КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Нам, живущим [Роберт Энсон Хайнлайн] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Роберт Хайнлайн НАМ, ЖИВУЩИМ

Не заслуживает даже и взгляда такая карта мира, на которую не нанесена Утопия.

Оскар Уайльд

Предисловие. ДНК Р. Э. Х

Авторитеты в большинстве своем называют эту книгу первым романом Роберта Э. Хайнлайна.[1] С авторитетами я спорить не люблю — как правило, их проще пристрелить, — но сам считаю эту книгу чем-то намного более важным и чем-то бесконечно более интересным.

Я возражаю уважительно и не готов отстаивать свою точку зрения с оружием в руках, да и при помощи спелых фруктов тоже. Роберт и сам называл «Нам, живущим» романом и отрекся от этого ярлыка, как мне известно, лишь однажды, в частной переписке, так что эта книга имеет столько же прав называться романом, сколько имеет их «Спящий пробуждается» Герберта Уэллса (Роберт как-то сказал мне, что это его любимый роман) или его же «Облик грядущего».

Столько же прав — не больше. А две упомянутые книги относятся к последней фазе выдающейся карьеры Уэллса, когда он, по яркому выражению Теодора Старджона, продал свое право первородства за право пропаганды. Эти книги не дашь читателю, не знакомому с творчеством Герберта Уэллса; а книгу, которую вы держите в руках, не дашь воображаемому слепому марсианскому отшельнику, не знакомому с работами Роберта Хайнлайна. Ибо она, подобно «Спящему» и «Облику» Уэллса или подобно книге «Оглядываясь назад» Эдварда Беллами, представляет собой, по сути, подборку Утопических лекций, сюжетная фабула коих — всего лишь изящное, но очень тонкое и потому просвечивающее неглиже, едва скрывающее нетерпеливое намерение соблазнить. В возрасте тридцати двух лет Роберт решил спасти мир — и при этом прекрасно осознавал, что мир по преимуществу спасаться не склонен.

Будь это действительно роман в том смысле, в каком являются романами все прочие объемные работы Роберта, нам пришлось бы признать дефектным в первую очередь сюжетный аспект, поскольку многие персонажи демонстрируют странное поведение, характеры их неглубоки. Однако в прочих романах не видно и следа подобной ущербности. Даже в самых экзотических реалиях персонажи Роберта — и даже, или скорее особенно, представители чужих рас — всегда казались реальными. А в реальной жизни стандартный ответ человеку, утверждающему, что он родился 150 лет назад в другом теле, надо признать, будет отличаться от приведенного в книге, где кто-либо может просто кивнуть и начать объяснять, как пикантно обстоят дела в новом для прибывшего времени. И все же именно это делают все люди, встретившиеся Перри Нельсону в 2086 году.

Но если мы предположим, что этим персонажам никогда не предназначалось быть более реальными, чем их коллега из Флатландии, господин Квадрат, то остается лишь поразиться, как удивительно много человеческого, личного, притягательного они приобретают в наших глазах, ни на секунду не отвлекаясь от своих лекторских обязанностей. Вне всякого сомнения, ближе к концу книги Перри и его Диана становятся такими же живыми и реальными, как любые другие, пусть и детально прорисованные, главные герои в произведениях Хайнлайна.

И все же я утверждаю, что Роберт Энсон Хайнлайн, писатель-фантаст, в дальнейшей своей жизни больше никогда не делал двухстраничные сноски для прорисовки характера персонажа. Для меня одна эта деталь является достаточным доказательством того, что он попросту не обдумывал сюжет, сочиняя «Нам, живущим».

Вот почему я считаю, что это произведение — поистине нечто более грандиозное, чем просто его первый роман. В этом произведении кроются все его романы, в потенциальном виде.

Мне кажется ясным, и Роберт сам это признавал, что начал он книгу с абсолютно честным намерением творческой личности «нагло лгать»: он решил замаскировать несколько лекций под фантастику исключительно для того, чтобы донести их до внимания тех людей, которые никогда не согласятся добровольно слушать подобные лекции, хотя и встревожены несовершенством человека и последствиями этого несовершенства. Роберт блестяще реализовал свой замысел; с любыми теориями и идеями представленной книги можно соглашаться или не соглашаться, но не подлежит сомнению, что читатель горячо поддержит какое-то из высказанных суждений. Ручаюсь, что вы не утратите интерес на полуслове, несмотря на невероятную сложность, а в некоторых случаях и на колоссальную глубину дискутируемых идей. Перри справляется со своей задачей ничуть не хуже господина Квадрата и делает это более широко и (кхем) глубоко.

Как серия лекций, облеченных в сюжет, эта книга провалилась в основном по тем же причинам, по каким сам Роберт провалился на выборах годом ранее: в 1939 году большинство его идей — и это нас совершенно не удивляет — значительно опередили время и, будучи радикальными, пришлись не по вкусу могущественным социальным инстанциям. И хотя в те годы опубликовать книгу не представлялось возможным, завершение работы над ней стало событием невыразимой важности в художественной литературе двадцатого века.

Ибо вот что, как я полагаю, произошло.

В один из дней первого квартала 1939 года Роберт Энсон Хайнлайн сидел, угрюмо глядя на копию рукописи, которую только что отвергли повторно, и вспоминал долгий и мучительный период ее создания — бесконечные часы он провел, склонившись над печатной машинкой, вперившись в чистый лист бумаги, пока капли кровавого пота не выступали у него на лбу. И вот в этот момент два откровения посетили его, причем именно в таком порядке.

Во-первых, он осознал, с удивлением и зародившимся в душе ощущением волшебной теплоты, что самая приятная и почти не требующая усилий часть этого опыта заключалась вовсе не в спасении мира, ради которого он все затеял, не в логических теориях, математических доказательствах или милых его сердцу заумных аргументах, но в части сюжетной, которую он задумывал лишь в качестве наживки для толпы. И, думаю, тогда же он осмыслил тот факт, что лектору приходится стоять на своей трибуне — на шатком ящике из-под мыла, кричать что есть мочи, подвергаться нападкам всяких олухов, а рассказчик историй сидит себе, скрестив ноги, в уютной тени, и слушатели сбиваются в кружок, чтобы услышать, как он шепчет, и подносят пиво, чтобы он промочил пересохшее горло. А под конец слушатели дают ему деньги, причем даже не приходится просить.

Во-вторых, он оглядел продолжительное и неплохо прорисованное воображаемое будущее, которое внедрил в произведение в качестве декорации, и обнаружил целые штабели идей на пустой сцене. Роберт осознал, что у него имеется холст настолько бескрайний, что все оставшиеся рабочие дни своей жизни можно провести, рассказывая упоительные истории, создавая из ничего друзей и героев, прыгая через галактики и внутрь сердец, — и при этом все же удастся транслировать в мир мнения, которые мир должен услышать.

В тот момент впервые в жизни он понял, что хочет быть рассказчиком. Что хочет быть писателем-фантастом. Нет, не так: он осознал, что является писателем-фантастом, и принял свой рок. В терминологии бессмертного романа Роджера Желязны «Владыка света» — он принял свой Аспект, воздел свой Атрибут и родился богом. В тот момент перестал существовать Боб Хайнлайн, потерпевший кораблекрушение моряк и безработный инженер, и появился Р. Э. Х. — Декан современной научной фантастики, Человек, продавший луну, Лазарус Лонг, который не может умереть. Каково в один миг ощутить творческий порыв такой силы? Я, пожалуй, могу себе это представить — почти, не в полной мере… в своих мечтах.

Перевоплощение свершилось, и Роберт ознакомил всех нас с этой новостью, с первой же попытки создав в апреле «Линию жизни» — один из самых незабываемых коротких фантастических рассказов (из написанных кем-либо на английском). Через два года он был почетным приглашенным писателем-профессионалом на Денвентионе, третьем мировом конвенте научной фантастики в Денвере, и каждый в банкетном зале уже знал, «кто правит бал». Через пять месяцев после произнесения знаменитой речи почетного гостя, посвященной изменениям во времени («Открытие будущего»), Япония нанесла неожиданный удар по Перл-Харбору. Но когда с этим досадным отвлечением было покончено, Роберт снова сосредоточился на литературном мире научной «ухты»-фантастики и завоевал его тоже — так легко, элегантно и быстро, что Гитлер с Тодзио могли бы брать у него уроки.

Но началось все в тот неизвестный день или вечер в начале 1939 года, когда Роберта осенило подобие той ослепительной вспышки, что внезапно подарила Николе Тесле полную трехмерную модель первого в мире электрического мотора на переменном токе, уже настроенную и обкатанную, готовую к производству без всяких задержек на тестирование.

Зерна многих программных романов Роберта различимы здесь очень ясно, им требовались лишь время и пространство, чтобы вырасти. Ядро всей его писательской карьеры содержится на страницах «Нам, живущим», словно код ДНК: переполненный сундук тем, идей, концепций, теорий, персонажей и забот. К содержимому этого «сундука» раз за разом он будет обращаться на протяжении 50 лет, создавая свои истории. Путешествия во времени; разделение личности; преодоление физической смерти; личные тайны; личные свободы; личный и политический прагматизм; применение качественной технологии для обеспечения личного гедонистического комфорта; баланс между привилегиями и ответственностью; искусство и в особенности новые его виды — как танцы в поле переменной гравитации; метрическая система; самодвижущиеся дороги; неординарная для того времени критика расизма, сексизма и антисемитизма; общая семантика Альфреда Коржибски; альтернативная история; природа сексуальной любви; альтернативы моногамии и традиционного брака; духовность; псевдодуховность тошнотворного Неемии Чейни, простите, Скаддера; Безумные Годы; космические путешествия, Луна и звездная Диаспора — все это здесь, в процессе возникновения, в миниатюре. Как и этот великолепный уникальный стиль.

Идеи и мнения Роберта, безусловно, менялись, развивались с течением времени, и особенно после того, как он встретил свою последнюю супругу, так что представленная книга — далеко не последнее его слово на тему Утопии. Однако эти изменения взглядов писателя привлекают и просвещают любого серьезного исследователя его работ. Очевидно, что с момента, когда ему, наконец, стало ясно, что он рассказчик, призванный произвести на свет книги, которые изменят мир и «оставят следы человека на Луне», ему потребовалось лишь время, бумага для печатной машинки, Вирджиния Хайнлайн, а также чеки от издателей, позволявшие и писателю, и его супруге постоянно улыбаться. Возможно, он и сам не осознавал, куда заведет его первый роман «Нам, живущим». Я бы предпочел думать, что он не собирался писать по мотивам первой книги. Но его первая, не изданная при его жизни книга уже знала, как все будет.

И теперь благодаря Роберту Джеймсу — да будет он столь же везучим в любви, как Лазарус и столь же Лонго! — Майклу Хантеру, Элеоноре Вуд и Саре Найт знаем и мы с вами.

Мы многим им обязаны.

Возможно, это не роман (или роман — повторяю, спорить я не буду) в классическом понимании, но для меня это нечто более интересное. Это целая карьера в коробке, трапеза быстрого приготовления, жизнь, спящая в капле дождя, семя трудов всей жизни, ожидающее, что его оросят наши слезы и наш смех, — это литературное ДНК Р. Э. Х. или, как минимум, половина ДНК. Стоит помнить, что перед вами один из редких текстов, написанных одним из великих любовников столетия, человеком, который наполнил глубочайшим смыслом, определил это загадочное слово — «любовь».[2] И представленный текст, заметьте, написан до того, как Р. Э. Х. встретил свою настоящую любовь. Я вовсе не пытаюсь предложить вам коан, говоря, что именно отсутствие в то время Вирджинии в жизни Роберта делает ее присутствие здесь, в книге, более заметным, чем в какой-либо другой работе Роберта. Здесь ясно чувствуется, как он томится по ней, по той, что появится в будущем, стремится вообразить ее. Португальское слово saudade, обозначающее «присутствие отсутствия», является сердцем fado;[3] я всего лишь хочу сказать, что чтение этой книги стало для меня не только интеллектуальным, но и эмоциональным опытом. Листая страницы, я все время слышал, как Джанго играет на горько-приторной гитаре. Тот, кто прочтет эту книгу, лучше узнает и Роберта Хайнлайна, и покойную Вирджинию Хайнлайн, я же, к примеру, стремился прочесть представленное произведение всю свою взрослую жизнь.

Судьба преподнесла нам, живущим, неожиданный подарок из потустороннего мира.

Спайдер Робинсон
Боуэн Айленд, Британская Колумбия 5 сентября 2003 года

Глава первая

Детям Хайнлайна

Скорее это нам, живущим, следует посвятить себя завершению начатого ими дела… чтобы наша нация с Божьей помощью возродилась в свободе.

Линкольн, из речи на открытии Геттисбергскою кладбища
— Берегись!

Крик непроизвольно сорвался с губ Перри Нельсона, когда он рванул руль. Водитель зеленого седана его или не услышал, или не отреагировал. В следующие несколько секунд события проходили перед ним словно в замедленной съемке. Он увидел, как переднее левое колесо зеленого автомобиля проплыло мимо его машины, затем правое колесо его машины переползло через отбойник, машина соскользнула вслед за колесом и зацепилась за частокол. Он смотрел поверх капота и видел перед собой пляж, сорока метрами ниже. Блондинка в зеленом купальнике тянулась к летящему мячу. Она подпрыгнула, чтобы достать мяч, обе руки простерты, одна нога подтянута. Она была очень элегантна. Позади нее волна ударилась о песок. С застывшего гребня капали взбитые сливки. Он снова взглянул на девушку. Она все еще тянулась за мячом. И вот приземлилась, а он оторвался от машины, его развернуло в воздухе так, что девушку он больше не мог видеть. Теперь перед ним оказались камни у подножия обрыва. Они приближались под его взглядом, уже хорошо различались отдельные булыжники. Один камень выбрал его и взял курс на перехват. Камень был симпатичный, с одной стороны плоский и весь сверкающий на солнце. Он повернулся к Перри острым краем и рос, и рос, и рос, пока не заполнил собой весь мир.

Перри встал, потряс головой и поморгал. Затем с пугающей четкостью вспомнил увиденное в последние несколько секунд и непроизвольно вскинул руки. Но камня перед его лицом не было. Перед его лицом не было вообще ничего, кроме летящих снежинок. Пляж исчез, обрыв исчез, и весь его мир исчез. Его окружали только снег и ветер, проникающий под легкую одежду. Гложущая боль в области диафрагмы оформилась в острое чувство голода.

— Преисподняя! — воскликнул Перри.

Преисподняя. Да, должно быть, она, только холодная вместо горячей. Он принялся шагать, но ноги не слушались, а головокружение пошло в атаку. Шатаясь, он сделал несколько шагов и упал лицом вниз. Слабость не позволила ему подняться, так что он решил минутку передохнуть. Он лежал не двигаясь, стараясь не думать, но пришедший в замешательство разум все еще боролся с проблемой. Перри начал согреваться, когда разум нашел решение. Ну конечно! Девушка в зеленом купальнике поймала его и бросила на снежный берег… мягкий снежный берег… приятный теплый снежный берег… приятный теплый…

— Вставайте, — трясла его девушка в зеленом купальнике. — Вставайте! Слышите? Подъем!

Что ей нужно?.. К черту игры, нельзя же шлепать человека по лицу, если хочется поиграть. Он с трудом поднялся на колени, затем рухнул. Фигура рядом снова зарядила ему пощечину и продолжала изводить, пока он не встал на колени, затем придала ему устойчивое положение и помогла подняться окончательно.

— Спокойно. Одну руку положите мне на плечи. Здесь недалеко.

— Я в порядке.

— Не глупите. Обопритесь на меня.

Он опустил глаза на лицо своей спутницы и попытался сфокусировать взгляд. Действительно она, девушка в зеленом купальнике, но какого черта она вырядилась, как адмирал Бэрд? Все вплоть до парки. Усталый разум отказался беспокоиться, так что Перри сосредоточился на том, чтобы переносить вперед одну за другой ледяные свинцовые ноги.

— Здесь ступеньки. Тихо, тихо. Теперь не двигайтесь.

Девушка пропела одну чистую ноту, и перед ними отворилась дверь. Спотыкаясь, он вошел, и дверь закрылась. Девушка подвела его к дивану, заставила лечь и ускользнула. Наконец она вернулась с чашкой жидкости.

— Вот, выпейте.

Он потянулся к чашке, но онемевшие пальцы не желали ее держать, и напиток частично пролился. Девушка взяла чашку, подняла его голову свободной рукой и поднесла чашку к его губам. Он медленно выпил. Напиток оказался теплым и пряным. Перри провалился в сон, разглядывая ее обеспокоенное лицо.


Просыпался он медленно и, едва ли не прежде, чем осознал себя, проникся глубоким чувством комфорта и благополучия. Он лежал на спине на мягком, как перина, диване. Потянувшись под легким покрывалом, вдруг понял, что спал голышом, и открыл глаза. В просторной овальной комнате метров десяти в длину он был один. Напротив него произрастал из стены чудной, но приятный на вид камин: вертикальный трехметровый гиперболоид, похожий на половинку сахарной головы, с могучим зевом в основании — полка зева отстояла от пола комнаты сантиметров на двадцать пять. Нёбо зева представляло собой второй гиперболоид, вогнутый. Внутри этой гаргантюанской пасти весело потрескивали угли, разбрасывая по комнате тени. Комната казалась почти полностью пустой — если не считать дивана, занимавшего две трети периметра округлой стены.

Он повернул голову на звук и увидел, как девушка входит в дверь. Она улыбнулась и заторопилась к нему.

— Так вы проснулись! Как самочувствие? — она нащупала его пульс.

— Прекрасное.

— Есть хотите?

— Съел бы целую лошадь.

Девушка хихикнула.

— Извините, лошадей нет. Скоро принесу кое-что получше. Но сразу много не ешьте. — Она выпрямилась. — Дайте-ка я сброшу эти меха.

Она отошла в сторону, добираясь до застежки молнии у воротника. Меха представляли собой один предмет одежды, который соскользнул с ее плеч и упал на пол. Перри словно обдало ледяным душем, и он почувствовал теплое покалывание. Меховой комбинезон оказался единственным ее одеянием, и девушка выскользнула из него обнаженной, словно дриада. Сама она не придала этому никакого значения — просто подняла комбинезон, подошла к стенному шкафчику, который открылся при ее приближении, и повесила меха. Затем она проследовала к части стены, закрытой фреской Деметры с рогом изобилия. Фреска отъехала в сторону, открыв взгляду непостижимое множество клапанов, дверок и блестящих приборов. Минут на десять она, напевая, углубилась в работу с приборами. Перри зачарованно смотрел на нее. Его удивление уступило место сердечной благодарности — «дриада» была юная, зрелая и во всех смыслах очень желанная. Ее быстрые грациозные движения вселяли в его душу уверенность, они казались наполненными радостью. Девушка прервала пение и воскликнула:

— Так! Все готово, если больной готов поесть!

Она подняла нагруженный поднос и перешла в дальнюю часть комнаты. Фреска скользнула на прежнее место, и блестящие приборы исчезли. Девушка поставила поднос на диван и потянула за конический рычажок. Рычажок послушно последовал за ее рукой, вытащив за собой полочку — примерно полметра в ширину, на метр в длину. «Дриада» повернулась к Перри:

— Давайте же ешьте, пока горячее.

Перри начал подниматься и застыл. Девушка заметила его нерешительность и забеспокоилась.

— Что такое? Еще слишком слабы?

— Нет.

— Потянули мышцы?

— Нет.

— Тогда подходите, пожалуйста. В чем дело?

— Ну, я… э-э-э… вы понимаете, я… — Как же, черт побери, объяснишь красивой девушке, притом совершенно обнаженной, что не можешь встать, потому что и ты без одежды? Особенно учитывая, что она, похоже, не знает, что такое благопристойность.

Она склонилась над ним с заметным беспокойством. Да ну и черт с ним, сказал себе Перри и стал выбираться из постели. Он слегка пошатывался.

— Могу я предложить свою помощь?

— Благодарю, я в полном порядке.

Они уселись по разные стороны стола-полки. Девушка прикоснулась к кнопке, и крупный фрагмент стены рядом с ними отъехал вверх, открывая окно и за ним великолепный вид. По изрезанному горному склону, через каньон, маршировали высокие сосны. Вверху по каньону, правее метров на шестьсот, водопад вывешивал дымку на легком ветру. Затем Перри взглянул вниз — под окном ничего не было. Головокружение вцепилось в него, и он снова завис на ограждении, глядя на пляж поверх капота своего автомобиля. Он снова услышал собственный крик. Ее руки уже обвивали его, успокаивая. Он собрался с духом.

— Все в порядке, — пробормотал он, — но прошу, закройте ставни.

Она не стала спорить и ничего не ответила, но сразу закрыла ставни.

— Теперь можете поесть?

— Да, думаю, что могу.

— Тогда ешьте, а потом поговорим.

Они ели молча. Перри с интересом изучал свою пищу. Прозрачный суп, какое-то желе с мясным ароматом, стакан молока, легкие булочки с несоленым маслом, несколько видов фруктов — сладкие апельсины размером с грейпфрут и кожурой, как у мандарина, какие-то не знакомые ему желтые фрукты и бананы в черных веснушках. Посуда — легкая, словно бумага — была покрыта твердой блестящей глазурью. Вилки и ложки из того же материала. Наконец он одолел последний фрукт и собрал крошки последней булочки. Девушка закончила есть раньше и наблюдала за ним, опершись на локти.

— Вам получше?

— На порядок.

Она переставила посуду на поднос, подошла к камину, забросила груз в огонь, после чего вернула поднос в стойку среди блестящих приборов (Деметра послушно скользнула в сторону, открывая их).

Возвратившись, девушка задвинула полку-стол и протянула Перри тонкую белую трубочку.

— Курите?

— Спасибо.

Трубка была длиной сантиметров десять и походила на какое-то русское варварство. Ароматизированная, решил он. Он затянулся сначала осторожно, затем глубоко, заполняя легкие дымом. Настоящий виргинский табак. Единственное в этом доме, что казалось абсолютно домашним и нормальным. Она тоже глубоко затянулась и затем заговорила.

— Что ж, кто вы такой и как попали на этот склон? А, прежде всего как вас зовут?

— Перри. А вас?

— Перри? Красивое имя. Я Диана.

— Диана? Еще бы. Идеально подходит.

— Для Дианы я немного округлая, — она прикоснулась к своему бедру, — но рада, что оно вам нравится. Так как же вы заблудились во вчерашней метели без подходящей случаю одежды и без еды?

— Я не знаю.

— Вы не знаете?

— Нет. Понимаете, как получилось: я ехал по серпантину, и встречная машина попыталась обогнать грузовик на подъеме. Я отрулил в сторону, чтобы не столкнуться с ней, и мое правое переднее колесо запрыгнуло на отбойник, так что мы с машиной его перелетели, и последнее, что я помню, — как, падая, смотрел на пляж. И затем проснулся уже в метели.

— Это все, что вы помните?

— Да, ну и как вы мне помогли потом, разумеется. Только я думал, что вы — та самая девушка в зеленом купальнике.

— Девушка в чем?

— В зеленом купальном костюме.

— О. — Она на секунду задумалась. — Как вы сказали, почему так вышло, что вы перелетели через отбойник?

— Думаю, что случился прокол при ударе об ограждение.

— Что такое прокол?

Он посмотрел на нее.

— Я имею в виду, что колесо взорвалось при ударе об ограждение.

— Почему оно должно было взорваться?

— Слушайте, вы вообще-то водите машину?

— Ну, нет.

— Что ж, если наполненная воздухом резиновая покрышка соприкасается с острым предметом на достаточно высокой скорости, она с большой вероятностью взрывается — из-за прокола. В этом случае может произойти все, что угодно. В моем случае — перелет через ограждение.

Девушка выглядела напуганной, ее глаза расширились. Перри добавил:

— Не переживайте так сильно. Я не пострадал.

— Перри, когда это произошло?

— Произошло? Ну, как же, вчера… Нет, возможно…

— Нет, Перри, дату, назовите дату!

— Двенадцатое июля. И кстати, в связи с этим у меня вопрос, тут часто идет снег в июле?

— Какого года, Перри?

— Какого года? Этого, разумеется!

— Какого года, Перри, назовите число.

— А вы разве не знаете? Одна тысяча девятьсот тридцать девятый.

— Одна тысяча девятьсот тридцать девятый, — медленно повторила Диана.

— Тысяча девятьсот тридцать девятый. Какого черта, что не так?

Она вскочила и стала нервно ходить взад и вперед по комнате, затем остановилась и посмотрела на него.

— Перри, приготовьтесь к потрясению.

— Давайте, готов.

— Перри, вы сказали, что вчера было двенадцатое июля 1939 года.

— Да.

— Что ж, сегодня седьмое января две тысячи восемьдесят шестого.

Глава вторая

Какое-то время Перри сидел не шевелясь.

— Повторите-ка.

— Сегодня седьмое января две тысячи восемьдесят шестого.

— Январь, седьмое, две тысячи восемьдесят шестого. Невозможно, я сплю и очень скоро проснусь. — Он поднял взгляд на девушку. — Значит, вы все-таки не настоящая. Просто сон. Просто сон. — Перри обхватил голову руками и смотрел в пол.

Его вернуло к действительности прикосновение к руке.

— Посмотрите на меня, Перри. Возьмите меня за руку. — Она схватила его за руку и сжала ее. — Вот. Я настоящая? Перри, вы должны смириться с этим. Не знаю, кто вы и что за странная вещь с вами произошла, но вы здесь, в моем доме, в январе 2086 года. И все будет хорошо. — Диана взяла его рукой за подбородок и повернула его лицо к себе. — Все будет хорошо, обещаю.

Он смотрел на нее испуганным взглядом человека, который боится, что сходит с ума.

— А теперь успокойтесь и расскажите, почему вы думаете, что вчера были в 1939 году?

— Да потому, говорю вам, что был! В 1939 году, в каком же еще?!

— Хм, нет, так мы не продвинемся. Расскажите мне о себе. Ваше полное имя, где вы живете, где родились, чем занимаетесь и так далее.

— Что ж, меня зовут Перри Вэнс Нельсон. Родился в Жираре, штат Канзас, в одна тысяча девятьсот четырнадцатом. Я инженер-баллистик и пилот. Понимаете, я флотский офицер. И до сегодняшнего дня нес службу в Коронадо, что в Калифорнии. Вчера — или когда там это было — я ехал из Лос-Анджелеса в Сан-Диего, возвращаясь из увольнения, и вот этот парень на зеленом седане меня выдавливает, и я разбиваюсь на пляже.

Диана курила и обдумывала его слова.

— С этим вроде ясно. За исключением, разумеется, того, что вам, выходит, сто семьдесят два года, и все равно непонятно, как вы сюда попали. Перри, вы не выглядите настолько старым.

— Что ж, и каков ответ?

— Не знаю. Вам приходилось слышать о шизофрении, Перри?

— Шизофрения? Расщепление личности. — Он взвесил идею и взорвался: — Ерунда! Если я и безумен, то только в этом сне. Говорю вам, я — Перри Нельсон. Я ничего не знаю о две тысячи восемьдесят шестом, а о тысяча девятьсот тридцать девятом я знаю все.

— А вот тут у меня зацепка. Я бы хотела задать вам несколько вопросов. Кто был президентом в тысяча девятьсот тридцать девятом?

— Франклин Рузвельт.

— Сколько штатов в конфедерации?

— Сорок восемь.

— Сколько сроков занимал пост Ла Гуардиа?

— Сколько? У него как раз был второй срок.

— Но вы только что сказали мне, что президентом был Рузвельт.

— Верно, верно. Рузвельт президент. Ла Гуардиа — мэр Нью-Йорка.

— О.

— Почему это вы спросили? Ла Гуардиа что, стал президентом?

— Да. На два срока. Самые популярные актеры телевидения в тысяча девятьсот тридцать девятом?

— Да не было таких. Телевидение еще не было распространено. Послушайте, вы вот допрашиваете меня о тридцать девятом, а мне-то откуда знать, что это действительно две тысячи восемьдесят шестой?

— Идите сюда, Перри. — Она подошла к стене рядом с камином, и новая секция стены отъехала в сторону.

«Как неприятно, — подумал Перри, — все соскальзывает и уезжает». Теперь перед ним находились полки с книгами. Диана протянула ему тонкую книжку. «Астрономищеский альманак и эфмериды 2086», — прочитал Перри. Затем она выудила старинный том с пожелтевшими от времени страницами. Открыв его, Диана указала на титульный лист: «Галиот Господень, Синклер Льюис, 1-е издание, 1947».

— Убедились?

— Видимо, у меня нет выхода. О боже! — Перри бросил сигарету в огонь и принялся нервно вышагивать по комнате.

— Слушайте, у вас здесь есть алкоголь? — спросил он, наконец остановившись. — Можно мне выпить?

— Выпить что именно?

— Виски, бренди, ром — что угодно с дозой стимулятора.

— Думаю, я смогу вам помочь. — Диана снова побеспокоила Деметру и вернулась, держа в руках бутылку в форме куба, наполненную янтарной жидкостью. Она налила на три пальца этой жидкости в чашку и добавила маленькую желтую таблетку.

— Это что?

— Суррогат ямайского рома и легкий транквилизатор. Угощайтесь. У меня появилась идея.

В дальнем конце комнаты Диана уселась на диван и вытянула из стены небольшую панель, похожую на переднюю панель выдвижного ящика. Подняла квадратный экран со стороной сантиметров тридцать и нажала несколько клавиш. Затем произнесла:

— Архивы Лос-Анджелеса? Говорит Диана 160–398–400–48А. Запрашиваю поиск по газетам Лос-Анджелеса и Коронадо за 12 июля 1939 года, заметки об автомобильной аварии с участием офицера флота Перри Нельсона. Наценка за срочность допускается. Бонус за результаты в течение получаса. Сообщить по готовности. Спасибо, отключаюсь.

Оставив ящик снаружи, она вернулась к Перри.

— Придется нам немного подождать. Не возражаете, если я теперь открою вид?

— Нисколько. Я и сам не прочь взглянуть.

Они уселись в западном конце комнаты, где перед тем ели, и ставни раскрылись. Послеполуденное солнце приближалось к склону горы. В каньоне лежал снег, а сквозь кроны елей струился янтарный солнечный свет. Они сидели молча и курили. Диана налила себе чашку суррогата и время от времени подносила ее к губам, делая глоток. Наконец на ящике замигала зеленая лампа, прозвучала сочная нота гонга. Диана нажала на кнопку рядом с собой и заговорила:

— Диана 400–48 на связи.

— Сообщение из архивов. Результативно. Запрашивается местоположение.

— Станция Телевид Рино, доставка пневмопочтой, пункт назначения G610L-400–48, наценка за срочность по всему маршруту, бонус за доставку в течение десяти минут. Спасибо. Отключаюсь.

— Вы сказали — Рино. Это рядом с нами?

— Да, мы примерно в тридцати километрах к югу от озера Тахо.

— А в Рино все еще можно быстро развестись?

— Быстро развестись? О нет, Рино теперь совсем не то место, ведь разводов больше не существует.

— Не существует? А что же делать мужу и жене, если они не уживаются?

— Не жить вместе.

— Довольно странно в том случае, если один из них снова влюбится, вам не кажется?

— Нет, поймите же, Перри… Сколь многому вас нужно научить! Не знаю, с чего начать, так что я, наверное, просто рвану вам навстречу и попытаюсь отвечать на ваши вопросы. Для начала — никакое юридическое соглашение не нарушается, по крайней мере, в том виде, в каком вы это понимаете. Существуют домашние контракты, однако они не связаны с браком в религиозных или сексуальных аспектах. И любой из таких контрактов подвержен тем же процедурам, что и любой светский контракт.

— Но разве это не приводит к запутанным ситуациям, семья распалась, дети непонятно чьи? Как же дети? Кто их обеспечивает?

— Разумеется, они сами себя обеспечивают — на свое наследство.

— На свое наследство? Не может же быть наследства у всех.

— Но они… Ох, слишком сложно. Придется мне раздобыть для вас кое-какую историю и кодекс обычаев. Все эти вопросы связаны с глубокими изменениями в экономике и социальном строе. Позвольте спросить, чем был брак в ваше время?

— Чем был? Гражданским контрактом между мужчиной и женщиной, и часто этот контракт подкреплялся религиозной церемонией.

— И что оговаривалось в этом контракте?

— Множество вещей, которые в явном виде не упоминались. Согласно такому контракту двое жили вместе, женщина, если можно так выразиться, трудилась для мужчины, а он поддерживал ее материально. Они спали вместе, и никому из них не положено было иметь интрижки на стороне с кем-либо еще. Заведя детей, поддерживали их, пока те не вырастут.

— И какие же цели преследовали подобные договоренности?

— Полагаю, это делалось в основном для блага детей. Их оберегали… Им давали имена… И женщин защищали и поддерживали и заботились о них во время беременности.

— А мужчине что с того?

— Ему что ж? Семья и быт, и кто-то, кто для него готовит, и тысяча других приятных мелочей, и, если вы простите мне эту подробность, женщина, с которой можно спать всегда, когда захочется.

— Давайте начнем с конца, всегда ли именно с ней он хотел спать, как вы затейливо выразились?

— Да, полагаю так, а иначе он, наверное, не попросил бы ее стать женой. Нет, Богом клянусь, я знаю, что это неправда. Возможно, это так и было, когда они только поженились, но я чертовски хорошо знаю, что большинство женатых мужчин каждый день встречают других женщин, которых предпочли бы собственным женам. Я таких навидался в каждом порту.

— А сами вы, Перри?

— Я? Я не был женат.

— Разве вам не встречались женщины, которыми вы желали бы насладиться в физическом плане?

— Безусловно. Множество.

— Тогда почему вы не женились?

— Ох, сам не знаю. Наверное, не хотел связывать себя.

— Не будь у мужчины детей, которых нужно поддерживать, и такой жены, которую нужно поддерживать, был бы брак для него путами?

— Безусловно, в каком-то смысле. Она ожидала бы, что он все будет для нее делать, скандалила бы, увидев его с другой женщиной, и ожидала бы, что он станет развлекать ее сестер, двоюродных сестер и теток, и обижалась бы, если бы ему пришлось выйти на работу в день годовщины свадьбы.

— Господь милосердный! Ну и картина. Я не все ваши выражения понимаю, но звучит это невыносимо.

— Конечно, не все женщины такие, есть и хорошие боевые подруги, но в момент свадьбы это невозможно определить.

— По вашему описанию похоже, что мужчина ничего не приобретал посредством брака, кроме постоянно доступной хозяйки. И скажите-ка, разве в то время не было возможности нанимать женщин дешевле, чем обходилось пожизненное содержание одной жены?

— О да, безусловно. Но нанятые женщины большинство мужчин не устраивали. Понимаете, мужчине не нравится, если женщина ложится с ним в постель только потому, что у него есть деньги.

— Но вы только что сказали, что женщины выходили замуж, чтобы их обеспечивали.

— Я не совсем это имел в виду. Дело не только в этом. По крайней мере, обычно — не только в этом. В любом случае все не так. И, кроме того, мужчины не всегда играют в эту игру. Понимаете, мужчина женится отчасти для того, чтобы получить эксклюзивные права на внимание женщины, особенно это касается ее тела. Но многие заходят слишком далеко. Брак — не оправдание для того, чтобы бить жену по лицу за два танца с другим, а я видел и такое.

— Но зачем мужчине стремиться к эксклюзивному обладанию женщиной?

— Он стремится к этому естественным образом, это заложено в него природой. И еще мужчина хочет точно знать, что его дети — законнорожденные.

— Мы в нашем времени уже не так уверены, Перри, что подобные особенности закладываются, как вы выразились, природой. А слово «незаконнорожденные» вышло из употребления.

В этот момент на другом конце комнаты вспыхнул янтарный огонек. Диана поднялась и быстро вернулась со свитком бумаг.

— А вот и они. Смотрите.

Она развернула бумаги и расстелила их на столе-полке. Перри увидел, что это фотостатические копии страниц из «Los Angeles Times», «Harold-Express» и «Daily News» за 13 июля 1939 года. Диана указала на заголовок.

«ФЛОТСКИЙ ПИЛОТ ПОГИБ В АВТОКАТАСТРОФЕ

Торри Файнс, Калифорния, 12 июля

Лейтенант Перри В. Нельсон, флотский пилот из Коронадо, погиб сегодня, не справившись с управлением автомобилем и вылетев за ограждение на пляж, где и разбился о камни. Лейт. Нельсон выпрыгнул или вывалился из машины и упал головой прямо на груду камней у подножия обрыва, разбив себе череп. Смерть наступила мгновенно. Мисс Диана Бервуд из Пасадены как раз загорала на пляже и едва избежала травм. Она попыталась оказать первую помощь, затем оценила высоту падения и сообщила о случившемся при помощи проезжавшего мимо автолюбителя».

Похожие заметки были и в других газетах. A «Daily News» дала врезку с Перри в униформе. Диана изучила фотографию с интересом.

— История совпадает до мелочей, Перри. А вот он не очень-то на вас похож.

Перри тоже взглянул.

— Надо сказать, не так уж плохо, учитывая ограничения полутоновой репродукции.

— Удивительно, что он вообще на вас похож.

— Почему вы так говорите, Диана? Вы мне разве не верите? — На лице его отчетливо отразилась боль.

— О, нет-нет. Я верю, что вы говорите буквально правду — ту, что знаете. Но подумайте сами, Перри. Голова на этой фотографии — если верить газете — уже больше века как обратилась в прах.

Перри смотрел на девушку, и в его глазах появилось выражение ужаса. Он закрыл глаза и схватился руками за голову. В таком положении он и оставался, отвернувшись, в напряженной позе, несколько минут, пока не почувствовал нежное прикосновение к своим волосам. Диана склонилась над ним, в глазах ее читались жалость и сострадание.

— Перри, прошу, послушайте. Я никоим образом не желала вас растревожить. Специально я не причиню вам боли. Я хочу быть вашим другом, если вы мне позволите. — Диана мягко отстранила его руки от висков. — Перри, с вами произошло нечто странное и чудесное, и мне оно совершенно непонятно. В некотором смысле это ужасно и определенно вселяет страх. Но могло ведь быть хуже, гораздо хуже. Мир, в котором вы оказались, совсем не плох. Я считаю, что он, напротив, дружелюбный. Мне он нравится, и уверена, что это в любом случае лучше, чем разбиться у подножия обрыва. Прошу, Перри, позвольте вам помочь.

Он дотронулся до ее руки.

— Ты хорошая девчонка, Ди, но со мной все будет в порядке. Скорее у меня просто шок. От осознания того, что весь знакомый мне мир умер, исчез. Я это, конечно, понял, когда ты сказала мне, какой год, но не осознавал, пока ты не указала мне, что и я мертв, во всяком случае, мое тело. — Он вскочил. — Но позволь! Если мое тело мертво, откуда же, во имя всего святого, я взял это? — и он хлопнул себя по боку.

— Не знаю, Перри, но у меня есть идея.

— И откуда же я взял это?

— Не об этом идея. Но мы можем начать что-то узнавать в этом направлении. Пойдем. — Она открыла ящик с прибором для связи и нажала кнопку. На экране возникла симпатичная рыжая девушка. Она улыбалась. Диана заговорила:

— Рино. Пожалуйста, подключите вашингтонское справочное бюро, сектор идентификации.

— Принято, Диана. — Рыжая исчезла.

— Она тебя знает?

— Вероятно, узнала. Ты потом поймешь.

Вскоре появилось другое лицо — внимательного седеющего мужчины.

— Запрашивается идентификация, — сказала Диана.

— На кого из вас?

— На него.

— Принято. Займите положение. — Лицо исчезло, и на экране возник прибор, похожий на кинокамеру.

— Подними правую руку, Перри, — прошептала Диана. Перри так и сделал. Седой мужчина вновь возник на экране.

— Послушайте, я не могу провести анализ, если вы двигаетесь. Вы разве никогда не пользовались телефоном?

— Я, надо думать, нет. — Перри растерялся.

Легкое раздражение в голосе мужчины пропало.

— Что стряслось, друг? Утратил свою целостность?

— Надо думать, что вы бы это так назвали.

— Это другое дело. Я тебя быстро верну в норму. Тогда у тебя не будет сложностей с ориентированием. Сейчас просто делай, как я говорю. Правая рука ладонью в мою сторону примерно в двадцати сантиметрах от экрана. Ты ее наклоняешь. Поверни параллельно экрану. Так. Держи ровно. — Мягкое шипение и щелчок. — Вот и все. Полное досье или только имя и номер?

Вмешалась Диана:

— Короткое досье, пожалуйста, но развернутую последнюю статью. Станция Телевид Рино, доставка пневмопочтой, G610L-400–48, с наценкой за срочность.

— Записать на его счет, когда получу номер?

— Нет, на мой. Диана, 160–398–400–48А.

— О-о! А я так и подумал, что это вы.

— Это личный запрос. — Голос Дианы был холоден и резок.

Лицо мужчины на мгновение отразило негодование, затем он стал совершенно безучастным.

— Мадам, я официально занимаю должность клерка справочного бюро. Мне досконально известны сферы публичных и личных действий, равно как и пределы моих полномочий и принесенной мной присяги.

Диана тут же растаяла:

— Мне жаль. Правда. Пожалуйста, простите меня.

Мужчина расслабился и улыбнулся:

— Конечно, мисс Диана. Вы, наверное, будете настаивать на соблюдении сферы, но, если позволите, для меня было бы честью оказать вам эту услугу.

— Нет, прошу выставить обычный счет. А вот я могу оказать вам услугу? — Она склонила голову.

Клерк в ответ кивнул.

— Вероятно, фото? — спросила она.

— Если мадам позволит.

— Мое последнее стерео. Лицо или полностью.

Мужчина лишь молча кивнул.

— Я пришлю оба. Они повстречаются с вашим отчетом в пневмопочте.

— Вы очень любезны.

— Спасибо. Отключаюсь. — И экран погас. — Ну, Перри, скоро мы что-то узнаем. Но я должна отправить бедняге фотографии. Я вовсе не хотела его оскорбить, но он такой чувствительный.

Через несколько секунд она вернулась с двумя тонкими листами и принялась сворачивать их. Заметив интерес Перри, она остановилась.

— Желаешь взглянуть?

— Да, конечно.

На первом изображении было лицо Дианы в цвете, подогретое легкой улыбкой. Перри так испугался, что чуть не уронил фотографию. Полностью стереоскопический портрет создавал впечатление, будто смотришь через целлофановую рамку на саму Диану, которая стоит в метре от рамки.

— Каким волшебным способом это делают?

— Я не изучаю оптику и я не фотограф, но знаю, что у стерео действительно есть глубина. Это коллоид примерно пяти миллиметров в толщину. Снимают двумя камерами, поэтому действует только вдоль одной оси. Покрути ее вокруг вертикальной оси. — Перри так и сделал. Изображение стало совершенно плоским, хотя фотографию по-прежнему было видно.

— Теперь наклони под углом примерно сорок пять градусов.

Перри испытал неприятноечувство, наблюдая, как красивые черты лица Дианы плавятся и растекаются, исчезая совсем, так что от изображения остается только блеск, похожий на блеск масла на воде.

— Нужно смотреть вдоль подходящей оси, и угол обзора невелик, но, если так делаешь, два изображения сливаются в стереоиллюзию. Мозг интерпретирует странное двоящееся изображение, поступающее от глаза, как глубину, а поскольку у нас два глаза, достигается иллюзия объема.

Перри поразглядывал изображение еще немного, поворачивая и опрокидывая его. Диана наблюдала за ним с интересом и благожелательным удивлением.

— Могу я увидеть вторую фотографию?

— Вот.

Перри взглянул на фото и сглотнул. Отчасти он уже начал привыкать к наготе Дианы, а мозг его был настолько загружен, что не успевал много внимания уделять этому вопросу, но все же он постоянно помнил об этом. И все равно был потрясен, увидев на второй фотографии — столь же жизненной, как и первая, достаточно жизненной, чтобы можно было ущипнуть, — Диану во всей ее милой простоте, и ничего сверх этого.

— Ты собираешься отправить эту, мм… э-э… эти фотографии человеку, с которым только что познакомилась по телефону?

— О да, он их хотел бы иметь, а я могу себе позволить. Кроме того, я вела себя немного грубо. Разумеется, некоторые люди сочтут, что с моей стороны это нахальство — дать ему нечто столь интимное, как портрет с лицом, но мне не жалко.

— Но… э-э…

— Что, Перри?

— Ох, что ж, наверное, ничего. Не бери в голову.

Чуть позже, когда Диана забавлялась с приборами в нише Деметры, зеленая лампа и гонг объявили о прибытии пакета в пневмопочте.

— Перри, достань его, а? У меня руки заняты.

Перри некоторое время перебирал ручки управления, прежде чем нашел небольшой рычажок, открывающий приемный отсек. Он принес свиток Диане.

— Прочитай вслух, Перри, пока я заканчиваю с ужином.

Он развернул свиток и сразу обратил внимание на фотографию молодого человека. Он принялся читать вслух.

— «Гордон 932–016–755–82А, гены класса JM, родился 7 июля 2057 года. Поступил в арлингтонское медицинское училище в 2075-м, одобрен перевод в институт психологии им. Адлера в 2077-м. Отобран для исследования в 2080 году, когда магистр Фифилд основал Экстрасенсорную станцию. Автор работы „Исследование девиантных данных в экстрасенсорном восприятии“. В соавторстве (с Пандит Калимоной Чандрой Рой): Протей, история эго. Адрес: Пристанище (F-2), Калифорния. Неофициально сообщается о добровольном отказе от тела в августе 2083 года; по запросу Совета Пристанища деактивирован в августе 2085 года, тело находится в Пристанище. Баланс счета на момент перевода в неактивное состояние: $11 018,32. С учетом обесценивания:$9 802,09. Счет повторно открыт: $9 802,09 за вычетом комиссии в $500. Итого: $9 302,09 (чековая книжка прилагается)».

К нижнему краю свитка крепился небольшой бумажник или блокнот. Открыв его, Перри обнаружил, что листами служат деньги, обычные деньги, лишь немного отличающиеся по размерам и внешнему виду от денег 1939 года. С обратной стороны книжки обнаружились чековые листы.

— Что мне делать с этим, Диана?

— Делать? Что захочется — использовать, тратить, жить на них.

— Но это не мои деньги. Они принадлежат этому парню, Гордон… как там его.

— Ты и есть Гордон 755–82.

— Я? Черта с два.

— И все же это ты. Справочное бюро уже подтвердило этот факт и повторно открыло твой счет. Твое тело проходит под номером 932–016–755–82А. Можешь пользоваться любым именем — Перри, Гордон или Джордж Вашингтон. Бюро с удовольствием внесет поправки в твое досье, но этот номер соответствует именно этому телу и именно этому счету, и номер они менять не будут. Разумеется, ты не обязан тратить деньги, но, если их не потратишь ты, их не потратит никто, и денег просто будет становиться больше.

— Могу ли я отдать их кому-нибудь?

— Разумеется, но не Гордону.

Перри почесал голову.

— Да, наверное, так. Слушай, а что это за ерунда с добровольным отказом?

— Я не смогу дать научное объяснение, но во всех прочих смыслах это самоубийство вследствие нежелания жить.

— Так Гордон мертв?

— Нет — по представлениям тех, кто этими вещами играет. Просто его не интересовала жизнь здесь, и он выбрал жизнь в другом месте.

— Как так вышло, что с его телом все в порядке?

— Если верить отчету, тело Гордона, вот это тело, — она ущипнула его за щеки, — лежало себе спокойно в состоянии приостановленной жизнедеятельности в Пристанище, по ту сторону этой горы. Так что загадка начинает постепенно разрешаться.

Его наморщенный лоб не выказывал никакой радости.

— Да, видимо, так. Только каждая загадка объясняется посредством другой загадки.

— Перри, осталась лишь одна загадка, которая беспокоит меня, а именно — каким волшебным образом тебе удалось не сломать ногу и в придачу свою новую шею, добираясь сюда. Но я рада, что ты цел.

— Я тоже. Боже!

— А теперь мне пора за работу. — Она принялась складывать тарелки.

— Какую работу?

— Оплачиваемую. Я не из тех аскетичных душ, которые довольны чеками, полученными по наследству. Мне нужны деньги на штучки и безделушки.

— Кем ты работаешь?

— Актрисой на телевиде, Перри. Я танцую и немного пою, а иногда принимаю участие в постановках.

— Ты собираешься репетировать?

— Нет, через двадцать минут выхожу в эфир.

— Ну и ну, наверное, студия здесь совсем близко, а то ведь так и опоздать можно.

— О нет. Сигнал будет транслироваться прямо отсюда. Но тебе придется вести себя хорошо, сидеть спокойно и не задавать какое-то время вопросов, иначе я действительно опоздаю. Подойди. Садись здесь. Теперь повернись к приемнику.

Вверх взлетела еще одна секция стены, и Перри оказался перед плоским экраном.

— Здесь ты сможешь увидеть передачу и одновременно смотреть, как я танцую.

Она выдвинула ящик коммуникатора и подняла небольшой экран. На экране возник весьма приятный и жизнерадостный молодой человек. На нем был шлем со вздутиями в районе ушей. Из угла рта, скривленного в язвительной улыбке, свисала сигарета.

— Здорово, Ди.

— Привет, Ларри. Это что у тебя за круги под глазами?

— От тебя — и вдруг такой вопрос! Ты ведь у нас очень чувствительная, когда речь заходит о личных делах. Мне эти круги блондиночка нарисовала.

— Левый получился кривой.

— Хватит острить, принимайся за работу, девка. У тебя все настроено?

— Ага.

— Так, проверка.

В ближнем конце комнаты зажглись огни. Диана вышла в центр комнаты, дважды повернулась, прошлась во всех направлениях, после чего вернулась к коммуникатору.

— Годится, Ларри?

— В нижнем левом углу что-то светит, и, как мне кажется, это не на моей стороне.

— Я погляжу.

Она вернулась с трубкой, вынутой из-под досье Гордона.

— А теперь как, Ларри?

— Норма. Что это было?

— Вот это. — Она показала ему трубку.

— Типичная тетка! Ничего правильно сделать не можете. Рассеянные и без…

— Ларри, еще одна твоя шуточка, и я донесу на тебя за атавизм неандертальского характера.

— Остынь, крошка. У тебя сверхвеликолепный мозг. Обожаю тебя за твой интеллект. Время на исходе. Музыка нужна?

— Включи-ка погромче. Хорошо, выключай.

— И чем сегодня будешь кормить толпу, Ди?

— Пища для избранных. Посмотри и ты — вдруг умные мысли появятся.

Ларри сверился с приборами.

— Занимай позицию, девчонка. Я отключаюсь.

Диана быстро перешла к центру комнаты, и огни погасли. Крупный экран рядом с Перри внезапно ожил. Цветное стереоизображение молодого мужчины раскланивалось и улыбалось и, наконец, произнесло:

— Друзья, мы снова в студии Ковра-Самолета, ведем передачу из башни мемориала Эдисона, что у озера Мичиган. Сегодня вы увидите свою любимую исполнительницу танцев в стиле модерн, прекрасную Диану. Она представит еще одну строфу из Поэмы Жизни.

Краски на экране растеклись, затем переплавились в светло-синий оттенок, и одна высокая кристально чистая нота проникла в уши Перри. Нота задрожала и разрослась в минорную мелодию. Перри почувствовал, как им овладевает печаль и ностальгия. Постепенно оркестр подхватывал тему, придавал ей насыщенности, а цвета на экране сменялись, смешивались, создавая причудливые образы. Наконец цвета растворились, экран потемнел, а гармония покинула мелодию, и осталась лишь одинокая скрипка, тягуче поющая в темноте. Тусклый луч света возник на экране и обозначил маленькую фигуру далеко на заднем плане. Она лежала ничком, вялая, беспомощная. Музыка передавала чувство боли, чувство отчаяния и всепоглощающей усталости. Но была в звучании и вторая тема, которая призывала бороться, и фигура слегка пошевелилась. Перри обернулся, и ему пришлось взять в себя руки, чтобы тут же не броситься спасать это жалкое и несчастное создание. Диане нужна помощь, подсказывало ему сердце, иди к ней! Но он сидел тихо, он смотрел и слушал. Перри мало понимал в танцах, и еще меньше в танцах как высоком искусстве. Его уровень заканчивался собственным участием в бальных танцах и наблюдением за тем, как исполняют чечетку. Погруженный в глубокую признательность, он смотрел на грациозные и с виду совершенно не требующие усилий движения девушки, совершенно не осознавая, как много для такого исполнения требовалось тренировок, учебы и гения. Постепенно он начал понимать, что ему рассказывают историю человеческого духа, историю о храбрости, о надежде и любви, преодолевающей отчаяние и физическую боль. Он вздрогнул, когда в завершение танца Диана упала на спину, лицом к небу, раскинув руки. Ее глаза сияли, она радостно улыбалась, в то время как единственный источник теплого света омывал ее лицо и грудь. Таким счастливым — счастливым и спокойным — он не чувствовал себя с момента своего прибытия.

Экран потемнел, а затем снова возник вездесущий молодой человек. Диана разорвала связь, прежде чем он успел заговорить, включила освещение в комнате и повернулась к Перри. С удивлением он увидел, что она взволнованна и как будто стесняется.

— Перри, тебе понравилось?

— Понравилось? Диана, это было невероятно, восхитительно. Я… у меня нет слов.

— Я рада. А теперь мы поедим и поболтаем еще.

— Но ты только что обедала.

— А ты не слишком внимательно смотрел на меня, когда мы обедали. Перед танцем я никогда много не ем. А вот теперь — наблюдай — я, наверное, разбросаю еду по полу и наброшусь на нее, как животное. Ты голоден?

— Нет, пока нет.

— Ты смог бы выпить чашку шоколада?

— Да, спасибо.

Несколько минут спустя они сидели на диване. Диана — поджав под себя ноги, в одной руке чашка с шоколадом и исполинский бутерброд в другой. Она ела сосредоточенно и жадно. Перри с удивлением подумал, что вот эта голодная маленькая девчонка еще несколько минут назад была тем неземным восхитительным созданием. Она доела, икнула, сама этому удивилась и тихо сказала:

— Прошу прощения. — Затем она подцепила пальцем каплю майонеза, упавшую ей на живот, и перенесла эту каплю в рот. — Итак, Перри, давай-ка сверим часы. На чем мы остановились?

— Понятия не имею. Я знаю, где я и какой сейчас год, а ты говоришь мне, что знаешь и кто я. Гордон бип-бип-бип и шесть нулей, с таким же успехом я мог быть новорожденным, потому что все равно не знаю, что со всем этим делать.

— Все совсем не настолько плохо, Перри. У тебя теперь, помимо личности, есть и симпатичный счет. Небольшой, но адекватный, да и твой чек с наследством тебя поддержит.

— А что это за история с чеками и наследством?

— Давай сейчас об этом не будем. Изучив экономическую систему, ты сам все поймешь. Прямо сейчас считай, что у тебя есть примерно сто пятьдесят долларов каждый месяц. Можно жить с комфортом на две трети этой суммы, если ты захочешь. А мне бы хотелось обсудить момент, который ты обозначил, как «что со всем этим делать».

— С чего мы начнем?

— Не мне решать, что тебе делать с чем-либо, но, на мой взгляд, прежде всего, нужно рассказать тебе, что ты пропустил, ведь ты должен стать своим в две тысячи восемьдесят шестом. Мир изменился довольно сильно. Тебе придется узнать множество новых обычаев, ознакомиться с полуторавековой историей, некоторыми новыми приемами и тому подобным. Когда ты поймешь, где оказался, сможешь сам решить, что тебе делать, и тогда сможешь делать все, что захочешь.

— Что-то мне кажется, что я к тому времени буду уже слишком стар, чтобы чего-нибудь хотеть.

— Нет, я так не думаю. Можешь начать прямо сейчас. У меня есть кое-какие идеи. Во-первых, хотя у меня здесь и не слишком много полезных книг, есть довольно точная история Соединенных Штатов и краткая мировая история. Да, и еще словарь и довольно свежая энциклопедия. О, и я чуть не забыла, краткий кодекс обычаев, он сохранился у меня с детства. Потом я позвоню в Беркли и выпишу группу записей различной тематики — их ты сможешь проигрывать на телевиде, когда тебе захочется. Это самый легкий и полезный способ быстренько обучиться.

— Как это работает?

— Очень просто. Ты видел сегодня мое выступление по телевиду. Точно так же можно поставить запись и увидеть и услышать все, что когда-либо было записано и представляет для тебя интерес. Если захочешь, ты можешь увидеть, как президент Берзовский открывает Конгресс в январе 2001 года. Или, если захочешь, можешь включить запись любого из моих танцев.

— С этого я начну. К чертям историю!

— Ты не сделаешь ничего подобного. Будешь учиться, пока не приобретешь необходимые представления. Если хочешь увидеть, как я танцую, я буду для тебя танцевать.

— Хорошо, давай прямо сейчас.

Она показала ему язык.

— Давай посерьезнее. С записями понятно. Я подумаю, кто из моих друзей сможет помочь, и попрошу, чтобы они пришли поговорить с тобой и объяснили то, что не могу объяснить я.

— Почему ты так обо мне заботишься, Ди?

— Да любой сделал бы это, Перри. Ты был болен, замерз, нуждался в помощи.

— Да, но теперь ты взялась за мое образование и хочешь поставить меня на ноги.

— Да, мне этого хочется. Ты мне не позволишь?

— Ну, позволю, наверное. Но послушай, мне разве не следует убраться из твоего дома и подыскать себе другое место?

— Перри, почему? Тебе здесь рады. Тебе здесь неудобно?

— О, разумеется, удобно. Но как же твоя репутация? Что скажут люди?

— Не понимаю, как это может отразиться на моей репутации, ты ведь не танцуешь. И какое имеет значение, что подумают люди? Они могут решить лишь, что мы компаньоны, если вообще захотят об этом думать. И, кроме того, помимо моих друзей, узнают очень немногие. Этот вопрос находится строго в сфере личных интересов. Обычай на этот счет вполне однозначен.

— Какой обычай?

— Ну, как же, тот обычай, который гласит: что делается людьми вне общественной службы или не по частному найму, приватно, если не нарушает другие обычаи. Куда люди ходят, что едят, что пьют или носят, или как они развлекаются, кого они любят или как играют, — это строго личная сфера. Так что никто не может об этом писать или упоминать в трансляциях, равно как и говорить об этом в общественных местах, не имея на то конкретного разрешения.

— Сообщение для Уолтера Уинчелла![4] Что же вы тогда пишете в своих газетах?

— Много чего. Газеты сообщают о политических новостях, перемещениях кораблей, событиях общественного значения, дают объявления о развлечениях и почти все сведения о чиновниках — их личные сферы намного меньше, это исключение из обычая. Показывают всякие новые модели одежды, обсуждают новое в архитектуре, предлагают рецепты новых блюд, объявляют о научных открытиях, а также публикуют перечни записей телевида и радиотрансляций, оповещают о последних коммерческих проектах. Что за Уолтер Уинчелл?

— Уолтер Уинчелл, не думаю, что ты в это поверишь, однако он заработал много денег в основном разговорами о вещах, которые у вас входят в эту самую сферу личного.

Диана поморщила нос:

— Отвратительно!

— Люди хавали. Но послушай, а как насчет твоих друзей? Им это не покажется странным?

— С чего бы это? Вовсе не странно. Я многих из них развлекала.

— Но у нас же нет дуэньи.

— Что такое дуэнья? Это что-то вроде женитьбы?

— О боже, я сдаюсь. Послушай, Ди, давай притворимся, что мы это никогда не обсуждали. Я буду крайне рад остаться, если ты хочешь, чтобы я остался.

— Разве я уже не сказала, что хочу?

Их прервало появление огромного серого кота, который вышел на середину комнаты, спокойно принял командование, сел, аккуратно обвил себя хвостом и громко мяукнул. У него было только одно ухо, и выглядел он как закоренелый преступник. Диана бросила на кота суровый взгляд.

— Ты где шлялся? По-твоему, в такое время надо являться домой?

Кот снова мяукнул.

— Так тебя теперь покормить надо? Хочешь сказать, что это просто место, где рыбу хранят?

Кот подошел ближе, запрыгнул на диван и принялся тереться головой о бок Дианы, при этом громко урча.

— Ладно, ладно. Пойдем. Показывай, где она.

Кот спрыгнул и, задрав хвост, быстро засеменил в сторону Деметры, затем сел и стал выжидающе смотреть вверх. Он снова мяукнул.

— Прояви терпение. — Диана подняла блюдо с сардинами. — Покажи мне, куда поставить.

Кот прошагал к камину.

— Хорошо. Теперь ты доволен?

Кот не ответил, он уже занимался рыбой. Диана вернулась к дивану и потянулась за сигаретой.

— Капитан Кидд. Старый пират, невоспитанный и аморальный. Он здесь главный.

— Я так и понял. Как он вошел?

— Сам себе открыл. У него своя маленькая дверка, которая открывается, когда он мяукает.

— Господи ты боже! Это что, такое теперь стандартное оборудование для кошек?

— Ну что ты. Это просто игрушка. Он же не может войти через мою дверь. Она открывается только на звук моего голоса. Но я записала, как он мяукает, когда дает понять, что желает войти в дом, и отправила запись на анализ, а замок потом настроили на этот звук. И теперь этот замок отпирает его собственную маленькую дверку. Полагаю, что двери, открывающиеся на звук голоса, тебя до некоторой степени изумляют?

— Мм, и да и нет. У нас уже были такие штуки, но без коммерческого распространения. Я видел, как они действуют. Более того, я считаю, что смог бы спроектировать такое, если бы мне пришлось.

Она удивленно подняла брови.

— Правда? Я и не подозревала, что в ваше время технические достижения зашли так далеко.

— Наша культура довольно много внимания уделяла технике, но, к сожалению, большая часть этой техники не применялась. Люди не могли себе позволить платить за то, что способны были создавать инженеры, особенно если речь идет о такой роскоши, как автоматические двери, телевидение и все прочее.

— Телевидение не роскошь. Это необходимость. Как еще держать связь? Лично я была бы без него просто беспомощна.

— Да, я верю, что ты именно так думаешь. В мое время люди что-то подобное начали говорить о телефоне. Но факт все же имеет место быть. Мы знали, как создать довольно качественное телевидение, но не сделали этого, поскольку не было рынка. Люди не могли себе этого позволить.

— Не понимаю, почему нет.

— Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, я тоже не понимаю, почему нет, разве что подсознательно. Но у нас действительно было много неиспользуемых или мало используемых знаний в механике и технике. Применение любого скачка в технике или искусстве ограничивалось отсутствием людей, способных заплатить за такое применение и желающих это сделать. Я пару лет прослужил на одном из больших авианосцев. Там были пацаны — добровольно поступившие на службу, — которые работали с совершенно удивительными техническими устройствами, механическими мозгами, способными решать наиболее сложные баллистические задачи, задачи алгебры с десятками переменных, задачи, на которые у опытных математиков уходят целые дни. А машина решала их за долю секунды и применяла решение. Так вот, более половины этих ребят выросли в домах, в которых не было ванн и центрального отопления.

— Какой ужас! Каким же непостижимым образом они оставались чистыми и здоровыми, находясь в таких домах?

— Никаким. Не думаю, что смогу описать условия жизни множества людей так, чтобы ты могла себе представить такую жизнь. Мой сокурсник по флотской академии вступил во флот, потому что устал ходить за мулом и пахать. И вот он протопал пятнадцать миль до города босиком и заснул на крыльце почтового отделения. Когда утром появился почтмейстер, этот парень записался на службу. Его выбрали для учебы в академии флота, и он стал одним из самых выдающихся молодых офицеров, экспертом по применению и проектированию такого оборудования, в сравнении с которым бледнеет твоя автоматическая дверь. Но его отец, его мать, его братья и сестры по-прежнему жили в однокомнатной лачуге с земляным полом, грязные, голодные, больные, страдающие от анкилостом и малокровия.

— Зачем же правительство тратило столько ресурсов на машины для авианосцев, в то время как его граждане жили в такой отвратительной нищете?

— Ну, полагаю, у нас было что-то вроде ваших личных и публичных сфер действий, Ди. Жизни этих людей относились к сфере личного действия, а национальная оборона — к сфере публичного.

— Но ведь очевидно, что это одно и то же. Любой правительственный чиновник понимает, что, если люди голодают и болеют, это для всех опасно. Даже с самой эгоистичной точки зрения: если люди болеют, они могут стать очагом эпидемии, и всем известно, что голодный человек не отвечает за свои действия и может сделать что-то опасное.

— У меня нет ответа, Диана. Мы во флоте, конечно, все это понимали, так что людей держали в чистоте, заботились об их здоровье, хорошо кормили, но вряд ли можно сказать, что любой правительственный чиновник естественным образом понимает такие вещи, или люди стали намного мудрее за последние сто пятьдесят лет, или же случилось что-то, что изменило прежнюю точку зрения.

— Не думаю, что мы хоть на каплю умнее, чем люди в твое время. Сомневаюсь, что можно поумнеть за четыре-пять поколений. Но как можно быть такими близорукими, я точно не понимаю.

— Даже согласись чиновник с твоей точкой зрения и захоти он сделать что-то, ему пришлось бы спросить: а откуда мы возьмем на это деньги? И никто ему не ответил бы. Затраты правительства и без того были уже слишком высоки.

— Откуда мы возьмем на это деньги? Ох, Перри, никогда мне не приходилось слышать такие глупости. А откуда вообще берутся деньги? Когда правительство видит, что есть потребность в обмене, само собой, оно создает деньги. У вас же это было, Перри. Вот тут, в изначальной конституции, сказано: Конгресс правомочен чеканить монету и регулировать ценность оной.

— Да, я помню эту фразу. Но в мое время получалось все иначе. Деньги создавались банками — большая часть денег, самая важная их часть. Если правительству требовались деньги и оно не могло вовремя собрать их посредством налогов, правительство занимало деньги у банков.

— Не понимаю, банки ведь часть правительства.

— В мое время было иначе. Банки были частными организациями. Возможно, уместно будет сказать, что банки были правительством. В некоторых смыслах они были сильнее правительства.

— Так можно получить только полнейшую неуправляемую анархию!

— Это она и была, по преимуществу.

— Погоди, Перри. Здесь что-то не сходится. Ты прибыл из 1939 года, когда президентом был Франклин Рузвельт. В истории я ориентируюсь не очень хорошо, но знаю, что он считается первопроходцем эры новой экономики. Да у нас тут в Вашингтоне памятник ему установлен — «Рузвельт кормит голодающих».

— Да, господин Рузвельт был в курсе всего этого. Но содействия получал крайне мало, даже от тех, кому пытался помочь. Моя очередь спрашивать. Скажи-ка, голодных больше не осталось?

— Разумеется, нет. Во всяком случае, в Соединенных Штатах.

— Я и говорил про Штаты. А больные есть?

— О да. Но, конечно, их не много.

— Как они живут?

— Их лечат, о них заботятся, чтобы они поправились. А что еще можно сделать?

— Безработные есть?

— Безработные? Это в смысле те, кто не работает за деньги? Конечно. Подозреваю, что в любой момент времени не более половины населения работает за деньги.

— А те, кто работает, не возражают, что им приходится работать, пока другие бездельничают?

— С чего бы это? Не могут все постоянно работать, тогда ведь ни у кого не будет времени пользоваться плодами своего труда, не будет времени тратить заработанное. Каждый работает, когда у него возникает потребность пополнить свой баланс или же, независимо от потребности в деньгах, если любит свою профессию.

— И все работают, когда захочется?

— Нет. Большинство специалистов работают регулярно, потому что им это нравится. Возьми, к примеру, хирурга. Он работает сорок недель каждый год. Он известен и любит свою работу, так что в отпуске он будет столь же занят, как работая за деньги. С другой стороны, я работаю сейчас каждую неделю и уже довольно давно раз в неделю выхожу в эфир, как сегодня, а есть еще записи для постановок и песни.

— Этот эфир и есть вся твоя работа?

— Мне приходится много репетировать, и от меня ждут каждую неделю нового танца.

— А как насчет неспециалистов, различных ремесленников и разнорабочих, торговцев и тому подобных?

— Кто-то работает постоянно, кто-то время от времени. Очень многие люди работают несколько лет подряд, а затем уходят. Некоторые не работают вовсе — во всяком случае, за деньги. У них простейшие вкусы, их устраивает жизнь на наследство, — это, скажем, философы, математики, поэты. Правда, таких не очень много. Большинство людей работает хотя бы иногда.

— Диана, в Штатах теперь социализм?

— Никак нет, если под социализмом ты подразумеваешь, что заводы, магазины, фермы и прочее принадлежит правительству. Такое правительство в Новой Зеландии, и, на мой взгляд, оно работает довольно хорошо, но, по-моему, американскому темпераменту этот строй не подойдет. Ты пойми, Перри, я не экономист. У меня есть приятель из калифорнийского университета, вот он экономист. Я попрошу его, после того как ты обновишь свои знания по истории, выбраться к нам, и он сможет ответить на все твои вопросы. И, между прочим, чтобы тебе получить записи завтра, мне бы надо их заказать. — Она шагнула к коммуникатору.

Перри слышал, как она звонит в калифорнийский университет в Беркли.

— Ты сможешь сделать заказ столь поздним вечером? — спросил он.

— Наверное, нет, не заплатив излишне много сверху. Я просто оставлю сообщение, и они займутся заказом завтра, прямо с утра.

— Как это делается?

— Есть два способа. Записываю свой голос или пишу при помощи телеавтографа. Перри, ты хочешь увидеть, как работает телеавтограф?

Он встал с ней рядом.

— Они не очень-то изменились.

— Хочешь сказать, что в 1939 году вы уже умели передавать письмо на расстояние?

— Ага. Они не очень часто использовались, но я помню, как видел один в Канзас-Сити, на станции Юнион. Он использовался для передачи расписания поездов.

— Хм, возможно, наши механические чудеса удивят тебя не так сильно, как я предполагала.

— Уверен, я найду много удивительного для себя. Но не забывай, Ди, я ведь был инженером, хоть и в 1939 году. А ты, прежде всего, творческая личность. Меня может не впечатлить то, что впечатляет тебя.

— Наверное, это правда.

Она медленно писала на телеавтографе, иногда останавливаясь, чтобы подумать. Наконец она поставила подпись и закрыла машину.

— Для начала сойдет. Я заказала еще и общий каталог, чтобы ты мог отобрать записи, которые заинтересуют тебя.

— А записи нужно покупать?

— Только если возникает такое желание. За их просмотр взимается небольшая плата. Если же тебе хочется оставить запись насовсем, нужно заплатить.

— У тебя есть здесь какие-нибудь записи?

— О, конечно, но, если не считать моей профессиональной библиотеки, их не так много. А профессиональных записей у меня прилично, там и мои танцы, конечно, и всякие другие разного толка. А остальное — записи постановок, просто для развлечения. Хочешь увидеть некоторые из них?

— Конечно.

— Я покажу тебе, как пользоваться приемником для воспроизведения. Вот смотри. Это переключатель режима. Поворачиваешь его в положение «Воспр.». Затем вставляешь запись вот так, и крепишь край ленты к этому фиксатору. Теперь включаешь питание. Нет, погоди, не нажимай. Вот этот регулятор позволяет менять уровень громкости. Теперь включай питание.

Аппарат мягко зажужжал, большой экран ожил. Шут в пестром костюме злобно засмеялся с экрана.

— Здорово, дурачина, — заорал он, — желаешь ли ты еще одну сказочку от Тачстоуна? Тогда подходи поближе и слушай меня внимательно! Тачстоун расскажет сказку! Много-много лет назад в Древней Греции жила девка с решительно чудовищным юмором. — Огромный крюк возник из-за края экрана и вонзился в тело шута. Его ухмылка перешла в испуг и распалась на тысячу кусочков, которые затем собрались в надпись: «Лисистрата. Комедия манер».

Диана заметила, что Перри узнал эту вещь.

— Так ты это знаешь?

— Да. О да.

— Выключить?

— Нет, прошу.

Весь следующий час они смеялись и фыркали над нестареющим фарсом о браке и войне. Перри был особенно рад узнать Диану среди гречанок и, весь светясь, указал на свое открытие. Диана выглядела польщенной, но запротестовала, когда Перри принялся шепотом настаивать, что ей следовало отдать главную роль.

Наконец постановка подошла к своему разухабистому финалу, и машина со щелчком остановила ленту. Перри увидел, что Диана силится сдержать зевоту. Она состроила гримасу.

— Прости, я встала раньше тебя.

— Я и сам сонный.

— Готов в кроватку?

— Полагаю, что да. Где я сплю?

— Где захочешь. Можешь лечь там же, где вчера.

Перри принял предложение и удобно расположился в привычной части дивана. Девушка легла в другой части комнаты, вяло пожелала спокойной ночи, свернулась калачиком и, казалось, сразу уснула. Перри лежал на спине, закрыв глаза, и в голове его метались перепутанные впечатления и цепочки идей, каждая из которых требовала немедленного внимания. Уснуть представлялось невозможным, однако уже через несколько минут он погрузился в теплое мягкое свечение, предшествующее сну. Вскоре он уже размеренно дышал, засыпая.

Примерно через час крик ужаса прорезал комнату. Диана села и включила свет. Перри тоже сидел — побелевший, с широко раскрытыми глазами. Она подбежала к нему.

— Перри, Перри, дорогой мой, что случилось?

Он вцепился в ее руку.

— Я падал. И как будто мое падение прервалось здесь, в темноте. Я уже в порядке. Это просто плохой сон.

— Ну же, ну, все хорошо, — успокаивала его Диана. — Погоди всего минуту. Я оставлю свет. — Она отошла и быстро вернулась с чашкой той же насыщенной ароматной жидкости, которую он пил накануне. — Пей медленно.

Он прикоснулся к ее руке.

— Ди, я понимаю, что веду себя как ребенок, но не могла бы ты немного побыть со мной?

— Конечно, Перри.

Когда он допил, она легла рядом, обвила его руками и положила его голову себе на грудь.

— Теперь просто расслабься и лежи спокойно. Ты в безопасности, и я тебя не оставлю.

Через несколько минут Перри снова мирно спал. Диана, стараясь его не потревожить, отстранилась и села. Она помассировала затекшую руку, разгоняя «иголочки», и наблюдала за лицом Перри. После долгого ожидания она наклонилась и поцеловала его в губы, быстро и нежно. Он улыбнулся во сне. Затем она вернулась на свое место на диване. Теперь настала ее очередь пытаться заснуть. Почему она его поцеловала? Как глупо. Она не была влюблена в него. Разумеется, нет. Она не знала его и не испытывала к нему сильного физического влечения. В дикарей в любом случае не влюбляются. А он, по сути, был именно дикарем. Хотя не вел себя как дикарь. И все же человек, рожденный в первой половине двадцатого века, не может быть для современной девушки компаньоном. Он ведь будет наверняка эмоционально нестабилен. Он это уже продемонстрировал своим громким криком в ночи. А ведь бояться ему было нечего. «Но что, если бы я упала и разбилась насмерть?» — задумалась она. Он не был мертв, нет! Но думал, что умер. Да нет, и не думал. Все было очень запутанно. Он выглядел таким одиноким, таким болезненным! А когда потом уснул, то стал казаться таким юным, что она растаяла. Вот в чем дело, это просто была симпатия, она поцеловала его точно так же, как пушистую макушку Капитана Кидда, когда вытащила шип из его лапки. Просто симпатия. Но зачем она уговаривала его остаться, пока он обвыкнется? Для этого ведь есть специальные организации, вполне умелые и намного лучше подготовленные, чем она. Вот черт, почему она сразу не сдала Капитана Кидда, когда он впервые стал мяукать под дверью и требовать внимания? Диана, ты дурочка, и тебя из собственного дома выгонит любое животное, ребенок, мужчина или женщина, стоит им только захотеть! Разве не построила она этот дом для уединения? Разве не переехала сюда, чтобы обнажать свою душу и исследовать ее без свидетелей? И как теперь это делать? А какие у него интересные глаза! И все же он не смотрел на нее, только иногда встречал ее взгляд. Может ли быть, что он не считает ее красивой? Может быть, она уже просто стареет? Или женщины в 1939 году были более красивыми, чем теперь? Или ему так кажется? Ну и что, если кажется? Уж ей это точно не интересно!

Диана встала и сделала себе чашку успокоительного, выпила, нашла на диване новое место, свернулась в клубочек и уснула.[5]

Глава третья

Диана проснулась следующим утром с ощущением, что день будет приятным. Она довольно потягивалась и зевала. Приподнявшись, она увидела Перри — растрепанного и все еще спящего. Она посидела неподвижно, а затем на лице ее промелькнула улыбка. Конечно, вот оно что. Ее более не одолевали сомнения и дурные предчувствия, как ночью. Напротив, помогать потерянному мальчику казалось правильным, уместным и весьма приятным. Тихонько напевая, она отправилась приводить себя в порядок и готовиться к новому дню. Возможно, она дольше обычного провозилась с прической. Как бы там ни было, прошло довольно много времени, прежде чем она ступила, порозовевшая и довольная, в гостиную. Она бросила взгляд на Перри, сказала себе, что он еще спит, а затем принялась готовить все для завтрака, стараясь не шуметь. Вскоре ее прервал голос из-за спины.

— Доброе утро.

— Ой, ты меня напугал. Доброе утро, Перри. Хорошо спал?

— Да, но послушай, ты великолепно выглядишь!

Диана смутилась и опустила глаза.

— Не пытайся мне польстить.

— Но ведь, правда же.

— Это такой обычай вашего времени — делать столь прямолинейные личные комплименты?

— Вообще-то да. А сейчас разве не так?

— Ну, так, если ты желаешь сказать что-то приятное, а комплимент заслуженный.

— Считаю, ты самое прекрасное создание из всех, что я видел.

— Но… Тьфу ты! Давай-ка быстренько освежись. Завтрак уже почти остывает.

Перри засмеялся и нырнул в гостевую туалетную комнату. Диана решительно продолжала возиться с завтраком. Она по ошибке насыпала в заварной чайник муки вместо чая, залила ее кипятком, затем топнула ногой и снова сказала «тьфу ты», после чего принялась отмывать получившуюся вязкую смесь. Перри сунул голову в комнату.

— Ди?

— Что, Перри?

— Есть тут какой-нибудь способ побриться? А то вид у меня тот еще.

— В моей туалетной есть капиллотомер. Можешь взять и использовать у себя.

— Что за катиллопомер?

— Не катиллопомер, а капиллотомер, он стрижет волосы.

— А побрить сможет?

— Будешь гладкий, как младенец. Давай-ка я тебе его раздобуду. — Она принесла прибор и показала Перри, как им пользоваться.

— Так это же просто старая добрая электробритва, только обтекаемая и с высшим образованием.

— Действительно, старомодная вещь, но я не особенно интересуюсь депиляторами. Хватит играть в нее, давай брейся. Я уже накрываю.

— Сей момент.

— Годится, но смотри, чтобы момент не растянулся дольше, чем на пять минут.

Завтрак был в чистом виде гедонизмом. Яркие лучи зимнего солнца короновали снег на далеких горах. Легкий ветерок вил причудливые узоры на водопаде. За прозрачным экраном два голодных здоровых молодых человека смотрели друг на друга поверх чашек с дымящимся черным чаем, и каждый находил второго весьма приятным видом. Фоном звучал оркестр из Гонолулу, заменяя беседу. Наконец от тостов ничего не осталось, а также и от яиц-пашот, и от фруктов из вазочки.

Диана поднялась и потушила сигарету.

— Твое образование начинается сегодня, дружок. Ты готов?

— Мне достался очень приятный учитель.

— Как мило звучит. А теперь за работу. Давай-ка выберем несколько книг. Вот эта, да, и вот эта тоже подойдет. И ни в коем случае не забыть про «Обычаи». Куда же я ее задевала? Ага, вот она. И вот это тебя может заинтересовать — здесь в основном инженерные дела. Теперь посмотрим, доставили ли записи. — Она сделала шаг и открыла приемник. — Да. Смотри, что нам принес Санта-Клаус: «Историческое обозрение Соединенных Штатов, части 11–20, XX век, части 21–28» плюс обновления по сегодняшний день и непрерывная повествовательная аннотация. «Интегральная история мира в четырех частях». Первые две части тебе не понадобятся, но все равно можешь просмотреть. «Обычаи» — в картинках для детей, от младенчества до пубертатного возраста, в шести частях. То же для юношей и девушек, а еще связующая серия для приобретения гражданства. «Табу: История социальных норм». Это тебя займет надолго, а из общего каталога ты можешь выбрать то, что тебя заинтересует. В начале большого каталога есть еще список специализированных каталогов. Если захочешь изучить конкретный предмет более тщательно, начни с каталога этого предмета. Кстати, я тебе показывала, как останавливать воспроизведение и повторять фрагменты?

— Нет, вроде бы не показывала.

— Значит, покажу. Полезно для учебы, особенно для таких медлительных, как я. Ты столкнешься с тем, что вот этот сериал по истории несколько раз ссылается на вот эту книгу по истории Соединенных Штатов. Можно останавливать просмотр, читать материал по ссылке, а затем продолжать просмотр с того места, где остановился. Хорошо, что они прислали этот сериал! Его создал тот же магистр, который написал книгу.

— С чего мне лучше начать?

— Я бы на время отложила книжки и нырнула прямо в исторические записи. Затем просмотрела бы все записи, посвященные обычаям. А завтра ты можешь начать изучать их фрагментарно вместе с книгами, если хочешь. Но обязательно полностью прочитай «Кодекс обычаев». В записях многие обычаи не показаны.

— Отлично, где там эта первая запись? Попробую ее правильно поставить. Так, по-о-о-ехали.

Спокойный ровный голос ведущего объявил название записи и описанный период, затем на экране появилась надпись: «Вашингтон, 1900».

Глядя в стереоскопическое изображение, Перри обнаружил, что плывет над Пенсильвания-авеню в сторону запада. По зимнему, холодному, серому пейзажу он двигался над довольно плотным потоком повозок и двуколок, над лошадьми, цокающими по грязной мостовой, и слякотью, хлюпающей в автомобильных колеях. Зазвенел и тронулся с места трамвай. Перри плыл над крышами машин и обнаружил, что приближается к Белому дому. Он проник через переднюю дверь, проследовал в западное крыло и обнаружил президента Маккинли за его столом. С ним рядом, расслабленно, но всем своим мощным телом излучая энергию даже в состоянии покоя, сидел единственный и неповторимый Тедди, Тедди Рузвельт, любимец публики.

— Говорю вам, господин президент, что единственный путь справиться с этим — говорить мягко, но держать в руках дубину.

Изображение померкло, и стали появляться другие, сопровождаемые голосом комментатора за кадром. Иногда голос рассказывал историю, а персонажи лишь иллюстрировали ее. Затем историю начинало передавать изображение, а диалоги персонажей давали достаточно информации, но сцена постоянно менялась. Братья Райт оторвались на своей безумной штуковине от земли в Китти Хок. Панамский канал был вырыт, а желтая лихорадка побеждена. «Лузитания». Война в воздухе. Высокая стоимость жизни. Автомобили заполонили континент. Однотипные розничные магазины переплавились в Нефтяной скандал с Хардингом, а затем в обвал рынка. Выросла плотина Боулдер.

Перри напряженно подался вперед, когда на экране появились события 1939 года. Почти два часа он сидел почти молча, лишь изредка удивленно восклицая. После этого перестал удивляться. Один раз он отвлекся, чтобы попросить у Дианы сигарет, и затем еще раз, чтобы выпить воды. Именно в этот последний раз он обнаружил, что Диана куда-то вышла. Прошло много времени, и он почувствовал прикосновение к своему плечу.

— Не кажется ли тебе, что для одного раза уже хватит?

— Ой, прости, ты меня напугала. Наверное, ты права, но эта штука здорово затягивает. — Он отключил питание. — Отложить так же сложно, как детектив.

— Что такое детектив?

— История о расследовании преступления. В 1939 году это был самый писк. Половина публиковавшихся историй посвящалась загадочным убийствам.

— Боже правый! Убийства случались настолько часто?

— Нет, эти истории были типа головоломок, как шахматные задачи.

— О! Слушай, Перри, я тебя отвлекла, чтобы узнать, не хочешь ли ты поплавать перед ленчем. Ты умеешь плавать?

— Конечно, но где мы будем плавать? Не слишком ли для этого холодно?

— Нисколько. Увидишь сам. Идем.

В дальнем от каньона конце комнаты открылась дверь наружу, но вместо январской зимы Высокой Сьерры Перри увидел лето, лето в тропическом саду. Солнце ярко освещало множество цветов, а также клочок зеленой лужайки, граничивший с маленьким каменным бассейном с прозрачной водой и белым песком. Длина бассейна позволяла сделать пять или шесть гребков. Прямо за садом снова начиналась зима и заснеженные пики. Но сад и бассейн явно никак не были ограждены от сурового горного климата.

Перри обернулся к Диане:

— Знаешь, Ди, я верил во все остальное, но это точно сон. Разбуди меня. Как, как это сделано?

Диана восторженно заулыбалась:

— Здорово, правда? Я покажу тебе, как это сделано. Иди по тропинке вдоль бассейна. Когда подойдешь к границе сада, вытяни руки.

Перри так и сделал. Протянув руки к краю, он внезапно остановился и удивленно крякнул. Затем он осторожно поводил руками вверх и вниз по тому, что, судя по его действиям, было стеной из воздуха.

— Черт, это же стекло!

— Да, разумеется.

— Должно быть, у него удивительно низкий показатель преломления.

— Полагаю, что так.

— Послушай, Ди, я эту штуку не могу видеть. Скажи мне, где она, чтобы я в нее не тыкался.

— Тебе и не придется. Садиксделан так, что от любого его края до этого стекла остается примерно полметра, а над головой оно довольно высоко. Основание его проходит вот здесь — она обвела рукой большую часть полукруга, — а вон там восходит к дому. Если присмотришься, то увидишь соединяющую кромку, она идет по каменной стене к земле. По форме стекло похоже на мыльный пузырь.

Перри задумчиво сказал:

— Хм, понимаю. И поэтому стеклу не требуется опора. Но как оно сюда попало?

— Его надули на месте, как мыльный пузырь. Это и есть пузырь. Слушай, разве дети не надували пузыри, когда ты был маленький?

— Надували.

— Приходилось ли тебе намочить тарелку, коробку или столешницу, а затем надуть на этом предмете пузырь и заставить его принять нужную форму?

— Да, да, я начинаю понимать.

— Так вот, сначала они покрыли стену и подложку на земле клейкой субстанцией — смесью для пузырей, ограничившись предполагаемой площадью пузыря. Затем поместили трубку для надувания пузырей в центр и стали дуть. Когда пузырь достиг нужного размера, они прекратили его надувать.

— В твоем изложении это как будто очень легко.

— Это не очень легко. Я была тут, когда делали пузырь, они сломали четыре штуки, прежде чем удалось зафиксировать этот. Несколько часов пузырь сохнет, и, пока он не высохнет окончательно, его может разрушить любое прикосновение.

— Не имею ни малейшего понятия, как можно заставить стекло вести себя таким образом.

— А это не стекло, не кремниевое стекло, во всяком случае, а синтетическое пластиковое. Один из техников сказал, что его молекулы подобны очень длинным цепочкам.

— Разумно.

— Я в этом не понимаю. Но знаю, что, когда эту штуку цедят, она клейкая и похожа на белую патоку, а когда застывает — становится очень жесткой и твердой, как стекло, только, в отличие от стекла, совсем не хрупкой. Она не разбивается, и ее очень сложно прорезать или порвать.

— Что ж, в любом случае это замечательная идея. Знаешь, в мое время были патио и гостиные во дворах и бассейны в садах, но, как правило, наслаждаться ими не позволяла погода — было то слишком холодно, то слишком жарко, то слишком ветрено. А еще вечно эти насекомые — мухи, комары. В патио моей тетушки водились пчелы. Очень смущает, когда пытаешься позагорать, а пчелы ползают по тебе и жужжат у тебя над ухом.

— Перри, ты хорошо переносишь пчелиные укусы?

— Нет. С пчелами я справляюсь. Они меня не жалят, но мою тетку доводили чуть ли не до безумия. Бедная, она так никогда и не порадовалась своему саду по-настоящему. Они ее жалили, и она раздувалась, как воздушный шарик. Грустно, ведь она так любила этот сад, но так мало получала от него удовольствия.

— Тогда почему она держала пчел?

— Она не держала. Их держал один ее сосед.

— Но ведь это не по обычаю… Забудь. Я спросила тебя о пчелиных укусах потому, что пчелы больше не жалят.

Перри хлопнул ладонью по лбу и изобразил притворную агонию.

— Хватит, женщина, хватит! Больше ни слова! Все. Остановись. И еще кое-что. Ответь мне на этот вопрос, чтобы я умер счастливым. У арбузов есть семечки?

— А что, раньше были?

Перри подшагнул к краю бассейна, принял позу оратора и продекламировал:

— Прощай, о скорбный мир. Папа склеивает ласты! Sic semper[6] семян — он зажал нос большим и указательным пальцами, зажмурился и спрыгнул в бассейн солдатиком. Он всплыл, отфыркиваясь, и обнаружил, что Диана, истерически смеясь, утирает слезы.

— Перри! Ну, ты и клоун! Прекрати!

— Поведай же мне, мрачная птица, а в ежевике все еще есть косточки? — торжественно спросил Перри.

Диана сдержала смех.

— В ежевике есть косточки, дуралей.

— Лишь это я хотел узнать. — Голова Перри исчезла, и он принялся убедительно изображать утопающего, издавая булькающие звуки. Диана нырнула в бассейн, догнала Перри на дне и принялась его энергично щекотать. Они всплыли вместе. Перри кашлял и фыркал.

— Вредная девчонка, я из-за тебя чуть не задохнулся.

— Прости. — Она снова захихикала.

Несколько минут спустя Перри лежал на боку, обсыхая, и наблюдал за Дианой, оставшейся в бассейне. Она лежала на спине, над водой оставалось лишь ее лицо и изгибы грудей. Волосы расплылись нимбом вокруг головы.

Теплое солнце прогрело тела молодых людей, навеяло вялость и умиротворение. Перри отщелкнул камешек в бассейн. Камешек плюхнулся в воду и брызнул Диане на лицо. Она повернулась на бок, двумя легкими движениями достигла края бассейна и положила руки на край.

— Ты голоден, дружок?

— Вот ты спросила, и я сразу понял, что чего-то не хватает.

— Тогда давай поедим. Нет, не вставай. Мы поедим здесь. Все уже готово.

Диана вернулась с груженым подносом размером с нее саму.

— Перри, перебирайся в тень. У тебя нет моего загара, и мне не хотелось бы, чтобы ты сгорел.

Минут сорок пять спустя Диана зашевелилась, прервав обеденную спячку.

— Прежде чем ты вернешься к учебе, я хочу, чтобы с тебя сняли мерку для кое-какой одежды.

Перри выглядел удивленным.

— Одежды, постой, у меня сложилось впечатление, что в ней нет необходимости.

Диана озадаченно посмотрела на него:

— Ты не можешь вечно сидеть дома, Перри. А снаружи холодно. На завтра у меня запланирован пикничок, но сначала понадобится добыть для тебя теплую одежду. И заодно ты можешь заказать другие вещи, которые тебе понадобятся.

— Смелей, Макдуф!

Диана набрала комбинацию на телевиде. На экране возник господин семитского вида. Он потер руки и улыбнулся.

— А, мадам, могу я быть вам полезен?

— Благодарю, вот мой друг, ему нужны костюмы. Прежде всего, костюм для снежной и очень снежной погоды, и еще кое-что.

— А, превосходно. У нас есть новые модели, невероятно эффектные и о-очень практичные к тому же. А теперь не попросите ли вы своего друга занять положение?

Диана подтолкнула Перри поближе к телевиду и развернула к нему экран. Семитский господин был вне себя от удовольствия.

— А, да. Красивая фигура. Одно удовольствие шить для человека, которому одежда пойдет. Минуту. Дайте подумать. Точно! Я создам для него новую модель. С такими пропорциями плеч и длиной ног.

Диана перебила его:

— Не сегодня, спасибо. Возможно, в другой раз.

— Мадам, я ведь художник, а не бизнесмен.

Губы Дианы едва шевелились.

— Не позволь ему себя одурачить, Перри. Художник он лишь на одну часть, а на три части бизнесмен.

— Нет, — продолжила она, обращаясь к телевиду, — одежда нужна нам сегодня. Пожалуйста, используйте стандартную модель.

— К вашим услугам, мадам. — Он поднял устройство, похожее на то, которым снимали отпечаток ладони Перри, но большего размера. — Ваш друг находится на расстоянии ровно четырех метров от экрана?

— Так точно.

Собеседник что-то подстроил в камере.

— Ваш экран корректирует угловые искажения?

— Да.

Он снова подстроил прибор.

— Итак, анфас. Превосходно, теперь правый бок. Спиной, пожалуйста. Левый бок. Наклонитесь, пожалуйста. Вытяните обе руки. Теперь по очереди поднимите колени. Это все. — Аппарат исчез. — Желаете ли вы выбрать материалы?

— Нет, пусть все будет из хлопка с целлофоновой подкладкой. А цвета, Перри? Подойдет ли тебе темно-синий?

— Вполне.

— Могу я предложить белый кант? — обеспокоенно встрял продавец.

— Превосходно.

Диана также дала добро на приобретение поясной сумки с пристяжным килтом для путешествий и появления в общественных местах, нескольких пар спортивных сандалий, а также пары легких тапок для прогулок по городу. Она твердо пресекала любые дискуссии на темы орнаментов, драгоценностей, безделушек и аксессуаров и отказывалась даже обдумывать какие-либо женские штучки для себя. В итоге художник сдался, и экран опустел.

Перри вернулся к своей учебе. Одна запись сменяла другую, и незаметно для Перри день начал близиться к концу. Диана как-то заглянула, чтобы изменить положение экрана и поудобнее усадить Перри на подушках. Чуть позже она принесла чашку чая и бутерброд. Перри едва замечал ее вмешательство. Его поглотила бесконечная запредельная драма. Уже почти стемнело, когда урчание проигрывателя возвестило об окончании последней записи. Перри встал и потянул затекшие конечности. Дианы не было видно. Он огляделся, вздохнул, сел и закурил. Наконец Диана появилась на пороге двери из садика.

— Как далеко ты продвинулся, Перри?

— Один раз посмотрел все вплоть до сегодняшнего дня.

— И что скажешь?

— Впервые я действительно чувствую себя в 2086 году. Но для одного раза эта порция великовата.

— Я пригласила своего старого друга посетить нас сегодня вечером, Перри. Он здорово тебе поможет. Он магистр истории, а в прошлом — один из моих учителей.

— Что ж, это замечательно. Когда он приедет?

— Должен быть к ужину. Он летит из Беркли.

Гость появился меньше чем через час. Плотный мужчина с мощными широкими плечами. Большой череп, глубоко посаженные глаза, лицо простое и грубое. Он сгреб Диану в медвежьи объятия, оторвал ее от пола, поцеловал в обе щеки, затем поставил на место и принялся разоблачаться, избавляясь от своего летного костюма. Перри решил, что мужчина неплохо сохранился, и на вид дал ему пятьдесят пять — шестьдесят лет, с интересом отметив, что гость, похоже, сбривает волосы на теле, оставляя нетронутыми лишь кустистые серые брови. Диана представила их друг другу. Звали мужчину, как выяснилось, магистр Каткарт.

— Могу я помочь тебе, мой мальчик… — Вопрос это или утверждение, Перри не смог разобрать. — Диана поведала мне кое-что о твоем случае. Нам о многом придется поговорить.

По настоянию Дианы отложили все исторические дискуссии до окончания ужина. Затем, как только магистр Каткарт уговорил большую округлую трубку задымить, он перешел прямо к делу.

— Мне следует, как я понял, считать, что ты являешься жителем 1939 года нашей эры, хорошо сведущ в своем времени и попал сюда посредством черной магии. Да будет так. Ты изучал сегодня записи? Какие именно?

Перри перечислил.

— Сойдет. Теперь ты мог бы сделать краткую сводку того, что узнал сегодня, а я буду пояснять, прояснять и отвечать на вопросы так хорошо, как только смогу.

— Что же, — ответил Перри, — это непросто, но я попытаюсь. На момент моей аварии, в июле 1939, президент Франклин Делано Рузвельт занимал свой пост во второй раз. В работе Конгресса был объявлен перерыв после практически полного краха программы президента. В испанской войне победили фашисты. Япония воевала с Китаем и, по всей видимости, собиралась воевать еще и с Россией. Безработица и дисбаланс бюджета по-прежнему оставались двумя главными проблемами Соединенных Штатов. 1940-й был годом президентских выборов. Президенту Рузвельту пришлось баллотироваться на третий срок ввиду отсутствия достойного последователя, способного продолжить его начинания. Его выдвижение на демократическом съезде привело к поражению консервативного крыла республиканской партии. Тем временем прогрессивное движение уже разрослось до масштабов страны и ввело в игру молодого Боба Лафоллета. Республиканцы выдвинули сенатора Ванденбурга. Ванденбурга избрали, однако он набрал значительно менее половины народных голосов и не получил поддержки большинства ни одной из палат Конгресса. Его правление изначально было обречено. За четыре года администрация сделала крайне мало, если не считать нерешительной попытки сбалансировать бюджет, отменив пособия, но беспорядки и голодные походы вскоре вынудили Конгресс начать увеличивать эту статью. Весной 1944 года смерть господина Рузвельта в авиакатастрофе деморализовала остатки демократической партии, и большинство ее участников присоединилось к республиканцам или прогрессивистам. Демократы распустили свой съезд, даже не выдвинув кандидата. Прогрессивисты выдвинули Ла Гуардиа, неутомимого маленького мэра Нью-Йорка, тогда как республиканцы после множества голосований — сенатора Мэлоуна. Президент Ванденбург, как и его предшественник, президент Гувер, попал во власть обстоятельств, которые не понимал и не контролировал. Сенатор Мэлоун был политиком среднего запада, типичным демагогом моего периода, если я могу об этом судить. На записях он всегда раскрасневшийся и пронзительный, человек из народа. Мэлоун за основу своей платформы выбрал обвинение — он во всем винил Европу и радикалов. Он требовал скорейшей выплаты военных долгов, что было довольно глупо, поскольку уже шла вторая европейская война. Он призывал объявить коммунистическую партию вне закона, защитить американскую землю и вернуться к рационализму в образовании (то есть к чтению, письму, арифметике), а, кроме того, проявлял крайне агрессивный ура-патриотизм. Он проповедовал депортацию всех приезжих, ратовал за законы, запрещающие женщинам работать на мужских должностях, оберегал мораль молодых людей. Он обещал восстановить процветание, заверял, что каждый сможет получить жизнь по американскому стандарту. И он победил на президентских выборах с минимальным перевесом. Ла Гуардиа после этого сказал, что, пообещав людям луну, теперь Мэлоун может предложить им лишь луну со сливками, а это, по мнению Ла Гуардиа, неполноценная замена.

Заняв пост, Мэлоун принялся действовать властно. Конгресс на первом же заседании выражал готовность принять практически любой закон по его желанию. Один из наиболее важных законопроектов касался безопасности населения — по сути дела, речь шла о кляпе для прессы и других средств массовой информации. Поскольку поначалу закон использовался для подавления новостей о трудовых беспорядках, вызванных отменой пособий, подчиненная правительству пресса приняла это, не ведая, на что подписывается. Затем был проведен закон, значительно увеличивший полномочия правительственных чиновников и агентов федеральных силовых служб и подчинивший их непосредственно первому лицу. Мэлоун набирал людей в эти новые и значительно более длинные ряды через политическую машину своего родного штата. Тем временем, невзирая на контроль прессы, люди начали беспокоиться, поскольку даже экономически стабильные граждане подвергались нападкам голодных, обездоленных и безработных. Мэлоун, очевидно, боялся вторых выборов, даже досрочных. Возможно, он никогда и не собирался их проводить. Как бы там ни было, он объявил особое положение, а в качестве оправдания использовал толпы безработных. Он стал абсолютным диктатором для гражданского правительства. Посредством армии и флота он сметал любые мелкие затруднения. С его новой секретной службой и контролем над средствами связи и пропаганды это стало вполне возможным. Кстати, в записях утверждается, что он смог применить армию и флот для уничтожения демократического строя правления. Вот в это мне сложно поверить, магистр Каткарт. Понимаете, я сам служил во флоте и не думаю, что американские службисты исповедовали фашизм. Как вы это объясните?

— Я рад, что ты поднял эту тему, Перри. Кажется вероятным, что Мэлоун с самого начала именно это планировал. Как минимум, он предвидел, что придется использовать военную машину против народа. Его метод был простой и почти безупречный. Его разведка изучила политические симпатии и экономическое положение каждого офицера флота и армии. Если находился офицер, стойко державшийся демократических или либеральных взглядов, его не увольняли и не подвергали трибуналу. Мэлоун действовал тонко. Найдя такого офицера, его переводили на задания, не связанные с боевыми действиями: офицер-вербовщик, инструктор подготовки офицерского резерва, инспектор по довольствию, военный колледж, академия армии и флота и так далее. Если же офицер определенно был склонен к милитаризму, ура-патриотизму, оказывался прирожденным садистом, его помещали на ключевой пост — руководить войсками и действительно прибегать к силе по необходимости. Рядовых фильтровали в меньшей степени. Так что, когда Мэлоун готовился к удару, его поддерживала военная машина, служившая его целям.

— А как же национальная гвардия?

— О, с ней как будто бы было не так просто. Однако оружие гвардии принадлежало федеральному правительству и находилось под его контролем. За неделю до переворота практически всю амуницию гвардии отозвали под предлогом ее замены. Разумеется, заметь кто-нибудь, что вся амуниция всех частей гвардии отозвана одновременно, начались бы неприятности, но контроль над средствами связи и тот факт, что каждый приказ классифицировался как конфиденциальный приказ военного времени, позволили Мэлоуну это все провернуть.

— Это проясняет мои затруднения, — сказал Перри. — Я так и думал, что здесь что-то нечисто. Если я правильно помню, эта диктатура, или, как ее называют записи, междувластие, продолжалась всего года три. В 1950 году Мэлоуна убили его собственные приспешники. Комментатор, похоже, считает, что этот режим был по существу нестабилен и все равно распался бы в скором времени. Как бы там ни было, убийство Мэлоуна стало сигналом к восстанию по всей стране. Всего за три недели всех «быков» Мэлоуна перестреляли или вынудили скрываться. Человек, занимавший в начале междувластия пост губернатора штата Мичиган, созвал всех губернаторов. Они выбрали одного временным президентом и назначили дату всеобщих выборов. Выбрали Ла Гуардиа. Он занимал пост два срока.

— Все четко, — вставил Каткарт. — Теперь давай поговорим немного о мире в целом. Вторая европейская война по времени совпала с правлением администрации Ванденбурга. С распылением приверженцев режима в Испании фашистские государства стали готовы атаковать демократические. Францию терзали внутренние раздоры и стачки. В Англии правила партия консерваторов, которая, по всей видимости, придерживалась политики невмешательства. Фашистские державы нанесли удар, но повторилась история Первой мировой. Демократические государства отказывались сдаваться, хотя терпели поражение за поражением. Конец войне положило вовсе не вмешательство Соединенных Штатов — у Ванденбурга на это не хватило бы духа, — но экономический коллапс Германии. Она затеяла наступление, находясь в значительно более печальном физическом состоянии, чем в 1914 году, и затяжную войну не осилила.

— Что стало с диктаторами?

— Адольф Гитлер совершил самоубийство, прострелив себе небо. Муссолини вышел из игры намного более элегантно. Он обратился к королю, которого держал под рукой на протяжении всего срока своего пребывания в должности, с прошением об отставке, и король назначил нового премьер-министра, социал-демократа. Но, на мой взгляд, наибольший интерес в наступлении этого мира представляют конкретные условия мирного договора.

— Снова-здорово какая-то Лига Наций, не так ли?

— И да и нет. Крайне одаренный молодой француз, потомок Лафайета, заявил, что континентальное правительство, или федерация, необходимо для установления продолжительного мира, а, кроме того — что конституционная монархия является наиболее стабильной формой существования для всех свободных людей. И так возникла Соединенная Европа. Романтика здесь в том, кого выбрали главой этого многоязычного создания. Габсбурги и Гогенцоллерны отпадали по очевидным причинам — враждебность и плохая история. Предлагался английский король, но он не вызвал энтузиазма, поскольку по характеру был пессимистом, да к тому же застенчив и с дефектами речи. У возможных претендентов, находившихся в тот момент в изгнании, не было достаточного числа последователей. Но был один принц, давно уже захвативший воображение всего мира. Избранником стал Эдвард, герцог виндзорский, отрекшийся от трона Британии в 1936 году, чтобы не оказаться в полной власти собственного премьер-министра.

— Черт возьми, а! — пробормотал Перри. — Кажется, в записях этого не было.

— Ты же смотрел обзорный вариант, — объяснила Диана.

— В начале войны Эдвард вернулся домой и потребовал, чтобы его взяли на военную службу. Он проявил удивительный талант, особенно на поприще поддержания боевого духа товарищей. В основном благодаря ему, постоянные поражения в битвах не стали причиной капитуляции перед натиском фашистов. Когда выдвинули его кандидатуру, она была принята при всеобщем одобрении. Он поначалу отказывался, но в конечном итоге согласился с условием, что его жена приобретет формальный статус, равный его собственному. Он получил желаемое, несмотря на протесты британской делегации, и супругов короновали на церемонии, завершившей конференцию в Бордо двенадцатого июня 1944 года. Эдвард стал Королем Государств и Императором Европы. Разумеется, Уоллис стала Королевой и Императрицей. Говорят, что королева Англии так никогда с этим и не смирилась.

— Шикарно! — прыснул Перри.

— Из Эдварда вышел отличный правитель. Он помогал создавать конституцию новой сверхдержавы и настоял на включении в нее некоторых пунктов. Свободная торговля между странами-участницами, общая валюта, общая армия и флот, причем небольшие. Все международные споры должны были решаться Имперским Трибуном. Эта система довольно хорошо проработала четверть века, несмотря на необходимость смазывать и чинить скрипучий механизм.

— И что же положило ей конец?

— Его смерть. Он умер в 1970 году, не оставив наследников. Уже в тот момент, когда Трибун объявил Уоллис регентом — до дня, пока не будет выбран преемник, отряд местных гвардейцев пересек мост в Восточной Европе и захватил небольшой, не более тысячи жителей, городок. Основанием послужила какая-то туманная историческая претензия по битве, состоявшейся за пять сотен лет до этого. Отряду противостояли местные полицейские силы и пришедшие к ним на помощь организации ветеранов. Через два дня вся граница уже вела партизанскую войну, а за две недели сражения полностью охватили континент. Подлила масла в огонь Великобритания — она отказалась признавать регентство Уоллис, несмотря на власть Трибуна в таких вопросах, и отозвала свои корабли и войска.

— И так началась Сорокалетняя Война?

— Примерно. Некоторые из государств поначалу воздерживались от участия, а некоторые то и время переставали воевать. Но для всех практических целей можно считать, что на следующие сорок лет Европа погрузилась в войну.

— Как она закончилась?

— Формально она не заканчивалась. Просто прекратилась, как огонь, сжегший все, что могло сгореть. В 1970 году в Европе проживало более четырехсот миллионов человек, если не считать Советский Союз, Швецию и Норвегию, которые в войне почти не участвовали. Разумеется, Советский Союз никогда и не был частью Соединенной Европы. В 2010 году, когда, как принято считать, закончилась война, в Европе, по некоторым оценкам, проживало менее двадцати пяти миллионов человек.

Диана побелела. Перри медленно заговорил:

— Хотите сказать, за тридцать лет было убито более трети миллиарда человек?

— Не выстрелами или ядами. От голода умерло больше людей, чем в сражениях. Массовую гибель вызвало не смертельное оружие, но развал экономической системы. Люди редко осознают в полной мере, насколько мы зависимы друг от друга. Военные действия уничтожили средства связи. Поставки нарушились. Кредитная система раздулась и взорвалась, и людям осталось уповать лишь на бартер. Бартер для столь крупной экономической структуры — все равно, что весла для боевого крейсера. Правительства прибегали к ангарии и экспроприации, чтобы обеспечивать свои войска, но заканчивалось все опустошением, и люди это знали. Эта беспощадная система жила своей жизнью. Фермеры занимались накопительством, а горожане умирали от голода. Время от времени горожанин убивал фермера и забирал накопленное. Когда заканчивалась и эта еда, горожанин умирал, потому что не владел искусством земледелия. И по всем этим людям катком проходили армии. Разумеется, развал наступил не сразу везде. Первые несколько лет промышленная цивилизация работала еще более интенсивно, чем до того, но в лихорадке войны питалась сама собой. Уничтоженные урожаи и урожаи, что не были посажены, опустошенные зернохранилища, разбомбленные системы водоснабжения — когда их оказалось так много, что муки голода почувствовал каждый, это и стало началом конца. Современный город — это практически беспомощный и очень нежный организм. Он утратил способность производить необходимое для жизни. Несмотря на транспортную систему, он неспособен перемещаться, что и узнала Европа при эвакуации Лондона. Город подобен идиоту-переростку в инкубаторе. Он совершенно беспомощен без своих многочисленных слуг. Он способен думать лишь очень медленно и коллективно, а в экстренной ситуации не способен думать вовсе. Могут думать отдельные люди, но город — самостоятельный организм, ему требуется руководящий разум и нервная система. Уничтожь его систему водоснабжения, и он умрет. Прекрати давать ему пищу, и он умрет. Отними у него руководящий разум, и он совершит самоубийство. Города первыми рассыпались на части.

— Рождаемость упала до самой низкой отметки в истории. Отчасти это было следствием контагиозных абортов, одной из многих эпидемий, поразивших континент. Отдельные социологи находят свидетельства того, что многие женщины просто отказывались иметь детей. А многие мужчины становились стерильны, даже если выживали, из-за лучей, которые милосердная наука вручила полевым маршалам. Вот так умирала Европа.

— Как же нам удалось во все это не влезть?

— Немного удачи, но в основном благодаря гению и силе характера одного человека. Франклин Рузвельт предложил и частично разработал законы, оберегающие Соединенные Штаты от участия в войнах. Эти законы усиливал Ла Гуардиа, и в итоге президент получил право полностью отзывать Соединенные Штаты из опасных зон. К 1970 году Соединенные Штаты уже давно и плодотворно находились в экономических отношениях с Европой. Однако на момент смерти Эдварда в президентском кресле в Вашингтоне находился Джон Уинтроп, избранный партией консерваторов, человек, от которого можно было бы ожидать повторения ошибок 1914 года. И вот этот-то человек при первых признаках неприятностей прервал все поставки морем. Когда стало очевидно, что всеобщей войны не избежать, он эвакуировал наших граждан при помощи воздушных и морских сил, после чего обнародовал декларацию невмешательства. Мы отозвали всех дипломатов и торговых представителей. Коммерческие отношения с Европой полностью прекратились. За рядом исключений, ни один американский гражданин официально не посещал Европу в течение двадцати лет. Естественно, такое решение привело к ужасным экономическим беспорядкам в Соединенных Штатах. Но президент стоял на своем. Когда была обнародована декларация невмешательства, Конгресс находился на каникулах, и до следующего заседания оставалось еще пять месяцев. Уинтроп отказался созывать Конгресс, а его законное право сделать то, что он сделал, поддержал верховный суд. Кажется вероятным, что он, возникни такая необходимость, пошел бы и против суда. Изображения Уинтропа сжигали, но, когда собрался Конгресс, действия Уинтропа многим показались разумными. Ему объявили недоверие, но в результате процесса он был оправдан с небольшим перевесом голосов, и так Соединенные Штаты спаслись, несмотря на собственное нежелание это делать. Но прежде чем мы слишком углубимся в разговоры об Уинтропе, следует немного отмотать назад историю Соединенных Штатов.

— Через секунду после того, как мы окончательно закроем тему Европы. Что случилось после войны?

— Мы не знаем, Перри. Подробностей особенных нет. Правило невмешательства так никогда и не прекратило полностью действовать, и мы не возобновили торговые или дипломатические отношения. Знаем, что население постепенно растет. Область по преимуществу аграрная, экономика носит в основном деревенский и загородный характер. Большая часть населения не имеет образования, а технические знания практически утрачены. Мы знаем не все, хотя у нас существует ряд миссий, проводящих этнологические и социологические исследования. А теперь расскажи мне, что произошло после убийства Мэлоуна.

— Что ж, Ла Гуардиа занял офис в 1951 году и находился на посту два срока. Парень, что режиссировал эту запись, похоже, считает, что самым большим достижением Ла Гуардиа стало реформирование банковской системы. Он называл это Борьбой Банков.

— Да, и важность этой реформы в том, что она сделала возможной существующую ныне экономическую систему.

— Подождите секунду, прошу вас. А какова существующая экономическая система? Диана говорит, что не социализм. Значит, капитализм?

— Можешь называть ее так, если угодно. Я бы предложил тебе пока что считать ее приватизированным индустриализмом. Ла Гуардиа уничтожил капитализм в твоем понимании. Он начал с нуля и основал народный банк, Банк Соединенных Штатов.

— А разве Банк Федерального Резерва к тому времени уже не существовал?

— Да, но Банк Федерального Резерва, несмотря на свое название, не принадлежал народу. И вообще в привычном понимании слова банком не являлся. Физическое лицо не могло получить заем в этом банке и не могло поместить в него деньги на хранение. Этим банком могли пользоваться лишь банкиры, которые им и владели. Ла Гуардиа хотел создать реальный банк, которым владели бы граждане и пользовались граждане. Но банкиры противодействовали ему на каждом шагу. Они контролировали большинство газет, владели значительной частью благ страны, а на остальную часть у них были закладные того или иного рода. В политической машине положение банкиров было тоже весьма устойчивым. Так что банкиры начали войну против него. И это его рассердило. Судя по тем свидетельствам, что нам доступны, сердить Цветочек[7] всегда было небезопасно. Он протолкнул свой законопроект о банках, используя личное обаяние и запугивание, и объявил всей стране, что готов давать деньги в заем всем и каждому, кому отказали в кредитах частные банки. Понимаешь, банки сеяли панику и страх, отзывая займы и отказываясь давать деньги в заем.

Ла Гуардиа восстановил спокойствие еще раньше, чем успел подготовить все механизмы для управления банковским бизнесом. И теперь ему уже мало было просто открыть собственный банк. Этот банк строился как финансовый агент правительства, способствующий проведению задуманных Франклином Рузвельтом финансовых операций между правительством и гражданами. Ла Гуардиа преисполнился решимости разорить частных банкиров. Он обратился к ряду финансистов и сам изучил теорию денег. Он пришел к убеждению, что обычное коммерческое финансирование может обходиться в стоимость обслуживания плюс стоимость страхования, что гораздо меньше, чем взимавшиеся банками процентные ставки, основанные на спросе и предложении и представлении о деньгах как товаре, а не государственном средстве обмена. Он начал давать деньги взаймы, исходя из этой теории. Его бухгалтерия достаточно точно рассчитала стоимость обслуживания и примерные страховые взносы. По мере развития системы страховка стала отражать удельный вес потерь предшествующего периода. Правительство давало кредиты такого типа и с таким дисконтом, что потери были невысоки, и всего через год федеральное правительство уже выдавало деньги гражданам по средней годовой процентной ставке 0,75%.

Затем Ла Гуардиа нанес решающий удар. Его новое банковское законодательство позволяло правительству регулировать удельный вес банковских резервов, которые банки обязаны были держать, чтобы обеспечить запросы вкладчиков. Если ты изучал банковские законы своего периода, то знаешь, что так называемый резерв — это уловка, позволяющая банкиру давать взаймы деньги, которых у него никогда не было. Резерв позволял создавать новые деньги, не обеспеченные ни золотом, ни собственными средствами банкира, но за счет клиентов.

Ла Гуардиа в своей коррекции был беспощаден. Он запустил программу, обязывающую банки иметь стопроцентные резервы по истечении трех лет. Раздраженные банкиры устроили показательное разбирательство и довели дело до верховного суда. Генеральный прокурор заявил, что закон и порядок, установленные программой, не просто конституционны, но и призваны прекратить нарушение Конституции, коим определенно являются частичные резервы, ведь в Конституции правом чеканить монету и регулировать ее ценность наделяется только Конгресс. Суд поддержал администрацию по всем пунктам в знаменитом решении г-на Франкфуртера Правосудного,[8] и денежные манипуляции в США перестали существовать.

— Так значит, частным банкам пришел конец?

— Не совсем. Они сохранились как полезный институт депозитарного хранения, поскольку вскоре стали предлагать своим клиентам услуги, не предлагавшиеся Банком США. Если тебе требуется доставка вклада на дом или же ты хочешь обналичить чек посреди ночи, частные банкиры с радостью окажут тебе такую услугу. А, кроме того, по-прежнему оставалось большое пространство для спекулятивных кредитов — благодаря людям, желавшим рискнуть своим капиталом в надежде на крупную прибыль. Банки продолжают давать в долг под большие проценты в областях, где риски велики и их непросто оценить заранее, однако теперь они обязаны ссужать реальные деньги, а не нарисованные. Новая система резервирования положила этому конец. Ты узнаешь, какую важную роль банкиры-спекулянты сыграли в проникновении в Южную Америку. Они и сейчас играют важную роль. Они создают элементы частной инициативы и предпринимательства, которые не способно создать правительство.

— А что там с проникновением в Южную Америку? Записи на эту тему как-то туманны, или, может быть, я просто уже не смог это переварить.

— Отдельные историки считают, что это было скорее изнасилование, чем проникновение. Вплоть до 1970 года Соединенные Штаты уверенно теряли свои позиции в Южной Америке. В период правления Эдварда Европа постепенно становилась все более индустриальной, и свой самый большой рынок сбыта нашла в лице Южной Америки. Азиатские рынки не представляли интереса с 1930-х годов, а Южная Америка с ее сырьем оказалась в удобном положении партнера. С другой стороны, Соединенные Штаты были нацией аграрного экспорта, и это напрягало некоторые южноамериканские государства, в особенности Аргентину. Но Сорокалетняя война изменила ситуацию. Соединенные Штаты прошли через экономический рост в результате введения Акта о Банках, который сократил разрыв между производством и потреблением, снизив накладные расходы для товаров, недоступных покупательской способности.

— Не понимаю, что вы говорите.

— Предлагаю тебе сделать пометку и подождать с этим, пока не начнешь изучение существующей экономической системы. Вероятно, тебе преподавали традиционные экономические теории твоего периода, великолепные и весьма оригинальные, но — и я надеюсь, что ты простишь мне эту мысль, — совершенно неправильные. Вернемся к нашим баранам. Улучшение экономической ситуации привело к обычной политической реакции, и после Ла Гуардиа к власти пришла консервативная администрация. Однако между потреблением и производством по-прежнему оставался значительный разрыв. Традиционный взгляд на вещи, в особенности это касается экономических верований консерваторов, всегда гласил, что процветающему народу необходим выгодный торговый баланс, или весовой баланс, как его раньше называли. Говоря простым языком, для страны лучше, когда она экспортирует больше, чем импортирует. В такой формулировке звучит глупо, поскольку несомненно, что страна, вывозящая больше, чем привозит, с каждым годом теряет реальные ценности. Однако зерно истины в этой позиции имелось, и для того времени — зерно весьма практичное. Экономические процессы были организованы столь забавно, что каждый год совокупная стоимость произведенных страной товаров превышала покупательскую и потребительскую способность ее жителей. Это называли перепроизводством, и не было числа эзотерическим бессмыслицам, которые говорились о перепроизводстве. Однако сложные объяснения не требовались. Просто система из необходимости производила больше, чем могла потребить. Из необходимости. Математику этого вопроса ты можешь освоить позже. Будучи инженером, ты непременно увидишь правдивость этой оценки и, вероятно, немало повеселишься.

— Хотите сказать, что в мое время в бизнесе Соединенных Штатов было неправильным лишь это?

— Да, только это. И все ваши беды с занятостью, с бедностью, с физическими страданиями, все были настолько же ненужными, насколько прискорбными.

— Это полный абсурд. Будь все так просто, можно было бы все исправить. Я бы и сам смог разработать механизмы, как это исправить, штук пять таких механизмов. Во флоте мы черта с два стали бы мириться с настолько мерзкой бессмыслицей. Почему же никто этого не понял?

— Кое-кто понял. К. Х. Дуглас,[9] Гулдз Гейнсборо, Бронсон Каттинг и некоторые другие, но убедить людей в понятом им было столь же трудно, как и более раннее поколение убедить в том, что земля круглая. В обоих случаях факт истинен и прост, однако крепкий здравый рассудок человека, с детства впитавшего веру о плоской земле или выгодном торговом балансе, отвергает истину. Социалисты, разумеется, эту истину понимали, однако настаивали, что существует лишь одно решение. А хороших решений этой простой проблемы существовало множество. Сегодня мы верим, что нашли более подходящее для Соединенных Штатов решение, нежели социализм. Но позволь, мы уже очень сильно отвлеклись от Южной Америки.

В период с 1970 года и до конца века было найдено временное решение. Мы стали закачивать свои избыточные блага в братский континент, и он превратился в новые неизведанные земли. Золотодобыча в чилийских Андах какое-то время поддерживала жизнеспособность выдумки о выгодном торговом балансе. Помимо этого и в дополнение к этому практически все виды незаконного финансирования принимались как средство поддержания потоков товара на юг. Частные банкиры обратились к новому полю наживы и убедили население, что под Южным Крестом лежит новое Эльдорадо. Сей крайне сомнительный бизнес рос до тех пор, пока практически весь континент не оказался в долгах по расплате за товары, которые мы сами потребить не могли и которые отравили бы нас, оставь мы их при себе. Латиноамериканский темперамент нашел простой выход. Иногда я задаюсь вопросом, было это спланировано или же явилось неизбежным результатом обстоятельств. Но когда наставал день расплаты, правительство страны сдувалось, а новое правительство хладнокровно отказывалось от обещаний своего предшественника.

В апреле 2002 года произошла первая вспышка в войне А. Б. Ч. Правительство Аргентины как публично, так и в частном порядке отказалось признавать свои долги, и случился обмен довольно жесткими нотами. Наша южноамериканская эскадра получила приказ подтягиваться к Буэнос-Айресу. Чили и Бразилия уведомили Соединенные Штаты, что любая демонстрация силы в Аргентине будет расцениваться как акт вражды.

Тем не менее, эскадру, два старых авианосца и с десяток кораблей поменьше не отозвали. Она прокралась в залив и, едва успев встать на якоря, была атакована с воздуха и пошла ко дну вся, до последнего матроса, прежде чем успел подняться хоть один самолет. Мы до сих пор не знаем, кто это сделал, но знаем, что чилийские и бразильские ВМФ и авиация перед тем занимали позицию в двух сотнях километров от Буэнос-Айреса.

— Как проходила война? На мой профессиональный вкус, записи на эту тему излишне поверхностны.

— Полно, Перри, тебя ведь в действительности не интересуют убийства? — Диана разволновалась и смотрела на него с недоверием.

Он тронул ее руку.

— Нет, Ди, вовсе нет. Но вопросы стратегии, тактики и вооружения для меня представляют интеллектуальный интерес, вот как тебя могут интересовать какие-нибудь церемониальные танцы, сопровождавшие кровавые жертвоприношения ацтеков.

Морщинки на ее лбу разгладились.

— Да, полагаю, что так. Но все же это варварство.

— Думаю, что с вооружением ты хорошо знаком, Перри. Соединенные Штаты до того не воевали много лет, а история учит нас, что в мирное время новое оружие появляется не часто. Военный разум цепко держится за привычные пути — надеюсь, без обид. Стратегический принцип внешних границ определил течение войны. Ни одна из сторон не имела технической возможности нанести второй решающий удар. Противников разделяли слишком большие расстояния. Атаковать коммерческий транспорт было невозможно, поскольку практически все поставки на момент войны происходили между Соединенными Штатами и Южной Америкой. Стороны могли совершать налеты на города противника, но оккупация потребовала бы создания обширных сетей связи для защиты оккупационных войск и создала бы серьезные стратегические уязвимости. Налет на Манхэттен стал единственным неожиданным инцидентом в этой войне.

— Расскажите мне о нем.

— Разумно было бы эвакуировать Манхэттен в начале войны, но на практике это сопряжено с огромными неудобствами, и население заверили, что никакие силы противника неспособны пробраться так далеко на север. По факту — практически все стычки происходили ниже экватора. Если не считать двух налетов на Залив и одного на Палм Бич, а ни один из них особого ущерба не причинил, Соединенные Штаты вообще не пострадали. Однако в декабре 2003 года два авианосца, «Санта-Мария» и «Королевское Сияние», атаковали Манхэттен. Они проследовали в Нью-Йорк маршрутом через дальневосточную часть Атлантики и, благодаря везению и отчасти своей прозорливости, достигли Северной Атлантики, не будучи обнаруженными. Им способствовала погода — последнюю тысячу километров они шли в густом тумане. Они нанесли удар в полдень, свалившись на город с облачного неба, — в тот день облака находились не выше двухсот метров над землей. Атака была срежиссирована очень точно, казалось, каждый пилот знает, что ему делать и куда лететь. Сначала они разбомбили мосты и посадочные площадки. Полагаю, это было ужасное зрелище — смотреть, как огромные вертолеты выплывают из облаков и лениво уничтожают свои цели, в то время как быстрые истребители сопровождают их и вьются вокруг, словно шершни. Они взорвали и тоннели под реками. Вертолет садился на конечной станции, его экипаж травил местных газом, пока десант занимал поезд и загружал его взрывчаткой. Затем поезд отправлялся в последний путь — с бомбой замедленного действия на борту.

— Какой был ущерб?

— Практически полное разрушение. Водоснабжение уничтожено вместе с электростанциями. Небоскребы разрушены до оснований. По всему городу пожары от «зажигалок». Невероятная для военных действийэффективность — взрывчатку не разбрасывали по городу на авось, ее аккуратно располагали там, где она могла нанести максимальный ущерб. Считается, что вертолеты сделали два или три захода. Все это, разумеется, стало возможным благодаря погоде, особенно газовая атака, завершившая налет.

— Что они сделали потом?

— Судя по всему, истощив запасы мощной взрывчатки, они принялись систематически патрулировать остров, оставаясь в облаках, и сбрасывать газовые контейнеры. Им приходилось много раз возвращаться на свои плавучие базы, поскольку все это длилось тридцать шесть часов кряду.

— Я ничего не услышал про сопротивление.

— Сопротивление, конечно, было, но… Ты же пилот. Как атаковать врага в облаках?

— Никак.

— Вот и ответ. Они уничтожили Манхэттен и около восьмидесяти процентов его населения. И хотя атака не была решающей, а служила лишь акцией устрашения, косвенно она привела к завершению войны.

— Каким образом?

— В налете на Манхэттен погибли пятеро из шести глав ведущих международных банков, не говоря уже об уничтожении основной части записей по финансовым махинациям, из-за которых все и началось. И, разумеется, поджарились сотни мелких сошек, крутившихся в банковском рэкете. В отсутствие провокаторов Конгресс прислушался к своему народу, который никогда и не хотел воевать. В феврале 2004 года было объявлено перемирие. Условия мира включали мораторий на международные обязательства — то есть, вежливо говоря, их отмену, а также создание Всеамериканского экспортно-импортного банка, обеспечивающего дальнейшую торговлю на условиях немедленной оплаты за любой купленный товар.

— Что-то еще?

— В общем-то, это все. Разрушение Манхэттена пошло в зачет налетов на Рио и Буэнос-Айрес. Но самый важный результат — двадцать седьмая поправка.

— Это ведь поправка о военных референдумах?

— Да. В записях рассказывалось о том, как она действует?

— Ну, как я понял, это установление о том, что люди должны проголосовать, чтобы можно было объявить войну.

— Истинно так. По существу, данная поправка гласит, что во всех случаях, за исключением вторжений в Соединенные Штаты, Конгресс не имеет силы объявлять войну, не проведя по этому вопросу референдум. Статья кратко обрисовывает механизмы проведения такого референдума и устанавливает временные ограничения на его проведение. Однако самая занимательная особенность данной статьи — в определении участников голосования.

— Разве не все могут голосовать?

— Отнюдь, голосовать разрешается лишь гражданам, пригодным к военной службе.

— А женщинам не разрешается голосовать?

— И да и нет. Если действующее законодательство декларирует, что женщины могут участвовать в боевых действиях, они голосуют. В противном случае — нет.

Перри присвистнул.

— Готов поспорить, что это вызвало волнения.

Каткарт ухмыльнулся, словно смакуя шутку.

— Безусловно, вызвало. Воинствующие феминистки взвывали с пеной у рта. Затем им было указано, что предложенная поправка никоим образом не упоминает половую принадлежность граждан и что они могут, если им угодно, сделать женщин пригодными, включив положение в соответствующий законопроект о военной службе.

— Но это же непрактично.

— Как раз наоборот. Даже более того, закон многие годы явным образом делал женщин пригодными к военной службе. Женщины могут замещать мужчин практически на всех военных должностях. Далеко не всегда эффективно, однако такие вещи случались много раз. В твоей военной истории наверняка об этом рассказывалось.

— Полагаю, вы правы. Да, я совсем забыл о женских батальонах смерти. И еще, разумеется, женщины — превосходные пилоты.

— В настоящее время к службе допускаются ограниченные классы женщин, они-то, соответственно, могут участвовать в голосованиях по вопросам войн.

— Но послушайте, мне кажется, что несправедливо оставлять вопрос на усмотрение лишь тех, кто может служить. Если я что и усвоил из сегодняшней истории, так это то, что война затрагивает всех граждан страны, что она способна уничтожить целый народ. Да даже в мое время все это знали.

— Ты верно думаешь. Однако не предполагается — по крайней мере, всерьез, — что на войне будут убивать мирное население. В войне А. Б. Ч. — предполагай банкиры, погибшие в налете на Манхэттен, что их будут травить газом и бомбить, никакой войны не случилось бы. Но они этого не предполагали. Они думали, что войной будут заниматься профессионалы, очень далеко от них. Нет, гражданские в массе своей никогда не воспринимают войну как что-то личное, если до каждого из них не донести, что им придется лично участвовать. Лично ему, Джону. Поэтому раньше народы так легко объявляли войны, а затем были вынуждены вводить воинские повинности, чтобы в этих войнах сражаться. Страна желает ввязаться в войну. О, разумеется… Это тело Джона Брауна…

Сделайте мир безопасным ради демократии. Шотландцы никогда не будут рабами. Однако если война чуть больше, чем заварушка, приходится набирать людей, чтобы в ней участвовать. Не сочти за неуважение, Диана, женщины в этих вопросах были похуже мужчин. Женщин всегда можно раззадорить до состояния военной лихорадки. Половина мужчин, идущих воевать добровольно, не дожидаясь призыва, делают это по понуждению или будучи пристыженными тетками, считающими такой поступок прекрасным и романтичным. В мирное время женщины эмоциональные пацифистки, но, стоит заиграть оркестрам, они впадают в панику куда легче, чем мужчины. О чем задумался, сынок? У тебя такой вид…

— Мне вспомнилась организация, от которой мороз по коже, комитет солдатских матерей. Он появился после Мировой войны, и чтобы входить в состав комитета, женщина должна была потерять сына на войне. Встречи, офицеры, правила, национальные председатели — в общем, все, как в масонской ложе. Просто волосы дыбом вставали.

Тут вмешалась Диана.

— Знаешь, Перри, я считаю, что такая организация могла бы стать могущественной силой добра.

— Могла бы, но не стала. Посвяти они себя тому, чтобы сделать невозможной новую войну, все было бы замечательно. Но они же устроили просто еще одну ложу, еще один клуб для женщин. Но давайте же вернемся к нашей теме. О комитете матерей я предпочту забыть.

Каткарт продолжил:

— Я не рассказал тебе о самой замечательной особенности этой поправки. Как мы обсудили, лишь способные сражаться могут голосовать. Выступившие за объявление войны автоматически вступают в ряды вооруженных сил до конца войны. В бюллетене каждого даже содержится информация о том, куда явиться следующим утром. Воздержавшиеся от голосования идут в следующий набор, а проголосовавшие против служат последними.

Перри был озадачен и немного раздражен.

— Но ведь получается доплата за трусость? Если войну объявили, шансы должны быть равными у всех. Будь моя воля, я сделал бы все ровно наоборот.

— Не спеши, Перри, остановись и подумай. Доплата за трусость? Наверное, так. Но разве это еще и не доплата за разумное суждение? Возможно, война не стоит того, чтобы ее начинать. Я всю свою жизнь изучаю историю и могу вспомнить лишь две или три войны, которые мне показались разумными, да и на их счет есть у меня сомнения. Как бы там ни было, если человек принимает ответственность и голосует за то, чтобы ввергнуть страну в ситуацию, способную уничтожить эту страну и наверняка убить и покалечить множество граждан этой страны, не должен ли он принять последствия своего решения, встав в первых рядах бойцов? Сурово, но справедливо. По этому правилу ни один человек не может проголосовать за то, чтобы отправить другое человеческое существо под пули, лучи, ядовитые облака, не будучи готовым встать рядом с ним и встретить ту же участь.

— Но послушайте, в демократическом государстве мы ведь все в одной лодке. Почему не все должны на равных защищать страну?

— Ты рассуждаешь здраво, Перри, но этот аргумент здесь неприменим. Ты забыл, что, если происходит вторжение в Соединенные Штаты, референдум не требуется. Если быть точным, достаточно вторжения в любую часть Североамериканского континента или приближения к нашим территориальным водам флота с очевидно враждебными намерениями — и Конгресс может действовать, не советуясь с народом. Референдум же созывают только для событий вроде Первой мировой войны, или испано-американской войны 1812 года, или войны А. Б. Ч. Строго говоря, Президент обладает властью действовать даже без одобрения Конгресса, с целью отражения вторжения или для оказания помощи нашим гражданам за границей. Нет, цель поправки — позволить людям самостоятельно решать, является ли инцидент или ряд инцидентов достаточно серьезной причиной, чтобы они захотели покинуть страну и воевать с кем-либо. Разумеется, производителям оружия поправка не понравилась, равно как и многим финансистам и промышленникам, однако она была демократичной и разумной, так что народ проголосовал за поправку, когда разобрался, что к чему. А вот оружейники зубами и когтями держались за прежнюю систему, чем и вырыли себе могилу в конечном итоге.

— Каким образом?

— На следующем заседании Конгресса в обычном порядке был предложен законопроект государственной монополии на отрасль вооружений. К этому моменту оружейники уже пользовались дурной репутацией, и Конгресс принял закон.

Перри рассмеялся:

— Так им и надо, а? А если серьезно, эта схема вроде бы подходит к современным условиям, но я не верю, что она сработала бы в мое время.

Каткарт поднял мохнатые брови:

— Почему нет?

— Слишком обременительно. Ушли бы недели, чтобы подготовиться к голосованию, и снова недели, чтобы подсчитать голоса. К тому времени вся стратегическая ситуация изменилась бы, и война была бы проиграна, объяви мы ее.

— Думаю, ты переоцениваешь сложности, Перри. Полагаю, что знаю твой период настолько хорошо, насколько возможно для историка, потому что специально изучал его. Если бы Конгресс обсуждал вопрос объявления войны, разве не узнал бы об этом каждый гражданин? Президент регулярно обращался к населению при помощи радиотелефонов, ведь так? Так что, обратись он к стране с объявлением о результатах голосования в Конгрессе и о созыве референдума, его слушали бы все, разве нет?

— Девяносто девять процентов населения или больше.

— Превосходно. Созвать референдум легко. Как скоро его можно провести? Нет необходимости ждать, чтобы люди все изучили и взвесили за и против; если ситуация действительно критическая, они уже и без того несколько недель следили за ней и наверняка что-то для себя решили задолго до того, как Конгресс начал действовать. Следующий вопрос в том, как скоро можно будет физически провести голосование? Любой гражданин, достигший возраста голосования, знал или мог очень быстро узнать, где находится избирательный участок в его районе. И на каждом избирательном участке работал официально назначенный представитель властей. Напечатать бюллетени было бы достаточно легко, поскольку вопрос для голосования всего один, или же их можно было бы печатать заблаговременно, а имя врага оставлять для заполнения или же неявно предполагать. Подсчет голосов на каждом участке — столь же простое дело, он занимает от силы 20 минут. Единственное новшество здесь — сбор информации о голосах. Скажи, ведь по всей стране были пункты передачи телеграмм?

— О да, вероятно, поблизости от каждого избирательного участка был хотя бы один. Я начинаю понимать вашу мысль.

— Тогда пусть телеграфист находится на должности специального выборного представителя. Внедрив достаточно эффективную систему промежуточных подсчетов и статистики, мы придем к тому, что окончательные цифры окажутся на столе Президента в течение часа после закрытия всех избирательных участков.

Перри кивнул:

— Да, это возможно, полностью возможно. Я чувствую себя глупым оттого, что сразу этого не понял.

— Не стоит. Я описал, с незначительными поправками, некоторые из положений исходного закона. В твое время существовала адекватная задаче организация и достаточно быстрая сеть передачи информации. Не хватало лишь решения их использовать. Сказать по правде, этот метод работал практически идеально с момента внедрения.

— Так этот механизм реально использовали?

— Трижды с момента принятия поправки. Каждый раз люди противились войне, и каждый раз, на мой взгляд, история утверждала их правоту. Таким образом, Соединенные Штаты не совершили самоубийства. И все же в каждом случае, можешь быть уверен, без референдума Конгресс вверг бы нас в войну. На это указывает сам факт, что Конгресс созывал эти референдумы. Однако ты поднял еще вопрос о стратегической потребности в быстром решении. Такой подход не только не тратил ценного для стратегического планирования времени, но и выигрывал его.

— Почему вы так считаете?

— Потому что мобилизация первого набора происходила на следующий после объявления войны день. Это, по меньшей мере, на шесть недель быстрее всех ранее применявшихся методов набора в армию. Далее, в мирное время могли проводиться адекватные подготовительные мероприятия, чтобы полностью обеспечить такую армию, а также учения и милитаризация в масштабах, которые сами по себе не провоцировали бы военные действия. Такой механизм позволял мирным, лишенным имперских амбиций гражданским быть полностью готовыми к любой возможной войне.

Перри энергично кивал:

— Действительно, по описанию схема очень надежная. Преклоняюсь перед ее военными особенностями не меньше, чем перед политическими. Благодарю, что вы указали на эти особенности. В мое время предлагалось множество планов по сохранению мира, но мне ни один из них не казался работоспособным. В большинстве своем они как будто бы основывались на идее, что отсутствие вооружений и подготовки убережет Соединенные Штаты от участия в войне. Я почитал кое-что по истории и убедился, что это как раз верный способ ввязаться в войну.

— Полагаю, ты прав, Перри. Разумеется, у многих возникло одно возражение против плана референдума.

— А именно?

— Оно принимало различные формы, но смысл всегда был один и тот же. Предположение, будто люди не знают, что для них хорошо, и что они слишком недалекие, чтобы доверять им такую власть. Оно сводится к полнейшему неверию в демократическую форму правления. И что странно, оно исходило от тех самых групп, которые громче других выступали против американской формы правления и американизма (пусть и никто не знает, что это такое), если эта форма не была демократией. С таким возражением выступали учителя, проповедники, представители ветеранских и патриотических организаций, профессиональные демагоги и тому подобные. Интересно, что армия и флот не выступили против предложенной схемы, хотя им и было отказано в праве голосовать на референдуме.

— Приятно это слышать, но я не удивлен. Профессиональный военный не поверит в романтическую чушь о войне, даже если он к войне уже привык.

Диана воспользовалась возникшей паузой.

— Жаль прерывать этот разговор, но мне уже хочется спать. Магистр, вам нужно вернуться сегодня?

— Сегодня нет, завтра с утра. Вы приютите меня на ночь?

— Конечно. Рада принимать вас в любое время. Мужчинам дозволяется не спать, сколько хочется, и рассказывать хоть до утра всевозможные военные байки. Я заварила кофе, и к нему прилагается поднос с бутербродами.

Она погладила Перри по щеке, послала воздушный поцелуй Каткарту и скользнула в тень в дальнем конце комнаты. Перри проводил ее взглядом, и Каткарт заметил, как он на нее смотрит.

— Замечательная девушка.

— Ч-что?.. О! Да, да.

— Думаю, нам стоит вскоре последовать ее примеру. Но раз уж мне утром возвращаться, давай-ка пробежимся по последним восьмидесяти годам как можно быстрее, чтобы ты имел представление о сегодняшнем дне. Опиши вкратце наиболее характерные события истории страны в этом столетии.

— Что ж, война закончилась в 2004 году. О результатах мы как раз недавно говорили. В 2006 году страна вступила в тяжелые времена, но до полномасштабной депрессии оставалось еще несколько лет, отчасти благодаря тому, что Банк Соединенных Штатов не лопнул, а отчасти благодаря досрочному погашению военных облигаций и выплате военных бонусов. Но безработица продолжала ежегодно расти. В 2010 году президентом стал Уэнделл Холмс. С 2011 по 2015 год он проводил экономические реформы, превратившиеся сегодня в стандарты. Бизнес подхватил его инициативы, и все довольно хорошо складывалось вплоть до конца двадцатых, когда зародилось движение Новых Крестоносцев, или неопуритан. Похоже, что это было некое религиозное возрождение, вызвавшее в конечном итоге множество проблем. Своего пика оно достигло в середине тридцатых, и после этого целый год по всей стране бушевали беспорядки. Президент Мишель усмирил это безобразие, и в результате были проведены некоторые конституционные реформы. С тех пор и по сегодняшний день я не припоминаю действительно значимых событий. Много мелких событий, разумеется, и множество новых изобретений, но ничего такого, что изменило бы ход истории.

— Да, это верно. Последние полвека — период спокойного развития без ярких перемен, постепенный рост и постепенный социальный прогресс. Похоже, что мы вошли в период динамического равновесия, когда человечество может развивать искусства и совершенствовать науку в относительном комфорте и безопасности. Тебя, возможно, удивят совокупные изменения, произошедшие с момента окончания Нового Крестового Похода, но для меня не представляется возможным указать на единственный фактор, вызвавший такие изменения. И в этом нет необходимости. Постепенно ты сам все поймешь, поскольку теперь имеешь общее представление. У тебя есть вопросы касательно этого периода?

— Да, меня беспокоят две вещи. Я не понимаю экономических реформ Холмса и не понимаю смысла Нового Крестового Похода. Подозрительная ерундовина.

Каткарт ухмыльнулся:

— Как удачно, что мои профессиональные исследования дают некоторое представление об идиомах твоего времени. Это действительно была ерундовина. Но давай по порядку. Ранее мы обсуждали причины экономической депрессии, и я попросил тебя принять на веру идею, что единственной причиной депрессии стала финансовая система, автоматически создающая разрыв между произведенными товарами и объемом денег у населения, или, как это называли для приличия, перепроизводство. Сейчас я тоже не хотел бы углубляться в математическую теорию. Можешь освоить ее позже с экономистом или при помощи книг, которые я порекомендую. Президент Холмс оказался одним из тех редких обитателей Белого дома, у кого хватило проницательности и математических талантов увидеть проблему, ее причины и создать решение. Он держал в руках мощное оружие, Банк Соединенных Штатов, и обладал свободой мысли, чтобы сделать необходимое, не затуманивая суть вопроса морализаторскими рассуждениями. Он лично помогал формулировать реалистичную социальную этику, ставшую основой и отправной точкой его реформ.

Для начала в своей системе отсчета он принял перепроизводство за недостаточное потребление, нехватку потребительских ресурсов. Он приказал штату клерков снабжать его примерными цифрами, отражающими процент недостаточного потребления и его долларовое выражение за истекший год. Затем он принялся компенсировать недостающую покупательскую способность, буквально раздавая посредством Банка Соединенных Штатов необходимые объемы денег. Он понимал, что без определенного контроля над ценами это приведет к их раздуванию, и снова возникнет разрыв между производством и потреблением. Поэтому он удерживал примерно половину созданного покупательского ресурса и использовал его для контроля над ценами. Все розничные продавцы потребительских товаров в стране были приглашены в Новый Цикл Экономики. Приняв приглашение, продавец принимал и обязательство не увеличивать цены относительно их текущей отметки. Более того, он должен был продавать все товары с десятипроцентной скидкой, чтобы затем, представив бухгалтерскую отчетность, получить от Банка Соединенных Штатов компенсацию. Затем Холмс принялся выдавать через Банк двадцать пять долларов в месяц любому желающему. Естественно, бизнес расцвел. Цены не повысились, поскольку все клиенты ушли к продавцам, принявшим вышеуказанное соглашение.

В итоге и все другие торговцы присоединились к программе, чтобы участвовать в дележе прибылей. Заводы вновь открывались, потребовалась рабочая сила, безработица растаяла, как снег в июле. Страна рокотала. Таков примитивный набросок существующей ситуации, Перри. Безработицы не существует, для любого найдется хорошо оплачиваемая работа, и ежемесячно каждый желающий получает достаточно кредитов, чтобы достойно содержать тело и душу.

— Погодите, — озадаченно начал Перри. — На первый взгляд все замечательно, но откуда он взял деньги? Вряд ли из налогов, страна-то уже была разорена. И не у частных банков. Этих уничтожила война.

(Ниже дана сноска для тех читателей, кто любит арифметику…)[10]

Каткарт снова улыбнулся:

— Наличные он добыл тем же способом, каким мы всегда их добывали с тех пор, как Рузвельт закопал золото обратно, то есть прямиком с печатных станков. Но ему не пришлось печатать много денег. В Банке выдавались чеки, у торговцев и у многих простых граждан в Банке были счета, так что наличность практически не меняла хозяев. Большая часть денег существовала лишь в учетных записях банковских служащих. Холмс сделал то, что банкиры умели на протяжении многих сотен лет, — и то, что запретил им делать Ла Гуардиа, — стал рисовать деньги. Что с тобой, сынок? Ты недоволен?

— Ох, даже не знаю. Вроде бы вы рассказываете дельные вещи, но ведь если неопределенно долго вливать в страну деньги, обязательно получите инфляцию, и неважно, заморожены ли цены.

— Речь не идет о том, чтобы их вливать. Добавляем лишь столько, сколько требуется, чтобы механизмы работали. В каждом учетном периоде эта добавка является наилучшим приближением к тому объему денег, который предотвращает разрыв между потреблением и производством, и исходит эта добавка из стоимости нераспроданных запасов.

— Но почему нужно постоянно добавлять деньги?

— Я сказал, что буду воздерживаться от теории, но вот тебе наводка: в каждом периоде добавка теоретически равна объему сбережений, инвестированных в виде капитала в предшествующем периоде. И еще наводка: разве не требуется для работы государства сегодня больше денег, чем требовалось во время президентства Джорджа Вашингтона? А теперь давай перейдем к Новому Крестовому Походу, потому что уже поздно.

— Хорошо.

— Непросто проанализировать истоки любого религиозного движения. Похоже, что некоторые массовые сдвиги в человеческой духовности мы неспособны до конца понять. Карл Маркс пытался интерпретировать историю в жестких рамках материалистической причинности, но как это поможет объяснить Крестовый поход детей? Карлайл склонял нас к тому, что история — не более чем деяния конкретных великих людей, героев. И в это мне также сложно поверить. Стал бы Джордж Вашингтон чем-то большим, чем вежливым плантатором, правь Англия своими колониями более либерально? Я считаю, что история — это повествование о поступках отдельных людей, действующих соответственно своим убеждениям в имеющихся обстоятельствах. Перемена убеждений или обстоятельств изменила бы и конечный поступок. Во взаимодействии жизней встречаются сильные персонажи — герои Карлайла, — оказывающие мощное влияние на своих соратников силой своего характера и интеллекта, и вот они-то и формируют среду для существования менее сильных существ. Если в определенный период рождаются такие люди и им удается попасть в окружение, где именно их таланты находят максимальное выражение, их имена крупными буквами вписываются на страницы истории. «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха».[11]

Такой доминантной личностью был Неемия Скаддер, зачинатель Нового Крестового Похода и лидер неопуритан. Он обнаружил применение своим исключительным талантам на Среднем Западе в третьей декаде этого века. Впервые он стал известен примерно в 2030 году. В те годы он был странствующим миссионером какой-то мутной фундаменталистской секты. Проповедовал в большинстве поселений долины Миссисипи и, хотя не был достаточно заметен, чтобы попасть в горячие новости, пользовался репутацией в своей области — благодаря убедительности проповедей и заразительности, с которой призывал отмщение Господне на головы заблудших братьев. В его жизни не происходили никакие заметные события вплоть до 2023 года, когда умерла миссис Рэйчел Биггс, семидесятилетняя вдова богатого производителя обуви. Госпожа Биггс оставила четыре миллиона долларов в виде чека и еще столько же в виде трастового фонда, завещав на эти средства создать и поддерживать молитвенный дом и телестанцию для целей преподобного Скаддера. И прежде наши священники и политические проповедники много раз оказывались на радио с богоугодными речами, но лишь для того, чтобы люди сразу переключали свои приемники, а вот брату Неемие удалось передать по волнам свою притягательную личность, и, единожды его услышав, люди становились его последователями, если органически были готовы к огню и сере его производства. Ему также удалось выбрать и вдохновить других проповедников на помощь в организации быстро возраставшего числа верующих последователей. Примерно в 2024 году он интерпретировал стихи Апокалипсиса таким образом, что новый Иерусалим уже построен, что Армагеддон близок и что его последователи призываются в бой. Он создал Рыцарей Нового Крестового Похода в качестве своего орудия для Армагеддона. Эта организация практически во всех деталях походила на Ку-клукс-клан предыдущего века, даже во многих деталях ритуала, униформы и устава, которые брат Неемия не потрудился изменить.

Чтобы понять, что случилось далее, и оценить, насколько большой властью обладал Скаддер, следует понять этого человека и окружавших его людей. То был человек колоссальной физической выносливости и психологической энергии, среднего роста, но крепко сложенный. Его манеры поведения и речь указывали на провинциальное происхождение. Глубоко посаженные глаза под выдающимися бровями горели и сверкали, одаривая пристальным взглядом. Он говорил обычно тихо и мягко, но мог выкрикивать и громко возносить хвалы, когда было нужно. Большой рот, полные рыхлые губы. Когда он молчал, они казались чувственными, но когда говорил — выражали его садистское наслаждение своей работой. Что до его личной жизни, о ней мы знаем мало. Он был женат, жена сопровождала его и обслуживала его, но время от времени в его штат принимались и другие послушницы. Очевидный вывод, скорее всего, ошибочен, — упорно ходят слухи, что этот человек, несмотря на всю свою огромную силу, был на самом деле сексуальным импотентом.

Большая часть населения была готова к такому лидеру. С момента первых поселений в Новом Свете в теле социума присутствовало два сильных диссидентских элемента. Первый — анархистский и толерантный, второй — жестко авторитарный и до фанатизма моралистический. Ошибкой было бы считать, что наши предки пришли на этот континент в поисках религиозной свободы. Напротив, они искали место, где смогли бы реализовать собственный вариант религиозного тоталитаризма. Вполне вероятно, что религиозные преследования и моральная нетерпимость, применявшиеся к раскольникам колонистами Новой Англии, были более суровыми, чем те, от которых они сами бежали. Удивительно, что Конституция явным образом включала гарантии религиозной свободы. Этот, можно сказать, просчет можно списать на два момента: взаимное подозрение между колониями и непоколебимая приверженность свободе Томаса Джефферсона, написавшего ту статью. Очень важно отметить, что положение о религиозной свободе было предписанием для федерального правительства. Штаты оно не ограничивало. В один период штат Виргиния завел собственную официальную церковь, а религиозная нетерпимость практиковалась, в рамках закона, в каждом штате Федерации. Помимо пуританского фактора американской культуры действовала еще и пружина римского католичества — причем довольно сильно в ряде регионов страны, которые во многих аспектах поддерживали нетерпимость протестантских церквей.

Все виды организованных религий схожи в ряде социальных моментов. Каждая претендует на роль единственного поборника главной истины. Каждая считает свое мнение окончательным по всем вопросам этики. И каждая церковь просила, требовала или приказывала, чтобы государство насаждало присущую этой церкви систему табу. Ни одна церковь никогда не отказывается от своих видов на абсолютный контроль моральности жизни граждан, предписанный свыше. Если церковь слаба, она подло пытается превратить свои кредо и дисциплину в закон. Если сильна, применяет дыбу и тиски для пальцев. Удивительно, насколько хорошо церквям Соединенных Штатов удавалось, при форме правления, формально не признающей никакую религию, вносить в законодательные акты свои кодексы моральных запретов и отбирать у государства привилегии и особые концессии, чтобы создавать себе денежные пособия. Это особенно заметно на примере проповеднических церквей Среднего Запада и Юга, но было так же верно для основных оплотов католической церкви. Это было бы верно для любой церкви, будь то трясуны, магометане, иудеи или охотники за головами. Это свойство любой организованной религии, а не какой-то конкретной секты.

Перри перебил его:

— Возможно, в 2020 году все это было именно так, но в моем времени я ничего такого не замечал. Разумеется, у нас были церкви, и в детстве я ходил в воскресную школу, а, будучи курсантом, в часовню, но, помилуй Господь, я не замечал их, когда вырос. Они не трогали меня, а я не трогал их.

Каткарт насмешливо улыбнулся:

— Никто не скучает по тому, чего у него никогда не было. Возможно, будет познавательно, если я перечислю ряд законов и имевших силу закона обычаев твоего времени, истоки которых можно проследить прямо до некоторых сильных организованных церквей.

— Прошу вас.

Каткарт принялся загибать пальцы.

— Запрет на торговлю по воскресеньям; освобождение от налогов на церковную собственность; практически все законы, связанные с браком и отношениями между полами — включая и запреты на разводы, и национальное правило, предписывающее заключать только моногамные браки, и законы против внебрачных связей и прочих табуированных форм сексуальных отношений, и запреты контрацепции; запреты на обучение определенным научным доктринам, особенно устанавливающим родство человека с животными; вся основанная на соображениях морали цензура прессы, сцены, радио, речи; определенные табу на слова и формы речи; запреты на оголение определенных частей тела; запреты на употребление алкоголя; запреты на курение; все законы, по-отечески ориентированные на то, чтобы гарантировать моральное соответствие граждан, вместо того, чтобы регулировать их поведение, предотвращая нанесение вреда одним гражданином другому.

— Но наверняка же перечисленные вами законы основаны на здравом смысле, а не на религии?

— Ты в это веришь, потому что воспитывался в среде, созданной церковью. Тебя приучили считать эти положения естественным порядком вещей. Но исторические летописи культур, где организованные религии иначе смотрели на мораль, отражают полную противоположность всех перечисленных мной законов. Но опять же, мы отвлекаемся от преподобного Скаддера и его шайки святых фанатиков. Несмотря на то, о чем я говорил, американские церкви на протяжении четырехсот лет сражались в арьергарде. От пуританских законов раннего Массачусетса до терпимости и простой морали обсуждаемого периода — путь неблизкий. Дух свободной воли был особенно крепок в городах. Совершенствование методов контроля зачатия и уничтожение заразных заболеваний, связанных с сексуальными контактами, очень быстро преображали сексуальные обычаи людей. Новый экономический режим еще более изменил мораль отношений и упростил разводы. Другим его эффектом стало уничтожение моралистической природы работы как самоцели. Все это было оскорбительно для людей, придерживавшихся прежних взглядов, и ни для кого не было оскорбительно более чем для преподобного Неемии Скаддера. Он проповедовал против изменений, предсказывая обрушение Адского огня и серы на безбожный народ Соединенных Штатов! Он осуждал удовольствия плоти, любое легкомыслие, возмутительные одеяния, зеленого змия, танцы, азартные игры, мирскую музыку, легкую литературу и всевозможную мирскую суету. Он призывал своих последователей искоренить все эти явления, сразиться в битве Армагеддона и сразу же оказаться в Новом Иерусалиме, где благочестивые никогда не умирают, но живут вечно, воспевая и восхваляя Бога. Далее он подробно объяснял своей пастве, как именно достигнуть этого счастливого конца. Он был от природы организатором и при помощи своего гения собрал самое сильное меньшинство за всю историю американской политики. Прежде всего, он утверждал, что представляет все население и что большая часть населения — его личные последователи.

Настолько сильным было действие его организованной пропаганды, что он убедил доверчивые неорганизованные массы, что его приверженцы являют собой большинство. В частности, ему удалось убедить политиков, что он контролирует достаточное число голосов, чтобы влиять на исход выборов. В результате этого верования, было оно обоснованным или нет, ему удавалось политическими средствами проводить нужные изменения в законы и получать то, что законным путем не могли получить, как их по-разному называли, ночные всадники, Рыцари-террористы Нового Крестового Похода или Ангелы Господни. И в лучших из нас существует латентная нотка садизма. Преподобный Скаддер высвободил ее.

— В период между 2025 и 2030 годами ни один человек не был в безопасности у себя дома. Ночные всадники могли постучать в дверь и похитить человека, чтобы высечь его и, скорее всего, вымазать дегтем и вывалять в перьях за такие преступления, как непосещение церкви, или неуважительное отношение к движению Нового Креста, или любое другое воображаемое отклонение от жесткого морального кодекса собратьев, пришедшее на ум нетерпимому фанатику-крестоносцу. Дочь могли оторвать от родителей, раздеть донага и клеймить раскаленным железом в наказание за какую-нибудь безобидную фривольность, считавшуюся у собратьев смертным грехом. Владелец магазина мог обнаружить, что стекла разбиты, а товар испорчен — если совершил преступление и нанял безбожника. К 2028 году Скаддер держал долину Миссисипи в ежовых рукавицах и имел сильное влияние по всей стране. Вся жизнь долины была подчинена пуританским законам. Ни один транспорт не ходил в воскресенье. Во множестве городов посещение церкви стало обязательным, и везде посещать церковь было безопаснее, чем не посещать. Женщины носили унылую одежду, полностью скрывавшую их тела. Танцы, любое пение помимо псалмов, игры и все прочие мирские занятия были запрещены. Высшее образование не поощрялось. Лень приравнивалась к отступничеству и считалась преступлением. Скаддер с нетерпением ожидал введения двух глобальных законов: отмены выдачи кредитных чеков, не обеспеченных работой, и открытого признания истеблишмента церкви.

Но террор порождает террор, да и гонения не остаются без ответа. Элемент свободной воли в населении, обычно неорганизованный, открыто выступать не мог, но не был повержен. Под давлением необходимости эти люди создали собственную организацию, тайную, подпольную. Они выдвинули собственных кандидатов к следующим выборам в Конгресс и были готовы победить любой ценой. Более жесткие организовали подпольную террористическую группу, чтобы потчевать Рыцарей их собственным лекарством. Более консервативные обратили свое внимание на приближающиеся выборы и завалили страну памфлетами, утверждавшими, что скаддериты — лишь маленькая группа населения, и призывавшими людей голосовать за свои убеждения. День выборов прошел в беспорядках, а подсчет голосов закончился многочисленными стычками между Рыцарями и приведенными в боевую готовность гражданами. Когда развеялся дым, стало очевидно поражение Скаддера на выборах. Он потерпел крах на обоих побережьях и утратил большую часть позиций в крупных городах долины. Даже признай его противники свое поражение в сельскохозяйственных оплотах, он все равно проиграл бы во всех штатах, кроме Теннеси и Алабамы.

Члены нового Конгресса, избранные против Скаддера, принесли клятву проводить конституционные реформы, чтобы предотвратить потерю личных свобод по любым причинам. Как следствие, было предложено несколько сотен поправок в первые же дни сессии. Парламентские тупики привели к очень умному законодательному маневру. На съезде партии борцов за свободу личности было принято решение, что небольшой комитет из делегатов партии предложит съезду поправку в виде новой конституции, которая, будучи принятой и одобренной, заменила бы прежнюю конституцию полностью. В комитет вошли пятеро мужчин и одна женщина, все без исключения — великие умы. Сайрус Филдинг, Роза Вайнштейн, Джон Делано Рузвельт, Людвиг Диксон, Джозеф Берзовский, Колин Макдональд. Филдинг осуществлял надзор и распределял работу. Жаль, что у нас нет времени подробно обсудить их дискуссии. Они трудились днем и ночью почти четыре месяца. К счастью, у нас есть полная запись всех заседаний, которую ты можешь изучить по своему желанию, и, кроме того, имеется ряд прекрасных резюме этого материала. Они представили свой отчет съезду двадцатого апреля 2028 года, после чего дебаты продолжались еще три недели. Но члены комитета выполнили свою работу столь качественно и, в частности, столь умело сохранили формулировки исходного документа, что новые поправки были утверждены съездом в неизмененном виде и представлены на голосование в виде единого законопроекта, подписанного каждым участником съезда. Принятие законопроекта, разумеется, было предрешено. Он был одобрен тридцатью семью штатами двенадцатого ноября 2028 года.

Я не стану вдаваться в детали документа, но некоторые нововведения стоит сегодня упомянуть. Самое важное — новое ограничение на власть правительства. Ни один закон не может считаться конституционным, если лишает хотя бы одного гражданина какой-либо свободы действия, не препятствующей равной свободе действия другого гражданина. Прошу простить, я плохо это сформулировал. Вот формулировка новой конституции: каждый гражданин имеет свободу совершать любое действие, не ограничивающее равную свободу другого гражданина. Ни один закон не будет запрещать какое-либо действие, не вредящее физическому или экономическому благополучию другого человека. Никакое действие не будет нарушением закона, если не наносит подобного вреда или не имеет явных последствий, связанных с подобным вредом.

Ты понимаешь важность последнего пункта? До той поры у преступления было две составляющих — акт его совершения и намерение. Теперь помимо намерения и действия появилась третья составляющая — вред, который должен быть в каждом случае доказан. Последствия этого изменения сложно переоценить. Оно навсегда утвердило американский индивидуализм, потребовав от государства в каждом случае оправдывать свое вмешательство в дела человека. Более того, правомерность должна основываться на измеримом ущербе или потенциальном ущербе для одного человека или нескольких. Пострадавшей стороной может быть школьница, получившая травму или подвергшаяся опасности из-за беспечного водителя, а может быть каждый человек штата — в результате разглашения военных тайн или манипулирования ценами на продукты массового потребления, но не может быть некий бездушный суперчеловек, воплощение государства или его величество закон. Новая конституция уменьшила государство до его истинных размеров, стала инструментом на службе индивидуума, а не божеством, которому поклоняются и которое прославляют. А самое главное — она положила конец притеснениям меньшинств посредством банальной заплесневелой лжи о том, что большинство всегда право.

В другом разделе конституции определяются юридические лица и устанавливается, что у них нет никаких прав помимо ситуаций, когда они представляют права физических лиц. Юридическим лицам не может быть нанесен ущерб. Действие, совершенное против юридического лица, должно нанести доказуемый ущерб физическому лицу, чтобы считаться нарушением. Эта поправка подрезала крылья корпоративным фондам, грозившим заменить людей из плоти и крови.

Была определена и новая гражданская свобода, право на личные дела. Ты поймешь ее лучше, когда изучишь кодекс обычаев. Другие реформы, в большинстве своем очевидные — прямые выборы Президента, новое определение общего благополучия, упрощающее коррекцию курса в меняющемся мире. Произошли и важные изменения в методах законодательной деятельности. Палата представителей получила право принимать законы в обход вето, наложенного Сенатом. Обсуждалась полная отмена Сената или, как вариант, его реорганизация с целью пропорционального представления, однако какой-то мутный параграф исходной конституции не позволял сделать этого без единогласного одобрения всех штатов. Возможно, самое яркое изменение — власть главы правительства инициировать законодательный процесс и настаивать на рассмотрении инициатив. Согласно этому положению Президент при помощи своих советников может создавать проекты законов, которые автоматически вступают в силу через девяносто дней, если их не отвергнет Конгресс. Разумеется, исчисление этих девяноста дней происходит только в то время, когда Конгресс заседает.

— А что, если Конгресс на каникулах?

— Президент может созвать его по своему усмотрению.

— А если вопрос настолько важный, что нельзя ждать девяносто дней?

— Конгресс может принять решение сразу, если есть такая необходимость. Иногда об этом просит Президент.

— А Конгресс при этом утратил свои полномочия на инициативу в законодательстве?

— Нет-нет, ни в коем случае. Он мог принимать любой закон по желанию и отвергать любой закон по желанию. Но если случался глобальный раздрай, любая из ветвей правительства имела право потребовать немедленных общих перевыборов. Президент мог распустить Конгресс, а Конгресс выказать Президенту недоверие. По последнему вопросуголосование проводилось только Палатами, Сенат не участвовал. Это лишь одно из серьезных изменений. Новая конституция требовала переформулирования всех законов каждые десять лет и строго предписывала всем законодателям применять простой язык и избегать абстракций. Так появился способ признавать законы не имеющими силы просто потому, что они не были написаны понятным английским языком.

— Вот это мне нравится, — отозвался Перри. — Я всегда считал, что законники намеренно напускают тумана своей многозначительной болтовней. В школе у меня был курс по составлению приказов. Официально считалось, что это языковой курс, связанный с сочинительством, только критерием оценки служил не стиль и не литературные достоинства, а то, насколько однозначным является смысл документа. Полагаю, большинству законников пошло бы на пользу, пройди они этот курс.

— Уверен, что так. Что ж, Перри, вроде бы мы со всем разобрались. Последние шестьдесят лет в основном примечательны развитием и ростом, которые тебе будет лучше всего оценить собственными глазами. Прошу меня простить, я отправляюсь спать.

— Здравая мысль. Но прежде позвольте поблагодарить вас за ваши старания. Вы проявили великое терпение.

— Не стоит благодарности, сынок, мне это и самому весьма понравилось. В ближайшем будущем хотелось бы подробно расспросить тебя о твоем периоде. Ты окажешь мне огромную услугу, поделившись подробными и точными личными воспоминаниями о времени, в котором жил.

— Сочту за честь и удовольствие.

— Что ж, спокойной ночи, сынок.

— Спокойной ночи, сэр, и еще раз спасибо.

Глава четвертая

— Хочешь весь день проспать, соня?

Перри потянулся и зевнул, затем улыбнулся стоявшей над ним Диане.

— Который час?

— Довольно поздний. Теряем световой день. Магистр Каткарт давно уже уехал. Если хочешь позавтракать со мной, лучше поторопись.

Перри вскочил и исчез в освежителе. Когда он вернулся десятью минутами позже, ощущая кожей покалывание после душа, Диана как раз ставила у окна поднос, от которого исходили возбуждающие аппетит запахи.

— Что здесь у нас? Гречишные оладьи. Сосиска. Свежий ананас. Диана, ты просто золото. Прошу, усынови меня и корми так каждое утро.

— Садись и ешь, дурачок. — Она скорчила гримасу, но ее глаза сияли. — Давай быстрее, нам сегодня нужно много куда попасть.

— Где эти места? — Чашка с кофе вопросительно застыла в воздухе.

— Здесь и там. Везде, где ты захочешь. Большой просторный мир. Что ты хочешь увидеть?

— Я не знаю пока, что.

— Вот туда-то мы и отправимся.

После завтрака Диана зажгла сигарету и забросила посуду в огонь.

— Надень-ка вот это, — сказала она, повернувшись к Перри. — Остальные твои вещи уже в машине.

«Вот это» оказалось парой сандалий на молниях и с ремешками, украшенными узорами. Перри нацепил их и поспешил за Дианой, которая уже успела открыть внешнюю дверь. Он обнаружил, что стоит не на улице, а в небольшой прихожей. Слева стройные ноги Дианы исчезали в пролете ступеней. Он поторопился и нагнал ее. Они вышли в средних размеров ангар, в котором покоился — очевидно — летательный аппарат, но вид аппарата напомнил Перри иллюстрации в сенсационных воскресных газетных приложениях. По форме он походил на яйцо примерно пяти с половиной метров в длину и трех с половиной в высоту. Аппарат поддерживали три убирающихся колеса шасси: два у тупого переднего конца и одно на корме. На остром конце «яйца» монтировался гребной винт с тремя полутораметровыми лопастями. В самой верхней точке яйцевидного фюзеляжа располагалось небольшое цилиндрическое возвышение, из которого в сторону кормы торчал пучок плоских лопастей, четырех с половиной метров в длину и шириной примерно 45 сантиметров в самой широкой части. Перри предположил, что пучок разворачивается в несущий винт, превращая летательный аппарат в вертолет. Он попытался в полутьме сосчитать лопасти и пришел к выводу, что их пять или шесть. Крыльев не было видно, однако Перри обратил внимание, что на каждой стороне «яйца», примерно на уровне верха миделя, располагались метровые горизонтальные гнезда. Диана подтвердила его догадку, что в гнездах упрятаны крылья, которые могут раскрываться по необходимости. Но сколько Перри ни искал, ему так и не удалось найти следы управляющих поверхностей — не было ни руля, ни стабилизаторов, ни киля.

Матовый медный цвет фюзеляжа нарушало только пластиковое остекление на носу и на бортах, в средней части. Дверь располагалась там, где заканчивался огромный иллюминатор по правому борту. Диана распахнула ее, и они ступили внутрь. Весьма просторный интерьер «яйца» имел около полутора метров в ширину, и столько же свободного места оставалось позади кресел двух пилотов. Внешнюю стену опоясывала скамья — вплоть до кресел пилотов, где начиналась панель приборов, заключенная в прозрачное стекло. Перри увидел, что панели пола и внешние панели фюзеляжа тоже по большей части стеклянные.

Диана заняла кресло правого пилота.

— Перри, присаживайся рядом.

Он сел и принялся изучать дублирующие органы управления, расположенные прямо перед ним. Диана коснулась рычага, аппарат выкатился на платформу. Затем она ухватилась за джойстик и потянула его к себе, одновременно нажимая большим пальцем на кнопку в верхнем торце джойстика. Перри услышал мягкое гудение, и над кабиной возникла тень. Несущий винт развернулся. Гудение перешло в высокий визг, а затем исчезло. Аппарат вздрогнул, и Перри ощутил небольшую тяжесть. Он взглянул себе под ноги — на удалявшиеся утесы гор и верхушки сосен. Через несколько минут Диана вернула джойстик в вертикальное положение. Перри показалось, будто он ехал на скоростном лифте, который только что остановился на верхнем этаже. Аппарат висел примерно в шести сотнях метров над горой Дианы.

Она повернулась к нему.

— Куда отправимся?

— Не желаю никуда отправляться, пока не научусь пилотировать эту штуку.

— Вообще-то я не инструктор по пилотажу, но попробую. Ты видел, как я выполнила взлет. Сначала запустила главный мотор — вот этот переключатель в режим вертолета. Я потянула на себя рычаг, чтобы подняться. Когда рычаг приведен в вертикальное положение, аппарат зависает. Рычаг не двинется, пока не нажмешь кнопку на конце. Двигаешь его от себя — вот так, — и аппарат снижается. Затем возвращаешь в вертикальное положение, когда достигнешь желаемой высоты. При посадке все делаешь плавно, слегка нажимая на рычаг от себя.

— А что, если главный мотор остановится в режиме вертолета?

— Мы сядем на авторотации. Шасси автоматически раскроется. Оно удерживается магнитной силой поля, производимого главным мотором. Посадка при этом довольно жесткая, примерно как падение с десяти метров над уровнем моря. В этом разреженном воздухе — чуть пожестче. Но шасси поглощает большую часть удара, а эта пневматическая обивка поглощает остальное. И все равно удар ощутимый. Любой стоящий в кабине должен успеть быстро лечь на скамью.

— А что, если аппарат упадет на воду?

— Он плавает. Если сможешь вновь запустить мотор, то даже сможешь взлететь с воды. Я так делала на этом аппарате — взлетала с озера Тахо. Если не можешь взлететь, то просто сиди и жди, пока тебя спасут.

— Теперь расскажи мне, как на этой малышке маневрировать.

— Переведи главный переключатель из режима «вертолет» в режим «самолет». Выдвигаются крылья, — тут Перри увидел, как раскрылись крылья справа и слева от аппарата, — и запускается гребной винт. По мере того как растет скорость, подъемная сила становится достаточной, поэтому несущий винт замедляется, останавливается и складывается. Если ты остановишь гребной винт, переведя аппарат обратно в положение «вертолет», или же что-то случится с гребным винтом, несущий винт стартует автоматически. Крылья не убираются, пока несущий винт осуществляет подъем. Смотри, он замедляется.

Большие лопасти проплывали мимо, все медленнее с каждым оборотом, и, наконец, остановившись, сложились, как японский веер, и исчезли из виду.

— Сейчас мы летим. Если я теперь потяну за рычаг, скорость увеличится. Когда измеритель воздушной скорости показывает нужную мне скорость, я возвращаю рычаг в вертикальное положение. Если я толкаю его от себя, скорость снижается. Если снизить скорость до скорости сваливания, автоматически запустится несущий винт.

— А как менять курс?

— Если тянуть рычаг в сторону, аппарат туда и повернет. Когда окажешься на нужном курсе, просто возвращаешь его в вертикальное положение.

— Эта штука одновременно выполняет крен и рулит? А я что-то не припомню, чтобы видел руль или другие управляющие элементы оперения. С чего это мы повернем?

— Управляющих элементов оперения здесь нет. Аппарат стабилизируется гироскопом. Мы вращаем аппарат относительно жесткого каркаса гироскопов, а дальше гребной винт доворачивает нас в нужном направлении.

Перри медленно покивал.

— Вроде бы возможно, но ведь тогда аппарат будет при каждом чертовом повороте выполнять боковое скольжение.

— Именно так, Перри, но обычно это значения не имеет. Если тебе нужно этого избежать, ты можешь компенсировать боковое скольжение, изменив точку и угол входа в поворот.

Лицо Перри просветлело.

— Да, полагаю, что так, но я бы не стал пытаться на этой штуке держать строй в боевом крыле.

— Ты и не смог бы. Это семейная модель, для спокойных людей вроде меня. Не очень быстрая и настолько защищенная от «дурака» и автоматизированная, насколько возможно. Производитель утверждает, что на «Облаке» может летать любой, кто способен управиться с ножом и вилкой.

— Какую скорость она развивает?

— У меня крейсерская примерно пятьсот километров. Могу разогнать до пятисот пятидесяти, но тогда возникает неприятная вибрация. Возможно, пора сменить гребной винт.

Перри присвистнул.

— Если это умеренная скорость для семейного транспорта, каков же сейчас рекорд?

— Около трех тысяч. Но это, конечно, уже с ракетными двигателями. Ракетные машины я не люблю, меня они нервируют, и в управлении — настоящие бесенята. Мне подавай старомодный электрический автомобильчик. Я ведь никуда не спешу.

— Кстати, об этом. Я уже понял, что эта штука на электроприводе, но как это возможно?

— Винты приводятся в действие индукционными электродвигателями. Питание поступает от заряжаемых батарей. У каждого гироскопа собственная индукционная обмотка. Гироскопы работают постоянно.

— Заряжаемые батареи… они же должны быть слишком тяжелыми.

— Для энергии, которую они способны хранить, эти батареи совсем не тяжелые. Их называют хлорофилльными, потому что в основе их работы — принципы, сходные с фотосинтезом растений. Только не проси объяснить подробнее. Я занимаюсь танцами, а не физикой. Однако есть на рынке новые модели, которые производят электричество из угля.

— Напрямую?

— Не знаю. Горение там не используется, если ты об этом.

Перри хлопнул себя по бедру.

— Эдисон работал над этим, когда умер.

— Жаль, что он не закончил. У нас такие батареи существуют всего лет десять. Давай, Перри, хочешь опробовать управление?

— О, конечно. Только погоди немного. Как менять высоту в режиме самолета?

— При помощи этого прибора можно регулировать угол набора высоты или снижения вплоть до десяти градусов. Он вращает аппарат относительно горизонтальной оси гироскопа. Это можно использовать при парении с включенным несущим винтом, чтобы предотвращать снос воздушным течением, при условии, что скорость ветра не превышает семидесяти пяти километров.

— Но ведь в этом случае можно маневрировать при помощи несущего винта, ведь так?

— Конечно, но это медленно. Ты понимаешь, для чего нужны все приборы перед тобой?

— Последи лучше ты за приборами. А я какое-то время полетаю на слух.

Перри поднял аппарат метров на пятьсот и осторожно выполнил возможные маневры. Освоившись с управлением, он перешел к активным действиям, чтобы посмотреть, на что способна машина. Аппарат взмывал и падал, летел прямо и резко поворачивал. Перри обнаружил, что может развернуть аппарат на сто восемьдесят градусов и мгновенно остановить при помощи гребного винта. После этого фокуса Диана тронула его руку.

— Перри, если ты сорвешь гребной винт, нам придется возвращаться домой на несущем.

— Ох, прошу простить, — удрученно сказал Перри. — Я думал, что машина справится со всем, на что способна.

— Это почти что так. Но, знаешь, гребной винт, возможно, не сбалансирован. Как бы там ни было, винт — это тоже гироскоп, и он жестко крепится к каркасу.

Он выставил органы управления в нейтральное положение и повернулся к ней.

— Диана, если ты танцовщица, а не физик, откуда ты так много знаешь о механике?

— Любая школьница знает столько, сколько я. — Диана не скрывала удивления.

— Я смотрю, образование улучшилось.

Он вернулся к пилотированию и опробовал новые фокусы: скорость сваливания, смену комбинаций, маневрирование при помощи несущего винта. В результате маневрирования они оказались поблизости от каньона, и его взгляд привлек водопад. Он осторожно снизился и медленно подвел аппарат к стене воды, так что они оказались примерно на середине высоты водопада и в пятнадцати метрах от него. Несколько минут оба сидели в молчаливом созерцании, пока внезапный порыв ветра не вынудил Перри вернуться к управлению. Он поднял аппарат из каньона и поставил его на ровный курс. Затем он заговорил, тихо и страстно:

— Клянусь, этот водопад просто нечто! — Он повернулся к Диане. — Он почти такой же красивый, как ты, Ди.

Она подняла взгляд, и их глаза встретились на мгновение. Она опустила веки, ничего не ответив. Они летели на запад.

— Куда мы летим, Перри? — спросила Диана через некоторое время.

— Я об этом не думал. Куда ты предлагаешь?

— Хочешь увидеть Сан-Франциско?

— Идет!

— Тогда позволь мне проложить курс.

— Я сам могу. Я знаю эту страну.

Он нашел южный рукав Американ-Ривер и проследил его взглядом до точки соединения с рекой Сакраменто. Диана встала и ушла в заднюю часть кабины. Когда они уже приближались к Сакраменто, она объявила, что готов ленч.

— Невозможно, — ответил Перри. — Я лечу прямо в трафик.

Она заглянула через его плечо.

— Я настрою автопилот на облет Сакраменто и прием луча Сан-Франциско. Не стоит летать в трафике, пока ты не сдашь теоретический экзамен. Теперь идем есть.

Горячий суп. Фаршированные яйца и сельдерей. Овсяные печенья и виноград. Холодное молоко. Когда все это оказалось внутри, Перри более не испытывал желания двигаться. Он лежал на животе, положив голову на край скамьи, и наблюдал через боковой иллюминатор, как внизу скользит земля. Диана лениво наблюдала за ним. Наконец земля сменилась водой.

— Приближаемся к Сан-Франциско! — закричал Перри, вскочил на ноги и уселся в носовой части.

— Не трогай ничего, Перри, — предупредила Диана. — Все приборы в автоматическом режиме.

Перри не ответил, они уже проходили над мостом в заливе.

— Ди, это все тот же мост, что и в мое время?

— Полагаю, что так.

— И в мое время были толковые инженеры, — гордо заметил он.

— Безусловно, были.

— О, а вот же здание паромной переправы. Только не говори, что оно сохранилось и простояло здесь все эти годы.

— Нет, это реплика. Сейчас там музей истории Калифорнии.

— А вон там Ноб Хилл! И отель «Фэрмонт»!

— Ты прав, но я не понимаю, как ты его узнал. Он стоит здесь всего десять лет.

— Вижу, что он отличается от прежнего. Но место то же.

Аппарат изменил курс и принялся кружить над городом по часовой стрелке. На том же круге с той же скоростью параллельно перемещались и другие летательные аппараты.

— На улицах какой-то настил? Что это там движется под стеклянными крышами?

— Это и есть улицы, по ним ездят люди.

— Но как? Не вижу автомобилей или других транспортных средств, а перемещаются они как-то быстро.

— Улицы движутся полосами. Самая близкая к домам полоса движется со скоростью пять километров в час, следующая — десять, и так далее, до середины улицы. На центральных полосах установлены кресла, эти полосы перемещаются со скоростью сорок километров в час.

— А есть конечная остановка?

— Конечная?.. А, они закольцованы. Если оставаться на полосе, то вернешься туда, где на нее сел. Поперечный трафик, естественно, находится уровнем ниже. Садимся, Перри?

Его лоб пробороздила глубокая складка.

— А ты что об этом думаешь? Я, наверное, не знаю, как правильно себя вести. И потом, не могу же я выйти в город в таком виде, а? — Он указал на свое обнаженное тело.

— Нет никаких причин этого не делать, разве что хочешь остаться незамеченным. Но ты вчера купил костюм для выходов, он рядом с тобой, в ящичке под скамейкой, на которой ты сидишь.

Диана выудила костюм и отдала его Перри. Перри примерил. Костюм состоял из ярко-синего шелкового килта на широком кожаном ремне, с карманами и разнообразными крючками. Ремень поддерживала лента, которую он накинул на плечо. Разрезы килта были украшены ярким серебристым материалом, который сверкал в движении. Хромовые застежки черного пояса и черной ленты гармонировали с его сандалиями. Диана осмотрела его.

— Вот. Готов? Тогда сажаю.

Она аккуратно провела посадку сквозь лабиринты трафика на платформу в Ноб Хилле. Прежде чем покинуть «Облако», она прихватила собственную одежду и влезла в нее. То была открытая с правой стороны туника в греческом стиле, из черного бархата и прихваченная на правом плече застежкой с драгоценными камнями. Она оголяла левое плечо и левую грудь. Перри присвистнул.

— Ди, ты в этом прикиде выглядишь просто великолепно, но в моем родном городе нас бы уже заперли в тюрьму и выбросили ключ.

— За что это?

— Непристойное обнажение.

— Глупость какая. Идем.

Диана взяла чек у парковщика, и они направились к лестницам. На платформе было холодно. У Перри на груди образовалась гусиная кожа, резкий ветер трепал его килт. Диану, похоже, холод не беспокоил. Но на лестнице было уже тепло. Пока они опускались на уровень улицы, Перри разглядывал других пассажиров. Как оказалось, они с Дианой были одеты вполне достаточно. Большинство женщин одевались примерно так же свободно, но некоторые более вызывающе. На седьмом уровне он заметил в проходе, обозначенном словами «МАСАШ-КОРЕКЦИЯ», крупную скандинавку, одетую только в скучающий вид. И, похоже, что остальные пассажиры лифта не обратили на нее особого внимания. Наряды мужчин были разнообразными. Многие носили комбинезоны из тяжелой ткани — Перри решил, что это механики с платформы. Многие были одеты так же, как Перри. Он заметил пожилого господина в римской тоге, тот читал газету. Но уже через мгновение они сошли на уровень улицы, и Перри оказался слишком занят, чтобы беспокоиться об одежде. Бурлящий поток людей сразу отделил его от Дианы. Он испытывал панику, пытаясь найти ее и не находя. Затем маленькая теплая рука скользнула в его руку, и он услышал ее голос:

— Давай-ка я возьму тебя за руку. Меня чуть не унесло.

Он посмотрел на ее лицо и понял, что она пытается дипломатично помочь ему, но ему было все равно. Он крепко сжал ее руку.

— Что ты хочешь увидеть, Перри?

— Господи, я даже не знаю. Может быть, ты меня повыгуливаешь немного? А если мне что-то придет в голову, я тебе скажу.

— Давай так.

Они направились по широкому переходу к улице. Переход заполняли ярко освещенные магазинчики. Перри разглядывал витрины на ходу. Большинство вещиц, похоже, ручной работы, любопытные и красивые штучки, некоторые были ему знакомы, другие — совершенно непонятны. Наиболее понятными оказались китайские, японские и индийские магазины. В некоторых случаях на вещицах присутствовали ценники. Цифры показались Перри неожиданно большими. Он спросил об этом Диану.

— Естественно, что они дорогие, Перри. Их же делают руками. Они стоят того, что за них просит художник, — если ты достаточно сильно хочешь их получить, чтобы заплатить эту цену. Правда, многие из художников — чудаки. Если тебе понравилось что-то, что они сделали, и ты не можешь себе позволить это купить, они иногда просто дарят это тебе.

— И как эти рукодельные товарищи конкурируют с фабричными товарами?

— Они не конкурируют. Их работы адресованы людям, которые ценят индивидуальность вещей. Ценность создаваемых ими вещей никак не связана со стоимостью материалов или приносимой пользой. Их ценность в эстетике, а это невозможно стандартизировать.

— А что, если люди не захотят оплачивать работу художника?

— В таком случае он волен делать, что захочет, — продолжать творить и оставлять результаты себе, или раздаривать свои творения, или же прекратить эту деятельность и заняться чем-то другим.

— Я недостаточно ясно выразился. Как он может продолжать творить, если люди не покупают?

— Он живет на свое наследство или же работает часть времени за деньги, а часть времени над искусством.

Перри умолк. Они прошли мимо ряда публичных видеофонов и добрались до Мейсон-стрит. Перри впервые увидел вблизи трафик самодвижущихся дорожек, и от этого вида у него слегка закружилась голова. Толпы пешеходов перед ним двигались с различными скоростями, причем быстрее перемещались люди, находившиеся от него дальше. Это зрелище напомнило ему о моментах на танцплощадке, когда он кружил проворную партнершу, а затем резко останавливался. В поисках равновесия он обернулся к ближайшему зданию. Затем вновь посмотрел на улицу. Движение постепенно упорядочивалось у него в голове. Он увидел, что каждая лента примерно двух с половиной метров в ширину. Всего он насчитал шесть полос до середины улицы. На дальнем краю последней ленты стояла непрерывная скамья. На скамье сидели люди, лицом к нему, — они читали, болтали и наблюдали за жизнью вокруг себя.

Между их головами Перри увидел мелькающие в противоположном направлении головы пассажиров на другой стороне улицы. Над их головами стеклянный полог протянулся от одной стороны улицы к другой, начинаясь на уровне окон второго этажа и достигая примерно шести метров в высоту. Слева от Перри, поверх движущихся полос, изящно изгибался пешеходный мостик. Из-под лент доносились шепот и мурлыканье механизмов. Диана сжала его руку.

— Прокатиться хочешь?

— А то! Ребенок хочет на карусель. — И он занес ногу над внешней полосой.

— Нет-нет, Перри. Смотри против движения полосы. И ступай той ногой, которая стоит ближе к полосе. — Перри успешно справился с первой лентой. — Давай, Перри, отойди от края. Сразу внутрь красных ограничителей. А то столкнешься с кем-нибудь, кто идет на пересадку.

Перри посмотрел под ноги и обнаружил, что средние полтора метра полосы ограничены красными линиями. Пока Диана произносила наставления, несколько человек оглянулись на них, но быстро отвели взгляд — все, кроме одного «ежика» примерно лет шести, который продолжал наблюдать за Перри спокойно и без предубеждения. Они без проблем преодолели следующие четыре полосы и уселись на подушках скамьи.

— Порядок? — улыбнулась Диана.

— Все легко, когда разберешься. Просто Элиза бежит по льду.[12]

Диана издала булькающий звук. Перри с интересом разглядывал других пассажиров. «Ежик», почтивший его своим вниманием, теперь смотрел на встречный трафик, прижав нос к стеклянному ограждению, поднимавшемуся за спинкой скамьи. Его мать одной рукой придерживала мальчика, ведя при этом беседу с другой женщиной. Движение было довольно плотным, и Перри также с интересом посматривал на встречных пассажиров. Затем его внимание привлекла полноватая женщина средних лет в ярком фиолетово-белом плаще. Она держала на руках мохнатого ясноглазого терьера, который крутил хвостом и пытался вырваться. Женщина смотрела через плечо и болтала со спутницей. Она столкнулась с мужчиной, переходившим с пятой полосы, потеряла равновесие и очень резко опустилась на свой широкий зад, ровно на линии примыкания четвертой и пятой полос, и теперь медленно вращалась, визжа и не в силах подняться. Терьер ускакал на шестую полосу, где принялся бегать взад-вперед, облаивая пассажиров на скамье. Когда его хозяйка постепенно стала скрываться из виду, несколько других пассажиров помогли ей встать и отряхнуться. Перри посвистел собаке, которая моментально отозвалась на увертюру, запрыгнула на скамью рядом с ним и принялась вылизывать подбородок и шею Перри своим теплым и мокрым языком.

— Тихо, мальчик, сидеть! Уже достаточно. — Перри схватил собаку за ошейник. — И что нам теперь делать? У нас прибавление. — Он ухмыльнулся.

Диана погладила собаку. Затем поднялась со скамьи.

— Идем, и прихвати своего дружка.

Она быстро перешла на пятую ленту — Перри последовал за ней, — а затем сразу на четвертую и на третью. Остановилась она на второй.

— Скоро мы ее увидим.

Через некоторое время на четвертой ленте показался фиолетово-белый плащ. Диана, Перри и собака переместились на третью полосу, а затем на четвертую — в тот момент, когда женщина приблизилась. Она обрадованно закричала:

— Шушу! Мамина дорогушка потерялась! Мы испугались? — Она поцеловала собаку в нос и обняла ее. Собака проявила терпеливую снисходительность. — Скажи спасибо хорошим людям, Шушу. Они тебя спасли. — Она повернулась к Перри и Диане. Диана покосилась на Перри и потянула его за пояс. Они запрыгнули на пятую ленту и затем сразу на шестую. Диана села и глубоко вздохнула.

— Наконец-то мы в безопасности.

Некоторое время они сидели, разглядывая проплывающие мимо здания. Через несколько минут Диана ткнула его локтем в ребра.

— Посмотри-ка слева, — прошептала она. Фиолетово-белый плащ приближался и был уже всего в нескольких метрах от них. — Думаю, она нас ищет. Идем. Мы здесь сходим. — Они заторопились через толпу к внешней полосе и вскоре уже стояли на неподвижном тротуаре. — Пронесло.

— Зачем она нас искала?

— Может и не искала, но я не люблю рисковать. Не выношу, когда меня слюнявят.

— Чем займемся теперь?

Они стояли у входа в крупное приземистое здание из синтетического мрамора.

— «ПОЧТОВЫ ОФФИС СОЕДИНЕННЫХ ШТАТ, — прочел Перри вывеску над входом. — Пневмопунт А».

Диана проследила за его взглядом.

— Хочешь увидеть, как работает пневмопочта?

— Конечно.

Они вошли, пересекли обширное фойе и преодолели лестничный пролет, ведущий в бельэтаж. Диана подвела Перри к дальнему краю балкона. Они перегнулись через поручни и смотрели вниз на огромную и глубокую комнату, уровень пола которой, как понял Перри, находился ниже уровня улицы. Диана указала вниз и вправо.

— Вон там они приходят, видишь. Затем они попадают на конвейер, и их сортируют.

Цилиндры различной длины, но одинакового диаметра (примерно 45 сантиметров) потоком выходили из круглого отверстия и падали один за другим на ленту конвейера. Каждые пару метров над лентой нависал механизм. Время от времени реле щелкали, и широкий крюк снимал цилиндр с ленты, чтобы положить его на другую ленту, проходившую уровнем ниже, поперек первой. С поперечных лент цилиндры рассортировывались направо и налево.

— Кто управляет процессом?

— Селекторы автоматические. Электрический глаз сканирует адрес пункта назначения. Если найден соответствующий символ, крюк сдергивает посылку. Видишь первый селектор, который сильно загружен? Тот, что с тремя манипуляторами? Он принимает всю почту для Сан-Франциско. Его конвейер разгружается в соседнем помещении, почти таком же большом, как это, и там посылки сортируются по местным пунктам почты.

— Надо думать, в трубах используется сжатый воздух?

— Только при пересылке на небольшие расстояния. В магистральных линиях посылки выстреливаются в разреженный воздух и висят в магнитном поле, которое протягивает их по маршруту. При больших расстояниях они развивают невероятные скорости.

— Если я захочу отправить письмо в Нью-Йорк, оно само доедет в одном из этих цилиндров?

— Да. Однако нет особого смысла писать письмо, когда ты можешь позвонить по видеофону или телеавтографировать.

— Пожалуй, так. Послушай, вот было бы здорово разобрать один из этих селекторов.

— Думаю, это возможно, если ты не поленишься запросить разрешение. Но в них нет ничего такого. Насмотрелся?

— Думаю, да. Что теперь?

Диана бросила взгляд на хронометр на стене.

— Десять минут второго. Мы могли бы рвануть в ракетный порт, если хочешь.

— Очень даже здорово. Вперед!

Они вернулись на улицу и доехали по первой полосе до перекрестка, где сделали пересадку в направлении междугородней маршрутки. Станция была обозначена как «ЭКСПРЕС-ТРУБА В РОКЕТОПОРТ». Проводник заключил их в цилиндр, содержавший очень мягкие кресла. Диана села и прижалась головой к подголовнику. Перри она велела сделать то же самое. На несколько секунд над ними зажегся свет, затем погас. Перри внезапно почувствовал, как тяжелеет и как его вдавливает в подушки кресла. Затем он так же внезапно приобрел свой нормальный вес.

— Упрись ногами, Перри. — На этот раз внезапное увеличение веса наклонило его вперед. Затем вернулся нормальный вес, и дверь открылась.

— Где это мы?

— В порту, примерно пятнадцать километров к югу от города.

— Сан-Матео?

— Нет, западнее, у бухты Пиллар Пойнт.

Они выбрались из цилиндра и прошли по пандусу в комнату ожидания, где туда-сюда сновали люди, а у дальнего края собралась целая толпа. Диана взглянула на подсвеченное табло, а затем на расположенный рядом хронометр.

— Поторопись, Перри. Мы почти вовремя.

— Вовремя к чему?

— Антипод-Экспресс. Прибывает из Новой Зеландии через четыре минуты. Поспешим.

Перри проследовал за ней по пандусу в галерею с окнами, смотрящими на поле. Здесь уже были другие любители поглазеть. Диана повернулась к одному из них, мальчику лет двенадцати.

— Его уже видно?

— Ага, кружит. Видишь? — Он указал им направление. Диана и Перри прищурились, вглядываясь в небо.

— Боюсь, не могу его разглядеть.

— Но он точно там. Посадочные огни уже зажглись. Экраны поднимут в любой момент.

— Какие экраны? — вопросил Перри. Мальчик поглядел на него с любопытством.

— А ты недавно родился, да? Вот такие экраны.

Янтарные стеклянные ставни поднимались поверх смотровых окон.

— Посмотришь на ракетную вспышку невооруженным взглядом и пожалеешь.

— Спасибо, сынок. О ракетах я мало что знаю.

— А я знаю много. Я стану пилотом ракетного корабля, когда вырасту. Вот он. Это старый добрый «Южный Крест». Видишь, как плавно идет? Это сам старик Марко. Он не мечется.

Корабль, едва различимая серебряная щепка, кругами спускался к земле. Нос был задран примерно на двадцать градусов, а хвостовые двигатели извергали реактивный след.

— Похоже, будто набирает высоту.

— Нет и нет. — В словах всезнайки слышалось едва заметное презрение. — Он идет на хвосте. Старик Марко не отключит двигатели, пока не уверен.

Корабль сделал еще круг, ниже и меньше радиусом. Хвостовые двигатели погасли, и ослепительная вспышка возникла под его килем.

— Ух ты! — глаза мальчика сияли. — Это же его компенсирующее включение.

Вспышка устремилась к земле и вскоре размазалась по посадочному полю. Корабль медленно опускался, укорачивая ножку перевернутого гриба, пока во вспышку не погрузился полностью и заглубленный посадочный круг, и сам корабль. Реактивный двигатель киля отключился, и корабль оказался перед ними.

Мальчик радостно фыркнул:

— Видали? На старых добрых гироскопах такая гладкая посадка. Как будто соскользнул по канату. Ни разу не вздрогнул даже. Ни разу! Он всегда попадает точно в цель. Однажды Марко полетит на Луну, вот увидите. И я тоже с ним.

Навстречу кораблю катилась небольшая тележка, разворачивая за собой длинный коврик. Перри поинтересовался у мальчишки, что это такое.

— А это асбестовая дорожка. Не советую ходить по посадочному полю в сандалиях после компенсирующего включения. Ты поджаришься. А тележка — она просто для багажа. — Они вместе наблюдали, как проходит высадка пассажиров, потом еще несколько минут гуляли по станции.

— Куда еще ты хотел бы попасть, Перри? — наконец поинтересовалась Диана.

— А у тебя есть предложения?

— Я что-то подустала от этих толп. Давай возвращаться.

Через пятнадцать минут они уже были на платформе, где оставили «Облако». Диана сдала квитанцию, и ее аппарат выкатили на взлетную площадку. Внутри она сбросила свою тунику на скамью и успела поднять машину в воздух прежде, чем Перри снял пояс и успел устроиться поудобнее. Оказавшись в кресле, он прикурил сигарету и протянул ей.

— Куда мы летим?

— Поплавать хочешь?

— О да. А где?

— Я знаю небольшую бухточку у Монтерея, там нет ветра. Хотя вода может быть слегка прохладная.

— Давай попробуем.

Диана переключила «Облако» в режим самолета и дала самый полный ход. Через пятнадцать минут они уже были над заливом Монтерей, пролетели над мысом Пинос, еще несколько километров сверху, затем сделали круг, переключились на режим вертолета и опустились у бухточки, смотревшей на юго-запад. Волны медленно рассыпались по узкой полоске пляжа. С двух сторон гранитные глыбы выдавались в море.

Они открыли дверь и вышли. Воздух практически замер, полуденное солнце светило прямо на них. Песок под ногами был теплый. Запах моря, сильный и пряный, проникал в их ноздри. Они пошли к воде, но почти сразу же перешли на бег, ощущая радость от возможности свободно двигаться. Затем плюхнулись в воду, крича и смеясь. Перри нырнул с головой в бурун набегающей волны, затем всплыл и завис в откате, гребя по-собачьи. Рядом с ним из воды появилась голова Дианы.

— Шикарно, — выдохнул он.

— Немного прохладно. Осторожно! Пригнись!

Он повернулся как раз вовремя, чтобы получить удар зеленой воды в лицо, всплыл, отплевываясь, и подгреб туда, где, смеясь, стояла Диана. Он достал руками до дна, опустил ноги и встал с ней рядом.

— Просто классно, Ди. Жаль, что мы так не делали в мое время.

— О мой бог! Нет?

— Я о том, чтобы плавать нагишом. Мы купались, но в купальных костюмах.

Казалось, она не поверила.

— Я об этом читала, конечно, но это же такая глупость?.. Негигиенично. — Она слегка дрожала. — Пойду-ка я сушиться, Перри. Мне холодно.

— Я только нырну еще разок и догоню тебя.

Она ушла на пляж. Вернувшись, Перри обнаружил ее рядом с дверью машины, она быстро вытиралась большим махровым полотенцем. Он взял второе полотенце, лежавшее в проеме двери.

— Повернись, я вытру тебе спину.

Она послушно повернулась. Когда он закончил, она вытерла спину ему, затем сделала шаг назад и щелкнула его своим полотенцем.

— Ух! — Перри обиженно потер место удара. — Разве вежливо так делать?

— Нет, но зато очень весело, — усмехнулся «бесенок».

— Надо бы тебя отшлепать за это.

— Сначала тебе придется меня поймать.

Она убегала по пляжу, сверкая пятками, и ее волосы развевал ветер. Перри припустил за ней и догнал. Он схватил ее сзади, она попыталась вырваться, и вместе они повалились на песок, запутавшись и смеясь. Перри одолел ее и попытался перевернуть в положение, удобное для порки, но Диана оказалась гибкой, словно выдра, и почти такой же скользкой. В результате борьбы их лица сблизились. Перри наклонил голову и поцеловал ее в губы. Она моментально затихла, в ней чувствовалось напряжение. Он с тревогой разглядывал ее лицо. Выражение серьезное, но вроде бы не злое. Он еще раз медленно наклонился к ней. Она не пошевелилась, но и не попыталась ускользнуть. Его губы нежно коснулись ее губ. Ее тело расслабилось под ним, губы слегка раскрылись, а правая рука блуждала по его шее. Они очень долго не шевелились.

Поцелуй поцелую рознь. Одни поцелуи предназначаются для забавы, другие вызваны страстью. Есть формальные поцелуи для встречи и прощания, а есть небрежные клевки привычной привязанности. Но очень редко бывает так, что губы встречаются и две души сливаются воедино, и тогда вселенная становится завершенной, планеты находятся на верных местах. И тогда одинокая и израненная душа человека излечивается и становится цельной. На какое-то время все его поиски прекращаются, а на все вопросы находятся ответы.

Она тихо лежала в его объятиях.

— О, Перри…

— Ди, Ди…

Наконец она зашевелилась.

— Давай вернемся к машине.

Они поднялись на ноги и с удивлением обнаружили, что мышцы затекли, а тела замерзли. Теплый интерьер машины оказался очень кстати.

— Отправимся домой?

Он кивнул, и Диана потянула рычаг на себя. Тени на пляже уже удлинились; тень аппарата оторвалась от них и полетела на восток. Диана набрала высоту и какое-то время занималась настройкой. Наконец она убрала руки с рычагов управления «Облака».

— Настроила автопилот на Рино. Давай пойдем назад. — И они уселись рядом на подушках.

— Сигарету?

— Спасибо.

Он прикурил одну для нее и одну для себя. Наступило долгое молчание.

— Ди, — наконец начал он.

— Что, Перри?

— Я этого тебе не говорил, но, полагаю, ты знаешь, что я люблю тебя.

— Да, я знаю.

— И?

— Я тоже тебя люблю, Перри.

После этого снова воцарилось долгое молчание. Тихое гудение винта и пощелкивание автопилота отмечали течение времени. Он поцеловал ее. Когда поцелуй закончился, она положила свою голову на его плечо. Аппарат заполнился их мыслями. По прошествии времени звякнул колокольчик, и на панели инструментов замигал огонек. Диана поспешно встала.

— Мы рядом с домом, мне нужно взять управление на себя.

Она быстро скользнула в кресло пилота и изменила курс.

— Посмотри вниз, сможешь найти нашу площадку? — спросила она минут через пять.

— Я вижу внизу свет.

— Воспользуйся вот этой кнопкой и посмотри, моргнет ли она.

Он так и поступил.

— Да, это и впрямь наша.

— Ты посадишь нас, Перри?

— Ну, конечно, если ты этого желаешь.

— Да, я этого хочу.

Он мягко посадил аппарат. Несколько мгновений спустя Капитан Кидд уже объяснял им в самых богохульных выражениях, что он думает о тех, кто на весь день покидает дом. Судя во всему, в его речи упоминались люди безответственные и не считающиеся с другими, а также явно выражалось намерение нажаловаться в «Times». Диана спешно раздобыла блюдце с молоком и еще одно с сардинами. Капитан принял ее извинения.

Когда Перри вышел из освежителя, он обнаружил, что Диана стоит у пищеблока, и ее руки просто летают.

— Ди, — позвал он.

— Да?

— Ты забыла снять свои сандалии.

Она посмотрела на ноги и улыбнулась.

— Действительно. Тем быстрее будет готов твой ужин. — Она поставила еще несколько блюд на поднос. — Вот, расставляй это.

Диана нырнула в свой освежитель и вернулась меньше чем через пять минут, без сандалий и с распущенными волосами. Ее тело зарумянилось после быстрого душа. Она уселась на свое место.

— На старт? Внимание. Марш!

Несколько минут они поглощали пищу, как оголодавшие дети. Затем их глаза встретились, и они оба рассмеялись, сами не зная отчего. Закончили ужин они уже спокойнее, и Перри выбросил посуду в камин. Он вернулся, сел рядом с Дианой. Вечер прошел почти без бесед. Они сидели и смотрели на огонь и слушали выбранную Дианой музыку. Она почитала ему стихи. Он спросил, есть ли у нее что-нибудь Редьярда Киплинга, и Диана нашла тонкий томик стихов. Перри отыскал и прочитал вслух «Мэри Глостер». Затем он поцеловал ее мокрую от слез щеку, и она стала еще более мокрой от его слез. По прошествии долгого времени Диана подавила зевок. Он улыбнулся и сказал:

— Я тоже сонный, но не хочу уходить и оставлять тебя.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами и ответила очень серьезно:

— Тебе не нужно уходить, разве что ты этого сам хочешь.

— Но послушай, дорогая, я хочу на тебе жениться, но не хочу торопить тебя с чем-либо, о чем ты потом можешь пожалеть.

— Пожалеть? Не понимаю тебя. Но что до меня, мы уже женаты, если ты этого желаешь.

— Полагаю, мы могли бы завтра отправиться и провести церемонию.

— Нет нужды. Эти вещи находятся в сфере личного. Ох, зачем ты так усложняешь. — Она заплакала.

Перри колебался секунду, затем взял ее на руки и положил на самой широкой части дивана. Затем сам лег рядом. Угли в камине потрескивали, и по комнате прыгали тени от огня.

Глава пятая

Перри тянул на себя рычаг управления, и его самолет взмывал все выше и выше. Ему нужно было подняться очень высоко, потому что летевшая с ним Принцесса жила на обратной стороне Луны. Он нажал ряд кнопок, и факелы огня выстрелили из хвоста самолета; самолет продолжал набирать высоту. Перри почувствовал, как внутри него раздувается радость собственных навыков и власти над самолетом и разливается теплота прекрасного знания, что Принцесса любит его и находится рядом. Принцесса улыбнулась, протянула изящную ручку и нежно коснулась его щеки. Ее лицо приблизилось к его лицу. Самолет и Луна растворились, но лицо Принцессы было по-прежнему близко, рядом с ним.


— Проснулся, дорогой? — Ее голова лежала на его предплечье, а ее рука мягко касалась его щеки. Перри моргнул. Его глаза туманились. Он снова моргнул и сфокусировал взгляд на Диане.

— Проснулся? О, полагаю, что так. Думаю, что уж точно почти проснулся. Доброе утро, красотка. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Когда их губы разъединились, он снова заговорил.

— Почему?

— Что почему?

— Почему ты любишь меня? Как я тебя нашел? Почему я был выбран для этой цели? Кто я такой, чтобы предъявлять права на твою любовь? Почему ты такая замечательная и красивая и почему ты меня любишь?

Диана рассмеялась и обняла его.

— Могу ответить только на последнее. Я не замечательная. Я самая обычная человеческая женщина с множеством недостатков. Я тщеславная и ленивая, а иногда раздражительная и злюка. Я красивая потому, что ты так считаешь. И я хочу, чтобы ты говорил мне, что я красивая и замечательная, каждое утро моей жизни.

— И еще каждый вечер и каждый день. — Он снова поцеловал ее.

Через некоторое время она потянулась, зевнула и довольно замурлыкала.

— Голодный?

— Думаю, что да. Да, голодный. Умей я колдовать в этом твоем ведьмовском логове, я принес бы тебе завтрак в постель.

— Это совсем быстро. Но спасибо. А тебе завтрак подать в постель?

— Ну, нет, я сейчас приду толкать тебя под локти и вообще мешаться. — И Перри последовал за ней к пищеблоку.

— Скажи мне, Диана, когда привезли все эти свежие фрукты?

— В основном тем летом. Я их размораживаю по мере необходимости. Папа выбирает для меняпродукты. Он работает в этой области.

— Твой отец? Он жив?

— Конечно. Почему нет?

— А твоя мать?

— Тоже. Она хирург. А что, ты думал, они умерли?

— Я не думал этого осознанно. Просто не думал об этом. Я был занят тобой и не успел расспросить, что и как. Скажи, у твоего отца в доме есть ружье?

— Для чего бы это?

— Просто мне показалось, он может решить, что я некрасиво поступил с нашей девочкой.

— «С нашей девочкой»? Что это значит?

— Просто такое выражение. Я вот что хочу сказать: знай он о нас, не стал бы он категорически протестовать? Мы, может, и женаты, но никто ведь об этом не знает.

— И с чего бы это всем знать? И папе тоже, если мы не скажем ему сами? И даже если бы ты ему не понравился — а я уверена, что понравишься, — нам что за дело? Ему и во сне не приснится об этом сказать. Слушай, Перри, ты должен осознать, что брак как институт изменился до неузнаваемости. Мы уже как-то говорили об этом. Брак — это более не публичный контракт. Он находится строго в сфере личного. Мы с тобой любим друг друга и хотим жить вместе. Что мы и делаем. Следовательно, мы состоим в браке.

— То есть, нет никакой церемонии и никакого контракта?

— Ты можешь провести любую церемонию, обратившись в нужную церковь. Но я надеюсь, что ты не попросишь меня об этом. Мне будет ужасно неудобно, и я себя почувствую запачканной.

Он нахмурил лоб.

— Я не понимаю некоторые из ваших обычаев, дорогая, но то, что устраивает тебя, устраивает и меня.

— Мы могли бы составить контракт домашней экономики, если хочешь. Лично я бы предпочла не заморачиваться. У нас обоих достаточно хорошие счета, а такой контракт потребует целой бухгалтерии. Давай не будем затрагивать эту тему. Даже не будь у тебя вообще заработков, мы вряд ли смогли бы успевать тратить мой доход.

— Не хочу быть жиголо.

— Кто такой жиголо?

— Мужчина, который разрешает женщине поддерживать себя материально в обмен на занятия любовью.

Ее губы задрожали, а глаза наполнились слезами.

— Перри, тебе не следовало говорить мне такое.

— Милая! Прошу… Прости меня, мне правда очень жаль. Я не хотел ранить твои чувства, но, клянусь небесами, я не знаком с обычаями этого мира-вверх-дном.

Слезы прекратились.

— Хорошо, дорогой. Мне нужно было сделать поправку на это. Но давай больше не будем о деньгах и контрактах. В этом нет необходимости.


После завтрака Перри вновь открыл тему семейных отношений.

— Ди, дорогая, есть всего одна вещь, которая меня беспокоит в этом современном способе жениться. Как насчет детей?

Она посмотрела на него спокойно и хладнокровно произнесла:

— Ты хочешь сделать мне ребенка, Перри?

— Что ты, нет. То есть, нет, я не имею в виду «нет». Я думал, что хотел бы, если хочешь ты. Я не думал конкретно о нас, я думал вообще о детях. Погоди, а я что, уже? То есть ты думаешь, что это вероятно?

— Нет, пока мы не решим, что хотим этого.

— Это хорошо. То есть, конечно, это была бы честь и привилегия для меня, но есть ведь твоя карьера и что до меня… Слушай, Ди, как я могу быть отцом?

— Почему нет, Перри?

— Ты знаешь. Это не мое тело.

— Думаю, твое, Перри. Возможно, мы все выясним.

— Предположим, ты просыпаешься как-то утром, а меня в этом теле уже нет. Что, если Гордон вернется?

Диана сомкнула вокруг него руки.

— Не думаю, что такое произойдет, Перри. Не спрашивай меня почему, я этого не знаю. Но все равно уверена. Ты спрашивал про детей. Дети уже не являются финансовым обременением, как это было в твои дни. Собственного счета ребенка вполне достаточно, чтобы поддерживать его — появившегося на свет человека. Ребенок может жить со своими родителями, если таково общее желание, а может расти в центре развития. Если родители расходятся, ребенок может остаться с тем, с кем захочет.

— Звучит совершенно бессердечно.

— Все совсем не так. В большинстве случаев дети проводят большую часть своих ранних лет с одним родителем или с обоими. Обычно родители настаивают на том, чтобы ребенок провел хотя бы год или два в центре развития, чтобы быть уверенными, что он приспособлен к обычаям общества. Вот возьми для примера меня. Я жила с каждым из родителей по очереди практически все время, пока мне не исполнилось восемнадцать, за исключением тех двух лет с четырнадцати до шестнадцати, что провела в центре развития.

— Ты сказала по очереди. Твои родители уже не в браке?

— Напротив. Но они не домоседы, а работа большую часть времени не позволяет им жить вместе. Вот тебе еще пример — мой сводный брат Фарион. Он сын очень талантливой актрисы, которая до безумия влюбилась в папу и хотела от него ребенка. Но они никогда не вступали в брак. Фарион рос почти все время в центре развития, потому что ему его родители не нравились. Он был очень серьезным мальчиком, и оба они казались ему слишком легкомысленными. Или вот моя сводная сестра Сюзан; дочь мамы от другого великого хирурга. Не думаю, что они вообще были влюблены в том смысле, как ты это понимаешь, но уверена, что оба надеялись, что их ребенок будет гениальным хирургом. Сью всю жизнь жила с мамой.

— Это же какая-то полигамия.

— Нет. Честно, я не думаю, что можно это так называть. Не существует обычаев против полигамии или полиандрии, если что. У меня есть две подруги, девчонки, они живут вместе. У них есть друг, мужчина, который большую часть времени живет с ними. Разумеется, я точно не знаю, но думаю, что они обе за ним замужем.

Перри покачал головой:

— Я этого не понимаю. Мне это кажется противоестественным.

— Не беспокойся, дорогой. Со временем ты поймешь.


В последующие несколько дней Перри был слишком занят, чтобы забивать себе голову опасениями и сомнениями. Он был счастлив, более счастлив, чем когда-либо в жизни. Или в жизнях, и в одной, и в другой, — он не знал, как правильно сказать. Жизнь превратилась в пикник, медовый месяц, восхитительную и занимательную школу, рай для гурмана и маковое поле — все «в одном флаконе». Он часами слушал записи захватывающих событий, изучал новые технологии и подходы к науке — все в таком формате, в сравнении с которым образовательные инструменты его собственного времени выглядели неуклюжими и бестолковыми. Он штурмовал снега гор вместе с Дианой, наблюдал, как она репетирует свои танцы, вместе с ней слушал музыку и волнующие драмы, летал над сельской местностью на «Облаке» и проводил вечера в объятиях любимой. Их близость вызревала и росла. Диане нравилось слушать рассказы о его прежней жизни, о детстве в Канзасе, о его юношеском триумфе — когда он стал курсантом военно-морского училища, о его школьных днях, о жизни на службе, о всем том, что он видел и испытал.

В то же время, наблюдая за жизнью современного мира, слушая записи и изучая кодекс обычаев, в беседах с Дианой он обнаружил, что его мнения, доставшиеся в наследство от прежнего мира, стали меняться и что он начал оценивать ту, прежнюю жизнь с позиций гражданина современности. То, что раньше он считал обычным порядком вещей, теперь стало казаться неестественным, гротескным. Ценности, сваленные в кучу под ярлыком «спортивное мастерство», теперь казались глупой показухой дикарей. Спортивные соревнования теперь располагались на оценочной шкале от безобидных, но бессмысленных игр до бессердечного садизма. Отличительные элементы чести в обществе джентльменов теперь производили на него впечатление павлиньего позерства. Но более всего он стал презирать почти повсеместный обман, полуправду и откровенную ложь, пронизывавшие жизнь 1939 года. Он осознал, что жил в мире обмана и мошенничества. Политические речи, рекламные слоганы, отвратительные проповедники-проститутки, рекламные щиты, назойливая шумиха, продажная пресса, профессора-хамелеоны, невероятный идол общества из папье-маше, визгливый неандертальский стопроцентный американизм, подстилки из контрактов, особые концессии и прочие взятки, купленные сенаторы и нанятые адвокаты, коррумпированные судьи и циничные политики… И над всем этим и во всем этом — несчастный иссушенный дух американского крестьянина, «умника», чьи девизы — «Обмани первым или будешь обманут» и «Не давай сосункам спуска». Бедный преданный болван-переросток, который слишком рано начал играть со взрослыми мальчиками и приобрел массу отвратных привычек! Бедный болван, заблудившийся в коллективной лжи, ведь отец вводил его в заблуждение из лучших побуждений. Бедный болван и собственного сына будет вводить в заблуждение из тех же лучших побуждений. Столпы сообщества учат сыновей, что мужчина должен гулять с женщиной, но женщины, на которых можно жениться, каким-то образом отличаются от женщин, с которыми гуляешь. Мать учит свою дочь быть благодетельной и сострадательной, но желает выгнать из города свою сестру, которой досталась лучшая доля. Все это племя, лживое, лгущее и слышащее ложь, наученное почитать успех, даже успех негодяя, и презирать провалы, даже провалы героев.

Перри уже презирал «обычаи того времени» и испытывал тошноту, вспоминая о них, но он не возненавидел ни свой народ, ни себя за то, что был одним из представителей американского общества начала двадцатого века, поскольку хорошо знал своих соотечественников, своих современников, знал, что они хорошие люди с добрыми сердцами, благородные, смелые и отважные. Он знал, что любой из «болванов-позеров» бросится под колеса локомотива, чтобы спасти ребенка, что бесчестный продавец недвижимости накормит обедом голодного человека и что амбициозная мать будет голодать, чтобы купить своей дочери вечернее платье. Он знал, что доброта и благородство встречались столь же часто, как обман и жестокая конкуренция. Перри осознавал, что даже у одного из тысячи не было шанса проявить свой потенциал достойного и честного существа. Он понимал, что обычные люди 1939 года были слишком слабовольными и слишком наивными, чтобы восстать против системы, в которой жил и он сам.

Более всего Перри преклонялся перед американцами «своего периода» за то, что в них уже был потенциал 2086 года. За короткие полтора века эти бесчувственные, добросердечные, легковерные, вероломные деревенщины, спотыкаясь и продвигаясь зигзагом, создали культуру, которой можно гордиться. Так или иначе (теперь объяснения Каткарта казались ему слишком простыми), вечное стремление старших поколений ради своих детей изменить ситуацию к лучшему принесло плоды. Возможно, одного этого было достаточно. Возможно, испытывать желание сделать мир лучше для наших детей и для детей наших детей и означает приобрести бессмертие и стать божествами.

Дни шли, и Перри имел множество возможностей рассмотреть эту, новую для него, культуру и увидеть, что кроется в ее тенях. Он посетил социалистический штат Висконсин, создавший собственные обычаи в рамках Федерации. Они с Дианой провели несколько дней в штатах Залива, где по-прежнему существовали крупные группы чернокожих людей, не ассимилированных белым большинством. Здесь он обнаружил культуру столь же свободную, как и в остальной части страны, — возможно, не столь механизированную, но, несомненно, более яркую, отличающуюся социальным тактом, жизненной энергией и наполненную разнообразными видами искусства.

Постепенно Диана знакомила Перри со своими друзьями и помогала ему преодолевать сложности адаптации к новым социальным обычаям. После нескольких недель, проведенных в легкой, приятной и веселой атмосфере круга ее знакомых, он почувствовал, что способен находиться в любой компании, не объясняя особенных обстоятельств своей жизни. Диана согласилась, что он уже готов общаться на равных с представителями цивилизации второй половины двадцать первого века. Перри пришлась по душе склонность здешних людей к уединению, такой образ жизни подходил и ему, и он решил не увеличивать число тех, кто был в курсе его истории.


Однажды утром, примерно через шесть недель после его прибытия, Диана объявила, что ждет гостя. Перри посмотрел на нее с интересом.

— Кто это? Мы знакомы?

— Нет. Это молодой человек по имени Бернард. Когда-то мы были очень близки. Он к тому же танцор, и мы одно время были партнерами.

— Что ты хочешь сказать этим «были очень близки»?

— О, я им увлеклась. Мы жили вместе почти год.

— Что?!

— О, Перри, что случилось?

— Что ты хочешь сказать? Хочешь сказать, что жила с ним в том же смысле, в каком мы сейчас живем вместе?

Ее лицо потемнело.

— Ты не имеешь права задавать подобные вопросы, но я отвечу. Мы жили вместе как мужчина и женщина, как сейчас живем с тобой.

Перри сердито ходил взад-вперед по комнате. Наконец он повернулся к ней:

— Диана, это такой способ сказать, что ты меня бросаешь?

Она потянулась к нему и, повинуясь импульсу, положила ладонь на его руку.

— О нет, дорогой. Нет же, нет.

Он вырвал свою руку из ее руки.

— Тогда почему ты пригласила сюда свою старую любовь? Ты пытаешься меня унизить?

Его лицо побелело от напряжения.

— Перри, Перри, дорогой! Ничего такого. Что ты себе вообразил? Он приезжает просто потому, что появилась такая возможность. У нас с ним контракт на серию совместных танцев. Он приезжает, чтобы поработать над хореографией и прорепетировать.

— Почему я об этом ничего не знал?

— Не было повода это обсуждать, Перри. Мы подписали контракт той осенью, а первое выступление будет только в мае. Но теперь нам нужно готовиться.

Перри поднял глаза, его лицо слегка просветлело.

— Ты любила его, Диана?

— Немного. Не так, как я люблю тебя, Перри.

— И он ничего для тебя не значит, совсем ничего?

— Я бы не сказала так. Мне он все еще очень дорог, и он был со мной нежен. Просто мы надоели друг другу и разошлись, но я по-прежнему считаю его верным другом.

— Верный друг, как же, — угрюмо сказал Перри. — Уверен, он до сих пор по тебе с ума сходит.

На лице Дианы отразились боль и недоумение, казалось, она вот-вот заплачет.

— Перри, Перри, дорогой. Я тебя не понимаю. Что происходит? Чем я тебя обидела? Мы были так счастливы, так сильно счастливы, а теперь вдруг… какая-то глупость мешает нашему счастью. Почему? Почему?

Слезы переполнили ее глаза и потекли по щекам. Перри принял позу оскорбленного и негодующего мужчины, которому вечно приходится сталкиваться с иррациональным и непостижимым женским взглядом на жизнь.

— Боже ты мой! А ты чего ожидала? Думаю, я таких же широких взглядов, как все, и я никогда не считал своим правом совать свой нос в твое прошлое, но разве ты не понимаешь, что это уже слишком? Появляется парень, который в прошлом был твоим любовником, а ты хочешь, чтобы я его принимал в доме как друга семьи! Кто угодно будет ревновать. Ты что думаешь, у меня нет самоуважения?

Его лицо застыло в угрюмом, замкнутом выражении, уголки рта подергивались.

— Свободные и без напряга отношения, может, и годятся для занятий любовью время от времени, но ты, очевидно, не поняла, что я к нашим отношениям подошел серьезно. Я думал, мы женаты. Думал, что ты так же относишься ко мне, как я к тебе. И не предполагал, до чего может дойти вся эта легкомысленная аморальность, которую ты мне показала.

Он потер лицо руками.

— Ладно. Я дурак. Но ты не переживай. Я соберу вещи и выметусь отсюда моментально. Спасибо за все, что ты для меня сделала, конечно. Я посчитаю, сколько тебе должен, и расплачусь сразу же.

Диана застыла, сцепив руки, ее лицо исказилось, словно у ребенка, вокруг которого разрушается весь его мир. Жгучие слезы лились из ее зажмуренных глаз и капали на грудь. Он повернулся, чтобы уйти. Она быстро подошла и вцепилась в него.

— Перри! Перри! Нет! Не нужно! Что я сделала? Я не понимаю. Прошу, дорогой, пожалуйста. Что угодно, только не оставляй меня одну.

Она судорожно всхлипывала. Перри неуклюже погладил ее. Рыдания продолжались. Он повернул к себе ее лицо и принялся вытирать ей слезы.

— Не плачь, девочка. Я не могу это перенести. И отпусти меня. Так будет лучше. Прекрати, девочка, прошу. О боже, что я могу сделать?

Рыдания ослабли, а затем и вовсе прекратились. Диана хлюпала носом.

— Перри, это все какая-то жуткая ошибка. Прошу, скажи, что любишь меня и не уйдешь.

— Что ж, я не хочу уходить, — обеспокоенно сказал он. — Послушай, Ди, я тебя люблю и хочу остаться. Знаешь, давай ты позвонишь этому простофиле и скажешь, чтобы он держался от нас подальше?

— Не могу, Перри, — Диана смотрела на него с несчастным видом. — Он будет здесь с минуты на минуту.

— Тогда что нам делать?

— Я не знаю.

— Господи! — Он быстро подошел к обзорным окнам и принялся наблюдать, прижав кулаки к бедрам. Затем повернулся к застывшей в ожидании его решения Диане.

— Послушай, Ди. Полагаю, сегодня мне придется с этим парнем быть вежливым… После этого мы подумаем, что делать с твоим контрактом. — Она начала было говорить, но умолкла. — Что скажешь?

— Хорошо, Перри.

Он улыбнулся, заключил ее в объятия и поцеловал. Он чувствовал теплое удовлетворение, как человек, который сделал нечто великодушное. Он и не догадывался, что Диана по-прежнему очень сильно переживает случившееся — его срыв.

Заканчивая ленч, они услышали у себя над головами глухой удар неаккуратной посадки. Вскоре засиял огонек над дверью, и вошел их гость. Молодой человек был высок, в прекрасной физической форме и очень красив. Перри с неприязненным удивлением заметил, как хорошо тот выглядит.

— Привет, красавица! — молодой человек подхватил Диану на руки, поцеловал ее и эффектно поставил на пол. Диана напряженно повернулась к Перри.

— Бернард, познакомься с Перри.

Посетитель на секунду будто бы вздрогнул, потом взял себя в руки, сделал едва заметный поклон и пробормотал:

— Чем могу?

Перри поприветствовал его таким же едва уловимым движением.

Бернард повернулся к Диане.

— Танцор?

Диана отрицательно покачала головой.

— Ладно. Давай начинать. У меня много совершенно новых идей, и скажу тебе, детка, они просто клевые. Погляди на это. — Он вытащил из своего пояса свиток, затем сбросил пояс на диван. — Вот эта вещь для начала. Я армейский авиатор, а ты полевая медсестра. Первую половину мы работаем в костюмах, и там в основном экшн, а в финале мы сбрасываем костюмы, и это будет символичная часть. И все под музыку Радецкого. Военные самолеты в моей собственной аранжировке.

Они погрузились в обсуждение технических тонкостей, которые Перри совершенно не мог понять. Он подошел к воспроизводящему устройству, выбрал запись и вставил наушники. Битых два часа ему удавалось мрачно притворяться, будто он занят учебой. Наконец он осознал, что проиграл запись по инженерным материалам и процессам уже три раза, но ничегошеньки из нее не запомнил. Резким движением он выключил машину и принялся наблюдать за репетицией. Грацию и красоту Бернарда просто невозможно было не замечать. Широкие плечи, узкие бедра, движения, как у черной пантеры. Его тело было с ног до головы бронзово-золотым, а профиль вполне послужил бы изображением для греческой монеты. За исключением некоторой манерности его поз в моменты отдыха, Перри не мог найти логических причин считать этого человека женственным, несмотря на род его занятий. В этот момент они как раз репетировали сцену, где Диана взмывала в воздух, а Бернард ловил ее в своем собственном вращении. Бернард, похоже, был недоволен.

— Нет, красотка, не так. Ты сбиваешься с ритма. Вот смотри: тата-тата, тата-тата, тррррам, пам-пам. — Он жестами показывал, как нужно делать. — Теперь попробуй.

Включилась музыка, Диана закружилась и сделала долгий, парящий подскок. Бернард поймал ее в повороте, закружил и поставил на пол.

— Так лучше. Еще раз. — И он нежно прикоснулся к ее плечу.

Перри ощутил, как мышцы челюстей сжимаются в каменные бугры, и в его ноздри проник едкий запах. Диана снова закружилась, выпрыгнула и была поймана в воздухе, словно бабочка в сачок.

— Браво! Браво! — воскликнул Бернард. — Вот так! — Не отпуская Диану, он горячо поцеловал ее в губы и затем прижал к себе.

Перри вскочил на ноги и направился к ним.

— А ну поставь ее!

Бернард посмотрел на него удивленно и с некоторым раздражением.

— Как вы сказали?

— Поставь ее! — Перри грубо схватил его за руку. — Спектакль окончен. Поставь ее.

— Вы понимаете, что ведете себя оскорбительно?

Диана освободилась от объятий и встала между ними.

— Перри, прошу тебя! Бернард, не обращай внимания. Перри, пожалуйста, иди и присядь.

— Минуточку, Диана. — Бернард сделал шаг навстречу Перри. — Ваши слова требуют объяснений. Почему вы вели себя оскорбительно?

— Оскорбительно! Брр! — Перри рассмеялся, коротко и жестко.

— Считаю, он ведет себя неразумно. Идем, Диана. — И Бернард положил руку ей на плечо.

Шмяк! Левый кулак Перри встретился с челюстью Бернарда, и тот мешком свалился на пол. Он с трудом поднялся на колени, ощупал челюсть пальцами и теперь смотрел на Перри с выражением абсолютного удивления.

— Вставай и защищайся.

Удивление Бернарда только усилилось. Не двигаясь с места, он произнес:

— Диана, встань позади меня. Он опасен.

Диана вместо этого освободилась от парализовавшего ее шока и набросилась на Перри с укорами.

— Перестань, Перри! Довольно! О господи, только посмотри, что ты успел натворить!

— Диана, отойди от него. Нам нужно отсюда убираться.

Она обернулась, все еще прижимаясь к Перри.

— Нет, мне он не причинит вреда. Ты уходи. Улетай. Прямо сейчас.

— Я не могу оставить тебя наедине с ним.

— Уходи же. Я в полной безопасности. Лети.

Тут Перри наконец заговорил:

— Делай, как она просит. Я не сделаю ей больно, идиот. Но ты вали отсюда, или я тебя на ленточки порежу.

Бернард попятился в сторону двери, поспешно схватив по дороге свой ремень. В тот момент, когда дверь уже открылась, Диана остановила его.

— Бернард!

— Что?

— Ты ведь ничего не сделаешь?

— Ничего не сделаю? Мне придется об этом сообщить. — Он выскользнул через дверь и закрыл ее.

Диана расплакалась. Перри пристально смотрел на нее.

— Что он имел в виду?

Всхлипывая, Диана сбивчиво объяснила:

— Он сообщит, что ты нарушил важный обычай. Они придут и заберут тебя, и тебя будут обследовать, чтобы решить, что с тобой сделать. — Она снова разревелась. — О, Перри, зачем же ты его ударил? О милый, милый, мы были так счастливы.

— Что нам делать теперь?

— Ничего не сделаешь.

— Думаешь, я буду вот так сидеть и ждать, что этот сосунок пришлет за мной полицию из-за жалкого оскорбления действием? Слушай, можно взять «Облако»?

Она встревоженно повернулась к нему.

— Перри! Ты ведь не собираешься сбежать?

— Почему нет? Я уже буду далеко, когда они сюда доберутся. Когда все успокоится, я с тобой свяжусь.

— Перри, даже не думай. Ты не сможешь прятаться. Тебя возьмут в тот же момент, как ты попытаешься воспользоваться своим счетом. Это невозможно и только все усложнит.

Замерцал огонек видофона. Действуя автоматически, Диана приняла вызов. На экране возникла добродушная женщина с уверенными чиновничьими манерами.

— Служба общественной безопасности в Траки. Вы Диана 160–398–400–48А?

Диана кивнула, от расстройства не в силах заговорить.

— Присутствует ли гражданин по имени Перри?

И снова кивок.

— Дайте мне с ним поговорить, пожалуйста.

Перри вызывающе вступил в поле зрения камеры.

— Вы Перри?

— Я.

— Бернард 593–045–823–56G сообщил нам, что сегодня вы пережили серьезный атавизм, связанный с актом антисоциального насилия. Вы припоминаете что-нибудь в таком роде?

— Да.

— Как сейчас ваше самочувствие? Испытываете желание нарушить обычаи?

— Я в порядке.

— Это хорошо. Оперативники скоро будут у вас. Сможете ли вы поехать с ними сегодня?

— Мне придется, не так ли?

— Просто так будет лучше. Быстрые расследования всегда дают лучшие результаты.

— Буду ждать их здесь. И поеду.

Женщина улыбнулась:

— Весьма разумно. Скоро у вас будет все в порядке. Ну что ж, в таком случае отбой. — Изображение погасло.

На следующие полчаса в комнате воцарилось мрачное молчание. Диана не решалась заговорить, а Перри был занят собственными неприятными мыслями. Наконец зажегся сигнал двери, которого каждый из них ждал пусть и с тревожным, но нетерпением. Диана впустила двух приятных подтянутых молодых ребят. Один из них сказал:

— Вы Диана? А вы, должно быть, Перри. Мы из службы общественной безопасности в Траки. Я Билл, а это Лесли. Как я понимаю, мы можем оказать вам услугу?

— Можно и так сказать, — иронически заметил Перри.

Второй молодой человек обеспокоенно сделал шаг вперед.

— Как себя чувствуешь, приятель? Требуется ли немедленная помощь? — И он посмотрел на своего спутника.

— Травмы нет, — сказал тот, — равно как и серьезных повреждений. Давай-ка проверим твой пульс. Хм, слегка высоковат, но ничего страшного.

Перри высвободил запястье.

— Завязывайте уже. Я в порядке.

— Отлично. Не люблю пичкать седативными до предварительного осмотра. Такой пульс не повредит. Вещи все собрал? Поехали.

Диана накидывала свою тунику.

— И ты, сестренка, с нами? Хорошо.

Вскоре после этого Перри одного провели в кабинет управления по гражданским делам в Траки. Его поприветствовал хозяин кабинета, средних лет седоволосый черный человек.

Он пролистал подшивку бумаг и передал Перри лист.

— Это резюме донесения на вас. Взгляните.

Перри кинул взгляд на текст и вернул документ. Чиновник выжидающе смотрел на него.

— Правдиво ли описание?

— А я должен отвечать на вопросы? Разве мне не полагается встреча с юристом?

— О, безусловно, если вы этого желаете. Но если государству изначально известны точные факты, неприятных задержек и ошибок происходит меньше.

— Ну что ж, я не отрицаю. Что касается общих фактов, это донесение верно.

— Тогда хорошо, и мы можем пропустить предварительное обследование. Считайте, что задержаны для расследования и до выяснения всех обстоятельства. Устроит ли вас завтра?

— Боже правый, а вы, как я посмотрю, очень спешите. Когда я смогу увидеть своего юриста?

— Если вы возражаете, нет нужды проводить расследование так скоро. Кто ваш юрист? Я его вызову.

— Я никого не знаю.

— В таком случае я кого-нибудь назначу. — Он нажал кнопку, и Перри выпроводили.

В последующие два часа его поселили в комнате (веселенькой, чистой и достаточно удобной), выдали ему для ознакомления карту особых обычаев, взвесили, измерили, сфотографировали, взяли кровь на анализ, флюороскопировали, вычислили скорость обмена веществ и сделали еще десяток клинических тестов. Когда он, наконец, вернулся в свою комнату, утомленный и совершенно запутавшийся, то сел и попытался привести мысли в порядок.

Засиял огонек двери, и вошел дежурный. Он широко улыбнулся и заявил:

— Обслуживание.

— Обслуживание, — отозвался Перри. — Вы чего хотите?

— Принес ваше меню. Отмечайте то, что желаете съесть. Будете питаться здесь или в столовой?

— Думаю, что здесь. Скажите, а что это за заведение — отель, тюрьма или больница?

— Это центр задержания. А что, были какие-то проблемы? Вам что-то требуется?

— Благодарю, у меня все есть. Могу я связаться с кем-либо по телевиду? Мне нужно передать сообщение.

— Конечно, панель телевида там, у окна.

— Спасибо.

Дежурный ушел, и Перри попытался вызвать Диану. Ответа не было. Он попытался еще раз, а затем прервал вызов, чтобы открыть дверь, поскольку огонек зажегся снова, предупредив, что кто-то желает войти. Диана стояла на пороге. Когда она наконец выпустила его из объятий, он увидел, что она пришла не одна. Ее спутник, худощавый интеллектуал лет тридцати пяти, сердечно поприветствовал Перри. Диана представила их друг другу.

— Перри, это магистр Джозеф. Он твой представитель защиты, будет тебе помогать.

— Что ж, молодой человек, если считать, что Диана рассказывает объективную правду, ваш случай будет одним из самых странных в моей практике.

Всего за несколько минут магистр Джозеф успокоил Перри и вытянул из него основные сведения о событии, в результате которого тот оказался в своем нынешнем положении. Затем магистр расспросил его о последних неделях его жизни в двадцать первом веке и выслушал невероятную историю возрождения. Разговор перешел к жизни Перри в двадцатом столетии. Магистр Джозеф проявлял совершенно неистощимое любопытство относительно социальных обычаев того периода, которых придерживались мужчины, и выяснял мнение Перри относительно нравов обоих периодов. Пока они беседовали, прибыл обед, и Перри пришел в смятение оттого, что не мог пригласить гостей к столу. Джозеф ответил, что все возможно, и проинструктировал дежурного. После обеда беседа продолжилась.

— Что ж, вы, несомненно, нарушаете основной обычай, — рассуждал Джозеф. — Суд определенно признает это обстоятельство.

— И каково наказание?

— Наказание? — Брови Джозефа приподнялись. — Наказания нет. У вас наблюдаются серьезные психологические блоки, и вас попросят пройти лечение.

— Какое лечение?

— Не имею понятия. То, которое назначат лечащие психиатры.

— Психиатры? Какого черта? Вы считаете меня сумасшедшим?

— Нет, но думаю, что вы остро нуждаетесь в психиатрическом ориентировании.

— Что может законник знать о психиатрии?

— Я не законник. Я психиатр.

— Тогда почему вас назначили моим представителем защиты?

— Адвокаты не дают частных консультаций. Сотрудники суда осуществляют техническое содействие при судопроизводстве. Я организую вам встречу с таким человеком, если желаете, но, скорее всего, он не особенно вам поможет. Адвокат, по всей вероятности, сочтет любое отклонение наиболее критичным, каким оно, собственно, и является. — Он улыбнулся. — Мой вам совет: не беспокойтесь и как следует выспитесь. Я вам выпишу седативное. Нет-нет, Диана, тебе лучше на ночь не оставаться. Я хочу, чтобы он отдыхал. — Джозеф поднялся, подошел к окну и принялся изучать вечернее небо. Он неотрывно смотрел на звезды, пока Перри и Диана прощались на ночь.

Глава шестая

Вскоре после завтрака комиссия из пяти психиатров подвергла Перри длительным расспросам. Джозеф присутствовал и помогал процессу. Перри казалось, что вопросы к делу не относятся. В какой-то момент один из присутствующих втянул его в оживленное обсуждение влияния изобретения летательных аппаратов на логистику боевых действий. По какой-то неизвестной причине все остальные врачи с интересом следили за этой дискуссией. Еще один принялся выяснять детали обычаев или норм, соблюдаемых курсантами военно-морских училищ, и того, до какой степени личная жизнь курсанта отличается от личной жизни учащегося гражданской академии. К наступлению ленча все они, похоже, остались довольны, и собрание окончилось.

Судебное разбирательство, назначенное на четырнадцать ноль-ноль, прошло совершенно непримечательно. По совету представителя защиты Перри признал факты жалобы и запросил разбирательство без присяжных. Судья, ведущий допрос, ответил положительно и зачитал выводы психиатрической комиссии. Затем обратился к Перри:

— Молодой человек, согласно выводам комиссии, вас с практической точки зрения можно считать совершенно незнакомым с нашими обычаями в области социальной коррекции. Если говорить понятным вам языком, вас признали виновным, и я собираюсь вынести приговор. Опять же, говоря понятным вам языком, вас диагностировали и признали нездоровым, так что я собираюсь выписать вам лекарство. Если вы того не желаете, то вольны не принимать лекарство, однако я надеюсь, что вы все же пройдете лечение. Выводы комиссии хоть и страшноваты, но обнадеживают, и, по моему мнению, вы полностью излечитесь.

— С вашего позволения.

— С моего чего? Ах да, конечно. Прошу.

— Какая есть альтернатива лечению?

— Бойкот. Что означает — вас доставят к воротам резервации для индивидуумов, противящихся принятым нормам сосуществования, а ваш кредит будет конвертирован в любую недвижимость по вашему выбору. Или же, если предпочитаете такой вариант, вы можете эмигрировать в любую страну, которая согласится вас принять.

— Что произойдет, если я пройду через ворота резервации?

— Дальнейшее не является заботой государства.

— Как долго я должен оставаться в резервации?

Судья пожал плечами и не ответил.

— Я пройду лечение. Просто мне было любопытно узнать о вариантах.

— Очень хорошо. Из отчета я вижу, что от вас можно ожидать определенных реакций, классифицируемых как аристократические. Вы признаете мой авторитет?

— Да, ваша честь.

— Я попрошу вас дать мне обещание. Вы вольны этого не делать, если не желаете. Я хочу, чтобы вы пообещали воздерживаться от любого насилия по отношению к любому человеку, включая и вас самого, по любым причинам, пока не будете признаны излечившимся или пока не придете ко мне и не заберете обратно данное мне слово. Обещаете?

— Справедливо. Я обещаю.

— Хорошо. Я хочу выпустить вас на поруки человеку, который сам не нуждается в лечении. Кто ваш ближайший друг?

Перри пришел в замешательство.

— Боюсь, у меня нет друзей.

Пока он это произносил, Диана вышла вперед. Судья улыбнулся.

— Она ваш ближайший друг? — Оба, Диана и Перри, кивнули. — Что ж, очень хорошо, вы должны понимать, что она отвечает передо мной за то, чтобы инструкции и решения суда выполнялись. — Он повернулся к Диане. — Отвезите его в государственный коррекционный госпиталь в Тахо. Главный секретарь вас проинструктирует. Вот и все. До свидания и удачи.


В летательном аппарате Диана настроила приборы и повернулась к Перри, в глазах ее было нетерпение и беспокойство.

— Ну, дорогой, как ты себя чувствуешь?

Перри обдумал вопрос.

— Не знаю. Я готовился к неприятному исходу, но со мной обошлись очень достойно. С другой стороны, мне нужно куда-то от тебя уехать и подвергнуться лечению неопределенной продолжительности и непонятной природы. Это унизительно, и меня совсем не радует. Мне не нравится, что меня считают сумасшедшим, когда я точно знаю, что это не так.

Диана погладила его руку.

— Никто не считает тебя сумасшедшим, дорогой. Они полагают, ты страдаешь от злокачественных эмоциональных реакций, связанных с некорректным воспитанием. Теперь они попытаются переучить тебя, чтобы ты мог быть счастлив.

Он грубо вцепился в нее.

— Эти идиоты думают, что смогут отучить меня от любви к тебе, засыпав умными словами?

Прежде чем ответить, она нежно поцеловала его.

— Вовсе нет, дорогой. Ты будешь любить меня так же или даже больше, но ты будешь более счастливым, потому что твоя голова не будет забита ворохом ложных рефлексов и неверных представлений.

— Возможно, так и будет, но я этого не понимаю. Не понимаю, как можно изменить природу человека.

— Ты поймешь лучше через несколько дней. Расслабься и сейчас об этом не беспокойся. Иди ко мне, дай мне тебя обнять. — Она обвила его руками, качая его мускулистые живые плечи, словно младенца. Она разгладила морщины на его лбу и закрыла ему глаза. Наконец маленькие упрямые линии у его рта исчезли, и он задышал медленнее. Диана заподозрила, что Перри уснул, и сидела тихо. Под ними мелькали километры. Затем она легонько потрясла его за плечо.

— Перри. Перри, любимый. Пора садиться.

— Я не спал.

— Нет, но садиться все равно пора. Вот посмотри, та площадка слева. Посади «Облако» как можно ближе к зданиям, где сможешь найти место.

— Ладно.

В крыле администрации Диана проинструктировала Перри:

— Спроси магистра Гедрика и объясни, кто ты. Они скажут, что делать.

Их попросили подождать несколько минут.

Магистр Гедрик оказался совершенно неприметным маленьким человечком, худым, с редкими седыми волосами и птичьими манерами. Мелкими шажками он приблизился, протягивая руку.

— А, вот и вы. Мы вас ожидали. Добро пожаловать в Шангри-Ла.

— Шангри-Ла?

— Просто поэтическое выражение, старческая прихоть, это из одного образчика классической литературы, прочитанного мной в детстве. Вы, наверное, никогда о нем не слышали.

— Я его читал, — резко ответил Перри.

— О, вот как? Тогда вы оцените эту аллюзию. Возможно, тут не такое уж блаженство, как описывается в книге, но здесь очень красиво, очень красиво. — Магистр Гедрик весь светился, будто самолично возделывал местные сады. — И мы стараемся, чтобы это место производило тот же эффект, тот же эффект. Надеемся, надеемся. — Он склонил голову набок и посмотрел на них с живой добротой. — Позвольте, чего же мы ждем? Посетителей Шангри-Ла следует прежде всего накормить. Вы уже завтракали? Тогда, возможно, чай или ликер? Нет? А сигарету?

Перри взял из протянутой пачки одну. Она была уже прикурена, когда он ее вытащил. Он с некоторым удивлением рассматривал сигарету. Гедрик снова засветился.

— Умно, а? Для меня ее спроектировал один из наших гостей. Весьма умный человек, но чуть слишком увлеченный механическими устройствами. Спроектировал устройство, чтобы взорвать Землю. Не сработало, ну а теперь он больше ничего такого не хочет. Вместо этого проектирует интегрированные промышленные предприятия. Очень изобретательный. Очень изобретательный. Никогда не понимал, как это устроено, однако работает отлично, работает отлично. Пойдемте же, вас ведь еще нужно поселить. Желаете жить в холостяцком здании? Нет — разумеется, нет. У нас есть шикарные апартаменты. Или, быть может, предпочитаете домик?

Перри не ответил, однако Диана робко предложила рассмотреть последний вариант.

— Да, понимаю. Идемте со мной. — И он быстро запрыгал вниз по лестнице, а затем в проход, в котором движущаяся лента доставила их к другой лестнице. Одолев подъем, они оказались в приятной и удобной гостиной, оборудованной всем необходимым, за исключением кухонных приборов. Отличное видовое окно смотрело на озеро Тахо. Никаких других зданий видно не было. Гедрик указал на тропинку, уходившую вправо вдоль берега.

— Основные здания в паре сотне метров в ту сторону. В хорошую погоду вам понравится ходить туда пешком. Теперь я вас ненадолго покидаю. Чувствуйте себя как дома. Как следует мы примемся за вас только завтра. — И он ускакал прочь.

Перри посмотрел ему вслед.

— Забавный малыш. Он что, какой-то прославленный швейцар?

— О небо, нет. Он главный психиатр и директор всего этого института.

Перри присвистнул и сменил тему.

— Как скоро тебе нужно будет ехать?

— Что ты, мне не нужно уезжать. До вторника у меня нет эфиров.

— Хочешь сказать, они позволят тебе остаться здесь?

— Конечно же. Почему нет? Мне придется часто уезжать, поскольку здесь нет места для репетиций и для эфиров. Возможно, они попросят, чтобы я уехала на какое-то продолжительное время, однако я определенно останусь сегодня на ночь и на все другие ночи, если меня попросят. — Она опустила ресницы.

Перри прикоснулся пальцем к ее подбородку, приподнял ее лицо и поцеловал.

— Конечно же, тебя попросят.


На следующее утро пришел Гедрик и спросил, можно ли ему войти и переговорить с Перри. Пока мужчины устраивались для более подробного знакомства, Диана объявила, что собирается слетать за Капитаном Киддом. Беседа продолжалась несколько часов. Перри обнаружил, что его провоцируют говорить как можно больше и что ему очень легко это делать. Человечек странно обезоруживал. Его птичий щебет и мягкие подходы пробили молчаливую защиту более молодого человека. В разговоре Перри все больше описывал фактические события. Гедрик неизменно слушал с благожелательным вниманием, склонив голову набок, его взгляд горел и не упускал ничего. Когда он поднялся, чтобы уйти, Перри, слегка нервничая, поинтересовался, когда начнется лечение. Гедрик улыбался.

— Оно уже началось. Вы разве не знали? — И он удалился, дав слово как можно скорее пригласить на беседу компетентного экономиста, о котором просил Перри.

Разговоры продолжились как с участием других людей, так и без оного. Гедрик частично передал дело Перри Ольге, крепкой и на вид простоватой блондинке, которая, казалось, была не на своем месте в штате психиатрического заведения. Ее грудь и бедра предназначались для рождения детей, и она смотрела спокойным взглядом опытной матери. Но Диана заверила его, что Ольга не единожды делала сложные операции на мозге. Оказалось, что «простушка-блондинка» довольно часто работала вместе с опытнейшим хирургом — матерью Дианы.

Ольга направляла Перри в более тщательном изучении современного мира чем то, которое он прошел с помощью Дианы. Помимо технических и нелитературных работ, Ольга отобрала для него множество вещей драматического и литературного характера и настаивала, чтобы он читал или смотрел их. Две женщины поладили, словно старинные подруги. Часто Ольга появлялась с книгой или записью, которую Перри следовало употребить, а затем дамы отправлялись на продолжительную прогулку по холмам. Во время многочисленных отъездов Дианы Ольга часто обедала и ужинала вместе с Перри и проводила с ним вечера.

Ольга требовала, чтобы Перри много писал, — ее задания он шутливо называл домашней работой или своими экзаменами. Он получил целую серию упражнений, в которых ему предлагалось давать определения словам. В первых заданиях слова, которым требовалось дать определения, были сравнительно простыми: прогулка, дорога, яблоко, кошка. Перри начал выполнять упражнения, полный беспечной решимости доказать, что у него нет глюков. Однако задания вернулись к нему с указаниями на несоответствия и путаницу в определениях — и с просьбой формулировать определения более точно. Он весь раскраснелся и вспотел, стараясь как можно точнее выразиться. Со второй попытки он получил в ответ поздравления за тщательность определений, однако был еще и комментарий к определению слова «лошадь»: включает ли это определение лошадиные зубы, лошадиные силы, ставку на скачках, дареного коня? Перри мрачно засел за правку определений, которые считал невероятно точными. Он изобрел уловку — фразу, которую добавлял ко всем определениям. И с ее помощью разъяснял и многие другие значения слова, определяемые контекстом, говорящим, слушателем, а также идиоматическим смыслом исторического периода. И, наконец, он сделал заявление, что слово определено адекватно, когда используется таким образом, что слушатель и говорящий понимают его одинаково. Он отослал работу в надежде, что вопрос улажен. На следующий день его отрезвили заданием определить следующее: человеческая природа, патриотизм, справедливость, любовь, честь, долг, пространство, материя, религия, бог, время, общество, правильный, неправильный. Через три дня бесплодных попыток сделать что-нибудь сэтими словами он отослал такое сообщение: «Насколько я могу судить, у этих слов нет каких-либо значений, поскольку я неспособен придумать способ определить их таким образом, чтобы для говорящего они означали то же самое, что для слушателя». На это пришел загадочный ответ: «Оставь проблему, но не покидай ее. Можно ли спроектировать турбину без знаний о дифференциальном исчислении и энтропии?» Затем его попросили дать определения механики псевдогравитации для закона тяготения, основанного на обратных кубах вместо обратных квадратов. Его захватила красота логических выводов этой задачи, и он написал целую монографию по баллистике для такой среды. Затем его спросили, сможет ли он спроектировать прицел для орудия, стреляющего в описанных условиях. Эта просьба показалась ему идиотской, и он потребовал объяснений у Ольги.

— Ольга, что это за пустозвонство? Какая для меня польза в проектировании бесполезного орудия?

Ольга одарила его долгой улыбкой.

— Я хотела бы пояснить тебе смысл, но не могу. Понимай ты смысл, в пустозвонстве не было бы нужды. Но ты должен сам открыть его. Мы пытаемся помочь тебе открыть значения слов, которые ты не смог определить.

— Хотел бы я достать того, кто придумал эту шуточку!

Она взяла его руку и положила на свое плечо.

— Это была ты? Ольга, я считал тебя своим товарищем.

— Я твой товарищ, Перри, но часть моей работы в том, чтобы твое лечение происходило через области, которые ты понимаешь, и в оценке этого воздействия. Впрочем, я думаю, что мы можем пропустить один шаг на этом этапе. Очевидно, тебе совсем не хочется проектировать этот прицел. Но ведь ты смог бы его спроектировать?

— Безусловно. Пустяковое дело. Понимаешь… — И Перри пустился в пространные объяснения, связанные с артиллерией и баллистикой, широкими взмахами рук описывая, что случилось бы со снарядом, которому не повезло оказаться в ограничениях кубического торможения. — И все это, разумеется, в вакууме. Без эмпирических данных не стоит пытаться предсказывать поведение снаряда в газовой среде, существующей в этом же поле.

— Достаточно, Перри. Я не поняла и трети того, что ты сказал, но уверена, что ты мог бы спроектировать этот прицел. Допустим, мы такое орудие установим прямо вот тут. Ты сможешь попасть в парусник на той стороне озера?

— Конечно же, нет.

— И почему нет?

— Ну, как же, математические формулы, использованные при проектировании этого орудия, не применимы к условиям, в которых оно стреляет. Чем более тщательно ты будешь прицеливаться, тем больше вероятность, что ты промахнешься.

— Это тебя наводит на какие-нибудь мысли, Перри?

— Навскидку нет.

— Ты помнишь слова, которым не дал определения. Разве не вещами, так названными, человек руководствуется в жизни?.. Честь, любовь, истина, справедливость, долг и так далее?

На его лице появилась тень зарождающегося понимания.

— Да, да, думаю, что так.

— Разве эти вещи не оказывают на человека такое же мощное влияние, как голод или сексуальные порывы?

— Да, это действительно так. Даже более мощное.

— Тогда они не могут не иметь смысла. Но, как и с этим прицелом: если приписываемое этим словам значение не соотносится с миром, в котором ты действуешь, ты не сможешь использовать их в качестве руководства, чтобы попасть туда, куда тебе требуется. И все же без этого руководства сам человек становится столь же бессмысленным, как орудие, которое невозможно нацелить.

— Звучит очень убедительно, однако человек — не снаряд в стволе орудия, а истина и честь — не прицелы.

— Все верно. Давай здесь избавимся от этой аналогии, а то она доведет нас до абсурда. Тем не менее, я думаю, ты понимаешь, что сказанное мной верно, независимо от аналогии. Побуждают человека действовать очень сложные мотиваторы, обозначенные как долг, любовь, грех и так далее. Тебя самого они побуждают действовать, и при этом ты неспособен определить, что имеешь в виду, пользуясь этими словами. Ты принял соответствующие понятия более-менее бессознательно и так мало знаешь о них, что не сможешь предсказать, приведут они тебя к желаемому результату или к катастрофе. Попытайся ты пилотировать самолет, имея столь же ограниченные представления о его приборах, ты наверняка разбил бы его. Здесь ты оказался потому, что вот так неумело пилотировал собственную жизнь и в результате разбил подбородок другого человека.

— Принимая все сказанное тобой — я пока не признаю, что было неправильно ударить того парня, — как открыть правильные значения этих слов, которые позволят мне вести себя сообразно этим значениям?

— А как ты научился проектировать прицелы, позволяющие попадать в цель?

— Так теория гравитации делает это с математической определенностью.

— Ты уверен? Мне вспоминается, что теорию гравитации в твое время как раз вывернули наизнанку и поставили вверх тормашками. Разве в результате все прицелы перестали действовать?

Он хлопнул себя по бедру.

— Богом клянусь, ты права. Внешняя баллистика развивалась только благодаря эмпирическим средствам, методом проб и ошибок. Получив достаточно данных для анализа, мы изобретали соответствующие этим данным формулы. Мы никогда не пытались подгонять практику к теории. Если теория не соответствовала, мы выбрасывали ее и создавали новую. Но это работало. С этим подходом мы создавали машины, которые давали предсказания с волшебной точностью. — Перри на секунду задумался, и его лицо потемнело. — Но как применить этот подход к вопросам жизни?

— Что ж, Перри, как мне известно, существует всего два способа выработать практичную теорию человеческих отношений, позволяющую нам счастливо сосуществовать. Первый и сложный путь — пытаться создать эмпирические принципы на основе того, что нам известно о реальном мире. Второй путь — божественное откровение. Не стану утверждать, будто второй путь невозможен, но мы, современные люди, не привыкли ему доверять. Выводы образца 2086 года, сделанные по первому пути, воплощены в действующем кодексе обычаев. Тот, кто следует этому кодексу, сможет жить в 2086 году, почти не сталкиваясь с конфликтными ситуациями, независимо от того, считает ли он кодекс перечнем абсолютных истин или просто грубыми обобщениями. В этом кодексе воплощены современные значения тех проблемных слов, которые ты не смог определить. У тебя эти слова имеют другой смысл, невысказанный, и, по моему мнению, твой смысл не только неточен, но и опасен, поскольку, думаю, сумей ты определить свой кодекс в конкретных и объективных терминах, ты обнаружил бы, что он не соответствует окружающему тебя реальному миру.

— Но я все равно не понимаю, как вы пришли к этим обычаям, или эмпирическим формулам поведения, или как еще вы их там решили называть.

— В основном так же, как вы совершенствовали искусство баллистики. Через готовность выбрасывать теории, не соответствующие фактам. К примеру, церкви в массе своей решительно противились разводам. Развод был грехом. Никто не пытался объективно изучать брак и развод, грехом разводы были по божественному откровению, и на этом дело кончалось. Вред, нанесенный лишь одним этим обобщением, сложно даже вообразить. Отвергнув догматическую точку зрения и изучив проблему в ее естественной среде, мы пришли к совершенно иным выводам. В среде 2086 года развод не является грехом, хотя возможно представить себе иные социальные структуры, в которых он таковым будет. Или возьми тему одежды как табу. Здесь тоже догмат обобщения социального поведения делал появление без одежды неправильным, позорным, нескромным. Упоминался первородный грех, сложным эстетическим идеям назначалась ложная объективная реальность, и все такое прочее. Лишь на тему одного этого табу было написано удивительное количество философской бессмыслицы — людьми, которым никогда не пришло бы в голову снимать свою одежду в присутствии других, чтобы понять, каково это. Для них подобный непочтительный эксперимент был совершенно неприемлем. Традиционалисты в Средние века отказывались даже наблюдать за экспериментом, способным бросить тень сомнения на совершенство Аристотелевой механики, а эксперимент этот всегда был возможен и прост. К 2086 году, из чисто экспериментальных соображений, табу на обнажение уничтожено. Оно не фигурирует в нашем кодексе обычаев, и человек может одеваться или раздеваться сообразно своему удобству и личным эстетическим предпочтениям.

Или возьми политику. Веками философы пытались придумать идеальное государство, основываясь на собственных неизученных предрассудках, которые привычно считали божественными откровениями. В 2086 году мы считаем, что идеальное государство — бессмысленный набор звуков, не соответствующий возможной объективной реальности. Вместо этого мы создали политическую систему, позволяющую достигать того, чего мы хотели бы достичь в 2086 году. Мы не считаем, что она подошла бы 1000 году нашей эры или современной Европе или что она не будет меняться в будущем. Но мы верим, что создали метод, посредством которого можем заставить государство служить нашим целям в любом веке.

Ольга посмотрела на хронометр.

— Сейчас я должна заняться другими делами. Думаю, тебе стоит обдумать наш разговор и вынести для себя новые идеи. Пока-пока!

Глава седьмая

Упражнения в реалистичном мышлении продолжались под различными предлогами. Перри обнаружил, что неспособен различать деятельность, связанную с курсом лечения, события, предназначенные просто для увеселения, чтобы он оставался счастливым на своем месте, и деятельность, которую он самостоятельно выбирал с целью самообразования или самореализации. В самом начале своего пребывания на лечении он выразил желание продолжать изучение современной математики. Ему предоставили для этого все возможности, однако со временем он утратил к математике интерес на фоне других занятий и в особенности на фоне своей растущей дружбы с Ольгой. Его удивил звонок от Гедрика, который настаивал, что Перри следует продолжать математические исследования и по возможности попытаться разработать новый аспект в развитии математики. Перри поинтересовался, является ли это стандартной психиатрической процедурой.

— Ни в коем случае, — поспешил заверить Гедрик, — ни в коем случае. Однако если у проходящего лечение человека имеется предрасположенность к математике, исследование этой области может значительно помочь разрешению конкретных трудностей этого человека. В данном случае речь о вас. Ваши мыслительные способности в области физики впечатляют — а ведь там вы применяете по большей части именно математическую терминологию. Вы способны делать достоверные прогнозы и избегать ошибочных определений терминов. Вы способны оценить математические шутки, основанные на преднамеренной путанице в терминологии, и даже самостоятельно придумывать подобные шутки. Вы можете доказать мне, к нашему обоюдному веселью, что один плюс один будет один, а в противном случае летательный аппарат не мог бы подняться в воздух. Это вам не вредит, потому что вы намеренно путаете термины и применяете их различные значения в рамках одной задачи специально, чтобы добиться абсурдных результатов. Когда ваше мышление в области социальных отношений достигнет такого же уровня развития, вас более не будут терзать эмоциональные расстройства, вынудившие вас обратиться к нам за консультацией.

— Неужели безумие только в этом и состоит, в терминологических неувязках?

— О, мой бог, нет. Даже в вашем случае терминологическая путаница не является единственной проблемой. Вы не только путаете различные значения отдельных слов, но и, в некотором смысле, не воспринимаете структуру своих отношений со средой обитания. Отсюда и неприятности, которые можно сравнить с теми, что испытывает мучимый жаждой путешественник, поверивший в озеро-мираж. Ваша беда не в простом восприятии физического явления, но в сложном восприятии абстракции. И все же мне столь же сложно объяснить вам действительную природу вашей беды, как вам объяснить мираж невежественному дикарю. Единственная надежда дать дикарю понимание миражей, как их понимаете вы, заключается в продолжительном базовом курсе современной науки, а перед этим курсом — и это очень важно — придется сначала отучить его от тысяч суеверий и ложных представлений, заполняющих его разум. Сейчас вы находитесь в процессе разрушения собственных заблуждений и суеверий. В то же время вы начинаете изучать более подходящую модель гармонии. Но я не ответил на ваш вопрос. Вы безумны не более чем дикарь в нашем примере. Вы просто запутались, как и он. В каждом случае выпутаться можно через подходящее переобучение. Будь вы подходящего возраста, ваше переобучение можно было бы с таким же успехом проводить в центре развития детей. А благодаря вашей зрелости и исключительным мыслительным способностям мы способны дать вам возможность переучиться за долю того времени, которое уходит на обучение ребенка.

Если говорить о других методах лечения, то, естественно, к человеку действительно безумному, страдающему от физических недостатков, будь они врожденные, приобретенные в результате травмы или патологические, мы применяем физические средства, хирургию, химиотерапию, физиотерапию и тому подобное. Часто мы мало чем можем помочь таким людям, мы лишь заботимся о них, не допускаем, чтоб они причиняли вред себе или другим или же давали потомство. Но во всех случаях, когда мозг и нервные структуры физически не повреждены, мы всегда добиваемся удовлетворительного переобучения до состояния полной вменяемости. Мой мальчик, ваш случай даже не является сложным. Я уверен, что результат удовлетворит нас обоих.

Перри поежился в своем кресле.

— Возможно, все сказанное вами правда, и я вряд ли стану противоречить специалисту в его же области. Безусловно, за прошедшие недели я освоил множество новых идей, и новых концепций, и новых способов думать о вещах. Тем не менее, по отношению к причине моего попадания в эти неприятности я чувствую все то же, что и вначале. Я по-прежнему влюблен в Диану, и я безумно ревную ее. Я с удовольствием врезал тому типу, Бернарду, и с удовольствием сделал бы это снова. Я не желаю, чтобы какой-либо другой мужик тронул ее хоть пальцем. Несмотря на мою неспособность определить человеческую природу, я думаю, что вы знаете, каким смыслом я наделяю этот термин, и я полагаю, что испытывать то, что испытываю я, — заложено в природе человека, и я не понимаю, как можно изменить человеческую природу, мою или чью-либо еще.

Гедрик улыбнулся, аккуратно сложил подушечки пальцев, склонил голову набок и ответил:

— Вы правы, мой дорогой мальчик, совершенно правы, за исключением момента с неизменной человеческой природой, в котором вы частично ошиблись. Я вполне готов поверить, что вы физически ревнуете свою женщину, испытывая при этом острые эмоции. Верно, что ревность происходит из вашей собственной человеческой натуры и что она потенциально присутствует во всех мужчинах, а также и в женщинах, хотя в женщинах источник ее более современный, так что женская ревность носит не столь коренной характер. Ревность самца к самке можно наблюдать в жизни животных, в драках израненных котов, в смертельных схватках оленей-самцов, самцов птиц. Она существует во всех животных, включая человека, и является логичным следствием и определяющей причиной выживания любого двуполого вида. Все очень просто. Самец, не желавший биться с другими самцами за привилегию половых сношений, не оставлял потомства, его линия погибала. Каждое поколение в общем и целом рождалось от самцов, желавших сражаться за самок. Любой фактор человеческой природы, необходимый для продолжения и распространения жизни или способствующий этому, можно назвать фактором выживания, и в каждом поколении эти факторы будут проявляться в силу необходимости: сексуальное влечение, животный голод, лояльность группе, гелиотропизм, любые. Вы можете назвать, если пожелаете, получившееся сложное переплетение инстинктов, желаний, рефлексов, эмоций и тому подобного человеческой природой, животной природой или природой жизни. Но вы должны помнить, что это сложные термины, предполагающие множество факторов и проистекающие из мириадов вариантов среды в истории расы. И еще вы должны помнить, что среда изменчива. Заметим, что фактор человеческой природы остается фактором выживания лишь до тех пор, пока его таковым делает среда. Скажем, на молочной ферме сексуальная ревность более не является для быков фактором выживания; напротив, быку запрещено участвовать в боях, и его самый серьезный фактор выживания — это способность производить дочерей, дающих много молока. Бессмысленно говорить о том, что бык живет в искусственной среде; это лишь кажется важным. Среда, созданная человеком, является настолько же естественной, как джунгли, если вы не станете настаивать на строго лингвистическом отличии, отделяющем человека от остальной природы.

Перри, вы теперь оказались в среде, где фактор физической сексуальной ревности более не является фактором выживания. Напротив, он снижает ваши шансы на выживание. И все же он по-прежнему существует в вашей природе. Вы утверждаете, что с этим ничего нельзя поделать, и это было бы правдой, будь вы быком, но вы не бык, а между современным человеком и другими животными есть значительные отличия. Люди способны сознательно изучать собственные мотивы, эмоции и так далее и сознательным путем сдерживать или изменять свои реакции, рефлексы и так далее. Они могут контролировать свои эмоции или сознательно изменять их, таким образом изменяя человеческую природу. Считаете, не так? Рассмотрим другой фактор выживания, страх падения с высоты. Вы летаете на воздушных машинах. Вы боитесь высоты? Вызывает ли она какую-либо нервозность? Расстраивает ли ваше пищеварение, мешает ли спать ночами и заставляет ли просыпаться с криками от кошмаров? Сегодня страх высоты потенциально присутствует в унаследованной матрице, которую вы называете человеческой природой. Он практически столь же древний, как сексуальное влечение.

— Пожалуй, — вставил Перри, — вы правы. У меня в последнее время были подобные сны как раз в результате падения. Но сейчас все в полном порядке, они меня не беспокоят.

— Рассмотрим вариант с голодом, наиболее древним фактором из всех, — он старше даже двуполых организмов. Если человеческая природа не подвержена изменениям, она должна быть наиболее сильной и не поддаваться какому-либо контролю. Вы распускаете слюни, как только видите пищу? Набрасываетесь на нее словно дикое животное? Хватаете то, что лежит на чужой тарелке? Не спите ночами, переживая из-за еды? И все же голод в вас существует как базовый фактор. Среда может измениться до такой степени, что люди будут драться за еду, выцарапывать крошки хлеба из мусорных баков, красть, грабить, убивать. Вы сможете найти множество примеров этого в истории и в собственном опыте. Начинаете ли вы понимать, что активное проявление фактора сексуальной ревности будет сегодня столь же глупым, тупым, диким и столь же ненужным, как и принятые в джунглях застольные манеры?

Перри сдержанно кивнул.

— Я начинаю понимать, по крайней мере, головой. Боюсь, мои эмоции не столь готовы к переменам.

— Пусть вас это не беспокоит. Разумные эмоциональные привычки можно приобрести так же, как любые другие, — путем сознательных упражнений за определенный период времени. Контролируя свои действия в соответствии с нужным образцом поведения и упражняя волю, вы измените свои эмоции. Это может казаться не вполне возможным, однако я уверяю, что это лишь пересказ наблюдавшихся фактов. Аналогии со случаями других примитивных мотивов помогут вам поверить.

Прежде чем мы продолжим, хочу указать на тот факт, что сексуальная ревность, присущая вам и демонстрируемая в среде вашего созревания, не проявлялась одинаково во все времена, во всех регионах и культурах. Вам, разумеется, хорошо знакома полигамия — если не по личному опыту, то понаслышке. Факты таковы, что полигамные культуры не делали своих женщин несчастными. В качестве примера может послужить культура ранних мормонов. Полиандрия не так широко известна, но долгое время была распространена в Тибете, и весьма удовлетворительно работала. В определенных регионах Азии в не столь давние времена для хозяев было обычным делом одалживать гостю на ночь свою супругу или дочь. И отказаться было бы неприлично. Среди ряда эскимосских племен вплоть до очень недавнего времени было принято обмениваться женами на длительные периоды, как правило, из соображений бытовой экономики. Оспорить эту практику или развести вокруг нее бучу считалось бы варварством, а то и просто аморальным. У некоторых племен Полинезии беспорядочные связи перед браком были общепринятым правилом. С другой стороны, у зулусов даже в двадцатом веке дева, предназначавшаяся для брака, проходила обследование комиссией старших женщин. Если деву не признавали непорочной, ей отрубали голову. И напротив, у многих народов проституция служила религиозным ритуалом, и по меньшей мере в одной развитой культуре она достигла такого апогея, что женщина не могла выйти замуж, если не провела хотя бы одну ночь в роли общественной проститутки. Антропологические иллюстрации можно приводить до бесконечности. Я перечислил достаточно, чтобы показать вам, что проявления мужской сексуальной ревности во взрастившей вас культуре не были следствием из абсолютного закона.

Сексуальная ревность женщин к мужчинам значительно отличается. Она коренится преимущественно в экономических соображениях, тогда как мужская ревность — в биологических. Желание сексуального соития не является для женщины важным фактором выживания. Оплодотворение может произойти и без желания, и даже на фоне острого сопротивления, как в случае изнасилования. Преобладающим фактором выживания для женщины является потребность в защите и поддержке в период вынашивания и взращивания младенца. Данная потребность принимает форму собственнической сексуальной ревности в любой среде, требующей от женщины стопроцентного внимания одного мужчины для достижения этих целей. Женщина может и не понимать этого на сознательном уровне, реакция автоматическая. По существу, в подобных средах лишь женщины, действующие по описанному образцу, способны давать потомство. Многие среды не предъявляют к женщинам такого требования. Если литература и записи по вашему периоду точны, в вашем обществе такое требование существовало.

Как мне видится, соревнование между женщинами за эксклюзивное внимание одного мужчины должно было быть жестоким и беспощадным, как любая схватка в джунглях. Если верить истории, женщины вашего времени и их предшественницы смогли сделать законом и верой убеждение, что мужчина должен принять одну женщину и поддерживать ее и ее детей, пренебрегая всеми другими интересами. Женщина, помогавшая мужчине нарушить этот строгий кодекс битвы, как и в случае измены, уничтожалась своими же сестрами.

И все же даже в ваше время признаки изменения среды и последующих изменений неизменной человеческой природы уже наблюдались, если говорить о женщинах. Они постепенно приобретали все большую экономическую свободу и проистекающую из такой свободы большую сексуальную независимость. Им уже не требовалась столь же масштабная, как ранее, экономическая поддержка мужей. Для женщины, обладавшей нужными способностями и прозорливостью, даже стало возможным рожать и воспитывать детей вообще без экономической поддержки мужчины. Одновременно с этим практичные и удобные средства контроля зачатия вошли в обиход, и женщины до некоторой степени стали свободны от необходимости пленять мужчин и удерживать их. При новом экономическом режиме женщине уже вообще не требовалась поддержка мужчины — ни для себя, ни для своих отпрысков. Женщины впервые в истории достигли социального равенства с мужчинами. До тех пор любое равенство с мужчинами, которым наделялись женщины, оставалось ложным равенством, просто названием без реальных основ.

Социальные последствия имели невероятное значение как для женщин, так и для мужчин. Впервые в истории женщины и мужчины могли создавать пары на равных, не боясь скрытых мотивов. Жизнь стала намного более богатой, насыщенной, яркой. Любовь между полами теперь могла развиваться на ранее недостижимом эстетическом уровне. Свободная от пороков-двойняшек — замаскированного изнасилования и замаскированной проституции, — она стала красивой, разнообразной и богатой, и ее пределы определялись лишь воображением и чувствительностью конкретных людей. Перемены не просто восславили любовь между мужчиной и женщиной, но сделали возможными более глубокие и менее враждебные отношения между мужчиной и его братом, женщиной и ее сестрой, поскольку исчезли основные причины соперничества. Исчезли как для мужчин, так и для женщин. Почему?

Вы помните, что главной причиной сексуальной ревности в мужчинах являлось стремление к соитию. В более ранних культурах другие мужчины могли переманить желанную женщину посредством экономической наживки или просто украсть. Теперь же женщина не подвержена соблазну, но обладает свободной волей, так что в соревновании между мужчинами за внимание женщины из необходимости применяются более мягкие средства. Избыточная ревность в конечном счете противоречит исходным целям, и женщину можно потерять полностью. Вам, Перри, повезло, что ваша избранница достаточно проста в эмоциональном плане и головой предана вам, так что она решила остаться с вами. Многие женщины попросту послали бы вас к черту и выбрали менее эгоистичного мужчину.

Услышав, как его называют эгоистичным, Перри встревожился. Он начал было говорить, но передумал и придержал язык. На его лице смешалась целая гамма эмоций. Гедрик продолжал:

— Если говорить о практике, мужчина, как правило, находит, что совершенно ничего не потерял, прекратив реагировать на эмоцию ревности. С биологической точки зрения существует множество доказательств того, что потенциал сексуального потакания намного выше у большинства женщин, чем у мужчин, причем настолько, что средняя женщина может быть любовницей, скажем, двух или трех средних мужчин без ущерба для этих мужчин. Что касается духовной стороны вопроса, в природе каждой женщины достаточно от Евы, чтобы позволить ей, если будет такое желание, стать источником духовного обновления для многих мужчин. Мужчина, который верит в обратное, просто дурак, оценивающий душу женщины по бедности собственной души. Ему достаточно взглянуть на мать любого большого выводка, чтобы понять, что способность женщины обновлять души своей любовью ограничена лишь полем ее зрения.

Сейчас я говорю про обычных мужчин и женщин. В некоторых случаях мужчина может стать единственным спутником во всех смыслах более чем для одной женщины, и тогда ситуация становится обратной, но похожей на уже описанную.

— Хотите ли вы сказать, что такие сочетания сегодня являются обычным делом?

— Вовсе нет. Мы, американцы 2086 года, остаемся по преимуществу моногамными. Хотя бы по причинам того, что баланс полов примерно равный, уже есть сформированные привычки, и это просто удобно. Кроме того, для созревания высокой любви требуется время, и такими дарами не разбрасываются. Сегодня, мой мальчик, вы думаете, что влюблены в Диану, но если через десять лет вы еще будете вместе, то вас удивит, что вы удостоили столь слабую и робкую эмоцию этим названием! Нет, мы создаем пары и обычно живем парами, однако это не исключает формирования и других связей, либо более кратковременных, либо менее глубоких, либо и тех и других. Никакой партнер неспособен в одиночку дать другому человеку все великолепие жизни. Я говорю не только о физических сексуальных связях, но также о связях умственных и духовных, таких, как, по моему наблюдению, у вас формируются — прошу простить за откровенность — с нашей хорошей подругой Ольгой.

Перри покраснел до корней волос.

— Полно, полно, сынок. Нет причин для смущения. Я вторгся в вашу личную сферу лишь потому, что я ваш врач и у меня есть повод. Ольга прекрасная женщина, намного более удивительная, чем вам сейчас представляется. Ваша связь с ней обязательно будет для вас полезной во всех смыслах. Я рад, что эта связь возникла.

Магистр Гедрик зевнул и бросил взгляд на свой хронометр.

— Если я вскорости не лягу спать, мне потребуется утром стимулятор для выполнения своих рабочих обязанностей. Скажу лишь еще одну вещь: я хочу, чтобы вы составили перечень вещей, которые предполагали защитить или получить, отогнав того второго молодого самца от Дианы. Пишите как можно более конкретно и аккуратно подбирайте слова. Пусть это займет много времени, если потребуется. Затем ознакомьте меня с результатом. И, кстати, когда вы ожидаете ее возвращения?

— Вероятно, завтра. Она только что совершила посадку в Чикаго, там какой-то особый эфир.

— Хорошо. Завтра состоится весьма интересная операция, которую ей было бы интересно увидеть. Мать Дианы прибудет сюда и проведет удаление правого полушария мозга. Вы тоже можете заглянуть, если вас интересуют подобные вещи. Авария. Очень печальная. Юный пилот ракетного корабля.

— Благодарю, сэр. Думаю, что так и поступлю, если Диана вернется.

Гедрик поднялся, вытряхнул трубку и погладил подошедшего к нему кота.

— Одну минуту, сэр. Неужели никто больше не сохраняет моногамные отношения на протяжении всей жизни?

Гедрик отвернулся от Капитана Кидда и обдумал вопрос.

— Очень может быть, что такие отношения существуют. Сто девяносто миллионов человек — масса возможностей. Хотя это кажется маловероятным. Вы можете ради собственной забавы попробовать составить уравнение для вычисления вероятности этого. Полагаю, сведений в Архивах для этого вполне достаточно. Итак, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Глава восьмая

— Посетил бы вас раньше, но вопрос содержал необычные аспекты, и они потребовали дополнительного изучения, — сказал сутулый человечек с бугристой лысой головой. Он смотрел на Перри поверх стаканчика с хересом. — Когда магистр Гедрик сообщил мне, что нужно описать существующую экономическую систему в теории и на практике человеку с представлениями 1939 года, я подумал, что ему самому требуется лечение. Когда он разъяснил мне ситуацию, я осознал, что передо мной самая потрясающая задача по педагогике из когда-либо мне встречавшихся. Я не смог приступить к ней без подготовки. Пришлось изыскать и прочесть множество книг вашего периода, а затем несколько дней провести в размышлениях, чтобы прочувствовать это время, разобраться со взглядами, оценками и заблуждениями, присущими ему.

Перри смущенно заерзал в кресле.

— Я не хотел доставлять вам такие неудобства, магистр Дэвис.

— Какие неудобства? Вы оказали мне услугу. Ведь это самый удивительный подход к моему основному предмету. Готовясь объяснять его вам, я и сам начинаю понимать его лучше. Прежде всего, расскажите мне, что вы знаете о существующей системе.

— Что ж, во-первых, она сохранила частное предпринимательство в производстве. Так что я считаю ее разновидностью капитализма.

Дэвис кивнул:

— Неподходящее слово, но пока оставим его.

— Однако, — продолжил Перри, — хотя производство и все прочее являются частными предприятиями, каждый гражданин получает от правительства денежный чек или, что то же самое, поступление на свой счет — каждый месяц, причем просто так. Этих денег достаточно, чтобы обеспечить все необходимое для жизни взрослого человека или же все необходимое для развития ребенка. Все получают такие чеки — мужчины, женщины, дети. При этом практически все люди более-менее регулярно работают, и доходы большинства из них составляют от трех до двенадцати номиналов того, что выплачивает ежемесячно правительство. Безработицы не существует, потому что всегда есть спрос на дополнительное производство. Отсюда высокие зарплаты. Но цены низкие, и, что запутывает дело еще больше, продавцы регулярно сбывают товар ниже его себестоимости, а правительство возмещает им разницу. Таково общее положение, если я правильно понял то, что мне объясняли. Все это выглядит совершенно нереально, словно у Алисы в Стране Чудес, где сплошные противоречия, не совместимые со здравым смыслом. Меня это беспокоит. Мой рассудок этому противится. Меня меньше обеспокоил бы перпетуум-мобиле.

— Понимаю ваше затруднение, — улыбнулся Дэвис. — Прежде всего, необходимо избавить ваш разум от некоторых ошибок, предрассудков и полуправд, которые в ваши дни назывались экономикой. На минутку взгляните на материальные факты ситуации, в которой оказались. Пока не обращайте внимания на вопросы денежные — размышляйте о товарах, людях, производстве и потреблении. Какова эта ситуация?

— Что ж, как я вижу, стандарты жизни любого человека довольно высоки, все живут в хороших домах, едят достаточно, и у каждого есть многочисленные удобства. Это что касается потребления. Что касается производства — множество заводов и ферм и тому подобного, где производятся большие объемы продукции посредством машин, экономящих труд человека. Работать тяжело приходится только тем, кто этого действительно желает. И каждый, кто так работает, получает серьезное вознаграждение — с точки зрения товаров и услуг.

— Опять же, если не говорить о деньгах, вас в этой картине что-нибудь смущает?

— Ну, нет. Материальное богатство налицо, и проделывается достаточная работа, чтобы оно превращалось в высокие стандарты жизни.

— Опишите теперь 1939 год с точки зрения материальной экономики — и опять же, не касаясь денег. Постарайтесь не применять слова, подразумевающие деньги, — такие, как зарплата, долг, цена и им подобные.

Перри широко улыбнулся.

— Вы готовите мне ловушку, я уже понял.

Дэвис, однако, не улыбался.

— Это не ловушка, а необходимый прием, чтобы позволить вашему разуму избавиться от укоренившихся экономических заблуждений и начать работать в верном направлении. Опишите ситуацию.

— Хорошо. Наша страна была точно так же богата природными ресурсами — даже более богата. У нас было множество заводов, производивших сырье, но многие из них закрылись. Наши фермы щедро производили вкусную пищу, которой было достаточно, чтобы всех хорошо кормить. Мы обладали техническими знаниями, инструментами и материалами, чтобы в избытке производить предметы роскоши и удобства, что, собственно, мы и делали — наши розничные магазины переполнялись всевозможными желанными товарами. Это что касается производства. Что касается потребления, примерно половина населения недоедала, причем питались эти люди низкокачественной и неподходящей пищей. В других отношениях им жилось еще хуже — они существовали в антисанитарных условиях, в домах, превращавшихся в случае пожаров в западни, часто не было водопроводной воды, а системы обогрева использовались примитивные. У большинства не было медицинского и стоматологического обслуживания, так что эти люди сгнивали заживо. Мой стоматолог сказал мне как-то, что четыре пятых населения никогда в жизни не посещали зубного врача. Еще треть населения, или около того, жила в пограничных условиях — в относительном комфорте, но в постоянном страхе нищеты. А у небольшой группы наверху всего было больше, чем требовалось. И раз я говорю о потреблении, полагаю, следует упомянуть, что существовала практика ежегодного уничтожения крупной части того, что было произведено, в особенности еды. Некоторые считали это расточительством, и в результате мы придумывали способы производить меньше, чтобы не уничтожать то, что произведено. Но кончилось все тем же самым.

— Вы говорите, что у небольшой группы было слишком много всего. Знаете ли вы, что случилось бы, получай все поровну?

— Кстати сказать, знаю. Я размышлял об этом и в 1938 году при помощи своей логарифмической линейки просчитал вопрос, исходя из цифр, опубликованных в журнале «Time». Был такой источник новостей в то время. Средний доход по стране составил примерно сто тридцать долларов в месяц на семью, что не позволяло жить по особенно высоким стандартам. Но те же цифры показывали, что лишь тридцать процентов населения имели хотя бы такой доход, тогда как у семидесяти процентов он был меньше. Мне приходится сейчас говорить о деньгах, но я преобразую эти цифры в товары. По этому стандарту жизни семья могла позволить себе дешевый дом, подержанную машину, накрывать достойный, но без изысков стол, купить радио и иногда ходить в кино. Но на резервы уже ничего не оставалось, так что болезнь, несчастный случай или потеря работы в одночасье ставили их за черту бедности.

— Теперь, по-прежнему оставаясь в рамках материального, скажите, по большому счету, был ли этот средний стандарт жизни лучшим из возможных достижений страны?

— О нет, совсем нет. Страна могла произвести в два раза больше того, что производила в действительности. Некоторые авторитеты считали, что следует говорить — в три раза. Но любой мог понять, просто оглядевшись, насколько больше всего можно произвести. Взять хотя бы тот факт, что, по меньшей мере, десять миллионов человек сидели без работы.

— Что ж, очень хорошо. Вы описали две различные экономические системы в терминах материалистического существования. И какая из этих двух систем противоречит здравому смыслу, какая из них вызывает сопротивление вашего рассудка?

Перри улыбался.

— Вы взвели свой капкан, как я и предполагал. Конечно, глупа именно система 1939 года. Но это все равно не объясняет ваши хитровывернутые финансовые махинации.

— Парадоксы, которые, как вам кажется, вы видите, происходят от изъянов вашей подготовки. Они не существуют в реальности. Я собираюсь озвучить аксиому: все, что физически возможно, может стать возможным и финансово, если граждане государства того пожелают.

— Звучит хорошо, но правда ли это?

— Правда, если граждане государства разбираются в финансах. Скажите, что такое деньги?

— Деньги — это средство обмена, обеспеченное драгоценным металлом, как правило, золотом. Это еще и товар широкого потребления, его покупают и продают, а также дают под проценты. И они служат капиталом для промышленности.

— И какое одно из перечисленного — деньги?

— Что ж, если выбирать что-то одно, то думаю, что деньги — это золото.

— Так думал Джей Пи Морган. Во всяком случае, так он заявил сенатскому комитету в 1912 году. Интересно, он лгал или заблуждался? Попробуйте такое определение: деньги — это все, что в любой момент можно обменять на товары или услуги. Полагаю, вы обнаружите, что все виды денег похожи лишь этой характеристикой, и этой характеристикой не обладает более никакое средство. Сколько денег требуется стране?

— Неужели кто-то может ответить на этот вопрос?

— Очевидно, до внедрения существующего экономического режима никто не пытался. Деньги печатались и уничтожались в совершенно бессмысленной манере. Скажем, паника 1907 года возникла в результате намеренного уменьшения денежной массы. Однако ответ на вопрос — прост, и он проистекает из природы или назначения денег, как мы его определили. Стране требуется достаточно денег, чтобы граждане могли выполнять весь насущный обмен товаров и услуг. Система 1939 года не позволяла этого достичь; система 2086 года позволяет.

— Но позвольте, в 1939 году денег было предостаточно.

— Разве вы не сказали мне только что, что в 1939 году миллионы людей нуждались в вещах, которые не могли приобрести? И разве не было продавцов, которые владели всеми этими вещами и невероятно сильно желали их продать, но не могли? Разве ситуация не стала бы совершенно иной и намного более приятной, имей страждущие деньги в своих карманах, чтобы покупать товар у продавцов, которые иначе разорились бы? Разве это нельзя назвать нехваткой денег?

— Разумеется, можно. Но к чему вы клоните?

— Терпение. В 2086 году правительство дает людям деньги на эти необходимые покупки.

— Да, я знаю. Магистр Каткарт рассказал мне, что правительство печатает эти деньги, или, иначе говоря, рисует — неразменные бумажные деньги. Они ведь ничего не стоят?

— Мы решили, что деньги — это что-то, что всегда можно обменять на товары и услуги. Предполагается, что приобретающий такие деньги человек тоже в это верит. Следовательно, деньги остаются деньгами до тех пор, пока все верят, что это деньги. Существует критерий, определяющий, будут ли люди верить в деньги: можно ли выплачивать налоги из этих денег? Предоставит ли правительство в обмен на эти деньги что-то для вас полезное, например услуги почты? Если люди принимают деньги коллективно, как государство, примет деньги и каждый человек в отдельности. В том числе наши неразменные бумажные. Соединенные Штаты примут их в обмен на полезные вещи. А вот для вашего золота это уже не так. Золотом нельзя платить налоги. Удастся вам его обменять на что-то или нет — это все равно не деньги, и, возможно, это золото так и останется для вас просто безделушкой. Строго говоря, вся валюта Соединенных Штатов была неразменной бумажной с тех пор, как Соединенные Штаты приостановили платежи золотом в 1933 году. С тех пор золотой стандарт — просто выдумка для целей политики партии. Но я полагаю, что ваше главное затруднение — в понимании того, почему правительству необходимо создавать новые деньги и отдавать их потребителям. Чтобы понять это, прежде всего, необходимо понять математику отношений между ценами и покупательской способностью.

Пока мы не углубились в математическую теорию, сформулирую факт, который мы собираемся объяснить. В 1939 году и до того суммарная покупательская способность общества всегда была меньше, чем совокупная цена товаров, выставленных на продажу. Иначе говоря, перепроизводство с сопутствующими ему безработицей, нищетой, забастовками и всем прочим было хроническим состоянием. Вообще, понимание математической подоплеки этого явления не требуется, если наблюдается факт; точно так же, как не требуется устанавливать причину пожара, чтобы осознать, что дом горит и требует тушения. Я сказал, что перепроизводство носило хронический характер, и это равноценно заявлению, что у общества в целом не было денег, позволявших приобретать товары, находившиеся в продаже. Вы, безусловно, согласитесь, что именно такие складывались обстоятельства с 1929 по 1939 год. Эти обстоятельства обычно признавались, и правительство даже частично компенсировало разрыв между ценами и доходами при помощи прямых вливаний — просто раздавая деньги, а также создаваяискусственно рабочие места для повышения занятости — то есть раздавая деньги, немного подсластив пилюлю морализаторством. Разумный подход, создавай правительство деньги из ничего. Оно же вместо этого заимствовало деньги у банков, которые как раз и создавали эти деньги из ничего. Глупо, потому что в результате рос национальный долг, который в будущем потребовалось бы возвращать, а деньги, нарисованные банками, были ни на йоту не крепче тех, что могло бы нарисовать правительство. Прошу понять, что деньги, одолженные правительству банками для создания пособий, начинали существовать только в момент, когда их одалживали. Банкиры извлекали эти деньги из пустых сейфов — буквально выуживали из чернильниц. В это, может быть, тяжело поверить, но такова буквальная истина. Всякий раз, когда банк в те дни одалживал деньги, он создавал их. Разумеется, президент Холмс успешно вернул эту практику в лоно правительства десятилетия спустя, но на тот момент она была совершенно неуместна.

Вернемся к перепроизводству. До 1929 года, в период после мировой войны, прежде чем рынок рухнул, разрыв между производством и потреблением поглощался различными способами: огромный скачок частного кредитования или долга, особенно в области оптовых закупок; эксплуатация зарубежных рынков, в основном в Центральной и Южной Америке — что означало обмен товаров на бумагу с рисунками, которая позже оказывалась негодной; и потери, понесенные практически всеми фермерами и многими бизнесменами. Видите ли, многие деловые предприятия терпели крах даже во времена процветания, и в этом случае их товарные запасы распродавались дешевле реальной стоимости.

Такое состояние в годы мировой войны легко понять. Когда идет война, максимальных мощностей производство достигает ради военной машины, а излишки сжигаются. Разумеется, создается невероятная долговая нагрузка, которую впоследствии необходимо каким-то образом компенсировать. Перед мировой войной многие годы экономическая ситуация походила либо на процветание двадцатых, либо на депрессию тридцатых. В любом случае производство постоянно опережало потребление, а с излишками боролись обычными способами: создавая долги, разрушая стоимость товаров через банкротство, экспортируя больше товара, чем импортировалось, уничтожая товары в военное время и сжигая урожай в мирное.

Случай, когда объем экспорта превышает объем импорта, заслуживает отдельного упоминания. Много лет он считался идеальной экономической ситуацией, хотя любой ребенок укажет на абсурдность такого положения, и однако его называли разнообразными красивыми словами: благоприятный золотой баланс, благоприятный торговый баланс, американский план, краеугольный камень американского процветания. В школах это подавалось как естественный закон.

— Да, — задумчиво сказал Перри. — Вспоминаю, как меня этому учили в средней школе. В учебнике по географии целый раздел был посвящен тому, как это важно.

— Строго говоря, такой подход не просто порочен, но и глуп. Каждый народ стремился продать больше, чем купил, и в этом крылась главная причина всех войн новейшей истории. Глупость этой идеи вроде бы очевидна, однако природа финансовой системы сделала эту идею неизбежной. Поскольку производство всегда значительно превышало потребление в этот период,[13] народу требовалось избавляться от излишков как можно активнее или же столкнуться с экономическими неприятностями у себя дома. Способов избавляться от излишков существовало множество — взять хотя бы протекционистские тарифы и субсидирование торгового морского флота.

История знает лишь один период, когда данное конкретное финансовое заблуждение соответствовало потребностям страны, и то был период освоения западных рубежей. Такая система банкротила людей и делала их нищими, жертвы перемещались на запад и способствовали развитию страны. Принято считать, что миграцию на запад вызывало перенаселение, но это лишь до некоторой степени правда. На востоке во времена первопроходцев никогда не было слишком тесно — земель и сырья хватало, но в это время уже существовала финансовая система, автоматически создававшая разрыв между покупательской способностью и производством, а значит, и класс безработных, которые ехали на запад с вереницами крытых повозок, чтобы реабилитироваться в более простых экономических условиях. О да, класс безработных у нас существовал уже во времена Эндрю Джексона, только мы их называли пионерами!

Вот и все, что касается того простого факта, что в экономической системе 1939 года перепроизводство, или недостаточное потребление, или же недостаточная покупательская способность носили хронический характер. Теперь давайте рассмотрим математическую природу покупательской способности, чтобы понять, почему это было так. В процессе мы откроем возможные решения и выберем то, которое нам понравится. Понимаете, я уже решал эту задачу прежде, так что смогу похвастать тем, какой я умный. Вам знаком Джеки-дружок из детского стишка? Я всегда подозревал, что он знал, где находится изюминка, до того как сунуть пальчик в пирог.[14] — Ухмылка, возникшая на угрюмом лике Дэвиса, сделала его похожим на лысого гномика. — Рассмотрите, будьте любезны, две типичные производственные единицы, фабрику и ферму. Пусть фабрика будет большая — у нанимателя много сотрудников, а ферма пусть будет маленькая — семейное дело. Эти два случая типичны — там, где дело касается цен и покупательской способности, — для всего экономического организма. Сначала фабрика. Она производит, скажем, обувь. Эта обувь попадает на рынок под определенной ценой. В цене есть две составляющих — стоимость производства для владельца обувной фабрики и прибыль. В стоимость производства включены различные затраты, и большую ее часть составляют зарплаты сотрудникам, стоимость сырья, амортизация основных средств, аренда территории, проценты на инвестированный капитал, а также налоги. Дополнительная составляющая цены — это прибыль. То есть компенсация владельцу или предпринимателю его времени, личных трудозатрат, изобретательности и тому подобного, и она является источником обеспечения для него самого и его семьи. Сказать, что прибыль не является обязательной, все равно, что сказать, что наниматели не едят. В ваше время было модно нападать на систему прибылей. Как мы увидим, прибыль предпринимателя не является причиной безработицы или финансовых проблем. Разумеется, всегда есть вопрос того, что некоторые предприниматели получают прибыли, не соответствующие масштабам производства, однако это уже вопрос морали, и он должен регулироваться существующим кодексом обычаев. Само по себе это не вызывает безработицы, как будет понятно далее. Более того, большинство людей, ввязывающихся в производство новой продукции, не получают сверхприбылей; большинство из них вообще прибыли не получали — такие предприниматели становились банкротами. Простая статистика. В ваше время лишь одному из девятнадцати бизнесменов удавалось сохранить свой бизнес на плаву в долгосрочной перспективе. Нападавшие на систему прибылей попросту зря тратили силы.

Тем не менее, раз предпринимателям нужно есть, прибыли — это законная составляющая стоимости производства. По этой причине мы будем включать их в виде накладных расходов и считать, что минимальной ценностью произведенной единицы товара является его совокупная стоимость или же стоимость производства плюс обязательная прибыль.

Перри перебил:

— Хотите сказать, что с системой прибылей в мое время все было в порядке? Сдается мне, что именно она всегда оказывалась крайней при поиске виноватых.

— Система прибылей не была главной бедой. Бедой было непонимание принципов работы экономических механизмов, и тут предприниматели и вожди промышленности отличились больше других. Трудящиеся как минимум понимали — что-то не так. И они требовали перемен, но промышленники отрицали необходимость в переменах и упрямо сопротивлялись всему новому, проявляя упорство и невежество, достойные Марии-Антуанетты. И сопротивлялись успешно — ведь в их руках сосредотачивалась экономическая и политическая власть. В этом смысле именно они — злодеи, ответственные за все трагедии вашей эры. Но не стоит клеймить их слишком яро, поскольку они были невежественны и глупы, а не порочны от природы.

Докажем теперь мои утверждения. Запустим фабрику и посмотрим, как работает цикл производства и потребления. Я сказал, что это обувная фабрика. Такой пример будет слишком ограниченным, чтобы понять всю промышленную систему. Требуется раскрыть математические принципы для общего случая, то есть для случая, где учтены все возможные факторы. После этого любая задача может быть решена, если она решена для общего случая. Вы, разумеется, понимаете. Что ж, итак, пусть наша фабрика будет общим случаем любой производящей единицы в стране, которая задействует труд и капитал. Ее сырье — это материалы, которые она обрабатывает, пусть даже их уже обрабатывали после того, как с ними рассталась природа. Так, мы можем считать стальные пластины или дубленую кожу сырьем для автомобильных заводов или фабрик по производству сумок. Термин «фабрика» включает всевозможные здания и недвижимое имущество, используемое при производстве, но сами по себе они не являются товарами, производимыми на фабрике. Земля — это и стройплощадки, и полосы отчуждения, и все такое прочее. Вы следите за рассуждениями?

Перри кивнул:

— Конечно. Это все равно что любое алгебраическое обобщение, такое, например, как квадратное уравнение: ax2 + bx + c = 0; общее решение для x — коэффициент b со знаком минус, плюс или минус корень квадратный из следующего: b в квадрате минус четыре ac; все делится на 2a. Подстановка условий конкретного случая дает ответы для этого конкретного случая.[15]

— Именно. Давайте выстроим общий случай цикла производства-потребления по правилам вашего периода и решим несколько задач. Затем, возможно, мы увидим, какие действуют принципы, и сможем сформулировать обобщенное решение, чтобы ответить на все наши вопросы относительно экономики.

Перри почесал голову.

— Послушайте. Это все замечательно, если речь идет о простой алгебре — о квадратных уравнениях, но в экономике мы имеем дело с бесконечным числом неизвестных и слишком большим числом факторов. Разве мы сможем это сделать?

— Будем решать проблемы по мере их поступления. Верно, что в реальном мире все особые случаи сложны, даже если говорить о квадратных уравнениях. Но общий случай может оказаться приятно простым. Давайте попробуем сформулировать его и посмотреть, что получится. Есть ли у вас карандаш и бумага? Давайте запишем, что мы имеем.

Перри подумал и произнес:

— Фабрика.

— Да.

— Предприниматель или промышленник.

— Продолжайте.

— Сырье, труд, земля.

— Еще.

— Потребители.

— Верно, но кто эти потребители?

— Все люди без исключения, общество.

Дэвис кивнул:

— Правильно, но это общий случай. Что из этого следует?

Перри озадаченно молчал.

— Тогда отвечу я. Потребители — это люди, которых вы упомянули, плюс их иждивенцы, и более никто. Даже пенсионеры присутствуют в этой картине в качестве капиталистов, или же иждивенцев, или потребителей.

— Да, я думаю, что понимаю это.

— У каждого человека двойная роль, он участвует как в производстве, так и в потреблении. Даже ребенок выступает в роли производителя через своего отца и в роли потребителя продукции, приобретенной его родителями. В дальнейшем мы можем не обращать внимания на иждивенцев, поскольку экономически они представлены главами семей.

— А как можно вписать сюда вдову, которая живет на страховку?

— В качестве потребителя продукции покойного главы семьи. Мы вернемся к этому случаю позже, когда будем готовы его рассмотреть. Давайте продолжим с нашим списком. Что еще нам требуется?

— Банк или банки?

— Да, а также банкиры, акционеры, банковские служащие и все прочие. Позволите ли вы мне называть их всех банком и банкиром, не забывая, разумеется, о коллективной природе этих слов?

— Думаю, что можно и так.

— Хорошо, продолжим. Требуется ли нам что-то еще?

— Мне ничего в голову не приходит.

— Соединенные Штаты были анархией?

— Нет, разумеется.

— Тогда у нас правительство и все его подразделения, госслужащие, налоги и законы, а также правительство как потребитель.

— Становится сложно.

— Не слишком сложно. Обозначим правительство и все его подразделения как US, что можно расшифровать как Соединенные Штаты, то есть все мы вместе. Чиновники в US работают на «us», то есть на «нас». Теперь у нас полный набор элементов?

— А как же фермеры и профессионалы? Это определенно потребители.

— Да, так и есть. Случай с фермером — прост. Говоря языком экономики, он производит точно так же, как владелец фабрики, посредством тех же элементов: труд, сырье, земля, предприимчивость и все прочее. Если он использует только собственный труд и труд членов своей семьи, прибыль должна составлять серьезную долю цены продукции, тогда как оплата труда равна нулю. И мы получаем просто частный случай. Профессионалы — это лишь еще один тип трудящихся, которых нанимает производственная единица, как это происходит с корпоративными юристами. Профессионалы на службе общества потребителей напрямую фигурируют в цепи производства-потребления, сохраняя один к одному покупательскую способность. Если вы заплатили медику за консультацию десять долларов, ваша потенциальная способность потреблять пончики или автомобили понизилась на десять долларов, а тот же показатель медика на десять долларов вырос. Однако есть еще один элемент, который мы не упомянули. Сможете ли вы догадаться, что это за элемент?

— Мм… нет, боюсь, что нет. Сдается мне, мы все перечислили. Постойте-ка! Техническое мастерство! Знание.

— Именно. Большая часть знаний бесплатна для всех. Но некоторые вещи запатентованы или охраняются авторским правом. Давайте условимся называть владельцев технических знаний изобретателями. Теперь мы готовы к действию. Если мы устроили нашу гипотетическую внутреннюю экономику таким образом, что она во всех отношениях схожа с экономикой вашего периода, она и будет работать так, как работала в ваше время. Если мы изменим эти рукотворные законы на законы настоящего периода, то она будет работать так, как работает в настоящее время. Действующие здесь естественные законы структурно не меняются. Если мы сможем провести различие между рукотворными правилами и естественной необходимостью, то поймем, что можем, а чего не можем делать в рамках системы экономики.

— Разве мы можем создать столь сложную систему в уме и точно знать, что она заработает на практике, магистр Дэвис?

— Я не попрошу вас выполнять все симуляции сложной функции в уме. Давайте создадим модель. Я вижу вон там набор шахматных фигур. Можно ли его использовать? Фигуры замечательно заменят нам людей. Есть ли у вас что-то, что можно использовать для счета? — Перри осмотрел комнату и извлек коробку с покерными фишками. — Игровые фишки? Прекрасно. Теперь нам потребуется что-то, представляющее товары, которые мы будем производить и потреблять. Какие идеи?

— Как насчет коробки с печеньем? — предложил Перри.

— Удачная мысль. Это определенно товар потребления. Но по всему столу будут крошки, и печенье довольно крупное. Найдется колода карт?

— Несомненно. — Перри встал и вернулся с игральными картами. — Вот пара колод.

— Отлично. Каждая карта представляет одну единицу произведенной продукции, и ценность всех единиц одинакова. Это может быть самая разнообразная продукция: одежда, еда, летательные аппараты, игры, стереозаписи, книги, что угодно. Но мы, для удобства, будем считать, что все единицы продукции имеют равную ценность. Теперь возьмем шахматные фигуры и назначим им роли. Черный король — это наш предприниматель, промышленник или фермер. — Дэвис записал это на полоске бумаги и прижал ее к столу черным королем. — Вот так. Теперь мы не обознаемся, встретив его.

Обратите внимание, что его ярлык гласит: «Предприниматель-Потребитель», чтобы мы не забывали о его двойной функции. Черный ферзь — его супруга. Ее поместим рядом. И еще поместим рядом пешку — это их дети. И еще одну пешку — это ее отец, который у них на иждивении, сварливый престарелый господин, не работавший с тех пор, как застрелили Маккинли, и считающий, что страна катится прямиком в ад. Белый король — банкир. Подпишем «Банкир-Потребитель». Вот эта коробка от шахматных фигур будет банком, а вот эта книга — фабрикой. Прикрепим ярлыки, но «фабрику» пока на стол не будем ставить, она еще не построена. Черный слон владеет землей, на которой должна появиться фабрика. Прежде всего, требуется удовлетворить его. Белая ладья владеет процессом для нашего производства игральных карт. Теперь возьмем пять или шесть пешек и пометим их как «Трудящиеся-Потребители». Пометим черных коней — «Собственники сырья — Потребители». Белых слонов назовем «Правительственные служащие — Потребители». Теперь напишем на отдельном ярлыке «US», но на него ставить фигуру не будем, поскольку не стоит олицетворять правительство. Хотя вообще-то US — это мы все, действующие совместно.[16]

Теперь мы готовы пройти через типичный экономический цикл. Назовем его продолжительность эрой, и пусть эра покрывает время от момента постройки фабрики до момента, когда фабрика амортизируется до нулевой стоимости и устареет. Это примерно лет двадцать, если вы не можете без конкретных сроков, но в такой конкретике нет необходимости. Предположим, Перри, что вы предприниматель, а я буду играть остальными фигурами. Вы обнаруживаете спрос на игральные карты и принимаете решение их производить. Вы положили глаз на подходящую площадку — ее можно взять в аренду по разумной цене, а, кроме того, вам известен новый производственный процесс, который можно выкупить. Но чего у вас нет, так это рабочего капитала, поскольку все ваше богатство вложено в материальное имущество, с которым вам не хочется расставаться. Поэтому вы отправляетесь к банкиру и просите в долг сто сребреников. Вы описываете свою идею и предлагаете залог, стоимость которого довольно сильно превышает сто сребреников. Ввиду нашего положения мы знаем, что в банке есть всего двадцать сребреников, резерв капитала, предписанный законодательно. Можно подумать, что банкир вам ответит: «Извини, старик. Твое предложение толковое, и мне очень хотелось бы тебе помочь, но в банке попросту нет такого количества денег». Однако он ничего такого не говорит, а просто одалживает вам деньги. Как он это делает? Вы пишете расписку, в которой говорится следующее: «Уважаемый Банкир, я должен вам 100 сребреников под 10% в эру. Подписано Предпринимателем».

Он регистрирует расписку в учетных книгах в качестве актива банка, зачисляет на ваш счет сотню сребреников, дает вам номер счета и несколько пустых чеков, а вы благодарите его за эти деньги, то есть за новые деньги, обеспеченные вашим залогом и существующие только в виде бухгалтерских записей. В качестве символа всего этого я даю вам вот эти сто фишек, которые вы должны считать банковским кредитом или чековой книжкой, а не банкнотами или монетами. Но вы можете использовать их как деньги во всех отношениях — поскольку банкир будет обналичивать небольшие суммы из этих ста сребреников из того небольшого запаса наличности, который постоянно держит в банке. Он может позволить себе это делать, поскольку лишь в редких случаях держатели банковских бумаг обращаются за наличными все одновременно, что и создает затруднения. Как правило, наличные деньги, выплаченные банком, возвращаются на следующий день и повторно депонируются.

Теперь у вас сто сребреников, и вы можете приступать к работе. Вы арендуете площадку на эру за четыре сребреника. Положите четыре фишки рядом с черным слоном. Вы строите фабрику, отдав восемь сребреников за сырье и восемь за работу. Оплачивайте. Теперь вы отдаете четыре сребреника изобретателю за использование его процесса. Фонд оплаты труда за эру составит сорок четыре сребреника. Оплачивайте сейчас. А за сырье придется отдать тридцать сребреников. И еще десять уйдет за эру на оплату налогов.

— Я не могу это оплатить, у меня осталось всего две фишки.

— Не беспокойтесь. Скоро вы начнете продавать игральные карты и сможете выплачивать налоги по ходу спектакля. Теперь вы производите шестьдесят три игральных карты в течение эры. Сложите их рядом с фабрикой. Чтобы кормить себя и семью, вам требуется получить восемь сребреников прибыли в течение эры. Исходя из этого, вы определяете, какой должна быть рыночная цена на игральные карты. Какая она будет?

Перри записал свои расходы и сложил их следующим образом:

Аренда земли — 4 сребреника.

Фабрика (труд) — 8 сребреников.

Фабрика (материал) — 8 сребреников.

Производство (труд) — 44 сребреника.

Производство (материал) — 30 сребреников.

Отчисления Изобретателю — 4 сребреника.

Налоги — 10 сребреников.

Прибыль — 8 сребреников.

Проценты по заему — 10 сребреников.

126 сребреников необходимо учесть в цене.

63 единицы продукции будет продано; следовательно, цена должна быть 2 сребреника за единицу.

Перри поднял голову.

— Получается два сребреника за карту.

— Верно. Как видите, я подобрал цифры таким образом, чтобы получались круглые результаты.

— Но я не могу продать шестьдесят три карты по этой цене. В обращении всего девяносто восемь сребреников, которые могут быть потрачены на мою продукцию.

— Не спешите. Начинайте продавать и посмотрите, что будет. В этот раз мы предположим, что все люди, получившие от вас деньги, нуждаются во всех товарах, которые могут себе позволить. Продайте им эти товары.

Перри сдал карты ярлыкам «Труд», «Владелец земли», «Изобретатель» и «Владелец сырья», после чего за каждую карту забрал у них по две фишки.

— Сколько карт осталось?

— Четырнадцать.

— У вас в руках оказалось много денег. Советую заплатить налоги.

— Ладно. — И Перри поместил десять фишек на ярлык «US».

— Теперь я выступлю за Дядюшку Сэма и заплачу госслужащим четыре сребреника, куплю сырья на четыре сребреника, а еще два сребреника потрачу на товары вашего производства.

— Пожалуйста. — Перри вручил Дэвису игральную карту, который поместил ее на ярлык «US» и отдал Перри две последних фишки.

— Теперь продайте товар Госслужащим и Владельцам сырья.

Перри так и поступил, расставшись с четырьмя картами и получив восемь сребреников взамен.

— Теперь оплатите проценты по своему заему. Это нужно будет сделать в течение обговоренного периода времени.

— Хорошо, вот десять сребреников.

Дэвис поместил эти деньги в банк.

— Банкир с его семьей, клерки и все прочие — им тоже нужны товары. Вот два сребреника.

Перри угрюмо взял деньги и выдал Дэвису карту.

— Теперь выплатите себе прибыль, восемь сребреников. Отдайте их своей супруге. В вашем хозяйстве именно она заведует деньгами. Она берет деньги и тратит их на товары.

Перри взял восемь сребреников, положил рядом с черным ферзем, затем снова взял фишки в руки и положил их рядом с черным королем и напоследок подсунул под фигуру черного ферзя четыре карты. Дэвис прокомментировал:

— Эта операция символизирует то, как тысячи жен предпринимателей тратят доходы своих мужей на всевозможные товары, произведенные тысячами фабрик. Эра закончилась. Цикл тоже. Ваша фабрика амортизировалась и теперь ничего не стоит. Должен напомнить вам, что в банке ждут выплаты по вашей расписке.

— Минуточку. А почему вы предполагаете, что фабрика теперь вообще ничего не стоит?

— В этом нет необходимости. Если бы вы вели подсчеты для более короткого периода времени, затраты на фабрику выражались бы процентами амортизации за этот более короткий период. Вы произвели бы меньше продукции, и все остальное уменьшилось бы пропорционально. Окончательная стоимость единицы продукции осталась бы такой же, но мы ведь решили пройти полный цикл, от начала до конца производства. Но полно, полно, вы просто тянете время. Как там моя расписка? Вы должны мне сто сребреников.

Перри сосчитал свои фишки и широко улыбнулся Дэвису.

— Придется вам подождать у моря погоды. У меня всего девяносто два сребреника. И еще четыре игральные карты, которые вы можете включить в баланс.

— К чему мне игральные карты. Я банкир, а вы обещали заплатить.

Перри пожал плечами и не ответил.

Дэвис продолжил:

— Замечательно, теперь переходим к следующему этапу игры. У вас перепроизводство в четыре единицы, и вы не можете полностью погасить свою расписку, данную банку. Но банкир ценит вашу платежеспособность. Ваш исходный залог все еще в цене, а банкир считает, что условия по существу стабильные. Он рефинансирует вас, чтобы вы снова могли организовать производство. Вы даете новую расписку, на этот раз на сто восемь сребреников, и у вас на счету оказывается сто сребреников. При этом банкир предостерегает вас не совершать ошибку перепроизводства. И вы уходите, несколько озадаченный, поскольку не понимаете, где ошиблись, но банкир-то, верно, прав, ведь у вас осталось в итоге четыре карты, которые вы не смогли продать. Вы решаете, что рынок способен переварить лишь пятьдесят девять карт вместо произведенных вами шестидесяти трех. Вы повторяете все сначала и на этот раз производите только пятьдесят пять карт, что, с учетом четырех оставшихся с прошлого раза дает как раз пятьдесят девять, которые можно продать. Каков результат?

— Ну, как, выход в ноль, я полагаю.

— Неужели? В последний раз вы потратили на зарплаты сорок четыре сребреника и тридцать на материалы, чтобы создать шестьдесят три игральные карты. Сколько вы потратите на этот раз?

— Сейчас я посчитаю. Сорок четыре и тридцать в сумме семьдесят четыре. Труд и материалы в расчете на одну единицу — одна шестьдесят третья часть от этого. — Перри принялся считать на логарифмической линейке. — Получается 1,1175 сребреника на карту. На этот раз мне предстоит произвести пятьдесят пять карт. Пятьдесят пять на один запятая тысяча сто семьдесят пять — получаем шестьдесят четыре и семь десятых сребреника.

— Эти люди купили тридцать семь карт на свои семьдесят четыре сребреника. Что они смогут купить в этот раз?

— Тридцать две с мелочью.

— Точно. Своему самому крупному сегменту рынка вы продаете на пять карт меньше, чем в прошлый раз. В результате единственного разумного курса действий у вас останется еще больше карт, некоторые люди останутся без работы, вы создадите меньше реальной выгоды для общества и станете еще дальше от погашения своей расписки банку, ведь теперь вы должны сто восемь сребреников, а выплатить можете только девяносто один.

— Девяносто один? У меня вышло девяносто два.

— Все же девяносто один. Вы, быть может, забыли, что проценты со ста восьми сребреников составили уже одиннадцать.

— Действительно. Я посчитал, что десять, как в прошлый раз. И что же теперь? Похоже, меня ждет банкротство.

— Погодите секунду. Вы понимаете, чем было вызвано перепроизводство в первый раз?

— Ну конечно, банкир получил у меня деньги, но не потратил их на мой товар. Все остальные тратили свои деньги по мере поступления.

— Тогда в чем проблема?

— Думаю, что дело, возможно, в процентах, которые вы назначили. Если бы мне не нужно было платить проценты, я вышел бы в ноль.

— Не торопитесь. Разница была немного другая, поэтому нельзя сравнивать. Даже банкирам нужно есть. Зачем банкиру управлять банком, если за это не платят? Скажите, каким был бы эффект, если бы кто-то другой сохранил часть своего дохода вместо того, чтобы потратить все?

— Ой-ой! — Перри хлопнул себя по бедру. — Понимаю! Если кто-то еще сохраняет доход, полученный в этом цикле, возникает дисбаланс и перепроизводство.

— Именно. В задаче, которую мы только что расписали, я сделал банкира бережливым злодеем просто потому, что банки нарушали больше других. Они устанавливали как можно более высокие процентные ставки и почти ничего не тратили, тогда как работягам в большинстве своем приходилось тратить все, что они получали, по ходу спектакля. Но все поголовно были виновны в экономическом преступлении бережливости, потому что не использовали свою покупательскую способность «по полной программе», и так приводили себя к банкротству — и отец, чья жизнь была застрахована, и ребенок с его копилкой для монет.

— Погодите минуту, магистр Дэвис. Мне кажется, что сэкономленные деньги, в конечном счете, все равно используются для приобретений, пусть даже через несколько лет. Со временем все сбалансируется. Должны были найтись какие-то потребители, которые тратили свои сбережения в нашем первом цикле и так компенсировали экономию других.

— Они были, разумеется. Если сбережения действительно хранятся в чулке, вреда от этого нет. Выравнивание происходит, нераспроданные остатки продаются в следующем цикле. Но большая часть денег сохраняется совсем иначе. Обычные люди вкладываются в страхование жизни и помещают деньги на сберегательные счета. Промышленники и финансисты вкладываются в наращивание основного капитала — то есть используют деньги для увеличения объемов производства. В любом случае деньги служат для производства новых вещей.

— Но как это может навредить? Мы ведь только что показали, что деньги, использованные для производства, создают дополнительную покупательскую способность, которая идет на произведенные товары.

— Это верно, но вы смотрите лишь на один фрагмент картины. Послушайте внимательно, это важнейший момент: потенциальная покупательская способность, не перешедшая в потребление, но сохраненная и инвестированная в производство в более позднем цикле, в обоих циклах фигурирует в затратах. Будучи реализованной во втором цикле, она оказывается нужна в этом цикле и не компенсирует дисбаланс первого. К примеру, если деньги, сэкономленные в вашем цикле игральных карт, экономились с целью финансирования цикла производства мармелада, каждый сребреник этих денег стал бы частью стоимости мармелада и был бы нужен для приобретения мармелада потребителями. Для приобретения игральных карт эти деньги не стали бы доступны. Чтобы сделать данное изложение более точным, следует упомянуть, что время от времени фонды основного капитала тратятся на потребление и что деньги иногда полностью изымаются из производства, но это также создает безработицу и все сопутствующие напасти. Паника 1907 года имела именно такую природу — ее искусственно вызвал Банк Моргана и его интересы.

Но вернемся к вашей фабрике игральных карт. У нее проблемы. Циклы продолжаются. И каждый раз банк получает все больше прав на ваш бизнес, и все большее число сотрудников остается без работы. В конечном счете, для этих людей наступает критическая ситуация, и здесь уже частная благотворительность не может справиться. Конгресс предлагает пособия. Поначалу Конгресс пытается компенсировать пособия новыми налогами, но вы, бизнесмены, начинаете выть, что работаете себе в убыток, что действительно так. Налоги без исключений — такие, как налог с продаж, — это попытка облагодетельствовать одних за счет других, и они ни на йоту не повышают покупательскую способность. Немного лучше, когда налогом облагается лишь высокий доход, но в долгосрочной перспективе это замедляет производство, нанося удар по источнику основного капитала. Конгрессу приходится изыскивать другие источники денег для субсидирования покупательской способности и выплаты пособий, поскольку разрыв между производством и покупательской способностью вырос до невероятных размеров — в ваше время он превышал тридцать процентов и исчислялся миллиардами долларов ежегодно. Один конгрессмен со Среднего Запада, заматеревший в выборных кампаниях Брайана, предлагает, чтобы правительство начало печатать зеленые деньги для обеспечения пособий для безработных, но банкиры клеймят этот подход как безосновательный, инфляционный, радикальный, наносящий удар по самой сути нашего института. У банкиров огромное политическое влияние, так что они добиваются своего. Остается лишь один выход, и правительство выбирает его. Оно заимствует средства на пособия у банков. Верно, что у банков очень немного наличных денег, но закон, позволявший им одалживать вам нарисованные деньги, позволял им одалживать и правительству на тех же основаниях, принимая в обеспечение все Соединенные Штаты, представленные не облагаемыми налогами облигациями, приносящими проценты. Национальный долг вырастает до небес, но система держится еще несколько лет, пока практически все не переходит в собственность банков, включая и правительство.

Перри прочесал пятерней волосы и присвистнул.

— Печальную картину вы нарисовали. Каков же ответ?

— Мы с вами занимались обобщенной задачей, которая, будучи решена, ответила бы на вопрос: сколько денег требуется стране? Мы создали обобщенный цикл производства-потребления и проработали несколько вопросов в условиях вашего периода. Теперь нам надо проработать задачу в общих терминах, чтобы прийти к общему ответу. Полагаю, вы сможете это сделать, немного поразмыслив, но я сформулирую общий ответ, чтобы вы его обдумали, а затем одобрили или отвергли. Вот он.

Цикл производства создает необходимую и достаточную покупательскую способность для цикла потребления. Если любая часть потенциала не реализуется через потребление, но вместо этого повторно инвестируется в производство, она фигурирует в затратной части вновь произведенных товаров, прежде чем снова преобразуется в покупательскую способность. Следовательно, это, в конечном счете, приводит к потере покупательской способности в более раннем цикле. Следовательно, стране требуется равное этой потере количество новых денег.

Эти деньги должны быть напечатаны, а не позаимствованы в банках, поскольку не существует способа их вернуть. Потребовать их возврата у страны в целом означает уничтожить покупательскую способность, которая будет необходима в будущем. Потребовать их возврата у держателей облигаций — все равно, что вежливо аннулировать обязательства по облигациям. Но это было необходимо и время от времени делалось, хоть и окольными путями.

— Как?

— Облигации выкупались за счет новых денег, затем деньги возвращались через наследование и подоходные налоги. Из нашей основной формулировки существует ряд интересных следствий. Вот одно из них: экономическая система не может создавать свой собственный новый капитал. Это должно делаться по решению суверенного государства. Банки не могут этого делать, даже когда им разрешено создавать деньги, поскольку они должны получать обратно деньги, которые создают и дают в долг, плюс интерес за услуги, или процент. Более того, банкам вовсе не следует разрешать создавать деньги, поскольку они, из необходимости, заинтересованы лишь в извлечении прибыли. Они подвергают валюту инфляции или дефляции, чтобы получить прибыль, независимо от монетарных потребностей страны. Их процентные ставки отражают искусственно созданный рынок денег, никак не коррелирующий со стоимостью услуги. Нет, банки нужно обязать давать в долг лишь из депозитов с обозначенным долговым назначением, иначе говоря, их резервы должны составлять 100%, а не 10%, как в ваше время. Они должны строго разделять фонды коммерческих операций (то есть текущие счета), фонды, депонированные с целью инвестирования или дачи в долг, и сберегательные фонды. В таком случае клиент платит за услуги расчетно-кассового обслуживания и обмена, платит за услуги сбережения и получает проценты с фондов, которые инвестируются. Однако банкир более не манипулирует денежным запасом страны по своему разумению.

Далее, исходя из нашего определения денег и нашего исследования цикла производства-потребления, мы достигаем важного заключения, что не обязательно существует однозначная связь между налогами и тратами правительства. Если страна развивается промышленно, как Соединенные Штаты с момента своего основания, правительство обязано раздавать больше денег, чем получает, больше на размер новых капиталовложений, чтобы избежать дефляции. Это новые деньги, которые никогда не были налоговыми сборами. Более того, федеральное правительство может вообще обходиться без налогов, используя их в виде исключения для целей регулирования. Ему не нужны вообще никакие налоги для получения доходов. Пока производство находится на подъеме, правительство вообще не должно собирать налоги. Это дает правительству невероятную свободу. В ваши дни, если возникала потребность в новом линкоре или в новом шоссе, экономически разумно было бы просто взять и построить, заплатив новыми деньгами. Конгрессу следовало рассмотреть лишь два вопроса. Нуждается ли страна в этом линкоре или в этой дороге? И достаточно ли страна богата людьми и материалами, чтобы это построить? Если ответ на оба вопроса утвердительный — вперед, печатайте новые деньги и принимайтесь за работу.

— Минуточку, магистр Дэвис. А какова стоимость этих новых денег, если она у них вообще есть?

— В каком это смысле?

— Ну, в мое время деньги можно было обменять на золото — нетривиально, но вполне возможно. Как можно быть уверенным, что эти новые деньги не просто бумага?

— Как я уже говорил ранее, правительство принимает эти деньги в уплату налогов и за услуги — такие, как услуги почтовой службы. Но вы хотите знать, чего они стоят в терминах реального богатства, как прежние доллары в крупинках золота. Хорошо. Если вы представите чек на тысячу кредитов или банкноты на тысячу долларов в любой из нескольких правительственных складов, казначей выдаст вам набор базовых товаров широкого потребления, веса и стандарты которых регламентируются законодательно.

— Где правительство берет эти товары широкого потребления?

— Выращивает или производит, покупает на открытом рынке и время от времени принимает некоторые из них в уплату налоговых сборов.

— По-моему, это ужасно сложно по сравнению с золотым стандартом.

— Сложно, но стоит того, ведь это гораздо более стабильное средство обмена, чем золото. Практика такова, что запасы товаров широкого потребления у правительства очень невелики, поскольку при наличии стабильного стандарта денег народ предпочитает наличные или кредиты Банка Соединенных Штатов неудобствам возни с товарами широкого потребления. Всем достаточно знать, что можно получить реальное богатство в установленных размерах, когда заблагорассудится.

— А как же международная торговля? Такого рода деньги стали бы помехой.

— Золото, наравне с платиной, серебром и прочими удобными продуктами, по-прежнему применяется в экспортной и импортной торговле. Правительство покупает и продает эти продукты на открытом рынке для удобства граждан.

— Полагаю, теперь все проясняется. Но все равно сложно.

— Да, Перри, не так просто. Но это ерунда в сравнении с лабиринтом анархии вашей прежней денежной системы. Давайте вернемся к вопросу налогов. Тот факт, что между тратами правительства и налоговыми сборами не существует прямой зависимости, поначалу пугает, однако он очевиден и проистекает из природы денег. Деньги в руках отдельного человека — это символ того, что все мы должны одному из нас. Этот символ в руках правительства означает, что все мы должны всем нам — а это уже абсурд. Нельзя быть должным себе, кроме как в поэтическом смысле. В руках федерального правительства деньги — это клочки бумаги с рисунками. Они приобретают смысл только в руках отдельных людей или групп людей.

В наше время признано, что федеральное налогообложение есть процесс дефляции, а траты федерального правительства — процесс инфляции. У каждого из этих процессов есть важные вторичные эффекты, посредством которых они могут служить для регулирования в целях всеобщего блага. Налогообложение может применяться для предотвращения нездорового аккумулирования богатства, а также для предотвращения слишком большого разброса чистых доходов отдельных людей. Выпуск новых денег — еще более мощный инструмент формирования экономической реальности, отвечающей нашим желаниям. Это средство гарантировать социальную безопасность всего населения посредством дивидендов или наследственных чеков. Оно может стимулировать производство и предотвращать раздувание цен — при помощи дисконтов. Оно используется, чтобы дать всем детям равные начальные условия. По сути, знание того, как использовать деньги, позволяет нам поощрять что угодно или препятствовать чему угодно, без какого-либо физического давления. По своему желанию мы могли бы учредить в Соединенных Штатах настолько полный социализм, насколько захотели бы, не прибегая к конфискации и не прибирая к рукам средства производства. Мы можем менять систему, если захотим, когда захотим, поскольку понимаем механизм экономики. Экономический детерминизм Маркса — это раздутое пугало, а американский народ — хозяин, а не раб своей экономической системы.

Дэвис отпил хереса и выглядел теперь слегка возбужденным.

— Надеюсь, вы простите мой энтузиазм. Это мой предмет, и я временами увлекаюсь.

— Меня это не удивляет, — отозвался Перри. — У вас на то есть причины. Признаюсь, что не все следствия мне пока очевидны, но звучит удивительно.

— Вы все поймете, — парировал Дэвис, — причем через тот самый метод, который мы использовали. Вы можете рассмотреть любой возможный случай при помощи шахматных фигур. Скажем, добавьте в картину профессионалов, и вы увидите, что цикл не изменился. Создайте торговый дисбаланс экспорта-импорта в нашу пользу и выясните, как можно этот баланс вернуть. Затем международную торговлю, при которой нас заваливают товарами, чтобы понять, как это дезориентирует нашу экономическую систему. Затем измените объемы таким образом, чтобы добиться баланса, и выясните, как нам выгадать. Играйте на двух столах и проводите торговые сделки между столами. Пусть на одном столе будет цикл фермерского производства, а на другом — цикл фабричного. Добавляйте корпоративные организации, трастовые фонды, повторно дисконтированные ценные бумаги и тому подобное. Пусть лидер трудовой организации возглавит движение рабочих и устроит забастовку. Раздайте множество кредитов, а затем выстройте у банка очередь желающих получить наличные. Выпустите акции и наблюдайте зафлуктуацией рыночных цен. Объявите войну и переведите производство на военное положение. Подвергните валюту инфляции. Затем дефляции. Экономьте прибыль для расширения бизнеса. Снижайте цены в целях конкуренции. Разоряйтесь на аренде. Начните с примитивного бартера и переходите к более современным формам, с использованием дивидендов, дисконтов и национального учета. Выполняя все перечисленное, не забывайте дублировать структуры реального мира. Это захватывающая игра, и она расскажет вам о деньгах и экономике больше, чем сможет рассказать кто-либо другой. Держите в голове сформулированную нами фундаментальную теорему о необходимости новых денег для наращивания капитала. Если вы обнаружите ситуацию, которая с виду этому противоречит или противоречит любому из наших прочих заключений, начните игру сначала, записывая подробно каждый шаг. Если ошибка не найдется, позвоните мне. Но я уверен, что вы найдете ее самостоятельно.[17]

Глава девятая

Перри последовал совету магистра Дэвиса и провел несколько дней, выдумывая задачи и разыгрывая их при помощи своих экономических оловянных солдатиков. Он призвал на службу Ольгу и Диану, и женщины неохотно начали разыгрывать вместе с ним различные комбинации финансовых и экономических ситуаций. Поначалу они играли, чтобы просто угодить Перри, но затем поддались очарованию странных возможностей финансов прежних дней. Ольга проявила необыкновенные навыки в манипулировании акциями и товарами массового потребления, в результате чего накопила на бумаге огромные богатства. Диана выступила против этого и отстаивала точку зрения, что, очевидно, было бы незаконно, начни кто-либо проделывать такие безнравственные вещи с предметами первой необходимости. Отсылки к истории убедили ее лишь отчасти. Диане нравилось управлять фабриками, но банкир из нее вышел никудышный, поскольку она не видела никакого смысла в процентах и с трудом могла заставить себя принимать жесткие меры в отношении должников. Обе признались, что раньше не понимали, как работают финансы и промышленность, и скорее принимали экономический режим за данность. Перри оказался в приятном положении — у него появилась возможность поучить местных новой Америки тому, как работает их собственная среда обитания.

Наступил момент, когда он почувствовал, что полностью понимает функционирование обеих экономических систем, как старой, так и новой, и способен грамотно анализировать любую возможную экономическую систему. Тем не менее, он обнаружил, что внутри него зарождается странная неприязнь к современной системе. Да, теперь он понимал ее механику и осознавал, что математическая теория в основе этой системы верна, и все же она не соответствовала его вкусам. Он решил позвонить Дэвису и пригласить его к себе, чтобы обсудить с ним свои сомнения.

Дэвис вскоре явился и, закурив и глотнув портвейна, открыл беседу.

— Что случилось, мой мальчик? Нашли черного лебедя?

— Почему черного лебедя?

— Это классический пример ошибочности дедуктивного метода. Силлогизм был такой: все лебеди белые; эта птица — лебедь; следовательно, она белая. И вот в девятнадцатом веке кто-то нашел черного лебедя, и идеальный силлогизм пошел ко дну.

— Нет, черного лебедя я не нашел, но проблема у меня возникла.

— Не думаю, что вы нашли бы черного лебедя в сделанных нами заключениях. Вы можете столкнуться с тем, что многие проблемы просто не покрываются законом о капиталовложениях. Но сам по себе закон — это лишь описание принципа действия выдуманной математической сущности денег. Иногда мы сталкиваемся с дилеммами просто потому, что неспособны различить математическую необходимость и объективную реальность. Маркс впал в эту ошибку, и она испортила всю его работу. К примеру и в частности, взять его определение ценности. Вы заметили, что мы говорили о стоимости в деньгах и ценах в деньгах, но ни разу не упомянули ценность?

— Теперь, когда вы об этом сказали.

— Можете ли вы дать определение ценности?

— Пожалуй, не смогу. Но, как мне кажется, я знаю, что означает это слово.

— Маркс считал ценность мерой — числом часов работы, необходимых, чтобы произвести конкретную вещь. Для реального мира его определение бессмысленно, так что он столкнулся со всевозможными затруднениями, которых пытался избежать, латая свое определение. Но определение было ошибочным, так что вся Марксова красивая, монументальная, логичная теория оказалась непригодна. Важен лишь его вклад в качестве агитатора против социальной несправедливости, а искусству экономики он подарил больше заблуждений, чем истин. Похожую ошибку он совершил, предположив, что человек живет своим желудком, а не головой. Так живут животные, а не люди. Верно, что человек должен заботиться о своем желудке, однако в остальном его мотивы могут не иметь ничего общего с экономикой. Отсюда следует, что экономический детерминизм Маркса неприменим. Но я опять отвлекаюсь. Ценность в экономике — это отношения между человеком и предметом или услугой. Это личные отношения, которые выражают, насколько сильно конкретный человек желает получить предмет или услугу. Экономическая ценность предмета или услуги является приближением среднего личных оценок предмета или услуги всех людей, составляющих общество потребителей. Ценность плюс покупательская способность общества потребителей составляют фактический спрос. Цена есть функция спроса и предложения. Ценность может выражаться в долларах и центах в этих сложных функциональных связях, однако ценность — это не цена и не является мерой рабочих часов, это просто слово, выражающее желание отдельного человека обладать предметом или услугой. Я не даю этому слову новое определение, я лишь явным образом утверждаю наблюдаемый факт, что именно это имеют в виду люди, когда говорят о ценности. Продажа происходит, когда ценность для потенциального покупателя превышает ценность для владельца. Обратите внимание на разницу между Марксовой идеей о ценности и тем, что сформулировал я. Маркс пытается измерить ценность затраченным трудом. А очевидный факт реального мира такой, что неэффективный, небрежный или же лишенный воображения работник может батрачить часами, чтобы произвести вещь практически бесполезную, которую никто не купит, то есть вещь, не имеющую ценности. Умный, умелый и изобретательный работник может за короткое время создать вещь, которую будут с руками отрывать по высокой цене. У какой вещи ценность больше?

— Конечно же, у той, что сделана лучшим работником.

— Конечно же. Один старый афоризм весьма точно это описывает: Ценность вещи определяется тем, сколько эта вещь принесет. Даже при нашей текущей системе, когда правительство гарантирует сохранение достаточной покупательской способности, если предприниматель настолько неэффективен, что производит вещи, ценность которых ниже себестоимости, он разоряется. Но я снова отвлекся. Просто я старый болтун. О чем вы хотели поговорить?

— Что вы, мне понравилось это отступление, и оно кое-что прояснило. А относительно моих затруднений — полагаю, что понял существующую финансовую систему, и вижу, что она действует более гладко, чем система моего времени, но некоторые ее особенности я все равно не способен оправдать. Особенно дивиденды по наследственному чеку. По какому такому волшебству каждый гражданин должен просто так получать деньги на свои траты, независимо от того, работает он или нет? Я допускаю, что это нормально в случае вдов и сирот, больных, слепых и калек, но зачем потворствовать лени какого-нибудь болвана-переростка, если он слишком ленив, чтобы обеспечивать себя? Зачем поощрять лень? Вот моя мысль: давайте увеличим дисконт, если требуется, и дивиденды для тех, кто нуждается в деньгах, но сам себя обеспечивать не может, а вот трутень, если не хочет работать, пусть помирает от голода. Зачем же позволять ему кормиться за счет всех остальных?

— Понимаю вашу мысль. Вам докучает, если кому-либо, способному трудиться, позволяется жить, не работая. Но почему вы считаете труд добродетелью?

— Потому что эти бездельники используют товары, которыми могли бы в противном случае наслаждаться работяги.

— Вы знаете кого-нибудь, кому не хватает чего-либо из тех прекрасных вещей, что существуют в мире?

— Мм, нет.

— Тогда как вы можете утверждать, что бездельники потребляют вещи, по праву принадлежащие работягам?

— Ну, это кажется очевидным.

— Вы хотите сказать, что это кажется логичным вам. Но если вы не можете найти примера в реальном мире, может ли такая логика быть верной? Боюсь, вы повстречались с черным лебедем.

— Возможно. Но как можно оправдать безделье трудоспособных людей?

Дэвис сжал губы.

— Этика — это больше вопрос мнения, чем наука. Мораль — это обычаи, а не закон природы. Однако если вам необходимы аргументы из области морали, чтобы оправдать ситуацию, я их вам озвучу. В ваше время кто-нибудь жил, не работая?

— О, разумеется, люди на пособиях.

— Я говорю не об этих людях. Предполагалось, что они хотели трудиться, просто не могли найти работу, а мы уже математически доказали, что они ее и не нашли бы. Я говорю о других, кто мог бы работать, но не желал, а жил все равно хорошо.

— Хм, нет.

— Уверены? Как насчет купономанов, землевладельцев, капиталистов, не занятых управлением? Ничем не занятых сыновей и дочерей богачей? Никого из них не существовало?

— О да, конечно же. Их было, может, несколько тысяч. Но они имели право бездельничать, если того хотели. Они сами или их отцы заработали на такое безделье. Определенно, человек имеет право обеспечить своих детей.

— Все сегодняшние бездельники — это богатые сыновья работящих отцов.

— Вы меня разыгрываете?

— Я не шутил, всего лишь применил фигуру речи. Скажите, какие факторы создают реальное богатство?

— Так, для начала, конечно, труд, а также сырье и земля.

— Какими были факторы, когда мы начали играть в производство и потребление?

— О да, еще капитал, предприятие или управление, изобретение или технические знания, там еще и правительство участвовало, но я не уверен, что оно является фактором производства.

— Является, как вам станет понятно. Давайте рассмотрим эти факторы и попытаемся дать грубую оценку их важности. На всех островах, за исключением райских островов Полинезии, человек должен работать, чтобы жить. Маркс совершил ошибку, решив, что раз этот фактор был открыт первым, он единственный достойный внимания, хотя даже в собственных работах Маркса подразумевалось существование и других факторов. Предприятие важнее работы. Без предприятия, управления, руководства и воображения стала бы невозможной наша современная высокопроизводительная культура. Она есть разновидность творческой работы, и она сложнее подражательной работы трудящихся и абсолютно необходима для высокоскоростных производств. Капитал, а точнее капитализация, есть, по сути, готовность владельца накопленного богатства рисковать этим богатством в надежде получить еще больше. Возвратом являются проценты. Капитал мы более не считаем чем-то достойным восхищения. Капитал существует в достатке, а путем прямой конкуренции через Банк Соединенных Штатов мы снизили проценты до таких значений, что возврат обычно соизмерим с риском. Этим уроком мы обязаны Франклину Рузвельту и его детищам, корпорации финансирования реконструкции и федеральной жилищной администрации.

Как я сказал, правительство — один из факторов. Так и есть, как минимум по той причине, что оно, при помощи сил полиции, делает среду нашего обитания безопасной для работы. Без правительства никто не смог бы аккумулировать богатство, и серьезные накопления стали бы непрактичными. Если сказать иначе, отдельные люди приобретают богатство только с молчаливого согласия общины, а община может потребовать любой благодарности для развития всеобщего благосостояния. Правительство выполняет и многие другие нужные функции, слишком многочисленные, чтобы их перечислять, но вы поняли, что я хочу сказать.

Земля и сырье — очевидные составляющие в создании богатства. Даже в простейшей экономической системе рабочим нужно что-то, чтобы производить, и место, где находиться, чтобы стало возможным богатство.

Последний фактор — технические знания или изобретения. Я говорю не только о новых изобретениях, на которые сейчас выданы патенты, но также про все полезное собрание знаний, начиная с каменного века. И хотя богатство можно создать без знаний или с минимальными знаниями, этот фактор самый важный из всех. Чтобы согласиться с этим, достаточно рассмотреть любой распространенный товар. Скажем, пару обуви. На современной обувной фабрике один рабочий может производить примерно шестьсот пар обуви за день. Если учесть сырье и капитальные затраты, цифра упадет до всего четырехсот пар в день на одного рабочего. Может ли один человек произвести четыреста пар обуви в день самостоятельно? Посадите его в сапожную мастерскую — предположим, что он опытный сапожник, — в лучшем случае он сделает в день одну пару. Возможно, дело в руководстве? Руководство играет важную роль, ведь плохой менеджер снижает мощность производства процентов на пятьдесят, но фабрика все равно производит намного больше пар обуви, чем целая команда сапожников, в которой было бы столько же сотрудников, как на фабрике. Очевидно, что техническое знание и есть фактор, позволяющий добиться такого прироста производительности, и это вклад творчества изобретателя и творчества дизайнера. Именно поэтому сегодня мы так высоко оплачиваем их труд. Одна характерная черта работы творца-первооткрывателя в том, что его работа живет и после него и дает накопительный эффект. Мы обязаны большим неизвестному гению, создавшему колесо и ось, чем всем сегодня живущим трудягам. Далее, изобретатели стоят на плечах всех своих предшественников. Ни одно современное изобретение не было бы возможно без работы, проделанной Беконом, да Винчи, Ваттом, Фарадеем, Эдисоном и многими-многими-многими другими, несть им числа.

— Да, это все очевидно, ну и что с того? Каким образом труд этих людей оправдывает сегодняшнюю лень?

— Эти люди — наши праотцы. Они оставили каждому из нас самое ценное из возможных богатств, помимо доброй земли и собственно жизни. Каждому из нас, заметьте, включая и ленивых, и трудолюбивых. Отказать своему брату, предпочитающему не работать, в его доле производства по причинам морали, причем морали в своем понимании, — значит присвоить себе то, что не ты заработал, и на что у тебя нет прав.

Перри был сбит с толку, но не убежден.

— Допустим, то, о чем вы говорите, действительно так — я склонен в это поверить, — и все же требуется труд, чтобы применять доставшееся в наследство техническое знание. Разве не должен каждый трудоспособный человек вносить свой равный вклад в этот труд?

— Перри, уверен, вы понимаете, что в этом мире на всех не хватит тяжелой работы. Машины освободили нас от проклятия Адама. Как нам всем пробиться к пультам управления машинами? Конечно, вахты короткие, и большинство техников и обслуживающего персонала рано уходит на пенсию, но менять людей каждые пятнадцать минут — непрактично, равно как и готовить новый персонал каждые несколько недель. Вы ведь не предложите копать ямы, а потом снова забрасывать их землей, просто чтобы все были заняты работой? Не предложите уничтожить машины и вернуть к жизни сапожные мастерские? Спрос на творческую работу есть всегда, и он ничем не ограничивается, но и упаковать творчество в рабочий день невозможно в принципе. Если творчество у человека в крови, мы можем лишь дать ему свободное время, чтобы он развивал в себе это творческое начало. Скажите, вы много видели бездельничающих людей?

— Нет, пока не видел.

— И не увидите. Потребность работать испытывают более девяноста процентов населения. Освободите человека от тяжелого труда, и он будет ковыряться в саду, в мастерской, станет учиться рисовать, попытается писать стихи, получать образование, ударится в политику, начнет изобретать, петь, придумывать приправы для салатов, покорять вершины, исследовать глубины океанов, а еще попытается полететь на Луну. По пальцам можно сосчитать тех, кто греется на солнце и мается от безделья.

— И что, они правда пытаются полететь на Луну?

— Да, конечно. Но я хочу дать вам картину существующей ситуации. Пусть в ваше время у семи мужчин имеется в общей собственности большой автомобиль, и все они хотят поехать из Сан-Франциско в Нью-Йорк. Джон калека, вести машину не может. Джо для этого слишком молод. Джек водить не умеет. Джейк хороший водитель, но ненавидит это занятие, потому что у него слишком нервный характер. Джеп просто ленив, предпочитает смотреть в окно, а вот Джим и Джордж оба хорошие водители и оба не имеют ничего против того, чтобы порулить. Разумеется, в каждый момент времени за рулем может быть только один человек. Вы предлагаете, чтобы они по очереди занимали место водителя, за исключением калеки и ребенка. Но разве не более разумно заплатить двум водителям за их услуги, чтобы все вместе они с удобствами попали в Нью-Йорк? Именно так мы поступаем сегодня. Мы оплачиваем тяжелый труд на благо нации — и оплачиваем хорошо — в дополнение к дивидендам от наследства.

Перри вскинул руки в театральном жесте капитуляции.

— Довольно. Хватит. Откровенно говоря, я пока не убежден, но доказывать вы, безусловно, мастер.

Дэвис пожал плечами:

— Лично меня моралистические причины не интересуют. Американцы выбрали существующую систему, чтобы она служила им на данном этапе развития нации. Она подходит моему темпераменту, так что я не пытаюсь ее менять. Если вам нужна другая система — вы теперь умеете создать такую систему, которая будет экономически пригодна. Затем вы вольны попытаться убедить округ принять эту систему. Или даже штат. В ряде штатов есть свои особенности.

— Я так и понял. Какие?

— Что ж, в Висконсине очень высокие подоходные налоги, и помимо федеральных дивидендов там выплачивают еще и дивиденды штата. Там почти что полный социализм, и большинство бизнес-предприятий являются кооперативами. Жителей штата это устраивает, но я нахожу, что штат слишком медленно развивается. Кстати, позвольте мне сказать о практических выгодах безоговорочных дивидендов в сравнении с вашим моралистическим вариантом. Во-первых, гарантируется высокая оплата труда, поскольку люди, не испытывающие в том экономической необходимости, не станут работать по ставкам потогонной системы. По той же причине гарантируются и хорошие условия труда. Профсоюзы становятся не нужны. Существующие сегодня профсоюзы представляют скорее клубные организации, чем батальоны классовых военных действий. Во-вторых, гарантируется социальная безопасность для всех в любое время, что значительно упрощает работу правительства. В ваше время бюрократия социальных служб росла как на дрожжах. Нам не нужны работники социальных служб, потому что бедность не существует. И никому из частных лиц не приходится испытывать невыносимое вмешательство социальных институтов, сующих во все свои длинные носы и проводящих допросы, чтобы определить достойнейших из бедных. Дивиденды желательны хотя бы по той простой причине, что они положили конец бесконечной волоките и недостойным моментам вашей прежней системы пособий, труда на благо общества, а также частной благотворительности.

— Но послушайте, дивиденды же не позволят оплатить операции и больничные. Что, если бездельник заболеет?

Дэвис не скрывал удивления.

— Вы разве не поняли, что услуги здравоохранения бесплатны? Как же может быть иначе? Община не может позволить кому-либо болеть из-за рисков эпидемии и дерегуляции социума. Не будь медицина национализирована, мы не смогли бы искоренить, скажем, сифилис и гонорею, и существующие социальные стандарты просто не появились бы. Медики являются госслужащими и входят в число наиболее высоко оплачиваемых членов общества.

— А разве медицина при этом не становится безынициативной и не стремится ходить проторенными дорожками?

— Во флоте и армии вашего времени она такой стала? До вашего рождения, если помните, медицина была частным сектором. Но терапевт не должен обязательно быть госслужащим. Он может заняться частной практикой, если пожелает. Однако работа на общество оплачивается лучше, нет экономических ограничений на стоимость лечения, даются все возможности для исследований с неограниченными средствами — в таких условиях практически все лучшие специалисты предпочитают работать на правительство.

— Вы мне напомнили еще об одном возражении. При такой системе все будут хотеть, чтобы их лечили только лучшие терапевты.

— И все хотят, но если у терапевта больше дел, чем он может осилить, он выбирает интересные и сложные случаи, а посредственным терапевтам достаются распространенные случаи. Так получается лучше для всех. В ваше время богатый ипохондрик мог купить время ценных людей, время, которое им следовало бы потратить на работу над сложными случаями.

— Полагаю, это достаточно справедливо. Медицина меня всегда завораживала.

— Вам следует слетать как-нибудь в медицинскую академию Соединенных Штатов и попросить, чтобы вам устроили экскурсию. Это откроет вам глаза. За последние сто пятьдесят лет мы очень здорово продвинулись.

— Благодарю за идею. Однажды я так и поступлю. Но вернемся к нашему спору. Я сопротивляюсь до последнего. Прямо сейчас все, быть может, и выглядит замечательно, но я в этой системе, как мне кажется, вижу источники будущих проблем. Разве она не поощряет воспроизводство непригодных людей в неограниченных количествах? Не был ли в конечном итоге прав Мальтус? Разве, делая жизнь слишком простой, вы не ослабляете ежедневно всю расу?

— Не думаю, что это так, и считаю ваши страхи безосновательными. Размножение патологически непригодных людей ограничивается сочетанием специальных экономических стимулов и мягким давлением через угрозу жизни в резервации. Исключительно умные и творческие люди популярны в качестве родителей. Известный хирург, музыкант или изобретатель получает буквально тысячи предложений по оплодотворению женщин, желающих родить исключительных детей или жаждущих социальной чести вынашивания отпрыска гения. С точки зрения медицины наша раса перекраивается путем развития терапии желез и иммунизации. Родившийся сегодня ребенок никогда не станет излишне полным или излишне тощим, не сможет подхватить брюшной тиф, даже находясь в одной постели с больным. Вместо того чтобы защищать ребенка от инфекции, мы изменяем гены его деда таким образом, что живучесть отпрыска десятикратно превышает оную дикаря из джунглей. Что до доктора Мальтуса, в его время не было добровольного зачатия. Если нам потребуется ограничить численность населения, мы к этому готовы.

— Да, мне теперь есть над чем поразмыслить. Но я просто чувствую, что тут где-то притаился черный лебедь. Возможно, я снова к вам пристану через несколько дней.

Дэвис фыркнул:

— Действуйте, мой мальчик. Такой хорошей разминки у меня не было уже много лет. В той бутылке еще портвейн остался? Достаточно. Спасибо.

Глава десятая

Однажды утром Ольга обнаружила, что Перри бродит по своим апартаментам с сигаретой в зубах. Груда окурков рядом с почти нетронутым завтраком свидетельствовала о его мрачном настроении. Он отрывисто поздоровался. Ольга широко улыбнулась.

— Да ты просто образчик жизнелюбия. В чем дело, сонная тетеря, свалился с непрощухой?

Перри агрессивно потушил сигарету в блюдце.

— Хорошо тебе шутить, а для меня это все серьезно. Чертово место, меня от него уже тошнит.

Ольга сразу перестала улыбаться.

— Что не так с этим местом, Перри? Что случилось? Кто-то был с тобой суров?

Он сердито посмотрел на нее.

— Нет. Ничего такого, с чем ты могла бы помочь. Место отличное, и все ко мне добры. Просто меня от него тошнит, вот и все. Я знаю, что должен оставаться здесь, что мне это нужно, и я не спорю со своим приговором, но ты меня не заставишь это место полюбить. Я психую в четырех стенах.

Ольга просветлела.

— Что ты, Перри, ты не должен здесь оставаться.

— Что? Почему это не должен? Меня же направили сюда на лечение.

— Правда. И тебе следует проводить здесь достаточно много времени, чтобы нам было удобно тебя лечить. Но ты свободен в своих перемещениях.

— Ты это серьезно?

— Я всегда говорю серьезно.

Перри обрадовался.

— Разойдись, парни! Мы взлетаем! Слушай, я могу арендовать летательный аппарат?

— Бери мой, если желаешь. Мне он пока без надобности.

— Так, у меня появилась идея. Ты сегодня занята? Сможешь полететь со мной? Устроим пикник.

— Пожалуй, что я могла бы. Уверен, что не хочешь побыть один?

— Ни в коем случае. Ты отличная спутница. Не беспокоишь мужчину, если он не хочет разговаривать.

— Хорошо, летим. Вопрос с питанием на мне.

Уже очень скоро Перри потянул на себя джойстик, и аппарат взмыл вверх с максимальным ускорением. Перри поднимал его все выше и выше, пока не достиг потолка этой маленькой летательной машины. Затем он выпустил крылья и разогнал аппарат до максимальной скорости. Они пронзали воздух в полной тишине, и единственным аккомпанементом служило приглушенное рокотание винта. Ольга сидела, откинувшись на подушки, и наблюдала за ним с одобрительной полуулыбкой матери, которая присматривает за играющим ребенком. Устав от полета по прямой, Перри выполнил маневры на винте, на крыле, пикирование и быстрые повороты. Наконец он выровнял аппарат и заговорил:

— Это было классно. Жаль тут нет моего драндулета. Я бы тебе показал настоящую акробатику. Ты когда-нибудь делала петлю или летала вверх ногами? Выполняла пикирование в звене с работающим мотором? От этого эмаль с зубов слезает. Эта посудинка шикарная, но по сравнению с нашими старыми истребителями — просто детская коляска с амортизаторами.

— Звучит восхитительно, но ведь это же было ужасно опасно?

— Конечно, это было занятие для профессионалов. Да и для них это не был званый чай. Многие мои товарищи погибли из-за безрассудства, сбоя двигателя или чего-нибудь еще. Но это была чумовая забава. Смешно, в воздухе со мной никогда ничего не происходило, а жалкое падение из автомобиля меня прикончило. Только не до конца. — Он по-мальчишески улыбался. — Чертовски смешно, что я тут появился через столько лет. Поначалу меня это здорово беспокоило. Боялся, что засну и проснусь кем-нибудь еще. Ты знаешь того индуса, приятеля Гордона? Наверняка помнишь, он приходил меня навестить. Похоже, он считает, что Гордон и я — один и тот же человек, просто у нас разные дорожки памяти. Я этого не понял и не знаю, как он сможет это доказать, но он утверждает, что если Гордон вообще вернется, то у меня просто будет две памяти. Он много болтал о серийных наблюдателях и последовательном ощущении времени. Я не понял, но ему удалось меня приободрить.

Ольга тронула его за руку.

— Это хорошо, я рада.

— Самое веселое — это что я теперь могу просто быть гражданином этого мира и не чувствовать себя уродцем. Скажи-ка, ты голодна?

— Не особенно, я не соблюдаю расписание приема пищи. — Она погладила себя по мягкому заметному животику.

— Я вроде как пропустил завтрак. Давай где-нибудь упадем и поедим на природе.

— Хорошо? Где мы? — Они вместе склонились над экраном карты, затем Ольга выглянула в иллюминатор. — Как насчет этого? — она ткнула пальцем в точку на карте.

— Минут двадцать, плюс-минус. Выглядит вдохновляюще.

— Я приготовлю ленч, пока ты пришпориваешь лошадей.

Полчаса спустя они сидели на южной границе Большого каньона и молча ели, наслаждаясь вечной красотой этого места. Затем Перри нарушил молчание:

— Знаешь, я видел это много раз, дважды после моего появления здесь и несколько раз в прежней жизни. От этого места у меня такое ощущение, что произошедшее со мной во времени — лишь случайность, не более значимая, чем десять секунд без сознания, проведенных боксером в легком нокауте. Здесь прошло сто пятьдесят лет, но изменения невозможно заметить.

Ольга кивнула, но ничего не ответила. Она смотрела вперед и вниз. Наконец она поднялась и стряхнула крошки со своего комбинезона.

— Давай выбираться. Это место я могу переваривать только в малых дозах.

Она шагнула внутрь машины и расстегнула молнию у горла. Перри последовал за ней и загерметизировал дверь. Когда они были в воздухе, убрав комбинезоны и закурив, Перри вопросил:

— Куда теперь?

— Без разницы.

— Здесь вроде недалеко испытательный лунный ракетодром?

— Да, он к востоку от Флагстаффа. Хочешь туда?

— Очень хочу.

Он выровнял аппарат, проложил курс и включил автопилот. Ольга лежала на спине, погрузившись в мягкую дремоту. Перри наблюдал за ней, размышляя. Поездка оказалась весьма приятной, ничуть не менее приятной, чем путешествия с Дианой. Или почти столь же приятной. Ольга классная девчонка, с ней весело. Она ему, безусловно, нравится. Не так, разумеется, как предположил магистр Гедрик, никакой привязанности Перри не испытывал. Он влюблен в Диану и предан ей, независимо от того, принято ли в 2068-м быть верным любовником или нет. Смог бы он влюбиться в Ольгу, встретив ее первой? Возможно. Она не так красива, как Диана, и не так молода (Перри улыбнулся этой мысли — время слишком сильно перепуталось, чтобы возраст имел значение), но определенно по-своему не менее соблазнительна. Она не делает прически и не применяет косметику с виртуозной изысканностью Дианы, но всегда тщательно выбрита и требовательна к себе настолько, что это необычно даже для человека 2086 года. Что до ее характера и личности, здесь вопросов нет — она что надо! Да, решил наконец Перри, он мог бы сильно влюбиться в нее — не встреть он Диану прежде. Жаль, что он не познакомился с Ольгой, когда был еще холост. Привлекает ли он ее? Он нравится ей, совершенно точно, но Ольге нравятся многие люди. Реагирует ли она как женщина на него как мужчину? Перри многое отдал бы, чтобы узнать. Он задумался: что она сделает, если он начнет за ней ухаживать?

Его грезы нарушил настойчивый звон сигнализации. Автопилот сдал управление и подвесил аппарат. Перри выглянул в иллюминатор и увидел колонну ярко-красных столбов, словно марширующих по холмистому плато. Группа зданий стояла в нескольких километрах. Прямо под аппаратом располагалась небольшая посадочная площадка и ангары. Посадочные огни заморгали, предписывая посадку, и Перри с Ольгой повиновались. Их встретил худой загорелый обитатель пустыни, который показал, где припарковать аппарат, и ткнул большим пальцем в лестницу, ведущую к транспортной трубе. Они спустились вниз и пристегнулись внутри цилиндра. Ольга коснулась кнопки на пульте дистанционного управления, защелкали реле, и практически сразу же они прибыли на полевую станцию. Они поднялись по лестнице в большую комнату, оборудованную креслами, пультом управления, телевидом и скамейками. Здесь было почти безлюдно. Молодой человек разговаривал с девушкой в асбестовом комбинезоне. Ее капюшон и маска были откинуты назад, открывая копну рыжих локонов. Она рассмеялась его словам и что-то тихо ответила. Поглощенный чем-то пожилой мужчина вошел из коридора справа и быстро исчез в соседней комнате. Больше никого видно не было. Ольга и Перри несколько секунд постояли в нерешительности, затем Перри сделал несколько шагов, тронул молодого человека за руку и обратился к нему.

— Прошу прощения.

Молодой человек вздрогнул и обернулся.

— О, извините. Я вас не видел. Могу я быть полезен?

— Можете, — сказал Перри. — Мы хотели бы тут осмотреться, если это возможно.

— Безусловно. Добро пожаловать. Однако вам потребуется экскурсовод. Джо!

Из-за спинки кресла возникла светловолосая голова, за ней последовало рослое тело.

— Ага?

— Здесь парочка гостей, им бы поглазеть, что тут к чему на нашем заводике. Мне нужно контролировать запуск для Вивиан в следующем испытании. Ты не мог бы?

— Наверное, мог бы. — Юнец хлопнул журнал на кресло и присоединился к ним, протягивая длинную руку.

Перри поблагодарил его.

— Уверен, что тебя это не затруднит?

— Совершенно. Я рад немного развлечься. Здесь ведь довольно скучно. Идемте. Что вы хотите посмотреть в первую очередь? Ракеты? В основном всех это интересует.

Он привел их в огромный мрачный ангар. Большую часть ангара занимало исполинское полированное металлическое чудище, возвышавшееся над их головами. Перри присвистнул.

— Вы продвинулись дальше, чем я думал.

Джо проследил его взгляд.

— Вы об этом? Не ждите слишком многого. Это просто устаревшая стратосферная ракета. Максималка не позволяет ей пробить слой Хевисайда. Мы ее постарались оснастить для симуляции условий открытого космоса. Сейчас там заперт экипаж — пытаемся понять, смогут ли они это выдержать и не сойти с ума. Они там уже полтора месяца. Время от времени мы им устраиваем небольшой сюрприз — например, стравливаем половину воздуха. — Он широко улыбнулся. — И есть еще один сюрприз, которого они не ожидают. Один из них получил секретное указание — сойти с ума и стать источником неприятностей.

— Они могут оттуда выйти?

— О да, если командир потеряет самообладание. В противном случае — нет.

Ольга сжала кулаки.

— Зачем такое делать? Это бесчеловечно.

Джо наградил ее насмешливым взглядом.

— Сестра, если они не могут это выдержать, каковы их шансы в космосе?

— Зачем нужен этот космос? Разве Земля недостаточно велика?

Джо снова обратил свое внимание на Перри.

— Невозможно сделать так, чтобы человек всегда был доволен в чистой, милой, мягкой цивилизации. Нам это нужно, вот и все. Там есть на что посмотреть, и мы посмотрим.

Перри кивнул. Ольга прикусила язык.

— А вон те малышки, это как раз то, над чем мы работаем. Курьерские ракеты. — Джо указал на цилиндроконические металлические корпуса. — Конкретно эти модели были забракованы, но они очень похожи на те, которые мы реально испытывали. Одна такая вышла на постоянную орбиту, как нам кажется. По крайней мере, на выходе она делала примерно пять километров.

Ольга шевельнула губами:

— Вроде бы не очень быстро, триста километров в час.

— Не триста, восемнадцать тысяч. Ее скорость была пять километров в секунду. Но этого недостаточно. Нужна скорость в одиннадцать запятая три километра в секунду, чтобы вырваться из поля Земли.

— Это скорее применимо к выстрелам, а не ракетам, не так ли?

— Верно. Разбираешься в баллистике, а, приятель? Подойдет любая скорость, если сила ускорения больше силы притяжения. Но расстояния тут просто огромные. Если не будет серьезного ускорения, можно за полет постареть.

— Вряд ли постареешь за полет до Луны.

— О нет. Луна-то рядом. Но, добравшись туда, мы построим базу и попробуем дальний прицел. Из слабого гравитационного поля, как у Луны, мы наверняка сможем отправиться к любой планете системы.

— Какое планируется использовать ускорение?

— Два g, больше уже будет невесело. Я десять часов такого ускорения выдерживаю в центрифуге, но я здоровый. И все равно испытываю дискомфорт, поначалу вообще тошнило от этого. Разумеется, на короткое время можно поднимать ускорение до шести или семи g, если есть хороший корсет, крепления и водяная подушка. Я вырубаюсь примерно на пяти с половиной.

— Что такое g? — прошептала Ольга на ухо Перри.

— Сила тяжести на уровне моря на Земле. При двух g ты будешь себя чувствовать так, как будто весишь в два раза больше, чем сейчас.

— А теперь посмотрите на эту малышку, — продолжал Джо, указывая на серебристо-серую трехметровую торпеду. — Мы таких отправили восемь штук к старушке Луне. Полезный груз — магниевая стружка, так что получается сигнальная ракета. Одна из них достигла пункта назначения — во всяком случае, из Флагстаффа сообщили о вспышке в Море Дождей. Поднимите. — Перри наклонился к торпеде и приготовился тянуть огромный вес. Торпеда оторвалась от пола очень легко, и он чуть не упал на спину. — Легкая, да? Это сплав вольфрама и алюминия, он легче калия и к тому же инертен.

— Я бы ожидал, что он будет пористым, — сказал Перри.

— Он и есть пористый, но внутри зеркальная поверхность толщиной в две молекулы, она и предотвращает неприятности. Реальный металл здесь только в самих реактивных двигателях.

— Слушайте, — вставила Ольга, — если маленькая ракета добралась, почему не построить такую же побольше и не отправиться на Луну на ней?

— Понимаете, этой малютке нужно только вскарабкаться до точки равновесия, где силы притяжения Луны и Земли будут равны — а затем просто падать. Чтобы достичь Луны и вернуться, нужно вскарабкаться, затем опуститься на Луну, используя ракетное топливо для компенсации падения, затем снова вскарабкаться и опуститься уже на Землю, то есть пройти четыре стадии. Пока что мы этого сделать не можем. Но, как нам кажется, мы уже на пути к тому, чтобы построить ракету, способную пройти две стадии: покинуть Землю, облететь Луну, после чего вернуться обратно. Над этим работает Вивиан, та девушка из вестибюля. Она собирается испытывать новый вид топлива в наземных испытаниях.

— Наземные испытания?

— Это самые близкие к полетным условия, которые мы можем создать на Земле. Топливо испытали в лаборатории, пожгли в автономных реактивных двигателях, и для него спроектировали ракету, достаточно крепкую и легкую, чтобы все получилось. Сегодня испытание на макете ракеты с полноценным пультом управления и полноразмерными двигателями, но вся конструкция крепко пришпилена к земле. Топливная реакция создает напряжение и натяжение вместо ускорения. Эти нагрузки мы измеряем. Если все параметры будут в рамках расчетных, мы опробуем топливо на реальной ракете в полете.

Ольга перебила его:

— Если вы уже провели все эти предварительные испытания, что вы узнаете при помощи ракеты, прикрепленной к земле? У вас уже есть данные о том, что будет?

Джо покачал головой:

— Не совсем так. Мы думаем, что знаем, что должно получиться, но это мы знали, уже когда составили уравнения синтеза топлива. Однако это полностью новая конструкция. А что, если она поведет себя иначе? Мы должны знать об этом до того, как корабль оторвется от земли.

Теперь заговорил Перри:

— А почему испытание проводит эта девушка, Вивиан? Разве это не мужское дело?

— Она проводит испытание, потому что имеет право. Именно она специалист по молекулярному синтезу, она создала топливо. Правда, за границы своего эксперимента ей соваться нельзя, потому что она не ракетный пилот.

Скорбно завыла сирена вне здания. Джо пошел к двери.

— Дуйте за мной, если хотите это увидеть.

Они вернулись по коридору, прошли через вестибюль, поднялись по спиральной лестнице и оказались в небольшом наблюдательном пункте. В сторону ракетодрома смотрело широкое и узкое окно из янтарного стекла. Несколько человек, уже расположившихся у окна, подвинулись, чтобы освободить для них место. Джо обратился к одному из зрителей:

— Когда начинают?

— Вот-вот. Вивиан уже поднимается.

Перри взглянул вниз и увидел небольшую фигурку, казавшуюся вспученной из-за особой формы комбинезона, на лестнице, ведущей в люк наверху тупоконечной металлической конструкции. Фигурка замешкалась на полпути и повернула голову в шлеме к зданию. Перри показалось, что девушка улыбнулась. Она махнула рукой и исчезла в люке. Крышка люка закрылась изнутри, повернулась на девяносто градусов и замерла. Какое-то мгновение в комнате было тихо, а на ракетодроме ничего не происходило. Перри слышал частое дыхание Ольги, стоявшей рядом. Затем маленькая вспышка лилового пламени выплеснулась из-под кормы тестовой ракеты. «Понеслась», — сказал кто-то из зрителей, и напряжение спало. Пламя усилилось, стало светлеть и превратилось в ослепляющий белый язык, настолько же непроницаемый для глаза, как раскаленный добела металл. Пламя слегка раздувалось, и там, где оно касалось почвы пустыни, возникали мириады зеленых искорок. По комнате пошло обсуждение.

— А здорово, да?

— Да, на этот раз у нее получилось.

— Оно темнеет. В вакууме это была бы чистая энергия движения.

Пламя основного реактивного двигателя потемнело, стало лиловым и погасло. Мелкие двигатели, расположенные на продольной линии ракеты, стали запускаться один за другим, и на мгновение сверкнул носовой двигатель. Послышались новые комментарии.

— Просто открытка, так чисто работает.

— Да, а мне все равно нравится прецессия. Управление через доли слишком сложное.

— Красота, здорово смотрится.

Мелкие двигатели отключились, и снова заработал хвостовой двигатель, на этот раз лиловое пламя очень быстро превратилось в белое. Несколько минут оно было стабильным, затем задрожало, и Перри показалось, что он видит легкую тень в нижней части макета. Язык пламени вдруг стал темно-лиловым и разделился на две части. Перри услышал крик: «Ложись!» — и кто-то резко дернул его за руку, лишая равновесия. Он упал на Ольгу в тот момент, когда белая вспышка, похожая на вспышку от фотоаппарата, временно ослепила его. Раздался глухой рокот, короткий скрежещущий удар, и затем наступила тишина. Перри с трудом поднялся на колени и поморгал. Рядом поднимался Джо. Они заторопились к окну. Ракета все еще стояла на поле, но она неуклюже накренилась в их сторону, и в паре метров от хвостового двигателя в корпусе зияла дыра. Облачко желтоватого маслянистого дыма мешало как следует все разглядеть. Джо повернулся и сбежал вниз по лестнице. Никого из других зрителей уже не было. Перри даже не заметил, когда и как они успели уйти. Он снова смотрел в окно, пытаясь разобраться, и тут услышал рядом с собой голос Ольги.

— Что произошло, Перри?

— Пока не знаю. Что-то пошло не так.

— Та симпатичная рыженькая — она пострадала?

— Сложно сказать. Не думаю. Ракета не выглядит так уж плохо.

— Давай спустимся.

Они вернулись в приемную и принялись беспокойно ожидать, когда кто-нибудь появится. Наконец возник Джо, и Перри перехватил его взгляд.

— О да, это вы, ребята. Я про вас забыл.

Он остановился рядом, неловко и почти с досадой. Перри забросал его вопросами.

— Что случилось?

— Пока никто не знает. Это или топливо, или сопло.

— Кто-нибудь пострадал?

— Только оператор.

— Погибла?

— Пока нет такой информации. Обгорела до хруста и правую ногу потеряла. Слушайте, не хочу грубить, но я ужасно занят. Прошу прощения.

— О, разумеется. Извини.

И Джо исчез.Ольга взяла Перри за руку.

— Давай улетим отсюда, пожалуйста, Перри.

— Точно.

Никто из них не произнес больше ни слова, пока они не вернулись в летательный аппарат.

Глава одиннадцатая

Следующие несколько дней Перри упивался вновь обретенной свободой. Он совершил несколько путешествий просто потому, что свобода была так приятна. Иногда его сопровождала одна или обе девушки, но чаще он делал это в одиночестве. Он приобрел привычку сообщать Ольге или другому ответственному лицу о том, куда направляется и когда планирует вернуться, и ни разу не столкнулся с возражениями относительно своих планов. Его путешествия были разнообразными. К этому моменту он практически полностью познакомился с обычаями страны и мог перемещаться даже в большом городе, не вызывая комментариев окружающих. Он провел несколько дней в Сан-Франциско, изучая город и глазея по сторонам. Он посетил Беркли и нашел магистра Каткарта — тот был рад видеть Перри и устроил ему экскурсию по Университету. Перри поразила совершенно неакадемическая атмосфера этого места. Студентов, похоже, было немного, так что Университет совсем не походил на муравейник, как академические институты его времени.

Он спросил у Каткарта, какова численность студентов.

— Порядка пятидесяти тысяч, — ответил Каткарт.

Перри заметил, что, наверное, сейчас каникулы. Каткарт ответил, что дело не в каникулах, — мало кто из студентов живет в Беркли. Он объяснил, что существующая практика требует присутствия учащихся лишь для выполнения лабораторных работ, тогда как на смену лекциям пришли стереоскопические записи наподобие тех, что смотрел Перри. С другой стороны, существуют близкие личные отношения между учителями и учащимися, поскольку прямая передача знаний происходит в основном на семинарах, а не на классных занятиях. В основе обучения — дискуссионные группы и регулирование направлений учебы, а не шаблонная зубрежка к экзаменам образца 1939 года.

Каткарт собирался ехать в Вашингтон на дебаты, завершающие сезон работы Конгресса. По существу, он собирался в отпуск, поскольку эти дебаты мог с большим комфортом слушать у себя дома, изучая записи в собственное удовольствие. Однако, как он сказал Перри, ему нравилось пастись на заседаниях в Вашингтоне и сплетничать с официальными лицами, чтобы лучше прочувствовать атмосферу места. Он считал, что это помогает ему в передаче знаний о существующем положении дел.

Узнав, что Перри еще не посетил Вашингтон, Каткарт пригласил и его. Перри объяснил, немного смущаясь, что он пока не вполне свободен. Однако звонок магистру Гедрику разрешил это затруднение, и Перри сообщили, что лететь предстоит на ракете из порта в заливе.

Это было первое путешествие Перри на ракетном корабле. Словно мальчишка, он потратил три минуты на то, чтобы съесть два рожка мороженого. Прозрачная переборка разделяла кресла пассажиров и отсек навигации. Перри забрался на первый ряд кресел и попытался разобраться, как устроено управление. Вместо основного джойстика за базовое управление отвечали двойные ряды кнопок, располагавшиеся по периметру торчавшего из приборной панели фланца. Перри поинтересовался у Каткарта причинами столь странного расположения, но историк признался, что никогда об этом не задумывался. Каткарт вызвал стюардессу и устроил с ней небольшое совещание. Она поколебалась, но все же направилась в отсек навигации и завладела вниманием одного из пилотов, который оглянулся и встретился с Перри взглядом через прозрачную перегородку. Затем он что-то ответил стюардессе. Она кивнула и снова вошла в пассажирский отсек.

— Командир говорит, — обратилась она к Каткарту, — что ваш друг может занять кресло инспектора, если пристегнется и будет вести себя тихо при маневрировании.

Перри поднялся, сияя от радости, поблагодарил девушку и повернулся к Каткарту.

— Вы точно не против?

— Вовсе нет. Я хотел бы подремать.

Стюардесса пропустила Перри в отсек навигации и пристегнула его в кресле, расположенном прямо за пилотом и навигатором сантиметров на двадцать пять повыше их кресел. Командир коротко кивнул Перри и отвернулся. Перри проследил его взгляд и увидел, как огни на поле загорелись красным, а затем маяк прямо по курсу стал зеленым и замигал двойными вспышками. Командир протянул руку и зажал пару тумблеров между большим и указательным пальцами. Зазвучал звонок, на табло зажглась надпись «ПАСАЖИРАМ ПРИСТЕГНУТЬСЯ». Перри ощупал свой ремень безопасности. Пилот надавил на пару кнопок, а потом, работая очень быстро и последовательно, еще на несколько пар. Перри ощутил тяжесть, облако белого дыма заволокло смотровые иллюминаторы. Оно почти сразу растаяло, а земля оказалась далеко внизу. Под ними исчезал город Сан-Франциско. Руки пилота возбужденно перемещались по органам управления. Перри наблюдал, как на альтиграфе сменяются цифры: две тысячи, три, пять, десять, тринадцать… высота продолжала расти. На двадцати тысячах метров пилот выровнял корабль и начал ускорение — оно росло до тех пор, пока они не достигли скорости в семнадцать тысяч километров в час. Освещение в отсеке казалось нереальным, повсюду словно мелькали вспышки и резкие тени сварочной дуги. За бортом струилось темно-фиолетовое небо и немигающие четкие звезды. Прямо по курсу Перри разглядел восходящий серп созвездия Льва. Он изогнулся в кресле и попытался увидеть Солнце, но его заслоняла корма корабля. Пришлось удовлетвориться своим воображением, представляя, как могли бы выглядеть протуберанцы и пятна на Солнце. Ему вспомнилось предупреждение, напечатанное на посадочном талоне: «ОПАСНОСЬ! ВОЗМИ ТЕМНЫЕ ОЧКИ У СТЮАРДЕСЫ ПРЕЖДЕ ЧЕМ СМОРЕТЬ НА СОНЦЕ», — и тот факт, что возможностью взять у стюардессы темные очки он пренебрег. Земля внизу проплывала словно пластиковая миниатюра с мельчайшими деталями. Миниатюра удивительно напоминала подсвеченную карт-ленту, вращавшуюся внутри панели инструментов. Мерцающая красная точка плыла по поверхности карты. Перри признал в этой штуке устройство счисления пути и заинтересовался, как оно работает. На основе воздушной скорости? Вряд ли. На основе планетарной индукции? Возможно, но затруднительно, особенно с учетом полезной широты. Радио? Более вероятно, но все равно непростой фокус.

Когда пилот добился нужных показателей, Перри решился заговорить.

— Прошу прощения.

Пилот бросил взгляд назад, и его угрюмость слегка рассеялась.

— А, это вы. Забыл про вас. Что-то хотите?

— Только одно. Почему все органы управления дублированы?

— Вообще-то они счетверенные, расположены парными, сериями вокруг кресел пилотов. Думаю, вы интересуетесь, почему кнопки — щипковые двойные.

— Да, почему не обычные кнопки, которые нажимаются?

— Каждая половина и есть обычная кнопка, но нужно свести вместе пару кнопок большим и указательным пальцами, чтобы выполнить действие. Глядите.

Пилот провел пальцем по клавиатуре, нажав не меньше десятка кнопок. Ничего не произошло.

— Это мера безопасности против случайных нажатий при высоких ускорениях. Я могу потерять сознание и упасть лицом на клавиатуру, но двигатели не отреагируют. При этом мой компаньон сможет посадить корабль при помощи своей клавиатуры. А если бы у нас были обычные кнопки и я нажал бы комбинацию предельного торможения, меня прижало бы к клавишам собственной инерцией, и не факт, что я смог бы отменить действие систем. А так мне нужно сделать щипок или ничего не произойдет.

— Спасибо. Скажите-ка, как долго нужно учиться, чтобы стать пилотом ракетного корабля?

Пилот с любопытством посмотрел на него, но ответил:

— Если у вас подходящий темперамент, уложитесь в три месяца. Но всегда найдется что-то, чего еще не знаешь.

В отсеке возникла голова стюардессы.

— Готовы пить чай, командир? А ты, Джек?

Навигатор молча кивнул. Командир согласился на чай и сказал Перри:

— Думаю, вам лучше выпить свой чай в салоне для пассажиров.

Перри отстегнулся и вернулся к Каткарту, который приветственно кивнул.

— Увидел, что хотел?

— Да, и меня весьма дипломатично выпроводили.

Бутерброды, чай и маленькие пирожки погрузили его в сон. Разбудил Перри сигнал торможения, когда они уже кружили над Вашингтоном. Он вовсю глазел на город. То было место, которое не изменилось до неузнаваемости за истекший срок. Потомак и приливный бассейн были на месте. Памятник Вашингтону был там же, а Линкольн по-прежнему вперялся взглядом в зеркальный бассейн. Белый дом по-прежнему простирался среди цветущих деревьев, безмятежный и невозмутимый. А на Капитолийском холме все еще покоился массивный греко-римский шедевр — Капитолий, обширный, мощный, бессмертный. У Перри в горле возник ком и на глаза навернулись слезы.

Посещение Вашингтона получилось занимательным, но и без особенных происшествий. Конституционные изменения были неочевидными. Город во многих мелочах изменился, однако основные его достопримечательности сохранились. Улицы не закрывались колпаками, а благодаря отсутствию автомобильного движения представляли собой популярные места для прогулок и отдыха. Перри побродил по этим улицам, заглядывая в музеи и галереи искусств. Посетил галерею Белого дома, без особенного интереса послушал дебаты, ради которых приехал Каткарт. Президент дал распоряжение построить флот быстрых, не оснащенных вооружением патрульных судов дальнего действия, как воздушных, так и морских, для постоянного патрулирования границ от Алеутских островов до Гавайев и далее до Эквадора. Он выделил для этих целей часть дивидендов. План президента практически не встретил возражений, однако одна группа пожелала его расширить — выпустив новые деньги на создание более тяжеловесных бронированных ракет ближнего действия для обороны береговых линий. Дебаты тянулись своим чередом, и компромисс казался вероятным. Поскольку Перри больше не служил во флоте, тема его не особенно заинтересовала — предлагавшееся вооружение явно не годилось для наступательной войны. Он пришел к выводу, что американский народ решительно настроен не сражаться и решительно настроен дать понять всему миру, что готов сопротивляться вторжению.

Тем вечером за ужином в Новом Мэйфлауэре Каткарт спросил у Перри о его самых ярких впечатлениях от Капитолия. Перри ответил, что самым ярким впечатлением стали конгрессмены, и объяснил, что они, похоже, во многих отношениях превосходили конгрессменов 1939 года. Каткарт кивнул.

— Вероятно, так, — сказал он. — Учитывая обстоятельства того времени, толковые выборные должностные лица появлялись крайне редко.

— И чем вы объясняете такие перемены?

— Многими вещами. На мой взгляд, нет единственного ответа на этот вопрос. Эта проблема находится в самом сердце политики, и она терзала философов на протяжении многих тысяч лет. Платон и Конфуций оба попытались ее расколоть, но тщетно. Эзоп насмешливо сформулировал ее в басне о сходке мышей: «А кто наденет колокольчик на кота?» Положительные перемены относительно твоего периода можно, как я полагаю, объяснить исправлением ряда очевидно неверных вещей без особого внимания к теории. Во-первых, все наши выборные политики сегодня получают хорошую оплату, а также полную пенсию. Во-вторых, каждое должностное лицо дает полный отчет о своем финансовом положении, вступая в должность, затем ежегодно и, наконец, покидая свой кабинет в последний раз. В-третьих, общественная служба постепенно превратилась в почетную карьеру, как служба в армии и военно-морских силах в твое время. Учеба в Институте Социальных Наук сегодня столь же вожделенна, как в 1939 году поступление в военное училище Уэст-Пойнт. Большинство наших помощников министров и представителей исполнительных ветвей власти — выпускники этого института. Их вербуют, потому что они обладают такой же репутацией в плане коэффициента полезного действия и неподкупности, какой всегда обладали выпускники ваших Уэст-Пойнта и Аннаполиса.

Разумеется, политическому творчеству в институте не научишь. Лучшие люди по-прежнему приходят отовсюду. Наша полноценная система социального страхования дает возможность любому человеку со вкусом к политике действовать в этой области, а некоторые изменения в кодексе обычаев даже поощряют это. Фонды кампаний и допустимые разновидности кампаний сегодня держатся в очень жестких рамках, и это изменение настолько же значимо, как различие между вашим временем и выборами в начале девятнадцатого века, когда человек объявлял о своем выборе счетчику голосов в участке и выбранный кандидат пожимал этому человеку руку и наливал ему виски. Сегодня наша цель — гарантировать, что каждый голосующий имеет возможность узнать биографию, историю и предложения каждого кандидата. Кандидаты должны совместно пользоваться правом бесплатной рассылки писем. Они должны появляться в эфире вместе, они должны воздерживаться от определенных видов эмоциональных призывов. Людям проще разобраться в предложениях кандидатов, чем в 1939 году, благодаря совершенствованию образования. Избиратели уже не так поддаются магии слов, их сложнее очаровать.

Думаю, самая важная перемена — та, что повысила содержание честности и увеличила коэффициент полезного действия в правительстве, — это расширение гражданских прав сразу после разгрома неопуритан. Ты помнишь новый конституционный принцип, запретивший принимать законы, предотвращающие совершение гражданами действий, в действительности не вредящих другим гражданам? И это означало конец пуританским законам, а также мерзопакостного бессознательного симбиоза между преступным миром и организованными церквями — ведь самым великим оплотом преступного мира всегда были моральные символы церковной веры. Все еще считаешь, что это невероятно? Подумай о том, что церкви обладали огромной политической властью. Было практически невозможно получить место в администрации, если церковь противилась этому. Исторический факт — и его легко проверить — в том, что любой публичный лидер любой коррумпированной политической машины неизменно оказывался видным деятелем крупной, могущественной секты. Он всегда щедро жертвовал церкви, особенно на ее благотворительные цели. С другой стороны, любая церковь выступала за честность в правительстве. И в то же время требовала, чтобы правительство подавляло любые виды действий, безобидных по сути своей, но оскорбительных для символов веры. Церкви и духовенство обычно охотно принимали слова, не подкрепленные делами. Торжественные заявления о чистоте в сочетании с десятиной и пением псалмов, а также готовность законодательно утверждать предрассудки церквей — вот и все, что обычно требовалось церкви от кандидата. Предводители преступных группировок, с другой стороны, были закаленными реалистами. Им было плевать на показную набожность кандидата, если на него можно было положиться в смысле защиты от преследования для поддержавшей кандидата группировки. Пуританские законы им были на руку до тех пор, пока не распространялись на них самих, ведь именно запрещенные вещи делали прибыльным их товар. Был ли в ваших тридцатых годах хоть один предводитель группировки, который желал бы скорейшей отмены восемнадцатой поправки?[18] Именно нарушение пуританских законов становилось для них оружием конкурентной борьбы — механизм, под защитой которого они находились, можно было применять и для уничтожения врагов, не купивших кусочек местного правительства. И так продолжалось годами в каждом крупном американском городе — гангстеры и проповедники, по разным соображениям, поддерживали и избирали одних и тех же кандидатов. Это было неизбежно, потому что церкви требовали от правительства того, что правительство не могло делать или ему не следовало бы делать — указаний из разряда тех, что заставляют человека быть хорошим для блага его души, вместо того чтобы просто не позволять ему вредить другим. Церкви предлагали правительству тысячи обоснований, доказывая, что совать во все свой нос необходимо для благополучия всех людей.

К примеру, Браун торгует порнографией, и его необходимо остановить, ведь если он продолжит, то нанесет вред покупателю Смиту. Однако заметим, что Смита нужно избавить от вреда ради блага его, Смита, души, так говорит церковь. Каскады аргументов иногда весьма протяженные, но в каждом случае в конце концов выясняется, что церковь пытается использовать государство, чтобы принудить гражданина повиноваться. Когда такое происходит, возникают условия, в которых неизбежно развивается мощная преступность. Она захватывает местное правительство и часто, управляя местными политическими машинами, захватывает правительства штатов и всей страны.

Всегда найдется человек, который поинтересуется: «А как же милые невинные дети? Их разве не нужно защищать?» Разумеется, нужно, но многое из того, что считалось для детей вредным, было таковым лишь в непроветриваемых умах религиозных моралистов. К примеру, сейчас мы знаем, что для детей не вредно привыкать к обнаженным человеческим телам — напротив, отсутствие такой привычки есть нездоровая ситуация. Мы знаем, что знакомство с объективным фактом двуполого размножения не вредно для детей — напротив, удовлетворяя их естественное любопытство ложью, мы создаем неприятности в будущем. Но мы знаем также, что никотин и алкоголь наносят детям больший физический вред, чем взрослым, так что мы наказываем взрослых, предлагающих это детям. Кроме того, мы с неодобрением смотрим на церковь, которая, прикрываясь обучением истинному слову Божию, наполняет умы детей садистскими сказками о жестоком мстительном племени дикарей. Мы осуждаем показ изображений и статуй человека, пригвожденного к деревянному каркасу. Я говорю — осуждаем, но не запрещаем, поскольку ущерб — пусть он, наверное, и превосходит ущерб от наркотиков, вызывающих привыкание, — сложно доказать. Однако мы настаиваем, чтобы дети несколько лет учились в общественных центрах развития, где их умы очищают от садизма, фобий, искаженных фактов, ложных определений и перепутанных абстракций, которые проповедники и священники им внедряли.

— Государство активно противостоит религии?

— Разумеется, нет. Просвещать в оппозиции определенным догмам конкретных сект — не значит противостоять религии. Однако если церковь продолжает преподавать антисоциальную доктрину, государство оставляет за собой право вести боевые действия против этой доктрины, предоставляя контрдоказательства. Важно помнить, что охота за головами — ритуал религиозный. Станем ли мы его терпеть? Наиболее популярные секты твоего времени практиковали разновидность символического каннибализма. Обязано ли государство бездействовать в благоговейном страхе перед этим весьма тошнотворным мифом? Наш ответ прост. Любая религия вольна проповедовать и практиковать, однако государство и все конкретные люди имеют равное право давать отпор этим доктринам любыми мирными средствами.

— Разве некоторые секты не пытались противодействовать нетрадиционному обучению своих детей?

— Да, и в ряде экстремальных случаев они выбирали Резервацию, прямо целыми сектами. Они откололись от нас, так что мы, вместо того чтобы сражаться, отделились от них. Но мы говорили о политике, а теперь вдруг углубились в религию. На чем я остановился? Ах да, почему в нашей администрации люди получше, чем раньше. Думаю, большую часть причин я изложил. Естественно, этому помогло разрушение политической власти капиталов. Обязательное голосование тоже способствует появлению в администрации порядочных людей — дивиденды могут получать только те, кто голосует, а право голосования требует прохождения достаточно жесткого учебного курса по особенностям функционирования правительства.

— А если человек не сдал экзамен, он теряет право голоса?

— Экзамена не существует. Ведь правящая партия могла бы использовать его, чтобы лишить оппозицию прав на голосование, — подобные законы использовались для лишения права голоса негров на Юге в твое время. Мы просто хотим убедиться, что гражданин получил подробную информацию относительно устройства правительства. Электорат интеллектуально развивается и выявляют лучших кандидатов. Несмотря ни на что, у нас в администрации тоже есть определенный процент глупых, неумелых, малодушных людей. Это, знаешь ли, не Утопия. Это просто Соединенные Штаты Америки в 2086 году.

Глава двенадцатая

В это время в Калифорнии Диана нанесла визит магистру Гедрику. Он сразу же принял ее и сопроводил в свой кабинет; гостеприимная улыбка на его лице плясала так яростно, что он ухитрялся походить на птицу сильнее обычного.

— Прошу, прошу, моя дорогая. Чем могу помочь? Я по тебе скучал в последнее время. Но мне удалось посмотреть некоторые твои эфиры в Чикаго по телевещанию. Ты была великолепна. Прелестна! Прелестна! Посажу тебя вот здесь, у огня. Что-нибудь поесть? Нет? Сигарету? Небольшой бокал вина? Что ж, хорошо. На той неделе я ездил на север и встретил твоих родителей. Оба здоровы и энергичны, наслаждаются жизнью.

Диана ерзала в своем кресле.

— Магистр Гедрик, меня кое-что беспокоит, и мне нужен совет.

Его лицо посерьезнело.

— Надеюсь, что смогу тебе помочь. Расскажи мне, что стряслось.

Она рисовала круги на полу большим пальцем ноги, обдумывая слова.

— Даже не знаю, как начать. Вы уже знаете довольно много об этом вопросе. Знаете, как у Перри начались сложности и почему его направили сюда. А я очень привязана к Перри. Я думала и по-прежнему надеюсь и верю, что наш союз продлится до конца нашей жизни и будет усиливаться и развиваться. Но проблема с моим партнером по танцам, Бернардом, подпортила нам начало. Меня беспокоит, что это может произойти снова, и мне это настолько не все равно, что я, кажется, готова сделать что угодно, чтобы избежать даже вероятности того, что подобное повторится.

— Как ты планируешь избежать этой вероятности?

— Сама не знаю. Я могла бы прекратить танцевать с Бернардом, когда истечет этот контракт, и больше с ним не встречаться. Но эта последняя совместная программа так хорошо пошла, что нам уже предложили новый контракт и значительное повышение зарплаты. Я знаю, Бернард ожидает, что я приму предложение. Он уже даже планирует, как потратит свои дополнительные кредиты.

— Ты веришь, что могла бы быть счастливее с Перри, отказавшись работать с Бернардом?

— Ну, это то, что я обдумывала. Как бы ни было, хотя Бернард ничего не говорил, а зрители, очевидно, не заметили, я-то знаю, что моя с ним работа не так хороша, как когда-то. Меня от нее отвлекает боязнь мнения Перри. Если в танце есть любовная сцена, я не могу перестать думать о Перри. Я думаю о том, смотрит ли он и не считает ли мою игру слишком реалистичной.

— Ты собираешься вообще прекратить танцевать с партнерами?

— Я не заглядывала так далеко. Не знаю.

— Разве у тебя не может возникнуть аналогичный страх с любым другим партнером?

— Наверное, может.

— Ты понимаешь, что провести жизнь, определяя свои действия возможными мыслями человека, страдающего заблуждениями, будет очень непросто?

— Да, я понимаю, что вы правы. Но я готова попробовать, если это сделает Перри счастливым и он будет меня любить.

— Это положительно говорит о твоем сердце, но не столь положительно говорит о твоем рассудке. Ты нормальная здоровая девушка, и твои желания настолько разумны, насколько возможно. Однако я полагаю, что вижу последствия такого курса действий куда более ясно, чем ты. Во-первых, этим ты не поможешь Перри поправиться. Ты навсегда сделаешь его эмоциональным инвалидом. Вся твоя жизнь станет принужденной и неестественной. Перекроив себя в угоду его ложным стандартам, ты примешься менять и окружающий тебя мир, чтобы предотвратить конфликты с его тщательно пестуемыми заблуждениями. Постепенно твои друзья перестанут с тобой общаться, поскольку их будут тревожить ограничения, накладываемые тобой на их поведение и слова. И в конце концов наступит день, когда ты станешь одной из наших пациенток. Скажи мне, тебе нравится наша подруга Ольга?

— Ольга? Ольга просто замечательная.

— Ты когда-нибудь испытывала беспокойство из-за них с Перри?

— Нет, не сказала бы. Разве что как-то по мелочи. Иногда мне казалось слегка несправедливым, что он так наслаждается ее компанией в мое отсутствие, когда я так несчастна с Бернардом.

— Предположим, ты отказалась от Бернарда и любых близких связей с другими людьми в пользу Перри и что вы живете вместе. Предположим, Перри решает поехать в гости к Ольге на несколько дней, а тебя с собой не берет. Какова вероятность, что ты будешь люто обижена на Ольгу?

— Какая-то есть, наверное. Сложно вообразить, что я обиделась на такого замечательного человека, как Ольга.

— Я заметил, что Перри очень сильно заинтересовался ракетной техникой. Ольга рассказывает мне, что вам обеим это не нравится из-за физических опасностей такой работы. Ты потребуешь, чтобы он отказался от этого?

— Как я могу? — удивилась Диана. — Он должен решать самостоятельно, должен найти себя в том, что ему нравится. Я не должна вмешиваться.

— И при этом ты планируешь отказаться от собственной карьеры или значительно переменить ее, чтобы соответствовать его заблуждениям. Не скажешь ли ты однажды, что принесла ему в жертву лучшие годы своей жизни, и в благодарность за это он должен, по меньшей мере, не лезть в опасные дела?

— Никогда я так не скажу. Это было бы неправильно. О боже, может, и скажу. Я не знаю. Все очень сложно.

Гедрик улыбнулся и коснулся ее руки.

— Не позволяй своему сердцу беспокоиться, дочка. Ситуация не настолько серьезная. Я лишь показал тебе некоторые из возможностей, чтобы ты смогла понять следствия своих решений. Во-первых, твой молодой человек будет полностью излечен. У него хороший прогресс, очень хороший. Ты можешь пересматривать свои планы соответственно этому. Ты страдаешь от легкого атавизма, регрессивной ложной идентификации, которую подхватила от него. Простой человек не осознает, что все эти не связанные с физическими повреждениями нарушения мозговой деятельности могут быть столь же заразными, как дифтерия или коклюш. Даже, я бы сказал, более заразными. В былые дни один человек мог заразить целый народ, особенно после изобретения радио. У тебя легкий случай. Физически ты здорова и сильна, прекрасный образец цивилизованной девушки, однако мысленно ты немного соскользнула в сторону женщины каменного века, греющейся на корточках у огня и съеживающейся в страхе непредсказуемого неудовольствия своего полуживотного самца. Теперь, когда ты знаешь, в чем беда, исправь ситуацию. Перри будет в порядке, так что больше не беспокойся о нем. Иди вперед, живи своей жизнью. Принимай свои решения и своим умом. Общайся с мужчинами и женщинами так же свободно, как делала до встречи с Перри, и не беспокойся.

Диана встала, улыбаясь, и протянула руку.

— Большое спасибо, магистр. Я попробую. И кстати, я решила принять тот контракт.

— Замечательно. Если снова начнешь переживать, приходи, и мы все обсудим.

— Еще раз спасибо. Теперь я могу отправиться домой и уснуть.

Глава тринадцатая

В следующие две недели от Перри не было никакого прока в компании. Он с головой ушел в изучение ракетной техники и астронавтики, полный решимости быстро наверстать свое полуторавековое отставание в технических знаниях. Его можно было с легкостью убедить оставить свои занятия и влезть в летательный аппарат, но он постоянно настаивал на том, чтобы лететь к лунному ракетодрому. Ни Диану, ни Ольгу это не устраивало. Со временем они примирились с его целеустремленностью и энтузиазмом и нашли компромисс в том, чтобы он регулярно делал зарядку и вовремя ел.

Перри обнаружил, что наверстывать — не такая уж непосильная задача. В инженерных вопросах он обладал простыми эмпирическими взглядами, поэтому изменения в теории его не смутили. Математика баллистики и астронавтики оказалась проще, а не сложнее, чем баллистические формулы, которые он как-то применял для предсказания попаданий выстрелов. В частности, метод переменных экспонент Сиачи-Верне намного проще описывал действие движущегося тела в газовой среде, чем громоздкие эмпирические формулы самого Сиачи. Химия металлов и химия взрывчатых веществ совершили огромный скачок, но с развитием знания теория, как обычно, упростилась, и вскоре Перри обнаружил, что способен понимать и оценивать по достоинству современные технические публикации. Он искал и не смог найти какие-либо описания применения в ракетной технике знакомых ему взрывчатых веществ. Он сделал мысленную пометку, поскольку казалось возможным, что и он сможет кое-чему научить современных инженеров.


В конце апреля ему позвонил Каткарт и удивил деловым предложением. Каткарта наняли как технического консультанта для постановки исторической приключенческой драмы, действие которой разворачивалось в Соединенных Штатах времен Перри. В ряде сцен предполагались воздушные бои в духе времени, но ни Каткарт, ни автор фильма не были довольны лабораторным моделированием сцен. Поэтому Каткарт звонил из Голливуда поинтересоваться, сможет ли Перри пилотировать музейный самолет. Перри обдумал идею и спросил, что это за самолет. Каткарт не знал, но переключил Перри на камеры ангара, так что тот смог увидеть машину. Это был легкий бомбардировщик «Дуглас» с двигателем Пратта-Уитни, лошадей на 750. Перри прикинул, что максимальная скорость составит примерно 400 километров в час. Посадка будет жестковата. Он снова оглядел самолет и кивнул.

— Если машина на ходу или может быть поставлена на ход, я смогу пролететь на ней по водосточной трубе.

Через несколько часов он уже был в Голливуде, с любовью поглаживая органы управления самолетом. Его предварительный осмотр одновременно оказался приятным и разочаровал. Приятным, потому что машина оказалась, по существу, в хорошей форме, а разочаровал, потому что очень многое требовалось сделать, прежде чем машина поднимется в воздух. Металлические детали требовалось просветить и подвергнуть испытаниям и, по всей видимости, частично заменить. Хуже всего было отсутствие бензина, так что Перри пришлось раскопать старые технические публикации и объяснить молодому инженеру-химику, назначенному выполнять эту работу, что от того требуется.

Смитсоновский институт, одолживший самолет, нашел и парашют, послуживший образцом для нового парашюта. Парашют Перри складывал сам, поскольку оказался единственным живым человеком, кто знал, как это делается. Еще до того времени, как самолет поднялся в воздух, Перри приобрел у местных репутацию волшебника, поскольку Каткарт хранил в тайне источник знаний Перри. Наступил день, когда пилот застегнул ремень безопасности и запустил двигатель. Он покатался по полю, а затем, удовлетворенный, потянул на себя рычаг и взлетел. После деликатного жужжания современных летательных аппаратов рев мотора оглушал, но Перри радовался обжигающему ветру на своих щеках и приятной мощи дросселя. Он развернулся и снова пролетел над полем, уронив машину совсем низко. Крохотные фигурки носились по полосе и махали ему руками. Он знал, что люди ликуют. Он поднял старую калошу метров на шестьсот и испытал ее — петли, вираж, штопор, крученый лист. Машина вела себя как хорошо обученная лошадь. Наконец он вернулся, совершил посадку и покатился обратно в ангар. Двигатель чихнул и затих. Толпа радостных раскрасневшихся людей вытащила Перри из пилотского кресла, его похлопали по спине и сопроводили внутрь.

Две недели спустя он пораньше отправился в Тахо, испытывая приятное чувство от проделанной работы. Сама по себе работа была, по его мнению, проста и совершенно безопасна. Любой военный пилот его времени привычно выполнял значительно более сложные задания. Однако товарищи сочли его умения феноменальными и относились к нему с огромным уважением. Из порта приехали пилоты ракетных кораблей, чтобы посмотреть, как он работает, и Перри с удовольствием прокатил некоторых из них с ветерком. Больше всего их поразило признание Перри, что он не умеет пилотировать ракетные корабли. Его заверили, что у него не будет совершенно никаких трудностей с получением вожделенной «падающей звезды» профессионального пилота. Его общее удовлетворение дополнял и лежавший теперь в кармане кредитный чек, увеличивший размер его счета в несколько раз. Он вспомнил времена, когда рисковал головой в патруле над морскими водами за десять долларов в день, и хмыкнул. Закон спроса и предложения сыграл в его пользу. В этом мире ему буквально всучили довольно большие деньги.

Летательный аппарат мирно мурлыкал, а мысли Перри теперь занимала Диана. Она обрадуется ему, а он будет рад увидеть ее. Репетиции для новой серии танцев не позволяли им часто видеться, пока он был в Голливуде, а общение по стереоскопическому телевиду встречей не считалось. Нет, никак не могло считаться… Он улыбнулся своим мыслям. Наверное, она не в Тахо. Однако она может быть и дома. Домом Перри считал домик в Высокой Сьерре. Почему бы сейчас не заглянуть туда?.. Вот бы удивить ее, если она там!

Он нашел каньон, взял направление на водопад, поискал взглядом маленькую крышу и посадочную площадку. Мягко приземлил аппарат, прошел через ангар и вниз по ступеням. Заговорил с дверью и помедлил, когда она бесшумно отъехала назад, после чего шагнул внутрь и огляделся. Поначалу он никого не увидел, но постепенно его глаза адаптировались к полумраку. Он замер и долгие секунды стоял неподвижно, сердце колотилось в груди, кровь пульсировала в висках. Затем медленно подался назад, стараясь не шуметь. На цыпочках, но очень быстро он взошел по лестнице и сразу взлетел.

Удалившись на несколько километров, он подвесил аппарат в воздухе и обдумал ситуацию. Именно этого он и боялся. И они ожидали, что он будет мирно переносить такое! Что ж, он хотя бы сумел не нарушить условия своего освобождения и не поставил себя в идиотское положение, устроив сцену. Что теперь? Куда отправимся теперь? Куда отправимся, ребята, куда отправимся теперь? Единственное достойное, что можно сделать, — удалиться и более не беспокоить Диану. К счастью, у него было достаточно денег, чтобы он мог себе это позволить. Он поступит кадетом в Порт Годдарда, как только его отпустят из Тахо, и в должное время получит свою «падающую звезду» и место пилота ракетного корабля. Возможно, удастся убедить Гедрика отпустить его сразу. Это было бы лучше всего. Жаль, что он не сможет регулярно встречаться с Ольгой. И очень грустно оттого, что не будет видеть Диану. Все это просто ужасно, стоит признать! Не говоря уже про Капитана Кидда! Кому в эти дни достается опека над кошками? Он раньше никогда особенно не любил животных, но привязался к этому старому коту — ворчливому и требовательному негодяю! А как он умеет лапками «замешивать тесто» на животе у приглянувшегося ему человека, включив свой моторчик в режиме электрического вентилятора. Да, Перри будет скучать по Капитану Кидду.

Размышляя, Перри постепенно осознал, что в его сердце нет гнева, нет красноглазой злобы, нет черной ненависти. Даже Бернард не вызывал ненависти. Перри не ожидал, что этот парень ему когда-нибудь понравится, мужчины-артисты попросту были не его круга люди, но он вдруг понял, что больше не испытывает праведного стремления обрушить свой гнев на беднягу. Он чувствовал лишь глубокое сожаление, что обстоятельства сложились так, что пришлось разорвать отношения с Дианой. Теперь он сожалел, что решил сделать ей сюрприз. Что ж, об этом знал теперь только он один. Однако! Знал лишь он один, а он больше не испытывал ревности. Перри сидел очень тихо, обдумывая этот удивительный факт. Могло ли так случиться, что он разлюбил Диану? Он обдумал и это. Нет. Диана была ему так же мила, как и прежде. При мысли о ней его кровяное давление все так же поднималось. Он бы хотел, чтобы она сейчас оказалась здесь, чтобы обняла его. Нет, он более не испытывал потребности держать ее взаперти и огрызаться на каждого, кто к ней приблизится. Теперь он чувствовал даже большую уверенность в своей любви к ней и в ее любви к нему.

Стало быть, ничего менять не нужно. Можно просто игнорировать все эти дела. Ему сразу стало намного легче. Он громко рассмеялся, разблокировал управление и потянул на себя джойстик.

Двадцать минут спустя он открыл дверь своего маленького домика в Тахо. Вошел, весело насвистывая, отстегнул ремень и плюхнул его в угол. Ольга лежала на диване и читала. Она подняла взгляд, отложила книгу и сказала:

— Здравствуй, ясноглазка. Чему это ты так рад? Подойди. Хочу сосчитать твои руки и ноги. Хмм, все, похоже, на месте. Возможно, ты остался без головы, но по ней ты не будешь скучать. Наигрался в салочки с облаками в этой диковинной штуковине? Хочу ради твоей пользы порекомендовать для тебя усиленную опеку.

Он приподнял ее и, держа в воздухе, наградил сильным поцелуем в губы. Затем он сел, развернув ее так, чтобы она оказалась у него на коленях.

— Так-то, девка! Теперь можем поговорить. Ты скучала по мне?

Она извивалась и уворачивалась.

— Перри! Верни меня на место. Разве так нужно обращаться со своим лечащим врачом?

Он крепко обнимал ее.

— Не меняй тему, пожалуйста. Я хочу поговорить о нас с тобой. Скажи, проститутка, ты ведь возбуждаешься и не можешь с собой совладать, когда я рядом. Вот как сейчас. — Он потерся щекой о ее руку.

— Возбуждаюсь и не могу совладать? Что за выражения? Перри, что же ты хочешь этим сказать? Ты ведь должен быть влюбленным в Диану.

Он широко улыбнулся ей.

— Да, а еще должен страдать от патологической ревности. Ага, об этом я все знаю, но, понимаешь, я только что обнаружил, что исцелился.

Она повернулась у него на коленях и взглянула ему в лицо.

— Хочешь сказать, обнаружил, что больше не влюблен в Диану?

— Напротив, я люблю ее преданно, только более не одержим ревностью. Поэтому я и насвистывал, когда вернулся. Затем увидел тебя и вспомнил, что уже давно хотел сделать кое-что, поэтому взял и сделал. Но ты не ответила на мой вопрос. Юная дева, возбуждаю ли я ваши примитивные чувства?

— Я не дева, и что это, черт возьми, за подход к занятиям любовью?

— Ты ведь все поняла. Как насчет этого? Говори.

— Что ж, раз ты настаиваешь, около тебя всегда, кажется, теплее.

Он снова поцеловал ее.

— Тогда давай. Чего же мы ждем?

— Перри, чертенок ты этакий, разве обязательно быть таким дерзким?

— Я думал, что вы, современные психиатры, не верите в красивые названия простых идей.

— Слова не важны, но ни одна женщина не будет против капельки нежности.

— Хорошо. — И он принялся ласкать ее. — Так лучше?

— Намного лучше.

Он перекинул ее через себя на диван и сам растянулся рядом.

— Нет, Перри. Будь мил. Я недавно позавтракала.

— Тогда задержи дыхание, пока я считаю до десяти тысяч по два.

— Ты безнадежен.

Она вздохнула и закрыла глаза.

Следующим утром Перри проснулся, чувствуя стеснение и зажатость. Он обнаружил, что его удерживают на достаточно узком диване два крупных объекта. Когда он смог сфокусировать взгляд, то обнаружил, что голова Ольги покоится на его правом плече, а голова Дианы на левом. Он мягко попытался высвободиться. Диана открыла глаза и сонно улыбнулась.

— Здравствуй, дорогой.

— Здравствуй. Будь я в 1939 году, я бы закурил «Мурад».[19]

— Что это значит?

— Неважно. Когда ты вернулась?

Ответила Ольга:

— Вчера поздно вечером. Я не спала, а ты так замечательно храпел, что мы решили тебя не беспокоить. Поэтому просто тихонечко шептались через твою мужественную грудь.

Перри решил не развивать эту тему. Очевидно, девочки уладили все вопросы какими-то женскими способами, выходящими за пределы его понимания. Раз это работает, лучше ничего не трогать.

Диана потянулась и зевнула.

— Умираю, как хочу есть. Кто-нибудь будет завтракать? Я закажу.

После завтрака Перри объявил, что собирается найти магистра Гедрика. Ранее он уже сказал женщинам о своем намерении поступать в Годдард и теперь принялся за осуществление своих планов.

Гедрик принял его с обычной любезностью. Перри рассказал, чем занимался в последнее время, а затем поднял вопрос о своей будущей учебе, которая откроет ему путь к пилотированию ракетного корабля. Гедрик с одобрением кивнул.

— Но, понимаете ли, сэр, если я отправлюсь в Годдард, мне потребуется постоянно находиться там, по меньшей мере, три месяца. Я не смогу появляться здесь каждый день или каждые два дня. Теперь я считаю, что излечился и полностью приспособился к современной жизни. И определенно я не страдаю сексуальной ревностью. Как вы считаете?

— Вы определенно излечились, мой мальчик. Последние ассоциативные тесты, которые вы сдали, неопровержимо доказывают это.

— Так вы уже какое-то время знали, что я излечился?

— Действительно, действительно. Строго говоря, я сообщил суду, что вас освободили как заново приспособившегося более трех недель назад. Но вам я сказать не мог. Вы должны были узнать самостоятельно.

— Ох, будь я проклят!

Гедрик улыбнулся.

— Это вряд ли, сынок.

Глава четырнадцатая

Все наши американские общественные институты подразумевают, что каждый человек желает лишь двух вещей.

Во-первых, как можно более стабильной экономической обстановки, возможности смотреть в будущее, не боясь холода или голода, не боясь за себя или своих любимых.

Во-вторых, возможности делать все, что он захочет делать, заниматься тем, что его интересует, тем, что ему кажется стоящим.

Первого нам удалось достичь вместе, ибо ни один человек не мог достичь этого в одиночку. В одиночку это неосуществимо.

Так что мы сделали это — все мы вместе — при помощи дивидендов.

Второе возможно — если желанные вещи не вредят другим людям. Наш кодекс обычаев направлен на предотвращение такого ущерба, и у него нет иных целей. А большинство людей не желают вредить другим и не будут этого делать. Мы придерживаемся такой позиции, что, если человек чего-то хочет и это не вредит другим людям, — ради бога, пусть он это сделает!

Президент Монтгомери на праздновании трехсотлетия Билля о правах, 2089
Диана, Перри и Ольга сидели за круглым столом в небольшой, но уютной гостиной. Перед ними стояли остатки гурманской трапезы. Перри, налив вино в две крохотные чашечки, передал их девушкам.

— За удачу. Сохраните эту бутылку с остатками вина для меня, я допью,когда вернусь. — Девушки выпили за удачу, и Перри снова наполнил чашечки. — Мы счастливы, что ты приехала, Ольга. Нам тебя недоставало весь этот год.

— Ты знаешь, что я не могла остаться в стороне, Перри.

— Спасибо. — Он поднялся и шагнул к окну. Была ночь. Горбатая луна виднелась высоко на юге и своим светом превращала пустыню Аризоны в неземной красоты страну фей. — Какая приятная ночь! — Он бросил взгляд в сторону настенного хронометра. — Еще около часа до полуночи, можем еще посидеть.

Ольга нервно крутила в пальцах сигарету и, в конце концов, сломала ее.

— Сколько тебя не будет, Перри?

— Чуть меньше двадцати четырех часов.

— Ты вернешься так быстро? Но Луна ведь так далеко!

— Довольно далеко, до нее примерно триста восемьдесят тысяч километров. Протяженность моей орбиты примерно восемьсот тысяч километров, в общей сложности. Но моя скорость будет довольно высокой.

— Насколько высокой, Перри?

— Средняя скорость составит примерно шестьсот километров в минуту, пятьсот восемьдесят шесть и две десятых, если быть точным. На петле вокруг старушки Луны я буду лететь быстрее, но это потому, что я хочу снизиться, чтобы фотографировать.

— Это вроде ужасно быстро. Тебя не раздавит ускорение до такой ужасной скорости?

— Нет, вовсе нет. Я мог бы развить эту скорость чуть больше, чем за полчаса, если делать это на половине g. Но если не считать первых минут, оно будет даже меньше. В первые четыре минуты я получу огромный импульс, а затем сброшу первую ступень.

— Она на твоем новом топливе, да?

— Да, использует пикроид. Я его спроектировал на основе бризантной взрывчатки, которая когда-то применялась, но мне удалось взять реакцию под контроль. Мы применяли вещество, из которого она делается, пикриновую кислоту, в бомбах и снарядах, но не в ружьях, потому что реакция шла слишком быстро и разрывала ствол. Но пикроид я могу контролировать и получать с его помощью невероятный прирост мощности. Когда пикроид сгорит, я сброшу его баки и дюзы и все остальное, и останется вполне обычный ракетный кораблик.

Диана встала со своего места и посмотрела ему в глаза.

— Перри, откуда тебе знать, что эта штука не загорится вся сразу?

Он нежно улыбнулся.

— Не переживай, родная. Такого ни разу не было на испытаниях и не будет, или грош мне цена как математику.

Снова заговорила Ольга:

— Перри, ты точно решил лететь?

— А ты как думаешь?

Она покачала головой.

— О, ты и правда решил. Боже, разве ради этого мы изменили мир? Заботились о детях? Вернули миру здравомыслие? — Она отошла в дальний конец комнаты и повернулась к ним спиной. Перри последовал за ней, взял ее за плечи и развернул к себе.

— Ольга, посмотри на меня. Именно к этому стремились люди. Экономические системы ничто, кодексы обычаев ничто, если они не помогают человеку следовать за своим сердцем в поисках самореализации, искать смысл вещей, создавать красоту, находить любовь. Послушай меня. Если бы появилась новая смертоносная чума, ты ведь поехала бы в самый центр эпидемии, разве нет?

— Да, но чтобы спасать человеческие жизни.

— Не говори мне такое. Это вторичная причина, твое оправдание. Ты поехала бы, прежде всего, чтобы изучить что-то, чтобы узнать, как это работает.

— Но твое путешествие такое бессмысленное.

— Бессмысленное? Может, и так. Но Пастер не знал, какая польза в изучении одноклеточных организмов. Ньютон считал свое исчисление математической забавой. Мне все равно, будет польза или нет, но ты не можешь точно знать, что ее не будет. Я знаю лишь то, что у Луны есть и другая сторона, которую мы никогда не видим, и я собираюсь отправиться туда и увидеть ее. За мной однажды последует другой человек в более совершенном корабле, который совершит посадку, прогуляется по Луне и вернется, чтобы об этом рассказать. А в следующие несколько лет и веков человеческая раса распространится по планетам, словно пчелы, роящиеся весной, — находя себе новые дома, новые способы жить, новые и более прекрасные занятия. Я до этого не доживу, но, клянусь богом, я проживу достаточно долго, чтобы показать им этот путь. И я не погибну в этом путешествии. Во всяком случае, у меня нет такого предчувствия. Завтра в это время я уже буду здесь, и мы снова вместе поужинаем. — Он сверился с хронометром. — Пора идти.

В вестибюле станции лунного ракетодрома было полно людей. Перри встретил у лестницы директор, сдерживающий толпу возбужденных посетителей. Крупный молодой человек в промасленном комбинезоне проталкивался через шумную компанию. Перри поймал его взгляд.

— Все готово, Джо?

— Все готово, магистр Перри.

Перри хлопнул его по плечу.

— Хватит уже этих магистров, парень. Я скоро вернусь. Да и ты сам полетишь в следующий раз.

Джо улыбнулся:

— Ловлю на слове, Перри.

— Годится. Ладно, слушай. Ты уже все закончил, да? Приглядишь за девочками здесь? Пусть им достанутся удобные места для наблюдения за стартом. Спасибо. — Он повернулся к Диане и Ольге. — Вот и все, я лечу. До запуска меньше десяти минут. Вас на поле быть не должно. Поцелуйте мужчину и идите. — Он огляделся и громко сказал: Личная сфера! — Сканеры телевидов перестали щелкать.

Затем он поцеловал каждую из девушек, и они прильнули к нему. Он неуклюже обнял обеих, одной рукой Диану, другой — Ольгу, затем мягко отстранился. Сканеры снова включились. Джо повел девушек к лестнице обсерватории, а Перри шагнул в шлюз взлетного поля.

Джо нашел места Диане и Ольге в башне обсерватории. Они видели Перри в белом свете прожекторов, он шел к кораблю размеренным парадным шагом. Корабль серебрился в лунном свете, огромный, странный. Он покоился на стартовом столе, чуть отклоняясь от вертикали и указывая на запад от меридиана. Перри вскарабкался по лестнице, вмонтированной в стартовый стол, достиг люка в боковой части ракеты и просунул ноги внутрь. Затем, полусидя, обернулся к зданиям и помахал правой рукой. Диана вообразила, что смогла уловить улыбку на его лице. Затем Перри скользнул внутрь и исчез. Крышка люка закрылась изнутри, повернулась на девяносто градусов по часовой стрелке и замерла.

Приложение к восьмой главе

Это приложение необязательно читать вместе с основным текстом. Оно приводится, чтобы развить замечания Дэвиса и дать читателю возможность понять причины экономических сложностей в начале двадцатого века.

Есть старинная байка о пяти слепых, которых отвели посмотреть слона. Каждый изучил слона так хорошо, как мог, а затем описал его на основании своего опыта.

Один ощупал ногу и сказал: «Слон похож на ствол дерева».

Второй схватился за хвост и заявил: «Что за глупость! Это веревка».

Третий возразил: «Ты немного ошибся, брат. Он немного похож на веревку, но в действительности он как мощная змея». Этот слепой трогал слона за хобот.

Четвертый провел рукой по широкому крепкому боку зверя и воскликнул: «Как вы можете так заблуждаться?! Истинно говорю, это стена!»

Последний, пятый, не трогал слона вовсе, но слышал, как тот трубит. Пятый убежал, ибо счел, что его преследует ангел смерти.

Все они были правы, исходя из имевшихся у них сведений. И каждый, обладая лишь частью истины, достигал неверного заключения.

Экономисты двадцатого века, независимо от школы, практически поголовно впадали в ту же ошибку. Примеры того, как они совершали подобные ошибки, основанные на частных случаях цикла производства-потребления, приводятся ниже.

ПРОБЛЕМА РЕНТЫ (аргумент одного налога)
Используйте те же данные, что Перри и Дэвис, но учитывайте:

1. Банкир тратит весь приобретенный процент.

2. Владелец земли не тратит полученную ренту.

ПЕРЕПРОИЗВОДСТВО: две игральные карты

Тем не менее, право на землю часто приводит к приобретению отдельными людьми ренты, непропорциональной вложениям. Это так называемый «нетрудовой доход Генри Джорджа». Однако сам по себе нетрудовой доход перепроизводства не вызывает, так что, обложив его налогом, мы не сможем сбалансировать цикл. Наоборот, цикл разбалансируется еще больше. Обложение налогом нетрудового дохода есть лишь средство социальной коррекции.

ПРОБЛЕМА ПРИБЫЛИ (социалистический аргумент)
Те же данные, но учитывайте:

1. Банкир тратит приобретенный процент.

2. Предприниматель тратит только два сребреника.

ПЕРЕПРОИЗВОДСТВО: три игральные карты

Та же ситуация, что и выше. Если прибыль предприятия кажется непропорционально большой, ее можно уменьшить заградительным налогом, но это не приведет к балансированию цикла, если эквивалентное количество денег не будет получено кем-то, кто их потратит.

ПРОБЛЕМА ТРУДА (консервативный аргумент)
Используйте те же данные, но с банкиром, который тратит весь приобретенный процент, в двух параллельных циклах. Пусть в дополнительном цикле будут проблемы с трудом из-за забастовки рабочих, требующих высоких зарплат и добивающихся в итоге своего. Пусть дополнительная стоимость труда составит 31,5 сребреника. Тогда в этом цикле цена карт составит 2,5 сребреника за штуку. Однако первый цикл может продавать на том же рынке по 2 сребреника за карту. Независимо от того, какой будет конечная рыночная цена, в обоих циклах получим перепроизводство, или же во втором цикле не получится компенсировать затраты, или и то и другое одновременно. Результаты:

А. Рыночная цена 2 сребреника, первый цикл балансируется, второй продает все произведенное, но заканчивается банкротством, 31,5 сребреника в минусе.

В. Рыночная цена 2,5 сребреника, общее перепроизводство составит 15,75 игральных карт.

ДЕМПИНГ ИЗ-ЗА РУБЕЖА (аргумент высоких тарифов)
Используйте те же данные. Поместите на рынок игральные карты из другого цикла с более низкими затратами, в особенности затратами на труд, по цене один сребреник за карту. Наш предприниматель вынужден снизить цены и разоряется. Ортодоксальное решение двадцатого века: заградительный тариф на импорт. Рациональное решение: прекратить производить тот вид товаров, по которому нас демпингуют, и оплачивать импорт собственной валютой. Мы получим прирост реального богатства.

ПРОЦЕНТЫ (антисемитский аргумент)
В этом аргументе есть зерно истины — оно в том, что непотраченные проценты разбалансируют цикл. Иллюстрация, приведенная в настоящем повествовании, является тому доказательством. И, вне всякого сомнения, в банковском бизнесе было множество евреев, хотя ни в коем случае не большинство. И на этом скудном основании множество раз в истории создавалась невероятная конструкция из полуправд и откровенных вымыслов, чтобы доказать, что евреи плетут заговор с целью порабощения всех остальных людей. Нам, в просвещенном двадцать первом веке, трудно осознавать, что этот абсурдный миф был причиной пыток, массовых убийств и бесконечного числа жестоких актов расовой дискриминации.

МОНОПОЛИЯ (аргумент трестового банкротства)
Эту задачу следует решать в трех вариантах: монополия на сырье, монополия на технические знания и монополия на область предпринимательства. В каждом случае изменяйте данные таким образом, чтобы держатель монополии (a) получал слишком большие прибыли и (b) выдавливал с рынка конкурента.

Монополия на сырье противоречит общественным интересам. Государство должно применять свое право контроля или экспроприации, чтобы предотвратить ее.

Монополия на технические знания сегодня ограничивается правами изобретателя на отчисления, однако в прежние времена изобретатель мог легально монополизировать свое изобретение, вплоть до варианта «собака на сене», когда не пользовался изобретением сам и не позволял другим делать это.

Монополия в области предпринимательства, если она не основывается на монополиях других типов, обычно указывает на более высокую эффективность, и ее следует в общественных интересах контролировать, а не пресекать. Сегодня мы считаем, что интересы общества потребителей первостепенны. Ранее считалось, что первостепенны интересы малого бизнеса. Эта точка зрения примерно похожа на позицию луддитов в начале индустриальной революции в девятнадцатом веке.

Очевидно, что естественных причин вполне достаточно, чтобы уничтожить крупный бизнес, который обслуживает людей менее эффективно, чем малый, при прочих равных условиях.


Приведенные выше иллюстрации, хоть они и не исчерпывающие, показывают виды ошибок, которые совершали наши предки. В каждом случае защитники приведенных аргументов находили частный случай уравнения производства-потребления и считали его общим случаем. В каждом случае они были правы — как слепцы со слоном — но, считая частные случаи общими, неизменно приходили к ложным выводам.

Для сравнения с экономикой двадцатого века мы сейчас рассмотрим задачу, которую разыгрывали Перри и Дэвис, в качестве иллюстрации общего случая цикла производства-потребления с применением современных методов дивидендов-дисконтов для балансирования цикла.

Общая стоимость произведенной продукции: 126 сребреников.

Число единиц (игральных карт): 63.

Предположим, что обладатели покупательской способности не потратили 26 сребреников. Следовательно, если правительство выпустит 13 сребреников в виде дивидендов и даст добро на дисконт в 13,126 сребреника, что составляет примерно 10%, разрыв между производством и потреблением будет уничтожен. Капитализация страны увеличится на 26 сребреников, и в следующем фискальном периоде объем производства возрастет, что увеличит и реальное богатство страны.

Чтобы оценить задачу, ее следует изучать с использованием шахматных фигур или их эквивалента.

Изобретение метода дисконтов для предотвращения инфляции обычно приписывается К. Х. Дугласу, шотландскому экономисту начала двадцатого века.

Послесловие. Чистая победа

За пятьдесят лет до своей смерти в 1988 году Роберт Хайнлайн написал свой первый роман — «Нам, живущим».

Подобно многим писателям, Хайнлайну постоянно приходилось отвечать на одни и те же вопросы — в частности, на вопрос: «А как вас начали публиковать?» Его отработанная байка выглядела так: он проиграл политическую кампанию в 1938 году и остался с ипотекой и без перспективы найма. Ему попалось на глаза объявление в «Thrilling Wonder Stories», где авторам неопубликованных научно-фантастических рассказов предлагали получить 50 долларов, и решил попробовать себя. В апреле 1939-го, всего за четыре дня, он написал свой первый рассказ, «Линия жизни», и решил, что рассказ достаточно хорош, чтобы предложить его тогдашнему зубру рынка, Джону У. Кэмпбеллу, в журнал «Astounding Science Fiction». Кэмпбелл купил рассказ, и Хайнлайн уже никогда не возвращался к тому, что называл «честным трудом».

Однако, как указывает Джеймс Гиффорд в своей книге «Robert A. Heinlein: A Reader's Companion» (Nitrosyncretic Press, 2000), реальная история была не совсем так проста. Конкурс действительно проводился, в «Thrilling Wonder Stories» за октябрь 1938 года. А вот приза в пятьдесят долларов не существовало; писателям предлагалось присылать рукописи по обычным ставкам за объем. В этом конкурсе победил будущий великий писатель-фантаст Альфред Бестер, и его первый рассказ опубликовали в выпуске журнала за апрель 1939 года, когда Хайнлайн только начинал писать «Линию жизни», — и это еще один изъян отработанного мифа, ведь победу в конкурсе уже присудили публично прежде, чем Хайнлайн успел предложить кому-либо свой первый рассказ.

Издатели и редакторы ни разу не отвергли то, что писал Бестер, — а вот Хайнлайну не везло.

Он много раз сталкивался с отказами. Его второе предложение Кэмпбеллу, «Неудачник», было принято только после правки, а следующие шесть рассказов Кэмпбелл просто отверг, один за другим. Эти шесть отказов ускорили процесс обучения тому, какую научную фантастику Кэмпбелл был готов покупать. Хайнлайн познал поражение в области литературы еще до «Astounding», и даже до «Нам, живущим». Когда он служил на флоте, на авианосце «Lexington», то участвовал со своим коротким рассказом в писательском конкурсе, проводившемся на корабле. «Вахта выходного дня», небольшая история шпионажа и интриг в академии ВМФ, по сей день хранится в архивах Хайнлайна в университете Калифорнии в Санта-Крус.

Хайнлайн проиграл тот конкурс.

И, наверное, самое значимое поражение он потерпел еще до того, как написал «Линию жизни». Он написал целый роман, «Нам, живущим», и этот роман отвергло издательство Macmillan, какое-то время продержавшее у себя рукопись, а затем Random House, вернувшее рукопись всего через месяц, в июне 1939 года.

Точное время написания этого романа остается открытым вопросом для исследований, но примерное время зафиксировано в письме, которое Хайнлайн написал Кэмпбеллу 18 декабря 1939 года: «Год назад я написал целый роман…». Следовательно, роман был написан после поражения Хайнлайна на выборах в законодательную палату штата Калифорнии, в августе 1938 года, и перед созданием «Линии жизни» в апреле 1939 года. В августе 1934 года Хайнлайн вернулся в Калифорнию со своей второй женой, Леслин, после длительной госпитализации для лечения туберкулеза, положившего конец его морской службе (в конце двадцатых Хайнлайн уже состоял в браке, хотя и очень недолго). Он походил на занятия в Лос-Анджелесский Калифорнийский Университет — формально он туда не поступал и официально даже не пытался — и вскоре осознал, что не сможет позволить себе аспирантуру, даже если преодолеть то обстоятельство, что Аннаполис не выдает дипломы на последнем курсе (так было в то время). А значит, становилось крайне затруднительно, или даже невозможно, убедить Университет взять его в аспиранты.

Осенью 1934 года Хайнлайну повезло встретить нечто гораздо более захватывающее, чем курс академических препятствий. Аптон Синклер сегодня более всего известен политическим романом «Джунгли». В 1934 году он был также известен целым рядом романов и книг, пропагандирующих социализм и радикальные перемены, а еще тем, что баллотировался в губернаторы Калифорнии от партии социалистов. Чтобы провести кампанию 1934 года, он покинул социалистов и отправился за демократическим мандатом. Крестовый поход Синклера крайне возбудил население страны, а партию республиканцев привел в ужас, поскольку она давно уже привычно контролировала Калифорнию. Роберта Хайнлайна всерьез захватило утопическое видение Синклера для Калифорнии: EPIC (End Poverty in California) — покончить с бедностью в Калифорнии.

План EPIC был одним из многих планов, предлагавшихся различными американскими политическими фигурами для решения проблем Великой депрессии. Среди них был и Франклин Делано Рузвельт со своим Новым курсом, и Хьюи Лонг со своим разделом богатств (он предлагал облагать богатых стопроцентным налогом после первого заработанного миллиона долларов и перераспределять богатство между всеми остальными гражданами), и доктор Фрэнсис Эверетт Таунсенд со своим пенсионным планом регулярных выплат (200 долларов ежемесячно каждому пожилому гражданину), и движение технократов (предлагалось поручить инженерам и ученым управление обществом). Ф. Д. Р. подрезал крылья многим из этих движений, ассимилировав их лучшие идеи. Он поднял подоходный налог для богатых, чтобы снизить притягательность раздела богатств, и учредил социальное страхование в 1935 году, чтобы обезоружить доктора Таунсенда.

Идея Синклера по плану EPIC сводится к одной фразе, «производство для потребления», которая высмеивается в классическом фильме «Его девушка Пятница» («His Girl Friday», 1940 год, в ролях Кэри Грант и Розалинда Рассел). Синклер утверждал, что у Калифорнии есть два неиспользуемых богатства: закрытые фабрики и фермы, а также безработные. Почему не совместить их, чтобы вся неиспользованная земля и техника применялись безработными для производства товаров и услуг, которые были нужны им же самим? Для функционирования такой экономики они могли бы использовать расписки, а все невостребованные излишки продавать оставшейся части населения. На бумаге уравнение выглядело очень просто.

В реальности же оно вызвало реакции двух типов. Последователи Синклера пришли в неописуемый восторг от того, что проблемы Депрессии оказалось возможным решить. Огромный страх охватил богачей Калифорнии, которые решили, что социалистическая революция пришла по их головы — и по их кошельки. Воспоминания о русской революции еще не стерлись из памяти этих богатых капиталистов, которые считали EPIC заговором коммунистов. Кинематограф, в частности, объявил войну Синклеру, создавая липовые кинохроники, не отражающие действительных планов Синклера и убеждая население, что коммунисты и безработные всей страны превратят жизнь калифорнийцев в кошмар. Газеты корпорации «Hearst» и «Los Angeles Times» также принялись за дело, уничтожая надежды Синклера быть избранным при каждой возможности. Ф. Д. Р. «забил последний гвоздь в крышку гроба», отказавшись поддержать Синклера в роли кандидата от демократов, не видя особого смысла тратить политический капитал на поддержку потенциального соперника.

Так что Аптон Синклер проиграл выборы.

Но Роберт Хайнлайн не отступил.

На выборах 1934 года он был политическим добровольцем-неофитом, хотя довольно быстро получил в управление целых шесть участков. Но после поражения Синклера Хайнлайн начал подниматься в иерархии демократической партии, чтобы продолжать сражаться за идеи EPIC в последующие четыре года. В конечном счете, он помогал писать и редактировать новостную листовку EPIC (в 1934 году эта листовка циркулировала тиражом два миллиона экземпляров), стал заметным участником демократической партии в Лос-Анджелесе, помогал писать программное заявление для движения EPIC, а также выступал представителем от демократической партии штата в центральном комитете Калифорнии. В 1938 году Роберт Хайнлайн вышел из-за кулис и принял участие в гонке за место в ассамблее штата.

Его оппонентом был функционер республиканской партии, корпоративный юрист Чарльз Лайонс. Их участок включал Беверли-Хиллз и часть Голливуда, который в то время был не только богатым, но консервативным и республиканским. Кампания Хайнлайна получила минимальную поддержку, поскольку демократическая партия считала, что невозможно победить в борьбе за это место. Хайнлайн дал хороший бой, но его оппонент дополнительно баллотировался от демократов на основных выборах (в Калифорнии такая практика была впоследствии запрещена) и, проиграй Хайнлайн на основных выборах, автоматически становился единственным кандидатом от участка. Хайнлайн проиграл, недобрав всего пятьсот голосов.

Во многих смыслах выборы 1938 года стали для демократов триумфальными — они получили место губернатора для бывшего участника EPIC, Калберта Олсона, и несколько мест в ассамблее штата. И хотя поражение Хайнлайна было горьким, он продолжал свою политическую деятельность. В делах демократов он участвовал как минимум до 1940 года, когда посетил национальный демократический съезд в Чикаго в качестве наблюдателя с аккредитацией от прессы.

И все же его политическая карьера находилась в тупике. Куда податься, чтобы оплачивать кредит на дом? Его морской пенсии по инвалидности хватило бы, чтобы Хайнлайны могли есть и одеваться, но ее не было бы достаточно для выплат по дому, а в 1938 году задолжать банку считалось до некоторой степени стыдно.

Как продолжать свою борьбу за благополучие страны?

Движение EPIC распадалось на глазах: новостной листок перестал издаваться еще до конца основных выборов 1938 года, большинство политиков позабыло о своей принадлежности к EPIC, чтобы иметь возможность победить на выборах. Сам Синклер вернулся к написанию книг в качестве основного занятия.

То, что писал Синклер, всегда вызывало отклик общественности, не говоря уже о социальных крестовых походах. Хайнлайн лично знал Синклера и работал с ним в движении EPIC. Так жизнь и работа одного писателя стали образцом для зарождения карьеры другого.

Хайнлайн засел за написание «Нам, живущим».


Безусловно, Аптон Синклер не стал первым писателем, предлагавшим решения социальных проблем в виде беллетристики, — утопии (идеальные миры) и дистопии (миры кошмаров) в 1938 году были уже хорошо изученными литературными формами. Хайнлайн знал о двух наиболее известных писателях, практиковавших эти формы: Эдварде Беллами и Г. Д. Уэллсе. Оба они оказали большое влияние на утопический социализм Аптона Синклера. Роман «Оглядываясь назад», написанный Беллами в 1887 году, до сих пор остается самой знаменитой утопией, написанной американцем, и вполне вероятно, что на эту книгу Хайнлайн оглядывался, когда писал свой первый роман. В обоих романах главный персонаж просыпается в будущем и оказывается в идеальном обществе, которого не понимает. В ряде сократовских диалогов главный герой (вместе с читателями) узнает, как на практике может существовать столь замечательный мир. Уэллс, чьи научные романы стали парадигмой большей части научной фантастики двадцатого века, также написал множество романов о будущих утопиях и дистопиях. Хайнлайну особенно нравилась его книга «Когда спящий проснется» (на переиздании 1910 года, «Спящий пробуждается», Г. Д. Уэллс расписался для Хайнлайна, когда они встретились лично). Фильм 1936 года «Грядущее», адаптация Уэллса его собственного более раннего романа «Облик грядущего», заканчивается полетом в космос, как и «Нам, живущим».

Эти писатели, а также научно-фантастические журналы, которые он регулярно читал, побудили Хайнлайна возвестить о будущем как о прекрасной возможности для прогресса. Садясь писать «Нам, живущим», он пытался сделать то, над чем работал все четыре года своей политической активности и впоследствии на протяжении практически всей своей писательской карьеры, — изменить мир к лучшему. Название книги происходит из геттисбергского обращения Авраама Линкольна:

«Скорее это нам, живущим, следует посвятить себя завершению начатого ими дела, над которым трудились до нас с таким благородством те, кто сражался здесь. Скорее это нам, живущим, следует посвятить себя великой задаче, все еще стоящей перед нами, — перенять у этих высокочтимых погибших еще большую приверженность тому делу, которому они в полной мере и до конца сохраняли верность, исполниться убежденностью, что они погибли не зря, что наша нация с Божьей помощью возродится в свободе…».

Роберту Хайнлайну не удалось добиться социальных перемен, занимаясь политикой, возможно, он рассчитывал, что сможет добиться их с помощью писательского пера, он грезил возрождением человека, занимающим столь важное место в его произведениях.

Любой, кто читал Роберта Хайнлайна, признает, что автору свойственны дерзкие заявления относительно нашего общества и пропаганда радикальных социальных перемен. Действительно, его политические ходы часто ставили людей в тупик. Как мог человек, поддерживавший социалиста Аптона Синклера и демократа Ф. Д. Р., стать сторонником архиконсервативных республиканцев Б. Голдуотера и Д. Киркпатрика? Как-то в 1959 году Хайнлайн объяснил Альфреду Бестеру: «Я превратился из мягкотелого радикала в жесткого радикала, прагматичного борца за свободу личности». Перемены политического характера Хайнлайна приобретают смысл, если посмотреть на них так: он видел проблемы, которые никто не решал, и обращался к политическим силам, имевшим, по его мнению, наибольшие шансы решить эти проблемы. В 1938 году наиболее опасной, по его мнению, проблемой была Великая депрессия, поэтому он ожидал результатов от Ф. Д. Р. и Аптона Синклера. В 1959 году такой проблемой стали ядерная война и коммунизм (ненависть к которому возникла у Хайнлайна до Второй мировой, а не во время «холодной войны»). Он поддержал Барри Голдуотера в 1964-м, потому что верил, что Голдуотер против Советов сможет действовать гораздо эффективнее, чем Линдон Джонсон.

На протяжении всей своей карьеры Хайнлайн предлагал решения проблем, которые видел в обществе, предлагал не всегда явно. Оливер Уэнделл Холмс сказал: «Разум человека, расширенный новой идеей, никогда не сжимается до прежних размеров». Книги Хайнлайна делают именно это — расширяют наш разум, учат нас думать и учиться, даже когда развлекают. Если мы хотим решить застарелые проблемы, мы должны по-новому думать о них. В критике его поздних работ, в основном со времени написания «Звездного десанта», наиболее часто упоминается менторское обращение к читателю. Ах, если бы все наши учителя могли проводить столь прекрасные семинары! Как становится очевидно после прочтения «Нам, живущим», с самого начала своей писательской деятельности Хайнлайн стремился предлагать спорные идеи. Работая на «Astounding», он научился производить коммерческую беллетристику, сосредоточиваясь на сюжете, персонажах и собственно истории. И, набрав аудиторию, готовую читать все, что он напишет, Хайнлайн вернул острые вопросы на передний план, как было в его первом романе. Если читателей приводили в ярость его идеи или подача этих идей, что же, тем лучше.

В поздние годы жизни Роберт Хайнлайн признался продавцу книг Алисе Массолии, что собирался изменить имя и писать под новым именем. «Почему?» — спросила она удивленно. Его ответ был таким: «Потому что мне кажется, как Роберт Хайнлайн я уже оскорбил всех, кого было можно!» Хайнлайн стремился спровоцировать реакцию, разбудить читателей и подвести их к тому, чтобы они действительно задумались о насущных проблемах.

Кэмпбеллу Хайнлайн поведал следующее о «Нам, живущим»: [эта вещь] «целиком и полностью посвящена происхождению определенных преобладающих мысленных шаблонов человека и тому, как эти шаблоны могут измениться, если изменения в экономической и социальной матрицах сместят акценты ценностей, необходимых для выживания носителей доминантных нравов». Она пытается показать, что большинство этических систем относительны, что слова «порок» и «добродетель» зависят от психологических параметров. В этом плане роман «Нам, живущим» более похож на его поздние произведения. Нравоучительный Хайнлайн поздних романов в действительности всегда был рядом с читателем, пусть и подавленный тем Хайнлайном, что писал для «Astounding» за деньги. С опубликованием романа «Нам, живущим» карьера писателя приобретает совсем иной вид: его более поздние романы оказываются не связаны с помрачением ума, но являются завершением круга.

Итак, какие необычные идеи Хайнлайн предлагает в этом романе?

Когда-нибудь слышали о метрической системе? Хайнлайн, видимо, считал ее лучшим стандартом измерений, так что его общество будущего пользуется только метрической системой.

Хайнлайн также верил, что английскую орфографию необходимо систематизировать и сделать более последовательной, отсюда и фонетическое письмо: «Астрономищеский альманак», «эфмериды», «масаш-корекция».

Также интересно, что Хайнлайн предсказал объединение Европы, хотя с другой структурой управления и другими результатами, нежели мы сегодня наблюдаем. Он предсказал и единую европейскую валюту, существующую сегодня под именем евро.

В 1938 году мало кто рассматривал космические путешествия не только как безумную фантазию. Здесь Хайнлайн, как он часто это делал, выступает в поддержку ракет и космических исследований. Он живо интересовался ракетной техникой, а в 1931 году даже вступил в Общество межпланетных сообщений (позже оно было переименовано в Американское ракетное общество, а затем стало частью американского института аэронавтики и астронавтики). После смерти Хайнлайна его третья супруга и вдова, Вирджиния Хайнлайн, учредила кафедру аэрокосмических инженеров имени Роберта Энсона Хайнлайна в морской академии Аннаполиса.

Современного читателя (да и для многих в 1938 году) удивит предложенная Хайнлайном идея экономики. Но экономическая программа, за которую он выступает, не придумана автором. Она известна под названием социального кредита. Ту же экономическую систему Хайнлайн применил в книге «Там, за гранью» («Beyond This Horizon»), где она фигурирует как социальные дивиденды, выплачиваемые каждому члену общества.

Интерпретация Хайнлайном теории социальных кредитов была такой: финансовую панику, равно как и циклы взлетов и падений, вызывает отношение между производством и потреблением. Экономисты признают, что, когда потребление отстает от производства, из этого не выходит ничего хорошего. Причиной Великой депрессии послужило в основном перепроизводство в двадцатые годы, за которым последовали увольнения и, естественным образом, снижение потребления. Фермерские хозяйства постоянно производили в избыток продукции, как и другие нездоровые отрасли, типа текстильных производств и добычи угля. Решение Ф. Д. Р. сводилось к тому, чтобы платить фермерам за недопроизводство, что мы и продолжаем делать, хотя в наше время получают эти деньги в основном агрономические предприятия, не отдельные фермеры. В тридцатые годы Хайнлайн обнаружил лишь провальные попытки восстановить уровень потребления. В книге он указал, что Ф. Д. Р. пытался раздавать пособия напрямую и обеспечивать людей общественной работой, но, как теперь нам известно, лишь огромные затраты на Вторую мировую позволили закончить Великую депрессию — всем пришлось работать, то есть все смогли потреблять продаваемые на рынке товары. Прямых пособий и общественной работы оказалось попросту недостаточно.

Социальный кредит Хайнлайну казался намного более уместным решением.

Первым предложил идею социального кредита экономист К. X. Дуглас в двадцатые годы, и его идеи прижились в Канадской провинции Альберта по мере наступления Депрессии. Партия социальных кредитов Альберты взяла под контроль правительство Альберты в 1935 году, а Дуглас стал ее экономическим советником. В конечном итоге попытки Альберты реализовать систему социальных кредитов были заблокированы судами. Но когда Хайнлайн писал эту книгу, фракции в поддержку социальных кредитов существовали и в Соединенных Штатах, даже в Лос-Анджелесе.

Вариант социального кредита от Хайнлайна утверждает, что банки постоянно использовали возможности частичного резервирования, чтобы производить деньги из воздуха, рисовать их. Федеральный закон обязывал банки (и по сей день это так) держать в резерве лишь небольшую часть общей денежной массы; таким образом, они могли безнаказанно манипулировать денежными запасами. Давая взаймы деньгами, которые буквально не существуют, и получая прибыль реальными деньгами, банки накапливают огромные состояния. Авраам Линкольн как-то сказал: «Узнай американский народ сегодня, как работает монетарная и банковская система, революция произошла бы до наступления завтрашнего утра». Если забрать у банков эту возможность, положив конец системе частичного резервирования, и вместо этого позволить правительству делать то же самое ради блага людей, можно навсегда разрешить несоответствия между производством и потреблением. Отдавая людям деньги в объеме, необходимом для уничтожения разрыва между доступными товарами и покупательской способностью, можно навсегда победить циклы взлетов и падений и освободить людям время на их собственные интересы.

Пока какое-либо общество не реализует в полной мере социальные кредиты, кто может подтвердить жизнеспособность этого варианта?

Но Хайнлайн верил в него даже в 1942 году, когда написал «Там, за гранью». А Лазарус Лонг использует возможности частичного резервирования, выступая в роли банкира в книге «Достаточно времени для любви», так что Хайнлайн явно не изменил своего мнения относительно банков даже к началу семидесятых.

Точно так же он всегда считал важными права человека на свободу и на тайну частной жизни. Весь его канон содержит подробные аргументы в пользу того, что правительство должно держаться подальше от личных дел людей; и ярче всего это проявилось в романе «Нам, живущим», где краеугольным камнем будущего правительства служит конституционное признание права на тайну личной жизни. Гражданину здесь позволено делать все, что он пожелает, если это не вредит другому гражданину. Что человек делает в сфере личного, никого не касается.

Собственная жизнь Хайнлайна основывалась на этом отличии. Его второй брак, с Леслин, вынужденно носил двойственный характер. На публике они были вежливой светской парой, преданной служению людям, чрезмерно моральной. Что до частной жизни, у них был свободный брак, как у Перри и Дианы в этом романе, когда ревность Перри удалось излечить. Они также увлекались фотосъемками обнаженной натуры, активно посещали нудистские лагеря, как, кстати, и некоторые другие писатели-фантасты, включая Теодора Старджона. Катерина де Камп позировала обнаженной для Хайнлайна, и ее фотография демонстрировалась на вечеринке, где присутствовали сами де Кампы и Айзек Азимов. После развода с Леслин в 1948 году Хайнлайн активно заботился о том, чтобы их брак больше никогда не упоминался прилюдно. Яростная настойчивость Хайнлайна в отношении собственной личной жизни и сокрытие своего прошлого от публики, по меньшей мере, отчасти, происходят из необходимости защищать свою репутацию политического деятеля и писателя — а в пятидесятые годы его репутация за пределами сообщества научной фантастики делала из него автора детских книжек.

И все же «Нам, живущим» стал его крестовым походом за революцию в частной жизни, сексуальности, за экономическую согласованность.

Когда ему не удалось добиться опубликования первого романа, он перенес сражение на страницы научно-фантастического чтива. Эти журналы никогда не разрешили бы ему открыто писать о вопросах секса. Более того, редакторы «Astounding» вырезали все, что носило сексуальный подтекст, так что авторам приходилось искать пути обхода пуританских ограничений. Так, один из них использовал для именования пришельцев имена, которые, будучи верно произнесенными, переводились с других языков и имели сексуальные значения. Пусть рассуждения о сексе были под запретом, но Хайнлайн мог сражаться за многое другое — за тайну личной жизни, за решение острых вопросов политики и религии, при этом еще и получать за свою борьбу деньги.

И вот мы возвращаемся к теме отказов. Первые две истории Хайнлайна, предложенные в апреле и мае 1939 года Джону У. Кэмпбеллу, были приняты. Следующие шесть рассказов — «Да будет свет», «Ино-гда», «Соблазнитель», «Мой объект весьма возвышен», «Вне всяких сомнений» и «Утраченное наследие» — были отвергнуты. Как это тяжело для писателя, продавшего два своих первых рассказа! А его роман, его социальная революция, сел на мель — одна только идея сексуальной свободы в этом романе уже делала его в 1939 году непригодным для крупных издателей.

Хайнлайн — возможно, расстроенный, но, очевидно, полный решимости — занялся переработкой материала из «Нам, живущим». Концепцию истории будущего обычно называют самым крупным вкладом Хайнлайна в научную фантастику, она же является ядром этого романа. Хайнлайну удалось найти способ растопить лед с Кэмпбеллом — извлекая, развивая и пересматривая самые привлекательные идеи из «Нам, живущим». Заняв доминирующее положение в области чтива, он начал раздвигать условные границы своих сказок.

Хайнлайн постоянно находил способы раскрыть научную фантастику в новом качестве. После войны он первым из производителей научно-фантастического чтива пробился в популярные глянцевые журналы. Он написал сценарий для голливудского фильма «Пункт назначения — Луна» («Destination Moon»), и это был первый американский фильм с реалистичным изображением Луны. Он стал первым автором научной фантастики, создавшим серию адресованных подросткам книг, на которых целые поколения читателей учились любить научную фантастику и космос. Его поздние романы постоянно подвергали пересмотру само определение научной фантастики, вызывая гнев и споры.

У него появлялись легионы подражателей, и Хайнлайн давал советы начинающим писателям. Одно из его пяти правил автора, собранных в эссе «О том, как писать философско-художественную литературу», гласило: «Ты должен продавать книгу, пока ее не купят». Невозможность опубликовать все созданное огорчала его, и однажды, в 1940 году, он написал редактору и писателю Фредерику Полу, что истории «лежат здесь и стыдят меня». Хайнлайн предлагал издателям снова и снова свои шесть отвергнутых рассказов, пока они не были проданы, один из них все-таки купил жадный до публикаций Кэмпбелл, это был рассказ «Ино-гда».


Так почему же не был опубликован роман «Нам, живущим» до сего дня?

Незадолго до смерти Хайнлайн вместе с возлюбленной супругой Вирджинией готовился к своим последним дням и, помимо прочего, уничтожил копии неопубликованных рукописей.

Сейчас, прочтя роман, давнишние поклонники автора, возможно, заметили, что некоторые из самых ранних вещей Хайнлайна (и некоторые более поздние) произрастают из «Нам, живущим». В каком-то смысле многие фрагменты этого романа все же были опубликованы: назовем «Если это будет продолжаться», «Дороги должны катиться», «Резервация» и «Там, за гранью» как наиболее очевидные примеры. Возможно, Хайнлайн посчитал, что бессмысленно публиковать роман, который уже распотрошил и распродал, но его поклонники вряд ли согласятся с таким мнением. Вся его История Будущего повторяется в персонажах и темах, и более поздние произведения представляют собой непрерывное смешение предыдущих работ. Нет, видимо, должна существовать иная причина.

Роберт Хайнлайн о своем творчестве часто отзывался пренебрежительно, отвергая идею, что его работа представляет собой нечто большее, чем просто рассказы. Такая поза была хорошей защитой как от поклонников, ожидавших, что он станет их гуру, так и от тех редких литературных критиков, что оценивали его творчество негативно. В «Числе зверя» Хайнлайн показал, что не особенно любит литературных критиков, — он запер их в комнате без выхода, где они могли практиковаться друг на друге в своем жестоком каннибализме, а условием освобождения было честное прочтение критикуемых книг. Редкие книги о Хайнлайне, опубликованные до его смерти, не давали ему особенных поводов уважать критиков, учитывая многочисленные фактические ошибки и своекорыстные интерпретации. Поэтому Хайнлайн не ждал, что его работа когда-нибудь получит признание за пределами круга любителей научной фантастики.

Перед своей смертью в январе 2003 года Вирджиния (Джинни) Хайнлайн пришла к осознанию того, что работы ее мужа теперь рассматриваются в контекстах более широких, чем научная фантастика. Исследователи начинают распознавать связи книг Хайнлайна и работ Вольтера, Ральфа Уолдо Эмерсона, Марка Твена, Джерома К. Джерома, Редьярда Киплинга и Джеймса Брэнча Кейбелла, средипрочих. Она начала понимать, что завесу приватности, скрывавшую их жизнь, наконец, можно снять, чтобы способствовать происходящей литературной переоценке. Она дала разрешение написать о жизни супруга и сама участвовала в подготовке полной биографии Роберта Хайнлайна за авторством Уильяма Паттерсона, редактора «Heinlein Journal». Она помогла многим другим исследователям, в том числе Филипу Оуэнби и Мэри Ормс с их докторскими диссертациями и мне в моих собственных исследованиях жизни Леслин Хайнлайн. Джинни основала и финансировала Сообщество Хайнлайна, некоммерческую группу, продвигающую идеи ее мужа, включая те, что связаны с образованием, донорством крови, исследованием космоса, и осуществляющую публикацию академического издания канона Хайнлайна (к этому благородному делу вы можете присоединиться на сайте www.heinleinsociety.org).

Короче говоря, Джинни решила, что работа и жизнь ее мужа должны оцениваться открыто и полностью.

Однако Джинни умерла до того, как узнала, что одна копия рукописи «Нам, живущим» сохранилась. В День благодарения 2002 года, ослабленная долгим восстановлением от воспаления легких, которое перенесла в этом году, она сломала бедро. Она вроде бы поправлялась после операции, и ее должны были выписать, когда я получил копию «Нам, живущим» по почте. Я с нетерпением ждал возможности обсудить с ней мое открытие, однако в январе 2003 года она внезапно умерла.

После смерти серьезных писателей обычно остаются неопубликованные работы. У самого Хайнлайна было две неопубликованные документальные книги, которые увидели свет после его ухода: «Как быть политиком» (опубликована под названием «Заберите назад свое правительство!») и «Королевский бродяга». Не менее четырех больших книг Хемингуэя были опубликованы после его смерти. Несколько книг Марка Твена, любимого писателя Хайнлайна, также были опубликованы после его смерти, включая и гениального «Таинственного незнакомца». Литературные исследователи оценивают эти работы в соответствующем контексте как фрагменты более крупной головоломки, составленной из всего написанного автором.

Первый шаг пятидесятилетней писательской карьеры Роберта Хайнлайна, роман «Нам, живущим», — словно отпечаток ноги Нила Армстронга на Луне. А ведь именно Хайнлайн сыграл немалую роль в том, чтобы этот отпечаток стал возможным, поскольку в своих трудах писатель прославлял космические путешествия, а фильм, к которому написал сценарий, так и назвал — «Пункт назначения — Луна».

И мне верится, что Джинни сочла бы эту работу, «Нам, живущим», достойной сохранения, потому что эта работа символизирует начало.

Так как же уцелела рукопись?

Незадолго до смерти Роберт Хайнлайн дал согласие на опубликование своей биографии. Доктор Леон Стоувер, специалист по Г. Д. Уэллсу, ранее уже написал книгу о Хайнлайне, которая в целом Роберту понравилась. После смерти Роберта Джинни предложила доктору Стоуверу стать официальным биографом покойного. Доктор Стоувер немедленно начал разыскивать друзей Хайнлайна, пользуясь полной поддержкой семьи писателя. Одним из этих друзей оказался орденоносный адмирал Калеб Лэнинг, лучший друг Хайнлайна со времен морской академии и его соавтор по двум послевоенным документальным эссе. Кал Лэнинг сохранил пятидесятилетнюю переписку с Хайнлайном, и он вручил этот «сундук с сокровищами» доктору Стоуверу — для использования в официальной биографии.

Но вскоре у доктора Стоувера и Джинни Хайнлайн произошла размолвка, и она отозвала свое решение относительно биографии.

В следующие десять лет ничего не происходило.

В ходе моих исследований и в результате контакта с теми, кто знал Леслин Хайнлайн, ко мне в руки попала часть неопубликованной рукописи биографии в исполнении доктора Стоувера. На тех немногих страницах, что мне достались, доктор Стоувер упоминал о своей копии рукописи «Нам, живущим», которую, по-видимому, передал ему Кал Лэнинг.

Попытки связаться с доктором Стоувером провалились, однако у меня имелось имя помогавшего ему студента, Майкла Хантера. Я разыскал Хантера, и тот откровенно рассказал о своей работе с доктором Стоувером. Когда Майкл учился на последнем курсе, доктор Стоувер попросил его прочитать роман, сделать выжимку для биографии и использовать в учебном проекте, связывающем первый роман Хайнлайна как с Г. Д. Уэллсом, так и с более поздними работами самого автора. Хантер предполагал, что скоро опубликуют биографию Стоувера, и первый роман Хайнлайна откроется миру. Жизнь шла своим чередом, и он больше никогда не общался с доктором Стоувером.

Хантер попросту забыл, что у него есть рукопись «Нам, живущим».

По моей просьбе он покопался у себя в гараже и нашел ее, похороненную в коробках со всякими учебными делами. Он охотно выслал мне эту копию.

После неожиданной смерти Джинни я передал рукопись наследникам, которые решили, что роман стоит опубликовать.

И теперь вы держите в руках первое и последнее достижение Роберта Хайнлайна.

«Ты должен продавать книгу, пока ее не купят». Наконец-то чистая победа.

Роберт Джеймс, Ph. D.
Калвер-сити, Калифорния
Июль 2003

Примечания

1

Настоящий роман написан Робертом Хайнлайном в 1938–1939 годах и при жизни автора не редактировался. Роман представлен в его первоначальном виде, незначительные редакторские правки вносились, чтобы придать тексту единый стиль и прозрачность слога.

(обратно)

2

«Любовь — состояние, при котором благополучие и счастье другого становятся залогом твоего собственного».

(обратно)

3

Протяжная народная песня. — Примеч. перев.

(обратно)

4

Известный американский журналист и комментатор, первопроходец в области сплетен в прессе. — Примеч. перев.

(обратно)

5

Диана в детстве часто переезжала. Оба родителя любили ее и интересовались ею, а она испытывала к ним уважение и сердечную привязанность. И отец и мать предпочитали бессистемное, не дающее гарантий обучение, которое ребенок получает от родителей, предположительно, более научному и определенно более системному обучению, которое ребенок проходит в наших центрах развития. Ее отец большую часть жизни занимался техникой в сфере питания и был человеком богатого воображения и значительных организаторских талантов. Ему мы обязаны, частично или полностью, существованием целого ряда удобств в наших домах. Он изобрел саморазогревающийся контейнер для еды и сподвиг других развить его до существующего уровня, когда контейнеры стали настолько дешевыми, что их можно использовать один раз и тут же выбрасывать. Около сорока лет назад, будучи ассистентом инженера Кулинарной Компании (предшественницы Юниверсал Фудз), он начал первое движение за натуральные текстуры в синтетических белках. В том молодом возрасте он уволился и основал компанию Амброзия Лтд, чтобы дать возможность двум химикам, не считая денег, работать в лаборатории. С результатами мы каждый день встречаемся за обедом — это сосиски, никогда не знавшие свиней, и крепкий бульон из пробирки.

Едой его интересы не ограничивались. Его неприятное противостояние с Поленским на тему преимуществ гравюр, исполненных сухой иглой, и существующего кислотно-термального процесса помнят все поклонники этого эзотерического вида искусства. Его утверждение, что современный человек лучше своих далеких предков-дикарей приспособлен справляться с дикой природой голыми руками, причем на всех уровнях — и физическом, и умственном, и эмоциональном, — вызвало целую бурю споров, достигших своей зрелищной развязки в год его практического опыта на необитаемом острове в южном регионе Тихого океана. В это приключение он взял с собой Диану, тоненькую десятилетнюю девочку-ребенка. Его триумфальное возвращение — современного Крузо, крепкого, здорового, гордого собой, — известно всем мальчишкам-романтикам и стало основой многочисленных постановок, написанных, оркестрованных и сыгранных.

Мать Дианы была человеком не столь ярким, но не менее важным для развития характера девочки. Она работала хирургом и происходила из династии хирургов и целителей. Спокойная и хладнокровная, с длинными тонкими костлявыми руками, более выразительными, чем ее безмятежное лицо, она казалась отстраненной от окружающего мира и лишь тогда была живой, когда ее чувствительные деликатные пальцы резали тропинки между жизнью и смертью. И хотя заниматься танцами девочку поощрял отец, именно мать настояла, чтобы Диана продолжала учебу, пока не достигнет достойного результата — собственного стиля.

Диана росла то с одним родителем, то с другим и, наконец, с двумя одновременно, когда их непохожие занятия позволяли вести семейную жизнь. Ее мать отбирала учебные записи для формального базового образования и культурного ориентирования ребенка. Отец дополнял эту программу небольшими экскурсиями в культурные и промышленные центры, чтобы придать реальности тому, что она узнавала из записей. По настоянию матери Диана два года прожила в центре развития, чтобы испытать на практике реальность социального самоуправления и понять, чем живет основная масса населения.

Идеальной была эта среда или нет, Диана цвела и росла, была не просто здоровой и сильной, но отличалась гибким и не стесненным условностями умом, характером радостным и свободным от скуки, памятью, сохраняющей огромные объемы информации, и навыками, достаточными для разумной интеграции в общество. Возможный дефект ее характера, если это вообще дефект, заключался в том, что она быстро проникалась симпатией на эмоциональном уровне, легко чувствовала боль и печали других людей. Из-за этого она не смогла пойти по стопам матери и стать хирургом — ей не давалась отстраненность, необходимая, чтобы защитить хирурга от эмоционального натиска страданий пациентов. Эта уязвимость слишком легко затягивала ее в эмоциональные отношения, особенно с противоположным полом. Когда ей не было еще двадцати лет, она испытала огромную боль в результате любовной связи с молодым поэтом, больным циклоидным неврозом, вероятно, психического происхождения. Он стал одержим ее танцами и покончил с собой, наблюдая за кульминацией одного из ее эмоциональных номеров. Конечно, легко говорить, что он не должен был находиться на свободе, однако читателям, как и автору, хорошо известно, что наши превентивные диагнозы не являются безошибочными и что мы не можем позволить себе рисковать нарушением обычаев, на которых основана наша свобода.

Как бы там ни было, для Дианы это чуть не стало катастрофой. Физические последствия, естественно, дали себя знать, учитывая ее характер: и истерический гастрит, и нарушенный метаболизм, разумеется; но психологическая нагрузка была гораздо сильнее. Мгновенный переход к интровертности, избыточная застенчивость и ужас перед танцами — таковы были основные симптомы. Отец бросил все, чем в тот момент занимался, и поспешил к ней, устроил разборки с медиками относительно ее лечения, сотворил бедлам и в итоге умыкнул ее, чтобы подвергнуть шестимесячному взрывному плутовству и не оставить времени на раздумья. Ближе к концу этого срока лишенное воображения «молодое животное» соблазнило ее вернуться к нормальной половой жизни. Она быстро устала от любовника, а он от нее, и однажды утром она пробудилась и обнаружила, что полностью здорова и что испытывает огромное желание не только танцевать, но и наслаждаться миром и людьми.

Болезнь Дианы, возможно, не усилила ее способности танцовщицы, но расширила ее горизонты. Ее по-прежнему очень интересовал танец, и она твердо верила, что это самое живое и самое личное из всех искусств, однако она теперь чувствовала себя не только исцеленной, но и взрослой, и в ней проснулся живой интерес к жизни, ко всем знаниям, ко всей культурной модели. Ее репутация танцовщицы была безупречной, хотя для нее танец все больше становился средством, дающим возможность более полно насладиться мириадами других аспектов жизни. — Примеч. автора.

(обратно)

6

Такова участь (лат.)

(обратно)

7

Цветочком мэра Ла Гуардиа прозвали за маленький рост. — Примеч. перев.

(обратно)

8

У автора — Mr. Justice Frankfurter, господин Правосудие Франкфуртер. Автор, очевидно, имеет в виду Феликса Франкфуртера, занимавшего пост в Верховном суде США с 1939 года (по 1962-й). — Примеч. перев.

(обратно)

9

Британский инженер, пионер реформистского движения социальных кредитов. — Примеч. перев.

(обратно)

10

А. Стоимость (цена) потребительских товаров, произведенных в 2010 году: $540 000 000 000,00. Средний доход на человека: $2 413,33.

B. В общей сложности доходы граждан (зарплаты, дивиденды, страховые выплаты, пособия) составили $434 400 000 000,00.

C. Разница, или недостаток потребления: $105 600 000 000,00. Проверим действительность:

D. Стоимость годных запасов (не потребленных): $110 400 000 000,00. Ошибка составила $4 800 000 000 или $pm$4,45%.

E. Эмпирическое проверочное число (C$pm$D): $108 000 000 000,00.

Разделим на население, 180 000 000 граждан, чтобы получить недостаток потребления за 2010 год на одного человека: $600,00.

Разделим на 12, чтобы получить месячный показатель: $50,00. Выдадим половину суммы наличными: $25 в месяц каждому. Отношение не потребленных товаров (Е) к произведенным (А) составляет один к пяти, то есть 20%. Скидка должна компенсировать половину этой разницы. Таким образом, скидка составляет 20%.

Ч. т. д.

Я позволил себе округлить числа. Точные значения из вашингтонских архивов такие: $27,813 в месяц, а скидка составляет 11,87%. — Примеч. автора.

(обратно)

11

Из трагедии В. Шекспира «Юлий Цезарь». — Примеч. перев.

(обратно)

12

Отсылка к роману Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». В одном из эпизодов Элиза спасается бегством, пересекая покрытую льдом реку. — Примеч. перев.

(обратно)

13

Читателю не предлагается принимать все на веру. По счастью, записи об этом периоде доступны в вашингтонских архивах. Изучите статистику Министерства торговли за указанные годы. — Примеч. автора.

(обратно)

14

Джеки-дружок
Сел в уголок,
Сунул в пирог свой пальчик.
Изюминку съел
И громко пропел:
«Какой я хороший мальчик!» — Примеч. перев.
(обратно)

15

Полное решение этой общей задачи можно найти в любом учебнике по простейшей алгебре. — Примеч. автора.

(обратно)

16

Читателю настоятельно рекомендуется последовать этой инструкции и разыгрывать партию по мере чтения. В противном случае демонстрация утрачивает ценность. Если у вас нет шахматных фигур, подойдут пузырьки для чернил, катушки с нитками, оловянные солдатики и все в таком духе. В качестве счетчиков можно использовать бобы, кости домино или стеклянные шарики. — Примеч. автора.

(обратно)

17

Для пользы читателей некоторые типовые случаи рассматриваются в приложении в конце книги. Приводится типичный современный цикл, демонстрирующий в действии дивиденды и дисконты. Особый интерес представляют примеры экономики двадцатого века, показывающие глупейшие тупики, в которых оказались наши предки просто из-за неспособности понять природу денег. — Примеч. автора

(обратно)

18

Поправка, которой был введен «Сухой закон». — Примеч. перев.

(обратно)

19

Турецкие сигареты. — Примеч. перев.

(обратно)

Оглавление

  • Предисловие. ДНК Р. Э. Х
  • Глава первая
  • Глава вторая
  • Глава третья
  • Глава четвертая
  • Глава пятая
  • Глава шестая
  • Глава седьмая
  • Глава восьмая
  • Глава девятая
  • Глава десятая
  • Глава одиннадцатая
  • Глава двенадцатая
  • Глава тринадцатая
  • Глава четырнадцатая
  • Приложение к восьмой главе
  • Послесловие. Чистая победа
  • *** Примечания ***