Поэт в России больше не пиит.
Он возмужал в объятьях авангарда,
он дышит грозно – словно динамит,
и стих его разит как алебарда
любого, кто был раньше знаменит.
И вот уже другие голоса
парят легко и льются плавно песней.
Да что с того, что им немного тесно,
к любым ветрам привыкнут паруса,
когда совпали времена и местность.
Я одинок, безумно одинок,
свой век влачил уныло и бесплодно.
Здесь подошла бы плавно рифма: "Бог",
но рифмовать, увы, уже не модно.
Перечеркнём её наискосок.
Прощайте рифмы, верные друзья,
теперь верлибр — изысканное блюдо.
О нём не смею даже думать худо.
Поэзия — мы все одна семья,
возникшая с любовью ниоткуда.
Несётся вирус — за волной волна,
такой несхожий ни на что на свете;
страдают молча взрослые и дети,
и бренность жизни каждому видна.
Вот дёрнул чёрт попасть во времена, —
одни проблемы в тускло-сером цвете.
Каким молиться яростно богам,
и где искать защиту и спасенье?
Порочный круг рассыпался на звенья,
узор из пазлов, непонятный нам.
Терпенье, брат мой, наберись терпенья,
всё время лечит, оставляя шрам.
Проходит всё, пройдёт и это горе,
пройдёт как сон, как с белых яблонь дым.
Уже сплелись в загадочном узоре
на небе звёзды контуром иным.
Мы не вернёмся к призракам былым,
надеюсь, я увижу это вскоре.
Не выношу бессмысленных занятий,
мне нужно видеть выбранную цель.
Но виден мир с годами только в щель,
хотя, возможно, он и необъятен.
А тот бардак, что будет после нас,
пока неведом для бесстрастных глаз.
Цель бытия — вопрос неразрешимый,
его оставим в сердце на потом.
Сейчас уже мутирует геном,
вторгаясь в нашу жизнь неумолимо.
Откуда появился «Омикрон»?
Вон, посмотри, смерть пролетела мимо.
И ангелы летают в небе стаей,
не глядя вниз, рыдают в унисон,
бесхозные, им имя — легион.
(Не верится, что жизнь была другая).
Замечен был в анфас и даже в профиль
в толпе людей бесплотный Мефистофель.
Нет, никто не поймёт — и вы тоже,
как пульсирует время под кожей
и душа вытекает из нас.
Это нужно почувствовать остро,
лечь в постель, (не чужую), и просто
там заснуть, никого не боясь.
И тогда нанороботы споро,
(их вводили нам всем без разбора),
вдруг затеют работу свою.
Разыграют над клетками гаммы,
по мотивам божественной дхармы,
и вернут быстро вкус к бытию.
Будет вновь чистота и порядок,
никаких возрастных неполадок,
ну а бонусом — лоб без морщин.
Медицины не надо бояться,
(Так учил англичан доктор Ватсон), —
выпускайте побольше вакцин.
Извини, что уехал внезапно,
не успев позвонить и сказать.
Я хочу жизнь сначала начать,
год забыв, что ушёл безвозвратно,
смысл которого мне не понять.
Мне уже надоели проблемы;
этот вирус коварный и злой,
что стоит словно тень за спиной,
раздувая пожар эпидемий,
и охотится явно за мной.
Я сейчас — там, где волны седые
лижут пятки святого Будды,
где в песке остаются следы,
когда море увидел впервые,
с замиранием сердца в груди.
А вокруг смотрят вверх небоскрёбы,
подпирая небесную твердь.
Поражает людей круговерть,
что не ведают зависти, злобы...
Это странно? Не веришь? Ответь.
Здесь живут все согласно фэн-шую,
видя ясно причину и цель.
И вращает судьба карусель,
если выберешь карту вслепую,
не нарвавшись при этом на мель.
Только здесь никому я не нужен.
(Проступает печаль между строк).
Ты спеки свой вишнёвый пирог,
я вернусь послезавтра, на ужин.
Это, мама, всего лишь Гонконг.
В этом новом, безвестном году
пусть исчезнет нечистая сила.
Попрощайся, держась за перила
прошепчи: "сгинь навек" на ходу;
Чуешь дым благовонный кадила?
Я не знаю, какой будет он, —
если б знал, ни за что не сказал бы.
Так оставим в песке дифирамбы,
когда дует на воду дракон
в предвкушеньи серебряной свадьбы.
Ищи мудрость в глазах старика,
что стоит на полшага от смерти.
Он сказал, что безмозглые черти
опасаются блеска клинка.
Я ещё в том Гонконге пока.
Здесь уже всё спокойно — поверьте.
Что случилось? Да просто Луна
входит медленно в знак Водолея.
И она, через тучи белея,
будет полностью нам не видна.
Обозначить пора времена,
сроки вычесть, себя не жалея.
Значит, жизнь — просто дьявольский бред,
ну а смерть лишь итог её цели?
Кто за мной наблюдает в прицеле,
улыбаясь злорадно в ответ...
Понимаю, преград тебе нет,
когда звёзды к утру отгорели.
Только я ещё крест свой несу,
голос властный слова мне бормочет;
у меня недописанных строчек
ровно столько — как листьев в лесу.
Пусть тебя принимают за суть,
между нами пока только прочерк.
Как много дней простых, чудесных
промчались словно сладкий сон.
И у костра мы пели песни
с гитарой верной в унисон.
А за спиной седые сосны
потели липкою смолой.
Жить, не грустя — как это просто,
когда вся жизнь перед тобой.
На берегу сушились сети,
зажёгся бакен на реке.
Как жизнь прошла? Я не заметил, -
пунктиром тонким на песке.
И всё пропало, испарилось,
исчезло в душной темноте.
Остались буквы, — только буквы
на белом, матовом листе.
Жизнь — как стакан, он полный был когда-то,
она была прекрасна и сладка.
Текла привольно вечности река,
а я спешил доверчиво куда-то,
как будто жизнь даётся на века.
И вот стакан уж пуст наполовину,
а на висках пробилась седина.
И время пьёт и пьёт тебя до дна
исподтишка, без видимой причины,
в забвенье пряча чьи-то имена.
Как грустно знать, что ты уже не молод,
зато вокруг прекрасная семья,
и дом, и сад, и книги, и друзья,
и время спит в безмолвии глагола,
и внук — разбойник, в точности как я.
Я много писал, а бумага терпела,
молчала бесстрастно, секреты храня.
От чёрной земли, от лихого огня
спаси, сохрани моё слабое тело,
того — кто дошёл до черты, до предела,
растерянной Музе покорность храня.
Не радует быт красотою неброской.
Кто выбрал молчание – в тайну проник,
да только не время и скуден язык,
не в силах создать даже контур наброска.
Нет, я не боец – я дитя перекрёстка,
размеренной жизни плохой ученик.
Ты можешь шаманить, гадать, глядя строго,
молится богам, грешный мир возлюбя,
отринуть его, погружаясь в себя,
и даже его полюбить понемногу...
Но знаешь, не ты выбираешь дорогу,
твой Путь выбирает, - он выбрал тебя!
Мы были молоды когда-то,
читать учились между строк,
и неуместные цитаты
перевирали кто как мог.
Как будто был один намёк...
но не расставил точно даты.
Теперь не с ними я, а с теми,
кто нищетой поражены,
не в ногу вдруг пошёл со всеми,
не чую боль родной страны.
Уже и дали не видны,
а дальше жить — лишь тратить время.
Обиды множились и крепли,
вскипела новая война,
и я пошёл в бездонность пекла,
туда — где прячут имена.
Так в чём же здесь моя вина,
когда народы все ослепли.
Не я затеял эти войны,
найдя надуманный предлог,
я призрак мертвенный и тёмный,
в пыли извилистых дорог...
Погиб он, глядя на Восток.
А имя как? Никто не вспомнит.
"На город разрушенный падают бомбы..."
А мне просто пофиг, и мне — параллельно.
Пусть мысли тупые как чёртовы зомби
идут в голове друг за другом бесцельно.
Ведь я терпеливый, бесстрашный и стойкий:
в цветной телевизор смотрю как в помойку.
Из всех передач лишь прогнозы погоды
легко и стыдливо мне трогают душу.
Похоже, что мир стал мертвее и глуше,
а злоба и гнев дадут новые всходы
с рассветом кровавым на склонах Голгофы.
Пойду заварю себе крепкого кофе.
Мне нравятся счастливые финалы,
да вот беда, не в моде хэппи—энд.
Роль призрака всего лишь инструмент
прийти тогда, когда его не ждали.
А если выбрать правильно момент,
душа рванёт и спрячется в астрале.
Там хорошо средь ангелов и звёзд:
неяркий свет, остановилось время,
архангел местный держит Богу стремя,
пока он в вечность перекинет мост.
И как же мне здесь обойтись без мемов, —
к спасенью путь всегда предельно прост.
Когда твой дух желаньями томится,
а тело их не в силах побороть,
когда грехи разъели твою плоть,
тогда слезам намного легче литься.
Не знал Адам, сорвав запретный плод,
в какой стране мне выпадет родиться.
Ворчал вулкан в Исландии далёкой,
плевался лавой из последних сил.
Он помнит всё: и тех, кто раньше жил,
и викингов суровых, светлооких,
и схваток страшных безрассудный пыл,
и взгляд валькирий — с тусклой поволокой.
Да, мир, по ходу, жутко измельчал,
напрасно голос вещий прозвучал,
грядёт на нас эпоха вырожденья.
Взошла Луна и рвёт живые звенья,
взгляд обернув к началу всех начал,
как вечность, победившая мгновенье.
Прошли века, закончилась игра...
Дикарь немой, потомок мой далёкий,
сидит в пещере, греясь у костра,
забыв про то, что сгинуло вчера.
Кочевник тёмный, странник одинокий,
начни с нуля — пришла твоя пора.
Надежды больше нет на мир многострадальный,
всё потому, что он возник из пустоты.
Ему Господь дал форму, краски и черты,
был сотворён Адам, и как-то так, случайно,
он согрешил - теперь здесь появился ты,
а также и мы все (что может быть банальней).
Теперь свою судьбу без устали кляня,
мы продолжаем жить среди вещей ненужных,
в кварталах городских, в квартирах тесных, душных.
Такое статус-кво коснулось и меня.
Любовь слепа, а женщина великодушна,
вот почему вокруг полнейшая фигня.
Каждый день, выпадая из сна,
обживаюсь в изношенном теле.
Говорят, что на этой неделе
снова будет большая война.
За окном часть пространства видна,
где страх держит пейзаж на прицеле.
С затаённой усмешкою губ
я смотрю на картонное небо,
вспоминаю, где был, и где не был,
с кем был вспыльчив, заносчив и груб...
Неужели настолько я глуп,
чтоб в езду по ушам верить слепо?
Впрочем, есть и дела поважней:
вдруг зима нам упала на плечи,
впереди Новый год недалече.
К ней спиной прислонюсь посильней.
Пусть приходит задумчивый вечер,
чтобы спеть серенаду о ней.
Художник заспанный и ангел хитромудрый
души доверчивой закончили портрет.
Но сходства не было и год сошёл на нет,
со щёк стирая слёзы вместе с тонкой пудрой.
Душа навзрыд сказала матерное слово
о неудачниках тупых и бестолковых.
Вмешался тут же Бог, кругом навёл порядок:
теперь опальный ангел ходит нагишом,
художник комиксы рисует нам тайком,
и звёзд узор опять томителен и сладок.
Так год закончился — был чудный звездопад,
с ним Новый год пришёл, и всё пошло на лад.
Я знаю то, что толку нет в словах,
когда Гомера слово прозвучало.
Нас всех учили в школе как попало;
несчастны те, кто прожил жизнь впотьмах.
Земля сейчас стоит, как и стояла,
на трёх огромных, дышащих слонах.
Пусть говорят, что это дикий бред,
пускай клянут, волнуются и спорят.
Наука нижет бусинки из вздора,
найти пытаясь к вечности ответ.
Вам мало здесь безбрежного простора,
на той Земле, где и единства нет?
Средь бела дня пойду, зажгу свечу.
Мои друзья — как жаль, что вы ослепли.
Мне трудно веру возродить из пепла,
кому такая ноша по плечу?
Земля стоит, ничто в ней не поблекло,
на трёх слонах — я просто так хочу.
Что было, то было и вдаль унеслось,
победное знамя пробито насквозь.
Сквозит в его дырах другое пространство.
И замыслом чьим-то придя в постоянство,
оно тихо шепчет: "Свершилось! Сбылось!"
Седой Моисей — поведи за собой
туда, где шумит океанский прибой.
Откроются двери нам Метавселенной
в пределах безвестной земли сокровенной,
для тех, кому в тягость тоскливый покой.
Мне мир виртуальный милей и родней,
так хочется бури и яростных дней.
Ведь только дурак настоящим доволен.
Я скальд, древний викинг, заоблачный воин,
двойник неприкаянный в царстве теней.
Сейчас я несчастен, безволен и нем,
а там я всесилен, для всех стану всем.
Построю дворец высоченный, хрустальный,
в горах неприступных, с огромнейшей спальней.
И в нём заведу себе тайный гарем.
А люди читали свои гороскопы
и верили слепо в пустые слова.
Мы прошлое помним так смутно, едва,
и жить нелегко на задворках Европы…
Но вера наивная так же жива,
всё мчится куда-то трёхтактным галопом.
Хоть звёздное небо и видно всем людям,
но знаков загадочных нам не понять.
Застыла на сердце тревоги печать:
уйдём в никуда как пришли ниоткуда.
И я не хочу наперёд что-то знать,
когда каждый день — это новое чудо.
Знаю, что мир стал ко мне неприветлив,
он весь в одежде из чёрного цвета.
Я молюсь часто, но нету ответа,
люди уже всех богов ниспровергли,
так не придумав другого сюжета.
Через дорогу построили церковь,
путь теперь к Богу намного короче.
Буду ходить туда часто, но впрочем
можно молиться как раньше — заочно.
Спать теперь станет и сладко, и крепко.
Там был пустырь, весь заросший крапивой,
пили бомжи непонятную жидкость.
В рай недоступный открылась калитка.
Вижу я волны и берег счастливый
в жизни бескрылой, похожей на пытку.
Я листаю открытый букварь
в ожидании голоса свыше.
Нас погубит ритмический дар,
что порою бывает не слышен.
И тагара, и терпкий сандал
все депрессии лечат надёжно.
Кто же сладкого яда послал,
изменяя мой мир осторожно?
Монотонный, задумчивый стих, —
ну, открой свою вечную тайну:
почему я сегодня затих
и сижу у окошка печальный?
Жизнь идёт словно вызов судьбе,
день за днём не спеша убывая.
Я уже не уверен в себе
и живу беспричинно страдая.
Это счастье, проклятье, удел?
Словно врач у постели больного
суечусь, будто нет других дел,
и рожаю заветное слово.
Как другие плетут письмена
я не знаю, мой голос похуже.
Не могу, отпустите меня
посмотреть, что творится снаружи.
Представьте картину: за старым столом
сидит человек, неподдельно робея,
листа белизну потревожить не смея,
а мысли то спят, то поют ни о чём.
Молчат небеса, не хватает отваги,
не бродит рука по холодной бумаге.
Он полон тревоги, предчувствия бури,
но слаб и боится нарушить покой,
поэтому вертится, злится и курит,
и смотрит в окно с беспросветной тоской.
А муза в углу от бессилия плачет.
Так что же случилось, и что это значит?
Пора бы уже перейти за черту,
к созревшему звуку щекою прижаться,
но строчные буквы никак не ложатся,
никак не ползут по пустому листу.
Оставь ты тетрадь, не насилуй, не надо.
Твой мир просто спит для уставшего взгляда.
Сегодня уже не рожу я ни строчки,
смешались слова в незаметную точку,
и солнце скатилось вдали за межу,
а я за ним молча, безвольно слежу.
Опять эту ночь смаковать по глоточку
и годы считать, подходя к рубежу.
В деревне глухой, затерявшись в лесах,
где замерло время на старых часах,
невольно становишься частью пейзажа.
Стоят вокруг сосны сурово как стража,
держа небосвод на понурых плечах.
А я здесь зачем? Лишь деталь антуража.
Да здравствует рифма простая
в жестокий и варварский век.
Бессонница — птица ночная
ко мне прилетит на ночлег.
И снова в полночной привычке
мне мучиться с ней суждено,
а мысли по кругу привычно
помчат словно веретено.
Измучен нарзаном и колой,
опять с ней встречаю рассвет,
спрягая сквозь пальцы глаголы, —
типичный, короче, поэт.
Ну что из того, что настал понедельник,
пустых выходных недостойный преемник.
Пусть жизнь освещает волшебный фонарь,
блаженство и радость познает отшельник
и станет бессилен скупой календарь.
И всё же, доподлинно, — это беда,
когда лиц бесстрастных летит череда
в тисках суеты и во славу прогресса.
Стремительно в небо растут города,
а Бог смотрит вниз на людей с интересом.
Он видит прекрасно масштаб круговерти
и равенство всех после жизни и смерти,
и знает, что смерть — лишь начало пути.
Ведь каждому путь на скрижалях начертан:
«надеяться, верить, идти и идти...»
Нас учили всему — любить и мечтать,
аккуратные строчки писать в тетрадь.
Мир прекрасен и юн, лишь осталась малость,
чтобы сбылось сполна, о чём нам мечталось.
Нас никто никогда стареть не учил,
когда в тягость заботы и нету сил.
Вот бредёт не спеша по улице узкой
старичок в магазин за скромной закуской.
Всё уже позади, так о чём жалеть?
Умирает всё, что должно умереть.
И настанет тьма, где так жутко и пусто,
но смотреть на него почему-то грустно.
Спускается небо на землю
и льёт непрерывно дождём.
Беспечно земля ещё дремлет,
не просит весну ни о чём.
Ну, что же, и мы подождём.
Весна — это тонкое дело,
она набирается сил.
Уже показался несмело
цветочек, чьё имя забыл,
проклюнулся — так и застыл.
Неспешно уходят заботы
и хочется только мечтать.
Пускай улыбнётся мне кто-то,
хочу снова радостным стать.
Пусть к сердцу прильнёт благодать.
