Убийца читал Киплинга (Где и заповедей нет) [Мачей Сломчинский] (fb2) читать онлайн

Джо Алекс Убийца читал Киплинга (Где и заповедей нет)

На Восток лениво смотрит обветшалый старый храм,

— Знаю, девушка-бирманка обо мне скучает там.

Ветер в пальмах кличет тихо, колокольный звон смелей:

К нам вернись, солдат британский, возвращайся в Мандалей!

Возвращайся в Мандалей,

Где стоянка кораблей.

Слышишь, плещут их колеса из Рангуна в Мандалей,

Рыб летучих веселей.

На дороге в Мандалей,

Где заря приходит в бухту, точно гром из-за морей.

В желтой юбке, в синей шляпке, — не забыл ее наряд

Как царица их носила, имя — Супи-Яу-Лат.

В вечер тот она курила, от сигары шел дымок.

Целовала жарко пальцы скверных идоловых ног.

Этот идол, вот беда,

Ихний главный бог Будда,

Но о нем, меня увидев, позабыла навсегда.

На дороге в Мандалей…

Полз туман над полем риса, солнце медленно брело,

Банджо взяв, она играла, напевала: «Кулло-ло!»

На закате, прижимаясь горячо к щеке щекой.

Шла со мной смотреть на хати, тик грузивших день-деньской,

На слонов, что день-деньской

Носят доску за доской.

Слово молвить было страшно, так недвижен был покой.

На дороге в Мандалей…

Все давным-давно минуло, и прошло немало дней,

А из Лондона не ходят омнибусы в Мандалей;

И теперь я понимаю, что солдаты говорят:

«Кто услышал зов Востока, тянет всех туда назад»

Тянет всех туда назад

В пряный, пьяный аромат,

В край, где солнце, и заливы, и колокола гремят.

На дороге в Мандалей…

Мне противно рвать подошвы о каменья мостовых,

И от мороси английской ломота в костях моих.

Сколько хочешь здесь служанок, но, по мне, они не в счет:

О любви они болтают, ну и глупый же народ!

Руки-крюки, в краске рот.

Ну и глупый же народ.

Нет, меня в стране зеленой девушка тоскуя ждет.

На дороге в Мандалей…

За Суэцом на Востоке, где мы все во всем равны.

Где и заповедей нету, и на людях нет вины.

Звоном кличу колокольни: о, скорее быть бы там,

Где стоит на самом взморье обветшалый старый храм.

На дороге в Мандалей,

Где стоянка кораблей.

Положив больных под тенты, мы летели в Мандалей,

Рыб летучих веселей!

О, дорога в Мандалей,

Где заря приходит в бухту, точно гром из-за морей!

Р. Киплинг «Мандалай» ^[1]

(Это стихотворение запомнилось Джо Алексу с детства. Спустя десятилетия он вновь услышал его из уст Джона Сомервилля, генерал-майора в отставке, кавалера Почетного ордена Бани и Почетного ордена Королевства Индии. Тогда Джо Алекс еще не подозревал, что пройдет всего лишь несколько часов, и он будет без устали повторять эти строки, предугадывая, что именно отсюда блеснет тот лучик света, который осветит запутанный, усеянный ловушками путь, ведущий к разоблачению одного из самых ловких убийц в истории Великобритании.)

Глава 1 Горе тем, кто пишет книги

Джо Алекс сидел за столом и усталыми, воспаленными глазами всматривался в лист бумаги, вставленный в маленькую, плоскую пишущую машинку «Оливетти», верно служившую ему. Медленно провел пальцами по надписи «LETTERA 22». Ни пылинки! Хиггинс позаботился даже об этом. Честный добропорядочный Хиггинс знал свои обязанности и права, размеренно вращался в четко установленном им для себя мире труда и отдыха и мог, ложась спать, сказать себе: вот и миновал еще один прекрасно прожитый день моей жизни!

Алекс вздохнул, встал, вынул лист из машинки и, поморщившись, осмотрел его с таким сосредоточенным вниманием, как будто помимо цифры «2», стоящей сверху в середине листа, на нем были слова, которым он придавал огромное значение.

Но на листе не было ни одного слова. Он вновь вставил его в машинку и сел. Должно же придти что-нибудь в голову! Джо посмотрел на часы. Десять. Сегодня он встал в пять часов утра. С половины шестого сидит за машинкой. Четыре с половиной часа…

Он бросил взгляд на лежащий рядом с машинкой лист бумаги, обозначенный цифрой «1». И тот был почти пуст. Сверху — посредине — стояли два напечатанных вразрядку слова:

ДЖО АЛЕКС

Несколько ниже четыре следующих слова, взятые в кавычки:

«Где и заповедей нет»

Название книги звучало неплохо. Это была строка из какого-то стихотворения. Из какого? Джо потряс головой. Он был убежден, что знает его, но сегодня все подводило: легкость, с какой он обычно писал, композиция, даже память. В голове билась только эта строчка — «Где и заповедей нет»…

— А может быть, мне просто не хочется писать? — спросил он себя вполголоса. — Может быть, я слишком много написал книг, в которых раскрываю весьма ловких убийц с такой же легкостью, с какой мои разумные знакомые ловят в это время года форель в Шотландии?

А ведь еще вчера все казалось таким простым, продуманным. Сюжет романа возник внезапно и сложился в течение получаса. Джо был уверен, что это будет лучшая его книга. Автор изложит читателю события точно, не скрывая ни одного факта, но разгадать загадку будет невозможно. Читатель не угадает убийцу, пока он, Джо Алекс, творец и герой собственных романов, не скажет, кто убил.

Но позже все вдруг смазалось, потускнело, исчезло. Остался только голый, банальный контур сюжета, который невозможно облечь в слова. Он не мог выжать из себя даже первое предложение.

Алекс непроизвольно покосился в сторону телефонного аппарата. Эх, позвонил бы Бен! Боже, как было бы хорошо, если бы вдруг позвонил Бен. «Это ты, Джо? Послушай, я не хочу прерывать твою работу, но я сейчас в Карлтоне. Убит магараджа Ашампуру! Апартаменты заперты изнутри, окна тоже, личная охрана всю ночь стояла у дверей… и все же он убит! Не мог бы ты заглянуть сюда на минуту?»

Не мог бы?? Сорвался бы со стула, съехал бы по перилам вниз, потом помчался бы в машине по многолюдным утренним улицам Лондона, резко затормозил бы перед входом в роскошный отель. Детективы в гражданской одежде сразу узнали бы его. «Да, сэр, проходите, пожалуйста. Мистер Паркер ожидает Вас. Он на месте происшествия. Апартаменты на втором этаже».

Увы, телефон молчал, и не было ни малейшей надежды, что зазвонит именно в эту минуту. Магараджей по заказу не убивают. Хотя Джо верил в невероятное стечение обстоятельств, в чудо он не верил.

Он ударил по букве «Д». Потом «Ж», затем «О».

«Джо… Алекс…»

Он был суеверным и всегда начинал первое предложение каждой из своих книг собственным именем…

— Но вот входит женщина, и при ее появлении засыхает нежный цветок божественного вдохновения… — произнес свежий девичий голос. — Кажется, я тебе очень помешала?

Скрывая улыбку облегчения, он резко повернулся вместе со стулом, встал и притянул ее к себе.

Мягко высвободившись из его объятий, Каролина положила на стол перчатки, но мгновенно подняла их и наклонилась над страницей с цифрой «1».

— Где и заповедей нет! Ты начинаешь новый роман?

— Как видишь, моя дорогая… — Джо вздохнул. — Но прошу тебя, не будем говорить об этом. Лучше скажи, что привело тебя сюда. Не могу припомнить, чтобы хоть однажды ты переступила порог этого дома в десять часов утра.

— Потому что в десять все или почти все взрослые люди в Лондоне работают. Если в это время меня нет в институте, значит я работаю дома. Кстати, где ты слышал, чтобы молодые дамы по утрам наносили визиты одиноким мужчинам?

— Хронологические тонкости не являются моей самой сильной стороной, — ответил Джо, беспомощно разводя руками. — Откровенно говоря, я не вижу причин, по которым утро или вечер могли бы…

Он не закончил фразу. У дверей раздалось тихое покашливание.

— Не желаете ли чашечку чая, мисс Бекон? — спросил Хиггинс, но вопросительно взглянул на Алекса, а не на нее.

— Да! — с энтузиазмом воскликнул Джо. — Мисс Бекон выпьет чай вместе со мной. Может быть, ты что-нибудь съешь? — обратился он к Каролине.

— Я уже завтракала. Только чай, если не трудно.

— Сейчас, мисс Бекон.

Двери тихо закрылись.

— Ты не предложишь мне сесть? — Каролина осмотрелась вокруг. Ее взгляд задержался на двух великолепных креслах, которые Роберт Адам спроектировал когда-то для скромного, хотя и бессмертного краснодеревщика Томаса Чиппендаля.

— Святотатство сидеть в них, — сказала она, покачав белокурой головкой. — На них до сих пор сохранилась подлинная обивка! Им место в музее.

— Гм… — Джо усадил ее в одно из кресел и сел напротив, пододвинув поближе столик, интарсированный маленькими фигурками крылатых сфинксов. — Мне всегда кажется, что мебели в музеях грустно. Эти чудесные бюро со множеством ящичков, в которых никто уже никогда ничего не спрячет, эти пустые готические шкафы, полученные в приданое, лишенные и приданого, и благоухающих трав, дубовые столы, на которые ни один пьяный дворянин уже не прольет вино, стоящие за преградой из плюшевых шнурков, выглядят почти так же плачевно, как и монеты, выставленные на всеобщее обозрение и покоящиеся на плюшевых подушечках в стеклянных витринах. Монета не должна быть неподвижной! Она должна звенеть в кошельке, падать на прилавок, переходить из рук в руки, возможно осесть вместе с другими монетами на дне шкатулки какого-нибудь старика, чтобы после его смерти наследник мог перевернуть эту шкатулку и бурно возрадоваться виду сверкающего, рассыпавшегося по полу богатства. Но мумификация предметов, бывших когда-то в постоянном употреблении, заточение их в мрачные залы, под охрану угрюмых смотрителей, которые и сами их не касаются, и другим не позволяют, — это мерзость. Признаюсь тебе, что когда я бываю в музеях, где абстрактное существо, именуемое обществом, нагромоздило то, что принадлежало отдельным людям, я ощущаю почти непреодолимую потребность все переставить или просто засунуть в карман какой-нибудь мелкий экспонат!

— Блистательные утренние размышления врага номер один преступников! — серьезно сказала Каролина. — Я могла бы заработать не меньше десяти фунтов, если бы продала твой монолог нашим газетам — ДЖО АЛЕКС ГОВОРИТ: «Я САМ ИСПЫТЫВАЮ ЖЕЛАНИЕ УКРАСТЬ!» — заголовок на первой полосе, естественно. Но нет ли у тебя желания узнать о причине моего раннего визита?

— В этом нет необходимости, — Джо мягко улыбнулся. — Самая дисциплинированная интеллигенция эпохи не должна никого ни о чем спрашивать. Хочешь, я сам скажу, чем вызван твой приход? Сегодня рано утром первой почтой ты получила экспресс-письмо, в котором тебя просили как можно быстрее связаться со мной по чрезвычайно важному делу. Поэтому ты не поехала в институт и отправилась сюда. В письме не сообщается о чем-то ужасном, ничего не произошло, но личность отправителя вызывает у тебя уважение, и поэтому ты решила сразу же выполнить его просьбу.

Каролина смотрела на него почти что с испугом.

— Джо, как это? Как ты можешь это знать? Ведь…

— Я мог бы окутать все покровом тайны и держать тебя в состоянии глубокого удивления еще несколько минут, но разгадка очень проста благодаря твоему красивому костюму, который ты одела ради такого случая. Он сшит из тонкой шерсти, жакет с двумя карманами. В одном из них письмо. Но карман неглубокий, и письмо виднеется из него. Даже с расстояния я вижу слово «экспресс», дважды подчеркнутое красным карандашом. Поскольку у тебя на коленях сумочка, было бы естественным, если бы письмо лежало в ней. Но ведь ты женщина, и пока ехала сюда, захотела перечитать его еще раз, чтобы подготовиться к разговору со мной. В такси ты читала письмо и, выходя из машины, сунула его в карман. Ну, а что касается двух моих замечаний, то я знаю, что ничего плохого не случилось, поскольку ты в прекрасном настроении. Если бы ты получила письмо с трагическим сообщением, то вошла бы сюда с деликатным достоинством и уже с порога говорила бы серьезно, слегка приглушенным голосом. Ведь я тебя знаю, дорогая моя. Вопреки внешнему виду ты серьезная женщина. Отправитель письма некто почтенный, вызывающий у тебя чувство уважения, раз ты сразу же приехала. Если бы им был кто-то давно знакомый, скажем, школьная подруга, которая знает, что… ну, что тебя связывает дружба со Джо Алексом, ты подождала бы до трех часов, то есть до того времени, когда мы должны были встретиться в «Карлтоне». Вот и вся тайна.

— Действительно, все оказывается очень просто, правда, одна деталь не совсем точна, — несколько разочарованно произнесла Каролина.

— Однако я прав! Именно в этом заключается мое преимущество над людьми, которые не принимают во внимание всего. — Джо выпятил грудь и ударил пальцем в то место, где должно было находиться сердце. — Правда, мой народ, который навешал гирлянды из цветов на битлсов, не наградил меня после войны ни одной наградой, но если Ее Королевское Величество когда-нибудь захочет учредить медаль за наблюдательность, могу сказать тебе по секрету, что знаю, чью грудь она украсит.

— Ты очаровательно скромный.

— Безусловно, я такой. Встречала ли ты когда-либо человека, который не сделал ни одной ошибки в профессиональной деятельности?

— Нет… — смеясь, Каролина покачала головой. — Не встречала и не думаю, чтобы когда-нибудь…

— Ошибаешься! — прервал ее Джо. — Он перед тобой. К сожалению, лица, являющиеся объектами моих безупречно точных выводов, в основном уже не живут на свете или отсиживают столь огромные сроки наказания, что трудно надеяться на беседу с ними до конца последнего года двадцатого века. Поэтому, из-за отсутствия свидетелей, ты должна поверить мне на слово. А если не веришь, спроси Бена. Очень неохотно, с большим колебанием, но он скажет тебе то же самое, что и я: до сих пор не было ни одной загадки, которую я не разрешил бы до конца. Ни одной, Каролина!

Он повернулся на пятках и сел.

— Знаешь, почему я произнес этот маленький панегирик в свою честь?

— Вероятно, это просто доставляет тебе удовольствие, — ответила она с невинным выражением лица. — Есть люди, которые больше всего любят превозносить себя и собственные достоинства. Конечно, при этом они никогда не вспоминают о недостатках. Ведь тем самым они испортили бы себе это невинное удовольствие.

Она вынула из кармана письмо, молча протянула Джо.

«Дорогая Каролина, — вполголоса читал Джо, — хотя я знаю, что письма, приходящие от столь старых людей, как я, могут показаться молодым и полным жизни людям утомительными, однако я позволяю себе воспользоваться тем, что являюсь братом твоего умершего дедушки и хочу просить тебя об определенной услуге. Хотя я вот уже несколько лет не покидаю свое уединение, меня, однако, навещают многие. Пользуюсь случаем еще раз поблагодарить тебя за твой последний приезд ко мне, который внес дыхание молодости в мой дом, уже понемногу плесневеющий вместе со своим хозяином. Пересказывают они мне и лондонские сплетни. Несколько раз имя мистера Джо Алекса раздавалось в сочетании с твоим, хотя самым деликатным образом. Не думай, что своим письмом я стремлюсь обратить твое внимание на сплетни. С моей молодости многое изменилось в мире, и я не хотел бы высказываться по тем вопросам, в которых я, по всей видимости, уже ничего не понимаю. К тому же я не только отставной генерал, но и либерал в отставке, и мне кажется, что современные женщины более счастливы, нежели их бабки. Вы отвоевали себе свободу, и старый, уходящий из жизни человек не должен высказываться по этим вопросам…»

— Весьма разумно, — пробормотал Джо, — хотя у меня мелькнула было слабая надежда, что твой дед захочет склонить тебя к браку. В последнее время я много об этом думаю и должен с полной ответственностью сказать, что…

— Читай дальше! — поспешно прервала его Каролина.

Алекс неохотно перевел взгляд на лист бумаги, покрытый мелкими, четкими, но несколько дрожащими буквами.

«Если уже в самом начале этого письма я упомянул о мистере Джо Алексе и о том, что знаю о связывающей вас дружбе, то поступил так лишь потому, что пришел к выводу: это человек, с которым я хотел бы встретиться в самое ближайшее время. К сожалению, ни возраст, ни состояние здоровья не позволяют мне приехать в Лондон. Поэтому я прошу тебя, Каролина, если это возможно, уговорить мистера Алекса навестить меня. Конечно, нет необходимости добавлять, что твое присутствие будет для меня, как всегда, подлинной радостью. Если ты решишься поговорить с мистером Алексом о моем приглашении, будь так любезна и скажи ему, что я горячий поклонник его книг и все их держу на полке в своей спальне, а также то, что я знаю из газет о его необычайных успехах в криминологии…»

— Не следует ли мне немедленно и с выражением повторить последнее предложение? — спросил Джо, скромно опустив глаза.

— Не следует. Дедушка Джон, как ты уже понял, генерал в отставке. А ведь мы знаем, что охотнее всего читают профессиональные военные во всех странах. Но продолжай.

«Вопрос, который я хотел бы затронуть в беседе с мистером Алексом, является по своему характеру чисто конфиденциальным, и его нельзя доверять бумаге. К тому же я убежден, конечно, что твой знакомый является, безусловно, очень занятым человеком, и если его не интересует индийская пластика, для него здесь будет не так много привлекательного, помимо купания в заливе и ловли рыбы, что тоже может показаться ему не слишком интересным, если он не рыбак. Но, поверь мне, моя маленькая Каролина, что для меня очень важен его приезд сюда, и именно поэтому я обращаюсь к тебе, а не непосредственно к мистеру Алексу. Мое имя ему ничего не скажет. Но, зная тебя с детства, когда я носил тебя на плечах на берег моря (помнишь те розовые ракушки и ожерелье, которое сделал тебе из них Чанда?), я убежден, что могу полагаться на твой такт и упорство…»

— Генерал прав, — буркнул Алекс, — по крайней мере во втором.

— Закончи письмо, умоляю тебя! — Каролина встала и обошла столик. — А потом поговорим. Мне хочется выполнить его просьбу с как можно большим тактом и как можно меньшим упорством. Когда ты закончишь, я скажу тебе, что думаю об этом письме и его отправителе.

— Согласен. Сейчас дочитаю. Где я остановился? А, здесь.

«… на твой такт и упорство. Каким бы ни было решение мистера Алекса, прошу тебя незамедлительно ответить мне. Могу добавить лишь, что дело, требующее разрешения, могло бы его заинтересовать. Меня оно настолько интересует, что я позволил себе утомить тебя длинным письмом. Сердечно приветствую тебя и прошу передать наилучшие пожелания твоей дорогой матери.

Всегда любящий тебя, твой дед Джон Сомервилль».

Алекс поднял голову.

— Джон Сомервилль? — спросил он, возвращая девушке письмо. — Кажется, я это имя знаю. Вот только не могу извлечь его из памяти. Минуточку, минуточку… Он пишет о скульптуре Индии. Это не он ли написал «Бронза Южной Индии», «Памятники Санхи» и… подожди… как же называется эта книга?.. Вспомнил! «Лев в старой индийской скульптуре»?

— Он написал около двадцати книг о почти всех школах и периодах индийской пластики, не считая статей в специализированных журналах. В частности, он автор и тех книг, которые ты назвал. Но я, правда, не могу понять, откуда ты…

Он обошел столик и нежно поцеловал ее в лоб.

— Потому что в данную минуту мне это необходимо. Если бы я захотел написать о нас книгу, я бы начал ее словами: «Каролине, которая была уравновешенной особой, придерживающейся установленного, чтобы не сказать расхожего, взгляда на мир и людей, Джо Алекс всегда казался существом, от которого постоянно следовало ожидать милых, хотя иногда странных сюрпризов, и ее привязанность к этому гениальному и столь же скромному человеку усиливалась с каждым годом, пока она окончательно не поняла, что жизнь без него, даже на короткое время, превратиться для нее в непрекращающееся страдание. И когда она уверилась в том, что ее чувство к этой самой поразительной индивидуальности и самому совершенному интеллекту нашей эпохи не может измениться, она обвила теплыми руками шею любимого и слезы радости неудержимым потоком хлынули из ее влюбленных глаз…» Как тебе это нравится? Может быть, слишком много экспрессии в описании действий, но прекрасно выражены мысли и чувства героини, правда?

— Я потрясена. Еще одно такое предложение и можешь быть уверен, что неудержимый поток слез хлынет из моих глаз и будет струиться дольше, чем ты предполагаешь. Я только не уверена, будут ли это слезы радости. Умоляю тебя, хоть на минуту прекрати дурачиться, Джо, и скажи мне простыми словами, что я должна ответить генералу Сомервиллю?

Джо, который с момента провозглашения своей напыщенной тирады тихо смеялся, внезапно стал серьезным.

— Прежде чем ответить, я хочу кое о чем спросить тебя.

— Конечно, у тебя должно быть много вопросов. Ведь ты ничего не знаешь о…

— Минутку. Ты упомянула, что одна деталь из тех, которые я перечислил, говоря об отправителе письма, не совсем точна. Что ты имела в виду?

— Ох… — Каролина заколебалась. — Ты сказал, что личность отправителя вызывает у меня почтение и уважение…

— А разве не так? Мне кажется, что генерал Сомервилль отнюдь не молодой человек.

— Но это не равнозначно уважению и почтению.

— То есть, ты хочешь сказать, что не считаешь своего деда порядочным человеком?

— В других обстоятельствах я постаралась бы сменить тему разговора, но раз дедушка Джон просит, чтобы ты навестил его, я не могу быть не откровенной. Так вот, я всегда его очень любила, люблю и сейчас. Он был очень добр ко мне, когда я была маленькой. Но, — она снова заколебалась, почти незаметно пожала плечами, — ты можешь подумать, что мое суждение слишком субъективно. Но видишь ли, мне кажется, что дедушка Джон не является порядочным человеком… по крайней мере по отношению к нам… моей маме и отцу.

Она глубоко вздохнула, и Джо заметил, что она покраснела. Делая вид, будто ищет спички, он отвернулся, подошел к письменному столу и стал бесшумно перекладывать бумаги. Каролина заговорила вновь:

— Мы никогда не жили в достатке, но, после того, как отец был ранен на фронте в 1944 году, он не смог оправиться и стал, проще говоря, инвалидом. Пособие было очень невелико, наше положение резко ухудшалось и стало бы совершенно критическим, если бы не огромная энергия моей мамы. Представь себе, что эта женщина, не имевшая никакой специальности, мгновенно изучила тайны косметики и открыла в провинции небольшой салон красоты, благодаря которому сумела дать мне образование и обеспечить более или менее сносное существование себе и отцу. Но не о моей матери я хочу рассказать, хотя все связано с ней. Так вот, в самый критический период, когда уже были истрачены деньги, полученные от правительства в качестве компенсации за инвалидность отца, мама с трудом наскребла средства на самое необходимое. Наше положение казалось безнадежным. Тогда-то, не видя иного выхода, она написала дедушке Джону, который все же является ее двоюродным братом. Сразу же хочу сказать, что дедушка Джон очень богат. Как он составил состояние, об этом скажу чуть позже, сначала закончу то, что связано с этим делом. Конечно, мама не хотела никаких подарков или подачек. Она лишь просила его одолжить нам определенную сумму. Я уже не помню, сколько ей было нужно, но знаю, что речь шла о весьма небольшой сумме. Она просила деньги в долг на относительно короткий срок. На них она хотела оборудовать тот самый косметический салон, о котором я говорила. В бюджете дедушки Джона эта сумма была практически незаметна, а для нас — вопросом жизни и смерти. Я и сегодня не вижу в этой просьбе ничего нетактичного, принимая во внимание войну, близкое родство, наше горе и огромное состояние Сомервилля. К тому же мама четко описала ему всю ситуацию.

— И как можно предположить из того, что ты сказала, старикан отказал, да?

— Не только отказал, но достаточно резко отписал, что не он объявлял войну, следовательно, не он должен отвечать за ее финансовые последствия. К этому заявлению он добавил еще несколько советов и замечаний, сводившихся приблизительно к тому, что в жизни чего-то стоит лишь самостоятельность, что не следует рассчитывать на постороннюю помощь и обращаться за ней, ибо вложение денег в слабаков, которые сами ничего для себя не могут сделать, это нонсенс, а сильные сумеют сами добыть необходимые средства и без помощи других достичь цели.

— Короче говоря, жесткий викторианский характер основателя империи и несгибаемого солдата также и в финансовых делах.

— Короче говоря, он подло поступил с мамой. Я не очень хорошо помню те годы, но мама рассказывала мне, что неделю она тайком плакала, моля Бога, чтобы отец, нервы которого тогда были в скверном состоянии, не заметил этого. А потом… потом она как-то обошлась без помощи генерала Сомервилля.

Джо незаметно улыбнулся.

— Это означает, что дедушка Джон, если мне позволительно его так называть, оказался прав в оценке своей родственницы, хотя тот поступок не позволяет считать его образцом христианских добродетелей.

— Совсем не позволяет, — Каролина тоже машинально улыбнулась. — Мама вышла победительницей из испытаний, и нет причин вспоминать недостатки ее родственников. Но дедушка Джон не столь однозначный человек, как может показаться. Так, в постскриптуме к тому же письму с отказом маме в какой бы то ни было финансовой помощи он пригласил меня к себе на неограниченное время!

— Не понял. Ведь ты тогда была совсем малышкой.

— Вот именно. Он написал, что, хотя считает, что финансирование любительских косметических салонов отнюдь не является его жизненным предназначением, трудности, с которыми борется мама, ему понятны. Сложившееся положение, как ему представляется, отрицательно сказывается на ее заботе обо мне и на моем воспитании. Поэтому генерал предложил временно отправить меня к нему и обещал, что со своей стороны окружит меня вниманием и сделает все, чтобы я выросла «дельным человеком».

— И твоя мама…

— …согласилась. Впрочем, другого выхода не было. Хотя расставание со мной они оба, мама и отец, переживали очень тяжело, я поехала. И жила у дедушки Джона, пока родители прочно не встали на ноги.

Она замолчала и улыбнулась.

— В действительности оказалось, что отставной генерал вовсе не такой плохой дедушка, как можно было представить, судя по тому, как он воспринял просьбу твоей мамы?

— Да. Откровенно говоря, это были, пожалуй, самые радостные годы в моей жизни. Огромный старый дом, собственный пляж на теплом заливе. Большой сад, оранжерея, полная субтропических растений, и прежде всего — дедушка Джон, оказавшийся для одинокой девочки, разлученной с родными и подругами, самым интересным человеком в мире. Он оказался необыкновенным. Повсюду брал меня с собой, рассказывал о скульптурах, о технике отливки из бронзы, об обработке камней, истории Индии и своей сорокалетней жизни там. Конечно, он пригласил для меня гувернантку-француженку, да и вообще я воспитывалась, как княжна. Я должна тебе сказать, Джо, что именно те годы, на которые я, конечно, давно уже не смотрю глазами ребенка, и пребывание у дедушки Джона сделали из меня археолога. Оттуда я вышла в мир, испытывая уважение и интерес к старым мастерам, желая проникнуть в прошлое. Я не говорю уж о том, что дедушка Джон обучил меня санскриту, знание которого так пригодилось мне позднее, а гувернантка, невзирая на мое отчаянное сопротивление, вынудила меня овладеть французским языком, латынью, немного греческим.

— Короче говоря, дедушка Джон стал добрым Дедом Морозом твоей жизни.

— Не совсем. Когда мама забрала меня назад, я тосковала по дедушке и его дому. Вспоминаю, что по ночам я плакала, заботясь, естественно, чтобы никто не заметил, потому что не хотела огорчать родителей. Но все быстро забылось. У детей короткая память. Я писала дедушке, а он мне. Раз в год вместе с мамой я на день-два приезжала к нему, что делаю до сих пор. Но не могу сказать, чтобы с той минуты, как я вышла из-под его влияния, он хоть раз заинтересовался моей судьбой. Никогда потом он не проявлял особого интереса к моей личности и вежливо, но без энтузиазма воспринимал сообщения о моих научных успехах, о том, что я принята на работу в Институт. С той минуты, как я покинула его дом, он опять стал таким же чужим, каким был раньше. Я не хочу сказать, что мы с ним в плохих отношениях. Но уверена, что они были бы лучше, если бы я приняла единственный данный им совет во время моей учебы. Он хотел, чтобы я занялась археологией Индии. К сожалению, Индия никогда не интересовала меня в такой степени, как страны Средиземноморского бассейна.

— Учитывая, что сам он является авторитетом в одном из видов искусства этой страны, его, пожалуй, можно простить, не правда ли? — заметил Джо.

— Да, конечно. Но дедушка Джон недвусмысленно намекнул мне, что готов оплачивать мою учебу и помогать материально, не говоря об экзотических поездках на Восток, только в случае, если я посвящу себя индийскому искусству и дам ему слово, что никогда не предам этот интерес. Как я полагаю, он хотел видеть во мне верного помощника и продолжателя его идей. Когда я отказалась, не было и речи ни о какой помощи. Может быть, он просто забыл? Он очень стар. Ему за девяносто, точнее, девяносто один год.

— Немало!

— Когда ты его увидишь, не поверишь. Разум у него столь же ясный, какой был у Бернарда Шоу, когда тот был его родственником. Он очень подвижен, логика у него несокрушимая. Обладает даже весьма специфическим старомодным чувством юмора. Его как бы развлекает неизбежность подступающей смерти. Часто он пугает этим плохо знающих его собеседников.

— Все это звучит весьма симпатично…

— Наверное. Но если я добавлю, что его коллекции составлены наполовину благодаря грабежам, наполовину получены в виде взяток от несчастных бирманцев и индусов в те времена, когда у него была возможность делать все, что ему угодно на территориях, находившихся под его военным командованием, то картина будет не столь уж привлекательной. Впрочем, он сам открыто об этом говорит. Он — закоренелый холостяк, и эти каменные, бронзовые, позолоченные и серебряные фигуры заменяют ему семью. Дедушка утверждает, что это лучший из видов любви, ибо его возлюбленные в сущности никогда не стареют, не интригуют против него и ничего, кроме радости, он от них никогда не видит. Но зато в том, что касается людей, он никогда не испытывает никаких угрызений совести. В ранней молодости, будучи молодым бедным офицером, он отправился в Индию, а вернулся очень богатым человеком. Когда еще девчонкой я спросила, как ему удалось это, он ответил: «Помни, Каролина, если у человека есть в жизни великая страсть, он должен на все пойти ради нее. Кто хочет одновременно служить королю, Богу и семье, удовлетворить собственную совесть и свою великую любовь, всегда проигрывает и погибает от отчаяния. Этот мир придуман для сильных. Только сильные могут быть хорошими… позднее…» — Она вновь на секунду замолкла и, смеясь, закончила: — Но я опасаюсь, что для дедушки Джона это «позднее» еще не наступило. Он так же одинок, оторван от людей и равнодушен к миру, как и всегда. А жаль… Мне кажется, что я могла бы его очень любить.

— А мне кажется, что по-своему ты любишь его… — Джо подошел, взял в руки голову Каролины и заставил ее посмотреть ему в глаза. — В глубине сердца тебе грустно, Каролина, что твой дедушка Джон, стоящий на краю могилы человек, не считает тебя своей любимицей. Казалось бы, что это чуть ли не его обязанность. Такая красивая, милая, лучезарная молодая родственница, он знает ее с детских лет и… ничего. Но если мы вспомним, что ты не захотела посвятить себя предмету его глубочайшего интереса, то…

— В конце концов я имею право поступить так, как хочу!

— Значит, не отказывай в этом праве и генералу Сомервиллю.

— Вижу, что либо я представила его в слишком розовых тонах, либо себя, не желая того, в слишком черных. Но ты все поймешь, когда познакомишься с ним. Возвращаясь к теме…

— Думаю, нет необходимости возвращаться к теме твоего визита. Эта книга, — он показал на стол, — только выиграет, если я несколько дней не буду видеть пишущую машинку. Огромный дом, полный скульптур, несравненно более древних, чем старый дедушка, а среди них снует седой индус-слуга, который вот уже полвека ни на один день не покидает своего господина. Всегда обожал такие вот идиллические картинки и чувства. Там ведь, конечно, есть старый индус-слуга?

— Откуда ты знаешь?

— О Боже! — вздохнул Джо. — Я даже знаю, как его зовут: Чанда, правильно? Ну да… Что иное мог бы означать тот пассаж в письме, где дедушка вспоминает об ожерелье из ракушек, которое сделал для тебя Чанда?

— Я забыла о письме.

— А я нет, ибо Джо Алекс не забывает ни о чем… кроме чая. Он совершенно остыл. Может быть что-нибудь хуже холодного чая, Каролина?

— Может, — ответила она, подняв глаза вверх. — Чрезмерная скромность. Но не пугайся, тебе она не грозит.

Джо с отвращением поставил на стол чашку чая.

— У твоего дедушки есть телефон?

— Безусловно.

— Надеюсь, ты помнишь номер? Но если нет, то он, конечно, записан в том маленьком черном блокнотике, что лежит в твоей сумочке. Я закажу срочный разговор и прошу тебя предупредить генерала Сомервилля о нашем приезде.

— Когда ты хочешь отправиться?

— Где точно расположено поместье?

— В Девоншире.

— Прекрасный Девон! Единственный теплый уголок нашей мрачной ревматической родины. Ничего странного, что твой дедушка осел там после сорокалетнего пребывания в Индии. В Шотландии и даже в Лондоне его старые кости давно бы уж покоились в семейном склепе.

Девон! Чудесно!

Алекс направился было к телефону, но внезапно остановился.

— Давай поговорим еще минуту. Не нужно, чтобы все было слишком стремительно. Генерал не должен догадываться, что мы мчимся к нему, сломя голову.

Глава 2 Заколоть экспонатом

— Ты сам поговоришь с ним?

— Нет, — Джо покачал головой. — Я хочу, чтобы генерал Сомервилль не столько оценил мою готовность оказать ему услугу, сколько твою добрую волю в этом вопросе. Думаю, будет лучше, если с ним поговоришь ты. Скажи ему, что хотя я очень занятой человек, каждый час которого измеряется весом сверкающих золотых дукатов, однако уступил твоим просьбам и…

— В моем голосе будут слышны подавленные слезы восхищения, — подхватила шутку Каролина, с пониманием кивая светловолосой головкой. — Я буду с трудом произносить слова. Но может быть, мы сначала определим день нашего приезда? Должна ли я сказать старику, что ты пока не знаешь, когда найдешь время и сколько дукатных часов сможешь уделить ему? Давай решим, когда ему нас ожидать.

— Ты права. Несмотря на определенную цветистость стиля, маскирующую подлинные желания, мне кажется, что генерал Сомервилль хотел бы увидеться со мною как можно быстрее. Так я, во всяком случае, понял его…

Для девяностолетнего старика время значит гораздо больше, чем для нас. К тому же, если там происходит нечто такое, что действительно может заинтересовать меня, то опыт подсказывает, что, как правило, я прихожу либо поздно, либо в последнюю минуту, а потому спроси у генерала, не хочет ли он увидеть нас уже завтра…

Подумав минуту, Джо продолжил:

— Если рано утром мы выедем машиной и поездом через Солсбери и Эксетер, поездка займет не более четырех-пяти часов. Так?

Кивком головы Каролина подтвердила предположение Алекса.

— К ленчу мы будем там. Добавим час на непредвиденные обстоятельства: бури, туман и другие радости автомобилиста. Значит, в Мандалай-хауз мы приедем часа в два. Но твой дедушка, несомненно, любит вздремнуть после ленча, так что получасовое отклонение от этого срока в ту или иную сторону не будет иметь для него значения. Когда же он откроет выцветшие от времени глаза, Джо Алекс, архангел с огненным мечом в руках, будет стоять над его креслом, бесконечно внимательно оглядываясь в поисках врагов империи. Итак, в два часа, согласна?

Каролина развела руками.

— Раз дедушка Джон мечтает познакомиться с тобой, а ты страстно хочешь встретиться с ним, мое согласие не играет никакой роли. И хотя поездка к морю в «Роллс-ройсе» больше напоминает мечту машинистки, у меня нет возражений. Когда выезжаем?

— В девять, если ты не против, — Джо подошел к книжной полке, взял толстый том карт шоссейных дорог. — Мне всегда казалось, что «Роллс-ройс» — самая приличная машина в мире.

— Тебе больше по душе «Ягуар»?

— Безусловно, — она лукаво взглянула на Алекса. — Я могу подарить тебе для новой книги главу под названием «Богатство ударяет в голову». Скажи, Джо, как ты рискнул купить «Роллс-ройс»? Ведь это ужасно, чтобы обыкновенный нормальный человек имел такую машину!

— Ты права. Но я не обыкновенный человек. Еще мальчиком я не мечтал быть ни моряком, ни пожарником, ни лордом. Не хотел быть даже летчиком. Я хотел иметь «Роллс-ройс», причем старую модель. Мечтал об абсолютно тихой, абсолютно совершенной машине, огромной, высокой, в которой можно сидеть, не снимая цилиндра, о машине, развивающей почти беспредельную скорость, не теряющей при этом достоинства. Потому что, лучшая из Каролин, я не люблю быстро преходящие и легко портящиеся вещи. Доказательствами могут быть: а) этот «Роллс-ройс», б) моя любовь к тебе, которая…

Не закончив предложения, он легко поднял девушку, поставил ее на стол и отступил на шаг, внимательно рассматривая.

— Ты самая красивая в мире! — убежденно произнес он. — Самая стройная, очаровательная, интеллигентная, милая и давным-давно безумно влюбленная в меня! Минуточку, минуточку, сколько уж лет?.. — Джо стал считать на пальцах: — Год, два, три, четыре…

Каролина легко спрыгнула на пол.

— Я пойду. Когда досчитаешь до ста, убедишься, что время у тебя удлиняется. Итак, в девять?

— Каролина, мы же условились, что разговаривать с генералом Сомервиллем будешь ты. Но как ты поговоришь, если уйдешь отсюда раньше, чем соединишься с Мандалай-хауз?

— Совершенно забыла, — Каролина направилась к телефону.

— Вполне понятно. Ты заработалась. Это мы, у которых нет никаких обязанностей, обладаем прекрасной памятью, и поскольку она меня не подводит, то…

Каролина никогда не узнала, что на сей раз сохранила безупречная память Джо Алекса. У двери раздалось тихое покашливание Хиггинса.

— Мистер Бенджамин Паркер хотел бы увидеться с вами, сэр…

Каролина подошла к окну и, отогнув занавес, выглянула в него. Над крышами Лондона в безоблачном небе стояло тусклое июльское солнце.

— Входи, Бен! Входи! — Джо направился к двери, но заместитель начальника уголовного отдела Скотланд-Ярда стоял, по всей видимости, прямо за спиной Хиггинса, ибо вошел в комнату раньше, чем совершеннейший из совершенных успел выйти.

— Хорошо, что я застал тебя, — сказал Паркер, пожимая руку хозяину дома. — Мне очень нужно увидеться с тобой, честно говоря, не только с тобой, но и с мисс Бекон. Полчаса назад я звонил ей домой, потом в институт, но ее нет ни там, ни там. Ты не знаешь, где ее можно найти?

— Трудно удивляться, что три четверти преступников, спокойно хозяйничающих на этом несчастном острове, разгуливают на свободе, если оплот лондонской полиции не замечает одну из очаровательнейших женщин Лондона, которая находится в одной с ним комнате. Ведь ты имел в виду мисс Каролину Бекон, молодого, но уже известного английского археолога? Если так, то она стоит у окна и ждет минуты, когда ты мягко защелкнешь на ее аристократических запястьях пару наручников, которые захватил сюда с собой просто так, на всякий случай. Скажи, что она натворила? Я всегда был уверен, что, несмотря на благопристойную внешность, она способна на худ…

Паркер не дал ему закончить остроту.

— Приношу свои извинения, мисс Бекон! Его извращенное воображение способно очернить все самое светлое, а такая мелочь, как доброе имя честной женщины, для него просто пустой звук!

— Продолжайте, прошу вас, — лучезарно улыбнулась Каролина и пожала руку известного детектива. — Джо всегда говорил мне, что чрезвычайно ценит ваше мнение. И не только в тех случаях, когда речь идет о преступлениях. Так о чём мы говорили? Слушаю вас, сэр…

— Нет ничего более приятного, чем гармоничные отношения между моими друзьями! Садитесь… — Джо пододвинул им кресла. — Виски или чай, Бен? У тебя может пересохнуть горло, а мне не хотелось бы, чтобы Каролина пропустила хоть одно твое слово. Виски?

— Виски, — Паркер тяжело опустился в кресло. — Без воды и безо льда.

— И мне… — тихо шепнула Каролина. — Без воды, но со льдом.

Когда они сели, держа в руках бокалы, наполовину наполненные золотистым напитком, Паркер обратился к девушке:

— Мисс Бекон, вы — внучка генерала Сомервилля? То есть он приходится вам двоюродным дедушкой, если я не ошибаюсь?

— Да… — Каролина и Алекс непроизвольно обменялись быстрым взглядом, и это не ускользнуло от внимания Паркера.

— Вам уже известно? — быстро спросил он.

— Продолжай, — сказал Джо, подняв бокал. — Что за отвратительные привычки у полицейских! Прерывают сами себя с целью узнать, что может означать обмен взглядами между двумя достойными всяческого уважения особами! Не мог бы ты оставить свое недоверие в прихожей, вместе со шляпой и зонтом? Кто же такой генерал Сомервилль? До сегодняшнего утра я и не подозревал, что у Каролины такое фатальное родство. Профессиональный военный, что за несчастье! Говори дальше, Бен, и извини, что я буду немного невнимателен. Мне нужно оправиться от такого удара. Дедушка — генерал!

— Что за блистательный спектакль! — воскликнул Паркер. — И какой любезный хозяин! Где уж мне с тобой равняться! Я не родился острословом и…

— Что правда, то правда, — сделав унылую мину, Джо кивнул головой. — Но не слишком огорчайся. Если это все, что ты хотел срочно сообщить мисс Бекон, то разрешите мне пригласить вас на небольшую загородную прогулку. Моя новая машина…

— Это тоткатафалк с посеребренным салоном? — Паркер поднял брови. — Так это она! Слава Богу! Подходя к дому, я подумал, что здесь произошел трагический случай. Я даже огляделся: где же гроб, который повезут на этом катафалке? Ты впрягаешь в него белых лошадей с плюмажем, или, в чем я очень сомневаюсь, он может двигаться собственным ходом?

— Еще одно такое предложение, — Каролина одарила Паркера лучшей из своих улыбок, — и я готова влюбиться в вас, мистер Паркер. Прошу вас, продолжайте.

— Если ее мотор не заведется, что практически невероятно, ибо у «Роллс-ройса» это исключено, я запрягу в него осла. И могу пообещать тебе… — Тут Джо прервался и недовольно буркнул. — Каролина, ты должна была позвонить.

Девушка взяла телефонную трубку и медленно, будто сомневаясь, набрала номер.

— Алло! Да… — подождала секунду. — Это Мандалай-хауз? Кто? Чанда?.. Говорит Каролина Бекон. Добрый день, Чанда!.. Да, все отлично, спасибо! А как дедушка? — она молча слушала, прижав трубку к уху. — Прекрасно! Он поблизости? А, в павильоне… Нет, это слишком далеко. Я не хочу напрасно утомлять его. Передай, что мистер Алекс и я завтра рано утром выедем из Лондона и к ленчу будем у вас… Что? Да, в порядке. Только передай ему это лично, без свидетелей Ты слышишь меня, Чанда?.. Да, без свидетелей. Завтра к ленчу. Целую тебя. До свиданья, до завтра!

Закончив разговор, она, все еще улыбаясь, вернулась к сидящим мужчинам.

— Повезло же мне, однако! — воскликнул Бенджамин Паркер, довольно потирая руки. — Я шел сюда, ничего не подозревая, ведомый инстинктом, исключительно в поисках мисс Бекон, которой хотел задать пару незначительных вопросов, а напал на след заговора!

— Вы искали меня только затем, чтобы выяснить, не являюсь ли я родственницей генерала Сомервилля?

— Да.

— Я его родственница в чем вы убедились минуту назад, К тому же вы слышали, что завтра мы едем к нему, Джо и я.

— В Мандалай-хауз?

— Да.

Мгновенно став серьезным, Паркер обратился к Джо:

— Вы едете только ради собственного удовольствия, Джо? Я хочу сказать: только ради собственного удовольствия?

— Только ли? — Джо слегка пожал плечами. — Откровенно говоря, не знаю. А вдруг у генерала Сомервилля возникнет желание в чем-либо покаяться? Поведать мне нечто интересное? Во всяком случае, он просил Каролину связаться со мной. Судя по письму, он жаждет познакомиться со мной, поскольку слухи о моих скромных успехах дошли до его ушей, и поговорить о каком-то волнующем его деле. Каролина тоже немногое знает, поэтому не терзай ее вопросами. Покажи ему письмо, Каролина. Думаю, у нашего друга что-то есть на сердце, и он поделится с нами через минуту, как только убедится, что и мы ничего от него не скрываем.

Каролина протянула Паркеру письмо. Быстро прочитав его, он вернул письмо девушке и несколько раз покивал головой, видимо, отвечая собственным мыслям.

— Ты прав, — он поднял глаза на Алекса. — Буду откровенным: я рад, что завтра ты едешь туда. К сожалению, генерал Сомервилль запретил полиции переступать границы его владений, и мы оказались беспомощными. Нет никаких юридических оснований поставить там охрану. Правда, уже несколько последних дней я держу поблизости своего доверенного человека. Он следит за делами в Мандалай-хауз, но находится вне дома. И никого у меня нет в доме, хотя это чрезвычайно важно, потому что мне кажется, что опасность нужно искать именно там.

— Опасность? — Джо налил себе еще виски, поднес было бокал к губам, но резко поставил на стол и закурил сигарету. — Скажи же наконец, что там произошло, Бен?

— Ничего не произошло. В этом-то, собственно, вся сложность. Если бы там что-то случилось, мы имели бы право вмешаться. Но то, как обстоят дела на данную минуту, делает нас беспомощными. Меня это угнетает, Джо, глубоко угнетает.

— Напрасно по всему миру идет молва, что в английских школах детей с первого класса обучают связно и кратко излагать свои мысли и чувства! — Джо вздохнул. — Бен, ты что, хочешь все утро провести в интимных откровениях относительно своего психического состояния? Конечно, ты мой гость, и мне приятно, если в нашем обществе тебе становится легче, но…

— Наверное, ты лучше поймешь меня, если я скажу, что не каждый день встречается тип, который регулярно посылает в полицию подробные альтернативные планы убийства человека, сопровождая их при этом описаниями всех людей, окружающих жертву в доме, царящих в доме порядков и так далее, и так далее…

— Не хочешь ли ты сказать, что этот тип имеет в виду нашего отставного защитника империи?

— Увы. Жертвой всех трех планируемых преступлений является генерал Джон Сомервилль собственной персоной.

— Ну, наконец-то! — Алекс одним глотком выпил виски и осторожно поставил бокал на стол. Каролина с удивлением посмотрела на него. Он казался почти довольным. — У нас появляется твердая почва под ногами. Продолжай, Бен.

Заместитель начальника уголовного отдела Скотланд-Ярда развел руками.

— Сначала тебе следует ознакомиться с анонимными письмами, которые мы получили.

— Ты хочешь, чтобы я поехал вместе с тобой в Ярд?

— В этом нет необходимости, — Паркер отрицательно покачал головой. — Они у меня с собой. Я хотел не только застать у тебя мисс Бекон, но и посоветоваться с вами обоими. Все это скорее напоминает бред расстроенного ума, психически больного человека, начитавшегося детективов, чем реальный план преступления. Кому может прийти в голову мысль сообщать полиции о подготовке к преступлению, давать сведения, которые позволят властям предотвратить злодеяние? Но в этих письмах есть что-то… что-то… — Он замолчал на секунду. — Только не говори мне, что я анализирую свое психическое состояние, а не сообщаю факты! Я столько лет работаю в уголовном розыске, что мое психическое состояние стало всего лишь функцией предвидения, опирающегося на принцип вероятности! — Он тут же успокоился и улыбнулся извиняющейся улыбкой. — Я хочу только сказать, что не считаю эти письма дурной шуткой или бредом сумасшедшего. Все свидетельствует о том, что писал некто, хорошо знакомый и с самим генералом Сомервиллем, и с порядками в доме, и с гостями, находящимися в Мандалай-хауз. Впрочем, читай сам. Думаю, тогда нам легче будет разговаривать.

Он достал из кармана узкий серый конверт с типографским оттиском «Для служебного пользования».

— Конечно, мисс Бекон формально не имеет права знать содержание этих писем, но я позволю себе небольшую неформальность, — он улыбнулся. — Вы едете туда вдвоем, и я думаю, что лучше мисс Бекон знать ситуацию.

Алекс молча вынул из конверта три голубых листка бумаги с почтовой маркой. Это были так называемые «секретки», которыми обычно пользуются бережливые люди, стремящиеся сэкономить несколько пенсов на бумаге и конверте. Развернув первую секретку, Алекс прежде всего посмотрел на почтовый штемпель — лондонский: почта на Оксфорд-Цирк, то есть в самом многолюдном месте столицы. Письмо было отправлено неделю назад.

«В полицию. Генерал Сомервилль, проживающий в Девоне в Мандалай-хауз, умрет! Ему давно пора умереть, и не только потому, что он слишком стар. Он плохой человек, к тому же чересчур богатый. Другим тоже хочется стать богатыми, понимаете? Он сгорит в печи, в которой плавится эта идиотская бронза. Представьте только, сухой, костистый старик в пламени, которое превращает металл в золотистую жидкость! И тогда Чанда, или Коули, или даже сам Джеймс Джоветт будут добавлять по крупице генерала в те прекрасные копии, которые они отливают. Я думаю, что в древней Индии в скульптуры иногда тоже добавляли немного человеческого праха, кажется, это имело какое-то ритуальное значение. Так что генерал должен быть некоторым образом даже доволен. Он как раз заканчивает книгу о методах отливки скульптуры в школах Гуптов и Пала. Его смерть явится завершением эксперимента, проводимого им с такой тщательностью, знанием дела и опытом. Скульптуры будут как подлинные, до последней детали!»

Подписи не было. Письмо было отпечатано на пишущей машинке, пожалуй, несколько дрожащей рукой, поскольку отдельные буквы явно были пробиты дважды.

Джо развернул второй листок бумаги.

«В полицию. В конце концов, вовсе не обязательно сжигать его в печи, я имею в виду свое первое письмо относительно генерала Сомервилля. В шкафах в „музейном зале“, как он называет громадную комнату на первом этаже, хранится большая часть имеющихся в доме скульптур и статуэток, много тяжелых фигурок разных божеств. Череп девяностолетнего человека поверьте мне, значительно более хрупкий, чем череп молодого мужчины. Но будь даже Сомервилль молодым, металлическая фигурка, весящая несколько сот фунтов и нацеленная точно в макушку, все равно превратила бы его голову в бесформенную кровавую массу.

Этот способ гораздо интереснее, чем сожжение генерала, ибо остается тело!»

— Что за отвратительная шутка! — вздрогнув, сказала Каролина. — Этот человек должен быть сумасшедшим!

— Не обязательно, — Алекс повертел в руках письмо и посмотрел на штемпель почтового отправления. — Послано через два дня после первого письма. — Он посмотрел на Каролину. — Этот человек может быть сумасшедшим, дорогая моя, а вовсе не должен.

— Не думаешь ли ты, что, находясь в здравом уме, можно написать подобное письмо?

— Да. Случается, что люди по каким-то, лишь им известным причинам притворяются сумасшедшими. Например, кто-то хочет убить генерала и продумал совершенно другой способ, чем те, которые он так живописно нам изложил. Тогда письма могут выполнить двоякую задачу: во-первых, отвлечь внимание полиции от истинных планов убийцы, во-вторых, увести следствие по ложному пути.

Мы ищем сумасшедшего, а убийцей является абсолютно нормальный человек с уравновешенной психикой. Если, конечно, можно назвать человеком с уравновешенной психикой того, кто преднамеренно готовит преступление. По моему скромному убеждению, психика любого убийцы расстроена определенным образом. Я говорю об убийце, действующем продуманно и хладнокровно, а не о случайном преступнике, совершившим злодеяние в состоянии аффекта или непреднамеренно.

Паркер кивнул головой, соглашаясь с Джо, и заметил:

— Я думал об этом. Но пока что нет ни преступления, ни убийцы. Позавчера, после того, как мы получили третье письмо, которое ты еще не читал, я был у генерала Сомервилля. И… — он развел руками, — попытался убедить его, что моя обязанность — окружить его нашей ненавязчивой опекой, но… — он вновь медленно развел руками и опустил их на колени.

— Генерал не согласился?

— Он вышвырнул меня за дверь. В буквальном смысле! — Паркер невесело рассмеялся. — Даже не стал читать письма, заявил, что это полнейшая чушь. А когда я поинтересовался, кто сейчас находится в его доме, не возникли ли у него подозрения, что некое лицо могло бы быть автором этих любезных записок, он заявил, что я оскорбляю его гостей и домочадцев и что мне некого искать у него под крышей. Указал мне рукой на дверь, совершенно так, как это бывает в кино. Сказал: «Прошу никогда более не переступать порог этого дома», или что-то в этом роде. Звучало очень величественно.

— И ты ушел?

— Естественно. Не могу же я нарушать закон, представителем которого сам являюсь. Закон гласит, что полиции запрещено переступать границы владений граждан без их согласия, если не было трагического случая, позволяющего нам действовать без согласия гражданина или даже вопреки ему. В данном случае никто мне такого разрешения не дал бы. Да и что я мог бы сделать, даже получив его? Нельзя же поставить двух полицейских в форме по обе стороны кресла генерала и приказать им не спускать с него глаз! Но прочти третье письмо. Оно кажется мне самым интересным.

Джо расправил последний листок.

«В полицию. Откровенно говоря, история с фигуркой, которая должна рухнуть ему на голову, представляется мне все более проблематичной. Если даже я придумаю, как поставить ее, чтобы цель была достигнута с — если мне позволительно так сказать — оптимальной точностью, всегда остается вероятность, что падая, она отклонится и размозжит ему плечо. В его возрасте такой удар окажется скорее всего фатальным и в конце концов он умрет от ушиба, но вам легко будет сделать далеко идущие выводы, да и он сам сможет помочь вам, если сразу не потеряет сознание. Поэтому я решил отказаться от этого эффективного, но не дающего полной гарантии способа. К тому же по дому непрерывно снуют слуги и другие люди. Проклятый американский профессор Реджинальд Снайдер и его сумасшедшая доченька Дороти. Потом Мерил Перри, которая пишет работу об этих отвратительных четырехруких человеческих фигурах с головой слона, изображающих сына Шивы, едущего на крысе. Она — очень порядочная девушка, и нет ничего странного в том, что и Уильям Коули, и Джеймс Джоветт влюбились в нее. Чем больше они влюбляются, тем меньше переносят друг друга, хотя вместе работают у печи. Скоро они перегрызут друг другу горло, если не произойдет нечто, что могло бы отвлечь их внимание от этой маленькой идиотки. Но что-то ведь должно произойти, правда? Иначе мои письма не имели бы ни малейшего смысла. Я уже точно знаю, что произойдет. У генерала есть большая коллекция оружия из бронзы и железа. Думаю, что простейшим решением будет заколоть его одним из экспонатов его частного музея. Нужно просто подойти к нему и вбить в его старое, едва бьющееся сердечко стилет или меч, неважно, к какой эпохе будет относиться это оружие, лишь бы оно было достаточно острым. Конечно, я буду в перчатках, чтобы не остались отпечатки пальцев. А потом дело перейдет в ваши руки, и, пожалуй, вы не удивитесь, что, заканчивая это письмо, я не буду желать вам успеха. Для меня он не был бы сюрпризом. Однако я убежден, что у меня не будет никаких неожиданностей. Я уверен, что размышляй вы хоть сто лет, используя все имеющиеся в вашем распоряжении технические средства, вы все равно не отгадаете, кто писал эти письма. Я — не сумасшедший, о, нет. Моя цель проста. До свидания, господа. Больше писем не будет.»

— Написано позавчера, спустя день после второго письма.

Алекс положил письмо на стол рядом с двумя другими. Паркер забрал все три листка, засунул их в серый конверт и спрятал в карман.

— Что ты можешь сказать мне о тех типах, о которых упоминает наш незнакомый друг? — обратился к нему Джо.

— Я так и предполагал, что тебе захочется сразу же получить о них какие-либо сведения. Впрочем, это было первое, чем занялся и я. Итак:

1) профессор Реджинальд Снайдер и

2) его дочь, Дороти Снайдер.

Оба прибыли из Америки в Мандалай-хауз несколько недель назад и собираются провести там еще некоторое время, насколько мне известно. Профессор Снайдер — крупнейший американский специалист по пластике древней Индии. Его дочь выполняет при нем роль личной секретарши и сопровождает отца в путешествиях по Европе и странам Востока. Они приехали по приглашению генерала Сомервилля, который уже многие годы переписывается со Снайдером, обмениваясь с ним взглядами и достижениями.

— Да, я слышала о Снайдере, — тихо промолвила Каролина. — Он достаточно крупная научная фигура, его имя пользуется мировой известностью. Особенно знаменит его труд «Попытка систематики скульптуры Непала и Тибета», который можно считать почти классическим.

— Правильно, — кивком головы Паркер подтвердил слова девушки. — У меня почти идентичная информация. Идем дальше:

3) Мерил Перри — молодой ученый из Оксфорда, которая, как сообщил наш аноним, пишет работу о каком-то четырехруком уроде со слоновым хоботом. Я проверил, все в порядке: англичанка, не замужем, судя по тому впечатлению, которое она произвела на меня. Она была в холле, когда я приехал в Мандалай-хауз. Увидя незнакомого, она тактично удалилась.

4) Уильям Коули — молодой инженер, металлург, конструктор плавильной печи, которая построена в Мандалай-хауз. Эта печь является точной копией старых индийских печей. Коули работал в промышленности, и генерал просто перекупил его, предложив гораздо более высокий заработок. Коули следит за технической стороной отливки фигур и обрабатывает данные, необходимые генералу для завершения его новой книги, представляющей собой попытку определения методов производства металлических скульптур в школах Гуптов и… и…

— Пала? — подсказала Каролина.

— Вот-вот. Коули тесно сотрудничает с:

5) известным скульптором Джеймсом Джоветтом, уже несколько месяцев находящимся в Мандалай-хауз по приглашению генерала. Джоветт сам немного занимался историей искусства, во всяком случае, читает лекции по теории пластического искусства в Королевской академии. Не знаю точно, но думаю, что именно он делает отливки статуэток для Сомервилля. Дважды в неделю он ездит в Лондон.

Кроме того, насколько мне известно, генерал предоставил в его распоряжение отдельную комнатку при мастерской. В ней Джоветт работает над проектом какого-то памятника, на который он получил заказ. Кажется, это будет памятник погибшим летчикам Манчестера.

— Мы тоже удостоились бы небольшого памятничка, если бы я меньше владел искусством пилотажа, — улыбнулся Джо. — Это было бы прекрасно, не так ли, Бен? Наши имена среди сотен других, на доске из бронзы, впаянной в мраморный цоколь…

— Когда я вспоминаю те времена, каждый раз благодарю везение, а не твой талант, — ответил Паркер. — Лучшие из нас не вернулись на базу.

— Это правда, но должен тебе со стыдом признаться, что я никогда всерьез не верил, что тоже могу погибнуть. Эта мысль не приходила мне в голову. Я всегда думал о том, что буду делать после войны.

— Летая, ты, вероятно, сочинял свои чудесные книги! — Бен улыбнулся и потер руки. — Выжить, прорываясь сквозь огонь противовоздушной артиллерии и немецкие истребители только для того, чтобы… Но я не буду задевать твою гордость в присутствии мисс Бекон.

— Прошу вас, не смущайтесь, — сияя от оживления, отозвалась Каролина. — Я обожаю, когда вы со своим другом вспоминаете старые времена. Но не следует чересчур позорить Джо. Он завоевал успех у… у читателей, полон сил и творческих замыслов, ищет новые впечатления. Наконец, купил себе новый автомобиль, — невинными глазами она посмотрела на Алекса, — очень хороший автомобиль. Я убеждена, что он им гордится.

— Ты читаешь мои мысли, детка. Я им горжусь. Но может быть мы на время перестанем заниматься моей скромной персоной, хотя я понимаю, что это почти неисчерпаемая тема, и поговорим о генерале Сомервилле, иначе пока вы демонстрируете ваш англосаксонский юмор, наш анонимный приятель успеет разбить голову твоему дедушке, вобьет ему стилет в сердце и сожжет останки в печи для отливки этих поганых фигурок. Конечно, я не являюсь близким родственником генерала Сомервилля, ни тем более представителем закона, и у меня нет особых причин интересоваться этим делом… Для истории не имеет значения одним убитым генералом больше или меньше. У меня только один вопрос, вы хотите, чтобы завтра утром я сел в свой снобистский «Роллс-ройс» и поехал в Мандалай-хауз?

— Хотим, — в один голос ответили Каролина и Бен.

— Хотите, так как уверены, что в стране, где полиция умеет только… — он оборвал фразу и, бросив взгляд на Паркера, вздохнул. — Жалость была главной чертой моего характера уже тогда, когда я был вот таким маленьким… Я мог бы поведать вам множество историй о спасенных котятах, излеченных птицах со сломанными крыльями, о старичках, которых я переводил через дорогу, о слезах, пролитых над судьбами Ромео, Джульеты, Дездемоны, Гамлета и многих-многих других… Поэтому я не скажу больше ни слова о нашей государственной полиции. Достаточно! Занавес! К делу, Бен! Кто еще находился под гостеприимным кровом Мандалай-хауз?

— Прислуга, королевич! Садовник, горничные, повариха и самая интересная среди них фигура — Чанда, старый бирманец, которого генерал держит возле себя с его детских лет. Но, вероятно, мисс Бекон расскажет подробнее, поскольку моя информация очень скупа и скорее ограничивается датами, размером оплаты и сроком работы всех этих людей у генерала.

— Чанда очень любит дедушку! — убежденно проговорила Каролина. — Действительно, он был совсем ребенком, когда начал работать у него еще в Индии. Я думаю, их взаимоотношения могут показаться постороннему странными. Чанда заботится о дедушке, не отходит от него ни на шаг, хотя сам уже не молод. Не любит англичан и откровенно говорит, что мы принесли много зла его народу. Думаю, что когда дедушка умрет, он ни на один день не останется в Англии, а вернется на родину. Время от времени, раз в два-три года, он ездит туда, привозит дедушке статуэтку, подбирает необходимые для работы над книгой материалы. У него нет того, что мы в Европе называем образованием, но в течение полувекового общения с коллекцией дедушки Джона он накопил изрядный запас знаний. Чанда самоучка, он владеет несколькими языками. Мне кажется, что сейчас он управляющий, нянька, секретарь дедушки и распорядитель финансов в одном лице. Дедушка безгранично ему доверяет, и я думаю, что он поступает правильно.

— Совсем как в сказке, — буркнул Джо. — А у Чанды есть семья?

— Почему ты интересуешься этим?

— Ох, просто так. Я лишь подумал о том, что именно Чанда распоряжается финансами генерала. Твой дедушка очень богат. Если бы он вдруг погиб, Чанда мог бы легально или нелегально унаследовать большие деньги. Многие годы он от имени генерала Сомервилля управляет его поместьем, капиталом, ездит по миру, делая для него покупки произведений искусства и так далее. Он имеет полную возможность передавать своей семье немалые суммы.

— Чанда одинок. Во всем мире у него нет никого, кроме дедушки… и меня, — Каролина опустила голову. — Мне кажется, что он меня очень любит. По крайней мере в детстве у меня было такое ощущение. Знаешь, такие люди обычно никогда не говорят о своих чувствах и вообще говорят лишь тогда, когда это необходимо. Но дети всегда знают, кто их любит действительно, а кто только притворяется.

— Совсем как в сказке… — повторил Алекс. — Старый слуга, не на жизнь, а на смерть преданный генералу и его маленькой внучке. Но теперь ты уже не маленькая, и видела его с тех пор пару раз. Он изменился?

— Пожалуй, нет… — Каролина покачала головой. — Думаю, что если бы я попала в затруднительное положение, действительно сложное, в первую очередь я вспомнила бы о нем. Чанда всегда поможет мне сделать все, что в его силах, чтобы… — она не закончила фразу. — Я говорю об этом, чтобы дать вам точное представление, — быстро добавила она, подавляя неожиданное возбуждение, которое чрезвычайно удивило Алекса, не привыкшего, чтобы Каролина открыто проявляла свои чувства.

— Так, так… — хмыкнул Паркер. — Все понятно, мисс Бекон. Благодарю вас. Несомненно, мы получили очень ценную информацию. Теперь мы можем считать, что по крайней мере одного человека не следует включать в круг подозреваемых. То, что вы, мисс, рассказали о бирманце, служит ему лучшей рекомендацией.

— Сказанное Каролиной может служить рекомендацией лишь для тебя, — безмятежно бросил Алекс, — потому что я предпочитаю сначала немного осмотреться на месте. Выпьете еще?

Не ожидая ответа, он наполнил три опустевших бокала. При этом он старательно избегал взгляда Каролины, смотревшей на него с явным упреком.

Глава 3 Крупные красные капли

Проехав утопающий в цветах и пышно зеленеющий кустарник Эксетера, Джо снизил скорость.

— Видишь, — сказал он, оторвав руку от руля и указывая на лес мачт, которые, казалось, вынырнули прямо из-под земли, показавшись над далекими крышами, — в этом оживленном порту я впервые оторвался от берега и уплыл в море. Это было… — он хмыкнул. — Ну неважно, когда это было. Не могу привыкнуть к тому, что время бежит. Все мне кажется, что жизнь, настоящая жизнь, начнется только завтра. Может быть потому, что я одинок? Человек, не имеющий семьи, жены, детей, постоянно находится на пороге жизни. В этой связи я хотел бы задать тебе один воп…

— Мы почти приехали, — поспешно перебила его Каролина. — Еще полчаса, и мы увидим Мандалай-хауз.

Алекс вздохнул и обратил взгляд на дорогу, которая мягко поворачивала на юг.

— Сейчас мы увидим море, — он снова показал рукой. — Видишь пальмы? Низкие, совсем не такие, как в Гонолулу, но все равно пальмы, Каролина! Меня ничуть не удивляет, что после полувекового пребывания в Индии твой дедушка выбрал этот уголок Англии. Откровенно говоря, я никак не могу понять, почему, имея на этом холодном, влажном, туманном острове такой чудесный уголок, наши предки дни и ночи не боролись за каждый клочок Девона. И ведь не боролись! Предпочли сменить мечи на зонты! Не кажется ли тебе, что я, который может писать всюду, должен поселиться здесь, когда наконец… — он замялся. — Здешний климат прекрасен для детей, правда? И если бы мы…

— Осторожнее, ты съехал на правую сторону шоссе!

— Ерунда. «Роллс-ройс» сам находит направление.

— Но не надо ему в этом мешать. Послушай, Джо…

— Что? Взгляни! Кажется там, на горизонте, море.

— Я думаю не о море. В Мандалай-хауз у нас его будет достаточно. Я думаю о дедушке Джоне.

— Да? — Алекс сделал вид, что совершенно утратил интерес к этой теме. — Да, конечно же, это море!

— Джо, ты думаешь, ему действительно что-то угрожает? Он ведь такой старый. Кому необходимо убить его? И еще так мерзко!

— Бог мой, ты задала сразу два вопроса. Даже три. Грозит ли ему опасность? Не знаю. В данную минуту не могу дать тебе ответ. То обстоятельство, что он стар, не имеет ничего общего с самой опасностью или угрозой ее. В нашей спокойной тихой стране убиты легионы стариков. И еще целые легионы их отойдут в мир иной, вынужденные раньше времени встретиться с лучшим будущим благодаря нетерпеливым наследникам, обычным бандитам, соседям, не знаю уж кому еще. А если ты имеешь в виду гнусный проект убийства генерала, то наш аноним предлагает три разных способа и, кажется, еще не сделал выбор, ибо твой дедушка живет… по крайней мере, был жив вчера, когда ты звонила в Мандалай-хауз.

— Джо! — Каролина резко выпрямилась. — Ты думаешь, что…

— Ни в коем случае. Пока я ничего не думаю, но признаюсь, что хотел бы быть уже там. Я не люблю руководствоваться инстинктом в отличие от нашего друга Паркера, но мне кажется, что генерала действительно подстерегает опасность.

— Но почему?

— Потому, что Паркер получил три анонимных письма, и потому, что твой дедушка просил тебя связаться со мной. Конечно, визит Бена в Мандалай-хауз мог подстегнуть его просьбу. Но почему твой дедушка не пустил полицию на порог, если он действительно чего-то опасается? А он опасается, раз вызывает меня. Возможно, в Мандалай-хауз уже произошло нечто такое, что генерал посчитал тайной, которую нельзя доверить полиции? В такой ситуации, не умея самостоятельно решить сложную и запутанную проблему, он подумал обо мне. Он читал мои книги, знает из печати, что я способен разгадать самые сложные головоломки, задаваемые преступниками, к тому же до него дошли слухи, что… что я дружу с тобой. Вот он и взялся за перо и написал тебе.

— А не мог дедушка тоже получить анонимные письма?

— Ты думаешь? Тогда странно, что он не обмолвился об этом ни словом Паркеру, даже если не хотел воспользоваться помощью полиции. Впрочем, скоро мы все узнаем.

Шоссе взлетало на мост над железной дорогой и заворачивало на запад вдоль побережья, тянувшегося на две-три мили. Вдалеке отчетливо виднелось море: гигантская голубая поверхность, отражающая блеск солнца. Ближе к шоссе подступали поля, пересеченные высокой живой изгородью, отмечающей границы владений, купы деревьев и…

— Сейчас налево! — воскликнула Каролина. — Мы прибыли! Видишь?! — Она ткнула пальцем в ветровое стекло. Джо съехал с главного шоссе.

Перед ним на краю горизонта виднелась масса зеленых раскидистых деревьев, образующих, по всей видимости, огромный сад.

— Дом! — Каролина опять показала рукой. За гигантскими дубами мелькнули и исчезли высокие красные трубы и покатая крыша, покрытая темной черепицей. Невдалеке сквозь зелень просвечивала старинная ограда, окружающая поместье Сомервилля. За ней росли могучие вековые деревья, переплетенные кроны которых закрывали от глаз подъезжающих внутренний вид Мандалай-хауз. Джо резко затормозил и остановил машину. Каролина огляделась вокруг.

— Что случилось?

Алекс не ответил. Высунув голову из окна «Роллс-ройса», он с минуту присматривался к лысому мужчине, одетому в темные брюки и белую рубашку, пересеченную полосками пурпурных подтяжек. Человек сидел на краю естественного рва и усердно чинил удочку. Услышав звук приближающейся автомашины, он поднял голову, окинул взглядом сидящих в ней людей и вновь углубился в распутывание лески, которая, видимо, сорвалась с барабана.

— Привет от Бена Паркера, Хиггс! — вполголоса произнес Алекс. Вокруг вплоть до ворот поместья, тянулось пустое зеленое пастбище и никто, кроме сидящего мужчины, не мог услышать его слова.

Подняв голову, сидящий с удивлением посмотрел на Алекса.

— Прошу прощенья, сэр?! Я вас не понял. Я здесь на отдыхе и не очень хорошо знаю округу. Если вы спрашиваете дорогу, то, к сожалению…

— Если вы не можете узнать меня, Хиггс, то не узнаете и преступника, — тихо рассмеялся Джо. — Что случилось с вашим острым зрением?

— Прошу прощения… — сидевший непроизвольно оглянулся. — Меня ввел в заблуждение этот «Роллс-ройс». Я подумал, что это какой-то лорд, а не… значит, то есть, я хотел сказать, что у вас, сэр, раньше были другие, более скромные машины.

— Пожалуйста, не извиняйтесь, — улыбнулась Каролина. — Для меня эта машина тоже была потрясением. Добрый день, сержант!

— Добрый день, мисс Бекон! Отличная погода, не так ли?

— Чудесная.

— Ничего интересного? — спросил Алекс.

— Пока ничего, сэр. Вы на время останетесь там? — он показал глазами на ворота.

— Да, нас пригласил генерал Сомервилль.

— Слава богу! — вздохнул сержант-детектив. — Я живу во «Льве и короне», в городке. Две мили отсюда.

И Хиггс опустил голову, чтобы с еще большим рвением заняться распутыванием нейлоновой лески. Алекс вновь завел мотор.

Две толстые резные половинки решетки, являющейся воротами, были открыты.

— Это что единственный подъезд к Мандалай-хауз? — спросил Джо, въезжая в парк.

— Да. Есть еще маленькая естественная бухта, где дедушка Джон держит свою моторную лодку, или скорее яхту, потому что это большая моторка с каютой и всеми удобствами. Но со стороны суши можно подойти только отсюда. Конечно, можно пройти полями и перелезть через ограду.

Один поворот между деревьями, потом второй. Вдали промелькнули освещенные солнцем теннисный корт и клумба, полыхающая красными цветами. И вдруг во всем великолепии вынырнул огромный старый дом, увитый диким виноградом, плети которого оплели стены, вплоть до крыши и труб.

Джо мягко затормозил и остановил машину посередине подъездной дорожки, прямо напротив застекленных и искусно украшенных решетками входных дверей.

Двери отворились как по сигналу, из них вышел старый человек, державшийся удивительно прямо, одетый в ниспадающее до земли темное одеяние, на которое был наброшен халат цвета темного золота. Его обрамленное белыми волосами лицо было смуглым и слегка морщинистым.

— Чанда! — позвала Каролина. Она отворила двери машины, легко выскочила из нее и бросилась на шею встречающему, который обнял ее, прижал к себе, затем быстро отпустил, отступил на шаг и низко поклонился.

— Добрый день, малютка Каролина, — сказал он на прекрасном английском языке, в котором слегка слышался чужой акцент. — Или мне следует отказаться от неподобающей бесцеремонности и обращаться к тебе «мисс Бекон»?

— Если ты когда-либо так поступишь, мы станем смертельными врагами, — Каролина вновь приблизилась к нему и расцеловала в обе щеки.

По спокойному, неподвижному лицу Чанды промелькнула легкая улыбка. Затем он обратился к выходящему из машины мужчине.

— Мистер Джо Алекс, не так ли? Генерал Сомервилль просил меня приветствовать мистера в его доме. Он хотел бы сразу увидеться с вами. Он сказал мне: «Попроси их сразу же прийти ко мне в павильон, где я буду ожидать их…» Если вы, господа, готовы выполнить его пожелание, я прикажу отнести ваши вещи, поставить машину в гараж и буду здесь ждать вас, чтобы указать вам, мистер, вашу комнату, поскольку мисс Каролина, — он слегка улыбнулся, — всегда занимает свою, ту, в которой она жила, когда была не выше, чем та роза, — он показал рукой на небольшой куст, заканчивавшийся темно-пурпурным цветком. — Ты проводишь мистера, Каролина?

— Конечно. Идем, Джо, раз дедушка настойчиво хочет нас увидеть. Надеюсь, что он долго нас не задержит, и я успею переодеться к ленчу. Вы ведь еще не садились за стол, не так ли? Мы приехали на полтора часа раньше, чем я предполагала. Но эта… машина очень быстрая.

— Это прекрасная машина, — вежливо заметил Чанда. — Ее называют королевской машиной, если я не ошибаюсь.

— Благодарю вас! — Алекс с видимым удовлетворением покивал головой. — После такой духовной поддержки я свободно могу ждать ленча хоть час. Каролина, в путь! Генерал Сомервилль ждет!

— Туда, — сказала девушка, указывая вытянутой рукой направление. — Павильон стоит на скалистом мысе, над морем. Мы вернемся вместе с дедушкой, Чанда. Ты можешь не приходить за ним.

Старый бирманец без слов кивнул головой, повернулся и вошел в дом. Идя по похрустывающей гравием дорожке, которая вилась вокруг клумбы, они услышали его приглушенный голос, что-то приказывающий кому-то невидимому, судя по всему, одному из слуг.

Они вошли в аллею и молча направились к густой стене кустарника, из-за которой долетал звук отбиваемого теннисного мяча. Послышался веселый мужской голос, ему ответил женский. Джо мимолетно подумал, что этот голос принадлежит молодой женщине. Мерил Перри или Дороти Снайдер.

— Ты знакома с кем-нибудь из них? — тихо спросил он у Каролины. — Я имею в виду гостей генерала Сомервилля.

— Когда я была здесь в последний раз, почти год назад, в Мандалай-хауз никого из них не было. Тогда дедушка жил абсолютно один, у него был только какой-то французский хранитель музея, из Лувра, но он должен был уехать на следующий день после моего отъезда. Безусловно, я слышала о профессоре Снайдере и о Джоветте. Как ты знаешь, это талантливый скульптор. Странно, что он согласился заниматься у дедушки Джона такими второстепенными для себя делами, как проблемы отливки старой индуистской скульптуры. Но что-то его привлекло. Единственная, кого я знаю, это Мерил Перри. Мы вместе учились. Она очень милая.

Они обошли корт стороной, по-прежнему не видя играющих. Теперь тропинка бежала прямо к морю, которое уже блестело между деревьями. Парк был дикий, ощущалось отсутствие заботы или желания организовать природу в какую-то функциональную композицию.

— Павильон! — показала Каролина, коснувшись руки приятеля, и в ту же самую секунду Джо заметил маленькое строение.

Павильон, построенный из серого камня, был застеклен. Он, как гнездо, висел на острие крохотного естественного полуострова, заканчивающегося скалой, у подножья которой с тихим шипением пенились небольшие волны прилива, подгоняемые теплым ветерком, налетающим из океана.

Теперь тропинка петляла, как по мосту, по узкому перешейку, с двух сторон для безопасности огороженному металлическими поручнями, окрашенными темно-зеленой краской. Дверь в павильон, у которого кончилась тропинка, была открыта.

Они сделали еще несколько шагов, и Джо заметил фигуру человека, сидевшего за столом лицом к двери.

— Эй, эй! Дедушка Джон! — закричала Каролина и, подняв руку, стала махать сидевшему.

Они почти приблизились к нему.

— Мы здесь, дедушка! — теперь-то уж он непременно должен был их услышать, если не был абсолютно глухим. Но, по всей видимости, не услышал, потому что даже не шевельнулся.

— Дедушка!

Каролина невольно замедлила шаги. В павильоне было темнее, чем на открытом воздухе, но стены были стеклянными, поэтому в глубине павильона было достаточно света.

Джо заторопился, слыша за собой поспешные шаги девушки.

— Спит, наверное, бедняжка! Он уже так стар… — сказала она почти что шепотом.

Но генерал Сомервилль не спал.

Очутившись на пороге павильона, Джо увидел, что за столом в глубоком кресле с высокой спинкой сидит очень, очень старый человек, одетый в белую рубашку и накинутый на нее теплый шлафрок. Его голова была откинута назад, глаза прикрыты, а неподвижная рука, отдыхавшая на столе, сжимала черное вечное перо.

Каролина остановилась и глубоко вдохнула воздух. Она окаменела. Внизу тихо шумели волны прилива, перекатывавшего камни у подножья скалы.

Вдруг девушка отпустила плечо Алекса, в которое она бессознательно впилась пальцами, сделала шаг вперед.

— Дедушка! Дедушка! — закричала она со слезами в голосе.

— Нам нельзя туда входить до прихода полиции.

Он сказал это почти механически, не думая о том, что говорит.

С того момента, как он стал на пороге павильона, его глаза были устремлены в одну точку. На белой рубашке сидевшего виднелось красное пятно, в середине которого торчала рукоятка блестящего стилета. Из-под него медленно текли тяжелые алые капли и скатывались вниз, образуя тоненький ручеек, исчезавший в складках шлафрока.

Глава 4 Золотая фигурка

— Они его убили… — прошептала Каролина. — Дедушка Джон… любимый… его убили.

Она хотела вырваться из рук Алекса, но Джо не пустил ее.

— Я не думаю, что генерала убили, — спокойно сказал он. — Господин генерал, рассейте заблуждение Каролины, иначе мы станем свидетелями подлинного горя.

— Пожалуй, вы правы, сэр, — сидевший открыл глаза и рассмеялся тихим старческим смехом. — Но как вы отгадали?

Каролина сначала застыла на месте, потом закрыла лицо руками.

— Это… это была шутка? — спросила она срывающимся голосом. — Дедушка Джон жив? Ты жив, дедушка?

— Ну конечно генерал жив! Если бы у тебя был опыт в такого рода случаях, ты заметила бы, что рукоятка стилета торчит наискось в разрезе рубашки, что на столе стоит бутылочка с красными чернилами, которые на худой конец могут имитировать кровь, но по цвету несколько темнее, ну, а кроме того, господин генерал не мог совершенно не дышать, правда, господин генерал? Должен признаться, что в первый момент и я потерял голову.

Сидевший медленно вытащил стилет из рубашки и вытер испачканную чернилами руку лежавшей на столе бумагой.

— Я понапрасну испортил хорошую рубашку! — он довольно рассмеялся. С трудом встал, крепко опираясь загорелыми худыми морщинистыми руками на подлокотники кресла. — Мне хотелось убедиться, действительно ли вы, мистер Алекс, столь наблюдательны, как пишут газеты. Прости мне, детка, эту не очень остроумную шутку, — он улыбнулся Каролине озорными серыми глазами, едва видимыми из-под густых серых бровей. — Старикам подчас приходят в голову детские фантазии. Если бы Чанда знал, он никогда бы этого не допустил. Он суеверный, как и все. В стране, откуда он родом, не произносят слова «смерть», но все с ней знакомы, неизвестно откуда. Не так ли, мистер Алекс?

Он протянул ему запачканную руку, которую Джо легко пожал. Каролина вытерла глаза.

— Как ты мог устроить такое, дедушка?

— Как? Просто. Я тебе уже сказал, что хотел убедиться, правда ли твой знакомый действительно такой, каким его считают. А кроме того, я увидел кое-что значительно более важное. Я видел твое лицо, Каролинка. Ты была не только испугана. Ты искренне и глубоко опечалилась, что старый разбойник Сомервилль ушел к своему Создателю.

Каролина уже овладела собой.

— Ох, сама не знаю! — ответила она, стараясь говорить спокойно, хотя ее голос еще срывался. — Думаю, что меня это не очень бы расстроило…

И неожиданно громко расплакалась, уткнувшись головой в плечо старого человека.

— Ну… ну… ну… Успокойся! — генерал снова засмеялся и погладил ее по волосам. Алекс почему-то подумал, что смех был бы гораздо мелодичнее, если бы горло Сомервилля смазали маслом. А так его смех напоминал звук заржавевшего, неожиданно приведенного в действие механизма. — Я принес с собой на всякий случай чистую рубашку, чтобы никто непосвященный ни о чем не догадался. Не хотелось бы внушать ненужные мысли.

Он повернулся и подошел к маленькому умывальнику, рядом с которым висело полотенце.

— Вы полагаете, господин генерал, слух о такой инсценировке может кого-нибудь вдохновить? — спросил Джо, не двигаясь с места.

Генерал, уже повертывавший кран умывальника, внезапно завернул его.

— Полагаю? Не знаю. Именно по этой причине так важен был ваш приезд сюда. Я хочу, чтобы вы, сэр, помогли мне ответить на этот вопрос. Вы не представляете себе, мистер Алекс, насколько сильно старые люди любят жизнь, гораздо сильнее, чем молодые. — Он вновь рассмеялся. — Каролина, отвернись, потому что твой старый дед попытается смыть кровь с сердца, хи… хи… хи…

Что-то невнятное бормоча себе под нос, он снял шлафрок, стянул испачканную чернилами рубашку, опять повернул кран и, пофыркивая, стал мыться, быстро и неловко.

Каролина вышла из павильона и, оперевшись на балюстраду, смотрела вниз, на пляшущие между валунами языки пены. Девушка была очень бледна.

Джо оторвал взгляд от нее. Стол, под столешницей которого Алекс заметил два прикрепленных снизу ящика, был усыпан бумагами. На краю стояла золотая фигурка, сверкающая в блеске солнечных лучей, падавших на нее через скошенное окно в потолке павильона.

Генерал в последний раз громко и довольно фыркнул и стал вытираться махровым полотенцем.

— Прекрасно на меня подействовало, — сказал он, тяжело дыша и застегивая дрожащими пальцами пуговицы рубашки. — Старые люди не должны бояться холодной воды. Она отлично действует на потрепанные, высохшие нервы. Я будто помолодел на двадцать лет… Да! Можешь войти, малышка!

Алекс протянул руку, намереваясь легко взять со стола фигурку, но та оказалась неожиданно тяжелой. Тем не менее он поднял ее и осмотрел на свету.

— Красивая, правда? — оживился генерал. — Четырехрукий Вишну! Похоже, девятыйвек. Чудесная работа! Конечно, анонимная. Сколько же великих мастеров не вошло в историю! Хорошо, что сохранилась хоть часть их творений. Нравится?

— Очень. Золото?

— Да, конечно. Чистое золото с небольшой примесью других металлов. Отменная отливка и форма, потом немного обработана стамеской и моделирована в холодном виде, а позднее отполирована. Сколько труда! Не всегда творцы были столь же тщательны в исполнении своих замыслов. Но эта статуэтка украшала, пожалуй, часовню владыки, а может быть, и храм, которому владыка принес ее в благодарность. Впрочем, я-то знаю, откуда она… — он опять засмеялся. — Я посчитал правильным поставить эту фигурку здесь, чтобы она следила за тем, как я работаю. Более всего меня сейчас интересует борьба со временем. Судьба подарила мне его много, очень много. Но мне нужно еще немного. Есть несколько работ, которые я хотел бы закончить. Никто, кроме меня, во всем этом якобы интересующимся искусством мире не разбирается во многих вопросах… Вот, к примеру, этот профессор, как его там… а, Снайдер! Боже мой, сколько теории, сколько обобщений и как мало знаний о том, что именно делали те мастера, как делали и почему делали именно такие скульптуры, статуи и барельефы и компоновали их так, а не иначе! Зачем накапливать знания, если тебе важна только систематика предметов, а не размышления об их создателях, если не понимаешь и не знаешь народ, в воображении которого возникли эти боги, если не желаешь понять, какими глазами эти люди смотрели на них. На одну и ту же вещь смотрят всего лишь два человека и видят ее абсолютно идентично. Но при этом совершенно по-разному. Портной, глядя на коронационную мантию монарха, видит только нитки и швы, скорняк замечает исключительно горностаев, а наследник трона не видит ничего, ибо думает только о том, что когда-нибудь эта мантия окутает его плечи. Все видят нечто иное, а тем временем это одна и та же мантия. Но Коули смотрит на статуэтку и думает о металле, из которого она сделана, потому что ее блеск говорит ему только об этом. Джоветт, скульптор по профессии, отмечает ее форму, юная Мерил Перри ищет атрибуты божественности в изображениях зверей и культовые черты в зависимости от соотношения членов. И лишь Чанда и я видим богов! Но для Чанды естественно видеть их, следовательно, он не совершенствует свое познание. Я же стараюсь собрать о них все. Вы меня понимаете, мистер Алекс, не так ли? Все! Нельзя быть по отдельности историком, историком искусства, скульптором, духовником, верующим, археологом. Настоящий ученый обязан сочетать в себе все их качества, иначе ему не дано честно и систематически описать культуру народа, который его интересует. Вникнуть! Вчувствоваться! Постичь! Правда, Каролинка? Я тебе с детства внушал эту мысль. Быть творцом, потребителем и критиком одновременно!

— Я никогда не забываю об этом, дедушка Джон…

Она свернула его запачканную рубашку.

— Что с ней делать?

— Спрячь куда-нибудь… — генерал оглянулся по сторонам. — О, в эту вот сумку. А потом выкинь подальше, чтобы Чанда не заметил. Он заботится обо мне так, будто мне пять лет, а не почти в двадцать раз больше. О чем я говорил? А впрочем, хватит. Значит, она нравится вам, — он протянул руку и неожиданно легко поднес фигурку к самым глазам. — Чудо, как хороша! Идемте! Мой желудок говорит мне, что уже время ленча! Ты подашь мне руку, Каролинка? Обычно Чанда провожает меня сюда и отводит в дом. Я уже подумывал о кресле на колесиках, чтобы обрести самостоятельность. Но это была бы капитуляция, не так ли? Полная капитуляция!

— Дедушка, тебе далеко до кресла на колесиках! — убежденно воскликнула Каролина. — Идемте!

Генерал взял их под руки и они медленно двинулись по гребню скалистого отрога к парку. Джо оглянулся.

— Господин генерал, вы так спокойно оставляете эту золотую фигурку в павильоне, даже не заперев двери?

— А кто ее украдет? Чужой сюда не проникнет, а кроме того, павильон виден из дома… — смотрите… — кивком головы он указал на верхний этаж Мандалай-хауз, возвышающийся над деревьями. — К тому же павильон стоит на вертикальной скале, а под ним только море. Никто сюда не заберется, даже случайно. Если плыть со стороны открытого моря, то единственное, что можно — это разбиться. Есть только одна тропинка, идущая от дома. Впрочем, никто и никогда не вторгнется в мое поместье. И уж если я должен чего-то опасаться, то скорее пятой колонны, хи-хи-хи, то есть внутреннего врага. Ибо только он может знать, что тут у меня ценное, а что нет. Обычному бандиту и в голову не придет, что так беспечно оставленная на столе статуэтка может быть из чистого золота. Он решит, что это какая-то позолоченная дрянь, и пальцем ее не коснется.

Было видно, что генерал находится в отличном настроении. Они подходили уже к первым деревьям, и шум волн почти стал неслышным, когда на дорожке показался Чанда.

Приблизившись и склонив голову перед генералом, он сказал:

— Ленч готовы подать, и поэтому я позволил себе выйти навстречу господам, чтобы узнать, какие распоряжения отдать кухарке?

— Вы уже познакомились? — спросил генерал. — Конечно, уже успели! Это Чанда, человек, ум которого является частью моего разума, оторванной от моего тела, самостоятельно перемещающийся и надзирающий за моими поступками. Мы так давно живем под одной крышей и так хорошо знаем друг друга, что ни он, ни я ничего не можем скрыть от другого. Сейчас, например, Чанда с легкой обеспокоенностью думает о том, что жареная курица, белое мясо которой я очень люблю, пожалуй, слишком долго ждет и будет несколько суше, чем ей следовало бы. Я прав, Чанда?

— Да, господин, — Чанда поклонился и улыбнулся. — И если ты позволишь в свою очередь мне угадать, о чем в данную минуту думаешь ты, то я скажу, что тебя позабавило и обрадовало что-то, о чем я не знаю, что тебе сегодня хорошо работалось, поэтому у тебя превосходное настроение. Я не говорю уж о приезде мисс Бекон, что больше всего радует и мою малозначительную особу. Надеюсь, что, подчеркивая последнее, я не оскорбляю других твоих милых гостей, господин.

Он сделал легкий поклон в сторону Алекса, который улыбался, вспоминая, что перед отъездом создал себе совершенно другой образ Чанды. Вместо вошедшего в поговорку слепо преданного, молчаливого азиатского слуги он видел перед собой человека, говорящего на безупречном английском языке и ведущего себя так свободно, словно он является членом семьи. Только спадающая до земли темная одежда, кожаные сандалии, в которые были обуты босые ноги бирманца, и некоторая цветистость слога, хотя как бы взятая в кавычки и, похоже, воспринимаемая несколько юмористически самим говорящим, напоминали ту теоретическую личность.

— Никого не обидишь, дорогой мой! — генерал расхохотался и медленно пошел к дому. — Всем известно, что молодая особа давным-давно запала тебе в сердце и не хочет его покидать! Будь ты на сорок лет помоложе, я рекомендовал бы Каролине быть чрезвычайно осторожной. К счастью, тебе столько лет, сколько есть!

— К счастью, сколько есть! — Чанда развел руками, вновь скрестил их на груди и, склонив голову, двинулся за медленно плетущейся тройкой. — Если бы я был моложе, ты, господин, тоже был бы моложе. У нас было бы меньше опыта, но были бы мы счастливее?

— Я был бы! Будь мне на сорок лет меньше… — генерал замолчал на секунду, словно от него вдруг ускользнула мысль, — я был бы сейчас в Мандалай… Ха! В Мандалай, «где и заповедей нету», как написал этот юный поэт с усиками, похожий на щуку, но обладающий сердцем тигра! Киплинг.

— Ну конечно! — сам себе сказал Алекс. — Киплинг! Как я мог забыть?..

— Что ты бормочешь? — наклонилась к нему Каролина. — Я не расслышала.

— Ничего.

— Увы, — кашлянул Чанда. — В этом климате редкий день на небе не бывает хоть одного пусть самого крошечного облачка.

Генерал резко остановился и очень медленно, как бы опасаясь, что слишком резкое движение головы повредило бы ему шею и согбенные плечи, повернулся к нему.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мистер Джоветт и мистер Коули дошли, как мне кажется, до абсолютного отсутствия согласия и, думаю, что вскоре набухшая туча их отношений полыхнет огнем молний. Откровенно говоря, я случайно услышал первые раскаты и заметил первые зарницы. Когда я проходил мимо мастерской в парке, — он сделал рукой неопределенный жест в направлении густых зарослей, тянувшихся по левой стороне, — до меня из открытых дверей долетели слова, которыми, насколько я знаю, у английских джентльменов не принято подчеркивать чрезмерность взаимной сердечности.

Генерал вытащил свою руку из-под руки Алекса, махнул ею и, на мгновение взглянув на Чанду, вновь двинулся вперед, опираясь на плечо Каролины.

— Что касается меня, то эти джентльмены могут спокойно перегрызть друг другу горло! — презрительно заметил он. — Но мне хотелось бы, чтобы это произошло после завершения работы. Через две недели мы закончим наши эксперименты, у меня будут полные данные для моей книги, и последние две копии покинут мастерскую. Тогда мы разберем эту проклятую печь, — он повернулся к Каролине: — Когда дует западный ветер, весь дом наполняется дымом! Эта плавильная печь коптит так, будто в саду родился вулкан! Отвратительно! Я всегда ненавидел города, потому что не переношу загрязненный воздух. А теперь сам себе такое устроил! Но осталось еще только две недели. А потом мы посадим на этом месте розы, Чанда! А господа Коули и Джоветт пусть катятся ко всем своим доменным чертям вместе со своей любовью к этой светловолосой куколке, которая, как мне кажется, стоит гораздо больше, чем они оба вместе взятые! Но не напрасно ли мы интересуемся их личными делами? До сих пор оба прекрасно справлялись с теми заданиями, которые я им поручал. — И он вполголоса добавил: — Ничего удивительного. Деньги сильнее желания.

Сомервилль замолчал. Вдали показались дом и клумба с яркими алыми розами, возле которой они заметили молодого человека, одетого в серые фланелевые брюки и белую, расстегнутую на груди рубашку.

Он направлялся в их сторону быстрыми, решительными шагами.

— Надвигается первый предвестник бури… — мирно сказал Чанда и поравнялся с идущим.

Увидев генерала в обществе двух незнакомых людей, молодой человек замедлил шаг.

— Каролина, разреши представить тебе инженера Коули… — В глазах Сомервилля заплясали веселые огоньки. — Вместе с мистером Джоветтом, которого ты еще не знаешь, они играют в моем доме роль чертей, вытягивающих вилами из огня, правда, не души, но бездушные фигурки богов! Мистер Коули, мистер Алекс…

Коули поклонился Каролине и Алексу. Было видно, что он возбужден и с трудом владеет собой.

— Очень приятно познакомиться с вами, господа. Я хотел обменяться несколькими словами с господином генералом, но сейчас не буду вам мешать и позволю себе, с вашего разрешения, господин генерал, отнять у вас немного времени после ленча, — он вновь поклонился и хотел удалиться.

— Куда вы направляетесь, Уильям? — Сомервилль задержал его движением руки. — Время ленча.

— Я немного пройдусь по парку… — Коули попытался улыбнуться, но улыбка выглядела весьма жалкой. — У меня есть чуть-чуть времени…

Он еще раз сделал легкий поклон в сторону Каролины, и через мгновение его фигура исчезла за поворотом дорожки.

— Кажется, буря пока не миновала… — рассмеялся Сомервилль. — Каролина, не хочешь ли после ленча отправиться вместе с мистером Алексом на море? Погода великолепная, и мне хотелось бы, чтобы вы оба отдохнули после долгой дороги…

— С удовольствием, — девушка взглянула на Джо.

— Конечно, если лодкой можно пользоваться и мистер Алекс согласен.

— Буду счастлив. Погода как по заказу для купания. Естественно, если… — оборвав фразу, он вопросительно посмотрел на Сомервилля.

— Если дело во мне, не смущайтесь, мои милые. После ленча я два часа сплю. Правда, Чанда? К сожалению, старый механизм нуждается в длительном отдыхе. Где-то я читал, что старым людям хуже спится. Абсурд! Когда тепло и светит солнце, глаза сами собой закрываются. Знаешь, Каролина, — безмятежно добавил он, — я мечтаю только об одном — умереть в такой же жаркий солнечный день во сне, сидя на террасе, и чтобы голова удобно опиралась на подушку, которую лишь ты и Чанда умеете положить так, что она не ломает человеку позвоночник. Отойти тихо, спокойно, без шума. Это было бы чудесно. В противном случае я отравлю жизнь окружающим. Ненавижу болезни!

Алекс посмотрел направо. По тропинке, ведущей к павильону, шли трое: две молодые женщины и мужчина. У всех троих в руках были теннисные ракетки, а мужчина нес еще сетку с мячами.

— Вот и наш сколь симпатичный, столь и образованный, всезнающий профессор Снайдер с дочерью и причиной раздоров в этом доме — мисс Мерил Перри! — генерал поднял дрожащую руку и издали поздоровался с подходившей к ним группой людей. Хрупкость его тела и необычайная живость ума начинали понемногу очаровывать Алекса. Девяносто лет — это была граница, которую немногие переступали. Вид тех, кому это удавалось, был, как правило, весьма печальным. А Джон Сомервилль сумел вести самостоятельное существование, все подмечал, во все вникал, из всего делал выводы, и Джо стало воистину любопытно, какой будет лучшая книга Сомервилля. Он любил людей-борцов, и мужество этого старого человека не имело ничего общего с резкостью и брюзгливостью старого отставного генерала. Тут он вновь почувствовал, что реальность и в этом случае резко отличается от модели, созданной им в воображении. Дедушка Джон был совершенно другим, чем тот, кого он готов был встретить и с которым готов быть говорить о… собственно, о чем? До сих пор Сомервилль ничем не дал понять, что хочет что-то с ним обсудить. Может быть, он не хотел говорить в присутствии Чанды?

Приближающаяся троица поравнялась с ними у дверей дома.

Произошло формальное представление присутствующих. Джо с улыбкой переводил взгляд с одного лица на другое. Все трое еще не успели остыть от баталий на корте. Игра в такой жаркий день требовала, безусловно, немалого напряжения сил. Стало быть, это профессор Снайдер… Реджинальд Снайдер, один из крупнейших знатоков искусства древней Индии. Ему было что-то около пятидесяти, но выглядел он значительно моложе. А это, без сомнения, его дочь. Еще до того, как были названы фамилии, у Алекса не оставалось сомнения относительно того, кто именно из молодых женщин Дороти Снайдер. Она была очень похожа на отца: точно такое же вытянутое, не слишком симпатичное лицо, думающие серые глаза и высокий, привлекательный у женщины рост. А это Мерил Перри, молодой ученый. Пожалуй, они с Каролиной ровесницы. Или она чуть моложе? Собственно, сколько лет Каролине? Они так давно знакомы…

Джо последним поднялся по ступенькам и, минуя двери, вдруг на долю секунды застыл. Ну конечно же! Одно из этих лиц он знал, видел раньше. Но готов был дать голову на отсечение, что тогда фамилия звучала иначе. Как же? Где это было?..

Он потряс головой.

«Наверное, мне померещилось», — подумал он про себя. Но из памяти поступали острые, стремительные сигналы: Я знаю! Я ее знаю!

Но ведь это невозможно. Фамилия Мерил Перри не говорила ему ничего, кроме того, что он уже знал от Паркера и генерала Сомервилля. Мерил Перри? Нет. Точно нет. А может быть, эта фамилия когда-то звучала иначе?

Он вдруг утратил уверенность.

«Молодые женщины в наше время так похожи одна на другую… — подумал он. — Наверное, у меня в памяти запечатлелся образ совсем другой женщины, на которую она похожа.»

Джо подумал об анонимных письмах, полученных Паркером, и закусил губу. Пусть день стоит прекрасный, но он приехал сюда вовсе не на уик-энд. Он-то знает, что над Мандалай-хауз витает призрак беды. В такой ситуации каждый вопрос, остающийся без ответа, может оказаться фатальным в последствиях.

— Давно я не видела тебя, Мерил! — услышал он голос Каролины, вместе со всеми задержавшейся в холле. — Ты прекрасно выглядишь!

— В нашем возрасте это уже комплимент! — Мерил Перри рассмеялась. Обе они выглядели такими юными, что профессор Снайдер разразился громким смехом.

— Кто это говорит о возрасте? Вы, мои милые девушки?

— Приободренная, я иду переодеваться! — Каролина направилась к лестнице, подержавшись рукой за стоящую бронзовую скульптуру, изображающую Будду в позе созерцания. — Я не нужна тебе, дедушка Джон?

— Нужна, всегда! Но не в эту минуту, — генерал медленно двинулся следом за ней, опираясь на плечо старого бирманца. — Покажи мистеру Алексу его комнату. Я приказал подготовить для него зеленую, гостевую. Если вы, господа, позволите, Чанда проводит меня. Через десять минут просим пожаловать к столу, так? — обратился он к молодой горничной, которая появилась в открытых дверях, ведущих в глубину дома.

— Что имеет сказать на этот счет мисс Роули?

— Повариха ждет, господин генерал, — горничная присела в изящном реверансе. — Все уже готово.

— Значит, Каролина знает ее. И давно. — Джо вздохнул.

«Наверное, я ошибаюсь… — подумал он. — Да, я точно ошибаюсь». И пошел вслед за Каролиной…

Глава 5 Завтра, потому что сегодня я еще не готов

— О, нет! — убежденно сказал мистер Джеймс Джоветт. — Моторка — это не для меня! Я никогда и ногой не ступал на палубу ни одного судна, впрочем, простите, лишь один раз! Тогда я плыл с отцом в Ирландию. Так, обычная туристическая прогулка, несколько часов на море. Никогда ее не забуду! Наверное, не у всех англичан предки были моряками. Мои, пожалуй, жили на материке миллион лет, и если кто-то из них все же отплыл с Вильгельмом Завоевателем, то иду на спор, потом не участвовал в битве под Гастингсом. Я так болезненно пережил этот путь до Ирландии, что назад мы возвратились самолетом, несмотря на то, что тогдашний воздушный путь до Лондона занимал два с половиной часа. Но я был счастлив, глядя из иллюминатора на волны внизу, далеко под крылом. К тому же у меня много работы у печи. Сегодня я кончаю отливку одной фигуры, нужной генералу. А потом должен ее тщательно позолотить, точно так, как это делали в Индии. Идиотская работа, но зато у меня остается немного времени для себя, и я могу спокойно обдумывать один памятник, который должен закончить к концу года… Сегодня работа у печи потребует больше времени, потому что… — он замялся, — инженер Коули чувствует себя не лучшим образом, как мне кажется, и, пожалуй, не сможет, как обычно, помочь мне, — он помахал им рукой. — Счастливого рейса!

Высокий, стройный, с удлиненным нервным лицом и большими темными глазами — таков был скульптор Джеймс Джоветт.

Попрощавшись, он направился к низкому строению с частично застекленными стенами, в эту минуту закрытыми изнутри полотняными шторами. В тыльной части здания, сложенного из красных кирпичей, окон не было. Строение венчала высокая узкая труба, тоже сложенная из красного кирпича. Над ней вилось облачко черного дыма и исчезало, подхваченное ветром, среди кроны растущих вокруг дубов. Он отворил дверь ключом, который вынул из кармана, и исчез внутри.

Каролина и Алекс пошли дальше по тропинке, ведущей к пристани. Когда они отошли довольно далеко, Джо спросил:

— Как тебе нравится мистер Джоветт? Он моложе, чем я предполагал. В справочнике Британских художников написано, что ему тридцать пять лет. А выглядит он на десять лет моложе.

— Я видела две его скульптуры на выставке современного искусства. К счастью, он не настолько современный, чтобы я не могла его понять, скульптуры показались мне очень талантливыми. Это были мудрые, беспокойные композиции на грани абстракции, но снабженные «нормальными» названиями. Помнится, одна называлась «Король после поражения», а вторая — «Когда он ушел». На первый взгляд, они ничего не означали, но в одной глыбе было нечто, действительно заставляющее думать о старом, грозном человеке, который переживает горечь поражения, а привык приказывать; во второй были мягкость и медлительность женского тела, уснувшего после ухода мужчины. Это были идеи явлений, а не их образы, понимаешь? К тому же выполненные в граните. А я очень люблю гранит как материал для скульптуры. Он кажется мне более естественным, чем мрамор. И труднее для обработки.

— В Греции было больше мрамора, чем гранита, — усмехнулся Джо. — Если бы у них был гранит, то наверняка они легко овладели бы и им. Но я не о том хочу спросить. Как ты думаешь, почему он принял предложение твоего дедушки Джона?

— Вероятно, из-за денег, — Каролина слегка улыбнулась. — У тебя столько денег, Джо, и добываешь ты их так легко, что тебе трудно понять, что другим людям, если они хотят как-то улучшить свое положение, приходится продавать немного своего времени и таланта.

— Да, это ответ. Но…

Джо не успел высказать до конца свое мнение. Заросли неожиданно кончились, и тропинка почти что повисла над скалистым обрывом. Мягкий блеск безоблачного полдня сиял над неподвижной зеленоватой массой воды, освещаемой сверху солнцем.

Они сделали еще несколько шагов, и в конце тропинки показались широкие, удобные, выбитые в скале ступени. Железный барьер предохранял от падения в пропасть. Ступени вели к маленькой естественной бухте, где был помост на сваях, а к нему привязана большая моторная лодка.

Джо вскочил в лодку, подал руку девушке, отвязал швартовую веревку и, оттолкнувшись ногой от причала, завел двигатель.

— Здесь нет подводных скал? — спросил Джо, склонившись к Каролине и силясь перекричать шум мотора.

— Нет! Ни скал, ни водоворотов. Дно сразу резко опускается.

— В таком случае мы можем плыть спокойно.

Вскоре Алекс заглушил мотор и поставил лодку носом к небольшим волнам.

— Если хочешь немного поплавать, я останусь в лодке, — предложил он.

Она без слов кивнула головой и нырнула в воду. Ее тело описало дугу над низким бортом, он услышал плеск, и почти сразу же голова девушки в черной блестящей резиновой шапочке показалась на поверхности.

— Какая теплая вода! — воскликнула она и кролем поплыла к берегу, от которого ее отделяло не менее двухсот ярдов.

Джо завел мотор, и лодка медленно заскользила за пловчихой.

Следя за Каролиной, он видел большой кусок побережья. Белые меловые скалы, которые замечает любой моряк, достигнув берегов Англии с востока, запада или юга, тянулись по левой стороне вплоть до горизонта. С правой стороны обзор заслонял выступ, на котором стоял видимый издали павильон генерала Сомервилля. Снизу, со стороны моря, казалось, что павильон висит в воздухе. В действительности же он стоял на вершине каменного столба, почти отвесно уходившего прямо в волны. Маленькая, едва видимая снизу балюстрада указывала место соединения скального отрога с материком. Между павильоном и бухтой по краю берега тянулась зеленая линия, образуемая старыми деревьями и подлеском, ветки которых свисали над пропастью. Местами на солнце блестели прутья решетки, ограждающей со стороны моря владения генерала. По-видимому, он приказал установить ее, опасаясь, чтобы кто-нибудь, плохо знакомый с топографией парка, не рухнул в пропасть, которая идущему от дома открывалась совершенно неожиданно и до последней минуты не была видна из-за буйной растительности. С этой стороны проникнуть в Мандалай-хауз было невозможно. Конечно, оставался еще причал и ступени, ведущие в гору, если кому-то непременно хотелось подойти к владению генерала со стороны моря.

— Джо!

Задумавшись, он не заметил, что девушка уже доплыла до берега и теперь вернулась назад к лодке. Он подал ей руку и одним рывком втянул в лодку.

— Я умею править, вода восхитительная, поплавай, а я останусь тут.

Джо отрицательно покачал головой.

— Видимо, я старею, потому что меня больше начинают интересовать теоретические вопросы и ради них я забываю о самых простых удовольствиях. В эту минуту, например, мне очень хочется узнать, ты давно знакома с Мерил Перри?

— Мерил? Подожди секундочку… — Каролина спустилась в каюту и тотчас же вышла с большим купальным полотенцем. Сняла шапочку и стала старательно вытирать лицо и шею. — Мерил? А почему ты об этом спрашиваешь? Господи Боже, да я знаю ее сто лет! Я тебе уже говорила, что мы учились вместе, только, как ты мог заметить, у нас были разные сферы интересов, что позднее нас развело.

— Ты с ней вместе училась? Точно?

— Что с тобой, Джо? Надеюсь, ты не думаешь, что я могу забыть ту, с которой ежедневно ела ленч у Бреди за неполный фунт, поскольку обе мы были небогаты, а аппетит у нас был зверский. Бреди тем отличался от других владельцев закусочных, что там можно было самому накладывать себе на тарелку, сколько хочешь. При условии, что брать еду разрешалось только раз. Мы научились накладывать столько, что тарелка с едой выглядела как пирамида.

— И это была Мерил Перри? Ты убеждена, что ее тогда так звали?

— Безусловно! К тому же я заранее знала, что мы здесь встретимся: мистер Паркер упоминал о ней, но мне не хотелось признаваться в этом, иначе ты замучил бы меня вопросам… почти такими, как сейчас.

— Давно это было?

— Семь, восемь, скорее девять лет назад…

— Сколько же в таком случае лет Мерил Перри сейчас?

— Ровно столько, сколько и мне.

— А сколько… — Джо оборвал себя и развел руками. — Следствие зашло в тупик, — сказал он с показной горечью. — Джентльмен никогда не спрашивает у женщины, сколько ей лет.

— И, однако, я могу признаться! Я никогда не делаю из возраста тайны. Мне… подожди-ка… — она заколебалась.

— Вот именно! — Алекс запустил двигатель, и лодка, набирая скорость, понеслась в открытое море, затем плавно завернула вправо.

— Какое же отличное местечко выбрал себе генерал Сомервилль для работы летом! — восхитился Джо, указывая на приближающийся скальный выступ и маленький домик, прилепившийся на его вершине. Теперь лодка шла вдоль берега.

Джо изменил курс, и нос лодки развернулся в открытое море.

— Отличное суденышко… — он увеличил обороты. Мотор зарокотал громче, и нос лодки немного поднялся. Скорость возрастала. Держась за поручень, Каролина смотрела на двойной шлейф воды, возникающий по обе стороны носа лодки.

Еще на один оборот больше.

— Это уж чуть ли не катер! — крикнул Джо и уменьшил скорость.

— Спокойно, не пополняя запас горючего, мы могли бы доплыть отсюда до Франции или до Ирландии, — сказала Каролина. — Чанда, который следит за лодкой, утверждает, что в случае необходимости он не побоялся бы переплыть на ней Атлантический океан, имея, конечно, достаточный запас горючего. У лодки сильный мотор и очень прочная конструкция. Дедушка Джон не выносит полумер. Правда, уже два или три года он ею почти не пользуется. Но не потому, что не любит плавать, просто спуск по ступенькам и подъем вверх слишком трудны для него.

— Пора возвращаться и узнать, чего опасается генерал Сомервилль, — лениво проговорил Алекс.

— Как ты думаешь, тот… этот сумасшедший и ему посылал такие же письма? Признаюсь тебе, я очень обеспокоена. Так обеспокоена, что даже немного сожалею, что мы пошли кататься и оставили его одного.

— Во-первых, он не один, во-вторых, я хотел посмотреть на подход к его поместью со стороны моря, потому что… хотя письма этого человека не создают впечатления, что они написаны кем-то извне, следует тщательно изучить окрестности. В-третьих, — Джо бегло усмехнулся, — у меня такое впечатление, что со стороны нашего анонимного автора немногое грозит генералу. Но я могу ошибаться, естественно…

Они уже приближались к причалу. Он умело пришвартовал лодку и выключил мотор.

— Ты правда так считаешь, Джо? — вслед за ним Каролина соскочила на причал.

— Я считаю так, хотя, как я уже сказал, ни в чем не уверен.

— Ну, хорошо, но откуда ты можешь знать, что этот человек не захочет убить дядюшку Джона?

— Я уже говорил тебе: Джо Алекс знает все. Другие додумывают, размышляют, полны сомнений, а Джо Алекс нет!

Он рассмеялся, глядя на ее обиженное лицо.

— Джо, как ты можешь так говорить! В конце концов ведь это вопрос жизни и смерти!

Он мгновенно стал серьезным.

— Не сердись, любовь моя, но, пожалуй, не будет преувеличением, если я скажу, что разбираюсь в вопросах жизни и смерти, неожиданной смерти, конечно, немного лучше, чем ты.

Через несколько минут они подошли к дому.

Большой холл был пуст.

— Наверное, все спят или работают, — шепнула Каролина, оглядываясь по сторонам.

Джо тоже непроизвольно понизил голос.

— Помнится, твой дедушка сказал, что после ленча он пару часов спит. Как ты думаешь, он уже проснулся? Я хочу с ним поговорить.

— Дедушка Джон никогда не спит, — усмехнулась Каролина. — То есть он никогда не спит по-настоящему. Он усаживается в глубокое кресло, укутывает ноги пледом и дремлет, но это нельзя назвать сном в полном смысле слова. У меня такое впечатление, что в это время он думает. Рядом с креслом всегда лежит блокнот, он часто открывает глаза и хватается за карандаш. Впрочем, мы можем сами убедиться, спит ли он. Терраса находится с той стороны, рядом с кабинетом дедушки, прямо напротив оранжереи.

Плетеное, обложенное подушками кресло, рядом с которым стоял низкий, также плетеный столик с чашкой из-под кофе на нем, было пусто.

— Заглянем в кабинет, вдруг он там… — она направилась к дверям, но Джо, быстро схватив ее за плечо, удержал Каролину на террасе.

Из открытого окна доносился зычный и скрипучий голос, несомненно принадлежавший генералу Сомервиллю.

— Меня не интересуют ваши личные дела, сэр, поймите меня! Ни ваша любовь, ни ваша ненависть! Я нанимал вас не для того, чтобы за мои деньги вы творили глупости и мешали мне работать, а для того, чтобы вы, сэр, помогли мне в той малой степени, в какой вы вообще можете кому-либо помочь! Это все!

— Вы не смеете так говорить!

— Кажется, это наш юный друг, Коули… — шепнул Джо.

— Вы не смеете так говорить, господин генерал! Я приехал сюда, чтобы честно и по-деловому выполнить все то, за что я взялся. Но в договоре не было и намека на то, что я окажусь вынужденным целыми днями находиться под одной крышей с циничным бандитом и буду связан с ним работой. Если бы я знал, что… что может иметь место нечто подобное, я никогда бы не согласился. Никогда!

— В нашем договоре нет ни слова о том, что люди, с которыми вы будете работать, должны своим психическим складом и предупредительностью походить на жиголо или продавцов из обувного магазина. Зато там есть параграф, согласно которому я могу потребовать от вас возмещения убытков, если по вашей личной вине, без достаточных на то оснований вы, мистер, не выполните свою работу или не доведете ее до конца. А мои убытки, если я не закончу книгу, будут велики: как моральные, так и материальные. И не рассчитывайте, молодой человек, что я не возбужу судебного иска против вас или что суд не признает справедливость моего иска. Вы получили задаток, к счастью, небольшой, вам созданы прекрасные условия для работы. Задания, которые вам поручены, не выходят за рамки договора. И если вы, мистер, хотите покинуть рабочее место за несколько дней до конца срока, пожалуйста, прошу, мы живем в свободной стране и вы можете делать то, что вам заблагорассудится! Но я не заплачу вам ни шиллинга, возьму другого работника за ваш счет и через суд добьюсь возмещения ущерба.

— Но это… это… — голос у Коули прервался.

— Вы хотите сказать — шантаж, не так ли?! — генерал расхохотался в полный голос. — А ультиматум, который вы предъявляете мне, девяностолетнему человеку? А ведь я мог бы быть вашим прадедом! Вы заявляете мне, что если я не выдворю из своего дома мистера Джоветта, то уйдете вы. Это, по-вашему, мистер, не шантаж?! Молодой человек, поверьте мне: я бы с удовольствием удовлетворил вашу просьбу и в секунду вышвырнул бы вас за дверь. Но не поступлю так еще две недели, ибо моя книга для меня важнее, чем вы, мистер Джоветт и эта девчонка Мерил… впрочем, в десять раз более ценная, чем вы оба вместе взятые!

— Это ваше последнее слово, господин генерал?

— Последнее, — голос Сомервилля стал немного тише. — А теперь, несмотря на то, что вы решите, прошу сейчас оставить меня. Вы меня утомили, мистер Коули. Я старый человек.

— Я… я небогат… — тихо сказал Коули. — Я останусь на две недели и закончу работу… если выдержу его… — голос у него задрожал и стал более звучным. — Вы не знаете всего, господин генерал, но сегодня он в моем присутствии предложил ей позировать ему для акта!!! Для «Дианы XX века»! Так он сказал!

Наступила тишина. Алекс усмехнулся и искоса бросил взгляд на Каролину, которая слушала с явным напряжением.

— Для акта?.. — Генерал захихикал. — И что в этом плохого? Вы считаете, что Мерил Перри так некрасиво сложена, что ни в коем случае не может служить моделью для Дианы? Я, правда, уже несколько близорук, но иногда с удовольствием посматриваю на эту девушку! Великолепная фигура! И что она? Согласилась?

— Мисс Перри немедленно отвергла предложение! — ответил Коули ледяным тоном, а Джо вновь усмехнулся, представив себе его мину.

— Идиотка! — убежденно сказал генерал. — Джоветт — прекрасный скульптор, хотя мот и картежник. Но если бы не эти слабости, я не имел бы в своем распоряжении одного из лучших мастеров Англии. Быть моделью у Джоветта означает, что когда-нибудь тело мисс Перри войдет в историю. А какие другие способы есть у женщины, чтобы увековечить свое мимолетное существование? Ведь ум женщины не способен ни проектировать прекрасные здания, ни писать книги, ни творить кистью. Она лишь вдохновляет, и это все! Но вам, мистер, этого не понять, ибо вы не разбираетесь ни в чем, кроме металлургии. И хвала Всевышнему, потому что именно поэтому вы мне и нужны! Диана, хи-хи-хи…

— Разрешите откланяться, господин генерал. Постараюсь соблюсти наш договор до последней буквы… — еще холоднее проговорил Коули. — Хотя признаюсь, что если бы не ваш почтенный возраст и тот факт, что договор существует, я непременно бы…

— Непременно бы сказали еще пару глупостей. Истинное счастье, что не смеете. Завтра в полдень, точно в двенадцать часов, я жду подробного доклада о последней отливке. Самое важное — правильные пропорции семи металлов. Прошу сказать Джоветту, чтобы он не спешил. Впрочем, я сам скажу. Диана XX века, Мерил Перри! Что за нонсенс! Но у Джоветта зоркий глаз… Он — гений, Коули, хоть вам этого никогда не понять. Гений!

Генерал еще договаривал последние слова, а Коули уже выскочил на террасу и, даже не взглянув на стоящих, быстрым шагом пошел по дорожке вокруг цветника. Его голова была низко опущена, он что-то бормотал про себя, взмахивая руками. Но спустя некоторое время успокоился и, еще более ускорив шаг, скрылся между деревьями.

В дверях террасы появился генерал, опирающийся на плечо Чанды. Заметив стоявших, он поднял трость, указывая на стену зелени, которая скрыла молодого инженера.

— Слышали? — он посмотрел на Алекса. — Конечно, слышали, ибо мистер наверняка любит слышать все, что не предназначено для его ушей! Ну и выдумал этот Джоветт! Мучает несчастного малого, хи-хи-хи. Мучает его так, что я не удивлюсь, если в конце концов Коули разобьет ему голову! Правда, я его тоже мучаю, но я вынужден так поступать. Иначе они никогда не закончат работу. Но Джоветту его издевательства доставляют садистское удовольствие. Вчера он мне сказал, что у Коули не только нет ума, но и вообще отсутствуют извилины! Что, если бы было можно, то он, Джоветт, вырезал бы его бюст в форме яйца вкрутую! А молодой человек между тем в последней степени нервного напряжения. Если бы мог, он сегодня же убил бы меня! Вы ведь слышали? Любовь — сила, движущая мир. Любовь к Мерил Перри! Мой бог…

Он замолк и вытер ребром ладони заслезившиеся от смеха глаза.

— Господин генерал, вы хотели поговорить со мной, насколько я помню… — Джо улыбнулся. Он начинал проникаться все большей симпатией к этому старому, внешне столь жестокому человеку.

— Поговорить? А… да… — мгновенно посерьезнел генерал. — Но не сейчас, не сегодня, хорошо? Меня утомил поклонник Дианы XX века. Скажем, завтра в двенадцать в павильоне… или нет… В двенадцать придет Коули. Он отнимет у меня приблизительно полчаса. В половине первого, согласны? У нас будет короткий разговор. Мне немногое нужно сказать вам. Есть одно дело, беспокоящее меня. Оно касается будущего. Я очень люблю жизнь, как я сегодня уже говорил, а мне кажется, что кто-то желает мне зла. Однако дело слишком деликатное и сложное. К тому же оно терпит…

— Почему ты так думаешь, дедушка Джон? — Каролина подошла к генералу и взяла его под руку. — Ведь эти письма…

— Ты имеешь в виду того полицейского, который был тут? Вот глупости! Я просто приказал выгнать его вон! Когда я был командующим гарнизоном в Индии, мне однажды прислали корзинку с фруктами, в которой были спрятаны две змеи, в другой раз это была отравленная стрела, влетевшая в окно во время обеда. Она пронзила жаркое, лежавшее на тарелке тут же, перед моим носом. Согласен, у тех людей были свои причины поступать подобным образом. Они имели абсолютное право на неприязнь к английскому генералу. Я даже испытываю своего рода удовлетворение оттого, что нас там больше нет, ибо я очень люблю этот народ. К сожалению, я вынужден был быть суровым, иначе никто из нас не вернулся бы живым в старую Англию. В таких вещах следует винить только историю и делать то, что диктует необходимость. Я не опасаюсь анонимных весельчаков, поскольку между письмами с угрозами и их исполнением лежит, как правило, пропасть. Письма пишутся легко и без риска. А вот совершить действие не так-то просто! Впрочем, когда человеку уже девяносто лет, все угрожает жизни, не правда ли? Сама жизнь в таком возрасте перестает быть чем-то естественным и превращается в феномен природы, который в любую минуту может исчезнуть… Сегодня, говорите вы, сэр? Нет… нет… Нет необходимости спешить. Сегодня я покажу вам свою коллекцию, если вам она интересна. Итак, завтра в половине первого в павильоне?

— Отлично, — Джо кивнул головой. — Завтра в половине первого в павильоне, — он посмотрел на Чанду, но лицо старого бирманца не выражало никаких чувств.

— Дедушка Джон, — Каролина покачала светлой головкой, — мне все это не нравится! Раз ты написал мне письмо и здесь была полиция, значит тебе что-то угрожает, и ты знаешь или догадываешься, что это может быть. Ты должен поговорить с мистером Алексом… Джо… — она на мгновение замялась, — лучший в Англии специалист по раскрытию уголовных преступлений и даже Скотланд-Ярд обращается к нему за помощью, когда сталкивается с действительно сложным делом. Почему бы тебе не воспользоваться его талантом?

— Каролина преувеличивает, описывая мои возможности, — подавляя смех, вмешался Алекс, — но, возможно, действительно было бы лучше, если бы вы, господин генерал, хотя бы в общих чертах, не вдаваясь в детали, сегодня обсудили со мной ситуацию?

— Нет, — Сомервилль покачал головой, и Джо вдруг показалось, что в этом движении он был очень похож на Каролину. То же самое спокойное, достойное упрямство, которое очень трудно преодолеть. — Если такой древний старик, как я, может говорить с оптимальной точностью, то завтра я вам подробно поведаю, что я думаю. Я — не старый идиот, хотя моя внучатая племянница думает, как мне кажется, именно так, и у меня нет намерения отказаться от вашей помощи, мистер Алекс, если я посчитаю ее необходимой. — Он обернулся к Каролине. — Уверяю тебя, пока мне ничто не угрожает. И если не вмешается всемилостивейший Бог, который решит, что я слишком загостился на земле, и захочет потушить мою свечку естественным путем, хи-хи-хи, то в ближайшее время ни один человек не сделает мне зла.

— Но откуда такая уверенность, дедушка Джон?

— Знаю. И удовлетворись этим.

Каролина умоляюще посмотрела на Алекса, словно надеясь, что с его стороны придет помощь. Но Джо усмехнулся.

— Я думаю, что господин генерал прав, — медленно сказал он. — Я тоже не жду ничего плохого в ближайшее время.

— Это правда! — Каролина положила руку на плечо Чанды. — Полчаса назад он сказал мне то же самое, когда мы были на море.

— Вы так сказали… — генерал оборвал смех и приблизил свое темное, морщинистое лицо к лицу Алекса.

— Она говорит правду? — усомнился он. — Это невозможно! На что вы опираетесь в своей убежденности?

Вежливо улыбаясь, Джо продолжал молчать.

Генерал покачал головой.

— Идемте! — неожиданно пригласил он. — Думаю, вы не прочь осмотреть мою скромную коллекцию. Вы ведь интересуетесь искусством?

— Очень! — ответил Джо. — Буду весьма польщен…

— Будете, безусловно будете! Ни Британский музей, ни Музей Виктории и Альберта не имеют таких экспонатов! Прошу…

Он двинулся первый, опираясь на плечо Чанды.

— Джо… — шепотом обратилась Каролина к Алексу, — я боюсь.

— Ты думаешь о письмах, полученных Паркером?

— Да.

— Я считаю, что нет причин для страха, — также шепотом ответил Алекс. — Сейчас меня интересует нечто иное. Мне не все до конца ясно. Но поговорим вечером…

Они вошли в дом.

Глава 6 Йети и его жена Лэдни

В зале, где размещалась коллекция генерала Сомервилля, внимание Джо сразу же привлекла маленькая, стоящая на высоком каменном цоколе серебряная статуэтка богини, голова которой была увенчана богатой тиарой.

Генерал повернулся к Алексу.

— Это моя Зеленая Тара, — громко объяснил он. — Уникальна она не только потому, что выполнена из чистого серебра и в мире не существует второго экземпляра, изготовленного из такого же материала, хотя, безусловно, когда-то их было много. Дело в том, что она сидит в позе абхая-мудра, жест ее руки означает «не бойся». Открытые ладони повернуты назад, а пальцы указывают вверх. Обычно Зеленая Тара сидит в позе адрхапарианка, напоминающей позу лотоса, с тем лишь различием, что у сидящей фигуры нога опущена вниз.

Джо огляделся. В углу зала он заметил Мерил Перри, которая, судя по всему, минуту назад сделала серию снимков и сейчас стояла около штатива, отвинчивая фотоаппарат.

— А вот и наша Диана XX века! Мерил, что мисс здесь делает?

— Дополняю документацию, — ответила та, покраснев.

— Ты нашла у дедушки что-то интересное? — быстро поспешила ей на помощь Каролина, меняя тему разговора.

— О да, генерал был настолько любезен, что разрешил воспроизвести в моей будущей работе репродукции своихэкспонатов. Я изучаю развитие и значение звериных форм в искусстве Индии, а Мандалай-хауз крупнейшая, пожалуй, коллекция изображения Ганеша, сына Шивы, о, вот этого со слоновьим бивнем… видишь? — она показала рукой на ряд небольших статуэток, выполненных в бронзе и зеленоватой патинированной меди. — Ну, и эта группа! Ее-то я и фотографировала…

Обойдя большую стеклянную витрину, занятую медным и железным оружием, Джо остановился перед странной, примитивной скульптурой. Она представляла собой две нагие фигуры, мужскую и женскую, держащиеся за руки и смотрящие перед собой. Пропорции их тел были не человеческие, скорее человекообразные, будто резчик хотел воспроизвести в человеческом виде двух огромных обезьян, стоящих на задних ногах, настороженных, готовых к бегству. Самым удивительным были ступни, вывернутые назад! Скульптура была выполнена в бронзе, и металл носил явные следы небрежной его обработки после отливки.

— Что же это такое? — Алекс отступил на шаг и прижмурил глаза. — Гориллы?

— Ба! — весело громыхнул генерал. — Профессор Снайдер тоже так предполагает! Не только предполагает, но уверен. Он видел эту скульптуру еще до того, как я ее купил на аукционе у одной из лондонских галерей. А позднее он написал, что это обезьяны и что повернутые назад ступни, хи-хи-хи, имеют достоверно не уточненное магическое устрашающее значение! Именно поэтому господин профессор займет почетное место в последнем разделе моей книги. А раздел я назову «Вопиющие ошибки специалистов и вызванные ими ошибки в датировании объектов искусства Индии». Потому-то он сюда приехал! Я сообщил профессору, что вынужден написать об его ошибке. Она очень серьезна. Снайдер относит создание этой скульптуры к семнадцатому веку, утверждает, что она изображает гориллу и была прислана в дар одному из владык Декана. Гориллы, дескать, живут в Африке, а Декан поддерживает оживленные торговые отношения с Африкой, и вот… А я утверждаю, что она принадлежит к школе Гуптов и создана художником, жившим у подножия Гималаев, в четвертом, максимум пятом веке нашей эры. Художник воспроизвел эту пару либо по памяти, либо по рассказам тех, кто ее видел. И даже если эти фигуры заимствованы из легенды, не находящей подтверждения, она тем не менее была настолько жива, что просто должна была стать темой для скульптуры. Это не могли быть и святые индийские обезьяны, так как они маленькие, живут на дереве и абсолютно не имеют ничего общего с человекообразными обезьянами. Кроме того, есть исторические документы! Но профессора истории искусства считают, что знать все достоверные факты вовсе не обязательно, что история является вспомогательной дисциплиной, а не основной.

— Кто же эта пара? — Джо кивнул головой в сторону скульптурной группы. — Кажется, я начинаю вас понимать, господин генерал. Итак, снежный человек?

— Ну конечно! Даже вам, неспециалисту в этой области, потребовалось не более пяти минут, чтобы понять столь очевидную истину.

— Дедушка Джон! — широко открытыми глазами Каролина смотрела на Мерил, которая в знак согласия с генералом серьезно кивала головой.

— Но не хотите же вы уверить меня, что это Йети?

— И все-таки это так, детка. Йети — это всего лишь тибетское название снежного человека, жену которого, а правильнее самку, тысячи лет назад там назвали Лэдни.

— Вы верите в существование Йети? — спросил Джо. — Десятки экспедиций ни разу не смогли обнаружить это создание.

— Вы могли бы спросить, верю ли я в святого Георгия, поражающего дракона? Я никогда и нигде не встречал дракона! Но верю, что в этом мифе запечатлелось эхо какого-то древнего реального события, обросшего красивой легендой об отважном рыцаре. Поэтому я верю в изваяния и картины, изображающие эту личность! Мифическая личность, в которую все верили, открывала такой же простор для вдохновения, как и историческая личность. И только это важно в нашем случае. Не буду уж напоминать о химическом анализе этой скульптуры, поскольку профессор Снайдер не в ладах с научными методами! Да и кто вообще до сих пор занимался химическим анализом индийской металлической пластики? Ее оценивали, исходя из внешних признаков, которые зачастую передаются настолько точно, что две почти идентичные скульптуры могут разделять тысячелетия!

— В этом смысле наши мнения абсолютно совпадают! — раздался у порога веселый голос. — Генерал является пионером в этой области и думает, что заслуги его огромны и неповторимы. Но…

С этими словами в зал вошел профессор Снайдер. Его высокая дочь тихо проскользнула вслед за ним, она не была такой оживленной, как отец. Плотно сжав губы, она окинула присутствующих суровым, чуть ли не злым взглядом. По всей видимости, они оба слышали не только последние слова Сомервилля.

— Но… если я даже соглашусь с тем, что это действительно Йети и Лэдни, его прекрасная супруга, я не вижу причин, почему мое предыдущее мнение должно быть признано ошибочным? Поздняя плохая скульптура не должна некритично приписываться к очень раннему примитиву!

Генерал повернулся к нему.

— Профессор Снайдер, речь идет о более важном, чем, простите меня, грубая ошибка. Предметом нашего спора является методика, общий подход к искусству ваяния в Индии! Я очень стар, и если сейчас не обобщу все, что постиг и накопил за целую жизнь, то буду считать ее напрасно прожитой. Поэтому вы, сэр, а вместе с вами и многие молодые люди должны простить меня, но я обязан написать то, что считаю необходимым.

— Вы считаете, господин генерал, что написанное папой об этой скульптуре можно назвать ошибкой? — неожиданно вмешалась в разговор Дороти Снайдер. — Но в случае, если содержание и значение объекта спорны и совершенно загадочны, возможной и правильной является любая интерпретация, пока не появится более правдоподобная. А Йети, как мы все знаем, журналистский вымысел, аналогичный лохнесскому чудовищу. Почему это не могли быть обезьяны? Я не думаю, что на юге Индии в столь поздний период создавались такие натуралистические образы. Тогда господствовали, как мы все отлично знаем, далеко продвинувшаяся стилизация и метафоричность.

Она говорила тихо, но в ее голосе была едва уловимая истерическая нотка, и Джо только теперь понял, насколько важной была для всех присутствующих эта внешне незначительная проблема.

— Именно, именно! — Сомервилль так стремительно повернулся к ней, что молчащий Чанда был вынужден поддержать его. — Вы правы, дитя мое! На юге Индии не создавались настолько реалистические образы, но именно это и является доказательством того, что не юг является местом, где была изваяна эта группа, и что она гораздо более древнего происхождения! Мы ведь знакомы со многими изображениями обезьян. Нам известен мифический Хануман, советник обезьяньего короля, который помог Раме покорить Цейлон! Вот там стоит одно из его бронзовых изображений. Вам оно прекрасно известно! Другие, существующие в разных уголках мира, похожи на него. Это всего лишь человек с обезьяньей головой, правда? Если бы не хвост, мы подумали бы, что это всего лишь очень уродливый человек! Это и есть та самая стилизация и метафоричность. Даже его руки сложены в культовом жесте. А эта пара снежных людей настолько более раннего происхождения, что композиция группы — это простой прекрасный реализм! Или художник сам видел Йети, или кто-то внимательно рассмотрел его вблизи и потом помог создать обе фигуры. Повернутые назад ступни могут быть, естественно, следствием ошибки наблюдателя, ибо человек видел Йети только в движении. Йети всегда пугливый. При поспешном бегстве его ноги могли производить именно такое впечатление. Но я никогда не соглашусь с тем, чтобы называть стилизацией и метафоричностью эти две фигуры. Вопрос сложнее, чем природоведческие изыскания на тему снежного человека! Речь идет об определении века и принадлежности этой скульптуры. По мнению вашего отца, мисс, огромные познания которого мы глубоко уважаем, мы имеем дело со второсортной, провинциальной работой. По моему же мнению, это одно из прекраснейших творений мастеров школы Гуптов!

— Браво! — вскричал веселый голос за их спинами.

Все повернулись. Джеймс Джоветт вошел и задержался около статуэтки. Коснулся ее ладонью, осторожно провел пальцами по дикой голове бронзовой подруги Йети. — Должен со стыдом признаться, что хотя я довольно долго уже здесь торчу… может быть, даже слишком долго… и бессмысленно отливаю копии этих задумчивых богов, только одна эта работа запала мне в сердце и по-прежнему кажется мне лучшей. Теоретики объясняют, что мастера Индии стремились уничтожить элемент жизни, замечательный в одной мимолетной минуте, и старались показать абсолютную гармонию, совершенство внутренней жизни, не только в статуях Будды, отрешенного от дел мира сего, но даже в танцующих и гневных фигурах. И действительно, никто из них всерьез не танцует и не гневается. Все утвердили каноны: каждый жест означает определенное чувство, даже движение пальцев — это шифр! Каждое положение тела условно, ибо для них важно вовсе не тело, но известие, которое оно передает. Тщательно определялось все: пропорции фигур и сплавы металла. Я не могу сказать, люблю я это искусство или нет. Оно немного ужасает меня, поскольку я — европеец и даже в абстракции хочу видеть движение, а не информацию о том, что должен думать потребитель. Конечно, чем дальше во времени, тем выше стилизация. А это… — он вновь легко коснулся рукой статуэтки, — как свежий ветер в этом зале, полном металлических культовых марионеток. Конечно, сам я скульптор, и мои пристрастия, безусловно, необъективны с точки зрения истории искусства… Но… — он опять усмехнулся, — эти сидящие в немыслимых позах Будда и Шива, у которых столько рук, будто скульптор выдумал их только затем, чтобы Шива мог в танце неустанно почесываться, в конце концов так подействовали мне на нервы, что я пожелал изваять в глине обыкновенное нагое тело. Я даже предложил присутствующей здесь Мерил Перри позировать мне, но кажется, мое желание было превратно понято…

Он рассмеялся.

— Я пойду… У меня… у меня масса работы! — быстро сказала Мерил Перри. Взвалив штатив на плечо, она вышла из зала. Когда замолкли ее шаги, генерал расхохотался.

— Вы плохо себя ведете, Джоветт! Этот молодой человек был у меня сегодня и…

— Ох, Боже! Коули! Мало, что я должен сносить его с утра до ночи в этой адской жаре у печи! Мало, что я вынужден соглашаться с предлагаемой им рецептурой металлов, температурой и качеством дерева для топки печи! Я обязан еще терпеть его настроение! В эту минуту он сидит в мастерской и подготавливается к завтрашней отливке. Ко мне он не обращается ни с единым словом, то есть говорит только столько, сколько требует наша совместная работа. А я обращаюсь к нему беспрерывно! Размышляя над всеми стилизациями и условностями, я в конце концов пришел к выводу, что сойду с ума, если отолью еще одного Будду с лицом отъевшегося лодыря, и подумал о Мерил. Я спросил Коули, не мог бы он мне отлить два крохотных ее портрета-акта, если она согласится мне позировать. После своего вопроса я подумал, что он меня убьет! Честное слово: убьет! У него в глазах просто можно было прочитать: убийство. Кажется, он в нее влюблен. Должен признаться, что и мне она нравится. Но тогда он всерьез испугал меня! Он стоял около топки и был похож на шайтана! А потом выбежал и оставил меня один на один со всей работой. Это очень типично для таких эмоциональных натур: он переживает, а я работаю за него!

— Возвращаясь к теме, — возобновил прерванный разговор профессор Снайдер, — я не думаю, господа, что вы правы. Несмотря на приведенные аргументы, я не верю, что это был Йети или кто либо другой, кого мы можем назвать снежным человеком. Это нонсенс!

— Вы убедитесь, сэр Реджинальд! — генерал поднял руку. Указательный палец его правой, легко дрожавшей руки был направлен прямо в бронзовые лица пары человекообразных обезьян. — Вы допустили ошибку, и кто-то обязан ее исправить. Я это сделаю! Завтра я приступлю к этому. Знаю, что вы не разгневаетесь на меня, ибо в таких вопросах выявление истины важнее всех других соображений. Ваша ошибка слишком серьезна: вы — авторитет в области систематики индуистской скульптуры, и ваши ошибки имеют далеко идущие последствия. Отнести эту работу к XVII веку и определить местом ее создания южный Декан — означает поставить с ног на голову все развитие истории искусства в этой части мира! Начался бы хаос! Естественно, вы, мистер Снайдер, можете ответить мне, приведя свои аргументы, не правда ли? Если, конечно, вы найдете еще какие-либо разумные аргументы после того, что я напишу! Но, зная вас, я убежден, что вы согласитесь со мной! Никогда еще доброе имя ученого не страдало, если он признавал правильность взглядов противника, справедливо их обосновавшего.

— Если бы тезисы господина генерала относительно этой скульптурной группы и времени ее создания оказались правильными, — медленно сказал Снайдер, — я был бы осмеян до конца жизни в глазах даже самого глупого из своих студентов! К счастью, никто не может требовать от меня, чтобы в суждениях я опирался на бульварные сенсации вечерних газет. Йети! Боже мой, вы были так убедительны, господин генерал! И присутствующий здесь господин Джоветт тоже, он, будучи художником, руководствуется собственной логикой и говорил так проникновенно, что на минуту я почувствовал себя действительно уничтоженным. Но каждый может однажды в жизни ошибиться…

— Кроме тебя, — неслышно шепнула Каролина, прижав губы к уху Алекса. — Кроме тебя, естественно!

Полный достоинства Джо кивком головы молча подтвердил ее правоту.

— Но теперь я вижу, что предположения господ опираются на… деликатно говоря, весьма зыбкие основания, — тянул свое дальше Снайдер. — Вы исходите только из впечатления, тогда как я опираюсь на научные размышления. Впрочем, — рассмеялся он, — никто в действительности не подтвердил существование Йети, разве я не прав? Это обычный вымысел журналистов.

— Если господин профессор согласен и Плиния Старшего причислить к сонму авторов бульварных статеек для вечерних газет, то Плиний Старший писал, что в Гималаях, стране абаримов, в тех местах, где нечем дышать и диким бестиям, живут люди с вывернутыми назад ступнями ног, быстрые и ловкие, не позволяющие себя поймать, — ответствовал генерал.

— В Непале, — тихо сказал Чанда, — многие рассказывали мне о снежном человеке. Многие говорили мне, что видели его собственными глазами, правда, издали. Видели его их отцы и деды. Но Йети населяет самые безлюдные места на самых вершинах гор. Кто не был в Гималаях, не может представить себе, как легко там оказаться среди полного безлюдья на высоте двести тысяч футов. Человеку там трудно дышать и нечего искать. Даже пастухи летом не поднимаются так высоко. А экспедиции, время от времени отправляющиеся в эти места, медлительны и видят столько пространства, сколько летящая над океаном муха. У пастухов есть присловье: «Поймал Йети!» Оно означает, что человек, к которому его применили, сделал что-то немыслимое, либо попросту лжет. Но ни для кого не является тайной существование снежного человека. И описывают его именно так: покрытого волосами, с ногами, ступни которых повернуты назад, большая голова, посаженная на человеческую, очень длинную шею.

— Боже! — повторил профессор Снайдер. — Извините меня, господа, но я должен идти! Хочу немного пройтись по спокойному английскому саду и покинуть мир сказки, в который вы хотите меня увлечь… — он не закончил фразы и бросил взгляд на скульптуру, ставшую предметом дискуссии. — Она проще, чем другие произведения искусства того периода в южном Декане, но… — он помялся, — создана, безусловно, руками очень слабого мастера…

— Нет! — убежденно воскликнул Джоветт. — Исключено, господин профессор!

— В таком случае… в таком случае… — он огляделся и неуверенно улыбнулся. — Идем, Дороти! Генерал Сомервилль устрашающий неприятель! Я не завидую врагам, которые стояли перед ним на поле битвы, когда он был на действительной службе… Разрешите откланяться…

Он быстро вышел, вслед за ним вышла и его дочь, одарив на прощание всех присутствующих жесткой ледяной улыбкой.

— Ты не знаешь, приятель, что я по-прежнему нахожусь на действительной службе у искусства, о котором нельзя писать глупости только по той причине, что являешься авторитетом! — он посмотрел на Джоветта. — Вы помогли мне в критический момент, но это вовсе не значит, что я не скажу вам всего того, что думаю о вашем поведении! — Он улыбнулся помимо воли. — Мисс Мерил Перри направил ко мне мой друг, профессор Родгсон из Оксфорда, и просил показать ей мои коллекции, помочь в написании работы о Ганеше, сыне Шивы. Так что, мисс Перри является моим милым гостем, и никому из остальных гостей непозволительно создавать ситуации, в которых она чувствовала бы себя неловко. — Он опять улыбнулся. — И хотя я разделяю ваше мнение, мистер Джоветт, что мисс Перри могла бы стать моделью для Дианы XX века, я решительно попросил бы вас обращаться к ней с подобными предложениями только после того, как она покинет этот дом.

Джоветт развел руками.

— Выговор такого рода был бы заслуженным, если бы я тоже был вашим гостем, господин генерал. Увы, я только наемная рабочая сила. А слуги, как вам известно, иногда бывают непослушны. Но я постараюсь исправиться… А как вы считаете, позирование в бикини тоже нанесло бы урон чести мисс Перри?

— Боже, сжалься надо мной! — проникновенно произнес генерал Сомервилль. — Мистер Алекс, скажите мне, какую меру наказания я бы получил, одновременно отравив всех этих людей, чтобы обрести хоть немного покоя для работы?

— Пару лет назад, господин генерал, — вежливо ответил Джо, — вас повесили бы «за шею, пока душа твоя не расстанется с телом», но сейчас, после отмены смертной казни, вам грозило бы пожизненное заключение, невзирая на смягчающие обстоятельства, которые, несмотря на краткое прибывание здесь, я смог увидеть.

— Пожизненное заключение! То есть год или два! Я подумаю, мои милые, я подумаю!

И Джон Сомервилль несколько качающейся, но решительной походкой двинулся в сторону открытых дверей, а старый Чанда, как верная тень, быстро и бесшумно последовал за ним.

— Прекрасно понимаю его, — тихо обратился Джоветт к Каролине. — Мне самому иногда хочется отравить этого американца и его дочь. Не говоря уж о моем друге Коули!

— Но он и вас тоже имел в виду! — Алекс медленно пошел к двери. — Берегитесь за ужином.

— Имея в качестве сотрапезника такую знаменитость в области борьбы с преступлениями, я буду есть с огромным аппетитом! Я верю экспертам!

— Минуту назад у вас был повод убедиться, как резко они умеют расходиться во мнениях.

— Что ж, старикан, безусловно, прав! А у американца за душой только миллион сведений, которые он не умеет применить, когда оказывается перед лицом загадки. Это великолепная скульптура!

Он еще раз провел пальцами по лицу спутницы жизни снежного человека и направился к дверям, в которых задержалась Каролина.

Глава 7 И пусть ему каждый день приносят жертвы…

— Наверное, я немного несправедлив к этому парню? — спросил Джоветт, с улыбкой обращаясь к Каролине. Они втроем вышли из дома и медленно шли по направлению к дверям. — Должен признать, что Коули прекрасный специалист в своем деле и помог мне, когда мы начинали эту проклятую работу, потому что я не очень-то понимал, чего генерал от меня требует. Коули также сделал проект этой мастерской, а в ней — точную имитацию индийской печи, которая тысячи лет назад использовалась для плавки руды. Если бы только он не был так отвратительно чувствителен во всем, что связано с этой девушкой! Не переношу, когда мужчина делает из себя идиота из-за женщин.

— Чем выше чувства, тем сильнее чувствительность, — назидательно буркнул Алекс и громко добавил: — Я здесь несколько часов, но успел заметить, что все, касающееся мисс Перри, очень трогает Коули, — он на минуту замолчал, потом лениво продолжил: — А вы с ней познакомились здесь, не так ли?

Скульптор рассмеялся:

— Конечно. До этого времени меня не многое связывало с историей индуистского искусства. Она — милая девушка и… — он поколебался и бросил косой взгляд на Каролину, — если быть откровенным, то в некотором смысле здешняя ситуация вынуждала обратить на нее большее внимание, чем в другом месте, скажем, в Лондоне. В доме, не считая прислуги, только две молодые женщины, и вторая, я имею в виду Дороти Снайдер, кошмарная, правда?..

Он на минуту умолк.

— Мисс Снайдер вовсе не отвратительна, — нерешительно вмешалась Каролина.

— Возможно. Но она кошмарная! Единственная вещь, действительно ее занимающая, это те глупости, которые ее ученый папочка вещает о скульптуре. В подлинном искусстве он смыслит столько же, сколько Коули! Но Коули не претендует по крайней мере быть авторитетом!

Они очутились под деревьями, где уже легла тень раннего вечера, хотя солнце еще не взошло.

— Что касается профессора Снайдера, то он действительно признанный авторитет в вопросах индуистского изобразительного искусства, — почти механически возразила Каролина.

— Боже мой! Авторитет! Вы ведь собственными ушами слышали сегодня, каковы аргументы этого авторитета. Какой же он авторитет, если не в состоянии понять, сколь высокого класса мастер изваял эту группу? Я не выношу таких специалистов. Из-за таких, как Снайдер, слишком много гениальных, но легко отчаивающихся молодых людей в безысходности отвертывало газ или перебрасывало веревку через первую встречную ветку! Он уверен в себе, как и все американцы, и умеет бесконечно многое, но не знает ничего и до конца жизни останется слепым и глухим в той области, в которой он призван выносить суждения, формировать мнение общества и учить младенцев! А личность его дочери — результат его безграничного убеждения, что на этом свете все должно быть подчинено Реджинальду Снайдеру! Мать Дороти умерла, когда девочке было десять лет, и этот человек пошел по линии наименьшего сопротивления: вместо того, чтобы воспитывать в собственном ребенке хоть каплю самостоятельности, он превратил Дороти в секретаршу, служанку, жрицу его тайного знания и в идолопоклоннического читателя! Даже на безлюдье трудно обратить внимание на такую девушку. У нее безнадежно разрушена индивидуальность!

— А Мерил Перри? — проворчал Алекс. — Раз уж мы начали неприязненно говорить о ближних, должен признаться, что на первый взгляд она не производит впечатления молодого гениального ученого в юбке. Конечно, у меня нет ни малейших оснований для таких суждений, но это просто поверхностное впечатление.

— Ты не имеешь права так говорить о Мерил, Джо! — Каролина остановилась посередине тропинки, и идущие вслед за ней мужчины тоже вынуждены были остановиться. — Я знаю ее со студенческих лет. Она одинока, у нее нет ни родителей, ни других родственников. Мерил сама себя содержала, работая по вечерам посудомойкой в ресторане, позднее она получила стипендию, потому что была самой способ… была одной из самых способных в нашем отделении!

— Да-а-а, — вздохнул Джоветт, медленно идя вперед по тропинке. — Я имел возможность убедиться, что мисс Перри — порядочная девушка, к сожалению. А если уж откровенничать до конца, то я опасаюсь, что в конечном счете она выйдет замуж за нашего Коули, хотя может возникнуть впечатление, будто ухаживания и вздохи нашего юного влюбленного оставляют ее равнодушной.

— Я была бы очень довольна! — с искренней радостью ответила ему Каролина. — Мистер Коули оставляет впечатление очень порядочного человека, вы сами признали, что в своей области он ценный специалист. Если Мерил Перри тоже полюбила, что лучшее можно желать для двух молодых людей?

— Ох, конечно же, что лучшее… — Джоветт вздохнул и неожиданно рассмеялся. — Но признаюсь вам, мисс, что женщины — странные существа! Имея в этой пустыне меня и Коули, она предпочла Коули!

— А вы бы женились на ней? — неожиданно Каролина стала неуступчивой. Джо усмехнулся в душе.

— Я? Спаси меня, Господи! Я маленький, отвратительный эгоист, всегда интересующийся женщинами, но пожертвовал бы любой из них в отдельности и всеми вместе взятыми, если бы это хоть в малейшей степени помогло в работе.

— Мне показалось, — усмехнувшись, сказала Каролина, — что аналогичная, собственно, позиция профессора Снайдера позволила упрекать его в том, что он уничтожил индивидуальность близкого ему человека.

— Ба! Но со стороны профессора Снайдера это только бессмысленная глупость, а я… — он снова рассмеялся, но когда закончил шутовским тоном, было видно, что он верит в то, что говорит: — …должен передать будущему дела нашего времени хотя бы в той мере, в какой их можно отразить в пластическом искусстве. Я имею в виду зло и добро нашего времени, ибо у каждой эпохи другие глаза и она иначе видит мерзость, никчемность ближних и красоту искусства!

Он замолк на минуту и громко откашлялся, как бы смущенный собственными словами. Потом быстро добавил:

— Странная коллекция чудаков и дураков собралась под этой крышей. У меня такое впечатление, что только столетний старик обладает каплей здравого разума. Он инстинктивно понимает скульптуру. А это, пожалуй, самое главное. Остальному можно научиться по книгам и вызубрить назубок. Но вот и мой ад! Хотите посмотреть? Если Коули там, обещаю, что буду вести себя любезно. Не дразнить мещанскую бестию, притаившуюся в сердце возлюбленного инженера: вот лозунг дня! Прошу.

— Не может быть… — сомневаясь, протянула Каролина, однако умолкла, почувствовав легкий нажим пальцев Алекса.

Джоветт первым подошел к дверям мастерской и нажал ручку.

— Здесь… — шепнул он и подвинулся, давая место Каролине.

Они сразу заметили Коули, который стоял на коленях, склонившись над глубокой нишей в стене, откуда исходил красный мерцающий блеск пламени, горящего где-то глубоко внизу. Ниша закрывалась большими двухстворчатыми дверьми, сейчас открытыми. От них к середине помещения шли рельсы, на которых стояла низкая платформа на колесиках, а на ней — небольшой плотный предмет, завернутый в брезентовое полотно.

— Мне пришло в голову, — сказал Коули, не поворачивая головы и смотря на огонь, — что мы можем…

— Я привел гостей! — сказал Джоветт. — Мисс Бекон, и мистер Алекс хотят увидеть вашу фабрику нирваны.

Коули стремительно обернулся и встал. Только теперь они заметили, что глаза и верхнюю половину его лица закрывала черная асбестовая маска, в которой темнели еще более черные стекла, предохраняющие глаза от яркого пламени.

— Если я мешаю… — резко бросил он, — то на сегодня я, собственно, закончил свою работу, — он поднял руку, в которой держал внушающий уважение своей длиной термометр, и, не глядя на Джоветта, добавил: — Руда подготовлена в соответствующих пропорциях, и завтра утром можно начинать отливку, — он указал рукой на стоящий у стены другой предмет, также укрытый брезентом, но высокий и напоминающий крупную человеческую фигуру. — Я постараюсь, чтобы не было никакой задержки, по крайней мере по моей вине. Ну, пожалуй, вот и все, если у вас нет других пожеланий? — На этот раз он поднял голову и обратил взор черных стекол прямо на Джоветта. Он по-прежнему говорил резко, но вежливо, с интонацией, которую Алекс мысленно назвал безличной, как будто говоривший старался передать информацию, не вступая в малейший ненужный контакт с тем, к кому обращался.

— Спасибо, — Джоветт развел руками. — И мне хотелось бы, чтобы со всем было покончено как можно быстрее. Я вижу, что работа со мной не является самой большой радостью в вашей молодой, искрящейся жизни, Коули! Но Создатель мой свидетель, что те замечания, которые я себе позволял, имели целью только ваше благо. Вы показались мне опытным металлургом, но очень неопытным поклонником. Поэтому…

— С вашего разрешения, мисс, — сказал Коули драматическим шепотом, обращаясь к Каролине, — я сейчас же уйду. Меня… меня ждет еще немного работы в библиотеке генерала.

И он так ринулся к дверям, будто его нагоняла армия врагов, вооруженных мечами и копьями. Когда за ним захлопнулись двери, Каролина сказала, прикрывая рукой глаза, которые ослеплял исходящий из подземелья красный блеск:

— Опять вы спровоцировали этого несчастного парня!

— О, нет! Это был благородный и милосердный поступок. Догадываетесь ли вы, господа, что делает в эту минуту наш друг? Ходит по парку или заглядывает во все комнаты Мандалай-хауз в поисках Мерил Перри. Насколько я знаю эту девушку, не боюсь поспорить, что он найдет ее быстрее, чем мы допускаем. При встрече она сделает удивленное лицо, как будто вообще не знала, что в поместье находится инженер Коули, а он начнет заикаться и говорить о жизни вдали от этих мест.

— Если бы было так! — Каролина приблизилась к выходному отверстию печи. — Вот так действительно выглядела индийская металлургическая печь? Мне все здесь кажется слишком современным.

— Конечно! Индийскому скульптору помогало несколько или несколько десятков помощников и рабов. Мне генерал их не дал, отсюда эти рельсы и платформа. К сожалению, у меня есть только Коули, который с определенного времени занимается исключительно своими прямыми обязанностями и вовсе не помогает мне. А эта работа требует огромного запаса физических сил, — он непроизвольно напряг мускулы, согнув руку в локте. — Но тем не менее я справляюсь. Я привык к тяжелой работе. Современное ваяние не многим отличается от древнего. Мы работаем по принципу «вытопленного воска», который часто применяется и сегодня. Конечно, генерал, этот, простите меня, мисс, старый эксплуататор, время от времени обременяет нас другой работой… — Подойдя к платформе, он откинул брезент. В красном полумраке заблестела золотистая фигура сидящего Будды. — Это прекрасная старая работа, выполненная из священного сплава Астадхату, который включает в себя серебро, железо, цинк, олово, ртуть, медь, свинец и добавки золота. Такой сплав руды из восьми компонентов был признан лучшим для отливки божественных изображений. Позднее фигура нашего Будды была грубо позолочена, и генерал, недавно ее приобретший, пришел к выводу, что следует вернуть ей прежний блеск и вид. Сейчас она уже гораздо светлее, чем была в момент покупки. Это бело-золотистый оттенок, а тот был отвратительно желтый, — он прикрыл брезентом фигуру задумавшегося бога и с видимым усилием толкнул платформу по направлению к наружной двери. — Кажется небольшим, а весит двести сорок фунтов! Утром придут рабочие и перенесут его в дом. Генерал хочет поместить его у себя в спальне… бр…! — он вздрогнул, потом прошел к другой стене и снял покрытие с еще одной фигуры. Это была стоящая в спокойной, иератической^[2] позе фигура молодого, полуобнаженного человека с таинственной улыбкой на лице.

— А вот Будда из Сарната, пятое столетие нашей эры, хорошо, признаемся честно, двадцатое, однако после отливки только специалист понял бы, что имеет дело с копией… если, конечно, раньше не опрокинет ее вверх ногами, потому что внизу написано: «Д.Д.-1977». Чтобы не было недоразумений! — рассмеялся он. — Мы работаем точно по самому старому учебнику скульптуры Мансара. Там подробно изложен способ выплавки руды, подготовки и отливки формы. А затем следует, — он с показной горечью вознес руки вверх, — детальная инструкция, как нужно вытапливать воск, подогревая фигуру над пламенем. Далее — как подготовить руду к плавке, как ее вливать, остужать, чтобы скульптура была схожа с моделью из воска. И лишь после того, как с соблюдением всех древних рецептов отлиты статуи, король или сам генерал Сомервилль, неважно кто, любой из них, пусть выставляет божество на публичное обозрение и «пусть теперь ему каждый день приносят жертвы». Как видите, господа, я кое-чему научился в Мандалай-хауз! Бедный Коули! Старательно, точно, вплоть до унции, он готовил для каждой копии соответствующий состав. Осталась только последняя серия да две маленькие фигурки и конец! Я могу заняться своей собственной жизнью!

— А какую цель преследовал генерал, строя эту печь и отливая копии таким же способом, каким были изготовлены оригиналы?

После небольшого размышления Джоветт одобрительно кивнул головой.

— Я думаю, что старикан был прав, хотя это и стоило ему целого состояния. Но у него больше денег, чем он может истратить, это тоже факт! Так вот, повторение всего процесса отливки с различными ритуальными комбинациями в зависимости от местности и периода времени создает базу для определения индуистской скульптуры на основе анализа материалов, что до сей поры вообще не практиковалось, несмотря на богатую источниковую литературу. Сплавы руды обладают разными свойствами, заметными даже невооруженным глазом, различаются способы патинирования и так далее. Ваш дедушка, мисс Бекон, скрупулезно все регистрирует, и каждый наш эксперимент описывает в своей новой книге. Возможно, он несколько фанатичен, но только фанатикам действительно дано что-то совершить! — На минуту Джоветт умолк. — Очень жаль, что я не разделяю его энтузиазм, но, как я уже говорил, не люблю индуистскую скульптуру. Если бы генерал не платил мне так много и если бы я не пришел к выводу, что три месяца спокойной жизни помогут мне в моей работе, никогда не согласился бы на все это. С другой стороны, я овладел новым ремеслом и прошел трудную, но интересную практику в области выплавки металла. А это чего-то стоит!

— Вы уже закончили проект своего памятника погибшим летчикам Манчестера? — спросил Джо.

— Да… Но я не хотел бы забивать вам головы своими идеями. Это проблемы, которые могут утомить того, кто…

— Ни в коем случае! — прервал его Джо. — Вы забываете, что я был летчиком, хотя я и сам иногда в это уже не верю.

— Тогда вас может заинтересовать моя модель. Естественно, я попрошу вас потом откровенно сказать мне, что вы о ней думаете. Другие мнения меня не интересуют! Если бы во время войны вы не были пилотом, я просто не спросил бы вашего мнения, поскольку думаю, что это мое очень личное, очень частное дело, а остальные пусть потом прочитают целое, как хотят. Просто не знаю, как вести себя. Очень страшно показывать другим свою работу…

Они смотрели на него с удивлением. Куда-то исчез циничный, распущенный завсегдатай большого света, смертельно утомленный необходимостью находиться среди существ, не принадлежащих к его кругу. Джеймс Джоветт мгновенно превратился в несмелого человека, который боялся и одновременно мечтал, чтобы они выразили желание посмотреть его проект.

— Прошу… — он открыл небольшую дверь в стене. За ней была маленькая комнатка. Впрочем, рассмотреть что-либо было невозможно, поскольку ветви деревьев вплотную касались окна. Джоветт повернул выключатель, и под потолком загорелась сильная голая лампа, висящая на шнуре. В центре маленького прямоугольного стола они сразу же увидели гипсовую модель памятника летчикам Манчестера, погибшим в последнюю войну.

Из плоской, безукоризненно гладкой поверхности косо выступала серебристая голая плоскость, крыло разбившегося самолета. Но это не было крыло, лишь воображение о нем в трагическом, неожиданном ударе о землю. И ничего больше.

Алекс стоял молча. Потом он потрясенно сказал:

— Прекрасно… Прекрасно. Здесь все — смерть, падение с высоты и тишина. Вы сказали этим больше, чем многие другие, написавшие толстые книги о героизме. Прекрасно!

— Правда? Вам нравится? — Джоветт покраснел, как маленький мальчик.

— Это как Египет… — тихо сказала Каролина. — Там тоже владели этим потрясающим сокращением, которое говорит так многое! Иначе, конечно… Боже мой, как много можно сказать с помощью таких простых средств?!

Джоветт осторожно вращал макет вокруг оси.

— Он будет стоять на большой пустой площади в новом районе города.

Алекс развел руки в своем любимом беспомощном движении:

— Я много слышал о вас, но не предполагал, что вы сумеете так много сказать настолько вот просто!

Глава 8 Каролину Бекон, внучку брата моего…

Он проводил их до дверей и простился со словами:

— Вы вернули мне веру в мой памятник! Я боялся, что он будет не понятен. Благодарю вас. Я немного задержусь здесь и, вероятно, на ужин не приду.

Двери закрылись. Уже наступили сумерки. Каролина и Джо медленно двинулись к дому.

Наконец Джо нарушил затянувшееся молчание.

— Я не предполагал, что наш приятель Джоветт такой талантливый художник… Но будущее он не умеет предсказывать, как видно! Вот наша приятельница, мисс Мерил Перри, в полном одиночестве!

Каролина подняла голову. Они уже приближались к клумбе перед домом, где было еще немного светло. Мерил заметила их слишком поздно, чтобы отступить в тень, не показавшись невежливой. Она попыталась улыбнуться, когда они проходили мимо нее, но Каролина, пристально смотревшая на Мерил, легко коснулась плеча Джо.

— Она плачет, — шепнула Каролина, когда их разделяло всего несколько шагов. — Подожди меня в холле.

Девушка направилась к Мерил. Секунду спустя Джо увидел их, идущих рядом. Голова Мерил была опущена, она что-то тихо говорила. Джо пошел дальше и оказался у входной двери в тот самый момент, когда из них бесшумно вынырнул Чанда.

Увидев Джо, он сделал легкий поклон в его сторону.

— Не знаете ли вы, мистер Алекс, где мисс Бекон? Генерал Сомервилль просит, чтобы вы вместе пришли к нему в кабинет.

— Мы расстались минуту назад, — Джо показал на аллею, темнеющую между деревьями. — Она решила немного прогуляться с мисс Перри и просила подождать ее в холле.

— В таком случае и я подожду ее там, если вы позволите.

Они вошли в дом. Чанда предложил гостю мягкое кресло у окна, а сам уселся в одно из низких кресел, окружавших черный лакированный столик.

— Надеюсь, что Мандалай-хауз и окрестности понравились вам? И погода сегодня прекрасная…

Он прервал себя и улыбнулся так мирно, словно был уверен, что Алекса в Мандалай-хауз привело исключительно желание провести солнечный уик-энд у моря. Но Джо отреагировал менее церемонным образом.

— Вы столько лет связаны с генералом Сомервиллем, и я глубоко уверен в вашей лояльности по отношению к нему, а потому позволю себе задать вам один прямой вопрос…

— Слушаю вас, мистер.

— Как вы считаете, генералу Сомервиллю действительно что-то угрожает?

Минуту Чанда не отвечал, затем слегка улыбнулся.

— Если бы я сказал, что, по-моему скромному убеждению, генералу ничто не грозит, а потом оказалось бы, что все же был кто-то, желавший ему зла и воспользовавшийся случаем, это было бы преступным легкомыслием. Есть некое дело…

Он вновь замолчал, развел руками.

— Вы не чувствуете себя вправе говорить об этом?

— Да. Генерал Сомервилль любит сам разыгрывать свои битвы. Естественно, это не означает, что в минуту опасности, если бы такая наступила, меня не было бы в его распоряжении. Впрочем, насколько я знаю, генерал хочет завтра утром обсудить с вами проблему.

— А раньше? Раньше ничего не может случиться? Вы слышали о письмах, полученных Скотланд-Ярдом? Некто настойчиво извещает, что намерен убить генерала.

— Если бы в жизни все угрозы осуществлялись, в мире осталось бы немного людей. Враги есть у каждого.

— Безусловно. Вот и расскажите мне о врагах генерала. В конечном счете я приехал сюда именно по этой причине.

— Я не сомневаюсь, что генерал Сомервилль подробно расскажет вам обо всем, — лицо Чанды сохраняло полнейшую невозмутимость. — К сожалению, я не уполномочен им вести разговоры на эту тему. Могу лишь уверить вас, мистер Алекс, что, по моему мнению, в течение ближайших часов генералу ничто не грозит, и ночь у нас пройдет спокойно.

— А завтра?

— Там, откуда я родом, никто с легкостью не произносит это слово! Завтра может быть таким же отдаленным, как вечность. Или таким же близким.

Он снова улыбнулся.

— Одного я не понимаю. — Джо передернул плечами, — почему генерал, а вслед за ним и вы, с таким легкомыслием и спокойствием отказываетесь от помощи полиции? Если генералу претит мысль о ее вмешательстве, то почему вы так неразумно отказываетесь от моей скромной помощи? Для чего же генерал писал мне, обратившись с просьбой о помощи?

— Если бы это зависело от меня, — вежливо отвечал Чанда, — генерал не написал бы вам. Но он не послушал меня. Впрочем, тут-то все понятно. Кто я такой, чтобы меня слушались?

Джо пристально смотрел на него.

— Вы часто бываете в Лондоне? — медленно спросил он. — Мне было бы очень приятно, если бы однажды вы навестили меня. Я почти ничего не знаю о Бирме. А все, кто там был, уверяют, что Бирма — удивительно красивая страна.

— В моих глазах она лучшая из стран мира, — серьезно ответил Чанда. — Но это понятно. Я не объективен. Для меня будет большой честью рассказать вам, мистер Алекс, о моей стране пусть даже самым несовершенным образом. Я часто бываю в Лондоне. У генерала много дел, но ему уже не по силам покидать Мандалай-хауз. Так сложилось, что за последние две недели я был в столице несколько раз. Поеду туда и на будущей неделе. У Грина проводится аукцион древностей из Индии. Некоторые позиции в каталоге заинтересовали генерала.

— А кто, кроме вас, в последнее время был в Лондоне? Я имею в виду и обитателей дома, и гостей.

— Насколько мне известно, кроме господина Коули, который два-три раза ездил туда, чтобы сделать необходимые покупки, никто не покидал Мандалай-хауз. Сейчас такое чудесное время года, что ни у кого нет желания покидать Девон хоть на несколько часов, если не возникает необходимость. Надеюсь, что во время вашего пребывания здесь погода будет столь же отменной. Мисс Бекон очень любит воду и солнце, так что было бы поистине жаль, если бы ее краткий отдых был испорчен столь редкими у нас в эту пору дождями и туманами.

— Конечно. Но ничто их не предвещает, — Джо встал, закурил сигарету и огляделся в поисках пепельницы. — Вы очень мудрый человек, мистер Чанда. Очень рад знакомству с вами. Если вы придете к выводу, что хотите кое-что мне рассказать о чем-нибудь, что может меня заинтересовать, — он выпустил струю дыма и загасил сигарету, — то можно это сделать даже глубокой ночью.

— Благодарю вас, — Чанда серьезно кивнул головой. — Генерал Сомервилль не совсем верил ввашу… — секунду он подыскивал слово — особую одаренность. Я верю. Вы уже многое знаете, не так ли?

Кивком головы Алекс выразил согласие.

— Но не все. Честно говоря, я знаю очень мало. А мне очень не хотелось бы, чтобы с дедом Каролины произошло что-то плохое. Мисс Бекон — очень… очень близкий мне человек.

— В этом одна из причин моего желания познакомиться с вами. И в моем старом сердце она занимает большое место, хотя, конечно, это совсем иное чувство. Но я не уверен, уступает ли оно по силе другому.

Чанда повернул голову и встал. Вошла Каролина. Выражение ее лица было серьезным.

— Генерал Сомервилль ожидает тебя в кабинете… — обратился к ней Чанда. — Он просил, чтобы ты посетила его в обществе мистера Алекса. У него есть один документ, который он хотел бы тебе прочесть.

— Документ? — Каролина, которая явно собиралась поговорить с Джо, подняла брови. — Какой документ?

— Сейчас мы его услышим, — ответил Чанда. Он прошел вперед и распахнул дверь. Они миновали маленький салон. Задержавшись у следующих дверей, старый бирманец легко постучал, потом отворил дверь и отступил в сторону.

Кабинет генерала Сомервилля был обставлен просто и почти убого по сравнению с утонченной роскошью остальных помещений Мандалай-хауз. Три стены занимали книжные полки, возле четвертой стоял большой, несколько старомодный сейф и рядом с ним на единственном свободном кусочке стены висела огромная цветная карта Индокитая. В середине комнаты стоял большой стол. Генерал Сомервилль, сидевший в глубоком кресле и одетый в толстый шлафрок, среди этого окружения казался еще более хрупким и слабым.

— Входите, входите! — он указал им на кресла, стоящие по противоположной стороне большого стола. — Куда ты подевалась, Каролинка? Я давно послал Чанду за тобой, так давно, что в моем возрасте мог бы даже забыть, зачем это сделал. К счастью, не забыл! Ну, садитесь! — добавил он несколько раздраженно. Поднял бумагу, которую держал в руках, посмотрел сначала на Чанду, потом на Каролину, затем его взгляд перешел на Алекса. На его морщинистом лице медленно проступала улыбка.

Они ждали в молчании.

— Итак, — Сомервилль неожиданно сильно ударил скрюченным темным пальцем левой руки в бумагу, чуть не продырявив ее, — этот документ является итогом первого и, надеюсь, единственного компромисса в моей жизни. Разрушительным элементом оказался он! — палец генерала поднялся и на секунду задержался перед лицом Чанды. — Все было сотни раз продумано и решено. Зафиксировано юридически и принято моей душой… если я ее, хи-хи-хи, вообще имею, поскольку никогда не обнаружил ни малейшего ее следа ни в моей психике, ни в глубине организма. Но Чанда сделал свое, как капля воды, которая точит скалы. А ее реакция на мою смерть… — он указал на Каролину, — хотя вызванная, скорее, шоком, нежели жалостью…

— Смерть? — тихо спросил Чанда. — Чья смерть?

— А… так. Моя. Я не должен был тебе об этом говорить, но скажу. Когда они приехали сегодня, я инсценировал небольшое развлечение. Я притворился, будто мне пронзили сердце ножом… По рубашке лились красные чернила. Было очень красиво. Вот только, к сожалению, мистер Алекс сразу все разгадал…

— Ты не должен был так поступать, господин… — Чанда покачал головой. — Смерть не лучшее светское развлечение.

— Безусловно, однако я позволю себе придерживаться иного мнения. Итак, Каролину эта картина потрясла до глубины души, хи-хи-хи… Правду говоря, само по себе это обстоятельство не изменило бы моего подхода к вопросу. Я считаю, что она не должна была заниматься археологией Средиземноморья. Но, видимо, в нашем роду мало слабохарактерных, я бы тоже выбрал то, что мне нравится. Впрочем, достаточно об этом. Сейчас приедет мой стряпчий из Торквая, мистер Беннон. Я хочу, чтобы в его присутствии мистер Алекс подписался в качестве свидетеля под моим новым завещанием. А ты, Чанда, будешь вторым свидетелем.

— Но… — возразила Каролина.

— Сейчас я прочитаю его вам. Оно кратенькое. Вот:

«Находясь в твердом уме и будучи настолько здоровым, насколько это возможно в моем почтенном возрасте, я, Джон Аугустус Сомервилль, делаю Каролину Бекон, внучку брата моего, единственной моей наследницей, завещая ей все движимое и недвижимое состояние. Поскольку я не имею намерения вникать в мелочи, прошу ее дать лицам, которых она сочтет достойными, деньги, акции или другие ценности как выражение моей признательности за их многолетнюю самоотверженность по отношению ко мне, за их добросовестную работу. Я просил бы передать Британскому музею всю коллекцию бронзы. Работы, выполненные из другого металла, а также коллекцию оружия и древностей, являющиеся моей собственностью, переходят в собственность Каролины Бекон… за исключением одной статуи, которую мой друг Чанда заберет и позаботится, чтобы она была переправлена в Мандалай, в Республику Бирма, и возвращена в пагоду, из которой когда-то была похищена. Статуя должна быть возвращена за мой счет.

Мои научные заметки Каролина Бекон использует, сохранит или уничтожит согласно своей воле.

Все не перечисленные в завещании ценности, а также спорные вопросы, какие могли бы возникнуть в этой связи, должны быть разрешены в пользу Каролины Бекон, которой мое состояние пусть поможет принести пользу науке. Если Каролина Бекон пожелает основать стипендию моего имени для молодого ученого, занимающегося скульптурой Индии, она поступит в соответствии с моими стремлениями. Но это я также оставляю на ее усмотрение, так как не следует говорить слишком много и слишком многого требовать из загробного мира».

Он поднял руку и засмеялся.

— Нет даты и подписи, но сейчас придет мистер Беннон и все обретет формальный вид. Кажется, я слышу подъезжающую машину…

— Дедушка Джон… — тихо промолвила Каролина. — Но я не хочу. Я…

— Никто не спрашивает твое мнение, дитя мое! — сурово ответил генерал, но сразу же рассмеялся. — По-моему, я имею право распорядиться своим состоянием так, как мне хочется. А у тебя есть право взять все разом и утопить в море, если тебе придет в голову такая фантазия. К счастью, это будет уже не моя забота. Но вот и мистер Беннон. Если вас, мистер, интересует, я изменил свою последнюю волю. Вот молодая особа, которая унаследует все, чем я владею. Надеюсь, что она не убьет меня завтра, чтобы сократить слишком долгое ожидание. Но если вдруг она поступит так, это будет означать, что в ее жилах течет кровь моего рода! Следовательно, тем более она должна быть моей наследницей.

— Гм… — Мистер Беннон откашлялся и с достоинством поклонился Каролине. — Если после ликвидации господина генерала вам, мисс, потребуется защитник, прошу вас обратиться в наше бюро. Уголовные дела — наша специализация.

— Благодарю вас, мистер, — Каролина уже овладела собой. — Если дедушка Джон будет и дальше так шутить, я еще сегодня позвоню вам!

— Браво! — Генерал Сомервилль взял слегка дрожащей рукой перо и подписал завещание. — Так следует отвечать язвительным старикам! — Он поднял голову. — Ты, как всегда, прав, Чанда. Какая же это была чушь, завещать все королевскому институту искусства! Они тут же продали бы Мандалай-хауз американцам или кому-нибудь еще, столь же отвратительному! А мы никогда не продадим этот дом, да, Каролинка?

— Никогда, — со смертельной серьезностью ответила Каролина и вторично в этот день расплакалась.

Глава 9 Не всегда и не все

После ужина она вместе с Джо вышла в сад.

— Не могу прийти в себя после этого, — тихо сказала она.

Алекс промолчал. Девушка остановилась. Укрытые тенью деревьев, они смотрели на темную, монументальную громаду Мандалай-хауз, пересеченную в нескольких местах прямоугольниками отражаемого окнами блеска.

— Не могу свыкнуться с мыслью, что когда-нибудь этот дом… Ох, я хочу, чтобы он жил как можно дольше! — внезапно воскликнула она. — Как страшно думать, что условием обладания является смерть близкого человека!

Она снова умолкла. Они пошли дальше, вошли в аллею, ведущую мимо теннисных кортов к павильону.

— Джо, — спросила Каролина, — почему он так поступил?

— Скорее всего, хотя ты никогда не желала в это верить, старикан любит тебя. Поскольку ты не выбрала ту специальность, о которой он для тебя мечтал, он почувствовал себя разочарованным. Сегодняшний маскарад со смертью ты восприняла как реальность. Он заметил твою реакцию и понял, что индийское искусство — не самое главное в отношениях между дедушкой и внучкой. Вот, пожалуй, и все.

— Но я не об этом спрашиваю. Почему он вообще затеял это сегодня? Так, будто спешит. Будто ему действительно что-то угрожает, хотя ты уверяешь, что не веришь в опасность, или и вправду не веришь?

— Он очень стар… — буркнул Джо. — В его возрасте изменения в завещании делаются сразу же. А если вернуться к опасности, — он задумался на мгновение, — то есть к тому, существует ли угроза опасности лично ему, по-моему, ее вообще нет. Но, возможно, и есть.

Опершись локтями на балюстраду, отгораживающую парк от обрыва, глядя в море, Джо долго размышлял, прежде чем продолжить разговор с Каролиной.

— К сожалению, генерал Сомервилль очень упрямый человек, как ты могла заметить. Надеюсь, что завтра он все-таки скажет мне, в чем дело. Безусловно, здесь происходит что-то необычное. Но твой дедушка Джон полагает, что сам справится со своими трудностями.

— Зачем, в таком случае, он написал мне? Зачем просил приехать с тобой?

— Уже несколько часов я размышляю об этом, — невозмутимо ответил Джо. — Но поскольку ничего не случилось и никто не желает объяснить нам, что может произойти, я радуюсь прекрасному вечеру и красивому месяцу. Но одновременно я наблюдаю за всеми. Но это мой, как справедливо заметил генерал, профессиональный порок. Я размышляю, у кого из присутствующих и в силу каких причин могло бы возникнуть желание убить Сомервилля.

— Убить?! — она резко повернулась к нему. — Ты шутишь, Джо?

— Вот именно. Так выглядят разговоры с женщинами на темы, которыми им не следует интересоваться. Сначала ты пугаешься, беспокоишься, не грозит ли беда дедушке Джону, а потом, когда мы раздумываем, кто может ему угрожать, и почему, ты говоришь, что я шучу.

— Но кто мог бы решиться на такую подлость?

— Сегодня мы уже заметили несколько мелочей, не так ли? Прежде всего этот молодой человек, Коули, кажется? У него было очень неприятное и резкое объяснение с твоим дедом. Ты же слышала. Он с трудом сдерживал себя…

— Но людей не убивают только потому, что они требуют соблюдения тех договоров, в которые с ними вступили…

— Верно, хотя нередко и это может явиться причиной. Будем исходить из того, что инженер Коули не принадлежит к тем, кто желает добра твоему деду. Далее, этот американский профессор и его доченька. Предположим, что генерал Сомервилль публикует свою новую книгу, а в ней черным по белому написано, что уважаемый профессор Снайдер не только не является авторитетом в своей области, но что он допускает грубые ошибки в оценке произведений искусства. Я знаю людей, которые шли на убийство, чтобы заставить других молчать. И пусть даже профессор Снайдер не похож на человека, который мог бы пойти на все, вплоть до убийства, чтобы скрыть научную ошибку, его дочь Дороти наверняка хладнокровно лишила бы жизни любого, кто осмелился бы посягнуть на прекрасный фасад, за которым скрывается ограниченный ум ее папочки, — он перевел дыхание и закончил: — Есть и другие: наш друг Джоветт, например. Не знаю, по каким причинам он мог бы убить генерала Сомервилля, но если бы он действительно решился на это, то, конечно, его не остановили бы ни упреки совести, ни страх перед наказанием. Для него единственно важен его талант, и путь к славе он готов усеять трупами сотен таких стариков, как твой дедушка Джон. Еще есть Мерил Перри… — он замялся. — Мисс Перри весьма милая особа, признаю. Но меня мучает один маленький вопрос. Мне кажется, что я видел это лицо при обстоятельствах… при обстоятельствах, которые не могу вспомнить. Это было давно. Но, с другой стороны, ты ее давно знаешь, да? Значит, я ошибаюсь… — он потер лоб. — Вероятно, я ошибаюсь?

— Безусловно ошибаешься. Что касается Мерил, то в ней одной я абсолютно уверена. Она и мухи не обидит.

— Вот-вот, в ней одной! А здесь гораздо больше людей. И достаточно только одного, чтобы… — он развел руками. — Поэтому не удивляйся, что я за всеми наблюдаю. К тому же ничего другого для работы у меня сейчас нет. Надеюсь, что завтра мы все узнаем и тогда выяснится, что я напрасно интересовался гостями твоего дедушки. И еще этот добрый дух Чанда…

— Джо, — Каролина чуть улыбнулась, потом положила руки ему на плечи. — Я устала. Давай вернемся. Если ты хочешь убедить меня, что Чанда мог сделать дедушке хоть маленькое зло, то ты на целые мили отдаляешься от истины и вступаешь в одну из своих детективных книг, где чем больше подозреваемых, тем больше игры.

— Чанда, — невозмутимо продолжал Джо, — любит своего деда, это сразу видно. Я наблюдаю за ним. Но Чанда — восточный человек. Привязанность может проявляться по-разному. Реши Чанда, например, что твоему дедушке угрожает нечто худшее, чем смерть, он, по всей вероятности, приняв во внимание мафусаилов возраст генерала Сомервилля, мог бы прийти к выводу, что смерть в надлежащий момент позволит его дорогому господину уйти, сохранив лицо, как говорят китайцы. И хотя Чанда не китаец, но честь и доброе имя генерала дороги его сердцу. Конечно, я только сейчас выдумал эту сказочку. Я лишь хочу доказать тебе, что в минуту настоящей опасности нельзя никого автоматически отбрасывать, ибо каждый может быть потенциальным убийцей.

— Ты забыл еще меня… — тихо прошептала Каролина. — В твоей повести особа, внезапно ставшая главной наследницей, тоже должна привлечь внимание детектива?

— Нет. Я не забыл о тебе, но ты одна из немногих знакомых мне людей, которые не могут совершить убийство ради обогащения.

— Спасибо и на том… — Она попыталась улыбнуться. Свернув в темную аллею, они пошли к дому. Каролина снизила тон почти до шепота. — Зачем ты говоришь мне все это, Джо? Я не смогу заснуть. Еще полчаса назад я думала, что ты слишком легкомысленно относишься к полученным Паркером письмам, а теперь мне кажется, что в своей чудовищной подозрительности ты переходишь допустимые границы.

— Но я никого не подозреваю. Просто письмо генерала Сомервилля не только вызвало мой приезд сюда, но и привело в движение мое воображение. Посмотри! — он показал на теннисный корт, залитый лунным светом. — Нет ничего более жуткого, чем теннисные корты после захода солнца. Стоит прикрыть глаза, и уже видишь души игроков, бесшумно отбивающих мяч.

Каролина задрожала и взяла Джо под руку.

— Идем быстрее домой… — шепнула она.

Вскоре показался кованый фонарь, освещающий кованую дверь. В ту же самую секунду свет фонаря пересекли два прижавшихся друг к другу силуэта. Джо приложил палец к губам, и они с Каролиной приостановились.

Фигуры сошли с аллеи и между просторно растущими деревьями направились к тому месту, где рядом с теннисным кортом стояла скамейка. Мрак поглотил их.

— Я очень рада… — шепнула Каролина, почти прижавшись губами к уху Алекса.

Джо не ответил. Только когда они оказались на открытом пространстве и по дорожке вокруг клумбы шли к входной двери, он спросил:

— Что тебя так обрадовало?

— Знаешь, почему Мерил плакала? Потому что, как и предсказывал Джоветт, Коули ее тогда нашел и устроил сцену. Сказал, что безумец тот, кто поверит в честь женщины, что она вела себя провокационно, раз Джоветт осмелился предложить ей позировать, и что вообще он, Коули, понимает, что у нее, Мерил, есть право поступать так, как ей хочется, она ведь свободна, но ей следует помнить, что безответственные флирты ей следует приберечь для художников и других людей такого же склада. Он же, Коули, всего лишь простой смертный и, зная душу женщины и понимая, что ничем не может импонировать девушке, которая, как бабочка, летит на любой свет, он удаляется и просит с этого момента навсегда вычеркнуть его из числа тех людей, которых ей нравится сначала привлечь, а потом бросить, чтобы удовлетворить свое женское тщеславие. Потом он раскланялся и быстро ушел, а она осталась одна и разрыдалась. Я, естественно, сказала ей, что все мужчины — идиоты, и что у него это пройдет. Но она продолжала рыдать. Кажется, она в него влюблена. Она сказала, что у него был такой вид, когда он уходил, что она испугалась, как бы он не сделал чего-либо плохого с собой или с Джоветтом. Но еще больше она боялась пойти туда, в мастерскую, потому что там был Джоветт, и если бы Коули подумал, что она пришла из-за Джоветта, то уж, безусловно, всему бы был конец, — Каролина с облегчением перевела дух. — Но, видно, права была я, поскольку они вдвоем. Наверное, сидят на скамейке и просят друг у друга прощения. Но извиняться следует в первую очередь ему, — убежденно заключила она.

— Естественно, — проворчал Джо. — Ведь все мужчины — идиоты, как ты сама сказала минуту назад.

Они вошли в дом. Желая спокойной ночи, Каролина легко поцеловала Джо в губы и улыбнулась. Идя по коридору к своей комнате, она обернулась и помахала ему рукой. Джо кивнул в ответ и направился в отведенную ему комнату. Поскольку перед ужином он не запер дверь на ключ, то просто повернул ручку и вошел в комнату. Он был убежден, что, уходя, погасил свет. А сейчас в комнате около камина горела низкая лампа с зеленым абажуром.

Алекс закрыл дверь.

— Было бы преувеличением, если бы я сказал, что предполагал встретиться с вами еще сегодня, — сказал он, подойдя к камину и опускаясь в глубокое кресло. — Но у меня было неясное предчувствие, что наш разговор не окончен, — он достал из кармана пачку сигарет. — Вы курите?

— Да, благодарю.

Чанда взял предложенную сигарету.

— Прежде всего я хочу искренне извиниться за неожиданное вторжение, — он посмотрел на часы, — впрочем, мне уже надо идти. Нужно запереть входные двери, проверить, все ли в порядке, и подать генералу какао… — он слегка улыбнулся. — Он всегда пьет какао перед сном, точно в половине одиннадцатого. И всегда подаю его я… то есть, вот уже десять лет, ибо раньше он выпивал стаканчик виски. Но доктор запретил… — Чанда оборвал себя. — Разумеется, я пришел сюда не затем, чтобы рассказать вам о столь малозначительных делах. Я в глубочайшем смятении, мистер Алекс. Впервые за пятьдесят лет я готов предать сейчас то доверие, с каким ко мне относится генерал Сомервилль. Но пусть извинят меня страх за него и моя, надеюсь, оправданная вера в ваше умение находить выход там, где другие люди его не могут заметить…

Джо загасил сигарету, машинально вытащил следующую и закурил.

— Прошу вас, продолжайте, мистер Чанда.

— Излишне добавлять, что генерал никогда бы не простил меня, узнай он, что я раскрыл кому-то его тайну…

— Постараюсь не обмануть ваше доверие, — спокойно ответил Алекс. — Чтобы несколько облегчить вашу совесть, разрешите сначала сказать, что я знаю, кто писал письма в Скотланд-Ярд и кто их отправлял. Писал их генерал Сомервилль, а посылали вы, не так ли?

Чанда подтвердил его слова кивком головы.

— Я допускал, что вы догадаетесь, мистер Алекс. Потому-то вы и спросили днем, бываю ли я в Лондоне и кто еще в Мандалай-хауз в последнее время ездил туда. Я сразу понял, что вы знаете. Но я понял, что вы знаете мало. Кроме того, вы могли предположить, что раз генерал сам писал письма, значит, нет причин для опасений. Но генерал Сомервилль написал эти письма не ради шутки. Они являются частью одной его концепции. Ими он хотел обратить внимание полиции на Мандалай-хауз и создать атмосферу опасности вокруг себя. По этой же причине он написал и мисс Бекон. Из газет он узнал, что вы — друг Паркера из Скотланд-Ярда, а… из сплетен, что мисс Бекон и вы, мистер… что вас часто видят вместе. Генерал Сомервилль любит детективы. Он их всегда читает в постели перед сном и радуется, как дитя, когда ему удается раскрыть убийцу раньше, чем это сделает автор. Что касается ваших книг, то тут у него не всегда так легко получается. Я думаю, что это явилось главной причиной, по которой он пожелал увидеть вас здесь. Впрочем, если быть откровенным до конца, я должен вам признаться, что посетил мисс Бекон в тот день, когда генерал отправил вам письмо, и упросил Каролину организовать ваш, мистер, приезд до одиннадцати часов пополудни следующего дня. Мисс Бекон дала мне слово, что вы не узнаете о моем вмешательстве. И, кажется, слово она сдержала.

— Да. Сдержала, — Алекс кивнул головой. — О, коварная женская хитрость! Ни слова не сказала!

— Я знал, что могу ей доверять. Но перейду к сути дела. Итак, недавно я был в Германии. Туда я поехал по приглашению некоего коллекционера, который прислал генералу секретное письмо. В нем говорилось о совершенно бесценной статуе Будды. Некогда она находилась на моей родине, в городе Моулмейне и украшала ту самую пагоду, о которой Киплинг написал стихи: «Где стоит на самом взморье обветшалый старый храм»… Вы, конечно, знаете это стихотворение?

— Знаю, — Алекс задумчиво улыбнулся. — В силу странного стечения обстоятельств я назвал свою последнюю книгу строчкой из этого именно стихотворения. Но не хочу вас прерывать. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, эта статуя пропала во время последней войны, когда японцы заняли Бирму. Она исчезла в ходе боев в городе, и с тех пор никто уже ее никогда не видел. То есть, о ней ничего не было известно и считалось, что она разделила ту судьбу произведений искусства, которая тысячелетиями является уделом скульптур и статуй, выполненных из драгоценного металла: была переплавлена укравшими ее людьми. И вот три недели назад генерал получает письмо. Естественно, его отправитель не признается в том, что владеет статуей, но сообщает, что может оказать помощь в ее приобретении, а также предупреждает, что дело совершенно секретное, и любые попытки разглашения или уведомления властей приведут к исчезновению статуи «на века», как он выразился. Я сразу же отправился в Германию и после сложных маневров наконец-то добрался до статуи. Несомненно, это был подлинник. Я располагал полномочиями от генерала и купил статую.

— И сколько вы заплатили?

— Сто пятьдесят тысяч фунтов, — спокойно произнес Чанда, — и даже немного больше. Я заплатил двести семьдесят тысяч долларов в американских банкнотах, а не чеком, так как на этом настаивал анонимный продавец. До сих пор не знаю, кто им был. Я узнал только, что Будда из Моулмейна в ходе войны попал в частные коллекции Геринга. Что было со статуей потом, я не знаю. Знаю только, что она подлинная.

— Вы перевезли ее сюда?

— Да, конечно. Я был застрахован от всяких неожиданностей и деньги вручил только после того, как статуя была доставлена на борт моторной лодки у берегов Англии. Спустя пять дней пришло письмо из Лондона. Его автор писал, что сообщит английским властям о приобретении генералом ценного произведения искусства, считающегося утраченным и являющегося национальным достоянием Бирмы. Понятно, что в постскриптуме автор добавлял, что сумма в двести тысяч фунтов «доли» в этой сделке полностью его удовлетворит, и он вычеркнет ставший ему известным случай из своей памяти. Ответить на письмо он требовал до востребования.

— И как реагировал наш воинственный генерал Сомервилль? Не могу представить его вручающим шантажисту чек на двести тысяч фунтов.

— Господин генерал вежливо написал, что отправитель письма должен завтра ровно в одиннадцать тридцать пополудни явиться сюда для получения известной суммы. Поскольку по вполне понятным причинам все дело должно быть строго секретным, генерал настаивает, чтобы автор письма прибыл в Мандалай-хауз со стороны моря до пристани, а оттуда прошел тропкой над обрывом по краю парка к павильону, где ему будет вручена квота, которую он требует.

— Ах, вот оно что… — протянул Джо и тихонько присвистнул сквозь зубы. — Завтра ровно в одиннадцать тридцать. Но вы, мистер Чанда, не ответили еще на мой вопрос. Генерал действительно намерен дать ему деньги?

— Генерал Сомервилль оказался в трудной ситуации. Во-первых, он купил произведение искусства, являющееся национальной собственностью Бирмы и находящееся в списке утраченных сокровищ, который ведет один из комитетов ООН. Правда, согласно воле генерала, после его смерти статуя должна быть возвращена в Моулмейн. Конечно, это можно было бы сделать и раньше, но нет уверенности, что пересылка не будет сопровождаться скандалом, и тогда общество решит, что генерал оказался вынужденным под давлением обстоятельств согласиться на передачу статуи Бирме, а на самом деле он якобы хотел сохранить ее для себя. Во-вторых, вся сделка была нелегальной, ее заключение сопровождалось многократным нарушением закона: генерал купил и нелегально переправил в свое поместье в Англии, в тайне от властей, предмет, о котором знал, что он был украден; что он выполнен из драгоценного металла, общий вес которого превышает двести фунтов. Словом, все вместе это окончательно скомпрометировало бы генерала Сомервилля как гражданина и ученого. Никто не поверил бы в благородство его намерений, не говоря уж о судебной ответственности.

— А вы верите в благородство его намерений?

— Да. Будь иначе, я не участвовал бы в этом. Мне кажется, что я честный человек, и даже тот факт, что одно из достояний моего народа будет возвращено миру, не был бы решающим при другом повороте. Видите ли, мистер, я с самого начала знал, что генерал Сомервилль захочет когда-нибудь… использовав меня как посредника, вернуть эту статую Бирме. Только для этого он ее и купил. В свое время он был комендантом гарнизона в Моулмейне. Тогда он начал интересоваться искусством Индии, Бирмы и Непала. Думаю, что как молодой офицер, он не часто испытывал угрызения совести. Я не правомочен судить его. Я не помню тех времен. Я моложе его на двадцать лет. Думаю, что умирая, он захочет оплатить свой счет Бирме. К тому же генерал всегда утверждает, что провел там самые счастливые годы своей жизни. Я верю, что он поступит правильно, возвратив пагоде в Моулмейне ее статую.

— Несомненно. Но сначала он должен отдать шантажисту двести тысяч фунтов. Или он не намерен этого делать?

Молчаливым кивком головы Чанда подтвердил правоту Алекса.

— Не намерен этого делать. Он говорит, не без оснований, пожалуй, что нет гарантий, не захочется ли господину Пламкетту, так зовут этого предприимчивого человека, через некоторое время получить следующие двести тысяч, а потом еще и еще. С другой стороны, генерал не может позволить, чтобы господин Пламкетт раззвонил всему миру подробности покупки статуи из Моулмейна. Собственно, именно поэтому я сейчас здесь, у вас. Я боюсь, мистер Алекс. Генерал Сомервилль прочитал слишком много детективов, кроме того, он чрезмерно отважен. Он придумал написать эти письма в полицию и вызвать вас сюда, создав вокруг себя такую атмосферу, в которой никого не удивил бы факт покушения на него и… необходимость защищаться.

— Тем самым вы хотите сказать, что генерал Сомервилль решил убить Пламкетта?

— Да, мистер Алекс! Именно это я хотел сказать. Более того, генерал рассчитал, что, находясь здесь, вы, мистер, станете главным свидетелем. Когда завтра явится Пламкетт и войдет в павильон, генерал хочет быть один, вручить ему после небольшого словесного сопротивления и требования гарантий в виде слова чести или чего-то подобного деньги, а когда тот повернется, чтобы уйти, вытащить из ящика приготовленный револьвер и убить его, а потом сказать, что держал при себе оружие, поскольку были письма с угрозами, а двести тысяч фунтов предназначались Каролине. По этой причине, в частности, он изменил завещание в вашем и мисс Бекон присутствии. Генерал все запланировал с «оптимальной точностью», это его любимое выражение, и я бессилен отговорить его от задуманного шага, хотя глубоко убежден, что план провалится.

— Так… — нахмурив брови, протянул Джо. — Во-первых, не сомневаюсь, что наш шантажист не настолько глуп, чтобы лезть в ловушку, не приняв мер предосторожности: во-вторых, генерал достаточно стар, у него дрожат руки. Если ему не удастся покончить с тем человеком одним выстрелом или, скажем, он только его ранит, тогда скандал примет действительно уголовный оттенок. Английский закон безжалостен к тем, кто стреляет в безоружного, не ожидающего нападения человека. Причем, не является смягчающим обстоятельством то, что противник генерала — бандит и шантажист. А тот факт, что генерал убил, чтобы заставить навеки замолчать того, кто мог бы его скомпрометировать, фатальным образом повлияет на общий ход расследования. Кроме того, убийство — это вообще не решение, которое можно брать в расчет.

— Разумеется, но генерал придерживается иного мнения. Он считает, что шантажист — самая мерзкая разновидность рода человеческого и должен быть истреблен, как паразит. Он утверждает, что человек может сам вершить правосудие в тех случаях, когда закон бессилен, а человек уверен в порядочности своего поведения… Он старый и упрямый, мистер Алекс. Я не сумел его переубедить. Думаю, он уверен, что окажет человечеству благодеяние, убив Пламкетта. «Одной мразью меньше, Чанда! — сказал он мне, — и этим все оправдано. Если бы во времена моей молодости в нашем полку объявилась такая крыса, его принудили бы к самоубийству, чтобы дело не выплыло наружу. Наши законы дегенерируют, а потому растет процент ничтожеств!»

— Гм… — Джо покрутил головой, — не хочу сейчас распространяться о воззрениях генерала Сомервилля на человеческую справедливость. Из сказанного вами я делаю вывод, что вы обратились ко мне в поисках выхода из этой ситуации. Речь идет о том, чтобы Пламкетт не стал мишенью для генерала Сомервилля, но чтобы и генерал не пал жертвой шантажиста… Ну, и наконец, чтобы он не узнал, что вы раскрыли мне его планы. А как все это сделать? Он отвел вам какую-либо роль в предстоящем деле?

— Да. С одиннадцати часов я должен быть у круглого окошка на крыше. Из него видны море и павильон. Как только я замечу яхту или моторную лодку, приближающуюся к нашему причалу, я должен завесить окно белым платком. Солнце ярко освещает это место, и платок будет прекрасно виден издали. Зрение у генерала превосходное. После моего сигнала он в полной готовности будет ожидать появления Пламкетта в павильоне.

— Святая наивность… — проворчал Алекс. — Действительно, необходимо это предотвратить, — усмехнулся он. — Есть ли у вас план, который позволил бы одновременно не допустить Пламкетта к генералу Сомервиллю, вынудить его к молчанию, избежать потери двухсот тысяч фунтов и сохранить у генерала веру, что вы не предали его?

К удивлению Джо Чанда ответил:

— Да, такой план я продумал, но он невыполним без вашей помощи.

— Слушаю вас.

— Я исхожу из того, что борьбу с господином Георгом Пламкеттом можно вести лишь тем же оружием, каким пользуется он сам. В преступных кругах имя мистера Алекса хорошо известно. Если бы вы встретили его у причала и поговорили с ним, он, надо полагать, понял бы, что, шантажируя генерала Сомервилля, может потерять большее, чем деньги. Одновременно с вашим разговором с Пламкеттом я зашел бы в павильон с известием, что на горизонте не видно ни лодки, ни яхты. Я убедил бы генерала, что, по всей видимости, наш шантажист отказался от своего намерения. Со временем все потихоньку забылось бы.

— Мне кажется, что вы слишком превозносите мою скромную персону… А что будет, если Пламкетт не испугается меня, а я не найду аргументов, которые заставили бы его отказаться от своих гнусных планов?

— Тогда… — Чанда замялся. — Я думаю, что тогда единственным выходом будет, если вы вручите ему двести тысяч фунтов.

— Но ведь деньги генерал Сомервилль берет с собой в павильон, если я вас правильно понял?

— На всякий случай я приготовил четыреста тысяч долларов в стодолларовых банкнотах, так как господин Пламкетт хочет получить сумму исключительно в американской валюте.

— А, значит, вы все продумали заранее!

— Не совсем. Сначала я растерялся, хотел сам встретить Пламкетта, вручить ему деньги и ждать, что из этого выйдет. Я знал, что ни в коем случае не могу допустить встречи Пламкетта с генералом. Не могу же я позволить, чтобы генерал попытался выполнить свой план. Ему ведь девяносто лет, мистер Алекс! — в голове Чанды вдруг зазвучала плачевная нота. — Он не сумеет сделать меткий выстрел! В крайнем, безвыходном случае я решил либо сам перекупить Пламкетта, либо… Убить его!

Джо наморщил лоб:

— Но как бы вы при таком развитии событий объяснили генералу отказ Пламкетта от встречи с ним, если бы из окна павильона он заметил бы приближающуюся лодку?

— Причал не виден из окна павильона. Я сказал бы, что это было какое-то суденышко, которое не завернуло к нашей бухте, или что это была полицейская лодка, поскольку мистер Паркер приказал вести издали наблюдение за Мандалай-хауз. Впрочем, мне кажется, что будет лучше, если об этом ему скажете вы. Ведь он условился с вами на половину первого, а на двенадцать с Коули. Его план заключается, в частности, в том, чтобы создать впечатление человека, который ничего не ожидает. Так он представляет себе «психическое алиби». Во всяком случае, так он назвал это сегодня в разговоре со мной, ложась спать. Ему кажется, что он все отлично продумал… — Чанда непроизвольно улыбнулся. — Кажется, он считает жизнь этого шантажиста менее ценной, чем, например, жизнь мухи, и находится в прекрасном настроении. Он смеялся, говоря мне, что оставит того с носом. Мороз по коже продирает, мистер Алекс, слушая его. Но я не пытался противоречить. Я слишком хорошо его знаю. Он ни за что не откажется пожать плоды своей «стратегии по отношению к ничтожеству», как он это называет. Он по-прежнему остается человеком глубоких знаний, но круг его жизни уже замыкается, и разум постепенно возвращается к дням детства.

— Гм… — усмехнулся Джо. — Надеюсь, что, будучи ребенком, он не вынашивал планы умерщвления людей. Кроме того, я думаю, что вы правы. В одиннадцать я попробую поговорить с Пламкеттом. Генерал ни о чем не узнает. Я хотел бы вас просить, чтобы Каролине тоже ничего не было известно! Во всяком случае, не сейчас.

— Я хотел просить вас о том же, — Чанда посмотрел на часы. — Пора подавать генералу какао, иначе он будет спрашивать, почему я опоздал. Спокойной ночи, благодарю вас.

— Я выйду вместе с вами, — сказал Джо. — Я должен еще уладить одно дело в городке. Скажем, у меня кончились сигареты. Как я попаду в дом по возвращении?

— Вы можете позвонить во входную дверь, и горничная вам откроет, поскольку звонок находится прямо около ее постели. Но лучше я подожду вашего возвращения в холле. Сон в моем возрасте приходит не так быстро, а ситуация в Мандалай-хауз и мысли о завтрашнем утре вообще, вероятно, не позволят сомкнуть мне глаз.

— Завтра после завтрака мы обговорим детали, если вы позволите.

— Я целиком полагаюсь на ваш опыт и ум… — Чанда поклонился.

Они спустились вниз. Ночь по-прежнему была тихой и прекрасной, и когда Джо включил мотор своего «Роллс-ройса», зажег фары и, тихо объехав дом, направился в сторону ворот, в стекло стали биться бабочки, привлеченные светом фар. Ворота были открыты. Он выехал на свободное пространство и, набирая скорость, взял направление на городок. Ему надо было найти сержанта Хиггса. Встреча произошла раньше, чем Джо предполагал. В какую-то минуту в круг света попала человеческая фигура с неизменной удочкой в руках. «Рыбак» шел в сторону Мандалай-хауз. Ослепленный, он прикрыл глаза рукой. Алекс резко затормозил.

— Вы что, никогда не спите, сержант?

— Никогда, — подтвердил сержант. — Я олицетворение совершенного полицейского. Во всяком случае, так считают мои начальники, коль скоро они послали сюда одного меня.

Джо открыл дверцы машины, и сержант молча занял место рядом с ним. Машина медленно двинулась вперед, не меняя направления.

— Приятно ехать в «Роллс-ройсе», — заметил Хиггс, заботливо укладывая удочку на заднее сиденье. — И вообще здесь приятно, не понимаю, почему люди живут в Лондоне? Как вы полагаете? Раз есть возможность жить в таком чудесном месте?

— И я раздумывал над этим, сержант. Но мне нужно обсудить с вами более прозаические дела. Завтра утром мы ожидаем визитера в Мандалай-хауз. Должен явиться некий человек. Его зовут Георг Пламкетт. Прошу вас запомнить это имя, кроме того, вы должны связаться по телефону с мистером Паркером и попросить его как можно быстрее передать мне все данные, которыми располагает Скотланд-Ярд об этом человеке. Честно говоря, они мне необходимы к семи часам утра. В это время я хотел бы встретиться с вами на дороге в город, в том месте, откуда не видно Мандалай-хауз. Конечно, я абсолютно убежден, что эта фамилия фальшивая.

— Понимаю вас. Итак, Георг Пламкетт.

— Он может быть замешан в дела, связанные с торговлей произведениями искусства. Картины, статуэтки, даже не знаю, что еще. Питаю каплю надежды, что хоть Паркер об этом что-то знает. Теперь второе дело. Пламкетт должен появиться в Мандалай-хауз в одиннадцать тридцать. Предполагается, что он прибудет морем к частному причалу генерала. В таком случае я сам задержу его. За этой дорогой я буду следить лично. Но он может оказаться более хитрым и приехать со стороны города. Его цель — павильон, в котором по утрам работает генерал. Знаете, это то здание на краю пропасти? В вашу задачу входит не допустить Пламкетта на территорию поместья со стороны суши. Он не должен попасть в павильон, это вопрос жизни и смерти.

— Звучит очень драматично, — сержант Хиггс потер руки. — А как он выглядит, этот господин Пламкетт, которого я должен задержать?

— Не знаю, — усмехнулся Джо. — Надеюсь, что Паркер знает и даст нам его словесный портрет. Но даже если он не поможет, думаю, мы вместе сможем найти выход, не правда ли?

Джо повернул назад, высадил сержанта на перекрестке, условился встретиться с ним завтра в семь часов утра.

Входные двери были заперты. Чанда, сидевший в кресле в холле, бесшумно поднялся, увидев Алекса.

— Теперь я могу запереть, — тихо проговорил он и еще более понизив голос, спросил: — Вы предприняли какие-либо шаги в нашем деле?

— Надеюсь, что да. В любом случае могу вам ручаться, что со стороны Георга Пламкетта немногое будет угрожать генералу Сомервиллю… и Георг Пламкетт может быть нам благодарен. Пистолет в руках даже девяностолетнего старика может поразить его врагов. Спокойной ночи…

Он тихо поднялся наверх. Зевнул, предвкушая отдых. Но вечер еще не кончился. Войдя в комнату, он увидел Каролину. Та сидела в кресле, откинув голову на подлокотник. Рукой она придерживала маленькую подушечку.

Джо приблизился к ней и тихонько поцеловал ее в лоб. Каролина открыла глаза и удивленно огляделась.

— Ох, это ты… Что я здесь делаю?

— Казалось бы, что это я должен задать тебе такой вопрос. Но не задам. По твоему лицу делаю вывод, что ночной визит не имел целью компрометацию нас в глазах населения этого дома…

— Тише, — она стремительно повернулась к двери. — Я пришла потому, что… — потряся головой, она прогнала остатки сна. — Послушай, Джо, тебе не кажется, что сегодня дедушка использовал те же самые выражения, какие были в письмах? Ты, вероятно, не обратил внимания, потому-то я и пришла. Послушай, я думаю, что он тоже получил их! Я решила, что ты обязан об этом знать, если сам не заметил. Естественно, я не понимаю, какое это может иметь значение… Но я подумала, что это моя обязанность.

— Да, — Джо уселся на подлокотник кресла и погладил ее по волосам. — В первом письме там был оборот «сухой, костистый старик»… а генерал сказал нам: «если такой костистый старик, как я, может говорить с оптимальной точностью…» Эта «оптимальная точность» была в третьем письме, если я не ошибаюсь. Кроме того, в этом письме сообщалось о господах Коули и Джоветте, что «вскоре они перегрызут друг другу глотки», а твой дедушка сказал: «могут перегрызть друг другу горло» — в обоих случаях речь шла о твоей приятельнице Мерил Перри. Нет необходимости добавлять, что убийство, которое он инсценировал, также было одним из трех, описанных анонимом, а именно заколоть, использовав для этой цели стилет из его коллекции оружия.

— Как это? Значит, ты все знаешь? Заметил?

— Джо Алекс замечает все.

— Джо, что все это значит?

— Это значит, что генерал старый человек. А ум старых людей склонен к повторению тех же самых оборотов и понятий многократно, причем они не отдают себе в этом отчет. Старички часто рассказывают одним и тем же людям несколько раз тот же самый анекдот, правда? Действует тот же самый закон.

— Но что все это значит, Джо?

— Это значит, что тебе следует выспаться.

— Ты прав. Утром я должна рано встать. Дедушка утверждает, что больше всего на свете ему нравится кофе, который завариваю я. А по утрам за работой он выпивает его целое море. Спокойной ночи, любимый… Как хорошо, что ты все знаешь.

— Спокойной ночи… Не всегда и не все.

У двери она задержалась, обняла Джо.

— Спокойной ночи, — повторила она тихо.

Глава 10 Генерал Сомервилль сидел за столом…

Когда прошло время, которое смягчает все ранее происходившие события, Джо Алекс постепенно перестал думать, что тот день, начавшийся мирно и спокойно, был величайшим поражением. Вопреки своим ощущениям, он понимал, что ему не в чем себя обвинять. Убийца с неумолимой логикой предусмотрел абсолютно все, а в случае, если что-нибудь помешает, он просто отказался бы временно от исполнения и в безопасности переждал, чтобы нанести удар с абсолютной точностью.

Это было почти совершенное убийство, хотя ничем его не напоминало. Оно было задумано и исполнено с гениальной простотой и смелостью. Убийца воистину был гениальным убийцей, хотя эта мысль никому бы не пришла в голову, а убитый не испытывал даже тени подозрения. Убитый мог ожидать в тот день всего, что угодно: землетрясения на скалистом отроге Девона, падения небес на землю, но не того, что его встретило.

И именно поэтому, в силу множества крупных и мелких причин, которые все, без исключения, благоприятствовали убийце, все произошло так, как должно было произойти. И когда Джо Алекс проснулся и посмотрел на часы, с тихимудовлетворением убедившись, что еще только четверть седьмого, он ни в малейшей степени не предполагал, что прежде чем заглядывающее в окно раннее солнце достигнет высшей точки в своем движении по безоблачному летнему небу, на Мандалай-хауз ляжет мрачная, тяжелая тень трагедии.

Занимаясь утренним туалетом, он еще раз мысленно перебрал всех находящихся в этом тихом, погруженном в сон доме. Существовала небольшая, но реальная возможность, что у господина Пламкетта есть сообщник в Мандалай-хауз, что он еще раньше установил контакт с теми людьми, у которых Чанда купил статую. В последнем случае корни дела уходили в Германию. Не такая уж редкость продажа краденых произведений искусства и последующий шантаж покупателей. Международные гангстерские кланы не пренебрегают любой возможностью увеличить свои капиталы. Но это мог быть и кто-либо из находившихся в доме, кто понял, что последнее приобретение генерала не могло быть легальным… Джо подумал, что должен выяснить у Чанды, куда генерал поставил этого Будду, хотя в конечном счете его местонахождение не имело большого значения. Если удастся склонить господина Пламкетта отказаться от своего плана, статуя будет быстро переправлена в Бирму…

Но если здесь не замешаны международные гангстеры, то кто мог доподлинно установить, что это Будда из Моулмейна? Чанда, в первую очередь, потом профессор Снайдер, его дочь, по всей видимости, также обладала достаточными знаниями предмета… Мерил Перри? Ну да, конечно. Даже Джоветт, хотя он не был специалистом. Но он скульптор и должен был многое прочесть об индуистской скульптуре, согласившись работать у генерала. Коули?.. Нет, один-единственный Коули был вне подозрений, если все в его биографии соответствовало правде. Но нет ни малейших оснований подозревать его во лжи. Итак, существует шанс, что кто-то отсюда… Будь так, сообщник господина Пламкетта знал бы о визите полиции и приезде Алекса, оставался в полной уверенности, что генерал не прибегнет ни к чьей помощи в этом деле. Что же, если дело обстоит именно так, шантажист или шантажисты все равно должны быть бдительными. Был только один выход: встретить господина Пламкетта лицом к лицу, положить перед ним пачку с долларами и спросить, что ему предпочтительнее: деньги и личная война с Джо Алексом или отказ от этих денег и покой?

От того, как поступит господин Пламкетт, зависело дальнейшее. Самое важное — не допустить Пламкетта к генералу. Остальное — вопрос времени и усилий, а Джо готов помочь Сомервиллю независимо от того, хочет он его помощи или нет.

Входные двери были уже открыты, и через них проникал теплый утренний воздух. Молодая пухлая горничная, стоявшая в дверях и смотревшая на тонущую в розах клумбу, обернулась, услышав за спиной шаги.

— Доброе утро, мистер! Сегодня прекрасный день. Через несколько минут будет подан завтрак…

— Я немного прогуляюсь…

Отвечая, он заметил в ее глазах любопытство. Она уже знала, кто он. Прислуга в больших домах все сразу узнает совершенно необъяснимым образом. Как и многие другие горничные в Англии, она, безусловно, была поклонницей Джо Алекса.

Посмотрев на часы, Джо ускорил шаг. В нескольких метрах от дороги на пастбище рос густой можжевельник. Джо улыбнулся, заметив движение руки, которая, казалось, не принадлежала никому и приглашала его подойти ближе.

Сержант Хиггс лежал на траве под одним из кустов. Он был одет в зеленую рубашку, которая настолько сливалась с окружающим фоном, что если бы не знак, поданный ему рукой, Алекс его вообще не заметил бы. Не ускоряя шаг, Джо свернул на пастбище и зигзагом приблизился к укрытию сержанта. Наклонился, сорвал цветок, поднес его к носу, понюхал и, держа в руке, подошел к можжевельнику. Там он опустился на землю рядом с сержантом, который лежал в небольшом углублении, сполз чуть пониже, чтобы быть совсем невидимым возможному наблюдателю, хотя на всем голом и отлично просматривающемся пастбище не было видно ни одной человеческой фигуры.

— Я звонил в Скотланд-Ярд, — вполголоса начал Хиггс, — из здешнего отделения полиции. Господин комиссар Паркер просил передать вам, что в картотеке преступников никакого Пламкетта, к сожалению, нет. Последний умер в 1950 году, ему было тогда уже семьдесят пять лет, он был карманником.

— Так я и предполагал, — Джо вздохнул. — Только полный идиот в такой ситуации назвал бы свое настоящее имя. Что еще?

— Господин комиссар сказал, что с утра патрульная лодка будет наблюдать издали за участком побережья. Но сейчас время отпусков, а поблизости расположено не менее десятка яхт-клубов, не считая частных моторок и яхт, непрерывно снующих вдоль берега и в открытом море. Патрульная лодка в бинокль будет следить за бухтой в Мандалай-хауз. Они будут поддерживать радиосвязь с полицией. Если мы хотим, то можем позвонить в участок, и здешний комендант сам займется наблюдением. Мгновенно они могут задержать любого одинокого путешественника. Кроме того… — он замолчал.

— Что кроме того?

— Прошу прощения, мистер, я не выспался, — ответил сержант Хиггс с подкупающей откровенностью. — Я не мог заснуть даже тогда, когда наконец-то оказался в гостинице. Постель скрипит, и все мне кажется, что может случиться нечто плохое именно тогда, когда меня не будет на месте. Хорошо, что вы там, в доме…

— Мне кажется, что если не произойдет ничего чрезвычайного, а есть надежда, что так оно и будет, мы сможем еще сегодня вечером уехать в Лондон, сержант. Господин комиссар Паркер ничего больше не сказал? Не просил передать мне какие-либо сообщения?

— Да, мистер Алекс. Но я не точно понял. Постараюсь повторить все слово в слово и может быть вы поймете, что это за сообщение. Господин Паркер сказал, что оно строго секретное, чего я также не понимаю, потому что и без того никогда ничего не передал бы вам в присутствии постороннего лица…

— Но что это за сообщение?

— «Скажи мистеру Алексу, что актриса Джоан Фэй, та, которую называют КРАСИВЕЙШАЯ ГРУДЬ МИРА, купила „Роллс-ройс“ с золотыми ручками на дверцах. На запрос Скотланд-Ярда дирекция завода, выпускающего „Роллс-ройс“, ответила, что по желанию клиентов они отдельно поставляют им такие ручки, чтобы украсить машину…» Это какой-то шифр, не так ли, мистер Алекс?

— По всей видимости, — пробурчал Джо. — «Красивейшая грудь мира», так он сказал? И это все?

— Все.

— Мистер Паркер неоценим. Но надо заняться нашим гостем, которого мы должны приветствовать в половине двенадцатого. Вашей задачей, сержант, будет наблюдение за этим пастбищем и дорогой до… — он задумался, — скажем, до половины десятого. Потом я хотел бы, чтобы вы обосновались на скалах рядом с поместьем и держали в поле зрения павильон. Я буду блокировать дорогу между домом и павильоном. Прошу вас в одиннадцать часов находиться в непосредственной близости от павильона, оставаясь незамеченным. Будьте готовы ко всему и обретите глаза со всех сторон вашей невыспавшейся головы.

— Понимаю, — Хиггс покивал невыспавшейся лысой головой. — До половины десятого здесь, затем там, Но что я должен делать, если замечу постороннего, идущего или едущего машиной в Мандалай-хауз? Если он будет на машине, я могу броситься ему под колеса, и тогда моя смерть на определенное время задержит его. Ну, а если он будет идти пешком? Застрелить его, не спрашивая имени и не обращая внимания на внешний вид, потому что мы не знаем, как выглядит этот Пламкетт?

— Ваше чувство юмора делает вам честь, сержант, и похоже на остроумие вашего начальника, господина Паркера. Но вопрос, вопреки внешней простоте, не лишен смысла. Увидев постороннего, идущего в сторону дома полями, вы обязаны задержать его под любым предлогом, даже притворившись идиотом, простачком или кретином-туристом. Нам нельзя ни на минуту упустить его из вида, и мы обязаны парализовать свободу его передвижения по местности. Если он начнет скандалить с вами, можете ввязаться в драку. Мне все равно. Если он поедет машиной, тогда я его встречу в поместье. Машина не ускользнет от моего внимания. Но это противоречило бы интересам и договору, который заключен у меня с генералом, ибо ему желательно, чтобы Пламкетт явился в Мандалай-хауз, не привлекая внимания его обитателей.

— Понимаю, мистер. Как-нибудь справлюсь, — Хиггс зевнул. — Он не пройдет.

Джо встал.

— Я буду все время между клумбой перед домом и теннисным кортом, который находится приблизительно шагах в ста от павильона, в боковой аллейке. Возможно, я поднимусь на крышу, если получу оттуда сигнал. Там будет стоять наблюдатель. Но скорее всего я буду кружить вокруг павильона, стараясь, чтобы генерал Сомервилль меня не заметил. Если все пройдет хорошо, буду здесь в восемь часов вечера, постараюсь увидеться с комиссаром Паркером и сообщу ему, что дело можем считать законченным. Думаю, что тогда он разрешит нам незамедлительно вернуться в Лондон.

Джо сорвал веточку можжевельника и, держа ее в руке и не повернув головы, пошел назад. Оказавшись на дороге, он почувствовал внезапный сильный голод и с удовольствием заметил струйку дыма, поднимающуюся над одной из труб дома.

Столовая была расположена слева от холла. За огромным столом, окруженным двумя десятками кресел, не было еще никого, но стоящие полукругом приборы на одном из концов стола свидетельствовали, что завтрак может начаться в любую минуту.

— Яйца и бекон, мистер? — спросила пухленькая горничная, мгновенно возникшая в приоткрытых дверях.

— Очень хорошо! Я первый, да?

— Да. Но сейчас все начнут спускаться к столу. Мы здесь встаем рано, мистер.

Алекс бросил взгляд на часы. Было без четверти восемь. Послышались шаги на лестнице. Кто-то спускался и через мгновение показался в холле.

— Добрый день! — Джеймс Джоветт, одетый в безукоризненно белую рубашку и безупречно отглаженные фланелевые брюки, вошел в столовую и сел напротив Алекса. — Как прошла ваша первая ночь в Мандалай-хауз? Видели дам в белом или упырей, потрясающих цепями?

— Увы… — Джо развел руки в своем излюбленном жесте.

— Я думал, что таким людям, как вы, мистер, они показываются чаще, чем нам, простым смертным…

Джоветт рассмеялся, потянулся за хлебом и стал медленно и старательно мазать его маслом.

— Я скорее специалист по призракам, которые скрываются в умах людей и делают все возможное, чтобы никто их не заметил, — вежливо и серьезно ответил Джо. — Что же касается цепей, то обычно они появляются в конце. Мне не снились плохие сны. Но, несмотря на это, я не очень хорошо спал. Проснулся в пять, может быть, чуть позже, погулял по полям. Здесь чудесные окрестности.

— Да. Великолепные. К сожалению, призрак, который живет в моей ноге, а не в моем уме, говорит мне, что погода переменится. У нас, англичан, ревматизм в крови, как у других сонная болезнь или малярия. Мне кажется, давление понижается.

Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами о погоде, а когда появились яйца, кофе и бекон, тихо шипящий на серебряных сковородках, согласно умолкли на минуту.

Каролина возникла в дверях в джинсах и светло-зеленой, почти белой блузке.

— Добрый день! — весело приветствовала она их. — Где остальные?

Мужчины поднялись с мест.

— Еще очень рано, — Джо посмотрел на часы. — Ты сядешь с нами?

— Чуть позже… Садитесь, господа, прошу вас! — не входя в столовую, она показала термос, который держала в руке. — Я сейчас вернусь, но сначала хочу отнести кофе в павильон. Ровно через пять минут наверху лестницы покажется дедушка. Он заканчивает завтрак у себя. С ранней весны до поздней осени, пока холода не вынуждают его работать в доме, он точно в восемь идет в павильон. И его непременно должен ждать там термос с кофе! Четыре сорта черного бразильского кофе, смешанные в соответствующих пропорциях и смолотые в ручной мельнице! — Она рассмеялась. — Дедушка утверждает, что я единственный человек в мире, который умеет заваривать настоящий кофе. Он верит, что каждая чашечка кофе дарит ему еще двадцать лет для работы. Поэтому там всегда должно быть три чашки, от которых к десяти уже и следа не остается, естественно. Но благодаря им дедушка работает до часа дня без малейшего перерыва. Боюсь, что столько кофе ему вредно, ведь сердце девяностолетнего человека уже не то, что у двадцатилетнего…

— Господину генералу ничто не в состоянии повредить, — Джоветт едва заметно подергал плечами. — Он будет жить так долго, пока его это не утомит. Судя по активности старика, такое произойдет не скоро.

— Дай Боже… — свободной рукой Каролина помахала им на прощание. — Я вернусь через пять минут, Джо. Не попросишь ли ты Джейн принести мне только чай и пару тонких гренок? Я не так незыблема, как дедушка Джон, и моя фигура… — с показным ужасом она взглянула на свои мальчишеские бедра и длинные ноги, обтянутые узкими джинсами. Потом вышла, прежде чем они успели запротестовать.

Джоветт рассмеялся:

— Уж если мисс Бекон говорит, что должна следить за фигурой, то что делать нам? Я начинаю все чаще тосковать о том времени, когда был в школе и пробегал милю за четыре минуты… правда, с секундами, но все равно быстрее всех соперников, которые оказывались рядом. Боюсь, что лень и отвратительная привычка читать газеты после ленча деформируют фигуру мужчины в сто раз быстрее, чем тело женщины. Я постоянно имею дело с моделями и вижу, что мужчины раньше полнеют, чем женщины, хотя все убеждены, что наоборот. Поэтому, в частности, меня немного утешает здешняя работа с копиями. Это тяжкий физический труд.

Джо взглянул на аппетитно поджаренные кусочки бекона и вздохнул.

— Я голоден! — сказал он с комическим испугом. — Но, когда я слушаю вас, мистер, все вкусное внезапно перестает мне нравится. Единственный живой человек, которого я действительно боюсь, это жизнерадостный господин с брюшком, которого я могу когда-нибудь увидеть в зеркале, оставшись один в комнате. Толстячок с моими чертами лица. Работа за столом… — он махнул рукой и принялся за бекон.

— А я был убежден, что вы ведете чрезвычайно подвижный образ жизни. Во всяком случае, так пишут о вас газеты.

— Газеты! Кто бы их читал, если бы они писали правду о банальной жизни героев их сенсаций? В действительности же почти семьдесят пять процентов взрослого населения во второй половине двадцатого века…

Он вдруг замолчал. За открытыми дверями холла послышались приближающиеся медленные, осторожные шаги. Широкие, ведущие в холл ступени кончались тут же, при входе в столовую, поэтому сначала они увидели трость и только потом генерала, опирающегося на плечо Чанды.

— Добрый день! — Джон Сомервилль остановился в дверях и окинул мужчин, сидевших за столом, взглядом своих маленьких, почти невидимых под нависшими белыми бровями глаз. Его высокий, пронзительный голос казался еще выше, отраженный смешливым эхом.

— Продолжайте, пожалуйста, господа! Я уже позавтракал. Приятного аппетита!

Он пошел дальше, а вслед за ним неотступный страж, маленький бирманец, одной рукой поддерживающий генерала, а в другой несущий небольшую папку из черной кожи. Они скрылись. Еще минуту слышались их медленные шаги по каменному полу холла. Сомервилль громко сказал что-то, но Джо не расслышал. Потом, уже у входной двери, он добавил еще что-то, и наконец его голос раздался в саду, а потом затих в отдалении. Все свидетельствовало о его отличном настроении. Алекс непроизвольно улыбнулся при мысли о том, что привело генерала в столь хорошее настроение. Джоветт заметил его улыбку и понял ее по-своему.

— Старый разбойник! — убежденно сказал он. — И все же трудно его не любить. Он принадлежит к поколению, которое уже вымерло. Самым блистательным его представителем был Черчилль. Бескомпромиссный, циничный, на свой лад любящий Англию и без малейшего колебания готовый отдать за нее жизнь, при условии, что она навсегда останется такой, какой он ее застал в тот момент, когда появился на свет. Но почти все они уже умерли, а Англия изменилась.

Джо что-то неопределенно ответил, они обменялись еще несколькими словами о текущих политических событиях.

Появились и заняли свои места за столом профессор Снайдер, его дочь и спустившаяся тут же за ними Мерил Перри.

Дороти Снайдер как будто изменилась со вчерашнего вечера. Джо заметил это почти сразу, хотя сначала не мог понять, в чем именно. Девушка была оживлена, ее глаза блестели, и чуть ли не с порога она затеяла с Джоветтом дискуссию о современном искусстве, которое, как оказалось, она в принципе отрицала якобы из-за отсутствия коммуникативности. Джоветт отвечал с добродушной иронией и явно пытался изменить тему беседы.

Во время завтрака Джо несколько раз почувствовал на себе внимательный взгляд Мерил Перри. Она молчала, а когда их глаза встречались, переводила взгляд на тарелку. Неожиданно вспыхнувший на ее щеках румянец объяснил ему все прежде, чем со стороны двери прозвучало тихое:

— Доброе утро! Кажется, сегодня будет отличная погода?

Коули на секунду задержался, но места по обе стороны от Мерил были уже заняты, поэтому он сел напротив нее, рядом с Алексом.

— Добрый день, господин инженер! — Джоветт просиял при виде вновь пришедшего. — Кажется, вы что-то сказали о хорошей погоде? Как вы знаете, я готов все сделать для вас, но опасаюсь, что будет дождь. Барометр падает, а с ним и ваши шансы на непогрешимость.

Все было сказано так вежливо, что Коули, грозно нахмуривший брови при первых словах Джоветта, только буркнул:

— Я не стремлюсь к непогрешимости. Я только выполняю свои обязанности всегда. — И отвернулся от своего собеседника. Он был одет в красную рубашку, пожалуй, слишком контрастирующую с серыми брюками.

Джоветт, искоса взглянув на Алекса, сделал шутовскую мину и открыл рот, чтобы что-то сказать. Джо не сомневался, что это будет замечание о красной рубашке несчастного металлурга. Но, к счастью, вошла Каролина.

— По пути я встретила дедушку и Чанду. Чанда уверяет, что будет гроза. Жаль, но, к сожалению, он никогда не ошибается в прогнозах. Думаю, что мы простились с хорошей погодой, по крайней мере на время нашего пребывания здесь, — при последних словах она посмотрела на Джо.

— Мистер Джоветт тоже говорит о перемене погоды, — сказал Алекс.

— Предсказание погоды является одним из наиболее древних занятий человека, — Снайдер обвел присутствующих взглядом, будто полагал, что никогда раньше они ни о чем подобном не слышали, — одним из наиболее обманчивых, хотя, возможно, именно из него произошли все религии… да… — он сделал глоток, осторожно поставил чашку, — … из предсказаний погоды и страха. Но пока что погода великолепная. А как известно, после бури всегда светит солнце, по крайней мере у нас, в Америке.

— Но, папочка, как ты знаешь, в Америке все наоборот, — весело ответила Дороти и внезапно замолчала. Оживление исчезло с ее лица, но быстро вернулось, как то пресловутое солнце после бури.

Она наклонила голову и погрузила ложку в горячие овсяные блинчики, плавающие в молоке. Джо, с интересом присматривавшийся к ней, медленно перевел взгляд на профессора.

— Надеюсь, что ваши приметы оправдаются и здесь. У нас тоже гроза не бывает долгой. Зато сложности с солнцем. Иногда оно прячется на месяцы, и никакие заклинания не могут извлечь его из-за туч.

Вошел Чанда, тихо присел за стол и глазами подал знак пухленькой горничной. Та исчезла и тут же вернулась, неся небольшую фарфоровую миску, украшенную восточным орнаментом.

Посмотрев на часы, Коули встал из-за стола:

— Двадцать минут девятого, — пробормотал он. — Мне пора идти.

Но Джо не смотрел на него. Слегка наклонившись в сторону Чанды, он не спускал глаз с Мерил Перри, которая подняла голову и взглянула на Коули. Джо показалось, будто он заметил, как они обменялись понимающими взглядами. Молодой инженер сделал почти неуловимый утвердительный кивок головой, превратившийся в общий поклон всем сидевшим за столом. Инженер вышел.

— Это означает, что у меня есть еще почти час, — Джоветт взглянул в окно. — Пока наш незаменимый Ромео, окутанный кардинальским пурпуром, все подготовит, я могу отдохнуть. Становится душно. Кажется, мы были правы, мистер Чанда, гроза надвигается.

Чанда с серьезным видом кивнул головой:

— Думаю, она начнется около двенадцати, — сказал он, глядя на Алекса. — Или чуть позже, или чуть раньше. Но как всегда около полудня, со стороны континента. Господин профессор справедливо заметил, что она не будет долгой. Но в это время года гроза бывает очень сильной.

— В таком случае, — профессор Снайдер сложил салфетку, лежавшую у него на коленях, — дитя мое, сегодня отдохни немного. Я иду в библиотеку и буду там работать.

— Я не устала.

— Ты долго сидела вчера за текстом. Да, библиотека господина генерала великолепна, в ней столько редкостей, что можно было бы провести здесь несколько лет, но ни один текст не стоит твоих бессонных ночей. Ты его уже переписала, да?

— Да, папочка. И хотела заняться трактатом об отливке. Я сделаю английский перевод и постараюсь скопировать оригинал. Трактат не очень большой. Но я не планировала эту работу на сегодняшнее утро.

— Очень рад, — профессор погладил Дороти по голове и обвел присутствующих гордым отцовским взглядом. Но вышколенное ухо Джо Алекса передало в мозг сигналы, благодаря которым утихшие было на минуту тревожные звоночки опять зазвенели. В этом диалоге, столь простом и естественном в тех обстоятельствах, в каких находились собеседники, было нечто театральное, будто все эти слова должны были быть сказаны при свидетелях, должны были быть услышаны.

— Буду очень доволен, если ты сыграешь до дождя партию в теннис, Дороти, — продолжал профессор Снайдер. — Я не знаю лучшей игры для молодых девушек. Теннис развивает рефлекс, дает силу, грацию, повышает выносливость организма. Кроме того, он учит нас бороться без кровопролития и гласа орудий. Чудесная игра! Я сам, хотя у меня почти нет возможности, никогда не могу наиграться вдоволь. Спроси, детка, не испытывает ли кто-либо желания поиграть? Мисс Перри? Не сыграли бы вы пару сетов с Дороти?

Мерил, которая в этот момент вставала, намереваясь выйти из столовой, остановилась в нерешительности.

— Да, безусловно, господин профессор… то есть… Дороти, с большим удовольствием. Но только попозже, хорошо? Сейчас мне нужно немного поработать. Я обещала генералу Сомервиллю отпечатать фотографии, которые вчера сделала, — она опустила голову и совсем тихо сказала: — Я имею в виду эту пару, Йети и Лэдни… Генерал хочет сегодня писать о них и намерен поместить в книге фотографию, поэтому попросил меня сделать снимки в разных ракурсах. Я должна проявить пленку, отпечатать снимки, немного подсушить. Я буду занята до одиннадцати, пожалуй, немного меньше. Потом только подброшу фотографии генералу в павильон и буду в твоем распоряжении, согласна?

Снайдер нахмурил брови и не сказал ни слова. Никто, кроме Дороти, к которой был обращен вопрос Мерил, не сделал ни одного движения.

— В одиннадцать? — Тон у Дороти был неожиданно легкий. — Отлично, дорогая моя!

— Я могла бы немного поиграть с тобой сейчас, — быстро вмешалась Каролина. — Только одену шорты, возьму ракетку и сменю туфли. Через пять минут вызываю на бой… — она встала и рассмеялась. — Правда, я уже два месяца не играла и думаю, что ты меня разнесешь в пух и прах, но хоть научусь чему-нибудь.

— После твоей исповеди я стала бояться за результаты борьбы, — Дороти тоже встала. — Вы, европейские девушки, всегда на словах так скромны и благородны по отношению к партнершам, а потом…

— Впервые в жизни меня назвали европейской девушкой! — звонко расхохоталась Каролина. — Я — островитянка в ста поколениях!

— Дороти имеет в виду Старый Свет! — поспешил пояснить Снайдер.

— Так или иначе, у меня плохие предчувствия, если говорить о результатах встречи! — Каролина быстро выбежала из столовой.

— Некоторое время я вынужден заниматься домашними делами, — вполголоса сказал Чанда. — А потом буду в вашем распоряжении, мистер Алекс.

Джо кивнул головой. Вместе с Джоветтом он покинул столовую. Становилось все жарче. Джо посмотрел на небо — ни одного облачка. Но он не думал о погоде. Было ровно восемь тридцать. Уже более четверти часа генерал Сомервилль один работал в павильоне.

И хотя до условленного времени оставалось три часа, нельзя было недооценивать небольшую вероятность катастрофы.

Джоветт навел разговор на памятник погибшим летчикам Манчестера:

— Сегодня ночью я понял, что мой памятник не готов. Проект выражает только общую идею трагедии: память об умерших в сердцах тех, кто остался жив… Память, которая должна быть, ибо часто все забывается. Но отсутствует некий элемент, то краткое неповторимое последнее мгновение, когда здоровый человек понимает, что через минуту он погибнет. Хотелось бы найти линию, форму этого мгновения, слишком короткого для горечи и смирения. Меня это мучает. Без нее мой памятник неполный. Он станет кладбищенским символом печали по тем, кто умер. Но не будет выражать их самих. Вы меня понимаете?

К разговору мужчин молча прислушивалась Каролина, уже в спортивной форме и с ракеткой в руках догнавшая их возле клумбы.

— Каждый самолет умирает по-своему, — печально и задумчиво ответил Алекс. — Мысль о последней минуте преследовала меня в каждом полете, хотя я попал в летную школу прямо со школьной скамьи, в семнадцать лет. Казалось бы, возраст слишком ранний для таких мыслей. Но в войну мы взрослели стремительно…

Тихий окрик со стороны дома заставил их всех обернуться. Дороти, махая ракеткой, звала Каролину.

Девушки пошли на корт, а Джо и Джоветт в молчании продолжили прогулку. Из-за деревьев Алекс услышал приглушенный шепот волн, разбивающихся о скалу.

Деревья расступились. Направо, вплоть до линии берега, зеленели густые, переплетенные заросли кустарника, дорожка влево вела на каменную площадку, огороженную балюстрадой.

— Работает старикан, — вполголоса заметил Джоветт. Двери павильона были открыты. Они увидели фигуру за столом. Сомервилль пошевелил рукой и положил ее на бумаги, но он находился так далеко, что не мог слышать их голоса.

Опершись на балюстраду, они смотрели вниз. У их ног в глубокой пропасти белая пена лениво омывала подножия скал. Дальше и правее, там, где была невидимая отсюда бухта, берег обрывался совершенно отвесно, не было даже рифов, только глубина, бурлящая и кипящая, несмотря на спокойное море. Ветви деревьев перевешивались через балюстраду и повисали прямо над обрывом в полной неподвижности. Было тихо, так тихо, как бывает лишь ранним жарким утром перед грозой.

Алекс посмотрел на море. Где-то на линии горизонта виднелось несколько белых парусников, да еще что-то низкое, серое… Наверное, патрульная лодка? С такого расстояния они ничего не увидят. Но у них ведь мощные бинокли. Он быстро повернулся к Джоветту, который опять что-то рассказывал.

— …генерал не любит, когда сюда приходят, если в это время он работает в павильоне. Однажды за столом он упрекнул Мерил, что своим присутствием здесь она отвлекает его внимание. У меня осталось впечатление, что его замечание относится ко всем нам.

Джо кивнул головой, еще раз окинул взглядом сидящую за столом фигуру, едва видимую в полумраке павильона, который стоял под огромным, светлым, безоблачным, наполненным солнцем небом. Они повернули назад. Ему следует позже снова прийти сюда, чтобы убедиться, все ли в порядке. Но нельзя, чтобы его заметил Сомервилль. А если Пламкетт пристанет к причалу? От павильона причал отделял густой парк. Тогда там состоится их беседа. Чанда дал ему понять, что хочет поговорить с ним. Вероятно, речь пойдет о деньгах. Одна пачка была у него в папке, которую он держал в руках, провожая генерала в павильон. Да, конечно, так.

Джо незаметно бросил взгляд на часы. Девять. Через полчаса Хиггс займет наблюдательный пункт где-то поблизости. Но гроза? Если Пламкетт решит прибыть в Мандалай-хауз морем, что было вполне вероятно, он может не найти лодки. Никто, даже за большие деньги, не рискнет плыть вдоль скалистых берегов по бурному морю. Но грозы пока не было, и вообще она могла обойти стороной эти места. Джо глубоко вздохнул. Становилось все жарче.

С правой стороны из-за деревьев до них донеслись сухие удары отражаемого мяча: бум — секунда тишины — бум — секунда тишины — бум — …и чистый, ясный голос Каролины, ведущей счет.

— Ну, что же, — задумчиво сказал Джоветт, — буду дальше искать решение идеи, заложенной в памятнике. — Вдруг он нахмурился. — Я совершенно забыл, что обязан заняться этим проклятым индийским паяцем с выкрученными руками! Надеюсь, Коули все подготовил. От всей души признателен вам, мистер Алекс. — Он улыбнулся, повернулся и пошел по аллейке, ведущей к зданию, в котором находилась плавильная печь Джо посмотрел в том направлении. Над деревьями поднимался темный столб дыма. Инженер Коули был безупречно пунктуален.

Неожиданно перед ним возник маленький бирманец. В руке он держал обычный, перевязанный бечевкой полотняный мешочек.

— Здесь деньги, — приглушенно сказал он. — Если Каролина или кто-либо еще полюбопытствует, что у вас в руках, всегда можете сказать, что плавки или нечто подобное.

— Разумеется, — Джо взял мешочек. Несколько листков печатной бумаги. А сколько крови уже пролито и сколько прольется еще только потому, что кто-то, у кого нет таких листков, хочет добыть их самым трудным и самым легким способом!

— Вы сразу же пойдете на наблюдательный пункт?

— Да, — Чанда поклонился. — У меня очень сильный бинокль. В крыше есть три круглых окошка. Я буду в центральном. Это единственное окошко, которое хорошо видно из павильона. К сожалению, деревья заслоняют балюстраду, и я не буду видеть генерала, так как внутри павильона темнее, чем снаружи. Но он должен заметить мой сигнал. В ту минуту, когда Пламкетт пристанет, я должен завесить окно белым платком и спуститься вниз. Прежде чем я дойду до павильона, все уже должно кончиться. Понятно, что я не вывешу этот платок.

— А как вы предупредите меня?

— Думаю, что будет лучше, если я вывешу, скажем, зеленое одеяло, которое у меня там, наверху, из углового окна. Чердак просторный, я могу там свободно передвигаться и мгновенно вывешу сигнал, увидев, что какая-то лодка направляется в сторону бухты. Расположение скал таково, что лодка не может плыть вдоль берега, а должна пройти на довольно большом расстоянии от береговой линии прямо к причалу со стороны моря. Невозможно, чтобы я ее не заметил.

— А если начнется гроза?

— Тогда я вознесу благодарность всем богам, и вашим и моим, за этот дар. Пламкетт не прибудет, а у нас появится возможность что-то предпринять, не правда ли? Вдруг удастся переубедить генерала или он решить посвятить вас в свои планы? Хотя, откровенно говоря, я в это не верю.

— Я бы предпочел, чтобы Пламкетт прибыл сегодня, — Джо навернул на палец бечевку, которой был стянут мешочек, и начал его раскачивать. — Что же… займем свои позиции и будем ждать. Это единственное, что нам остается. Если Пламкетт появится, я поговорю с ним. Вы сразу же идете на крышу, мистер Чанда?

— Да.

— В поле вашего зрения окажется и парк. Был бы вам признателен, если бы вы просигнализировали мне, увидев там нечто необычное, даже если это не будет лодка господина Пламкетта.

— Хорошо, — старый бирманец согласно кивнул головой. — Я позову вас из окна и скажу нечто ничего не значащее, просто чтобы обратить ваше внимание. Вы имели в виду что-то конкретное, говоря об этом?

— Нет, — покачал головой Джо. — Просто из чердачного окна должны просматриваться часть парка и павильон. Постарайтесь все время находиться на открытом пространстве, чтобы постоянно видеть меня. Через минуту в непосредственной близости от павильона, за стеной поместья, на берегу появится мой человек. А я буду в парке. Думаю, что создав такой кордон, мы обезопасим генерала от нежелательного визитера. Но ваша наблюдательная позиция удобнее, и вы можете заметить его гораздо раньше нас.

— Понимаю, — Чанда опять поклонился, повернулся и пошел к дому. Минуту Джо смотрел ему вслед, после чего медленно направился в сторону теннисного корта. Посмотрел на часы. Девять тридцать. С этой минуты скалистый перешеек и весь павильон будут под неусыпным наблюдением сержанта. Джо знал его давно и был уверен, что никакая сила в мире не способна ни на секунду отвлечь его от выполнения обязанностей.

Джо посмотрел вокруг. Сейчас и Чанда с биноклем появится в окошке. И он не отойдет от окна и не спустит глаз с морского подхода к поместью.

Теперь генерал Сомервилль в полной безопасности может спокойно ожидать появления господина Пламкетта, ибо последний не появится в павильоне. Даже если ему удастся миновать незамеченным Джо, что практически невероятно, ему не пройти мимо Хиггса, который мгновенно накинется на него, как ястреб…

Было тихо, так тихо, что удары по теннисному мячу громко раздавались в неподвижном воздухе. Девять сорок. Джо направился к клумбе, потом повернул назад и по аллейке пошел к павильону. Снова повернул. Посмотрел на окна под крышей дома.

Чанда уже стоял на месте. Джо заметил блеск солнца, отраженного стеклами бинокля. Обошел клумбу, задержался у дверей, ведущих в дом, и минуту прислушивался. Потом, стараясь не шуметь, прошел через холл и заглянул в зал музея.

Профессор Реджинальд Снайдер стоял в зале, повернувшись в профиль к дверям. Джо задержал дыхание.

Прямо напротив профессора, в нескольких сантиметрах от его лица находилась скульптурная группка снежных людей.

Снайдер не шевелился. И хотя он был виден Алексу только в профиль, Джо был убежден, что лицо профессора отражает чувство, которое он слишком хорошо знал и часто видел ныне на лице профессора истории искусств: страх.

Вдруг руки профессора медленно поднялись. Он спрятал лицо в ладонях.

Джо бесшумно отступил назад.

Девять пятьдесят. Он вышел из дома и медленно обошел клумбу. Становилось все более душно, жара усиливалась. Но безоблачное небо начало менять оттенок, становилось бледно-зеленым. По-прежнему не было ни малейшего ветерка. Розы на клумбе испускали одуряющий аромат.

«Как в романе для пансионерок, — подумал Алекс. — Опечаленная княжна прогуливается среди роз, держа в маленькой белой ручке флакончик с ядом. Рауль исчез, а вместе в ним радость и свет очей и души… Как приятно писали раньше… Девушки тихо плакали, читая в своих девичьих спаленках при свечах. Но нет уже ни таких писателей, ни таких героев, ни таких читателей. Кто мог бы быть такой княжной? Каролина? Никогда! Дороти Снайдер? Чушь. Мерил Перри?.. Гм… В ней было нечто такое, что позволило представить ее героиней Вальтера Скотта. Это мелкое личико… Как легко вообразить его в ореоле локонов… Это мелкое личико…» И снова сигнал опасности тихонько зазвенел в мозгу. «Откуда я могу ее знать? Какой-то процесс? Нет, это невероятно. Каролина давным-давно дружит с ней, они вместе учились. Нет, наверное, есть кто-то похожий, чуть ли не двойник». Но Джо верил в свою абсолютную фотографическую память. Он никогда не забывал ни однажды увиденное лицо, ни обстоятельства, при которых его увидел. Мерил Перри? Нет. Он был уверен, что не знает такого имени. «Почему я не попросил Паркера просмотреть и проверить все факты ее жизни: кем были ее родители, она сама, детство, словом, все. Но Паркер обязан был и без напоминаний все проверить! С другой стороны, ведь в Скотланд-Ярде ведется автоматизированная картотека. Они хвастают, что могут в течение нескольких минут проверить каждого гражданина, который… А у них в данном случае ничего нет. Значит, ошибаюсь именно я. Точно. Впрочем, дело не в ней, не в Мерил Перри».

Он поднял голову. Каролина и Дороти медленно шли к дому, оживленно переговариваясь и размахивая ракетками в подтверждение своих слов.

— Какой счет? — спросил он, задержавшись около девушек. Они тоже остановились.

— Мы прекратили игру, — ответила Каролина, — при счете одиннадцать-одиннадцать в первом сете. Так душно, что просто невозможно. Нам обеим давно уже не хотелось играть, но амбиции… — Она рассмеялась.

— Каждой из нас казалось, что другая сдастся первой. Что ты будешь сейчас делать, Джо? В данную минуту я мечтаю о душе, потом переоденусь и, наверное, немного почитаю. Я устала от жары… — она взглянула на небо. — Джо, может быть, возьмем моторку и немного покатаемся до грозы? Так хочется искупаться… А вам, мисс Дороти? Джо покатал бы нас…

— Я никогда не плаваю сразу же после большой затраты физических сил! — Дороти решительно покачала головой. — Думаю, что душ, книга, а потом небольшая прогулка перед ленчем — это все, на что меня сейчас хватит. Откровенно говоря, я едва жива.

— Мне кажется, что мисс Дороти совершенно права! — Алекс улыбнулся. Но его взгляд, как луч прожектора, обежал край зарослей возле клумбы и задержался там, где в стене зелени были просветы, позволявшие заглянуть в глубь парка. — К тому же я думаю, что тебе нужно отдохнуть. Если эта гроза по-прежнему останется в сфере предсказаний и не начнется, мы выберемся на море во второй половине дня. У каждого взрослого человека есть этот страшный час перед ужином, когда не знаешь, что делать.

— Ты останешься здесь? — спросила Каролина.

— Да… я обдумываю небольшое теоретическое убийство для моей будущей книги. При ходьбе мне думается лучше.

— В таком случае… — Каролина со значением взглянула на Дороти, — оставим мастера наедине с вдохновением. Хотелось бы только, чтобы, ослепленный блеском своего гения и оглушенный шелестом крыльев Криминалии, музы авторов детективных романов, он не забыл, что на половину первого у него назначена встреча с дедушкой Джоном.

— Моя муза пунктуальна, — Джо насмешливо подмигнул девушкам. — Она приходит и уходит в точно обозначенное время.

Он остался один. С минуту еще слышались их голоса, но и они затихли в отдалении. Джо поднял голову. В покатой крыше было три небольших мансардных полукруглых окошка. В одном из них он заметил темное лицо, окруженное ореолом белых волос.

Повернулся и медленно пошел по тропинке, ведущей к павильону. Под деревьями стояла такая же духота, как и на открытом месте, под падающими лучами солнца. Никакого ветерка. Тишина. Далекий шум моря, к которому ухо уже настолько привыкло, что он стал частью тишины. Джо посмотрел на часы. Десять. Еще два с половиной часа.

Он дошел почти до балюстрады и остановился. Выглянул из-за деревьев. Отсюда под углом просматривались двери павильона. Генерал сидел за столом. Царящий внутри полумрак не позволял точно рассмотреть, что делает в эту минуту Сомервилль. Наверно, задумался над тем, как нанести «с оптимальной точностью» удар по взглядам профессора Снайдера…

Алекс усмехнулся про себя, отступил и повернул назад. Но после секундного размышления сошел с тропинки и, ориентируясь на заросли, обошел стороной теннисный корт, светлая площадка которого вырисовывалась между деревьями. В этом месте парк был совершенно неухоженный. Никакой тропки.

Он увидел стену, окружавшую поместье, и приблизился к ней. Сложенная из красных кирпичей, скрепленных цементом, она, казалось, помнила времена царствования королевы Виктории. Кое-где стена раскрошилась. Воспользовавшись одним из таких проемов, Джо оперся ногой на выщербленный кусочек стены и, подтянувшись на руках, ухватился за верх каменной кладки.

По другую сторону был низкий заборчик из жердей, тянувшийся вплоть до скалистого окончания берега. На возвышении, тут же рядом, где кончалась земля и начиналось небо, нависшее прямо над морем, сидел человек в зеленой рубашке. Он опирался плечами на большой одинокий отрог скалы. Казалось, что он дремлет, убаюканный солнцем и пейзажем. Обыватель на отдыхе.

Джо тихо свистнул. Человек не изменил позиции, ни на секунду не шелохнулся, потом медленно дважды кивнул головой. Сержант Хиггс, хотя и невыспавшийся, был внимателен. С того места, где он находился, окрестности отлично просматривались. От пастбища его укрывала скала, поэтому незваный гость заметил бы его слишком поздно… чтобы…

Успокоенный, Джо отпустил край стены и соскочил на землю. Теперь надо вернуться к входной двери в дом, затем повернуть налево, подойти к причалу, а оттуда снова к павильону. Следовало как можно лучше ознакомиться с парком на случай…

На случай чего, собственно? В конце концов Хиггс, Чанда и он не охраняли генерала Сомервилля, которому и не грозила смертельная опасность, а подстерегали шантажиста, который, ни о чем не подозревая, случайно узнал о происхождении статуи Будды… Да! А где же генерал Сомервилль скрывает свое приобретение? В зале, отведенном под музей? Но это невероятно. Профессор Снайдер, например, сразу же узнал бы столь уникальное произведение. И тогда…

Джо остановился.

Да, в таком случае профессор Снайдер мог бы шантажировать генерала. Мог бы принудить его к молчанию. По меньшей мере уж… Значит Будда спрятан где-то в другом месте. Впрочем, незачем ломать голову на эту тему. Достаточно спросить Чанду. Он посмотрел на окно. Голова в окошке двигалась. Зеленого одеяла нет. Если Пламкетт был в море, то, по всей видимости, еще далеко от Мандалай-хауз.

Клумба. Открытые двери в дом. Неожиданно в них показался Джоветт. Увидев Алекса, он подошел к нему:

— Не попадался ли вам, мистер Алекс, мой незаменимый помощник? — еще издали спросил он.

Джо отрицательно покачал головой. Джоветт поравнялся с ним:

— Подготовил все и спокойно ушел, будто поддержание огня в этой печи и регулирование температуры входит в мои обязанности! Полчаса я ждал его, но, видимо, он полагает, что таким образом доказывает мне свою независимость. Если он не вернется через десять минут, клянусь, что пойду к нашему древнему стражу империи и скажу все, что об этом думаю! В конце концов, он ему платит и обязан следить за тем, чтобы наш романтический дурачок был на месте тогда, когда нужен!

— Не дали ли вы ему во время работы один из своих бесценных советов? — Джо усмехнулся, но его глаза неутомимо оглядывали стену зарослей. — Если да, то господин Коули мог, как пишут спортивные обозреватели, «психологически сломаться».

— Во-первых, чтобы психологически сломаться, нужно иметь что-то, напоминающее психику, во-вторых, я вообще не видел его с той минуты, когда он проглотил в нашем присутствии свой кусок хлебанасущного и два яйца всмятку! Взрослый человек, мужчина, и ест яйца всмятку! Подумайте только!

Джо двинулся по тропинке, ведущей к причалу.

— Не видели ли вы, случайно, мисс Мерил Перри? Вы ведь, кажется, были в доме?

— Да. Охваченный справедливым гневом, я пошел к нему в комнату. Думал, что он, сидя в кресле, переживает свою драму. Но его там не было, во всяком случае, он не отвечал на стук и окрики. Ключа в замке тоже нет.

— Вы заглянули в замочную скважину? — насмешливо спросил у него Джо.

— Естественно! Я выломал бы двери, если бы увидел, что он сидит там и не отвечает! Его идиотская шутка означает, что я буду вынужден провести здесь на один день больше, чем запланировал… Но почему вы спросили о Мерил? Думаете, он может быть у нее? Я ее не видел, впрочем, я и не искал ее. Мне не пришло в голову, что наш Адонис может именно тогда, когда он мне более всего нужен… — Джоветт замолчал. Они дошли до конца аллейки, ведущей к причалу. — А это не она ли? — он показал на женскую фигуру, которая вынырнула из-за угла дома, подходя со стороны оранжереи.

— Она, — подтвердил Джо Алекс. Он посмотрел на крышу. Чанда по-прежнему стоял у центрального окошка. И по-прежнему не было сигнала. Но это вполне понятно. До половины двенадцатого оставалось… Он взглянул на часы. Десять пятнадцать.

— Спрошу ее, — решил Джоветт. — Кажется, она на меня обижена. Один Бог знает, почему. Не потому же, что я предложил ей позировать для Дианы? Но у этих глупых обывателей все возможно!

— Я уверен, что она простит вас, — Джо сделал шаг и остановился. — А вдруг инженер Коули уже в мастерской?

— Будем надеяться, — проворчал Джоветт. — В двенадцать он должен представить генералу данные о последней отливке. Но пока что он только разжег печь и оставил мне отвешенные элементы сплава. Ну, что ж, спрошу Мерил, а потом пойду и… и сам все сделаю! Но если вы его случайно встретите, скажите ему, мистер Алекс, чтобы мне на глаза не показывался! Я разорву его на клочки, смешаю с этим чудным металлом и сделаю из него статую танцующего осла! Уж наверное в Индии есть такое животное в мифологии. И продам его нашему старому разбойнику в возмещение расходов за отливку! — резко прервав свою атаку бешенства, он рассмеялся. — Что за глупости я несу! — сказал он почти весело и направился к Мерил Перри, которая стояла с противоположной стороны огромной клумбы, почти невидимая из-за высоких бутонов раскрытых роз.

Джо смотрел на нее. Увидев Джоветта, девушка хотела уйти, но он громко обратился к ней. В ответ на его вопрос Мерил что-то кратко сказала и пошла к дому с высоко поднятой головой. Алекс сделал несколько шагов и повернул к деревьям. Он не хотел дольше задерживаться здесь. Если Джоветт опять привяжется к нему, он парализует слежку.

Джо шел тихо и быстро. Он не знал, что парк кончается так близко. Чуть ли не в последнюю секунду он заметил низкую, заржавевшую сетку и остановился. Тут же за ней начиналась пропасть.

Вдоль сетки бежала тропинка, вернее след тропинки, ибо сразу же бросалось в глаза, что пользовались ею очень и очень редко. Правда, это был кратчайший путь от причала к павильону, и если бы господину Пламкетту каким-то чудом удалось не привлечь внимания Чанды, он, скорее всего, выбрал бы именно эту заросшую, невидимую из дома и не пересекающую ни одну из аллеек дорожку…

Джо решил подойти к павильону. Жара усиливалась. Далеко в море по-прежнему виднелось несколько суденышек, среди них та же серая низкая патрульная лодка, медленно перемещавшаяся на расстоянии мили или двух миль от берега.

Если бы генерал Сомервилль подозревал! Джо, в какой уж раз за сегодняшнее утро, опять усмехнулся про себя. Чанда с биноклем в окне, патрульная лодка на море, Джо Алекс, кружащий по парку, и Хиггс на скале, рядом с павильоном!

Тишина. Жара. Никого. Еще десяток шагов. Издали виден дом. Как и раньше, в окошке на крыше виднеется голова Чанды. Никакого сигнала. Алекс вытащил платок и вытер лоб.

Все очень забавно, но скорее бы кончилось! Он посмотрел на часы. Десять тридцать. Приблизился к клумбе. Никого, ни Мерил, ни Джоветта. Из трубы мастерской над деревьями поднимался густой черный столб дыма. Вероятно, Коули вернулся к работе.

Джо остановился, закурил сигарету. Вот будет забавно, если Пламкетт передумал! Ну что же, несколько часов погулять на свежем воздухе тоже очень и очень неплохо.

Размахивая полотняным мешочком, покуривая сигарету и размышляя о том, где лучше провести приближающийся месяц отдыха, Алекс пошел к дому, решив обойти его вокруг. Ни одной живой души. Тихо. Десять сорок. Еще пятьдесят минут. Терраса тоже пуста, лежаки стоят на солнцепеке, но никого не привлекает мысль полежать на них. А вот и застекленное здание. Оранжерея. У садовника не так много работы в этом диком парке. Затем снова кусты и деревья, тянущиеся к полям. Совершенно незнакомая часть парка. Джо на минуту остановился. Пожалуй, слишком далеко от павильона. Он повернул назад.

И тут же увидел Каролину, вынырнувшую из узкой аллейки, исчезающей между деревьями.

— Гуляла? — изменив направление, Джо пошел рядом с ней.

— Да, — ее ответ был кратким. Вдруг тихо и с отчаянием она сказала: — Я отвратительна, Джо! Никогда в жизни я не предполагала, что могу быть такой подлой!

— Что же такое ты сделала? — спросил он, внимательно оглядывая все вокруг. Они как раз вышли из-за угла дома.

— Ничего не сделала… Думала и… гуляла.

— Очень естественное и нормальное времяпрепровождение.

— Не всегда.

— Кажется, ты хочешь мне объяснить, что не могла уснуть сегодня ночью, размышляя о завещании твоего бесценного дедушки Джона. А сейчас прохаживалась по парку, думая, как это чудесно, что когда-нибудь он станет твоим. В далеком детстве тебе здесь было очень хорошо и ты, безусловно, привязана к дому. Ты это имела в виду?

— Да, — почти прошептала она. — Я не виновата, что я страшно рада, Джо! Ведь дом станет моим только тогда, когда дедушка Джон умрет! И получается, будто я радостно жду его смерти!

— Во-первых, он жив, во-вторых, он очень стар и давно уже перешагнул обычный средний срок долголетия. Твоя проблема — проблема всех наследников. Люди заранее составляют завещание в пользу тех, кого любят. Но нельзя стать наследником до смерти завещателя.

— Знаю, все знаю, но… но я ходила по парку и радовалась, ты понимаешь, радовалась? Чудовищно! Мечтала, рассматривала деревья, прошла в оранжерею, разговаривала с Коллинсом, нашим садовником, и… чувствовала, что говорю каким-то другим тоном.

— Это естественная человеческая реакция, — снисходительно пояснил Джо. — Было бы странно, если бы ты реагировала по-иному. У человека… даже и у женщины… есть воображение. Оно работает либо с нашего согласия, либо вопреки ему…

Они обходили клумбу. Неутомимый Чанда стоял на посту. И никакого сигнала.

Каролина пристально посмотрела на Джо и слабо улыбнулась:

— Пойду к себе в комнату, почитаю немного. Утром я надеялась, что партия в теннис даст мне психологическую разрядку, но все оказывается не так просто.

— К богатству легче привыкнуть, чем к бедности, — назидательно изрек Алекс. — В свое время сама убедишься. А пока что твой дедушка может похвалиться очень крепким здоровьем, невзирая на почтенный возраст. Так что не бойся…

Закончить фразу он не успел. Из-за деревьев появилась Дороти Снайдер, идущая прямо от теннисного корта. Она шла быстро, наклонив голову, в руках у нее была небольшая, но туго набитая матерчатая зеленая сумочка, сделанная из того же материала, что и ее платье. Она чуть ли не налетела на них и резко остановилась.

— Я задумалась… и не заметила вас… Я ходила на корт. Мне казалось, что там на лавочке я забыла свою пудреницу, но, видимо, ошиблась, — подняв свободную руку, она дотронулась до лба. — Страшная жара, просто дышать ничем. Я чувствую себя отвратительно, особенно без пудреницы… Я очень бледна?

— Пожалуй, немного, — ответила Каролина. — Напрасно, наверное, мы так упорно сражались на корте. Вы бы полежали, Дороти. И через полчаса будете себя отлично чувствовать. Впрочем, после грозы мы все вздохнем полной грудью. Я могу дать вам свою пудру, если вы позволите…

— В таком случае, милые дамы, разрешите оставить вас одних.

Джо воспользовался ситуацией и направился к павильону. Десять пятьдесят. Последний час ожидания. Он обернулся. Чанда был в окне. Снова на мгновение солнце отразилось от стекол бинокля.

Джо шел в павильону по аллее. Первый горячий порыв ветра пронесся в кронах деревьев и затих. Шум моря стал несколько громче.

За поворотом Джо открылся далекий горизонт. Солнце по-прежнему светило ярко, но там, где небо сливалось с морем, виднелась чернильно-черная клубящаяся туча, которая на глазах становилась все больше и больше.

Он подошел к последнему дереву и осторожно выглянул. Теперь солнце стояло почти над павильоном и светило Джо прямо в глаза. Заслонив их рукой, Джо увидел открытые двери и фигуру сидящего человека. Дальше, за стеной поместья, было пусто. Скорее всего Хиггс…

Кстати, где же Хиггс?

Ответ на этот вопрос последовал раньше, чем можно было ожидать. Тот, в своей зеленой рубашке, стоял за соседним деревом, по ту сторону стены. Джо подошел ближе. Хиггс привстал на носки и шепнул ему на ухо:

— Я был вынужден на минуту покинуть пост, потому что на пастбище появился какой-то парень… ложная тревога, это был один из работников, которые ходят в «Лев и корону». Я его уже видел раньше. Он шел на обед к невесте и решил здесь нарвать ей букет! Экономные люди в этом городке! Но, к счастью, он справился быстро.

Джо кивнул головой. Ничего ведь не случилось, в конце концов. Если бы шантажист каким-то образом, пробираясь от дерева к дереву, сумел проникнуть в павильон, Сомервилль так спокойно не сидел бы за столом.

Второй порыв ветра, более сильный и холодный, чем первый, донесся с моря и зашумел верхушками деревьев. Черная туча все ближе… еще полчаса или даже меньше?

Новый порыв… Джо обернулся к Хиггсу и открыл рот. Но сержант стремительно приложил палец к губам и глазами показал на аллейку.

Со стороны дома подходила Мерил Перри. В руке у нее был большой черный конверт, такой, какой используется для фотобумаги большого формата.

Скрытые деревьями и заслоненные кустами, они смотрели на приближающуюся девушку. Та вынула из кармашка платья платочек и вытерла глаза. Кажется, она плакала. Потом бросила взгляд в микроскопическое зеркальце, которое вынула из того же кармашка, и двинулась дальше.

Алекс посмотрел на часы. Одиннадцать.

— Все в порядке… — шепнул он. — На этот час она условилась с генералом. Она должна отдать ему фотографии. Я думаю, что генерал не задержит ее больше, чем на пару минут. После ее ухода займите позицию на самом перешейке. Конечно, если там появится кто-либо из домашних или гостей генерала, задерживать не надо. Нас интересует только незнакомец. Вы знаете в лицо всех обитателей Мандалай-хауз?

Сержант молча кивнул головой.

— Это хорошо. Наш гость должен появиться где-то через полчаса.

— Эта стена… — шепотом сказал Хиггс. — Вдруг он выберет путь по суше… Если бы я хотел попасть в павильон так, чтобы меня никто не заметил, я перескочил бы через эту стену! Отсюда всего лишь пара шагов. Я ни за что не пошел бы через поместье… К счастью, пастбища ровные, как стол. Каждые несколько минут буду выглядывать, не идет ли кто-нибудь? Будьте спокойны. А где вы будете, мистер Алекс?

— Здесь и на дороге к клумбе. Я должен время от времени появляться там, чтобы проверить, не подает ли наш наблюдатель сигнал, что к причалу приближается лодка.

Договаривая последние слова, он непроизвольно повысил голос. Море шумело все громче, ветер усиливался.

— Займем позиции, — он улыбнулся Хиггсу. — Еще двадцать пять минут, и…

Он замолчал. Что-то светлое мелькнуло между деревьями тут же, перед линией берега. Блузка.

Он привстал на носки, пытаясь рассмотреть удалявшуюся фигуру. Послышался хруст ветки. Мерил Перри на секунду промелькнула перед ним в просвете между кустами и исчезла. Она возвращалась не той дорогой, которой пришла, а выбрала забытую тропинку над обрывом, ведущую к бухте.

— Куда она? — Хиггс вопросительно посмотрел на Алекса. — Ну и зарос же этот садик! Я ее уже не вижу.

— Здесь кратчайшая дорога к мастерской, в которой генерал приказал отливать копии скульптур, сержант… Спорю, что мисс Перри повернет в том направлении. Я скоро вернусь. Идите к перешейку и не пропускайте никого чужого.

В два прыжка Джо преодолел аллейку и скрылся в зарослях. В ту же самую минуту высоко над морем раздался сухой, резкий как выстрел, раскат грома. Ветер пролетел над кронами деревьев, и наступила полная тишина. Только голос моря стал сильнее и глубже. Первые, гонимые ветром волны ударили о берег, разбились на меловых скалах и уступили место следующим, более высоким.

Через минуту Джо увидел Мерил на тропинке, поворачивающей к мастерской. Она почти бежала, но перед дверями резко остановилась и опустила руку, непроизвольно протянутую к ручке двери. Потом произошло нечто неожиданное. Девушка повернулась и нырнула в густой подлесок. Она явно бежала к дому.

Минуту Джо пребывал в нерешительности. Над морем прокатился грозный глухой раскат. Алекс поднял голову. Черная туча уже нависла над вершинами деревьев и грозила вот-вот заслонить солнце. Еще минуту, может быть, две и…

Он поспешил к клумбе. Высунувшись из окна, Чанда развел руками.

— На море пусто, — его голос четко слышался сверху, хотя шум ветра заглушал слова. — Гроза! Только одна моторка все время медленно кружит вдали, но и она взяла курс на восток! Я ясно вижу, что она удаляется!

Джо в которой уже раз за сегодняшнее утро посмотрел на часы. Одиннадцать пятнадцать.

— И тем не менее оставайтесь там, — он сделал руками многозначительный жест и хотел отправиться к павильону, но тут на пороге дома появилась Каролина.

— Джо, гроза начинается! — закричала она, будто можно было не заметить черную тучу, в эту самую секунду закрывшую солнце. Мрак опустился на парк, пронзительно завыл ветер.

— Вижу, — усмехнулся Джо. — Иду к генералу! — крикнул он, сложив ладони рупором, поскольку по небу прокатился новый раскат грома, еще ближе и сильнее.

— Подожди! Я возьму плащи и зонты! — Каролина исчезла в доме.

Первые капли дождя расплылись по асфальту подъездной дороги. Алекс быстрым шагом направился к павильону. Он уже дошел до поворота, когда…

Он побежал и с разбегу чуть не проскочил то место, где скрылся человек, которого он заметил секунду назад. Некто затаился между деревьями под теплыми крупными каплями начавшегося дождя. Алекс резко остановился и повернул в сторону.

Спрятавшийся за деревьями человек мгновение поколебался, но остался на месте.

— Почему вы прятались от меня, господин профессор? — прямо спросил Джо.

— От вас? — профессор Снайдер поднял брови и с удивлением взглянул на Алекса, не обращая внимания на дождь, которой уже лил на них сквозь ветви деревьев. — Зачем мне прятаться от вас? Я спрятался от дождя. Я гулял здесь и подумал, что генерал Сомервилль там один-одинешенек… Гроза разразилась так внезапно…

С поднятой головой он пошел по тропинке, больше не одарив Алекса ни словом, ни взглядом. Джо догнал его на аллее, засунув мешочек с деньгами за пазуху. Молния ударила так близко от них, что оба непроизвольно вздрогнули. Стало почти темно. Теперь дождь хлестал изо всех сил, косые вихри безжалостно обрушились на землю.

«Бедный Хиггс, — подумал Джо. — Ему нельзя укрываться».

Они уже добежали до балюстрады. Зрелище было неправдоподобное. Казалось, что наступил конец света или открылись врата потопа. Гонимый ветром океан штурмовал берега Англии.

Согнувшийся пополам, промокший до нитки, Снайдер мчался впереди, но неожиданно остановился.

— Возьмемся за руки! — крикнул Алекс, протягивая ему ладонь.

Новая молния. Резкий, ослепляющий свет залил аллею. В эту долю секунды Джо заметил Каролину и Джоветта, одетых в непромокаемые плащи и бегущих к ним.

Держась за руки, как дети, он и Снайдер ждали, пока подбегут те двое.

— Бедный дедушка! — крикнула Каролина. — Скорее к нему! Поспеши, Джо! Мистер Джоветт был настолько любезен, что помог мне добежать сюда, но пусть он и профессор возвращаются назад! Мы сами останемся там с дедушкой, пока не пройдет гроза!

— Там опасно! — кричал Джоветт, показывая на балюстраду и почти прижав губы к уху Алекса. — Идемте все вместе, цепочкой, держась за руки!

Джо кивнул головой. Каролину они поставили в середину. Снайдер схватил за руку Джоветта, и они двинулись. Дождь ослеплял, вода заливала глаза и стекала по волосам. Чуть ли не на корточках, Алекс ухватился за столбик балюстрады. Рев моря был таким страшным, что у Джо возникло желание бежать отсюда. Волны не могли достать сюда, но казалось, что они грохочут прямо под ногами…

Они повернули налево, хватаясь за балюстраду. Было такое ощущение, что один неосторожный шаг, и все полетят вниз и исчезнут в черной пропасти… Перед ними сквозь потоки страшного ливня замаячил павильон. Опять молния. Еще пять шагов. Еще четыре.

Двери павильона были открыты.

«Сумасшедший старик, — подумал Джо. — Ведь туда затекают потоки воды. Весь пол залит…»

Еще шаг. Вход в павильон был заслонен от ветра. Двери открывались вовнутрь…

Вчетвером они вбежали в павильон и остановились в дверях. Профессор Снайдер не сказал ни слова, он застыл совершенно неподвижно, не замечая воды, которая стекла ему на лицо с мокрых спутанных волос… Джо Алекс протер глаза. Все в нем отчаянно кричало: нет, это невозможно! Меня провели! Провели… Этого не могло произойти!

Но произошло, и он понял это с первой секунды.

Джеймс Джоветт сделал шаг вперед и окаменел.

— Кто это? — спросил он так тихо, что если бы Алекс не стоял почти вплотную к нему, эти слова потонули бы в грохоте дождя, барабанящего по крыше. — Как это? Ведь он…

Джоветт умолк.

А Каролина Бекон сказала ломающимся голосом:

— Дедушка Джон… дедушка… Что за глупые шутки? Опять… — она хотела приблизиться к нему, но Джо ее задержал.

— Это не шутки, — тихо произнес он. — На этот раз генерал Сомервилль действительно мертв.

Еще одна молния совсем близко. Свет. Полумрак. Свет. Джон Сомервилль сидел за столом. Если бы не большое красное пятно на груди в том месте, где у живого человека бьется сердце, могло показаться, что он спит. Его голова была откинута назад, глаза закрыты, а на лице сохранилось выражение полного покоя. Одна рука бессильно лежала на столе, закрывая рассыпанные фотографии Йети, вторая свисала вдоль подлокотника кресла, почти касаясь пола, где тут же под растопыренными худыми пальцами умершего лежал большой револьвер — кольт 45 калибра.

Джо шагнул вперед, ладонью коснулся лба генерала и отступил, опустив руку. Лоб был ледяным.

Никто не шевельнулся. И в это мгновение они услышали тихий, далекий крик, который перекрывал грохот волн и рев ветра:

— Папа-а-а-а-а!

Джоветт резко повернулся и, уцепившись за балюстраду, попытался поддержать Дороти Снайдер, которая, подбегая к павильону, сильно поскользнулась. Ему удалось ее подхватить, и ноги Дороти, как при замедленной съемке соскальзывавшие в пропасть, застыли в неподвижности. Джо бросился на помощь, но нечеловеческим усилием Джоветт втянул девушку на скальный перешеек, взял на руки и внес в павильон.

Тяжело дыша, он поставил ее на ноги. Как загипнотизированная, не осознавая, что секунду назад избежала смерти, Дороти пристально всматривалась в тело на кресле. Вдруг она вытянула руку и, указывая на Сомервилля, стала хохотать жутким, идиотским смехом.

— Он… он… он… — ее голос сломался, и она прошептала: — После смерти… после смерти…

А потом закрыла глаза и, потеряв сознание, опустилась на пол.

Глава 11 Мой господин будет отомщен

Дождь продолжался, хотя внезапная гроза постепенно успокаивалась. Стало немного светлее. Телефон был в холле. Не оборачиваясь, не произнеся ни слова, Джо первым вошел в дом и направился к аппарату.

Набирая номер, он слышал за своей спиной тихий шорох шагов. К счастью, Каролина не плакала.

Ему не хотелось оборачиваться, он не мог взглянуть ей в глаза.

Набрав номер, он заставил себя поднять голову и посмотреть на них. Реджинальд Снайдер стоял возле Дороти, все еще смертельно бледной, но уже пришедшей в себя, хотя в ее глазах до сих пор таилось потрясение. Джоветт молча, спокойно и задумчиво смотрел на него, будто все случившееся не доходило до его сознания во всей полноте.

Каролина стояла с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Ее губы дрожали. Он видел, что она с трудом держит себя в руках. О чем она думала?..

Джо отвернулся. Он приехал с ней сюда, чтобы спасти хрупкую жизнь этого старичка, которого она любила и который по-своему тоже любил ее.

В ту же самую секунду он понял, что теперь Каролина стала хозяйкой дома. А ведь он, Алекс, совсем недавно уверял ее, что генерал будет жить долго. А был ли он еще жив тогда, в ту минуту?

— Полицейский участок, — произнес равнодушный мужской голос, — слушаю вас?

— Говорит Джо Алекс, я звоню из Мандалай-хауз… — На долю секунды он заколебался. — Сегодня здесь при… при невыясненных обстоятельствах умер генерал Сомервилль. Прошу приехать немедленно. И еще одно: прошу немедленно соединить меня со Скотланд-Ярдом в Лондоне, с комиссаром Паркером.

— В этом нет необходимости, — ответил голос. — Господин комиссар Паркер находится здесь, в нашем участке.

— Что?! — переспросил Джо. — Здесь?!

— Да. Передаю ему трубку.

— Алло! — раздался голос Бена. — Что произошло?

— Генерал Сомервилль мертв, — повторил Джо, чувствуя, что через секунду ему откажет голос и он не сможет больше говорить. — Не мог бы тотчас же приехать? Нужны врач, фотограф и так далее… — он старался говорить спокойно.

— Мертв? — в голосе Паркера звучало безграничное удивление. — Но ты ведь был там?

— Да. Был, — ответил он и прикусил губу. — В настоящее время труп охраняет Хиггс.

— Ты знаешь, как это произошло?

— Не знаю, — Джо вздохнул. — Сразу же приезжай, хорошо?

— Еду… — небольшая пауза. — Извини меня, Джо… — сказал невидимый собеседник. — Спрашиваю, как идиот! Сейчас же приеду.

Джо медленно положил трубку.

— Господа, прошу вас разойтись по своим комнатам, — сказал он усталым голосом, — и не покидать их без особой необходимости. Сейчас приедет полиция.

— Полиция? — тихо переспросил Снайдер.

— Да, полиция. — Джо вытащил из кармана промокшую пачку сигарет, долго выбирал сигарету посуше и наконец закурил. Глядя на спичку, он думал: «Почему у меня такие спокойные руки? Не дрожат… Как это?»

Трое, не проронив ни слова, пошли к лестнице. Каролина по-прежнему стояла у стены. Она открыла глаза, смотрела вслед уходящим, но казалось, что она их не видит.

«Нет Мерил Перри и нет Коули, — подумал Джо. — Но ничего странного. Удивительнее то, что во время грозы, когда обнаружили труп, нас было пятеро. Откуда они все там взялись?»

— Каролина, — тихо обратился он к девушке. — Знаешь, что я думаю…

Она открыла глаза.

— Я думаю… что бы там ни произошло, ты не мог этого предотвратить, правда? — она говорила глухим голосом. И ни одной слезы. Слезы придут потом, позже. Или сейчас? Или только вечером?..

— Да. Никто не мог предотвратить.

Она минуту молчала.

— Он… он погиб так, как обещал тот человек в письме к Паркеру, — шепнула она. — Все мы знали об этом…

— Да, — Джо смотрел в окно. — Но ты не знала, что твой дедушка сам писал эти письма в Скотланд-Ярд.

— Джо? Что ты говоришь? — она потрясенно смотрела на него. — Как это сам?

— Он написал все три письма, — Алекс глубоко вдохнул воздух, будто через секунду ему предстояло броситься с берега в море: — Не думай, что я ищу оправданий себе. Но сегодня, когда я ходил по парку, я должен был защитить не твоего дедушку, а того человека, которого он хотел застрелить. Короче говоря, сразу по приезде сюда я уже знал, что письма писал он, вечером у меня был Чанда и подробно рассказал мне, в чем дело. Генерал Сомервилль хотел… убить… шантажиста. Вот единственная задача, которая стояла передо мной — не допустить их встречу. Хиггс и я следили за парком. Чанда наблюдал из окна на крыше за морем, где к тому же курсировала патрульная лодка.

— И все-таки он проник сюда, этот человек, — шепнула Каролина.

— Не знаю! Думаю, что нет… — Джо устало покачал головой. — Я никогда не слышал о шантажисте, убивающем свою жертву… Это не имеет смысла. К тому же никто посторонний не проник в поместье.

— Джо… а завещание? Почему он изменил его вчера? Если его шантажировали… Он мог решиться на самоубийство?

— Мог, — кивнул головой Алекс. — Но с этим следует подождать до результатов вскрытия.

Он замолчал. По лестнице медленно спускался Чанда. Его взгляд остановился на Каролине.

— Ох, Чанда! — она подбежала к нему и спрятала голову у него на груди. Только теперь начиналась у нее истерика. — Дедушки Джона нет в живых… нет в живых.

Старый бирманец нежно обнял ее и посмотрел на Алекса.

— Да, — ответил ему Джо. — Мы нашли генерала Сомервилля в павильоне…

— Мы должны были его защитить, — Чанда машинально гладил девушку по волосам. — Но только боги выбирают время и место смерти.

Алекс непроизвольно посмотрел на большую, погруженную в размышления статую из бронзы, стоящую у стены в холле. Будда спокойно улыбался извечной мирной улыбкой.

— А я, к сожалению, только человек, — сказал Джо тихо.

— Его убили, мистер Алекс?

— Не знаю. Скоро все выясним.

— Кого убили? — Мерил Перри неслышно подошла со стороны музейного зала и замерла, глядя на Каролину, которая уже не плакала, но по-прежнему стояла, спрятав лицо на груди Чанды.

— Генерал Сомервилль был найден нами в павильоне… мертвый, — в третий раз за несколько последних минут повторил Джо.

— Умер… — тихо повторила Мерил. — Каролина, дорогая, я так тебе сочувствую…

Каролина выпрямилась и посмотрела на нее. Потом молча развела руками, которые после этого движения бессильно упали вдоль тела.

Джо смотрел на Мерил, и чувство поражения и унижения постепенно, медленно стало сменяться у него другим чувством. Он открыл рот. Хотел спросить: «Вы видели его последней, не так ли? Не заметили ли вы чего-то особенного в его поведении или в самом павильоне?..» Но не спросил. Вместо этого сказал:

— Мисс Перри, не видели ли вы инженера Коули?

Мерил быстро вскинула голову:

— Нет. Последний раз я видела его за завтраком.

— Я только хотел сообщить ему об этом трагическом случае. Прошу вас, пройдите пока в свою комнату, ладно? Сейчас приедет полиция.

— Конечно, конечно, — Мерил повернулась к лестнице, но остановилась возле Каролины. — Я не нужна тебе, дорогая? Может быть, пойдешь со мной? Вероятно, мистер Алекс будет… — она запнулась, подыскивая подходящее слово, — очень занят? — Она посмотрела на Джо, будто ища его поддержки. Алекс кивнул головой:

— Ты совершенно мокрая, Каролина, переоденься…

И быстро отвел глаза. Все было ужасно: дедушка Джон погиб почти на его глазах, а он?.. Он даже не слышал выстрела. Может быть, именно в ту секунду раздался один из этих чертовых громовых раскатов?

Чанда и Алекс остались вдвоем. Некоторое время они молчали.

— Думаю, со вчерашнего дня вы вообще не беспокоились о нем, — тихо сказал Джо. — Приехал знаменитый Алекс и, естественно, что он все предусмотрит, предотвратит преступление… Так писали бы в газетах, не правда ли? Знаменитый Джо Алекс, который никогда не допустил ни одной ошибки!

Он замолчал и потряс головой, как человек, который получил неожиданный удар и старается прийти в себя.

— В тот день, в тот последний день своей девяностолетней жизни он взял меня за руку, — тихо сказал Чанда, — и весело спросил: «Знаешь, что будет со мной после смерти?» «Не знаю, господин, — отвечал я. — Мы все верим или не верим в то, что там что-то есть, но никто из нас не знает этого достоверно». «А я знаю! Моя сморщенная душонка поплывет!» «Куда, господин?» «Туда, куда и ты непременно поплывешь, как только я закрою глаза: „За Суэцом на Востоке, где мы все во всем равны, где и заповедей нету, и на людях нет вины, звоном кличут колокольни: о скорее быть бы там, где стоит на самом взморье обветшалый старый храм“». — Вы, конечно, знаете это стихотворение. И именно поэтому, как мне кажется, он попал в сложное положение. В этой его надежде кроется причина, из-за которой он купил статую из Моулмейна. Может быть, он верил, что после такого поступка его душу с благодарностью встретят в Бирме? А может, не верил ни во что и только хотел, чтобы в последнюю минуту память увела его в тот уголок мира, где когда-то он был молод, неустрашим и счастлив? Но как на самом дел? Я верю, что сейчас его душа проносится над песками Суэца, торопясь на Восток. Вы в это не верите. Вы белый человек, который верит только в могущество разума и в логику. Потому-то вы и ведете себя нелогично. Какую ошибку вы могли допустить? Разве вы можете знать о будущем столько, сколько знают боги? Разве вы оставили без внимания хоть малейшую вероятность? Вы знали только, что генерал хочет убить шантажиста в одиннадцать тридцать. Я тоже знал только это… Как он погиб?

— Насколько знаю, от пули, выпущенной из кольта 45 калибра. Это его оружие?

— Та-а-ак… — Чанда покачал головой. — Но как это могло произойти? Я все время стоял у окна и должен был услышать выстрел. Выстрел из кольта слышен далеко…

— Я думал об этом… — Джо растерянно развел руками. — И я не слышал выстрел. И Хиггс тоже… Это мой человек, который стоял там поблизости… Может быть, он погиб тогда, когда началась гроза? Но…

— Раскат грома мог заглушить выстрел, — тихо сказал Чанда. — Это была очень сильная гроза, стремительная…

— Все так. Но Хиггс неотлучно следил за входом в павильон. Никто не мог незамеченным ни войти, ни выйти из него, — Джо поднял голову. — А генерал Сомервилль мог бы покончить жизнь самоубийством?

— Мог ли он?.. — Чанда секунду колебался, медленно разглаживая полу своего черно-золотистого халата. — Каждый может расстаться с жизнью, если поймет, что смерть — это тот единственный выход, который у него остается. Но он не принадлежал к тем, кто избегает борьбы. Он хотел жить. К тому же зачем девяностолетнему человеку лишать себя жизни, если и без того его дни не столь уже многочисленны?

— Этим аргументом можно воспользоваться и для противного суждения, — ответил Джо. — Вдруг он опасался, что Пламкетт решился его погубить, если покушение окажется неудачным? Разглашение нелегальности сделки и процесс, который непременно последовал бы за этим, перечеркнули бы не только доброе имя генерала, но и научные достижения всей его жизни…

— Но для чего лишать себя жизни до процесса и компрометации? Пламкетт требовал деньги. Генерал хотел успокоить его навсегда. Но в назначенное время Пламкетт не появился, и генерал не убил его, — Чанда на мгновение умолк. Потом приблизился к Алексу.

— Да? — с недоумением посмотрел на него Джо. В эту секунду он вспомнил, что когда они вошли, лоб генерала был холодным, совершенно ледяным. А буря началась всего за пять, максимум десять минут до их прихода… Ледяным…

— Мистер Алекс, я понимаю ваше состояние. Вы думаете о Каролине и о том, что не оправдали ее доверие в ту минуту, когда ей это больше всего требовалось.

— Да, — ответил Джо. — Мне кажется, на ее месте я бы думал, что Джо Алекс не сумел спасти дедушку от внезапной смерти, хотя находился так близко от него…

— И потому вы ищете спасения в мысли о самоубийстве. Раз он сам лишил себя жизни, Каролина быстро поняла бы, что предотвратить этого никто не мог.

— Да.

— Но вы не верите в самоубийство. Почему?

— Потому что ни я, ни вы, ни Хиггс не слышали выстрела. Но кто-то обязательно должен был его услышать. И генерал не мог покончить с жизнью во время грозы, так как был уже абсолютно холодный, когда я вошел в павильон. Я не врач, но слишком много видел трупов, чтобы… — добавил он чуть ли не шепотом.

— Я буду ждать… — Чанда наклонил голову.

— Ждать? — недоуменно переспросил Джо.

— Между нами давно было договорено, что если мой господин умрет раньше меня, я поеду в Моулмейн, чтобы закончить жизнь так, как хочет ее закончить каждый человек: на земле своих отцов, чтобы мой прах смешался с из прахом. Но я буду ждать, пока вы не узнаете.

— Пока что я не узнаю?

— Того, что произошло сегодня в павильоне. Я-то знаю, что он не лишил себя жизни, хотя не смог бы доказать это вашей полиции, которая признает только доказательства, исходящие от мира фактов и предметов, а не от мира духа, являющегося единственным настоящим миром, благодаря которому факты и предметы вообще становятся для нас фактами и предметами. На моей родине, мистер Алекс, мужчины не рвут волосы на голове и не плачут, когда страдают. Но я любил своего господина так, будто он был моим отцом и братом. Я прожил рядом с ним всю жизнь. И верю, что если кто-то убил этого старого безоружного человека, такое деяние должно быть отомщено.

— Если он был убит… — Джо поднял голову и посмотрел на старого бирманца. Серые спокойные глаза того вдруг стали как бы светлее. — Человек, который сделал это, заплатит жизнью…

— В этой стране отменена смертная казнь, — заметил Чанда.

— Это правда, — кивнул головой Джо. — Я забыл…

Но в его голосе, видимо, звучало нечто такое, чего нетерпеливо ожидал старый бирманец, поскольку он наклонил голову, а затем отвесил Джо глубокий поклон.

— Я верю, что мой господин будет отомщен.

В ту самую секунду они услышали шум моторов, и две черные машины остановились перед въездом в Мандалай-хауз.

Глава 12 Где же деньги?

Стараясь не встретиться взглядом с Паркером, Джо поднял голову и посмотрел налево, где на краю высыхающего скального перешейка был павильон. Вновь было жарко, к голубому, уже безоблачному небу возвращался водяной пар, так недавно пролившийся на землю стремительным бешеным ливнем. Джо подумал о душе Сомервилля. Так, верно, представлял ее себе Чанда: маленькое белое облачко, стремящееся к далекому берегу, где среди склоненных над спокойной водой пальм стоит старая пагода. Моулмейн, «край, где солнце, и заливы, и колокола гремят».

Через открытую дверь павильона были видны люди, внимательно осматривающие его.

— Ты даже не спросил меня, как я тут оказался, — прервал затянувшееся молчание Паркер.

— Да. Не спросил, — Джо только теперь взглянул на него и попытался улыбнуться, но улыбка угасла раньше, чем успела родиться. — Я спрошу об этом. Но не сейчас, хорошо? Понимаю, что должна быть какая-то причина…

— Была! — Паркер повернулся спиной к гремящей пропасти, начинавшейся тут же, за балюстрадой. — Я приехал, потому что…

Он замолчал. Двое в белых халатах ступили на перешеек, держа в руках носилки, которые легко раскачивались. Было видно, что вес человека, которого несли санитары, был не так уж велик. Накрытое белой простыней тело казалось маленьким и хрупким, будто принадлежало ребенку. За носилками шел человек с перекинутым через плечо штативом, за ним — его помощник, несший два ящика. Потом появился дактилоскопист, тоже с помощником, два сыщика, причем в руках у каждого было по две папки, большие, коричневые, с надписью: «Ведомость. Дело №», замыкал шествие седовласый господин в черном котелке и непромокаемом плаще, несший в одной руке туго стянутый зонт, а в другой — маленький черный саквояж, очевидный признак его профессии.

— Как скоро мы можем рассчитывать на информацию от вас, господин доктор? — обратился к нему Паркер.

Полный достоинства господин в котелке задержал шаг и окинул комиссара высокомерным взглядом.

— Если вы имеете в виду результаты вскрытия, можно не сомневаться, что я тотчас же приступлю к делу. Но как долго продлится экспертиза, предсказать нельзя, не так ли? Это зависит от многих обстоятельств, тесно связанных с медицинскими проблемами, — он с достоинством откашлялся. — Да, от многих обстоятельств. Куда следует послать протокол?

— Буду вам признателен, если вы позвоните мне и сообщите предварительные данные, выявленные при вскрытии, сюда, в Мандалай-хауз. Моя фамилия Паркер, я заместитель начальника уголовного отдела Скотланд-Ярда, — из кармана он достал визитную карточку, которую подал врачу. — Мы начинаем следствие, и, как всегда в таких случаях, фактор времени может оказаться чрезвычайно важным. Поэтому я с нетерпением буду ждать вашего мнения, господин доктор.

— Следствие, господин комиссар? — Врач машинально сунул визитную карточку в карман плаща. — Не хочу опережать события, но разве не очевидно, что имело место самоубийство? Мне это кажется практически неоспоримым… — Он засмеялся. — Конечно, я не не утверждаю окончательно. Но судя по тому, что я увидел, я имею в виду положение тела, самоубийство весьма вероятно. Невооруженным глазом видно, что выстрел был произведен в непосредственной близости… Правда, пуля не пробила тело навылет, поэтому трудно сказать, каков угол ее полета… Но это покажет вскрытие…

Он приподнял котелок и исчез в аллее, ведущей к дому. Похоже, слова «Скотланд-Ярд» произвели на него определенное впечатление.

Паркер и Джо подошли к павильону. Сидевший на пороге сыщик встал и вынул изо рта сигарету.

— Вы останетесь здесь, Бровер, — сказал заместитель начальника уголовного отдела, — пока вас кто-нибудь не сменит. Еду вам принесут сюда, — он обернулся к Алексу. — Полагаю, с этим не будет сложностей?

— Конечно, нет, — Джо осматривал павильон внутри. — Этого никак не могло произойти, — сказал он тихо, — и тем не менее произошло…

— Что не могло произойти?

— Я сам не знают что говорю. Но кольт 45 калибра гремит, как пушка. Конечно, мог быть глушитель. Но тогда выходит, что после смерти генерал Сомервилль встал и выкинул глушитель в море?.. Твои люди уже сняли отпечатки пальцев?

Не говоря ни слова, Паркер кивнул головой. Алекс подошел к столу. Минуту он рассматривал пол, где мелом были обведены места, в которые упирались ноги покойника. Рядом обведен контур револьвера…

— Здесь было четыреста тысяч в стодолларовых банкнотах, — сказал он тихо. — Вы их не нашли, не так ли? Где же они?..

— Четыреста тысяч? — Брови Паркера поползли вверх. — Ты не говорил мне об этом…

— Нет. Я растерялся впервые в жизни, Бен… так растерялся, что только сейчас обретаю способность разумно мыслить, — он попытался улыбнуться, но это не получилось. — А ведь я действительно ничего не мог предотвратить. Я должен был помешать встрече Сомервилля с этим Пламкеттом… Конечно, Пламкетт мог каким-то образом проникнуть сюда… кусты густые, а Хиггс и я, мы всего лишь люди. Если Пламкетт пробрался сюда, убил старика и похитил деньги, — он зажмурился, — как я посмотрю в лицо этой девушке? Она верила мне…

— Ни Пламкетт, ни кто-нибудь иной не мог проникнуть в Мандалай-хауз или в парк поместья…

В голосе Паркера звучала такая твердая уверенность, что Джо быстро поднял голову и с удивлением посмотрел на него.

— Откуда ты знаешь?

— Вчера вечером, после телефонного разговора с Хиггсом, я принял меры чрезвычайной предосторожности. Был установлен надзор за всеми пристанями, занимающимися сдачей в прокат лодок и яхт, и мои люди получили приказ мгновенно передавать сведения обо всех, пытающихся отправиться сюда водным путем. Кроме того, со вчерашнего вечера вся территория поместья окружена наблюдательным кордоном. Ворота поместья сегодня переступили только молочник, мальчик из пекарни и мясник. За фургоном мясника издали велось неусыпное наблюдение, более того, под каким-то благовидным предлогом он был осмотрен, когда вновь появился на шоссе. Я сам прибыл в городок в шесть утра и лично следил за всем.

— Хиггс сказал мне, что говорил с тобой по телефону, — проворчал Алекс. — Что ты в Лондоне… Почему ты поступил так, Бен?

— Я не был в Лондоне, а сержант Хиггс получал от меня приказы и точно их исполнял, так что ты не можешь иметь к нему претензии, ибо это я позволил себе столь невинный обман… А почему я так поступил? — Паркер секунду помолчал. — Я не хотел мешать тебе. Но я считал, что кордон из моих людей вокруг Мандалай-хауз и мое присутствие поблизости не могут в чем-то помешать тебе. А в случае непредвиденных осложнений я мог бы тебе очень пригодиться. Как оказалось, частично я был прав. Теперь я прошу тебя рассказать все, что тебе известно…

И Джо кратко поведал Паркеру все, что знал сам. Когда он кончил, Паркер тихо присвистнул сквозь зубы.

— Значит, это он сам писал письма! Теперь понимаю… У тебя не было ни малейших оснований предполагать, что Сомервиллю что-то угрожает, раз Пламкетт не объявился. А он ни лодки не нанимал, ни пешком, по суше, не пришел в Мандалай-хауз. И все-таки генерал погиб… Может быть, все же самоубийство? Его шантажировали, все его жизненные достижения могли обратиться в пух и прах. Он был очень стар и понимал, что жить ему осталось немного. Он мог выбрать самоубийство как лучшее решение.

— И отказался от своего плана обезвреживания Пламкетта прежде, чем произошла встреча, результаты которой он с такой «оптимальной точностью» разработал? — Джо покачал головой. — К тому же никто не слышал выстрела! И глушитель не обнаружен. Кроме того, я хочу знать, где деньги? С восьми часов утра здесь была пачка банкнот, если верить свидетельству Чанды, а у меня нет причин ставить под сомнение его слова. Если мы не найдем деньги… — Джо замолчал.

— Это будет означать, что генерал Сомервилль не совершил самоубийство, а был убит, и деньги украли.

Алекс кивнул головой и открыл рот, словно желая подтвердить последние слова друга, но ничего не сказал. Лишь спустя некоторое время он тихо заметил:

— Не обязательно, Бен… Можно, к сожалению, представить себе сто различных комбинаций: например, генерал отдал деньги Мерил, когда та была здесь с фотографиями, а потом совершил самоубийство. Есть еще промежуток минут в пятнадцать — с 8.20 до 8.35, когда Чанда уже проводил Сомервилля в павильон и вернулся домой, а я еще сидел за столом. Хиггс в это времянаблюдал за пастбищем. Генерал был один в павильоне. Он мог кому-то отдать эти деньги. Конечно, весьма сомнительно, но абсолютно исключить и это предположение нельзя, коль скоро денег нет. Их точно нет?

— Мои люди просмотрели каждый клочок бумаги, вообще все… — Паркер слегка пожал плечами. — Но я знаю, что тем не менее ты сам будешь проверять. — Он вздохнул. — Хотелось бы мне, чтобы это было самоубийство…

— Не больше, чем мне, — Алекс внимательно осматривал павильон. — Но он был жив в те пятнадцать минут, о которых я упоминал, потому что я видел его живого около девяти часов. Он двигался. Его видел также Джоветт, поскольку мы с ним были вместе. Потом я все время был на таком расстоянии, что обязательно услышал бы выстрел. Кроме одной минуты, когда я заглянул в библиотеку. Там я заметил профессора Снайдера. Было девять пятнадцать. Знаю точно, потому что посмотрел на часы. Но в это время на месте уже должен был находиться Хиггс. Где он?

— Я отправил его выспаться, он едва стоит на ногах, разбудить?

— Нет. Пока не надо. Мы еще ничего не знаем, у нас нет результатов вскрытия, нет данных об оружии… Где этот револьвер?

— В эту минуту едет на баллистическую экспертизу. Но, вероятно, эксперты будут ждать, пока не извлекут пулю. Думаю, протокол будет готов к вечеру. Я хочу задать тебе один вопрос, Джо.

— Слушаю? — Алекс стал опять озираться по сторонам, не трогаясь с места.

— Ты был здесь и утверждаешь, что Сомервилль не мог быть застрелен и сам не мог застрелиться до начала грозы. Позднее кто-то из вас, ты или Хиггс, обязательно слышали бы выстрел, если не был использован глушитель. Тогда вывод один: он застрелился, когда началась гроза, прямо перед вашим приходом. Шум и грохот были страшные. До сих пор море очень беспокойное, представляю, что тут делалось, когда завывал ветер, лил дождь и грохотал гром. Вы не услышали бы даже пушечный выстрел. В таком случае все бы сходилось. Самоубийство.

— А банкноты? — Алекс подошел к столику, выдвинул один ящик, второй… Бумаги, заметки, написанные четким, хотя и чуть дрожащим почерком. Коробочка цветных, идеально отточенных карандашей, бутылка чернил. Непроизвольно Джо посмотрел на поверхность стола: слева несколько книг, в середине — страница рукописи, наполовину исписанная. Сверху номер страницы — 334, ниже текст: «Глава девятая», а потом заголовок: «О некоторых грубых ошибках в периодизации металлической скульптуры школ Гуптов и Пала, допущенных в последнее время».

И еще ниже под заголовком:

«Казалось бы, что к столь сложной и изобилующей западнями проблематике, каковой является ранняя металлическая пластика Индии, следовало бы подходить с величайшей осторожностью и формулировать окончательное суждение лишь тогда, когда ученый получит неопровержимые доказательства того, к какому периоду, какой школе и какой мастерской он может отнести изучаемое им произведение искусства. Доказательства бывают разными: записанная на бумаге точная история данного произведения, что имеет место сравнительно редко, но является, как правило, неоспоримым доказательством, особенно если к тому же это скульптурное произведение никогда не покидало тот храм или дворец, где оно было первоначально установлено, или если письменные источники сообщают нам историю его перемещения. Вторым доказательством является совокупность особенностей, характерных для данной мастерской, территории или эпохи, то есть все то, что мы можем увидеть невооруженным глазом, а также технические особенности, или то… что я пишу?.. Об этом ниже, ведь здесь попросту хаос… Ученый, не исследовавший совокупность обеих групп особенностей, но желающий высказать свое… нет… нет… не то… не так… Итак, ученый, который пользуется только общими выводами, не давая себе труд исследовать все взаимосвязи систем характерных особенностей… Об этом ниже, здесь же сразу о нем: В качестве примера грубой ошибки, которая произошла вследствие недостаточного понимания важности обеих групп особенностей ученым-исследователем, может послужить бронзовая скульптура снежного человека… нет, не могу…»

Здесь, почти в конце листа, рукопись обрывалась. Джо взял лист и минуту с удивлением всматривался в него.

— Что ты там увидел? — спросил Паркер. Алекс молча протянул ему исписанную страницу, и они вместе вполголоса прочитали ее.

— Тебе что-нибудь говорит это, Джо?

— Я так думаю, никто уже никогда не узнает, что хотел написать генерал Сомервилль…

— То есть ты хочешь сказать, что Снайдер может быть доволен смертью хозяина Мандалай-хауз?

— Может быть доволен? Полагаю, он должен быть счастлив, — лицо Джо было серьезным и сосредоточенным. — На его месте я до конца жизни благодарил бы провидение за такое необыкновенное стечение обстоятельств. Вчера я слышал разговор об этой скульптуре, — он показал пальцем на лежавшую на столе фотографию, — и должен тебе сказать, что, по моему мнению, старикан был абсолютно, неоспоримо прав. Я не эксперт, но точно знаю, в чем заключается ошибка Снайдера.

— Гм… А Снайдер знал, что генерал намерен разоблачить его ошибку?

— Да. Сомервилль не скрывал этого. Сказал, что сегодня же и будет писать об его ошибке. Потому-то Мерил должна была принести ему фотографии.

— Значит, знал, гм… — заместитель начальника уголовного отдела потряс головой.

— Меня интересует нечто иное. — Джо показал на строчку в конце текста. — Что это значит: «нет, не могу…»?

— Наверное, сомневался, позволительно ли ему одним росчерком пера разрушить репутацию другого ученого? Вдруг и у ученых бывают угрызения этического характера?

Джо непроизвольно улыбнулся.

— Но не у нашего обожаемого дедушки! Не думаю, чтобы у него вообще была совесть…

— Для чего бы он, в таком случае, царапал эти вставки в своем черновике?

— Не могу вовсе не обязательно означает не могу, потому что угрызения совести…

— Не понимаю?

— А если, скажем, профессор Снайдер дал понять генералу, что ему известно о приобретении статуи из Моулмейна? Тогда Сомервиллю пришлось бы серьезно подумать, прежде чем выступить против того, кто мог бы расквитаться с ним презрительной заметкой о приобретении краденых произведений искусства.

Алекс взял лист рукописи и еще раз прочитал последние слова.

— А Пламкетт, который в таком случае знает то же, что и профессор Снайдер, не появился вообще, и мы даже не знаем, не один и тот же ли это человек? Я, кажется, понемногу начинаю видеть свет, Джо…

— Ты в лучшем положении, чем я, — Алекс смотрел на фотографию. — Боюсь, Бен… Боюсь, что все было иначе, не так…

— Нет? А как? А разве минуту назад тебе не казалось, что ты понял, как все произошло?

— Нет, но были два возможных выхода… А теперь ни одного… А скорее… — Он показал рукой на фотографии. — Они лежали точно так, как мы их обнаружили? Мне помнится, что когда мы входили, стол выглядел именно так?

— Безусловно. Все лежит на своих местах. Мои люди не изменили положения ни одного предмета. Нет только тела и револьвера. Кроме того, взята на экспертизу проба кофе из термоса, ибо так повелевают законы нашей профессии.

— Следовательно, фотографии лежали вот так… — Джо смотрел на разбросанные в беспорядке снимки: снежные люди в анфас, с левой стороны, с правой, сзади, оба лица крупным планом. Всего пять фотографий. Он поднял одну из них, лежавшую на каком-то предмете. Это была пишущая ручка покойного, черная, с золотым пером.

— Ну что же… — протянул он. — Это тоже необъяснимо…

— Что? — Паркер приблизился вплотную к столу и стал всматриваться в его поверхность.

— Ох, ничего… — пробормотал Джо. — Мы здесь только десять минут, а уже намечается новое направление в расследовании, разумеется, прямо противоположное…

Справа на столе стояла красивая чашка из саксонского фарфора, белая с бледно-голубым рисунком, а рядом с ней — большой красный термос, тот самый, который был в руках Каролины Бекон несколько часов назад. Джо машинально заглянул в чашку, на дне которой оставалось немного кофе. Потом отвинтил крышку термоса, вынул свободно засунутую пробку и посмотрел внутрь. Здесь на дне тоже были остатки кофе.

Он отошел от стола, потом вернулся назад и взял в руки стоявшую на краю фигурку.

— Что это такое? — спросил у него Паркер, без восторга взирая на странную фигуру, которую Алекс легонько покачивал на ладони.

— Посмотри, — он подсунул ему статуэтку. — Тяжелая…

— Да, но что это?

— Четырехрукий Шива, кажется, девятый век. Прекрасная работа…

— Меня не интересует, как называется этот калека, — заместитель начальника уголовного отдела показал на четыре разведенные в танце руки бога. — Я спрашиваю, что за металл?

— Золото, — равнодушно ответил Алекс. — А принимая во внимание время отливки статуэтки и совершенство работы, она стоит во много раз дороже, чем та сумма, которую мы здесь не обнаружили. — Он снова отошел от стола, минуту обводил глазами стены павильона, подошел к одной из них, обстукал ее, затем стал внимательно рассматривать пол.

Он перемещался медленно, шаг за шагом, вернулся к столу, осмотрел и обстукал все столь же тщательно по другую сторону, пока не убедился, что его не ждут никакие неожиданности. Потом он подошел к умывальнику, старательно осмотрел его, исследовал кафель вокруг, чуть ли не обнюхивая каждую плитку. Наконец выпрямился и подошел к Паркеру, который с явным неодобрением следил за его действиями:

— Ты ищешь потайной ход, соединяющий павильон с домом?

— Нет, — Джо покачал головой, — хотя удобство такого рода позволило бы нам понять кое-что. Я имею в виду деньги… К сожалению, их здесь нет, с другой стороны, мне не удалось обнаружить тайника. Впрочем, человеку, который держит на письменном столе бесценную золотую фигурку, не было необходимости делать в павильоне тайник. К тому же павильоном он пользовался только полдня, да и то лишь летом. Но я хотел убедиться…

— И твои выводы?

— Сразу два: никто не слышал выстрела и неизвестно, что стало с приготовленными для шантажиста деньгами.

— Да, но… — заколебался Паркер. — Ты не видел эти деньги, так ведь? Ты знаешь о них только со слов слуги.

— Это правда, я знаю о них только от Чанды.

Они подошли к двери. Сыщик Бровер оторвался от балюстрады и приблизился к ним.

— Страшное дело, шеф… — сказал он чуть ли не весело. — Нет, — в этом одном коротком слове отрицания слышалось легкое удивление, — смерть — это наша профессия, шеф. Я говорю о море. Жуть! Как этот бедняга мог сидеть здесь? Я бы боялся, что в любую минуту ветер снесет меня вместе с будкой. Ведь даже скала дрожит от волн…

— Вопрос привычки, Бровер, — назидательно ответил его шеф. — Я прикажу принести вам бутерброды и чай в термосе, идет?

— Спасибо, шеф. — Бровер улыбнулся, продемонстрировав удивительно белые и ровные зубы. — Но не найдется ли в этом доме чего-нибудь более горячего для полицейского, состоящего на службе у ее Королевского Величества? В конце концов сегодня за ужином в доме будет на одного человека меньше. Я готов съесть порцию умершего.

— Думаю, что генерал Сомервилль был на диете, — Паркер притворно-грустно качнул головой. — Ну, так уж и быть, вы получите его рисовый отвар и сухарики.

— Пусть уж будут бутерброды и чай, — поспешно возразил Бровер.

Джо и Паркер через перешеек вошли в ведущую к дому аллею.

— Я знаю, как все случившееся тяжело для тебя, — Паркер положил руку на плечо друга. — Но если бы люди не шутили перед лицом смерти, их работа была бы непереносимой. Ты понимаешь меня?

— Все в порядке! — Джо посмотрел на него и слабо улыбнулся. — Я уже пришел в себя, Бен. Не стесняйся меня. Да и не мой это дедушка в конце концов. Но я не понимаю! Я с первой минуты знаю, что здесь случилось нечто, чего я не понимаю! И если врач позвонит и скажет, что старикан совершил самоубийство, я буду понимать еще меньше!

— Почему?

— Хуже всего то, что я не могу ответить на вопрос: почему? Мог бы, тогда все было бы ясно. Прошу тебя на всякий случай проверь еще раз всех находящихся здесь сейчас. Когда ты рассказывал о них в Лондоне, в моем доме, ты располагал некоторой предварительной информацией, собранной наспех. Сейчас нам нужно знать о них все. Я буду тебе очень обязан, если… — Джо поколебался, но быстро закончил. — Скотланд-Ярд соберет для нас максимум информации о Мерил Перри…

— Той, которая последней видела генерала Сомервилля живым?

— Да. Но не поэтому. Мне кажется, что я где-то уже встречался с нею, но не могу вспомнить, где. И фамилия мне незнакома. Знаешь, как это бывает: память сохранила лицо, но не сохранила фамилию, или тогда была другая фамилия? Возможно, я ошибаюсь. Она молодая, Каролина давно ее знает, они вместе учились.

— Ошибаешься ты или нет, проверить не мешает. К тому же я давно подумал об этом и просьба была переведена в Ярд через пять минут после нашего прибытия сюда. Но, боюсь, ответа придется подождать. Мы забыли кое о чем, — Паркер даже остановился.

— О чем? — Еще не вырвавшийся из плена своих мыслей, Джо смотрел на друга непонимающими глазами.

— О самом простом вопросе, на который нужно сразу ответить, когда при невыясненных обстоятельствах гибнет богатый человек: кто наследует?

— Еще вчера днем твой вопрос оказался бы праздным, ибо генерал Сомервилль завещал свое состояние некоему уважаемому институту огромной общественной полезности, — пояснение Джо звучало спокойно.

— А что произошло вечером?

— Вечером он изменил свою волю и составил новое завещание, содержание которого мне известно во всех деталях, так как я являюсь одним из свидетелей, и на документе фигурирует моя подпись.

Паркер открыл рот, но промолчал.

— Спасибо тебе, Бен! — грустно улыбаясь, сказал Джо. — Но в такте полицейского есть нечто враждебное. Твое молчание означает, что ты догадываешься, кого генерал Сомервилль сделал вчера вечером своим единственным наследником. Ты угадал. Лицом, которое станет владельцем Мандалай-хауз, прекрасной коллекции и большого, как я подозреваю, банковского счета, является Каролина Бекон.

— Вполне понятно, — живо ответил Паркер. — Она ведь его внучатая племянница и… и…

— И лицо, находящееся вне всяких подозрений, ты хочешь сказать? — Джо направился к дверям в дом. — Бен, друг мой, мы попали в неприятное положение, да? Но пусть каждый из нас выполняет свои обязанности… — Он похлопал Паркера по плечу.

Заместитель начальника угольного отдела тяжело вздохнул.

— Ты поможешь мне вести это расследование, Джо? — неуверенно спросил он.

— Конечно, помогу. Я знаю, что ты думаешь, старый лис! Твоя совесть полицейского говорит тебе, что я — последний человек, которого следует посвящать в детали этого следствия, поскольку я… гм… являюсь адвокатом одного из подозреваемых лиц. Но, с другой стороны, ты, как и я, глубоко убежден, что Каролина не могла совершить это преступление. Поэтому ты в растерянности. Хочешь услышать правду? Если в ходе расследования я почувствую хоть тень подозрения, что она может быть виноватой, я буду первым, кто… который… — он замолчал.

— Ты был бы первым, который сделал бы все, чтобы спасти ее, потому что ты ее любишь, Джо.

— Думаю, что я не мог бы любить ее, если бы выяснилось, что она убила безоружного старика… — откровенно признался Джо. — Ты знаешь меня лучше, чем кто-нибудь. И еще ты знаешь: нельзя любить змею.

— Этого я не знаю. — Паркер снова вздохнул. — Слишком многое я видел в жизни. Но прекратим говорить глупости. Это чудесная девушка, и мне даже в голову не пришло, что… что… ну, то, на что наводит это в общем-то банальное обстоятельство. С чего начнем?

Джо искоса взглянул на него. Он знал, что Паркер не питает ни малейших подозрений в отношении Каролины. Но от также знал, что если улики будут указывать на нее, тогда даже их искренняя многолетняя дружба не помешает туго затягивать ячейки той сети, концы которой Бенджамин Паркер держал в своих руках.

— Что же… я думаю, надо поговорить со всеми людьми, — медленно сказал Джо. — Нужно установить, что они делали утром. Вдруг выяснится что-то интересное, что-то, о чем мы не знаем, а тому человеку могло показаться не стоящим внимания? Потом придут протоколы вскрытия, баллистической экспертизы, персональные данные, которые тебе должен выслать Ярд.

— Хорошо, — кивнул головой Паркер. — Проведем предварительный допрос, потом перекусим, согласен? Я голоден.

Они рассмеялись. Но обостренный слух Алекса расслышал в этом смехе тщательно скрываемую фальшивую нотку.

— С кем первым будем беседовать, Джо?

— Давай допросим первым инженера Коули. Я не видел его с завтрака. Он куда-то запрятался. Джоветт, который с ним работает, тоже искал его, и впустую.

— Найдется, — спокойно бросил Паркер. — Вероятно, он уже в своей комнате. Мои люди следят за парком, я отдал им приказ, чтобы они отправляли в дом всех домочадцев и гостей генерала Сомервилля. Могу тебя уверить, что мистер Коули после завтрака не покидал Мандалай-хауз.

— Отлично, — Джо тоже был теперь естественным, более естественным, чем когда-либо. — Надо только выбрать себе удобное место для штаб-квартиры.

Они вошли в дом.

Глава 13 Когда генерал завтракал?

Но инженера Коули допросить не удалось.

— Вы уверены, что его нет в парке?

— В парке никого нет, шеф. Как вы и приказали, мы прочесали всю территорию. Вне дома был только один человек: садовник, который находился в оранжерее и ни о чем не знал. Мы приказали ему идти на кухню, где он сейчас сидит вместе с поварихой и горничными.

— В мастерской были?

— Это там, где печь, шеф? Да. Мы заглядывали всюду. Там как раз догорал огонь под котлом с медью, кажется. Там не было никого. Его комната здесь, в доме, была заперта… я открыл дверь отмычкой, но и там пусто. Мы спрашивали у всех, но никто его не видел.

— Все ли обитатели дома, перечисленные в данном вам списке, находятся в своих комнатах?

— Да, шеф. Вудбайн сидит в коридоре и наблюдает. Мы не запретили покидать комнаты, но просили всех находиться у себя. Пока что все в порядке. Я обошел всех, спрашивал, нет ли у кого-либо в гостях инженера Коули или не знает ли кто, где он может быть? Никто его не видел с раннего утра.

— А прислуга?

— Тоже не видела с тех пор. Я имею в виду горничную, потому что повариха все время находилась внизу, на кухне и сегодня никого из гостей вообще не видела. Она очень энергичная особа, шеф. Когда я спросил ее об инженере Коули, она в свою очередь поинтересовалась у меня, могла бы моя мать, приготовляя обед для стольких человек, бегать по этажам, чтобы смотреть на молодых инженеров?

— Хорошо, хорошо… — махнул рукой Паркер. — Значит, инженера пока нет, и никто его не видел.

— Садовник видел, шеф. Но это было еще до завтрака. Приблизительно в восемь. Коули пришел и выбрал себе в оранжерее одну орхидею. Сказал, что придет за цветком примерно в половине десятого, потому что хочет подарить его одной даме. Потом он ушел. Садовник говорит, что приготовил орхидею, но мистер Коули за ней не пришел.

— Это все?

— Все, шеф… — сыщик переминался с ноги на ногу.

— Ну, что еще?

— Мне кажется, шеф, что один человек ведет себя несколько подозрительно.

— Кто? — Паркер отложил ручку, которой рисовал на чистом листе бумаги.

Алекс, во время рассказа сыщика стоявший у книжной полки, машинально брал в руки один том за другим, читал названия и ставил книги на место. При последних словах полицейского он замер, потом повернул голову и внимательно посмотрел на него.

— Одна из мисс, шеф. Мисс Мерил Перри…

Джо поставил книгу на место и прошел в центр комнаты.

— Что же насторожило вас в поведении мисс Мерил Перри?

— Когда я постучал в ее комнату, чтобы спросить, нет ли у нее инженера Коули или не видела ли она его в последние часы, она минуту не открывала, а когда, наконец, открыла, было видно, что она заплакана, хотя только что напудрилась. Даже на рукаве платья было немного пудры…

— В этом нет ничего необычного. Вероятно, она очень впечатлительна, и смерть хозяина могла вызвать у нее глубокую реакцию. Некоторые женщины плачут и по менее значительным поводам. И то, что она напудрилась, тоже меня не удивляет.

— Возможно, шеф. Но женщина, которая в ответ на очень вежливо заданный вопрос о мистере Коули отступает на пару шагов и падает в обморок, пожалуй, заслуживает внимания. Особенно тогда, когда этого инженера нигде нельзя найти, хотя мы знаем, что он должен быть где-то поблизости. Поэтому мы оба, ибо Хилброу был со мной, позволили себе, шеф, войти в ее комнату. Пока я приводил ее в чувство с помощью воды, он внимательно осмотрел комнату, зашел в ванную, заглянул в шкаф. Мы подумали, что вдруг мисс, к примеру, убила инженера Коули и прячет труп у себя в комнате, или вдруг он сам прятался у нее, хотя нам непонятно, зачем бы ему это понадобилось.

— И что?

— Ничего, шеф. Конечно, мы не проводили обыск, потому что не получили такого приказа, но могу поручиться, что Коули у нее не было, ни живого, ни мертвого.

— Хвала господу Богу, — буркнул Паркер. — Второй покойник за один день, это было бы слишком много. Но где, черт возьми, этот Коули?

Стоявший перед ним сыщик молчал.

— Осмотрели моторку, пришвартованную внизу? — спросил Джо нарочито равнодушным голосом. Он вернулся к полкам и продолжал перебирать книги.

— Да, сэр. Лодка пуста. Я проверил, кроме того, крыши, гараж и даже заглянул в багажники автомашин. Мы не смогли открыть, правда, багажник «Роллс-ройса»: у него очень сложный замок, нужно быть специалистом и иметь необходимые инструменты, чтобы…

Алекс посмотрел на своего друга так, будто хотел сказать: «Видишь, старик!» Одновременно он вытащил из кармана связку ключей и подал ее полицейскому:

— Это моя машина. Посмотрите и верните мне ключи.

— Ваша машина, сэр? — почти со страхом переспросил сыщик. — Я подумал, что это машина покойника… Это лучшая машина в мире, сэр.

Он взял ключи и сделал шаг, чтобы выйти.

— Глупости! — сказал Паркер. — Зачем эти глупости, Джо? Раз замок такой уникальный, кто мог бы его открыть? И почему, ради Бога, ты полагаешь, что Коули мертв и спрятан в багажнике твоей машины?

— Я не сказал ничего подобного. — Джо усмехнулся. — Но если ты абсолютно уверен, что наш молодой инженер не покинул Мандалай-хауз, он должен где-то быть. Раз твои люди не сомневаются, что его нет ни в парке, ни в доме, значит, он либо находится в какой-то из комнат, либо в таком месте, куда они не заглянули. Багажник моей машины одно из таких мест. И могу тебя уверить, что он весьма просторный. В нем без труда можно спрятать трех или четырех таких инженеров. А вдруг и всех пятерых?

— Не паясничай, умоляю тебя. — Паркер подал знак сыщику, чтобы тот шел и делал свое дело. Потом он обратился к Алексу: — Почему ты так странно ведешь себя, Джо?

— Во-первых, потому, что твое прикрытое парадным мундиром сердечко полно подозрений. Но это в данный момент действительно совсем неважно. В конце концов правда всегда выходит наружу, потому сейчас ты вполне можешь позволить себе роскошь блуждать в лабиринтах, известных только умам вышестоящих чинов полиции. Я убежден, что, хоть мы пока ничего не знаем, в тебе уже зародилось страшное подозрение, что, скажем, Каролина Бекон убила своего дедушку Джона, а я об этом знаю и потому угнетен, так как люблю ее и не хочу выдать. Конечно, ты быстро отказался от такого подозрения, но поскольку ты действительно мой искренний и единственный друг, а я, как мне кажется, также являюсь твоим единственным искренним другом в этом самом равнодушном из миров, то ты трагически переживаешь даже этот намек, эту ничтожную тень, упавшую на наши отношения. Так вот, могу тебя уверить, что не знаю, кто убил генерала, если он не совершил самоубийства.

— Джо, умоляю тебя… разум человека вопреки воле его принимает во внимание все обстоятельства…

— Прекрасно тебя понимаю. И должен тебе сказать, что не очень беспокоюсь о твоих душевных переживаниях. Меня больше волнует факт исчезновения Коули. Что мы сейчас имеем? Сомервилль мертв, исчезли деньги, а вместе с ними инженер Коули. Это бесспорный факт.

— Ты хочешь сказать, что…

— Что Коули сбежал с деньгами? Я не могу этого сказать, поскольку ты с абсолютной уверенностью утверждаешь, что твои люди окружили Мандалай-хауз плотным кольцом и никто не мог покинуть этот дом.

— Как тебе известно, люди убегают из самых строго охраняемых тюрем. Если я сейчас соберу своих людей и задам им этот вопрос, то каждый ответит, что на охраняемом им участке даже мышь не могла проскочить. Но… — Паркер потряс головой. — С другой стороны, надо признать, что Мандалай-хауз лежит среди полей и примыкает к скалистому, обрывающемуся к морю берегу. Моим людям следить было сложно, а Коули не мог знать, что весь район находится под наблюдением. Я думаю, что, если бы он даже пополз по-пластунски, ему все равно было бы не ускользнуть.

— А берег? — спросил Алекс.

— На море курсировала патрульная лодка, не говоря уж о слуге бирманце, который торчал на крыше с биноклем. Если бы Коули решил уплыть, его мгновенно заметили бы. Но теоретически можно предположить, что он сбежал вплавь. Это было бы очень трудно, но для отличного пловца не невозможно.

— Вплавь? — Паркер ударил себя по лбу. — Да! Но ему пришлось бы плыть не менее мили по морю вдоль берега… Да… нет, это невозможно!

— Вчера, — сказал Джо, — мы с Каролиной катались на моторной лодке. Она купалась, а я искал глазами в этом обрыве какую-нибудь естественную тропку, ведущую наверх. Нет, там нет ничего такого, Бен. Бухта — единственное место в Мандалай-хауз, из которого можно подняться вверх и спуститься вниз, к морю. Твои люди стерегли дом и парк со стороны суши. Патрульная лодка контролировала прилегающие воды, но там ждали яхту или моторку, а голова плывущего в волнах человека издали почти не видна.

Раздался стук в дверь. Вошел полицейский со связкой ключей в руке.

— Мне очень жаль, сэр, — улыбаясь, сказал он, — но багажник пуст, если не считать инструментов. — Он повернулся к Паркеру. — Мы осмотрели еще раз крыши, чердаки, погреб, свободные комнаты. Его нигде нет.

— Осмотрите еще раз парк! — Паркер потер подбородок. — И обратите внимание на деревья. Вы смотрите под ними. Многие убегали, потому что их искали под деревьями, в кустах, но на деревья, на их ветви не обращали внимания! Люди склонны допускать, что все ходят только по земле и не умеют вскарабкиваться наверх даже в минуту опасности!

— Слушаюсь, шеф! — полицейский исчез.

Паркер посмотрел на часы.

— Когда же будет заключение этого чертового врача?! Когда же будет результат баллистической экспертизы? Я хочу получить сведения о жизни и делах всех, кто находился под этой крышей! И я убежден, что ни одна из той сотни бумажек, которые слетятся сюда еще до наступления ночи, — он постучал ручкой по столу, — не даст нам ничего такого, чего бы не знали или не надеялись узнать!

Ни он, ни Джо не подозревали, как Паркер ошибается, произнося эти слова. Но все это было еще впереди. А пока что опять раздался стук в дверь, и другой полицейский просунул голову в дверь:

— Вас к телефону, шеф! Звонит доктор, который проводит вскрытие.

— Иду! — двери закрылись. — Слава Богу! — сказал Паркер. — Наконец-то мы что-то узнаем. Не думал, что этот надутый эскулап так быстро разделается с нашим покойником. Подожди меня здесь, хорошо?

Он вышел. Джо вернулся к книжной полке. Посмотрел одну книгу, вторую и…

Он не поставил ее на место, а медленно подошел к письменному столу. Не выпуская книгу из рук, ногой пододвинул себе кресло, сел. Это был «Список произведений искусства, пропавших или уничтоженных во время второй мировой войны на территории Бирмы в 1942–1945 г.г.».

«Список» представлял собой толстый иллюстрированный том большого формата. Алекс поднял книгу, раскрыл ее и стал внимательно проглядывать место соединения страниц с обложкой. В одном месте он заметил как бы большой зазор. Это могло быть либо место брошюровки книги, либо место, куда читатель чаще всего заглядывал. Всунув палец между страницами, Алекс открыл книгу на этом месте.

Он не ошибся.

На крупномасштабной фотографии, воспроизводящей внутренний вид храма, виднелась статуя сидящего Будды. Внизу была надпись: «Известный „Будда из Моулмейна“, пропавший в ходе военных действий и до сих пор не обнаруженный». Ниже приводились данные о весе, высоте, сплаве металлов, возрасте и происхождении статуи.

Минуту Джо не мог прийти в себя от удивления. Он уже видел эту статую. Но где? В музейном зале? Нет…

Он покачал головой, встал, оставив открытую книгу на письменном столе. Это был тот самый Будда, который, покрытый новым тончайшим слоем поблескивающего металла, стоял вчера в мастерской, где Коули и Джоветт изготовляли копии для старого генерала. И это был, очевидно, тот самый Будда, которого Чанда купил в Германии и о существовании которого проведал не появившийся до сих пор господин Пламкетт.

Дверь открылась.

— Пусть молния ударит прямо в центр блестящего котелка этого дурня! — входя, проговорил Паркер. — Он еще ничего не знает, но у него ко мне один вопрос: в какое время генерал завтракал? Я позвал Чанду и выяснил, что между 7.30 и 7.40, как и обычно. На это доктор отвечает: «Странно!» и спрашивает дальше, а пил ли генерал кофе на завтрак? Чанда утверждает, что не пил, что генерал пил чай, а кофе в павильоне, уже после 8. На это доктор бросает только: «Ах, так!» и кладет трубку.

— Что же… — наморщил лоб Алекс. — Вполне нормальный вопрос. В минуту смерти кончается процесс пищеварения, правильнее, замирает, потому что кислоты еще действуют короткое время, все более слабея. Думаю, что будь ты врачом, ты задал бы аналогичный вопрос, проводя вскрытие.

— Возможно… Но я надеялся узнать что-нибудь, — Паркер сел, взглянул на книгу. — Вижу, ты пополняешь знания. Счастливый, тебе не надо ни за что отвечать!

— Собственно… — Джо улыбнулся ему. — Я час ее искал. Мне казалось, что в библиотеке генерала должно быть нечто такое. Но я не знал, как она называется, а потому смотрел подряд все книги, пока не наткнулся на нее. Я не специалист в этой области…

— В какой области? — казалось, Паркер слушает его вполуха. — Я отдал по телефону приказ объявить розыск Коули.

— На основании чего?

— Ба, откуда я знаю? Нет никаких оснований, кроме того, что погиб человек, и в то же самое время Коули посчитал желательным уплыть и пропал без вести. Я его ни в чем не обвиняю, во всяком случае, пока, но я хотел бы увидеть его и поговорить о столь странном его поведении! — Паркет глубоко вздохнул и забарабанил пальцами по столу. — Что это за книга? — Он взял ее и прочитал название.

— На странице 248 есть фотография статуи, которую генерал купил в Германии, — тихо сказал Джо. — Господин Пламкетт посчитал это поводом для требования того подарка, который мы не можем найти…

— Ах, это та самая статуя, — Паркер открыл страницу и рассматривал фотографию. — Решительно не люблю индийскую скульптуру! — неодобрительно сказал он. — Где этот малый? — он ткнул пальцем в живот Будды.

— В мастерской, где работали Джоветт и Коули… — Алекс встал, взял книгу и поставил ее на место.

— Подожди-ка! Секундочку, секундочку! — Паркер сорвался с места. — Значит, Коули над ним работал? И этот Джоветт тоже…

Он минуту размышлял.

— Раз Коули видел эту статую и узнал ее, он мог вступить в сговор с Пламкеттом и… Нет, сейчас-сейчас. Нет, это бессмысленно.

— Ситуация тем интереснее, что, насколько я знаю, за последнее время в Лондон ездили только Чанда, Джоветт, который читал курс лекций или вел класс ваяния в Академии, а также инженер Коули, чтобы купить необходимое для отливки сырье. В свою очередь, господин Пламкетт вел с генералом переписку до востребования. И если мы предположим, что… — задумавшись, он замолчал.

— Ты хочешь сказать, что Коули мог сговориться с Пламкеттом? Но не слишком ли далеко мы заходим?

— Возможно, — Джо почти незаметно улыбнулся. — До нас дошли слухи, что мисс Перри дарила, как это говорится, особой симпатией инженера Коули, кроме того, мы знаем, что профессор Снайдер должен был испытывать прямо противоположные чувства к генералу Сомервиллю, дочь профессора, несомненно, разделяла его чувство. Но мы не знаем ничего, что проливало бы свет на это дело. Если и дальше в несколько абстрактном свете рассматривать ситуацию, то, во-первых, я очень сомневаюсь, что Коули самостоятельно мог прийти к мысли, что статуя Будды, находящаяся в мастерской, является той самой, которая пропала во время войны. Он ведь всего-навсего инженер-металлург, а не специалист по восточной скульптуре. Во-вторых, если мы утверждаем, что Коули скрылся с четырьмястами тысячами долларов, то следует предположить, что он заранее тщательно все спланировал. Но задумав скрыться вплавь вдоль побережья, он должен был наверняка знать, что генерал Сомервилль возьмет с собой в павильон пачку денег в стодолларовых банкнотах, чего непосвященное лицо не могло предположить ни в коем случае. В-третьих, ему откуда-то стало известно, что дом будет находиться под наблюдением твоих людей, иначе он скрылся бы по суше. Я уж не говорю об одежде, которую ему пришлось заранее спрятать где-то в скалах на берегу. Не мог же он продолжать дальнейший путь по суше в плавках. С другой стороны, я не понимаю, как в общем-то интеллигентный, нормальный инженер, каких тысячи в мире, рассчитывавший получить весьма высокий заработок за свой труд здесь и имевший безупречное прошлое и очень неплохие перспективы, мог быть настолько глупым, чтобы убить другого человека, похитить деньги и бежать столь странным образом. Он должен был понимать, что поставит на ноги всю британскую полицию, которая разошлет вслед за ним сообщение о розыске во все страны всего земного шара. Во всем этом есть нечто невероятное: столь точный план со столь неразумным финалом, во имя столь небольшой прибыли, по сравнению с преступлением, естественно. Нет, что-то мне говорит, что истина не здесь…

— Оставим на время все, как есть, — Паркер бросил взгляд на часы. — Забудем пока о нашем беглеце и займемся остальными. Неизвестно пока, что с Коули, но он может не иметь с преступлением ничего общего.

— Да, послушаем, что нам скажут другие, — Джо кивнул головой. — Мне кажется, что следует начать с беседы с мисс Мерил Перри, которая сегодня целый день льет слезы. Она плакала, идя в павильон, не забывай об этом. Почему?

— Спросим ее, — Паркер опять потер подбородок, на сей раз более решительно. — Ты как считаешь, лучше попросить ее прийти сюда или навестить ее в комнате?

Алекс без слов показал пальцем на потолок. Они встали и направились к дверям.

Глава 14 Первый допрос

— Прошу! — услышали они из-за двери тихий женский голос.

Мерил Перри была очень бледная, с покрасневшими глазами. Но ей уже удалось овладеть собой. Она даже сделала попытку улыбнуться Алексу и ответила вежливым и спокойным кивком головы на формальный поклон Паркера.

— Мисс Перри, это господин комиссар Бенджамин Паркер из Скотланд-Ярда, — представил его Джо. — Если вы себя хорошо чувствуете, то мы хотели бы задать вам несколько вопросов в связи с невыясненными обстоятельствами смерти генерала Сомервилля.

— Прошу вас, — Мерил наклонила голову. — Мне лучше. Я была так потрясена всем случившимся, что когда те господа вошли и спросили, не видела ли я Уиль… то есть инженера Коули, я испугалась, не произошло ли еще одно несчастье, и потеряла сознание. Но теперь уж не упаду в обморок, — она вновь попыталась улыбнуться. — Прошу вас, господин комиссар, задавайте вопросы.

Паркер откашлялся.

— Насколько нам известно, вы видели генерала живым приблизительно за полчаса до обнаружения трупа. Если я не подвергаю вас слишком большому испытанию, мне хотелось бы услышать рассказ о том, как вел себя генерал Сомервилль, когда вы, мисс, пришли в павильон с фотографиями?

Мерил помолчала.

— Как вел себя?.. — она опять умолкла. — Я остановилась у стола, вынула из конверта фотографии и сказала: «Пожалуйста, господин генерал, вот комплект фотографий группы Йети… Не нужны какие-нибудь другие снимки?..» — она посмотрела на Паркера. — Позиции я выбирала сама, пользуясь только общими указаниями генерала, и поэтому не знала, хочет ли он иметь крупный план лица Йети или фрагменты, подчеркивающие способ обработки металла, моделировку скульптуры.

— А генерал Сомервилль?

— Только кивнул головой и ответил: «Пока не надо, спасибо, Мерил. Это все. Отличные фотографии».

— И что вы тогда сделали?

— Вышла из павильона.

Наступила тишина. Девушка глубоко вздохнула.

— Куда вы пошли потом? — спросил Джо равнодушным тоном.

— Потом? — она подняла на него глаза. — Я пошла в мастерскую, потому что… — она подыскивала слова, — у меня было одно дело к мистеру Коули… личное… Но по дороге я передумала и вернулась домой. Была у себя в комнате, пока не спустилась вниз и не увидела в холле мисс Каролину.

— Так, — кивнул головой Джо. — Мне не хотелось бы показаться неделикатным, мисс Перри, но генерал погиб при невыясненных обстоятельствах. А мистер Коули, к которому, согласно вашим словам, у вас личное дело, исчез необъяснимым способом. Не могли бы вы сказать нам, по какому делу вы искали встречи с ним?

Стоявший у окна Паркер медленно повернулся, подошел к Джо и, упираясь в подголовник его кресла, устремил взгляд на Мерил.

— Не могла бы я?.. Я не понимаю… — сказала она тихо, и тут Джо понял, что она вот-вот заплачет. — Ничего не понимаю. Он такой странный… Но раньше я понимала его… Думала, что он просто ревнует… Вчера…

Она замолчала, поднесла к глазам платочек, но с усилием овладела собой.

— Извините, — тихо прошептала она. — Я понимаю, что веду себя отвратительно, но все так странно и страшно…

— Успокойтесь, мисс, — Алекс встал и подошел к ней. — Поймите нас, полиция обязана собрать факты и сведения о событиях, чтобы иметь возможность восстановить картину и составить протокол, закрывающий следствие. Как вы понимаете, те несколько пояснений, что нужны нам, не станут известны всему обществу, если они не имеют ничего общего с преступлением. Можете говорить свободно…

Мерил молча покачала головой.

— Вы не понимаете… — добавила она тихо и посмотрела на Алекса с таким неподдельным страданием, что Джо отвернулся и пошел к своему креслу. Паркер, внимательно следивший за ним, заметил, как напряглось его лицо.

— Это так просто, — Мерил глубоко перевела дыхание, — я люблю его и… и была уверена, что он тоже меня любит. Вчера мы говорили об этом… мы были вечером в парке… он сказал мне, что я — единственная в его жизни… Мы договорились встретиться сегодня утром… В девять часов на аллее, возле оранжереи… Он сказал, что в восемь подготовит сплав для мистера Джоветта и постарается прийти точно, если все будет хорошо, но что может задержаться, потому что при подобных работах никогда неизвестно, не произойдет ли задержка на несколько минут из-за неожиданной неполадки в работе печи или невозможности быстро установить требуемую температуру. Я сказала, что буду его ждать… В этом нет ничего особенно важного, обычное свидание в парке. Но поскольку он постоянно устраивал мне сцены из-за Джоветта, который ведет себя развязно и специально его… по крайней мере мне так кажется… дразнил… Я не хотела, чтобы он снова обидел Коули. Мистер Джоветт такой злобный! — неожиданно почти крикнула она. — Ему кажется, что я должна была… — она опять на мгновение замолчала. — С девяти часов я ждала мистера Коули. Прохаживалась по аллее туда и обратно. В этой части парка, примыкающей к полям, по тропинке, проложенной вдоль стены, никто никогда не ходит. Я ждала, прошло полчаса, час… он не пришел. Я очень расстроилась, потому что подумала, что мистер Джоветт опять наговорил ему каких-то глупостей о женщинах или только обо мне. Он умеет быть таким отвратительным, этот Джоветт! Постоянно делает какие-то замечания, внешне вроде бы пристойные, о моей фигуре и о том, что я обязана ему позировать. Мне не хотелось устраивать скандал, а Уильям… то есть мистер Коули, резко упрекал меня в том, что я якобы излишне современна. Это вполне понятно: искренне влюбленные мужчины всегда так себя ведут, они ревнуют, правда? Но все это было мне неприятно, тем более, что я никогда, ни одним словом не поощрила мистера Джоветта к фамильярности, это он сам вел себя таким образом, потому что у него гадкое, отвратительное чувство юмора. Ему доставляет радость издеваться над теми, кто порядочнее и проще его… Когда Уильям не пришел, я испугалась, что Джоветт мог снова сказать что-то гнусное о женщинах или, работая, стал делать свои ядовитые, внешне благопристойные замечания, и Уильям… Я была очень расстроена и даже плакала, идя к генералу в павильон… А потом побежала в мастерскую, чтобы… Но я испугалась, что там окажется Джоветт, и вернулась домой… Я просто не знала, что делать… Он мог довести его до помешательства. Уильям очень нервный и впечатлительный… А потом началась гроза, и я… спустилась в холл, и тогда вы, сэр, сказали мне об этом… страшном несчастье.

— Так, благодарю вас, мисс, — Алекс встал. — Прошу вас оставаться пока в своей комнате, хорошо? Мы попросим об этом и всех остальных. А если инженер Коули найдется, мы немедленно сообщим вам.

— Но где он? — тихо спросила Мерил, и в ее голосе опять зазвучала подлинная печаль.

— Вы опасаетесь за него?

— Опасаюсь ли? — секунду она боролась с собой, потом сказала чуть ли не спокойно: — Нет! Почему мне следовало бы опасаться за него? Он очень нервный, в последнее время у него постоянно такое напряженное состояние. Может быть, он поехал в Лондон? Он ездит туда за материалами. Мог… мог не сказать мне об этом…

— А вы тоже иногда ездите в Лондон?

— Нет, — она покачала головой. — Шесть недель, то есть с момента приезда сюда, я не уезжала. Сейчас каникулы и в Лондоне нечего делать…

— А кроме мистера Коули еще кто-нибудь ездил в Лондон в последнее время?

— В Лондон? — она посмотрела на него с удивлением, словно не понимала его вопрос. — Да. Чанда. Он регулярно куда-то уезжает…

— А мистер Джоветт?Насколько я знаю, он работает в Королевской академии?

— Да. Но, как я сказала, сейчас каникулы. Мистер Джоветт приехал еще до меня, и я знаю, что раз или два он бывал в Лондоне. Но позднее, пожалуй, не меньше месяца, никуда отсюда не уезжал. Я знаю точно, потому что Уильям всегда нервничал, уезжая. Мистер Джоветт обычно шутливо говорил ему, что очень рад его отъезду, поскольку никто ему не помешает в… в… Ох, он отвратителен!

— Значит, на протяжении месяца мистер Джоветт не уезжал? Подумайте еще раз.

— Но я уверена… да-да… уверена. Впрочем, вы можете спросить об этом у него.

— Конечно. К тому же это не имеет большого значения. А профессор Снайдер и его дочка?

— Они приехали приблизительно в то же время, что и я… через неделю после моего приезда. Постоянно находятся тут. Ни он, ни Дороти не покидали Мандалай-хауз. Я знаю точно, потому что поездка в столицу является для нас своего рода событием. У каждого есть какие-то просьбы, ведь мы здесь как бы оторваны от мира…

— То есть только Чанда и Коули покидали поместье за последний месяц? Вы в этом уверены, мисс?

— Пожалуй… пожалуй, да. — Она посмотрела на него несчастными, полными слез глазами. — Но почему вы об этом спрашиваете?

— Благодарю вас, мисс Перри, — Джо встал. — Надеюсь, что у нас больше не будет необходимости беспокоить вас, если… если не произойдет ничего непредвиденного.

Он направился к двери, Паркер за ним. Выходя, Джо улыбнулся Мерил. Она попыталась ответить улыбкой, но ее глаза по-прежнему были переполнены страхом и слезами.

Оказавшись в библиотеке, Паркер спросил у Джо:

— Она чего-то боится? Чего?

— Пока не знаю… Все, что она нам сказала, правда, ибо я все это сам видел, и объясняет ее поведение утром: заговорщицкий взгляд, которым они обменялись с Коули, когда тот выходил из-за стола после завтрака, то, что сразу же после девяти она появилась за домом и пошла туда, где находится оранжерея, ее слезы, когда она шла к генералу, и ее поведение после того, как она вышла из павильона. Она могла опасаться, что если застанет их обоих, Джоветта и Коули, в мастерской, то Джоветт воспользуется случаем и скажет какую-нибудь непристойность, которая снова взбудоражит ее возлюбленного. Ты прав, Бен, в эту минуту она боится. Но кажется, она действительно любит нашего молодого инженера, а потому его отсутствие в минуту смерти генерала могло так на нее подействовать… Войди в ее положение…

— Стараюсь, — буркнул Паркер. — Но посмотри на меня внимательнее: думаешь, мне легко начать мыслить категориями невинной женственности, девушки, влюбленной в индийскую скульптуру и в молодого, внезапно дематериализовавшегося мужчину?

— Да, — Джо серьезно покачал головой. — Есть, конечно, шероховатости, но все же ее можно понять, правда?

— А ситуация теперь представляется мне следующим образом, — продолжил Паркер, мягко поглаживая подбородок. — Если девушка говорит правду, значит, в одиннадцать часов генерал был жив, а поскольку Хиггс в это время уже следил за единственным подходом к павильону и никто, абсолютно никто оттуда не прошел, то мы имеем неопровержимое доказательство самоубийства. И это самое важное, не так ли? Что же касается пропажи денег и исчезновения Коули, то эти вопросы, возможно, связаны между собой, но… непосредственно не касаются факта гибели генерала.

— Я все время думаю об одном, — тихо сказал Джо. — О том, что он был совершенно холодным. Разве может человек, даже очень старый, так быстро превратиться в абсолютного покойника?

— Оставим это медицине. Было сильное кровотечение — это первое! Температура резко снизилась, второе! Со стороны моря вторглась волна холодного воздуха, третье. Сомервилль был глубоким стариком, четвертое. Сам знаешь, как в этих делах бывает. Когда я был начинающим следователем, я придавал всему огромное значение. Потом понял, что каждая человеческая особь может реагировать по-разному, кроме того, многое зависит от типа повреждений. Судебная медицина изобилует сотнями нетипичных случае, которые могут ввести в заблуждение следствие.

— Да, возможно… — неохотно согласился Джо. — Но, несмотря ни на что, хотел бы я знать, где инженер Коули и эти двести тысяч фунтов?

В ту самую секунду послышался стук в дверь.

— Шеф! — вполголоса сказал тот же самый полицейский, который приходил раньше. — Мы нашли деньги!

— Что? — вскричал Паркер. — Давайте сюда! Где они?

Полицейский молча протянул руку, в которой держал полотняный мешочек.

— Лежал возле телефона в холле, шеф. Я как-то не обратил поначалу на него внимание, потому что он лежал на самом виду…

— Великолепно! — Паркер заглянул в мешочек. — Одной заботой меньше, хотя не могу понять, как он там появился. Но доберемся и до этого…

— Доберемся раньше, чем ты предполагаешь, — Джо встал, взял в руки мешочек и с неудовольствием положил его на стол. — У меня, должно быть, плохое настроение, Бен! Такое скверное, как никогда раньше. Все утро я держал при себе пачку стодолларовых банкнот и положил их возле телефона, когда звонил тебе. А потом совершенно о них забыл!

— Гм… — Паркер потер подбородок. — Пусть останутся тут, — он посмотрел на полицейского. — Все в порядке. Благодарю вас. Идите.

Дверь закрылась.

— Четыреста тысяч долларов! — заместитель начальника уголовного отдела поднял мешочек, подержал в руках и бросил на стол. — Как же тяжело вести следствие бедному полицейскому, когда он имеет дело с вами, бандой рассеянных Крезов! — рассмеялся он. — Четыреста тысяч там, четыреста тысяч здесь! А ведь и ради одной десятой этой суммы совершались убийства, причем какие! Что с тобой, Джо?

Алекс махнул рукой.

— Я всего лишь человек, — сказал он, пожав плечами, — а не механизм, который годами безошибочно действует при каждом расследовании! В эту минуту меня интересуют не эти деньги, а те, которых по-прежнему нет. И инженер Коули.

— Я уверен, что деньги найдутся, а возможно, и он вместе с ними, — Паркер покачал головой, отвечая собственным мыслям. — Раз Пламкетт переписывался с генералом через лондонскую почту до востребования, значит, он бывал в Лондоне, чтобы получать письма генерала и отсылать ему свои. Если мы отвергнем версию о сообщнике в Лондоне (хотя совсем от нее отказаться нельзя), то Коули и Чанда — единственные люди, которые могли посылать из Лондона письма в Мандалай-хауз и одновременно забирать ответные. Что бы ты сказал относительно такой версии: мистер Коули, увидя в мастерской статую, случайно опознал ее, потому что, предположим, раньше видел ее репродукцию в библиотеке? Он пишет из Лондона письмо, якобы от имени Пламкетта, но зная о визите полиции сюда и увидев тебя, понимает, чем все это грозит, а потому несколько меняет план и сразу же после завтрака (ведь он вышел из-за стола гораздо раньше вас) бежит в павильон и прямо говорит генералу, что требует от имени Пламкетта приготовленные для шантажиста деньги! Старик настолько потрясен, что отдает деньги, и так теряется, что напрочь забывает выстрелить в шантажиста! Ты ведь знаешь, что пожилые люди иногда планируют героические действия, а когда наступает пора, не могут и рукой двинуть, ибо действительность — это нечто иное, нежели воображение. Коули, с деньгами в кармане, естественно тоже совершенно забывает о свидании с этой бедняжкой Мерил Перри. И работа у печи его абсолютно не волнует. Он уезжает, точнее бежит, не желая показаться на глаза Сомервиллю и не имея ни малейшего понятия о том, что тот в приливе депрессии, унижения и осознания, что его обобрал шантажист, который по-прежнему держит его, генерала, в руках и может опозорить его честь и научное имя, пальнул себе в лоб, когда началась гроза! Все ясно! В таком случае все совпадает. Пока что не вижу ни одного пробела в моей версии. Сумма не столь уж астрономическая, но и не такая маленькая, чтобы не воспользоваться ею с чувством полной безнаказанности. Коули мог спокойно уйти, в конце концов он свободный человек, вчера он повздорил с генералом, и обитатели Мандалай-хауз восприняли бы факт его стремительного отъезда как следствие событий, связанных с Джоветтом и Мерил, и с отношением генерала к нему. Более того, генерал оказался бы вынужденным каким-то образом объяснить его поспешный отъезд и тем самым создал бы ему алиби. Коули лишь не предусмотрел самоубийство.

— Но если он не предусмотрел самоубийство, то почему вплавь, скрываясь, исчез из Мандалай-хауз? Он мог бы спокойно выйти через ворота. У него есть машина?

Паркер вытащил свой блокнот и посмотрел в него.

— У него «Форд». У Джоветта тоже есть машина и даже у Мерил Перри. Две машины являются собственностью Мандалай-хауз, кроме того есть еще старая развалина, принадлежащая садовнику. Только профессор Снайдер прилетел из Америки самолетом, и здесь у него нет машины.

— Вот именно! — Алекс встал. — Значит, Коули исчез, оставив тут свою машину. И предугадал, что кордон из твоих людей будет охранять поместье?

— На первый вопрос не могу тебе ответить. Он мог сознательно оставить машину, предполагая вернуться позже, чтобы еще раз шантажировать генерала, ибо, несомненно, никак не думал, что этот золотоносный источник высохнет. Что же касается полиции, он мог задуматься, что слухи о планируемой встрече Пламкетта с генералом каким-то образом дошли до нас. Твое присутствие здесь тоже добавило ему пищи для размышлений. Как бы там ни было, ясно одно: он исчез вместе с деньгами! Не пришел в девять часов на свидание с Мерил Перри, оставил Джоветта один на один с начатой работой. Все это говорит только об одной версии, которая к тому же объясняет все неясности в этом деле. Но господин инженер, может, еще не знает, что в нашем законодательстве есть несколько параграфов, квалифицирующих ответственность шантажистов, которые доводят свои жертвы до самоубийства. Надеюсь, что несколько лет изоляции дадут ему время продумать все это весьма тщательно.

— Нелегко тебе будет предъявить ему обвинение в чем-либо, — буркнул Джо.

— Нелегко? Подождем. Мы не будем его арестовывать, пока он не начнет пользоваться этими банкнотами. Мне интересно, как он будет выкручиваться, объясняя, откуда у него такая крупная сумма, когда вчера еще в его карманах свистел воздух? Будь спокоен, Джо. Под тяжестью доказательств и улик, какие есть против него в этом деле, любой суд в Англии без колебаний засадит его на добрых парочку лет за решетку. Впрочем, ты сам во всем убедишься, поскольку, я надеюсь, будешь давать показания по этому делу.

— Может быть, ты прав? — Алекс в растерянности покачал головой. — Если все так, как ты излагаешь, ничто не доставит мне большего удовольствия. Я полюбил этого старикана, несмотря на все его чудачества и резкость, и кроме того… — через долю секунды Джо быстро продолжил, будто желая переменить тему: — Идем в его комнату, Бен! Вдруг обнаружим там что-то любопытное? Исходя из того, что он сотворил, он должен быть очень предусмотрительным человеком, но преступник всегда может ошибаться. Нервы — это страшная вещь.

— Идем! — Паркер встал и пошел к двери.

Наверху инспектор Хайброу встал при их появлении.

— Какую комнату занимал инженер Коули? — спросил Паркер приглушенным голосом.

Инспектор, не произнеся ни слова, пошел по коридору, остановился около третьей двери по левой стороне и вытащил из кармана связку инструментов, на первый взгляд напоминающих ключи, но имеющих гибкие подвижные части. Один из таких инструментов он вставил в замок, и дверь тихо открылась.

Они вошли.

Постель была застелена, и вся комната оставляла впечатление, будто ее покинули совсем недавно.

Паркер остановился посредине комнаты, а Джо стремительно подошел к постели и поднял лежавшую на ней рубашку. Она была ярко-красная, и он машинально улыбнулся, вспомнив слова Джоветта за завтраком: «Наш Ромео, обвитый кардинальским пурпуром». Это была та самая рубашка, если, конечно, у Коули не было двух одинаковых…

— На завтрак он пришел в ней, — сказал он, взяв рубашку в руки и показывая ее Паркеру. — Следовательно, перед бегством он возвратился домой и переоделся.

— Ничего странного, — проворчал заместитель начальника уголовного отдела. — В рубашке такого цвета он был бы заметен за пять миль! На его месте я тоже переоделся бы.

— Разумеется — буркнул Джо. Он внимательно рассматривал рубашку и потом тихо произнес. — Интересно…

— Что такое? — Паркер повернулся к нему. Он стоял около письменного стола, поочередно выдвигал маленькие инкрустированные ящички и просматривал лежавшие в них бумаги, которые ничего ему не говорили, так как были покрыты узором из химических и математических символов.

— Посмотри сам.

Паркер подошел, и Джо показал на свисающий конец рукава.

— Оторван кусочек, видишь? Впечатление такое, что его вырвали силой. Правый рукав… Случайно порвать, например, снимая рубашку, он не мог: материя очень прочная и рубашка почти новая.

— Да, все так. Но что, черт возьми, это означает?

— Не знаю. — Алекс приблизился к окну и внимательно рассматривал разрыв. — Не знаю, Бен. Но что-то ведь должно означать, правда? Когда человек умирает внезапной смертью, мертвые предметы начинают говорить. Но мы не всегда сразу понимаем то, что они хотят нам поведать. Этот рукав… — он замолчал, положил рубашку на кровать, подошел к письменному столу. Листы бумаги, покрытые расчетами, специальная литература, несколько книг из библиотеки генерала Сомервилля, в которых описывались древние способы плавки металла…

Он подошел к шкафу: на полках ровно разложены рубашки, белье, на вешалках несколько костюмов.

Алекс прошел в ванную. Тот же самый педантизм: электробритва уложена в чехол, шнур свернут ровно, старательно… Мыло посередине мыльницы, карманы халата пусты, три стоящие рядком бутылочки на стеклянной полочке… Но, может быть, это горничная так старательно убрала? Джо сделал себе в мыслях заметку и вернулся в комнату. Паркер все еще стоял у постели, всматриваясь в красную рубашку.

— Что-то должно было произойти, — неуверенно заметил он. — Если бы он оторвал этот кусочек, поспешно снимая ее с себя, отсутствующий кусочек был бы здесь, в комнате. Зачем брать его с собой?

Джо пожал плечами:

— Почему человек, так тщательно планирующий атаку на генерала Сомервилля, вообще одел на себя самую броскую из своих рубашек, видимую издалека и выделяющую его из сотни других людей?

— Ты можешь ответить на этот вопрос?

— Нет. Но сейчас меня больше интересует, когда горничная убирала в этой комнате? Рубашку ведь положили позже, на уже застеленную постель, не так ли?

— Разумеется, — Паркер кивнул головой. — Сейчас узнаем. — Он направился к двери. — Горничную уже позвали…

Джо вернулся к постели, положил рубашку так, как она лежала, когда они вошли. Раздался тихий стук в дверь.

— Войдите! — сказал Паркер.

Появившаяся на пороге девушка была одета в черное платье и белый фартук, на голове белый чепчик — так, как одеваются по утрам английские горничные уже, пожалуй, только в американских кинофильмах. Она сделала легкий реверанс и закрыла за собой дверь.

— Я из полиции, — обратился к ней Паркер, — и хочу задать вам несколько вопросов.

— Да, пожалуйста, мистер…

— Ваше имя?

— Розалинда Ли…

— Давно работаете в Мандалай-хауз?

— Год, мистер…

Она была стройная, темноволосая, с большими светло-карими глазами, которые с любопытством посматривали из-под скромно опущенных ресниц. По всей видимости, весть о смерти домовладельца после первых минут потрясения вызвала на кухне массу домыслов.

— Вы убирали сегодня эту комнату?

— Да, мистер…

— Кто здесь проживал?

— Господин инженер Коули, мистер… — она сделала удивленное лицо, словно не понимала, почему полиция не знает такие простые вещи. Потом ее взгляд вновь устремился на ковер.

— В этой комнате всегда убираете вы?

— Да, мистер. Все гостевые комнаты и спальню генерала Сомервилля, и комнату мистера Чанды… ну и, естественно, остальные помещения, но это я делаю уже вместе с Джейн…

— Джейн?

— Да. Джейн помогает на кухне и подает к столу. Но посуду мы моем вместе и вместе убираем бельэтаж.

— Понятно. А сегодня вы рано начали работу?

— Сразу же после завтрака, мистер. Тогда, как правило, все или почти все комнаты пусты.

— Что это значит — сразу после завтрака, во сколько точно?

— В половине девятого, мистер. Я говорю так уверенно, потому что, идя наверх, я посмотрела на часы на кухне. Вошла Джейн и сказала, что все уже позавтракали.

— Благодарю за четкую информацию, — Паркер улыбнулся. Девушка мгновенно отреагировала ответной улыбкой, но сразу же вновь приняла строгий вид.

— Я знаю, что когда полиция спрашивает, нужно отвечать как можно точнее. Ну а уж когда приезжают из Скотланд-Ярда…

— А откуда вам известно, что мы из Лондона?

— Этот мистер внизу, значит, тот полицейский — в гражданском, сказал нам, мне и Джейн, что вы приехали из Лондона. Ничего удивительного, сказали мы, такой страшный случай… И к тому же такой известный человек, как господин генерал… Все происшедшее нас так потрясло, меня и Джейн, мистер…

И как бы отрицая эти слова, большие карие глаза бросили быстрый любопытный взгляд на Паркера, с таким же интересом задержались на Алексе и почти исчезли, скрывшись за ресницами.

— Так, все понятно, — Паркер покивал головой. — А как долго вы оставались наверху?

— До одиннадцати, мистер. Я убрала во всех комнатах и пошла вниз, чтобы помочь Джейн с посудой… Она всегда ждет меня с мытьем… Говорит, что это лучшие минуты для разговора… Прошу прощения, мистер…

— Ничего, ничего. И с половины десятого до одиннадцати вы никуда отсюда не отлучались?

— Нет, мистер. Поочередно убирала в комнатах, а это большая работа. Нужно красиво застелить постели, все вымыть в ванных комнатах, уложить и развесить полотенца, вынести пепельницы и вымыть их и… и сотня подобных дел, мистер.

— Конечно. А эту комнату, комнату инженера Коули, когда, то есть я хочу спросить, во сколько вы убирали? Не могли бы вы хотя бы приблизительно вспомнить?

— Не только приблизительно, мистер. Начала с этой комнаты. Значит, в половине девятого. Убирала здесь, думаю, минут десять, может быть, чуть больше или чуть меньше. А потом пошла в соседнюю комнату мистера Джоветта.

— Понимаю, — Паркер внимательно присматривался к ней. — Истинное удовольствие иметь дело с тем, кто помнит свои действия и обладает чувством времени. При расследовании таких людей встречаешь отнюдь не часто…

— Благодарю вас, мистер, — Розалинда Ли покраснела и опустила глаза.

— Мне интересно, почему вы начали именно с этой комнаты. Ведь она ни первая, ни последняя…

— Это так, мистер. Но господин Коули самый воспитанный из наших гостей. У него в комнате никогда не бывает беспорядка. Он сам все убирает и в шкафу, и в ванной комнате. Видно, так уж он приучен. Мне остается только слегка выровнять постель, минуту поработать пылесосом, и все. Если бы все были такими же, и прежде всего мисс, то я управлялась бы с верхним этажом за час, мистер.

— Понимаю. А видели ли вы мистера Коули, когда он вернулся в комнату?

— Когда вернулся? — переспросила девушка с искренним удивлением. — Господин Коули не возвращался в комнату, когда я убирала.

— Я не это имею в виду. Я спрашиваю, не видели ли вы его позже, когда были здесь, наверху, и убирали другие комнаты?

— Нет, мистер. Но я могла и не увидеть его, потому что перехожу из комнаты в комнату и нахожусь внутри комнат, а в коридоре только секунду.

— Но этой рубашки не было, когда вы убирали здесь сегодня?

Розалинда сделала шаг вперед, посмотрела на постель и покачала темноволосой головой в белом чепце.

— Нет, мистер. Я бы не оставила ее на постели. Вероятно, мистер Коули вернулся и переоделся позже. Это его рубашка. Ни у кого другого в Мандалай-хауз нет такой. На прошлой неделе мы даже говорили о ней с Джейн. У нее есть жених, и она хотела узнать у господина Коули, где он купил такую чудесную рубашку. Она просила, чтобы я у него узнала.

— И вы спросили у мистера Коули?

— Да. Он сказал, что купил ее в Лондоне.

— А второй такой у него нет?

— Нет, мистер. Я ежедневно заглядываю в шкафы, не могла не заметить.

— Да, — усмехнулся Паркер. — Благодарю вас. Пожалуй, это все…

Джо тихо кашлянул. Его друг повернулся:

— У тебя нет вопросов к нашей милой собеседнице, Джо?

— Если позволите. Правда, я не из полиции, но…

— Ох, мистер, вы больше, чем из полиции! — с трогательной непосредственностью и искренностью воскликнула Розалинда. — Джейн читала все…

— Да, да, да… — быстро прервал ее Алекс. — У меня такой вопрос: у вас, естественно, есть все запасные ключи от всех комнат?

— Да, мистер. Конечно, не при себе. Никогда не ношу их с собой. Они внизу, в шкафу. У нас никто, уходя, не запирает двери, мистер…

— И мистер Коули тоже?

— Тоже не запирает, мистер. Я никогда не замечала.

— А сегодня дверь была открыта, когда вы пришли убирать?

— Да, мистер. Потому-то я так удивилась, когда пришел мистер Джоветт и спросил, не видела ли я мистера Коули, потому что дверь его комнаты была заперта на ключ. Я пошла вместе с ним, и действительно, дверь была заперта на ключ. Но теперь поняла. Когда мистер Коули вернулся, чтобы сменить рубашку, он, уходя, запер дверь.

— Наверное все так и было. А кого еще вы видели здесь, кроме мистера Джоветта, когда утром были на этом этаже?

— Вернулись мисс Бекон и мисс Снайдер. Заходила также мисс Перри. Она тоже стучала в дверь комнаты мистера Коули. Я как раз кончила убирать ее комнату и вышла в коридор, поэтому знаю. Увидев меня, она отвернулась и спустилась вниз… А еще наверх поднялся профессор Снайдер и пошел в комнату дочери. Они немного поговорили, но не знаю, о чем. Я только слышала их голоса, когда входила в соседнюю комнату, — она на секунду задумалась. — Нет, пожалуй, было иначе, потому что мисс Снайдер перед этим тоже выходила, я видела ее… да, а потом она вернулась вместе с мисс Бекон. Они громко говорили о какой-то пудренице. Затем мисс Бекон спустилась вниз и только тогда пришел профессор Снайдер, поговорил с дочерью, а потом быстро пошел вниз. Кажется, он поспорил, мистер, или может быть… впрочем, не знаю, но он выглядел очень взволнованным. Я как раз разбирала пылесос в коридоре, и он чуть не налетел на меня, будто меня не видел… А потом я спустилась вниз…

— А в последовательности вы не могли бы воспроизвести? — улыбнулся Джо.

— Понимаю, мистер. Кто и когда был наверху, правильно? Первыми вернулись мисс Бекон и мисс Снайдер, с тенниса. Позже подошел мистер Джоветт и спросил о мистере Коули. А минуту спустя вышла мисс Бекон, потому что я начала уборку в ее комнате. Вероятно, мисс Снайдер тоже вышла, но я не заметила. Потом пришла мисс Перри, а затем вместе возвратились мисс Бекон и мисс Снайдер и говорили о какой-то пудренице. После этого мисс Бекон спустилась вниз, пришел профессор Снайдер, вошел в комнату дочери и вышел в том состоянии, о котором я вам уже говорила, мистер… А потом я ушла…

— Сколько времени тогда могло быть, как вы думаете?

— Точно одиннадцать, мистер. Когда я вошла в кухню, сразу посмотрела на часы. Мы всегда так делаем, потому что одна работа подгоняет другую, все надо успеть, вот и поглядываешь на часы…

— Понимаю, — Джо улыбнулся девушке. — Должен признать, что память у вас отличная! Значит, мистер Джоветт стучал в комнату Коули где-то в десять часов, и дверь уже была заперта, а в восемь сорок она еще была открыта, так?

— Правильно, мистер…

— Из этого следует, что мистер Коули вернулся сюда между 8.40 и 10, переоделся, запер дверь на ключ и снова ушел, но вы не видели, как он поднялся наверх, не знали, что он здесь, и не видели, когда он уходил и запирал дверь. Я все правильно говорю?

— Да, все, вероятно, так и было, мистер. Но нет ничего удивительного, как я уже говорила. Достаточно, чтобы именно в этот момент я была в какой-нибудь ванной. Ни в одной из них нет двери в коридор, все открываются только в комнаты. Когда я в ванной, мне не слышно, что происходит в коридоре. Или могла включить в этот момент пылесос. Тогда его шум тоже не позволил бы мне услышать, что кто-то идет.

— Тогда можно предположить, принимая ваши пояснения, что не только те лица, которых вы видели, могли подняться наверх, оставшись вами незамеченными?

— Конечно, мистер. Так получилось и с инженером Коули. Ничего не слышала, а он все-таки был тут… — Она умолкла и с интересом взглянула на Алекса.

— Все так, — к удивлению Паркера, Джо подошел к девушке, наклонился и сказал чуть ли не доверительно: — Но разве вам неизвестно, что инженер Коули пропал?

— Да, мистер, мы знаем. Причем все: Джейн, повариха, садовник…

— А как вы узнали? — быстро вмешался Паркер.

— От тех господ внизу, от того полицейского и еще от сыщика, такого с усиками. Когда мы подавали им кофе и бутерброды, потому что они, бедняги, с утра ни крошки в рот не брали, они беспокоились, что обыскали весь дом, а его нигде нет…

— Вот именно, — обратил Джо к девушке. — Такая странная история. И мы не знаем, куда он мог запропаститься? А что думаете на этот счет вы и ваши друзья?

— Что мы думаем? — с удивлением повторила Розалинда. — Ну, мистер… мы сидим там в кухне, потому что нас просили не выходить без особой необходимости, и разговариваем. Но мы ничего не знаем… Не случилось же с ним ничего плохого, правда? Джейн сказала, что он мог упасть в какой-нибудь из этих проклятых котлов, которые установлены в мастерской. Он мог поскользнуться и… Если человек упадет в расплавленный металл, то в миг погибнет! Но садовник, а он помогал устанавливать эти котлы, говорит, что они маленькие. Ребенка туда удалось бы засунуть, но взрослый человек целиком бы не вошел. Его сначала пришлось бы разрезать на кусочки. Ох, что я болтаю! Это было бы страшно, такая смерть…

— Да, действительно, — Алекс улыбнулся. — Благодарю вас.

Она сделала реверанс и вышла.

— Что ты, черт возьми, хотел из нее вытянуть? — спросил Паркер, убедившись, что девушка уже не может услышать его гремящий голос. — Я вижу, что у нас становится все больше помощников. Давай теперь пригласим повариху, садовника, вторую горничную и вместе подумаем, что дальше делать? — Он рассмеялся невеселым глухим смехом, потом посмотрел на часы. — Когда же этот проклятый доктор…

Он не успел закончить, поскольку в дверь тихо постучали.

— Это мы нашли возле скамейки не теннисном корте, — сказал тот самый человек, которого Алекс заметил раньше на стуле в коридоре. — Пудреница, шеф. Наверное, какая-то из мисс потеряла, но так как вы приказали все, что мы найдем, сразу же передавать вам, я позволил себе помешать вам…

Он подал Паркеру небольшой предмет, завернутый в платок. Джо подошел ближе. Пудреница была золотой, середину ее украшал рубиновый цветок, листики которого были сделаны из кусочков смарагда.

— Спасибо, — Паркер кивком головы показал, что полицейский может быть свободен. Джо тихо вздохнул.

— Такая дешевая безвкусица, на которую ушли благородные металлы и камни, может быть сделана только в одной стране на земном шаре, — почти сочувственно сказал он. — Не знай я даже, что мисс Дороти Снайдер потеряла пудреницу на корте, я все равно был бы уверен, что это ее безделушка.

Паркер, не произнося ни слова, завернул пудреницу в платок, положил в карман, потом посмотрел на Алекса.

— А из-за чего она поссорилась с отцом? — спросил он. — И почему так нервничала? И что делал ее отец, спрятавшись за деревом, когда ты шел к павильону, чтобы быть с генералом во время грозы?

— Думаю, он сам лучше ответит на все эти вопросы. — Джо наморщил лоб. — В конце концов это о нем генерал Сомервилль написал последние в своей долгой жизни слова. И это были не самые хвалебные слова, хотя предложение осталось незаконченным. Жаль, что Хиггс еще спит. Хотелось бы кое-что у него выяснить…

— Прикажу послать за ним машину, и через двадцать минут он будет здесь. Полагаю, что он уже выспался. А пока давай побеседуем с мисс Снайдер.

Алекс двинулся вслед за ним, думая, что за одной из дверей находится Каролина и ждет. Он обязан пойти к ней. Но не мог… Еще нет… Через несколько минут…

Паркер постучал, и мужской голос, тихо что-то говоривший за дверью, тут же умолк. Секунда тишины и приглушенный женский голос:

— Прошу, войдите…

Они вошли.

Дороти Снайдер все еще была одета в то же самое зеленое платье, в котором он видел ее утром. Она сидела на низкой софе, ее руки были сплетены на коленях. При виде входящих на ее лице появилось выражение испуга, которое она тщетно попыталась преодолеть, но потом, признав себя побежденной, отвернула голову и спрятала лицо в ладонях. Эта картина была столь неожиданной, что в первый момент Паркер не обратил внимание на стоявшего у окна мужчину и увидел его только тогда, когда тот быстро подошел к софе и сказал:

— Не расстраивайся так, детка. Я уже целый час тебе объясняю: все люди умирают… Смерть может наступить по-разному: иногда медленно, иногда внезапно, как для нашего незабвенного хозяина. Таков порядок вещей в этом мире, и мы не можем изменить его. Ну же, Дороти, прошу тебя! Господа, безусловно, хотят задать нам вопросы, не так ли?

— Моя фамилия Паркер, я сотрудник Скотланд-Ярда. Господин профессор Снайдер?

— Да. Чем могу служить?

— Прежде всего мы хотели увидеться с мисс, — Паркер вынул из кармана завернутый в платок предмет. — Кажется, вы, мисс, потеряли пудреницу? Мои люди нашли ее…

— Нет, — тихо ответила Дороти. — Я не… — и опять спрятала лицо в ладони.

— …около теннисного корта, — докончил Паркер и подал ей находку. — Та самая?

Дороти опустила руки, медленно подняла голову и посмотрела на него с выражением такого огромного удивления, что Паркер непроизвольно отдернул руку.

— Но вы ведь потеряли пудреницу, мисс, правда?

— Да… да… — тихо обронила она. — Потеряла… на теннисном корте… и не могла… ее найти… — Она протянула руку, взяла откровенно дрожавшими пальцами пудреницу, резко открыла и опустила на колени.

— По крайней мере поблагодари господ! — почти приказал профессор Снайдер и рассмеялся чуть излишне громко и излишне весело. — Это мой подарок на ее предыдущие именины. Она ей очень нравилась, и бедняжка приняла близко к сердцу потерю. Так расстроилась, что… — неуверенно докончил он, словно только сейчас осознав, что несколько часов назад от пули погиб хозяин этого дома, и это обстоятельство могло подействовать на его дочь сильнее, чем потеря безделушки. — Прошу вас, господа, садитесь!

— Благодарю вас, — Паркер сел в предложенное ему кресло. — У меня есть несколько чисто формальных вопросов к вам обоим в связи с печальным событием, имевшим сегодня здесь место.

— Разумеется, разумеется! Дороти, дитя мое, соберись немного, очень прошу тебя!

— Да, папочка, — она кивнула головой, потом взглянула на лежащую на ладони пудреницу и прикусила губу.

— Итак, во-первых, я хотел бы узнать, были ли вы, господин профессор, или ваша дочь в последнее время в Лондоне?

— В Лондоне? — с неподдельным удивление переспросил Снайдер. Дороти тоже резко подняла голову и непонимающими глазами посмотрела на Алекса. — Нет, сэр. Мы прилетели в Лондон из Нью-Йорка шесть недель назад и отправились в наемной машине сюда. С того дня мы пользовались радушным гостеприимством генерала Сомервилля. У него великолепная библиотека, а беседы с ним являлись для меня неисчерпаемым источником знаний и эрудиции, так что мне даже в голову не приходило ехать в Лондон без крайней на то необходимости, — он замолчал, но потом добавил: — На будущей неделе мы должны были уехать, но в связи с таким трагическим событием полагаю, что будет лучше, если мы покинем этот дом раньше. Утром я позвоню в бюро путешествий и постараюсь изменить дату вылета на наших обратных билетах в Штаты.

— Так, это понятно, — ответил Паркер. — Значит, вы, господа, не покидали Мандалай-хауз. И еще один вопрос к вам обоим: не видели ли вы после завтрака инженера Коули?

— После завтрака не видел. — Снайдер решительно покачал головой. — Совершенно точно не видел! А ты, Дороти?

— Я тоже его не видела, — тихо ответила Дороти. — За завтраком он был, правда? В красной рубашке… — внезапно лицо ее застыло. — В красной рубашке… — шепотом повторила она. — О, Боже! — и смолкла, закрыв лицо руками.

Паркер поднял брови.

— Вижу, что это обстоятельство странным образом действует на вас, — мягко сказал он, — скажите нам, в чем дело?

— Ни в чем, ни в чем… — Дороти потрясла головой. — Только я… — она с усилием подняла лицо и посмотрела на Паркера. — Она была как кровь, эта рубашка, и напомнила мне, что… — она вздрогнула.

— Прошу вас, господа, — вполголоса обратился к Паркеру и Алексу профессор. — Моя дочь сейчас в очень нервном состоянии. Нельзя… нельзя ли отложить беседу на более позднее время?

— Мне очень жаль, — в голосе Паркера внезапно зазвучала резкая нотка, — но понимая ваши возражения, господин профессор, мы хотим, чтобы вы помогли нам, насколько это в ваших силах. Ведь все вполне понятно? Не так ли? Если у мисс Снайдер нет сил продолжить беседу с нами в эту минуту, мы, естественно, можем подождать, пока она успокоится. Но… — его тон смягчился. — В Америке полиция тоже проводит следствия. И, как я успел заметить, деликатничает не больше, чем мы. Известно, что, если человек умирает при трагических обстоятельствах, все нервничают. Но, к сожалению, в своей профессии я вынужден, вовсе не желая того, большую часть бесед с людьми вести именно в таких обстоятельствах. Мисс Снайдер, прошу вас, возьмите себя в руки. Мы не намерены вас мучить, мы хотим только, чтобы вы по мере возможности помогли нам. Не заметили ли вы, мисс, утром чего-то необычного или такого, что показалось вам странным?

— Нет, скорее нет, — покачала она головой. — Я позавтракала, потом час мы играли с Каролиной, может быть, немного дольше, вернулись домой, я приняла душ, переоделась и вышла… папа был в библиотеке, я заглянула туда, он работал, я пошла в парк, а потом заметила, что в сумочке нет пудреницы и стала ее искать. Но не нашла. А потом, когда возвращалась домой, встретила в парке Каролину и мистера Алекса. Потом я поднялась наверх. Немного почитала, пришел папа, а когда он вышел, началась гроза. Я побежала в библиотеку, а… папы не было. Я испугалась за него, взяла первый попавшийся плащ и помчалась к павильону, потому что подумала, что он разговаривает с генералом или только-только пошел к нему, а тут хлынул ливень и… остальное вы знаете, — она повернулась к Алексу.

— Да, — кивнул Джо. — Но войдя в павильон и увидев генерала, вы, мисс, закричали: «Он после смерти, он после смерти…» и потеряли сознание. Не могли бы вы сказать мне, что должны означать эти слова? В первую минуту я не обратил на них внимание. Всех нас потряс вид умершего. Но сейчас я хотел бы услышать от вас объяснение. Разрешите закурить.

Он вытащил сигареты, не спуская глаз с девушки.

— Конечно! — быстро сказал Снайдер. — Мы оба курим, хотя стараемся придерживаться нормы не более десяти сигарет ежедневно. — Он щелкнул зажигалкой и поднес Алексу огонь.

— Я… я… — Дороти съежилась и выпрямилась, тяжело вздохнула. — Я не знаю, что говорила тогда. Если так сказала, то… то это не имело никакого смысла, правда?

— Именно об этом я вас и спрашиваю. Признаюсь, в первую минуту я даже подумал, что, возможно, мисс была в павильоне до нас и заметила что-нибудь. Но теперь знаю, что вы не могли там быть. Поэтому я безоговорочно вам верю.

— Вы знаете, что я не могла там быть, — тихо сказала Дороти. — Вы точно это знаете?

— Да. Так получилось, что с той минуты, когда вы с Каролиной после тенниса вернулись домой, павильон был под неусыпным наблюдением, и тогда вас непременно заметили бы.

— Заметили бы, — как эхо повторила Дороти. — Следовательно, я не была там после смерти генерала и до вашего прихода, мистер Алекс. Значит, я не была там… А почему вы могли предполагать другое? Только потому, что я закричала что-то, чего не помню? Я… я вообще вижу ту минуту как в тумане… все вертелось, кружилось… я шла и чуть-чуть не рухнула в пропасть, а потом…

Она спрятала лицо в ладони и расплакалась.

— Сами видите, господа, к чему это приводит. — Снайдер взял Паркера под руку и подвел к двери. — Позже, через пару часов шок пройдет, и она сможет спокойно разговаривать. Но сейчас… Очень прошу оставить нас в покое. К тому же, как видите, господа, мы не можем сообщить вам ничего интересного.

— Как знать, — буркнул Алекс тихо, но так, что профессор Снайдер услышал его. — Пока не дойдешь до истины, никогда неизвестно, какая информация была ценная, а какая нет. Приносим извинения вашей дочери, что побеспокоили ее.

Они вышли. В коридоре Паркер посмотрел на Алекса и потер подбородок.

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Я думаю, — приглушенным голосом ответил Джо, — что они оба лгут. Но в чем заключается их ложь, не знаю. Она действительно не могла быть в павильоне до нас, Бен.

— А вдруг Хиггс не сказал тебе об этом? В конце концов мисс Снайдер относится к числу гостей дома, и он мог не отреагировать на ее приход. У нее могла состояться серьезная беседа с генералом как раз тогда, когда, по ее словам, она ходила искать пудреницу.

— Возможно, Хиггс уже здесь?

— Посмотрим.

Они спустились вниз. Сержант Хиггс, явно выспавшийся и весьма довольный собой, сидел в библиотеке. Увидев своего начальника, он вскочил с места.

— Хорошо, что вы здесь, — сказал Паркер. — Вот какое дело: когда вы встали на свой наблюдательный пункт возле павильона, за стеной поместья?

— Ровно в девять тридцать, шеф. Я был там уже в девять двадцать пять, как и условились с мистером Алексом, но пару минут искал удобное укрытие, прежде чем нашел его.

— И все время у вас перед глазами был перешеек, ведущий к павильону?

— Да, шеф.

— Все время? — еще раз с нажимом спросил Алекс.

— Да, шеф. За исключением нескольких минут, когда появился тот малый, собиравший цветы для невесты. Но я уже говорил обо всем мистеру Алексу.

— Когда это было?

— Без пятнадцати одиннадцать, шеф.

— И никто не входил в павильон?

— Никто, шеф. Могу поручиться. Только мисс Перри. Но мистер Алекс сам был тогда рядом. Да и я уже находился по ту сторону стены.

— Хорошо, — Паркер в нерешительности кивнул головой. — Останьтесь с ребятами и будьте в холле, сержант. Надеюсь, вы выспались?

— Да, шеф, — Хиггс потер лысину. — Но не одним сном жив человек…

— Вы голодны?

— Если разрешите, да, шеф.

— Ну так пойдите на кухню. Там есть две милые, как мне показалось, девушки, которые легко завоевывают симпатии столичной полиции.

Хиггс исчез.

— Ты прав, — Паркер опустился в кресло. — Мисс Снайдер не была в павильоне до вас. К тому же Мерил Перри была там позже и разговаривала с генералом, значит… — он развел руками, — если они и лгут, их ложь, скорее, не имеет отношения к смерти Сомервилля. — Он помолчал. — А Коули нет! И четырехсот тысяч долларов нет! Нам осталась только рубашка с порванным рукавом. Как хотелось бы, чтобы все уже кончилось! Надеюсь, что скоро доктор пришлет протокол вскрытия, а Коули схватят, когда он будет входить в свою лондонскую квартиру, там его ждут. Тогда мы напишем протокол, а ты… — Он встал и положил руку на плечо друга. — Ты должен пойти к мисс Бекон, Джо. Она слишком давно сидит одна. Смерть генерала большое потрясение для нее. Иди.

Джо покачал головой.

— Мне думается, будет лучше, если мы побеседуем с остальными участниками этой драмы, — тихо сказал он. — С Каролиной тоже, если ты хочешь. Я пойду к ней, но только вместе с тобой.

— Коль ты так хочешь…

Паркер встал. Когда они подошли к дверям ее комнаты, он заколебался.

— По-моему, тебе лучше войти одному.

Джо, не говоря ни слова, постучал, а услышав ответ, открыл дверь и легко подтолкнул друга, вынудив его войти первым.

— Мне очень горько, мисс Бекон… — Паркер сердечно пожал девушке руку. Каролина была очень бледна, но вполне владела собой. Она даже улыбнулась, хотя это была невеселая улыбка.

— Что… случилось, что-то еще… худшее? — спросила она, не имея сил или не желая выговорить слово «убийство».

— Мы почти убеждены, что генерал Сомервилль покончил жизнь самоубийством, — ответил Паркер. — Нам даже известны причины, в силу которых он мог так поступить. Он был очень стар, вся его жизнь могла оказаться перечеркнутой подлостью шантажиста, поэтому он выбрал то, что посчитал, вероятно, единственным выходом.

— Боже мой! — Каролина закрыла глаза. — Никогда бы не подумала, чтобы он… Он был такой боевой, Джо. Не отступал ни перед какими трудностями, и вдруг…

— Самоубийство не всегда признак трусости, — Паркер положил свою большую ладонь на хрупкую руку Каролины и сразу же отдернул ее, словно рассердился на себя за прилив сердечности. — Оно может быть также актом мужества, как в этом случае, если все было так, как мы предполагаем.

Он замолчал. Джо закурил сигарету.

— Каролинка, — тихо сказал он. — Все совсем не так просто, как минуту назад тебе объяснил Бен. Остались некоторые невыясненные обстоятельства.

— Невыясненные обстоятельства? Ты хочешь сказать, что дедушка Джон мог не совершить самоубийства? Ох, Джо!..

На ее лице проступило удивление.

— Этого я тоже не хочу сказать. Мы еще не знаем. Но у генерала при себе было двести тысяч фунтов. После его смерти эти деньги не были найдены. Кроме того, исчез Коули.

— Коули? — Каролина широко открыла глаза. — Но ведь он с нами завтракал.

— А потом вышел, и никто из домочадцев его до сих пор не видел. Ты тоже?

Кивком головы она подтвердила предположение Алекса.

— Я так и думал. Я хочу, чтобы ты рассказала Бену обо всем, что делала утром, вплоть до минуты, когда… — он замолчал и глубоко вздохнул.

— Но это совершенно излишне! — Паркер встал и чуть ли не враждебно взглянул на друга. — Совершенно излишне, мисс Бекон! Я не знаю, что ему ударило в голову. Я не прошу ничего подобного! Следствие еще не закончено, это правда. Но, к счастью, есть свидетельство Мерил Перри, которая в одиннадцать часов разговаривала с вашим дедушкой. Потом началась гроза. Апоскольку раскаты грома и молнии заглушили выстрел, то… Что я говорю! У меня еще масса дел! Останься с мисс Каролиной на минуту, Джо, а потом встретимся в библиотеке.

Он хотел уйти.

— Задержись, Бен, — тихо сказал Алекс. — В конце концов все мы заинтересованы собрать как можно больше информации от всех, кто здесь есть. Ты не замечала, случайно, чего-либо странного сегодня утром, Каролина?

— Нет. Если не считать волнения Дороти, которая потеряла пудреницу. Но ведь такая потеря не может иметь значения, правда? — Измученными глазами она посмотрела на Паркера, который остановился, положив руку на ручку двери, а теперь медленно поворачивался к Каролине.

— Расскажите нам по порядку обо всем, начиная с завтрака.

— Из-за стола мы вышли вместе с тобой, Джо, а потом почти сразу к нам присоединился мистер Джоветт. Нет, я пошла наверх и переоделась в шорты. Взяла ракетку и спустилась вниз, а ты был там с мистером Джоветтом. Потом вышла Дороти, и мы отправились на корт. Немного поиграли, не ведя счет, а потом попытались разыграть настоящую партию. Но было так жарко, что мы решили не доигрывать первый сет, который тянулся очень долго. Возвращаясь, я снова встретила тебя. Вместе с Дороти поднялись наверх. Она пошла в свою комнату, а я — в свою… Выкупалась, переоделась, спустилась в парк… Я не могла усидеть на месте… — Каролина закрыла глаза. — Ох, Джо, как это ужасно! Если бы я знала…

Паркер не отозвался, но вопрошающе взглянул на Алекса.

— Продолжай, — мягко сказал ей Джо.

— Я ходила по парку и думала, как чудесно, что дедушка Джо завещал мне Мандалай-хауз. Я понимала, что с моей стороны низко так думать, но ничего не могла с собой поделать. Я очень люблю этот дом…

— Теперь он твоя собственность, — ответил Алекс, — хотя в тот момент ты об этом не знала.

— Моя собственность? — Каролина покачала головой. Потом шепнула: — Я не подумала об этом… Почему это должно было случиться? Именно теперь? Как я могла?.. Ведь я знала, что дедушка Джон стар, что любит меня, а я его, что… что… ох, Джо, как ужасно! — она спрятала лицо в ладони, и Алекс вдруг почему-то подумал, что она — третья женщина, которую он за сегодняшний день видит плачущей и прячущей лицо в ладони. Но Каролина почти мгновенно овладела собой.

— Извините меня, пожалуйста, — произнесла она, глядя на Паркера. — Я понимаю, как вам это неприятно. Вы ведь наш друг. Я постараюсь, чтобы подобное больше не повторилось, — она вздохнула, пригладила волосы машинальным, равнодушным движением. — Так вот. Я гуляла в парке, возле оранжереи, приблизительно полчаса и увидела его… — она показала на Алекса. — Мы вместе обошли вокруг дома. Потом появилась Дороти. Она была очень взволнована, потому что потеряла пудреницу, которую, как она сказала мне, ей подарил отец. Она так влюблена в своего отца, как девушка в парня. Во всяком случае, такое создается впечатление, — Каролина потерла ладонью лоб. — Господи, какие глупости я говорю! Но я не могу собраться с мыслями и потому плету всякий вздор. Так вот, Дороти была очень взволнована. Мы пошли наверх, ко мне, и я дала ей свою пудру, хотя мне казалось, что она и так уже излишне напудрена. Но американки любят резкий макияж даже по утрам… Она пошла к себе, а по коридору как раз шел ее отец. Оба они вошли к ней в комнату. Я немного посидела у себя и пыталась читать, но было душно. Я решила спуститься в библиотеку, где всегда прохладно. Я и профессор Снайдер вышли из комнат почти одновременно. Он, видимо, решил прогуляться, потому что спустился в парк, а я повернула в библиотеку. Взяла какую-то книгу, но увидела через окно, что надвигается огромная черная туча, и подумала о дедушке. Он сидит там один, а в любую секунду может хлынуть ливень. Я выглянула в окно и увидела тебя, Джо, закричала, чтобы ты подождал меня, побежала за плащами и зонтами. В этот момент из музейного зала вынырнул мистер Джоветт. Он слышал, что я тебя окликнула. Сказал, что поможет мне. Мы схватили плащи и зонты и помчались к павильону. А потом, потом… ты знаешь.

— Да, — Джо встал и печально улыбнулся ей. — Не этого ты ждала, когда привезла меня сюда, правда? — Он развел руками. — И я такого не предполагал.

— Если дедушка Джон совершил самоубийство, то, то… даже ты не мог ему помешать. Никто не может помешать, если человек хочет лишить себя жизни…

— А если не было самоубийства? — Алекс прикрыл глаза и мгновенно открыл их. — И я все время был поблизости! Подумай только, я был в десяти шагах и не помешал этому!

— Но ты говорил, что дедушка сам писал те письма в Скотланд-Ярд. Как же ты мог допустить мысль о том, что ему грозит опасность? Этого никто не мог знать… Ведь убийца сначала убивает, и только потом люди узнают… Если… если ты не знал, что кто-то хочет его убить, то как мог помешать? Я понимаю это, Джо. Того, что случилось, не изменить. Ты не должен упрекать себя в том, что не предусмотрел что-то, о чем не имел понятия. Впрочем, какое все это имеет значение? Он мертв, а я… я тебя люблю, — добавила она тихо. — Это не тайна, Джо. Мистер Паркер давно об этом знает, не так ли? Значит, я не говорю ничего нового. Но даже если бы ты был для меня чужим человеком, у меня все равно не было бы обиды на тебя, — она замялась на мгновение. — Это… это Коули его шантажировал?

— Все говорит в пользу такого предположения, — буркнул Паркер. — Я могу пообещать вам только одно, мисс Бекон, когда эта птичка попадет мне в руки… — Он не закончил фразу. — Я пойду…

— И я тоже, — Алекс встал. — Остается одно: восстановить истину. Если позволишь, я загляну к тебе позже, Каролинка…

— Обязательно приди, — тихо ответила она. — Мне так тяжело. Пока он был жив, я даже не подозревала, насколько он мне близок. Неужели человек должен умереть, чтобы мы могли понять, что он для нас действительно значил?

— Боюсь, что да, — Джо кивнул головой. — Все мы раньше или позже через это проходим.

Он нежно коснулся ее руки и быстро вышел вслед за Паркером, который уже ждал его в коридоре.

— Скверная история! — пробормотал заместитель начальника уголовного отдела. — Скверная, Джо! Кто у нас еще остался?

— Чанда, Джоветт и прислуга.

— Прислуга — это неважно. Где комната Чанды? — спросил он у дежурившего в коридоре полицейского и, не задерживаясь, пошел в направлении, указанном большим, не очень чистым пальцем своего подчиненного.

Паркер тихо постучал, не дождавшись ответа, нажал на дверную ручку и заглянул в комнату. В ноздри ударил странный, одуряющий запах.

Чанда стоял спиной к двери, согнувшись в низком поклоне. Напротив него перед небольшой золотистой статуей сидящего Будды горели четыре узкие желтые свечи. Между свечами стояла плоская мисочка, из которой поднимались в воздух струйки голубого дыма, медленно распространяясь по всей комнате. Паркер хотел отступить назад, но Чанда, услышав скрип двери, повернул голову и выпрямился.

— Прошу. Я ожидал вас.

После короткого колебания Паркер вошел, Джо последовал за ним и закрыл двери. Внутри запах ладана был еще более одуряющим.

— Мы не хотели помешать вам в исполнении религиозного обряда, — формально начал комиссар, — но обстоятельства вынуждают нас к этому. Может быть, вы предпочтете переговорить с нами потом, скажем, через полчаса?

Чанда отрицательно покачал головой.

— Этот религиозный обряд будет продолжаться очень долго, — спокойно сказал он. — Но не мешает ли вам запах ладана? Для белых людей…

— Нет, нет. — Паркер энергично покачал головой. — Вот только хорошо бы чуть приоткрыть окно.

Не ожидая ответа старого бирманца, он подошел к окну, отворил его и остался там, опираясь спиной на фрамугу.

— Моя фамилия Паркер и…

— Я знаю, мистер. Вы были здесь неделю назад и беседовали с генералом Сомервиллем… Мне известно содержание разговора, так как мой господин всегда оказывал мне доверие.

— Если бы он и нам доверял, не произошло бы и трагедии, надо полагать, — проворчал Паркер.

— Вы считаете, господин комиссар, что человек может изменить Судьбу? Прошу извинить меня, но по глупости своего сердца я не могу согласиться с вами. Еще вчера и даже сегодня утром я думал, а вдруг это возможно? Я пошел к мистеру Алексу и рассказал ему все, что знаю об этом деле. Я хотел уберечь своего господина от того несчастья, которое ему грозило. Но судьба решила по-другому. Смерть, которая не должна была прийти, пришла по другой улице, одетая в другие одежды, и мой господин умер. Когда-то мы рождаемся в день, предопределенный для нас, и умираем в день, которому суждено быть нашим последним днем. Все мы смертны.

— Не спорю, — сказал Паркер, — но как раз моя обязанность и состоит в том, чтобы возможно больший процент граждан этой страны умирал естественной смертью, без помощи других людей, изменяющих Судьбу, о которой вы говорите.

— Эти люди всего лишь орудия, — тихо ответил Чанда. — Но я понимаю вас. Я тоже верю в справедливость и в наказание негодяя.

— Очень рад. Если вы хотите покарать негодяя, который или убил генерала, или шантажировал его, либо приняв имя Пламкетта, либо заодно с ним, то скажите, не встречался ли вам сегодня после завтрака инженер Коули, у нас немало оснований подозревать, что именно он изменил Судьбу в данном печальном случае?

— Мистера Коули? — лицо старого бирманца не выразило удивления, но он непроизвольно посмотрел на Алекса.

— Да, — ответил Джо. — Инженер Коули исчез, а с ним и пачка долларов, которую вы утром отнесли в павильон, когда провожали туда генерала. Вы уверены, что оставили деньги там?

— Да. Господин генерал, войдя в павильон, сразу же приказал подать ему деньги. Они лежали в прозрачном целлофановом пакетике, чтобы Пламкетт мог убедиться, что там не газетная бумага или нечто подобное. Генерал хотел заставить этого человека пересчитать деньги, что отвлекло бы внимание Пламкетта. Господину генералу оставалось только сунуть руку в ящик, где лежал револьвер самого крупного калибра. Генерал сказал, что кольт самое надежное оружие, так как не может заклиниться. Он был старым солдатом…

— Револьвер вы также принесли в папке?

— Нет. Генерал всегда держал его в ящике стола, когда работал в павильоне.

— И оставлял там на ночь?

— Конечно. Я запирал только дверь павильона на ключ, а, приходя утром, отпирал ее.

— У вас при себе ключ?

— Я всегда ношу его при себе, — Чанда полез в карман. — Вот он.

Алекс взял ключ и повертел его в руках. Паркер вздохнул.

— Ведь это самый что ни на есть обычный ключ! — сказал он с упреком. — ЛЮБОЙ с легкостью откроет двери, запертые на такой ключ.

— Я обращал на это внимание генерала, но он сказал, что, насколько ему известно, злоумышленники откроют любые замки, ибо это их профессия. Кроме того, в павильон, далеко отстоящий от дома, ночью можно проникнуть, тихо выдавив стекло. Поэтому нет необходимости звать слесаря и менять замок. Я не нашелся, что на это ответить, потому что мне показалось, что мой господин прав.

— Может быть, — буркнул Паркер, — но он был несколько легкомысленным, если это вас не обидит. Оставлял заряженный револьвер в доступном месте!

— Но он погиб, находясь здесь, а оружие утром было в ящике. Когда мы пришли туда утром, я видел его собственными глазами.

— А не видели, входил ли кто-либо утром в павильон?

Чанда ответил не сразу. Он посмотрел на Алекса. В его взгляде было что-то, что Алекс не смог понять, но почувствовал: все, что Чанда сейчас скажет, должно иметь какое-то дополнительное значение. Какое?

— Начиная с половины десятого я находился на крыше, — спокойно сказал Чанда, — и спустился вниз только тогда, когда увидел, что вся группа возвращается без генерала. Различить что-либо было трудно, потому что стало почти темно и по стеклу хлестал ливень. Но я оставался на посту, так как в море была лодка… полицейская, как оказалось. Но я этого не знал, а время подошло к назначенному Пламкеттом часу. Я все время следил за морем, павильон постоянно был в поле моего зрения. В одиннадцать туда вошла Мерил Перри, минуту оставалась внутри и вышла, но не вернулась домой. Ее приход в павильон меня не удивил, так как я знал, что она должна отдать генералу фотографию Йети. Более того, я знал, что генерал просил ее прийти именно в это время, стремясь создать у окружающих впечатление человека, занятого своими делами и не ожидающего никакого сюрприза.

— И больше никого не заметили?

— И больше никого я не заметил, — повторил старый бирманец. Он встал, подошел к маленькому алтарю и ножничками из блестящей бронзы срезал обгоревший фитиль свечи. Минуту смотрел на пламя, и убедившись, что свеча горит ровно, вернулся к стоявшим у окна мужчинам. Начинало смеркаться.

— Конечно, кто-то мог проскользнуть, — с сомнением сказал он, — теоретически это возможно… Я смотрел в бинокль на море, и когда поднимал его, чтобы оглядеть горизонт, павильон полностью исчезал из поля моего зрения.

— Вы наблюдали и за частью парка?

— Да, конечно.

— Не попадался ли вам на глаза инженер Коули?

— Нет. Он одет в очень броскую рубашку, поэтому я заметил бы его даже среди деревьев.

— Коули сменил рубашку между половиной девятого и десятью, — уточнил Алекс.

— Сменил? На какую?

— Этого мы не знаем. А не заметили вы кого-нибудь незнакомого, идущего к павильону?

— Мне трудно сказать… Почти с первыми каплями дождя в ту сторону быстро прошел профессор Снайдер. Потом дочь была рядом с теннисным кортом. Но кроны деревьев и кусты там такие густые, что сверху хорошо видно только клумбу, аллеи, выходящие к ней, окна и дверь павильона вдали. А скальный перешеек и балюстрада просматриваются только на малом участке, там, где есть просвет между деревьями… Коули? — переспросил он, помолчав минуту. — Я живу здесь почти четверть века, но никогда полностью не пойму душу белого человека. Коули не похож на того, кто мог бы это сделать. Но, наверное, я ошибаюсь…

— Такой вывод напрашивается, исходя из того, что нам пока удалось узнать. Благодарю вас, мистер Чанда. Постараемся вас не беспокоить без особой необходимости.

— Спасибо, господин комиссар. Только один вопрос…

— Слушаю вас?

— А ужин? Как я заметил, вы привезли с собой много людей, следствие не закончено. Домочадцы и гости тоже, вероятно, хотят есть.

— Конечно. Правда, вы не обязаны кормить полицию Ее Королевского Величества, и мои люди могут поочередно на машине съездить в трактир…

— Не думаю, что генерал Сомервилль был бы доволен, услышь он это, — сказал Чанда. — Я прикажу приготовить ужин на всех.

— Очень признателен вам, — улыбнулся Паркер.

— И еще одно, — Чанда посмотрел на Алекса. — Я хотел бы поговорить с Каролинкой. Чашка крепкого чая или бульона ей очень бы пришлась кстати, — теперь он взглянул на Паркера. — Она жила здесь ребенком, и с тех пор мы все друг друга очень полюбили, — добавил он, поясняя Паркеру свою просьбу. — Естественно, и сегодня я люблю ее так же, как и тогда.

— Ну конечно, конечно, — Паркер, казалось, был очень доволен таким поворотом дел. — Пойдите к ней сразу же, как только отдадите распоряжение прислуге. Бедняжка выглядит ужасно… Она столько пережила сегодня.

— Да, — Чанда наклонил голову. — Она пережила за сегодня больше, чем за всю свою предыдущую жизнь…

И снова в его голосе было что-то, чего Паркер не услышал, но что заставило Джо взглянуть на старого бирманца с пристальным вниманием. Однако лицо последнего не выражало ничего, он лишь вежливо улыбался.

Они вышли.

— Теперь только Джоветт, и с предварительным допросом мы покончим, — сказал Паркер. — Помнится, горничная сказала, что он живет рядом с Коули?

Они направились к комнате скульптора, но тут в пролете лестницы возник Хиггс.

— Протоколы экспертизы, шеф, — вполголоса обратился он к Паркеру. — Я положил их на стол в библиотеке. Джонни пошел сменить Бровера в павильоне.

— Порядок! — Паркер быстро, перескакивая через ступени, бросился вниз. Прибежав в библиотеку, он схватил со стола два запечатанных конверта, вскрыл их и стал читать. Алекс уселся и молча поглядывал на него.

— Ну что же… — Паркер с разочарованием положил бумаги на стол. — Выстрел был сделан из револьвера, обнаруженного возле трупа. Глушитель не применялся. Об этом говорит отсутствие микроследов на дуле и то, как порох впитался в кожу убитого после выстрела… Все сходится. Был убит между одиннадцатью и половиной двенадцатого, то есть между приходом Мерил Перри и вас всех в павильон. Гроза заглушала звук выстрела…

Алекс не отвечал. Взяв в руки протоколы, он скользил по ним глазами. Вдруг он поднял брови.

— Прочитай, если хочешь, анализ кофе в чашке и термосе, — добавил Паркер. — Тоже без сенсаций. Столько-то и столько-то кофе, такой-то процент сахара в растворе. Все в порядке. Впрочем, я и не ожидал другого. Скажу откровенно, Джо, я даже доволен, если можно воспользоваться этим словом в столь грустных обстоятельствах. Самоубийство, всего лишь самоубийство.

— По-видимому, — Алекс кивнул. — Но, кажется, ты не до конца дочитал протокол баллистической экспертизы. Там добавлено замечание дактилоскописта: НА ОРУЖИИ НЕ ОБНАРУЖЕНО НИКАКИХ ОТПЕЧАТКОВ ПАЛЬЦЕВ. ОНО БЫЛО ЧИСТО ВЫТЕРТО.

— Что? — вскричал Паркер и схватил протокол. Прочитал его раз, другой. — Но значит… — Он тяжело опустился в кресло. — Кажется, ты был прав, Джо… Увы, невозможно допустить, что генерал Сомервилль сначала сделал из кольта 45 калибра выстрел в свое бедное тело, а потом спокойно вытер оружие и бросил его на пол… Его убили.

— Да, — Алекс кивнул головой. — И все-таки ОН НЕ МОГ БЫТЬ УБИТ.

Паркер встал и начал прохаживаться по библиотеке. Потом резко остановился около друга.

— Я знаю, что ты хочешь сказать: никто не слышал выстрела, а когда началась гроза, Хиггс наблюдал за скальным перешейком, и никто не мог незаметно от него проникнуть в павильон. Однако, мой дорогой! Однако…

— Вот именно. — Алекс встал. Он был очень серьезным. — И однако генерал Сомервилль убит. А тот факт, что не был использован глушитель, ужасает меня. Потому что Я БУДУ ГЛАВНЫМ СВИДЕТЕЛЕМ ЗАЩИТЫ, если ты захочешь обвинить кого-то в этом преступлении.

— Ты? — с удивлением переспросил Паркер.

— Да. Я. Потому что с той минуты, как я видел генерала Сомервилля живым в десять часов, до минуты, когда я нашел его мертвым в половине двенадцатого, никто не мог застрелить его в павильоне из револьвера такого крупного калибра, не применив глушителя.

— Но ведь его застрелили!

— И поэтому, — тихо сказал Джо, садясь и невидящими глазами глядя на лежавшие в центре стола конверты, — мы должны начать ДУМАТЬ, Бен!

— Боже мой… — Паркер тоже сел. — Не ожидал! Это самая странная история, с какой я столкнулся в жизни… Нет, ты ошибаешься. Или ты, или Хиггс, должно быть, приняли этот выстрел за… за что-то другое…

Алекс молча пожал плечами.

— Приняли за что-то другое! — Паркер сорвался с места. — Ты хочешь сказать мне, что я должен вернуться в Лондон и подать рапорт, в котором опишу этот факт и сделаю вывод, что генерал Сомервилль не мог совершить самоубийства, но и никто не мог его убить!

— Если бы ты сию минуту поехал в Лондон, все сказанное тобой секунду назад было бы единственным разумным изложением ситуации, в какой мы оказались, — Алекс развел руками, потом с внезапным блеском в глазах взглянул на друга. — Тебе не кажется это удивительным?

— Что?

— То, что именно я был бы свидетелем защиты каждого обвиненного по этому делу, каждого, кого бы ты ни подставил?

— Не понимаю. Ты был здесь и… — Паркер не закончил фразу, — ты хочешь сказать, что случайность исключается? Как это?

— Ну, как бы то ни было, я свидетель, с которым нельзя не считаться в судебном разбирательстве. Некоторым образом я лучший свидетель, которого можно пожелать себе в подобном деле…

— Так… — Бенджамин Паркер наклонил голову. — Это правда. Твое свидетельство, данное под присягой и поддержанное показаниями Хиггса, не позволило бы суду вынести приговор… — добавил он с неожиданной горечью, — при таких обстоятельствах НИКОГО нельзя обвинить! НИКОГО! Это самая странная история, с какой я столкнулся, Джо! Самая удивительная!.. И как мы теперь поступим?

Но Паркер ошибался, потому что вскоре стали разворачиваться еще более удивительные события. И одной из самых больших неожиданностей, какие ему пришлось пережить в течение этого дня сюрпризов, оказались слова весьма уважающего себя врача, который в эту минуту подъезжал к дому в «Мини-Моррисе», абсолютно не соответствовавшем монументальному виду своего хозяина.

Глава 15 Это невозможно, господин доктор

— Господин доктор О’Флаэрти, — доложил Хиггс. — Привез протоколы вскрытия.

— Не позволяй ему ничего определить по твоему лицу, — быстро предупредил Паркер. — Будем говорить с ним так, будто нам все ясно и понятно. В такой ситуации сплетни станут самоубийством для следствия.

Они оба встали при появлении доктора О’Флаэрти, который осмотрелся, положил котелок на одно из кресел и подошел к столу, держа в руках папку из желтой кожи с большим блестящим замком.

— Я привез результаты вскрытия, господин комиссар.

— Благодарю вас. Пожалуйста, садитесь, господин доктор, — Паркер пододвинул ему кресло. — Правда, я просил вас не утруждать себя и по телефону сообщить предварительные выводы, но раз вы решили приехать лично, тем лучше. Ничего интересного, да?

Доктор О’Флаэрти медленно оторвал взгляд от бумаг, которые вынул из папки. Потом взглянул на Паркера так, словно неожиданно увидел перед собой поразивший его экземпляр экзотического, незнакомого ему создания.

— Напротив, господин комиссар, — наконец ровным голосом произнес он. — Ваши предыдущие выводы оказываются абсолютно ложными в свете достижений судебной медицины. Поэтому лучше перейдем сразу же к фактам…

— То есть… Значит вскрытие?.. — пролепетав эти обрывочные слова, Паркер в растерянности замолк.

Алекс встал, подошел к столу и сел напротив врача.

— Поэтому я и приехал лично и не доверил результаты экспертизы телефонному разговору, — доктор О’Флаэрти взял лежавший сверху лист. — Позвольте опустить технические термины и сразу перейти к сути дела.

— Конечно, — тихо сказал уже пришедший в себя Паркер. — Так будет лучше всего.

— Итак, выстрел, который пробил грудь умершего генерала Сомервилля, НЕЛЬЗЯ БЫЛО, по моему мнению, под которым я готов присягнуть в суде, СДЕЛАТЬ ИЗ РЕВОЛЬВЕРА, которым, как подсказывает положение трупа, УМЕРШИЙ САМ ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ. Пуля прошла сквозь тело почти поперек, с левой стороны к правой, учитывая, что умерший не был левшой, это потребовало акробатического, неестественного положения руки, державшей оружие в момент выстрела. Люди стреляют в себя сбоку в висок, но не совершают самоубийства, выстреливая себе в грудь сбоку. Они прикладывают оружие так, чтобы дуло было направлено на тот орган, который, по их убеждению, должен быть поврежден. Мой вывод подтверждается, впрочем, еще одним дополнительным фактом: оружие обнаружено на полу под бессильно свисавшей рукой покойного. Но если бы генерал Сомервилль выстрелил, держа револьвер с противоположной стороны тела, то, учтя мощную отдачу кольта 45 калибра, револьвер либо вылетел бы у него из руки, так как пуля наискось пробила сердце, вызвав мгновенную смерть, либо рука с оружием упала бы на стол, перед которым в кресле сидел умерший…

— Вы абсолютно уверены в том, что говорите, господин доктор?

— Я врач с тридцатипятилетним стажем, — с достоинством парировал доктор, — и знаю, в чем состоит ответственность, связанная с моей профессией. Буду вам весьма обязан, господин комиссар, если вы оставите замечания подобного рода для тех, кто находит удовольствие в выслушивании грубостей, даже непреднамеренных.

— Приношу свои извинения, — сказал Паркер. — Но хотя я давно занимаюсь следственной работой, в данном случае все обстоятельства говорят о том, что НИКТО не мог убить генерала Сомервилля! Так, по крайней мере, я считал до вашего прихода. То, что вы говорите, господин доктор, поражает меня. Видите ли, сэр, глушителем не пользовались, а с того момента, когда генерала видели живым, никто не входил в павильон, то есть никто, кому удалось бы выстрелить так, чтобы его не услышал человек, который стоял поблизости и к которому я испытываю полное доверие. Еще раз прошу извинить меня, но согласились бы вы с тем, что генерал Сомервилль все-таки совершил этот акробатический трюк, если было бы доказано, что убить его никто не мог?

Прежде чем ответить, доктор О’Флаэрти минуту пристально всматривался в лицо комиссара:

— Нет! Представьте вы мне хоть сто свидетелей, которые под присягой будут утверждать, что неотрывно смотрели на генерала Сомервилля и видели его в ту минуту, когда он совершил самоубийство, я всех их назову лжецами.

— Вы шутите, господин доктор… — Паркер забарабанил пальцами по столу. — Я не дискутирую с вами по медицинским вопросам, тут я, как вы справедливо заметили, отнюдь не являюсь авторитетом. Но сам факт случающихся противоречий в положении тела и оружия известен судебной медицине, и нередко врачи высказывали мнение, которое, несмотря на его абсолютно правильное профессиональное обоснование, оказывалось ложным.

— Возможно, — согласился О’Флаэрти, — но позвольте мне высказаться до конца, и мы избежим ненужных слов на эту тему. Если я сказал, что назову лжецами всю сотню свидетелей самоубийства, то не потому, что не могу поверить в столь невероятный способ самоубийства. Признаюсь, я скорее склонен отвергнуть подобную гипотезу, и соглашусь с ней только тогда, когда мне неопровержимо докажут, что убийство физически исключается. Но даже вынужденно согласившись с этими свидетелями в каком-то другом случае, я никогда не признаю правдивыми их показания по самоубийству генерала Сомервилля. Я никогда не поверю, что человек, находящийся в глубочайшем обморочном состоянии, скорее уже в агонии, мог совершить самоубийство.

— Что?! — Паркер вскочил и снова сел. — В момент смерти генерал Сомервилль был в обморочном состоянии?

— В абсолютно бессознательном, господин комиссар. В кофе, три-четыре чашки которого он выпил, были подсыпаны самые сильные снотворные средства, какие можно купить в нашей стране! Они были добавлены в таком количестве, что выстрел был совершенно не нужен — сердце девяностолетнего человека не могло выдержать такую дозу, хотя присягать я и не могу. Но если бы вы спросили меня в частном порядке, я сказал бы, что в минуту смерти генерал находился во сне, от которого никогда уже не пробудился бы.

— Но как же так… — растерянно сказал Паркер. — Вот экспертиза кофе, который остался на дне чашки и в термосе. — Он взял в руки один из двух присланных ему раньше протоколов. — Там не обнаружено ни малейших следов яда…

Доктор О’Флаэрти спокойно и внимательно ознакомился с содержанием и выводами, записанными в протоколах, и вернул бумаги Паркеру.

— Поскольку я не хочу утверждать, что кто-то из моих ученых коллег ошибся… что практически невероятно, так как при анализе обязательно было бы обнаружено снотворное, которое было добавлено в кофе в огромном количестве, могу сказать только одно: умерший выпил другой кофе, не тот, что остался на дне чашки и в термосе. Я дважды исследовал содержимое желудка покойного. Мне помогал мой ассистент, и дважды мы получили практически идентичные результаты. При этом мы использовали два разных вида реагентов… С моей стороны ошибка исключена.

Паркер выслушал его молча, потом посмотрел на Алекса. В глазах заместителя начальника уголовного отдела Скотланд-Ярда застыл ужас.

— Ты слышишь, Алекс?

— Слышу, — Алекс попытался говорить спокойно. — Я тоже потрясен, но не в такой степени. Я ждал, что в расследовании должно в конце концов что-то произойти. Вот только не подозревал, что кофе может быть отравлен…

Паркер молчал. Он удивленно смотрел на своего друга, который вдруг оживился, встал и подошел к тому месту, где лежали протоколы вскрытия.

— Это все ваши выводы, господин доктор? Наверное, есть и другие, например, когда предположительно наступила смерть?

— Конечно, есть, — доктор О’Флаэрти взглянул на него с оттенком симпатии, однако был еще очень сдержан. — Вижу, что вы, мистер, разбираетесь в нашем деле. Мне сообщили, что генерал Сомервилль позавтракал около 7.30 или чуть позже. Итак, отталкиваясь от этой отправной точки, я утверждаю, что смерть наступила не раньше девяти и не позднее десяти часов. По всей видимости, он выпил кофе между восьмью и девятью часами. Скорее, около восьми.

— Как быстро подействовало снотворное?

— При такой концентрации в течение нескольких минут начинается сонливость, а спустя еще пару минут наступает сон, который становится все глубже по мере усвоения организмом наркотика из снотворного… Тормозящее влияние мог оказать кофе, стимулирующий деятельность сердца. Зато факторами, ускорившими сон, были почтенный возраст умершего и его небольшой вес. Оба эти обстоятельства скорее всего уравняли друг друга, и если генерал пил кофе систематически, тогда его действие на организм было соответственно слабее.

— Вы можете точно сказать, когда генерал впал в бессознательное состояние?

— Если его организм не обладал феноменальной сопротивляемостью, что невозможно установить после смерти и о чем могут сказать только хорошо его знавшие, сон должен был наступить не позже чем через час после первой выпитой чашки кофе. Похоже, что за короткий срок он выпил еще две чашки, чем ускорил процесс… Таким образом, генерал должен был впасть в сон через сорок пять минут после первой выпитой чашки.

— В павильон он пришел где-то в 8.10, значит, мог заснуть в 8.55, правильно? Однако я видел, как он пошевелил руками… — Алекс наморщил лоб. — Это было в 8.50… Я не мог ошибиться, хотя видел его с расстояния. Он поднял руку и положил ее на стол. Мы были вдвоем, и оба отметили это движение.

— Но он ничего не сказал, правда? — спросил доктор О’Флаэрти. — В состоянии помрачения, которое предшествует наступлению такого рода сна, человек может делать определенные жесты. Они вызываются отсутствием в его мозгу границы между сном и явью. Естественно, спустя некоторое время такие движения прекращаются. Если бы в этот момент вы подошли к нему и быстро оказали помощь, существовал бы какой-то шанс удержать его в жизни, хотя в таком возрасте любое серьезное отравление организма наркотиками приводит, как правило, к смерти. Во всяком случае, я так считаю.

— Если бы я подошел к нему, — эхом повторил Алекс. — Но генерал Сомервилль не терпел, когда ему мешали. И к тому же, господин доктор, моя задача здесь состояла именно в том, чтобы сегодня утром я не беспокоил его своим видом…

Доктор О’Флаэрти прокашлялся.

— Безусловно, безусловно, — равнодушно согласился он. — Я оставляю вам, господа, протокол вскрытия генерала Сомервилля, подписанный мною и доктором Слаймсом, который мне ассистировал. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, в телефонной книге вы найдете номер моего телефона. Можно звонить даже глубокой ночью. Я привык к телефонным звонкам в любое время суток.

— Господин доктор, — быстро спросил Алекс, — если я правильно понял, в желудке умершего сахар не был обнаружен?

— Нет. Я обратил на это внимание. По всей видимости, генерал не добавлял сахар ни в чай, ни в кофе. Во всяком случае, сегодня, иначе я обнаружил бы его следы.

— Большое спасибо, — Алекс положил протокол на стол.

Доктор поднялся и протянул руку за своим великолепным котелком.

— Еще минуточку, пожалуйста, господин доктор, — Джо обошел стол. — Вы сказали, что в момент смерти генерал был в глубоком обморочном состоянии. Что позволяет сделать вам такие выводы?

— Умный вопрос. По моему мнению, он находился в состоянии глубокого усыпления, почти агонии, так как работа сердца почти замирала и мозг не принимал сигналы от нервов, это легко установить по выражению черт лица и общему положению тела. Он был застрелен из оружия, калибр которого почти в два раза превышает тот, каким пользуется полиция. Пуля из кольта 45 калибра с тупым концом разрывает ткань и вызывает внутренние повреждения, хотя благодаря своей форме обладает меньшей пробивной силой, чем мелкокалиберные пули. Эта застряла в кости… Но я не об этом хочу сказать. Такое страшное ранение вызывает мгновенные реакции, которые внешне проявились бы как реакция всего тела в последнюю секунду жизни. Ничего подобного не наступило. Пуля ударила, но сигналы поступили в замирающий мозг и ничего не вызвали. Даже его лицо осталось лицом спокойно уснувшего человека… Пальцы… Ступни… Да! Он спал, прошу верить мне! И это прекрасно, скажу вам откровенно, что он умер, не сознавая, что умирает, и это то, что каждый из нас должен пожелать себе в последний час жизни. До свиданья, господа! Мне было очень приятно…

Поклонившись им, доктор вышел. Они сидели в молчании, всматриваясь в два печатных листка, на которых мелким, решительным почерком доктор О’Флаэрти написал приговор человеку, которого они еще не установили и в душе опасались, что никогда не обнаружат.

Только когда затих шум мотора «Мини-Морриса», Паркер оторвал голову от перевернувшего все протокола.

— Одно верно, — сказал он. — Как и в любом следствии — чем больше фактов, тем лучше! Значит, кофе отравлен снотворным! Идет! Займемся этим кофе, Джо! Генерал умер между девятью часами и десятью! Сужается поле деятельности!.. И кто-то позже налил другой кофе в чашку и термос, предварительно вымыв их. Там ведь есть раковина! Но когда он все это проделал, Джо? Ведь вас там столько было! Хиггс на скале, Чанда с биноклем в окне! Ты — в парке! И никто из вас ничего не заметил! Как это возможно?

— Не знаю, — тихо ответил Алекс. Он сидел, сжав виски пальцами и не шевелился. — Не это самое важное.

— Не это самое важное? — Паркер потряс его за плечо. — Проснись, парень! Ты несешь чушь! Приезжает врач, переворачивает мир вверх ногами, даже не понимая, что он нам говорит! А ты заявляешь, что это не самое важное!

Джо поднял на него усталые глаза.

— Я начинаю понимать, Бен… Более того, думаю, что я знаю, кто убил генерала Сомервилля. Но у меня нет никаких доказательств. Все доказательства свидетельствуют, что убийца невиновен!

— Что-о-о? — простонал Паркер. Он потряс головой и тихо сказал: — А может быть, мне все только снится? Как этому несчастному… Но скорее это ты сошел с ума, Джо, — он подошел к Алексу. — Ты действительно начинаешь что-то понимать?

— Да.

— Скажи, что ты думаешь, даже если это кажется тебе бессмыслицей.

— Пока нет, Бен. Не сердись, но я не сумею. Я вижу одного человека, ясно вижу его среди других. Но абсолютно не понимаю, как он мог совершить убийство. Более того, у меня есть неопровержимые доказательства, что он его не совершал. Подожди пару часов, хорошо? Конечно, я скажу тебе. Пока что мы оба в темном лесу и ищем дорогу. Поэтому не обращай внимания на мой бред. Мы ведем обычное расследование. В любом случае мы обязаны его вести.

Паркер минуту присматривался к Джо, потом кивнул головой.

— Идет, — сказал он. — Есть несколько простых вопросов, которые относительно быстро куда-нибудь нас выведут. Первый из них звучит так: кто приготовил и принес в павильон этот проклятый кофе?

— Здесь два вопроса, а не один, — Алекс опустил руки и тяжело поднялся. — Но ответ один: кофе для генерала Сомервилля собственноручно смолола, заварила и отнесла в павильон Каролина Бекон, которую за несколько часов до этого Сомервилль назначил своей единственной наследницей.

Глава 16 Что он хотел от меня?

Они застали Каролину над нетронутым подносом с едой. Увидев Алекса, она вскочила на ноги. Ее губы дрожали, и Алекс заметил, что девушка близка к плачу. Внезапно он почувствовал в сердце резкий холод.

— Что он хотел от меня, Джо? — спросила она, хватая ртом воздух, словно долго бежала, чтобы сказать эти несколько слов.

Паркер задержался у двери, ломая пальцы и шевеля ладонями, будто раздумывал, что с ними делать.

— Кто? — Джо обнял девушку за плечи.

— Чанда… Пришел сюда… принес этот поднос с едой. Спросил меня, как я себя чувствую. Я была счастлива, что он пришел, потому что так страшно сидеть здесь и ждать, а вы… Я очень обрадовалась, но он сразу стал говорить так странно, что… — она вздрогнула. — Что с ним, Алекс?

— Что он сказал? Успокойся, дорогая, — он усадил ее в кресло. — Расскажи нам.

— Он сказал, что понимает, как много мне пришлось сегодня пережить. Что он один знает, как много… Но это еще не было странным. Странным было то, что он сказал потом: я должна помнить, что он всегда любил меня как дочку, как самое дорогое в его старой жизни, любил даже больше, чем генерала, своего господина. И что я могу быть уверена, он никогда меня не предаст, и я во всем могу на него положиться… Я спросила его, в чем положиться и в чем он может меня предать? Он ответил: «Ты сама прекрасно знаешь об этом, Каролинка, в сердце своем. Я пришел только затем, чтобы ты знала: мне все известно и я прощаю тебя, потому что иначе не могу. Но другие тебя не простят, поэтому помни: что бы ты ни решила, я с тобой…» И вышел. Что он хотел от меня, Джо?

— Если я его правильно понимаю, он считает, что ты убила своего дедушку Джона, — ответил Джо, пытаясь улыбнуться и чувствуя, как у него замирает сердце в груди. Он взглянул на Паркера, который слушал Каролину, не отрывая глаз от ковра.

— Но как он мог, Джо? Почему?

— Видимо, ему что-то показалось. Мы его спросим, правда, Бен?

— Конечно, — глухо ответил Паркер, — мы обязаны это сделать.

— Вот-вот! — Алекс пытался вести себя свободно. — Мы пришли к тебе, потому что нам необходима твоя помощь. Итак, — на долю секунды он замялся, — я знаю, что ты храбрая девушка и сумеешь выдержать правду… Так вот, генерал Сомервилль был убит. В этом теперь нет ни малейших сомнений.

— Убит… — тихо повторила она и тут же спросила: — Но кто, Джо? Кто мог его убить?

— Именно в этом нам необходима твоя помощь. Как тебе известно, генерал погиб от пули, выпущенной из его собственного револьвера. Но еще раньше он был приведен в бессознательное состояние, а точнее отравлен снотворным, растворенным в кофе, который он выпил в павильоне.

— Как это? — Каролина встала и качнулась, но сразу же восстановила равновесие. — Ведь это я заварила кофе для дедушки Джона! Этого не может быть, Джо!

— Не нервничай. Спокойно расскажи, как все было. С первой минуты. Ты взяла зерна из банок или из пакетиков…

— Да, Джо, — ее губы дрожали. — Я не понимаю! Там не могло быть никакого яда! Я взяла зерна из четырех мешочков, в равных пропорциях, потом сама перемолола ручной мельницей, заварила кофе и перелила его прямо в термос.

— А если бы кто-то заранее подсыпал какой-нибудь темный порошок в мельничку или на дно термоса, ты заметила бы?

— Этого не может быть, Джо. Я сначала осмотрела мельничку. Я это отлично помню. Она была пустая и чистая. А термос я сама вымыла. Нет, дедушка Джон не мог быть отравлен кофе… Не этим кофе!

— Твой дедушка пил кофе с сахаром?

Она потрясла головой, недоумевающая, перепуганная и полностью ушедшая в воспоминания сегодняшнего дня, которые она перебирала в душе.

— Он вообще не употреблял сахар. Еще несколько лет назад врач ему запретил сахар.

Джо наклонил голову.

— Продолжай, — сказал он тихо. — Ты налила кофе в термос и пошла из кухни наверх…

— Да. Я хотела дать его Джейн, чтобы она отнесла термос в павильон, но вспомнила… ох, Джо… я не могу…

— Говори, прошу тебя, — тихо и мягко, но настойчиво повторил он. — Я хочу, чтобы с этим было покончено. Правда, Бен?

В ответ Паркер только кашлянул. Он по-прежнему стоял у двери, упорно глядя на ковер, словно там надеялся найти разгадку таинственной смерти генерала Сомервилля.

— …Я подумала, что дедушка Джон так добр ко мне, завещал этот дом и все остальное и что ему будет несомненно очень приятно, когда он увидит, что я сама принесла ему кофе. Вот я и пошла наверх с термосом. Ты завтракал с Джоветтом. Потом я побежала в павильон, поставила термос на стол, приготовила чашку и пошла назад. Недалеко от павильона встретила подходивших дедушку Джона и Чанду. Они остановились, увидев меня, и поговорили немного. Дедушка был в хорошем настроении, довольный, несколько возбужденный, как мне показалось. Мы встретились у клумбы, он сорвал розу и протянул мне… Вернувшись, я поставила ее в вазу в холле. Она еще стоит там…

Каролина замолчала.

— Вспомните, пожалуйста, дверь была открыта, когда вы пришли в павильон? — спросил Паркер, который до этого молчал, не проронив ни слова.

— Нет. Ее запирают на ночь. Но в кладовке есть шкафчик с запасными ключами от всего дома. Я взяла ключ из шкафчика.

— А выходя из павильона, вы заперли дверь на ключ?

— Нет. Я знала, что дедушка Джон вот-вот придет. Он был пунктуальным, как часы.

— Еще одно, — Паркер потер подбородок. — Вы не были частой гостьей в Мандалай-хауз. Кто обычно варит кофе дедушке?

— Чанда. Он-то и научил меня смешивать четыре сорта. Давно, когда я была еще девочкой.

— Он брал термос с собой, провожая генерала в павильон?

— Нет. Термос заранее относила туда горничная. Дедушка Джон любил, чтобы к его приходу все было готово. К тому же Чанда одной рукой всегда поддерживал дедушку, а в другой руке держал книги и бумаги, какие могли потребоваться дедушке для работы.

— Понимаю. Благодарю вас, мисс Бекон.

Каролина посмотрела на Алекса.

— Джо, что все это значит? Я боюсь… Дедушка погиб, и это так ужасно… Я до сих пор не могу поверить, что его нет в живых, хотя знаю, что это правда. Но что все это значит? Кофе и то, что сказал мне Чанда? Как он мог? Он подумал, что это я отравила кофе? Бедный Чанда. Я уверена, сейчас он страдает вдвойне. Но как он мог?..

— Кроме тебя и убийцы никто в Мандалай-хауз пока не знает, что в кофе было подсыпано снотворное, — сказал Джо. — Но в одном будь уверена, малышка. Я никому не позволю обидеть тебя, — он грустно и устало улыбнулся ей. — Несмотря на то, что мое слово и мое присутствие не помешали преступнику нанести удар. Но посмотрим… посмотрим… — Джо выпрямился. — Ложись отдыхать, детка, ты очень настрадалась за сегодняшнийдень. Я пойду с Беном. Столько странных мелких загадок, которых я не понимаю. Но вскоре пойму. Или уже понимаю? Ты ложись, хорошо?

Она молча кивнула головой.

— Спокойной ночи, мисс Бекон, — неуверенно произнес Паркер.

Девушка печально улыбнулась ему, как человек, внезапно потерявший силы и не имеющий желания их восстановить.

Мужчины вышли. Паркер задержался в коридоре:

— Джо! Ты что-то знаешь! Я чувствую, вижу! Я тебя хорошо знаю! Скажи мне, а то я теряю голову! Я не в состоянии разобраться во всем этом.

— Нам надо поговорить с Чандой, Бен, — тихо ответил ему Алекс. — Когда мы с ним говорили, я чувствовал, что он о чем-то умалчивает. Чанда думает, что Каролина… Но почему он так думает? Он что-то видел из своего окошка на крыше. Нам необходимо узнать, что…

Чанда сидел на низкой постели среди подушек. Проникавший в окно лунный свет приглушал пламя горевших свечей и мягкими бликами играл на золотистом Будде.

— Каролина передала нам ваш разговор с ней, — Алекс встал перед старым бирманцем, глядя ему прямо в глаза. — Она очень страдает. Почему вы думаете, что Сомервилля убила она? Вы ведь знаете ее с детских лет и знаете, что она не способна на преступление…

Опустив голову, Чанда хранил молчание.

— Старик! — Джо взял его за плечи и встряхнул, как восковую куклу. — Опомнитесь! Вы любите ее! Возможно. Но я тоже люблю и знаю, что она не убивала своего дедушку, а утаивание фактов, умалчивание событий, разыгравшихся здесь сегодня утром, отдаляет нас от истины! Вы понимаете меня? — Джо еще раз встряхнул бирманца. Чанда пошатнулся и опустился на постель. Подняв голову, он страдающими глазами посмотрел на Алекса.

— Судьба… — наконец тихо произнес он. — Я предупредил ее. Сказал, что все знаю. Она должна была понять меня. И несмотря на это, повторила вам. Теперь у меня нет выхода… Я видел ее. — Он замолчал, а потом повторил: — Я видел, как она входила в павильон…

— Входила в павильон? — Джо отшатнулся и глубоко вздохнул. — А мне сказала, что не была там. Когда вы ее видели?

— В половине одиннадцатого… Тогда я ничего не подумал. Не было ничего странного, что она его навестила. Я не знал, что генерал умер. Но потом она стала отрицать, что была у него.

Джо обернулся и посмотрел на стоявшего за ним Паркера. Но комиссар уставился в пол и не поднимал головы.

— Генерал Сомервилль умер между девятью часами и десятью, — начал Алекс, но тут же замолчал, поняв, что если Каролина была в павильоне задолго до одиннадцати, тогда временной разрыв становился совсем незначительным. Тогда все становилось вероятным.

— Вы слышали выстрел? — Он машинально продолжал вытягивать сведения из Чанды, а в голове неотступно билась одна мысль: «Она обманула меня, она обманула меня…»

— Выстрел я не слышал.

— Но, если она убила генерала, вы должны были слышать выстрел, — Алекс засомневался вдруг. — Ведь на скале находился наш человек. Почему он ее не видел?

— За несколько минут до ее прихода этот человек покинул свой пост, — тихо сказал Чанда, — и вернулся через минуту или две после ее ухода… Я и заметил-то ее только потому, что он встал и начал спускаться. Он привлек мое внимание, и я стал смотреть на павильон.

— Значит, это случилось в те несколько минут, когда Хиггс разговаривал с парнем, собиравшим цветы для своей невесты, — Алекс глубоко вздохнул. — Но вы говорили мне, мистер Чанда, что балюстрада и скальный перешеек почти невидимы с крыши. Как вы могли узнать Каролину?

— Лица я не видел, но платье… — Чанда беспомощно развел руками. — Зеленое платье. Оно только дважды мелькнуло передо мной, но я видел ее получасом раньше, когда Каролина вышла на прогулку. Тогда она повернула к оранжерее…

— Но этого не может быть! — воскликнул Джо. — Хиггс отлучился с поста в десять сорок, но в то время я был с Каролиной и… — он внезапно замолчал. — Боже мой! — И совсем тихо произнес: — Всемогущий Боже! Какой я идиот! И вы, мистер Чанда! Это была не Каролина, а Дороти Снайдер, которую мы почти сразу встретили, и она сказала нам, что возвращалась на корт. Что искала там пудреницу! Пудреницу! Идем, Бен!

И он выскочил из комнаты, оставив Чанду в полном недоумении. Сжав губы и меча взглядом молнии, Паркер двинулся за ним.

В коридоре Алекс внезапно остановился.

— Что такое? — тихо спросил у него Паркер.

— Не понимаю… — шепнул Джо. — Вот сейчас я уже ничего не понимаю. Ведь ни она, ни ее отец не могли… — он замолчал. — Идем!

Дороти Снайдер и ее отец сидели в креслах друг против друга. Девушка явно только что плакала, когда Паркер, постучав, но не дождавшись ответа, вошел в комнату. Снайдер встал.

— Я не понимаю… — негодующе начал он, — как вы, господа, смеете…

— Я тоже кое-что еще не понимаю, — бесцеремонно прервал его Паркер, — и поэтому позволил себе навестить мисс, чтобы все понять!

Джо слегка коснулся его плеча.

— Мисс Снайдер, — спокойно сказал он, — если мы вас правильно поняли, то, рассказывая нам о том, что вы делали сегодня утром, вы говорили, что потеряли пудреницу, когда были с Каролиной на корте. Мы вас правильно поняли?

— Д-да, — Дороти платком вытерла слезы. Она была очень испугана. — Да, я так сказала.

Алекс старался не замечать ее состояния.

— Тогда еще один вопрос: у вас есть вторая пудреница?

— Что за чушь! — Снайдер встал напротив него. — Мы являемся американскими гражданами, и если вы, господа, считаете возможным ночью врываться ко мне или дочери, чтобы задавать идиотские вопросы, я категорически протестую и требую немедленно связать меня с консулом США!

— Телефон внизу, — ответил Паркер. — Можете быть уверены, что ни один из моих людей не помешает вам соединиться с любой дипломатической службой вашей страны.

— Прекрасно! — воскликнул Снайдер, сделал шаг к двери, но остановился. — Дороти! Я запрещаю тебе разговаривать с этими людьми. Не отвечай ни на какие вопросы, пока я не свяжусь с консульством.

— Очень хорошо, господин профессор. — Паркер кивнул головой, — но только не забудьте сказать консулу, что ваша дочь арестована и ей предъявлено обвинение в убийстве генерала Сомервилля.

— Что? Что вы сказали?

— Я сказал, что если ваша дочь откажется ответить на те вопросы, которые мы намерены ей задать в связи с проводимым расследованием, я буду вынужден арестовать ее по тому обвинению, которое вы слышали.

— Как вы смеете? — Снайдер покраснел. — Вам известно, кто я?

— Да, — голос заместителя начальника уголовного отдела лондонской полиции стал сухим и почти равнодушным. — Вы человек, принуждающий свою дочь уклоняться от дачи показаний, существенных для следствия по делу об убийстве. И вы поступаете так вполне сознательно. Поверьте, мне доставит удовольствие проинформировать американского консула о вашем поведении.

— Какие показания? — внезапно Снайдер пал духом. — Господа, вы не понимаете, что говорите. Ну что она может вам сказать?

— Я задал всего лишь один невинный вопрос, — спокойно сказал Джо. — Я спросил мисс Дороти, нет ли у нее второй пудреницы. И такой пустяк вызвал ваш гневный протест. Почему?

— Потому что это смешно! — взорвался Снайдер, но мгновенно сдержал себя. — Вы понимаете, насколько вы смешны? Вваливаетесь в двенадцать часов ночи, чуть ли не без стука, чтобы выяснить у моей дочери, нет ли у нее второй пудреницы? Какое вам, собственно, дело — есть или нет?

— Нет, у меня нет второй пудреницы… — Дороти Снайдер отрицательно покачала головой. — Я пользуюсь исключительно одним сортом пудры и только вечером меняю тон… Вас это удовлетворяет? Если да, то очень… очень прошу оставить меня в покое. Я страшно устала и взволнована. День был такой ужасный…

— Мне очень неприятно, и я вас прекрасно понимаю. Но в связи с предыдущим хотел бы задать вам еще один вопрос, — на долю секунды Алекс сделал паузу и четко закончил: — Как вам удалось после игры в теннис и душа выйти из комнаты напудренной?

Все молчали. Дороти смотрела на Джо, и ее глаза все больше расширялись.

— Я помогу вам, — тихо сказал Алекс. — Вам это удалось, потому что вы не теряли пудреницу, когда играли в теннис. Вы потеряли ее позже. Выйдя из павильона, вы возвращались в дом краем парка, через теннисный корт. Там вы задержались. Вы очень быстро шли, запыхались и решили привести себя в так называемый «порядок». И увидели, что в сумочке нет пудреницы. Вы перепугались, решив, что потеряли ее в павильоне… Но могли оставить ее и дома, правда? Вы не были уверены… Вы поспешили к дому и встретили нас с Каролиной. В волнении, чтобы объяснить, откуда вы шли, сказали нам, что потеряли пудреницу и ходили её искать. Каролина пошла с вами домой… Все правильно?

— Павильон? — Снайдер побледнел. — Какой павильон? О чем вы говорите?

— Ваша дочь совершеннолетняя, господин профессор, — спокойно осадил его Алекс, — и должна сама отвечать на вопросы, на которые вы к тому же не можете ответить. Вас там не было. Вы были в библиотеке или в музейном зале, всматриваясь в лицо Йети, создавшее вам столько осложнений!

Снайдер открыл было рот, но промолчал и посмотрел на дочь. Казалось, что Дороти Снайдер близка к обмороку.

— Как… откуда вам это известно? — тихо выдохнула она. — Я там была одна, вас не было…

— Я могу вам сказать больше. Когда после смерти генерала Сомервилля вы вошли в павильон, где собрались все мы, вы уже знали, что он мертв. Вы бежали, теряя сознание от страха. Хлестал ливень. Вы боялись не за себя, а за своего отца И когда вы, наконец, вбежали в павильон, где мы стояли, и взглянули на труп, то увидели, что вид сидевшего в кресле покойника изменился, и тогда вы закричали: «Он после смерти… он после смерти…» и потеряли сознание, так сильно было потрясение. Прежде чем перейти к другим вопросам, я прошу вас как можно точнее описать, какие изменения произошли в павильоне во второй раз, уже во время грозы?

— Все это высосано из пальца, — произнес Снайдер, уже обретший былую уверенность.

— Если вы сию же минуту не замолчите, я прикажу своим людям вывести вас, надеть наручники и отправить в тюрьму, обвинив в соучастии в преступлении, господин профессор, — Паркер говорил тихо, однако его раздражение начинало переходить в бешенство. — Немедленно прекратите это напыщенное шутовство! Неужели вам непонятно, что мы ведем расследование убийства, ищем убийцу и что улики указывают на вашу дочь и на вас самого?!

— Уже ничему не поможешь, — чуть слышно прошептала Дороти. — Они все знают, папа. Я обязана сказать правду, иначе… иначе они действительно подумают, что мы… — она резко вскинула голову и громко сказала: — Я пошла туда, чтобы его убить!

— Расскажите все по порядку, — тихо предложил Алекс. — А вы, господин профессор, сядьте и если вы хоть раз, хоть одним словом прервете ее, я обещаю, что мой друг, комиссар Паркер, выполнит свою угрозу. Говорите, мисс Снайдер…

Профессор тяжело опустился в кресло, Джо заметил, что его сложенные на коленях руки дрожат.

— Да, я решила, что убью его, если он не согласится… — повторила Дороти. — Папа — большой ученый, величайший, какого я знаю…

Снайдер открыл рот, но Паркер мгновенно сжал ладонью его плечо.

— Из всех живущих… — продолжала девушка. — С окончания школы я ассистирую ему во всех работах, он делится со мной своими планами, я переписываю все его тексты, значит, кто лучше меня это знает? А генерал Сомервилль был всего лишь дилетантом, богатым дилетантом, накопившим огромный практический опыт. Но он не владел систематикой, у него не было теоретической основы… Тем не менее генерал Сомервилль был авторитетом, с его мнением считались. Еще в Америке папа сам мне говорил, что генерал большой ученый, инстинктивно понимающий то, чему другие должны долго учиться. А когда мы приехали сюда, оказалось, что генерал Сомервилль — человек, преисполненный гордыни, надутый, тщеславный. Он ни о чем другом не говорил с моим папой, кроме как о папиных ошибках и о том, что систематика индуистской пластики перевернута вверх ногами… Но не это было самое плохое… Генерал не мог нанести большого вреда папе, известному во всем мире ученому. Однако он мог найти слабую точку и броситься в атаку. И вот, приобретая статуэтку Йети и зная, что папа фатально ошибся, генерал пригласил нас сюда, чтобы… чтобы втянуть папу в полемику. Известно: допустивший грубую ошибку часто оказывается вынужденным отстаивать ее, потому что признание как бы деквалифицирует его, и с именем такого ученого до конца его жизни будет связано скандальное происшествие. Генерал Сомервилль, не принимая в расчет заслуги и огромные научные достижения моего отца, спровоцировал его разговорами и насмешками к сопротивлению, и у папы не было другого выхода. Мы оказались в тупике. Думал ли генерал о благе науки? О том, чтобы исправить ошибки в истории индуистской скульптуры? Не знаю… Он умер и уже не ответит мне. Но я знала, что если его новая книга увидит свет, она обязательно попадет в руки специалистов, тогда и папа станет предметом насмешек, — она большими грустными глазами посмотрела на отца. — Потому что самое страшное в том, папа, что генерал был прав. И господин Джоветт, естественно, тоже прав, а ты нет. И ты знал об этом, но не хотел признаться. Поэтому ты не уехал отсюда сразу, хотя нам здесь было неприятно. Ты боролся, пытался переубедить генерала, искал новые доводы. Но в глубине души чувствовал, что убедить его нечем, что эта статуэтка столь же далека от Декана XVII века, как ты от истины. Иначе ты не позволил бы мне пойти к нему, зная, что в сумочке у меня пистолет и что я могу его убить… Ты знал, что я готова на все… Почему ты мне позволил?

— Дорогое дитя, я понятия не имел, что…

— Когда вчера после ужина мы говорили с тобой о последней встрече в музейном зале, где был мистер Алекс, я сказала тебе, что убью этого старика, если он действительно решится тебя высмеять… Ох, папа, я любила тебя и не могла думать о том, с каким удовольствием все твои враги будут потирать руки, а ты потеряешь свой престиж, которого с таким трудом добивался многие годы… Но ты был глубоко и искренне уверен, что я не допущу, чтобы студенты говорили в коридорах: «Это тот Снайдер, который писал бредни об искусстве Декана»… Ты слышал, как генерал просил Мерил принести ему утром снимки Йети, потому что намеревался именно сегодня писать о тебе! И поэтому за завтраком громко, чтобы все слышали, под предлогом моей усталости от работы настаивал, чтобы я поиграла в теннис. А ведь я должна была закончить переписку очень важного для тебя трактата, и никогда раньше ты не думал о таких вещах, как мой отдых, если он мог помешать твоим интересам. Ты создавал себе алиби, папа. Ты послал меня убить этого человека, не сказав ни слова, ты не побуждал меня, ты был невиновен, хотя знал, что я люблю тебя больше жизни, что ты для меня все в этом мире и что я пойду на такой шаг. Тогда генерал Сомервилль не напишет этот раздел… Я… я в семнадцать лет была в санатории для нервнобольных, полгода, ты решил, что это обстоятельство играет мне на руку и что хороший адвокат воспользуется им. Но важнее всего для тебя было, чтобы генерал Сомервилль не успел написать о тебе. Потому что ты, папа, лучше, чем я, знаешь, насколько прав был генерал и как он мог тебя высмеять! И ты пошел к себе в комнату или в библиотеку и ждал… А я играла в теннис, чтобы иметь алиби, потому что решила: даже если я сделаю как задумано, я хочу жить… потому что, папа, случилось нечто страшное. Я внезапно поняла, что, кажется, перестала тебя любить… В конечном счете ты посылал меня на смерть только для того, чтобы избежать позора, спасти свое имя непогрешимого ученого. Я вдруг поняла, какой ты низкий… какой низкий…

— Дороти… — сказал Снайдер. — Она сошла с ума, бедняжка. До чего вы ее довели!.. Прошу немедленно…

— Может быть и сошла с ума, папа, — она успокоила его движением руки. — Мне 26 лет, а ни один мужчина меня ни разу не поцеловал, кроме тебя… мимоходом, здороваясь по утрам и прощаясь на ночь. У меня нет собственного дома, детей, нет даже собственных мыслей и личной жизни. Ты отнял у меня все, и чем больше я тебя любила, тем легче тебе это удавалось. В конце концов ты решил принести меня в жертву твоему покою, чтобы не быть скомпрометированным… Бедный профессор Снайдер, крупный ученый, дочь которого унаследовала больную психику и убила старого генерала Сомервилля. Ты стал бы трагической чистой личностью, которая покорно переносит превратности судьбы и ищет успокоения в науке, ставшей для него всем! Я вижу, как ты играешь, вижу твое лицо, вижу жесты! Боже, почему я не рассмотрела все это раньше!?..

— Дороти… — сказал Снайдер. — Ради Бога! Эти люди…

— Ах, ты снова говоришь о людях. Эти люди должны узнать правду, иначе они не поймут меня и подумают, что это я убила генерала Сомервилля. А с этой минуты моя жизнь важна для меня, папа. И либо ты выслушаешь до конца, либо я попрошу этого господина, чтобы он действительно выставил тебя из комнаты. Ты мне мешаешь. — Она повернулась к Алексу. — Итак, я вернулась с тенниса, приняла душ, переоделась, положила в сумочку пистолет, — она протянула руку к сумочке, открыла ее и подала Паркеру маленький оксидированный пистолет, отсвечивающий голубизной. Комиссар взял его и сунул в карман, — и вышла. Я знала, что никто не должен видеть, как я иду в павильон. Джоветт и Коули в это время обычно работают в мастерской в другом конце парка. Чанда и остальная прислуга, как правило, заняты внутри дома. Мерил сказала, что до одиннадцати часов будет работать в фотолаборатории. Я хотела прийти в павильон за полчаса до нее, но ее не было… Я пошла к теннисному корту, а оттуда, скрываясь за деревьями вышла в конце аллеи прямо к балюстраде. Я была уверена, что пока меня никто не видел. Издали я увидела, что дверь павильона открыта. Генерал сидел за столом. Я рванулась вперед… Сама не знаю, как быстро я пробежала перешеек. Вбежала в павильон, вытащила из сумочки пистолет и сказала: «Вы ничтожество, потому что…» — и тогда увидела у него огромное красное пятно на груди, а на полу перед столом большой револьвер. Я опустила свой пистолет… Я так испугалась, что не могла пошевельнуться. Потом быстро спрятала свой пистолет в сумочку и подошла к генералу. Обе руки лежали на столе. В одной, зажатой в кулак, он держал клочок красной материи, скорее всего вырванной при борьбе, — она перевела дыхание и закрыла глаза, но тут же их открыла и закончила: — Но я еще не могла уйти. Ведь я должна была увидеть, что он успел написать! Я посмотрела на лист бумаги. Фамилии моего отца не было, хотя раздел назывался «О грубых ошибках» или как-то иначе, но очень похоже… И тогда меня вдруг охватил ужас. Я его не убивала, но если меня тут застанут, подумают, что виновна я. Я выскочила, как можно тише пробралась к стене. И хотела дойти до теннисного корта по краю парка. Там нет никаких аллеек, и никто никогда там не ходит. Но вдруг я замерла: за стеной разговаривали двое… Один спокойно сказал: «Ну, так до встречи вечером в корчме». Второй ответил согласием и они, видимо, расстались…

Алекс обменялся взглядами с Паркером. По-видимому, Дороти ничего не заметила, потому что тихо продолжала:

— Я вышла к теннисному корту. Я задыхалась, хотя шла медленно, вспотела, понимала, что выгляжу чудовищно, и поэтому остановилась на минуту, чтобы привести себя в порядок, как вы и сказали. Прежде всего я поглубже, на самое дно сумочки затолкала пистолет… А потом стала искать пудреницу… И не нашла… Наверное, — подумала я, — она выпала, когда я прятала пистолет и для этого со дна сумочки доставала всякие мелочи… Я поискала, но не нашла пудреницу. Значит, она все-таки лежала там, раз ваши люди ее нашли, но трава у корта густая и высокая, а мне не хотелось там задерживаться…

Я пошла по аллее к клумбе и там встретила вас с Каролиной. Чтобы иметь алиби, сказала, что была на корте и искала пудреницу. Потом вместе с Каролиной вернулась домой, взяла у нее пудру и пошла в комнату. И тут меня пронзила страшная мысль, что я ведь могла обронить эту пудреницу в павильоне! Она могла выпасть из сумочки, когда я доставала или прятала пистолет… В этот момент вошел ты… — она посмотрела на Снайдера. — Я тебе рассказала обо всем, а ты мне ответил, что я должна туда вернуться и найти ее! И это был конец, папа! Эта одна твоя фраза изменила всю мою жизнь… Я ответила тебе спокойно, что не пойду и если ты хочешь найти эту пудреницу, ты можешь идти туда сам! И ты пошел… перепуганный и взбешенный! Ты вынужден был пойти, ибо это был шанс избежать скандала. Ведь Сомервилля убил кто-то другой, не я. А моя пудреница компрометировала нас обоих. И ты бросился туда… Но я не могла усидеть на месте… Я снова, теперь уже зная, что ты не любишь меня, побежала… Я хотела удержать тебя… Уже началась гроза, туда шли люди… Я хотела все взять на себя. Но когда я снова увидела труп генерала и поняла, что изменилась его поза, я подумала, что это ты… ты придал ему другое положение и инсценировал самоубийство. Но подумала я об этом, уже падая. Потом я не помню ничего… А еще позже я узнала, что это не ты, ради моего спасения, инсценировал самоубийство. Даже это ты не сделал. Кто-то другой. Для чего? Не знаю. — Она замолчала, потом посмотрела на Алекса. — Это все, что я могу вам рассказать. Остальное — мое личное дело… Мне хотелось бы остаться одной…

— Спасибо, — Алекс поднялся. — Надеюсь, что следствие подтвердит ваш рассказ.

Он направился к двери, Паркер за ним.

— Прошу вас, — тихо обратилась к ним Дороти.

— Да?

— Это еще не все.

— Слушаем. — Паркер вернулся и остановился около девушки.

— Заберите отсюда моего отца, — спокойно попросила Дороти, — и попросите того полицейского, который сидит в коридоре, чтобы он не пускал его ко мне. Я не желаю его больше видеть!

— Дороти! — крикнул профессор. — Ты отдаешь себе отчет в своих словах? Я твой отец. Ты — мой единственный…

— Я вас очень прошу, — спокойно повторила Дороги.

— Будьте добры, — Паркер взял профессора под руку. — Независимо от того, что вы, господин профессор, думаете о нашей полиции, она стоит на страже гражданских свобод. А пребывание в своей комнате без необходимости терпеть нежелательных лиц — одна из элементарных свобод, правда?

Они вышли.

Минуту постояли в коридоре, глядя на ссутулившегося Снайдера, который подошел к своей комнате, открыл дверь и исчез за ней, не одарив их даже взглядом.

— Ну теперь уже все ясно, — сказал Паркер. — Идем вниз, я подготовлю обвинительное заключение.

— Хорошо, — Алекс без убеждения кивнул головой. — Идем.

Глава 17 Мерил Перри лежала на постели с открытыми глазами

Они спустились в библиотеку.

— А мисс Перри разговаривала с генералом по крайней мере через час после смерти! — усаживаясь, проговорил Паркер. — Несомненно, она сообщница Коули. Встретилась с ним в половине десятого в парке, он сказал ей, что убил старика, но при борьбе у того остался клок рубашки. Потом скрылся с деньгами, а девушка осталась, чтобы в удобное время пойти в павильон и изобразить самоубийство генерала. У нее был предлог — фотографии. Это Коули писал письма от имени Пламкетта и знал, что генерал готов откупиться деньгами. Они растворили снотворное в кофе, а потом Коули пошел. Он ничем не рисковал. Ему был разрешен доступ в павильон всегда. У него могли возникнуть неотложные вопросы к генералу в связи с отливкой копий. Если бы снотворное еще не успело подействовать, Коули, задав какой-либо вопрос, попросту вышел бы и вернулся позже. Заодно предоставилась возможность проверить, принесены ли в павильон деньги. Если нет, значит, дело не выгорело, но для Коули не было никакой опасности — ничем не рискуя, он покинул бы павильон. Однако скорее он рассчитывал на то, что старик сломался и принес с собой приготовленные для Пламкетта деньги. Коули остроумно придумал нанести удар на три часа раньше назначенного для встречи времени. Он учитывал, что твой приезд сюда как-то связан с защитой Сомервилля. Перенос срока давал ему больше шансов на успех. Кроме того, злоумышленник был внутри, а его ждали извне. Так все и было. Коули убил, а Мерил его соучастница…

— Ерунда, — сказал Алекс и передернул плечами.

— Что?

— Если план Коули основывался на том, чтобы войти и ограбить спящего Сомервилля, для чего кофе и был отравлен, то зачем было убивать его из револьвера? Он мог войти, взять деньги и выйти. Генерал спал каменным сном, никто не знал бы, куда делись деньги. У Коули не было необходимости устраивать ненужный шум и идти на убийство. И зачем бы ему потом скрываться? Вполне достаточно спрятать деньги где-то здесь, в поместье. Сам знаешь, что найти такую маленькую пачку денег на этой огромной территории практически невероятно, если кто-то заранее все продумал и хорошо ее упрятал. Сколько случаев, когда полиция долго и старательнейшим образом ищет какой-то небольшой предмет, но сдается, и только сам обвиняемый указывает место тайника… Нет, Бен. Но не это самое важное. Мы знаем, что Сомервилль умер во сне. А если верить Дороти Снайдер, она нашла его держащим в стиснутой руке клочок красной материи, скорее всего, недостающий клочок от рубашки Коули. Как же так? Спящий генерал боролся с ним?

— Да, я не подумал об этом… Не подумал! Какой же я глупец! Но ведь… — Паркер вскочил. — Идем к Мерил Перри и поговорим с ней! Теперь-то она не отвертится.

— Подожди, прошу тебя, — Джо схватил его за руку и чуть ли не силой усадил в кресло. — Мерил Перри не сбежит от нас, во всяком случае, я надеюсь, что на сей раз через кордон твоих людей действительно никто не проскользнет. Начнем сначала…

— Хорошо, — согласился Паркер. — Начнем сначала.

— Итак, с рассвета все поместье со стороны суши окружено тремя людьми. До девяти часов двадцати минут Хиггс находится на пастбище перед воротами, а позже переходит в укрытие, из которого просматривается павильон. Свою позицию он оставил всего лишь на пару минут, и мы знаем, что в это время в павильон вошла Дороти Снайдер. Мы можем ей верить, потому что она никак не могла узнать о разговоре за стеной Хиггса с тем парнем. Она его действительно слышала. Впрочем, она могла войти в павильон именно и только в эти минуты, в противном случае Хиггс отметил бы ее появление. Обо мне пока не упоминаем. Начинается день. В 7.45 я вхожу в столовую и почти одновременно со мной там появляется Джоветт, с которым я был до 9.10. Мы не расставались ни на минуту. Это означает одно — Джеймс Джоветт не мог подсыпать в кофе снотворное. Мы можем со спокойной совестью вычеркнуть его из списка подозреваемых в этом. Без нескольких минут восемь появляется Каролина с термосом в руках и уходит в сторону павильона. Сразу за ней спускаются генерал и Чанда, через пять минут Дороти, профессор Снайдер и Мерил Перри. Ни один из них не мог подсыпать снотворное в доме и ни один из них не мог побежать к павильону, чтобы всыпать эту дрянь в термос и выйти из павильона до прихода туда генерала и Чанды. Значит, если Каролина Бекон не убийца, то снотворное было подсыпано после ее ухода из павильона и до появления Чанды с генералом! То есть в течение семи или восьми минут, сразу после 8. Генерал с Чандой вышли отсюда точно в восемь и задержались на минуту возле большой клумбы, здороваясь с Каролиной. Помнишь, она рассказывала о розе?.. Таким образом, они стояли не меньше чем за сто пятьдесят шагов от павильона. Павильон был скрыт от них деревьями и кустарником. Убийца мог спокойно войти и подсыпать порошок. Он был один и знал, что после ухода Каролины и до прихода генерала и Чанды ему никто не помешает. То есть, либо Каролина, либо кто-то, кто находился в парке далеко от дома в 8–8.30. Ты согласен со мной?

— Да, — Паркер кивнул головой. — Учитывая, что посторонних в парке совершенно точно не было. Но остается Чанда. Он мог, войдя с генералом или наливая, например, ему кофе, всыпать в термос порошок, за спиной генерала хорошенько встряхнуть термос и подать уже отравленный напиток…

— Да… — согласился Алекс, подумав. — Следовательно, наш список выглядит так: Каролина — да, Чанда — да, Джоветт — нет, Мерил — нет, Снайдер — нет, Дороти — нет, Коули… Он вошел в столовую в четверть девятого. Но… — Джо вскочил. — Ну да… Прикажи привести сюда этого садовника. Помнишь, что он говорил об орхидее?

Садовник Стенли Бриггс появился через пять минут, заспанный и перепуганный.

— Садитесь, — доброжелательно обратился к нему Паркер. — И не бойтесь. Полиция не ест садовников в сыром виде.

— Да, господа, да… — Бриггс присел на краешек кресла, встал и снова поспешно сел.

— У нас к вам один вопрос, — сказал Паркер, улыбаясь как само воплощение сердечности. — У вас сегодня утром был инженер Коули, так ведь? Расскажите нам подробно о его визите.

— Да, господа, конечно… — садовник немного оживился и пошевелился в кресле. — Он, значит, пришел и сказал, что…

— Во сколько пришел?

— Минут в десять девятого. Я точно знаю, потому что ровно в восемь на два часа снимаю защитные стекла…

— Понятно. Значит, ровно в восемь вы открыли окна в оранжерее, и сразу же вслед за этим пришел мистер Коули.

— Да, именно так и было. Я внимательно слежу за временем, потому что в эту пору года солнечные лучи могут повредить…

— Это мы прекрасно понимаем. Итак, вошел мистер Коули…

— Вошел, увидел меня и сказал, что просит срезать ему к половине десятого одну красивую орхидею… И сунул мне десять шиллингов… Я не хотел брать… Это ведь не мои цветы. Я только работник… А мистер Коули гость, поэтому он, естественно, мог выбрать себе любой цветок… Но он похлопал меня по плечу и только спросил, срежу ли я орхидею точно к половине десятого? Я ответил, что все будет в порядке, потому что сегодня до середины дня не буду отлучаться из оранжереи. Мне нужно было пересадить двадцать…

— Понимаем, понимаем, — прервал его Алекс. — И мистер Коули ушел?

— Да. Он пошел к дому и со стороны террасы вошел в холл.

— Сколько времени тогда могло быть?

— Точно не знаю, но был он в оранжерее не дольше двух-трех минут.

— Так, — буркнул Алекс. — В столовую он вошел в четверть девятого. Пожалуй, все совпадает…

— Большое спасибо вам, Бриггс… — Джо встал. Садовник тоже поднялся. — Ах, еще одно… — Алекс рассмеялся. — Он вам не сказал, кому хотел подарить орхидею?

— Нет, но… — садовник тоже засмеялся.

— Ну, говорите!

— Накануне вечером, когда я шел запирать подъездные ворота, я видел… Это были он и мисс Перри. Они стояли в аллейке и целовались. Увидели меня и отступили в тень. Но луна светила ярко, и я хорошо их рассмотрел их издали. Конечно, я притворился, будто ничего не вижу. Меня это не касается, потому…

— Безусловно. Молодые люди, целующиеся под луной, что может быть банальнее… Благодарим вас!

После ухода садовника Паркер мгновенно стал серьезным.

— Говорил же я тебе! У Коули была возможность отравить кофе! Он был в парке около восьми. Ждал, спрятавшись в кустах, пока Каролина уйдет из павильона, всыпал порошок и стороной, обогнув клумбу и тропинку, ведущую от дома к павильону, вышел к оранжерее… У молодого человека весь этот путь занял бы пять-семь минут…

— Согласен, — кивнул головой Алекс и дописал в своем списке: — Коули — да. Это все, если не считать слуг. Таким образом кофе не могли отравить: Джоветт, Снайдер. Дороти, Мерил Перри и я. Мое алиби — Джоветт! — невесело улыбнулся он. — И могли отравить кофе: Каролина, Чанда, Коули.

— Все правильно, — пробормотал Паркер. — Двигаем дальше.

— Мы знаем, что генерал умер между девятью часами и десятью, это установлено вскрытием.

— Согласен.

— Мы также знаем, что его застрелили из кольта 45 калибра, не имеющего глушителя и не обернутого в какие-нибудь тряпки, заглушающие звук выстрела, иначе порох, въевшийся в кожу вокруг входного отверстия пули, задержался бы в тряпке.

— Тоже согласен, — сказал Паркер после краткого раздумья.

— Тем самым сокращается время свершения убийства, так как в девять тридцать Хиггс занял место в непосредственной близости от павильона и обязательно услышал бы выстрел, а сначала увидел человека, который вошел на перешеек, скрылся в павильоне и опять вышел. Нам известно, что Хиггс покидал укрытие лишь на пару минут.

— Это означает, что убийство было совершено между девятью часами и девятью тридцатью. Другого промежутка нет… — Паркер задумался. — Да, иначе не могло быть.

— В таком случае мы должны снять подозрения в убийстве с Каролины и Дороти, так как они играли в теннис приблизительно с 8.40 до 9,50, а потом вместе ушли домой, я их видел собственными глазами и непрерывно слышал удары по мячу. Они так громко раздавались в тихом парке, — Джо улыбнулся. — Тяжеленный камень свалился с сердца!

— И у меня, — серьезно подтвердил Паркер. — Впрочем, я ни на минуту не допускал, что мисс Бекон могла…

— Но ты пережил несколько тяжелых минут, — Джо покивал головой. — Я тоже, старик. Когда Чанда сказал, что видел ее… Эти проклятые блузки! Обе зеленые! Но к делу… — Он снова посмотрел на свой список. — Следует также исключить Чанду. Я отошел от балюстрады, оставив генерала еще живым, в восемь пятьдесят. Нет, даже позже, потому что я стоял у балюстрады с Джоветтом, а потом вне поля зрения Сомервилля еще пару минут. Значит, я ушел оттуда в девять. Мы шли, беседуя, очень медленно. Джоветт великолепный скульптор, Паркер. Мне было очень интересно беседовать с ним, хотя я все время присматривался и прислушивался. Я обязательно услышал бы выстрел… Мы ведь еще были вблизи от павильона. В девять часов десять минут Джоветт отправился в мастерскую, а я на встречу с Чандой. Он вручил мне мешочек с банкнотами. Мы довольно долго говорили с ним. Потом я пошел в сторону корта, быстро вернулся назад и заглянул в музейный зал. Там я видел Снайдера… Он стоял перед Йети…

Джо задумался, потом поднял голову.

— И это были единственные две минуты, когда я не мог услышать выстрел, Бен. Но Хиггс уже стоял на посту. Исключая эти две минуты, я непременно услышал бы выстрел, голову даю на отсечение! Ты, как и я, прекрасно знаком с кольтом 45 калибра… В чистом, неподвижном воздухе, в тихом парке… Сюда даже издали не доносится шум… Нет, это невероятно, Бен! Это были единственные две минуты…

— Как это? — тихо спросил Паркер. — Ты опять утверждаешь, что не было ни одной минуты, когда генерала могли застрелить.

— Не знаю, — Алекс встал и начал прохаживаться вдоль книжных полок. — Наверное, я ошибаюсь! — чуть ли не со страданием произнес он. — Но я все точно помню. В то утро я почти ежеминутно смотрел на часы.

— Мы ищем ошибку, — буркнул Паркер. — Человеческое восприятие… Сам знаешь, как бывает… Ты мог задуматься, девушки играли… ты слышал удары по мячу, возгласы Каролины или Дороти, прохаживался… И среди всей этой тишины и покоя один удар ракеткой был несколько сильнее… Красивая картина, правда?.. Твои мысли куда-то устремились, и твое подсознание приняло выстрел за удар по мячу… Не могло же быть иначе?

— Не могло же быть иначе? — тихо повторил Джо. — Вот именно. Как могло быть иначе?

Паркер взялся за ручку двери.

— Как бы то ни было, ясно одно: у Коули нет алиби и вероятнее всего, а скорее наверняка, кофе отравил он, мне трудно обвинить в этом мисс Бекон или Чанду. И поскольку ни Чанда, ни Каролина не могли застрелить генерала, а он мог… потому что после завтрака его никто не видел, думаю, он прятался где-то в кустах, выжидая подходящий момент, чтобы войти в павильон и унести двести тысяч фунтов… Он украл их и сбежал. А малышка любит его и помогала ему. Все детали мы пока что не знаем, но нажмем на нее, и она все выложит. Она у нас в руках. Мы знаем, что она обманула нас — именно она изменила положение тела и уничтожила улику против Коули. Впрочем, говорить не о чем: что бы мы ни думали о совершенстве твоего слуха или зрения Хиггса, хотя я скорее убежден, что ни ты, ни Хиггс не ошиблись, ясно одно: вскрытие установило, что Сомервилль умер не позднее 10 часов, а Мерил Перри показала, что он был жив в 11 часов, и она с ним разговаривала. Это ложь! Идем. Думаю, девушка знает, где Коули и где эти двести тысяч фунтов… хотя скорее всего он захватил их с собой…

Алекс не шелохнулся.

— Этого не может быть, — тихо повторил он. — Это невозможно, невероятно, но все-таки он погиб… — Он поднял голову. — Его же застрелили, Бен… Значит, кто-то его убил. Убил в павильоне, чуть ли не в нашем присутствии, а мы не знаем, как это могло произойти… потому что этого не могло произойти…

Паркер положил руку на плечо друга.

— Джо, — мягко сказал он, — ты измучен. У тебя был тяжелый, страшный день. Для тебя это не обычное, рядовое расследование… Ты глубоко потрясен, у тебя начинают путаться мысли. На самом деле все ясно. И хотя остались невыясненными некоторые детали, нам объяснит их эта девушка. Я ручаюсь…

Но он ошибся. Тихо постучав и не получив ответа, Паркер немного притворил дверь, полагая, что Мерил уже спит. Но увидели они другое: она лежала на постели одетая… Ее остекленевшие глаза были открыты. Рядом на ночном столике стоял пустой стакан, а вокруг него были разбросаны маленькие разорванные пакетики, в которые обычно расфасовывают снотворные порошки…

— Она еще жива! — крикнул комиссар, склонившись над девушкой и прижав к ее губам стоявшее на столике зеркало. — Быстро, Джо!

Он выбежал в коридор и вполголоса отдал какое-то распоряжение дежурному полицейскому. Алекс услышал шаги на лестнице. Полицейский бегом спускался в холл. Паркер закрыл за собой дверь.

— Она приняла двадцать порошков, — посчитал он. — Несем ее в ванную, Джо… Вдруг удастся что-то сделать…

Доктор О’Флаэрти появился через двадцать минут.

— Я вызвал санитарную карету, — сказал он. — Сейчас будет здесь. Где больная? — и, не ожидая ответа, приблизился к постели.

— Нам удалось вызвать рвоту, — Паркер, стоявший в мокрой рубашке с закатанными рукавами, вытер пот со лба.

— Очень хорошо, — доктор на секунду вошел в ванную, потом наклонился над Мерил, не подававшей признаков жизни, и вытащил из жилетного кармашка большие золотые часы на цепочке. Через минуту он сказал: — Порошки не успели оказать действия. Ей повезло… Генерал Сомервилль получил половину ее порции, насколько я могу судить по этому… — Он показал рукой на валявшиеся на столике пакетики. Потом приложил руку к сердцу девушки. — Выживет…

— Прекрасно! — сказал Паркер. — Меня это очень устраивает.

— Это она? — удивился доктор, поднял брови и посмотрел на лежавшую девушку.

— Завтра вы все узнаете, господин доктор, — Паркер усмехнулся. — К сожалению, до окончания следствия ничего не могу сказать.

— Вполне понятно.

Дверь отворилась, вошли двое в белых халатах.

Паркер взял пиджак, вышел в коридор и начал медленно спускаться вниз. Алекс шел за ним задумчивый, сосредоточенный.

Перед дверями библиотеки стоял Хиггс и держал в руках толстый пакет.

— Бандероль из Лондона, шеф.

— Персональные данные, — сказал комиссар, разорвав обертку. — Лучше поздно, чем никогда… — Он вытащил пачку бумаг, скрепленных скрепкой. — Чанда. Ну… Дороти Снайдер… Реджинальд Снайдер… Уильям Коули… Каролина Бекон… Что за черт? Не мог же я запросить данные о Каролине Бекон?

— Мог, мог, старый лис, — Алекс усмехнулся и посмотрел на покрасневшего друга. — Ты ведь ее подозревал… немного…

— Нет, — ответил Паркер. — Но мне нельзя…

— Мерил Перри, — прервал его Алекс. — Я хотел бы посмотреть ее карточку.

Паркер подал ему требуемый лист, а сам погрузился в изучение другого, на котором сверху крупными буквами стояло «Уильям Коули».

— Да! — Джо легко ударил себя по лбу. — Я знал, что где-то ее видел. Читай!

— «Перри, — прочитал Паркер, — Мерил, ранее Мерил Доунс». Что такое, черт побери? «Сирота, воспитывалась теткой… В шестнадцать лет была членом молодежной банды и вместе с ней проходила по процессу… Банда по ночам обкрадывала газетные киоски… Один из членов банды нанес удар киоскеру, который устроил на них засаду. Киоскер умер от нанесенных повреждений. Вся группа была приговорена к отбыванию наказания в исправительной колонии. Мерил Доунс была осуждена на два года… В исправительной колонии вела себя образцово, кончила школу, а выйдя, сменила фамилию и как Мерил Перри поступила в университет на факультет истории искусств. После окончания учебы работает ассистентом на одной из кафедр оксфордского колледжа.» И примечание: «Эти данные оказались пропущенными во время предыдущей выборки, так как электронный мозг Скотланд-Ярда, обеспечивающий нахождение учетных карточек, был поврежден, а на Мерил Перри у нас нет учетной карты». Электронный мозг! — Паркер отложил карточку.

— Я был на этом процессе, — сказал Алекс, — и помню ее. Это было худое, перепуганное создание, сильно отличавшееся от остальных трех парней и двух девушек ее же возраста. Она наверняка не думала, что их игра в кражу сигарет, которые они курили по углам, может кончиться так трагически…

— Ну, а теперь она уже выросла, — проворчал Паркер, — и обязана знать, что полиция быстро уличает лжецов. В Англии любой ребенок, читающий детективы, знает, что такое вскрытие, медицинская экспертиза и как можно достаточно точно установить время смерти. А здесь к тому же девушка, за плечами которой два года исправительной колонии, где вечерами в спальнях ни о чем другом и не говорится! Она также понимала, что дело о молодежной банде выйдет наружу, как только полиция ею заинтересуется. Потому-то она решилась на самоубийство. Пытаться бежать было бессмысленно — выпрыгнуть с третьего этажа она не могла, а в коридоре сидел полицейский. У нее не было другой возможности бежать, как только уйти из жизни. Хорошо, что ей не удалось. Ну, а что там у Коули? — Он взял вторую карточку, пробежал ее глазами и пробурчал: — Единственный сын… мать — вдова… закончил металлургический институт… работал на заводах Симонса до мая и получил полугодовой отпуск… Характер скрытный… в школе его называли скрягой… матери не помогал, проходимец!.. мать живет в трудных условиях, у нее только пенсия… У Коули счет в банке, восемь тысяч триста фунтов, из которых пять тысяч — страховка, выплаченная в январе; с ним произошел несчастный случай: плыл на пароме, паром перевернулся, он не умел плавать, его чудом спасли, получил воспаление легких. Компания выплатила ему пять тысяч фунтов в качестве компенсации за нервный шок иболезнь, вызванные дефектом парома… Счастливчик! Пять тысяч фунтов за воспаление легких в легкой форме! Я готов болеть всю жизнь!

Это все…

Он взял следующую карточку:

— Реджинальд Снайдер, информация поступила от американцев. Не судим, безупречно честный, профессор и т. д, и т. п. Теперь Дороти… тоже ничего… полгода находилась в санатории, ничего серьезного… следующая карточка — Джоветт… скульптор, картежник… крупные долги… несколько тысяч фунтов… — Он поднял голову. — Если бы он убил Сомервилля, ему-то деньги пришлись бы кстати!.. Я еще не видел мистера Джоветта. Не успел с ним поговорить. Но теперь это, пожалуй, излишне. Раз он тоже искал Коули, мы ничего нового не услышим. Молодой… талантливый… ведет класс скульптуры в Академии… — Следующая карточка. — Чанда Ну… Вот это фамилия! Ну? Натурализовавшийся гражданин Великобритании… возраст… не судим… Сомервилль… Ничего интересного… и биографии-то почти нет!

Следующей была карточка Каролины Бекон. Паркер взял ее и пробежал глазами:

— Мисс Каролина Бекон… Гм… это тебя не интересует… служебная тайна… Могу тебе только сказать, что карточка чиста, как слеза… — Он сложил все карточки и засунул в конверт.

В дверь кто-то постучал. На пороге стоял доктор О’Флаэрти.

— Больная по-прежнему спит, я забираю ее. Сердцебиение в норме, нет никакой опасности. Естественно, мы промоем ей желудок. Утром сестра сделает еще одну инъекцию, а днем она даже сможет немного полежать на свежем воздухе, если будет хорошая погода…

— Гм… — не очень убежденно хмыкнул Паркер.

— …и если это такая особа, которой, по вашему мнению, можно находиться на свежем воздухе.

— Большое вам спасибо, господин доктор, — Паркер поклонился. — Я пошлю с вами полицейского, который будет следить за ней. Что-то мы почти непрерывно видимся с вами…

— Надеюсь, — торжественно произнес доктор О’Флаэрти, — что сегодня ночью никого больше не убьют в этом доме, никто не будет пытаться осуществить самоубийство. Но, как говорится, под боком у власти легче всего совершить преступление…

И с этими словами он вышел.

— Что он хотел этим сказать? — Паркер в изумлении взирал на закрывшуюся дверь.

— Вероятно, он имел в виду неспособность наших полицейских органов, — доброжелательно ответил Джо. — Так… Теперь многое прояснилось. — Он встал. — Утром, после завтрака, Коули пошел в мастерскую… — бормотал он себе под нос. — И зажег печь, готовясь к отливке. Это мне сказал Джоветт. Впрочем, я сам видел дым. Должно быть, печь он разжег тут же перед походом в павильон. Думаю, нам следует заглянуть в мастерскую. Вдруг мы там что-нибудь обнаружим?

Паркер посмотрел на часы. Приближалась полночь.

— Хорошо, — живо согласился он. — Конечно, надо! Вдруг мы что-нибудь обнаружим, — он улыбнулся. — Помнишь, что говорила горничная? Что он мог случайно упасть в котел с раскаленным жидким металлом…

Они спустились вниз. Паркер послал рослого и молодого полицейского, стоявшего на страже у входной двери, за фонарями. Ярко светил месяц. Джо машинально подумал, что еще вчера вечером Мерил Перри ощущала на своих губах губы Уильяма Коули. Они были всего лишь обыкновенными средними людьми, которые познакомились в большом старом доме на юге Англии. А сегодня…

Полицейский вернулся, неся фонари.

Они вышли из дома.

Глава 18 В окнах горел свет…

Здание мастерской было тихим, темным, только застекленная стена светилась оранжевым от месяца светом.

— Мы не взяли ключи, — сказал Паркер. Он сунул руку в карман, достал небольшой универсальный инструмент, наклонился, осветил замок фонариком, а потом установил железные барашки инструмента. Раздался тихий скрип, и дверь отворилась. — Надеюсь, здесь есть электрическое освещение? — Паркер ощупал лучом фонарика стены, заметил выключатель и повернул его. Две сильные голые электрические лампы, на шнурах свисающие с потолка, залили мастерскую ослепительным светом.

Алекс обвел взглядом помещение. Все выглядело так, как при его первом посещении. Только обернутая в материю фигура была передвинута прямо к проему печи. Он подошел и заглянул туда. В глубине печи виднелся укрепленный на мощных стальных вилах котел, на одну треть заполненный желтым металлом. Джо низко нагнулся и заглянул в котел…

— Об одном мы уже можем не беспокоиться, — не оборачиваясь, сказал он. — Котел такой маленький, что Коули даже случайно не мог упасть в него и исчезнуть навеки…

Джо выпрямился, огляделся и подошел к завернутой фигуре. Сорвал одну полотняную ткань, потом вторую. Показалась беловатая, совершенно сухая глина…

— Что за мерзость? — Паркер стоял рядом с ним, с отвращением рассматривая бога, который медленно возникал во всем своем величии, по мере того как Джо срывал куски полотнищ.

— Это копия бога. Пока выполненная в воске и обложенная глиной. Позднее воск вытапливается и заливается металл, а когда собьешь глину, статуя получится точно такой, какой ты ее тут видишь. — Джо отступил назад, обошел фигуру кругом. Присмотрелся повнимательнее к какой-то точке, потом снова отступил и неодобрительно покачал головой.

— Что ты там ищешь? — Паркер недоверчиво поглядывал на него. Вдруг он понял и сам приблизился с статуе. — Ты думаешь, что он где-то здесь мог спрятать деньги, а когда Мерил в одиннадцать часов уничтожила следы преступления в павильоне и побежала сюда, она хотела проверить, находятся ли деньги в условленном месте? Но почему она не вошла в таком случае? — спросил он сам себя. — А, ясно! Она опасалась Джоветта. К тому же у нее было время. После смерти генерала этими фигурами никто заниматься уже, конечно, не будет. Она могла еще на несколько дней задержаться в Мандалай-хауз под любым предлогом и спокойно забрать деньги.

Вместе с Алексом он стал тщательно осматривать фигуру.

— Ты прав, — буркнул Джо. — Эти копии никому теперь не нужны. — Он вытащил перочинный нож, отколупнул кусочек глины, потом еще один, еще… еще… пока не показался желтый поблескивающий воск. Алекс проделал в нем дырку и направил в нее сноп света. Оглянулся, поднял железный прут и ударил. Прут мягко погрузился в воск.

— Сюда он не мог их засунуть, потому что глина так быстро не сохнет, — Паркер покачал головой. — А эта сухая. Пустой номер…

Но, несмотря на его замечание, Алекс вдруг обхватил фигуру и поднял вверх. Потом поставил на место.

— Ты прав. Пустой номер…

Он оглянулся и медленно подошел к стоявшей на платформе второй фигуре. Сдернул закрывавшие ее полотнища.

— Вот тот самый будда из Моулмейна, — сказал он, глядя в неподвижное и улыбающееся вечной улыбкой золотое лицо. — Если бы не он, нас сегодня здесь не было бы…

Он подошел ближе и внимательно осмотрел статую. Паркер тоже подошел.

— Выглядит как новый…

— Потому что статую обновили перед отправкой в Бирму, — объяснил Джо.

— В Бирму? Прежде всего этим делом должен заняться суд. При покупке этой статуи совершен, как ты знаешь, ряд преступлений. Я не вспоминал об этом раньше, потому что были более важные дела… Но…

— И не вспомнишь об этом никогда, Бен! — Алекс стоял напротив него. Он был бесконечно серьезен. — Это не было преступление в смысле человеческого права, но только в духе наших идиотских положений. Ты не смеешь так поступить!

— Положения — это тоже закон, — ответил Паркер, не глядя на него. — Я полицейский, Джо. И ты это знаешь.

— Хорошо, — сказал Джо. — Но клянусь тебе, что если ты хоть словечком обмолвишься на эту тему и воспользуешься информацией, которую я тебе сообщил как частному лицу… — он замолчал.

— Это правда, что ты передал мне ее в частном порядке. Но эта информация была частью следствия по делу об убийстве, и тебе нельзя было ее утаить.

— Хорошо, — уступил Джо. — Ты поступишь так, как считаешь необходимым. И я тоже.

— Что ты хочешь этим сказать? — Паркер был явно озадачен. — Ты должен меня понять…

— Пытаюсь и потому сказал: ты поступишь так, как посчитаешь правильным. Хватит об этом. — Он махнул рукой. — Умершему от этого не будет большого вреда…

— Вот именно, — сказал Паркер со вздохом облегчения.

Джо подлез под тележку и осмотрел статую снизу:

— Здесь тоже нет. Давай-ка осмотрим это подземелье, Бен.

Он наклонился над люком в углу помещения. Вниз уходило несколько каменных ступенек. Согнувшись, они спустились. Перед ними были огромная топка и дно котла. В углу стояли ровно уложенные штабели древесного угля. Большие кожаные меха, направленные на топку, занимали правую сторону подпола. Алекс разгреб прутом пепел, старательно обстукал каменный пол и стенки топки.

— Коули сам все конструировал, — сказал он через плечо. Паркер обстукивал стены. Ничего.

— Во всяком случае, совесть у нас чиста, — Джо усмехнулся и вытер потный лоб. — Двумястами тысячами фунтов здесь не пахнет, что вполне понятно, правда? — он посмотрел на друга.

— Конечно, — согласился Паркер. — Он был бы идиотом, если бы, убегая, оставил деньги здесь… хотя, как я сказал, никогда неизвестно.

Они поднялись наверх. Паркер вопросительно показал на маленькую дверцу в стене.

— Это каморка Джоветта, — Джо открыл дверцу и заглянул в комнатку. — Ожидая, пока Коули готовит печь и варит сплавы, он посиживал здесь и размышлял над проектом памятника летчикам Манчестера… Посмотри…

Они вошли. На столике стоял маленький, вырезанный из картона проект: простой постамент, а на нем наискось белое, врезавшееся в плоскую поверхность крыло…

— Знаешь, в этом что-то есть, — Паркер обошел столик и посмотрел на проект с противоположной стороны. — Да, памятник обещает быть очень впечатляющим.

— Я сказал ему то же самое. Но он хочет чего-то большего, ищет выражение идеи той последней минуты, горечи падения… Сам знаешь, чего…

— Знаю.

Паркер еще с минуту рассматривал модель, потом оглянулся по сторонам.

— К счастью, здесь почти нечего осматривать.

Он машинально выдвинул ящик столика. Ножницы, клей, кусочки белого картона. Задвинул ящик.

Они вышли. К дому они возвращались не короткой дорогой, а вдоль края парка, прилегающего к берегу моря.

— Осторожнее, — заметил Джо. — Здесь сразу же за балюстрадой обрыв.

Внезапно в лица им ударил сильный луч света.

— Погасите сейчас же! — воскликнул Паркер. — Это я! — И добавил, обернувшись к Джо: — Думаю, моих людей уже можно снять с постов. Допрошу завтра Мерил Перри и конец. Она будет вынуждена сказать правду. А у других железное алиби, да ты сам знаешь… Все это: снотворное в кофе, убийство старого генерала, переписка с ним, все это дело рук Коули, его одного! И нам известно, что после смерти генерала девушка была в павильоне и уничтожила следы убийства… Других вариантов нет! — Убежденно закончил он, но мгновенно остановился и положил руку на плечо Алекса.

— Ты согласен со мной, Джо?

— Я по природе своей соглашатель, — зубы Алекса заблестели в лунном свете. — Я думаю, что ты можешь взять Мерил Перри под стражу, а остальным дай свободу. Ручаюсь тебе, что все сразу разъедутся, исключая Каролину, которая будет на похоронах… И я тоже останусь.

Они пошли в аллею, перед ними был дом. В окнах третьего этажа горел свет: в одном, другом, третьем, четвертом, пятом…

Обитателям Мандалай-хауз, как видно, в эту ночь не спалось.

Глава 19 Ты уверен, Джо?

Оказавшись снова в библиотеке, Алекс сел за стол и устремил взгляд на большую карту Индии. Паркер опустился в кресло напротив него.

— Жаль, эта маленькая дурочка именно сегодня проглотила столько снотворного, — вздохнул комиссар. — А то у нас уже было бы ее признание, подписанное и подтвержденное.

— Несомненно, — буркнул Алекс, — подписанное и подтвержденное.

В его голосе было нечто такое, что заставило Паркера быстро поднять голову.

— Ты хочешь сказать, что малышка Перри невиновна? Если она не признается, возьму тебя и Хиггса как двух главных свидетелей обвинения, которые присягнут, что после ухода Дороти Снайдер никто не мог проникнуть в павильон. Суд также спросит у тебя, не заявила ли Перри мне в твоем присутствии, что она разговаривала с генералом Сомервиллем в одиннадцать часов, то есть через час после установленной врачами границы его смерти?

— Можешь не сомневаться, что я дам правдивые показания. Она так сказала.

— А теперь я тебя спрошу, Джо… Ты абсолютно уверен, что это она инсценировала самоубийство Сомервилля, вынула из его руки клочок рубашки своего возлюбленного, уничтожила отпечатки пальцев на револьвере, словом, проделала все, чтобы отвести наше внимание от Коули?

— Я абсолютно уверен, что Мерил изменила положение тела, поскольку рука умершего лежала на снимках, которые она принесла в павильон в одиннадцать часов.

— Вот-вот. Я не утверждаю, что она собственноручно прикончила старика, но она сообщница, и, возможно, мозг этого преступления. Когда мы схватим Коули, станут известны все подробности. Перед лицом опасности связи такого рода рассыпаются в пух и прах, и каждый из обвиняемых перекладывает ответственность на другого. Тогда-то и выявляются мельчайшие детали, — он приостановился на секунду и посмотрел на Алекса. — Ты все думаешь о выстреле? Ты просто ошибся… Там, где в игру входит только слух в качестве свидетеля, ошибка всегда возможна. Ты знаешь лишь одно — ты не слышал выстрел. Только в этом ты можешь присягнуть. Ты кружил по парку неподалеку от павильона. Акустика не всегда бывает одинаковой. В Сомервилля стреляли, значит, где-то должна быть ошибка. А ошибиться могли либо ты, либо Хиггс, я говорю о несовершенстве человеческого восприятия.

— Безусловно, — кивнул головой Джо. — Восприятие человека несовершенно, — усмехнулся он.

Паркер понимающе поддакнул.

— Я рад, что ты больше не упрямишься. Впрочем, завтра малышка сможет дать показания, и мы наконец-то узнаем все. Она знает, как все было. А Коули… — он передернул плечами. — Мерзкий тип! Как бы то ни было, втянул девушку в преступление и бросил на произвол судьбы…

— Это правда! — убежденно подтвердил Джо. — Господин инженер сплоховал! Но раньше или позже он пожалеет о своем поведении. Я имею в виду не его отношение к Перри, естественно. Хладнокровно убить старого человека ради двухсот тысяч фунтов…

Джо ударил ладонью по лежавшим на столе бумагам.

— Если Коули отказывается помогать родной матери и прослыл скрягой, деньги могли иметь для него почти магическое значение. Я знаю многих таких. Они, о диво, в подавляющем своем большинстве педанты… почитают предметы. Внешне все в порядке. Но их почитание предметов вытекает из скаредности, из хищнического отношения к бренным благам.

— Ну наконец-то! — Паркер просиял. — Минуту назад мне показалось, что ты сошел с ума, Джо. Сначала ты защищал тезис о невозможности осуществления этого преступления, потом мне казалось, что ты издеваешься надо мной, когда под давлением несокрушимых доказательств я пришел к выводу, что Перри сообщница. Разве не является лучшим доказательством ее попытка самоубийства, когда, задержись мы на час, никто и ничто не спасло бы ее?

— Гм, — прозвучало в ответ. — Однако надеюсь, что в суде у тебя будут более точные аргументы.

— Конечно, мой дорогой. Возьми лист бумаги:

1. Чанда: мог писать из Лондона письма от имени Пламкетта, мог подсыпать в кофе снотворное, но не мог убить генерала.

2. Джоветт: не мог отравить кофе, не мог писать письма из Лондона, не мог получать ответы до востребования.

3. Перри: не могла подсыпать снотворное, не была в Лондоне.

4. Снайдер и его дочь: не могли отравить кофе, не могли убить генерала, оба не были в Лондоне.

5. Каролина Бекон: не могла убить генерала, хотя могла отравить кофе, но, поскольку не знала о приобретении статуи, не могла шантажировать дедушку. К счастью, с девяти до десяти часов она была с Дороти Снайдер и в этом мне не нужно даже твое свидетельство.

— Поскольку ты мог бы усомниться в нем, так? — Впервые за этот день Джо рассмеялся усталым, но искренним смехом. — Ох, Бен, Бен, и кто же из нас двоих сумасшедший?

— Тот, кто влюблен, естественно, — откровенно ответил Паркер. — Но идем дальше. Остается Коули.

6. Коули: бывал в Лондоне и мог писать письма от имени Пламкетта, а также получать ответы генерала до востребования, мог подсыпать в кофе яд и в промежутке между девятью и десятью часами его никто не видел, следовательно, у него нет алиби. К тому же он исчез, а с ним и деньги, приготовленные для шантажиста.

Мерил Перри любила его, и они хотели пожениться… Мерил единственная в этом обществе, у которой есть в прошлом судимость, два года была в исправительной колонии, лучшей школе преступности, нежели воровская академия. Девушка все знает об отпечатках пальцев и тому подобном. У меня будет твое признание под присягой и показание Хиггса, что она замела следы убийства, совершенного Коули, и инсценировала самоубийство Сомервилля. Чего же ты хочешь от меня? Неужели я, имея только одного подозреваемого, отвечающего всем трем условиям, которые должен был соблюсти убийца, в добавление к этому исчезнувшего, прихватив деньги, увлекшегося девушкой, бывшей преступницей, уничтожившей следы убийства, неужели я не сделаю единственно возможный логический вывод? Коули убийца, а Мерил сообщница. Ты согласен?

— Остается еще эта упорно не поддающаяся объяснению мелочь. Голову даю на отсечение, что я не мог бы не услышать звук выстрела…

— Действительно, мелочь. Каждый прокурор справится с ней, а суд перед лицом доказательств также подвергнет сомнению совершенство твоего слуха или внимания… Ведь Сомервилль был застрелен. То, что ты не услышал выстрел, не меняет самого факта.

— Да. Это правда… — Джо вздохнул. — Хотя, как ты знаешь, когда баланс крупного банка не сходится только на один лишь пенс, приходится подводить весь баланс снова, потому что в действительности ошибка может быть в миллионах. Но я думаю, что в этом случае…

— Значит, я могу считать, что я тебя убедил и… — Паркер на секунду сделал паузу, — что ты не находишь белых пятен в моем понимании событий? Теперь можно спокойно подать рапорт о предварительном расследовании. Объявлен розыск Коули и его поимка — вопрос времени. А мисс Перри у нас в руках. Она скажет все, я в этом убежден. После такого потрясения, как неудачное самоубийство, люди размякают и ломаются… — он потер руки. — Поэтому, мой дорогой, прежде чем отправиться в постель, я сниму охрану вокруг дома и внутри. С этой минуты все могут делать, что хотят. Мы отделили виновных от невиновных. Ты согласен? Понял, наконец, кто убил Сомервилля и кто был сообщником, ты, Фома Неверующий?

— Знаю, — Алекс усмехнулся, встал и положил руку на плечо друга. — Сними стражу, мой император! Ты прав, пора спать… Но прежде я на минуту загляну к Каролине. Я уверен, что она не спит.

— О да… — улыбающееся лицо Паркера обрело серьезность. — Обязательно зайди к ней. Ты даже не представляешь, как мне больно, что смерть задела именно ее. Но в конце концов генерал был очень старым человеком.

— Да… — вздохнул Джо. — И все же я был бы счастлив, если бы мне удалось его спасти… Это грязное дело, Бен…

— Но ты не мог знать… — Паркер сочувственно посмотрел на Алекса. — До завтра, Джо.

— До завтра, Бен…

Глава 20 Моя машина не пригодна к использованию

Было раннее утро. Они столкнулись в дверях столовой. Горничная Джейн уже накрыла стол и стояла у стены в безукоризненно белом фартучке, скромная и внешне равнодушная, но ее глаза, вопреки воли их хозяйки, ежесекундно возвращались к мужчинам.

Алекс зевнул.

— Ты плохо спал?

— И глаз не сомкнул, — искренне признался Джо. — На рассвете я сделал для Каролины одно дело. Надеюсь, ты не рассердишься, но я немного солгал. Поскольку ты приказал снять посты и большинство твоих людей были свободны, я сказал им, будто ты позволил мне попросить их перенести одну тяжелую статую… Мне думалось, что Каролине будет тяжело на нее смотреть. Она всегда напоминала бы ей о деде. Не знаю, хорошо ли я сделал? Я могу не добавлять, что твои люди получили определенную компенсацию за свои труды. Но это действительно частное сообщение, Бен!

— Ничего не желаю слышать! — Шутливым жестом Паркер заткнул уши. — Это не только твое, но и их частное дело. В это время они не были на службе.

— Но я им сказал, что ты позволил…

— А, мелочь… То, что без моего разрешения они и пальцем не шевельнули бы, даже утешает меня… Прости! Добрый день, мисс Бекон…

Очень бледная, но владеющая собой Каролина появилась в дверях столовой и кивком головы приветствовала Паркера.

— Минуту назад Джо рассказал мне обо всем, — тихо сказала она. — В это невозможно поверить…

Вошел Джоветт и издали поклонился им.

— Он-то и есть Джоветт, Бен, — очень тихо шепнул Паркеру Джо, а затем представил мужчин друг другу.

— Вчера вечером я видел проект памятника летчикам Манчестера, там, в мастерской, — Паркер с уважением пожал руку Джоветту. — Я сам бывший летчик. Памятник обещает быть очень хорошим.

— Благодарю вас, — коротко ответил Джоветт.

Вошла Дороти. Она была напудрена, губы накрашены резкой, карминового цвета помадой, но тени вокруг глаз бесстрастно свидетельствовали, что девушка почти не спала этой ночью и пролила немало слез. Спустя минуту появился профессор Снайдер. Он поклонился Каролине, но ни одним движением не дал понять, что замечает находящихся тут же Алекса и Паркера.

— А где Чанда? — оглядываясь, спросила Каролина.

— Он очень занят сейчас, — ответил Джо, — и просил, чтобы ему не накрывали к завтраку. Он поест, когда у него будет свободная минута.

Все сели за стол. Джейн обходила вокруг стола, предлагая кофе и чай. Никто ни к чему не притрагивался.

— Не верится, просто невозможно поверить, — повторила Каролина. — Коули я не знала, но Мерил…

— Сегодня на рассвете я поехал в госпиталь и сказал ей: «Мерил Перри, вы признаетесь, что вчера в одиннадцать часов утра вошли в павильон над берегом моря, где находилось тело генерала Сомервилля, которого застрелил Уильям Коули, изменили положение тела и переложили на другое место револьвер, стараясь внушить полиции мысль о самоубийстве? Кроме того, вы вытащили из руки умершего клок рубашки красного цвета, поскольку вам было известно, что это клок от рубашки Уильяма Коули, в которую он был одет в тот день. Вы признаетесь в этом? Признаетесь ли вы, что дали ложные показания в ходе проводившегося мною предварительного дознания, чтобы отвести подозрения от Уильяма Коули, хотя вы знали, что Джона Сомервилля убил он? Предупреждаю, что все, сейчас вами сказанное, может быть направлено против вас…» А она ответила: «Да. Признаю…»

Паркер обвел собравшихся глазами.

— Возможно, это и страшно, однако, к сожалению, правда…

— А что… что с ней будет? — тихо спросила Дороти.

— Пока она находится под надзором санитарки и одного из моих людей. Позже прибудет полицейский врач и решит, можно ли перевести ее в тюрьму.

— Ну, меня уже не будет в этом графстве, — сказал Джоветт. — С меня достаточно! Коули, боже мой! Наш нервный, добропорядочный сын буржуазной Англии! Скромник и моралист! С первой минуты он вызывал у меня отвращение. Но Мерил была другой. Наверное, она просто любила его, и он подчинил ее себе?

— Возможно, так и было, — согласился Паркер. — Это мы узнаем от нее или от него, когда его схватим. Далеко он не уйдет.

Он замолчал. За столом воцарилась тягостная тишина. Ее прервала Дороти.

— Мисс Бекон, — обратилась она к Каролине, — прошу меня извинить, но я хотела бы сегодня уехать… Могу ли я попросить отвезти меня на станцию?

— Зачем, дитя мое? У нас есть машина, которую мы взяли напрокат, на ней мы и вернемся в Лондон, — вмешался в разговор профессор Снайдер.

Дороти ни словом, ни взглядом не ответила ему, продолжая вопросительно смотреть на Каролину, которая кивнула головой в знак согласия.

— И я должен вскоре уехать, — Паркер грустно улыбнулся Каролине. — Мне очень жаль, мисс Бекон, что на этот раз мы встретились при таких трагических обстоятельствах. Одно лишь меня утешает — преступление раскрыто и преступники понесут…

Он прервался, потому что Алекс громко раскашлялся, подавившись кусочком хлеба.

Они встали из-за стола: Джо все еще покашливающий, Паркер спокойный и полный достоинства. Остальные также начали расходиться по своим комнатам.

— Я отвезу вас, мисс, — обратился Джо к Дороти. — Только прошу немного подождать, хорошо?

— Конечно, конечно. Я еще не до конца уложила вещи… Через полчаса я буду внизу.

Каролина, Паркер и Алекс вышли из дома и медленно пошли к клумбе с розами.

— Только позавчера днем мы приехали сюда, — тихо сказала Каролина. — Господи, как все невероятно… Мне кажется, что прошла целая вечность…

Издали они заметили, что из дома вышел Джоветт, поставил на землю большой кожаный чемодан, огляделся и потом приблизился к ним.

— Мисс Бекон, — начал он, взяв ее за руки. — Поверьте, я очень полюбил вашего дедушку. Он знал больше об искусстве, чем сто надутых профессоров во главе со Снайдером. Мне жаль, что ему не дано было расправиться с этим глупцом. Но, видно, судьба распорядилась иначе… Одно пусть послужит вам утешением: он очень стар и не долго бы еще прожил. Я знаю, что мои слова не принесут вам большого облегчения, но со временем вы тоже придете к такому выводу…

Он поднес к губам ее руку и поцеловал. Поклонился Алексу и комиссару.

— Теперь я займусь памятником, — сказал он Алексу. — Я очень признателен вам за те советы, которые вы мне дали. Но я сам не знаю — может быть то, что я сделал, это уже хорошо?

— Лучшее — враг хорошего, — поучительно заметил Паркер.

— Безусловно. Впрочем, посмотрю. Теперь мое время принадлежит мне. До свидания, господа… — вдруг он засуетился. — Боже, моя модель! Я забыл о ней. Никогда бы не подумал, что смогу о ней забыть. Прошу прощения…

Он хотел уйти.

— Я пойду с вами, — вмешался Алекс. — Мне хочется еще раз взглянуть на проект. Это лучший памятник, какой я видел в своей жизни. — Они вместе ушли и скрылись за поворотом аллеи.

— Бедный Джо… — вздохнула Каролина. — Для него это тоже страшный удар. Дедушка Джон погиб чуть ли не у него на глазах. И хотя я знаю, что он не мог даже предположить такого, его все время гложут угрызения совести. Просто не представляю, как его успокоить?

— Да… — кивнул головой комиссар. — При расследовании он производил такое впечатление, будто он собирается с мыслями. Он не мог сосредоточиться. В первую минуту, когда я сказал ему, что произошло и что есть только единственная возможность совершения этого преступления, он сказал, что я говорю чушь. Думаю, только признание Мерил Перри окончательно убедило его. Вероятно, мне не следовало бы говорить это, ибо только на процессе будет выявлено, что Мерил Перри… — он не успел закончить.

Из аллеи показались Алекс и Джоветт. Джоветт нес в руке белую модель памятника. Джо шел рядом и что-то вполголоса говорил ему.

— Да, — сказала Каролина. — Странно, что он пошел с ним, правда? Как будто забыл, что я… что произошла трагедия. Он так интересуется этим памятником, что… — она оборвала конец фразы. С минуту Каролина и Паркер в молчании смотрели на стоящих у подъезда и о чем-то беседующих мужчин.

— Пусть его извинит то, что он бывший летчик, как и я. Многие наши друзья погибли, а этот памятник действительно прекрасный, — Паркер покачал головой.

Они заметили, как Алекс вытащил что-то из кармана и передал Джоветту, который в свою очередь отдал ему модель. Потом Джоветт подошел к стоящему на подъездной дорожке великолепному «Роллс-ройсу» и открыл дверцу машины.

— Зачем он дал ему ключи от машины? — недоумевал Паркер. — Ведь у Джоветта есть машина.

— Может быть, она сломалась? — предположила Каролина. — Но если мистер Джоветт уедет на его машине, то Джо останется без машины…

Джоветт захлопнул дверцы, опустил стекло и махнул Алексу рукой. Джо ответил ему кивком головы, потом повернулся и, держа модель в руках, подошел к Каролине и Паркеру.

— Он попросил у меня разрешения покататься на «Роллс-ройсе», — пояснил он им, улыбаясь. — Он никогда не сидел за рулем такой машины.

Мотор заработал, и она стала медленно пятиться назад.

— Что он делает? — воскликнул Паркер.

— Наверное, хочет попробовать задний ход, — Джо стоял рядом с ними, обеими руками держа перед собой модель.

Машина развернулась, и ее блестящий усеченный капот, который нельзя спутать с капотом никакой другой машины в мире, был теперь направлен прямо на аллею, ведущую к павильону. Минуту «Роллс-ройс» стоял, не слышно было даже работы мотора. Вдруг водитель включил скорость, и машина стремительно, как ракета, пронеслась мимо роз и исчезла в аллее. Они услышали треск ломаемых ветвей.

— Он сошел с ума!

Паркер бросился бежать вслед за уехавшей машиной, но внезапно остановился. Его догнал Алекс. Мгновение спустя рядом с ними оказалась Каролина. Не говоря ни слова, они побежали и остановились только там, где сорванная балюстрада свисала, все еще раскачиваясь над пропастью…

— Боже! — прошептал Паркер. — Он свалился вместе с твоей машиной! Зачем ты позволил ему сесть за руль?

Алекс не отвечал. Он стоял, опершись на барьер, глядя на медленно набегающие на берег волны. Но уже ничего не было видно.

— Спасайте его! — шепнула Каролина сдавленным голосом. — Вдруг он еще жив?

Алекс покачал головой.

— Машину, набравшую такую скорость, должно швырнуть на десятки ярдов от берега. Он ведь описал дугу… Здесь, кажется, глубоко?.. Он не мог остаться живым, ударившись о воду, не мог выскочить из тонущей машины… «Роллс» очень тяжелый… И окно было открыто. Он утонул гораздо быстрее…

Паркер, низко перегнувшись через балюстраду и обшаривая глазами поверхность моря, тихо сказал:

— Масло.

Далеко от берега на волнах возникло блестящее маслянистое пятно и стало медленно перемещаться, подгоняемое теплым утренним ветром.

— Там, — сказала Каролина, — двести ярдов глубины… Берег под водой круто обрывается… Это самое глубокое место на всем побережье. Ох, он погиб, погиб… — она расплакалась, прижимаясь головой к груди Алекса.

— Зачем ты дал ему машину? — грустно повторил Паркер свой вопрос. — Почему, черт возьми, ты позволил ему сесть за руль?

— Потому, что эта машина раздражала Каролину, — холодно ответил Алекс. — И потому, что я суеверный.

— Что? — переспросил Паркер. — У тебя в голове помутилось, Джо!

Внезапно Каролина перестала плакать, отодвинулась от Алекса и с ужасом посмотрела на него.

— Джо… ты действительно… Идемте, нужно позвать людей, взять моторку… Вдруг он?.. — она не стала продолжать. — Джо, идем! Ты переутомился!

— Нет. — Алекс покачал головой. — Я не сказал, что я переутомлен, но сказал, что я суеверный. И когда в какую-то минуту, Каролинка, все подозрения стали группироваться вокруг тебя, я дал себе слово, что если сумею найти убийцу твоего дедушки, никогда больше не сяду в эту машину… А следствием моего обещания был тот мелодраматический факт, что в нее сел сам убийца.

— Убийца?! — Паркер приблизился к Джо и преградил ему путь к пролому в балюстраде.

— Джо! Идем! — сказал он решительно и хотел взять Алекса под руку.

— Хорошо, — Алекс спокойно стоял и по-прежнему говорил ровным голосом: — Но позволь мне сначала передать тебе двести тысяч фунтов, которые ты разыскиваешь.

Одним движением он оторвал приклеенное дно постамента у модели, и на землю упали банкноты, перехваченные толстой резинкой, которая туго их стягивала, превратив в компактную пачку. Паркер наклонился, поднял пачку и со страхом посмотрел на нее.

— Когда я сказал ему, что знаю о том, что спрятано в модели и могу доказать, как он убил Коули и твоего дедушку Джона, Каролина, я добавил, что моя машина стоит перед домом, а поскольку он, Джоветт, никогда не сидел за рулем «Роллс-ройса», то он может сейчас опробовать машину, и если случится несчастный случай, памятник летчикам Манчестера наверняка будет создан по проекту преждевременно скончавшегося скульптора. В противном случае его ожидает заключение в строгом режиме, старость среди уголовников, запах камер и душный воздух, пропитанный хлоркой и карболкой… до конца жизни. Он знал, что проиграл. И глазом не моргнув, попросил у меня ключи… остальное вы видели.

— Джо… — сказал Паркер. — Но тем самым ты помог ему избежать наказания и…

— Ох, не обращай внимания на мои слова, — усмехнулся Алекс. — Минуту назад ты сказал, что я либо переутомился, либо сошел с ума. Разве можно мне верить? Где свидетели?

— Но он ведь не мог совершить преступление! Не мог отравить кофе! Боже! Я забыл! Ведь нужно организовать спасательные работы. Есть минимальный шанс, что тело выплыло и этот человек может быть жив. Бежим к моторке!

— К какой? — спросил Джо, хватая его за рукав.

— К той, которая стоит у причала! Пусти меня!

— Нет там никакой моторки! — крикнул Джо. Паркер, вырвавшийся из рук Джо и уже бегущий, резко остановился.

— Как это нет? Ночью была.

— Но в пять часов утра шестеро твоих людей, с твоего, к слову сказать, разрешения, перенесли в лодку некую статую, которая стояла в мастерской. Спустя пять минут Чанда сел за руль и отплыл. Сейчас он уже в десятках миль от британских территориальных вод… и, насколько мне известно, направляется в один из портов… Но тебя это не должно интересовать, правда? Чанда отплыл в Бирму, малышка. Он везет туда статую. Я верю, что твой дедушка радуется там, — он показал пальцем в небо в восточном направлении, — зная, что его воля исполнена. Чанда не вернется сюда. Он просил поцеловать тебя и испросить прощения. Он сказал: «Моя любовь к этой маленькой девочке, какой она всегда для меня останется, была глубже и сильнее, чем все, что я научился любить и ценить в жизни. Пусть это послужит оправданием для меня в ее глазах»…

— Он уже не вернется сюда, — тихо сказала Каролина. — Ни он, ни дедушка Джон… это уже не будет Мандалай-хауз… Джо! Я хочу уехать, как только…

— Подумай о своем дедушке, малышка. Он был более стойкий, чем ты. Люди умирают, рождаются, борются и гибнут. Но стараются не поддаваться. Ты ведь любишь этот дом. Не делай ничего, прежде чем не будешь уверена, что твое решение окончательно.

Паркер, стоявший у разбитой балюстрады, вернулся к ним.

— Не выплыл, — сказал он. — И теперь уже не выплывет. Я позвоню и уведомлю морские патрульные катера. Если здесь большая глубина, его скорее всего не удастся достать, и он останется там навсегда, в твоей машине…

— Оба там останутся, — спокойно ответил Джо.

— Ты имеешь в виду свою машину?

— Нет, я имею в виду Уильяма Коули. Они даже будут поблизости один от другого. Жаль, что они не могут говорить: в долгие зимние вечера они могли бы обсудить ошибки, которые допустили в этом деле.

И обняв еле державшуюся на ногах Каролину, Джо направился к дому.

Паркер догнал их, хотел что-то сказать, но промолчал и, обогнав, ускорил шаги.

Оказавшись около дома, Джо увидел Дороти Снайдер.

— Ох, — озабоченно сказал он. — Я совершенно забыл о своем обещании. Но, к сожалению, моя машина не пригодна к использованию. Каролина, ты позволишь мне отвезти мисс Дороти на одной из машин, принадлежащих Мандалай-хауз?

Глава 21 Я женюсь

Был вечер. Они сидели за столом в огромной мрачной столовой Мандалай-хауз.

Они молчали. Лишь после того, как Джейн, подав кофе, закрыла за собой тяжелые дубовые двери, Паркер поднял голову и посмотрел в глаза друга. Эти глаза были спокойны и светились светом, какого комиссар никогда раньше в них не видел.

— Радуешься?

— Да. Очень.

— Ну, конечно, — Паркер вздохнул. — До сих пор не пойму, как это мог оказаться Джоветт, хотя знаю, что так и было. Но я все равно ничего не понимаю. Ведь он не мог убить генерала и сделать все остальное: отравить кофе, писать и получать письма… Нет, не понимаю, Джо. Конечно, все так и было, но я не вижу логики. Да, я знаю, сейчас ты расскажешь, каким образом ты дошел до истины, но я по-прежнему не могу разгадать… Понятно, что ты радуешься. Меня бы тоже раздирала гордость, если бы… — он умолк и махнул рукой.

— Но я вовсе не радуюсь тому, что разоблачил Джоветта! Это-то было для меня ясно почти сразу, с первой минуты! У меня есть другой повод для радости…

— Говори же, ради бога! — взмолился Паркер. — Я думаю обо всем этом с утра и не могу ни на шаг продвинуться вперед в следствии, словно мы его только-только начинаем…

— А все потому, что ты неправильно применяешь слово логика. Когда я сказал тебе о моей абсолютной уверенности, что без глушителя никто не мог застрелить Сомервилля между 8.50, когда я видел его живого, и 9.30, когда Хиггс укрылся на скале поблизости от павильона, ты сделал вывод, что раз генерала застрелили между девятью и десятью часами, как утверждает медицина, то либо Хиггс, либо я, либо мы оба не услышали выстрел, так как наш слух ненадежен. И хоть я объяснял тебе, что тихим утром грохот от кольта 45 калибра разбудит даже мертвого и слышен за десятки ярдов, ты мне не поверил…

— А как я мог тебе поверить?

— Прибегнув к логике, естественно. Если выстрел был громкий, а я находился вблизи от павильона и не услышал его, то… ну, Бен!..

Минуту Джо с улыбкой ждал ответа.

Паркер наморщил брови, думал, но наконец беспомощно развел руками.

— Нет, Джо. Это невозможно. Если выстрел был громкий, а ты, будучи рядом с павильоном, не услышал его, это значит, что тебя либо подвел слух, либо раздалось нечто более громкое, что помешало тебе услышать тот звук. Другого быть не может.

— Разве?

Снова минута тишины.

— Сдаюсь, — тихо промолвил Паркер.

— Помнишь, я сказал тебе, что знаю, кто убил Сомервилля, но все доводы говорят в пользу невиновности убийцы? Я был измучен, но не настолько, чтобы после заявления доктора О’Флаэрти, что смерть генерала наступила между девятью и десятью часами, не быть уверенным, что я обязательно услышал бы отзвук выстрела, если бы генерала Сомервилля застрелили в павильоне.

— Что?! — спросил Паркер хриплым шепотом. — Ты хочешь сказать, что его застрелили не в павильоне? Но… боже! Какой я идиот!

— Нет, Бен. Не хочу хвастаться, но разгадать все было не так-то легко. При виде простой, очевидной правды мы всегда склонны считать, что кого-то подвел слух, или зрение, или внимание. Но я знал, что ни на минуту не могла возникнуть ситуация, в которой я не услышал бы выстрел. Не менее точно я знал: что бы ни произошло, оно могло иметь место между девятью часами, когда я медленно возвращался вместе с Джоветтом от барьера, отгораживающего парк от пропасти, и девятью тридцатью, пока Хиггс не встал на пост, после чего никто не мог незаметно пройти по перешейку к павильону. Это удалось лишь Дороти, когда Хиггс на минуту отлучился со своего поста. Но тогда генерал был уже мертв не менее получаса. Значит, он должен был погибнуть между девятью часами и девятью тридцатью, то есть в тот промежуток, когда я обязательно услышал бы выстрел. Но раз он погиб в каком-то другом месте, значит это произошло не на открытом пространстве. Это было бы для убийцы хуже, чем убийство в павильоне, который имеет какие-никакие, но все же стены. Но к этому времени мы уже знали, что кофе был отравлен, а генерал находился без сознания. Значит, любой физически сильный нормальный взрослый мужчина мог бегом перенести генерала в другое место, принимая во внимание его малый вес и бессознательное состояние. Единственным местом, куда убийца мог быстро перенести генерала, застрелить, чтобы никто не слышал выстрел, а потом возвратить труп в павильон, был подпол мастерской Джоветта и Коули, выложенный из толстых кирпичей, не имеющий окон и закрывающийся сверху металлической крышкой. Тот, кто убил генерала Сомервилля, не прибегнув к глушителю, мог сделать это только там: я говорю так, естественно, учитывая, что генерала нужно было вынести из павильона, принести в подпол, убить, отнести назад, инсценировать самоубийство, вымыть термос и чашку, налить из приготовленной бутылочки другой кофе. Все это вместе, учитывая, что мастерская удалена от павильона приблизительно на двадцать шагов, потребовало бы около пятнадцати минут, а поскольку фактор времени имел для убийцы огромное значение, даже несколькими минутами меньше…

— Но… — начал Паркер.

— Сейчас. Я знаю, что ты хочешь сказать. Поначалу и мне мои предположения показались абсурдными. Если убийцей был Коули, почему, раз он отравил кофе и застал генерала погруженным в сон, он просто не украл двести тысяч фунтов и не спрятал их? Даже проснись Сомервилль, он не знал бы, кто был злоумышленником. Если же он не проснулся бы, никто в мире не мог предъявить Коули обоснованное обвинение в краже и отравлении кофе. Кофе приготовила Каролина. Его мог отравить и Чанда. Коули надо было лишь выждать время и не пускать в оборот эти деньги. А мы знаем, что он был педантичным человеком, имел в банке определенную сумму и ожидал гонорара от Сомервилля. Кроме того, если Коули узнал статую Будды (только человек, который либо выдавал себя за Пламкетта, либо был с ним в сговоре, мог знать, что в этот день генерал возьмет с собой в павильон столь большую сумму) и принимал участие в шантаже, то он мог, отравив кофе, рассчитывать на то, что полиция предположит самоубийство в силу тех причин, которые и нам приходили в голову в течение последних двадцати четырех часов. Так ради чего Коули стал бы бегать со спящим глубоким обморочным сном генералом по парку, пусть даже так густо заросшему, как этот, и рисковать столь многим, не приобретая ничего, более того, теряя, ибо тем самым Коули исключил вероятность инсценирования самоубийства и направлял следствие на поиски убийцы?

И еще один очень важный вопрос оставался без ответа: как мог Коули, продумавший столь хитрый план шантажа, отравления кофе и так далее, не принять во внимание такое простое обстоятельство, как то, что мастерскую с ним делил Джеймс Джоветт, который мог войти туда в любую минуту? Ты понимаешь меня?

— Понимаю… С минуты, когда ты понял, что генерал мог погибнуть только в мастерской, ибо он не могбыть застрелен ни в каком другом месте, ты сразу предположил, что Джоветт является сообщником Коули. Иначе Коули не мог бы разработать такой план…

— Ба! — Алекс рассмеялся. — Да ведь Коули вообще не разрабатывал такой план!

Комиссар резко вскинул голову.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вот что: Коули не продумывал этот план и не мог в нем участвовать. Неужели ты считаешь, что Коули согласился бы с планом, по которому клок его рубашки оставался в руке умершего, а саму рубашку подкинули в его спальню, чтобы полиции легче было найти и исследовать ее? С планом, по которому он, Коули, должен бы таинственно исчезнуть, навлекая на себя подозрения и уверенность полиции, что именно он является автором убийства, а господин Джеймс Джоветт спокойно сидел бы тут, издевался бы над ним и бахвалился, что сразу распознал его как низкого человека? Не считаешь же ты, что кто-то может согласиться участвовать в таком союзе?

— Ты прав… Теперь мне все ясно, — буркнул Паркер. — Но эта маленькая идиотка Перри…

— А эта, как ты правильно заметил, маленькая идиотка Перри не только стала их жертвой, но и добровольно внесла несколько своих пенсов дани. Признаюсь, что когда я обнаружил Сомервилля с пулей в сердце и намеками на самоубийство, я не мог этому поверить. Я знал, что его убили в мастерской, что преступников было двое или только Джоветт, ибо именно он был довольно долго со мной, потом расстался и пошел в мастерскую, а вскоре поднял крик, что понапрасну ждал там Коули. Следовательно, он мог убить генерала, а также невиновного Коули. Но узнав об отравлении кофе, чего не мог сделать Джоветт и мог Коули, который к тому же ездил в Лондон, я понял, что они действовали сообща. Но почему так бессмысленно?

— Собственно… — Паркер покрутил головой. — У меня такое чувство, будто я — четверть-интеллигент, каким я, безусловно, и являюсь, судя по тому, что у меня по-прежнему сто вопросов, на которые нет ответов. А мы обязаны ответить на все вопросы, Джо, если хотим закрыть следствие.

— Естественно. Как только мы выяснили все основные факты, как только были выяснены действия Снайдер и Перри, я понял все. Неясным оставался лишь один вопрос: чьей сообщницей является Перри — Коули, Джоветта или их обоих? Но все оказалось не так-то просто. Раз преступление было задумано таким образом, что сначала усыпляют генерала, потом кто-то из них забирает деньги (а для них важны только деньги!), тогда Перри в качестве сообщницы очень нужна им в критический промежуток между 8.30 и 9.30, то есть на тот час, когда они решили провернуть всю операцию. Джоветт, например, ни на шаг не отпускал меня, чтобы позволить Коули, который, безусловно, спрятавшись в кусты, наблюдал за нами, войти в павильон и похитить деньги. Перри тоже можно использовать как заслон против того, кто предположительно захотел бы навестить генерала в павильоне. Ничего не стоит выдумать тысячу поводов, чтобы оправдать свое присутствие в парке! А тем временем Перри не только не было поблизости, но, как мы потом выяснили, она была в прямо противоположной части парка. Разумеется, она могла солгать. Но Коули не нуждался в ее помощи в павильоне, зато, если взглянуть на проблему Перри с позиции сообщников, тогда становится ясна ее роль «яблока раздора» между ними. Этим они создавали себе своего рода алиби: они так ненавидят друг друга, что ни при каких условиях не могут действовать заодно. Афера с любовью Коули и издевками Джоветта была слишком водевильной и явной для солидного английского дома. И я подумал, что именно Перри могла быть тем единственным человеком, кто абсолютно никем не замеченный мог проникнуть в павильон. Джоветт знал, что Каролина и Дороти играют в теннис, я был у него на глазах, а расставаясь с ним, сказал, что мне необходимо встретиться с Чандой. К тому же Джоветт заранее предупредил меня, что генерал сердится, когда ходят по перешейку во время его работы. Да и я сам, к сожалению, избегал попадаться на глаза генералу, чтобы не навести старика на ненужные мысли. Джоветту также было отлично известно, что профессор Снайдер ежедневно работает в библиотеке, а также то, что он вряд ли мог бы зайти поболтать к генералу… Оставались двое: Мерил и садовник. И посмотри, что происходит: садовник получает десять шиллингов и ждет Коули, который теперь-то уверен, что садовник не выйдет в парк. Потому что помни: из всей прислуги только садовник в это время мог оказаться в парке, причем в любой его части! Садовник мог оказаться препятствием, о которое разбился бы весь план. А Мерил? С девяти часов она ждет Коули в другой стороне парка, самой удаленной от павильона. Ждет терпеливо, поскольку Коули сказал, что может задержаться, а девушка влюблена… Но мог ли Коули позволить себе не прийти к садовнику и не встретиться с Мерил, когда у генерала таинственным образом пропадают приготовленные для шантажиста деньги? Глупец из глупцов не позволил бы себе такого! Естественно, Коули хотел как можно быстрее побывать у садовника и потом провести часок в парке с девушкой. Это было бы его алиби. Если и не полное, то по крайней мере свидетельствующее, что он провел утро самым обычным образом — был весел, влюблен, с цветком для милой в руке…

Джо прервался, чтобы отпить глоток виски.

Но Коули не пришел. Вместо этого клок от его рубашки был зажат в руке умершего, а сама рубашка оказалась в его комнате! Значит, Коули исчез с деньгами, навлек на себя внимание полиции и отвел подозрения от Джоветта. Почему? И для чего это бессмысленное убийство? И почему вообще усыпленный генерал, причем усыпленный настолько, что в момент выстрела в его мозг не поступил ни один сигнал, зажал в руке клок от рубашки? И почему Джоветт позволил своему сообщнику бежать, коль скоро он знал, что того раньше или позже схватят и тогда Коули выдаст его?.. Полный абсурд. Реальным было только одно: Коули не пришел к садовнику, как намеревался, не встретился с Мерил, никто не видел его входившим и выходившим из дома, когда он менял рубашку. Но не мог же он полураздетым уйти из дома, правда? И зачем, раз он решил бежать, ему было возвращаться в комнату и бросать там рубашку? Эту уличающую его рубашку, клок которой был зажат в руке генерала? Проще было выкинуть ее где-нибудь подальше от места преступления… А каким образом он бежал? Ведь все поместье было окружено твоими людьми. И тебя снова подвела логика, Бен! Логика! Ты пришел к выводу, что раз малый убил генерала и сбежал, а твои люди стояли в засаде вокруг поместья, на подступах к которому нет ни одного дерева, а только плоские пастбища, то он мог проскочить мимо них, не имея понятия о том, что поместье окружено кордоном! Ведь даже я не знал об окружении! Как же он сбежал?

Джо замолчал. Паркер кончиками пальцев почесал подбородок.

— Коули мог сбежать, и тут нет вины моих людей. Он мог спуститься в бухту, проплыть милю или две вдоль берега, за рифы. Конечно, для такого шага нужны сила и мужество, но ничего невозможного нет. Заранее спрятав в какой-то расщелине одежду, он переоделся и пешком добрался до железнодорожной станции или автобусной остановки…

— Ба! Великолепно! Чудесный план для человека, который не умеет плавать!

— Как это?

— Ты сам читал мне об этом. Ярд сообщил тебе, что Коули получил страховку, поскольку паром, на котором он плыл, затонул. Коули чудом спасли, но он получил легкую пневмонию. Ты можешь убедить меня, что Коули обвел вокруг пальца Джо Алекса, Бенджамина Паркера и весь Скотланд-Ярд… Но не страховую компанию! Я так и вижу любезного господина в котелке, который выпытывает у матери, родственников, школьных товарищей и коллег по работе: «Он, наверное, очень любил яхт-клуб?», «Он был отважным ребенком?», «Наверное, хорошо плавал»… и так далее, и так далее… Прежде чем выплатить ему пять тысяч фунтов, они должны были абсолютно увериться, что он пошел бы на дно, как камень. Но это даже неважно! Будь Коули живым, все происходило бы не так, как произошло. Простое арифметическое действие гласит, что четыреста тысяч, разделенные на два, равняются двумстам тысячам! А Джоветту требовались деньги. Он игрок, погряз в серьезных долгах. Ему необходимо освободиться от них и обрести немного покоя. Его абсолютный эгоизм, неприязнь к Коули, глубокая и искренняя, как мне кажется, и мафусаилов возраст генерала довершили остальное. Старик, стоящий у гробовой доски и рядовой инженер Коули ничего не значили для этого гения злодейства, замысел которого основывался не на неистовстве, а на полном равнодушии ко всем людям, менее талантливым, чем он. Кроме того, живой Коули был опасен. Думаю, что его смерть являлась основным условием плана Джоветта. Нет сомнений, что Будду из Моулмейна опознал он. Сначала, скорее всего полушутя, он сказал Коули, что они могли бы неплохо подзаработать, сыграв шутку с генералом. Потом они вместе пришли к выводу, что старик просто лопается от богатства, а им пришлась бы очень кстати малая толика его денег. От имени вымышленного Пламкетта они написали письмо. Ответ Сомервилля чрезвычайно обрадовал заговорщиков. Генерал приказал Пламкетту прибыть в 11.30 для получения требуемой ими мзды. Злодеи были уверены, что их жертва не обратится в полицию. Мое присутствие явилось неожиданным препятствием, но Джоветт принял удар на себя. Он понял, что всегда может рассчитывать на несколько минут беседы со мной и тем самым отвлечь меня от павильона. Да и план был чрезвычайно прост: раз Пламкетта ждут в половине двенадцатого, удар должен быть нанесен раньше. Они правильно рассудили, что деньги генерал принесет с собой рано утром. Ежедневно в восемь часов утра горничная приносила в павильон кофе. Достаточно подсыпать снотворное и прийти через час. Ну и этот мифический Пламкетт отлично вписывался в их план. Ведь виновным в конце концов посчитали бы его, правда? Возникла бы уверенность, что это он незаметно проник в павильон, отравил кофе и исчез с деньгами. То есть совершил то, что в действительности проделал Коули. Около восьми он отправился к павильону. Увидев, что Каролина ушла, он всыпал порошок в термос, хорошенько встряхнул и бегом, скрываясь за кустами и издали обогнув дом, бросился к садовнику. Договорился с тем об орхидее и вернулся домой. Он приветствовал Джоветта кратким: «Я выполняю свои обязанности всегда». Эти слова, хотя и произнесенные в другом контексте, позволили Джоветту понять, что порошки подсыпаны. Сообщение было чрезвычайно важным, ибо это означало, что теперь настал черед Джоветта действовать: он должен каким-то образом парализовать меня, обеспечивая Коули свободу действия.

Это-то и был их общий план. Попрощавшись со мной, Джоветт бросился в мастерскую, где его ждал Коули, чтобы передать деньги, а самому немедленно отправиться в оранжерею и на свидание с Мерил. Но Коули не появился ни там, ни там, ибо он погиб почти сразу же после прихода Джоветта…

— Ради бога! Откуда тебе это известно?

— Иначе план Джоветта ни за что бы не удался! Ведь он не знал, что через двадцать минут Хиггс займет позицию на скале, возвышающейся над павильоном. Конечно, Джоветт заметил бы его, идя к павильону и находясь среди кустов. Тогда он вынужден был бы отступить. И все закончилось бы тем, что он бросил бы тело Коули в море, привязав к нему какую-нибудь железку, каких много в мастерской. Однако генерал получил пулю в сердце. Следовательно, именно Джоветт пробежал несколько шагов по перешейку, схватил спящего Сомервилля, отнес в мастерскую, застрелил его, завернув тело в тряпки, чтобы самому не испачкаться в крови, посадил старика снова за стол и… ах, да, конечно, сначала оторвал клок от рубашки Коули и всунул его в холодеющую руку Сомервилля. Естественно, Джоветт не забыл и о кофе, который был припасен у него в бутылочке. Вот это-то и было действительно гениальной идеей. В павильоне он положил на пол перед убитым револьвер, предварительно, несомненно, прижав его к пальцам Коули. Когда он вновь оказался в мастерской (а по моим подсчетам на все разом ему потребовалось меньше времени, чем мне на рассказ о преступлении), ему оставалось лишь одно: снять рубашку с мертвого Коули, засунуть в мешок труп, железо, бутылочку из-под кофе и окровавленные тряпки, в которые было завернуто тело Сомервилля, когда он тащил его в павильон, и скинуть мешок в пропасть. Джоветт знал, что там сразу же начинается изрядная глубина, что обрыв очень высок и никто не услышит даже плеск воды. Потом он спокойно вернулся в мастерскую, уничтожил следы всех своих «достойных похвалы» действий, спрятал деньги и безмятежно ожидал дальнейшего развития событий. Очень скоро тело генерала будет обнаружено, а вместе с ним — клок от рубашки Коули и револьвер, на котором остались отпечатки пальцев Коули. Джоветт безгранично верил в полицию и в меня и не сомневался, что расследование будет проведено тщательно, понимал, что мы обязательно обратим внимание на то обстоятельство, что инженер был одним из двух человек, которые в последнее время бывали в Лондоне. Его расчеты доказывают, что Джоветт был, как я уже сказал, гениальным преступником! Он был уверен, что при вскрытии обнаружится, что генерал был отравлен. Но он, Джоветт, не мог отравить кофе! А остатки кофе с сахаром, в котором не было и следа наркотика, свидетельствовали о том, что генерала застрелил некто, сначала отравивший кофе, а позднее подменивший его. Следовательно, не он, а опять-таки Коули! Это было его самое незыблемое алиби! Всем известно, что они с Коули едва терпят друг друга и к тому же этот кофе!!! Этот кофе должен войти в учебники по криминалистике, Бен! И я был у него железным алиби! Но, как и любой убийца, всего он предвидеть не мог. Осталось некое «но»…

— Какое?

— Он не знал, что поместье окружено и бегство Коули невозможно. Поэтому-то и провалилась его мистификация с ключом, рубашкой и горничной. Она не могла его видеть по той простой причине, что ее не было в коридоре в ту минуту, когда Джоветт вышел на этаж. Услышав шум работающего пылесоса, Джоветт понял, что горничная занята и у него развязаны руки. Он открыл дверь комнаты Коули ключом, который взял у покойного, подбросил рубашку, вышел, запер дверь и стал громко стучать. У вышедшей на шум горничной он спросил, не видела ли та инженера. Естественно, не видела. Тогда он спустился вниз и встретил в парке меня. У него снова было алиби. А рубашка служила доказательством того, что Коули поспешно переоделся и, убегая, бросил уличавшую его рубашку.

Алекс перевел дыхание и продолжил:

— С этой минуты мистер Джеймс Джоветт мог пребывать в уверенности, что деньги Сомервилля стали его собственностью, а полиция до судного дня будет искать Коули, обвиненного в убийстве и краже. Все, казалось бы, прошло идеально… Но… — ты ведь спрашивал меня об этом «но», — представь себе его потрясение и страх, когда вместе со мной он вбежал в павильон и увидел, что у генерала нет в руке клока от рубашки Коули, а револьвер лежит прямо под рукой умершего, будто Сомервилль после смерти встал и назло убийце переложил предметы по-другому! Должен признать, что Джоветт держался просто-таки великолепно и хладнокровно. Только в первую секунду у него вырвалось несколько изумленных слов, которые, впрочем, можно было принять за выражение ужаса при виде трупа. Он настолько владел собой, что минуту спустя спас от гибели Дороти Снайдер, которая поскользнулась и лишь благодаря расторопности и смелости Джоветта не свалилась в пропасть. Но хотя Джоветт и не понимал, что же произошло, главное не изменилось: Коули исчез и вместе с ним деньги. Он понимал, что полиция будет исходить именно из этого факта. И он не ошибся, ибо твои рассуждения пошли по точно рассчитанному им пути. Но у меня было несколько дополнительных задач для решения. Я не мог понять, что означает рубашка с порванным рукавом, клока от которой нигде не было? Не мог я понять и того, кто и зачем инсценировал самоубийство?.. Только услышав признания Дороти Снайдер, я понял, что это Мерил Перри все переставила в павильоне, о чем, впрочем, неопровержимо говорила рука генерала, лежавшая на фотографиях, которые девушка принесла в одиннадцать часов, то есть после смерти Сомервилля. Мне стало ясно, что войдя в павильон, Мерил узнала клок от красной рубашки, решила, что бедный влюбленный Коули был доведен до сумасшествия насмешками генерала и, не ведая, что творит, выстрелил в него. Два года, проведенные в исправительной колонии, вдруг всплыли перед ее глазами во всей их красе, и Мерил мгновенно переложила револьвер таким образом, чтобы он производил впечатление оружия, выпавшего из руки самоубийцы. Револьвер она, естественно, вытерла, чтобы уничтожить отпечатки пальцев любимого, но забыла приложить его к руке Сомервилля. Впрочем, удивляться нечего: для нее увиденное было страшным ударом. Затем она побежала в мастерскую, но в дверях остановилась. Она решила не показывать Коули, что ей все известно. Наверное, она даже поклялась себе, что никогда в жизни не даст ему понять, что знает его страшную тайну. Она его любила, и этим сказано все… Но когда она услышала, что Коули бежал, и когда поняла, что в доме полно полицейских, которым конечно же сразу станет известно, что под именем Мерил Перри скрывается бывшая участница молодежной банды, отбывавшая наказание, она упала духом. Сама она почти уже забыла о своем прошлом, стала совсем другой, однако при расследовании правда выйдет наружу: ведь именно она уничтожила улики против преступника… Все коллеги, весь университет завтра узнает из газет, что Мерил Перри… и она наглоталась снотворного… Но достаточно о бедняжке Мерил. Я уже знал все, но… опять это «но»! Я не очень-то понимал, как можно доказать виновность Джоветта. Если бы я сказал тебе, что Коули, по всей видимости, нет в живых, а Мерил невиновна, и назвал бы имя убийцы. Джоветт легко опроверг бы мои рассуждения. Как я уже подчеркивал, все мои доводы сводились лишь к одному: никто другой, кроме Джоветта, не мог совершить убийство. Но нечем было доказать виновность убийцы. С помощью хорошего адвоката Джоветт, безусловно, снял бы с себя все обвинения. Я был вынужден ждать.

— Чего? Я прекрасно понимаю, что ты не мог просить меня арестовать Джоветта. Я бы не пошел на такой шаг. Прежде всего, Коули не было, и раз мы не нашли его труп, можно было предположить, как, например, я и думал, что Коули скрылся вплавь…

— Естественно. Но согласись, что для не умеющего плавать человека это был бы нешуточный подвиг. Конечно, оставалась ничтожная вероятность, что в свое время инженер обвел вокруг пальца страховую компанию… Я был уверен, что он не бежал вплавь. Для этого ему пришлось бы еще накануне за пару миль отсюда спрятать одежду, плыть несколько часов, то есть выбрать самый медленный способ бегства, оставив здесь собственную машину, которая за пять минут позволила бы ему оказаться гораздо дальше от Мандалай-хауз, чем три часа муки среди волн и скал нашего побережья. Абсурд! Но… для адвоката Джоветта это не было бы абсурдом. И если бы даже аквалангисты подняли со дна моря труп Коули, мы по-прежнему ни в чем не могли бы обвинить Джоветта. Их преступление: два независимых друг от друга плана, мистификация с борьбой за Мерил Перри, мифический Пламкетт настолько перепутались бы в головах любого суда присяжных, что позволили бы защите спутать карты обвинения. Джоветт мог остаться вне подозрений. Для уверенности, что ему не удастся выкрутиться, мне не хватало одного: этих четырехсот тысяч долларов. В противном случае у обвинения не было ни малейших шансов. А поскольку я знал, что Джоветт пошел на убийство ради денег, то был уверен, что он должен забрать деньги с собой. А действовать он мог смело. То, что поначалу казалось крахом его плана — инсценирование Мерил с самоубийством генерала, превратилось в его триумф! На такое он не рассчитывал в самых дерзких мечтах! Мерил Перри стала сообщницей умершего Коули. Когда после ее неудачной попытки самоубийства ты снял охрану, Джоветт понял, что его гениальный план удался. Конечно, он не подозревал о моей уверенности, что застрелить Сомервилля в павильоне не мог никто. Джоветт умер, не зная, что Хиггс находился поблизости от павильона с 9.30 и до минуты обнаружения трупа. Джоветт был твердо убежден, что полиция ищет Коули и деньги, которые, как считали полицейские, должны быть у него при себе. А я, в свою очередь, был уверен, что Джоветт прячет деньги не в своей комнате. На первом этапе расследования это было бы слишком рискованно. Существовала вероятность того, что полиция перевернет весь дом вверх ногами в поисках банкнот. Закопать их он тоже не мог… потому что потом их нужно будет выкопать, а он не знал, как сложится ситуация при его отъезде, не будет ли полиция следить за каждым шагом всех присутствующих в доме. Но деньги он обязательно должен был увезти с собой. Ради них он совершил двойное убийство, и они, безусловно, были отчаянно необходимы ему сразу же. Значит, считал я, он должен их так спрятать, чтобы, с одной стороны, иметь возможность мгновенно добраться до них, но в случае их обнаружения полицией иметь шанс оправдаться и объяснить, что деньги в этот тайник засунул, по всей видимости, Коули, чтобы позже их забрала Мерил Перри. Поэтому ночью я позвал тебя в мастерскую. Я не искал труп Коули. Джоветт не был сумасшедшим и не мог оставить его там. Я искал деньги и нашел. Но даже глазом не моргнул. Модель памятника была легкая, из картона, и если бы Джоветт сам не спрятал в ней толстую пачку долларов, он сразу же отреагировал бы на увеличение веса модели, как только взял ее со стола. Но он не отреагировал. Когда я пошел с ним в мастерскую, он взял в руки модель и, разговаривая со мной, повернул к дому. Тут я сказал ему, что мне известна тайна, скрытая в модели. Он сохранил самообладание. Я сказал, что мне все было ясно с самого начала, что я обвиняю его в двойном убийстве и что для него это будет означать бессрочное заключение и унижение среди бандитов и головорезов, без надежды когда-нибудь увидеть свободу. Я сказал ему также, что памятник, который он проектировал — очень хороший и что в конечном счете единственным виновным ведь может оставаться Коули, если будет отсутствовать второй. Он спросил меня, как это я себе представляю? Я ответил, что моя машина стоит у подъезда, и если, например, он свернет не в том направлении и упадет в море, я присягну, что он, Джоветт, был пьян и…

Паркер стал мгновенно серьезным.

— Ты понимаешь, что говоришь, Джо? Ведь ты… ведь ты совершил преступление… И я обязан…

— Прежде всего ты обязан доказать, что все рассказанное мной является правдой, — Джо усмехнулся. — А я, уверяю тебя, докажу на суде, что ФАТАЛЬНАЯ ОШИБКА, от которой я тебя спас, временно повлияла на твою нервную систему и тебе слышится такое, чего я не говорил.

— Но почему ты так поступил?

— Потому что я обещал Чанде, что его господин будет отомщен и виновный, совершивший это злодеяние, заплатит за него головой. И кроме того… кроме того, это будет прекрасный памятник… я имею в виду памятник погибшим летчикам Манчестера. Мне хочется сдержать слово, данное Джоветту. В тюрьме он бы погиб. Джоветт был жестокий, отвратительный, но гениальный человек. Обреченный на пожизненное заключение, он пропал бы с той лишь разницей, что дольше умирал бы. Я уберег великого художника с низкими моральными качествами от наихудшей из смертей — в забвении… И я надеюсь, что ты поможешь мне в этом… и еще в одном деле.

— В каком?

— Я имею в виду Чанду.

— Да?

— Пожалуй, ты никогда больше не увидишь его. Я только хочу сказать, что шум вокруг статуи, с которой он отплыл, был бы весьма нежелательным. Мы оба прекрасно понимаем, что если Чанда уже приплыл в какой-нибудь французский порт, ему надо еще найти судно, идущее в Индию. Я хочу тебя спросить, намерен ли ты послать во Францию телеграмму, что некий человек, такой-то и такой-то наружности, везет из Англии украденную статую Будды?

— Гм… — Паркер прикусил губу. — Что же… Ты не далек от истины… Но пока что я никому ничего не передавал…

— Ты не спешишь, потому что знаешь, что можешь повременить. У тебя есть в запасе время. Чанде предстоит выполнить все формальности, дождаться теплохода, идущего в том направлении, а все это не так быстро… Да, окончательного решения ты еще не принял, однако твоя совесть полицейского непрерывно дает о себе знать. Ты медлил, потому что хотел сначала услышать, как было с Джоветтом. Теперь ты знаешь и готов заняться другими делами. Вот я и опасаюсь, что не имея другой работы… Но сначала хочу напомнить тебе, что тогда ночью я сказал: «Ты поступишь так, как считаешь необходимым, и я сделаю то, что считаю необходимым»… И я сделаю это!

— Насколько я понимаю, — голос Паркера стал сухим, официальным, — такое поведение принято называть шантажом. Что именно ты считаешь необходимым? Заявить публично, что я ошибся и хотел арестовать невиновную девушку? Помешать тебе я не могу, но если вспомнить нашу многолетнюю дружбу, то я хотел бы тебе ска…

— Я вижу, — прервал его Джо с показным ужасом, — что сейчас ты такого же хорошего мнения обо мне, какого вчера вечером был о Каролине. Нет, я не заявлю о твоей ошибке. Я найду месть похуже: Я не приглашу тебя на мою свадьбу!

— Что-о-о-о? — воскликнул Паркер, вскакивая. Широкая улыбка медленно проступала на его лице. Он протянул над столом огромную, мускулистую руку. — Боже! Что скажет моя жена, когда узнает об этом! Она всегда сокрушается: «Такие чудесные люди, любят друг друга, как два голубка, один без другого жить не могут, и никак не поженятся…»

— Ба… — рассмеялся Алекс. — Как тебе известно, моей вины здесь нет. Но Каролина… Смерть генерала потрясла ее, так мне кажется. И… и… — он покраснел. — Наверное, не время об этом говорить, но… Каролина сказала мне, почему так внезапно… — Он замолчал, замялся. — Впрочем, не так сразу… Она в трауре… Но она сказала мне, что… что когда увидела меня после его смерти и поняла, что я должен переживать, потому что не уберег его, а ведь был так близко… словом, что я в отчаянии… тогда, хотя она сама глубоко переживала гибель деда, она поклялась себе, что когда все кончится… то есть расследование… она скажет мне, что теперь мы будем вместе…

Он перевел дыхание. И внезапно засмеялся:

— Ты ничего, естественно, не понял из моего заикания, но это не имеет никакого значения.

— Я всегда отлично понимал, что если какая-нибудь женщина согласится выйти за тебя замуж, она пойдет на это только из жалости, — любезно парировал комиссар.

— Кажется, я начинаю ценить жалость! Но как с Чандой? Я хочу получить ответ.

С минуту Паркер задумчиво вглядывался в Алекса. Потом его брови поднялись:

— С Чандой? С каким Чандой? Ах, с этим слугой?! А что с ним случилось? Я его с утра не видел. Куда он запропастился?

— А статуя Будды из Моулмейна? — Алекс хотел обрести полную уверенность.

— Откровенно говоря, все эти статуи кажутся мне совершенно одинаковыми, — ответил Паркер, с неудовольствием качая головой. — Чем меньше я их вижу, тем лучше. Я слыхал о каком-то Будде из Моулмейна. Кажется, статую похитили из храма во время войны. Хотелось бы, чтобы она вернулась в Бирму, правда? Бирманцы, без сомнения, лучше оценят ее достоинства, чем я. Как ты думаешь, Джо?

— Я думаю, что буду первым уважаемым гражданином, на свадьбе которого свидетелем будет офицер полиции.

Примечания

1

Перевод М. Гутнера

(обратно)

2

Иерати́ческий — (от греч. hieratikos, книжн. устар.) — Священный, жреческий. (прим. ред. FB2)

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Горе тем, кто пишет книги

Глава 2 Заколоть экспонатом

Глава 3 Крупные красные капли

Глава 4 Золотая фигурка

Глава 5 Завтра, потому что сегодня я еще не готов

Глава 6 Йети и его жена Лэдни

Глава 7 И пусть ему каждый день приносят жертвы…

Глава 8 Каролину Бекон, внучку брата моего…

Глава 9 Не всегда и не все

Глава 10 Генерал Сомервилль сидел за столом…

Глава 11 Мой господин будет отомщен

Глава 12 Где же деньги?

Глава 13 Когда генерал завтракал?

Глава 14 Первый допрос

Глава 15 Это невозможно, господин доктор

Глава 16 Что он хотел от меня?

Глава 17 Мерил Перри лежала на постели с открытыми глазами

Глава 18 В окнах горел свет…

Глава 19 Ты уверен, Джо?

Глава 20 Моя машина не пригодна к использованию

Глава 21 Я женюсь

*** Примечания ***