Чудесный сад [Народные сказки] (fb2) читать онлайн

Чудесный сад

Казахские народные сказки

собрал и пересказал Евгений Малюга

Сказка и жизнь

Тридцать пять лет тому назад в городе Алма-Ате на прилавках книжных магазинов появилась книжка в ярком, цветастом переплёте, с весёлыми картинками. Она называлась «Сорок небылиц». Это был первый сборник казахских народных сказок для русских детей. Обработал и рассказал эти сказки Евгений Евгеньевич Малюга.

Книга эта вышла в дни, когда Казахская республика и вместе с ней все братские народы Советского Союза праздновали пятнадцатилетие молодого, набирающего силы Казахстана.

Не успели «Сорок небылиц» выйти, как в короткие дни все до одной разлетелись с прилавков книжных магазинов по бесчисленным адресам — прямо к своим юным, нетерпеливым и взыскательным читателям.

Помню, как, купив эту книгу, я шёл с ней домой, в Дом Советов, где жил, по улицам прекрасного, словно сказка, города. Вдоль тротуаров шумели листвой тенистые деревья, журчала вода в арыках. Всюду реяли флаги, навстречу шли по-праздничному одетые люди с детьми, с цветами. За городом могучей стеной вздымались высокие горы Заилийского Алатау, в белой пене снегов, сверкая грозными ледниками и островерхими заледеневшими вершинами. А над всем этим, над горами и над городом, над бескрайней степью, голубой опрокинутой бездонной чашей сияло небо, и по нему медленно катился оранжевый шар солнца.

Теперь, когда прошло столько лет, впору спросить себя, почему этот праздничный день, эти флаги, это солнце, эта радость в моём сознании неуловимо соединились со скромной книжкой в цветастом переплёте, слились в одно целое.

Чтобы ответить на этот вопрос, недостаточно знать мощь современного Казахстана, с его могучей индустрией, с гигантами-заводами, фабриками, электростанциями, рудниками, шахтами, с его всемирно известной житницей Советского Союза — Целинным краем; Казахстана, с его мощной сетью железных дорог, с невидимыми в небе трассами воздушных путей сообщения и, наконец, с таким местом, имя которого всякий человек на земном шаре помнит, — с космодромом Байконур.

Оказывается, чтобы ответить на вопрос, надо знать ещё, откуда всё это взялось, каков тот народ, который при помощи других народов Советского Союза всё это сделал былью.

Почти от самой Волги и до Алтая, от Урала и до высочайших вершин Тянь-Шаня, от сибирских степей и до зыбучих песков Каракумов раскинулись степи, горы и долы Казахстана: на две тысячи километров с севера на юг и на три тысячи километров с запада на восток. Вот какая это республика, вот какая это земля!

Но в старые времена сказочно богатая земля не плодоносила. Ведь лишь кое-где, по окраинам степи, главным образом на юге, жители сеяли хлеб и выращивали в садах фрукты. Земля не дарила людям богатства своих недр, потому что они не были разведаны. О них никто не знал, а если их и добывали, то в таких малых количествах, что на жизни страны это никак не отражалось.

Испокон веков по бескрайним просторам кочевали казахи, перегоняя скот с летних выпасов на зимние, с зимних на летние. В степях и на горных пастбищах — джайляу — паслись бесчисленные отары овец, гурты крупного рогатого скота, табуны лошадей. Однако в старые времена казахи не заготовляли корма: круглый год находился скот на подножном корму. Если не было буранов, не было гололедицы — скот сохранялся, стада и отары прибывали. Но в год бескормицы — джута — погибал скот, беднел, нищал, голодал народ. Когда имевший многие тысячи голов скота бай или хан терял половину, он оставался баем или ханом, но когда имевший скота меньше, чем пальцев на руках, терял последнюю овцу — он или обречен был на гибель, или становился бесправным батраком.

Но казахский народ никогда не мирился с угнетением, с несправедливостью, с нищетой. То тут, то там вспыхивали бунты, восстания, однако они жестоко подавлялись. Уж очень неравны были силы; на помощь ханам и их слугам — биям, богатеям баям приходили царские чиновники и войска. Но когда в России вспыхнула революция, она огненным вихрем ворвалась в Среднюю Азию и в казахские степи. И вот тогда-то народ наконец смог победить.

Новая жизнь всё здесь изменила. Навсегда исчез с географической карты заштатный городишка-крепость Верный, и на месте его стала расти красавица Алма-Ата — столица Советского Казахстана. В степях его стали подниматься ввысь заводы-гиганты, города, возникли угольные шахты, рудники, нефтепромыслы. Балхаш, Джезказган, Чимкент, Караганда, Эмба-нефть, Риддер — вот имена первых промышленных новостроек.

Это было начало великого перелома: Казахстан из отсталой колонии, сельскохозяйственного придатка царской России в короткий срок стал могучей индустриально-аграрной страной, страной высокой социалистической культуры.

В те годы сотни и тысячи казахских юношей и девушек в поисках грамоты, небывалых в прежнем Казахстане новых профессий потоком хлынули из аулов в города, в школы, техникумы, вузы, на стройки. Вместе с жаждой знаний несли они с собой из степи память о родной юрте, запахах степных трав, бережно сохраняли сокровища народной мудрости и поэзии.

В ту бурную пору строительства новой жизни, когда народ как бы стронулся со своего вековечного места и был на подъёме, а душа его была открыта и жаждала обновления, молодой литератор Е. Е. Малюга, общаясь с жителями аулов и городов, был покорен талантливостью этого народа и начал записывать казахские народные пословицы, поговорки, песни и сказки. А записав, обработал их и пересказал для детей.

Тогда-то и была написана им книжка казахских сказок «Сорок небылиц».

Вот почему этот сборник в весёлой цветастой обложке в моём сознании сочетался с тем далёким, солнечным днём, когда праздновалось 15-летие Казахстана. Хотя в последующие годы вышло много книг казахских сказок на русском языке и у казахских, и у русских писателей, и у Е. Малюги, и у автора этих строк, та книжка — «Сорок небылиц», как всё, что строилось, организовывалось и созидалось в то время, была одной из самых первых. И поэтому о ней вспоминаешь и думаешь с лаской и улыбкой, как о чём-то родном, близком.

Следует сказать, что и в прежние времена старая русская интеллигенция — учителя, врачи и многие передовые, мыслящие люди разных профессий, не говоря уже о специалистах — этнографах, географах и филологах, — весьма плодотворно потрудилась, по крупицам собирая материалы об этом интереснейшем крае. Достаточно вспомнить таких людей, как Радлов, Диваев, Пантусов, Алекторов, Потанин и др. Их имена мы все с благодарностью должны помнить: эти люди помогли нам удержать в памяти наше прошлое и обогатить культуру настоящего, нашу современную литературу и искусство мудростью народа, сохранив её в своих записях.

Опираясь на опыт и традиции собирателей казахского фольклора, Е. Малюга своей обработкой сказок стремился сделать их доступными для широкого круга читателей, прежде всего для детей.

В 1962 году выходит новая книга казахских сказок, записанных, обработанных и пересказанных Е. Малюгой для детей — «Чудесный сад». Многие записанные и обработанные им сказки входят в трёхтомное собрание «Казахских народных сказок», изданное Институтом языка и литературы Академии наук Казахской ССР, и в другие сборники.

Идут годы, а Е. Малюга не оставляет своей работы. Результат — предлагаемая читателю книга. Название у неё старое — «Чудесный сад». Оно как бы подчёркивает, что суть книги, её принцип остаются прежними. Это — сказки казахского народа. Но в новом саду появляются всё новые и новые цветы — новые сказки. Их множество в этой книге. И все вместе они единый сборник — своеобразный сад сказок. Давайте пройдём по нему. Тогда мы увидим, что одни сказки повествуют о любви к Родине («Чудесный сад»), другие — о высоком и благородном чувстве чести («Адак», «Сыновья Нуржана»), третьи — прославляют ум и сообразительность («Диковинное имя», «Братья-странники», «Купленный сон», «Три друга») и бичуют глупость («Осёл-певец»), В книге есть и весёлые сказки, проникнутые юмором, улыбкой. Автор щедро использует народные речения: пословицы, поговорки.

Вслушайтесь, вчитайтесь, как хорошо написано в этой книге: «Забурлил ручей, загудела земля — и хижина покачнулась. Точно ураган налетел» («Хан Сулеймен и птица Байгыз»), или в другой сказке («Счастье Кадыра»): «Постоял он, повернулся и зашагал по собственному следу туда, откуда пришёл».

Книга заканчивается большим разделом об Алдаре-Косе, прославленном герое казахских сказок — безбородом, озорном, остроумном человеке, заступнике бедных, чьи весёлые проделки служат и поучением и утехой для простого народа. Герой, подобный Алдару-Косе, мужественный и умный, весёлый и решительный, существует у многих народов. Это и известные в Европе Тиль Уленшпигель и Робин Гуд, на Ближнем Востоке и в Средней Азии — Ходжа Насреддин, в русской сказке — совершенно особая фигура, казалось бы, простоватого, а на поверку мудрого, сметливого, храброго солдата и мужика-батрака.

Цикл сказок об Алдаре-Косе, завершающий книгу «Чудесный сад», — как бы книга в книге. Мы видим Алдара-Косе побеждающим бая Шигайбая, могучего и жестокого Алаша-хана, и даже самого шайтана.

Но есть нечто, объединяющее все сказки сборника «Чудесный сад» в единое целое, — это тема борьбы. Если всякая книга подлинно народных сказок утверждает силу правды и добра, торжество справедливости и высокие идеалы, которыми жив человек, то казахские сказки, рассказанные Е. Малюгой, утверждая эти идеалы, требуют от героев активности и как бы говорят: пусть ты бедняк, пусть ты слаб, но не складывай рук, не сдавайся, никогда не унывай — борись! И тогда ты победишь. А вместе с тобой, если ты действительно служишь своему народу, своей родине, а не, как бай, своему желудку и своему карману, тогда вместе с тобой победит мудрость и правда, ибо за ними — справедливость и сила. Ну, а когда приходит победа, тогда, как говорится в одной из сказок:

Хороша, привольна, богата жизнь Советского Казахстана. Со славой и успехами идет он к своему пятидесятилетию — великому празднику, который в 1970 году торжественно отмечается всем советским народом.

Виктор Важдаев.

Казахские народные сказки

Чудесный сад

Жили некогда два друга бедняка — Асан и Хасен. Асан обрабатывал клочок земли, Хасен пас своё маленькое стадо. Тем и добывали они себе скудное пропитание. Оба друга давно овдовели, но у Асана была красивая и ласковая дочь — его утешение, а у Хасена сильный и послушный сын — его надежда.

В одну из вёсен, когда Асан готовился выйти на своё поле, Хасена постигла беда: степь поразил джут и все бараны бедняка пали.

Весь в слезах, опираясь на плечо сына, прибрёл Хасен к другу и сказал:

— Асан, я пришёл проститься с тобой. Стадо моё погибло, без него и мне не миновать голодной смерти.

Услышав эти слова, Асан прижал старого пастуха к груди и проговорил:

— Друг мой, тебе принадлежит половина моего сердца, не отказывайся же, прими и половину моего поля. Утешься, возьми кетмень и с песней принимайся за работу.

С той поры и Хасен сделался земледельцем.

Шли дни, шли ночи, шли месяцы, шли годы. Однажды Хасен вскапывал своё поле и вдруг услышал из-под кетменя какой-то странный звон. Он стал поспешно разгребать землю, и вскоре его глазам открылся старинный казан, доверху наполненный золотыми монетами.

Не помня себя от радости, Хасен схватил казан и бросился к лачуге друга.

— Веселись, Асан, — кричал он на бегу, — веселись: тебя посетило счастье! Я вырыл на твоей земле казан, полный золота. Теперь ты навеки избавился от нужды!

Асан встретил его приветливой улыбкой и отвечал:

— Я знаю твоё бескорыстие, Хасен, но это твоё золото, а не моё. Ведь ты нашёл клад на собственной земле.

— Я знаю твоё великодушие, Асан, — возразил Хасен, — но, подарив землю, ты не дарил мне того, что скрыто в её недрах.

— Дорогой друг, — сказал Асан, — всё, чем богата земля, должно принадлежать тому, кто эту землю поливает потом.

Долго они спорили, и каждый наотрез отказывался взять себе клад. Наконец Асан сказал:

— Покончим с этим, Хасен. У тебя есть жених — сын, а у меня невеста — дочь. Они давно любят друг друга. Давай поженим их и отдадим им найденное золото. Пусть наши дети забудут о бедности.

Когда друзья объявили о своём решении детям, те едва не умерли от счастья. Тотчас отпраздновали весёлую свадьбу. Поздно ночью окончился свадебный пир.

А на другой день, лишь только начало светать, молодожёны явились к родителям. Лица их были озабочены, в руках они держали казан с золотом.

— Что случилось, дети? — встревожились Асан и Хасен. — Какая беда подняла вас так рано?

— Мы пришли сказать вам, — отвечали молодые люди, — что не годится детям владеть тем, чем пренебрегли их отцы. К чему нам это золото? Наша любовь — драгоценнее всех сокровищ мира.

И они поставили казан посредине землянки.

Тогда снова начался спор о том, как быть с богатым кладом, и длился он до тех пор, пока не надумали все четверо отправиться за советом к мудрецу, который прославился в народе своей честностью и справедливостью.

Шли они степью много дней и вот пришли к юрте мудреца. Юрта одиноко стояла среди степи, была черна и убога.

Путники, испросив позволения, с поклоном вошли в юрту.

Мудрец сидел на куске ветхой кошмы. Рядом с ним, по двое с каждой стороны, помещались четыре его ученика.

— Что за нужда привела вас ко мне, добрые люди? — спросил мудрец пришедших.

И те рассказали ему о своём споре. Выслушав их, мудрец долго сидел в молчании, а затем, обратившись к старшему ученику, спросил:

— Скажи, как разрешил бы ты на моём месте тяжбу этих людей?

Старший ученик ответил:

— Я бы приказал отнести золото хану, ибо он владыка всех сокровищ на земле.

Мудрец нахмурил брови и спросил второго ученика:

— Ну, а ты какое решение принял бы на моём месте?

Второй ученик отвечал:

— Я бы взял золото себе, ибо то, от чего отказываются истец и ответчик, по праву достаётся судье.

Ещё больше нахмурился мудрец, но всё так же спокойно задал вопрос третьему ученику:

— Поведай нам, как же ты вышел бы из затруднения?

Третий ученик сказал:

— Раз это золото никому не принадлежит и все от него отрекаются, я повелел бы снова зарыть его в землю.

Совсем стал мрачен мудрец и спросил четвёртого, самого младшего ученика:

— А ты что скажешь, моё дитя?

— Учитель мой, — отвечал младший ученик, — не прогневайся и прости мне мою простоту, но сердце моё за меня решило так: я вырастил бы на это золото в голой степи большой тенистый сад, чтобы в нём могли отдыхать и наслаждаться плодами все усталые бедняки.

При этих словах мудрец поднялся со своего места и со слезами на глазах обнял юношу.

— Поистине правы те, — сказал он, — кто говорит: «Почитай молодого, как старого, если он умён». Суд твой справедлив, дитя моё! Возьми же это золото, отправляйся в ханскую столицу, купи там лучших семян и, возвратившись, насади сад, о котором ты говорил. И пусть вечно живёт среди бедняков память о тебе и об этих великодушных людях, что не польстились на столь великое богатство.

Юноша тотчас положил клад в кожаный мешок и, вскинув ношу на плечи, двинулся в путь.

Долго он странствовал по степи и наконец благополучно достиг столицы хана. Придя в город, он сразу направился на базар и стал там кружить в поисках торговцев плодовыми семенами.

Полдня он бродил безуспешно, разглядывая выставленные возле лавок диковинные предметы и яркие ткани, как вдруг за его спиной послышался звон бубенцов и чьи-то пронзительные крики. Юноша обернулся: через базарную площадь проходил караван, гружённый удивительной поклажей, — вместо тюков с товарами на верблюдов были навьючены живые птицы, тысячи птиц, какие только гнездятся в горах, в лесах, в степи и в пустыне. Они были связаны за лапки, крылья их, помятые и истрёпанные, мотались, как лохмотья; тучи разноцветных пёрышек вились над караваном. При каждом движении каравана птицы бились головками о верблюжьи бока, и из их открытых клювов вырывались жалобные крики. Сердце юноши сжалось от сострадания. Протолкавшись сквозь толпу любопытных, он подошёл к караван-баши и, почтительно поклонившись, спросил:

— Господин, кто обрёк этих прекрасных птиц на такую страшную муку, и куда вы с ними держите путь?

Караван-баши ответил:

— Мы держим путь ко дворцу хана. Птицы эти предназначены для ханского стола. Хан заплатит нам за них пятьсот червонцев.

— Отпустишь ли ты птиц на волю, если я дам тебе золота вдвое больше? — спросил юноша.

Караван-баши взглянул на него насмешливо и продолжал свой путь.

Тогда юноша сбросил с плеч мешок и раскрыл его перед караван-баши. Караван-баши остановился, поражённый, а сообразив, какое богатство ему предлагают, тотчас же приказал погонщикам развязать птиц.

Почувствовав свободу, птицы разом взвились в небо, и было их так много, что в это мгновенье день превратился в ночь, и от взмахов крыльев по земле пронёсся ураган.

Юноша долго следил за удаляющимися птицами, а когда они скрылись с глаз, поднял с земли пустой кожаный мешок и пустился в обратную дорогу. Сердце его ликовало, ноги ступали легко, из уст лилась весёлая песня.

Но чем ближе он подходил к родным местам, тем всё больше завладевало им горькое раздумье, всё больше раскаяние теснило грудь.

«Кто дал мне право распоряжаться по своей прихоти чужим богатством? Не сам ли я вызвался вырастить сад для бедняков? Что скажу теперь я учителю и тем простодушным людям, что ждут моего возвращения с семенами?» — сетовал юноша. Мало-помалу отчаяние совсем одолело его, и он, упав на землю, стал плакать и стонать, призывая смерть на свою голову. От слёз и горя он так изнемог, что потерял власть над своими ресницами и задремал.

И снится ему сон: неведомо откуда на грудь ему слетела красивая пёстрая птичка и вдруг запела чудным голосом:

— О, добрый юноша! Забудь свою печаль! Вольные птицы не могут вернуть тебе золото, но они по-иному вознаградят тебя за твоё милосердие. Проснись скорей, проснись!..

Юноша открыл глаза и замер от удивления: вся широкая степь вокруг была покрыта птицами, каких только можно увидеть на свете.

Птицы разгребали лапками в земле ямочки, роняли в них из клюва семена и быстро заметали крыльями.

Юноша пошевелился, и в тот же миг птицы снялись с земли и устремились к небу. И снова день превратился в ночь, и от взмахов крыльев по земле пронёсся ураган… Когда же всё утихло, из каждой ямочки, выкопанной птицами, вдруг потянулись зелёные побеги, они поднимались выше и выше и вскоре превратились в ветвистые деревья, роскошно убранные блестящими листьями и золотыми плодами.

У самого падишаха Индии, верно, не было такого пышного и обширного сада. Величественным яблоням, покрытым корой точно из янтаря, не было числа и счёта.

Между стройными стволами виднелись тучные виноградники, заросли урюка, светлые лужайки, поросшие буйной травой и пёстрыми цветами. Повсюду звучно журчали студёные арыки, выложенные драгоценными камешками. А в ветвях непрестанно порхали и щебетали птички, такие же красивые и голосистые, как и та, что привиделась юноше во сне.

Юноша в изумлении оглядывался по сторонам и всё не мог поверить, что видит сад наяву. Чтобы испытать себя, он громко крикнул и ясно услышал свой голос, многократно повторенный эхом. Видение не исчезло. Тогда он в радости и волнении поспешил к юрте мудреца.

В скором времени слух о чудесном саде разнёсся по всей степи. Первыми к саду прискакали на своих быстрых иноходцах всадники «белой кости»^[1]. Но лишь только они достигли опушки, как перед ними выросла высокая ограда с железными воротами на семи замках. Тогда они встали на резные сёдла и пытались через ограду дотянуться до золотых яблок. Но всякий из них, кто прикасался к плодам, внезапно терял силы и замертво валился на землю. Увидев это, всадники повернули коней и умчались в свои аулы.

Вслед за ними к саду со всех сторон потянулись толпы бедняков. При их приближении замки́ упали с железных ворот, и ворота широко распахнулись. Сад наполнился народом — мужчинами, женщинами, стариками и детьми. Они расхаживали по ярким цветам, и цветы не увядали; они пили воду из прозрачных арыков, и вода не мутилась; они срывали с деревьев плоды, а плодов не убывало. Весь день не умолкали в саду звуки домбры, весёлые речи, громкий смех.

Когда же наступило время ночи и на землю спустился мрак, из яблок заструился нежный свет и птицы хором запели тихую и сладкую песню. Тогда бедняки улеглись под деревьями на душистой траве и заснули крепким сном, довольные и счастливые в первый раз за всю свою жизнь.

Прекрасная Айслу

Жили в одном ауле три кровных брата. Были это такие силачи и удальцы, что все сверстники гордились ими, все девушки заглядывались на них, все старики их похваливали. Крепкая дружба связала братьев с младенческих лет: никогда они не разлучались, никогда не ссорились, ни о чём не спорили.

В какой-то из дней выехали братья в степь на охоту с беркутом.

Долго не попадались им на глаза ни зверь, ни птица. Уже готовы они были повернуть коней к аулу, как вдруг видят: бежит по степи, прижимаясь к земле, лисица, красная, как огонь. Много денег дадут за шкурку такого зверя! Кинул старший брат беркута вверх, расправил крылья беркут, взмыл в поднебесье и пал с высоты молнией на лисицу.

Погнали джигиты коней, вихрем примчались к месту, где опустился беркут, глядят и дивятся: лисицы нет, будто её и не бывало, а птица сидит на каменной плите, и плита эта не простая: чей-то чудотворный резец изваял на ней девушку неземной красоты. А по краям плиты вилась узорная надпись: «Кто найдёт моё изображение и доставит его мне, тот будет моим повелителем и супругом».

Без слов и движения стояли джигиты перед таинственной находкой, и у каждого в сердце всё жарче разгоралась любовь к той, что, как живая, смотрела на них с плиты.

Старший брат сказал:

— Как нам быть и что предпринять? Ведь мы втроём нашли чудесный камень.

Средний брат сказал:

— Бросим жребий: пусть судьба рассудит, кому идти за красавицей.

— Братья, мы вместе нашли камень, — сказал младший брат, — так давайте же вместе разыскивать прекрасную. И если мы будем настолько счастливы, что увидим её наяву, пусть она сама из нас троих выберет себе мужа.

На том и порешили. Подняли плиту, а под ней новое диво: в кожаном мешке драгоценный клад — три тысячи старинных червонцев. Разделили деньги поровну и, не заезжая в аул, пустились в странствия на поиски невесты.

Всю степь изъездили молодцы из края в край, истёрли сёдла, изорвали сбрую, насмерть загнали скакунов, но нигде не нашли девушки, чей образ был запечатлён на плите. Наконец прибыли путники в столицу хана. Тут на окраине встретилась им старая женщина. Юноши показали ей плиту и стали расспрашивать, не знает ли она, в какой земле живёт красавица, изображённая на камне.

— Как же мне не знать, — отвечала женщина. Это дочь нашего хана. Её зовут Айслу. Нет на свете девушки, равной ей красотой и достоинствами.

Забыв об усталости и трудностях далёкого пути, братья поспешили ко дворцу хана. Стража, прочтя надпись на плите, тотчас пропустила их в покои ханской дочери.

Увидев живую Айслу, юноши застыли в оцепенении: красавица носила имя луны^[2], а сама была как светлое солнце.

— Кто вы? — спросила Айслу. — Какое дело вас привело ко мне?

Старший брат ответил за всех:

— Госпожа, охотясь в степи, мы нашли каменную плиту с твоим изображением и вот, исходив полсвета, принесли её тебе. Исполни обещанное, Айслу! Выбери себе в мужья одного из нас.

Красавица поднялась с драгоценных ковров и, приблизившись к братьям, сказала:

— Доблестные джигиты, не отрекаюсь от обещанного. Но как мне поступить по справедливости, если вас трое и все вы равны передо мной! Как отличить достойнейшего? Хочу испытать вашу любовь. Я стану женой того из вас, кто добудет для меня в течение месяца самый редкостный подарок. Согласны ли на такое условие?

Поклонились ей братья и тотчас снова отправились в дорогу, не ведая того, что дочь хана уже полюбила всей душой младшего из них. И так велика была её любовь, что с этого дня и часа стала она бледнеть и таять, точно от тяжкого недуга, а вскоре слегла в постель и перестала узнавать даже родного отца. Хан был в отчаянии. Он созвал лекарей и баксы со всего света, посулив тысячу верблюдов тому, кто исцелит его дочь. Полный дворец набилось знахарей и колдунов, но прекрасной дочери хана с каждым днём становилось всё хуже и хуже.

А три брата в это время были далеко от столицы. Долго шли они общим путём, но вот дорога разделилась, джигиты разошлись в разные стороны, договорившись на прощанье через тридцать дней вновь встретиться на этом месте.

Старший брат пошёл вправо и спустя некоторое время прибыл в большой город. Обойдя все лавки, он увидел в одной удивительной работы зеркальце в золотой оправе.

— Что стоит это зеркальце? — спросил юноша.

— Зеркальце стоит сто червонцев, а тайна его — пятьсот.

— В чём же его тайна?

— Это зеркальце таково, что если на утренней заре поглядеть в него, то увидишь все земли, города, аулы и кочевья мира.

«Вот такая-то вещь мне и нужна!» — сказал про себя юноша. Без раздумья отсчитал он деньги, спрятал на груди покупку и зашагал назад, к условленному месту.

Средний брат двинулся прямо, по средней дороге. Вот и он в свой срок вошёл в незнакомый город. На базаре, где торговали иноземные купцы, бросился ему в глаза яркий ковёр, вытканный причудливыми узорами.

— Какова цена ковру? — спросил он у продавца.

— Ковёр стоит пятьсот червонцев, и тайна его столько же.

— О какой тайне ты говоришь?

— Да ведь это ковёр-самолёт! Он может перенести человека за один миг в любое место мира.

Юноша отдал продавцу все свои деньги и, свернув ковёр в трубку, с торжеством покинул город.

Младший брат на распутье повернул влево. Путь привёл его к какому-то чужеземному городу. Он долго скитался по улицам, заглядывая во все лавки, но нигде не попадалась ему вещь, достойная возлюбленной. Он уже совсем потерял надежду и пал духом, когда в грязной лавчонке безобразного старика заметил какой-то блестящий предмет.

— Что это? — спросил джигит.

Торговец подал ему золотой гребень, усыпанный драгоценными камешками. Глаза у юноши загорелись.

— Что просишь за гребешок?

Продавец хрипло засмеялся и проговорил со злобой:

— Проваливай лучше отсюда! Где тебе купить такую вещь! Тысячу червонцев стоит гребень и две тысячи — его тайна.

— Какая же у твоего гребня тайна, что ты ценишь его столь дорого?

Старик отвечал:

— Если этим гребнем расчесать волосы больного, он обретёт здоровье, а если расчесать волосы умершего, он оживёт.

— У меня есть всего тысяча червонцев, — сказал печально юноша, — сжалься, отдай мне гребень за эти деньги; в нём — моё счастье.

— Ладно, — зловеще скривив рот, прошамкал старик, — бери гребень за тысячу червонцев, если согласен дать в придачу кусок своего мяса.

Понял тут юноша, что перед ним не торговец, а злой людоед, но не дрогнул и не отступил. Он молча высыпал из кармана все деньги, потом вытащил из-за голенища нож, вырезал из своей груди кусок мяса и подал кровавую плату страшилищу. Гребень стал его собственностью.

Ровно через тридцать дней братья снова сошлись на распутье. Они крепко обнялись, расспросили друг друга о здоровье и стали хвалиться своими покупками.

«Чей же подарок больше понравится Айслу? — думал каждый. — Все одинаково хороши: и зеркальце, и ковёр, и гребень».

Ночь прошла в разговорах, а утром, когда поднялась звезда Шолпан и восток запылал зарёй, братьям захотелось узнать, что творится на свете, и они взглянули в зеркальце.

Весь мир проплыл перед их глазами, показалась и столица хана. Но что это? Улицы перед дворцом запружены печальной толпой. Там кого-то хоронят. Вот на богатых носилках несут покойника, а следом, весь в слезах, согнувшись от горя, идёт хан. И братья в ужасе догадались: прекрасная Айслу умерла.

В ту же минуту средний брат развернул волшебный ковёр, и все три джигита ступили на него, держась друг за друга. Ковёр взвился под облака, а через мгновенье опустился перед открытой могилой ханской дочери. Толпа отхлынула в сторону. Хан глядел сквозь слёзы на внезапно слетевших с неба трёх джигитов и не мог понять, что происходит. А младший брат кинулся к мёртвой красавице и расчесал её волосы золотым гребнем.

Вздохнула Айслу, встрепенулась и встала на ноги, прекрасная, как прежде, и ещё прекраснее. Хан прижал дочь к груди. Народ шумел, ликуя. В радости и веселье все направились к дворцу.

В тот же день хан устроил пышный пир и созвал на него, как дорогих гостей, всех жителей столицы. Был приглашён даже нищий старик, что питался отбросами на базаре. На почётном месте сидели три брата, и сама Айслу подносила им кушанья и кумыс. И тут джигиты вновь стали просить её ответить, кого же из них она намерена избрать в мужья.

Опечалилась Айслу, слеза набежала на её ресницы.

— Я люблю одного, но по-прежнему все вы и после испытания равны передо мной, ибо каждый из вас принёс мне невиданный подарок.

И она обратилась к отцу за советом и наставлением. Подумав, хан произнёс:

— Не будь зеркальца, что добыл старший брат, вы, джигиты, не узнали бы о смерти Айслу; без ковра, который купил средний брат, вы не поспели бы вовремя на похороны; а без гребня младшего брата вы не вернули бы жизнь моей дочери. Я охотно отдам вам половину моего богатства, но не в силах решить, кому отдать в жёны Айслу.

Внезапно раздался в толпе голос старика нищего:

— Великий хан, позволь мне сказать слово!

Хан был счастлив и милостив в этот день.

— Говори, — разрешил он.

— Взвесив все обстоятельства, я рассудил бы братьев так, — сказал нищий, — пусть Айслу принадлежит тому, кто дороже заплатил за свой подарок.

Хан кивнул головой:

— Да будет так!

— Я отдал за зеркальце шестьсот червонцев, — сказал старший брат.

— Я отдал за ковёр тысячу червонцев, — сказал средний брат.

— Я отдал за гребень тоже тысячу червонцев и…

Младший брат запнулся и умолк, опустив голову.

— Не молчи! — вскричал хан. — Говори правду!

Тогда юноша распахнул халат, и все увидели на его груди зияющую рану.

Айслу вскрикнула и закрыла лицо руками. А хан обнял героя и сказал:

— Отдаю тебе в жёны свою дочь! Будь моим зятем и наследником.

И, повернувшись к гостям, он объявил во всеуслышанье, что двух старших братьев назначает своими визирями, а старика нищего, давшего мудрый совет, верховным бием.

После этого вновь зашумел весёлый пир. И длился он тридцать дней, да провожали его сорок дней, а память о нём живёт и до нашего времени.

Хан Сулеймен и птица Байгыз

Дворцы Сулеймена были полны драгоценностями, но больше всего дорожил хан одним золотым кольцом, которое никогда не снимал с пальца. Кольцо это было волшебное: кто надевал его, тот начинал понимать язык зверей, птиц и растений и обретал власть над всеми живыми тварями.

Раз на охоте Сулеймену захотелось освежить лицо студёной водой из ручья. Но когда он зачерпывал пригоршней воду, заветное кольцо соскользнуло с пальца и стало быстро опускаться на дно. Хан готов уже был кинуться в ручей, чтобы достать со дна сокровище, как вдруг в воде блеснула большая рыба, проглотила кольцо и, вильнув хвостом, нырнула в омут.

В глубокой печали, раздумывая о потере, пошёл Сулеймен вдоль берега и шёл долго-долго, пока не увидел перед собой одинокую хижину, возле которой сушились рыбачьи сети.

Близилась ночь. Хан вошёл в хижину. Переступив порог, он услышал гнусавый голос:

— Благодарение судьбе! Она посылает нам сытный ужин.

Хан похолодел: посреди хижины стояла кровожадная Жалмауыз-Кемпир и протягивала к нему когтистые руки. Он уже схватился за охотничий нож, чтобы защищаться, но тут послышался другой голос, сладкий, как пение соловья:

— Не трогай пришельца, мать! Посмотри, как он красив и величествен. Наверное, сам хан Сулеймен не лучше его.

Хан обернулся на голос, и сердце его дрогнуло и запылало: у очага на пёстром ковре сидела девушка такой чудесной красоты, что ради неё никто не побоялся бы смерти.

Жалмауыз-Кемпир сказала:

— Счастлив ты, незнакомец, что приглянулся дочери моей Булук. Я пощажу тебя. Но уходи отсюда поскорей. Вот-вот вернётся мой старик. Тогда уж никто тебя не спасёт.

Сулеймен отвечал:

— Я не сделаю и шага назад, если об руку со мной не пойдёт прекрасная Булук.

В это время забурлил ручей, загудела земля — и хижина покачнулась. Точно ураган налетел. Жалмауыз-Кемпир заметалась по всем углам и, открыв сундук-кебеже, крикнула Сулеймену:

— Полезай, сумасшедший, в сундук! Да не мешкай!

И только захлопнулась крышка сундука — в хижину ввалился старый людоед — дяу.

— Чую дух человеческий! — проревел он во всю великанью глотку.

Жена напустилась на него с бранью:

— Совсем из ума выжил, старый дуралей! Это пахнет тем джигитом, которого мы съели вчера. А нынче никто к нам не заходил.

Прошла ночь. С рассветом дяу пошёл к ручью ловить рыбу и вскоре вернулся с добрым уловом.

— Готовьте завтрак, — приказал он жене и дочери, — а я опять ухожу на промысел. Может, удастся к обеду добыть батыра или батырского коня.

Ушёл. Жалмауыз-Кемпир выпустила Сулеймена из сундука и стала толкать его в спину к двери.

— Прочь с моих глаз, незваный гость! Натерпелась я из-за тебя страху!

Но Сулеймен не двигался с места, а только глядел, не отводя взора, на красавицу Булук.

Повинуясь приказу отца, девушка чистила свежую рыбу. Вот она разрезает большого язя и, вскрикнув от неожиданности, вынимает из его живота золотое кольцо. Кольцо выпало из её рук и покатилось прямо к ногам Сулеймена.

Поднял его царь и надел на палец. И в то же мгновение сделался он могуществен и мудр, как и прежде.

— Я хан Сулеймен! — сказал он в радости. — Хочешь ли ты, Булук, быть моей женой и ханшей Вселенной?

И вот Булук стала ханшей. Спала она теперь на шёлковых подушках, ела на золоте и серебре, одевалась в бархат и парчу.

Ничего не жалел для неё хан: позабыв все дела государства, только и думал, чем бы ещё ублаготворить жену.

Однажды хан говорит красавице:

— Пожелай, Булук, — и я построю для тебя дворец из золота и алмазов.

— Не нужен мне дворец из золота и алмазов, — капризно отвечала Булук, играя глазами. — Если ты любишь меня, владыка, построй мне дворец из птичьих костей.

Кликнул клич всевластный Сулеймен, чтобы все птицы мира немедля явились к нему и были готовы принять со смирением свой смертный приговор, как того пожелала ханша.

Чёрными стаями, без песен и щебета, слетелись несчастные птицы к дворцу Сулеймена, покорно и безропотно ожидая своей участи: такова была сила волшебного кольца.

Булук пересчитала их и сказала хану с досадой:

— Одна птица ослушалась тебя, повелитель, и не явилась по твоему приказу. Имя её — байгыз.

Разгневался Сулеймен. Повелел он чёрному ворону разыскать и доставить к нему изменника байгыза.

Летал ворон три дня — воротился ни с чем, нигде не сыскался след провинившейся птицы. Тогда царь посылает на поиски быстрокрылого сокола.

Нашёл сокол байгыза на горе под камнем. Забился под камень ослушник, не достать его ни клювом, ни лапами.

Сокол говорит:

— Почтенный байгыз, что поделываешь?

— Думу думаю.

— Что? Что ты сказал? Не расслышал я.

Байгыз высунул голову из-под камня, а сокол схватил его и понёс в когтях к хану.

Байгыз запел:

Сокол кинул птицу к ногам Сулеймена, но и перед ханом байгыз продолжал свою песню:

Сулеймен грозно топнул на него ногой:

— Почему ты, байгыз, не явился ко мне по первому зову?

Байгыз отвечал:

— Я думу думал.

— О чём же ты думал?

— Думал я, чего на земле больше — гор или равнин.

— Ну, и что же надумал?

— Гор больше, если за горы считать и те кучки, что нарыты в степи кротами.

— Ещё что думал?

— Думал я, живых или мёртвых больше.

— Кого же, по-твоему, больше?

— Мёртвых больше, если спящих считать за усопших.

— Ещё что думал?

— Думал, мужчин или женщин больше?

— И что же решил?

— Женщин, хан, куда больше, если к ним причислить тех слабодушных мужчин, что готовы, теряя рассудок, выполнить любую женскую прихоть.

Когда байгыз сказал это, Сулеймен прикрыл ладонью глаза и залился краской: понял владыка мира намёк малой птицы. Тотчас же он распустил по домам всех своих крылатых подданных, и те с песнями и щебетанием понеслись к родным гнёздам.

Так и не был построен дворец из птичьих костей. А птицы за то, что хитроумный байгыз избавил их от погибели, избрали его своим бием на вечные времена.

Купленный сон

Рос Сарсембай сиротой. Не было у него ни отца, ни матери. Плохо ему жилось. Нанялся он к баю овец пасти. Посулил ему бай за работу отдать по осени хромую овцу. И тому был рад пастушок. Пас он отару, ел байские объедки, ждал осени.

«Придёт осень, — думает, — получу хромую овцу, узнаю тогда и я, какой вкус у мяса…»

Как-то раз перегонял Сарсембай овец на новое пастбище. Вдруг выскочил из-за куста волк и говорит:

— Дай барана! Не дашь одного — задеру десять.

— Как я могу отдать тебе барана, волк? Ведь отара не моя. Бай убьёт меня за убыток.

Задумался волк, а подумав, говорит:

— Очень проголодался я. Иди к баю, проси для меня барана.

Пошёл Сарсембай к хозяину, рассказал обо всём. Бай рассудил так: десять больше одного; один баран дешевле десятка. Говорит он пастуху:

— Пусть возьмёт себе волк барана. Только без выбора. Завяжи ему глаза платком. Какого ухватит, тот и его.

Так и сделал Сарсембай, как приказал хозяин.

Кинулся волк с завязанными глазами в середину отары и перегрыз горло овце. Есть пословица: «Палка, брошенная в степь, угодит в лоб несчастному». Случилось так, что задрал волк как раз ту хромую овцу, которую пообещал хозяин Сарсембаю. Горько заплакал Сарсембай. Волку стало жалко его.

— Нечего делать, пастух, — говорит он. — Видно, доля твоя такая. Оставлю я тебе шкуру овцы. Может, продашь её кому-нибудь с выгодой.

Поднял с земли Сарсембай овечью шкуру, перекинул её через плечо и погнал отару дальше.

Навстречу бай на рыжем иноходце. Приподнявшись на стременах, стал он считать овец и баранов. Видит — вся отара цела, нет лишь хромой овцы Сарсембая. А тут и Сарсембай показался. Идёт за отарой — в руке пастушья палка, на плече овечья шкура, из глаз слёзы льются.

Расхохотался бай, даже иноходец под ним пошатнулся.

— Вот так пастух у меня! Свою овцу прокараулил. Да ведь ты и моих переведёшь… Убирайся-ка с глаз долой! Мы с тобой в расчёте.

И поплёлся Сарсембай по степи, куда указала ему путь тень пастушьего посоха.

Пришёл в дальний город. Зашёл на базар. Долго слонялся он в толпе, но никто не спросил его о цене овечьей шкуры. Только под вечер удалось мальчику продать её какому-то человеку за три мелких монеты.

«За три монеты куплю я три лепёшки, тремя лепёшками проживу три дня. А там будь что будет!..»

Направился было он к хлебным лавкам, да повстречал на пути больного старика, просившего милостыню. Отдал ему Сарсембай одну монету, а две оставил себе.

Старик закивал головой, потом нагнулся, поднял с дороги горсть песка и протянул мальчику.

— На, — сказал он, — возьми себе это в награду за твою доброту.

Сарсембай решил, что нищий не в своём уме, но не захотел обидеть старика, принял песок и высыпал его себе в карман.

Опустилась ночь. Совсем темно стало. Где приклонить голову безродному пастушку? Попросился он переночевать в караван-сарае. Хозяин пустил его, но потребовал за ночлег плату, и Сарсембаю пришлось отдать ему одну монетку.

Всех своих постояльцев хозяин уложил на коврах и кошмах, а Сарсембаю велел лечь прямо на голую землю.

Плохо спалось голодному мальчику, плохие сны ему снились на холодной жёсткой земле.

На рассвете зашумел караван-сарай, задвигались люди по двору. Заезжие купцы, собираясь в дорогу, стали навьючивать кладь на верблюдов, а сами ведут разговор меж собой.

Один говорит:

— Дивный сон приснился мне этой ночью. Будто лежу я, как хан, на драгоценном ложе, а надо мной склонилось ясное солнце, и на груди моей играет светлый месяц…

Сарсембай подошёл к купцу и сказал:

— За всю мою жизнь ещё ни разу не приснился мне хороший сон. Дяденька, продай мне свой сон! Пусть этот сон будет моим.

— Продать сон? — засмеялся купец. — Изволь. Что же ты мне дашь за него?

— У меня есть одна монетка… Вот она.

— Давай сюда твою монетку! — вскричал купец. — Дело сделано. Отныне мой сон принадлежит тебе, мальчуган!

И купец рассмеялся ещё громче, а вслед за ним рассмеялись все, кто был в караван-сарае. Пастушок же, довольный покупкой, вприпрыжку выбежал со двора…

Много дорог исходил с тех пор Сарсембай. Много аулов встречалось ему на пути. Но нигде не находилось для него работы, нигде не находилось для него крова, нигде не находилось чашки айрана.

Была зима. Тёмной ночью брёл Сарсембай по степи, согревая дыханием пальцы. Злой ветер шатал его из стороны в сторону, вьюга кружила на одном месте. Сарсембай плакал, и слёзы замерзали на его щеках. Опустился он, обессилев, в сугроб и промолвил в отчаянии:

— Чем такая мука, уж лучше бы меня растерзали волки!

И только произнёс он эти слова, как тотчас из мракапоказался огромный волк: шерсть дыбом, глаза горят!

— Наконец-то, — провыл волк, — попалась мне добыча! То-то рады будут мои волчатки.

— Убей меня, волк, — сказал мальчик тихо, — пусть порадуются твои волчатки. Смерть для меня отраднее жизни…

Но волк не двинулся с места и только пристально смотрел на мальчика. Наконец он проговорил:

— Не ты ли это, Сарсембай, отдавший мне хромую овцу? Здравствуй, я узнал тебя. Не бойся, я тебя не трону, а может, и помогу тебе сохранить жизнь. Садись-ка на меня верхом да держись покрепче!

Сел Сарсембай, и понёс его волк по сыпучим сугробам. Домчал до опушки дремучего леса и говорит:

— Видишь, Сарсембай, вдали огонёк? Это костёр горит. Там останавливалась на привал шайка разбойников. Теперь они ускакали дальше и не скоро вернутся назад… Ступай, погрейся у костра. А к утру, может быть, потеплеет… Прощай!

Волк исчез, а Сарсембай поспешил к огню. Обогрелся он и даже подкрепил немного силы — обглодал кости, брошенные разбойниками у костра. Он был так счастлив, что готов был запеть песню. Много ли нужно, чтобы развеселить бедняка?..

Стало светать, костёр догорел и погас. И когда почернели угли, мальчик засунул руки в тёплую золу. Хорошо было рукам! Он погружал их всё глубже и глубже и вдруг почувствовал под пальцами какой-то твёрдый предмет. Сарсембай вытащил его из золы и ахнул… Золотой ларец! Сердце мальчика забилось… Что в ларце?..

Сарсембай открыл крышку. В этот миг над землёй показался край солнца, и первый луч упал прямо на ларец. Сарсембай вскрикнул и зажмурился от нестерпимого блеска: ларец был полон алмазов!..

Прижал пастушок свою находку к груди и пустился бежать лесом, не чуя под собой ног от радости.

«Только бы поскорее добраться до жилья! — думал он. — Теперь я заживу без горя… Моего богатства хватит и на сто человек».

А лес становился всё гуще и гуще. Жутко сделалось Сарсембаю, и он уже пожалел, что забрался в такую глушь.

«Что стану я делать в этих безлюдных дебрях со своими сокровищами?»

Но тут меж стволов мелькнул свет, и мальчик вышел на широкую поляну. Посреди поляны у незамерзающего потока стояла большая богатая юрта, крытая белой кошмой.

«Что за люди живут здесь? — подумал Сарсембай. — Не обидят ли они беззащитного горемыку?»

Припрятал Сарсембай золотой ларец в дупле старого дуба и вошёл в юрту.

— Здравствуйте! — сказал он.

В юрте горел очаг, а перед ним на корточках, склонив голову, сидела в глубокой задумчивости девочка. При виде незнакомца она вскочила и уставилась на него с удивлением и испугом.

— Кто ты, мальчик, и как попал сюда? — проговорила она наконец.

Сарсембай смотрел на девочку и не мог вымолвить ни слова. Никогда не встречал он подобной красавицы, только в песнях акыны поют о таких. Но, видно, на душе у неё лежало какое-то тяжкое горе: печален был её взор, а личико было бледнее снега.

Овладев собой, мальчик сказал:

— Я сирота Сарсембай. Брожу вот по свету в поисках работы, крова и пищи, да заблудился и набрёл на твоё жильё. А ты кто, девочка?

Шагнула девочка к нему и заговорила, трепеща от волнения:

— Меня зовут Алтын-кыз, и нет на свете девочки несчастнее меня. Но что тебе до меня, Сарсембай? Ты сам в страшной опасности… Беги что есть мочи отсюда, беги, если найдёшь путь из этих заклятых мест. Знаешь ли ты, куда завело тебя твоё горе? Это юрта кровожадной Жалмауыз-Кемпир. Вот-вот вернётся она домой. Несдобровать тебе… Спасайся же, пока не поздно!..

Тут за дверью раздался шум, треск и топот. Ещё больше побледнела девочка.

— Поздно! — в ужасе сказала она и, схватив Сарсембая за руку, потащила его подальше от очага и прикрыла кошмой.

Сарсембай притаился, но сквозь маленькую щёлочку видел всё, что творилось в юрте.

Широко распахнулась дверь, и в юрту ввалилось красногубое чудище — страшная Жалмауыз-Кемпир. Нос у неё крючком, космы торчком, зубы оскалены, как у волчицы. Обвела она юрту подслеповатыми глазами и, присев у очага, протянула к пламени костлявые чёрные пальцы. Так сидела она некоторое время, тяжело сопя, а Алтын-кыз стояла поодаль и не шевелилась.

Согревшись, Жалмауыз-Кемпир прохрипела:

— Алтын-кыз, подойди ко мне.

Вся дрожа от страха, девочка сделала шажок к старухе и приостановилась, а та схватила её крючковатыми пальцами и притянула к себе.

Застонала Алтын-кыз от боли. Сарсембай сжал кулаки и уже готов был наброситься на старуху, но в этот миг Жалмауыз-Кемпир злобно взвизгнула и, оттолкнув от себя девочку, закричала:

— Негодница! Ты что ж это всё бледнеешь да сохнешь?! Или не знаешь, для чего я держу тебя в своей юрте? Мне уже давно пора бы съесть тебя, а я откладываю да откладываю — жду, когда ты образумишься и начнёшь толстеть. Так слушай и запоминай: если и завтра к моему приходу ты останешься такой же тощей, как сейчас, я живьём зажарю тебя на этом очаге!

Тут старуха повалилась на постель и захрапела. А Алтын-кыз, сидя у огня, проплакала всю ночь.

Утром Жалмауыз-Кемпир снова пригрозила девочке и, взяв клюку, вышла из юрты. За дверью раздался шум, треск и топот, а потом, всё стихло.

Выбрался Сарсембай из-под кошмы и спросил:

— Расскажи мне, Алтын-кыз, как сделалась ты рабыней кровожадной Жалмауыз-Кемпир?

И Алтын-кыз начала рассказ:

— Жила я в родном ауле у отца с матерью в радости и довольстве. Раз уехали родители в гости. Прощаясь, говорит мне отец: «Дорогая Алтын-кыз, ты остаёшься на весь день одна. Будь умницей, не выходи за дверь и к себе никого не пускай». Скучно мне стало в юрте, вышла я за порог. Сбежались ко мне весёлые подружки, зовут в степь за цветочками. Пошла я, глупая. Вот рву цветочки и вижу: идёт ко мне дряхлая старушка, опирается на клюку. «Ах, какая девочка, ах, какая красавица!.. — говорит она мне. — Далеко ли ты, девочка, живёшь?» — «Нет, близко живу. Вон наша юрта». — «Так отведи меня к себе да напои чистой водицей». Не подумала я худого, отвела её в аул, напоила водицей. А она из юрты не идёт, глаз с меня не спускает. «Ах, какая девочка, ах, какая красавица! Дай-ка я тебе головку расчешу». Положила я ей голову на колени, а она вынула золотой гребешок и стала расчёсывать мои волосы. И так мне вдруг спать захотелось! Закрыла я глаза и заснула крепким сном. Долго ли я спала, не знаю, а очнулась уже в этой юрте. Много дней прошло. И не видела я с тех пор никого, кроме этой Жалмауыз-Кемпир, моей мучительницы. Так и живу здесь, со дня на день ожидая смерти.

Закончив рассказ, Алтын-кыз снова начала со слезами умолять Сарсембая бежать куда глаза глядят, пока не вернулась Жалмауыз-Кемпир.

Но Сарсембай только ласково улыбался на уговоры девочки, потом обнял её, как сестру, и сказал:

— Я никогда не оставлю тебя, Алтын-кыз. Мы вместе уйдём…

— Спасибо тебе, Сарсембай, за доброе слово, — сказала Алтын-кыз, — но ты говоришь о том, что вовеки не сбудется. Жалмауыз-Кемпир настигнет нас в пути, а если и не настигнет, мы всё равно замёрзнем где-нибудь в сугробе.

— Мы дождёмся весны и убежим…

Алтын-кыз горестно вздохнула.

— Храбрые часто бывают безрассудными, — сказала она. — Ты забыл, видно, что сегодня Жалмауыз-Кемпир убьёт меня.

— Нет, Алтын-кыз, ты не умрёшь! — с жаром воскликнул мальчик. — Я всё обдумал. Жалмауыз-Кемпир хитра, а мы попробуем перехитрить её. В юрте темно, я надену твоё платье и выйду сегодня к ней вместо тебя!.. Я выше и плотнее, чем ты… Может, нам посчастливится обмануть старуху и дотянуть до тёплых дней…

Всплеснула руками Алтын-кыз и стала говорить, что никогда не примет от Сарсембая такую жертву. Но пастушок был твёрд и непреклонен.

— Если ты, Алтын-кыз, будешь упорствовать, я сегодня же выйду на бой с Жалмауыз-Кемпир и умру от её зубов раньше тебя!

Тогда девочка сдалась. Они обменялись одеждой; Алтын-кыз спряталась под кошмой, а Сарсембай уселся перед очагом на её место.

Тут за дверью раздался шум, треск и топот, и в юрту ввалилось красногубое чудище — страшная Жалмауыз-Кемпир.

Погрев руки у огня, она прохрипела:

— Алтын-кыз, подойди ко мне!

Сарсембай смело приблизился к старухе. Та оглядела его подслеповатыми глазами и прошамкала:

— Да ты как будто подросла за сегодняшний день!

Не подозревая обмана, она ощупала Сарсембая, ущипнула его и сказала, хихикая:

— Ах ты, хитрая девчонка! Я давно догадалась, что ты дурачишь меня. Стоило мне пригрозить как следует, и вон как ты сразу переменилась!.. Что ж, коли так, поживи ещё немного, набери жирку…

И потекли дни и ночи — горькие дни, тревожные ночи для Сарсембая и Алтын-кыз.

Но вот пришла весна. Заиграл поток, защебетали птицы, расцвели цветы.

Говорит Сарсембай своей подружке:

— Милая Алтын-кыз! Пора нам готовиться к побегу. Замечаю я, что Жалмауыз-Кемпир стала злее прежнего: не проведала ли она о наших намерениях? Узнает старуха про меня — быть беде, конец нам обоим. Смастерю я лук, пойду на охоту, набью дичи, чтобы была у нас еда в дорогу, а через три дня вернусь тайком, и мы убежим.

— Поступай как знаешь, Сарсембай, делай как лучше, — отвечает девочка, а у самой на глазах слёзы. — Только будь осторожней на охоте, возвращайся здоровым и невредимым.

— Не плачь, Алтын-кыз, не горюй обо мне, — сказал Сарсембай. — А соскучишься, подойди к потоку, погляди на воду: если плывут по воде гусиные пёрышки, значит, жив я и здоров, шлю привет тебе издалека.

Простились дети. Проводила Алтын-кыз друга немножко да поскорее назад: не нагрянула бы внезапно в пустую юрту Жалмауыз-Кемпир.

А Сарсембай шёл всё дальше и дальше вдоль ручья.

В первый день он убил трёх диких гусей. Ощипал их, а пёрышки пустил по воде. Во второй день снова убил трёх гусей, снова бросил пёрышки на воду.

На третий день Сарсембай видит: стоит на полянке оленёночек, а над ним с шумом и карканьем вьётся стая чёрных ворон. Хотят вороны выклевать глаза оленёнку. Пожалел мальчик оленёнка, разогнал ворон.

Прискакал старый олень.

— Спасибо, Сарсембай, — говорит. — Отплачу я тебе за услугу!

Идёт дальше Сарсембай. Слышит жалобное блеянье. Заглянул в яму, а там ягнёночек-архар. Бьётся, кричит, а выбраться не может.

Пожалел его мальчик, вытащил из ямы. Прибежал старый архар, говорит:

— Спасибо, Сарсембай. Отплачу я тебе за услугу!

Идёт дальше Сарсембай. Что за писк?.. Поглядел, а это неоперившийся орлёнок выпал из гнезда. Пожалел мальчик птенца, подобрал с земли и посадил в гнездо.

Прилетел старый орёл.

— Спасибо, Сарсембай. Отплачу я тебе за услугу!

Так в этот день ничего и не добыл на охоте Сарсембай.

А вечер уже близко. Вспомнил тут мальчик, что не кинул ещё с утра на воду ни одного гусиного пёрышка. Защемило сердце. Что думает теперь бедняжка Алтын-кыз, стоя у потока? Побежал Сарсембай без оглядки в обратный путь.

А Алтын-кыз той порой всё ждала его, всё тосковала. Только Жалмауыз-Кемпир из дому — девочка бегом к потоку. Шумит поток, течёт вода, плывут по воде гусиные пёрышки. Улыбается девочка: «Жив Сарсембай!»

Приходит третий день, последний день разлуки. Стала Алтын-кыз над потоком, глядит не сводя глаз, глядит час, и другой, и третий…

Шумит поток, течёт вода, да не плывут по ней гусиные пёрышки…

Упала девочка на бережок, закрыла лицо ладонями, заплакала горько-горько:

— Нет больше в живых Сарсембая! Погиб удалец и не знает, что я согласилась бы тысячу раз умереть, только бы он жил и был счастлив…

Плачет бедная, убивается и не видит, что Жалмауыз-Кемпир уже рядом, подбирается к ней, содрогаясь от ярости. Схватила старуха свою пленницу за плечи и поволокла в юрту на расправу.

— Открылись, — рычит, — твои плутни, девчонка! Убежать задумала? Заступника себе сыскала? Так знай же: никуда тебе от меня не уйти, и никто тебя не выручит. Конец твой пришёл!.. Сейчас загрызу тебя насмерть!

Вдруг брякнула дверь, распахнулась настежь: стоит на пороге Сарсембай. Рванулась к нему Алтын-кыз, обхватила за шею, а старуха держит её крепко, из рук не выпускает.

— Стой, Жалмауыз-Кемпир! — крикнул мальчик. — Выслушай меня. Отпусти Алтын-кыз на волю — богатый выкуп за неё дам.

— Выкуп дашь? Вот наглец! Какой же выкуп Ты дашь мне, оборванец?

Достал Сарсембай из дупла золотой ларец, открыл перед старухой крышку. Как глянула Жалмауыз-Кемпир на бесценные сокровища, так и взвыла от жадности и выпустила девочку. Одолела в ней корысть злобу.

— Бери девчонку, бери! Давай сюда твои камешки!

Да не так-то прост Сарсембай, чтобы отдать ларец в руки старухе.

— Вот они, камешки, старая, подбирай! — крикнул мальчик и стал рассыпать алмазы во все стороны. Покатились самоцветы по земле, сверкая, как звёзды. Ринулась Жалмауыз-Кемпир подбирать их в подол, а Сарсембай схватил за руку Алтын-кыз и бросился вон из юрты.

Бегут они поляной, не разбирая дороги, бегут лесом, боясь оглянуться. Секут их ветки, царапают сучья, пни и колоды преграждают путь. Совсем выбилась из сил Алтын-кыз, исколола, изранила ножки, на бегу поправляет косы, вытирает рукавом пот с лица.

И вдруг слышат беглецы за спиной шум и треск: дрожит земля, валятся деревья — гонится за ними Жалмауыз-Кемпир.

— Бежим поскорее, Алтын-кыз! — говорит Сарсембай. — Только на ноги теперь наша надежда.

А Алтын-кыз ему:

— Нет у меня больше сил, Сарсембай. Кружится голова, подламываются колени. Беги дальше один! Пока Жалмауыз-Кемпир съест меня, ты далеко успеешь уйти…

— Что ты говоришь, Алтын-кыз? Никогда я не брошу тебя. Ты мне дороже всего на свете.

Бегут опять. А Жалмауыз-Кемпир всё ближе, ближе… Слышен уже её голос. Бранится старуха, грозит:

— Всё равно догоню! Всё равно загрызу!

Упала Алтын-кыз, еле дышит, тихо шепчет:

— Прощай, Сарсембай!.. Оставь меня, спасайся сам… А мне уже нет спасенья…

Заплакал мальчик:

— Уж если умирать, так вместе!..

Поднял девочку с земли, посадил себе на спину и побежал, задыхаясь, вперёд.

Вдруг точно из-под земли выскочил старый олень, говорит:

— Не забыл я тебя, Сарсембай. Садитесь, дети, на меня, держитесь за шею: не угнаться за мной проклятой старухе.

Вмиг принёс их старый олень к высокой горе, говорит:

— Здесь вас Жалмауыз-Кемпир не найдёт.

Присели дети у подножия горы, прижимаясь друг к другу, но не успели и отдышаться, как видят: поднимая тучи пыли, мчится прямо на них с воем, с визгом Жалмауыз-Кемпир.

Вскочил на ноги Сарсембай, заслонил свою подружку и, сжимая в руке острый камень, приготовился к битве.

Вдруг точно из-под земли вырос перед ними старый архар, говорит:

— Я не забыл тебя, Сарсембай. Садитесь ко мне на спину, дети, держитесь за рога. Я выручу вас из беды.

Добежала Жалмауыз-Кемпир до горы, а мальчик и девочка уже на её вершине. Рассвирепела старуха, стала грызть гору зубами, подкапывать когтями. Зашаталась гора, вот-вот рухнет.

Вдруг слетает на гору старый орёл, говорит:

— Я не забыл тебя, Сарсембай. Садитесь, дети, поскорей на мои крылья. Ты, Сарсембай, спас моего птенца, а я вас спасу.

Вспрыгнули дети на орла, взмыл орёл ввысь, и в ту же минуту обрушилась гора, — обрушилась и завалила злую Жалмауыз-Кемпир.

Летит орёл день, летит ночь. Под облаками летит, поверх облаков летит. И вот спускается он среди степи у аула.

Ступила Алтын-кыз на землю, огляделась вокруг и вскрикнула от радости:

— Да ведь это мой родной аул!

Выбежали на крик девочки её отец и мать, кинулись к дочке, обнимают, ласкают, целуют.

— Где ты так долго пропадала, Алтын-кыз? Какая беда с тобой, доченька, приключилась? Кого нам благодарить за твоё спасение?

Рассказала им девочка всё и указала на Сарсембая:

— Вот мой спаситель!

Стоит Сарсембай, потупив глаза от смущения, запылённый, исцарапанный, в грязных лохмотьях, босой.

Подхватили его отец с матерью под руки, ввели в юрту, нарядили в лучшие одежды, усадили на почётное место.

— Оставайся у нас, душа Сарсембай, живи с нами всегда! Мы будем лелеять тебя, как младенца, будем чтить тебя, как седобородого старика.

Миновали годы. Жил Сарсембай в ауле и был неразлучен с Алтын-кыз. Труд и отдых, печаль и веселье — всё делили они пополам. Не было в степи джигита удалее и достойнее Сарсембая, не было девушки на земле прекраснее и ласковее Алтын-кыз. Пришла пора их расцвета и совершеннолетия, поженились они и стали ещё счастливее. Вскоре родился у них сын, первенец, — гордость отца, отрада матери.

Однажды лежал Сарсембай после работы на душистой степной траве, рядом, склонившись над ним, сидела Алтын-кыз, а сынишка прыгал у него на груди. Засмеялся от счастья Сарсембай и сказал радостно:

— Вот и исполнился тот дивный сон, что купил я в детстве за монетку у купца в караван-сарае. Поглядите-ка, люди: лежу я на драгоценном ложе — на священной земле моей родины; надо мною склонилось ясное солнце — ты, моя любимая Алтын-кыз; а на груди моей играет светлый месяц, наш милый сын, наш первенец… Какой хан не позавидовал бы мне в эту минуту!

Помянув своё горемычное детство, захотел Сарсембай взглянуть ещё раз на лохмотья, в которых ушёл когда-то от бая, в которых странствовал по миру и встретился в юрте кровожадной Жалмауыз-Кемпир со своей Алтын-кыз. Вынесла ему жена изорванный детский чапан. Взял его в руки Сарсембай и только головой покачал: дыра на дыре, лоскут на лоскуте… А среди дыр — карман, да не пустой: что-то в кармане есть. Что же? Сунул Сарсембай руку в карман и вынул полную горсть песку. Вспомнился ему нищий, которому он подал на базаре мелкую монетку, вспомнился странный подарок старика, и, вздохнув, он кинул песок по ветру. Подхватил ветер лёгкие песчинки, развеял их по степи. И покрылась степь на всём своём просторе бесчисленными стадами, табунами и отарами: превратились песчинки в могучих верблюдов, резвых коней, дойных коров, тучных баранов.

Вышли люди из аула, спрашивают:

— Чьи это бессчётные стада? Чьё это невиданное богатство?

Отвечает Сарсембай:

— Мои и ваши эти бессчётные стада, ваше и моё это невиданное богатство.

Красавица Миржан и владыка подводного ханства

Жила на свете бедная вдова. Была у неё единственная дочь, первая в их роде красавица. Звали её Миржан. Раз в жаркий день пошли девушки к реке купаться, позвали с собой Миржан. Вошли в воду. Девушки говорят:

— Какая ты красивая, Миржан! Если бы хан увидел тебя, он сказал бы: «Свет мой, Миржан, я отдам тебе все мои сокровища, только будь моею!»

Застыдилась Миржан, потупила взор.

— Зачем вы так шутите, подружки? Хан и не глянул бы на меня. Ведь я беднее всех в ауле.

И едва она это сказала, как вдруг забушевала в реке вода, и послышался из пучины чей-то могучий голос:

— Свет мой, Миржан, я отдам тебе все мои сокровища, только будь моею!

Перепуганные девушки с визгом кинулись на берег, схватили свои одежды и побежали толпой в аул. А про Миржан и забыли.

Стоит красавица на берегу и видит: на её платье, свернувшись в семь колец, лежит огромный змей, высоко поднял голову, глаз с неё не сводит.

— Свет мой, Миржан! — говорит змей. — Я владыка подводного ханства. Люблю тебя больше жизни. Будь моей женой! Подарю тебе свой хрустальный дворец, решайся! Дашь слово выйти замуж за меня — верну тебе платье, нет — унесу его на дно. Что тогда делать будешь?

Растерялась Миржан. Не помня себя от страха, дала слово. И вот уже змея нет как нет, лишь круги побежали по реке, волны о берег плещутся. Оделась девушка кое-как и пустилась бежать вслед за подружками. Вбежала в юрту, упала перед матерью и разрыдалась.

— Что с тобой, душа моя? — встревожилась вдова. — Кто тебя обидел?

Рассказала Миржан, что с ней приключилось, ломает руки.

— Как теперь быть? Дала я слово. Разве можно от слова отступиться?

Гладит её мать по голове, прижимает к груди, утешает:

— Успокойся, дитя моё. Страшный змей тебе, видно, почудился. Не бывает такого на свете. Сиди дома, не выходи никуда.

Прошла неделя. Повеселела Миржан. Мать на вороний шаг из юрты её не пускает и сама далеко не уходит.

Вот однажды выглянула старуха за дверь и обмерла:

— Ой-бой, конец нам приходит! Сколько видит око, ползут от реки к нашей юрте чёрные змеи!..

Побелела Миржан:

— Это за мной!..

Заперли дверь, заложили её всем скарбом, спрятались под кошму и не дышат от ужаса.

А змеи ползут и ползут, всё ближе, ближе — шум стоит над степью. Подползли к юрте — нет входа. Зашипели, навалились на юрту, ворвались внутрь, подхватили бесчувственную Миржан и понесли к реке. С громкими воплями бежала вдова следом, протягивая руки к дочери, — не догнала. Погрузились змеи в воду, и с ними исчезла красавица.

Шатаясь от горя, возвратилась старуха к своему опустевшему жилищу, повалилась на землю и запричитала:

— Погибла моя дочь Миржан! Навек обездолил меня проклятый змей!..

Катилась луна за луной, шло время. Совсем одряхлела одинокая вдова, согнулась её спина, побелели волосы. А всё чего-то ждёт, всё смотрит потухшими глазами в степную даль, куда унесли её дочь чёрные змеи.

Вот как-то сидела она в печали у входа своей юрты и вдруг видит: идёт к ней молодая женщина, нарядная, как ханша, правой рукой ведёт мальчика, а на левой — держит девочку.

Затрепетала старуха.

— Миржан! Дочь моя! Ты ли это?

Обнялись, поцеловались, вошли в юрту. Смотрит старуха на дочь, на внучат и глазам своим не верит.

— Откуда же ты пришла, Миржан?

— Я пришла из подводного ханства. Мой муж — его владыка.

— Хорошо ли тебе живётся под водой?

— Нет никого счастливее меня. Но я соскучилась по тебе, мать, и захотела показать тебе наших деток.

— Неужели же, дочка, ты уйдёшь назад, к проклятому змею? Неужто снова покинешь свою горемычную мать? — спросила вдова, а про себя подумала: «Никогда не бывать этому! Ни за что теперь не расстанусь со своей Миржан».

— Милая мать, — отвечала Миржан, — прости меня, но я не могу долго у тебя гостить. К вечеру мы должны быть дома, в подводном дворце. Муж мой ждёт нас. Я люблю его и почитаю. Ведь он лишь на земле принимает облик змея, а в своих владениях — это прекрасный батыр.

— Что ж, видно, участь наша такая. Но как же ты снова найдёшь дорогу в подводное царство?

— А вот как. Я подойду к реке и кликну: «Ахмет, Ахмет! Я твоя жена, приди, мой свет, поднимись со дна!» — и муж тотчас явится передо мной и отведёт нас во дворец.

«Хорошо, — подумала старуха, — знаю теперь, что делать».

Тут она заплакала и стала умолять дочь:

— Не хочешь жить со мной всегда — переночуй в родном жилище хоть одну ночку!

Пожалела Миржан старую мать, согласилась остаться у неё до утра. Рада старуха, сразу помолодела.

А день уже на исходе. Ночь наступила, заснули дети, заснула и красавица Миржан. Тогда старуха поднялась потихоньку с постели, отыскала в потемках топор и крадучись выбралась из юрты.

Подошла она к реке, встала над обрывом и прокричала громким голосом:

— Ахмет! Ахмет! Я твоя жена! Приди, мой свет, поднимись со дна!

В тот же миг змей появился из воды и, положив голову на берег, ласково сказал:

— Наконец-то ты пришла, моя Миржан! Заждался я тебя, истосковался по детям…

Не стала медлить старуха, взмахнула топором и отсекла змею голову… Покатилась голова по берегу. А вода в реке сделалась красная-красная…

Наутро проснулась Миржан, собрала детей и стала прощаться с матерью:

— Прощай, мать, приду к тебе через год.

Приближается красавица к реке — мальчика за руку ведёт, девочку на груди несёт. Стала над водой, зовёт мужа:

— Ахмет! Ахмет! Я твоя жена, приди, мой свет, поднимись со дна!

Нет никого. Подождала Миржан, кличет снова:

— Ахмет! Ахмет! Я твоя жена, приди, мой свет, поднимись со дна!

Всё не выходит из тёмных глубин владыка подводного ханства. Заныло сердце у Миржан, присмотрелась она к реке, а река-то вся красная-красная…

Всё поняла Миржан, заплакала, стала детей целовать:

— Умер родитель ваш!.. Я виновата в его гибели… Что мне делать теперь с вами, сиротами?

Глянула она сквозь слёзы на детей и говорит:

— Ты, дочка, ласточкой будь — низко летай над водой! А ты, сынок, будь соловьём — на заре рано песни пой! Я же, мать бесприютная ваша, кукушкой стану, с места на место кочевать стану, по мужу тосковать буду, печально куковать буду!..

Сказала — и обернулись все трое птицами, взмахнули крыльями, разлетелись в разные стороны.

Счастье Кадыра

Жили два брата. Старший был разумный и работящий, а младший — бестолковый, ленивый и завистливый. Звали его Кадыр. Про него и сказка.

Пришёл Кадыр к брату и говорит с досадой:

— Почему так получается, брат, скажи, сделай милость! Одного мы с тобой рода-племени, одного отца дети, а доля у нас разная. Тебе удача во всём, мне ни в чём нет удачи. Твои овцы плодятся и тучнеют, мои — дохнут одна за другой; твой конь первым доскакал в байге, а мой сбросил меня на полдороге; у тебя за столом всегда мясо и кумыс, а у меня незаправленной похлёбки не вволю; у тебя ласковая жена, а на меня ни одна девушка не смотрит; тебя уважают старики, а надо мной без стыда глумятся даже подростки…

Улыбнулся старший брат:

— Не иначе мне счастье моё помогает.

— Почему же оно не помогает мне?

— У каждого своё счастье, Кадыр. Моё любит трудиться, твоё, видно, спит себе где-то под карагачом.

«Постой же, — думает Кадыр, — разыщу я своё счастье, заставлю работать на себя».

И в тот же день пустился он в путь на поиски счастья.

Идёт да идёт. Далеко забрёл. Выскочил из-за камня косматый лев, стал впереди на дороге, ждёт. Испугался Кадыр, а бежать — всё равно никуда не убежишь: голая степь кругом. Что будет?

Лев говорит:

— Ты кто такой?

— Я Кадыр.

— Куда идёшь?

— Иду искать своё счастье.

— Ну, тогда слушай, Кадыр, — сказал лев, — когда найдёшь счастье, спроси у него, что мне делать, чтоб у меня прекратилась резь в животе. Никакие травы не помогают. Замучился я, совсем пропадаю. Обещаешь исполнить моё поручение — не трону тебя, не то загрызу сразу.

Кадыр поклялся раздобыть для льва совет или лекарство, и зверь уступил ему дорогу.

Идёт дальше Кадыр. Видит: среди выжженного солнцем поля сидят старик, старуха и девушка чудной красоты, все горько плачут, точно по покойнику.

Остановился Кадыр.

— О чём вы плачете, люди?

— Велико наше горе, — отвечает старик. — Три года назад купил я это поле, отдал за него всё, что имел за душой. Не щадя сил, возделываем мы землю, как мать за младенцем, ухаживаем за посевом. А урожая ещё не собрали ни разу. Дружно поднимаются всходы, буйно зеленеет поле весной, суля обильную жатву, но к середине лета, сколько ни поливай землю, посев сохнет и сгорает до самых корней. В чём причина такой беды, никто сказать не может. Помирать приходится, добрый человек. Нет у нас счастья.

Говорит Кадыр:

— А у меня хоть и есть счастье, да оно спит где-то под развесистым карагачом. Вот иду его разыскивать.

Тут старик стал упрашивать Кадыра:

— Душа моя, да не подует тебе ветер в лицо, да не уместятся твои успехи за пазухой! Если поможет тебе случай найти своё счастье, не откажи, спроси у него, не знает ли оно, отчего погибают наши посевы. Век буду тебе благодарен.

Кадыр пообещал старику вернуться на это место с ответом и снова тронулся в путь.

Через сколько-то дней Кадыр пришёл в большой город, который оказался столицей хана. Едва он появился на улицах среди шумной толпы, как на него набросилась стража и за шиворот потащила в ханский дворец. Кадыр от такой неожиданности совсем потерял голову и, не ведая, в чём его вина, приготовился к самому худшему. Но хан встретил его милостивой улыбкой и ласковыми словами.

— Будь моим гостем, чужеземец, — сказал хан, — и расскажи, кто ты и куда идёшь.

Кадыр упал на колени и, путаясь в словах, рассказал о себе хану.

Выслушав его, хан приказал:

— Встань и подойди ко мне, Кадыр. Не бойся меня. Я обращаюсь к тебе не как к рабу, а как к другу. Есть у меня просьба к тебе. Когда ты встретишься со своим счастьем, спроси его, почему я, владыка обширного, богатого и могущественного ханства, живу без радости и горько тоскую в золотом дворце. За ответ, какой бы он ни был, я щедро вознагражу тебя.

И вот Кадыр снова в пути. Три года пространствовал. Пришёл он к высокой чёрной горе и видит: у отвесной скалы стоит развесистый карагач, а под ним спит в тени мёртвым сном раздетое и разутое, немытое и нечёсаное какое-то существо, похожее на человека.

«Неужели это и есть моё счастье?» — подумал Кадыр и принялся будить лежебоку:

— Вставай, проснись, пора приниматься за дело! Вон счастье моего брата трудится на него не покладая рук. Что ж ты не хочешь служить мне? Проснись, поднимайся скорее!

Долго он кричал и тормошил сонливца. Наконец счастье зашевелилось, потянулось, приподняло голову и, зевая, стало протирать глаза.

— Это ты, Кадыр? Напрасно ты таскаешься по свету, ноги бьёшь. Лежал бы ты лучше вот так под развесистым карагачом, спокойнее бы тебе было. Счастье помогает умным да трудолюбивым, как твой брат, а таким, как ты, глупцам и бездельникам, и счастье не впрок. Ну да раз уж ты пришёл ко мне, то садись и говори, как нашёл сюда дорогу, что видел, с кем встречался, о чём беседовал и что тебе от меня надобно.

Начал Кадыр рассказ, а счастье, позёвывая, его слушает. Дослушало до конца, научило, что кому отвечать на обратном пути, и потом говорит:

— Заключаю я по твоим рассказам, Кадыр, что много в тебе плохого, однако есть и хорошее. За хорошее и хочу наградить тебя. Ступай домой. Большое счастье ждёт тебя впереди. Не всякому такое даётся. Смотри только, не упусти его по своему ротозейству. Прощай!

Растянулось опять Кадырово счастье на траве под карагачом и захрапело на всю долину. Стал было Кадыр снова трясти его, чтобы разузнать толком про своё будущее, да куда там — весь вспотел, а счастья так и не добудился. Постоял он, повернулся и зашагал по собственному следу туда, откуда пришёл.

Добрался до столицы, явился к хану. Хан обрадовался ему, выслал прочь всех слуг и телохранителей, усадил гостя рядом с собой:

— Говори, Кадыр!

И Кадыр сказал:

— Счастье моё открыло мне причину твоей печали. Ты правишь страной, и все называют тебя ханом, думая, что ты мужчина. А ведь на самом деле ты женщина. Тебе тяжело скрывать истину и не под силу одной нести воинские труды и заботы правления. Избери себе достойного мужа, и веселье снова вернётся к тебе.

— Правду сказало твоё счастье, Кадыр, — промолвил в смущении мнимый хан и снял с головы драгоценную шапку: чёрные косы упали на цветной ковёр, и увидел Кадыр перед собой девушку, прекрасную, как полная луна.

Закрасневшись, хан-девица сказала:

— Ты первый, джигит, узнал мою тайну. Будь же моим мужем и ханом моей страны!

Остолбенел Кадыр от таких слов, а опомнившись, замотал головой и замахал руками:

— Нет, нет, не хочу быть ханом! Моё счастье ждёт меня впереди!

И пошёл он дальше.

Вот встречают его с поклоном и приветствиями старик, старуха и их красавица дочь.

— Что скажешь нам в утешение, дорогой Кадыр?

— Скажу я вам, — ответил Кадыр, — что в древние времена на месте вашего поля один богач, напуганный набегами иноземцев, зарыл сорок корчаг с золотом. Оттого-то и не родит ваша земля. Выройте золото, и почва опять станет плодородной, а сами вы будете богаче всех в этом краю.

Закружились от радости бедные люди, смеются и плачут, обнимают Кадыра.

Старик говорит:

— Ты осчастливил нас, Кадыр. Оставайся же с нами. Помоги нам вырыть золото. Бери себе половину клада, бери в жёны нашу дочь. Будь моим сыном и зятем.

Понравились Кадыру старики, ещё больше понравилась ему их дочка, и всё же он у них даже переночевать не остался.

— Нет, — сказал Кадыр, — счастье моё ещё ждёт меня впереди.

И пошёл дальше.

Шёл, шёл — истоптал сапоги, растёр ноги, Чуть ковыляет по пустынной тропе. Увидел камень, присел и задумался:

«Вот уж скоро конец пути, а где же обещанное мне счастье?»

И только он подумал так, глядь — перед ним стоит лев.

— Ну, — говорит лев, — принёс ли ты мне, Кадыр, совет? Или лекарство?

— Лекарства не принёс, но есть средство избавиться тебе от хвори. Съешь мозги самого глупого на свете человека — и сразу станешь здоров.

— Спасибо, Кадыр. Буду повсюду теперь искать такого глупца. Может, ты мне поможешь в этом? Расскажи-ка, каких людей видел в странствии, о чём говорил с ними. Пока не расскажешь, не отпущу тебя.

Делать нечего, стал Кадыр рассказывать про свой разговор со счастьем под старым карагачом, и про хан-девицу, и про стариков с их красавицей дочкой.

Засверкали у льва глаза, защёлкали зубы, поднялась грива. Говорит:

— Ну и дурак же ты, Кадыр! Такое счастье у тебя в руках было, а удержать ты его не смог. Ты отказался от власти и почёта, ты отказался от богатства и благополучия, ты отказался от двух прекрасных невест… Да если я трижды обойду всю землю, всё равно не найду человека глупее тебя. Твои-то мозги и исцелят мою утробу!..

И, разбежавшись, лев кинулся на Кадыра. Словно заколотый баран, с перепугу Кадыр повалился на землю. И это его спасло: лев ударился грудью о камень и тут же околел.

— Какое счастье! — вне себя от радости вскричал Кадыр. — Неминуемая смерть угрожала мне, а я остался жив! Какое счастье!

Когда Кадыр возвратился в аул, никто не узнал его: обличье то же — характер другой. Точно второй раз родился джигит, новым человеком стал. Всегда весёлый, со всеми приветливый, он больше ни на что не жаловался, никому не завидовал. С утра до вечера он работал теперь, распевая песни, и все наперебой хвалили его за рассудительность и добрый нрав. День ото дня умножался достаток Кадыра, обзавёлся он семейством и зажил в радости и почёте.

— Как поживаешь, Кадыр? — спрашивали его друзья.

— Счастливее всех на свете! — отвечал с улыбкой Кадыр.

Жиренше и Карашаш

В давние времена жил мудрец, по имени Жиренше-Шешен. Ум этого человека был глубок и беспределен, как море, речь текла из его уст подобно песне соловья. Но, несмотря на все свои достоинства, был Жиренше беднее всех в степи. Когда он ложился в своей земляной лачуге, то ноги его торчали за порогом, а в ненастную погоду ветер и дождь свободно проникали в неё сквозь множество дыр.

Как-то раз ехал Жиренше с товарищами по степи. День клонился к вечеру, и всадники торопили коней, чтобы засветло добраться до жилья. Вдруг путь им пересекла широкая река. На том берегу реки лежал аул, а на этом несколько женщин собирали в мешки кизяк.

Подъехав к ним, всадники учтиво поздоровались и спросили, как переправиться через реку.

Тогда из толпы женщин вышла юная девушка, которую подруги называли Карашаш. Было на ней ветхое, заплатанное платье, но вся она сияла невиданной красотой: глаза у неё были как звёзды, рот — как месяц, а стан — точно стройная и гибкая лоза.

— Есть два брода, — сказала девушка. — Тот, что налево, — близок, да далёк; тот, что направо, — далёк, да близок. — И она указала две тропинки.

Один лишь Жиренше понял слова девушки и повернул коня направо.

Через некоторое время он увидел брод. Дно здесь было песчаное, вода мелкая. Он без труда переехал реку и быстро доскакал до аула.

А товарищи его выбрали ближний брод и вскоре раскаялись в этом. Не достигли они и середины реки, как кони их глубоко увязли в тине. Всадникам пришлось спешиться на самом глубоком месте и с поводом в руке пешком брести к берегу. Уже смеркалось, когда, мокрые и озябшие, въехали они в аул.

Жиренше остановил коня у крайней юрты. Это была самая бедная юрта в ауле, и он сразу догадался, что она принадлежит родителям той девушки, которая указала ему брод. Здесь он дождался товарищей.

Навстречу джигитам вышла мать Карашаш, попросила их сойти с коней и отдохнуть с дороги в юрте. Внутри юрта была так же бедна, как и снаружи. Вместо ковров хозяйка постелила гостям сухие овечьи шкуры.

Спустя некоторое время в юрту вошла Карашаш с полным мешком кизяка за плечами.

Пора была весенняя, и перед закатом прошёл сильный ливень. Все женщины вернулись из степи с мокрым кизяком, и семьи их в эту ночь легли спать без ужина.

Одна только Карашаш принесла сухой кизяк. Она развела костёр, обогрела и обсушила гостей.

— Как ухитрилась ты уберечь кизяк от дождя? — спросили её приезжие.

И девушка рассказала им, что, когда начался дождь, она легла на мешок с кизяком и заслонила его своим телом. У неё вымокло платье, но платье ведь легко высушить у очага. Она не могла поступить иначе, так как отец её — пастух — возвращается к ночи голодный и мокрый, и ему худо пришлось бы без огня. Другие женщины во время дождя сами спрятались под мешками, но замочили и одежду и кизяк.

Гости выслушали ответ девушки и подивились её уму.

Между тем им захотелось узнать, какое угощенье ждёт их за ужином.

Карашаш сказала им так:

— Отец мой бедный, но гостеприимный человек. Когда пригонит он байское стадо, то, если добудет, зарежет для вас барана, а не добудет, так даже — две овцы.

Никто, кроме Жиренше, не понял слов девушки, все приняли их за шутку.

Пришёл отец Карашаш. Увидев у себя в юрте чужих людей, он побежал к баю просить на ужин нежданным гостям барана.

Бай прогнал его, не дав ничего.

Тогда пастух зарезал свою единственную овцу, которая вскоре должна была принести ягнёнка, и из её мяса приготовил для приезжих джигитов вкусный бешбармак.

Только тут гости поняли значение слов Карашаш.

Жиренше за ужином сидел напротив Карашаш. Пленившись её красотой и умом, он тайком приложил руку к сердцу в знак того, что горячо полюбил её.

Карашаш, не спускавшая с него глаз, заметила это движение и дотронулась пальцами до своих глаз: она хотела этим сказать, что чувства юноши не укрылись от её взора.

Тогда Жиренше погладил себя по волосам, желая спросить, не потребует ли за неё отец в калым столько скота, сколько у него волос на голове.

Карашаш провела рукой по овечьему меху, на котором сидела, намекая, что отец не отдаст её и за столько голов скота, сколько шерстинок на баране.

Жиренше, вспомнив о своей бедности, печально опустил голову.

Девушке стало жаль его. Она отвернула уголок кожи и прикоснулась пальцами к её гладкой стороне. Так дала она понять Жиренше, что отец отдаст её и без выкупа, если найдётся достойный жених.

Пастух всё время наблюдал за безмолвным разговором молодых людей. Он понял, что они полюбили друг друга, и убедился, что Жиренше так же умён, как и его дочка. Поэтому, когда Жиренше решился просить у него Карашаш себе в жёны, он с радостью согласился на их женитьбу.

Через три дня привёз Жиренше молодую жену в родной аул.

Слава о прекрасной и мудрой Карашаш быстро облетела всю степь и наконец достигла дворца хана.

Слушая хитрые речи своих визирей о том, что нет на свете женщины красивее и умнее Карашаш, хан загорелся завистью к бедняку Жиренше и решил отнять у него жену.

Однажды прискакал к Жиренше ханский гонец и именем хана приказал ему немедленно явиться с женой ко дворцу.

Делать было нечего, отправились они в путь.

Как только хан взглянул на Карашаш, он тут же решил во что бы то ни стало сделать её своей женой и повелел Жиренше остаться у него в услужении.

Днём Жиренше служил в ослепительном ханском дворце, а вечером, усталый, возвращался в свою хижину к Карашаш.

И тут, наслаждаясь свободой, он склонялся головой на колени любимой жены, говоря:

— Какое счастье сидеть в своей лачуге! Она просторнее ханских палат.

А ноги его в это время торчали за порогом.

Шло время, а хан не переставал думать о том, как бы погубить Жиренше и овладеть Карашаш. Много раз давал он Жиренше опасные и мудрёные поручения, но тот всегда быстро и ловко исполнял их, и не было повода его казнить.

Случилось так, что хан проезжал со своей свитой по степи. День был ветреный. По степи катилось перекати-поле. Хан сказал Жиренше:

— Догони перекати-поле и разузнай у него, куда и откуда оно катится. Смотри, не добьёшься от него ответа, не сносить тебе головы.

Жиренше погнался за перекати-поле, настиг его, пронзил копьём и, постояв некоторое время, вернулся назад.

Хан спросил:

— Ну, что сказало перекати-поле?

Жиренше ответил:

— Великий хан, перекати-поле шлёт тебе поклон, а сказало оно мне вот что: «Куда и откуда я качусь — ведомо ветру, где остановлюсь — ведомо оврагу. Это понятно само собой. То ли ты дурак, что задаёшь мне такие вопросы, то ли тот дурак, кто прислал тебя расспрашивать меня об этом».

Хан вспыхнул от гнева, но сдержался и ничего не сказал, лишь глубже затаил злобу против Жиренше.

Другой раз хан приказал Жиренше под страхом смерти явиться к нему так, чтобы это было ни днём, ни ночью, ни пешком, ни на коне, чтобы не остался он на улице и не вошёл во дворец.

Опечалился сначала Жиренше, но потом посоветовался с Карашаш, и они вместе нашли выход из затруднения.

Жиренше явился к хану на утренней заре, сидя верхом на козле, и остановился под самой перекладиной ворот.

Опять не удалась ханская хитрость. Тогда он придумал новую.

Когда наступила осень, он потребовал к себе Жиренше и, вручив ему сорок баранов, сказал:

— Я даю тебе этих баранов, и ты должен ходить за ними всю зиму. Но знай: если к весне они не принесут ягнят, как овцы, я прикажу отрубить тебе голову.

Жиренше побрёл домой в глубокой печали, гоня перед собой баранов.

— Что с тобой, муж мой? — спросила его Карашаш. — Отчего ты так печален?

Жиренше рассказал ей о сумасбродном приказании хана.

— Возлюбленный, — воскликнула Карашаш, — стоит ли горевать по пустякам! Зарежь к зиме всех баранов, а по весне, увидишь сам, всё обойдётся как нельзя лучше.

И Жиренше сделал так, как сказала Карашаш.

Наступила весна.

И вот однажды постучался у дверей хижины Жиренше ханский гонец и объявил, что следом за ним скачет сам хан: хочет он узнать, оягнились ли его бараны.

Понурил голову Жиренше, чувствуя, что уж теперь не избегнуть ему смерти.

А Карашаш говорит:

— Не горюй, дорогой. Иди спрячься в степи и не показывайся до вечера. Я сама приму хана.

Жиренше ушёл в степь, а Карашаш осталась в хижине. Вскоре слышит она конский топот и грозный голос:

— Эй, кто там! Откликайтесь!

Карашаш по голосу сразу узнала хана. Она вышла из хижины и низко поклонилась ему.

— Где же твой муж? Почему он не встречает меня? — сердито спросил хан.

И Карашаш ответила ему почтительно:

— О, могущественный хан, смилуйся над моим несчастным мужем: он отлучился из дому, чтобы угодить тебе. Как услышал он, что ты едешь навестить нас, так вошла к нему в сердцескорбь, потому что бедны мы и ничего нет у нас в запасе для угощенья знатных гостей. Тогда мой муж поспешил в степь, чтобы подоить свою ручную перепёлку и из её молока приготовить для тебя кумыс. Войди в нашу лачужку, великий хан, муж скоро вернётся и угостит тебя на славу.

Хан рассвирепел.

— Ты лжешь, негодная женщина! — закричал он. — Где это видано, чтобы доились перепёлки!

— Чем ты поражён, ясноокий хан? — как ни в чём не бывало сказала Карашаш. — Разве тебе не известно, что в стране, которой управляет мудрый, случаются и не такие чудеса? Не твои ли сорок баранов собираются оягниться со дня на день?

Хан понял, что простая женщина смеётся над ним. Не зная, куда деваться от стыда, он круто повернул коня, огрел его плетью и скрылся вдали.

С той поры он оставил Жиренше и Карашаш в покое, и они счастливо прожили вместе до глубокой старости.

Конь хана Жанибека

Был у хана Жанибека чистокровный жеребец. Не конь — буря. Хан гордился и дорожил им больше всего на свете. И вдруг скакун захворал. Хан был вне себя от горя. Он отказался от обычных дел и забав, не спал, не ел и не пил. До всех дошла его страшная угроза:

— Если кто-нибудь отважится сказать, что любимый мой конь умер, я забью ему в глотку кол!

Ужас обуял придворных. Ханские слуги двигались не дыша. Конюхи не отходили от коня ни на минуту. А конь пал на ноги и вскоре издох. На что было надеяться? Все ждали смерти. Мужья прощались с жёнами, родители с детьми.

Тогда к хану вошёл премудрый Жиренше-Шешен. Хан уставился на него исступленным взором.

— Ты хочешь говорить со мной о коне?

— Да, великий хан.

— Что же случилось с конём? Отвечай!

— Господин мой! Будь спокоен. С конём ничего не случилось. Он всё такой же, что и прежде, только не берёт корма, не открывает глаз, не двигает ногами и не шевелит хвостом.

— Так значит, мой конь мёртв! — вскричал хан.

— Воистину так, повелитель! Но заметь, что запретное слово, за которое ты грозил жестокой карой, произнесли твои, а не мои уста. Не думаю, чтобы ты пожелал предать смерти самого себя.

Так мудрый Жиренше находчивой речью отвёл гнев хана от себя и от других людей.

Кузнец и его верная жена

Давным-давно это было. Жил в одном городе искусный кузнец. Руки его могли сотворить всё, что в состоянии придумать человеческий разум, — не могли только добыть вдоволь хлеба для мастера и его жены. Беден был народ в том городе, а кузнец, нигде не находя работы, бедствовал больше всех. Никогда он не предавался унынию, всегда шутил с товарищами и пел песни, но сердце его от забот почернело, как уголь. Сам-то он готов был сносить любые невзгоды, да горько ему было смотреть, как бьётся в нужде молодая жена — такая красавица, какие рождаются раз в сто лет. Вот и запало кузнецу в голову отправиться на заработки в столицу хана, где богатым людям, быть может, понадобятся изделия его рук.

Прощаясь с женой, он сказал:

— Жизнь моя! Ухожу в чужой край на три года. Будешь ли ты помнить меня до встречи? Будешь ли верна мне в разлуке?

Наклонилась красавица к земле, сорвала голубой цветок и подала его мужу с такими словами:

— Возлюбленный мой! Возьми этот цветочек и храни его так, как я стану хранить свою супружескую честь. Где бы ты ни был, сколько бы ни странствовал, знай: пока не увянет цветок, не увянет моя любовь к тебе…

Придя в столицу, кузнец зашёл в чайхану, чтобы выпить с дороги чашку чая. Здесь среди множества посетителей увидел он трёх хорошо одетых мужчин, которые сидели в молчании, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью, точно их тяготило какое-то горе. Заметив вошедшего незнакомца, люди эти стали разглядывать его так пристально, что кузнецу сделалось не по себе.

— Что вы так смотрите на меня, почтенные господа? — заговорил кузнец. — Я бедный, но честный человек. Пришёл в столицу из дальних мест поискать работы. Я мастер, кузнец, и кто поручит мне какое-либо дело, не пожалеет вовек, что связался со мною.

Трое мужчин переглянулись, и старший из них, подозвав кузнеца, сказал ему дружелюбно:

— Слушай, кузнец, внимательно каждое моё слово. Мы трое — визири хана, о чём не знает и не должен знать хозяин чайханы. Не праздность и любопытство, а важное дело заставляет нас бродить по базарам и караван-сараям, по чайханам и прочим людным местам. Хан повелел нам построить для него дворец из золота и серебра, обещая награду, если желание его будет исполнено, и угрожая смертью, если дворец не будет воздвигнут в срок. Мы находимся в большом затруднении, так как время течёт, а нам никак не удаётся отыскать во всей столице мастера, который решился бы взяться за столь необычную работу. Не поможешь ли ты нам, если не делом, то хоть советом?

Просияв от счастья, кузнец сказал:

— Мудрые визири, сама судьба открыла предо мной дверь в эту чайхану. Дайте мне сколько нужно золота и серебра, дайте семьдесят помощников, и я построю к сроку такой дворец, какого ещё не было ни у одного хана.

В тот же день кузнец приступил к работе. Запылали горны, зазвенел под молотом драгоценный металл, забегали туда-сюда проворные работники, выполняя распоряжения главного мастера. В назначенный день дворец был готов. И правда, никогда ещё ни одну столицу не украшало подобное здание: золото и серебро, из которых были возведены его стены и кровля, не стоили ничего в сравнении с его красотой.

Когда хан увидел новый дворец, он, как дитя, вскрикнул от восхищения и тут же утроил жалованье своим визирям. Потом он сказал:

— Хочу видеть мастера, создавшего на земле это неземное чудо!

Привели кузнеца. Хан обнял его нежней, чем сына, и произнёс слова, каких от него ещё никто не слышал:

— Отныне, — сказал хан, — ты будешь моим ближайшим советником и другом. Мне угодно, чтобы никто из моих подданных или чужеземных владык не воспользовался бы твоим дарованием и мастерством. Ты будешь жить со мной в этом прекрасном дворце и будешь работать только для меня.

С этой минуты визири, хотя они были обязаны теперь кузнецу жизнью и несметным богатством, затаили против великого мастера зависть и злобу и стали поодиночке и сообща думать о том, чтобы как-нибудь погубить его наветом и клеветой.

Кузнец поселился во дворце. Что ни день он подносил хану какую-нибудь диковинную вещь, причём всякий новый подарок затмевал изяществом и тонкостью работы предыдущий. Хан всё больше привязывался к кузнецу, а визири всё больше его ненавидели. Они следили за каждым шагом простодушного мастера и вскоре приметили, что время от времени он вынимает из-за пазухи какой-то голубой цветок, подолгу глядит на него, шевеля губами, нежно целует и вновь бережно прячет на груди.

Явившись к хану, визири доложили:

— Всесильный хан! Любимец твой, кузнец, — колдун и чародей. Он построил дворец и добился твоего расположения с помощью дьявольского цветка, который прячет от глаз людей. Нам кажется, что злодей нечто замышляет против тебя и твоей священной жизни.

Хан был мнителен и горяч. Он приказал немедленно позвать кузнеца, и когда тот прибыл, в гневе воскликнул:

— Что это за цветок ты таишь от меня на своей груди? Признавайся, если хочешь пощады.

Кузнец сразу сообразил, кто выдал его тайну, и тогда, вынув неувядающий цветок, он чистосердечно рассказал хану о своей красавице жене, о её напутственных словах.

— Этот наглец осмеливается говорить ложь своему повелителю! — прервал кузнеца старший визирь. — Нам хорошо известно, что жена давно его забыла и рада выйти замуж за первого встречного. Нет женщины, которая не польстилась бы на деньги и на подарки. Если великий хан позволит, я докажу ему это.

Хан сказал:

— Хорошо.

А кузнеца он велел до возвращения с доказательствами первого визиря взять под стражу, не чиня ему вреда.

И вот первый визирь поскакал в город, где жила жена кузнеца, свёл здесь знакомство с каким-то тёмным человеком и, подкупив его, открыл перед ним свои замыслы.

Тот сказал:

— Нет ни в городе, ни в целом свете женщины более непорочной и любящей, чем жена кузнеца. Одна только Жалмауыз-Кемпир может помочь тебе. — И, не откладывая до завтра, он привёл к визирю зловредную старуху.

Жалмауыз-Кемпир прогнусавила:

— Если у тебя, пришелец, найдётся тысяча червонцев, я употреблю всю свою хитрость, чтобы познакомить тебя с этой женщиной.

Получив тысячу червонцев, Жалмауыз-Кемпир половину денег забрала себе, а другую — принесла жене кузнеца, говоря:

— Дочь моя, муж твой скитается по чужим городам и, видно, совсем не думает про тебя. Эти деньги посылает тебе на мелкие расходы один достойный человек, который горячо тебя любит. Он знатен и богат, и если ты будешь ласкова с ним, он тебя озолотит и осчастливит.

Молодая женщина отвечала:

— Добрая старушка! Приведи этого человека ко мне в гости. Я оставлю открытой калитку. Укажи ему вход, а сама отправляйся домой. Я приму его так, как он того заслуживает.

Старуха встретилась с визирем и сказала:

— Жена кузнеца так и ухватилась за деньги. Она на всё согласна. Нынче вечером ты будешь у неё. Заплати же теперь мне за труды.

Визирь сунул старухе пригоршню золотых, так он был доволен удачей.

Когда стемнело, визирь уже был в доме кузнеца. Красавица с улыбками и шутками приняла гостя, усадила его у очага и поставила перед ним кумыс, мясо и сладости. Но только визирь, разнежась, протянул руку к угощеньям, как вдруг раздался резкий стук в калитку.

— Что это? — в страхе спросил визирь.

Жена кузнеца хорошо знала причину стука: она ещё днём подвесила у калитки молоток мужа, а теперь ночной ветер раскачал его, и молоток забарабанил по дереву. Но женщина сделала вид, что и сама она тоже ужасно перепугана, и, всплеснув руками, быстро заговорила:

— Драгоценный гость, должно быть, это стучится мой брат. Он не задержится долго. Спрячься, прошу тебя, на минутку в соседней комнате.

И открыла перед гостем дверь.

Едва визирь ступил на порог, женщина подтолкнула его сзади, и он полетел вниз головой в глубокую тёмную яму. А жена кузнеца хохотала наверху.

В эту минуту, сидя под стражей в ханском дворце, кузнец достал голубой цветок и поглядел на него: цветок был свеж и пахуч, как в день разлуки с любимой. И кузнец нежно поцеловал его.

На другой день жена кузнеца кинула в яму ворох овечьей шерсти и приказала своему пленнику расчёсывать её.

— Да смотри, работай усердно, не то в полдень не получишь просяной лепёшки!

Много дней провёл визирь в яме за работой, получая на обед просяную лепёшку, а хан всё ждал его, и наконец ожидание наскучило ему.

Однажды он говорит второму визирю:

— Видно, твой старший приятель ничего не добился, раз он не смеет показаться мне на глаза. Горе вам, если вы оклеветали мастера!

Визир помертвел от страха.

— Великий хан, — сказал он, — мы говорили тебе чистую правду. Прикажи — и я докажу тебе это.

Хан сказал:

— Хорошо!

Миновало какое-то время, и со вторым визирем произошло всё точь-в-точь так же, как и с первым. Потратив напрасно деньги, и он угодил в тёмную яму. Очутившись на дне, он разглядел человека, расчёсывавшего овечью шерсть.

— Кто ты? — спросил второй визирь.

— А ты кто? — спросил у него первый визирь.

Тут они узнали друг друга и принялись ругаться, упрекая один другого в своей нежданной беде. А жена кузнеца хохотала, слушая ссору. Потом она опустила в яму прялку и приказала второму визирю прясть овечью шерсть.

— Да смотри у меня, будешь работать плохо — не получишь в обед просяную лепёшку!

Кузнец же в ту пору вынул голубой цветок и увидел, что он всё так же свеж, всё так же пахуч, как и прежде.

Хан же, не дождавшись второго визиря, посылает к жене кузнеца третьего.

— Если ты не явишься назад через три недели, то тебе и тем двум негодяям не уйти от виселицы.

В тоске и смятении, предвидя недоброе, двинулся в путь третий визирь, и вскоре он встретился, хоть и без радости, со своими приятелями на дне сырой ямы. Все трое винили друг друга в случившемся. А жена кузнеца хохотала, стоя над ямой.

Новый узник получил от женщины ткацкий станок и такое наставление:

— Ты должен соткать мне за три недели красивый ковёр. Берись-ка живей за работу да не ленись: от тебя самого будет зависеть, достанется ли тебе в полдень просяная лепёшка…

В один из дней хан приказал привести кузнеца.

— Три моих визиря до сих пор не вернулись ко мне от твоей жены. Я подозреваю, что она погубила их колдовством. Если это так, я снесу голову и ей и тебе. Но если визири напрасно очернили тебя, ещё более суровая кара постигнет их. Еду сам в твой город. Ты будешь сопровождать меня в пути.

Через некоторое время пышный ханский караван уже входил в город кузнеца. Приблизившись к своему дому, кузнец попросил у хана позволения предупредить жену о приезде такого высокого гостя. Хан дал согласие, и кузнец вошёл в калитку.

Увидев мужа, красавица бросилась к нему на грудь, и они в одну минуту рассказали друг другу всё, что случилось с ними после разлуки. Затем кузнец с почётом ввёл в дом хана, сопровождаемого телохранителями.

Поклонами и приветствиями встретила женщина могущественного гостя. И была она так прекрасна собой, движения её отличались таким достоинством, а речь — таким умом, что хан сразу смягчился сердцем и милостиво принял угощенье из рук простой горожанки.

Сидя с чашкой кумыса на красивом ковре, хан спросил:

— Женщина, не являлись ли к тебе в отсутствие мужа — один за другим — три моих визиря?

— Да будет долог твой век, великий хан! Место визирей подле своего повелителя. Какие намерения могли бы привести их в жилище бедной и одинокой женщины?

Хан смолчал и, чтобы скрыть своё смущенье, стал разглядывать затейливый узор на ковре.

— Откуда, женщина, у тебя этот богатый ковёр?

— Великий хан, этот ковёр соткали мои служанки.

Хан сдвинул брови.

— Служанки? Но твой муж говорил мне, что покинул тебя в жестокой бедности. Где же ты взяла деньги, чтобы содержать служанок?

— Мои служанки не требуют платы, они выполняют всё, что я им прикажу, за просяную лепёшку в день.

— Этому невозможно поверить, — нахмурился хан.

— Властитель, сейчас ты увидишь моих служанок собственными глазами, и они подтвердят мои слова, — проговорила женщина и скрылась за дверью.

Выпустив из ямы трёх визирей, она сказала им шёпотом:

— Беда — вернулся мой муж! Стоит ему увидеть вас в моём доме — и вы пропали. Я наказала вас за дерзость, но не желаю вашей смерти. Вот вам бритва — сбрейте поскорей усы и бороды, вот вам мои старые платья — переоденьтесь в них не мешкая, и я выведу вас из дома под видом своих подруг.

Визири беспрекословно выполнили всё, что потребовала женщина. Тогда она приказала им взяться за руки и ввела их в комнату, где восседал хан, окружённый телохранителями.

Увидев перед собой своего грозного владыку, визири остолбенели, хан же долго смотрел на них в недоумении и наконец сказал:

— Какие странные служанки! Ростом и обликом это мужчины, а по одежде — женщины. Мне кажутся знакомыми их лица. Кто эти оборотни?

— Это те, — сказал кузнец за жену, — что оклеветали перед тобой меня и порочили мою верную супругу. Такова истина, мой хан.

Тут визири пали на колени и повинились во всех своих чёрных делах.

В гневе слушал их хан вначале, но когда визири дошли до своих злоключений в доме кузнеца, губы его дрогнули, плечи затряслись, и он так рассмеялся, что расплескал на свой шёлковый халат весь кумыс из чаши. Насмеявшись до слёз, хан приосанился и сказал:

— Давно у меня не было такого весёлого дня! Пусть же с этих пор три глупца, которых провела женщина и которых я прежде называл своими визирями, служат при мне презренными шутами. Ты же, мой славный мастер, — обратился он к кузнецу, — вместе со своей верной женой поедешь в столицу как мой дорогой гость, и я награжу тебя по заслугам и достоинству.

* * *

Миновали годы и столетия. Давно уже истлели кости хана, коварных визирей, ставших шутами, кузнеца и его красавицы жены. Но дворец, построенный великим мастером, и поныне стоит на месте, сияя дивной красотой.

Всё проходит. Бессмертны в веках лишь создания мысли и рук человеческих.

Диковинное имя

Было у отца три сына — двое старших от первой жены, младший — Асланом его звали — от второй. Хоть был Аслан и добр, и умён, и уступчив, невзлюбили его братья с младенческих лет. Много вытерпел мальчуган напрасных обид, тумаков и насмешек, много выплакал слёз втихомолку, но ни разу не пожаловался отцу, не сделал и не пожелал зла братьям.

Уходили дни и луны, дети росли, отец старился. После смерти отца старшие братья разделили меж собой всё, что он нажил, а младшему дали только чёрную юрту да несколько овец.

— Когда коровы пьют из проруби воду, телёнок лижет лёд, — со смехом сказали они Аслану.

Не стал юноша спорить и ссориться с братьями.

«Как-нибудь перебьюсь, — говорил он себе. — Чистая совесть — дороже богатства…»

Через некоторое время приглянулась Аслану одна бедная девушка, он женился и зажил с молодой женой в любви и согласии.

Миновал год. Однажды старшие братья вызвали к себе младшего и говорят:

— Дошло до нас по «длинному уху»^[3], что в ханской столице подорожали быки. Хотим гнать туда гурт на продажу. Помоги-ка нам управиться с быками в пути. Если торг будет счастливым, дадим тебе мерина.

— Спасибо за посул, братья, — отвечал Аспан, — но я готов и даром помочь вам.

— Вот и отлично, — хитро перемигнулись братья. — Раз ты отказываешься от вознаграждения, тем лучше. Не зря отец всегда нахваливал тебя за доброе сердце. Собирайся же в дорогу. С зарёй выезжаем.

Наутро стал прощаться джигит с женой. Обняла она его, заплакала и говорит:

— Да будет благополучен твой путь, свет мой! Возвращайся с удачей. Когда вернёшься, будет поджидать тебя в колыбельке сынок-первенец.

Немало Аслану довелось помаяться с быками в степи, ведь старшие братья на то и взяли его с собой, чтоб самим поменьше было работы и беспокойства. Но, вспоминая слова жены о первенце, он не замечал ни усталости, ни расстояния и казался самым счастливым из людей.

Вот прибыли братья в столицу. Сняли близ базара загон для скотины и сами тут же расположились на ночлег. Только они покончили со своими делами, как послышался конский топот и к загону подъехал отряд ханских телохранителей.

— Эй, торговцы, — сказал начальник отряда, — оставьте здесь ваших быков и следуйте за нами. Вас требует к себе хан.

Старшие братья заколотились от страха, а младший их успокаивал:

— Мы не совершили ничего дурного, и хан не обидит нас. Будьте только почтительны с ним и разумно отвечайте на его вопросы.

И правда, когда братьев ввели во дворец, хан встретил их милостиво и заговорил без всякой суровости:

— В каждом месяце свои травы, в каждой местности свои обычаи. У нас обычай такой: всякий, кто является в столицу торговать каким-нибудь товаром, обязан предстать перед ханом и отгадать загадку, которая ему будет задана. Отгадавший получает награду и право вести торг, неотгадавшего мы изгоняем из города. Приготовьтесь к испытаниям.

— Пропали! — шепнули старшие братья.

— Положитесь на меня, — чуть слышно сказал Аслан.

— Вот вам три загадки, отвечайте по старшинству, — продолжал хан. — Первая: «выше коня и ниже собаки» — что это? Вторая: «от живого рождается мёртвое, от мёртвого рождается живое» — что это? Третья: «в одном гнезде — сорок соколов» — что это?

Пока старшие братья морщили лбы и хлопали глазами, младший шагнул вперёд:

— Позволь, великий хан, говорить: я уже разгадал все твои загадки.

— Не может быть! — поразился хан.

Джигит сказал:

— «Выше лошади и ниже собаки» — это седло, тахсыр, не так ли? «От живого рождается мёртвое» — это яйцо, а «от мёртвого рождается живое» — это птенец. «В одном гнезде сорок соколов» — это стрелы в колчане.

— Разгадал! — воскликнул хан. — Если ты ответишь ещё на три вопроса, получишь от меня богатый дар.

— Слушаю, тахсыр! — с готовностью сказал Аспан.

— Какой камень самый тяжёлый? — спросил хан.

— Тот, который упадёт нам на голову, мой хан.

— Правильно! А что на свете острее меча?

— Язык острее меча.

— Верно! А чего не знает ни один человек на свете?

— Никто, даже мудрейший из мудрых, не знает, что с ним случится через минуту.

Хан восхищённо смотрел на джигита.

— Обширен твой разум, юноша. Хочу знать, откуда ты родом и как твоё имя. Может статься, ты ещё понадобишься мне.

Выслушав ответ, хан повелел своему главному визирю немедленно выдать Аслану кошелёк золота, а старшим братьям сказал:

— Хоть у вас и не хватило ума отгадать загадки, ради вашего младшего брата позволяю вам оставаться в столице, пока не продадите свой скот.

Братья поблагодарили хана, и воины проводили их до загона, где мирно жевали жвачку быки. Всю ночь не уснули братья: младший — от радости, что ему так повезло, старшие — от зависти к его уму и ханскому подарку.

На рассвете открылся и зашумел базар. За короткий срок братья сбыли с большой выгодой всех быков и выехали за городские стены.

Очутившись в безлюдной степи, старшие братья стали делить выручку, а младший сказал им:

— Разрешите мне, братья, к вашим деньгам добавить из того, что подарил мне хан, столько, чтобы у нас троих золота было поровну.

Старшие братья без стеснения взяли деньги, но щедрость Аслана не утолила, а лишь разожгла их алчность. Им хотелось завладеть всем золотом, что было в ханском кошельке.

Нарочно поотстав в пути, они стали сговариваться:

— Давай убьём Аслана и скажем, что его на привале ужалила змея. Свидетелей нет, кто нас уличит? — И, выхватив ножи, они пришпорили коней.

Когда Аслан увидел их с обнажёнными ножами, он стал уговаривать завистников пощадить его.

— Братья, — говорил он, — зачем вам моя кровь? Возьмите деньги, но сохраните мне жизнь. Не дайте погаснуть очагу в моей юрте…

Но злодеи ответили смехом на мольбы:

— Как бы не так! Мы пощадим тебя, а ты выдашь нас хану. Хан казнит нас по твоему доносу, а тебе достанется наше имущество. Нет, хоть ты и большой умник, да нас тебе не провести.

Отчаявшись, младший брат сказал:

— Ну что ж, если у вас в сердце нет жалости, убейте меня. Но исполните, по крайней мере, мою последнюю просьбу.

— О чём ты хочешь нас просить?

— Если, вернувшись домой, вы узнаете, что у меня родился сын, скажите жене, чтобы она назвала мальчика Караулом. Это моя предсмертная воля…

Братья захохотали:

— Ну, такая просьба нам не в убыток. Так и быть, обещаем тебе исполнить её в точности.

И они занесли над родным братом ножи…

Прошло десять лет. Хан постарел, но был ещё полон сил. А вот главный визирь его совсем одряхлел и не мог уже служить своему господину ни делом, ни советом. Тогда хан вспомнил о мудром молодом человеке, который разгадал без запинки все его загадки, и решил взять его ко двору и сделать главным визирем.

Хан распорядился оседлать коней и поскакал с многочисленной свитой в степь, туда, где, по его предположению, кочевал род Аслана. Долго продолжались поиски. В один из дней подъезжают всадники к какому-то аулу и слышат издали женский крик:

— Караул! Караул!

— За мной! — махнул камчой хан. — Там обижают женщину. Поспешим к ней на помощь! — И он пустил коня во весь опор.

Когда перед женщиной внезапно появился хан и множество вооружённых всадников, она вся затрепетала от ужаса и заслонилась руками. Хан спросил её ласково:

— Что случилось, женщина? Отчего ты кричишь караул? Кто тебя обидел?

Прийдя^[4] в себя, женщина отвечала:

— Великий хан, меня никто не обидел. Караул — это имя моего сына. Он убежал с мальчишками в степь, а пора уже обедать, вот я и зову его…

Хан был удивлён:

— Какое диковинное имя! Впервые слышу такое. Как пришло в голову тебе и твоему мужу так назвать сына?

И женщина рассказала хану, как десять лет назад её муж с двумя братьями отправился по делам в столицу, а на обратном пути погиб от укуса змеи, попросив перед смертью наречь его первенца Караулом.

Хан задумался. На лице его изобразилось волнение.

— Скажи, а как звали твоего мужа? Не Аслан ли?

— Да, — ответила женщина, — его звали Аслан.

— Всё понятно! — с жаром воскликнул хан. — Не от яда змеи, а от людской злобы погиб мудрый и благородный человек. Наказывая дать сыну имя Караул, он послал в роковую минуту весть о своей страшной участи. Скажи напоследок, женщина, отдали ли тебе убийцы-братья золото, которое принадлежало Аслану?

Женщина стояла в недоумении:

— Прости меня, глупую, великий хан, не возьму я в толк, о чём ты говоришь. У нас никогда не было ни гроша, а теперь и подавно. Братья мужа отняли у меня последнюю скотину, что досталась нам от свёкра.

Хан пришёл в ярость.

— Привести убийц!

Братьев привели. Они быстро поняли, что отпирательство и ложь им уже не помогут, и повинились в своём преступлении.

Хан повелел отвести их на то место, где они совершили злодеяние, и там отрубить им головы, а всё, что они награбили у Аслана, вернуть его вдове.

В это время из степи прибежал Караул. Он кинулся было к матери, но хан подозвал его к себе, взял за плечи и спросил:

— Ты умеешь, Караул, отгадывать загадки?

— Умею, — смело ответил мальчик.

— Тогда скажи: «цветной аркан от холма до холма достал» — что это?

— Радуга! — не задумываясь, сказал мальчик.

Хан улыбнулся и просветлел:

— Молодец! Ты умом в отца. Поедешь со мной во дворец. Будешь учиться и прислуживать мне. А когда подрастёшь и постигнешь науки, произведу тебя в визири.

Караул, прижимаясь к матери, сказал:

— Тахсыр, разве у тебя мало слуг без меня? И разве в нашем народе не найдётся для хана советчик мудрее босоногого мальчишки? А у моей матери один слуга, один советчик, один заступник после смерти отца — это я. Позволь же мне остаться с матерью!

И хан не нашёлся, что возразить мальчику.

Братья-странники

Жил в старину добродетельный и учёный человек, и было у него три сына. Говорят: сын охотника точит стрелы, сын портного кроит халат. А сыновья учёного с младенческих лет всё своё время проводили над мудрыми книгами. Старший из них ещё не умел взобраться на коня, а уже стали приходить к братьям люди на суд и за советом.

Однажды явились к ним два человека с двумя верблюдицами и верблюжонком.

— Дело наше таково, — сказали они. — Каждый из нас имеет по верблюдице. Они всегда вместе паслись в степи. На днях мы пришли за ними и увидели двух новорождённых верблюжат. Один был живой, другой — мёртвый. И вот мы не знаем теперь, кому должен принадлежать верблюжонок, какая из верблюдиц его мать. Обе они ласкают и кормят малыша, и он одинаково ластится к обеим.

Старший брат сказал:

— Ведите верблюдиц к реке.

Средний сказал:

— Перевезите верблюжонка в челне на другой берег.

А младший прибавил:

— Тогда ваше дело решится само собой.

Сделали так, как посоветовали мальчики.

Когда верблюжонок остался один на берегу, он заметался в страхе и жалобно закричал. Верблюдицы тоже встревожились и заревели. Одна стала беспокойно бегать вдоль берега, а другая ринулась с обрыва в воду и поплыла к верблюжонку. Тут все сразу поняли, что это и была его мать.

Слух о великом разуме необыкновенных детей от всадника к всаднику, от прохожего к прохожему распространился по всей степи. Старый учёный был счастлив и горд своими сыновьями.

Шли годы. Отец старился, дети подрастали. И вот, когда братья достигли возраста юности, учёный сказал им:

— Не тот знает, кто много прожил, а тот, кто много видел. Кому известна истинная цена золота? Не богачу, а золотых дел мастеру. Кому известно качество пищи? Не тому, кто ел, а тому, кто стряпал. Кто может указать верную дорогу? Не тот, кто собирается в путь, а тот, кто его проехал. Оставьте же ваши книги и отправляйтесь в странствие по земле, чтобы изучить книгу жизни, мудрейшую из книг.

Отец благословил сыновей, и они на долгие годы покинули родное жилище.

Вот идут братья как-то по одной из тысяч земных дорог и ведут меж собой разговор.

Старший сказал:

— По этой дороге недавно прошёл усталый верблюд.

Средний сказал:

— Да, и у этого верблюда нет левого глаза.

Младший сказал:

— А поклажей его был мёд.

В это время им навстречу попался встревоженный и запыхавшийся человек.

— Вы не видели по дороге верблюда? — спросил он. — У меня воры верблюда увели.

— Твой верблюд прошёл дальний путь и очень устал, не так ли? — спросил старший брат.

— Да, — ответил встречный.

— И он у тебя кривой на левый глаз? — спросил средний брат.

— Да-да! — обрадовался незнакомец.

— Не мёд ли он нёс на себе? — спросил младший брат.

— Мёд! Мёд! Говорите скорей, где же мой верблюд?

— Этого мы не знаем, — ответили братья, — мы не видели его.

Незнакомец возмутился:

— Как вы смеете лгать, что не видели верблюда, если вам известны все его приметы? Вы, наверно, и украли верблюда да припрятали где-то в потайном месте.

И он поднял такой шум, что его услышали проезжавшие неподалёку ханские воины. Они прискакали на крик и всех четырёх доставили к хану.

Хан начал допрос.

— Вы утверждаете, что не видели пропавшего верблюда, — обратился он к сыновьям учёного, — но тогда каким же образом вы смогли так точно описать его владельцу?

Старший брат сказал:

— Что верблюд прошёл немалый путь, я догадался по его следу: утомлённое животное тянет ноги, у него длинный след.

Средний сказал:

— Что верблюд слеп на левый глаз, я установил по тому, что он срывал на ходу траву лишь с правой стороны дороги.

Младший сказал:

— Трудно ли было понять, что верблюд тащил мёд, если над дорогой роями вились мухи.

Хана поразила наблюдательность братьев и то достоинство, с каким они отвечали на его вопросы. Но ему захотелось ещё раз испытать их сообразительность. Завернув незаметно в платок спелый гранат, он показал его братьям и спросил:

— Что у меня в руке?

Старший брат сказал:

— Это нечто круглое.

Средний сказал:

— Притом — очень вкусное.

А младший заключил:

— Одним словом, это гранат, великий хан.

Хан просиял.

— Верно! — воскликнул он. — Никогда ещё не встречал я столь проницательных людей. Вы очень молоды, но мои бородатые визири ничего не стоят против вас. Оставайтесь у меня на три дня, будете по очереди разбирать тяжбы моих людей, и если я признаю суд ваш справедливым, то сделаю вас своими визирями.

Услышав такое, старые визири возненавидели трёх юных мудрецов лютой ненавистью и решили во всём вредить им, чтобы не делиться с ними доходами, властью и расположением хана.

В первый день суд вершил старший брат. К нему привели двух человек. Один сказал:

— Я бедный пастух. Вчера из нужды зарезал своего лучшего барана, а сегодня весь день продавал мясо на базаре. Всю выручку я положил в кошелёк, а этот человек вытащил его у меня из кармана.

Другой с возмущением отрицал свою виновность:

— Пастух лжёт. У меня есть кошелёк с деньгами, но это мой собственный кошелёк. Плут возводит на меня напраслину и хочет отсудить чужое.

Судья сказал:

— Дай сюда кошелёк. Мы в минуту выясним, кому принадлежат деньги.

Он приказал ханским слугам принести чашу с кипятком и высыпал в неё из кошелька монеты. Вода тотчас покрылась слоем жира, точно в ней варили баранину. Теперь не оставалось сомнения, что пастух был прав. Судья отдал ему деньги, а вора приказал взять под стражу.

На второй день судил средний брат.

На суд пришёл бай, толстый, как набитый мешок, таща за рукав какого-то оборванного горемыку.

Бай сказал:

— Этот оборванец выплакал у меня взаймы чарак мяса, сказав, что у него умирает ребёнок. Он клялся вернуть долг через неделю, даже если бы для этого ему пришлось вырезать мясо из собственной икры. Ребёнок давно умер, недели идут, а хитрец и не собирается отдавать мне мясо или заплатить за него.

Судья спросил у бедняка:

— Почему ты не вернул баю долг?

— У меня ничего нет, — дрожа от страха, отвечал бедняк, — раньше осени я не смогу рассчитаться с баем.

— Но я не намерен ждать до осени! — вскричал бай.

— Тогда, — сказал судья, — я решу дело так. Возьми, бай, нож и вырежь из икры ответчика чарак мяса. Ровно чарак! А если кусок будет хоть на просяное зерно тяжелее или легче, я велю исполосовать тебя плетьми.

Бай оцепенел от недоумения и вдруг, путаясь в полах халата, бросился наутёк. Все посмеялись над ним, а бедняк стал благодарить судью за милостивый приговор.

На третий день судить досталось младшему брату. Приехали к нему двое молодых людей. Тот из них, что был выше ростом и шире в плечах, оказался истцом, и он стал жаловаться:

— Мой приятель отнял у меня золотой.

Ответчик оправдывался:

— Я заработал золотой честным трудом. У меня и в мыслях никогда не было обижать людей.

Судья спросил у истца:

— А был ли свидетель, когда твой приятель напал на тебя?

— Нет, свидетеля не было.

— В таком случае, — сказал судья, — спор ваш будет решить нелегко. Я подумаю над ним. А вы покамест потешьте меня борьбой. Победитель в борьбе получит от меня подарок.

Судья погрузился в размышления, а джигиты схватили друг друга за кушаки и начали бороться. Не прошло и четверти часа, как истец трижды повалил ответчика.

— Довольно, — сказал судья. — Истина обнаружена и приговор мой готов. И неразумному ясно, кто из двух борцов сильней. У всех на глазах истец три раза подряд одолел ответчика. Так можно ли поверить, чтобы слабый отнял деньги у сильного? Нет, ответчик ни в чём не виноват, а тебя самого, наглый истец, следовало бы сурово наказать за клевету и вымогательство. Но я дарю тебе, как обещал, прощение за твоё искусство в борьбе. Идите, помиритесь и постарайтесь снова стать друзьями.

Весь народ приветствовал справедливый суд трёх братьев, и хан тоже остался ими доволен. Только старые визири злобствовали и негодовали. Они пытались внушить хану, что братья — тёмные проходимцы, что безрассудно доверяться неведомым пришельцам, что скорее всего они подосланы к хану врагами и замышляют против него нечто недоброе. Но хан прикрикнул на наушников и объявил всем свою волю:

— Назначаю трёх юных мудрецов своими визирями. Днём они будут помогать мне в делах правления, вечером — развлекать рассказами, а ночью — охранять мой сон.

Потекли дни. Хан всё больше привязывался к юношам. Целыми часами по вечерам он слушал их речи и засыпал, убаюканный диковинными историями. Братья по очереди прислуживали хану, и всем им он оказывал внимание, но особенно отличал младшего. Потому-то старые визири и ожесточились так против юноши. Изнывая от зависти, они сговорились его извести.

В один из дней, когда младшему брату выпала очередь быть неотлучно при хане, визири тайком подкинули в дворцовую спальню ядовитую змею. Они надеялись, что хан, увидев змею, заподозрит в злом умысле своего любимца, распалится от возмущения, и тогда легко будет склонить его расправиться со всеми тремя братьями.

Наступила ночь. Хан лежал в постели, а молодой визирь рассказывал ему одно за другим древние предания. Он говорил так складно, точно держал перед собой невидимую книгу. Заслушавшись, хан только за полночь забылся сном.

И тут юноша, намереваясь погасить светильник, увидел ужасную змею, ползущую к ложу хана. Не растерявшись, он выхватил меч, отсек змее голову и кинул разрубленное змеиное тело под постель. Он уже готов был вложить меч в ножны, как потревоженный шумом хан пошевелился и открыл глаза.

Увидев перед собой своего молодого визиря с обнажённым мечом в руке, он вскочил на ноги и закричал:

— Караул! Меня хотят убить!

Тотчас в спальню вбежали телохранители, схватили юношу и бросили его до утра в темницу.

А наутро хан созвал на совет всех визирей, чтобы разобрать дело и решить участь заключённого.

Визири говорили по старшинству, но все одно и то же: они, не скупясь на слова и соревнуясь в красноречии, обвиняли юношу в измене, вероломстве и покушении на жизнь своего владыки и благодетеля, а в заключение требовали для него самой жестокой и мучительной казни. Слушая их, хан кивал головой и всё больше мрачнел. Визири ликовали в душе, не подавая в том вида, и были заранее уверены в успехе своего бессовестного заговора.

Но вот очередь дошла до старшего брата обвиняемого.

— Позволь, великий хан, — начал он, — вместо судебной речи рассказать тебе старинную притчу, как это делал я с братьями столько ночей у твоего изголовья.

Жил в незапамятные времена могущественный падишах. Больше всех существ мира любил он говорящего попугая, который сидел в золотой клетке в его покоях. Мудрый попугай и наставлял падишаха в затруднительных случаях, и утешал в печали, и веселил на досуге.

Однажды падишах подошёл к клетке и увидел, что попугай нахохлился и загрустил.

— Что с тобой, мой пернатый друг? — спросил падишах.

И попугай отвечал:

— Ко мне под окно прилетали мои товарищи с далёкой родины. Они принесли весть, что моя сестра выходит замуж и хочет видеть меня на своей свадьбе. Позволь мне слетать на родину, повелитель! За эту милость я принесу тебе драгоценный подарок.

— Сколько же дней тебе потребуется для полёта? — спросил падишах.

— Сорок дней, повелитель. На сороковой день я снова буду с тобой.

Падишах распахнул дверцу клетки, и птица с радостным криком выпорхнула через окно на волю.

Присутствовавший при этом визирь сказал:

— Готов поручиться чем угодно, властелин, что хитрая птица обманула тебя и не вернётся больше в клетку.

Злые люди недоверчивы и подозрительны, мой хан, а этот визирь был злой человек.

Но миновало сорок дней, и попугай, не нарушив данного слова, прилетел обратно. Падишах очень обрадовался ему и шутя спросил:

— Какой подарок принёс ты мне, дружок?

Птица раскрыла клюв и положила на ладонь падишаха небольшое зёрнышко.

Падишах удивился, но, зная мудрость попугая, кликнул своего седобородого садовника и приказал ему посадить зёрнышко. Через день выросла из зёрнышка стройная яблонька, через два — зацвела, а через три — украсилась множеством душистых плодов.

Садовник сорвал самое румяное яблоко и понёс его падишаху. Но по дороге его остановил визирь. Он разбранил садовника за то, что тот несёт яблоко в руках, и велел ему сходить за золотым блюдом. Старик ушёл, визирь же той порой обмазал плод ядом, а дождавшись садовника, вместе с ним явился к падишаху. Садовник рассказал о необыкновенном дереве, поставил блюдо с яблоком на стол и удалился. А визирь сказал:

— Повелитель, яблоко это с виду прекрасно, но часто красота бывает обманчива. Сдаётся мне, что оно ядовито. Прикажи привести сюда из тюрьмы убийцу, приговорённого к смерти, и пусть он прежде тебя отведает кусочек яблока.

Падишах послушался визиря. Привели разбойника в цепях, заставили его съесть ломтик яблока, а через мгновение этот человек был уже мёртв.

Падишах пришёл в бешенство. Он кинулся в соседнюю комнату, вытащил попугая из клетки и свернул ему голову.

Через некоторое время падишаху вздумалось самому взглянуть на яблоню. Он вышел в сад и стал кликать садовника. К нему подбежал юноша, стройный станом и прекрасный лицом.

— Кто ты? — спросил падишах.

— Я твой садовник, повелитель.

— Но мой садовник был дряхлый старик! — удивился падишах.

— Это я и есть, — сказал молодой красавец. — После того, как ты убил попугая, я подумал, что и мне не уберечься от твоего гнева. Тогда, чтобы не терпеть напрасных мук, я решил покончить с жизнью, съев ядовитое яблоко. Сорвал одно, откусил немного, и в тот же миг ко мне вернулась молодость.

Поражённый падишах, точно во сне, приблизился к чудесному дереву, сорвал яблоко и поднёс его ко рту. Невыразимое блаженство разлилось по его телу, и он почувствовал себя снова молодым и сильным, каким был в восемнадцать лет.

Понял он тут, что напрасно погубил верного попугая, зарыдал от горя и раскаяния, но было уже поздно: отнять жизнь правители могут, а вернуть жизнь они не в силах.

Старший брат замолчал. Хан сидел неподвижно, в глубоком раздумье. Потом он знаком приказал говорить среднему брату. И тот сказал:

— Великий хан, хочу и я рассказать тебе подобную историю. Случилась она в то же давнее время, но в другой стране и с другим падишахом. Этот падишах с детства увлекался охотой. Днями и месяцами он носился на горячем скакуне по степи за дикими зверьми и птицами. Был у падишаха любимый беркут, какого не имел ни до него, ни после него ни один охотник.

Раз падишах, погнавшись за сайгой, очутился в безжизненной пустыне. Нещадно жгло солнце, нигде не было воды, падишаха томила жажда. Неожиданно он увидел скалу, из которой тонкой струйкой сочился родничок. Падишах достал золотую чашу, набрал воды и уже хотел напиться, как вдруг беркут бросился на чашу и расплескал всю воду.

Падишах рассердился, прикрикнул на беркута и снова зачерпнул воды. Но опять беркут грудью налетел на чашу и выбил её из рук падишаха. В ярости падишах схватил пустую чашу и ударил ею беркута по голове. Беркут упал мёртвый. А падишах подошёл к роднику — и замер от страха: из расщелины скалы выползала огромная змея. Не вода, а смертельный яд струился по камням! Падишах вскочил в седло и умчался прочь. Но с этого дня он понял, что осмотрительность лучше поспешности, что высокий сан не спасает от роковых ошибок, что добро от зла отличить может мудрый, а не могущественный.

— Довольно! Замолчи! — вскричал хан и, грозно сверкая глазами, поднялся с места. — Вы оба в заговоре со своим братом, вы хотите обелить злодея, чтобы уйти от возмездия и выручить его и себя. По-вашему, выходит, что не он виноват передо мной, а я безрассуден и несправедлив к нему. Но если это так, то зачем же он занёс меч над своим господином?

— Это нам неизвестно, — ответили братья. — Спроси у него самого.

— Введите узника! — крикнул хан страже.

И вот младший из трёх братьев предстал перед ханом и советом визирей.

Испытующе глядя в глаза юноше, хан спросил:

— Скажи без утайки, ибо никакие хитрости не смогут избавить тебя от казни, — с какой целью ты вчера ночью обнажил свой меч у моей постели?

— Чтобы спасти тебя от смерти, хан, — спокойно отвечал юноша.

— Кто же, как не ты, мне угрожал смертью?

— Змея, которая готова былаужалить тебя и которую я разрубил мечом.

— Змея? Что ты выдумываешь! Как же змея могла попасть в мою опочивальню? — в недоумении спросил хан.

— Твои многоопытные визири, хан, на которых ты так полагаешься, лучше меня могут ответить на твой вопрос.

Хан бросился в спальню, а через некоторое время медленной походкой, опустив голову, вернулся в зал судилища. Со слезами на глазах он подошёл к младшему из братьев, обнял его и проговорил взволнованно:

— Прости меня, мой верный друг и спаситель! Теперь я знаю истину. Проси чего хочешь в награду за обиду, — клянусь перед всеми, я ни в чём не откажу тебе и твоим братьям.

И юноша сказал:

— Отпусти нас троих, великий хан, освободи от службы. Позволь нам продолжать своё странствие. Путь наш не кончен, ещё не прочтена и до середины книга жизни, мудрейшая из книг.

Не ждал хан такой просьбы. Он опять вспылил, кровь бросилась ему в лицо, но уже невозможно было нарушить данную клятву.

И братья ушли от хана.

Дочь дровосека

Жил когда-то в дымной землянке старик дровосек со своей девятилетней дочерью. Был он очень беден: выщербленный топор — вот и весь его скарб, хромая кляча да старый осёл — вот и весь его скот. Но мудрые люди говорят: «Счастье богача в его табунах, счастье бедняка — в его детях». И правда, глядя на свою маленькую дочь, дровосек забывал обо всех невзгодах и лишениях.

Звали девочку Айна-кыз. И была она такая пригожая, такая умная и приветливая, что не находилось человека, который не полюбил бы её с первого взгляда. Из дальних юрт прибегали ребятишки поиграть с Айна-кыз, из дальних аулов приезжали старики с ней побеседовать.

В один из дней дровосек навьючил на хромую клячу вязанку дров и стал прощаться с дочерью.

— Милая моя Айна-кыз, — сказал он, — я отправляюсь на базар и вернусь к вечеру. Не скучай без меня. Если мне удастся продать дрова, привезу тебе подарочек.

— Да исполнятся твои желания, отец, — отвечала девочка, — поезжай в добрый час, но, прошу тебя, будь осторожен. Ведь недаром сказано, что базар — проклятое место: там наживаются одни и разоряются другие. Возвращайся поскорей, я буду ждать тебя с обедом.

Дровосек хлестнул хромую клячу и тронулся в путь.

Прибыв на базар, он остановился в стороне и стал поджидать покупателей. Но время текло, а к старику никто не подходил.

В эту пору расхаживал по базару один молодой бай, кичась перед людьми своей чёрной бородкой и шёлковым халатом. Он увидел оборванного старика с дровами и задумал над ним зло подшутить.

— Эй, старик, продаёшь дрова? — спросил бай.

— Продаю, — ответил дровосек.

— Что же ты хочешь за свою вязанку?

— Одну теньгу.

— А продашь ли ты дрова за эту цену вот так, как есть?

Дровосек не понял слов покупателя и, не предвидя для себя ничего дурного, снова отвечал:

— Продам.

— Хорошо, — сказал бай, — вот тебе теньга. Гони за мной клячу.

Когда они очутились во дворе бая, дровосек начал развязывать верёвку, чтобы свалить вязанку подле дома. Но в это время бай грубо толкнул его в грудь и закричал на всю улицу:

— Ты что это такое затеваешь, глупый старик? Уж не хочешь ли ты увести с собой лошадь? Ведь я купил у тебя дрова «вот так, как есть», значит, лошадь теперь принадлежит мне. Ты уже получил плату, так убирайся прочь, да поскорей!..

Дровосек стал возражать, но бай и слушать ничего не хотел. Он размахивал руками, кричал всё громче, наконец схватил старика за рукав и потащил к бию.

Сказано: «Злой хозяин скакуна превратит в клячу, злой бий твоё кровное превратит в чужое». Выслушав спорящих, бий погладил бороду, взглянул на шёлковый халат бая и, в расчёте на поживу, объявил свое решение: дровосек получил сполна, что ему причиталось, и сам он виноват в своей беде, если согласился на условия покупателя.

После приговора бия бай долго хохотал, довольный своей проделкой, а дровосек заплакал горькими слезами и, сгорбившись, поплёлся в свой аул.

Айна-кыз не раз подкладывала хворост под казан, прежде чем дождалась отца. Когда же он тяжело переступил порог и девочка увидела слезы на его глазах, сердце у неё дрогнуло от тревоги. Она кинулась к отцу на грудь и стала допытываться, что его так опечалило. Дровосек рассказал дочери о своём горе, и она разумными речами и нежными поцелуями начала утешать отца. Но нескоро ей удалось унять его слёзы.

Наутро дровосек совсем занемог от горя. Айна-кыз, ласкаясь к отцу, сказала:

— Дорогой отец, ты сегодня нездоров и не должен вставать с постели. Позволь мне самой съездить на базар. Быть может, я буду счастливее тебя и выгодно продам дрова.

Старик ни за что не соглашался отпустить дочь, но Айна-кыз уговорила его и настояла на своём.

— Поезжай, Айна-кыз, если уж тебе так этого хочется, — сказал дровосек, — но знай, что мне не будет покоя, пока не увижу тебя снова рядом с собой.

Айна-кыз навьючила на старого осла вязанку дров и, подгоняя его хворостиной, направилась в город.

Остановившись на базаре, Айна-кыз вскоре заметила среди толпы молодого бая с чёрной бородкой и в шёлковом халате. Бай расхаживал по базару, высоко задирая нос, а когда увидел девочку с дровами, то лукаво усмехнулся и направился прямо к ней.

— Эй, девочка! Продаёшь ли ты дрова? — спросил бай.

— Продаю, — отвечала Айна-кыз.

— Что же ты хочешь за эту вязанку?

— Две теньги.

— А продашь ли ты дрова за эту цену вот так, как есть?

— Продам, если ты отдашь мне деньги тоже «так, как есть».

— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал бай, ухмыляясь в бороду. — Гони за мной осла.

Возле дома бая Айна-кыз спросила:

— Дяденька, где привязать «твоего» осла?

Удивлённый покорностью девочки, бай молча указал ей на столб посредине двора. Айна-кыз привязала осла и потребовала плату. Бай протянул ей с усмешкой две теньги, но Айна-кыз сказала ему так:

— Дяденька, ты купил у меня дрова «вот так, как есть» и получил осла вместе с дровами, но и ты обещал отдать деньги тоже «так, как есть». Я хочу получить кроме двух монет ещё и твою руку.

Бай в первое мгновенье опешил от таких слов девочки, а потом набросился на неё с бранью и угрозами, но Айна-кыз ему не уступала. Тогда они отправились на суд бия.

Бий выслушал их, но на этот раз сколько он ни гладил бороду, сколько ни поглядывал на шёлковый халат, ничего не мог придумать, чтобы выручить бая. Решение его было таково: покупатель должен отдать девочке две теньги за дрова и пятьдесят червонцев как выкуп за свою руку.

Бай рассвирепел и готов был отказаться и от дров, и от хромой клячи, и от осла, но было уже поздно.

Отдавая деньги Айна-кыз, он сказал:

— Ты перехитрила меня, девчонка, но не вздумай перед кем-нибудь хвастать этим. Не угнаться воробью за соколом. Всё равно я умнее тебя. Хочешь убедиться? Что ж, побьёмся об заклад. Давай расскажем перед бием по одной самой удивительной, самой невероятной истории из своей жизни. Чей рассказ бий признает лучшим, за тем и победа. И ещё запомни: если кто из противников не поверит рассказу и назовёт рассказчика лжецом, тот сразу проигрывает. Согласна попытать счастья? Я ставлю пятьсот червонцев, а ты можешь поставить за себя свои пятьдесят…

— Я согласна, дяденька, — отвечала Айна-кыз, — и ставлю за себя свою голову.

Бай подмигнул бию и начал рассказ:

— Как-то нашёл я в кармане три пшеничных зерна и выбросил их за окно. Вскоре выросла у меня под окном пшеница, да такая густая и высокая, что всадники на верблюдах и лошадях плутали в ней, бывало, по нескольку дней. А однажды произошёл такой случай. Сорок лучших моих козлов забрели в пшеницу, да там и пропали. Сколько я ни звал их, сколько ни искал — исчезли козлы без следа. Наступила осень, пшеница поспела. Сжали её мои работники, но и костей козлиных не заметили нигде. Потом обмолотили пшеницу, смололи: о козлах тогда уже все забыли. Раз я попросил жену испечь мне свеженькую лепёшку, а сам уселся читать коран. Вот вынула жена лепёшку из огня и подаёт мне. Я отломил кусочек и стал жевать. Вдруг как закричит у меня во рту кто-то по-козлиному — я и рот раскрыл… И тут прыг у меня изо рта один козёл, другой, третий — все сорок козлов — и давай скакать по корану. И до чего же разжирели мои козлы: каждый был как четырёхлетний бычок.

Когда бай умолк, даже бий неодобрительно покачал головой, но Айна-кыз и бровью не повела.

— Дяденька, — сказала она, — вижу я, что рассказ твой — чистейшая правда. С такими умными людьми, как ты, случаются происшествия ещё мудрёнее. Выслушай же теперь мои слова.

И Айна-кыз стала говорить:

— Однажды я посадила посреди своего аула хлопковое зёрнышко. И что же случилось? На другой день в этом месте поднялся хлопковый куст до самых облаков, и тень от него легла на расстояние трёхдневной езды. Когда хлопок созрел, я сняла его, очистила и продала. На вырученные деньги я купила сорок наров, навьючила их дорогими тканями, и старший мой брат повёл караван в Бухару. Уехал брат, и три года не было от него никаких вестей, а недавно дошёл до меня слух, что он был ограблен в пути и убит каким-то чернобородым человеком. У меня не было надежды найти убийцу, но случай помог мне: я дозналась теперь, что убийца — это ты, так как вижу на тебе шёлковый халат моего несчастного брата.

Когда Айна-кыз произнесла последние слова, бий так и подскочил на своём месте, а бай так и уселся на пол. Как теперь быть? Сказать, что девочка лжет, так придётся отдать ей по уговору пятьсот червонцев; сказать, что она говорит правду… тогда ещё хуже: девочка потребует выкуп за убитого брата да, кроме того, сорок наров, гружённых дорогой кладью…

Наконец, не выдержав, бай заорал:

— Пусть твой язык прилипнет к камню! Врёшь ты, всё врёшь, негодная девчонка! Бери пятьсот червонцев, бери и мой халат, только убирайся поживей, пока я не свернул тебе шею!

Айна-кыз схватила золото, завернула его в халат и, не чуя ног, побежала к отцу.

Дровосек, беспокоясь, что дочь его так запоздала, вышел к ней навстречу. Вскоре он увидел бегущую Айна-кыз. Едва она приблизилась к нему, он прижал её к груди и в тревоге принялся расспрашивать:

— Айна-кыз, моя кунья шапочка! Где ты так долго была и почему с тобой нет нашего старого осла?

Айна-кыз отвечала:

— Да будет всегда над тобой синее небо, отец! Я благополучно возвратилась из города, а осла продала чернобородому человеку с дровами «вот так, как есть».

— Бедное моё дитя, — печально проговорил дровосек, — вот и тебя обманул жестокосердный бай… Мы пропали теперь, и я сам всему этому виной.

— Дорогой отец, — сказала Айна-кыз, — не спеши отчаиваться. Ведь я за дрова получила хорошую цену.

И она протянула отцу свёрнутый шёлковый халат.

— Это очень красивый и дорогой халат, — всё так же печально сказал дровосек, — но зачем он мне в моей тяжкой работе? А без лошадёнки и старого осла нам придётся, видно, жить подаянием.

Тогда Айна-кыз, ничего не говоря, развернула перед отцом халат, и из него посыпались на землю сверкающие червонцы. Дровосек смотрел в изумлении на дочь и на сокровища, не смея поверить, что видит всё это наяву. Тут девочка обняла его за шею и рассказала обо всём, что случилось с ней в городе.

Дровосек смеялся и плакал, слушая речи дочери, а Айна-кыз закончила свой рассказ так:

— О, мой отец! Где богач сберегает хитрость, там у бедняка хранится ум. Чернобородый бай наказан по заслугам, а на его червонцы мы заживём отныне счастливо и весело всем нашим аулом.

Сыновья Нуржана

Жил некогда на свете хороший человек, по имени Нуржан. Долго он жил и не скоро состарился. А когда исполнилось ему ровно девяносто девять лет, позвал он к себе в юрту трёх своих сыновей и сказал:

— Дети мои дорогие, милые сыновья, Сабит, Габит и Хамит! Кончился день моей жизни со всеми трудами и заботами, со всеми радостями и печалями. Ночь наступает, тьма заслонила взор. Пора мне уже отдохнуть. Хочу, отходя ко сну, проститься с вами и оставить отцовский завет.

— Усердно и почтительно слушаем тебя, отец! — сказали братья.

И Нуржан продолжал:

— После смерти моей разделите по любви и по совести весь скот, всё имущество, нажитое мной, и принимайтесь хозяйничать так, чтобы ни родичи, ни чужие никогда не сказали и не думали о вас дурного. Помните, что нет в моих отарах ни одного ягнёнка, нет в моих табунах ни одного жеребёнка, которого я добыл бы хитростью или обманом. Берегите стада от волков, а душу от неправды. Живите по-братски, не оставляйте друг друга в беде. А уж если случится так, что беда всех вас разом скрутит арканом, то вот вам средство от неё защититься. — И подаёт Нуржан дрожащей рукой детям кожаный мешочек, туго набитый золотыми монетами. — Возьмите, родные мои сыновья! Здесь девяносто девять червонцев, столько, сколько годов я прожил под небом степей. Спрячьте деньги в надёжное место и не прикасайтесь к ним, пока не истощится в ваших запасах последний кусок еды. Лишь в самый лихой час поделите между собой червонцы. Для меня эти деньги — труд и пот, лишения и слёзы, пусть же для вас они будут опорой благополучия.

Тут седобородый Нуржан вздохнул в последний раз, и смерть плотно закрыла его веки, как хозяйки закрывают шанырак в ненастный осенний день.

Схоронили сыновья старого отца с великими почестями, справили поминки по обычаю, горько оплакали свою утрату. А больше всех рыдал и убивался на могиле отца младший из сыновей. И люди, что съехались на погребение Нуржана со всей степи, говорили так:

— Слава отцу, который вырастил сыновей, как сыновья Нуржана. Все трое — достойные джигиты, но младший — лучший из всех.

Когда кончились поминальные дни, братья без споров и обид разделили на три части наследство, и только долго не могли договориться, где бы вернее припрятать мешочек с червонцами. Тогда они поднялись высоко в горы, отыскали среди скал пещеру и, положив там своё богатство, так завалили камнями вход, что и самому сметливому вору никогда не пришло бы в голову рассчитывать здесь на поживу.

Братья поклялись, что никто из них и под страхом смерти не разболтает тайны и не посягнёт на общее достояние, а потом они крепко обнялись и разными тропами поодиночке спустились вниз.

Зарастала травой и цветами могила Нуржана, шли по степи караваны, время текло. Сначала три брата жили в дружбе и полном согласии, так что и в дальних аулах родители ставили их в пример своим детям. Потом младший свёл знакомство с разными бездельниками и гуляками, стал кутить и распутничать, устраивать не по достатку пиры и конские скачки, гоняться на жеребце за зайцами, оставляя без присмотра стадо.

Братья его укоряли:

— Что с тобой сделалось? Ты забыл наставления отца.

Одумайся, пока не поздно: не то скоро у тебя не останется и драного халата.

На это Хамит только посмеивался:

— Никто не знает своего завтрашнего дня.

— Это верно, — говорили старшие братья, — но каков бы он ни был, наш завтрашний день, надо жить по пословице: трудись, пока не стемнеет, хотя бы тебе осталось дышать лишь до ночи.

Случилось так, как должно было случиться: вскоре Хамит совсем разорился. Продав остаток своего скота, он пришёл к братьям и объявил, что его стада угнали степные разбойники. Сабит и Габит покачали горестно головами, но, помня предсмертные слова отца, не стали бранить брата, а выделили ему из своих стад достаточно скота, чтобы он мог стать на ноги и прокормить своё семейство. Но через некоторое время всех пастухов того края постигло неслыханное бедствие.

Лето стояло знойное, вся трава выгорела. Началась бескормица. А осенью хлынули дожди, до срока ударил жестокий мороз, земля покрылась льдом. Скотина стала гибнуть от голода и болезней. По всей степи чернели трупы животных. Вот тут-то и пришла пора вспомнить братьям о своём заветном кладе.

Пришли к пещере, раскидали тяжёлые камни, заглянули внутрь: лежит мешочек на том же месте, где и лежал, да только денег в нём поубавилось. Высыпали братья в волнении червонцы в шапку, трижды пересчитали их — и что же? Пропажа налицо: червонцев было не девяносто девять, как говорил отец, а всего шестьдесят шесть.

Растерянные, в молчании сидели сыновья Нуржана над кучкой золота и искоса поглядывали друг на друга.

Сабит сказал:

— Не может того быть, чтобы деньги украл посторонний человек: если бы вор каким-то чудом проведал о спрятанном кладе, он забрал бы всё золото, не оставив и монетки. Значит, кражу совершил один из нас. Но кто же?

— Клянусь, я не брал деньги, — сказал Габит.

— Клянусь, не брал и я, — сказал Хамит.

— Так, стало быть, вы считаете, негодяи, что это дело моих рук! — в гневе вскричал Сабит.

— Кто тебя знает, может, и так! — со злобой проговорил Габит.

Старший брат ринулся на среднего, схватил его за горло, и в сумраке пещеры, как молнии, блеснули ножи.

— Стойте, братья, стойте! — закричал Хамит. — Вы ещё недавно упрекали меня, что я забыл поучения отца, а сами что творите. Выслушайте меня, и покончим дело миром. Ведь сколько бы мы ни враждовали, тайна от этого не раскроется. Возможно, злой дух побывал в пещере и похитил часть золота. Не будем гадать о причинах пропажи. Денег осталось ещё немало: разделим их поровну, как завещал отец, и забудем навсегда эту ссору.

Братья опустили ножи, и Сабит, тяжело дыша, сказал:

— Спасибо тебе, Хамит, что ты уберёг нас от напрасного кровопролития. Горы золота не стоят капли человеческой крови. Но разве возможен отныне мир между нами, если нет больше прежней веры друг к другу? Нет, только премудрый Бельтекей, друг нашего покойного отца, может рассудить и помирить нас. Идём на суд к Бельтекею!

Спустившись с горы, оседлали братья коней и помчались через всю степь туда, где зимовал род Бельтекея.

Даже самый дальний и трудный путь где-нибудь да кончается. На сороковой день прискакали братья к аулу славного Бельтекея. С почётом и радушием принял старец сыновей своего друга, велел подать лучшие кушанья и кумыс.

Мудрец сказал:

— Отдыхайте спокойно до утра. Завтра я разберусь в вашем споре.

Миновала ночь. Рано утром белобородый Бельтекей снова угостил приезжих, а потом сказал:

— Всю ночь я не спал, размышляя о вашем деле. Не могу я поверить, чтобы кто-то из сыновей моего друга Нуржана был вором. Но вы должны доказать свою невиновность, а для этого есть лишь одно средство. Поезжайте сейчас же к могиле отца, разройте её и привезите мне три волоса из бороды покойника, каждый по волоску. Только так вы сможете оправдаться передо мной и друг перед другом.

Задумались братья. Первым нарушил молчание Сабит:

— Я не вор. Но пусть лучше подозрение и вина лягут на мою голову, чем я сделаю то, что вы, почтенный Бельтекей, предлагаете.

— И я тоже не вор, — сказал Габит, — но и я отказываюсь вам повиноваться, почтенный Бельтекей, хоть вы друг нашего отца и годами вдвое старше нас троих.

А Хамит сказал:

— Видно, у братьев моих есть повод опасаться истины. Не вдвоём ли они побывали тайком от меня в пещере? Я тоже не вор, премудрый Бельтекей, вот потому-то я и готов сию минуту отправиться к отцовской могиле и в точности исполнить ваше повеление. Пусть правда восторжествует! — И он сделал шаг к двери.

Тут белобородый Бельтекей протянул вперёд руки ладонями кверху и произнёс внушительно:

— Обожди, юноша, не торопись в дорогу! Правда уже восторжествовала. Это ты, Хамит, украл деньги, ты — и никто другой. Тот, кто готов осквернить могилу отца своего, способен на всё: на воровство и злодейство, на низкий обман и на клятвоотступничество. Чем искупишь ты, несчастный, свой позор и своё преступление?

Бледный, как снег, стоял Хамит перед мудрецом. Уронив голову на грудь и потупив глаза, он выслушал обвинение, а потом, не проронив ни звука и закрывая лицо руками, выбежал вон, вскочил на коня и ускакал в снежную даль.

Никто с той поры не видел его в аулах, не встречал на кочевьях, никто не слышал и не произносил его имени в беседах о прошлых и нынешних днях.

А старшие братья в слезах поблагодарили древнего Бельтекея за мудрый суд и с отцовским золотом вернулись к своим семьям. Никогда больше не было меж ними раздоров, вместе они кочевали и разводили стада, вместе растили детей и внуков и жили долго-долго, пока не кончился и их день с его трудами и заботами, с его радостями и печалями.

Адак

(предание)

Грозен был хан Аблай, грозен, жесток, немилостив. Недаром прозвали его в народе «канишер» — кровопийца. Чрево его всегда было сыто, а глаза вечно голодны, спину ему никогда не сгибала тяжесть, а нравом он был тяжелей скалы, тело его от рождения не ведало холода, а сердце до смерти было как лёд. Он дитя отрывал от матери, невесту от жениха, он у всадника отбирал коня, у пешего — посох, он и дырявый тымак снимал с головы, а с простоволосых снимал голову. Живое и мёртвое, ближнее и дальнее обложил он непосильной данью, требуя плату за корм и бескормицу, за погожие дни и за непогодь, за след верблюда и за дым очага. Говорил народ в горести: «Не уходит весна из страны справедливости, не приходит весна в страну произвола».

Часто Аблай со своим многочисленным войском нападал на соседние земли, и после его кровавых набегов долго в степи не росла трава.

Вернувшись с победой, хан до нового похода проводил время в пирах и забавах, затевал скачки, звериный лов, состязания и в разгульных потехах так же не знал удержу, как в безумных расправах с пленниками и подданными.

Как-то однажды, воротясь с богатой добычей из калмыцких степей, хан раскинул свои юрты в урочище Кокчетау, у подножия скалистых гор, над светлым озером Борабай, и шумно праздновал с воинами победу над враждебным племенем. Тысячу тучных кобылиц и десятки тысяч баранов закололи для пира, а кумыс лился и пенился, как горная река. Опухли языки у акынов от лести, охрипли певцы от хвалебных песен, сорок раз переменили музыканты струны на домбрах и кобызах, а Аблай требовал всё новых и новых развлечений и никак не мог угомониться.

Вот в разгаре веселья встаёт он с многоцветного ковра, входит в юрту, куда никому не было доступа, и выводит оттуда за руку пленную девушку-калмычку, прекрасную, как солнечный день.

Когда воины увидели юную красавицу, восторженный гул пробежал по их рядам, и они уже не в силах были отвести от неё глаз.

А хан сказал громко:

— Кто хочет взять эту девушку в жёны? Говорите!

Всколыхнулась толпа, протянулись к хану тысячи рук, гром голосов раскатился по окрестностям, точно это взревело стадо бешеных наров.

— Мне! Мне! Мне отдай калмычку, хан! — кричали воины, и каждый старался перекричать всех.

Только один джигит в простой одежде, с ясным взором и мужественным лицом молча стоял в стороне и с грустью смотрел на девушку. Был это самый молодой из воинов, сын пастуха — Адак.

Хан поднял руку — сразу всё смолкло.

— Слишком много женихов для одной невесты! — сказал он, хохоча, и обернулся к пленнице:

— Выбери себе мужа сама, и мы тотчас справим вашу свадьбу.

Девушка была бледна и печальна, но она ответила хану с твёрдостью и без смущения:

— Я желала бы, тахсыр, чтобы супругом моим стал тот, кто всех превосходит доблестью и умом.

— Как же это узнать?

— Повели, хан, на вершине горы, что выше всех вознеслась над озером, утвердить на тонком древке белый стяг. Кто собьёт стяг стрелою с одного раза, тот самый доблестный. Затем я расскажу сказку, и кто разгадает её смысл, тот умнейший из всех.

— Ладно, — сказал хан.

И вот затрепетал на немыслимой высоте белый стяг, тучей взвились оперённые стрелы, дождём посыпались вниз, на скалы, ни одна не долетела до цели.

Хан рассвирепел. Схватив калмычку за косы, он бросил её к своим ногам и занёс над ней руку:

— Рабыня, ты вздумала перехитрить меня и опозорить моих воинов! Ты задала неразрешимую задачу. Нет на свете батыра, стрела которого достигла бы такой высоты.

В это время жалобный крик послышался в небе. Все подняли головы: дикая утка в испуге проносилась над горой, а за ней гнался и уже настигал её кровожадный беркут. Вдруг завизжала над толпой чья-то стрела, вмиг сбила на лету белый стяг и, поднявшись ещё выше, впилась в шею беркуту. Хищник, истекая кровью, покатился по склону горы в озеро, а утка скрылась, невредимая, в небесной синеве.

— Кто стрелял? — спросил изумлённый хан.

Ответа не было.

— Кто стрелял? — повторил он.

И тогда воины разом ответили ему:

— Адак!

— Подойди ко мне, Адак, я хочу видеть тебя, батыр, сказал хан.

И когда джигит подошёл к нему, он обнял его со словами:

— Хвалю тебя за выстрел, Адак. Я и не знал до этого дня, что ты и впрямь мой доблестнейший воин. Бери пленницу. Она твоя!

— Состязание не кончено, тахсыр! — сказал Адак. — У красавицы ещё есть в запасе для нас сказка.

Хан взглянул на калмычку, и та, смахнув рукавом слезу обиды, поднялась на ноги и начала сказку:

— Однажды злой коршун разорил гнездо голубки и уже готов был растерзать её птенца. Голубка с воплем полетела над степью и встретила сокола. Узнав о её горе, сокол набросился на коршуна и размозжил ему голову.

«Чем мы тебя отблагодарим, наш спаситель?» — спросила голубка.

И сокол сказал:

«Пусть дочь твоя, когда окрепнут её крылья, явится ко мне, чтоб я мог вырвать у неё из груди себе на обед кусок мяса».

Прошло много дней. Сокол давным-давно забыл об этом случае, а старая голубка всегда помнила о нём и совсем зачахла от тревоги, глядя, как подрастает её дочь. А дочь, расцветая с каждым часом, к поре юности сделалась первой красавицей среди птиц.

Её полюбил храбрый кречет, и она полюбила его.

— Будь моею навеки! — умолял кречет.

Но юная голубка отвечала:

— Прежде я исполню свой долг перед соколом. — И она рассказала возлюбленному о своём спасении.

— Отправляйся в путь, — сказал кречет, рыдая. — Данное слово превыше счастья. Я не могу удерживать тебя.

Обливаясь слезами, простились жених и невеста, и голубка полетела через всю степь на розыски сокола.

По дороге на неё напал ястреб. Он хотел её заклевать, но, выслушав рассказ странницы, тронулся её благородством и отвагой и отпустил.

Потом её настигли три филина. Но и те, узнав о её подвиге и о том, что её пощадил ястреб, тоже не тронули голубку.

И вот разыскала голубка в дальнем краю аул сокола.

— Кто ты? — спросил сокол красавицу.

Она напомнила ему былое. Сокол сказал:

— Не видел птицы прекраснее и чище сердцем, чем ты. Но я пошутил, взяв когда-то с матери твоей слово. Не для того я спас тебя в младенчестве, чтобы надругаться над тобой в юности. Лети с миром домой, к своему жениху.

В безмерной радости понеслась голубка назад, к милому кречету, и уже была совсем близко от родного гнезда, как вдруг схватил её безжалостный беркут и унёс, не внимая мольбам и стонам, в чужую страну. И кто знает, что сталось с бедной птицей в его беспощадных когтях…

Никто не проронил слова, не звякнула кольчуга, не плеснуло озеро волной, не шелохнулся степной ковыль, пока девушка не закончила свой рассказ, и сам хан долго сидел в раздумье.

— Затейлива, мудрёна твоя сказка, — наконец промолвил хан. Можешь ли ты разгадать её, Адак?

— Могу, — ответил джигит. — Но прежде, великий хан, обещай мне при всех воинах, что за мои слова не казнишь пленницу и не станешь мстить ни ей, ни мне.

— Обещаю! — сказал хан, сгорая от любопытства. — Говори скорей!

Адак заговорил:

— Не сказку вы все слушали сейчас, а горестную быль: красавица рассказала в ней о самой себе. Когда эта девушка была ещё малюткой, их юрту разграбил степной разбойник, но некий великодушный батыр, случившись поблизости, спас от смерти дитя и покарал грабителя. В шутку батыр высказал желание, чтобы девочка, достигнув совершеннолетия, явилась к нему и стала его женой. Текло время. Девочка выросла и стала такой, какой вы видите её перед собою. Она полюбила достойного джигита. Но когда тот посватался к ней, она открылась ему во всём, и джигит, отказавшись от собственного счастья, подтвердил, что для честного человека изменить слову — хуже смерти.

Нелёгок был путь девушки к батыру. В один из дней на неё напал какой-то чужеземец, но, узнав необыкновенную историю путницы, он проникся к ней почтением и не тронул её. Затем её перехватили в безлюдной степи три вора. Поражённые смелостью и стойкостью девушки, они тоже отпустили её, говоря:

— Ужели мы хуже диких зверей и обидим бесстрашную, которую пощадил даже безвестный иноземец!

После долгих скитаний красавица отыскала стоянку батыра. Что сказал ей при встрече этот благородный человек, вы знаете из сказки.

И вот, когда в надежде и радости девушка возвращалась в родные места к своему жениху, ты, хан, приметил её в калмыцкой степи, как безжалостный беркут, схватил и увёз в плен на чужбину. И кто знает, какая судьба ожидает несчастную в твоих руках.

— Правду говорит Адак? — спросил хан у девушки.

— Адак сказал правду, хан, — отвечала калмычка.

Хан нахмурился и, сдерживая гнев и досаду, сказал:

— Что толковать о судьбе пленницы, если она уже решена… Ты, Адак, выиграл её в состязании. Отдаю её тебе, и пусть она будет твоей женой по уговору.

Воины с завистью повернулись к Адаку, и калмычка тоже пристально глядела на него, точно чего-то ожидая. А молодой батыр усмехнулся и сказал:

— До сегодняшнего дня, хан, ты не знал моей доблести и не подозревал, что в голове беднейшего из твоих воинов есть разум, сердца же моего ты не знаешь и сейчас. Как могу я взять то, что мне не принадлежит! Разве я бесчестнее презренных воров, что, обирая беззащитных, всё же пожалели юную невесту? Но раз ты мне даришь пленницу, я вправе по-своему распорядиться её судьбой. Садись, красавица, на моего коня и скачи к своему возлюбленному, да будет с тобой счастье в пути и в дальнейшей жизни!

Замерли воины от таких слов. Молчал и хан Аблай. А девушка поклонилась Адаку и проговорила в волнении:

— Спасибо тебе, Адак, лучший из людей, за твоё милосердие! Признаюсь тебе, если бы ты захотел взять меня в жёны, я бросилась бы в озеро Борабай и нашла бы своё избавление на его холодном дне. Но ты, джигит, возвратил мне жизнь и веселье. Будь моим названым братом, будь моим провожатым в пути и драгоценным гостем на моей свадьбе!

Тут все воины стали обнимать Адака, восхищённые его поступком, и они упросили хана отпустить товарища погостить у девушки.

Вскочили Адак и красавица калмычка на тулпаров-коней, натянули поводья и вихрем помчались по степи.

Сорок небылиц

Правил степью жадный и свирепый хан.

Наскучили ему воинские походы, пиры, охота, буйные игрища. И тогда разослал он во все концы степи вестников с неслыханным дотоле кличем:

— Кто расскажет хану без запинки сорок небылиц, не проронив ни слова правды, — тот получит полный мешок золота! Но горе тому, кто запнётся в рассказе или вставит в него хоть одно правдивое слово! Хан бросит его в тёмный зиндан и уморит там голодной смертью.

Ради золота, говорят, и праведник свернёт с прямой дороги. Толпами потянулись поначалу к ханской стоянке акыны, сказочники, острословы.

Однако никто из рассказчиков не мог угодить хану, и всех их постигла общая горькая участь: тысячи несчастных людей лишились света в тюремных ямах. И в конце концов перевелись охотники развлекать хана небылицами.

Темнее, чем осенняя ночь, лежал хан в своих покоях, развалясь на изукрашенном ложе. Визири, окружавшие его, боялись пошевелиться. Слуги, что подносили ему золотые блюда с редкостными яствами и напитками, расстилались перед ним, как дым.

Хан движением руки отстранял лакомства и время от времени взглядывал по сторонам так, что у всех от ужаса холодела в жилах кровь.

Как раз в это время и появился перед разубранной ханской юртой весёлый мальчишка с нищенской сумой, босой, оборванный, худой, как обглоданная кость.

— Что шатаешься где не следует? — напустились на него стражники. — Что надо?

— Я пришёл рассказать хану сорок небылиц, — бойко отвечал мальчуган.

Много видели стражники на своём веку зла и крови, а и то пожалели малыша.

— Уходи, глупый, подальше от беды! Без тебя полны зинданы. Или жизнь надоела?

— Лучше день быть скакуном, чем шесть лет клячей, — подмигнул стражникам оборвыш.

— И ты нисколько не боишься хана? — удивились воины.

— На смелого не посягнёт и албасты! — улыбнулся мальчик.

И его ввели в ханскую юрту.

Хан кинул взгляд на изорванную шапчонку, на чёрные, в цыпках ноги мальчишки, и губы его задрожали от гнева.

— Ты осмелился в своём отрепье показаться на глаза хану? Да я ногтем, как блоху, раздавлю тебя!

— Не горячись, тахсыр, — глядя прямо в лицо хану, сказал маленький нищий, — дело торопливого кончается позором. Будет куда лучше, если, выслушав мои небылицы, ты велишь выдать мне мешок золота.

Хан в ярости откинулся на подушки и зловеще прошипел:

— Коли так, говори. Я слушаю.

И мальчик начал:

— Лет за семь до того, как мне родиться на свет, пас я табун моего двенадцатого внука.

Как-то глубокой ночью погнал я лошадей на водопой. Вовсю сияло солнце и было так жарко, что у птиц дымились крылья и пылали хвосты. Поэтому я нисколько не удивился, когда увидел, что вода в озере замёрзла до самого дна.

Принялся я было рубить лёд топором. Но топор мой с первого удара разлетелся вдребезги, а лёд не подался ни на волос. Что, думаю, делать? И тут меня осенило!

Скинул я с плеч голову, ухватился покрепче за шею и давай колотить лбом по льду. Через некоторое время продолбил-таки прорубь. Да такую большую, что в неё свободно можно было просунуть мизинец. Из этой-то проруби и напился сразу весь мой табун, а было в нём сто тысяч голов.

Напились кони, разбрелись по льду, ходят, пощипывают травку. А я сел к табуну спиной и стал пересчитывать лошадей, все ли целы. Замечаю — недостаёт одного жеребца. Куда бы ему подеваться?

Воткнул я в песок курык, взобрался на него, смотрю по сторонам, не видать ли где жеребца.

Нет, ничего не видно.

Всадил в курык нож и полез ещё выше. И опять ничего не увидел.

Тут мне вспомнилось, что с детства у меня была привычка вместо серы жевать иголки. Достал я из-за губы иголку, вонзил её в черенок ножа и — будь что будет — снова полез вверх.

Может, сутки карабкался, может, месяц, а как заглянул в иголье ушко, так сразу и увидел пропавшего жеребца: среди бурного моря торчит скала, острая, как шило, на той скале на одном копыте стоит жеребец, а вокруг скалы на волнах резвится его жеребёнок.

Не стал я долго размышлять, сел верхом на курык, гребу ножом, как веслом, да и поплыл по морю. Плыву, плыву, а всё ни с места. Тогда пересел я на лезвие ножа, оттолкнулся от морского дна курыком и вмиг оказался возле скалы. А курык, будто железный, пошёл на дно.

Как же поймать жеребца без курыка? Свил я из песка аркан, накинул на коня, вскочил задом наперёд в седло, положил перед собой жеребёнка и поскакал по морю обратно.

Полпути уже проехал, как вдруг конь споткнулся о волну и стал тонуть.

Ох, думаю, сбывается пословица: «Если неудачнику и посчастливится попасть на пир, так у него, как назло, хлынет носом кровь». Ну да я не растерялся: быстро-быстро перебрался на жеребёнка, подхватил на закорки жеребца и помчался дальше.

Только я успел на берегу привязать жеребца к дереву, как внезапно мне под ноги с ветки спрыгнул заяц. Я погнался за ним. Заяц побежал влево, а я направо, заяц бежит быстро, я — ещё быстрей.

На бегу выхватываю стрелу и пускаю в зайца. Попала стрела остриём прямо зайцу в нос, да отскочила и вернулась мне в руки.

Тогда я пустил её тупым концом вперёд. Через день она настигла серого и пригвоздила его к камню.

Снял я с зайца шкурку, ободрал с него сало и стал собирать в подол кизяк, чтобы развести костёр.

В это время — что такое? — жеребец мой заржал, забился, захрапел и начал подниматься в воздух.

Я опешил сначала, но тут же сообразил, что привязал коня не к дереву, а к шее лебедя.

Бросаю на землю кизяки и лечу со всех ног отвязывать бедолагу-коня. А кизяки как запищат, как захлопают крыльями, как взовьются под самые облака — только я их и видел. Оказывается, это перепёлок да жаворонков насобирал я полный подол!

Всё же, хоть и не было у меня топлива, разжёг я, наконец, костёр. Положил заячье сало в новенький медный казан и поставил на огонь. Гляжу — протекает мой новый казан, потоками хлещет сквозь его стенки сало, скоро, пожалуй, и на дне ничего не останется. Пришлось переложить сало в дырявый казан. И, конечно же, из этого казана не вытекло ни капельки жира. Помнится, десять бычьих желудков наполнил я топлёным салом.

Пришло мне в голову этим салом смазать свои сапоги. На один сапог сала хватило, а на другой уже не осталось.

Забрался я на ночь под казан, да и задремал. Спросонок слышу — шум, гам, потасовка! Вскочил в страхе, — а это мои сапоги затеяли драку. Несмазанный сапог навалился на братца и тузит его без пощады:

— Вот тебе, жадина, получай! Будешь знать, как загребать и своё и чужое! Неужели не мог оставить и на меня немного жиру?

Стал я драчунов разнимать.

— Да уймитесь вы, злюки! Ишь разбушевались! Не зря говорится: сойдутся два умных — будут с прибылью, а сойдутся два дурака — останутся без глаз.

Еле их утихомирил. Положил рядом с собой — один сапог по правую руку, другой по левую — и снова заснул.

Наутро просыпаюсь — нет на месте несмазанного сапога, убежал, неслух, разобидевшись. Надел я оставшийся сапог на обе ноги и пустился в погоню за беглецом.

Бегу день, бегу год — никак не попадается второй сапог. Прибегаю в какой-то аул. А там людей наехало видимо-невидимо. И ещё съезжаются: кто на быке, кто на жуке, кто на еже, кто на уже, кто на горном козле, а кто на журавле.

Начинается пир.

Спрашиваю:

— По какому случаю той?

— Это, — отвечают, — не той, а поминки.

— По ком поминки?

— По байскому сынку. Погнал он тому лет семь стадо козлов на пастбище, да и пропал без вести.

Вот стали слуги обносить гостей блюдами с мясом, и тут я вижу среди них — кого же? — свой сбежавший сапог.

Я вскрикнул от радости, а он обернулся на мой голос — и оторопел, чуть блюдо не выронил.

Видно побаиваясь, как бы ему не влетело за побег, стал он мне подставлять блюдо за блюдом и всё приговаривал:

— Ты пожалел для меня заячьего жира, а мне так ничего для тебя не жалко!

С юрту снеди навалил передо мной.

Радуюсь: вот уж когда наемся за себя и за всех своих родичей! Набрал в обе руки мяса и только приготовился пошире разинуть рот, да и растерялся: ведь у меня не то что рта, так и головы не было, — я забыл её на озере, у проруби…

Прошу сапоги:

— Голубчики мои, сбегайте за моей головой, не откажите в услуге… Я с вами сочтусь.

Кинулись сапоги исполнять моё поручение, а я сижу да жду. Пока ждал, гости зубам отдыха не давали: всё мясо съели и блюдами закусили. Мне и крошки не осталось. Уж кому не повезёт, тот вымокнет до нитки и в погожий день!

Едва я приладил голову, набежали тучи и стали с неба валиться дыни. Хотел я одну разрезать, уже проткнул ножом, да, видать, не рассчитал силы: провалился нож внутрь дыни.

— Разыщу нож, пусть для этого пришлось бы мне забраться даже в собственный желудок! — поклялся я.

Распоясался, ухватился за конец кушака и нырнул вниз головой в дыню.

Много дней провёл я в неусыпных поисках. Сапоги истоптал, износил шубу, а нож всё не находится.

Неожиданно наткнулся я на какого-то человека.

— Что делаешь? — спрашивает.

— Нож ищу.

— Вот дурень, так дурень! — раскричался встречный. — Он, деревянная башка, нож ищет! Да я уже семь лет ищу здесь стадо козлов и то найти не могу…

Я враз смекнул, что передо мной тот самый байский сын, на чьих поминках я недавно побывал.

Говорю ему:

— Чем браниться да заводить ненужные ссоры, плюнул бы ты на козлов да поспешил к несчастным родителям.

— А, так тебе мои родители милее, чем козлы! — окрысился сын бая да хвать меня пятернёй за бороду.

Тут я не стерпел. Сцепились мы, и началась битва.

От нашей драки раскачалась дыня и покатилась по миру. Катилась, катилась, вкатилась на высоченную гору да здесь, на самой её макушке, и раскололась пополам.

Куда полетел с горы байский сынок, не приметил, а я брякнулся как раз у озера, где оставил свой табун. Да так, что земля прогнулась! А мне хоть бы что. Только пить вдруг почему-то захотелось. Наверно, от того жирного мяса, которого не случилось мне отведать на поминках.

Опустил я голову в прорубь и стал тянуть воду. Всё озеро выпил, а жажды не утолил. Попробовал подняться — да никак не могу. Не сразу я догадался, в чём тут дело, а оказалось всё совсем просто: пока я хлебал воду, к моим усам примёрзло шестьдесят диких уток и семьдесят селезней.

«Зачем, — подумал я, — мне столько дичи?»

Сунул всех птиц за пазуху, а после променял их на журавля. И нужно тебе знать, великий хан, что хоть и был тот журавль куда выше нара, но пил из колодца воду, даже не наклоняя шеи…

— Так, верно, тот колодец был совсем мелок! — внезапно вскричал хан, надеясь сбить мальчишку хоть в самом конце рассказа.

— Возможно, колодец был неглубок, однако камень, брошенный в него на утренней заре, лишь к ночи достигал воды, — не моргнув глазом, отвечал мальчуган.

— Ну, значит, дни в ту пору были короткие! — задёргался на месте хан.

— Да, пожалуй, дни были короткие, если за один такой день отара баранов проходила всю степь из края в край, — без малейшей заминки последовал ответ.

Хан побледнел и прикусил губу. А оборвыш так закончил свою речь:

— Тахсыр, вот я и рассказал тебе по твоему желанию сорок небылиц. Расплатись со мной по совести! А если тебе не жалко казны, я готов рассказать ещё сорок раз по сорока небылиц. Ведь слова рождаются из слов, как добрые дела — из добрых дел!

Корчась от злости, хан кивнул визирям, и те начали насыпать мешок золотом. И чем больше раздувался мешок, тем сильнее корёжила хана жадность.

Мешок был уже почти совсем полон, как вдруг босоногий поднял грязную ручонку и снова заговорил.

— Хан, — сказал он, — я отказываюсь от золота! Пусть оно остаётся тебе. Исполни за это лишь одну мою просьбу: дай свободу узникам, что томятся в твоих зинданах.

Хан словно обезумел от слов оборвыша. Он взвизгнул и кинулся к мешку, как стервятник кидается на падаль, обхватил мешок и прижался к нему всем телом.

Визири сразу поняли: хан сделал выбор. И, гремя ключами, они поспешно стали отмыкать тюремные запоры.

Вскоре все зинданы опустели. Пропал куда-то и нищий мальчишка, рассказчик небылиц.

А хана так и не смогли оторвать от мешка с золотом. Он умер через три дня.

Два плута

В давние времена, во времена короткого хвоста^[5] жили на свете два весёлых плута: один гулял в сыр-дарьинских степях, другой — в степях Сары-Арка. Широко разносилась молва об их проделках, и не раз им случалось слышать рассказы друг о друге.

И в конце концов надумали они, каждый про себя, сойтись где-нибудь один на один, испытать свою ловкость, помериться хитростью.

Смазав жиром сапоги и подоткнув полы халатов, отправились они в путь. Шли, шли и в некий день встретились на караванной дороге, подле только что поставленного мазара. Как старые друзья, поздоровались, обнялись и повели беседу.

— Новости есть? — спрашивает сыр-дарьинский плут.

— Новости есть, — отвечает сары-аркинский плут. — Видишь, стоит новый мазар? Недавно похоронен в нём именитый бай. Много скота, много золота он оставил, и всё досталось его придурковатому сыну.

Сыр-дарьинский плут говорит:

— Бай не отдаст того, что имеет, а бедняк не должен зевать… Давай-ка выманим у байского сына сто червонцев и разделим их пополам.

Сары-аркинский плут отвечает:

— Масло тебе в рот! Я согласен. Но как это сделать?

Плут да плут — два плута, долго ли им сговориться?

Закусили, закурили, так и этак пораскинули смекалкой и приняли решение.

Сыр-дарьинский плут забрался в мазар и там притаился, а сары-аркинский обмотал голову зелёной чалмой и под видом странствующего ишана явился в аул покойного бая.

— Дитя моё, — сказал плут байскому сыну, — было время — отец твой взял у меня сто червонцев, говоря: «Верну тебе деньги полностью, как только потребуешь. Жив буду — сам отдам, мёртв буду — сын отдаст». Наступил срок получить мне старый долг. Исполни же завет отца.

Сын бая и рот раскрыл от такого известия. Ведь берущему и шесть мало, а дающему и пять много! Подумав, он сказал:

— Чем ты докажешь, что в словах твоих нет обмана?

Плут укоризненно покачал головой и ответил со вздохом:

— Если ты не веришь зелёной чалме^[6], так сходи на могилу отца, может быть, он сам откроет тебе истину.

В великой тревоге приблизился молодой бай к мазару и, дрожа от страха, спросил:

— Отец, правду ли говорит ишан в зелёной чалме, что ты должен ему сто червонцев?

И тут сыр-дарьинский плут отвечает ему из мазара глухим голосом:

— Правду, правду он говорит, сын мой! Из-за этого долга страшные муки я здесь терплю. Верни поскорей деньги ишану, дай отдохнуть мёртвым костям!

Весь в холодном поту прибежал байский сын домой и, ни слова не говоря, выложил плуту сто червонцев.

Припрятал сары-аркинский плут золото за пазуху и думает так:

«Пусть посидит тот дружок в мазаре, пока ему не наскучит, а я и один в степи не заблужусь».

Миновали дни и недели. Он возвратился в свою юрту, тайком зарыл золото под очагом и строго наказал жене:

— Если нагрянет к нам такой-то и такой-то человек, скажи ему, что я скоропостижно умер и погребён по закону. Постарайся его спровадить поскорей, а пока он не уйдёт, каждый вечер приноси мне еду в овраг. Там я отсижусь до времени.

А сыр-дарьинский плут ждал-ждал товарища в тёмном мазаре и понял наконец, что тот его обманул. Кое-как выбрался он на свет и, глядя в сторону Сары-Арки, сказал:

— Обширна степь, но человек проворен! Не скроешься ты от меня, приятель, если правда, что снег не держится на колу. Погоди немного, светик мой, что положил ты в казан, то попадёт тебе в черпак!

С этими словами он затягивает кушак и пускается в дорогу разыскивать след обманщика. Идёт день, идёт ночь, идёт месяц; разделяя кочевья, рассекая пространство, движется вперёд. И вот находит он в степи юрту беглеца, открывает дверь, переступает через порог.

Едва завидев незнакомого человека, жена сары-аркинского плута заплакала и стала причитать:

— Умер мой несчастный муж, вот уже три дня, как его похоронили. Кто бы ты ни был, чужеземец, оставь меня наедине с моим горем!..

«Напрасно ты куёшь холодное железо, хозяйка!» — думает сыр-дарьинский плут, но вслух говорит, обливаясь слезами:

— Женщина, ты разорвала моё сердце своими словами. Умер мой друг, ой, беда, беда! Как уйду я из жилища покойного, не помянув его и не оплакав! Обещаюсь перед богом провести здесь сорок лет, покуда глаза мои не ослепнут от слёз. — И, не переставая рыдать, он уселся поудобней на почётном месте.

Идут дни за днями, живёт сыр-дарьинский плут в чужой юрте, поминает друга его же бараниной и кумысом. И не укрылось от его глаз, что хозяйка каждый вечер исчезает куда-то с полным мешком. Однажды плут украдкой проследил за ней и узнал дорогу к оврагу.

Вскоре соседи позвали хозяйку в гости. Нарядившись в праздничные одежды, она ушла на весь день и вернулась только к ночи. Сыр-дарьинский плут не стал терять времени даром. Он переоделся в платье хозяйки, набил мешок разной снедью и, когда стемнело, спустился в овраг к сары-аркинскому плуту.

Сары-аркинский плут набросился на еду и, не замечая обмана, спросил:

— Ну что, тот мошенник не собирается ещё уходить?

Изменив голос, сыр-дарьинский плут отвечал:

— Нет, не трогается с места, притворяется, будто сокрушён печалью. А сам всё что-то ищет да высматривает. Видно, ты припрятал что-нибудь от него? Боюсь, как бы он не нашёл спрятанное.

Сары-аркинский плут смеётся:

— Не бойся, глупая, пусть он высохнет как палка, всё равно ничего не найдёт. Но на всякий случай присматривай за очагом. Если что будешь замечать, дай знать мне.

— Хорошо, — говорит сыр-дарьинский плут, а про себя приметил: «Ага, вот оно что — под очагом!»

Когда хозяйка явилась домой, сыр-дарьинский плут как ни в чём не бывало сидел на своём месте, попивая кумыс, проливая горькие слёзы.

Она второпях собрала ужин и побежала к мужу, ожидая, что он станет бранить её за опоздание.

Сары-аркинский плут, увидев жену, очень удивился и сказал:

— Говори скорей, что случилось? Почему ты пришла во второй раз?

Жена отвечала:

— Да будет долог твой век, дорогой, что с тобой? Я прихожу сегодня впервые.

— Ой, безумная, ты погубила мою голову! — вскричал плут и со всех ног помчался к юрте.

Но там на месте золота уже дул ветер.

Недаром, оказывается, старики говорят: «Не хвались силою, нарвёшься на сильного; не хвались хитростью, нарвёшься на хитрого».

Подумав, сары-аркинский плут сказал так:

— Удача поворачивается к нам то лицом, то спиной. А кто предаётся печали, тот лишь увеличивает трудность своего положения. Если конь не идёт вскачь, приходится ехать шагом.

Тут он простился с женой, сел на безрогого бычка и, погоняя его суковатой палкой, направился в сыр-дарьинскую степь.

Той порой, что сары-аркинский плут ехал степью, расспрашивая про дорогу, сыр-дарьинский плут добрался до дому и велел жене, чтобы она тотчас же оповестила весь аул о его внезапной смерти, а сам закутался с головой в саван и вытянулся, как неживой. Жена послушно исполнила всё, что он требовал. На вопли женщины стали собираться люди из соседних юрт, пошумели, посожалели, потом снесли мнимого покойника в заброшенный мазар и приступили к поминальному пиру.

В это самое время подъехал к аулу на своем безрогом бычке сары-аркинский плут. Разузнав, что здесь за пир и кого поминают, он сразу обо всём догадался: «Э-э-э, знакомая песня», — но представился, будто поражён горестной вестью, и, зарыдав, воскликнул:

— Если умер мой друг, умру и я! Нет без него счастья, и жизнь без него темна. Об одном прошу: положите меня рядом с другом, не разлучайте нас хоть после смерти.

Проговорив такие слова, он повалился на землю, затаил дыхание и притворился мёртвым.

И похоронили его в тот же день и положили рядом с приятелем.

Вот народ разошёлся, и оба плута остались в мазаре наедине.

— Ас-салам алейкум! — тихонько говорит сары-аркинский плут.

— Валейкум ас-салам! — так же тихонько отвечает сыр-дарьинский плут.

— Не пора ли нам поделить байские червонцы? — спрашивает сары-аркинский плут.

— Что же, может, и пора…

И только они начали этот разговор, как вдруг снаружи раздался топот, шум и звон, и в мазар ввалилась шайка разбойников — сорок отчаянных головорезов.

Усевшись в круг, разбойники стали делить добычу. На долю тридцати девяти человек приходилось по куче золота, а сороковому доставался старый меч. Но никто из разбойников не соглашался взять меч, всякому хотелось получить золото. Поднялся спор. Тогда главарь шайки говорит:

— Глупцы, разве добрый меч не дороже пригоршни монет? С ним удалец защитит свою жизнь и добудет богатство. А этот старый меч достоин служить и батыру. Полюбуйтесь-ка, как я с одного взмаха разрублю пополам этих двух мертвецов! — и он выхватил меч из ножен.

В то же мгновенье, не дожидаясь беды, оба плута в своих белых саванах вскочили на ноги и закричали:

— Тёмные грешники, проклятые кровопийцы! Мало вам слёз живых, так вы посягнули и на мёртвых! Ужасайтесь! Трепещите! Час вашей казни настал!

Что тут было! «Ошалевшая утка ныряет хвостом»… Бросив все драгоценности, друг через друга кинулись разбойники кто куда: одни попали в двери, другие лбом пробили себе выход. Спустя миг, они были от мазара на расстоянии трёхдневной езды.

Тут плуты скинули саваны, разделили по-братски золото и, от души посмеявшись над своими похождениями, разошлись: один подался в сыр-дарьинские степи, другой — в степи Сары-Арка.

Храбрый осел

Надоело ослу поклажу таскать. Вот и говорит он однажды верблюду — своему товарищу:

— Эй, верблюд, надоело мне поклажу таскать: живого места на спине нет! Давай убежим от хозяина, станем жить вдвоём на воле, как вздумается.

Помолчал верблюд, подумал, говорит:

— Плохой у нас хозяин, верно: кормит дурно, работать заставляет много. Я бы и рад убежать, да как убежишь?

А у осла ответ уже готов.

— Я всё обдумал, — говорит, — не беспокойся. Завтра хозяин заставит нас везти соль в город. Сначала мы будем идти послушно и смирно, а как поднимемся на гору, так упадём разом и притворимся, будто совсем обессилели. Станет хозяин нас бранить, станет палкой колотить, а мы ни с места. Выбьется он из сил и уйдёт домой за помощью. Тут уж нам раздолье — беги куда хочешь, только бы ноги не сплошали.

Развеселился верблюд:

— Вот хорошо ты придумал, вот славно! Так мы и сделаем, как ты сказал!

Дождались они утра. Поутру хозяин навьючил на них мешки с солью и погнал в город.

Полдороги шли они как всегда: верблюд впереди, осёл за ним следом, а сзади хозяин с палкой. Но вот поднялись они на гору, и тут осёл и верблюд упали на землю и притворились, что совсем обессилели, не могут на ногах стоять.

Хозяин их бранить:

— Ах вы лентяи, ах вы лежебоки! Поднимайтесь сейчас же, пока палки не отведали!

А они и ухом не ведут, лежат, словно ничего не слышат.

Рассердился хозяин и давай их палкой бить сплеча.

Ударил он верблюда тридцать девять раз — ничего, а как замахнулся в сороковой — заревел верблюд и вскочил на ноги.

— То-то же, — сказал хозяин, — давно бы так! — А сам принялся за осла.

Ударил он его сорок раз — осёл и не охнул, ударил пятьдесят раз — осёл и не вздрогнул, ударил шестьдесят раз — как лежал осёл, так и лежит.

Видит хозяин — дело плохо: должно быть, подыхать собрался осёл. Велика беда, да что поделаешь.

Снял он с осла поклажу, взвалил её на верблюда и тронулся в путь.

Еле шагает верблюд под вьюком, клянёт осла:

— Проклятый осёл, из-за тебя я битый иду, двойную кладь несу!

А осёл подождал, пока хозяин с верблюдом скрылись за перевалом, потом поднялся и пустился бежать, не глядя под ноги.

Бежал он три дня, перебежал три горы и три долины и наконец достиг широкой поляны у быстрой реки.

Ослу понравилась поляна, тут он и поселился. А теми землями уже много лет правил могущественный тигр.

Однажды надумал тигр осмотреть свои владения. Вышел он в путь утром, а в полдень набрёл на осла.

Ходит себе осёл по поляне, помахивает хвостом, ест траву.

Тигр думает: «Что за зверь? Никогда не видел такого».

А осёл взглянул на тигра и обомлел. «Ну, — думает, — пришёл мой конец! — И решил он про себя: — Чем умирать не защищаясь, покажу-ка я лучше страшному зверю свою отвагу».

Поднял он хвост, взмахнул ушами, раскрыл пошире рот да как затрубит во всё своё ослиное горло!

У тигра и свет в глазах помутился. Кинулся он назад, бежит что есть мочи, боится оглянуться.

По дороге встречается ему волк:

— Кого ты так испугался, повелитель?

— Испугался я зверя, страшнее которого нет на свете: вместо ушей у него крылья, пасть у него, как бездна, а ревёт он так, что земля содрогается и меркнет небо.

— Постой, постой, — говорит волк, — да уж не с ослом ли ты повстречался? Так оно и есть. Ладно же, завтра мы с тобой скрутим его арканом.

На другой день волк добыл аркан, один конец аркана привязал он к шее тигра, а другой — к своей шее, и так они отправились на поляну.

Волк идёт впереди, а тигр сзади — всё упирается.

Приметил их осёл издали и опять за своё: хвост кверху, пасть настежь — и заревел громче прежнего.

Тут тигр и кричит волку:

— Э-э, приятель, да ты, видно, тащишь меня на съедение этому чудовищу! — Рванулся он изо всех сил в сторону — у волка и голова долой.

Прибежал тигр домой, не может отдышаться.

В это время прилетела к нему сорока. Натрещала, налопотала, расспросила тигра обо всём, а потом и говорит:

— Погоди-ка, слетаю я на поляну, погляжу, что за зверь там ходит и что он делает. Разведаю всё подробно и доложу тебе.

Полетела сорока на поляну.

А осёл заметил её издали, лёг на землю и вытянул ноги, будто мёртвый.

Сорока глянула вниз и обрадовалась: страшный-то зверь околел!

Спустилась она прямо на осла, расхаживает по нему взад и вперёд, придумывает, что бы такое наврать тигру о своей победе над чудовищем.

Вдруг на свою беду заметила она на земле пшеничное зернышко, совсем уже нацелилась клювом, да оступилась и попала головой ослу между колен.

Тут-то осёл и ожил. Зажал он ногами сороку покрепче и давай её хлестать хвостом. Хлестал-хлестал — только пёрышки от сороки летели во все стороны. А потом как поддаст её копытом — покатилась сорока на край поляны.

Отлежалась она здесь, опомнилась и кое-как, бочком-бочком, кряхтя да охая, полетела обратно.

Летит и ещё издали кричит тигру:

— Беги отсюда подальше, покуда цел! Навеки меня искалечил проклятый зверь! Смотри, как бы с тобой того же не было.

Совсем оробел тигр. Собрал он свои пожитки и навсегда ушёл в чужие страны.

А храбрый осёл и доныне живёт на широкой поляне.

Три друга

Может, было то, может, не было, — подружились, говорят, когда-то, подружились и побратались козлёнок, ягнёнок и телёнок.

Раз козлёнок поглядел на дальнюю гору и говорит:

— Братцы, кто из вас видел, как солнце по вечерам уходит за гору?

— Я видел, — сказал ягнёнок.

— И я видел, — сказал телёнок.

— Так давайте, — предложил козлёнок, — пойдём втроём и разведаем, где же прячется на ночь солнышко.

И в тот же день дружки тайком убежали из стада.

Вот идут они степью. Долог путь, но гора всё ближе и ближе. Радуются друзья. Вдруг перед ними арык. Как перебраться? Козлёнок говорит:

— Ничего, перескочим!

— Я боюсь, — сказал ягнёнок.

— И я боюсь, — сказал телёнок.

— Эх вы, трусишки, — смеётся козлёнок. — А вот я так ничего не боюсь.

Разбежался он и вмиг перескочил на другой берег.

Прыгнул за ним и ягнёнок, — ловко прыгнул, только заднее копытце замочил.

Потоптался, потоптался на месте телёнок, — делать нечего, скакнул и он. Скакнул — да бултых в воду! Чуть было не захлебнулся. Приятели за уши вытащили.

Козлёнок говорит:

— Мы тебя, телёнок, от смерти спасли. Ты должен отплатить нам за услугу. Подвези-ка нас на спине до горы.

Сели верхом на телёнка озорники, едут, посмеиваясь.

Прошло сколько-то времени. Мычит жалобно телёнок:

— Тяжело мне. Я вам не верблюд. Довезу до камня, что белеет впереди, а там хватит, слезайте.

Доехали до камня, а это не камень вовсе — дорожный мешок на земле валяется. Туго-претуго чем-то набит. Видно, какой-то ротозей потерял поклажу. Развязали мешок, а в нём четыре звериные шкуры: барсова, медвежья, волчья и лисья.

— Хорошая находка, пригодится, — сказал козлёнок.

Побрели с мешком дальше. Вот уже гора совсем рядом, рукой достать. Под горой стоит белая юрта. А в юрте шум и гам, песни и звон домбры. Постояли путники, переглянулись и — будь что будет! — отворили дверь.

Видят: в юрте пир идёт. Пёстрый барс кумыс пьёт, толстый медведь халву сосёт, сивый волк баурсаки уплетает, рыжая лиса на домбре играет да припевает:

Ввалились в юрту три дружка и замерли у порога: сразу поняли, что попали в беду. А звери как увидели нежданных гостей, так и глазищи у них загорелись: такая лакомая закуска сама к ним в зубы идёт! Подмигнула хитро лиса шайке хищников и, облизываясь, повела лукавые речи:

— Милости просим, дорогие гости. Сам аллах посылает вас на наш праздничный пир. Садитесь поближе к очагу, детки. Сейчас мы вас угостим… А покамест не сыграете ли вы нам на домбре, не потешите ли песенкой?

Ягнёнок потупился — и молчит. Телёнок попятился — и молчит. А козлёнок тряхнул кудрявой шёрсткой и говорит:

— Давай, лиса, домбру! Спою вам и сыграю.

И он ударил по струнам:

Слушают звери: что за дерзкая песенка!

— Да вы кто такие? — зарычал барс.

— Мы охотники степные, — отвечает козлёнок.

— А куда идёте? — взревел медведь.

— Несём товар на базар.

— А какой у вас товар? — прошамкал волк.

— Звериные шубы.

— Где же вы их взяли? — тявкнула лиса.

— С ваших родичей сняли, — говорит козлёнок и вытряхивает из мешка все четыре звериные шкуры.

Окаменели зубастые разбойники от страха, потом взвыли каждый по-своему, да бежать кто куда без оглядки.

Три побратима остались в чужой юрте хозяйничать. Закусили с дороги вкусными звериными кушаньями, отдохнули и стали думать, как дальше быть.

Козлёнок говорит:

— Хорошо, что мы недругов так напугали, но плохо будет, коли они, опомнившись, вернутся назад. Тогда уж нам не сберечь костей. Побежим-ка лучше, не ожидая горя, поскорей домой. В родном стаде нам и вправду никакой зверь не опасен. В родном стаде нас джигиты-пастухи никому в обиду не дадут.

Не пришлось козлёнку долго друзей уговаривать.

— Верно ты, братец, говоришь, — сказал ягнёнок.

— Правильно говоришь, — сказал телёнок.

И через минуту далеко уже были все трое от белой юрты, ещё дальше от горы. Впереди мчался козлёнок, следом за ним — ягнёнок, а телёнок — сзади.

К вечеру домой поспели. Пастухи до того им обрадовались, что и бранить не стали. Вот как всё славно получилось.

Одно нехорошо: так и не узнали три дружка, где солнышко на ночлег прячется.

Осел-певец

Просторен мир, много на свете разного люда, и нет никакого дива в том, что в какое-то время в каком-то ауле жил без горя старый болтун Жаксыбай. Был у этого человека осёл. С виду он ничем не отличался от других ослов, но имел такую глотку, что когда начинал кричать в своём стойле, даже в соседних аулах люди затыкали уши.

Как-то раз приехал Жаксыбай в древний город Туркестан и сразу же завернул на базарную площадь. Тут он привязал к дереву своего осла, а сам, подхватив полы халата, шмыгнул в чайхану. Хорошая чайхана всегда полна народу, а где народ, там разговор, а где разговор, там спор, а где спор да разговор, там никто вовек не переговорит и не переспорит Жаксыбая. Сказано: «У болтуна рот без застёжек»…

Долго ждал осёл подле чайханы своего хозяина. Припекало солнце, жужжали мухи, больно кусались слепни. Осел проголодался и захотел пить. Что ему было делать? И он сделал то, что на его месте сделал бы всякий из его племени: поднял хвост, вытянул вперёд уши, раздул ноздри, распахнул рот и… заревел во всё горло.

Люди, что по делу и без дела толклись на базаре, вздрогнули и разом повернулись на рёв.

— Вот так голос! — сказал весь базар. — Такого голоса не слыхали ещё в Туркестане!

— Экая новость! — обрадовался осёл. — Столько лет топчу дороги и лишь теперь узнал свою настоящую цену. Весь Туркестан признал мой талант!

С этого мгновения осёл уверовал, будто он и в самом деле рождён великим певцом. Что только не попадёт подчас в рот голодному шакалу и в башку глупому ослу!

Осёл размышлял:

«Не стану больше работать на Жаксыбая! Меня ждёт впереди слава и почёт. А разве слава и почёт достаются тем, кто таскает на спине саксауловые дрова?»

Разгорячившись, он рванулся изо всех сил, оборвал повод и пустился вскачь вон из города. Прощай, старый болтун Жаксыбай! Прощай, древний город Туркестан!

Вот бредёт осёл по пустынной дороге, — ещё жарче печёт солнце, ещё назойливее жужжат мухи, ещё больнее жалят слепни. Устал беглец, изнемог от голода и жажды. А по сторонам ни тени, ни зелёной былинки, ни лужицы.

— Труден путь к славе, — вздохнул осёл, — но аллах не даст погибнуть своему избраннику. — И побрёл дальше.

Вдруг — на счастье иль на беду — видит осёл перед собой обширный сад, обнесённый глиняной оградой. В одном месте ограда обвалилась, и в пролом можно было разглядеть тенистые деревья, приветливые лужайки, покрытые нежной муравой, светлые арыки. Соблазн был велик, и осёл, подобрав бока, протиснулся в дыру в незнакомый сад. Забыв обо всём на свете, он с жадностью накинулся на еду и питьё. Не малый срок топтался он по лужайкам и цветникам, не разбирая дороги, пока не почувствовал, наконец, что сыт до отрыжки. Тогда он остановился, чтобы перевести дух, поднял голову и… пошатнулся от неожиданности.

Прямо на него из чащи кустов шла молодая сайга, прекрасная как райская гурия. Эта сайга тоже тайком проникла в сад. Она с утра резвилась в степи, заигравшись, доскакала до ограды, перепрыгнула её и стала пастись на роскошной траве. Наткнувшись на осла, она так и застыла вся, приготовившись к бегству.

Осёл же, как только увидел сайгу, влюбился в неё по самые кончики своих длинных ушей. Сердце его прыгало, как перепуганный тушканчик, он смотрел, выпучив глаза, на красавицу и думал в восторге: «Воистину, судьба покровительствует мне: она дала мне редкостный голос, привела меня в этот дивный сад, а теперь посылает мне невесту, прекраснейшую из невест!»

И, пошевелив ушами, он нежно проговорил:

— Благороднейшая госпожа! Ты пленила меня своей неземной красотой. Позволь мне спеть для тебя. Услышав мой сладостный голос, ты не отвергнешь любовь великого певца.

Сайга огляделась по сторонам и негромко ответила:

— Осёл, не благоразумнее ли будет, если ты помолчишь? Смотри, как бы из-за твоей прыти не стряслось с нами то, что было с семью беспечными ворами.

И она рассказала такую притчу:

— Однажды ночью в дом к богачу забрались семеро воров. Они затаились в подвале среди огромных бочек со старым вином и стали ожидать, когда в доме всё стихнет, чтобы приступить к задуманному делу. Но запах вина вскружил им головы, и они пригоршнями начали черпать и лить себе в рот дорогие напитки. Кончилось всё тем, что, захмелев, воры забыли, где они находятся, и давай себе горланить весёлые песни. В доме услышали их крики, стража богача ворвалась в подвал и крепко скрутила незваных гостей. А ведь и мы с тобой, осёл, — закончила сайга, — не по приглашению хозяина пожаловали в этот сад и не по его щедрости лакомимся вкусными травами!

— Ты прекрасна, о, сайга, — сказал на это осёл, — но ты выросла в дикой степи и, видно, мало смыслишь в хорошем пении. Я же всю жизнь провёл среди людей, побывал в самом Туркестане и могу сказать, что достиг вершин искусства. Стоит мне начать песню, и ты станешь умолять меня только о том, чтобы я никогда её не прерывал.

Но сайга сказала:

— Не лучше ли всё-таки тебе поостеречься и не поднимать шума? Кто забывает об осторожности, с тем непременно приключается беда, вроде той, от которой пострадал один неразумный дровосек.

И сайга рассказала такую притчу:

— Некий дровосек замешкался в лесу, и ночь застигла его в дремучей чаще. Вдруг послышались вблизи громкие голоса. Дровосек проворно влез на дерево и укрылся в густых ветках. Явились три джинна. Они уселись под деревом и стали пировать, поставив перед собой драгоценный сосуд. Когда какой-нибудь из джиннов прикасался к сосуду рукой, тот до краёв наполнялся благовонным кумысом, какого, верно, никто, кроме джиннов, и не пил.

Наступил рассвет, джинны спрятали волшебный сосуд под деревом и разошлись в разные стороны. Дровосек мигом спустился на землю, схватил сосуд и побежал из лесу. Вернувшись домой, он созвал своих родичей и соседей и стал похваляться перед ними добытым сокровищем. Он то и дело дотрагивался до сосуда рукой, и душистый кумыс потоком лился в подставленные чаши. Дровосек на радостях так расходился, что поставил сосуд себе на голову и принялся с гиканьем кружиться по юрте. Тут он оступился, волшебный сосуд упал и разбился вдребезги. Как бы, осёл, и нам с тобой из-за твоего безрассудства не лишиться этой сладкой муравы.

Осёл вздохнул и произнёс с огорчением:

— О, сайга, природа сверх меры одарила тебя красотой, но вложила в твою грудь чёрствое сердце. Однако же я верю: чудесные звуки моего пения смягчат твой грубый нрав и пробудят в тебе возвышенные чувства.

Сайга продолжала унимать осла:

— Прошу тебя, осёл, опомнись, пока ещё не поздно, и побереги свой голос для туркестанского базара. Ведь часто единственный, звук, сорвавшийся с уст некстати, приносит нам непоправимые несчастья. Об этом не подумал молодой купец, и ему пришлось потом горько раскаиваться.

И она рассказала ещё одну притчу:

— Молодой купец, подгулявший на пирушке, возвращался в полночь домой по тёмным улицам большого города. Карманы его были полны золота. «А что, как на меня нападут грабители и отнимут моё богатство?» — в страхе подумал купец. И, чтобы подбодрить себя, он начал громко говорить сам с собой: «Пусть только покажутся подлые разбойники!.. Я живо разделаюсь с ними… Мне сам шайтан не страшен!» Шайка бродяг подкарауливала запоздалых прохожих на соседней улице. Молодчики услышали речи купца, напали на него, отняли деньги и одежду и пустили нагишом прогуливаться по городу. Видно, пора нам, осёл, не накликая на себя беды, прекратить пустые разговоры да потихоньку выбираться из чужого сада.

Тут осёл воскликнул:

— О, сайга, жестокая красавица! Как можешь ты требовать, чтобы я молчал, если песня в честь возлюбленной сама рвётся из моей груди и уже подступает к горлу?!

С этими словами он закрыл глаза, как это делают известные певцы, распахнул пасть, как это делают все ослы в определённый час, и разразился неистовым рёвом. Сайга шарахнулась в сторону, одним прыжком перемахнула через ограду и с ветром наперегонки умчалась в степь. А осёл, ничего уже не замечая, всё продолжал орать.

Прибежал хозяин сада с толстой дубиной в руке и так отходил осла по рёбрам, что тот взревел ещё отчаяннее и чуть живой выскочил за ограду. Медленно передвигая ноги и понурив голову, осёл потащился дальше.

Наступила ночь. На небо вышла полная луна. И тогда все степные волки задрали головы кверху и, по обычаю своих отцов и предков, завыли на разные лады.

Осёл никогда не видел волков и не слышал их воя. Он остановился, прислушался и с видом знатока промолвил:

— Разве это певцы! Я один своим голосом могу заглушить их жалкий хор.

Он со страшным свистом и скрипом набрал в лёгкие побольше воздуху и рявкнул так громко, что у самого зазвенело в голове. Волки тотчас смолкли в удивлении: откуда бы взяться в степи среди ночи ослу? Не сговариваясь, они ринулись к дороге, сразу приметили добычу и… история осла на этом кончилась. Если же вам во что бы то ни стало хочется знать ещё историю Жаксыбая, то бегите что есть духу в древний город Туркестан, разыщите не медля большой базар, а на базаре — самую людную чайхану и смело входите в дверь. Вполне может статься, что Жаксыбай до сих пор, забыв про своего осла, сидит там на мягкой кошме, пьёт пиалу за пиалой чай и плетёт всякие были и небылицы. Уж он-то вам о себе порасскажет — только слушайте.

Почему у ласточки хвостик рожками

Много-много лет назад правил миром страшный змей Айдахар. Питался он одной лишь кровью. Никого не щадил. А подлый комар был у него на побегушках.

Кликнул однажды змей комара и говорит ему:

— Облети всю землю, отведай тайком крови всех живых существ. А как вернёшься, доложишь мне, чья кровь самая сладкая. На кого укажешь, тех и буду губить.

Полетел комар. Исполнив повеление, возвращается назад. На пути встречает его ласточка.

— Куда летал?

— По приказу господина моего Айдахара облетел всю землю, чтобы узнать, чья кровь самая сладкая.

— И что же, узнал?

— Слаще всего кровь человеческая, — пропищал комар.

Ласточка встревожилась.

— Не говори, комар, змею правды. Человек добр, не губи его.

— Нет, скажу!

Ласточка снова:

— Прошу тебя, не чини зла человеку, — он мой друг.

А комар:

— Нет, скажу!

Прилетел комар к Айдахару, и ласточка тут же вьётся.

— Ну, — зашипел змей, — рассказывай обо всём, что разведал. Да страшись, раб, молвить хоть слово лжи!

— Владыка мой и повелитель, — начал комар, — скажу тебе чистую правду, ничего не утаю. Самая вкусная, самая сладкая кровь у…

Хотел он сказать «у человека», да не успел. Ласточка стремглав кинулась на комара и отщипнула ему острым клювом кончик языка.

Заметался комар над змеем:

— З-з-з… з-з-з… з-з-з…

Но ничего выговорить не может.

А ласточка весело щебечет:

— Я знаю, Айдахар, что хотел сказать твой прислужник: слаще всего на свете змеиная кровь!

Озлился змей на ласточку, Свернулся в клубок, прянул в небо, разинув пасть. Да ведь нет птички проворнее ласточки. Метнулась она в сторону, и удалось Айдахару лишь за хвостик её ухватить. Рванулась ласточка, да и ушла от лютой смерти.

А страшный змей с тремя пёрышками в зубах рухнул с вышины на землю. Рухнул на землю, ударился о камень и испустил дух.

Вот почему у ласточки хвостик рожками, и вот почему люди так любят эту птичку.

Забавные проделки Алдар-Косе, безбородого насмешника

Как Алдар-Косе начал свой путь

Были, говорят, времена, когда мир держался на правом роге сивого бычка, когда небо было не больше верблюжьей попоны, а земля с конское копыто, когда волки щипали траву, а жаворонки гнездились на спине баранов, когда в тени одной былинки могли спрятаться от солнца тысячи табунов, когда у зверей и птиц ещё только-только начали отрастать хвосты, когда лиса праведницей слыла, над всеми бием была…

Может, в те времена, а может, в какие иные доживал в степи свой век седобородый старец Кожир. Было у него три сына, три славных джигита. Однажды говорит Кожир сыновьям:

— Дети мои, совсем слаб я стал, пора мне собираться в последнее кочевье. Чиста моя совесть, как родниковая вода, — не боюсь смерти. Но хочу перед концом узнать, как вы, сыны мои, намерены жить без меня, какие пути для себя изберёте. Подумайте и отвечайте. Помните лишь, что за хорошим человеком всегда остаётся хорошая дорога.

Старший сын сказал:

— С младенческих лет душа моя лежит к земле. Нет ничего лучше, как пахать поле и возделывать злаки, чтобы у людей всегда было вдоволь хлеба.

И отец благословил его:

— Будь земледельцем, сынок!

Средний сын сказал:

— А мне по сердцу пастушеская жизнь. Люблю коней, верблюдов, овец, коров, коз. Самая большая радость для меня — ухаживать за скотиной, чтобы было у людей мясо и молоко, и кумыс, и одежда, и войлок для жилищ.

Благословил и этого сына Кожир:

— Будь скотоводом, сынок!

Младший сын сказал:

— Люблю петь, смеяться и смешить других! Что за жизнь без песни, без шутки, без меткого слова! Я обойду весь свет, побываю, где никто не бывал, появлюсь в аулах и пастбищах, на дорогах и в караван-сараях, на базарах и на празднествах, в дырявом шалаше и в ханских покоях. Я буду обманывать обманщиков и выручать обманутых, печалить насильников и веселить обездоленных, дурачить бездельников и ободрять тружеников, смелым словом валить с ног гордецов и поднимать с земли слабых. Сотни возненавидят меня, зато тысячи станут моими друзьями. И может, не забудется в народе моё имя — Алдар-Косе^[7].

Выслушал старик сына и улыбнулся:

— Хороши твои слова, сынок. Природа не наделила тебя бородой, но дала тебе острый разум, просторное сердце, весёлый нрав, быстрый язык. Делай, что задумал! Пусть твоё имя наводит страх и досаду на злых, утешает и радует добрых, пусть переходит оно из уст в уста, из рода в род, из века в век, из сказки в сказку. Даю тебе своё отцовское благословение! Начни путь, Алдар-Косе!

Как Алдар-Косе изгнал джинна

Смазал жиром сапоги Алдар-Косе, подтянул кушак, подоткнул полы халата и пустился в дальнее странствие. Идёт он день, идёт ночь, идёт месяц, идёт год. Вдруг подоблачная гора загородила ему дорогу, будто нар-великан, разлеглась в безлюдной степи.

Приостановился Алдар-Косе, призадумался, но тут же сказал себе:

— Нет невозможного для человека. Самое крепкое железо покорно молоту кузнеца. Упорный и иголкой выроет колодец. Нет, не сойду с пути, перед крутым подъёмом не отступлю…

Переночевал. Перезимовал. А по весне принялся за работу: скалы долбил, ступени мастерил, шаг за шагом поднимался всё выше и выше.

Настал день и час — ступил Алдар-Косе на вершину. Увидел он перед собой светлое солнце, вскрикнул от радости, повалился на камни и заснул непробудным сном. Проснулся: байгыз-птица сидит у него на груди, вертит головкой, чистит пёрышки. Схватил Алдар-Косе птицу за крылья.

— Вот она, моя первая добыча! — смеётся. — Не бойся, байгыз-птица, я тебя не обижу. Но придётся тебе прогуляться со мной… — А у самого под шапкой уже сто мыслей, сто затей.

Стал Алдар-Косе спускаться в долину, да и залюбовался: зелёные склоны, цветущие джайляу, внизу по долине струится прозрачный ручей! А у ручья стоит новая юрта, белая юрта, белее яйца, и над ней вьётся дымок.

«Друга это жилище или врага? Люди здесь обитают или страшные дяу? Зайти в юрту или пройти стороной?» — размышляет Алдар.

Осторожно подобрался к двери, заглянул в щёлку, видит: на узорной кошме сидят двое — мужчина и женщина, пьют кумыс, лакомятся жирной бараниной, перешёптываются да перемигиваются.

«Э, да здесь, гляжу, пир идёт! А где пир, там и гости. Войду!»

— Апчхи! — чихнул Алдар.

— Ой! — всплеснула руками женщина. — Это мой постылый муж вернулся. Прячься скорее!

Джигит, что любезничал с ней, заметался по юрте, увидел за пологом сундук, мигом нырнул в него и прикрыл за собой крышку.

«Всё понятно», — кивнул Алдар и шагнул через порог.

— Здравствуй, хозяйка! Окажи милость, позволь усталому путнику отдохнуть у твоего очага.

Женщина глянула на него с ненавистью.

— Шайтан тебя привёл, непрошеный гость! Как ты меня напугал!

А Алдар-Косе уже примостился на почётном месте, скрестив ноги, и улыбается во весь рот.

— Чему улыбаешься? — злобно спрашивает хозяйка, а сама думает: «У этого прохвоста что-то есть на уме…»

— Я улыбаюсь вот этой посудине с кумысом да вон тому блюду с мясом, — умильно говорит Алдар.

— Ну так ешь и пей! Да поскорее проваливай!

Только шепни «ешь и пей» — Алдакен сразу услышит, но сколько ни кричи «проваливай» — он глухой. Подсел Алдар поближе к скатерти и давай расправляться со всем, что на ней стояло. Напился, наелся по самое горло, да и развалился тут же, на узорной кошме.

Видя, что странник не торопится в дорогу, женщина достала монету и говорит:

— Вот тебе теньга, бродяга! Возьми и уходи вон!

Алдар-Косе принялся благодарить за подарок, целый час, а может и больше, благодарил, а потом сказал:

— Ухожу, хозяйка, ухожу… Вот только покормлю в дорогу свою вещую птичку. — И пустил на скатерть байгыза поклевать крошки.

Байгыз клюёт, время течёт, хозяйка злится, Алдакен усмехается.

Вдруг подле юрты заржал конь. Дверь отворилась. Входит бай, владелец юрты. В изумлении останавливается.

— Кто этот чужой человек, жена? Что за птица у него?

Не успела женщина слова вымолвить, как Алдар-Косе уже опередил её:

— Почтеннейший бай, я странствующий баксы — колдун и прорицатель. А птица моя — это вещая птица. Ей ведомы все тайны, она угадывает прошлое и предсказывает будущее. Хочешь, погадаю, скажу, какая беда тебе угрожает?

Бай высокомерно оглядел незнакомца и, рассевшись у очага, где только что нежился Алдар-Косе, заговорил:

— Если б ты был на самом деле прорицатель, ты бы знал, что в этом краю нет человека богаче меня. Четыре вида скота^[8] имею: лошадей, коров, верблюдов и овец — счёта нет. А кто богат, тот и силён. Какой беды мне ждать.

— Ох, мой бай, — наставительно сказал Алдар, — не говори, что нет близко волков, они таятся в овраге…

— На что намекаешь? — откинулся на подушки бай. — Ты что-нибудь знаешь?

— Знаю, да не всё. Вещая птица всё знает.

— Если птица знает, пусть скажет. Гадай!

И начинается ворожба. Носится, точно вихрь, по юрте Алдакен, держа птицу над головой, выкрикивает непонятные слова, разбрасывает вещи… Птица пищит, Алдар кричит:

— Вещай, волшебная птица, вещай!

Бай, выпучив глаза, смотрел и дивился: «Таких баксы никогда не видел. Может, и будет прок от гадания».

А Алдар-Косе кружился всё быстрее и быстрее, потом замер, вытянувшись, и страшным голосом прошептал:

— Э, бай мой, дело плохо!

Бай побледнел.

— Что такое?

А Алдар:

— Птица говорит: в жёлтом ящике лежит чёрная беда на шёлковом одеяле. Это значит, злой джинн поселился, бай, под твоим кровом. Нужно его выселить!

Бай трясётся, а всё же с недоверием поглядывает на Алдара: «А не жулик ли этот баксы? Не дурачит ли он меня, толкуя про джинна? Посмотрим, что будет дальше, однако».

А вслух:

— Выселяй, светик, выселяй поскорей!

Алдар-Косе знает, что ему делать! Схватил ковш, зачерпнул из казана над очагом горячей водицы, подошёл на цыпочках к сундуку и, приподняв крышку, плеснул разок и другой. В тот же миг крышка сундука слетела с петель, и одним прыжком ошпаренный джигит вымахнул из юрты.

Бай лежит без дыхания. Молодка под ковёр забилась. А Алдакен, держась за бока, раскачивается от смеха.

Но вот пришёл в себя бай и кинулся обнимать Алдара:

— Тысячу раз спасибо тебе, душа моя! Выгнал из дома беду! Не будь тебя, погубил бы меня зловредный джинн. Награжу тебя по заслуге. Есть у меня в табуне один конь, не конь — медведь. Бери его!

Алдар подскочил от радости, а бай, помолчав, добавил:

— Чтобы джинн не вернулся в мой дом, — всё может быть, дружок! — продай мне вещую птицу. Хорошо заплачу.

Алдар замахал руками:

— Что ты, что ты, бай, и не помышляй об этом! Без вещей птицы у меня жизнь будет темней непроглядной ночи!

Бай не отстаёт, Алдар не сдаётся. До ночи шла тяжба, наконец, Алдар уступил:

— Так и быть — оставляю тебе, бай, птицу! Без обмана говорю: за сорок коней её купил. Хозяин птицы до сих пор плачет, что продешевил. Но не погонюсь за барышом. За что купил, за то и продаю. Сорок лошадок, — и вещая птица твоя!

Бай заморгал, словно ему ткнули пальцем в глаз.

— Ой-бой! Много просишь. Лошадь ведь не тушканчик.

— Твоё дело, я товаром не набиваюсь. Вещая птица тоже не воробей!

Видит бай: потянешь за арбу — арба сломается, потянешь за вола — волу пропадать.

— Даю тридцать! — говорит.

— Мало тридцать. Сорок!

— Тридцать!

— Сорок!

Двое хитрых заспорят, скоро ли договорятся? Целый месяц, а то и год стоял шум в юрте бая. Сходились и расходились, торговались, рядились, били по рукам. Не устоял бай. Вытер пот со лба и сказал:

— Бери сорок! За мной вещая птица!

От радости или с горя, вправду или для виду заголосил Алдакен на всю юрту и, прижимая птицу к груди, стал с ней прощаться:

— Прощай, друг, прощай, вещая птица! Как жить без тебя на свете? Где найду утешение одинокой голове?

Три дня и ещё три дня — всю неделю прощался Алдар-Косе с птицей, — жил в довольстве, пил кумыс, ел казы, сладко спал на мягкой постели, пока не сказало ему сердце: «Стоячее озеро зарастает тиной. Застоявшийся скакун не обскачет и жеребёнка. Беспредельны земные дороги, а жизнь человеческая коротка».

Тогда он сел на медведя-коня, затянул песню и погнал шестом перед собой косяк байских скакунов.

Под вечер нагоняет пешехода, молодого парня.

— Эй, приятель, — окликнул его Алдар-Косе, — что идёшь пешком? Где же твой конь?

— Был конь, да не стало, — печально отвечал путник. — Каракурт укусил. Пропал конь…

— Вот как! — протянул Алдар. — Ну, так выбирай себе коня из моего табуна. Любого выбирай! Дарю тебе скакуна.

На другой день Алдар-Косе опять нагнал пешехода, пожилого мужчину.

— Эй, дяденька, что идёшь пешком? Или нет коня?

— Ещё вчера был у меня добрый конь, а сегодня… Байские сынки отобрали коня на дороге. Едва сам спасся… — отвечал мужчина.

— Не увидеть бы им отца и родичей, тем разбойникам, что грабят бедняков! — в сердцах сказал Алдар. — Но не горюй! Бери коня из моего табуна, езжай, куда надобно.

На третий день наехал Алдар-Косе на дряхлого старика. Бредёт старик, опираясь на палку, еле ноги волочит.

— Дедушка, — сказал Алдар-Косе, — нелегко на старости мерить степь ногами. Разве нет у тебя коня?

И старик отвечал:

— Всю жизнь, покуда не иссякли силы, пас я байских скакунов. А вот своего коня не нажил. Так-то, сынок…

— Постой, дедушка, — остановил его Алдар, — не спеши! Возьми коня из моего табуна. Какой понравится, тот и твой. Не отказывайся! Да позволь, я подсажу тебя…

Чем дальше ехалАлдар-Косе, тем меньше становилось в табуне лошадей. На сорок первый день остался у него последний конь, тот, что был под ним.

И тут увидел Алдар: бежит по степи, распугивая птиц, девушка.

— Что стряслось? От кого убегаешь, красавица?

— От смерти убегаю! — обливаясь слезами, выговорила девушка. — Отец продал меня старику богатею… А я люблю удалого джигита-пастуха. И он меня любит… Бегу к нему. Удастся скрыться от погони — счастливы будем и в нищете. Поймают — конец обоим!

Алдакен соскочил с коня.

— Милая сестрица, — ласково улыбнулся он, — в начале жизни грех думать о конце. Садись в седло, скачи к своему джигиту! На этом коне вас ни горе, ни смерть не догонит. Живите в радости сто лет!

И пошёл Алдар-Косе дальше пешком. Легко шагает, озирает степь, улыбается небу, улыбается солнцу да поёт, поёт себе песни, как жаворонок, не гадая о том, что ждёт его впереди, не печалясь о том, что осталось за спиною.

Как Алдар-Косе перехитрил шайтана

Было ли, нет ли — рыскал по степи шайтан. Много пакостей людям делал. Где ни повернётся, там и беда. И люди терпели. Боялись нечистого. Думали: нет никого сильней и хитрей шайтана. Сам аллах не может с ним сладить, где же человеку?

А шайтану это и на руку: «С покорного верблюда легче снимать шерсть». Над старым и малым, над конным и пешим тешился шайтан, как хотел. Да настали и для него чёрные дни.

Но кто же одолел шайтана? Послушай — узнаешь.

Рыскал шайтан по степи. Глядь — на берегу речонки, над самым обрывом, лежит какой-то безбородый человек. На теле рубаха да штаны, ноги босы, под головой кулак. Можно бы подумать, что мертвец, да как подумаешь, если от храпа безбородого прибрежные кусты, как от ветра, гнутся.

«Ну, раз живой, — ухмыляясь, потёр лапы шайтан, — так сейчас будешь мёртвый».

Подкрался он на цыпочках к спящему и столкнул его с обрыва. Но тут вдруг две ловких руки туже, чем аркан, стиснули шайтану шею, и полетел он в воду вместе с человеком.

— Отпусти, — взмолился шайтан, — пропадём оба!

— Отпущу, когда вынесешь меня из воды, — сказал человек.

Долго барахтались в омуте. Понял шайтан: не вывернуться ему из цепких рук. Пришлось покориться человеку: вынес он безбородого на берег.

Посидели. Отдышались. Просохли немного. Шайтан говорит:

— На этот раз ты перехитрил меня. Больше не перехитришь. Хочешь, побродяжим по свету вдвоём, померяемся смекалкой?

— Изволь, — отвечает безбородый.

Шайтан не ждал такого ответа.

— Неужто ты надеешься взять верх надо мной в плутовстве? Да узнал ли ты меня? Ведь я шайтан. А ты кто?

Безбородый поглядел на шайтана, усмехнулся и пропел:

Идут Алдар-Косе и шайтан по степи. Прошли шесть долин, шесть перевалов, напились воды из шести колодцев. У седьмого колодца на караванной дороге нашли кошелёк.

Шайтан:

— Моя находка!

Алдар:

— Нет, моя!

Заспорили. Шайтан говорит:

— Пусть кошелёк достанется тому из нас, кто старше годами.

— Ладно, — соглашается Алдар-Косе.

Шайтан радуется: «Попрощайся с денежками, Алдакен». А вслух говорит:

— Я родился на свет — миру было семь лет.

Алдар-Косе всплеснул руками и залился горькими слезами:

— Ой-бой, горе!

Оторопел шайтан:

— Какое горе? О чём ты плачешь?

— Ой, шайтан, растревожил ты своими словами мне сердце. Вспомнил я моего старшего сыночка. Умер сынок. А был он твой ровесник. В одно время вы, оказывается, родились.

И, не переставая всхлипывать, Алдар-Косе суёт кошелёк себе за пазуху.

Шайтан только глазами хлопает. Как ни суди, выходит, прав Алдар-Косе: ведь не случалось ещё, чтобы сын был старше своего отца.

* * *

Идут да идут Алдар-Косе с шайтаном. День жаркий, путь дальний. Надоело Алдару шагать пешком. «Как бы, — смекает, — на шайтане мне прокатиться? Попробую-ка надуть косматого». И говорит:

— Эй, шайтан, не сократить ли нам скучную дорогу?

Шайтан не понял.

— Не говори глупости, как её сократишь?

— А очень просто. Ты песни знаешь?

— Знаю.

— Так давай устроим на ходу айтыс. Сначала я спою, потом ты. Чья песня будет длинней, тот и победитель.

У шайтана заискрились глазки.

— Правильно, Алдар-Косе. С песней всякий путь короче. Начинай айтыс. Да заранее готовься к проигрышу. Не перепеть человеку шайтана.

— Не боюсь проигрыша, — сказал Алдар-Косе, — да вот что худо: не привык я петь пеший. Договоримся так: пока я буду петь, ты подвезёшь меня, а как кончится моя песня, — мне тебя везти. Идёт?

— Идёт!

Одним махом вскочил Алдакен шайтану на загривок, устроился поудобней и затянул на всю степь:

— Гой-гой-гой-гой-гой-гой!..

Течёт время, повернуло солнце на полдень, всё дальше и дальше трусит рысцой шайтан, а песня Алдара-Косе не кончается.

— Гой-гой-гой-гой…

Не выдержал шайтан.

— Скоро ли, — хрипит, задыхаясь, — будет конец твоему «гой-гой», Алдар-Косе?

А Алдар:

— Вези, вези, шайтан, не ленись. Песенка моя длинная. «Гой-гой» — это только начало. А за «гой-гой» пойдёт «дой-дой»…

И он заорал ещё громче:

— Дой-дой-дой-дой-дой!..

Так, не слезая с шайтана, и проехал Алдакен всю широкую степь от края до края.

* * *

На краю степи было поле, среди поля лежал брошенный плуг. Говорит Алдар-Косе шайтану:

— Давай испытаем, кто сильнее — ты или я?

— Давай. А как?

— Видишь плуг? Ты станешь тащить его вперёд, я — назад. Кто прежде устанет, тот, значит, и сдался.

Запряг Алдар шайтана. Тянет шайтан плуг, надрывается, язык вывалил, пот мохнатыми лапами утирает, а Алдар-Косе за плугом идёт, на рукояти налегает, ведёт борозду. Хорошо ли, плохо ли, а вспахал Алдакен поле на шайтане.

Под конец совсем ослабел шайтан, ткнулся носом в землю, чуть дышит.

Снял с него Алдар-Косе упряжку и посмеивается:

— Вот теперь и видно, какой ты силач. А я так почти и не устал. Ещё бы с десятью шайтанами потягался.

Посеяли они на пашне пшеницу. А когда пшеница поспела, сжали её и обмолотили. Алдар-Косе ссыпал зерно в кучу, а солому в копну сметал.

— Ну, — говорит, — выбирай, шайтан: большую или малую кучу возьмешь?

— Большую! Большую! — кинулся к соломе шайтан.

— Ладно, бери большую.

Алдар продал пшеницу, оделся, обулся на вырученные денежки, а шайтан так и остался ни при чём со своей соломой.

* * *

Рассердился шайтан на Алдара-Косе.

— Ты обманул меня. Хочу с тобой драться, — объявил он спутнику.

— Драться, так драться, я не прочь, — говорит Алдар-Косе. — Однако в открытой степи начинать драку не стоит: кто-нибудь увидит, бросится разнимать да мирить, и мы с тобой не додерёмся.

Набрели на пустующую землянку. Переночевали в ней. А наутро Алдар-Косе спрашивает:

— Чем драться будем? Есть тут только один курык да камча. Возьми, что тебе больше по руке.

Шайтан схватил курык и думает:

«Ну и дурак всё-таки этот Алдакен. Сейчас я ему бока наломаю! Пока у меня курык в руках, разве он меня камчой достанет?»

Начался бой. Хотел шайтан размахнуться пошире, да длинный курык упёрся в стенку — и ни туда, ни сюда. А Алдар-Косе налетел на шайтана и ну что есть силы хлестать его по мохнатой спине. Кинул шайтан курык, закрутился по землянке, как шальная овца.

— Нет, — кричит, — я так не согласен! Ты опять меня обманул. Давай меняться оружием, давай биться в степи!..

Вышли на простор. У шайтана — камча, у Алдара — курык. Стали сходиться. Не успел шайтан взмахнуть камчой, как Алдакен так огрел его по рёбрам, что у того и ножки подкосились…

* * *

Никогда больше не затевал шайтан ни ссор, ни драк с Алдаром. Стал смирный, услужливый, во всём уступал, во всём поддакивал спутнику. Но злобу против него таил и днём и ночью. Решил он пойти на последнюю уловку, задумал погубить врага, прикинувшись его другом.

Шайтан:

— Алдакен, немало я натерпелся от твоих шуток и выдумок, но нет в моём сердце на тебя обиды. Люблю тебя, светик, за удаль, за ловкость, за весёлый нрав. Готов для тебя на всё, верь слову шайтана. Будем навек друзьями! И скажи ты мне, как другу, неужто нет ничего на свете, что могло бы тебя доконать. Или тебе дана вечная жизнь?

Алдар:

— Никто из людей не вечен, шайтан. Помру и я. А от чего помру, хоть сам и знаю, да тебе открыться опасаюсь. Это великая тайна.

Шайтан навострил уши.

— Алдакен, душа моя, посовестись, — как можешь ты мне не доверять! Да ведь ты мне дороже кровного брата! Когда узнаю, что тебе угрожает, стану беречь и охранять тебя, как зрачок глаза. Не скрывай от верного друга свою тайну.

Алдар-Косе подумал, подумал и махнул рукой:

— Ладно, будь что будет, признаюсь тебе по-дружески во всём. — И зашептал на ухо шайтану: — Не страшны мне ни стрелы, ни кинжал, не страшны мне ни волчьи зубы, ни жало змеи, не страшны мне ни плутни шайтанов, ни гнев аллаха, а страшны мне свежие баурсаки. Чем жирней, тем страшней! От них — моя погибель…

Выведав тайну Алдара, шайтан до того обрадовался, что и скрыть веселья не мог: идёт — приплясывает, подбрыкивает копытцами, точно сытый козлёнок.

«Теперь-то я с тобой разделаюсь, «друг» Алдакен, — ликует шайтан, — теперь твоя печёнка в моих лапах!»

Ночью, когда Алдар-Косе заснул на привале, шайтан шнырнул в один аул, в другой, накрал по юртам полный мешок баурсаков и перед самым рассветом воротился назад. Алдар-Косе безмятежно похрапывал у тлеющего костра. Шайтан пнул его ногой и пронзительно пропищал:

— Прощайся с жизнью, безбородый зубоскал! Вот когда отомщу я тебе за всё разом! Видишь мешок? В нём твоя смерть!

Алдар задрожал всем телом, прикрыл руками голову и кинулся за куст:

— Ой, шайтан, прости, ой, пощади!

А шайтан:

— Не проси, не будет тебе пощады!

И давай один за другим кидать в Алдара баурсаки:

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!..

А Алдакен, укрывшись за кустом, ловит баурсаки — да в рот, да в рот… Во всём он был не промах, а в еде и подавно.

Опустел мешок у шайтана. Вздохнул нечистый с облегчением и побежал к кусту взглянуть, что сталось с недругом. Глянул — и зашатался: сидит Алдар на травке под кустом, скрестив ноги, суёт в рот последние баурсаки и, то ли от жира, то ли от блаженства, сияет весь, как слиток золота.

— Вот спасибо, шайтан, славно ты меня попотчевал! — говорит Алдар, вытирая руки о голенища. — Давненько я так не завтракал. Не зря есть пословица: «С хорошим другом будет рот в сале, с плохим — будет нос в крови»…

А сам хохочет, заливается.

Заплакал шайтан от бессилия и злости, заплакал и ударился от Алдара-Косе наутёк. И чем быстрее он скакал, убегая, тем веселее хохотал Алдакен. Да и кто бы на его месте тут удержался от смеха?

С тех пор не стало в степи шайтанов. Навсегда не стало. Поняли, лукавые твари, что человек всех хитрее, всех храбрее, всех выше разумом. Только в сказках теперь и услышишь про шайтана.

Как Алдар-Косе батраков угощал

Однажды пришлось Алдару-Косе батрачить у бая.

— Как живётся? — спрашивает он у других батраков.

— Плохо живётся, — отвечают те, — совсем забыли запах мяса.

— Не унывайте, накормлю вас мясом за счёт бая.

Батраки только головами покачали:

— «Не обращайся с просьбой в юрту, где не бывает гостей», — так говорит народ, Алдакен.

— А я и не собираюсь просить. Сам даст.

— Что ты такое задумал, отчаянная голова?

— Не подует ветер — не шевельнётся тростник, — уклончиво ответил Алдар-Косе.

В тот же день — неизвестно, как и почему — лучший баран из байской отары свалился в яму и сломал ногу. Бай схватился за голову:

— Ой, Алдар-Косе, пропадает баран! Что делать?

— Прирежь его быстрее! — советует батрак.

— Так ведь жалко: одним бараном меньше будет… — хнычет бай.

— А если жалко резать, пусть себе подыхает, — преспокойно говорит Алдар-Косе.

Делать нечего, зарезал бай барана и приказывает:

— Снеси баранью тушу на базар, продай подороже.

Взвалил Алдар-Косе тушу на спину и побрёл на базар.

Ходит там и покрикивает:

— Эй, добрые люди! Продаю за червонец дохлого барана! Покупайте!

Смеются люди:

— Ну нет, Алдар-Косе, на этот раз никого ты не проведёшь. Не нужен нам твой дохлый баран. Тащи его туда, откуда принёс.

Алдару-Косе по душе такие слова.

Вернулся он к баю и, вытирая рукавом пот, говорит:

— Придётся, бай, нам самим есть мясо. Никто не покупает барана. Напрасно я силы тратил. Не нужен, говорят, никому…

Бай не поверил работнику:

— Почему не нужен! Такой хороший баран! Такой жирный баран! Врёшь ты всё, Алдар-Косе! Завтра вместе пойдём продавать.

Рано утром отправились они на базар вдвоём.

Бай кричит:

— Эй, люди добрые! Покупайте барана! Кому нужен баран?

А Алдар-Косе подтягивает:

— Покупайте вчерашнего барана! Это тот самый баран! Берите за червонец вчерашнего барана!

Тут уж народ не стерпел:

— Проваливайте прочь, бездельники! И гроша вам не дадим! Ешьте сами свою баранину!

Пришлось торговцам убираться с базара.

— Что будем делать дальше? — спрашивает Алдар. — Съедим мясо или выбросим его в овраг волкам?

— Дай подумать, Алдакен, дай подумать, — сокрушённо отвечает бай.

И вот собрал он в своей юрте всех работников и держит речь:

— Пастухи, ходят глупые толки, что я злой человек, жадный человек. Пусть аллах накажет болтунов за клевету. Сегодня вы узнаете, каков ваш хозяин. Хочу вас угостить на славу. Самого лучшего барана, самого жирного барана не жалею для вас. Вари, Алдар-Косе, барана! Только такой уговор: твёрдое в казане — моё, остальное — ваше.

Переглянулись батраки, развели руками, ничего не сказали в ответ. Ладно и так: коль нет надежды на мясо, и отвар неплохая еда.

А Алдар-Косе уже хлопочет в стороне: горит костёр, бурлит вода в казане, варится баранья туша. И так долго варил Алдар-Косе мясо, что бай забеспокоился:

— Скоро ли будет обед, Алдар-Косе?

— Скоро, скоро, потерпи, бай!

Когда мясо разварилось так, что даже от костей отвалилось, Алдар говорит хозяину:

— Повтори, бай, что твоё в казане?

— Твёрдое! Твёрдое! — засуетился бай.

— Вот всё твёрдое! — выкладывает Алдар-Косе баю голые кости. — А нам остальное.

Уселись батраки вокруг казана и принялись за еду. Бай посинел от злости, а работники посмеиваются. Наевшись баранины, вытерли они усы и сказали разом:

— Спасибо за угощение, Алдакен!

Как бай свел знакомство с Алдаром-Косе

Один спесивый бай разглагольствовал перед одноаульцами:

— Вся степь твердит: Алдар-Косе! Алдар-Косе!.. Не верю я россказням про его ум и хитрость. Поглядеть бы мне на этого ветрогона хоть разок. Я б его вмиг самого одурачил.

Рассмеялись молодые, закачали головами старики.

— Не хвастай, бай, не срамись. Ещё никому на свете не удалось одурачить Алдакена.

— А вот я одурачу! — раскипятился бай. — Обещаю вам заколоть кобылицу и устроить той на весь аул, коли не перехитрю при случае хитреца. Только бы мне с ним повстречаться!..

Как-то раз — по делу ли, без дела ль — выехал этот бай на верблюде в степь. Смотрит: неподалёку от дороги, точно ищет что-то, ходит и ходит по кругу какой-то человек.

— Эй, приятель, — крикнул бай, — что потерял?

Незнакомец остановился и озабоченно отвечал:

— Ничего не потерял, а всё-таки ищу.

— Что же ищешь?

— Ищу начало земли. Хорошо знаю, что оно где-то здесь, да никак не могу отыскать. Глянуть бы на степь с высоты — сразу нашёл бы. Да вот беда — ни холмика, ни бугорка кругом. Но всё равно достигну своего. Громкая слава, вечный почёт ожидает того, кто найдёт начало земли.

С удивлением выслушал бай незнакомца, потом спросил:

— А с верблюда, скажи, друг, мог бы ты увидеть начало земли?

— Ещё бы с верблюда не увидеть! Конечно, увидел бы. Да ведь у меня нет не то что верблюда, даже паршивого осла.

Бай заёрзал в седле.

— Полезай на моего верблюда, — предложил он. — Но только с условием: всюду будешь говорить, что мы вместе нашли начало земли. Поделим славу и почёт. Согласен?

— Так и быть, согласен!

Слез бай с верблюда, подсадил на него незнакомца и, задрав кверху бороду, ждёт не дождётся, что тот скажет.

— Ну, как, видишь ли начало земли?

— Нет, — вздохнул незнакомец, поудобнее усаживаясь и подбирая поводья, — не вижу. Вижу только, что ты, бай, большой дурак. Ну, да не горюй: зато с этого дня ты можешь всем хвалиться, как с Алдаром-Косе искал начало земли!

— Алдар-Косе! Так это ты?! — взревел бай и кинулся к всаднику. — Отдай верблюда, разбойник!

— Отдам, если догонишь! — крикнул Алдар-Косе и пустил верблюда напрямик, да так, что только трава пучками полетела. А бай с раскрытым ртом остался на месте.

Лишь на закате дотащился он до аула. Навстречу жена:

— Что согнулся крючком? Где верблюд?

— Нет верблюда. Отнял Алдар-Косе, — буркнул бай.

Завыла жена бая. Сбежался народ. Узнали, в чём дело.

— Как отнял, — спрашивают, — силой или хитростью?

— Хитростью, — признался бай.

Зашумел аул. Молодые хохочут, посмеиваются старые.

— Так тебе и надо, хвастун! Режь кобылу, зови людей на той. Ты проиграл спор.

Куда деваться баю? Против народа не устоишь. Зарезал кобылицу, глотая слёзы, потчует мясом весь аул.

В разгар тоя подъезжает на верблюде Алдар-Косе.

— Получай, бай, верблюда, — смеётся, — да не тягайся вперёд умом с бедняками и не гонись за чужой славой!

Рад бай верблюду, а народ Алдакену. Подняли бедняки своего любимца на руки, усадили на почётное место, поднесли ему лучший кусок. До утра пировали в веселье.

Как Алдар-Косе наказал жадного муллу

Сундуки муллы ломились от приношений верующих, а мулле всё было мало. Редкий человек не слышал от него слова «дай», но не встречалось таких, кому бы он хоть раз сказал: «Возьми». Если какой-нибудь горемыка и обращался к мулле за помощью, то ответ был всегда один и тот же:

— Сын мой, усерднее молись всевышнему. Аллах всемогущ и милостив к правоверным. Если на тебе нет греха, он не оставит тебя своими щедротами.

Узнал Алдар-Косе про жадность и лицемерие муллы и решил его проучить.

Как-то раз ехал мулла на осле из одного аула в другой. Слышит: впереди у дороги кто-то горестно рыдает. Что такое? Не по умершему ли плачут? Мулла подогнал ослика. Ведь не зря говорится: «Скотина жиреет от обильных кормов, мулла — от частых покойников».

Подъезжает мулла к старому придорожному колодцу и видит: сидит какой-то человек, уронил голову на колени, громко плачет.

— Что случилось? — спрашивает мулла.

— Ой, беда, беда! — не перестаёт причитать человек.

— Какая беда? Не умер ли кто-либо из твоих родичей?

— Ой, хуже!

— Что же может быть хуже?

— А то, что меня разорил проклятый Алдар-Косе.

— Алдар-Косе? От этого безбожника всего можно ждать. Я не видел его, но знаю о нём от людей. Что же он тебе сделал?

— Мы случайно сошлись у колодца. Сели, поговорили. Алдар-Косе попросил у меня щепотку насыбая. Я протянул ему свой старый кисет, а он, негодяй, выхватил его и швырнул в колодец…

Мулла усмехнулся.

— Стоит ли из-за старого кисета, даже если в нём был табак, поднимать шум на всю степь!

— Так ведь в кисете под табаком я хранил три золотых монеты — всё моё достояние, — проговорил незнакомец и заревел ещё громче.

Мулла соскочил с седла:

— Ты говоришь, в кисете три золотых? Что же ты не лезешь за ними, чудак? Колодец не очень глубок.

— Как лезть, когда у меня нет верёвки.

У муллы забегали глаза.

— Послушай, — сказал он, — я одолжу тебе ослиный повод, если ты дашь мне за это одну монету.

— Да благословит вас аллах, благочестивый мулла! Я с радостью отдал бы вам золотой, но боюсь, что и повод мне не поможет.

— Почему же?

— Потому что я с младенческих лет больше всего на свете боюсь холодной воды, и мне легче помереть, чем окунуться в колодец…

«Вот дуралей! — подумал мулла. — Да я бы ради денег не то что в колодец, в преисподнюю полез бы…» А вслух говорит:

— Коли так, изволь, я выручу тебя из беды, достану со дна твои деньги. Только за риск и труды ты должен дать мне две монеты.

— Отдам! Без жалости отдам! Всё равно пропадают деньги. Пусть так и будет: два золотых — вам, один — мне.

Мулла мигом сбросил одежду и, придерживая живот, опасливо заглянул в колодец.

— Крепче держи повод, — сказал он, — а когда я достану кисет, тяни изо всех сил.

Ухватившись за повод, мулла, пыхтя, спустился в колодец и повис над водой.

— Опускай, опускай меня помаленьку, да, смотри, осторожно! — раздался из глубины его голос. — Ну, что же ты медлишь?

— А куда нам спешить, отец мой? — услышал он сверху. — «Неторопливый и на арбе догонит зайца». Я медлю потому, что думаю. А думаю я вот о чём: не признаться ли мне вам сразу, что в колодце нет никаких денег.

— Как?! — вскричал мулла. — В колодце нет денег? Мошенник! Значит, ты солгал, будто Алдар-Косе зло подшутил над тобой?

— Солгал, солгал, каюсь, святой отец! Алдар-Косе действительно подшутил, но только не надо мной, а над вами. Ведь Алдар-Косе — это я сам.

— Ох, бедная моя голова! — взвизгнул мулла и, сорвавшись с повода, плюхнулся в воду.

Колодец и вправду был неглубок. Стоя по пояс в воде, мулла бранился, проклинал, угрожал, но скоро понял, что этим Алдара не проймёшь: тот только весело хохотал, наклонившись над колодцем. Тогда мулла заговорил по-другому:

— Алдакен, душа моя, я на тебя больше не сержусь за твою озорную выходку. Не сердись и ты на меня. Пошутил — и хватит. Кинь мне поскорей конец повода, помоги, дорогой, выбраться из колодца!

Но Алдар отвечал голосом муллы:

— Молись усерднее всевышнему, святой отец. Аллах всемогущ и милостив к правоверным. Если на тебе нет греха, он не оставит тебя своими щедротами.

Тут безбородый уселся на ослика и поехал, куда ему было надо, не забыв получше запрятать одежду муллы. А мулла не один час прополоскался в колодце, пока его не вытащили оттуда проезжие купцы.

Как Алдар-Косе выручил вдову

У бедной вдовы захворал сын. Горит мальчишка, мечется, просит в бреду:

— Мама-душа, дай глоточек кумыса!

Плачет мать: сроду в их землянке кумыса не бывало. Взяла она выщербленную чашку, пошла к баю.

— Смилуйся, бай, вели налить хоть полчашки кумыса умирающему ребёнку. Муж мой замёрз в степи, спасая в буран твоё стадо, жизни для тебя не пожалел, не пожалей же ты ради доброго дела сока степных трав^[9]!..

Бай только посмеялся над ней:

— Кумыса хочешь? А палки не хочешь? До чего дожили: нищие не стыдятся беспокоить достойных людей! Убирайся прочь, бессовестная попрошайка! — И он вытолкал женщину за дверь.

Обливаясь слезами, поплелась она домой. На полпути слышит за собой топот. Обернулась в страхе: Алдар-Косе на лысом коньке.

— Кто тебя обидел, женщина? Чего плачешь? — спрашивает.

Вдова рассказала ему о своём горе.

— Не тужи, помогу тебе, — говорит Алдар. — Я так считаю: была бы голова, а шапка найдётся.

И, не прибавив больше ни слова, он затрусил к юртам бая.

Бай в это время вышел подышать свежим воздухом да заодно полюбоваться своими стадами.

Алдар подъехал к нему, поздоровался по обычаю и спросил вкрадчиво, не знает ли почтенный бай, кому в этом краю нужен конь.

— Ты что же — продаёшь коня? — полюбопытствовал бай.

— Не продаю, дяденька, — меняю.

Бай заволновался: не было для него большего удовольствия, как меняться да при мене дурачить простаков. Родного отца променял бы, чтобы выгадать хоть ягнячью шкурку.

— Что же хочешь в обмен на свою клячу? — кинул он небрежно и стал ощупывать лошадку Алдара.

— Мало прошу. Пять баранов дашь?

— Сколько? Сколько? — не поверил ушам бай.

— Пять баранов. Много пять — отдам и за трёх.

Коня — за трёх баранов! Экая прибыль лезет за пазуху!

— Согласен! — заторопился бай. — Слезай долой, выбирай баранов!

Но Алдакену куда спешить? Торопливый не сделает дела. С коня-то он слез, да повода из рук не выпускает.

— Вот и хорошо, что согласен, — говорит он. — Пусть наша сделка будет к добру! А не продолжить ли нам мену, бай? Даю коня и трёх баранов за бычка. Какое твоё слово?

Бай расстегнул ворот и сплеча махнул рукой:

— Согласен!

— Вот и славно, что согласен. Ты доволен, и я доволен. Так, может, продолжим мену? Даю коня, бычка и трёх баранов за дойную кобылу!

У бая уже всё нутро пылало от азарта.

— Согласен! — выпалил он, тяжело дыша. — Пусть будет мне в убыток… Согласен!

— Какой там убыток, посовестись, бай! Ты же, как овечку, остриг меня. Ну, да пользуйся моей добротой. Меняемся дальше! Даю коня, кобылу, быка и трёх баранов за самого слабосильного верблюда!

— Согласен! — схватился за сердце бай. — За тобой верблюд.

— Вот и отлично, что согласен. Да я-то не согласен.

— Почему не согласен? — взъерепенился бай. — Зачем выворачивать шубу наизнанку? Слово, что стрела: выпустил — в колчан не возвращается.

— Потому не согласен, — отвечает Алдар, — что не хочу брать лишнего. Такой уж у меня нрав! Хватит с меня и кобылы. Пусть тебе остаётся верблюд, а мне — моя лошадёнка. Идёт?

«Опять повезло, — торжествовал замороченный бай, — какой бы ни был верблюд, цена ему не та, что лошадёнке…»

— Идёт! Идёт! Забирай своего коня! — И на радостях бай стал подсаживать Алдакена в седло. А тот накинул на шею байской кобылице аркан да и был таков.

— Эй, джигит, — крикнул ему вдогонку бай, — если будет чем меняться, приезжай опять!

— Обязательно приеду! — отвечал на скаку Алдар. — Жди!

По дороге Алдар-Косе заехал к вдове.

— Бай поскупился плеснуть тебе черпак кумыса, так я привёл тебе от него дойную кобылу. Теперь у тебя будет свой кумыс.

Обрадовалась вдова, подоила кобылицу, напоила сына кумысом. И вскоре мальчишка поправился. Всю жизнь вспоминала бедная женщина Алдара-Косе.

Бай тоже помнил его. Поостыв после сделки, спохватился он, что отдал кобылу совсем даром, да было уже поздно: брошенное в костёр не ищи в кармане.

Как Алдар-Косе гостил у скупца Шигайбая

Каков человек, такая у него и слава. Кто славится умом, кто — знатным родством, один — добрыми делами, другой — табунами, этот — храбростью и силой, тот — осанкой спесивой…

А вот бай Шигайбай на весь свет прославился своей скупостью. Над каждой каплей сыворотки, над каждой обглоданной костью трясся. Хоть год кланяйся ему в ноги, не даст и не ссудит ни убогому, ни голодному и росинки с цветка. А уж чтобы позвать кого в гости, так этого и в помине у него не было. Только завидит, старый скряга, чужого поблизости, сейчас же в крик:

— Что надо? Пошёл прочь!

Оттого-то и прилипло к нему навеки прозвище — Шикбермес Шигайбай^[10].

Чтобы никто не лез к нему с просьбами, поставил Шигайбай свою юрту в глухом, безлюдном месте. Мало того, вокруг юрты настелил в три слоя сухой камыш. Расчёт у хитреца простой: ступит на настил человек или конь — зашумит камыш и тут же даст знать, что приближается непрошеный гость.

Так и жил этот бай волк-волком. Да и то сказать, кому могла прийти охота связываться с таким жмотом? Разве только одному Алдару-Косе.

И верно, засела у Алдакена в удалой голове мысль — погостить недельку-другую у Шигайбая, так засела — колом не вышибить. Не стал он долго раздумывать, а взнуздал своего лысого конька — и в путь-дорогу.

Трусит, подбоченясь, мимо аулов и пастбищ, а люди ему вслед:

— Едешь к скупцу на день, припасай еды на неделю, не то пропадёшь в гостях с голоду.

— Сидя в речке, только дурак не напьётся, — погоняет конька Алдар-Косе. — А я разве, по-вашему, дурак?

Под вечер завиднелась вдали юрта Шигайбая. Над юртой клубится дымок — наверно, ужин варится.

«В самый раз пожаловал», — ухмыльнулся Алдакен и направил коня к коновязи, где стояли верховые лошади бая. Потихоньку привязал коня, пододвинул ему травы и принялся подбирать в охапку раскиданный перед юртой камыш.

Стемнело, но Алдар-Косе не торопится, помнит пословицу: «Будешь понапрасну гнать коня — находишься пешком». По камышинке, по стебельку, без единого звука расчистил он себе тропочку до юрты и приник глазком к дверной щели.

В юрте всё тихо, спокойно. Ровно теплится кизяк на очаге, над огнём в казане варится мясо. У очага собралось семейство Шигайбая: сам бай готовит казы, байбише месит тесто, невестка опаливает баранью голову, дочка ощипывает дикого гуся.

Не про Алдакена ли сказано: если такой хват просунет в дверь палец, считай, что он уже сидит на почётном месте. Хозяева и ахнуть не успели, как джигит вместе со степным ветерком ворвался в юрту.

— Светлый вечер! — поклонился Алдар-Косе.

— Камень тебе в темя! — буркнул бай и сделал грозный знак домашним.

В тот же миг всё, что готовилось к ужину, куда-то исчезло, а руки хозяев уже заняты совсем другими делами: бай чинит ремённую уздечку, байбише прядёт шерсть, невестка шьёт рубаху, дочь помешивает кочергой угли в очаге.

«Вот это славно! — подивился Алдар. — Но пусть забудется моё имя, если я поддамся на твои уловки, бай!» И, не ожидая приглашения, подсаживается к очагу, оттеснив хозяина.

— Зачем явился, безбородый? — хмуро заговорил бай. — Может, нацелился на угощение? Так не разевай рот, нет у меня ничего, нечем тебя потчевать. — И, чтобы отвести разговор от еды, прибавил: — Но уж коли ввалился без спросу, так не сиди молчком. Расскажи что-нибудь…

— Что ж тебе рассказать, бай? Что я видел или что слышал?

— Рассказывай, что видел. Не верю слухам. Слухи врут.

— Ладно, слушай же, — приподнялся на коленках Алдар-Косе и, состроив страшные глаза, начал: — Подъезжаю я сейчас к твоей юрте, бай, и вдруг вижу: лежит на моём пути жёлтая змея. Длинная-предлинная, толстая-претолстая! Не преувеличиваю и не преуменьшаю — точь-в-точь такая, как казы, которую ты прикрываешь полой халата. Чем, думаю, оборониться? Схватил камень величиной с ту баранью голову, что лежит под твоей невестушкой, и давай изо всех сил гвоздить гадину. Измял, измесил её, как тесто, на котором уселась байбише. Если вру, можете ощипать мне бороду, как того гуся, что сунула под себя твоя дочка!

Понял бай: от Алдара-Косе ничего не утаишь. В досаде стал он перебалтывать черпаком воду в казане, приговаривая:

— Кипи, мой казан, шесть месяцев!

Услышав такое, Алдар-Косе не спеша разулся, поставил сапоги рядышком и, позёвывая, говорит:

— Отдохните-ка, мои сапожки, в гостеприимной юрте до следующего года!

До полуночи кипел казан. Шигайбай всё надеялся, что, доняв гостя голодом, выставит его как-нибудь из юрты. Но Алдар и не собирался трогаться с места.

В конце концов бай отчаялся.

— Эй, старуха, стели постель! Давно спать пора.

Все стали укладываться. Улёгся и Алдар, для виду крепко зажмурив глаза. А как только бай захрапел, он проворно поднялся, выудил из казана мясо, наелся досыта, потом кинул в казан кожаные штаны бая и как ни в чём не бывало снова растянулся на кошме.

Среди ночи всполошился бай, будит жену:

— Вставай! Сдаётся мне — уснул безбородый. Пока он дрыхнет, успеем съесть ужин. Пошевеливайся!

Заспешила байбише в потёмках, сняла казан, вытащила из него на деревянное блюдо штаны и подала мужу.

Бай с усилием откромсал ножом от штанов кусок побольше и затолкал в рот. Что такое? Жуёт он, жуёт кусок, и так жуёт и этак, а его и зубы не берут.

— Вот напасть, пропало мясо! — злится бай. — До того затвердело — не разгрызть. А всё из-за негодника Алдара!

Умаявшись, Шигайбай отодвинул блюдо и говорит жене:

— Светает. Поутру съезжу поглядеть стада. Напеки-ка мне в дорогу лепёшек. Хоть в степи, может, наемся.

Байбише достала спрятанное тесто и принялась за стряпню.

Через некоторое время бай шепчет:

— Готовы ли лепёшки, старая?

— Готовы, — отвечает байбише, — только горячи ещё, как огонь. Пусть поостынут.

Тут Алдар-Косе зачмыхал носом, закряхтел и перевернулся с боку на бок.

— Просыпается! — шикнул бай и стал второпях запихивать лепёшки за пазуху. Но только он сделал шаг к порогу, как Алдар-Косе вскочил на ноги и заслонил ему выход.

— Ты, кажется, куда-то собрался, дорогой бай? Благополучного тебе пути! — сердечно и ласково затараторил Алдар. — Наверно, и я сегодня двинусь в дорогу. Увидимся ли ещё когда? Обнимемся же по обычаю на прощанье!

И, не дав баю рта раскрыть, Алдакен обхватил его и стал тискать да прижимать.

Бай попытался было вырваться, да где там: гость точно арканом его скрутил. А лепёшки припекают да припекают бая. Не стерпел он и завопил:

— Ой, ой, пропал живот!

Отпустил его Алдар, и Шигайбай выкинул ему под ноги все лепёшки.

— На, бессовестный, хватай, жри эти поганые лепёшки!

Алдар-Косе и рад:

— Зря, бай, ругаешь с молитвой испечённый хлеб. Такие лепёшки хоть хану на стол!

Подобрал их, отряхнул и давай уплетать на полон рот. Позавтракал — и опять на бок. А бай ушёл из дому злой и голодный.

На другое утро снова бай стал готовиться к отъезду. Отвёл байбише за юрту, шушукаются:

— Налей, жена, в торсык айрана, да только так, чтобы безбородый пакостник не увидел. По дороге выпью, облегчу душу.

— Налить-то налью. А как унесёшь?

— Под халатом унесу, на шею торсык повешу…

Перешёптываются, и невдомёк им обоим, что Алдакен с закрытыми глазами видит, с заткнутыми ушами слышит.

Вот стала снаряжать старуха бая. Повесила мужу на шею полный торсык, запахнула на нём халат и подпоясала цветным платком.

— Езжай, бай! Пусть будут целы твои руки-ноги, пусть будет здоров твой скот!

А Алдар-Косе уж тут как тут. Выскочил из юрты и с ходу к баю:

— Прощай, любезный бай, прощай! Не стану больше стеснять тебя — уезжаю! Не поминай лихом! — И, схватив бая за обе руки, стал их трясти так, что бай задёргался, как от судороги. Мотается скупец из стороны в сторону, а айран под халатом булькает, плещется, льётся баю на грудь, течёт по штанам в сапоги.

— Пусти, — взмолился бай, — упаду!.. — И, кое-как высвободив руки, швырнул в Алдара торсык. — Пей, ненасытный, пей мой айран, чтоб тебе захлебнуться!

Алдар поймал на лету торсык, запрокинул голову и вылил себе в рот весь айран до последней капельки.

— Ой, мой бай, спасибо за угощение! Опять обкормил ты меня с самого утра. Придётся отложить отъезд. Не пускаться же в путь с набитым желудком. Пойду-ка отдохну в прохладной юрте!..

Прошло ещё несколько дней. Зверем смотрит Шигайбай на Алдара, осунулся от злости. Жалуется жене:

— Объел нас безбородый. Нет сил больше видеть его бесстыжую рожу. Злоба внутренности распирает. Да уж отомщу я ему за всё, будет помнить!

Алдар-Косе догадался, что бай затевает недоброе.

«Не сделал бы сквалыга по злобе чего моей лошади!» — думает.

И как только стемнело, он подобрался незаметно к лошадям и замазал навозом белую лысину своего коня, а на лбу лучшего байского жеребца мелом навёл точно такую же лысину.

«Если вздумает Шигайбай сделать вред, пусть несчастье на самого обернётся!»

Так оно и получилось.

В полночь бай выполз на четвереньках из юрты, дополз, оглядываясь, как вор, до коновязи, да и пырнул ножом под ребро лошадь с белой лысиной.

— Вот тебе, бесценный гость, моя отместка!

Вытер о траву нож, вернулся в юрту и затаился под одеялом. А чуть рассвело, поднял шум:

— Эй, проснись, безбородый лентяй! Беда! Вон старуха прибежала сама не своя: лошадь гостя, говорит, подыхает. Должно быть, напоролась на что-то острое, кровью исходит. И что ты за человек никудышный, совсем не глядишь за конём. Только и заботы у тебя, как бы пузо ублаготворить из чужого казана!..

Шумит бай, а сам в душе посмеивается.

Алдар сел на постели, зевнул во весь рот:

— Что взбеленился, бай? Чья там лошадь подыхает?

— Твоя, шалопут! Та, что с лысиной!

— Ну и пусть подыхает, — повалился снова Алдар. — Только имей в виду: если с навозной лысиной, то это, правда, моя лошадь, а если с меловой, то как бы это не твоя была…

Подозрительными показались Шигайбаю слова Алдара-Косе. Кинулся он к лошадям и увидел, что заколол своего любимого скакуна. Заголосил бай на всю округу, а винить некого.

Долго ещё гостил Алдар-Косе у Шигайбая. И всё это время он то и знай поглядывал на хозяйскую дочку — Биз-Бекеш. Понравилась ему расторопная быстроглазая девушка. И ей пришёлся по сердцу весёлый заезжий джигит.

Однажды, когда они остались наедине, Алдар сказал:

— Биз, пойдёшь ли ты за меня замуж?

Зарделась Биз-Бекеш, опустила глаза.

— На край света пошла бы за тобой, Алдакен! Опостылела мне эта тёмная юрта, эта скаредная жизнь. Только где ты добудешь калым, чтобы насытить жадность отца?

Обнял девушку Алдар-Косе:

— Завтра же увезу тебя отсюда, душа моя! Увезу без всякого калыма.

Настал новый день. Бай спозаранок, чтобы только не видеть ненавистного нахлебника, подался вон из дома.

Алдар-Косе догнал его и придержал за локоть:

— Бай, сегодня, правду говорю, уезжаю от тебя. Клянусь аллахом, не обманываю. Воротишься назад — просторно будет в твоей юрте. Выручи только меня напоследок, одолжи биз^[11]. Надо в дорогу починить сапоги, а то совсем продырявились, портянки вываливаются…

Бай постоял, помолчал понурясь. А Алдар не отстаёт:

— Одолжи, бай, одолжи, пожалуйста, биз! Откажешь — поневоле придётся мне зимовать у тебя…

«Только этого не хватало!» — ужаснулся бай и, не глядя на Алдара, процедил сквозь зубы:

— Ладно уж, грабитель, иди к байбише, пусть даст тебе биз. Скажи — бай велел… Да сгинь поскорей с наших глаз, обирала!

— Ой, спасибо! Ой, спасибо! — запрыгал от счастья Алдакен и птицей впорхнул в юрту.

— Байбише, одевай дочку!

— Для чего это?

— Мы с баем договорились — беру за себя Биз.

— Пусть почернеет твой язык, вертопрах, — что врёшь? Да разве бай отдаст за такого голодранца единственную дочь?

— Не веришь моим словам, поверь своим ушам, байбише! — И, вытащив старуху из юрты, он закричал далеко ушедшему баю: — Бай, бай! Байбише не хочет исполнить твою волю: она не отдаёт мне Биз! Прикажи ей сам!

— Эй, жена, — отозвался Шигайбай, — отдай ему биз! Отдай без разговоров, а то хуже будет. Пусть берёт биз и убирается к самому дьяволу!

— Слышишь? — кротко моргает Алдакен. — А ты мне не верила…

Байбише запричитала:

— Да что ж это такое? Взбесился, старый сумасброд, что ли? Кому дочь просватал! Нищему проходимцу, без роду без племени, без скота, без припасов!.. — Однако ослушаться мужа не посмела. — Бери, — говорит, — бери, окаянный, дочку, но чтоб и духу твоего здесь больше не было!

А Алдар-Косе уже сидит на своём лысом коньке, и застоявшийся конь так и пляшет под ним, почуяв дальнюю дорогу. Тронул джигит поводья, подхватил к себе на седло красавицу Биз-Бекеш, и — только вихри закрутились за его спиной.

Как Алдар-Косе продал баю ученого зайца

Встретил Алдар-Косе старого приятеля.

— Что так исхудал? — обнял его Алдар. — Почему невесёлый? Рассказывай, как поживаешь?

— А так живу, — печально вздохнул приятель, — что нечего ни на плечи накинуть, ни в казан положить. Голод из юрты гонит, нагота в юрту загоняет… Пропадает семья, Алдакен.

— Постой, да ведь у тебя были овцы!

— Были. Целый десяток. Теперь нет ни одной.

— Передохли, что ли?

— Не передохли. Бай Карынбай отобрал. Всех подчистую. «За что губишь, бай?» — говорю ему. А он смеётся: «За то, что твой дед моего деда в песне кровососом обозвал!»

Шевельнул бровями Алдар.

— Вот что, друг… Сколько ни повторяй: «Халва, халва», — у тебя во рту не станет сладко. Не слова тебе нужны — овцы. И, клянусь, овцы у тебя будут! Подожди до новой луны…

Простились и разошлись.

Шагает Алдар-Косе по степи, пританцовывает да напевает, словно и забыл о недавнем разговоре. Вдруг из-под самых его ног вымахнули два зайчонка и айда в разные стороны.

Прытки зайцы, да не проворней Алдакена: повернулся он влево, повернулся вправо и поймал за уши обоих.

Принёс домой. Жена обрадовалась:

— Дай подержать зайчишек, дорогой! Где ты их взял?

— После всё узнаешь. А покамест слушай мой наказ: разжигай очаг, вари обед пожирней да повкусней! Будет к нам сегодня Карынбай — ненасытное брюхо. Надо его принять поласковей да накормить посытней. А когда он спросит, кто известил тебя о госте, отвечай: «Заяц». Да и покажи ему длинноухого. Запомнила мои слова? Прощай!

Алдар сунул в руки удивлённой жене одного зайчонка, а с другим выскочил за дверь. Трижды не покачнулся на ветру ковыль, как он уже был в ауле Карынбая.

Тучный бай покосился на Алдара, на зайца, которого тот держал у груди, и ядовито хмыкнул:

— Что, плохо тебя кормят твои плутни, безбородый? Знать, не от сытости принялся промышлять зайчатину!

Алдар-Косе отвечал с достоинством:

— Не дошёл до воды — не скидай сапоги, бай. Чем скалить зубы попусту, спросил бы ты лучше, что у меня за заяц. Не простой это заяц — учёный. Куда его ни пошли, что ни поручи, всё исполнит в точности. Расторопней слуги и у хана нет.

Бая точно слепень укусил.

— Бессовестный враль! Кому ты сыплешь песок в глаза? Или ты не знаешь моего нрава? Да я так отделаю тебя за обман, что у тебя навек окаменеют челюсти!

— Ай-яй-яй, как нехорошо ты бранишься, бай-аке! — с укором сказал Алдар-Косе. — Ну да что от тебя ждать! Из поганого рта выходят поганые слова. Я не обижаюсь: собака лает — караван идёт. А вот за зайца обидно. Ему отчего не доверяешь? Хочешь, покажу его ухватку?

— Покажи! — выдохнул бай.

Алдар-Косе поднял зайца к лицу и проговорил ему в ухо:

— Эй, быстроногий! Беги, что есть мочи, домой и скажи хозяйке, что я веду в гости почтеннейшего Карынбая. Пусть к нашему приходу приберёт юрту да приготовит угощение! — И он пустил зайца на траву.

Заяц присел, поводил ушами, сделал скачок, другой и, почуяв свободу, понёсся в степь, точно за ним гнался кумай.

Бай гикнул ему вслед. Алдар тронул бая за плечо:

— Не подгоняй его: учёный заяц сам своё дело знает. Идём за ним. Пока дойдём, жена настряпает всякой всячины. Отведаешь — язык проглотишь!

— Ладно, — погрозил кулачищем бай. — Иду к тебе, надувала! Не подорожу временем и честью, чтобы уличить тебя в обмане. Попомнишь ты этотдень!

Идут. Бай дуется да сопит, а Алдакен знай себе без умолку нахваливает зайца.

Показалась юрта Алдара. Бай потянул носом: что за чудный мясной запах! Он проглотил слюну и ещё больше надулся.

Вошли в юрту — а там всё вычищено, прибрано, посреди раскинута белоснежная скатерть, и на ней чего только нет: десятерым не съесть!

Бай пялил на всё это глаза, а Алдакен подхватил его под руку, будто любимого родича, усадил на почётное место, собственной горстью вложил ему в рот бешбармак.

Прожорливый бай как накинулся на еду, так и дышать перестал, а нарядная хозяйка, стоя по обычаю от гостя по левую руку, всё подкладывала угощения и повторяла:

— Кушайте, кушайте, Карынбай-ага!

Набив кишки до отказа, бай подобрел. Он опёрся локтем на подушку и, осклабившись, пропыхтел:

— Медовые руки у твоей жены, Алдакен! Ублажила душу. Сроду так не наедался. Ради щедрого угощения пусть будет забыта наша размолвка, прощаю тебе твои враки… Но скажи мне всё же, молодка, — обратился он к хозяйке, — как ты узнала, что муж твой ведёт в дом гостя?

Жена Алдара улыбнулась, скрылась на миг за пологом и вынесла оттуда зайца.

— Вот кто принёс мне радостную весть о драгоценном госте! — И она стала нежно гладить зайчишку.

Бай изменился в лице.

— Мне нужно с тобой поговорить, Алдакен! Выйдем за дверь.

Когда они остались вдвоём, как говорится, рот ко рту, бай примирительно взял Алдара-Косе за руку.

— Вижу, что был неправ в споре с тобой, Алдар-Косе. Прости меня. Хорош был обед твоей жены, но твой учёный заяц ещё лучше. Однако признайся по чести, Алдакен, не слишком ли большая роскошь для такого бедняка, как ты, иметь учёного зайца?

— Пожалуй, что так, — вздохнул Алдар-Косе. — Юрта богатея выдержит бурю, юрте нищего и дождевая капля тяжела. Я понял твой намёк, бай, и готов уступить тебе зайца: раз он приглянулся тебе, забирай его, хвастайся зайцем перед своими друзьями и недругами. Но что я получу взамен? Дашь сотню баранов?

Бай почернел, как закопчённый казан.

— Не слишком ли дорого, Алдакен?

— Не хочешь — не надо… — И Алдар отвернулся в сторону.

Бай покряхтел и согласился.

На следующий день он пригнал Алдару-Косе отару — сто овец, и Алдар торжественно вручил ему зайца.

— Служи своему новому хозяину, как мне служил! — сказал он с дрожью в голосе и поцеловал зайца.

А ещё через два дня разъярённый Карынбай вломился с бранью в юрту Алдара-Косе и схватил его за ворот:

— Мошенник! Отдавай назад, что взял за своего паршивого зайца! Не отдашь — худо будет!

— Спокойней, спокойней, любезный бай! Что с тобой? — увернулся Алдакен. — Не ужалила ли тебя змея? Расскажи толком, что случилось?

— А то случилось, что ты, злодей, надул меня, да ещё и ославил на всю степь. Выехал я на охоту с двенадцатью знатными баями. И зайца прихватил в мешке. Стали баи похваляться — кто конём, кто ружьём, кто беркутом… Тут я вытащил из мешка зайца и сказал, что ни у кого из них нет и не будет такого дива. «Мой заяц, говорю, исполняет любой мой приказ». Не поверили баи. Побились мы об заклад. Тогда я приказываю зайцу: «Беги ко мне в аул, скажи, чтобы жена всё приготовила к тою, — еду, мол, с двенадцатью друзьями, прибудем к вечеру». Ускакал заяц, а мы, погонявшись ещё немного за зверьём, повернули к аулу, голодные, как шакалы. «Скорей бы доехать!» — погоняют коней гости. «Потерпите немного, говорю, ждёт вас добрая еда, учёный заяц знает своё дело». Приезжаем: в юрте грязь, беспорядок и очаг холодный. Я к жене: «Почему не готов обед на всех гостей, как я велел?» У жены глаза на лоб: «Когда ты велел? Приснилось тебе, что ли?» — «Разве учёный заяц тебе ничего не сказал?» — «Какой заяц? Опомнись!..» — «Так, значит, учёный заяц не прибегал к тебе?» А жена: «Люди добрые, держите его, бай с ума спятил!» — да бежать от меня. А гости держатся за животы, покатываются со смеху, про голод забыли. «Ай да Карынбай, — тычут пальцами, — подивил-таки ты нас своим учёным зайцем!..» Видишь, что ты натворил, бездельник? Теперь мне проходу из-за тебя не будет. Отдавай моё добро, плут, а за обман ты ещё мне ответишь!

— Бай, дорогой мой, — сердечно сказал Алдар, — клянусь жизнью, сочувствую тебе от души. Но ты, видимо, сам виноват в своей неудаче. Скажи, давал ли ты зайцу по утрам аспан-жапрак-траву?

— Аспан-жапрак? — поперхнулся бай. — Разве нужно было ему давать аспан-жапрак?

— А как же! Ведь и последнему дураку известно, что без этой травы учёные зайцы дня прожить не могут. Ты обидел бедное животное, оно и убежало от тебя.

— Так я же не знал, что ему нужен аспан-жапрак! — гаркнул бай.

— Тс-с! — прикрыл ему рот Алдакен. — Никому не признавайся в этом! Выходит, ты глупее последнего дурака. А что, как об этом проведают твои знатные дружки!

Бай прорычал что-то, плюнул и выкатился из юрты.

До вечера хохотали Алдар-Косе с женой.

А вечером, когда над степью блеснул молодой месяц, они отогнали отару тому бедолаге, которого обездолил безжалостный Карынбай.

Как Алдар-Косе вылечил бая

Проезжал Алдар-Косе по горному джайляу, поглядывал по сторонам: где бы ему закусить с дороги. Видит: расползлась, колыхаясь, меж двух холмов отара овец голов с тысячу, а при ней один-единственный пастух — старикашка в каком-то грязном рванье.

Спустился Алдар по склону.

— Чьих овец пасёшь, отец мой?

— Чьих бы ни пас, тебе какое дело, — недружелюбно пробурчал пастух.

— Напрасно сердишься, почтенный, я ведь по-хорошему тебя спросил. Жалко стало твоей старости. Не шуточки — в одиночку стеречь такое стадо. Без сердца человек твой бай, чтоб его юрта лишилась хозяина!

Старик ещё больше озлился.

— Отсохни твой язык за такие слова! Какой такой бай? Нет надо мной бая. Я сам бай!

— Вот оно как! — присвистнул Алдар. — Что ж, всякое в жизни бывает. Бывает, что жадная собака отбивает кость у голодной. А всё же не пойму, отчего бы тебе при таком достатке не нанять пастухов.

— Пастухов кормить надо, не знаешь, что ли?

— Что верно, то верно, — согласился Алдар, — у сытого коня — восемь ног… Так зато с пастухами поспокойнее бы тебе жилось. Погоняться за овцами в твои-то годы, так и захворать недолго.

— Захворать, захворать… — передразнил бай. — Я уже давно хвораю.

— Чем же, отец мой? — наклонился с седла Алдар-Косе.

Старик снял тымак.

— Видишь? Всю лысину обсели болячки. От зуда терпенья нет. Чем сильней скребёшься, тем злее чешется…

Алдар сочувственно покачал головой.

— Ой, плохо, плохо, бай-аке!.. Лечиться нужно.

Старика так и передёрнуло.

— Лечиться нужно — платить нужно. Жулики лекари даром тебе и камчу не подадут. Повадились было ездить ко мне, ловкачи. Один за врачеванье требует верблюда, другой — скакуна, третий — целый табун… Всех прогнал. Чем такие убытки, уж лучше пусть пропадает голова.

— Бай мой! — вскинул вдруг руки Алдар. — Благодари аллаха, — тебе посчастливилось!

— Что орёшь, уголь тебе на язык! Овец напугал. В чём моё счастье, говори?

— В том твоё счастье, бай, что я тоже лекарь. Но я не такой лекарь, как все. Помогаю людям не из корысти, а по обету. Любую болезнь могу исцелить…

Бай в удивлении таращил глаза.

— А не скажешь ли всё-таки, джигит, что просишь за лечение? — осведомился он наконец. А у самого в голове: «Зря подсаживаешься, голубчик, к моему очагу. Не случалось сосунку-телёнку задрать матёрого волка».

— Отчего же не сказать, — охотно отвечал Алдар-Косе. — Прошу у аллаха милостивого долгой жизни и тихой смерти, а больше ничего не прошу.

Баю подумалось, что он ослышался.

— Правду ли говоришь?

— Зачем мне тебя обманывать? — повёл плечами Алдар. — Врут ради выгоды, а какая польза врать себе в убыток.

«Лекарь, должно быть, не в своём уме, — решил бай, — но глупость глупого умножает казну умного. Кажется, и вправду аллах посылает мне нежданную удачу. Вот он, как говорится, случай съездить в Бухару на чужом верблюде.

Почему не полечиться, раз это ничего не будет стоить? Поможет лекарь — хорошо, не поможет — моё останется при мне…»

И старикашка сразу переменился.

— Ой, благодетель мой, — заюлил он, — да сбудутся все твои надежды и желания! Не проезжай мимо, полечи старика, спаси от мук, покажи чудотворную силу!..

— Не упрашивай, — Алдар-Косе соскочил с коня, — без просьб помогу тебе. Режь барана!

Бай вздрогнул и попятился.

— Резать барана? Ты же только что уверял, что лечишь бесплатно!

— Готов хоть сто раз повторить свои слова! Не для себя, для твоей пользы требую барана. Чтобы вылечить паршу, нужен бараний желудок. А ещё нужно, чтобы перед лечением больной вдоволь поел баранины. Иначе ничего не получится.

Бай задумался. Но в это время у него так невыносимо засвербела лысина, что он замотал головой, точно мерин от оводов. Алдар приметил это.

— Ну, так как, бай мой, будешь лечиться? Или тебе вонючая баранья требуха дороже жизни?

Бай засопел и направился к стаду. Выбрал барашка поплоше, заколол его, освежевал, требуху отдал Алдару-Косе, а тушу положил в казан.

Сварилось мясо.

— Ешь, бай! — приказал Алдар-Косе. — Ешь, на меня не поглядывай: я мяса в рот не беру.

Бай, недоверчиво косясь на Алдара, отрезал кусочек баранины и от жадности тут же проглотил его целиком.

— Ешь, ешь ещё! — настаивал Алдар.

— Довольно! — утёрся рукавом бай. — Завтра и послезавтра тоже поднимется солнце. Если расходовать мясо понемногу, надолго мне хватит…

Алдар рассмеялся.

— Ох, и жадина же ты, бай! Надеешься год прокормиться одним бараном? Нет, дорогой, собачьей шкурой юрты не накроешь. Ну, да это твоё дело, а мне толковать с тобой недосуг. Садись на корточки в ямку, скидай шапку и не шевелись!

Бай повиновался. А Алдар вспорол ножом бараний желудок и принялся его, как колпак, натягивать баю на голову.

— Что ты делаешь? — заскулил бай. — Я же так могу задохнуться!..

— Терпи, терпи, почтенный, — прикрикнул Алдар, — терпи, да повторяй погромче заклинание: «Что ветер принёс, то ветер и унёс!». Семь тысяч раз произнесёшь эти слова и станешь здоров. Смотри, не сбейся со счёта!

Вдруг бай рванулся из ямки.

— А мои овцы? Кто их будет пасти?

— Не беспокойся, я попасу.

— Так я тебе и доверился! Ты их угонишь! Ведь мои глаза ничего не видят…

— Не видят глаза, так слышат уши. Пока овцы пасутся рядом, слышен шум. Если шум прекратится, разве ты не заметишь этого?

Бай примолк: правильно говорит лекарь, хоть он и странный человек. И, сидя в тесной ямке с бараньим желудком на голове, он затарабанил, как мулла в мечети:

— Что ветер принёс, то ветер и унёс! Что ветер принёс, то ветер и унёс!..

Тогда Алдакен, покрикивая на овец, вытащил из казана баранину, наелся, как только хотел, а остатки еды и бараньи внутренности раскидал по пастбищу. Потом собрал отару в кучу и погнал её на своей лошадке через горы, через долы, а куда — никто не знает. Известно только, что с этого дня у многих бедняков, кто век не имел своего скота, появились овцы — у кого пять, у кого десять, а у многодетных и того больше.

Едва тронулась отара с джайляу, учуяв корм, налетели со всех сторон на бараньи останки птицы, захлопали крыльями, завозились, деля добычу. А баю кажется, что это овцы пасутся поблизости. Прислушается, прислушается, да и снова забубнит своё:

— Что ветер принёс, то ветер и унёс! Что ветер принёс, то ветер и унёс!..

Под вечер пришли из аула женщины доить овец. Глядят туда, глядят сюда — нет нигде отары, только стаи птиц носятся над пастбищем, да откуда-то, будто из-под земли, слышится голос бая. Заглянули они в ямку и загалдели все разом:

— Ты что сидишь здесь? Помирать собрался или прячешься от кого? Что это у тебя на голове? Что твердишь про ветер? Куда подевались овцы? Не случилось ли какое несчастье?

Услышав голоса, бай перепугался насмерть, выскочил из ямы и сдёрнул с головы бараний желудок. Тут он сразу всё понял.

— Помогите! — забегал он вокруг ямки. — Ограбили! Помогите!

Примчались на его зов джигиты из ближних аулов с дубинками наперевес, да, разузнав в чём дело, опустили дубинки. Кто же захочет помогать злому человеку? Только посмеялись джигиты над баем.

— Этот лекарь был не иначе как Алдар-Косе. Кому другому придёт такое в голову? Отплатил скряге за всех нас. Здорово придумал: «Что ветер принёс, то ветер и унёс…» А ты, бай, не реви, хватит тебе награбленного ещё на многие годы!

Надулся бай и замолчал. Только и оставалось ему, что с досады поскрести голову. Притронулся к лысине — что такое? Нет больше болячек! Все отвалились. Ни прыщика на плешине, как арбуз, стала гладкой безволосая голова. Хотите — верьте, хотите — нет, а вылечил-таки выдумщик Алдакен шелудивого бая.

Как Алдар-Косе женил бедного джигита

Жил на свете бай. Был он глуп, как бараний курдюк, а мнил себя великим музыкантом. Когда он, надув щёки и выкатив глаза, высвистывал что-то на сабызги, люди убегали в степь, а собаки поднимали такой вой, точно чуяли поблизости волчью стаю. Но баю казалось, что никто в мире не сыграет лучше его.

Была у этого бая красавица дочка. Её крепко полюбил удалой джигит Малик. Но Малик ничего не имел — ни скота, ни денег, а бай требовал за дочь большой калым. Увидев однажды джигита в толпе молодёжи рядом со своей дочкой, бай раскричался:

— Убирайся, наглец, прочь из аула и не попадайся мне на глаза! Нищий не пара дочери знатного человека. Я отдам её за тебя разве только тогда, если буду умирать, а ты вернёшь мне жизнь!..

В горе и тоске ушёл джигит в степь, и здесь на него наткнулся Алдар-Косе.

— Что повесил голову, дружок? — спрашивает Алдар-Косе. — Или солнце перестало греть землю, или земля перестала кормить скотину?

Малик чистосердечно открылся ему во всём.

— Не печалься, — сказал Алдар-Косе, — будет красавица твоей. Положись на меня. Поваляйся на мягкой травке до вечера, а я наведаюсь к баю.

Бай никак не ожидал такого гостя.

— Зачем пожаловал, непоседа?

Алдакен низко поклонился.

— Пришёл к вам, почтеннейший бай, с великой просьбой!

— С просьбой? — насупился бай. — С какой просьбой?

— Осмеливаюсь просить вас, бай-аке, поиграть для меня немножко на сабызги.

Бай оживился и повеселел.

— Вижу, Алдар-Косе, что ты неглупый и достойный человек. Проходи в юрту. Я с удовольствием сыграю тебе. Ты исколесил всю степь, в разных кочевьях побывал, всяких людей повидал. Послушай же мою игру да скажи, есть ли где другой такой музыкант, как я?

Пока бай говорил, Алдар-Косе оглядел юрту. Богатая юрта! Повсюду ковры да подушки, бархат да шёлк, по стенам развешана драгоценная сбруя, а в изголовье постели стоит резной ларец, запертый тяжёлым замком.

«Не уйду отсюда без ларчика, — думает Алдакен. — В нём-то и хранятся байские денежки».

А бай достал сабызги, приложил к губам и дунул изо всех сил в отверстие. Из дудки вырвался пронзительный писк, и тотчас люди, что были в ауле, опрометью бросились в степь, а все собаки дико завыли. Бай свистел, а Алдакен слушал с восхищением и прищёлкивал языком.

— Ну, как? — оторвался от дудки бай.

— Дорогой мой бай, — отвечал Алдар-Косе, притворно вытирая слёзы подолом рубахи, — слушая вашу дивную игру, я совсем забыл, что нахожусь на земле, мне почудилось, будто надо мной поют райские гурии. Вы поистине необыкновенный музыкант!

Бай самодовольно погладил бороду.

— Ты мне всё больше нравишься, Алдар-Косе, — сказал он, — я, пожалуй, подарю тебе свой старый халат.

— Благодарю, благодарю, бесценный бай! Но, — продолжал Алдар-Косе, — не прогневайтесь, господин, на мои слова: я знавал человека, который играл ещё лучше.

Бай сдвинул брови и метнул на гостя сердитый взгляд.

— В чём же состояло искусство того музыканта?

— Тот музыкант, — проговорил доверительно Алдакен, — мог три часа подряд играть на сабызги с закрытыми глазами.

— Только и всего? — расхохотался бай. — Да я готов хоть пять часов играть, не глядя на пальцы. Не веришь? Тогда завяжи мне платком глаза.

Алдакен не стал мешкать. И вот бай с завязанными глазами старательней прежнего принялся дуть в сабызги. Ещё дальше в степь убежали люди, ещё отчаяннее завыли псы. А Алдар-Косе, осторожно ступая по кошмам, поднял тяжёлый ларец, взвалил его на плечо да и улизнул потихоньку из юрты.

До самого вечера, пока не вымок весь от натуги, свистел, надрываясь, бай.

— Ну, что скажешь, Алдакен? — спросил он, переводя дух.

Но ответа не было.

Бай снял с глаз повязку и вдруг завопил не своим голосом: нет в юрте Алдара-Косе, нет и заветного ларчика!

Столпились люди вокруг юрты бая, хихикая и зажимая рты, перешучивались:

— Просвистел бай денежки!

Целую ночь, не унимаясь, проголосил бай:

— Ой-ой, конец мой пришёл! Ой, умираю! Ой, пропал!

А наутро является к баю Малик и без слов ставит перед ним его резной ларец.

Бай онемел на мгновение. Как шальной, кинулся он к ларцу, отомкнул замок, открыл крышку: ларец до краёв был полон денег. Дрожащими руками стал бай пересчитывать монеты: все деньги были целы.

— Малик, душа моя, — всхлипывал от радости бай, — ты вернул мне жизнь! Бери дочь! Уж так и быть. Но не рассчитывай на приданое. Ничего не получишь. Могу отдать тебе только свою сабызги. Хорошая дудка! Свисти, сколько хочешь. Живи весело. А мне она больше не нужна. Бог с ней!

Вот как Малик женился на байской дочери. И до конца своих дней бай не узнал, каким образом попал в руки джигита его ларец. Ну, а мы-то с вами это хорошо знаем.

Как Алдар-Косе променял драный чапан на лисью шубу

Мороз да ветер, метель да бураны — настал свирепый месяц хют — февраль.

Издавна известно: «Хют пришёл — джут пришёл». Горе в стужу скоту, горе и бедному люду; плохо в непогоду под кровлей зимовки, куда как хуже в голой степи.

В лютую вьюгу — гривы коня с седла не видать — тащился Алдар-Косе на убогой клячонке по сыпучим снегам. Вязнет лошадка в сугробах, то и дело падает на колени, погоняй её, не погоняй — быстрее не пойдёт.

Одёжка на Алдаре такая: рваная шапка на голове, рваный чапан на плечах, на ногах ветхие байпаки. Совсем окоченел, бедняга, ёжится, жмётся, дует в ладони, клянёт и холод и дорогу, а всё же духом не падает.

«Нет надежды на счастливый случай только у покойника», — думает Алдакен.

Едва он так подумал, ветер разорвал перед ним снежный полог и стало видно: едет степью наперерез какой-то человек. Бойко идёт по стылым увалам конь под всадником. Значит, добрый это конь. А у кого же быть такому коню, если не у бая. Повеселел Алдакен:

«Вот он, счастливый случай. Волка никто не гонит в капкан, сам лезет».

Сдвинул он лихо шапчонку на затылок, распахнул на груди чапан и, кинув поводья, точно вовсе и не торопится, затянул, что было голоса, песню.

Всадники съехались. Алдар мигом определил, что не ошибся в догадке: на сытом холёном аргамаке в пышной лисьей шубе колыхался грузный, пузатый бай.

— Что горланишь? — придержал бай коня. — Одурел от холода, что ли?

— А мне вовсе не холодно, — весело отвечал Алдар-Косе. — По правде говоря, я даже рад свежему ветерку. Без него меня окончательно сморила бы жара.

— Перестань болтать чепуху!.. — оборвал бай. — У меня вон какая шуба, и то я промёрз до самых костей. Неужто твои лохмотья греют лучше, чем лисий мех?

— Добрый человек, — снисходительно улыбнулся Алдар, — ты, возможно, и не глуп от природы, да наверняка не богат опытом. Разве ты не догадался, какой у меня чапан?

— Какой ещё нужен опыт, — огрызнулся бай, — чтобы сразу сказать: в твоём чапане было бы двести дыр, когда б не было на нём сотни заплаток.

— Ах, какие безрассудные слова ты говоришь, мой бай! — осуждающе прищурился Алдар. — Для тёмного человека весь мир тёмен. Ты заметил в моём чапане множество прорех, да не сообразил того, что в них, в прорехах этих, кроется волшебная сила. Чапан мой не простой, это заколдованный чапан. Ветер и холод мне нипочём: влетят в одну дырку — и тут же вылетают в другую. И мне в моём бесценном чапане в любую стужу теплее, чем летним днём.

Бай слушал и всё шире разевал рот.

«Вот так чапан! — позавидовал он. — Как бы его выманить у этого простака…»

«Хороша твоя шуба, бай, — тем временем размышлял Алдар-Косе, — да не удержаться ей на твоих плечах, как не держится вода в дырявом ведре».

Помолчал, пошмыгал синим носом бай и вдруг предложил:

— Хочешь меняться? Я дам тебе лисью шубу, ты мне — заколдованный чапан.

— Отдать чапан? — Алдар насмешливо оглядел бая и, сняв шапку, стал ею обмахиваться. — Нет, светик мой, чем тратить время на пустые шутки, лучше бы ты поспешил домой, пока вовсе не окостенел в своей лисьей шубе.

Бай ещё пуще раззадорился:

— Если тебе мало шубы, прибавлю денег. В степи голод. С деньгами не пропадёшь.

— Зачем мне деньги? «Беззаботный толстеет от одной воды».

— Не упрямься, — уговаривал бай. — Отдаю в придачу коня. Смотри, какой конь: из всех моих коней — первый. Снимай чапан — надевай шубу, слезай с клячи — садись на аргамака! Ну, не тянись!..

«Пока мудрый думает, решительный делает». А кто на свете решительней нашего Алдакена? Не прошло и пяти минут, как он уже нёсся по снежной пустыне на байском скакуне, отогреваясь в лисьей шубе.

— Где ты достал такую шубу? Где добыл такого коня? — спрашивали после друзья у Алдара-Косе.

Алдакен только лукаво щурился:

— Пусть расскажет вам об этом бай, который польстился на мой драный чапан. А мне известно одно: «Лучше иметь ума с пуговицу, чем рост с верблюда».

Как Алдар-Косе победил трех великанов

Спокойно было тем летом в степи: ни вражеских набегов, ни междоусобиц, ни барымты. Да внезапно навалилась беда: из неведомых стран, из-за снежных гор пришли три великана. Пришли, поставили под горой свою великанскую юрту и стали промышлять себе еду.

А что её промышлять, когда еда вот она, рядом.

Набросились великаны на стада, стали их пожирать. Заревела скотина, кинулись пастухи её отбивать, да где же им совладать с великанами! А великаны набили утробу, да от сытости затеяли игру: тысячелетние скалы, тысячепудовые камни давай из земли выворачивать да перекидывать с места на место.

От этой игры застонала земля, заплескались воды, побежали звери из нор и берлог, полетели птицы из насиженных гнёзд, потянулись кочевья с тучных пастбищ в выжженную степь.

Собрались в круг аксакалы, старейшины родов и аулов, стали думать, как избавиться от несчастья, как великанов умилостивить. Уставясь в бороды, думают день, думают другой, думают третий…

А пока они думают, Алдар-Косе уже делает дело.

Подбил он сапоги, сменил рубаху, срезал палку, прихватил на дорогу мешочек свежего творогу и отправился прямо к горам, к великаньему стойбищу.

Встречные его уговаривают:

— Вернись, Алдар-Косе, пропадёшь понапрасну… Беги с нами подальше от напасти, спасай жизнь!

Алдар-Косе в ответ похохатывает:

— Заяц погибает от шелеста камыша, герой погибает за честь!

— По-другому ты заговоришь, весельчак, когда увидишь великанов. Сразу, дружок, оробеешь.

А Алдар своё:

— Если долго гнаться за робким, он сделается храбрецом, если крепко разозлить слабого, он сделается силачом.

— Одной храбростью великанов не сразить. А силы против них не найдётся во всём свете.

— Камень дробит голову, а рука дробит камень. Слыхали про это? Ничего не сделают мне великаны, потому что каждый батыр не без придури.

Идёт да идёт Алдар-Косе. Вот уже видны снежные горы. И от гор, сам точно ожившая гора, движется навстречу великан.

Как увидел Алдакен чудище, так и дух у него перехватило. Но он сказал себе:

«Трус помирает тысячу раз, смелый — однажды. Что мне терять? Голому ливень не страшен…»

Остановился великан, упёр кулаки в бока, наклонился и стал разглядывать человека. Алдар тоже остановился и тоже — только снизу вверх — глядит на великана. Глядел, глядел да вдруг как захохочет:

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Великан отроду не слыхивал человеческого смеха.

— Что ты говоришь? — рявкнул он.

— Ничего не говорю. Я смеюсь над тобой.

— Смеёшься? Что же во мне смешного?

— Слишком ты мне хилым показался, великан.

— А ты разве сильней?

— Сильней не сильней, а могу из камня воду выжать.

При этих словах Алдар-Косе наклонился, будто поднимая камень, а у самого в горсти уже припрятан изрядный ком творогу. Сдавил он покрепче творог: сыворотка и брызнула между пальцами.

— Ну-ка, великан, попробуй и ты так!

Нашёл великан камень, стал его сжимать одной рукой, потом обеими, долго маялся, сам весь от пота вымок, а вода из камня так и не потекла. Бросил он камень и говорит:

— Вижу теперь, крепок ты силой. Зачем нам ссориться, батыр? Пойдём со мной. Будешь дорогим гостем.

Подошли к великанской юрте. Ну и юрта! За три дня на арбе не объехать, за день верхом не обскакать.

Вошли. Алдар-Косе учтиво поздоровался, а великан стал взахлёб нахваливать товарищам его силу и удаль.

Усадили великаны Алдара на почётное место, вытащили из казана, что был как перевёрнутый холм, бычью тушу и принялись гостя потчевать.

Алдакен от угощения отказался:

— Спасибо, я наелся с утра. Сто быков, тысячу баранов умял. Кушайте сами, набирайтесь сил. А то на вас, бедняжек, смотреть жалко…

Заработали у великанов зубы, заходили челюсти, — в один миг опустел огромный казан. Насытившись, зовут великаны гостя поиграть, позабавиться на воздухе.

— Люблю играть, — говорит Алдар-Косе, — если игра честная. Но лихо придётся тому, кто сплутует в игре со мной!..

— Не беспокойся, дорогой гость, игра наша без хитростей: кто поднимет скалу потяжелей да бросит дальше, тот и в выигрыше.

Первый великан схватил скалу величиной с юрту и кинул её на расстояние полёта стрелы. Второй великан вдвое большую скалу кинул вдвое дальше. Третий ещё большую скалу метнул на расстояние трёх полётов стрелы.

Застонала земля, заплескались воды, чёрная пыль поднялась до неба.

— Твой черёд показать силу, батыр, — говорят Алдару великаны.

Алдакен зевнул, потянулся, почесал лениво спину и недовольно поморщился:

— Разве это игра? Вам только с аульными мальчишками в бабки баловаться. А по мне, уж коли кидать, так не скалы, а всю гору.

— Гору?! — ахнули великаны.

— Да, гору, — подтвердил Алдар-Косе. — Только вот посоветуйте по-приятельски, в какую сторону её кинуть. Кину на восток — загородит она дорогу дню, вечная ночь наступит. Кину на запад — загородит дорогу ночи, вечный день будет, опять нехорошо. Кинуть на север? Завалит гора путь холодному ветру: всё живое погибнет от зноя. Кинуть на юг — не будет пути тёплому ветру: навсегда оледенеет земля. Самое лучшее — брошу-ка я гору вверх!

Грохнулись все три великана в ноги Алдару-Косе:

— Ой, славный батыр, признаём твою победу, только не бросай, сделай милость, гору вверх!

— Нет, — артачится Алдар, — мне не нужна дарёная победа. Бросок за мной. Куда хочу, туда и закину гору.

— Повелитель наш, — ещё жалобнее взмолились великаны, — пощади нас! Делай, что тебе вздумается с горой, но позволь нам прежде уйти в свои владения.

— Ай-яй-яй, — начал стыдить великанов Алдар, — а ещё обещали играть по-честному! Где же ваша совесть? Люди говорят: «Щедрый не попрекнёт подарком, доблестный не изменит слову». А ваше слово, получается, что зола: куда ветер дует, туда и летит… Ну, да уж ладно. Хоть вы и сплутовали, отпускаю вас на все четыре стороны. У нас такой закон: чего не простишь родному отцу, прости чужеземцу. Но только поторапливайтесь! А то мне просто неймётся запустить горой в небо, так все жилочки и подёргиваются!..

И Алдакен стал засучивать рукава. Засучить рукава — дело не долгое, но когда оно было окончено, великанов уже и след простыл.

А седобородые старейшины той порой всё ещё сидели насупившись и думали свою думу.

— Ас-салам валейкум, премудрые старцы! — неожиданно услышали они весёлый голос Алдара. — Хоть и неприлично мне, безбородому, входить в такое почтенное собрание, да ведь случается, что по нужде и в сапогах полезешь в воду. Хватит вам думать! Давайте суюнши! Грозных великанов нет больше на нашей земле!

Аксакалы сердито затрясли бородами.

— Что врёшь, пустомеля! Нашёл время для шуток!

Алдар-Косе смеётся:

— Что бы ни сказал бедняк, всё назовут ложью! Не верите ушам — поверьте своим глазам.

Выбрались аксакалы из юрты, а кругом ликование, радость, веселье: с песнями, с музыкой, с играми возвращаются кочевья на горные джайляу. Снова мир наступил в степи.

Как Алдар-Косе научил бая возделывать ослов

Для безлошадного, говорят, и осёл — скотина. А у многодетного бедняка Камала не было даже осла. Потому-то он и обрадовался так, будто выдал дочь за султана, когда после долгих просьб богатый родич согласился, наконец, дать ему трёх ослов — отвезти в город дрова на продажу.

— За ослов отвечаешь головой, за милость отработаешь у меня три месяца, — сказал родич.

Нагрузил Камал на ослов саксауловые дрова, весёлый-развесёлый отправился в дорогу.

Долог путь до города. Бредёт за ослами Камал, размышляет:

«Если дадут за дрова приличную цену, куплю овечку. У кого есть хоть одна овца, тот уже не нищий. Подоит жена овечку — накормит айраном ребят. А как объягнится овечка раз, и другой, и третий, появится у нас и жир в похлёбке, и шерсть на кошму, чтобы залатать юрту… Со временем, глядишь, заведу жеребёнка. Справедливы слова: «Не брезгуй жеребёнком, на лето он будет коньком». А конь — это крылья мужчины. Ведь пеший перед конным, что хворый перед здоровым. Сяду в седло — стану человеком. Вот когда заживёт Камал!..»

Так размечтался бедняк, что позабыл обо всём на свете и не заметил впереди небольшое болотце. Ему бы объехать стороной топкое место, а он погнал ослов прямо.

Тут и случилась беда: провалились ослы в трясину — сначала по брюхо, а там и до вьюка. Кинулся Камал их спасать, да чуть было и сам не пропал: чудом выбрался из грязи. В горячке успел ухватить лишь дорожную суму-коржун. А к ослам уже и не подступиться: только три головы на вытянутых шеях покачиваются над болотцем.

Сколько ни метался Камал подле топи, сколько ни звал на помощь — всё понапрасну: ни живой души вокруг…

А уже стало смеркаться. Упал бедняк ничком на землю и простонал:

— Ой-бой, хоть бы смерть моя явилась!

Только сказал — слышит над собой голос:

— Что тебе надобно, человек?

Похолодел Камал: что теперь будет? Приподнял голову, а перед ним всадник на статном коне.

Еле ворочая от страха языком, Камал пролепетал:

— Пожалей, смерть, неразумного Камала, не отбирай жизнь! Помоги мне лучше вытащить из болота ослов.

— Про каких ослов ты говоришь? Ну-ка, расскажи толком, что с тобой стряслось.

Рассказал Камал всё, как было, и снова молит:

— Не губи меня, смерть, отпусти проститься с женой, с детками. Как вернусь домой, родич всё равно за ослов свернёт мне шею.

Расхохотался всадник.

— Ой, Камал, Камал! Да как же ты не узнал меня! Не смерть я, а Алдар-Косе. Вовремя, вижу, я подоспел. Не горюй, приятель. Утро подарит свет, свет озарит дорогу.

Стреножили коня. Улеглись. Заснули.

С зарёй вскакивает на ноги Алдар, а Камал уже давно не спит: подперев щёки, печально глядит на болотце — с головой увязли за ночь ослы, только три пары ушей торчат из трясины.

Алдакен не любит ловить ртом жаворонков.

— Иди в степь, — приказывает он Камалу, — набери в свой коржун побольше заячьего помёта и поскорее возвращайся обратно.

Через короткое время вернулся Камал с полным коржуном.

— Теперь, — говорит Алдар, — садись на моего коня и шажком поезжай домой. Да смотри, не потеряй коржун! Не проедешь и полдороги, как заячий помёт в нём превратится в деньги. Не веришь? Если не сбудутся мои слова, владей моим конём. А если сбудутся, помни: ради такой удачи ты должен справить добрый той.

Ничего не понял Камал из слов Алдакена. Шутит он или говорит правду? Как может помёт превратиться в деньги? Неужели Алдар-Косе колдун? Чего только не мелют о нём, а про такое ещё слуха не было.

В растерянности и тревоге тронулся Камал в путь.

А Алдар примостился у самого болотца, где потонули ослы, и стал ждать. Всякий знает, уж если Алдакен ждёт, значит, чего-нибудь да дождётся.

В самом деле: ещё не высохла роса, как послышался издали звон бубенцов, рёв верблюдов, ржанье, мычанье, блеянье, людской говор и собачий лай, — движется по степи богатое кочевье. Впереди, оглядываясь на свои стада, гарцует на иноходце бай в шёлковом халате.

Наехал на Алдара-Косе.

— Что сидишь среди степи, как дурак?

— Дурак тот, — Алдар в ответ, — кто смотрит, да не видит, а что и видит, о том не смыслит. Вот ты и посуди, бай, кто из нас двоих дурак. А если говорить по-хорошему, то сижу я здесь не зря — сторожу свой посев.

— Что ж ты посеял?

— Погляди на всходы, авось сам догадаешься. — И Алдар указал рукой на болотце.

Бай поглядел, наморщил лоб, протёр глаза.

— Ослиные уши? Почему ослиные уши торчат из грязи?

— Эх, бай! Не про тебя ли сказано: «Лучше не иметь скота, чем не иметь ума». Ослиные уши — это же и есть всходы того, что тут посеяно. Я, дорогой мой, как видишь, возделываю ослов. Вчера только посеял ослиные зёрна, а сегодня вон уже какие вытянулись ростки!..

Бай недоверчиво покосился на Алдара, потом на болотце.

— Сорок лет живу на свете, — сказал он, — знаю, что оседлые люди сеют хлопок и пшеницу, просо и ячмень. Но чтобы можно было возделывать ослов… об этом слышу впервые.

— Не удивляйся, бай, всё знать невозможно. Сказать — «всё знаю», всё равно что сказать — «погибаю». Я, признаться, сам ничего не ведал об ослиных зёрнах, пока не свёл меня аллах с одним добрым человеком. Камалом его звать. Едет на родину из Багдада, везёт с собой оттуда целый коржун чудесных зёрен. С великим трудом и опасностями он их добыл. Встретились мы с Камалом вчера на этом месте, разговорились, и он показал мне свои семена. Странный у них, скажу тебе, вид: точь-в-точь заячьи шарики. Да ведь коня ценят не за масть, а за резвость. Выпросил я у Камала горсточку зёрен и кинул их в грязь. Думал, пустое это дело, а смотри-ка, какие побеги за одну только ночь вымахали! Через неделю будет у меня табун ослов. Захочу — продам, захочу — себе оставлю. Об одном печалюсь: не было у меня денег купить весь коржун. Сто червонцев просил за него Камал. За бесценок отдавал. На сотню червонцев можно было бы нажить тысячу…

«Повезло безбородому, пусть бы его придушила албасты, — думает бай, — да не смог он ухватить своё счастье целиком. Мне бы повстречать Камала!»

И говорит:

— Алдакен, душа моя, захотелось и мне по твоему примеру возделывать ослов. Как бы разжиться ослиными зёрнами? Скажи, в какую сторону поехал Камал? И хорош ли у него конь?

— Конь у Камала не плох, да твой лучше, — отвечал Алдар-Косе. — Скачи прямо, к полудню настигнешь Камала. Передай ему мой салем и скажи, что я жив, здоров и, как обещал, непременно буду у него на тое. Благополучно тебе кочевать, бай!

Поднял бай коня на дыбы — и был таков.

Смеётся ему вслед Алдакен:

— Чтоб за тобой так горе гналось, как ты, жадина, гонишься за заячьим помётом!

Ровно в полдень бай догнал верхового с коржуном.

— Ты Камал? — гаркнул он, заезжая наперёд.

— Я, — оробел Камал.

— Слушай, Камал, мне всё известно про тебя и про твой коржун…

У Камала душа ушла в пятки. «Ну, — думает, — вот она — новая беда! Спасаясь от дождя, попал я под снег…»

— Покупаю коржун! — продолжал бай. — Ты, говорили мне, просишь за него сто червонцев? Не будем торговаться. Вот тебе деньги. Давай коржун!

Камал и опомниться не успел, как кошель с деньгами уже был у него в руках, а коржун лежал на спине байского иноходца.

— Прощай, Камал! — помахал камчой обрадованный бай, заворачивая коня. — А когда увидишься с Алдаром-Косе, передай ему, что я достиг, чего желал. Пусть позлится, что коржун достался не ему!

Сказал — и скрылся.

А через несколько дней в новой чистой и просторной юрте Камала шёл радостный той. Было теперь чем угостить друзей недавнему бедняку!

Полная юрта набралась гостей, да ещё и подле юрты расстелили для них белые узорчатые кошмы.

Явился на той и Алдар-Косе. Как старшего брата после долгой разлуки, встретил его Камал.

— Как мне тебя благодарить, друг Алдакен? — говорил он со слезами. — Ты спас мне жизнь, ты одарил мою семью счастьем!

— За что меня благодарить, Камал? — улыбался Алдар-Косе. — Тебе в руки попали не мои деньги. А бай хоть и потратился немного на тебя, да что его жалеть: «Сытый конь враз не похудеет». Пускай помнит, дурачина: «Кто накидывается на варево, обжигает рот».

И под громкий хохот Алдар-Косе рассказал гостям Камала, как он одурачил бая.

На другой день вся степь повторяла этот рассказ. Не дошёл он только до бая, что купил «ослиные зёрна». Бай в это время тайком от всех сидел у болота и ждал, когда же наконец из грязи появятся всходы ослов.

Как Алдар-Косе забавлял двух баев-охотников

Погостил Акбай у Карабая, погостил Карабай у Акбая, а потом вздумалось баям-дружкам вместе поохотиться на птицу. Вскинули за спину луки в налучниках, приторочили к сёдлам колчаны и понеслись к дальнему озеру.

Едут и видят: впереди бредёт человек.

Припустили коней. Скачут утро, скачут день и только к вечеру настигли путника. Пригляделись, — а это Алдар.

— Быстро же ты ходишь. Алдар-Косе.

— Богачам прилична степенность, беднякам — поворотливость. Кто быстро ходит, больше пройдёт; у кого длиннее дорога, у того дольше жизнь.

— Новости есть? — спрашивают охотники.

— Новости есть.

— Какие? Рассказывай!

— Один славный батыр одной стрелой ранил кулана в копыто и в ухо.

Баи неодобрительно покачали головами.

— Всё выдумываешь, Алдар-Косе! Нельзя одной стрелой ранить зверя и в ухо и в копыто.

— А вот, оказывается, можно. Когда батыр пустил стрелу, кулан задней ногой чесал себе правое ухо.

— Ну, если так, — смутились охотники, — то ты, пожалуй, прав… Ещё новости есть?

— Есть. Тот же славный батыр сбил, говорят, стрелой звезду с неба.

— Кто поверит такой новости, Алдар-Косе?

— Коли сомневаетесь, дождитесь ночи и пересчитайте все звёзды. Хоть десять раз пересчитывайте — одной не досчитаетесь.

У кого хватит слов переговорить Алдакена? Иному дай жердь, и он не выстрогает из неё мурындык, а этот ловкач, если захочет, войлочный кол без колотушки загонит в землю.

— А сам-то ты, Алдар-Косе, умеешь стрелять? — спросили охотники.

— Острая стрела поражает одного, острое слово — тысячи, — ответил Алдакен.

— Ладно, острослов, оставайся с нами. Мы будем стрелять птиц, а твоё дело — забавлять и веселить нас. Согласен?

— Согласен.

Поставили шалаш, развели костёр, легли спать.

На другой день принесли с охоты Акбай с Карабаем пеликана. С тучного барана птица! Недаром её называют «берказан» — «полный котёл».

— Как будем делить пеликана? — спрашивают. — Дай совет, Алдар-Косе.

— Извольте! Ведь моё дело забавлять вас, верно? Забавным будет и мой совет. Пусть пеликан достанется тому из нас, кто до первой звезды не проронит ни слова.

— Ох, и затейник ты, Алдакен. Ну, будь по-твоему.

Уселись все трое перед костром и затихли, молчат, точно им рты набили песком. Вот уже день клонится к вечеру, а никто даже не шевельнул губами. Тогда Алдар-Косе берёт молча пеликана и начинает его ощипывать. Ощипал, выпотрошил, опустил птицу в казан и подвесил над костром.

Акбай с Карабаем смотрят на всё это в недоумении — и ни звука: ведь до первой звезды ещё далеко.

Когда пеликан сварился, Алдар-Косе подсел к казану и давай, ничего не говоря, налегать на мясо.

Акбай с Карабаем глядят ему в рот так, будто хотят выстрелить глазами, но тоже молчат. И только когда Алдакен обсосал последнюю косточку, они разом вскинулись:

— Ты что же, безобразник, делаешь? Это же разбой!

А Алдар-Косе облизал пальцы и говорит:

— Что разорались? Разве я нарушил уговор? Было условие: кто промолчит до звезды, тому и пеликан. Но вы первыми подняли галдёж. Стало быть, как ни примеряй, пеликан мой. А раз он мой, я им и поужинал в своё удовольствие.

Почесали охотники бороды, да и улеглись спать натощак.

На другой день подстрелили Акбай и Карабай двух жирных гусей и маленького куличка.

— Как разделим добычу? — спрашивают.

У Алдакена ответ на языке:

— Почтенные Акбай-ага и Карабай-ага, вас двое, а я, несчастный, один. Гусей тоже двое, а куличок один. Возьмите же себе куличка, а мне отдайте гусей. Тогда вас будет трое и нас трое.

— Э-э-э, обманщик, — насторожились баи, — погоди: разве может кулик сравниться с гусями?

— Что вы, что вы, мои милостивцы! — замахал руками Алдакен. — У меня и в мыслях не было сравнивать тощего куличка с разъевшимися гусями. Так ведь никому не придёт в голову равнять и безвестного сироту Алдара-Косе с вами, высокородные баи. Потому-то я и предлагаю вам вместо себя куличка, а себе вместо вас беру гусей.

Глядят охотники друг на друга, и на Алдара, и на битую дичь — и уже ничего понять не могут. Совсем задурил им головы безбородый. И принялись они со вздохами за куличка.

А Алдакен ел-ел да ещё и в мешок припрятал гусятину.

Назавтра убили охотники лебедя. Снова задача: как его делить? Птица одна, едоков трое.

— Вот что я придумал, — предложил Алдар-Косе. — Положим лебедя в казан, пусть себе варится, а сами покамест поспим у костра. И кому приснится самый лучший сон, тот и разделит лебедя по своему усмотрению.

Легли. Алдар-Косе как растянулся, так и захрапел. А те двое и не собираются спать. «Храпи, храпи, Алдакен! Пока ты храпишь, мы себе такие сны насочиняем, каких не видел ещё ни умный, ни дурак». До полуночи проворочались баи с боку на бок, принюхиваясь к запаху дичины. А потом и сами уснули, да так, что и утро проспали.

Проснулись охотники — солнце высоко, Алдар-Косе сидит в сторонке, что-то напевает, угли под казаномчуть тлеют.

Стали рассказывать сны.

Начал по старшинству Акбай:

— Привиделся мне удивительный сон, будто я не я, а сказочный конь — тулпар. На спине у меня могучие крылья, на ногах — серебряные копыта, по хребту вьётся золотая грива. Вдруг явился передо мной неведомый батыр, накинул на меня драгоценную сбрую и вскочил мне на спину. Тряхнул я гривой, ударил копытами, взмахнул крыльями и взлетел на небо…

Карабай сказал:

— Твой сон, Акбай, и вправду удивительный, но он только начало моего сна. Ведь тот батыр, что взлетел на тебе в небо, был я. Очутившись на небе, я не испугался, не растерялся. Скачу всё дальше и дальше — впереди солнце, позади луна, под ногами звёзды, а над головой носятся райские гурии и указывают мне путь к престолу аллаха…

— Ах, — подал голос и Алдар-Косе, — хороши ваши сны, баи мои, до чего ж хороши! Сколько ни думай, не скажешь, чей лучше. А мне и рассказывать нечего. Ведь я видел во сне всё то же, что и вы: и как почтенный Акбай превратился в тулпара, и как почтенный Карабай стал батыром. А когда дошло дело до того, что оба вы вознеслись на небо, заплакал я горько, и говорю сам себе: «Не вернутся теперь мои кормильцы назад, покинули они сироту Алдакена. И лебедь уж больше им не нужен. У престола аллаха небось получше еда. Но не пропадать же напрасно и земной пище…» Взял я да и съел с горя лебедя на помин душ ваших…

— Во сне съел или наяву? Отвечай, проныра! — вскричали Акбай с Карабаем и, стукнувшись лбами, наклонились над казаном. А в казане лишь лебяжьи косточки плавают.

Напустились баи на Алдара-Косе:

— Хватит с нас твоих шуток. Проваливай!

— Ну что ж, — сказал Алдакен, — пойду себе дальше. Для бездомного везде приют. Но как найти такое место, где бы шутки умных не злили дураков?

И он исчез в камышовых зарослях.

Почему Алдар-Косе был безбородым

Раз во время тоя кто-то спросил у Алдара-Косе:

— Эй, Алдакен! Отчего у тебя не растёт борода?

И Алдар-Косе, словно он только и ждал такого вопроса, невозмутимо ответил:

— Незадолго до того, как мне явиться на свет, мои добрые родители затеяли спор, кого им пошлёт судьба — мальчика или девочку. Отец уверял: «Сын будет!» Мать твердила: «Нет, дочка!» А надо вам сказать, ещё до рождения я горячо любил и почитал своих родителей. И вот, чтобы угодить отцу, я родился мальчишкой, а чтобы не огорчить мать, навсегда остался безусым и безбородым. Жизнь, друзья, часто ставит нас в затруднительное положение, но никогда не следует теряться: уж если попал в пастухи, умей найти пастбище!

Все засмеялись, а Алдар-Косе ещё подкинул хвороста в огонь.

— Да и какой прок, посудите сами, в усах и бороде? Захочешь плюнуть вверх, а там усы. Захочешь плюнуть вниз, а там борода. То ли дело я: поплёвывай себе, как вздумается, и никакой помехи. Разве это не выгода? Но главная выгода в другом. Кого, скажите, не старят годы да невзгоды? А вот надо мной так ни горе, ни время не властно. О том и пословица сложена: «Могучий нар не знает усталости, безбородый не ведает старости». Вечная молодость, что ни толкуй, всё же ценнее бороды. Верно я говорю?

— Да, уж ты скажешь, Алдакен! — загудели весёлые голоса. — Пей кумыс, говорун, пей на здоровье! И пусть на твоих дорогах почаще встречаются такие люди, у которых мало ума, да много денег.

Как Алдар-Косе приходил к бию за советом

Был этот бий таков: придёт к нему виновный, да с дорогим подарком, — уйдёт приплясывая, придёт правый, да. с пустыми руками, — уйдёт в слезах. Потому-то и прославляли его баи за мудрость, да зато бедняки проклинали на все лады.

«Постой-ка, обдирала, — грозит про себя бию Алдар-Косе, — хоть у тебя и длинная борода, а придётся мне, безбородому, поучить тебя уму-разуму».

И вот он уже слезает с коня у юрты бия.

Кто бы узнал Алдакена! Халат на нём такой, что, пожалуй, и хан не погнушался бы надеть: как утренняя заря, сияет атлас, как цветущий луг, пестреют узоры. Но ещё издавна известно: нарядится богатей — его поздравят с обновой, а нарядится бедняк — станут выпытывать: «Где украл?»

— Ай-пырымай! Какой халат! — раскинул руки бий, увидев Алдара. — Ты у кого это стянул его, мошенник? Не тебе бы владеть такой вещью, не по посудине черпак. Носить бы его какому-нибудь уважаемому человеку, вроде меня, да и то не всякий день, а по большим праздникам…

Алдар-Косе, ни слова не говоря, стаскивает с себя халат и накидывает на плечи бия.

Бий сразу растаял, заулыбался и второпях стал напяливать халат, никак не попадая в рукава.

— Ай, да халат! Вот так халат! — вертелся он на одном месте и всё оглядывал себя то с одного, то с другого бока. — Ну и уважил ты меня, дорогой Алдар-Косе! Вижу теперь, напрасно говорили мне про тебя дурное… Может, и вправду насолил ты какому-нибудь дуралею, так пусть пеняет на себя: не разевай рот — не проглотишь муху.

И, напустив по привычке на себя важность, бий уселся, покряхтывая, на мягкие подушки.

— С каким делом явился, сынок? — спросил он ласково, не переставая поглаживать полы халата.

— Приехал к вашей милости за советом, да не знаю, с чего начать…

— Говори, не стесняйся, — подбодрил бий. — Пришёл, как говорится, просить молока, так не прячь за спиной чашку… Атласный халат согревает мне сердце, так что, каково бы ни было твоё дело, заранее скажу — оно будет решено в твою пользу.

— Ой, спасибо, ой, спасибо! — кланялся Алдакен. — Ну, раз вы так добры ко мне, премудрый бий, то расскажу вам всё по совести. Был у меня раб. Недёшево он мне достался, но до чего же я его полюбил, как же к нему привязался! Птица меньше бережёт птенца, чем я его берёг. Не он моим — я был его слугой. Я, бывало, тружусь, а он отдыхает, я мечусь в заботах по степи, а он полёживает себе дома. Пылинка сядет на него — сдую, росинка падёт на него — обсушу. Кое-когда случалось выходить нам вместе на люди, так представьте, я иду, а его на себе несу. И что же?

— И что же? — с любопытством вытянул шею бий.

— А то, что сегодня лишился я своего раба, — печально проговорил Алдар.

— Как же это произошло?

— Произошло это так. Как раз сегодня натолкнулись мы с ним на одного старого лихоимца. Увидел этот корыстный человек моего раба и позарился на него. Принялся прямо при мне его расхваливать, меня хулить, а себя возвышать, да и — мог ли я это ожидать? — переманил негодяя к себе. Ушёл от меня мой раб, сбежал, неблагодарный, на глазах у меня к другому хозяину. Как же мне теперь быть? Посоветуйте.

— Как быть? — с усмешкой поднял брови бий. — А очень просто. Разыщи немедленно своего раба, тут же выпори без пощады камчой и тащи его за шиворот к себе в юрту. Пусть знает телёнок свою матку!

— Да продлятся ваши дни, премудрый бий! Золотая у вас голова! И никогда ещё вы не выносили решения справедливее этого. Спешу исполнить ваш приговор. Ведь виновного не нужно далеко искать. Он рядом. Надеясь на вашу сообразительность, я назвал рабом не человека, а вещь — свой халат. Это на халат я жаловался вам, благородный бий. Я ли ни дорожил им, я ли его ни берёг, а стоило вам сказать всего несколько слов, как он очутился у вас на плечах… Но ответит он мне за своё вероломство!

И Алдакен вытаскивает из-за голенища камчу.

Бий в мгновение смекнул, в какую сторону поворачивает ветер, и бросился было наутёк, но Алдар так полоснул его по спине камчой, что он подпрыгнул под самый шанырак и заверещал на всю округу:

— Спасите! Убивают!

— Что воешь, бий, как шакал? Что скачешь, как горный козёл? — орудуя камчой, говорил Алдар-Косе. — Не тебя наказываю, халат свой наказываю по твоему же приговору!

— Пусть твой халат превратится на тебе в змеиную шкуру, лиходей! — прокричал бий и, высвободившись из халата, шмыгнул за сундук, да там и притаился.

Алдар сунул камчу за голенище, ухватил халат за ворот и, будто бы исполняя приговор бия, потащил его за собой к выходу. У самой двери он обернулся к сундуку и сказал:

— Не обижайся, бий, если муха попала в твой рот. Мне хотелось только напомнить тебе, что, когда бьют по халату, больно бывает человеку. Понял ли ты меня?

Говорили потом, что бий понял Алдакена и с того дня стал судить людей и разбирать их тяжбы по правде и по справедливости.

Как Алдар-Косе смирил буяна

Весь свой аул, всю округу держал в страхе этот бай, грубиян и забияка. Силы у него было, как у нара, а жалости к людям меньше, чем у дикого зверя. Ни старому, ни малому проходу не давал: того толкнёт, того прибьёт, того изувечит. И не находилось смельчака, чтобы утихомирить буяна. Одно оставалось: искать управы на него у хана. Но кто же не знает, что между двумя верблюдами погибает муха. Бывает, бухнешься в ноги сильному, да и расшибёшь себе лоб. Недаром говорится: пошла комолая коза ко льву просить рога, а вернулась без ушей.

Вот и сходили с рук богатому верзиле все его выходки. А дружки-богатеи ещё его и подзадоривали. Из одного с ним были табуна.

Прослышал однажды вояка-бай, что неподалёку у пастухов гостит Алдар-Косе, и размахался руками:

— Да как он, безбородый паршивец, посмел приблизиться к моим кочевьям! До чего обнаглел! Дай ему потачку, так он завтра запустит лапу в мой карман… Только не бывать этому! Седлайте коня! Еду за Алдаром-Косе. Вместе со шкурой сдеру с него штаны и рубаху! Голого пригоню всем напоказ! Как ощипанного филина, пущу скакать по степи^[12]!

Подвели слуги баю коня. Свистнула камча — и бай умчался.

Идёт время, а в ауле не расходится толпа, ждут люди, чем кончится дело. Бедняки, пригорюнившись, вздыхают: жаль им весельчака Алдакена. А байские подголоски злорадствуют:

— Пропал безбородый! Считай, готова ему могила!

Той порой бай уже доскакал до пастушьего стана.

— Где Алдар-Косе?

— Был, да ушёл.

— Куда ушёл?

— А кто его знает. Разве перепёлка выбирает дорогу? Где идёт, там поёт…

— Догоню мерзавца! — заскрипел зубами бай. — Не схоронится и под землёй. Всё равно заставлю его плясать нагишом среди степи!

И поскакал дальше.

Вот перед ним река. А на берегу сидит сгорбленная старушонка, прядёт пряжу. И вокруг ни души.

— Эй, старая хрычовка! — крикнул с коня бай. — Не проходил ли тут недавно безбородый человек?

Старуха закашлялась, закряхтела и, тряся головой, прошепелявила:

— Глуховата я, птенец мой, ох, глуховата, не слышу, что говоришь. Сойди, родной, с коня, повтори свои слова погромче мне на ухо.

Бай в досаде спрыгнул с седла, приблизился к старухе и, нагнувшись, заорал:

— Не проходил ли, спрашиваю, тут!.. — и не договорил.

Старуха с невероятным проворством сшибла его с ног и накинула ему на голову свой жаулык. В тот же миг перепуганный бай услышал раскатистый смех, топот коня и плеск воды.

— На помощь! — завопил бай. — Меня душит албасты!

Дрожащими руками он наконец стянул с головы тряпку, но лучше бы ему не видеть того, что он увидел!

Драгоценный его скакун стоял на другом берегу, а на нём, чуть держась в седле от хохота, сидел… Алдар-Косе.

— Вот, батыр мой, и осилил я тебя без боя. Признаёшь ли мою победу? — покатывается Алдар-Косе.

— Признаю, — мычит «батыр», багровея от ярости. — Верни только коня, Алдар-Косе.

— Конь твой мне не нужен. Перебирайся вплавь или вброд, как знаешь, на эту сторону и забирай коня.

Что было делать баю? Разулся он, разделся донага и полез, бедняга, в мутную речку. Вдоволь нахлебался воды, пока выбрался на отмель.

А Алдар, дождавшись, когда он ступит на берег, взвизгнул, как джинн, и, вздёрнув коня на дыбы, снова кинулся в воду.

Брызги окатили и ослепили бая, а когда он протёр глаза, то так и уселся на песок от отчаяния: Алдар-Косе, перемахнув реку, спешился, не торопясь подобрал его одежду, связал её в узел и, помахав на прощанье с седла рукой, пропал в степном мареве…

Было всё это утром, а за полдень конь бая, весь взмыленный, без седока, с одеждой хозяина, притороченной к седлу, влетел, храпя, в аул. Поднялась тревога. Дружки бая, вооружившись кто чем, помчались на поиски своего пропавшего предводителя. Вскоре они заметили в степи человека. Голый и босой, ковылял он в сторону аула, то и дело подскакивая на колючках. По росту и дородности всадники ещё издали узнали приятеля. Окружили его, закидали вопросами:

— Что случилось? Кто тебя так опозорил? Неужели Алдар-Косе?

Но бай, потупясь в землю, молчал.

С того дня точно подменили задиру-бая. Стал кроток, как ягнёнок, мягок, как войлок. А если ему иногда приходила охота по-прежнему покуражиться над людьми, то достаточно было сказать только: «Алдар-Косе», и он сразу съёживался и притихал.

Как Алдар-Косе заступился за песню

Наигрывая на домбре и беззаботно распевая, ни шагом ни рысью подъезжал Алдар-Косе к большому аулу. Выбежали к нему навстречу люди, замахали руками:

— Замолчи, Алдакен, замолчи! В нашем ауле петь нельзя.

— Нельзя петь? — приподнялся в седле Алдар. Это почему же? Печально жилище без хозяина, ещё печальней поселение без песни. Или у вас какое несчастье?

— Сущее несчастье, дорогой, — хуже чёрной оспы… Поселился в нашем ауле мулла. Скоро год, как приехал, а убираться, по всему видно, не собирается. Есть тут один богомол, ходжа Юсуп, у него-то и гостит мулла. Гостит у Юсупа, а жрёт-пьёт всё наше: скоро вконец разорит аул. Сидят два бездельника по целым дням над кораном и нас заставляют молиться да поститься. Запретили нам петь, запретили шутить и смеяться. Живём, как в мечети: ни ребятишкам поиграть, ни молодёжи позабавиться, ни старикам порадоваться на детей. Не то что за песню, за улыбку мулла грозит карой пророка и вечными муками…

— Плохо живёте, — потемнел Алдар-Косе. — Нет на свете лютее злодейства, как заткнуть рот песне. А что вы скажете, если я попробую выпроводить муллу из аула?

— Халва тебе в рот, сто лет тебе жизни за такие слова, джигит! Выдворишь муллу — возвратишь нам свет и радость.

— Тогда покажите-ка мне, где остановился мулла.

Подъезжая к юрте ходжи Юсупа, Алдакен откашлялся, набрал воздуху и завел гнусавым голоском:

— Во имя аллаха единого, всесильного, всемилостивого, всеблагого, всеведающего, господина миров, промыслителя, властного на всякую вещь, предвечного, премудрого, преславного, преблагосклонного, совершеннейшего…

Из юрты вывалился приземистый человек в чалме, неуклюжий, как сундук, и сердито спросил:

— Что тебе надо, приезжий?

— Позвольте узнать, — стал кланяться Алдар-Косе, — не вы ли благочестивый ходжа Юсуп, украшение правоверных?

— Да, это я, — несколько мягче ответила чалма.

— А не у вас ли, благочестивый ходжа, гостит преподобный мулла, вернейший из служителей пророка?

— У меня гостит. Зачем он тебе?

— Благодарение аллаху, — закатил глаза Алдар-Косе, — что я отыскал, наконец, достопочтенного муллу! Я привёз святому отцу подарок, — громко, чтобы слышно было в юрте, продолжал он, — отличный подарок, какого он ещё ни от кого не получал. Прошу, ваша милость, передайте ему вот это…

Тут Алдар-Косе, свесившись с седла, влепил ходже такую оплеуху, что тот едва удержался на ногах.

Ходжа от неожиданности лишился дара речи, а Алдакен хватил коня камчой — и был таков.

Держась за щеку и отводя глаза от муллы, злой-презлой вернулся ходжа Юсуп в юрту. Мулла так и прилип к нему взглядом. Он сразу приметил, что в руках у ходжи ничего нет, и решил: «Припрятал, мерзавец, подарок за пазухой».

— Кто это приезжал? — насторожившись, спросил мулла.

— Приезжал какой-то нечестивец, — мрачно пробубнил ходжа.

— Нечестивцы не воздают хвалу аллаху, — раздражённо возразил мулла. — И что же он сказал тебе?

— Стоит ли повторять слова всякого грешника.

Мулла окончательно уверился, что ходжа хитрит с ним.

— Ты считаешь грешником того, кто почитает своего муллу и по внушению аллаха привозит ему подарки? Не лукавь! Я ведь слышал весь ваш разговор. Сейчас же давай сюда подарок!

Ходжа побагровел от гнева, но сдержался.

— Клянусь пророком, я не могу сделать этого, святой отец. Не требуй от меня невозможного.

— Как? — остервенился мулла. — Ты хочешь присвоить достояние своего гостя, бедного муллы? Нет уж, кого-кого, а меня тебе не облапошить. Выкладывай, что украл! Не то прокляну тебя, вероотступник, и ты будешь гореть в адском огне!..

У ходжи ещё гудело в голове от оплеухи, а от брани муллы он совсем потерял рассудок:

— Ты хочешь, глупый мулла, получить то, что передал тебе тот висельник? — Юсуп шагнул вперёд. — Так получай же!..

И он с размаху закатил мулле пощёчину.

Мулла, забыв о своём сане, ринулся на обидчика и, даром что с виду был тощ, точно клещами, сжал ему горло.

— Неверный пёс! Прихвостень шайтана! Вор! — визжал он. — Ты ограбил меня, да ещё и посмел поднять руку на своего духовного наставника!..

Они покатились по ковру. Юрта от их возни заходила ходуном, зашаталась, затрещала и повалилась. Еле выволокли из-под неё люди сцепившихся святош, еле растащили их в разные стороны.

В тот же день мулла исчез и никогда больше не показывался в этих местах. И ходжа, чтобы скрыться от насмешек, тоже откочевал вскоре куда-то в горы.

Весело стало в ауле. От зари до зари не смолкали в нём песни, точно там всегда был праздник.

И долгие годы потом рассказывали старики детям, как Алдар-Косе заступился за песню и выставил из аула ненавистного муллу.

Как Алдар-Косе осрамил гордеца

На белой верблюдице, под цветным балдахином, окружённый слугами и охраной, возвращался с богомолья во владения отца сын султана.

По дороге встретился каравану всадник, безбородый человек в ветхой одежонке. Едет себе да улыбается во весь рот. глядя на небо.

— Эй, — крикнул ему сын султана, — ты не Алдар-Косе?

— Вы угадали, господин мой, так оно и есть, я Алдар-Косе, раб вашей милости.

Сын султана поднял руку — караван остановился.

— Скажи, Алдар-Косе, это правда, что ты обманываешь всех людей?

Алдар смиренно склонил голову.

— Господин мой, бывает ложь, как правда, бывает правда, как ложь. Но посудите сами: разве под силу одному человеку, будь он хоть мудрец из мудрецов, обмануть всех? Все — ведь это народ, не так ли?

— Зачем виляешь? — перебил Алдара сын султана. — К чему приплёл сюда народ? Не люблю это слово.

— Любите или нет, однако существует пословица: «Не плюй на народ — слюны не хватит; если же народ плюнет на тебя, утонешь в плевке, как в озере…»

Сын султана нахмурился.

— Поберегись! Ты что-то слишком распускаешь язык. Ответь-ка лучше без умничанья: меня, например, ты можешь обмануть?

— Вас, господин мой? — задумался Алдар. — Нет, вас я, пожалуй, обмануть не смогу. Впрочем, чтобы сказать точно, мне нужно было бы взглянуть на ваши голые пятки…

— Ах, вот как? — недобро покривился сын султана. — Что ж, взгляни…

Он приказал слугам положить верблюдицу, сел на землю и, отдуваясь, стал стаскивать сапоги.

— Ну, вот они — мои пятки!

— Выше, прошу вас, выше поднимите ноги, господин!

Сын султана опёрся руками о землю и задрал ноги.

Алдар долго смотрел на его пятки, покачивая головой и что-то бормоча, а потом с дрожью в голосе проговорил:

— Нет, господин! Нет и нет! Делайте с несчастным Алдаром-Косе, что хотите, хоть шкуру велите содрать, хоть посадите на горящие угли, но обмануть вашу милость я не в состоянии…

Сын султана, довольный, рассмеялся:

— То-то же! Не родился ещё человек, который мог бы меня обмануть. И счастье твоё, баламут, что ты не осмелился мне солгать!

Вскоре караван прибыл на место, и султан устроил многолюдный той в честь приезда сына. На тое сын рассказал обо всём, что видел в пути, и закончил тем, как хитроумный Алдар-Косе перед ним опростоволосился.

— Постой, постой! — вскричал султан. — Но ведь ты по желанию безбородого сошёл с верблюда! Ты по его воле разувался перед ним среди степи! Ты, как дурак, на потеху ему и слугам задирал ноги выше головы! Выходит, Алдар-Косе трижды обманул тебя!

Султан в бешенстве отвернулся от людей, а сын, будто его оглушили колотушкой по темени, только хлопал глазами да что-то мычал.

Гости, что съехались на той, глядя на эту картину, подталкивали друг друга под бока и давились от смеха, потому что громко смеяться не отваживались. Но каждый из них думал про себя:

«Достойный сын прославит своего отца, недостойный — навлечёт на отца позор».

Как Алдар-Косе попал в услужение к Алаша-хану

— Уж если падать, так падать с верблюда, — сказал Алдар-Косе и отправился в становище хана.

Был тогда ханом над степью Алаша-хан, властитель лукавый и своевольный. Никто никогда не знал, что взбредёт ему в голову, чем обернётся его милость, к чему приведёт его гнев.

Когда хан со свитой проезжал по степи, люди разбегались и прятались кто куда. Считалось несчастьем попасться ему на глаза. Но от ханских законов куда спрячешься? Недаром сложилась пословица: «Палка хана до края степи достанет».

Отдал хан повеление: «Все, у кого есть хоть одна овца, должны внести до зимы в ханскую казну по золотому. Ослушники будут обращены в рабство».

Заволновалась степь. Зароптал народ. Где взять голодному и убогому золотой, когда он сроду и стертой теньги в руках не держал?

Призадумался Алдар-Косе:

«Много надо золота, чтобы вызволить из горя бедняков! У кого столько денег? У одного лишь хана. Схожу-ка я да потолкую с ним. Не удастся ли призанять у него мешок-другой золотых? Будь что будет, — «челнок смельчака не тонет»…

Стояла весна. Степь горела маками и тюльпанами. Весело было идти Алдару.

Ханское становище раскинулось под холмом у озера. Полукругом встали белоснежные красавицы юрты, но одна — посредине была больше и наряднее всех. У входа её — стража, над куполом возносится копьё с бунчуком. Это юрта хана.

Алдар-Косе не решился сразу подойти к юрте, а стал, насвистывая, прогуливаться поодаль — вперед-назад.

Налетели ханские телохранители:

— Что гоняешь ветер? Кто такой? Зачем пришёл?

— Я Алдар-Косе. Хочу открыть хану одну важную тайну.

Привели его к хану.

— Так вот ты какой, безбородый плут! — сказал Алаша-хан. — Много я слышал о твоих проделках, много известных и достойных людей жаловалось мне на тебя. С чем явился?

— Тахсыр, — бухнулся на колени Алдар, — не верьте досужим россказням. Кто угодит людям? Скажешь слово — назовут болтуном, промолчишь — назовут дураком. Вы сами убедитесь в моём усердии и бескорыстии, позвольте только высказать, что у меня на уме.

Хан кивнул головой: говори, мол, послушаем.

— Тахсыр, — с жаром продолжал Алдар-Косе, — я не считал вашей казны, но уверен, что её и невозможно сосчитать. Однако нет на свете правителя, которому помешала бы лишняя мера золота. Так вот, я знаю способ, как умножить ваше богатство. Сейчас весна — пора сева. Дайте мне батман денег, я посею их на своём поле, а осенью соберу и привезу вам весь урожай. Известно мне, что в погожее лето от одной монеты можно получить тысячу.

— А если деньги пропадут? — сурово спросил хан.

Алдар покорно развёл руками.

— В вашей власти, повелитель мой, лишить меня жизни за обман.

Визири, присутствовавшие при разговоре, перестали дышать в ожидании ответа хана. Но хан молчал и только пристально смотрел на Алдакена, будто хотел раскрошить его своим взглядом на мелкие кусочки. Наконец он раскрыл рот:

— Насыпьте ему батман золота! Пусть сеет. — И, видя изумление визирей, прибавил с зловещей усмешкой: — Он от нас нигде не скроется.

Приказание хана было тотчас исполнено, и Алдар-Косе, весёлый-развесёлый, зашагал с мешком за плечами домой. А следом за ним, таясь в ковыле и по оврагам, крались ханские лазутчики, чтобы подсмотреть, что же он станет делать с золотом.

Через некоторое время лазутчики вернулись и донесли хану: придя домой, безбородый запряг пару волов и выехал на пашню, вспахал клок земли и стал что-то раскидывать по ней, приговаривая: «Родись от одной тысяча! Родись от одной тысяча!» Затем он поставил возле пашни шалаш и уселся в нём сторожить посев от птиц, так что проведать, золото он сеял или что другое, не удалось…

Настала осень. Тронулись с озёр гуси к югу, высохла трава на джайляу, потянулись кочевья на зимовки. А об Алдаре всё ни слуха ни духа.

Шлёт Алаша-хан за ним отряд воинов:

— Притащите ко мне обманщика! Пришло время ему ответить за все свои плутни.

Гикая и обгоняя друг друга, понеслись воины в степь, но скоро ни с чем возвратились обратно.

— Тахсыр, — доложили они, — ворвавшись в юрту Алдара-Косе, мы не увидели в ней хозяина. У потухшего очага сидела только миловидная девушка, которая назвалась сестрой Алдара. Она горько плакала. «Где твой брат?» — спросили мы. «Его нет дома, а может, уже нет и на свете…» — ответила девушка, заламывая руки. У каждого зашлось бы сердце при виде такого горя! «Что же случилось?» — продолжали мы расспросы. И она сказала: «В этом году с весны не было у нас дождей. Ханское золото, что посеял мой несчастный брат, не дало всходов. И вот он в страхе перед гневом хана ушёл добывать деньги, чтобы сполна вернуть хану долг. Если не удастся ему рассчитаться с ханом, Алдакен наложит на себя руки…» Вот всё, что нам удалось узнать. Что повелите делать дальше, господин?

Хан поразмыслил и сказал:

— Мне думается, что сестра Алдара-Косе заодно со своим братцем. Напрасно вы поверили слезам этой притворщицы. Доставьте-ка её ко мне вместо брата, — пусть будет за него заложницей.

Но когда девушку привезли, она так понравилась всем лицом и обхождением, слёзы её показались такими искренними, что и сам хан растрогался. Он отвёл ей особую юрту, послал туда угощения, лакомства и подарки.

Как раз в это время молодой султан стал сватать одну из дочерей хана. Хану никак не хотелось родниться с этим человеком, и ему пришла мысль выдать за него замуж сестру Алдара-Косе. Не откладывая дела, надели на голову невесте высокий саукале, обрядили её в дорогие свадебные одежды, спели «Жар-жар», посадили на коня и повезли к новой родне.

— Дорогой мой, — спросила по пути невеста султана, — чем наполнены ваши дорожные мешки?

— Это золото, которое дал мне в приданое за тобой хан.

Остановились в пути на ночлег. Раскинули для молодых шатёр. Султан наелся, напился и уснул мёртвым сном. А невеста стащила с него халат и шапку, быстро переоделась во всё мужское и превратилась вдруг в… Алдара-Косе. Потому что с самого начала это был он, проказник Алдакен!

Взнуздал Алдар-Косе коня султана, прикрутил покрепче мешки с деньгами, вскочил, даже не коснувшись луки, в седло и скрылся в потёмках.

С рассветом является он в ханское становище и прямо с коня — к хану:

— Тахсыр, прошу милости! Не я виноват, что ваше золото не дало урожая: засуха погубила посев. Хоть это и не большая для вас потеря, но мог ли я остаться в ваших глазах лгуном? Нет, честь дороже жизни. Что такое золото, спрошу я вас? Камень. Но такой камень нелегко добыть бедняку. Однако бог помог мне, и я имею теперь возможность вернуть вам полученные деньги. Отныне совесть моя бела перед вами, как парное молоко. Но как же, господин мой, оказывается, легко обидеть и унизить маленького человека в стране, где нет правды! Пока я отсутствовал, жилище моё подверглось нападению ваших слуг. Беззащитная моя сестра была похищена и насильно отдана в замужество на чужбину. И я, единственный брат бедняжки, ничего не знаю о её судьбе. Какое насилие! Какое посрамление! — И Алдар-Косе разразился громкими рыданиями.

Смущённый хан стал его успокаивать:

— Не убивайся так, Алдар-Косе! Сестра твоя с хорошим приданым выдана за султана. Разве и султан, по-твоему, не пара ей? Грешно тебе жаловаться. А что до золота, то пусть будет так: возьми себе всё, что привёз, вместо калыма за сестру.

И только хан сказал это, как прискакал на взмыленном коне гонец от султана с известием, что невеста сбежала с дороги и что вместе с ней пропал аргамак жениха и золото.

— Ой, господин мой! — не давая хану опомниться, ударился Алдар о землю. — Ой, господин мой, свершилось злое дело! Не иначе, как султан убил мою сестру, а гонца подослал, чтобы как-нибудь прикрыть страшное преступление. Защити, владыка!

Сбитый с толку, Алаша-хан совсем потерялся. Наконец, он встал со своего места и поднял бесчувственного Алдара.

— Слушай слово хана, Алдар-Косе. Если твоя сестра не отыщется в течение трёх дней, я заставлю султана выплатить тебе за неё такой кун, какого ещё никто не получал. А сам ты пока оставайся у меня в услужении.

Нечего и говорить, что ни через три дня, ни через три месяца невеста не нашлась. Алдар-Косе получил кун и нежданно-негаданно попал в придворные к хану.

В скором времени ударили заморозки, и хан вспомнил о своём повелении. Целое войско сборщиков податей двинулось в степь от зимовки к зимовке взыскивать золото да вязать арканами должников.

Но до ханских воинов во всех зимовках уже успел побывать Алдар-Косе.

И произошло чудо: хан сполна получил дань! Ни один человек не попал в рабство, так как в самом нищем жилище был припасён золотой для уплаты хану.

Хан был доволен. Доволен был бедный народ. Доволен был и Алдакен.

Как Алдар-Косе обыграл Алаша-хана

Однажды Алаша-хан призвал к себе Алдара-Косе и сказал:

— Мне скучно, Алдар-Косе. Понятно тебе это?

— Понятно, великий хан. Когда хану весело, у подданных льются слёзы, когда хану скучно, у подданных льётся кровь. Чем же мне рассеять вашу скуку? Хотите, я сыграю вам на кобызе, спою старинную песню, расскажу забавную сказку?

— Нет, — нетерпеливо отмахнулся хан, — мне надоели песни и музыка, опостылели сказки и прибаутки. Давай-ка лучше позабавимся игрой, которую я сам придумал.

— Что же это за игра, великий хан? — чуя недоброе, спросил Алдар-Косе.

— Игра такова. Мы сядем друг против друга, посадим между собой моего любимого кота, поставим ему на хвост зажжённую свечу и станем манить кота каждый к себе. К кому на колени прыгнет кот, тот и выиграл, в чью сторону упадёт свеча, тот и проиграл. Ставлю за себя для начала сто золотых.

«Плохо дело, — подумал Алдар-Косе, — кот, конечно, пойдёт на зов хозяина… Как бы не получилось по пословице: «Барсу смех — козлу смерть».

Но можно ли перечить хану!

— Отличная игра! — весело сказал Алдар-Косе. — Одного не соображу — какая вам выгода, господин мой, играть со мной? У меня нет при себе и потёртого гроша.

— Нет денег — ставь халат! — приказал хан.

Вот посадил Алдар-Косе кота посреди ханской юрты на ковёр, поставил ему на пушистый хвост горящую свечу, потом опустился на корточки против хана — и игра началась.

— Кис-кис-кис! — позвал хан.

— Кис-кис-кис! — позвал Алдар-Косе.

Кот повёл головой, пошевелил усами и лениво скакнул на колени к хану. Свеча, дымясь, упала в сторону Алдара.

— Моё взяло! — хлопнул в ладоши хан.

И во второй, и в третий, и в четвёртый раз кот пошёл к хану. Вслед за халатом Алдар-Косе проиграл тюбетейку, кушак, сапоги… Остался он босой, в одной нательной рубахе. А хан всё не унимается.

«Что будет дальше? По всему видно: хан решил меня погубить», — подумал Алдакен, снимая рубашку.

— Ставлю пятьсот золотых! — вскричал хан в исступлении. — Игра не кончена! А раз у тебя ничего не осталось, ставь на кон свою голову!

— Хорошо, — спокойно сказал Алдар-Косе, — ставлю голову. Наперёд знаю, что ей несдобровать. Так уважьте, великий хан, мою просьбу, позвольте в последний раз глянуть на родимую степь.

— Что ж, — скривил губы хан, — ступай погляди. Да не задерживайся!

Алдар-Косе вышел и прикрыл за собой дверь. А через минуту он снова стоял на пороге.

— Я готов, — с улыбкой сказал безбородый, — продолжим игру, великий хан.

Снова усадили кота на ковер, зажгли свечу, и хан, опередив Алдара, ласково поманил:

— Кис-кис-кис!

Но тут случилось такое, чего хан никак не ожидал. С пылающими глазами и вздыбленной шерстью, кот, как бешеный, кинулся на грудь к Алдару, а свеча покатилась к хану.

— Мой выигрыш! — хладнокровно объявил Алдар-Косе.

Хан от ярости точно обезумел.

— Ставлю тысячу! Три тысячи! Пять тысяч! — кричал он в беспамятстве. Лицо его налилось кровью, шапка свалилась с головы. — Ставлю сорок тысяч!

Но теперь раз за разом кот кидался к Алдару — словно тот околдовал его.

Наконец Алдар-Косе сказал:

— Не хватит ли на сегодня, великий хан? Я вижу, вам что-то не по себе, да и ваш любимый кот совсем выбился из сил. Возобновим игру завтра, если вам не боязно, что дело может дойти и до вашей головы.

Обливаясь потом, хан прохрипел:

— Горит моё нутро! На погибель себе затеял я игру с тобой, злодей. Твой верх, Алдар-Косе! Загребай выигрыш, но открой тайну: каким волшебством ты осилил меня?

— Не волшебством я осилил вас, господин, а смекалкой. Отпросившись проститься со степью, я поймал в траве зверька, который для кота милее всех ханов на свете. Во время игры я показывал коту из горсти зверька — вот и всё моё волшебство, премудрый хан.

И Алдар разжал пальцы: на ладони у него сидел маленький дрожащий мышонок.

— Мышь! — вскрикнул хан и отскочил в сторону: он до смерти боялся мышей.

От крика мышонок свалился на ковёр. Кот погнался за ним, опрокидывая и гася светильники.

Было самое время для Алдакена убираться подобру-поздорову. Он живо подобрал с ковра свою одежонку и неслышно юркнул в дверь.

Как Алдар-Косе спасся от смерти

Хан повелел схватить Алдара-Косе и приговорил его к лютой смерти.

— Строптивого дурака укрощай бичом, а строптивого умника — мечом! Долго я терпел проделки смутьяна. Поглядим теперь, какими шуточками отшутится наш краснобай от палача, какими хитростями вывернется из когтей смерти… — И тут же распорядился: — Скликать народ на казнь!

Понеслись вестники на все четыре стороны, не давая отдыха коням, и вскоре двинулись к ханскому становищу, кто с радостью, кто со скорбью, толпы людей поглядеть, как будут рубить голову Алдару-Косе.

А бедный Алдакен той порой сидел в пустой юрте и ждал своей участи.

Вокруг юрты на равном расстоянии друг от друга торчали двенадцать стражников, вооружённых саблями и пиками. И было им приказано не разговаривать и не переглядываться, не двигаться и не шевелиться, а смотреть в оба за юртой да слушать, не скажет ли чего преступник перед смертью.

Но Алдар-Косе сидел, поджав ноги, посреди юрты на голой земле и молчал. Молчал и думал.

«Был бы я птицей, — думал он, — взмахнул бы крыльями и вылетел в шанырак на волю. Был бы я кротом, прорыл бы ход под землёй и ушёл бы в чистую степь. Был бы я лев, я набросился бы на своих сторожей и растерзал их в клочья. Но как спастись человеку в моём положении?»

И вдруг лицо его просияло. Он сунул руку в карман и нащупал там старую медную пуговицу. Давным-давно он поднял её на каком-то базаре: авось пригодится со временем. И время это пришло.

«Вот оно, моё спасение!» — торжествовал Алдар-Косе и принялся с усердием натирать почерневшую пуговицу песком.

Подошла ночь. Луна сквозь шанырак заглянула в юрту. Подставил Алдакен пуговицу под лунный луч: она заблистала, как золото. И тогда стражники услышали голос узника:

— Какой глупец наш хан! — будто размышляя вслух, говорил Алдар-Косе. — Обрекая людей на смерть, он сам, видать, рассчитывает на бессмертие. Но всякому ведомо: рано или поздно смерть всех хватает за шиворот. Выходит, что и хан тоже приговорён к казни. Так чем же его доля лучше моей? А коли так, что ж мне, безродному, страшиться смерти!

И, помолчав немного, он продолжал:

— Нет, не боюсь смерти, но горько мне, что вместе со мной уйдёт в землю и моё сокровище…

Стражники затаили дыхание.

«Сокровище? Какое сокровище?»

— О, аллах! — жалобно воскликнул Алдар-Косе. — Это ты помог мне добыть перстень иранского падишаха, что держу я сейчас в обречённой руке. Я хранил его много лет в тайне от людей, зашив в заплату штанов. Ни отец, ни братья, ни друг, ни недруг, ни вор, ни честный человек — никто не знал о нём. А ведь чудесному перстню нет цены! Стоит добраться до Ирана и предъявить перстень падишаху, как ты получишь половину его казны и красавицу-дочь в жёны…

Стражники точно окаменели, в горле у них пересохло от волнения.

«Неужто, — думает каждый из стражников, — в самом деле у безбородого есть перстень падишаха? И такая вещь пропадёт напрасно! А может, перед казнью обыщут смертника, и перстень достанется хану? Мало ему, что ли, своего богатства? Вот бы мне такой перстень! Я б не стал таскать его под заплатой, а живо нашёл бы дорогу в Иран!..»

Тут снова послышался голос Алдара:

— Знаю, знаю, как поступить с перстнем! Аллах надоумил меня! Я выкину перстень через шанырак в степь. Пусть не достанется он ни земле, ни убийце-хану. Пусть поднимет его себе на счастье какой-нибудь бедный человек!

И едва прозвучало последнее слово, над юртой, сверкнув, как молния, что-то пролетело дугой и, поблескивая, покатилось в кусты полыни.

Два ближних стражника, вмиг забыв ханский приказ, ринулись к кусту.

— Моё! — прошипел один.

— Моё! — прошипел другой.

И тотчас десять остальных стражников сорвались со своих мест и сшиблись в кучу, вырывая друг у друга блестящую вещицу. Наконец, она попала в руки самого сильного.

— Дурачьё! — вполголоса выругался верзила. — Остановитесь! Алдар-Косе надул нас: это не перстень, это медная пуговица! По местам, ротозеи, пока безбородый не ушёл из юрты!

Стражники кинулись на свои места и снова застыли, будто ничего не произошло.

К утру подле ханского становья собралась несметная толпа, — кол вбить некуда.

Слуги расстелили белые кошмы. На кошмах важно расселись хан и его визири. Хан дал знак, и палачи направились к юрте осуждённого, вокруг которой на равном расстоянии друг от друга стояли без движения двенадцать стражников, вооружённых саблями и пиками.

Толпа затихла. Палачи откинули запон над входом в юрту и попятились назад.

— Что там такое? — недовольно крикнул хан. — Ведите же преступника!

— Великий хан, — отвечали палачи, — преступника в юрте нет! Здесь только валяется его драный халат.

Хан взмахнул руками и повалился на кошму.

Как Алдар-Косе ушел от погони

Хан сказал:

— Возьми из моего табуна полсотни самых быстрых скакунов, посади на них опытнейших воинов и отправляйся на розыски Алдар-Косе. Живым или мёртвым приволоки его ко мне!..

И верховный визирь покорно преклонил перед ханом колени.

Семь и ещё семь лун носился по степи отряд визиря и, в конце концов, напал-таки на след Алдара.

Где бегом, где ползком, хоронясь по оврагам и тугаям, уходил Алдакен от погони. Почернел лицом, отощал телом, изодрал одежонку, истоптал сапоги. В таком-то виде и объявился он, точно с неба свалился, перед старым, полузаброшенным караван-сараем, что стоял у озера, заросшего тростником.

Редко кто заезжал и заходил в этот караван-сарай, поэтому хозяин его, заслышав топот человеческих ног, поспешно выскочил за ворота: «Не шлёт ли пророк постояльца?» Однако, глянув на незнакомца в лохмотьях, он приуныл и сердито отвернулся.

— Если ты, джигит, — сказал он, — прискакал на рысях ко мне в уповании вымолить подачку или переночевать на дармовщинку, то вот тебе мой совет: беги, душа моя, дальше.

Алдар с укором покачал головой:

— Нет, нет, достопочтенный бай, мне ничего от тебя не нужно. Не ради корысти, а ради твоего спасения торопился я к тебе, не щадя здоровья. Скажи, дорогой, не таясь, чем ты провинился перед ханом, что он так гневается на тебя?

Хозяин даже икнул от неожиданности.

— Хан на меня гневается? Какой вздор! Я хана отроду и в глаза не видывал. Что ему до меня? Из какой ноздри ты всё это выковырял?

— Всё бы я тебе растолковал по порядку, друг ты мой, когда б у нас было время, — с тревогой в голосе проговорил Алдар-Косе и прильнул к уху хозяина: — Скажу лишь о том, что проведал от верных людей: хан выслал отряд своих головорезов схватить тебя и привезти к нему на расправу. Беда уже близко! Погляди-ка в степь!..

Хозяин посмотрел, куда показывал Алдар, и обмер: по степи, в горящих на вечерней заре доспехах, прямо к караван-сараю мчались всадники. Уже были слышны грозные голоса, дробь копыт и заливистое ржание.

Обвислые щёки хозяина сделались белее творога. Трясущимися пальцами он ухватился за лохмотья Алдара.

— Благодетель мой, не бросай на погибель невинного! Будь милосерден: коли известил о напасти, так укажи и путь к спасению. Проси, что хочешь, только выручи!

Алдар-Косе наморщил лоб и застыл, будто о чём-то размышляя.

— Ну, говори же, говори, не молчи! — тормошил его хозяин.

— Придумал! — с размаху хлопнул себя по лбу Алдакен. — Давай мне свой халат — прикрыть наготу, а сам, что есть прыти, беги в тростниковые заросли. Пережди там денёк-другой… Будь, что будет, — рискну головой, встречу за тебя ханских посланцев. Скажу им: «Опоздали, родимые, помер тот, за кем приехали… Три дня, как схоронили. Объелся, мол, и помер от поноса, воздавая хвалу имени хана…» Что с покойника взыщешь? Уберутся, разбойники, ни с чем… Как в пословице говорится: «Позарились на варёный курдюк, да не урвали и сырой требухи…».

— Благослови тебя аллах! Благослови тебя аллах! — лопотал хозяин. И — в одном исподнем — пропал в тростнике.

Алдар-Косе помахал ему вслед рукой:

«Поваляйся, дружок, как кабан, в грязи, покорми комаров, — такого, как ты, не жалко!..»

А сам быстро-быстро обрядился в оставленный ему халат, обмотал голову какой-то валявшейся под ногами тряпицей и, со стоном придерживая рукой щеку, заковылял навстречу отряду.

— Милости прошу, бесценные гости, в мой караван-сарай! Милости прошу!

Визирь с разгону поднял коня на дыбы перед самым его носом.

— Эй, чучело, что за чалму ты навертел на глупую башку? Тебе бы волков отпугивать от ягнят, а не держать караван-сарай. Но раз назвался хозяином, отвечай: не прячется ли у тебя человек, которого мы преследуем? Это опасный преступник, лютый враг хана. Безбородый такой, худощавый… Или он пробежал мимо?

Вместо ответа Алдар, покачиваясь, жалобно застонал:

— Ой, окаянные! Ой, изверги! Ой, душегубы! Одно горе от вас людям… В огонь бы вас всех, проклятых! Шайтану б вас под хвост!

У визиря от негодования глаза налились кровью.

— Замолчи, негодяй! Как ты смеешь оскорблять слуг хана? Не видишь, кто перед тобой? Или ты в сговоре с Алдаром-Косе?

— Виноват, владыка мой, виноват… — заныл Алдар, — помутилсяразум от боли… Какой ещё Алдар-Косе? Не знаю такого… Зубы! Ой, зубы меня доконали! Вконец замучили, пропади они пропадом, не дожить, видно, до утра…

— Ты не доживёшь и до ночи, если не перестанешь скулить и тянуть с ответом! — замахнулся саблей визирь. — В последний раз спрашиваю: видел или нет ты безбородого человека?

— Видел, видел, господин золотой… Но зачем злиться? От злости может высохнуть печёнка… А безбородый… Как же, как же… Был он недавно тут. Да я не пустил его на ночлег. Нет его у меня, хоть всё переворошите.

— Где же он? Где? — толкнул Алдара визирь грудью коня. — Говори скорей!

— В тростник… в болото стрельнул, дурачина! (Ох, зубы!) Да ведь там — непролазная топь, ни проезда, ни прохода… Не вздумайте искать его в потёмках. Избави бог! Пропадёте! Сами пропадёте и коней утопите!.. Переночуйте у меня — недорого возьму. По теньге с человека… (Ох, кровопийцы!) Оставайтесь до рассвета… Люди отдохнут, кони отдохнут… Перед рассветом разбужу вас… Поутру возьмёте беглеца голыми руками… Куда он денется? Как желторотого птенчика, сцапаете (ох, мучители вы бессовестные!). — И Алдар-Косе снова схватился за щёку.

— Спешиться! — приказал воинам визирь. — Этот болван, пожалуй, прав. Случается и дураку обронить дельное слово. Передохнём здесь. А хитроумный Алдар-Косе пусть помокнет ночку в болоте, — на зорьке мы обсушим его нагайками. Располагайтесь на покой! — И он швырнул «хозяину» кошелёк денег в уплату за ночлег.

Алдакен поймал кошелёк, как беркут пичугу, и кинулся раскатывать кошмы для постояльцев.

— Доброй ночи вам, дорогие гости! Крепкого сна!

Воины расседлали лошадей, привязали к коновязи, задали корму, повалились впокат на кошмы и засвистели разом в пятьдесят носов. Дольше всех ворочался на особой постели визирь. Засыпая, он строго пробормотал:

— Смотри же, хозяин, разбуди нас перед рассветом. Упустим Алдара-Косе — тебе снесу голову!..

И он тоже захрапел.

Пока постояльцы укладывались, Алдакен сидел на корточках в сторонке, охая и проклиная, не понять — то ли больные зубы, то ли ханских воинов. Но вот все угомонились.

«Первый сон крепок, — сказал про себя Алдар-Косе. — Самое время действовать…»

И сразу преобразился. Прежде всего, без шума и суеты, он разыскал среди хозяйских пожитков ножницы, которыми стригут баранов. Попробовал на палец — остры ли: ещё как остры, что твоя бритва! С этими ножницами в руке, неслышно, как тень, стал Алдакен переползать от одного спящего к другому. К кому подползёт, у того уже и гол подбородок. Первой слетела с лица пышная борода визиря, за ней и остальные… Всем своим недругам начисто бороды обкарнал. А какие это были бороды! Длинные и короткие, косматые и гладкие, густые и реденькие, седые, чёрные, рыжие!.. И до того ловко всё было обделано, что никто из воинов даже не пошевелился во сне.

Покончив с бородами, Алдар-Косе берётся за сбрую: сёдла и потники, уздечки и подпруги — всё на мелкие кусочки искромсал. Только один набор, самый дорогой, не тронул. Вскинул он его на лучшего коня, вдел ногу в стремя — и точно растаял в предутренних сумерках.

На заре продрог визирь и проснулся. Осмотрелся: уже светает.

— Хозяин! — позвал он в тревоге. — Что же ты не разбудил нас вовремя? Эй, хозяин! Куда ты подевался, образина?

Никто не откликнулся.

Визиря пробрал озноб.

«Уж не надул ли нас этот червяк? — мелькнуло у него в голове. — Надо немедленно поднимать отряд!»

Но воины так разоспались, что хоть дубиной по ним колоти — не добудишься. Наконец, визирю удалось растолкать одного.

Тот вскочил на ноги и дико вытаращил глаза на визиря.

И визирь в изумлении отшатнулся от него.

«Что за безбородая рожа? Да это же Алдар-Косе! Переоделся, злодей, воином»…

А воин протёр глаза кулаками раз и другой и снова уставился на визиря.

«Неужто я ещё сплю? Нет, это он — Алдар-Косе! Нарядился, хитрец, визирем…»

И они вцепились друг другу в горло.

— На помощь! Алдар-Косе прокрался в наш лагерь! Держу Алдара-Косе! — орали они в один голос.

От такого крика и мёртвый из могилы выпрыгнул бы. Повскакали воины с места:

— Кто кричал? Где Алдар-Косе?

Да как глянули друг на друга, так и началась свалка: каждый ведь увидел перед собой безбородого.

— Вот он, Алдар-Косе!

— Сам ты Алдар-Косе!

— Хватайте его! Бейте!

— А, так ты драться! Вот же тебе, вот!..

Все сбились в кучу, перемешались, покатились по земле, все кричат и все молотят друг друга по чему попало. Шум разнёсся по степи, как от сражения, и неизвестно, чем кончилось бы побоище, если б не показалось из-за дальних гор солнце.

При свете солнца опомнились воины и сообразили, что они попали в такую историю, хуже и постыднее которой сам шайтан ещё не затевал.

— Найти хозяина!

Обшарили весь караван-сарай — хозяина нигде нет.

— Пересчитать лошадей!

Стали считать — одного коня, коня визиря, недосчитались.

— В погоню! — прохрипел избитый визирь. — Тот человек, что назвался хозяином, и был Алдар-Косе! Это он, смутьян и богоотступник, обесчестил и погубил нас. В погоню!

Бросились воины к сбруе, — а там, где она лежала, только ворох кожаных обрезков. Какая уж тут погоня!

Все в ссадинах и кровоподтёках, вскарабкались безбородые воины на неосёдланных коней и, держась за гривы, потянулись гуськом на повинную к хану. Последним — пеший — плёлся безбородый визирь. Никто не захотел уступить ему коня, потому что никто его теперь не боялся: песенка грозного визиря была спета!

А Алдар-Косе в это время был далеко-далеко и скакал всё дальше и дальше… И какой мудрец мог бы сказать, где пролегла его дорога и где он остановил коня. Ведь Алдакен, что перекати-поле: катится и катится перекати-поле по степи из края в край, а куда оно катится — спроси у ветра, а где остановится — и ветер не знает.

Словарь

Ай-пырымай! — междометие, выражает удивление, испуг.

Айран — кислое молоко.

Айтыс — состязание певцов-импровизаторов.

Аксакал — буквально «белобородый», старец, старейшина.

Акын — народный поэт.

Албасты — оборотень, ведьма.

Аллах — господь, бог.

Арба — повозка, телега.

Аргамак — порода верховых лошадей.

Аркан — верёвка, верёвочная петля.

Архар — горный баран.

Арык — оросительная канава.

Аспан-жапрак — буквально «небесный листок», лечебная трава.

«Ас-салам-алейкум!» — приветствие. Ответное приветствие: «Валейкум-ас-салам!»

Аул — селение, группа юрт.

Бай — богач, кулак.

Байбише — жена бая, вообще обращение к пожилой женщине.

Байга — призовые конские скачки.

Байгыз — птица козодой.

Байпаки — войлочные чулки.

Баксы — знахарь, ворожей, шаман.

Барымта — разбойничий угон чужого скота.

Батман — старинная мера веса (от 2,5 до 10 килограммов).

Батыр — витязь, богатырь.

Баурсаки — казахское кушанье, комочки теста, варенные в жиру.

Беркут — степной орёл, ловчая птица.

Бешбармак — казахское мясное кушанье.

Бий — судья.

Биз — шило.

Бунчук — украшение из конских волос на пике, знак ханской власти.

Визирь — советник хана, министр.

Гурия — сказочное существо, красавица.

Джайляу — летнее пастбище.

Джигит — удалец, наездник, молодой человек.

Джинн — злой дух.

Джут — стихийное бедствие, мор скота от бескормицы вследствие снежных заносов или гололедицы.

Домбра — казахский струнный щипковый инструмент.

Дяу (дэв) — сказочное чудище, одноглазый великан.

«Жар-жар» — обрядовая свадебная песня.

Жалмауыз-Кемпир — баба-яга казахских сказок, буквально — прожорливая старуха.

Жаулык — головной убор замужних женщин.

3индан — тюремная яма, темница.

Ишан — духовное лицо.

Казан — котёл.

Казы — казахское кушанье из конины, напоминает колбасу.

Калым — выкуп за невесту.

Камча — плеть, нагайка.

Караван-баши — вожатый каравана.

Караван-сарай — постоялый двор.

Карагач (берест) — высокое ветвистое дерево.

Каракурт — ядовитый паук.

Кауырдак — казахское кушанье, зажаренные кусочки мяса.

Кетмень — мотыга.

Кизяк — сухой навоз, используется в степи как топливо.

Кобчик — небольшая хищная птица.

Кобыз — струнный смычковый инструмент.

Коран — главная религиозная книга мусульман.

Кошма — плотный войлок, употребляется для покрытия деревянного остова юрты и как подстилка для сидения и сна. Часто расшивается цветной аппликацией и служит убранством юрты.

Кун — возмещение за убийство родственникам убитого.

Кумай — сказочная гончая собака.

Кумыс, кмыз — напиток из кобыльего молока.

Куржун — перемётная сума, дорожный мешок.

Курык — шест с петлёй на конце, им табунщики погоняют и ловят лошадей.

Мазар — надгробное сооружение, склеп.

Мулла — мусульманский священнослужитель.

Мурындык — часть верблюжьей сбруи, деревянная палочка, которая продевается в ноздри верблюда и заменяет удила.

Нар — одногорбый верблюд, в народном творчестве казахов — воплощение могучей силы.

Насыбай — жевательный табак.

Ой-бой, ой-бай — междометие, выражает горе, досаду, боль и т. п.

Падишах (по-казахски «падша») — самодержец, царь.

Пиала — чашка без ручки.

Сабызги — дудка, род свирели.

Сайга, сайгак — степная антилопа.

Саксаул — дерево, растущее в полупустыне, отличное топливо.

Салем — привет, благопожелание.

Сары-Арка — буквально «рыжая спина», так казахи называют арало-иртышский водораздел.

Саукале — головной убор невесты.

Султан — представитель феодальной верхушки, князь.

Суюнши — подарок за сообщение доброй вести.

Тахсыр, таксыр — владыка, повелитель, обращение к хану.

Теньга — старинная мелкая монета.

Той — пир, торжество, празднество с угощением.

Торсык — кожаный сосуд, бурдюк.

Тугай — лес, кустарниковые заросли.

Тулпар — сказочный крылатый конь, в переносном значении — скакун.

Тушканчик (по-казахски «косаяк») — мелкий грызун с длинными задними ногами, передвигается прыжками.

Тымак — меховая шапка.

Хан — правитель степных племён.

Ходжа — лицо духовного происхождения.

Чайхана — чайная, харчевня.

Чапан — верхняя одежда, тёплый халат.

Чарак — старинная мера веса, 5–6 фунтов.

Шайтан — чёрт.

Шанырак — дымовое отверстие в куполе юрты.

Шолпан — утренняя звезда, Венера.

Примечания

1

«Белая кость» (ак-сюек) — казахская знать, богачи-феодалы.

(обратно)

2

По-казахски «ай» — луна, «слу» — красавица.

(обратно)

3

«Длинное ухо» (узун кулак) — передача вестей по степи от всадника к всаднику.

(обратно)

4

«Прийдя» — не опечатка, а устаревшая форма слова «придя».

(обратно)

5

Выражение «времена короткого хвоста» означает: баснословные, сказочные времена, когда еще у животных не успели отрасти хвосты.

(обратно)

6

Мусульманские паломники, посетившие «святые места» в Мекке, в Аравии, обычно носили зелёную чалму.

(обратно)

7

Алдар-Косе в переводе на русский язык означает: безбородый обманщик, безбородый насмешник. Ласково-почтительная форма этого имени — Алдакен.

(обратно)

8

Казахское выражение «четыре вида скота» (торт тюлик мал) указывает на полное благополучие, достаток.

(обратно)

9

Соком трав казахи иносказательно называют кумыс и молоко.

(обратно)

10

Шикбермес — по-казахски — «не дающий ни росинки», шигай — «Эй, уходи!»

(обратно)

11

Биз — шило. А дочь бая зовут Биз-Бекеш (сокращённо тоже Биз). На этом и строит свою игру хитрец Алдар-Косе.

(обратно)

12

Перьями филина украшали детские и девичьи шапочки. Случалось, что жестокие «шутники» ощипывали живую птицу и пускали её на потеху в степь.

(обратно)

Оглавление

Сказка и жизнь

Казахские народные сказки

  Чудесный сад

  Прекрасная Айслу

  Хан Сулеймен и птица Байгыз

  Купленный сон

  Красавица Миржан и владыка подводного ханства

  Счастье Кадыра

  Жиренше и Карашаш

  Конь хана Жанибека

  Кузнец и его верная жена

  Диковинное имя

  Братья-странники

  Дочь дровосека

  Сыновья Нуржана

  Адак

  Сорок небылиц

  Два плута

  Храбрый осел

  Три друга

  Осел-певец

  Почему у ласточки хвостик рожками

Забавные проделки Алдар-Косе, безбородого насмешника

  Как Алдар-Косе начал свой путь

  Как Алдар-Косе изгнал джинна

  Как Алдар-Косе перехитрил шайтана

  Как Алдар-Косе батраков угощал

  Как бай свел знакомство с Алдаром-Косе

  Как Алдар-Косе наказал жадного муллу

  Как Алдар-Косе выручил вдову

  Как Алдар-Косе гостил у скупца Шигайбая

  Как Алдар-Косе продал баю ученого зайца

  Как Алдар-Косе вылечил бая

  Как Алдар-Косе женил бедного джигита

  Как Алдар-Косе променял драный чапан на лисью шубу

  Как Алдар-Косе победил трех великанов

  Как Алдар-Косе научил бая возделывать ослов

  Как Алдар-Косе забавлял двух баев-охотников

  Почему Алдар-Косе был безбородым

  Как Алдар-Косе приходил к бию за советом

  Как Алдар-Косе смирил буяна

  Как Алдар-Косе заступился за песню

  Как Алдар-Косе осрамил гордеца

  Как Алдар-Косе попал в услужение к Алаша-хану

  Как Алдар-Косе обыграл Алаша-хана

  Как Алдар-Косе спасся от смерти

  Как Алдар-Косе ушел от погони

Словарь

*** Примечания ***