КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Я расскажу вам, как погиб… [Мачей Сломчинский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джо Алекс Я расскажу вам, как погиб…

Клитемнестра

Вот я стою, гордясь, что дело сделано.
Убила. Отпираться я не стану, нет.
Накидкою, огромной, как рыбачья сеть, —
О злой наряд! — Атрида спеленала я.
Не мог он защищаться, убежать не мог.
Ударила я дважды, дважды вскрикнул он
И рухнул наземь. И уже лежавшему —
В честь Зевса подземельного, спасителя
Душ мертвецов, — я третий нанесла удар.
Так, пораженный насмерть, испустил он дух,
И с силой кровь из свежей раны брызнула,
Дождем горячим, черным оросив меня.
И радовалась я, как ливню Зевсову
Набухших почек радуется выводок.
Эсхил. «Орестея»
Перевод с древнегреческого С. Апта

1 Перед поднятием занавеса

В тот день мне исполнилось 35 лет, но я не стал никому напоминать, да и сам почти забыл об этом. Утром, взглянув на календарь, я только вспомнил торт, на котором ежегодно прибавлялась одна свечка, лица родителей, смутные очертания подарков. А потом вдруг вспомнился еще один день, когда я в сумерках подлетал к сверкающему внизу немецкому городу и, увидев тень истребителя с крестами на крыльях, подумал, что сегодня день моего рождения и, спустя минуту, я могу погибнуть как раз в тот день, когда появился на свет. Я давно избегал всякой мысли о личных праздниках. Я считал себя одиноким человеком и, судя по всему, не собирался изменять это состояние. Тем более сейчас.

Невольно я взглянул на стоящий на камине поднос, где лежали два театральных билета: я собирался пойти с Кэрол на «Макбета». И на то были свои причины. Во-первых, я стал ощущать, что в наших отношениях с Кэрол наметилась трещина. Кэрол симпатична и неглупа, и я знал, что я ей тоже не безразличен. Первый раз она появилась в моей квартире год назад. Затем мы провели неделю на море, в Брайтоне. Наши отношения были ни мне, ни ей не в тягость, и, возможно, именно поэтому мы не пытались их разорвать. В ту первую встречу нам было даже хорошо друг с другом. Я уже был в том возрасте, когда приходит пора подумать о том, чтобы найти подругу жизни. Мысль, что такая женщина, как, Кэрол, подошла бы мне больше всего, все чаще приходила мне в голову. Милый, уютный дом, красивая хозяйка, спокойная, ровная дорога жизни. Но для полного счастья мне не хватало пустяка — любви. Увы, Кэрол я не любил. Однако и терять мне ее не хотелось. Вот почему на столе лежали билеты на вечерний спектакль. Я ждал ее звонка. Но она не звонила. Если Кэрол сейчас не позвонит, она уже не позвонит никогда.

Но была и другая причина, почему я хотел пойти в театр — желание увидеть Сару Драммонд в роли леди Макбет. И не слава великой актрисы, не три часа, проведенные с глазу на глаз с бессмертным творением Шекспира, были тому виной. Все куда прозаичней — завтра утром я собирался поехать в ее имение, куда пригласил меня Ян Драммонд, муж Сары, и мне не хотелось, оказавшись в гостях, признаться, что не видел ее в этом году на сцене. Это было бы неприлично.

Ян Драммонд, я, Джо Алекс, и инспектор Скотленд Ярда Бен Паркер когда-то были частью экипажа бомбардировщика, который, возвращаясь после бомбардировки одного из портов противника, загорелся уже над Англией и рухнул с высоты шести тысяч футов. Из семи членов экипажа спастись удалось лишь нам троим. С тех пор мы стали неразлучны.

Ян Драммонд, сменивший профессию химика на полную смертельного риска судьбу военного летчика, после войны вернулся в свою лабораторию и прославился в научном мире.

Я стал довольно популярным автором детективных романов. До войны, признаюсь, я не ощущал призвания к литературному ремеслу, но, не желая возвращаться на государственную службу, которую оставил в девятнадцатилетнем возрасте, я решил испытать себя на новом поприще и, к своему удивлению, увидел, что мои романы пользуются спросом. К счастью, я прочитал много хороших книг, и поэтому такая сомнительная слава не вскружила мне голову. К тому же я старался делать свое дело как можно лучше, и это служило мне пусть слабым, но утешением.

Портативная машинка «Оливетти» стояла открытой на столе, а на вставленном в нее листе бумаги было напечатано два слова: ГЛАВА ПЕРВАЯ. И все. Уже две недели один и тот же лист торчал в машинке. Две недели я часами ходил по комнате, подходил к столу, садился, а потом снова вскакивал и начинал кружить по комнате. Я уже продумал, какая это должна быть книга. Замысел ее мне казался превосходным, интрига ясна, сюжетные ходы достаточно запутаны — лишь единственная узкая тропа, подобно нити Ариадны, вела через придуманный мной лабиринт. Но все это не имело никакого значения, поскольку я не мог начать.

Может быть, пришла мне в голову мысль, в тихом Саншайн Менор, заросшем старыми деревьями, прилепившимися к скалистому морскому берегу, окруженный вниманием Драммондов, я смогу сдвинуться с места? Я не сомневался, что стоит только начать, как все пойдет хорошо.

Посмотрев на часы, я перевел взгляд на молчащий телефон. Если Кэрол не позвонит через пять минут…

Телефон зазвонил. Я поднял трубку.

— Добрый вечер, — сказала Кэрол.

— Добрый вечер. Я уже стал думать, что ты не получила моей открытки, — произнес я, не скрывая раздражения.

— Получила, — в голосе Кэрол я почувствовал едва уловимое колебание. — К сожалению, я сейчас уезжаю, — вдруг проговорила она.

Я молчал, не зная, как на это отреагировать.

— Уезжаю надолго. Звоню, чтобы тебе сказать: до свидания, Джо.

— До свидания, Кэрол. Счастливого пути.

— Спасибо… Мне было очень хорошо с тобой, Джо, — произнесла она после небольшой паузы. — Надеюсь, что мы когда-нибудь еще встретимся.

— Конечно, — ответил я с вежливой уверенностью.

Она помолчала. Затем я услышал:

— До свидания, Джо.

— До свидания, Кэрол.

На другом конце провода трубка тихо легла на рычаг.

Я тоже опустил трубку, но в тот же миг телефон зазвонил снова.

— Слушаю.

— Это ты, Джо? — узнал я голос Бена.

— Привет, Бен.

— Что ты сейчас делаешь?

— Что делаю? — хмыкнул я. — Думаю, огорчаться мне или нет. Понимаешь?

— Понимаю. Думаешь, у полицейских не бывает поводов для огорчений?

— Ну раз так, — сказал я, — может, заскочишь? Я как раз иду в театр и…

— Значит, у тебя два билета на «Макбета» и ты не знаешь, что делать со вторым.

— Мне кажется… — начал я и вдруг спохватился: — откуда ты знаешь, что на «Макбета»?

— Просто догадался.

— Хм.

— Что «хм»?

— Ничего. Хочешь пойти?

— Не знаю. Хотя, признаться, я, как нарочно, в вечернем костюме, — произнес Бен. — Есть в Ист-Энде одно местечко, которое я был намерен посетить. Совместить приятное с полезным… Ничего особенного — текущая работа. Но раз у тебя билеты на «Отелло»…

— На «Макбета».

— А, ну да. Эта пьеса мне нравится. Правда, я бы мог немало добавить, если бы умел писать белым стихом.

— Значит, идешь?

— Да. Потом мы могли бы где-нибудь выпить по стаканчику. У меня к тебе небольшая просьба.

— Личная?

— Нет.

— Интересно, — сказал я. — До начала представления у нас двадцать минут. Успеем еще по дороге купить цветы. Куда за тобой заехать?

— Никуда, — прозвучал спокойный голос. — Я в баре напротив, и если ты раздвинешь занавески, то увидишь перед баром черный автомобиль. За рулем сидит толстенький молодой человек в серой шляпе. Его зовут Джонс. Он наш сержант.

— Так, значит, ты в данный момент на службе?

Я был знаком с Паркером достаточно, чтобы знать его: он скорее прострелит себе голову, чем использует служебный автомобиль в личных целях.

Я положил трубку, оглядел себя в зеркало и пошел в холл, на ходу размышляя над тем, откуда Бен знает, что я сегодня хотел посмотреть «Макбета», что Кэрол не пришла, что…

Открыв дверь и поплотнее закутавшись в плащ, потому что вечер был холодный, я почувствовал, что настроение начинает улучшаться.

2 «Спасите их!»

В переполненном зрительном зале стояла мертвая тишина. Сара Драммонд поднесла руку к глазам. В круге света от невидимого прожектора казалось, что действительно на ее ладони пляшет красное пламя.

— Запах крови, — тихо произнесла актриса. — И все ароматы Аравии не омоют этой маленькой руки. Ах!

Я никогда не предполагал, что столько муки можно передать всего лишь одним словом, произнесенным к тому же так тихо, что если бы не эта тишина в зале, оно вряд ли достигло бы слуха. Краем глаза я взглянул на Паркера. Инспектор сидел, наклонившись вперед и сощурив глаза, а лицо его выражало такую сосредоточенность, как будто бы он был ученым, наблюдавшим явление, от которого зависит судьба всех его трудов. Несмотря на это он уловил мой взгляд и повернул голову, но не восторг выражали его глаза, а озабоченность.

Когда опустился занавес в антракте, я ощутил мягкое прикосновение его руки.

— Хочешь посмотреть до конца? Или…

— Хорошо, — сказал я, — идем.

Через несколько минут черный автомобиль уже тормозил перед моим домом.

— Мы собирались ехать в Ист-Энд, — сказал Паркер, — по если ты не возражаешь, я зайду к тебе на минутку?

— Конечно, — ответил я. — Тем более что ты хотел поговорить со мной о чем-то.

Дома я вытащил из маленького, скрытого среди книжных полок бара две бутылки и спросил:

— Коньяк или виски?

— Виски. И, если можно, без содовой.

Я налил, и мы выпили в молчании. Я снова наполнил стаканы, но Паркер отрицательно покачал головой.

— Я понимаю, — сказал он, — что ты едешь к Драммондам, чтобы писать, и я не хотел бы препятствовать этому. Не имею права.

Я не выдержал.

— Бен, — сказал я, — прошу тебя, не веди себя как персонаж второсортного криминального романа.

— Но я правда, — воскликнул инспектор, — правда очень беспокоюсь! Я просто не знаю, с чего начать.

— Начни с чего хочешь.

— Вероятно, ты прав, — инспектор глотнул из стакана и снова замолчал.

Я ждал. Честно говоря, я уже был заинтригован, но перед взором, мешая сосредоточиться, стояла хрупкая фигурка на сцене. «И все ароматы Аравии…»

— Если бы мы не были друзьями — ты, я и Драммонд, — я бы никогда не пришел к тебе с этим, — вдруг заговорил Паркер. — То, что я скажу тебе, — служебная тайна. И все же я получил согласие моего начальства на разговор с тобой.

Он снова замолчал.

— Не знаю, так ли это, — наконец начал он, — но мне кажется, что Ян в опасности.

Я ошарашенно посмотрел на него.

— В большой опасности. Может быть, даже еще в большей, чем когда летал с нами над Германией. Да, в большей, потому что тогда мы знали, что нам угрожает. Теперь все иначе.

Фигурка Сары Драммонд наконец исчезла, уступив место офицеру в сдвинутой набекрень фуражке. Ян… Он совсем не изменился. Разве чуть располнел, но все равно выглядел как мальчик.

— Что за чертовщина, — пробормотал я.

— Как ты знаешь, Ян — химик. Знаешь также, что он сделал хорошую карьеру, хотя ученые в таких случаях выражаются иначе. Ян всемирно известен как один из выдающихся ученых, занимающийся созданием синтетических соединений. Он и его ближайший помощник Гарольд Спарроу работают сейчас над синтезом сернистых соединений. Ничего больше не могу сказать, не будучи специалистом. Важно другое. Важно, что их труды могут произвести революцию в промышленности. Драммонд и Спарроу не только ученые, но и деловые люди. Они хотят проводить исследования под прикрытием одного из наших полуправительственных концернов, не доверяя никому. Однако это всплыло наружу.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Отсюда, — инспектор вынул из внутреннего кармана пиджака конверт. — Если уж тайна известна кому-то из посторонних, нет причины, чтобы не доверить ее тебе.

Он протянул мне письмо. Я достал из конверта обыкновенный лист бумаги с машинописным текстом и начал читать вслух:

«Скотленд Ярд

Господину Драммонду и господину Гарольду Спарроу грозит опасность. Речь идет об их исследованиях. Ученых уже пытались купить. Теперь их попытаются заставить замолчать. Спасите их!

Друг Англии».

Я рассмеялся. Похоже, это письмо написал безумец, начитавшийся криминальных романов…

— Вы, наверное, получаете сотни тысяч таких писем от разных маньяков. На вашем месте я бы не волновался, — сказал я, возвращая письмо.

— Я бы тоже, — ответил инспектор, — если бы не некоторые детали. Согласись, что маньяк, который оказывается в курсе того, что в такой-то день будут проходить испытания летающей подводной лодки, уже не просто маньяк, а владелец строго засекреченной государственной тайны.

— Тебя насторожило, откуда автор письма знает о работе Драммонда и Спарроу? — спросил я.

Паркер кивнул.

— К тому же этот человек знает, что были попытки переговоров с обоими учеными. Проводили их представители одного дружественного нам государства. Нам пришлось действовать более осторожно, потому что, хотя пример многолетнего сотрудничества достоин похвалы, но ведь речь идет о приоритете на мировом рынке и огромных суммах за патенты. А человек в этом уравнении может оказаться цифрой, так чисто стертой с доски, как будто ее никогда и не было. Не хотелось бы, чтобы Драммонд и Спарроу оказались стертыми с доски только для того, чтобы государство, считающееся нашим большим другом, получило реальную возможность стать нашим конкурентом в данной отрасли.

Паркер перевел дыхание.

— Существует еще третий пункт, который мне кажется наиболее важным. Автор письма знает, что Драммонд и Спарроу сотрудничают друг с другом и что их работа находится на той стадии, когда она может прерваться со смертью ученых. Дело в том, что сегодня еще никто не знает, какими окажутся результаты работы наших ученых. Ясно одно: убийство является крайней мерой. Гениальных людей не прихлопывают как мух. Их сначала пытаются купить, нейтрализовать, использовать в своих интересах. Я готов был бы считать все это неумным розыгрышем, если бы не…

— Если бы не тот факт, что автор письма посвящен в дела, так?

— В конце концов, все возможно, — пожал плечами Паркер. — Мы не знаем об авторе письма ничего, кроме того, что он написал его на маленьком портативном «Ремингтоне» и бросил в ящик в Лондоне. Обычно мы не обращаем внимания на подобные письма, но когда речь идет о наших выдающихся ученых…

— Понятно, — невольно улыбнулся я, — это значит, что им ничего особенно не угрожает, но если их однажды найдут в своих кроватях с большой дозой мышьяка в желудках, то Скотленд Ярд не удивится.

— Слушай, Джо, — Паркер подошел ко мне и положил руку на плечо, — буду с тобой до конца откровенен.

— Валяй, — сказал я.

— Это письмо пришло к нам две недели назад. За это время мы сделали все, что можно сделать в таких случаях. Беседовали с обоими учеными, естественно, очень деликатно. Слава Богу, что усадьба удалена от больших населенных пунктов. Но, к сожалению, на мое предложение, чтобы в доме поселился один из наших людей, Драммонд ответил решительным отказом. Надо сказать, что ни на него, ни на Спарроу это письмо не произвело впечатления. И тут как раз…

— И тут как раз ты узнаешь о том, что Ян пригласил меня к себе, так? — улыбнулся я.

— Точно! — Паркер сел, налил себе виски и, прищурившись, посмотрел на меня. — Конечно, если бы я не получил разрешения просматривать корреспонденцию обитателей Саншайн Менор, то, сам понимаешь, я бы не был в курсе ваших с ним дел. Да, я прочитал письмо, в котором Ян приглашает тебя к себе, а три дня назад я прочитал твой ответ, где ты сообщаешь, что приедешь послезавтра на две недели…

— У меня было впечатление, что наши законы запрещают подобную практику, а?! И, между прочим, гарантируют тайну переписки.

— Существует параграф, что в специальных и обоснованных случаях закон может быть нарушен. Нам кажется, что это как раз один из таких случаев.

— Понятно. — Я машинально налил себе виски, взял стакан, поднес его к губам, но вновь поставил на стол. — Ты хочешь, чтобы я стал твоим неофициальным осведомителем. Не уверен, что я пойду на это, — достаточно твердо произнес я.

— Я не прошу тебя о чем-то необыкновенном. Когда я разговаривал с Яном, он тоже — будет тебе известно! — пригласил меня погостить у него. Но служба не позволяет мне именно сейчас покинуть Лондон. Сама судьба тут послала тебя. Во-первых, ты физически силен и не глуп.

— Спасибо, — усмехнулся я.

— А во-вторых, что плохого, что ты оказался в курсе наших забот? В Саншайн Менор сейчас находится шесть человек, не считая прислуги. Точнее, пять человек, так как Сара Драммонд лишь завтра покинет Лондон. Итак, в имении находится Спарроу и его жена Лючия…

— Они там живут?

— В том-то и дело, что Драммонд вместе со Спарроу оборудовали в усадьбе лабораторию и поэтому большую часть года Спарроу проводит там. Ну а Лючия Спарроу — хирург.

— Ого! — присвистнул я. — Так это она! Лючия Спарроу! «Лучший хирург Британских островов». Ян не говорил мне, что она жена Спарроу.

— Наверное, забыл. Ты же знаешь ученых. Прекрасная Лючия, насколько мне известно, намерена провести в Саншайн Менор еще несколько недель, иногда выезжая в Лондон.

— Ты что-то не договариваешь? — спросил я, уловив нечто в его голосе.

— Может быть, это только сплетня, — вздохнул Бен, — одна из тех, которые Скотленд Ярд обязан знать. По нашим сведениям, Спарроу, как бы тебе сказать… увлечен женой своего приятеля и коллеги — той, что сегодня блистала на сцене.

— Не хочешь ли ты сказать, что за спиной Яна его жена и его коллега…

— Не знаю. Может, все и не совсем так. Может, Сара просто должна подчинить себе всякого мужчину, который попадает в ее орбиту? Может, это ее тщеславие — знаешь ведь, как хороша жена Спарроу. Не потому ли Сара решила испытать свои чары? Во всяком случае, мне удалось наткнуться на тайную автомобильную поездку Спарроу и Сары в Шотландию. Ну и еще кое-что мне известно… Но все это было в прошлом году. Продолжается ли это сейчас — не знаю. Жизнь Сары Драммонд всегда была достаточно бурной, но известных границ она никогда не переходила. То, о чем я тебе говорю, известно только в Скотленд Ярде. Думаю, что ни Ян, ни Лючия не в курсе дела. Спарроу вообще очень щепетилен и наверняка переживал бы, если бы все всплыло наружу. Он не относится к тому типу людей, которые, живя в доме, могут увести жену хозяина.

— И однако… — невесело усмехнулся я.

— Вот я и говорю, что ситуация крайне непроста. Но, повторяю, все это лишь предположение.

— Бедный Ян, — вздохнул я. — Но она все же гениальная актриса. Если бы я имел право, я бы отпустил ей все грехи.

— Не знаю, что сказал бы Ян, услышав это. Что касается Лючии Спарроу, то она просто необыкновенная женщина. С ее внешностью стать знаменитым хирургом! Согласись, красивым девушкам есть чем заняться, прежде чем красота их увянет, а тут…

— М-да… Интересная компания, — пробормотал я. — Ну а кто еще живет в имении?

— Еще секретарь. Общий секретарь Драммонда и Спарроу. В действительности он не секретарь, а тоже химик — молодой и очень способный ученик. Наверное, правильнее было бы его назвать ассистентом. Его имя Филипп Дэвис. Ему двадцать восемь лет, у него есть мать и два брата, и он по уши влюблен в Лючию.

— О, Господи! — вздохнул я. — Когда же эти люди делают свои бессмертные открытия, если они постоянно заняты чем-то другим?

— Видимо, умеют сочетать приятное с полезным. Судя по всему, Лючия и не догадывается о чувствах ассистента своего мужа. Я об этом знаю из писем Дэвиса к матери. Он там пишет о своей тихой, безнадежной любви.

— Ну это уже лучше. — Я залпом осушил стакан. — Я начинаю верить в человечество: молодое поколение не отличается цинизмом. Ну, кто еще?

— И последний обитатель дома — приглашенный Яном еще зимой профессор Роберт Гастингс из Пенсильванского университета. Он приехал неделю назад, но послезавтра собирается уехать. У него уже заказаны билеты на самолет до Нью-Йорка. Это крупный ученый. Его научные интересы близки интересам наших исследователей.

Я с усмешкой посмотрел на Паркера.

— Если не ошибаюсь, говоря о дружественном нам государстве, заинтересованном в результатах изысканий Драммонда и Спарроу, ты имел в виду Соединенные Штаты?

Паркер развел руками:

— Если бы ты служил, а не писал бы дома свои детективы, то не задавал бы таких вопросов. Я не уполномочен трепаться на эту тему, — он улыбнулся. — Во всяком случае, я был бы очень благодарен, если бы ты завоевал симпатии профессора.

— Ты не совсем уверен, что он приехал к Драммондам лишь для приятного времяпрепровождения?

— В моем деле уверенность приходит только после долгих и нудных раздумий и расследований. Там, где нет доказательств, нет и уверенности, Джо. Если ты писатель с воображением, не требуй от меня дальнейшего углубления в эту тему.

— Значит, это все?

— Все, не считая прислуги. Но прислуга в данном случае не имеет значения. Да, там еще наш старик Малахия.

Печально взглянув на камин, я тяжело вздохнул:

— Бен, я собирался в Саншайн Менор писать книгу, — грустно сказал я. — Стремился к покою, порвал сегодня с женщиной…

— С Кэрол Бэкон? Завтра она будет жить в Торквэй, отель «Эксельсиор», если тебе это интересно, — улыбнулся Паркер.

— Господи, ты и за мной шпионишь?

— Ну что ты? Просто, когда ты получил приглашение от Яна, я вынужден был просмотреть письма твоих знакомых. Ты мог бы, даже не догадываясь, дать себя использовать в каких-то целях. Если в этой анонимке есть хоть доля правды, то те, кто бы они ни были, должны постараться узнать побольше о Яне и его друзьях. Кстати, тебя никто о нем не расспрашивал?

— Нет, — я покачал головой, — нет, никто. — Я задумался. — Нет, нет.

— Ну хорошо. — Паркер встал. — Это интересно, что ни один из друзей Драммонда или Спарроу, ни их родственники не стали объектом внимания…

Вынув из кармана карточку, инспектор протянул ее мне:

— Вот мой телефон в Ярде. А это номер полицейского поста в Малисборо. Это маленький городок, в двух милях от имения Драммондов. Они знают, где меня искать и сразу же нас свяжут. А через неделю я сам приеду на два дня в Саншайн Менор. Скажи Яну, чтобы никому не говорил о моих планах. Я приеду как его фронтовой друг. Малахия же о нас с тобой все знает, еще с тех времен. И об этом ты тоже не забывай.

— Ну, это будет нетрудно, — сказал я. — Это единственное, что не составит труда сделать.

Я проводил Паркера до лифта. Вернувшись в комнату, я подошел к окну и увидел, как большой черный автомобиль удаляется от моего дома по тихой, безлюдной, ярко освещенной улице.

3 Ребенок на шоссе

На крыши Лондона падал мелкий беззвучный дождь. Я прикрыл глаза. В комнате теперь стало тихо, так тихо, что я услышал свое собственное дыхание и, услышав его, напрягся, потому что мне вдруг показалось, что это вовсе не мое дыхание, а кого-то, стоящего за моей спиной. Но тут же рассмеялся: «Дурак впечатлительный, — подумал я, — достаточно того, что твой старый друг, который случайно оказался полицейским, попросил тебя о маленькой услуге, показав одновременно письмо, напечатанное на „Ремингтоне“ каким-то ненормальным, тысячи которых бросают подобные письма в почтовые ящики Лондона, и твое воображение начинает создавать картины ближайшего будущего, полные крови, трупов, среди которых твой любимый друг и товарищ по оружию». И все-таки, вынужден я был себе в этом признаться, мне уже хотелось, чтобы после моего приезда в Саншайн Менор там начались какие-нибудь ужасные события, в которых на мою долю выпала бы ответственная роль. Будь откровенен, мысленно говорил я сам себе, ты хотел бы, чтобы те, о ком шла речь, начали атаку, и ты, путем невероятных усилий, у всех на глазах, спас бы обоих ученых. Особенно на глазах у Сары Драммонд, о которой, признайся, ты непрестанно думаешь уже два часа, с той минуты, когда, увидев ее на сцене, осознал, что уже через два дня встретишь ее в прелестном дворике старинной усадьбы, окруженной вековыми деревьями.

Я плеснул в стакан виски, но пить не стал, увлекаемый проснувшимся писательским воображением. Вот, представлял я себе, вот они бегут через парк с похищенными записями Драммонда и Спарроу. А ты внезапно преграждаешь им путь. Гремят выстрелы, взлетают перепуганные птицы и падают люди, в молчании сражающиеся не на жизнь, а на смерть… По освещенной луной клумбе к дому идет человек. Он весь в крови, одежда его разорвана, волосы в беспорядке. Но в руках у него папка с бесценными рукописями. И человек этот — ты! Ты входишь в квадрат света, падающего из дверного проема, и они (прежде всего она) смотрят на тебя. Усталый, ты прислоняешься к стене и протягиваешь папку: «Вот она», — скромно говоришь ты. И в этих двух словах выражен весь твой героизм, потому что все видят и понимают, что ты должен был испытать в этом мрачном парке. Конечно, тут же приезжает полиция, вбегает Бен Паркер со своими людьми, но ты этого уже не видишь: тебя оставили последние силы и ты начинаешь сползать по стене… Тебя подхватывают, и чья-то нежная рука протягивает тебе стакан с виски. Нежная рука… «И все ароматы Аравии…»

Я громко расхохотался и посмотрел в угол, где стояла открытая машинка с бессмысленным листом: ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Да… ГЛАВА ПЕРВАЯ… Что ты сделал, братец мой, за эти годы, что? Этот пустой лист торчит перед тобой как пресловутый знак вопроса. Сегодня тебе исполнилось 35 лет. И за эти тридцать пять лет ты не сделал ничего, чтобы оправдать свое существование. Ну, может, на войне. Но тогда ты знал, что ты нужен. Ты сражался за страну, в которой родился, и за тот образ жизни, к которому ты привык. Но когда, наконец, ты защитил Англию, все утратило смысл в тот же день, когда ты снял форму. И с тех пор ты не можешь найти этот смысл. Кэрол… Ах, если бы Кэрол… У нас мог быть ребенок, и этот дом не был бы таким пустым… Вот если бы она сейчас позвонила…

И телефон зазвонил! Воистину события сегодняшней ночи имели какую-то необъяснимую связь! Я вскочил и пошел к телефону, пытаясь найти слова, которые сейчас скажу Кэрол. С бьющимся сердцем я схватил трубку и выдохнул:

— Алекс слушает.

— Добрый вечер…

Голос, который раздался в трубке, не был голосом Кэрол. Низкий, мелодичный и почему-то очень знакомый.

— Прошу прощения за поздний звонок. После спектакля был ужин, и я только что вернулась домой. Спасибо за розы — они восхитительны, — слышалось в трубке.

— Сара Драммонд? — спросил я.

Вопрос был идиотским.

— Звоню, чтобы поблагодарить за цветы… И еще… Я как раз получила письмо от Яна. Он пишет, что вы собираетесь к нам. Когда?

— Кажется, послезавтра, — сообщил я, уже совсем ничего не соображая.

— Вы знаете, Ян пишет: «Позвони ему и, если он сможет выехать на день раньше, забери его с собой». Так вот я и звоню…

Пора было взять себя в руки и наконец сказать что-нибудь остроумное, но как назло ничего стоящее не лезло в голову.

— Очень приятно. Большое спасибо, — промямлил я.

— Ну так как? — прожурчал низкий голос. — Я готова заехать за вами в девять часов утра.

От полной растерянности я вдруг перешел на светский тон:

— Мне бы не хотелось доставлять вам столько хлопот, — торжественно произнес я.

— О, кроме моего багажа и меня в автомобиле никого не будет.

— В таком случае… — начал я.

— В таком случае я заеду в девять.

Меня просто загипнотизировал ее голос.

— Если я вам скажу, — заговорил я, — что ежедневно ровно в семь сажусь за работу, вряд ли вы мне поверите. Поэтому девять — самое время.

Похоже, я глупел с каждой минутой, но, увы, уже ничего не мог с собой поделать.

— Может, поедем на моей машине? — сказал я голосом, от которого, услышав его со стороны, меня бы просто вытошнило. — Правда, она на техобслуживании, но завтра я могу ее забрать…

— Нет, мы поедем на моей, — решительно произнесла Сара. — Я люблю водить, а еще больше возить мужчин. Мужчина-пассажир доставляет мне гораздо больше удовольствия, чем женщина. Может, потому что за последние две тысячи лет возили нас, и мы не имели понятия, как можно без этого обойтись. Только, — продолжала Сара, — я до отвращения пунктуальна. Поэтому прошу вас в девять ждать меня перед домом. А сейчас спокойной ночи.

И прежде чем я успел раскрыть рот, она повесила трубку. «Вот это да!» — подумал я и почувствовал внезапный прилив энергии. Весело насвистывая, я направился в ванную и пустил горячую воду… Уже на кухне, открыв холодильник и достав оттуда сыр, масло, сардины и банку лимонного сока, я понял, что судьба преподнесла мне щедрый подарок в день моего тридцатипятилетия. Заведя будильник на восемь (все-таки что-то да омрачает эту жизнь), я улегся в постель, и старый двор, шелест деревьев и далекий шум моря, доносящиеся через открытое окно, утренний туман над обрывистым берегом, невысокая темноволосая стройная фигурка… — все наконец покрылось пеленой безмятежного сна.

Едва я успел закрыть глаза, как зазвонил будильник. Я вскочил с тахты и подбежал к окну.

После хмурого дождливого вечера над городом занималось солнечное теплое утро. От крыш домов шел пар, и они отражали яркую синеву безоблачного неба.

Поставив чайник, я отправился в ванную. Вчерашнее виски давало о себе знать. Но шум закипавшего чайника, солнечный Лондон за окном, а главное — мысль о том, что сейчас, выйдя на улицу, я увижу кремовый «мерседес» Сары Драммонд, буквально за пять минут отрезвили меня. Почему кремовый и почему «мерседес», я не мог сказать, но именно такая машина должна быть у Сары Драммонд.

В таком благостном настроении допивая кофе, я посмотрел на часы и с ужасом увидел, что уже без двадцати девять. Пулей вылетев из столовой, я стал выбирать из шкафа рубашки, галстуки, пижамы, носки и носовые платки. Достав несколько свитеров и костюмов, я наконец упаковал чемоданы. Так, теперь портфель с бумагой, машинка… и… я осмотрелся… все! Нет, не все. Подбежав к бюро и выдвинув средний ящик, я взял лежащий на самом дне оставшийся с войны пистолет и засунул его между костюмами. Схватив весь свой багаж и спустившись на лифте вниз, я выскочил на улицу и огляделся вокруг. Кремового «мерседеса» не было. Я поставил свои чемоданы перед стоящим напротив черным «ягуаром» и, вытерев пот со лба, отдышался. Было ровно девять. Теперь я могу спокойно подождать и придумать эффектную фразу, которой я встречу Сару.

— Здравствуйте, — вдруг услышал я знакомый низкий голос, — вы собираетесь ехать с кем-то другим?

Я чуть не упал. За рулем черного «ягуара» в двух шагах от меня сидела Сара Драммонд и явно забавлялась выражением моей физиономии.

— Ой, здравствуйте, — я подошел к машине. — Фантастика! — я развел руками. — Я думал, вы приедете на другом автомобиле.

— Значит, вы об этом думали, — из машины на меня смотрели темные блестящие глаза. — Это хорошо. Мне всегда хорошо, когда обо мне думают, — она протянула мне узкую смуглую руку, и я пожал ее. «И все ароматы Аравии…»

Когда я нагнулся за своим багажом, она сказала:

— Положите чемоданы на заднее сидение. Вот так. А теперь садитесь скорее. Я не могу дождаться, когда приеду домой.

Я сел, и мы поехали.

Я вижу ее третий раз, думал я, и каждый раз она совершенно другая. Когда я впервые ее увидел, в день свадьбы три года назад, она была какой-то очень трепетной и тихой и шла рядом с мужем, глядя на него влюбленными глазами, как будто и не щелкали вокруг фотоаппараты, и не суетились вокруг репортеры светской хроники, отражающие женитьбу прославленного британского ученого на великой трагической актрисе.

Вторая наша встреча произошла на обеде в клубе Яна. На этот раз это была настоящая английская леди, почти ничем не отличающаяся от других дам, с той лишь разницей, что мужская половина общества не спускала глаз именно с нее.

Теперь же передо мной сидела юная девчонка, только что окончившая школу и в честь этого получившая от отца в подарок свой первый автомобиль. Смуглая, черноволосая, темноглазая, одетая во все черное, с белым шарфом на шее. Как трудно сейчас в ней узнать вчерашнюю женщину, усталую и сломленную, внезапно, в течение часа постаревшую, безумную и жаждущую смерти, покоя, которые дают отдых и забвение… Сколько же ей на самом деле лет? На сцене она уже давно, наверное, лет десять. Может быть, ей тридцать, а может, как и мне, — тридцать пять. Впрочем, какое это имеет значение?

— Я был вчера потрясен, — нарушил я молчание. — Никогда не предполагал, что можно такого достичь в этой роли. Думаю, что если бы вы жили во времена Шекспира, он бы написал не о принце датском, а о датской принцессе. Жаль, что вы не встретились.

— А мне не жаль, — Сара рассмеялась. Мы стояли на перекрестке, ожидая зеленого света. — Меня наверняка бы сейчас уже не было, а самое главное все-таки быть! Но если бы мы встретились, я бы сказала ему, что люблю его как бога и готова молиться на него всю жизнь.

Автомобиль тронулся, и мы поехали по длинной улице Лондона, между двух рядов роскошных, двухэтажных особняков.

— Сейчас мы проскочим Кройтон, — Сара посмотрела на спидометр, — и выедем на шоссе.

— Сколько времени обычно занимает дорога?

— Час до Брайтона и четверть часа вдоль моря, если нет большого движения, потом еще несколько минут до Малисборо, а как раз за ним наш дом.

Она нажала на педаль. «Ягуар» плавно набрал скорость и бесшумно обогнал две идущие впереди машины. Дома исчезли, и с левой стороны шоссе открылось широкое поле. Когда-то здесь был аэродром, вспомнил я.

— Вы теперь совсем не летаете? — не отрывая взгляда от шоссе, равнодушно спросила Сара.

— Совсем. Даже за океан.

На этот раз Сара оторвалась от шоссе и с интересом посмотрела на меня.

— Почему? — спросила она.

— Сам не знаю. Может, у меня слишком много воспоминаний? Я пытался несколько раз и каждый раз думал о войне…

Из-за видневшихся вдали домов показался пассажирский лайнер. Медленно набирая скорость, он пролетел над нами и повернул на юг.

— И в самом деле нет никакого смысла в этих воспоминаниях. Вы правы. Самое главное — быть.

Самолет словно таял по мере удаления. Теперь видна была лишь маленькая белая точка. Курс на Париж. Нет, на Амстердам. До конца жизни не забуду, в каком направлении летают самолеты из Лондона.

Я взглянул на спидометр — скорость шестьдесят миль. Хорошая скорость для такого оживленного шоссе. Сара оторвала руку от руля и протянула ко мне.

— Дайте, пожалуйста, сигарету. Пачка в ящике.

Я достал пачку «Галуаз», вынул сигарету и протянул ее Саре. Вытащив зажигалку, дал ей прикурить. Машина теперь неслась по шоссе на полной скорости. Я почувствовал себя неуютно.

— Что вы будете играть осенью? — спросил я, чтобы сменить разговор.

— Еще не знаю, но, видимо, в «Орестее» Эсхила.

— Кассандру?

— О, Боже, конечно, нет, — рассмеялась она. — Разве я могла бы играть эту истеричную корову?

— Но не Клитемнестру же?

Сара нажала на газ и начала декламировать:

Вот я стою, гордясь, что дело сделано…
* * *
Внезапно она резко затормозила. Я увидел побелевшие костяшки пальцев, сжимающих руль. Машина с визгом проехала еще несколько метров по шоссе и остановилась. Прямо перед колесами стоял ребенок и плакал, закрыв лицо руками, не понимая того, что уцелел чудом.

Сара выскочила из машины. Я увидел бегущую к машине молодую женщину в белом переднике.

— Бетси! — кричала она. — Бетси!

Сара взяла девочку за руку и подвела к дорожке, ведущей к дому. Мать схватила ее на руки.

— О, Господи, — шептала она, — как ты смогла открыть окно?

— Будет лучше, если в следующий раз вы зададите этот вопрос вовремя, — темные Сарины глаза метали молнии, — потому что могло бы случиться, что Бетси не открыла бы больше ни одного окна… Был бы сейчас здесь ваш муж, я бы предложила ему устроить вам хорошенькую взбучку, но он, видимо, на работе и не знает, что его жена идиотка. Идите домой и немедленно сделайте что-нибудь с вашими окнами. Понятно?

— Да-да, — ответила несчастная мать, — понятно. — Она повернулась и, держа на руках Бетси, которая уже перестала плакать и с удивлением рассматривала красивую даму, быстро пошла к дому.

Сара вернулась в машину.

— Это была моя вина, — пробормотала она, — я ехала восемьдесят миль в час.

Машина тронулась. Я посмотрел на Сару и с удивлением увидел, что она смеется. Заметив мой взгляд, она сказала:

— Понимаете, у вас было такое забавное лицо, вы так внимательно слушали, когда я начала декламировать, и вдруг… Вы даже не смотрели на шоссе, а только на меня.

— Вы умудрились все это заметить, когда тормозили, чтобы не задавить ребенка?

— Конечно. Я все равно больше ничего не делала, кроме как изо всех сил жала на тормоз, чтобы мы не угодили в кювет. Однако, я понимала, что мне придется наехать на девочку, если не будет другого выхода. При такой скорости я не могла рисковать.

Сара спокойно сидела за рулем и слегка улыбалась. Я молча смотрел на нее.

— Так о чем мы говорили? Ах, да, я декламировала монолог Клитемнестры. Ее-то я и хочу играть. Я много лет назад выучила эту роль. Потрясающе! Убивает мужа, а потом бесстыдно, гордо и спокойно выходит к людям и объявляет, что с этого момента будет править со своим любовником. Колоссальная женщина! Я прекрасно ее сыграю! Если вы увидите спектакль, то убедитесь в этом, — отпустив руль, она захлопала в ладоши, как довольный ребенок. — Уже Брайтон.

Я вдруг вспомнил, что в прошлом году был здесь с Кэрол, и с облегчением вздохнул, когда перед первыми домами Сара повернула вправо, явно намереваясь ехать в объезд.

— А много сейчас народу в Саншайн Менор? — спросил я, сообразив, что ни разу не удосужился спросить о Яне и его гостях.

— Ян, Гарольд, то есть Спарроу. Вы его, наверное, знаете?

— Нет, но слышал о нем.

— Он очень приятный человек, — безразлично сказала Сара, — а его жена, Лючия, — моя близкая подруга. Какая она очаровательная! Вам, наверное, доводилось о ней слышать?

— Только то, что она — гениальный хирург.

— Нейрохирург. У нее собственный метод оперирования. Вы только подумайте: что же это за потрясающая способность — проникать внутрь человеческого мозга! Кроме того, она необычайно красива. О, как бы я хотела быть такой же, как она! Это же настоящая принцесса! Она и горошек ест, как принцесса, и руки моет, как принцесса. Сколько раз смотрю на нее и не могу подобрать другого слова. Если бы вы знали, какого труда мне стоит выглядеть на сцене леди из высшего общества, да к тому же привыкшей повелевать, вы бы поняли, почему я столько говорю об этом. А еще она милая, остроумная и холодная, как железо. Восьмое чудо света!

— Спарроу, наверное, счастлив, имея такую жену, — рискнул я заметить.

— Что? — она смотрела на шоссе, которое вилось среди старых деревьев. — Наверное.

Солнце уже поднялось высоко и щедро освещало сверкающую зелень старинного парка.

— Смотрите, — внезапно оживилась Сара, — море!

Сквозь стволы деревьев я увидел грязно-зеленое пространство, косо поднимающееся к горизонту. Сара нажала на газ.

«Наша огромная сладкая мать», — пробормотал я известную строку Джеймса Джойса.

— Да, Джойс, — усмехнулась Сара. — Единственный писатель, которого я могу читать бесконечно. То есть… Простите, конечно.

— Не надо извиняться. — Я смотрел на приближающееся море, которое простиралось перед летящим автомобилем и становилось все более плоским. — Я не писатель и никогда им не буду. Гнусное занятие, которое я выбрал, позволяет мне просыпаться, когда я хочу, не вставать в присутствии директора, зарабатывать столько денег, сколько хватает на спокойную жизнь, много читать и путешествовать. Вот и все. Да, но мы говорили о ваших гостях…

— Там еще ассистент Яна — Филипп Дэвис, симпатичный такой юноша, который, вместо того чтобы бегать за девицами или позволять им бегать за собой, окончил химический факультет и работает как лошадь, с утра до вечера. Хотя, мне кажется, что он тайно влюблен в Лючию. Но я думаю, что все мужчины должны влюбляться в нее, тайно или явно. Вас, кстати, это тоже не минует.

Хотелось бы действительно в кого-нибудь влюбиться, подумал я. Мы выехали на приморскую автостраду, протянувшуюся вдоль обрывистого берега. Слева внизу шумело море. Вдали белели барашки волн, гонимые косым ветром в сторону меловых скал. Шоссе нырнуло в туннель, какое-то время мы ехали в темноте. Но вот вдали заблестел яркий круг выхода, и туннель остался позади.

— А что, вам никогда не удавалось по-настоящему влюбиться? — как будто прочитав мои мысли, спросила Сара.

— Нет, — удивленно ответил я. — Вернее, я думал, что это так, но в конце концов оказывалось, что мое чувство гораздо слабее, чем хотелось бы.

— А что, вы хотите, чтобы вас захватило это?

— До определенного возраста мужчины ищут любви. Позднее это проходит.

— Вы так считаете?

Мы миновали уже второй приморский городок.

— Шохем, — грустно сказала Сара. — Когда-то я была здесь со своим первым возлюбленным. Тогда я тоже была полна иллюзий. — Она внезапно рассмеялась. — Какие же мы лгунишки. Ведь человек всю жизнь, с того момента, как начал думать, и до того момента, как перестал чувствовать, видеть и слышать, только и делает, что ищет любви. Вы, и все люди в этом городке и в целом свете ищут, ошибаются, падают, поднимаются и продолжают искать, пока хватает сил, пока они живы. Нет такого срока, когда это проходит. И нет никаких иллюзий. Только любовь связывает нас с правдой. Только любовь позволяет нам быть писателями, актерами, вождями и бороться за то, чтобы получить больше, чем мы имеем. Без нее мы ничего не значим. И даже сами себе мы не нужны.

Сквозь деревья мелькнула приземистая каменная башня.

— О, Малисборо, — воскликнула Сара, — сейчас мы уже будем дома.

Маленький городок, утопающий в садах, раскинулся вокруг небольшого готического собора с замшелыми стенами, помнящими еще времена Тюдоров.

— Наш старый Малахия еще разводит свои розы? — спросил я. — Мы не виделись с ним с того времени, как отходили у Яна после тогопрыжка. Он вам рассказывал?

— Из горящего самолета? Да. Рассказывал об этом так, как будто вы выпрыгнули из окна первого этажа. Тогда с вами был еще кто-то третий?

— Был. Паркер, — ответил я.

— Вы с ним видитесь?

— Да, — ответил я.

— Он, кажется, инспектор Скотленд Ярда?

Вопрос прозвучал риторически.

— Ой, — спохватилась Сара, — вы спрашивали о Малахии. Он такой же, как всегда. Впрочем, может, он когда-нибудь меня все-таки полюбит.

Внезапно она затормозила.

— Боже, как хорошо, что вы мне напомнили. — Она развернулась и, задев передними колесами край тротуара, помчалась обратно в Малисборо.

— Что случилось? — спросил я.

— Табак! — она притормозила перед ближайшей лавкой. — Помогите мне, пожалуйста, выбрать табак. Меня не было дома две недели. Я никогда не возвращаюсь с пустыми руками.

Пышнотелая хозяйка лавки упаковала нам большую банку «Медиум плейерса». Мы уже направились к выходу, и вдруг я спохватился: «А я что же, с пустыми руками?»

— Простите, — сказал я Саре и, вернувшись к прилавку, приобрел трубку.

— Подождите меня немного в машине, — попросила Сара, когда мы вышли на улицу.

Я смотрел на удаляющуюся тонкую фигурку и думал: могла ли она действительно задавить девочку? Погруженный в эти мысли, я не заметил, как вернулась Сара с двумя пакетами.

— Это для девочек, — сказала она. — Для Кэт — светло-голубой ситец, она же блондинка. А для Норы — серый, с белыми цветочками. Правда, не знаю, хватит ли — она здорово за последнее время располнела. Это наша кухарка. А Кэт — горничная. Ну вот, кажется, все.

Когда мы выехали из города, я не выдержал и спросил:

— А что, вы правда могли бы задавить девочку?

— Да, — спокойно ответила Сара. — При такой скорости «ягуар» не смог бы остановиться на повороте. Мы въехали бы в кювет, за которым растет огромный дуб. То есть, если бы мы проскочили кювет, то все равно врезались бы в дерево. Наверняка бы погибли. А я не могу оценить жизнь чужого ребенка выше, чем вашу и мою. Но я ведь сделала все возможное, чтобы до этого не дошло.

— Сара, вы действительно вели машину чересчур быстро.

— Этот инцидент был вызван не скоростью машины, а недосмотром матери.

Даже дамасский клинок сломался бы о сталь Сариного голоса.

Остаток пути мы проехали в молчании. Наконец автомобиль сбавил скорость и свернул на узкую асфальтированную дорогу. Здесь шоссе шло на юг, огибая Саншайн Менор широким полукругом. В центре его стоял дом фасадом в парк. За домом был широкий двор, окаймленный каменной балюстрадой, нависшей над обрывистым берегом.

Автомобиль проехал через открытые ворота, перед которыми я заметил небольшую палатку, разбитую в траве под вековым буком. Мы выехали на широкую аллею. Сара нажала на клаксон и, не снимая с него пальца, так и ехала, сигналя, до самого дома.

— Я всегда так делаю. — Глаза ее светились радостным блеском.

Мы остановились перед низкой террасой, на которую выбежала женщина в белом платье, а за ней высокий светловолосый мужчина. Сара молча открыла дверцу и взбежала на террасу.

4 Что случается после партии в теннис

Первое, что я вспомнил, когда вышел из машины и начал подниматься по широким ступеням террасы, так это день, когда мы втроем вышли из зеленого джипа и остановились перед этим домом. Только по узким лучам света, пробивающимся из-за закрытых ставен, мы поняли, что в доме есть люди. Было это шестнадцать лет назад. И шел дождь, острый и косой от порывов налетающего с моря ветра. Не только этот дом — вся Англия была погружена во тьму. Каждую ночь эскадрильи самолетов с черными крестами приносили с континента свой смертоносный груз.

Сейчас светило солнце. Но дом с тех пор не изменился. Изменился Ян. Как трудно было сейчас в этом высоком светловолосом располневшем мужчине, обнимающем темноволосую женщину, узнать молоденького смуглого офицера.

Я поднялся на последнюю ступень и остановился. Ян нежно отстранил Сару и протянул мне руку.

— Ты не меняешься, — сказал он. — Как хорошо, что ты приехал. Прости. — Он повернулся к женщине в белом платье: — Это тот самый Джо Алекс, с которым я, наверное, надоел, когда рассказывал вам о войне. А это — Лючия Спарроу. Впрочем, Сара, наверное, уже успела тебе рассказать о ней по дороге.

— Конечно, — усмехнулась Сара, — я посплетничала обо всех, не исключая и тебя. Мы, знаете ли, любопытная компания. А может, это только нам кажется.

Я поцеловал загорелую женскую руку с длинными сильными пальцами. Да, Сара не обманула… Передо мной стояла высокая стройная красавица с волосами, от которых, казалось, исходит сияние. Большие серые глаза спокойно и пристально смотрели на меня. Овальное лицо со слегка выступающими скулами, освещенное каким-то внутренним светом, казалось, сошло с полотен Вермера ван Дельфта.

— Рада познакомиться, — сказала она улыбаясь, и я увидел ряд таких необыкновенно белых зубов, что с трудом оторвал от них взгляд. — В своих рассказах Ян представлял вас чем-то средним между святым Георгием и Дон Кихотом. — В ее глазах мелькнул веселый огонек. — Вы согласны с этим?

— Конечно, чем лучше говорят о нас, тем мы сами становимся лучше.

Говоря это, я незаметно оглядывал ее. Она была в простом полотняном платье и в синих сандалиях, застегнутых большими деревянными пряжками. Никакого цветка, никакой косынки. Только небольшая рубиновая подвеска в вырезе платья. Когда Лючия повернулась, рубин сверкнул темно-красным лучом и погас.

— Ну, что я говорила?! — спросила Сара, которая стояла сбоку, держа Яна под руку. — Она неслыханно хороша.

— Сара, прошу тебя, — легкий румянец появился на лице Лючии. — Умоляю тебя, дорогая…

— Нет, — рассмеялся Ян, — Господь не обделил ее красотой.

— Ну, пошли наверх, я покажу тебе твою комнату. Вещи оставь в машине — их заберет Кэт. — Он показал на молодую круглолицую горничную в черном платье и белом чепчике, которая показалась в дверях и с радостной улыбкой сделала книксен.

Я вернулся к машине и вытащил вещи.

— Возьмите, пожалуйста, портфель и машинку, а с чемоданами я справлюсь сам.

Но Ян уже схватил мой самый большой чемодан. Я взял другой чемодан и машинку и поднялся на террасу.

— Кому принадлежит машинка, — спросила Лючия, которая стояла перед входом в холл и разговаривала с Сарой, — святому Георгию или Дон Кихоту?

— Дракону и Санчо Пансе. «Оливетти» — единственное мое сокровище, мое главное орудие труда.

Лючия покачала головой:

— Я не разбираюсь ни в каких машинах, даже пишущих.

— А я разбираюсь, — улыбнулась Сара, — и поэтому сейчас поставлю ее в гараж.

Захлопнув дверцу «ягуара», она махнула нам рукой. Лючия медленно спустилась по ступенькам террасы и направилась к каменной балюстраде.

— Пойдем, — сказал Ян, — если ты, конечно, сможешь оторвать взгляд от этой дамы.

— Смогу, — сказал я, и мы вошли в дверь.

Огромный светлый холл, где мы очутились, вероятно, сохранился еще с тех времен, когда Саншайн Менор был крепостью и не оброс еще теми строениями, к которым принуждали его очередные владельцы, мода и образ жизни. Холл просматривался насквозь и делил дом на две части. Он заканчивался стеклянными, зарешеченными ажурной решеткой двустворчатыми дверями, за которыми начиналась главная аллея парка. Справа от огромного камина, облицованного каменными плитами и украшенного фамильным гербом, узкая лестница вела на второй этаж. Как в тумане я вспомнил резные балки и надпись на одной из них: «Чти Бога под этой крышей, и она никогда не обрушится на твою голову. 1689 год от Р. Х.». А может, 1699-й? Мы миновали лестничный пролет.

Ян обернулся:

— Ты будешь в той же комнате, в которой жил тогда.

— Вот в той, налево?

Мы остановились перед дверью. Во всю длину дома тянулся длинный коридор, освещенный только двумя небольшими окнами. Я глубоко вдохнул воздух. У этого дома был свой запах. Запах мастики, лаванды, сухого дерева и чего-то еще неуловимого, что можно назвать духом веков, который остается от поколений людей, живших под этой крышей, их одежд, оружия, ковров и картин, цветов, засохших от времени, и лекарственных трав, неизвестных современной медицине.

Я открыл дверь и вошел в комнату. Вслед за мной вошел Ян и поставил чемодан.

— Даже часы те же, — сказал я. — И все так же стоят. Помнишь, я завел их, и они били каждые четверть часа. У них мелодичный бой, как в музыкальной шкатулке.

Я осмотрелся. Над кроватью висела картина, на которой был изображен всадник, потерявший стремена в погоне за лисой. Он был во фраке, у его ног щерились разъяренные псы. Я вспомнил, как лежа на кровати и глядя на эту картину в последнюю ночь перед возвращением в эскадрилью, я думал о будущем. Я не верил в то, что доживу до конца войны. Я вообще не мог себе это представить. Был 1943 год, время, когда даже чтившим Бога крыши обрушивались на голову.

— Да, давно это было, — прочитал мои мысли Ян. — Ну, я тебя покину. Обед через час. Я познакомлю тебя со Спарроу и юным Дэвисом. Они сейчас заняты в лаборатории. Я тоже туда иду. Если тебе что-нибудь понадобится…

— Тут есть звонок, — улыбнулся я и указал на спрятанную за спинкой дубовую кнопку. — Я помню.

Ян улыбнулся мне в ответ и молча вышел, тихо прикрыв дверь. Я постоял, осматриваясь, и стал медленно распаковывать чемоданы. Затем я умылся в маленькой прилегающей к спальне ванной, выложенной голубыми изразцами, на которых были изображены греческие боги почему-то в голландских костюмах двухсотлетней давности. Вернувшись в комнату, я поставил машинку на небольшое бюро, открыл ее и сел в кресло. Но я и не думал работать. Меня охватило удивительное чувство, как будто я в полном сознании погрузился в давно приснившийся мне сон. Ко мне вновь вернулось то беспокойство и тот дискомфорт, которые постоянно мучали меня тогда и в которых я даже себе не мог признаться. Я боялся. Боялся той минуты, когда снова вернусь в свою эскадрилью и с наступлением ночи выйду с остатками своего экипажа на темное летное поле и подойду к почти невидимому ряду тяжелых машин. Одна из них снова унесет меня в ужасный мир сверкающих прожекторов, отдаленного грохота противовоздушной артиллерии и страха перед ночным охотником, который неотвратимо приближается, как приближается летучая мышь к большой и сонной ночной бабочке. Я сидел, сжав пальцами подлокотники кресла, и ждал, когда часы пробьют шесть часов. В это время за нами заезжал автомобиль с летной базы…

Невольно я посмотрел на часы. Они молчали. Часы были старыми, червонного золота. В стеклянном футляре находился маятник в форме солнца с изображением девушки, чьи развевающиеся волосы были лучами. Выше, на белом диске, стояли голубые римские цифры. В верхней части часов парил золотистый трубящий херувим. Внизу на диске была надпись «I godde Paris». Я подошел к часам и открыл их. Просунув руку под маятник, я достал большой железный ключ. Заведя часы, я легонько качнул солнечный лик. Раздалось тихое тиканье. На моих часах было без десяти двенадцать. Переставив стрелки и еще раз оглядев комнату, я вышел.

Обед подавали на террасе со стороны парка. Около стола стояла Сара и расставляла цветы. На ней была серая юбка, белая блузка и туфли на высокой шпильке. Ей помогал высокий молодой человек. По-видимому, это и был Филипп Дэвис. У него были темные короткие гладко зачесанные назад волосы, маленькие усики и светлые глаза. Он явно не придавал значения своей внешности: из кармана его фланелевого пиджака торчали карандаши, а галстук был наспех и криво завязан.

— Познакомьтесь, — сказала Сара, беря из рук Филиппа белые розы. — Это Дэвис, сотрудник Яна, а это — Алекс, который любит детей и не любит женщин за рулем.

Мы обменялись рукопожатием.

— Я люблю женщин, детей и машины, — тихо сказал я, — но разбираюсь только в машинах.

— Вы не думайте, что Ян рассказывал только о вашем героическом прошлом, — Сара нервно вертела в руке розу. — Я знаю о вас не только это.

— Вы же еще принимали участие в славной кампании на Пенемюнде, — почтительно сказал Филипп, — я об этом читал, а мистер Драммонд как-то рассказывал нам, как это было. Вы ведь тогда летали?

— Да, летал, — в дверях стоял Ян. — Восемь раз мы пробивались к цели через заслон артиллерии и охотников. Две недели летали над Балтикой. Помнишь, мы тогда увидели огни Швеции? Это было как в сказке. По всей Европе не горит ни одна лампа, и вдруг мы видим сверкающий город. Это была, наверное, самая гнусная ночь в моей жизни.

Он отодвинулся, чтобы дать пройти мужчине, с которым я еще не был знаком.

— Спарроу, — сказала Сара, — счастливый обладатель нашей прекрасной Лючии.

Спарроу, как будто не расслышав этих слов, подошел ко мне и протянул руку. Это была большая тяжелая рука с короткими широкими пальцами. Мы обменялись приветственными словами, и когда Спарроу отошел и встал рядом с Яном, что-то тихо ему говоря, я незаметно оглядел его.

Гарольд Спарроу, хоть и не был высоким, но сложен был атлетически. Если бы не очки, из-за которых смотрели живые светлые глаза, его можно было принять за борца. Он казался старше Яна. Глядя на него, я подумал, что этот человек, наверное, сделает все, чтобы добиться цели. Вся его фигура выражала волю, твердость и уверенность в себе.

Из парка вышла Лючия. Она была в том же платье, в котором я увидел ее в первый раз.

— Скорее же все садитесь. — Сара кивнула стоящей в дверях горничной. — Я ужасно проголодалась. Когда светит солнце, у людей хороший аппетит, правда, Лючия?

— Медицине об этом неизвестно, но, наверное, это так. Впрочем, я совсем не хочу говорить о работе. Тем более что послезавтра у меня очень трудная операция.

— А разве могут быть легкие операции на мозге? — спросил Ян, накладывая салат.

— Да. Но эта будет трудной. — Лючия замолчала.

— Объясни, — Сара отложила нож. — Когда ты говоришь об этих вещах, я чувствую себя совершенно беспомощной. А это очень приятно — чувствовать себя такой хотя бы в течение нескольких минут.

— Сама операция, наверное, вас не заинтересует. — Лючия рассмеялась, но при этом нервно дотронулась до своего рубина. — Операция — это несколько человек в белых халатах и еще один человек, который спит и не знает, что с ним происходит. Тот, кто не делает операций живым беззащитным людям, не знает, чего это стоит. Как-то я отдала скальпель ассистенту и упала прямо у операционного стола. Сейчас, слава Богу, уже так не нервничаю. Но вначале меня охватывала просто настоящая паника. Это для хирурга хуже всего. Операция в разгаре, каждая секунда дорога, а тебя вдруг охватывает ужасное чувство, что в самый кульминационный момент ты ошибешься на сантиметр или миллиметр — это, в общем, равнозначно — и больной умрет.

Она говорила все это очень спокойно. Я обвел глазами всех присутствующих. Мы сидели в окружении клумб с роскошными цветами, хрусталь на столе ослепительно сверкал в лучах яркого солнца.

Спарроу задумчиво смотрел на жену. Еще одним человеком, который вглядывался в Лючию с напряженным вниманием, был Филипп Дэвис. Он впитывал каждое ее слово. Конечно, он был безумно влюблен в нее. Я даже пожалел этого парня и, как всегда бывает в таких случаях, почувствовал к нему симпатию.

— Эта женщина, — продолжала Лючия, положив себе на тарелку кусочек ветчины, — была еще совсем недавно совершенно нормальным человеком. У нее был муж и ребенок. К счастью, она начала не с ребенка, это бы ей, конечно, удалось. Однажды, когда муж возвратился со службы, она набросилась на него с кухонным ножом. Он сумел справиться с ней, а соседи, выбежавшие на его крик, вызвали врача. Ее привезли в психиатрическую клинику. Вечером сознание вернулось к ней. Она ничего не помнила, ничего не понимала. Она очень любила мужа и ребенка и была в отчаянии. Но на другой день нападение повторилось, когда в палату к ней вошел санитар. Потом вновь все прошло. Начали ее обследовать. Все оставалось неясным, пока она не попала ко мне. С первого взгляда я поняла, что припадок должен быть именно таким, потому что мне показалось… — Она замолчала и вновь непроизвольно коснулась своего рубина. — Но дело не в этом. У нее доброкачественная опухоль, которая давит на мозг. Еще двадцать лет назад она была бы пожизненно заключена в сумасшедший дом. Опухоль находится в труднодоступном месте. — Она помолчала. — Господи, как я хочу, чтобы у меня получилось! Дело в том, что результат непредсказуем. Или операция удастся, и она выздоровеет, или умрет на столе. Но они верят в меня. Муж подписал разрешение на операцию, и она согласна, несмотря на возможный исход. И вы знаете, я этому не удивляюсь. Это ведь, наверное, очень страшно, когда внезапно теряешь рассудок. Но давайте все-таки сменим тему.

— Возражаю, — вмешалась в разговор Сара, — я тебя понимаю. Со мной происходит то же самое, когда меня спрашивают, что вы чувствуете в «Макбете», вслушиваясь в крик убитого. Иногда я действительно думаю о пьесе, а иногда о новом платье, которое портниха мне плохо сшила. Для нас-то операция — это экзотика, чужой внутренний мир человеческого тела. А дли тебя — это очень трудный мяч в теннисе, когда нужно собраться до предела, чтобы его достать и отбить.

— Ну, не совсем так, — улыбнулась Лючия. — Но раз уж мы заговорили о теннисе, может, сыграем сегодня, если ты не очень устала?

— Давай, — Сара кивнула, — только не сразу после обеда. Я должна часик полежать. В два часа, согласна?

— Ну конечно, — согласилась Лючия.

Кэт принесла кофе. Ян и Спарроу тихо беседовали. Из отдельных слов я понял, что говорят они о работе. Филипп прислушивался к ним, но было заметно, что он явно обращает больше внимания на женскую половину общества.

Наконец Сара поднялась из-за стола.

— Ян, — сказала она, — ты ведь днем не будешь работать?

— Нет, конечно, — он покачал головой. — Ты же знаешь, что я работаю только утром и с девяти до двенадцати вечера. А сейчас время Гарольда, — он кивнул на Спарроу. — После ужина я тебя сменю.

— Я тоже пойду с вами в лабораторию, — Филипп Дэвис понизил голос, — я тут немножко подумал о том уравнении и…

Спарроу подхватил Филиппа под руку и, внимательно слушая, удалился с ним вдоль террасы.

— Мне тоже нужно немножко поработать. Я утром получила целую кипу медицинских журналов и если сегодня их не просмотрю, то они покроются пылью, как и сто предыдущих. — Лючия положила руку на Сарино плечо. — А ты иди, если и правда хочешь набраться сил перед матчем. Но держись, сегодня тебе не удастся выиграть, клянусь!

— Посмотрим, — Сара сложила руки, как боксер на ринге, и потрясла ими над головой, — я буду драться как львица. — Она помахала мужчинам. — Через час найдете нас на корте, если захотите.

Когда они скрылись в доме, я достал сигареты и протянул пачку Яну. Мы закурили и медленно побрели к приморской террасе.

— Ян, твоя жена говорила, что у вас живет еще один гость?

— А-а, Гастингс, — он улыбнулся и показал на море. — Он поехал на рыбалку с Малахией. Сразу после завтрака. Чего только этот американец не захватил с собой! Знаешь, как будто он отправился на войну, а не на рыбную ловлю. Наш Малахия только покачал головой, увидев все эти чудеса.

Мы подошли к балюстраде и остановились, глядя на море. По обе стороны от Саншайн Менор изгибалась линия побережья в виде огромного полумесяца почти отвесно падающих белых скал. Далеко на горизонте я увидел дымок идущего на запад парохода. Ближе море было покрыто морщинами мелких волн.

— Это их лодка? — спросил я, указывая на ярко-красный парус, исчезающий среди волн.

— Да, уже возвращаются.

Лодка приближалась к невидимой под обрывом пристани.

— Давай спустимся к ним, — предложил Ян, — посмотрим, как им повезло. Хочется, чтобы он что-нибудь поймал перед отъездом. Иначе его поездка окажется бессмысленной. Он ведь, кроме всего прочего, приехал сюда, чтобы поймать большую рыбу, а в результате пока не поймал ничего.

Мы прошли вдоль балюстрады и в том месте, где она заканчивается, упираясь в высокую скалу, на которой росли густо переплетенные кусты шиповника, начали спускаться по узким, выбитым в камне ступеням, которые зигзагом вели к морю.

— А кто он, — спросил я. — Тоже химик? Ты прости, но я ведь никого в этой области не знаю, кроме тебя.

— Ну, что я!.. Чем больше я работаю, тем меньше понимаю. Я сейчас нахожусь на той стадии, когда я это окончательно осознал. Но не обо мне речь. Роберт Гастингс — очень крупный ученый. Он действительно приехал не только за большой рыбой. Он хочет разобраться в нашей работе. Но и это не самое главное. Он приглашает нас — меня, Спарроу и даже юного Дэвиса — в Америку. Он сказал, что верит в нас. А это значит, что американская промышленность чувствует, что мы их опережаем… Потрясающе самонадеянное общество, которое совершенно уверено, что любое достижение науки должно рождаться только у них. И за миллион фунтов я не отдал бы своей привилегии обставить янки в этой азартной гонке.

Мы уже были на середине обрыва. Лодка приближалась. В ней уже можно было различить двоих людей, один из которых сидел у руля, а другой стоял на носу, покачиваясь на широко расставленных ногах. Лодка стремительно подошла к укрытому за скалой тихому причалу рядом с небольшим ровным пляжем.

— Кажется, Гастингс что-то поймал! — воскликнул Ян и помахал рукой.

Действительно, человек, стоящий на носу, держал перед собой что-то, напоминающее мешок. Лодка пересекла границу волн и, достигнув спокойной воды, зарылась носом в песок. Едва она коснулась земли, как мы услышали крик:

— Наконец-то я поймал ее, Ян! Я поймал ее!

Мы быстро сбежали вниз. Действительно, рыба была колоссальной: треугольная, с отвратительной зубастой пастью, сейчас бессильно открытой.

— Я попал в нее гарпуном. Мы целый час затаскивали ее в лодку. Если бы не Малахия, я вообще бы ее не увидел. Она протащила нас на две мили в открытое море. Только потом мне удалось ее ударить второй раз, и она потеряла силы.

— Хороша! — Ян похлопал рыбу по спине, шкура которой напоминала скорее кольчугу средневекового рыцаря, чем то, что люди привыкли называть рыбьей чешуей. — Познакомьтесь. Это Джо Алекс, мой друг еще со времен войны, а это профессор Роберт Гастингс, мой коллега и одновременно конкурент в делах, связанных с одним желтым материалом, а вернее с тем, что из него можно получить.

Мы обменялись рукопожатиями. Из-под полей рыбацкой шляпы на меня смотрели умные приветливые глаза. Оптимист, подумал я. Прирожденный оптимист. У американца было худое лицо с острыми чертами, быть может, некрасивыми в отдельности, но вместе создающими то, что называется мужской красотой. Один из тех, кого любят женщины, собаки и дети. Все это как-то сразу промелькнуло у меня в голове, но смотрел я уже не на профессора. Смотрел я уже на другое лицо — старое, морщинистое, обветренное лицо, на котором только глаза оставались молодыми, светло-голубыми и прозрачными, как у пятилетнего ребенка.

— Подожди, Малахия, мы тебе поможем, — закричал Ян и, схватившись за лодку, вытащил ее на сухой песок.

— Неужели это Алекс, — Малахия выпрямился и сощурившись посмотрел на меня. — Столько лет! Вы совершенно не изменились!

Мы обнялись.

— Малахия, вы помните, как мы сидели здесь, на пристани, и вглядывались в самолеты, летящие из Франции на Лондон. Мы все страшно волновались, и только вы попыхивали своей трубкой и говорили, что наш старый добрый остров и не такое выдерживал.

Малахия улыбнулся, открыв ряд белых крепких зубов.

Я полез в карман:

— Вы, я надеюсь, так и не бросили курить трубку?

Вытащив коробку с трубкой, я протянул ее Малахии. Старый садовник вытер мокрые руки краем своей непромокаемой рыбацкой робы и открыл коробку.

— Превосходная трубка. Спасибо. Как хорошо, что вы приехали! Я помню, как вас привезли тогда, всего израненного…

Сейчас спросит меня о Бене Паркере, подумал я, но старик еще раз оглядел свою трубку, подержал ее во рту и аккуратно положил обратно в коробку.

На обратном пути Гастингс всю дорогу нес свою гигантскую рыбу и не принимал ничьей помощи. Он только снял шляпу, и я увидел, что профессор совершенно лысый. Но эта лысина его не портила, наоборот, она придавала ему достоинство древнего римлянина, чьи мраморные изваяния в глазах современного человека полны царского величия.

— Сейчас мы отрежем для вас голову этой рыбы, — сказал Малахия, — чтобы вы забрали ее на память.

— Великолепно, — оживился Гастингс, — но как же я ее довезу?

— О, у Малахии свой рецепт консервирования, — засмеялся Ян.

Я с трудом улавливал смысл происходящего. Что-то не так, думал я, что-то тут не так… Знаю! Он не спросил меня о Паркере. Почему Малахия не спросил меня о Паркере?

— Я должен посмотреть, что вы будете делать с рыбой, — Гастингс был настолько взволнован, как будто сейчас решалась судьба его визита в Англию. — Можно?

— Почему же нет, пойдемте.

Они поспешили в сад.

— Раз уж не мы поймали такую рыбу, то и не будем смотреть на этот процесс завистливым взглядом, — сказал Ян. — Пойдем еще пройдемся по парку. Сегодня слишком хороший день, чтобы тратить его на копчение рыбьих голов. — И он потащил меня в сторону дома.

Пройдя дом насквозь по коридору, мы оказались на противоположной террасе. Парк полыхал красками лета. Четыре огромных платана стояли как часовые у входа в главную аллею. В молчании мы вступили в аллею старых лип, которая совершенно не изменилась с тех пор, как я увидел ее впервые. Мне было тогда двадцать лет. Господи, всего двадцать лет! Я был так молод!

— Знаешь, — внезапно сказал Ян, — я только недавно почувствовал, что я живу.

Вздрогнув, я ответил ему:

— Твое счастье, — я попытался улыбнуться. — О себе я сказать этого не могу.

— Я был в таком же состоянии, когда окончилась война. — Ян остановился и, подняв с земли сухой прут, осторожно снял с тропинки волосатую гусеницу, еще явно не ведающую о человеческих башмаках. — Практически все: моя работа, образ жизни, разговоры в лаборатории и в клубе, и вообще все то, что люди делают в мирное время, — все казалось мне таким мелким, таким незначительным. А потом постепенно это прошло. Я стал ученым, членом Королевского общества, полностью поглощенным миром недосягаемых пылинок материи. И все-таки это было еще не все. Тот мир, его острота и страшная окраска не оставляли меня. Я не мог найти развлечений, которые отвлекли бы меня, и отдыха, который прибавляет сил. Ты, наверное, не ожидал от меня подобных признаний, не так ли?

Мы шли по узкой тропинке, которая вилась по английскому парку, заросшему кустарником и нестриженой высокой травой с разбросанными по ней полевыми цветами.

— Нет, мне казалось, что ты легче всех нас адаптируешься к мирной жизни. — Странное тревожное чувство, охватившее меня в тот момент, когда позвонила Сара, не только не покидало, а все острее давало о себе знать вместе с гулкими ударами сердца. — Знаешь, мне трудно в этом признаться, но я боялся. Боялся смерти.

Ян резко остановился:

— А ты думаешь, я не боялся?! Разве человек может не бояться смерти, если ежедневно ходит рядом с ней? Сначала это что-то вроде приключения, потом тебя охватывает азарт, но в конце концов остается только страх…

Я смотрел на него совершенно ошарашенно.

— Честное слово. Удивительно, но я был уверен, что как раз ты не потеряешь головы в самых кошмарных ситуациях… Я ведь тебе страшно завидовал…

— Господи, через столько лет…

Тропинка оборвалась, и мы оказались перед низким каменным столиком, покрытым зеленым мхом. Рядом с ним стояла длинная деревянная скамья.

— И все-таки ты получил то, что дает основание называть себя счастливым: у тебя есть любимая работа и чудесная жена. Мне бы хватило и одного.

— Ну, положим, чудесную жену ты бы мог себе найти, — усмехнулся Ян. — Да и написать мог бы что-нибудь получше своих криминальных головоломок. А насчет смысла жизни… Просто каждое утро, просыпаясь, надо говорить себе: я хочу жить, я себе нужен! Понимаешь, в один прекрасный момент я отложил старую книгу и взял новую — красивую, веселую, как в детстве. И теперь я счастлив, насколько может быть счастлив взрослый человек.

— Интересно, — пробормотал я, — Паркер тоже прошел через это?

— Но он же был старше нас. Он уже тогда был совсем взрослым. Мне было двадцать два, а тебе и вовсе девятнадцать.

— Да, — кивнул я. — Он был старше нас, и он уже тогда работал в Скотленд Ярде. Мне кажется, люди, которые постоянно сталкиваются с темными сторонами человеческой психики, вырабатывают в себе инстинкт, превышающий интеллект. Инстинкт гончего пса. Я сам это иногда испытываю, когда стараюсь вместе со своим вымышленным детективом найти преступника.

Я помолчал.

— Я видел его вчера вечером, — наконец сказал я. — Мы были с ним в театре и вместе восхищались твоей женой.

— А-а, — Ян заметно разволновался. — Он говорил с тобой обо мне?

— Да, он говорил, что виделся с тобой и что его беспокоит анонимное письмо.

Ян махнул рукой:

— Это самая настоящая чушь. Он явился сюда переодетый, как из плохого детектива. Сначала вызвал Малахию, и тот устроил нам встречу в домике садовника. Я его сразу не узнал: он работал под бродягу. Совершенно отказался от обеда и тут же после разговора испарился. Да еще просил держать все в тайне, но я, естественно, все рассказал Спарроу, Саре, Лючии и Филиппу. Вся эта абракадабра вызвала общий смех. Представляешь, он еще хотел, чтобы в доме поселился один из его людей, но я наотрез отказался. Правда, я разрешил двум молодым людям разбить у меня в саду палатку. Они все время бегают с сачком и ловят бабочек, но Паркер уверял меня, что они неустанно, днем и ночью, будут охранять вход в усадьбу и следить за пристанью, если что-нибудь будет угрожать со стороны моря. Я уже даже испугался, не посадит ли он на дерево какого-нибудь переодетого дятлом полицейского. — Ян рассмеялся. — На самом деле все это совершенно не нужно: по ночам Малахия спускает немецких овчарок, и я бы не хотел оказаться на месте того, кто с ними встретится. Кроме того, обычно мы закрываем на ключ ту часть дома, где находится лаборатория. А ведет туда только одна дорога — через мой кабинет. Ночью ключ от кабинета находится в моей спальне, а ключ от сейфа или у меня, или у Спарроу. Окна первого этажа закрыты столетней литой решеткой, а лаборатория оборудована сигнализацией. Видишь, под какой охраной наши исследования: собаки, полицейские, решетки, сейфы, ключи! Думаю, через месяц мы закончим свою работу, и если с кем-нибудь что-нибудь случится, другой доведет дело до конца. А там пусть об этом заботится промышленность.

Наверху затрещала какая-то птица. Ян задумчиво смотрел на букашку, испуганно бегущую по замшелому стволу.

— Есть еще одна причина, по которой это письмо мне кажется абсурдным. Даже если бы наш метод мог дать неожиданные результаты, это все равно вопрос двух-трех лет… Далее сохранение тайны уже не имеет смысла. Речь идет о приоритете, о завоевании рынков. Конечно, продажа лицензий приносит много денег стране и немного славы нам, скромным ученым. Деньги, впрочем, тоже. Я прекрасно понимаю, что можно купить создателей каких-то интересных методов, понимаю, что можно пытаться это сделать, но угрожать им, убивать их?! Нет, это абсурд. Никто таких вещей не делает. Они не имеют смысла.

— Хорошо, если бы так, — пробормотал я. — Но даже если это имеет какой-то смысл, я все равно не понимаю, как кто-то посторонний, автор этого письма, оказался во все посвященным?

Драммонд пожал плечами и поднялся. Я двинулся вслед за ним. Мы оказались в восточной части парка и, услышав удары мяча и приглушенные голоса, молча направились в сторону этих звуков.

Сквозь сетку травянистого корта мы увидели две женские фигурки в белом. Обе они были в коротеньких шортах и рубашках. На скамейке сидел Филипп Дэвис и время от времени выкрикивал счет.

— Ну, что тут происходит? — спросил Ян.

— Тридцать-пятнадцать, — объявил Филипп.

Подавала Сара. Она отошла далеко назад и послала весьма заковыристый мяч, который Лючия взяла с большим трудом. Сара была уже около сетки. Она бегала, как мальчик. Блестящий прыжок — и мяч, посланный в противоположный угол, пролетел мимо растерявшейся Лючии.

— Все, — сказал Филипп, — по тридцати.

У задней части корта спокойно стояла Лючия, готовясь принять подачу. Мяч ударился в сетку. Лючия приблизилась на два шага. На этот раз Сара ударила сильнее, и мяч подлетел прямо к ногам противницы.

— Превосходная подача, — воскликнул Филипп.

Следующая Сарина подача была похуже, и Лючия смогла послать мяч длинным пасом в противоположный угол. Сара успела и быстро отбила его. Казалось, Лючия вновь пошлет его в другой угол, но она подрезала мяч, и он упал прямо за сеткой.

— Ничья!

— Хорошо играют, — восхитился я. — Никогда не предполагал, что любительницы могут так играть.

— Лючия была победительницей юниорок Лондона, — усмехнулся Ян. — Она великолепно думает во время игры. Я очень люблю на нее смотреть. Всегда она сделает именно то, что нужно сделать в данный момент. Сара же — просто ураган! Когда она в ударе, нет противницы, которая это выдержит. Рубит, как мужик. Никогда не подозревал, что в такой маленькой ручке таится такой удар. О, смотри!

Лючия как раз отбила мяч в конец корта и единственное, что можно было сделать — это отбить его назад с наибольшей силой и дать возможность противнице делать уже с ним все что угодно. Но Сара как молния с пол-оборота послала мяч на ту же линию, но в противоположный угол тому, где стояла Лючия, которая отчаянно бросилась к нему и умудрилась-таки отбить его высоким мягким лобом. Когда мяч полетел наверх, Сара взглянула на него и не спеша побежала к сетке. Я так и не успел сообразить, что же произошло. Сильным смечом, которого не постыдился бы и Уимблдон, она послала страшный снаряд прямо под ноги Лючии. Та даже не дрогнула, только подняла ракетку.

— Браво! — не удержался я.

Сара улыбнулась.

— Преимущественная подача, — огласил Филипп.

Сара успела отбить у сетки, Лючия хотела его перебросить, но мяч улетел в аут.

— Счет геймов пять-четыре в пользу миссис Драммонд, — торжественно объявил Филипп.

Играющие поменялись площадками. Проходя мимо нас, Лючия сказала Яну:

— Разносит меня твоя жена в пух и прах.

Но дышала она совершенно ровно. Зато Сара разрумянилась и, наклонившись, вытирала лицо полотенцем.

Легкую подрезанную подачу Лючии Сара отбила в аут.

— Пятнадцать-ноль, — объявил Филипп.

Вторая подача была сильнее, но Сара била вслепую и так сильно, что Лючия только подбросила второй мяч, который был у нее в руке, и перешла в другой угол корта.

— По пятнадцати.

Сара играла отлично. Выигрывала, но играла отчаянно. Она понимала, что если перестанет бить изо всех сил, тотчас же хладнокровие Лючии разрушит все ее атаки и она проиграет.

Сейчас Лючия стояла выпрямившись у задней стенки корта. Она спокойно смотрела на противницу. Сара остановилась неподалеку от линии приема мяча, согнувшись и сжав ракетку обеими руками. Лючия подбросила мяч и к моему удивлению вместо слабого подрезанного мяча послала сильный и точный удар. Сара стояла не двигаясь, ошеломленно глядя на Лючию.

— Тридцать-пятнадцать! — оповестил Филипп.

Очередную подачу Сара отбила со злостью, прямо на ракетку противницы. В ответ Лючия закрутила мяч, и когда соперница с большим трудом взяла его, она спокойно послала его вдоль линии и, уже не следя за мячом, вернулась на линию подачи.

— Сорок-пятнадцать…

Сара рукавом вытирала лицо. Если она сейчас не соберется, то счет геймов будет пять-пять, и тогда у нее уже не будет сил бороться.

Лючия подавала. Она использует теперь первую же ошибку Сары, чтобы закончить гейм. Но Сара послала мяч просто в угол корта, заставив Лючию отчаянно бежать за мячом, а когда она все-таки взяла его и с огромным усилием отбила, еле сохраняя равновесие, послала такой сумасшедший удар, что Лючия только растерянно развела руками.

— Сорок-тридцать, — бесстрастно провозгласил Филипп.

Опять подача и опять быстрый мяч на бэкхенд. Лючия отбила его простым точным ударом вдоль линии. Этот мяч должен был пролететь высоко над Сарой и закончить гейм. Но ко всеобщему удивлению Сара в фантастическом прыжке перекрыла дорогу мячу и послала его обратно.

Я посмотрел на Сару. Ее лицо не скрывало радости. Стоя посреди корта и глядя на Лючию, которая серной бежала к сетке, она мягко взяла мяч и послала его легким кроссом. Лючия отбила его в угол, но Сара интуитивно была уже на середине площадки, когда мяч коснулся ракетки противницы. И мы вновь увидели удар Сары. Смуглая хрупкая рука произвела мягкий округлый размах, но мяч как будто выстрелил из пушки. Никто в мире не смог бы взять этот мяч.

— Отлично! — крикнула Лючия и махнула ракеткой.

Но Сара даже не улыбнулась, готовясь принять очередную подачу.

— По сорока, — объявил Филипп. Он повернулся к нам: — Превосходный матч, правда?

Но Лючия уже подавала. Сара легко взяла мяч. Лючия тоже спокойно отбила его. Пошел обмен простыми мячами. Раз-два, бэкхенд, форхенд. Наконец, Сара слегка закрутила мяч.

— Внимание, прием. Сетовый мяч. — Филипп явно занервничал.

Лючия сохраняла спокойствие. Она сильно подала. Сара так же сильно отбила на форхенд. Соперница вся напряглась, когда мяч летел к ней, и я почувствовал, что наконец она играет ва-банк. Сара с середины корта приближалась к сетке. Лючия, как шпагой, ударила ракеткой по мячу, и он ласточкой пролетел в миллиметре от сетки, в миллиметре от отчаянно размахивающей ракеткой Сары и упал в миллиметре от линии.

— Здорово, — Сара наконец-то улыбнулась, но внезапно бросилась к сетке, проскочила под ней и оказалась на половине соперницы. Лючия неподвижно стояла, опустив ракетку и сжимая запястье правой руки.

— Что случилось? — мы вскочили со скамейки, но нас опередил Филипп.

— Не знаю, — Лючия побледнела. — Я, по-моему, разорвала связку, а может, просто растянула. Это ужасно.

— Это пройдет, — Филипп стоял перед ней, нервно сцепив руки.

— Но моя завтрашняя операция! Мне больно.

Сара и Ян взяли ее под руки и отвели на скамейку.

— Филипп, — превозмогая боль, обратилась Лючия к Дэвису, — будьте добры, принесите мне мой медицинский чемоданчик. Он в гардеробной.

— Торопитесь, Филипп! — Сара нетерпеливо махнула рукой.

Филипп побежал так, как будто у него выросли крылья. Сара крикнула ему вслед:

— Это такой черный чемоданчик, на столике под окном.

— Да-а, — отозвался Филипп и исчез среди деревьев.

— Ну как ты? — спросила Сара, наклонившись над рукой Лючии. — Это был фантастический удар. Не удивительно, что связка не выдержала. Но думаю, это не страшно. Правда, дня два ничего нельзя будет делать этой рукой…

— Не знаю, — покачала головой Лючия. Скривившись, она дотронулась до больного места. — Что-то чересчур острая боль. Боюсь, что придется отложить операцию, — пробормотала она. Затем выпрямилась и попробовала улыбнуться: — Но идея была хорошая. Ты ведь совершенно его не ожидала?

— Даже если бы и ожидала, не знаю, что бы я смогла сделать. Но все это ерунда. Ты должна сегодня пораньше лечь и не шевелить рукой. А завтра посмотрим.

— Если боль утихнет и рука не распухнет, — Лючия снова дотронулась до нее, — после пары массажей я уже послезавтра смогу держать нож.

— Нож?! — не поняла Сара. — Ох, — рассмеялась она, — я ведь подумала о столовом.

— Ну сегодня-то я точно буду ужинать как ребенок. Придется Гарольду мне резать и мазать.

— Вот и я, — выкрикнул Филипп, приближаясь к нам с черным чемоданчиком в руке.

— Откройте, пожалуйста.

В чемоданчике был комплект хирургических инструментов, бинты и несколько пузырьков с лекарствами.

— Хорошо, что я всегда вожу его с собой. — Лючия вынула левой рукой эластичный бинт и заглянула в чемоданчик. — Ой, нет ножниц. Я же их утром вынула. — Она внимательно осмотрела два длинных узких ножа со слегка загнутыми концами, достала один из них и протянула Яну: — Отрежь мне, пожалуйста, полтора ярда бинта.

Филипп растянул бинт, и Драммонд наклонился над ним. Нож легко вошел в прорезиненную ткань, и она расползлась, как промокашка.

— Никогда не думал, что этот нож такой острый, — задумчиво сказал Ян.

— Он должен быть еще острее, чтобы ткань не оказывала никакого сопротивления. Конечно, это преступление, что я сейчас им режу бинт. Теперь он ни на что не годен. Ну, теперь стяните бинт. Вот так. И наматывайте, ровно наматывайте справа налево.

Когда повязка была готова, Лючия встала.

— Мне уже лучше, — сказала она. — Думаю, завтра все пройдет.

Сопровождаемая заверениями, что все счастливы ей помочь, она покинула корт. Мы двинулись к дому. Впереди Лючия и Сара, держащая ее за руку, за ними с ракетками Филипп, замыкали шествие мы с Яном, который нес чемоданчик.

— Попробую сесть за машинку, — сказал я. — Хорошая у нас с тобой была прогулка. Жаль, Ян, что мы так редко видимся.

Ян кивнул:

— Через два дня приедет Бен и надо будет договориться съездить куда-нибудь втроем. Давно мечтаю о рыбалке в Шотландии. Постоянно не хватает времени, но сейчас я верю, что мы обязательно найдем его. Остановимся в каком-нибудь мрачном замке, переделанном в отель, а?

— Отлично, — ответил я. — А как насчет того, чтобы завтра утром здесь отправиться на рыбалку и утереть нос твоему приятелю?

— Идет. Это будет, конечно, небольшим нарушением дисциплины, но ведь без этого никак нельзя. После ужина договоримся, когда выходим и что берем с собой. Я покажу тебе свои снасти. — Ян рассмеялся. — Я держу их в лаборатории, в запертом шкафу, на котором нарисованы череп и кости и написано: «Опасно для жизни!». Только Спарроу знает, что у меня там удочки.

Мы подошли к дому, вошли в холл и поднялись наверх.

— Сейчас я к тебе приду, дорогая, — сказала Сара перед дверью комнаты Лючии, — и помогу тебе раздеться.

— Сказать Спарроу о вашей травме? — спросил Филипп.

— Нет, не нужно. Он огорчится и ему придется прервать работу. А мне все равно сейчас ничто не поможет… — Левой рукой она нажала на ручку двери. — Спасибо, Сара. Я тебя жду.

Сара взяла из рук Яна чемоданчик и переступила порог комнаты.

— Я сейчас приду. Мне нужнотолько пойти отдать распоряжения слугам.

— Ну я пошел к себе, — сказал я и помахал Дэвису рукой. — После ужина зайду к тебе в кабинет, — повернулся я к Яну.

Я вошел в комнату. Достав пачку сигарет и увидев, что там оставалось только две штуки, я вспомнил, что на дне чемодана лежит еще одна пачка. Этого все равно мало, подумал я, если работа пойдет. Во время работы я курил одну за другой, но докуривал сигареты только до половины.

Я сел за машинку. Часы с солнечным маятником пробили за моей спиной три. На странице стояло бессмертное: ГЛАВА ПЕРВАЯ.

А если… О, Господи, подумал я, но мысль назойливо возвращалась. Тихая старая усадьба на берегу моря, окруженная с трех сторон густым парком… В усадьбе несколько человек… Двое ученых, их жены — актриса и врач. Гость из Америки. Друг хозяина со времен войны. Молодой секретарь. Любовные осложнения внутри узкого круга. Внезапная смерть человека… В полночь раздается выстрел… Все просыпаются, подходят к двери. Кого нет?

Я прекрасно знал, кого нет. Я записал его инициалы на листе бумаги, лежащем рядом с машинкой. Кто же его убил? Я сидел и просчитывал мотивы. Скрытые, явные… И внезапно меня осенило: да! Это великолепный мотив для преступления! Мотив простой и ясный, и в то же время скрытый и ужасный в своей правде. Да. Только этот человек мог убить!

Я написал на листе бумаги еще две буквы. Да, я уже открыл своего убийцу. Конечно, нужно будет изменить описания людей, их профессии, время, местоположение усадьбы и ряд других подробностей. Но в целом проблема поставлена. Я взял новый лист и начал грубо делить книгу на главы. Ложные следы. Алиби. Мотивы и убийства. Каждый под подозрением. Но убийца один. И я нашел его! Я уже знал, что книгу напишу быстро.

5 «Вот я стою…»

Я поднялся из-за стола, когда часы пробили без четверти восемь. В течение двух часов схема книги была начерчена. Еще несколько планов, и я начну писать. Завязывая перед зеркалом галстук, я довольно улыбнулся сам себе и состроил рожу. Это очень хорошо, что Паркер позвонил мне. Тихо насвистывая, я направился в гостиную, где застал только одного человека.

Увидев меня, Филипп Дэвис приподнялся с кресла. Перед ним на столике лежала шахматная доска с фигурами, расставленными таким образом, как будто партнер минуту назад прямо посреди игры вышел из комнаты.

— Ну как, удалось поработать? — спросил Филипп.

— Да, — ответил я и, вынув пачку, предложил ему сигарету.

— Ой нет, только не перед ужином, — Филипп сделал легкое движение рукой, как будто защищаясь от удара. — Это отбивает аппетит. Конечно, — поспешил добавить он, — я это говорю не для того, чтобы испортить вам удовольствие от сигареты…

Я закурил и указал на шахматную доску.

— Вижу, у вас весьма оригинальные маленькие радости. Вы играете сами с собой?

— Нет! Что вы! Сам с собой я бы не смог играть. Все сводил бы к ничьей… Это просто шахматная задача. Вот как раз наша клубная газета, — он показал мне газету. — Здесь напечатаны прелюбопытнейшие задачи и способы их решения. Я член правления клуба, — с гордостью добавил Дэвис.

— Это, должно быть, очень увлекательно, — не очень уверенно сказал я, делая вид, что вглядываюсь в расставленные на доске фигуры. — Профессиональный шахматист, наверное, быстро найдет правильный ход.

— Нет, — Дэвис отрицательно покачал головой. — Это так же, как с вашими романами, если позволите такое сравнение. Ведь вы предполагаете, что сообщили все данные об убийце, но делаете это так, чтобы затруднить его обнаружение. Кроме того, вы расставляете ловушки, и человек приходит к неправильному заключению. А одна неправильная версия тянет за собой другую, и в результате вы приходите к фальшивой развязке. И тут такая же ловушка и такие же препятствия. Честно говоря, я поклонник ваших книг. Особенно мне понравилась «Тайна зеленого такси».

Внутри у меня екнуло. Но, к счастью, дверь в гостиную открылась и вошел профессор Роберт Гастингс.

— Добрый вечер, — сказал он. — Я вижу, мистер Дэвис, вы используете каждую свободную минуту, — Гастингс указал на шахматы. — Но по правде говоря, — Гастингс повернулся ко мне, — он действительно прекрасный игрок. Позавчера мы разыграли пять партий, и я ни разу не смог перехватить инициативу. Фигуры этого молодого человека вели себя так, как будто были в преобладающем количестве.

— Это просто опыт, господин профессор, — Дэвис разрумянился от удовольствия.

— Надолго ли вы приехали в этот очаровательный дом? — спросил меня Гастингс.

— Еще не знаю. Возможно, на две-три недели. Хочу тут кое-что написать. Здесь идеальное место для работы, не правда ли?

— Не знаю. Я тут не работал. Зато оба моих знакомых и присутствующий здесь их помощник работают как заведенные. Хорошо еще, что Ян не работает после обеда, а Спарроу вечером. Иначе я бы их вообще не увидел. Видимо, они финишируют. Я знаю это состояние и очень его люблю. Разум чувствует приближение отдыха, поторапливает нас и вызывает лихорадочное возбуждение. Сейчас, мне кажется, мы являемся свидетелями такого состояния. Правда, Филипп?

— Приблизительно, господин профессор. Мне трудно ответить на ваш вопрос. Ведь не всегда такой финиш является настоящим. Иногда кажется, что результат совсем рядом, за поворотом, если можно так сказать, а оказывается, что он по-прежнему скрыт за семью печатями. Мистер Драммонд говорит, что до тех пор, пока работа не закончена, даже не известно, правильно ли она начата, так как путь может быть совершенно ложным, и в конце концов понимаешь, что нужно начинать все сначала.

«Умный парень», — подумал я и с интересом посмотрел на невинную мальчишескую физиономию. Профессор открыл рот и тут же закрыл его, потому что дверь снова открылась, и в комнату вошли дамы, сопровождаемые мужьями.

— Прошу к столу, — сказала Сара. — Слава Богу, Кэт вернулась и обслужит нас. Пришла разгоряченная, с растрепанными волосами. Видимо, один из ловцов бабочек попытался поймать и ее. Но не будем сплетничать о слугах. Достаточно того, что они сплетничают о нас.

Мы перешли в столовую. Молчаливый Гарольд Спарроу сел рядом с Лючией. Платье холодного фиолетового цвета прекрасно оттеняло ее светлые волосы. Ее правую руку, согнутую в локте, поддерживала белая косынка, завязанная вокруг шеи, на которой по-прежнему сверкал прекрасный рубин.

Не очень-то волнуют ее драгоценности, подумал я, если к разным платьям она надевает одно и то же украшение.

Я взглянул на Сару. Ничто в ней теперь не напоминало того подростка, с которым я приехал из Лондона. За окном догорал день, и над столом сияла огромная хрустальная люстра. В ее свете белое, очень открытое платье, бриллиантовые серьги и великолепный бриллиант на среднем пальце левой руки выразительно оттеняли Сарины смуглые гладкие плечи и шею. Ее большие черные глаза сияли, высоко поднятые волосы блестели. Сейчас она походила на фантастическое существо с другой планеты.

— За здоровье нашего гостя! — провозгласил Ян, поднимая бокал. — К сожалению, это наш последний совместный ужин здесь, в последний раз за этим столом мы сидим с профессором Гастингсом. Конечно, я уверен, что мы скоро увидимся, потому что мир становится все теснее, и все чаще мы переезжаем с континента на континент, чтобы встретиться со старыми знакомыми и их новыми успехами. Я пью за здоровье нашего гостя и за то, чтобы мы могли почаще посещать его великолепную лабораторию, читать его прекрасные статьи, удивляться его успехам и успехам его родины, так много давшей науке.

Все подняли бокалы. В тосте Яна, проникнутом сердечностью, проскальзывала нотка иронии. Но даже если Гастингс это и заметил, вида он не подал. Подняв бокал, он поблагодарил за гостеприимство и пожелал обоим ученым счастливого окончания работы, которого, быть может, ждет весь мир, хотя не отдает себе в этом отчета. Это прозвучало очень мило. И настроение у всех улучшилось. Даже молчавший до сих пор Спарроу попытался сказать несколько слов американцу. А Лючия, которая с невеселой улыбкой позволяла то ему, то сидящему по другую сторону Филиппу ухаживать за собой, так ослепительно улыбнулась профессору, что я почувствовал к ней некоторое недоверие. Я считал себя хорошим психологом и думал, что могу с первого взгляда оценить любого человека. Между тем, Лючия каждый раз представала в новом свете. Я взглянул на ее мужа. Крупный, сильный, казалось, несколько ограниченный во всем, кроме своей работы, человек! И она! Что их связывало? Любит ли она его? Наверное. Она не могла выйти за него из корыстных соображений, ведь она сама достаточно богата. Не могла ее привлечь и слава — она была более знаменита, чем он. Так почему же в ее жизни появился Спарроу? Но, в конце концов, я довольно часто сталкивался с любовью совершенно неподходящих друг другу людей. Но чтобы, имея такую жену, увлечься кем-то другим, да к тому же женой друга?! Я вновь взглянул на Спарроу, который в этот момент что-то тихо говорил Лючии, осторожно поправляя косынку на ее плече. Потом я перевел взгляд на Сару. Слегка наклонившись влево, она разговаривала с американцем. Нет, все-таки меня не очень удивляет Спарроу. Я бы ничему не удивился. Но Ян? Если он случайно узнает… Это сломает ему жизнь. Нет ничего ужаснее, чем обмануть доверчивого человека. И Сара не может об этом не знать. Господи, хоть бы она была осторожна! Поймав себя на этой циничной мысли, я усмехнулся и прислушался к разговору.

— В Нью-Йорке мы будем на гастролях в марте, — говорила Сара. — Если вы будете в городе, приглашаю вас.

— В каких спектаклях вы будете играть? — спросил Гастингс. — Заранее предупреждаю, что театр — не самая сильная сторона моего образования.

— В «Гамлете» — Офелию, в «Макбете» — леди Макбет, а в «Орестее» — Клитемнестру.

— Правда?! — Лючия вскинула голову. — Как здорово. Никогда не видела эту пьесу на сцене. Вы играете все три части трилогии?

— С сокращениями. Но моей роли это не касается. Я играю все, что Эсхил написал о царице.

— Ты уже знаешь свою роль? — в голосе Лючии прозвучал заметный интерес.

— Да, — Сара заколебалась. — Не так, чтобы уже можно было сейчас играть на сцене, но знаю уже давно.

— Прочитайте, пожалуйста, какой-нибудь фрагмент, — попросил Гастингс.

— Пожалуйста, Сара, — поддержал Ян.

— Ой, только не сейчас, — Сара засмеялась и покраснела, как девочка.

— Именно сейчас, дорогая. — Ян взял ее за руку. — Наконец-то и я тебя услышу. Находясь здесь безвылазно, я уже забыл, что у меня жена — актриса.

— Ну если ты так просишь… — Сарин взгляд говорил о том, что для него она готова декламировать где угодно, хоть на морском дне. Она прикрыла глаза. Все затихли. Я посмотрел на Спарроу. Он сидел, не поднимая глаз от скатерти. Сара начала свой монолог:

Вот я стою, гордясь, что дело сделано.
Убила. Отпираться я не стану, нет.
Накидкою, огромной, как рыбачья сеть, —
О, злой наряд! — Атрида спеленала я.
Не мог он защищаться, убежать не мог.
Я смотрел на нее и не верил своим глазам. Это была уже не Сара, а греческая царица. Гордая, надменная и в то же время не совсем уверенная в себе после совершенного убийства, но все равно царица.

Ударила я дважды, дважды вскрикнул он
И рухнул наземь. И уже лежавшему —
В честь Зевса подземельного, спасителя
Душ мертвецов, — я третий нанесла удар.
Так, пораженный насмерть, испустил он дух,
И с силой кровь из свежей раны брызнула,
Дождем горячим, черным оросив меня.
И радовалась я, как ливню Зевсову
Набухших почек радуется выводок.
— О, Боже! — пробормотал Гастингс после минутной тишины.

— Какая мерзкая женщина, правда? — сказала Сара и усмехнулась. — Ян, налей мне вина, а то у меня пересохло в горле. Вредно произносить такие монологи после острых блюд.

Обстановка разрядилась. Все с благодарностью взглянули на Сару за то, что она прервала затянувшееся молчание. Решив окончательно переменить тему, Сара спросила:

— Ну как твоя рука, Лючия? Кажется, счет был ничейным? Значит, тот последний мяч выиграла ты?

— Подожди, — Лючия дотронулась до лба. — Я сейчас почувствовала себя маленькой, глупой девочкой, — с грустью сказала она. — Я всегда знала, что ты великая актриса, но чтобы за ужином, вот так, по заказу, за одну секунду… Нет, все мы с нашими способностями просто дети рядом с тобой. Я сейчас смотрела на тебя и думала: неужели ты можешь так перевоплотиться и стать кем хочешь и когда захочешь. — Она замолчала. — Простите, — затем тихо добавила она, — я редко так волнуюсь…

В дверях появилась Кэт:

— Звонят из Лондона мистеру Дэвису.

Но Филипп не слышал: он не отрывал застывшего взгляда от Лючии. Когда слова горничной наконец дошли до него, он вскочил и, извинившись, вышел из комнаты.

— Весьма признательны, что уважаемые господа остались довольны. Премного благодарны и низко кланяемся, — прошепелявила Сара голосом старой нищенки из Сохо. Все рассмеялись. — Так о чем же мы говорили? Да, о твоей руке, Лючия.

— Мне уже лучше. Думаю, завтра смогу ею двигать. Ты мне сделаешь на ночь массаж, Гарольд? — она повернулась к мужу.

— Конечно, — Спарроу поднял голову и вновь опустил ее.

Вот это типажи, подумал я. Чудесные типажи для моей книги: она, читающая по просьбе мужа в присутствии любовника монолог женщины, убившей мужа ради любовника. А эта, другая! Восхищается ею и поражает своим абсолютным неведением. Что за дьявольская игра — жизнь!

Когда вернулся Филипп, все были настолько поглощены разговором о театре, что не обратили на него внимания. Он тихо вошел и сел за стол. Он сидел напротив меня и только поэтому я не мог не заметить, насколько он бледен. Поймав мой взгляд, Дэвис попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Вконец смешавшись, несчастный юноша положил себе на тарелку огромный кусок торта, до которого так и не дотронулся.

Сара, остановившись на полуслове, посмотрела в окно.

— Полнолуние, — объявила она. — В Лондоне, — задумчиво продолжила она, — никогда нельзя понять, зима на дворе или лето. Когда же я в последний раз видела луну? Наверное, полгода назад. Самое время для заучивания роли. Бродить по тихим аллеям и творить интонацию… — Она улыбнулась. — Поверь, Лючия, над каждым вздохом этой роли я работаю уже два года. Во мне во сто раз больше трудолюбия, чем того, что ты называешь талантом. Пожалуй, после ужина я пойду по

Бездорожью тропинок тайных,
Чтоб в одиночестве с собой поговорить…
Она поднялась.

— Все, пошла в парк.

Когда Сара произнесла последнюю фразу, я увидел, что Спарроу поднял голову и взглянул на нее.

Остальные тоже поднялись из-за стола.

— Ты, наверное, прямо сейчас ляжешь? — спросил Спарроу, взяв Лючию под руку.

— Да. Но ведь ты попозже сделаешь мне массаж?

— Не забудьте, — напомнил Ян, — что Малахия после десяти спускает овчарок.

Я остановился у дверей, пропуская общество. Дэвис шел рядом со Спарроу, и я услышал, что он просит уделить ему минуту.

— Конечно, — ответил Спарроу, — только уложу жену и пройдусь по парку. Подождете меня?

Филипп кивнул.

Уже за дверью я почувствовал на плече руку Яна.

— Я сейчас иду к себе в кабинет, — сказал он. — Попозже заходи ко мне. Я покажу тебе удочки и договоримся, во сколько выходим. — Он махнул рукой и пошел в лабораторию.

Я посмотрел на часы. Было без десяти девять. В сумерках я с трудом узнал широкую спину Гастингса, который кружил вокруг клумбы, время от времени наклоняясь к цветам. Сквозь ветви светила луна, еще низкая, но полная и белая. Я тоже решил пройтись по парку и подумать над романом. Этот лунный свет был отличным реквизитом для размышления об убийстве. Поработаю сегодня не до износа, подумал я, чтобы завтра в лодке не клевать носом. Усмехнувшись неожиданному каламбуру, я побрел в сторону упавших деревьев. Передо мной простирался огромный парк, наполненный ароматами и таинственными звуками лунной ночи.

6 В лунной ночи

Ночь была лунной. Она была настолько душной, что луна казалась маленьким солнцем. Она ярко и, как мне показалось, зловеще освещала старые липы. Даже куст розы казался мне свернувшейся, слегка приподнявшей голову змеей. Так можно чокнуться, подумал я, приближаясь к фигуре, склонившейся над клумбой. Это оказался Филипп.

— Вы не видели мистера Спарроу? — спросил он. — Я жду его уже полчаса.

— Он скоро придет.

Я закурил сигарету и нехотя добавил:

— Он пошел проводить жену наверх.

— Да, да, конечно, я знаю, но может…

Юноша вымученно улыбнулся и добавил:

— Какая прекрасная ночь!

— Да, да, — согласился я, пытаясь обойти Филиппа и углубиться в темную чащу парка. Я физически не мог смотреть в эти страдающие глаза. Вспомнив о приличиях, я все-таки заставил себя поднять на него взгляд и увидел, что он смотрит совершенно не на розы и не на меня, а поверх моего плеча. Я услышал звук шагов и оглянувшись увидел в светлом проеме горничную.

— Вам опять звонят из Лондона, — сказала она и улыбнулась.

— Мне? — спросил я.

— Да нет же, мистеру Дэвису, — засмеялась она.

— О, Боже, — прошептал Филипп и быстро направился к холлу.

Очаровательная Кэт спустилась по ступенькам, подняла голову и посмотрела на луну.

— Какая прекрасная ночь, не правда ли?

— Да, — ответил я, решив, что это слово станет, наверное, моим любимым. — Нужно обязательно гулять после ужина, — со значением добавил я, явно намереваясь углубиться в парк, как вдруг заметил мужскую фигуру. Спарроу! Он всматривался в темноту. Увидев меня, он вздрогнул и резко повернул в другую сторону, но я уже открыл рот:

— Мистер Спарроу, вас искал Дэвис, но его сейчас позвали к телефону.

— Да, большое спасибо. У него ко мне какое-то дело. Он, наверное, вернется сюда, а я пока пройдусь, — прозвучал механический ответ, и Спарроу скрылся среди деревьев. Еще некоторое время я слышал звук его шагов, и шаги эти были гораздо быстрее, чем шаги человека, решившего немного пройтись…

Ни с того ни с сего я разозлился. В конце концов, это их дело… Я обошел клумбу и оказался под одним из раскидистых платанов, которые росли в конце липовой аллеи. Вот здесь-то я и подумаю над своим романом, решил я, усаживаясь на длинную зеленую скамью. Здесь уже мне ничто не помешает. Я смотрел на освещенные, но задернутые шторами окна кабинета и лаборатории Яна и думал, что же там происходит?

В лунном свете я увидел длинную фигуру американца, который шел, опустив голову и обхватив руками себя за плечи, и подумал, что, видимо, мне не удастся посидеть на скамейке, и, покинув ее, поплелся по липовой аллее.

Мысли мои наконец вернулись к книге. Да, это великолепная развязка! У убийцы были все мотивы. Да-да. Нужно только хорошо передать фон, на котором разворачиваются события…

Очутившись на том месте, где тропинка заканчивалась, я вспомнил, как днем мы с Яном сидели на этой скамейке, за этим столиком и думали об одном и том же. Прокричала ночная птица. Она и заглушила мои шаги. Света было достаточно, чтобы увидеть белое платье Сары и узнать человека, сидевшего рядом с ней.

Первой моей мыслью было уйти. Но те слова, которые я услышал, пригвоздили меня к месту.

— Он жаждет, чтобы мы все умерли — и он, и ты, и я…

— Наверное, и я бы этого хотел. — Голос Спарроу звучал удивительно спокойно. — Это ужасно, но мне казалось, что ты меня любишь. Наверное, я идиот.

— О, Гарольд!

В этом возгласе было столько тоски, что человек, к которому были обращены слова, встал.

— Понятно… Если бы я знал тогда… Если бы я знал, что ты просто на мне проверяешь в очередной раз свои чары… Я предал ради тебя Лючию. Я предал Яна. Я не могу смотреть им в глаза.

— Но пойми, пойми, что так бывает в жизни. Я тоже думала, что… — не договорив, Сара умолкла.

Затем, решив как будто раз и навсегда покончить с этим, она твердо сказала:

— Я ничего не смогу тебе ответить. Я и решила встретиться с тобой, чтобы покончить с этим навсегда. Я люблю Яна. И я никогда не уйду от него. А ты вернешься к Лючии. И мы больше не услышим об этом друг от друга ни слова. Мы будем жить так, как будто это было сном. Это единственный выход.

— Но я люблю тебя, — Спарроу судорожно сжал руки. — Я люблю тебя и не могу без тебя жить. Я не смогу говорить, что это все мне лишь снилось.

Он замолчал.

— Ну что ж, это должно было когда-нибудь случиться, — произнес он тихо, словно говорил самому себе. — Я пойду к Яну и все скажу ему. А потом уйду и никогда его больше не увижу.

— Да? А ты подумал обо мне? — спокойно сказала Сара. — Ты считаешь, что это очень благородно — пойти к мужу любовницы и признаться ему во всем?

— Что?! — Спарроу резко усмехнулся. — Благородно? В этой ситуации не может быть благородства. Уже никогда. Я должен пойти к Яну и должен ему сказать, что не смогу больше с ним работать. Никогда! А что, что я еще могу ему сказать?!

— Не знаю. Тысячу вещей. Кроме этой. Ты этого не сделаешь. Ты не можешь это сделать. Или ты хочешь мне отомстить?

— А Лючия? — вдруг встрепенулся Спарроу. — Она тоже, наверное, все уже знает?

— Что знает? — в голосе Сары прозвучало холодное удивление.

— Знает. Или догадывается. Ведь я же изменился. Я не умею играть. Я знаю, что я подлец. А она должна это чувствовать…

На некоторое время воцарилось молчание.

— Гарольд! — наконец мягко сказала Сара, и я закусил губу, понимая, что сейчас буду свидетелем выступления великой актрисы… — Гарольд, ты же говоришь, что любишь меня. А я не могу бросить Яна. Да, я не смогу быть счастлива ни с ним, ни с тобой. Но всему приходит конец. Все на свете имеет конец. Но это же не значит, что мы должны стать врагами или погибнуть? Человек грешен. Я знаю об этом, наверное, больше, чем ты. Я слабее тебя. Но я никогда не хотела причинять страдания ни Яну, ни Лючии. Я не хочу, чтобы они были несчастливы… А они будут. Ниточка потянется, и будет гораздо страшнее. Мы с тобой должны нести этот крест.

— Нет, я больше так не могу, — упрямо повторил Спарроу, — я сейчас же пойду к Яну. Я скажу ему, что завтра уеду. Пусть думает, что хочет. Я не скажу ему о наших отношениях с тобой. Не уверен, правда, что это получится. Может быть, он убьет меня. Но это лучше, чем то, что происходит сейчас.

— Успокойся, — ледяным голосом ответила Сара и встала. — Я должна идти. А ты посиди еще немного.

— Уеду, — Спарроу сжал голову руками. — Уеду в Америку. А Лючии напишу с корабля. Не волнуйся, — усмехнулся он, — не скажу ей, в чем дело. Я просто недостоин ее.

— Ради бога, — устало проговорила Сара, — будь мужчиной.

— Хорошо, — сказал Спарроу и, не сказав больше ни слова, исчез в темноте.

Я постоял еще немного, а потом медленно двинулся к тропинке, моля Бога, чтобы под ноги не попалась сухая ветка. Только на аллее я перевел дух.

Луна уже стояла настолько высоко, что парк казался серебристо-черным лабиринтом.

А я еще думал, что Ян счастливый! Мудры же были древние греки, которые говорили, что нельзя назвать никого счастливым, пока он жив…

Я посмотрел на часы. Половина десятого. Я вновь направился к длинной зеленой скамейке. Вокруг клумбы прохаживались Гастингс и Филипп. Когда они проходили мимо меня, я услышал:

— Конечно, я не давлю на вас. Но такой способный молодой человек был бы нам очень полезен. В нашей университетской лаборатории работают ученые со всего мира. Я понимаю, вы можете многому научиться у Драммонда и Спарроу, но настоящие, большие перспективы есть только у нас. Вы знаете мой адрес, так что сразу телеграфируйте.

Они отошли, и я подумал: уж не понравилась ли мне роль подслушивателя?

Тем временем Гастингс направился к дому, а Филипп, видимо, заметив мой светлый пиджак, приблизился к скамейке.

— Простите, я все жду профессора Спарроу. Вы не видели его?

— Нет, не видел. — Я опустил глаза.

— Ничего не понимаю… Куда он пропал?

— Может, гуляет по парку, — ответил я и тут увидел Сару. Она быстро прошла мимо нас и исчезла в дверях холла. Филипп посмотрел на часы, а я вслушивался в отзвук ее шагов по каменной лестнице.

— Уже почти десять, — удивленно воскликнул он. — Профессор Гастингс говорил со мной гораздо дольше, чем я думал.

Понизив голос, он доверительно сообщил:

— Он всех по очереди уговаривает поехать с ним в Америку. Меня, конечно, в последнюю очередь. Он предлагает большое будущее.

Дэвис замолчал.

— Я, очевидно, мог бы стать очень богатым, если бы то, о чем он говорил, сбылось… Деньги — это ужасно, — внезапно сказал он. — Но иногда они так нужны! — Филипп встал. — Наверное, я разминулся с профессором. Пойду постучусь к нему. К тому же Малахия сейчас спустит собак.

Я смотрел ему вслед и думал: почему такой молодой симпатичный человек так нервничает? Может, натиск американца? Или миражи богатства? А может, телефонный звонок из Лондона?

У каждого свои проблемы, заключил я в конце концов и, решив, что эта мысль потрясающе верна, тоже направился к дому. Но и здесь я опять столкнулся с Гастингсом.

— Уже десять, — я поднес к его глазам руку с часами. — Скоро Малахия спустит собак.

— О да, действительно. Но я ищу Спарроу. Его нигде нет. Ни у себя, ни у Драммонда. А, вот он! — торжественно воскликнул американец и бросился навстречу медленно приближающемуся профессору. — Я с вами еще не договорился. — Спарроу вздрогнул. — Понимаете, будущий международный конгресс… Мне нужно обсудить с вами несколько вопросов.

— Да, — Спарроу рассеянно потер лоб, — мне тоже нужно с вами поговорить. Вы не могли бы зайти ко мне, скажем, через полчаса. Я еще должен помассировать руку жене.

— Да, понимаю, — оптимизм профессора вызывал трогательное умиление. — Сейчас десять минут одиннадцатого. Значит, без двадцати одиннадцать. Да?

— Да, да. Я буду вас ждать.

Я сел на каменную ступеньку и закурил. Подул свежий ветерок. Я увидел приближающуюся сгорбленную фигуру человека. Рядом следовали две тени. Собаки.

— Малахия, — тихо сказал я. Собаки молниеносно бросились вперед, но резкий свист осадил их. Старик подошел, держа в зубах свою вечную трубку.

— Какая прекрасная ночь. И какая ясная.

«О, Господи», — подумал я.

— Да, Малахия. Мы собираемся завтра с Яном выбраться на рыбалку.

— О, я поехал бы с вами!

— Когда же ты спишь? Ночью с собаками, днем в саду…

— Да ночью и сплю. Вот тут, на ступеньках. А они сами по себе. Ну и днем, после обеда. Старики ведь мало спят. И потом я спокоен за Яна. Здесь собаки. А в доме некого опасаться.

Я поднялся со ступенек:

— Ну, до завтра.

— Да, спокойной ночи, мистер Алекс.

Старик сел на пороге и добавил:

— Запру позже. Один ключ у меня здесь, другой за дверью, на гвоздике.

— Спокойной ночи.

Я вошел в холл и быстро направился к кабинету Яна.

7 «Не мог он защищаться, убежать не мог…»

Я постучал в дверь. Ответа не было. Я постучал снова. Ответа не было. Я нажал на ручку, дверь бесшумно открылась, и я понял, что стучать было бесполезно: дверь была обита толстой тканью.

— Прости, но я уже давно стучу.

— А, входи, входи. Я думал, это Сара. Она только что была здесь. Она явно устала после лондонского сезона, потому что тоже стучалась. Прости, я забыл предупредить тебя, что в эту комнату не стучатся.

Ян встал из-за большого, заваленного бумагами стола и приложил тяжелое мраморное пресс-папье к листу, на котором я увидел столбцы непонятных знаков.

— О, Господи, что это за иероглифы?

— Я мог бы объяснить все это простыми словами, не используя эти знаки, но вряд ли бы ты понял.

Ян достал из кармана ключ и открыл дверь в стене напротив.

— Это наша лаборатория. А это, — он зажег свет, — наше основное оборудование.

Мы находились в большой белой комнате с закрытыми окнами. Здесь стояло несколько столов и стеклянных шкафов с химической посудой и реактивами. На стене висела черная таблица с разноцветными лампочками. Отходящие от них провода частично уходили в стену, частично соединялись со столами.

— Значит, так выглядит современная алхимия, — вздохнул я.

— Ну, во все времена ищут философский камень. А теперь посмотри сюда, — Ян с гордостью указал на один из шкафов. На нем были нарисованы череп и кости. Под ними горели красные, как кровь, написанные готическим шрифтом слова: «Осторожно, смерть!». В шкафу ровно, как часовые на посту, стояли удочки. На внутренней стороне дверцы были расставлены колбы с искусственными мухами и крючками, от самых крохотных до огромных трезубцев.

— Вот это да! — я покачал головой. — Ты уже решил, когда мы выходим?

— Думаю, в семь, если не проспишь.

— Ни за что! Но на всякий случай разбуди меня.

— Договорились, — Ян закрыл шкаф. — Мне еще нужно проверить крючки, натянуть лески, чтобы уже все было готово. А теперь работать, работать.

— Я тоже немного поработаю. Мне кажется, что мое последнее архигениальное произведение родится здесь, под твоей крышей.

— Никогда об этом не забуду, — рассмеялся Ян.

Мы вернулись в кабинет.

— Так ты не забудешь разбудить меня, сразу как проснешься?

Стоя в дверях, я заметил в углу комнаты большой старомодный сейф с приоткрытыми дверцами.

— Конечно, не забуду. Спокойной ночи.

Я закрыл дверь и поднялся к себе. На столе меня ждала машинка. Я снял пиджак и накинул халат. Когда я садился за стол, часы пробили половину одиннадцатого.

Я перевел каретку и под словами «ГЛАВА ПЕРВАЯ» напечатал: «Перед открытием занавеса». Затем вновь перевел каретку и начал: «В тот день Джо Алексу исполнилось тридцать пять лет»…

Я писал уже около двадцати минут, как в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул я и увидел на пороге Лючию.

— Простите, — тихо сказала она, — я услышала стук машинки…

— Пожалуйста, входите, — я вскочил со стула.

— Нет, нет, я не одета. Вы не могли бы одолжить мне несколько листов бумаги. Мне нужно написать письмо. Из-за руки приходится стучать одним пальцем.

— Ну, конечно… — Я взял со стола несколько листов и протянул Лючии. Она была в длинном голубом халате, оттеняющем ее светлые волосы.

— Спасибо и простите. Спокойной ночи, — она тихо закрыла дверь.

— Спокойной ночи, — с опозданием ответил я. До чего же она прекрасна! Холодная красота античной богини. Я нехотя вернулся к машинке.

Я писал полчаса, не прерываясь, с нарастающим удовлетворением. Сюжет двигался легко и как бы сам указывал все необходимые линии.

Почувствовав, что заболела спина, я встал, потянулся и подошел к окну. Огромная клумба была залита лунным светом. Свесившись из окна, я увидел внизу пятно света, выбивающееся из-за закрытых занавесок. Ян… Высокий, светловолосый, склонившийся над непонятными знаками, из которых должна родиться новая эпоха в науке. Таинственные символы, еще недавно служившие только сатане, превращающие мир в кромешный ад…

Мысль о преисподней вернула меня к книге. Да, нужно еще подумать над некоторыми местами. Я подошел к кровати, взял с ночного столика сигарету и закурил. Черт, последняя. Ну ничего, я позже зайду к Яну, а сейчас еще немного подумаю. Я закрыл глаза, и в голове закрутились события сегодняшнего дня. Поездка с Сарой. Ребенок. Огромная рыба. Постепенно рыба превратилась в царицу, задыхающуюся после убийства мужа. «Вот я стою, — сказала рыба, — гордясь, что дело сделано». Сигарета моя не курилась, а я спал.

Проснулся я, совершенно не понимая, где нахожусь. На часах было без пяти час. Я потянулся к сигаретам, но вспомнил, что выкурил последнюю. Может, раздеться и лечь нормально? Я подошел к окну. Ян, наверное, уже спит… Нет, свет еще горит. Как же он собирается завтра рано встать?

Я запахнул халат и тихо открыл дверь. Дом спал. На лестнице горел ночник. Не закрывая дверь своей комнаты, я на цыпочках подошел к лестнице и стал тихо спускаться. На повороте я замер. Какой-то звук? Нет, показалось. Я спустился. Скрипнула ступенька. Дверь кабинета Яна была приоткрыта, но свет не горел. Наверное, он уже погасил его. А может, он в лаборатории…

Я вошел и остановился в нерешительности. Лунный свет, проникающий через окно, позволил увидеть сидящую за столом фигуру в белой рубашке.

— Ян, — тихо позвал я.

Человек за столом не шелохнулся. В тот же момент я услышал за спиной чье-то тяжелое дыхание и сразу же провалился в темноту.

8 Все в доме спят

Первое, что я почувствовал, когда пришел в себя, была жгучая боль в затылке. Я лежал на ковре, пытаясь понять, что случилось. Меня ударили, вспомнил я и сразу вскочил на ноги. В лунном свете человек за столом был так же неподвижен.

— Ян, — прошептал я и почувствовал ком в горле. — Господи, где же выключатель?

Я подошел к двери и стал водить рукой по стене. Нашел. Включил. Комнату осветила огромная лампа, висящая под потолком.

Ян Драммонд сидел за столом. Вернее, не сидел, а наполовину лежал. Я приблизился к столу и увидел…

На белой рубашке огромное пятно крови и серебристая рукоятка глубоко сидящего в спине ножа. По спинке кресла кровь стекала на ковер. Не в силах оторвать от этого взгляд, я подошел ближе.

Я должен узнать, может, он еще жив, с отчаянием подумал я. Неподвижные глаза Яна были полуоткрыты. Одна рука судорожно сжимала край стола, как будто хотела подвинуть его… Другая держала ручку. Перед ним на столе лежал лист бумаги. Похоже, что писал письмо, машинально подумал я. На краю стола я увидел коробочки с крючками и лесками. Я протянул руку и дотронулся до лба Яна. Он был холодным как лед.

Я схватился за голову. Боже, что же это происходит?! Ведь Ян должен был умереть только в моей книге! Надо что-то делать. Внезапно я вспомнил, что меня ударили. Это был убийца! Он был в комнате, когда я вошел. Он не мог далеко уйти. Малахия! Малахия и его собаки!

Я вышел в холл. Последний Драммонд… Убитый ножом. Где я видел эту рукоятку?..

Я снял трубку и набрал номер. Отозвался далекий голос.

— Это полицейский участок?

— Да, говорит дежурный полицейский Малисборо.

— Это Саншайн Менор. Мне нужно срочно связаться с инспектором Паркером из Скотленд Ярда.

— Минуточку.

Раздалось три щелчка.

— Алло, — отозвался спокойный голос и я почувствовал облегчение.

— Это я, Джо, — хрипло проговорил я. — Ян мертв.

— Что?! — закричал Паркер. — Мертв?! Убит?

— Да.

— Подожди минуточку, — я услышал приглушенный голос: — Врача, фотографа, дактилоскописта! — и снова в трубку: — Через час мы будем. Ты знаешь, кто это сделал?

— Нет, я только что нашел его. Все в доме спят. Еще никто ничего не знает.

— Кроме убийцы, — буркнул Паркер и, тяжело вздохнув, добавил: — Постарайся, чтобы никто не входил туда. Никого не буди до нашего приезда. И пускай Малахия не запирает собак.

Стараясь не смотреть в сторону кабинета, я подошел к стеклянной двери, ведущей в парк. На толстом крюке я увидел большой старомодный ключ. Вставив его в замок, я открыл дверь. Сидящий на пороге человек вскинул голову. Собак не было.

— Малахия, — прошептал я.

— Что случилось?

— Ян мертв.

— Как?! — закричал Малахия, и тут же появились собаки. Одна из них просунула в дверь голову и тихо завыла.

— Мертв… — Малахия перекрестился. — Ян мертв.

— Сейчас приедет Бен Паркер. — Я положил руку на плечо Малахии. — Убили его.

— Убили его, — эхом повторил старик, неподвижно глядя в одну точку, и в свете луны я увидел две слезы, стекающие по его морщинистым щекам.

9 «Уважаемый профе…»

Наступил предрассветный час. Паркер стоял в углу комнаты и тихо повторял:

— Боже мой, Боже мой…

Блеснула вспышка фотоаппарата. Я прикрыл глаза. Последняя фотография профессора Драммонда, известного британского ученого. Два санитара осторожно положили тело на носилки.

— Пока могу сказать только одно, — пробормотал врач, — что смерть наступила мгновенно. Несколько ударов этим ланцетом.

— Несколько? — изумился я. — Три?!

— Да. — Доктор задумчиво посмотрел на меня: — Вы что, сосчитали пятна крови на рубашке? Но ведь она была вся пропитана кровью…

— Нет, нет, — я покачал головой.

— Пожалуйста, поскорее сообщите результаты, — попросил Паркер.

Доктор кивнул и быстро вышел из комнаты.

Паркер тоже подошел к дверям и позвал:

— Джонс!

— Да, шеф, — отозвался плотный малый.

— Дактилоскопист уже снял отпечатки?

— Пять минут назад, шеф.

Сложив оборудование, тихо покинул комнату фотограф.

Мы остались вдвоем. Я смотрел на пустое кресло. Пятно на ковре уже потемнело.

Паркер вновь позвал Джонса:

— Предупреди всех, что я хочу с ними побеседовать. Они, наверное, уже встали.

Затем он повернулся ко мне и сказал:

— Когда утром я зашел к Саре, она уже не спала. Что ты имел в виду, говоря о трех ударах?

— Я думаю, что это ерунда. Просто Сара вчера читала фрагмент пьесы, где это было.

— Ладно, с этим подождем. Джо, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Но ты должен мне помочь. Нам надо найти убийцу. Ты ведь был вчера здесь целый день. Давай подумаем вместе, — сказал Паркер, сев за маленький столик у окна и указав мне на соседнее кресло.

— Во-первых, — сказал он, — эта комната. Ян сидел и сжимал ручку. Перед ним лежало начатое письмо: «Уважаемый профе…», а дальше — идущая резко вниз линия и клякса. То есть его убили в тот момент, когда он писал. Убийце нужно было действовать очень быстро. Ведь в любой момент кто-нибудь мог зайти. Во-вторых, Ян убит медицинским ножом. Ты говоришь, что вчера видел его или на него похожий… Это нож Лючии. Сейчас проверим. Где он был?

— Должен был быть в маленьком саквояже в гардеробе. Но Лючия, наверное, лучше сама об этом скажет.

— Принеси саквояж, — обратился Паркер к Джонсу. — Хотя нет, постой. — Паркер вновь закрыл дверь в комнату. — Отпечатки пальцев еще ни о чем не говорят. Давай еще подумаем. Ты был вчера здесь вечером. Может, ты еще что-нибудь заметил?

Мы подошли к столу. Паркер склонился над ковром. Я тоже посмотрел на пятно. Психический шок прошел, и я уже мог думать.

— Видишь, как будто кто-то оступился. Кончик ботинка?..

— Да, — ответил я, — как будто кто-то влез в лужу крови и потом оступился…

— Покажи свои туфли. Может, это ты был, когда нашел его?

Мы осмотрели мои ботинки. Нет, следов не было.

— Здесь только кончик обуви. Только бы убийца этого не заметил.

Но я не слушал его. Я не отрываясь смотрел на пятно крови.

— Там что-то есть. Посмотри!

Под влажной темно-красной поверхностью вырисовывались очертания какого-то предмета.

— Джонс, принеси воды!

Я смотрел как завороженный, как инспектор, осторожно взяв двумя пальцами что-то, опускает этот предмет в таз. Вода окрасилась в красный цвет. Я затаил дыхание.

На ладони Паркера засверкал рубин на тонкой золотой цепочке.

— Ты знаешь, чей он?

— Да, — кивнул я. — Он вчера целый день висел на шее Лючии Спарроу.

Паркер осторожно положил камень на стол и подошел к сейфу. В нем лежали пачки банкнот. На верхней полке мы увидели маленькую шкатулку.

— Видимо, это Сарина. Или семейные реликвии. Ты уверен, что вчера этих денег не было?

— Да, совершенно. Это бы бросилось мне в глаза. Я ведь туда смотрел. Ян как раз писал.

Паркер вновь подошел к столу. На нем лежала небрежно брошенная на крючки и лески пачка банкнот, на которой было написано «Одна тысяча».

— Тысяча фунтов. Зачем он вынул их из сейфа? Вряд ли они были ему нужны для рыбалки… Может быть, кто-нибудь нам сможет это объяснить…

— Ян говорил мне, — вспомнил я, — что держит здесь какие-то важные бумаги.

— Надо выяснить, на месте ли они. Спарроу сразу это поймет. Ладно, будем ждать результатов исследований. А сейчас подведем итоги того, что мы имеем.

— Нож, — начал перечислять я, — рубин, пятно крови, тысяча фунтов.

— Кроме того, — добавил Паркер, — человек, который ударил тебя и погасил свет. Да, еще крючки на столе и письмо.

— Письмо, да, но крючки? — я наморщил лоб.

— Мы должны задать себе вопрос: зачем Яну понадобилось, после того как он кончил работать и занялся крючками, прерваться и начать писать письмо?

— Может, он просто вспомнил, что должен написать важное письмо?..

— Нет, — Паркер покачал головой, — он бы стал его писать или перед подготовкой к рыбалке, или после нее. Ты же знаешь, какой он был педант.

— Не понимаю. Мне кажется, что здесь чего-то не хватает, что было вчера вечером. Здесь, на столе. Сейчас, подожди… Нет, не помню.

— Итак, все говорит о том, что убийца не был посторонним. Из дома никто не выходил. Таким образом, убийца — один из следующих лиц:

1. Роберт Гастингс.

2. Филипп Дэвис.

3. Гарольд Спарроу.

4. Малахия.

5. Сара Драммонд.

6. Лючия Спарроу.

7. Кэт Сандерс, горничная.

— Остается еще Джо Алекс, — усмехнулся я.

— Да, номер восемь — Джо Алекс. Среди этих людей мы должны найти убийцу. И мы это сделаем, Джо.

Мы посмотрели друг другу в глаза. За окном уже брезжил рассвет.

— А теперь, — сказал Паркер, — расскажи мне вкратце, что тут вчера происходило. Постарайся ничего не пропустить.

Я открыл рот, но в этот момент в комнату просунул свою круглую физиономию сержант Джонс.

— Стефанс что-то нашел, шеф.

В комнату вошел молодой человек в штатском, в котором нетрудно было узнать детектива. В руках он держал что-то завернутое в газету. Паркер развернул газету, и я увидел большое мраморное пресс-папье.

— Это оно! — закричал я.

— Где вы его нашли? — Паркер повернулся к Стефансу.

— За шторой, на подоконнике, в коридоре первого этажа.

— Это то пресс-папье, которое лежало тут на столе, когда я вчера заходил!

— Да, — инспектор взглянул на меня, — думаю, как раз им-то ты и получил по голове. Вот и промокашка разодрана. Отдайте его дактилоскописту. Я хочу знать, чьи на нем отпечатки, прежде чем встретиться с домочадцами. Да, Джонс, проверьте тайно всю обувь в доме. Ищите пятно крови на носке. Или свежее, или замазанное.

— Слушаю, шеф.

Дверь за сержантом закрылась.

— Ну, рассказывай! — Паркер подпер рукой щеку.

И я начал рассказывать ему обо всем, стараясь ничего не пропустить, с того момента, как Сара Драммонд подъехала к моему дому на своем черном «ягуаре».

10 «Я третий нанесла удар…»

— Так, — сказал Паркер, когда я закончил, — тут есть о чем подумать…

Тут появился Джонс и сообщил, что звонит врач.

Я остался один, не в силах взглянуть туда, где стояло кресло Яна. Пятно на ковре потемнело еще больше.

В комнату влетел Паркер:

— Его убили тремя ударами!

— Тремя? — я схватился за голову. — Значит так, о, Господи!

— Да, тремя. Смерть наступила мгновенно. Сердце дважды пробито. Третий, последний, удар был уже не нужен. Сильное кровотечение, отсюда и большое пятно. Убийство произошло между 10.30 и 11.15.

Паркер сел.

— Как это?! — я вскочил с места. — Но ведь в час ночи убийца был здесь!

Паркер развел руками:

— Он никогда не ошибается, наш эскулап.

— Но ведь я разговаривал с Яном в 10.30.

— Нет, ты же говорил мне, что часы пробили, когда ты уже был наверху. Значит, говорил ты с ним минутой раньше. Это нижняя граница. Он мог быть убит в течение последующих сорока пяти минут. Мы должны теперь дождаться результатов дактилоскопии. Слишком много следов оставлено, чтобы здесь мы не достигли успеха.

Я снова опустился на стул. Паркер заглянул в свой блокнот.

— Может, пока послушаем тех, кто наименее подозреваем. Как ты думаешь, мог ли Малахия, не теоретически, конечно, а практически, подойти сзади к Яну и ударить его трижды ножом в спину, а потом снова вернуться на порог дома и ждать, когда это раскроется?

— Чепуха! Малахия не мог этого сделать. Можешь смело вычеркивать его из списка. И потом, — я указал на лежащие на столе предметы, — откуда бы он взял этот нож и этот рубин?

— Ты прав. Мы и так знаем, что Малахия этого не делал. Давай его и послушаем. Джонс! Приведи ко мне Малахию, старого садовника.

Мы молча ждали. Малахия, сгорбившись, вошел в комнату, но, приблизившись к нам, попытался расправить плечи.

— Садись, пожалуйста, — сказал Паркер.

Малахия посмотрел на стол. Но он не произнес ни слова, хотя сразу увидел разложенные на столе рыболовные снасти. Он поднял глаза и посмотрел на Паркера.

— Яна больше нет, — сказал Паркер проникновенным голосом, которого я от него никогда не слышал. — Его убили, хотя мы не представляем, что могло в его жизни произойти, чтобы так ему отомстить. Мы должны знать, кто его убил. Я уверен, что Ян убит только потому, что его смерть была кому-то нужна. И мы должны понять — кому?

— Да, должны, — Малахия кивнул седой головой.

— А теперь сосредоточься и вспомни весь вчерашний день.

— Я встал утром и отправился на рыбалку с профессором Гастингсом. Гастингс поймал хорошую рыбку. Когда вернулись, я сразу начал заниматься головой этой рыбы.

— А на что ловили? На крючки? — спросил Паркер.

Я удивленно посмотрел на него, но сразу закусил губу.

— Нет, он ловит не так, как я и Ян… Они там, в Америке, любят ловить гарпунами. Он выстрелил в нее, и она долго тянула нас, пока не ослабла. А потом профессор нагнулся и ударил ее специальным гарпуном. Он прошил ее насквозь, в самое сердце.

— Так, — Паркер что-то пометил в своем блокноте. — Что было дальше?

— Я немного вздремнул, потом пошел в сад, повозился с розами. Потом пошел к воротам. Там были эти двое, из палатки. Потом пришел на кухню, поужинал, потом пошел к собакам, накормил их и вернулся к этой рыбьей голове. Потом забрал собак и пошел в парк. Там встретил мистера Алекса. Мы немного поговорили с ним, и он ушел. Потом уже, около одиннадцати, ко мне вышел мистер Драммонд.

— Как, — одновременно воскликнули мы с Паркером, — около одиннадцати?

— Ну, может, было без пятнадцати одиннадцать, потому что пока мы разговаривали, часы на башне в Малисборо пробили три раза. Я всегда слушаю, как часы бьют по ночам.

— Драммонд спрашивал тебя о чем-нибудь?

— Да, спрашивал о погоде на завтра. Он боялся, что после такой теплой ночи придет буря. И о том, какие крючки брать с собой. Одинарные или тройные. Я сказал, что, может, в этих современных тройных и есть свои преимущества, но я их не вижу. Тогда он рассмеялся и сказал, что возьмет одинарные. И пошел в дом.

— А дальше что было?

— Ничего. Правда, может, вот еще что, но это, наверное, неважно. Потому что если Джо Алекса тот убийца ударил в час ночи, то тогда его не могло быть там.

— Что? Малахия, говори, сейчас все важно.

— Примерно в одиннадцать или без двух минут я с собаками обходил клумбу. Внезапно они остановились и начали тихо скулить. Потом подошли к двери и стали принюхиваться. Я тоже заглянул за дверь, но в холле было темно, и я ничего не увидел. Сразу после этого часы в Малисборо пробили одиннадцать.

— Значит, это было без двух или трех одиннадцать… Малахия, как ты думаешь, кто убил Драммонда?

Малахия поднял на Паркера спокойные серые, но сейчас покрасневшие глаза.

— Как я думаю?.. Но я не могу вам об этом сказать, ведь вы из полиции. А когда говорят с полицейским, надо знать. Или слышать. Иначе можно обвинить невинного.

— Не бойся, Малахия, мы не обвиним невинного. Мы только хотим узнать правду. И ты должен помочь нам в этом.

Старик пристально посмотрел на Паркера.

— Она не была ему женой, — наконец сказал он. — Я не знаю, кто его убил. Но если бы он женился на какой-нибудь достойной женщине, а не на этой комедиантке, то жил бы до сих пор и сегодня бы мы поехали на рыбалку.

— Хорошо, Малахия, ты свободен. — Паркер взял старика под руку и повел к двери. — Ты нам очень помог.

Малахия махнул рукой и, вытирая рукавом слезы, вышел.

Я открыл окно. Было уже совсем светло. У пристани покачивалась лодка. Ян Драммонд не выйдет больше на ней на рыбалку. Рыба, резвящаяся сейчас в утренней прозрачной воде, никогда не узнает, что обязана жизнью тому, кто убил Яна.

Паркер вернулся в комнату.

— Еще раз скажи, как там это звучало, насчет трех ударов.

Я повторил ему отрывок из «Орестеи».

— Так, — инспектор задумался. — Давай-ка пока побеседуем с Лючией Спарроу, цепочка которой, а также, возможно, и нож находятся в этой комнате. Как ты думаешь, с ней говорить здесь?

— Она врач, привыкла к виду крови.

Паркер закрыл уголком платка камень и спрятал под него нож.

— Джонс, поднимись и попроси миссис Спарроу спуститься к нам.

Сержант вышел и закрыл за собой дверь.

— Ты заметил, когда дверь закрыта, сюда не доносится ни звука?

— Да, Ян говорил мне, что в эту комнату никогда не стучатся. Его страшно раздражал шум.

— Наверное, поэтому все двери так хорошо смазаны. Ужасная комната! Здесь можно кричать изо всех сил, и никто не услышит. — Паркер задумался. — А может, Ян тогда кричал? У собак слух лучше, чем у людей. Теперь мы знаем, что он был убит между 10.45 и 11.15. Без трех минут одиннадцать — наиболее вероятное время.

— Миссис Спарроу здесь, шеф, — доложил Джонс.

При ее появлении мы оба встали. Лючия была в темно-сером платье и серых туфлях на высоких каблуках-шпильках.

— Я инспектор Скотленд Ярда Паркер. Вы, наверное, уже знаете о трагедии, которая произошла в этом доме несколько часов назад?

— Да, — глубокий голос Лючии звучал спокойно. — Ваш помощник сообщил мне и мужу, что Ян… что мистер Драммонд убит. Он просил не покидать наших комнат. Это все, что мне известно.

— Да, — Паркер посмотрел ей в глаза. — А кроме того, вы, миссис Спарроу, не знаете, как погиб Ян Драммонд?

— Нет.

— Понятно.

Снова пауза.

Я смотрел на Лючию и, внезапно почувствовав дурноту, глубоко вздохнул. И тут меня осенило. Как я раньше об этом не подумал! Тогда, когда я стоял во мраке и смотрел на неподвижную фигуру за столом, я услышал за спиной чье-то дыхание, но это не было дыханием ни Лючии, ни Сары, ни горничной Кэт. Это было дыхание мужчины! Я не знаю, как я это понял, но я был уверен, что это так. Дыхание мужчины.

— Вчера после обеда, — проговорил Паркер, — играя в теннис, вы получили травму. — Он посмотрел на ее правую руку. Лючия невольно подняла ее и несколько раз покрутила кистью. — Она уже вас не беспокоит?

— Нет, — слегка задумавшись, сказала она, — еще беспокоит. После ужина я наложила шину, но позже, после двух массажей, я, наоборот, решила двигать ею как можно больше. Завтра у меня операция.

— Я знаю, — Паркер кивнул головой. — Не обязательно быть инспектором, чтобы знать ваше имя.

Лючия не ответила.

— Так когда вы пришли к выводу, что рука может двигаться?

— Я не понимаю, — удивилась она. — То есть я отвечу вам на все вопросы, коль скоро вы имеете право их задавать.

— Спасибо, миссис Спарроу.

— Вы меня спросили, когда я поняла, что должна двигать рукой? Сегодня, когда меня разбудил ваш помощник.

Брови Паркера взлетели вверх.

— Простите, — сказал он, — но мне казалось, что в такую минуту, когда человек разбужен на рассвете страшным известием, он может думать о чем угодно, только не о том, что он должен двигать рукой. Как вы можете это объяснить?

— Я что, подозреваюсь в убийстве Драммонда? — спокойно спросила Лючия. — Если это так, то я бы хотела говорить в присутствии моего адвоката.

— Конечно, если бы вас подозревали в убийстве, вы, естественно, могли бы отказаться давать какие-либо показания, не посоветовавшись с адвокатом. Но мне кажется, что это только ваше предположение. Я этого не говорил.

— Ну, хорошо, — она слегка пожала плечами. — Тогда я должна объяснить, что меня не очень удивил ваш последний вопрос. К сожалению, мои руки не только моя собственность. Так складываются обстоятельства, что от их состояния завтра будет зависеть жизнь человека. Если бы я приступила к операции не будучи уверенной в своих руках, я могла бы убить человека — с той страшной разницей, что Скотленд Ярд никогда бы не начал следствие и я была бы безнаказанна в глазах всего общества. Даже семья этой несчастной поблагодарила бы меня за то, что я пыталась сделать все, что могла. Поэтому разбуженная сегодня этим страшным известием о Яне, которого я считала своим близким другом и смерть которого для меня большой удар, я не впала в истерику. Я все время работаю рядом со смертью. Завтра мне предстоит самая тяжелая операция в жизни. Поэтому я, кроме всего прочего, подумала о руке. И продолжаю о ней думать. Я понимаю, что мой ответ оказался длиннее, чем вы ожидали, но я не хотела… — тут ее голос дрогнул, — не хотела, чтобы кто-то, пусть даже посторонний, мог подумать, что смерть Яна меня не касается.

Внезапно в ее глазах заблестели слезы, но она быстро вытерла их платочком и взяла себя в руки.

— Простите.

— Это вы меня простите, — Паркер снова посмотрел ей в глаза, — но, к сожалению, я должен задать вам еще несколько вопросов. — Он сделал паузу. — Вернемся ко вчерашней игре в теннис. — Паркер поднялся. — Когда вы почувствовали боль в руке, то попросили мистера Филиппа Дэвиса принести ваш чемоданчик с медицинскими инструментами, не так ли?

— Да.

— Он принес его?

— Да.

— А куда потом делся чемоданчик?

— Потом? Не знаю. Я не обратила внимания. Наверное, кто-то из мужчин взял его, потому что мы с Сарой шли впереди.

— Да, — подтвердил я. — Чемоданчик нес Ян, а перед входом отдал его Саре.

— Наверное, так и было, — кивнула Лючия. — Только я не понимаю, какое это имеет…

— А позже, миссис Спарроу, вы не видели ваш чемоданчик?

— Видела. Сегодня утром, когда положила туда свой эластичный бинт.

— А где стоит ваш чемоданчик?

— В нашей гардеробной, на столике под окном.

— В вашей — это значит в вашей с мужем, так? Я правильно понял?

— Нет, у нас общая гардеробная с Сарой. Это большая комната со шкафами и двумя большими зеркалами. Из нее нет двери в коридор и войти в нее можно только через расположенные с двух сторон ванные комнаты. Одна из них — моя, другая — Сарина. Сара отдала мне половину этой гардеробной. В других комнатах слишком мало места.

— Так, вчера, когда мистер Дэвис принес вам чемоданчик, вы воспользовались хирургическим ножом, чтобы отрезать бинт, так?

— Да.

— А вам не жалко было использовать такой важный инструмент?

— Ужасно жалко. Но в чемоданчике не было ножниц, так как я их еще до этого вынула и оставила на туалетном столике. И потом я очень нервничала, ведь нужно было поскорее перетянуть руку. В конце концов, у меня есть еще несколько подобных ножей.

— Ну и где сейчас этот нож?

— Конечно, в чемоданчике, где же ему быть?

Паркер наклонился над платком и вытащил блестящий инструмент.

— Похож на этот?

Лючия взяла нож и осмотрела его.

— Да, но тот был номером больше.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, — она слегка улыбнулась. Внезапно она положила нож на стол. — На нем же следы крови!

— Где?

— Да вот же, на рукоятке.

— Значит, этот нож отличается от того, который лежит у вас в чемоданчике?

— От того — да. Но ведь у меня есть другой, такой же, как этот, — задумчиво сказала Лючия и снова взяла его в руку. — Да это же мой нож! Да, мой. Откуда он у вас?

— А как вы его узнали?

— На нем две узкие бороздки на конце рукоятки. Почти невидимые. Я так помечаю свои ножи, чтобы их не перепутать. Я могу работать только своими инструментами.

— Так он находился у вас вчера в чемоданчике?

— Видимо. Если бы там чего-нибудь не хватало, я бы заметила.

— Итак, у вас есть своя версия, кто и зачем сегодня ночью убил Драммонда?

Вопреки моему ожиданию Лючия не задумалась ни на секунду.

— Я ждала этого вопроса, но у меня нет ответа.

— Кто вчера входил в гардеробную?

— Сара и я, конечно. А кроме того, мог любой, когда мы ужинали.

— А перед ужином или после?

— Наверное, никто. Не знаю.

— А ваш муж, он входил туда?

— Мой муж? Да, он входил. Я просила его принести мне халат. Как раз после ужина. А потом уже никто туда не входил.

— Вы выходили из комнаты?

— Да, ненадолго. Я одолжила бумагу у мистера Алекса, — Лючия взглянула на меня. — А потом еще заходила к Филиппу Дэвису. Он просил меня помочь в одном личном деле. Я находилась там две-три минуты.

— И в это время любой мог зайти в вашу комнату? Вы запирали дверь?

— Да, мог, но ведь я могла вернуться в любую минуту. А кроме того, Сара была у себя…

— Откуда вы знаете, что миссис Драммонд была у себя?

— Потому что я одолжила у нее пишущую машинку. У нее маленький «Ремингтон», на котором она печатает свои роли. Мне нужно было написать письмо, и я подумала, что смогу отстучать его пальцем левой руки.

— В котором часу вы одолжили у нее машинку?

— Кажется, без четверти одиннадцать. Потом я отнесла ее в комнату и зашла к мистеру Алексу, потому что у Сары кончилась бумага.

— Да, — отозвался я. — Когда я пришел, была половина одиннадцатого. Писал я двадцать минут. Миссис Спарроу постучала в 10.50. Я еще посмотрел на часы.

— Миссис Спарроу, а вы бы не могли мне объяснить, что за неотложное дело заставило вас среди ночи писать письмо?

Немного помолчав, Лючия сказала:

— Мне очень неприятно, но здесь я не могу вам помочь. Это дело касается не меня. Меня попросили оказать услугу.

— Кто-то из присутствующих?

— Прошу вас, не спрашивайте меня об этом. Уверяю вас, что это никак не связано со страшной трагедией.

— Я в этом не уверен, — пробормотал Паркер. Но Лючия не слушала его. Она не отрывала взгляда от лежащего на столе ножа.

— Скажите мне, миссис Спарроу, зачем вы убили мистера Драммонда? — вдруг спокойно спросил Паркер.

Лючия вздрогнула:

— По какому праву?..

Паркер вновь поднял руку и просунул ее под носовой платок:

— Это ваше?

Ответа не последовало. Когда она увидела рубин, ее лицо окаменело.

— Так это ваше? — повторил Паркер.

Она вскинула голову.

— Этот рубин мы нашли у ног убитого. Поначалу мы не заметили его, потому что он был весь в крови.

Лючия прикрыла глаза. Затем вновь их открыла и сжала руки.

— Да, это я убила Яна Драммонда. Прошу меня арестовать.

Я подскочил на месте, но Паркер движением руки остановил меня.

— А зачем же вы убили Яна Драммонда, одного из самых достойных людей на свете, который, кстати, не терпел никакой лжи?

— Зачем? — она помолчала, глядя в окно, за которым уже разгорался день, полный сверкающей зелени, поющих птиц и распустившихся цветов. — Я отказываюсь отвечать.

— Ну что же, это ваше право. Как друг Яна я благодарю вас за самый лучший комплимент, который человек может получить после смерти.

Я ошарашенно посмотрел на Паркера и увидел что-то похожее на упрямый блеск в его глазах, тот блеск, который запомнился мне еще со времен войны.

— Ну а как оказался здесь этот рубин? Вы потеряли его во время борьбы?

— Что? — Было видно, что она не понимает.

— Этот кулон мы нашли у ног убитого. Как он там оказался?

— Я… Он, наверное, зацепился за что-нибудь…

— Да, это все бы объяснило. А что же делал Ян Драммонд, когда вы его убивали?

— Сидел… За столом.

— Так, сидел. И тогда вы подошли и воткнули в него нож, зацепившись за что-то кулоном.

— Я… Да… Умоляю вас, перестаньте! — Она не закрыла лицо руками, не зарыдала, не опустила голову, но я почувствовал, что сейчас эта женщина потеряет сознание.

— Зачем вы лжете, Лючия Спарроу? — жестко спросил Паркер. — Кого вы выгораживаете?

— Я? Никого. Я убила Яна Драммонда и признаюсь в этом. Что вам еще нужно?

— Мне нужна правда. Я совсем не хочу, чтобы вы понесли наказание за кого-то, кого вы сейчас выгораживаете. Человека, который преднамеренно подставляет вас.

— Но зачем? Я не понимаю, — наконец ее голос утратил свойственное ему спокойствие.

— А потому что вы не могли потерять этот кулон. Убийца совершил ошибку. Посмотрите на эту цепочку. Что вы видите? Ты, Джо, автор детективов, что ты видишь?

— Вижу?.. Не знаю. — Я пожал плечами. — Ничего особенного не вижу.

— А вы? — Паркер повернулся к Лючии.

— Я уже говорила, что я ее здесь потеряла, — голос Лючии звучал тихо и неуверенно. Она не отрывала взгляда от цепочки, как будто пыталась разгадать ее тайну.

— Она целая, — сообщил Паркер. — Убийца забыл разорвать цепочку. Понимаете? Как рубин мог оказаться здесь? Только убийца мог подкинуть его под это кресло.

На этот раз Лючия опустила голову. Но Паркер неумолимо продолжал:

— Давайте же покончим с этой бессмыслицей. Когда вы проигнорировали мой вопрос, почему вы убили Яна, я сказал, что это огромный ему посмертный комплимент. Вы даже не можете придумать причину, потому что Ян был человеком, которого не за что ненавидеть. Только убийца знает, за что он его убил. Почему вы скрываете имя этого человека? Ну же?

Но Лючия хранила молчание. Она закрыла руками лицо и стала вдруг медленно сползать с кресла. Я едва успел подхватить ее.

— Сейчас пройдет, — прошептала она. — Я прошу вас, отпустите меня, я ничего больше все равно не скажу.

С минуту Паркер все еще гневно смотрел на нее, но затем кивнул головой.

— Спасибо, — вежливо сказал он. — Вы нам очень помогли, хотя, наверное, и не хотели этого.

В дверь просунулась голова Джонса; лицо его явно выражало намерение немедленно поговорить с Паркером. Инспектор подошел к дверям, и Джонс что-то яростно зашептал ему на ухо. Паркер покивал и снова подошел к Лючии.

— Прошу прощения, — озабоченно сказал он, — но я вынужден попросить вас еще об одном одолжении. Сейчас принесли ваш чемоданчик, и я прошу вас осмотреть его и сообщить, все ли на месте.

— Хорошо, — согласилась она, закрыв глаза и вновь открыв их, будто только что проснулась.

Джонс внес чемоданчик и поставил его на стол. Лючия склонилась над ним.

— Похоже, все на месте, — сказала она, расстегивая внутренний карманчик. — О, нет — исчезли мои резиновые перчатки, — вдруг вскрикнула она.

— А вы уверены, что они были там вчера?

— Но я их не вытаскивала. Они точно должны быть там. Я видела их четыре-пять дней назад. Нет, они должны были быть там.

— Я был в этом уверен. Я спросил вас об этом только потому, чтобы сообщить вам о том, что убийца вытащил перчатки из вашего чемоданчика, а затем одну подкинул в шкаф вашей гардеробной, а другую подсунул под другой шкаф, и она вся в крови. Джонс!

В комнату вошел сержант, вытянув вперед руку с листом бумаги, на котором лежала перчатка. Она была вся в запекшейся крови. И тут Лючию вырвало.

— Шеф, — невозмутимо сказал Джонс, — сейчас будут готовы результаты дактилоскопии.

— Хорошо, принеси воды.

Джонс исчез и тут же вернулся.

Не поднимая головы, Лючия тихо сказала:

— Я больше не в состоянии выносить это.

— А не проще ли было бы вам сказать правду?

— Какую правду? — она смотрела на Паркера глазами загнанного зверька. — Я действительно не знаю, кто убийца.

— Но вы же догадываетесь. Неужели вы до сих пор не поняли, что уже сообщили нам, кого вы выгораживаете?

— Я? Я… Прошу вас, перестаньте. — Было видно, что держится она с большим трудом. — Вы больше от меня не услышите ни слова, господин инспектор. Или арестуйте меня, или отпустите, но я вам ничего не скажу.

— Хорошо, пожалуйста. — Паркер встал. — Только странно встречать такой отпор. Я же ищу убийцу, и с моей стороны совершенно нормально просить любого человека мне помочь.

Но Лючия, сжав губы и кивнув нам головой, вышла из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Паркер тяжело опустился в кресло.

— Подумай только, — тихо сказал он. — Нет нашего Яна. Кто-то его убил. Мне показалось, что такая разумная женщина, с трезвым умом поможет нам. К тому же убийца решил всю вину свалить на нее. — Он помолчал. — Я знаю, кого она покрывает.

— Конечно, Спарроу, — подтвердил я. — Но почему она решила, что это он? Когда она сюда вошла, она еще так не думала.

— Что же, — Паркер встал. — Когда мы узнаем это, мы будем знать все или почти все.

Он подошел к двери.

— Джонс, что там с результатами?

— Сейчас будут.

— А с туфлями?

— Ни у миссис Спарроу, ни у мистера Спарроу мы ничего не обнаружили.

— Хорошо, — он повернулся ко мне. — Он ждет в гостиной. Я приказал не выпускать Спарроу оттуда. Не нужно им встречаться. Сейчас через его комнату мы могли бы пройти в гардеробную. Миссис Драммонд не будет возражать.

— Как она? — спросил я.

— Она была очень бледной, когда я приехал, но держится. Эта женщина могла его убить. Я понимаю, но не верю.

— Кого же ты подозреваешь?

— Мне трудно сказать. Если бы не один факт… Бедный Ян, если бы он знал.

— К счастью, он не знал. — Я невольно понизил голос. — Умер, считая ее лучшей женой.

— Не обязательно. Он мог и понять, кто вонзил в него нож. То изумление, которое я увидел в его глазах…

— Послушай, — сказал я, — Яна не могла убить женщина. То дыхание, которое я услышал за спиной, было дыханием мужчины.

Паркер задумался.

— Мы это скоро выясним. Я приказал снять отпечатки с внутренней и внешней стороны дверей. И с выключателя тоже. Ведь тот человек погасил свет, услышав, как ты спускаешься, и ждал тебя, схватив со стола пресс-папье. И оставил его на подоконнике в коридоре.

— Я думаю, мы смело можем исключить теперь Малахию и горничную — никто из них не побежал бы наверх.

— Да, таким образом, остается шесть человек, из которых ты и Лючия не имеют явного повода для убийства. Значит, четверо.

— Дэвис, Сара, Спарроу и Гастингс, — перечислил я.

— Шеф, — в комнату вбежал Джонс. — Отпечатки пальцев готовы.

— Отлично.

Вслед за Джонсом в комнату вошел высокий худой человек с папкой под мышкой. Кивнув мне, он сел за столик.

— Здесь у нас отпечатки восьми подозреваемых и убитого, — монотонно заговорил он. — А здесь отпечатки с дверных ручек, выключателя, пресс-папье и хирургического ножа.

— Господи, — воскликнул Паркер. — Чьи отпечатки на ноже?

— Сейчас… Они принадлежат только одному человеку — мистеру Спарроу.

11 «Вы дотрагивались до дверной ручки?»

Паркер прикрыл глаза. Затем он открыл их и тихо спросил:

— А что с остальными отпечатками?

— На ручке с внутренней стороны двери, выходящей в холл, отпечатки людей, записанных у меня под именами Сара Драммонд и Филипп Дэвис.

— А под ними еще есть отпечатки? — спросил Паркер.

— Нет, — дактилоскопист покачал головой. — Видите — вот его, а вот — ее. С другой стороны двери — только ее. Такое ощущение, что ручки до этого были протерты.

— Понятно. — Паркер взглянул на меня. В его глазах я прочел полную растерянность. — А на цепочке есть следы Гарольда Спарроу?

— Да. Большого и указательного пальцев.

Паркер нетерпеливо повернулся ко мне:

— А ты не дотрагивался до ручки?

— Нет. Не знаю. Кажется, нет. Дверь была полуоткрыта. Я слегка толкнул ее. А позже она была открыта шире.

— Понятно. Значит, ты ни до чего не дотрагивался до нашего приезда?

— Да.

— Ну, какие еще отпечатки? — Паркер повернулся к дактилоскописту.

— На кнопке настольной лампы те же отпечатки, что и на ручке.

— Филиппа Дэвиса?

— Да.

— А на мраморном пресс-папье?

— Ничего. Кто-то их стер.

— Спасибо. Оставьте мне фотографии.

— Я могу уехать в Лондон?

— Да. Если появится что-то, мы за вами пришлем.

Когда дактилоскопист вышел, Паркер сообщил:

— Он тоже никогда не ошибается. Один из лучших экспертов. Ну, что ты об этом думаешь?

— Я, кажется, начинаю что-то понимать, — пробормотал я. — Но пока воздержусь от комментариев. Ты сейчас, наверное, хочешь послушать Спарроу? Все улики ведут к нему. Хотя эти отпечатки…

Я наклонился над фотографией ножа. На ней хорошо были видны два отпечатка. Другая фотография, поменьше, изображала дальнейший след отпечатка указательного пальца в том месте, где нож закруглялся. Я достал из-под платка нож и взял его в руку.

— Что ты делаешь? — спросил Паркер.

— Ничего. Сравню с фотографией…

Паркер взглянул на фотографию.

— Я думаю, что мистер Спарроу должен нам сейчас кое-что пояснить. Джонс, я пригласил сюда Спарроу. Я боюсь. Я так боюсь ошибиться. Наверное, первый раз в жизни, — пробормотал Паркер.

Гарольд Спарроу выглядел ужасно. За эту ночь он постарел на десять лет. Глаза его выражали бесконечное отчаяние. Ссутулившись, он медленно подходил к нам.

— Садитесь, пожалуйста, профессор. — Паркер встал и передвинул кресло.

— Мистера Алекса вы знаете, он мне помогает. А я — инспектор Скотленд Ярда. Хотя мы с вами уже виделись.

— Не припомню, — Спарроу равнодушно смотрел на него.

— В домике садовника, когда я показывал вам письмо…

— Ах, да.

Воцарилось молчание. Наконец Паркер прервал его.

— Как вы думаете, смерть Яна связана с этим письмом?

— Не знаю, — Спарроу растерянно развел руками, — ничего не могу вам сказать.

— Так, — Паркер не смотрел на него. — В связи с тем, что убийца еще не найден, мы должны выполнить все формальности и узнать, что вы делали вечером и ночью.

— Сейчас… После ужина я проводил жену в ее комнату. Сделал ей массаж руки. Затем вышел на прогулку в парк… и вернулся…

— В котором часу это было?

— В десять, может быть, в начале одиннадцатого. Я поднялся в свою комнату, нет, не в свою, а в комнату жены и снова помассировал ей руку. Небольшая травма после тенниса.

— Я знаю, — сказал Паркер.

Казалось, смысл слов с трудом доходил до него.

— Потом ко мне пришел профессор Гастингс. И мы с ним беседовали полчаса или немного больше.

— Когда к вам пришел профессор Гастингс?

— Когда?.. — Спарроу задумался. — В 10.40, я вспомнил. Мы встретились перед домом в 10.10, и я попросил его зайти ко мне через полчаса.

— Да, да, — подтвердил я. — Я стоял рядом.

Спарроу благодарно взглянул на меня.

— Нет, все-таки до 11.20. Потому что сразу после его ухода я зашел к жене, и она сказала: «Уже двадцать минут двенадцатого. Пора спать». Она всегда беспокоится о моем режиме.

— И что вы ответили жене?

— Я? Мы поговорили с ней минут двадцать, и я отправился спать.

— Скажите, мистер Спарроу, а что делала ваша жена, когда вы вошли?

— Она печатала на машинке письмо.

— Откуда вы знаете, что это было письмо?

— Потому что она уже кончила письмо и печатала адрес на конверте.

— И кому же оно было адресовано?

— Ее адвокату. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Только чтобы удостовериться в вашей памяти, профессор…

Мы молчали.

— Зачем вы лжете? — внезапно спросил Паркер.

— Что?! Как вы смеете?

Паркер встал и, опираясь на столик, почти вплотную приблизил к нему лицо.

— Убит ваш друг и коллега. Я нахожусь здесь для того, чтобы найти убийцу, а не выслушивать вранье от людей, которые должны мне помогать. Что вы здесь делали, в этой комнате, когда убили Яна Драммонда? Или это не вы воткнули в него нож? А если не вы, то почему тогда не позвонили в полицию, а как трусливая крыса побежали к себе? Кто вы — убийца или его сообщник?! — Паркер выпрямился.

Спарроу сидел не шелохнувшись. Вдруг уронил голову на руки, и я с изумлением увидел, что он плачет. Я взглянул на Паркера, но лицо инспектора было непроницаемо. Наконец Спарроу поднял голову. Сняв очки и вынув носовой платок, он вытер глаза.

— Но по какому праву? Я ничего не знаю, — тихо повторил он.

— По какому праву? Да потому что я абсолютно точно знаю, что вы были тут и держали в руке нож, которым был убит Ян Драммонд.

Спарроу помолчал, затем поднял голову и посмотрел на Паркера.

— Вы правы, — руки его так дрожали, что он стиснул их между колен. — Я негодяй. Это я его убил.

Паркер вздохнул и сел. Я ошарашенно смотрел на трясущегося Спарроу.

— Значит, вы его убили… Ну, в конце концов, может, действительно вы. Я еще не знаю. В таком случае я должен узнать, когда вы были здесь и что вы делали в этой комнате.

— После… После разговора с женой я спустился сюда.

— Который час был тогда?

— Примерно без двадцати двенадцать.

— Ну и что?

— Вошел и…

— Двери были закрыты?

— Что? Да.

— Точно?

— Точно. В холле было темно. Я протянул руку, чтобы нащупать ручку двери.

— Дальше.

— Открыл дверь.

— Вы закрыли ее за собой?

— Закрыл. Ян сидел за столом. Я подошел к нему и… — Он закрыл лицо руками. Паркер смотрел на него, наморщив лоб.

— И убили его, да?

— Да, — прошептал Спарроу, поднял голову и спокойно посмотрел в глаза Паркеру.

— Какая жалость, — сказал Паркер, — но я не могу вам поверить. Когда вы вошли в кабинет, ваш коллега уже полчаса как был мертв.

— Как это? — Спарроу растерянно поправил очки и подался вперед. — Как это мертв?

— Он умер до 11.15. Если вы сейчас хотите отречься от своих показаний и сказать, что не беседовали с Гастингсом и со своей женой, я охотно послушаю, как вы убивали. Но мне кажется, это не имеет смысла, потому что оба они подтвердят ваши слова. Я думаю, здесь вы как раз нас не обманули. Вы не умеете этого делать. У вас очень мало шансов стать убийцей Яна Драммонда. Хотя сегодня вы уже второй, кто в этом признается.

Лицо Спарроу выражало ни с чем не сравнимое удивление. Но тут оно уступило место страху.

— Кто? — еле слышно спросил он. — Кто признался в убийстве Яна?

— Ваша жена, миссис Спарроу, — сообщил Паркер. — И призналась она, будучи уверенной, что убийца вы, профессор. Но вы заботитесь не о ней. Не ее вы выгораживаете, а кого-то, кто, как вы думаете, убил Драммонда ее ножом и подбросил вот это на место убийства, — Паркер поднял носовой платок и показал лежащий под ним рубин. — А затем засунул под ее шкаф окровавленную перчатку, которую вытащил из ее чемодана. Спарроу, вы предаете память человека, с которым вас столько лет связывала совместная работа. Неужели любовь может довести до этого, профессор?

И тогда Гарольд Спарроу сломался. Он начал сбивчиво рассказывать о себе, о своей жизни, как познакомился с Сарой и о том, как он, кто не мог совершить поступка, которого бы впоследствии стыдился, стал жить двойной жизнью.

Я, видевший немало мужей и жен, в жизни которых эти проблемы играли наименьшую роль, был поражен чистотой и целомудрием этого человека. Его трагедия вытекала из невозможности сосуществования лжи с правдой.

— Вчера она приехала, — продолжал Спарроу, — и мы встретились после ужина в парке. Я хотел уехать с ней, убежать от этой двойной жизни, но она сказала, что за последнее время поняла, что любит только Яна, и попросила меня оставить ее, быть мужчиной, сохранить все в тайне. Я обещал ей это. Решил уйти. Гастингс предлагал мне уехать с ним. И вчера вечером, когда он пришел ко мне, я дал ему согласие. Потом я пришел к Лючии и сказал… — Он замолк и провел рукой по лбу. — Как я мог! Она же ради меня готова была идти на виселицу, а я…

Паркер не прерывал его. Он слушал Спарроу, но ни на секунду не спускал с него глаз.

— Я сказал ей, что между нами все кончено. Я сказал, что больше не люблю ее, что хочу уехать.

— А она?

— Она… Она тихо заплакала. Потом она спросила, есть ли у меня другая женщина. Я ответил, что есть. Я не мог ей солгать, хотя не сказал, кто она. Сказал, что не смогу жить под одной крышей с ней, но думать о другой. А она… Она сказала, что никогда не перестанет любить меня и верить, что я вернусь… Затем я вышел. Я пришел в свою комнату и задумался над тем, правильно ли я сделал. И засомневался. Но было уже поздно. Я спустился вниз, потому что еще предстоял разговор с Яном. Я решил ничего не объяснять ему, а только сказать, что мои личные дела вынуждают меня ехать в Америку. Естественно, я бы не выпустил в свет в Америке наши исследования. Я знал, что Ян и один сможет довести все до конца. Существует еще одна область, в которой я не работал с Яном, но которая меня очень привлекает… Я вошел в кабинет. Ян сидел за столом, в его спине торчал нож. Я окаменел. Потом понял, что надо что-то делать. Я понял, что это нож Лючии. Я дотронулся до него, потому что вдруг решил, что его нужно спрятать… Видимо, кое-кто хотел… Мне стало страшно. Я бросил все и побежал наверх. Я вошел в свою комнату, но сразу вышел и постучался к Гастингсу. Я понял, что теперь не имею права уехать. Кто же закончит работу? На самом деле, эта работа — самое важное.

— Мне хотелось бы верить вам, профессор, — сказал Паркер. — Вы больше ничего не хотите сообщить?

— Больше ничего я не знаю… Ах нет, после ужина ко мне подошел юный Дэвис и сказал, что хочет поговорить со мной. Но в парке мы не встретились, и он зашел ко мне, когда я вернулся. Это было, наверное, в половине одиннадцатого. Он очень нервничал и что-то просил у меня, кажется, тысячу фунтов. Но я был в таком состоянии, что как-то отговорился и выпроводил его. Теперь я жалею об этом. У меня была нужная сумма…

— А позже вы его не видели?

— Нет.

— Профессор, у меня к вам просьба. Вернитесь к себе и никуда не отлучайтесь. Вы можете нам еще понадобиться.

Спарроу встал и направился к дверям, но остановился.

— Но то, — он подыскивал слова, — что я говорил, останется между нами?

— Мы не занимаемся разглашением личных тайн, профессор, — сухо ответил Паркер. — Кроме того, не забудьте, что мистер Алекс и я были друзьями Яна Драммонда. А как вы знаете, настоящих друзей у него было немного.

Спарроу повернулся и, опустив голову, вышел из комнаты.

12 Тысяча фунтов

Когда дверь за Спарроу закрылась, Паркер повернулся ко мне и развел руками:

— Ну, что ты думаешь?

— Я думаю о том, почему, скажи мне на милость, две такие потрясающие женщины оказались связанными с этим человеком…

— А потому, — спокойно ответил инспектор, — что профессор Гарольд Спарроу не прочитал в своей жизни ни одного детектива.

— С чего это ты решил, что он не прочитал ни одного детектива?

— Если бы он их читал, он бы не оставил отпечатков пальцев на ноже, а если и оставил бы, то впоследствии об этом вспомнил. Далее… Но нет, не будем опережать события. Скажи, тебе что-нибудь необычное не бросилось в глаза в ходе нашего расследования?

— Да, — я кивнул головой. — Несколько моментов. Но я опять не хотел бы их открывать. Мне надо о них подумать. У меня есть одна версия. Но я хотел бы сначала услышать остальных.

— Да, теперь нам, наверное, нужно послушать Филиппа Дэвиса, согласен?

— Не обращай на меня внимания, делай то, что хочешь.

— Хорошо. Джонс, пригласи мистера Дэвиса.

Дверь открылась, и Дэвис несмело вошел в комнату.

— Присядьте, пожалуйста, — мягко сказал Паркер, — и расскажите, зачем вам понадобилась столь крупная сумма. — Паркер указал на лежащую перед ним пачку банкнот.

— Что?! — вспыхнул Филипп Дэвис и застыл перед предложенным ему креслом. Затем взгляд его упал на пустое кресло и на темное пятно под ним. Румянец на его щеках сменился смертельной бледностью. Паркер улыбнулся и, взяв его за плечо, усадил в кресло.

— Расскажите нам правду и ничего кроме правды, и тогда, быть может, мистер Алекс простит вам удар, которым вы его наградили среди ночи.

— О, Боже, — прошептал Филипп. — Вы из Скотленд Ярда?

— Да, я инспектор и зовут меня Паркер. В данный момент вы подозреваетесь в убийстве профессора Драммонда, вашего шефа. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Я его не убивал… Я вам все расскажу.

— Хорошо, мы вас слушаем.

— Я… Я не знаю, с чего начать…

— Начните с того первого телефонного звонка из Лондона во время ужина.

— Вы и о нем знаете…

— Да, и о многом другом. Слушаю.

— Звонила моя сестра. Она… — он в нерешительности замолчал. — Но это мое личное дело. Я не могу об этом говорить полиции.

— В данной ситуации я бы посоветовал вам это сделать. Я обещаю вам не использовать то, что вы мне расскажете, ни в каких целях.

— Вы обещаете? — взволнованно спросил Филипп.

— Я уже пообещал. — Паркер нетерпеливо махнул рукой.

— У меня есть брат. Он младше меня. Ему двадцать четыре года. Он ни в чем не чувствовал отказа, хотя мы родом из несостоятельной семьи, и часто нам многого не хватало. Но у Кристофера было все. Два года назад он получил работу в небольшом универсальном магазине. Потом в его секции оказалась недостача. Он пришел в субботу вечером в слезах. К счастью, мама его не слышала. У нее больное сердце. Я не представляю, что могло бы быть. О том, что случилось, знаем мы с сестрой Агнесс. Выяснилось, что субботнюю кассу он должен был сдать только в понедельник, потому что заболел кассир фирмы. И брат пошел с этими деньгами на скачки, где все проиграл. У меня тогда было триста фунтов за корректуру книги мистера Драммонда. И сестра добавила сто фунтов. Я даже не знаю, где она их взяла. В понедельник он их отнес в кассу. Он обещал нам, что этого никогда не повторится. Но вчера позвонила Агнесс и сказала, что история повторилась. Но долг его теперь составляет тысячу фунтов. — Он замолчал.

— И что, — спросил Паркер, — сестра просила вас о помощи?

— Да. Но откуда у меня такая сумма? Я, может быть, даже согласился бы, чтобы он посидел в тюрьме. Но мама…

— Я понимаю, — Паркер кивнул головой.

— Позднее позвонил и брат. Он плакал. Я сказал, что постараюсь что-нибудь сделать. Ради матери… Он сказал, что приедет прямо сейчас, но я запретил ему. Приедет Агнесс, трехчасовым поездом в Малисборо.

— Что вы делали дальше?

— Я подумал, что профессор Спарроу одолжит мне эту сумму. Я не хотел просить у профессора Драммонда. Он мой шеф. Он платит мне деньги.

— Из чего вы собирались отдать долг?

— У меня есть участок земли в Кенте. Мы связывали с ним наши надежды… Но теперь придется продать его, чтобы отдать долг.

— Понятно. Ну и что дальше?

— После ужина я пошел в парк, потому что мистер Спарроу сказал мне, что будет там. Но мы разминулись. Пока я ждал, появился профессор Гастингс. Он начал рисовать мне перспективы жизни в Америке. Он уже не в первый раз подходил с этим. Но на этот раз я впервые подумал о том, чтобы поехать туда и там разбогатеть. Гастингс когда-то обещал, что выпишет мне большую сумму для завершения всех моих дел в Англии. Он был готов сразу мне ее дать. Но я еще не решился дать ответ. Я был в очень возбужденном состоянии, у меня просто руки дрожали. Я пожелал Гастингсу спокойной ночи и отправился к мистеру Спарроу. Но когда я постучался, мне никто не ответил. Тогда я решил, что он, наверное, в комнате жены, и хотя было уже поздно, отчаяние заставило меня постучаться в комнату миссис Спарроу. Но Лючия была одна. Я хотел откланяться, но она, увидев мое состояние, пригласила к себе. Она стала расспрашивать, что случилось. Она самая лучшая женщина в мире. В общем, я поделился с ней своими несчастьями. Она сказала, что муж вернется с минуты на минуту и без труда одолжит мне эту сумму. Или она сама что-нибудь придумает. Она попросила, чтобы я никому не говорил о том, что она предложила мне помощь. Я и сам хотел ее об этом попросить. Она сказала, чтобы я подождал в своей комнате.

— Но ведь это же не все? — спросил Паркер.

— О, Боже мой! — Филипп прижал руки к груди. — Если бы я знал!

— Вы отправились к мистеру Спарроу, и он вам отказал?

— Да. Сразу отказал. Мне даже показалось, что он не понимает, о чем я его прошу.

— Значит, вы пошли в свою комнату и стали ждать вестей от Лючии Спарроу?

— И она пришла. Сказала, что знает об отказе мужа. Сказала, что сейчас же напишет письмо своему поверенному, и он распорядится насчет ее денег, которые все вложены в акции. Сказала, что для этой цели одолжила машинку и бумагу. Бумагу она держала в руке. В понедельник в десять часов утра моя сестра могла бы взять у поверенного деньги. Но мне они нужны были в восемь утра. Тогда миссис Спарроу сказала, чтобы я зашел к мистеру Драммонду и одолжил у него эту сумму под каким-нибудь предлогом на сорок восемь часов. Когда она ушла, я стал придумывать предлог. Я его быстро придумал. Я придумал, что моя сестра имеет возможность купить частную практику в понедельник, а деньги у меня будут только во вторник. Я знал, у мистера Драммонда есть большая сумма, я ее видел в сейфе. О, Господи!.. Я вышел из комнаты и спустился вниз.

— В котором часу вы спустились?

— Я смотрел на часы, но я был совершенно как в тумане. Может, пятнадцать минутдвенадцатого, может четырнадцать… Я спустился вниз и открыл дверь кабинета.

— Она была закрыта?

— Да. Профессор сидел за столом. Я закрыл за собой дверь и сказал: «Простите проф…» И тогда я увидел…

— И что же вы сделали?

— Я только открыл рот, чтобы крикнуть, но тут капля крови сорвалась с кресла и упала на ковер. Я увидел лужу крови под креслом и окончательно понял, что мистер Драммонд мертв. Вы можете мне не поверить, но в этот момент я подумал о своей матери и о том, что нужны деньги. Я подошел к сейфу. Я почти не соображал, я был в шоке. Я схватил пачку и выбежал из комнаты.

— Вы закрыли за собой дверь?

— Что? Да… Наверное, да… Я поднялся к себе и закрылся на ключ. Я положил деньги на стол и сразу же понял, что натворил. Меня охватил ужас, и тогда я совершил другой поступок, который не могу понять до сих пор. Открыв дверь, я вышел из своей комнаты и постучался к профессору Гастингсу, чья комната находилась напротив моей. Он еще не спал и впустил меня. Я сказал, что поеду в Америку в любой момент, но мне именно сейчас необходима тысяча фунтов. Он удивленно посмотрел на меня, все же, не говоря ни слова, выписал чек. В тот момент я вспомнил, что оставил дверь комнаты открытой, где на столе лежала пачка банкнот. Я схватил чек и вернулся к себе. Когда я закрыл дверь, меня охватил еще больший ужас. Я понял, что должен вернуть деньги в сейф. Я слышал, как Гастингс вышел из комнаты и через некоторое время вернулся. Я еще немного подождал. Наконец собрался, положил деньги в карман и осторожно вышел. В этот момент я услышал чьи-то тихие шаги на лестнице. Я отпрянул.

— В котором часу это было?

— В половине первого. Я все время смотрел на часы.

— Дальше.

— Я подождал еще какое-то время. Я был уверен, что тот, кто поднимался по лестнице, сообщит об убийстве. Но, видимо, этот человек шел не из кабинета. Подождав еще полчаса, я решился. Я на цыпочках спустился по лестнице и вошел в кабинет. В этот момент я услышал, как открывается дверь наверху. Подбежав к выключателю, я быстро погасил свет и бросил деньги на стол. Кто-то спускался. Я судорожно схватил со стола первый попавшийся предмет, которым оказалось пресс-папье, и, уже ничего не соображая, спрятался за дверь. В комнату вошел мужчина и проговорил: «Ян». Я знал, что Ян Драммонд не ответит. И тогда мистер Алекс, я узнал его по голосу, включит свет и обнаружит меня рядом с трупом. Как в тумане я поднял руку, ударил его по голове, а затем выскочил из комнаты и закрыл за собой дверь. На середине лестницы я обнаружил, что все еще сжимаю в руке пресс-папье. Я вбежал в комнату, вытер пресс-папье и, выскочив в коридор, оставил его на подоконнике… Вернувшись к себе, я схватил чек Гастингса, просунул ему под дверь, а потом закрылся, разделся, лег и не вставал, пока не постучала полиция. Я думал, что это за мной. Вот все, что я знаю.

— Та-ак, — протянул Паркер. — Впрочем, ваш рассказ не расходится с фактами, ибо вы стерли отпечатки только с пресс-папье. И еще. Кровь капала быстро?

— Нет, капля… потом снова капля. С большими промежутками.

— Вы случайно не взглянули на пол, в то место, куда она капала?

— Нет, там было темно. — Он вздрогнул.

— Вы вернули тысячу фунтов и чек. Где вы теперь собираетесь достать деньги для вашего брата?

— Не знаю, — Дэвис растерянно развел руками. — Я не хочу об этом думать. Я должен буду как-то это перенести. Может, и мать перенесет. Но я не могу теперь, когда мистера Драммонда нет, уезжать в Америку. Это было бы подлостью. Если бы не история с братом, я бы этого никогда не сделал.

— Я могу одолжить вам тысячу фунтов на две недели, если инспектор Паркер не возражает, — подал голос я.

— Пока мистер Дэвис свободен, он имеет право получать деньги от любого. Видимо, мистер Алекс, это благодарность за то, что он не приложился сильнее?..

Я вынул чековую книжку и выписал чек.

— Вернете мне обратно на тот же банковский счет, — сказал я, протягивая чек Дэвису.

Губы Дэвиса задрожали.

— Если бы вы знали… — больше он ничего не мог сказать.

— А теперь, мистер Дэвис, идите наверх и спросите, написала ли миссис Спарроу письмо своему поверенному, и, если написала, принесите его мне.

— Сейчас… Сейчас я не могу.

— Молодой человек, не забывайте, пожалуйста, что вы хотите, чтобы я вам верил. Вы похитили деньги из сейфа, ударили тяжелым предметом человека, а затем убежали наверх, даже не поинтересовавшись, жив он или нет. У вас равные шансы, чтобы быть или не быть убийцей. Поэтому попрошу исполнить то, что вам говорят.

— Да, простите, пожалуйста, я сейчас постараюсь это сделать.

Филипп Дэвис встал и вышел из комнаты.

— Шеф, — в дверях кабинета стоял Джонс, — ни одного пятна на обуви, даже на той, в которой он был, но мне было трудно заглянуть ему под пятку.

— Все в порядке. — Паркер отослал его движением руки и подошел ко мне. — Мне кажется, он говорит правду, этот шахматист. Ну и болтун. Он сказал что-нибудь новое для тебя?

— Да, — я кивнул. — Даже многое.

— Мистер Дэвис, — объявил Джонс.

Филипп подошел к инспектору и протянул ему конверт.

— Вы сказали, что должны передать его полиции?

— Да.

— Как она отреагировала?

— Она сказала, что вы, очевидно, уже знаете от меня, что там написано.

— Хорошо, спасибо.

Дэвис стоял в нерешительности.

— Да, действительно, подождите, — сказал Паркер. — Покажите мне подошву вашего левого ботинка. Так… А теперь правого. Это письмо мы пока оставим у себя, а потом вернем миссис Спарроу. Оно нам еще нужно, но не для того, чтобы нарушить тайну переписки. Спасибо вам за ваши труды, молодой человек, и в будущем советую работать головой, а не пресс-папье.

Юноша открыл рот, но так и вышел, не произнеся ни звука.

13 Стакан

Паркер положил на стол конверт с письмом Лючии Спарроу и достал из портфеля другое письмо. Я подсел поближе.

— Нам не нужно вскрывать конверт миссис Спарроу. Совершенно ясно, что оба письма напечатаны на одной машинке. Конечно, необходимо подтверждение эксперта, но я уверен. Джонс!

— Да, шеф.

— Отправь эти бумаги в Лондон на экспертизу. Погоди, — он вырвал листок бумаги из блокнота и написал на нем несколько слов. — Возьми и это.

Когда сержант удалился, Паркер продолжил:

— У меня нет никаких сомнений в том, что письмо, которое мы получили две недели назад, написано на машинке Сары Драммонд. А это многое значит.

Я кивнул:

— Это не противоречит моей версии… Пока ей ничто не противоречит. Послушай, Бен, ты знаешь, я вчера начал писать книгу, в которой Яна… убивают.

— Как?! — Паркер был потрясен.

— Да. То есть нет. Я тебе все объясню. У меня еще в Лондоне сложилась фабула. Еще не сюжет, а фабула, что кого-то убивают. А следствие поставлено в затруднение тем способом, которым… — Я замолчал. — Когда я приехал сюда, чтобы спокойно написать свою книгу, я понял, что это идеальное место для развития сюжета. Уединенный дом, необычные обитатели его, скрытые конфликты между ними. Естественно, я изменил их профессии, описание усадьбы, но в целом оставил все, как есть. И получилось, что должен быть убит хозяин. На первый взгляд все невиновны. В эту ночь каждый побывал в его комнате. Те же алиби и мотивы.

— Подожди! — закричал Паркер. — Джо, подожди ради Бога, ведь тут…

— Дай мне закончить. — Я жестом остановил его. — Как и здесь, следов очень мало и поэтому герой ищет убийцу, пытаясь найти мотив преступления. Мотив скрыт, и герой не может найти его, но чувствует его и знает, что есть ключ к нему. Это именно то, что ты говорил о фактах — они должны повернуться на сто восемьдесят градусов и предстать перед нами в новом свете. Все, как в книге. И в моей книге убийцей является…

— Стой! — Паркер вскочил и зажал мне рукой рот. — Мы не имеем права быть в плену фантазий. Я не хочу говорить, что думаю я, и ты не говори мне, что думаешь ты. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной, но мы не должны давить друг на друга. У нас масса необъяснимых фактов. К тому же мы не всех еще выслушали. Теперь профессор Гастингс… Хотя нет, Джо, у нас со вчерашнего дня не было ни крошки во рту.

Только теперь я почувствовал, насколько я голоден.

— Джонс, принеси нам, пожалуйста, крепкого кофе и бутерброды. Я думаю, миссис Драммонд не будет очень возражать, если мы воспользуемся ее запасами.

В ожидании кофе мы молча смотрели на огромный письменный стол Яна.

Когда открылась дверь и в кабинет вошла горничная с подносом, Паркер сказал:

— Мы будем есть в столовой, мисс…

— Кэт Сандерс.

В столовой Паркер задумчиво наблюдал, как девушка расставляет приборы. Когда она собралась уходить, Паркер остановил ее:

— Одну минутку, мисс.

Кэт повернулась. В ее заплаканных глазах появилось любопытство.

— Произошла трагедия, — сказал инспектор. — Скажите, мисс, не заметили ли вы вчера или за последние дни что-нибудь необычное? Что-то, что нарушало бы привычный ритм жизни? Может, какая-нибудь мелочь?

— Да нет, вроде. Ну, может, то, что у ворот палатка, а там молодые люди…

— Ну а кроме этого, — усмехнулся Паркер.

— Ничего. Может… Но это уже совсем, наверное, неважно.

— Что? — спросил Паркер. — Что неважно?

— Да стакан. — Увидев неподдельный интерес в глазах Паркера, она добавила: — Стоял в холле, на камине.

— Когда?

— Сегодня утром. Я сегодня не убирала, как обычно, потому что тот мистер запретил до всего дотрагиваться. Но когда рассвело, я все-таки решила подмести в холле, потому что эти господа столько грязи нанесли, ни один из них ноги не вытирает.

— Так. И что?

— Ну и он там стоял. Полный апельсинового сока.

— А не мог его кто-нибудь поставить еще вчера?

— Мог. Но в половине одиннадцатого я решила поискать отломанный кусок от ручки пылесоса, Малахия починить обещал, так стакана там тогда не было. А утром, когда проснулась и встала, хотела пойти узнать, не надо ли чего миссис Драммонд, так увидела его. На него как раз свет падал.

— И что вы с ним сделали?

— Как что? Взяла его и отнесла на кухню. Вымыла, а потом со всей посудой отнесла в буфетную.

— Где эта буфетная?

— Да тут, рядом со столовой. Я его туда отнесла и поставила.

— Вы хорошо его вымыли и вытерли?

— Конечно, мистер, — в голосе девушки зазвучала обида.

— Буфетная всегда открыта?

— Да, всегда.

— Большое спасибо, мисс Сандерс.

Паркер сел за стол и положил в чашку два кусочка сахара.

Сделав книксен, Кэт Сандерс направилась к двери.

— Одну минутку, мисс.

Кэт остановилась.

— Ручки на дверях чистят каждый день?

— Каждую неделю, мистер, порошком, а каждый день протирают тряпкой.

— А в кабинете?

— Точно так же.

— А вчера вечером вы случайно не протирали ручки кабинета мистера Драммонда?

— Нет, мистер. Я никогда не делаю этого вечером.

— Большое спасибо, мисс Сандерс, — проникновенно сказал Паркер.

14 Пятно крови

Мы ели в молчании. Я, выпив две большие чашки кофе и с трудом проглотив кусок хлеба с маслом, отодвинул тарелку.

— Больше не могу.

— Я тоже. — Паркер встал. — Ну что ж, пойдем послушаем профессора Роберта Гастингса.

— Я ничего не могу сказать вам по поводу этой ужасной трагедии, — сообщил Гастингс. — Я глубоко потрясен и вместе со мной, я думаю, все, кто понимает, насколько огромен научный вклад Драммонда в ту область, в которой он работал. Это непоправимая утрата для всей мировой науки. Неважно, что я уговаривал его работать в Америке, это все вопросы промышленной конкуренции. Сама личность мистера Драммонда и его мозг были бесценны для человечества.

— Но в случае отъезда мистера Спарроу в Америку, смерть Яна затормозила бы развитие этой области науки в Англии, и она бы расцвела в Соединенных Штатах, не правда ли?

— Я вас не понимаю, — сказал Гастингс. — То есть я не желаю вас понимать.

— Профессор! — Паркер встал. — Я нахожусь здесь, чтобы найти убийцу Яна Драммонда. Только сумасшедшие убивают без мотива. Его убил не сумасшедший. Поэтому я ищу мотив. Вы теоретически могли убить Драммонда, чтобы его работа осталась незаконченной.

Роберт Гастингс побагровел и вскочил. Глаза его метали молнии.

— Еще слово, и вы… — вскричал он.

— Я не хочу сказать, что это вы убили Драммонда, вы не могли это сделать практически, но почему убийцей не мог бы оказаться человек, находящийся в сговоре с вами?

Гастингс все еще прерывисто дышал, но спокойный тон Паркера подействовал на него.

— Вы отдаете себе отчет в том, что вы сейчас сказали?

— А почему вы считаете, что все остальные имеют меньше права на уважение, чем вы? Драммонда не убивал никто из посторонних. Значит, его убил кто-то из вас.

— Я понял, инспектор. — Гастингс снова сел. — Я скажу вам все, что знаю, но, боюсь, знаю я немного.

— Хорошо. — Паркер скрестил руки на груди. — Вы возмущаетесь тем, что я говорю, что вы могли бы убить мистера Драммонда. А я могу арестовать вас прямо сейчас и, видимо, так и сделаю, если вы… — Паркер сделал паузу, — если вы мне не объясните, откуда взялось это пятнышко крови на носке вашего левого ботинка. — Он наклонился и ткнул пальцем в ботинок Гастингса.

Смертельная бледность покрыла лицо профессора.

— Что? — прошептал он. — Пятно крови? — Он закрыл глаза. — Что, что вы собираетесь делать? — дрожащим голосом спросил он. — Я не знаю, откуда.

— Мы отдадим этот ботинок на химический анализ и без труда узнаем, что это кровь Яна Драммонда. И тогда вы, профессор, попадете в тюрьму. Если же вы мне расскажете, откуда взялось это пятно на ботинке, может быть, я вам поверю.

— Вы, наверное, не понимаете, какое положение я занимаю в мире науки… Вы отдаете себе в этом отчет?

— А вы, профессор, отдаете себе отчет в том, что вы были гостем в том доме, где совершено убийство хозяина, человека, которому вы только что пели дифирамбы? И что, скрывая правду, вы помогаете убийце?

— Но я повторяю, что я не убивал Яна Драммонда. Клянусь!

— Мистер Гастингс, вы ведете себя как ребенок. Вы были здесь в ночь убийства, испачкались в крови и не подняли тревогу. Всего-то пустяков!

Голова Гастингса упала на грудь, как у боксера после нокаута. Он глубоко вздохнул.

— Когда Филипп Дэвис пришел ко мне за тысячью фунтов, он выглядел таким странным. А за десять минут до этого у меня был профессор Спарроу, с которым мы час назад обсуждали условия его отъезда в Соединенные Штаты. Он вошел ко мне с бледным лицом и дрожащими руками и заявил, что он отменяет свое решение по причинам, о которых он не может мне сказать. А тут и Филипп Дэвис сообщает о своем внезапном согласии уехать, хватает чек и выскакивает с ним так поспешно, как будто за ним гонятся. Конечно, было о чем задуматься. Я чувствовал… Я понимал, что между ними всеми что-то происходит. Я сидел и думал: Спарроу согласился, потом вдруг отказался, Дэвис прежде отказывался, потом внезапно согласился. Что же случилось? Я решил спуститься к Драммонду и все выяснить. И я спустился. Дверь была закрыта. В его кабинет не стучатся. Я тихонько открыл дверь и вошел. И тогда я увидел… Я подошел к нему, чтобы посмотреть, жив ли он и нужна ли ему помощь. Когда я увидел, что ему уже ничто не поможет, я понял, что подозрение может пасть на меня. Драммонд в разговоре упоминал письмо, которое пришло в английскую полицию. Он смеялся над этим. Но мне теперь было не до смеха. Я бросился к дверям и в этот момент вспомнил, что оставил отпечатки на ручке. Я дочиста вытер рукавом обе ручки. А потом на цыпочках взбежал наверх и закрылся в своей комнате. Я разделся, лег, но, конечно, заснуть не смог и поэтому прекрасно слышал, как Филипп подсунул мне чек под дверь. Все, что я сейчас вам сказал, это абсолютная правда, и добавить мне больше нечего.

— Та-ак… — Паркер сел. — Как долго вы находились в кабинете?

— Минуты три.

— Хорошо. Возвращайтесь к себе, мистер Гастингс, и никуда не выходите, пожалуйста.

Гастингс встал. Он был очень бледен.

— Я надеюсь, вы меня всерьез не подозреваете в убийстве? — взволнованно спросил он.

— Нет, — Паркер отрицательно покачал головой. — Еще перед тем, как вы сюда вошли, я знал, что вы не могли убить Яна. Я знал, что вы были здесь после убийства.

— Так, значит, вы знали… — пробормотал Гастингс и вышел, вытирая капли пота со своей лысины.

15 «Ударила я дважды…»

— А теперь нам придется поговорить с Сарой, — с грустью сказал я. — Как бы я не хотел при этом присутствовать!

— Я надеюсь, что ты останешься. — Паркер встал и прошелся по комнате. — Наконец-то я знаю, кто убил Яна Драммонда. Вернее, не я, а тот полицейский, который сидит во мне. Я могу хоть сейчас отдать приказ арестовать убийцу. Только у него нет алиби и есть повод для убийства. У остальных или есть алиби, или нет повода. Господи, как же все просто! Так просто, что даже нелепо. — Паркер подошел к креслу Яна. Пятно под креслом уже совсем почернело. — Видишь, осталась только кровь на ковре. А потом ковер отдадут в чистку и исчезнет последний след. Ребенка он не оставил. Жена ему была неверна. Чем не древнегреческая трагедия?! Но, что бы о ней ни думали, он ее любил. И он бы, наверное, хотел, чтобы мы относились к ней хорошо. Джонс! — позвал Паркер.

— Да, шеф, — откликнулся сержант, с улыбкой войдя в комнату.

— Что это ты так развеселился?

— Да ничего, шеф. Просто мисс Сандерс…

Через открытую дверь я услышал легкие удаляющиеся шаги.

— Закрой дверь, — приказал инспектор, — и хорошенько следи за тем, что происходит в доме. Никто не пытался спуститься вниз?

— Пытался шеф. Но ведь вы не запрещали.

— Кто?

— Мистер Гастингс и миссис Спарроу. Они оба разговаривали с Лондоном.

— По каким номерам звонили? О чем говорили?

— Мистер Гастингс звонил в агентство, чтобы отложить свой вылет в Нью-Йорк, а миссис Спарроу звонила в больницу профессору Беллоузу и спрашивала о состоянии миссис Райт. Потом сказала несколько слов по-латыни, а потом сообщила, что даст знать, сможет ли она приехать, так как ей придется задержаться по семейным обстоятельствам.

— Хорошо, Джонс. — Паркер закрыл за ним дверь и повернулся ко мне. — Теперь нам нужно собрать все силы. Я думаю, мы перейдем в гостиную. Иди туда, а я схожу за ней.

Мы вышли в холл. Паркер медленно направился к лестнице. Я пошел в гостиную. В причудливо выгнутом старинном зеркале я увидел свое бледное небритое лицо. Услышав, как открывается дверь, я вздрогнул. Сара была в прямом сером платье. Лицо ее со следами слез было спокойно.

— Вы ничего не имеете против присутствия Джо Алекса? — спросил Паркер, вошедший в гостиную вслед за ней.

— Нет, — ответила Сара. — Мне нечего скрывать. Любой может присутствовать при нашем разговоре. — Она села в кресло и положила руки на колени.

Увидев ее вблизи, я был поражен. Передо мной сидела усталая, сломленная, немолодая женщина. Еще двадцать четыре часа тому назад она была совершенно другой… «Вот я стою, гордясь, что дело сделано…», — вспомнил я.

— Простите… — Паркер кашлянул и замолчал. Затем с видимым усилием начал: — Мистер Алекс и я знаем о ваших отношениях с мистером Спарроу. Знаем мы и о чем вы вчера говорили в парке. Я не буду к этому возвращаться. Я только хочу спросить у вас, что вы делали после того, как вернулись из парка?

— Так, значит, он вам все рассказал… — медленно произнесла Сара. Затем, как будто отгоняя эту мысль, спросила: — Что я делала, когда вернулась? Пошла в кабинет к Яну и пробыла там минут пятнадцать.

— Вы не могли бы сказать, с какой целью вы туда пошли? Ведь ваш муж в это время работал?

— Да, работал. А пошла я к Яну, боясь, что это сделает Спарроу. Ян сказал, что завтра собирается на рыбалку. Спросил, не пойду ли я тоже. Я согласилась. Вчера, когда я приехала сюда, я была очень счастлива. Как бы вам это объяснить… В шестнадцать лет я начала танцевать в мюзик-холле. Вы, наверное, догадываетесь, что это была за жизнь. С Яном я познакомилась, когда мне был тридцать один год. Я говорю вам это для того, чтобы вы все поняли. Я не любила его, когда выходила замуж. — Она говорила спокойным, бесцветным голосом. — Конечно, я говорила ему, что люблю. Любая женщина скажет это мужчине, за которого выходит замуж. Я тогда уже была известной актрисой. Но мне нужно было положение в обществе. Я не первая и не последняя, кто так делает. Я думала, что вся моя жизнь изменится с той минуты. Она и правда изменилась. Но у Яна была своя работа, у меня своя, а за плечами целая жизнь! Меня всегда окружали мужчины. И почти все время я была в Лондоне, а он здесь… Ян верил мне безгранично. Но до него мне верили и другие. Я никогда не понимала, почему верность должна проявляться только в одном. Я считала иначе. В этом смысле я не была верна ему. Я встретила Спарроу и его красавицу жену. Она была так прекрасна, а он был таким принципиальным, что… Но, наверное, не только в этом дело. Мне кажется, я уже тогда начала любить Яна. Это было каким-то противоядием. Я всю жизнь боялась любви. Боялась, как человеческой слабости. Вы меня понимаете? — Она с беспокойством посмотрела на меня.

— Да, — неожиданно ответил Паркер. — Все это совершенно понятно.

Он замолчал.

— Что я говорила? Да… Спарроу помог мне обрести равновесие. Я могла смотреть на них обоих за столом и думать, что оба они мне подвластны. Я чувствовала себя королевой. Потом я поняла, что самого главного мне не хватало — любви. Я сама не знаю, как полюбила Яна. Я поняла, что он для меня дороже всех на свете. Теперь Спарроу должен был исчезнуть. — Она помолчала. Ее тихий голос эхом звучал у меня в ушах. — Но Спарроу не хотел исчезать, — внезапно резко сказала она. — Не только не хотел, но еще и собирался оставить Лючию и просил меня сделать то же. Это было ужасно. Я чуть с ума не сошла от страха. Я сидела в кабинете Яна и прислушивалась к каждому звуку. Наконец я поднялась к себе. Я уже начала верить, что он ничего не скажет Яну. Но я все равно боялась. Боялась принципов Спарроу. Существуют такие принципы, которые приносят гораздо больше плохого, чем их отсутствие. В одиннадцать ко мне зашла Лючия за пишущей машинкой. Похоже было, что она ничего не знает. Это был хороший знак. Но Ян все не возвращался, хотя обещал прийти быстро. Я на цыпочках вышла в гардеробную. Я услышала голос Спарроу, а затем плач Лючии. Это было уже в половине двенадцатого. Что же он ей сказал? Я никогда не предполагала, что Лючия способна плакать. Потом мне показалось, что Спарроу вышел и спустился по лестнице. Я приоткрыла свою дверь, но никого не увидела. Я боялась, что зайдет Лючия и устроит мне сцену. Я была уже на грани истерики. Я посмотрела на часы. Было уже двадцать пять первого. Наверное, что-то случилось. Я подумала, что, наверное, Спарроу рассказал ему все. И я решила спуститься. Я решила, что опровергну все, и он мне поверит. А он сидел там… с ножом в спине… Все уже не имело значения. Я поднялась к себе, чтобы только ни с кем не разговаривать. — И она отвернулась к окну.

Паркер в изумлении смотрел на нее.

— Зная, что он там внизу?! Что кто-то убил его?!

— Я знала, кто убил его.

— Кто?

— Я, — надтреснутым голосом ответила Сара. — Неважно, кто всадил в него нож. Я — единственная причина его смерти. — И только теперь она закрыла лицо руками.

Мы сидели и молчали, опустив глаза. Постепенно рыдания затихли. Наконец Сара подняла голову.

Паркер пристально смотрел на нее.

— Я должен вам сказать, миссис Драммонд, что, несмотря на всю очевидность, профессор Гарольд Спарроу не убивал вашего мужа.

— Что?! — вскричала Сара. Она схватилась руками за подлокотники кресла, как будто боясь упасть.

— У него железное алиби. Во время убийства он сидел у Роберта Гастингса.

— Но кто же, кто убил Яна? Кто это сделал?!

— Только один человек мог это сделать и имел повод — вы! — сказал Бен Паркер и опустил голову, избегая ее взгляда.

Но Сара Драммонд не смотрела на него. Она смотрела в окно, за которым сквозь вековые деревья сверкало море.

— Да… да… — она не отрывала глаз от окна. — Я убила его…

— Может быть, вы расскажете нам, как это произошло?

— Да… — она оторвала взгляд от окна и посмотрела на Паркера невидящим взглядом. — Да… Я вошла… Он писал письмо… И… — Вдруг она начала декламировать глухим безжизненным голосом: — «Ударила я дважды… дважды вскрикнул он… и рухнул наземь… И уже лежавшему — в честь Зевса подземельного, спасителя… душ мертвецов, — я третий нанесла удар…» — Последние ее слова перешли в нечленораздельные звуки.

16 «Убийцу Яна Драммонда, конечно…»

Когда через час приехала «скорая помощь» и в нее на носилках унесли Сару Драммонд в состоянии глубокого обморока, инспектор Паркер тяжело вздохнул и потер рукой подбородок.

Во дворе они стояли втроем: он, Лючия Спарроу и дежурный полицейский. Из-за угла дома выглядывали бледная кухарка, горничная Кэт Сандерс и сержант Джонс. «Скорая помощь» обогнула клумбу и через минуту исчезла за деревьями.

— Боже, боже… — прошептала Лючия. Она прикрыла глаза рукой. — Я никак не могу в это поверить.

— Она выйдет из этого состояния? — спросил инспектор.

— Не знаю. Я не психиатр, но полагаю, что выйдет. Она была в коме, но дыхание ее уже стало ровным. — Она замолчала. — Для нее бы лучше… Бедный Ян! Если бы он знал. Если бы он только знал! — Она подняла на инспектора грустные серые глаза. — Никто не смог бы этому помешать. Но она не была такой… плохой…

— Я следил за вами весь этот час, — инспектор слегка склонил голову вправо. — Вы ухаживали за ней как родная сестра. После всего, что было. Такое не часто увидишь. Быть может, спасая ее, вы сделали ей хуже?

— Этого вы не должны принимать во внимание. Это моя обязанность. И потом, я последний человек, кто стал бы ее осуждать. А то, что она причинила мне горе, то… — Она указала на дом. — Ему она причинила горе в сто тысяч раз большее. Мы не должны жить дальше. Гарольд лежит у себя в комнате и плачет. Для него это ужасно. Яна нет. Она его убила. И Гарольд думает, что он является причиной. Теперь он будет долго приходить в себя. У меня будет тяжелый период.

— Вы, наверное, очень любите своего мужа? — спросил инспектор.

— Больше жизни, — ответила Лючия.

— Я надеюсь, что мистер Спарроу придет в себя. Я желаю вам этого от всей души. И не только вам. Он ведь большой ученый. После смерти Драммонда на него упал весь груз ответственности. Он должен довести дело до конца.

— Гарольд сделает это! — И она гордо вскинула свою королевскую голову.

— Когда вы намереваетесь уехать?

— Я хотела бы выехать через час. — Она посмотрела на часы. — Мы должны оставить Саншайн Менор навсегда. — Она помолчала. — Я должна идти. Он там один.

Паркер молча поклонился ей. Я смотрел из окна, как она подходит ко входным дверям — светловолосая королева! Затем я подошел к машинке и напечатал несколько слов.

Когда я вышел во двор, инспектор вопросительно посмотрел на меня.

— Где ты был, Джо? — спросил он. — Я уже полчаса тебя жду.

— Немного попечатал, — ответил я. — Она будет под охраной?

— Да.

— Она психически здорова?

— Доктор Лючия Спарроу уверяет, что да. Видимо, она выкарабкается и будет совершенно нормальной. Джо!

— Да? — отозвался я.

— Как случилось, что через несколько часов после смерти Яна ты вернулся к своей писанине?

— Ты же просил, чтобы я не подавал голоса во время допросов. Поэтому я записал все свои наблюдения.

— Ну тогда пойдем в кабинет Яна, — ответил Паркер.

Сержант Джонс все так же дежурил в холле.

Когда мы закрыли за собой дверь, я спросил:

— Ты можешь отдать приказ, чтобы никто не покидал дом?

— Кого ты имеешь в виду?

— Всех. И среди них убийцу Яна Драммонда, конечно.

Паркер вскинул голову.

— Значит, и ты так думаешь… Но доказательства… У меня нет доказательств…

— Подожди, — прервал я его. — Мы с тобой говорили, что не покинем этот дом без убийцы Яна. Разве мы можем позволить, чтобы убийца покинул этот дом без нас?

— Не знаю. — Паркер прикусил губу. — Не знаю, как я смогу этому помешать. У меня же нет оснований.

— Отдай приказ, — сказал я. — А пока нам, может быть, удастся что-нибудь сделать.

Паркер подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:

— Джонс, пусть никто не покидает дом ни под каким предлогом.

Паркер закрыл дверь и повернулся к столику.

— Ты знаешь, кто убил Яна? — коротко спросил он.

— Да, знаю.

— Мне кажется, я тоже, — вздохнул инспектор. — Но какие у нас доводы?

— Давай попробуем, — сказал я. — Начнем сначала. В момент убийства в доме было восемь человек:

1. Джо Алекс.

2. Малахия.

3. Кэт Сандерс.

4. Роберт Гастингс.

5. Филипп Дэвис.

6. Гарольд Спарроу.

7. Сара Драммонд.

8. Лючия Спарроу.

Первые три лица мы вычеркнули давно. Начнем с четвертого. Роберт Гастингс. Что ты думаешь по поводу его алиби?

— Здесь вопрос упирается во время. Если убийца он, то получается, что Гарольд Спарроу его сообщник, так как время с 10.40 до 11.20 они провели вместе. Но все равно ему совершенно не следовало возвращаться и пачкать свои ботинки в крови. К тому же его тогда не было в Англии, когда к нам пришло письмо, отпечатанное на машинке Сары Драммонд. Его тоже вычеркиваем.

— Пожалуй, — согласился я. — Номер пять — Филипп Дэвис. Он у меня все время был под подозрением. Мы не обязаны верить в то, что он обнаружил уже труп. Но, абстрагируясь от мотива, которого у него в принципе не было, ведь Ян наверняка одолжил бы ему деньги, он все равно не мог бы завладеть ножом и перчатками, потому что, когда Лючия отсутствовала в комнате, она как раз была у него. И Сара, через комнату которой можно было попасть в гардеробную, не выходила до 12.30. Нет, нет, Дэвиса мы исключаем. — Я перевел дух. — Номер шесть — Гарольд Спарроу.

— Да, — сказал Паркер. — Во-первых, у него то же алиби, что и у Гастингса. Во-вторых, ему совершенно не нужно было оставлять отпечатки пальцев на ноже. И последнее: скорее всего убийство произошло без двух или трех минут одиннадцать. Таким образом, его собственная жена Лючия — лучшее алиби для него, потому что именно в это время она была в коридоре. Так что вычеркиваем и его.

— Согласен, — ответил я. — Номер семь — Сара Драммонд. Мы знаем только то, что она делала в 10.45, когда Лючия заходила к ней за машинкой. Позже ее никто не видел. Это все, что мы знаем. Кроме того, у нее не было повода для убийства. Она хотела остаться с Яном. Скорее Ян и Лючия могли бы убить Сару. И самое главное: зачем ей в этом случае было нужно читать этот монолог, где речь идет о схожем убийстве?

— И все-таки Сара Драммонд — единственный человек, который мог совершить убийство. Но если мы считаем, что убийца не она, нам остается рассмотреть последнюю кандидатуру. С моей точки зрения, убийца — человек, имеющий мотив и не имеющий алиби. Но у Лючии ведь нет никакого мотива для убийства Яна. Она бы скорее убила Сару. Убить Яна, чья вина заключалась лишь в том, что он оказался таким же обманутым мужем, как она женой? Нет, она не могла просто пойти к Яну и рассказать ему о Саре и Спарроу. Из всех людей в доме Лючия имела наименьший повод для убийства.

— Лючия Спарроу имела повод, — медленно произнес я. — Из всех людей Саншайн Менор только она могла совершить убийство и именно таким способом. Ну а повод, повод лежал как на ладони с того самого момента, как я начал составлять план своей будущей книги.

17 «Убит он. Отпираться я не стану»

— Как это? — спросил Паркер и захлопнул блокнот. — Что тут общего с твоей книгой?

— Когда вчера я составлял план своей книги, я отбросил всю эту чепуху про промышленный шпионаж. Я начал искать мотив для убийства. Я моделировал поведение людей. И Ян оказался именно тем, кто должен быть убит. В поисках мотивов убийства у Лючии Спарроу я понял, что она может его убить, но только при одном условии.

— Каком? — спросил Паркер, который почему-то стал вновь заглядывать в свой блокнот.

— При условии, что подозрение падет на Сару Драммонд. Но начнем сначала. Лючия понимает, что Спарроу любит Сару. Это нетрудно понять, потому что Спарроу никогда не был охотником за женщинами. Если бы Лючия пришла к Яну и открыла ему все, что ей известно, Ян расстался бы с Сарой. Но и Лючия тогда потеряла бы Спарроу навсегда. Ну, а если бы она убила Сару, подозрение в первую очередь пало бы на нее. Она это понимала и не собиралась закончить свою жизнь в тюрьме. Зато с какой радостью она увидела бы там Сару. И тогда она поняла, что ей остается последнее.

— Как? — снова спросил Паркер. — Как ты к этому пришел?

— Потому что только убийство Яна, в котором обвинили бы Сару, сразу решало три важнейшие для нее проблемы: а) Сара навсегда выходила из игры, б) Спарроу, естественно, возвращался к ней и никогда уже без содрогания не смог бы думать о Саре и в) Спарроу, а, следовательно, и она сама смогли бы пожать плоды совместных трудов Яна и Спарроу. Третий мотив, конечно, не был решающим. В конце концов, Лючия — женщина. Но план ее, за исключением некоторых нюансов, был гениален. Первым ее шагом, — продолжал рассуждать я, — было письмо, напечатанное на машинке Сары. Письмо это должно было обратить внимание на жизнь обитателей Саншайн Менор. Это ей удалось, и ты уже через два дня знал, что Сара и Гарольд знакомы друг с другом несколько ближе, чем следовало бы.

Травма на корте стала следующим ее шагом. Эта «травма» была ей просто необходима, и тут я поражаюсь ее уму. Не о своем алиби думала она; напротив, когда она спустилась с перевязанной рукой к нам для беседы, она только навлекала на себя подозрение. «Травма» позволяла ей воспользоваться машинкой Сары, взять бумагу у меня и попросить Яна написать письмо за нее. Когда она зашла к Драммонду, он ведь не знал, что она взяла Сарину машинку. Бедняга Ян, наш доверчивый друг. Выслушав Лючию, попросившую его написать несколько слов, он откладывает снасти, берет бумагу и начинает писать: «Уважаемый профе…». Это нас сразу поразило. Зачем бы Яну нужно было писать в разгар подготовки к рыбалке? Я решил, что он мог это сделать только по просьбе убийцы. Кто же это? Только не жена, как мне кажется. Когда на другой день я узнал у Дэвиса, что Лючия звонила в Лондон профессору, то тогда уже я начал ее подозревать. Она не могла попросить Яна написать письмо приятельнице. Она просит его написать несколько слов своему шефу, причем дает понять, что не хочет, чтобы об этом письме узнал муж. Поэтому не просит об этом мужа. Впрочем, теперь мы уже не узнаем о том, что она ему сказала…

— Почему? — удивился Паркер.

— Подожди задавать вопросы, иначе мои мысли разбегутся, — попросил я и продолжил: — После письма в Скотленд Ярд Лючия поняла, что пора действовать, но ей нужно было дождаться приезда Сары. В день ее приезда она надела рубин, «травмировала» руку, пригласив Сару на корт, и продемонстрировала всем свой хирургический чемоданчик с ножом. Уйдя к себе, она стала терпеливо ждать, когда можно будет приступить к исполнению задуманного. Она знала, что Ян обычно работает до двенадцати. В десять к ней пришел Филипп Дэвис и сообщил, что не может найти ее мужа. Лючия сразу поняла, что Спарроу в парке с Сарой. Видимо, это ускорило ее действия. Она ведь не знала, что Сара решила расстаться со Спарроу. Теперь важно было решить две проблемы: устроить алиби для Спарроу и сделать так, чтобы алиби не было у Сары. В 10.45 Лючия входит к Саре и просит машинку. Она понимает, что Сара уже не собирается выходить. Она относит машинку к себе в комнату. Затем Лючия стучится ко мне. Заметь, что в это время ее муж разговаривает с Гастингсом, а Филипп ждет ее у себя в комнате. В тот момент, когда она стояла у моих дверей, она была уже с ножом, спрятанным под повязкой, поддерживающей ее «травмированную» руку, а рубин и перчатки лежали в кармане ее халата. Она была готова. Выйдя от меня, как только моя дверь закрылась, Лючия сразу же бросилась вниз. Но ей нужно было иметь алиби, хоть какое-то алиби в случае, если ее кто-нибудь заметит… Поэтому она бежит в буфет, наливает себе стакан апельсинового сока и ставит его в темном холле на камин. Войдя к Яну, она говорит: «Ян, напиши несколько слов моему профессору, если тебя это не затруднит». Ян, конечно, соглашается. Но едва он написал два слова, Лючия наносит удар. Она спешит. Ведь ее алиби построено на посещении соседних комнат. Позже ведь никто не вспомнит, была она минутой раньше или позже. Но тут она ошиблась. Я-то знал, что ко мне она заходила в 10.50, а с нетерпением ожидавший ее Филипп заметил, что к нему она пришла в 11.02 или 11.03. И потом, тебя не насторожила потрясающая смелость убийцы в доме, полном людей, всаживающего нож в спину? Только хирург мог бы знать, куда ударить, чтобы не промахнуться. Обыкновенный человек вряд ли бы пошел на такое.

Да, план был идеальный. Если бы подозрение упало на нее, то, как ты говорил, зачем ей убивать Яна? А если это сделала она, то зачем же ей оставлять на месте преступления свои вещи? Кроме того, существует Сара, которая живет с ее мужем и, видимо, ее ненавидит. А она такая прекрасная и благородная, что готова даже признаться в убийстве! Это же гениально! И еще перчатки. Перчатки, спрятанные так глупо: в том месте, куда имели доступ только она и Сара. Нет, конечно, это могла сделать только Сара!

И все же… Лючия, такая невозмутимая и спокойная, богиня операционной, совершила четыре ошибки:

во-первых. Во время нашей беседы она сказала, что сразу бы заметила отсутствие ножа в чемоданчике, а потом проговорилась, что утром укладывала туда эластичный бинт. Отсутствие ножа ее не обеспокоило, потому что она прекрасно знала, где он находится — в спине Яна Драммонда;

во-вторых — рубин! Я обратил внимание, что она надевала его вчера к разным платьям, но женщинам ее круга это не свойственно. Я тогда подумал, что она просто не так уж думает о своей внешности, как, скажем, Сара. Но потом, когда рубин приобрел значение, я вспомнил об этом. Она хотела, чтобы он врезался всем в память;

в-третьих, она сказала: «У Сары есть маленький „Ремингтон“», хотя накануне говорила мне, что не разбирается в пишущих машинках;

и четвертая ошибка — стакан. Только убийца мог его оставить. Все остальные направлялись к Яну по достаточно срочным делам, чтобы отправляться в буфет за соком.

Мне не хватало только одной детали, и поэтому я пошел в комнату Лючии, когда она была с Сарой. Я пошел туда за следами сожженного листа бумаги.

— За чем? — Паркер вытер пот со лба. — За чем?

— За бумагой, в которую была завернута окровавленная перчатка. И нашел ее. В камине, конечно!

Паркер встал:

— Как мы все это докажем? Никакой суд это не примет. И это страшно.

И тогда я в панике крикнул:

— Джонс!

— Да, мистер Алекс.

— Миссис Спарроу спускалась вниз, когда мы разговаривали? — спросил я, еле сдерживая волнение.

— Да. Она звонила в Лондон, сказала, что не приедет на операцию, и просила, чтобы ее выполнил кто-нибудь другой.

— Быстрее! — закричал я и первым бросился вверх по лестнице.

Не стучась, я осторожно нажал на ручку. Лючия Спарроу лежала на кровати. Казалось, что она просто спит. Паркер подбежал к кровати, дотронулся до руки Лючии, и она безвольно свесилась с кровати.

— Цианистый калий, — тихо сказал он.

Я посмотрел на дверь в комнату Спарроу. Паркер вошел в нее. Вслед за ним вошел и я.

В камине лежал лист бумаги. Не сожженный. Паркер нагнулся и достал его из камина.

«Я хочу уберечь тебя от суда, унижения и людского презрения,

— начал читать он. —

Этих доводов достаточно, и я отправляю тебя туда, куда ты отправила Яна. Лючия, будь такой же мужественной, какой смогла быть жестокой. Через минуту сюда войдет полиция и наденет на тебя наручники. Спаси меня от этого, спаси того, кого ты любила, не позволяй мне увидеть тебя на скамье подсудимых. Не позволяй говорить о нас, о ней, обо мне, о себе… Гарольд Спарроу».

— Это ты… Это ты написал? — шепотом спросил Паркер.

Я молча вышел из комнаты.

— Это письмо тоже написано на «Ремингтоне» Сары. Сомневаюсь, что автор когда-нибудь найдется.

Мы спустились в холл.

— Вас к телефону, — в коридоре стояла румяная Кэт Сандерс.

— Меня?! — пораженный, я подошел к телефону.

И услышал знакомый голос.

— Кэрол?! — произнес я в растерянности. — Но как ты нашла меня?

— О Джо, это было совсем не трудно — я просто позвонила твоему издателю. Вдруг мне стало грустно здесь, у моря, вот я и подумала, что твой голос, когда я его услышу, вернет мне настроение.

— Завтра в полдень, в холле отеля «Эксельсиор», если это не нарушит твои планы, ну как?

Молчание там, в Торквэй, длилось не более секунды.

— О, милый, завтра — это ведь целая вечность, — шепотом выдохнула она и повесила трубку.

Я вернулся в холл. За окнами сверкал омытый росой парк. И солнце играло на полированных крыльях черного «ягуара», откуда всего лишь вчера вышла красивая смуглая женщина и изящным движением обвила шею Яна Драммонда, моего самого близкого друга. «Все ароматы Аравии…» — эта фраза снова звучала в моих ушах. «Господи, — подумал я, — Господи».

Бен Паркер смотрел в мою сторону.

— Не заберешь ли меня в Лондон? — спросил я.

— А почему бы и нет, — ответил он.


Оглавление

  • 1 Перед поднятием занавеса
  • 2 «Спасите их!»
  • 3 Ребенок на шоссе
  • 4 Что случается после партии в теннис
  • 5 «Вот я стою…»
  • 6 В лунной ночи
  • 7 «Не мог он защищаться, убежать не мог…»
  • 8 Все в доме спят
  • 9 «Уважаемый профе…»
  • 10 «Я третий нанесла удар…»
  • 11 «Вы дотрагивались до дверной ручки?»
  • 12 Тысяча фунтов
  • 13 Стакан
  • 14 Пятно крови
  • 15 «Ударила я дважды…»
  • 16 «Убийцу Яна Драммонда, конечно…»
  • 17 «Убит он. Отпираться я не стану»