Когда Игнасио Перес подошёл к пристани, там уже было шесть человек. Какой-то старик в поношенной серой рубахе и в сомбреро сидел на причале, опустив бледные под задранными штанинами ноги в воду. В зубах у него дымилась кукурузная трубка. Мужчина и женщина — должно быть, муж и жена — стояли, прижавшись спинами к стене домика смотрителя и монотонно спорили о чём-то вполголоса. Два карабинера присели на облезлую лавку, а между ними сидел третий — худой парнишка в клетчатой рубахе и шароварах. Руки его были связаны в запястьях толстой перекрученной проволокой. Один из карабинеров — тот, что слева — болезненного вида, с бледным лицом и большой родинкой на щеке то и дело заходился в сухом кашле. Тогда арестованный поворачивался к нему и что-то говорил, и в уголках его губ подрагивала улыбка. Но улыбка эта не была ни насмешливой, ни издевательской — он, кажется, сочувствовал своему стражнику. Второй карабинер, с лицом деревенского пастуха, со светлыми усиками, что едва пробивались над верхней губой, в усталой задумчивости смотрел на реку. И пленнику и его стражам было едва ли больше двадцати лет. Игнасио Перес несколько минут рассматривал их, пользуясь тем, что они не обращают на него внимания. Ему нравилось исподволь наблюдать за людьми в те мгновения, когда они думают, что их никто не видит и потому с лица их сползает маска, которую носит каждый человек.
