его предупредить, вместе с Краснощековым уехала отдыхать на Волгу. Точное место, где
влюбленные укрылись от людских глаз, так и осталось
замком за семью печатями: старый подпольщик, Краснощеков еще не забыл правила конспирации.
Разумеется, оба нуждались в отдыхе: Лиля — после
какой-то операции, которой она все же подверглась,
Краснощеков — после нескольких лет, проведенных в
тюрьме. В полном уединении они провели на еще не за­
гаженной отбросами Волге, на ее великолепных песча­
ных пляжах, полных три недели: с 19 июня по 10 июля
1925 года. Те самые три недели, которые Маяковский,
ничего не зная о том, где Лиля, провел на океанском па­
роходе —с остановками по пути: в Испании, на остро­
вах, в Гаване. В тот день, когда Лиля и Краснощеков вер­
нулись в Москву, и он добрался, наконец, до МехикоСити.
Годы спустя Лиля и Василий Абгарович Катанян вме­
сте с Луэллой Краснощековой посетили в Переделкине
Корнея Чуковского. Шел рассказ об ее отце, о правде и
неправде в его злополучной истории, о том, как страда­
ла Лиля, метаясь между одним и другим. Слушая их, Чу­
ковский думал лишь об «одном» — не о другом. О том,
кого хорошо знал, высоко ценил и любил. Когда гости
ушли, он записал в своем дневнике: «Из-за рассказов о
судьбище не сплю, и самые сильные снот­
ворные не действуют».

Вот и Мексика. Через четыре дня ему исполнялось
тридцать два года. Советник советского полпредства
принес поздравительную телеграмму, пришедшую из
Москвы. Это был первый и последний раз, когда под
151

обращенным к нему посланием всего из двух слов —«по­
здравляем целуем» — подписались (все вместе!) шесть
человек: Лиля, Ося, Эльза, Елена Ю льевна и сестры
Маяковского Люда и Оля. П ройдет совсем немного вре­
мени, и одни из подписавших телеграмму уже не станут
скрывать лютой ненависти к другим, подписавшимся
вместе с ними.
И мать Маяковского —Александра Алексеевна, — и
сестры (обе старше, чем он) —Людмила и Ольга, —ко­
нечно, хорошо знали и об отношениях между Маяковс­
ким и Лилей, и об образе жизни, который вел их брат,
залетев в чужое гнездо, вместо того чтобы вить свое,
как все «нормальные люди». До встречи с Лилей и Оси­
пом, до того, как отношения в этом треугольнике приня­
ли особый, ни на что не похожий, характер, Маяковс­
кий был близок с семьей, в которой прошло его детство.
Бывал в материнском доме на Пресне, случалось, и жил
там, забегал поесть —Александра Алексеевна готовила
вкусные грузинские блюда: ведь он был родом из Грузии,
где работал его рано умерший отец.
Войдя в совершенно другую среду с ее духовностью,
культурными запросами, литературными интересами,
он стремительно отдалился от родных, с которыми было
скучно, во-первых, и дискомфортно, во-вторых: они
осуждали его выбор, Бриков на дух не выносили и всту­
пили с ними в контакт лишь от безвыходности. Мате­
ринское отношение с обеих сторон было, в сущности,
одинаковым: и мать Лили, и мать Маяковского счита­
ли, что их дети заслуживали лучшей доли. Обе смири­
лись, и обе —скрепя сердце. В то время как Лиля стре­
милась к примирению с матерью, к восстановлению
отношений, Маяковский на своей «стороне» поступал
прямо наоборот.
Сестры особо остро воспринимали это отчуждение,
считая, что именно Лиля настроила Маяковского про­
тив них. На самом деле все было наоборот: она пыта­
лась сглаживать конфликты, умоляя его во время скита­
ний по России и заграницам посылать родным хотя бы
152

открытки. Он сам ни малейшей потребности в этом не
ощущал. Небольшие суммы, которые они от него полу­
чали, при почти полном разрыве человеческих отноше­
ний, принимались не с благодарностью, а с обидой. До
открытой войны между Бриками и женской частью се­
мьи Маяковских пока еще не дошло, но зерна ее уже
были посеяны.
Американскую визу Маяковскому все-таки дали. Он
выехал в Нью-Йорк почти в тот же день, в какой Елена
Ю льевна отправилась из Москвы в Лондон, к месту сво­
его постоянного жительства и постоянной работы. Ка­
залось бы, теперь-то и наступило для Лили полное раз­
долье —остаться на даче, встречаться без помех с Краснощековым... Но и это «супружество», фатально надло­
мившее ее отношения с Маяковским, уже утратило пре­
жнюю остроту и немножко приелось. Ни «милый, доро­
гой, любимый Щенит-Волосит» (прозвище Маяковско­
го в письмах Лили к нему), ни сохранивший ей верность
после всех своих невзгод Краснощеков не могли поме­
нять ее натуру, требовавшую новых встреч и новых увле­
чений.
Н а короткое время она оказалась в плену покорив­
шего тогда Москву солиста Большого театра Асафа Мессерера: публика ломилась на балет «Корсар», где этот
двадцатидвухлетний танцовщик приводил ее в восторг
своими ум опом рачительны м и пры ж кам и. Бы ло бы
странно, если бы, неравнодушная к таланту и к мужской
красоте, Лиля не воспылала к восходящей звезде мимо­
летной, но бурной страстью.
Еще короче был крохотный романчик с блистатель­
ным молодым филологом Ю рием Тыняновым, только
что ошеломившим литературную среду своим первым
биографическим романом. Злые языки говорили, что
взаимность, которой он ответил на ее любовную ини­
циативу, была всего лишь «гонораром» за какую-то пуб­
ликацию, устроенную Лилей вовсе не бескорыстно. Все­
рьез эту версию принять невозможно: в таких гонора­
рах Лиля никогда не нуждалась, любой мужчина считал
153

за честь, если она на него обращала — пусть на день,
пусть на час —благосклонный взор.
Она стремилась в Италию, хотя и писала Маяковс­
кому, что «адски» хочет в Нью-Йорк. П о мнению вра­
чей, ей очень бы пригодилась лечебная грязь знамени­
тых итальянских курортов. Предвидя обычные сложно­
сти, она написала хорошо ей знакомому Платону Кер­
женцеву, советскому послу в Риме, прося о содействии.
В Америке хлопотать за нее было некому —возможнос­
ти эмигрировавшего в США Давида Бурлюка, который
не смог помочь Маяковскому, были предельно скромны.
Визу в Ш таты не давали ей, визу в Италию —ему. Ни в
Америке, ни на Апеннинах их встреча не могла состо­
яться. Каждому предстояло провести какое-то время в
разлуке друг с другом.
Теперь уже очевидно, что вовсе не вспыхнувшая вне­
запно любовь, а потребность в разрядке, стремление из­
бавиться от одиночества и унижения толкнули Маяков­
ского на очередной мимолетный роман, который ока­
зался вовсе не мимолетным — хотя бы из-за своих по­
следствий. Его познакомили с русской эмигранткой
немецкого происхождения Елизаветой Зиберт, которая
непостижимым образом из забытой Богом Уфы добра­
лась до Нью-Йорка и, выйдя замуж за американца, пре­
вратилась в Элли Джонс. Ей только что исполнился двад­
цать один год, но она уже успела с мужем разойтись, ока­
завшись, так же как Маяковский, «свободной от люб­
ви».
Роман вспыхнул сразу и был, как обычно в подобных
случаях, бурным и страстным. Косвенным, но весьма убе­
дительным свидетельством увлеченности Маяковского
служит внезапно оборвавшаяся переписка с Лилей. Воп­
реки давней традиции, он не писал ей по целым неде­
лям, отозвавшись, наконец, после нескольких ее теле­
грамм: «Скучаю Люблю Телеграфируй», «Куда ты про­
пал?», «Милый мой Щ еник, я тебя люблю и скучаю».
Элли могла уделять Маяковскому лишь время, свобод­
ное от работы. Ему трудно было с этим мириться: жен­
154

щина, даже если отношения с ней длились очень корот­
кий срок, должна была принадлежать ему безраздель­
но, —таким он был всегда, до своей последней минуты.
Уязвленный —без всяких к тому оснований —в очеред­
ной раз, он заперся в комнате, где жил, не желая ни с кем
общаться. Хозяин квартиры знал телефон Элли. Он по­
звонил ей: «Господин Маяковский не выходит из дому
уже три дня. Что делать?» Элли тотчас примчалась. «Не
оставляй меня, — попросил М аяковский, — я не могу
быть один. Бросай работу, останься со мной».
Мысль о том, что значит бросить работу для одино­
кой женщины в чужой стране, ему в голову не приходи­
ла. Пять лет спустя он скажет те же слова —другой жен­
щине, для которой ее работа тоже значила очень много.
Все повторится, только финал будет другим...
В это же самое время пришла еще одна беда. 27 авгу­
ста на озере Лонг-Лейк под Нью-Йорком при загадоч­
ных обстоятельствах утонули бессменный заместитель
Троцкого в годы гражданской войны Эфраим Склянский и председатель правления акционерного общества
«Амторг» (по сути, советский торгпред в Соединенных
Штатах, с которыми еще не были установлены диплома­
тические отнош ения) Исайя Хургин, отец только что
родившейся девочки. (Впоследствии эта девочка станет
известным редактором и литературоведом Маэлью Иса­
евной Фейнберг.) Якобы под сильным порывом ветра
лодка перевернулась, и отличные пловцы пошли на дно...
Сбежавший позже на Запад помощник Сталина Бо­
рис Бажанов утверждал, что это был не несчастный слу­
чай, а убийство, организованное по приказу Сталина
его ближайшими сотрудниками К аннером и Ягодой.
Хургин отечески опекал Маяковского в Америке, был
ему в Нью-Йорке самой надежной опорой. Это он до­
бился разрешения на въезд Маяковского в страну —пос­
ле того, как Бурлюк потерпел неудачу, —поселил в том
же доме, где жил сам, только этажом выше, устраивал
его выступления и поездки по стране. О н же пытался
пробить ему итальянскую визу. Теперь разом рухнули все
155

планы — эта нелепая смерть пробудила у Маяковского
тяжелые предчувствия. Оказалось, что даже самые за­
щищенные полностью беззащитны перед лицом неведо­
мых и невидимых темных сил. Только Элли с ее предан­
ностью и самоотдачей возвращала ему душевный покой.
М аяковский не скрыл от Элли свои отнош ения с
Лилей. Н е скрыл и того, до какой степени от нее зави­
сит. Эта исповедь не стала помехой для их краткосроч­
ной любви. Вместе они ездили в кемпинг еврейских ра­
бочих «Нит гедайге», которому суждено было остаться
в его поэзии, вместе рисовали (наброски портрета Элли
остались в его архиве) — их всюду сопровождал Давид
Бурлюк. Только он и знал ту тайну, которая открылась
Маяковскому перед его отплытием в Европу (конец ок­
тября): Элли беременна, и от своего ребенка он отказы­
ваться не собирается. Бурлюк свято хранил тайну свое­
го друга несколько десятилетий.
Но отЛ или Маяковский ничего не утаил. Они встре­
тились в Берлине, куда он приехал из Парижа, она из
И талии, проведя три недели на термальном курорте
Сальсомаджиоре, специально предназначенном для ле­
чения гинекологических заболеваний. Верный давнему
уговору —ничего не скрывать друг от друга, —Маяковс­
кий рассказал ей и об Элли, и о будущем ребенке. Не
похоже, чтобы это ее испугало. О на знала, что, как и
она сама, Маяковский не имел потребности в родитель­
ских чувствах и бежал от всего, что могло бы его втянуть
в семейный быт. «Если бы я вышла за него замуж, —го­
ворила она годы спустя, — нарожала бы детей, и поэт
Маяковский на этом бы закончился».
Ребенок в Америке, рожденный случайно встречен­
ной женщиной, с которой у него не было никакого ду­
шевного родства, не мог быть, считала Лиля, помехой
его поэзии. Несколько месяцев спустя он выполнил свой
первейший долг —оплатил все расходы по родам, пере­
ведя в американский госпиталь сумму, которую ему на­
звала Элли. Нежданное отцовство —родилась дочь, ко­
торой мать дала имя Хелен-Патриция (в быту — тоже
156

Элли, в русском варианте —Елена Владимировна), —й
впрямь не только не стало помехой его поэзии, оно во­
обще не нашло в его стихах ни малейшего отражения.
Факт, весьма красноречиво говорящий сам за себя.
Пробыв в Берлине вместе четыре дня, Лиля и Мая­
ковский вместе же возвратились в Москву. Н а вокзале
их встречали Эльза и Осип. Лиля вышла из вагона, сия­
ющая, в ослепительно красивой новой беличьей курточ­
ке — М аяковский сделал ей этот подарок в Берлине.
Казалось, жизнь возвращается в прежнее русло. Но так
только казалось.

ФИЛИАЛ ГПУ
то только не «лягал» Лилю Брик за ее пресловутые
любовные «треугольники», за «жизнь втроем» (во
французском языке такой семейный союз имеет даже
название «manage a trois», что само по себе говорит о
явлении, а не об исключительном случае)! Амораль­
ность, распутство, пошлость — других дефиниций об­
личители не признавали, а в разговорной речи и вовсе
не стеснялись в выборе слов. Именно эта семья —Лиля,
Ося и Маяковский — стала объектом возмущенных на­
падок: покушение на вековые устои, вызов обществен­
ной нравственности, наглое отвержение всяких прили­
чий!.. «Образцом половой распущенности» назвал их
союз один громогласный нынешний политолог, в оче­
редной раз демонстрируя примитивность своих развяз­
ных суждений.
Естественно, через замочную скважину ничего дру­
гого увидеть нельзя. Ни места в литературной и обще­
ственной жизни, ни скрещения судеб, оставивших яр­
кий след в истории века, ни значимости самой личнос­
ти, о чем говорит хотя бы то, что она продолжает будо­
ражить умы, что о ней пишут и спорят, что ее по-пре­
жнему любят и ненавидят, хотя прошли годы и годы пос­

К

157

ле того, как прах ее развеян по ветру. С кем спала? —вот
и вся биография! Свою скудость и пошлость пытаются
приписать ей...
Что касается Лили, то никакой «жизни втроем» —в
плотском, привычном смысле этого слова —вовсе и не
было. «Жизнь» была только вдвоем. Втроем —«прожи­
вание», что понятно, совсем не одно и то же. Н епонят­
но другое: почему общественный гнев обрушился лишь
на этот союз, хотя знаменитые треугольники никакой
диковинкой не были. Оставим в стороне примеры хрес­
томатийные (Черныш евский, Н екрасов, Тургенев) —
вспомним лишь то, что было вполне очевидной приме­
той уже этого времени. Проблема тщательно изучена (не
только теоретически) Эммой Герштейн, с подробнос­
тью и корректностью рассказавшей о другом треуголь­
нике — Осипа Мандельштама, Надежды Яковлевны и
М арии П етровы х. «Тройственны е сою зы, — пиш ет
Эмма Герштейн, — чрезвычайно распространенные (!)
в двадцатых годах, уходящие корнями в 1890-е и у нас уже
сходящие на нет в 30-х, оставались идеалом Мандельш­
тамов, особенно Надежды Яковлевны. О на расхвалива­
ла подобный образ жизни, ссылаясь на суждения Осипа
Эмильевича. Н апример: брак втроем — это крепость,
никаким врагам, то есть «чужим», ее не взять. Мо­
дель М ережковский — Зинаида Гиппиус — Философов
была у всех на памяти, а Осип и Лиля Брики плюс Мая­
ковский — перед глазами».
Список мог быть и продолжен. Горький —Андрее­
в а — Варвара Тихонова (потом М ария Будберг)... Бу­
нин — Вера Бунина — Галина Кузнецова... Да зачем да­
леко ходить: Ахматова!.. После развода с Ш илейко она
жила вдвоем с Ольгой Афанасьевной Судейкиной, и к
ним подселился композитор Артур Лурье. Ахматова го­
ворила, пишет Эмма Герштейн: «Мы не могли разобрать­
ся, в кого из нас он влюблен». А потом?.. В одной кварти­
ре на Фонтанке не просто жили, но и обедали за общим
семейным столом Анна Ахматова, ее муж Николай Лу­
нин (предпочел магической Лиле великую поэтессу) и
158

его бывшая жена Анна Евгеньевна Аренс, не говоря уже
о сыне Ахматовой —Л. Н. Гумилеве и дочери Пуниных
Ирине. Любители таких пикантных деталей, для кото­
рых важны не творчество и не драмы этих людей, а дос­
тупные их пониманию бытовые (скорее альковные) тай­
ны, могут вспомнить и другие примеры —на такие сю­
жеты была очень щедра та эпоха. Так зачем вырывать из
ее «контекста» одну-единственную судьбу.
«Моральная и эстетическая сторона подобных сю­
жетов, —продолжает Эмма Герштейн, которой еще не
успели «пришить» защиту так называемой аморальнос­
ти, —меня нисколько не беспокоила. Мы жили в эпоху
сексуальной революции, были свободомыслящими, мо­
лодыми, то есть с естественной и здоровой чувствитель­
ностью, но уже с выработанной манерой истинных сно­
бов ничему не удивляться. Критерием поведения в ин­
тимной жизни оставался для нас только индивидуаль­
ный вкус —кому что нравится».
Никаких других критериев для Лили не существова­
ло —в этом было ее счастье и в этом же —беда.

После возвращения Лили и Маяковского вся семья
снова собралась вместе. Н о это была уже другая семья.
Краснощеков и Элли —каждый по-своему —окончатель­
но разрушили тот необычный союз, который существо­
вал целых семь лет. Те отношения, которые принято на­
зывать интимными, между Лилей и Маяковским были
прекращены: судя по дошедшим до нас письменным сви­
детельствам, инициатором разрыва была Лиля, и он это­
му не противился, осознавая, что прежней любви дей­
ствительно больше нет. По свидетельству Лили, это ре­
шение они оба приняли еще в Берлине — в те четыре
дня, которые провели там вместе. Возвратившись, под­
твердили его друг другу окончательно и бесповоротно.
Весьма важные изменения произош ли и в жизни
Осипа. Н а съемках фильма по его сценарию он позна­
комился с двадцатипятилетней женой режиссера Вита­
159

лия Жемчужного — Евгенией Соколовой, и дружеские
отношения, завязавшиеся между ними, вскоре перешли
в еще более дружеские. П о свидетельству самой Ж ени,
этот «переход» состоялся лишь через два года, но так
или иначе уже к концу 1925-го, когда союз Лили и Мая­
ковского обрел иные формы, Ж еня на правах своего
человека вошла в их общую семью. У нее была своя ком­
ната в коммунальной квартире на Арбате, в том доме,
где теперь расположился музей Пушкина, так что ника­
ких бытовых неудобств для оставшегося неизменным
триумвирата появление Ж ени не принесло.
Если судить по переписке между Лилей и Маяковс­
ким, сотрясавшие их союз события и принятое ими ре­
шение не внесло перемен в отношения друг с другом.
Даже тот несомненный факт, что отношения эти стали
уже иными, переписка тоже не отражает — ни одним
словом. Неизменными остались обращения: «Дорогой,
милый, родной, любимый», одинаковые в обе стороны.
Неизменными —заверения в безграничной любви: «Це­
лую тебя обеими губами, причем каждой из них беско­
нечное количество раз». И в этом не было ни малейшей
фальши. Все, что действительно их связывалодруг с
другом, —взаимопонимание, общие интересы, осозна­
ние того, насколько каждый из них нужен другому, —все
это осталось, выдержав испытание временем, и не мог­
ло исчезнуть даже после того, как ушла физическая лю­
бовь.
Теперь каждый чувствовал себя еще более свобод­
ным, чем раньше. Стабильности новых отношений уже
не могли помешать никто и ничто. Маяковский добил­
ся для себя и для Бриков большой —по советским мер­
кам — квартиры в Гендриковом переулке, на Таганке,
сохранив за собой рабочий кабинет в Лубянском проез­
де и вступив в жилищно-строительный кооператив с
расчетом иметь в перспективе квартиру побольше и по­
комфортабельней. И опять же —не только для себя, но
и для Бриков! Никаких перемен, стало быть, в их союзе
не намечалось и впредь.
160

После солидного ремонта, сделанного при живей­
шем участии Лили, все трое переселились из Сокольни­
ков в Гендриков, —каждому досталось по комнате, а об­
щая, объявленная столовой, стала местом постоянных
литературных и дружеских встреч. Здесь по вторникам
регулярно собирались поэты, художники, деятели кино
и театра, —те, главным образом, кто группировался вок­
руг журналов «ЛЕФ», а затем «Новый ЛЕФ» («ЛЕФ» —
аббревиатура литературно-художественного объедине­
ния «Левый ф ронт искусств») или был к ним близок по
творческим позициям и эстетическим взглядам: кроме
Маяковского и Бриков поэты Николай Асеев, Семен
Кирсанов, Борис Пастернак, прозаик и эссеист Виктор
Ш кловский, драматург и публицист Сергей Третьяков,
режиссеры Всеволод Мейерхольд, Сергей Эйзенштейн,
Лев Кулешов, Дзига Вертов, художники Казимир Мале­
вич, Натан Альтман, Владимир Татлин, Александр Род­
ченко и многие другие, которых многие годы спустя Ва­
лентин Катаев в своем пасквильном романе «Трава заб­
вения» назовет «примазавшимися посредственностя­
ми», «оперативными молодыми людьми, которые
облепили Маяковского со всех сторон наросли на
нем, как ракушки на киле океанского корабля, мешая его
ходу». Катаев у Бриков и Маяковского не бывал — его
тянуло в другое общество: пьющее и богемное, присво­
ившее себе право непререкаемо судить тех, кто был из
другого круга.
Эти собрания высокоталантливых людей, объеди­
ненных общими интересами и потребностью в обсуж­
дении актуальнейших проблем литературы и искусст­
ва, недоброжелатели и завистники (среди которых, увы,
было тоже немало людей весьма даровитых) презритель­
но обозвали «салоном Лили Брик», ни за что ни про что
бросив тень прежде всего на нее, но еще и на всех, кто
спешил в Гендриков переулок, предвкушая всегда инте­
ресный, духовно и эмоционально наполненный вечер.
В самом слове «салон» уже был заложен иронический
смысл. Если не хуже... Чтобы стать салоном, квартире в
161

Гендриковом не хватало хотя бы квадратных метров. Но
главное —люди которые там собирались, вообще жили
отнюдь не салонными интересами, их духовный мир не
сопрягался никак с этим словом, даже лишенным уничи­
жительной окраски.
С разных позиций Лиле можно было — и тогда, и
потом —предъявить немало претензий, но уж в том, что
она «держала» этот «салон», никакой вины ее нет. Со­
всем наоборот: благодаря ее энергии и обаянию, благо­
даря тому, что, презрев склоки и сплетни, она продолжа­
ла делать то, что считала нужным, блистательные пред­
ставители культуры того непростого времени имели
возможность регулярно встречаться в непринужденной
обстановке, свободно выражая себя и развивая в ост­
рых дискуссиях свой творческий потенциал.
М алогабаритная четырехкомнатная квартира в Ген­
дриковом тогда казалась чуть ли не роскошью —сегод­
ня мы можем понять по дошедшим до нас подробней­
шим описаниям, насколько аскетически скромным был
в действительности Лилин «салон». Голые стены, деше­
венькие половички для утепления, канцелярские столы
и стулья, деревянные скамеечки, древняя тахта, столь
же древние кровати, нарпитовская посуда, жалкий буфетик... Только ванная, которой они были лишены го­
дами, воспринималась как истинная, а не мифическая
роскошь. Собираясь за столом под синим абажуром,
Лиля потчевала участников застолий круглыми пирож­
ками, которые делала ее домработница Аннушка Губано­
ва. «Кому пирожок?» —спрашивала Лиля и бросала его
через стол — «прямо в руки». В общем-то еду подавали
самую бедную, зато пиршество духа ощущалось гостями
во всей его полноте. Н о гостем здесь никто себя не счи­
тал —каждый допущенный был полноправным членом
этого приватного клуба и чувствовал себя у Бриков и
Маяковского не как дома, а попросту дома. Создать эту
атмосферу и поддерживать ее могла только Лиля, попрежнему притягивавшая к себе, как магнитом, и поклон­
ников, и просто друзей. Впрочем, если точнее: все по­
162

клонники были друзьями, а все друзья, конечно, поклон­
никами, не посягая при этом на ее любовь в общеприня­
том смысле слова.
В 1926 году ни Лиля, ни Маяковский за границу не
поехали. Возможно, не было повода. Хотя повод-то был...
Бенгт Янгфельдт полагает, что Маяковский, предвари­
тельно договорившись с Элли Джонс о встрече во Фран­
ции —с ней и с ребенком, —просто воздержался от об­
ременительного свидания: никакой тяги к новорожден­
ной дочери, и будущее с непреложностью это докажет, у
него не было. Весьма вероятно... И вот что еще вероят­
но: не было денег. Но главное —исключительно важные
перемены в жизни Лили и Маяковского требовали ка­
кой-то внутренней сосредоточенности и душевного ус­
покоения. Маяковский стремился не оставаться в Мос­
кве —этот год чрезвычайно насыщен его поездками по
Союзу с огромным количеством выступлений в разных
городах, неизменно сопровождавшихся шумным успе­
хом.
Летом на короткое время их пути снова пересеклись.
П редварительно договоривш ись, они встретились в
Крыму, в курортном поселке Чаир, на берегу Черного
моря. Имя поселка, которое вскоре затмили другие, бо­
лее громкие курортные имена, было тогда на слуху: во
всех ресторанах и на всех эстрадных площадках распе­
вали популярный романс «В парке Ч аир распускаются
розы...». Среди роз и кипарисов около двух недель и про­
вели вместе две пары: Лиля с Краснощековым и Маяков­
ский, который тут же, в Чаире, познакомился с моло­
дой харьковской студенткой Наташей Хмельницкой и
начал за ней ухаживать на виду у всех. В том числе —и у
Лили. Лиля не только не препятствовала этому триви­
альному курортному роману — скорее поощряла его: с
первой же минуты она безошибочно определила, что
чем-то серьезным здесь и не пахнет...
Пытаясь найти для себя какое-то занятие (просто
ездить и просто влюбляться —это уже приелось), Лиля
поступила на неоплачиваемую работу в канцелярию
163

Общества землеустройста еврейских трудящихся (ОЗЕТ),
которое было тогда одержимо созданием еврейских ко­
лоний (позже —колхозов) в степной части Крыма. Ма­
яковский уже был членом ОЗЕТа, носил его значок, по­
святил «товарищам из ОЗЕТа» стихотворение «Еврей».
Он прочел его на большом литературном вечере в Ко­
лонном зале Дома союзов «Писатели народов СССР —
ОЗЕТу». По сценарию Виктора Шкловского режиссер
Абрам Роом снял документальный фильм «Евреи на зем­
ле», титры к которому написал Маяковский, а Лиля ра­
ботала какое-то время на съемках в качестве ассистента
режиссера. Ее поездке в Чаир предшествовало посеще­
ние еврейских колоний в западной части Крымского
полуострова, возле Евпатории, которые показались ей
«ослепительно интересными». Много позже, когда Ста­
лин приступит к решению на свой лад пресловутого «ев­
рейского вопроса», от этих колоний не останется и сле­
да, а о членстве Маяковского в ОЗЕТе не вспомнит ни
один его биограф (в «Хронике жизни и деятельности»,
написанной В. А. Катаняном, есть лишь упоминание о
чтении стихотворения в Колонном зале).
Краснощекова вновь допустили к прежней работе в
наркомате финансов, и он, чтобы оправиться от затяж­
ной и мучительной болезни, обострившейся в тюрьме,
поехал в Крым набираться сил перед предстоящими ему
служебными буднями. Но, в сущности, это было проща­
ние с подходившей к концу любовной историей. Она и
так уже длилась непомерно долго — по Лилиным мер­
кам. Впереди маячила новая, и тоже, разумеется, крат­
ковременная, любовь. Очередным объектом ее внезап­
но вспыхнувших чувств стал очень известный в ту пору
кинорежиссер Лев Кулешов, активный лефовец, друг
Маяковского и Осипа Брика.

Льву Владимировичу Кулешову, которого позже спра­
ведливо назовут патриархом советского кино, было тог­
да двадцать семь лет (Лиле —тридцать пять), он был му­
164

жественно красив и поражал женшин не только талан­
том, но и привлекательной внешностью: серо-синие гла­
за, каштановые волосы, белозубая улыбка в сочетании с
благородной спортивностью (он увлекался охотой, мо­
тоциклом, пластикой движений) заставляли трепетать
не только Лилино сердце...
К тому времени Кулешов успел уже стать знаменито­
стью после громкого успеха его эксцентрической кино­
комедии «Необычайные приключения мистера Веста в
стране большевиков» по сценарию другого лефовца
Николая Асеева. До этого Кулешов был кинохудожни­
ком, фронтовым оператором, создал свой коллектив
(нечто вроде экспериментальной киностудии), где ве­
дущую роль играла его жена, актриса Александра Хохло­
ва, снимавшаяся практически во всех его фильмах.
Хохлову отличали не только исключительный актер­
ский талант, но и столь же исключительная наследствен­
ная интеллигентность. По отцовской линии она проис­
ходила из известнейш ей в России семьи Б откины х
(один брат был крупнейшим русским врачом-терапевтом, второй художником, третий писателем и крити­
ком), по материнской —из семьи создателей Третьяков­
ской галереи —самых знаменитых русских коллекцио­
неров девятнадцатого века братьев Третьяковых. Воз­
можно, именно ее корни и верность незыблемым тради­
циям русской интеллигенции мешали ей принять чуж­
дый всему ее существу «новый» образ жизни, который
осуществляла на практике Лиля Брик.
В отличие от романа с Краснощековым, очередное
увлечение Лили развивалось постепенно, вызывая страх
перед неизбежным у Шуры и очередной приступ ревно­
сти у Маяковского, которому, казалось бы, уже пора было
смириться: обычаи Лили были ему хорошо известны, а
любовные отношения с ней —прерваны... Н о сердцу, как
видно, действительно не прикажешь! В очередное заг­
раничное путешествие он отправился как раз тогда, ког­
да отношения между Лилей и Кулешовым стремительно
приближались к «высшей фазе».
165

Н а этот раз Маяковского пригласили для встреч с
писателями и для публичных выступлений четыре на­
циональных центра Международного ПЕН-клуба. По
такому случаю он получил командировку от Всесоюзно­
го общества культурной связи с заграницей (БОКС),
которое возглавляла Ольга К аменева—жена ближайше­
го сотрудника Ленина Льва Каменева и сестра уже впав­
шего в немилость Льва Троцкого. Впервые при поездке
за границу Маяковского снабдили весьма неплохими
деньгами. Обеды и ужины в его честь, проходившие с
огромным успехом многолюдные поэтические вечера в
Праге, Париже, Берлине, Варшаве несколько отвлекли
Маяковского от тревожных дум —при полном отсутст­
вии информации о событиях в новом семейном кругу.
За все это время он получил от Лили лишь одно —
сугубо деловое — письмо, в котором главная просьба
выражена предельно четко: «Очень хочется автомобиль­
чик. П ривези, пожалуйста. Мы много думали о том —
какой. И решили — лучше всех Фордик. 1) Он для на­
ших дорог лучше всего, 2) для него легче всего доста­
вать запасные части, 3) он не ш икарный, а рабочий,
4) им легче всего управлять, а я хочу обязательно управ­
лять сама. ТО ЛЬКО КУПИТЬ НАДО НЕПРЕМЕННО
Форд ПОСЛЕДНЕГО ВЫПУСКА, НА УСИЛЕННЫХ
ПОКРЫШКАХ-БАЛЛОНАХ; с полным комплектом всех
инструментов и возможно большим количеством запас­
ных частей».
Маяковский, конечно, знал, чем вызвана эта внезап­
ная потребность Лили в «автомобильчике». Кулешов
был тогда обладателем единственного, наверно, во всей
Москве личного «форда». Он катал на нем Лилю по го­
роду, приезжал — иногда вместе с Лилей — на дачу, ко­
торую традиционно снимали в поселке Пушкино. Од­
нажды, отправивш ись с Лилей в Москву, прихватил по
дороге и Маяковского. Так что Лилина просьба, за ко­
торой незримо стоял Кулешов, хотя бы только поэтому
не могла вызвать у Маяковского бурного энтузиазма. Во
всяком случае, выполнять ее он не спешил.
166

Никогда еще в Париже Маяковский не чувствовал
себя столь желанным и привечаемым, как в этот раз. Ос­
тановившись снова в отеле «Истрия», он все дни прово­
дил с давно вернувшейся из Москвы Эльзой, не без хло­
пот которой был устроен его грандиозный вечер в уже
не существующем ныне кафе «Вольтер», неподалеку от
Одеона. После вечера вместе с Эльзой, Эренбургом и
еще несколькими друзьями все отправились в ночное
кафе, где играл оркестр и где его снова чествовали, те­
перь уже в узком кругу. Никаких последствий просьба
Лили об «автомобильчике» на этот раз не возымела. Воз­
можно, он воспринял ее просто как прихоть.
Это была, вероятно, самая краткая его поездка —из
всех заграничных за последнее время. Неудержимо влек­
ло в Москву. Лилю тревожила нежданная реанимация
уже, казалось бы, укрощенного чувства. Как раз в это
время ее отношения с Кулешовым достигли своего пика.
Шура Хохлова, потрясенная предательством мужа и ко­
варством «подруги», пыталась покончить с собой.
Ее реакция вызвала у Лили несказанное удивление.
Она искренне не понимала, к чему такие театральные стра­
сти?! Ну, сойдутся люди, кому с кем и как хочется, потом
вместе соберутся за общим столом, —зачем же стрелять­
ся? Позже, когда перевернется и эта страница ее жизни,
она скажет —не в оправдание, а в подтверждение своей
неизменной позиции: «Вот видите —все благополучно
закончилось, никто не пострадал, все снова дружат до­
мами. А что было бы, если бы и вправду из-за таких пус­
тяков люди стали накладывать на себя руки?!»
В июле. 1927-го Лиля, ни от кого не таясь, отправи­
лась с Кулешовым в поездку на Кавказ. Сначала они по­
бывали в Тбилиси (тогда Тифлис), потом поехали в ма­
ленький курортный поселок Махинджаури под Батумом,
у турецкой границы. В это же самое время Маяковский
готовил очередную свою поездку на Украину и в Крым.
П о чистой ли случайности —а скорее всего сознатель­
но, по точному расчету — его маршрут и путь Лили с
Кавказа в Москву пересеклись в Харькове.
167

Глубокой ночью М аяковский встречал на вокзале
московский поезд. «Неужели тебе не хочется, — спро­
сил он, —остаться на день в Харькове и послушать но­
вые стихи?» Лиля тотчас решилась. Передав чемодан
через окно, она успела спрыгнуть со ступеньки двинув­
шегося вагона, очутившись в объятиях Маяковского.
Кулешов возвращался в Москву один. Спираль их бурно­
го романа уже пошла вниз.
Ночью, в унылом гостиничном номере, Лиля слушала
главы из новой поэмы Маяковского «Хорошо». На следую­
щий день продолжила путь, пожелав Маяковскому в Кры­
му «вести себя именно хорош о, а не плохо». П онять
столь прозрачный намек сложности не представляло.
Уже давно, и не только ей одной, было известно про
очередное увлечение Маяковского —на этот раз, кажет­
ся, более сильное, чем те, что случались раньше. Еще в
мае предыдущего года он познакомился с двадцатилет­
ней сотрудницей библиотеки Госиздата Наташей Брюханенко — высокой, крупной — ему под стать — девуш­
кой с гордо посаженной небольшой головкой и румяны­
ми щечками. Вскоре он стал с ней встречаться —снача­
ла время от времени, потом все чаще и чаще. Катал ее на
извозчике (тогда это считалось не только способом пе­
редвижения, но и дорогим развлечением), приглашал в
рестораны на обед или ужин, просто гулял по улицам,
читал свои стихи.
Их тянуло друг к другу, отношения стали более тес­
ными, —он приводил ее не только к себе на Лубянский,
но и —в отсутствие Лили —в Гендриков и даже на дачу,
где она часто оставалась на ночь. От Осипа не таился,
от других дачных гостей тем более. Н о перед Лилей
«флирт» открыто не демонстрировал —возможно, это
было условием, которое поставила ему Наташа. Секрет
был призрачным, абсолютно условным —Лиля все зна­
ла и не вмешивалась до тех пор, пока отношения не пе­
реступили ту черту, которую она считала предельной.
Запредельной, в ее понимании, была готовность женить­
ся. Именно к этому дело вроде бы шло.
168

Маяковский настолько ни от кого не таился, чТо все
завсегдатаи бриковского дома ждали сообщения а пред­
стоящей свадьбе. Друзья отмечали, заставая его вместе
е Наташ ей, их «красивые, встревоженно счастливые
лица» (по свидетельству одной из мемуаристок), по­
требность в проявлении взаимных чувств у всех на виду.
В мемуарной литературе о Маяковском отмечен такой
эпизод: на террасе пушкинской дачи он, не смущаясь
приехавших гостей, гладит руки Наташи, перебирает
ее длинные пальцы, прижимает ладонь к своей щеке...
Есть много свидетельств, подтверждающих, что Лиля
самым пристальным образом следила за тем, как разви­
вались отношения между Маяковским и Наташей, —на­
столько пристально, что из разных источников получа­
ла информацию о каждой их встрече. В первых числах
августа он послал Наташе телеграмму из Крыма: «Очень
жду. Выезжайте тринадцатого. Встречу Севастополе».
Не получив ответа, два дня спустя отправил вторую:
«Приезжайте скорее. Надеюсь пробудем вместе весь
ваш отпуск. Убежденно скучаю». Это не мешало ему
в тот же день отправить телеграмму и Лиле: «Целую.
Люблю».
Каким образом, однако, Лиля узнала о вызове, кото­
рый Маяковский послал не ей, а сопернице? Каким об­
разом узнала, что встреча в Крыму состоялась и что влюб­
ленная пара отпуск проводит вместе? А узнала она это
со всей несомненностью — подтверждением служит
письмо, отправленное ею Маяковскому 17 августа в Ялту:
«Ужасно крепко тебя люблю. Пожалуйста, не женись
всерьез, а то меня ВСЕ уверяют, что ты страшно влюб­
лен и обязательно женишься!» Письмо это опубликова­
но —и только в нем, в отличие от всех других опублико­
ванных писем ее к Маяковскому, после приведенных слов
сделана купюра, никак не оговоренная публикатором —
выдающимся шведским славистом, крупнейшим знато­
ком жизни и творчества Маяковского Бенгтом Янгфельдтом. Кто не знает, что умолчания бывают порой крас­
норечивее слов?!
169

Уточню: «никак не оговоренная» — моя ошибка.
Оговорка публикатора есть. В книге «Любовь это серд­
це всего» он сообщает: «По независящим от меня при­
чинам печатается без последнего предложе­
ния». «Независящие причины» — категорический зап­
рет цензора: душеприказчика и обладателя авторских
прав, стремивш егося — с помощью купюр и умолча­
ний — сохранить непорочность имиджа Лили Брик. А
фраза-то (одна-единственная!), им запрещенная, меж тем
совершенно невинна —ее можно прочитать в американ­
ском, английском, итальянском, шведском и югославс­
ком (сербском) изданиях переписки: «Мы ведь все и так
женаты уже друг на друге» (вынужден цитировать в об­
ратном переводе). Шутка, не лишенная, однако, серьез­
ности. И главное — адекватна реальности...
Более двух недель Маяковский и Наташа провели вме­
сте в Ялте, поселившись в гостинице «Россия» —одной
из крупнейших на этом модном курорте. Их видели не­
разлучными много людей — знакомых и незнакомых.
2 сентября пароходом выехали на Кавказ —за день до
сильного землетрясения, разрушившего чуть ли не по­
ловину Ялты. У Маяковского были назначены выступле­
ния на курортах Кавказских Минеральных Вод —Ната­
ша была с ним, они жили в «Гранд-отеле» Кисловодска,
главного города курорта.
Счастливая молодая пара обращала на себя внима­
ние даже тех, кто не знал в глаза Маяковского. Лиле было
известно место его пребывания, —телеграммы исправ­
но шли в обе стороны, но никакого упоминания о Ната­
ше в них, естественно, нет. Зато о своем возвращении в
Москву —после двух недель, проведенных в Кисловодс­
ке, —Маяковский известил Лилю, точно указав день и
час приезда: это означало, что он просит о встрече.
Они оба хорошо знали тот условный язык, на кото­
ром общались друг с другом. Эта телеграмма свидетель­
ствовала, по крайней мере, об одном: их отношения не­
изменны. Лиля отправилась встречать Маяковского на
вокзал вместе с Ритой Райт, сознавая, конечно, что ветре170

тит не только его: личного знакомства с Наташей у нее
все еще не было.
«Лилю на вокзале я видела секунду, — вспоминала
впоследствии Наташа Брюханенко, —так как сразу мет­
нулась в сторону и уехала домой. Я даже не могу сказать,
какое у меня осталось впечатление об этой замечатель­
ной женщине». Воспоминания эти были написаны в
пятидесятых годах, когда Наташа, давно уже ставшая к
тому времени Натальей Александровной, со всей досто­
верностью знала, кто воспрепятствовал ее браку с Мая­
ковским. Тем не менее Лиля так и осталась для нее «за­
мечательной женщиной», которая умела околдовывать,
как мы знаем теперь, не только мужчин, но и женщин.
Впрочем, тогда, в сентябре двадцать седьмого, на от­
ношениях с Маяковским Наташа еще не поставила крест.
Лиля же безошибочно тонким чутьем поняла однознач­
но: опасности потерять Маяковского из-за этой девоч­
ки больше не существует. Когда два месяца спустя, в кон­
це ноября, Маяковский выехал в очередное турне, не
предупредив Наташу, но прислав ей с дороги поздрави­
тельную телеграмму ко дню рождения, она позвонила все
еще незнакомой Лиле: «Дайте, пожалуйста, точный ад­
рес Владимира Владимировича, мне надо послать ему
ответную телеграмму». И адрес был немедленно дан —
без излишних расспросов: Лиля признала в ней будущую
приятельницу, но никак не соперницу.

Как раз в эти недели, завершавшие двадцать седь­
мой год, Лиле предстояло познакомиться с еще одной,
но уже бывшей, любовью Маяковского — с той самой
«Сонкой», из-за которой, вопреки ее воле, почти деся­
тью годами раньше разразился скандал. Тот, что спро­
воцировал Корней Чуковский и усугубил своим вмеша­
тельством 1Ърький. Любви уже не было —остались толь­
ко воспоминания. Соня Ш амардина успела за эти годы
сделать партийную карьеру. Работала в Сибири, потом
вернулась в Минск, откуда была родом, там тоже занима-

m

ла ответственные посты. Ее муж И осиф Адамович воз­
главлял тогда правительство Белоруссии. Бывая в Моск­
ве, «Сонка» виделась с Маяковским, слышала его вос­
торженные рассказы о Лиле, но знакомства с Лилей не
удостоилась. Гендриков посещала только в отсутствие
Лили.
Теперь мужа перевели на работу в Москву, и сама
«Сонка» стала здесь большим человеком: членом руко­
водства профсою за работников искусств, обладавшего
в этой сф ере очень большим весом. Н а правах давнего
друга М аяковский счел возм ож ны м о б р ати ть ся к
«Сонке» за помощью. По вполне понятным причинам
Лиля пыталась войти в съемочный коллектив, который
под руководством режиссера Кулешова приступил к ра­
боте над новым фильмом. Административными функ­
циями режиссер не обладал, а дирекция воспротивилась
претензиям дилетантки. Главе профсоюза Лебедеву ни­
чего не стоило реш ить этот пустяковый вопрос, но Ма­
яковского, которого «Сонка» к нему привела, он снача­
ла унизил вопросом: «А вам-то до этого какое, собствен­
но, дело?» Маяковский вспылил: «Лиля Ю рьевна моя
жена».
Его реакция произвела на «Сонку» огромное впечат­
ление —она ценила такую преданность и открытость со
стороны мужчины. И ее ничуть не смутило, что Маяков­
ский год спустя попросил Адамовича помочь Лиле с ва­
лютой, когда в очередной раз она поехала за границу.
Адамович устроил для Лили денежный перевод. Оба эти
события открыли дорогу «Сонке» в круг Лилиных дру­
зей. Друзьями они и останутся —до конца.
Осенью двадцать седьмого года отмечалось десяти­
летие Октябрьской революции —Маяковский написал
к юбилею поэму «Хорошо», с огромным успехом читал
ее в разных аудиториях. Главы из поэмы, а потом и вся
она целиком, печатались в разных газетах и журналах.
Это был пик его славы. Именно в ней, в этой поэме, на­
писанной уже после того, как — по бытовым стандар­
там —любовным отношениям с Лилей пришел «каюк»,
172

он снова говорит о своей неизменной любви. О «глазахнебесах» любимой — тех самых, которые «круглые да
карие, горячие до гари».
Как раз в эти дни на юбилейные торжества съеха­
лось в Москву много иностранных гостей, в том числе
писатели, люди искусства. Квартира в Гендриковом пе­
реулке стала местом их встреч. Пришли парижские зна­
комые поэта Ж орж Дюамель и Люк Дюртен, выдающие­
ся фигуры в мире литературы и театра, пришел позна­
комившийся с ним в Мексике художник Диего Ривера,
пришел и известный ему по Нью-Йорку писатель Тео­
дор Драйзер. Все они сочли необходимым — кто про­
страннее, кто короче — записать свои впечатления о
хозяйке гостеприимного дома. И во всех этих отзывах
неизменно фигурируют ее глаза —сияющие, манящие,
бездонные, завораживающие, очаровательные...
По мнению многих биографов, в эти осенние дни
двадцать седьмого года в Гендриковом появляется и оба­
ятельный чекист, зловещая роль которого во многих
кровавых операциях Лубянки ныне хорошо известна. По
другим данным — и об этом уже сказано выше —в круг
Бриков —Маяковского Яков Саулович Агранов («милый
Яня») вошел еще шестью годами раньше. Никто с точ­
ностью не знает, как, когда, при каких обстоятельствах
это случилось.
Косвенным и отнюдь не самым достоверным ориен­
тиром до сих пор считаются созданные в двадцать седь­
мом году поэтические панегирики Маяковского в адрес
чекистов. «Солдаты Д зерж инского Союз берегут»,
«ГПУ —это нашей диктатуры кулак сжатый», «Бери вра­
га, секретчики!», «Плюнем в лицо той белой слякоти,
сюсюкающей о зверствах Чека», «Зорче и в оба, чекист,
смотри!» —эти и другие стихотворные афоризмы Мая­
ковского были тогда в ходу и цитировались повсемест­
но. Не обошел поэт своим вниманием славных чекис­
тов и в поэме «Хорошо»: «Лапа класса леж ит на хищни­
ке —Лубянская лапа Чека». И —там же: «Юноше, обду­
мывающему житье, решающему — сделать бы жизнь с
173

кого, скажу, не задумываясь, —делай ее с товарища Дзер­
жинского».
Случайно ли все эти восторги совпали с нашестви­
ем «солдат Дзержинского» в дом Маяковского — Бри­
ков? Стихотворение, которое так и называлось —«Сол­
даты Дзержинского», написанное к десятилетию созда­
ния карательных органов советской власти, посвящено
«Вал. М.», то есть Валерию Михайловичу Горожанину
(предположительно его подлинная фамилия —Кудельский), тому видному чекистскому деятелю, с которым Мая­
ковский сочинил киносценарий «Борьба за нефть» —
об истории захвата Англией иранской нефти.
Скорее всего, Маяковский познакомился с ним в тогдашней украинской столице Харькове, где Горожанин
был крупной чекистской шишкой (возглавлял секрет­
ный отдел ГПУ Украины). Настолько крупной, что от
щедрот своего сердца тут же сделал Маяковскому не­
обычный подарок: револьвер с удостоверением к нему —
«на право ношения». Считается, что именно Горожанин
на правах приятеля и соавтора (никакого участия в ра­
боте над сценарием он, конечно, не принимал, а был по­
ставщиком материалов, собранных лубянской развед­
кой) привел Агранова в Гендриков. Н о если вся чекист­
ская братия появилась там лишь в двадцать седьмом году,
то кто же устраивал Брика на работу в ГПУ и кто выда­
вал Лиле удостоверение сотрудника этих органов еще
шестью годами раньше?
Дружба всей семьи с Аграновым была на виду, и мно­
гие современники, в том числе и те, кто был близок к
дому, не сомневались в характере его отношений с Ли­
лей. Скрывать свои любовные связи Лиля всегда счита­
ла делом ханжеским и никчемным. Кого хотела, того и
выбирала для любовных утех и не видела надобности в
этом оправдываться перед современниками и потомка­
ми. Но как раз этот альянс, пусть даже и не любовный,
имела основания скрывать. Возможно, по просьбе Агра­
нова, вызванной причинами сугубо делового порядка.
Но возможно, и потому, что понимала, насколько и чем
174

фигура Агранова выделяется из общего ряда ее обожа­
телей и друзей. Если банально-любовных отнош ений
все-таки не было, то на чем строилась их особо тесная
дружба? Чем —поставим вопрос иначе —он привлек в
таком случае расположение Лили? Ведь в тесный круг
Бриков допускались только люди определенного ин­
теллектуального уровня, главным образом из мира куль­
туры.
Агранов стал не только завсегдатаем дома, —Лиля
проявляла большую нежность к его дочери от первого
брака Н оре, баловала ее, задаривала приятными ей ве­
щами. О чень вероятно, что за всем этим скрывалась
отнюдь не любовь в каком угодно смысле этого слова, а
«служебные» отнош ения или, что еще вероятней, про­
стой и всем понятный расчет: Агранов был очень влия­
тельным человеком и мог помочь в устройстве самых
различных дел. Ему самому, в свою очередь, преслову­
тый Лилин «салон» был интересен как объект служеб­
ных наблюдений: ни для кого не являлось секретом, что
он приставлен к интеллигенции и патронирует ее — с
лубянских, разумеется, позиций. Муза Раскольникова,
ж ена Ф едора Раскольникова, вы сокопоставленного
партийца, порвавшего со сталинской диктатурой, под­
тверждает эту «характерную черту эпохи»: «все знали,
что «Янечка» наблюдает за политическими настроения­
ми писателей», но нисколько его не боялись. И то верно:
легальный чекист все-таки лучше нелегального... Нако­
нец, вряд ли случайно, что и много позднее, когда с име­
ни Агранова уже был снят и формальный, и моральный
запрет, Лиля ни разу не упомянула о нем —ни в каком
контексте, ни в каких интервью или воспоминаниях.
Н е упомянула и других очень крупных лубянских
бонз, тоже зачастивших в дом в Гендриковом. Наиболее
видным из них был Михаил Сергеевич Горб (его под­
линное имя: Моисей Савельевич Розман), в то время
заместитель начальника И ностранного отдела ОГПУ,
руководивший работой советской резидентуры во Фран­
ции. С 1921 по самый конец 1926 года он, пребывая в
175

Глубоком подполье, возглавлял сеть лубянских агентов,
обосновавшихся в Германии, жил по подложным доку­
ментам в Берлине и почти наверняка встречался там и с
Лилей, и с Осипом, и с Маяковским.
Появление Горба в Гендриковом и легкое вхождение
в привычный круг друзей дома, несомненно, как раз тем
и объяснялось, что отношения с хозяевами «салона» уже
имели свою историю, а поездки Лили и Маяковского
(всегда порознь!) в П ариж представляли теперь для Гор­
ба, с учетом его новой служебной ориентации, особо
большой интерес. П о крайне скудным, но все же дошед­
шим до нас свидетельствам тех, кто его знал, Михаил
Горб был поразительно бесцветной личностью («тще­
душный физически и морально», как характеризует его
один мемуарист) и ни в каком отношении не мог пред­
ставлять интереса для обитателей квартиры в Гендри­
ковом и для их гостей. Присутствие его там объясня­
лось явно другими причинами и было для Маяковско­
го —Бриков не столько желанным, сколько принудитель­
но-вынужденным.
Еще более тесные, приятельские отношения Лиля
установила со второй женой Агранова Валей —дружба
с ж!енами своих друзей вообще составляла одну из са­
мых характерных черт ее личности и надежнейшим спо­
собом избежать нежелательных конфликтов. Валенти­
на Александровна Агранова (в девичестве Кухарева),
которой исполнилось тогда двадцать семь лет, очень
юной вышла замуж за одного из организаторов восста­
ния против гетмана Петлюры на Украине —Федора Конара, который позже стал заместителем наркома земле­
делия СССР. Сама она работала в аппарате треста «Цветметзолото» и однажды была вызвана в качестве свидете­
ля «по делу одного из своих сослуживцев» (так глухо го­
ворится об этом знаменательном факте в материалах,
хранящихся в архиве Главной военной прокуратуры). На
самом деле —к такому выводу можно прийти на основа­
нии анализа различных косвенных доказательств —она
вызывалась в качестве свидетельницы по делу своего
176

мужа, которому «шили» связь с польской разведкой!
Допрос вел Агранов — он не только получил от свиде­
тельницы нужные ему показания, но и, как принято го­
ворить, положил на нее глаз. Итогом явились два разво­
да и счастливое супружество Валентины с Аграновым,
который уже тогда был одним из самых влиятельных
людей на Лубянке. Да и в стране...
Существующее в мемуарной и иной литературе
стремление представить всех лубянских бонз из окру­
жения Маяковского именно как первично его знакомых
и лишь поэтому ставших знакомыми Лили —вполне оче­
видно. И вполне объяснимо. Доказательств для таких
утверждений нет никаких, но есть тенденция, последо­
вательно проявляющаяся у всех, кто о Лиле писал до сих
пор. Так ли уж это важно — кто и с кем познакомился
первым и кто ввел эту публику в литературную среду на
правах друзей, исполнявших под благопристойной ли­
чиной свои служебные функции?
С уходом Маяковского они не исчезли, оставшись,
пока это было возможно, друзьями Лили. Уже тогда, в
середине и в конце двадцатых годов, они привлекали к
себе внимание всех, кому было странно видеть их за
общим столом и за дружеским разговором. Много поз­
же Борис Пастернак доверительно сообщил драматур­
гу Александру Гладкову, что «квартира Бриков была, в
сущности, отделением московской милиции». Уж он-то
хорошо знал квартиру Бриков и всех ее посетителей! И
кто чем занимался в этой квартире —знал тоже.
По правде сказать, мне не совсем ясно, почему всю
эту публику — столь высокого чекистского уровня и
столь большим числом —так тянуло в Гендриков пере­
улок. Неужели — всех до одного —лишь по служебным
делам? Для «надзора за политическими настроениями»
вполне хватило бы и одного. Даже (это куда полезней и
проще!) могли бы обойтись вербовкой какого-либо зав­
сегдатая и с его помощью черпать нужные сведения: ведь
в присутствии лубянских шишек даже у слишком го в о р
ливых наверно отнимался язык. Н о — главное, глав­
7

Загадка н магия Лили Брик

177

ное!.. Ведь круг Маяковского — Бриков был заведомо
просоветский. Абсолютно лояльный — как минимум.
Для чего тогда денно и нощно не покидали свою вахту в
злосчастном «салоне» именитые лубянские генералы?
Может быть, вовсе не для того, чтобы за кем-то следить?
Может быть, этот круг просто был им интересен, льстил
самолюбию, возвышал в своих же глазах? Разве не знаем
мы, как уже в недавнюю нашу эпоху к поэтическим «на­
следникам» Маяковского тянулись чекистские генера­
лы —«наследники» «милого Яни» —и как звонкие «бун­
тари» из литературного цеха, выдававшие себя за оппо­
нентов режиму и принятые за таковых доверчивой пуб­
ликой, сами тянулись к ним?
Достаточно самого факта: не тайное, а демонстра­
тивное лубянское присутствие в обители нашего тре­
угольника было постоянным и непрерывным. Длилось
годами. Н о можно ли все это слишком прямолинейно
ставить Лиле в вину? И таким ли пассивным созерцате­
лем в этой компании был Маяковский? Стремясь отде­
лить его «чистое» имя от «грязного» имени Лили, ее
обвинители, увлекшись поиском подтверждений зага­
дочных связей с Лубянкой, нарочито уходят от другого
вопроса, ничуть не менее важного: что побуждало само­
го Маяковского тесно дружить с лубянской компанией,
весьма далекой от его творческих интересов, и какие
связи он сам в действительности имел с крупнейшими
функционерами этого ведомства?
Что означает, к примеру, загадочная ф раза из пись­
ма Маяковского Л иле из П арижа от 9 ноября 1924 года:
«...Ничего о себе не знаю —в Канаду я не еду и меня не
едут, в П ариже пока что мне разреш или обосноваться
две недели Как я живу это время, я сам не знаю.
О сновное мое чувство —тревога, тревога до слез и пол­
ное отсутствие и н т ер еса ко всему здеш нему (уста­
лость?)».
Допустим, пробыть в Париже лишь две недели ему
разрешили французские, а не советские власти, посколь­
ку он приехал с транзитной визой. Допустим, «тревога
178

до слез» у него из-за романа Лили с Краснощековым, хотя
тот и находится в это время в тюрьме. Допустим... Но
почему он поехал во Францию с транзитной визой, не
имея визы в страну, куда будто бы собирался? И действи­
тельно ли он собирался —он, а не те, кому это было нуж­
но, — в Канаду? Н и малейших признаков того, что та­
кие намерения у него были, обнаружить не удалось. Что
означает: «в Канаду я не еду и МЕНЯ НЕ ЕДУТ», то есть,
в переводе с хорошо понятного жаргона на нормальный
язык, — не отправляют. Кто этим занимался — в Пари­
же?! И —особенно обратим на это внимание —почему
же поэт «ничего о себе не знает»? Стало быть, «знает»
кто-то другой, чье имя и функции называть в письме он
не решается?
Все эти вопросы станут еще более загадочными в
свете того, что, будучи на непонятном положении в Па­
риже, Маяковский имел неофициальную, никак не афи­
шированную, нигде не отраженную встречу с председа­
телем сенатской комиссии по русским делам Анатолем
де Монзи, который тремя месяцами раньше посетил
Москву и был принят на очень высоком уровне. Будущий
министр считался (кажется, не без основания) страст­
ным «симпатизантом» большевиков, и определенные
службы не могли не рассчитывать на его, хотя бы кос­
венную, помощь в установлении отношений между Мос­
квой и Парижем. Он слыл горячим сторонником при­
знания советской России де-юре, что вскоре и было осу­
ществлено.
Маяковский ездил к нему в сопровождении двух мо­
лодых французов, одним из которых как раз и был пре­
словутый «Фонтанкин», тогда как до сих пор неизмен­
ным и постоянным переводчиком М аяковского была
Эльза. На этот раз он даже не поставил ее в известность
о предстоящем визите, а после его окончания не расска­
зал о содержании беседы, — это прямо вытекает из ее
воспоминаний. Можно предполагать, что, выполняя
данное ему поручение, Маяковский вел неформальные
переговоры с де Монзи о расширении франко-русских
179

контактов. А может быть, и о чем-то другом. Через ка­
ких-то два месяца после их совместного визита к де Монзи Фонтенуа привел в Гендриков Поля Морана — в его
представлении (точнее, в представлении тех, кто стоял
за его спиной) Маяковский был уже полностью «свой»...
Конечно, даже из совокупности всех этих фактов
еще нельзя сделать вывода о службе Маяковского в Лу­
бянских структурах. Но, несомненно, отношения, о ко­
торых идет речь, в основе своей имели деловой, а вовсе
не дружеский характер. Под дружбу мимикрировали
самые разные интересы обеих «сторон», каждая из ко­
торых извлекала для себя из сложившихся отношений
большую или меньшую пользу. Ничего предосудитель­
ного в этом Лиля не видела —менталитет тех кругов, к
которым она принадлежала, был в ту пору совершенно
не тем, какой возник, после Большого Террора, а тем
более после позднейших разоблачений многообразной
деятельности лубянских товарищей «на благо трудящих­
ся всех стран». И сами эти товарищи все еще пребыва­
ли в ореоле романтической загадочности как бесстраш­
ные борцы с кишевшими повсюду врагами.
1927 год —очень важная веха в жизни Лили и ее се­
мьи, Маяковского прежде всего. Для поэта — высшая
точка его признания при жизни, самые большие его
творческие успехи на этом поприще, как и осознание
им потребности определиться в личной жизни. Для
Осипа — закрепление отношений с Евгенией Соколо­
вой (Жемчужной) и его активная работа в кино в каче­
стве сценариста художественных и документальных
фильмов, которая открыла новые грани его литератур­
ных возможностей. Для Лили —завершение романа и с
Краснощековым, и с Кулешовым и, видимо, первый в ее
жизни любовный крах.
Очередным объектом ее внимания стал уже признан­
ный, несмотря на свои тридцать четыре года, класси­
ком советского кино режиссер Всеволод Пудовкин. Че­
рез посредство своего ближайшего друга и сподвижни­
ка Льва Кулешова он познакомился с Лилей и Осипом,
180

вошел в их круг. К двадцать седьмому году Пудовкин был
уже автором по крайней мере двух фильмов, которые
смотрела вся страна, —«Шахматная горячка» и «Конец
Санкт-Петербурга» —и третьего, который обошел весь
мир: экранизации романа Горького «Мать».
К тому же он был заядлым теннисистом, бегло изъяс­
нялся по-французски и отличался светским лоском, —
словом, обладал всеми достоинствами, которые обыч­
но пленяли Лилю. Теперь она вознамерилась украсить
Пудовкиным великолепную коллекцию своих обожате­
лей. Это намерение, по всем отработанным и привыч­
ным канонам, имело, казалось бы, все основания быть
реализованным, тем более что семейный союз Пудовки­
на чисто внешне как бы соответствовал Лилиным стан­
дартам: с женой, весьма известной в ту пору киноактри­
сой и журналисткой Анной Ли (в жизни —Анной Зем­
цовой), знаменитый режиссер проживал раздельно.
Н а этот раз, однако, магические чары Лили эффек­
та не возымели. Никакого романа в плотском понима­
нии этого слова не возникло. Пудовкин устоял, что не
помешало им остаться друзьями. Год спустя он поставит
еще один фильм, которому суждено войти в историю
мирового кино, — «Потомок Чингисхана», сценарий
которого напишет Осип, и это в еще большей мере сбли­
зит их всех. Но отказ блистательного мужчины отклик­
нуться на порыв блистательной женщины, всех сводя­
щей с ума и не знавшей до сих пор ни одного пораже­
ния, не мог не ранить самолюбия Лили. Она стойко вы­
держала этот удар.

ТЫ В ПЕРВЫ Й РАЗ МЕНЯ ПРЕДАЛ
есной 1928 года Лиля снова собралась за границу.
Собралась вместе с Маяковским —их союз не рас­
пался и распасться уже не мог: слишком много общего
связывало этих двух людей, чья духовнаяблизость ни у

В

181

кого не вызывала сомнений. Ни у кого, кроме недругов,
разумеется: те — ни раньше, ни позже — не могли сми­
риться с их образом жизни, не подпадавшим ни под ка­
кие, доступные их пониманию, стандарты, даже литера­
турные, и с добровольным «рабством», которое Маяков­
ский сам на себя наложил —абсолютно сознательно.
Совместная поездка, однако, не состоялась: Маяков­
ский тяжело заболел —грипп, которому он вообще был
очень подвержен (эта его слабость вскоре, по мнению
Лили, окажется роковой), на сей раз был осложнен «за­
темнением» в левом легком, что грозило опасностью
туберкулеза. Болезнь, которую тогда еще не умели ле­
чить, наводила на Маяковского панический страх.
В середине апреля Лиля, оставив Маяковского ле­
читься у московских врачей, отправилась за границу
одна, рассчитывая на скорую с ним встречу в Берлине.
Это была, пожалуй, ее первая действительно деловая
поездка. Кинодебют, осуществленный благодаря вмеша­
тельству Маяковского и его жесткой беседе с профсо­
юзным вождем, имел продолжение. Лиля (скорее всего,
не без помощи Осипа, а возможно, и Маяковского) на­
писала сценарий пародийного фильма, нацелившего
свои язвительные стрелы против «нравов буржуазного
общества» (против кого же еще?!) Назывался он «Стек­
лянный глаз», его ставили совместно Виталий Жемчуж­
ный и Лиля. Л ичное снова теснейшим образом сплета­
лось с работой: Жемчужный, как мы помним, был все
еще формальным мужем подруги Осипа Ж ени Соколо­
вой — ф актически всеми признанной его реальной
жены. Право же, столь многочисленных и столь крепко
завязанных семейно-творческих узлов история еще не
знала.
На одну из главных ролей была приглашена никому
тогда еще не известная молоденькая и необычайно пре­
лестная Вероника Полонская, дочь одного из известней­
ших актеров дореволюционного русского кино Витоль­
да Полонского. Лиля очень ей протежировала, как все­
гда это делала, встречая способных и нуждавшихся в
182

поддержке людей, и, вероятно, была не прочь, чтобы
Маяковский слегка приударил за хорошенькой —не бо­
лее того, как ей казалось, —к тому же замужней актри­
сой. Тогда из этого ничего не вышло —Маяковский на
съемочной площадке не появлялся, а надобности в спе­
циальном знакомстве не было никакого: отнош ения
Маяковского с Наташей Брюханенко все еще продолжа­
лись, хотя обоим было ясно, что конец уже близок.
Едва Лиля уехала в Берлин, он позвал Наташу в Гендриков, где лежал с высокой температурой, — разговор
не клеился, что-то уже надломилось. «Почему вы мне не
говорите, что меня любите?» — напрямик спросила
Наташа. Маяковский ответил ей с той же прямотой: «Я
люблю Лилю. Ко всем остальным я могу относиться толь­
ко хорошо или О ЧЕН Ь хорошо. — И добавил: — Хоти­
те —буду вас любить на втором месте?» У Наташи хва­
тило гордости отказаться: «Нет! Не любите лучше меня
совсем!»
В Берлине Лиле предстояло закупить несколько фраг­
ментов из западных кинобоевиков —в соответствии со
сценарием в фильме «Стеклянный глаз» предполагалось
использовать их для осмеяния западного образа жизни.
Было у Лили и множество других заданий: издательс­
ких, сценарных, театральных и прочих, связанных с твор­
ческими планами двух ее «мужей».
Дела «служебные», как обычно, сочетались и с лич­
ными: из Лондона, чтобы встретиться с дочерью, в Бер­
лин прибыла Елена Юльевна. На одну неделю общения
с ней Лили как-то хватило, потом оно стало ее раздра­
жать: «Хорошо, что мама уезжает!!» —призналась она в
письме к Маяковскому, отнюдь не случайно поставив в
конце этой фразы два восклицательных знака. Приезд
Маяковского был бы для нее куда более кстати, но его
болезнь затягивалась, врачи настаивали на том, чтобы
их пациент воздержался от каких бы то ни было дальних
поездок. Мнительный Маяковский мог ослушаться всех,
но только не врачей, которым подчинялся и полностью
доверял.
183

Лиля, однако, не теряла надежды. «Волосит, —писа­
ла она из Берлина, — когда поедешь, привези: 1) икры
ЗЕРНИСТОЙ; 2) 2—3 коробки (квадратные металли­
ческие) монпансье; 3) 2 фунта подсолнухов и 4) сотню
(4 коробки по 25 штук) папирос ». В ожидании его
приезда с заказанными ею подарками Лиля ходила в те­
атры, в кино, гуляла по улицам, наслаждаясь всем загра­
ничным, хотя Германия к тому времени уже впала в тяже­
лый экономический кризис, побудивший множество
русских эмигрантов переселиться в Париж. И еще даль­
ше —в Америку. «Видела Чаплинский «Цирк» —совсем
разочарована! —сообщала Лиля Маяковскому. —А Пискатор (немецкий режиссер, в те годы организатор и ру­
ководитель Политического театра в Берлине. —А. В.) —
такая скучища, что даже заснуть трудно! Мрак! Купила
себе темно-синий вязаный костюм, туфли, часики и
4 носовых платка, по случаю насморка. Берлин за­
мечательный. Такси дешевые».
И все же пребывание в Берлине большой радости
ей на этот раз не доставило. Маяковский не приехал.
Для покупки фрагментов из кинофильмов —в том коли­
честве и именно тех, которые она отобрала, —московс­
кая кинофабрика не нашла денег. Режиссеров, которым
она хотела продать написанный Осипом киносценарий,
не оказалось в Берлине. И даже прокоммунистическое
издательство «Малик», которое четырьмя годами рань­
ше выпустило поэму Маяковского «150 000 000» в пере­
воде Иоганнеса Бехера, не спешило связывать себя кон­
трактами на издание новых его сочинений.
Н е дождавшись Маяковского и поняв, что встреча
не состоится, Лиля почти через месяц после отъезда из
Москвы уехала на десять дней в Париж: во французском
консульстве ей давали теперь визу без особых хлопот.
Эти поездки, кстати сказать, неопровержимо свидетель­
ствуют о том, что обитатели квартиры в Гендриковом
имели тогда, в отличие от миллионов своих сограждан,
не только возмож ность беспрепятственно покидать
страну и в нее возвращаться, но еще и без всяких про­
184

блем, никого и ничего не боясь, пересекать границы по
своему усмотрению и иметь на то пусть не слишком боль­
шие, но вполне приличные средства. Они особенно не
шиковали и все же могли позволить себе не менять усто­
явшихся привычек, не жаться, не экономить, получая от
жизни то, что хотели бы получить.
Случайна ли, однако, такая странность: бывая в Па­
риже порознь не один раз, Лиля и Маяковский никогда
там не пересеклись, не провели вместе в городе, кото
рый оба страстно любили, ни одного дня? Может быть,
кто-то сознательно мешал им встретиться в Париже?
Скорее всего, именно так! Но даже если и нет, все равно
в этой странности есть какая-то мистическая закономер­
ность.
По возвращении Лили в Москву вся семья вновь со­
бралась на даче в Пушкино. На некоторое время воца
рилась атмосфера относительного покоя. Осип и Ж еня,
проведя начало лета на даче вместе со всеми, уедини­
лись (впервые вдвоем!) в частном пансионе под Ленин­
градом —в бывшем Царском Селе, которое теперь ста­
ло почему-то называться Детским. Отчаявшись в своих
попытках сблизиться с Пудовкиным, Лиля смирилась с
его положением «просто друга» и очень тепло привеча­
ла его, как и всех гостей, слетавшихся в подмосковное
Пушкино на огонек.
Как раз в это время Пудовкин ставил свой шедевр
«Потомок Чингисхана», обошедший вскоре экраны все­
го мира под названием «Буря над Азией». Сценарий на­
писал Осип Брик, а одну из главных ролей исполняла
молодая Анель Судакевич, с которой у Маяковского за­
вязался небольшой, никого не обременивший, роман.
Впоследствии Анель Судакевич станет ж еной Асафа
Мессерера, у которого, в свою очередь, как мы помним,
незадолго до того был роман с Лилей. Семейно-творчес­
кий узел станет тем самым еще более сложным.
Вряд ли все его участники осознавали, что они в точ­
ности осуществляют Лилин сценарий жизни, только и
достойный, как она считала, современных интеллиген­
185

тных людей: днем каждый располагает самим собой, не
держась ни за какие условности, зато вечера и ночи про­
водит всегда под домашним кровом. По доброй воле, то
есть сознательно, по привычке или в силу договорен­
ности, —как бы то ни было, но все они поступали имен­
но так.
Воспоминания Лили и людей ее круга, их письма,
которые нам известны, заполнены информацией о мно­
жестве разных забот, личных и деловых, но тщетно ис­
кать там даже намек на ту обстановку, которая —хочешь
не хочешь —их окружала, на бурные события за стена­
ми их квартиры или подмосковной дачи. Словно жизнь
их проходила вне времени и социальные бури, сотря­
савшие всю страну, непостижимым образом обходили
их всех стороной.
1928-й... Начались массовые раскулачивания. Нэп
доживал последние дни, а тем, кто поверил басням про
«всерьез и надолго», в самое ближайшее время предсто­
яло расплатиться за свою наивность. С барабанно-про­
пагандистским шумом прошли первые «вредительские»
процессы. Концентрационные лагеря были переполне­
ны заключенными —пока что их скопом еще не стреля­
ли, а лишь подвергали «социальной перековке», но зву­
ки грядущих выстрелов уже были слышны каждому, кто
не затыкал свои уши. Впервые после эпохи военного
коммунизма ввели карточки на хлеб. «Левая» оппозиция
была только что разгромлена, Троцкий пребывал в из­
гнании, ему предстояла вот-вот высылка из страны. Сло­
вом, за стенами городской квартиры и дачного дома про­
исходили события, которые с полным на то основани­
ем принято называть судьбоносными. Но ни малейшего
отражения не только в письмах, а й в биографии Лили
они не получили. У нее хватало своих забот.
Заботой номер один были съемки и монтаж «Стек­
лянного глаза» —работа шла успешно и уже близилась к
концу. Заботой номер два —вожделенная машина, кото­
рую мог купить лиш ь Маяковский. Для этого ему надо
было снова ехать в Париж, имея притом разреш ение на
186

ввоз машины в Советский Союз и, конечно, достаточно
денег. Маяковский собирался совершить кругосветное
путешествие, о чем уже появились сообщения в печати.
Н о тогда покупку машины пришлось бы отложить по
крайней мере на год. Возможно, и по этой причине (но
не только, не только...) проект кругосветного путеше­
ствия так и не был осуществлен.
Всегда доводившая до конца любое начатое дело,
Лиля твердо решила овладеть автомобильным рулем и
вскоре освоила это, тогда еще вовсе не женское, экзоти­
ческое по тем временам, ремесло. Уехавшему в Париж
осенью 1928 года Маяковскому Лиля послала вдогонку
письмо, строго-настрого наказав: «ПРО МАШИНУ не
забудь: 1) предохранители спереди и сзади, 2) добавоч­
ный прожектор сбоку, 3) электрическую прочищалку для
переднего стекла, 4) фонарик с надписью «stop», 5) обя­
зательно стрелки электрические, показывающие, куда
поворачивает машина, 6) теплую попонку, чтобы не за­
мерзала вода, 7) не забудь про чемодан и два добавочные
колеса сзади. П ро часы с недельным заводом. Ц вет и
форму (закрытую... открытую...) на твой и Эличкин вкус.
Только чтобы не была похожа на такси. Лучше всего
Buick или Renault. Только НЕ Amilcar! Целую все
лапы, макушку (наодеколоненную), один глазик и все
щеки».
Разрешение на ввоз машины Маяковский —при его
связях, —разумеется, получил, хотя и после бюрократи­
ческих проволочек. С деньгами было куда как хуже.
Немецкие режиссеры и издатели, на которых была
надежда, по разным причинам заключить контракты не
смогли или не захотели. В Париже, куда он приехал в
октябре, Маяковский начал переговоры с Рене Клером,
предложив ему снять фильм по своему сценарию, замы­
сел которого уже был в его голове. П ереговоры понача­
лу шли, казалось, успешно, но и из этой затеи ничего не
вышло. Лиля отреагировала незамедлительно:
«Щеник! У-УУ-УУУ-УУУУ!..!..!.. Волосит! Ууууууу-уу-у-1!! Неужели не будет автомобильчита! А я так замеча­
187

тельно научилась ездить!!! Пожалуйста, привези
а в т о м о б и л ь ч и т !!!!!!!!!!!!!!!!! (ри сун ок кош ечки . —
А. 5.)!!!!!!!!!!!!!!!!! (рисунок кош ечки.— Л. В.). Прежде
чем покупать машину, посоветуйся со мной телеграфно,
если это будет не Renault и не Buick.
У-уууу-у-у........! Мы все тебя целуем и ужасно лю­
бим. А я больше всех».
Это самое «уууууу» сверлит мозг, как бормашина, не
давая возможности сосредоточиться ни на чем другом.
«Т елеграф ируй автом об и льн ы е дела. Целую. Твоя
Киса» — этот крик несут из Москвы телеграфные про­
вода.
И снова —в письме: «Если не хватит денег, то пошли
хоть 450 долларов на Фордик без запасных частей.
Запасные части, в крайнем случае, можно достать для
Форда и здесь. У-уу-ууу-------------- !!!?»
В сравнении с темой автомобильной остальные ком­
мерческие заказы уже не кажутся слишком обремени­
тельными: «Скажи Эличке, чтоб купила мне побольше
таких чулок, как я дала тебе на образец, и пары три абсо­
лютно блестящих, в том смысле, чтобы здорово блесте­
ли и тоже не слишком светлых. Купи еще штуки 3 др.
р р. Обнимаю тебя, мой родненький
зверит, и страшно нежно целую».
Как старательно ни откликался Маяковский на все
эти призывы и мольбы, мысли его были тогда далеко.

Если исключить (а стоит ли исключать?) отсутствие
(или, напротив, наличие) соответствующих указаний
Лубянки, то, по всей вероятности, главной помехой его
кругосветному путешествию, которое так и не состоя­
лось, был не столько «автомобильчит», сколько «амери­
канская тайна», о которой Лиля что-то знала, а что-то не
знала. Элли Джонс с «малой Элли» —дочерью Маяковс­
кого —приехала в Европу, во Францию, несомненно, с
единственной целью: показать дочь ее отцу и как-то оп­
ределиться. П ереписка Элли и Маяковского была не
188

слишком обильной, но все же она была (письма из НьюЙорка приходили в Москву на Лубянский проезд), Мая­
ковский знал, когда мать с дочерью приезжают во Фран­
цию и где именно будут.
Н ет никаких оснований предполагать, что Лилю он
поставил об этом в известность. Напротив! Обе Элли
ждали его в Н ицце, и он еще в Москве легко убедил
Лилю, что нуждается в отдыхе после перенесенной им
тяжелой болезни и напряженной работы. «ПОЕЗЖАЙ
КУДА-НИБУДЬ ОТДОХНУТЬ! Поцелуй Эличку,
скажи, ЧТОБЫ ПОСЛАЛА ТЕБЯ ОТДОХНУТЬ», - на­
писала Маяковскому Лиля в Париж 14 октября 1928 года,
вполне приняв, таким образом, его версию за чистую
правду.
Ответ не замедлил: «К сожалению, я в Париже, кото­
рый мне надоел до бесчувствия, тошноты и отвращения.
Сегодня еду на пару дней в Ниццу (навернулись знакомицы) и выберу, где отдыхать. Или обоснуюсь на 4 неде­
ли в Ницце, или вернусь в Германию. Без отдыха рабо­
тать не могу совершенно!»
Без отдыха ему действительно было туго, но отды­
хать в собственном смысле слова он вовсе не собирал­
ся. Из приведенных строк с очевидностью вытекает, что
Лиля, как он полагал, об истинной цели его поездки не
знала; что на всякий случай он игриво ввернул фразочку
об анонимных «знакомицах», невесть как ему повстре­
чавшихся, рассчитывая при необходимости (вдруг в
Ницце его «засечет» кто-то из общих знакомых!) отшу­
титься, сведя все к пустяковому флирту —такое балов­
ство не возбранялось; что он оставлял за собой возмож­
ность и быстро вернуться, и остаться в Ницце надол­
го —под видом отдыха, —если возникнет желание. Но
желания не возникло.
Маяковский вообще никогда не умилялся детьми, по­
требности в отцовстве никто за ним не замечал. Это был
человек, совершенно не приспособленный к роли семь­
янина, отца семейства в общепринятом смысле слова.
Перспектива оказаться в такой стихии его отпугнула.
189

Приезд в Ниццу для свидания с дочерью, сам по себе,
уже мог бы косвенно означать, что он готов к исполне­
нию этой роли. И кто в точности знает, какие слова он
услышал от Элли? Что она ему предлагала? Н а что толка­
ла? Ничего общего — в смысле духовном —у них, разу­
меется, не было. Свершившийся «факт» —общий ребе­
нок — мог стать искусственным мостом между ними.
Мостом —по необходимости. И значит —обузой. При­
том такой, в которой он, по причинам этическим, даже
не мог бы признаться. Маяковский бежал сломя голову.
Уже 25-го он вернулся в П ариж и сразу же отправил в
Москву телеграмму: «Очень скучаю целую люблю». От­
правил, еще не зная, какая встреча ему предстоит всего
через несколько часов.
Эта встреча со всеми подробностями описана мно­
жество раз —рассказывать о ней снова необходимости
нет. Речь идет, конечно, о том, что сразу по возвраще­
нии из Ниццы, 25 октября, во второй половине дня, в
приемной частного врача, доктора Ж орж а Симона, не­
вдалеке от М онпарнаса, Маяковский познакомился с
двадцатидвухлетней русской эм игранткой Татьяной
Яковлевой, стремительно и властно вторгнувшейся в его
жизнь. И значит, в жизнь Лили.
Встречу устроила Эльза, которая сама Маяковского
туда привела, зная, что Татьяна будет там в это время.
Свою роль «сводницы» Эльза объясняла так: с этой рос­
лой, красивой соотечественницей она познакомила
Маяковского лишь для того, чтобы избавить его от язы­
ковых проблем, а себя от обременительной необходи­
мости постоянно быть рядом с ним в качестве перевод­
чицы.
Блажен, кто верует... Без консультаций с сестрой, а
возможно, и без ее просьбы никогда она на это бы не
решилась. Ш альная идея — сводить Маяковского с ба­
рышнями в его вкусе — принадлежала именно Лиле и
использовалась ею не раз. Скорее всего, Лиля и подбро­
сила ее Эльзе —видимо, по чьей-то подсказке. Ведь Аг­
ранов, «Сноб» или кто-то другой из того же ведомства
190

отлично знали, зачем Маяковский поехал в Ниццу, —
только самый наивный мог предполагать, что Маяковс­
кий за границей был свободен от лубянского глаза.
В ероятны е последствия рисовались чекистским
бонзам в самом мрачном виде —вообще традиционном
для них: в каждом они видели потенциального «предате­
ля» и невозвращенца. Отвлечь Маяковского от возмож­
ной привязанности к маленькой дочери, избавить от
опасности превратиться в эмигрантского мужа мог, по
мнению Лили, которую, конечно, поставили в извест­
ность о грозящей опасности, только новый «романчик».
Советской обольстительницы, то есть проверенного и
доверенного лубянского агента в юбке, тут, в Париже,
под рукой не было, а решать задачу надо было незамед­
лительно. Н а худой конец сгодилась бы и эмигрантка,
которую можно было держать под лубянским колпаком.
Лиля, естественно, обратилась за помощью к сестре. Как
иначе понять ту стремительность, с которой Эльза уст­
роила это знакомство: не откладывая ни на час —в тот
же день, когда Маяковский вернулся из Ниццы? И как
объяснить этот странный способ знакомства: в прием­
ной врача, правда, хорошего знакомого Эльзы? Кто мог
знать, что оно приведет не к очередному флирту, как
было множество раз, а обернется чем-то куда более серь­
езным?..
Татьяна Яковлева, которую выписал с большим тру­
дом из Пензы под предлогом лечения (Татьяна действи­
тельно болела туберкулезом и от него излечилась во
Франции) ее дядя, известный в то время художник Алек­
сандр Яковлев (за год до встречи Маяковского с Татья­
ной его даже удостоили ордена П очетного Легиона),
уже была избалована успехом у мужчин и всеми прелес­
тями светской жизни. О на служила топ-моделью в ф ир­
ме «Шанель», за ней ухаживали такие богачи из эмиг­
рантской элиты, как нефтяной магнат Манташев, и та­
кие знаменитости из мира искусств, как композитор
Сергей Прокофьев. Дни и вечера Татьяна и раньше про­
водила в обществе артистов, писателей, музыкантов
191

(впоследствии, кстати сказать, сообщает Василий Ва­
сильевич Катанян, она дружила с Марлен Дитрих, Гер­
бертом фон Караяном, Марией Каллас, к ней в гости
приходили Грета Гарбо, Сальвадор Дали, а на старости
ее лет и И осиф Бродский...), поэтому появление Мая­
ковского само по себе не было способом перехода в
иную, более высокого уровня, социальную среду —она
и так в ней вращалась, появляясь вместе с Маяковским
всюду, где были ее давние знакомые и друзья.
Став завсегдатаями монпарнасских кафе, они сразу
обратили на себя внимание литературной и артисти­
ческой богемы Парижа. Французской —ничуть не мень­
ше, чем русской. Волею поразительных обстоятельств
именно в это время произошло знакомство Эльзы с Ара­
гоном и —соответственно —Арагона с Маяковским. Так
что октябрь двадцать восьмого года можно вполне счи­
тать знаменательной вехой в жизни сразу нескольких
людей, входивших в тот семейно-творческий круг, о ко­
тором уже шла речь.
Несомненное влияние на Маяковского оказал один,
пустяковый в сущности, но все-таки тоже «мистичес­
кий» факт: еще в марте 1914 года, когда он, совершая
турне футуристов, заехал в Пензу, ему повстречалась
молодая женщина Любовь Яковлева, на которую он сра­
зу обратил внимание. У женщины этой была восьмилет­
няя дочь —та самая Татьяна, с которой четырнадцать
лет спустя его свела Эльза в Париже... Дед Татьяны, кста­
ти сказать, то есть отец пензенской знакомой Маяковс­
кого Любови Яковлевой — Николай Аистов, был глав­
ным балетмейстером М ариинского императорского
театра в Петербурге, сменившим на этом посту Мариу­
са Петипа. У парижской эмигрантки, таким образом,
была совсем неплохая родословная.
Этот роман стал сразу же развиваться не в соответ­
ствии с тем банальным сценарием, который сочинили
в Москве. М аяковский влюбился отнюдь не на шутку.
Об этом свидетельствует хотя бы один непреложный и
бесспорный факт: Татьяна Яковлева вошла в его поэзию.
192

И тем самым — в его жизнь: притом отнюдь не ярко
вспыхнувшей и быстро погасшей кометой... Все другие,
кроме Лили и тех, кто был до нее, сохранились в его
биографии, но не оставили никакого следа в стихах. И
уже одно то, что появилась еще одна героиня его сти­
хов —тех, что наперед были обещаны только ей, —было
для Лили тягчайшим ударом. И Лиля —отдадим ей дол­
жное —никогда этого не скрывала.
Сам по себе этот чрезвычайный факт для нее озна­
чал, что у Маяковского появилась не очередная барыш­
ня для любовных утех, а серьезная и опасная соперница.
Безошибочным своим чутьем Лиля ощутила, что эта
опасность куда более велика, чем та, от которой Татья­
не предстояло отвлечь Маяковского. То есть, попросту
говоря, Лиля своими же руками, сама того не желая, тол­
кнула его в объятия реальной, а не воображаемой со­
перницы, — в объятия, которые оказались куда более
крепкими, чем она могла предполагать.
Все начало романа Маяковского и Татьяны прохо­
дило под бдительным оком Эльзы. И он, и она по-пре­
жнему жили в отеле «Истрия», на крохотной террито­
рии которого разминуться было совсем невозможно. А
хотелось бы! Ему —во всяком случае... Ведь очень ско­
ро отношения двух влюбленных перешли в иное «каче­
ство», Татьяна приходила к нему в отель — это «доку­
ментально» подтверждают сохранившиеся записи Мая­
ковского и Татьяны в блокноте с золотой окаемкой, за­
печатлевшем письменные их диалоги за столиком кафе
«Веплер» на площади Клиши, или в другом кафе — на
вокзале Кэ д ’Орсэ, или в каком-то еще —вдали рт любо­
пытных глаз, поскольку знакомая им богемная и литера­
турная элита собиралась совсем в других районах. Диа­
логи именно письменные — они оба предпочитали их
устным, вовлекаясь в понятную только им любовную
игру.
Он: «Люблю обсолютно». Она —в ответ, с симпати­
ей и издевкой: «Теперь неизменно писать «обсолютно».
Он: «Завтра у меня?» Она: «В Istria». Еще одна ф раза
193

принадлежащая Татьяне: «Любите, и любимым будете».
Тут же, рядом, записи красными чернилами — рукой
Лили: о том, что заказано ему купить для нее в Париже.
«Рейтузы розовые 3 пары, рейтузы черные 3 пары, чул­
ки дорогие, иначе быстро порвутся». И дальше: «Духи
Rue de la Paix, Пудра H ubigant и вообще много разных,
которые Эля посоветует. Бусы, если еще в моде, зеле­
ные. Платье пестрое, красивое, из креп-жоржета, и еще
одно, можно с большим вырезом для встречи Нового
года».
Читала ли Татьяна эти записи, знала ли про Лилины
поручения? Может быть, не в деталях, но знала —несом­
ненно! Он честно рассказал Татьяне и про свою привя­
занность к Лиле, и про роль, которую та играла и играет
в его жизни. И про машину —тоже: Татьяна помогала
Маяковскому ее выбирать, ходила вместе с ним за по­
купками «Лиличке», была вынуждена терпеть повседнев­
ную Эльзину опеку. «Роман их, —признавалась впослед­
ствии Эльза, — проходил у меня на глазах и испортил
мне немало крови... (Еще бы: ведь все развивалось со­
всем не так, как было ей поручено Лилей! —А. В.) С Та­
тьяной я не подружилась, несмотря на невольную интим­
ность. (Интимность состояла всего-навсего в том, что
Эльза была не столько невольной, сколько назойливо
их опекавшей свидетельницей совсем не платоничес­
кой любви. — А. В.) О на также не питала большой ко
мне симпатии».
О стается лиш ь добавить, что и малой не питала
тоже...

Возвращение Маяковского в Москву (8 декабря 1928 го­
да) внесло кардинальные перемены в жизнь Лили. Не
только, разумеется, оттого, что в ее обладании появи­
лась поистине диковинная редкость —свой автомобиль
«рено». Достался он Маяковскому тяжело: с трудом уда­
лось наскрести денег, с трудом уладить тамож енные
формальности (без помощи того же Агранова вряд ли
194

это могло обойтись). Самому Маяковскому автомобиль
был напрочь не нужен, как бы он ни пытался объяснить
свое неожиданное приобретение («Довольно я шлепал,
дохл да тих, на разных кобылах-выдрах. Теперь забензиню шесть лошадих в моих четырех цилиндрах») — во­
дить машину поэт не умел и учиться этому не хотел. Даже
вряд ли мог бы сам забензинить... Ему лишь приходи­
лось оправдываться перед своими читателями —в сти­
хотворении «Ответ на будущие сплетни»: «Не избежать
мне сплетни дрянной. Ну что ж, простите, пожалуйста,
что я из Парижа привез Рено, а не духи и не галстук».
Галстук, кстати, он привез тоже, как и духи: и то, и дру­
гое для Лили. Но «рено» затмил все остальное.
Лиля каталась на нем по Москве и даже —нечаянно,
разумеется, притом по вине зазевавшейся мамы —сби­
ла маленькую девочку, без тяжелых, к счастью, послед­
ствий. Судебной о тветствен н о сти ей удалось избе­
жать —вряд ли и на этот раз обошлось без вмешатель­
ства все того же всесильного Яни: Агранов тогда был
настолько влиятелен, что для следователей, прокуроров
и судей его просьба (или рекомендация) фактически
означала приказ.
И все же главной была перемена в самом Маяковс­
ком. Косвенно Лиля была уже уведомлена им о появле­
нии в его жизни какой-то новой, явно не безразличной
ему, фигуры: письмо Маяковского из П арижа от 12 но­
ября содержит озадачившую Лилю просьбу перевести
телеграфно в Пензу тридцать рублей некоей Людмиле
Алексеевне Яковлевой. Это была родная сестра Татья­
ны. Запрос о причине нежданного внимания Маяковс­
кого к неведомой женщине был тотчас отправлен Эльзе
в Париж.
О том, что такой запрос был, свидетельствовало мно­
жество косвенных доказательств, но прямой, «текстуаль­
ной улики» ни у кого не имелось. И вот — она появи­
лась! О тфильтрованное составителями-публикаторами
русского издания переписки сестер — очевидно, как
не имеющее серьезного значения, а если без иронии,
195

как содержащ ее неж елательный для лакировочного
образа Лили штрих, — письмо от 17 декабря 1928 года
содержится в полном, парижском, издании переписки,
и нам не остается ничего другого, как привести два аб­
заца из этого письма в обратном переводе с французс­
кого:
«Эльзочка, напиши мне, прошу тебя, что это за жен­
щина, которая сводит Володю с ума, которую он готов
привезти в Москву, которой он посвящает стихи (!!) и
которая, живя столько лет в Париже, падает в обморок,
услышав слово «merde» («дерьмо». — А. В.)!?... Я не
очень верю в невинность этой русской модистки в Па­
риже!
НЕ ГОВОРИ НИКОМУ (эти слова не только напи­
саны Лилей крупными буквами, но еще и подчеркнуты. —
А. В.), что я тебя спрашиваю об этом и напиши мне обо
всем как можно подробней. Никто не читает тех писем,
которые я получаю».
Переведем дыхание. Зададимся еще раз все тем же
вопросом: ну, зачем это нужно —скрывать от русского
читателя то, что дозволено читать иностранному?! И
неужто неясно, повторю это снова, что умолчания быва­
ют порой красноречивее слов? К тому же известно из­
давна: нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Зато ответа на это письмо —со всеми подробностя­
ми, как просила Лиля, —нет вовсе. Как нет вообще (кро­
ме одного-единственного письма, где Татьяна даже не
упоминается) никакой переписки между сестрами за
весь 1929 год и за первые три с половиной месяца 1930-го.
Нам предлагают поверить в то, что интенсивная до тех
пор переписка сестер вдруг оборвалась. И в то еще, что
даже на прямой и конкретный вопрос, обращенный к
Эльзе, та не ответила. Не надо быть криминалистом,
чтобы понять: вся переписка за этот период подверг­
лась жестокой казни, а письмо от 17 декабря 1928 года
по чистой случайности счастливо ее избежало, потому
что хранилось в архиве не Лили, а Эльзы... Фатальный
прокол!
196

Нежданное поручение насчет перевода денег, кото­
рое дал Маяковский Лиле, дополнялось такими загадоч­
ными строками из того же письма: «Моя жизнь какая-то
странная, без событий, но с многочисленными подроб­
ностями, это для письма не материал, а только можно
рассказывать...» К тому времени, когда он вернулся в
Москву и, действительно, начал рассказывать, Лиля, ко­
нечно, уже многое знала: советская почта работала тогда
не так, как стала работать спустя несколько лет, письма
в пути не задерживались, информационные сводки Эль­
зы, надо думать, поступали в Москву своевременно.
Но почему свою парижскую жизнь он назвал «стран­
ной»? Что странного было в появлении очередной жен­
щины, даже если она и вызвала в нем сильное чувство?
Маяковский (я чуть было не написал: «как каждый поэт»;
нет, не как каждый!) безупречно чувствовал не только
прямое, буквальное содержание слова, но и любые его
оттенки. В богатейшем словарном запасе этого поэта
всегда имелось то единственное (а случалось —и боль­
ше), которое в точности, без тумана, отражало мысль.
Разве не выпирает оно, это режущее слух слово «стран­
ная», в контексте письма, если действительно речь в нем
идет только о новом, внезапно возникшем и стремитель­
но развивавшемся романе?
А что, если речь идет не о нем? Или хотя бы не толь­
ко о нем, но и о чем-то другом, имевшем или не имевшем
прямого отношения к зыбкому еще, но, несомненно, уже
зародившемуся союзу с Татьяной? Нельзя исключить,
что и на этот раз, пребывая в П ариже, Маяковский был
обременен не только заботами об «автомобильчите».
Если М аяковский был причастен к какой-то «тайной
дипломатии» еще в 1924 году, то почему исключить та­
кую возможность в 1928-м, —и, учитывая то взвинченно
нервозное состояние, в котором он находился, почему
это не могло не действовать на него угнетающе? А тут
еще —постоянный, докучливый Эльзин контроль, каж­
додневное влезание в душу, неизбежность жизни у всех
на виду...
197

Стихи, посвященные Татьяне, обнажали характер их
отношений («В поцелуе рук л и , губ ли, в дрожи тела близ­
ких мне...») и «письменно» подтверждали то, о чем Лиля
уже знала. Н о «дрожь тела» какой угодно особы, повстре­
чавшейся Маяковскому, никогда ее не пугала. Пугал но­
вый, непривычный доселе, характер отнош ений с той,
про чью «дрожь» Маяковский так смело писал. «Ты в
первый раз меня предал», —сказала Лиля Маяковскому,
выслушав его рассказ, а главное —стихи, адресованные
Татьяне.
Еще больше ее пугало стремление М аяковского —
вскоре осуществившееся —как можно скорее вернуться
в Париж. Вряд ли и Лубянские друзья, и Эльза оставили
ее без информации о букетах цветов, которые —по его
предварительному заказу — еженедельно доставлялись
на дом Татьяне. И — пусть даже и без деталей — о его
письмах и телеграммах в тот же адрес.
До нас дошли только семь его писем и двадцать пять
телеграмм из переписки «М аяковский— Татьяна». Их
было, несомненно, гораздо больше. Ответные письма
доставлялись на Лубянский проезд, отЛ или он тщатель­
но их скрывал (факт, красноречиво и недвусмысленно
говорящий сам за себя) — она обнаружила эту коррес­
понденцию лишь после смерти Маяковского, разбирая
его архив. П онимала ли она то, о чем впоследствии
писал Роман Якобсон: «М аяковский сломался в
год встречи с Татьяной Яковлевой. Это было в мо­
мент, когда ему стало жить одному уже совершенно не­
втерпеж и когда ему нужно было что-то глубоко переме­
нить»?
Люди, которым Маяковский действительно был бли­
зок, но имевшие возможность наблюдать за ним только
со стороны, видели, как драматично складывается его
жизнь, но не были в состоянии реально прийти ему на
помощь. М ария Денисова, любовь к которой оставила
ярчайш ий след в его ранней поэзии (теперь уже скульп­
тор, жена знаменитого советского военачальника Ефи­
ма Щ аденко), писала ему 21 ноября 1928 года: «Дорогой
198

мой Владимир Владимирович! Прошу берегите свое здо­
ровье Берегите, дорогой мой, себя. Как странно,
Вы обеспечены, а не можете окружить себя обстанов­
кой и бытом, который бы дольше сохранил Вас —нам
Крепко жму Вашу руку, мой всегда добрый и близ­
кий. Мария».
Горький парадокс: он имел тот самый бриковский
быт, который —по крайней мере, до поры до времени —
явно был ему по душе и который неотвратимо его раз­
рушал.

Был фасад —и были кулисы. Внешне ничего не пе­
ременилось. Правда, распался ЛЕФ —после того, как в
сентябре 1928-го из него вышли Маяковский и Брик, а
значит, и Лиля. Пятью месяцами раньше ЛЕФ покинул
Пастернак, так объяснив в письме к Маяковскому при­
чину своего поступка: «Ваше общество (Лиля, напомним
это, играла в нем ведущую роль. —А. В.), которое я по­
кинул и знаю не хуже Вас, для Вас ближе, живее, нервно­
убедительнее меня». Лишь шесть с лишним десятилетий
спустя стали известны подлинные причины, побудив­
шие его к разрыву: «ЛЕФ удручал и отталкивал меня, —
писал Пастернак, — своей избыточной советскостью,
то есть угнетающим сервилизмом, то есть склонностью
к буйству с официальным мандатом на буйство в руках».
Не будь у Бриков и Маяковского тех связей, которые
они тогда имели, никаким «мандатом на буйство» им
обзавестись бы не удалось. Н о к тому времени сталинс­
кий аппарат уже разделался с «левизной» в политике —
естественно, та же судьба не могла не постичь «левизну»
в литературе: настало время для других игр.
Вернувшись из Парижа, Маяковский, явно бывший
не в курсе крутых перемен на советском политическом
Олимпе, попытался оживить литературную жизнь, со­
здав РЕФ (Революционный Фронт Искусств), и опять в
новой затее, окончившейся неудачей, Лиля принимала
199

самое активное участие. Это совпало с победой над ина­
комыслящими группировками, которую одержала Рос­
сийская ассоциация пролетарских писателей (РАПП),
то есть, иначе сказать, Агранов и его непосредственный
лубянский шеф Генрих Ягода.
Литературная возня, за кулисами которой шла жес­
токая борьба стремившихся к власти различных сил,
была у всех на виду, но для Лили куда важнее была другая
борьба, о которой могли знать только очень близкие
люди. О торвать Маяковского от эмигранток, тянущих
его в свое болото и грозящих благополучию того уни­
кального семейно-дружеского союза, который она созда­
ла, —в достижении этой цели она могла рассчитывать
на полную поддержку высокопоставленных и могуще­
ственных друзей дома.
Но можно ли было в реальности воздействовать на
поэта с его ги пертроф ированной влю бленностью и
стремлением сломать все преграды, стоявшие на его
пути?
Телеграммы Маяковского в Париж говорят сами за
себя: «Оченьзатосковал», «Тоскую невероятно», «Абсо­
лютно скучаю» (все-таки,«а», а не «о»), «Тоскую по тебе
совсем небывало», «По тебе регулярно тоскую, а в пос­
ледние дни даже не регулярно, а еще чаще»... Могли ли
эти любовные заклинания остаться вне контроля спец­
служб? Как и письма: «...Мне так надо каждую минуту
знать, что ты делаешь и о чем думаешь. Поэтому телеграммлю. Телеграфь, шли письма —вороха того и дру­
гого».
Но, кроме любовных переживаний, существовало
еще главное дело его жизни —работа. Татьяна была да­
леко и вряд ли могла соучаствовать в ней, даже если бы
оказалась и близко: слишком чужими были они друг дру­
гу во всем, что происходило за пределами сердца. 26 де­
кабря 1928 года Маяковский впервые читал в Гендриковом своим друзьям только что заверш енную пьесу
«Клоп». Пришли М ейерхольд и его жена, прима театра
Зинаида Райх, пришел влюбленный в поэта его после­
200

дователь, молодой поэт Семен Кирсанов, тоже с женой,
пришли Жемчужные и Катаняны — все ближайшие к
Маяковскому люди. Но главное —были Лиля и Осип.
Лиля слушала чтение, не сводя с Маяковского восхи­
щенных глаз. Кто другой мог так отнестись к его твор­
честву, вне которого не существовало и его самого? Как
только Маяковский закончил чтение, М ейерхольд рух­
нул на колени с возгласом: «Гений!» Он гладил его плечи
и руки, крича: «Мольер! Какая драматургия!» В глазах у
Лили стояли слезы. За них М аяковский отдал бы все
свои увлечения, все порывы и страсти.
Два дня спустя Лиля сопровождала его в театр име­
ни Мейерхольда, где чтение повторилось. В театре уже
были расписаны роли и назначены репетиции. На чте­
ние пришел совсем еще юный, двадцатитрехлетний,
Дмитрий Ш остакович, которому была заказана музыка.
Пришли художники и артисты из того же круга. Востор­
гу слушателей не было предела, и опять Лиля разделила
с Маяковским его истинный триумф.
Могла ли Татьяна понять боль и сарказм того чело­
века, который был «обсолютно влюблен», его беспощад­
ную сатиру на партмещанство, его, щедринской силы,
язвительный смех над тупостью, глупостью, пошлостью
тех, кто был у руля, его презрение к властвующим ничто­
жествам, его глубокое разочарование в былых идеалах,
те аллюзии, которыми были насыщены реплики персо­
нажей и узнаваемость которых приводила в восторг со­
бравшихся на читку единомышленников автора? А глав­
ное — могла ли понять, сколь велика будет ненависть
властвующих, узнавших себя в его персонажах, —нена­
висть, на которую автор себя обрекал?
Даже вроде бы пропагандистско-мажорный финал
этой великой сатиры, «в которой, — по позднейшему
суждению Лидии Корнеевны Чуковской, —поэт весьма
оптимистически изобразил наше светлое будущее», про­
ницательными современниками виделся совершенно
иным — не случайно же он вызвал злобную реакцию у
201

партийных критиков-ортодоксов. Автор книги о Мей­
ерхольде («Темный гений») Ю рий Елагин вспоминал
годы спустя: «Представление обличительно сатиричес­
кого памфлета Маяковского, в трактовке Мейерхольда,
переходило в восхищение современным космополити­
ческим стилем нашего столетия на фоне отвращения к
отталкивающим формам убогой советской дествительности. Не духом «светлого социалистического будуще­
го» веяло от стальных конструкций Родченко и от ост­
рых ритмов, неожиданных гармоний и ультрамодернистской инструментовки Ш остаковича (находившегося
тогда в «джазовом» периоде своего творчества), а духом
современного Запада с его высокой индустриальной
культурой, комфортом и конструктивистскими форма­
ми нового искусства». Но могла ли во всем этом разоб­
раться, жившая в счастливом далеке совсем другими
интересами, молодая и прелестная парижанка?
В своих мемуарах «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург мимоходом дает свидетельство, приводящее в от­
чаяние драматизмом вроде бы «мелкого» факта. Один
только штрих, но как много за ним скрывается! «У меня
сохранилась, — пишет Эренбург, — рукопись «Клопа»,
подаренная Маяковским Тате (Т. А. Яковлевой), выки­
нутая Татой за ненадобностью». Если эта рукопись ока­
залась у Эренбурга на самом деле «в качестве» выкину­
той, то на какое же понимание всего, чем жил Маяковс­
кий, без чего вообще его йе было и быть не могло, —на
какое же понимание будущей спутницы жизни он мог
бы рассчитывать?
Повседневную опору и повседневное понимание он
находил лишь в той —единственной за отсутствием ка­
кой-то иной — семье, где полноправной и безраздель­
ной хозяйкой была Лиля. Как каждый человек, он стре­
мился к «обыкновенной» любви, к своему дому —даже в
самом прямом смысле (несколько его попыток вступить
в жилищный кооператив и получить свою квартиру пока
оказались безуспешными), но без Лили ему было бы, на­
верно, еще тяжелей. А то и попросту невозможно...
202

Заколдованный круг заключал в себе и неизбежную
драму, но Лиля, похоже, в полной мере приближение ка­
тастрофы все же не ощущала. Чем же объяснить эту ее
глухоту —глухоту человека, наделенного тончайшей ин­
туицией и чутко следящего за любым изменением чувств
близких людей? Н е иначе как инстинктивной потреб­
ностью выдавать желаемое за действительное, стремле­
нием оградить себя от излишних волнений и убежден­
ностью в своем всемогуществе.
В январе 1929 года в журнале «Молодая гвардия» было
опубликовано «Письмо товарищу Кострову (редактору
газеты «Комсомольская правда». —А. В.) из П арижа о
сущности любви» — стихотворение М аяковского, по­
священное Татьяне. Впрочем, впрямую адресат стихо­
творения нигде не упомянут, но Лиля и знала, и понима­
ла, какие подлинные события вызвали его к жизни и ка­
кими реалиями оно насыщено.
Одновременно было написано и другое стихотворе­
ние — «Письмо Татьяне Яковлевой», — так и не отдан­
ное им ни в одну редакцию для опубликования. Впослед­
ствии делались попытки его публикации — и натыка­
лись на жесткий запрет. Обнародованное впервые в 1954
году в м алотираж ной русской прессе С оединенны х
Ш татов Романом Якобсоном и, естественно, никем не
замеченное тогда на родине автора, оно стало достоя­
нием гласности лишь в апреле 1956-го, когда, в эйфории,
рожденной Двадцатым съездом, его отважился напеча­
тать «Новый мир». П омехой — на протяж ении более
четверти века —служило то, что адресат в этом стихо­
творении уже был назван по имени, а«пролетарский
поэт», «трибун революции» права на любовь к эмигран­
тке, разумеется, не имел.
В тридцатые —сороковые годы помехой гипотети­
чески могла стать и сама Лиля: обладая авторскими пра­
вами на произведения поэта, она была вольна разрешать
или не разрешать их публикацию. У нас нет данных, вос­
пользовалась ли она этим правом в случае с «Письмом
Татьяне Яковлевой», но такая правовая возможность у
203

нее все же была. И не только правовая, но еще и мораль­
ная: ведь сам Маяковский при жизни никому «Письмо...»
для публикации не предложил. Да кто же разрешил бы
тогда эту публикацию? И кто вообще стал бы считаться
с Лилей —с ее авторскими правами, с ее запретом или
согласием?
Хотя стихотворение и отличается пламенным совет­
ским патриотизмом (его лейтмотив — страстный при­
зыв к любимой вернуться на родину, связать свою жизнь
с автором не где-нибудь, а только в советской России),
хотя вдобавок ко всему оно полно веры в победу своей
любви, неотрывную от победы мировой революции («я
все равно тебя когда-нибудь возьму — одну или вдвоем
с Парижем»), на какие-либо чувства к невозвращенке
Маяковский прав не имел. Так что Лилины интересы —
по крайней мере, в данном вопросе —полностью совпа­
дали с интересами надлежащих советских властей. Ей
от этого было не легче: Маяковский явно отбивался от
рук.
Сохранились воспоминания Лидии Гинзбург (впос­
ледствии видного литературоведа), близкой в ту пору к
кругу М аяковского — Бриков. Лиля, по ее рассказам,
часто жаловалась тогда на скуку. Скукой, видимо, име­
новалось вдруг наступившее чувство неуверенности в
себе, душевный дискомфорт. «Как тебе может быть,
Лиличка, скучно, — утешал ее, по воспоминаниям Ли­
дии Гинзбург, Виктор Ш кловский. —Ведь ты такая кра­
сивая!» «Так ведь от этого не мне весело, — возражала
Лиля. —О т этого другим весело».
Другим тоже не было весело: тучи над некогда весе­
лым и гостеприимным домом явно сгущались. Свою роль
играли не только личные драмы, раскалывавшие уже
сложившиеся и казавшиеся прочными отношения. Не­
избежно влияла и общая атмосфера, воцарившаяся в
стране, воздействие которой обитатели дома старались
не замечать. Или хотя бы ей не поддаваться. Маяковс­
кий старательно делал вид, что ничего не произошло,
что все осталось по-прежнему, что Лиля не только гла­
204

венствует, как всегда, но чуть ли не водит его рукой» пи­
шущей стихи. Так они обманывали других, но могли ли
обмануть самих себя?
Маяковский рвался в Париж. С превеликим трудом
он выдержал на родине чуть больше двух месяцев. И сно­
ва никаких помех для заграничного путешествия не воз­
никло. Захотел —и поехал... Он ли только захотел? Не
совпадали ли, хотя, разумеется, абсолютно по-разному,
его интересы с интересами тех, от кого зависели все
вообще зарубежные поездки советских граждан? Вопрос,
которым до сих пор ни один его биограф, ни один ис­
следователь его творчества не занимался.
13 февраля в театре Мейерхольда состоялась премье­
ра «Клопа». И уже на следующий день, не дождавшись
рецензий и даже устных откликов, Маяковский снова
отправился в Европу.
Формальным поводом для поездки послужило жела­
ние протолкнуть эту пьесу на зарубежную сцену, хотя
прорыв за границу разоблачительной, сатирической
пьесы никаких дивидендов советской власти — не де­
нежных, а моральных! — сулить не мог. Н о с границы
Маяковский послал телеграмму в Париж, уведомляя Та­
тьяну о скорой встрече. После коротких остановок в
Праге и Берлине, 23 февраля он приехал в Париж и сно­
ва поселился в своем любимом отеле «Истрия». Эльза
уже переехала к Арагону, в крошечную мансарду на ули­
це Шато, и все равно жизнь Маяковского и Татьяны про­
ходила у нее на глазах, —«боевые сводки» об этом регу­
лярно отправлялись в Москву.
В отличие от всех прежних поездок Маяковского, эта
практически не отражена в его переписке с Лилей. Пе­
реписки попросту не было, если не считать ее телеграмм
с информацией, что деньги, обещанные ему московс­
ким Госиздатом, переведены не будут. И еще одной теле­
граммы Лили — весьма «любовного» содержания: «Те­
леграфируй разрешение переделать твое серое пальто».
205

За все время их совместной жизни и любви подобного
отчуждения не наблюдалось ни разу.
Впрочем, нет, одно содержательное письмо «твоя ко­
шечка» все же отправила «милому Володику» в Париж:
список запасных частей к автомобилю, которые пове­
лел привезти нанятый Лилей ее личный шофер Афана­
сьев (сидеть за рулем самой ей уже надоело, да и боязно
было —после того несчастного случая). «Двумя крести­
ками, —писала Маяковскому Лиля 5 апреля 1929 года), —
отмечены вещи абсолютно НЕОБХОДИМЫЕ, одним
крестиком —НЕОБХОДИМЫЕ и без креста очень нуж­
ные. Лампочки в особенности —большие, присылай с
каждым едущим, а то мы ездим уже с одним фонарем.
Когда последняя лампочка перегорит —перестанем ез­
дить. Их здесь совершенно невозможно получить —для
нашего типа Рено».
Вряд ли Маяковскому было тогда до лампочек. Если
воспользоваться лежащ им на поверхности каламбу­
ром, —ему было все до лампочки, все, кроме его отно­
шений с Татьяной. Надо было как-то определиться: или
Париж —или Москва? П ерейти на положение эмигран­
та он безусловно не мог, это был бы для него самоубий­
ственный шаг: без советской атмосферы, в которую он
вжился, без Лили и Осипа он существовать не мог. Да и
понимал еще, лучше, чем кто-либо, что спастись от Л у­
бянских щупалец все равно не сможет нигде. Оставалось
«взять» Татьяну и увезти ее в Москву, но неосуществи­
мость этого замысла становилась для него все более и
более очевидной. «Я его любила, —рассказывала Яков­
лева своим собеседникам ровно полвека спустя, — он
это знал, но я сама не знала, что моя любовь была недо­
статочно сильна, чтобы с ним уехать».
Он звал —она не отказывалась и не соглашалась, бес­
конечно эта ситуация длиться не могла, а выхода из нее
не было. К тому же в Европу снова приехали обе Элли —
о встрече в Н ицце, видимо, был предварительный уго­
вор, Маяковский поехал туда, но ни мать, ни дочь не за­
стал: как раз на эти дни они почему-то уехали в Милан.
206

А может быть, эту «случайность» он сам и подготовил?
Заведомо не имевший никакого продолжения, обречен­
ный на безвыходность «роман» в еще большей степени
обременял Маяковского, метавшегося (в мыслях и чув­
ствах) между Москвой и Парижем, между «Лиликом» и
«Таником», между разумом и сердцем.
Встреча, судя по всему, так и не состоялась, но Эллистаршая попросила Маяковского в письме, отправлен­
ном в Москву (на Лубянский проезд; предполагалось, что
корреспонденция, шедшая по этому адресу, должна была
миновать Лилину цензуру), чтобы тот сделал в своем
блокноте загадочно зловещую запись: «в случае моей
смерти известить такую-то (Элли Джонс) по такому-то
адресу». (Маяковский — не странно ли? — текстуально
занес в свой блокнот эту просьбу вместе с нью-йоркс­
ким адресом Элли, но его воля Лилей впоследствии ис­
полнена не была, —весьма возможно, по указанию того
же Агранова.)
Чем была она вызвана, эта просьба? Какие обстоя­
тельства побудили мать его дочери смоделировать си­
туацию, для которой вроде бы не было никаких основа­
ний? Сколько-нибудь точного ответа на этот загадочный
вопрос не существует. Да и —тоже странное дело! —его
никто до сих пор и не ставил. Лишь Валентин Скорятин, следуя версии о насильственной смерти поэта, счи­
тает, что М аяковский допускал возм ож ность своего
убийства и этим подозрением поделился с Элли. Ника­
ких оснований для такой версии не существует —загад­
ка, увы, так загадкой и остается. Н о нет оснований от­
вергнуть и другую версию. Маяковский вполне мог по­
делиться с Элли своим предчувствием смерти, не обяза­
тельно вовсе насильственной, и Элли вполне могла от­
нестись к этому всерьез. А ведь мысли о смерти действи­
тельно посещали поэта, это известно.
В те два или три дня, которые М аяковский понап­
расну провел в Н ицце, с ним случайно повстречался из­
вестный русский художник-эмигрант Ю рий Анненков,
тот самый, позировать которому несколькими годами
207

раньш е Лиля Маяковскому не разреш ила. О ни были
близко знакомы еще по блаженным петроградским вре­
менам. Впоследствии Анненков описал эту встречу в сво­
их мемуарах. Маяковский, по его словам, разрыдался,
не обращая внимания на других посетителей рестора­
на. Он объяснил свои слезы тем, что «перестал быть
поэтом» и превратился в чиновника.
Весьма возможно, что Маяковский действительно
испытывал в это время творческий кризис и глубокую
неудовлетворенность собой как поэтом, что он подверг
кардинальной переоценке свой многолетний поэтичес­
кий агитпроп. Н е только возможно, но даже наверное...
Почему же, однако, он превратился в чиновника, како­
вым отродясь не был —ни в буквальном, ни переносном
смысле? Что за странное слово, не имеющее никакого
отнош ения к тому, чем занимался поэт, подобрал Мая­
ковский? Не был ли «чиновник» эвфемизмом чего-то
другого —того, о чем он не мог поведать даже намеком
своему эмигрантскому другу? Для рыданий его, разуме­
ется, были и другие, «бытовые», как принято выражать­
ся, куда более прозаичные, но неотвратимо его убивав­
шие, причины.
Тупиковая личная ситуация, глубокий разлад с самим
собой, тревожная обстановка в стране, в том числе на
литературном фронте, —все это предвещало трагичес­
кий исход. В эти свои метания он тоже Анненкова не
посвящал, скрыв от него и причину приезда на Лазур­
ный Берег. Конечно же Маяковский оказался там вовсе
не ради рулетки в казино Монте-Карло —это его объяс­
нение Анненков по наивности принял за истину. Но азар­
тные игры он любил до беспамятства, так что, возмож­
но, не встретив Элли и оказавшись в полном одиноче­
стве на бесконечно ему чуждом шикарном курорте, он
искал утешения в тотализаторе. По словам Анненкова,
все деньги были проиграны, и Маяковский возвращал­
ся в Париж с пустым кошельком.
Ж изнь Маяковского в Париже проходила у всех на
виду. Это значит, что о каждом его шаге и о каждом сло­
208

ве шел донос в Москву: в эмигрантской среде уже и тог­
да были тысячи завербованных Лубянкой глаз и ушей.
Маяковского и Татьяну каждый день видели то в «Ро­
тонде», то в «Доме». В «Куполи». В «Клозри де Лила». В
«Гранд-Шомьер» или в «Дантоне». Иногда они уединя­
лись в вокзальных кафе или в квартальных бистро вда­
ли от сборищ эмигрантской элитной богемы. Почемуто и об этих уединенных встречах тоже узнавали в Мос­
кве. И могли с точностью проследить, как поднималась
все выше и выше температура их отношений. О Лиле
двое влюбленных говорили все меньше и меньше. За
покупками для нее ходили все реже и реже.
Трудно поверить, что Лубянка уже и тогда не перлю­
стрировала письма из-за границы, тем более тех, кто ее
специально интересовал. А то, что Маяковский был под
колпаком, что разворачивавшийся роман его с Яковле­
вой весьма тревожил лубянских начальников, —в этом
нет ни малейших сомнений. Так что они не могли не
прочитать ее февральское (1929) письмо матери в Пен­
зу, где были и такие строки: «Я совсем не решила ехать
или, как ты говоришь, «бросаться» за М, и
он совсем не за мной едет, а ко мне и ненадолго.
Стихи, которые тебя волнуют, написаны, когда ему было
20 лет. А «Лиля» —женщина, которую он любил 10 лет.
Для всего этого достаточно прочесть его биографию.
Вообще, все стихи (до моих) были посвящены только
ей. Я очень мучаюсь всей сложностью вопроса, но мне
на роду написано «сухой из воды выходить». В людях же
разбираюсь великолепно и отнюдь их не идеализирую.
Замуж же вообще сейчас мне не хочется. Я слиш­
ком втянулась в свою свободу и самостоятельность.
Н о все другое, конечно, ничто рядом с М.
Я, конечно, скорее всего его выбрала бы. Как он умен!»
Лубянские товарищи разбирались в людях ничуть не
хуже, чем Татьяна. Они понимали, что Татьяна на рас­
путье и что ее отказ от возвращения в советскую Рос­
сию мог побудить Маяковского принять самое нежела­
тельное для них решение. Это, во всяком случае, не ис­
8

Загадки и магия Л и л и Бр и к

209

ключалось. Трудно представить себе, чтобы такая ин­
формация —в прямой или завуалированной, но доста­
точно понятной форме —не дошла бы до Лили: и Агра­
нов, и «Сноб», и другие их коллеги продолжали оста­
ваться завсегдатаями дома на правах закадычных друзей.
Непосредственно в Париже, под псевдонимом «Яно­
вич», работал —юридически в качестве сотрудника по­
сольства, а фактически в качестве лубянского резиден­
та —еще один друг дома: Захар Ильич Волович (он же
«Вилянский» для товарищей-чекистов, он же «Зоря» для
родных и друзей). Он имел самое прямое отношение к
похищениям и убийствам, которые доблестные чекис­
ты устраивали во французской столице, чувствуя здесь
себя поистине как дома. «Зоря», агент-убийца, поддер­
живал тесные отнош ения с Эльзой, которая, по утверж­
дению Валентина Скорятина, через Воловича-Яновича
и его жену Фаину, регулярно переправляла Лиле в Моск­
ву французскую парфюмерию. Так что в Гендриков пе­
реулок по самым разным каналам шла очень подробная
информация о развитии сюжета «Маяковский —Татья­
на». Не могло не дойти и то, что было почерпнуто из
перлюстрированной открытки, которую Татьяна отпра­
вила матери в апреле: «В В
забирает у меня все свободное время».
Впрочем, у Лили был еще более важный и даже бо­
лее точный информатор, чем лубянские перлюстраторы и парижский резидент спецслужб: сестра Эльза, на­
ходившаяся с Лилей в постоянном контакте. О том, что
все время М аяковский проводит с Татьяной, она сооб­
щала в Москву несомненно, хотя следы этих сообщений
и уничтожены.
Неужели не ясно, что —снова скажу —от тенденци­
озных и подозрительных умолчаний образы как раз и
тускнеют? О т них, а не от правды, какой бы та ни была...
Зато сам Маяковский, делившийся ранее с Лилей
всеми подробностями своих увлечений, старательно
избегал в своих письмах даже упоминать о Татьяне. Да
и была ли теперь у них вообще переписка —у Лили и у
210

него? «Целую люблю» — написано в телеграмме, изве­
щавшей о предстоящем его возвращении в Москву.
Эти слова все еще были в употреблении, как дань
«протокольным» банальностям, которым никто в их кру­
гу серьезного значения не придавал. Никакого реально­
го содержания в них уже не было. И Лиля, с ее тончай­
шей чувствительностью и проницательностью, не мог­
ла этого не понимать.
Верный прежнему уговору ничего не скрывать друг
от друга, Маяковский, вернувшись из Парижа, признал­
ся Лиле, что отношения с Татьяной зашли достаточно
далеко, что он намерен осенью жениться на ней и при­
везти в Москву. Разговор, вероятно, был слишком бур­
ным, доводы «против» на него не подействовали, и в
сердцах Лиля разбила какую-то драгоценность: то ли
шкатулку, то ли чашку из китайского фарфора. Но Мая­
ковский не отреагировал даже на это. Было совершен­
но очевидно, что он и Лиля стремительно разлетаются
в разные стороны.

Лиля переживала в это время свой очередной ро­
ман —последний при жизни Маяковского. Последний,
которому он был свидетель. Не похоже, что это его тог­
да хоть как-нибудь задевало. Новым избранником ока­
зался некий Юсуп Абдрахманов —какая-то киргизская
шишка, выдвиженец, занимавший в своей горной рес­
публике высокий государственный пост.
После того как Маяковский вернулся из Парижа (на­
чало мая 1929), Лиля отправилась с Юсупом (конец
июня) на своем «рено» в Ленинград —показывать «ди­
кому киргизу» красоты Северной Пальмиры. За рулем
сидел шофер Афанасьев, все лампы на машине горели —
о них позаботился Маяковский, а формальной целью
поездки была покупка двух пар модных туфель, специ­
ально изготовленных для нее каким-то петербургским
умельцем: найти для себя подходящую обувь в уже отри­
нувшей нэп Москве Лиля никак не могла.
211

Вместе с Юсупом она поселилась на квартире своей
подруги Риты Райт и, будто бы в ожидании заказанных
туфель, провела в Ленинграде примерно десять дней,
любуясь белыми ночами и наслаждаясь обществом эк­
зотического и любознательного «дикаря», тянувшегося
к европейской цивилизации. На один день за это время
приезжал в Ленинград Осип —по своим киношным де­
лам: нйкому и ничему он не был помехой. «Пришли до
4-го 250 р» —таким было единственное
любовное послание Лили Маяковскому из Ленинграда.
«Деньги переведу третьего», —с той же любовной дело­
витостью отвечал ей Маяковский.
Он был беспощадно точен: действительно, «любов­
ная лодка» вдребезги разбивалась о быт.

П ОДРЕЗАН Н Ы Е КРЫ Л Ы Ш КИ
ето, осень и зима двадцать девятого — не столько
самый трудный, сколько самый загадочный период
в жизни Лили Брик. Любовные отношения с Маяковс­
ким давным-давно были порваны, но отношения дружес­
кие, творческие, духовные становились, похоже, еще
прочней. Им было трудно друг без друга, но и вместе не
сладко. Она стала чаще раздражаться — порою без по­
вода. Без видимого повода, если точнее... Собственно
личная жизнь, в традиционном смысле этого слова, ра­
дости не приносила —Лиля была слишком умна, чтобы
относиться всерьез к прельстившему ее своей экзотич­
ностью, заведомо «проходному» Юсупу. А Маяковский
снова рвался в Париж, и никто не знал, чем могла завер­
шиться эта чрезмерно затянувшаяся, подогреваемая раз­
лукой, преградами и его необузданным темпераментом,
связь.
Еще несколько месяцев назад, уверенная в своей
силе, Лиля дразнила Маяковского: «Если ты настолько
грустишь, чего же не бросаешься к ней сейчас же?» Те­

Л

212

перь она, наконец, поняла, что шутки плохи, а игривый
совет может быть истолкован буквально. Еще лучше это
поняли на Лубянке. Они^го читали письма Маяковско­
го Татьяне, —новые, не под первым впечатлением напи­
санные, где были такие строки: «Тоскую по тебе совсем
небывало. Люблю тебя всегда и всю очень и совер­
шенно. Я тебя так же люблю и рвусь тебя видеть.
Целую тебя всю. Дальше сентября (назначенного
нами) мне совсем без тебя не представляется. С сентяб­
ря начну приделывать крылышки для налета на тебя.
Таник родной и любимый, не забывай, пожалуйста, что
мы совсем родные и совсем друг другу нужные».
О т своих многочисленных осведомителей за рубе­
жом они, скорее всего, знали еще и то, что не доверя­
лось бумаге, но говорилось Маяковским Татьяне с глазу
на глаз, а она вряд ли была особо усердным и опытным
конспиратором, общалась со множеством людей, кото­
рых конечно же интересовал Маяковский и которым она
рассказывала о нем. Регулярно встречалась с Эльзой и
вряд ли от нее что-то утаивала, -г- разве что самое ин­
тимное. Но самое интимное московских товарищ ей ин­
тересовало меньше всего: у них были другие заботы. Пол­
века спустя Татьяна вспоминала о пребывании Маяков­
ского весной 1929 года в Париже: «Он хотя и не крити­
ковал Россию, но был явно в ней разочарован». Вряд ли
такая информация, если она дошла до Москвы (а она,
несомненно, дошла), могла удивить лубянско-кремлевских товарищей: пьеса «Клоп» говорила о его отноше­
нии к новой советской действительности еще отчетли­
вей, чем признания, сделанные Татьяне.
Есть версия, что Лиля и Осип были официально доп­
рошены на Лубянке обо всем, что им известно про связь
Маяковского с Татьяной Яковлевой и про его планы на
дальнейшую с ней жизнь. Никаких подтверждений этой
версии пока что не найдено, да и вряд ли была нужда в
официальных допросах. Д оверительны е отнош ения
между Бриками и лубянскими бонзами позволяли пос­
ледним получать любую от них информацию, не прибе­
213

гая к какой-либо казенной процедуре, унижающей Бри­
ков и потому бесполезной. Так что если их и допраши­
вали, то, скорее всего, не на Лубянке, а в Гендриковом,
за чайным столом с пирожками, где Агранов и прочие
сиживали чуть ли не ежедневно.
Самой стойкой из версий оказалась версия о пря­
мом вмешательстве Лили, не позволившем Маяковско­
му ни в сентябре, ни позже «приделать крылышки», что­
бы снова лететь к Татьяне. По этой версии Лиля исполь­
зовала свою связь с Аграновым, чтобы Маяковскому
было отказано в визе, и тем самым поставила между ним
и Татьяной непреодолимый барьер. Этой, если не ис­
кать более сильных и более точных слов, весьма упро­
щенной версии-схемы придерживалась и Ахматова. Как
свидетельствует Л. К. Чуковская, категорическое суж­
дение Анны Андреевны выглядит так: «Всемогущий Аг­
ранов был Лилиным очередным любовником. Он
по Лилиной просьбе не пустил Маяковского в Париж, к
Яковлевой, и Маяковский застрелился». Писать вели­
кие стихи, как видим, еще не значит быть всегда и во
всем великим психологом. Впрочем, Ахматова не знала
и не могла знать даже малой доли того, что нам известно
сегодня, и это, скорее всего, многое объясняет.
Усилиями ясурналиста Валентина Скорятина, про­
ведшего в девяностые годы раскопки в Лубянских архи­
вах и в архивах наркомата иностранных дел, было нео­
провержимо доказано, что за выездной визой Маяковс­
кий вообще больше не обращался. Этот факт сам по себе
куда более загадочен и непонятен, нежели гипотетичес­
кий отказ в его просьбе о заграничном паспорте. Отка­
зу было бы легче найти объяснение. Н о что побудило
самого Маяковского —добровольно! —поставить крест
на своих замыслах, похоронить отнюдь не иллюзорные
надежды? Почему —на самый худой конец —он даже не
попытался хоть как-нибудь объяснить Татьяне столь кру­
той поворот?
В единственном, дошедшем до нас, письме, отправ­
ленном им Татьяне после июля 1929 года, когда уже насту­
214

пило вроде бы время для «коылышек», нет ни малейше­
го намека на то, что его чувство остыло и что Татьяна
уже не занимает в его жизни поежнего места. Совсем,
совсем наоборот... Но в то же время нет и ни единого
слова о том, почему в таком случае он запаздывает, как и
о том, что вообще собирается ехать в Париж — в сен­
тябре, в октябре или позже: эта тема вдруг просто ис­
чезла из их переписки.
Зато в письме от 5 октября есть такая загадочная и
даже, пожалуй, зловещая фраза, над которой стоит по­
ломать голову: «Нельзя пересказать и переписать всех
грустностей, делающих меня еще молчаливее». П ри
любой ее трактовке совершенно очевидно, по крайней
мере, одно: произошло или происходит нечто такое, что
крайне печалит Маяковского и в то же время заставляет
его держать язык за зубами. Наиболее вероятная вер­
сия: ему никто не отказывал в визе, потому что он и в
самом деле за ней не обращался, а вот не обращался он
потому, что кто-то устно, не оставляя документальных
следов, посоветовал ему воздержаться от обреченного
на провал, неразумного и опасного шага. Даже если это
и было сказано мягко, дружески, доверительно, все рав­
но такую рекомендацию правильней всего считать угрозой и шантажом.
Предыдущий абзац текстуально воспроизводит ему
соответствующий из первого издания этой книги. Но
чем больше я думаю о той загадке, тем неотвязнее мысль,
которая стала меня преследовать уже после того, как
первое издание увидело свет, и моя версия об устном
отказе нашла как сторонников, так и оппонентов. Кста­
ти, косвенным, но очень убедительным аргументом в
пользу именно этой версии являются строки из письма
сестры Татьяны, Людмилы, матери в Пензу: «...страш­
ная драма была для него (Маяковского. — А. В.), когда
ему отказали в заграничном паспорте и он не смог прим­
чаться и увезти Таню как свою жену». Уж Людмила-то
могла узнать об «отказе» никак не от Лили, а лишь от
самого Маяковского! Но письменного отказа —теперь
215

мы это знаем точно —вообще не существовало, значит,
был, если он был, только устный...
Для безусловного подтверждения или отвержения
этой версии не хватает пока тех находок в архивах, ко­
торые Скорятин, из-за своей преждевременной смерти,
не успел сделать, а скорее всего вообще делать не стал
бы, ибо все его поиски были продиктованы одной-единственной целью —подтвердить то, в чем он почему-то
был абсолютно убежден: Маяковский не покончил с со­
бой, его убили. Скорятин занимался розыском офици­
ального ходатайства Маяковского о поездке за границу
осенью 1929 года и, как сказано выше, такового не обна­
ружил.
Почему, однако, его не озадачил другой, ничуть не
менее важный вопрос: кому и какие ходатайства пода­
вал Маяковский для предыдущих поездок, как, кем и по
каким основаниям они удовлетворялись? Заграничные
поездки разрешались Маяковскому, утверждал видный
языковед и литературовед Г. О. Винокур (когда Лиля в
1921 году была в Риге, Винокур заведовал там отделом
печати советского посольства), «по могучей протекции»
Агранова. Н о в те годы пребывали в советских верхах
люди и помощнее Агранова, и они тоже вполне были в
силах посодействовать своим, к ним приближенным,
поэтам. Разве не странно, что Маяковский (не Демьян
Бедный, не Ж аров, не Безыменский, не... — словом,
отнюдь не придворный кремлевский поэт, а всего-навсе­
го беспартийный «попутчик») ездит в Париж, словно в
Малаховку, и, покидая его, заранее, с убежденностью,
сообщает о дате своего возвращения, не подвергая ни­
какому сомнению возможность это намерение осуще­
ствить?
Многие годы спустя, в беседе с литературоведом Дувакиным, Лиля сделала ценное признание: «О том, что­
бы Владимир Владимирович не получил визы (выезд­
ной. —А. В.), не могло быть и речи. Он в любой момент
мог поехать, куда он хочет, в любую часть земного шара».
Но —почему, почему?! И на какие деньги?
216

Произнося его имя, мы сегодня представляем себе
неоспоримого классика, обласканного советской влас
тью, перед которым распахиваются все двери. То есть
не жившего в ту эпоху реального поэта, весьма далекого
от признания верхами и покровительства с их стороны,
а «бронзы многопудье» —памятник на площади его име­
ни. Но тогда еще до «бронзы» было так далеко!..
Чтобы не разойтись с исторической истиной, от­
метим, что в то время выезд за границу советских граж­
дан не был еще обставлен такими жесткими ограниче­
ниями, какие знакомы каждому по более к нам близким
годам. Разумеется, без разреш ения спецслужб никто
покинуть рубежи коммунистического рая не мог и тог­
да, бю рократические правила требовали соблюдения
сложнейшей процедуры, включая представление дока­
зательств о наличии на законных основаниях иностран­
ной валюты, но все же никто не требовал представле­
ния пресловутых приглашений и никого не обязывали
для поездки за границу включаться в какую-нибудь тури­
стскую группу. Условия для поездок писателей были еще
более льготными: многие, как известно, ездили к Горь­
кому и задерживались за границей на месяц-другой. Ба­
бель регулярно посещал жившую за границей жену. С
иностранной женой Айседорой Дункан прокатился по
миру Сергей Есенин. Лев Никулин, тот вообще не выле­
зал из «загранки», но про него —что говорить?..
И все равно каждая поездка требовала хлопот и спе­
циальной лубянской санкции. Н икто заранее не мог
быть уверен в ее получении, никто не мог, опять же зара­
нее и с убежденностью в том, что не встретит препят­
ствий, планировать свою поездку в Париж, Берлин или
Лондон, как если бы он собирался отправиться в Ленин­
град или в Ялту. Маяковский в этом смысле был, пожа­
луй, единственным, известным нам, исключением. Кста­
ти, случайность ли это: резкое ограничение загранич­
ных поездок, значительное усложнение самой процеду­
ры получения заграничных паспортов и выездных виз
произошли именно в 1929 году?..
217

Теснейшая близость к лубянской верхушке объясня­
ет, конечно, тот режим наибольшего благоприятство­
вания, который давал Маяковскому уверенность в реаль­
ности всех его зарубежных проектов. Нуждался ли он
вообще в таком случае в каких-то формальностях, обяза­
тельных для простых смертных? Должен ли был хлопо­
тать о заграничном паспорте (выездной визе), идя обыч­
ным, рутинным путем? И не давались ли ему с такой фан­
тастической легкостью эти поездки еще потому, что,
наряду с личными делами, у него там были и дела слу­
жебные —такие, о которых ни Анненкову, ни Элли, ни
даже Татьяне он сообщить не мог? Если так, то нет вооб­
ще никакой загадки: очередное служебное задание не
дается —нет и поездки! Вот они — «грустности», кото­
рые делают его «еще молчаливее»...
Не торопитесь отвергать с ходу эту гипотезу — мы
еще к ней вернемся.

Письмо Татьяне от 5 октября, возможно, и не было
последним. Н о в любом случае к этому времени все уже
было кончено. П оняв, что он не приедет, Татьяна пере­
стала ему писать. «Детка, ПИШ И, ПИШ И И П ИШ И , —
умолял ее Маяковский в этом, будто бы последнем, пись­
ме. —Я ведь все равно не поверю, что ты на меня наплю­
нула».
И все же буквально через несколько дней ему при­
шлось в это поверить. 11 октября, как явствует из воспо­
минаний Лили, основанных на дневнике, который она
вела, с вечерней почтой пришло письмо от Эльзы —как
раз перед тем, как Маяковский собирался на вокзал, что­
бы выехать в Ленинград. Письма из П арижа шли тогда
меньше недели, —значит, оно было написано как раз в
тот день (или следующий), когда Маяковский убеждал
Татьяну, что не верит в перемену ее отношения к себе.
Лиля стала читать письмо Эльзы вслух —в присут­
ствии нескольких человек, которые собрались за сто­
лом. Вот отрывок из воспоминаний Лили об этом роко­
218

вом эпизоде: «11 октября, вечером, мы мирно сидели в
столовой Гендрикова переулка. Володя ждал машину, он
ехал в Ленинград на множество выступлений. Н а полу
стоял упакованный запертый чемодан. В это время при­
несли письмо от Эльзы. Я, как всегда, стала читать пись­
мо вслух. (Выделено мною. Важнейшее уточнение, осо­
бенно в сравнении с тем, что Лиля сообщала Эльзе 17 де­
кабря 1928 года. Помните: «Никто не читает писем, ко­
торы е я получаю». —А. В.) Эльза писала, что Т. Яковле­
ва, с которой Володя познакомился в П ариже и в кото­
рую был еще по инерции влюблен (это «по инерции»
красноречиво говорит о том, как не хотелось Лиле —
ни тогда, ни потом — смириться со столь нежеланной
для нее реальностью. — А. В.), выходит замуж за какогото, кажется, виконта, что венчается с ним в церкви, в
белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от бес­
покойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил
скандала, который может ей повредить и даже расстро­
ить брак. В конце письма Эльза просит по всему по это­
му ничего не говорить Володе. Н о письмо уже прочита­
но. Володя помрачнел. Встал и сказал: что ж, я пойду».
Сцена эта, так старательно воспроизведенная Лилей,
отличается поистине нарочитой театральностью. Она
поражает отнюдь не спонтанностью, а толково проду­
манным замыслом, который грубовато и беспощадно
реализует талантливый режиссер. И то, что Лиля все
читает и читает вслух это письмо в присутствии Мая­
ковского, отлично сознавая, что реж ет ножом по его
сердцу; и то, что просьба «ничего Володе не говорить»
заботливо перенесена в самый конец письма, и она все
равно ее оглашает в его присутствии (по инерции, что
ли?); и то, что оно содержит такие подробности (флер­
доранж, белое платье и прочее), которые совершенно
безынтересны для Лили, но зато должны особенно уяз­
вить Маяковского; и то, что оглашению текста, сильно
смахивающего на сплетню, внимают пусть и завсегда­
таи дома, но все-таки посторонние люди (публичная
декламация какого-либо другого письма Эльзы ни в ме­
219

муарах, ни в дневнике Лили не зафиксирована) — все
говорит за то, что мизансцена тщательно отработана и
преследует вполне определенную цель.
К тому же до свадьбы было еще очень далеко (она
состоялась 23 декабря 1929 года, когда только и могли
появиться флердоранж с белым платьем), в октябре же,
по свидетельству самой Татьяны, дю Плесси («кажется,
виконт») лишь начал ухаживать за нею, добиваясь со­
гласия на брак, а Эльза, как утверждала впоследствии
Татьяна, уже поспешила заверить ее, что Маяковскому
не дали визы на выезд... На самом деле, как сказано выше,
формально никто в поездке ему не отказывал за отсут­
ствием самой, опять же формальной, просьбы о ней, —
так кто же тогда и зачем снабдил Эльзу нарочито лож­
ной информацией и попросил довести ее до Татьяны?
По логике вещей ответ кажется очевидным, но за отсут­
ствием бесспорных доказательств предпочтительней,
чтобы каждый дал его самому себе.
Долгожданное издание переписки между Лилей и
Эльзой должно было положить конец всем сомнениям,
связанным с этим злополучным письмом. Его публика­
ция дала бы возможность ознакомиться с аутентичным
текстом, не обрекая на домыслы и произвольное толко­
вание всех, кто знаком с ним только в Лилином изложе­
нии. Увы, увы... Именно этого письма в изданном сбор­
нике нет. Н и в адаптированном и отфильтрованном рус­
ском издании, ни в полном, без каких бы то ни было
купюр, французском! Как нет, кстати, и других писем за
1928 год (в русском издании —ни одного, во французс­
ком есть шесть) и за 1929-й (в русском издании ни одно­
го, во французском — одно). В двадцатые годы Эльза
подолгу жила в Москве, и переписки между сестрами,
естественно, не было, но как раз во второй половине
1928-го и весь 1929 год она безвыездно пребывала в Па­
риже. Куда же делась их переписка за полтора года? За
судьбоносные полтора...
Но главное, главное —нет именно этого, самого за­
гадочного, самого драматичного, бросившего (назовем
220

вещи своими словами) недобрую тень на роль Лили в
той, поистине кровоточившей, истории! Ведь сколь бы
ни была неоднозначна сложившаяся тогда ситуация,
сколь бы ни были многосложны ответы на вопросы, ко­
торые эта ситуация породила, несомненно одно: от те­
атральной той мизансцены с читкой вслух тянется пря­
мая цепочка к роковому апрельскому выстрелу. Так где
же оно, это письмо?
Есть только три варианта, которыми можно объяс­
нить эту, право же, шокирующую ситуацию: такого пись­
ма вообще никогда не было, оно не более чем зловещий
розыгрыш Лили; оно было, но Лиля его уничтожила; оно
было, и Лиля его не уничтожала, но составители реши­
ли воздержаться от его публикации —пусть даже с купю­
рами, которыми пестрит русское издание переписки.
Этот третий вариант имел бы право на жизнь, если бы
речь шла только о селективном отборе для русского из­
дания. Но французское является полным, в нем, как ска­
зано, нет вообще ни единой купюры. Стало быть, тре­
тий вариант можно вообще считать несуществующим.
Не скрою, я раньше склонялся к первому варианту.
Логически и психологически он казался мне наиболее
вероятным. Но от него, скорее всего, придется отказать­
ся. Скорее всего —поскольку полной уверенности в том,
что письмо было (притом не инсценированное, а реаль­
ное), у меня нет до сих пор. Его наличие, однако, под­
тверждают сама Татьяна (но со слов Эльзы —можно ли
назвать такое свидетельство объективным и независи­
мым?) и одна из присутствовавших при чтении дам —
Надежда Ш теренберг, жена художника (знать, что зачи­
тывается подлинное письмо именно Эльзы, она, есте­
ственно, не могла).
И все же готов согласиться с неподтвержденной вер­
сией: какое-то письмо с текстом, близким к тому, кото­
рый огласила Лиля, существовало. Пусть так. Тогда ос­
тается только второй вариант, и это ставит Л илю в весь­
ма деликатное положение. Зачем было нужно его унич­
тожать? Что именно было нужно скрывать? Ведь прав­
221

да, как известно, опасна только для виноватых... Судя по
тому, как содержание письма излагает Лиля, в нем нет
решительно ничего, что могло бы хоть как-то дискреди­
тировать Эльзу или ее саму, а тем более навлечь подо­
зрения в политической нелояльности. И уж совсем не­
мыслимо представить себе, что русские составители
сочли это, исторической важности, письмо менее зна­
чительным, чем содержащиеся в публикуемых письмах
бесчисленные просьбы о покупке чулок и помады или
информацию об отправке черной икры, а французский,
нарушив поставленную им перед собой задачу предста­
вить читателю всю сохранившуюся переписку, ни с того
ни с сего сделал исключение для одного-единственного
письма.
Зато все же есть в опубликованной переписке дру­
гое письмо, которое касается, притом впрямую, этой
запутанной истории. В июле 1968 года, в связи с оголте­
лой антибриковской кампанией, о которой рассказ впе­
реди, Лиля вдруг информирует Эльзу (письмо от 8—9
июля) о том, как отражен эпизод с чтением письма в ее
воспоминаниях и как —в ее дневнике. Судя по письму,
она явно отвечает на вопросы, которые поставила Эль­
за, готовя свой ответ хулителям на страницах арагонов­
ской газеты «Летр франсез». Вопросы, видимо, были
поставлены в телефонном разговоре, — в письмах их
нет. Н о они, естественно, были, иначе с чего бы вдруг
Лиля стала с такой подробностью воспроизводить Эль­
зе текст ее же, куда-то запропастившегося, письма соро­
калетней давности? Зачем Эльзе была нужна версия
Лили? Разве она никогда не читала ее воспоминаний?
Разве она сама не знала, что написала в своем же пись­
ме? Разве между сестрами все это множество раз не было
говорено-переговорено? Все эти вопросы заведомо ри­
торичны: как для всех очевидно, Эльза просто старалась
избежать даже малейших расхождений с «показаниями»
старшей сестры.
Есть еще ряд нюансов, на которые не обратит вни­
мание лишь очень ненаблюдательный читатель.
222

В опубликованных воспоминаниях Лили говорится
о том, что, встревоженная реакцией Маяковского на
чтение Эльзиного письма, она отправилась вслед за ним
в Ленинград. В письме Эльзе от 8—9 июля 1968 года об
этом же, для сведения адресата, сказано так: «Я выехалак
нему в тот же вечер». Курсив принадлежит самой Лиле.
Курсив вполне нарочитый при всей своей нелепости
(ведь ясно же, что не побежала и не полетела...), появил­
ся он только в этом письме. Для чего было нужно под­
черкнуть очевидную эту подсказку? Что значит — вые­
хала к нему в тот же вечер? В то время вечером из Моск­
вы в Ленинград отправлялся только один поезд —«Крас­
ная стрела», другие поезда уходили не позже, а раньше,
чем этот (много дополнительных «стрел» появилось
лишь в послевоенные годы). Н а нем и уехал Маяковс­
кий. Получается, он и Лиля выехали одним и тем же?
Но ничего подобного в публиковавшихся воспоминани­
ях Лили не было. Почему вдруг появилась эта, вроде бы
несущественная, деталь, которую Эльза непременно дол­
жна была принять во внимание?
Есть в июльском письме шестьдесят восьмого года
и такая важная ремарка: «Постараюсь завтра дозвонить­
ся тебе и тогда (выделено мною. — А. В.) допишу это
письмо». Дозвониться не удалось, но дописка имеется.
Вот она: «Выписка из дневника (Лили. —А. В.): 11.10.29.
Письмо от Эли про Татьяну. Она, конечно (почему же
«конечно»?! —А. В.), выходит замуж за франц
виконта. Надя (ПГтеренберг была тогда у нас) говорит,
что я побледнела, а со мной это никогда не бывает. Пред­
ставляю себе Володину ярость и как ему стыдно. Сегод­
ня он уехал в П итер выступать».
Не похоже, чтобы Лиля бросилась на вокзал за Мая­
ковским вдогонку, если она сначала села делать запись в
своем дневнике. Но это, в общем-то, не суть важно. Важ­
нее другое: с чего бы Лиля вдруг побледнела, вопреки
своим обычаям? Если бледнеть, то скорее уж Маяковс­
кому: легко представить себе, как он мог воспринять
нанесенный ему удар. Лиле, напротив, информация Эль­
223

зы была только в радость. Могла, наверное, побледнеть
от внезапного озарения: ведь она наносила ему смертель­
ный удар, смакуя подробности про подвенечное платье
невесты, которое той предстоит надеть лишь два с лиш­
ним месяца спустя. Но почему тогда стыдно должно было
быть Маяковскому? За что? Перед кем? Любое новое
слово в этой горькой истории ничего, как видим, не
проясняет, а лишь увеличивает число загадок. Как все
упростилось бы, если на месте двусмысленностей, ку­
пюр и умолчаний мы имели бы всю —не подчищенную,
не подкрашенную, не опущенную — правду, и только
правду! Во всей ее полноте...
Ситуация, однако, была еще более запутанной, чем
кажется на первый взгляд. Снова придется напомнить
важнейшие даты. 5 октября Маяковский пишет Татьяне
о каких-то загадочных «грустностях», которые делают
его «еще молчаливее». Приблизительно в этот же день
Эльза сообщ ает сестре (то есть фактически — через
нее —самому Маяковскому!) радостное известие о пред­
стоящем замужестве Татьяны, предварительно разъяс­
нив «невесте», что Маяковскому отказано в визе. 11 ок­
тября Лиля «невзначай» зачитывает вслух эту информа­
цию в присутствии Маяковского и каких-то (ни разу не
названных по именам, кроме Надежды Ш теренберг)
«друзей дома». А 10 октября, то есть накануне, в Гендриков действительно пришел официальный отказ в выда­
че выездных виз, но вовсе не Маяковскому, а Лиле и Оси­
пу!.. Заявление, стало быть, было подано ими значитель­
но раньше —точно в то время, когда, согласно заранее
намеченному Маяковским плану, его был должен подать
он сам. Был должен —и, однако, не подал...
По абсолютно загадочным причинам Лиля и Осип,
которые давно уже никуда вместе не ездили, вдруг возна­
мерились прокатиться в Европу, да не куда-нибудь, а в
Лондон, чтобы повидать Елену Юльевну, продолжавшую
там работать в советском торгпредстве. Можно, разуме224

ется, допустить, что Лиле захотелось продемонстриро­
вать матери неизменность их супружеского союза. Н о —
зачем? О тношения с матерью давно уже стали прохлад­
ными, взгляд Елены Ю льевны на свободу любви, кото­
рая была стольдорога ее старшей дочери, ничуть Лилю
не задевал, да и сам «разрушитель» семьи давно уже был
матерью признан, уважен и даже обласкан.
Нет, вовсе не для того, чтобы пустить пыль в глаза
госпоже Каган, собрались в дорогу Лиля и Осип. Н о —
для чего же? Почему именно в этот, достаточно напря­
женный, момент? И почему им, многократно проверен­
ным на благонадеж ность, м ногократно еедоказав­
шим, — почему им вдруг перекрывают дорогу при пол­
ном попустительстве ближайших друзей, от которых
разреш ение на выезд как раз и зависит?
Формальным основанием командировки (поездка
Бриков почему-то считалась служебной) было желание
ознакомиться с культурной жизнью Европы. Звучит по­
чти пародийно... С чего бы вдруг им обоим срочно при­
спичило это ознакомление, которое затем не нашло ни­
какого отражения ни в творчестве Осипа, ни в деяниях
Лили? Еще того более: вопреки заверениям (публичным,
в прессе) о служебном характере намечавшейся поезд­
ки, там же утверждалось, что она осуществляется за счет
самих путешественников.
Абсолютно для всех —действительно, служебных! —
поездок в Советском Союзе тогда находилась валюта, а
вот для Лили с Осипом ее не нашлось... И кто же не зна­
ет, что служебная поездка, даже служебная лишь для ви­
димости, оформляется не в частном порядке самими
«соискателями», а той организацией, которая их коман­
дирует? И, стало быть, ходатайствует о выдаче паспор­
тов она, и только она, без участия заинтересованных
лиц. По другим каналам...
История со злополучной поездкой обрастала загад­
ками, как снежный ком, —загадками, которым нет точ­
ного объяснения и сегодня. Почему-то об этой поездке
было сообщено в газетах заранее, словно речь шла о важ­
225

ном визите государственно (общественно) значимых
лиц? Газеты возмущались (честно говоря, не без основа­
ний) намечавшейся поездкой в Европу квазисупружеской пары за государственный счет без малейшей (види­
мой!) надобности —в то время, когда миллионы советс­
ких граждан такой возможности были лишены, —имен­
но потому Маяковскому и пришлось печатно вмешать­
ся, разъясняя не столько читателям, сколько накинув­
шейся на Бриков «пролетарской» прессе, что деньги на
поездку найдутся отнюдь не в казне...
Вакханалия вокруг этой поездки на том не заверши­
лась —заграничного паспорта Брикам все не выдавали
(будто бы), и М аяковский (будто бы) отправился к Лаза­
рю Кагановичу (словно всемогущий Агранов в одноча­
сье лишился своих полномочий), который только что
стал партийным боссом Москвы, сохранив за собой пост
секретаря Ц К и выдвинувшись к тому времени на вто­
рое место в партийной иерархии —после Сталина.
Лиля впоследствии вспоминала: «Володя пришел от
Кагановича очень веселый, сказал: «Лилечка, какое сча­
стье, когда хоть что-нибудь удается». Каганович, утвер­
ждала Лиля в своих мемуарах, пообещал, что загранич­
ные паспорта Брики получат. И они их действительно
получили. Еще того больше: по воспоминаниям домра­
ботницы Бриков П. Кочетовой, паспорта им не просто
выдали, а спешно, с курьером, доставили на дом.
Ходил ли М аяковский действительно к Каганови­
чу? Никакой другой информации, подтверждающей это
сообщение Лили, не существует. Этот поистине исто­
рический визит не отраж ен и в подробнейш ей лето­
писи жизни и творчества Маяковского, составленной
В. А. Катаняном. Н ет и никаких данных о том, что Мая­
ковский был с Кагановичем знаком. Как он попал к нему?
Почему избрал именно его для решения вопроса, прямо
не относившегося к его компетенции? Тут что ни слово,
то загадка. Ни сам Каганович, ни кто-либо другой (хоть
бы кто-нибудь!), ни архивные документы никаких сле­
дов об этом визите не оставили. И нам не остается ни­
226

чего другого, кроме как просто принять сообщение Лили
на веру, увеличив бесчисленное количество вопроси­
тельных знаков еще на один...
Загадочная борьба за заграничные паспорта для Бри­
ков происходила на фоне других драматических собы­
тий, до предела накаливших обстановку вокруг Маяков­
ского и неумолимо ведших к фатальному исходу. Неза­
долго до того, как пришла весть о предстоящем замуже­
стве Татьяны Яковлевой, Маяковский закончил новую
пьесу, предназначенную для Мейерхольда. Читка «Бани»
состоялась 22 сентября 1929 года в Гендриковом. Лиля
созвала человек тридцать, устроивших Маяковскому
хоть и дружескую, но вполне искреннюю, восторженную
овацию. Мейерхольд снова бухнулся на колени, воскли­
цая: «Мольер! Шекспир! Гоголь!»
Через пять дней та же мизансцена повторилась на
читке в самом театре, где уже были распределены роли.
Роль Фосфорической Ж енщины, естетственно, доста­
лась Зинаиде Райх, Победоносикова должен был играть
ведущий комик театра Игорь Ильинский, который ис­
полнял в «Клопе» роль Присыпкина. Тем неожиданней
был отказ Ильинского от роли —поступок скандальный
и демонстративный. Его заменил Максим Штраух, тоже
один из любимейших актеров Мейерхольда, и сыграл
свою роль блестяще, вызвав восторг Маяковского, но
отказ Ильинского, явно перепугавшегося слишком уж
обнаженных сатирических красок в образе своего ге­
роя, еще более накалил тревожную атмосферу вокруг
новой пьесы и готовившегося к постановке спектакля.
Впоследствии Ильинский оправдывался тем, что его не
устроила режиссерская трактовка образа Победоноси­
кова. Странное оправдание: Мейерхольд лишь подчерк­
нул средствами театра те краски, которые были прида­
ны этому образу самим драматургом, укрепив тем самым
Ильинского в его решении быть «от греха подальше».
Беспощадно злой гротеск, бивший по самым боле­
вым явлениям советской действительности, был понят
сразу — и всеми! Но не все хотели в этом признаться.
227

выискивая для шельмования не существующие в пьесе
«художественные» просчеты и старательно обходя ее
политическую остроту. Если «Клоп» вызвал «лишь»
партийную критику, то «Баня» — партийную ярость.
Лиля предвидела скандал, хоть и не столь масштабный.
«Фразеология Победоносикова, —сказала она Маяков­
скому, — это пародия на фразеологию Луначарского
(только что отставленного наркома просвещения, в си­
стему которого входила тогда и вся культура. — А. В.). А
он так тебя поддерживает!» Маяковский не захотел ни­
чего менять. «Талантливый бюрократ, —возразил он, —
страшнее бездарного, симпатичный оппортунист страш­
нее отвратительного».
Есть версия, будто Сталин узнал в Победоносикове
самого себя. Спектакля Сталин не видел, но, опять же
гипотетически, мог прочитать текст пьесы. Читал же
он, к примеру, булгаковский «Бег» (и не только, не толь­
ко!), причем читка эта для сценической судьбы пьесы
имела роковые последствия. Но никаких следов, ни пря­
мых, ни косвенных, которые подвердили бы ознакомле­
ние Сталина с «Баней», не существует. Стоило ему по­
шевелить пальцем, и постановка пьесы вообще не со­
стоялась бы. Так что все, разумеется, проще: крупные
партийные бонзы, идеологи и консультанты —они, а не
Сталин —с полным к тому основанием увидели в Побе­
доносикове обобщенный образ советской власти любо­
го уровня. Власти, а не «отдельного» бюрократа. П ри­
знать это вслух было попросту невозможно —для трав­
ли спектакля предстояло найти другие «изъяны» в дра­
матургии и режиссуре.
Все это происходило на последнем витке событий,
ведших к трагической развязке, а в стране тем временем
раздувалась невиданная доселе юбилейная горячка: ал­
лилуйщики и лизоблюды готовились превратить во все­
народное торжество пятидесятилетие любимого това­
рищ а Сталина, ставшего, после разгрома бухаринцев,
уже единоличным вождем. В сентябре 1929-го был сме­
щен с поста наркома просвещения «либеральный» Лу­
228

начарский, считавшийся покровителем Маяковского.
Достигла своего пика злобная кампания против «внут­
ренних эмигрантов» и «пасквилянтов» Бориса Пильня­
ка и Евгения Замятина. Намеченную на декабрь юби­
лейную выставку Маяковского пришлось перенести на
февраль —ничей юбилей не мог быть конкурентом глав­
ному юбиляру.
Н а т о т же ф е в р а л ь за п л а н и р о в а л и пр ем ьер у
«Бани» —ей как раз и должна была предшествовать юби­
лейная выставка Маяковского «Двадцать лет работы»,
на которую он возлагал большие надежды. Не столько
подводил итоги, сколько открывал для себя новые рубе­
жи. Два человека не покладая рук работали над сбором
экспонатов для выставки и над их монтажом, стремясь с
максимальной полнотой представить М аяковского —
поэта, драматурга и общественного деятеля: Лиля Брик
и Наташа Брюханенко. В середине декабря Лиля уехала
в Ленинград — много материалов о творческом пути
Маяковского, как и предполагалось, ей удалось собрать
именно там.
П убличной выставке предш ествовало домаш нее
празднество по тому же поводу —его приурочили к за­
вершению года. 30 декабря в маленькой квартирке в Гендриковом собралось более сорока человек — ближай­
шие друзья. Среди них Ж еня со своим — уже только
формальным —мужем Виталием Жемчужным, Наташа
Брюханенко, дочь Краснощ екова—Луэлла, Мейерхольд
с Зинаидой Райх, художник Давид Штеренберг, неизмен­
ные спутники М аяковского — поэты Н иколай Асеев,
Семен Кирсанов, Алексей Крученых, прозаики Сергей
Третьяков и Лев Кассиль, почти все с женами, турец­
кий поэт-коммунист Назым Хикмет, Лев Кулешов с Алек­
сандрой Хохловой, лубянские шишки Яков Агранов и
Валерий Горожанин —тоже с супругами... И —ни к селу
ни к городу, как дерзкий вызов виновнику торжества, —
Юсуп Абдрахманов! «Маяковский старался не видеть, —
рассказывает со слов отца Василий Катаиян-младший, —
что Л Ю сидела с ним рядом на банкетке
229

и, взяв его трубку, тщательно вытерла черенок и затянулась»...
Н астроение было веселое и боевое, много дурачи­
лись, разыгрывали шуточные сценки, пели куплеты, со­
чиненные к случаю Семеном Кирсановым, —душой и
заводилой всего была, разумеется, Лиля. Под утро, ни­
кем не званные, но прознавшие про юбилей, приехали
Борис Пастернак и Виктор Шкловский. Оба уже были в
ссоре с Маяковским и Бриками — теперь реш или ми­
риться.
Незадолго до того, на одном из Лилиных «вторни­
ков», был подвергнут разносу фильм, сценаристом ко­
торого оказался Ш кловский. Тот стал огрызаться —рез­
ко и грубо. Вмешалась Лиля —лишь для того, чтобы спор
погасить. Ш кловский не понял —он уже закусил удила.
«Пусть хозяйка, — закричал он, — заним ается своим
делом —разливает чай, а не рассуждает об искусстве!»
Реплика была и без того оскорбительной, но Лиле пока­
залось, что он назвал ее «домашней хозяйкой». Шкловс­
кого тотчас изгнали. Теперь, приехавший явно с повин­
ной, он был изгнан снова: обиду, нанесенную Лиле, Мая­
ковский никогда не прощал никому.
Еще безжалостней он поступил с Пастернаком. Раз­
молвка с некогда близким другом произошла, разумеет­
ся, не на личной, а только на почве принципиальной —
в этом вопросе Маяковский, чуждый фанатизма и дог­
матизма, обычно бывал отходчив. Но нервы уже были
накалены настолько, что разум совладать с ними не мог.
Все сошлось воедино — и замужество Татьяны, от
которой он только что получил отпечатанное в дорогой
типографии, официальное приглашение на церемонию
бракосочетания с виконтом дю Плесси, и отчуждение
Лили, и скандалы с друзьями, и состояние перманент­
ной борьбы, смертельно его измотавшей, и мрачно мол­
чавший Юсуп со своей идиотской трубкой, этот ино­
планетянин, введенный Лилей в их, достаточно замкну­
тый, круг...
«Я соскучился по вас, Володя, — миролюбиво ска­
зал Пастернак, едва переступив порог. —Я пришел не
230

спорить, я просто хочу вас обнять и поздравить. Вы зна­
ете сами, как вы мне дороги». — «Пусть он уйдет, —о т­
ветил на это М аяковский, обративш ись к стоявшему
рядом Льву Кассилю. —Так ничего и не понял». Пастер­
нак выскочил без шапки, в распахнутой шубе, —с отча­
янным, растерянным лицом, Ш кловский за ним... В сто­
ловой повисла напряженная тишина. Эту сцену застала
Лиля, легшая вздремнуть в соседней комнате и разбужен­
ная криками. И справить что-либо не удалось.
Евгений Борисович Пастернак, сын поэта, опира­
ясь на мнение Лили, Шкловского и других участников
праздника, ставит под сомнение точность воспомина­
ний Льва Кассиля, со слов которого мы и знаем детали
того инцидента. Н о Лиля вряд ли может считаться сви­
детелем, поскольку, как сказано, явилась уже —в прямом
смысле — к шапочному разбору. Ш кловский в данном
случае слишком заинтересованное лицо... У других мог­
ли запечатлеться в памяти те детали, которые им бли­
же: воспоминания всегда такой документ, который лег­
ко может быть оспорен. Дело, в конце концов, не в-деталях. Дело в том, что вообще никем не оспаривается и
имеет —по крайней мере для нашего рассказа —особо
существенное значение. М аяковский был предельно
взвинчен, он не слишком адекватно реагировал на ситу­
ацию, пришедшие под утро гости могли и не знать, в
каком душевном состоянии он находился.
Весь январь ушел на подготовку выставки в писатель­
ском клубе. Лиля вместе с Маяковским составляла спи­
сок гостей, приглашенных на ее открытие, рассылала
извещения и билеты. В списке, среди прочих, было не
только много чекистов и чекистов, но и сам товарищ
Сталин. Тот же самый товарищ слушал 21 января Мая­
ковского в Большом театре, где по случаю шестой го­
довщины со дня смерти Ленина поэт читал поэму «Вла­
димир Ильич Ленин». Сталин слушал —и даже, вспоми­
нала Лиля, аплодировал: она не могла ошибиться. Тем
основательней казались надежды: почему бы на откры­
тие выставки не прийти и ему, и другим вождям? Никто,
231

разумеется, не пришел. Но зал, отданный выставке, был
все равно переполнен —позже, поддавшись мрачному
настроению Маяковского, это мероприятие, к которо­
му он так готовился, назовут почему-то провалом.
Сам он выглядел усталым, его запавшие глаза, блед­
ность лица, отчужденность и молчаливость запомни­
лись всем, кто пришел. Луначарский на самом откры­
тии не был — судил по впечатлениям жены, актрисы
Наталии Розенель: «Мне хотелось плакать». У сопровож­
давшего Нату Вачнадзе Владимира Мачавариани оста­
лись такие воспоминания: «сплошное одиночество»,
«трагическая фигура», «с ним что-то происходит»... По
бумажке, упавшим голосом, Маяковский через силу про­
чел вступление к поэме «Во весь голос» и позволил себя
сфотографировать набежавшим на открытие репорте­
рам.
Успех был вполне очевидным —Лиля силилась по­
нять, чем же в таком случае было вызвано его отчаяние.
Так и не догадалась. Неужели, вопреки своим прежним
позициям, вопреки тому, что он обличал в своих пьесах,
Маяковский вдруг возжаждал признания не у «массы», а
у властей? У тех, кто как раз и породил жестоко осмеян­
ный им бюрократизм! Испугался, возможно, оказаться
в немилости, тонко почувствовав приближение гряду­
щих событий и место, которое в них неизбежно будет
ему уготовано. Или почувствовал, что почва уходит изпод ног, что вчераш ние покровители и защ итники —
«милый Яня», его друзья и коллеги —уже не опора?.. Что
в их глазах он в чем-то проштрафился и стал им уже не
нужным?..
- Имел, наверное, основания ждать к юбилею орде­
на —вместо этого глава Госиздата Артемий Халатов при­
казал в спешном порядке вырезать портрет Маяковско­
го из уже отпечатанного тиража журнала «Печать и ре­
волюция», решившего отметить юбилейную дату. Вид­
ный исследователь жизни и творчества Маяковского
Е. А. Динерш тейн полагает, что директор издательства,
хотя бы и самого крупного, самовольно такое позволить
232

себе не мог. Скорее всего, он прав: акция была слишком
скандальной, слишком демонстративной, директору
Госиздата явно не по зубам. Получил ли Халатов прямое
указание свыше или, допущенный к «тайнам мадридско­
го двора», узнав новое отношение высоких властей к
личности юбиляра, решил подсуетиться, — существен­
ного значения это все не имеет: конечно, ветры дули не
из директорского кабинета Халатова, а с кремлевсколубянских вершин.
Ни одно официальное лицо не удостоило выставку
своим вниманием, а Маяковский только официальных
и ждал. «Ну что ж, бороды не пришли, обойдемся без
них», —горько пошутил он, приступая, наконец, к сво­
ей вступительной речи. Без сиятельных бород перепол­
ненный зал казался ему пустым. Все остальные были сво­
ими и, стало быть, в расчет не брались.

Никого не предупредив (даже Лилю и Осипа!), Мая­
ковский вступил в Российскую ассоциацию пролетарс­
ких писателей (РАПП), принимавшую участие в травле
его самого и близких друзей, и тем самым обрек РЕФ, в
котором еще оставались и Лиля, и Осип, на неминуе­
мый распад. Во главе РАППа стоял Леопольд Авербах —
родственник прямого шефа Агранова, лубянского глава­
ря Генриха Ягоды. Вряд ли Маяковский мог бы решить­
ся на такой шаг без дружеской подсказки Агранова.
Лиля узнала об этом его поступке, находясь в Ленин­
граде, и, судя по всему, даже не поняла, что в точности
произошло. Возмущенные «предательством», Асеев и
Кирсанов первыми порвали со своим бывшим кумиром.
Еще не утихла шумная кампания против заграничной
поездки Бриков, когда Маяковскому пришлось их защи­
щать и хлопотать о выездных визах, — началась новая
кутерьма, от которой он не мог уклониться. Вчера еще
ходивший в его учениках, совсем молодой Семен Кир­
санов опубликовал скандальное стихотворение «Цена
руки», грозясь «соскоблить со своей ладони все руко­
233

пожатья» учителя. Маяковского явно вызывали на но­
вую драку.
Накануне открытия выставки премьера «Бани» про­
шла в Ленинграде — через несколько дней до Москвы
дошли разгромные рецензии в ленинградских газетах и
отклики очевидцев, в том числе и самых благожелатель­
ных. Лиля ездила на премьеру, но о том, что произошло,
рассказала Маяковскому в максимально щадящем его
варианте. Впрочем, он все понял и так. «Публика встре­
чала пьесу с убийственной холодностью, —вспоминал
впоследствии о премьерном спектакле Михаил Зощен­
ко. —Я не помню ни одного взрыва смеха. Н е было даже
ни одного хлопка после двух первых актов. Более тяже­
лого провала мне не приходилось видеть».
Приближалась более важная и — с учетом сложив­
шейся вокруг Маяковского обстановки —более опасная
по возможной реакции премьера той же «Бани» в теат­
ре Мейерхольда. Н о этого события Лиля и Осип не дож­
дались. Они и так уже отложили вожделенный отъезд в
Европу до дня закрытия выставки «Двадцать лет рабо­
ты». Сами ли они так спешили, или их подстегивала чьято невидимая (для нас невидимая) рука? Вместо одной
недели выставка — по требованию публики — продол­
жалась две. Н о «бороды» так и не пришли. Свыше пяти­
сот человек приветствовали Маяковского 15 февраля на
церемонии закрытия —он все равно был подавлен. Еще
больше, чем на открытии.
Н е придав значения его состоянию — разумеется,
не адекватному реальности ситуации, но все равно без­
мерно тягостному для него самого, —Лиля и Осип 18 фев­
раля отправились в путь. В письме, адресованном Б ри­
кам в Берлин, М аяковский сообщил: «Валя и Яня (то
есть Агранов с женой. — А. В.) примчались на вокзал,
уже когда поезд пополз. Яня очень жалел, что не успел
ни попрощаться, ни передать разные дела и просьбы.
О н обязательно (подчеркнуто Маяковским. —А. В.) при­
шлет письмо в Берлин».
Эти загадочные строки дали впоследствии основа­
ния антибриковской рати предложить версию, будто
234

Агранов должен был передать с Лилей и Осипом какието задания чрезвычайной важности. Н о разве такие за­
дания даются на перроне вокзала перед отходом поезда?
И разве важные секретные документы (предметы?) от­
правляются с курьерами, не защищенными диппаспортами и, значит, подлежащими таможенному досмотру
по обе стороны границы? Наконец, что же это за шпи­
онский «патрон», который опаздывает к отбытию сво­
их агентов? Уж мог бы тогда, ради столь важного дела,
задержать их отъезд на пограничной станции и отпра­
виться им вдогонку.
Н о ведь «разные дела и просьбы» все-таки были! И
письмо (не для того же, чтобы доверить шпионскую тай­
ну обычной почте!) Агранов почему-то обязательно дол­
жен был отправить в Берлин —ясное дело, с почтой дип­
ломатической: вариант, не раз отработанный, хотя бы в
Риге, куда Лиля ездила несколько лет назад. Весьма ве­
роятно, что какие-то специальные задания (встретить­
ся... поговорить... довести до сведения то-то и то-то...
рассказать впоследствии о реакции... или что-то еще...)
Брики все же имели. И з письма Лили (Берлин, начало
марта) видно, что другие (а может быть, те же?) задания
ей дал и другой лубянский товарищ — Лев Гилярович
Эльберт, по прозвищу «Сноб»: «Обязательно скажи Сно­
бу, —просила она Маяковского в письме из Берлина, —
что адрес я свой оставила (тому, кому было велено! —
А. В.), но никто ко мне не пришел, и это очень плохо».
Кому — плохо?! Мы вправе — и должны! — задать
этот важный вопрос. Чем обременила и обеспокоила
Лилю неявка анонимного адресата, если просьбой ос­
тавить свой адрес ограничилось полученное ею задание?
Почему данные ей поручения, которые она в своих пись­
мах неуклюже шифрует, Лиля принимала так близко к
сердцу?
П еречень загадок станет еще более длинным, если
учесть, что именно «Сноб» —чекист Лев Эльберт, а не
кто-то другой из друзей-литераторов (впрочем, с ними
уже все было порвано) —невесть почему оставил свою
235

московскую квартиру и переселился после отъезда Бри­
ков в Гендриков, заменив их собой в качестве ежеднев­
ного и непременного общества «осиротевшему» Маяков­
скому. Лубянские иерархи от него просто не отлипали,
случайно (или намеренно?) оттеснив от поэта его при­
вычный круг.
Публичный скандал в связи с отказом в выдаче Бри­
кам заграничны х паспортов, — не имел ли он целью
снять подозрения об их причастности к «службам» и,
напротив, подчеркнуть тем самым отсутствие этой при­
частности? И даже — «гонимость» у себя дома? Весьма
вероятно... Логично — во всяком случае. К такому эле­
ментарному камуфляжу «службы» и раньше, и позже при­
бегали не раз. Но это вовсе не значит, что в роковом
отъезде Бриков —именно в нем, а не в чем-то другом —
непременно кроется загадка гибели Маяковского, будто
бы подготовленной шефами Лубянского ведомства.
Н астоящ ей загадкой было — и остается — только
одно: как могла Лиля, с ее безошибочно тонким чутьем,
легкомысленно отправиться в не слишком ей нужный
вояж и оставить Маяковского на столь длительный срок
наедине с собою самим? Притом в тот самый момент,
когда его нервное напряжение было уже на грани сры­
ва... Не оттого ли, что эта поездка была прежде всего
нужна вовсе не ей и отложить ее она уже не могла, даже
если бы захотела?
Впрочем, и эта гипотеза нуждается в доказатель­
ствах. Абсолютно достоверных пока что не существует.

ЗАДУШ ЕН В ОБЪЯТИЯХ
ак и все туристы с интеллигентными запросами,
оказавшиеся в одном из крупнейших европейских
центров культуры, Лиля и Осип посещали в Берлине
книжные магазины, выставки и театры, но особый вос­
торг на Лилю производил, как всегда, зоопарк — про­

К

236

славленный Zoo, — где «народилось щенят видимо-не­
видимо! Львячьих, тигрячьих, слонячьих, кенгуровых,
обезьяновых». Так сообщала она Маяковскому о своем
ознакомлении с европейской культурой. Ж дала в Бер­
лине английскую визу — сначала без особых надежд,
потом появились надежды, чуть позже уверенность: визы
будут!
Почему английскую визу надо получать в Берлине, а
не в Москве, — это тоже из области загадок. Когда не­
сколькими годами раньше Лиля ожидала ее в Риге, за­
гадки не было никакой: дипломатических отношений
между советской Россией и Великобританией еще не
существовало. Но в 1924 году эти отнош ения установи­
лись, с 1925-го в Москве работало английское посоль­
ство, в составе которого был консульский отдел. Что же
заставило Бриков, вознамерившихся ехать именно в
Лондон, не заручиться британской визой в Москве, а
отправиться почти на полтора месяца в Берлин и там
ждать английскую визу? Никто этим вопросом не зани­
мался, словно в столь очевидной нелепице нет никако­
го вопроса...
Зато пребывание в Берлине было для Лили и Осипа
очень плотным. Пообщаться с московскими гостями
приезжали из Парижа Эльза и Арагон: тут и состоялось
знакомство Лили с избранником младшей сестры и, ста­
ло быть, будущим зятем. Новым —и окончательным.
Корреспонденция между Маяковским и Лилей в те­
чение этой их, последней, разлуки включает в себя все­
го-навсего пять ее и два его письма, с десяток ее откры­
ток, а также пять телеграмм Маяковского и две ее. В срав­
нении с их перепиской в иные разлуки — всего ниче­
го... «Любим, скучаем, целуем» —одно и то же, одно и
то же в оба конца: что еще могут содержать телеграммы,
смысл которых не в информации, а лишь в подтвержде­
нии своей памяти о том, с кем разлучен? «Придумайте,
пожалуйста, новый текст для телеграмм, —попеняла ему
Лиля. —Этот нам надоел». Не сама ли она все эти годы
пользовалась точно таким же, удручающе однообразным,
237

текстом? Да и ее открытки ничем, естественно, не отли­
чались от миллионов подобных, которые пишут все пу­
тешествующие своим родным и друзьям.
Последним письмам Маяковского (от 24 февраля и
19 марта 1930 года) присущи сдержанность и совершен­
но спокойный тон. Даже такая деталь, как просьба при­
слать серые фланелевые штаны, свидетельствует о ров­
ном и естественном течении жизни со всеми ее быто­
выми проблемами. «Скучаем, любим, целуем» —телегра­
фировал в Берлин Маяковский от своего имени и от
имени щенка Бульки. Н ичто, казалось, не предвещало
печальных событий. О той драме, которую переживал
тогда Маяковский, в письмах нет ни единого слова. Даже
сокрушительный провал московской премьеры «Бани»
у Мейерхольда он представил Лиле как несомненный
успех.
«Трескучая и холодная болтовня», «издевательское
отношение к нашей действительности», «отвлечение от
реальной борьбы сегодняш него дня» — такими были
официальные газетные отклики о спектакле. Легко по­
нять, что означают —и тем более что вскорости станут
означать — эти политические ярлыки. А тут еще Мая­
ковского настиг тяжелейш ий грипп, который он всегда
переносил мучительно и адски его боялся. Н о и это,
наверно, как-нибудь могло обойтись, если бы не новая
любовная история, которая длилась уже несколько ме­
сяцев. И в нее он тоже был вовлечен не без участия Лили.
Сразу же после того, как Маяковский вернулся из Па­
рижа (2 мая 1929 года), Лиля поставила перед собой за­
дачу пресечь дальнейшее развитие парижского рома­
на —весьма для нее опасного и с непредсказуемыми по­
следствиями. Ни одна другая влюбленность Маяковско­
го не длилась так долго и не была столь интенсивной.
Н и одна другая —после «радостнейшей даты» (встреча
с Лилей и Осипом) —не оставила никакого следа в его
поэзии. Вероятность супружества была на этот раз дос­
таточно велика, так что позволить событиям развивать­
ся естественно —в надежде, что они, как бывало в про238

шлом, ни к чему конкретному не приведут, —на это Лиля
пойти не могла.
Любой брак Маяковского — с кем бы то ни было —
автоматически влек бы за собою прекращ ение его се­
мейного союза с Бриками, и это грозило им отнюдь не
только финансовым крахом, как считают и поныне их
воинственные недоброжелатели. Сколь бы ни была оба­
ятельна и привлекательна Лиля, как бы ни был умен и
талантлив Осип, —все равно стержнем, душой, притя­
гательны м м агнитом дом а был М аяковский. Э то к
нему —к нему прежде всего! —спешили в 1ендриков муд­
рецы и таланты, создавая неповторимую, вызывавшую
скрежет зубовный у всех завистников, атмосферу «сало­
на Лили Брик». Любая его жена никакой «двусемейственности» не потерпела бы. Татьяна, чей психологический
портрет Лиля тщательно изучила по рассказам самого
Маяковского, по письмам Эльзы, по информации дру­
зей дома, —не потерпела бы вдвойне и втройне.
Вполне понятная по-человечески (по-женски —тем
более) эгоистичность дополнялась искренней убежден­
ностью Лили в том, что «нормальная» семья Маяковско­
му вообще не нужна, что для семейной жизни в привыч­
ном смысле этого слова он попросту не создан, что, став
мужем, а то еще и отцом, он потеряет себя как поэта и
как трибуна и что лишь тот дом, который она, Лиля, ему
создала, лишь та свобода, которой он пользуется, не
имея при этом ни малейших забот о быте, —лишь та­
кой образ жизни гарантирует ему творческий подъем и
духовную удовлетворенность.

13 мая 1929 года Осип Брик неожиданно позвонил
артистке Веронике П олонской — Н оре, как ее звали
коллеги, знакомые и друзья, —и пригласил на бега. Бри­
ка она, разумеется, знала, но достаточно отдаленно, и не
могла предположить, что он за ней станет ухаживать.
Другой причины, побудившей Осипа вдруг вызвать на
ипподром мало ему знакомую женщину, Н ора предста­
239

вить тогда не могла. Куда лучше она знала Лилю, кото­
рая вместе с Виталием Жемчужным была режиссером
пародийного фильма «Стеклянный глаз», где Н ора сыг­
рала одну из главных ролей, заслужив лестные отзывы
привередливых критиков. Премьера состоялась еще в
январе, и после празднеств по этому поводу она с Брика­
ми почти не встречалась. Худенькая, изящная, необы­
чайно женственная артистка Московского Художествен­
ного театра, которой только что исполнился двадцать
один год, Н ора уже четыре года была замужем за артис­
том того же театра Михаилом Яншиным. Не то что бе­
зумно в него влюблена, но вполне довольна тем, как скла­
дывается ее судьба.
Предложение Осипа было, однако, принято, но на
непредвиденный случай вместе с Н орой отправился
любоваться бегами и ее муж. Компания собралась, как
обычно, больш ая — присутствие в ней М аяковского
никого удивить не могло. Здесь и познакомилась с ним
Н ора по-настоящему —до этого ей приходилось видеть
его лишь издали и мельком. Н и он, ни Н ора не могли
догадаться, какой сценарий разработала Лиля: устроив
им «случайное» свидание, она была уверена в том, что и
на этот раз Маяковский не упустит возможности при­
ударить за барышней, относившейся к его традицион­
ному типу. Во всяком случае, заметит ее. Большего —для
отвлечения —Л иле пока было не нужно.
И действительно —он ее заметил. Роман развивал­
ся с невероятной быстротой и интенсивностью —Мая­
ковский в таких ситуациях никогда не терял времени
даром и не слишком затягивал начальный этап. Эта, вне­
запно в нем вспыхнувшая, сильная страсть особенно
впечатляет, потому что лишь две недели отделяли его от
разлуки с той, которой он клялся: «Тоскую по тебе со­
всем небывало».
В те самые дни, когда он забрасывал Татьяну в П ари­
же любовными письмами и телеграммами, ничуть не
менее бурным его атакам подвергалась в Москве (а в
июле —августе —на черноморском побережье, куда она
240

выезжала с театром на гастроли) Вероника Полонская.
В комнате на Лубянском проезде, куда тайком приходи­
ли письма из Парижа, Маяковский чуть ли не ежеднев­
но — и тоже тайком — встречался с Норой: с пяти ча­
сов и до начала спектаклей в театре время безраздельно
принадлежало им двоим. Соседи по квартире давно уже
усвоили правило не слишком любопытничать, так что
конспираторы вполне могли расчитывать на полную их
дискретность.
Впрочем, для Лили эти потайные свидания вовсе не
были тайной — их близости, даже и нараставшей, она
была только рада: реальной опасностью считалась Та­
тьяна, а вовсе не Нора. И все, что отдаляло Маяковско­
го от Татьяны, было благом, какой бы ценой ни достава­
лось.
Близость Маяковского и Норы, их встречи наеди­
не —все это оставалось подлинной тайной только для
ее мужа Михаила Яншина, тогда еще стройного, элеган­
тного красавца, слишком уверенного в своей неотрази­
мости й в стойкой преданности жены. Он даже не знал о
существовании «рабочего кабинета» на Лубянском про­
езде и всегда с готовностью откликался на предложение
скоротать вечерок втроем в ресторане или в клубе, где
Н ора и Маяковский нарочито были «на вы», держась
достаточно отчужденно друг от друга.
Совсем еще молодому, но уже заслуженно замеченно­
му на мхатовской сцене, Яншину льстила дружба со зна­
менитым поэтом. Вряд ли он воспринимал его как «про­
сто мужчину», о том, что тянуло Маяковского к обще­
нию с «ним», до поры до времени не думал вообще и, как
показало дальнейшее, не мог допустить, что влюблен­
ная в него красавица жена способна на адюльтер.
Что же касается Лили, то ее взгляды на супружеские
измены были всем хорошо известны, так что ни малей­
шего смущения от роли сводни, которую она играла,
Лиля, разумеется, не испытывала, с полной симпатией
относясь к Яншину и провоцируя вместе с тем его жену
на связь с Маяковским. Никакого противоречия в этом
1) Загадка и магия

ЛилиБрик

241

она не видела и видеть не могла. Ей искренне казалось,
что в сложившейся ситуации выигрывают все и не про­
игрывает никто: Татьяна Яковлева, разумеется, в рас­
чет не бралась.
Заподозривш ий, однако, неладное Яншин набрался
храбрости просить Лилю повоздействовать на Маяков­
ского и отвадить его от Норы. Лиля пожала плечами: «А
что там может произойти? В самом худшем случае пус­
тенький адюльтерчик. Закройте глаза и не обращайте
внимания. Н ичего серьезного нет, я вам ручаюсь». Мая­
ковского Лиля знала лучше, чем кто бы то ни было: впол­
не вероятно, что по большому счету, отвлекшись от ми­
молетностей, она была права.
«Мне было очень больно, — вспоминала впослед­
ствии Полонская, что не думает о даль­
нейш ей форме наших отнош ений. Если бы тогда он
предложил мне быть с ним совсем —я была бы счастли­
ва». Таким образом, замысел Лили пока что осуществ­
лялся блестяще: Н ора отвлекала, но не умыкала. Для
М аяковского — тогда, летом двадцать девятого — она
была не больше чем «барышней на время», которая про­
стейшим, банальнейшим способом заполняла образо­
вавшуюся для него пустоту.
И все-таки вытеснить Татьяну из его мыслей и серд­
ца было ей не дано: свою дальнейшую жизнь Маяковс­
кий все еще представлял только вместе с «родным и лю­
бимым Таником», с «дорогим, милым и любимым Таником», с «дорогой, родной, милой любимицей Таник» —
так начинались все его письма в Париж. После двух ча­
сов торопливых ласк Н ора уходила от него в театр на
спектакль — он тут же садился за письмо к Татьяне:
«Люблю тебя всегда и всю очень и совершенно».
В одном из писем —от 8 июня 1929-го —он заверял
любимого Таника: «Ты спрашиваешь у меня о подроб­
ностях моей жизни. Подробностев нет». Н о подробнос­
ти были: разве Н ора не была важнейшей «подробнос­
тью»? О ней, однако, он упорно умалчивал, хотя это был
самый пик драматичного их сближения. Сопоставляя
242

даты его любовных писем к Татьяне и даты его любов­
ных встреч с Н орой в Москве, на Кавказе и в Крыму,
можно легко убедиться в том, что никаких изменений в
его дальнейшие жизненные планы Н ора так и не внесла.
Сколь бы точно замысел Лили ни осуществлялся, все ее
усилия — опять же до поры до времени — пропадали
впустую.
Ситуация, однако, реш ительно изменилась после
того, как пришла весть о замужестве Татьяны. Очеред­
ной крах на любовном ф ронте, притом, несомненно,
самый сильный за всю его жизнь, не мог остаться вооб­
ще без последствий. Рухнула еще раз —теперь уже оглу­
шительно и унизительно —надежда на жизненный по­
ворот, на создание своей семьи, где он чувствовал бы себя
не только «любимым щеником», но еще и мужем. При
этом о разрыве с Лилей и Осей для него конечно же не
могло быть и речи, —неужели, однако, он сам не пред­
видел, что для любой его избранницы, которая согласи­
лась бы создать с ним семью, «речь» об этом могла неиз­
бежно зайти?
В начале 1930 года Маяковский, от которого Нора
успела сделать не слишком удачный аборт, начал наста­
ивать уже не на потайных встречах, а на гораздо боль­
шем: он хотел от нее немедленного развода с Яншиным
и согласия стать его женой. Н ет точных данных, знала
ли Лиля о таком повороте в их отношениях. Зато вполне
очевидно, что эта перспектива ее не пугала, поскольку в
женитьбу Маяковского на Н оре она попросту не вери­
ла. Никогда не видимой ею Татьяны испугалась сразу —
и сильно, а Нору, которую хорошо знала, серьезной со­
перницей не считала, как бы ни складывались ее отно­
шения с Маяковским. Иначе уж точно не уехала бы за
границу...
Последнее письмо Маяковского Лиле отправлено в
Берлин 19 марта, последняя телеграмма —в Лондон, все­
го из пяти слов, — 3 апреля. Никаких признаков той
драмы, которая уже назревала, неминуемо переходя в тра­
гедию, найти там невозможно: обы чны е деловы е и
243

бы товы е мелочи скрывали то, что с ним тогда тво ­
рилось. Прежде всего —болезнь: затянувшийся и тяже­
ло проходивший грипп, которого он адски боялся, и —
еще того хуже — тягчайш ее нервное расстройство,
граничившее с помешательством. Но те, кто считал его
своим другом, не придавали этой беде никакого зна­
чения.
Допрошенный сразу же после трагедии Михаил Ян­
шин, к тому времени все еще ничего не знавший об из­
мене жены, воспроизвел убийственно точную картину
той обстановки, в которой Маяковский находился пос­
ледние недели своей жизни: «Все, кто мог, лягал
копытом. Все лягали, и друзья, все, кто мог.
После премьеры рядом с ним не было ни од­
ного человека. Вообще ни одного. Так вообще не быва­
ет. Он попросил заехать к нему актрису А. О. Степанову
и завлита МХАТа П. А. Маркова, очень немного с ним
знакомых через нас. Позднее приехали моя жена и я.
Один Маяковский. Один совершенно!»
Редко встретишь в неизбежно сухой, протокольной
записи следователя документ такой эмоциональной
силы... Впрочем, сам Маяковский не случайно же лю­
бил песенку, где о том же сказано еще короче и пронзи­
тельней: «У коровы есть гнездо, у верблюда дети, ау меня
никого, никого на свете».
Никого? А как же Лиля?..
Как ни странно, Маяковского всю жизнь —и очень
часто —преследовала на «любовном фронте» одна и та
же ситуация: ему приходилось отвоевывать у других
предмет своего увлечения. По какой-то роковой случай­
ности «его» женщины чаще всего оказывались принад­
лежавшими другому. Отнюдь не обязательно в формаль­
но юридическом смысле. И эта борьба, в которой муж­
чины другого типа находят даже удовлетворение, осо­
бенно после одержанной победы, изматывала Маяковс­
кого и выводила его из себя. Напоследок он уже настоль­
ко не мог выносить никакого сопротивления, что лю­
бое слово невш >пад со стороны дорогой ему женщины
244

могло привести к нервному срыву. А отсутствие сопро­
тивления быстро ему приедалось...
Из этого заколдованного круга попросту не было вы­
хода. Очень многое объясняет такой эпизод, рассказан­
ный художнцей Валентиной Ходасевич. В канун траге­
дии метавшийся Маяковский заехал в цирк, где Ходасе­
вич, участвуя в репетиции, готовила свои декорации.
Неожиданно, поскольку это никак не вытекало из их
отношений, он предложил ей покататься по городу на
такси. Художнице было не до того, сначала она отказа­
лась, но, увидев страдальческое лицо уходящего Маяков­
ского, бросилась за ним.
В такси он все время молчал, «и вдруг, —вспоминает
Ходасевич, — какой-то почти визг или всхлип: «Нет!..
Все мне говорят «нет»... Только нет! Всегда и везде —
нет...» Он остановил машину, рассчитался с водителем
и, попросив его доставить пассажирку туда, куда она ска­
жет, поспешно удалился. Конечно, это была реакция уже
тяжело больного, сорвавшегося человека, не вполне от­
дававшего отчет в своих действиях.

Лиля и Осип к тому времени, дождавшись, наконец,
в Берлине английской визы, укатили в Лондон. Н а сви­
дание с Еленой Ю льевной у них оставались уже считан­
ные дни: срок действия выданных им заграничных пас­
портов истекал через два месяца после пересечения гра­
ницы. Стало быть, самое позднее 18 апреля им предсто­
яло пересечь, теперь уже в «эту» сторону, советскую гра­
ницу и на следующий день вернуться домой.
Без видимых причин события вдруг обрели фаталь­
ный характер к концу первой половины апреля. Маяков­
ский стал требовать, чтобы Нора немедленно бросила
Яншина и вышла за него замуж. События этих —после­
дних его —дней описаны в литературе множество раз.
Обратим внимание лишь на то, что Маяковский не внял
настойчивой просьбе Лили не общаться с писателем
Валентином Катаевым и вечер 13 апреля (впервые!) про­
245

вел у него. Еще летом двадцать девятого года Лиля писа­
ла ему в Ялту: «Володик, очень прошу тебя не встречать­
ся с Катаевым. У меня есть на это серьезные причины.
Еще раз прошу — не встречайся с Катаевым (под­
черкнуто Лилей. — А. В.)».
Н и одной другой подобной просьбы мы в их огром­
ной переписке не найдем. «С чем была связана эта
просьба, —комментирует публикатор письма Бенгт Янгфельдт, —установить не удалось». Публикатор, к сожа­
лению, не имел возможности узнать это у самой Лили:
когда он готовил переписку к печати, Лили уже не было
в живых. Любопытно, что она никогда, ни единого раза,
не возвращалась в своих публикациях, комментариях,
интервью к теме «Катаев» и ушла из жизни, так и оста­
вив неразгаданной загадку своей необычной просьбы
(по интонации —скорее мольбы!), изложенной в столь
категоричной форме. П ричина была, видимо, очень
серьезной — тончайш ая интуиция не подвела Лилю и
тут. Заметим попутнб, что В. А. Катанян и все осталь­
ные, кто знал или мог знать, какая тайна скрывалась за
этой просьбой-мольбой, тоже ее не раскрыли. Катаев
был еще жив —вступать в конфронтацию с ним никто
не захотел.
В тот судьбоносный вечер у Катаева много пили, ре­
зались в карты. Маяковский то и дело вызывал Нору в
соседнюю комнату, в крайнем возбуждении домогаясь
ее согласия немедленно уйти от Яншина. О на возража­
ла —то ли не верила в серьезность намерений Маяковс­
кого, то ли просто хотела сделать разрыв с мужем не
столь болезненным.
Все та же беда Маяковского: опять ему досталась жен­
щина, принадлежавшей! другому, —он был вынужден во­
евать за нее или делить ее с опередившим его соперни­
ком. Это мучило его, унижало. Та, из ряда вон выходив­
шая, взвинченность, которую отмечали все, кто видел
его в тот вечер, тагрубость, которую он позволял себе
по отношению к Н оре, несомненно, подогревались тем
полож ением , в котором он опять оказался. Только
246

Яншин, сидевший тут же и вместе с другим артистом
МХАТа Борисом Ливановым шпынявший Маяковского
обидными шутками, все еще ни о чем не догадывался. А
если и догадывался, то явно не обо всем...

Утром 14-го Маяковский привез Нору в свой рабо­
чий кабинет, служивший им комнатой для свиданий. Из­
винившись за вчерашнюю грубость, он потребовал от
нее немедленно бросить и театр, и мужа. Возможно,
Лиля права, полагая, что, уязвленный вечными неудача­
ми и унижениями, он просто хотел доказать самому себе,
что Н ора не устоит под его напором, подчинится его
воле. Это был уже абсолютно измотанный, не контроли­
рующий себя, тяжко больной психически человек, нуж­
давшийся в немедленной медицинской помощи. Вспо­
миная Маяковского в дни, непосредственно предшество­
вавшие трагедии, Н ора писала впоследствии: « ко­
нечно, он был в невменяемом, болезненном состоя­
нии».
Но ведь она была не врачом, а всего лишь несчаст­
ной женщиной, оказавшейся между двумя жерновами.
Металась —в тщетной надежде примирить непримири­
мое. Театр оставить не могла —в нем была вся ее жизнь
и все надежды. Ей только что дали роль —хоть и в ник­
чемной «револю ционной» инсценировке, но все же
большую роль. Репетицию вел сам Немирович-Данчен­
ко! Она спешила на репетицию, смертельно боясь опоз­
дать: по извечной традиции МХАТа, Немирович в та­
ких случаях был беспощаден. Но, видя состояние Мая­
ковского, пообещала уже вечером совсем переехать к
нему, объяснившись предварительно с Яншиным. А вот
бросить театр не могла даже ради него —так прямо ему
и сказала. Едва она вышла из комнаты, раздался роко­
вой выстрел.
В этот самый день Лиля и Осип были уже на пути в
Москву — в Амстердаме, откуда отправили Маяковско­
му веселую открытку: «До чего здорово тут цветы рас­
247

тут! Настоящие коврики —тюльпаны, гиацинты и нар­
циссы». Открытка пришла через пять дней, но оиъуже
была адресована мертвому человеку. 15-го Брики были в
Берлине, остановившись, как всегда, в «Курфюрстенотеле». Там их ждала вчерашняя телеграмма, подписан­
ная ближайшим другом Маяковского и Бриков Львом
Гринкругом и «Яней» Аграновым: «Сегодня утром Воло­
дя покончил собой».
Откуда Агранов с такой точностью узнал, что Брики
уже в Берлине и в каком отеле Лилю нужно искать? —
задают вопрос нынеш ние ее обличители, намекая на
чуть ли не ежедневную потайную связь между нею и
«службами» во время этой заграничной поездки. Од­
нако же ничего подозрительного в такой осведомлен­
ности нет: предельная дата возвращения Бриков в Мос­
кву была известна заранее — об этом сказано выше,
ехать они могли только через Берлин, остановившись
там как минимум на день, а местом их временного жи­
тельства в Берлине всегда был только «Курфюрстенотель». Так что хоть в этом вопросе загадки и тайны нет
никакой.
«В нашем полпредстве, —вспоминала впоследствии
Лиля, —все уже было известно. Нам немедленно раздо­
были все нужные визы (видимо, транзитные польские. —
А. В.), и мы в тот же вечер выехали в Москву». Вот тут
без помощи Агранова, скорее всего, не обошлось —мож­
но ли его за это винить? П рочитав телеграмму, Лиля
тотчас связалась по телефону с Москвой —просила от­
ложить похороны до ее приезда. Так все и получилось:
поезд приходил в Москву 17-го утром, похороны были
назначены на вторую половину того же дня.
Встречать Лилю на пограничную станцию Негоре­
лое Агранов отправил Василия Катаняна, сына тифлис­
ского врача, молодого литератора, познакомившегося
с Бриками в декабре 1923 года и сразу же превративше­
гося в близкого друга. И Бриков, и Маяковского... П ро­
пуск, которым А гранов снабдил Катаняна, позволял
ему войти в вагон еще до того, как поезд покинул по­
248

граничную зону. Лиля безутешно плакала, уткнувшись в
его плечо.
В Москве тем временем разыгрывалась поистине тяг­
чайшая сцена. Полонскую прямо с репетиции вызвали
к следователю, куда ее сопровождал Яншин. Через полу­
открытую дверь он слышал, как следователь прямиком
спросил ее, «состояла ли она в интимных отношениях с
гражданином Маяковским». Трясясь от страха, она про­
лепетала «нет», адресуя это слово, конечно, не следова­
телю, а мужу. Газеты опубликовали предсмертное пись­
мо Маяковского (написанное, правда, за два дня до са­
моубийства), где были такие, ставшие затем всемирно
известными, строки: «Товарищ правительство, моя се­
мья —это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витоль­
д овн а П о ло н ск ая. Если ты у строиш ь им сносную
жизнь — спасибо».
Н а следующий день после самоубийства Виктор
Шкловский, забывший уже про нанесенные ему обиды,
писал своему другу Ю рию Тынянову, что Маяковский
оставил еще два письма: «одно П олонской, другое —
сестре». Письма эти, если они были, до сих пор не изве­
стны. Но даже и по этой, пока не подтвержденной и вряд
ли способной подтвердиться, молве очевидно одно: от­
дельного письма Лиле оставлено не было.
Имя Н оры —уже как «члена семьи» Маяковского —
сразу же оказалось у всех на устах. Едва приехав, —пе­
ред тем, как отправиться в Клуб писателей, где был выс­
тавлен для прощания гроб с телом Маяковского, —Лиля
позвонила Полонской: «Нора, не отравляйте своим при­
сутствием последние минуты прощания с Володей его
родным». Нора согласилась, но Агранов решил перестра­
ховаться: точно на этот час следователь Сырцов вызвал
Нору для очередного допроса.
Трагедия была многократно усугублена немедленно
распространивш ейся по М оскве реан им ированн ой
сплетней (вопреки просьбе Маяковского в предсмерт­
ном письме: « пожалуйста, не сплетничайте. П окой­
ник этого ужасно не любил») о сифилисе, который буд­
249

то бы и вынудил поэта пустить себе пулю в сердце. Это­
му способствовало официальное сообщение о смерти,
где были такие строки: «Самоубийству предшествовала
длительная болезнь, после которой поэт еще не совсем
поправился». Пошлая клевета, распространенная «дру­
зьями» и «благожелателями» еще двенадцать лет назад,
догнала Маяковского уже на смертном одре.
«Великий гуманист» Горький откликнулся печатно
на его смерть в статье «О солитере», где по-прежнему
гнул свое, недвусмысленно назвав причиной гибели «дав­
нюю и неизлечимую болезнь». Дословно этот позорный
горьковский пассаж звучит так: «Каждый человек име­
ет право умереть раньше срока, назначенного природой
его организму, если он чувствует, что смертельно устал,
знает, что неизлечимо болен и болезнь унижает его че­
ловеческое достоинство». В письме Бухарину из Сор­
ренто от 10 мая 1Ьрький позволил себе откликнуться на
гибель Маяковского с еще более непристойным, презри­
тельным укором: «Атут еще Маяковский. Нашел время!
Знал я этого человека и — не верил ему». Словно тот
совершил какую-то подлость... Несколько десятилетий
спустя беззастенчивые фальсификаторы бесстыдно на­
пишут (в «огоньковском» собрании его сочинений):
«Трагическая гибель Маяковского потрясла Горького».
И даже скрупулезно документирующий каждое свое ут­
верждение Скорятин, на этот раз без ссылки на какойлибо источник, именем Горького открывает список тех,
кого гибель Маяковского «потрясла». Как именно она
его потрясла, мы видим...
Совсем откровенно свое отношение к Маяковскому
классик выразил еще в феврале 1927 года в письме писа­
телю и литературному критику, главному редактору жур­
нала «Красная новь» Александру Воронскому (фрагмент
впервые опубликован совсем недавно Е. А. Динерштейном): «Маяковский всегда был хулиганом и, кажется,
пробудет таковым до конца дней его. Он для меня давно
уже «вне литературы». Так что своим самоубийством
поэт лишь подтвердил, с точки зрения «потрясенного»
250

Горького, проницательный этот прогноз. Зато первич­
ный источник давних слухов о неизлечимой и позор­
ной болезни М аяковского — К орней Чуковский — пи­
сал в скорбные дни прощания жене Василия Катаняна
Галине: «Реву, как дурак. Мне совестно писать сей­
час Лиле Ю рьевне, ей теперь не до писем, не до наших
жалких утешений».
Чтобы подтвердить или развеять слухи, один из пи­
сательских боссов того врем ени — Владимир Сутырин —попросил устроить второе вскрытие тела, поста­
вив перед экспертами только один вопрос: болел ли
М аяковский сифилисом? Вскрытие провели прямо в
здании Клуба писателей —в ночь с 16 на 17 апреля. (Клуб
писателей на П оварской улице, бывший особняк гра­
фов Сологубов, ш ироко известный как «дом Ростовых»
из толстовского «Войны и мира», по злой иронии судь­
бы был первым домом ВЧК в 1918 году...)
Как первоначальное, так и вторичное вскрытие про­
ходило в присутствии лубянских товарищей: в первом
случае надзирателем был начальник одного из секрет­
ных отделов Лубянки Моисей Горб, во втором сам «Яня»
Агранов. Заключение экспертов было единым и катего­
ричным: никакого сифилиса у Маяковского не было —
ни раньше, ни в последнее время. Н о где и когда даже
самые авторитетные заключения пресекали слухи, на
которые так падка толпа? П рав был тот же Чуковский,
записавший в своем дневнике: «Перед смертью как ясно
он видел все, что сейчас делается у его гроба, всю эту
кутерьму».
Двадцать семь человек —ближайшие друзья — под­
писали некролог, опубликованный в «Правде». Спи­
сок —по алфавиту —открывает Агранов, среди осталь­
ных еще два лубянских товарища: Моисей Горб и Лев
Эльберт. За бортом остались ничуть не менее ему близ­
кие чекисты Захар Волович (он выполнял в это время
«спецзадания» за границей) и В алерий Горожанин,
спешно приехавший на похороны из Харькова. Подпи­
савший некролог советский журналист номер один, глав­
251

ный редактор популярнейших журналов и прочая, про­
чая, прочая —Михаил Кольцов —служил, правда, не на
Лубянке, а в военной разведке (ГРУ), но все равно он с
полным основанием может считаться входившим в ту
же обойму. Агранов был главным церемониймейстером
похорон —до самой печи крематория, а у него на под­
хвате пребывал Артемий Халатов —тот самый, который
только что повелел (по приказу свыше, скорее всего)
вырвать из журнала портрет Маяковского: мародеры
всегда при деле...
Похоронная процессия растянулась на несколько ки­
лометров —мимо домов с приспущенными флагами. Де­
легации десятков заводов и фабрик неподвижно стояли
вдоль всего пути. Двойной ряд пешей милиции и сотни
конных милиционеров безуспешно пытались сдержать
натиск толпы, на которую не действовали даже предуп­
редительные выстрелы в воздух. Подобного траурного
многолю дия — в п охорон ах участвовало, по самым
скромным подсчетам, около ста тысяч человек —Моск­
ва еще не ведала. «Если бы Маяковский знал, —размыш­
лял много позже один из его современников, —что его
так любят, не застрелился бы...»
Гроб везли на грузовике, за руль которого сел Миха­
ил Кольцов, —вскоре он передал его шоферу, а сам по­
шел пешком, вместе со всеми. Так же поступили и Лиля
с Осипом, выйдя из своего «рено», на котором сначала
тронулись в скорбный путь вслед за грузовиком.
Несколько дней спустя Лиля писала Эльзе в Париж:
«Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив.
Я проклинаю нашу поездку». Н о —в том же письме:
«Володя был чудовищно переутомлен. Он совершен­
но израсходовал себя и от каждого пустяка впадал в ис­
терику». Так что состояние Маяковского было ей хоро­
шо известно, но помехой отъезду не послужило. Корила
ли она себя за это хотя бы потом или только констати­
ровала вполне очевидное? Не попала ли в хорошо под­
готовленную ловушку, из которой не могла выскочить,
даже если бы и хотела?
252

Невооруженным взглядом видна бесцельность, абсур­
дность, бессмысленность этой поездки, притом поезд­
ки совместной, с такой настойчивостью, с таким усерди­
ем организованной, словно ни Лиля, ни Осип никак не
могли без нее обойтись. Где бы ни искать разгадку слу­
чившегося, какой бы позиции ни придерживаться, не­
возможно отмахнуться от очевидного факта: повсюду
торчат вездесущие лубянские шишки, по-хозяйски рас­
положившиеся в доме и около на правах ближайших
друзей.
Случайности тут не может быть никакой, служебные
интересы у этих людей были на первом месте, а иных,
общих —литературных, которыми только и жила семья
Маяковского — Брик, — не было вообще, да и быть не
могло. Как случилось, что Лубянка опутала своими це­
пями этот дом и всех его обитателей, всех посетителей?
Чего хотела от них? На что толкала? Даже сейчас, по­
чти три четверти века спустя, при, казалось, доступных
архивах, концы невозможно свести с концами и запол­
нить не версиями, а достоверной информацией вели­
кое множество зловещих пустот.
В этой связи есть смысл снова обратиться к пред­
смертному письму Маяковскому —не просто хорошо из­
вестному, а чуть ли не наизусть заученному всеми, кто
хоть как-то прикасался к его биографии. Тем более не
сейчас, а десятилетия назад, когда все это воспринима­
лось с обнаженной остротой. Но есть в письме одна
фраза, которую обычно «проглатывают», не видя в ней,
вероятно, ничего примечательного, хотя она заслужи­
вает самого пристального внимания. Письмо адресова­
но «Всем», а внутри есть два специальных обращения.
Одно —к «товарищу правительству», где перечисляет­
ся состав его семьи. И другое —к «маме, сестрам и това­
рищам», то есть не к Лиле и Осе («товарищами» он их
никогда не называл, товарищи —это коллеги и окруже­
ние) и не к Полонской: «простите —это не способ (дру­
гим не советую), но у меня выходов нет».
253

Сразу возникают вопросы. «Это не способ» —чего?
И з какого состояния (ситуации, положения, обстоя­
тельств) М аяковский не советует другим выходить с
помощью пули, поступать так, как поступил он? Из лю­
бовных неудач? И з отвержения женщинами, хотя все­
рьез говорить о каком-либо его отвержении вообще не
приходится, и он это прекрасно знал. Неужели Маяков­
ский полагал, что «другие», потерпев любовное фиас­
ко, непременно захотят стреляться? Если даже это и так,
то при чем здесь мама? Или речь в этой фразе вовсе не о
«любовной лодке»? Н е запоздалая ли реакция на травлю
в печати? Но опять же —при чем тут мама и сестры? И
кто в его окружении («товарищи») пытался стреляться
из-за литературной, пусть даже и политико-литератур­
ной, грызни?
Наконец, самое главное: почему и из чего у Маяковс­
кого «выходов нет»? Он —в тупике, приведенная выше
фраза свидетельствует о том со всей очевидностью, но
в чем именно состоит тот тупик, в котором он оказался?
И почему, признаваясь в постигшей его тупиковой беде,
среди адресатов его обращения, среди тех, у кого он
просит прощ ения, —почему среди них нет ни Лили, ни
Осипа? Может быть, потому, что они-то как раз и есть
этот самый тупик? Но как совместить это с тем, что они
же —его семья, да еще вместе с Норой?
В поисках ответов на все эти вопросы нам никуда не
уйти от тех, которые уже были поставлены ранее и кото­
рые теперь затягиваются в один узел. Не ищем ли мы
ответы совсем не на том «поле», скованные стереотипа­
ми отнош ения к многократно описанному и откоммен­
тированному сюжету? Какими все-таки были отношения
Маяковского — его самого, а не только Бриков — с Л у­
бянским ведомством? Н икто этим вопросом всерьез не
задавался.
Да что там не задавался!.. Все, даже самые дотошные
и въедливые, просто гнали от себя самую мысль о том,
чтобы задаться. Уж на что был дотошен Скорятин, как
неистово он копался в секретных архивах, и тот, ничего
254

не объясняя, написал —черным про белому: «Не стану
углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с
сотрудниками ОГПУ». Почему же «не стану»? Разве это
не самое интересное? Уж загадочное-то — вне всякого
сомнения... И вдруг — табу: «не стану». Н е оттого ли,
что при «углублении» рухнули бы напрочь не только ма­
ниакальная идея Скорятина (Маяковский не застрелил­
ся, а был убит), но и все прочие, ставшие именно хрес­
том атийны м и, как бы и не вызываю щ ими никаких
сомнений, объяснения причин, которы е привели
поэта к фатальному решению поставить «точку пули в
конце»?
А бсурдная п оп ы тк а, п р е д п р и н я т ая в н едавн и е
годы, —реанимировать версию Скорятина и доказать,
что Маяковского убили (в буквальном смысле этого сло­
ва) лубянские товарищи, притом чуть ли не сам Агранов
лично и персонально, выскочив в коммунальной квар­
тире из какого-то закутка, где он караулил свою ж ерт­
ву, —эта попытка не заслуживает даже внимания. И не
только потому, что отвергнута обстоятельнейшей, ком­
плексной научно-криминалистической экспертизой
под руководством профессора А. В. Маслова, компе­
тентность и объективность которого не вызывают
ни малейших сомнений и аргументация которого безуп­
речна.
Авторы этой безумной гипотезы даже не постара­
лись ответить на самый первый вопрос, который дол­
жен предшествовать ее выдвижению: кому выгодно? За­
чем, с какой стати доблестным нашим чекистам было
нужно его убивать? Чем он им пересек дорогу? Ведь даже
такая, заведомо мнимая, угроза, как потенциальное его
«невозвращенство» ради брака с Татьяной, даже она уже
устранена. А топнуть ногой на слишком строптивого и
недовольного критика власти тогда умели и не прибе­
гая к крайним мерам.
Вот как фантазирует самый активный и непримири­
мый сторонник версии об убийстве Валентин Скорятин —фантазия его говорит сама за себя, невольно зас255

таиляя улыбнуться, хотя речь идет о трагедии: «Чуть
отодвинув штору, вождь вглядывается в сумрачный де­
кабрьский вечер (декабрьский — видимо, потому, что
сначала на этот месяц была запланирована юбилейная
выставка Маяковского. —А. В.) и, попыхивая неизмен­
ной трубкой, вслух, но как бы про себя, бросает в про­
странство вопрос-намек: «И чего он хочет, этот Маяков­
ский?» И достаточно было услышать такой вот намек
кому-то, кто мог в эту минуту почтительно стоять за спи­
ной вождя в глубине кабинета, чтобы в ход был пущен
неумолимый страшный механизм. Политические при­
способленцы в угоду вождю готовы были на все».
Сталин был деспотом и тираном, но никак не воде­
вильным злодеем. Больше делать ему было нечего в де­
кабре 1929 года, как невесть почему «намекать» кому-то,
почтительно стоящему за спиной, на желательность ус­
транения Маяковского!.. Уж вряд ли тогда, при таком к
нему отнош ении, он пригласил бы его выступать в янва­
ре на торжественном заседании в Большом театре и вряд
ли бы ему аплодировал на глазах у тысяч людей...
И все же, нарисовав свою детективно-фантастичес­
кую картину «убийства» (вплоть до того, повторим еще
раз, что убийца —Агранов или кто-то другой —прятал­
ся где-то в туалете или на лестнице черного хода, чтобы
пристрелить Маяковского, когда Нора выйдет из ком­
наты), Скорятин прав в одном. Он задается справедли­
вым вопросом (не давая при этом даже гипотетическо­
го ответа): зачем среди спешно явившихся на Лубянс­
кий проезд и рывшихся в бумагах Маяковского оказа­
лись не только Агранов и Михаил Кольцов, но еще и
высокопоставленный сотрудник контрразведывательно­
го отдела ОГПУ Семен Гендин?
Кто он такой, этот Гендин, исследователя почему-то
не интересует. А ведь у того весьма примечательное про­
шлое и не менее примечательное будущее. Это он —один
из самых активных участников знаменитой операции
«Синдикат-2». И это он вскоре станет заместителем
начальника разведуправления генерального штаба и
256

получит положенную ему по должности пулю в затылок
в 1939 году. Сын врача, да еще и с гимназическим аттес­
татом (почти все его коллеги, включая Агранова, едва
одолели начальную школу), он считался знатоком наук
и культуры, патронировал советскую интеллигенцию и
в этом своем качестве особенно преуспел, опекая (допе­
кая) Булгакова.
Вообще, заметим попутно, напрасно «надзирателемкуратором» интеллигенции все считали Агранова —
потому, скорее всего, что он мозолил глаза, назойливо
всюду «вращался», постоянно был на виду. На самом же
деле Агранов занимал куда более высокий пост (в то вре­
мя —начальник секретного отдела ОГПУ), его функции
были гораздо, гораздо шире. Нигде не светившийся, но
делавший свое дело Гиндин — он-то как раз и был ше­
фом той службы, которая расставила свои глаза и уши в
интеллигентских, писательско-артистических прежде
всего, столичных кругах. Потом пошел на повышение:
разоблачал «шпионов» и «диверсантов» все в тех же
кругах, внедрял агентуру в зарубежные «шпионские
гнезда»...
Какая связь существовала между Маяковским и контр­
разведкой? Или разведкой? Если ее не было, то с какой
стати столь высокий чин из этого ведомства примчался
сразу же вслед за выстрелом и самолично вел обыск в
рабочем кабинете поэта, интересуясь главным образом
письмами и бумагами? Или друзья-чекисты искали в этих
бумагах какой-либо компромат? На кого? Поиск мни­
мого компромата не привел бы немедленно в Гендриков такое сонмище лубянских шишек первого ряда. Тем
более что технические возможности уже и тогда позво­
ляли «службам» ры ться в бумагах и переворачивать
вверх дном содержимое ящиков письменного стола.
Даже и в коммуналках. Искали, может быть, вовсе не
компромат, а сведения, не подлежащие оглашению? Сле­
ды чего-то такого, откуда «выходов нет»? Если так, то
удивляться десанту чекистов в Гендриков переулок не
приходится.
257

Эти вопросы вообще потеряю т смысл, если уточ­
нить, какими были конкретные служебные обязаннос­
ти (на тот конкретный момент) примчавшегося к месту
«происшествия» Семена Григорьевича Гендина. В этом
уточнении не только ответы на поставленные вопросы,
но, сдается мне, и прямое указание, где искать причины
трагедии. В малограмотном милицейском протоколе, со­
ставленном по горячим следам, 1ендин назван началь­
ником 7-го отделения КРО, каковым он действительно
был до 16 февраля 1930 года (это его должностное поло­
жение несомненно и было указано в служебном удосто­
верении, которое он предъявил, — просто не успели
сменить «корочку»). Н а самом же деле вышеназванный
товарищ возглавил только что (в феврале) созданные
9-е и 10-е (оба сразу!) отделения КРО (контрразведы­
вательного отдела) ОГПУ. Эти новые отделения от­
почковались от уже существовавших, слишком, видимо,
перегруженных непосильным объемом работы. Девя­
тое занималось «контактами с контрреволю ционной
белой эмиграцией», десятое —«контактами с иностран­
цами».
Ш еф этих двух структур, товарищ Гендин, как раз и
примчался в Гендриков сразу после убийства, и это впол­
не логично, поскольку человек, только что наложивший
на себя руки, имел прямейш ее отношение к компетен­
ции как девятого отдела, так и десятого. О ттеснив дру­
гих толпившихся, Гендин кинулся к ящикам письменно­
го стола «писателя Мояковского, Владимира Владими­
ровича». Так было написано в милицейском акте. От
ком м ентари ев воздерж усь: как говори ли рим ляне,
sapienti sat («для умного достаточно»). Что искали Ген­
дин и прибывшие с ним шеф оперативного отдела ОГПУ
и заместитель ш ефа (сразу оба!) Рыбкин и Алиевский
(отправлен в ГУЛАГ, где и умер за пять месяцев до реаби­
литации), что изъяли и Куда все это потом делось, —
ответов на эти вопросы пока нет. Главное —что-то иска­
ли, притом искали торопливо, это явствует из всех ис­
точников, которыми мы располагаем.
258

Мало изучена исследователями (историками спец­
служб и историками литературы) и такая могучая фигу­
ра, как Валерий Горожанин, человек, которого связыва­
ли с Маяковским очень прочные узы. Знаменитый Па­
вел Судоплатов впоследствии с гордостью называл его
своим учителем. Чему же мог учить эрудит Горожанин —
человек, как уже сказано, небесталанный — будущего
виднейшего деятеля советской внешней разведки? Н е
иначе как той же внешней разведке. Стало быть, и сам
он был в ней крупной фигурой. Об Агранове с Эльбертом и Воловичем не приходится и говорить: уж они-то
хорошо известны как асы все той же внешней разведки,
да притом еще и непосредственные организаторы и ис­
полнители ее самых скандальных, «мокрых» дел за рубе­
жом. Неужели их всех, не отлипавших от Маяковского
профессиональных убийц, у которых руки по локоть в
крови, —неужели их связывала с ним только любовь к
литературе? И ничто больше? Их с ним —допустим. А
его с ними?..
Мудрый и проницательный Пастернак дал впослед­
ствии такую версию трагедии: «Мне кажется, Маяковс­
кий застрелился из гордости, оттого, что он осудил чтото в себе или около себя, с чем не могло смириться его
самолюбие». И в себе, и около себя! И смириться не
могло именно самолюбие, то есть уважение к самому
себе. Пастернак вряд ли мог представлять, как далеко
занесло Маяковского «под своды таких богаделен» (его
выражение!), но он догадывался, по крайней мере, о том,
что «выходов» у собрата по перу действительно не было.
Притом вовсе не из любовной лодки. Отнюдь!
Не меньше чем три запутанных узла сплелись, на мой
взгляд, воедино —и развязать этот новый узел не смог
бы, наверно, даже человек с железными нервами. О за­
путанности в любовных сетях писано-переписано, и роль
свою это, конечно, сыграло, но не запутался ли он еще и
в сетях лубянских, что куда как страшнее? Даже если на
М аяковского не возлагались по этой части какие-то
259

очень серьезные функции, но и «мелкие», а возможно
совсем не мелкие, поручения («дружеские просьбы»),
которые давались ему за право свободно, по своему же­
ланию, пересекать границу в оба конца, неизбежно при­
ковывали его кандальной цепыо к чекистской колесни­
це. И з этих цепей вырваться не удавалось никому, тем
более что сжимавшие его объятия были вроде и не слу­
жебными, а чисто дружескими, лишь они делали его как
бы свободным человеком, для которого граница вооб­
ще не была на замке.
Все это влекло за собой еще более страшное для ве­
ликого поэта открытие. Увидеть, куда зашла «романти­
ка революции», со всеми лозунгами, которые он воспе­
вал, был способен уже и не очень зрячий. Осознав, како­
му дьяволу служило его перо, на что он безжалостно раз­
менял свой огромный талант, Маяковский лишился даже
призрачной творческой независимости, хотя бы в тех
рамках, которые еще давались советской властью, ибо
он-то в душе отлично понимал, до какой степени осо­
бенно не свободен в неразмыкаемом кругу всесильных и
«заклятых» друзей. Годом раньше он плакал перед Ю ри­
ем Анненковым вовсе не оттого, что превратился в како­
го-то чиновника, а оттого, что стал заложником дьяволь­
ских служб. Вот из такой ситуации действительно —
«выходов нет»!
Ему уже обрыдло быть «певцом революции», он чув­
ствовал униженность своего вступления в РАПП, где ему
не то что не доверяли — его продолжали травить. Н е
обретя новых друзей, он растерял старых, клеймивших
его за «измену». Он остался беззащитным и неприкаян­
ным —абсолютно! Что светило ему, кроме дружбы с аграиовыми и горожаниными? С кем он мог говорить по
душам? С Эльбертом-Снобом, не оставлявшим его, пос­
ле отъезда Бриков, наедине с самим собой даже ночью?
Не было и женщины, в чье плечо он мог бы уткнуться.
Татьяна ждала ребенка от мужа-виконта, положиться на
Нору он не мог, Лиля... Да, Лиля возвращалась через не­
260

сколько дней, она приложила бы ладонь к его лбу и сня­
ла бы, скорее всего, дошедший до крайности стресс. На
какое-то время... А дальше? Что дальше? То же самое —
на новом витке. Замкнутый круг, из которого выходов
нет...
Полонская вспоминала, что все последние недели
она чаще и чаще видела Маяковского молчащим и мрач­
ным. Не минутами, а часами! С чего бы? Если он в нее
влюблен, а любимая —рядом... «Раздражается по самым
пустым поводам, —замечала она. —Сразу делается труд­
ным и злым». П ри кажущейся силе, мощи, монументаль­
ности даже, если судить лишь по стихам, это был уже
совершенно не защищенный —эмоционально, психоло­
гически не защищенный —человек с обнаженными не­
рвами, всеми пинаемый, освистанный, осмеянный. Не­
ужели Лиля этого не понимала —с ее-то чуткостью, с еето умением видеть подлинность за внешним фасадом?
Во всяком случае, из того, что она говорила и до, и пос­
ле трагедии, пытаясь объяснить причину рокового ис­
хода, вытекает только одно: не понимала. Или, может
быть, понимать не хотела? Теперь мы об этом можем
только гадать.
Зато другие, совсем не близкие, люди куда точнее
разобрались во всем случившемся. Их суждения отра­
жены в отчетах-доносах сексотов, воспроизведших суж­
дения литературной среды: «За этой смертью кроется
разочарование сов. строем», «В Маяковском уже
давно произошел перелом, и он сам не верил в то, что
писал, и ненавидел то, что писал». Еще круче высказы­
вание Анатолия М ариенгофа, которое воспроизводит
в докладе начальству заш ифрованный псевдонимом до­
носчик: «Смерть Маяковского есть вызов советской вла­
сти и осуждение ее политики в области художествен­
ной литературы».
Вывод плоский и примитивный, далекий от пони­
мания того, что на самом деле привело к фатальному
выстрелу, и все равно он куда ближе к истине, чем навяз­
261

шие в ушах, кочующие из книги в книгу с легкой руки
близких к поэту людей, рассуждения о затянувшемся
гриппе, страхе перед наступающей старостью, вечных
мыслях о неизбежном самоубийстве и об эмоциональ­
ной «чрезмерности», якобы присущей Маяковскому все­
гда и во всем.

Н а следующий день после похорон Лиля пригласила
Нору к себе. Та пришла с Яншиным, поскольку —писа­
ла Н ора впоследствии — «ни на минуту не могла оста­
ваться одна». Лиля отправила Яншина в другую комнату,
чтобы поговорить с Н орой наедине. Выслушав ее от­
кровенный рассказ об отношениях с Маяковским, ска­
зала на прощание: «Я не обвиняю вас, так как сама по­
ступала так же, но на будущее этот ужасный факт с Воло­
дей должен показать вам, как чутко и бережно нужно от­
носиться к людям». Так прямо и сказала...
Яншин все еще — в полной мере — не мог предста­
вить себе, какую роль пришлось ему играть в этой кро­
вавой драме. Но очень короткое время спустя неизбеж­
ный развод состоялся —лишь после этого Н ора призна­
лась ему во всем. Рассказала об отношениях с Маяковс­
ким, об их любви, о близости, о планах на совместную
жизнь. «Какой подлец!» —только и мог вымолвить Ян­
шин.
Татьяна была уже в Варшаве, где виконт Бертран дю
Плесси работал во французском посольстве коммерчес­
ким атташе и где супруги обосновались после свадебно­
го путешествия по Италии. Она ждала ребенка (он ро­
дился ровно через девять месяцев после свадьбы, чем
она очень гордилась) и чувствовала себя вполне счаст­
ливой.
Эльзе не пришло в голову известить ее о случившем­
ся — ведь Татьяна теперь была далеко, перестав быть
объектом ее интересов, а никаких указаний от Лили,
естественно, не было. О гибели Маяковского Татьяна
262

узнала, как и все, —из газет. 24 апреля она писала мате­
ри в Пензу: «Я соверш енно убита. Для меня это
страшное потрясение». И тут же — в том же письме —
фраза, от которой мороз по коже: «Вообще — это не
страшно».
Мысль о случившемся, однако, не покидала ее. 2 мая
того же года она снова писала матери: «Я ни одной ми­
нуты не думала, что я —причина. Косвенно —да, пото­
му что все это, конечно, расшатало нервы, но не прямая,
вообще не было единственной причины, а совокупность
многих плюс болезнь». Болезнью она называла тягчай­
шее психическое расстройство.
Н асчет совокупности многих причин она, разумеет­
ся, совершенно права: поиском какой-либо одной при­
чины занимались или не слишком далекие люди, или
те, кого наличие «совокупности» больше всего и пуга­
ло. Судя по всему, Татьяна гораздо лучше была осведом­
лена о том, что напоследок творилось в душе Маяковс­
кого, чем люди, знавшие его дольше и ближе. Даже если
вполне откровенным он с нею и не был...
В том не было, пожалуй, вины ни более, ни менее
близких. Им казалось, что с ними он беспредельно ис­
кренен и открыт. Им и в голову не могло прийти, какие
мысли и чувства он от них прячет. Они оставались таки­
ми же, какими были и прежде. А он уже был совершенно
другим.
Так же из газет узнала о свершившемся и Элли Джонс.
Уж эта-то женщина, чье имя затерялось в блокноте по­
койного Маяковского, ни для кого интереса не представ­
ляла. Ни для «служб», ни для Лили.
Официальные советские власти вообще не отреаги­
ровали на гибель Маяковского. Отставной Бухарин, как
и отставной Луначарский, публично заявившие о сво­
ей скорби, власть уже не представляли, а лубянские бон­
зы действовали на правах личных друзей, но не должно­
стных лиц.
И все же кое-какой отзвук в самых высоких верхах
эта трагедия получила. Нельзя же считать простым со­
263

впадением, что 18 апреля, на следующий день после по­
трясших Москву похорон, Сталин решил продемонст­
рировать монаршье расположение к художникам слова.
Он позвонил гонимому Михаилу Булгакову (накануне
участвовавшему, кстати, в похоронах Маяковского) и
заверил его в своем покровительстве. Уже в мае Булга­
кову дали работу в Художественном театре, создав для
него унизительный пост «режиссера-ассистента». Так
или иначе гибель одного гения причудливым образом,
хотя бы на время, спасла другого, никоим образом к нему
не причастного и чуждого ему абсолютно.
Чуждого? Абсолютно? Это еще как сказать...

II
...И ПОСЛЕ

Ж ЕН А ПОЛКОВОДЦА
юль 1967. Переделкино. Фрагмент моей записи бе­
седы Лили с македонским журналистом Георгием
Василевски:
«Ничто не предвещало трагического конца. Володю
очень любила молодежь, его ждали повсюду, его вечера
проходили с огромным успехом. Любая газета, любой
журнал считали за честь напечатать его новое стихо­
творение. Выходило собрание сочинений. «Баню» одни
ругали, другие восхищались, но это нормально, он при­
вык к дракам и даже к брани, в такой обстановке он толь­
ко и чувствовал себя хорошо. Н екоторые до сих пор счи­
тают, что в его гибели виноваты женщины. Эти люди
просто не знают и не понимают Володю. Он был очень
влюбчив и даже самую маленькую интрижку доводил до
космических размеров. Он и в любви оставался поэтом,
все видел через увеличительное стекло. С Татьяной
Яковлевой уже давно было покончено, он понял, хотя и
не сразу, что там нет никакого будущего, только тупик. А
Н ора П олонская — это вообще не серьезно, сколько
было у него таких увлечений? Десятки! И они проходи­
ли, как только девочка во всем ему уступала, подчиня­
лась его воле. С Н орой произошла осечка. О на была за­
мужем и прекрасно понимала, что никакой жизни с Во­
лодей у нее не будет. Нет, дело не в Норе. Володя страш­
но устал, он выдохся в непрерывной борьбе без отдыха,
а тут еще грипп, который совершенно его измотал, я уеха­
ла —ему казалось, что некому за ним ухаживать, что он

И

267

больной, несчастный и никому не нужный. Но разве я
могла предвидеть эту болезнь, такую его усталость, та­
кую ранимость? Ведь с него просто кожу рвали разные
шавки со всех сторон. Стоило ему только слово сказать:
«Оставайся!», и мы никуда бы не поехали, ни Ося, ни я.
Он нас провожал на вокзале, был такой веселый...»

Июнь 1968. Париж. Запись моей беседы с Эльзой
Триоле в ее доме на улице Варенн:
«Давайте посмотрим, какая фраза предшествует в
предсмертном письме Володи перечислению состава
его семьи? «Лиля —люби меня!» Почему? Потому что
самое главное для него —это Лиля, самое главное —это
его любовь к ней. Никто не мог ему ее заменить, и ничто
не могло заставить его отказаться отЛили. Теперь смот­
рите: с кого начинается список членов семьи? Опять же
с Лили, а не с матери, не с сестер и уж, конечно, не с
Полонской. О на вставлена туда только из-за благород­
ства Володи. Он же понимал, что, давайте говорить от­
кровенно... Он же поссорил ее с мужем, разбил семью.
Значит, был обязан о ней позаботиться. Ом считал, что
это долг любого мужчины. И только поставил Нору в
ужасное положение. Ни одна разумная женщина, даже
влюбившись в него, не могла поддаваться этому чувству,
если ей была дорога своя жизнь. Потому что Лилю он
никогда бы не бросил, а какая женщина стала бы делить
себя с ней? У Володи было множество влюбленностей —
где они все, те, в кого он влюблялся? Кто для них Мая­
ковский и кто они для Маяковского? Встреча с ним —
это самая яркая страница в их биографии, в их жизни.
П рикосновение к гению, возвышавшее их в собствен­
ных глазах. Он выходил из себя, встречая сопротивле­
ние, это было очень эгоистично с его стороны, но ина­
че он не мог, иначе он не был бы самим собой. А они
инстинктивно защищались, боясь сгореть в его огне,
как мотыльки. Если бы ему ответили той же гиперболи­
ческой страстью, он сам бежал бы, потому что ему такое
268

же мощное ответное чувство было совершенно не нуж­
но. Если хотите, его до поры до времени прельщала
именно их сдержанность, их холодность, необходи­
мость мобилизовать все свои ресурсы, все свое обая­
ние, чтобы растопить лед. Когда в этом не было больше
нужды, он остывал сам. А с Лилей ничего подобного
было не нужно, Лиля была частью его самого, неоттор­
жимой частью. И он для нее тоже. Верность ему и его
творчеству она пронесла через всю жизнь».
Декабрь 1976. Москва. Монолог Лили за рождествен­
ским столом в ее квартире на Кутузовском проспекте и в
холле при прощании:
«Володя боялся всего: простуды, инфекции, даже —
скажу вам по секрету — «сглаза». В этом он никому не
хотел признаваться, стыдился. Но больше всего он бо­
ялся старости. Он не раз говорил мне: «Хочу умереть
молодым, чтобы ты не видела меня состарившимся». Я
его убеждала, что его морщины будут мне дороже чисто­
го лба, что буду целовать каждую из них, что мы будем
стариться вместе, и значит, это не страшно. Но он все­
гда стоял на своем. Я думаю, эта непереносимая, почти
маниакальная боязнь старения сжигала его и сыграла
роковую роль перед самым концом. Мне кажется, в ту
последнюю ночь перед выстрелом — достаточно мне
было положить ладонь на его лоб, и она сыграла бы роль
громоотвода. Он успокоился бы, и кризис бы миновал.
Может быть, не очень надолго, до следующей вспышки,
но миновал бы. Если бы я могла быть тогда рядом с ним!
Вот эти два кольца, его и мое, я стала носить на
шнурке после его ухода и ни разу с тех пор не снимала. И
мне кажется, что мы с ним не расставались, что он и
сейчас рядом со мной».
В предсмертном письме содержалось и короткое сти­
хотворение, ставшее потом хрестоматийным: «Как го­
в о р я т — «инцидент исперчен», любовная лодка разби­
269

лась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень
взаимных болей, бед и обид». Лишь очень близкие —
Лиля прежде всего — знали, что это чуть подправлен­
ный черновой набросок стихотворения, датированный
летом 1929 года. Только там вместо «Я с жизнью в расче­
те» было написано «С тобой мы в расчете», из-за чего
несколько женщин претендовали потом на то, чтобы
считать себя его адресатом.
П осле того как было, наконец, опубликовано на­
делавшее много шума «Письмо Татьяне Яковлевой»,
Л. К. Чуковская отразила в дневнике свою на него реак­
цию: «Которая из них (Лиля, Яковлева, Полонская. —
А. В.) была его настоящей Любовью? Я думаю, Маяковс­
кий любил всех троих —еще тридцать трех впридачу, и
мне непонятно это стремление исследователей и не ис­
следователей во что бы то ни стало установить какую-то
единственную любовь их героя »
Н о дело же не в том, кто «единственная», дело в том,
к кому обращены прощальные строки —как понять тра­
гический уход поэта, в этом не разобравшись. «С то­
бой» — это с кем: с Лилей? с Татьяной? с Полонской?
Н ора вроде бы отпадает сразу: их «любовная лодка» тог­
да еще самым счастливым образом плыла по безоглядно
синему Черному морю. Лиля? Но о какой такой быт раз­
билась эта «любовная лодка» летом двадцать девятого?
Какой именно «инцидент», связанный с Лилей, оказал­
ся тогда «исперченным»? Не было такого инцидента, и
не было любовной катастрофы в отношениях с ней. Зна­
чит —Татьяна? Н о летом двадцать девятого и с ней все
еще развивалось вполне нормально: письма летели в обе
стороны регулярно, договоренность о встрече ранней
осенью оставалась и была многократно подтверждена,
в выражении взаимных чувств температура поднималась
все выше и выше. Н е явились ли эти трагические стро­
ки следствием неизвестного нам разговора («дружеско­
го» совета? ссылки на то, что по «деловым соображени­
ям» поездка в данный момент «опасна», «нецелесообраз­
на»?), которы й поставил крест на надеждах Маяков270

ского поехать снова в Париж и довести до конца свои
планы?
Чуть-чуть перефразировав старую стихотворную за­
готовку и включив ее в свое предсмертное послание, озаг­
лавленное «Всем», Маяковский невольно заставил близ­
ких ему женщин гадать, кого из них он имел в виду. Лиля
была убеждена, что ее, и только ее, —она с категорич­
ностью написала об этом Эльзе. И —с еще большей ка­
тегоричностью, в том же письме: «Я знаю совершенно
точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это,
надо было знать Володю так, как знала его я». Вот —со­
вершенно точно! —«как это случилось»: «Последние два
года Володя был чудовищно переутомлен. К тому же
еще —грипп за гриппом. Он совершенно израсходовал
себя и от всякого пустяка впадал в истерику». Она была
абсолютно убеждена, что вот эта ее версия причины
трагедии, что именно она достоверна, убедительна и
непререкаема. И позже ни разу от нее не отклонялась.
Для Лили, естественно, прежде всего нужно было ус­
транить Нору из числа претендентов на членство в се­
мье, —Татьяна, жена французского виконта, была бес­
конечно далеко, ни на что не претендовала и претендо­
вать не могла. Решался вопрос об исполнении воли Ма­
яковского, выраженной в предсмертном письме, —стро­
го говоря, обе женщины (невенчанная жена, состоявшая
в нерасторгнутом браке с другиммужчиной, и совсем
посторонняя, притом тоже чужая жена) в юридическом
смысле ни к составу семьи, ни к числу наследников от­
носиться никак не могли, предсмертная записка Маяков­
ского — опять-таки в юридическом смысле — никаким
завещанием не являлась. Но для всех уже было ясно, что
вся жизнь Маяковского и его отношения с близкими не
вписывались ни в какой закон, что формальные требо­
вания закона в данном исключительном случае серьез­
ного значения не имеют и что все будет решено на са­
мом верху только волевым образом —так, как пожелает
тот, кто сам создает законы и для которого они не догма,
не фетиш, не истина в последней инстанции.
271

«Лиля Ю рьевна, —вспоминала Н ора несколько лет
спустя, —сказала, что советует мне отказаться от своих
прав, поскольку мать М аяковского и сестры считали
меня единственной причиной смерти Володи и не мог­
ли слышать равнодушно даже моего имени». С матерью
и сестрами Маяковского Лиля поддерживала тогда по­
стоянный контакт, знала их настроение и вряд ли откло­
нялась от правды, рассказывая Норе о том, что слышала
от них. Прав у Н оры , как, впрочем, и у Лили, не было
никаких, но, ясное дело, признавая Лилю «как бы» же­
ной Маяковского, власти не могли предоставить одно­
временно такой же статус еще и Н оре, создавая совсем
уж немыслимый для советской морали прецедент узако­
ненного двоеженства (на Лилино «двоеженство» им во­
лей-неволей пришлось закрыть глаза).
Самого предсмертного письма, которое можно было
рассматривать как завещание, в Кремле не оказалось —
его забрал себе Агранов. В верхах как-то поладили, по­
тому что реш ение о наследовании принималось не но­
тариусом и не судом, а на правительственном уровне —
не по закону, а «по совести».
Норе позвонили из Кремля, ее вызывал на беседу чи­
новник по фамилии Ш ибайло. Вместо права на насле­
дование он предложил ей путевку в санаторий. Просто
по дурости? Или чтобы больней уязвить? Воля Маяковс­
кого в отнош ении Н оры исполнена не была, впрочем,
напомню, как и другая, записанная в найденном Лилей
блокноте, —поставить в известность о его смерти Элли
Джонс.
Что оставалось Норе? Утешиться тем, что самые изве­
стные его стихотворные строки, как она полагала, бы­
ли посвящены ей. Ей ли? «Уже второй, должно быть ты
легла, а может быть и у тебя такое. Я не спешу, и молния­
ми телеграмм мне незачем тебя будить и беспокоить».
Он и впрямь посылал Норе телеграммы-молнии, но мол­
нии же шли и Татьяне, и Лиле: обычные телеграммы
плелись, по мнению Маяковского, со скоростью чере­
пахи, никаких других, кроме молний, он не признавал.
272

Те, о которых говорится в стихах, уж никак не могли
относиться к Н оре, ибо летом 1929-го их роман был в
самом разгаре, ни о какой «исперчеиности инцидента»
не могло быть и речи — за отсутствием самого «инци­
дента». И однако видимая и невидимая борьба за по­
смертную близость к Маяковскому продолжалась, но
вряд ли у кого-либо были шансы на победу, равные Лили­
ным.
23 июля 1930 года председатель Совета народных ко­
миссаров РСФСР Сергей Сырцов подписал постанов­
ление республиканского правительства о наследии Ма­
яковского. Как и следоваало ожидать, законом пренеб­
регли —скорее всего, не потому, что так уж чтили Мая­
ковского и его волю, а под впечатлением той реакции,
которую вызвал его уход из жизни. Наследниками при­
знавалась семья из четырех человек: Лиля Брик, мать и
две сестры. Каждому из них полагалась одна четвертая
часть пенсии в размере трехсот рублей ежемесячно: тог­
да это была неплохая сумма.
Распределение же долей в наследстве на авторские
права (всем было понятно, что это-то и есть реальное
наследство) было определено отдельным, притом сек­
ретным, постановлением, не подлежавшим оглашению
в печати. Оно закрепляло за Лилей половину авторских
прав, а за остальными наследниками вторую половину в
равных долях. Таким образом, далее если бы не было дру­
гих факторов, провоцировавших «нежное» отношение
сестер к Лиле Брик, это постановление неизбежно об­
рекало признанных властями наследников на жестокий
конфликт. Впрочем, тогда еще ему не пришло время.
В середине июня утешать Лилю приехали Эльза и
Арагон. Ж или они в Гендриковом —в той комнате, что
освободилась после гибели Маяковского. По вторни­
кам, и даже чаще, там снова собирались все те же дру­
зья. Приходили и новые, продолжавшие тянуться к хле­
босольному— в духовном, разумеется, смысле — дому.
Парижские гости были особенно сильным магнитом.
Лиля знакомила Арагона с московской литературной
ю

Загадка и магия Лили Брик

273

элитой, и он сразу себя почувствовал в близком и прият­
ном ему кругу.
Оба гостя привезли в Москву вещественное доказа­
тельство своей верности памяти М аяковского — для
Лили это явилось самым ценным подарком. По их ини­
циативе был «дан отпор» остро критической, но про­
никнутой печальной симпатией к Маяковскому (сейчас
это видно сильнее, чем было видно тогда) статье крити­
ка-эмигранта Андрея Левинсона, опубликованной 31 мая
в газете «Нувель литтерер» в связи с его гибелью. П ри­
знавая огромный талант поэта, Левинсон отмечал, что
и Маяковского не обошла общая участь: «уничтожение
советским режимом всякой свободы мысли и слова»,
утверждал критик, привело к «параличу его дара, к
падению в ш топор в последние годы». Как видим, этот
талантливый и очень почитаемый эмиграцией критик
гораздо лучше и глубже постиг реалии трагедии, чем
люди, которые считались его друзьями. И опять же —а
можно ли их винить? Даже если кто-то из них и понимал
то, что не лежало тогда на поверхности (как, например,
Пастернак), можно ли было тогда, даже в иносказатель­
ной форме, высказать это вслух?
Сто восемь «левых» писателей и художников —фран­
цузских и русских —опубликовали в той же газете про­
тест против «злобного пасквиля» (умнейшие люди, не­
ужели действительно не разобрались, что это вовсе не
пасквиль?!) эмигрантского критика, который Эльза и
привезла с собой в Москву. Кроме ее самой под протес­
том поставили подписи Робер Деснос, Фернан Леже,
Андре Мальро, Пабло Пикассо, Ж ак П ревер, Ж ак Лип­
шиц, Тристан Тцара вместе со своими русскими колле­
гами, находившимися тогда во Франции (Ю рий Аннен­
ков, Илья Эренбург, Осип Цадкин, Натан Альтман, Геор­
гий П итоев, Людмила П итоева, Н аталья Гончарова,
Михаил Ларионов и другие). Взбешенный Арагон вмес­
то подписи под письмом решил себя обозначить иначе,
предпочитая действовать «по-мужски» и сделать приятное Эльзе, защищая столь необычным для поэта обра­
274

зом честь дорогого ей человека: он ворвался в квартиру
Левинсона, разбил посуду на кухне и напал на хозяина,
нанеся ему не столько физические, сколько символичес­
кие удары, из-за чего консьержка, услышав шум, вызвала
полицию, чтобы утихомирить разбушевавшегося сюр­
реалиста.
Восхищению Лили не было конца —она была убеж­
дена, что такое проявление солидарности пришлось бы
Маяковскому по душе. Огорчало лишь то, что даже в та­
ком контексте полузапретные в СССР имена эмигран­
тов и «полуэмигрантов» не могли быть упомянуты в со­
ветской печати, да и само имя Маяковского рекомендо­
валось не слишком «мусолить».
Но едва в Гендриковом успели радостно отметить ус­
пешную акцию Эльзы и Арагона, из П ариж а пришла
весть, что «левым» —кратко, но сокрушительно —отве­
тили в той же газете «Нувель литтерер» крупнейшие
писатели русского зарубежья: Иван Бунин, Дмитрий
Мережковский, Владимир Набоков (Сирин), Н ина Бер­
берова, Марк Алданов, Владислав Ходасевич, Александр
Куприн, Георгий Адамович, Борис Зайцев, Зинаида Гип­
пиус и другие. Для круга Лили все это были «реакцион­
ные мракобесы», «изменники» и «враги пролетариата».
Их протест мог быть зачтен лишь в пользу той борьбы
за Маяковского, которую Лиля продолжала вести с его
низвергателями в Москве.
Парадокс, однако, состоял в том, что в своих инвек­
тивах против М аяковского самые левые в Советском
Союзе объединились с самыми правыми на Западе...
Только сегодня стало возможным назвать вещи своими
словами: по справедливому замечению одного из рус­
ских исследователей творчества Маяковского, Андрей
Левинсон написал тогда вовсе «не пасквиль, а статью о
трагедии большого таланта при политическом режиме
тотальной несвободы». Вероятно, многие, в том числе
и в Советском Союзе, понимали это уже тогда, но не
смели произнести вслух.
275

Лиле было не до споров с эмигрантами —очерните­
лей Маяковского хватало и дома. Журнал «На литера­
турном посту», издававшийся РАППом, опубликовал
подтасованные воспоминания о Маяковском одного из
кремлевских сановников Владимира Бонч-Бруевича. И
Лиля не побоялась в присутствии Агранова позвонить
главе РАППа Леопольду Авербаху, чтобы выразить свое
возмущение. Она кричала на него, срывая голос, а блед­
ный Агранов сидел рядом ни жив ни мертв, в ужасе от
того, как смеет она объясняться в таком тоне с родствен­
ником всесильного Генриха Ягоды...
П остановление правительства о введении Лили в
права наследства отмечали в том же подмосковном Пуш­
кино, на даче, где каждое дерево и каждый куст еще по­
мнили зычный голос Владимира Маяковского. Арагоны
уехали, все остались в своей компании и могли предать­
ся ничем не стесненному веселью.
Об этой пирушке напоминает исторический сни­
мок, сделанный драматургом и публицистом Сергеем
Третьяковым. Н а снимке изображены все участники
застолья, уже изрядно навеселе и потому не ощущавшие
потребности придать своим лицам чуть менее востор­
женный вид. Вот они все — поименно, слева направо:
Клавдия и Семен Кирсановы, Ольга Третьякова, Миха­
ил Кольцов, Валентина Агранова, Лиля Брик, Лев Эльберт, Яков Агранов и Василий Катанян. Осипа нет —он
остался в Москве вместе с Ж еней. Зато есть оба чекис­
та —на боевом посту. Один даже в форме —с ромбика­
ми в петлицах (они заменяли тогда генеральские звезды
на погонах). И все глядятся как одна семья, в дом кото­
рой пришла нечаянная радость. Чем счастливее лица,
запечатленные фотокамерой, тем тягостнее разгляды­
вать сегодня этот снимок.

Кооперативная квартира, за которую безрезультат­
но бился Маяковский, была, наконец, получена, и Лиля
с Осипом переехали в Спасопесковский переулок, рас­
276

ставшись с Геидриковым, который стал теперь напоми­
нать не о былой радости, а о недавней печали. Вернув­
шись вместе с Осипом после летнего отдыха (они про­
водили его на берегу озера Иссык-Куль, в Киргизии),
Ж еня ушла с работы в детской библиотеке и получила
статус секретаря писателя Осипа Брика, что избавляло
ее от обвинений в уклонении от трудовой деятельности
(годы спустя такое «уклонение» стали называть тунеяд­
ством).
Лиля начала новую жизнь. Юсуп вернулся в свою Кир­
гизию, Осип коротко виделся с ним в столице респуб­
лики — городе Фрунзе и сообщил об этом Лиле как о
самом заурядном, ничем не примечательном факте: и то
верно —Юсуп из ее жизни безвозвратно исчез. Зато в
дом на правах хозяина вошел человек, имя которого знал
тогда каждый школьник.
Ни в одном источнике нет точных указаний, как и
когда Лиля познакомилась с Виталием М арковичем
Примаковым. Зато есть слухи — с большой примесью
пошлости, вообще характерной для молвы, сопровож­
давшей ее всю жизнь. Будто бы Лиля, выйдя из театра и
попав в проливной дождь, не сняла свои туфли, как сде­
лали это другие дамы, а пошлепала в них по лужам. И тут
почему-то оказался рядом Примаков, пожелавший по^
знакомиться со столь смелой и неординарной женщи­
ной. А Лиля ему будто бы сказала напрямик: «Знакомить­
ся лучше всего в постели». Так вот прямо и сказала не­
знакомому человеку —летом тридцатого года. Если эта
пошлятина о чем-то и говорит, то лишь об уровне тех,
кто сочинял и распространял подобные слухи.
Так ли уж, впрочем, важно, как именно произошло
знакомство Лили и Примакова? П роизош ло действи­
тельно летом 1930 года, —это все, что в рассказанном
слухе соответствует истине: находиться во вдовьем со­
стоянии сколько-нибудь долго Лиля, разумеется, не мог­
ла. Имя этого военачальника, «героя гражданской вой­
ны», прославленного командира «червонного казаче­
ства» то гремело на всю страну, то вдруг полностью ис­
277

чезало со страниц советской печати. Объяснялось это
его таинственными перемещениями в пространстве для
выполнения специальных (как любили в Советском Со­
юзе это патетичное и загадочное словечко!) заданий
«партии и правительства».
В 1925—1926 годах по личной просьбе Сунь Ятсена
Примакова отправили в Северный Китай военным со­
ветником маршала Фэн Ю йсяна (таким же советником
маршала Чан Кайши на Юге служил Василий Блюхер).
В Китае он сдружился с другим «советником» (полити­
ческим, и не только), занимавшим формально пост про­
фессора литературы Пекинского университета, Серге­
ем Третьяковым, драматургом и эссеистом —приятелем
Бриков и Маяковского (он-то, наверно, и познакомил
Примакова с Лилей), который на материале своих впе­
чатлений от пребывания в этой стране написал очень
популярную тогда в Советском Союзе пьесу «Рычи, Ки­
тай!».
В сентябре 1927-го Примакова послали в Афганис­
тан —уже и тогда там шла жестокая междоусобная вой­
на, — Кремлю непременно надо было на ней «нагреть
руки». Став формально военным атташе в Афганиста­
не, Примаков неформально служил советником афганс­
кого эмира в его борьбе с мятежником Бачаи-Сакао, тад­
жиком по национальности и бандитом по своей сути,
который, захватив Кабул, несколько месяцев там заправ­
лял под именем «эмира Хабибулы Гази».
Военный атташе Примаков чудесным образом пре­
вратился в афганца «Рагиб-бея» и с отрядом псевдоаф­
ганцев (советских солдат среднеазиатского происхож­
дения) овладел столицей Северного Афганистана Мазари-Ш арифом. Запросив шифровкой в Ташкенте эс­
кадрон головорезов («свежие подкрепления»), он про­
должил наступление на Кабул.
Но тут центральное афганское правительство, по­
няв, какова реальная цель «бескорыстной братской по­
мощи» северного соседа, потребовало от Москвы ото­
звать лихого полководца обратно. За Примаковым при­
278

слали самолет, доставивший его прямо в Москву, наступ­
ление продолжалось без него и окончилось полным про­
валом. Бачаи-Сакао повесили в Кабуле без его участия,
и никто толком не знает, был ли этот бандит в действи­
тельности противником наступавших головорезов П ри­
макова или, напротив, их тайным союзником.
Пробыв недолгое время (с мая 1929 года) военным ат­
таше в Японии, Примаков вернулся в Москву в июле или
августе 1930-го, и тут, надо полагать, произошла встреча
с Лилей, быстро завершившаяся ее очередным граждан­
ским браком. Во всяком случае, из собранных по крупи­
цам мемуарных свидетельств можно заключить, что еще
до своего отъезда в Свердловск, к новому месту служ­
бы (Примакова назначили командиром и комиссаром
13-го стрелкового корпуса), то есть до сентября 1930 года,
он пребывал в Гендриковом уже не в качестве гостя.
Именно сюда пришел на встречу с Примаковым его
бывший адъютант Илья Дубинский, с суеверным и по­
чтительным страхом отметивш ий, что беседа идет в
кабинете Маяковского, возле стола, за которым тот ра­
ботал, а сидят они на диване, где покоилось тело поэта,
перевезенное сюда днем 14 апреля с Лубянского про­
езда...
Примаков был на шесть лет моложе Лили —разни­
ца, по ее критериям, ничтожная. За его плечами уже
была трагически счастливая женитьба —на дочери клас­
сика украинской литературы Михаила Коцюбинского
и сестре главнокомандующего войсками советской Ук­
раины Ю рия Коцюбинского —Оксане, умершей во вре­
мя родов вместе с новорожденным сыном; в последую­
щие годы судьба подарила ему еще двух детей. Лиля на­
шла в нем не только «настоящего мужчину», не только
«пламенного революционера» с богатой романтической
биографией, но и незаурядного литератора, автора сти­
хов, новелл, трех книг очерков о зарубежных его аван­
тюрах, причем одна, про Японию, издана под псевдони­
мом «Витмар» (Виталий Маркович!), другая —про Ки­
тай —под псевдонимом «лейтенант Генри Аллен».
279

О советском участии в китайских боях упоминать
было запрещено, так что в силу одного уже этого книга,
при несомненной даровитости исполнения, была ложью
от начала и до конца. Но все равно Примаков был чело­
веком, причастным к литературе, —для Лили это имело
большое значение. Еще большее, возможно, значение
имело то, что одно из стихотворений Примакова даже
стало популярной песней: «На степях на широких, на
курганах высоких, у бескрайнего синего моря много кро­
ви пролито, много смелых убито, не стерпевших народ­
ного горя».
С того момента, как в жизнь Лили вошел Примаков,
все ее амурные истории прекратились. Ни одного ро­
мана, ни одного любовного приключения у нее больше
не будет. Возраст этому уж никак не был помехой: она
сошлась с Примаковым, еще не достигнув и сорока.
П росто Примаков — не Маяковский и не Осип Брик:
никаких приключений он не потерпел бы, а союзом с
ним Лиля действительно дорожила. И никакой теоре­
тической базы под свободу любви она больше не подво­
дила — за отсутствием потребности в самой этой сво­
боде.
Стало быть, все любовные истории, так шокировав­
шие ее современников и неотделимые от ее биографии,
вовсе не были Лилиной сущностью, а всего лишь обра­
зом жизни, притом в определенное время, в определен­
ных условиях и при определенных спутниках —Маяков­
ском и Брике. Похоже, ее неуемная потребность в кол­
лекционировании незаурядных людей своего времени
сопрягалась с опасностью кого-либо упустить (как ни
странно, но это —своеобразная форма неосознанного
комплекса неполноценности!), а гарантию прочности
уз, в ее представлении, могла дать только постель, без
которой даже очевидный успех не считался подлинной
победой...
Никогда ни за кем не следовавшая, а напротив —вы­
нуждавшая следовать за собой своих мужчин, —Лиля
полностью подчинила жизнь Примакову, покорно от­
280

правляясь за ним в провинциальное «изгнание», как и
подобало во все века генеральской жене. Пока он был в
Свердловске —там же пребывала и она, довольствуясь
информацией о бурной московской жизни из Осиных
писем.
«Не думай, что здесь, в Москве, веселей, —утешал
ее Осип в ответ на жалобы про свердловскую скуку.
Все люди стали ужасно скучные, не с кем слово сказать...»
Впрочем, может быть, это не были только слова утеше­
ния: с уходом Маяковского не столько сама литератур­
ная жизнь, сколько жизнь их привычного круга заметно
потускнела.
После Свердловска местом пребывания Примакова
на короткое время стала Казань —Лиля ездила и туда. В
феврале 1932 года его перевели в Ростов-ца-Дону, назна­
чив заместителем командущего Северо-Кавказским во­
енным округом. Лиля снова последовала за ним. Здесь
ее настигла телеграмма от Осипа: «Киса! 20 лет прошло,
как Mase венчал нас. Ж или очень хорошо. Хоть начни
сначала!» В буре прошедших лет она успела забыть об
этой дате, уже ничего, в сущности, не означавшей. А
Осип помнил...
Его жизнь становилась все интенсивней, в разных
своих ипостасях он был нарасхват: писал статьи, сцена­
рии фильмов — художественных и документальных,
оперные и балетные либретто, пьесы для театра. Из
Лондона вернулась Елена Юльевна, поселиться с доче­
рью она не могла, —там, в Спасопесковском, жили Осип
с Ж еней и Лиля с Примаковым, когда наезжали в Моск­
ву. Пришлось для нее снимать комнату в общей кварти­
ре, и особого желания общаться с дочерью у нее, види­
мо, не было: иначе и до Ростова добралась бы, и Лиля с
куда большей частотой навещала бы Москву, оставляя
Примакова хотя бы на несколько дней.
Снова прикатили Эльза с Арагоном —он теперь ра­
ботал для Коминтерна, который его и пригласил, — в
журнале «Литература мировой революции». Как и все
гости этого почтенного учреждения, Арагон получил
281

комнату в гостинице «Люкс». Он уже был, среди много­
го прочего, автором беспримерного гимна палаческому
лубянскому ведомству —поэмы в честь ГПУ, где призы­
вал чекистов явиться в Париж с карающим мечом в ру­
ках («Воспеваю ГПУ, который возникнет во Франции,
когда придет его время. Я прошу тебя, ГПУ, подго­
товить конец этого мира Да здравствует ГПУ, ис­
тинный образ материалистического величия!»). Он был
еще и автором апологетических статей, страстно одоб­
рявших расправу над подсудимыми на фальсифициро­
ванных московских процессах мифической «Промпартии» и не менее мифического «Союзного бюро меньше­
виков». Вряд ли столь крутое превращение бывшего да­
даиста и сюрреалиста в пламенного певца красного тер­
рора обошлось без влияния Эльзы.
Теперь по заданию Коминтерна он переводил Марк­
са с английского на французский, но эта его бурная дея­
тельность почему-то вызвала гнев так называемой фран­
цузской секции Коминтерна. Пресловутый Андре Мар­
ти, которого называли тогда в Советском Союзе не ина­
че как «легендарным» (он поднял бунт французских мо­
ряков в поддержку русских большевиков), написал до­
нос в руководство К ом интерна, напирая на то, что
«партия не давала разреш ения товарищу Арагону поки­
дать Францию». Чтобы не обострять своих отношений
с «французской секцией», коминтерновские вожди объя­
вили о своем невмешательстве во внутренние дела брат­
ской партии и сочли работу товарища Арагона в журна­
ле законченной. Принужденный покинуть гостиницу
«Люкс», он вместе с Эльзой еще остался на какое-то вре­
мя в М оскве, воспользовавш ись отсутствием Лили:
Осип не мог не потесниться и предоставил в их распо­
ряжение одну комнату. «Эльза с Арагоном живут хоро­
шо, — сообщал Осип Лиле в Ростов. — Эльза веселая,
Арагон в почете».
Время от времени Лиля все же наезжала в Москву —
проводила там несколько дней —«в тесноте, но не в оби­
282

де» —и мчалась обратно. В своем «захолустье» она жила
только московскими новостями, о которы х сообщал
Осип. Новости были неутешительными: издание книг
Маяковского кем-то невидимым тормозилось, издание
книг и даже статей о нем —еще энергичней.
Совсем скандальный эпизод произошел с одной из
страстных пропагандисток творчества Маяковского,
знавшей его при жизни, — критиком и публицистом
Любовью Фейгельман. По настоянию «политредактора» (то есть цензора) Клавдии Новгородцевой (вдовы
ближайшего ленинского сподвижника Якова Свердло­
ва) Фейгельман была исключена из комсомола и изгна­
на с работы в одном из журналов «за пропаганду богем­
ного, хулиганского поэта Маяковского». Попытки Лили
за нее заступиться окончились ничем: сама она значила
тогда очень мало, а Агранов умыл руки и вмешиваться
не захотел. Не захотел или не мог? После загадочного и
скандального ухода из жизни «друга чекистов» Лубянс­
кие боссы вряд ли могли хоть с какого-то бока занимать­
ся делами, имевшими к нему отношение.
Стихи М аяковского действительно печатались с
трудом, даже самые созвучные власти с политической
точки зрения и даже вообще не имевшие к политике ни
малейшего отношения. Лидия Чуковская рассказывает
в своем дневнике, с каким скрипом проходила в ленин­
градском издательстве вполне невинная книжка стихов
Маяковского для детей. Она ездила договариваться об
этом к Л и ле в Москву —застала там не только ее, но и
Примакова.
«Общаться с ними было мне трудно: весь стиль
дома —не по душе», —записала тогда Чуковская. И про­
должала: «Мне показалось к тому же, что Л. Ю. безо вся­
кого интереса относится к стихам Маяковского. (На­
блюдение это, безусловно, ошибочно. — А. В.) Н е по­
нравились мне и рябчики на столе, и анекдоты за сто­
лом. Более всех невзлюбила я Осипа Максимови­
ча: оттопыренная нижняя губа, торчащ ие уши и глав­
283

н о е — тон, не то литературного мэтра, не то пижона.
Понравился мне за этим семейным столом один Прима­
ков —молчаливый и какой-то чужой им».
Это наблюдение было тоже неточным: и Маяковс­
кий любил эту атмосферу, включая анекдоты за столом,
и Примаков очень хорошо чувствовал себя в кругу Бри­
ков. Лиля постаралась, как она это умела, пробудить в
нем писательский дар —не только дар делового очерки­
ста, но и прозаика: именно под ее влиянием им написа­
ны в то время новые рассказы, книга о Японии дополне­
на очень живыми описаниями японских нравов, пейза­
жей, преданий, сценок из жизни, экзотичного протоко­
ла императорского дома.
Несколько лет спустя, в другой дневниковой запи­
си, Лидия Корнеевна смягчила свое отношение к Лиле,
признав ошибкой широко распространявшуюся ее под­
ругой Анной Ахматовой легенду о «салоне Бриков»: из
писем Маяковского к Лиле, отметила Л. К. Чуковская,
«видно, что это было в действительности». Н а отноше­
ние Ахматовой к Лиле не могла, разумеется, не повлиять
былая (возможно, не прошедшая и позже) влюбленность
в нее Николая Лунина, тогдашнего мужа Анны Андреев­
ны, хотя Ахматова старательно убеждала себя, что ника­
кой влюбленности не было —ни с той, ни с другой сто­
роны. «У меня теперь, —говорила Ахматова уже в конце
пятидесятых, — такая теория: Лиля всегда любила са­
мого главного — Лунина, пока он был самым главным
(то есть занимал высокие посты. —А. В.), Краснощекова, Агранова, Примакова. Такова была ее система».
Ну, а Маяковский —он что, тоже был «главным»? А
над кем «началил» Кулешов? Да сам Брик, наконец, —в
каком смысле его можно считать «главным»?-Ахматова
не любила Лилю, имея на это полное право: каждый во­
лен любить или не любить кого угодно, по своему вкусу
и выбору. Но субъективное мнение субъективным и ос­
тается. Ахматова, между прочим, не любила еще и Мак­
симилиана Волошина — по сугубо личным причинам
(из-за сложных отношений между Гумилевым, Волоши­

ным и Е. Васильевой, писавшей под псевдонимом Черубина де Габриак). Значит ли это, что и нам надо плохо нему относиться?

П роисходили странны е вещи: М аяковского — по­
см ер тн о — «задвигали», П астернака — живого! — ста­
рались возвысить. Сталин, похоже, возлагал на него ка­
кие-то надежды. Пастернак почувствовал себя в те годы
«второй раз родившимся» (его поэтический сборник
так и назывался: «Второе рождение»), славил «близь со­
циализма» и выражал готовность «мерить» себя пяти­
леткой. Маяковский ушел, громко хлопнув дверью и обо­
звав наступившие после разгрома бухаринцев в 1929 году
времена «потемками» и «окаменевшим говном».
Первым —притом с такой сатирической злостью —
он показал в «Бане» перерождение партократии в но­
вый господствующий класс, а гипотетический приход
социализма отодвинул из «близи» в некую «фосфори­
ческую даль». Трудно поверить, что все эти, почти неза­
шифрованные, аллюзии не были поняты и раскрыты
хорошо разбиравшимися в советских реалиях партий­
ными и лубянскими контролерами, умевшими извлекать
из художественных произведений еще и не такой «под­
текст».
Но нет никаких указаний на то, что вездесущий Аг­
ранов раскрыл Лиле глаза, объяснил причины столь сдер­
жанного отношения верхов к литературному наследию
Маяковского. И по своим, чекистским, соображениям
вряд ли был в этом заинтересован. Впрочем, вполне воз­
можно, что очевидные и для нее, и для Агранова вещи
просто вслух не произносились.
Первую половину 1933 года Лиля снова провела в сво­
ем любимом Берлине. На этот раз на правах сопровож­
давшей Примакова его спутницы. О тец будущего воена­
чальника— Марк Поляков — был в 1918 году запорот
немцами до смерти, —сын зла на них не держал: одни
казнят, другие привечают, жизнь есть жизнь... Вместе с
285

группой других высших военных начальников —Ионой
Якиром, И еронимом Уборевичем, Павлом Дыбенко и
другими —Примакова командировали на учебу в акаде­
мию германского генерального штаба. Нацисты побе­
дили на выборах в рейхстаг и пришли к власти закон­
ным путем, у них была совсем не та программа, как у их
низвергнутых предшественников, но прежние межгосу­
дарственные договоренности еще соблюдались. Кремль
сумел воспользоваться последней возможностью, что­
бы поднатаскать «красных полководцев», обучить азам
современной военной науки.
Среди военных, командированных в Берлин, —у всех
очень знатные имена —находился, заметим попутно, и
один вовсе не знатный: некий Котов, без определенно­
го воинского звания. Знатным он не был, но влиятель­
ным —более чем!.. Под этим именем (у него были еще и
другие псевдонимы: «Лаврентьев», «Наумов») скрывал­
ся крупнейший лубянский агент и великий умелец по
«мокрой части» Наум Эйтингон, тот самый, который
несколькими годами позже возглавит и проведет опера­
цию номер один: убийство Троцкого.
Советские моралисты очень строго относились к
формальному статусу жен при поездках их мужей за гра­
ницу, военных тем более. В качестве кого же отправля­
лась Лиля в Германию на этот раз? Ю ридической женой
Примакова она не была, оставаясь по-прежнему женой
О сипа Брика, а самомэ красному командиру никто и
никогда не ставил в вину грубейшее нарушение норм
коммунистической морали. Окажись на месте Лили —
в том же сомнительном статусе —другая женщина, ей
было бы несдобровать. Лиле было дозволено все... Не
иначе как снова подсуетился Агранов, все-таки записав
ее женой Примакова, а в наркоминделе, да и в Кремле,
на это просто закрыли глаза: и сам Примаков, и Агранов
были тогда еще в очень большом фаворе, вряд ли ктонибудь мог позволить себе им перечить по столь, в сущ­
ности, пустяковому поводу. Кто знает, как —не публич­
но, а в служебных кабинетах —аргументировалось это
286

прямое нарушение установленных правил. Н е тем ли,
что Лиля будет в Берлине не только сопровождающей?..
Н о вот не менее важный вопрос: как закрыли глаза
на очевидную ложь и германские власти? Ведь во всех
анкетах для получения въездных виз Лиля всегда назы­
вала себя женой Осипа Брика. Не иначе как ей пришлось
теперь записать, что она с Бриком в разводе, а с Прима­
ковым состоит в законном юридическом браке: ложь д ля
простаков, к каковым германская разведка никогда не
относилась.
Лиля поспешила в Берлин, оставив в Москве Эльзу и
Арагона и повелев Осипу докладывать ей о том, как они
проводят время. Осип докладывал регулярно: «Арагоны
живут тихо, никому не мешают, но и не помогают»;
«Деньги есть, клопов не видать, Эльза толстая, Арагон
веселый». В обратную сторону информация о житьебытье в Берлине была сначала довольно скупой. Возмож­
но, непривычное положение Лили в Берлине на этот раз
побуждало ее к осторожности: Примаков (а стало быть,
и она), конечно, находился под колпаком германских
спецслужб, —как всегда в таких случаях, советские боя­
лись собственной тени. Потом Лиля осмелела —расска­
зы об интенсивной светской и культурной жизни в Бер­
лине становились все подробней и подробней.
Языкового барьера не было: Лиля хорошо говорила
по-немецки, Примаков — по-английски. Свободное от
занятий время проводили в театре, на концертах, в музе­
ях. И на катке: заядлый конькобежец, Примаков приоб­
щил и ее к давно забытому ею спорту. Разминувшись в
Москве с Бертольтом Брехтом, Лиля познакомилась с
ним в Берлине, и теперь «Примаковы» стали часто с
ним встречаться, постепенно входя в брехтовский круг
общения.
Так состоялась встреча с драматическим актером и
певцом Эрнстом Бушем, популярным тогда исполните­
лем революционных песен. Стихи Маяковского, превра­
щенные в зонги композитором Гансом Эйслером, Буш
исполнял на своих концертах. Лиля загорелась идеей
287

создать фильм о Маяковском, где бы Буш тоже пел эти
зонги. Ни за сценаристом, ни за режиссером дело не
стало: Осип был готов делать сценарий, Кулешов —ста­
вить фильм. Н о денег найти не удалось, а прижимистое
советское государство ф и н ан си р о вать герм анский
фильм о Маяковском не пожелало.
Переписка с Осипом шла в прежнем ключе —ника­
кие события не могли повлиять на их отношения и на
тот стиль, в котором они общались друг с другом на рас­
стоянии. «Самое главное это то, — писал ей Осип, —
что я тебя так люблю Целую тебя миллион раз и
даже больше». Лиля отвечала ему: «Без тебя так грустно,
ты даже представить не можешь себе — как. Обнимаю
твою мордашку, твои лапки, твою головку». Обмен эти­
ми любовными признаниями всегда дополнялся «при­
ветом Виталию» или «приветом от Виталия», «приве­
том Ж енечке» или «приветом от Ж енечки». Никто ни­
кого не обманывал, и всем было хорошо.
Арагоны уехали из Москвы в первых числах мая, и
Ося поспешил обрадовать Лилю: «как гора с плеч». До­
рогие (даже слишком дорогие) французские гости жили,
ни с кем не считаясь, чуть ли не каждый день бывали в
театрах, возвращались, когда хотели, иногда посреди
ночи, жили на широкую ногу, совершенно не по возмож­
ностям Осипа, а своих денег вообще не имели. Зная о
предстоящем возвращении Лили, быстро собрались в
дорогу, не став ее дожидаться. Да и зачем? По дороге в
Париж им предстояла краткая — тем и замечательно,
что краткая, —встреча в Берлине.
В конце июня обучение в академии закончилось —
задержаться высокопоставленным «ученикам» разреши­
ли лишь на несколько дней. Советский полпред в Берли­
не Лев Хинчук дал в честь красных командиров прощаль­
ный ужин. Ж ен не позвали: это было бы не в русле боль­
шевистских традиций. Впрочем, не всем-то и разреши­
ли брать с собой жен в долгосрочную зарубежную ко­
мандировку: Лиля была не единственным, но все-таки —
288

исключением. К тому же не женой, а подругой: в своемто кругу хорошо знали, кто на самом деле есть кто.
Возвращение не сразу принесло Примакову новое на­
значение: какое-то время он еще оставался на своем по­
сту в Ростове, но значительную часть времени прово­
дил в Москве. На двери квартиры в Спасопесковском
прежнюю — «гендриковскую» — табличку «Брик. Мая­
ковский» заменила табличка «Брик. Примаков».
Лиля снова окунулась в московскую литературную
жизнь, включившись в подготовку альманаха «С Маяков­
ским» (он был сдан в производство уже через месяц пос­
ле ее возвращения), где, среди многого прочего, публи­
ковались и первые наброски ее мемуаров, значительная
часть которых только там и осталась. Кроме не печатав­
шихся ранее стихов Маяковского и его друзей, кроме
воспоминаний о нем в альманахе была опубликована и
талантливая проза еще не слишком известного писате­
ля: под общим названием «Червонцы» Виталий Прима­
ков опубликовал там восемь маленьких новелл, войдя
таким образом —уже не семейно, а литературно —в круг
тех, кто считал себя живущими и творящими «с Мая­
ковским».

Тут вдруг произошло нечто совершенно невероят­
ное. Во второй половине 1934 года (за отсутствием доку­
ментальных данных конкретную дату назвать невозмож­
но) Примакова арестовали. Что в точности произош­
ло, какие причины побудили Сталина прибегнуть к та­
кой мере, не вполне ясно и по сей день. Арест длился
всего неделю (по другим сведениям — около двух не­
дель), и в результате вмешательства Ворошилова, кото­
рый был тогда наркомом обороны, Примакова освобо­
дили. Эпоха Большого Террора еще не началась, так что
для очень высокопоставленных товарищ ей, если они
действительно этого хотели, добиться освобождения
кого-то не составляло особого труда.
289

Шок, испытанный Примаковым и Лилей, пришлось
залечивать в Кисловодске. О случившемся предпочита­
ли не вспоминать. Еще того больше: арест искренне вос­
принимался как случайная ошибка, которую чистейшие
и справедливейшие лубянские товарищи всегда, раз есть
основания, исправляют, не стараясь настаивать на сво­
ей правоте.
У Осипа открылось второе дыхание, его творческая
активность набирала темпы и приносила желанные ре­
зультаты. Большой зрительский успех имели фильмы по
его сценариям «Два-Бульди-Два» и «Кем быть?». На пре­
мьере оперы «Комаринский мужик» по его либретто в
Л енинграде (ноябрь 1933) присутствовал тамош ний
лидер и член политбюро Сергей Киров: это считалось
весьма значительным фактом, знаком одобрения и бла­
говоления, раз за высоким посещением не последовал
немедленный разнос. На руинах распущенных РАППа и
других писательских объединений, обвиненных в «груп­
повщине», Сталин и Горький (кто в точности знает, кому
из них первому пришла в голову эта идея?) решили со­
здать «министерство литературы» под названием Союз
советских писателей СССР. Союза этого еще не было, а
Осипа уже приняли в него.
На проходивший с помпой первый (учредительный)
съезд Союза писателей снова прибыли —среди множе­
ства прочих иностранных гостей —Эльза и Арагон. Точ­
нее —Арагон в сопровождении Эльзы: за русскую писа­
тельницу ее никто не держал, французской она еще не
стала. Примаков, сумевший устроить и себе пребыва­
ние в Москве в дни писательского съезда, раздобыл для
Лили пропуск в Колонный зал, где она имела возмож­
ность слышать доклад Бухарина о поэзии. Воздавая дол­
жное Маяковскому, он все же с особым почтением отда­
вал пальму первенства Пастернаку, что вызвало на съез­
де бурную реакцию оставшихся недовольными «проле­
тарских» поэтов. Н е из-за того, конечно, что обойден
Маяковский, а из-за того, что поднят на щит Пастернак,
а сами они —и совсем в стороне...
290

И друзья Маяковского, и его противники объедини­
лись, чтобы «дать отпор возвеличиванию поэзии, не
понятной пролетариату». Бухарин был вынужден оправ­
дываться, напоминая, что его доклад одобрен в ЦК.
Уехавший на юг отдыхать, Сталин потирал руки от удо­
вольствия: писатели снова переругались друг с другом,
Бухарину надавали тумаков, а ему осталось только любо­
ваться этим со стороны.
Находиться в роли почетных кремлевских гостей
Арагонам было куда приятней, чем пребывать в привыч­
ном парижском повседневье, да еще в центре интриг,
раздиравших французскую компартию. Так что обрат­
но, домой, они не спешили. После съезда провели сна­
чала почти месяц в правительственном санатории «Бар­
виха», недалеко от Москвы, потом в Гаграх —на берегу
Черного моря, потом еще в одном санатории —в Ессен­
туках, на Северном К авказе. К ом ф орт кремлевских
здравниц они совершенно искренне приняли за условия,
которые «пролетарское государство» создало для всех
своих граждан.
Всего в нескольких километрах оттуда, в Кисловодс­
ке, наслаждались кремлевским сервисом и Лиля с П ри­
маковым: сестры встретились и мило провели время.
Но никакой информации о том, виделись ли они тогда,
летом и осенью тридцать четвертого, с Еленой Юльев­
ной, а если виделись, то где и как, — такой информа­
ции найти не удалось.
Похоже, в отнош ениях матери с дочерьми произо­
шел если и не разрыв, то какой-то сбой. Что-то надломи­
лось, какие-то обстоятельства не стимулировали их тягу
друг к другу...
Лиля не очень старалась быть на виду. «Я толстая, и
мне абсолютно нечего надеть», —жаловалась она Эль­
зе. Туалеты, купленные в Берлине, вдруг оказались не
впору, и это ее удручало. Во всем остальном не было ни
малейших проблем. Молва о ее больших возможностях
и особом положении в верхах пустила глубокие корни.
Этому, конечно, способствовала известная и без всякой
291

рекламы ее близость к Примакову —«красные команди­
ры» были тогда в стране очень популярными людьми.
Многие знали и об Агранове —его имя тоже часто появ­
лялось тогда на страницах газет.
Именно этим, наверно, можно объяснить, почему в
июле 1934 года к Лиле обратились ученики художника
Казимира Малевича с просьбой устроить ему лечение
за границей (он страдал раком простаты). В деньгах
Малевич не нуждался, имея возможность лечиться за
счет продажи своих картин, если бы дали разрешение
на их вывоз. Никакого разреш ения дано не было —ни
на вывоз картин, ни на его поездку. Н ет и точных извес­
тий, хлопотала ли Лиля. Н о и хлопоча, пусть даже и пред
Аграновым, едва ли бы добилась успеха: в стране наста­
ли уже совсем другие времена. Год спустя Малевич умер.
1 декабря был убит Киров — выстрел в него послу­
жил началом для развертывания кампании Большого
Террора. Этим, и только этим, в реальности жила тогда
вся страна. Агранов сразу же включился в эту кампа­
нию —на самых важных ролях. Сталин взял его с собой
в литерный поезд, помчавшийся в Ленинград сразу же
после того, как пришло сообщение об убийстве. Н а ко­
роткое время Агранов возглавил ленинградское отделе­
ние НКВД, «очистил» город от «враждебных элемен­
тов», выбил из арестованных нужные показания и дал
Сталину «базу» для ареста Зиновьева и Каменева.
Н о тщетно искать в письмах Лили — Осипу, Эльзе
или кому-то еще — каких-либо отзвуков тех судьбонос­
ных событий. Даже иносказательных... Ощущение та­
кое, будто Лиля вообще не ведает, что творится вокруг.
Можно было бы допустить (так это ныне и объясняют),
что причиной — страх перед бумажным листом, кото­
рый окажется при случае «вещественным доказатель­
ством» для лубянских умельцев. Можно было бы, если
бы ее письма и в предыдущие годы, когда климат в стра­
не был все же иным, тоже не отличались полным отсут­
ствием каких-либо социальных реалий. В них нет ниче­
го, кроме текущих мелочей быта: главным образом про
292

наряды, покупки, косметику и денежные дела. По содер­
жанию писем — без участия специалистов — их было
бы невозможно датировать, настолько они лишены ка­
ких-либо конкретных примет времени.

В ходе декабрьской перетряски кадров, вызванной
новой ситуацией, возникшей в стране, Сталин на корот­
кое время нашел для Примакова местечко в Москве: тот
получил скорее символический, чем означавший чтолибо реальное, пост заместителя инспектора высших
учебных заведений Красной Армии. Но московское бла­
женство длилось для Лили недолго.
Вскоре Примаков был откомандирован в тот же Ле­
нинград, став заместителем Михаила Тухачевского —
командующего Ленинградскимвоенным округом. П ре­
бывание в этом городе, «знакомом до слез», Лиля не мог­
ла рассматривать как вынужденную ссылку. Поезд «Крас­
ная стрела», связывавший Москву с Ленинградом, дав­
но стал постоянной средой обитания Бриков, как и
Маяковского —при его жизни: поездки на один день в
ту или другую столицу стали привычными, придавая
особую динамику ее насыщенной встречами жизни.
В Ленинграде тогда каждую ночь шли аресты, а днем
и вечером била ключом культурная жизнь. Осип имел к
ней самое прямое касательство: Малый оперный театр
репетировал новые оперы по его либретто, и это давало
ему возможность значительную часть времени прово­
дить вместе с Лилей и Примаковым. Рядом были и дру­
зья. Мейерхольд в том же театре ставил «Пиковую даму».
Лиля бывала на репетициях, потом, начиная с пре­
мьеры, вместе с Примаковым они не пропускали ни од­
ного спектакля. Великий режиссер переживал личную
драму: Зинаида Райх закрутила роман с актером мейерхольдовского театра Михаилом Царевым, —для Лили в
этой заурядной истории не было ничего необычного, и
она старалась утешить Мастера, внушая ему свои пред­
ставления о любви и семейной жизни.
293

Вопреки всякой логике (так, по крайней мере, каза­
лось), Лиля вполне дружелюбно общалась с Анной Ах­
матовой, жившей в так называемом Фонтанном доме на
берегу реки, бывала у нее в гостях и вела литературные
разговоры. Ахматова, как мы помним, терпеть не могла
ни Лилю, ни ее «салон», который существовал лишь в
досужем воображении, а не в реальности, и все же охот­
но принимала у себя знатную ленинградскую даму. Лиля
рассказывала ей, как Маяковский любил стихи Ахмато­
вой (показала книгу ахматовских стихов с пометками
М аяковского) и как любил произносить их вслух, но
оказалось, что сама Лиля ахматовские стихи не читала
и знала лишь те строки, которые слышала из уст Мая­
ковского.
Этот конфуз никак не повлиял на отнош ения двух
женщин, которым было что вспомнить во время их дол­
гих бесед. Мнения своего ни о Лиле, ни о Маяковском
Ахматова, однако, не изменила. «Карты, бильярд, чеки­
сты, —напоминала она Чуковской. —Агранов и многие
другие. И сам он в своих отношени­
ях к литераторам и литературе был на их, то есть на
очень невысоком уровне. Разница есть, но в дру­
гом: в его великом таланте. В остальном —никакой. Он,
так же, как и они, бывал и темен, и двуязычен, и неиск­
ренен. Н о это не помешало ему стать крупнейшим по­
этом XX века в России».

КРУТОЙ ПОВОРОТ
а стыке осени и зимы тридцать пятого года про­
изошло событие, радикально повлиявшее не толь­
ко на судьбу Лили, но и на всю партийную политику в
области литературы. Трудно с точностью сказать, кто
именно и с какой целью надоумил Лилю обратиться лич­
но к Сталину с призывом извлечь имя и творчество Ма­
яковского из забвения. Впоследствии Л иля категоричес­

Н

294

ки утверждала, что приняла решение сама. Н о объем на­
ших нынешних знаний о том судьбоносном моменте по­
зволяет внести в это утверждение серьезные корректи­
вы. Совершенно очевидно, что мысль об этом не роди­
лась случайно, что выбор времени, адресата и формы
обращения к нему был тщательно обдуман, согласован и
безусловно ей «подсказан», то есть внушен. Допустимо
даже предположить, без большой опасности ошибить­
ся, что в какой-то, возможно, и не прямой форме иници­
атором был сам адресат. Совершенно очевидно и то, что
составлению и отправке письма предш ествовали не
только (и не столько) обсуждение предстоящей акции в
домашнем кругу, но и ее проработка в кремлевских вер­
хах. Письмо ждали, для соответствующего его восприя­
тия адресатом почва была уже подготовлена.
Мертвый Маяковский не был опасен, монопольное
толкование его творчества становилось теперь делом
партийных идеологов и пропагандистов, но особый
смысл имела возможность столь неожиданным образом
ударить по Бухарину, избравшему на съезде писателей
«не те» поэтические ориентиры, и по Горькому, кото­
рый Маяковского, мягко говоря, не любил и опрометчи­
во продолжал выражать Бухарину (вместе с Рыковым)
свое расположение. Возвеличивание Маяковского ав­
томатически лишило впавшего в немилость кремлевс­
кого жителя (в буквальном смысле этого слова) Демья­
на Бедного роли первого поэта страны, на которую он
самонадеянно претендовал: все-таки Сталин, отдадим
ему должное, хорошо понимал уровень его поэзии. Но
место, которое теперь отвели Маяковскому, вынуждало
и Горького потесниться на той вершине, где он безраз­
дельно царил несколько лет. Рядом с «великим проле­
тарским писателем», на тех же правах, появился еще и
«великий поэт революции». Так что теперь, даже в час­
тном письме, обозвать хулиганом «великого поэта» ве­
ликий основоположник соцреализма не смог бы: пре­
бывая в своей золоченой клетке, границы дозволенного
он уже хорошо осознал.
295

События развивались следующим образом. 24 нояб­
ря 1935 года Лиля написала письмо Сталину. «...Обра­
щаюсь к Вам, —писала она, —так как не вижу иного спо­
соба реализовать огромное революционное наследство
Маяковского». Убеждала: «...Он еще никем не заменен
(прямой намек на Пастернака и косвенный —на Горько­
го. —А. В.) и как был, так и остался крупнейшим поэтом
нашей революции».
По свидетельству людей, которые считаются хоро­
шо осведомленными о закулисной стороне истории,
Виталий Примаков предварительно договорился с кем
надо, каким будет содержание письма, а потом лично
его передал секретарю Сталина Александру Поскребы­
шеву. Сама Лиля уверяла впоследствии своих собесед­
ников и интервьюеров, что Примаков передал письмо
«в кремлевскую охрану», то есть, попросту говоря, в экс­
педицию: очень ненадежный канал, по которому ника­
кое письмо не могло пробиться за один день к Самому.
«Антибриковская» компания считала и считает «пере­
датчиком» не Примакова, а Агранова, полагая почемуто, что его участие бросает на Лилю какую-то тень. Но
не все ли равно, кто именно передал письмо? И отчего
передача его Примаковым предпочтительней, чем пе­
редача Аграновым?
Я тоже склонен считать «передатчиком» Агранова и
не вижу в этом для Лили никакого укора. Литературой
по чекистской линии занимался Агранов, а Примаков
не занимался ею ни по какой. П артийная этика исклю­
чала возможность слишком впрямую хлопотать за «сво­
их». Все знали, что Лиля наследница половины авторс­
ких прав Маяковского и что покровительство Сталина
неизбежно приведет к изданиям и тиражам со всеми вы­
текающими из этого последствиями. Трудно предста­
вить себе, чтобы Примаков не держал в голове, как мо­
жет быть воспринята его инициатива, непосредствен­
но влекущая за собой обогащение его же семьи. Да и со
Сталиным никаких личных контактов у него практичес­
ки не было.
296

Другое дело —Агранов. У того контакт был прямой,
особенно после убийства Кирова и при начавшейся вак­
ханалии Большого Террора. (Есть даже версия, что Аг­
ранов был давним знакомцем генсека по сибирской ссыл­
ке: в 1917 году они вместе возвращались оттуда в Пет­
роград.) С лета 1933 года он входил в секретно-полити­
ческий отдел личного секретариата Сталина вместе с
Ежовым, Поскребышевым и Ш кирятовым. И действи­
тельно есть смысл обратить внимание на одну деталь,
установленную Скорятиным.
Письмо Лили, как мы помним, датировано 24 нояб­
ря, резолюция на нем наложена Сталиным 25 ноября (не­
мыслимый срок при прохождении письма через секре­
тариат, даже при особом расположении Поскребыше­
ва, который вообще никому не радел и смелостью не
отличался). Но именно в этот день, 25 ноября, Агранов
был принят лично Сталиным (наряду с Ягодой и други­
ми его заместителями) в связи с присвоением высшим
чинам НКВД вновь учрежденных званий. Вся эта «теп­
лая компания» провела в сталинском кабинете один час,
о чем имеется запись в журнале дежурных секретарей
вождя. Н ет ни малейшей натяжки в предположении,
что как раз там и тогда «милый Яня» лично вручил
Сталину письмо Лили, которое четыре дня спустя заре­
гистрировано под номером 813 в секретриате Николая
Ежова.
Так или иначе, с помощью Примакова или Аграно­
ва, письмо оперативно легло на сталинский стол, и
вождь тут же начертал карандашом резолюцию Нико­
лаю Ежову, который был тогда одним из секретарей ЦК.
Обычно сталинские резолюции на письмах или доклад­
ных состояли разве что из двух-трех слов, а то и вовсе он
ограничивался даже не подписью, а своими инициала­
ми, и тогда над смыслом такой «реакции» ломали голо­
вы его подчиненные. На этот раз Сталии сочинил, в сущ­
ности, целое послание: «...очень прошу обратить
внимание па письмо Брик. Маяковский был и остает­
ся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской
297

эпохи. Безразличие к его памяти и его произведени­
ям —преступление. Свяжитесь с ней (с Брик) или
вызовите ее в Москву. Сделайте, пожалуйста, все,
что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я
готов».
Вызов последовал незамедлительно в самом конце
рабочего дня. Лиля была в Ленинграде, ее нашли в теат­
р е — и более ранние московские поезда, и вечерняя
«Красная стрела» уже ушли. Она выехала на следующий
день и отправилась в ЦК прямо с вокзала. «Невысокого
роста человек с большими серыми глазами, в темной
гимнастерке, встретил ее стоя, продержал у себя сколь­
ко нужно, подробно расспрашивал, записывая, потом
попросил оставить ему клочок бумаги, где у Л. Ю. были
помечены для памяти все дела...» —вспоминал впослед­
ствии, со слов Лили, Василий Катанян-старший. 5 де­
кабря резолюция Сталина —без указания, где и в связи
с чем она написана, —появилась в «Правде». Канониза­
ция Маяковского началась.
С этим событием нельзя не связать и другое, случай­
но ли или отнюдь не случайно совпавшее по времени. В
один и тот же день, 3 ноября 1935 года, были освобожде­
ны из-под ареста, продолжавшегося, по счастью, лишь
несколько дней, сын Ахматовой Лев Гумилев а муж Н и­
колай Пунин. Для Лили особенно знаменательным было
освобождение Пунина, и не только потому, что близость
с ним осталась памятным штрихом в ее биографии. Пу­
нин входил после революции в группу «комфутов», вме­
сте с Маяковским и Осипом Бриком. Оба факта (резо­
люция Сталина и освобождение Пунина) могли в глазах
Лили свидетельствовать о том, что Сталин покровитель­
ствует не только самому Маяковскому, но и всему его
окружению.
В стане Бриков царило ликование. Квартира в Спа­
сопесковском с утра до вечера была переполнена друзь­
ями, которых оказалось почему-то гораздо больше, чем
в те годы, когда имя и стихи Маяковского пребывали в
«загоне». Все шумели, целовались, обнимали Лилю. Еще
298

до публикации сталинского отзыва она поспешила об­
радовать мать и сестер Маяковского: тогда еще их отно­
шения считались нормальными.
Без этого письма или — точнее — без этой резолю­
ции те три женщины так и остались бы всего-навсего
родственниками забытого поэта с сомнительной поли­
тической репутацией, а не лучшего, не талантливейше­
го... И Триумфальная площадь в Москве не была бы на­
звана его именем, и не появились бы сотни улиц, биб­
лиотек, школ и клубов имени Маяковского в разных го­
родах страны, не пролился бы на наследников золотой
гонорарный дождь. И вся официальная «история совет­
ской литературы» была бы совершенно иной.
Наступившее «головокружение от успехов» было не­
сколько омрачено начавшейся сразу же вслед за публи­
кацией исторической резолю ции кампанией против
«формализма» в искусстве. Тон задала редакционная
статья «Правды» (если не написана, то наверняка про­
диктована лично Сталиным) «Сумбур вместо музыки»,
обрушившая свой удар на оперу Ш остаковича «Леди
Макбет М ценского уезда» (по одноименной новелле
Николая Лескова; второе название оперы —«Катерина
Измайлова» —по имени главной героини), премьеру ко­
торой в Большом театре посетил лично кремлевский
вождь.
Пресса была заполнена статьями о «музыкальных
формалистических вывертах» (попутно и о живопис­
ных, балетных, архитектурных...), а в различных партий­
ных постановлениях и резолюциях, принятых в этой
связи, речь идет еще (и даже главным образом) об «уже­
сточении цензуры оперных либретто», чтобы исклю­
чить возможность «музыкально-театральной иллюстра­
ции реакционных писателей» (типа Гоголя, Достоевс­
кого или Лескова).
Похоже, Сталина напугало прежде всего либретто,
но, не желая показать этот испуг, он перенес свой гнев
на музыку. Сугубо любовная история, рассказанная в
новелле Лескова, была представлена в либретто как дра­
299

ма человека, которому жестокие законы и нравы не дают
быть вольным в своих мыслях и чувствах. Ради обрете­
ния свободы мценская «леди Макбет» идет на убийство
тирана-мужа, и все симпатии авторов (а значит, и пуб­
лики) на ее стороне: правомерно и нравственно все, что
служит избавлению от тирании, — таким был лейтмо­
тив оперы Ш остаковича.
Легко понять, какие аллюзии вызвал у Сталина этот
сюжет в декабре тридцать пятого, когда повсюду только
и говорили о готовившихся террористических актах.
Так что появившиеся было надежды использовать ста­
линскую резолюцию о Маяковском как узаконение ли­
тературного новаторства и даже революционного сво­
бодомыслия почти сразу же рухнули. Осипа, нашедше­
го себя в сочинении оперных либретто, это касалось
прежде всего.
Как бы там ни было, Лиля по-прежнему оставалась
на гребне успеха. Ее письма Эльзе с необычайной ярко­
стью отражают тот особый подъем, который она испы­
тывала тогда. С восторгом сообщает она сестре о том,
как с шампанским встречали Новый год вокруг елки.
Запрещенные еще при Маяковском, в 1929 году, как про­
явление «религиозного мракобесия», они были переиме­
нованы Сталиным из рождественских в новогодние и
снова разрешены: дал людям вождь-гуманист такую ра­
дость, перестал преследовать за эту «церковную» сим­
волику!
Лиле явно мерещилось наступление салонного ре­
нессанса —об этом можно судить по такому фрагменту
из письма Эльзе от 1 января 1936 года: «Подробнее обо
всем расскажет тебе товарищ, который приедет в сере­
дине января в Париж. (Имя тщательно законспириро­
ванного товарища не названо — явно не общий знако­
мый и не деятель культуры, сохранять инкогнито кото­
рого не имело бы никакого смысла. —А. В.) Купи мне,
пожалуйста, два полувечерних платья (длинные) —одно
черное, второе — какое-нибудь (если не очень дорого,
то что-нибудь вроде парчи, обязательно темной) и туф­
300

ли к ним. М атерии в этих платьях позабавнее и туфли —
тоже. Потом мне нужно 4 коробки моей пудры (телесно­
го цвета); 3 губных карандаша Ritz —твоего цвета; румя­
на Institut de beauts —твой цвет (мазь, а не пудра); одороно; две очень жесткие рукавички (вроде вязаных); чер­
ные высокие ботики; чулки, конечно, —если хватит де­
нег, то дюжину; шпильки рыжие —покороче; духи Gicky;
какую-нибудь забавную дешевую шелковую материю
(темную, можно пестренькую, в цветочек) Ж ене на пла­
тье; булавки простые и крошечные английские; несколь­
ко косичек разных ниток; голубой блокнот с конверта­
ми; мне два каких-нибудь платьишка для постоянной нос­
ки». И —тут же: «Напиши немедленно все, что тебе нуж­
но. Все могу прислать». Похоже, она действительно на­
чинала себя ощущать первой леди...
Этому ощущению в еще большей степени способ­
ствовал грандиозный вечер памяти Маяковского, уст­
роенный в Колонном зале —главном парадном зале тог­
дашней Москвы, —где Лиля и Осип, вместе с матерью
поэта, Мейерхольдом, Кольцовым и еще несколькими
его друзьями, сидели на сцене, созерцая восторг полуто­
ра тысяч гостей, допущенных на торжество. П атриарх
советской литературы — Алексей М аксимович Горь­
кий —еще здравствовал, но —по состоянию здоровья —
пребывал в крымском изгнании на берегу Черного моря
и потому присутствовать не мог. Да он и не пожелал бы
присутствовать, даже будучи в Москве... Зато Мейер­
хольд объявил на этом вечере, что приступает к новой
постайовке «Клопа».
О том, что тучи сгущаются, что многих из тех, кто
торжествует сейчас в Колонном зале, скоро просто не
будет в живых, никто, кажется, не подозревал. Отчаян­
ная попытка Бухарина отыграться тоже не имела успе­
ха. Он заказал Пастернаку панегирик Сталину и опубли­
ковал его в новогоднем номере редактировавшейся им
газете «Известия». «...За древней каменной стеной жи­
вет не человек — деянье, поступок ростом в шар зем­
301

ной», — писал Пастернак. Еще того больше: «Он —то,
что снилось самым смелым, но до него никто не смел».
По интонации стихи эти сильно напоминали вымучен­
но льстивые пушкинские «Стансы», обращенные к им­
ператору Николаю Первому. И реакция на них была схо­
жей —то есть никакой. В кругу Бриков это вселяло еще
больше надежд.
Э йф ория набирала обороты. Лилины «сто дней»
длились дольше, чем у Наполеона: целых двести пять­
десят.

Счастливая жизнь казалась прочно утвердившейся
и не внушающей никаких тревог. В стране полным хо­
дом шли аресты, кровавая мельница работала непрерыв­
но, но оцепенение, охватившее всю страну, а тем более
круг людей, ей близких, похоже, не казалось Лиле имею­
щим сколько-нибудь прямое отнош ение к ней самой.
Известив Эльзу в малейших подробностях о своих туа­
летах, полученных в подарок от сестры-парижанки, и
добавив, что она теперь экипирована «полностью и на­
долго», Лиля с упоением рассказывала (письмо от 4 мар­
та 1936 года, в русское издание, естественно, не вошед­
шее), какой грандиозный бал-маскарад произойдет на
следующий день в ее ленинградской квартире, куда при­
глашено сорок гостей, и какое гигантское, изысканное
к тому же, меню этих гостей ожидает: как в лучшие вре­
мена «с Маяковским», оно было зарифмовано, превра­
тившись в шуточные стишки, что придавало гастроно­
мии особенный «литературный» шарм.
Лиля с детства любила белые ночи, поэтому уже с
середины мая она не покидала Ленинград, деля время
между городом и дачей на берегу Финского залива. В
начале июня газеты сообщили о болезни Горького, и
одновременно пришло сообщение из Лондона о том, что
Эльза и Арагон, вызванные зачем-то Михаилом Кольцо­
вым к умирающему Горькому, «спешат» на советском теп302

доходе «Феликс Дзержинский» (между прочим, из пере­
писки сестер с непреложностью вытекает, что поездку
запланировали еще на апрель, и вовсе не в связи со смер­
тельной болезнью Горького, до которой было еще дале­
ко). После почти недельного пребывания в море тепло­
ход прибывал в Ленинград, и было бы просто странно,
если бы дорогие гости не задержались хотя бы на не­
сколько дней у Лили и Примакова — в их роскошных
резиденциях —загородной и городской.
Так оно и случилось. Эльзе никуда не хотелось уез­
жать из белоночного Ленинграда, который в то жаркое
лето казался еще прекраснее, чем всегда. Арагон с удо­
вольствием вел долгие беседы с Примаковым и прихо­
дившим «на чай» Тухачевским о положении в Европе и
о перспективах мировой революции. Горький, якобы с
нетерпением их ожидавший, уже пребывал в агонии, об
этом сообщали печатавшиеся ежедневно в газетах ме­
дицинские сводки, но французские гости почему-то в
Москву не рвались: потому, скорее всего, что здесь, в
Ленинграде, у Лили и у Виталия было куда интересней.
Благополучно поучаствовав в горьковских похоро­
нах, Арагоны, как случалось уже не однажды, не спеши­
ли возвращаться в Париж. Правительственный подмос­
ковный санаторий «Барвиха» снова дал им прию т для
отдыха и лечения —там они проводили время вместе с
Андре Ж идом, с его родственником и «женой» Пьером
Эрбаром, тоже успевшими к горьковским похоронам и
тоже оставшимися в Москве. Затем Арагоны пересели­
лись в привычную для них гостиницу «Метрополь», час­
то встречаясь там с Лилей или навещая ее в Спасопес­
ковском. Осипу и Ж ене Примаков устроил путевки в
правительственный санаторий в Кисловодске, —Лиля
подробно рассказывала им в письмах о своей московс­
кой жизни.
П роводив П римакова в Ленинград, она осталась,
чтобы обустроить дачу, которую им дали недалеко от
Москвы, и провести там остаток лета. В двухэтажной

303

даче были все условия для комфортного отдыха: общая
столовая, кабинет Примакова, четыре спальни, множе­
ство подсобных помещений позволяли вольно располо­
житься еще и Осипу с Ж еней, и гостям, число которых
могло только расти. Лиля часто встречалась с друзьями,
в том числе и с Аграновыми: «они немножко похудели, —
докладывала она Осипу в очередном письме, —но выг­
лядят хорошо». У «Яни» работы тогда было невпрово­
рот: каждую ночь в Москве забирали не десятки, а сот­
ни людей. Утомленный Агранов собирался к морю, на
юг, а Лиля с Примаковым, как бывало уже не раз, готови­
лись провести бархатный сезон все в том же Кисловод­
ске: нарзанные ванны действовали на них всегда благо­
творно. Судьба решила иначе.
14 августа —за пять дней до того, как открылся пер­
вый из трех Больших московских процессов (скамью
подсудимых возглавляли Зиновьев и Каменев), —П ри­
маков был арестован в Ленинграде. Через шесть дней
арестовали Витовта Путну, бывшего военного атташе в
Лондоне, — эти два ареста послужили началом тоталь­
ного разгрома всего высшего командования Красной
Армии.
Ленинградская домработница сообщила Лиле по те­
лефону об аресте Виталия и об обыске в их^квартире.
Арагон застал потрясенную Лилю в Спасопесковском,
куда заглянул поболтать за кофе с сестрою жены. Лиля
ничего не понимала и не находила сил, чтобы хоть чтонибудь предпринять. Да и что она могла бы? Ее опорой
были Примаков и Агранов. Примаков уже находился на
пути в московскую Лефортовскую тюрьму, пыточные ка­
меры которой позже войдут в десятки мемуарных свиде­
тельств. Агранов сам был одним из шефов того ведом­
ства, которое арестовало Примакова. Он не мог не знать
о готовившемся аресте человека, с которым десятки раз
сидел за общим дружеским столом. Не мог не знать, а
скорее всего, и лично не мог не участвовать в самой под­
готовке ареста. Обращаться к нему было бесполезно:
если бы счел нужным, если бы смог, а главное захотел, —
304

нашел бы способ дать знать о себе. Завсегдатай и друг
дома, он вдруг просто исчез, что с полной очевиднос­
тью означало только одно: «Забудь про меня!»
Лиля мучительно пыталась понять, что могло приве­
сти к такой катастрофе: ведь Примаков только что, все­
го лишь несколькими неделями раньше, был назначен
членом Высшего военного совета при наркомате оборо­
ны СССР! Вспоминался его арест двухлетней давности —
но ведь тогда сразу же было доказано, что Примаков ни
в чем не виновен, он не только был освобожден, не толь­
ко реабилитирован, но получил еще более высокий пост,
чем занимал раньше. До 1927 года он действительно, как
и Путна, разделял троцкистские взгляды, но давно от­
рекся от них и делом доказал свою полную преданность
Сталину и его политике.
Ей вспомнилось еще, что и в Берлине, и в Москве, и
в Ленинграде к Примакову приходили его друзья, в том
числе военачальники высшего ранга, много спорили,
и, случалось, кто-то произносил: «Этот дурак Вороши­
лов» или «Буденный просто неграмотен» —и то, и дру­
гое было чистой и несомненной истиной, но кому же
нужна она, истина, во вред самому себе? Может быть,
кто-то донес, и это послужило причиной ареста? Бесе­
дуя в 1975 году с Соломоном Волковым, Лиля честно при­
зналась: «Я была уверена, что заговор Тухачевского су­
ществовал! И поэтому (именно так: поэтому! —А. В.) выр­
вала из своего сердца Примакова». Вырывая из сердца,
всю свою безудержную активность она сразу теряла.
Зато Арагон не мог бездействовать, когда с Лилей
случилась такая беда. Он бросился к своим давним зна­
комым —советским дипломатам, с которыми встречал­
ся в Париже или в Москве. Его встречали с испугом и
недоверием, старались как можно скорее отделаться от
опасного и незваного гостя. Дипломаты сами дрожалк
от страха, каждый раз с ужасом ожидая наступления ве­
чера: аресты производились обычно с полуночи до пяти
11 Загадка и магия Лили Брпк

305

утра. Да и что они могли бы ему сообщить, чем могли бы
помочь, —даже если бы захотели?
Несолоно хлебавши, Эльза и Арагон отбыли в безо­
пасный Париж. Месяц спустя, досконально зная о том,
что происходит в Союзе и какая катастрофа постигла
ее родную сестру, Эльза жалуется в письме к ней: «На­
строение здесь мрачное, хотя люди принюхались, для
нас же, со свежего воздуха, просто невозможно дышать».
Во Франции действительно существовала тогда угроза
фашизма, противовесом которой было создание прави­
тельства Народного фронта. Но пассаж насчет «свеже­
го воздуха», которым Арагоны надышались в Москве, все
равно впечатляет. Если вставлен он для советской цен­
зуры, то расчет никуда не годился: перлюстраторы, на
которых, видимо, была рассчитана эта лесть, в слиш­
ком тонких эвфемизмах не разбирались.
Похоже, Эльза на самом деле была в упоении от мос­
ковского кислорода, и уж во всяком случае мало в чем
разбиралась. Просила, к примеру, в том же письме Ва­
лентину Агранову помочь пристроить в театрах свой
перевод пьесы Андре Ж ида «Общее благо». Неужто не
могла догадаться, что с арестом Примакова оборвется
и связь со знатной чекистской четой? Отзвук трагедии,
которая произошла почти на ее глазах, когда вместе с
Арагоном она была в Москве, можно найти лишь в од­
ной завершающей ф разе того же письма: «Я денно и
нощно жду от тебя известий». Но известий у Лили не
было никаких.
И з Примакова тем временем выбивали —не в пере­
носном, а в буквальном смысле слова — «признание»:
он должен был подтвердить, что стоит во главе военно­
го заговора (или, по крайней мере, активно участвует в
нем) для свержения Сталина и прихода к власти «най­
мита германских фашистов» Льва Троцкого. Сегодня,
когда приоткрылись архивы, известны имена по край­
ней мере девяти следователей Лубянки, которые его
избивали, пытали, лишали сна, еды и воды, добиваясь
желанных им показаний. Сохраним для истории их име306

на: Слуцкий, М иронов, Ильицкий, Ш нейдерман, Фрад­
кин, Леплевский, Авсеевич, Бударев, Эстрин...
Примаков стойко выдерживал пытки и никаких при­
знаний не дал. Он несколько раз писал Сталину, доказы­
вая свою невиновность и разоблачая своих истязателей:
«Я не троцкист и не контрреволю ционер, я преданный
боец и буду счастлив, если мне дадут возможность наделе
работой доказать это». Все его письма позже нашлись в
личном сталинском архиве. Ни одного ответа на них не
последовало.
Какое-то время, видимо, в Примакове теплилась еще
надежда, что он что-то сумеет доказать, и, как двумя
годами раньше, придет освобождение с извинением
за допущенную ошибку. Через две недели после ареста,
29 августа, он написал заявление Агранову, наивно пола­
гая, что «близкий друг» их общего с Лилей дома придет
на помощь: «Очень прошу Вас лично вызвать меня на
допрос по делу о троцкистской организации. Меня все
больше запутывают, и я некоторых вещей вообще не могу
понять сам и разъяснить следователю. О чень прошу
вызвать меня, так как я совершенно в этих обвинениях
не виновен. У меня ежедневно бывают сердечные при­
ступы».
И это письмо, как водится, осталось без ответа.
Ш ироко распространенное мнение, будто «близкий
друг» Агранов сам участвовал в его допросе, не соответ­
ствует истине. Агранов допрашивал Путну, но не П ри­
макова, нарочито уклоняясь от встреч с этим подслед­
ственным и тем подчеркивая свою объективность. Но,
ясное дело, именно он —по должностному своему поло­
жению —дирижировал всеми пытками из служебного
кабинета: информация о ходе «следствия» поступала к
нему ежечасно.
Зимой, накануне пленума ЦК, где должна была ре­
шиться демократическим путем уже предопределенная
Сталиным судьба Бухарина и Рыкова, истерзанного и
кое-как залатанного Примакова привезли на заседание
политбюро. Собрался весь верховный синклит, в том
307

числе и те, кого уже дожидались свои палачи. Прима­
ков продолжал стоять на своем, не желая смириться с
уже неизбежным, и Сталин бросил ему в лицо: «Трус!»
Вероятно, он хорошо знал психологию этих людей, фа­
натично приверженных так называемой партийной дис­
циплине и советской воинской чести.
Еще несколько месяцев «запирательств», и Лубянс­
кие мастера могли рапортовать о победе: 14 мая 1937 го­
да Примаков начал признаваться во всем. То есть под­
писывать абсолютно все, что вкладывали в его уста ис­
тязатели. Разумеется, он состоял в руководстве военно­
го заговора, разумеется, организатором готовившегося
переворота был Тухачевский, разумеется, среди заговор­
щиков, как того и хотелось авторам сочиненного на Лу­
бянке сценария, были И она Якир, И ероним Уборевич
и еще много других. И тем более разумеется —все нити
вели лично к Льву Троцкому. Возникни у палачей такая
необходимость, Примаков признался бы, что зарезал
своих детей и поужинал ими... В начале июня участни­
ков заговора, по показаниям Примакова, насчитывалось
уже более сорока человек. Дожившие до оттепели двое
его истязателей — Владимир Бударев и Алексей Авсеевич —рассказали (первый в 1955 году, второй в 1962-м),
что ни один из так называемых заговорщиков не под­
вергался столь жестоким пыткам, как Примаков.

11 июня, в 23 часа 35 минут, на фальсифицирован­
ном суде Примаков и все остальные «главные заговор­
щики» были приговорены к расстрелу, и уже через час
его не стало. Казнь свершилась в присутствии судьи
Василия Ульриха и прокурора Андрея Вышинского. Ста­
лин потребовал от членов так называемого Специаль­
ного Судебного Присутствия, пред которым предстали
«заговорщики», письменно ему доложить, как они вели
себя на скамье подсудимых. Один из судей, командарм
Иван Белов (тоже расстрелянный годом позже) докла­
дывал: «Примаков выглядел сильно похудевшим, пока­
308

зывал глухоту, которой раньше у него не было. Держался
на ногах вполне уверенно». Другой член суда, маршал
Семен Буденный тоже представил свой доклад: «Прима­
ков держался на суде с точки зрения мужества, пожалуй,
лучше всех О чень упорно отрицал, что он руково­
дил террористической группой против Ворош илова
Эти свидетельства можно дополнить воспоминани­
ями бывшего заместителя министра государственной
безопасности Сел ивановского, представленными в ЦК
КПСС в декабре 1962 года, когда полным ходом шла реа­
билитация жертв «культа личности»: «Зверские, жесто­
кие методы допроса сломили Примакова. Ему при­
писали то, чего он не говорил даже под пытками.
Примаков был сломлен длительным содержанием в оди­
ночной камере, скудным тюремным питанием. Его оде­
ли в поношенное хлопчатобумажное красноармейское
обмундирование, вместо сапог дали лапти, не стригли и
не брили...»
О пытках в лубянских застенках просвещенный за­
падный мир знать, конечно, не мог. Он даже не знал ни­
чего о конкретной судьбе вдруг куда-то пропавшего че­
ловека. Но Эльза-то хорошо знала про то, что неведомо
было другим. Да что там Эльза — москвичи, которые
были в самом центре событий, —даже они гнали от себя
тревожные мысли. Ж ена Уборевича Н ина участвовала
в подготовке советского павильона на Всемирной выс­
тавке в Париже, —никакой «внутренний голос» не под­
сказывал ей, что вот-вот судьба Примакова постигнет и
ее мужа. Через Лилю она просила у Эльзы совета, какое
меню составить для выставочного советского рестора­
на. По этой части Эльза была безусловной докой: «Из
закусок, — писала она Лиле для передачи Нине Влади­
м ировне У боревич, — лучше всего икра и копченая
рыба — лососина, семга и прочая... Ш ашлыки. Ж аре­
ные цыплята на вертеле. Главное - первоклассный повар».
Забота о шашлыках и цыплятах, которые будут упле­
тать другие в теперь уже недоступном Париже, отвлека­
309

ли от ежедневного ожидания фатального конца. То ли с
издевкой, то ли со скрытой тревогой, облеченной в
форму горькой иронии, Эльза писала Лиле 24 мая, за
две с половиной недели до палаческой пули, оборвав­
шей жизнь Примакова: «Ты, должно быть, совсем не
скучаешь». Да уж!.. П р о то , что на самом деле творилось
в душе, —вот эти красноречивые строки из письма млад­
шей сестры: «Меня иной раз одолевает прямо-таки не­
возможная тоска вообще и в частности». Судя по инто­
нации и вложенному в них смыслу, эти слова —«вообще
и в частности» — стоило подчеркнуть.
Родные и близкие ничего не знали обычно ни о дате
гибели «врагов народа», ни даже о самом факте их рас­
стрела. Им сообщали условную, придуманную, разуме­
ется, Сталиным, формулировку приговора: десять лет
лагерей без права переписки. Но про расстрел Прима­
кова и его «подельников» из газет и по радио узнал весь
мир. «Вчера вечером, — писала Эльза сестре 12 июня
1937 года; цитата в обратном переводе с французского, —
прочитала в газете про страшную новость. Если тебе
нужно помочь, я приеду». П ри всем желании ничем по­
мочь Эльза ей не могла.
Лиля слегла с тяжелым сердечным приступом. Свы­
ше сорока лет спустя она призналась Жану Марсенаку,
опубликовавшему ее рассказ в «Юманите»: «Л не могу
простить самой себе, что были моменты, когда я готова
была поверить в виновность Примакова». Она сочла,
что заговор, вероятно, все-таки был, а мучило Л илю боль­
ше всего лишь то, что Примаков это скрыл от нее. Как
бы она поступила, если бы заговор действительно был
и если бы он раскрыл перед ней эту страшную тайну?
Вряд ли она могла бы доверить кому-либо, кроме себя,
ответ на этот вопрос.

Сразу же после ареста Примакова или уже после
того, как газеты объявили о трагическом финале, Лиля
с минуты на минуту ждала того, что происходило со все­
310

ми женами «врагов народа». Закон об обязательной вы­
сылке «чсир» («членов семьи изменников родины») дей­
ствовал непреложно, тем более таких чсир’ов, которые
входили в домашний круг главных военных заговорщи­
ков. Лили это не коснулось, и не только потому, что она
с Примаковым формально не была под загсовым вен­
цом. Сталин держал ее за жену Маяковского, а не П ри­
макова.
Тем не менее Лиля приступила к чистке своего архи­
ва, стремясь избавиться от всего, что могло бы послу­
жить уликой против нее. Ч то могло, что не могло —это­
го в точности не знал никто: если бы захотели, Лубянс­
кие мастера могли бы извлечь эти самые улики из чего
угодно. Но так тогда поступали все, боясь сохранить у
себя книги «врагов народа», номера газет и журналов,
где упомянуты их имена, фотографии, на которых они
запечатлены, пусть и в группе с другими, письма, где да­
ется любая —неважно какая —оценка событий, проис­
ходивших в стране: ночами дымились печи в старых
домах, а в новых роль печей играли большие эмалиро­
ванные тазы, — гарь и дым уходили через раскрытые
настежь окна...
Лилин архив неизбежно содержал множество всякой
крамолы, ибо жизнь проходила в гуще литературных бо­
рений, при участии многих из тех, чьи имена стали зап­
ретными. Лиля уничтожила все, что могла, —потеря для
истории невозвратимая. И однако же все письма, теле­
граммы, открытки, которые связаны с именем Маяковс­
кого, прежде всего ее —к нему и его —к ней, весь этот
огромный, бесценный массив документов остался (так
она уверяла впоследствии) нетронутым. Н а него она
посягнуть не могла, хотя во многих материалах то и дело
встречались имена врагов, эмигрантов, предателей —
каждый мог ей стоить лагеря, а то и жизни.
Н о самая большая потеря — частично уничтожен­
ный, частично исправленный ею дневник. О т всего, что
было после 1932 года, то есть с момента отъезда в Герма­
нию вместе с Примаковым, в дневнике не осталось ни
311

единой страницы: на тридцать втором он обрывается.
А многие более ранние записи переписаны заново, так
что их подлинность, без тщательной проверки и сопос­
тавлений с другими источниками, не может считаться
заведомо достоверной. Имя Примакова вообще исчез­
ло, другие имена тоже, полностью или частично, как и
пассажи, посвященные самым острым событиям, к ко­
торым Брики и Маяковский были причастны. Теперь
этот документ если и может считаться историческим,
то лишь как памятник страха и ужаса, охвативших тогда
страну.

ПОД КОЛПАКОМ ЛУБЯНКИ
е, кто видел Лилю в последние месяцы, отмечали не­
свойственные ей раньше спокойствие и доброже­
лательность. «Почти откровенно стареющая, полнею­
щая женщина» (такой ее запомнила одна из посетитель­
ниц ленинградской квартиры) казалась нашедшей, на­
конец, тихую пристань, где можно укрыться от повсед­
невных житейских бурь и вместе с тем, не чувствуя ни
забот, ни опасности, заниматься любимым делом. Лю­
бимым было все, что связано с Маяковским: издание его
произведений, создание музея в гендриковской кварти­
ре, выпуск книг о нем, участие в вечерах, ему посвящен­
ных.
Теперь все рухнуло —предстояло начать жизнь с пуля.
Но, перечеркнув прошлое, жить она бы уже не могла.
Спасение от охватившего ее безумия Лиля попыталась
найти в алкоголе —средство давнее и испытанное, в кото­
ром раньше у нее не было ни нужды, ни потребности.
Скорее всего, этот омут быстро ее засосал бы, по
друзья поспешили ей бросить спасательный круг. Точ­
нее, не друзья, а один из друзей, державшийся до сих
пор на почтительном отдалении и всегда чувствовавший
себя «младшим из равных». Василий Абгарович Ката­
нян, поэт, журналист, литературовед, который был мо­

Т

312

ложе Лили па одиннадцать лет, познакомился с Маяков­
ским и Бриками еще в 1923 году, приехав в Москву из
Тифлиса, чтобы подготовить издание стихов Маяковс­
кого в переводе на грузинский и на армянский. Через
три года Маяковский побывал в Тифлисе, где сблизил­
ся с Катаняном и его женой Галиной, поэтессой, журна­
листкой, артисткой: оба они были в самом центре бур­
ной литературно-художественной жизни Тифлиса и
очень популярными в городе людьми.
Когда Катаняны переехали в Москву (1927), они сра­
зу же —легко и естественно —вошли в круг Маяковско­
го —Бриков. В 1929 году Катанянам дали вторую комна­
ту в коммуналке, где жило еще восемь семей, и по этому
счастливому случаю было устроено шумное новоселье с
участием Лили, Маяковского, Осипа и других завсегда­
таев «салона». Встречать в приграничном городке Лилю,
спешившую из Берлина на похороны, тоже послали, как
мы помним, Василия Катаняна. А разбирать потом ар­
хив Маяковского помогала Лиле Галина —это сблизило
их еще больше.
Трудно восстановить день за днем то, что происхо­
дило с Лилей после известия о казни Примакова. Но —
так или иначе —меньше, чем через месяц, 9 июля, Ката­
нян стал Лилиным мужем. В самых разных источниках
названа с точностью эта дата, но что конкретно связано
с нею, нигде не сообщается. Никаких «юридических»
перемен не произошло, как и — сначала, по крайней
мере, —перемен в месте жительства: по свидетельству
сына Катаняна — Василия Катаняна-младшего, — его
отец и Лиля поселились совместно в Спасопесковском
лишь год (или почти год) спустя: Лиля полагала,, что
Катанян все же останется дома, но «пока» —на какой-то
срок —заполнит ту пустоту, что образовалась с гибелью
Примакова.
«Я не собиралась навсегда связывать свою жизнь с
Васей, —заверяла Лиля своего пасынка уже в шестиде­
сятые годы. —Пожили бы какое-то время, потом разош­
лись, и он вернулся бы к Гале». Но Галина не захотела,
313

хотя Осип ездил ее уговаривать: «У Лилички с Васей
была дружба. Сейчас дружба стала теснее». Только и
всего... Эти доводы не подействовали: у Галины Ката­
нян был твердый характер.
Драма одной семьи явилась спасением для другой.
Точнее —для Лили: Катанян вывел ее из транса, когда
казалось уже, что дело близится к полному краху. Н о цеп­
ная реакция наступивших событий на этом, увы, не за­
кончилась. Весть о новом семейном союзе привела в
особое ож есточение старшую сестру М аяковского —
Людмилу.
Летом 1936 года Лиля писала Осипу в Кисловодск,
где тот вместе с Ж еней отдыхал в санатории: «Вася и
Людм Вл (!!) поехали выступать в
Горький. Я его предупредила, чтобы он был сдержаннее
с Л. Вл. оттого, что сейчас очень большие алименты.
Он обещал». Два заключенных в скобки восклицатель­
ных знака говорят о многом. В таких делах Лиля разби­
ралась, как никто другой. И уж она-то хорошо знала нрав
этой женщины, к своим пятидесяти двум годам не обза­
ведшейся семьей и не испытавшей ни одного скольконибудь сильного увлечения. Вскорости непримиримый
антагонизм между двумя «выступантами» выплеснулся
наружу, но кто же не знает, что от любви до ненависти
один шаг? Если бы В. А. Катанян и Людмила до такой
степени, как это вскорости проявилось, не выносили
друг друга уже тогда, что могло их заставить поехать на
выступления вместе? Вдвоем.
Позади были одни неудачи. В ноябре 1924 года Лиля
писала Маяковскому в Париж: «У Люды роман, и она
счастлива». Счастье, видимо, было призрачным, ибо ни
из того, ни из какого-либо другого «романа» ничего ров­
ным счетом не вышло. Н е украла ли теперь эта зловред­
ная Лиля у перезревшей «девушки» последнюю ее надеж­
ду, как раньше украла брата? Наконец-то открылась для
Людмилы возможность дать волю тем чувствам, кото­
314

рые давно уже в ней копились. Сдерживать их приходи­
лось лишь потому, что жена-спутница Примакова все эти
годы была всегда «на коне»: трезвый расчет повелевал
Людмиле не возвышать голос.
Теперь наконец настал ее час. Получившая всемир­
ную огласку трагедия ненавистной соперницы помогла
Людмиле развязать язык и отпустить тормоза. В трид­
цать седьмом между сестрами и Лилей наступил полный
разрыв. «Кто же вам поверит, —издевательски заявила
Лиле Ольга, другая сестра Маяковского, —что вы шесть
лет жили с врагом народа и ничего не знали?»
Досталось и Василию Абгаровичу Катаняну: он тоже
оказался родственником «врага народа». Действитель­
но, его брат Иван, работавший раньше вИ нтернацио­
нале профсоюзов (П роф интерн), был расстрелян все в
том же тридцать седьмом. Личное, как это водилось в
советские времена, тут же получило политическую ок­
раску. Глумиться было тем радостней и вольготней, чем
ближе к Лиле падали снаряды: защиты искать ей было
уже не у кого.

Меньше чем за две недели до «суда» над Примако­
вым и его казни первый заместитель наркома внутрен­
них дел Агранов неожиданно был отправлен в Саратов:
ему поручили возглавить там местное отделение Лубян­
ки и раскрыть «гнезда» германской разведки в располо­
женной по соседству автономной республике немцев
Поволжья. Вряд ли он не понимал, что означает это «от­
ветственное задание». А может, по известному психоло­
гическому закону, гнал от себя черные мысли?
Во всяком случае, он приступил к новой работе с та­
ким рвением, что даже закаленные в чекистских прово­
кациях его провинциальные коллеги и те ошалели от
буйства нового начальника. Буквально за несколько
дней его неукротимая фантазия создала на подведом­
ственной ему территории десятки шпионских, заговор­
щических, террористических и диверсионных групп.
315

Людей хватали сотнями, тысячами —арестованных не
могла вместить местная тюрьма. И все они признава­
лись, признавались...
Таким путем Агранов мучительно пытался спасти
свою жизнь. Ему нужно было не просто выслужиться, а
показать, что здесь, в далеком Саратове, он —в оДиночку — раскрыл врагов, пребывающих в Москве, то есть
сделал то, что оказалось не под силу всему оставшемуся
в столице аппарату НКВД. Так среди германских шпио­
нов оказались Крупская (Сталин люто ненавидел ленин­
скую супругу, о чем Агранов, конечно, знал, но такого
самовольства опального чекиста простить не мог) и
только еще начинавший свою партийно-государствен­
ную карьеру Георгий Маленков, которого Сталин уже
тогда прочил в преемники уничтоженным «врагам на­
рода».
Агранов явно перестарался. Агонизируя, он расте­
рял все свои доблестные качества опытного, хитроум­
ного интригана. Его безумное письмо новому (после
ареста Генриха Ягоды) наркому внутренних дел Нико­
лаю Ежову с предложением арестовать Крупскую и Ма­
ленкова говорит само за себя.
Уже 18 июля (Лиля только что, с помощью Катаня­
на, вышла из длительного кризиса и начала возвращать­
ся к привычной жизни) Агранова вызвали обратно в
Москву. Думал: возблагодарят за рвение. Но Ежов уст­
роил ему грубый и беспощадный разнос. Оставалось
ждать неизбежного.
В кремлевской квартире, которую двумя годами рань­
ше ему пожаловал Сталин (в Кавалерийском корпусе,
бывшие апартаменты расстрелянного Енукидзе), жили
уже другие. Ему оставили запасную, в жилом доме чеки­
стов, где совсем недавно арестовали Ягоду: улица Марх­
левского, дом 9, квартира 2 — на первом этаже. Тут и
взяли Агранова.
Он отлично знал, что его ждет, к неизбежному зара­
нее приготовился, сопротивляться не стал, подписал без
единого возражения все, что подготовили более удач­
316

ливые (на время, на время...) Лубянские мастера. Пуля
палача оборвет его жизнь лишь через год — 1 августа
1938 года. Валентина Агранова переживет своего мужа
меньше чем на четыре недели: 26 августа расстреляют
и ее.
Если Примакова Лиля вырвала из сердца сразу и окон­
чательно, то Агранову, похоже, хоть какое-то местечко
все же осталось. Десятилетия спустя, за три года до смер­
ти, она все еще убеждала Соломона Волкова, что лишь
«потом (то есть много позже гибели Маяковского, в се­
редине тридцатых годов. —А. В.) они (Агранов, Горожа­
нин и прочие. —А. В.) стали негодяями. Вероятно, их
сделали негодяями». Забыла (не хотела помнить? не зна­
ла?) ни про Гумилева, ни про кронш тадтцев, ни про
«Промпартию», ни про Чаянова, ни про Кондратьева —
про все дела (эти и еще десятки других), где «милый Яня»
оставил кровавый свой след?..
С интервалом в один месяц —в марте —апреле трид­
цать седьмого — были арестованы и почти сразу же,
Даже без комедии суда, казнены Захар Волович и Мои­
сей Горб: оба приятели Маяковского и, соответствен­
но, Лили, очень видные в тридцатые годы чекистские
шишки. Таким образом, любая связь с Лубянкой и ее
шефами, любая работа на нее (даже если она и имела
место) под началом Агранова и его уничтоженных со­
служивцев становились не плюсом, а жестоким минусом
в биографии. Зловещим и фатальным штрихом.
Из баловня судьбы Лиля в одночасье превратилась в
изгоя. Лиля «до» 1937-го и Лиля «после» — это, как ни
крути, две разные Лили. Частичный и призрачный ре­
нессанс наступит позднее...
Чтобы избежать неминуемого ареста, покончил с
собой И осиф Адамович, член ЦИК СССР, не раз вы­
ручавший Лилю и всегда готовый прийти на помощь.
Сразу же вслед за этим арестовали его жену Софью Ша­
мардину —ту самую «Сонку»: ей предстоит провести в
ГУЛАГе семнадцать лет.
В качестве японского шпиона летом тридцать седь­
мого был арестован и 25 ноября того же года расстрелян
317

Александр Краснощ еков, продолжавш ий оставаться
Лилиным другом, но к тому времени уже снова женатый
на давней своей знакомой Донне Груз. Арестовали и ее,
но Донна выжила в лагере, дождавшись хрущевской от­
тепели и реабилитации — своей и мужа. Дочь Краснощекова от первого брака, Луэллу, Лиля бесстрашно при­
ютила у себя.
Другим японским шпионом (к тому же еще и герман­
ским!) оказался близкий соратн ик М аяковского по
ЛЕФу и РЕФу, Л илин друг Сергей Третьяков, популяр­
ный драматург, публицист, переводчик с немецкого, во­
шедший в биографию Бертольта Брехта и других левых
деятелей культуры дофашистской Германии, где он был
широко известен. «Следствие» по его «делу» почему-то
задержится (скорее всего, вытягивали его многочислен­
ные связи, которыми он оброс, «попутно» выполняя в
Китае задания ГРУ), и его казнят только в тридцать де­
вятом.
Тогда же отправятся в лубянские пыточные казема­
ты еще более близкие Михаил Кольцов и Всеволод Мей­
ерхольд, которые погибнут в один и тот же день: 2 фев­
раля 1940 года. О т Бабеля будут требовать признаний,
что он был «в заговорщ ической связке» с высшими во­
енными чинами, прежде всего с Примаковым, —наряду
с многим прочим следователей Кулешова и Серикова
интересовало, какое место в этой связке отводилось и
Лиле Брик. По словам Бабеля, казненного за неделю до
Кольцова и Мейерхольда, Лиле не отводилось никако­
го, но про гибель Маяковского он сказал то, что думал
на самом деле: «Самоубийство Маяковского мы (види­
мо, «заговорщики». —А. В.) объясняли как вывод поэта
о невозможности работать в советских условиях».
Из далекого Фрунзе —столицы Киргизии —пришло
известие об аресте Юсупа Абдрахманова: его, естест­
венно, тоже казнят.
Несколько позже других, когда волна террора как
будто пойдет на убыль, отправится все же в ГУЛАГ од­
нажды его избежавший и уже расставшийся к тому вре­
мени с Ахматовой теоретик искусства, бывший красный
318

комиссар Николай Пунин, некогда влюбленный в Лилю
и всегда остававшийся ее другом.
Из двадцати семи человек, подписавших некролог
Маяковского в «Правде», расстреляно будет одиннад­
цать: по тогдашним временам еще не самый худший про­
цент...
Лилю, несомненно, ждала та же участь. Раньше об
этом можно было говорить лишь на уровне версий, хотя
и вполне достоверных. Теперь этому есть документаль­
ные подтверждения, притом не только приведенный
выше вопрос, заданный Бабелю на Лубянке.
В апреле 1937 года был арестован правдинский жур­
налист Абрам Аграновский, от которого домогались
признаний в подготовке покушения на Сталина — ни
больше ни меньше... Аграновский обвинение отвергал,
и тогда, чтобы его «уличить», к делу были приобщены
показания более покладистых арестованных. Они соста­
вили такой список заговорщиков-террористов, который
им продиктовали лубянские следователи. В него были
включены, среди многих других, «комкор Виталий П ри­
маков с женой Лилей Брик, писатели Алексей Толстой
и Илья Эренбург». К этому протоколу была приложена
«справка», подписанная следователем Дзерговским:
«Примаков арестован, Брик, Толстой, Эренбург прове­
ряются». П роверка эта для всех троих окончилась бла­
гополучно, — такое исключение из правил выпало на
долю немногих.
Имя Лили встречается в том же контексте и в делах
других обреченных. В деле арестованного за «троцкизм
и шпионаж» видного германского коммуниста-функционера Эрнста Отвальда, писателя и журналиста, друга
Бертольта Брехта (он разделил трагическую судьбу ты­
сяч западноевропейских коммунистов, искавших убежи­
ще в СССР), содержится его допрос о какой-то (мифи­
ческой, разумеется) контрреволюционной организации
«Фрейкор», якобы пропагандировавшей троцкизм и за­
нимавшейся диверсионно-террористической деятель­
319

ностью на территории Советского Союза. Перечисляя
наиболее видных членов этой «организации», следова­
тель, пользуясь «материалами, которыми мы располага­
ем» (то есть инструкциями, полученными от началь­
ства), требовал, чтобы Отвальд подробно рассказал о
«связях с Примаковым и его женой Брик».
Допрос этот велся в июле 1941 года—значит, по край­
ней мере пять лет (на самом деле, разумеется, больше)
над Лилей висел отнюдь не картонный дамоклов меч.
С учетом реальной обстановки и условий, существо­
вавших тогда в стране, с учетом документальных данных,
содержащихся в архивных документах, можно с уверен­
ностью сказать, что Лиля была обречена еще в тридцать
шестом, может быть, в тридцать седьмом. Но резолю­
ция Сталина на ее письме служила охранной грамотой.
Близкая подруга Лили Рита Райт, а вслед за ней историк
Рой Медведев утверждают, опираясь на слухи, будто бы
Сталин, просматривая очередной список подлежащих
аресту, вычеркнул из него имя Лили Брик со словами:
«Не будем трогать жену Маяковского».
Такие списки Сталин обычно просматривал в оди­
ночестве, никак не комментируя свои пометки: ни в ка­
ких объяснениях перед чекистскими лакеями и вообще
перед кем бы то ни было, почему он казнит одного и
милует другого, Сталин вообще не нуждался. Так что эта
его, несомненно апокрифическая, реплика относится,
скорее всего, к многочисленным легендам, создававшим­
ся вокруг него в обстановке тотальной секретности и
создания культа «советского божества», которое руко­
водствуется некими высшими соображениями, недо­
ступными простым смертным.
Но то, что сталинская резолюция тридцать пятого
года, где трижды упомянуто ее имя, оградила Лилю от
самого худшего, —в этом вряд ли приходится сомневать­
ся. Она же автоматически спасла и Осипа: ему —с его
прошлым —вообще ничего не светило, кроме слепящих
лубянских прожекторов в камерах пыток.
Недалек от истины, сколь бы ни была она парадок­
сальной, один из биографов Маяковского (почему-то
320

страстно его невзлюбивший), Ю рий Карабчиевский:
«Брики уцелели только благодаря его славе, он же сам
уцелел только благодаря своей смерти». И действитель­
но: легко представить себе, каким был бы конец Мая­
ковского в тридцать седьмом, не пусти он пулю в себя за
семь лет до этого.
Наверно, наивно-восторженная в ту пору Лиля счас­
тливо полагала, что уж ему-то такой конец не грозил. Но,
даже и оставшись живым, он безусловно не стал бы «луч­
шим, талантливейшим». Да и самые верные, самые пре­
данные и те не избежали пули в затылок. Имя Маяковс­
кого продолжало охранять его музу и наследницу. Лиля
вместе с Катаняном делали все, чтобы утверждать в со­
знании й читателей, и властителей образ Маяковско­
го —певца революции. «Партии и правительству», а зна­
чит читателям, навязывался —по причинам, вполне по­
нятным, —не тот Маяковский, который пришел в отча­
яние, с большим опозданием осознав, какому дьяволу он
продал свой великий талант, а тот, который, оказывает­
ся, придавал поэтическую форму —чему бы, вы думали?
«Сталинским лозунгам» (этому была посвящена одна из
статей В. А. Катаняна)! Реальный Маяковский, со всей
его трагической судьбой поэта и человека, старательно
превращался в лозунговый, набивший оскомину, миф.
Но только в таком неприглядном виде он и мог быть «луч­
шим, талантливейшим», признанным и издаваемым —
со всеми последствиями, не только денежными, кото­
рые вытекали из этого.
Лиля обладала бесценным качеством: она не лома­
лась под ударами судьбы, а быстро воспринимала суще­
ствующую реальность как неизбеж ность и начинала
жить заново — с нею в ладу. И з переписки сестер мы
узнаем, что к ней снова вернулась потребность в удоб­
ной, элегантной, красивой одежде —жизнь продолжа­
ется, и это важнее всего! «Шубка у тебя по последней
моде», —удовлетворенно констатирует Эльза, получив
отЛ или рисунок шубки, в письме от 26 января 1938 года.
«Страшно рада, что вещи тебе впору и к лицу» —это в
321

ответ на Лилину благодарность за присланные подар­
ки. И ответ — на ее же запрос: «Мальчиков никаких.
Ни к чему мне мальчики, и я им ни к чему». Еще в
большей мере о ее убежденности в том, что гроза про­
шла мимо, говорит письмо Эльзе от 21 сентября 1939 го­
да: «Тебе очень было бы трудно выслать нам посылку со
всякой всячиной? Если не трудно, я пришлю тебе
список всего, что мне нужно». Кризис миновал, душа
воспряла...
Физическое выживание вовсе не означало, однако,
что гроза действительно прошла мимо, и уж тем более
не означало, что высоты, на которые Лиля взлетела пос­
ле сталинской резолюции, для нее сохранились. Совсем
наоборот. Вознесение было призрачным и уж во всяком
случае кратковременным. Ее отставили от подготовки
издания сочинений М аяковского, а освободившееся
место поспешила занять Людмила, которая стала теперь
главным экспертом по творчеству брата и заседала во
всех комиссиях, занимавшихся изданием его книг или
книг о нем.
С тех пор конфронтация двух женщин, которые боро­
лись за право распоряжаться наследием Маяковского,
станет все более и более острой, а силы, объединивши­
еся вокруг Людмилы, посвятят всю свою жизнь низвер­
жению Лили. П опытки оттеснить ее от Маяковского,
дискредитировать, представить злым гением и винов­
ницей его смерти начались уже тогда. Сам Маяковский,
его стихи и пьесы их нисколько не интересовали. Имя
поэта служило средством для достижения совсем иных
целей, которые они обнажат лишь через четверть века.

Остаться в одиночестве Лиля не могла. Осип часто
уходил к Ж ене, жившей неподалеку (хотя и всегда воз­
вращался на ночь), и, если бы Катанян не переехал в
Спасопесковский, она снова потянулась бы к бутылке. А
возможно, и наложила бы на себя руки. Фактически от­
ставленная от главного дела жизни, Лиля вспомнила о
322

своей первой профессии и неожиданно обратилась к
скульптуре. Хранящийся и поныне в музее Маяковского
ее скульптурный портрет поэта, как и портреты других
членов семьи, свидетельствовали о том, что к ней нача­
ли возвращаться и творческая активность, и стремле­
ние не поддаваться ударам судьбы.
Удары сыпались один за другим. В октябре 1938 года
по инициативе давнего недруга Маяковского Александ­
ра Фадеева, любимца Сталина, возглавившего Союз пи­
сателей, была утверждена новая редколлегия собрания
сочинений в Гослитиздате. Лили там, естественно, не
оказалось —ее место кроме вездесущей Людмилы занял
литературовед Виктор Перцов, которого сам поэт пре­
зирал, называя «навазелининным помощником присяж­
ного поверенного».
Подвергшись на короткое время опале, директором
Гослитиздата стал Соломон Лозовский, бывший глава
П роф интерна, которому работавш ий с ним, а позже
расстрелянный И ван Катанян имел неосторож ность
перечить. Так что у Лозовского было много резонов на­
помнить опальной семье, где теперь ее место. О н пре­
небрег резолюцией Сталина (уж, наверно, не без чьейто санкции) и приостановил издание собрания сочине­
ний Маяковского.
Несмотря на свою опалу, Лиля проявила стропти­
вость, потребовав спасти готовые матрицы, уже пред­
назначенные к уничтожению. Лозовский принял Лилю
с холодной и ж естокой учтивостью. «Лично против
вас, —заверил он, —я ничего не имею. Мы можем даже
издать ваши воспоминания, если, конечно, вы не пред­
ложите нам что-нибудь во французском вкусе». Бывший
политэмигрант, проведший годы в Европе, Лозовский
мог сойти за знатока «французского вкуса», но что имен­
но он имел в виду на этот раз, не было дано знать никому.
Н есомненным оставалось одно: «охранная грамота»
пока еще распространялась на физическое выживание
Лили, но отнюдь не на ее социальный статус и не на
участие в литературной жизни.
323

В мае 1939 года в Ленинграде был арестован Всево
лод Мейерхольд, а еще через три недели в их московс­
кой квартире в Брюсовском переулке неизвестные звер­
ски убили его жену —актрису Зинаиду Райх, чьим пер­
вым мужем был Сергей Есенин. Весть о мученической
кончине знаменитой актрисы, которой убийцы выко­
лоли глаза, немедленно облетела Москву. Получив это
известие, Лиля — в первы й и последний раз. в своей
жизни —потеряла сознание. Катаняну с трудом удалось
привести ее в чувство. Стоит ли говорить, что настоя­
щих убийц так и не нашли, а следовательское досье, если
таковое вообще существовало, исчезло из архива и не
найдено до сих пор. В самом конце восьмидесятых го­
дов последнюю —увы, безуспешную —попытку добрать­
ся до этих материалов предпринял театровед Констан­
тин Рудницкий. Теперь и вовсе их никто не ищет.
Напуганные тем, что происходит в Советском Со­
юзе, храня память о пережитом во время их летнего пре­
бывания в 1936 году, Эльза и Арагон перестали навещать
Москву, предпочитая остаться без кремлевского комфор­
та, но и без сильных потрясений. Резко сократилась, а
затем и вовсе прекратилась почтовая связь, особенно
редкими стали письма из Москвы в Париж. Сестры по­
чти ничего не знали друг о друге. Но все же дошло изве­
стие из П арижа —о том, что Арагоны скрепили, нако­
нец, свой союз официально —в мэрии парижского пер­
вого района. Это произошло 28 февраля 1939 года, ког­
да Лиля уже начала выходить из транса, но переживала
острейший душевный кризис, все еще подавленная сва­
лившейся на нее бедой.
Домашний праздник, однако, устроила не она, а Еле­
на Юльевна, продолжавшая жить отдельно, чтобы нико­
го не стеснять и не лишиться своей независимости. Для
нее была снята комната в Хлебном переулке, в бывшей
квартире Краснощекова. Еще одну комнату снимал мо­
лодой поэт Михаил Матусовский, тогда студент Лите­
ратурного института, но уже принятый в члены Союза
324

писателей, что означало официальное признание. Бла­
годаря тому, что ближайшим соседом по квартире ока­
зался литератор, мы имеем теперь его, пусть и очень
скупые, воспоминания о том торжестве.
Когда-то Елена Ю льевна на дух не принимала ни са­
мого Маяковского, ни его поэзию, считая поэта винов­
ником горькой судьбы своих дочерей. Н о сталинская
резолюция,и все то, что последовало за ней, в корне из­
менило ее взгляды. Теперь оказалось, что она Маяковс­
кого «всегда обожала», а поэтом он был, само собой ра­
зумеется, лучшим из лучших. Старшая дочь (опять-таки
оказалось) знала кого любить, а теперь вот и младшая —
тоже не промах...
По случаю ее свадьбы «с замечательным французс­
ким поэтом», как он был по достоинству аттестован те­
щей, Елена Ю льевна накупила провизии, испекла торт
и позвала на торжество Лилю, которая тоже приехала
«со всякой всячиной» — отмечать радостное событие.
Ю ный соседский поэт, пока лишь подававший надеж­
ды, хоть и с корочкой члена Союза, был тоже допущен к
столу, но подробности (он честно в этом признался по­
чти полвека спустя) в его памяти не сохранились —ос­
талась лишь Лиля. Только она... «Если бы я писал порт­
рет этой женщины, —вспоминал Матусовский, —преж­
де всего надо было изобразить глаза —огромные, вни­
мательные, ободряющие, насмешливые, умные. Сколь­
ко бы я ни подыскивал прилагательных, все равно не
смог бы передать всю их выразительность и переменчи­
вость».
Как видим, внешне ничего не изменилось —и глаза
остались теми же, и манера держаться, и чувство своей
значительности, которому не могли помешать никакие
невзгоды. Она делала свое дело —в тех пределах, кото­
рые остались доступными для нее. Архив Маяковского
все еще принадлежал ей. Разбирая его, она нашла нео­
публикованные стихи, послала их Эльзе. Тогда еще это
почему-то не возбранялось — несколько лет спустя за
самовольную «передачу» на Запад любых произведений
325

и рукописей уже «клеили» статью Уголовного кодекса
со всеми последствиями, которые из этого вытекали.
Вероника Полонская играла уже в другом театре и
была женой другого человека —актера Дмитрия Фивейского (я видел их обоих один-единственный раз —в по­
ставленных Андреем Лобановым горьковских «Детях
солнца»). Ее отнош ения с Лилей — не очень близкие,
но достаточно ровные —остались такими же, и она охот­
но откликнулась на просьбу Лили написать свои воспо­
минания о Маяковском по еще не совсем остывшим сле­
дам. Н ора сделала это и отдала написанное на прочте­
ние Лиле: в ее праве быть первым редактором и первым
цензором всего, что пишется о Маяковском, Полонская
не сомневалась.
Воспоминания Л иля одобрила, сделала лиш ь не­
сколько небольших замечаний, а на полях тех страниц,
где идет рассказ о последних минутах Маяковского, сде­
лала пометку о том, что устно Н ора рассказывала ей об
этом несколько иначе. Как именно? Об этом в пометках
не сказано ничего. Н ора же утверждала впоследствии,
что расхождений между устным рассказом и ее письмен­
ным текстом нет никаких. Во всяком случае, благодаря
Лиле мы имеем теперь очень ценное мемуарное свиде­
тельство из первых рук.
Этот уникальный документ пролежал в заточении
тридцать пять лет, прежде чем интервью ировавш ий
Полонскую журналист Семен Черток, эмигрировав в
Израиль, не опубликовал их фрагменты на Западе. На­
конец, прошло еще почти двадцать лет, наступила дру­
гая эпоха, и лишь тогда полная версия воспоминаний
Вероники Полонской была издана в России.
У Осипа, который еще совсем недавно был завален
работой, становилось ее все меньше. О н печатал ста­
тьи о Маяковском —главным образом, в провинциаль­
ных газетах, —сделал инсценировку одной повести для
детского театра, написал для Льва Кулешова — и то в
соавторстве —сценарии двух (увы, вполне посредствен­
ных) фильмов.
326

Не будь «своего» Кулешова, не было бы, наверно,
даже и этого. В деньгах семья не нуждалась: издания сти­
хов М аяковского вполне обеспечивали ей ту самую
«сносную жизнь», о которой просил поэт в предсмерт­
ном письме. Но зарабатывать лишь от случая к случаю —
это было для Осипа весьма нелегко. Единственно твер­
дый, хотя и крохотный, заработок давал студенческий
литературный кружок, который он вел... в юридическом
институте.

Февраль 1963. Москва. Запись рассказа поэта Бори­
са Слуцкого. (Я только что переехал в новую квартиру,
оказавшись его соседом: он жил неподалеку. Мы уже не
один год были знакомы, встречаясь изредка в разных
компаниях, главным образом в легендарном подвале трех
скульпторов —Лемпорта, Сидура и Силиса —на Комсо­
мольском проспекте: тогда еще они работали вместе.
Узнав о моем переезде, Борис пришел без спроса, подружески —незваным, но очень желанным гостем, —и
провел со мной целый день.)
«Странно так получилось — в юридическом инсти­
туте стали учиться и те, кому юриспруденция была, как
кость в горле. Возможно, потому, что была она сталинс­
кой, а другую мы знали только по книгам, да и то по лжи­
вым —их называли учебниками истории права. Ты тоже,
наверно, учился по ним. Я ходил на лекции, но лектора
не слушал, а писал стихи. Другие тоже что-то писали —
кто стихи, кто прозу. И тогда мы задумали создать лите­
ратурный кружок. Это поощрялось. Заводилой был Кос­
тя Симис (будущий известный адвокат и правозащит­
ник. —А. В.), не помню, баловался ли он тоже стихами,
но литературу любил, и вообще в кружке было интерес­
но, не то, что на лекциях.
Как-то так получилось, что вести кружок вызвался
Осип Максимович Брик. Кто-то его нашел. И он нам
сразу сказал: «История повторяется. Я тоже учился на
юриста, а стал литератором. Давайте попробуем, —мо­
327

жет, и у вас получится так». Кроме меня из его кружков­
цев профессиональным литератором стал еще Владимир
Дудинцев.
Зимой сорокового, вероятней всего в январе, я
хорошо это помню, потому что зима была ужасно суро­
вой, Брик как-то позвал меня к себе. И с того времени я
стал там бывать регулярно, и литературный кружок в
более узком составе переместился с улицы Герцена в
Спасопесковский переулок, в квартиру Бриков.
Надо было только раз увидеть Лилю Юрьевну, что­
бы туда тянуло уже, как магнитом. У нее поразительная
способность превращ ать любой факт в литературу, а
любую вещь в искусство. И еще одна поразительная спо­
собность: заставить тебя поверить в свои силы. Если
она почувствовала, что в тебе есть хоть крохотная, еще
никому не заметная, искра Божья, то сразу возьмется ее
раздувать и тебя убедит в том, что ты еще даровитей,
чем на самом деле.
Лиля сказала мне: «Боря, вы поэт. Теперь дело за не­
большим: вы должны работать, как вол. Писать и пи­
сать. И забыть про все остальное». И я ей поверил. Толь­
ко ей —и Осипу Максимовичу, который уверил меня в
том же. Кто бы и что бы потом мне ни говорил, я всегда
помнил только Лилины слова: «Боря, вы поэт». Эти сло­
ва не столько вызывали гордость, сколько накладывали
обязанность. Самый большой стыд — это если нечем
было отчитаться перед Лилей при очередном ее посе­
щении».

СМЕРТЬ РАНЬШЕ СМЕРТИ
ного позже —и совсем другой женщине, безмерно
одаренной, но из другого ряда, — Пастернак пи­
сал: «Смягчается времен суровость, теряют новизну сло­
ва. Талант единственная новость, которая всегда нова».
Суровость времени тогда еще не смягчилась, слова, зву­

М

328

чавшие ежедневно со страниц газет и из радиорепро­
дукторов, давно утратили новизну, но от этого станови­
лись еще страшнее. А талант действительно оставался
талантом, как бы его ни топтали и в каких бы условиях
он ни оказался. Собственно литературный дар Лили был
достаточно скромным, но зато у нее был необыкновен­
ный талант взращивать другие таланты. Оттесненная от
активной работы, предоставленная самой себе, что орга­
нически противоречило ее характеру, ее сути, Лиля про­
должала создавать вокруг себя ауру, к которой тянулись
и те, кто остался ей верен (Асеев и Кирсанов, Кулешов,
Ж емчужный), и те, кто хотел получить от нее заряд для
своей работы.
Именно тогда, в сороковом, сложился возле нее круг
совсем молодых поэтов, которые скорее интуитивно,
чем по зрелом размышлении, ощутили потребность в ее
поддержке и доверились ее безупречному вкусу. Она да­
вала им то, что не могла дать никакая советская казен­
щина, никакие, утвержденные в отделах кадров, настав­
ники и учителя: истинно литературную среду, творчес­
кую атмосферу, умение радоваться чужому успеху и от­
носиться к нему как к своему. Она тоже сразу же почув­
ствовала в этом «младом и незнакомом племени» заро­
дыш новой русской поэзии, той, за которой будущее.
Не ее вина, что советская действительность искорежи­
ла и эти судьбы.
Чаще всего приходили к Лиле читать свои стихи,
говорить о литературе, внимать ее советам совсем мо­
лодые Борис Слуцкий, Михаил Львовский, Павел Ко­
ган, Михаил Кульчицкий. Рядом с ними она сама моло­
дела и забывала о крахе надежд, порожденных «роман­
тикой революции». Об утраченных грезах... Еще один
молодой поэт, пришедший в сороковом к Брикам и Ка­
таняну, напомнил Лиле поэтического бунтаря и новато­
ра Велимира Хлебникова и вызвал у нее особый энтузи­
азм. Это был Николай Глазков, чей талант Лиля разгада­
ла моментально. Ей особенно нравилось, что, с вели­
чайшим пиететом внимая ее советам и замечаниям, Глаз­
329

ков не только не следовал им безоговорочно, но отстаи­
вал то, что считал правильным, и писал так, как хотел, а
не как ему рекомендовали. В этой независимости ей
виделась та сила таланта, которая, вопреки всем влия­
ниям, стремится к полной свободе самовыражения. Чем
больше тяготел тот или иной поэт к политической ри­
торике, к газетному примитиву, к сервильности и кон­
формизму, тем меньше его тянуло к Лиле или, точнее,
тем больше отталкивало от нее. И напротив, чем само­
бытнее, искреннее, тоньше он был, тем сильнее его влек­
ло туда, в Спасопесковский, где все дышало поэзией, где
поэзию понимали и чтили.
14 апреля 1940 года отмечалось десятилетие со дня
гибели М аяковского: тогда еще К ремль не отменил
странную практику праздновать даты ухода из этого
мира вместо дат прихода в него. Заправлял этими, весь­
ма двусмысленно выглядевшими, торжествами генераль­
ный секретарь Союза писателей СССР Александр Фаде­
ев (кроме Сталина и Фадеева, никаких других генераль­
ных секретарей в стране не было), превратившийся те­
перь из оппонента Маяковского в его страстного почи­
тателя. Он не только составлял юбилейную программу,
но распределял места для приглашенных гостей.
П ять лет назад Лиля сидела в президиуме на сцене
Колонного зала. Теперь для торжеств был выделен Боль­
шой театр, и по поручению Фадеева Лиле доставили
пригласительный билет в ложу второго яруса. Н а том
же ярусе, то есть фактически на галерке, но в разных
ложах, достались места и Осипу с Катаняном. В этом
примитивном и грубом унижении был заложен какойто смысл: членов одной семьи и ближайших-к Маяковс­
кому людей не только не удостоили подобающих им по­
четных мест, но даже не позволили сидеть рядом друг с
другом, как будто они могли, сговорившись, устроить в
театре какую-нибудь провокацию. Это словечко по-пре­
жнему было в ходу, никто точно не знал, что оно означа­
ет, но некоей пакости —непременно «контрреволюци­
онной» — ждали от всех. Зато Людмила, Ольга и мать
330

пребывали на самых почетных местах и чувствовали
себя героями вечера, словно только в их честь и собрал­
ся в Большой политический и литературный бомонд.
Имя Маяковского гремело теперь так, словно он сам
был никак не меньше, чем членом политбюро. К тому
же — избежавшим ж ерновов Больш ого Террора. Его
портреты, статьи о нем заполняли газетные страницы.
Но это не был Маяковский «Клопа» и «Бани», ни даже
«Флейты-позвоночника», «Облака в штанах» или «Про
это» (все они издавались, но не были «на слуху»), а ис­
ключительно автор замусоленных строк: «Читайте! За­
видуйте! Я — гражданин Советского Союза» и «...что­
бы делал доклады Сталин», стихов про солдат Дзержин­
ского и про мерзких, окарикатуренных эмигрантов. Ка­
кая личность и какая судьба стоят за этими стихами, как
гасла в поэте «романтика революции», какой путь про­
делал он от агиток РОСТА до оставшейся незавершен­
ной поэмы «Во весь голос» — ничего этого как бы не
существовало. В том же 1940 году Александру Таирову
было запрещено показывать в Москве поставленного им
на сцене Камерного театра «Клопа» —разреш или толь­
ко на Дальнем Востоке, во время гастролей. П ри этом
каждый спектакль сопровождался разъяснением, что
автор обличает —нет, нет, конечно, не советскую власть,
а —отступников, перерожденцев, предавших революци­
онные идеалы. Словом, врагов народа...
Ставился беспримерный эксперимент: никакие про­
изведения Маяковского вроде бы не запрещались, но ли­
тературные мародеры умудрялись так их истолковать и
представить, так извлечь из его творческого наследия
«нужное», заслонив им все, что «не нужно», —и вот уже
всего через несколько лет после своей гибели в литера­
туру вошел какой-то другой поэт, обструганный, отлаки­
рованный, с иной — совсем не трагической и запутан­
ной, а очень счастливой и вполне прозрачной судьбой.
Агитатор, горлан и главарь...
Исключительно много сделавшая для того, чтобы
имя и стихи Маяковского не оказались в забвении, что­
331

бы он получил кремлевское признание и тем самым все­
народную славу, —неужто же Лиля не понимала, что пал­
ка-то оказалась о двух концах?!
П риватизированный Кремлем Маяковский был ну­
жен хозяину лишь таким, каким он только и мог заслу­
жить высокое покровительство. Хрестоматийный гля­
нец дал поэту посмертно миллионные тираж и, но он же
и убивал его: Маяковского назойливо превращали в вос­
певателя той реальности, которая его сломала и кото­
рую он все же успел осмеять. Этого ли хотел Маяковс­
кий, вверяя Лиле свою посмертную судьбу: «Лиля, люби
меня»? «Бороды», не пришедшие к нему живому, на его
юбилейную выставку, слетелись теперь на запоздалые,
но зато торжественные поминки. Деться было некуда:
чтобы остаться «при Маяковском», надо было участво­
вать в большевизации поэта, приняв навязанные сверху
правила игры. До какого-то времени это, видимо, не рас­
ходилось и с тем, к чему влекла ее душа...
Сталин демонстрировал свои причуды. Отказав в
покровительстве Лиле, забыв про свое «Брик права», не
считая больше нужным вмешиваться в шедшую полным
ходом канонизацию Маяковского, превращ енного из
живого поэта в бронзовый монумент, Сталин решил
вдруг проявить благоволение к Анне Ахматовой, мате­
ри политзаключенного (Лев Гумилев), жене одного рас­
стрелянного (Николай Гумилев) и одного арестованно­
го (Николай Пунин) «врагов народа». Он повелел при­
нять ее в Союз писателей и издать —после огромного
перерыва —сборник избранных стихов, вероятно, с рас­
четом на то, что в благодарность за высочайшее покро­
вительство (и еще от безысходности, стремясь вымо­
лить милость к сыну) она сочинит оду в его честь. Встре­
чи двух женщин — одной, впавшей в опалу, и другой,
временно из нее извлеченной, —проходили в Москве,
когда Ахматова приезжала туда из Ленинграда. Как рас­
сказывает Василий Катанян-младший, есть запись в
Лилином блокноте: Ахматова навестила ее к обеду 6 ию­
ня 1941 года.
332

Годом раньше, в «юбилейные» (годовщина смерти!)
дни, на страницах журнала «Знамя» были опубликованы
воспоминания Лили, где она рассказывала и о том, как
Маяковский любил ахматовские стихи, часто их цити­
ровал («проборматывал»), но для смеха (он ведь вообще
был пересмешником) порой и перевирал. Ахматову это
очень задело —не столько, наверно, шуточки Маяковс­
кого, сколько то, что Лиля не без удовольствия предала
их огласке, —так что вряд ли обеденный диалог в опус­
тевшем и захиревшем бриковском «салоне» был уж очень
сердечным.
О чем могли говорить эти женщины, на долю кото­
рых выпала такая судьба? Ахматова была к ней готова —
после гибели Гумилева в 1921 году (в его аресте и рас­
стреле решающую роль сыграл не кто иной, как Агра­
нов) —ничего другого от советской власти она не жда­
ла. «Все расхищено, предано, продано...» — ее стихи с
точной датировкой: 1921 год. А Лиля, напротив, и жда­
ла, и получала совершенно иное. Теперь они оказались
на равных.
Елена Ю льевна покинула Москву, где чувствовала
себя вполне неуютно, и отправилась туда, где ей были
рады. На Северном Кавказе, в заштатном городке Арма­
вире, жила ее сестра Ида (стало быть, тетя Лили и Эль­
зы) вместе со своим мужем Кибой Данцигом. Никако­
го, сколько-нибудь престижного по советским поняти­
ям, социального статуса у этой четы не было, зато они
создали Елене Ю льевне домашнюю среду и необходи­
мый уход. Рядом был санаторий, где она, страдавшая
массой недугов, лечила больное сердце. Отъезд матери
освободил Лилю от забот о пожилой женщине, требо­
вавшей постоянного медицинского наблюдения. Огра­
ниченные возможности Лили делали эту задачу трудно­
разрешимой.
Не только мать —все они теперь, после пережитого,
нуждались в лечении. Осип с Ж еней 16 июня 1941 го­
да отправились в Сочи и радостно сообщили Лиле о
333

том, как славно доехали и как хорошо устроились. Че­
рез несколько дней радость померкла: началась война.
26 июня они уже добрались до Москвы.
М обилизации —по возрасту —Осип, разумеется, не
подлежал, но сразу же предложил свои услуги пропаган­
дистским и сатирическим «Окнам ТАСС», заменившим
собою те самые «Окна РОСТА», где некогда «служил
революции» Владимир Маяковский. Работа эта длилась
меньше месяца. 25 июля, сразу же после первой бомбеж­
ки Москвы (22 июля), Лиля с Катаняном (он тоже не
подлежал мобилизации по зрению) и Осип с Ж еней эва­
куировались на Урал, в город Молотов, которому ныне
возвращено его старое имя Пермь.
Они поселились в ближнем пригороде Перми (по­
селок Курья): одна пара в одной избе, другая в соседней.
Совсем неподалеку, в своем доме на берегу Камы, в селе
Троица, жил их давний приятель, очень близкий моло­
дому Маяковскому человек, —один из первых футурис­
тов (и к тому же один из первых русских пилотов), поэт
Василий Каменский. Тринадцатью годами раньше он
участвовал в шутливом и триумфальном для Маяковско­
го юбилейном вечере в канун Нового года (том самом,
на котором произошел печальный инцидент с изгнани­
ем Пастернака), играл на гармони специально, к случаю,
сочиненный гимн в честь виновника торжества, —под
его гармошку танцевали разгоряченные гости, Маяков­
ский с Н орой в том числе. Веселье было —у Маяковско­
го, не у гостей —напускное (Н ора заметила это), но, так
или иначе, помогал его создавать друг дома Каменский.
Вряд ли у Бриков было в этой глуши много знакомых,
тем более столь высокой степени близости, но общать­
ся с Каменским не захотели даже и в этом «безлюдье»,
ни разу не навестили его, жившего в одиночестве и с
ампутированными ногами. Сам он о себе им вести не
подал. С Маяковским и Бриками он не ссорился, но,
похоже, не слишком жаловал Лилю, а она обладала тон­
чайшей способностью распознавать, кому она мила, а
кому нет.

/

334

Брики и тут не теряли времени даром. Осип писал
статьи для местных газет, завершил и издал там же, в
городе Молотове, историческую трагедию «Иван Гроз­
ный», Лиля —свои воспоминания: брошюрку с ее рас­
сказами о Маяковском тоже выпустило областное изда­
тельство. Эти воспоминания, практически недоступные
для сколько-нибудь широкого читателя, были позже вос­
произведены лишь в русских изданиях за рубежом (в
Стокгольме и в Риме): то, что могло позволить себе ты­
ловое областное издательство в годы войны, ни одно
столичное не посмело. Посмело —и сразу же поплати­
лось. В марте 1943 года, в разгар войны, когда, казалось,
серьезных забот хватало, начальник управления пропа­
ганды и агитации Ц К ВКП(б) Александров доносил сра­
зу трем секретарям Ц К Андрееву, Маленкову и Щ ерба­
кову: «Рассказ Брик «Щен» посвящен щенку, которого
выкормил Маяковский. В книге щенок сравнивается с
Маяковским. Подобная пошлость занимает печат­
ный лист и издана 15-тысячным тиражом». Лиля могла
бы догадаться о разыгравшейся за партийными кулиса­
ми буре, узнай она о партийных взысканиях, наложен­
ных на издательское руководство. Но Лиля была беспар­
тийной, и никто, конечно, ей эту страшную партийную
тайну не выдал.
Ж алкий и суровый беженский быт напоминал то,
что было пережито двадцатью годами раньше, но тогда
помогала не только молодость, а и огромный душевный
подъем. На уныние, однако, Лиля ни в каких условиях не
была способна. П ри первой же возможности, когда нем­
цев отогнали от Москвы, Лиля, преодолев различные
административные сложности, добилась разреш ения
вернуться домой еще осенью сорок второго —намного
раньше, чем это смогли сделать другие беженцы.
Здесь с огромным опозданием до нее дошла весть о
том, что еще 12 февраля 1942 года от порока сердца умер­
ла в Армавире Елена Юльевна. Даже после начала вой­
ны ее сумели устроить в санаторий, потом, в уже совер­
шенно безнадежном состоянии, положили в больницу,
335

где она и скончалась на руках у своей сестры. Ч ерез пол­
года Армавир заняли немцы. Ида и ее муж Киба Данциг
попали в облаву на евреев и оба были убиты. Эльза о
смерти матери ничего, разумеется, не знала: никакие
письма из России в «свободную французскую зону», где
она жила во время войны (в деревне, в Ницце, а то и
наведываясь даже в Париж) не доходили. Лиля их и не
посылала. Куда бы она могла их послать?
В Москве было голодно и холодно, но к этим пре­
вратностям быта Лиле было не привыкать. Кое-как вос­
становилась разоренная квартира в Спасопесковском.
Вставили разбитые стекла. Раздобыли — как в те дале­
кие времена гражданской войны —печку-«буржуйку», —
какое-никакое, а тепло все-таки было. Союз писателей
«выбил» для своих членов, оставшихся в Москве или
вернувшихся в нее, кусочек земли возле Всесоюзной сель­
скохозяйственной выставки, которая впоследствии
была преобразована в так называемую «выставку дости­
жений народного хозяйства». Лиля с Бриком ездили туда
осваивать свой огород: в доме появились своя картош­
ка, своя зелень.
Постепенно Лиля начала входить в ту жизнь, от ко­
торой была оторвана. Да и жизни, собственно, —той,
довоенной —уже не было, она стала восстанавливаться
по мере того, как ф ронт все дальше отходил на запад. В
1943 году Лиля дома — без всякой парадной помпы —
устроила скромное торжество по случаю пятидесятиле­
тия М аяковского. Вечером начинался комендатский
час, поэтому празднество было решено провести днем.
Гости приходили со своей провизией, но достать вы­
пивку почти никто не сумел.
До войны Лиля ежегодно отмечала этот день варе­
никами с вишней, —их очень любил Маяковский. Ч то­
бы вернуться к традиции, предстояло еще дождаться
лучших времен. Зато был доступен не менее традицион­
ный крюшон: его изготовила хозяйка дома — он напо­
минал былые дни. Гостей набралось видимо-невидимо —
Маяковский был бы доволен таким юбилеем.
336

Еще до войны Лиля познакомилась с молодым жур­
налистом, дипломатом и, что пыяснилось совсем недав­
но, резидентом спецслужб очень большого калибра Кон­
стантином Уманским, который былназначен послом в
Соединенных Штатах. Она просила его разыскать там
Элли Джонс и дочь Маяковского и помочь установить с
ними связь. Из этого ничего не вышло. Теперь, в 1943-м,
Уманский отправлялся послом в Мексику, и Лиля повто­
рила свою просьбу: все же Ныо-Иорк ближе к Мехико,
чем к Москве. Но Уманский вскоре погиб в авиацион­
ной катастрофе, направляясь в Коста-Рику для вручения
верительных ’грамот (по совместительству он был по­
слом еще и в этой центральноамериканской стране).
Там же, в Америке, жила теперь Татьяна Яковлева,
потерявшая мужа (военный самолет, на котором он ле­
тел, погиб в воздушном бою) и спасавшаяся от нацис­
тов за океаном. Но ничего этого Лиля в ту пору не знала.
Да и вряд ли ей хотелось (тогда, не потом!) разыскивать
Татьяну. Может быть, все еще думала, что этот эпизод
из жизни Маяковского забыт теми, кто о нем знал, и не
подлежит реанимации? Кто бы мог ей тогда сообщить,
что сокращ енный вариант «Письма Татьяне Яковле­
вой», но с упоминанием полного имени адресата, опуб­
ликован в 1942 году в Соединенных Ш татах —в русском
литературном журнале «Новоселье», который стала из­
давать бежавшая из Франции от оккупантов поэтесса
Софья Прегель?
Большой радостью было получить известие от Ни­
колая Глазкова, который был освобожден от службы в
армии по болезни и устроился работать учителем сель­
ской школы в Горьковской области. Куда трагичнее ока­
залась судьба двух его друзей, тоже завсегдатаев предво­
енного Лилиного «салона»: Павла Когана и Михаила
Кульчицкого. Оба поэта, на которых Лиля возлагала
большие надежды, погибли на фронте.
«Да здравствует Лиля Юрьевна!» —писал Глазков в
одном из обращенных к ней писем и посылая свою по­
эму «Поэтоград» с посвящением «Лиле Брик». Потом
1 2 Загадка и магия Лили Брик

337

стихов с таким же посвящением будет еще множество.
Его невероятно тянуло в Москву, в литературную атмос­
феру, к людям, которые его понимали и ценили.
Это никак не мешало ему, как и в довоенные годы,
оставаться самим собой и даже полемизировать в сти­
хах с Осипом Бриком. Тот снова начал писать стихо­
творные подписи к сатирическим «Окнам ТАСС», и Глаз­
ков откликнулся на это такой эпиграммой: «Мне гово­
рят, что «Окна ТАСС» моих стихов полезнее. Полезен
так же унитаз, но это не поэзия». Брики умели ценить и
стихи, и острые шутки, — едкая эпиграмма Глазкова
ничуть их не задела.
Напротив! Понимая, как тяжело молодому поэту в
деревенской глуши, где, как он сам писал Лиле, «почи­
тать стихов некому», она нажала на все доступные ей
педали, чтобы вернуть Глазкова в Москву. Свободного
проезда в столицу все еще не было, но Лиля и Катанян
сумели раздобыть для Глазкова пропуск. Это было не
просто возвращение в город из Богом забытой дерев­
ни —это было для Глазкова спасением. Он не забывал
об этом никогда.
Среди новых знакомых Лили в сорок третьем году
оказался французский поэт и эссеист Жан-Ришар Блок,
спасавш ийся здесь от нацистов. О ни часто встреча­
лись — им было что вспомнить, у них нашлось много
общих парижских друзей.
В ноябре сорок четвертого Блок возвращался в осво­
божденную от оккупантов Францию, и Лиля отправила
с ним письмо Эльзе, извещая ее о смерти матери. «Ни­
когда не думала, —писала она, —что это причинит мне
такую боль». Все-таки странно, что никогда не думала...
Мало людей, которые заранее, без боли в сердце, смиря­
ются с потерей самого близкого человека. Стало быть,
«самым близким» мать не была. И только ее потеряв,
Лиля вдруг почувствовала образовавшуюся пустоту и невосполнимость утраты.
Лишь в конце января сорок пятого, через два месяца
после того, как оно было написано, Блок передал Эльзе
338

это письмо вместе с книжечкой Лилиных воспомина­
ний, изданных ею в эвакуации. Ответное письмо Эльзы
пошло обычной почтой. «Маму жалко. Я была убежде­
на, что ее нет в живых. Значит, от немцев ее спасла
смерть, спасибо смерти. Без мамы стало скучно
жить», —такой была ее реакция на информацию об ухо­
де Елены Ю льевны. В конце концов каждый выражает
свои чувства так, как умеет и как находит нужным.
Куда более подробным был рассказ Эльзы о том, как
она и Арагон пережили эти годы. «...Нас сцапали нем­
цы и посадили. Н о они нас не признали и продержали
всего десять дней, для острастки. Гестапо было у
нас несколько раз с обысками, приходила также фран­
цузская полиция, но они только все перерыли, но ниче­
го не унесли». Редчайшая, почти неправдоподобная уда­
ча! Н о мало ли каких чудес не бывает в безумные вре­
мена... Зато теперь все поменялось: «Хотя в Париже
сейчас и не весело, — сообщала Эльза, — мне море по
колено».

Это, полное оптимизма, если не счастья, письмо
было еще в пути, когда Лилю постиг тягчайший удар.
22 февраля 1945 года на лестнице дома в Спасопесковс­
ком переулке, возвращаясь домой после работы, внезап­
но скончался Осип. К вартира была на пятом этаже, без
лифта, — больное сердце не выдержало этой ежеднев­
ной нагрузки. Он рухнул на втором, и Ж ене с Катаняном
пришлось волочить его по ступеням на пятый. Доволок­
ли они уже бездыханное тело.
П отрясенная Лиля не ела несколько дней —только
пила кофе. П роститься с Осипом пришло огромное ко­
личество друзей. По воспоминаниям Луэллы Краснощековой, случайно оказавшейся в Москве по служебным
делам (она жила тогда в Ленинграде), «многие плакали,
все курили и на столе стояли полные пепельницы окур­
ков ». Извещая Эльзу о своей великой потере, Лиля
в письме к ней от 11 июня 1945 года (в русское издание
339

переписки оно не вошло) написала ту фразу, которая в
устном варианте (с ее же, разумеется, слов) будет затем
повторяться во многих мемуарных источниках: «Вмес­
те с Осей умерла я сама» (устная редакция шире: «Когда
умер Володя, когда умер Примаков, —это умерли они, а
когда умер Ося, —умерла я»).
Краткое, почти незаметное, сообщение о смерти
Брика появилось только в «Литературной газете», а в
публикации некролога где бы то ни было партийное
начальство категорически отказало. Каким-то образом
некролог удалось все-таки напечатать в многотиражной
газете «Тассовец». Этот информационный листок вы­
пускался исключительно для внутреннего пользования
сотрудниками агентства, где Осип работал до эвакуации
и после возвращения из нее. Газета была не доступна
никому, кроме этих сотрудников, а экземпляр, где некро­
лог опубликован, не сохранился не только в националь­
ной библиотеке страны (бывшей «Ленинке»), но и в
архиве самого ТАСС. Его сберегла, однако, Лиля, а опуб­
ликовал более полувека спустя биограф Брика Анато­
лий Вылюженич.
Н екролог этот примечателен не только высокой
оценкой таланта Осипа и его роли в развитии литерату­
ры и культуры за тридцать лет, но и уникальным соста­
вом тех, кто его подписал. Вряд ли какое-нибудь иное
событие могло объединить тогда под одним документом
это блестящее созвездие деятелей искусства, многие из
которых во всем остальном никак не «стыковались» друг
с другом. Среди девяноста человек, его подписавших, —
не только ближайшие друзья Осипа (Асеев, Кирсанов,
Шкловский, Катанян, Пудовкин, Кулешов,. Крученых,
Рита Райт...), но и Борис Пастернак, Сергей Эйзенш­
тейн, Илья Эренбург, Яков Протазанов, Борис Барнет,
Самуил Маршак, Соломон Михоэлс, Сергей Ю ткевич,
Ираклий Андроников, Михаил Светлов, Александр Тышлер, Натан Альтман, Николай Харджиев. И даже выс­
шие руководители Союза писателей Александр Фадеев
и Николай Тихонов. «Официальные» писатели Всево­
340

лод Вишневский, Николай Погодин, Сергей Михалков,
Василий Лебедев-Кумач, Д емьян Бедны й. А ртисты
Эраст Гарин, Владимир Яхонтов, Рина Зеленая. Литера­
туроведы Борис Томашевский, Григорий Винокур, Петр
Богатырев, Евгений Тагер, Леонид Тимофеев. Впрочем,
ни одного незнакомого имени в этом поразительном
списке нет вообще. Немыслимо представить себе, что­
бы такие имена могли появиться под скорбным словом
прощания с тем человеком, который столь беспощадно
и сокрушительно представлен Лидией Корнеевной Чу­
ковской в ее дневнике.
Откликнулся стихами на смерть Осипа, так верив­
шего в его поэтическое будущее, Николай Глазков: «Даже
утех, кто рыдать не привык, слезы лились из глаз. Умер
Осип Максимович Брик, самый умный из нас». Скорбе­
ли его ученики —он только что начал вести семинар в
Литературном институте. Среди тех, кого он первым
заметил, был прославившийся в будущем Ю рий Три­
фонов: его дарование расцвело лишь в шестидесятые —
семидесятые годы.
Лиля долго не могла прийти в себя. Остались так и
не написанными мемуары Осипа о Маяковском — он
готовился начать работу над ними, и это стало бы, не­
сомненно, очень большим вкладом в «маяковиану». Не
стало...

В июле 1945-го вдруг позвонила жена Оренбурга —
Любовь Михайловна Козинцева. Илья Григорьевич ло­
вил в возвращенном приемнике (в первые дни войны
все они были в обязательном порядке сданы на хране­
ние) французские станции и совершенно случайно ус­
лышал, что Эльзе присуждена самая престижная, Гонку­
ровская, премия: ею был отмечен написанный еще в петэновской Франции роман «За порванное сукно штраф
двести франков». В упорной борьбе вкусов и мнений (о
чем она, конечно, не имела тогда никакого представле­
ния) жюри предпочло почти еще безвестную Эльзу мас­
341

титым Жану Аную («Антигона»!), Жану Ж ене и ЖанПолю Сартру. (Выдвигавшиеся на ту же премию в 1941-м
Луи Арагон и Поль Валери так ее и не получили.)
Оказалось, что Лиля, как никогда кстати, послала
Эльзе с оказией икру и прочие деликатесы —уму не по­
стижимо, где и как она все это достала в еще не оправив­
шейся от военного лихолетья Москве. «Вчера вечером
обедали с самыми близкими, — писала Эльза сестре в
эйф ории от нежданной награды, — съели всю икру с
единодушным восторгом, тем более, что сейчас ресто­
раны так прижали, что не очень жирно!»
Пожалуй, и в Москве было тоже «не очень жирно», а
Лиля к тому же и не скрывала свое безденежье («едва
сводим концы с концами»), но это не мешало ей запра­
шивать Эльзу: «Что вам нужнее всего — чулки? носки?
мыло? сладкое? еще что-нибудь? кофе? чай?» В Париж
полетела не только икра, но и шоколад, коралловые бусы,
из Парижа прибыли духи, галстуки и другая «всякая вся­
чина». Забота друг о друге придавала жизни особый
смысл.
В сентябре, впервые после девятилетнего перерыва,
Арагоны приехали в Москву. Теперь они оба считались
героями французского Сопротивления (Эльза, кроме
того, не «всего лишь» писательской женой, а и сама
писателем с именем). Лиля же —пусть и не первой да­
мой, но знаменитостью , устоявшей в годы жестоких
чисток и медленно возвращавшей себе относительно
стабильное место в советском истеблишменте. Сталин
был жив, его отнош ение к «жене Маяковского» остава­
лось, видимо, в силе, хотя о возврате к эйф ории начала
тридцать шестого не могло быть и речи.
В тридцатом Эльза и Арагон приезж али утешать
Лилю после гибели Маяковского —это им удалось без
труда. Наверно, и потому еще, что Лиля тогда уже нашла
замену. П оиск очередного мужа объяснялся вовсе не
патологической потребностью в смене любовных парт­
неров, как представляют это себе Примитивные пошля­
ки, всех мерящие на свой убогий аршин, не нуждой в
342

сексуальном допинге, а присущей ей всю жизнь тягой к
открытию талантов и служению им, к созданию руко­
творного идола, рядом с которым она чувствовала бы
себя не спутницей, а творцом.
Сейчас ситуация была в корне иной: горе Лили было
безутешным, Осипа ей не мог заменить никто: он был
не мужем, он был всем. Ею самой...
Долгожданное свидание не принесло удовлетворе­
ния никому. Уже 14 октября Арагоны через Прагу верну­
лись в Париж. Осязаемым, зримым итогом московской
встречи явилось то, о чем Эльза извещала Лилю сразу
же по приезде в Париж: «Посылаю пальто с двумя ворот­
ничками, башмаки фетровые туфли ночные, две
шляпы, три пуховки, бриллиантин, гребенки две бирю­
зовые, две золотые, четыре без ничего...» Переписка
между двумя сестрами возобновилась с прежней, уже,
казалось бы, неповторимой, интенсивностью.
Все, у кого были родственники и друзья за границей,
старались тогда это скрыть или хотя бы подчеркнуть
полный разрыв прежних отношений и связей. Для Лили
в этом не было никакой нужды: с учетом положения, ко­
торое Арагон занял во французской компартии, род­
ственная связь этой знатной четы с Лилей могла быть
поставлена ей только в плюс. И ЦК, и Союз писателей
видели здесь возможность и потенциального влияния
на «крупного французского писателя и общественного
деятеля», и сближения с ним (да и со многими другими
«прогрессивными» кругами, к которым он примыкал)
по неформальным каналам.
Кремль вообще привечал тогда именитых и считав­
шихся, по советским критериям, прогрессивными пи­
сателей и деятелей культуры Европы, Азии и Америки,
рассчитывая на их моральную поддержку в уже начав­
шейся «холодной войне». Арагоны были для этой цели
весьма подходящими кандидатами. В сентябре 1947 года
Сталин решил развлечь население помпезным праздно­
ванием не совсем обычного, по советским опять же мер­
кам, юбилея: 800-летие Москвы. На торжества были при343

тлашены и западные знаменитости —Арагон был среди
них одной из ярчайш их звезд. Его поселили на этот раз
не в привычном ему «Метрополе», а в «Национале»: эта
гостиница считалась чуть выше рангом. Хотя бы уже
потому, что располагалась прямо напротив Кремля.
Здесь ему и отвели номер «люкс» с балконом и с видом
на Манежную площадь, на кремлевские стены и башни.
По соседству разместился живой классик американской
литературы Джон Стейнбек, тоже откликнувшийся вме­
сте с супругой на любезное приглашение Союза советс­
ких писателей.
Какая-то сила (точнее сказать —интуиция) призва­
ла Лилю воздержаться от посещения семьи ближайших
родственников, бросивших якорь в столь знакомом им
отеле, который стал гнездом «подозрительных» ино­
странцев, —подозрительных, несмотря на всю их про­
грессивность. Любой советский гражданин чувствовал
себя там до отчаяния неуютно. Арагон хотел позвать
Лилю и Катаняна паужин в ресторан «Националя», но
передумал.
Ужинали только две пары: Арагоны и Стейнбеки. Оп­
рометчиво заняв приглянувшийся им столик в укромном
углу почти пустого ресторана, они вынуждены были под­
чиниться приторно мягкому нажиму метрдотеля и пере­
сесть за «более удобный стол» —у окна, с действитель­
но прекрасным видом на празднично иллюминирован­
ную площадь. По соседству с ними за столом на четве­
рых сидела —с постными лицами и словно застывшая в
напряжении —пара, которая почти не притронулась к
стоявшей на столе символической еде. За весь вечер «он
и она» обменялась шепотом разве что двумя-тремя фра­
зами. Переглянувшись, французский и американский
писатель безмолвно поняли друг друга. Позволив себе
весьма пафосно поговорить о красотах Москвы и вкус­
ностях русской кухни, они быстро свернули ужин. Ус­
пев забежать к Лиле, Арагон и Эльза не захотели остать­
ся в четырех стенах, а «вытащили» ее на прогулку, в праз­
дничный уличный шум, благо погода стояла отменная.
344

«Не унывай, Лиличка», —обняв, прошептала ей Эльза,
прощаясь. Так и не объяснила, чем был вызван этот ее
жест.
Плотная лубянская слежка за своими «фаворитами»
не мешала, однако, Кремлю возлагать на них большие
надежды. Причем надежды эти были отнюдь не призрач­
ными. И в сорок шестом, когда кремлевский гнев обру­
шился на Анну Ахматову и Михаила Зощенко, и в сорок
восьмом, когда по указанию Сталина его правая рука
Андрей Ж данов издевался над Сергеем Эйзенштейном
и Дмитрием Ш остаковичем, Всеволодом Пудовкиным
и Сергеем Прокофьевым, глумился над генетиками и
восхвалял «народного академика» Трофима Лысенко,
когда вся советская пресса истерически клеймила «низ
копоклонство перед Западом», Арагон —у себя дома, в
недосягаемой и благополучной Франции, —был страс­
тным пропагандистом этой кампании, полагая, как вид­
но, что исполняет таким образом свой партийный долг.
Раз партийный, значит, и нравственный —у коммунис­
тов ведь эти понятия не расходились друг с другом.
Арагон был слишком умным и тонким человеком, что­
бы без чьей-либо подсказки, тем более без подсказки
товарища Жданова, разобраться в музыке Ш остакови­
ча и фильмах Эйзенштейна, отличить «шедевры» кори­
феев «соцреализма» от работ подлинных художников.
Но он был еще и членом совершенно независимой и
свободной французской компартии и поступал так, как
положено: ведь свобода, по марксистско-ленинской док­
трине, — это «осознанная необходимость».

К тому же рядом была Эльза, а у Эльзы в Москве жила
сестра Лиля. Поэтому свое понимание искусства Ара­
гон мог оставить лишь для себя самого и для узкого се­
мейного круга, а публично выражать лишь то, что при­
казано. Дисциплинированный член братской компар­
тии не должен был сам разбираться в творчестве всяких
там Сезаннов и Матиссов: товарищ Ж данов уже сделал
это и за него, и еще за многих других.
345

Идеологии и физиологии нелегко было быть в ладу
друг с другом. Совмещать несовместимое — просто не­
выносимо. Но и выхода не было, раз уж взялся за гуж...
«Арагоша потерял в Москве семь кило, —сообщала Эль­
за сестре после очередного посещения столицы сто­
лиц, — а я постарела на семь лет. Если не на десять».
Письму с этим горьким признанием тоже не нашлось
места в русском издании переписки.
Московские товарищи ничего не знали (и знать не
хотели), как реагируют на «промывание мозгов» душа и
тело знатного французского коммуниста —важно было
лишь то, что он говорил (вслух) и писал (для всеобщего
чтения). В Кремле оценили дисциплинированность
Арагона и Эльзы —положение Лили несомненно упро­
чилось. Это стало особенно очевидным после очеред­
ного приезда Арагонов в Москву, когда на них возлага­
лась отнюдь не иллюзорная миссия: участвовать в созы­
ве международного конгресса писателей (определенно­
го, разумеется, направления) и в создании движения
«сторонников мира».
Александр Фадеев — вождь советской литературы,
лукавый царедворец, который ничего никогда не делал
без особого расчета, — еще с сорок пятого года начал
восстанавливать свои отношения с Лилей, сопроводив
подаренный ей экземпляр своего романа «Молодая гвар­
дия» такой льстивой надписью: «Милой Лиле на па­
мять —добрую, добрую, — если возможно». Это «если
возможно» является свидетельством его хорошей памя­
ти: и он не забыл, а уж Лиля тем более, какую роль этот
яростный рапповец играл в борьбе с Маяковским в пос­
ледние годы его жизни.
Теперь он вовсю заигрывал с Арагоном, на которого
в Кремле делали крупную ставку: конец сороковых —не
середина тридцатых, когда ядовитый соблазн «велико­
го социального эксперимента» манил в Москву Роллана, Жида, Фейхтвангера... Была реальная опасность, что
сталинских апологетов в среде западной интеллигенции
может и поубавиться, даже после того, как войска гене­
ралиссимуса вошли в низвергнутый Берлин. Важную
346

роль в этой целенаправленной акции стал играть ста­
линский любимец Константин Симонов, поэт, прозаик
и драматург, фронтовой журналист и автор стихов, ко­
торые знал тогда наизусть едва ли не каждый солдат:
«Жди меня, и я вернусь, только очень жди». Н о Сталин
любил его не за них —за другие: «Товарищ Сталин, слы­
шишь ли ты нас? Мы это чувствуем, мы это знаем. Не
мать, не сына —в этот трудный час тебя мы самым пер­
вым вспоминаем».
После войны Симонов вошел в руководство Союза
писателей и обрел большую силу. В отличие от Фадее­
ва, а тем паче от других своих коллег по писательской
директории он был действительно талантливым лите­
ратором, живым, эмоциональным, не задушенным еще
окончательно атмосферой парткабинетов. Часто бывая
во Франции, он неизменно встречался с Арагонами, уме­
ло «обрабатывал» их в нужном Кремлю направлении и
охотно подхватил идею Эльзы создать фильм о «советс­
ко-французском братстве» во время войны. Так началась
работа над фильмом «Нормандия — Неман», где в ав­
торском коллективе объединились Эльза Триоле, Кон­
стантин Симонов и Ш арль Спаак.
Благодаря этой работе, Эльза стала еще чаще бывать
в Москве. Кроме того, почти ни один визит в Москву
французских писателей, художников, кинематографис­
тов, музыкантов, актеров из среды левой интеллигенции
(другие просто не ездили) не обходился без их посеще­
ния Лили: все они получали рекомендательные письма
от Эльзы и Арагона, и всех Лиля с удовольствием приве­
чала. Советские власти нисколько не мешали этим кон­
тактам —они входили в программу фасадного демокра­
тизма системы. А соответствующие службы извлекали
из этих дружеских встреч еще и особую выгоду: вряд ли
есть сомнение в том, что не только гостиничный номер
и столик в гостиничном ресторане, но и гостеприим­
ный дом Лили и Катаняна были оснащены соответству­
ющей аппаратурой —самой лучшей, какой эти службы
тогда располагали.
347

В Париже Арагоны не могли пользоваться «закры­
тыми распределителями», хотя бы из-за отсутствия та­
ковых, поэтому делили со всеми французами тяготы
послевоенной жизни. Лиля отправляла им продукты в
обычных почтовых посылках: крупу, сахар, консервы,
кофе, чай. Советские власти это не запрещали — воз­
можно, даже поощряли в пропагандистских целях: слы­
ханное ли дело — не Париж кормит Москву, а совсем
наоборот! Кое-что из продуктов (главным образом шо­
колад), как свидетельствует Василий Катанян-младший,
воровали французские таможенники. Было что воро­
вать, но Эльза на воровство не жаловалась, совсем на­
оборот: «шоколад доходит в прекрасном виде! Печенье
очень вкусное — московские хлебцы. А какая белуга! А
осетрина!» Не только у Эльзы потекли бы слюнки...
Оказия все же была надежней, чем почта. Не считал
зазорным оказать услугу голодающим Арагонам и такой
советский вельможа, как правдистский журналист и цекистский служака Ю рий Ж уков («Тов. Ж уков — ан­
гел!» —потеряв все пристойные ориентиры, восторга­
лась Лиля в письме к сестре): с ним отправились в
П ариж «2 кило сахара, 3 пакета кофе (замечательного),
1/ 2 кило икры, 2 бутылки водки...». Продукты в Москве
еще распределялись по карточкам, правда, работали и
коммерческие магазины —по ценам, тоже «коммерчес­
ким».

Ж изнь налаживалась, а сотрясавшие мир ветры «хо­
лодной войны» обходили Лилю и ее неизменно госте­
приимный дом стороной: участие в бурях своего века
осталось для нее в далеком прошлом. Но это вовсе не
значило, что Лилю могла прельстить —в какой угодно
трактовке — ж изнь ушедшей на покой пенсионерки.
Творческая работа —естественно, в доступных ей, весь­
ма скромных, пределах —занимала ее ничуть не мень­
ше, чем приятные заботы о прелестях быта. Но —чтото не ладилось...
348

Журнал «Знамя» заказал две статьи о близких ей по­
этах Кульчицком, Глазкове, Когане, Слуцком, но опубли­
ковать их по каким-то причинам не захотел. Тот же жур­
нал заказал еще перевод повести Эльзы «Личная жизнь»,
которую сама Лиля считала «подлинным шедевром». Не
напечатали и ее. Та же судьба постигла перевод пьесы
Пюже «Ангелочек» — Николаю Акимову в Ленинграде
запретили ее постановку. Для МХАТа Лиля сделала инс­
ценировку гремевш ей тогда повести Веры П ановой
«Спутники», удостоившейся Сталинской премии пер­
вой степени. Вмешалась не цензура, a cafaa обласканная
вождем авторесса: сохранила за собой монопольное
право на это. Лиля кинулась в «малый жанр» —сочиня­
ла миниатюры и скетчи, делала номера для эстрады: ни­
какого успеха!
Неудачами сестры в письмах делились друг с другом.
Впрочем, у Эльзы неудач вовсе и не было. Партия распо­
лагала подконтрольными ей или близкими по направле­
нию издательскими каналами —ни одно сочинение Эль­
зы не задержалось в ящиках письменного стола. Да, по
правде сказать, и не будь партийных издательств, для
гонкуровского лауреата все двери, хотя бы пока, навер­
но, были открыты. Донимало Эльзу другое: «никто меня
не любит» — таков лейтмотив всех ее писем. «А тебя,
Лиля?..»
«Нет, —отвечала та, жалея сестру и пытаясь не про­
будить в ней ревность, —никто меня не любит. Мы
никуда не ходим, но к нам (нелюбимым? —А. В.) ходит
много народу и мешает переводить. Знакомых боль­
ше, чем нужно, но мне со всеми невыносимо скучно. С
удовольствием только в карты играю с Васей и Левой
(верным другом семьи Л. А. Гринкругом. —А. В.)л хоть
это и не очень азартно».
Знакомые, видимо, и не подозревали, как их обще­
ство наскучило Лиле и как они ей мешают, иначе воз­
держались бы от назойливых посещений. Но что бы
делала Лиля, оказавшись в реальности, а не в письмах к
сестре, лишь втроем за картежным столом? «Хожу во
349

всем твоем, —писала она Эльзе, забыв про свою же меч­
ту о недостижимом уединении, —с ног до головы. Я те­
перь самая элегантная женщина в Москве!» И —вослед:
«Купила себе новую шубку Икру приходится слать
паюсную. Губы, оказывается, надо мазать не очень жир­
ной помадой, а помазав, промокать бумажной салфет­
кой. Тогда в морщинки не затекает. Возня! Копирую пла­
тье с фартучком — из черной шерсти».
Одолевали недуги. Болели колени, болели пальцы на
руках и ногах. И все равно она оставалась неподвласт­
ной годам Лилей Ю рьевной Брик: какой бы боль ни
была, никто не должен был чувствовать, что Лиля не в
форме.
С большим увлечением участвовала она в двойном
юбилее близкой четы: Александра Хохлова и Лев Куле­
шов отмечали тридцатилетие совместной работы. А
значит —и жизни. Под бурные аплодисменты перепол­
ненного зала в президиум были переданы подарки от
любящих юбиляров сестричек —Лили и Эльзы: пара
чулок (для мадам) и вышедший, правда, из моды галстук
(для месье). В еще совсем не богатой Москве это никак
не могло казаться издевкой. Потом был пышный банкет
в ресторане Дома кино. Стол ломился, вино лилось...
Лиле вспомнилось, как Хохлова хотела стреляться из-за
ее романчика с Кулешовым. Просто смешно! Теперь и
Шура, и Лева достойно пожинали плоды терпения и
терпимости, которым учила их Лиля. Ж изнь показала,
насколько она всегда и во всем бывала права.
Всегда и во всем.

НА ГРАНИ БЕЗУМИЯ
илю снова, как в былые времена, окружали люди,
близкие ее душе, —талантливые и знаменитые. И
те, кому еще предстоит стать знаменитым. О на ничуть
не утратила бесценного дара отличать талант от поддел­
ки —ни один ее прогноз касательно судьбы едва давше­

Л

350

го знать о себе дарования не оказался ошибочным. Акт­
риса Анель Судакевич (некогда возлюбленная Маяковс­
кого, ставшая женой солиста балета Большого театра
Асафа Мессерера, тоже оставившего свой след в любов­
ной биографии Лили) пригласила ее «взглянуть» на пле­
мянницу Асафа — Майю Плисецкую, только что дебю­
тировавшую на сцене Большого в глазуновской «Рай­
монде».
Н а этот раз М айя выступала в скром ном танце
Девы —вставном номере из оперы «Руслан и Людмила».
Лиля безошибочно угадала в ней великую балерину. Она
пригласила ее к себе на встречу Нового года —с тех пор
Майя стала завсегдатаем дома.
Менялись времена, менялись люди, собиравшиеся
за тем же столом, но одно осталось неизменным: это все­
гда были те, кто отмечен печатью таланта. Подлинного,
а не утвержденного идеологами в ЦК. Встреча на черно­
морском курорте Мацеста, где Майя долечивала свою
травму, полученную во время спектакля «Шопениана», а
Лиля принимала сероводородные ванны для повышения
жизненного тонуса, еще больше укрепили их дружбу.
«Без устали ходим в балет на Майю, — сообщала она
сестре, которой пока что предстояло лишь читать об
уже взошедшей звезде, а не видеть ее на сцене. —На днях
Тышлер начнет писать меня. Сначала акварелью, а
потом маслом. В шляпах, с вуалетками». Увлеченный
моделью, Тышлер сделал целых три портрета Лили: два
гуашью (один из них Лиля подарила шведскому ученому
и литератору Бенгту Янгфельдту) и еще графический,
которым восхищенная ею Лиля одарила Майю Плисец­
кую.
Другой ее любовью, нараставшей от месяца к меся­
цу, оставалась сестра. Каждая строчка, написанная той
в каком бы то ни было жанре, вызывала у нее взрыв вос­
торга. «Твои книги — колдовство. Мне кажется, что
когда их будут читать через триста лет, это будет путе­
шествие по нашей сегодняшней жизни». Эльза знала,
что у Лили безупречный вкус и чутье тоже вполне безуп­
351

речное. Какие были у нее основания сомневаться в трез­
вой объективности Лилиных оценок? О том, что даже
безупречным не чужда слепота, когда они судят своих,
Эльза, кажется, не подозревала. «Ты мне присылаешь
слишком много всего, — таким был ответ на Лилины
восторги. —У меня просто склад жратвы, несмотря на
постоянный народ, мы не успеваем все доесть от посыл­
ки до посылки».

Радость встречи с новыми людьми и восхищение их
талантом омрачались той обстановкой, которая снова
воцарилась в стране. Снова —поскольку в годы войны и
сразу после ее завершения появилась почему-то надеж­
да на конец эпохи террора. Население доказало свою
верность режиму, страна понесла неисчислимые поте­
ри, «прослойка» (так по сталинской терминологии на­
зывалась интеллигенция) ревностно служила идеям «со­
ветского патриотизма». За что же, казалось, теперь-то
подвергать ее новым карам?
Н о Сталин считал иначе. В дополнение к тому, что
обрушилось на писателей и композиторов, художников
и кинематографистов, философов и биологов, не гово­
ря уже о военных, партийцах и госчиновниках, началась
всеобъемлющая — массовая и публичная — кампания с
гораздо большим замахом.
В январе сорок девятого объектом гонений стали
«безродные космополиты», то есть, попросту говоря,
евреи, сначала объявленные «антипатриотами», а по­
том сионистами и агентами американского империализ­
ма. Статьи соответствующего содержания це сходили
со страниц газет, была даже создана новая, специально
предназначенная для ведения этой кампании, —«Куль­
тура и жизнь». Не надо было даже обладать тонким чуть­
ем Лили, чтобы понять, в каком направлении развива­
ются события и чего можно от них ждать.
Аресты пошли косяком —исчезали писатели, арти­
сты, ученые еврейского происхождения. Загадочно по­
352

гиб в «автомобильной катастрофе» великий актер, ре­
жиссер и руководитель Еврейского театр а Соломон
Михоэлс. Уже тогда, не зная, естественно, никаких под­
робностей, все понимали, что он убит. Вскоре закрыли
и сам театр. Разогнали Еврейский А нтиф аристский
комитет, столько сделавший во время войны для помо­
щи фронту и спасения жертв гитлеровского геноцида,
арестовали всех его сотрудников и добровольных помощ­
ников.
Лиля с ужасом, как и многие в ту пору, раскрывала
очередные номера газет, узнавала от друзей и знакомых
о жертвах минувшей ночи. Могла ли она забыть о своем
происхождении? Об отце, Урии Кагане, посвятившем
всю свою жизнь адвоката борьбе за права гонимых евре­
ев? О муже Осипе Брике? О друзьях еврейского проис­
хождения, томившихся на Лубянке или уже встретивших
там последний свой час? Тучи сгущались, но она остава­
лась верной себе.
Новый, 1950-й год Лиля и Василий Абгарович встре­
чали в одном из любимейших клубов творческой интел­
лигенции —прославленном ЦДРИ. Лиля была в расши­
той жемчугами бархатной пелерине — поверх узкого,
почти до пят, с длинными рукавами платья, которое при­
слала ей Эльза. «Я выглядела блестяще, очень элегант­
но», —отчитывалась она перед сестрой. Вместе с ними
за столом были только кинематографисты, непосред­
ственно связанные по работе с В. А. Катаняном. «Толь­
ко», но —какие!.. Николай Черкасов, Сергей Ю ткевич,
Александр Зархи —все с женами. Ясное дело —не они,
а Лиля была душой, заводилой, центром компании.
С большим увлечением смотрела она эстрадный кон­
церт: своих коллег талантливо и увлеченно развлекали
м астера самого вы сокого класса. А когда начались
танцы, Лиля вспомнила былое и тоже показала свой
класс. Расступившись, освобождая место Лиле и ее ка­
валерам, артистическая Москва восхищенно следила за
тем, какие коленца выкидывала она своими больными
ногами. Впрочем, она все еще была молода: ей шел все353

го-навсего пятьдесят девятый год. Переменив причес­
ку — сделав волосы гладкими, на косой пробор, — она
изменила и облик. Ей казалось, что стала выглядеть хуже.
Н а самом же деле ей была к лицу любая перемена.
Главный «маяковед» страны, утвержденный в этом
качестве на самом верху, Виктор Перцов выпустил кни­
гу «Маяковский. Ж изнь и творчество», дав в ней оф и­
циально насаждаемое, ставшее обязательным толкова­
ние стихов «лучшего и талантливейшего». Там же была
изложена и новая, получившая одобрение идеологичес­
кого аппарата ЦК, трактовка отношений поэта с Брика­
ми и с их сомнительным окружением. Лиля, сознавая,
что ее ответу суждено остаться в архиве до лучших вре­
мен, уединилась на даче в Серебряном Бору и подгото­
вила рукопись объемом в 350 страниц под условным на­
званием «Анти-Перцов», где фактами и простейш ей
логикой опровергла его измышления. «Перцов, умоляю
вас, —восклицала она в своих заметках, — бросьте
писать биографию Маяковского. Вам это не под силу».
П ри «определенном» повороте событий эта руко­
пись могла бы только послужить дополнительным под­
тверждением обоснованности любых обвинений про­
тив нее. Впрочем, ни в чем дополнительном обвините­
ли тогда не нуждались, достаточно было сигнала сверху,
и нашлись бы доказательства для чего угодно. Предсто­
яло жить снова в атмосфере отчаяния и страха, пройти
второй раз ужасы тридцать седьмого. Такой была реаль­
ность, как бы трудно ни было с этим смириться.
В Париже все гляделось не так, как в Москве, —со­
вершенно иначе. Впрочем, Эльза-то могла выдаватьсябя
за незрячую, но быть таковой ни в коем случае не могла.
В самый разгар поднятой Сталиным второй волны Боль­
шого Террора, когда вся пресса изнывала в поисках но­
вых «врагов», «предателей», «презренныхнаймитов», по
инициативе Эльзы Триоле коммунистическое издатель­
ство «Эдитейр франсе реюни» стало выпускать гигант­
354

скую серию книг советских писателей — Горького, Фа­
деева, Федина и других. В подборе писателей и их книг
ничего, конечно, зловредного не было: каждый из них
имел право на читательское внимание. Гордость Эльзы
составляло иное. Это она придумала название серии, о
чем с гордостью сообщила сестре. Серия называлась «В
стране Сталина». В списке творческих свершений Эль­
зы Ю рьевны Каган-Триоле эта строка должна занимать
особо почетное место.
В ту пору одним из наиболее близких собеседников
Лили стал Константин Симонов. Он был заместителем
Фадеева, играл большую роль в различных международ­
ных мероприятиях, особенно в рамках созданного Ста­
линым Движения в защиту мира, —на эту, очень ловко
придуманную кремлевским вождем, демагогическую
пропагандистскую акцию откликнулось много весьма
достойных и весьма известных в мире людей. Симо­
нов часто бывал в Париже, служа как бы мостом между
нею и Арагонами. От дружбы с Лилей он выигрывал
куда больше, чем она от дружбы с ним. Н о Лиля велико­
лепно разбиралась в людях —и в Симонове не ошиблась
тоже.
О на понимала, конечно, насколько скромен его ли­
тературный дар и насколько недолговечны его творения.
Понимала, что он партийно-литературный функционер,
для которого «приказ партии» превыше всего остально­
го. Н о она видела и ту раздвоенность, в которой он на­
ходился. Видела, насколько его вкусы, пристрастия, его
личное восприятие оболганного и оплеванного искус­
ства отличаются от того, что он обязан произносить
вслух. В конечном счете он —не силой своего таланта, а
линией поведения, избранной им жизненной позици­
ей (и даже сединой, оттенявшей молодое лицо) —очень
напоминал ей Луи Арагона: тот тоже говорил все время
не то, что думал, убеждая себя и других в какой-то выс­
шей правоте такого двуличия. С Симоновым Лиля была
откровенна, как ей казалось, сверх всякой меры, —по­
верила в него и доверилась ему. Он ни разу не обманул
355

ее доверия. Тоже разбирался в людях и тоже понимал, с
какой личностью его столкнула судьба.
В сентябре 1951-го Лилю сразил инфаркт. Врачи со­
чли его не слишком серьезным, но при любой «несерь­
езности» это все же не обычная простуда. Выйти из бо­
лезни было тем тяжелее, что Лиля и Катанян по-прежне­
му жили на пятом этаже в доме без лифта. П ри рано на­
ступивших холодах (мороз достигал двадцати градусов)
ей приходилось или «гулять» на балконе, или выходить
на улицу со складным стульчиком, отдыхая при спуске и
при подъеме на каждой площадке. Пришлось отменить
и юбилейный вечер с друзьями: 11 ноября Лиле испол­
нялось 60 лет. И его подготовка, и неизбежно с ним свя­
занные сильные впечатления слишком бы ее утомили.
Личные переживания вольно или невольно отодвигали
на второй план впечатления от событий, значитель­
ность и судьбоносность которых держали тогда в напря­
жении всех, у кого не слишком еще задубела кожа.
Один за другим продолжали исчезать хорошо ей зна­
комые (иные хотя бы по именам) люди высокого поло­
жения в мире культуры. В августе пятьдесят второго пос­
ле тайного судилища, длившегося более двух месяцев,
были казнены руководители Еврейского Антифашист­
ского комитета — писатели, артисты и Журналисты.
Первым в списке обвиняемых и казненных был тот са­
мый Соломон Лозовский, который тринадцатью года­
ми раньше имел душевный разговор с Лилей по поводу
издания сочинений Маяковского.
Об этом злодеянии, которое, в отличие от иных по­
тайных судилищ, вершилось с мнимым соблюдением
процессуальных норм, не только не было никакого со­
общения в печати, но — более того: на все вопросы с
Запада, куда делись хорошо известные там советские
литераторы, писавшие на идише, положено было отве­
чать, что никуда они не делись, благополучно здравству­
ют и трудятся где-то в тиши над новыми произведения­
ми. Все они почему-то разом предпочли уединение и
сбежали от мирской суеты...
356

Но секретом свершившееся вовсе не стало —о нем
знала «вся Москва». И Лиля, само собой разумеется,
узнала, и Эльза с Арагоном в Париже узнали тоже. От­
звуком этого явилось письмо Эльзы Лиле от 26 октября
1952 года. Оно шло по почте, заведомо было обречено
на перлюстрацию, и однако же Эльза назвала вещи сво­
ими словами: «Милая моя Лиличка, как вспомню, что
ты опять в опасности, сердце обрывается, будто хожу
над пропастью».
В 1936 году, перепуганные тем, что начало твориться
на их глазах в Советском Союзе, Арагоны бежали из
Москвы, оставив Лилю наедине со своим горем и с ужа­
сом наблюдая из своей парижской дали за тем, что про­
исходит в стране большевиков. Есть свидетельства, что
Эльза больше всего опасалась, как бы встреча Арагона
лицом к лицу с новыми советскими реалиями не поме­
шала ему по-прежнему пребывать активистом французс­
кой компартии и «верным другом» Советского Союза.
Поэтому и убедила его в том, что лучше бы воздержать­
ся от поездок в Москву, пока там «не разберутся» со сво­
ими проблемами.
Так или иначе, отсутствие Арагонов в советской сто­
лице после того бегства длилось девять лет. Теперь по­
ложение Арагона —не только в недрах французской ком­
партии, но и в глазах Кремля — существенно измени­
лось. Он стал важной фигурой в крупной политической
игре, за свою личную безопасность в Советском Союзе
опасаться уже не приходилось, да и Эльза тоже стала на
многое смотреть другими глазами.
Особо тяжкое впечатление произвел на нее и на Ара­
гона зловещий антисемитский процесс в Праге: казни
подвергся (наряду с десятком других партийных руково­
дителей первого ряда, виновных, как оказалось, вовсе
не в своей причастности к преступлениям режима, а в
своем еврейском происхождении) их давний приятель
Андре Симон, главный редактор газеты «Руде право», а
заключению в лагерь —Артур Лондон, заместитель ми­
нистра иностранных дел, близкий их друг времен граж­
357

данской войны в Испании: он и член политбюро фран­
цузской компартии Раймон Гюйо были женаты на род­
ных сестрах.
Оказавшись по делам Всемирного Совета М ира в
Вене, Арагоны решили оттуда отправиться прямо в Мос­
кву, чтобы не оставить Лилю в рождественские и ново­
годние праздники без моральной поддержки. Эта идея
пришлась как никогда кстати кремлевским хозяевам.
Товарищ Сталин, снимая с себя всякую ответственность
за кампанию антисемитизма и, напротив, доказывая,
что обвинение его в этом есть очередная клеветничес­
кая акция агентов империализма и сионизма, увенчал
высшей наградой своего имени —Международной Ста­
линской премией мира — известного борца с антисе­
митизмом Илью Эренбурга. Предстояло торжественное
чествование лауреата, и присутствие на нем «выдающе­
гося французского писателя и общественного деятеля»
Луи Арагона было, как никогда, кстати.
13 января 1953 года «Правда» сообщила об аресте
«врачей-убийц» и о завершении следствия в ближайшее
время: предстоял суд над «заговорщиками в белых хала­
тах». Это был предпоследний акт задуманной Стали­
ным кошмарной мистерии. Последним — по крайней
мере, по его замыслу — должно было стать линчева­
ние «убийц» и депортация всех евреев в Сибирь, где им
предстояло «искупать свою вину» перед советским на­
родом.
Ш ок был настолько сильным, что Лиля снова, как в
тридцать седьмом, решила искать спасение в алкоголе,
к которому, не считая бокала шампанского по празднич­
ным дням, давным-давно уже не прикасалась. Теперь из
этого состояния ее не могли бы вывести ни Катанян, ни
Эльза, ни Арагон. Когда массовая истерия достигла сво­
его апогея, в Кремле состоялось вручение премии Илье
Эренбургу. Его огромный портрет был опубликован во
всех газетах. На церемонию вручениясобрались знат­
ные люди по специальному списку. Арагон мог бы, на­
верно, получить билет и для Лили, но состояние, в кото­
358

ром она находилась, исключало возможность ее появле­
ния на людях.
Приветственную речь в честь лауреата держал Ара­
гон, взявший на себя смелость говорить «от имени фран­
цузского народа». О лауреате он практически не сказал
ничего. Зато о том, кто выдал ему эту премию, говорил
долго и страстно. С пафосом, который затмил пафос
самого Эренбурга. Вот что сказал Арагон: «Эта премия
носит имя человека, с которым народы всей земли свя­
зывают надежду на торжество дела мира; человека, каж­
дое слово которого звучит на весь свет; человека, к кото­
рому взывают матери во имя жизни своих детей, во имя
их будущего; человека, который привел советский на­
род к социализму. Эта награда носит имя величай­
шего философа всех времен. Того, кто воспитывает че­
ловека и преобразует природу; того, кто провозгласил
человека величайшей ценностью на земле; того, чье имя
является самым прекрасным, самым близким и самым
удивительным во всех странах для людей, борющихся за
свое человеческое достоинство, — имя товарищ а Ста­
лина».
Вечером, сославшись на сильную головную боль и
отказавшись от ужина с Эренбургом, Арагон вместе с
Эльзой приехал к Лиле. О на была в полном трансе, но
запомнила его слова: «Теперь тебе ничего не грозит.
Тебя никто не тронет».

Декабрь 1976. Москва. Запись разговора за рождест­
венским столом у Лили Брик.
«Арагон множество раз приходил нам на помощь. Воз­
можно, в январе пятьдесят третьего он меня просто спас.
Н о могло, конечно, повернуться по-всякому, и тогда уже
не спас бы никто. Он сказал мне: ты вне опасности. На­
верно, он выдавал желаемое за действительное. Но он
сделал все, что мог. Его очень тогда ценили, потому что
он был нужен. Он понимал это и пользовался этим. Я
очень ему благодарна. За все, за все...»
359

Июнь 1968. Париж. Запись беседы с Эльзой Триоле
и Луи Арагоном.
Эльза: «Лиля была в полном отчаянии, которое гра­
ничило с безумием. Она была тяжко больна. Ей казалось,
что все рухнуло. Мы с Арагоном утешали ее, как могли.
Она реагировала тогда не вполне адекватно. Это была
именно болезнь. Никто и ничто не могло ее излечить,
только перемена ситуации. И когда кончился этот кош­
мар, уже в конце марта или в начале апреля, все прошло».
Арагон: «Я не помню, что говорил тогда в Кремле.
Помню только — Эренбург меня обнял и сказал, что я
выступил превосходно. То есть так, как было нужно. Кому
нужно? Это не уточнялось, но подразумевалось».

Сразу же после той кремлевской речи Арагоны оста­
вили Лилю приходить в себя и полетели в Абхазию на
встречу с Морисом Торезом. Вот уже более двух лет, как
генеральный секретарь французской компартии, поки­
нув Париж, где медицина находилась не на самом низ­
ком уровне в мире, лечился в Советском Союзе от «од­
ностороннего паралича». Есть свидетельства, что То­
рез ни на секунду не верил в виновность врачей, органи­
зовавших «заговор» против товарища Сталина, как и
против других товарищ ей —всех его верных соратни­
ков в стране и за границей. Однако находившаяся при
нем супруга Ж анетта Вермерш называла арестованных
врачей негодяями и подлецами и была убеждена в том,
что среди намеченных ими жертв был и ее муж. Избе­
жать этой темы, которая оставалась у всех на устах, было,
разумеется, невозможно. Из Сухуми (вблизи абхазской
столицы находился санаторий, где Торезы лечились)
Арагоны звонили в Москву —Катанян старался их успо­
коить, Лиля к телефону не подходила.
Вернувшись в Москву, французские гости снова ос­
тановились в гостинице «Метрополь», где с Арагоном
случился приступ безумия: он бредил, не узнавая людей
и не понимая, где находится. Обращаться к московским
360

врачам (их, собственно, —опытных и компетентных —
в кремлевских больницах уже не осталось, все они пере­
местились в лубянские камеры) Эльза не захотела, пред­
почитая немедленно сбежать в Париж. Совсем иная,
привычная обстановка — и в квартире, и на улицах, —
иной круг друзей, иные темы для разговоров, —все это
вернуло его к жизни.
Арагон предпочел промолчать, когда с решительной
поддержкой Москвы и с гневным обличительным пафо­
сом, обращенным к презренным холопам сионизма, вы­
ступили французские левые Ж орж Коньо, П ьер Эрве,
Максим Родинсон, Франсис Кремье, Анни Бесс, —иные
из них были друзьями-товарищами, занимавшими офи­
циальные посты в партии, членом которой (и даже чле­
ном ЦК) он являлся...
В Москве между тем близкие и друзья безуспешно
пытались вывести Лилю из кризиса. Каждое утро она
прежде всего бралась за газеты, лишить которых ее ник­
то не смел. К тому же было и радио —кто мог позволить
себе его отключить? Темп антисемитской истерии все
нарастал, хотя, казалось, он уже достиг своего апогея.
Никто не знал тогда, что в точности происходило за крем­
левскими стенами. О том, что Сталина постиг смертель­
ный удар, и страна, и мир тоже узнали с большим опоз­
данием. Теперь оставалось ждать, к чему это событие
могло привести. Никто еще не вздохнул с облегчением —
все, напротив, ожидали чего-то еще более худшего. Пло­
хо отдайая себе в этом отчет, на каком-то подкорковом
уровне, массовое сознание воспринимало Сталина не
как тирана, а как гаранта спасения от беды.
5 марта все было кончено. Гигантские толпы жаж­
давших уникального зрелища штурмовали воинские заг­
радительные цепи, стремясь непременно пройти мимо
гроба. Никакой драматург театра абсурда не мог бы при­
думать ничего более зловещего: в потерявш ей челове­
ческий облик толпе более сильные топтали и давили
более слабых —сотни людей, мечтавших лично покло­
ниться останкам великого Сталина, оказались последни­
361

ми жертвами того безумия, которое принес в мир этот
палач.
Лиля, как и миллионы людей во всем мире, отрез­
вев, с утра до вечера не отходила от радиоприемника,
ловя новости, которые могли стать судьбоносными, и
вместе с тем не забывая о том, что мертвое чудовище,
заставлявшее при упоминании своего имени дрожать
весь мир, все-таки избавило ее от неминуемой гибели
пятнадцатью годами раньше и уж во всяком случае не
превратило в жертву режима.
Не прошло и двух недель после смерти великого вож­
дя всех времен и народов, как, продираясь через посты­
лую жвачку приевшихся газетных штампов, можно было
понять между строк, что за кремлевскими стенами про­
исходят какие-то события, после которых следует ждать
судьбоносных и радостных перемен. И действительно,
4 апреля газеты сообщили об освобождении и полной
реабилитации «врачей-убийц», подчеркнув при этом,
что выдвинутые против них вздорные обвинения пре­
следовали цель «поколебать нерушимую дружбу советс­
ких народов». П розрачность этой формулировки не
оставляла места для каких-либо двояких толкований:
государственный антисемитизм был признан имевшим
место и —хотя бы формально —осужден.
В июле с большой помпой был отмечен шестидеся­
тилетний юбилей Маяковского. На торжественное за­
седание и на праздничный концерт, проходившие в Ко­
лонном зале Дома союзов, пригласили и Лилю, и Ката­
няна. П остарался Симонов — он вел заседание. П ри­
шлось выслушать ненавистного Перцова, назначенно­
го главным государственным «маяковедом». Какого имен­
но юбиляра хотелось видеть властям, — в этом сомне­
ния не было: в юбилейный двухтомник поэта опять не
попали ни «Люблю», ни «Про это», ни даже «Флейтапозвоночник». Лиле при Маяковском места уже не оста­
валось —перемен не произошло.
Нет, перемены все-таки были. Первым признаком —
не для страны, а для Лили —явилась состоявшаяся 6 но­
362

ября того же года премьера пьесы Василия Катаняна
«Они знали Маяковского». Ее поставил бывший импе­
раторский Александрийский театр в Л енинграде (те­
перь он назывался театром имени Пушкина) —одна из
главных (наряду с московскими Малым и Художествен­
ным театрами) драматических сцен страны. И постанов­
щик спектакля Николай Петров, и исполнитель роли
М аяковского Н иколай Черкасов, и сценограф Алек­
сандр Тышлер, чудом уцелевший после разгрома Еврей­
ского театра, — все старые знакомые, близкие люди,
работать с которыми было легко и приятно. Лиля была
не столько консультантом, сколько вдохновительницей
спектакля, где его создатели хотели вернуть публике
реального, живого, а не превращенного в идола Маяков­
ского. И все равно — Маяковского, обряженного в те
одежды, которые только и были дозволены свыше: в гла­
шатая революции, ее певца, отдавшего атакующему клас­
су всю свою звонкую силу поэта. Никаким другим ни
Лиля, ни Катанян его не представляли и представлять
не собирались. И то верно —знали, где живут й поджем
ходят.
Скажем, забегая вперед, что этим стереотипам Лиля
не изменила и годы спустя, когда — опять-таки вроде
бы —ситуация в стране изменилась. В 1967 году не без
труда, как и все любимовские спектакли, проходила
«приемка» в театре на Таганке спектакля «Послушай­
те!». Лиля выступила, конечно, в его поддержку —с та­
кой аргументацией (воспроизвожу в записи участника
обсуждения, актера Валерия Золотухина): «Патетика
его чистая, первозданная. Это наша ре­
волюция, это наша жизнь. Этот спектакль мог сделать
только большевик, и играть его могут только большеви­
ки». Конечно, спасать «Послушайте!» от цензоров —
перестраховщиков и демагогов — можно было лишь с
помощью их же демагогии, но тут Лиля не кривила ду­
шой: личность и поэзия Маяковского воспринимались
ею именно так — по-большевистски. Хотя в любимовском спектакле как раз ничего большевистского-то и не
363

было. Не случайно же на сцене —замечательная по глу­
бине и точности находка режиссера — существовали
одновременно не один Маяковский, чистый и перво­
зданный, а сразу пять! Только полный тупица не смог бы
понять эту прозрачную и горькую аллегорию.

Вернемся снова в пятьдесят третий... При работе над
катаняновским спектаклем Лиля впервые столкнулась с
совсем молодым композитором Родионом Щ едриным,
которому был тогда всего двадцать один год. Отсюда
началась их многолетняя дружба, которой, как окажет­
ся впоследствии, не суждено будет остаться безоблач­
ной.
Не столько для Лили, сколько для пробуждающегося
общества и робко начавшей оттаивать страны гораздо
большее значение, чем «Они знали...», имела поставлен­
ная в московском Театре сатиры великая «Баня»: после
переры ва почти в четверть века обвинительный акт
поэта и драматурга вновь прозвучал со сцены. Озвучен­
ный и представленный языком театра, он производил
куда большее впечатление, чем печатный текст той же
пьесы в мало читаемых изданиях. Лиля устранилась от
какой-либо заметной реакции на это событие: дразнить
новые (они же старые) власти не входило в ее планы, а
ретушировать яркие краски сатирика, следуя советско­
му штампу, будто пьеса направлена против зловредного
нэпа, —на это рука не была способна.

Сталин своей резолюцией фактически выдал Лиле
«охранную грамоту», но лишь с его уходом в ней откры­
лось второе дыхание и возродился интерес к жизни. Это
чувство близящейся свободы — призрачное, в любом
случае скованное партийными установками и идеоло­
гическими догмами, — все равно возвращало надежду
на лучшее. Давным-давно позади остались сердечные
бури со всеми их любовными лодками — она жила те­
364

перь памятью о дорогих людях, оболганных и уничто­
женных, чьи имена все еще было запрещ ено произ­
носить вслух. Но, похоже, и этой клевете наступал ко­
нец.
В декабре 1954 года, через двадцать с лишним лет
после первого съезда советских писателей, состоялся
второй, —на него тоже приехали Эльза и Арагон, пол­
ные еще больших надежд, чем Лиля. Возможно, потому,
что Арагон по партийным каналам знал что-то такое,
чего не знали другие. Первой ласточкой ошеломитель­
ных перемен было известие, которое пришло как раз во
время работы писательского съезда: формально реаби­
литирован —признан ни в чем не виновным, казненным
без всяких на то оснований —Михаил Кольцов, один из
очень близких к Лиле людей начиная со второй полови­
ны двадцатых годов.
Лиля тоже была гостем съезда —об этом позаботил­
ся Симонов. И там, в кулуарах, до нее и дошла весть о
том, что изменник, шпион, террорист, диверсант,.заго­
ворщик Михаил Кольцов снова, оказывается, стал заме­
чательным советским журналистом. Ждали, что об этом
объявят с трибуны, что зал поднимется, чтя память о
безвинно загубленной жертве. Но дальше кулуаров весть
не пошла. Зато и Эльза, и Арагон держали речь, и зал
приветствовал их с тем неистовством, которое во Фран­
ции им не могло и присниться.
Впервые за столько лет новый год встречали все вме­
сте —радость была такой, что она забыла о своих вечно
болящих зубах. В феврале ее ждала и новая радость:
Юткевич и Плучек, которые вообще-то не выносили друг
друга, почему-то объединившись, вернули на сцену в
Театре сатиры теперь еще и «Клопа». И снова это был
спектакль по дозволенным советским лекалам —о «пе­
рерожденцах» —обюрократившихся партмещанах, а не
о режиме, хотя самые проницательные разобрались, ко­
нечно, и в тексте, и в режиссерских аллюзиях.
Практики посмертных реабилитаций до тех пор в
Советском Союзе вообще не существовало —даже бе­
365

зотносительно к конкретным именам, само это слово
«реабилитация», стремительно ворвавшееся в обиход­
ную речь, а изредка даже появлявшееся в печати, звуча­
ло предвестием наступления новой эпохи. Ходатайства
о пересмотре других приговоров, с которыми обрати­
лись Лиля, Катанян и их друзья, уже лежали в прокурату­
ре: их разбирательство тормозилось обилием таких же
ходатайств по тысячам дел, но главным образом отсут­
ствием четких указаний из высших партийных инстан­
ций: невидимые тормоза делали свое дело, ведь по-пре­
жнему у партийного руля находились и Молотов, и Ка­
ганович, и Маленков, и Ворошилов, и другие, прямо
повинные в массовом уничтожении тех, кого сейчас
собирались объявить невиновными. И все же то одно,
то другое имя —обруганное и забытое —возвращалось
из небытия.
В этой обстановке нараставшей с каждым днем эй­
ф ории и ожидания еще более вдохновляющих перемен
Лиля и Катанян получили летом 1955 года заграничные
паспорта и отправились гостить к Арагонам —в Париж.
П очти четверть века отделяло это радостное событие
от их последней встречи за пределами Советского Со­
юза: после гибели Примакова, а тем более после рас­
стрела Агранова, Лиля стала невыездной.
У Арагонов была уже не только квартира в Париже,
но и просторная дача, в которую стараниями и упор­
ством Эльзы превратилась давно переставшая функци­
онировать мельница. С тех пор у дачи и появилось это
немудреное имя. Здесь, на Мельнице, Лиля узнала, что в
Бюллетене Гарвардского университета по инициативе
и с предисловием Романа Якобсона увидел свет теперь
уже полный, а не сокращенный, текст —русский, ори­
гинальный — «Письма Татьяне Яковлевой», к тому же
не заш иф рованны й инициалами и позволявш ий по­
нять, сколько еще белых пятен в биографии Маяковско­
го ждут своего объяснения. Джинна выпустили из бу­
тылки, и никто уже не смог бы остановить его свобод­
ный полет.
366

Н аступил ф ев р а л ь 1956 года. Ш ел Д вадц аты й
партийный съезд, вряд ли хоть кто-нибудь мог предви­
деть, каким окажется его финал, но все понимали: чтото будет...
До исторического доклада Хрущева оставалось три
дня, когда был реабилитирован вытравленный из памя­
ти читателей, некогда звонкий Сергей Третьяков: сре­
ди «гарантов» его невиновности, наряду с Николаем
Асеевым, Львом Кассилем, кинорежиссером Григори­
ем Александровым, был и Василий Абгарович Катанян.
Еще через два месяца из Верховнрго суда СССР пришло
сообщение о том, что, «как оказалось», Александр Краснощеков тоже ни в чем не был виновен и осужден без
всяких оснований. Становилось все очевидней, что хло­
поты за восстановление доброго имени оболганных и
уничтоженных друзей дают результаты.
Прошел, однако, еще целый год, прежде чем Лилю
вызвали в прокуратуру, чтобы вручить ей «справку» о
реабилитации Примакова. Одновременно были извле­
чены из забвения и возвращены истории имена Туха­
чевского и других военных, разделивш их с ним его
участь. П ортрет Виталия Примакова, уже без всякой
утайки, снова занял место в галерее самых дорогих ф о­
тограф ий над письменным столом. Тремя месяцами
раньше был реабилитирован брат Василия Катаняна —
Иван. Горькое торжество вызывало смешанное чувство
облегчения и отчаяния. Официально подтвержденная
правота не могла заглушить боль от необозримого чис­
ла трагических потерь.
Буквально несколько месяцев, а возможно, даже не­
дель, не дожил до своего освобождения дождавшийся
смерти тирана и умерший в лагере (лето 1953) от пере­
несенных страданий, от болезней и истощения всегда
восхищавшийся Лилей Н иколай Пунин. Н евзлю бив­
ший его лагерный начальник издевался над ним с осо­
бой изощренностью. Для такого рода людей восстанов­
ленная справедливость как нож по сердцу: видя, куда идет
дело, этот садист не дал возможности раздражавшему
367

его рабу-интеллигенту выйти из лагеря и снова обрести
человеческий облик.
Ни в годы отчаяния, ни с наступлением оттепели
Лиля не переставала оставаться такой, какой была все­
гда: сохранявшей достоинство и не позволявшей себе
опуститься под тяжестью невзгод. Ее приятельница,
переводчица, в прошлом певица Татьяна Лещенко-Су­
хомлина оставила в своем дневнике такую запись, отно­
сящуюся к лету 1956 года: «Очень медленно, восхититель­
но медленно, но она стареет, уходит Руки стали как
пожелтевшие осенние лепесточки, горячие, карие гла­
за чуть подернуты мутью, золотисто-рыжие волосы дав­
но подкрашены, но Лиля —проста и изысканна, глубоко
человечна, женственнейшая женщина с трезвым рассуд­
ком и искренним равнодушием к «суете сует». В то же
время она сибарит с головы до прелестных маленьких
ног».
Лиля, конечно, не молодела, что верно, то верно, но
никаких признаков «ухода» в ней не наблюдалось. Она
снова была полна жизни, ее вновь окружали интерес­
нейшие и талантливейшие современники, ее имя попрежнему было на устах у тех, кто «крутился» в литера­
турно-театральной среде. Память о том, какое место она
занимала в этой среде десятилетия назад, все еще сохра­
нялась даже у тех, чьи условия жизни, казалось, к этому
не располагали. Возраст и тотальная смена наивысших
лубянских кадров избавляли ее от опасности реанима­
ции каких бы то ни было, даже самых невинных, пре­
жних контактов с этим кошмарным ведомством.
Еще зимой 1955 года замысловато кружным путем до
нее дошли шуточные стихи, написанные в заполярной
И нте, где отбывали ссылку (одних реабилитировали
посмертно, других «живьем» все еще держали в неволе)
два кинодраматурга, собиравшиеся, так было сказано в
приговоре, убить товарища Сталина, —Ю лий Дунский
и Валерий Фрид: «Чуковский мемуары пишет снова.
Расскажет многоопытный старик про файфоклок на
кухне у Толстого и преферанс с мужьями Лили Брик».
368

Обижаться не было оснований —и преферанс, и мужья,
как говорится, имели место. Можно было только пора­
доваться: не забыта! Как была, так и осталась «в кругу».
Из небытия возвращались не только мертвые, но
и живые. Впервые после отъезда в эмиграцию, и оба в
1956-м, приехали в Москву —не вместе, а порознь —бли­
жайшие из ближайших: Роман Якобсон и Давид Бурлюк.
Приезд Бурлюка и его жены Марии устроила Лиля: у
него не было денег на поездку, и Лиля добилась, чтобы
Союз писателей взял все расходы на себя. В еще суще­
ствовавшем тогда музее Маяковского (в Гендриковом пе­
реулке), открытом стараниями Лили после историчес­
кой сталинской резолю ции, Бурлюк, в присутствии
Лили и Катаняна, делился воспоминаниями о пребыва­
нии Маяковского в Америке, но о существовании «двух
Элли» умолчал и тогда.
Пребывая в Москве, Бурлюк написал маслом и аква­
релью два портрета Лили, украсившие ее коллекцию.
«Совсем непохожие, но нарядные» —такую аттестацию
дала модель этим портретам в письме Эльзе. О том, как
вышучивала она потребность в сходстве портрета и ори­
гинала, как предлагала для получения сходства обра­
щаться не к художнику, а фотографу, Лиля, как видно,
уже позабыла.
Возвратившись домой, Якобсон писал: «Лиличка,
дорогая, никогда так крепко Тебя не любил, как сейчас.
Сколько в Тебе красоты, мудрости и человечности! Дав­
но мне не было так весело, благодатно и просто, как у
Тебя в доме». Бурлюк не знал, что во всех лубянских до­
кументах он вплоть до 1964 года именовался американс­
ким шпионом и уже только поэтому находился под по­
стоянным наблюдением «органов». Стало быть —опять
же хотя бы только поэтому —Лилин «салон» не мог обой­
тись без «жучков»: каждое слово, произнесенное здесь,
фиксировалось в досье спецслужб. Сбор материала для
будущих арестов осуществляли те же самые люди, кото­
рых Хрущев понудил заниматься реабилитацией своих
жертв.
1 3 Загадка и магил Лили Брик

369

С помощью Константина Симонова Лиля и Катанян
получили возможность снова уехать во Францию осе­
нью 1956 года, проведя перед этим лето на Николиной
Горе. С тех пор эта возможность за ними так и останет­
ся, и Лиля будет пользоваться ею почти до конца своих
дней, проводя до декабря время в Париже, на Мельнице
и на Лазурном Берегу. Формальное приглашение всегда
исходило от Эльзы и Арагона — они же оплачивали и
поездку, и пребывание.
Встречи с Марком Шагалом, Натальей Гончаровой,
Михаилом Ларионовым и другими выдающимися из­
гнанниками возвращали Лилю в самую счастливую пору
ее жизни, заставляя забыть о неумолимом беге времени.
С невероятной быстротой, как снежный ком, росло чис­
ло французских друзей: каждый приезд в Париж прино­
сил новые знакомства, которые никогда не оставались
только светским и и «протокольными». Л иля часто
встречалась с писателем , художником, реж иссером
Ж аном Кокто. С бывшим дадаистом она легко находила
общий язы к —куда легче, чем со знатными московски­
ми с о ц р еал и ст ам и и неутом им ы м и «подручны м и
партии», как чуть позже аттестует советских писателей
Н икита Хрущев, выступая на их съезде.
Благодаря опять-таки Арагону, Лиля познакомилась
в «Куполи» с Ивом Монтаном и Симоной Синьоре. Это
знакомство имело особые последствия. Лиля убедила их
не отменять запланированные гастроли М онтана в Со­
ветском Союзе в знак протеста против подавления вен­
герского восстания, а приехать и доставить радость
тысячам советских людей, десятилетиями живших в ус­
ловиях культурной блокады. Те, кто стрелял по будапеш­
тским повстанцам, в гробу видели песни Монтана, уж
их-то он своим протестом никак наказать не мог. А те,
для кого ему предстояло петь, относились к советской
палаческой акции точно так же, как сам Монтан. Нака­
занными остались бы они же...
Вероятно, слово Лили сыграло если и не решающую,
то все же немалую роль: она обладала магической спо­
собностью влиять даже на почти незнакомых людей.
370

Мне посчастливилось быть на том незабываемом кон­
церте Монтана в московском Концертном зале имени
Чайковского. Свидетельствую: Лиля, счастливая, вос­
торженная, сидела в одном из первых рядов. В антракте,
когда она вышла в фойе, перед ней почтительно рассту­
пались, освобождая дорогу. Она шла как истинная ви­
новница торжества, и это показалось мне слегка вызы­
вающим и не слишком уместным. Мог ли я тогда знать,
что она —не «как» виновница, а просто виновница это­
го торжества, что для гордой улыбки, которая не сходи­
ла с ее лица, имелись все основания?
Зарубежные гости, особенно французские, охотно
посещали квартиру в Спасопесковском —их не смущал
ни пятый этаж без лифта, ни теснота. И стинно литера­
турная, истинно интеллигентная атмосфера дома зас­
тавляла забывать и о скромности быта, и о любых дру­
гих неудобствах. Непринужденная обстановка, духовная
высота разговора, европейская культура приема гостей,
наконец, отсутствие языкового барьера —все это дела­
ло дом Лили и Катаняна совершенно непохожим на то,
что даже самым почетным гостям предлагалось в Моск­
ве официальной программой.
Осенью 1955 года в СССР проходила неделя фран­
цузского кино, которая стала для москвичей настоящим
праздником: уже долгие-долгие годы на советских экра­
нах не шло ничего подобного. В составе представитель­
ной делегации французских кинематографистов (вся
Москва гонялась тогда за автографами Даниэль Дарье!)
были актер Ж ерар Филип и кинокритик Ж орж Садуль,
которые привезли Лиле рекомендательное письмо от
Эльзы. Само собой разумеется, они были тут же пригла­
шены на ужин. Ж ерар Филип галантн 9ухаживал за Ли­
лей, на глазах у всех возвращая ей молодость. Садуль,
занимавшийся историей советского кино, расспраши­
вал о Пудовкине и Кулешове, фильмам которых в его
книгах посвящено немало страниц.
Вечер, проведенный у Лили, остался незабываемым
для гостей из П арижа еще и потому, что среди пригла­
371

шенных были Майя Плисецкая, слух о великом таланте
которой уже долетел до Парижа, и никому еще не извес­
тный молодой композитор Родион Щ едрин, после ужи­
на игравший на бриковском «Бехштейне» свои сочине­
ния. Здесь впервые встретились Плисецкая и Щ едрин,
еще не предвидя, как вскоре снова —и насовсем —све­
дет их судьба. Здесь же, в квартире в Спасопесковском,
Щ едрин впервые сыграет клавир своей Первой симфо­
нии, и Лилии восторг будет воспринят самим компози­
тором как важный и добрый знак. Да, она не компози­
тор, не музыкант и не критик, но она умеет открывать
таланты и сколько уже их открыла! Не обманулась и в
этот раз.

Н ОВЫ Е П ОТРЯСЕНИ Я
ето 1958 года принесло двум сестрам неодинаковые
подарки. Эльза вляпалась в конфликт, принесший
ей множество огорчений. Как говорится, — за что бо­
ролась...
Один из крупнейших французских театральных ре­
жиссеров (русского происхождения) Андре Барсак го­
товил на сцене руководимого им театра «Ателье» поста­
новку «Клопа» в ее переводе. Советский Союз не был в
то время участником каких-либо многосторонних или
двусторонних соглашений по авторскому праву — его
вхождение в Женевскую конвенцию по защите авторс­
ких прав состоялось лишь в 1973 году. Так что формаль­
но у режиссера не было никакой нужды испрашивать
чьего-либо разрешения на постановку и следовать чьимлибо указаниям, тем более что произведения Маяковс­
кого стали к тому времени так называемым «общим дос­
тоянием»: могли издаваться и исполняться без чьеголибо разрешения.
Существовал, однако, во Франции еще с 1852 года
(существует и сейчас) закон, ограждающий нематери­
альные, творческие авторские интересы —неприкосно­

Л

372

венность текста и духа произведения от позднейших
и н терп ретаторо в, нередко искажаю щ их авторскую
мысль в угоду своим амбициям и интересам. Право на
вмешательство в таком случае по французскому закону
имеют люди, которые были связаны с автором личны­
ми отношениями, равно как и те, кто своим творчеством
подтвердил духовную близость с ним. Письменная под­
держка Лили у режиссера имелась, теперь роль надзи­
рателя над процессом работы, равно как и судьи, имею­
щего право на окончательный и неоспоримый вердикт,
взяла на себя Эльза, Она полагала, что для этого у нее
есть все основания: она действительно была близким
Маяковскому человеком, да и духовно связана с ним уже
тем, что перевела множество его произведений на фран­
цузский язык.
Отношения ее с Барсаком портились меж тем на гла­
зах и были близки к катастрофе. Ей был нужен на па­
рижской сцене тот Маяковский, который вписывался в
позиции французской компартии: пламенный трибун
революции и советской власти, бичующий тех, кто в
поисках мещанского уюта и сытой буржуазной жизни
отступил от коммунистических идеалов. А Барсаку был
нужен совершенно другой Маяковский —тот, каким он
и был в своем бессмертном «Клопе»: обнажившим ис­
тинное — тупое и хамское —лицо новой, торжествую­
щей власти, открыто выразившим свое презрение к тем,
кто эту власть представляет.
Ситуация накалилась до такой степени, что Барсак
отказался от перевода, сделанного Триоле, перевел «Кло­
па» сам, заручился письменной поддержкой своих мос­
ковских коллег Ю рия Завадского и Валентина Плучека,
чьи суждения, вкупе с уже полученным заранее благо­
словением ничего не знавшей об истоках конфликта
Лили, дали ему возможность обратиться в Авторское
Общество с письменной просьбой оградить его «от пре­
следований мадам Триоле».
«Я сказала Барсаку, —сообщала Эльза сестре, —что
он нанес мне вполне официальное и ничем не мотиви­
373

рованное оскорбление, так как я с ним возиться не со­
биралась и ни в чем и ничем ему препятствовать не буду.
И немедленно заболела! То, как от меня люди шарахают­
ся, точно от меня воняет, доведет меня до безумия. Я
ничего не выдумываю, это — факт! Подумайте — обра­
щается человек в официальное учреждение с тем, что­
бы оно охранило его от моего вмешательства. Ослави­
ли меня там так, что мне туда показаться совестно?..
Не знаю, что хуже —верить ли в какую-то чудовищ­
ную несправедливость или в то, что все эти люди пра­
вы?..»
Что-то все-таки промелькнуло, стало быть, в ее голо­
ве, —допустила хотя бы на миг, что —а вдруг?! — «все
эти люди, правы». Но только на миг... Стенания по пово­
ду того, что от нее все шарахаются, как от зачумленной,
что люди бегут, словно от нее воняет, проходит через
всю переписку с сестрой в пятидесятые — шестидеся­
тые годы. И органично соседствуют с восторгами по
поводу «нашей партии», в которой она и не состояла,
причем даваемые ею оценки и ритористичность сужде­
ний резко контрастируют с позицией члена ЦК Араго­
на, известной нам по множеству документов и свиде­
тельств. И з переписки сестер видно, как набирал обо­
роты ее коммунистический фанатизм.
Лиля же оказывалась при этом в весьма двойствен­
ном положении. То, что все эти партийные филиппи­
ки —не только сестры, но и кого бы то ни было —стали
ей к тому времени совершенно чужды, вполне очевид­
но. Окончательно «отставленная» от Маяковского, она
уже не имела нужды искусственно поддерживать имидж
поэта-трибуна («Читайте! Завидуйте!»), целиком пре­
доставив эту почетную миссию Людмиле Владимиров­
не и тем силам, которые избрали неистовую сестрицу
своим рупором и щитом. Вступи Лиля, к примеру, по
наущению Эльзы, в конфликт с Барсаком, она весьма
осложнила бы свои отношения в Москве с теми, чьей
дружбой дорожила, чье мнение здесь уважалось и почи­
талось. «Я ни во что не собираюсь вмешиваться», —со
374

всей категоричностью сообщила она Эльзе. Весьма лю­
бопытно: стоны Эльзы —про то, как шарахается от нее
«весь Париж», — не нашли в ответных письмах Лили
никакого отзвука, несмотря на то что тема Барсака воз­
никала в Эльзиных письмах неоднократно. Лиля благо­
разумно предпочла остаться вне конфликта.
Успех барсаковского спектакля превзошел все ожи­
дания. Пресса всех направлений, кроме, разумеется, ком­
мунистической, отметила талантливо раскры ты й на
сцене мудрым Барсаком замысел Маяковского. Совер­
шенно восторженную статью о спектакле написал Юрий
Анненков —художник и писатель, имевший все основа­
ния считать себя не просто другом, но и духовно близ­
ким Маяковскому человеком. Постановка «Клопа» Анд­
ре Барсаком в декорациях Андрея Бакста, писал Аннен­
ков, «превосходна. Это сатира не на переродившегося
коммуниста, а на сам коммунизм, которому не надо было
перерождаться, ибо он был таким изначально, по своей
природе».
Н ичего ужаснее этой оценки для Эльзы быть не мог­
ло. О на, естественно, осталась верной себе. «Делец,
ловкач и жулик» — такие дефиниции нашла Эльза для
всемирно известного режиссера, сообщая Лиле о нена­
вистном ей успехе спектакля. И опять Лиля никак не
ответила, лишь посоветовала беречь здоровье.
...«Делец, ловкач и жулик» Андре Барсак, истинный
рыцарь театра, режиссер милостью Божьей, влюблен­
ный в русскую драматургию и столько сделавший для ее
продвижения во Франции, так талантливо воплотивший
великую сатиру Владимира Маяковского, умрет прямо
па сцене в 1973 году.

Пятьдесят восьмой год вообще полон событий, сыг­
равших в жизни Лили весьма заметную роль. Москва тем
летом жила первыми в СССР гастролями французского
балета —глотком чистого воздуха в затхлой атмосфере
зажатости, гонцом свободного искусства, залетевшим
375

сюда из другого мира и уже только поэтому кружившим
голову москвичам. Приехали все балетные звезды Па­
рижа, включая И ветт Ш овире и Сирила Атанасова, —
привезли другой балет: не лучше или хуже, чем советс­
кий, а —другой, наглядно показав, сколь необъятно поле
для поисков в искусстве, не стиснутом догмами и чинов­
ничьим произволом. В Большой, на спектакли француз­
ского балета, рвалась, чаще всего безуспешно, вся Мос­
ква, но для Лили такой проблемы быть не могло: она не
пропустила ни одного спектакля. Ее суждения резко от­
личались от суждения и знатоков, и «простых» востор­
женных зрителей: «очень виртуозно, но безвкусно
и бездушно. Похоже на мюзик-холл» —таким был ее ка­
тегоричный вердикт. Неизменно присущее Лиле обо­
стренное чувство новизны начало, похоже, ей изменять.
1958-й принес и еще одну ни с чем не сравнимую ра­
дость. На площади Маяковского в Москве был воздвиг­
нут памятник поэту работы скульптора Кибальникова.
Громоздкий, монументальный —в традициях преслову­
того «соцреализма»: функционально-пропагандистская
заданность убивала в этом каменном изваянии саму лич­
ность и все живое, что было связано с ней. Словно пред­
видя свою посмертную судьбу, Маяковский писал когдато, что ему «наплевать на бронзы многопудье», —теперь
ее-то он и получил. Но для Лили возникшая в самом цен­
тре Москвы гигантская статуя, какой бы она ни была,
знаменовала собой осязаемое бессмертие поэта. То, в
чем она никогда не сомневалась, во что всегда верила,
становилось реальностью.
«Лиля, люби меня!» — заклинал ее М аяковский в
предсмертном письме. Теперь она могла с чистой совес­
тью сказать себе, что мольба его не осталась безответ­
ной: сделала все, что было в ее силах. Все, о чем она
мечтала, осуществилось еще при ее жизни.
Еще большую радость доставило то, что памятник
Маяковскому сразу же стал местом спонтанных литера­
турных (только ли литературных?) митингов, где, ми­
нуя всякую цензуру, молодые поэты читали свои стихи
376

при огромном скоплении публики. На эти, никем не
организованные, вечерние чтения, сопровождавшиеся
свободной дискуссией слушателей, стекались сотни, а
то и тысячи москвичей и приезжих —из «ближнего» и
«дальнего» далека.
Хотя лубянские шпики и переодетая в штатское ми­
лиция составляли немалую часть возбужденной толпы,
на праздничную атмосферу поэтических вечеров под
открытым небом это никак не влияло. Так получалось,
что Маяковский ворвался в жизнь нового поколения и
стал участником тех общественных процессов, которые
после Двадцатого съезда сотрясали страну. Мог ли он
когда-нибудь мечтать о чем-либо большем? Многие из
тех, кто чаще всего читал стихи у подножия этого па­
мятника, тоже стали Лилиными друзьями.

Радость и беда, однако, почти всегда неразлучны и
стараются идти рука об руку: истина очень старая, пре­
вратившаяся в банальность, но смириться с ней тем не
менее мало кому удается. До Москвы донеслись из Па­
рижа раскаты другого события. Завершенный на исхо­
де пятьдесят седьмого автобиографический очерк Бо­
риса Пастернака «Люди и положения», первоначально
предназначавшийся как предисловие к сборнику его сти­
хотворений, но в этом качестве света не увидевший, был
опубликован во французской, а вслед за тем и в миро­
вой печати. Н ет смысла возвращаться к широко извест­
ной, многократно описанной советской официальной
реакции на эту дерзость опального поэта.
О тнош ения П астернака и Лили все предыдущие
годы несли на себе печать той размолвки, которая про­
изошла еще в декабре 1929-го. Н и друзья, ни враги —
хорош ие знакомые с давних времен, не более того...
Хотела Лиля этого или нет, но ее реакция на публика­
цию автобиографического очерка Пастернака неизбеж­
но оказалась созвучной реакции кремлевского агитпро­
па. Дело в том, что в очерке, среди многого другого,
377

столь же крамольного, содержалось несколько строк,
превративш ихся сразу же в хрестоматийную цитату:
«Маяковского стали вводить принудительно, как карто­
фель при Екатерине. Это было его второй смертью. В
ней он неповинен».
Могла ли Лиля расценить абсолю тно справедли­
вое — горькое и честное — замечание Пастернака ина­
че, как выпад против себя самой? Ведь это при ее непос­
редственном участии (она была даже убеждена, что имен­
но по ее инициативе) Маяковского стали «вводить при­
нудительно» ! Ведь это на ее письме —фактически имен­
но просьбе о «принудительном вводе» —появилась ре­
золюция Сталина. И это действительно было второй
смертью Маяковского, чего она, кажется, так и не поня­
ла до конца своих дней. Наш школьный словесник, неза­
бываемый Иван Иванович Зеленцов, говорил нам в со­
роковые годы: «Вы обязаны выучить наизусть «Стихи о
советском паспорте» и «Товарищу Нетте...». Хорошень­
ко держите их в голове до экзаменов. Но, пожалуйста,
любите другого Маяковского, того, кто написал: «Я оди­
нок, как последний глаз у идущего к слепым человека».
Любите великого поэта, которого не проходят в шко­
ле». Не уверен, что у всех учеников моего поколения был
такой бесстрашный и честный учитель...
Публично своих чувств по этому поводу Лиля не вы­
ражала, зато Эльза поспешила раскрыться. «Я ему (Пас­
тернаку. —А. В.) не прощаю написанного им о Володе, —
докладывала она сестре. — Будто на мину нарвалась.
Ежели Володю насаждали, как картошку, то мне не жал­
ко вырвать Пастернака, как сорную траву между грядка­
ми с картошкой». Откомментируем этот моральный и
духовный стриптиз ее же ремаркой: Эльза призналась
Лиле, что — «озверела». Точнее не скажешь.

Тот же пятьдесят восьмой ознаменован для Лили и
счастливым событием. Ей и Катаняну дали, наконец,
новую квартиру в одном из самых комфортабельных до­
378

мов-новостроек тогдашней Москвы — на Кутузовском
проспекте, возле высотной гостиницы «Украина». По­
мимо простора, позволившего разместить и огромный
архив, и старинную мебель, и бесценные предметы ис­
кусства, не купленные в антикварных магазинах, а впря­
мую связанные с жизнью и судьбой хозяев квартиры (жи­
вописные портреты, картины, графику — прежде все­
го), было в этой квартире и еще одно исключительное
достоинство, которого Лиля десятилетиями была лише­
на: дивный вид на Москву-реку, чистый (пусть даже и
относительно чистый!) воздух, много света и солнца.
В соседнем подъезде поселились Плисецкая и Щед­
рин: встретившись снова, отнюдь не сразу после вече­
ринки с Ж ераром Филипом, на премьере хачатуряновского балета «Спартак» в Большом (Лиля тоже была на
ней), Майя и Родион решили пожениться и сразу же
осуществили свое намерение. Теперь забежать к Лиле
«на огонек» не составляло никакого труда, и молодоже­
ны пользовались этой возможностью охотно и часто.
Лиля бывала на всех спектаклях Плисецкой, каждый раз
посылая ей роскошные корзины цветов.
Деньги пока еще были: долгие годы Лиля получала
половину гонорара за издания произведений Маяковс­
кого, а издавали его много и платили щедро. Более того,
после войны, притом с большим опозданием, Сталин
по ходатайству Союза писателей, который действовал
вовсе не в интересах Лили, а уступая настойчивости
Людмилы Владимировны и Ольги Владимировны, про­
длил срок действия авторского права на произведения
Маяковского (по тогдашнему закону он истек уже задол­
го до этого —в декабре 1944-го). Затем в подобном поло­
жении оказались наследники еще трех «классиков»: Горь­
кого, Алексея Толстого и Антона М акаренко — очень
чтимого Сталиным и его окружением педагога и лите­
ратора, осуществлявшего на практике свою теорию кол­
лективного перевоспитания юных правонарушителей.
Поскольку произведения всех этих авторов издава­
лись многократно и огромными тиражами, а гонорар
379

выплачивался по самой высшей ставке, деньги наслед­
никам должны были течь неплохие. Но счастье оказа­
лось непродолжительным: Хрущев решил положить ко­
нец «расточительству». По какому-то поводу ему поло­
жили на стол справку о гонорарах, полученных наслед­
никами «классиков» за все истекшие годы, и в Хрущеве
взыграла крестьянская жилка: «Не слишком ли ж ир­
но?!» — так, по ходившим тогда слухам, отреагировал
он, и вопрос был решен.
Единственный источник существования для Лили пе­
рестал существовать, и это означало, что она практи­
чески осталась без средств. Но и к этому ей было не
привыкать. Пошлине продажу какие-то вещи, скромнее
стала повседневная жизнь, но все такими же остались
вечера, на которые приглашались дорогие гости, без
каких-либо перемен сохранилась привычка дарить осо­
бо любимым друзьям ценные подарки, а не безделушки.
В любых условиях Лиля оставалась самою собой.

О Лиле узнавали все больше — и дома, и за грани­
цей. Иностранные журналисты стремились взять интер­
вью. И з Рима —специально для того, чтобы сделать се­
рию ее портретов, — прибыл известный итальянский
фотохудоЖник Адриано Морденти. Другой итальянский
гость — сам Альберто Моравиа, — оказавшись в Моск­
ве, попросил Союз писателей организовать ему встречу
с Лилей. Восторга эта просьба не вызвала, но исполнить
ее пришлось.
Конец года принес новые потрясения, и опять в свя­
зи с Пастернаком. Гнуснуюкампанию против него, зате­
янную по приказу Хрущева в связи с присуждением ему
Нобелевской премии, Лиля восприняла как личное горе.
Она была в это время в городе —телефона ни на сосед­
ней даче Ивановых, ни у Пастернака не было, связь с
Москвой могла быть лишь односторонней: Пастернак,
как и другие обитатели переделкинских дач, ходил зво­
нить из вестибюля писательского дома творчества, где
380

был общий телефон, к которому обычно выстраивались
длинные очереди. От отчаяния и тоски Пастернак по­
звонил Лиле (видимо, мало кому он мог позвонить в эти
страшные дни) —и расплакался, услышав ее взволнован­
ный голос, ее возглас: «Боря, что происходит?!», в кото­
ром было все: солидарность, поддержка, сочувствие, по­
нимание. Гордость и —печаль. Общая с ним...
Эта поддержка была для него тем более радостна, тем
более неожиданна, что бывшие друзья Маяковского (и
его, казалось бы, тоже) — Виктор Ш кловский и Илья
Сельвинский —запросто «продали» Пастернака, спеш­
но Опубликовав в Ялте, где они тогда находились, пись­
мо, осуждающее его «антипатриотический поступок»
(самовольную публикацию романа за границей): за язык
их никто не тянул — сами подсуетились. «Курортную
газету», где появился их постыдно трусливый пасквиль,
за пределами Ялты вообще не читали, но они все же «от­
метились», хотя бы и таким образом засвидетельство­
вав свой конформизм и заполучив оправдательный до­
кумент —на случай, если бы кто-то их вдруг заподозрил
в поддержке старого друга.
Сразу же стало ясно, что «оттепель» сменилась «за­
морозками», за которыми вполне может последовать на­
стоящий «мороз». Полным ходом продолжалась реаби­
литация жертв сталинского террора, но именно поэто­
му Кремлю надо было снова закрутить гайки, чтобы сво­
бодомыслие не вошло в повседневную жизнь, не стало
нормой, грозящей существованию режима с его неумо­
лимо жесткими идеологическими догмами.
Хрущев, конечно, не читал «Доктора Живаго», а про­
читав, вряд ли смог бы понять всю его глубину. Но в чте­
нии он не нуждался, и содержание романа его тоже ни­
чуть не интересовало — вполне достаточно было той
«справки», которую составили для него на Лубянке и в
кабинетах партийных идеологов. Главным было не до­
пустить ни малейшего самовольства, дать по рукам рас­
шалившимся интеллигентам и напомнить, в какой стра­
381

не и в каком обществе они продолжают жить. Грозным
призраком непредвиденных последствий писательско­
го самовольства все еще маячил Будапешт 1956 года...
Все понимали, что за травлей Пастернака, офици­
ально объявленного то «квакающей лягушкой», то «га­
дящей свиньей», последуют иные акции такого же рода;
что приунывшая было сталинская рать поднимет голо­
ву; что каждый, чем-то обиженный хрущевской оттепе­
лью, —на своем месте и по-своему, —попытается свес­
ти счеты с теми, кто ненароком подумал, будто после
Двадцатого съезда наступило их время. Эта судьба, яс­
ное дело, не могла миновать и Лилю.

Новый год встречали только вдвоем, наслаждаясь
простором новой квартиры. Вместо шампанского на­
шлась бутылка старого итальянского вина. Да не про­
сто старого, а —1930 года! Того самого, от которого веч­
ная зарубка на сердце...
Дом был заселен людьми ее круга, так что при жела­
нии можно было оказаться в никого и ничем не обязы­
вающем обществе симпатичных людей. Н а той же пло­
щадке получил квартиру дирижер Н иколай Аносов —
отец выдающегося музыканта Геннадия Рождественско­
го, тогда еще только студента. После полуночи Лиля и
^Сатаняй постучались в дверь к соседям —из их кварти­
ры доносились звуки лихого веселья. И были востор­
женно встречены шумной компанией гостей. Горели све­
чи, квартира благоухала не только запахом традицион­
ной елки, но еще и белой сирени. Счастливая новогод­
няя ночь сулила, казалось, удачу на весь предстоящий
год. Н о Лиле так не казалось.
Предчувствия не обманули. Сразу же, в январе, нача­
лась кампания против нее. Кампания, зерна которой
были посеяны еще двумя годами раньше. Константин
Симонов, будучи главным редактором журнала «Новый
мир», впервые опубликовал —без всяких комментари­
382

ев —полный текст стихотворения Маяковского «Пись­
мо Татьяне Яковлевой». Утаивать эти стихи, раз появи­
лась возможность их опубликовать, было бы, разумеет­
ся, и невозможно, и безнравственно. Согласия Лили, уже
не наследницы, никто, естественно, не спрашивал, да и
спросили бы, она никогда не посмела бы возразить. Но
мог ли Симонов предположить, какую волну копившей­
ся ненависти к Лиле эта публикация спровоцирует?
Озлобление двух сестер поэта—Людмилы и Ольги —
за прошедшие годы лишь возрастало, но не имело пуб­
личного выхода. Теперь для такого выхода появились
вроде бы основания: опубликованные стихи, скрывав­
шиеся более четверти века будто бы Лилей, а не советс­
кой цензурой, свидетельствовали о том, что у Маяковс­
кого могла-де сложиться «нормальная» жизнь с чистой
и высоконравственной русской девушкой Татьяной, да
вот зловредные Брики этому помешали, доведя их брата
до самоубийства. П ока еще, правда, любовь великого
пролетарского поэта к «белой» эмигрантке, с точки зре­
ния советских традиций, не выглядела слишком уж по­
ложительным фактом в его биографии, тем паче что —
и в опубликованном стихотворении об этом сказано
вполне недвусмысленно —эмигрантка отнюдь не соби­
ралась оставить П ариж и вернуться домой. И однако же
появился некий новый сюжет, который мог бы объеди­
нить всех недругов Лили.
Вопреки своей воле, Лиля сама дала повод начать
кампанию против себя. Редакция одного из самых ува­
жаемых академических изданий «Литературное наслед­
ство» решила посвятить свои 65-й и 66-й тома творчес­
кому наследию и биографии Маяковского. Среди мно­
гих прочих материалов создатель и один из руководите­
лей издания И лья Зильберш тейн предполагал опубли­
ковать в 65-м томе воспоминания Лили и Эльзы, а также
переписку между Маяковским и Лилей.
П одчиняясь скорее своей интуиции, чем расчету,
Лиля долго сопротивлялась. Потом все-таки уступила,
передав Зильберштейну лишь часть переписки (125 пи­
383

сем и телеграмм из 416) и написав предисловие к публи­
кации. О т воспоминаний обеих сестер редколлегия
(точнее, наиболее осторожная и ортодоксальная часть
ее членов) решила все-таки воздержаться. Переписка,
однако, осталась. Том вышел в декабре 1958-го —и реак­
ция не замедлила.
Уже 7 января в откровенно догматичной, не скры­
вавшей своей ностальгии по «добрым сталинским вре­
менам» газете «Литература и жизнь» появилась разгром­
ная рецензия на вышедший том за подписью мало кому
известных Владимира Воронцова и Александра Колос­
кова. Зато узкому, но самому влиятельному кругу «това­
рищей» имена рец&нзентов как раз говорили о многом:
Колосков занимал видный пост в печатном органе ЦК
КПСС «Партийная жизнь», а Воронцов работал помощ­
ником главного идеолога партии, секретаря и члена пре­
зидиума ЦК Михаила Суслова. К нему-то и обратилась
два дня спустя с письмом Людмила Маяковская, призы­
вая «оградить поэта Маяковского от травли и нападок».
О рганизатор «травли и нападок» обвинял и в том, и в
другом тех, кто никого не травил и ни на кого не напа­
дал: прием хорошо известный и многократно практико­
вавшийся по разным поводам в советские времена.
«Особенно возмутило меня и очень многих других
людей, —писала Людмила, —опубликование писем бра­
та к JJi Брик. Я получила письма, где говорится:
«Невероятно, чтоб она была достойна такой небывалой
любви». Брат мой, человек совершенно другой сре­
ды, другого воспитания, другой жизни, попал в чужую
среду, которая кроме боли и несчастья ничего не дала
ни ему, ни нашей семье. Загубили хорошего, талантли­
вого человека, а теперь продолжают чернить его чест­
ное имя борца за коммунизм».
Горько, что, фактически с тех же позиций и с той же
«аргументацией», осудила эту публикацию (не публич­
но, конечно) и Анна Ахматова. Она говорила своим зна­
комым, что Лиля «умудрилась опошлить поэта, который
384

окружил ее сиянием», что публиковала эти письма, «ве­
роятно, чтобы доказать, что она была единственной.
Письма Маяковского к Брик неприличны, выясняется,
что революционный поэт бегал по Парижу, чтобы ку­
пить дорогие духи и прочее». Такой же упрек, как мы
помним, бросила некогда Маяковскому и Лариса Рейснер. Но для Лили как-никак он все-таки был прежде все­
го не «революционным поэтом», а мужчиной, который
ее любил...
В поддержку Людмилы —по хорошо разработанно­
му сценарию —была брошена тяжелая артиллерия. Фе­
дор Панферов, главный редактор реакционного журна­
ла «Октябрь» — антипода «Нового мира», возглавляе­
мого тогда уже Александром Твардовским, —послал вдо­
гонку и свое письмо на то же имя. «...Перлом всего, —
сообщал Панферов, —являются неизвестно зачем опуб­
ликованные письма Маяковского к Лиле Брик. Это весь­
ма слащавые, сентиментальные, сугубо интимные штуч­
ки, под которыми Маяковский подписывался так: «Ще­
нок». Всю эту галиматью состряпали такие молод­
чики, как Катанян (далее следует перечисление всех
членов редколлегии «Литературного наследства». —
А. В.). Видимо, цравильно народ утверждает, что порой
и на крупное здоровое тело лепятся паразиты. В данном
случае паразиты налепились на образ Владимира Мая­
ковского...»
Когда Суслов накладывал резолюцию, адресованную
подчиненным ему крупным партийным чиновникам Иль­
ичеву и Поликарпову: «внести соответствующие пред­
ложения», он еще не знал, что накануне в Париже, в еже­
недельнике «Экспресс», появилась статья К. С. Каро­
ля «Неожиданный удар для русских». В ней журналист
обращал внимание на постепенное освобождение обра­
за Маяковского от привычных партийных догм, проис­
ходящее благодаря публикации в «Литературном наслед­
стве» скрывавшихся ранее аутентичных документов.
Для сусловской команды появление этой статьи было
поистине счастливой удачей. На помощь срочно при385

шел корреспондент «Правды» в Париже Ю рий Жуков
(тот самый, который «Тов. Жуков — ангел»), впослед­
ствии один из самых непримиримых борцов за «непо­
рочную чистоту» партийной идеологии. 27 февраля,
явно получив рекомендацию из Москвы, он обратился в
Ц К КПСС с письмом, где выражал удивление фактом
публикации переписки Маяковского и Лили, а также
предлагал «обратить внимание редакции на более тща­
тельный отбор документов, исключающий возможность
опубликования таких материалов, которые могли бы
быть использованы враждебной нам иностранной про­
пагандой».
Дальнейшее развитие событий шло в точном соот­
ветствии с тем, что было задумано. М инистр культуры
СССР Н иколай М ихайлов, которы й еще в бытность
свою главой комсомола отличался особой трусостью и
сервильностью, сочинил «Записку», адресованную в ЦК,
где утверждал, что письма Лили и Маяковского «не пред­
ставляют никакой ценности для исследования творче­
ства поэта и удовлетворяют лишь любопытство обыва­
тельски настроенных читателей, поскольку эти письма
приоткрывают завесу интимных отношений». Обвинив
автора вступительной заметки (то есть Лилю) «в раз­
вязном тоне, граничащем с циничной откровенностью»,
он утверждал также, что «выход в свет книги «Новое о
Маяковском» вызвал возмущение в среде советской ин­
теллигенции». Под советской интеллигенцией подра­
зумевались, естественно, Панферовы и колосковы. Итог
был предрешен: «Безответственность, — заключал ми­
нистр, —проявленная в издании книги о Маяковском,
не может оставаться безнаказанной».
Поскольку председатель Союза писателей СССР
Константин Федин, некогда подававший надежды, об­
ласканный Горьким прозаик, превратившийся в безот­
казно послушного слугу режима и автора всеми забытых
ныне, удручающе скучных романов, тоже «выразил свое
возмущение» публикацией переписки (приобщился к
советской интеллигенции!), наверху сочли, что вопрос
386

«согласован» со всеми, с кем нужно. Комиссия ЦК КПСС
по вопросам идеологии, культуры и международных
партийных связей приняла — с грифом «совершенно
секретно» —реш ение о том, что опубликованные пись­
ма «искажают облик выдающегося советского поэта», а
весь том «Литературного наследства», ему посвящен­
ный, «перекликается с клеветническими измышления­
ми зарубежных ревизионистов».
Вся эта закулисная возня шла под аккомпанемент га­
зетных и журнальных публикаций, где авторы не слиш­
ком стеснялись в выражениях, поливая грязью Лилю и
предавая анафеме ее отношения с Маяковским. Завер­
шенная, казалось, история получила неожиданное про­
должение.
5
мая 1959 года неутомимый «ангел» Ю рий Жуков
отправил еще одно —весьма пространное и, ясное дело,
«совершенно секретное» —письмо в ЦК, написанное в
смешанном жанре доноса на члена ЦК братской компар­
тии и отчета о безупречном своем поведении, строго
выдержанном в духе московских партийных инструк­
ций. «4 мая в беседе со мной, —писал Жуков, —Арагон
в нервной и раздражительной форме поставил вопрос
о публикующихся в советской печати критических ста­
тьях по поводу сборника «Литературное наследство»,
посвященных памяти Маяковского. Арагон сказал, что
он не согласен с точкой зрения, согласно которой пуб­
ликация частных писем Маяковского является ошибкой,
поскольку такие письма проливаю т дополнительный
свет на образ поэта. Когда я в твердом тоне (это надо
было подчеркнуть обязательно: «в твердом тоне» на со­
ветском жаргоне означало «дать решительный отпор». —
А. В.) возразил Арагону, что письма, преданные гласнос­
ти Л. Брик, не только не добавляют ничего нового к об­
разу Маяковского, « о , наоборот, искажают его, Арагон
сказал, что не может со мной согласиться».
Рассказывая дальше в своем письме о том, как Ара­
гон старался защ итить Лилю, Жуков комментировал:
«По ходу беседы чувствовалось, что определенные кру­
387

ги (это можно было понимать как угодно: «определен­
ными кругами» могли считаться и Лиля, и американс­
кие империалисты, и европейские «ревизионисты», и
даже презренные сионисты. — А. В.), толкнувшие Ара­
гона на эту беседу, старательно инспирировали его.
Придя в возбужденное состояние, Арагон заговорил о
том, что «есть границы всему» и что он «не сможет ос­
таться нейтральным», если буржуазная пресса подхва­
тит историю со сборником «Литературное наследство»
и сделает из него «второе дело Пастернака». «Я, —ска­
зал он, —должен буду в этом случае занять определен­
ную позицию, и я заранее говорю, что я должен буду
выступить в защиту'публикации писем Маяковского к
Л. Брик». На все это я ответил Арагону, что он со­
вершенно напрасно вмешивается в наши внутренние из­
дательские дела, поскольку он не может знать существа
дел, о которых говорит. Однако Арагон еще долго в
возбужденном тоне говорил о «несправедливости», до­
пущенной в отнош ении Л. Брик Он сказал, между
прочим, что «можно опасаться, что в этой обстановке
Л. Брик покончит с собой, и тогда возникнет большой
политический скандал». Письмо заверш алось таким
обобщающим выводом Жукова: «Весь этот разговор,
продолжавшийся более часа, Арагон провел явно под
влиянием своих бесед с Л. Брик и ее окружением».
Из «совершенно секретных» документов ЦК видно,
что делом о Лиле Брик занимались тогда несколько чле­
нов политбюро — высшего партийного ареопага (Сус­
лов, Фурцева, Мухитдинов, Куусинен), несколько членов
и функционеров ЦК, министры, зам естители мини­
стров, партийные «академики» и «профессора».
Лишь через два года, после нескончаемой череды бю­
рократических согласований, все они приняли, наконец,
мудрое решение: впредь личную переписку тех, кому
Кремль уже определил свое место в истории, публико­
вать «только с особого разрешения ЦК КПСС» (секрет­
ное постановление ЦК КПСС от 6 июня 1961 года).
Волей-неволей под этот запрет попала и Лиля Брик.
388

ВМ ЯТИНЫ И П РО Б О И Н Ы
рагоны, кажется, начали чуточку прозревать. «Ли­
тературная газета» заказала Эльзе статью — заказ
был принят: статья Триоле под названием «Лунный ро­
мантизм» поступила в редакцию. Эльзе было обещано
не подвергать статью никакой редактуре без согласова­
ния с нею. Обещание это, естественно, не имело ни ма­
лейшей цены. Не знаю, что точно ей заказали, но напи­
сала она о свободе творчества —острее темы (в советс­
ких условиях) быть не могло! И вот итог: «Небольшие
поправочки, — возмущенно писала Эльза Лиле, — выр­
вали зубы у моей скромной статьи и осрамили меня так,
что когда я увидела, — у меня буквально подкосились
ноги... Стыд и позор! А мы-то здесь уверяем, что этим
чудовищным нравам пришел конец. Пришел конец на­
шему сотрудничеству в советской печати ».
Лиля не могла позволить себе подобной смелости в
подвергавшихся перлю страции письмах, но все-таки
выражала свое отчаяние достаточно откровенно. У нее
были свои проблемы. Она беспрерывно переводила на
русский французские пьесы, которыми ее снабжала Эль­
за, главным образом одноактные, — ни одна из них не
была принята! Н е сразу, но все же она поняла, что сами
пьесы тут ни при чем — обычные любовно-сентимен­
тальные сочиненьица с хорошими ролями и острым ди­
алогом. Помехой было всего лишь имя переводчицы.
Взять псевдоним или протолкнуть переводы от имени
других, реально,существующих переводчиков, — эта
практика, которой не раз, в поисках заработка, пользо­
вались у нас в смутные времена изгои и неудачники, была
Лиле не по нраву. Превозмогая усталость («зверски бо­
лит поясница», —жалуется она), Лиля, вопреки всякой
логике, продолжала работать, сознавая, что, оказавшись
в роли бездействующей пенсионерки, быстро начнет
увядать.
Возраст все-таки брал свое —недуги, один за другим,
напоминали о себе, в корне меняя устоявшийся вроде

А

389

бы ритм жизни. П редынфарктное состояние вынужда­
ло ее подолгу лежать, что было ей в тягость. Упав и сло­
мав руку, она почувствовала себя совершенно беспомощ­
ной. Кость плохо срасталась, ни лекарства, ни массажи
не помогали —деформированная рука приводила ее в
отчаяние. В еще большее отчаяние приводил ее болез­
ненный и неудержимый тик —при ее-то заботе о своей
внешности! И однако же ничто не могло помешать ей
оставаться в центре культурной жизни.
Стали традционными выступления поэтов в книж­
ных магазинах и на площади Маяковского в так называ­
емые Дни поэзии —каким бы ни был недуг, Лиля не про­
пустила ни разу ни одного такого Дня. Сразу приняла и
горячо полюбила Булата Окуджаву. «Самый большой
успех, — отмечала она в письме к Эльзе, — был у Евту­
шенко, но мы к нему довольно равнодушны». Н е слиш­
ком жаловала она и флагманов молодой прозы Василия
Аксенова и Анатолия Гладилина, повестями которых, пе­
чатавшихся в «Юности», поистине зачитывалась тогда
вся страна. Немалую роль при этом сыграло и то, что
«Юность» возглавлял Валентин Катаев, стойкую непри­
язнь к которому Лиля пронесла через все годы.
Зато полный восторг вызывала бурная театральная
и музыкальная жизнь Москвы. Диапазон ее интересов
был широк, как всегда: с равным восхищением отзыва­
лась Лиля о концертах приехавшего в Москву Игоря
Стравинского и о выступлениях другого знаменитого
гастролера — итальянского эстрадного певца Домени­
ко Модуньо. В то время как Эльза все рассказы о культур­
ной жизни П арижа сводила в своих письмах к тому, что
впрямую было связано лишь с нею самой, словно ниче­
го другого во французской столице (нет, шире —во фран­
цузской культуре) и вовсе не происходило, Лиля увле­
ченно информировала Эльзу (глубоко, похоже, к этой
информации равнодушную) о том, как интересно зажи­
ла оттепельная Москва, приподняв железный занавес и
дав людям хотя бы крошечную возможность заглянуть в
иной мир.
390

Уже стало совсем привычным: Лилина жизнь шла как
бы в двух измерениях. Дома собирались близкие люди,
все до одного яркие личности, с духовными запросами
и интересами: для других семафор был закрыт. «Люди
нас одолевают, —писала она Эльзе. —А без людей тоск­
ливо. Пускаем понемногу и сквозь фильтр». Регулярно
приходили Плисецкая и Щ едрин, очень ей полюбив­
шийся Борис Слуцкий с женой («Мой самый любимый
из сегодняшних поэтов — Слуцкий. О н, несмотря на
простоту, ясность, — абсолю тно особенны й. П иш ет
только тогда, когда ему нужно что-то сказать, а сказать
ему есть что. Человек он удивительный, лучший из всех,
кого знаю, а знаю я его уже 23 года»), Константин Симо­
нов, Плучеки, Зархи, Зиновий Паперный... Вспомина­
ли о былом, живо обсуждали злобу дня, делились мысля­
ми и творческими планами, сочиняли экспромты, блис­
тали умом. Этот блеск, да и каждый шорох вообще, ис­
правно фиксировали «жучки», умело расставленные во
всех уголках квартиры. А вне дома, но вокруг Лили и в
связи с нею, шла мышиная возня партийных идеологов,
госчиновников, лакействующих и (поразительная зако­
номерность!) совершенно бездарных историков лите­
ратуры, занявших все влиятельные посты.
Эта разношерстная публика объединилась со злоб­
ствовавшей, считавшей себя почему-то ущемленной в
правах, старшей сестрой Маяковского, которая от сво­
его имени и от имени престарелой матери (вторая сес­
тра Ольга умерла еще в 1949 году) претендовала теперь
на монопольное право толковать поэта, издавать его,
выдумывать насквозь фальшивую агитпроповскую био­
графию «великого певца революции» и считаться, воп­
реки его воле, единственной и безраздельной наследни­
цей. Наследницей монумента, а не человека. Среди тех,
кто формально считался писателями, поскольку они
издавали свои малограмотные сочинения и состояли в
Союзе писателей, находились, естественно, и такие, в
лцце которых Людмила находила всяческую поддержку.
Одним из них, притом весьма активным, был, например,
391

графоман и дважды сталинский лауреат Аркадий П ер­
венцев: его мать была двоюродной сестрой матери Мая­
ковского, и он, стало быть, приходился Маяковскому
троюродным братом.
Так получилось, что за всегда хлебосольным столом
на Кутузовском собиралось теперь меньше советских
гостей, чем раньше, но зато было великое изобилие
иностранных. Главным образом, конечно, французских.
Кинорежиссер Рене Клер вспоминал о встречах с Мая­
ковским в Париже. Фотохудожник Анри Картье-Брессон
делал портреты хозяйки. Зачастившей в Москву Наде
Леже Лиля рассказывала о том, как весной 1925 года за
ней приударил в П ариже Фернан Леже, как водил ее в
дешевые дансинги и небольшие квартальные бистро, —
тогда еще он не был ни богачом, ни Надиным мужем.
Ставшая вдруг ревностной совпатриоткой — еще того
хлеще: пламенной сталинисткой, —Надя Леже строчи­
ла доносы в разные совинстанции, разъясняя несведу­
щим, что Эльза и Арагон никакие не друзья Советского
Союза, а замаскированные антисоветчики. О доносах
Арагоны узнали и сделали для себя выводы, как, есте­
ственно, и Лиля: наступил момент, когда «враждующие
стороны» просто-напросто перестали здороваться друг
с другом.
Но — отметим для справедливости: синдром поли­
тической бдительности оказался живучим и въедливым.
И поразил, увы, не только интриганов и сплетников.
Александр Твардовский попросил Арагона написать
предисловие к переводу романа-притчи «Чума» Альбера Камю: имя и слово члена ЦК братской компартии
могли бы помочь «опасной» повести пробиться на стра­
ницы «Нового мира». Вместо предисловия Арагон от­
правил в советский ЦК письмо, извещая товарищей, что
Твардовский собирается «проповедовать фашиствую­
щих писателей». Отмежевался!.. Об этом есть свиде­
тельство из первых рук: воспоминания члена редколле­
гии «Нового мира» Владимира Лакшина. Нелишне на­
помнить, что «фашиствующий» Камю в годы оккупации
392

Франции был активным участником движения Сопро­
тивления. С нацистами страстно боролся, коммунистов
страстно же не любил.
Ежегодные встречи в Париже имели продолжение в
Москве, куда стремились приехать при первой возмож­
ности едва ли не все западные «левые», из среды интел­
лигенции прежде всего. Впрочем, европейская интел­
лигенция, французская прежде всего, чуть ли не пого­
ловно была заражена тогда «левизной». Одни были снаб­
жены рекомендательными письмами или хотя бы уст­
ными приветами от Эльзы, другие для вхождения в дом
не нуждались и в этом. Пабло Неруда, побывавший у
Лили, когда ему в Москве вручали Международную Ле­
нинскую премию, и потом не раз встречавшийся с ней в
Париже (он был там чилийским послом), написал в ее
честь стихи: «Мой старый друг, нежная и неистовая
Лили!»
Неистовость ее проявлялась и в большом, и в малом.
Она хорошо понимала, что бытие неотторжимо от быта
и что без борьбы ничего не дается. И ничуть не гнуша­
лась использовать личные связи, по опыту зная, насколь­
ко они помогают и как трудно приходится, если их нет.
Когда Плисецкую и Щ едрина перестали пускать за гра­
ницу, Лиля с помощью личных связей сделала невозмож­
ное: раздобыла прямой (городской — не кремлевский)
номер телефона тогдашнего шефа КГБ Александра Ше­
лепина, дозвонилась до него и настояла, чтобы коголибо из молодых супругов он принял сам. Кем была тог­
да Лиля? Тогда —и всегда? Никем. Лилей Б рик —и толь­
ко. Но.это звучало!
Сначала Щ едрина пригласил к себе один из замес­
тителей Ш елепина, генерал Евгений Питовранов, круп­
ный лубянский чин с давних времен, а затем и сам Ш е­
лепин. Вопрос оказался не слишком простым —к нало­
женным на супругов санкциям был причастен лично
Хрущев. Преодолели и это: загадочное влияние Лили
на лубянских шишек было столь велико, что П итовра­
нов при очередном посещении Хрущева сам передал ему
393

письмо Плисецкой и Щ едрина и добился положитель­
ного ответа. Таким образом Лиля помогла «невыездной»
Плисецкой выехать с труппой Большого на гастроли в
Америку: не используй она свои рычаги, ничего бы, на­
верно, не получилось. Тогда —не потом...
У самой Лили и Катаняна препятствий для выезда
больше вроде бы не было. В 1960 году Арагоны посели­
лись в трехэтажном особняке на улице Варенн, напро­
тив отеля «Матиньон» — резиденции премьер-мини­
стра, — и там, рядом с двумя соединенными между со­
бой и очень просторными двухэтажными квартирами
(одна для Арагона, другая для Эльзы), удалось оборудо­
вать еще одну однокомнатную для Лили и Катаняна. Те­
перь в Париже у них практически было вполне самосто­
ятельное жилье, где они могли жить сколько и когда хо­
тели.
В Москве тем временем без всякого перерыва шла
работа по очернению Лили, работа, у которой была
одна-единственная цель: вырвать ее из биографии Мая­
ковского, объявить злым гением, свернувшим поэта с
истинного пути, вменить ей в вину его гибель. Особен­
но неистовствовала Людмила Маяковская, для которой
«изничтожение» Лили стало главной задачей на весь
остаток жизни: ей к тому времени уже исполнилось семь­
десят шесть лет. С этой целью она реш ила заменить
Лилю в биографии Маяковского другими женщинами:
какими —неважно, лишь бы другими.
Совершенно загадочным образом, явно не без чьейто помощи, она вошла в контакт с жившей в Париже
художницей Евгенией Ланг и стала ревностным ходата­
ем в попытке добиться ее возвращения на родину. Ланг
эмигрировала еще в 1919 году, с тех пор жила и работала
в Германии и Италии и, наконец, обосновалась во Фран­
ции. Как-то в Берлине, проезжая на такси по Курфюрстендамму, увидела из окна Маяковского, но остановить­
ся не пожелала. Еще несколько лет спустя, в его после­
394

дний приезд, они столкнулись лицом к лицу в парижс­
кой «Ротонде». Маяковский был в обществе Ильи Эренбурга и других знаменитостей, французских и русских.
Увидев Ж еню , он встал, подошел к ней, пытался загово­
рить —та уклонилась. Теперь Людмила стремилась вы­
дать Евгению Ланг за «первую любовь» ее брата и, что
еще важнее, за истинную советскую патриотку —не чета
антисоветчице Лиле Брик и всему ее темному окруже­
нию.
Дважды — в сентябре 1960-го и в июне 1961 года —
Людмила писала Суслову, умоляя разрешить «подруге ве­
ликого пролетарского поэта Владимира Маяковского»
вернуться домой. Письма попали в руки помощника глав­
ного советского идеолога — Владимира Воронцова, с
которым все было, конечно, заранее согласовано. Ему
ничего не стоило передать письма лично адресату, не­
навязчиво присовокупив свое устное мнение. Итогом
этих усилий явилось постановление секретариата ЦК
(ни больше ни меньше) от 18 сентября 1961 года о разре­
шении художнице Е. А. Ланг вернуться в Советский Союз
и о возложении на исполком М оссовета обязанности
предоставить ей отдельную квартиру.
Еще до Нового года Ланг покинула П ариж и пере­
ехала в Москву. Людмила надеялась, что та присоеди­
нится к ней в усилиях избавить биографию Маяковско­
го от присутствия «кошмарной и чудовищной» Лили
Брик. Никакой симпатии к Лиле у Евгении Ланг, разу­
меется, не было, но от участия в грязной игре, даже и
ради Людмилы, которая ей так помогла, она уклонилась.
Воспоминания ее, не содержащие никаких выпадов про­
тив Лили, корректные и, судя по всему, объективные,
были написаны в 1969 году и увидели свет лишь через
двадцать четыре года.
Потерпев неожиданную неудачу, Людмила еще актив­
ней взялась за дело. Теперь ее надеждой стала Татьяна
Яковлева. Не исключено, что розыск Татьяны, которым,
хоть и вяло, занималось советское посольство в Вашин­
гтоне, попытки его сотрудников и аккредитованных в
395

Америке журналистов войти в контакт с Татьяной (пос­
ле гибели виконта дю Плесси она вышла замуж вторич­
но и обосновалась в Соединенных Ш татах), — что все
это было инспирировано «группой Воронцова», кото­
рый самым беззастенчивым образом использовал свое
служебное положение в ЦК.
Сама же Людмила с завидной энергией взялась со­
бирать все, что хоть как-то касалось Татьяны. Разыскать
ее мать в Пензе оказалось проще, чем саму Татьяну в
Соединенны х Ш татах. Лю бовь Н иколаевна О рлова
(мать Татьяны была замужем третьим браком за юрис­
том Николаем Алексеевичем Орловым, который и от­
кликнулся на зов Людмилы) передала сестре поэта бо­
лее трехсот фотографий, письма дочери из Парижа за
1925—1938 годы и еще немало других документов, кото­
рые действительно представляют большую историчес­
кую ценность, независимо от того, кем и с какой целью
они были добыты.
Людмилу, разумеется, интересовала не история, как
таковая, а лишь поиск доказательств правильности сво­
ей точки зрения, которая очень четко выражена ею в
одном из писем к Орлову. Она писала ему о «своей твер­
дой уверенности в том, что их (Маяковского и Татья­
ну. —А. В.) разлучили искусственно, путем интриг лиц,
заинтересованных в том, чтобы держать брата около
себя и пользоваться благами, к которым привыкли. Пос­
ледние пять лет его угнетало такое положение, и он бе­
зусловно рвался к новой жизни. Он говорил, что его
«могла бы спасти только большая любовь!». Такой лю­
бовью для него стала Татьяна Алексеевна. Я так себе все
представляла, письма подтвердили это. Думаю, что все
было еще значительней и сильнее. Письма эти (Татья­
ны к своей матери. —А. В.) я буду беречь вместо брата».,
Лиля не знала подробно и достоверно, какая затеяна
возня вокруг нее, что конкретно готовят политиканству­
ющие проходимцы и уязвленные родственники, пыта­
ясь спекулировать на подлинной беде Маяковского че­
рез три с лишним десятилетия после его гибели. Но то,
396

что она осталась без опоры в верхах, — это она знала
хорошо.
Трагический парадокс состоял в том, что Сталин и
лубянское ведомство по разным причинам ограждали ее
в свое время от любой самодеятельности ревнителей
идеологической «чистоты», независимо от цели, кото­
рую те преследовали: корыстной, амбициозной или ка­
кой-то иной. Повелеть ее растоптать или даже попрос­
ту уничтожить мог только сам Сталин, а не активистыдобровольцы, но он того не пожелал. Хрущеву было во­
обще не до этого, его совершенно не интересовало, кого
и как любил Маяковский. Все подобные вопросы были
отданы на откуп Суслову, а «серый кардинал» гнул свою
линию, готовя почву, на которой он развернется, когда
Хрущева отстранят от власти. Замысел этот уже вына­
шивался, хотя до его осуществления оставалось еще не­
сколько лет.

Осенью 1962 года раздался взрыв поистине необы­
чайной силы, укрепивший надежды в одних, а для дру­
гих послуживший тревожным сигналом: надо спешить
с «принятием мер», пока цепная реакция свободомыс­
лия не стала необратимой. С разрешения Хрущева, при
помощи его зятя Алексея Аджубея, главного редактора
второй газеты страны «Известия», Твардовский опуб­
ликовал в «Новом мире» повесть Солженицына «Один
день Ивана Денисовича». Сразу же по прочтении Лиля
писала Эльзе: «Я потрясена. Вчера полдня проплакала.
И как написана! Писал он ее, совсем не думая, что ее
напечатают. Так, для себя. Прочел своему приятелю, а
тот (Лев Копелев. —А. В.), без ведома автора, отнес ее в
«Новый мир».
Потрясенная прочитанным, Лиля немедленно посла­
ла номер журнала Эльзе. Та сразу же отреагировала:
«Повесть прекрасная. Этот ясный, прекрасны й
человечек, Иван Денисович, безропотно несет эдакое
и не жалуется, будто так и надо... А нам из-за него, от
397

любви к нему жить не хочется. У меня вся душа исковер­
кана, как после автомобильной катастроф ы , — одни
вмятины и пробоины... Что ж о вас говорить... Несем
вину перед Иван Денисовичем за доверие, фаль­
шивомонетчики не мы, но мы распространяли фальши­
вые монеты, по неведению. Сами принимали на веру...»
Что именно они «принимали на веру»? И какое «не­
ведение» могло помешать кому бы то ни было распрост­
ранять «фальшивые монеты» на протяжении несколь­
ких десятилетий? Чего именно распространители не
ведали до тех пор, пока не прочитали повесть Солжени­
цына? Что сотни хорошо им знакомых людей (о незна­
комых, допустим, не знали) вдруг куда-то исчезли? Чего
не видели? Разгула антисемитской истерии, мало чем
отличавшейся от нацистской кампании 1938 года? Чего
не читали? Андре Ж ида, Артура Кестлера, Иньяцио Си­
лоне, Панаита И страти, Федора Раскольникова, Игна­
тия Рейса (П орецкого), Александра Орлова, десятков
других очевидцев, потрясенных тем, что видели свои­
ми глазами и о чем хотели поведать миру? В чем не уча­
ствовали? В процессе Виктора Кравченко, которого га­
зета «Летр франсез», руководимая Арагоном, с фанатич­
ным упорством пыталась выдать за злобного клеветни­
ка, заткнув уши и закрыв глаза на все, что не работало на
этот постыдный замысел? Почему не хотели услышать
на этом процессе десятков свидетелей автора книги «Я
выбрал свободу» — хотя бы М аргарет Бубер-Нойман,
жену казненного Сталиным виднейшего немецкого ком­
муниста, выданную тем же Сталиным Гитлеру на убие­
ние? Выжившую в гитлеровском лагере и пришедшую в
свободный суд с надеждой быть услышанной.
Одни все же услышали, иначе арагоновская газета
не проиграла бы, притом сокрушительно, этот процесс.
А вот «невольные» распространители «фальшивых мо­
нет» услышать почему-то не пожелали. Докричаться до
них никакие свидетели не могли. И прозрели они лишь
тогда, когда о той же правде (точнее, о миллионной доле
той правды) было рассказано в подцензурной советской
398

печати. То есть с кремлевского дозволения. Это счита­
лось уже не буржуазной клеветой, а правдой. Да и то
прозрели не все. И отнюдь не во всем...
Поплакав над своей «исковерканной душой», Эльза
не забыла в письме к Лиле добавить: «Значит, шлагбаум
подняли, дали зеленый свет, и сейчас все начнут жа­
рить...» Она хорошо владела русским языком и слово
подобрала точно: оно отражало ее подлинные чувства.
«Начнут жарить» —это значит писать и печатать прав­
ду о сталинском рае, разрушающую всю ложь, которую
десятилетиями скармливала облапошенным французам
коммунистическая и иная крикливая «левая» пропаган­
да: ею с особым неистовством, по зову сердца, а не толь­
ко по долгу общественной службы, как раз и занимались
Эльза с Арагоном —золотые партийные перья, при дос­
тойных своих именах и вроде бы порядочной репута­
ции.
Чего так испугалась Эльза, что ее озаботило прежде
всего, кроме «вмятин и пробоин» в слишком уж хрупкой
душе? Да все то же: как бы французский читатель, про­
читав «Один день...», не разуверился в непорочных комидеалах! Были подняты на ноги все возможные и невоз­
можные силы, дабы избежать, писала Эльза, «предисло­
вия (к французскому переводу. — А. В.), которое бы по­
ставило автора —и нас —в отвратительное положение»
(книга Солженицына выходила по-французски в непод­
контрольном компартии издательстве).
Это «и нас» дорогого стоит! Прекрасно ведь пони­
мала, что никакие предисловия в «отвратительное по­
ложение» Солженицына поставить не могут. Что ему на
них попросту наплевать. А вот выставить советских под­
голосков лжецами и фальсификаторами, каковыми они
и были, «Иван Денисович» действительно мог. Не авто­
ра повести, разумеется, а —«нас». И никого больше. Так
оно и случилось, и никакое предисловие помешать это­
му не могло.
Эльза продолжала «звереть». Лиля молчала. Солже­
ницын из переписки исчез. Вернулись прежние темы —
399

они не сулили ни пробоин, ни вмятин. «Принесли
пантеровую шубку, — докладывала Лиле Эльза. — Она
ничего не весит! И очень хорошенькая: на юг поеду в
ней. А кроме того, с сердцебиением купила норковую
шубу, черную и блестящую, как рояль. Ходить в норке на­
турального цвета — это все равно что носить на себе
чек —столько-то, но черную даже трудно за норку при­
знать. По-моему, очень красиво».
Шубы, говорят, действительно были очень красивы.
И пантеровая, и норковая. Что у Лили, что у Эльзы.
Н ичто человеческое, и это прекрасно (говорю без ма­
лейшей иронии), двум сестрам не было чуждо. Скраши­
вало жизнь и наполняло ее смыслом, вопреки всем бо­
лезням и всем невзгодам.

ПРОЦЕСС ОТЛУЧЕНИЯ
округ имени Маяковского, но главным образом вок­
руг имени Лили Брик в связи с Маяковским, стала
разворачиваться уже не шуточная война. В зону боевых
действий попадали все новые и новые люди. Панферовскому журналу «Октябрь», продолжавшему в самой раз­
вязной манере хулить всех, кто не следовал каноничес­
кой партийной трактовке биографии и творчества Ма­
яковского, попыталось возразить даже такое идеологи­
чески выдержанное издание, как журнал «Проблемы
мира и социализма». Выходил он в Праге и считался
коллективной трибуной всех «братских» партий, на са­
мом же деле его курировала и содержала Москва, и она
же формировала редакционные кадры.
Статья двух авторов «новомирского» направления —
Леонида Пажитнова и Бориса Шрагина —в защиту прав­
ды о Маяковском вызвала гнев у кремлевских товарищей.
Н е помогло даже заступничество главного редактора
«Проблем...» Алексея Румянцева —члена ЦК, академи­
ка. Леонида Пажитнова сняли с работы и отозвали

В

400

в Москву. Эта победа возбудила у воронцовской коман­
ды еще больший азарт. Хищники почувствовали запах
крови.
О том, что придавало нападкам на Лилю особую эмо­
циональную силу, догадаться было несложно. Однако
внешне, даже в закрытой переписке, до поры до време­
ни эти тайные пружины не просматривались. Но вско­
ре они стали явными. В письмах и докладных записках
на самый верх появились важные уточняющие детали:
фамилия Брик (достаточно очевидная, надо сказать, по
своим корням) то и дело стала писаться через дефис:
Брик-Каган. Выражения типа «разные брики, бурлюки,
паперные и им подобные» все чаще стали появляться в
деловой переписке, притом даже в той, что велась внут­
ри или в адрес ЦК. П ри издании произведений Маяков­
ского стали исчезать посвящения Лиле. На многократ­
но публиковавшихся ранее фотоснимках, где Маяковс­
кий и Лиля были вместе, решили теперь оставлять его
одного: целенаправленная ретушь достигла высокого
мастерства. Прием этот многократно уже был отрабо­
тан: так до смерти Усатого и еще какое-то время спустя
па публикуемых архивных снимках вымарывали с помо­
щью ретуши лики «врагов народа».
Роман Якобсон, один из самых близких Маяковско­
му людей, свидетельствовал: «Маяковский мне говорил
несколько раз, по разным поводам, что ничто его не при­
водит в такое состояние возмущения, как юдофобство».
Впрочем, стихи Маяковского и круг его ближайших дру­
зей говорят об этом с еще большей наглядностью.
Но кто считался с мнением «пристрастного» Якоб­
сона, да и с мнением самого Маяковского? Великий про­
летарский поэт даже посмертно имел право возмущать­
ся лишь тем, чем возмущались Суслов и его подчинен­
ные, цензоры и аппаратчики, и, напротив, выражать
полное, безоговорочное согласие с тем, что и как счита­
ли они.
В 1964 году Союз писателей снова пригласил Араго­
нов в Москву, но поездка все никак не могла состояться.
14 Загадка и магия Лили Брик

401

Для почетных гостей, как обычно, был заготовлен но­
мер в гостинице «Метрополь», но Арагон настаивал на
«Украине», которая расположена в двух шагах от квар­
тиры Лили.
Эльза вот уже три года страдала жестоким артритом,
после неудачно завершившейся операции она еле ходи­
ла. «Чувствую себя премерзко, —писала она Лиле, ког­
да шла возня вокруг места их московского пребы ва­
ния. —У меня сильно болели ноги, ступня, очень силь­
но, особенно ночью Я сплю часа три-четыре в ночь
со снотворными... Все это меня будоражит, и я хожу ша­
лая, у меня все валится из рук —буквально! —и я не стою
на ногах. Совсем, как кукла, пальцем тронь, и валюсь.
О чень надеюсь к отъезду прийти в себя, куда же я такая
поеду!»
Так что вопрос о том, где жить, зависел на этот раз
не от комфорта гостиницы, а от ее расположения. И
речь, само собой, шла вовсе не об удобстве гостей (в
конце концов,хотят жить в худших условиях —это, каза­
лось бы, только их дело), а об удобстве тех, кто должен
был за ними присматривать.
Вероятней всего, причина кремлевско-лубянского
переполоха ни к идеологии, ни к гостиничным удоб­
ствам никакого отнош ения не имела: просто техника в
«Метрополе» была более высокого качества, и всю мно­
гократно отработанную, надежную процедуру слежки
никому менять не хотелось. Союз писателей (читай:
Лубянка и С тарая площадь) уперся: только «М етро­
поль», и ничего больше! Уперлись и Арагоны: или «Ук­
раина», или приезд отменяется.
Вопрос государственной важности —в какой гости­
нице остановятся два ф ранцузских писателя — при­
шлось обсуждать на самом-самом верху. В обсуждении
приняли участие как минимум два члена президиума ЦК
(оно заменяло тогда политбюро) — Суслов и Фурцева,
три секретаря ЦК —Андропов, Ильичев и Ш елепин, а
более мелким товарищам просто не было числа. Нако­
402

нец, в «Украине» что-то, видимо, сделали, справились с
техникой, всю агентуру расставили по местам, отрепе­
тировали. Только тогда на «заселение» Арагонов в этом
второклассном отеле было дано добро. 21 декабря они
приехали поездом в Москву, 24-го встречали с Лилей
Рождество.
И опять было много гостей, и много вкусной еды, и
много шампанского, а настроение от этого лучше не ста­
новилось. Только что низвергли Хрущева —было впол­
не очевидно, что наступает пора закручивания гаек.
Новогодняя ночь тоже прошла без особого вдохновения,
хотя Лиля сделала все, чтобы гости чувствовали себя
весело и свободно.
7 января, в православное Рождество, Арагону вручи­
ли диплом почетного доктора филологии в Московском
университете. Лиля хлопала вместе со всеми, поднесла
ему цветы —по московским меркам роскошный букет, —
но в душе никакого праздника не было: ни Арагоны, ни
Лиля не скрывали этого друг от друга.

В те самые декабрьские дни 1964 года неутомимая
Людмила, почувствовав, что наступило ее время и надо
использовать свой шанс, перешла в наступление, руко­
водствуясь знам енитой строкой партийного гимна:
«Это есть наш последний и решительный бой». По со­
гласованию с Воронцовым она потребовала от Суслова
(потребовала — не попросила!) закрыть музей-кварти­
ру Маяковского в 1ендриковом переулке: «К дому, где
сейчас находится музей Маяковского, поэт имел малое
отношение, —утверждала она в своем очередном пись­
ме, отличавшемся исключительной резкостью тона. —
квартира, которая числилась за Маяковским и
которую он содержал за свой счет, как и ее жильцов:
О. М. Брика и Л. Ю. Брик. Брат там имел лишь одну
маленькую комнату, где иногда ночевал последние четы­
ре года. Обстановка этой квартиры, как известно мне
самой и многим друзьям, была очень нездоровой...»
403

Почувствовав, что держит Бога за бороду, Людмила
в приказном тоне поручала Суслову (именно так!) от­
крыть музей в доме в Лубянском проезде (для этого надо
было всего-то переселить в новые квартиры 87 жиль­
цов — цена, непосильная для городского бюджета) и
создать «общественный совет» музея, точный состав
которого Людмила перечисляла в своем письме. Ясное
дело, туда входили она сама и неизменные Воронцов с
Колосковым.
Директивно наглый тон письма почему-то Суслова
не возмутил. Н апротив, он наложил на нем привычную
резолюцию: «Прошу рассмотреть» и переправил пись­
мо в министерство культуры. Для министра сусловское
«прощу рассмотреть» означало «приказываю испол­
нить». Но предоставление квартир не входило в компе­
тенцию министерства, такой вопрос был правомочен
решить только хозяин Москвы Виктор Гришин, тоже
член политбюро.
По давним традициям партийной бюрократии, для
рассмотрения требовалось время, а инициативной груп­
пе не терпелось реш ить вопрос как можно скорее. Что­
бы подтолкнуть к более активным действиям не столько
Суслова, сколько множество других начальников, от ко­
торых это тоже зависело, к переписке подключился и
«работник партаппарата» Александр Колосков. Он во­
обще не выбирал выражений. Называя Осипа вульгари­
затором и невеж дой, скептиком и бездельником , а
Лилю —проповедницей разврата, он все внимание со­
средоточил на ней, высмеивая ее как «фиктивную лю­
бовь» Маяковского.
«В последние годы жизни, —сообщал Колосков сво­
ему адресату, все тому же товарищу Суслову, —Маяковс­
кий любил Т. Яковлеву, а Л. Ю. Брик в течение своей
жизни имела трех официальных мужей —О. М. Брика,
В. М. Примакова и В. А. Катаняна». Он пытался ему втол­
ковать, «какая гнусная обстановка окружала Маяковско­
го и что эту обстановку создавали именно они (Осип и
Лиля. —А. В.), ж ивучие за счет средств и славы Маяков­
404

ского и цепко державшие его в своих руках». «Закаба­
ленный Бриками», «презираемый и третируемый ими»,
пленник «в логове Бриков» —таким представал Маяков­
ский в этом письме.
Не в силах остановиться, весь во власти совершен^
но апокалиптических видений, Колосков рассказывал
о страданиях Маяковского в этом «логове» и «вертепе»:
«Передо мной встает страшная картина преследований
и травли, которым неотступно и неустанно подвергали
великого поэта революции его враги, многие из кото­
рых, как ни странно на первый взгляд, принадлежали к
друзьям Л. Ю. и О. М. Брик. Передо мной раскрывается
отвратительная картина быта, которым окружили Мая­
ковского Л. Ю. и О. М. Брик, которые имели каждый
множество любовников и любовниц и вместе с тем креп­
ко держали возле себя Маяковского, жили в свое удо­
вольствие за его счет, тогда как, по циничному призна­
нию Л. Ю. Брик , Маяковский сам себе штопал нос­
ки, пришивал пуговицы, а по утрам заготовлял себе бу­
терброды».
Вывод из нарисованного Колосковым кошмара был
таким: «...упразднить нынешний музей (то есть музейквартиру в Гендриковом переулке, открытый только
благодаря стараниям Лили после сталинской резолю­
ции. —А. В.), существование которого есть кощунство
над памятью великого поэта». Явно поощряемые влия­
тельными кремлевскими чиновниками, Воронцов и Ко­
лосков поспешили выйти со своими обвинениями и в
открытую печать, опубликовав в «Известиях» крикли­
вую статью такого же содержания. Снова в центре ста­
тьи была Лиля, и снова ей бросались обвинения в пагуб­
ном воздействии на судьбу и творчество Маяковского.
Письма Людмилы и Колоскова, как и газетная ста­
тья, были объединены в общем «досье» и представлены
Суслову на рассмотрение с анонимной запиской: «Му­
зей Маяковского в Москве расположен в помеще­
нии, где жили Брики, Осип и Лиля, сыгравшие крайне
вредную роль в судьбе Маяковского и в его преждевре­
405

менном уходе из жизни». В анониме легко угадывается
почерк и стиль Воронцова —помощника Суслова. Да и
кто бы еще мог сопроводить обращения к нему отдель­
ной запиской, даже не подписавшись?
После долгих проволочек, вызванных отнюдь не борь­
бой в верхах, а обычной бюрократической канителью,
секретариат ЦК принял наконец 24 октября 1967 года
постановление, на котором стоит привычный гриф:
«Совершенно секретно». «Признать целесообразным»,
было сказано в постановлении, перевод музея Маяковс­
кого из Гендрикова переулка в дом в Лубянском проезде
(проезд уже носил тогда имя летчика Серова), «где поэт
жил с 1919 по 1930 г. И где им созданы все основные про­
изведения». Ложь этой «констатации» никого, разуме­
ется, не тревожила: перед кем должен был оправдывать­
ся вечно лгавший ЦК, кому доказывать свою правоту?
Главное было сделано: созданный усилиями Лили мемо­
риал Маяковского, воспроизводивший подлинную кар­
тину его жизни —такой, какая она была, хорошей, пло­
хой ли, —перестал существовать. Перестал ради однойединственной цели: вы травить из биограф ии поэта
Лилю и Осипа Брик.
Этот, уже загубленный, мемориал еще дотягивал пос­
ледние дни в ожидании своего переезда (на расселение
изгнанных жильцов и подготовку помещения в Лубянс­
ком проезде требовалось время), а разделаться с нена­
вистным окружением Маяковского надо было как мож­
но скорее. Со стен Гендриковского мемориала срочно
сняли все портреты друзей и соратников, оставили толь­
ко И осифа Уткина и двух Александров: Ж арова и Фаде­
ева. «Потом поняли, —писала Лиля в Париж, —что это
не звучит, сняли и иК. И остался Володя один как перст!..
О, Господи...»
Шлюзы открылись —хлынула вода. Для потока гря­
зи и поношений больше не существовало никаких пре­
град. «Огоньковцы, — писала Лиля Эльзе, — хотят нас
растоптать. На друзьях лица нет, но сделать никто ниче­
го не может. Была бы я помоложе —подала бы в суд (та­
406

кой совет дала ей-плохо разбиравшаяся в советских реа­
лиях Эльза. — А. В.), и поступила бы глупо, оттого что
толку все равно никакого бы не было». Торжествуя побе­
ду, при поддержке Воронцова (то есть, иначе сказать,
самого Суслова), Людмила и Колосков выпустили сбор­
ник воспоминаний о Маяковском его «родных и друзей»,
где друзьям-то как раз и не нашлось никакого места.
Кроме перепечатанных из различных газет и журна­
лов официально-мемуарных статей составители опуб­
ликовали фрагмент из рукописи художницы Елизаветы
Лавинской —тс5й самой, которая «подозревается», буд­
то она (скорее всего, и не будто...) является матерью
сына Маяковского —Никиты. Ее чувства к Лиле нетруд­
но понять —их-то и обнажила она с предельной откро­
венностью, будучи тяжко больной (она завершила свои
дни пациенткой сумасшедшего дома), в манускрипте, со­
зданном в 1948 году и попавшем в руки воронцовско-колосковской компании.
Об
остроте чувств мемуаристки свидетельствуют
следующие пассажи из этого манускрипта: «В памяти
запечатлелась фигура великого поэта, его беспомощно
опущенные руки. Рядом визгливый крик Лили Ю рьев­
ны, ироническая улыбка Осипа Максимовича и мрач­
ная тень ф анатичного догматика с лицом иезуита —
Сергея Третьякова»...
Или такой: «Лиля Юрьевна принимала на крыше сол­
нечные ванны и одновременно гостей. Не знаю
почему, но я почувствовала тогда себя невыносимо сквер­
но. Слезы Лили Ю рьевны, ее злое лицо, дергающиеся
губы . От этого нового, бриковского быта несло
патологией». Зато «от Людмилы Владимировны веяло
каким-то внутренним, физическим здоровьем . С
ней так легко было дышать после этого балкона с возле­
жавшей голой Лилей, исходящей злостью и слезами изза страха упустить Маяковского».
Под стать оценкам были и «факты».
О Маяковском мемуаристка почему-то слышала от
Лили одни только гнусности. В силу непонятных при­
407

чин Лиля будто бы избрала Лавинскую (нашла кого!)
своей конфиденткой и так говорила ей о поэте: «Какая
разница между Володей и извозчиком? Один управляет
лошадью, другой —рифмой». Таков уровень этих «вос­
поминаний», которы е призваны были изничтож ить
Лилю и изъять ее из биографии Маяковского руками
людей, принадлежавших вроде бы к ее же кругу*.
В конце апреля 1968 года, незадолго до отлета в Па­
риж, я встретил Бориса Слуцкого возле писательской
поликлиники и пошел его проводить. Был непривычно
теплый для весенней Москвы солнечный день, и Слуц­
кий тяготился своим, хоть и распахнутым, но не по сезо­
ну, пальто. Он был молчалив, говорил главным образом
я, а он изредка вставлял какие-то слова для поддержания
разговора. Ж ена его, Таня, тяжко болела, надежды фак­
тически не было никакой (Лиля не один раз устраивала
ей для лечения поездки в Париж). Я знал это и даже чтото спросил про ее здоровье, но от ответа на этот невы­
носимый для него вопрос Борис уклонился.
В основном говорили о том, что творилось тогда в
Чехословакии. Вдохновленный последней речью Дубчека, которую мне удалось, продравшись сквозь вой глу­
шилок, услышать по радио «Свобода», я почему-то был
полон наивного оптимизма, но умудренный житейским
опытом Слуцкий коротко и решительно, не вдаваясь ни
в какие объяснения, охладил мой восторг: «Кончится
катастрофой».
Уже прощаясь, он вдруг вроде бы невпопад сказал:
«Вчера был у Лили Ю рьевны. Затравят ее. Надо что-то
делать». Всей подоплеки —той, что рассказана выше, —
я тогда, конечно, не знал, а Борис не стал вдаваться в
подробности, только спросил: «Писать в ЦК? Или со­
всем бесполезно, ты как думаешь?» Я не мог дать никако­
го совета, хотя бы потому, что не владел информацией.
Совета, по-моему, он и не ждал. Скорее всего, этот воп­
рос был обращен н,е ко мне, а к себе самому. И вероятно,
он еще долго —себе же —его задавал, потому что, как
408

мы знаем теперь, лишь в конце июня написал самому
Брежневу, дабы, сказано в письме, «привлечь вни­
мание к некоторым обстоятельствам литературной
жизни».
«С развязной грубостью, — писал Слуцкий, — в ма­
нере детективного бульварного романа, Воронцов и
Колосков пытаются доказать, что ближайшие друзья
Маяковского —Асеев, Третьяков, Осип Брик, Кирсанов
активно участвовали в травле, подготовивш ей само­
убийство поэта. В том же уничижительном духе тракту­
ются многие выдающиеся деятели советской культуры,
например Илья Эренбург». Но «главная задача этих вы­
ступлен ий , — п о д ч ер к и в ал С л у ц к и й ,— о п о р о ч и т ь
Лилю Юрьевну Брик, самого близкого Маяковскому че­
ловека, которую он любил всю жизнь и о которой писал
всю жизнь». Письмо заверш алось короткой фразой:
«Прошу Вашего вмешательства» и информацией о том,
что автор письма — член КПСС с 1943 года (вступил в
партию на фронте) и имеет партийный билет номер
4610778.
До адресата письмо, разумеется, не дошло, его отфильтровали в подотделе писем общего отдела ЦК, снаб­
див пометкой двух партаппаратчиков: «Трв. Слуцкому
сообщено, что редакциям газет и журналов предостав­
лено право самим решать вопрос о целесообразности
публикаций тех или иных статей, не имеющих офици­
ального характера». Инцидент был исчерпан. «Или со­
всем бесполезно?» —вопрос этот и был ответом. Слуц­
кий, конечно, сам хорошо знал заранее судьбу своего об­
ращения на высочайшее имя, но позволить себе промол­
чать просто не мог.
Что же это за сочинения «в манере детективного
бульварного романа», которые заставили Слуцкого пе­
реломить самого себя и все-таки обратиться за помо­
щью к «уважаемому Леониду Ильичу»? Ч то побудило
писать в ЦК по тому же поводу —и с тем же, разумеется,
результатом — поэта Семена Кирсанова и критика Зи­
новия Панерного? Даже Константин Симонов, с его
409

положением, именем и связями, даже он не смог про­
бить своим «открытым письмам» дорогу ни на страни­
цы газет, ни к какому-либо высокому партийному чину,
несмотря на неоднократные просьбы.
Волна протестов явилась следствием даже не столько
известинской статьи, сколько публикации в трех номе­
рах журнала «Огонек» (его возглавлял один из самых без­
дарных и самых злобных советских литературных бонз,
Анатолий Софронов) новых статей Воронцова и Колос­
кова «Любовь поэта» и «Трагедия поэта», где почти в
тех же выражениях, что и в секретной переписке, обли­
валась помоями Лиля и придавался зловещий, едва ли
не криминальный характер ее отношениям с Маяковс­
ким. ,
Из этих статей явственно вытекало, что не кто иной,
как она, вместе с Аграновым и всем их «сионистским
логовом», явилась виновницей гибели М аяковского,
который любил по-настоящему вовсе не лицо сомнитель­
ного происхождения, coMHHfельных корней, сомнитель­
ного поведения —Лилю Брик, а только чистую и благо­
родную русскую девушку Татьяну Яковлеву, имея намере­
ние создать с ней прочную и здоровую советскую семью.
За то и был «устранен»... Глубинные и зловещие причи­
ны, приведшие поэта к трагическому концу, —те, о ко­
торых подробно сказано выше, —естественно, не обна­
жались и не обсуждались, все опять было сведено к пре­
словутой версии о «любовной лодке», тривиально изло­
женной и трактуемой теперь исключительно с погром­
ных позиций: они давно уже стали затверженным штам­
пом в лубянско-кремлевских кругах.
Времена, казалось бы, изменились, ни лубянская ка­
мера, ни ГУЛАГ Лиле уже не грозили, но почему-то этот
удар судьбы она переживала мучительней, чем все пре­
дыдущие. И даже не искала спасения в алкоголе, тем
более что по состоянию здоровья он был ей противопо­
казан категорически.
Тот факт, что мысль о самоубийстве у нее действи­
тельно возникала, подтверждается хотя бы тем, что имен­
410

но в это время она составила завещание — не юриди­
ческое, со всеми формальностями, заверенное у нота­
риуса, — а скорее моральное, эмоциональное, челове­
ческое, такое же — по стилю и духу, — какое оставил в
своем блокноте Маяковский, загодя готовясь к смертель­
ному выстрелу. Н и о том, что такое завещание есть, ни
тем более о его содержании тогда никто не знал, даже
самые близкие люди: его нашли лишь после того, как
Лили не стало.
Вообще вторично пережить то, что однажды было
уже пережито, с чем уже удалось справиться, преодо­
леть, возвратиться к жизни, гораздо труднее, чем в пер­
вый раз. Особенно после того, как жестокая несправед­
ливость по отношению к убиенным была вроде бы уст­
ранена и правда восторжествовала.
Теперь взялись за нее — не косвенно, а впрямую, —
возведя обвинение, чудовищнее которого она не могла
й придумать. Кто же она, Лиля Брик, по новой версии,
утвержденной на самом верху? Оказывается, не любовь
поэта, не его муза, не та, которая сделала все возможное
и невозможное, чтобы он занял место, ему подобающее,
в обществе, в умах, в истории, а —его убийца! Н е толь­
ко в метафорическом, но едва ли и не в буквальном смыс­
ле. Дьяволица, вложившая в руки ему револьвер и пону­
дившая нажать курок. А то и того хуже: участница заго­
вора, итогом которого явилось его убийство, то есть
событие, подлежащее рассмотрению не литераторами,
а юристами. Наследники тех, кто воистину довел поэта
до самоубийства, заметали следы, отводя подозрения от
себя и направляя их в ложную сторону.
Такой теперь представала она и против этого обви­
нения ничего не могла возразить, ибо не только она
сама —ни один защитник ее так и не получил трибуну,
чтобы вымолвить публично хотя бы одно слово. Ж изнь
между тем шла к закату, сил становилось все меньше, и
не было больше надежды на то, что она дождется того
времени, когда фальсиф икаторы и клеветники будут
посрамлены, а их тайные цели —раскрыты.
411

Но сознание своей правоты оказалось сильнее фи­
зической немощи. Чего она;- собственно, могла бы бо­
яться? Непрекращавшейся лжи? Но те, кого она уважа­
ла и чтила, как были, так и остались с нею, до остальных
же ей вовсе не было дела. Презираемые и низкие люди
уязвить не способны, и в полемику с ними люди поря­
дочные вообще не вступают. О фицер не вызывает ден­
щика ца дуэль —есть такое давнее и непреложное пра­
вило, оставшееся неизменным и после тсцго, как време­
на рыцарства прошли, а правила чести будто бы пере­
стали существовать. Да и возраст, и возраст... В семьде­
сят семь лет начинаешь по-другому смотреть на многое,
и жизненные ценности предстают в ином свете.
Печальным дополнением к тем «радостям», которые
принесла ей огоньковско-известинская атака, явился
выход полумемуарной книги Валентина Катаева «Трава
забвения». С этим писателем (скорее, с Катаевым-человеком, а не Катаевым-писателем) у нее еще в конце двад­
цатых возник какой-то тщательно заш ифрованный в
переписке с Маяковским и никогда не прокомментиро­
ванный ею конфликт —оттого все написанное им в этой
книге и имевшее к ней самой и близким к ней людям
прямое отнош ение воспринималось с особенной ост­
ротой. «Сплошная беспардонная брехня» —так отозва­
лась она о «Траве забвения» в письме к Эльзе. И дальше:
«Все наврано!! Все было абсолютно не так. (Речь идет о
том последнем, поистине трагическом, вечере, кото­
рый Маяковский провел у Катаева накануне самоубий­
ства. —А. В.). Ч ерт знает что!..»
Эльза отнеслась к сочинению маститого советско­
го классика совершенно иначе. Не эмоционально, а про­
фессионально: «Необычайная точность описаний зас­
тавляет верить тому, как прошел канун смерти Маяковс­
кого». Дальнейшее обсуждение не состоялось: сестры
предпочли уклониться от спора, который все равно не
мог привести к «общему знаменателю».
В самый разгар воронцовско-колосковской травли
гонениям — иначе, естественно, и совсем по другому
412

поводу —подверглись и Плисецкая с Щ едриным. Балет
«Кармен-сюита», созданный композитором по мотивам
Бизе специально для Майи, был на грани запрета за «эро­
тическую хореографию». Вся сталинская рать в музыке
присоединилась к хору хулителей. Композитора и бале­
рину поддержал Ш остакович. Наряду с другими деяте­
лями культуры, вставшими на защиту искусства от мало­
грамотных администраторов и злопыхателй, оказались
Лиля и Катанян. П орочный принцип «защити сначала
себя, а потом защищай других» был им соверш енно
чужд. Как и чуждо уныние, отравляющее настроение
близким.
И как раз в это время, когда все казалось таким бес­
просветным и повергало в отчаяние, Лиле вдруг улыбну­
лось счастье. Молодой шведский филолог Бенгт Янгфельдт, изучавший творчество Маяковского и историю
литературной борьбы в советской России двадцатых
годов, познакомился с Лилей в Москве, возмутился не­
справедливостью, к ней проявленной, и вывел ее из той
роли, которую ей навязали клеветники. Н а шведском
языке появились ее воспоминания —те самые, которые
были изданы в сорок втором крошечным тиражом на
Урале. И нигде больше. Они имели большой резонанс.
Затем там же, в Стокгольме, вышли по-русски воспоми­
нания Катаняна и Эльзы, как и статьи, посвященные
Лиле. Еще позже появилась книга Бенгта о русском фу­
туризме, где большое место отведено, естественно, Лиле
и Осипу.
За этими первыми шагами на пути к ее обществен­
ной реабилитации последовали другие: Янгфельдт из­
дал за границей полную переписку Лили и Маяковского
(с ее, конечно, согласия) —сначала по-русски, затем на
десятке других языков в разных странах мира. Цепочка
этих важнейших публикаций разматывалась и после
того, как Лили уже не было в живых, но многие из них
она еще застала, и это дало ей силы спастись от отчая­
ния. И несомненно продлило жизнь. Посрамленные сусловские лжецы продолжали злобствовать, но правда об
413

отношениях поэта и его музы преодолела железный за­
навес и стала с тех пор поистине всемирным достояни­
ем гласности.
Лиля по-прежнему принимала гостей — теперь не­
редко на даче, а не в городе, благо рядом жили или часто
приезжали из Москвы милые ее сердцу люди. Была, как
всегда, жадна до стихов —новых и талантливых. И з со­
временных поэтов выделяла Слуцкого, Окуджаву, Возне­
сенского, ленинградца Виктора Соснору.
Однажды, по счастливому случаю, Соснора оказал­
ся в Москве, когда на даче (тогда еще общей с Ивановы­
ми) отмечали день рождения Вячеслава Всеволодовича
Иванова (больше известного по сохранившемуся с дет­
ства домашнему имени Кома) —лингвиста, переводчи­
ка, эссеиста. Пришел гостивший тогда в Москве Роман
Якобсон со своей польской женой Кристиной Поморс­
кой. Лиля привела Соснору — он читал свои стихи. А
Кома читал стихи И осифа Бродского — они были тог­
да для многих новинкой. П оэт все еще отбывал ссылку
на Севере как «тунеядец», до его всемирной славы оста­
вались годы. Н о собравшимся официального призна­
ния было не нужно: уж в чем в чем, а в стихах здесь раз­
бирались все до единого. «Поэзию не задушили, —так,
по воспоминаниям присутствовавших, отреагировала
Лиля на прочитанные Комой стихи. — И не задушат».
Сознание этого тоже придавало ей силу.
Оптимизм, однако, омрачался горьким осознанием
невосполнимости понесенных потерь. В письме к Эльзе
от 7 ноября 1968 года есть фраза, по совершенно зага­
дочным для меня обстоятельствам купированная в рус­
ском издании переписки: «Остается мало людей, кото­
рых можно любить». И то верно: славной годовщине
Октябрьской револю ции такие мрачные мысли совсем
не созвучны.

Июнь 1968. Париж. Запись беседы с Эльзой Триоле.
«Мы слишком долго молчали, когда в Советском
Союзе происходило нечто несусветное, а если говори414

ли, то тщательно выбирали выражения, например, по
делу Синявского и Даниэля два года назад. Боялись за
Лилю, боялись за оставшихся там друзей. И не хотелось
порочить Советский Союз, потому что мы не попутчи­
ки, мы настоящ ие друзья. П о убеждению... Н о — все,
хватит! Эта разнузданная война против старой, боль­
ной, совершенно беззащитной женщины —кто мог себе
это позволить? Зачем? Своей клеветой они же не Лилю
унижают, они Володю превращают в ничтожество, ко­
торым якобы можно было помыкать и вертеть как угод­
но. Н о разве можно помыкать талантом? Это же чушь
собачья, но они этого не понимают. Володя гений, осоз­
навший свой гений, а Колосков выставил его каким-то
жалким хлюпиком, подкаблучником, которого окрути­
ла злая ведьма.
Но и это еще было бы полбеды. Статьи в «Огоньке»
откровенно антисемитские, кому-то не терпится вер­
нуться к делам «космополитов» и «убийц в белых хала­
тах». Лиля только повод, причина гораздо глубже. Си­
монов считает, что антисемитская кампания будет раз­
ворачиваться и дальше. Он не понимает, кому и зачем
это сейчас нужно, но считает, что положение очень се­
рьезное. Они выбрали Лилю как удобную мишень, но
этим лишь показали ее значительность. Кто ничего со­
бой не представляет, тот не может служить мишенью.
Мы с Арагоном решили, что будем публиковать протест.
И спрашивать разреш ения ни у кого не намерены, пото­
му что борьба с антисемитизмом — это дело каждого
порядочного человека, каждого, кто не утратил чести,
так что никакого дозволения не требуется».

Статьи, о которых говорила мне Эльза, были, види­
мо, уже готовы, хотя бы вчерне, потому что вскоре пер­
вая из серии публикаций — ответ на черносотенны е
огоньковские пасквили —появилась там, где для нее не
могло появиться никаких препон: в еж енедельнике
«Летр франсез», главным редактором которого был Луи
415

Арагон. Тон этих статей отличался все же чуть большим
спокойствием, чем возмущенный монолог Эльзы перед
московским гостем. Удивляться этому не приходится:
письменная речь, тем более обретшая печатную форму,
должна быть более сдержанной и более осторожной,
чем устная, —у себя дома, где не действуют внутренние
тормоза и замолкают неписаные правила писательской
этики.
Эльза напомнила в своих публикациях, что Маяков­
ский сам выбирал себе друзей, что свое окружение, где
ему было легко и творчески интересно, он никогда не
менял, что наивным простаком он никогда не был и ок­
рутить себя не позволял никому. Любить же не того, кому
посмертно ему повелели, а того, кого ему хочется, он
вправе, как и любой человек, и никакие антисемиты,
как бы они ни старались, отменить это право не в состо­
янии. Подписи Арагона под этими статьями не было,
но она стояла под всем изданием в целом: главный ре­
дактор принимал на себя всю ответственность за то, что
публиковал.
Результат не заставил себя ждать. Этим было доказа­
но, что травля Лили и вся кампания, затеянная Ворон­
цовым —Колосковым —Софроновым, в которых Люд­
мила нашла вожделенную опору, —не самодеятельность
«отдельных» погромщиков, а дело рук самого большого
партийного начальства. Меры были приняты жесточай­
шие. Распространение газеты «Летр франсез» в Моск­
ве было тотчас запрещено (до запрета этот литератур­
ный еженедельник, отнесенный к числу прогрессивных,
продавался во многих газетных киосках Москвы, Ленин­
града и других больших городов). На 1969 год в Советс­
ком Союзе у газеты вдруг не осталось ни одного подпис­
чика. Ни одного! Права выписать ее были лишены даже
главная библиотека страны, издательства, редакции
советских газет и журналов, университеты и научно-ис­
следовательские центры, имевшие так называемый спец­
хран.
Точно такие же меры были приняты по московской
указке во всех странах «народной демократии». Это
416

была совершенно откровенная, ничем не закамуфлиро­
ванная —напротив, торжествующе демонстративная —
месть: и в Москве, и в Париже хорошо понимали, что
без финансовой поддержки, поступающей из-за желез­
ного занавеса, долго выдержать газета не сможет. Одна­
ко же она стойко держалась еще почти четыре года, му­
чительно пытаясь выжить. И в 1972 году перестала су­
ществовать: Суслов и его компания своего добились —
в сущности, если выстроить причинно-следственную и
хронологическую цепочку, главным образом из-за сво­
ей, поистине зоологической, ненависти к Лиле Брик.
Никакой другой причины озлобленности по ничтожно­
му (с точки зрения большой политики) поводу и при­
ведшей 'к скандалу в семье «братских» компартий про­
сто быть не могло.
И все же, если быть исторически более точным, не
только Лиля была тому причиной. Вторжение советс­
ких танков в Чехословакию заставило вздрогнуть (увы,
ненадолго) даже самых верных из верных. С глаз евро­
пейских интеллигентов —главных клакеров Москвы —
наконец-то стала сползать пелена. Вождь французской
компартии, беспреклословно дисциплинированны й
Вальдек Роше, даже и он отважился выразить свое недо­
вольство. «Братские» партии, вечно верные «прогрес­
сивные» западные интеллигенты —тем более. Об Ара­
гонах нечего и говорить. Они опасались, что их пози­
ция отразится на положении Лили. Опасались не зря.
Но Лиля, обретя второе дыхание, не хотела быть нико­
му помехой: положение заложницы тяготило и унижало
ее, а сдержанность Арагонов все равно никому на пользу
не шла.
Несмотря на последствия публикации статей Эльзы
для газеты и лично для Арагонов (ни о каких поездках в
Москву, разумеется, уже не могло быть и речи), воронцовская команда на этом не успокоилась. Печатную борь­
бу продолжал теперь с поистине ф анатичной злобой
один Колосков, имея за спиной мощную поддержку все­
го сусловского ареопага. Главного они добились: музей
417

в Гендриковом перестал существовать. Эйфория побе­
ды привела к перемене тактики: надо было затаиться и
приступить к перегруппировке сил.
Возня шла теперь главным образом «под ковром», и
не ощущать ее Лиля, чей внутренний сейсмограф чутко
улавливал любые колебания «почвы», конечно же не мог­
ла. Так что, пусть даже только на время, вздохнуть сво­
бодно ей не светило. «Мне очень, очень плохо», —при­
знавалась Лиля в письме Эльзе.
И все же в любой ситуации, даже самой печальной,
она, как и прежде, не могла не остаться самою собой.
«При Люд Влад кто-то сказал, —со­
общала Лиля сестре в другом письме, —что видел меня
в Большом и что я была прелестна и чудно одета —вся в
серебре —сапожки, костюм. Она позеленела от злости.
Она была уверена, что со мной покончено, что я мокрое
место. Буду теперь наряжаться, как елка. Элик, помоги
мне в этом. Буду ходить на все Премьеры. Мать вашу такто...»
Н есмотря на эту браваду отчаяния, горечь не поки­
дала ее. Она усугублялась тем, что близкие друзья пере­
стали приезжать в Москву. Так получилось, что Романа
Якобсона вторжение советских танков застало в Праге:
он участвовал в проходившем там Международном конг­
рессе славистов. Это было для него таким потрясением,
что уже намеченную поездку в Советский Союз он отме­
нил и не приезжал после этого еще десять лет. Так же
поступили и многие другие близкие Лиле люди: в про­
тивном случае им предстояло либо фарисействовать,
либо открыто высказать то, что они думали.
П о разным причинам и для разных людей было не
приемлемо ни то, ни другое. Те, кому была дорога Лиля,
боялись, в частности, за ее судьбу. Ж енщ ина, которой
исполнилось уже семьдесят восемь лет и которая не за­
нималась никакой политической деятельностью , попрежнему не чувствовала себя в безопасности. И рас­
плачивалась все за то же: за то, что была Лилей Брик.
418

В ПАУТИНЕ И Н ТРИ Г
оды брали свое: старые недуги «обогащались» все но­
выми и новыми. Врачи и лекарства неизбежно ока­
зались в центре ежедневных забот, оттесняя все осталь­
ные. «Чувствую себя соответственно возрасту и собы­
тиям, —писала Лиля. —Очень быстро устаю. Давление
почти всегда повышенное. Но лекарства пока помога­
ют, и с тех пор (год уже!), как ношу японский магнит­
ный браслет, не было ни одного криза. Ко всем моим
бесчисленным лекарствам прибавились глазные капли:
у меня в глазах появился возрастной ободок, предвест­
ник (далекий) катаракты».
Не было бы счастья, да несчастье помогало!.. Возня,
затеянная огоньковской ратью, несла, как это ни пара­
доксально, не только одни огорчения: она пробуждала
энергию сопротивления лжи, не позволяя сдаться кле­
ветникам, открывала внутри слабеющего организма но­
вые силы. Кто знает, как ей жилось бы, не будь этой
встряски? Снова открылось второе дыхание, как это
бывало уже и раньше, в пору былых потрясений... Без­
дарные и озлобленные, подстрекаемые Людмилой, колосковцы просчитались по крайней мере в одном: хоте­
ли Лилю добить, а вместо этого пробудили в ней будто
бы уже угасшие бойцовские чувства.
Все попытки дать клеветникам публичный отпор на­
тыкались на глухую и непреодолимую стену. Семен Кир­
санов вроде бы добился согласия Катаева опубликовать
свой ответ колосковцам в журнале «Юность» —статью
под названием «Покорнейше прошу, не верьте!», но бди­
тельный комиссар при главном редакторе (его замести­
тель) Сергей Преображенский, к литературе ни малей­
шего отношения не имевший, но хорошо знавший свое
дело, «вовремя добежал куда-то, откуда раздался звонок,
и... И все!» (цитата из посмертно опубликованной ра­
боты В. А. Катаняна «Операция «Огонек»). Пошлый
сборник «воспоминаний» с очернительскими сочине­
ниями Лавийской и супругов Шухаевых (художники;

Г

419

Василия Шухаева, выдававшего себя за друга Маяковс­
кого, сам поэт презрительно называл «академической
бабой») подвергся все-таки критике литературоведа
Александра Дымшица на страницах «Литературной га­
зеты» -худо-бедно, с извинительной интонацией («про­
стите, что потревожил»), им были защищены все обо­
лганные, кроме Лили и Осипа Брик. «По этому пово­
ду, —писала Лиля сестре, —у меня давление подскочи­
ло до небес».
В естественном стремлении поддержать сестру, став­
шую жертвой интриг высокопоставленных партаппарат­
чиков, Эльза, похоже, перестаралась. Впрочем, для это­
го ей очень кстати подвернулся удобный случай. В швей­
царском отеле, где Арагоны лечились и отдыхали, им
повстречался один давний знакомый (П ьер Симон),
полагавший, что был одним из главных претендентов на
руку и сердце Татьяны Яковлевой. Весь его, циничный
и грубый, рассказ о «невесте» (то ли он ее отверг, то ли
она его отвергла) Эльза, смакуя, подробнейшим обра­
зом воспроизвела в письме Лиле. К сожалению, ее отве­
та на эту грязную информацию в опубликованной пере­
писке нет.
Как утверждает вышеназванный Пьер, судя по все­
му —пошляк и сплетник первостатейный, Татьяна была
просто-напросто обыкновенной путаной. С будущим
мужем, виконтом дю Плесси, якобы «жила уже давно и
до Володи, и в бытность Володи. Спуталась с при­
мерно 60-летним, а ей было двадцать с хвостиком, Анд­
реем Вормсером , который ее содержал при живом
муже, снял им большую квартиру и т. д. Вообще же,
по словам того же болтливого Пьера, она путалась с кем
угодно за ужин и ночные кабаки, начиная с семнадцати­
летнего возраста». Так воспроизводила Эльза сестре
рассказ господина Симона.
Сразу же вслед за этой случайной встречей там же, в
Ш вейцарии, произош ла и вторая: Арагоны «столкну­
лись» в своем отеле с Марком Шагалом и его женой Вавой рродской-Шагал. Ее аттестацию Эльза тоже довела
420

до сведения Лили: «Да это вульгарная, крикливая баба
(Татьяна Яковлева. — А. В.), раскрашенная туча, кото­
рая обделывает всякие дела, коммерческие, и помыкает
мужем-тряпкой».
Вряд ли все это могло утешить Лилю, ведь таким об­
разом унижалась не столько Татьяна (какое нам дело, в
сущности, до Татьяны, если бы она не имела касатель­
ства к Маяковскому?!), сколько сам поэт, которого —так
получалось из рассказов П ьера Симона и Вавы Шагал —
вдохновила на великие стихи (и конечно же на большое
чувство) девица (дама) весьма легкого поведения и лег­
ких же, чтоб не высказаться резче, интересов и мыслей.
Тем более что известные нам ее письма к матери 1930 го­
да, не рассчитанные на чтение посторонними, рисуют
совсем другой образ. Другой — человеческий и чисто
женский. Опровержение злобной легенды, сочиненной
Людмилой вкупе с Воронцовыми — колосковыми, не
нуждалось в очернении той, которая оставила столь
горький след, но и яркий свет, в жизни и творчестве
Маяковского.
Можно не сомневаться, что Эльза, с такой дотошно­
стью воспроизведшая рассказы своих собеседников, не
жалевших красок, чтобы представить Татьяну в неприг­
ляднейшем виде, была преисполнена лишь заботой о
Лиле. Тем более что вряд ли она могла хоть на минуту
забыть одну немаловажную деталь: ведь именно она,
Эльза Триоле, а не кто-то другой, познакомил Маяковс­
кого с этой «путаной». Но Лиля не нуждалась в таком
утешении. В ней вообще пробудились не только силы,
но еще и мужество, которого раньше вроде и не было.
Она знала, что Арагон уже находится в почти нескры­
ваемой конфронтации с московским Кремлем —преж­
де всего из-за вторжения в Чехословакию советских тан­
ков, раздавивших надежду на то, что можно все-таки
построить коммунизм «с человеческим лицом». И что
сдерживает его потребность сказать все это в полный
голос, не выбирая обтекаемых слов, только боязнь об­
речь Лилю на новые гонения. «Арагошенька! —написа­
421

ла ему Лиля в письме, заведомо обреченном на перлюст­
рацию. — Прошу тебя совсем не думать о нас (мы уже
старые), о том, что твои высказывания могут отразить­
ся на нас. Делай все так, как ты считаешь нужным. Мы
будем этому только рады. Все мы достаточно долго были
идиотами. Хватит!»
П олитические (даже шире: общественные) пробле­
мы все меньше занимали ее, она сторонилась их, сосре­
доточившись на том, что называется «просто жизнью».
Наконец-то, после долгих хлопот, часть дачи Ивановых
в Переделкине была и формально передана во владение
Катаняна (членом Союза писателей был он, а не Лиля),
и Литфонд даже пошел на небольшие затраты (раско­
шелился, скрипя зубами, при его-то несчитаных милли­
онах!) —произвел на даче ремонт, результатом которо­
го явились новое крыльцо и вожделенная небольшая
терраска, где можно было с гостями пить чай.

16 июня 1970 года умерла Эльза. Я видел ее ровно за
два года до этого —можно сказать, день в день: 15 июня
1968-го. Н ичто тогда еще не предвещало конца. О на жа­
ловалась на слабость, на разные недуги, но была полна и
энергии, и планов. Впрочем, два года —огромный срок,
а волнения, которые Эльза испытала из-за Лили, собы­
тия в Москве, которые отнюдь не косвенно касались и
ее самой, —все это, конечно, не могло пройти даром.
Никаких препятствий для поездки Лили на похоро­
ны сестры не возникло. Все формальности были испол­
нены за какие-то два часа, и вместе с Катаняном она тот­
час вылетела в Париж. Печальный повод собрал много
известных людей — и политиков, и деятелей культу­
ры, —они пришли проститься с Эльзой, чьи похороны
взяла на себя ФКП, хотя членом партии Эльза не была.
Лиля познакомилась с теми, кого не знала раньше, а с
некоторыми завязала и более прочные связи. В траур­
ной церемонии на бульваре Пуасоньер участвовали не
только руководители компартии Марше и Дюкло, но и
422

советский посол Валерьян Зорин, получивший указание
из Москвы выразить Лиле и Арагону глубочайшие собо­
лезнования. Приш ел еще Пабло Неруда (его присут­
ствие было очень дорого Лиле), пришли Эдгар Фор,
Жан-Луи Барро, Пьер Эмманюэль и другие. Их участие
и неподдельная скорбь хоть в какой-то степени смягчи­
ли горечь потери.
Декабрь 1976. Москва. Запись беседы с Лилей при
прощании после рождественского вечера.
«Вы видели Эльзочку? Вы говорили с ней? Спасибо,
что не забыли об этом сказать: вы теперь мне стали еще
дороже. (Понимаю, конечно, что это не более, чем стрем­
ление сделать приятное гостю. Но в голосе была такая
искренность, что не поверить в нее было попросту не­
возможно. —А. В.) С ее уходом образовалась невоспол­
нимая пустота. Мне все время хочется ей написать, а
среди писем, которые приходят, я невольно ищу письмо
от нее. Каждый день вспоминаю то один эпизод, связан­
ный с нею, то другой —и получается, что мы всегда были
вместе, даже когда разлучались на годы. Она научила
меня любить Францию, до этого моей заграницей была
Германия. Раньше я обожала Германию, а теперь прики­
пела к Франции — это все Эльзочка, ну и Арагоша, ко­
нечно. П оверите ли —страшно сказать, но мне на похо­
ронах Эльзочки было как-то тепло, совсем по-домашне­
му, такие были кругом милые люди, совсем свои. И от
этого печаль была совершенно другой. Ее во Франции
так любили, у нее были такие верные друзья, все они
стали теперь и моими, даже те, кого я раньше не знала.
Вы не рассердитесь, если я вам скажу: мне в Париже лег­
че, чем в Москве. Больше внимания, больше искреннос­
ти —так, во всяком случае, я чувствую. Вы не согласны
со мной, Вася? (К Катаняну она обращалась на вы. По­
дождала мгновенье его реакции. Катанян молчал. Явно
огорченная его молчанием, Лиля сразу потускнела, и
голос стал почему-то другим. — А. В.) Возможно, я не
права, не знаю, не знаю...»
423

Вряд ли она ошибалась. Как не понять, почему в Па*
риже ей было легче? Ничего, кроме комфорта, прият­
ных впечатлений, уважения, поклонения и, главное, об­
щества, близкого ее душе, — ничего другого ей Париж
не давал, куда бы она ни пошла, с кем бы ни встретилась,
в каком бы мероприятии ни приняла участия. А в Моск­
ве она могла ощущать себя в психологической безопас­
ности, лишь замкнувшись дома.
Сверху явно была спущена директива предать пол­
ному забвению само ее имя. В самом начале семидеся­
тых годов в Политиздате готовилась к выходу книга
эссе и стихов Пабло Неруды. Руководство издательства
потребовало от составителя и переводчика устранить
из текста всякое упоминание имени Лили. Неруда отно­
сился к ней с большим пиететом и даже, как помним,
посвятил ей стихи. Если бы его уведомили об издатель­
ских претензиях, он просто отказался бы издавать свою
книгу. Но советские издатели были верны себе: ни о чем
уведомлять автора не собирались, а позднейшие проте­
сты их не интересовали: дескать, поезд уже ушел...
Вмешался Симонов. Лишь с его помощью удалось со­
хранить совершенно невинный, но благожелательный
пассаж с упоминанием Лили (попутно удалось отстоять
и попавший под цензурные ножницы —и тоже благоже­
лательный —пассаж об Илье Эренбурге). Об этом мно­
гие годы спустя рассказала невольная участница конф­
ликта (если вообще очередное хамство партидеологов
можно назвать конфликтом), бывшая сотрудница Инос­
транной комиссии Союза писателей СССР и перевод*
чица с испанского Людмила Синянская.
Близкие пытались, не всегда успешно, оградить
Лилю от слухов, которые ползли по чьему-то наущению,
один омерзительнее другого. Уже никого не стесняясь и
не боясь никакой ответственности, анонимы —из той
же компании! —стали ее называть убийцей Маяковско­
го. Все те же люди плели вокруг нее сети интриг, добива­
ясь прежде всего полной ликвидации каких бы то ни
было следов мемориала в Гендриковом переулке. Для
424

Людмилы это стало просто навязчивой идеей, грани­
чившей с сумасшествием, она заваливала Кремль пись­
мами, требуя искоренить в любой форме даже намек на
то, что Маяковский имел хоть какое-то отнош ение к
общей с Бриками квартире. Ее ненависть к Лиле приоб­
ретала просто клинический характер, но все ее ульти­
матумы были упакованы в такой идеологический фут­
ляр, который заведомо обеспечивал им серьезное к себе
отношение на самом верху.
Дом, где завершилась жизнь Маяковского, был пол­
ностью реконструирован, все жильцы переселены, сре­
ди гигантских залов с мертвыми экспонатами затерялась
та крохотная комнатка-пенал, которая еще хранила па­
мять о поэте. Создавая этот насквозь фальшивый, мону­
ментальный — в классических советских традициях —
музей Маяковского, власти все же были готовы оставить
и старое музейное помещение (Гендриков переулок),
превратив его в публичную библиотеку имени поэта.
Даже этот весьма скромный и ничем не посягающий на
ее аппетиты проект вызвал гнев Людмилы, решившей
по такому случаю обратиться уже на высочайшее имя.
В письме Брежневу (декабрь 1971) Людмила сразу же
брала быка за рога: «Мне стали известны источники
нездоровых интересов вокруг старого здания музея.
надеются растворить коммунисти­
ческую поэзию Маяковского в бесчисленных анекдотах
о «советской Беатриче», как рекламирует себя Брик, по­
шлых аморальных разговорах, перечеркивающих свет­
лую память о брате и о народном поэте. Он расплачива­
ется за свою молодую 22-летнюю доверчивость, незна­
ние ловких, столичных женщин, за свою большую, чис­
тую, рожденную в сознании, на берегах Риона (река в
Грузии, невдалеке от которой стоит город Багдати, где
родился Маяковский. — А. В.), — любовь».
«Никакие мотивы, — продолжала Людмила, — не
могут примирить честных советских людей с такой по­
становкой вопроса. Брики — антисоциальное явление
в общественной жизни и быту и могут служить только
425

разлагающим примером, способствовать антисоветс­
кой пропаганде в широком плане за рубежом. Здесь за
широкой спиной Маяковского свободно протекала сво­
бодная «любовь» Л. Брик. Вот то основное, чем характе­
ризуется этот «мемориал». Брики боялись потерять
Маяковского. С ним ушла бы слава, возможность жить
на широкую ногу, прикрываться политическим автори­
тетом Маяковского. Вот почему они буквально застав­
ляли Маяковского потратиться на меблированные бриковские номера... Сохранение этих номеров вредный
шаг в деле воспитания молодежи. Здесь будет паломни­
чество охотников до пикантных деталей обывателя.
Волна обывательщины захлестнет мутной волной нео­
пытные группы молодежи, создаст возможность для «ле­
ваков» и космополитов организовывать здесь книжные
и другие выставки, выступления, доклады, юбилеи
предателей и изменников отечественного и зарубежно­
го происхождения. Я категорически, принципиаль­
но возражаю против оставления каких-либо следов о
поэте и моем брате в старом бриковском доме...»
Н ет сомнения в том, что вся эта демагогия с откро­
венно антисемитским душком и нескрываемой личной
злобой по отношению к престарелой Лиле вполне при­
шлась по душе тем, кому она и была адресована. Н о бю­
рократическая машина —при обязательном, по советс­
кой традиции, множестве «согласований» — раскручи­
валась очень медленно, а жизнь Людмилы подходила к
концу. Все те люди, которые вознамерились захватить
монопольное право распоряжаться наследием Маяков­
ского, видели именно в ней свою самую надежную опо­
ру. Не Лиля —«за ш ирокой спиной Маяковского», а Во­
ронцов с Колосковым и все их окружение —именно они
прятались «за ш ирокой спиной» Людмилы, решая свои
задачи. «Спина» уходила —Людмиле шел восемьдесят
девятый год...
Тогда директор музея Маяковского, Сусловым и на­
значенный, —Владимир Макаров —пошел на совершен­
но беспрецедентный шаг. Он сочинил «гражданское за­
426

вещание» Людмилы, якобы продиктованное ею за неде­
лю до смерти. Даже если она его не диктовала, то охот­
но под ним подписалась бы. Н о она не подписалась —
что же в течение почти семи дней мешало ей это сде­
лать, если она была в состоянии продиктовать текст
объемом около двадцати машинописных страниц — с
цитатами из различных источников, обилием циф р и
имен?
Ничуть не обеляя эту женщину, чья агрессивность
по отношению к Лиле превосходила всякую меру, разум­
нее считать, что ее «завещание» — не более чем апок­
риф, хотя и по тональности, и по содержанию вполне
соответствует ее «почерку». Формулировки же некото­
рых пассажей, напротив, нисколько не соответствуют
словарю, а тем более физическому состоянию умираю­
щей Людмилы. Сколь же велика была охотничья страсть
новых «маяковедов», чтобы пойти даже на такую фаль­
сификацию, заверенную подписями помощника Мака­
рова («на общественных началах») и домработницы,
обслуживавшей старуху!
«Октябрь 1917 года, —извещала псевдо-Людмила со­
ветского генсека, —дал миру поэта Маяковского. Нова­
торский характер его искусства был подготовлен всем
ходом русского освободительного движения, революци­
онной Грузией 1905 года и окончательно оформлен и
закреплен новаторским характером и содержанием Ве­
ликой Октябрьской революции». Так, по мнению запи­
сывавшего «завещание» Владимира Макарова, должна
была излагать свою последнюю волю тяжко больная, уми­
рающая женщина более чем преклонных лет.
После вступительной историко-революционной лек­
ции завещательница переходила к делу. О на давала ука­
зания, как следует отметить восьмидесятилетний юби­
лей Маяковского в июле 1973 года. «Этот день, —поуча­
ла она, — должен превратиться во Всенародный
праздник. Союз писателей в отрыве от представителей
советской общ ественности (то есть от Воронцова —
Колоскова — Макарова. — А. В.) готовит предложения
427

по проведению этого торжества. Особую активность в
этом направлении развивает К. Симонов, которому я
не доверяю совершенно. Он тесно связан с Арагоном,
В. Катаняном и его женой Л. Брик, Кирсановым и др.
Я категорически протестую против участия К. Симо­
нова и указанных лиц в каких-либо делах Маяковского».
Далее в «завещании» предлагалось создать юбилей­
ный комитет, состав которого был тоже, естественно,
обозначен. Небольшой отрывок из этого «завещания»
заслуживает отдельной — поистине бесприм ерной —
цитаты: «В состав ком итета должен войти ди­
ректор ны не создаваем ого Государственного музея
В. В. Маяковского тов. Макаров В. В. (В. В. Мака­
ров: Людмила Владимировна, может быть, не нужно меня
указывать. Мне это неудобно как-то... Вас записываю и
сам себя рекомендую!..) Л. В. Маяковская: Без вас ни­
как нельзя. Вы самый близкий мой родственник. А
еще В. В. Воронцов, Н. И. Бурмистров («помощник»
Макарова, «заверивший» своей подписью это «завеща­
ние». — А. В.)».
Совершенно очевидно, что со смертью Людмилы антибриковская кампания могла захлебнуться, поскольку
антибриковская компания теряла главный мотор, да и
фасад, которым можно было прикрывать свои действия.
Поэтому все они торопились под занавес ухватиться
хотя бы за «последнюю волю» сестры Маяковского. «Я
категорически возражаю, — говорилось далее в этом
поразительном документе, — чтобы в торжествах уча­
ствовали так называемые «друзья» Володи, его «био­
граф» В. Катанян, Л. Брик (следует большой список
«так называемых», в котором есть и Евгений Евтушен­
ко, и Андрей Вознесенский. —А. В.). Все мероприятия
этого праздника должны преследовать следующие цели:
воспитание трудящихся, особенно молодежи, в комму­
нистическом духе; способствовать выполнению народ­
нохозяйственных планов, намеченных XXIV съездом
КПСС...» Предлагалось также отстранить «Катанянов
и Бриков» от издания произведений Маяковского, «уда­
428

лить из музея тех сотрудников, которые за спиной про­
поведовали Бриков, Бурлюков, Хлебниковых и кого угод­
но, сотрудников, которых нельзя иначе назвать, как
политическим мусором. Я с полным основанием
утверждаю, что у К. Симонова, В. Катаняна, Л. Брик,
С. Кирсанова и других, которых они умело обрабаты­
вают, никогда не было и не будет любви к Маяковскому,
к его семье. Мой брат потратился на меблирован­
ные бриковские номера на Таганке (то есть на квартиру
в Гендриковом переулке. —А. В.), всю жизнь был вынуж­
ден платить за необдуманное увлечение Л. Брик-Каган
в юности... Кто такая Л. Брик, говорят многочисленные
воспоминания, документы, да и она сама, например, в
статьях о Маяковском, опубликованных после смерти
брата И, конечно же, заклинание брата «Лиля,
люби меня» потеряло всякий смысл после публикации
Л. Брик своих «историко-литературных» похождений
с Распутиным...» Под «историко-литературными похож­
дениями с Распутиным» Людмила и те, кто сочинил от
ее имени «завещание», подразумевали ту самую встречу
в поезде с бородатым «старцем», о которой рассказано
во второй главе этой книги. Лиля мельком коснулась ее
в «Альманахе с Маяковским» (1934), когда отношения
между нею и сестрами оставались еще вполне коррект­
ными; а год спустя эти самые сестры были просто вне
себя от счастья, что Лиля заручилась сталинской резо­
люцией, открывшей дорогу изданиям Маяковского, и
на них полился золотой дождь.
Еще один пассаж из этого документа заслуживает ци­
таты, но ее надо предварить небольшим объяснением.
Выдающийся французский балетмейстер Ролан Пети
поставил балет «Зажгите звезды» —хореографическую
историю любви Лили и Маяковского. Средствами свое­
го искусства Ролан П ети создал восторженный гимн
неувядающей силе чувств поэта и его музы. Труппа «Мар­
сельского балета» была приглашена с этой постановкой
в Москву, но вмешались, естественно, все те же силы, и
приглашение отменили. С очень страстной защ итой
429

балета — его музыкальных и сценических качеств —
выступила Майя Плисецкая на страницах сугубо профес­
сионального журнала «Музыкальная жизнь».
В «завещании» Людмилы об этом сказано так: «С
каким стыдом за балерину Майю Плисецкую я узнала на
днях о ее интервью («Музыкальная жизнь», номер 16,
1972) по поводу «Марсельского балета» «Зажгите звез­
ды» (о Маяковском) — сплошной апологии Л. Брик и
Л. Арагона, которых она представляет в журнале Союза
композиторов и М инистерства культуры СССР не мень­
ше как людей «преданных памяти поэта» (?!), а Л. Брик
«Вечной Музой поэта»... Мне думается, прошу Вас, с тем,
чтоб не порочить имя моего брата, пресекать такие по­
шлые выступления в советской печати. Они делают боль­
ше вреда, чем пользы. Вечная Муза не стреляет в поэта.
Л. Брик способствовала выстрелу 14 апреля 1930 года».
И дальше —совсем уже потеряв контроль над собой,
вообще забыв о необходимости соблюсти хоть какое-то
правдоподобие —сочинители документа от имени уми­
рающей Людмилы давали правительству указание об
«окончании работ по благоустройству территории»
музея, об «устранении строительных недоделок», о сро­
ках завершения работ по созданию экспозиции, об уве­
личении окладов сотрудников и, наконец, —о самом глав­
ном. «Исполнителями моей воли, —писали они опять
же от имени Людмилы, —будут директор музея В. В. Ма­
каров и коммунисты В. В. Воронцов и Н. И. Бурмист­
ров». Представить себе, что этот, почти пародийный,
апокриф будет хоть кем-то воспринят всерьез, было по­
просту невозможно.
Ан нет!.. Дождавшись смерти Людмилы, последовав­
шей 12 сентября 1972 года, Макаров послал «завещание»
в секретариат Брежнева со своим сопроводительным
письмом: «Прошу доложить лично Генеральному секре­
тарю ЦК КПСС товарищу Леониду Ильичу Брежневу о
гражданском завещании старшей сестры великого со­
ветского поэта Людмилы Владимировны Маяковской...»
Воронцову не трудно было договориться с секретариа­
430

том, чтобы генеральному секретарю «доложили». И
появилась личная бреж невская резолю ция: «Сусло­
ву М. А. Михаил Андреевич! Прошу ознакомиться с на­
стоящим письмом —а затем посоветуемся. Л. Брежнев».
На самом ли деле они там держали какой-то совет,
сказать трудно, но вопрос о том, как (и с чьим участи­
ем!) праздновать приближающийся восьмидесятилет­
ний юбилей Маяковского, был вынесен на заседание
специальной комиссии Союза писателей СССР. Мака­
ров и вся его рать были приглашены тоже, а Лиля и Ка­
танян, разумеется, нет: их судили заочно.
Союз писателей, то есть, иначе говоря, литератур­
ное начальство, всегда беспрекословно исполнял указа­
ния свыше. На этот раз, видимо, категорически четких,
безапелляционных, не подлежащих обсуждению указа­
ний не поступило. Нажимать —нажимали, но сопровож­
дая это «демократической» демагогией: обсудите, дес­
кать, посоветуйтесь коллегиально и примите правиль­
ное решение, отвечающее принципам коммунистичес­
кой идеологии и задачам по выполнению народно-хо­
зяйственных планов. Формулы гибкие, понятные для по­
священных, но открывающие кое-какие возможности
тем, желает сыграть в такую же демагогию, наполняя те
же самые формулы иным содержанием. Такой ситуаци­
ей и воспользовались те, кого особо коробила беспар­
донная акция группки окололитературных пиратов.
П оэт Алексей Сурков, один из секретарей Союза пи­
сателей, когда-то лично знавший Маяковского, конфор­
мист до мозга костей, запустил пробный шар, дав вроде
бы «чисто объективную» информацию и не высказав
своего отношения к ней: хотел понять, какой будет реак­
ция собравшихся. «Мне из разных концов сообщают, —
сказал он, —что по Москве распространился слух, что
Маяковский не застрелился, а его убили Брики и Агра­
нов что посмертное письмо Маяковского поддель­
ное». О т обсуждения этого слуха собравшиеся предпоч­
ли воздержаться, —не очень-то хотелось совсем уж вы­
валять в грязи свои имена.
431

Константин Симонов, предварительно обсудив воп­
рос с первым секретарем Союза писателей Георгием
Марковым и заручившись его поддержкой, решительно
выступил с защ итой Лили от облыжных обвинений:
«История жизни Маяковского есть история его жизни,
а не история наших симпатий или предубеждений. И
если Маяковский, предваряя за полтора года до смерти
своей автобиографией свое собрание сочинений, счи­
тает нужным назвать дату своего знакомства с Бриками
радостнейшей датой, а в адресованном правительству
посмертном (так в тексте. —А. В.) письме пишет —сти­
хи отдайте Брикам, они разберутся, —то лишить этих
людей того места, которое они занимали в биографии
Маяковского, можно только временно и насильно».
Еще резче выступил поэт Роберт Рождественский.
Н е только его стихи, но и внешность напоминали Мая­
ковского, и он всегда стремился — вольно или неволь­
но —подчеркнуть это сходство. Но главным его досто­
инством, помимо таланта, было вовсе не это, а —поря­
дочность и честность. «Если у человека сорок и пятьде­
сят процентов лирических произведений посвящено
Лиле Брик, сказал он, —то хоть мы все застрелимся,
они все равно будут посвящены Брик и никому друго­
му... Н е надо делать из Маяковского человека, пьющего
исключительно кипяченую воду (намек на известные
строки Маяковского о себе —из вступления к поэме «Во
весь голос»: «певец кипяченой и яры й враг воды сы­
рой». — А. В.)».
Расчет колосковцев на то, что среди заседавших най­
дутся люди, которые безоговорочно их поддержат, не
оправдался. Даже их сторонники предпочитали не выг­
лядеть стопроцентными извратителями истины. Л ите­
ратуровед М стислав Козьмин, возглавлявш ий «род­
ственный» музей — музей Горького, — тоже вынужден
был отметить: «Игнорировать окружение Маяковского,
в частности, Бриков нелепо. Нравится нам это, не нра­
вится, это было. Л. Брик стала навсегда фактом и жиз­
ни, и поэзии Маяковского». Казалось бы — и бесспор­
432

но, и очевидно: можно на этом поставить точку. Нет,
следует дополнение, ничего не объясняющее и только
напускающее тумана: «Но одно дело женщина в поэзии,
другое в жизни». Понимай, как хочешь...
Не остался бессловесным и Владимир Макаров, выс­
казался тоже: «Что касается Л. Брик и так далее
Ясно одно: восприятие Маяковского у Симонова, у лю­
дей, которые видели Маяковского, — одно, а у нас не­
сколько другое». Н и Симонов, ни Рождественский Мая­
ковского тоже не видели, да и надо ли было.его видеть,
чтобы не извращать историю? Задавать такие вопросы
было некому и —бесполезно.
Заместитель Макарова, некто Захаров, гнул свое: «В
окружении Маяковского мы выделяем такие фигуры, как
Горький, Серафимович... Н о ни в коем случае мы не хо­
тим на такой же основе давать таким же планом такие
фигуры, как Бурлюк, Крученых, Брики и т. д.». Горький
и Маяковский, по крайней мере с самого начала двадца­
тых годов, на дух не выносили друг друга (о постыдной
реакции Горького на смерть поэта рассказано выше), Се­
рафимович же вообще не имел к Маяковскому никакого
отношения, а с Бриками и Бурлюком, напротив, связана
была вся его жизнь. Н о тем, кто преследует, не стесня­
ясь в выборе средств, совершенно определенную цель, —
нужна ли историческая правда?
Уже после смерти Людмилы, в 1973 году, вышел оче­
редной —ежегодный —альманах «Поэзия», и там вдруг
появилось стихотворение умершего незадолго до этого
поэта Ярослава Смелякова, в котором были такие, обра­
щенные к Маяковскому, строки: «они тебя доконали, эти
лили и эти оси». Еще того больше: именно эти стихи
все тот же неутомимый Макаров включил в свой ком­
ментарий к очередному собранию сочинений Маяковс­
кого, которое выпускал журнал «Огонек». А во главе
«Огонька» стоял все тот же Софронов — одни и те же
люди, пользуясь покровительством Суслова, продолжа­
ли свою погромную акцию, надеясь и в самом деле доко­
нать не только Лилю, но и Маяковского, изобразив его
1.4

и магия Дили Брик

433

таким, каким им хотелось его видеть, а не таким, каким
он был на самом деле.
Макаровский комментарий Лиля уже не увидит —он
выйдет в свет после ее кончины. Не увидела она, к счас­
тью, и альманах «Поэзия» с кощунственными стихами
Смелякова: близкие просто скрыли от нее это издание.
Вскоре выяснилось, что Смеляков написал эти стихи в
привычном для последних лет его жизни раздраженном
и болезненном состоянии, подогреваемый всевозмож­
ным вздором, который нашептывали льнувшие к нему
собутыльники вполне определенной ориентации. Чело­
век честный и совестливый, он, придя в себя, потребо­
вал изъять это стихотворение из готовившейся к изда­
нию книги своих стихов. И вскоре умер. Но стихи уже
попали в руки воронцовцев-колосковцев, и они сумели,
на пиратский манер, втиснуть их в альманах «Поэзия»,
не испросив согласия обладателя авторских прав —вдо­
вы поэта.
Итоги этой скандальной истории подвел Констан­
тин Симонов: «Те, кому втемяшилось в голову всеми
правдами и неправдами напечатать это стихотворение
во имя сведения своих окололитературных счетов с
женщиной, присутствие которой в поэзии и биографии
Маяковского было им поперек души, не остановились
ни перед оскорблением памяти Маяковского, ни перед
неуважением к последней воле Смелякова...» И, добавим
к этому, размножили чудовищное обвинение Лили в
убийстве поэта тиражом в 600 тысяч экземпляров...

Лиля существовала теперь как бы в другом измере­
нии. П ритерпевш аяся к хуле, осознавшая, что столь
сильная ненависть к ней прямо пропорциональна силе
любви, связывавшей ее с Маяковским, она жила лишь в
кругу своих интересов, делая то, что считала нужным, и
не участвуя ни в каких сварах, которые, вопреки мне­
нию Симонова, были вовсе не «окололитературными».
О ткровенно заявившая о себе уже тогда, но расцветшая
434

пышным цветом в эпоху «демократических свобод», ан­
тисемитская вакханалия преследовала одну —главную цель: насильственно отсечь от Маяковского любимую
женщину и его ближайших друзей, увы, еврейского про­
исхождения. Лиля расплачивалась и за свои этничес­
кие корни, и за то, что фактически ей одной суждено
было стать постоянной музой поэта.
П резирая и отвергая интриги, которые плелись вок­
руг нее, она отнюдь не утратила вкуса к жизни, интере­
суясь всем, чём жила всегда и что оказывалось теперь в
центре внимания той среды, к которой всегда принад­
лежала. Она много читала, посещала выставки, ходила
в театры и на концерты. Вкусы ее всегда были индивиду­
альны, таковыми и остались: она не считалась с тем,
насколько они совпадают с устоявшимся мнением пусть
даже и близких, уважаемых ею, людей.
Бывая во Франции, она имела возможность читать
литературу, продолжавшую оставаться запретной в Со­
ветском Союзе. П рочла и Набокова — его книги при­
несли ей полное разочарование. Особо отвергла «Дар»
и «Лолиту», которую иронически называла «гимнази­
ческой дребеденью». «Ну, нравится ему (Гумберту Гумберту, герою «Лолиты». — А. В.), — рассуждала Лиля, —
щупать маленькую девочку — и только-то?! Ну и пусть
себе щупает, в чем трагедия?» Ж аль, глубинный смысл
«Лолиты», отнюдь не сводящийся к тому, кто кого «щу­
пает», она так и не оценила. В конце концов, каждый
имеет право на свой вкус, с этим ничего не поделаешь.
Набоков (и не только он) относился к числу тех писате­
лей, про которых говорят обычно: «не мой». Н е зна­
ч и т — плохой, просто — не мой...
Часто бывала на кинопросмотрах, не вдаваясь в под­
робные оценки увиденного. Очень ценила Андрея Тар­
ковского— «Иваново детство», «Рублева». Н о «Зерка­
ло», пожалуй, самое глубокое и самое трагическое про­
изведение великого режиссера, которое ей довелось
посмотреть с большим опозданием, не приняла: все по­
нятно, но малоинтересно и к тому же «снято посред­
435

ственно» —таким был убийственный ее приговор. Уди­
вилась, что бывший на просмотре вместе с ней итальян­
ский художник Ренато Гуттузо остался очень доволен,
особенно тем, что такая новаторская работа сделана в
СССР. А он, в свою очередь, был удивлен реакцией зри­
телей: «У нас через пятнадцать минут половина зала
опустела бы». Он не учел, что зал этот (в Доме кино)
был заполнен не просто зрителями, а зрителями-коллегами. О ни не могли не досмотреть фильм до конца хотя
бы из профессионального любопытства.
Официальные торжества по случаю юбилея Маяков­
ского обошлись без нее: ее не позвали, а быть незваной
гостьей она не привыкла. Но к чему официальные? Ей
было с кем отметить этот день в домашнем кругу, хотя
многие, очень многие общие друзья уже ушли из жизни.
Уже не бйло ни Асеева, ни Кирсанова, ни Бурлюка, ни
Кулешова. Роман Якобсон, после потрясений, испытан­
ных им в Праге при вторжении советских танков, попрежнему не желал приезжать в Москву. Советскому те­
левидению было запрещено показать даже в дни юби­
лея фильм «Барышня и хулиган», где новое поколение
зрителей могло бы увидеть живого Маяковского. Чего
испугались? Чем не угодил? Ведь как раз в этом фильме
Лили рядом с ним не было...
Киностудия «Мосфильм» вознамерилась сделать к
юбилею документальный фильм о Маяковском, поручив
работу Сергею Юткевичу, хорошо знавшему некогда
юбиляра. Макаров подсуетился и на этот раз —написал
донос в ЦК, предварительно о нем же договорившись с
теми, кому писал. Аргумент был единственный, и он не
скрывался. В фильме непременно скажут что-то о Лиле,
а то, чего доброго, ее и покажут: хроникальных кадров с
ее изображением хватало в избытке. Такой криминал
следовало убить в зародыше *- его и убили: съемки филь­
ма были запрещены.
Мысль о несостоявшемся фильме не давала Лиле по­
коя. Три года спустя она написала в Рим незнакомому ей
лично Феллини, предлагая сделать фильм о Маяковском
436

или «но Маяковскому». О твет не пришел. Впрочем, нет
доказательств, что Феллини письмо прочитал: его мог­
ли отфильтровать ассистенты, ограждавшие великого
режиссера от полчищ поклонников и докучливых кор­
респондентов.
Примерно тогда же (или чуть раньше) внезапно обо­
рвалась тесная и нежная дружба, которая связывала
Лилю с Плисецкой и Щ едриным. О точной причине
разрыва не было ничего известно до тех пор, пока не
появилось свидетельство В. В. Катаняна, опубликован­
ное, увы, уже после его смерти. Причину эту он называ­
ет нелепой, —так оно, несомненно, и было. По просьбе
Лили Щ едрин «проталкивал» на телевидении (его авто­
ритет был там очень велик) заявку С. И. Ю ткевича и
В. А. Катаняна на фильм о Маяковском, причем Щед­
рин заранее предупредил Лилю, что писать музыку к
фильму, если заявка пройдет, все равно не сможет, по­
скольку имеет другие обязательства, которые уже на себя
взял. Заявка прошла —в ней, среди создателей будущего
фильма, стояло имя композитора Щ едрина.
«Лиля Ю рьевна, —пишет В. В. Катанян, —по-види­
мому, забыла, что Щ едрин говорил ей год назад о своей
занятости, обидевшись и разозлившись, в гневе пове­
сила трубку. Хотя причины были нелепы, они (то
есть Майя, Щ едрин и Лиля) перестали разговаривать и
встречаться». Вполне вероятно, что Лиля действитель­
но забыла, о чем предупреждал ее Щ едрин, хотя память,
кажется, никогда ее не подводила. Но скорее всего, она
просто не могла представить себе, как может близкий
друг предпочесть любую другую работу той, которая не
просто ей дорога, но связана с именем Маяковского, —
да к тому же еще в то самое время, когда все могучие
кремлевские силы стремятся отторгнуть ее (и Василия
Абгаровича тоже) от поэта и того, что связано с ним,
изгнать ее из его биографии. Так или иначе, эта поте­
ря, по какой бы причине она ни произошла и кто бы в
ней ни был виновен, еще более сузила и без того редею­
щий круг близких друзей.
437

Напоследок судьба подарила Лиле новую встречу —
с человеком, чей огромный и разносторонний талант
был сразу же ею понят и доставил несказанную радость:
всю жизнь она тянулась к талантам, и не было для нее
большей радости, чем открыть еще один — для себя.
Человека этого звали Сергей Параджанов —сегодня это
всемирно признанный классик, тогда же он был просто
бездомным, которого гнали и травили власти несколь­
ких республик и городов. Приведший ее в восхищение
фильм Параджанова «Тени забытых предков» она уви­
дела раньше, чем автора. Едва он приехал в Москву, о
чем ей сообщили друзья, Лиля сразу же пригласила Па­
раджанова на обед, и они влюбились друг в друга с пер­
вого взгляда.
К тому времени это был известный во всем мире ки­
норежиссёр, которого отвергли власти Грузии, где он
родился, жил и работал, —отвергли за неуправляемость,
неукротимый свободный дух и нежелание считаться ни
с какими условностями, ни с какими правилами «при­
личного» поведения. Он нашел приют в Киеве, работу —
на украинской киностудии, но и там пришелся не ко дво­
ру: безраздельный хозяин Украины, один из самых неук­
ротимых партийных «ястребов» (особо отметился аг­
рессией в Чехословакию), член политбюро П етр Ше­
лест, невзлюбил «строптивого армянина» (Параджанов
был тбилисским армянином), который снимал то, что
хотел, и так, как хотел, вместо того чтобы покорно ис­
полнять заказы властей Украины, оказавшей ему «гос­
теприимство».
За Параджановым уже тянулся длинный шлейф ан­
кетных данных, обрекавших его на участь парии в «здо­
ровом социалистическом обществе». Он имел к тому
времени различные административные кары и даже су­
димость, пока еще первую — в 1947 году. Наказывали
его — и раньше, и позже — за свободомыслие и воль­
ность в речах и поступках, но всегда же камуфлировали
это то обвинением в даче взятки, то обвинением в спе­
куляции антиквариатом...
438

Особо впечатляет последнее: Параджанов покупал
приглянувшееся ему старинное кресло или старинную
люстру, потом продавал их, чтобы купить что-то другое,
более ему симпатичное в данный момент. Если бы тако­
го «движения» старинных вещей не существовало, вся
торговля антиквариатом, да и вообще само понятие «ан­
тиквариат», прекратили бы существование. Н о способ­
ны ли были гонители Параджанова усвоить эти простей­
шие истины? Его гноили в тюрьме, потому что хотели
гноить, а не потому, что он был в чем-то виновен.
Приезд в Москву осенью 1973 года был его триум­
фом и его бедой. С Лилей он встречался только два
раза — этого было вполне достаточно, чтобы его нео­
бузданный, огромный талант вызвал в ней необычайный
восторг, несмотря на то, что, как оказалось, он никогда
не читал Маяковского: что делать, свободный человек —
имеет право читать, кого хочет, и не читать того, кто
ему не интересен. Столь же восторженно встречала Па­
раджанова московская творческая интеллигенция, —
где бы он ни появился. Снова показывали и «Тени забы­
ты х предков», и «Ц вет граната», и «С аят-Н о ва» —
фильм, посвященный классику армянской поэзии.
П рием, который Параджанову оказали в Москве,
слова, которые он произносил на разных просмотрах и
дружеских встречах, —информация об этом весьма обо­
гатила его лубянское досье. Еще двумя годами раньше
глава КГБ Ю рий Андропов докладывал членам полит­
бюро о речи, произнесенной Параджановым в Минске
на творческой встрече с ним. «Выступление Параджа­
нова, — сообщал Андропов, — носивш ее явно демаго­
гический характер, вызывало возмущение большинст­
ва присутствующих». Теперь от «выражения возмуще­
ния» перешли к делу. По возвращении из Москвы в Киев,
17 декабря 1973 года, Параджанова арестовали.
На этот раз обвинение было особенно грязным. Его
обвинили в гомосексуализме (он был тогда официаль­
но в СССР запрещен и относился к числу деяний, пре­
дусмотренных Уголовным кодексом), да к тому же еще
439

сопряженном с насилием и повлекшем за собой тяжкие
последствия: ему пытались «пришить» самоубийство
одного архитектора — якобы объекта его сексуальных
домогательств. В обвинительном заключении было ска­
зано, что Параджанов изнасиловал не просто некоего
мужчину, а «члена КПСС», что должно было, очевидно,
служить отягчающим вину обстоятельством.
В э1т>м пассаже явственно слышен отзвук безумных
застольных рассказов самого Параджанова, который не
раз хвастался, что «всегда мстил коммунистам и старал­
ся их изнасиловать. Всего изнасиловал триста комму­
нистов». Автор доноса теперь известен —его,имя и его
«творение» содержатся в деле Параджанова, и сам ре­
жиссер уже после отсидки успел узнать его. Узнать —и
простить...
Получив соверш енно сразившее ее сообщение об
аресте Параджанова, Лиля поспешила уведомить об этом
и Арагона, и своих зарубежных друзей. Имя арестован­
ного режиссера уже было широко известно в творчес­
ких кругах на Западе, поэтому реакция не замедлила. Был
создан международный комитет по спасению Пара­
джанова во главе с Лукино Висконти. В него вошли еще
Пьер-Паоло Пазолини, Джон Апдайк, Тонино Гуэрра и
другие всемирно известные деятели литературы и ис­
кусства.
К их обращениям советские власти, как и следовало
ожидать, остались глухи. Но Лиля не теряла надежды,
хотя глумление над Параджановым стало уже публичным.
Первый заместитель прокурора города Киева написал
про него в газете, что Параджанов «вел аморальный об­
раз жизни, разрушил семью, превратил свою квартиру в
притон распутства, занимался половым развратом и те­
перь привлечен к ответственности». П ри­
говора к тому времени еще не было, но публикация ста­
тьи означала, что он предрешен.
Параджанова осудили на пять лет лагерей строгого
режима и отправили отбывать наказание вместе с уголовниками-рецидивистами. Он имел право писать не
440

более двух писем в месяц. Одним из них обычно оказы­
валось письмо к сыну Сурену и его матери, с которой
Параджанов давно разошелся, оставшись в дружеских
отношениях, другим —к Лиле и Катаняну. Эта перепис­
ка, несомненно, помогала ему выжить в лагерных усло­
виях, давала силы, связывала с миром, которого он был
лишен. Для Лили же это была насущная потребность де­
ятельной помощи преследуемому таланту, что —теперь,
ретроспективно, это видно с особой отчетливостью —
всегда было главным делом ее жизни.
«Бесценный наш Сергей Иосифович», «Самый лю­
бимый, самый родной, удивительный Сергей Иосифо­
вич» —такими обращениями начинались письма Лили
и Катаняна в гулаговский ад. «Вы удивительные друзья, —
отвечал он им, —вы превзошли всех моих друзей благо­
родством». Ему писали в лагерь многие, не убоявшиеся
таким образом вы звать гнев властей предержащ их:
Ю рий Любимов, Андрей Тарковский, другие режиссе­
ры, писатели, художники — Кира Муратова, Василий
Шукшин, Эмиль Лотяну. Но ничего не было важней и
дороже писем о тЛ и ли и Катаняна. «Беспокоимся, бес­
покоимся о Вашем сердце, —писали они. —Держитесь,
ради Бога! Вы так нужны нам (человечеству) — самый
лучший, самый добрый, самый талантливый, любимый
Сергей Иосифович». Он отвечал, получив присланную
Лилей посылку: «Вероятно, стоило жить, чтобы ощу­
тить в изоляции, во сне присутствие друзей, их дыха­
ние, и тепло, и запахи, хотя бы ананаса, которого Вы
касались».
В каком-то смысле переписка Лили с Параджановым
глубже, эмоциональнее и даже «функциональнее», чем
ее же переписка с Маяковским: в ней больше непосред­
ственности, искренности, осознания огромной, жизнен­
ной для адресата, важности каждого слова. Не случайно
же в одном из лагерных посланий Параджанов написал:
«Не знаю, во что оценивается Ваша доброта и сердце.
Что и когда я мог бы выразить в ответ. Для «чуда»
мне необходимо Ваше здоровье и доброта».
441

Чутьем художника он ощущал, что эта хрупкая и боль­
ная женщина весьма преклонных лет может стать его
добрым гением, его спасительницей — и всем своим
естеством откликался на протянутую ему руку. Он поги­
бал в том кошмаре, в который его загнал маразмирующий большевизм и его выжившие из ума, но ставшие от
этого еще более злобными вожди. Знал, насколько они
глухи и к доводам разума, и к мировому общественному
мнению, и тем более к стонам своих жертв: понятие со­
страдания этим борцам за счастье всего человечества
было абсолютно чуждо. И все же настойчивость и энер­
гия Лили, ее искренность и дружелюбие помогали не
впасть в о тч аян и е. «...С трогий реж им , — писал он
Лиле, — отары прокаженных, татуированных, матер­
щинников. Страшно! Тут я урод, так как ничего не пони­
маю —ни жаргона, ни правил игры. К сожалению,
я не Маугли, чтобы в свои годы изучать язык джунглей».
С ужасом узнав сначала о смерти Шукшина, потом о ги­
бели Пазолини, одного из своих защитников (увиден­
ный ею в Париже фильм Пазолини «Сало, или 40 дней
Содома» Лиля считала «кошмаром» и невероятным сво­
им чутьем почувствовала близкий и трагический конец
режиссера), он еще больше уверовал в Лилю —никого
другого, кто мог бы не просто сочувствовать, а что-то
делать ему во благо, не оставалось.
Так ему казалось, хотя это не вполне соответствова­
ло истине. И склю чительно популярный в Советском
Союзе ^всенародно любимый мим Ю рий Никулин спе­
циально устроил гастроли своего цирка в Киеве, чтобы
прорваться к республиканским властям (он знал, что
никто ему не откажет в приеме) и добиваться у них дос­
рочного освобождения Параджанова. Н а прием он про­
рвался, но достучаться до их сердец не удалось даже ему.
Впрочем, вряд ли какие-либо поблажки Параджанову
вообще входили в компетенцию республиканских влас­
тей: он «числился» за Москвой, за самым высоким Л у­
бянским начальством, без согласия которого никто не
был вправе облегчить его участь. Даже если бы захотел.
442

Лиля совсем извелась в борьбе за освобождение Па­
раджанова, и о н понял это. Теперь не она утешала его, а
он —ее. «Пугает меня, —писал Параджанов, —тревога
Лили Ю рьевны, ее сон и грустные нотки между строк.
Вы, в происшедшей моей переоценке ценностей и лю­
дей, оказались удивительными, щедрыми, мудрыми и
великими. Вас не одержал тот страх, который овладел
близкими моими друзьями на Украине и в Грузии».
Н е только утешал — пытался найти хоть какой-то,
доступный ему, способ выразить свою благодарность. В
лагере, среди разных прочих работ, была у него и такая:
вытряхивать мешки из-под сахара. Из одного мешка он
сшил куклу, изображавшую Лилю, и вдобавок еще —дам­
скую сумочку и маленькую лошадку. В другой раз сделал
коллаж. Лиля знала толк в таких поделках, а еще боль­
ше — чего стоит фантазия художника, стремящегося
сделать приятное дорогому для него человеку.
В П ариже тем временем устроили выставку, посвя­
щенную Маяковскому, — Лиля и Катанян улетели для
участия в ней. В Москве на подобной выставке она была
незваным гостем, в П ариже —самым важным персона­
жем, живой легендой. О на дала пресс-конференцию,
выступала по радио и телевидению, общалась с молоде­
жью, толпившейся в выставочных залах.
Но душа была неспокойна, и Лиля поспешила обрат­
но. Прошел слух, что к семидесятилетию Брежнева, как
и положено к круглым датам всех самодержцев, объявят
по столь счастливому поводу широкую амнистию, —слух
был ложным и даже просто абсурдным: «хозяин» хоть и
был куда могущественней любого монарха, но публично
себя изображать таковым, да еще на радость каким-то
там заключенным, —этого он позволить себе не мог. И
главное —не собирался. Приближенные тоже не подсу­
етились —им-то это было совсем ни к чему. «Мы верну­
лись на две недели раньше срока, чтобы быть ближе к
Вам, — сообщали Лиля и Катанян Параджанову. (Это
было, конечно, слабым для него утешением. —А. В.) —
Подумать только, что мы виделись с Вами только два
443

раза! Мы влюблены в Вас... Никого нет роднее, ближе
Вас. Обнимаем крепко, крепко».
Письма Лили, воспоминания близких ей людей нео­
споримо свидетельствуют о том, что все это время она
неотступно думала о судьбе Параджанова и искала ходы,
чтобы как-то ему помочь. В тот рождественский вечер,
который я провел в ее доме, она тоже была полна забот
об этом. Н о ни за столом, ни в передней, когда мы долго­
долго прощались и все никак не могли уйти, имя Пара­
джанова не было произнесено ни разу. И это тоже гово­
рило о многом: под водку и закуску не очень-то хочется
говорить о самом больном и самом сокровенном.
Через шесть дней после того, как мы у нее были, Лиля
(подпись Василия Абгаровича Катаняна тоже стоит под
всеми ее письмами Параджанову, но писала их только
она) извещала «драгоценного Сереженьку», что «в Мос­
кве —мороз. Я его удержать не могу». И в моей памяти
тоже остался тот свирепый декабрьский холод, даже в
квартире, —спасением от него была не столько водка,
сколько присутствие Лили и ее стремление доставить
радость своим гостям. Иногда она замолкала, вдруг на
короткое время уходила в себя. Не с Параджановым ли в
это время она вела мысленный свой разговор?

БЫ ТЬ Ж Е Н Щ И Н О Й ВЕЛ И К И Й ШАГ
сли быть точным, летала Лиля в Париж тем годом не
только для того, чтобы обсуждать план спасения
Параджанова. 11 ноября по новому стилю ей исполня­
лось восемьдесят пять лет, — отметить этот день хоте­
лось среди своих. В веселой и шумной компании близ­
ких по духу, чтобы это вернуло ее, пусть только мыслен­
но, в былые годы и напомнило о том, какая необыкно­
венная жизнь осталась позади. Ее замысел был тем бо­
лее обоснован, что годом раньше произошло еще одно

Е

444

знакомство, и оно сулило продолжение «сюжета» в Па­
риже и соответственное юбилейное торжество. О том,
как это знакомство произошло, со слов Лили рассказал
в своих мемуарах В. В. Катанян.
Однажды, отправляясь в Париж, Лиля и В. А. Ката­
нян ожидали посадки в Ш ереметьевском аэропорту.
Самолет прилетал из Токио и после часовой остановки
в Москве продолжал свой путь до Парижа. В группе при­
бывших из Токио транзитных пассажиров оказался один
человек, который мельком был знаком с Лилей по ее
предыдущим визитам во французскую столицу. Это по­
зволило ему подойти к Лиле, напомнить о прежней встре­
че и сказать, что один господин, его коллега, хотел бы с
ней познакомиться. Пассажира звали Пьер Берже, он
работал директором в фирме Ива Сен-Лорана. А «колле­
гой», пожелавшим познакомиться с Лилей, оказался сам
Ив: пожилая дама с огромными глазами немыслимой
красоты, так отличавшаяся от аэродромной толпы, не
могла не привлечь его внимания. Скорее всего, и он тоже,
как Пьер Берже, видел Лилю в Париже: ведь в первые
послевоенные годы, да и позже, бывая в гостях у Араго­
нов, она с удовольствием вела там светскую жизнь. Весь
п ол ет они п р о б о л тал и о модах (лю бим ая Л и л и н а
тема!) —разговор был в общем-то ни к чемуникого не
обязывающим и по логике не должен был иметь ника­
кой перспективы на продолжение.
И однако —имел! Разыскать Лилю в П ариже было,
естественно, проще простого. Цветы прибыли уже на­
завтра, за ними —приглашение на обед, и так —едва ли
не каждый день. Лиля сразу же вошла в общество СенЛорана. Художник Ж ак Гранж, актер Паскаль Грегори,
так называемая «золотая молодежь», или «мальчики СенЛорана», —в этой среде и проходили все ее парижские
дни. Арагон как-то отошел на второй план, да и у него
теперь была другая жизнь, не зажатая присутствием
Эльзы.
Газета «Монд», которой Лиля дала интервью, сооб­
щила с ее слов, что после смерти Эльзы Арагон предло­
445

жил ей и Василию Абгаровичу переехать во Францию и
жить с ним. Лиля заплакала: «У меня в Москве все, там
мой язык, там мои несчастья. Там у меня Брик и Маяков­
ский. И я не могу это оставить. Для чего? Чтобы здесь
есть ананасы и рябчиков жевать? Там моя родина, мой
дом —там». Хотя Лиля вряд ли в живом разговоре, даже
и с журналистом, изъяснялась газетными клише, она ко­
нечно ixe ни при каких условиях не собиралась «под за­
навес» уезжать навсегда во Францию, сколько бы ее ни
любила, и оказаться там фактически приживалкой. Но
было ли вообще искренним предложение Арагона? Хо­
телось ли ему самому перейти из-под контроля жены под
контроль свояченицы?
П ора бы уже назвать вещи своими именами, без хан­
жества и стыдливых ужимок, как это и принято сейчас
(порой, увы, с перехлестами, но мы попытаемся их из­
бежать). П ри жизни Эльзы Арагон не мог проявить спе­
цифические особенности своей сексуальной ориента­
ции, безуспешно, как видно, им подавлявшейся долгие
годы, и лишь теперь получил волю, которой спешил вос­
пользоваться, хорош о сознавая, что время уходит. Бли­
жайшим другом Арагона стал литератор Ж ан Риста,
которому в близком будущем предстоит оказаться его
душеприказчиком и единственным наследником (стало
быть, и наследником Эльзы Триоле, прежде всего ее ав­
торских прав), обойдя в этом и Лилю, и В. А. Катаня­
на — после ее смерти. (Как пишет В. В. Катанян, его
отец в 1979 году пытался «выцарапать» у Арагона пись­
ма Лили Эльзе, но тот даже «отказался разговаривать на
эту тему».)
О разительных переменах, которые произошли с Ара­
гоном, вполне красноречиво говорит такой, например,
факт. П рочитав самые первые вещи никому еще не из­
вестного Эдуарда Лимонова й безошибочно, как всегда,
поняв, что имеет дело с даровитым писателем, Лиля дала
ему, перед его отбытием в эмиграцию, рекомендатель­
ное письмо к Арагону. «Допуск к телу» находился уже
безраздельно в руках Ж ана Риста, и он не состоялся.
446

Даже просто письмо, и то Арагону не передал... Пред­
ставить себе нечто подобное в минувшие десятилетия
было попросту невозможно.
Единичные встречи Лили с Арагоном в Париже пос­
ле смерти Эльзы — это встречи фактически с совсем
другим человеком. Не с «Арагошенькой», а со знатным
писателем Луи Арагоном, преисполненным совсем иных
чувств. Все свое время он проводил теперь в обществе
Ж ана Риста и его друзей. Лиля осталась лишь памятью
об уже перевернутой странице жизни. О ттого и тепе­
решнее ее пребывание в Париже ничуть не походило на
те, которые были раньше: образ жизни другой, и люди
совершенно другие. Хотя бы уже потому, что —не из «ле­
вого спектра»...
Дорогие подарки, которые Лиля получала изо дня в
день, роскош ные приемы, увеселительные поездки —
возвращение в молодость казалось уже не мифом, а впол­
не осязаемой реальностью. Но был еще один человек из
того же самого общества, который не просто весело
проводил с ней время, а совсем не на шутку влюбился.
Ей было тогда восемьдесят четыре, романисту и дра­
матургу, а потом еще и фотохудожнику с громким име­
нем (сейчас, когда я пишу эти строки, весь Париж окле­
ен гигантскими рекламными щитами, приглашающими
на выставку его портретов и затейливых композиций:
смесь живописи и фото) Франсуа-Мари Банье двадцать
девять. Возрастная разница поражала всех, только не
Лилю. О на всегда считала, что для увлечений, тем
паче —любви, нет вообще никаких условностей, ника^
ких запретов или границ. Ж изнь лишь подтверждала
справедливость ее суждений. Интервью, которое взял
у нее Банье и опубликовал в газете «Монд» 4 декабря
1975 года, сочетало в себе оригинальность и остроту
мысли с эмоциональным подъемом и романтической
сентиментальностью. О но точно отражало ее состоя­
ние, ее душевный мир в этот момент. Катанян был ря­
дом, но ни малейшей помехой ее увлечениям он не был
и быть не мог.
447

Прощаясь, Банье клялся в «любви до гроба». Каза­
лось, все это не более, чем дивное завершение очеред­
ного парижского сезона, который доставил ей столько
радости и поднял дух. Н о не успела она приземлиться в
Ш ереметьевском аэропорту и добраться до дома —те­
лефонны й звонок из Парижа! Банье: «Лечу, ждите в
Москве». Письма, телеграммы, телефонные звонки
довали один за другим. Какие-то гонцы приносили по­
дарки. Вслед за ними примчался и сам Банье. С утра до
вечера он пропадал в Переделкине, которое Лиля теперь
в любое время года предпочитала Москве. Эти прилеты
повторились ещ е несколько раз — Лиля чувствовала
себя снова влюбленной молодой женщиной, подтверж­
дая живым примером хорошо известную истину: жен­
щине не столько лет, сколько указано в ее паспорте, а
столько, сколько ей дают влюбленные в нее мужчины.
Теперь, в семьдесят шестом, направляясь снова в Па­
риж, чтобы отпраздновать свой юбилей, Лиля хорошо
знала, какое блестящее общество ее там ожидает. На этот
раз приглашение пришло не от Арагона, а от Банье. И
предстояло ей жить не в уютной комнатке на улице Варенн и не на «Мельнице», где все напоминало о безвозв­
ратно ушедшем прошлом. Лиле и Катаняну был заказан
апартамент в одном из лучших отелей Парижа «PlazaAtheniie» на проспекте Монтеня, который известен во
всем мире тем, что на нем расположены самые дорогие
магазины самой высокой моды. Номер по соседству за­
нимал одноглазый израильский генерал, герой Ш ести­
дневной войны Моше Даян, соседкой с другой стороны
оказалась Софи Л орен. Н а обед Лилю сразу же пригла­
сил председатель Национального собрания Эдгар Фор,
затем посыпались новые приглашения, иногда по два на
день: Мадлен Рено и Ж ан Луи Барро, Эмиль Айо, Жюльет Греко, Франсуаза Саган, Ж анна Моро... «Мальчики»
от Сен-Лорана ежедневно приносили новые наряды вме­
сте с сопутствующей им бижутерией и духами. Дежурив­
шие у отеля автомашины были к услугам Лили в любое
время суток.
448

11 ноября, в день ее юбилея, Ив Сен-Лоран устроил
роскошный пир у «Максима». Появился, наконец, Луи
Арагон, с которым и в этот приезд —по вполне понят­
ным причинам —она виделась мало. Пришли все, кто
теперь ежедневно ее окружал в Париже, и Банье, ясное
дело, прежде всего. Пришли владельцы прославленных
фирм — законодатели мод, производители лучших за­
пахов в мире. Пришли Ротшильды и другие знаменито­
сти из высшего света —об этой среде она не могла меч­
тать даже в самые звездные свои дни и часы.
К юбилею Сен-Лоран «сочинил» для нее специаль­
ное платье, оно было доставлено ей с величайшими це­
ремониями еще утром того же дня, и вечером она блис­
тала в нем на своем юбилее, поражая всех неувядающей
красотой, легкостью движений и острыми шутками на
прекрасном французском. Потом ее видели в этом пла­
тье на концертах, в театре и в ресторанах: в таком наря­
де, вопреки ритуалу, было не грешно появиться и не­
сколько раз, хотя планировалось, что платье будет наде­
то лишь единожды.
Своими глазами я его никогда не видел, поэтому могу
привести лишь свидетельство очевидца: «Торжествен­
ность и печаль. Все было в разных фактурах и оттенках
черного». Меня почему-то преследует дикая и даже, быть
может, абсурдная мысль: не напоминает ли этот роскош­
ный подарок заказ Моцарту его великого «Реквиема»?
Она пришла ко мне, эта мысль, после того, как я узнал,
каким было продолжение судьбы уникального платья:
Алла Демидова —и в России, и за границей —читала в
нем «Реквием» Анны Ахматовой.
В тот московский рождественский вечер, который
мне суждено было провести вместе с Лилей, —после ее
возвращения из Парижа — она надела другое, не юби­
лейное, платье, которое, несомненно, было из той же
сен-лорановской коллекции, сделано для нее и ей посвя­
щено. Стильный вечерний наряд, яркий, без пестроты,
но и он с заметной примесью черного цвета, сидел на
ней великолепно, а па лице Лили сохранился отблеск
449

парижских встреч. Потускнеть ему не дали ни жесто­
кий мороз, ни московский быт, в который она сразу же
окунулась.
Декабрь 1976. Москва. Запись рассказа Лили Брик
за рождественским столом.
«Почему французы так не любят парижских ново­
строек? Ведь не может же город перестать строиться. И
не может все время имитировать прежнюю архитекту­
ру. Каждая эпоха должна оставить в великом городе свои
следы. Одна не похожа на другую, —значит, и построй­
ки не будут похожи друг на друга. Мне все уши прожуж­
жали: посмотрите, как изуродовали Париж, как он теря­
ет свой прежний облик. В этой ностальгии есть какаято эгоистичная ограниченность: пусть все останется та­
ким, каким было при моей молодости. Н о у другого по­
коления есть своя молодость, и ему понравится тот го­
род, в котором провел ее именно он, а не тот, в котором
ее проводили мы.
Арагон позвал меня обедать на Монпарнасскую баш­
ню, на пятьдесят шестой этаж. И что там плохого? Мне
говорят: торчит, как гвоздь, подавляя все окрест. Да ни­
чего подобного! Сверху, из ресторана, прекрасный вид,
не говоря о кухне, и башня нисколько меня не раздража­
ет. Рядом один Париж, и тут же другой. Н епрерывность
жизни. По-моему, замечательно.
Мне никогда еще не было так хорошо в Париже, как
в этот раз. Нам открылся тот самый Париж, который
существует в воображении людей, много о нем начитав­
шихся. Н е совсем реальный и в то же время более ис­
тинный, чем сама реальность. И вот, хотя бы под зана­
вес, судьба мне его подарила. Вполне достойное завер­
шение жизни.
(Вознесенскому) Андрюша, ведь я говорила вам пе­
ред поездкой: «Надоело быть немощной. Вот порадуем­
ся напоследок, гульнем в Париже, и —хватит!» Вы по­
мните, Андрюша? (Это уже второе или даже третье упо­
минание об одном и том же. Тема, видимо, сидит зано450

зой в ее мозгу. На этот раз Андрей подтвердить отказал­
ся, предпочитая аппетитно уплетать миноги. —А. В.)
Когда мы собирались в поездку, я сказала Васе: «Про­
ведем время, ни в чем себе не отказывая. Получим от
Парижа все, что он может дать. Я покажу вам такой Па­
риж, какого вы еще не видели. А потом уйдем из жизни.
Вместе. И добровольно». Вы помните, Вася? Ну, скажи­
те, что хорошего в медленном увядании и в борьбе со
своими болезнями? Зачем все это? Ж изнь прожита, и
прожита не зря. И хватит. Что может быть лучше: Па­
риж во всем его блеске, с его неувядающей жизнью —и
на этом конец? Я правильно говорю, Вася? (Катанян не
проронил ни слова. В течение всего этого монолога он
сидел, опустив голову и разглядывая свою тарелку. Лишь
теперь Вознесенский прервал Лилю: «Ну, что вы такое
говорите, Лиля Ю рьевна! Давайте лучше выпьем». Она
поднесла бокал к губам, не сделав ни одного глотка.
Вздохнула. —А. В.) Париж заставил меня забыть об этих
планах. Помог оттаять. Ж изнь все-таки прекрасна. И
есть еще множество дел».

Одно дело, по крайней мере, она должна была завер­
шить. Судьба Параджанова не давала покоя. Все обра­
щения по инстанциям' не приносили результата. Веро­
ятней всего, существовало какое-то высокое указание не
идти ни на какие поблажки. Высокое указание можно
было преодолеть лишь еще более высоким. Скорее все­
го —самым высоким. Но до «самого» было очень не про­
сто добраться. И тут представился случай.
По случаю восьмидесятилетия Арагона Кремль по­
жаловал ему в октябре 1977 года орден Дружбы народов.
Лиля знала, что приезжать в Москву Арагон не намерен -»■
он не был здесь уже несколько лет. Еще того больше: он
имел намерение вообще отказаться от ордена, хотя пя­
тью годами раньше без проблем принял куда более высо­
кий орден — Октябрьской революции, — которым его
наградили по случаю семидесятипятилетия.
451

Моментально поняв, какой открывается шанс, Лиля
помчалась в Париж. Никакой Риста ничему помешать
уже не мог. Она убедила Арагона не только приехать за
орденом в Москву, но и во что бы то ни стало встретить­
ся с Брежневым: вряд ли кто-нибудь мог отказать преста­
релому юбиляру в такой просьбе, не зная к тому же, ка­
кой план он заготовил.
Все получилось именно так, как задумала Лиля. Не
исключаю, что, хоть и лживое, обвйнение Параджано­
ва в гомосексуализме, о чем Арагон, разумеется, знал,
в немалой степени повлияло на его готовность вме­
шаться.
В декабре Арагон приехал за орденом, и ему устрои­
ли встречу с Брежневым в неофициальной обстановке.
Оба они оказались в Большом на балете «Анна Карени­
на», автором которого был Щ едрин, а танцевала Майя
Плисецкая. Арагона пригласили в ложу Брежнева, и в
антракте, в «комнате отдыха», существовавшей позади
ложи еще со сталинских времен, он изложил Брежне­
ву свою просьбу: отпустить на волю великого режиссе­
ра, прославивш его советское киноискусство на весь
мир.
Об этом великом режиссере Брежнев никакого по­
нятия не имел, даже имени такого никогда не слышал.
Н о что ему стоило оказать услугу знаменитому француз­
скому писателю, тем более члену ЦК одной из «братс­
ких» компартий? «Вопрос решен», —сказал он Арагону,
не вдаваясь в подробности. Арагон тотчас отправился
за кулисы. Плисецкая, едва дослушав его, кинулась к те­
лефону. С Лилей она была по-прежнему в ссоре — ин­
формацию принял ее друг Василий Васильевич Ката­
нян. И — просто трудно поверить!.. Брежнев сдержал
слово без проволочек. Как это было оформлено, значе­
ния не имеет, но уже 30 декабря, на год раньше срока,
Параджанова освободили.
Лиля имела все основания ждать его к Новому году,
но он полетел в Тбилиси. Там был сын, все близкие люди.
Город, который его предал, и все равно —свой. До боли
452

знакомый. И родной навсегда. Для Лили это было ог­
ромной, незалечимой обидой. Н о она простила и это.
Когда он все же приехал в Москву, они виделись каждый
день. На память об этих встречах остались привезен­
ные им подарки —коллажи, рисунки, всевозможные по­
делки, несущие на себе печать его буйной фантазии.
Лиля предложила ему —бездомному, в сущности, нигде
не имевшему постоянной крыши, —навсегда остаться в
их доме: мысль о возрождении какого-то подобия гендриковской коммуны была и сладостной, и реальной.
Нет, реальной она не была. Параджанов перестал бы
быть Параджановым, если бы смог замкнуться даже и в
этом доме, где его ждали уют, забота, общество людей,
влюбленных в его талант. Он был поистине вольной пти­
цей — отнюдь не в метафорическом смысле слова — и
мог принадлежать только самому себе. Только себе —и
никому больше. Он уехал. П онять его поступок было
можно, смириться с ним —куда тяжелей. Финал много­
летней драмы, в которой Лиля играла ведущую роль,
оказался не совсем таким, каким она его себе представ­
ляла.
Обида была, но и в помине не было того, что приду­
мал, как истолковал эти события —уже после ее смер­
ти — один из биографов Маяковского, безжалостный,
чем-то люто озлобленный и вскоре трагически запла­
тивший сам за эту озлобленность, сведя счеты с собой.
Ю рий Карабчиевский, автор талантливо написанной,
но абсолю тно несправедливой книги «Воскресение
Маяковского», сочинил легенду о том, что, столкнув­
шись лицом к лицу с неразделенной, грубо отвергнутой,
притом отнюдь не платонической, любовью к Параджа­
нову, Лиля не смогла пережить эту драму, и этот удар свел
ее вскоре в могилу.
Имеет смысл привести довольно длинную цитату из
его незаурядного сочинения. «Лиля Ю рьевна была ум­
ным и тонким человеком и, не в пример Осипу Брику,
человеком одаренным в слове. Но главное в ней,
конечно, не это, главное —дар быть женщиной. Ее
453

дом был собранием различных коллекций и редких из­
делий: картины, фарфоровые масленки, расписные под­
носы, браслеты и кольца... На этой эстетской, почти
бескорыстной любви к драгоценностям, на умении уви­
деть прекрасную вещь и безошибочно оценить ее сто­
имость и сошлись они в последние годы с предметом ее
последней страсти. Это был известный кинорежиссер,
человек оригинальный и одаренный. Он искренне вос­
хищался удивительной женщиной, он попросту был от
нее в восторге, но, конечно, полной взаимностью ей
отвечать не мог, тем более, что к этому времени женщи­
ны —не только старые, но молодые —вообще переста­
ли его интересовать».
Далее, фантазируя в русле придуманной им самим
схемы, автор этой новеллы (он сам дал такое жанровое
обозначение своей выдумке) утверждал, что Лиля спе­
циально заказала в «прославленной фирме со звучным
названием» семь платьев на каждый день недели, чтобы
«хорошо подготовиться» к встрече с предметом своей
закатной любви и поразить его своими нарядами. Но
любовь не состоялась, и «что-то в ней надломилось пос­
ле этой истории — сначала в душе, потом в теле.
Каждый день она ждала, что он приедет». Но он не при­
ехал — и она погибла.
Лилю всю жизнь преследовали легенды —одна неле­
пее другой. Случались и более мерзкие. Н о такой, кото­
рая была бы равна по пошлости этой, — не было никог­
да. Какая-то взбесившаяся на сексуальной почве стару­
ха, какой-то патологический роман коллекционера с
коллекционершей, и еще эти платья от Сен-Лорана, спе­
циально ею заказанные, — расплатиться за такой «за­
каз» она не смогла бы, даже продав все свои коллекции...
Можно только порадоваться, что Лиле не довелось уз­
нать о новой — и последней -в ее жизни —лжи «за гро­
бом», на которую она уже не могла ответить.
Ответил сам Параджанов, направив письмо в редак­
цию журнала, который опубликовал фрагменты его кни­
ги перед ее выходом. Сообщая о том, что он «с отвраще454

ннем прочитал опус Карабчиевского», Параджанов
писал о своем желании подать на автора в суд «за клеве­
ту на наши отнош ения с Л. Ю. Брик».
Болезнь помешала ему осуществить это намерение.
«Лилия Ю рьевна, — продолжал Параджанов, — самая
замечательная из женщин, с которыми меня сталкивала
судьба, —никогда не была влюблена в меня, и объяснять
ее смерть «неразделенной любовью» —значит безнрав­
ственно сплетничать и унижать ее посм ертно.
Наши отношения всегда были чисто дружеские».
Это письмо говорило о благородстве Параджанова
и его верности памяти Лили, но оно все же не могло
остановить рапространение лжи, запущенной дарови­
тым автором в скандально эпатирующей читателя кни­
ге. В этом была, вероятно, какая-то закономерность:
очень бурно прожитая жизнь не могла завершиться по­
смертным благоговением окружающих, лишенным ка­
кой-либо новой скандальности. Горько лишь то, что фи­
нальный комок грязи вылетел не из того угла, откуда его
можно было бы ждать.
Впрочем, и самые достойные люди, случалось, ис­
пытывали к Лиле отнюдь не добрые чувства. К примеру,
один очень уважаемый в России поэт и переводчик Ар­
кадий Ш тейнберг почему-то настолько ее ненавидел,
что вообще не мог находиться в ее присутствии. Однаж­
ды он был в консерватории на концерте Исаака Стерна
и все время испытывал ничем не объяснимое беспокой­
ство. Когда концерт закончился, он увидел Лилю среди
выходивших из зала —и понял все...
Предчувствуя, что конец близок, Лиля решила вер­
нуться к последнему, возможно, самому драматичному в
ее жизни, сюжету, который все еще не имел своего за­
верш ения. О на узнала американский адрес Татьяны
Яковлевой и вступила с ней в переписку. Рассказала, что
сохранила письма Татьяны к Маяковскому, в том числе
и то, где она сама сообщала ему о своей помолвке с ви­
контом дю Плесси. Письмо, которое никогда не было
опубликовано.

Десять лет спустя Татьяну навестила в Соединенных
Штатах писательница Зоя Богуславская, жена Вознесен­
ского и так же, как он сам, добрая знакомая Лили. «Я ей
ответила на ее письмо, — рассказывала Татьяна своей
гостье, —сказав, что абсолютно ее понимаю и оправды­
ваю, и только прошу, чтобы она все мои письма Маяков­
скому сожгла. О на ответила, что тоже меня понимает и
оправдывает. Так что перед смертью мы объяснились.
И простили друг друга».
Все, кто знает об этой истории, убеждены, что Лиля
исполнила просьбу Татьяны и уничтожила драгоценней­
шие документы —письма к Маяковскому той женщины,
без которой не существует ни биографии поэта, ни био­
графии самой Лили.
Так ли это на самом деле? Характер Лили и ее, впол­
не естественное, желание сохранить за собой монополь­
ное положение «при» Маяковском позволяют считать,
что она могла бы решиться на этот безумный шаг. Под­
тверждением может и служить и тот несомненный факт,
что не очень приятные ей письма из эпистолярного дуэ­
та с сестрой она, несомненно, уничтожила тоже. Но, с
другой стороны, она же понимала, что отношения всех,
кто причастен к этой человеческой драме, принадлежат
уже не только им —Татьяне и Лиле, но еще и истории.
Н е пострадала же переписка Маяковского с нею самой,
хотя там есть и такие строки, которые представляют
Лилю не в самом лучшем свете. Так что есть еще, кажет­
ся, небольшой, скорее ничтожный, шанс, который по­
зволяет надеяться на чудо: вдруг отыщутся и эти «со­
жженные» письма...

12 мая 1978 года на даче в Переделкине Лиля упала
возле кровати и сломала ше'йку бедра. В старости это
довольно часто случающаяся беда, а Лиле было тогда
без малого восемьдесят семь лет. Ее спешно доставили
в больницу, где она провела полночи в холодном кори­
доре и практически без ухода. От операции Лиля отка­
456

залась и просила вернуть ее домой, в привычную атмос­
феру, где ее окружали бы только близкие люди. П ере­
лом заживал медленно и с трудом. Строго говоря, он
вообще не заживал — в самом лучшем случае хромота
была неизбежной. Она не теряла, однако, присутствия
духа.
С наступлением лета Василий Катанян-младший пе­
ревез ее в Переделкино. Многочисленные друзья приез­
жали к ней сюда, чтобы поддержать и пробудить инте­
рес к жизни. И з П арижа прилетел Франсуа-Мари Банье —она была счастлива, рада его приезду и вместе с
тем не могла смириться с тем, что встречает дорогого
гостя в состоянии полной беспомощности. В июне ей
прислали из Италии оттиски книги журналиста Карло
Бенедетти с записями данных ему интервью. В книге
было много фотографий —она подолгу рассматривала
их, мысленно возвращаясь в свое драматичное и счаст­
ливое прошлое.
Кость не срасталась. О возвращении к привычному
образу жизни уже не могло быть и речи. Близкие делали
все возможное, чтобы приободрить ее, — из этого ни­
чего не вышло. 4 августа, воспользовавшись тем, что на
какое-то время она осталась одна на переделкинской
даче, Лиля покончила с собой, приняв безумную дозу
намбутала. В оставленной ею записке, которую она пи­
сала дрожащей рукой, теряя сознание, были строки,
обращенные к мужу: «Васик, я боготворю тебя».
7
августа в П еределкине состоялось прощание. Ара­
гон не приехал. Как и Банье... Но пришло множество
друзей и тех, кто чтил не просто музу поэта —женщину
удивительной, беспримерной судьбы. Панихида длилась
долго, желающим высказаться никто не отказывал, но и
эта печальная церемония казалась продолжением не­
умолкнувших споров, которые сопровождали ее всю
жизнь.
«Никому не удастся, — сказал К онстантин Симо­
нов, —оторвать от Маяковского Лилю Брик. Попытки
эти смешны и бесплодны».
457

Восьмидесятипятилетний Виктор Шкловский, кото­
рого Лиля в одном из последних писем Эльзе без обиня­
ков назвала «противным», не мог стоять на ногах и про­
изнес свою речь, сидя на стуле. То была не речь, а крик:
«Маяковского, великого поэта, убили. Н еж ивого —уби­
ли после его смерти. Его разрубили на цитаты. Лиля за­
щищала его — и при ж изни, и после смерти. О ни ей
мстили за это.‘Н о вытравить Маяковского из сердца не
дано никому! И Лилю не вытравить тоже...»
Вся в черном, безмолвно стояла, склонив голову, про­
шедшая ГУЛАГ Софья Ш амардина — «Сонка». Ей дали
слово. «Великая защ итница всех обиженных» — так
сказала она о Лиле. О том же говорила и Рита Райт:
«Если бы все, кому ты помогала, пришли сюда, то им не
хватило бы здесь места». Голос ее сорвался, и она замол­
чала.
Главный режиссер Московского театра сатиры, уче­
ник и сотрудник Мейерхольда, большой Лилин друг Ва­
лентин Плучек вспоминал о «содружестве великих та­
лантов», в котором роль Лили была «огромной и бес­
спорной». Он рассказывал о том, как помогала Лиля
восстановить в годы оттепели на театральной сцене
пьесы Маяковского «Баня» и «Клоп».
Из Тбилиси прилетел на похороны Сергей Параджа­
нов. Он привез с собой сына Сурена —мальчика, кото­
рый никогда не видел Лилю живой и о котором она так
заботилась, когда отец томился в лагере, —посылала ему
одежду и дорогие подарки. «Побелевший, растрепан­
ный, заросший седой щетиной, с остановившимися гла­
зами» —таким запомнился в тот день Параджанов одно­
му из очевидцев. Он стоял в стороне, от всего отрешен­
ный. «Сестра моя! — вдруг выкрикнул он в горькой и
торжественной тишине. —Друг мой! Никто на земле,
кроме тебя, не смог бы возвратить мне свободу. Ты
вырвала меня из застенков, вернула меня мирозданию,
жизни».
В том же самом крематории, где огню был предан
Маяковский, состоялась и кремация Лили. С последним
458

надгробным словом к ней обратились поэтесса Марга­
рита Алигер и один из старейших режиссеров советс­
кого кино Александр Зархи. Потом все закончилось.
К тому времени Василий Васильевич Катанян уже
нашел укрытое среди ее бумаг письмо-завещание Лили,
написанное десятью годами раньше, когда она всерьез
помышляла о самоубийстве. Лиля просила развеять ее
прах где-нибудь в Подмосковье. Вероятнее всего, ей хо­
телось быть погребенной рядом с Владимиром Маяков­
ским, но она знала, что эта просьба обрекла бы близких
на мучительные хождения по инстанциям, а ее саму на
посмертные унижения.
Урна с прахом Маяковского захоронена на «прави­
тельственном» Новодевичьем кладбище —по советским
критериям Лиля на эту честь «не тянула», а женой, опятьтаки по советским критерям, не считалась. Вся банда ее
хулителей непременно кинулась бы в бой, защищая прах
«пролетарского трибуна» от соседства с его «убийцей».
Еще жив был Суслов, и он бы такого кощунства не допу­
стил.
Хорошо сознавая свою посмертную судьбу, Лиля рас­
порядилась собою так, чтобы не дать возможности ни­
кому помешать исполнению принятого ею решения. Воля
ее была исполнена: прах развеян в поле неподалеку от
одного из самых живописных мест Подмосковья —ста­
ринного Звенигорода. Там теперь стоит камень с выби­
тыми на нем инициалами: ЛЮ Б.

Прошли годы. Полностью стерлась память о тех, кто
ее травил. Их имена сохранились в истории лишь пото­
му, что они принимали участие в гонениях на нее. Ниче­
го нрвого в этом нет: такова судьба всех бездарностей и
мракобесов, которых сжигает ж ивотная ненависть к
индивидуальности и таланту.
О Лиле написаны за это время тысячи строк мемуар­
ных свидетельств, над ее архивом работают исследова­
тели, о ней пишут книги, снимают фильмы. Устроенная
459

в Берлине выставка «Мир Лили Брик» привлекла к себе
внимание знатоков и ценителей из множества стран. И
все-таки загадка этой хрупкой женщины, устоявшей пе­
ред всеми ветрами очень жестокой эпохи, преодолев­
шей клевету и ненависть, интриги и нападки очень вли­
ятельных, очень могущественных людей, миновавшей
рифы Кремля и Лубянки и до последних своих дней вос­
хищавшей самых замечательных людей века, — эта за­
гадка так и осталась до конца не разгаданной.
«Быть женщиной —великий шаг, —утверждал Борис
Пастернак, —сводить с ума —геройство». Если это так,
а это действительно так, то Лиля свершала героичес­
кие подвиги множество раз.
В недавно опубликованных мемуарах драматург и
прозаик Леонид Зорин, пытаясь, как и многие другие,
постигнуть секрет этой необыкновенной женщины, дал,
близкий к истине и все равно неполный, ее психологи­
ческий портрет, которым можно, пожалуй, заверш ать
это жизнеописание. «Лиля Ю рьевна никогда не была
красива, зато неизменно была желанна. Ее греховность
была ей к лицу, ее несомненная авантюрность сообщала
ей терпкое обаяние; добавьте острый и цепкий ум, вряд
ли глубокий, но звонкий, блестящий, ум современной
мадам Рекамье, делавший ее центром беседы, естествен­
ной королевой салона, добавьте ее агрессивную жен­
ственность, властную тигриную хватку — то, что мое,
то мое, а что ваше, то еще подлежит переделу, —но все
это вместе с широтою натуры, с демонстративным ан­
тимещ анством, — нетрудно понять ее привлекатель­
ность».
И все-таки — трудно... Ведь все мужчины, которых
она сводила с ума и которым оказывала свое внимание,
вошли в энциклопедии, в биографические словари, за­
няв очень заметное место на страницах новейшей исто­
рии! Кому еще была уготована такая судьба?..
Сын моих друзей, совсем молодой человек, тогда еще
девятнадцати лет, узнав, что я пишу о Лиле, имя кото­
рой он знал понаслышке, спросил меня: «Кем она была,
460

героиня вашей будущей книги?» И я не сразу нашелся:
что же ему ответить?
Действительно, а кем же она была? Литератором?
Скульптором? Киноработником? Любимой женщиной
Маяковского и еще многих-многих других? Да, конечно.
Ну, и что?
Литератором она была даровитым, но все же —не
будем лукавить — совсем не первого ряда. Скульпто­
ром —очень скромным. В кино оставила почти незамет­
ный след. Междоусобные битвы лефовцев с рапповцами или с кем-то еще, в которых она принимала участие,
давным-давно отшумели и ныне не интересны даже въед­
ливым диссертантам. А женщин, любимых великими,
история знает вообще превеликое множество — чеголибо, из ряда вон выходящего, в этом довольно баналь­
ном «статусе», разумеется, нет: сколько их было?!
Почему же тогда ее имя известно во всем мире и вош­
ло в почетный список знаменитейших женщин уходя­
щего века?
Одну из тех, кого любили великие —Горький, Уэллс
и другие, —небезызвестную Муру Будберг, Нина Бербе­
рова назвала железной. По этой аналогии, по способнос­
ти сопротивляться ударам судьбы, не согнуться, устоять
в жесточайший и беспощадный век, дожив до глубокой
старости и оставшись самою собой, Лилю молено, по­
жалуй, назвать стальной. БенгтЯнгфельдт подтвердил в
письме ко мне после выхода первого издания этой кни­
ги, что Лиля и сама так считала. Однажды она сказала
ему, что не выжила бы, «если бы не стальные нервы».
Но как не подходит к ней —хрупкой, изящной и не­
жной — это давящее слово, неизбежно связанное с
совершенно другой «сталыо» — с той, что дала имя ти­
рану!
И снова вспоминается ставшая афоризмом строчка
поэта: «Сводить с ума —геройство». Кто знает, не ее ли,
не Лилю, поистине сведшую с ума десятки известных
людей (и сколько еще неизвестных!), —не ее ли, наряду,
конечно, с другими, имел в виду Пастернак? В любом
461

случае, подчиняясь этой точной поэтической формуле,
мы вправе назвать ее героической.
Какая сила позволила ей до последних дней влюб­
лять в себя тех, кому судьба дарила с ней встречу, притя­
гивать, как магнитом, старых и молодых, вселять уве­
ренность в своих силах, взращивать таланты, безоши­
бочно отличая подлинник от подделки, пробуждать дос­
тоинство и умение сопротивляться невзгодам, помогать
тем, кто нуждался в помощи, и заставлять других мчать­
ся на помощь?
Вряд ли есть точный ответ на все эти вопросы. Так
что не будет ошибкой назвать Лилю еще и магической.
Но разве она нуждается в каких-либо определениях?
Зачем они ей? Не проще ли сказать, что Лиля Брик была
Лилей Брик? И никаких дополнительных объяснений
этому имени совершенно не нужно.
Москва - Берлин - Париж,
1997-2003 гг.

СОДЕРЖАНИЕ
От автора.............................................................................. 5
Сломанный нож. (Вместо вступления) ............................... 11
I. С МАЯКОВСКИМ...
Так начинают жить стихом................................................. 19
Запутанный узел.................................................................. 40
Кружение сердец................................................................ 66
В любви обиды н е т .............................................................. 80
Опасные связи..................................................................... 93
Зарубки на сердце................................................................123
По правилам конспирации.................................................137
Филиал ГП У ..........................................................................157
Ты в первый раз меня предал........................................... 181
Подрезанные крылышки................................................... 212
Задушен в объятиях.............................................
236
И. ...И ПОСЛЕ
Жена полководца................................................................ 267
Крутой поворот....................................................................294
Под колпаком Лубянки...................................................... 312
Смерть раньше смерти....................................................... 328
На грани безумия................................................................ 350
Новые потрясения.............................................................. 372
Вмятины и пробоины......................................................... 389
Процесс отлучения............................................................. 400
В паутине ин триг................................................................ 419
Быть женщиной —великий ш аг........................................ 444

Литературно-художественное издание

Серия
«РОКОВАЯ ЖЕНЩИНА»

Аркадий И осиф ович Ваксберг
ЗАГАДКА И МАГИЯ
Л И Л И Б РИ К

Ведущий редактор Ю . А . Усольцева
Редактор О. С. Р авдани с
Корректор Г. И . И ван ова
ОО О «Агентство «КРПА Олимп»
121151, Москва, a/я !*2
www.rus-olimp.ru
E-mail: olimpus@dol.ru
ОО О «Издательство АСТ»
6(17000, Республика Тыва,
г. Кызыл, ул. Кочетова, д.УЗ
О О О «Издательство Астрель
12У0В5, г. Москва, пр-д Ольминского, д. За
w w w .a s t .r u
E-mail:astpub@. aha.ru
Отпечатано с готовых дпапоз 1ггивоп
на ФГУПП ордена Трудового Красного Знамени
«Детская книга» МПТР РФ.
127018, Москва, Сушсвскпп вал, 1!).

«г

«О чень и н т е р е с н а я
книга! Написана легко,
сюжет разворачивается
с заним ательностью
авантюрного романа, тем
не менее в ней напрочь
и скл ю че н ы д аж е э л е ­
менты домысла. Все выводы автора аргументированы д о ­
стоверными фактами. До него никто не сумел проанали­
зировать их с такой глубиной и точностью».
Е. Динерштейн,
журнал «Новое литературное обозрение»

«Нахожусь под большим
впечатлением от этой книги.
В ней впервые освещается
ж изнь М а я ко в ско го и его
б л и ж а й ш е го окр уж е н и я с
перспективы советского по­
лицейского государства 20 30-х годов. Только на этом
страшном, нелитературном
фоне можно понять сложное и противоречивое поведен^е людей того поколения».
Бенгт Янгфельдт,
шведский писатель
и славист,
первый публикатор
полной переписки
М аяковского и Брик