Западня, или Исповедь девственницы [Ксения Петровна Васильева] (fb2) читать онлайн

Ксения Васильева Западня, или Исповедь девственницы

ВРЕМЯ — ДОЛЖНИК АККУРАТНЫЙ

Наташа вернулась из резиденции в свою посольскую квартиру. Тотчас скинула деловой костюм и надела любимый, уютный халат. Легче не стало. Отчужденно взглянула на себя в зеркало — «видок ужасный, ничего не скажешь!». В гостиной быстро прошла к бару и, плеснув в бокал виски, не разбавляя, выпила… Что-то она последнее время пристрастилась — нехорошо… Но как иначе выдержать все, что на нее навалилось?! Еще раз наполнив бокал — не до краев, но и не на донышке, устроилась с ногами в кресле. Сидела в полумраке, не зажигая свет… Голова слегка затуманилась, и жуткие картинки-воспоминания 20-летней давности поплыли перед глазами. «Впрочем, начиналось-то все интересно и необычно… А закончилось… Нет, не закончилось, ничего еще не закончилось!»

…Хорошая девочка из хорошей семьи: мама — врач, папа — международник. «Красавица, умница, ангел!» — говорили про 16-летнюю Наташу друзья родителей.

Она недобро усмехнулась.

Наташа была на седьмом небе от счастья, когда в компании познакомилась с Мариной, профессорской внучкой. Она старше, умнее, да и что греха таить — много интереснее Наташи. И работает на самом телевидении! Знает буквально всех знаменитых и именитых. Наташа порой робела перед новой подругой.

Однажды как-то посиживая в кафе Дома журналистов, — Марина была запросто вхожа и туда, — новая подруга, блестя карими глазами, предложила:

— Слушай, Наталь, пойдем ко мне, возьмем бутылочку и поболтаем по душам. Я тут недалеко живу, «Хрусталь» знаешь на Горького?

— А мама… — только и сказала Наташа, уже следуя за подругой. Мама не любит, когда дочь ходит к малознакомым людям, когда приходит поздно… Но мама далеко, а Марина здесь, рядом.

Наташа с ужасом смотрела, как Марина энергично засовывает в висевшую на плече объемную сумку бутылку вина.

…Массивная деревянная дверь квартиры, перед которой они остановились, обтянута кожей. Небольшая блестящая пластинка на ней замысловатой вязью гласила: «Профессор Ардашин».

Наташа затрепетала. У них в доме ни у кого не было такой двери, а тем более такой пластинки. Марина открыла дверь своим ключом.

Никакого профессора Наташа не увидела, а увидела в большом холле в одном из кресел маленькую старушечку, которая смотрела телевизор. Еще она увидела кожаный диванчик, столик и большую вазу на полу с какими-то травами и листьями.

Наташа тихо поздоровалась со старушкой, и та немедленно откликнулась:

— Здравствуйте, коль не шутите. Ох какая молоденькая! Как яблочко наливное. И отколь ты, Маринка, таких девок берешь?

— Моя дальняя родственница Пелагея Власьевна, — небрежно сказала Марина. — Пелагея Власьевна, вскипятите, пожалуйста, чайник.

Личико у старушки было маленькое и пухлое, на плечах кацавейка, ноги обуты в обрезанные валенки, которые никак не вязались ни с дверью, ни с домом, ни с профессором… Старушка явно обиделась на Маринино суровое обращение. Ее сказочно-добродушное личико приняло довольно злобное выражение. Но она ничего не ответила, а павой уплыла в дверь налево, где, наверное, была кухня.

Войдя в комнату вслед за Мариной, Наташа внутренне ахнула. Если бы у нее хватило воображения представить профессорскую квартиру, она представила бы ее именно так. На стенах и фотографии каких-то господ в темных деревянных рамках, и огромный шкаф с дымчатыми зеркальными стеклами, и оттоманка зеленого бархата, и тончайшая бледно-голубая посуда, и фарфоровые фигурки и книги, множество книг в высоченных, до потолка, стеллажах. Все это повергло Наташу в шоковое состояние. Марина снисходительно наблюдала за ней…

Только потом, когда уже ничего невозможно будет изменить, Наташа узнает историю Пелагеи Власьевны и Марины — «профессорской внучки».

…Прибыла Пелагея Власьевна, тогда еще Палашка, в Москву из деревни Супонево, что под Волоколамском. Приехала не просто так, а по рекомендации дальней супоневской родственницы, давно служившей в семье какого-то известного московского юриста. А овдовевшему одинокому профессору Ардашину Николаю Ильичу уж очень нужна была покладистая скромная домработница. Палашка никакой работы не боялась: стирала, мыла квартиру, готовила… Всему научилась! Была она маленькая, аккуратненькая, с круглым улыбчивым личиком… Хозяину — престарелому профессору — она сразу приглянулась, по-человечески, а не как-то «нехорошо». И стала жить Пелагея как у Христа за пазухой. И много лет прошло, да так и не женился профессор, хотя и ходили к нему женщины… Но ни одна надолго не задерживалась. И однажды состоялся разговор у Палаги с Николаем Ильичем. Приобнял он ее и сказал:

— Болен я, Пелагея… Серьезно… И оказалось, что ты для меня один родной человек, детей Бог не дал… Так вот, я все тебе завещаю, запомни. Ты — моя родственница. Поняла? Документы я все оформил.

И в самом деле, очень скоро умер профессор… Пелагея до последней минуты служила ему верой и правдой. И стала она единственной владелицей квартиры и всего того, что в ней есть. Перед смертью профессор все про картины говорил, внушал ей, что вот Коровин, вот Шагалка какой-то… Все, говорил, миллионы стоит, но ты не продавай, денег тебе на жизнь хватит, да еще кое-какие запасы у меня есть. И показал, где.

Стала Пелагея жить одна. Скучно! И выписала из Супонева внучатую племяшку Маринку. Прописала ее всеми правдами и неправдами. Сначала Маринка была услужливой, а старше стала — такая злая сделалась да гонористая. А в деревне родный братик остался, Санек. Маринка его и за родню не держит. А Палагу домработницей сделала…

…Марина ловко открыла бутылку и разлила по рюмкам вино. Наташа было воспротивилась, но выпила. Разговор «за жизнь» потек сам собой… Марина рассказывала о своих друзьях, компаниях, вечеринках…

— Кстати, давно что-то не собирались. А пора бы… Сотворить мини-компашку, тебя со своими друзьями познакомить. Выпить, закусить, потанцевать медленные танцы.

— Почему медленные? — распахнула от удивления глаза Наташа.

— Потому что медленные танцы — сексуальные. Поняла? Партнер чувствует тебя, ты — партнера. Получается единое целое, пробегает искра, и отсюда — желание. Откуда ты такая взялась на мою голову? Ты что, медленные танцы никогда не танцевала?

— Танцевала, — опустив голову, ответила Наташа. Марина вкрадчиво спросила:

— А может, ты вообще девственница? Ну-ка, отвечай старшему товарищу. И чтоб не врать!

Наташа аж зарделась. Мама настолько запугала ее ужасными историями о беременных девочках, брошенных мужчинами, о разных болезнях… Короче, Наташа боялась мужчин. Так что Марина угадала.

До нее донесся голос новой подруги:

— Я тебя внимательно слушаю.

Наташа поняла, что соврать не посмеет и не сумеет, и выдавила:

— У меня еще никого не было…

— Та-ак. Случай клинический.

Наташа сбивчиво стала оправдываться:

— Я боюсь. Ведь всякое может случиться. И мама говорит, что если не девушка, то парень может запросто бросить и еще ославить. И потом все будут пользоваться и бросать, пользоваться и бросать… И еще аборты.

Марина смотрела на тоненький пробор в светлых длинных волнистых волосах, на опущенные густые, как щеточка, ресницы, наманикюренные пальчики, теребившие красненький шелковый шарфик. «Да, мама абсолютно права. Поматросят и бросят, особенно такую пичугу. Хорошо еще, если не влипнет. А потом пойдет череда мужиков, пропади они пропадом. А там и слава, которая бежит, скачет, летит впереди тебя. И отказывать становится нелепо. И жениться никто не собирается. Зачем, когда можно и так?»

— Боишься? Ну, бойся на здоровье всю жизнь. Сиди под подолом у мамочки.

Наташа сидела как пришибленная. Сейчас она думала, что Марина права. А когда говорила мама, она думала, что права мама…

Не могла, конечно, юная Наташа прочесть зрелые Маринкины мысли, но интуитивно почувствовала: «Надо домой, срочно! У Марины красиво, но мне хочется в свой дом… Остаться одной и обо всем подумать!»

Вечеринка да и сама мини-компашка Наташе активно не нравились: длинная черноволосая, гнусавая девица. «Алена-модель» — так представила ее Марина; ухажер модели — нагловатый мужичонка восточного вида. И еще красавец Шурик, явно уделявший Наташе внимание, обещал обязательно проводить ее домой. На такси! Вот в него запросто можно влюбиться! Но все как-то быстро напились, и Наташе стало совсем неинтересно. Пелагея Власьевна тихо сидела за ширмочкой в холле… И в тот самый момент, когда веселье начало потихоньку иссякать, раздался звонок в дверь.

Это был Санек собственной персоной, брат Маринки из Супонева. Приехал к сеструхе и бабке попрощаться — через два дня его забирали в армию. В новых джинсах, белой рубахе с закатанными по моде рукавами, с матерчатой синей сумкой, в которой лежали деревенские подарки — самогон и печеные лещи. Самогон был, естественно, тоже свой, из патоки, которую воровали с фермы.

Санька встретили с общим восторгом, хотя особо и не поняли сразу, кто он такой. Главное — банкет продолжается!

Самогон пили когда-то все, кроме Наташи. Она насторожилась. Новый парень ей не понравился. Но сразу уйти? Невозможно.

А Санек стал центром внимания.

Марина представила его:

— Племянник моей Пелагеи Власьевны. Посещает нас, молодец. Деревенских гостинцев всегда привозит. А живет недалеко, в Волоколамске. Дом, усадьба, земли двадцать пять соток, растет все, как в Африке. Вы думаете, эти грибы из магазина? Санек привозит. Отварила и забросила в морозилку, целый год ем в любом виде. Санек у нас молодец!

Между тем Санек оглядывал компанию. Какая-то здоровая мымра, вся изукрашенная, с ней, видно, толстяк, еврей или кто еще. Мымра совсем пьяная. Еще какой-то хмырь, фраер, сразу видно, тощий, длинный и духами обдушился, как баба. И еще одна девчонка, совсем другая, не из этой шары. Беленькая, нежненькая, вот только тощевата, но это ничего, тело нагулять можно. Он уже думал об этой девчушке как о своей… А чего? Он что, хуже этих двух фраеров? Санек себе цену знал — за ним девки с фермы табуном бегали, но никто особо не нравился, разве только Танюшка дядьки Ефрема, так ей всего четырнадцать. Но как-то он с ней вечерок погулял и под самогон спросил:

— Ждать из армии будешь?

И она сказала чисто так и откровенно:

— Буду.

И теперь вроде у него невеста есть…

Тем временем по новой соорудили стол, снова сели. Всем торжественно разлили самогон. Наташе тоже. Налил Шурик. Она прошептала, что не станет пить, но он пообещал ей разбавить малиновым соком. И унес рюмку на кухню и ничего, конечно, не разбавлял. Вернулся и шепнул Наташе, что она должна выпить все сразу, а то получится, что она выпендривается.

Выпили по паре рюмок, и началось полное безумие. Шурик и сам не знал, зачем спаивал Наташу. Алена визжала, что ей нужен Шурик, что он вылитый Ален Делон, и так далее и тому подобное. В общем, как всегда, когда люди не слишком адекватны.

Санек ухохатывался. Так нажраться с двух-трех рюмок! У них в Супоневе мужики по бутылке на брата, и — ничего. Вот когда вторую, тогда и поножовщина может случиться.

Наташа признавалась Шурику в любви, но ее признания становились все непонятнее, и под их журчание он уснул, сидя на стуле.

А Наташа среди самого сложного любовного пассажа вдруг почувствовала, что умирает. Не фигурально, а по-настоящему. Куда-то ухало сердце, волчком кружилась голова, а заодно и весь белый свет, к горлу подступала тяжелая тошнота… Она застонала. Санек спросил:

— Ты че?

Ответить она не могла и жалобно застонала. Санек принес воды. А Наташа сползла с кресла и мучительно, со стонами пыталась вытолкнуть тяжелый ком, застрявший у нее в горле. Сознание ее едва теплилось.

Санек дело знал и решил оттащить девчушку в ванную, а там — под холодную воду. Парень он был здоровый, взял на плечо обмякшую Наташу, которую тут же вырвало. Он только матернулся, увидев, во что превратилась его рубашка. Он наклонил Наташу над ванной и пустил душ.

И тут Наташу прорвало окончательно. Ее не рвало так даже во время дизентерии.

Санек был доволен. Сейчас из нее все выйдет, и она будет как новенькая. Ее платьице задралось, и стали видны тоненькие кружевные трусики. Саньково мужское естество восстало. Он трясущимися руками распоясал джинсы, содрал кружевные трусики и… совершил свое мужское дело вместе с воплем Наташи.

Она рыдала, тряслась, он зажимал ей рот рукой и наконец с воплем кончил. Во как!!! Эта пичуга еще и нетронутой оказалась. Разве мог он подумать, что у Маринки может быть такая подружка? Мать честная, что теперь делать-то? Наташа все висела на ванне, всхлипывая… Санек выкрутил ей мокрые волосы, обтер потекшую с лица краску, и она стала еще милее и моложе. Хорошо, что платье оказалось незамаранным, и он тихонько провел Наташу в комнату, уложил на тахту и, как хорошо поработавший труженик, захрапел в уголке на ковре.

Наташа очнулась рано и в безумном состоянии. Болела голова, она была как нарыв, который вот-вот прорвется, ее мутило, но она сдерживалась. Во рту было сухо. О доме, о маме с папой она старалась не думать, потому что знала, что худшего проступка она совершить не могла. Не прийти ночевать и не позвонить!.. Боже, она даже не может вспомнить, что было вчера! Наверное, что-нибудь ужасное, если она так отвратительно себя чувствует. Так. Приехал какой-то противный парень, привез что-то очень страшное, какое-то питье. И тут наступала тьма. Она осмотрела комнату. Где Шурик? Шурика не было. А в углу спал на ковре этот противный парень, да еще храпел, как кабан. Марина спала на раскладушке.

Наташа села на тахте. Но что это? Она без трусиков? Где они? Почему она их сняла?

И тут краем сознания она начала понимать и даже вспомнила совершенно страшную вещь!!! Ванную, этого противного Санька! Это совсем подкосило ее, и, чтобы не разреветься в голос, она засунула кулак в рот и тихо подвывала, как раненый зверек.

Домой! Бежать! К маме! Ведь говорила же она!.. Наташа, заливаясь слезами, сползла с тахты и на дрожащих ногах приоткрыла дверь в холл. Слава богу, никого нет! И выскользнула за дверь…

Что было дома — словами не передать… Но Наташа усердно врала, пожалуй, впервые так смело и уверенно и почти сразу закрылась в своей комнате. Спать!!! И ни о чем — пока! — не думать!

Проснулась, когда за окном стояла кромешная тьма. На душе гадко. И сама Наташа вся мерзкая.

А где же романтическая любовь? Может, она чего-то не поняла, ведь Маринка говорила, что это кайф, но Наташа больше не хочет участвовать в этой грязи! И замуж она никогда не выйдет!

…А дальше?! Дальше — кромешный мрак и ад! Но за прошедшие после этой «милой» вечеринки 20 лет Наташа мучительно заставляла себя вспоминать. Вспоминать и каяться… Все нынешние ее беды оттуда, из прошлого… И если она будет каяться, вновь проживая этот ужас, который ей довелось — и может быть, доведется еще! — пережить, тогда Господь смилостивится над ней?! И она наконец обретет покой?..

Она опять наполнила бокал виски…

…Неопытная Наташа не сразу поняла, что беременна. А когда поняла, накатил липкий ужас. Ситуация как в плохом фильме. Банальная. Признаться родителям — выше всяческих сил! Да это просто невозможно! Стоит только представить реакцию мамы! Да и вообще, скорее всего она бы просто не вынесла этого… Ее дочь — «красавица, умница, ангел!». И беременна от Санька из какого-то Супонева! Вот папа другой. Признаться ему… Тогда еще было время подумать… У Наташи на глаза навернулись слезы: бедный, бедный папочка! Уже пять лет его нет на этом свете… Но мысль о признании отцу тогда Наташа тоже отвергла… что теперь сожалеть? И оказалось, что единственный человек, которому можно открыться, — Марина. Больше некому! И приехала к Маринке. Оказалось — очень кстати: Пелагею та отправила в деревню… Марина сначала наорала на разрыдавшуюся Наташу, но потом, прикинув, что она сможет с этого поиметь, приказала:

— Кончай реветь! — И что-то пробормотав, вновь заорала: — Ты что, совсем сдурела?! Мы когда собирались? Вот именно! Неужели мамочка-врач тебя не просветила? С таким сроком никто не возьмется! Даже друзья из друзей! Хотя… — Марина поостыла, — можно поговорить с одной знакомой акушеркой… Деньги ей нужны… «Да и мне не помешают, — подумала Марина. — А уж где ты их возьмешь — твои проблемы». — Выход всегда есть. Только не сразу находится. И от кого?! От Санька дурного! Был бы мужик приличный, можно и обженить было бы. А с этого что возьмешь?

— Сколько надо денег, столько и будет, — твердо сказала Наташа, прервав рассуждении Марины.

— У матери сопрешь? — спросила та презрительно.

— Нет, — ответила Наташа, глядя ей в глаза. Она подумала о кольцах, которые мама берегла для нее. Вот сейчас они и пригодятся.

— Хорошо, не будем выяснять. Есть — замечательно. Ты как бы уезжаешь. Каникулы ведь у тебя в училище? Каникулы! На юг! А сама переезжаешь ко мне. Попробуем что-нибудь похимичить. Выкинешь. И все дела.

Наташа с ужасом спросила:

— Выкидыш? Он что… мертвый?

— Нет, живой. Выкидыш всегда уже того… — Она не договорила, потому что увидела, как позеленела Наташа. — Ничего страшного. Вот что, золотая моя. Любишь кататься — люби и саночки возить. Ты что, первая? Да все бабы хоть раз да выкидывают, а ты что, особенная?

Ее слова привели Наташу в чувство. «Да что она в самом деле, идиотка? Ну выкидыш!» Наташа еще слабо соображала, что к чему, но главное поняла — она будет жить у Марины, она будет не одна. Марина поможет, она сделает для нее все. Тем более что у Наташи будут деньги.

А потом была кража колец и денег из родительского дома. И вранье… Уже легкое, привычное… «Да, устала, да, еду отдыхать с девочкой из училища…» Спас папочка, который сказал маме:

— Да успокойся ты, Свет! Пусть ребенок едет! Вон она какая зеленая, лето в городе торчит!

И Наташа отбыла к Марине. Сразу отдала ей и деньги и драгоценности:

— Возьми, Мариш, я ведь понимаю, что все это недешево…

После каких-то препаратов, которые пихала Маринкина акушерка, Наташа родила… в коридоре, на полу, когда бежала в туалет. Хорошо, что акушерка рядом была… И родила, хоть и недоношенного, но живого! Марина чуть с ума не свихнулась! Уже не рада была, что историю всю эту затеяла. Но проблема в том, что с телевидения Марину турнули, и денежки ох как были нужны! Тут и подвернулась эта дурища. После той гулянки Марина вообще решила с этой цыпой завязать. Но не так проста Мариночка… У нее и на случай живого младенца вариант подготовлен был. Через свою спекулянтку Лерку узнала о бездетной паре, жившей с той в одном доме — Марья Павловна и Александр Ростиславович. Собрала быстро младенчика, взяла такси, хорошо, что время ночное, и под дверку положила. (Позже через Лерку узнала, что в порядке мальчонка подброшенный. А придурки те бездетные счастливы до омерзения!) Когда вернулась, застала Наташу в слезах. Она требовала недоноска. Тут уж Марина и выпустила пар. Она и так рисковала! Не хотела Наташа признать ребеночка?! Марина и взяла все тяготы на себя. Что ж, теперь она приедет к приличным людям и скажет: отдайте младенца, мамаша блудная одумалась?! И кстати, — уже в полной злобе добавила Марина, — деньгами им помогать надо будет! Люди они не богатые.

Крыть Наташе было нечем, да и поздно! А деньги? Работать пойдет. Расстались бывшие подруги почти врагами.

Наташа и в самом деле стала по выходным работать — стричь бабьи головы. Ведь училась-то на парикмахера… И исправно давала Марине деньги, для того… Светлана ничего не могла поделать с дочерью… Наташа была тверда в своем решении. Отец молчал. Жизнь в доме стала невыносимой. Мать понимала, что с Наташей что-то произошло. Но что?! Ее надо спасать! Если бы знать только, от кого и от чего…

А время шло… Наташа оставалась по-прежнему холодной и отчужденной. Самостоятельно, без помощи отца, поступила и закончила мидовские языковые курсы. Ей восемнадцать. Она не то чтобы расцвела, нет, она стала шикарной женщиной. Высокая блондинка с надменным лицом и походкой коронованной особы. И ни на кого не смотрит. Мужчины таких боятся, потому что уверены, что у этой красотки либо муж, либо любовник не меньше чем министр. И глубоко ошибаются. У этой красотки — никого. Кроме папы и мамы, которые как-то враз постарели и сникли.

И Светлана почти смирилась: ну вот такая у них дочь… Просто, видимо, стала взрослой… И почти уговорила себя, если бы однажды… Сегодня она мчалась домой довольная и почти счастливая, ей достали всякого-разного продуктового дефицита, и можно приготовить отличный обед, влетела на кухню и, сложив все в холодильник, присела на минутку отдохнуть. Услышав звук открывающейся входной двери, чуть было не крикнула:

— Я здесь, Натуля!

Но тотчас поняла — дочь не одна, был еще мужской голос, и Светлана решила притихнуть.

В квартиру вошли Наташа с Саньком, вернувшимся из армии. Навестил он сеструху-Маринку и все у нее выведал. Почему-то часто вспоминал он ту тощую пичужку, с которой незатейливо разделался в Маринкиной ванной. А сегодня дождался Наташу в скверике, но еле ее узнал, такая она стала шикарная. Он даже подумал, что с этой телкой ничего у него не выйдет, хоть и есть у них общий ребенок. Но все же подошел к Наташе у самого подъезда и спросил:

— Не узнаешь?

Она равнодушно и отчужденно посмотрела на него:

— Нет.

Тогда он доверительно сообщил:

— Я — Санек, Сашка, брат Маринки.

— А-а, — протянула она, но внутренне задрожала. — Ну и что?

Он рассердился, но виду не подал.

— Что ж, и в дом не пустишь? Я только из Германской Демократической Республики, с прохождения службы, а ты как к чужому… — Сейчас он ей скажет все как есть. Только разгон нужен.

Они вошли в квартиру.

— Натах, куда ребеночка моего дела?

Голос вдруг у нее прорезался, хриплый и грубый:

— Нет никакого ребеночка!

— Я все про тебя знаю. Так что давай не ершись, а пойдем подадим заявку, ты мне скажешь, где ребеночек, я его найду, запишу на себя, и все дела.

Наташа содрогнулась. Он все знает… Маринка, сволочь, растрепала. Так пусть своего ублюдка берут себе, пусть Марина везет Санька к этим людям. Она, Наташа, будет от всего отказываться.

— Врешь, — сказала она, положила ногу на ногу и закурила. — Никакого ребенка нет и не было. Тебе все в твоей армии приснилось. Девок не было — вот и снилась всякая мерзость. Отваливай, а то я милицию вызову.

Ее несло. Она не сомневалась, что Санек отомстит, ну и ладно. Так ей и надо.

Она схватила со стола бутылку шампанского, гордо выставленную Саньком, и с диким воплем швырнула ее. Санек отклонился, и бутылка просвистела над ним. Наташа еще что-то схватила со стола, она обезумела.

«Психичка!» — подумал Санек. Так бы он с ней справился одним пальцем, а с психованной чего сделаешь? Подхватился, рванул с пола сумку и был таков. Да пусть катится к такой-то матери. Ребеночка только жалко, растет сиротой.

А Наташа села на пол и заплакала. Боевой запал, злобный и безумный, не прошел. Она схватила телефонную трубку и, услышав Маринин голос, сказала, четко выговаривая слова:

— Ты меня слышишь? Так вот, я сейчас твоего братца вышвырнула вон. Знай, никакого ребенка нет и не было. Вы все врете, чтобы из меня деньги тянуть. Попробуй, еще такого получите — вовек не забудешь. — И бросила трубку, чем взбесила Марину до крайности: «Краля недоделанная! Ничего, отольются кошке…» Будто и забыла Марина, за чей счет жила в последнее время…

Светлана чуть живая тихо выползла из квартиры еще до разговора с Мариной и едва добрела до лавочки на улице, где ее вскоре и обнаружил муж, Александр Семенович. С трудом произнося слова, она как могла, пересказала услышанное.

— Как был? Как? — закричал Александр Семенович. — Где же он? Куда его Наташка отправила? Куда? И где ее живот, извини, не могла же она родить двухмесячного?..

— Не забывай, мой дорогой, что она исчезла надолго. Юг помнишь?

— Она сделала аборт в это время, — твердо резюмировал Александр Семенович.

— Я тоже так думаю, но этот подонок орал, что есть ребенок. Она ему кричала: «Ты врешь! Вы оба хотите меня использовать!» Как я выползла из квартиры, не знаю. Ей угрожают! — Светлана вдруг замолчала, а потом тихо спросила: — Слушай, Сашка, а вдруг есть ребенок? Найти его, записать на себя, мы — не древние дед с бабкой, могли и родить… Уехать отсюда… И чтоб ни одна сволочь не знала, куда. Только вот где искать? Это к ней, только к ней. Идем. Пусть скандалит, что я подслушала, но мы хоть будем знать все.

— Ничего мы как не знали, так и не будем знать, — сказал обреченно муж.

Вдруг он хлопнул себя по лбу:

— Господи, как же я мог забыть такое?! Светка, тут с нашими бедами я забыл, что меня же вызывали в МИД. И посылают в Африку. Думаю, надолго.

Светлана чуть было не лишилась сознания. Теперь от радости. Бог услышал ее молитвы! Спасение пришло!

— Санечка, поздравляю тебя, — и она заплакала.

Когда Наташа узнала о поездке, то тоже залилась слезами:

— Мама, мамочка… Скоро? Мамочка, родная моя…

А Светлана гладила ее и приговаривала:

— Деточка моя, деточка, скоро. Я сейчас же найму тебе учителей — французский ты, слава богу, знаешь — с английским, стенографией — у меня есть ходы к самым лучшим.

Наташа все плакала и повторяла:

— Скорее, я хочу уехать, мне так плохо, мамочка.

— Что с тобой, деточка моя, что? Откройся мне…

Наташа услышала в вопросе какой-то подтекст и замкнулась.

Светлана поняла, что момент прошел. Ну и ладно! В конце концов, они уедут, и все забудется. Начнется новая жизнь!

И в самом деле, за границей началась совершенно новая жизнь. Наташа работала стенографисткой в секретариате посольства, Светлана давала посольским медицинские советы. Молодец! Нигде не пропадет. Только Александру Семеновичу было не слишком комфортно, не складывались отношения с послом, мучила изнуряющая жара… Но он понимал, что пребывание в этой стране — спасение для их семьи.

А в России Марья Павловна и Александр Ростиславович не могли нарадоваться на очаровательного подкидыша, которого, естественно, усыновили и назвали Александром. Ласково — Сандрик.

А Марина Наташу потеряла. Но Марина не лыком шита, и голова у нее — дом советов! Решила она «потрясти» Марью Павловну. Привыкла к ежемесячному доходу! В помощницы взяла Лерку-спекулянтку, которая и «сосватала» ей тогда эту бездетную пару. Прикинулась Марина родной теткой Сандрика, приехала, мол, с Украины и хочет вернуть дитё законным родителям, которые «уж извелися все…». Но Марью Павловну тоже на мякине не проведешь, и сказала она «родной тетке»: «Да забирайте, на здоровье!» Маринка аж присела: «этого еще не хватало! Малец-то совсем не нужен» — и забормотала какую-то чушь. Тут и спустила Марья незваную «родственницу» с лестницы. Но Марина так это дело не оставит… Вот придет времечко, и будет и на ее улице праздник.

Наташа тем временем неожиданно вышла замуж. Да не за кого-нибудь, а за сына посла! Алек ждал назначения в посольство одной маленькой европейской страны. Светлана Кузьминична об этом прознала и «задружила» с послихой Алисой. Вот так и сложилось. А Наташа сама себя не узнавала — Алек ей явно нравился. А вот когда родился у них сын Игорь-Гарька — назвали в честь отца Алека, посла, Наташа опять стала отчужденной и безразличной. И Алек, безумно любя ее, был бессилен что-либо изменить. Про того Наташа не вспоминала, вернее, старалась не вспоминать… Не было ничего!

В Союзе сменилось правительство, да и вообще — все. «Стариков» из посольств начали потихоньку выживать — Игоря… Наташиного отца… У Алека — тоже новый посол, современный, не старый. Динар. Именно так, без отчества… Алек Динару не приглянулся чем-то, и сослал тот его «временно» в Союз, а вот Наташу попросил остаться и сделал ее своим доверенным лицом, помощником, референтом. Она даже была рада разлуке с Алеком, понимала, что не сможет она дать ему ничего. А там видно будет… Но Алек в Москве конечно же один не остался. Познакомился со стюардессой Инной. Родилась у них Лиза… Наташа, проплакав всю ночь, согласилась на развод. Она понимала, что такого человека, как Алек, она больше никогда не встретит, но также понимала и то, что не имеет права мучить его. Ну вот такая она, холодная к мужчинам.

А время шло, бежало, летело… И сколько уже лет Наташа при Динаре — и не сосчитать… Но и его время закончилось. Предстоял пугающий переезд в Москву. Что ждет ее там? А ждала ее, кроме, конечно, мамы и Гарьки, живших на даче у Алисы, Марина. «Прошлое забыто», — сказала она по телефону и в гости напросилась. И встретились они как добрые подруги. А про того сказала, что помер от какой-то инфекции, помянуть предложила. Но нет, Мариша ничего не забыла… И план ее работал пока превосходно. На этом месте Наташу начинало лихорадить… Она… она чуть было не стала любовницей собственного сына, о чем ей торжественно сообщила Марина. Не умер он в младенчестве, Сандрик. А когда повзрослел, познакомилась с ним Мариша и втянула в свои грязные дела. Чем именно занимались они, Наташа до сих пор не знает. Только очень скоро убили Маришу и Сандрика вызывали как свидетеля. Сколько денег перетаскала Наташа следователю!.. С Марьей Павловной познакомилась. Чудесная женщина! И открылась ей полностью, впрочем, и маме, но не до самого конца, как Марье. Но самое ужасное, поняла Наташа, что относится к Сандрику не как к сыну. Это добило ее окончательно. Она была на грани и выхода не видела. И тут как по мановению волшебной палочки на горизонте появился Динар, спросил, не хочет ли Наташа вернуться в их маленькую очаровательную страну. В качестве… посла. «Вы ведь знаете все тайны мадридского двора, — дружески рассмеялся он. — И я буду рядом, приобрел там себе квартирку, живу как частное лицо. Со мной по-прежнему считаются, вот я и порекомендовал вас…» «Господи, да это для меня единственное спасение, иначе — тьма», — подумала Наташа.

…За окном стало совсем темно. Ну вот, вспомнила все опять. А легче не становится! Она принесла Сандрику несчастье — родив его и бросив на произвол судьбы! Кто знает, что было бы, если бы он остался у них в семье?.. Если бы она не смалодушничала и призналась родителям? Господи! Конечно, все было бы по-другому. По крайней мере не было бы ТОГО ДНЯ, когда Марина подстроила встречу Наташи с Сандриком. Тот день иглой засел в мозгах и при каждом воспоминании отдавался болью.

«Почему?» — спрашивала она себя. Вернее, спрашивал ее второй, ядовитый голос — и отвечал: потому что ты его любишь, любишь, любишь, и не как сына! Вот вчера Гарька позвонил ей из Парижа, сказал, что встретил девочку из эмигрантской (давней) семьи, она с ним учится, и скорее всего они поженятся. «Тебя это взволновало? Да ничуть. Даже облегчение почувствовала — пристроен! Девочка не бедненькая, зовут Соланж, Соня — на русский манер. У них вилла под Сан Тропе, чего лучше?!»

Наташа тяжело поднялась с кресла и, чтобы прекратить это самоедство, налила еще виски. Пусть! Все у нее ушло. Один сын почти женат, отрезанный ломоть, жить будет во Франции, так она поняла, другой… О другом лучше не думать, — тоже отрезанный ломоть. Мать у него есть — Мария Павловна.

А у Наташи одна мама Светочка осталась. Но уже не та… Мама теперь сама старается оберечь себя от всяких новых сведений. Нет, Светлана Кузьминична теперь только символ той, прежней… Да, давным-давно была семья, дочка, с которой сдували пылинки и прочили — красавица же! — принца и счастливую легкую жизнь. А оказался тот принц — из деревни Супонево, а «легкая» жизнь оказалась неимоверно тяжелой, как заплечный мешок с камнями.

Как всегда после очередного бокала виски, стало тепло и славно, вдруг все, как в волшебном фонаре, изменилось, засверкало красками. И не так уж плоха оказалась жизнь! У младшего все в порядке. Она — посол, мама здорова, Сандрик работает, перегоняет из Германии машины. О прошлых темных делах с Мариной не вспоминает. А Наташа, собственно, и не спрашивает, когда он звонит ей. Боится…

Наташа присела на диван в гостиной, незаметно заснула и видела во сне какие-то гадости, какую-то мерзость, то, что она теперь видела постоянно.

Когда она открыла глаза — во рту стоял привкус виски, голова тяжелая, а в дверь звонили и звонили, видимо, давно.

Она встала поплелась к двери. Настроение, исправившееся было от виски, снова упало до нуля, и она даже не подумала о том, в каком виде открывает кому-то дверь.

За дверью стоял Динар, лицо у него было недовольное.

Он остро взглянул на нее и спросил:

— Вы пили, Наташа?

Она пожала плечами, не ответив, и мельком взглянула в настенное огромное зеркало в холле — да, видок! До чего дошла Наташенька-ангел!

Они прошли в гостиную, она заметила, что Динар даже не снял плащ. «Не уважает, — подумала она с усмешкой, которая на лице не отразилась, — ну и пусть».

— Кофе, чай? — спросила она. Надо же как-то начать светский разговор, хотя он явно пришел не за тем, чтобы поболтать о погоде и природе.

— Если можно, минералки, — ответил Динар.

Наташа потащилась к бару, взяла бутылку минералки, а себе начатую — виски. Трещала голова, и во рту продолжалась поганость.

«Пусть думает, что хочет, она сюда не напрашивалась, он ее привез. А вот для чего? Видимо, она скоро узнает… — С некоторых пор Наташа разуверилась в добрых намерениях Динара. — Может быть, даже сегодня узнает».

Динар медленно прихлебывал минералку, смотрел на Наташу и думал:

«…Как же она сдала! Если так будет продолжаться, она ему здесь ни к чему. Она-то, как все дамочки, наверное, думает, что она ему нужна как женщина, кроме деловых качеств». Ему захотелось вслух рассмеяться, но он сдержался. Как давно не нужны ему женщины! В принципе он никогда не любил их, женские аксессуары его только раздражали. Но тогда было другое время, и свои пристрастия он должен был тщательно скрывать, встречаясь со своими партнерами тайно, со страхом быть уличенным. Теперь он тоже ничего, естественно, не афиширует, ни к чему, но исчез страх. Хотя он весьма талантливо изображает из себя женолюба. Получается!

Он поднялся. Наташа с удивлением посмотрела на него — для чего он приходил? Динар ответил на ее мысли:

— Я хотел поговорить с вами, Наташа. Но мне кажется, сейчас не время. Будьте завтра в форме. Пожалуйста. — Последнее слово он произнес чуть-чуть с угрозой. Этакое миленькое «пожалуйста»…

Больше он не сказал ничего, закрыл за собой дверь. Наташа опять осталась одна.

Во взгляде Динара сегодня особенно сквозила холодность и даже, — если быть честной, брезгливость. Она очень остро почувствовала, что ее хотят во что-то вовлечь! Ах, не надо было ей сюда приезжать. А что бы она делала там, в России? Куда бы занесла ее нелегкая? Нигде ей нет места!

Но сегодня она больше не будет пить, завтра проснется и постарается сделать все, что возможно, со своим лицом и примет Динара «на уровне».

— Господи! Спаси и сохрани! — сказала она вслух и приложила ладони к горящим щекам…

Когда на следующий день приехал Динар, Наташа уже была красива, свежа, изысканна и благожелательна.

Даже Динар, который ничему уже не умел удивляться, слегка изумился и порадовался: все-таки она не потеряла еще разума. Нет, он в ней не ошибся! И пришел в отличное расположение духа.

— Если вы не против, Наташенька, — сказал он вкрадчиво, — я бы немного выпил.

Она немного смешалась, остро посмотрела на него: не подвох ли?

Но взгляд его выражал лишь честность.

— Как хотите, Динар, можно и выпить. Только чуть-чуть, у меня нет настроения…

«Пусть не думает, что она сейчас ухватится за бутылку и будет сосать виски во время их разговора».

— Естественно, — откликнулся он ласково и доброжелательно.

Она прошла к бару («Походка другая! Молодец!»), плеснула на донышко бокалов виски, принесла, поставила на столик. Села напротив Динара и, не прикоснувшись к бокалу, сказала:

— Я вас слушаю, Динар. Не выпивать же вы ко мне с утра приехали.

Он медленно отпил из бокала, усмехнулся:

— Конечно нет. Я пришел с очень важным для нас обоих разговором. Вы многовато делаете глупостей, Наташа. Хотя, возможно, это зависит уже не от вас, а тянется бог знает откуда.

Она закурила. Посмотрела. Нет. Руки не дрожат. Есть еще порох… Но все равно ей Динара не переиграть. Куда?! Если ее всю жизнь обводили вокруг пальца гораздо менее умные и крутые люди! Но попытка — не пытка.

— Вы зря носились со своим… — Он как бы замялся (и она уже почти с нескрываемым ужасом поняла, что он все знает. Откуда? Об этом еще надо подумать, сейчас она все равно не поймет, а надо держаться и быть на уровне и внимательно следить за этим хитрым и злобным лисом. Нет, все-таки такого она не ожидала!). И продолжил: — Со своим… сыном. Я говорю, как вы понимаете, не о Гарике.

Он помолчал, ожидая, что она как-то отреагирует на его слова, но она молчала.

Он уже несколько разозлился на ее молчание. Как онемела. А это значит, что говорить должен он, а ему уже хотелось бы, чтобы эта каменная сейчас баба выказала хотя бы какую-то эмоцию, ведь он говорит ей вещи совсем уж неожиданные…

— Не о Гарике. О Сандрике… — Он даже не стал уже называть его сыном. Она это отметила.

— Вы его спасли, как вам кажется, но что, вы думаете, его нельзя разыскать в России? Наташа, не будьте ребенком, — его разыщут, если будет нужно, где угодно. Ведь дело об убийстве молодой дамы Марины не зарыто…

Стараясь не выдать своих эмоций, она сказала:

— Динар, не будем считать мои ошибки, их так много, что у нас не хватит дня, чтобы их обсудить. Что вам нужно от меня? Скажите прямо. Я вас слушаю.

— Вот и отлично, — ответил теперь уже совершенно по-другому Динар, — вот мы и договорились. Вы, наверное, уже поняли, что приехали сюда не только для того, чтобы восседать в кресле посла и попивать коктейли на приемах. Вы нужны для дела. Какого? Это сложно объяснять, и думаю, вам будет неинтересно и непонятно, ведь вы никогда всерьез не интересовались политикой. Вы — отличный исполнитель. И в этом ваша ценность. А о Сандрике… Ну что ж… Надо было, чтобы вы знали, что мне многое известно и что в случае каких-либо нестыковок между нами… — он не продолжил, а улыбнулся.

Лучше бы не улыбался, потому что… если бы кобра могла улыбаться, она улыбнулась бы именно так.

— Я все поняла, — ответила Наташа, — давайте ваши условия или что там у вас…

— У меня совсем немного, — опять улыбнулась «кобра», — и главное, ничего страшного, поверьте!

Он поудобнее устроился в кресле, как бы говоря этим, что скоро уходить не собирается, и это повергло Наташу в полный мрак.

«Когда же закончатся эти муки? Неужели только с концом ее несчастной жизни?» Наташу охватил озноб. Наверное… Но что она может сейчас сделать? Надо слушать. Может, действительно, не так уж и страшно то, что он скажет? Не наемным же убийцей он ее заставит быть?!

— Так вот, — начал Динар, — есть такой барон Фрайбах, не старик, но и не молодчик, что-то за… Впрочем, не важно. Вы, конечно, слышали о нем? О его замке, его коллекциях?

Наташа кивнула. Конечно, она слышала, это достопримечательность страны — и сам барон, и его замок. Там, кажется, даже бывают экскурсии.

— Барон этот, как ни смешно, довольно беден. Такое, как вы знаете, Наташа, здесь бывает. Наш бы коллекционер давно сплавил все за рубеж и жил бы припеваючи. Ну, это к слову. Надо заполучить этого мухомора… Но он почти никуда не выходит. Вам надо с ним познакомиться, сдружиться. Так надо. Любыми доступными вам способами. Вы понимаете? Когда вы приручите мухомора, я вам дам дальнейшие инструкции. Пока все… Как вы будете это делать — мне знать не нужно. Главное — приручить. И в самое ближайшее время. Мы и так потеряли год. Я ждал, когда вы придете в себя — видите, не такой уж я злодей! — ждал, когда наконец следствие оставит вашего Сандрика в покое.

Он встал.

— Прием устроим скоро. По случаю какого-нибудь события, это не сложно, а до этого вы обязаны уже быть с ним знакомы. Тут я вам помогу. Приходите завтра ко мне на чай, я вас познакомлю с прелестной дамой, эмигранткой, вернее, дочерью «тех» эмигрантов — и тут уж действуйте. Простите, я пойду, я устал с вами, Наташа. Вы умеете утомлять своим видом обреченной жертвы. Это невыносимо. — И он ушел, даже толком не попрощавшись с ней, не поцеловав ручку, как делал всегда.

Она тоже не встала его проводить. Так, значит — так. Теперь хоть все стало ясно.

Наташа схватилась за бутылку виски. Нет! Не будет она больше пить! Ей надо иметь свежую голову и мысли, которых сейчас просто нет, один невысказанный мрак. Как Динар все узнал?! Непостижимо! Что за люди действуют с ним заодно? Кто они? Что они замышляют? Зачем им этот Фрайбах? И сколько их здесь? И она — одна. Одна-одинешенька.

«Боже милостивый, спаси и сохрани, и главное — научи, покажи путь избавления. Я — грешница, но я каюсь и наказана! Помоги мне!!!» — так шептала себе Наташа, завернувшись с головой в плед.

А Динар тоже предавался размышлениям. Что Наташа сегодня выглядела достойно и была красива и трезва — хорошо, но надо ли ей быть все время трезвой? Думается, не надо. Слишком он был с ней вчера суров. А зря. Пусть себе попивает втихомолку, мозги заливает, это вовсе неплохо, если она на следующий день может отлично выглядеть.

Он изящно обошел черный громоздкий «Мерседес» и подумал, что, возможно, и сбудется его мечта — жить в этой прекрасной крошечной стране, как в собственной квартире, где все послушны, знакомы и нужны по мере настроения и надобы. Прелестная маленькая страна! Но как все маленькие, будь то люди или страны — очень гордая и независимая. Вот это-то и делает ее еще более заманчивой… Сладостно заманчивой. Но это первая часть его большой мечты. Вторая — Россия. Отсюда он въедет в Россию на белом коне… и… Динар рассмеялся. Хватило бы только жизни, ведь лет ему уже немало, но пока он здоров и крепок духом и телом. Он снова засмеялся. Все ему позволено.

Надо вызвать сюда друга Проскурникова, тот благостно действует на него своей полицейской прямотой и вместе с тем хитроумием. Устроить ему обмен на кого-нибудь. В порядке познания иной полицейской практики. Учеба, так сказать.

Тем же вечером Динар позвонил своей новой знакомой Аннелоре Сторм и договорился, что она прибудет в лучшем своем наряде завтра к нему на чай, как бы со случайным визитом. И в разговоре постепенно выяснится, что она (в гостях будет еще одна дама, посол Наталья Александровна Черникова) чуть ли не приемная дочь барона Фрайбаха, а мадам Натали жаждет увидеть его замок и его необыкновенную коллекцию картин и антиквариата. Тем более что барон уже стал практиковать небольшие экскурсии, пока, правда, очень ограниченные и по рекомендациям. Тут они и «сдружатся» по интересам, как говорится.

Меж тем Аннелоре, получивзадание (завлечь мадам к барону и попытаться сдружить их — ничего себе задача!), стала также раздумывать. Она мадам посла видела однажды, в сквере, где они иной раз встречались с Динаром по каким-нибудь неотложным случаям.

И Анне сразу же невзлюбила мадам. «Дрянь, сразу видно, и рожа такая надменная». Анне никогда не скупилась на выражения — русский она благодаря отцу знала отменно.

Ей почему-то очень хотелось попасть в Россию. Казалось, что жизнь ее там переменится к лучшему и как бы начнется заново, поэтому она так держалась за Динара. Она знала, что если будет ему во всем послушна, то и деньги будут, и возможность поехать в Россию, и — кто знает, — хорошо там устроиться и быть на Родине!

Потому что в этой крошечной стране ей душно…

Но все это ничего. Она нюхом чувствовала, что барону Рихарду фон Фрайбаху подкладывается довольно грязная свинья в виде прелестной дамы, и она, Анне, должна будет в этом участвовать. А ведь она действительно была почти как дочь барону, да что барону — Рихарду, как он ее просил его называть.

Когда-то, много лет назад барон встретил в Париже ее отца, бывшего штабс-капитана Селезнева, бежавшего с поверженной Белой гвардией. Отец попал во Францию, где сильно бедствовал, потому что за душой не было ни копейки, пока не познакомился с матерью Аннелоре, дочерью жандармского полковника (бывшего, естественно), — девицей хорошенькой и капризной, с сохраненными мамиными бриллиантами и папиным счетом в одном из банков за какие-то услуги.

Она собиралась составить себе отличную партию. Но тут случайно появился бравый красавец штабс-капитан, патриот, с большими заслугами и честнейший малый (что и помешало ему в жизни), и мама будущей Анне влюбилась не то слово — врезалась в штабс-капитана, и пока ей не разрешили выйти за него замуж, не прекращала истерик, рыданий и угроз покончить с собой.

Мама Аннелоре добилась своего и… начала бедствовать. Не сразу, правда, пока водились денежки жандармского полковника и бриллианты его жены — «дети» жили неплохо.

И тут вдруг у штабс-капитана Селезнева Георгия проявился талант живописца. Он стал рисовать. Потом писать красками. На любой поверхности — старом противне, картонке от коробки, железном брошенном листе, да мало ли всякой дребедени попадается под руку. Сначала парочка радовалась, упиваясь возможностью быстро приобрести известность и, главное, деньги. Не на роскошества — на жизнь.

Тут родилась Аннелоре, и девочка была уже довольно поздним ребенком.

Вскоре на бульваре Сен-Мишель к Селезневу, в сотый раз писавшему уличную толпу, подошел довольно молодой, красивый, аристократического вида человек и стоял — смотрел, как Селезнев пишет. Потом неожиданно сказал:

— Я куплю у вас эту картину. Впрочем, боюсь, что не хватит никаких денег, настолько она хороша и необычна…

Они разговорились, молодой человек назвался бароном Рихардом фон Фрайбахом. Аристократ, не умеющий работать, но имеющий фамильные богатства и замок в соседней стране. Барон зазвал, увлек Селезнева с собой, и они семьей уехали в страну, где жил барон. Сначала жили в его роскошном замке, потом отец Анне, будучи человеком чести, не смог жить захребетником и снял квартирку.

Барон же, как мог, помогал им и очень любил хорошенькую, как куколка, Аннелоре. И она его тоже. Несколько картин отца продались, и Селезневы узнали лучшие времена. Но отец слег и вскоре умер. Умерла и мать. Аннелоре осталась одна и пошла работать в магазин Сторма.

За него вскоре она и вышла замуж.

Фрайбах всегда приглашал ее в замок, кормил, что-то всегда дарил. Картины отца висели у него в галерее, не продавались, хотя барон их показывал — не понимали их люди, даже доки в этом деле.

Анне была своею в этом нелюдимом замке. Умер ее муж, Ант Сторм, магазин ушел за долги, которые он успел понаделать. Правда, Анне осталась хорошая большая квартира, которую они, слава богу — выкупили. Последнее время они жили как соседи. Новый владелец магазина довольно невежливо попросил Анне оставить место. Она ушла и стала думать, как жить. А лет ей уже ох как немало…

С Динаром познакомились они случайно. Аннелоре присела на лавку в сквере и вдруг неожиданно для себя заплакала. Она никогда не плакала на людях. Только дома. Злыми, мелкими, холодными слезами. А тут размякла, да еще днем, и шептала: «Боже мой, Боже мой, что мне делать?..»

Этот отчаянный русский шепот услышал Динар, который любил бездумно посидеть на удобной скамейке в сквере, похожем на парк. Его нюх гончего пса сразу почуял добычу. И был прав. Скоро у себя на вилле Динар уже знал всю историю Аннелоре и обещал ей помочь. Удача просто приплыла ему в руки. Этот неприступный Фрайбах, который занимал последнее время его мысли, оказалось — вот он, этот Фрайбах! Бери и ешь. На тарелочке с голубой каемочкой. Динар был человеком дела, поэтому, не теряя времени, сказал, что будет снимать у нее половину квартиры (о собственной вилле он предусмотрительно умолчал). Поехал и все тщательно осмотрел — приличная мебель, тишина, тихая улочка, хозяйка, которая теперь обязана ему по гроб. И Анне была счастлива! Во-первых, деньги, который этот милый русский заплатил за полгода вперед. Аннелоре поначалу отнекивалась, но русский, легко посмеявшись, сказал: «У нас в России так принято!» И Анне сдалась. Во-вторых, грело то, что новый знакомый — русский. Россия, где может все измениться, как по мановению волшебной палочки! Нет, не зря она разрыдалась в сквере, неожиданно и бурно. С русскими словами. Но теперь надо отдавать долги. В конце концов, не убивать же они станут Рихарда?! Не грабить же?! Приличный русский господин, мадам посол… Куда уж выше… Но червячок тревоги поселился и посасывал нутро — что-то им надо от старика? Узнать бы!.. Возможно, и узнает. И очень смущало то обстоятельство, что Динар скрыл наличие собственный виллы, щедро заплатив вперед за ненужную ему квартиру. И денежки эти уже частично истрачены… Но русский объяснил необходимость аренды тем, что к нему часто наведываются гости из России, а он, видите ли, уже привык к замкнутому образу жизни… и так далее и тому подобное… Мало верилось в эту чушь… Но очень хотелось, чтобы это было именно так!

Раннее утро застало всех трех участников чаепития уже на ногах. Каждый по-своему готовился к встрече. Меньше всех — Динар. Он лишь вынул из «каморки», как он называл комнату без окон на своей вилле, куда сбрасывал ненужные вещи и никогда более к ним не касался, запыленную картинку штабс-капитана Георгия Селезнева, отер с нее пыль и повесил на видное со всех сторон место в гостиной, где собирался устраивать чаепитие. А картинку загодя разыскал на блошином рынке. Как она туда попала? Кто знает… Но если Динар задавался какой-то целью, то обязательно добивался ее.

После этого он подумал, что с Наташкой надо еще провести беседу, побольше рассказать об Аннелоре, этом старом воробышке, и обратить внимание на эту мазню. В общем, она нужна будет ему первой. В остальном же все было готово: несколько сортов чая, бисквит, сухарики, еще какая-то дребедень и, конечно, выпивка.

Аннелоре была в страшном возбуждении, «на струне», хотя, казалось бы, что особенного? Ну, чай у Динара, русского деловика, бывшего посла, писателя, с мадам посол нынешней… Конечно, люди из верхних эшелонов, но ей-то, Анне, какое дело?! Познакомит она эту мадам с Рихардом, и на том ее миссия закончится… Но зачем он им нужен? — вот что терзало и будоражило Анне.

…Наверное, подумала она, они хотят по дешевке приобрести у него кое-что… Может быть, даже для их музеев. У Рихарда же есть и русские художники. Эта мысль показалась ей вполне разумной, и Анне успокоилась.

Одеваясь в свою лучшую шелковую черную юбку, серую блузу и велюровый — уже не очень модный, но вполне приличный — пиджак, она все бегала глазами по стене, соединяющей их апартаменты, и вдруг под потолком увидела небольшую решетку. Вентиляция! Старая вентиляция… Теперь Анне вдруг совершенно успокоилась: у нее организовалось дельце преинтересное. И завтра же она все обследует. Если здесь Динар собирается поселять своих гостей, то она, может быть, и узнает что-то интересное… Эта решеточка так взбодрила Анне, что она даже порозовела и похорошела. А всего-то ничего — решеточка вентиляции!

Наташа вообще почти не спала, то выключала, то зажигала свет, то читала, то смотрела телевизор. Заснуть она уже не пыталась. А настроение у нее было препоганое: интриги, какой-то барон, — она, кстати, вспомнила его. На одном из приемов — высокий худой старик с костяной трубкой на цепочке поверх смокинга, на шее. У него было четкое, ярко выраженное аристократическое лицо (в молодости был, видимо, красив), но выражение бесцветных старческих глаз и всего лица было надменное и даже брезгливое. «Неприятный тип», — подумала Наташа тогда мельком и тут же забыла о нем, а теперь вот как повернулось: она должна — нет! — обязана его охмурять и охмурить. Для чего? Чтобы каким-то образом завладеть его коллекцией? Но как? Нет, конечно, это чушь! Сказал же Динар, что дела политические… Ничего-то она не знает!

Если бы не Сандрик, не угрозы Динара в его адрес — уже прямые, она как-нибудь бы справилась с этой «черной сотней» — или тысячью? Ей на себя плевать давно. Гарик пристроен, сын и сын. И только. А тут…

Прорвалась сквозь мысли резкая телефонная трель. Кто? Ну, конечно, Динар! Никто больше. Он просил ее поторапливаться, так как ему еще кое-что надо ей сказать и она должна успеть прийти до Аннелоре.

Очередные инструкции! Но она ровным и спокойным голосом сказала:

— Хорошо, я приду пораньше.

Встретил ее Динар радушнейше. Он сиял, поцеловал ручку, провел под локоток в гостиную, где в напольных вазах сияли изумительные хризантемы. Усадил и уставился на нее своими узкими, непонятного цвета, глазами: то они казались карими, то вдруг неожиданно превращались в болотные и даже один раз стали серыми… «Хамелеон», — подумала Наташа, так же приветливо глядя ему в лицо, будто и не было скользких и темных разговоров, будто и не угрожал он никогда и не бросал в нее унижающими словами.

Усадил за столик. Она хотела сесть спиной к свету, но он как-то упрямо усадил ее именно на это место. Она сняла перчатки, достала сигареты, хотя на столе лежало все. Прикурив, затянулась, и взгляд ее упал на картину, висевшую прямо напротив. Картина заворожила ее с первого взгляда. Она как-то почувствовала нутром, что она, эта картина, — подобие ее снов. А что в ней было? А ничего. Унылое, серое, темное полотно и яркие змеи водоворотов краски, такие яркие, что серая лента — казалась еще угрюмее и опаснее… Она не отрывала глаз от картины.

Динар увидел ее реакцию и поразился — что смогла увидеть в этой мазне глупая (в принципе-то!) Наташка? То, чего не увидел он. «Но она же ненормальная», — успокоил он себя, и настроение, упавшее было на секунду, исправилось. И даже хорошо, что она так запала, не зря он вывесил эту мазню… Динар усмехнулся: «Как же он интуичит отменно!»

— Понравилось? — спросил он с улыбкой.

— Да. Очень, — коротко ответила Наташа и отвела глаза от картины, будто не хотела на нее больше смотреть при нем.

— Ну вот и хорошо, — как добрый дедушка начал свою поучительную беседу Динар.

— Эта картинка писана папенькой дамы, которая сейчас придет. Он — эмигрант, писал картинки, — не смог удержаться Динар от насмешки, — был беден, и так далее. А барон Фрайбах, барон Рихард фон Фрайбах, — уточнил Динар, — собирает живопись, если, конечно, ему картина по карману, но, по-моему, кармана у него теперь как раз и нет. Но огромная коллекция всего. Хотя это сейчас не так важно. («Важно, важно! — подумала Наташа. — Вот это-то и важно!») А сейчас важно то, что я вам сообщу. Этот Фрайбах встретил господина Селезнева в Париже и вывез его с семьей сюда. Тогда еще у барона оставались кой-какие денежки от родителей. Купил у Селезнева несколько картин и всю жизнь заботится о маленькой, — Динар снова усмехнулся, — теперь старенькой Аннелоре Сторм, по мужу, и она как бы его приемная дочь, и это она приоткрыла замок для мини-экскурсий, чему барон вовсе не рад. Он хочет сидеть один в своем замке и наслаждаться всем один. — У Динара от злости вздулась на лбу жила, и Наташа это отметила. — А мы хотим, чтобы он поделился как благородный человек.

«Ну да, — подумала Наташа. Поделись с тобой просмотром, — картин не досчитаешься. Прав этот Фрайбах, пусть и неприятный тип!»

— Поэтому с Аннелоре вам надобно подружиться и подружиться, — тем временем продолжал Динар. — А там — будет день, будет пища. — Он снова улыбнулся. — Как вы поняли, Наташенька, ничего плохого я не замышляю. Вот теперь, пожалуй, и все, — сказал он и откинулся в кресле.

Его миссия выполнена. Как-то тяжеловато она ему далась, хотя, казалось бы, ничего особенного он не говорил, но на него действует эта мрачная Наташка.

А Наташа смотрела на него и тоже думала. О нем. «…Какой он был раньше милый, славный… Что с ним случилось?» «Да ничего, — дурында ты этакая, — ответил противный ядовитый второй голос, — ничего. Он и был таким».

Раздался звонок, и вскоре в гостиную вошла невысокая пожилая дама, очень похожая на встрепанного воробья, хотя на даме была шляпка с вуалью для визитов и бархатный пиджачок, вполне пристойный. Но ее маленькое блеклое, обтянутое сухой кожей личико, мелкие серые кудряшки, глазки с моргающими, чуть крашенными ресничками вовсю напоминали городскую незаметную эту птаху — воробья.

Дама улыбнулась всеми своими меленькими зубками и прощебетала, сначала по-французски, потом перешла на русский, мило спросив:

— Можно? О, я не вовремя. У вас, возможно, деловая встреча? А я шла мимо и решила зайти к моему русскому другу. — Тут дама замолчала, испугавшись, видимо, что говорит что-то не то.

Дама села, Динар спохватился и стал творить что-то с чаями, обещая угостить дам чем-то сверхъестественным.

Наташа снова посмотрела на картину — и для того, чтобы завязался разговор «по инструкции», и просто потому, что эта картина как-то давала ей силы пережить эту комедию, но, пожалуй, с приставкой «-траги».

Аннелоре — они уже познакомились — живо и с любопытством спросила:

— Вам нравится?

И Наташа, как и прежде Динару, искренне ответила:

— Очень.

И Аннелоре вдруг, неожиданно для себя, растрогалась и почувствовала неизъяснимую симпатию к этой красивой и, как ей вначале показалось, холодной и капризной женщине. И самое главное, что она-то сама не придавала никакого значения папиной «мазне». Она не понимала ее, не любила, потому что живопись не принесла их семье ни денег, ни благополучия, ни счастья…

Но свои деньги Аннелоре сейчас отработает, она — честная женщина и знакомство мадам с Рихардом ей ничего не стоит. Они вместе посмотрят его коллекцию, а там — как будет… Во всяком случае, — вдруг со злостью подумала Анне, — никаких пакостей она против них делать не будет! И надо поработать над вентиляцией: войти в курс всего — вот что важно. И она улыбнулась и стала бойко болтать по-русски о том, что у ее отца много картин, но почти все они находятся у барона Фрайбаха, как того хотел и сам барон, который, собственно говоря, ей как второй отец. Наташа ответила, что с радостью посмотрела бы, и вообще, ей очень интересен и замок и все слухи о несметных шедеврах, которые там находятся.

На что Анне искренне вскричала:

— Что вы, дорогая, я просто скажу Рихарду, и мы с вами можем пойти туда в любое время!

Они оставили эту тему сразу же после того, как дамы обменялись телефонами и стали просто пить чай и болтать по поводу всяких пустяков — погоды, немножко политики в связи с Россией, немного о красотах страны, чуточку ностальгии… Время бежало незаметно, и когда Анне первая взглянула на часики, оказалось, что болтают они что-то около двух часов. Она вскочила и с ужасом заявила, что у нее полно дел и она рассчитывала на полчасика забежать, передохнуть, а получилось!..

— Это потому, — сказала она извиняющееся, — что вы — оба русские, это так для меня приятно, так важно. Ведь здесь русских почти нет, страна маленькая и никаких эмигрантов не жалует.

Наташа тоже встала, пробормотав, что и ей надо идти — очень не хотелось оставаться наедине с Динаром и выслушивать его замечания, рассуждения, и вообще ей не хотелось даже слышать его голос — сейчас почти нежный, с мягкими оборотами… Знает она все это…

Динар попытался было ее остановить, но она настояла на уходе, и Динар понял, что дальнейшие уговоры при Аннелоре совершенно ни к чему — они уже могут превратиться в некоторую перепалку, что хуже уговариваний, а этого не должно быть при посторонних.

Дамы ушли вдвоем, и Наташа на ходу сказала Анне, что подвезет ее, на что та рассыпалась в благодарностях…

«Чудный альянс!» — подумал Динар. Закрыв за ними дверь, сам он прошел в гостиную, сел и задумался. И вдруг ему не понравилось: и то, что они ушли вместе, и какое-то странное выражение глаз у Аннелоре, когда Наталья сказала, что ей нравится мазня папаши Селезнева… Ну как он мог довериться бабам?!

Динар не мог понять, как такое получилось, что он вдруг стал зависеть от двух очень ненадежных баб. Что одна, что другая. Но что делать? Как иначе добраться до этого Фрайбаха?! А без него — никуда. Никакие прекрасные идеи Динара не дадут ростка. И не собирается он этого барона грабить. Все произойдет постепенно и по-другому… Когда Динар был послом в этой стране, знал, конечно, про Фрайбаха, но руки тогда были коротки: такое дельце, какое он придумал тогда, в те годы, ему не провернуть. А теперь почти 100 процентов успеха. Придется кое-что корректировать по ходу…

Из дома Аннелоре позвонила Рихарду. Подошел его дворецкий негр, Сол, и Анне сразу сказала ему, чтобы он записывал. Рихард плохо слышал, по телефону почти совсем ничего не мог разобрать, и Сол важные разговоры сразу записывал и давал для ответа барону. Он записал, что Анне совершенно случайно познакомилась с очень милой дамой, русской, она — посол, но это ничего не значит, просто дама сама по себе мила и приветлива и любит живопись и папину картину, которая висела в том доме, где они встретились, восприняла с восторгом и, как показалось Анне, глубиной. А когда разговор вообще перешел на живопись, дама — ее зовут Наталья, Натали — сказала с грустью, что сейчас перенеслась бы в Россию, чтобы еще и еще пойти в Третьяковскую галерею и в Музей изящных искусств… Тогда Анне предложила ей, что поговорит с Рихардом, и возможно, если он согласится, они и посмотрят вместе галерею живописи и всего прочего, каких, может быть, мадам посол и не видела…

Вот такое было письмо.

Ответа не было довольно долго. Анне не могла видеть, как поморщился барон, читая его и думая о том, что согласиться придется, но ему вовсе не хочется никого принимать, тем более посла-даму.

Но барон был светским человеком и им и оставался, вот по этому и не было долго ответа. Наконец он тяжко вздохнул и написал — говорить он стал тоже с трудом: «Хорошо, Анне, раз уж ты обещала, пусть это будет через неделю, вот в такое же время — не позже». Сол передал ответ, Анне рассыпалась в благодарностях и извинениях, и они распрощались.

Да, с Рихардом становится все труднее и труднее общаться. И как пройдет этот просмотр? Как эти двое примут друг друга? Тут уж Анне придется потрудиться в поте, как говорится, лица. Ну что ж, она обязана. Но только этот визит, и все. Больше она пальцем не пошевелит, чтобы что-нибудь сделать для Динара.

Аннелоре, не раздумывая, позвонила Наташе и сказала, что барон Фрайбах ждет их через неделю в такое же время в замке, что он был в восхищении от перспективы познакомиться с мадам Натали и показать ей свои сокровища.

Наташа про себя усмехнулась: ну вот, начало положено. Начало какой-то истории, наверняка темной, других у нее не бывает.

А В РОССИИ ДОЖДИ КОСЫЕ…

А в деревне Супонево, что в России, стояла настоящая, довольно лютая зима… В одном из полубараков-полуизб, в захламленной душной комнате за столом, покрытым засаленной клеенкой, за бутылкой самогона и тарелкой маринованных грибов сидел Санек и горестно выпивал. Один.

Думал он о своей пропащей жизни. Приходили до слез обидные мысли. Воспоминания. Когда жива была Маринка, то ничего от нее, кроме тычков, он не видел, а как пришили ее, вроде бы и потерял что-то. Когда ему позвонили и сказали про то, что с ней случилось, он пить не стал — ну, так, стакан, разве это питье? — нарядился, взял все деньги, какие были. Танька, конечно, тоже собралась с ним, но он не позволил. Почему? Он и сам не знал, но сказал строго: не поедешь. Поминками распоряжалась соседка-старуха и Маринкина подружка Лерка, бабенка фигуристая, и морда смазливая. Санек на нее глаз положил, хотел примазаться, но так напился, что себя не помнил и очнулся уже в электричке с бутылкой водки в кармане и бутербродами в салфетке. Кто его провожал — не помнил. Дома Татьяна все расспрашивала, мол, как с квартирой Маринкиной… А что он мог казать?

Она его и настропалила снова поехать и права покачать.

Брат он родной Маринкин или не брат? Кому квартира достанется? Чужим людям?

Татьяна так пропилила его с этой квартирой, что он собрался в Москву. Татьяна отрядила с ним Катьку, самую серьезную из их детей.

Приехали, подошли к квартире, а она запечатанная… Санек с Катериной зашли к соседке-старухе. Та же на все его расспросы отвечала: «Не знаю». А про квартиру сказала, что пришли с милицией, опечатали и чтоб она присматривала, если кто лезть будет, и в милицию сразу сообщила.

Хорошо, рано они приехали, день еще был. Поэтому не стал больше Санек эту зловредную старуху расспрашивать, а рванул в домоуправление. Там сидела за письменным большим столом толстая баба с куделью на голове и намазанная так, как у них в Супоневе самые бросовые девки не красятся, а бабе уж крепко за сорок — точно!

Баба эта, Алла Степановна, как она себя назвала, сказала, что у Марины завещания не было и с квартирой будут неясности, что пока пусть он едет домой и оставит свой адрес, а она, Алла Степановна, ему сообщит, когда будет решение. А решает не она, а муниципалитет. Тогда он сказал, что все равно он в квартире ночевать будет, потому что ему с дочкой деваться некуда, а завтра сам пойдет в этот муниципалитет и все будет знать, как и что. На что эта Алла сказала, что сейчас в квартиру входить нельзя. Но он уже ее не слушал, потому что принял самогону, который с собой припас.

Пошли они снова к квартире, он стал печать с двери отколупывать, а Катерина рядом чуть не плакала: пап, не надо, заберут! Но он сказал, что ничего с ними не сделают. Но пока он отколупывал, пришел милиционер и с ним два амбала молодых. Взяли его под руки и вынесли во двор. Катька ревела белугой, а он и вырваться не мог, только матерился. Ну, в конце, отсидел он сутки в отделении за хулиганство, но принесли ему кое-какие Маринкины вещи — кофты какие-то, сумку, книжку записную, а зачем она ему? Хотел все это выкинуть, но Катька сказала:

— Пап, не надо, не бросайся. Давай уедем поскорее!

Когда Санька отпустили, на улице к нему подошли те два амбала, дали по загривку так, что он об стену шарахнулся, и сказали тихо, ненавязчиво: «Если, дурень деревенский, еще припрешься, по стенке размажем не только тебя, но и твою девку и всех остальных, мы знаем, где ты проживаешь». Ему не хотелось, чтобы они поняли, что он струхнул, и сказал, хорохорясь, хотя затылок ныл, как нанятый:

— А чего вы наезжаете? Я — брат родной! Маринкин.

— Вот и забудь об этом, — ласково сказал один из амбалов и двинул Санька под вздох так, что он откинулся, и Катерина говорит, что час лежал как мертвый, а она кого ни звала — никто не остановился.

И вернулись они с Катериной домой, в Супонево. Рассказал он Татьяне про все, но она разбушевалась, что он дурак, что не так надо было делать, но Катька что-то пошепталась с матерью на кухне, и Татьяна больше разговоров не затевала насчет квартиры.

Только один раз слышит Санек, как она ночью плачет и вздыхает, он и подлез к ней, приласкал… а уж потом спросил: «Чего ты ревела?» И она опять разревелась и сказала, что они — несчастные, что ничего у них никогда не будет — ни денег, ничего, что он — беспрокий и его побили именно за это.

И сейчас Санек все это вспоминал, и снова у него разгорелось желание что-то урвать, кого-то прищемить, что-то сделать. Может, ребят своих собрать да в Москву рвануть? И там накатить на всех этих? Да и узнать, кто квартиру занимает… Такая вдруг в нем злоба открылась — мочи нет.

Да ладно, чего теперь об этом думать. Надо в Москву мотать, тем более, что у него на бумажке где-то адресок Лерки, подружки Маринкиной, записан. Пока он еще не совсем пьяный был на поминках, адресок — сообразил — взял. Может, она чего знает.

Утром сурово собрался, похмелился маленько, взял из комода деньги. Сказал, что едет в Москву разбираться (Татьяна не посмела спросить — с чем или с кем?), и отбыл.

Лера без Марины совсем захирела. Не было волевого начала, идеи, пакостей, ссор, пьянок с откровенными разговорами — ничего не было, потому что не было больше Маринки. И денег не у кого было перехватить, клиентуры, естественно, тоже не было, так как везде всего навалом, и Лерка (Лерка!) пристроилась мыть полы в доме, в подъездах, всю эту харкотину вычищать. Единственная радость — в магазин сбегать, продуктов купить, кого-нибудь пригласить… Хотя и приглашать-то особенно некого… Разве что самой себе, любимой, праздничек небольшой сварганить.

Вот и сейчас Лерка сидела в старом халате и в полной тоске смотрела в окно.

Тут и раздался звонок. Лерка даже вздрогнула — кто бы это мог быть? Неужели сестра из Минска приехала? А у нее дома — шаром покати — поленилась вчера сходить в магазин, провалялась целый день на диване после уборки треклятой. Лерка крикнула: «Сейчас!» — и помчалась переодеться. Натянула приличный свитерок, надела брюки, мазанула по щекам и губам помадой, распушила волосы, с дивана и кресла прихватила бельишко и халат… Ладно! И пошла открывать.

Перед ней стоял сумрачный Санек, брат покойной Маринки, кровный папаша Сандрика. Лерка так ему обрадовалась! Скорее даже не ему конкретно, а свежему человечку, да еще Маринкиному брату!

Она бросилась к нему, как к родному, что Санек с удовольствием отметил — взыграло ретивое, и он с ходу решил, что сегодня останется у Лерки.

Поэтому суровость с него как рукой сняло, и он уже вполне веселый вошел в квартиру. Осмотрелся. Ничего. Однокомнатная, но не маленькая. Лучше, чем была у Маринки — Саньку там не нравилось — заставлено все, завешано, в комнате двинуться негде, а холл этот поперек себя шире. А тут — все, как надо.

Лерка засуетилась, заспешила:

— Сейчас в магазин сбегаю, вчера не успела…

Схватила из «стенки», из ящика деньги и побежала было, но Санек солидно остановил ее, дал тоже денег и сказал, чтобы она купила водки: на серьезный разговор Санек приехал. Лерка была счастлива: наконец-то жизнь, а не что-то неизвестно что. И помчалась со всех ног в магазин. Накупила всякой всячины. Бегала от прилавка к прилавку, старалась выбрать что получше, покрасивее — вспоминала при том все время Маринку: как та умела и купить, и приготовить, и уложить все красиво, да ведь у нее и посуда какая была!

Лерка уж сегодня расстарается, вспомнит все Маринкины советы и ее умение, и стол получится на славу — не ради Санька, а ради памяти Маринки. Да и Санек, по большому счету, мужик неплохой! Его бы отмыть да приодеть, и чтоб не попил недельку-другую… Тут Лерка себя одернула — дура все-таки она. Ну чего на чужого детного мужика глаз положила? Совсем ума лишилась. Но развлечься можно. Однако Санек упомянул: разговор какой-то… Да и у нее кое-что имеется сказать. Хоть Маринка и не все ей рассказывала, но все же… Например, Лерка знает, что Санек своего первенького уже давно схоронил. После неудачного визита Санька к Наташе Маринка решила с ним не связываться и через некоторое время сообщила, что помер сыночек-то… И еще много чего знает Лера!

Первую рюмку Лерка предложила выпить за упокой души Марины, не чокаясь. Санек кивнул и как-то почувствовал угрызения совести, что он-то, брат, и не подумал об этом. И стол какой! Такого стола он со времен гостеваний у Маринки не видел!

А Лерка выпила, загрустила и сказала:

— Господи, вот ведь недавно сидели с ней вместе, выпивали, говорили, и р-раз — нету человека. Кому понадобилось ее грохать? Хотя делишки там были темные… — Какие? Лерка, как и Наташа, старалась об этом не думать. «Меньше знаешь — лучше спишь…» Но все равно, Маринка добрая девка была, сочувственная…

Выпили они, Санек и Лерка, по второй — тоже за Маринкину память, и Санек решил, что пока не напился, надо заводить разговор — ведь ради этого он приехал — не ради же курей жареных да рюмки…

— Слушай, Лер, — начал он, отодвигая рюмку и думая о том, как половчее сказать. — Я к тебе с разговором. Вот ведь какое дело… Я ведь, ты знаешь, Маринкин единокровный братан. А квартира на нее записана и приватизирована. Значит, я — наследник, единственный.

Лерка хотела что-то сказать, но он остановил ее:

— Ты помолчи, послушай. Я ведь ходил в домоуправление. Там мне ихняя начальница, Аллой зовут, сказала, что надо идти в муници-па-ли-тет. Я и собрался, только девку свою хотел в квартире оставить — чего ей со мной таскаться… Стал дверь вскрывать, тут на меня и наехали. — Санек поведал Лерке свою печальную историю. — Вот так вот… Но я все равно это дело не оставлю. Надумал вот к тебе приехать, посоветоваться, ты же все тут знаешь. Не бойся, не в обиде будешь, если мы это дело сварганим.

Санек употел от такой длинной и умной речи — не давалось ему Маринкино умение вести разговор, уже не говоря об идеях, которыми она была полна.

А Лерка от души ржала. Чуть со стула не падала.

— Чем ты со мной делиться-то будешь? Колотушками и фингалами? Дурак ты, Санек, правильно Маринка про тебя говорила! Да в квартире той уж давно живут, может, парни те, но, наверно, кто повыше. Ты и не суйся туда.

Лерка снова захохотала и сказала:

— Давай лучше выпьем. Маринку помянули, теперь — за наше здоровье. Ты вот не думал, кто ее грохнул? Не знаешь? Нет. И я не знаю. Может, и за квартиру? А убийца где? В тюрьме? Держи карман шире. Гуляет себе, посвистывает. Так что, Саня, если хочешь еще пожить, забудь и думать о квартире. Давай выпьем.

Санек туго задумался. Да, куда ни поверни, права Лерка. Это вчера его спьяну понесло — пойти воевать. С кем? И как? Если менты заодно с теми парнями были!

А Лерка меж тем тоже думала. И надумала. Но для этого ей нужен был мужик, и лучше — если не просто мужик, а Санек. И вот он здесь! «Перст судьбы», — сказала бы Маринка. Но как-то немного боязно было раскрываться Саньку. Ведь она его совсем не знает. Семья у него, дети, жена, сам — сильно пьющий… Все это минус. Все это против него. Она ему расскажет, втравит, а он либо не сделает — запьет, как не раз уже бывало, либо сделает и пошлет ее куда подальше. Скажет: «Я тебя знать не знаю». Все может быть. Но!.. «Кто не рискует, тот не пьет шампанское», — так тоже говорила Маринка и всегда рисковала.

И Лерка решилась:

— Сань, у меня лучше мысль есть. — Теперь надо было ему все рассказывать. Как он это примет? Ох, завариваешь ты кашу крутую, Лерка!

Санек посмотрел на нее без особого интереса, — какая у нее мысль, что эта бабенка может?! Вот Маринка — та бы надумала!

Лерка вздохнула и сказала, как в холодную воду прыгнула:

— Сынок твой жив-здоров, ну, который от Наташки…

Санек вытаращил глаза:

— Ты че, дуришь меня? Он же помер!

Лерка опять расхохоталась:

— Здоров он и весел! И тебе того же желает. Просто Маринка не успела выкрутить из этого ничего. Так вот. Теперь мы попробуем.

Санек не мог прийти в себя: как — жив? Как — здоров? Откуда ей это известно, ведь Маринка сказала… Ей-то чего от него скрывать было? Вместе чего-нибудь и скрутили бы.

А Лерка продолжала:

— А вот с этого дела я комиссионные возьму. Потому что сам бы ты ни в жизнь не узнал! Понял?

Санек еще плохо соображал и подумал, что эта Лерка с него уже деньги драть собирается. Если бы с квартирой помогла, тогда бы он честно с ней рассчитался. А тут — нате, ничего не известно, вранье какое-то и сразу денежки. Шиш ей. Он прищурился зло и ответил:

— Шиш тебе. Какие комиссионные? С чего? За курей, что ли, этих? Да я сам деньги давал!

«…Какой же он все-таки дурной, — даже поморщилась Лерка. — Вот почему Маринка его и отстранила ото всего, отбрехалась, что помер… Но где теперь Маринка! На том свете. А они пока на этом, и никого у нее больше нет, кому она могла бы довериться. Санек. И все. Надо его в чувство приводить. Начала — заканчивай!»

— Са-ань, — протянула Лерка с укоризной, — я что, с тебя сейчас деньги беру? Или что? Да не о них речь. Они — потом, если получится, понял?

Она в упор посмотрела на него, и у Санька немного прояснилось в голове. Надо послушать, что она скажет. Он вдруг вспомнил, что она сказала про сына! А он, дурак, только про деньги и услышал. Надо все послушать, может, и дело скажет, а там уже судить-рядить.

— Давай, — сказал он.

— Короче, повторяю, — сказала сурово Лерка (с ним надо так), — сынок твои жив и здоров…

— А не брешешь? — с сомнением перебил ее Санек.

Лерка нарочито горестно вздохнула:

— Дурак ты, Санька. Сам его увидишь, если, конечно, захочешь. — Она увидела, что Санек опять готов перебить ее каким-нибудь идиотским вопросом, и упредила его: — Молчи, дай я все скажу, а там хоть весь день кумекай и спрашивай… Так вот. Родила его Наташка у Маринки в квартире, и акушерка была, тоже сейчас жива-здорова, Нинкой зовут. А потом они сыночка твоего подкинули одним бездетным, понял? И эти бездетные, пожилые уже, от радости полные штаны наложили и Сандрика выходили и вырастили. Я ведь его видела, когда он постарше был, и маленьким видела, мы с Маринкой потихоньку ездили смотреть…

Тут Санек не сдержался:

— А мне чего ж Маринка лапшу на уши вешала, что помер он?

Лерка снова усмехнулась:

— Не помер. И красавчик, и богатенький, понял? Они с твоей Маринкой такие делишки проворачивали! Я на суде была, знаю…

Санек испугался:

— Так че, он сидит? Во дает! — Ему и огорчительно это стало, и вместе с тем как-то неизвестный сын стал ближе: тоже вот сидит…

Лерка сказала:

— Не знаю, сидит ли, нет… Но думаю, нет. Наташка его откуда хочешь вытащит!

Санек просто глаза лупил и снова спросил:

— Значит, она все ж таки его признала, сына-то?

Лерка как-то ехидно ответила:

— Признала, признала, еще как признала! Якшаются они все вместе: и Марья, которая его усыновила, и Наташка, и все там…

— Кто еще все-то? — спросил Санек.

— Ладно, Санек, потом эти россказни, не к спеху. Главное вот что: ты — отец, родной, Наташка, как ни кобенится, а признать это должна. Но с ней ладно, пока. Есть вторая мамаша. Стервоза жуткая, мы ее с Маринкой…

Тут Лерка прикусила язычок, незачем Саньку это знать.

— В общем, стерва. Но Сандрика она твоего не то что любит — обожает. Вот ты и придешь и скажешь, что, мол, так и так, ты — отец и хотел бы сына увидеть и с ним поговорить хоть раз в жизни. Что, мол, тебя обманывали — вали все на Маринку, ничего, она простит, и что теперь ты все узнал, откуда, — не говори, узнал, и все тут. Марья замельтешит, хоть и стерва. Старая уже, нервишки не те, а потом — как она может отцу родному отказать? Но отказать она захочет, ты еще прикинешься как надо, я тебя и научу, и тогда пусть деньгу гонит, ни фига, не обеднеет, вон ее Сандрик сколько добра нагреб! Денежки она выдаст, это точно.

— Дак деньги что! — завопил вдруг Санек. — Я сына хочу видеть! Понимала бы ты чего!

— Увидишь, — сурово сказала Лерка, — не спеши! Сначала бабку потрясем, а потом узнаем у нее, где сынок, и туда отправимся… И тогда уж ты из сыночка потянешь, потому что он не захочет огласки, он-то ведь не знает, кто его папаша.

Лерка захихикала, и Саньку вдруг стало обидно до слез, как будто если кто узнает, что он — отец этого самого Сандрика, так сразу же и смеяться станет.

— А что, я хуже других? Че ты ржешь, паскуда!

— Я же еще и паскуда! Ему все рассказала, на пальцах разложила, а он обзывается!

Санек засопел, набычился, но промолчал, а потом примирительно сказал:

— Да ладно тебе, Лерк, я так, обидно стало. А как мы все это дело провернем?

— Как? — повторила она, будто над этим думала. — А никак. Очень просто. Поедем к этой Марье, да и все дела.

— Так давай, — вскинулся Санек, — поехали. Далеко? Да все равно, я сейчас куда хошь попруся, деньги нужны под завязку, жрать нечего, все у теши тянем, да и девок надо выдавать, одежонку справить, а то они в обносках щеголяют.

— Тю, дурной, — присвистнула Лерка, — прямо сейчас! Очумел? Подготовка нужна. Вернешься в деревню, наденешь что поплоше, девку свою какую возьми, дочку, и ее так, чтоб жалко стало, обрядишь. А я уж с ней поговорю, чтоб знала, как и что сказать, понял?

— Понял, — покорно сказал Санек и подумал, что Лерка-то не дура, верно все говорит, надо ее тоже слушать, а там уж своим умом перемалывать. Возьмет он Катерину, она девка хорошая, не шалавая. И уж ее-то он принарядит! Сам — ладно, оденется поплоше, а девку в рванье не повезет. Пусть не думает эта старуха-стерва, что он детей не обихаживает. Из последнего, а своему дитяте отдашь все. А то и сынка не покажет, вон, мол, у него дочка какая замурзанная.

— Завтра и поеду… — буркнул Санек.

Они еще выпили, уже не говоря о деле.

Но сидя напротив друг друга, выпивая за дружбу вечную, они, однако, вовсе не испытывали один к другому приязни, каждый думал, что другой — прохиндей и обманет и что надо сделать это раньше, чтобы не сидеть по уши в «том самом», и вообще они друг дружке не очень-то и нравились. Санек сравнивал Лерку с женой Татьяной, и Лерка явно проигрывала. А Лерка как сразу определила его: «Вахлачина», — и больше на эту тему не думала.

Однако несмотря на это, оказались они вместе в постели, и Лерке даже понравилось, потому что еще не все из Санька ушло с водкой, а мужик был он, что и говорить, ражий. Это как-то примирило их обоих, и естественно, доверия стало больше.

В Супонево Санек вернулся значительный и таинственный. Сказал Татьяне, чтобы постирала Катьке хорошее платье да вымыла ей голову. Потому что поедут они в Москву по делам.

Татьяна запричитала, что их там убьют и пусть он сам свои дела делает, толку от них чуть, а девку дома в покое оставит. Но Санек на нее прикрикнул, чтоб не вмешивалась, а что пойдут они не к бандитам каким, а к большим людям…

— Ой, уморил! — захохотала Танька, — пустят вас, как же — к большим людям!

«…Наглая стала Татьяна. Сейчас он смолчал, но свое возьмет… Вот как притаранит денег кучу, тогда посмотрим, как она запляшет».

Когда она стала похрапывать, Санек встал, хватанул самогону — для храбрости и чтоб раззадориться — и полез к ней на раскладушку. Она было заверещала, но он ей ладонью рот закрыл, прошипев, что детей разбудит — тут и произошло у них. И опять так хорошо было, что ни он, ни она до утра так и не заснули, все миловались. Соскучились. Санек так рассиропился, что рассказал, что за дело у них будет с Катериной в Москве, только сообразил, что Лерку называть не надо, и сказал, что парня нашел одного, знающего. Все рассказал Таньке: и про сына Сандрика, и про его приемную мать, и что, может быть, сынок сидит.

Татьяна охала и ахала, от любопытства даже села в постели. Она ведь ничего такого не знала, сказал он ей как-то в начале их жизни, когда она в первый раз забеременела, что, может, у него сынок растет, а может, помер. Только засомневалась Танька, что та старая им денег отвалит. С какой это радости?

— А с такой, — сказал назидательно Санек, — что я его могу и так и этак повернуть, так что этой Марье не резон со мной спорить. Да и мужик не промах, с которым мы в деле…

Тогда Танька забоялась другого.

— Обманет он тебя, если не промах. Ты-то ведь у меня простой, хороший, а люди теперь сам знаешь какие, да еще городской, московский. На черта ему с тобой делиться?

Санек тоже сел, закурил.

— Дура ты бестолковая. Да ведь он-то к ней не пойдет, мы с Катериной, сестрицей Сандриковой, пойдем. Так что как бы я его не наколол!

К Лерке они приехали не поздно, можно было бы и к Марье поехать. Но она сказала, что все дела надо делать с раннего утра: и дома застанешь, и все такое. Может, и права была Лерка.

Сели за стол. Чего только Лерка ни понакупала: ветчина, рыба красная, и водка какая-то заковыристая… Санек выпить, конечно, хотел, но знал, что тогда завалится с Леркой в койку, а тут Катька.

А Лерка, когда та в уборную вышла, шепотом спросила:

— Может, Кате на кухне постелем, на диванчике?

Санек уже был в кондиции и чувствовал, что вот-вот и баба ему станет нужна позарез. Потому согласился.

Катька наелась до отвала всякой вкуснятины и закемарила, потому даже не сказала ничего, когда ей Лерка постелила на кухне.

Санек свое дело сделал, и Лерка сказала, что день завтра очень важный, ее, Лерки, рядом не будет, и Саньку придется выкручиваться самому.

— Главное, — сказала она, — даже не деньги, а узнать, где находится сынок, как к нему проехать-пройти, мол, скучает он, отец, очень сильно и все время об нем думает. И болеет сильно, и потому, может, в первый и последний раз увидит Сандрика… Катька-то знает?

— Нет, — ответил Санек.

Лерка всполошилась.

— Надо сказать, потому что услышит, обалдеет, откроется еще… Пусть знает, что у нее брат. А при всем разговоре не присутствует, ты старухе скажи.

Утром поднялись рано.

Хорошо поели, похмелиться Лерка Саньку дала совсем немного.

Собрались. Поехали.

По дороге Лерка шепнула Катьке:

— Ты ничему не удивляйся, после все расскажем, держись так, будто все знаешь. Брат у тебя есть, большой, взрослый, а та, к кому едете, — его мать, но не родная, а приемная. Поняла? И мне потом всю правду выложишь! А то отец забудет чего…

Катька, конечно, ничего не поняла, но кивнула.

Лерка перекрестила их и сказала, что ждать будет в метро, в тепле: сколько надо, столько и будет ждать. И пошла не оглядываясь. А Санек чуть штаны не намочил. С Леркой было не страшно, когда она рядом, а тут… Посмотрел на Катьку, та тоже тряслась, как осиновый лист, и захотелось Саньку убежать отсюда, никаких денег не надо, лишь бы спокойствие. И сын ему этот не нужен. Тогда был нужен — жалел маленького и Наташку любил, а сейчас что? Где она, Наташка? Да и не нужна она ему сто лет, как и сын этот.

Но дело начато, и перед Леркой стыдно.

В квартиру позвонил тихенько, звоночек еле брякнул, но дверь тут же открылась.

На пороге стояла седая старуха, крепкая еще, видно, но худая, как щепка, и глаза под очками как у рыбины торчат.

У Санька в животе похолодело.

— Здравствуйте, — сказал он и вдруг стащил с головы кепку.

Старуха резкоспросила:

— Погорельцы? Беженцы?

Санек замотал головой — нет.

— А кто же тогда? — удивилась старуха, вглядываясь своими очками в них обоих.

Санек забормотал:

— У меня до вас разговор есть, — и замолчал.

Старуха удивилась:

— Что за разговор? Денег вам надо? Так и скажите!

И стала рыться в кармане халата, но Санек, уже почти плача, прошелестел едва:

— Да не надо нам денег…

— А чего же? — уже злобно сказала старуха, — мне некогда здесь с вами стоять. И холодно. Говорите, что вам надо, (а сама от двери не отходит. Правильно говорила Лерка — «стерва»!)

— Надо поговорить, — откашлявшись, сказал наконец более-менее ясно Санек.

— Ну, так говорите, — приказала старуха.

«…Придется здесь говорить, в квартиру она его не пустит — как пить дать!»

И Санек сказал (Катька почему-то отошла на шаг назад — испугалась, что ли, этой злыдни?):

— Я — отец кровный вашего сына, Сандрика. (Еле имя вспомнил, надо же так назвать, как собачонку!)

И замолчал, как умер. А чего еще говорить?

Старуха подбоченилась, рыбины-глаза будто поджарились.

— Опять двадцать пять? Сколько вас там, Сандриковых родственников? Может, все скопом и приедете? Чтоб сразу уж от вас отделаться!

Санек прохрипел:

— Я только взглянуть на него хотел, — и вдруг, сам не зная, как и почему, заплакал горько.

Катька бросилась к нему, заревела:

— Пап, не надо, уйдем, пап!

Старуха вдруг притихла, подумала там чего-то своей головой и сказала:

— Ладно, заходите.

Санек двинулся было в квартиру, но Катька уперлась — не пойду.

Старуха остро глянула на Катьку, на Санька, утиравшего слезы, и сказала сурово:

— А ну, входите, хватит тут представление устраивать! Девушка, а вы не упирайтесь, видите, отец идет?

В общем, втиснулись они в квартиру. Хорошая квартира, обставленная, картинки на стенах висят, книжек много…

И загрустил, и обозлился Санек: почему это одним — все, а другим — шиш? Его сыночек, видно, здесь сладко ел и пил и не тужил, а его девки, деревенские дуры, живут только что не в хлеву…

Старуха провела их на кухню.

Стащила с Катьки куртку, беретку, бросила суховато Саньку:

— Снимайте вашу одежку, вон вешалка.

Налила им чаю. Села напротив них и приказала:

— Рассказывайте. Кто вы, что и откуда. С Украины? — и усмехнулась.

— Почему с Украины? — удивился Санек, теперь ему было уже не так страшно — все сказано.

— Да я так, — снова усмехнулась старуха и спросила: — А откуда же?

— С Волоколамска.

Старуха вроде бы чего-то поняла.

— Из Супонева? Так, кажется? Вы — Саша?

Знает. Надо же!

— Ага, — сказал Санек и замолчал.

Старуха глянула на Катерину:

— А это ваша дочка? Как зовут?

— Катерина, — ответил Санек, потому что Катька все еще сопливилась помаленьку.

А Марья смотрела на них и понимала, что теперь вот — правда. Да и похож был Сандрик на отца. Только этот огрубелый, видно, пьющий и — нищий. У Марьи заболело сердце. Господи, как же он одет! А девочка! Видно, собирали одежку — куртка явно не с ее плеча, линялые джинсы, берет идиотский, старушечий! Она готова была плакать над ними, так ей было их жаль. И, видно, папа — дурак дураком. А откуда ему умным быть? Боже, как же складываются судьбы! А «его женщина» живет в благословенной стране. Посол! Боже мой! Сандрик — красавчик, испорченный, правда, но умненький, обаятельный… И это его отец и сестра! Бедные, бедные… Все — бедные. И Наташа! Да, и Наташа. Главное — она. И этот дурачок! И ее Сандрик! И она…

Марья почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Она даст им денег. У нее есть доллары, чьи, она уже и не упомнит. Наташины или Сандриковы… Они не просят, но она даст!

Марья вскочила и пошла в комнату.

Там она подумала мгновение — сколько же дать? Взяла двести. Мало, конечно, но ведь папаша-то пьющий. Просадит все! Нужно девочке отдать и сказать ей, чтобы приезжала. Не по-божески как-то — брат и сестра, а не знают друг друга и живут словно в разных мирах.

Она пошла в кухню. «Как их ей предложить? Да просто дать».

— Вот, — сказала она, протягивая деньги Катьке, — возьмите… Это от Сандрика. Если бы он был здесь, я знаю, он бы дал обязательно.

Катька деньги не брала, даже руки за спину спрятала.

А Санек обомлел — доллары!

Он хотел было протянуть руку за ними, но старуха явно давала их Катьке, а та, дура, не брала.

Тогда старуха сунула их Катьке в карман куртки.

Катька снова заревела.

Тогда заплакала и старуха, приговаривая:

— О, господи, да что же это такое! Господи, Боже мои милостивый!

Она вскочила со стула и сказала:

— Я сейчас вас обедом накормлю…

— Да нет, мы пойдем… — забормотал Санек, и тут ему пришло в голову — хорошо, что пришло! — что вроде бы они за деньгами приходили. Дали им денег — они и смылись.

И Санек солидно произнес:

— Это ладно все, спасибочки, а вот как мне сынка повидать, я ведь за этим пришел. Чувствую плохо, может, в последний раз…

Марья задумалась: «…Как быть? Нельзя отказывать в такой просьбе. Но Сандрика сейчас нет в Москве».

— Вот что, Саша. Сандрика сейчас нет. Он в отъезде, но скоро должен приехать. Я обязательно устрою вам встречу. И с сестрой тоже.

Марья улыбнулась Кате, а та смотрела, набычившись, уже не нюнилась.

Санек приободрился и сказал:

— Дак у него еще сестра, старше Катерины, Наталья (Марью укололо в сердце — вот и дочку первую ее именем назвал!) и братик Витька…

«…Господи, какие же они, должно быть, нищие!»

— Позвоните мне, Саша, через недельку. — И Марья быстро написала номер телефона. — А как вы меня разыскали? — вдруг спросила она.

Санек замялся, но слава богу, они с Леркой это обговорили.

— Дак ведь я Маринкин брат родной. Наташа-то ее подружка была… У меня книжка осталась, отдали мне, ну и там адрес ваш и Сандрика…

«…Час от часу не легче! Она и забыла, что Саша — брат той Марины!!! Нет, надо еще с ним встретиться…»

Санек уже вставал и говорил:

— Поедем мы, нас мать заждалась, мы ж ей ничего не сказали…

— Как? — встрепенулась Марья. — Вы обязательно должны ей все сказать! Слышите, Саша?

В общем, наконец ушли они, сопровождаемые улыбкой Марьи и ее заклинанием, что он обязательно позвонит.

«…Позвоню! Я еще сыночка обдеру как липку!»

И Санек бодро, подгоняя еле плетущуюся Катьку, зашагал к метро, выудив у нее из кармана деньги.

Лерка кинулась им навстречу, остро поглядывая то на одну, то на другого.

— Ну, как? Что? Сандрик был? Рассказывай, я до дома не дотерплю. Давайте сядем на скамеечке, и ты коротко расскажешь, — тараторила Лерка, ведя их к широкой скамье в вестибюле метро. Они сели. Катька мрачно уставилась на пол.

— Ну? — чуть не заорала Лерка.

— Чего орешь? — недовольно сказал Санек. — Сандрика нет. Он в отъезде…

— Врет, — твердо заявила Лерка.

— Нет, не врет, — возмутился Санек. — Сначала милицию хотела, я ее уломал. (Катька мрачно глянула на него, но он не заметил. Заметила Лерка.) Тогда в квартиру пустила, на кухню, и стала плакать, что, мол, мне верит и все такое, помогла бы нам сейчас, да денег нету, все Сандрик забрал. Вот, — Санек вытащил бумажку с телефоном, — дала мне, чтоб звонил через неделю. Приедет Сандрик, тогда и даст.

Лерка размышляла: «Похоже на правду».

Она вздохнула и хотела уже было сказать это, как вдруг Катька, срывая с головы беретку, завопила дурным голосом:

— Пап, чего ты врешь?! Она же дала деньги, дала нам деньги! Чего ты врешь?!

Лерка и Санек помертвели, они даже не двинулись, а эта психованная рухнула на скамейку и забилась в истерике.

Наконец Лерка повернулась к Саньку:

— Сволочь поганая, что бы ты имел без меня? Рваные портки? А ну давай мне мое! — и схватила его за рукав: — Вот я сейчас милицию позову, скажу, что деньги у меня спер! Кому поверят? Тебе, рвани-пьяни? Мне поверят! А ну давай!

Тут снова заревела Катька, на них стали оборачиваться, шептаться — не хватало еще милиции.

Санек крякнул и сунул Лерке сто долларов.

— Давай больше, чего тянешь?

Катька подняла враз опухшее лицо:

— Тетенька, она нам двести дала.

И Лерка поверила девчонке — правду она говорит, смачно плюнула в сторону Санька и гордо стала удаляться, а Санек и не смотрел на нее, ему бы девку-дуру в себя привести.

Он шептал ей, что, мол, милиция ее заберет да в психушник посадит, и мать ее не увидит, и она их.

То ли эти слова подействовали, то ли, что отец все же отдал половину этой Лерке, но Катерина вдруг, последний раз всхлипнув, перестала и, утершись косыночкой, сказала:

— Поедем домой!

…Домой — это не выходя из метро, до Рижской, а там электричкой до Волока… есть ли там обменники, Санек не знает. Надо менять здесь, а то получается — деньги есть и денег нету.

Поменяли. Денег — кучища. Санек, ничего уже не объясняя Катьке, которая плелась за ним, как старая коза на водопой, пошел в ближайший магазин и укупился до отвала. Он высматривал то, чего они пробовали у Лерки, купил себе водки, да не простой — «Смирнов», захотелось попробовать… Тут же продавалось и всякое бабье барахло. Санек купил всем своим бабам по цепочке — дешевые! — парню жвачек с пузырями, а Татьяне отдельно трусы красивые, в цветочек, с кружевами, такие он на Лерке увидел.

Пока ехали в электричке, Санек к «Смирнову» пару раз приложился, Катька сидела как прибитая, ничего не говорила, но хоть не ревела. Зла у Санька на нее не хватало — надо же, а? Разляпать. Сейчас деньжищ было бы столько, что хоть месяц пей-гуляй. Но он еще Таньке все расскажет, все разобъяснит, пусть она с Катькой расправляется, за косу отдерет хорошенько.

Да, как-то плохо с Леркой вышло. А все Катька! Если по-правильному, то выходило, что должен Санек к Лерке снова ехать и виниться. Санек повернулся к Катьке — та смотрела в окно, и строго сказал:

— Ты смотри мне, матери про бабу ничего не говори! Для дела она нужная, поняла? Чтоб мы из бедности вылезли. — Катька молчала, будто не слышала, и тогда он продолжил ее учить: — Ты, дура, думаешь, мне легко ее обманывать было? Нет. Но она, ты видела, как живет? А мы — как? Кому деньги нужнее? Ей или нам? То-то. (Хотя Катька ни словом не обмолвилась, но казалось, стала прислушиваться). Думаешь, я б ей не отдал? Да в следующий раз же, когда старуха эта снова нам дала бы…

— А ты что, пап, снова к ней поедешь? — спросила с какой-то слезой в голосе Катька. — Не надо, пап, стыдно. Лучше б брата к нам позвал, мы бы с мамкой наварили, напарили, знаешь как! — Катька немножко зарозовела, представила, как ее старший брат, москвич, красивый, разодетый, приезжает к ним в гости и они его принимают не хуже, чем эта баба противная. Папка спал с ней, что, Катька дура? Не поняла? Но про нее матери она не скажет — стыдно.

А Санек рассвирепел.

— И поеду! И к сыну поеду. И он нам денег даст, старуха же сказала! И сюда его, к нам пригласим, с ней вместе. И напарите вы, и нажарите, пусть поглядят!

— Ага, — сказала по-взрослому скорбно Катька, — только ты до этого все пропьешь! Она мне деньги дала, чего ты их заграбастал? Матери скажу, сколько было! Нечего тебе на них пить!

— Да? — язвительно усмехнулся Санек, — а чьи это деньги? Ваши? Шиш! Если б не я, то вы бы и не знали, что такое доллар! Сидели бы в навозе по самые уши и не чирикали! Да захочу — все в день пропью, вот так! Не тебе меня учить!

Дома их встречали. На стол было накрыто: стояла бутылка самогона, достаны грибочки, томаты, огурчики, капустка, картошечка прела под подушкой. Все — честь по чести. И Татьяна принарядилась, только в глазах была тревога — не верила она во все эти тайные дела. Но не верить уже было невозможно — Санек ввалился с пакетами и сразу вывалил все на стол. Девкам понацеплял на шеи цепочки, Таньке кинул трусы, та сначала зарделась, потом начала хохотать как ненормальная:

— Да они мне только на нос! — И тут же кинула их Натахе, та аж подпрыгнула от радости. Витек набил полный рот жвачки, а на столе громоздилась куча банок и пакетов, и даже литровая бутылка с пепси! Все ахали и охали с каждой развернутой покупкой, и Танька сказала:

— Отца благодарите. — И все вразнобой сказали: — Спасибо, папка, — а Татьяна его смачно поцеловала. Только Катька, как не родная, стягивала куртку, стаскивала беретку и не принимала участия во всеобщем веселье.

Ночью Санек по мягкости души рассказал Татьяне о Лерке. Она спросила:

— Был с ней? — Санек промолчал, а Танька больше не стала его добивать — в конце концов, он домой вернулся? Вернулся. С ней спит? Спит. А та одна ворочается. Деньги привез? Привез. (Санек, правда, не сказал, что стольник отдал Лерке, сказал, что двадцатку.) И может, еще привезет. Так она была рада деньгам! Завтра же поедет в Волок и купит детям одежу, совсем пообносились, а если Санек привяжется — скажет, все, нету, вон ребятам понакупляла.

Катька тоже не спала. Она стала думать о брате. Какой он, и где он, и когда она его увидит, и может, станет с ним дружить… И он ей будет дарить подарки и приглашать ее в Москву…

А имя у него какое! Сандрик… Как бы у кого узнать, кто его мамаша и как все получилось? Заснула она с мыслями о брате…

БАРОН ФРАЙБАХ И ЕГО ЗАМОК

В утро того дня, как Наташа и Аннелоре должны были ехать к барону, Наташа встала рано, посмотрела в зеркало и в который раз ужаснулась — она все хуже и хуже выглядит, какая-то безнадега в глазах делала ее лицо стертым, постаревшим, бесцветным, будто свет глаз, уйдя, забрал с собой все… Она заметалась — надо что-то срочно с собой делать. И она вдруг решила остричь волосы, чего не делала никогда, потому что с ранних лет усвоила, что ее красота во многом зависит от копны льющихся, длинных золотых волос. Но сейчас ей они вдруг смертельно надоели, и она, не думая, не давая себе подумать, взяла ножницы и отхватила сначала хвост, потом подровняла… «Не зря когда-то училась», — усмехнулась она.

Когда Аннелоре села в машину к Наташе, она обомлела — это была другая женщина. Никакая не мадам посол!

Но внешне она себя ничем не выдала, а даже восхитилась Наташиным новым обликом и сказала, что она очень изменилась и стала совсем юной…

Наташа улыбнулась и ничего не ответила. Так ехали они молча, каждая думала о себе и той, другой, которая сидела рядом.

Вскоре они подъехали к замку, въехали на мост и остановились у железных высоких цельных ворот. Аннелоре выскочила и нажала на какую-то кнопочку — они со скрипом пошли вверх, и машина очутилась во внутреннем дворе, с низкой аркой, под которую они медленно въехали и оказались в другом дворе, выложенным камнем и, собственно, перед замком — невысоким каменным строением, но с высокими башнями по краям, уходящим полукругом во тьму парка и гор.

Массивная деревянная дверь с медными украшениями и кольцом. Аннелоре по-хозяйски постучала кольцом, внутри раздался звон, и Анне шепнула Наташе:

— Рихард очень, — она подчеркнула это слово, — очень плохо слышит, но старается этого не показывать. Читает по губам…

Тут дверь открылась, и их встретил старый седой негр в красивой, но довольно потертой ливрее и, увидев Аннелоре, по-доброму улыбнулся.

— Здравствуй, Сол, — сказала приветливо Анн. — Барон готов нас принять?

— Да, да, — закивал негр, — он сейчас выйдет, — и ловко снял с Анне ее шубку, а с Наташи куртку, и они вошли в следующий зал.

В зале было тепло, горел камин, вверх вела уютная деревянная лестница, стояли удобные кресла; в окна, высокие и узкие, пробивался яркий свет — светило солнце, и атмосфера в зале была вовсе не мрачной. Наташа заметила галерею наверху, увешанную картинами, и еще один вход — низкую дверь, ведущую куда-то в глубь замка. Но больше она ничего не успела рассмотреть, так как по лестнице начал спускаться очень высокий старый человек, худой, с седыми снежно-белыми густыми волосами. Он улыбался; на шее, на цепочке, висела костяная трубка; он шел, чуть касаясь рукой перил, и Наташа неотрывно смотрела на него.

Она попыталась улыбнуться. Старик же стоял и тоже смотрел на нее несколько удивленно. Он помнил мадам совсем другой — значительной, красивой, надменной женщиной, какие ему никогда не нравились, а тут перед ним стояла почти девочка с широко раскрытыми, очень светлыми глазами, молчала, и то ли была удивлена чем-то, то ли что-то привело ее в замешательство. А послы не должны приходить в замешательство!.. И это примирило Рихарда с ненужным ему визитом. Он, собственно, согласился, только откликаясь на просьбу Анне, маленькой Анне, которую он до сих пор так называл. И еще его поразило сообщение Анне, что картина Селезнева понравилась мадам. Женщине? Из России? Послу? Это его несказанно удивило. И сама она сейчас его удивила, и он чему-то обрадовался, сам не понимая, чему.

Наконец все образовалось. Они познакомились, скорее, продолжили знакомство. Рихард сказал что-то незначащее о погоде и предложил дамам кофе и что-нибудь согревающее. Неслышно появился Сол уже с подносом. Дамы присели за длинный деревянный стол, мощный, низкий, на когтистых лапах. Наташа смущалась, как девчонка. Никогда с ней такого не было — в голове свербела мысль: я не должна здесь быть, не имею права здесь сидеть и распивать чаи-кофеи, я, девчонка с задворков Москвы…» Однако она улыбалась, отвечала что-то — что, конечно, барон не слышал, да и не надо ему эту ерунду было слышать.

Наконец Наташа забормотала, что уже совсем согрелась, и если это возможно сейчас, то хотела бы посмотреть галерею и вообще, что барон захочет ей показать.

Он понял, улыбнулся и встал, чтобы вести их наверх. Мадам Натали вдруг показалась ему такой слабой и незащищенной. «Если бы он был другим!» — вдруг подумал Рихард. И чтобы больше не размышлять на эти вдруг пришедшие откуда-то издалека темы, он повел их наверх.

Они ходили от картины к картине, и Наташа впадала в тихий транс — это была уникальная коллекция. Тут были все, и даже много русских — Айвазовский, Лентулов, Серебрякова, Перов, Кандинский, а Сальвадор Дали, Босх — висели рядом, недалеко расположились полотна Брейгеля… Все было как бы перемешано, но с определенным смыслом и вкусом. Как хорошо, что она знает и любит живопись, что она сама собрала эти знания, сама поняла, что значит картина и ее творец!

Наконец они вошли в современную комнату, хорошо освещенную широчайшим окном. Здесь на белых стенах висели картины Селезнева, их было не очень много, но Наташа остановилась, завороженная. Это был ее художник! Она даже обернулась от картин на Анне, на барона и встретила его понимающий, как бы подталкивающий взгляд — иди, иди, смотри, мы не будем мешать. Они остановились дальше, и Анне что-то тихо говорила барону, а Наташа ходила от одного полотна к другому, и тоска переполняла ее душу.

Художника не было в живых… Но он оставил ей это завещание, эти картины, это приятие жизни во всех ее проявлениях. Он как бы говорил: жизнь удивительна и прекрасна. Ничего не бойся и не страшись! Посмотри, сколько она таит в себе, и если ты поймешь это, то ничто не столкнет тебя с твоей дороги, тропинки, и что бы это ни было. Ты всегда будешь такой, какая ты есть…

Наташа обернулась к Фрайбаху и Анне и спросила:

— А можно мне купить что-то?

Барон понял, что она сказала, и с сожалением покачал головой — нет.

Она так и знала! Но ей так хотелось! Даже слезы выступили на глазах, и она опустила голову. Тогда барон громко сказал:

— Купить — нет. Я вам подарю.

— Нет-нет, что вы… — опять забормотала Наташа, но он понял ее бормотание, подошел к ней медленной своей походкой и спросил:

— Эту?

Дело было как бы уже решено.

— Да, — прошептала Наташа. Именно эту, без серых мазков, полную игры и цвета, ей хотелось иметь, чтобы до конца понять ее тайный смысл.

— Хорошо, — кивнул барон, — вам ее положат в машину.

И довольно быстро пошел из комнаты. Спустились вниз. Барон вдруг стал каким-то хмуроватым. Наташа чувствовала неловкость, Анне тоже будто была чем-то расстроена, и они распрощались. Задержавшись на мгновение, Наташа сказала барону, чтобы он извинил ее за вторжение и что если он когда-нибудь захочет посмотреть еще раз свою картину — она улыбнулась, — то она рада будет видеть барона у себя.

«Охмурить», — как сказал Динар! «Да разве это возможно? Этого мудрого, тайного старого человека!» — подумала она.

Когда они подъехали к дому Анне, Наташа неожиданно спросила:

— А нельзя ли мне зайти к вам на чашечку чая?

Анне обрадовалась: ей так хотелось, чтобы эта женщина зашла к ней. И если они хотя бы немного подружатся, она, Анне, сможет рассказать ей кое-что, и кто знает… Анне даже готова была признаться впоследствии в том, что она получила от Динара деньги.

Они поднялись наверх, к Анне, та усадила Наташу на диван и засуетилась с чаем. А Наташа настолько была в своих мыслях, что даже не осмотрела жилище своей новой приятельницы. Приятельницы ли? Сейчас она думала, как ей отдать Анне деньги за картину. Она поняла, что та нуждается. Они стали пить чай, и Анне исподволь спросила: как ей показалось у Рихарда?

— Он очень мил, а коллекция великолепна! И картины вашего отца — чудо. — Наташа поставила чашку на стол и сказала, берясь за сумочку: — Ну, вот я выпила чаю, чего очень хотела, кофе надоел, и больше не стану вам докучать. Благодарю вас. — Она легонько положила руку на руку Анне, и эта простая благодарность вдруг приобрела теплоту и искренность, Анне понимающе кивнула.

— Я все-таки хочу, — Наташа замялась, — заплатить вам за картину. Нет-нет, не протестуйте! — быстро сказала она, увидев, что Аннелоре хочет возразить. — Я не могу принять такой подарок!

Она вынула деньги и засомневалась: достаточно ли?.. Спросила напрямую:

— Скажите мне, сколько?

Анне тоже замялась — отказаться из ложного благородства? Настоящего у нее давно нет. Изобразить из себя богачку? Нет, надо быть честной, но и разорять чем-то симпатичную теперь ей Наташу не хочется. Поэтому она вопросительно назвала довольно скромную сумму (для нее же — целое состояние!), и Наташа немедленно протянула ей деньги, там было больше, гораздо больше названной суммы.

Анне, увидев это, покачала головой, вздохнула, но все же взяла, а Наташа сказала:

— Простите, я знаю, что и этого мало…

— Не будем, милая Наташа, — сказала вдруг просто этот воробышек, крученный жизнью, но сохранивший все же добрые черты.

Наташа поднялась, и Анне решила, что момент наступил, и сказала как бы мимоходом:

— Ну, правда же, он очень мил, наш барон?

Это требовало ответа, и Наташа ответила искренне:

— Он мне понравился… Какой-то в нем покой и, знаете, Анне, сила — ее чувствуешь!

Анне была счастлива: да, именно это и ей внушал Рихард. Рядом с ним она была спокойна и ничего не страшилась, как ни странно.

— А что, барон никогда не был женат? — спросила, уже стоя у двери, Наташа.

— Нет, — со вздохом ответила Анне, так же, как Наташа, как бы мимоходом, — у него была в молодости романтическая история, но его любимая девушка, собственно, невеста, погибла в горах, под лавиной. С тех пор если что-то у него и было, то никто об этом не знал, да и давно, видимо, все кончилось. Он очень страдал раньше от своей глухоты… — добавила она замедленно, — знаете, у него развился комплекс, что он никому не нужен таким, ну и вообще…

Анне вдруг поняла, что далеко заходит в разговоре с этой дамой, — внешность ее сегодня импонировала, Наташа была такая незащищенная… Но больше Анне не скажет ни слова — нельзя обсуждать своих старых друзей с новыми, просто знакомыми, даже если они тебе симпатичны. Это неблагородно!

Наташа все поняла, улыбнулась еще раз, сказала, что была бы рада видеть ее у себя и что скоро она устроит чай.

Анне заалелась — ей так хотелось побывать у Наташи! Если бы Рихард куда-нибудь выезжал!

Они распрощались.

Первая мысль Наташи, когда она приехала домой, была: «Господи, как же я устала!» Она и не думала, что так можно устать от нескольких фраз, от чуточного сидения за столом, от взгляда на картины! Она сейчас была не в силах даже посмотреть на картину Селезнева, которая стояла завернутая в углу ее гостиной.

Ее мысли прервал телефонный звонок. Динар! Неужели еще с ним надо говорить? Да. Это был именно он.

Вкрадчиво, ласково поздоровался, спросил о самочувствии и сообщил, что прямо сейчас заедет поболтать. Наташа собрала все оставшиеся силы и сказала:

— Динар, я очень устала и уже легла, давайте завтра?

Но Динар не оставлял ее в покое:

— Как прошел просмотр?

— В принципе — прекрасно.

— Ну, если хорошо, тогда хорошо, — с некоторой угрозой сказал Динар, — однако завтра, дорогая, вам придется рассказать подробнее…

Это было как бы наказанием, он знал, что последнее время она еле терпела его посещения, но уж почти совсем не терпела свои поездки к нему: так наемный агент едет к своему хозяину.

…Не нравилась она сегодня Динару, ох не нравилась. Ладно, посмотрим, что дальше получится…

Но на сердце было неспокойно — зря он доверился бабам! Динар открыл компьютер и начал строчить письмо милому другу Проскурникову. Срочно надо его вызывать! Один он с этим бабьем точно не справится.

Наташа лежала под пледом и смотрела в окно на сгущающиеся сумерки. В доме тихо, она одна, но сейчас одиночество не угнетало, а наоборот — радовало.

Она вздохнула и перенеслась мыслями в Россию.

…Что там? Как? Где все? Что делают?..

Наташа попыталась сосредоточиться на мыслях о маме, но это не удавалось, и вдруг она вспомнила одну вещь, о которой как-то забыла, и сейчас эта мысль вылетела, как птичка из-под ног в высокой траве…

…Тогда, когда Сандрика еще таскали к следователю, а она была уже здесь и четко начала ощущать давление Динара, позвонил из России с дачи бывший муж Алек.

Они всегда долго болтали о том о сем, и эти звонки грели ее, тем более что и вторая семейная жизнь Алека как-то не очень удавалась…

И во всем была виновата она, Наташа!

В тот раз Алек испугался ее голоса, прерывающихся рыданий и, естественно, спросил, в чем дело.

И она, будучи в безумии и тревоге, произнесла:

— Сандрику грозит опасность!

— Какой Сандрик? — удивился Алек и тут же понял, что это ее любовник. Он так и сказал ей.

На что Наташа, совсем уже обезумев, закричала:

— Нет! Нет! Это мой сын! Сандрик!

Алек с минуту молчал.

Он не мог переварить эту истеричную информацию, которая вначале не укладывалась в голове, но потом как-то уложилась, но по-своему.

— Так у тебя сын? Кроме Гарьки? Ты мне наставляла рога, стерва? С кем? Говори!

Тут Наташа несколько пришла в себя и поняла, что она натворила — вот так, с ходу разболтала то, о чем не могла сказать Алеку годы, а наверное, нужно было… Но что делать сейчас?

Слезы быстро иссякли, и она, помолчав, — Алек продолжал орать, сказала спокойно:

— Это мой старший сын, старший, понял? Он родился до нашей встречи…

— Как? — голос Алека упал — теперь это было уже вовсе выше понимания. Ну, измена, любовник — это еще как-то можно было объяснить, но — сын старше Гарьки?.. Она же была совсем девчонка! Что там с ней происходит в этой Европе, она совсем свихнулась! Несет черт те что! И по телефону толком не поговоришь. Пусть пишет ему письмо! И не по «мылу», а рассудительно, на бумаге. И обо всем. И правду. Вранья ему хватает! Под завязку!

И Алек сказал Наташе об этом.

Она уже совершенно взяла себя в руки и повела тонкую ниточку полуправды-полулжи, полагаясь на то, что в конечном итоге ниточка выведет ее на прямую и ровную дорогу чистого вранья, которое так хотят всегда услышать и которое залечивает все возникшие от правды кровавые раны.

…Ах, эта правда! Кому она нужна?

С ней только неудобства!

Алек настаивал на письме, но она холодно повторила, что при встрече расскажет ему обо всем… История эта Алека никоим образом не касается, как, впрочем, и ее, но об этом потом, потом, а сейчас она просто в плохом настроении… А этот мальчик ей дорог как сын, потому что…

Наташа немного сбилась с ровной дороги и решила не продолжать, пока не придумает чего-нибудь прилично-достойного. И никаких писем!

Алек еще пошебуршился, но, уже затихая, спросил, когда она собирается сюда, на что она ответила, что не раньше, чем через полгода…

Такой был разговор.

И сейчас Наташа вдруг вживе вспомнила его. Почему? Может быть, там что-то происходит? Но что? Алек встретится с Сандриком? Но как? Никак. А если даже да, то Сандрик, этот ледяной торос, никогда ничего никому не скажет. А вариант для Алека она уже почти придумала, задействовав покойную Марину. Ничего получилось — сладко, слезно и правдоподобно.

Аннелоре на месте не сидела. Что задумано — должно быть совершено, как говорил ее муж Сторм. И говорил правильно.

Она стала рыться в оставшихся от него вещах, припомнив, что он еще говорил, что у него есть ключи от всего дома. Она перерыла все рубашки, брюки, пиджаки, которые так пока и не удосужилась выкинуть или отдать, и нигде ключей не обнаружила. Уже совсем было расстроилась, но вспомнила, что у ненавистного в последние годы мужа была шкатулка, куда он складывал разные газетные вырезки со смешными фамилиями, какие-то сувенирчики из детства, прабабушкины нитки, которыми та вышивала, и всякую прочую ненужную ерунду.

Анне взяла шкатулку, и — конечно! — там на подстилке из кусочка алого бархата лежала связка ключей.

Она пробовала один ключ за другим, и наконец, как и должно было случиться — Бог помогает добрым делам! — дверь отворилась, и Анне вошла в апартаменты Динара.

Прощупав через обои нужную стену, Анне поняла, что здесь нет никакой решетки, что просто стена, причем довольно-таки толстая.

…Ну что ж, ей просто придется поработать со «своей» стенкой.

Дома взяла инструменты: молоток, отвертку и начала пробивать стену. Она бы сделала все и быстрее, но приходилось останавливаться и прислушиваться, не стукнула ли дверь у соседа. Но все было тихо.

Так она трудилась до вечера, ей даже есть не хотелось — выпила чашку кофе с сухариком и снова за работу.

Наконец кусок стены осыпался, и появилась дыра, которую с той стороны прикрывали лишь обои.

Анне была скрупулезным человеком, снова взяла ключ и пошла в квартиру Динара. Она даже не боялась почему-то.

Зашла, внимательно посмотрела на то место и ничего не увидела — обои были плотные, красивые, с темным рисунком.

…Отлично! Теперь она будет знать все! И примет меры… Какие? Против чего? Вот этого она еще не знала…

Динар, ничего не подозревая, сидел у мадам Натали и попивал джин с тоником, лениво закусывая виноградинкой.

Они с Наташей беседовали, как в старые добрые времена.

— Нам всем, не только мне, — говорил Динар, — как вы понимаете, необходимо, чтобы русская часть коллекции барона была передана России как законной владелице. Пусть по завещанию или же по дарственной — при жизни барон расстанется с частью своей коллекции, и это будет справедливо.

Как на него подействовать, Динар скажет тогда, когда они совместно с Наташей определят степень их — барона и Наташи — дружественности. Барон — трудный, если не сказать — тяжелый, к тому же глухота и одиночество сделали его подозрительным до болезненности. И если он заподозрит, что Наташа с ним подружилась неспроста — перед ней навсегда закроются двери замка.

— Ведь к барону, — проникновенно продолжил Динар, — не раз обращались компетентные люди из России, у меня самого было такое задание, когда я был здесь послом, что греха таить, — вздохнул Динар, — ради такого пойдешь и на криводушие, но не подружился с ним барон. — В общем так, Наташенька, — заключил Динар, — все может быть. Может, он и откажет пару-тройку картинок России, но нас это не устроит. Да и барон крепок как дуб, даром что глухой, может отличнейшим образом прожить еще двадцать лет, а там… Видите, какое вам важное задание? — спросил Динар, открыто посмотрев на Наташу. Он заметил, что во время его рассказа она была очень внимательна и с интересом слушала подробности о бароне и переговоров с ним.

«…Пташка клюнула на старика», — с радостью подумал Динар, что и требовалось. Конечно, не на самого старого пня, а на его замок, на его коллекцию, антураж… Она девочка хищная и богатство любит. Но знать ей пока ничего не надо. Да и потом, может, все сложится само собой. Ишь, прическу сменила… Возможно, это и нужно. Наташка не идиотка, и лучше с ней не ссориться. И пока о ее Сандрике — молчок. Сказано было? Сказано. Она не забыла.

А теперь вроде бы и нет этого Сандрика, никто о нем не вспоминает — тоже хорошо, тоже нервы дергает».

Динар с наслаждением прихлебнул кофе и тепло взглянул на Наташу.

Она тоже смотрела на него, но старалась ни о чем не думать. Все, что он ей выложил сегодня с милой улыбкой — надо было как следует переварить. Конечно, хорошо, что задачи ее не содержат криминала, и это освободило ей душу. Но!.. Динару нельзя верить! Недаром она тогда так испугалась, когда он сказал о Сандрике и вел себя с ней, как хозяин с прислугой… Нет, все не так просто. Конечно, картины — тоже. Но вероятнее всего, это не самая главная его (или ИХ?) цель. Что-то там задумано еще, и может быть, она — приманка. Господи! Ну с кем же посоветоваться?!

Вот над этим она думала и думала и вдруг, хоть и сомневалась, остановилась на Аннелоре.

А Динар говорил о том, что в самое ближайшее время необходимо устроить прием, естественно, с приглашением барона.

— Но он не придет! — вырвалось у Наташи.

— Преотлично! — усмехнулся Динар. — Вот тут-то он поставит вас в неловкое положение: не прийти на официальное приглашение… Он должен будет как-то это сгладить, потому что вы уже не только мадам посол, но и его знакомая, приятельница его приемной дочери. Тут вам и карты в руки, милая моя Наташенька… Я засиделся, — вдруг сказал он и встал.

Наташа тоже встала, чтобы проводить его.

Он был ей отвратителен, когда был злым, гадким, темным, но сейчас, она поняла, он вдвойне гадок, когда скрылся за дымовой завесой… Волчья пасть!.. И пусть он не рассаживает цветочки! Она неделю-две будет думать, а все равно что-нибудь да откроет в этой истории с навязыванием дружбы старому барону, который никого не трогает, ничего уже не хочет — дожить бы свои, сколько отпущено, дни, в своем замке, со старым добрым Солом, и не знать, что творится в этом безумеющем день ото дня мире.

А Динар покидал Наташу в отменном состоянии духа и решил, что сегодня попозже надо будет чуть-чуть развлечься — позвать своего дружочка и поехать в свои апартаменты… К старушке Анне. А то он просто монахом становится с этими делами.

Они с дружочком замечательно провели ночь… Динар хохотал от души над глупеньким дружочком, но когда подошло время, со страстью признавался ему в любви и говорил, что такого лапочки у него еще не было…

А за стеной, сидя на стуле, поставленном на стол, всю эту мерзость, как она определила «ночные картинки», слушала Аннелоре, вывязывая узоры на кофте и поражаясь, как можно быть таким двоедушным! Ей было противно и вместе с тем интересно: ведь она никогда подобного не то что не слышала и не видела, но о таком даже не читала.

Наконец она осторожно слезла со стула, сняла его со стола. Любопытство она удовлетворила, а также узнала, что такое Динар. Ей стало ясно, что подобная личность ничего хорошего сделать не может, и не потому, резонно рассудила Анне, что он любит не женщин, а мужчин, а потому, что делает это грязно и как-то паскудно! Она же слышала, как он сначала посмеивался над этим мальчонкой, и подначивал его, и как бы издевался над ним, а потом, когда «приспичило», стал сюсюкать до отвращения. Двуличие — вот главное, что она узнала о Динаре. И этот человек чего-то хочет от Рихарда… Но чего? Рассказать Натали?.. А вдруг она заодно с ним? Откуда Анне знать?.. Она вспомнила Натали с ее остриженной головкой, светло-серыми грустными глазами, с ранними под ними морщинками — свидетельствами слез и горестей. Нет, не может эта милая девочка быть заодно с ним, тем более, что раньше Анне думала, что они с Динаром — любовники, а теперь… И перед тем как заснуть, Анне решила, что поговорит с Натали в самое ближайшее время.

На всю неделю Наташа целиком погрузилась в посольскую деятельность. Приезжали какие-то официальные лица, устраивались приемы, переговоры, заключались договоры.

Надо было думать, кого ставить на третьего секретаря — бывший серьезно заболел, и его отправили в Россию. Все это целиком поглотило Наташу. Она приезжала домой, не в силах ни о чем подумать, валилась спать, еле приняв душ, потому что сил не было. Куда-то они стали уходить, силы…

Только в субботу она вспомнила о Динаре, Анне, бароне и о том, что надо устраивать прием и приглашать барона. Это, как ни странно, ее порадовало, хотя она была почти уверена, что барон не придет, а вдруг?

Она наслаждалась утренним кофе, когда позвонила Аннелоре и очень тревожно, хотя и пыталась скрыть это, напросилась в гости, скорее — на разговор, очень важный… Наташе хотелось побыть одной, но тревога в голосе старой дамочки задела ее, и она пригласила Анне к себе.

И разговор состоялся.

Анне призналась, что Динар уплатил ей за услугу — по поводу знакомства Наташи с бароном, правда, сказав, что это — деньги вперед за квартиру.

— Какую? — с удивлением спросила Наташа.

— О, вы же не знаете! — всполошилась Аннелоре. — Он снимает у меня полдома, апартаменты. Для встреч… Он там встречается со своим… — Анне замялась, но нашла слово: — Партнером… молодым. — И рассказала о том, что пробила стену, что беспокоится за Рихарда, что совершенно не доверяет Динару, что вся в сумятице и не знает, что предпринять. Конечно, она будет подслушивать, хотя это и недостойно, но когда дело касается каких-то темных, неясных обстоятельств, тем более касающихся ее приемного отца… — Тут Анне замолкла, потому что запуталась и уже совершенно безнадежно сказала: — Вот с чем я пришла к вам, милая Натали, и хочу теперь, чтобы вы прояснили мне ситуацию с тем же доверием, с каким я пришла к вам.

Наташа молчала.

Она смотрела в маленькие голубые глазки стареющей дамочки и не могла ни на что решиться. Как быть? Как? Что делать? Расскажет она этой Аннелоре, они, как говорится, отобьются с бароном, плюнут на нее, закроет барон ворота своего замка… А она? Она останется один на один с Динаром. Но ведь она посол! Давний дипработник! Она должна быть умной и хитрой — а что она? Сидит, как клуша, и ничего не может решить.

Что-то, видимо, ощутила Аннелоре, потому что вдруг положила свою сухую лапку на руку Натали и сказала проникновенно:

— Вы боитесь, что я не «то», что я слуга Динара? Нет, моя дорогая, клянусь моим покойным любимым отцом, его памятью, его искусством… — Анне уже не знала, чем еще поклясться, чтобы сидящая напротив нее усталая и враз постаревшая женщина поверила ей. Она внезапно поняла все сомнения и терзания Наташи — ведь та из России! Из этой жуткой страны, бывшей во власти КГБ. Натали из этой страны! Как Анне забыла об этом! Страх и подозрение у нее в крови! И Анне сказала тихо и ласково, как ребенку:

— Верьте мне, Натали, верьте, прошу вас.

— Анне, я вам верю. Успокоитесь, ничего страшного нет. Наш с вами друг хочет получить от барона в дар или как-то еще наши, русские, картины и вещицы Фаберже. Только всего. Но задействовал меня, потому что эта миссия каждый раз проваливалась, и он решил, что я сумею подружиться с бароном через вас, и вы поможете. И в дальнейшем тоже… — Наташа замолчала, понимая, что врет Аннелоре так же, как врал ей Динар — она сейчас вдруг точно это поняла.

Аннелоре, со своей стороны, смотрела на Наташу и думала: «А все ли сказала ей прелестная мадам? Ведь она посол этой державы, плоть от плоти, кровь от крови. Нет, никогда она не откроется Анне по-настоящему».

Ничего Аннелоре больше не скажет. А вот когда что почует, тогда и объявит мадам. Только надо быть в курсе всего!

Она встала, улыбнулась и сказала, что ей уже пора, что она очень задержала мадам Натали. «Уже не «милая Натали», — отметила про себя Наташа. Но задерживать Аннелоре не стала, только сказала, тоже вставая:

— Вы понимаете, милая Анне, я ведь русская, и идея возвращения картин мне тоже близка, хотя, возможно, не выдерживает критики с точки зрения свободы личности, частных владений, прав человека. — Наташа улыбнулась смущенно, неловко (так лучше!), взяла Аннелоре за руки и доверительно сказала: — Я, наверное, говорю, исходя из нашей, русской, логики, ведь она у нас — другая, но что делать? Я родилась там и выросла, и во мне все — тамошнее, исконное, что делать? Что?

Аннелоре несколько смягчилась: правда, Натали не виновата. Такова жизнь! И она, Аннелоре, далеко не святая! И она сказала:

— Я попробую вам помочь, Натали, но уверена, что все мои увещевания будут напрасны, так же, как и ваше приглашение. Рихард никуда не выезжает, разве на прогулки, в одиночестве. Значит, остановимся на том, что вы посылаете приглашение, а я постараюсь уломать Рихарда, — сказала Анне, как бы ставя точку на всем этом длинном и неясном разговоре. И не очень приятном.

Тут Наташа придумала кое-что. Она сказала:

— Я вам тоже пришлю приглашение, Анне.

Та покраснела:

— Но с какой стати? Кто я? Никто.

— Вы — моя приятельница и дочь великого художника. Приемная дочь барона. Недостаточно? — спросила суховато Наташа, давая понять, что это вовсе не взятка, а истинное положение вещей, при котором она, мадам посол, не только может, но и должна пригласить Анне на прием.

— Да-а, — протянула растерянно Аннелоре, думая о том, что для приема у нее нет платья и купить что-то приличное, подобающее случаю, она не сможет, ей просто не хватит денег…

Наташа мгновенно поняла ее растерянность и суховато, как о чем-то само собой разумеющемся, сказала:

— Если ваши вечерние платья несколько устарели, то в моем гардеробе найдется что-нибудь подходящее. Посмотрим. Хорошо? — и она улыбнулась, понимая, что сухой тон уже неуместен. Наташа вдруг в порыве какой-то тоски и радости наклонилась и легко поцеловала Анне в щеку, в мелкие поперечно-продольные морщинки. Та внимательно взглянула на Наташу и вдруг сказала:

— Все будет хорошо, вот увидите.

Что «хорошо» — Анне не сказала, а Наташа не спросила, но каждая поняла по-своему, и у каждой откликнулось что-то мистическое в душе: все будет хорошо. Как? С чем и кем?

Ничего. Тишина. Но — «хорошо».

На следующее утро после этого тяжелого разговора Наташа медленно шла по бульвару, глядя на приготовления к Рождеству и думая о том, что хорошо бы очутиться сейчас в Москве, на даче, забыть обо всем, может быть, даже примириться с Алеком, наплевав на Инку, и доживать свои годы там, среди снегов. Куда она денется в Рождество? Неужели будет сидеть здесь? С бароном? Да не нужен он ей! Домой! Как же ей захотелось домой, до дурноты, до головокружения… Она даже присела на скамейку и закурила. И не видела господина в сером ратиновом пальтои серой шляпе, довольно низко надвинутой. Господин как бы сначала не узнал ее, но подойдя поближе, убедился, что она — это она, и, усмехнувшись, пошел прочь.

Это был господин сыщик Проскурников собственной персоной, который вел дело об убийстве Марины.

МАРЬИНО ПОКАЯНИЕ

Марья Павловна никак не могла прийти в себя после посещения Санька и Катюхи. Она металась по квартире, пила кофе, присаживалась, вскакивала. Она вдруг решила, что судьба заставляет ее принять решение и что именно ей дано как-то сгладить грехи других. Почему именно ей — она не представляла. Саньку она поверила однозначно — да, он отец, да, он искал, думал о сыне и наконец нашел его!

Наташа, рассказывая ей свою драматическую историю, конечно же исходила только из своей беды, называя Санька подонком, грязным тупым подонком… Конечно, Санек туповат, а откуда ему быть другим, если он живет в Супоневе, где ничего, кроме самогона да фермы, не видит…

И тут Марья представила их встречу — Сандрика и Санька!

Сандрик, красивый, умный, злой и пьяница Санек в своем рубище, с этой несчастной «сестрой».

Их разговор… Никакого разговора. Сандрик развернется и уйдет. Причем — навсегда из ее жизни, он поймет, что это она подстроила, а она отрицать не будет. Что ей делать? Брать грех на душу и не дать им встретиться? Это несложно: Сандрик уехал за границу, навечно. И все! Вопрос снят! Дать еще денег, приглашать в гости…

Нет. Слава богу, в ней еще осталась порядочность.

Ничего! Сандрик от одного свидания не заболеет! А там — как хочет, пусть решает сам. Без нее.

Алиса на даче изнывала от скуки. Она привыкла быть на виду, вершить судьбы, властвовать и знать все — обо всех и обо всем. А теперь? Игорь, закончив свою посольскую деятельность (ушли!), стал совершеннейшим занудой. Она ведь знает, что дачу он не любит, но тут, как назло, назло ей и всему миру, упорно не желает переезжать в Москву!

Алек со своим пьянством, его толстая Инка, с которой поговорить не о чем, Наташка в Европе, вызывающая дикую, необузданную зависть. Внучка Лизка, шестнадцатилетняя нахалка.

…Откуда она вообще такая? Тощая, вертлявая, с огромной копной черных, круто вьющихся волос. Только глаза у нее ничего — две раскосые маслины, немного вроде бы похожие на ее, Алисины, глаза… Правда, Инка — баба безобидная… На самом деле Инка обслуживала всю семейку, как раба. И жарила, и парила, и стирала, и убирала! Алиса пальцем не шевелила, даже свое белье не стирала, так, бросала в корзину, ну, а Инка все запихивала в стиралку, и Алиса притворно удивлялась — как? Ты уже успела выстирать? Но туповата…

…Что в ней нашел Алек после своей шикарной Наташки? Но та была (и есть!) стервоза из стервоз. Хотя если бы Алек пришел к Алисе и сказал, что прогоняет Инку и возвращается к Наташе, Алиса была бы счастлива! В общем, на даче тоска, и Алиса даже опустилась: целыми днями бродила по даче в халате, который выглядел уже довольно-таки потрепанным, и думала, чем бы ей заняться…

Но как-то вечером произошло нечто интересненькое.

Алек приехал из Москвы выпивши и, как всегда последнее время, спросил:

— Мне никто не звонил?

— Никто, — ответила Алиса, каждый раз удивляясь его вопросу, — кто ему должен звонить? Как-то все его приятели пробились, пригрелись, пристроились. Один он после такой заявки — Европа, посольство! — работает охранником в какой-то занюханной фирме…

Алек после ее ответа сразу сник и пошел к буфету выпить рюмку перед обедом, который уже разогревала Инка. Вот кто остался верен своей любви! Она обожала Алека до сих пор и старалась для него изо всех сил. Она ведь и шмотки Алисины из-за Алека стирала!

У них уже не было ночей первого их периода, так, вялое перепихивание, но не из-за нее — она-то всегда горела и всегда была готова — из-за него… Он потерял всякий интерес к сексу.

Инка готова была плакать и плакала ночью, когда он, отвалившись от нее, засыпал. Неужто всегда будет так? Ведь основное в их жизни — секс. Из-за него Алек сбежал к ней от Наташки, а теперь? Их ничего не связывает, кроме Лизки… И это все после тех страстей! Если бы она их не знала, было бы лучше…

И все свои нерастраченные силы Инка бросила на домашние дела.

Она разготавливала для мужа (а получалось — для всех!) разносолы, покупала красивую бутылочку в бар, лепила пирожки, взбивала мороженое… Но все это съедалось скучно, без криков: «Как вкусно! Спасибо!»

Алек завалился в маленькой комнате на диван.

Но тут же вошла маман. Он посмотрел на нее — сдала мамочка! Тусклый взгляд, неприбранные волосы…

…Как-то все они потухли. Загасли, как свечи.

Мать уселась напротив него в кресло и стала поливать Инку.

И Алек вдруг разозлился, особенно когда мать, закатив глаза, заявила:

— Конечно, куда этой замарашке до Наташи! Вот это женщина! Красота, ум, манеры, воспитание, умение себя подать! Не то что Инка — завалилась с женатым мужиком в первый же вечер в постель и родила!

Алиса ждала, что сын ее поддержит, потому что видела, как он поравнодушнел к Инке, но он вдруг вскинулся на диване и прошипел:

— А ты знаешь, мамочка, что у твоей Наташи есть внебрачный сын? Старше Гарьки! И зовут его Сандрик! Как это тебе?

Алиса сидела с раскрытым ртом и не знала, что ответить на этот бред. Она так и прошептала:

— Но это же бред, Алек, ты бредишь! Тебе нельзя столько пить — в этом Инна права!

Алек вскочил и заходил-забегал по комнате.

— Нет, дорогая мамочка, не бред! Она сама мне сказала. Так получилось, пришлось ей сказать. Ну, не важно — почему. Сама!

Алиса, все еще думая, что это бред, спросила:

— Но когда?!

— По телефону! Я все жду от нее звонка или письма! А она затаилась! Испугалась! Пусть мы уже не муж и жена! Но раньше! Раньше! Она меня обманывала столько лет, и как ловко! И мамаша ее, и папаша! Поймали меня и тебя, всех нас, как маленьких! Уделали!

— Не ругайся, Алек, — только и смогла сказать Алиса. Она все еще не воспринимала адекватно реальность и слова, — я не люблю, когда ты ругаешься…

— А я не люблю, когда меня накалывают, поняла? И не надо крыть Инку, она девка хорошая. Я к ней остыл, это да, и все из-за этой стервы, Наташки!

И вдруг Алиса поняла, что все — правда.

— Но почему ты ничего мне не сказал? — выкрикнула она.

И Алек ответил:

— Я ждал, все время ждал, что она позвонит, напишет, приедет…

— И что же ты решил?

Алек замялся: вот как раз сегодня он решил: поедет на Рождество, их, католическое, — туда, к Наталье…

Алиса положила руку Алеку на голову, как делала в далеком его детстве.

— Мальчик мой, — сказала она мягко, как умела, — мальчик мой, не спеши. Поспешишь, говорят, людей насмешишь, а нам смешить уже больше никого нельзя. Мы должны делать все наверняка. Понял?

Алек, честно говоря, ничего не понял…

Алиса мысленно усмехнулась.

«…Конечно, они с папашей дипработники, но это так, номинально, куда им до нее! До чего же они глупы, эти мужчины. Фантазии — ни капли: все с маху, все грубо, тяп-ляп. Вот и Алек таращится на нее, как баран на новые ворота. Но она еще не готова предложить ему вариант, ей надо все продумать».

Кровь заструилась у нее в жилах горячей волной, а не текла медленной застывающей речкой, как последнее время, как еще час назад. Вот что значит действие!

Алиса стала выглядеть лет на двадцать моложе. Ничего не осталось в ней от рыхлой унылой стареющей бабы, которая бесцельно бродила по комнатам, выходила на улицу, безрадостно глядела на красивый пушистый снег на елях и соснах их огромного сада, возвращалась в дом, смотрела без смысла все, что показывал телик, и уползала, в буквальном смысле уползала к себе наверх — спать.

Сейчас это была энергичная красивая дама с подтянутой фигурой…

А утром Алиса уехала с визитом — как говаривали наши цивилизованные предки. К Светлане Кузьминичне, которую она давно не видела и которую, по правде говоря, почти забыла, но сейчас вот вспомнила.

По дороге купила красивую коробку конфет. Пусть все состоится на высшем уровне…

Светлана была дома и не в лучшем настроении — ей не нравилось, что Наташа почти не звонит. И разговоры получались какие-то на скорую руку — ни о чем. И Светлане уже казалось, что что-то там происходит с ее дочерью, которую никак не могут миновать катаклизмы. Если бы Светлана могла слетать туда! Но как? Она плохо себя чувствует, надо заниматься поездкой, а на это нет сил… В общем — все было не так. И она в последнее время стала вдруг как-то вспоминать их всех: Алису, Игоря, Алека.

И вот Алиса стояла на ее пороге.

Она сияла — моложавая, в шикарной шубе до пят, с красиво уложенными волосами под маленькой меховой шляпкой.

Светлану одолели сразу сто чувств: она и рада была Алисе незнамо как, даже удивилась этой радости, и что-то ее встревожило, и потянуло, как сквозняком, тревогой…

И еще одета была Светлана кое-как, в домашнем затрапезе, и в холодильнике было пустовато — она ленилась покупать только для одной себя.

Но улыбнулась Алисе — непритворно, извиняясь за свой вид, за бардак в квартире…

Алиса махнула рукой.

— Боже, да у меня в сто раз хуже бывает, все под настроение!

Они вошли в столовую.

Алиса сбросила шубу, положила на стол конфеты, а Светлана убежала переодеться. Быстро натягивая джинсы и кофту, она думала о том, что привело Алису к ней. Это неспроста. Не та она женщина, чтобы заходить «на огонек» к бывшей родственнице.

Светлана сварила кофе, поставила какие-то баночки на стол и присела.

Алиса вздохнула — надо было начинать разговор, это оказалось труднее, чем она думала, тем более, что в глазах Светланы сквозили тревога и волнение.

— Светочка, — сказала Алиса вкрадчиво, — я к вам с разговором. Вы не волнуйтесь, ничего страшного, — успокоила она Светлану, видя, как та напряглась, — собственно, разговор о наших детках. Как говорят, наши детки — наши бедки… Алек тут мне признался, что до сих пор он помнит Наташу и, в общем, жалеет, что так получилось. Я ведь тоже жалею — Наташа такая престижная, красивая, милая женщина! Инна… Ну что Инна? Простая бабенка, неплохая, но…

Алиса вытащила сигареты, закурила — что-то она повернула куда-то не туда, но ладно — русский «авось» вывезет.

А у Светланы отлегло от сердца: так. Они хотят, видимо, чтобы Наташа, как говорится, вернулась в семью. Может быть, даже наверное; это неплохо, но… Но — Сандрик! Теперь без него нельзя.

…И с Марьей они в хороших отношениях, и Сандрик не из тех, кто просто исчезнет с глаз. Да и Наташка не допустит — она обожает старшего сына; может быть, тут играет чувство вины?

Алиса продолжала:

— У нас с Алеком вчера состоялся разговор, и я многое поняла в своем сыне — знаете, Светочка, он не такой легковесный, хотя так можно подумать, если судить по его этой второй женитьбе. Но не в этом дело. Оказывается, Наташа рассказала ему о том, что у нее есть сын, старше Гарика…

Светлана покачнулась — закружилась голова и все стало отдаляться; так вот оно что! Вот почему она заявилась! Но Наталья? Зачем ей надо было рассказывать? Когда она успела? И зачем?..

Алиса увидела, как Светлана побелела, и кинулась к серванту, заметив, что там стоят какие-то бутылочки с лекарствами, но тут же увидела початую бутылку коньяка и решила, что это средство лучше, налила в стаканчик и поднесла к губам Светланы.

Та сделала пару глотков. Пришла в себя и разозлилась.

…Да что же это такое в самом-то деле! Доколе эта история будет тянуться?! Все уже успели постареть, все эти младенцы стали взрослыми, а ее все бьет колотун, и ей все время то напоминают, то само напоминает о себе это давнее прошлое.

…Если Наташка нашла нужным рассказать о Сандрике своему бывшему мужу, значит, что-то имела в виду… И она, ее мать, должна дочери помочь!

Светлана села прямо на стуле, постаралась улыбнуться Алисе — вроде бы получилось. А Алиса была счастлива, что все, кажется, обошлось, а то она перепугалась не на шутку. И тихо, по-кошачьи, начала:

— Светочка, я, конечно, идиотка, что сразу брякнула вот так… Но пойми (она вдруг обратилась к Светлане на «ты», и та приняла это как хороший знак), я вчера узнала от сына и взбудоражилась. Не самим фактом, в конце концов, чего не бывает?! — а тем, что Наташа решила рассказать Алеку, и Алек воспринял это, я бы сказала, без всякой агрессии (ага! как он орал вчера!). Это что-то значит! Потому я сегодня помчалась к тебе обсудить все и, может быть, к чему-то прийти?..

Светлана молчала, пока Алиса, несколько запинаясь, произносила это вступление, и думала:

«…Как лучше, что лучше — врать и врать или частично сказать правду? Надо только узнать, что еще нанесла сумасшедшая ее дочь. Но как?..»

И поняла, что без рассказа не обойдешься.

Ей снова стало дурновато, но она держала себя в железных лапах, как только было возможно: ни в коем случае не показать, насколько ее волнует эта давняя история.

— Это было очень давно, Наташке исполнилось семнадцать. К нам приехал старинный друг Александра с сыном. Парень — ровесник Наташки, — Алиса понимающе закивала, как бы все сразу прощая, — красивый, как ангел, я таких не видела (Светлана думала о Сандрике и описывала его…), но с характером, слишком, что ли, самостоятельный… А моя Наташка была цветочек-дурочка, романтическая, хорошенькая, ну, вы ее увидели чуть позже… Ну, они у нас прожили неделю, парень, его тоже звали Саша, поступал в училище, какое, не помню… Я видела, что Наташка… симпатизирует этому Саше, а он с нее глаз не сводит… В общем, он не поступил в это училище, и они уехали снова в свой Хабаровск. Я видела, что Наташка загрустила после их отъезда, бегает к почтовому ящику… Ну, одно письмо я поймала! Случайно. Там — признания, тоска, слезы и странная фраза: «если что-нибудь, я готов ко всему, я уже вполне взрослый человек», и так далее… — Светлана врала как по маслу, само лилось, от ужаса, наверное… — Пришла Наташка, я ее расспрашивать, она в слезы — ничего не было! Уперлась на этом, и все! Потом она как-то спокойнее стала, за письмами перестала бегать, мне даже сказала: «Если мне будет письмо, можешь выбросить…» Я удивилась, но и обрадовалась, — значит, все прошло и ничего плохого нет. А через три месяца Наталья мне заявила… — Светлана остановилась, слезы потекли у нее из глаз. Если бы так было в действительности! Она бы не сидела сейчас перед Алисой, как на допросе, и не корчилась бы от брехни, которую тут же на ходу приходилось выдумывать. — Меня затрясло, я тут же к своим врачам, Семену, у меня такой приятель был… Он говорит: «Вези твою девку-дуру».

И вдруг она мне заявляет: «Буду рожать!»

Алиса, у которой ото всей этой истории пылали щеки и горели глаза, выдохнула:

— О, боже, какая девочка!

Светлана остро посмотрела на нее — фальшивит? Нет, не заметно, подыхает от любопытства.

— Да, — сказала Светлана со вздохом, — такая вот девочка… Ну что ж, мы с отцом языки оббили, чтобы уговорить ее, — ни в какую! «Не стану убивать!» Тут уже ничего не скажешь, раз у человека такие взгляды. Мне стыдно стало, не поверишь! — Алиса закивала, да, да, она верит и сочувствует! — Родила мальчика. Назвали Александром, Сандриком… Мы хотели записать на себя, она не позволила. Парень этот ей писал, а она ему ответила, чтобы больше ее не вспоминал и все такое… Тут ко мне пришла моя старинная подруга, Маша, Марья Павловна, и я в слезах рассказала ей обо всем.

Она — у них детей не было, мужа тоже Саша звали, теперь он уже умер, как и мой Саша, — безумно всегда хотела иметь ребенка… Она стала меня уговаривать, чтобы мы ей отдали Наташкиного сына… В общем, это долгая и, честно говоря, тяжелейшая история, эти уговоры, переговоры, слезы, даже скандалы… Все было. И наконец Наташка смирилась, и мы отдали Сандрика Маше. Я думаю, что с тех пор Наташка все не может мне простить мою тогда твердость — это я считала, что ребенка нужно отдать Маше. Может быть, я была не права… Не знаю… Вскоре мы прибыли в Африку, к вам, и Наташка, конечно, была еще не в себе, но скоро обошлось, потому что влюбилась в вашего Алека… Хотя с ней, я понимаю, было очень сложно… А с тем у нее и был-то один раз… Они остались одни, и он фактически ее взял насильно. — Светлане не хотелось говорить это гнусное слово — изнасиловал… И она так устала! Как будто перекидала горы мерзлой земли в мороз и стужу, пургу. — Вот так, Алиса… Теперь ты знаешь все.

Алиса закурила, крепко затянулась и произнесла:

— Если бы я это знала! Все было бы иначе! Бедная девочка, вот почему она часто бывала грустной, сторонилась людей, задумывалась! Если бы знать! Я думаю, наши дети до сих пор были бы вместе! Какой кошмар! Но зачем Наташа рассказала Алеку?

— Покаялась?.. — предположила Светлана.

— Бывшему мужу? С которым ее уже ничто не связывает? Не-ет, тут что-то другое…

Алиса задумалась: а правда, зачем? Зачем она рассказала? Вдруг ей пришла в голову мысль, и она спросила:

— А где теперь этот… Сандрик?

— Сандрик?.. — повторила Светлана и снова завибрировала: что сказать, как соврать? Господи, помоги! — И сказала: — Мария, похоронив Сашу, и рассказала Сандрику, ему уже двадцать, кто его мать. Она объяснила это тем, что стара, что с нею может каждую минуту что-то случиться, и ему надо знать, что у него есть еще родные люди… Она как-то объяснила ему ситуацию и сказала мне, что он понял, он — мальчик умный и очень хорош собой. — Алиса прямо подпрыгнула на месте — замечательно! Это сулило немало развлечений! — короче говоря, мы все встретились и находимся в хороших отношениях. Наташа в нем… (Светлана хотела сказать «души не чает», но поняла, что это бестактно по отношению к Гарику, о котором она как бы и совсем забыла!)… в нем она увидела сына, и… они подружились, то есть он к ней с уважением, конечно, но для него все равно мать — это моя Марья, а мы… ну, как родственники…

— Конечно-конечно, — заторопилась подтвердить Алиса, — значит, все в порядке? Как я рада! Но. Но есть «но», Светланочка, дорогая моя. Я думаю, что мы скоро увидим примирение между бывшими супругами, поверь мне! Все это неспроста! Рассказать бывшему мужу старую историю! Зачем? Если не думать о том, что они все могут встретиться и выяснить все, и тогда была бы неловкость. А теперь — никакой! Все всё знают и правильно оценивают!

Алиса даже чмокнула Светлану в щеку от полноты чувств, а та несколько смутилась и высказала давно гнетущую ее мысль:

— А как же Инна? Лиза? Они — куда? На выброс? Я не могу этого допустить, да и Наташка не пойдет на такое…

Алису внутри прямо перекорежило: вот балда эта Светочка! Какое ей дело до незнакомой, ну, малознакомой тетки с дочкой! Наташа — первая и главная! И у нее в жизни такая трагедия! И она призналась! Господи, да это же целый роман! И все это принести в жертву какой-то Инке?

— Светланочка, дорогая моя, — убедительно начала она, — Инку он давно не любит и не любил, поверь мне! Я Алека знаю! Это была ошибка, может быть, даже спровоцированная какой-то неизбывной грустью Наташи, — в ней это было! Было! Ты не знаешь, как отвратительно живут сейчас Алек и Инка! Она на него плюет с высокой сосны, ей нужна дача, машина, деньги наши… Алек — не дурак, он это видит. Ты не представляешь, дорогая моя, — закатила глаза Алиса, — как мне тяжко там, с ними. Я просто погибаю. И Алек — тоже. Один Игорь, толстокожий бегемот, спокоен и ни на что не реагирует! В общем, так. Мы с тобой; должны события подтолкнуть. А тут эта Инка после ссоры с Алеком заявила, что уедет в Москву… Интересно, подумала я, в какую «Москву»? — ко мне на Кутузовский? Ты можешь меня осудить, дорогая, — Алиса вся разгорелась от своих придумок, ей и въяве показалось, что Инка это говорила и так хочет сделать. — Ты можешь осудить, — повторила она, — но я думаю, ей следует ехать к себе, туда, где она прописана и где проживает ее папаша. Хватит мне этой базарной обстановки!

Светлана слушала возбужденную донельзя Алису и думала, что, может быть, Алиса и права, надо заканчивать эту ерунду и соединяться с Алеком. Вернуть его — Наташке ничего не стоит! Но чувствовала она задним умом, что не получится так, как они сейчас разложат с Алисой, а будет какая-нибудь хренотень, с которой потом не разберешься. Как всегда у ее дочери. А попробовать надо и надо постараться запомнить свой вариант Наташкиной судьбы и предупредить Марью Павловну… Голова кругом…

— Теперь, — тем временем продолжила Алиса, — мы берем все в свои руки. Хватит сидеть на мягком месте и ждать у моря погоды! Я придумала! Мы соберемся все на Рождество на даче! Конечно, как-то всех по отдельности подготовив, а? Наташу я приглашу! Она приедет, я уверена. Гарьку с невестой, Марию твою, Сандрика, тебя! У нас будет грандиозное Рождество и Новый год! Рождество мы будем справлять и католическое, и наше, православное, и Новый год! У нас будет две недели — сплошной праздник! И все наконец прояснится!

Светлана смотрела на почти приплясывающую Алису и не разделяла ее восторгов, хотя идея собраться всем вместе и наконец определиться согрела. Уж раз и навсегда! Не темнить и не бояться. Но кто поручится за ее Наталью, что она не выкинет какой-нибудь номер? Светлана сомневалась в любви Наташки к Алеку. Если бы это было так, Наталья давно бы была с ним…

— Ну как?! — спросила Алиса. — Тебе не нравится моя идея?

— Идея хороша, но каково будет воплощение? — вздохнула Светлана. — И что будет, если Инна не уедет в Москву, а только пугает?

— Не уедет? — переспросила Алиса. — Ну и пусть остается! Ей же будет хуже — узнает все сама и сразу, не надо объясняться тому же Алеку! Ты позвонишь Марии и Сандрику, предупредишь их, что я позвоню и приглашу их на Рождество и Новый год, так? Кто позвонит Наташе? Пусть Алек?.. Или я?

— Я сегодня по графику, — Светлана улыбнулась Алисе, давая понять, что у них с Наташкой четкая связь, — должна ей звонить, вот и предложу твой вариант. Позвоню тебе завтра…

— Замечательно! — обрадовалась Алиса. — Так я жду твоего звонка завтра! Тогда позвони и своей Марии…

Они расцеловались, как лучшие подруги, и Алиса наконец удалилась, пылая от полноты жизни.

Светлана, закрыв за Алисой дверь, еле доплелась до дивана и рухнула. Завыть бы сейчас в голос или помереть тихо и спокойно, и тогда уж что они захотят, то пусть и делают. Без нее.

…Зачем, зачем эта ненормальная призналась Алеку? Хочет с ним сойтись? Да пожалуйста! Только без истерических признаний. Сандрик мог стать племянником, Наташкиным двоюродным братом, в конце концов! Он — мальчик понятливый и не обиделся бы. А потом… Там видно бы стало — складывается у них или нет, нужны эти признания или забыто, закрыто, умерло.

Она опять вспомнила Алису, ее горящие от любопытства глаза, ее лицо, все превратившееся в слух, лисья мордочка, когда Светлана плела невесть что про Наташкин «роман». Хоть бы запомнить все, что тут она наворотила!

Охая, Светлана доползла до телефона и решила сначала позвонить Марье. На Наташку сегодня у нее сил не хватит, пусть там Алиса хоть под потолком висит, она позвонит завтра, а может, и позже, времени до Рождества достаточно… А может, все обойдется, вдруг с надеждой подумала Светлана, и права Алиса? Может, Сандрик войдет в их семью и станет старшим братом Гарьке? Это даже хорошо! И вполне возможно, что Алек к нему станет хорошо относиться — Сандрик такой красивый и умненький — надо же, от дебила!.. Может, правильно сделала Наташка, что рассказала Алеку — кто знает! Если решила с ним начать все сначала — тогда, конечно, надо без вранья и умолчаний! Нет, пожалуй, права Наташка, и не надо ее ругать.

Марья обрадовалась вроде звонку Светланы, но говорила как-то нервно, отрывисто, сказала, что только что пришла из церкви…

Светлана довольно бодро, не давая Марье прервать ее, рассказала о посещении Алисы, о том, что Наташка все рассказала Алеку, а он — Алисе, и та все приняла и поняла как надо. Тут Светлана несколько замялась:

— Но я… мне пришлось несколько подкорректировать историю…

И она коротко рассказала свой вариант истории, который изложила Алисе. Марья как-то странно отреагировала.

— Значит, отец сгинул? Пропал неизвестно где? — Светлана поняла вдруг, что Алиса и не спросила ее об отце Сандрика, что с ним и как…

— Ну да, — ответила Светлана, — простите, Марья Павловна, я цинично выражусь, а куда мне его было девать? В Москве поселить? Чтобы потом он, как пугало, маячил? Или правду? О деревне Супонево?

— А хоть бы и правду… — сказала Марья странным тоном. — Что такого? Ну, деревня, так и там люди, а не звери дикие…

«…Что она, с ума сошла? — подумала Светлана. — Нет, ей ни в коем случае нельзя ехать на Рождество к Алисе! Чего-нибудь там еще наворотит».

Светлана помолчала и потом уже твердо сказала:

— Я не представляю себе этой картины — папаша является из Супонева! Вы что, Марья Павловна?

Марья что-то забормотала неясное и потом уже твердо сказала:

— Да, конечно, вы правы, Светлана, я просто так спросила, вы все верно сказали, правильно.

Она говорила так, будто убеждала и себя и Светлану в правоте вранья.

Светлана решила, что хватит бесед, надо закругляться, тем более, что ей не нравилось какое-то ненормальное состояние Марьи. Как ни крути, ей за семьдесят, может и крыша поехать, и она сказала:

— В общем, так. Алиса решила пригласить всех на Рождество к ним на дачу, собственно, и нас тоже. И конечно, надо, чтобы был Сандрик, раз уж такое известно. — Помолчала и добавила: — И вы, Марья Павловна…

На что Марья уже в прежней своей, жестковато-сухой манере отрезала:

— Я там никому не нужна. А Сандрик, думаю, приедет, по крайней мере я сделаю все, чтобы так было.

Они распрощались.

Светлана с каким-то осадком на душе, хоть перезванивай и заново начинай разговор, потому что она чувствовала, что Марья темнит. Вот только о чем?

Та же, положив трубку, сидела в прострации. Все, что тут наговорила ей Светлана, не укладывалось в голове. Наташа почему-то рассказала бывшему мужу старую историю, которую уже надо забыть. С какой стати? Хотя если бы Наташа решила снова сойтись с Алеком, то тогда бы как умная женщина она бы рассказала ему обо всем. Но… Но в том-то и дело, что Марья, в отличие от Светланы, родной Наташиной матери, знала ВСЕ!!! Но не это занимало ее сейчас… Она знала, что должна устроить свидание отца с сыном. Чем больше она думала об этом, тем становилась все увереннее в своем решении.

В общем, так… Сандрик должен поехать на это Рождество — ничего плохого там не случится, тем более, что Марья мягко ему расскажет вранье Светланы — вынужденное вранье. И конечно же Сандрик захочет видеть Наташу… И там Сандрик встретится со своим отцом. Да. Именно там… Она обязана помочь этой встрече. Иначе грех на ее душе. Марья задумалась. Но как это делать?

И вдруг решение выскочило, как заяц из кустов! Надо же, как просто! Она схватила трубку телефона и набрала номер Светланы. Та долго не подходила, а когда подошла, голос у нее был совершенно больной. Марья почувствовала себя виноватой: Светлана не хочет, чтобы знали правду, а она, Марья, бьется за эту правду: правильно ли она делает?

Извинялась за поздний звонок, а сама убеждала себя — верно, все верно! Этот простой парень Саня ничего никому не скажет. Пусть поговорят с Сандриком, а там видно будет. Но она Саню предупредит, он ее послушает…

Со Светланой говорила заискивающе, ласково, — ей самой не нравилось, но поделать ничего с собой не могла.

— Светлана, простите, что я поздно, но решила, что надо сегодня, потому что завтра вы, наверное, будете созваниваться с вашей Алисой…

Светлана слушала и не понимала — к чему этот звонок, ведь они обо всем договорились, что еще за сюрприз?

А сюрприз состоял в том, что Марья просила за своего родственника, который приехал сегодня, после их разговора, из Тулы (тоже старуха врать научилась!), там ему зарплату не платят, он с дочкой, денег нет, просит куда-нибудь его пристроить на работу, и Марья подумала, может, Алисе нужен кто-то на дачу, а ее племянник, Алексей его зовут, на все руки мастер, ведь на даче всегда много дел…

В общем, она журчала и журчала.

Светлана уже все поняла и только не понимала, как немногословная Марья столько времени рассказывает ей про какого-то племянника…

— Хорошо, — сказала она устало, чтобы дать понять Марье, что хватит, довольно, она выполнит эту ерундовскую просьбу. — Хорошо, Марья Павловна, я позвоню, скажу Алисе и вам перезвоню, не знаю, конечно, нужен ли им кто-нибудь…

Марья почти всю ночь не спала.

Она вдруг поняла задним числом, что Санек ей не звонит, и неизвестно, позвонит ли. Но отступать Марья не намерена. Разыскала номер телефона клуба в Супоневе (дал его Санек на всякий случай, сказав, что клуб рядом), позвонила и — надо же! — подошли! И не кто иной, как Катюха, которая там за кое-какие деньги дежурила.

— Папку? — переспросила она удивленно и узнала: — Это вы, баушка?

Марья терпеть не могла, когда ее называли бабушка или еще — бабуля!

— Я, я, — раздраженно ответила Марья (вдруг подумав, что на черта ей это надо? Может, Санек этот и думать забыл о сынке… А она — дура старая!), — позови отца, если это возможно.

Катюха почувствовала, как рассердилась отчего-то баушка, а была такая добрая! И заробела.

— Сейчас позову, а вы подождите, ладно?

Подошел Санек. Непохмеленный и потому суровый.

— Ну, — буркнул он, не поняв, кому он вдруг понадобился.

Марья тут же решила, что по телефону ничего рассказывать не станет, а вызовет в Москву.

— Здравствуй, Саша, это Марья Павловна, — сказала она, и Санек опешил: надо же! Звонит старуха! Он приободрился, похмел даже стал легче, и заорал:

— Здрасьте, здрасьте! (Хотел сказать — баба Маня, но вовремя остановился — черт ее знает, может, Палной называть? Решил пока никак.) Слушаю вас! Слушаю!

У Марьи зазвенело в ушах, но не в голове, а хорошо бы! Но нет.

— Ты должен приехать в Москву. Можешь взять Катю. Поскорее…

— Дак я… — заорал было Санек, но понял, что без Лерки он — никуда. Надо сначала заехать к ней, помириться и сказать о звонке. Чего это он так старухе занадобился? Спросить? Побоялся, и вместо того чтобы сказать «сегодня и приеду», как ждала Марья, он подумал и сказал, что раньше завтрашнего утра не получится, потому что ему сегодня идти на дойку в ночь.

Марья и поверила, и нет, но согласилась на завтра, на самое раннее утро.

Расстались они по-разному: Марья — недовольная и собой, и им, и всей ситуацией, которую сама же и создала; Санек — счастливый, что пахнет денежками и встречей с сыном, а там уж он промахом не будет, не такой дурак Санек!

Светлана передала Алисе свой разговор с Марьей, сказала, что та не претендует на приглашение, чем Алису обрадовала, сказала, что Сандрик приедет, почти сто процентов, а до Наташки вчера не дозвонилась.

Оказалось, что на даче позарез нужен человек. Для ремонтов, поделок…

— Как хорошо и удачно! — радовалась Алиса.

Но Марья Павловна почему-то не обрадовалась сообщению Светланы, что «племянник» может ехать хоть сейчас. Марья на этот раз была какая-то другая: не было заискивания, скорее недовольство, усталость и нежелание беседовать.

Светлана решила, что ей уже надоели родственники из Тулы. Ладно, она свое обещание выполнила.

Санек и Катюха явились к Лерке с утра. Та только что пришла с уборки подъездов и была злая, как демон. Такую грязищу приходится убирать — блевать тянет.

И тут звонок в дверь.

Стянув синий халат-спецодежду, она как была в трениках и старом-престаром свитере, так и открыла дверь.

А за дверью стояли принаряженные Санек и Катюха.

Лерка еще больше разозлилась, вспомнив мгновенно про деньги, — она тогда же решила, что Санька ни ногой в дом! А тут — здрасьте!

Хотела захлопнуть дверь, но Санек умоляюще сказал — тише воды ниже травы, поганец:

— Лер, пусти нас… Нужно очень. Чесслово, больше никогда не наколю!

Лерка стояла в раздумье. Конечно, она могла сейчас дверь захлопнуть, но передумала и сказала:

— Ладно, проходите. Из-за Катюхи пускаю, хорошая она девчонка, не чета тебе.

Санек промолчал, чинно разделся, пронес в кухню тряпичную сумку, достал из нее бутылку самогона, банки с огурцами, томатами, грибами — Танька собирала.

Лерка сгрубила:

— Садись, чего стоишь столбом. Думаешь, легче станет, в рожу не въеду, не достану?

Катька тоже стояла, не разделась даже и угрюмо смотрела на отца.

Лерка повторила:

— Присаживайтесь, — и ушла в комнату переодеться и подкраситься.

Из комнаты она уже выплыла в блестящем бирюзовом шелковом халате в пол, с бархатным обручем в волосах, при макияже. Эти дуболомы деревенские все стояли.

Лерка села на стул и распорядилась:

— Давай открывай свои банки. Кать, готовь закусь. Выпьем твоей, Санек, дряни, я в магазин не побегу. Кать, в холодильнике возьми курицу копченую… Чего стоишь чучелом? Снимай куртку и действуй! Давай-давай!

Катюха молча стянула куртку, беретку, также молча открыла банки, поставила все на стол и выдавила из себя:

— Пожалуйста…

Лерка обернулась к ней:

— Ну и молодец! Теперь хлопни этого дерьма, закуси и выйди в комнату, там журналы посмотри или телек…

— Я не пью, — тихо и хрипло сказала Катька, и Санек подтвердил: — Не пьет она.

— Надо же?.. — как бы удивилась Лерка. — У такого алкана и дочка не пьет!

Санек вскочил.

Лерка поняла: хватит, поиздевалась и достаточно. А то впрямь еще упрется, и она останется ни с чем.

— Не хочешь пить-есть — иди в комнату, — обратилась она к Катюхе.

Та ушла в комнату.

— Ну? И что скажешь, Санек?

Санек рассказал о звонке Марьи и о том, что сегодня же он должен к старухе идти.

— И все? — спросила Лерка.

— Все, — ответил Санек, — я думал, ты чего мне скажешь…

— А что я тебе скажу? Надо сначала узнать, чего старуха хочет. Ты, верно, подумал, что Сандрик появился и она хочет вас свести… Но тут такое дело… — Лерка приободрилась и вроде бы даже забыла, что считает Санька врагом. Ей нравилось представать в роли оракула, который все знает. — Сандрик — парень крутой. Что не так скажешь, он выкинет и до свидания не скажет, и ты ничего не сделаешь — у него дружки такие, куда тебе до них!.. Денег тоже не даст, а если и даст, то обложит так, что не отмоешься. Тут надо с Марьей дела делать.

— Ты с ним познакомься, будь трезвый — сейчас больше не пей! Катюху с собой бери, пусть она там сопли разведет… Тебе на нее рассчитывать надо. Ее пожалеют. И первая — Марья. И денег ей дадут. А ты на сыночка смотри, поплачь тоже, если сможешь, в гости пригласи, на рыбалку, мол, пойдем. Места ваши опиши покрасивее…

Санек погордился:

— А че? У нас подмосковная Швейцария!

Лерка усмехнулась:

— А ты швейцар?

Санек опять увидел, что она издевается, но спорить не стал — советы она дала дельные, он бы не докумекал, что на Катьку вся надега.

— Да ладно тебе, Лерка, чего нам делить? Ну, хотел я тебя обуть маленько, дак ведь детей у меня сколько, и Татьяна, и я безработные. Ты-то что! Вон у тебя — квартира в Москве, и работа, и сама — одна, себе хозяйка! Давай мир?

Лерка подумала, что стоит принять его «мир»…

— Давай, Санек, мир. Я на тебя сначала обиделась, а теперь прошло. Что, мы не договоримся, что ли? Конечно, договоримся!

Она разлила по рюмкам самогон, сказав:

— По последней.

Санек и в самом деле больше не пил и был готов для встречи с сынком.

Лерка дала ему ароматной жвачки, наказав жевать всю дорогу, но перед домом выплюнуть.

Катюха так и просидела в комнате, телевизор не включала, журналы не трогала.

…Придурочная, точно, уверилась Лерка, но это и к лучшему. Такие, как Марья, любят придурочных.

Сандрик ее беспокоил. Этот не промах. Может сразу раскусить их игру, Маринку-то он знал как облупленную! Хорошо бы Санек его не встретил вообще… Но не выйдет. Марья и зовет Санька для встречи. Тоже придурочная. Наломает дров старуха и не разберет этот завал никогда! Но Лерке что? Она вообще сторона. Принесет Санек деньги или нет, Лерка с голоду не подохнет. Ну, накололи еще раз! Зато интерес есть, не только полы в подъезде драить!

Лерка наказала обязательно к ней заехать — рассказать, что и как. Про деньги не сказала ни слова: как будет, так и будет.

Не станет же она с этим придурком махаться.

* * *

Марья опять металась по квартире. Теперь уже от своего решения. «Зачем? Что ей ударило в голову соединять несовместимое? Ну, хочет Санек увидеть сына, но ей-то какое дело? Через двадцать лет! Да и разные люди настолько, что… Теперь она отправляет Санька прямо на дачу к Алисе. Приедет Наташа! Боже, что она натворила?… Может, дать денег? И отправить восвояси? Сказать, что Сандрик не скоро приедет?.. Но это, конечно, просто безобразно! Сначала всех закрутить, потом трусовато назад? Но скоро придет Санек, и ей надо на что-то решаться… Она посмотрит. Почувствует, если что не так. В общем, не спешить и не сотворять сгоряча, и так сотворила черт-те что!»

Вскоре явились Санек и Катюха. Санек суетливый, потный, какой-то растерянный, явно подвыпивший. Девочка молчаливая и угрюмая.

Марья их приняла радушно, повела на кухню, усадила за стол, подала чай, бутерброды, конфеты, села с ними и не знала, как начать разговор.

Ее спас Санек. Он оглянулся и спросил:

— А что, сына-то нету?

— Нету, нету, — как-то вдруг по-деревенски ответила Марья, — он приедет не скоро…

— А чего ж тогда?.. — начал было Санек, но прикусил язык, выходило: чего ж ты меня, старая дура, с места срывала?

Марья поняла его, да и сама так думала, ответила, что Сандрик недавно ей перезвонил… Встала и сказала, что хочет дать им денег.

Санек забормотал, что, мол, зачем, они, мол, только повидаться с Сашком приехали…

Марью прямо перевернуло от собственной пакостности, — она хочет откупиться от людей, которые вовсе не за деньгами приехали, хотя деньги им, видно сразу, необходимы!

И Марья рассказала о даче Алисы, о работе, о том, что там будет в Рождество, и что приедет Сандрик, и… сказать, что они родственники Марьи Павловны из… Тулы…

Тут она посмотрела на Катьку и ласково сказала ей:

— Катюшенька, выйди, нам с папой надо поговорить…

Та послушно встала и ушла в комнату, побаиваясь странной бабули.

А Марья сказала, прямо глядя Саньку в глаза:

— Там будет… и Наташа.

Санек аж задохнулся — ну придумала бабка! Да что она — свихнутая? Козла в огород! Ну он им там устроит! Сначала денежки сдерет, а потом устроит!

Что-то мелькнуло в его глазах, и Марья заметила это, но оправдала, потому что если бы не мелькнуло, значит, ему все равно…

И она начала втолковывать, чтобы Санек вел себя тихо, не пил, не лез ни к кому с разговорами. Поговорил бы с Сандриком и уехал, не ожидая Наташи. А если Наташа приедет при нем, не показывался ей на глаза, потому что…

Марья замолчала, а Санек вдруг сказал успокоительно:

— Да вы, баушка, не волнуйтесь, все сделаю, как надо, что я, дурак, не понимаю, сколько годков прошло? Мне бы только сынка… А к ней я ничего не имею. У меня жена — красивая, молодая, я ее люблю. Чего мне…

И Марья поверила его спокойному тону и разумным речам.

— Ладно, — сказала она, а подумала: что сделано, то сделано… Достала двести долларов и дала Саньку.

— Купи, Саша, что-нибудь Кате поприличнее, куртку или там сапожки, а то девочка одета кое-как. Нельзя. Она молоденькая, там люди всякие будут, она стесняться станет.

— Куплю, — согласился Санек, решив, что надо Катюхе что-то прикупить, хотя и не считал, что она зазорно одета. Но раз бабка говорит — она знает всех этих. Ладно! Будет и на его улице праздник! А вот денег мало, зараза, дала! Могла бы и побольше. Наверно, Сандрика этого боится.

В мыслях он парня никогда сыном не называл, да и какой сын, когда не видел его ни разу и уж забыл и думать. Дура старуха! Ох ду-ура!

Санек и Катька примчались к Лерке — посоветоваться и… дать денег. Ох, как этого не хотелось Саньку, но он боялся Катьки. Хоть она и была в другой комнате, а вдруг слышала, как Марья говорила: вот тебе, Саша, двести долларов, купи… и так далее. Опять ведь может устроить кино, и опять Санек будет в говне перед Леркой, а она ему нужна. Но как же жалко денег!

Лерка налила им борща, поставила бутылку водки, ждала, видно… Так и быть, будут ей деньги!

Выпили, и Санек все до нитки рассказал. Лерка только глазами моргала, как кукла (Катьку, как поела, спровадили телек смотреть, а то ведь она бешеная, услышит, не поймет чего или, наоборот, слишком поймет и пойдет голосить), моргала, молчала и думала: «Как же подурела эта Марья! Совсем свихнулась! Такое вытворить! Может, она Сандрика своего на дух не принимает? Возненавидела и хочет, чтоб ему как похуже было? Хуже не придумаешь — Санька-урода туда запустить!» Лерка не знала даже, что и сказать, но потом собралась, сгруппировалась и дала Саньку ЦУ: чтоб не напивался, Катьку придурочную чтоб никуда особо не пускал. Чтоб Наташке не показывался, да и Сандрика не сразу за горло брал, а присмотрелся к нему, — может, он такой, что лучше с ним не связываться и по-тихому убраться и получать «пособие» от старухи, что она давать будет. И вообще, Санек должен больше смотреть и языком не трепать, а то как трепанет про Супонево — выгонят! Во будет! И, главное — Лерка приедет туда, чтобы быть поблизости, мало ли что. Совет дать, помозговать над чем, а то и появиться в нужный момент. Санек взорлил:

— Я им покажу, где раки зимуют! А то — жируют на дачах, по заграницам! А чем мы хуже? Да мне и денег не надо, только бы им соли под хвост насыпать! Во интересное кино будет! — Он уже сильно запьянел и готов был хоть сейчас ехать на дачу. Лерка была потрезвее, но и ей хотелось того же — соли под хвост, чтоб не задирали и людей не позорили!

Было еще не поздно, и Катька пришла из комнаты с нытьем:

— Папк, домой пора, мамка ждет…

Но Лерка сказала:

— Знаешь, Катерина, ты уже здоровая девка, вон вымахала, а ревешь, как телок месячный, ты чего? Умом слабая? Так никуда не поедешь с отцом, никакого братца не увидишь! Заревешь еще, как верблюд, всех напугаешь, а в первую голову — братца. Он от тебя тут же откажется — на черта ему такая сестра дурная? Поняла? Давай иди, смотри телек, а мы еще посидим.

Санек разыграл карту честности и жалости — показал все двести долларов, сказал, что готов отдать Лерке половину, но она, может, все-таки смилуется и возьмет пятьдесят, а долг его пусть записывает… Потому что Марья велела одеться приличнее, а на что?

Лерка поморщилась, но сказала:

— Ладно уж, но потом сдеру, мне тоже деньги не лишние.

Уехали Санек с Катькой и договорились с Леркой, что утром встречаются на Павелецком вокзале.

* * *

Алиса поговорила с Алеком, не сразу, конечно. Ходила и ломала пальцы, как сказать, что… Ведь он так настроен против Наташи…

Она остановилась и подумала так вот, спокойно, честно, наедине с собой: как она отнеслась к Светланиным россказням? Исейчас поняла, что, конечно, не все так идеально — добавлено что-то мамашей, скорректировано, — это понятно, кто захочет о таком рассказывать? Но не все ли равно, в конце концов, главное, — свести бы их снова с Алеком!

Алек заявился из Москвы поздно, хотя сегодня не дежурил, и в подпитии. Алиса сидела в гостиной, и когда он вошел, буркнув «привет», и собрался идти наверх, Алиса остановила его:

— Сын, — властно сказала она, — нам надо поговорить.

На что Алек мрачно пробурчал:

— Ну? Я слушаю тебя внимательно.

С таким его настроением, конечно, разговор не получится, но делать нечего, время идет, и надо решать, будет ли у них забавное Рождество или та же тоска и тишь, как сейчас.

— Алек, — сказала Алиса теперь проникновенно, — я была у Светланы. — Алек посмотрел на мать с каким-то безумием в глазах. Но она не дала ему ни секунды, быстро продолжая говорить: — Да, я решила выяснить, что правда, а что нет. Ты же заявил мне, что этот Сандрик — Наташин любовник…

И Алиса пересказала Светланину историю, еще смягчив ее и убрав кое-какие подробности.

— Не верю я этой брехне, — выслушав, сказал Алек.

Алиса разъярилась:

— Ага, не веришь! Наташа тебя много раз обманывала с мужиками? Вспомни, вспомни! А это ее тайна. Больная тайна. Может, потому она такая нелюдимая и была, конечно, поэтому! А ты что хотел? Чтобы она тебе сразу это разляпала? И потом, если уж она бы была бог знает какой, не была бы верна тебе! Молчи и заткнись! — прошипела шепотом Алиса. — Это ты первый завалился с девкой! И родил! Только оторвался, и тут же. Да я на ее месте тебя бы сразу бросила! Придурок! И ты еще смеешь ее обвинять! Болван! Хорошо, что мы все узнали! Может, вы снова соединитесь! Мне надоело смотреть, как ты нажираешься каждый день! Охранник — так твою растак! С Наташкой человеком станешь!

Алек обалдел от такого кавалерийского наскока. Он знал, что мать может, но думал, что прошли те времена, когда она спокойно могла залепить ему оплеуху.

— Короче. Я лично я приглашаю на Рождество всех — Сандрика, Светлану, Наташу, Гарика с невестой — вот! Мне надоела эта скукота и тишь. Не нравится? — уезжайте тогда к Инке, я вас держать не стану, а мы все здесь соберемся.

— Ладно, мама, мы уедем. Не желаю я никого из этой кодлы видеть. Кроме Гарьки. Так я его и так увижу…

— Нужен он тебе! — презрительно сказала Алиса, закуривая. — Только мне-то не ври!

Они чуть не поссорились крепко, но оба сдержались.

Алек поднялся:

— Так я пойду? Спокойной ночи, мама. — И ушел.

Алиса рассвирепела, но, покурив и посидев, подумала, что все это не окончательно, она знала своего сына, знала его мягкость и даже бесхребетность и была уверена, что он одумается. Во всяком случае — будет думать.

* * *

Светлана понимала, что надо звонить дочери. Но как же ей этого не хотелось!

В общем, голова у Светланы шла кругом. Но звонить надо. И уже набирая номер, она решила, что просто передаст приглашение Алисы, которая сама хотела позвонить, но Светлана ее опередила. Вот приедет — тогда Светлана с глазу на глаз и скажет. Лично легче. Она дозвонилась сразу, и Наташа ответила довольно бодрым голосом, — Светлане казалось последнее время, что голос у дочери стал какой-то тусклый, казалось, ее ничто в жизни не радует, и она устала, устала… Светлана обрадовалась, они поговорили о том о сем, и Наташа как бы невзначай спросила о Марье и Сандрике…

Светлана так же спокойно ответила, что давно их не видела, потому что Сандрик уехал куда-то по делам, а Марья не очень-то выползает. Наташка явно спала с тона, и Светлана тут же ввернула о приглашении Алисы на Рождество и что она, Светлана, думает — а не позвать ли и Сандрика с Марьей? Будет Гарька с невестой, по крайней мере так хочет Алиса.

— Но как? — спросила Наташа удивленно. — В каком качестве приедут Марья с Сандриком?

— Да можно придумать что-нибудь, — якобы беззаботно откликнулась Светлана, — потому что Алиса собирает народ отовсюду, хочет устроить нечто грандиозное. Ты подумай, — сказала она Наташе, — может, придумаешь… Сандрик такой милый и приятный мальчик.

— Подумаю, — сказала Наташа без эмоций.

Разговор у них не получился, на приглашение Наташа слабо отреагировала, сказала тоже, что подумает и позвонит, на том и расстались.

* * *

Марья лежала с головной болью. Когда ушли Санек с Катькой, она и свалилась. Наверное, от напряжения, нервотрепки и — главное — от того, что она теперь не была уверена, верно ли поступила. Скорее так: она уже почти была уверена, что поступила глупо, и что из всего этого получится, — неизвестно.

От этого всего у нее и болела голова. Она приняла кучу таблеток и незаметно заснула. Проснулась от тихих легких шагов — Сандрик! Ее Сандрик приехал! И сразу стало легче.

Она легко поднялась с дивана, прошла в кухню. Сандрик стоял у окна, задумавшись. Она стояла в дверях и смотрела на него чуть не со слезами. Сколько из-за него она пережила!

Как же она любила этого чужого мальчика… Неправда — и ее, и Сашиного! Если есть что-то в нем хорошее, то это от Саши, ну, может, и от нее. А плохое — значит, от Санька? — подумала она, но тут же запретила об этом думать. Что может сделать его родной папаша Сандрику? Ну, поплакаться в жилетку, ну, попросить денег, в конце-то концов, ну, пригласить в деревню… Что еще? Да ничего. Чего она разволновалась? Сандрик денег ему даст и отправит, — она была в этом уверена. И поплакаться особо не даст. Сандрик может быть очень жестким, она-то знает.

— Сандрик, — тихо позвала она. Он живо повернулся, и она увидела, как глаза засияли навстречу ей…

Он подошел, поцеловал ее в щеку, она погладила его легонько по плечу… Они улыбнулись друг другу, как обычно бывало после долгого Сандрикова отсутствия. Надо ему сразу же сказать о Рождестве. Но как объяснить, что он приглашен? А сказать правду!

Она села за стол и спросила, что он будет есть.

— Я уже ел, — коротко сказал он, — вот бы чайку твоего, свеженького.

Они сели чаевничать. И Марья, не спросив, как принято было: как дела, надолго ли домой, — сказала:

— А у нас тут всякие истории…

— Какие истории? — вздрогнул неожиданно для нее Сандрик.

Марья перепугалась: если от одного слова «истории» он вздрагивает, будто ждет чего-то нехорошего, то что с ним будет, если она хоть четверть ему расскажет?.. А если бы все? Фантазии у нее по этому поводу не шли, вернее, пошли бы, если бы она себе их позволила, но ей этого не хотелось.

Марья принялась «играть» легонько, с улыбочкой:

— Да вот тут, оказывается, Алиса приезжала к Светлане Кузьминичне… Ну, Алиса, бывшая Наташина свекровь… — ответила якобы беззаботно Марья. — Она сумасшедшая баба, но неплохая, по рассказам Светланы. Позвонила, пришла и бахнула, что знает о тебе, сыне Наташи от первой любви, ну и что ужасно хочет с тобой познакомиться и вообще приглашает всех-всех к себе на дачу на Рождество…

Сказала наконец. Глупо, сумбурно, но главное — сказать, а уж потом разбираться!

— Мамочка, — сказал Сандрик успокоительно, — ты что-то не то говоришь, по-моему… Какая Алиса и откуда она могла узнать? И почему ей нужен я? А мне это зачем? Дача, Алиса, бывший Наташин муж… Объясни.

Марья готова была расплакаться. Объясни! Как? Все рассказывать? Ведь Сандрику никто не говорил о его родном отце, он не знает, кто он и что… И теперь — что, врать? Или как?

— Знаешь, я точно не поняла, но, кажется, Наташа когда-то созналась своему мужу, и тот вспомнил вдруг, уж как, не знаю, и они решили пригласить и тебя, и меня, и Наташу, и Светлану, и твоего младшего брата с невестой, там будет и нынешняя жена Алека, и их дочь… Вот такой компот устраивает эта Алиса. Светлана говорит, что она энергичная и доброжелательная женщина.

— Она может быть любой, мама, но мне там делать нечего, неужели ты не понимаешь? — Сандрик довольно резко отодвинул чашку. У Марьи екнуло сердце, ерунду она наплела ему, не надо было вообще ничего объяснять! А Сандрик продолжал: — Мне этот, как ты говоришь, компот не нужен. — И он подумал, что не зря Наташа рассказала своему бывшему о нем, ее сыне. Чтобы не было ему с ней дороги назад. К их ТЕМ отношениям. А как мать она ему не нужна, у него есть мама, которую он любит и которая кормила его, одевала и воспитывала. Нет, он вовсе не обвиняет Наташу, но она ему не мать. Она — любимая женщина и будет такой, пока он жив.

Марья была в шоке: все задуманное ею рушится! Тогда зачем там Санек, который может разозлиться, что Сандрик не приехал, и кто его знает, возьмет да устроит что-нибудь Наташе и всему семейству! Нет, во что бы то ни стало надо уломать Сандрика. Но как? И Марья придумала. Как бы мимоходом она сказала:

— Да, знаешь, Наташа звонила домой, возможно, и нам, меня долго не было — шастала по магазинам, спрашивала о нас, о тебе, собирается сюда… Может быть, позвоним ей сейчас? — и ждала, затаясь, что он ответит.

Сандрик встал, снова подошел к окну и долго молчал.

«Ну, не тяни же, не тяни», — молила Марья, она понимала, что сейчас все решится…

Наконец Сандрик безразличным (якобы!) голосом сказал:

— Ну что ж, позвони.

Наташа сразу подошла к телефону — сначала говорила Марья. О том, как жизнь, что она поделывает, как погода, природа, и о прочей ерунде. Потом сообщила, что сегодня приехал Сандрик.

— Говорила тебе Светлана о приглашении?..

— Говорила, — сказала Наташа довольно вяло и будто сразу с испортившимся настроением, — там Алиса что-то придумывает, и мама почему-то решила, что стоит поехать и вам, и Сандрику… Непонятно только — как? Но это, конечно, было бы замечательно!

— Конечно! — с жаром сказала Марья. — На даче. Рождество. Все соберутся! В конце концов, все отношения утряслись и никто ни к кому претензий иметь не будет… — Она посмотрела на Сандрика, который снова отвернулся к окну, но явно был чутко-внимателен, и когда Марья тихо позвала его, он живо обернулся.

Марья чувствовала, что и там, в Европе, накаляется трубка, и вроде бы безразличный Сандрик ждет с нетерпением, когда мать закончит разговор, и потому беспечно сказав:

— Ну, ладно, пока, Наташенька, я все сказала, теперь очередь Сандрика, — передала ему трубку, а сама, напевая что-то немыслимое, — слуха у нее не было, — вышла.

— Да, — сказал Сандрик и поморщился — глупее нельзя было начать разговор, а ведь они столько не общались! — Наташа, это я…

Наташа слушала его голос и молчала — мысли вихрились у нее в голове.

Его глуховатый голос заставил ее содрогнуться. О господи, ничего не кончилось, ничего не ушло! Как ей справляться с собой? И она сказала, как только можно, беззаботно:

— Сандричек (будто маленькому!), ты? Ну как же долго ты не звонил!

Сандрик сухо ответил:

— Работал. Ну, а как ты? — И пошел у них бессмысленный разговор ни о чем, который запутывал и так запутанные их отношения. И непонятно было, кто это говорит: мать с сыном? Возлюбленная, ревнующая ветреного любовника?.. Или просто милые светские, довольно далекие знакомые? Так и не пришли они к решению, даже не заговорили об этом — насчет Рождества на даче, и Марья, которая подслушивала, — как же она низко пала и падала все ниже! — готова была выскочить и завопить: «Да говорите вы нормально!»

И Марья вышла из своего укрытия и невинно спросила Сандрика:

— Ну, спросил о Рождестве?

Сандрик отрицательно мотнул головой, поглощенный этой никчемушной беседой, вернее, не самой беседой, а голосом, тоном любимой женщины…

Тогда Марья крикнула так, чтобы было слышно Наташе:

— А как же с Рождеством?

И тут Сандрик нехотя спросил:

— Да, Наташа, ты приедешь на этот безумный бал, который устраивает твоя бывшая свекровь?

Наташа, не успев подумать, спросила только:

— А ты?

И он сказал:

— Если ты приедешь, я тоже там буду.

Голос Наташи повеселел, и она воскликнула:

— Замечательно! Вот и встретимся! — А сама вдруг подумала: «Видимо, Алек трепанулся…» И обмерла. Но об этом после, потом. Главное, что они увидятся. Он — ее любимый сын, не более… «Врать ты, мать, здорова», — прогундосил второй голос. На том разговор закончился. Сандрик не посмел сказать: «Целую», — хотя ему очень хотелось. А Наташа, хотя и была одна, в воспитательных целях не сказала.

* * *

Наташа после звонка Марьи и Сандрика была не в себе. Она услышала, как он скучает по ней, и это томлением отзывалось и в ней. Она уже не корила себя за это, понимала, что бороться не в силах. Пусть так. Но надо заниматься делом. Надо звонить Аннелоре, узнавать, как с Фрайбахом, и готовить прием, который и в самом деле нужен: необходимо «на уровне» принять одного чиновника, от которого зависит многое — в частности, и ее пребывание здесь, а она поняла, что пока уезжать отсюда не хочет.

А что же с Рождеством?.. Там будет видно.

Позвонила Аннелоре. Была очень мила, будто и не состоялось у них того странного разговора, сказала, что звонила Рихарду, и как и думала, он отказался приехать, хотя присовокупил, что мадам Натали ему очень симпатична и ему бы не хотелось ее огорчать, но… взамен Рихард предложил как-нибудь, когда Натали будет совсем скучно, мало ли, и так бывает! — то он будет рад их видеть у себя, у него еще есть что показать, если мадам Натали интересно.

Наташа, на удивление себе, огорчилась тем, что старый барон не появится на приеме, — ей как-то сразу стал неинтересен и скучен этот прием, наверняка нудный. Но то, что будет Аннелоре, ее порадовало, и как-нибудь, так она успокоила себя, они обязательно поедут к барону.

Как ни хотелось, но пришлось звонить Динару и рассказывать ему — как тот требовал — все в подробностях. Он обрадовался:

— Вот, я же вам говорил, что так будет! Теперь вы должны скоренько съездить к барону в гости и там задружиться на всю оставшуюся жизнь! — Он захохотал, что отвратительно отозвалось в Наташе.

Прием прошел, как всегда. Скучно и на уровне. Приезжий гость был весьма доволен. Ему понравилась мадам посол. Он знал, что здесь посол — женщина, но не представлял себе, что она так хороша и молода.

А вечером Аннелоре кое-что узнала. Она уселась на свой стул с вязанием и ожидала уже тех историй, что с мальчонкой. Но оказалось — нет. Тут было все серьезнее… Саша Евгеньич, как называл Динар своего гостя, был склонен к женщинам, потому что долго описывал, как Наташа похорошела, и в этом чувствовался мужчина без отклонений. Значит — Саша Евгеньевич… Это надо запомнить, может быть, Наташа знает его? Или хотя бы слышала? Потом они поговорили о том, что надо шевелиться, — это сказал Евгеньич, и Динар обиженно заявил, что быстрее быстрого быть ничего не может, если Саша хочет, пусть сам попробует прямиком толкнуть Наташку к этому шагу. А Динар посмотрит, как у него получится с этой упрямой макакой. (Анне ужаснулась от того неуважения, которое они проявляли к Натали. Даже — презрения… «Почему? Как они смеют? Наверное, смеют… — огорченно вздохнула она, — интересно, как назовут они ее, Анне?» — И услышала: «Старая сорока…» От этого она взбесилась не на шутку. Какие же эти русские мужики! Для них не существует женщина как особа, с которой надо быть прежде всего мужчиной, даже если, предположим, эта женщина служит им… Тогда тем более они должны уважительно говорить о ней… них… А дальше эти двое решили позвонить Натали. Только Динар предупредил этого Сашу, что пока ему, Саше, не стоит открываться, чтобы не перепугать Наташку… (значит, Натали знает этого типа? И не с лучшей стороны, видимо? А что знает о Натали сама Анне?)

На следующий Аннелоре после долгих раздумий все же связалась с Наташей:

— Натали, мне надо срочно с вами поговорить. Лично.

Та пригласила ее к себе.

Они сели за кофе, и Наташа сказала:

— Да, Анне, я вас слушаю.

Она сразу же начала с того, что в апартаментах Динара поселился какой-то мужчина из России. Вел себя так, как будто въехал надолго. И Аннелоре назвала его имя. А потом рассказала подробно о разговоре, не упустив ни «макаки», ни «старой сороки», ни того, что приехавший человек Динара с чем-то торопит, видимо, чтобы знакомство с Рихардом продолжалось более интенсивно.

Наташа внимательно выслушала Анне и поняла, что ее обкладывают, как зверя. Она не возмутилась на «макаку», она испугалась — того, что здесь Проскурников, и более того — торопит Динара.

Но какова их цель? Картины? Вряд ли. Это лишь часть чего-то целого, но не надо говорить об этом Аннелоре, не надо пугать ее, она и так возмущена и напугана до предела. Наташа должна сама во всем разобраться.

— Милая Анне, — сказала она ласково, — вы меня не удивили, хотя я знала этого человека там, в России, как вполне порядочного и доброжелательного. Но как видите, ошибалась. Я часто ошибаюсь, Анне, — с горечью улыбнулась она, — никак не могу привыкнуть, что люди перестали носить маски и стали самими собой… Я думаю, что дело тут в картинах, конечно. Только они хотят действовать наверняка. Чтобы я не как посол и не как ваша приятельница просила барона, а уже как ЕГО приятельница о личном одолжении — мне так кажется… Зачем приехал этот человек? Пока не знаю… Похоже, он приехал подстегнуть Динара и проследить за исполнением.

Наташа накрыла своей ладонью руку Аннелоре:

— Вы, дорогая, оказываете мне, а может, и России — будущей! — неоценимую услугу! Ведь мы теперь все будем знать и сможем предупредить любое недружественное действие…

— А как же Рихард?.. — начала было Анне, но замолкла, так как хотела дальше сказать, что стоит подумать и о нем… Может быть, лучше все это закончить?.. А картины?.. Натали?.. Ну, не убьют же Натали из-за того, что она не смогла решить этот давний вопрос, который не мог решить никто. Да Анне и не уверена в том, что если Натали и Рихард «подружатся» — так она это называет, то барон отдаст ее государству огромный пласт его коллекции — русских художников.

Но что делать, что делать? Пусть Натали, в конце концов, пробует?.. Но как только Анне почувствует малейшую опасность для Рихарда, она тут же все прекратит… Как? Она пока не знает. Но придумает.

— Знаете, Анне, мне было бы очень жаль, если бы наши визиты к барону прекратились. Мне так хочется еще раз побывать в замке и, если честно, бывать там. Умиротворение и тишина сейчас мне необходимы. Я думаю, от наших визитов ничего плохого не произойдет?..

Ведь мы с вами благодаря вам все будем знать? А картины… Если барон захочет… Он сам мне скажет, мне так кажется… И пусть приезжает кто угодно, никто не заставит меня поступать непорядочно.

Наташа весомо замолчала.

Анне поняла, что мадам и вправду хочется бывать в замке и что ей там хорошо и покойно, как хорошо и покойно самой Анне рядом с этими стариками, Рихардом и Солом, почти в полной тишине…

— Дорогая, — сказала Анне, — тогда не станем откладывать в долгий ящик, и в этот же уикэнд поедем в замок, — она лукаво улыбнулась, — и покатаемся в карете… Хотите?

Наташа даже покраснела от радости: как она хотела проехаться в карете! — под цокот копыт, в тиши дальней дороги, где нет машин… Какое, наверное, это счастливое ощущение!

— Давайте, Анне! — почти крикнула Наташа. — Мне так этого хочется!

Они условились, и Анне ушла. А Наташа вдруг обрадовалась, как девочка: оттого, что она будет кататься в карете, и не с кем-нибудь, а с бароном, известным далеко за пределами своей страны, недаром же Динар так хлопочет об их дружбе и не зря сюда прибыл Проскурников…

А на Рождество она поедет в Россию! Пусть Динар хоть подохнет от злобы! Хоть на два дня, а поедет!

Рихард встретил их в своем имидже. Одет как для малого приема: пиджак, не темные брюки, шейный платок, растворенный ворот рубахи, светлой, в еле заметную полоску.

«Как же он красив!» — подумала Наташа.

Барон и Наташа встретились как добрые знакомые, и пожалуй, даже достаточно давние. Чувствовалось, что барон рад этой встрече. Но ему вдруг стало стыдно, что он как мальчишка разрядился и выступает павлином, а должен бы встретить их с палкой и в шлафроке. Старый дурень! Но ведь вот что странно: годы уходят, а сердце, ощущения не меняются, ну, чуть притушены — причем иногда! Ну, чуть больше он устает.

Барон молчал.

Наступила некая неловкость, которую нарушил Рихард, сказав, что сейчас они выпьют кофе, и если дамы не возражают, то он приглашает их на прогулку — ему не хотелось бы менять распорядок дня. Позвал Сола, попросил его приготовить кофе и принести чего-нибудь «горячительного», ибо он надеется, что дамы не откажут ему в совместной поездке, а в карете можно замерзнуть.

И вот — цокот копыт по брусчатке, и медленное движение по аллеям, дороге, ведущей через пригород в леса, похожие на парки. Езда в коляске завораживала: вроде бы хотелось спать или грезить. Говорить не хотелось, думать — тоже, хотелось ехать и ехать…

Отошли куда-то в небытие и Сандрик, и мама, и все остальные. Остались лишь тишина, покой, цокот копыт и медленное покачивание коляски.

Когда они вернулись в замок, в зал, Сол подал обед.

За обедом больше говорил барон, он вдруг рассказал о своем знакомстве с Селезневым, вспомнил Париж, как-то немного печально, краем задел свою молодость, которая пролетела, и оказалось, что он провел ее совсем не так, как нужно было бы. Что в молодости жизнь кажется ужасно длинной, и думается, что все успеешь, а на самом деле…

Видя, что Наташа после поездки находится в некоторой прострации, Анне обратилась непосредственно к ней:

— Дорогая, вы же еще хотели посмотреть картины? Ведь так?

Наташа с ужасом поняла, что ничего не слышала и, собравшись, закивала — да, да, она очень хотела еще побыть там, ведь в прошлый раз она просто не смогла вобрать в себя и четверти…

Барон выслушал все это, следя за ее губами.

Они прошли в галерею, и Наташа снова восхитилась картинами, и их размещением, и снова ее потрясли полотна и картины Селезнева… Но Анне, когда они подошли к «русской стене», сказала громко, прямо в лицо Рихарду, что Натали немыслимо радостно и вместе с тем больно смотреть на эти картины. Наверное…

Наташа обернулась к ней, в глазах у нее было предупреждение, но Анне понесло:

— Рихард! Я бы на твоем месте…

Наташа поняла, что Анне наговорит такого, что в отношениях с бароном наступит крах. А если Анне по глупости скажет что-либо о дарственной в отношении картин русских художников, Наташе ничего не останется, как ретироваться по возможности достойно и никогда больше сюда не приходить, а уж если и прийти, то никогда ни полслова о картинах!

И Наташа мило сказала:

— Анне, дорогая Анне, картина вашего отца у меня… И она меня так радует! Пойдемте, я хочу еще постоять у Босха… — Таким образом, она попыталась сгладить угол, неуклюже выдвинутый Аннелоре, и не знала, удалось ли? Уж очень тонок, внимателен и умен старый барон!

Анне поняла, что влезла не туда, не с тем и не вовремя… Но ведь она хотела как лучше! Теперь бог знает, когда еще Натали попадет к Рихарду, она ему явно симпатична, но вместе с тем в ее присутствии он замыкается и мрачнеет. Пожалуй, не скоро они сюда попадут вместе… И как тогда с Динаром? Ну, Анне, в конце-то концов, его не боится! Уедет куда-нибудь, и вся недолга. А вот Натали? Ведь Анне из-за нее завела этот разговор, но тут же поняла, что прокололась. Рихард помрачнел еще больше. Они довольно быстро покинули галерею. Рихард вдруг сказал, что чувствует недомогание: «У меня теперь это часто, — усмехнулся он, — возраст!» — и просит дам извинить его: он пойдет наверх.

Провожал их Сол. И выглядело это как-то неважно. Будто приехали гости желанными, а уезжали чуть ли не изгнанными…

Рихард с трудом поднялся наверх. И когда вытянулся в постели с мучительным наслаждением, то подумал, что наконец-то не надо напрягаться, волноваться, следить за собой, в общем, делать то, чего ему совсем не хотелось. Теперь он может предаться размышлениям. Как всегда, в постели, лежа, он чувствовал себя крепким и молодым, куда-то уходила усталость, мысли были четкими и ясными, и решения приходили обычно точные.

Он думал об этой маленькой русской. Странно, что она — элегантная, с прекрасным французским, необычной, почти юной красотой, — вызывала жалость, хотелось ободрить ее, согреть, как выброшенную на улицу собачонку. Отчего это чувство жалости? Может быть, взгляд? Затравленный и в глубине наполненный страхом?.. И эти выпадения из беседы и сразу же тень на лице, будто солнце зашло и набежала темная туча, скорее облако. Что она и кто? Конечно — ГБ! Теперь там стали умнее, посылают в страны Европы вот таких тонких печальных дам. Но так ли, этак, а все это одно и то же. И она, эта мадам Натали, подкрадывается к его галерее — это же ясно! Но почему так странно он к ней относится?

Почему его тревожит ее настроение? Ее реакции?.. «Потому что ты — старый дурень, — сказал себе Рихард. — Ты неравнодушен к ней, этой маленькой майорше или полковнику. С прочным заданием втереться к нему в доверие эту глупышку Анне мадам-майор уже обработала, та смотрит на мадам с обожанием и звонит теперь ему только для того, чтобы что-нибудь рассказать о Натали. Откуда она, эта беспородная собачонка и жалкая при всем ее антураже? Что с ней было в ее жизни?» Рихард почувствовал, что хочет знать о ней. Но опомнился. И разозлился на себя. О ком он думает? О даме из ГБ, которая спит и видит, как бы его увлечь, завлечь и потом действовать уже наверняка — обобрать и отбыть на этническую родину!

Он снова разозлился.

Хватит думать о чужой малознакомой женщине, которая к тому же служит странному, ни на что не похожему государству.

Больше он не пустит сюда никого. Двери закрыты, и войдут все они только тогда, когда он перестанет существовать.

Эти печальные мысли странно успокаивали Рихарда, будто все это далеко и почти неправда, так думается о смерти в юности, когда жизнь кажется бесконечной.

Никто из них троих не знал, что вся их прогулка и время посещения замка засечены. За ними наблюдал Проскурников — то пешком, то в машине, а то прогуливаясь мимо замка. Он даже особенно не скрывался, поглубже надвинул шляпу — и только. Проскурников проводил обеих дам до дому, каждую, и поехал к Динару.

— Ну что? — спросил тот нетерпеливо. Проскурников усмехнулся:

— Дай мне сначала выпить кофе, а потом я тебе все доложу точно, как в аптеке.

Динар быстренько достал виски, заварил кофе, буквально кинул на стол закуску и сел, приготовившись слушать. Но Евгеньич особого ничего рассказать не мог, ведь он не мог проникнуть в замок и в коляску и разговоров, естественно, не слышал. Но после его краткого обзора дня все-таки они вдвоем выяснили: во-первых, дело, видимо, «на мази», барон благоволит к Наташке, что очень важно! — потому что долго катал ее в коляске и потом, по всей видимости, они обедали в замке. Во-вторых, совершенно незаменима старуха-эмигрантка, которую надо поприжать и все выяснить. И не поскупиться на денежки… Наташка вышла у своей виллы какая-то понурая — не случилось ли чего там? Что тоже надо выдавить из старухи, сказав, что они знают об этом, но она должна прояснить кое-какие подробности… Сегодня же вечером пригласить к Динару в апартаменты старую сводню и вытрясти из нее все, а там решить, как действовать дальше.

Наташа думала о том же, что и все участники этого действа.

Она поняла, что барон больше не захочет ее видеть, он особенно похолодел после такого не к месту заявления Анне, хотя Наташа и пыталась исправить положение. Еще она поняла, что картин не видать. Барон хоть стар и добр, но жесток и тверд в своих принципах — это она тоже поняла. В общем, барон — настоящий мужчина.

Ей вдруг захотелось сейчас же, сию минуту, бежать к барону — нет! — к Рихарду, она не хочет больше называть его бароном. Для нее он отныне Рихард, хотя она с ним, наверное, никогда больше не увидится… Бежать к Рихарду и, рыдая и заливаясь слезами, рассказать о своей — ВСЕЙ! — жизни и спросить его, такого мудрого, кто она? Что? И за что ей такие муки? Вдруг она решила, что все равно расскажет Рихарду, даже если для этого ей надо будет унижаться. Ей казалось, что если Рихард поймет и простит ее (ему-то что?!), то все простится навечно…

Аннелоре, расстроенная сегодняшней встречей, собралась ложиться спать, прежде уверившись, что сегодня ей ничего не придется подслушивать. Но тут в дверь позвонили. Она почему-то так перепугалась, что минуту стояла молча, не спускаясь к двери, не находя на это сил. Позвонили второй раз, и настойчиво.

Она скатилась по ступенькам к двери и открыла ее.

Перед ней стоял Динар, улыбающийся, под хмельком, с огромной коробкой конфет в руках. Рядом с ним стоял этот его «друг» или начальник, кто их там разберет. Он тоже был под хмельком и тоже нежным образом улыбался.

— Можно к вам на ночь глядя? Решили заглянуть по-соседски, как у нас принято в России. А вы же хотите в Россию, как я знаю? Вот и надо к нам и нашим привычкам приглядываться, милейшая Аннелоре, мадам Сторм (таким образом он и представил ее). А это мой самый лучший друг, ну, совсем как брат… Вы разрешите войти?..

Тут спохватилась Аннелоре, подумав, что судьба ее хранит: сегодня, уезжая к Рихарду, она сняла со стола свой наблюдательный стул.

— Да, да, конечно, проходите, пожалуйста, у меня, правда, не совсем прибрано, я не так давно пришла.

Динар и Евгеньич переглянулись — отлично! Она сама завела разговор, им же будет легче, а ей — труднее.

А Динар распоряжался:

— Нам немного кофе, рюмки под виски.

Динар был почему-то доволен и развязен.

Уселись. Выпили понемногу, даже Аннелоре, которой необходимо было придать себе храбрости, потому что эти двое бандитов — так она их называла и была очень близка к истине! — не зря приперлись чуть не в полночь с конфетами, питьем и безобразным нахальством.

— Итак, — сказал Динар, довольно твердо поставив на стол рюмку, — итак, вы сегодня посещали барона. — Увидев, как вытянулось лицо у Аннелоре, он противно и нагло засмеялся и продолжил: — Не отпирайтесь! Я узнал! А почему вы мне не сказали, что собираетесь к барону? Ведь мы же с вами… Или я не прав?

— Но я не думала, что должна сообщать вам о каждом шаге, тем более, что визит этот был не запланирован заранее. Рихард… — она смешалась, не стоило бы при этих называть барона так интимно… но тушевалась она лишь мгновение, — сам пригласил нас сегодня покататься.

— В коляске… — заявил Динар, — надо же, до чего доходит бешенство от жиру! А на дельфинах барон не катается?

Анне опустила глаза и молчала.

— Ладно, хорошо, — сказал уже совершенно трезво Динар, — рассказывайте. Конкретно, мне надо знать, как развиваются их с бароном отношения. Они дружат? Или питают более нежные чувства? И как скоро вы снова пойдете к барону? Хорошо бы в следующий уик-энд там же, в замке, и хорошо бы вы, дорогая, ушли пораньше… Я понятно говорю?

Анне лихорадочно пыталась решить, какой тон ей взять и что именно лучше сказать. Но не надо ничего придумывать, сказать, как есть, и Динару это должно понравиться, он не станет мучить Наташу и будет ждать еще неделю… А там надо как-то завести разговор о картинах… Она сама пойдет к Рихарду и приоткроет ему тайну. Он, несомненно, пожалеет Наташу… А там… кто знает?..

— Да, они с интересом относятся друг к другу, тем более что мадам Натали прекрасно разбирается в живописи, и они с бароном нашли общий язык. Он снова показывал ей галерею, в которую не всякого пускает, да еще второй раз… — Анне замолчала, а Динар, с удовольствием повертев головой, расстегнул ворот рубашки и растянул галстук.

— Ну, что ты скажешь, друг мой Колька? — спросил Динар, поворачиваясь к Проскурникову.

Проскурников сказал как бы равнодушно:

— Зохочет или нет барон передать нам русских художников — сделает это безотносительно тебя, Наташи или этой милой дамы. Хоть выходи Наташа за него замуж! А дружба, друг мой, не повод для серьезных сделок. Вот так. И давай уйдем. Не будем утомлять Аннелоре заниматься своими делами.

Аннелоре даже замерла от такого актерства. И не глупого притом. Она почти поверила, что он говорит искренне… Но разве это не он говорил: «Торопись, торопись, Динар…» Надо пойти к Натали завтра прямо с утра! Рано. Пока не явились эти». А что они не были там — она поняла. Боже, в какую же сеть она попала!

А господа уже откланивались. Она заперла за ними дверь, заплакала и неожиданно вспомнила Сторма — хоть кто-то бы был с ней!

* * *

Наташа еще спала крепчайшим сном, когда Анне позвонила в дверь.

Сначала она даже не могла понять, что к чему, но наконец кое-как придя в себя, пошла открывать.

Она увидела почти так же заспанную Анне, одетую кое-как и с тревогой на лице. Анне сразу же с порога стала извиняться, что немыслимо рано, но у нее есть причины…

Наташа прервала ее излияния и коротко сказала:

— Проходите. Только не в комнату, а на террасу (у нее на первом этаже была огромная терраса с цельными стеклами во всю стену, эркерами и деревянной обшивкой, там, как поняла Наташа, никаких жучков не было).

Наташа сварила кофе, включила калорифер и села выслушать Аннелоре. Та коротко обрисовала вчерашнюю их беседу и только подошла к тому, что Проскурников играет «другую сторону луны», как в дверь застучали настойчиво и по-хозяйски. Аннелоре всполошилась:

— Это они!

Наташа криво усмехнулась:

— Только припозднились немного, не надо столько спать…

Она отвела Анне наверх и, сказав «я вас позову», оставила ее одну. Анне же опять, как мышка, стала искать щели и щелочки, чтобы услышать хоть что-то из гостиной.

Встретила Наташа приятелей удивлением вполне неподдельным: во-первых, рано и без звонка, а она в утреннем халате, во-вторых, она отлично разыграла удивление, увидев улыбающегося Проскурникова. Динар сполна поверил этому удивлению и был рад, что общипанная курица — такое имя теперь имела Анне — не успела Наташку ни о чем предупредить!

— Не удивляйтесь, Наташенька, — запел Динар после того, как они вошли в дом, а Проскурников преподнес Наташе цветы и со значением поцеловал ей руку, — не удивляйтесь. Мы на секунду, представиться, вернее, представится наш друг, который приехал сюда по обмену. Были рядом. Вы, кажется, виделись с бароном? Вас узнал в коляске мсье Проскурников… И мне страстно захотелось узнать, как наши дела?

Наташа ответила не сразу, она уже кое-что узнала от Аннелоре и теперь размышляла о том, что бы сказать им, не выходящее за рамки сообщенного им Аннелоре, и что-то добавить… Только вот что?

Но отвечать надо, и она сказала:

— Это был очень краткий визит — катание, которое вы пронаблюдали, и беглый осмотр коллекции, второй, правда…

— Ну, и как же развиваются ваши отношения с бароном? — спросил Динар довольно ехидно. На что Наташа сказала, что с бароном у нее сложились весьма доверительные отношения и что он — она так думает — почти готов к разговору о картинах… Динар усмехнулся и посмотрел на Проскурникова, тот не замедлил вступить:

— Наташа, о картинах говорить рано. И хотя я патриот, но не верю в то, что у вас получится с этими картинами, и если вас интересует мое мнение, то надо оставить эту игру и смириться, положиться на наше исконное «авось» — вдруг да изменит что-то старик сам в завещании?..

Динар якобы находился в сомнении, болтая ложечкой в кофе, он медленно произнес:

— Возможно, ты и прав, друг мой. Но это последний шанс. И больше я не двину и пальцем ради этого дела — сколько можно!

Однако содержание завещания вы должны узнать, Наташенька… Как? Пусть подскажет ваша интуиция. И все. И заданию конец.

— Хорошо, — смиренно согласилась Наташа, думая о том, что барон-то больше никогда не пригласит ее, и о том, что в следующий уик-энд она будет в Москве, а вернее — под Москвой, на даче, и будет Рождество! С кем необходимо, она договорилась, а Динару об этом знать не надо. Но Проскурников-то каков! Если бы не Анне, она тоже поверила бы ему и прониклась к нему уважением…

— Вот и славно, — успокоился Динар, — а в следующий раз мы перейдем ко второму этапу, — и, повернувшись к Проскурникову, сказал:

— Вот видишь, дело все же сдвигается с мертвой точки. Я думаю, Наташа все нам узнает, а уж тогда решим, что делать. Продолжать или плюнуть на это дохлое дело…

— Дохлее некуда, — вздохнул Проскурников, и вздох был уж очень фальшивым.

Долго разговор не продолжался, и эти двое удалились.

Аннелоре вышла бледная и еще более встревоженная:

— Вы заметили, Натали, что ваш приятель Проскурников как бы противостоит Динару?

Наташа кивнула.

Анне продолжила:

— Это они разыграли свои партии — каждый свою. Им так удобнее, вы понимаете? Вы понимаете, Натали, что ни одному, ни другому верить нельзя? — добивалась Аннелоре Наташиного ответа.

Та сказала:

— Да, конечно, я все прекрасно понимаю, дорогая Анне, но я вдруг подумала, что нам с ними не справиться… Вот, например, зачем им завещание Рихарда (она не заметила, что назвала барона при Аннелоре по имени, как называла про себя, в мыслях)? Вы это можете понять? Мне пока ничего не приходит в голову… Узнать и уже из этого исходить?.. И потом, как я узнаю про завещание?

Аннелоре усмехнулась:

— А я на что? Они уверены, что вы броситесь ко мне и начнете меня обхаживать, они же, слава богу, не знают, что наши с вами отношения столь доверительны… А я действительно узнаю, — сказала вдруг почти весело Аннелоре. — Ведь Рихард много раз хотел мне его показать. Я думаю, что если на днях я съезжу к нему, то все узнаю. Он наверняка заговорит со мной о завещании, вы видели, как он утомился? Ведь еле-еле ушел, с таким трудом. Бедный Рихард — такой красивый и добрый! — У Анне выступили слезы на глазах, и Наташа, чтобы не усугублять внезапно налетевшую на Аннелоре печаль, быстро сказала:

— Но ведь не для этих мы будем знать о завещании? Ведь нет же?!

— Мы будем знать для нас, — сказала Аннелоре, утирая платочком глаза и шмыгая маленьким носиком, — нам надо быть во всеоружии и разгадать их козни. Мало ли что наворотил в завещании мои старый друг!

— Да, — сказала Наташа, — вы правы. Вам надо ехать к Рихарду, узнать, как он себя чувствует после нашего утомительного посещения, и как-то навести разговор на завещание.

Аннелоре решила перебить, как ей показалось, мрачные Наташины мысли:

— К тому же я проведаю, собирается ли Рихард приглашать нас на Рождество. Вы придете? Это будет замечательно!

Наташа покачала головой. Нет, она уедет к себе, в Россию, ее уже пригласили… Конечно, она не сможет пробыть там долго…

Анне была ужасно расстроена и потому спросила, хотя понимала, что этот вопрос неэтичен:

— А Динар? Он вас отпускает?

Наташа даже побледнела от унижения — сама того не желая, Аннелоре нанесла ей удар в самое больное место — вот как! Значит, она выглядит как Динарова прислужница.

И Наташа довольно высокомерно сказала:

— Знайте, Анне, что меня никто не смеет «отпускать» или задерживать. Я — посол и никому не подвластна. Лишь моему правительству. Поэтому я даже не сообщу Динару ни о чем — моя поездка его не касается (это она решила сию минуту). К сожалению, я не смогу здесь присутствовать. После, когда я вернусь, мы обязательно посетим барона (если он захочет…).

— Да, да, — пробормотала Анне, поняв, что обидела и даже оскорбила мадам Натали.

Анне поднялась. Они обе были недовольны и собой, и друг другом, но вида не показывали — расстались как почти близкие подруги.

Ничего не сообщив Динару, Наташа на следующий день улетела в Москву.

«ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ»

Злой Санек, тихая напуганная Катюха и разодетая в пух и прах, с саквояжем на колесиках Лерка встретились на Павелецком. Сели в поезд и вначале молчали как прибитые. Санек вдруг забоялся всей этой штуки, которую сначала придумала Лерка, потом старая дура бабка Марья, а теперь, выходит, он за все про все отдувайся. Лерка? Будет жировать! Вон как обрядилась — и не скажешь, что подъезды драит!

Лерке же приключение нравилось. Она решила, что попробует устроиться в бывший цэковский санаторий — она узнала, что он там рядом, теперь туда всех пускают, только денежку отстегивай. Лерка не пропадет! Своего не упустит! А за Саньком глаз да глаз! Надо узнать, кто там, на даче, может, если нет Марьи, то и бояться нечего — как-нибудь да проникнет туда.

Катюха и радовалась, что увидит братика и с ним познакомится, и боялась отца — уж больно хмурый и злой. И еще она с восхищением смотрела на разодетую Лерку, красиво накрашенную, с чемоданчиком на колесиках! А у них рюкзаки да тряпочная синяя сумка. Катюхе было обидно опять чуть не до слез, что такая старая баба и все имеет. Наконец, Лерка прервала молчанку:

— Значит, так, — сказала она строго и сурово, — сначала меня устроим, потом пойдем к даче. Я туда не войду, а вы, как устроитесь, выходите сразу — я погуляю пока. Разговоры послушайте невзначай, — она обернулась к Катьке, — и ты замечай все.

Доехали быстро. Им сразу же указали на дачи, как их здесь по-старому называли — «генеральские», и санаторий, который теперь был дорогим пансионатом, действующим круглый год. У Лерки уже зароились мечты и надежды встретить здесь какого-нибудь пожилого богатенького пенсионера-вдовца и оженить его. Она, молодая, останется богатой вдовой, вот тогда покажет всем, где раки зимуют!

Но они уже подошли к пансионату, огороженному резным чугунным забором, а за ним — аллеи чищеные, елочками обсаженные, и гуляет по этим аллеям куча вдовцов с толстыми кошельками. Лерка сказала, чтобы Катька осталась у ворот, скептически осмотрела Санька — можно ли его взять с собой в качестве носильщика, решила, что можно, сойдет. Ведь не мужем же она его будет представлять! Водитель, носильщик — не больше. И Лерка гордо прошла через проходную.

В вестибюле, бывшем приемном покое клинического санатория, было людно. Возможно, там и были вдовцы с тугими мошнами, но все они как-то соседствовали с разнообразными дамами — либо слишком молодыми, либо уродинами, что означало, что это — жены. Свободных Лерка как-то не приметила, но это ее не огорчило, тут не все, да и она баба не последней модели, узнает все, унюхает, разложит по полочкам.

Дали ей одноместный номер — полулюкс, денежки взяли — я те дам! Но не в курятнике же ей жить! На Санька никто и внимания не обращал — носильщиком, видно, и считали.

Он поднял ей вещи на шестой этаж, вошел. Лерка осмотрелась — цивильно! Тут же опробовала кнопки — работают! Пришла горничная, потом официант, дежурная по этажу. Лерка заказала хорошей водки «Стандарт» и ветчину запеченную. Санек только балдел. Вот те и уборщица!!!

Лерка это заметила:

— Ты че, думаешь, я всю жизнь полы мыла? Не-ет, дружок! Меня вся Москва знала. У меня все дамочки французские духи покупали! Вот так вот. Что почем — я знаю. Садись.

Санек присел на краешек бархатного кресла и подумал, что хорошо бы пожить так с Танюхой — ребята большие, сами справятся, авот они получат от сынка денежки и приедут сюда вдвоем! Подумаешь, Лерка развыступалась! Санек тоже в ГДР служил, заграницу видел, и «висок» этих перепил цистерну! Но говорить ничего не стал, а четко решил, что получит деньги, приоденется, Таньку тоже и явится сюда на проживание, и никто слова ему поперек не скажет, будет он приказывать да денежками сорить. Они, что ли, хуже? Так со злостью размышлял Санек, а меж тем в номер принесли водку в красивой бутылке, ветчину, зелень, фрукты… Санек с Леркой дернули по рюмке и закусили. Санек потянулся за второй, но Лерка остановила — не надо, приди без запаха, ты че? Санек понимал, что она права, но очень хотелось выпить и, когда она пошла в нишу, переодеться, маханул зараз пару стаканов из-под воды — что эти рюмочки, кому они нужны, только добро по глотке размазывать.

Катька совсем замерзла, ждавши его, нос синий, и глаза на слезу тянут.

— Ты чего? — прикрикнул на нее Санек, и они побрели по заснеженным тропинкам к даче. Нашли скоро. Высоченный забор, и только крыша красная торчит вдалеке. Санек с упавшим сердцем постучал в калитку. Тишина. Хотел стучать снова, но Катька вдруг сказала:

— Папк, вон кнопочка сбоку, может, звонит? — Санек хотел было послать ее куда подальше — кно-опочка! — но смолчал и надавил на кнопку. Скоро подошли к калитке, и женский голос спросил:

— Кто?

Санек прокашлялся и невразумительно забормотал, что пришел от Марьи (забыл вдруг, как отчество, да так и оставил — Марья)… на работу — племянник.

Женщина за калиткой, молодая по голосу, помолчала, сказала: «Сейчас» — и видно, отошла. Они еще стояли. Наконец другой голос, старше, спросил:

— Вы от Марьи Павловны?

— Ага, — обрадовался Санек, — племянник я, с дочкой вон…

Калитка открылась, и в проеме увидел он высокую, видную из себя не старуху, но и не молодую женщину, черную, с большими глазами и высокими грудями — это Санек как специалист отметил, — внакидушку шуба, длинная, аж до пят. Женщина улыбнулась, а глазами так и стригла их обоих — то его, то Катьку. Катька даже попятилась и спряталась за отца.

— Проходите, проходите, — сказала женщина, — это вы ко мне. Мне нужны работники вот так, — и женщина резанула рукой по горлу. Была она веселая, вся играла, хоть и не молодая очень.

Они прошли за женщиной. Долго шли по тропке, кругом деревья в снегу — лес, ну лес, да и только. «Живут сволочи!» — подумал Санек, вспомнив свой огород, где задница об задницу трется!

Дом, двухэтажный, светился всеми окнами, хотя было и не поздно. Провела женщина их на террасу: абажур красный, стол, скамья широкая, стулья, плитка газовая, буфет резной, под ногами дорожка. Санек остановился, глядя на свои бахилы, но женщина замахала руками:

— Да вы проходите, у нас тут не очень-то, все равно мыть надо и на снегу дорожки чистить!

Ну, Санек и прошел, не зная еще, что дорожки эти чистить будет Катька. Не бесплатно, конечно…

Женщина скинула шубу прямо на стул и осталась в бархатном халате с вырезом. «Забористая баба», — подумал Санек.

— Меня зовут Алиса Николаевна, — сказала женщина, и Санек удивился — еврейка? Или татарка? Не все равно? — Но вы зовите меня Алиса. А теперь к делу. А дел много. Как вас зовут? — вдруг переключилась она. — И девочку вашу?

Санек, прокашлявшись, (вот завела), назвался Алексеем, как Лерка велела. И тут на террасу вышла совсем другая баба — молодая, тоже толстая (живут — жируют, — подумал Санек) с поварешкой в руке (прислуга? Сколько же им нужно?) и сказала:

— Обед готов, — а сама смотрела на Санька с любопытством. Санек тоже глаза не опускал.

А из-за ее спины появилась худючая девка, ровесница, наверно, Катюхе, волосы, как черная пакля, глаза таки бегают, раскосые, рот до ушей — ну обезьяна, чистая обезьяна! Зыркнула на них и заскулила:

— Мама, я рассольник не буду!..

Ага, эта молодая толстая — мать девки. Не похожи. Эта постарше — вся в статях, а девка — плюнуть не на что…

Молодая толстая прикрикнула на девку:

— Лиза, перестань, потом выясним! — И ждала, что скажет старая хозяйка. А та сделала недовольный вид и сказала:

— Инночка, видишь, я с человеком разговариваю! Сейчас приду. Алек дома?

— Дома, — ответила толстая молодая и ушла, а старая вцепилась опять в Санька — откуда он да что, да как там в Туле, да его, Санька, тетушка. И ждала, стерва старая, от него ответов и рассказов, а он как замолчал, так и молчал все время, пока она ждала, что же он скажет, и переводила глаза с него на Катюху, которая тоже воды в рот набрала.

Муку прекратила толстая молодуха, позвала опять обедать, и Алиса (как собак кличут, ей-те ей!) велела Саньку и Катюхе снять одежу (они так и сидели, потели) и идти на большую террасу вместе с ними обедать. Санек закручинился не на шутку, и Катюха вся опала от страха — как это они с ними там обедать станут?

Но делать нечего — надо идти и садиться там с ними.

За столом сидела та девка худючая; мужик, его, Санька, лет, черный, вроде злой, и еще мужик, старый, седой, морщинистый, а спина — будто палка в нее вставлена — прямая, как доска, в пиджаке бархатном. Посмотрел на них как на пустое место, хотя Санек громко сказал: «Здрас-сьте». Катька молчала, ну, да ладно — он сказал, и хватит. А эти два даже рта не раскрыли, зато чернявая девчонка хихикнула и ответила:

— Здравствуйте, здравствуйте, как живете?

Санек удивился вопросу и ответил:

— Спасибо, ничего живем. Не хуже других…

На что девчонка, посмотрев на всех за столом, совсем уже нахально заржала. Но никто ее не поддержал, а молодая толстуха прикрикнула:

— Лиза, хватит паясничать! Ты за столом!

Санек обиделся не на шутку: мать их так! Ну, ладно, не вечер, он им всем устроит «Здравствуйте, я ваша тетя!».

Сели, и молодка подавала на стол — прислуга она, что ли?

Засомневался Санек — вроде бы нет, вон как ее девка кобенится: то не так, этого не хочу… Потом Санек сообразил — не дурак, что молодуха — жена этого черного.

Сначала ели рыбу красную с луком, потом суп, потом второе — котлеты вкусные с пюре… Санек ел осторожно, тихо, поглядывал, как другие едят, а жрать хотелось до жути. Он бы смел сейчас все котлеты, какие были в сковородке, да не ковырялся бы, как недоносок, а срубал бы ложкой — только так!

После обеда хозяйка накинула шубу и сказала им с Катькой:

— Пойдемте, я покажу вам ваше жилье. — Они шли по тропке, среди деревьев, и она говорила: — Дом, конечно, не ахти, но теплый — печка там, и баллон газовый, и мебель кое-какая… Я бы вас поселила в другом, но гостей будет очень много и просто не хватит места…

Они наконец-то подошли к маленькому домику. Хозяйка вроде бы как этого дома стеснялась, а дом-то был хороший. Большая комната, больше, чем у них в Супонево, кухонька отгороженная, там газовая плита, холодильник, поновее, чем у них с Татьяной. В комнате стол большой, круглый, стулья. Тахта раздвижная, и еще раскладушка с матрасом, и даже кресло у окошечка. На полу палас. Не хуже, чем у Лерки в пансионате! Крылечко навроде терраски. И дом далеко от главного, ближе к калитке, что Санька порадовало, можно будет уходить незамеченным, а то и смотаться, если что. Алиса увидела, что они хотят остаться одни, и сказала:

— Ну, сегодня, конечно, никаких дел, отдыхайте, гуляйте… Хотите, приходите к ужину, вас Инна позовет, нет — в холодильнике еда есть, я подготовила, плита работает, магазин рядом. Все есть. — Она улыбнулась, погладила с чего-то Катьку по голове и ушла.

С Санька как сто пудов свалилось. Он сразу же раскрыл холодильник, как только за хозяйкой затворилась дверь. Чего там только не было! И колбаса двух сортов — вареная и копченая, и банки с тушенкой, и шмат масла, и яйца, и молоко. А на холодильнике стояла банка с кофеем и пачка чая индийского. А потом Санек увидел и бутылку. Она лежала в холодильнике на нижней полке — водка хорошая, столичная, на заграницу, только бутылка всего ноль семь. Ладно, магазин рядом, она сказала, но от вида бутылки Санек повеселел и подумал, что может, и ничего, все обойдется, вот только с Леркой посоветоваться надо.

Он раскупорил бутылку, нашел стакан и выпил с удовольствием.

Тут Катьку прорвало:

— Папк, — заныла она, — не пей, ты пьяный напьешься, а как кто зайдет? И она на ужин звала…

Санька тоже прорвало:

— Да, заткнулась бы ты, дура! Папка твой сто потов спустил, пока там разговоры разговаривал. Ты-то небось молчком, с тебя взятки гладки! А теперь я и выпить не могу? Да мне сейчас ведро дай — не запьянею.

Катька, видно, что-то поняла и перестала нудить про водку, а Санек махнул еще стакан, и завеселело на душе! Но надо к Лерке идти — за советом…

Вдруг Катька тихо спросила:

— Папк, а это братик мой?.. Ну, этот, черный-то…

Санек аж охнул — ну зачем он эту деревню с собой приволок! Нужна она тут!

— Ты че, совсем екнутая? Какой братик, блин, где он? Этот старый уже мужик против твоего братика, дура! Он муж этой Инки, толстой, молодой, а патлатая — ихняя дочка. А хозяйка — мать этого, как его зовут-то? От мать-перемать, ни одного имени справного нету…

— Алек, — прошептала Катька, внутренне обливаясь слезами из-за того, что она такая глупая, что не могла отличить брата от чужого мужика…

— А-алик-фуялик! — сказал Санек, потягиваясь. В бутылке еще оставалось как раз на ночь, а сейчас к Лерке, там тоже выпить подадут, не без этого же! И уже примирительно он сказал: — Ты вот что, Катюха. Ложись-ка спать, намаялась, поди, сегодня. И ни в какой ужин к ним не иди. Закройся, вон крючок. Будут они там над тобой изгаляться, а ты девка простая, еще заревешь. Так что сиди здесь. Есть захочешь — вон полный холодильник забитый. Плитку умеешь включать. Все при тебе. Кофей вон даже. А я к Лерке схожу, надо посоветоваться…

Он думал, как пройти к Лерке — вдруг не пустят, но прошел свободно, хотя малый за стойкой, где написано «администратор», подозрительно посмотрел на него, но ничего не сказал: конечно, куртка у Санька и приличная вроде бы, а не такая, как у тех, кто здесь ходит.

Как только Лерка закрыла дверь, сразу бросилась к Саньку:

— Ну, рассказывай!

Кое-как, с вопросами Лерки, с ее догадками и подсказками он все же обсказал: и как встретили, и кто есть кто, и про старшую хозяйку, и про жену этого Алека, которая как домработница, и про патлатую, и что Катька сидит, как мумия, и молчит, и уже соплями шмыгает, боится он, что до рева недалеко. Он еще сказал, что Алека она приняла за братца…

И, рассказав все это, Санек опять как-то напугался и тихо спросил Лерку:

— Лер… а может, мне того… свалить?

Та молчала и думала что, наверное, Санек прав и ничего тут кроме лажовки не получится. Опять они в дерьме будут, как и прошлый раз с Марьей, когда Маринка все по полочкам разложила. Тут эта баба Алиса — конь с яйцами, чувствует Лерка это, чувствует, и как бы с ней не проколоться…

Но Лерке очень уж хотелось всем отомстить — вдруг вот кортить стало — как хотелось! Чтоб эта мадам заграничная узнала, почем пуд лиха! А то ей все можно! Почему? А Лерке — нельзя?! И Маринке было нельзя! Как попробовала с ними связаться, так и жизни решилась. Лерка тут испугалась немного, но потом прошло — она здесь не одна, Санек какой-никакой, но мужик не хилый!

— Слушай сюда, — сказала она Саньку строго, — никуда ты не сбежишь, не за то боролись. Ну, получишь ты еще пару разов по двести баксов — у старухи ведь не банк! — и все дела. И засядешь опять в нищете! А тут надо так сделать, чтоб они забоялись раскрываловки и платили за эти дела. Старуха ведь от жалости к тебе и Катьке дает, ей Сандрик откидывает. Понял? Или не понял? Чего молчишь? Забоялся? Волков бояться — в лес не ходить! А мы в самый тот лес и попали — к волкам, так что ж, теперь отступаться? Офигел? Кишка тонка?

Санек расстроился — эк она его костерит! Зараза! А верно ведь говорит — так они с гулькин хрен получат от бабки, а так… Может, тысячи огребут, тем более Наташка приедет…

И он пробурчал:

— Ну чего ты расходилась? Я что, я ж не отказываюсь. Так, примериваю, как лучше…

— Знаю, как лучше, я, — сурово сказала Лерка, — ты меня слушай и вникай! Я себе худого не хочу, правильно? А мы с тобой два сапога, значит — и тебе обломится.

Санек возмутился:

— Как это — мне обломится? Я — главный человек!

— Да главный ты, главный, успокойся, — бросила небрежно Лерка, а сама думала — говорить Саньку об отношениях сынка и мамаши?.. Нет, не стоит… пока… Потом вдруг развеселилась и предложила Саньку как следует посидеть.

Санек, конечно, согласился — ничего, завтра похмелится и возьмется за работу как новенький.

Папаня распивал спиртное в номерах, а Катька сидела одна ни жива ни мертва, боялась каждого шороха за стеной, а шорохов там была уйма. И голоса, и в дверь стучали — Инна эта, что-то кричала Лизка, патлатая девка. Она Катьке — непонятно было — понравилась ли? Вроде нет, а вроде — да. Захотелось вдруг Катьке стать такой же, как она, эта Лизка, — худючей, вертячей, разговаривать с капризами, гордо. И чтоб патлы такие были. Катька тихонько подошла к зеркалу и увидела там девку, довольно плотную, с маленькими глазами, курносым носом, толстыми щеками и какого-то непонятного цвета волосами.

Разве может такая понравиться братику?.. Катька обкапала кофту слезами и пошла на место сидеть, ждать отца. А его все не было. Она и свет не зажигала…

Тут в дверь тихо заскребли, Катька подумала, что пьяный отец, и спросила:

— Папанька, ты?

— Я, — прохрипело за дверью.

Катька споро вскочила и откинула крючок; за дверью в накинутом полушубке стояла патлатая Лизка и смеялась:

— Здорово я тебя надула? Я видела, как твой отец ушел и еще не вернулся. У нас уже поужинали и в лото играют, я сказала, что спать пойду, а сама — сюда. Здорово, да?

Катька онемела: отец узнает — мало ей не будет. Он же сказал: «Никого не пускать!» — а она…

Лизка почувствовала ее неуверенность и змейкой проскользнула в комнату. Огляделась и сказала:

— А здесь вполне ничего! Давай включим газ. Я кофе принесла и еще кое-чего, — она выхватила из кармана бутылку темного стекла и сказала хвастливо: — «Кьянти», я его очень люблю, а мать вечно прячет, но забывает, где, а я знаю и беру, когда надо. Она все равно на отца подумает. А ты чего как больная? — Все это Лизка выпалила скороговоркой, успев за это время зажечь газ от зажигалки, включить электропечь, кинуть на стол пачку заграничных сигарет и поставить темную бутылочку, вытащив из кармана еще два огромных яблока.

Катька как завороженная смотрела на Лизку, она не успевала даже о чем-либо подумать — такая та была скорая. Лизка подтащила кресло к столу, уселась в него, положив ноги на край стола, и снисходительно предложила:

— Садись, чего стоишь, как чучело огородное. А то я тебя так и прозову — чучело! — И она громко захохотала. Катька не посмела ослушаться патлатой и присела, у них в доме никогда не говорили «садись», а всегда — «присаживайся», потому что папка шутковал: «Садятся в КПЗ, а в дому присаживаются».

А патлатая приказывала:

— Давай малость тяпнем и поговорим. — Налила рюмки, Катька поняла, что «тяпнуть» — это выпить, и выпила, без удовольствия — кисло и противно!

Лизка же болтала, как нанятая:

— Я сразу поняла, что твой папаша за водкой пошел, но куда пропал? Знакомые у вас тут, что ли?

Катька закручинилась. Девка эта, Лизка, непонятная, и говорит все с вывертом, Катьке ее не догнать. Молчать, выходит, тоже нельзя, а что говорить? И папка не идет! У Лерки этой пьет, наверное…

Лизка этот испуг приметила:

— Ладно, не боись, дурочка, ничего я тебе не сделаю. — Помолчала и добавила: — Пока. Вы откуда приехали, я забыла?..

Катька знала, как надо отвечать, но слово, название, вылетело у нее из головы — из-за вина, Лизки этой, страха… и она молчала. Тогда Лизка сказала:

— Ладно, я знаю — из Костромы, — и уставилась на Катьку, как змей. Катьке подумалось, вроде бы не из Костромы, но что не из Супонево, она знала точно. Раз эта окаянная Лизка говорит, значит, так оно и есть.

И Катька мотнула молча — опять же! — головой.

Лизка прямо покатилась от хохота:

— Ой, — орала она, — ой! Не знаешь, откуда, не знаешь! Врете вы все! Я это сразу про вас с папашкой поняла! Брехаловка!

И тут Катька, не выдержав, заревела, зарыдала, завыла, как она умела, из-за того, что обвела ее вокруг пальца эта девка и что она и впрямь не помнит, откуда они приехали, и главное — папаня отправит ее в Супонево и не даст посмотреть на братика.

Лизка опешила от этого утробного горестного воя. Она подошла к Катьке, дернула за рукав:

— Слушай, ты, придурочная, чего ревешь? Да наплевать мне, откуда вы приехали! Я просто так, для развлечения! Скучно…

Но Катька уже приходила в себя, то есть, конечно, не приходила, но старалась изо всех сил прекратить рев — боялась отца и Лерки. Но пуще — Лизки, та просто загоняла Катьку в угол, и она не могла понять, что и как ей делать, что и как отвечать.

Что было бы дальше, неизвестно, но из сада раздался зов Инны:

— Ли-иза! — В ночи он был особенно отчетлив и странен…

А Лизка подхватилась, прошептала быстро:

— Я скажу, что у вас была, ты и твой отец — дома, ага? — и убежала, оставив на столе и бутылку, и сигареты, и зажигалку. У Катьки не было сил после этого гостеванья, но она все же стащилась со стула, спрятала бутылку и остальное себе под матрац, в раскладушку, которую уже приготовила ко сну.

Вскоре пришел отец — вдугаря. Еле вошел в дверь и повалился на тахту не раздеваясь. Катька умирала от ужаса — их завтра же прогонят! Ладно — прогонят, век бы тут всех не видать! Но братик!

И Катьке впору снова начать было реветь, но она сдержалась. Страшно. Мамка далеко, в Супонево, где все привычно и понятно, а они здесь…

Вздохнув, она посмотрела на пьяного отца — ну зачем он так? Ведь увидят завтра, что он с похмела… Болела душой за отца Катька.

* * *

С утра уже Санек по приказу хозяйки валил засохшую сосну, рубил, пилил с Катюхой, колол — для печки немецкой на кухне нужны были дрова. Алиса, конечно, заметила, что он с похмелья, но ничего не сказала, а нагрузила его, как могла, верно решив, что если он все сделает, то ей заботы мало — будет он пить по вечерам или нет. Лишь бы с утра работал.

А Санек, матерясь и проклиная всех на свете, а пуще Марью и Лерку и, конечно, Алису, работал до черных кошмариков в глазах, и когда их с Катюхой (которая мыла полы в другом доме для гостей) позвали обедать, то Санек сказал, что Катюха обед сготовила и они будут есть там.

Хотя Катюха никакого обеда не готовила, естественно, но сварили картошку, заправили тушенкой и поели, потом еще налупились хлеба с колбасой от пуза. Там и не поешь ведь в радость.

После еды Санек завалился на тахту, поставил рядом на пол бутылку, банку с шпротами и чувствовал себя на седьмом небе: пей — не хочу, никто слова не скажет. Впереди — огроменные бабки. Сейчас у него свой дом, хоть на полу валяйся. Век бы так жить! А может, еще и будет такое?.. И тут Катька прервала его сладкие мечты:

— Папк, — сказала она шепотом, — а чего ты братика вовсе не любишь?

Санек обозлился — вот дался он! Вечно встрянет не в склад.

Он сел на тахте, налил стаканчик, выпил, крякнул, закусил и наставительно ответил:

— А чего мне его любить? Ты сама-то сообрази! Я его не видел никогда! И знать не знаю, и знать не хочу. — Он покачал головой. — Ну, дуб мореный, ну, дура выросла! Откудова ей, этой лю-юбви, как ты говоришь, взяться? С какого дерева спрыгнуть? — Он внимательно посмотрел на Катьку — та сидела, опустив голову, сжав руки на коленях, — ни дать ни взять монашка! Неуж из его пьянок такая получилась? Да врут те врачи! Просто трехнутая — бывают же такие, вот теперь на его голову такая взялась!

Катька сказала:

— Так ты только из-за денег с ним видаться хочешь? Значит, мы тут только из-за денег? — и Катька взглянула на него вдруг ставшими большими глазами, полными слез.

«Тьфу ты, зараза! — подумал Санек. — Ведь реветь начнет. Этого не хватало!» И Санек стал выкручиваться, как умел, трудно ему было, и хмель уже все застлал своим теплым одеялом.

— Да ты, Катька, перестань. Чего ты? Это я счас так, а увижу — все и всколыхнется, сын ведь… Мать у него — баба поганая! Ты ее стерегись! Она сюда приедет, из-за границы, вся из себя! Она что хошь сделает! Всегда такая была… Может, и Сандрик в нее пошел? И его стерегись, Катюх… — Вдруг пришла ему в голову мысль, что Катька ничего не знает, не понимает и сдуру может к этому Сандрику кинуться как к родному, она ведь простая — проще некуда! И он наказал строго: — Без меня к нему не подходи. Поняла? Я вот с ним переговорю, тогда… Поняла, Катюха? — Она вроде бы кивнула.

Санек продолжал поучать:

— Деньги… Конечно, деньги! А как же? Вон, смотри, как они живут? А как мы живем? Как мать на ферме ломит? Думаешь, мне, что, легко? — Саньку стало себя ужасно жаль, и голос его задрожал. — Я, может, и пью с этого! А с чего же? С жизни такой! — Он уже говорил навзрыд. — Они не обеднеют от того, что дадут нам маленько, отстегнут от своих мильонов! Вспомни, Катюх, как баушка Марья зеленые отслюнивала? Ей дать двести зеленых — ничего! А мы на них сколько жили?

Санек устал от такой длинной речи и уснул, не раздевшись, не спрятав бутылку… Катька, хлюпая носом от жалости, стащила с него валенки, прикрыла одеялом, поставила в холодильник остатки водки, потушила свет и села у оконца — мечтать о встрече с братцем и теперь еще жалеть отца. Она вдруг подумала, что это все Лерка отца подговорила и подучила, сам бы он не стал… Ненавидеть Катька не умела, но вот к Лерке испытывала что-то близкое к ненависти.

А на большой даче шел званый ужин. Приехала Светлана Кузьминична, и это всех взбодрило — кого как. Игорь захорохорился — как же, она, Светлана, знала его послом, молодым деятельным мужчиной, ее муж был подчиненным — и это согрело Игоря, будто снова вернулись те годы.

Алиса пылала любопытством, и ей не терпелось остаться вдвоем со Светланой и снова поговорить обо всем том.

Алек же помрачнел. Он заново переживал свою жизнь с Натальей, все свои боли и обиды тех лет.

Инна была на «нерве». Она не понимала этого сборища, которое устроила Алиса. Инна не любила свекровь. За вечную фальшь и глубочайшее равнодушие ко всем и всему, что не касалось ее самой и Алека.

Инна чувствовала, что добром все не окончится. Приедет Наташа… К ней она до сих пор ревнует Алека… Оказалось, что у Наташи есть первый сын, которого она бросила как котенка… Только что не утопила. Инна не могла этого взять в разум. Она не представляла встречи с Натальей. Встречи с этим ее сыном…

А Лизка прямо подпрыгивала от удовольствия! В этом, да, наверное, и во многом другом Лизка была в бабку Алису: своей любовью к удовольствиям, любопытством и широким диапазоном нравственности. Она уже все, что могла, подслушала: знала, что у отца была еще жена, но это она знала и раньше, теперь узнала, что у этой жены, которую в раннем детстве хотя и видела, но не помнила, есть сын. И что он родился как-то тайно, что ли, и что его вроде никто не видел. Об этом ночью говорили родители, а ведь Лизка ночами спала мало: она бродила по дому, свободная ото всех и счастливая, и слышала все. Лизка задумалась: как бы ей узнать побольше?.. Во-первых, надо сейчас скромно подняться и пошуровать у отца в письменном столе, наверняка там найдется фото этой Наташи. В их семейном альбоме фотки не было, не могли же они все уничтожить? О том, что Наташа — красавица и посол, Лизка тоже знала от бабки, которая всегда обо всем вопила — не умела Алиса говорить шепотом. Во-вторых… Лизка задумалась. Вдруг ей в голову пришла еще одна мысль. Что это за парочка прибыла к ним на работы? Эта деревенская дура не знает, откуда они родом и откуда приехали, Лизку не только позабавило, но и заставило стать в стойку.

А разговор за столом как раз коснулся этих двух. Алиса сказала мимоходом:

— Да, Светочка, Марии вашей племянник или сосед, я не поняла, здесь, у нас, со своей дочкой. Он, по-моему, пьяница, а девочка — тупая и недоразвитая… Что — так уж их стало жаль вашей Марии?

Светлана, занятая, как всегда, мыслями о Наташе и что с нею будет, не придала значения этому сообщению — да, она сделала любезность Марии Павловне, потому что обязана была это сделать, а кто там и что — ей безразлично. И она ответила, что не знает, кто это, но Мария горячо ее просила, и Светлана поняла, что эти люди ей не безразличны…

Светлана сказала, что, по всей видимости, Сандрик приедет завтра. Алиса завибрировала от любопытства и предвкушений.

Завтра с утра она прикажет этой девке вымыть большую дачу, а ее папаша утром пусть подкрасит двери — краска кое-где облупилась. Алиса почему-то с необъяснимым трепетом ждала этого Сандрика, ей было и любопытно, и страшновато чего-то, и мыслишка у нее была: если он окажется таким, каким его описывала Светлана, то… то можно будет… и… Лизка уже почти взрослая, хорошо, если у нее уже сейчас появится жених не из самой плохой семьи: она как-то напрочь забыла, что он — подкидыш. Это ее не волновало. Главное, что пришла идея и можно было развить бурную деятельность…

Такие тихие страсти и страстишки кипели за милым светским столом.

Наконец настали вечер и усталость. Светлана пошла ночевать в маленькую дачу, она сама туда захотела, и Алиса ядовито подумала: «Светочка захотела «к себе!» — ведь маленький домик был Гарькин, а значит, в какой-то мере Светланин и Наташин. Алиса, хоть и была утомлена, принялась составлять план «сведения» Сандрика с Лизкой в том, конечно, случае, если Сандрик понравится самой. Убивалась одновременно сотня зайцев! И главный «заяц» — Лизка — будет пристроена, не будет раздражать, успокоится, и что не менее важно, Инна как бы останется одна, без «довеска», и с ней справиться можно будет даже формально легче, естественно, если Алек и Наташа… Тут Алиса все-таки решила спать, потому что этот вариант она просчитать не могла.

Лизка тоже не могла заснуть от возбуждения. Она утра не могла дождаться, чтобы найти эту балбесину Катерину и вытрясти из нее все, что возможно. И тем более, что завтра должен приехать этот знаменитый Сандрик! Она перекинулась на одежки. Что ей надеть? Перебрала в уме все и остановилась на велюровых джинсах и белой простой широкой блузе (ну, прямо скажем, не очень-то простой), а на ноги она наденет мятые кожаные ботиночки на тонюсенькой подошве, с белыми носками, а волосы расчешет и закалывать не будет. И легкий макияж. Вот всем этим она утром и займется. Скорее уж наступало бы это утро!

Светлана ворочалась в постели, даже не надеясь на сон. Завтра приедет Сандрик, совсем скоро Наташа, и для нее, Светланы, начнутся мучения — она себя не переделает: будет за всем и всеми следить, анализировать; все, конечно, будет не так, как она хочет, отловит чей-нибудь не тот взгляд, и этого ей хватит еще на бессонную ночь! Но и не быть она здесь не может — все же чему-то сможет помешать, что-то подтолкнуть…

И кажется, Алиса — ее сторонница…

В домишке для прислуги громко храпел подпитой Санек и сидела как замороженная Катька, которая вообще ничего не представляла, а ждала утра, чтобы приехал братик и она его хоть бы увидела, потому что отец не велел подходить к нему без спроса.

Раскрылось долгожданное утро.

Лизка его проспала, и теперь металась в поисках своих вещей, которые запихивала вечно куда попало. А ей еще надо было ухватить дуру Катьку!

Инна трепыхалась на кухне с завтраком.

Санек прискакал с утра и ждал со страхом хозяйку, потому что наконец понял, что его запросто могут прогнать, и что он будет делать? Как сюда пройдет, если пускать не будут? Не на морозе же ждать Сандрика?

Катька была одета, обута и ждала; он сказал, что зайдет, скажет, а около большой дачи не показываться.

Алиса тоже наводила красоту — выбирала из всех халатов халат и укладывала свои непокорные волосы в прическу.

Мужчины же просто ждали завтрак.

Когда Алиса наводила последние штрихи, к ней поднялась Инна и сказала, что внизу Алису уже давно ждет Алексей.

Санек сидел на маленькой террасе, и у него был вполне пристойный вид: он чисто выбрился, причесался с водой, промыл физиономию, почистил зубы — все это он делал довольно редко… Надел чистую рубашку. Алиса отметила это. Она сказала, что сегодня ей нужны чистые дорожки — как летом, и чтоб присыпаны песком и сделан бордюрчик из кирпичей, а то снег все равно все завалит. Кирпич в сарае, песок в гараже. А девочка должна заняться большой дачей, — паутины куча, пыли по углам — тоже, и все ковры и занавесы надо вычистить на снегу.

Отдав приказания, Алиса пошла к Светлане звать на завтрак и задать ей наедине вопрос, который возник недавно и требовал ответа. Как это она не сообразила тогда? А вопрос был такой: кто же сейчас Сандриков папаша и не появляется ли он хоть когда-нибудь на горизонте?..

Светлана несколько нервно ответила, что нет, не появляется и, собственно, чего ему появляться? Он не знает… Он, кажется, подполковник и служит где-то на Дальнем Востоке… — Алиса была довольна — далеко, военный, наверное, и дети, и семья… О Наташе и думать забыл. Он не страшен. И она весело заговорила о делах насущных, сегодняшних, подготовке к празднику.

Позавтракали быстро, потому что каждый был взбудоражен своим.

Лизка от нетерпения елозила по стулу — ей скорее хотелось встретиться с балдой Катькой. И тут она услышала из уст бабки Алисы:

— Лизонька (ага, будет какая-нибудь пакость, всегда так, если — «Лизонька»…), сегодня эта девочка, ну, дочка Алексея, будет прибирать здесь, у нас, помоги ей хоть немного, нельзя же изображать из себя господ…

Лизка скроила скромную рожицу и ответила, потупя очи:

— Хорошо, бабушка, я помогу, мне все равно делать нечего…

Светлане Алиса предложила пойти прогуляться по лесу — они подышат настоящим озоном — Светлана такая бледненькая! Но Светлане было не до озона, скоро приедет Сандрик. А там Наташка!.. О боже! Поэтому она слабым голосом попросила отсрочки с прогулкой, сказав, что плохо спала на новом месте и сейчас, пожалуй, примет таблетку и выспится…

Алиса немного расстроилась, ей так хотелось еще посплетничать, пообсуждать разное… Но ничего не поделаешь, придется занять себя делом — она пойдет и приготовит постельное белье, принадлежности в ванной, обговорит меню обеда и ужина с Инной — дел много!

Лизка, натянув на свою белоснежную блузку толстый свитер, собралась бежать к Катьке, тем более, что ее папаша торчал далеко в саду, в другом конце, таскал кирпичи из сарая… Она сбежала по лестнице и нос к носу столкнулась с Катькой, которая тащила ведро горячей воды в холл, где надлежало ей драить пол.

— Ты здесь? — удивилась Лизка.

— Здесь, — эхом откликнулась Катька, принимаясь за дело. Вид у нее был замкнутый и настороженный. Тогда Лизка решила подмазать ее:

— Ты знаешь, Кать, — сказала она, — я тебя ищу. Мне бабушка Алиса велела тебе помогать. Давай я возьму еще тряпку, и вдвоем мы быстро вымоем, а потом почистим ковер в саду… (Там-то она и захомутает балду!)

Вдвоем они быстро вымыли холл и перешли в гостиную — Лизка нисколько не устала, просто ей хотелось поскорее закончить с этой нудиловкой и уйти с «паластом» и Катькой в сад. (Теперь ковры она будет называть не иначе как паласты! Ха-ха!)

Катька совсем выдохлась, и Лизка, увидев это, предложила перекур. Она крикнула на весь дом, что первый этаж готов и они полчаса отдыхают.

Девчонки вышли в сад — весь в снегу, он сверкал. Солнце, показавшееся из-за туч, летним теплом пахнуло на них, а снег стал будто и не снег, а россыпь бриллиантов.

— Хорошо! — завопила Лизка и бухнулась в сугроб. Катька стояла рядом, непонимающе глядя на нее и думая, что девка эта — бешеная. Охолонется счас, потная, и захворает…

Но Лизка уже вскочила, отряхнулась и сказала:

— Пойдем к тебе, посидим. — Катька молча поплелась к дому.

Они вошли, и Лизка спросила:

— А выпить здесь нету? — На что Катька также молча достала из раскладушки вчерашнюю бутылку, которую оставила Лизка, и сигареты с зажигалкой.

Лизка охнула:

— Ну ты, Катька, — дру-уг! Будешь? — спросила она, щелкнув пальцем по бутылке. Катька кивнула, ей нравилась эта бешеная девчонка — не чинится, не выступает, как с ровней, с ней, Катькой из Супонева… Только бы не проговориться, что она из Супонева!..

Лизка разлила по рюмкам ликер, и они выпили. И тут Лизка приступила издалека к своим целям — зря, что ли, она сегодня полы мыла?

— Кать, — сказала она, закуривая, — ты мне нравишься, честно. Хорошая ты девчонка… Давай будем подругами, а? А то тут никого нет. — Лизка загрустила — и картинно, и искренне, она действительно была здесь одна, и ей иногда становилось просто до дурноты тоскливо, но, конечно, Катьку она бы в подруги не выбрала. — Ну как? — снова спросила она, — по рукам? Друг?

Катька совсем растеплелась. Лизка ей нравилась все больше — никакая она не обезьяна патлатая, а красивая, вон кудри какие и глаза, а что худыщая, так войдет в тело, как мать говорит… А чего им не дружиться? Но пока молчала.

Лизка, видя, что Катька размягчела, налила еще по рюмке и будто так, продолжила:

— Бабка Алиса вас взять надолго хочет… Видишь, сколько у нас работы? Она мне говорила. Если твой отец согласится, ты могла бы здесь и до лета прожить, а может, и лето… А если отец куда-то устроится на работу, так ты останешься, чего тебе?

Катька даже зарделась от радости — здесь жить! Да она бы век здесь жила! Работала бы на них — не разломилась! И свой дом имела… Ну, не свой… Но никто бы ее отсюда не выгнал, если бы она как следует трудилась. Катька прокашлялась и ответила:

— Давай. Будем дружиться… А жить здесь — я не знаю… Как отец…

Но Лизку уже понесло:

— Да мы его уговорим! Что ему — жалко? Да и он здесь может жить, даже если работать устроится! Можно в пансионате работу найти! А у нас этот дом вообще пустует. И мне веселее! Мы с тобой на речку будем ходить! За грибами! Здесь их полно! Вот здорово будет!

Катька смотрела на нее с восхищением — она почти полюбила эту девчонку, непохожую на их супоневских. Но Лизка понимала, что если она хочет что-то узнать, то надо «гнать картину» полчаса, наверное, уже прошли, и Катьку скоро снова захомутают, и не дай бог Алиска-крыска пойдет их искать!

Лизка села на пол, на «паласт», и сказала:

— Садись, здесь удобно. — Катька послушно села на пол, и тогда Лизка будто невзначай спросила:

— Алиса говорила, что за вас просила через Светлану — Марья…

Катька похолодела:

— А ты Марью знаешь?

— Конечно, знаю, — заявила Лизка, пуская кольца дыма в потолок и уже лежа на «паласте».

Катька соображала. Получалось у нее это туго — значит, Лизка знает баушку Марью и знает про братика… Чего ж они скрываются-то тогда?

И она спросила, потея от страха и радости:

— А ты Сандрика знаешь?

— Знаю, — сказала Лизка, просто подпрыгивая внутри от радости — не зря она решила раскрутить эту балду! Значит, в их приезде что-то кроется, но что?

— И знаешь, что он — мой брат? — спросила Катька, понимая и не понимая, что она говорит, но жаждая погордиться перед Лизкой.

Лизка содрогнулась:

— Как??! — Но взяла себя в руки и ответила безразлично: — Конечно, знаю. Только я одна знаю, поняла? — и строго посмотрела на Катьку.

Но тут от большого дома раздался недовольный Алисин крик:

— Девочки, вы где? Почему ковер валяется на снегу нечищеный? Лиза! Это ты, я знаю! — Голос приближался, и девчонки выскочили из дома. Лизка прижала палец к губам — молчи! — и они помчались было к дому, но тут зазвонил звонок калитки, и Лизка, которая на цепочке, носила ключ от калитки, свой собственный, крикнула:

— Я открою!

Катька стояла на тропинке, а Лизка открывала калитку. Открыла. И замерла. За калиткой, чуть улыбаясь дежурной вежливой улыбкой, стоял совсем молодой человек ослепительной, как показалось Лизке, красоты. В короткой кожаной изумительной куртке цвета нежного кофе, такого же цвета велюровых джинсах, с сумкой на плече. У него были совершенно белые волосы, тонкие брови, нос с еле заметной горбинкой и светлые серые глаза…

— Скажите, я сюда попал? — все улыбаясь, спросил он совершенно необыкновенным голосом — нервным, то ли высоким, то ли низким, вибрирующим. — Это дача Черниковых?

Лизка как встала — дура дурой — не лучше Катьки! — так и стояла у калитки, не отодвигаясь, не приглашая войти, не отвечая, а глядя во все глаза, просто вылупив их на этого неземного ангела…

Он рассмеялся:

— Девушка, вы немая? Глухая? Или, может быть, то и другое?

Лизка пришла в себя. Сандрик! Этот человек не может быть ни кем иным. И она сказала:

— Я не глухонемая, а просто дура. Меня зовут Лиза. Дача Черниковых, и я Черникова… — И отошла, пропуская парня в сад. Он сказал:

— Спасибо, Лиза, а то я уже испугался, что напутал, как всегда, и зря потревожил больную девушку…

Лизка расхохоталась, хотя ей этого совсем не хотелось, и сказала:

— Идите прямо, никуда не сворачивайте, а я сейчас… — Она увидела еще один дурной столб — Катьку, которая, правда, не загораживала тропинку, а сошла в снег, но вид у нее был, как кирпичом по темечку ударенный, она смотрела — как больная — на парня, и он, проходя мимо, сказал ей:

— Добрый день. — Катька, конечно, не ответила. Когда Сандрик скрылся за деревьями, Лизка зашептала Катьке:

— Это же Сандрик, твой брат! Чего же это вы друг друга не узнали? Скрываетесь?

Катька вообще ничего не могла сказать — так потряс ее весь вид Сандрика — богатого, красивого и такого далекого от них — папани, ее, мамки, брата Витька… Может, папаня врет? А бабушка Маня? Она-то не врет… Так что же тогда? Разве такой когда признает их? Никогда. Поняла Катька, и ей захотелось умереть. Сейчас. Тут же. На этой тропке. А она еще гордилась перед Лизкой — Сандрик, мол, ее брат! И та стоит теперь и спрашивает. Катька думала, как бросится на шею братику, как они пригласят его в Супонево! Пойдут по деревне гулять, и Катька каждому будет говорить: вот мой старший братик… Сейчас она докумекала, что ничего такого сроду не будет.

Лизка видела Катькину опешенность и понимала, что сейчас от нее можно многого добиться, но… Но ей не терпелось нестись в дом и смотреть на Сандрика и слушать, что он говорит, и показать ему, что она не такая уж дура и… В конечном итоге Лизка призналась себе, она влюбилась и хочет выйти за него замуж.

Но все же, посмотрев на Катьку, горестно продолжавшую стоять в снегу, она опять спросила:

— Ну что? Он тебе — брат?

И Катька, уже ничего не понимая, ответила:

— Не знаю… — Она и вправду не знала — брат ли ей этот прекрасный молодой человек. Не мог он быть ее братом! Бабушка Маня — заполошенная от старости, вот и все.

Лизка завопила:

— Трепанулась! — Она хотела тут же поставить Катьку на место, но вдруг поняла, что Катьку еще можно трясти и трясти, потому что, как говорит ее бабка Алиса, не самая глупая из женщин, нет дыма без огня… — Ты что, в него влюблена? — спросила она вдруг.

Катька взъерепенилась:

— Ты че, Лизка, рази же можно в своих родных влюбляться?

Лизка махнула небрежно рукой:

— Какой он тебе родной, когда ты сегодня его в первый раз увидела? Ладно, об этом потом. Давай собирай кости, и пошли!

Лизка бойко заплясала к дому, Катька потащилась за ней.

Когда на террасу большого дома вошел незамеченный никем Сандрик, все сидели за столом, попивая необязательный, но такой приятный предобеденный чай. Инна отдыхала от готовки, сегодня она превзошла себя: Алиса велела сделать что-нибудь эдакое, все ждали Сандрика почему-то с утра, а он приехал после полудня, и общество расслабилось. Алиса была погружена в свои мысли и идеи, которые она обкатывала то так, то этак.

Светлана вязала, но мысли ее были с Наташкой и будоражила неясная тревога. Болтал телевизор, Игорь иногда, не отрываясь от газеты, бурчал что-то. Алек находился, как почти всегда теперь, в тоскливой прострации.

И тут вошел Сандрик. Он несколько приостановился, увидел Светлану, и она его, и она закричала:

— Сандрик, боже мой! А мы ждали тебя теперь уже завтра!

Она бросилась к нему и обняла. Уже минутой позже подумала, что не стоило бы проявлять такие чувства на виду у всей семейки, но в тот момент она так рада была его видеть, просто счастлива!

А за столом настал минутный шок. Алиса просто обалдела от Сандриковой привлекательности, даже больше — красоты, элегантности, достоинства. «Боже! — подумала она, — какой очаровательный мальчик!» И отметила, как Светлана бросилась к нему, и ей вдруг стало обидно за Гарьку, за Алека — за своих мужиков, так ловко обведенных этими двумя вроде бы такими тихими и скромными женщинами. А-га! Скромными! Только одна родила чуть не подростком, а другая все это покрывала и сплавила ребеночка своей подружке! Но к Сандрику это не относилось. Он вызывал только восхищение, правда, если честно, то смешанное с завистью. Алиса мельком глянула на Алека — несколько уже обрюзгшего, потяжелевшего и постаревшего, и ей стало больно за сына. «Каков же отец Сандрика, — подумала Алиса. — Наверное, тоже красавец! — решила она, и сердце ее сжалось. — Нет, не вернется Наташка к Алеку…»

Алек и Инка смотрели во все глаза. Алек — с чувством неприязни, все растущей и растущей — будто перед ним был не сын Наташки и кого-то, а сам этот кто-то, кого она любила… Инна же подумала, что правильно сделал Алек, что бросил эту лживую девицу! Не знал ничего, но чувствовал, наверное, и потому так и бросился к ней, Инне.

Тут вскочила и Алиса и бросилась к Сандрику и Светлане, вся сияя.

— Так вот вы какой у нас, Сандрик! Сказочный принц! Светочка, я поздравляю тебя с таким внуком! Сандрик, я бывшая свекровь вашей мамы. — Она замолчала и протянула обе руки Сандрику, который взял их и поцеловал. Алиса была в наивысшем восторге — такой светский мальчик! — И сказала: — Меня зовут Алиса, — снова скокетничала она, как мешала Инна! Если бы не она, Алиса бы развернулась, в этом мальчике чувствовался настоящий мужчина, и с ним хотелось кокетничать.

— А это, — она обернулась к столу, — все наши и ваши — да, да! — родственники. Алек, мой сын, муж вашей мамы, бывший муж. Это его жена — Инна… — Она не успела представить Игоря, как влетела Лизка и сразу же уставилась на Сандрика.

Алиса сделала нарочито строгое лицо, а сама быстро оценила Лизку: ничего, ничего, даже хороша — раскраснелась, глаза красивые, волосы — блеск, одета стильно, и сказала:

— А это наша Лизочка-ветреница! Моя внучка, дочь Алека и Инны. Лиза! — обратилась она к ней со всей строгостью, — что ты влетаешь, как самолет? Что случилось? К нам приехал в гости Сандрик, твой, можно, наверное, так сказать — сводный брат…

Лизка тихо ответила, все глядя на Сандрика:

— А мы уже познакомились, в саду. — И Сандрик, до сих пор молчавший, ответил мягко и мило:

— Да, Лиза мне открыла калитку и… — Тут вступила Лизканахально и громко:

— Я так обалдела, что не могла сказать — туда он пришел или нет! И он подумал, что я — глухонемая! — и захохотала. Она хохотала так заразительно, что засмеялся и Сандрик, и улыбнулись все. И каждый подумал — какая удачная пара! Только Инка расстроилась — она увидела, что Лизка вне себя от этого Сандрика! Она же еще ребенок! И этот… незаконнорожденный… Брошеный, подобранный… Она вот Лизку никому не подбросила!

Наконец все уладилось (Игорь был достойно представлен, но сам он как-то плохо понимал, кто такой Сандрик, Алиса что-то ночами гудела ему, но он спал). Алиса повела Сандрика показать его комнату, но их догнала Светлана и просительно сказала, что в маленькой даче ей немножко одиноко, и она бы хотела, чтобы Сандрик жил там.

Алиса была недовольна: ей-то хотелось, чтобы Сандрик жил здесь. Они пили бы вместе утренний кофе, и Алиса в беседах узнала бы чего-нибудь интересненького, хотя… Хотя она чутьем старой опытной жены посла уже поняла, что из этого мальчика много не вытянешь, если он не захочет.

Алиса предоставила решать ему. Сандрик сказал, что, пожалуй, он устроится в маленькой даче, потому что поздно ложится, рано встает и Светлана тоже такая ранняя пташка. Алисе крыть было нечем, и она легко согласилась, хотя прямо-таки была рассержена. Сейчас они уйдут в домик и там засядут. Светочка его скоро не выпустит!..

И в самый разгар уже общей говорильни на террасу вошел — ни много ни мало — истинный папаша прелестного и элегантного Сандрика — Санек из деревни Супонево собственной персоной. Он закончил свой дневной «урок» и прошел на кухню, чтобы сказать Инне, что он сделал и уходит, и сегодня вечером, если ничего срочного, он бы хотел отдохнуть. Но на кухне никого не было, и он прошел на террасу — ему же никто не запрещал туда заходить! Поэтому он совершенно спокойно вошел и стал у двери.

За столом сидело все общество и новенький: белобрысый парнишка, красивенький, как девка, но какой-то то ли занудный, то ли много о себе понимающий. Санек не обратил на него внимания и сказал, обращаясь к Алисе, что все закончил.

Алиса по многим причинам была недовольна, что приперся этот вахлак, поэтому она довольно прохладно сказала, что Алексей может заниматься, чем хочет, она его ни в коем случае не задерживает, и вообще, кажется, с утра тоже дел никаких нет. Она давала Саньку понять, что делать ему здесь нечего.

Санек ушел, в мозгу у него даже не шевельнулось, кто этот белобрысый. Столько они говорили про этого Сандрика, а когда его увидел, то и не тюкнуло даже. Разозлился только на хозяйку — чего это она развыступалась?

Вот приедет его сынок, тут Санек и разделает их под кедровый орех! Ему хотелось выпить стакан и залечь в койку. Надо ведь к Лерке сходить…

Катьку он с утра не видел и не знал, где она, вроде бы полы мыла… Сейчас Катька была здесь, дома, сидела, как всегда, на раскладушке, сцепив руки, лицо у нее было странное — будто что-то в ней болит и она терпит из последних сил.

— Ты чего? — спросил раздраженно Санек. Навязалась! — Чего болит?

Катька посмотрела на него полными муки глазами и не ответила.

— Че молчишь? Доктора, что ли, тебе? Ну!

Катька тихо спросила:

— Папк, а тебе и вправду Сандрик — сын?

Санек опешил — с чего это она? Ума совсем решилась? И спросил:

— С ума съехала?

Катька учуяла, — что папанька не знает, что Сандрик приехал, и сказала ему об этом. Санек плюхнулся на тахту:

— Врешь! — Но уже понял, что Катька не врет, да и не умела она врать, не научилась. И тут представился ему этот белобрысый красавчик за столом — неуж?

— А ты откудова знаешь? — приступил он к Катьке, надеясь все же, что не этот фраер — его сын. Катька ответила слезно:

— Мы с Лизаветой шли по тропке, а в калитку позвонили, она и открыла, и он там… стоит, беленький такой… Краси-ивый… И надетый!..

«Он! Его и Наташкин сынок!»

Голова у Санька стала квадратная: взять в толк не мог, что этот — его сын! Почему-то Сандрик представлялся ему как-то по-другому… Как? Он не знал, не думал, но — по-другому. Не такой чистенький, белобрысый, с гнусной рожей. С таким не поговоришь! Баушка Маня так и говорила, предупреждала… А чего такого воспитала? Чего поджопников не давала? Вот он и вырос! Как к такому подступиться? Санек не представлял, даже про Катьку забыл, которая потихоньку хлюпала, да хрен бы с ней! Лерка бы смогла с таким справиться, может, все-таки с ней?.. Может, вызвать его, ее позвать, ну, и разложит она все этому Сандрику толково, а он, Санек, рядом стоять будет: вот он — отец! Надо так! Забоялся чего-то Санек этого парнишку — больно рожа у него… протокольная.

Катька проныла:

— Папк, ну, скажи, не сын он тебе?.. Вы с Леркой этой обмануть его хотите! Я знаю, и баушку Маню-ю-ю… — и Катька стала подвывать громче. Хотел Санек ей врезать, но побоялся: вдруг завопит, что тогда делать? Поэтому он, собрав в кучку все свои воспитательские способности, сел перед ней на стул и сказал ласково, как только мог:

— Ну подумай сама, Катерина, не маленькая уж, как бы это я к чужой бабке пошел, не зная, что там сын у меня, а? Ведь тетка твоя покойная Марина все знала до точки — подружки они с Наташкой были. Я у Наташки первый мужик был, она сразу и забеременела, а я в армию ушел. Ну, пришел и… — Санек не знал, как здесь сказать: правду? И он продолжил, как уж сумел: — Ну, значит, я после армии отгулял, а потом к ней пошел — она обиделась, плакала и… чего говорить — пошибла меня, а сынка-то уже у нее не было — сдала она его Марье… Ну, потом я на твоей мамке женился, по любви… Может, и не стал бы я… Захотелось на сына поглядеть, ну, и сама знаешь, как мы живем, а Лерка мне сказала, что он — богатеющий, Сандрик-то… Вот оно как.

Катька слушала и перестала выть, слушала, не пропуская ни слова, а когда Санек замолчал, спросила:

— А чего Сандрик Наташку, ну, мать, простил? Выходит, вон он с ними как, а ты — в стороне?

Надо же — пьявка какая, и откуда мозгов хватило? И Санек перестал быть ласковым:

— Вот ты и есть дура, Катька! Я ж женился, жил в Супоневе… Она в загранице! А потом сошлося, через тетку твою, Маринку, увидались.

Санек уже не знал, куда деваться, как в дверь влетела Лерка.

— Вы тут прохлаждаетесь, а там в саду Сандрик ваш разгуливает с этой патлатой! Лизкой!

— Да знаем мы все! — сказал Санек горделиво. — Наконец-то и он Лерку уел. — Знаем. Видались!

Лерка не обратила внимания на то, что сказал Санек, и ласково стала понукать Катьку:

— А ты иди, погуляй, послушай, чего они говорят. Познакомься с братишкой.

Но Катька никуда не уходила, а Лерке с Саньком надо было поговорить наедине.

— Я боюсь, — сказала Катька. — Его боюсь.

Лерка не поняла:

— Кого? Сандрика, что ли?

Катька кивнула. «Вот дурында-то», — подумала Лерка, но вдруг ощутила, что сама боится, а чего? — сказать не может. А если хорошо покопаться, то именно Сандрика. Он приехал, и вдруг стало будто и темнее, и морознее…

Было такое у Лерки ощущение, и потому она больше не стала терзать Катьку, а просто сказала:

— Ну, если боишься, не ходи к ним… Вон, пойди за калитку да походи. Мы с отцом недолго, обсудим один вопрос, и все. Иди, Катюха…

Сказала она это ласково, чем и купила Катьку, ей бы только одно — чтоб ласково к ней люди обращались да не ругались меж собой, не дрались и… не пили чтоб много.

Как только Катька вышла, Лерка сказала:

— Слушай, налей, что ли, душа горит! Подумать надо крепко: этот Сандрик — штучка, не по твоим зубам!

Санек наливал водку в стаканчики и тут же встрепенулся:

— А по твоим?

Лерка, выпив сразу и не закусив, честно призналась:

— Да и не по моим. Но я все ж не на огневом рубеже, как говорится, я могу поспокойней все разложить. Ну, как ты его увидел-то, расскажи!

— Да как… Зашел на терраску, а они все там и сидят. Я начал с хозяйкой базар, на него и не смотрел, еще подумал, что тут за белобрысый, ухажер, что ли, патлатой?.. И он на меня — ноль. (Лерка злорадно хохотнула — зря Сандричек гордится, скоро узнает, кто его папанька родненький!) Ну и пошел. А тут Катька сидит, видела? Как умная. И давай меня травить — да красавчик он, да такой, да сякой, и ляпнула, мол, врешь, папка, он тебе не сын! Вот те и раз!

— Ну, а ты-то что? Неужто с девкой не справился? — прикрикнула Лерка и вдруг подумала, что и все не поверят! И мотать им всем троим отсюда голым и босым! И тут же вспомнила! Молодец Лерка! Маринка рассказала ей, что у Сандрика родинка особая за ухом, как бабочка! Если не вывел! Но сам-то он знает!

— Слушай меня, Санек! У него особая примета есть, понял? Родинка за ухом, черная такая, как бабочка… Запомни! И Катьке своей скажи, чтоб она за нас была, не лихие мы люди, а справедливости ищем! Понял?

Санек кивал и только удивлялся — как это Лерка все знает и помнит?!

— Ну, а чего мне делать? — спросил он ее, потому что совсем не мог взять в толк — что делать, как, когда, чего… В голове муть какая-то стояла, хотелось, ох как хотелось свалить отсюдова домой, к Таньке, так хотелось, что аж тоска за сердце взяла!

А Лерка сказала:

— Завтра. Санек, больше времени нету. Поймать тебе его не трудно — прогуливаться, может, пойдет, но чтоб один, конечно! В общем, секи его завтра и подходи! Ничего не бойся — ты в своем праве! Расскажи, только коротенько, как она родила и бросила, как тебя выгнала, а ты хотел его найти и записать на себя и на ней жениться. Но она, мол, уже в загранку намылилась и тебя чуть не грохнула бутылкой и обзывалась. И что ты его искал и Маринку спрашивал все время, а тебе все шиш показывали. Теперь ты все-таки его разыскал и с сестрой, Катькой, сюда приехал, а прислала, мол, тебя его приемная, Мария Павловна, и что если он хочет, то может позвонить ей и спросить! Понял? Запоминаешь?

Давай я тебе на бумажке напишу коротко, а ты выучи. Ладно, не обижайся, — примирительно сказала Лерка, — я сама бы все забыла, если б мне пришлось! Чего уж там! В общем, ты хочешь чего? Чтоб тебя признали, чтоб он сказал всем, что ты — его отец, а Катька — сестра, и чтоб он поехал с тобой в Супонево — в гости, хотя и живете вы бедно… Денег не проси! — слышишь? — Лерка, гипнотизируя, смотрела Саньку в глаза. — Слышишь?

— Да слышу я, слышу, — разозлился Санек.

— Как попросишь — считай, все погорело. Сам должен допереть. Не захочет он, Санечек, тебя в родственниках выставлять перед этими… Что-то он тут с этой патлатой прогуливался, когда я к вам проскочила, хорошо, ты досточку в заборе сделал! Может, он жениться надумал… А тут ты… Не обижайся, но ты ему сто лет не нужен! Ну и откупится… Денег у него полно. Занимались они с Маринкой делами. Да ладно, не буду, о покойниках плохо не говорят, тем более что девка она была классная! Поплачься, что хочешь, чтобы он наконец родного отца заимел, настоящего. Что, мол, все его любят в Супоневе и ждут! А если он артачиться начнет, брякни — стесняешься отца, мол? Так я, мол, уйду, уйду, мол… Только ты меня, сынок, не бросай… И скажи, что у сестры, у Катьки то есть, в самое Рождество — день рождения… Поздравь, скажи, сеструху… Уж прямее некуда. Даст! Не захочет с тобой светиться! Скажи, что собираетесь домой… А не станет давать, прямо скажи — наплевать: уж тут или пан, или пропал! Скажи, что денег нету ни на что, что, мол, сколько здесь заработаешь, домой отвезешь, они там с голоду пухнут… Ну и все. Не получится, так мы им тот еще праздник устроим! И к Марье рванем. Только не задирайся и не пей завтра…

Лерка ушла, а Катьки все не было, и Санек хотел ее пойти позвать, но почему-то забоялся — вдруг этого Сандрика встретит? Нет уж, завтра так завтра! А сейчас он ляжет спать. И пусть Катька приходит, когда хочет. Выпивка подействовала и длинные нудные Леркины учения — Санек заснул как убитый.

Прогулка Сандрика и Лизки была короткой, и разговор совершенно не клеился. Сандрик отвечал односложно, а сам ничего не спрашивал. Лизка сказала, что завтра прилетает его мама, на что он промолчал. Тогда она сказала, чтобы подлизаться: его мама очень красивая и молодая, все так говорят! И мой папа ее очень любил, а потом они почему-то поссорились, но сейчас в хороших отношениях… На это Сандрик только как-то хмыкнул. Они покурили, причем он не удивился, что Лизка курит, и совершенно спокойно щелкнул зажигалкой. А потом повернул к дому и сказал, что очень устал и хочет выспаться как следует. Лизка осталась ни с чем. Ничего! Она-то знала, что будет делать! Он может сколько угодно молчать и не желать с ней беседовать, но никуда от нее не денется. Втайне Лизка считала себя красавицей. Никуда Сандрику от нее не деться! И она захохотала на весь сад — нарочно! Громко! Гулко!

Часам к двум ночи все угомонились. Погас свет в большой даче, Лизка тихо лежала в своей постели с потушенным светом, то и дело вскакивая и проглядывая окна — ей были видно все со второго этажа, даже домик этих двух проходимцев — так назвала Лизка Катьку с папашей.

Лишь одно окно горело в маленькой даче на втором этаже в комнате с балконом, там, конечно, поселился Сандрик, потому что Светлана заняла одну из нижних комнат. Там света не было. Как хорошо, что на балкон еще ведет лестница из сада: кто придумал — молодец! Ну кто мог такое придумать, как не Алиса!

Лизка встала, натянула кружевные трусики, даже не трусики, а так — полосочки, отец привез их маме, но она такая толстая, что они ей ни к чему, и Лизка их выпросила — на потом, сказала она, и Инна, посмеявшись, отдала. Они были алого цвета! Лифчик она еще ни разу не надевала и не собиралась этого делать. На ноги напялила меховые мягкие короткие сапожки, домашние такие, для холодов, и набросила бабкину любимую шубу, которую заранее вытащила и спрятала в постели. Закуталась в нее. Губы накрасила карминовым цветом и в волосы воткнула красный цветок герани. Очень себе понравилась, похихикала, хотя несколько нервозно, потому что сердце просто выскакивало. Взбила кровать, подложила туда халат, на всякий случай.

Она — взрослая! Девчонки в школе (этот год она не училась, потому что Алиса решила, что Лизка очень слабенькая и пусть подышит воздухом, лучше, чем сидеть в душном классе!), все девчонки, за исключением совсем уж идиоток, спали с мальчишками, мужчинами, а она валяется в постели одна.

И вот теперь Лизке представился случай — нарочно не придумаешь! И к тому же она врезалась в Сандрика сразу, с ходу, с первого взгляда. Он такой красивый и необычный! Вот уж у кого тайн!! Защемило внизу живота. Тихо спустилась Лизка по лестнице, не скрипнув ни одной ступенью.

Вышла в тихий, совсем не морозный, снежный сад. Ни звука. Тишина завораживающая, и охватывает холод сладкого ужаса. А в доме напротив светится окно… Хорошо, что ОН не спит, или плохо?.. Лизка не стала раздумывать: пошла — иди!

Она поднялась по лестнице на балкон. Там лежал снег, но видны следы — он выходил. Дверь в комнату полуоткрыта… Хорошо, потому что Лизка не нашла ключ от балконной двери и решила стучать… Только бы эта Светочка не услышала!

Она глянула в комнату. На тахте, прикрывшись только простыней до пояса, лежал Сандрик — он читал и курил. А на тумбочке рядом с постелью стояла бутылка с чем-то желтоватым. Красивая бутылка, и стаканчик недопитый…

Хорошо он устроился! Она протиснулась в небольшой проем открытого балкона и стала на пороге.

Он сразу увидел ее. Глаза его расширились, и он сел в постели. Молча. Отложив книгу. А Лизка сбросила шубу. И осталась в трусиках-полосках — алых! — и в сапожках. И улыбалась.

Медленной походкой она прошла два шага и присела на его постель.

Она прямо кожей чувствовала, как он посмотрел на ее груди, которые вдруг поднялись, как бы разбухли… Она посмотрела вниз — простыня тонкая, и она увидела, как там, у начала ног, под животом, что-то шевелится и поднимается! Он хочет ее!

Но он тут же, придя в себя, сказал:

— Лиза, что с вами? Вы выпили?

— Не-а, — сказала она, дрожа от возбуждения и безумия. — Мне холодно, — и юркнула под простыню. Она почувствовала свою силу и зашептала:

— Я хочу… хочу… Давай, Сандрик, я люблю тебя… Я без ума от тебя.

— Лиза, Лиза, нельзя… Что вы… — как-то неубедительно говорил он, и его руки стали гладить ее спину, плечи, и, задев грудь, он вдруг с силой сжал ее, и Лизка, опрокидываясь на спину, шептала:

— Ну, иди, иди…

— Нет, нет, нельзя… Нельзя… — шептал он, сжимая ее грудь, закрыв глаза и ища губами ее губы. И она помогла ему. О, что же это было! Как сладко и томительно! — ведь она ни разу не целовалась по-настоящему, ну, в школе, с мальчишками… И вдруг она почувствовала, что он резко раздвинул ей ноги. Она задохнулась и подалась вперед, ожидая последнего движения. Но его не последовало. Сандрик внезапно остановился и, упав на нее всем телом, прошептал:

— Но ты девочка… Я не могу…

Лизка готова была разрыдаться от отчаяния, а он лежал, закрыв глаза рукой. ТАМ у него больше ничего не было… Все прошло. Лизка зло заплакала:

— Но ведь я же сама, сама хочу! Почему ты перестал?! Я отвечаю! Я взрослая!

Он отнял руку от глаз, лицо его было спокойным и грустным. Он сказал:

— Мужчина должен отвечать за все. Тем более — с девочкой! Ты — ребенок, Лиза, и не ведаешь, что творишь. Я сам чуть было не натворил… — Он вздохнул — во вздохе тоже была печаль.

Лизка немного приободрилась от этой печали: конечно, он тоже хочет, но боится, и она должна его снова завести и убедить. Она уйдет отсюда женщиной! И никак иначе!

— Ты же хочешь меня, хочешь, почему же ты отказываешься? Думаешь, я боюсь чего-нибудь? Ни-че-го! Веришь? Я готова стать твоей. И никто не узнает об этом, клянусь тебе, Сандрик, любимый мой.

Но тут он вскочил с постели, быстро надел трусы, натянул джинсы и, как-то быстро успокоившись, сказал:

— Нет, Лиза, нет. Ты очень мне нравишься, ты меня заводишь, ты — прелесть, но нет. Я не позволю себе… — Он замолчал и накинул рубашку. Одевшись, он присел на постель, защищенный, как панцирем, этими тряпками! Лизка продолжала лежать, только чуть свела ноги. Он погладил ее по телу, провел рукой вдоль бедер, задержался на груди, щеке…

— Ты прелестна, Лиза, ты это знаешь. Потому и пришла ко мне, зная, что никто не сможет устоять… Я устоял только потому, что я в гостях у твоих родных и не могу ради минутной слабости сделать тебя женщиной. Я не хочу этого — ты понимаешь? Все может быть, но не сейчас…

— Но я буду ждать, слышишь? Я ни с кем не буду! Только ты будешь первым, — и Лизка поднялась, как подпрыгнула, и, обхватив его голову руками, стала целовать в губы, быстро и сильно… Он отвечал ей все длиннее и томительнее… Она задохнулась от возникшего опять желания. Наверное, он тоже, потому что вдруг оттолкнул ее и закурил. Сделав две глубокие затяжки, он сказал:

— А теперь ты уйдешь! Сейчас же! И слушайся меня, поняла, Лизка?!

Она прошептала:

— Хорошо, я уйду… А ты уедешь? Сколько ты будешь у нас?

Он пожал плечами, и тогда она попросила:

— Не уезжай… Живи здесь. Алиса будет рада, Светланочка тоже… И я. — Она лукаво посмотрела на него, и он поразился, до чего же истинная женщина эта девчонка, другим такое не дается никогда, и мелькнула Наташа — ее зажатость, страх, и вновь нахлынула страсть к ней, разбуженная этой девочкой. Что это? Разве он сможет любить кого-нибудь, кроме Наташи? — единственной, обожаемой, желанной до исступления…

— Иди, — сказал он уже довольно сурово и кинул ей шубу — трусики свои полосочки она уже натянула, хлюпая носом, то ли нарочно, то ли на самом деле плача.

Он не понимал эту девчонку! Влюбилась? Может быть. А может, и нет, просто решила сделать ТАК, и все тут.

Лизка уже стояла у балконной двери, закутавшись в шубу, ее волосы растрепались, лицо горело, губы припухли, глаза сияли то ли слезами, то ли свет так падал, и он снова сказал ей уже нежно:

— Иди, иди, котенок…

Лизка хихикнула, сдула с ладони воздушный поцелуй и исчезла, будто ничего и не было, остался лишь слабый запах духов, весенний, сладкий…

Сандрик не стал раздеваться, лег так, одетым, и подумал, что вот, бессонная ночь, а завтра прилетает Наташа… И вдруг заснул мгновенно — крепчайшим сном, проснулся поздно и странно бодрым.

Но зато бессонную ночь провела Светлана. Как тихо ни вошла Лиза, как тихо ни происходило все, как казалось им двоим, все это было не очень-то тихо, тем более, в компактном деревянном доме. Сначала Светлана не поняла, кто пришел к Сандрику, но что кто-то пришел, она слышала, не могла уснуть, все думала обо всей этой неясной истории и что из нее выйдет. Она удивилась — кто это может быть? Перебрала всех и ни на ком не остановилась. Села в постели, прислушалась и вдруг узнала Лизку — просяще, капризно и неистово она говорила:

— Я хочу, хочу тебя…

Светлану облил холодный пот. Боже мой! Повторение Наташиной истории! Только по-другому! Как это возможно! Лизка — совсем ребенок!

Светлана тихо поднялась с кровати и приоткрыла дверь; там, наверху, ее не слышали, а она слышала почти все в мертвенной тишине дома. Она уже была готова в один момент ворваться, чтобы помешать этому безумию. Но Сандрик остался на высоте — Светлана чуть не со слезами, чуть не вслух возносила ему благодарности. Он нашел в себе силы отправить эту глупую распущенную девчонку, и конечно, ему это далось нелегко, наверное. Ведь он молодой мужчина, и когда к тебе в постель забирается юная девчонка… А что она забралась в постель — Светлана поняла! Когда же она увидела в окно, как в Алисиной шубе, опустив голову, бредет Лизка к большому дому, Светлана перекрестилась; услышаны ее молитвы! А если бы Сандрик не отправил Лизку? Мозги заворачиваются, когда подумаешь, что могло бы быть. Светлана задрожала. Разболелась голова. Надо рассказать об этом Наташе, она должна знать, что тут может произойти… Пусть будет настороже.

Немного успокоившись (когда она увидела, как уходила Лизка), Светлана пришла к выводу, что в принципе как партия Лизка для Сандрика вполне подходит: неглупа, обаятельна, по-своему хороша, карьера ей обеспечена. Дача, — и какая! — квартира, прописана у деда с бабкой, плюсы, плюсы и плюсы. Но — молода!.. слишком. Хорошо бы у них с Сандриком был роман, ну, конечно, без «этого», а потом, когда придет время, пусть себе женятся! Светлана и Наташа против не будут.

Лизка пришла в свою комнату в полном упадке, бросилась в постель и чуть снова не залилась слезами. Но полежав и подумав, она вдруг пришла в замечательное состояние духа: то, что он не тронул ее по-настоящему, говорит, во-первых, что он — благородный человек! Во-вторых, он относится к ней по-особому, иначе ему было бы наплевать на то, что с ней может случиться, в-третьих, он же сам сказал — подожди… Значит, у него вообще на нее «виды», как говорит Алиса! Значит, все не так плохо, как ей представлялось. И она выйдет за него замуж, чего бы ей это ни стоило!

За завтраком собрались все. Сандрик пришел последним, и у Лизки упало сердце, и вдруг само в себе сказалось: мой муж… Он в ее сторону не взглянул, но она не обиделась — конспирация! У Алисы ведь глаз как алмаз, вот и сейчас она быстро взглянула на Лизку, а потом на Сандрика… Ну и бабка у Лизки! Лизка и восхищалась Алисой, и недолюбливала ее за надменность в отношении к матери, что та все от нее терпит, будто виновата в чем-то. Но Лизку Алиса любит — это Лизка чувствовала.

Никто из них — ни Сандрик, ни Лизка — не обратили внимание на Светлану. Вот тут они бы кое-что поняли — Светлана не смогла с собой совладать.

Ее взгляд выразил возмущение Лизкой и восхищение Сандриком… Заметила только Инна. Она не поняла, почему с такой брезгливостью смотрит Светлана Кузьминична на Лизку и почему сразу же перевела совершенно другой взгляд на Сандрика… Чем могла досадить Светлане ее Лизка? Вчера? Да и не было вчера Лизки почти целый день… А вчера Инка заметила, что Светлана по-доброму смотрела на Лизку. Что могла изменить ночь?..

Инка затряслась. Неужели что-то случилось? Когда? Ночью? Сандрик с Лизкой?.. Нет, не похоже на этого холодного сдержанного юношу.

За завтраком Алиса напомнила, что сегодня прилетает Наташа, хотя все, кроме Игоря и Лизки, только об этом и думали. Каждый по-своему хотел ее появления, но у каждого был свой интерес.

Стали решать, кто поедет встречать. Конечно, Алек, потому что он на машине… Кто с ним?

— Пусть едет Сандрик, — милостиво разрешила Алиса.

Но Сандрик как-то не очень жаждал встретить Наташу — он понимал, что это ни к чему, если бы он один встречал ее! А то рядом будет ее бывший муж… — соперник?.. Сандрик не знал.

Короче, решили, что с Алеком едет Сандрик.

Алиса за столом не рассиживалась — необходимо было подготовиться к встрече Наташи да еще заставить этого Алексея развесить на огромной ели у террасы светящиеся игрушки, лампы и гирлянды, а уж развесят и разложат подарки они сами.

А Светлана металась, как всегда, — это было почти вечное ее состояние. Сейчас она металась, потому что не могла решить — говорить ли Инне о Лизкином ночном посещении?.. Она склонялась — говорить. Но вместе с тем понимала, какой удар нанесет Инне, матери! Она перебирала все за и против. Но тут на террасу вошла Инна и спросила:

— Светлана Кузьминична, скажите, почему вы с таким осуждением смотрели на мою дочь? Будто знаете о ней что-то не совсем приличное или…

На большее Инну не хватило, а Светлана поняла, что нужно сказать, но все же как-то поскромнее… Рассказывать все подробности, которые она слышала? Невозможно! Она нервно закурила и, чтобы совершенно собраться, начала издалека:

— Вы, Инночка, конечно, знаете, кто такой наш Сандрик… — Тут Светлана горько улыбнулась: — Какое это огромное горе, было и есть… Но не буду ворошить прошлое, мне всегда это так больно… Я не знаю, что выражал мой взгляд, поверьте, и к вам, и к Лизочке, и ко всей вашей семье я отношусь с искренней дружбой и огромной симпатией… — Светлана передохнула, подумав, что хватит лебезить, а то получается, будто она, как виноватая лиса, «метет хвостом». — В общем, исходя из всего этого, я считаю, что должна сказать вам… — Инка замерла, лишь сердце стучало, как молоток. — Вчера довольно поздно Лизочка пришла к Сандрику…

— И?.. — прошептала Инка.

— Нет-нет! — вскрикнула Светлана (Боже, не надо было! Не надо!) — Нет! Они просто говорили… Я не спала, слышала… Ну, Лиза сказала, что… он ей понравился с первого взгляда… А он… Ну, он ответил, что она ему тоже, но тут же сказал, чтобы она шла домой, потому что это неловко… Она ушла, Инна, клянусь вам, она ушла, и ничего не было! Но… Но понимаете, ведь может случиться и другое… Если она придет еще раз… Я уверена в Сандрике, он — порядочный мальчик, но Лиза юна, очаровательна, и если они понравились друг другу… Ведь ни за кого нельзя ручаться, даже за себя, вы понимаете?

Инка убито сидела на стуле и молчала, сил у нее не было говорить. Да и что говорить? Злилась на Светлану потому, что Инке было стыдно за Лизу, и потому, что тон Светланы был какой-то фальшивый… Она, конечно, чего-то недоговаривает, но по поводу… их близости — то этого не было, — это Инка почувствовала…

Светлана с испугом смотрела на нее — ту будто пришибло…

И Светлана снова завела:

— Вы только ничего не говорите Лизе. И я не скажу Сандрику… Ведь я случайно не спала… Они молодые… Влюбились… Или показалось, что влюбились. Рождество скоро, зачем портить настроение?.. Только вы проследите… И я.

Инка кивнула и наконец сложила фразу:

— Что Лизка увлеклась — понятно. Никого здесь нет… Конечно, не надо ей было идти… к Сандрику…

Светлана вдруг взбодрилась:

— А знаете, Инночка, ничего неизвестно! Может, это судьба! Сандрик — замечательный мальчик. И мы ничего сделать не сможем, если они захотят быть вместе. Только бы не слишком рано! Не гнали бы события — вот за этим стоит проследить, а так… Я буду только рада, если у них будет роман и закончится женитьбой.

Светлана видела, что Инка немного приободрилась, теперь не так мертвы глаза. Она даже закурила и вдруг сказала:

— Я-то вообще хочу, чтобы Лизка поскорее вышла замуж, и пусть за нее отвечает муж. Она такая взбалмошная и непредсказуемая… Но вряд ли это будет Сандрик. Он какой-то совсем другой… Очень взрослый, что ли? Мне показалось… А она сопливая дурочка, с капризами…

Получалось, что Инна как бы отказывалась от Сандрика как от жениха и мужа. Светлану это обидело:

— Но ведь я и не говорю, что это непреложно. Просто все случается в этой жизни… Все, что я хотела сказать, я сказала.

И, улыбнувшись мило, светски, ушла.

А Инка наконец-то залилась слезами: ее унизили, ткнули носом в дерьмо! Мол, если что, то Сандрик женится — так надо было понять. А если она, Инка, не захочет, чтобы Лизка за него выходила? Но об этом и речи не идет! Благодеяние… Инка хлюпала носом, продолжая сидеть на терраске, — к кому идти со своими горестями? Алека нет, да она бы к нему и не пошла — слишком чужими стали они друг другу, ничего не осталось от того, что было когда-то…

Лизка увидела Катьку с ее папашей у большой красивой разлапистой ели, которую они украшали гирляндами и игрушками. Внизу стояла Алиса и указывала, куда и что развешивать. Катька стояла на стремянке, а папаша ее — на другой, и они обкручивали гирляндой ель. Приходилось слезать и передвигать стремянки — нуднота страшенная! Лизка поняла, что не удастся ей сейчас выложить Катьке сведения о любви с Сандриком! Она расстроилась — вечно эта Алиска-крыска всех крутит, не может видеть свободного человека, обязательно надо его чем-нибудь занять!

Она собралась уже идти снова на чердак, как калитка открылась и в сад вошли трое — отец, Сандрик и высокая дама в длинном темно-сером лайковом пальто, длинном темном шарфе, с открытой, коротко стриженной золотистой головой… У нее было такое красивое холодное лицо, что Лизка чуть не ахнула вслух от восторга — вот такой она хочет быть. Такой! Это — Наташа, посол и мать Сандрика! У Лизки холод побежал от попки до головы — какая она, эта Наташа! И тут же Лизка подумала о своей матери… Она подумала, что мать толстая, неуклюжая, вечно в фартуке и вечно на кухне, и никто ее за женщину уже не считает — только и хвалят за жратву, которую она готовит! Конечно, теперь будут прыгать перед этой Наташей! Лизка вдруг ощутила, как в ней поднимается буря чувств — кроме восторга и ревность, выскочившая, как нарыв, и злость, и обида, и зависть.

И вдруг Алиса завопила:

— Наташа! Красавица моя! Здравствуй, дорогая! Как долетела? Как встретили два рыцаря?

И Алиса бросилась обнимать Наташу и расцеловывать.

Та улыбалась, отвечая на поцелуи, и только сказала:

— Все прекрасно! Я тоже так рада! — И Лизка увидела, как холодное Наташино лицо озарилось улыбкой и стало не просто красивым, а прекрасным.

Тут Алиса повернулась к ней и сказала не без гордости:

— А вот наша Лизка, видишь, какая большая? — И Лизка, еле поклонившись, умчалась, услышав за собой: — Она у нас дикарка, а ты, наверное, произвела на нее впечатление…

Лизка мчалась, не разбирая дороги, и примчалась на чердак. Она сидела на полу, у сундука, мрачная и злая, хорошо еще, что сигареты были всегда при ней, можно было «перекурить» эту встречу с необыкновенной Наташей. Главное — матерью ее, Лизкиного, Сандрика!

В окошко она видела, как замер на стремянке папаша Катьки — тоже, наверное, обалдел! Катька… Интересно, как это будет она теперь объяснять свою брехаловку насчет братца?! Наташа им родственница? Бросьте! Да об этом даже подумать смешно! Чего им здесь надо вообще-то? Лизкины мысли перешли на эту парочку, и она немного успокоилась. Она-то чего расстроилась? Наташа — ее будущая свекровь! — и не иначе! Чего ей, Лизке, бояться?

Санек, увидев Наташу, чуть не рухнул со стремянки — вот она какая стала! Ну ничего, попляшет еще! Теперь Саньку не захотелось уезжать, даже если Сандрик и даст денег… Наташке Санек на отъезд все равно скажет пару теплых: он не забыл, как она его погнала тогда, да еще бутылкой чуть не пришибла! Вышагивает! А сама — сука! Ребеночка своего бросила! А Сандрик этот мельтешит — чемоданчик вон несет! Конечно, богатая мамаша, как не поухаживать! Помрет — все богатство ему. Санек посмотрел на свою Катьку, та тоже стояла на стремянке, раскрыв рот, свалится еще, вон ни черта не соображает!

Санек крикнул:

— Кать, ты держись! — И Катька спохватилась, стала покрепче сжимать стремянку, а то ведь в сам деле чуть не упала. На Саньков крик Наташа подняла голову, что-то сказала хозяйке, а та, скорежив рожу, что-то ответила — сказала, наверно, что, мол, так, помогает тут один дурень со своей чокнутой девкой… Не терпелось Саньку увидеться с Леркой — он теперь без нее как без рук… Почему такое? Вроде бы уж все проговорили, а вот повидаться надо, вроде силы и уверенности прибавляется.

Санек быстро отхлебал щи, которые сварганила Катька, выпил рюмку и побежал к Лерке, наказав Катьке никуда не уходить и никого не пускать — нет их, и все тут. Ушел. Катька опять сидела на раскладушке, зажав руки, и думала, думала, думала… И никак не могла понять — как получилось, что такая красивая, богатая, и вся из себя тетенька от ее, Катькиного папки, пьяницы, матерщинника, — родила?.. Да не кого-нибудь, как, например, Витек ихний, а Сандрика — такого же красивого, богатого и всего из себя… Врет папка! А баушка ему поверила! Чего-то Лерка эта наплела папке… Деньги хочет выманить у Сандрика и у этой его матери… У них денег, наверно, — чемоданы! Катька даже представить не могла — сколько… Дали бы они уж папке хоть пачку долларов этих, он бы и уехал, а то… Тоска ее грызла — еще из-за того, что порушилась ее мечта о братике, с которым она станет гулять по деревне и всем про него рассказывать, а потом приезжать к нему в гости, к баушке Мане и сидеть с ними, пить чай с конфетами и смотреть телевизор, кино какое… Ничего этого не будет!

Катька решила, что надо уговорить папку завтра сранья отсюдова уехать. Если Лерке надо — пускай она и остается. Только и у нее ничего не выйдет — это Катька вдруг поняла. А Катьке хотелось только братика увидеть, а как увидела — испугалась до смерти: чужой, красивый и злой какой-то… Не было у нее такого братика, ну и не будет, и Катька залилась слезами, благо некому было остановить и надавать подзатыльников.

А в большой даче за накрытым и сервированным столом у всех лопалось терпение. Из-за Наташи.

А она, средоточие всех их жажд, со своей стриженой золотистой головкой, в невообразимо скромном и вместе с тем совершенно неописуемом платье, с одним-единственным украшением — массивным серебряным витым браслетом (на который Алиса смотрела глазом сороки) сидела, спокойно попивая что-то, и рассказывала (это никому не было интересно!), как прелестно украшен тот европейский город, откуда она прибыла, к Рождеству… Несколько, правда, затрепыхался огонек интереса, когда Наташа сказала, что подарки она ранним утром положит под ель…

Алиса вся горела, чтобы поскорее остаться наедине с Наташей и выяснить, конечно, в милейшем разговоре, о Сандрике и всем том. Она, безусловно, верила Светлане, но узнать из «первых рук»! И главное — Алиса собиралась замолвить словцо за своего нескладеху-сына. Уж если и не соединение их судеб, так сказать (на что она по правде уже не очень рассчитывала), то хотя бы устройство его на работу в посольство — неужели посол не может взять на работу, кого захочет, а кого захочет — выгнать?.. Алиса себе такого представить не могла.

Светлана была в полуобмороке от того, что она еще никак не предупредила Наташу о своей «версии» и та может проколоться в любом разговоре. Ей было необходимо прямо из-за стола увести дочь куда-нибудь в укромное местечко и все рассказать.

Алек трясся. Страсти в нем кипели. Когда они с этим Сандриком приехали в аэропорт и Наташка вышла к ним — Алек сразу понял, что никакой это не «сын», а типичный молодой любовник стареющей дамочки! Они так взглянули друг на друга! И если уж это сын и сын любящий, как все лепят тут, то он бы, сын, бросился к мамочке с объятиями и поцелуями и она — тоже. А эти двое будто тут же заморозились — они не прикоснулись друг к другу! Его мать, Алиса, — дура набитая! — такое устроить! Ну, ладно, он останется с Наташкой наедине и все ей выскажет, и хватит!

А Инна обреченно ждала, когда же это все кончится. Скорее бы все уехали и они остались одни. Но и оставаться дольше она здесь не хотела — после этих ласково-масляных взглядов Алиски на Наташку… И Алековой мрачности… Все ей понятно.

Сандрик нестерпимо ждал мига, когда они с Наташей останутся наедине и он сможет сказать ей все!.. И может быть, наконец уговорит ее не думать об их призрачном родстве… Ведь это просто блеф, чистейший блеф. Как, где останется он с ней вдвоем, он не думал, только бы остаться. Лизка совершенно вылетела у него из головы — будто ее и не было.

Даже Игорь имел к Наташе свои интерес: ему не терпелось расспросить Наташу о ее работе — что изменилось сейчас, каков их, России, там статус, как относятся к новому президенту, как Динар, чем он занимается и знает ли она знаменитого барона фон Фрайбаха, и прочее, прочее, прочее.

Лизка следила за всеми и видела, что все, кроме самой Наташи, напряжены. Сандрик — тоже. Может быть, он не рад из-за того, что маман прибыла и им с Лизкой сегодня ни о каком свидании и думать невозможно… Он с каким-то вопросом смотрит на свою мать — чего он от нее хочет и ждет?.. Подарка? Может, она заберет Сандрика к себе работать? Лизка терялась в догадках…

Вот так страдали за обеденным столом все эти люди, и никто не мог ускорить события, потому что протокол обеда не был еще до конца соблюден.

Алиса между делом сказала, что освободила свою комнату Наташе, там ей будет удобно. Но Светлана, придя в ужас от такой перспективы, чуть не закричала:

— Нет-нет, Алиса, дорогая, я столько времени не видела Наташку, что мы с ней проболтаем, наверное, всю ночь! У нас же там еще комната наверху!

Тут вступил Сандрик и сказал:

— Я освобождаю для Наташи (все вздрогнули, но тут же каждый объяснил себе, что так и должно — Наташа. Молодая красивая мама должна быть просто Наташей!) комнату с балконом…

Светлана умилилась — какой Сандрик внимательный!

Алиса не имела права настаивать и нехотя согласилась. Алек мрачно, понимающе усмехнулся — любовники должны быть рядом! Только дураки этого не понимают!

Лизка рассвирепела — ну вот! Теперь там будет полный дом, и она не сможет даже помыслить туда проникнуть! Хоть реви прямо!

Обед подошел к концу, и каждый ждал момента заполучить Наташу, но преуспела все-таки Светлана. Она взяла дочь под руку и сказала:

— Пойдем, дорогая моя, тебе стоит отдохнуть немного после перелета… — И Наташа покорно последовала за ней.

Сандрик быстро поднялся, поблагодарив Алису и Инну, и кинулся вон с участка. Он пошел к реке, пытаясь охладить пылающую голову, смуту в душе и желание… Он до темноты сидел и бродил по берегу реки, смотрел в полынью у водосброса. Мысли текли в прошлое, в то, что он не мог заставить себя забыть. Только на минуту опоздал Санек, плетущийся сильно выпившим от Лерки, а так бы встретились сын с отцом, и что?.. Неизвестно. Санек был настроен воинственно, а Сандрик был от его проблем дальше, чем от луны. Но сегодня встречи не произошло.

Санек действительно шел от Лерки взбудораженный. Он пришел к ней в номер, присел на постель, глотнул как следует водки, нашел какой-то кусок ветчины и сказал:

— Наташка тут. Ее эти двое встречали — Алик, муж бывший, и мой сынок… Вся из себя — пальто до пят, рожа перекошенная, будто уксусу напилась… Что делать-то, Лерк?

— Во б…! — Другого слова у нее для Наташки не находилось.

Санек тоже был не в настроении: за что ему такая судьба? Он первый поимел эту цацу, а что с того? Шиш! Сынок ходит гусем лапчистым, и эта поганка заграничная…

И когда Лерка обозвала Наташку, Санек покивал и подтвердил, что Лерка права, другого чего про Наташку и не скажешь!

Они с Леркой еще выпили, и она сказала:

— Кровь с носу, а завтра поговори! Кто его, этого Сандрика, знает — свалит сразу после Рождества — только мы его и видели! Говори все, как я сказала, — подтвердила она и вдруг махнула рукой, — слушай, да пошло оно все хоть на день!

Лерка разлила по рюмочкам коньяк, сделала по бутерброду с ветчиной, сыром, огурцом — все вместе — на кой, когда можно вместо одного три слопать? И торжественно сказала:

— Ну, выпьем за завтрашний твой разговор с Сандриком. Ни пуха ни пера!

— К черту, — сказал по присказке Санек, и они хлебнули до дна.

А дочь его Катька уже собрала свой рюкзачок, засунула его под раскладушку, чтобы папаньке не попался на глаза. Она решила с папкой поговорить, а если он не согласный, она уедет сама, одна. Не будет она здесь жить!

Папанька ввалился пьяней вина, куда уж говорить; хотя Катька по совести попробовала.

— Папк, — заныла она, когда он бухнулся на тахту, но сидел еще, не валился, — поедем домой… Мамка заждалася. А тут ничего такого не будет. Поедем, папк, не дадут нам ничего… Ну их!

Санек вскинул голову, мутно посмотрел на дочь и подтвердил:

— Верно ты, Катюх, сказала… — и внезапно, как подстреленный, повалился на бок и захрапел.

Катька горестно смотрела на отца и думала, что, может, завтра он оклемается… Но на это надежда плохая. Похмелится с утра, дадут ему расчет, и он пойдет к этой Лерке пить. Нет, Катька сама уедет, рано, чтоб никто не остановил — невмоготу ей. Она вздохнула и села в свою любимую позу.

Светлана и Наташа вошли в дом, и Наташа тут же хотела пойти наверх, куда уже мрачный Алек принес ее вещи, чтобы раздеться, залечь в постель и подумать обо всем… Но Светлана остановила ее довольно твердо:

— Наташа, мне надо с тобой поговорить…

«Господи, — подумала Наташа, — опять эти мамины разговоры! Не надоело ей?» А Наташе так хотелось до ужина полежать, расслабиться… Она вдруг подумала, что Гарька отказался прилететь, а она, его мать, даже никак не отреагировала на это… Не было у нее любви особой к младшему сыну, все взял первый. Вообще — все. Жизнь, любовь, счастье… Она вспомнила, как они сидели за столом, боясь взглянуть друг на друга, как побоялись прикоснуться друг к другу там, в аэропорту. И Алек это заметил.

Светлана видела, что дочь совершенно не расположена к беседе, что мыслями она где-то… Где только? Светлана никогда этого не узнает. Как не знала никогда.

— Я не задержу тебя, Наташенька, — сказала она мягко, — но я обязана предупредить тебя…

— О чем? — удивилась Наташа. — Что еще за предупреждения?..

— Сначала ответь мне, — начала самое трудное Светлана, — зачем ты сказала Алеку о… — Светлана замялась, — о Сандрике?

Наташа четко ответила:

— Это получилось совершенно случайно, не буду тебе голову морочить рассказом как, потому что это роли не играет… Совершенно случайно у меня в разговоре вырвалось. Алек прицепился… Ну и что мне оставалось? В конце концов, Алек мне никто и мне нечего перед ним оправдываться. А что? В чем дело?

Светлане, конечно, оченьхотелось узнать — как это «случайно вырвалось», но она сказала:

— Ну ладно, вырвалось так вырвалось. Но вырвалось и полетело. Алиса узнала, правда, Алек ей только недавно сказал, не знаю уж почему, она тут же прискакала. Но между прочим, очень доброжелательно, отмечаю. Алиса подумала, что ты это сказала Алеку специально… Понимаешь, как всякая мать Алиса болеет за сына и хочет, чтобы воссоединилась ваша семья, бывшая такой красивой, благополучной, престижной… И ей показалось, что ты сказала Алеку неспроста. Что, возможно, ты тоже этого хочешь.

Наташе будто по голове дали.

— Как это — я тоже хочу? А Инка, Лизка? Они тоже хотят? Или их в расчет не берут?

Светлана опять замялась:

— Ну, там свои сложности. Не все так хорошо и просто. Но сначала о главном. Мне надо сказать тебе… Собственно — предупредить. Мне пришлось придумать целый роман…

И Светлана, как могла, мягко, обходя углы, рассказала об их беседе с Алисой и скорее — о своем «варианте» Наташиной судьбы и судьбы Сандрика.

Наташа мертво молчала. Ну вот. Вот и все. Все всё знают. И как она покажется на глаза… Как? Уже показалась. Все знали, а она крутила из себя благополучную светскую даму, а все всё знали…

— Почему ты мне не сказала об этом по телефону? — набросилась она на Светлану.

И Светлана как можно спокойнее ответила:

— Но неужели ты не понимаешь, что я не могла рассказывать все это по международной связи! С тобой, послом! Очнись, Наталья! Ты готова обвинить всех!

И Наташа утихомирилась: как ни крути — мать права. Она должна была узнать, а узнать она могла, лишь приехав сюда.

Видя, что Наташа убито скрючилась в кресле, Светлана облилась жалостью — надо что-то предпринимать! Не так уж все страшно.

Главное — как она к Алеку? И если никак, то пусть пока явно не показывает этого. Не надо обижать Алису… В общем, вести себя естественно и спокойно.

Сейчас она посмешит и, может быть, обрадует Наташу, рассказав о Лизке и Сандрике. И Светлана рассмеялась. Наташа удивленно посмотрела на нее. Светлана, отсмеявшись, сказала:

— А теперь я тебя повеселю! Хочешь?

Наташа кивнула. Чем это мама собирается ее веселить?

— Понимаешь, я тут оказалась свидетельницей… Случайно, конечно, честное слово! В общем, в этой комнате, где ты сейчас, вчера ночевал Сандрик. Я долго не могла заснуть и лупила глаза в темноту (Наташа не могла взять в толк, что же такое веселое вытанцуется из этого малосвязного начала), хотела уже встать и принять снотворное, но слышу какой-то разговор наверху. Я, честно говоря, испугалась — подумала, что кто-нибудь решил Сандрика трясти насчет вашей истории… Ну и решила подслушать, хотя понимаю, что некрасиво, но нам надо знать все. И что ты думаешь? Лизка, эта малышка, явилась к Сандрику, признается ему в безумной любви с первого взгляда и требует, чтобы он лишил ее девственности… — Начав рассказывать, Светлана поняла, что «шагает не в ногу». Зачем ей надо было это раскрывать? Все вспомнится… Наташка расстроится! Ну не дура ли Светка, ну не дура?! Однако замахнулась. — Сандрик, конечно, этого не сделал, но, по-моему, отнесся к ней с нежностью и благородством… Пришлось Лизке уйти, но они до чего-то там все же дошли, не до самого конца… и договорились, что он будет ждать или что она будет ждать — это я не поняла. Так что, может быть, скоро у нас появятся старые новые родственники… Кем тогда тебе будет приходиться Алек? Сватом? Ну не забавно ли?

Наташа только и сказала:

— У тебя есть чего-нибудь выпить?

— Есть, есть, — заспешила Светлана и достала бутылку виски (Алиса всем ставила в комнаты спиртное и какую-нибудь легкую закуску — орешки, сухарики, вяленые фрукты…), налила Наташе. — Ты что, расстроилась? Тебе не нравится Лизка? Ты знаешь, она девочка неплохая, взбалмошная только, современная чуть больше, чем надо, но и романтическая — ты бы слышала их…

Наташа перебила ее:

— Мама, мне совершенно неинтересно, что там они говорили друг другу. Сандрик — взрослый, и я решать за него ничего не буду. Пусть разбирается сам. А Лиза еще маленькая девочка для такого, как он… Не надо повторений… — Наташа выразительно посмотрела на Светлану, будто это она, Светлана, толкнула когда-то свою дочь… Светлана даже в мыслях не хотела продолжать. Все-таки характер у Наташки ужасный: всех вокруг обвинит, а сама как бы и ни при чем…

Наташа медленно встала с кресла, сняла платье, надела халат, этим она давала понять, что хочет остаться одна. Ладно, Светлана уйдет, пусть сидит одна!

— Мама, извинись за меня, но у меня жутко болит голова — в самолете еще разболелась и никак не проходит… Я на ужин не приду. Залягу сейчас спать — приму таблетку… — и она улыбнулась матери — ласково и добро (как это ей далось?).

Светлана тут же подхватила:

— Конечно, конечно, отдыхай! А то они насядут! Одна Алиса чего стоит! Лежи спи.

Светлана ушла. И в общем успокоилась. Ничего страшного. Обойдется. Поспит, а завтра — праздник, развеселится ее Наташка!

А Наташа? А Наташа была разбита на сотню мелких осколков, которые невозможно было собрать и склеить… Разумом она понимала, что это давно должно было случиться. Сандрик — нормальный мужчина. И конечно, у него есть женщины и будут… Это-то ее не волновало. Но вот молоденькая девчонка, пылкая, хорошенькая, романтическая и вместе с тем дерзкая. Такая девочка, как Лизка, может сильно увлечь и надолго. Наташа чувствовала, как холод подбирается к затылку, озноб уже трясет. Она выпила виски. Но тут вдруг вылез второй голос, который что-то давненько не проявлялся. Он спросил: «Пьешь? Пей, пей! Как же — у тебя горе! Твой сын целовался в этой комнате с девочкой, которая понравилась ему — за долгое время! Так ты как мать должна бы радоваться! Верно? Но ты ведешь себя, как любовница, готова эту девочку сгноить. Признайся, что ты его любишь. Это будет, по крайней мере, честно». Не для свидания ли с Сандриком прибыла она сюда? Конечно. Ну, сначала охи, сопротивления, взывания о грехе, а потом — сдача полностью, на милость победителя… А потом? Потом, пожалуй, самое сладостное ощущение — тебя обожают, любят, превозносят, а ты рыдаешь о греховности и отталкиваешь его.

Наташа схватилась за голову — сейчас она свихнется!

Она заглотнула какой-то транквилизатор и упала на постель. Нет, нет! Так не будет! Она выдержит все! Она не сломается! Она благословит их, Лизку и Сандрика… И уйдет в сторону.

И Наташа, вдруг успокоившись и подумав — будь что будет, заснула.

Ужин без Наташи прошел довольно скучно, и даже на лото не разговелись — неинтересно. Разбрелись кто куда.

Инка решила глаз не спускать с Лизки, не дай бог при матери Сандрика устроит что-нибудь, она может! Лизка же спать не собиралась, но не собиралась и тревожить Сандрика — просто она не будет спать.

Светлана хотела заглянуть к Наташке, но света у той в комнате не было, и она, вздохнув огорченно, пошла спать.

Ночь. Тиха и божественна ночь. Когда неслышимо падает таинственный снег и не светят звезды, и в этой тиши каждый малый звук звучит почти набатом.

Сандрик не спал. Каждый мускул его был напряжен, каждый нерв натянут — рядом, за стенкой, в комнате была Наташа… Он давно забыл, что она его мать, да и не думал как-то об этом серьезно никогда. Он ждал, когда погаснут все огоньки в даче, наступит полная тьма, и тогда он пойдет к ней! Если она прогонит его, он не уйдет. И заставит ее решить дальнейшее, которое он видел только с ней.

Он посмотрел на часы. Половина второго… Все, конечно, утихомирились.

На голое тело он надел шелковый халат и босиком прошел по коридору. Не скрипнула ни одна половица — это он умел! Дверь в комнату была приоткрыта, и он прислушался… Даже дыхания не было слышно… Он вошел. Свет от белого снега, идущего с небес, освещал комнату Наташу, которая спала, подложив обе руки под щеку, едва прикрытая одеялом. Смутно поблескивало гладкое плечо, светилась стриженая головка с каплей серьги в ухе… Сандрик остановился и наслаждался всем этим — тишью, светом, спящей Наташей…

Он подошел к постели и положил свою горячую руку на прохладное плечо Наташи. Она проснулась не сразу, видимо, только когда жар от руки проник в нее. Она узнала Сандрика, но подумала, что он ей снится, и сказала расслабленно и нежно:

— Сандрик… Это ты? Я так ждала тебя… — Во сне она могла позволить себе любить его, не разбираясь, кем он ей приходится… Но Сандрик не исчез и тогда, когда она приподнялась на локте, совсем проснулась и даже протерла глаза. Он сидел рядом с ней — сжимая руками ее плечи так, что больно дышать. Тут она испугалась и чуть не крикнула — пусти! — но вовремя вспомнила, где она и сколько людей может ее услышать.

Она знала, что пройдет еще секунда-другая, и тогда…

— Нет! Нет! — закричала Наташа, забыв о том, что кто-то может услышать ее. Дрожа, как в малярии, села, натянув на себя простыню. Она не могла говорить.

— Что ты делаешь, Наташа… — с тоской прошептал Сандрик, — зачем?

Она, закуривая — вдруг дико захотелось курить, сказала:

— Нельзя. Мы не должны… Не надо, Сандрик. Уйди.

Он отнял руки от лица — оно было сейчас спокойно и совершенно лишено выражения. Он тоже закурил и как-то с трудом выдавил, придавая голосу насмешливый тон:

— Так ты меня совсем не любишь?

Наташа сжалась. «Неужели он не берет в расчет ничего?»

— Сандрик, — сказала она, — разве в этом дело? Ты знаешь все. Ты знаешь, что я испытываю к тебе. Ты же знаешь, Сандрик!

Она говорила с надрывом, и в голосе ее звучали слезы, не слезы даже, а подступающие рыдания.

Он поднялся, сел на постели, надел халат, замял сигарету и сказал:

— Прости. Наверное, так нельзя было… Я сошел с ума, когда увидел тебя в аэропорту… И ждал этой ночной минуты, как… — Он не продолжил, а, поцеловав ее легонько в щеку, встал и ушел не оглянувшись. Она хотела сказать еще, что все не так и он должен понять. Ей нужно было его присутствие, их разговор, их сближение после долгой разлуки… Она не хотела определять — чего же она хочет?.. Она хотела, чтобы он был рядом, но…

И вдруг на пороге балкона появился Алек. В пижаме и махровом толстом халате…

Наташа же сидела почти голая — простыня лишь прикрывала грудь. Она заметалась и накинула на плечи свитер. Одеяло валялось на полу.

Алек поднял одеяло, положил на постель и сел рядом в кресло.

— Не волнуйся так, — сказал он насмешливо, — я тебя не буду насиловать. (Боже! Неужели он все слышал? Что ей делать?) Я хочу с тобой поговорить, наконец, откровенно. Этого так и не произошло у нас за всю нашу долгую семейную жизнь… Ведь так?

Но Алек как будто и не ждал от нее подтверждений или каких-либо слов. Он сказал:

— Я просто хочу знать всю правду. Меня мучит, что я был обманут как последний сопляк. И кем? Девочкой, приличной и скромной! Кто этот Сандрик? Кто он? И зачем он здесь? Мать рассказала мне печальную повесть о твоей юности… Но я этому не верю ни на грош! Ты не могла быть матерью тогда. Ты была слишком невинна, да, это так… Этот Сандрик — твой любовник! Скажи мне честно, и все встанет на свои места. Мне до фени твои любовники! Развлекайся как хочешь! Но не у меня на глазах и без вранья насчет сыновей, брошенных детей и прочей мути.

Наташа заплакала. Она не притворялась, она плакала по-настоящему… О чем? Обо всем. И об Алеке, у которого тоже не сложилось ничего из-за нее… Наташе вдруг стало совестно перед ним, перед Алисой, перед Игорем и даже перед Инкой. Она всех скрутила, всех обоврала, а теперь хочет выйти гладенькой и отмытой добела из пены вод.

— Алек, — сказала она мягко, — послушай внимательно, помолчи и поверь. Я буду говорить тебе правду. Впрочем, ты ее уже знаешь. Да, со мной случилась страшная беда в ранней юности. Да, она меня сломала и сделала такой, какой ты меня знал. И я не изменилась. Я по-прежнему отношусь к мужчинам с полнейшим равнодушием и… я до сих пор боюсь… секса. Все, что рассказала моя мама твоей, — правда. Чистая правда. И мне нечего добавить. Я, живя с тобой, все время мучилась тем, что не рассказала тебе о… том, что со мной случилось. Сколько раз я уже была готова к разговору, но пугалась — вдруг ты не поверишь. Не поймешь. Или разозлишься. Я говорила тогда тебе правду — я любила тебя, по-своему, как умела. И когда ты ушел к Инне — мне было очень больно, но я понимала, что так надо, что так ты будешь счастлив, а ты этого заслуживаешь. — Наташа протянула руку и погладила Алека по голове — такая жалость к нему охватила ее — бывшему мужу, с которым, может быть, и смогла бы у нее состояться жизнь. Если бы она не была такой трусливой душой.

И Алек сломался. Он заплакал. И заплакала она. Они плакали о неудавшейся жизни — каждый о своей. Сквозь слезы Наташа сказала:

— Поверь, Сандрик — мой сын.

И Алек заговорил, сквозь слезы:

— Наташка, я верю… Теперь — верю… Наташка, Наташка, ведь я всегда любил тебя и люблю сейчас… («А вот этого не надо», — подумала Наташа и убрала руку с его головы — она поглаживала его еще густые, черные с проседью волосы.) — Не получилось у нас с Инкой… Был секс. Кончился. И оказалось — ничего больше нет. Есть, конечно, Лизка… Но мы с ней как-то не очень контачим… А может, нам все начать сначала? Дети взрослые. Проживут уже без нас… Инка? Что — Инка? Мне кажется, она с радостью сбежала бы отсюда («но прихватив тебя», — подумала Наташа прозорливо), знаешь ведь, какой у маман характер? Она Инку заездила, и та уже, по-моему, всех нас ненавидит… А, Наташка?.. — И ждал ответа.

Наташа заметалась. Конечно, она откажет, потому что уже давно не любит Алека, абсолютно равнодушна к нему… Сейчас вот что-то накатило. Но отказать надо так, чтобы он не обиделся, ей не хотелось его обижать! И тут она вспомнила, что у нее все еще нет секретаря! Она возьмет Алека! Как она раньше об этом не подумала! Он защитит ее от Динара и его козней! Он будет рядом — верный и преданный, кто никогда не предаст ее!

Сверкнув глазами, уже совсем другая, чем минуту назад, Наташа таинственно приказала:

— Налей выпить!

Алек поднялся, подошел к холодильнику, достал бутылку вина, бокалы, налил, непонимающе глядя на нее. Он ждал.

Они чокнулись, и Наташа сказала:

— У меня свободно место второго секретаря, и я как-то никого туда не хотела — мне предлагали многих… Я вспомнила о тебе, но ты сам знаешь, какие у нас сложились последнее время отношения… А теперь… Теперь я подумала, что если бы ты согласился, я была бы так рада!..

И это было сказано честно.

У Алека голова пошла кругом. Он никак не мог подумать, что их личный разговор повернется таким боком… Первый момент он отринул это предложение — под началом у нее? С тем грузом, что был у них? Что из этого получится?.. Неизвестно. Ехать с Инкой и Лизкой? Заваривать какую-то странную кашу, потому что сегодня, особенно сейчас, Алек почувствовал, что Наташка по-прежнему волнует его, будоражит, что он, возможно даже, как-то влюбился в нее по-новому. Он должен подумать. И конечно, не должен отказывать окончательно. Он вдруг воспылал мужской гордостью — она ведь оттолкнула его! А взамен предлагает службу! У нее под началом!

Он пробурчал:

— Не знаю, Наташ, не знаю… Как-то это все странно… Давай отложим решение. И не до завтра. А — подольше. Подумаешь еще — действительно ли я нужен тебе там…

— Нужен! — закричала Наташа, и это тоже было правдой.

— Ладно, Наташка, я подумаю…

И вдруг им обоим стало понятно, что все сказано. Дальше — либо постель, которая, как уяснил Алек, была невозможна, либо надо расставаться. И Алек ушел.

Наташа наконец осталась одна, зажгла верхний свет и стала читать — сегодня она больше не заснет. Приходить, правда, уже некому. Надо надеяться, что мама ничего не слышала.

Но Светлана слышала. Конечно, не все. Но то, что кто-то к кому-то пришел, она поняла — то ли Сандрик к Наташе, то ли Наташа к нему… Это ее ничуть не обеспокоило — просто интересно, что мальчик хочет сказать? О Лизке?.. Неужели это так серьезно и она, Светлана, окажется права — они породнятся снова? Неисповедимы пути… Но это неплохо.

Партия для Сандрика хорошая.

Она было уже стала засыпать — завтра спросит Наташу, о чем с сыном говорили, как вдруг раздался Наташкин вскрик — громкий, почти отчаянный: «НЕТ! НЕТ!» — все затихло, а вскоре раздались тихие шаги и легкий скрип двери — Сандрик ушел.

Что такое случилось, что она так завопила «нет»?.. По поводу Лизы? Наташа не хочет, чтобы он женился?.. Что-то он ей сказал такое. Но что? Нет, это не о Лизке… Наташа не стала бы так орать. Это что-то другое… Светлана ощущала, что это может быть только какое-то из ряда вон выходящее событие.

В общем так, решила она: завтра она будет подглядывать, подслушивать — вести слежку и постараться что-нибудь понять.

Светлану уже клонило в сон, когда она услышала звук открываемой балконной двери, и ее прямо-таки подбросило на постели. Кто?! И тут Светлана поняла, что в неведении она оставаться не может! И, надев халат и тапки, отправилась наверх. Она тихо стояла у двери и слушала разговор Алека и Наташи. Конечно, она не все разбирала от волнения, гулкого биения своего сердца и от того, что в комнате говорили достаточно тихо… Основное она поняла — Алек хочет снова быть с Наташкой, но та ни в какую… И конечно, она смутно услышала о назначении… Так же тихо спустилась вниз, уже более спокойная. Все-таки Наташка — приличная!

Утро. Раннее. Даже не утро вовсе, а ночь, продолжение ее. Только время говорит о том, что оно, утро, пришло.

Катька, не спавшая всю ночь, взяла свой рюкзачок, прежде накорябав записку, что уезжает к мамке, Наташке и Витьку, никем, естественно, не замеченная, ушла с проклятущей дачи, села в автобус и только тогда заплакала и проплакала всю дорогу. И в слезах этих вдруг решила, что поедет не домой — там, поди, ждут не дождутся их, и чего ей говорить? — а к баушке Мане.

Алиса тоже проснулась рано — она волновалась из-за разговора с Наташей, который обязана провести. Не о Наташином первом сыне — нет! Другое Алису тревожило — успеть поговорить об Алеке. Нельзя же, чтобы он, такой красивый и способный, с языками, пропадал каким-то охранником!

Поэтому Алиса, одевшись для прогулки, пошла в сад как бы осматривать елку, а сама зорко следила, не зажжется ли свет в окнах маленькой дачи… И Алиса, напевая нечто, прогуливалась с фонариком.

Наташа проснулась от собственного стона. Открыла глаза и через секунду вспомнила ночные приключения. Двое любят ее, и двоим она отказала… Но причины слишком веские — одного она не любит, а другого любить нельзя. Она вспомнила, что обещала с утра положить под ель подарки. Надо это сделать. Подарки были дорогие и нужные — не просто ради «галочки»! А настроение — мрачнее некуда.

Выпила кофе и вышла в сад, где тотчас же столкнулась с Алисой.

Они обе обрадовались встрече. Как никогда. После взаимных приветствий и разговоров об ужасной погоде и следствии этого — бессоннице — обе замолчали. Наташа стала раскладывать подарки, Алиса смотрела и решала, как начать разговор об Алеке. А Наташа тоже не знала, как начать. Но вдруг решилась и сказала:

— Знаете, Алиса Николаевна (Алиса забормотала, что можно уже без отчества — они так давно знают друг друга), я хочу, чтобы Алек работал вместе со мной…

Алиса еле удержалась, чтобы не плюхнуться в снег или чтобы с рыданиями не броситься Наташе на шею, но понимала старая дипломатша, что держаться надо достойно. Поэтому она радостно откликнулась:

— Замечательно! Это то, что ему нужно!

А Наташа продолжила:

— Я ему вчера сказала, но он… — Наташа помедлила, как бы не напортить излишней честностью, — но он отнесся без энтузиазма — так скажем. («Господи, — подумала Алиса, — когда же мой сын поумнеет?! Такое предложение! И главное — просить не надо!» Алиса помолчала). И если у него нет каких-либо других, более интересных предложений…

— Нет, нет, — не выдержала Алиса, — конечно же нет! Откуда?

— Ну, если нет, тогда повлияйте на него. — Наташа стала раскладывать подарки и не смотрела на Алису. — Но так, чтобы он не узнал о нашем с вами разговоре… — Алиса сложила руки, как в молитве:

— Ну конечно, Наташа! Конечно! Я сегодня же поговорю. И ничего ему не скажу, естественно! Я найду форму!

— Я завтра улетаю. Дела… Так что знать я должна сегодня вечером.

— Наташа! — почти завопила Алиса. — Я сегодня же поговорю! Это для него такой шанс! — Она уже готова была произнести слова благодарности, но вовремя остановила себя — не надо так уж увлекаться, показывать, что она счастлива до мокрых порток. И, что-то пробормотав о забытом чае, пошла в дом, уже на пути вспомнив, что не пригласила Наташу. Алиса обернулась и крикнула:

— Жду на чай! Через десять минут! — и увидела, что из маленькой дачи выползает Светлана. Вот уж с ней Алисе чай пить не хотелось — нудная она все же — Светочка!

Наташа тоже увидела мать и тоже не обрадовалась. Вид у мамы был, как говорят, аховый: бледная, отекшая, с потухшими глазами.

Светлана шла к Наташе, еще не зная, что скажет, но сказать она должна: пусть дочь поостережется, так и врагов можно нажить, если принимать мужиков полную ночь — сына и бывшего мужа…

— Как спала? — беззаботно спросила она Наташу, хотя беззаботность и ее нынешнее лицо были несовместимы.

— Отлично! — с подобной же беззаботностью ответила Наташа.

Светлана подумала: «Как была ее дочь врушкой, такой и осталась!»

— А я слышала, ты кричала… — сказала Светлана, зорко глядя в глаза дочери. — Так отчаянно: «Нет! Нет!»

Наташа ответила:

— Да, приснилось, наверное, что-нибудь…

— К тебе Сандрик заходил?! — будто спросила Светлана, а на самом деле утверждая.

— Заходил, — спокойно сказала Наташа, — зажигалка у него сломалась. Поболтали немножко… Я его хотела спросить про Лизку, но как-то постеснялась — он ведь совсем взрослый, не привык к подобной опеке. И не сказала.

— А-а, — протянула Светлана. («Значит, зажигалка, — подумала она. — А может быть, и так… Но кричала-то Наташка не во сне, пусть не врет!») — Но ты правильно сделала, что ничего не сказала. Пусть сами решают…

Они шли по аллейке, по бокам которой каждое лето в июне вставали пышные кусты пионов — розовых и белых… Наташа закурила, выпустила дым, посмотрела, есть ли колечки, что всегда значило удачу, — их не было, и сказала:

— Знаешь, ко мне Алек заходил… Начал плакаться, говорил, что нам надо вернуться к прежнему — семейной жизни, я довольно резко ему ответила. Чуть не поссорились. Кстати, тут я почти завопила: «Нет, никогда!» — потому что не хочу рушить то, что у него есть, да и… — Наташа замолчала, опустила голову, и вид у нее был такой печальный, что Светлана в который уже раз пожалела дочь и в который уже раз поверила ей, потому что хотела поверить. — Но я, — продолжала Наташа, — предложила ему работу. У себя…

Светлана так была благодарна дочери за ее откровенность! Конечно, так оно и было! И это Алеку она вопила «нет»! Светлана перепутала все. Приходил Сандрик, скоро ушел… А затем пришел Алек… Все-таки прав был ее Сашка, который говорил, что она сама себе придумывает проблемы… Господи, как хорошо, что все объяснилось — и ведь про Алека Наташка сказала сама! И день начинался прекрасно — снег перестал идти, небо будто поднялось и стало белым, казалось, прозрачным. «Хорошо здесь, — подумала Светлана, — и хорошо, что мы тоже здесь домик имеем, правда, благодаря Гарьке… Но все же…»

Санек проснулся не рано — с головной болью и сухой жаждой в глотке. Как всегда. Ничего нового. Он крикнул, не глядя на раскладушку:

— Катюх, дай отцу водки, в холодильнике стоит, и огурчик соленый! — Получилось заискивающе, как всегда по утрам, когда не мог подняться с койки. Но никто не ответил. Тогда он с трудом повернул голову — раскладушка стояла у стены, а белье — подушка, одеяло, простыни — было стопкой сложено на стуле. Катьки не было!

Санек, превозмогая тупую, стукающую по темечку боль и всеобщую слабость, поднялся, еле дотащился до холодильника, достал водку, выпил прямо из горла и тут же запил рассолом. И только тогда смог подойти к столу, где приютился клочок бумаги, большими буквами на нем было ясно написано, что Катька уехала к мамке в деревню и подпись.

Санек бухнулся на стул. Вот-те на! Сдулась девка, только и видели!

По Саньку — лучше, что Катька домой оттянулась. Ну ее! Но Лерке сказать надо. И у Санька засвербело, засосало в животе — сегодня же он должен говорить с гребаным Сандриком! И на хрен он, Санек, повелся на это дело! Но похмел уже давал знать, и он взбодрился — ладно, поговорит он, пусть у Сандрика юшка потечет!

На виду у Наташи Алиса шла медленно и достойно, но как только ее не стало видно с аллеи, перешла на рысь. Примчалась в дом, скинула куртку и быстро, как могла, поднялась наверх. Стукнула в дверь «молодых» — относительно, конечно, но по привычке так называла Инку и Алека.

— Алек, выйди, мне нужно с тобой поговорить…

Он вышел в халате, с сигаретой. Алиса сразу рассердилась:

— Ты проспишь все в своей жизни! Мне нужно серьезно поговорить с тобой, а сегодня больше времени не будет! Сам прекрасно понимаешь!

Алек вздохнул и сдался: когда маман в таком настрое — лучше не возражать и выслушать, что она скажет!

Они спустились вниз и сели на маленькой террасе. Алиса сказала:

— Алек! Ты должен с ней поговорить…

…Та-ак, маман начала атаку… Не хотелось ему говорить, что Наташка уже предложила сама… А ответить он не готов.

— Я просить ничего у нее не буду! Не хватало мне еще просить бывшую жену!

Алиса разозлилась. Не хочет просить! Значит, не желает ехать туда, а желает валяться здесь по диванам! Не-ет, шалишь, мальчик! И я, твоя мать, тебе этого не позволю!

И она сказала, как бы заканчивая разговор:

— Хорошо. Ты — гордый. А я — нет. Поговорю тогда я.

Алек не знал, что делать. Если маман станет просить… Наташка подумает, что он совсем дурак, а в каком положении будет мать? Делать нечего — надо сознаваться…

— Да не вскакивай ты, ма, как газель, — сказал он недовольно, — сядь. Я тебе все объясню… — И он сказал ей, что вчера, после чая, Наташа начала сама разговор, и так далее… Но что он пока ей не дал ответа и потому не хотел говорить Алисе… Что-то не тянет его под начало Наташки.

— Конечно, вахтером быть лучше! — вспылила Алиса. — Превратиться через пару лет в старика! Вон на кого ты стал похож! Ужас! Толстый! Лысеешь! Алек, опомнись! Такой шанс редко выпадает.

Алек призадумался, — возможно, мать и права…

Алиса ждала, что он скажет. Она смотрела на него, и ей становилось его жалко — был красивый, веселый, перспективный мальчик, а что сталось?! Ей не хотелось признаваться сейчас себе в том, что виновата в этом Наташа… Но сейчас Наташа хочет исправить хоть что-то, и надо на это идти! Другого случая не представится!

Алек вдруг спросил:

— Так что, думаешь, соглашаться?

Алиса завопила:

— Не думаю! Уверена!

Алек усмехнулся:

— Ладно, уговорила, речистая… Пойду скажу Инке.

Алиса остановила его:

— Мальчик мой, а вот этого пока делать не надо! Ты знаешь Инну, она надумает сто верст до небес и все лесом! Может быть, даже сначала поехать одному… Лизе пока устроиться на курсы — как Наташа когда-то, и уж потом ехать им. Ну, прошу тебя, не надо, подожди… Хотя бы отъезда Наташи.

— Хорошо, — сказал он, — я пока не скажу ей.

Так закончился их разговор, и будто начала потихоньку вырисовываться карьера Алека.

…Санек вышел на крылечко. Потянулся и только собрался нырнуть в калитку, как из-за поворота аллеи показался собственной персоной его сынок Сандрик!

Сандрик шел прямо на него, но его не видел, смотрел куда-то поверх. Санек забоялся до одури. «Может, потом, — подумал он, — вот с Леркой переговорю, тогда… Никуда он не денется… А ну как денется? Нет — надо. Ну, Санек, давай!»

И Санек униженно поклонился Сандрику, сказав тихо:

— Здравствуйте… — Он и сам не ожидал, что так получится, чуть даже не сказал — хозяин… — такой был вид у сынка.

Сандрик поравнялся с ним, и Санек должен был уступить ему дорогу — тропка здесь совсем узкая, но Санек, наоборот, заступил дорогу Сандрику и сказал (голос чего-то у него никак не прорезался — тихий, не его, Санька!):

— Поговорить надо…

Сандрик даже вздрогнул, настолько далеко бродили его мысли, и удивился — чего хочет от него этот дядька?

— Что, денег на бутылку не хватает? — спросил он добродушно.

Встреча эта, как ни странно, немного развлекла его, потому что настроение было препоганое после вчерашнего разговора с Наташей.

Сандрик достал деньги из кармана, Санек опешил — ну и ну! Так вот, запросто, дает стольник! Да не какой-нибудь, а «зеленый»! Ну сынок… А может, ничего про то дело не говорить, а попросить больше? Он даст… Что этот стольник?! Лерка засмеет. И Санек, насупившись, сказал:

— Не, мне переговорить надо.

— Ну, говори, — разрешил снисходительно Сандрик.

Санек понимал, что здесь нельзя — увидят, не дай бог! Наташка тут! Гнать будут до станции палками!

— Зайдемте в дом, — попросил он Сандрика и обозлился — чего эта сопля его, отца, на «ты», а он ему «выкает»?! Но вот так получалось.

Сандрик пожал плечами, но не отказался, а молча пошел за Саньком. Они вошли, и Сандрик, ни на что не обращая внимания, присел в кресло.

Санек достал из холодильника бутылку водки — «Столичной», хорошей, колбасу, огурцы — пусть не думает сынок, что отец не знает, как угостить!

Сандрик с изумлением смотрел на эти приготовления — с чего это? Но настроение было такое, что он даже обрадовался, что выпьет сейчас с этим мужиком водочки, покалякает с ним, как обычно выпивающие мужики, и ему станет легче.

— Звать меня Александр, как и тебя, — вдруг осмелел Санек и назвал сынка на «ты», — а по отчеству я Иванович, а ты соответственно Александр Александрович, а вот кличка у тебя Сандрик, так?

— Так, — ответил Сандрик, все больше удивляясь и мужику, и разговору, и как-то внезапно увидел, что мужик не молод, вид у него потертый и бедный, и назвал вдруг мужика на «вы» — они поменялись ролями: — А откуда вы меня знаете?

— Оттуда, — загадочно ответил Санек, ощутив перемену в Сандрике, и перестало Санька трясти от страха.

Он налил две стопки и поднял свою. Сандрик смотрел на него с интересом.

— За первую нашу встречу, сынок, — с нажимом сказал Санек и добавил: — Я ведь тебе отец родный…

— Что? Какой вы мне отец? Сан Ваныч, опомнись! Напился уже? Ну ты даешь! — И Сандрик рассмеялся, хотя смеяться ему не хотелось. Явный шантаж. Кто-то что-то сказал, а этот подслушал, услышал и вот решил денежек потрясти!

Санек обиделся — чтоб он с такой малости захмелел?

— Это не я даю, а твоя мамаша, Наталья батьковна, мне дала в молодых годах, понял? Ты и появился на свет. Да подбросила она тебя Марье-старушке… Ну как?

Сандрик похолодел. Что-то стало приобретать реальные очертания. Откуда он знает маму Марию? Откуда Наташу? А ведь ему, Сандрику, никогда не говорили об отце, мама рассказала ему слезную историю, а отец в ней был какой-то мальчик-студент… А это что?

Это мурло спало с Наташей?! Сандрик почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу и ему становится физически плохо.

Он налил водки, выпил и сказал уже своим тоном, холодно и спокойно:

— Допустим, ты — мой отец, ну и что дальше? Давай обнимемся, папа? Так? — и Сандрик усмехнулся своей кривоватой усмешкой, которой боялись многие.

Но Санек закусил удила:

— А хоть и обнимемся! Ты — мне сын! Вон и сестра твоя тут была, да уехала к матери, надоело ей на вас смотреть.

Сандрик вдруг припомнил деревенского вида девчонку с туповатым и вместе с тем каким-то восторженным взглядом.

А Санек продолжал бубнить:

— Меня твоя мать приемная, баушка Маня, сюда послала…

«Как? Мама? Зачем? Чего она хотела?.. — Сандрик почувствовал, что слезы подкатывают к горлу. — Это предательство! А Наташа! Красавица, холодная и недоступная! Валялась когда-то с таким мудаком?!» Сандрик почувствовал, что любовь к ней куда-то уходит, уходит, уходит, остается внезапно возникшая брезгливость, жалость и… пустота.

— Да ты слышишь? У тебя еще родинка за ухом есть, черная, бабочка навроде, покажь! — донеслось сквозь пелену.

Сандрик резко ответил:

— Ничего я тебе показывать не буду, понял? А кто, когда и с кем… — мне наплевать. Ты мне не отец, уяснил? И никогда я тебя не признаю, даже если это и так. Но думаю, что ты просто врешь! — Сандрик шел ва-банк. Ему вдруг действительно стало наплевать, кто его отец. Да не все ли равно? У него есть родители — отец, правда, уже умер… — был. Но осталась мама. Мама… Но почему она послала сюда этого?.. Наверное, разжалобил ее. Она такая! Кажется суровой, современной, все понимающей, а разжалобить и обвести вокруг пальца ее может каждый.

— Нет, не вру я, не вру! — закричал со слезой Санек. — А хочешь, Наташка здесь, позови ее, пусть она скажет! Она мне в горло вцепится, вот и поймешь…

Сандрик усмехнулся, а Санек струхнул — с чего это он ляпнул, что Наташка в горло ему вцепится?.. Не надо бы… Но что надо, он уже понимал слабо.

— Не вцепится, не бойся. Но звать я никого не стану. Давай прямо, Иваныч, — сказал Сандрик по-деловому, — денег хочешь? Так? С чего это ты меня разыскал? Ну, давай, давай колись. Хватит лапшу на уши вешать. Я ведь не посмотрю, что ты старый и больной. От водки, — уточнил он.

И Санек крикнул:

— Не на твои, щенок, пью, на свои, заработанные!

Вся история вдруг покатилась в тартарары — это Санек понял. Чего-то он не скумекал, а вот чего? И чего говорить? Мол, да, денег… Вспомнилась и Лерка — она говорила, что, мол, поплачься, он и отвалит. Но как плакаться, когда Санек вон уже куда полез — Наташку призвать! Щенком обозвал! Дурак он все-таки! Ох и напортачил ты, Санек… И он стих. Опустил голову, помолчал, а потом тихонько так сказал:

— Да не надо мне твоих денег! Тебя я хотел посмотреть! Да Катюха все просилась…

— Так не надо денег? — спросил Сандрик с лукавством. — Ну ладно. Повидал меня? Отлично. А это вот, — он вынул из кармана зеленый стольник, — моей сестре Катюхе, — насмешливо подчеркнул он имя, — на подарок. От меня. Рождественский. Думаю, хватит?

Санек одеревенел. Чего ж делать-то? Чего надумать?..

— Мне твоих денег, — сказал, — не надо. Пошел ты с ними! — Саньку терять уже было нечего.

У Сандрика раздулись ноздри и взгляд стал бешеный. Он поднялся с кресла и сказал, пряча в карман несчастный этот стольник:

— Не надо так не надо. Пока, папаша. Думаю, тебе свалить надо отсюда, и быстрее. Пока я тебя не выкинул. Я же понимаю, что другой куш хотел сорвать. Не вышло. Ну, где-нибудь еще сшибешь, на бутылку хватит. — И он ушел, плотно закрыв за собой дверь.

Санек сидел словно обгаженный с головы до пяток. Что он Лерке скажет? Как дело поправить? Да никак. Разве к баушке Мане рвануть? Ей поплакаться — она даст, но сколько у старухи может быть? Да мало — чего там говорить!

Прокакал Санек денежки, а вот когда? Как? Почему так разговор пошел? Сначала вроде хорошо все… Надо отсюда и вправду сваливать — а ну как этот гаденыш расскажет и сюда кодла ввалится и его пинками вышибут?..

Санек собрал рюкзачок, осмотрелся, не оставил ли чего, и отбыл к Лерке. Все он ей по правде расскажет и спросит, что и как теперь?..

Сандрик ушел за калитку. Он шел по лесу, сшибая палкой купы снега с ветвей, оскальзываясь на крутой тропинке, бегущей вниз, к реке, ничего не замечая, давая в резких движениях волю ярости, которая прямо-таки бушевала в нем.

Наташа… Он скривился. Как она могла?! Он как-то не представлял себе Санька именно отцом, а как бы ее любовником, причем в нынешнем его виде. То, что Санек — его отец, заботило его очень мало, а вот как она могла? — терзало и мучило, хотя любовь к ней ушла, может быть, не навсегда, может быть, на время, но сейчас — ничего. Ни-че-го! И это было страшно.

Сандрик бросился в снег и заплакал, как не плакал никогда в жизни. Ему казалось, что все в его жизни прошло. Ушло. И впереди вот такая белая, сереющая уже равнина, без единого огонька надежды.

Санек сидел у Лерки. Теперь его забил колотун — так испортить дело!

Лерка внимательно слушала, а он рассказывал и подливал себе в стопку водку — не мог он сейчас быть трезвым!..

Наконец Лерка распалилась:

— Ну, чего ты полез? Чего не пришел ко мне, если бумажку мою не выучил? А теперь что? По новой? А что делать? Бросать? Ну нет! Придется тебе, Санек, попотеть! Еще не вечер!

Лерка вдруг подобрела и сказала примирительно:

— Ладно, не переживай, у нас знаешь какой туз в рукаве? Мы его и вынем — нате, кушайте, не подавитесь! Ты сядь покрепче на стуле, выпей, а потом уж я скажу… А то вдруг сомлеешь. — И она захохотала.

Санек не мог взять в толк, с чего это она так развеселилась. Ладно, он выпьет — это завсегда хорошо.

— Ну вот, папаня ты наш золотой! — начала Лерка, как песню. — Скажу я тебе вот что… Сынок твой, Сандрик знаменитый, с мамашей своей, Наташкой, шуры-муры водит… Как новость?

До Санька и не дошло Леркино сообщение — чего пьяная баба не наворотит?! Во развратная какая! Чего несет — сама не знает! Он так и сказал:

— Чего несешь-то? Нажралась, что ли?

А Лерка смеялась от души. И вид у нее был вроде бы и не пьяный, а так, шебутной какой-то. Сквозь смех она сказала:

— Ну чего? Перекреститься, что ли? Чтоб ты поверил! Мне Маринка перед смертью, царствие ей небесное, — Лерка перекрестилась, — сказала. Она их, Сандрика и Наташку, застала… Можно так сказать.

— Ну ты, полегче со своим развратом-то! У нас в Супоневе скажи такое — забьют насмерть… Ну че, неуж у вас так бывает? — вдруг совершенно по-детски, с любопытством спросил Санек.

Лерка снова — в который уже раз! — подумала: зря она связалась с этим дубом мореным, она жалела себя, жалела отличную свою идею и, как ни странно, жалела Санька.

— Знаешь чего, Лерк, я так думаю: пойти на ихнюю гулянку и сказать, мол, Наташа — жена моя невенчанная, а этот — наш сынок… Ну и зареветь, что ли… Я спьяну-то могу!

Лерка чуть не зарыдала — ну дурака кусок! И завопила на Санька:

— Ты, придурок! Ты что, думаешь, Сандрик дурее тебя? Да он всех так подстроит, что тебя выкинут под зад, это еще хорошо!

И Санек вдруг забоялся до жуткости, верно опять эта стервоза говорит, — во голова у бабы! Как у министра!

— Ладно, придумала я… Чего бы ты без меня делал? — заорала она весело и предложила выпить по чуть-чуть и за дело!

Лерка налила по стаканам водки, отвинтила пробку «пепси-колы», подмигнула: сделаем мы так…

Марья опять металась по квартире. Нехорошо ей было. Где-то в спине, в позвонках, и ниже спины, поселился холодный озноб, который, она уже знала, предвещал зреющие беды.

Когда в дверь раздался звонок, Марья, почему-то уже совершенно задрожав, кинулась открывать. За дверью стояла Катька с рюкзаком и, как увидела Марью, тут же и разревелась, бросившись ей на шею и завывая: «Ой, баушка Маня, ой, миленькая! Как я до тебя добралася! Ой!»

Марья вдруг успокоилась — хуже нет неизвестности — и втащила ревущую Катьку в квартиру, сняла с нее рюкзак, куртку, увела в кухню, быстро поставила чайник на плиту, усадила и приказала:

— Перестань реветь. На платок, утри сопли и давай рассказывай. Сейчас чай будем пить с конфетами.

Катька замолчала, утерлась платком, съела конфету, которую ей подсунула Марья, и сообщила:

— Не брат он мне, ваш Сандрик, баушка. Такой из себя… — Катька не знала, как объяснить, какой Сандрик.

— Почему ты так решила, Катюша, что он не брат тебе?

Катька напрягла мозги — аж лоб вспотел:

— Эта, ну, его мамка, какая? Да разве ж она могла… — Тут Катька покраснела, потому что говорить о «таком» с баушкой было нельзя.

Марья пожала плечами:

— Катюша, ты еще многого не знаешь в жизни. Скажу тебе так: бывает, дорогая моя девочка, по-всякому, и ничего страшного нет в том, что Сандрик не обратил на тебя внимания: конечно, откуда он знает, что ты его сестра? А он — добрый, и когда узнает и привыкнет к этой мысли и к вам, то все будет по-другому. (Говорила, а сама не верила ни на грош — знала она своего Сандрика! А зачем их туда послала? На съедение? Чтобы самой чистенькой остаться? Дрянь она, старая Марья!)

Марья спросила Катьку, которая уже с удовольствием дула горячий чай с ворохом конфет и печенья.

— А что ты ко мне приехала? Ты что-то хочешь мне еще рассказать? Отец с Сандриком виделся? Говорил?

И тут Катьку как прорвало. Забыт был вкусный чай с конфетами, она залилась слезами и бессвязно начала вываливать Марье ошеломительные сведения: что папка пьет, а патлатая с Сандриком крутит любовь и над Катькой изгаляется, и Лерка эта папку все заставляет, и чего-то они надумали, и она, Катька, за папку боится, его там прибьют! Они с Леркой какие-то деньги хотят забрать у Сандрика или у кого еще. А патлатая все у Катьки выспрашивала, и Катька сказала ей, что Сандрик ей, Катьке, — братик! И Катька уехала…

Марья машинально оглядела кухонную полку — валокордин есть, слава богу! Налила в стакан, почти чистый, чуть отлегло, но только — чуть.

— Какая Лерка? — спросила она, все еще ревущую Катьку, очень строго, и та, всхлипывая, но уже тише, сказала:

— Марины, тетеньки моей покойницы подружка, такая крашеная, как кукла… Там, в этом, в доме отдыха, живет, с нами ехала! Она и папку к вам подсылала, а я вас полюби-и-ила!.. — И Катька снова собралась было завыть, но Марья рывком дернула ее за плечо — замолчи!

Остановись, Марья, на минутку и хорошо подумай! Успокойся. Никто никого не убьет, это ясно. Будет грязный скандал, затейницей которого является она, Марья Павловна.

— Катя, — спросила она спокойно, потому что Катька немного успокоилась, видя, что «баушка» сидит тихо и не ругается на нее, — а кто такая «патлатая»?

И Катька более-менее связно ответила:

— Лизка… (Ах, вот оно что! Дочь Инны и Алека! О господи! А Наташа? Как она?!)

— Катя, — сказала Марья, — ты попей еще чайку, вот колбаска, поешь, а я пойду соберусь, и мы с тобой поедем и во всем разберемся. Все будет хорошо, не бойся, девочка, — закончила она ласково и погладила Катьку по голове, та посмотрела на нее, как преданный и любящий щенок, только что не заскулила, и у Марьи заныло сердце от жалости.

Она собралась быстро: надела приличное платье, повязала красивый шарфик (праздник все-таки!), натянула лучшие сапоги — теплые, кожаные, на удобном толстом каблуке, и ринулась в коридор за шубой. Но то ли ее волнение, то ли ощущение теперь уже непроходящего озноба, то ли коврик… — она как-то неловко подвернула ногу и мягко упала на свой любимый бухарский коврик. Тут же, ругая себя за неловкость, хотела вскочить — и поняла: у нее сломана нога, адская боль пронзила ее. Марья задрожала: не дай бог, она потеряет сознание и тогда уж — все… Немедленно что-то придумать! Написать. Записку! Пусть девочка передаст, и только.

Когда Катька увидела полностью одетую для поездки«баушку Маню», лежащую на полу, она вылупила глаза:

— Ой, ты упала, баушк, давай подниму, чего лежишь-то?

Марья решила, что особо объясняться с Катькой не станет, а по-деловому, насколько это с ней возможно, даст простое задание:

— Катюша, дай мне листок бумаги и ручку. — Объяснила где. Катька, побоявшись спросить, чего это сама баушка не идет, а все лежит на полу, принесла листок бумаги и ручку, и Марья нацарапала записку Алеку. Писать было трудно, от боли мутилось в голове, но основное она высказала: гнать в шею работника, которого она, Марья, прислала. Девочку, если можно, пока оставить на даче. И в шею работникову подружку. Они, к сожалению, шантажисты, и Марья глубоко виновата, что доверилась им… Но об этом потом. Сама приехать не может. И припугнуть милицией. Больше никого не посвящать в эту историю. Потому и пишет Алеку.

Вот такую записку должна передать Катька.

Марья, почти теряя сознание, попросила Катьку зайти к соседке и позвать ее. Тут только Катька отважилась спросить:

— А чего вы не встаете? (Она даже «баушкой» перестала звать Марью, так как была ошарашена ею, лежащей на полу и пишущей письмо!)

— Отдыхаю, — ответила Марья, и Катька протянула:

— А-а…

Марья напоследок еще сказала, что если Катя передаст секретно это письмо дяде Алеку, то все будет хорошо, папку никто не тронет и поедет он в родное Супонево.

Катька уплелась, вновь повесив на плечо свой рюкзак и тяжело вздыхая.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ…

Катька притащилась на дачу уже в темноту и пролезла в сделанный папкой лаз и пошла сначала, как баран в стойло, в домик, который они с папкой занимали… Там сидели подвыпившие папаня и Лерка.

— О-о! Заявилась! Откудова? — удивился Санек. — Ты ж писала, что к мамане сдуваешься.

Катька молчала.

Спасла положение Лерка, смекнувшая, что для их плана Катька очень кстати. Только вдолбить ей как следует. И Лерка спросила, как бы утверждая:

— Да, наверно, ты, Катюх, никуда и не ездила?

Катька, не отвечая, утвердительно кивнула, и слезы закапали у нее из глаз.

А Лерка подошла к Катьке, усадила ее на стул и сказала еще ласковее:

— Катюх, ты нам, миленькая, поможешь! Вишь, папаня пьян, а надо в дом идти — прислуживать да деньги забрать… Ему идти не с руки, сама видишь. Давай пойди на кухню, скажи — пришла вот. И точка. И больше ничего, ни слова. Поняла? Про папаню — ни-ни, сама понимаешь — пьяный! Потом, как зайдешь в залу, на террасу то есть, высмотри тетеньку Наташу, ну, красивую такую, стриженую… — Катька кивнула — уж Наташу-то она запомнила! — и скажи, что ее в саду ждут, поняла? И все. И уходи сюда, поняла? Она деньги папане обещала вынести, если он на дачу не придет, но это уже не твои дела. А мы деньги заберем и уедем: вы — к мамане, я — домой. И всего делов-то. Не бойся, Катюх, ничего плохого нет. — Лерка заболтала Катьку так, что у той голова пошла кругом, она уже не понимала, кто, и что, и зачем, но главное уяснила: позвать тетеньку Наташу, она даст деньги, и они все отсюда уедут. Это Катюху очень радовало.

Вот так придумала Лерка. И считала, что все верно: Наташка трусы намочит, когда Лерка ей скажет про ее и Сандрика и что все про это узнают… Только бы вытянуть ее из дома. Пойдет! Куда денется! Дура ведь. А Лерка умная!

Катюха вошла на кухню и увидела Инну, которая запихивала огромный торт в духовку. На шаги Инна обернулась и, увидев Катьку, удивилась, почти как папаня:

— Откуда ты, Катя? Мне казалось, что вы уже уехали!

Катька помотала головой:

— Не, мы еще здеся… Папаня, — тут Катька чуть не задохнулась от страха — чего она папаню поминает? Нельзя же! Но делать нечего, ответить тетеньке надо, — велел вам, тетенька, помогать, — выдавила она из себя.

Инка обрадовалась:

— Ой, как ты кстати! Вон, смотри, полный стол еды, я одна не справлюсь, носить надо, а никто не помогает. Давай бери вон блюдо с салатом и вот эту штуковину с грибами. Да осторожно, Катя! Это старинный фарфор! Не разбей!

Катька ничего не ответила — посуда как посуда, у них в Супоневе, у мамки в шифоньере, рюмки стоят на ножках такие ж, мамка их вообще никогда не достает. Катька взяла блюдо и пошла на террасу, мучительно соображая по дороге, как ей выполнить оба задания: вызвать в сад тетеньку Наташу и отдать дяденьке Алику письмо. Что сделать раньше? Но вдруг подумала: «А кого первого увижу, того или позову, или письмо отдам…»

Вот так умно решила Катя, забыв на секунду свой страх перед Леркой.

Когда же она вошла на террасу, то чуть не упала: за столом сидело такое страхотье! Морды все закрытые, как их?.. этими… Катька вспомнила — масками. На голове какие-то шапки, как петушьи гребни, на плечах какие-то тряпки либо салфетки красные! И никого она не узнавала! Кого звать-то? Кому письмо давать? И много людей-то было! Ужас! А была еще соседка Ирина.

Гости, подогретые аперитивом, набросились на еду, а Инка попросила Катьку еще добавить на стол салфеток, потому что сама уже, скинув фартук, осталась за столом на некоторое время, помня, что в духовке торт.

Катька принесла салфетки и стала за дверью, глядя в щелочку на «нелюдей» за столом. Кто ж там и где? И как она кого здесь найдет? Впору было зареветь, но никто бы не пожалел ее, а посмеялись бы и прогнали, и уж тогда тетка Лерка наломала бы Катьке бока, да и папаня тоже. Поэтому Катька, сглотнув слезы, глядела и выглядывала, кто сидит за столом и кто где…

А за столом не «царило веселье»… За столом было просто мрачно еще и потому, что никто друг с другом не разговаривал. По «задумке» Алисы все должны молчать, чтобы не выдать себя голосом, а по определенному знаку — хлопушки с фейерверком — все должны на секунду снять маски, тут же переместиться, перемешаться, снова надеть маски и сесть. А потом угадывать, кто есть кто. Победителя ждал серьезный приз! И уже после этого большие фейерверки, шутихи под елью, сбивание подарков и другие замечательные игры!

Алиса бросила хлопушку, погас свет, загорелись огни шутих, все сняли маски, — вот тут раздался кое-какой смех и вскрики, — и встали из-за стола…

Для Катьки узнавание и запоминание оказались непомерно трудными.

Тетенька Наташа — слава богу, она это приметила — была одета в чего-то розовое, прозрачное, широкое; больше Катька не сумела никого отметить — все были здесь, а кто где — неведомо.

При свете, когда снова маски были надеты, Катька все же радостно обнаружила, что теперь с краю и вправду сидит в розовом балахоне тетенька Наташа! Значит, ее она и позовет, а вот как?

И Катька, трясясь от страха, побежала на кухню за салфетками, — лучшего она придумать не могла, хорошо, что хоть так сообразила! Вернувшись, стала класть их на стол и, наклонясь к Наташе, прямо в ухо прошептала то, что ей вдолбила Лерка:

— Тетенька Наташа, вас в саду ждут…

Наташа вздрогнула, она не ожидала ничего подобного, но тут же подумала, что ее ждет Сандрик! Он сегодня был так мрачен, так холоден, и какой-то безнадежный взгляд был у него… Страшный безнадежный взгляд… Она чуть кивнула и тихонько встала из-за стола, пробралась к вешалке, шубу на плечи и в сад…

Теперь Катька высматривала среди пьющих молча людей в этих… как их, масках дядю Алика.

Но тут сидящий довольно близко к двери мужчина сдвинул с затылка петушью шапку — жарко, видно, стало, и Катька узнала в нем дяденьку Алика!

Катька уже ничего не придумывала, как с салфетками, а просто сунула ему в карман записку. Он удивился, а остальные не заметили, потому что Катьку вообще не замечали.

Алек, а это был он, не успел ничего подумать, даже Катьку за руку не схватил. Она же метнулась в прихожую, из дома, по снегу, забором, боясь попасться кому на глаза; побежала не в домик, к папане и Лерке, а за него, в закуток у гаража, и там, присев на обрубок дерева, не замечая, что раздета, куртка осталась в даче, зарыдала, но не в голос, а тихо, опять трясясь и чего-то жутко страшась. Чего? Боялась за папеньку? Да. Но не только за него, еще за что-то, о чем она не умела думать.

Наташа выбежала в сад; ель горела огнями и цвела подарками; снега вокруг нее весело и призывно искрились…

Но нет, там Сандрик не станет ее ждать. Где темнее. А что там, за столом? Когда Алиса начнет свои угадывания? И Наташи нет? Ну и что? Сама же Алиса сказала, что главное в этом празднике — свобода: всяк делает, что хочет. Вот она и делает, что хочет! Она вдруг почувствовала прилив сил необыкновенный, вдруг ей стало не страшно, а хорошо, и она решила, что, возможно, возможно… ей не стоило быть такой резкой с Сандриком…

Наташа обошла обряженную ель, погружаясь почти по колени в снег, — шла она по целине, — ноги в тонких колготках и открытых розовых туфлях оледенели, но она этого не чувствовала. На плечо ей опустилась чья-то рука…

— Сандрик?.. — спросила Наташа тихо.

А в это время Сандрик заметил, что Наташа ускользнула. Он был сегодня так холоден и ужасен внутри, что не бросился вслед за ней, что сделал бы еще вчера. Единственное, что беспокоило его, — так это присутствие собственного папаши, который, — Сандрик чувствовал, — никуда не уехал, находится поблизости и что-то пакостное еще сотворит. Надо бы, конечно, проследить… Но холод так сковал его, что не хотелось двигаться. Но тут он увидел, что из-за стола вышел Алек и прошел в темный зал — куда?.. Что это?

«…Что это?» — подумали и Светлана, и Лизка. Спрашивала «Что это?» и Инка, которая всегда была напряжена в присутствии Наташи, особенно если рядом был Алек.

— Сандрик?.. — повторила Наташа и, положив свою руку на руку Сандрика, обернулась. Почему она не крикнула? Она не понимала. Слабость охватила колени, руки, закралась, как мышь, в сердце, оно почти перестало биться… Перед ней стоял неизвестный мужик и ухмылялся… Знакомым из какого-то далека голосом он спросил:

— Че, не узнала своего первого? Сандрикова родного отца.

Да, это был он. Санек. Кошмар ее юности и всей жизни. Стоял и ухмылялся. Как во сне…

— Слушай сюда, — сказал он уже чуть громче, видя, что она онемело стоит, а шуба сползла с плеч и свалилась на снег, — теперь Наташка осталась в каком-то прозрачном балахоне, через который видно все, чего хочешь… И шуба лежит на снегу, и Наташка молчит…

Санек понял, что должен сейчас сделать то же, что сделал он с ней тогда, в ванной у Маринки, и сделать как надо, чтоб брюхо на нос полезло!

— Ложись, — хрипло сказал он, — и не пикай, поняла? — И показал ножик, который прихватил без Леркиного ведома: много будет знать — мало будет спать. Наташа так же молча, онемело, легла на шубу.

С далекой дачи доносился голос Алисы, но никаких шагов — никого. Никому нет до нее дела… «И почему он здесь?» — подумала, уже теряя сознание — от перегарной вони изо рта Санька, который залепил ее губы своими, мокрыми и расшлепанными, а руки его рвали платье, блудили по телу, — от всего того, что сейчас случится с нею.

Наконец Санек рванул совсем эту тряпку, трусы и добрался до Наташкиного тела — худющая, как и раньше. Но вдруг чья-то рука жестко схватила его за волосы, и он почувствовал страшный удар в челюсть — били ногой. Санек взвыл и отвалился. Перед ним стоял его сынок Сандрик, который сказал:

— Вставай, козел, поговорим.

Санек поднялся резво, потому что знал, что если еще один такой удар, то он сдохнет здесь, в этом саду, и зароют его по-тихому под каким-нибудь деревом…

Но все-таки он решил испробовать последнее — он заорал:

— Ты, сученок! Мной роженый! С матерью своей… Я знаю! Б… вы все! — и кинулся на Сандрика, уже ничего не соображая, с занесенным ножом в руке…

В это время Алек, подойдя к домишке и увидев, что там сидит какая-то баба, одна, видимо, повернул назад, потому что сердце подсказывало ему, что происходит что-то за его спиной, и не только сердце — он услышал удар и крик. Он помчался, как мог, по рыхлому вязкому снегу и, уже доставая пистолет, который успел прихватить с собой — охранникам полагался, увидев в отблесках елочных огней лежащую, распростертую, почти совсем обнаженную Наташу и, кажется, мертвую, и две мужские фигуры — одна с ножом, он понял, что это тот, о ком написала Марья, и светлую голову Сандрика, который перехватил руку с ножом и гнул к земле этого мерзавца! Наташа мертва! Алек зашелся от этой мысли и, наведя пистолет, не думая о последствиях, выстрелил. Но промахнулся. То есть не промахнулся… Он попал в Сандрика!

Санек взвыл от неожиданно пришедшего избавления.

Алек прицелился снова, но тут на его руке повис кто-то с воплями, раздирающими душу:

— Не надо, остановись! Не надо больше!.. Надо помочь Сандрику!!!

Это была Светлана — она все-таки взволновалась исчезновением сразу троих — Сандрика, Алека и Наташи, и тоже вышла в сад, не думая о том, удобно это или нет. От дома бежала, прыгая, как коза, через сугробы, Лизка в легоньком платьице на бретельках и кричала:

— Сандрик! Сандрик! Ты жив? — Никто не отвечал ей, а она, не видя никого, видела только Сандрика, лежащего на снегу…

Алиса услышала выстрел, но решила, что все уже резвятся у елки, сказала немного недовольно:

— Ну, вот, все разбежались и уже начали веселиться без нас. Пойдемте к ели, в конце концов, еще не вечер, все будет замечательно, — и она рассмеялась. Рассмеялась и соседка — Ирина, видя, как режиссерский пыл покидает Алису.

Они надели валенки, специально приготовленные в прихожей, накинули шубы и вышли из дома.

Но навстречу им из полусвета выскочила Лизка в своем белом батистовом платье на бретелях и закричала как сумасшедшая:

— Там Сандрик! Он ранен! Скорее!!! Бабушка! Скорее!!! Врача! «Скорую»… — и она упала в снег перед замершей от непонимания всего Алисой.

— Что ты городишь? — прикрикнула Алиса на Лизку. — Ты в каком виде? Ты же заболеешь! Что там у вас за игры? Иди в дом. Немедленно!

Она подняла Лизку из снега, отряхнула ее, не обращая внимания на ее лицо, глаза, подшлепнула легонько и, плотнее закутавшись в шубу, торжественно пошла по саду к непонятной кучке темных фигур, неясно расположившихся у разноцветной ели. Лизка, заледеневшая от холода и горя, пошла в дом, ища мать.

А Инна, до одури утомившаяся за сегодняшний «рабочий день», тихо заснула на маленькой терраске и не ведала ни о каких событиях, даже снов не видя. Лизка растолкала ее, та проснулась, ничего не соображая, глядя лишь с удивлением на дрожащую, посиневшую, мокрую Лизку, которая, полулежа на полу, прижималась, как щенок, к ее ногам. И молчала. Тогда Инка спросила:

— Лизок, ты что? Девочка? Что случилось?

И Лизка, внезапно прозрев, ответила, стуча зубами:

— Сандрик ранен или… убит…

— Что ты? Что ты? — испугалась Инка и стала щупать лоб Лизки. — У тебя дикая температура! Боже мой! Немедленно в постель! Бред, — сказала уже в сторону Инка неизвестно кому. И Лизка, вдруг совсем придя в себя, посмотрела на мать взглядом, в котором были и взрослая жалость к ней, Инке, и безысходная тоска, какой никогда Инка ни у кого не видела, и какое-то странное равнодушие…

Лизка поднялась, посмотрела на свое платье и сказала:

— Пойду лягу… — И побрела наверх, а Инка бросилась к их аптечке, где набрала гору лекарств и тоже поднялась в комнату дочери. Но дверь оказалась закрытой на ключ, и после долгих уговоров Лизка наконец соизволила ответить, что все приняла, будет спать и чтобы ее никто не трогал. Инка постояла у двери, пожала плечами, спустилась вниз и прошла на большую террасу — там никого не было. Она вздохнула, надела валенки, полушубок и пошла в сад.

Когда Алиса и Ирина подошли к темным фигурам, они увидели следующее: Светлана стояла на коленях перед лежащей Наташей, завернутой в шубу. Наташа, видимо, была без сознания, и Светлана тщетно пыталась, рыдая, вдохнуть ей свое дыхание, но у нее ничего не получалось. Рядом с ней лежал Сандрик, и снег падал и падал на его лицо… Стоял Алек с опущенной головой… Санек лежал на земле и мычал. Вместо лица у него было месиво, правая рука неестественно вывернута. Алек не убил его только из-за Светланы, которая в полной истерике кричала, что нельзя, нельзя, нельзя! Тогда Алек бросил пистолет и разбил Санька на части, мстя за Сандрика, себя, Наташку — за всех, хотя он полностью и не мог разобраться, что же произошло и почему.

Увидев все это, торжественная Алиса схватилась за сердце и грузно опустилась в сугроб. Соседка Ирина, совершенно ничего не понимающая, но знавшая, что надо делать, побежала в дом за валидолом и Игорем.

Игорь понял ситуацию.

— Так, — сказал он, — вы что, белены объелись? Живо Наташу в дом, Светлану и Алису тоже. Алька, — обратился он к сыну, — срочно вызывай «скорую», милиции они сами сообщат.

Игорь легко взял на руки Наташу, Светлана было завопила, но Игорь цыкнул на нее, и она замолкла.

— Ирина, помогите моей жене. — Видя, что Алиса открыла глаза и бессмысленно озирается вокруг, Ирина подошла к ней, с трудом подняла из сугроба и кое-как, напрягая все силы, потащила Алису к дому и усадила на маленькой терраске, куда вела только одна ступень.

Вошел запыхавшийся Игорь:

— Маман рыдала и упросила нести Наташу к себе. Как хотят. А теперь, Ирина, вы — мой помощник. Грелки! Коньяк! — Ирина бросилась выполнять. А он опять ушел в сад.

Алек уже сидел на снегу и смахивал рукой снег с Сандрикова лица. Игорь подошел к нему и отвесил пощечину — Алек вздрогнул, вскочил было с ответом, но, увидев холодно-разъяренного отца, стих и наконец пришел в себя.

— Ты мне расскажешь, в конце-то концов, что здесь произошло?

И Алек рассказал отцу все.

— Так, — сказал Игорь свое сакраментальное слово, — будем надеяться, что оба живы… выживут… Но ты не имеешь к этому никакого отношения, понятно? Еще не хватало, чтобы моего сына обвинили в убийстве…

Игорь взял носовой платок, вынул перчатки из кожуха и начисто вытер пистолет Алека. Потом приложил пальцы Саньковой руки (рука была теплой) к рукояти, затвору, слегка кое-где смазав…

— Теперь слушай, сын. Этот работник, которого мы наняли, ленивый, пьяница, нагло требовал денег, а потом напал на Наташу, посла, нашу гостью, и хотел ее изнасиловать. Ты услышал крик, вышел, Сандрик тоже. Ты увидел, что подонок угрожал пистолетом, твоим пистолетом, который ты держал в столе внизу, а этот подонок выкрал… Ну, выгонят тебя из фирмы — ничего, прорвемся. Наташа придет в себя, и ты уедешь. Далее. Сандрик подбежал быстрее тебя, ты плутал, тебе показался крик с другой стороны, ясно? Сандрик бросается на мерзавца, Наташа в беспамятстве, подонок пугается и стреляет, ты подбегаешь, вышибаешь пистолет (Игорь рукой в перчатке прицельно бросил его в сугроб), вот так, и избиваешь его до полусмерти, потому… потому что иначе ты сделать не мог.

Они как мужики тебя поймут, а я им в этом помогу. Главное, чтобы Сандрик выжил. — Игорь подошел и пощупал руку Сандрика. — Теплая… пока… Но — плох, очень плох… Чувствую. Где же, черт возьми, «скорая»?! Милиция обязательно явится сюда. А Наташку лучше всего привести в чувство своими силами, ничего не рассказывая… — Игорь кивнул: — Да, конечно. Как только она придет в себя, тут же в Москву, со Светланой. Если хотят Наташу допрашивать — пусть летят в Европу и записываются к послу на прием. — Игорь чувствовал себя как никогда бодро — состоялось ДЕЛО, и он был в нем необходим. Деятельность, любая, для него — все. — В общем, я пойду распоряжусь, а ты побудь здесь, дождись «скорую».

Алек кивнул, но содрогнулся: ему вовсе не хотелось оставаться в этом теперь странном саду, с зажженной елью, с игрушками и подарками под ней и с двумя молчащими людьми на снегу, то ли спящими, то ли… мертвыми…

Отец бросил ему полушубок на плечи, за что Алек его мысленно поблагодарил, но вслух не сказал ничего, не мог, и прямой, в темном вечернем костюме, стойко зашагал к даче — навстречу воплям, истерикам и рыданиям.

Лерка, когда ушел на «дело» Санек, уютно устроилась в кресле. Она приготовилась ждать и была почти на сто процентов уверена, что Наташка перепугается и отдаст все, что у нее есть. А есть у Наташки, скажем прямо, немало, пусть не прикидывается овцой. «Впрочем, — призналась Лерка, — она и не прикидывается».

Вот на этих приятных мыслях она и услышала выстрел, а вскоре и крики. В тишине сада они хорошо разносились. Лерку затрясло: «Санька пришибли… Не Наташка же! Сандрик! Больше некому!» Санек орал истошно и надрывно и вдруг замолк. Кончилась, Лерка, твоя идея. Не надо было лезть в это гнилое — с самого начала — дело! Она чуть не выпрыгнула из кресла, накинула свою «ламу» и в дверь не пошла, а выдавила оконце и вылезла наружу: какие-то голоса доносились до нее, кто-то кричал что-то, но она не слушала.

Пролезла в дыру (хорошо, Санек эту дыру проделал!) и была такова. В пансионате она не стала выписываться, а, забрав свои вещички, по снежку-по морозцу рванула к шоссейке, где остановила частника, и он ее за тридцать баксов домчал в Москву. Она решила, что завтра же звонит в Минск и отъезжает к сестре навечно, станет гражданкой Белоруссии. Даже о квартире не думала Лерка — так она боялась Сандрика и мести.

Катька сидела у стенки гаража, вся заледенев, и тоже боялась. Боялась за папаню. Вдруг он, пьяный ведь, скажет еще что тетеньке Наташе этой, а она Сандрика позовет…

Тут Катька услышала выстрел и потом папкин голос — он что-то кричал про Сандрика, а потом закричал так, будь его режут. Скорей к папке! Только бы папка был жив и уехали бы они в Супонево.

Вот тут-то и заплакать бы и зареветь Катьке, но слез не было — один страх и ужас, что папаньку убили. Катька, ничего не понимая, выскочила из своего укрытия и поскакала по снегу, туда, где виднелись люди. Катька поняла, что один как бы сидит на корточках, а двое неподвижно лежат на снегу. И папки нигде нет. Когда она подбежала, то даже не посмотрела на того, кто сидит на корточках, а бросилась (и все с сухими, как кора, глазами!) к тем двоим, что лежали на снегу…

Там лежали папка и Сандрик. Катька узнала его по белым волосам, перевела безумный взгляд на папаню — у того лицо краснело кровью, синело от мороза и синяков.

Катька покачнулась, упала в снег на колени перед этими двумя и завыла в голос-голосину:

— Ой, милые-и вы мои-и! Ой, да как же я на земельке-то без вас бу-уду!.. — Но этот вой-плач так вдарил ей самой по сердцу, что она прихватила себя рукой за рот и уже тихо скулила и подвывала, как раненая собака, как смертельно раненная собака, раскачиваясь взад и вперед, не чувствуя холода… И тут в калитку затрезвонили. «Скорая»! Алек облегченно вздохнул и помчался открывать…

Светлана тоже сидела у постели дочери. Та лежала и живая и неживая — сомнамбула… Она ничего не знала и не помнила о том, что произошло. Сознание ее остановилось на безумных пьяных глазах Санька и его мерзком дыхании и на том, что с нее рвут одежду, она обнажена, ей холодно и сейчас с ней произойдет то, что произошло много-много лет назад, и она от этого умрет.

Светлана не плакала. Она будто бы заморозилась там, в саду, на белом снегу, вдали от огней прекрасной рождественской ели, и не могла согреться. Ни слез, ни чувств, ни страха, ни боли — пустота. Что этот мужик оказался тем Саньком, Марининым братом, отцом Сандрика. Светлана запретила себе думать дальше, а продолжала поглаживать руку Наташи, лежащую безвольно на одеяле. Игорь не разрешил переодевать Наташу, сбрасывать с нее шубу, только покрыть одеялом и к ногам — грелки, в рот по нескольку капель коньяка. Наташа так и лежала в розовом, совсем недавно шикарном, а теперь разодранном и грязном платье — не платье даже, а в лохмотьях. Игорь спросил Светлану, что она видела, и Светлана честно ответила — все. Тогда Игорь (он крепко взял все дело в свои руки, и все постепенно отходили от шока, слыша его вдруг ставший снова сильным голос и резкие четкие указания) сказал ей, глядя прямо в глаза: — Но вы же понимаете, Светлана Кузьминична, что это несчастный — на сто тысяч один — случай?

Светлана кивнула — да, она понимает…

— Тогда вы не должны ничего знать. Вы выскочили из дома, когда Алек бил мерзавца, закричали и пытались Алека оторвать… Все. Вы поняли меня? Потом мы можем обо всем поговорить в своей семье, но сейчас, когда придет милиция, вы должны держаться. — Светлана снова кивнула, а сама замерла от ужаса — милиция! Игорь заметил ее некоторое колебание и сказал: — Конечно, я ни на чем не настаиваю… Говорите, что хотите… — и повернулся, чтобы уйти (он знал, как действовать), но Светлана вдруг жалобно вслед ему произнесла:

— Я ничего не скажу, Игорь, ничего. Верьте мне…

Игорь ушел, уверенный на сто процентов, что Светлана скажет так, как он ей велел.

«Какой же он…» — подумала Светлана и даже не могла подобрать должного эпитета для этого моложавого бывшего посла, человека железной хватки и воли.

И Светлана снова стала гладить руку дочери, не удивляясь, что нет врача, что никто не приходит, что она сидит одна в этом чужом доме и даже не знает, как ей увезти Наташу домой, в Москву…

Когда Наташа открыла глаза, то удивилась, что она вовсе не в саду. Она вспомнила праздник, маски, уныние, охватившее ее, и чей-то шепот, что ее ждут в саду… Она повернула голову — голова была тяжелой, и все перевернулось у нее перед глазами, но все-таки она увидела маму, сидящую у кровати с каким-то скорбным видом.

Светлана видела, как меняется Наташин взгляд, она тут же вскочила и попыталась дать ей успокоительное, но та оттолкнула ее руку:

— Зачем мне это? Что произошло? Мама! Скажи немедленно!

Светлана совала лекарство и умоляла Наташу выпить. Наташа, чтобы не расстраивать маму и не зная, что произошло, послушалась и приняла эту гадость…

Светлана задрожала. Надо звать на помощь! Она не справится с Наташей, когда та вспомнит все… Надо бежать за кем-нибудь! Светлана бросилась в переднюю и, глянув на Наташу и увидев, что та закрыла глаза, — сейчас она все вспомнит!

Но на пороге уже появилась Алиса, вполне в нормальном виде, может, чуть бледновата и растрепана.

Светлана бросилась к ней и забормотала:

— Господи, спасибо, Алиса, дорогая, идемте, она пришла в себя и пока ничего не помнит… Но я боюсь… Она вспомнит… Она…

Алиса перебила ее:

— Светлана, говорить буду я. Я знаю все. Игорь мне рассказал. Что надо говорить, что нет.

Наташа лежала, повернув голову к двери, с закрытыми глазами, но как только они вошли в комнату, глаза ее раскрылись, и она осмысленно и испытующе посмотрела на них.

— Ну, наша больная бедняжка, как дела? — бодрым «врачебным» голосом спросила Алиса.

Наташа пропустила ее вопрос и задала свой:

— Алиса Николаевна, я умоляю, скажите, что со мной произошло? Я помню сад… Я вышла посмотреть на ель…

Алиса прочно, будто навсегда, уселась в кресло. Светлана примостилась на стуле. Алиса начала рассказывать:

— Вы, дорогая моя, вышли в сад… Только, Наташенька, милая, если вы будете волноваться, я ничего не скажу. — Она увидела, как Наташа сжалась и глаза ее напряглись. Алиса погладила Наташу по руке.

И тут Алиса решила не тянуть, она просто изнемогала под грузом этой беседы.

— Дорогая, на вас в саду напал пьяный наш работник, которого я взяла с сотней рекомендаций (Алиса мельком глянула на Светлану, и та опустила голову). Платье ваше порвано, вы видите. (Наташа кивнула. Боже! Она стала вспоминать… Да, да, рука, тяжелая рука на плече, холод снега на руках и мерзостная вонь изо рта, и это Саньково лицо, не лицо — омерзительная харя, и руки, которые хватают ее, лезут, рвут…)

Слезы потекли у нее из глаз, на крик не хватало силы.

— Но он не успел напакостить. (Светлана вздрогнула — успел! Давно! Двадцать лет назад. Об этом же подумала и Наташа. Но Алиса-то ничего не знала!) Ваш сын (все-таки Сандрик был! Как хорошо! Наташа была готова расцеловать эту надутую Алису), ваш сын, — повторила Алиса, — успел его оторвать и ударить. Но он, этот тип, был с ножом. (Наташа охнула! Боже… Неужели?.. У Алисы стал какой-то скорбно-торжественный вид! Она не вынесет, если…)

Алиса заметила, что взгляд у Наташи изменился и в нем появился ужас. Она струсила и сказала, почти что улыбаясь:

— Не волнуйтесь… Вы крикнули, и шум достиг террасы, где мы все сидели, и Алек бросился в сад. Он вышиб нож у мерзавца и избил его так, что он еле жив остался…

— А Сандрик?.. — спросила Наташа, желая знать правду и только правду.

— Сандрик? — повторила Алиса. — Он, дорогая моя, немного ранен. Все-таки его задел этот… Не знаю даже, как назвать его! Сандрика отвезли в ближайшую нашу больницу, рана небольшая, но сильно кровоточила.

После этого Алиса, видя, что самый пик пройден, стала рассказывать, как все высыпали в сад, какой это был ужас и как мужественно вел себя Алек…

Светлана молчала — ни звука, ни слезы, ни слова.

— А Сандрик? — снова спросила Наташа.

Алиса, уже войдя в роль (ибо никто не знал, жив Сандрик или нет), сказала:

— Ну что Сандрик, дорогая? Он потерял немало крови. Его увезла «скорая»…

Но тут ей помогла Светлана, которая сказала:

— Мы, наверное, скоро уедем. Да, Наташа? Ты сможешь?

— Да, мы скоро поедем, — ответила Наташа и попросила: — Алиса Николаевна, вы скажете мне номер больницы, куда увезли Сандрика?..

— Конечно, конечно, дорогая, я спрошу у Игоря. Я была в таком состоянии, что абсолютно всем распоряжались мои мужчины. На самом деле этим даже никто не поинтересовался, кроме Лизки, конечно, которая все в том же «голом» платье выскочила на улицу и умоляла врача, чтобы ей разрешили ехать в больницу. На что врач ответил: «Там реанимация, вас туда все равно не пустят…» Но зато Лизка теперь точно знала, куда повезли Сандрика.

Наташа прикрыла глаза — утомила ее Алиса! Ушла бы поскорее, с мамой можно и помолчать… Какая-то тяжелая дрема напала на нее, и она тихо закрыла глаза, утомившись, как никогда.

Алиса моргнула Светлане — выйдем…

Они вышли даже из дома, чтобы Наташа не услышала, и Алиса сказала:

— Надо дать ей либо в кофе, либо в воде пару таблеток отличного снотворного, у меня есть такое, она заснет, и мы ее отвезем в Москву… Так и скажете ей, что она уснула в дороге и вы ее не смогли разбудить. У нее билет на завтра? Надо ее отправлять! Неизвестно, как еще все здесь закончится…

Алиса собралась уходить, но остановилась и спросила, не в силах уже сдерживать свое недовольство:

— Скажите, Светочка, зачем вам понадобилось уговаривать меня приглашать на работу этих двух?.. Никак не пойму.

Светлана ждала этого вопроса давно, но сейчас растерялась и никак не могла сформулировать четко ответ и забормотала:

— Я просто не знаю, как это произошло… Марья позвонила мне и попросила за двух своих родственников. Я и предположить не могла… Мне кажется, он просто напился и, возможно… Водка просто в голову ударила…

Алисе стало ее жалко:

— Ну ладно, что вы, Светочка, я думала, может быть, вы их знали…

Из сада послышались голоса, мужские, незнакомые… Милиция!

Алиса подхватила полы шубы и скоренько сказала:

— Ну, мы еще поговорим, Светочка, а сейчас я слышу — идут…

— Кто? — шепотом спросила Светлана.

— Как — кто? Милиция! — ответила Алиса раздраженно и вышла из дома.

Игорь бодро открывал калитку… За ней скромно стояли два молодых человека в осенних пальто — один в кожаном, другой в простеньком, и в больших меховых шапках.

Игорь, подобрался и широко распахнул калитку и придал лицу сурово-горькое выражение.

— Проходите, прошу, — сказал он, и молодые сняли шапки и гуськом тихо прошли в сад. Они знали уже, что приехали на дачу к известному человеку, бывшему послу, представлявшему страну во многих государствах. Они также знали, что его бывшая невестка — сейчас посол России в европейской стране, и кто-то подсказал им, что нынче она в гостях у своего бывшего свекра. Посол им понравился — солидный, седой, моложавый, подтянутый, с суровым красивым лицом.

Перед таким и заробеешь!

С милицией все уладилось. Все прошло именно так, как рассчитал Игорь. Молодые люди с кем-то переговорили по рации. Игорь понял, что они распорядились — «работника» определить в санчасть следственного изолятора.

В большой даче наступила относительная тишина, то есть тишина внешняя была полной, никто не кричал, не плакал, не взывал, не болтал — все молчали. Тишины не было внутри каждого.

Алису сейчас тревожила одна мысль — получится ли теперь с назначением Алека? Может, все пошло прахом? Только бы Алек там задержался, когда отвезет Наталью. Чтобы она очнулась и он сумел поговорить с ней… Тут Алиса тяжело вздохнула — не станет он ничего говорить. Умчится в одну минуту, ясно, как божий день!

Катьку Ирина забрала к себе, напоила чаем и решила, что теперь можно приступить с расспросами. Что-то соседи скрывают! Естественно, кто захочет раскрывать неприглядные семейные тайны, а что тайны неприглядные, Ирина была уверена. Но Катька отмалчивалась, а потом запросилась где-нибудь поспать.

— Я хочу, чтобы ты осталась у нас, — сказала Ирина. Работы немного — убрать, постирать, летом ухаживать за садом, я научу тебя… Готовлю я сама — люблю это…

Она еще что-то говорила, будучи совершенно уверена, что девчонка — сирота и что деваться ей некуда.

Катька поняла из всего этого то, что ее хотят здесь оставить насовсем и она больше не увидит ни мамку, ни Натаху, ни Витька… Про папаню она старалась не думать. Ей надо отсюда бежать.

Деньги у нее есть, баушка Марья дала много тысяч и еще сто зеленых, как говорит папка. Это все надо отвезти мамке, чтобы она пошла за папку хлопотать. А сейчас надо бежать от этой старой красивой тетеньки, у нее глаза так и прожигают. Катька спросила:

— А где мне можно полежать?

Ирина разложила на своей огромной современной кухне раскладушку возле кафельной печи, в которой проходили теплые трубы, постелила и сказала:

— Вот, ложись, отдыхай, и я пойду отдохну — такая ужасная ночь!..

Ирина ушла наверх, в свою спальню, а Катька тихо лежала и ждала, когда все затихнет.

Когда наступила полная тишина, она тихо встала с раскладушки, накинула куртенку и бесшумно вышла во двор, — двери не закрывают, надо же!

Как она добралась до Супонево, сама не помнит. Еле плелась по кочковатому смерзшемуся снегу на поле, брела такой же кочковатой дорогой, и наконец — вот он, родной дом! Зеленая крашеная дверка, свет на терраске: не надо ей ничего, ни дач ихних, ни еды, ничего!

— Мамка! — Она дернула ручку — закрыто. Послышался голос Татьяны:

— Щас открою! — Голос веселый. (Татьяна так и решила, что приехали гулены, уж долго их нету.) Когда она увидела одну Катьку — веселье сошло у нее с лица, как смыло водой, и Катька заревела. Танька втащила дочь в комнату и стала трясти: — Не ори ты, дурасина! Чего случилось? Запил? С Леркой этой? Рассказывай! Слышишь? Не утаивай от матери-то! Все самое плохое рассказывай. Денег, поди, не дали? Да наподдали?

— Мамка!!! — заорала тут Катька и, захлебываясь слезами, рассказала все или почти все, что знала, что видела, чего надумала…

Татьяна как схватилась рукой с платком наплечным за лицо, рот, так и сидела, чтоб не заорать, как Катька.

Танька поняла только одно — Санька увезли сильно раненного, в беспамятстве, обвиняют чуть ли не в убийстве, и неизвестно, где он — то ли в тюрьме, то ли в больнице, а может, и выкинули куда — мертвого-то…

Все-таки Танька завыла. Она представила себе жизнь без своего пьяницы-мужа, даже такого, но мужика в доме…

Танька опять завыла:

— Чего ж мы делать-то будем без отца-то?! О-ох, говорила я, не ездий ты туда! — И уже спокойно, но зло сказала: — Дак нет — он умней всех! С Леркой этой спутался! Злыдень! Теперя вот в тюрьме сидит! И сколь просидит?

— Мамк, надо в Москву ехать, спасать папаньку!

— А как его теперь спасешь? Ты подумала? Думаешь, тех денег, что ты дала, хватит? Никуда я не поеду. А что? Много мы его видим? То сидит, то пьянехонький валяется. Пошел он! Твой папаня! Без него проживем! Ты вон какая разумница стала, больша-ая… Со мной на ферму пойдешь.

На том закончилась для Катьки вся история с «братиком» Сандриком и папаниной виной, ничего она так и не выплакала мамке на груди, о чем мечтала всю дорогу.

Стали жить, как жили.

Алек, когда привез Наташу и Светлану в Москву, не стал задерживаться. Тем более что она так и продолжала то ли спать, то ли пребывать вне сознательной жизни. Ему тягостно было быть здесь.

Ведь это он, он!.. ранил?.. Убил?..

Светлана настойчиво оставляла его попить с ней чаю или кофе или еще чего-нибудь, но он отказался. «До свидания», — и ушел. Светлане очень хотелось, чтобы Алек побыл здесь, но… Как будто оборвались вообще все связи с жизнью.

Наташа очнулась в полной тьме и по инерции нащупала кнопку настольной лампы… Оказалось, она дома! В Москве, в своей квартире. Но как?.. Она вспомнила очень быстро. Но почему, почему они не разбудили, не растолкали ее перед отъездом с дачи!

Они по дороге могли бы заехать к Сандрику в больницу! Вез, конечно, Алек, он бы звука не сказал и проехал лишних 15–20 километров!

— Мама, — позвала она, — мамочка, проснись, пожалуйста… Я жутко хочу есть, прямо умираю.

Светлана вскочила с диванчика, взяла из шкафа теплый махровый халат и дала Наташе. Та с наслаждением закуталась в него и протянула совсем по-детски:

— Как хорошо до-ома-а…

Они вместе прошли на кухню, Светлана поставила чайник, они присели к столу, закурили, и Наташа стала спрашивать: о том, почему они не разбудили ее, почему не проехали к Сандрику, хотя бы узнать, как он, что было на даче после, забрали ли в милицию Санька… Перед «Саньком» Наташа сделала паузу и спросила мать:

— Ты знаешь, что это он, тот?.. — Светлана кивнула.

Закипел чайник, и она со всех ног бросилась заваривать кофе, чтобы хоть на мгновение оттянуть дальнейшее.

— Мама, — сказала она, — надо позвонить Алисе и узнать адрес больницы.

Светлана кивнула:

— Не надо. Я уже звонила… — и тихо добавила: — Наташа, милая, никуда ехать не надо. Он в реанимации, в тяжелом состоянии… Ему сделали операцию, и пока ничего неизвестно. Я добилась разговора с врачом…

Наташа на секунду потеряла сознание, и когда пришла в себя, первое, что подумала: она догадывалась…

— Зачем вы мне врали?

— А ты бы выдержала? Сама полуживая. Скажи тебе тогда — и оказалась бы в той же реанимации. Наташенька, но ведь врач ничего не утверждал… Надо всегда надеяться…

Наташа сидела как каменная.

— Это я во всем виновата, — сказала она вдруг как бы спокойным тоном (Светлана вскинулась и смотрела на нее во все глаза, что с ней? Что может сейчас произойти?!), — я. Еще тогда, когда не сказала тебе, а бросила его, как котенка… Как котенка, — повторила она и вдруг зарыдала в голос, на крик.

Светлана подскочила к ней, прижала ее голову к груди, стала уговаривать, что она виновата, да, но то, что произошло, случайность… Говорила это Светлана неубедительно, потому что знала — Наташка права — виновны все они.

Тут Наташа сквозь рыдания (которые, как ни странно, что-то сбросили с ее души, сердца, какой-то тяжеленный камень) спросила:

— Но как, как появился этот подонок там, на даче? Как? Вот что я не могу взять в толк.

Светлана посмотрела на нее и произнесла отчужденно:

— Я не знаю, почему и как, но в этом изначально виновата Марья…

— Марья? — поразилась Наташа. Слезы высохли у нее на лице, остались лишь бороздки, и сейчас Светлана даже была рада, что решается другая проблема: кто виноват в том, что… Наташа на какие-то мгновения не забыла о Сандрике, нет! — просто отдалилась от этих мыслей.

Светлана коротко рассказала о задуманном Алисой празднике, о звонке Марьи, о ее, Светланиных, размышлениях, но потом согласии. Так появился Санек, которого она вначале и не замечала, только уже там, в саду, как удар током, — понимание всего…

Наташа помолчала, прикурив сигарету от сигареты, и твердо сказала:

— Я завтра улечу. У меня неотложные дела. Мама! Я умоляю тебя съездить в больницу! Пусть делают, что хотят, но он должен жить…

Она замолчала снова и удержала слезы, поднявшиеся откуда-то из горла, и даже издала какой-то полувой. Светлана с тревогой посмотрела на нее.

Наташа вспомнила Динара, Проскурникова, Аннелоре, Фрайбаха, Обермайера — врагов и друзей, которых оставила там и за это время ни разу не вспомнила. Теперь она никого не боится!

— Нет, мама, — сказала она, — я должна лететь! А сейчас я позвоню Марье и все из нее вытрясу! Не знаю, что с ней произошло? Маразм? Вроде бы не было… Что ей вступило? Напугали? Как? Нашли ее? Я не успокоюсь, пока не узнаю!

В квартире Марьи на звонок Наташи ответил чужой женский голос:

— Видите ли, Марья Павловна в больнице… У нее сложнейший перелом ноги… Ее должны выписать, но, — женщина замялась, — я не знаю, к кому обратиться… Сын, видимо, в отъезде… — Наташа мгновенно просчитала все: они ждут, кому спихнуть Марью, потому что ту держать в больнице уже не хотят…

Значит, она, Наташа, так ничего и не узнает? В душе метнулось — взять Марью и поселить с мамой?.. Маме, больной, одинокой и слабой, на шею? А самой улетучиться? Куда она обязана лететь, чтобы доказать, доказать!..

— Нет, я просто дальняя знакомая, извините, — ответила Наташа и положила трубку. Она тут ничем не может помочь!..

* * *

Наташа сидела в самолете и смотрела в иллюминатор на уходящую снежную Россию и думала о том, что всякий раз она летит со странным настроением, а теперь вот с такой болью… и неизвестностью… вся надежда на маму! Опять?!

Что она будет делать там, она не знала, но чувствовала, что эта боль в груди толкает ее на что-то очень важное… Решение придет само. Она это знала. Точно.

«Боинг» пересек границу России. Снега ее уплыли вдаль. Все осталось там…

НАТАЛИ. БАЛ ОКОНЧЕН…

Первые дни после Наташиного отлета в Москву Аннелоре не находила себе места. Она целый день сидела на своем «наблюдательном» посту, напрягая весь свой слуховой аппарат на апартаменты Динара, не дай бог она что-нибудь упустит, и тогда произойдет катастрофа — Анне это понимала.

Но первый день прошел на удивление тихо. Видимо, «друзья» занимались какими-то делами вне дома, и это опять-таки пугало Аннелоре. Но сделать она ничего не могла.

В Рождество Анне еще утром рано приготовила индейку, сама не зная зачем, потому что звать ей было некого. Позвонила днем Рихарду, но Сол лишь передал ей ответное поздравление барона: тот не слишком хорошо себя чувствует…

Слезы капали из глаз Анне на индейку, в бокал превосходного вина, которое она купила еще давно, думая, что хоть час или два проведет Рождество с Натали, Рихардом…

Глупые мечты.

Так окончательно и не поев ничего, Анне заснула, и даже у спящей из глаз текли слезы.

Но следующий день дал немало новостей. Новостей, которые привели Анне в полное замешательство и ужас.

Она вязала, когда тишину соседней комнаты нарушил звонок телефона. Проскурников, чертыхаясь, снял трубку. Ему что-то долгоговорили — что, Анне, естественно, слышать не могла, а он лишь бросал отдельные «да», «нет» и только одно слово сказал: «Завтра» — и в конце разговора по-военному произнес:

— Понял. — Он даже не попрощался с тем, кто ему звонил. И Анне почувствовала, что звонок очень важный, серьезный, потому что отвечал Проскурников четко, быстро и собранно.

— В чем дело? Кто звонил? — спросил Динар.

— А ты не понял, кто?

— Неужели?.. — как-то скис Динар.

— Да. Вот тебе «неужели?». Сведения гнуснейшие. Ранен ее сын. В рождественскую ночь. На даче.

Анне еще раз похвалила себя за то, что каждый раз брала на свой пункт наблюдения не только вязание, но и блокнот с ручкой. Она стала лихорадочно записывать все словами, полусловами, значками.

— Наташкин? — почти закричал Динар.

— Да, — раздраженно ответил Проскурников. — Какой-то хмырь, работник, но что-то там не то. Вроде бы случайный… А стрелял…

— Но все же можно узнать! — снова повысил голос Динар.

— Можно-то можно, но к делу прилепили двух сопляков, из честных… Они загребли это дело и никого не допускают…

Немного подумав, Динар сказал:

— Завтра прилетает Наташка. Сразу она в присутствие не пойдет, там нечего делать, каникулы… Надо не упустить момент, когда она явится, и сразу же прийти с сочувствиями.

Не дай бог загнется! В общем, надо действовать резко и быстро. План не отменяется.

Аннелоре еле держалась на стуле; был момент, когда ей казалось, что она сейчас упадет и они, услышав грохот, прибегут сюда и ее убьют. Она ни секунды не сомневалась, что эти двое так и сделают. Разве могла она предположить, что услышит такое! Анне еще не могла до конца уяснить себе этот разговор. Что он был ужасен и пах убийством, это она поняла. И что в нем была угроза Рихарду. И Натали! И, конечно, ей, потому что если эти — боже! — что-то совершат, то они — как это? уберут всех свидетелей!

Закончив переписывать заметки, Анне подумала, что вдвоем с Натали — она и Анне — они ничего не смогут. Куда-то они хотят «засылать» Натали. Куда? К Рихарду? Но как? Если он даже ее, Анне, не принимает? Эти двое схватят Натали в железные щупальца, и ей придется их слушаться…

Шофер поставил вещи в холле и удалился. Наташа, сбросив шубу на пол, вошла в гостиную. Свет зажигать не хотелось. Она присела на диван и тяжко задумалась. Обо всем. И в частности, знают ли в посольстве?.. В какую историю она попала на Рождество в России? Наверное — да, потому что везде есть шпионы. Но завтра придется поехать туда, хотя и каникулы. Но она должна послать факс в министерство по поводу Алека и позвонить ему, чтобы он быстро поменял паспорт, взяв фамилию Инки.

Это надо сделать обязательно… Для него… Маме звонить не было сил и желания: она была уверена — услышит самое страшное… Бедный, бедный Сандрик!

Тут она услышала легкий шорох за спиной — вздрогнула непроизвольно. И обернулась лицом к тому, кто стоял у нее за спиной…

А там стояла Анне, милая седенькая дамочка! Воробышек Аннелоре! Она сказала:

— Мадам… Натали, я позволила себе войти… дверь была открыта… мне надо сказать вам…

Наташа перебила ее:

— Анне… Боже, как я рада вас видеть! — Она притянула к себе Аннелоре, усадила ее рядом и поцеловала в щеку.

Анне смутилась и была счастлива! Но тем не менее настойчиво сказала:

— Нет, Натали, вы должны выслушать меня! Это так важно! Ведь вы здесь? И куда вы денетесь ото всех проблем? Я так ждала вас и так скучала…

Наташа встала и взяла из бара бутылку виски.

— Давайте выпьем, Анне, хорошо? Я потом, потом вам расскажу… Не сейчас. Сейчас я не могу…

Анне молчала, она не хотела давать понять, что знает… Пусть Наташа все сама прочтет в ее записях, и она молча вытащила из сумки тетрадку и передала ее Натали.

— Прочтите, там немного… Это не мои опусы… — добавила Анне, поняв вдруг, что, возможно, Натали решила, что Анне — такая дурочка, что пишет рождественские стихи! — Это документ.

Тогда Наташа взяла тетрадку, раскрыла ее и стала читать. Наташа прочла быстро, и сразу же ее охватила лихорадка деятельности, злобы, ненависти, желания убить, загрызть, уничтожить этих людей!.. Судьба добивает ее… Она вовлечена в эту игру, простительно ли так назвать это?.. Но Анне! Анне!! Она посмотрела на Анне, и слезы выступили у нее на глазах. Она бросилась Анне на грудь и заплакала, тихо и безнадежно. Потом резко прекратила и неожиданно твердо сказала:

— Анне, все, я пришла в себя и готова действовать! Но как?

Тут стукнул дверной молоток. Они!

— Анне, идите наверх и будьте там. Я, надеюсь, выпровожу их быстро…

Наташа открыла дверь. Перед ней в скорбных позах стояли два приятеля — Динар и Проскурников Александр Евгеньевич. Они поклонились, вошли в холл и тут уже поцеловали ей ручки. Она улыбнулась им, чему они удивились, так как не ожидали встретить ее в полном спокойствии.

Она улыбнулась и пошла в гостиную, пригласив их следовать за нею.

— Выпьем немного? — спросила она. Они кивнули.

Подняв рюмку, Динар произнес:

— Наташа, дорогая, мы знаем, каково вам досталось в жизни!

— Вы быстро узнали, — заметила Наташа небрежно.

Динар усмехнулся.

…Так. Отличная игра, прекрасные актеры! Ну, она тоже не сегодня родилась — посоревнуемся, господа! Она уже все решила и вдруг от этого своего решения стала совершенно свободной и почти счастливой!..

Наташа так ушла в свои мысли, что не слышала, что говорит Динар, а он говорил о том, что Наташа должна форсировать отношения с бароном. Она должна выйти за него замуж… Тут Наташа пришла в себя и услышала эту фразу.

— За кого? — спросила она удивленно. — За Проскурникова? — И она с улыбкой посмотрела на молчащего все это время Евгеньича. Тот рассмеялся. Обстановка перестала быть напряженной.

«…А может, ей наплевать на этого Сандрика? — подумал Динар. — Ну, ранен, ну, может быть, выживет… Надо, кстати, подольше держать ее в неведении». Хотя ничего определенного у Динара пока нет, но знал: Сандрик пришел в себя, его переводят в институт Склифосовского и появилась надежда. Но Наташке это знать нельзя!

— За барона, дорогая, за нашего любимого Фрайбаха! И чем скорее — тем быстрее, как говорят. А там уж он и картины вам подарит, я уверен!

— Бросьте вы с картинками морочить мне голову. Картинки — само собой. Но вам нужно больше, гораздо больше, Динар!

Динар переглянулся с Евгеньичем: откуда этакие выхлопы? От кого?

— Я вас не морочу, мадам Натали, — сказал, приосанясь, Динар, — да, есть задачи, но не те, которые вы себе надумали или кто-то вам нашептал, простите… Нам нужно ваше присутствие в замке, чтобы держать под контролем этого престарелого дурня. Он ведь очень не любит нас, русских, а человек он, как ни странно, влиятельный и нам нужно его, как говорится по-простому, переманить! Так, Евгеньич?

Проскурников подтвердил: так, точно так, пусть Наташа не волнуется. Она же знает, как он, Проскурников, к ней относится? Разве может она подумать, что он позволит втянуть ее в авантюру, дурно пахнущую?

Наташа хотела было сказать, что она все понимает, тем более что для задуманного ею она должна быть с ними в полном согласии и дружбе, и она кивнула истово — да, если она и не доверяет абсолютно Динару, то уж Александру Евгеньевичу — всецело!

Вдруг Наташа встала и попросила тост.

— Я не отниму много времени, но сказать мне это необходимо. Я с вами! — Глаза у Наташи сверкали, она была как натянутая струна (Динар даже залюбовался ею). Проскурников был менее доволен. Как всякий способный сыщик, он в прямых действиях и словах всегда улавливал второй смысл, а то и третий. И ему казалось, что тут что-то не так, хотя Наташа казалась искренней и ни капли фальши не чувствовалось в ее заявлении…

Динар встал и торжественно поцеловал Наташу троекратно, по-русски. Облобызал ее и Проскурников, он удивился, что кожа у нее горела огнем, а с виду заметно не было, и это тоже ему не нравилось.

Пошли тосты-речи. Следом за Наташей встал Динар. Было так, будто происходит большой официальный, но свой прием, на котором надо сказать что-то важное и значительное.

Динар сказал:

— Я долго ждал этого часа. Были у нас с Наташей прекрасные времена, были и трудные: недопонимание, какая-то неприязнь, подозрительность и прочее, не буду вспоминать. Наташенька! Я рад!

— Хотите сюрприз? — крикнула Наташа. — Я его прибе-рега-ала!.. А что вы скажете на это? Меня сегодня, сейчас, ждет у себя барон, а? Каково? Аннелоре договорилась. Она мне звонила утром, и я ее попросила: мол, у меня жутко на душе, я не могу находиться одна, и единственный человек, который мог бы меня утешить, успокоить, — барон. Сработало! Ждет! Хотите — поедем вместе? Вы увидите, как я войду в ворота, а вы на моей машине отправитесь куда вам угодно! А я скажу, что тайно приехала на такси, и такого там наведу!

— Ну, Наташа, ну умница, — твердил Динар, покачивая головой. Повернулся к Проскурникову: — Как тебе идейка? Сверкает? Едем немедля. Проверка боем! Если войдет — значит точка!

— Ты что, Динар, не веришь? — возмутилась Наташа. — Едем. Увидишь! Ладно, я пошла переодеться, не так же мне ехать к нему!

Наташа вышла. Проскурников уже сам ничего не понимал. Зачем они поедут? Хочет ехать, договорилась? Пусть едет. Завтра расскажет.

Но Динар не принимал в расчет никакие его поучения и доводы — он считал, что ехать надо. Тут все и откроется — правду она говорит или нет.

Вышла Наташа. В свитере, джинсах, с сумочкой на плече…

Сели в машину — Наташа за руль. Динар угнездился рядом, Проскурников сзади.

Тронулись. Наташа взяла сразу такой разгон, что Проскурников заорал:

— Э-э! Ты что, на гонках?

Наташа обернулась, вовсе отвернувшись от дороги:

— А что? Я всегда так езжу…

Они выехали из города и неслись теперь по аллее среди старых дубов, сквозь которые просвечивали горы. Фонари ярко горели, и асфальт светился, — прошел дождь.

Проскурников вдруг понял, что поворот к замку они проскочили.

— Ты что! — крикнул он Наташке. — Замок проехали!..

Наташа обернулась и весело сообщила:

— Ну, просмотрела! Ну, завернем обратно! — И она крутанула руль так, что у Проскурникова помутилось в голове — никогда он не сядет больше к ней в машину — бешеная! Дура!

«Хоть дороги здесь и…» Додумать Проскурников не успел: Наташа, крутанув еще раз, газанула, и машина, перепрыгнув через бордюр, врезалась прямо в огромный дуб, росший поодаль…

Тут же, из какого-то малозаметного проулка появился юркий «Нисан»…

Наташа открыла глаза и тут же закрыла — все двоилось, убегало, рассеивалось… Она в комнате с убегающим ввысь потолком и необъятной постелью, на которой она и лежит, и в огромное выпуклое окно видна одинокая сосна… Это не больница… Это чей-то дом.

Чей?.. Тут она вспомнила все до момента удара и застонала от досады и сразу же проявившейся боли в голове и руке… Досада же была на то, что план ее не удался! Она осталась жива! Опять жива! А ведь она так точно все рассчитала… И снова появились все беды и проблемы! А что, если живы и те? Она снова застонала — все может быть, все!

Наташа повернула голову от темнеющего окна и у постели увидела Анне!

— Анне, родная моя… — прошептала она еле слышно. Но Анне услышала и заплакала:

— Господи всемилостивый, вы пришли в себя! — и Анне перекрестилась.

Наташа собрала все силы и сквозь повязку, — ее подбородок был туго обтянут бинтом, и рука — она уже это почувствовала — была в гипсе, — спросила, догадавшись уже об ответе:

— Где я?

— У Рихарда, дорогая, — ответила Анне, утирая слезы, — все произошло почти рядом с замком.

Наташа закрыла глаза и погрузилась в какое-то теплое пространство и то ли уснула, то ли просто плавала в этом пространстве отдельно ото всего живого мира.

Она снова открыла глаза — за окном было совершенно темно, и в комнате горел ночник. Все стало более ясным и четким. Она повернула голову, где раньше сидела Анне, и… увидела… светлые-светлые волосы, голова чуть склонена к раскрытой книге.

— Сандрик!!! — хотела крикнуть Наташа, но получился лишь какой-то слабый, неразборчивый возглас.

Мужчина повернулся к ней, улыбнулся. Нет, это не Сандрик… Гораздо старше, но чем-то неуловимо похож… может быть, из-за этого необыкновенного цвета волос?

— Вам получше? — спросил незнакомец.

— Да, — ответила Наташа, — насколько возможно… Но, простите…

— Конечно, простите, я не представился и, наверное, напугал вас. Я — Герман Ландберг, живу здесь неподалеку. Возвращался домой и застал эту страшную картину аварии…

В комнату вошла Аннелоре.

— Это ваш спаситель, Натали. Герман врач, он оказал вам первую помощь. У вас сотрясение мозга и сломана рука… А теперь считает своим долгом следить за вашим выздоровлением. Рихард хочет зайти к вам, но считает, что еще рано вам принимать посетителей. Вы ведь ранены… Ваши родные хотели забрать вас домой, в Россию… но мы оставили вас здесь. Господин Ландберг — под свою ответственность. И еще… — Анне взглянула на Германа, и тот, назвав какую-то незначительную причину, удалился. — Натали, ваш сын жив! Врачи держат его еще в госпитале или как там у вас называется. И он пробудет там еще долго. Но главное — он жив! Это просила передать ваша мама, мадам Светлана.

Наташа не успела даже пролить слезы счастья и радости, как опять сознание ее покинуло.

Потом — тот же свет ночника, темнота за окном. «Неужели я проспала сутки?», — подумала она. Но теперь в кресле у столика сидела Аннелоре. Наташа немного расстроилась. Она почему-то была уверена, что увидит Германа… Боже, какой Герман?! «Сандрик жив! Мой сын жив! — Наташа внутренне вздрогнула — первый раз она назвала Сандрика сыном. — Может быть, стоило пройти через все эти муки, чтобы все обрели себя. Слишком высокая плата!» Наташа обратилась к Аннелоре:

— Скажите, Анне…

— Догадываюсь, о чем вы хотите спросить… Те двое… Они живы и вполне здоровы. Но депортированы, и с ними будет заниматься ваше правосудие. Я давала показания и представляла свои записи.

— Боже! — только и смогла произнести Наташа. — А когда я смогу выехать отсюда?

Анне замахала руками:

— Что вы, дорогая, пока это невозможно! Доктор господин Ландберг сказал — две-три недели минимум!

Наташа хотела сесть в постели, но стоило ей чуть напрячься, как острая боль пронзила все тело — от головы до ног. Она застонала.

— Вот видите, — назидательно сказала Анне, — вы даже подняться не можете!

— Но мне необходимо! — чуть не заплакала Наташа. — Мне нужно выполнить обещания. И подать прошение об отставке. Я не могу и не буду послом. Даже если совершенно выздоровею.

— Да, прошение надо подать, — вдруг как-то очень твердо произнесла Анне — такое складывалось впечатление, что этот вопрос она с кем-то обсуждала и обсуждался он очень серьезно. Видимо, кто-то, кто обсуждал, видел в этом спасение Наташи…

Наташа сказала:

— Анне, вы многого не знаете…

И вдруг, сама не зная почему, Наташа тихо и медленно сказала Анне:

— Садитесь удобнее, приготовьтесь слушать. Я хочу, чтобы вы знали все…

Когда Наташа завершила свой рассказ, Анне рыдала. Она не могла и представить себе, сколько может вынести один человек, женщина! Пусть совершавшая ошибки, пусть запутавшаяся, но никто, кроме Бога, не имеет права ее судить и казнить! У нее такие беды и ошибки, у других — другие, но не менее весомые, и они живут — не тужат! Боже, и эта ее любовь к… сыну?! «Ну и что, — сказала себе Анне строго, — он для нее был чужим человеком, мужчиной, когда она познакомилась с ним…»

А Наташа вдруг странно освободилась, рассказав всю свою историю человеку хоть и симпатичному, но чужому и чуждому всему тому, что ее, Наташу, окружало там, на родине, в России. И Анне явно не осудила ее, она пожалела Наташу, — это было видно, даже по ее рыданиям сейчас. Но Анне справилась с ними и сказала:

— Дорогая моя, сколько же вы перестрадали!.. Но попытайтесь хотя бы не вспоминать это слишком часто.

Она замолчала, а Наташа, безмерно устав от своей исповеди, вдруг провалилась в сон, и когда Анне увидела, как моментально и крепко уснула Наташа, вышла на цыпочках из комнаты и отправилась вниз, в зал, где Сол накрывал чай для них с Рихардом.

— Ты думаешь, он на самом деле любит мадам Натали?

— Думаю, это серьезно, моя маленькая Анне. Он мне признался, что собирается сделать Натали предложение… Не сейчас, конечно, позже… Я давно знаю Германа, знаю, как он был одинок, когда его жена, прихватив двухлетнего сына, сбежала в Америку. К этому третьесортному актеришке! И как через три года умоляла простить ее. Герман был тверд. Сказал, что готов принять только сына. Теперь Йохан приезжает к нему.

Но как мы сможем изменить что-то?.. Натали ведь привыкла решать все сама, — сказал Рихард довольно беспомощно.

— Что тут сделаешь — надо положиться на ее разум и волю Божью… Сделать больше, чем мы сделали, — невозможно. Теперь слово за ней, Натали, и за судьбой, — заключила Аннелоре.

Наташа почти все время спала. Никто не мешал ей, даже Анне стала реже сидеть у ее постели. «Что ж, у всех свои дела», — подумала Наташа все же с некоторым огорчением. Ей казалось, что хоть она и жива, но уже умерла для всех. И надо так и сделать, чтобы никого не обременять своим неприятным, колючим, неудобным присутствием. Тем более что ее, живую, ждут еще и еще испытания, и кто знает, какие! Этого она уже не вынесет.

В дверь тихо стукнули, и Наташа, вздрогнув отчего-то, сказала: «Войдите…» Она вдруг подумала, что это Рихард пришел навестить ее.

Но вошел Герман, и, только взглянув на него, Наташа почувствовала, как сердце сначала сильно-сильно забилось, а потом и вовсе покатилось куда-то. «Боже мой, — подумала она. — Мне кажется, я его знаю всю жизнь…»

Наташа почему-то заробела, подумав, что он зашел к ней на минутку справиться о здоровье. Что ж, он же врач…

Она постаралась все-таки присесть в постели. Это у нее получилось, и она почувствовала себя увереннее. Герман присел в кресло у кровати и взял Наташину руку в свою… Она забормотала (господи, что с ней происходит?):

— Герман, я так рада вас видеть. Мне очень хотелось поблагодарить вас…

Тут он мягко приподнял руку, давая этим знак, что он не хочет выслушивать ее дежурные благодарности… Но она же искренне!

— Не стоит меня благодарить, Натали. Это так просто и понятно, что я сделал! Не надо. Я пришел к вам с другим. Я пришел к вам с просьбой…

Да, именно так…

«О чем он может просить ее? Что она может для него сделать?..»

ЭПИЛОГ

Когда Светлана услышала междугородный звонок, она мгновенно схватила трубку. Наташка! Она как чувствовала!

— Ну что, девочка моя… — начала Светлана ласково, жалея Наташку до невозможности. Но та веселым голосом сразу же сообщила ей, что выходит замуж. Он врач, который спас ее, замечательный человек Герман Ландберг…

У Светланы язык отнялся — ну и дочь у нее! Чего только не происходит в ее жизни!

Наконец она обрела дар речи и сказала:

— Ну тогда поздравляю тебя, родная, будь счастлива…

— Как Сандрик? Как у него с Лизой?

— Недели через две Сандрика отправляем в санаторий, на реабилитацию. Это месяца два.

Лиза скандалит и ставит условие родителям — она поедет с ним или сбежит. Алиса молчит. Видимо, не может определиться — нравится ей это или нет. Но ее понять можно…

Наташа чутко прислушалась к себе — нет, ничего не дрогнуло! Только чувство радости и всеобщего счастья!

— …Я даже не предполагала, что Лизка такая самоотверженная девочка. Она ведь сбежала к Сандрику в больницу, и никто не мог ее вытащить оттуда. Была фактически сиделкой при нем. И он, я думаю, оценил это! Ты знаешь, мне кажется, они будут вместе, — продолжала Светлана.

— Дай Бог им счастья! Я тоже рада за них. Мама, ты приедешь на венчание?

— Поняла, поняла, доченька, — веселым голосом ответила Светлана. — Ты позвонишь, когда мне выезжать? Нужно ведь приглашение оформить…

Они распрощались, как никогда, ласково и искренне.

Надо позвонить Алисе. Пусть знают. Только Светлана собралась позвонить, как Алиса прозвонилась сама. Она начала издалека: как Светлана, как Наташа, как что и как кто, а закончила, вернее, спросила главное для себя в конце: не посылала ли Наташа факс в министерство на Алека, и если да, то когда?

Светлана про факс ничего не знала, но Наташа в прошлый свой звонок сказала, что позвонит Алисе, ей надо что-то той передать.

Так Светлана и передала. Алиса взбодрилась и уже, видимо, собиралась распрощаться, но Светлана решила сообщить ей теперь о Наташкином замужестве и сообщила. По голосу, которым произнесла Алиса — «О-о!» — чувствовалось, что она еле удержалась на ногах.

— А как же посольство? — спросила она.

— Скорее всего, она не будет послом… — предположила Светлана.

Алиса быстро закончила разговор. Ей не терпелось рассказать Игорю и Алеку про эту совершенно непредсказуемую Наташу и спросить Алека, не звонила ли она ему.

Алиса пришла на террасу, где мужчины пили виски, и сообщила новость. Игорь не отреагировал никак, Алек же хмыкнул и заметил, что Наташка знает, что делает.

Тогда Алиса решила идти ва-банк. Она поманила Алека в залу. Тот, может, и удивился такой конфиденциальности, но виду не подал, пошел. Алиса усадила его в кресло, сама села на стул напротив и спросила:

— Ты знаешь, что Наташа все же послала факс в министерство?

Алек спокойно сказал:

— Знаю. Ну и что?

— Как что? — заорала шепотом Алиса, чтобы не слышал Игорь. Сначала она сама все выяснит, потом уже пустит тяжелую артиллерию. — Как что? О чем ты думаешь? Надо действовать, пока она не вышла замуж, пока она на месте! Больная, не может прийти, но не сумасшедшая же? Где ты был? Что ты сделал? Надо немедленно подключать отца!..

— Мама, успокойся, — как-то лениво сказал Алек, — никого и никуда не подключай. Я не стану работать там, поняла? Уйдет Наташка или нет. И вообще, не хочу никуда ехать.

Алиса не могла даже слово выговорить, она заикалась:

— Т-ты с-с ума сошел?

— Может быть, — согласился Алек, — но я не хочу, поняла? И не поеду, даже если меня с поклонами просить будут. Если я тебе противен, могу уехать в Москву.

Нет, Алиса этого не хотела — на черта им тогда эта дача? Если не будет здесь Алека… Лизка — отрезанный ломоть. Инка здесь мечется как подстреленная.

— Ну, хорошо, а что потом ты будешь делать? — спросила Алиса сына как можно спокойнее.

— Видно будет, — ответил Алек, — жизнь покажет. Попытаюсь, наверное, еще в МИД сунуться.

— Ну, а если тебе позвонят и скажут, чтобы ты ехал? — сделала Алиса последний бросок.

Алек усмехнулся:

— Мамочка, не беспокойся, не позвонят. А позвонят — что ж, подумаем, — сказал Алек, совершенно уверенный, что никто ему не позвонит и беспокоиться будет не о чем.

Ему не позвонили.

Санек не скоро пришел в себя в санчасти СИЗО. Рука не действовала, и сам он весь как-то усох и притих. О тех делах даже вспоминать не хотел, только костерил Лерку за то, что она его втянула в это дело.

Сейчас он плохо помнил, что произошло… Помнил только, что на Наташку полез и тут началось!.. А чем кончилось? — ничего он не помнил и не пытался вспомнить.

Когда пришел к нему следователь, Санек так и сказал, что ничего не помнит, что юбку какой-то бабе задрал в саду… Следователь, молодой, долго бился с ним, но Санек твердил, что ничего не помнит, вроде никому зла не делал, побили его сильно за бабу…

Дали ему за попытку изнасилования и за покушение на убийство пять лет. Но попал после приговора опять к эскулапам, там подлечился, и тут вышла на его счастье амнистия. Вернулся Санек домой. Катька взрослая совсем стала — деньги копит, какие заработает, хочет в Москве жить. Говорит, что со следующего лета поедет работать на дачу к тетеньке Ирине, от которой сбежала… Танька на нее рукой махнула — непутевые вышли девки, все в отца.

После того как Наташа и Герман обвенчались, Светлана засобиралась обратно, на родину, о чем и сказала. После этого к ней пришла Наташа, все еще худющая, и сказала, что если она хочет, то может остаться здесь. Они бы этого хотели…

Светлана сначала растерялась, хотела отказаться, но вдруг сказалось само:

— Спасибо, Наташка, мне и вправду там делать нечего. Без тебя… Никого не осталось. Отец простит меня, что я его могилу бросаю… Не в этом же дело… Он тут, со мной.

Решилось и это. И Светлана повеселела и помолодела как-то сразу.

Часто стал приезжать Гарик из Парижа. Он подружился с сыном Германа, а Герман относится к нему как к сыну. А проще говоря, Гарька наконец-то занял свое законное место.

Алиса в России заплакала. Алек с Инкой все же переехали в Москву. Лизка неразлучна с Сандриком, и когда он окончательно поправится, они собираются навестить Наташу, вместе с Марьей Павловной, конечно…

А Герман Ландберг обожает свою прелестную жену… Наконец-то он обрел настоящую семью. И счастлив. Барон Фрайбах и Аннелоре тоже как бы входили в число родственников.

Как была счастлива Наташа, когда познакомилась с Мариной, профессорской внучкой. Она старше, умнее, да и что греха таить — много интереснее других девчонок! Но очень скоро молоденькой неопытной Наташе стало казаться, что она заглянула в страшную, темную бездну, и теперь ей суждено жить в постоянном безоглядном страхе.

До сих пор события двадцатилетней давности витают перед Наташиными глазами в виде жутких картинок-воспоминаний. И оказывается, ничего еще не закончилось! Остается одна надежда на рождественскую ночь, которая скинет со всех лживые маски.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ВРЕМЯ — ДОЛЖНИК АККУРАТНЫЙ

А В РОССИИ ДОЖДИ КОСЫЕ…

БАРОН ФРАЙБАХ И ЕГО ЗАМОК

МАРЬИНО ПОКАЯНИЕ

«ГОСТИ СЪЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ»

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ…

НАТАЛИ. БАЛ ОКОНЧЕН…

ЭПИЛОГ